«Коварные пески»

Виктория Холт Коварные пески

1

С чего начать эту историю? Может быть, с венчания Нейпьера и Эдит в церквушке Лоувет Милла. Или же с того момента, когда я отправилась в графство Кент, чтобы разгадать тайну исчезновения моей сестры Роумы. Впрочем, и до этих знаменательных событий произошло немало важного. Но все же думаю, начать рассказ следует с моей поездки в Лоувет Милл, потому что именно тогда я стала непосредственной участницей этих событий.

Исчезла Роума, моя разумная, уравновешенная сестра. И хотя проводилось тщательное расследование, проверялись различные версии, никаких следов, никакого намека на то, куда она могла пропасть, обнаружено не было. Однако меня не покидала уверенность, что разгадку надо искать именно там, где в последний раз видели Роуму. Полная решимости раскрыть тайну исчезновения сестры, я отправилась в Лоувет Милл. Заботы и тревоги, вызванные этим странным происшествием, помогли мне преодолеть довольно трудный период в моей жизни. Честно сказать, тогда в поезде на Лоувет Милл ехала несчастная одинокая женщина, можно даже добавить: «с разбитым сердцем», если бы я была достаточно для этих слов сентиментальна. Но мне (как я сама себя тогда убеждала) больше свойственен был цинизм. Жизнь с Пьетро сделала меня такой.

В тот момент мое положение усугублялось еще и тем, что я оказалась почти без средств. Мне совершенно необходимо было найти какой-то способ зарабатывать деньги. Я начала давать частные уроки музыки. Но денег это приносило совершенно недостаточно. Однако я продолжала надеяться, что со временем у меня появится достаточно богатая клиентура, и, может быть, в один прекрасный день среди своих учеников я вдруг открою гения, и это придаст, наконец, смысл всем моим усилиям и потерям. Но мой слух продолжали терзать корявые повторения несчастных «Голубых колоколов Шотландии», и среди моих учеников мне так и не посчастливилось встретить гения.

К тому времени я уже успела вкусить жизнь и понять, что она горька, вернее сладко горька. Но вся сладость ушла, и осталась одна горечь. И боль. Да еще обручальное кольцо на среднем пальце левой руки. Слишком трагичные мысли для молодой женщины? Так ведь остаться вдовой в двадцать восемь лет действительно трагично.

Поезд вез меня через графство Кент, которое по праву называют «садом Англии». По обе стороны дороги тянулись сады, готовые вот-вот покрыться бело-розовой пеной цветущих яблонь, вишен и слив. Виднелись поля хмеля и постройки для сушки урожая. Затем поезд нырнул в тоннель, и через пару минут снова вынырнул на свет, зыбкий неверный свет слабого солнца. Береговая полоса от Фолкстоуна до Дувра казалась ослепительно белой на фоне темного, зеленовато-свинцового моря. Порывистый восточный ветер гнал по небу рваные серые облака. Он же нахлестывал волны на прибрежные скалы, и вверх вздымались отливавшие серебром брызги.

Как знать, подумала я тогда, может быть мне, как и этому поезду, удастся, наконец, выбраться из темного тоннеля на солнечный свет.

У Пьетро такое сравнение наверняка бы вызвало смех. Он не преминул бы подчеркнуть, что при всей мой кажущейся приземленности я неисправимый романтик.

Какой неверный свет у солнца, да еще ветер хлещет как озлобленный, и до горизонта тянется мрачное непредсказуемое море.

И меня снова охватило знакомое чувство тоскливой безысходности. Опять образ Пьетро явился ко мне из прошлого, словно бы говоря: «Новая жизнь? Без меня? Неужели ты все еще надеешься когда-нибудь освободиться от меня?»

Нет. Никогда. Даже в могиле ты имеешь надо мной власть.

Лучше сказать — «в гробнице». Это будет в духе Гранд Опера, — слышу я насмешливый голос Пьетро.

О, возлюбленный мой и соперник, ты мог и мучить, и утешать, мог вдохновенно возвысить и тут же глубоко унизить. Никогда мне не освободиться от тебя. Ты всегда будешь незримо рядом. Человек, с которым невозможно быть счастливой, но и без которого счастья тоже не обрести.

Да, но я отправилась в Лоувет Милл не для того, чтобы думать о Пьетро. Забыть о нем — вот что важно. Все мои мысли должны быть о Роуме.

Теперь самое время рассказать о том, что предшествовало этой поездке, о том, почему Роума оказалась в Лоувет Милле, и как я встретилась с Пьетро.

Роума была на два года старше меня, и кроме нас у родителей детей больше не было. И мать, и отец всю свою жизнь посвятили археологии, и для них раскопать какую-нибудь древность было гораздо важнее, чем исполнять родительские обязанности. Они оба постоянно пропадали на раскопках, и все, что мы от них видели, это отстраненную благожелательность, ненавязчивую и потому вполне нас устраивающую. Мама была для того времени довольно уникальной женщиной, так как считалось, что археология совершенно не женское занятие, но именно благодаря этому своему увлечению, она встретила нашего отца. Они поженились, и совместная жизнь представлялась им, скорей всего, как череда экспедиций и открытий; так оно и было, пока это своеобразная идиллия не была нарушена сначала рождением Роумы, а затем и моим. Нельзя сказать, чтобы наше появление их очень обрадовало, но родители и тут решили не отступать от своей главной цели, и первые картинки, которые нам показали, были изображениями древних орудий из кремния и бронзы, и они, по всей видимости, должны были вызвать у нас такой же интерес, как и у других детей — кубики с картинками. У Роумы, действительно, этот интерес вскоре появился. Для меня нашлось оправдание: «Кэролайн еще мала, — говорил отец. — Ведь Роума старше ее на два года».

Роума с ранних лет была их любимицей, причем без всяких стараний с ее стороны. У нее была врожденная страсть к археологии, поэтому она не имела нужды притворяться в угоду родителям. Я же пыталась, может быть, даже с несколько необычной для своего возраста циничностью, отстаивать свой взгляд на ценности, которыми дорожили родители.

— Подумаешь, что это собранное из кусочков ожерелье — Бронзового века. Ничего особенного. Разве может оно сравниться с мозаичным полом времен римлян? Кремневые наконечники Каменного века? Вполне возможно, их ведь было тогда несметное количество.

— Как бы мне хотелось, чтобы у нас были самые обыкновенные родители, — не раз говорила я Роуме. — Пусть бы они на нас сердились. Пусть бы даже поколачивали нас для нашего, конечно, блага. Было бы все-таки веселее.

Роума, воспринимавшая всегда все всерьез, начинала меня разубеждать:

— Не говори глупости. Ты бы взвилась от ярости, если бы тебя стали бить. Ты бы начала брыкаться и вопить. Я тебя знаю. Тебе всегда хочется того, чего у тебя нет. А я, когда вырасту, обязательно поеду с отцом на раскопки.

От одной мысли об этом глаза у нее сверкали. Ей не терпелось поскорее туда отправиться.

— Да, родители все время твердят, что, когда мы вырастем, то должны будем заниматься полезным делом.

— Ну и правильно!

— Но ведь это означает только одно: мы тоже станем археологами.

— Так ведь же это прекрасно.

Если Роума что-то заявляла, то всегда без капли сомнения. Впрочем, она вряд ли бы стала что-то утверждать, не будучи абсолютно уверенной в своей правоте.

Я совершенно другой человек. Мне ближе игра словами, чем раскопанными черепками. И часто мне бывало смешно то, что другим казалось чрезвычайно серьезным. Одним словом, в семье я была Белой вороной.

Детьми нас часто водили в Британский музей. При этом, нас убеждали, что там нам будет весело, однако давали ясно понять, в какое святилище мы имеем честь вступить.

Все, что я могу об этом вспомнить, это холодные каменные плиты под ногами, а перед носом — стекло витрин, в которых выставлено древнее оружие, керамика и украшения. Роуму все это совершенно зачаровывало, и, став взрослой, она любила носить грубые бусы из необработанной бирюзы или янтаря. Ее украшения выглядели так, будто их раскопали в какой-нибудь пещере. Наверное, именно поэтому они и нравились Роуме.

У меня со временем тоже появилось свое любимое дело. Сколько себя помню, меня всегда завораживали звуки. Я любила слушать звон капели, шумливые струи фонтана, цоканье лошадиных копыт, выкрики уличных торговцев, птичий щебет, внезапный лай собак, шелест ветвей в маленьком саду у нашего дома недалеко от Британского музея. Для меня музыка звучала даже в шлепанье капель из подтекающего крана. Уже в пять лет я могла подобрать мелодию на пианино и, взобравшись на высокое сиденье, часами перебирала по-детски пухлыми пальчиками клавиши в поисках нужных мне звуков. Няня только пожимала плечами, приговаривая: «Чем бы дитя не тешилось, лишь бы не плакало».

Мое увлечение музыкой в какой-то степени успокоило родителей. Конечно, это не археология, но вполне достойное занятие. И они постарались дать мне прекрасное музыкальное образование, и сейчас, признавая их усилия, я испытываю стыд за то, как впоследствии я распорядилась полученными знаниями.

Больше всего родителей радовала, конечно, Роума. Даже школьные каникулы она проводила с родителями на раскопках. Я оставалась под присмотром нашей экономки и занималась музыкой. Дела у меня шли успешно. Родители нанимали для меня лучших педагогов, хотя были не так уж хорошо обеспечены. Отец прилично зарабатывал, но немало средств тратил на свои экспедиции. Роума изучала археологию в университете, и родители часто говорили, что она сможет достичь гораздо большего, чем они, так как сочетает опыт полевых работ с научными знаниями.

Когда доводилось слышать, как они обсуждают свои дела, то их разговор звучал для меня полной бессмыслицей. Но я уже не чувствовала себя ущемленной, потому что тогда все уже говорили, что меня ждет большое будущее музыканта. Уроки музыки доставляли удовольствие и мне, и моим учителям, и теперь, когда я слышу чью-нибудь робкую ученическую игру, я вспоминаю то время, когда я начала открывать мир музыки и испытывать первое чувство удовлетворения и радость самоотдачи.

Я стала больше понимать своих родителей. Теперь мне было знакомо то, что испытывали они к своим находкам из бронзы и кремня. У меня самой наступила пора открытий. Я узнала Бетховена, Моцарта, Шопена.

Когда мне исполнилось восемнадцать, я поехала учиться в Париж. Роума уже занималась в университете, и, так как во время каникул она отправлялась на раскопки, мы почти не виделись. У нас установились с ней добрые дружеские отношения, хотя особенно близки мы с ней никогда не были. Слишком разные у нас были интересы.

В Париже я встретила Пьетро, человека неистового темперамента, наполовину француза, наполовину итальянца. Мы оба брали уроки у одного и того же маэстро, который жил в большом особняке на Рю де Риволи. Его ученики квартировались в этом же доме. Жена маэстро устроила для нас вроде пансиона, и мы смогли жить все вместе под одной крышей.

Какие это были счастливые дни! Мы гуляли по бульварам, сидели на открытых террасах кафе и говорили, говорили, говорили — только о будущем. Каждый из нас верил в свою особую судьбу и в то, что однажды обязательно добьется всемирной славы. Пьетро и я считались самыми одаренными учениками, и мы были преисполнены решимости достичь успеха.

Первое чувство, которое возникло между нами, было чувство соперничества, однако очень скоро мы оказались совершенно друг другом очарованы. Мы были молоды, Париж весной самое прекрасное место для влюбленных, и у меня было такое чувство, что до этого я по-настоящему и не жила. Истинная жизнь — это восторг и отчаяние, говорила я себе и в полной мере их испытывала. В то время мне было жаль всех, кто не учился музыке в Париже и кто не был влюблен в своего однокурсника.

Пьетро был музыкант от бога, до конца преданный своему призванию. Я знала, что он гораздо талантливее меня, и это делало его еще более для меня притягательным. Нас многое разнило. Я могла напускать на себя безразличие к своим успехам, в то время как это было совершенно не так, и я с досадой замечала, что Пьетро, с самого начала знавший, что я предана музыке так же, как и он, еще больше воодушевлялся, когда я притворялась равнодушной к своим занятиям. Пьетро относился к собственным успехам очень ревностно, я же могла казаться легкомысленной. Меня трудно было вывести из равновесия, для Пьетро же возбужденность была его обычным состоянием. Ему было совершенно непонятно, как мне удается надолго оставаться в безмятежном настроении, у него самого оно менялось ежечасно. Он мог просто ликовать от счастья, когда его охватывала вера в собственную гениальность, и тут же мог впасть в глубочайшее отчаяние от малейшего сомнения в своей исключительной одаренности. Подобно многим людям искусства он был жесток и неспособен справиться с приступами зависти. Когда меня хвалили, его это раздражало, и он искал любой повод, чтобы меня ранить, но если я терпела неудачу и нуждалась в поддержке, он умел утешить, как никто другой, в эти моменты трудно было бы найти человека более доброго и понимающего, чем он, и я любила его именно за это понимание и умение сочувствовать.

Если бы тогда я обладала такой же проницательностью, какой обладаю сейчас!

Нередко между нами возникали перебранки.

— Великий Франц Лист, да и только! — поддразнивала я его, когда он, воодушевленно играя одну из Венгерских рапсодий, в подражание маэстро откидывал назад свою львиную шевелюру.

— Зависть, Кэра, — это проклятие всех художников.

— Тебе-то она уж точно знакома. Пьетро не возражал.

— Однако проститься она тому из нас, — добавил тогда он, — кто талантливее. Со временем ты сама в этом убедишься.

И он оказался прав.

Пьетро заявил, что я лишь прекрасный ремесленник и что хотя я могу исполнять труднейшие пассажи, но до истинного художника мне далеко, потому что он — всегда творец.

— Ну, да, и ты только что исполнял свое собственное сочинение, — с насмешкой произнесла я.

— Если бы композитор услышал, как я играю это произведение, он бы понял, что жил не зря.

— Какое самомнение.

— Скорее уверенность в себе настоящего художника, дорога Кэра, — ответил он уже серьезным тоном.

Пьетро верил в свою гениальность, и жил только ради музыки. Я же постоянно его дразнила. Мне хотелось все время подогревать наше соперничество. Наверное, подсознательно я чувствовала, что именно соперничество больше всего привлекло Пьетро в наших отношениях. Но эта состязательность не мешала мне желать для Пьетро самого большого успеха. Более того, я была готова ради него отказаться от собственных амбиций, что мне и суждено было сделать. Наши перепалки были своего рода любовной игрой, и порой казалось, что его желание доказать мне, что он выше меня, было основным в его любви ко мне.

Не имеет смысла искать себе оправданий. Все, что говорил обо мне Пьетро — правда. Я — ремесленник, с хорошей техникой игры. Но не художник, так как художник не позволил бы себе отвлечься от избранного дела на какие-то другие посторонние вещи. По-настоящему я не трудилась, в решающий момент я отступила и потерпела крах. Мои способности оказались слабее возлагавшихся на них надежд. Моей мечтой стал Пьетро, а мечтой Пьетро была музыка.

Внезапно в моей жизни произошли резкие перемены, и последовавшие за ними события я назвала своим злым роком.

В тот год родители отправились на раскопки в Грецию. Роума, к тому времени уже состоявшийся археолог, должна была отправиться вместе с ними, но не смогла из-за двух других неотложных дел. Если бы она поехала в Грецию, я, возможно, никогда бы не оказалась в Лоувет Стейси, так как тогда бы ничего не могло меня там заинтересовать.

На пути в Грецию наши родители попали в железнодорожную катастрофу и погибли.

Приехав на похороны, Роума и я провели несколько дней вместе в нашем старом доме возле Британского музея. Я находилась в страшном потрясении, но бедная Роума, которая всегда была ближе с родителями, должна была переживать эту потерю еще сильнее. Но Роума сумела взять себя в руки и сохранить присущую ей рассудительность.

— Родители погибли вместе, — сказала она. — Было бы трагичней, если бы кто-нибудь из них остался жив. Вдвоем они были счастливы.

Роума взяла на себя все хлопоты, и сказала, что вернется к своей работе лишь после того, как сделает все необходимое. Она рассуждала, как всегда, очень здраво, отдавала точные распоряжения и не позволяла переживаниям завладеть собой. Я же была совершенно подавлена.

Роума решила, что дом и обстановку мы продадим и вырученные деньги поделим между собой. Это будет не столь уж большая сумма, но она даст мне возможность закончить музыкальное образование, что сейчас важнее всего.

Я вернулась в Париж глубоко потрясенная случившимся. Я много размышляла о своих родителях, никогда раньше столько о них не думала, и горечь потери заставляла еще острее ощущать признательность за то, что раньше я принимала от них как должное.

События, которые затем произошли со мной в Париже, возможно, объясняются тем, что я была тогда совершенно выбита из душевного равновесия.

Пьетро ждал меня. Теперь он был полон самообладания и спокойствия. К тому времени со всей очевидностью проявилось, насколько он превосходит всех других учеников маэстро. Между ним и остальными установилась дистанция, которая всегда отделяет настоящего мастера от просто талантливых учеников.

Сразу же после моего возвращения Пьетро попросил меня выйти за него замуж. Он сказал, что всегда любил меня и что, когда я уезжала, он понял насколько сильно его чувство. Теперь, видя, в каком я угнетенном состоянии после смерти родителей, он очень хочет обо мне заботиться и постарается сделать меня снова счастливой.

Выйти замуж за Пьетро! Провести всю свою жизнь рядом с ним! И хотя я все еще переживала потерю родителей, одна мысль об атом оказалась способной привести меня в восторг.

Маэстро знал, что происходит между нами, так как всегда внимательно следил за своими учениками. К тому времени он для себя уже решил, что, если я, всего вероятнее, смогу сделать довольно успешную карьеру, то Пьетро суждено стать одной из самых ярких звезд на музыкальном небосклоне, и, как я теперь понимаю, его больше всего занимал вопрос, поможет ли Пьетро его женитьба. А мне? Но естественно, судьба просто талантливого человека не имеет такого значения, как судьба гения.

Жену маэстро больше занимала любовная сторона дела.

— Значит, вы его любите? — спросила она. — И любите настолько сильно, чтобы выйти за него замуж?

Я с жаром ответила, что люблю, очень люблю.

— И все-таки подождите немного. Вы только пережили большое горе. Вам необходимо время, чтобы прийти в себя, подумать. Осознаете ли вы, какие последствия будет иметь этот брак для вашей карьеры?

— Какие последствия? Только самые хорошие. Мы оба музыканты, и теперь будем работать вместе.

— Но вместе с таким человеком, как он! — напомнила мне мадам. — А Пьетро, как и все художники, безжалостен. Я хорошо его знаю. Пьетро настоящий музыкант. Маэстро уверен, что он гениален. Ваша карьера неизбежно отойдет на второй план. Если вы станете его женой, то, скорей всего, будете просто хорошей пианисткой… пусть даже очень хорошей. Но мечтам о большой карьере, видимо, придет конец, вам придется распрощаться с мыслями о славе и богатстве. Вы подумали об этом?

Я ей не поверила. Я была слишком молода и слишком влюблена. Да, возможно, двум честолюбивым людям трудно жить вместе, но то, что не удавалось другим, нам будет под силу.

Пьетро рассмеялся, когда я ему рассказала, о чем меня предупреждала мадам.

— Наша жизнь, — заверил он, — будет прекрасна. Мы будем работать вместе, Кэра, всю нашу жизнь вместе.

И мы поженились. Очень скоро я поняла, что не стоило так легко отмахиваться от предупреждений мадам. Но мне уже было все равно. Цель моей жизни изменилась. Я больше не испытывала горячей потребности в собственном успехе. Теперь я желала его только для Пьетро, и в течение нескольких месяцев я была уверена, что обрела свое предназначение в жизни — быть с Пьетро, работать с Пьетро, жить для Пьетро.

Как я могла быть такой глупой, чтобы вообразить будто жизнь может пойти по раз и навсегда заверенному плану, что после свадьбы на все последующие годы можно заранее наклеить ярлык со словами: «Они поженились и с тех пор жили долго и счастливо».

Первый же концерт Пьетро определил его будущее: он был признан, начались удивительные дни его восхождения от успеха к успеху. Но это не делало нашу с ним жизнь счастливее. Он требовал постоянного к себе внимания. Он — истинный маэстро, а я просто музыкант, и с меня довольно того, что он обсуждает со мной свои планы, репетирует при мне свои концерты. Пьетро имел успех, который превосходил его самые честолюбивые ожидания. Лишь теперь я понимаю, что он был слишком молод для такого огромного признания.

Вместе с успехом неизбежно появились и те, кто окружал его лестью и благоволением, в том числе и женщины, красивые и богатые. Но ему нужна была и я, где-то на втором плане, та, которая сама была почти настоящим мастером и могла понять требования его артистической натуры. Никто не мог ему быть близок так, как я. Да, по-своему он любил меня.

Мы смогли бы с ним ладить, будь у меня другой характер. Но смирение никогда не было мне присуще. Я не из тех женщин, кто позволяет превращать себя в рабу. Об этом я твердила ему постоянно. Вскоре с горечью я осознала, какой непростительной с моей стороны глупостью было забросить собственную карьеру. Я снова начала усиленно заниматься музыкой. Пьетро поднял меня на смех.

— Неужели ты думаешь, что можно прогнать от себя Музу, а затем, когда вздумается, вернуть ее обратно.

Как он был прав! Я упустила свой шанс, и никогда теперь не стать мне больше, чем просто знающим музыкантом.

У нас с Пьетро постоянно возникали ссоры. Я не раз говорила ему, что уйду от него. Мысль об этом неотступно меня преследовала, хотя в глубине души я знала, что никогда с ним не расстанусь. Те же самые мысли, видимо, изводили и его.

Меня начало тревожить его здоровье. Я вдруг поняла, что физически Пьетро не такой уж крепкий. Силы свои он расточал безрассудно. Временами у него появлялась стесненность дыхания, И это меня очень беспокоило, но когда я сказала ему об этом, он только отмахнулся.

Пьетро давал концерты в Вене и Риме, Лондоне и Париже. О нем заговорили как об одном из выдающихся музыкантов мира. Он воспринимал похвалы как нечто естественное и неизбежное, становясь все больше высокомерным. Он с жадностью читал все, что о нем писала пресса. Ему нравилось смотреть, как я наклеиваю вырезки в специальный альбом. Это было именно то, чем я должна была, по его мнению, заниматься как преданная любящая жена, которая отказалась от своей собственной карьеры ради его успеха. Но как и у всего на свете, у этого занятия была оборотная сторона: малейшая критика могла ввергнуть его в неистовую ярость, на висках страшно вздувались вены и у него перехватывало дыхание.

Он очень много работал, а после концертов далеко за полночь отмечал в кругу друзей свой успех. Наутро вставал рано и часами репетировал. Вокруг него постоянно вились льстецы. Казалось, они были нужны ему, чтобы поддерживать веру в себя. Я же была требовательна. Тогда я еще не осознавала, что Пьетро слишком молод и что ранняя слава, да еще такого размаха, чаще всего оборачивается не благом, а трагедией.

Это была не естественная жизнь… тяжкая жизнь, и постепенно я пришла к убеждению, что никогда не буду счастлива с Пьетро, хотя без него жизнь для меня была немыслима.

Мы приехали в Лондон, где Пьетро должен был дать несколько концертов, и я смогла повидаться с Роумой. Она снимала комнату недалеко от Британского музея, в котором работала в перерывах между экспедициями.

Сестра нисколько не изменилась, все та же твердость характера и здравомыслие, на ней, как и прежде, позвякивали грубые допотопные украшения из необработанного янтаря и сердолика, к которым она была всегда так привязана. О родителях Роума упомянула с печалью, но коротко, и затем спросила о моих делах. Я, конечно, не стала ей все рассказывать. По ее мнению (я хорошо это знала) мне не следовало бросать ради замужества собственную карьеру, когда уже затрачено на нее столько времени и сил. Но Роума не из тех, кто любит поучать. Она относилась к числу самых терпимых и разумных людей, каких я когда-либо знала.

— Хорошо, что ты сейчас приехала. Через неделю мне надо отправляться в экспедицию. Еду в одно местечко под названием Лоувет Милл.

— Милл?1 Там что, мельница?

— Нет, это просто название. Лоувет Милл находится на побережье в графстве Кент, недалеко от того места, где было найдено поселение времен Цезаря. Вот поэтому я туда и еду. Мы обнаружили остатки амфитеатра, и я уверена, там еще много можно найти, потому что такие амфитеатры очень часто располагались на окраинах городов. Ну, ты ведь и сама хорошо об этом знаешь.

Честно говоря, я не знала, но не стала признаваться в этом.

Сестра тем временем продолжала:

— Раскопки придется производить на землях тамошнего набоба. Получить его разрешение стоило больших трудов.

— Почему же?

— У сэра Уилльяма самые большие владения в этой округе и самый скверный характер. Я в этом лично убедилась. Этого человека заботят только его собственные деревья и павлины. Я ему прямо в лицо сказала: «Как вы можете считать, что ваши деревья и павлины важнее истории». Я не отступала, и он в конце концов сдался в разрешил нам вести раскопки на его землях. А дом у него подлинно историческая достопримечательность… больше похож на крепость. Надо сказать, что в его владениях столько пустующих земель, что он мог бы вполне спокойно дать нам для раскопок тот маленький кусок, о котором мы его просили.

Рассказ Роумы я слушала вполуха, потому что в этот момент звучала вторая часть четвертого концерта для фортепьяно с оркестром Бетховена; это было то самое произведение, которое Пьетро должен был исполнять вечером, и я все раздумывала, стоит ли идти на концерт. Я всегда мучительно переживала его выступления на сцене, я мысленно проигрывала вместе с ним каждый такт, страшась, что он может где-нибудь запнуться (как будто это с ним когда-нибудь случалось!). Единственное, чего Пьетро опасался — это сыграть не так блестяще, как он был способен.

— Лоувет Стейси — очень интересное старинное поместье, — продолжала Роума. — Я думаю сэр Стейси втайне надеется, что мы найдем на его землях что-нибудь выдающееся.

Порассуждав еще немного о достопримечательностях Лоувет Стейси и о том, что она намерена там делать, Роума перешла непосредственно на обитателей дома, но я ее уже не слушала. Я не могла даже предположить, что раскопки в Лоувет Стейси станут для Роумы последними и что мне надо было бы знать об этом месте как можно больше.

Смерть! Как часто она угрожает нам там, где мы меньше всего ее ожидаем. Теперь мне известно, что удары она может наносить в одном направлении. Мои родители умерли столь внезапно и в тот момент, когда я меньше всего думала о смерти.

Пьетро и я уехали из Лондона в Париж. Ничего необычного в тот день не происходило, не было никаких настораживающих моментов. Вечером у Пьетро был концерт, на котором он исполнял несколько «Венгерских танцев»и «Рапсодию номер два». Пьетро был на взводе, но это для него обычное состояние перед выступлением. Я сидела в первом ряду партера. Мое присутствие, я это чувствовала, было для него важно. Мне даже казалось, что он играл тогда только для меня, как бы говоря мне: «Видишь, такого уровня ты бы никогда не смогла достигнуть. Ты только хорошо умеешь стучать пальцами по клавишам — и все». Вот что я чувствовала тогда на последнем его концерте.

После выступления он пошел прямо в свою уборную и там рухнул от сердечного приступа. Умер он не сразу. У нас с ним было еще два дня. Все это время я ни на минуту не отходила от него. Уверена, он чувствовал, что я рядом. Иногда он смотрел прямо мне в глаза своим глубоким одухотворенным взором, в котором проскальзывала насмешка. Когда он умер, я почувствовала, что нет нужды оплакивать долго и мучительно потерю дорогих моему, сердцу цепей.

Роума, как и полагается хорошей сестре, бросила свои раскопки и приехала в Париж на похороны. Они были грандиозны. Музыканты со всего света прислали свои соболезнования, многие сами приехали, чтобы отдать последний поклон своему великому собрату. После смерти Пьетро удостоился еще больших почестей, чем при жизни. Как бы он стал упиваться ими, если бы мог.

Шум и речи кончились, и я осталась одна в такой беспросветной пустоте, что меня охватило глубочайшее отчаяние.

Добрая Роума! Она стала для меня единственным утешением. Я с благодарностью ощущала, что она готова сделать все, чтобы только вывести меня из депрессии. Раньше мне часто казалось, что я совершенно чужая в своей семье, особенно остро я это чувствовала, когда Роума и родители говорили вместе о своей работе. Теперь было по-другому. Я узнала, какую огромную поддержку и уверенность дает ощущение семейных уз, и за это я была очень благодарна Роуме.

Сама того не подозревая, она оказалась единственным человеком, который поддержал меня в тот момент.

— Возвращайся в Англию, — сказала она. — Поживешь со мной в экспедиции. Мы сделали совершенно невероятную находку — возможно, это — древнейшее поселение римлян в Британии, если не считать Веруламиума2.

Я с благодарностью ей улыбнулась. Мне так хотелось выразить ей всю свою признательность, но что-то сковывало меня, может быть, какие-то неосознанные воспоминания.

— Но от меня не будет никакого толка, — возразила я. — Одни неудобства.

— Глупости! — Роума снова взяла на себя роль старшей сестры и была готова заботиться обо мне, не задумываясь о том, хочу я этого или нет. — В любом случае ты должна приехать хотя бы ненадолго.

И я действительно поехала в Лоувет Милл. Роума представила меня своим коллегам по экспедиции, и я почувствовала за нее гордость, увидев, с каким уважением все к ней относятся. Она много и с воодушевлением рассказывала о своей работе. И я вдруг тоже начала испытывать некоторый интерес к ее раскопкам, хотя, наверное, этому в немалой степени способствовало то, что мне было хорошо в обществе Роумы, и я чувствовала, что она тоже стала ко мне более привязана.

Недалеко от раскопок находилась сторожка, которую сэр Уилльям предоставил Роуме. В ней было все очень просто устроено: пара кроватей, стол, «несколько стульев, ну и еще кое-какие вещи. Комната на первом этаже была завалена археологическими инструментами: лопатами, кирками, скрепками и метелками. Роуму очень устраивал этот домик, потому что он был расположен совсем близко от раскопок, в то время как другим археологам приходилось снимать комнаты в домах, разбросанных по всей округе, а некоторые жили в гостинице Лоувет Милла.

Роума, взяв меня на раскопки, с гордостью показала главную находку, — поразительный мозаичный тротуар, выложенный из белого известняка и красного песчаника строгим геометрическим узором. Она также считала, что мне совершенно необходимо увидеть три римские ванны, найденные на месте раскопанной виллы, что доказывало, что эта вилла принадлежала очень знатному и богатому римлянину. Там были ванны tepidarium, caledarium и frigidarium. Роума с особым вкусом и удовольствием произносила римские термины, и, видя ее в таком воодушевленном состоянии, я снова начинала чувствовать вокруг себя жизнь.

Роума сводила меня в Фолкстоун, чтобы показать лагерь Цезаря. Я дошла с ней пешком до Шугар Лоуф Хилл к колодцу св. Фомы, у которого отдыхали паломники по пути к гробнице св. Фомы из Бекета. Мы поднялись с ней на самое высокое место в лагере Цезаря, сто тридцать метров над уровнем моря. Никогда не забуду, как стояла там Роума с развевающимися на ветру волосами, глаза ее горели от восторга в то время, как она показывала мне на земляные укрепления и рвы. Был ясный день. Я смотрела на тихое мерцающее в солнечных лучах море, видимость была миль на двадцать вдаль, и я могла ясно различить очертания берега, где начиналась когда-то галльская земля Цезаря, и представить себе, как оттуда отправлялись в поход его легионы.

В другой раз мы поехали осмотреть замок Ричбург, где, как сказала Роума, сохранился самый значительный памятник времен римских завоеваний — крепость Ритупиае.

— При Клавдии здесь располагалось главное место высадки римской армии, направлявшейся в Британию из Болоньи. По этим стенам ты можешь представить, какое это было мощное сооружение.

С огромным удовольствием она показывала мне винные погреба, амбары, руины храма. Невозможно было не заразиться ее волнением, с каким она рассказывала о массивной кладке из портлэндского камня, о бастионах, остатках откидного моста и о подземном ходе.

— Хорошо бы и тебе заняться археологией, — произнесла Роума со слабой надеждой в голосе.

Она, действительно, полагала, что, если я увлекусь археологией, то обрету замену тому, что потеряла. Мне хотелось сказать ей, что для меня ее любовь, ее увлеченность своим делом оказались этой заменой, и теперь я больше не чувствую себя одинокой.

Но говорить Роуме такие вещи было совершенно невозможно. Она бы ответила на это:» Не болтай чепуху!»Но я дала себе обещание, что впредь стану видеться с ней чаще, что обязательно буду интересоваться ее работой. Я должна дать ей почувствовать, как я рада, что она моя сестра.

Чтобы отвлечь меня от грустных мыслей, она попросила меня помочь ей в реставрации мозаики, которую обнаружили во время раскопок. Эта работа требовала особых навыков, и в мою задачу входило только подавать кисточки и растворы. Находка представляла собой желтоватый диск, на котором была изображена какая-то картина, и было необходимо как можно полнее восстановить это изображение. Собрать мозаику из сохранившихся кусочков — весьма тонкая работа, сказала мне Роума, но если эта работа будет закончена, ее обязательно возьмут в Британский музей. Меня поражало, какую осторожность и тщательность требует реставрационная работа, и когда я видела, как кусочки мозаики вновь обретают свое место, постепенно восстанавливая утраченную картину, меня охватило радостное волнение.

Вскоре я впервые увидела Лоувет Стейси — огромный дом, скорее даже замок, величественно возвышавшийся над окружающей местностью. Это его владелец милостиво разрешил Роуме и ее коллегам вести раскопки на территории поместья.

Во время прогулки я довольно неожиданно вышла к этому дому, и при виде его у меня перехватило дыхание. Огромная выездная башня высилась, подавляя своим видом весь окрестный пейзаж. Она состояла из центральной, более плоской башни, по обеим сторонам которой поднимались две другие, восьмиугольные и более высокие. Вид этих укреплений производил устрашающее впечатление. Узкие, похожие на бойницы окна мрачно взирали на окрестность. Через проем въездных ворот были видны каменные стены внутренней части замка. К ней вела мощеная дорога, которую окружали стены, поросшие мхом и лишайником. Я чувствовала себя совершенно зачарованной и впервые после смерти Пьетро на несколько минут забыла о нем. Меня охватило почти непреодолимое желание ступить на эту дорогу и, пройдя через вторые ворота, увидеть, что находится по другую сторону стен. Я даже сделала несколько шагов, но подойдя ко входу, вдруг увидела над воротами вырезанные из камня химеры — жуткие, зловещие создания — и остановилась. Они будто предостерегали меня, что лучше держаться отсюда подальше, и вняв им, я вовремя повернула обратно. Нельзя же в самом деле входить в незнакомый дом только потому, что его вид потряс меня.

Я вернулась домой, полная волнующих впечатлений.

— О! Так ведь это и есть Лоувет Стейси, — объяснила мне Роума. — Слава Богу, они не построили свой дом на месте римского поселения.

— А что такое Стейси? Это фамилия семьи?

— Да.

— Интересно, что это за люди, они ведь живут в таком удивительном месте.

— Я имела дело только с Уилльямом Стейси, главой семейства. Он землевладелец и хозяин замка, поэтому к нему я и обратилась за разрешением.

Ох уж эта Роума. От нее невозможно было что-либо узнать, если это не касалось ее работы. Ничего, кроме археологии, ее не интересовало.

Но мне повезло встретить Эсси Элджин.

Еще в самом начале моего обучения музыке, меня отправили в специальную школу, где мисс Элджин стала одним из моих преподавателей. И вот, гуляя по городку Лоувет Милл, который находился примерно в миле от раскопок, я встретила Эсси. Несколько секунд мы смотрели друг на друга в замешательстве, и затем она воскликнула.

— Никак это крошка Кэролайн?

— Уже не крошка, но все же, Кэролайн, — ответила я.

— Что ты здесь делаешь? — удивилась мисс Элджин.

Я ей все рассказала. Она печально покачала головой, когда узнала о Пьетро.

— Ужасная трагедия, — сказала она. — Я слушала его в Лондоне, когда он в последний раз выступал там. Специально приехала тогда на его концерт. Какой великолепный мастер!

И тут она посмотрела на меня с грустью. Я знала, о чем она в этот момент подумала — обычные мысли учителя о неоправдавшем надежды ученике.

— Пойдем ко мне, — предложила она. — Я приготовлю чай, и мы с тобой поболтаем.

Дома она рассказала мне, что приехала в Лоувет Милл, потому что хотела пожить у моря и кроме того считала, что еще не подошло время отказаться от независимой жизни. У мисс Элджин была сестра года на два-три моложе ее, она жила в Эдинбурге и звала Эсси приехать к ней. Но мисс Элджин посчитала, что еще может позволить себе, как она сама выразилась, несколько лет свободной жизни.

— Вы продолжаете давать уроки? — спросила я. Мисс Элджин скорчила гримаску.

— А что еще остается делать таким, как я, дорогая. Правда, у меня здесь очень милый маленький домик, и мне здесь хорошо. Я даю несколько уроков девицам в Лоувет Милле. На жизнь выходит не так уж много, но стало легче с тех пор, как я начала заниматься с юными леди из Большого дома.

— Из Большого дома? Вы имеете в виду Лоувет Стейси?

— А какой же еще? Это и есть наш Большой дом, и, Божьей милостью, там оказались три девицы, которых хотят обучать музыке.

Эсси Элджин обожала сплетничать, и поэтому ее не надо было настойчиво расспрашивать. Поняв, что говорить о моих делах для меня мучительно, она сама с радостью начала обсуждать своих учениц из Большого дома.

— Не передать, что это за место. Вечно там происходят какие-то истории. А теперь ожидается свадьба. На этом настаивает сэр Уилльям. Он хочет, чтобы эти двое молодых людей поженились.

— Какие двое? — спросила я.

— Мистер Нейпьер и юная Эдит… Но она, по-моему, еще слишком молода. Ей, кажется, всего семнадцать. Конечно, некоторые уже и в семнадцать… но не Эдит.

— Эдит — дочь владельца дома?

— Ну, наверное, ее можно так назвать. Хотя в буквальном смысле она не является дочерью сэра Уилльяма. О, в этом доме все довольно запутано. Ни одна из воспитывающихся там девиц впрямую не принадлежит к этой фамилии. Сэр Уилльям — опекун Эдит. Она живет в его доме уже пять лет, с тех пор, как потеряла отца. Ее мать умерла, когда она была еще совсем крошкой, и девочка росла под присмотром домоправительницы и гувернанток. Ее отец был большим другом сэра Уилльяма. Он владел большим поместьем где-то в районе Мейдстоуна… Когда он умер, имение было продано, и все деньги получила Эдит. Она богатая наследница, и поэтому… В общем, отец Эдит назначил сэра Уилльяма ее опекуном, и она переехала в Лоувет Стейси. И вот теперь сэр Уилльям велел Нейпьеру вернуться домой, чтобы женить его на Эдит.

— А кто такой Нейпьер?

— Сын сэра Уилльяма, которого он изгнал из дома. Ну, это целая история. Кроме того, в доме живет Оллегра. Как я слышала, она кем-то приходится сэру Уилльяму. Сама она называет его своим дедом. Характером сущая маленькая бестия и большая задавака. Дом ведет некая миссис Линкрофт. У нее есть дочь Элис. Вот эти три девицы — Эдит, Оллегра и Элис — мои ученицы. Хотя Элис всего лишь дочь домоправительницы, воспитывается она вместе с остальными девочками. Поэтому она тоже берет у меня уроки. Ее растят как настоящую маленькую леди.

— А этот Нейпьер?.. — спросила я. — Какое у него странное имя.

— Ну это, видимо, семейная традиция. У них у всех довольно странные имена… по фамилиям тех, кто вступал в брак с кем-то из семейства Стейси, так я во всяком случае слышала. С этим Нейпьером связана какая-то загадочная история. Я ее толком не знаю, но слышала, что его брат Боумент — вот еще одно их семейное имя — был убит, и в этом винят Нейпьера. Видимо, потому-то он и уехал. А вот теперь вернулся, чтобы жениться на Эдит.

— Но почему в убийстве обвиняют Нейпьера?

— О семействе Стейси здесь как-то не очень любят распространяться. Видимо, боятся сэра Уилльяма. Он жутко вспыльчив, а большинство здешних обитателей — его арендаторы. Говорят, у этого сэра Уилльяма не сердце, а камень. Так, наверное, оно и есть, раз он смог выгнать родного сына из дома. Мне бы самой хотелось знать подробности этой истории, но говорить о ней с юными девицами как-то негоже.

— На меня большое впечатление произвел их дом. Есть в нем нечто устрашающее. Издали вроде бы очень красив, но когда я подошла поближе… Ух, меня охватил настоящий ужас.

— Ты слишком впечатлительна, — рассмеялась мисс Элджин. Затем она попросила меня что-нибудь ей сыграть. Я села за пианино, и словно вернулись старые времена, когда я была еще юной, когда еще не было в моей жизни Парижа, не было Пьетро, и у меня все еще было впереди.

— О! Какое у тебя великолепное туше! И чем же теперь ты намерена заниматься? — спросила меня мисс Элджин. — У тебя есть какие-то планы?

Я покачала головой.

— Полно, душа моя. Тебе следует вернуться в Париж и продолжить…

— Что продолжить? То, чем я занималась до замужества?

Мисс Элджин не ответила. Возможно, она знала, что я умелая пианистка, и могла бы стать хорошей преподавательницей музыки, но божественной искры во мне не было.

Пьетро отнял ее у меня. Впрочем нет, если бы она действительно была, я бы никогда не выбрала замужество вместо карьеры.

На прощание мисс Элджин снова напомнила мне:

— Все-таки подумай о том, что я тебе советую. И, конечно, приходи снова.

Я шла обратно и думала об Эсси, о прежних днях ученичества, о будущем, но почему-то у меня перед глазами то и дело возникал Большой дом, полный неясных, расплывчатых лиц, имена которых я теперь знала, но всего лишь имена.

Очень хорошо помню те дни, когда я сидела в домике Роумы, наблюдая за искусной работой реставраторов, под руками которых вновь оживала древняя мозаика, помню, как ходила к Эсси на чашку чая, иногда играла для нее на фортепьяно. Думаю, Эсси хотелось, чтобы я вернулась к прежней жизни. Она часто говорила мне, что давать уроки музыки — не мое дело.

Однажды мисс Эсси вдруг сказала:

— Свадьба будет в воскресенье. Ты бы хотела посмотреть?

Мы пошли с ней в церковь, и я увидела, как венчались Нейпьер и Эдит. Они шли по проходу между рядами — она прелестная, хрупкая, он — сухощавый и смуглый. Я обратила внимание на его яркие голубые глаза, такие поразительные на темном лице. Я стояла с Эсси у последней скамьи и видела весь их проход под звуки органа, игравшего» Свадебный марш» Мендельсона. У меня возникло странное ощущение, когда они шли вместе, я бы даже сказала — предчувствие… хотя откуда оно могло возникнуть? Возможно, мне просто бросилось в глаза их несоответствие друг другу, они совершенно не сочетались, и это было так очевидно. Невеста была слишком юной, слишком хрупкой, и, может быть, я прочитала на ее лице какой-то знак судьбы. И тогда я подумала: она боится его. Мне вспоминалась наша свадьба с Пьетро, как нам тогда было весело, как мы подшучивали друг над другом, как были влюблены. Бедное дитя, эта Эдит! Нейпьер тоже выглядел не таким уж счастливым. Что выражало его лицо? Покорность, скуку… Неприязнь?

— В подвенечном платье Эдит выглядит прелестно, — заметила Эсси. — Знаешь, она собирается после медового месяца продолжить занятия музыкой. Сэр Уилльям на этом настаивает.

— Неужели?

— Да. У сэра Уилльяма появилась особая любовь к музыке… теперь. А было время, когда он не мог слышать ее в доме. У Эдит есть определенные способности, не очень большие, но играет она неплохо, и было бы жаль бросать.

После церкви я зашла к Эсси на чашку чая, и она мне рассказала о своих ученицах из Лоувет Стейси. Эдит, по ее словам, умница, Оллегра ленива, а Элис очень старательна.

— Бедняжка Элис, она понимает, что, если ей дали такую возможность, то она должна трудиться изо всех сил.

Роума, как и Эсси, считала, что мне следует вернуться в Париж, чтобы продолжить занятия музыкой.

— Мне кажется, — сказала она, — для тебя это самое правильное решение. Хотя я не совсем уверена, что тебе следует ехать именно в Париж. Ведь там… — не договорив, она начала машинально теребить бирюзовый браслет на руке, не решая напоминать мне о моем замужестве. — Если ты чувствуешь, что это невозможно, то мы придумаем что-нибудь еще.

— О, Роума, как ты добра! — воскликнула я. — Ты не знаешь, какую поддержку мне оказываешь.

— Чепуха! — отрезала Роума.

— Теперь я понимаю, как хорошо иметь сестру.

— Вполне естественно поддерживать друг друга в такие моменты. Обязательно приезжай ко мне почаще.

Я улыбнулась и поцеловала ее. Спустя несколько дней я вернулась в Париж. Это была ошибка. Мне следовало бы предвидеть, что я не смогу там долго выдержать, слишком многое было связано с Пьетро. Меня все время преследовала мысль, что теперь, когда нет Пьетро, все в Париже стало другим. Было глупо считать, что я смогу все начать с начала. Ничего у меня не получилось, потому что я намеревалась идти в будущее по дороге, которая вела в прошлое.

Как был прав Пьетро, когда говорил, что раз прогнав Музу, обратно ее не вернешь.

Я пробыла в Париже три месяца, и тут пришла телеграмма, что Роума исчезла.

Все произошло как-то невероятно. В тот день Роума начала готовиться к отъезду, так как раскопки были закончены. Отъезд должен был состояться через несколько дней. Утром Роума руководила сборами, а вечером ее не оказалось на месте. Найти ее нигде не могли. Такое впечатление, будто она ушла в никуда.

Это было совершенно загадочно. Роума исчезла, не оставив никакой записки. Возникло предположение, что она могла внезапно потерять память, и теперь бродит где-то по окрестностям. Однако розыски ничего не дали. И тогда решили, что она пошла поплавать и утонула, ведь море в тех местах довольно опасное.

Я приехала в Англию в полной растерянности и в подавленном состоянии. Я постоянно вспоминала, как добра была ко мне Роума, как старалась помочь мне справиться с моим горем. В Париже все эти трудные недели я жила одной мыслью: я буду теперь всегда вместе с Роумой, и хотя я потеряла Пьетро — зато я вновь обрела сестру.

Меня вызывали в полицию. Всего вероятней мне казалось предположение, что она утонула, потому что море там действительно очень опасное. Мне трудно было представить, что Роума могла лишиться памяти, это было совершенно невероятно. Каждый день я ждала каких-то известий. Но ничего так и не прояснилось.

Кое-кто из коллег Роумы придумал другую версию, будто она неожиданно получила предложение участвовать в какой-то засекреченной экспедиции и уехала в Египет или куда-то еще. Я попыталась заставить себя поверить в это утешительное предположение, но не смогла. Роума была слишком обязательным и ответственным человеком для такого поступка. Что-то помешало Роуме дать мне знать, что случилось. Но что? Что могло помешать, кроме смерти?

Я убеждала себя, что мысль о смерти преследует меня, потому что за очень короткое время я потеряла стольких близких мне людей. Не может быть, чтобы теперь я еще потеряла и Роуму.

Я была просто раздавлена обрушившимся на меня несчастьем. Вернувшись в Париж, я расплатилась за свои занятия и поехала в Лондон. Оставаться в Париже я больше была не в силах.

В Лондоне я сняла маленькую квартиру и поместила объявление, что даю уроки музыки. Учитель из меня вышел не очень хороший, возможно, я была слишком нетерпима к посредственности. Кроме того, я всегда обладала высокими запросами. Немалую роль тут играло и то, что я была женой Пьетро Верлейна. Моего заработка едва хватало. Деньги уплывали с какой-то ужасающей быстротой. Каждый день я жила надеждой услышать что-то о Роуме. Я чувствовала себя совершенно беспомощной, потому что не знала, где, как искать свою сестру. И тут неожиданно я получила письмо от Эсси Эджин.

Она писала, что приезжает в Лондон и хочет повидаться со мной.

Только увидев ее, я сразу поняла, что она жаждет поделиться со мной какой-то идеей. Эсси прирожденный устроитель чужих судеб. Своей собственной, насколько я знаю, она никогда не занималась.

— Я уезжаю из Лоувет Милла, — сообщила она. — Последнее время я неважно себя чувствую, и полагаю, что мне пора ехать к сестре в Шотландию.

— Но ведь это так далеко!

— Неважно. Главное то, что я хочу тебе сказать. Как ты смотришь на то, чтобы поехать туда?

— Куда?

— В Лоувет Стейси. Обучать тех девиц. Послушай, я уже говорила с сэром Уилльямом. Он малость вышел из себя, когда я ему сказала, что уезжаю. Он ведь хочет, чтобы Эдит продолжала заниматься… ну и другие девушки тоже. И потом в прежние времена у них часто устраивались музыкальные вечера, и сэр Уилльям хотел бы возобновить их, поскольку теперь в Лоувет Стейси появилась молодая чета. И ему пришла в голову мысль, что хорошо бы, если учительница музыки могла бы жить в доме и играть для него и гостей помимо обучения его воспитанниц. Он стал обсуждать этот вопрос со мной, когда я сообщила ему, что ухожу, и тут я сразу же подумала о вас, и сказала, что знаю вдову Пьетро Верлейна, которая сама музыкант. Итак, если ты не против, то он хотел бы, чтобы ты ему написала, и вы обо всем условитесь.

— Подождите! Подождите! — у меня перехватило дыхание.

— Ну, сейчас ты будешь изображать из себя застенчивую юную леди и восклицать: «Это так неожиданно!» Но это хороший шине. Так что немедленно решайся, иначе будет поздно. Если ответишь отказом, сэр Уилльям станет искать учительницу музыки через объявления. Но он очень настроен на твой приезд.

В этот момент у меня перед глазами промелькнули картины: раскопки, маленький домик, те двое, идущие вместе по проходу в церкви. И, конечно, Роума… Роума, ее глаза обращены ко мне с мольбой: «Не забывай меня».

Я отрывисто спросила у Эсси:

— Вы верите, что Роума жива?

Лицо у нее дрогнуло. Она отвернулась и сказала:

— Я не верю, что она могла уйти, ничего никому не сказав.

— Но ее могли похитить… или же она находится там, откуда не может дать нам знать о себе. Я хочу выяснить… я должна.

Мисс Эсси кивнула.

— Я не говорила сэру Уилльяму, что вы ее сестра. Он очень раздражен всем этим происшествием. Выло слишком много шума. Я даже слышала, будто он сказал, что ему вообще не следовало разрешать эти раскопки. Они и без того привлекли слишком большое внимание к Лоувет Стейси, а тут еще исчезла ваша сестра… Я ему только сказала, что вы Кэролайн Верлейн, вдова знаменитого пианиста.

— Одним словом, я должна туда ехать в каком-то смысле… инкогнито. То есть скрывать, что имею отношение к Роуме.

— Честно говоря, я не уверена, что он согласился бы взять вас, если бы знал, что вы сестра Роумы.

— Возможно, он и прав, — заметила я.

Мне надо было обдумать это предложение, и мы с Эсси отправились погулять по Кенсингтон Гарденз, где когда-то в детстве я и Роума часто катались на лодке. В ту ночь мне снилась Роума. Она стояла посреди Круглого пруда, протягивала ко мне руки, а вода подымалась все выше и выше… Роума молила: «Кара, помоги, сделай что-нибудь, Кэра!»

Возможно, этот сон заставил меня принять окончательное решение.

Я продала хозяйке дома, где снимала две комнаты, те немногие вещи, что у меня были, сдала пианино на хранение и отправилась в Лоувет Стейси.

Наконец у меня снова появилась цель в жизни. Пьетро я потеряла навсегда, но я попытаюсь найти Роуму.

2

Поезд сделал остановку у Дуврского монастыря, где сошли несколько человек. Стоянка длилась пять минут. Начали выгружать почту. Когда последние сошедшие с поезда пассажиры ушли с перрона, я вдруг заметила женщину с девочкой лет тринадцати, которые спешили к поезду. Проходя мимо моего вагона, она тоже меня увидела, так как я смотрела, высунув голову в окно. Женщина остановилась, подошла к двери и, войдя в вагон, села с девочкой ко мне в купе. Отдышавшись, женщина сказала:

— О, Боже, хождение по магазинам всегда так меня утомляет.

Девочка не произнесла ни слова, но я видела, что обе они с любопытством изучают меня. Почему? — удивилась я. Может быть, я как-то необычно выгляжу? Затем я сообразила, что после Дуврского монастыря поезд проходит через маленькие станции и вполне возможно, что люди, которые едут дальше, обычно местные жители, хорошо знающие друг друга. Значит, по мне сразу видно, что я приезжая.

Женщина положила несколько пакетов рядом с собой. Один из них упал на пол у моих ног, я подняла его и подала женщине. Так завязался разговор.

— До чего утомительны эти поезда, — сказала моя попутчица. — И кроме того, здесь так грязно. Вы едете до Рэмзгейта?

— Нет, я схожу в Лоувет Милле.

— Правда? И мы тоже. Слава Богу, уже недалеко… еще двадцать миль, и мы на месте… если, конечно, поезд не задержится. Как странно, что вы туда едете. Хотя последнее время у нас стало довольно оживленно. Велись раскопки римского поселения. Ну, вы, наверное, об этом слышали.

— Вот как! — произнесла я равнодушно.

— Вы не по этому поводу?

— О, нет. Я еду в дом, который называется Лоувет Стейси.

— Господи! Так значит вы и есть та самая молодая дама, которая будет обучать девочек музыке.

— Да.

Женщина оживилась.

— Когда я вас увидела, у меня мелькнула такая мысль. Сюда так мало кто приезжает, и мы уже слышали, что вас ждут именно сегодня.

— Так вы, значит, из Лоувет Стейси?

— Нет, нет. Мы живем в Лоувет Милле, но это недалеко. В доме священника. Мой муж настоятель здешнего прихода. Мы друзья Стейси. Девочки оттуда ходят к моему мужу на уроки. Мы живем примерно в миле от Большого дома. Сильвия занимается вместе с ними, верно, Сильвия?

— Да, мама, — ответила девочка еле слышным голосом. И я подумала, что эта мама, похоже, верховодит всеми в своем доме, в той числе и священником.

У Сильвии был смущенный вид, но что-то в очертании подбородка и линии губ противоречило этому впечатлению, и я могла себе представить, как быстро улетучивается ее кротость в отсутствии матери.

— Беру на себя смелость заранее предупредить вас, что настоятель будет просить вас взять и Сильвию себе в ученицы.

— Сильвия интересуется музыкой? — спросила я, с улыбкой взглянув на девочку, которая не сводила глаз с матери.

— Заинтересуется, — сказала та твердо.

Сильвия изобразила слабое подобие улыбки и откинула назад косу. Я заметила, что у нее довольно широкие и плоские пальцы, в которых не заподозришь способность играть на фортепьяно.

— Я так рада, что вы не из тех археологов, — доверительно сообщила мне женщина. — Я была очень против того, чтобы им позволили копать в Лоувет Стейси.

— Вы не одобряете работу археологов?

— Работу! — фыркнула она. — Какой толк от всех их находок. Если бы нам было положено видеть все эти раскопанные ими вещи, они бы не были от нас скрыты.

Такая поразительная логика противоречила всему, на чем я была воспитана. Эта властная женщина явно ждала, что я выражу свое согласие; мне не хотелось настраивать ее против себя, так как я догадывалась, что она может многое рассказать о Лоувет Стейси, поэтому ответила ничего не значащей улыбкой, внутренне извинившись перед родителями и Роумой.

— Они явились сюда, перевернули все вверх дном… Господи, невозможно было и шагу ступить, чтобы не натолкнуться на кого-нибудь из них. Всюду их лопаты, ведра… вся земля перекопана, они ведь совершенно испортили несколько акров парка… И с какой целью? Чтобы открыть какие-то развалины!

— Но ведь археологи работают по всей стране, — мягко напомнила я.

— Нам они здесь не нужны. Одну из них здесь постиг страшный конец… Хотя, может, и не конец, кто знает, но она исчезла.

Я внутренне вздрогнула. Но ни в коем случае нельзя было выдать, что я имею какое-то отношение к этой исчезнувшей женщине. Я быстро переспросила:

— Как исчезла?

— Это была страшная история. Утром ее видели… а потом она куда-то пропала. И больше не появлялась.

— И куда она отправилась?

— Над этим многие ломают голову. Ее звали… Как же ее звали, Сильвия?

Широкопалые ручки Сильвии с обкусанными ногтями нервно сжались, выдавая ее напряженность, и в какой-то момент мне показалось, что она встревожилась из-за того, что ей кое-что известно об исчезновении Роумы. Но потом я подумала, что она просто трепещет перед матерью, особенно когда та задает ей вопрос, на который она не в состоянии ответить.

На этот раз Сильвия знала, что сказать:

— Ее звали мисс Брэнден… мисс Роума Брэнден.

— Верно. Она была одной из этих нынешних особ, в которых нет ничего женственного. Копаться в земле! Повсюду лазить. Разве это занятие для женщины? И очень может быть, что несчастье случилось в наказание за то, что они вторглись куда не следует. Некоторые прямо так и говорят: этим и должно было кончиться. Существует же поверье о каре за такие дела. Чтобы с этой женщиной ни произошло, это случилось… потому что она вторглась в запретное. Я думаю, это происшествие должно послужить уроком для остальных…

— Но разве они не уехали? — спросила я.

— Конечно, уехали. Они как раз упаковывались, когда все произошло. Конечно, отъезд задержался из-за ее исчезновения. По моему мнению, ее унесло течение, когда она купалась. Самое неразумное занятие для женщины — купаться в море! Так легко может унести волнами. А вот местные говорят, что это была месть. Одного из римских богов. Или же кого-нибудь еще, кому не понравилось, что тревожат их подземную обитель. Настоятель и я пытаемся убедить их, что они несут вздор, но с другой стороны, в этом происшествии все-таки есть какая-то, пусть жестокая, но справедливость.

— А вы когда-нибудь встречались… с той исчезнувшей женщиной?

— Встречалась! О, нет! Мы с теми людьми не знались, хотя кое-кто из Большого дома был с ними в довольно дружеских отношениях. Знаете, у сэра Уилльяма бывают причуды. Но это очень достойное семейство, и мы, конечно, с ним дружим. Люди одного круга всегда должны держаться вместе. Мы часто видимся и из-за детей. Кстати, я, кажется, не спросила, как вас зовут.

— Я — Кэролайн Верлейн, миссис Верлейн.

Я внимательно следила за ее реакцией, не свяжется ли мое имя с Роумой. Хотя Эсси и уверяла меня, что сэр Уилльям не знает, что я сестра Роумы, но после ее исчезновения о ней много писали. Кроме того, Роума приходится Пьетро свояченицей, а Пьетро был знаменитым пианистом, и об их родственных отношениях могли где-нибудь упомянуть. Меня охватило совершенно неоправданная тревога. Было очевидно, что мое имя жене священника ни о чем не говорит.

— Да, я слышала, что вы вдова, — сказала она. — Откровенно говоря, я думала, что вы намного старше.

— Я потеряла мужа год назад.

— Ах, как печально, — она сделала паузу, как бы выражая этим свое сочувствие. — Меня зовут миссис Ренделл, а это… — она кивнула на дочь, — разумеется, мисс Ренделл.

Я кивнула в знак знакомства.

— Говорят, у вас много дипломов и тому подобное.

— Да, имеется несколько.

— Как это должно быть приятно.

Я опустила голову, чтобы скрыть улыбку.

— С Оллегрой, у вас будет много хлопот, в этом я не сомневаюсь. Настоятель говорит, что она может сосредоточиться на чем-нибудь одном только на несколько секунд. Давать ей образование бессмысленно. Она ребенок служанки, даже если… Нет, какой это все-таки позор! У них в доме так все запутано. Очень странно и то, что сэр Уилльям разрешил маленькой Элис Линкрофт тоже брать уроки вместе со всеми. Правда, она такая спокойная девочка. Хотя и с ней та же история. Никакой родственной связи с сэром Уилльямом, как и у тех двоих… Сильвии тоже позволили учиться вместе с этими девочками. Нет, все у них очень непросто.

Сильвия настороженно вслушивалась в разговор. Бедняжка Сильвия. Ей суждена вечная покорность и молчание. И тут я снова почувствовала прилив благодарности своим родителям: они приучили нас совсем к другому.

— А кто эта Элис Линкрофт?

— Дочь домоправительницы. Но имейте в виду, миссис Линкрофт очень важная персона в доме. Она жила в этой семье еще до своего замужества. Была компаньонкой леди Стейси, затем уехала и вернулась после того, как овдовела… вернулась вместе с Элис. Ребенку тогда было всего два года. С тех пор девочка живет в Лоувет Стейси. Если бы она не была таким спокойным ребенком, вряд ли бы ее стали терпеть. Но с ней никаких хлопот… не то, что с Оллегрой. И все-таки принять в дом Элис было непростительной ошибкой. Когда-нибудь эта девочка доставит неприятности. Я часто об этом говорю священнику, и он со мной полностью согласен.

— А что с леди Стейси?

— Она умерла довольно давно… Еще до того, как миссис Линкрофт вернулась.

— Но есть еще одна юная леди, которая будет моей ученицей.

Миссис Ренделл усмехнулась.

— Эдит Коуен… или, вернее, теперь Эдит Стейси. Это была довольно странная затея. Я говорила об этом священнику и буду это повторять. Мне, конечно, ясно, почему сэр Уилльям так решил поступить.

— Сэр Уилльям?! — поразилась я. — Разве не сами молодые решили пожениться?

— Моя дорогая, когда вы пробудете в Лоувет Стейси хоть один день, вы поймете, что там есть только один человек, который все решает, и этот человек — сэр Уилльям. Он взял к себе Эдит и стал ее опекуном, и затем решил вернуть Нейпьера и поженить их. — Миссис Ренделл понизила голос. — Конечно, вы сами будете жить в этом доме, поэтому рано или поздно вам самой все станет ясно. Только из-за денег Коуэнов сэр Уилльям решил вернуть Нейпьера.

— Ах вот оно что! — я попыталась подтолкнуть ее к дальнейшему рассказу, но видимо, она поняла, что и так была слишком разговорчива. Откинувшись на спинку сиденья, миссис Ренделл поджала губы и сложила руки на коленях с видом высшего судьи.

Поезд катил, тихо покачиваясь на ходу, все хранили молчание, я обдумывала следующий ход, который побудил бы эту словоохотливую даму выболтать еще какие-нибудь сведения о Лоувет Стейси, но тут Сильвия робко произнесла: «Мы почти приехали, мама».

— Да, действительно! — воскликнула миссис Ренделл, вскочив на ноги и перебирая свои свертки. — Надеюсь, эта шерсть как раз то, что нужно для носков священника!

— Я уверена, мама. Это же ты выбирала.

Я внимательно взглянула на девочку. Нет ли в этом ее замечании иронии? Но по миссис Ренделл не было видно, чтобы она заметила подобный нюанс в ответе дочери.

— Бери вещи и пошли, — сказала она Сильвии.

Я тоже встала и сняла с полки свой багаж. От меня не ускользнуло, с каким оценивающим вниманием она его оглядела, как, впрочем, и меня в первый момент нашей встречи.

— Полагаю, вас встретят, — сказала она и легонько подтолкнула Сильвию вперед, а затем вслед за дочерью спустилась на платформу. Обернувшись ко мне, миссис Ренделл произнесла:

— Все верно, вон миссис Линкрофт! — И она окликнула ее пронзительным возгласом:

— Миссис Линкрофт! Вот тут молодая особа, которую вы ищите.

Я вышла из вагона и остановилась на платформе, поставив сумки на землю. Жена настоятеля коротко кивнула мне, затем приближавшейся к нам женщине и пошла дальше со своей покорно семенящей дочерью.

— Вы миссис Верлейн? — ко мне обратилась высокая стройная женщина лет тридцати пяти. Во всем ее облике была какая-то привядшая красота, напоминавшая мне цветы, которые я когда-то засушивала между страницами книг. На ней была широкая соломенная шляпа с подвязанным под подбородком вуалевым шарфом. Голубизна ее глаз казалась выцветшей. Лицо было немного костлявым, да и сама она была очень худой. На ней все было серых тонов за исключением блузки василькового цвета, что оживляло ее бледные глаза. Она совсем не производила впечатления грозной домоправительницы. Я представилась ей.

— Меня зовут Эми Линкрофт, — ответила она. — Я домоправительница в Лоувет Стейси. Нас ждет коляска. Не беспокойтесь, ваши сумки доставят на место.

Она подозвала носильщика и отдала ему распоряжение. Через несколько минут мы уже шли с ней по привокзальной площади.

— Я вижу, вы уже познакомились с женой священника.

— Да, довольно странно, но она догадалась, кто я.

Миссис Линкрофт улыбнулась.

— Может быть, эта встреча была заранее спланирована. Она знала, что вы приедете на этом поезде и хотела познакомиться с вами раньше всех остальных.

— Я польщена, если моя персона вызвала столь повышенный интерес.

Мы подошли к коляске. Я села внутрь, миссис Линкрофт повела лошадь.

— До нашего дома добрых две мили, — сообщила она.

Я обратила внимание на ее тонкие запястья и длинные нежные пальцы.

— Я надеюсь, вам понравится жизнь вдали от большого города, миссис Верлейн.

Я сказала ей, что никогда еще не жила долго в сельской местности, поэтому все здесь для меня будет необычно и интересно.

— И в каких городах вы жили? — поинтересовалась миссис Линкрофт.

— Выросла я в Лондоне, потом жила с мужем заграницей, и когда он умер, я снова вернулась в Лондон.

Она на некоторое время примолкла и, зная о ее вдовстве, я предположила, что в этот момент она вспомнила своего мужа. Я попыталась представить себе, что это был за мужчина и была ли она с ним счастлива. И почему-то решила, что нет.

Как отличалась эта женщина от болтливой жены священника, которая за короткий промежуток времени так много мне рассказала. Миссис Линкрофт показалась мне женщиной скрытной.

Она произнесла несколько общих фраз о Лондоне, где жила очень недолго, затем заговорила о характерных для этого побережья восточных ветрах.

— Именно на наш район они обрушиваются со всей силой. Надеюсь, вы не мерзлячка, миссис Верлейн. Но уже скоро весна, а весна здесь превосходна. Как и лето.

Я спросила ее о своих ученицах, и она подтвердила, что я буду учить ее дочь Элис, а так же Оллегру и Эдит, то есть миссис Стейси.

— Думаю, Элис и миссис Стейси будут прилежными ученицами. Но Оллегра не то чтобы плохая девочка… просто у нее вспыльчивый характер, и она иногда не прочь выкинуть какой-нибудь фортель. Но так или иначе, они вам все понравятся, я в этом уверена.

— С нетерпением жду, когда мы познакомимся.

— Уже совсем скоро. Девочки сами жаждут встретиться с вами.

Дул резкий ветер, и мне казалось, что он доносит сюда запах моря. Вдруг невдалеке показались раскопки римского поселения.

— Его обнаружили совсем недавно, — пояснила миссис Линкрофт. — Здесь работали археологи. Сэр Уилльям дал им разрешение на раскопки, хотя потом сожалел об этом. Сюда хлынул народ, чтобы посмотреть развалины, и потом случилось трагическое событие. Может быть, вы слышали об этом. Одно время вокруг него было много шума. Одна женщина из археологов исчезла… и, насколько я знаю, до сих пор ничего не прояснилось.

— Да, миссис Ренделл упомянула об этом в разговоре.

— В то время только и говорили об исчезновении этой женщины. Проводили расследование… Все это было очень печально. Я видела однажды эту молодую особу. Она приходила к сэру Уилльяму.

— А как вы полагаете, что могло с ней случиться? — спросила я.

— Не знаю. Это была женщина прямая и открытая. Невозможно представить, чтобы она могла сознательно просто взять и уехать.

— Да, она наверняка бы сообщила сестре.

— Так у нее была сестра!?

Я слегка покраснела. Как глупо я себя веду! Если не буду впредь осторожна, то обязательно себя выдам.

— Ну, или брату, родителям в конце концов, — продолжила я.

— Да, — согласилась миссис Линкрофт. — Она бы обязательно это сделала. Все очень непонятно.

Мне показалось, что я проявила слишком большой интерес к этому событию, поэтому быстро сменила тему.

— Уже чувствуется запах моря.

— Да, вот-вот вы его увидите. И Лоувет Стейси тоже сейчас покажется.

И вдруг от волнения у меня перехватило дыхание. Возникший перед нами дом выглядел именно таким, каким я его запомнила — внушающая трепет въездная башня с лепниной и арочными ригелями, каменные химеры, могучие, поросшие мхом стены.

— Какое великолепие! — произнесла я с восхищением.

Миссис Линкрофт было приятно, что Лоувет Стейси произвел на меня такое сильное впечатление.

— Здесь чудесный парк и цветники, — сказала она. — Я сама немного занимаюсь садом. Для меня это лучшее отдохновение, и кроме того…

Я не очень внимательно ее слушала. Меня охватило странное волнение. Этот дом завораживал и в то же время отталкивал. Башни с выступающими бойницами и щелями амбразур, казалось, угрожали всем, кто неосмотрительно мог решиться проникнуть через ворота под ними. Мне представилось, как с высоких башен летели стрелы и лилась кипящая смола на врагов этого могущественного дома.

Миссис Линкрофт, видимо, почувствовав мое состояние, улыбнулась.

— Наверное, мы сами уже привыкли к величественному виду этого дома.

— Интересно, каково здесь жить?

— Вы это скоро узнаете.

Мы подъехали по гравиевой дороге, окруженной каменными стенами, к въездной башне. Когда проезжали под аркой, меня охватил даже некоторый трепет.

Миссис Линкрофт остановила повозку на внутреннем дворе, выложенном булыжником.

— Здесь есть еще один двор, — пояснила она мне. — Этот нижний, а там, — она махнула в сторону высоких стен, — верхний. Здесь в основном помещения для прислуги. — Миссис Линкрофт кивнула в сторону арочной галереи, проходившей вдоль всей внутренней стены. — А в верхнем дворе живет семья владельца.

— Какой огромный дом!

Миссис Линкрофт рассмеялась.

— Вы еще узнаете, какой он огромный. Конюшни расположены здесь, в нижнем дворе. Будьте любезны, сойдите с повозки, я позову конюха, а затем проведу вас в дом и представлю. Ваши вещи скоро прибудут. Как раз к тому времени подадут чай. Я покажу вам классную комнату, и вы познакомитесь со своими ученицами.

Миссис Линкрофт направила повозку к конюшне, а я осталась во дворе. Вокруг царила приглушенная тишина. Оказавшись в одиночестве, я вдруг почувствовала себя в далеком прошлом. Сколько веков этим стенам? Сотни четыре… пять? Я подняла взгляд вверх: на меня грозно взирали две жуткие химеры. В странном контрасте с этими уродливыми созданиями смотрелась готическая, изысканно ажурная резьба на водосточных трубах. Двери, из них четыре дубовые, были обиты массивными гвоздями. Я посмотрела на окна в массивных свинцовых переплетах и попыталась представить себе людей, которые за ними жили.

Хотя я была совершенно зачарована видом этого огромного дома, у меня опять возникло ощущение, что в нем есть нечто отталкивающее. Я не могла понять, что именно, но меня вдруг охватило почти инстинктивное желание бежать отсюда обратно в Лондон.

Возможно, так на меня подействовал вид чудищ, вздымавших свои отвратительные головы над карнизами стен. Меня угнетала царившая здесь тяжелая тишина. Атмосфера минувших веков, переполнявшая это место, казалась, затягивает вглубь прошлого… Я вдруг ясно себе представила, как через эти ворота проходит Роума, требует встречи с сэром Уилльямом и затем удивленно спрашивает его, неужели он считает свой парк важнее истории. Бедная Роума! Если бы сэр Уилльям не дал своего согласия, может быть, она была бы сейчас жива.

Дом жил какой-то своей таинственной жизнью. Что это за тень промелькнула в окне над внутренними воротами? Миссис Линкрофт сказала, что там детские комнаты. Вероятно, у моих учениц возникло желание первыми увидеть свою новую учительницу музыки и понаблюдать за ней.

Мне впервые довелось оказаться в столь старинном доме, вернее, даже замке. И если вспомнить, какие обстоятельства привели меня сюда, то станет вполне понятным мое напряженное состояние.

Мне вдруг представилось, что в этот момент за моей спиной из раскрытых пастей химер раздается хохот. Что-то будто подталкивало меня к мысли, что я не должна здесь оставаться, а если все же останусь, то буду каким-то непостижимым образом наказана. Вместе с этим предчувствием у меня возникла уверенность, что загадка исчезновения Роумы кроется в этом доме.

«Что за нелепые фантазии!»— осадила я себя рассудительно, как сделала бы это Роума. Она наверняка посмеялась бы над моими домыслами. «Ты — неисправимый романтик!»— прозвучал во мне голос Пьетро, никогда не уходивший из моих мыслей.

Появилась миссис Линкрофт. Вид у нее был такой спокойный и приятный, что у меня как-то само собой отлегло на душе.

«Мой приезд сюда, — напомнила я себе, — не столько связан с исчезновением Роумы, сколько с тем, чтобы получить возможность зарабатывать на жизнь и иметь крышу над головой. Раз я решила расстаться со своими честолюбивыми помыслами и эту перемену в своей жизни считаю самым разумным шагом, то должна более здраво смотреть на происходящее».

Миссис Линкрофт повела меня через внутренние ворота, и тут я заметила на стене надпись.

— Вряд ли вы разберете, что там написано, — сказала миссис Линкрофт, когда я приостановилась, чтобы прочесть ее. — Это на средневековом английском. «Бойся Бога и чти короля».

— Вполне благонравное наставление, — отозвалась я.

Миссис Линкрофт затаенно улыбнулась и предупредила:

— Осторожно, здесь ступеньки. Они крутые и истертые.

Во внутренний двор вели двенадцать ступеней вверх. Этот двор, окруженный высокими серыми стенами дома, был шире. Окна были в тяжелых мелких переплетах, над водосточными желобами виднелись головы чудищ, а верх желобов был украшен замысловатым узором.

— Сюда, пожалуйста, — и миссис Линкрофт толкнула массивную дверь.

Мы оказались в огромном зале под сводчатым потолком с четырьмя высокими оконными проемами. Окна были большие, но в мелких металлических переплетах, и хотя был полдень, в зале лежали глубокие тени. В одном конце зала находился помост, на котором стоял рояль. В другом виднелась галерея с хорами. Там же была двусторонняя лестница под арочными перекрытиями. На побеленных стенах было развешано оружие, а у подножия лестницы стояли рыцарские доспехи.

— Теперь этим залом почти не пользуются, — пояснила миссис Линкрофт. — Когда-то здесь устраивались балы… и музыкальные вечера. Но с тех пор, как умерла миссис Стейси… В общем, с той поры сэр Уилльям редко устраивает приемы. Иногда бывают, правда, званые обеды, но сейчас, я думаю, этим залом будут пользоваться чаще, поскольку в доме появилась молодая хозяйка и даже, может быть, возобновятся музыкальные вечера.

— Вы полагаете, что мне предложат…

— Вполне возможно.

Я представила себе, как сажусь за этот рояль… но тут раздается смех Пьетро. «Ну вот, выбралась, наконец, на сцену. Но в качестве кого?»

Прислуги? Хотя что я говорю — учительницы музыки в благородном замке.

Миссис Линкрофт повела меня по лестнице наверх. Поднимаясь по ступеням, я оперлась рукой о перила и тут заметила на балясинах изображения драконов и еще каких-то свирепых существ.

— Неужели все эти чудища были сделаны для того, чтобы устрашать! — поразилась я. — Хотя часто, кто стремится напугать других, сам чего-то боится. Да, наверное, здесь действительно царил страх, раз тут столько свирепых чудищ.

— Раньше верили, что они могут сразить ужасом тех, кто нападет на этот дом.

— Думаю, они успешно с этим справляются. А эти длинные темные тени! Они не меньше, чем каменные монстры, создают атмосферу опасности.

— Вы очень впечатлительны, миссис Верлейн. Надеюсь, у вас не возникло подозрение, что здесь водятся привидения. Вы суеверны?

— Есть в мире много такого, во что мы не верим, пока сами с этим не столкнемся. Большинство из нас рано или поздно убеждаются в этом.

— Уверяю вас, здесь с вами ничего не произойдет. Хотя о таких домах, где на протяжении веков жили многие поколения людей, ходит множество всяких историй. Какая-нибудь служанка увидит собственную тень, а затем уверяет, что это было привидение. Такие вещи часто происходят в подобных домах.

— Не думаю, что меня может испугать моя собственная тень.

— Хорошо помню, что я сама чувствовала, когда впервые здесь оказалась. Войдя в этот зал, я в ужасе замерла на месте.

При воспоминании об этом миссис Линкрофт содрогнулась.

— Я нашла… свое место в этом доме. Со временем. — Она слегка тряхнула головой, будто отгоняя какие-то мысли о прошлом. — Прежде всего, я думаю, мы пройдем в классную комнату. Я распоряжусь, чтобы туда подали чай. Наверное, вам уже пора подкрепиться.

Мы поднялись на галерею. На стене висели несколько портретов и прекрасные гобелены; их стоило потом рассмотреть внимательней, так как сюжеты показались мне весьма необычными.

Миссис Линкрофт открыла одну из дверей и объявила:

— Приехала миссис Верлейн.

Я вступила следом за ней в обширную комнату под высоким арочным потолком и увидела трех девушек. Они представляли собой прелестную картину. Одна сидела в нише у окна, другая за столом, а третья стояла спиной к камину, по обеим сторонам которого располагались литые подставки для дров.

Первой ко мне подошла девушка, сидевшая у окна, и я ее тотчас узнала, потому что это она шла под руку со своим женихом в церкви Лоувет Милла. Она выглядела очень робкой, еще не осознающей своего нового положения хозяйки дома, да и представить ее в этом качестве было довольно трудно. Она казалась совершенным ребенком.

— Добро пожаловать, миссис Верлейн, — она произнесла эту фразу так, словно много раз ее репетировала. Я пожала протянутую руку. — Мы рады вашему приезду.

В те несколько секунд, что я держала ее руку в своей, меня пронзила глубокая жалость к этому юному созданию, и мне захотелось как-то защитить ее.

Волосы Эдит составляли ее главную гордость. Они были цвета спелого зерна, две толстые косы уложены вокруг головы. Несколько прелестных завитков лежали на ее низком белоснежном лбу, оживляя ее несколько эфемерный облик.

Я ответила ей, что рада оказаться здесь и с нетерпением жду начала работы.

— Мне тоже не терпится начать с вами заниматься, — ответила она, и милая улыбка озарила ее лицо. — Оллегра! Элис! — позвала она.

Оллегра отошла от камина и приблизилась ко мне. Ее вьющиеся темные волосы, необыкновенно густые, были перехвачены красной лентой; кожа имела несколько болезненный желтоватый оттенок, глаза смотрели с вызовом.

— Значит, это вы, миссис Верлейн, приехали учить нас музыке, — произнесла она дерзковато.

— Полагаю, что ты и сама хочешь заниматься, — не без резкости ответила я, так как с этой ученицей, как подсказывал мой опыт и предупреждение миссис Ренделл, у меня будут сложности.

— Разве я должна хотеть этого?

О, да, с этой ученицей будет нелегко.

— Если у тебя есть желание играть на фортепьяно, то должно быть и желание учиться.

— Не думаю, что мне хотелось бы чему-нибудь учиться… по крайней мере, уж точно не тому, чему учат учителя.

— Возможно, став старше и умнее, ты будешь думать иначе.

— О, Боже, — промелькнуло у меня в голове. — Словесные перепалки в самом начале — плохой признак.

Я отвернулась от Оллегры, чтобы взглянуть на сидевшую у окна девочку.

— Подойди, Элис, — позвала ее миссис Линкрофт. Элис подошла ко мне и скромно сделала книксен.

Вероятно, она была одного возраста с Оллегрой, лет двенадцати-тринадцати, хотя ростом поменьше, да и выглядела она не такой взрослой, как Оллегра. Она была сама аккуратность в чистеньком белом фартуке с оборками и габардиновом платье, длинные светло-каштановые волосы были зачесаны назад и перехвачены голубой бархатной лентой, открывая маленькое жесткое личико.

— Элис будет хорошей ученицей, — с нежностью произнесла ее мама.

— Я постараюсь, — откликнулась девочка, скромно улыбнувшись. — Но Эдит… ой, простите, миссис Стейси, будет очень-очень хорошей.

Я ободряюще посмотрела на слегка покрасневшую Эдит.

— Надеюсь, миссис Верлейн будет такого же мнения, — добавила миссис Линкрофт и обратилась к Эдит:

— Я распорядилась, чтобы чай подали сюда. Не желаете ли тоже остаться?

— Ну, конечно, — ответила Эдит. — Я хочу поговорить с миссис Верлейн.

Во всем чувствовалась некоторая неловкость от того, что после замужества Эдит обрела новый статус в доме.

Подали чай. И все на столе оказалось поразительно похожим на то, что было у нас в детстве, когда мы пили чай в нашей классной комнате: большой коричневый фаянсовый чайник, молоко в фарфоровой кружке «Тоби»3, стол покрыт белой скатертью, расставлены тарелочки с хлебом, маслом и булочками.

— Может быть, вы расскажете, как занимались с вашей прежней учительницей, — предложила миссис Линкрофт.

— Очень бы хотелось вначале послушать, как вы играете, — сказала я девочкам.

— Это мисс Элджин посоветовала вам так начать, верно? — спросила Оллегра.

— Ты права.

— Значит, вы сами были ее ученицей?

— Да.

Оллегра, кивнув, рассмеялась, как будто сама мысль, что я могла быть ученицей, показалась ей до смешного нелепой. Я поняла, что Оллегра из тех, кто любит обращать на себя внимание. Но больше всего меня интересовала, конечно, Эдит. И не только потому, что мне хотелось узнать о ее жизни, жизни юной хозяйки большого дома. Я чувствовала в Эдит несомненную одаренность. Я видела, как она оживилась, заговорив о музыке, и в ее голосе появилась даже некоторая уверенность.

Во время нашего разговора вошла служанка и сказала миссис Линкрофт, что ее желает видеть сэр Уилльям.

— Спасибо, Джейн, — ответила миссис Линкрофт. — Будь любезна, передай ему, что я приду через несколько минут. — Элис, когда кончите пить чай, проводи миссис Верлейн в ее комнату.

Как только миссис Линкрофт ушла, атмосфера в комнате слегка изменилась. Я не могла понять почему, ведь домоправительница произвела на меня впечатление женщины весьма приятной и обходительной, конечно, в ней чувствовалась твердость, но я бы не сказала, что миссис Линкрофт из тех, кто мог бы подавлять юных девиц, особенно таких дерзких и сильных, как Оллегра.

— А мы думали, что вы гораздо старше, — сказала Оллегра. — Для вдовы вы кажетесь слишком молодой.

Три пары глаз напряженно меня изучали.

— Я стала вдовой, прожив в замужестве всего несколько лет, — ответила я.

— Отчего умер ваш муж? — не унималась Оллегра.

— Наверное, миссис Верлейн не очень настроена говорить на эту тему, — тихо произнесла Эдит.

— Какой вздор! — отрезала Оллегра. — Все любят говорить о смерти.

Я удивленно подняла брови.

— Это правда! — продолжала неугомонная Оллегра. — Взять хотя бы нашу повариху. Она пускается рассказывать в самых жутких подробностях о своем «незабвенном» (так она называет своего покойного мужа), стоит только задать ей какой-нибудь вопрос… даже и задавать не надо, сама начинает. Она просто упивается своим рассказом о покойнике. Поэтому вздор, будто люди не любят рассказывать о смерти, наоборот — любят!

— Возможно, миссис Верлейн не такая, как наша повариха, — едва слышно вмешалась в разговор Элис. Бедная малютка Элис, подумала я, ведь она дочь домоправительницы, и поэтому к ней относятся далеко не так, как к этим двум молодым особам, хотя ей и разрешили брать уроки вместе с ними.

Обратившись к Элис, я сказала.

— Мой муж умер от сердечного приступа. Это может случиться с человеком любого возраста.

Оллегра взглянула на своих подруг, как будто ожидая, что те свалятся от удивления со стульев.

— Конечно, так просто приступы не случаются. Есть вещи, которые могут его вызвать. Например, слишком тяжелая работа, волнение…

— Может, сменим тему? — робко предложила Эдит. — Вам нравится преподавать, миссис Верлейн? У вас было много учеников?

— Мне нравится преподавать тем, кто отзывчив. А учеников у меня было немного.

— А что значит «отзывчив»? — спросила Оллегра.

— Это значит «относится с любовью», — предположила Эдит.

— Совершенно верно, — сказала я. — Если вы любите музыку, если вы хотите доставить другим такое же наслаждение, какое музыка дает вам, вы сумеете хорошо играть.

— Даже если нет таланта? — с неожиданной горячностью спросила Элис.

— Если у вас нет таланта, то усердными занятиями вы сможете приобрести мастерство. Но я совершенно убеждена, что у каждого есть врожденный дар к музыке. Предлагаю занятия начать с завтрашнего утра. С каждым я познакомлюсь по очереди и посмотрю, у кого какие возможности.

— А почему вы решили приехать именно сюда? — стала вновь расспрашивать Оллегра. — И что с вашими бывшими учениками? Они не будут по вас скучать?

— Их было не так уж много.

— А тут нас совсем мало, только трое. Здесь людям вообще не очень везет.

— Что ты имеешь в виду?

Оллегра заговорщически взглянула на других.

— Сюда приезжали на раскопки… как их…

— Археологи, — подсказала Элис.

— Да, археологи. У нас говорили, нехорошо тревожить мертвых. Они не хотят, чтобы тревожили их покой, чтобы откапывали их могилы и дома. Говорят, они наложили проклятье: тот, кто нарушит их покой, будет наказан. — Вы верите в это, миссис Верлейн?

— Нет, это суеверие. Римляне строили красивые дома, и, я уверена, они были бы не против, чтобы мы увидели, как умело они это делали, как много они знали.

— А вы знаете, что римляне согревали свои дома при помощи труб с горячей водой? — быстро спросила Элис. — Один археолог, ну та женщина, которая умерла, нам рассказывала. Ей нравилось, когда мы задавали вопросы.

— Элис всегда старается всем понравиться, — съязвила Оллегра. — Это оттого, что она дочь экономки.

Такая грубость заставила меня нахмуриться. Я посмотрела на Элис, стараясь дать ей понять, что для меня не существует различий между ней и другими. Потом, переведя взгляд на Оллегру, спросила:

— Неужели, чтобы понравиться… той женщине, вы притворились, что вам интересно?

— Но нам действительно было интересно, — сказала Элис. — Мисс Брэнден много рассказывала о римлянах, которые здесь когда-то жили. Но когда она узнала об этом проклятии, то испугалась, и это проклятие на нее подействовало.

— Она говорила вам сама, что испугалась?

— Думаю, она это имела в виду, когда сказала: «Мы вторгаемся в мир мертвых, поэтому неудивительно, что говорят о существовании такого проклятия».

— Может быть, она в него верила, — предположила Оллегра. — Верят же в Бога. По Библии люди исцелялись, потому что верили. Тогда, может быть, происходит и обратное, и мисс Брэнден исчезла, потому что поверила.

— Значит, вы думаете, что, если бы она не верила в проклятие, то не исчезла бы? — удивилась я.

В классной воцарилась тишина. Затем Элис сказала:

— Хотя, возможно, это я потом решила, что она испугалась. Легко вообразить себе такое, когда происходят подобные загадочные случаи.

Несомненно маленькая Элис не по возрасту сообразительна. Может быть, ей приходится быть такой из-за своего приниженного положения? Могу себе представить, как Оллегра обращается с ней, когда они остаются одни. Наверное, жизнь этой девочки состоит из бесконечных унижений, ведь она в этом доме на правах бедной родственницы, которой дали крышу над головой и видимость тех же условий жизни, что и у хозяев, но при условии, что в ответ она будет оказывать мелкие услуги и мириться с пренебрежительным к себе отношением. Я почувствовала симпатию к Элис и предположила, что и она, должно быть, прониклась ко мне добрым чувством.

— У Элис богатое воображение, — насмешливо сообщила Оллегра. — Отец Ренделл говорит то же самое всякий раз, когда она пишет сочинение.

Элис вспыхнула, а я сказала, что это можно считать достоинством, и с улыбкой добавила, обратившись к ней:

— С нетерпением жду, когда мы начнем с тобой заниматься.

Вошел лакей и доложил, что прибыли мои вещи, они в желтой комнате, которую для меня уже приготовили.

Я поблагодарила его, и Элис тут же предложила проводить меня в мою комнату. Она направилась к двери, Эдит и Оллегра остались сидеть, и я поняла, что провожать гостей в приготовленные для них комнаты обязанность слуг, хотя и высокого ранга, и Элис относится к этой категории обитателей дома.

— Разрешите, я пойду впереди, — вежливо предложила она и начала подниматься по лестнице.

Элис положила руку на балясину с вырезанными на ней чудовищами и, погладив ее, сказала:

— Это очень красивый дом, вы согласны, миссис Верлейн? Я бы ни за что не согласилась отсюда уехать.

— Может быть, со временем у тебя возникнет другое желание. Ты выйдешь замуж, и у тебя появится нечто более важное, чем этот дом.

Элис, обернувшись, недоуменно посмотрела на меня сверху вниз, так как я стояла на ступеньку ниже нее.

— Я рассчитываю остаться здесь навсегда и быть компаньонкой Эдит.

Элис вздохнула и стала снова подниматься по лестнице. В ней чувствовалась какая-то обреченность. Я представила себе, как сначала она превращается в девушку, затем в старую деву, потом в старуху — и всегда вне семьи, с которой живет, но и не в числе слуг, к ней прибегают в трудные моменты, маленькая Элис — палочка-выручалочка, но пока она не нужна, никто о ней и не вспомнит…

Вдруг Элис, остановившись, обернулась ко мне со словами:

— Но именно этого я и хочу. Я люблю этот дом. Здесь так много интересного.

— Несомненно, — согласилась я.

— Тут есть апартаменты, — у Элис от волнения задрожал голос, — где, как говорят, останавливался король. Думаю, это был Карл X. Во время Гражданской войны. Наверное, он опасался ехать в Дуврский замок, поэтому приехал сюда. Теперь те комнаты отданы новобрачным. Говорят, там водится привидение, но мистеру Нейпьеру это безразлично. А вот многим страшно. Например, Эдит. Она очень боится. Впрочем она боится всего. Мистер Нейпьер считает, что Эдит только на пользу делать то, чего она боится. Это научит ее быть храброй.

— А как еще приучает ее мистер Нейпьер быть смелой? — спросила я. Мне хотелось еще что-нибудь узнать о молодой чете Стейси, но Элис принялась описывать их комнаты.

— Эти апартаменты — одни из самых больших в доме. Ведь королю всегда должны давать все самое лучшее. Там есть огромный камин под арочным сводом. По словам настоятеля, это целое сооружение. Наш настоятель обожает все старинное… старинные дома, старинные вещи, все-все старинное.

Мы вышли на галерею, схожую с той, которая располагалась этажом ниже, и тут Элис подвела меня к какой-то двери.

— Вот эту комнату моя мама выбрала для вас. Она называется «желтая комната», потому что в ней желтые шторы, желтые ковры. Покрывало на кровати тоже желтое. Взгляните.

И она широко распахнула дверь. Я увидела свои сумки на паркетном полу, и тут же мне бросилась в глаза теплая желтизна штор на огромном окне. Ковры и стеганое покрывало на кровати с пологом были золотисто-горчичного цвета. С высокого потолка свешивалась большая люстра, но комнату наполняли тени, потому что окно, подобно остальным в этом доме, было в мелких переплетах, которые задерживали свет. Мне показалось, что комната эта была уж слишком великолепна для того, чтобы здесь жила просто учительница музыки. Интересно, подумала я, как выглядят апартаменты, которые занимает сейчас Нейпьер, те, где когда-то останавливался король.

— Здесь есть специальная комната для пудренья париков, правда очень маленькая. По вы ее можете использовать как гардеробную. Помочь вам распаковать вещи?

Я поблагодарила ее, сказав, что справлюсь сама.

— Из окна чудесный вид, — сообщила Элис. Она подошла к окну, я присоединилась к ней. Под нами простиралась лужайка, за ней небольшой ельник, а дальше виднелось море, бьющееся о белые скалы.

— Ну, как? — отступив назад, Элис ждала моей реакции. — Вам нравится, миссис Верлейн?

— По-моему, просто восхитительно.

— Да, здесь очень красиво — всюду! Правда в округе говорят, что этот дом приносит людям несчастье.

— Почему? Из-за того, что исчезла та женщина?

— Вы имеете в виду археолога? Она не имела никакого отношения к дому.

— Но она же работала в Лоувет Стейси, и раскопки находятся недалеко от дома.

— Она тут не при чем.

— А кто тогда?

— Люди стали говорить, что этот дом приносит несчастье, после смерти сына сэра Уилльяма.

— Но мне сказали, что Нейпьер — его сын.

— Нейпьер — младший. Старшего звали Боумент. Но все его звали Бо4. И он на самом деле был очень красив. И вдруг он умер… Нейпьера выслали из дока, и его здесь не было, пока сэр Уилльям не решил женить его на Эдит. Однако после смерти сына и потери леди Стейси сэр Уилльям так и не смог до конца оправиться.

— Отчего умер Боумент? Это был какой-то несчастный случай?

— Возможно. А возможно, и нет. — Элис приложила палец к губам. — Но мама не разрешает ни с кем говорить об этом.

В таком случае я не посчитала себя вправе расспрашивать, но Элис продолжила сама:

— Я думаю, это из-за его смерти стали говорить, что этот дом приносит несчастье. Ходят слухи, здесь даже есть привидение… Бо сюда является. Но то ли имеют в виду, что он как настоящее привидение бродит тут по ночам, то ли, что невозможно избавиться от воспоминаний о нем — не знаю. Но так или иначе все равно выходит, что в этом доме витает его дух. Правда, моя мама очень рассердится, если узнает, что я заговорила о нем. Пожалуйста, не рассказывайте ей, что я вам сказала, хорошо?

Она выглядела такой взволнованной, когда просила меня об этом, что я дала ей слово ничего не говорить ее матери, и тотчас прекратила этот разговор.

Немного помолчав, Элис сказала:

— Сегодня ясный день. Однако воздух недостаточно прозрачный, чтобы увидеть берег Франции. Но вот Гудвин Сэндз разглядеть можно, если, конечно, у вас хорошее зрение. Впрочем, сами пески отсюда не видны, но зато обломки кораблей вполне различимы.

Она показала рукой куда-то вдаль, и я проследила взглядом за ее жестом.

— Да, я вижу что-то вроде торчащих палок.

— Правильно. Больше вы ничего не сможете увидеть. Это мачты кораблей, которые давным-давно затянули эти пески. Вы когда-нибудь слышали о Гудвин Сэндз? Зыбучие пески… песчаная трясина. Если корабли попадают в них, им уже не выбраться. Пески берут их такой мертвой хваткой, что ничто не может вызволить эти попавшиеся корабли. Их медленно начинает засасывать…

Элис пристально на меня посмотрела.

— Жуткое место, — отозвалась я.

— Да, жуткое. Мачты кораблей всегда напоминают нам об этом. В ясный день их видно очень хорошо. Хотя там установлен маяк, и он предупреждает корабли об опасности (ночью его свет виден отсюда), но корабли время от времени все-таки попадают в ловушку.

Я отошла от окна.

— Сейчас вы, вероятно, хотите распаковать свои вещи, — предположила Элис. — До обеда остался час. Вы, скорее всего, будете обедать вместе с нами. А потом, я думаю, с вами захочет встретиться сэр Уилльям. Пойду узнаю у мамы, какие будут распоряжения.

И она тихо исчезла. Я принялась распаковывать вещи, а в голове у меня проносились мысли то о миссис Линкрофт, то об ее дочери, потом об Оллегре (она, несомненно, доставит немало хлопот), потом я подумала об Эдит, такой хрупкой и бледной, ставшей теперь женой Нейпьера, затем мои мысли перескочили на погибшего Боумента (его привидение, если верить слухам, бродит по дому)… так или иначе, но он не дает о себе забыть.

Перед глазами вдруг возникли мачты затянутых песками кораблей.

У меня ушло пятнадцать минут на то, чтобы умыться в гардеробной и разложить свои вещи. Теперь оставалось ждать, когда меня позовут. Я решила подробнее осмотреть свою комнату. Стены обиты желтой парчой, которая от времени местами поблекла, в глубине комнаты сводчатый альков, везде паркетный пол устилают ковры, на стенах канделябры со свечами. Я снова подошла к окну и окинула взглядом сад. В конце виднелся темный высокий ельник, затем до самого горизонта — море. Я поискала взглядом мачты затонувших кораблей, но в этот момент их видно не было.

До обеденного часа оставалось еще минут сорок, поэтому я решила пройтись по парку. Я была уверена, что успею вернуться в свою комнату вовремя.

Я надела пальто и без труда нашла дорогу к входной двери. Сойдя по ступенькам под сводчатой галереей, я оказалась на террасе, перед которой раскинулись лужайки, окаймленные цветочными бордюрами. Поздней весной и летом они выглядят, наверное, восхитительно. А сейчас лишь декоративные каменные горки с цветущими белыми арабесами и лиловыми обрициями оживляли одноцветный зеленый пейзаж.

Деревьев здесь не было за исключением одиноких низкоствольных тисов, которые выглядели среди газонов так естественно, будто выросли там сами. Зато кустарников было много. Цвели сейчас только яркие, как солнечный свет, желтые форзиции. Но я могла себе представить, какое буйство красок наступает здесь летом. Пройдя по аллее, обсаженной форзициями, я вышла к обвитой плющом каменной арке. За ней оказался огороженный стеной квадратный садик. Он был вымощен камнем, в центре — пруд с лилиями и две стоящие друг напротив друга деревянные скамейки. Здесь было так тихо и уютно, что я представила себе, как в летнюю жару буду приходить сюда отдыхать между уроками. Я уже мысленно составила себе расписание занятий со своими ученицами и хотя планировала заниматься с каждой по отдельности ежедневно, у меня все равно должно было найтись свободное время. Правда, мне дали понять, что, возможно, я должна буду играть для сэра Уилльяма. Но каким образом это будет происходить? Как знать, может быть, меня пригласят в тот зал с помостом… Я представила себе, как сажусь за великолепный рояль и начинаю играть перед многолюдным собранием…

Выйдя из огороженного садика, я побрела обратно и снова вышла к открытой террасе. Проходя вдоль мощных укрепленных стен с рядами эркеров и жутких чудищ на водостоках, я вдруг подумала, как легко затеряться в этом месте.

Я хотела попасть во внутренний двор, но неожиданно вышла к конюшням. В тот момент, когда я проходила мимо платформы, с которой дамы садились на лошадь, наверное, уже не одно столетие, о чем говорил ее сильно истертый камень, из конюшни вышел, ведя по уздцы лошадь, Нейпьер Стейси. Мне стало неловко, что меня могли застать одну бродящей вокруг дома, и я хотела избежать этой встречи, но было уже поздно.

Нейпьер остановился и в недоумении посмотрел на меня, по всей видимости, пораженный тем, что кто-то осмелился переступить границы его владений. Высокий, худощавый, настороженно выжидающий и надменный. Я тотчас подумала о нежной Эдит. Быть замужем за таким мужчиной, бедное дитя! У меня сразу же возникла к нему неприязнь. Густые темные брови нахмуренно собрались над поразительно яркими голубыми глазами. Невозможно, промелькнула у меня странная мысль, чтобы на таком темном лице были такие голубые глаза. У него был длинный, с небольшой горбинкой нос, губы слишком тонкие, и казалось, на них всегда застыла высокомерная усмешка.

— Добрый день, — произнесла я сухо. С таким человеком лучше всего начинать разговор именно таким образом.

— Разве я имел удовольствие… — последнее слово он произнес презрительно, будто подчеркивая, что имеет в виду совершенно обратное. Хотя это могло мне просто показаться.

— Я учительница музыки. Приехала только сегодня.

— Учительница музыки! — Он вскинул брови. — Ах, да, что-то припоминаю. Был какой-то разговор об этом. И вы пришли сюда, чтобы осмотреть конюшни… не так ли?

Меня охватило раздражение.

— Никакого желания делать это у меня не было, — ответила я резко. — Я попала сюда случайно.

Он стоял, покачиваясь с носка на пятку. Его отношение ко мне каким-то образом изменилось. Но в какую сторону, я понять не могла.

— Я просто гуляла в саду, а в этом, кажется, нет ничего предосудительного, — добавила я.

— А разве кто-нибудь говорит, что это предосудительно?

— Я подумала, возможно, вы… — и тут я сбилась. Он выжидательно смотрел на меня, наслаждаясь — да, наслаждаясь моим замешательством. Собравшись, я твердым голосом продолжила:

— Я подумала, что вы, возможно, возражаете против этого.

— Не помню, чтобы я это говорил.

— Ну, поскольку вы не возражаете, я продолжу свою прогулку.

Я двинулась дальше и оказалась сзади его лошади. В долю секунды Нейпьер был уже рядом со мной и, грубо схватив меня за руку, резко отдернул в сторону, и в этот момент лошадь взбрыкнула. Глаза Нейпьера гневно сверкнули, лицо свела презрительная гримаса:

— Вы соображаете, что делаете? — Его лицо оказалось так близко к моему, что я отчетливо увидела чистую белизну его глазных белков и ослепительно белые, крупные зубы.

— Что вы… себе позволяете, — начала было я.

Но он резко оборвал меня:

— Милая дама, разве вы не знаете, что никогда нельзя подходить к лошади сзади. Она могла вас зашибить насмерть… или в лучшем случае сильно покалечить.

— Я… я не имела понятия…

Он отпустил мою руку и похлопал лошадь по загривку. Выражение его лица совершенно изменилось. Какая появилась в нем нежность! Для него лошадь была намного привлекательней, чем какая-то любопытная учительница музыки.

Затем он снова обратился ко мне.

— Я бы не советовал вам приходить на конюшню одной, мисс…

— Миссис, — поправила я его с достоинством, — миссис Верлейн.

Я ожидала увидеть, какое впечатление произведет на него то, что я замужняя женщина. Однако стало совершенно очевидно, что этот факт был ему совершенно безразличен.

— Так вот, больше не делайте глупости и не приходите на конюшню. Лошадь чует любое движение позади себя и естественно для самозащиты брыкается. Поэтому никогда не следует заходить к лошади с хвоста.

— Вероятно, вы считаете, — произнесла я холодно, — что я должна быть вам благодарна.

— Я считаю, что вы должны в будущем проявлять благоразумие.

— Вы чрезвычайно добры. Спасибо, что вы спасли мне жизнь… хотя и довольно неприятным образом.

На его лице появилась улыбка, но я не стала дожидаться, что он скажет, а двинулась прочь, с ужасом ощущая, как меня охватывает дрожь.

Я все еще чувствовала на руке его хватку, вероятно, синяки долго будут напоминать мне об этом человеке. Очень неприятное происшествие. Откуда мне было знать, что его проклятая лошадь вздумает брыкаться. Здравый смысл должен был подсказать, — сказал бы он мне. Что ж, некоторые гораздо лучше умеют обращаться с лошадьми, чем со своими собратьями-людьми. Стоит только вспомнить, с каким выражением он смотрел на лошадь — и с каким на меня!

До чего же он неприятен! Я вспомнила об Эдит, как она шла с ним под руку в церкви. Она явно его опасалась. Что он за человек, раз сумел так напугать эту милую девушку? Хотя, понятно, что за человек, и я надеюсь, что мне не придется часто сталкиваться с этим мистером Нейпьером Стейси. Следует выкинуть его из головы. У Пьетро он наверняка бы сразу вызвал презрение. Его бы раздражала в нем эта… как бы сказать… эта животная сила, это мужланство. Филистер, наверняка бы назвал его Пьетро… человек, не имеющий никакого понятия о духовности.

Однако мне никак не удавалось избавиться от мыслей о нем.

Наконец я добралась до своей комнаты и села у окна. Но перед глазами была не зелень сада, а презрительные ярко-голубые глаза.

Вскоре ко мне вошла миссис Линкрофт и сказала, что сэр Уилльям желает со мной встретиться.

Как только меня представили сэру Уильяму, я тотчас поразилась сходству между ним и Нейпьером. Те же голубые пронзительные глаза, длинный орлиный нос, тонкие губы и… что-то еще, едва уловимое — может быть, дух противостояния окружающему миру, из которого, быть может, и проистекает их надменность.

По дороге миссис Линкрофт предупредила меня, что сэр Уилльям частично парализован из-за удара, случившегося с ним год назад. Двигаться он может с большим трудом. Из того, что я уже успела узнать о семействе Стейси, у меня начала складываться в голове определенная картина жизни этого дома, и я поняла, что, возможно, этот удар был еще одной причиной, почему Нейпьера призвали домой.

Сэр Уилльям сидел в кресле с прямой спинкой, под рукой он держал трость с набалдашником, украшенном, должно быть, лазуритом. На нем был длинный халат, отороченный по воротнику и обшлагам темно-синим бархатом; видимо, он был очень высокого роста, и глядя на него, становилось бесконечно жаль, что, будучи человеком сильным от природы, он оказался в столь беспомощном состоянии, ведь он наверняка был таким же полным жизненной энергии, как и его сын. Тяжелые велюровые шторы на окнах были раздвинуты лишь наполовину, сэр Уилльям сидел к ним спиной, как будто не хотел видеть даже эту малость проникавшего в комнату света. Пол был покрыт толстым ковром, совершенно заглушавшим мои шаги. Вся мебель в комнате — и величественные часы из золоченой бронзы, инкрустированное перламутром бюро, столы и стулья, — все было массивным и производило подавляющее впечатление.

Миссис Линкрофт произнесла своим обычным, тихим, твердым голосом:

— Сэр Уилльям, это миссис Верлейн.

Речь сэра Уилльяма была затруднена, и это еще больше наполнило меня жалостью. Ведь я могла себе представить — после сегодняшней встречи с его сыном — какие глубокие изменения произвела в этом человеке его болезнь.

— Прошу вас, садитесь, — пригласил он.

Миссис Линкрофт тотчас подставила мне стул поближе к сэру Уилльяму, и мне сразу стало понятно, что зрение у него тоже ослабло.

Когда я села, сэр Уилльям сказал:

— Рад был узнать, что у вас такая хорошая подготовка, миссис Верлейн. Думаю, что у миссис Стейси вы найдете определенный музыкальный талант, который можно будет развить. Я весьма желал бы этого. Но, полагаю, вы еще не имели возможности проверить ее способности.

— Нет, — ответила я. — Но я уже виделась с моими ученицами.

Сэр Уилльям одобрительно кивнул и продолжил:

— Когда я узнал, кто вы, меня сразу это заинтересовало.

У меня учащенно забилось сердце. Если он знает, что я сестра Роумы, он может догадаться, зачем я сюда приехала.

— Я никогда не имел удовольствия слышать игру вашего мужа, но я много читал о его выдающемся таланте, — продолжил сэр Уилльям. Конечно же, он имел в виду Пьетро. Я что-то слишком нервничаю. Мне следовало бы сразу понять это.

— Он был великим музыкантом, — сказала я, стараясь скрыть волнение, которое охватывало меня всякий раз, когда кто-то говорил о нем.

— У миссис Стейси такой талант вряд ли обнаружится, — предположил сэр Уилльям.

— Очень немногие из ныне живущих музыкантов могли бы сравниться с Верлейном, — произнесла я с гордостью, и он слегка наклонил голову в знак своего уважения к таланту Пьетро.

— Иногда я буду просить вас играть для меня, — продолжил сэр Уилльям. — Это будет входить в ваши обязанности. Возможно, состоятся и музыкальные вечера для гостей.

— Понятно.

— Я бы хотела сейчас послушать вашу игру, — неожиданно вступила в разговор миссис Линкрофт. — В соседней комнате есть рояль, — сказала она. — Там лежат ноты одной пьесы, которую сэр Уилльям просил бы вас исполнить.

Она отдернула тяжелый занавес, за которым оказалась дверь. Миссис Линкрофт открыла ее, и я проследовала за ней. Первое, что я увидела, был рояль. Он стоял открытым, и на пюпитре лежали ноты. Комната была обставлена таким же образом, как и та, откуда я только что вышла. В ней чувствовалось, что владелец хотел бы защитить себя от света.

Я подошла к роялю и взглянула на ноты. Я знала их наизусть. «К Элизе» Бетховена. На мой взгляд, одна из самых проникновенных вещей, когда-либо написанных композитором.

Миссис Линкрофт кивнула мне на стул у рояля. Я села и начала играть. Музыка полностью захватила меня. Она воскресила в памяти Париж и нашу жизнь с Пьетро. Он когда-то сказал об этой пьесе: «Завораживающая… пронзительная… загадочная. Это произведение будто создано именно для тебя. Когда ты его играешь, возникает неверное представление, что ты выдающаяся пианистка».

Я играла «К Элизе», пришло успокоение, не было больше ни печального старика в соседней комнате, ни дерзкого молодого мужчины, встретившегося мне сегодня днем. Музыка всегда производит на меня странное воздействие. Я как бы раздваиваюсь: музыкант начинает существовать отдельно от женщины, которая рассудительна, немного резка в своем пренебрежительном отношении к миру, и оттого, что она рано испытала боль, у нее нет желания испытать ее вновь, поэтому чувства свои она держит в узде. Все чувства, все эмоции проявляются, когда пробуждается во мне музыкант, когда я начинаю играть. У меня возникает особое состояние, мне открывается некий скрытый смысл, зашифрованный в музыке и недоступный обыкновенным людям. Я играла, и мрачная сумрачная комната вдруг стала наполняться жизнью: я чувствовала, что моя игра возвращает этим стенам то, что здесь давно ждали. Пылкое воображение, скажете? И все же музыка — это нечто данное свыше. Великие музыканты черпают вдохновение из священного источника… и хотя мой дар невелик, но это божественный дар — дар музыки.

Я кончила играть, и комната стала прежней. Магия исчезла. Исполнить «К Элизе» лучше я бы никогда не смогла, и если бы композитор мог меня услышать, он бы, я думаю, не был разочарован.

Воцарилась тишина. В ожидании я продолжала сидеть за роялем. Но прошла минута, другая, вокруг было тихо. Тогда я встала и подошла к двери. Портьеры оставались наполовину раздвинуты, и я увидела, что сэр Уилльям полулежит в кресле, глаза его закрыты, миссис Линкрофт стоит около него, но, заметив мое появление, она быстро подошла ко мне.

— Все было очень хорошо, — прошептала она. — Его очень растрогала ваша игра. Вы сможете сами найти дорогу в вашу комнату или вас проводить?

Я ответила, что смогу, и отправилась к себе. Неужели на сэра Уилльяма так подействовала музыка, что он почувствовал себя плохо? Во всяком случае миссис Линкрофт не решилась оставить его одного. Она, видимо, для него очень много значит, гораздо больше, чем обычная экономка. Неудивительно, что в благодарность за поддержку он дает возможность ее дочери получить хорошее воспитание.

Погруженная в мысли о сэре Уилльяме, миссис Линкрофт и, конечно же, о встрече с Нейпьером Стейси, я заплутала. Дом был огромен, там было столько лестниц, переходов и поворотов, что немудрено было в них запутаться.

Наконец я подошла к двери, через которую, мне показалось, я смогу попасть в ту часть дома, где находится моя комната.

Лишь открыв ее, я тотчас почувствовала что-то странное. За дверью оказалась комната, в которой словно бы намеренно поддерживалась видимость жизни, хотя на самом деле в ней давно уже никто не жил. По какой-то причине здесь создавали впечатление, будто хозяин комнаты лишь ненадолго отсюда вышел. На столе лежала какая-то раскрытая книга. Подойдя поближе, я увидела, что это альбом с марками, на стуле был оставлен хлыст. Стены увешаны картинками с изображениями солдат в различной военной форме. Над камином висел портрет юноши. Подойдя поближе, я застыла в изумлении от завораживающей красоты изображенного на нем юного мужчины. Золотисто-каштановые волосы, ярко-голубые глаза, крупный нос с небольшой горбинкой, на губах легкая улыбка. Я сразу поняла, кто этот красавец. Это погибший старший брат Нейпьера. Это в его комнату я сейчас вошла. Мне стало не по себе, так как я не имела права вторгаться в святая святых этого дома. Но мне было трудно оторваться от портрета над камином. Он был написан так, что глаза юноши, казалось, все время смотрят на тебя, где бы ты ни находилась.

— Хи-хи! — раздался резкий тонкий смешок, от которого меня пробрала дрожь. — Вы ищете Бо?

Я обернулась и в первый момент подумала, что передо мной стоит девочка. Но тут же поняла, что ошиблась. Этому маленькому существу было за семьдесят. Правда, одета она была в светло-голубое батистовое платье, перетянутое на талии голубым атласным кушаком, в седых волосах — два маленьких голубых бантика под цвет кушака. Такое платье с оборочками подошло бы по возрасту скорее Эдит, но никак не ей.

— Да, вы ищете Бо, — произнесла она с кокетливой застенчивостью. — Мне известно, кто вы, поэтому не отпирайтесь.

— Я новая учительница музыки, — пояснила я.

— Знаю. Я знаю все, что происходит в этом доме. Но то, что вы новая учительница, еще не доказывает, что вы не искали Бо.

Я внимательно в нее вгляделась. У нее было маленькое, округлое лицо, в молодости наверняка прехорошенькое. Видимо, она была очень женственна, но теперь в страхе потерять это свое блекнущее достоинство она прикладывала немало усилий, чтобы удержать хотя бы его видимость, платье и бантики тому свидетельство. У нее были светлые глаза, которые проказливо искрились среди морщин, и приплюснутый, как у котенка, носик.

— Я только сегодня приехала, — объяснила я. — И пыталась…

— Найти Бо, — будто подсказывая мне, быстро проговорила маленькая женщина. — Мне известно, что вы только что приехали, и я хотела познакомиться с вами. Вы уже, конечно, знаете о Бо. О Бо знают все.

— Вас не затруднит сказать мне, кто вы?

— Конечно, конечно! Какое с моей стороны упущение. — Она хихикнула. — Но я думала, что вы, возможно, обо мне уже знаете, поскольку вам известно о Бо. Я мисс Сибила Стейси, сестра Уилльяма, прожила в этом доме всю жизнь, поэтому все здесь видела и все здесь знаю.

— Вам, должно быть, нравится все знать.

Мисс Стейси резко на меня взглянула.

— Вы ведь вдова, — сказала она, — значит, женщина с опытом. Вы были замужем за знаменитым музыкантом, не так ли? И он умер. Что ж, печально. Смерть всегда печальна. В этот дом тоже приходила смерть.

У нее задрожали губы, и мне показалось, она вот-вот заплачет. Но мисс Стейси вдруг радостно встрепенулась, так, как бы это сделал ребенок.

— Но теперь вернулся Нейпьер. Он женился на Эдит. И в доме будут маленькие дети. Все может измениться к лучшему. Дети все исправят.

Она взглянула на портрет.

— Может быть, тогда Бо уйдет, — тихо добавила она.

Лицо у нее жалостно сморщилось.

— Но ведь он умер, не так ли? — мягко заметила я.

— Мертвые не всегда уходят. Бывает, их не может оторвать от тех, с кем они жили, даже смерть. Иногда их удерживает любовь, иногда ненависть. Бо все еще здесь. Он не может обрести успокоение, бедный Бо. Здесь ему было так хорошо. Понимаете, у него было все. Красота, очарование, блестящий ум. Он так умел играть на фортепиано, что невозможно было удержаться от слез. У Бо было все. И вот поэтому он никак не хочет смириться с потерей жизни, в которой был столь совершенен.

— Но, может быть, там, где он сейчас, к нему пришло еще большее совершенство.

Мисс Стейси тряхнула головой и по-детски топнула ножкой.

— Это невозможно, — сказала она сердито. — Бо был само совершенство, и он не может стать нигде еще более совершенным… Ни на земле, ни на небесах. Почему он должен был умереть, как вы думаете?

— Потому что пришло его время, — предположила я. — Случается же, что умирают совсем молодые. — Пьетро, Роума, — мысленно добавила я.

— О, он был молод и прекрасен, — благоговейно проговорила мисс Стейси, взглянув вверх на портрет так, как смотрят на божество.

— Вот таким он был в жизни. Этот портрет, кажется, вот-вот оживет. Я никогда не забуду тот день. Кровь… кровь…

Лицо ее опять судорожно сморщилось, и я поспешила сказать:

— Пожалуйста, не надо вспоминать об этом. Для вас тяжелы воспоминания даже сейчас.

Она приблизилась ко мне. От ее печали не осталось и следа. В глазах сверкало какое-то дьявольское озорство, и оно внушало еще большую тревогу, чем ее горе.

— Перед смертью Бо сделал признание под присягой. На этом настоял врач. Бо сказал, что Нейпьер не виноват. Они играли с пистолетами… ну, как это делают мальчики. «Руки вверх или я стреляю!»— выкрикнул Нейпьер. А Бо ответил: «Я застрелю тебя первый!» Во всяком случае так рассказывал Нейпьер. Но никто этого не видел. Они были одни в оружейной комнате. Бо схватился за свой пистолет, а Нейпьер в это время нажал курок. Они оба думали, как сказал Нейпьер, что пистолеты не заряжены. Но, как видите, в одном оказалась пуля.

— Какой жуткий случай.

— И с тех пор в доме все изменилось.

— Но ведь это произошло случайно.

— Как вы можете это утверждать! Вы, должно быть, очень уверенный в себе человек, миссис… миссис?

— Верлейн.

— Теперь запомню. У меня хорошая память на имена. И на лица тоже. Так вот, вы очень самоуверенная, миссис Верлейн. Вы ведь не пробыли здесь и дня. Поэтому, чтобы заявлять так, вы должны быть очень уверены в себе.

— Конечно, я не могу знать всего, — сказала я, — но ведь совершенно ясно, что, когда два мальчика играют, может произойти несчастный случай. Так бывало не раз.

— Нейпьер завидовал Бо, — прошептала она таинственно. — Все это знали. Иначе и быть не могло. Бо был так хорош собой, и он умел все делать превосходно. Он стремился доказать и доказывал свое превосходство над Нейпьером во многих вещах.

— Ну тогда он не был таким уж хорошим, как вы думаете, — откликнулась я резко и сама удивилась своему желанию защитить Нейпьера. Но я жаждала справедливости не для того надменного мужчины, которого встретила на конюшне, а для отверженного мальчика!

— Да, конечно, это было детское соперничество… Он был таким еще не взрослым… Но вот Нейпьер, он-то был совсем другим.

— Что значит — другим?

— Трудным. Он всегда предпочитал поступать по-своему. И всегда так поступал. Ни за что не хотел учиться музыке.

— В этом доме всегда любили музыку?

— Их мать прекрасно играла на рояле. Так же, как и вы. Я слышала сейчас вашу игру. Мне вдруг почудилось: это вернулась Изабелла. Она могла бы стать очень большой пианисткой. Но когда вышла замуж, то оставила свои занятия. Уилльям был против. Ему хотелось, чтобы она играла только для него. Ну, вы, наверное, понимаете это, миссис Верлейн.

— Нет, — ответила я с жаром. — Не понимаю. Мне кажется, он должен был дать ей возможность продолжить занятия. У кого есть талант, тот не должен зарывать его.

— О, да, евангельская притча о талантах! — воскликнула она, ее глаза восторженно засветились. — Вот так думала и Изабелла. Она очень сожалела, что…

Мне это сожаление было понятно. Из-за замужества Изабелла забросила свою карьеру… почти так же, как я.

По-детски голубые глаза пронизывали меня взглядом. Затем Сибила Стейси снова повернулась к портрету.

— Открою вам один секрет. Это — моя работа.

— Вы художница?

Сибила заложила руки за спину и кивнула.

— Как интересно!

— Да, это я написала портрет Бо.

— Он позировал вам незадолго до своей смерти?

— Позировал… Да он бы ни за что не стал бы позировать! Я даже не думала просить его об этом. Я знала Бо. Он всегда у меня перед глазами. Поэтому не было нужды в том, чтобы он позировал. Я пишу только тех людей, которых знаю, миссис Верлейн.

— Очень мудро с вашей стороны.

— Вы хотели бы посмотреть другие мои картины?

— Да, было бы очень интересно.

— Изабелла была одаренным человеком, но не единственным одаренным в этом доме. Пойдемте сейчас ко мне. У меня здесь есть свои собственные покои. Я там живу всю жизнь. Но однажды чуть было не уехала. Потому что собиралась выйти замуж.

Ее лицо сморщилось, и я подумала, что она сейчас разрыдается.

— Но я не вышла… и поэтому прожила здесь всю жизнь. Теперь у меня есть только этот дом и мои картины.

— Я вам сочувствую, — призналась я. И вдруг она улыбнулась.

— Возможно, когда-нибудь я напишу ваш портрет. Но не раньше, чем узнаю вас. Только тогда станет ясно, как изобразить вас. А теперь пойдемте со мной.

Эта маленькая, очень странная женщина совершенно заворожила меня.

Мисс Сибила проворно засеменила из комнаты, из-под голубой юбки замелькали черные бархатные туфельки. Посмотрев через плечо, она улыбнулась. В ее улыбке промелькнуло озорство, как я уже говорила, она была похожа на шуструю девочку, и эта невзрослая манера держать себя в сочетании с морщинистым лицом производила интригующее и вместе с тем болезненное впечатление. Мне было очень интересно, что я увижу в ее комнате, и действительно ли портрет над камином ее работы.

Мы то поднимались по лестницам, то шли по каким-то коридорам… Вдруг она обернулась и хитро спросила:

— Ну, как, миссис Верлейн, вы еще не запутались в наших переходах?

Я призналась, что запуталась, но добавила, что, надеюсь, со временем сумею сама находить дорогу.

— Со временем… — прошептала Сибила. — Возможно. Но время не всему может научить, не так ли? Говорят, время лечит. Но ведь не все, что говорят, — правда, согласны?

Мне не хотелось пускаться в рассуждения по этому поводу, и я не стала спорить. Улыбнувшись, Сибила снова повела меня за собой.

Наконец, мы вышли в ту часть дома, где находились ее покои. Они располагались в одной из башен замка. В них было три комнаты.

— Они идут одна за другой по кругу, — объяснила мисс Стейси. — Можно переходить из одной комнаты в другую и оказаться в той, с которой начали. Необычно, правда? Сначала я хочу показать вам свою студию. Она выходит на север. Свет, как вы понимаете, имеет для художника очень большое значение. Пойдемте, и я покажу вам кое-что из своих работ.

Я вошла следом за ней. Окна в студии были гораздо больше, чем в других комнатах, и все ее пространство наполнял сильный ровный свет с севера. Он безжалостно изобличил тщетность усилий, которые прилагала Сибила, чтобы выглядеть юной. Ни маленькие бантики, ни крохотные бархатные туфельки не могли обмануть глаз: на лице ее отчетливо были видны глубокие морщины, на тоненьких руках, похожих на птичьи лапки, проступали темные старческие пятна. Но ничто не могло приглушить ее детскую живость.

Комната была обставлена просто и скромно. На стенах висели несколько картин, а в углу сложены подрамники с холстами. На столе лежала палитра, а посередине комнаты стоял мольберт с незаконченным портретом трех юных девушек. Я сразу же поняла, кто они: Эдит, Оллегра и Элис.

Я подошла. Сибила внимательно следила за моей реакцией. Все верно: с золотистыми волосами Эдит, с копной черных вьющихся волос Оллегра и безукоризненно чистенькая Элис.

— Вы их узнали?

— Конечно. Сходство передано превосходно.

— Юные создания, — с расстановкой произнесла Сибила. — Но их лица пока ничего не говорят.

— Почему же? В них видна молодость… неискушенность… неопытность.

— Ничего в них не видно, — настойчиво повторила Сибила. — Но тому, кто хорошо знает эту троицу, ясно, что скрывается под их юным обликом. Но видеть — это дар художника. Видеть то, что пытаются скрыть.

— В таком случае художники — не очень удобные люди.

— Да, их стараются избегать, — смех у Сибилы прозвучал звонко, как у девочки. Она смотрела на меня, и от ее голубого детского взгляда становилось не по себе. Будет ли она пытаться проникнуть в мои секреты? Станет ли интересоваться моей бурной жизнью с Пьетро? Может быть, она постарается разгадать причину моего появления в этом доме? А что, если она узнает, что я сестра Роумы?

— Ну, это зависит от того, есть ли человеку что скрывать, — пояснила я.

— Всем людям есть что скрывать, разве не так, миссис Верлейн? Может быть, какой-то пустяк… но очень личный. Взрослые люди для художника намного интереснее молодых, Природа тоже живописец. Она изображает на лицах людей много такого, что они хотели бы скрыть.

— Но природа дает лицам и привлекательные черты.

— Вы стараетесь видеть только хорошее, миссис Верлейн. У вас есть нечто общее с той молодой женщиной, которая приезжала сюда на раскопки.

Меня охватило возрастающее беспокойство.

— С какой женщиной? — осторожно переспросила я.

Но Сибила продолжила, не обратив внимания на мой вопрос.

— Сэр Уилльям не хотел, чтобы трогали его земли. Но она была такой настойчивой: не давала ему покоя, пока он, наконец, не согласился. Сюда приехали археологи и начали раскапывать какое-то римское поселение. С их приезда все и началось…

— Вы были знакомы с этой женщиной, которая уговорила сэра Уилльяма?

— О, да. Мне хотелось знать, что у них там происходит.

— Это она исчезла?

Сибила в радостном возбуждении закивала, ее глаза почти скрылись в набежавших на веки морщинах.

— И знаете из-за чего все случилось? — спросила она.

— Нет.

— Из-за их копания. Этого не любят.

— Кто именно?

— Те, кто умер и перешел в мир иной. Хотя они и уходят, но… но не совсем. Они возвращаются.

— Вы имеете в виду римлян?

— Мертвых. Их присутствие ощущается повсюду. — Она приблизилась ко мне и прошептала:

— Мне кажется, что Бо не понравилось, что Нейпьер вернулся. Я даже точно знаю об этом. Он мне сказал.

— Бо… сказал вам!

— Во сне. Мы были очень дружны… Он был моим маленьким мальчиком. Такой сын мог быть у меня. Я представляла себе своего малыша именно таким, как Бо. Все шло нормально, пока не приехал Нейпьер. Было совершенно правильно, что его отослали отсюда. Раз Бо пришлось уйти, разве может Нейпьер оставаться здесь? Это несправедливо. И вот Нейпьер все-таки вернулся. И это очень плохо, поверьте мне. Подождите… — она подошла к груде картин в углу и вынула одну. Когда она ее поставила к стене, я чуть не задохнулась от ужаса. Это был мужской портрет в полный рост. Лицо имело злобное выражение, подчеркнуто была выделена горбинка носа, глаза сужены, губы изогнуты в отвратительной усмешке. Я признала в этом лице Нейпьера.

— Узнаете? — спросила Сибила.

— Не очень похоже, — ответила я.

— Я сделала этот портрет сразу после того, как он убил своего брата.

Меня охватило негодование. Но негодование это вызвано было несправедливым отношением к мальчику, а не к тому мужчине, который встретился мне на конюшне, — повторила я про себя с жаром. Сибила не сводила глаз с моего лица и затем рассмеялась.

— Вижу, что вы готовы взять сторону Нейпьера. Но вы не знаете его. Он злой. Он завидовал своему брату, красавцу Бо. Он желал себе того, что имел Бо… поэтому и убил его. Он был способен на такое, я знаю. И другие знают.

— И все же я уверена, что не все так думают… Сибила прервала меня:

— Как вы можете быть такой самоуверенной, миссис Верлейн? Что вы знаете? Вы думаете, если Уилльям вернул его домой и женил на Эдит, то… Но Уилльям тоже жестокий человек. Все мужчины в этом доме жестокие… кроме Бо. Бо был красавец. Бо был добрым. И должен был умереть. — Она отвернулась. — Простите меня. До сих пор не могу успокоиться. Не могу забыть.

— Понимаю, — я отвела взгляд от страшного портрета юного Нейпьера. — Очень было любезно с вашей стороны показать мне свои картины. Но теперь мне надо идти в свою комнату. Я могу скоро понадобиться.

Сибила кивнула.

— Надеюсь, вы еще придете и посмотрите другие мои работы.

— С удовольствием, — ответила я.

— Когда? Скоро? — произнесла она просящим, как у ребенка, голосом.

— Как только вы будете столь добры, чтобы пригласить меня.

Сибила радостно закивала и потянула за шнур звонка. Пришла служанка, и Сибила попросила ее проводить меня в мою комнату.

Когда я пришла к себе, там меня уже ждала Элис.

— Меня послали передать вам, — сказала она, — что сегодня вы будете обедать с нами в маминых покоях. Я зайду за вами в семь часов.

— Спасибо, — ответила я.

— У вас встревоженный вид. Сэр Уилльям хорошо вас принял?

— Да. Я играла для него. И, кажется, ему понравилось. Но я заблудилась на обратном пути и случайно встретила мисс Стейси.

Элис понимающе улыбнулась.

— Да, она немного… странная. Надеюсь, это встреча не очень вас смутила.

— Она показала мне свою студию.

Элис удивилась.

— Вы, должно быть, очень ее заинтересовали. Ее картины вы тоже видели?

Я кивнула.

— На одной из них — вы, миссис Стейси и Оллегра.

— Неужели? Она не говорила, что пишет наш портрет. Как он, хорош?

— Сходство передано превосходно.

— Мне бы хотелось посмотреть его.

— Мисс Стейси наверняка вам его покажет.

— Знаете, она бывает временами немного ненормальная. У нее была несчастная любовь. Кстати, вы не заметили ничего странного в наших именах?

— В именах?

— Да, но именно в соединении наших имен. Они как раз, как в одном стихотворении… Вы любите поэзию?

— Да, есть вещи, которые я очень люблю, — ответила я. — А какое стихотворение ты имеешь в виду?

— Лонгфелловское… Можно, я прочту ту часть, которая мне особенно нравится? Я знаю ее наизусть.

— Да, пожалуйста.

Элис сложила руки за спиной и, опустив глаза, продекламировала:

В приоткрытую дверь в свете лампы ночной

Вижу скромную Элис, озорную Оллегру,

Подле — Эдит с копной золотистых волос.

То шепоток встрепенется, то молчанье средь них.

Но я знаю, я вижу по задорным глазам,

Замышляют они, строят планы они,

Как меня чем-нибудь поразить.

Элис подняла на меня глаза. Они сияли.

— Видите, — сказала она. — Озорная Оллегра. Эдит с золотистыми волосами, и я, — скромная Элис, разве не так? Видите — это о нас.

— И вы строите планы, как кого-нибудь чем-нибудь поразить?

На губах Элис появилась ее обычная слабая, тихая улыбка. Затем она сказала со своей неизменной скромностью:

— Мне кажется, все мы временами чем-нибудь поражаем друг друга.

3

В тот день я обедала с миссис Линкрофт и Элис. Миссис Линкрофт приготовила еду сама, так как помимо спальни и гостиной в ее распоряжении была и маленькая кухня.

— Когда в доме принимали гостей, а в свое время это бывало часто, — объяснила она, — я посчитала, что иметь у себя небольшую кухню намного удобнее. И слугам меньше хлопот, и мне самой приятнее. Теперь, я думаю, и вы, миссис Верлейн, можете обедать здесь. Элис тоже будет с нами, правда, время от времени сэр Уилльям любезно приглашает ее обедать с семьей. Возможно, и вас он иногда будет звать к своему столу.

Обед прошел тихо и приятно, и был отменно вкусен. Элис сидела все это время молча, и я подумала, что отныне буду мысленно звать ее скромница-Элис.

Миссис Линкрофт рассказала мне о болезни сэра Уилльяма: год назад с ним случился удар, и с тех пор он сильно сдал. Затем мы заговорили о музыке.

— Его жена часто играла ему на фортепьяно, — сообщила мне миссис Линкрофт. — Мне кажется, что, когда мистер Нейпьер вернулся, сэру Уилльяму вспомнились прежние времена, и он решил, что в доме снова должна звучать музыка.

Как сильно, видимо, сэр Уилльям любил свою жену, раз после ее смерти запретил в доме музыку, подумала я тогда.

— Уже и сейчас видны перемены к лучшему, — продолжала миссис Линкрофт. — Но со временем их будет еще больше, поскольку мистер Нейпьер и Эдит поженились, — она с улыбкой сделала паузу, пока подававшая на стол служанка не вернулась на кухню. — Теперь пойдет более нормальная жизнь в доме, — продолжила она. — Большое облегчение, что Нейпьер взял управление поместьем в свои руки. Он деятелен, первоклассный наездник, отныне он ездит всюду верхом, во все вникает со знанием дел. Даже сэр Уилльям вынужден согласиться с этим.

Я молча ждала продолжения рассказа, но, видимо, миссис Линкрофт посчитала, что и так сказала слишком много.

— Не хотите ли еще пирога?

Я с благодарностью отказалась, отметив, что пирог приготовлен превосходно.

— Вы умеете ездить верхом, миссис Верлейн? — спросила миссис Линкрофт некоторое время спустя.

— Мы с сестрой ходили в школу верховой езды, и случалось, катались верхом, когда бывали за городом. Но мы жили большей частью в Лондоне, а там нет таких возможностей для верховой езды, как здесь. Кроме того, у нас было много других занятий.

— Ваша сестра тоже музыкант?

— О, нет… нет… — и тут я запнулась, наступила пауза… Я поняла, как легко могу себя выдать. Интересно, как все они поведут себя, если узнают, что я сестра той женщины, которая каким-то загадочным образом исчезла из Лоувет Стейси несколько месяцев назад.

— Мой отец был профессором, — начала я не совсем уверенно. — Сестра помогала ему в работе.

— У вас в семье, видимо, все были талантливы.

— Мои родители придерживались прогрессивных взглядов на образование, и нас обучали, не делая скидку на то, что мы девочки. Мальчиков в семье не было. Возможно, если бы родители имели еще и сына, то наше обучение пошло бы несколько иначе.

Неожиданно в разговор вступила Элис.

— Я бы хотела, чтобы меня обучали именно так, — сказала она, — как вас и вашу сестру. Наверное, вам бы хотелось быть сейчас рядом с ней, а не здесь.

— Моя сестра умерла, — ответила я коротко. Мне показалось, что Элис хотела спросить меня о чем-то еще, но миссис Линкрофт остановила ее взглядом и заговорила сама.

— Как это печально. Мы очень сочувствуем.

Все замолчали в некоторой растерянности, не зная, что сказать, и тогда я решила спросить, хорошо ли ездят верхом мои ученицы.

— Мистер Нейпьер решительно взялся научить Эдит верховой езде. Они вместе совершают каждое утро прогулку верхом. Я думаю, она уже сделала большие успехи.

— Не сделала, — уверенно заявила Элис. — И даже хуже того — она теперь боится.

— Боится? — переспросила я.

— Эдит по натуре очень робкая, а мистер Нейпьер пытается сделать ее смелой, — пояснила Элис. — Но она все равно всегда предпочтет трястись на старом Сильвере, чем скакать на любой другой прекрасной лошади, которую выбирает ей Нейпьер.

Миссис Линкрофт снова строго посмотрела на дочь. И я тогда подумала, что, может быть, столь поразительно скромное поведение Элис вызвано тем, что ее постоянно подавляют.

Когда обед закончился, я провела за разговором у миссис Линкрофт что-то около часа, а затем она сама предложила мне пойти отдохнуть, так как дорога была утомительна. Я отправилась к себе, но несмотря на усталость, спала урывками. То и дело всплывали воспоминания о том, что я видела и узнала за этот день, но я убеждала себя: как только моя жизнь войдет здесь в рабочую колею, все встанет на свои места.

Завтрак мне подали в мою комнату. Когда я уже допивала кофе, в комнату постучала Эдит.

Она вошла в амазонке глубокого голубого цвета и черной шляпке в форме котелка. Выглядела она очень хорошенькой.

— Вы собираетесь покататься верхом? — спросила я.

Эдит едва заметно содрогнулась. Ей трудно скрывать свои чувства, подумала я.

— Не сейчас, немного позже, — ответила Эдит. — Но у меня может не остаться времени, чтобы переодеться, а я бы хотела поговорить о вами о наших занятиях.

— Хорошо.

— Потом я провожу вас в дом настоятеля, где проходят уроки у других девочек. Вам, вероятно, необходимо будет согласовать время ваших занятий с уроками, которые дает настоятель. И еще мне хотелось бы сказать вам: я так надеюсь, что не разочарую вас.

— Я уверена в этом. У вас, несомненно, есть музыкальные способности.

— Мне очень нравится играть на фортепьяно. Это… помогает мне, когда… бывает грустно.

— Так не начать ли нам прямо сейчас?

Эдит провела меня в классную комнату, к которой примыкала еще одна, поменьше, где стояло пианино.

Я послушала, как Эдит играет, затем мы поговорили с ней о наших будущих занятиях. Я сразу поняла, что кое-что она уже умеет. Несомненно, Эдит будет прекрасной ученицей, трудолюбивой и увлеченной. Музыка станет доставлять ей подлинное наслаждение, однако большим музыкантом она никогда не станет. Но другого я и не ожидала, поэтому могла уже без труда представить, как пойдут наши занятия.

— Понимаете, музыка — это единственное, в чем я действительно чувствую себя хоть немного уверенной, — сказала Эдит с неожиданной откровенностью.

— Думаю, со временем вы станете еще более уверенной в себе.

Мои слова доставили ей очевидную радость, и, оживившись, она предложила проводить меня в дом настоятеля.

— Это всего в пятнадцати минутах ходьбы отсюда. Вы бы хотели пройтись или лучше поехать в коляске?

Я ответила, что мне приятнее было бы пойти туда пешком, и мы тотчас отправились.

— Скорее всего у девочек с утра будут уроки с Джереми Брауном, он всегда с ними занимается в это время, — сказала Эдит, слегка покраснев, что с ней случалось, как я успела заметить, довольно часто. — Мистер Браун — здешний викарий.

— Он был и вашим учителем?

Эдит, улыбнувшись, кивнула. Затем, внезапно помрачнев, добавила:

— Но, конечно, после того… после замужества я уже у него не занимаюсь. Мистер Браун очень хороший преподаватель. — Эдит вздохнула. — Он вам наверняка понравится, и здешний священник тоже.

Мы подошли к очаровательному старому дому из серого камня. Невдалеке виднелась церковь с высоким шпилем.

Миссис Ренделл приветствовала меня как старую знакомую и, предложив отвести меня в кабинет настоятеля, вопросительно взглянула на Эдит. Я заметила, что многим было затруднительно решить, как теперь обращаться с Эдит, видимо, потому, что ее уже нельзя было считать девочкой, но и на замужнюю даму она не походила.

— Не беспокойтесь, миссис Ренделл, — сказала Эдит. — Я пойду в классную и посижу там.

Миссис Ренделл слегка повела плечами, как бы выражая этим, что поведение Эдит, на ее взгляд, несколько странно, и затем повела меня к священнику.

Его кабинет оказался уютным и светлым, с большим окном, выходящим на ухоженный газон, примыкавший к церковному двору. Вдалеке виднелись надгробные камни, и при лунном свете, подумалось мне, этот пейзаж выглядит, наверное, немного жутковато. Но у меня не было времени развивать фантазии на эту тему, так как мне навстречу поднялся священник. Его сдвинутые на лоб очки готовы были вот-вот свалиться; сквозь редкие, зачесанные назад волосы проглядывала розовая лысина. В его облике чувствовалось что-то трогательно отрешенное, и он показался мне намного симпатичнее своей энергичной жены.

— Прошу познакомиться — его преподобие Артур Ренделл, — церемонно объявила миссис Ренделл. — Артур, это миссис Верлейн.

— Весьма, весьма рад… — пробормотал священник, правда, смотрел он в этот момент не на меня, а на стол, и мне стало ясно почему лишь тогда, когда миссис Ренделл прошипела: «На лбу, Артур!»

— Спасибо, дорогая, спасибо! — и, водрузив очки, найденные миссис Ренделл, на переносицу, он взглянул на меня.

— Очень приятно видеть вас, — сказал он. — Я так рад, что сэр Уилльям решил дать девочкам возможность продолжать занятия музыкой.

— И теперь нам надо назначить удобное для всех время.

— Ну, об этом мы легко договоримся, — радостно улыбаясь, ответил священник.

— Будьте любезны, миссис Верлейн, садитесь, — вмешалась в разговор миссис Ренделл. — Право, Артур, как можно заставлять миссис Верлейн так долго стоять. Думаю, его преподобие захочет поговорить с вами о Сильвии. Мне очень важно, чтобы и она смогла продолжать уроки музыки.

— Не беспокойтесь. Я уверена, что смогу уделить ей время.

Затем, обсудив расписание уроков, мы решили, что я буду давать уроки каждой ученице по отдельности в доме священника, где есть хорошее фортепьяно, на котором они и раньше занимались. Эдит, Оллегра и Элис смогут упражняться в Лоувет Стейси, а Сильвия у себя дома.

Когда мы начали обсуждать расписание, миссис Ренделл ушла, и как только за ней закрылась дверь, священник сказал, как бы оправдываясь:

— Не знаю, как бы я обходился без моей славной жены. Она так прекрасно все умеет организовать.

Закончив составлять со мной расписание уроков, священник начал рассказывать о древностях в здешней округе и признался, что страшно обрадовался, когда недавно в Лоувет Стейси обнаружили остатки римского поселения.

— Я часто ходил на раскопки, — сказал он. — И мне всегда там были рады. — И тут его преподобие бросил осторожный взгляд на дверь; мне вспомнились нелестные отзывы его жены об археологах, и я представила себе, как ему приходилось украдкой ускользать от бдительного ока жены, чтобы посмотреть на раскопки.

— Остатки амфитеатра были обнаружены в том месте уже давно, а как вы, вероятно, знаете, амфитеатры обычно строились на окраине города, поэтому было резонно предположить, что поблизости могут быть обнаружены какие-то еще следы пребывания древних римлян.

Его слова вновь вызвали воспоминания о Роуме. Сердце мое судорожно сжалось, когда я спросила:

— Вы знали ту женщину, археолога, которая так загадочно исчезла?

— О, да! Какое ужасное происшествие… Совершенно непонятное! Но знаете, я не удивлюсь, если окажется, что она отправилась в какую-то дальнюю экспедицию… в другую страну. Получила какое-то неожиданное предложение и уехала…

— Но если это была бы экспедиция, тогда о ней было бы что-то известно. И потом такие вещи обычно организовывает Британский музей!

— Я вижу, вы хорошо разбираетесь в этих вещах, миссис Верлейн, — сказал священник. — Намного лучше, чем я.

— Не думаю. Но меня очень занимает это таинственное исчезновение.

— Да, ведь это была такая разумная, уравновешенная женщина, — задумчиво проговорил священник. — И оттого вся эта история кажется еще более странной.

— Вы, должно быть, много с ней беседовали, поскольку вас интересуют римские древности. Как на ваш взгляд, не было ли у нее склонности…

— К самоубийству? — изумленно догадался священник. — Выдвигали и такое предположение. Думали и про несчастный случай. Но она не из тех людей, с кем может такое случиться. Признаться, я в полном недоумении. И все же склоняюсь к тому, что она куда-то уехала. У нее, вероятно, просто не оставалось времени на объяснения…

Видимо, священнику очень не хотелось расставаться с иллюзией, что это загадочное происшествие еще может разрешиться вполне благополучно. Поэтому ничего нового я от него не узнала. Затем священник предложил мне показать церковь, и я с радостью согласилась.

Выйдя из дома и миновав сад, мы пошли по дорожке через маленькое кладбище к церкви. Когда мы вошли внутрь, нас встретила знакомая прохладная тишина. Священник обратил мое внимание на витражи, которые, как он сказал, были подарены церкви семьей Стейси. Затем священник подвел меня к алтарю, чтобы я могла лучше рассмотреть великолепную резьбу.

— Это действительно уникальная работа, — светясь гордостью, сообщил он мне.

В стенной нише я заметила мемориальную доску, над которой возвышалась статуя юноши в длинных одеждах со скорбно сложенными руками. Внизу была видна надпись:

«Покинувшему нас, но незабвенному

Боументу Стейси. Ушедшему из жизни…»

Пока я пыталась разобраться в римских цифрах, обозначавших дату, священник произнес:

— О, да, это так печально, так печально…

— Он умер совсем молодым.

— В девятнадцать лет. Просто трагедия…

Его взгляд затуманился.

— Он был убит… случайно, братом. Красивый был мальчик. Мы все его так любили. Произошло это очень давно. Но теперь после того, как Нейпьер вернулся домой, все снова пойдет хорошо.

Я уже знала, как оптимистично смотрит на вещи священник, но не была уверена, что в данном случае подобный взгляд вполне обоснован. Я пробыла в доме Стейси всего один день, но уже успела почувствовать глубоко затаившуюся там печаль, неизгладимый след прошлой трагедии.

— Какое ужасное испытание для его брата, — заметила я.

— Большой ошибкой было обвинить во всем Нейпьер а и затем поступать с ним так, выгнать из дома… — священник печально покачал головой. Но тут же радостно добавил:

— Но теперь он снова здесь.

— Сколько лет было Нейпьеру, когда это случилось?

— Лет семнадцать. Мне кажется, он был на два года младше брата. Он всегда очень отличался от Боумента. Бо был само совершенство. Все обожали его. И поэтому… Никогда нельзя позволять мальчикам играть с оружием. Это так легко может привести к беде. Бедный Нейпьер. Мне было очень жаль его. Я тогда сказал сэру Уилльяму, что, если он будет обвинять Нейпьера, то это может иметь весьма пагубные последствия. Но сэр Уилльям и слушать ничего не хотел. После того, что случилось, ему был невыносим один вид Нейпьера. И бедного мальчика выслали из дома.

— Какая жуткая трагедия. Казалось бы, потеряв одного сына, отец должен был бы еще больше дорожить другим.

— Сэр Уилльям необычный человек. Он души не чаял в Боументе, а Нейпьер напоминал ему о случившемся несчастье.

— Очень, очень странно, — произнесла я, не в силах оторвать взгляд от статуи скорбящего юноши с молитвенно сложенными руками и взглядом, устремленным к небесам.

— Я был страшно обрадован, когда узнал, что Нейпьер должен вернуться. Теперь после его женитьбы на Эдит Коуэн все войдет в прежнюю спокойную колею. Одно время поговаривали, что сэр Уилльям собирается сделать Эдит своей наследницей. Но это вызвало бы большое неодобрение. Конечно, он очень привязан к Эдит и был ее опекуном… Теперь все счастливо разрешилось. Эдит станет его наследницей… благодаря своему замужеству.

Священник сиял от радости, подобно доброй фее, которая одним взмахом волшебной палочки привела все к счастливому завершению.

В этот момент в дверях церкви появилась служанка и сообщила, что пришел приходской староста и дожидается в гостиной, ему надо поговорить со священником по какому-то неотложному делу. Я сказала отцу Ренделлу, что хотела бы остаться и еще осмотреть церковь.

— Вы, надеюсь, найдете дорогу к дому? Миссис Ренделл будет рада вас чем-нибудь угостить, — сказал, уходя, священник. — Потом вы сможете познакомиться с моим помощником, Джереми Брауном, и поговорить с ним о ваших занятиях.

Оставшись одна, я снова подошла к статуе в нише, размышляя о юноше, который в девятнадцать лет был застрелен своим братом. Хотя признаться, мысли мои были скорее о младшем мальчике, которого изгнали из дома после трагического события. Не понимаю, как могли родители столь сурово поступить со своим сыном… если только он… О, нет, это наверняка произошло по несчастной случайности.

Я вышла из церкви и стала бродить по кладбищу. Вокруг стояла мирная и трогающая за душу тишина. Я проходила мимо надгробных плит, которые простояли здесь полторы сотни, а то и больше лет. Казалось, они так стары, что не в силах держаться прямо и потому покосились, надписи на многих стерлись от времени и были едва различимы.

Погибший юноша должен быть похоронен где-то здесь. Его могилу найти не составит труда, так как наверняка у семьи Стейси одна из самых грандиозных усыпальниц.

И действительно, вскоре я увидела склеп, превосходящий великолепием все другие. Его окружала литая ограда и, разглядев сквозь решетку имя Стейси, я поняла, что это и есть их фамильная усыпальница. Мраморные статуи ангелов с обнаженными мечами стояли по углам ограды, словно бы охраняя склеп от врагов. На воротах висел замок, но сквозь решетку была видна огромная доска с именами захороненных и датами их рождения и смерти. Последним из них стояло имя Боумента Стейси.

Собравшись было уйти, я вспомнила об Изабелле Стейси, матери Боумента и Нейпьера, в ее комнате я вчера играла на рояле. Она ведь тоже умерла, но почему же ее имени не было на доске? Она тоже должна быть похоронена в этом склепе.

Я еще раз прочитала список имен, обошла склеп, затем внимательно осмотрелась вокруг, будто ответ на эту загадку должен быть здесь на кладбище. Но нигде ее имени я не увидела. Меня охватило жгучее желание узнать, где же все-таки похоронена эта женщина и почему ее нет в фамильном склепе.

По дороге к дому священника я вдруг с удивлением осознала, что странность этого нового мира, в котором я неожиданно оказалась, занимает меня ничуть не меньше, чем загадочное исчезновение Роумы.

Миссис Ренделл уже поджидала меня в передней.

— Уж не знала, что и подумать, когда вас так долго не было, — объявила она. — Я ведь наказала его преподобию присмотреть за вами.

— Мне захотелось остаться и осмотреть церковь, — отрывисто проговорила я.

— Одной?! — миссис Ренделл была удивлена, но, уже немного успокоившись, она спросила:

— Как вам наши витражи, понравились? Это одни из самых лучших витражей в стране.

Я быстро согласилась, что витражи великолепны, и тут же добавила, что прошлась по кладбищу и видела фамильный склеп Стейси. Но не нашла там имени Изабеллы Стейси. Разве она не там похоронена?

На лице миссис Ренделл выразилось замешательство, что бывало с ней, я уверена, крайне редко.

— Даю слово, миссис Верлейн, вы — форменный сыщик, — сказала она несколько грубовато.

В этот момент она наверняка заподозрила, что причина моего появления здесь была связана не только с преподаванием музыки.

— Вполне естественно, что меня интересует все, связанное с семьей, в которой я собираюсь жить, — пояснила я холодно.

— Это говорит в вашу пользу, — откликнулась миссис Ренделл. — Дело в том, что леди Стейси действительно не захоронена в склепе. Вам, вероятно, известно, что самоубийц хоронят в неосвященной земле, за церковной оградой.

— Самоубийц! — воскликнула я. Миссис Ренделл мрачно кивнула. На губах у нее появилась неодобрительная гримаска.

— Сразу же после смерти Боумента она покончила с собой. Очень прискорбно. Она ушла с пистолетом в лес… и умерла точно так же, как ее сын, только в ее случае выстрел сделала она сама.

— Страшная трагедия.

— Не смогла вынести утрату Боумента. Она души в нем не чаяла. Думаю, у нее от несчастья помутилось в голове.

— Значит, здесь произошла двойная трагедия.

— И это перевернуло всю жизнь дома. Боумента и леди Стейси не стало, Нейпьера выгнали. На него возложили вину за все происшедшее.

— Но ведь это был несчастный случай.

Миссис Ренделл сурово покачала головой.

— Нейпьер всегда выкидывал что-нибудь нехорошее. Негодный был мальчишка… совсем другой, чем его брат. И йотом создалось такое впечатление, что и в самой семье не очень верили, что это был несчастный случай. Но в конце концов голос крови оказался сильнее. Сэр Уилльям не захотел, чтобы все перешло в чужие руки. Хотя одно время казалось, что Нейпьера могут лишить наследства. Но так или иначе, теперь он вернулся и женился на Эдит, как того хотел сэр Уилльям. Видимо, Нейпьер, наконец, решил угодить отцу… конечно, только ради наследства.

— Надеюсь, он будет счастлив, — сказала я. — Он, должно быть, немало выстрадал. Как бы там ни было, но это произошло с ним в семнадцать лет, и быть изгнанным из дома — ужасное наказание.

Миссис Ренделл фыркнула.

— Конечно, если бы Бо остался жив, Нейпьеру бы наследство не досталось. Вот в чем причина.

Такое жестокое отношение к Нейпьеру привело меня в негодование, хотя непонятно, что заставило меня так волноваться из-за человека, который не понравился мне с первого взгляда. Разве что чувство справедливости руководило мною. Я решила, что сэр Уилльям какой-то ненормальный отец, и начала испытывать к нему такую же неприязнь, как и к его сыну.

Однако я промолчала, и миссис Ренделл предложила пройти в классную комнату и познакомиться с мистером Джереми Брауном.

Классная в доме священника оказалась довольно длинной комнатой под низким потолком; как и в большом доме окна здесь были в мелких решетчатых переплетах, и хотя на вид они были красивы, света пропускали мало.

Когда миссис Ренделл без стука распахнула дверь, что, как я подозреваю, было у нее в привычке, моим глазам предстала прелестная сцена. За большим столом, склонив головки над книгами, сидели юные создания, Эдит в их числе, четвертой была Сильвия. Во главе стола сидел белокурый молодой человек хрупкого телосложения.

— Я привела миссис Верлейн. Познакомьтесь, — провозгласила миссис Ренделл. Молодой человек поднялся из-за стола и направился к нам.

— Это наш викарий, мистер Джереми Браун, — представила она молодого человека.

Мы поздоровались с мистером Брауном, он держал себя с какой-то словно бы извиняющейся скованностью. Еще один устрашенный этой властной женщиной, промелькнуло у меня в голове.

— Что у вас сегодня утром, мистер Браун? — спросила миссис Ренделл.

— Латынь и география.

Тут же я заметила, что на столе были разложены атласы и ученические тетради. Эдит выглядела удивительно счастливой, такой я ее еще никогда не видела.

Миссис Ренделл хмыкнула и затем сказала:

— Миссис Верлейн хотела бы послушать своих будущих учениц. Каждую по очереди, верно, миссис Верлейн?

— Да, было бы прекрасно, — согласилась я, и обратившись с улыбкой к викарию, добавила, — если вы, конечно, не против.

— О, да… пожалуйста, — ответил он. Эдит бросила на него восхищенный взгляд.

Как легко молодые выдают свои чувства. Я сразу поняла, что между Эдит и Джереми Брауном существует какая-то нежная привязанность, пусть даже очень невинная.

Вскоре жизнь моя вошла в обычное русло. Я давала уроки музыки, чаще в доме священника, что было более удобным, так как пока я занималась с одной ученицей, у других шли занятия с Джереми Брауном или священником. Мне пришлось уделять какое-то время и Сильвии. Она не проявляла особого интереса к музыке, но была очень старательна, думаю, из-за страха перед матерью.

Все четыре девушки вызывали во мне живейший интерес, они были столь разные, я не могла избавиться от ощущения, что когда они вместе, вокруг них возникает какая-то странная атмосфера; было ли это из-за особенностей характеров этих девушек или из-за их отношения друг к другу, не знаю. Возможно, говорила я себе, дело в необычности происхождения каждой из них. Самой заурядной была только история Сильвии, покорной дочери властной матери.

Каждое утро Оллегра и Элис уходили из дома в половине девятого, чтобы в девять начать занятия в доме священника. Я шла туда часом позже. Иногда ко мне присоединялась Эдит, просто, чтобы, как она говорила, прогуляться, но я чувствовала, что ее влекло что-то еще помимо возможности подышать воздухом. Эти прогулки дали мне возможность лучше узнать молодую хозяйку дома Стейси.

Характер у Эдит был мягкий и бесхитростный. У меня часто возникало ощущение, что ей хочется поговорить со мной по душам. Мне тоже этого хотелось, но каждый раз, когда Эдит, казалось, была готова что-то мне поведать, она вдруг уходила в себя и замолкала.

У меня появилось подозрение, что она боится своего мужа. В доме священника, когда рядом оказывался Джереми Браун, она удивительно менялась. Она вела себя с плохо скрываемой радостью, как ребенок, которому удалось получить запрещенное, его очень любимое лакомство. Возможно, я проявляла излишнее любопытство, вникая в дела чужих людей, но оправданием может служить то, что я оказалась в Лоувет Стейси ради разгадки исчезновения Роумы, и поэтому я должна знать все, что касается тех людей, которые ее окружали. Правда, какое отношение имела к Роуме семейная жизнь Эдит и Нейпьера, а так же ее чувства к молодому викарию? Нет, вот тут — чистое любопытство, не более того, предупреждала я себя. Их дела не должны занимать меня.

Однажды Эдит предложила мне съездить в Уормер и Дилл, два небольших городка в нескольких милях на побережье. Я с радостью согласилась, и мы отправились туда, когда остальные девочки пошли на занятие к священнику.

Стоял чудесный день середины апреля. Море отливало зеленоватой голубизной, и дул легчайший ветерок. Золотистое великолепие цветущего утесника радовало глаз. Вдоль оград пастбищ виднелись сиреневые пятнышки фиалок. Я с радостью вдыхала весенний запах земли, ощущая ласковую теплоту солнца. Я уже давно не испытывала такого приподнятого настроения. Возможно, на меня повлияла чудесная весенняя погода, вид усыпанных цветами кустарников, пение птиц. Все это, казалось, обещало сердцу близкую радость, и мне так хотелось верить, что в этой картине пробуждающейся природы было нечто символическое. Щебетали и заливались трелями то ласточки, то дрозды, синицы и щеглы. Но чаек слышно не было, их тоскливые крики, как я заметила, раздаются чаще в хмурую погоду.

— Когда на море штормит, чайки возвращаются на сушу, — пояснила Эдит. — То, что их нет, видимо, предвещает хороший день.

Я призналась, что никогда раньше не видела такое великолепие цветущего утесника, на что Эдит ответила, что есть старая поговорка: когда цветет утесник — время поцелуев.

Ее лицо осветила прелестная улыбка. Затем она добавила:

— Это, конечно, шутка, миссис Верлейн. Ведь утесник цветет по всей Англии в разное время.

Эдит становилась все более жизнерадостной и с большим удовольствием рассказывала мне о местной природе. Никогда прежде я не осознавала, насколько мне привычнее городская жизнь. Лондонские парки, Тюильри, Булонский лес — вот чем ограничивалось мое знакомство с природой. Здесь все было другим, и я с радостью вбирала в себя этот мир.

Внезапно Эдит остановила повозку и сказала, что с этого места можно увидеть стены Уолмерского замка.

— Там когда-то было три замка, — сообщила она мне, — всего в нескольких милях друг от друга. Но сохранились только два. От Сэндона остались одни развалины. Море наступает, и берег подмыло. Но Диллский и Уолмерский замки в прекрасном состоянии. Если посмотреть на них сверху, то можно убедиться, что они имеют форму розы Тюдоров5. Это скорее даже крепости, которые защищали побережье.

Я посмотрела на выложенные из серого камня стены Уолмера, резиденции губернатора Пяти портов графства Кент. Потом перевела взгляд на море.

— Вы ищите обломки кораблей, затянутых песками? — спросила Эдит. — Сегодня они должны быть хорошо видны. Вон там… Смотрите.

Она указала направление, и я увидела трагичные остовы мачт, казавшиеся на расстоянии не более, чем тростинками.

— Это место называют «Пески-пожиратели кораблей», — сказала Эдит и невольно содрогнулась. — Один раз я видела их вблизи. Мой муж возил меня туда посмотреть. Он полагает, что я должна… должна избавиться от своих страхов, — и чуть ли не извиняющимся тоном она добавила:

— Он, конечно, прав.

— Вы были совсем рядом с этими песками?

— Да, он… он сказал, что это безопасно в определенное время.

— И как там?

— Тоскливо и пустынно, — прикрыв веки, проговорила Эдит. — Во время приливов море накрывает пески, самое глубокое место оказывается на глубине примерно трех метров. Поэтому моряки часто и не догадывались, что внизу под ними кроются страшные пески, готовые заглотить их.

— А вы их видели? — нетерпеливо спросила я.

— Да, когда спал прилив, — ответила Эдит, и я почувствовала, что даже вспоминать об этом ей неприятно, но она уже не могла остановиться. — Только в это время и можно их увидеть. Но когда не видишь, а только знаешь, что они там внизу, становится еще страшнее. Ведь невидимое может внушать еще больший страх, чем зримое.

— Да, это верно, — согласилась я.

— Во время отлива там чистейший, золотистый песок весь в мелкой ряби. В некоторых местах есть впадины, в которых задерживается вода; присмотревшись можно заметить, что песок движется, образуя иногда жуткие фигуры, наподобие чудищ с когтистыми лапами… Они словно ждут, что кто-нибудь туда забредет, и тогда они на него набросятся и утянут вниз.

Над головой у нас все время кружили чайки. Их крики звучали тоскливо.

— О, там страшно, там так одиноко и пустынно. Говорят, что в тех песках водятся привидения. Я как-то разговаривала с одним человеком из команды плавучего маяка «Северный Гудвин», и он сказал, что, когда бывает на дежурстве, то иногда слышит душераздирающие крики со стороны песков. Правда, многие утверждают, что это просто чайки, но он не очень в это верит. Ведь в песках происходили жуткие трагедии, поэтому вполне возможно, что…

— Думаю, в подобных пестах у людей нередко возникают самые невероятные фантазии.

— Это верно, но есть в песках некая особая жестокость. Муж об этом мне рассказывал. Оказывается, чем больше прикладывать усилий к тому, чтобы из них вырваться, тем сильнее они засасывают. В давние времена там не было маяка. Теперь он есть, и про этот Гудвинский маяк говорят, что он самое большое благодеяние, когда-либо сделанное для моряков. Если бы вы видели пески, миссис Верлейн, вы бы поняли, что это так и есть.

— Я и сейчас понимаю.

Эдит мягко тронула поводья, и лошадь опять зацокала по дороге в Дилл. Я вдруг представила себе, как Нейпьер возил туда Эдит, как она не хотела видеть эти пески. Он наверняка смеялся над ее боязнью, оправдывая себя тем, что должен научить ее быть смелой, но на самом деле в нем говорило садистское желание причинить ей боль.

Эдит, видимо, решила сменить тему разговора и начала рассказывать, как отец возил ее в детстве в Лоувет Стейси. В те времена этот дом казался ей Эльдорадо.

— В Лоувет Стейси все вызывало восхищение, — призналась она мне. — Тогда был еще, конечно, жив Бо.

— Вы хорошо его помните?

— О, да, Бо забыть невозможно. Он был похож на рыцаря… рыцарь в сверкающих доспехах. У меня была книга, и там на картинке был изображен такой рыцарь. Мне тогда было всего четыре года, и Бо часто катал меня верхом на пони, и все время поддерживал, чтобы я… — лицо у Эдит слегка напряглось, — …чтобы я не боялась. Иногда он сажал меня на свою лошадь и обычно говорил: «Ничего не бойся, Эдит. Пока я с тобой, бояться не надо».

Бедная Эдит, из ее слов невозможно было не понять, что она сравнивает обоих братьев.

— Его все любили. Он был таким обаятельным и никогда не сердился, — на ее лице опять появилось напряженное выражение. Значит, Нейпьер сердится часто, его раздражает ее простота и бесхитростность.

— Бо всегда был веселым, — продолжала Эдит. — Его все веселило. Потом меня вдруг перестали возить в Лоувет Стейси, и мне было очень жаль. А потом, когда я опять сюда приехала, все здесь было уже по-другому.

— А когда вы в детстве сюда приезжали, ваш муж был здесь?

— Да. Но он никогда не обращал на меня внимания. Я плохо его помню. А потом спустя много времени — кажется, почти целую вечность, — отец снова меня сюда привез. Ни Бо, ни Нейпьера здесь уже не было. И все тут изменилось. Тут уже жили Элис и Оллегра. Нас стало трое. Правда, они были на несколько лет младше меня.

— Но все-таки у вас было с кем проводить время.

— В общем-то да, — ответила Эдит с сомнением в голосе. — Я думаю, отец волновался, что будет со мной. Он знал, что долго не проживет, потому что у него была чахотка. Он договорился с сэром Уилльямом, что тот станет моим опекуном. Я переехала в Лоувет Стейси, когда он умер.

Бедная Эдит, она осталась одна, когда ей так нужен был кто-то, чтобы помочь в трудный момент взросления.

— Теперь, я думаю, вы довольны тем, что стали хозяйкой такого дома.

— Да, я всегда его очень любила.

— Теперь в вашей жизни все наладилось. Вы, должно быть, чувствуете себя вполне счастливой.

Как было глупо с моей стороны говорить такое, ведь она явно не выглядела счастливой, и в ее жизни далеко не все было ладно.

Дорога спустилась к морю. Тихие волны с мягким шуршанием набегали на гальку.

— Вот здесь высадился Юлий Цезарь, — сказала Эдит и остановила повозку, чтобы я могла оглядеть это место.

— Наверное, с того времени здесь мало что изменилось, — продолжила Эдит. — Конечно, крепостей здесь не было. Интересно, какие мысли возникли у Цезаря, когда он впервые увидел Британию.

— Одно можно сказать наверняка — у него не было времени любоваться пейзажем.

Перед нами возник городок Дилл, его улицы простирались почти до самой гальки, там, на галечном берегу лежали лодки, так близко к домам, что казалось, их кормовые мачты вот-вот врежутся в стены домов.

Мы проехали мимо Диллского замка. Он имел округлую форму с четырехугольными бастионами и щелями амбразур. К укрепленной въездной башне с коваными воротами вел подъемный мост. Замок окружал поросший густой травой мост. Затем мы въехали в город.

В то прелестное весеннее утро в городе царило деловое оживление. Несколько баркасов только что вернулись с моря, и возле них шла торговля уловом. Один из рыбаков вытаскивал плетеные ловушки для омаров, другой уже занялся починкой сети. В рыбачьих корзинах лежали груды знаменитой луврской камбалы, была там и навага, и зубчатка, и хек. Соленый морской воздух был пропитан запахом рыбы и водорослей.

Эдит повезла меня в центр города к гостинице, где решила оставить повозку. Она приехала в Дилл за покупками и предложила мне побродить по городу, пока сама она отправится по магазинам.

Мне показалось, что ей хочется остаться одной, и я с готовностью согласилась. Я чудесно провела около часа, бродя по лабиринту узких улочек с очаровательными названиями: Золотая, Серебряная, улица Дельфина. Выйдя к морю, я прошла по побережью до развалин Сэндаунекого замка, того самого, который не выдержал натиска моря и времени, хотя два других его соседа оказались более стойкими. Затем я немного посидела на скамейке, поставленной в очень удачном месте, где среди выветренных скал образовалась ниша. Глядя оттуда на умиротворенно поблескивающее море, я поискала глазами мачты поглощенных песками кораблей — неисчезающее напоминание о том, как легко здесь погибнуть.

Когда я вернулась в гостиницу, где мы условились встретиться с Эдит, ее еще не было. Я села на один из плетеных стульев, стоявших под открытым небом и решила подождать ее. Я пришла к гостинице на десять минут раньше, так как боялась опоздать, но утро было прелестным, и я с удовольствием сидела на улице, греясь в мягком свете весеннего солнца.

Вдруг я увидела Эдит. Она была не одна. С ней шел Джереми Браун. Может быть, у них здесь была назначена встреча? И тут меня осенило, я была приглашена в эту поездку, чтобы снять подозрения, если они возникнут.

Видимо, они уже собирались попрощаться друг с другом, как вдруг Эдит заметила меня. И это ее явно смутило.

Я встала и, подойдя к ним, сказала:

— Я пришла немного раньше, боялась, что не правильно рассчитаю время.

С открытой и обезоруживающей улыбкой Джереми Браун объяснил:

— Сегодня утром уроки девочкам дает настоятель. Он полагает, что время от времени это необходимо. У меня здесь были кое-какие дела, поэтому я и приехал сюда.

Странно, что он вдруг стал мне объяснять.

— Мы… случайно встретились, — произнесла Эдит мучительно и неуверенно, как человек, не привыкший лгать.

— Это, я думаю, была приятная неожиданность.

Я заметила, что у Эдит в руках не было никаких покупок, хотя, возможно, они уже находятся в повозке.

— Миссис Верлейн, — обратилась ко мне Эдит, — вам надо обязательно попробовать наш местный сидр.

Она с надеждой посмотрела на молодого викария, и тот ее поддержал.

— Да, и мне тоже хочется пить. Давайте возьмем по кружке. — И обратившись ко мне, добавил:

— Сидр этот не крепкий, и к тому же вам наверняка хочется пить.

Я ответила, что с удовольствием попробую знаменитый местный напиток. Так как солнце было уже теплым и ветер с моря до нас не доходил, мы решили сесть за столик снаружи.

Когда Джереми Браун ушел в гостиницу, Эдит улыбнулась мне, словно бы извиняясь. Но я постаралась избежать ее взгляда. Мне не хотелось, чтобы она решила, будто я придаю какое-то значение их встрече о викарием. И на самом-то деле только ее замешательство могло вызвать какое-то подозрение. Викарий вернулся, и вскоре перед нами уже стояли кружки с сидром. Мне было очень хорошо сидеть на открытом воздухе под солнцем. За столом вела разговор в основном я: рассказала, где мне удалось погулять, как очаровал меня этот город, я задавала разные вопросы о лодках и судах, которые видела на берегу, и викарий с готовностью отвечал мне. Он хорошо знал историю здешних мест, что часто бывает именно с приезжими людьми. Он рассказал нам о контрабандистах, которые орудуют на всем побережье, длинных, в сорок футов, лодках с двойным дном, где перевозят контрабандные виски, шелк, табак, и у которых огромные паруса, которые помогают им уйти от таможенных судов. У многих старых гостиниц есть потайные подвалы, где хранится контрабандный товар, дожидаясь момента, когда его можно будет пустить в продажу, не опасаясь акцизных чиновников. На этом побережье такого рода промысел был не редкость.

Давно я не чувствовала себя так превосходно, как в то утро. Эдит просто лучилась радостью и весело болтала, она казалась совершенно другим человеком, чем в Лоувет Стейси.

Почему она не могла быть такой всегда? Понять это я смогла в то же утро. Когда мы сидели, беззаботно наслаждаясь чудесной погодой и славной беседой, послышался цокот копыт по булыжной мостовой, и затем мужской голос сказал кому-то: «Я пробуду здесь примерно час». При звуке этого голоса Эдит побледнела, а у меня учащенно забилось сердце. Эдит была уже готова вскочить из-за стола, как перед нами возник Нейпьер.

— О, какая приятная неожиданность! — произнес он, окинув Эдит холодным взглядом. Затем он заметил меня:

— Ах, и миссис Верлейн здесь.

Я не двинулась с места и сухо ответила:

— Миссис Стейси и я приехали вместе. Здесь мы встретили мистера Брауна.

Про себя я удивилась, зачем мне понадобилось объяснять ему это.

— Надеюсь, не помешал вашей милой компании?

Я ничего не ответила, а Эдит произнесла упавшим голосом:

— Мы… мы просто случайно встретились. Так получилось…

— Я так и понял. Миссис Верлейн мне все объяснила. Вы не будете возражать, если я присоединюсь к вам и тоже выпью кружку сидра? — Нейпьер взглянул на меня. — Он превосходен, не так ли, миссис Верлейн? Хотя я, вероятно, повторяю то, что вы уже сами знаете.

Он сделал знак одному из официантов, которые были одеты в длинные темные платья, наподобие монашеских ряс, перепоясанные веревкой, и заказал кружку сидра.

Нейпьер сел напротив меня, Эдит оказалась от него по одну руку, викарий по другую. Я видела, что от него не ускользнуло смущение, охватившее его жену и викария, но мне было неясно, известна ли ему причина этого.

— Удивительно, что и вы здесь оказались, — обратился Нейпьер к викарию. — Мне всегда казалось, что вы перегружены работой, а тут вдруг сидите за столиком и потягиваете сидр… впрочем, это очень приятная работа, вы не согласны, миссис Верлейн?

— У нас у всех бывает время для отдыха, и это, я полагаю, не мешает, а даже помогает работе.

— Вы правы… как всегда. Впрочем, мне очень приятно видеть вас всех отдыхающими. Как вам нравятся наши окрестности?

— Здесь чудесно.

— Миссис Верлейн даже осмотрела Сэндаун, — сказал викарий.

— Как… одна?

Викарий покраснел, Эдит опустила глаза и пролепетала:

— Мне надо было сделать кое-какие покупки.

— Ну, конечно. А миссис Верлейн не захотела ходить по нашим магазинам. Зачем ей? Наверное, вы живете в Лондоне, миссис Верлейн, поэтому считаете наши магазины недостойными внимания. А вот Эдит, наоборот, уделяет им чересчур много внимания. Постоянно ездит куда-нибудь, чтобы увидеть… — тут он сделал паузу и перевел взгляд с Эдит на викария, — увидеть, что продают в местных магазинах.

Казалось, Эдит вот-вот расплачется.

— Но я, правда, не могла найти в магазинах то, что мне нужно.

— Не могла?.. — Нейпьер удивился, и снова его взгляд упал на викария.

— Нет… Я хотела подобрать… ленты.

— Ах вот оно что, понятно, — произнес насмешливо Нейпьер.

— Нужные цвета бывает очень трудно найти, — вставила я.

— Конечно, в таких маленьких городах, как наш, — добавил Нейпьер. А я подумала: «Он знает, что она приезжала повидаться с Джереми, и сердится из-за этого. Но сердится ли он? Разве его это волнует? Не хочет ли он просто помучить этих двоих? Но зачем он все время задевает меня, подчеркивая, что я приехала из Лондона? Чем я ему не угодила?

— Ну, миссис Верлейн, — обратился он ко мне, — как вы находите наш сидр?

— Очень хорош.

— Приятно слышать.

Он допил, поставил кружку на стол и поднялся.

— Думаю, вы меня простите, если я поспешу по своим делам. Вы приехали верхом?

— Нет, — ответила Эдит. — В повозке.

— Ну, конечно. Надо ведь везти покупки. А вы? — он перевел взгляд на викария.

— Я приехал на повозке священника. Нейпьер кивнул.

— Разумно. Вы хотели помочь довезти покупки. Хотя, нет… ведь ваша встреча была случайной, верно?

На несколько секунд его взгляд задержался на мне.

— Au revoir, — попрощался он и ушел.

Мы молча остались сидеть за столом. Сказать нам было нечего.

На обратном пути Эдит очень нервничала. Мне казалось, что мы вот-вот угодим в канаву.

Какая опасная ситуация, думала я, и мне очень жаль Эдит, совсем еще девочку. Как она справится с тем отчаянным положением, в котором оказалась по собственной вине. Мне хотелось защитить ее, но как, я не знала.

Я сидела в гостиной дома священника, с мучением слушая, как Оллегра ковыряется с гаммами.

Она не прикладывала ни малейших усилий к учебе. У Эдит по крайней мере были хоть какие-то способности, Сильвия занималась из страха перед матерью, Эдит была по натуре старательна, но Оллегра ничем подобным не отличалась, и ничего не могло ее заставить перемениться.

— Вы теперь расскажете сэру Уилльяму, что я безнадежна, и со мной нет смысла заниматься?

— Я не считаю тебя безнадежной. И не собираюсь отказываться от занятий с тобой.

— Вы, наверное, боитесь, что если я перестану заниматься, у вас не будет достаточно работы?

— Мне не приходило это в голову.

— Тогда зачем вы утверждаете, что я не безнадежна?

— Потому что безнадежных не бывает. С тобой довольно трудно, в огромной степени из-за твоего характера, но не безнадежно.

Оллегра посмотрела на меня с любопытством.

— Вы нисколько не похожи на мисс Элджин, — сказала она.

— А почему я должна быть на нее похожа?

— Потому, что вы обе преподаете музыку.

Я недоуменно пожала плечами и, выбрав из стопки ноты, поставила их на пюпитр.

— Ну, приступай! — сказала я Оллегре.

Несомненно, девочка красива, но как-то вызывающе красива. Темные, почти черные волосы резко контрастировали с ее синевато-серыми глазами, которые сверкали из-под четко очерченных густых бровей. Пожалуй, она была самой красивой в Лоувет Стейси, хотя красота ее была слишком яркой и какой-то тревожащей. И она, по всей видимости, осознавала ато. На шее у нее висела нитка кораллов, они были туго нанизаны и топорщились, как шипы.

Оллегра рассмеялась и сказала:

— Не пытайтесь походить на мисс Элджин, вы совсем другая. Вы вкусили жизнь.

— И она тоже, — быстро отпарировала я.

— Вы ведь понимаете, что я подразумеваю под жизнью. Я тоже намерена вкусить жизнь. Я буду, наверное, как мой отец.

— Твой отец?

Оллегра снова рассмеялась. Низким, дразнящим смехом.

— Неужели вам никто еще не рассказывал о моем ужасном происхождении? Вы знакомы с моим отцом, мистером Нейпьером.

— Разве он…

Оллегра хитро кивнула, наслаждаясь моим замешательством.

— Поэтому я здесь. Сэр Уилльям ведь не может отвергнуть свою родную внучку, верно?

Насмешливость вдруг исчезла с ее лица, сменившись страхом.

— Верно ведь, не может? Что бы я ни сделала. Я ведь его внучка, разве не правда?

— Если Нейпьер твой отец, то конечно.

— Вы сказали» если «, как будто сомневаетесь в этом. Но никаких сомнений быть не может, потому что Нейпьер сам признал себя моим отцом.

— В таком случае, ты несомненно внучка сэра Уилльяма.

— Я не-за-ко-нно-рожденная, — Оллегра произнесла это слово медленно, будто смакуя каждый слог. — А моя мать… Вы хотите узнать о ней? Она была наполовину цыганка. Она ушла отсюда, когда я родилась. Оставаться в этом доме она уже не могла.

Оллегра пропела приятным, немного хрипловатым голосом:» Уехала с цыганами в кибитке кочевой…»

Она внимательно посмотрела на меня, чтобы убедиться, какой эффект произвели на меня ее слова, и осталась довольна, потому что по моему лицу было, наверняка, видно, насколько я ошеломлена.

— Во мне течет цыганская кровь, но я — Стейси. И ни за что не откажусь ни от своей пуховой постели, ни от туфелек на высоких каблуках, пусть даже пока я их и не ношу. Но они у меня будут, и я стану носить драгоценности, я буду ходить на балы, и я никогда, никогда не уеду из Лоувет Стейси.

— Я рада, что ты так ценишь свой дом, — произнесла я сухо. — А теперь давай займемся этой пьесой. Она очень простая. Начни медленно, попытайся почувствовать, что говорит музыка.

Оллегра скорчила гримаску и повернулась к фортепьяно. Но музыка для нее была абсолютно неинтересна. Ее мысли бродили далеко, как и мои. Я думала о Нейпьере, об этом гадком мальчишке, который принес своей семье столько несчастья и был изгнан из дома.

— Я часто думаю, — безо всякой видимой связи вдруг сказала Оллегра, — что же все-таки случилось с той исчезнувшей женщиной.

Мы вчетвером пили чай в классной комнате: мои ученицы из большого дома и Сильвия.

У меня чуть чашка не выпала из рук. Я не раз пыталась вывести людей на разговор о Роуме, и все же всегда испытывала сильное волнение, когда они сами вдруг начинали говорить о ней.

— Какая женщина? — спросила я, надеясь, что это прозвучало достаточно безразлично.

— Ну та, которая приезжала сюда и выкапывала всякие вещицы, — пояснила Оллегра. — Сейчас об этом почти не вспоминают.

— А одно время только и было что разговоров о ней, — вставила Сильвия.

— Но люди ведь не исчезают каждый день, — заметила я небрежно. — Как вы сами думаете, что могло произойти?

— Моя мама считает, что они все это нарочно устроили, — сказала Сильвия, — чтобы было побольше шума. Некоторым этого только и надо.

— Зачем им это надо? — допытывалась я.

— Чтобы придать себе вес.

— Но она же не может все это время прятаться. Да и как это могло» придать ей вес «?

— Но так говорит моя мама, — только и могла ответить Сильвия.

— Элис написала об этом рассказ, — тихо сообщила Эдит.

Элис покраснела и опустила глаза.

— Очень, между прочим, хороший, — добавила Оллегра. — У нас от него волосы дыбом встали… конечно, если они действительно могут встать дыбом. А у вас когда-нибудь волосы вставали дыбом, миссис Верлейн?

Я ответила, что не могу припомнить такого случая.

— Миссис Верлейн напоминает мне мисс Брэнден.

Мое сердце судорожно сжалось.

— Как? — спросила я. — Каким образом?

— Вы любите, как и она, во всем точность. Редко кто этим отличается, — объяснила Элис. — Большинство бы сказало:» Нет, у меня никогда не вставали волосы дыбом» или «Да, было такое», и затем поведали бы какую-нибудь историю, в которой бы все преувеличили. Мисс Брэнден всегда была точна в своих наблюдениях. Она говорила, что этого требует ее работа.

— Ты, по-видимому, разговаривала с ней довольно часто.

— Мы с ней беседовали время от времени, — сказала Элис. — И мистер Нейпьер тоже. Его очень интересовали раскопки. Она ему всегда показывала свои находки.

— Да, — добавила Сильвия. — Мама заметила то же самое.

— Твоя мама все замечает… особенно, если люди делают что-то не правильное.

— А что было не правильным в том, что мистер Нейпьер интересовался римскими развалинами? — спросила я.

Девочки замерли в молчании. Затем Оллегра открыла рот, чтобы сказать что-то, но ее опередила Элис.

— Интересоваться римскими древностями очень достойное занятие. У них были даже катакомбы, миссис Верлейн, вы не знали?

— Знала.

— Конечно, она знала! — вскричала Оллегра. — Миссис Верлейн многое знает.

— Там есть целый лабиринт, — добавила Элис, — ее глаза мечтательно затуманились. — Первые христиане прятались в этих катакомбах, и никто не мог их найти.

— Элис напишет об этом рассказ, — ответила Оллегра.

— Как я могу? Ведь я их никогда не видела.

— Но ты же написала об исчезновении мисс Брэнден, — напомнила ей Эдит. — Это прекрасный рассказ. Вы обязательно прочтите его, миссис Верлейн.

— Там говориться, что боги рассердились на мисс Брэнден и поэтому во что-то ее превратили…

— Да, превратили! — с жаром подхватила Элис. — Ты сама должна знать. Когда боги гневаются, они превращают людей в звезды, или в деревья, быков… Поэтому вполне естественно, что они и мисс Брэнден во что-то превратили.

— Во что же именно? — спросила я.

— В этом загадка рассказа, — сказала Эдит. — Элис не раскрывает ее. Боги мстят и превращают мисс Брэнден, но во что — неизвестно. Элис не говорит.

— Я предоставляю это воображению читателя, — объяснила Элис. — Вы сами можете превратить мисс Брэнден во что хотите.

— Вот это занятно! — воскликнула Оллегра. — Мисс Брэнден во что-то превратилась, а мы и не знаем во что.

— Как страшно! — простонала Сильвия.

— И даже твоя мама не знает во что, — не преминула подколоть ее Оллегра. Затем она вдруг воскликнула:

— А что если в миссис Верлейн!

Четыре пары глаз впились в меня.

— Представьте себе! — прошептала язвительно Оллегра. — Миссис Верлейн даже чем-то похожа на нее.

— Чем же именно? — резко спросила я.

— У вас одинаковая манера разговаривать. И что-то…

— Не кажется ли вам, — мягко перебила ее Эдит, — что мы своими разговорами ставим миссис Верлейн в неловкое положение?

Я была тронута тем, что Эдит, видимо, находила мое общество приятным. Я считала это вполне естественным. Хоть она и была почти одного возраста с другими девушками, но ее положение замужней женщины сближало ее больше со мной. Она казалась мне очень трогательным созданием, и у меня болело за нее сердце, но как помочь ей, я не знала.

Однажды она спросила меня, умею ли я кататься верхом. И когда я сказала, что когда-то немного занималась этим, Эдит предложила совершить с ней прогулку.

— Но у меня нет подходящей одежды.

— Я смогу одолжить вам. У нас ведь с вами почти один размер.

Я была выше ее ростом и не такая тоненькая, как она, но Эдит уверяла, что одна ее амазонка будет мне впору.

Она была очень настойчива. Почему? Впрочем я догадывалась. Она чувствовала себя неуверенно на лошади, и ей хотелось лучше овладеть верховой ездой, а сделать это она могла только путем тренировок. Вот для чего ей так необходимо было отправиться на прогулку со мной: попрактиковавшись таким образом, она смогла бы держаться в седле смелее, отправившись кататься с мужем.

Я сдалась на ее уговоры, хотя испытывала при этом какие-то недобрые предчувствия. Она повела меня к себе, и там мы подобрали мне подходящую амазонку: длинную юбку, приталенный жакет оливкового цвета и черную шапочку.

— Вы выглядите очень элегантно! — радостно воскликнула она, и я сама не без удовольствия посмотрела на себя в зеркало. — Как хорошо! Теперь мы сможем часто кататься вместе, правда?

— Вообще-то я приехала сюда преподавать музыку.

— Но не все же время вы будете этим заниматься? Вам необходимо двигаться и бывать на свежем воздухе. — И Эдит добавила, в волнении всплеснув руками. — О, миссис Верлейн, как я рада, что вы приехали!

Меня несколько озадачил такой взрыв эмоций. Уверена, вызван он был отнюдь не тем, что она испытывала ко мне какую-нибудь невероятную симпатию. Просто она почувствовала, что меня интересуют люди, и была убеждена, что я знаю жизнь, и ей хотелось довериться мне.

Мы направились в конюшню, и там нам подобрали лошадей.

Я объяснила, что давно не ездила верхом.

— Тогда возьмите Лапочку, — посоветовал конюх. — Она такая же ласковая, как и ее имя. А вы, миссис Стейси? Наверное, мадам поедет на Венере?

Эдит сказала, что она предпочтет взять такую лошадь, как Лапочка.

Когда мы выезжали из конюшни, Эдит сказала:

— Мой муж считает, что мне надо ездить на Венере. Он говорит, что Вишенка… — произнеся имя лошади, Эдит ласково потрепала ее по загривку, — хороша для детей. У нее рот не такой чувствительный. А мне на ней очень удобно. Порой мне кажется, что я никогда не научусь хорошо сидеть в седле. Боюсь, что я приношу мужу одно разочарование.

— Ну, верховой ездой жизнь не ограничивается, верно? Поезжайте вперед. Вы лучше меня знаете, куда ехать.

— Мы отправимся по направлению к Дувру. Там очень красивый пейзаж. Замок на фоне неба, а потом спуск к гавани.

— Чудесно, — согласилась я.

Выдался восхитительный день. Я была очарована пурпурным цветением клевера и желтыми россыпями одуванчиков. Мне удалось увидеть то, что раньше никогда не доводилось.

— Посмотрите назад, и вы увидите римские развалины, — сказала Эдит.

Увидев раскопки, я тотчас подумала о Роуме.

— Наверняка нам бы сразу же сообщили, если бы стало что-то известно об исчезнувшей женщине, — сказала вдруг Эдит. — Жутко подумать, что кто-то вот так мог взять… и исчезнуть. Иногда мне приходит в голову, не было ли кому-то нужно, чтобы она исчезла.

— Кому она могла мешать? — с сомнением сказала я, отворачиваясь от развалин, и мы снова двинулись в путь вдоль побережья.

Прозрачно-изумрудное море безмятежно сверкало под солнцем. Небо лучилось чистотой. Воздух был таким прозрачным, что на горизонте была видна береговая линия Франции.

Когда мы находились уже недалеко от Дувра, Эдит показала мне на дом у дороги, в котором по слухам водится привидение.

— Дама в сером выходит из него при звуке копыт. Говорят, она убежала из дома и в этом месте вышла на дорогу, надеясь, что ее подвезут. Но были сумерки, и кучер не заметил ее и наехал, она погибла. Эта женщина убежала от мужа, который пытался ее отравить.

— Вы думаете, она появится, когда услышит наших лошадей?

— Это происходит ночью. Ужасы чаще всего происходят именно ночью, верно? Хотя говорят, что та женщина, археолог, появляется и среди бела дня.

Я промолчала. Мне вспомнилось, как мы стояли с Роумой недалеко от этого места, глядя на грандиозный замок — опора и защита всей Англии, как его когда-то называли. Он стоит уже восемь сотен лет, не поддаваясь ни времени, ни бурям. Грозно высясь на поросшем травой холме, он представлял собой архитектурное чудо из мощного серого камня. Его укрепленная башня сурово взирала на узкую полосу пролива Ла-Манш.

Выступающий прямоугольный центр замка, башня коменданта, защищенная подъемным мостом, литыми решетками на воротах и амбразурами, полукруглые выступы башен и обсаженный деревьями крепостной ров — все это производило такое сильное впечатление, что я не могла оторвать глаз.

— Грозное сооружение, не правда ли, — сказала Эдит почти испуганно.

— Очень внушительный вид, — согласилась я.

Я отыскала глазами остатки Римского маяка, который был на столетия древнее замка, и указала на них Эдит. О нем мне рассказывала Роума, называя его Форос.

— Да, наша земля действительно полна римской истории, — добавила я.

— Но не во всей Британии это так.

— Однако именно здесь многое связано с римлянами. Здесь они впервые ступили на нашу землю. Маяк указывал им дорогу через пролив.

— Я никогда не задумывалась о том, что здесь жили римляне, — призналась Эдит, — пока не появились археологи и не нашли прямо в нашем парке остатки римского поселения.

Пока мы разглядывали видневшиеся в отдалении развалины, на холме появился всадник. Он направлялся к нам. Я узнала его раньше Эдит, так как она была немного близорука, и поэтому успела заметить, как изменилось ее лицо, когда она сама его заметила. Сначала она побледнела, а потом вспыхнула.

Нейпьер еще издали сдернул с головы шляпу и, помахивая ею, крикнул:

— Какая приятная встреча!

— О, Боже! — с тихим отчаянием воскликнула Эдит.

Нейпьер несомненно видел, в какое состояние повергло Эдит его появление, и отреагировал на это презрительной усмешкой.

— Что за лошадь вам дали? — приблизившись, спросил он резко. — Старину Доббина из детской конюшни?

— Это… это Вишенка.

— А у вас, миссис Верлен? Почему вы не сказали мне, что хотите покататься верхом. Я бы позаботился, чтобы вам дали отличную лошадь.

— Боюсь, что для такой я не была бы достойной наездницей, мистер Стейси. Я очень мало ездила верхом.

— Это упущение, которое следует наверстать. Верховая езда дает возможность размяться и получить удовольствие.

— Это у вас такое мнение. Возможно, кому-то по душе другие занятия.

— Вы возвращаетесь домой? — спросил Нейпьер. — Тогда позвольте мне поехать с вами.

Дорога назад была менее приятной, чем начало прогулки. Эдит нервничала. Улетучилась вся ее уверенность. Нейпьера неспешная езда по дороге не удовлетворяла, и он взял через поля, а нам пришлось последовать за ним. Он пускал лошадь кентером6, и мы были вынуждены делать то же самое; когда он перешел на галоп, моя лошадь тоже пустилась галопом, и я боялась, что, если понадобиться, то не сумею ее остановить. Краем глаза я видела, что бледная, как полотно, Эдит вцепилась от страха в поводья, и во мне поднялась сильнейшая неприязнь к мужчине, который заставляет так страдать свою жену.

Когда мы оказались около дома с привидением, Нейпьер оглянулся на Эдит, чтобы посмотреть, как она реагирует на это. Я почувствовала, что страх охватил ее еще сильнее. Она старалась держаться поближе ко мне. Мной овладело негодование. Ведь Нейпьер прекрасно понимал, что творится с Эдит, и нарочно мучил ее. Могу себе представить, как во время прогулок он внезапно мог пуститься галопом, и Эдит вынуждена была делать то же самое… Ужасная мысль вдруг пришла мне в голову (может быть, под влиянием заброшенного дома с привидением, мимо которого мы проезжали). Что если и Нейпьер, как и муж той женщины в сером, хочет избавиться от Эдит? Что если он с какой-то злодейской целью берет ее на эти прогулки? Что если, будучи сам отличным наездником, он вдруг приведет ее туда, где очень рискованно ездить такой неуверенной наезднице, как Эдит. Он может там, внезапно пришпорив лошадь, поскакать галопом, и лошадь Эдит последует за ним… а она не сможет совладать с нею…

Что за безумная мысль! Но все же…

Моя лошадь вынесла меня вперед, и Нейпьер оказался рядом.

— Вы станете прекрасной наездницей, миссис Верлейн, — сказал он. — Но осмелюсь предположить, что вы прекрасно можете преуспеть в чем угодно.

— Польщена вашим столь высоким обо мне мнением.

Позади раздался голос Эдит:

— Пожалуйста! Подождите меня…

Вишенка, склонив голову над изгородью, щипала листву. Эдит натягивала поводья, но лошадь и не думала слушаться. Казалось, в нее вселилось какое-то злое озорство, и она вознамерилась досаждать Эдит с таким же упорством, как и ее муж.

Нейпьер с улыбкой смотрел на эту сцену. Бедняжка Эдит! Она была вся пунцовая от унижения. Я ненавидела мужчину, наслаждавшегося этим зрелищем.

Затем Нейпьер позвал:

— Вишенка! Давай вперед!

И лошадь покорно оторвалась от жевания изгороди и рысцой пошла на голос, будто говоря: «Видите, какая стала послушная».

— Не надо брать эту лошадь. Я же говорил вам, она хороша только для детей, — сказал Нейпьер. — Берите всегда Венеру.

Эдит была готова разрыдаться.

Как я ненавижу его, промелькнуло у меня в голове. Он садист. Ему доставляет удовольствие мучить свою жену.

Нейпьер, видимо, уловил мое состояние, так как сказал:

— Я и для вас найду подходящую лошадь. Увидите, Лапочка и с вами будет рада выкинуть какую-нибудь шуточку. Она слишком много общалась с детьми.

Утро потеряло всю свою прелесть. Я была рада, когда впереди наконец показались стены Лоувет Стейси.

Довольно странным образом моя ненависть к Нейпьеру отразилась на моем отношении к одежде, которой со времени смерти Пьетро я уделяла очень мало внимания. Я заметила, что меня стало занимать, какой меня видит этот мужчина. Женщина уже не юная, с определенным жизненным опытом. Высокая, стройная, с бледным, но здоровым цветом лица. Пьетро как-то сказал, что кожа у меня напоминает цветущую магнолию. Это сравнение так мне тогда понравилось, что я до сих пор его помню. У меня небольшой, слегка вздернутый нос и большие черные глаза, — несколько необычное сочетание. Густые прямые волосы. Не красавица, но с другой стороны, не лишена привлекательности. Нельзя сказать, чтобы я была недовольна своей внешностью. Правильно подобранные цвета и фасон могли произвести нужный эффект. Как однажды сказала мисс Элджин, одежда творит со мной чудеса.

Я вспомнила эти слова, когда натягивала на себя платье бледного розовато-лилового цвета, одного из тех, что мне больше всего идут. Накинув сверху пальто, я отправилась на прогулку. Мне надо было многое обдумать.

Во-первых, мое положение в этом доме. Я больше ни разу не играла для сэра Уилльяма, не намечалось и никаких музыкальных вечеров для гостей. Мой день не был загружен занятиями с ученицами. Может быть, скоро решат, что я не отрабатываю свой хлеб. Правда, миссис Линкрофт сказала, что у сэра Уилльяма есть какие-то планы, но после моего приезда он неважно себя чувствует, — когда ему станет лучше, уверила она меня, дел прибавится.

Я старалась не думать о Нейпьере. Этот человек, говорила я себе, не очень приятная тема для размышлений. Но я не могла отделаться от мыслей о нем и его отношениях с Эдит. Роума, конечно, тоже не выходила у меня из головы. Мне хотелось более основательно вести свое расследование, но я боялась вызвать подозрение. И так мой интерес к ее исчезновению проявлялся уж слишком рьяно. Мысли о Роуме привели меня к месту раскопок. Я бродила там, вспоминая ее, и она так ярко вставала в моей памяти, что мне чудилось, что она рядом со мной.

Вокруг не было ни души. Видимо, находки Роумы не были столь значительными, по сравнению с другими на этом побережье, и после первой вспышки интерес к ним угас.

Почему Роума ничего не дала мне знать? Я непрестанно задавала себе этот вопрос. Единственное, что могло ей помешать, это смерть.

Смерть! — прошептала я, и перед глазами промелькнула вереница милых сердцу картин из нашего детства. Любимая моя, прямодушная Роума, в ней не было ни капли зла, единственный ее недостаток состоял в том, что ее интересовала только археология, и она не понимала тех, кто был к ней равнодушен.

Я подошла к домику, где она жила тогда и где я останавливалась, когда приезжала к ней. В то время я не встречала никого из тех, кто теперь окружал меня в Лоувет Стейси. Надеюсь, никто и не видел меня. Если бы тогда кто-нибудь меня заметил и теперь узнал, то это бы, наверняка, уже обнаружилось.

Домик выглядел совсем заброшенным. Дверь оказалась не заперта. Тревожно скрипнули половицы. Я переступила порог и вошла.

Вот и знакомая комната. Стол, за которым я наблюдала, как реставрируют мозаику. На нем все еще лежали несколько кисточек, остроконечный скребок; в углу стояло ведро с лопаткой. У стены старая керосиновая печурка, на которой Роума готовила свою неприхотливую еду, и большой металлический бочонок для керосина. Многое говорило о том, что здесь жили археологи.

Вот из этого домика однажды ушла Роума и больше не вернулась.

Но куда, куда она могла пойти? Она никогда не ходила гулять просто так, без дела. У нее всегда была какая-то цель. Что же произошло в тот день, когда она, упаковав вещи, вышла из дома?

Ответ был где-то здесь, рядом. У меня почему-то возникла полная в этом уверенность.

Я решила подняться по винтовой лестнице, которая вела из этой комнаты на второй этаж. Ступеньки шли круто вверх и кончались у массивной двери. Она открывалась в глухую комнатку, из которой был вход в маленькую спальню с крошечным зарешеченным окном. Я вспомнила, как сумеречно здесь было даже в полдень. Когда я гостила у Роумы, то спала в этой комнате на походной кровати, а Роума в соседней.

Я толкнула массивную дверь и заглянула внутрь. Кроватей там не было. Видимо, Роума успела сложить их, приготовив к отъезду.

Меня пробрал озноб. От толстых каменных стен исходил холод. Я шептала про себя: «Роума, что случилось с тобой в тот день, Роума?»

Я стояла у маленького окошка, глядя вниз на раскопки. Роуму интересовала здесь только работа.

Она начинала говорить о ней уже с утра, поспешно умываясь подогретой на печурке водой. О чем она думала в тот свой последний день? Об отъезде? О каких-то новых планах?

Итак, она умылась, и что потом? Надела свое невзрачное пальто поверх простого платья, единственным неизменным украшением на ней были бусы из грубой керамики или необработанной бирюзы, и затем вышла из дома. Роума прошла через раскопки, вдыхая чистый свежий воздух, который всегда так любила и направилась… в никуда.

Закрыв глаза, я представила себе, как она идет через парк. Куда? Зачем?

Ответ мог быть только здесь, в этом домике.

Вдруг я услышала внизу какие-то звуки. Меня охватила дрожь. Я вспомнила слова Оллегры: «У вас когда-нибудь вставали волосы дыбом?» Внезапно я осознала, что нахожусь в заброшенном домике, в пустынном уголке парка, и в голове у меня промелькнуло: «Ты пришла сюда, чтобы выяснить, что произошло с Роумой. Возможно, ты узнаешь, если то же самое произойдет и с тобой».

Шаги в тишине. Скрип половиц. Кто-то еще находится сейчас в этом домике.

Я кинула взгляд на окно. Но я уже заранее знала, что оно слишком маленькое, через него не убежишь. Но почему вдруг у меня возникло это чувство опасности, ведь кто-то мог просто зайти посмотреть этот заброшенный дом.

Наверное, у меня слишком разыгралось воображение. И все же меня не отпускало ощущение, что Роума где-то рядом… предупреждает меня об опасности.

Я прижалась к стене, прислушиваясь к звукам, идущим снизу. Нет, мой страх — это лишь плод воспаленного воображения. Он возник только потому, что здесь в свой последний день находилась Роума. И теперь в этом домике мне мерещится ее присутствие. Дух Роумы витает здесь, ведь говорят же, что людям являются привидения именно тех, кто внезапно был вырван из жизни. Да, дух Роумы предупреждает меня сейчас: «Будь осторожна!»

И тут я услышала скрип. Скрип лестничной ступеньки. Кто-то поднимался наверх в спальню. Кто бы это ни был, надо мужественно его встретить. Я засунула дрожащие руки в карманы пальто, вышла из спальни, миновала глухую комнатку… И только хотела открыть дверь, как она тихо распахнулась, и за ней оказался Нейпьер. Мне почудилось, что он навис надо мной, как скала, таким большим казался он в этой маленькой комнате; сердце у меня учащенно забилось. Нейпьер улыбнулся, прекрасно понимая, что творится со мной.

— Я видел, как вы вошли в домик, — сказал он. — Меня заинтересовало, что могло привлечь вас сюда.

Так как я ничего не ответила, он продолжал:

— Вы удивлены моим появлением?

— Да, — я пыталась овладеть собой, сердито спрашивая себя, почему у меня такое глупое ощущение страха, и еще глупее то, что я выдаю его. Этот мужчина настоящий хулиган, — подумала я, наибольшее удовольствие для него — пугать людей. Поэтому он неслышно вошел в дом, а затем тихо прокрался по лестнице наверх.

— Неужели вы думаете, что вас одну могут интересовать Сокровища Прошлого. — Он произнес последние два слова так, что они прозвучали с большой буквы. Он словно знал, что тут обитает дух Роумы, и ему хотелось подразнить его.

— Нет, я далека от такой мысли. Я знаю, что многих интересует прошлое, — ответила я ему как можно спокойнее.

— Но только не семейство Стейси. Вы, наверное, слышали, что сначала отец был против того, чтобы здесь велись раскопки.

— Но потом он все-таки согласился.

— Уговоры оказались слишком напористыми. И поэтому… во имя культурных ценностей…

— Да, — перебила я его, — к счастью его смогли уговорить.

В глазах Нейпьера вспыхнули смешинки.

— Победа знания над невежеством, — произнес он.

— Совершенно верно.

Я двинулась к двери. Нейпьер не загораживал мне дорогу, поэтому и не подумал посторониться. Но проход был столь узок, что у двери я оказалась прижатой к нему. Я остановилась в нерешительности. Мне не хотелось, чтобы он понял, насколько мне неприятно его присутствие.

— Что же все-таки привело вас в этот дом? — спросил он. — Любопытство, наверное. Я уже успел заметить, что вы очень… любознательны, миссис Верлейн.

— Не больше, чем большинство людей.

— Но я всегда считал, — продолжил Нейпьер, — что проявлять любопытство дурно. Хотя, с другой стороны, это почти добродетель. Разве не добродетельно интересоваться себе подобными?

— Излишняя добродетельность обычно оборачивается своей противоположностью.

— Вы совершенно правы. А вы знаете, что один археолог жил здесь?

— Неужели?

— Та исчезнувшая женщина.

— Что же с ней случилось?

— Говорят, что какое-то божество разъярилось и утащило ее в бездну. Но я так не думаю. А вы?

Он приблизился ко мне и, пристально глядя мне в глаза, произнес:

— Вы напоминаете мне эту женщину.

У меня мелькнуло: «Он знает. Ему известно, почему я приехала сюда. Ведь не так уж трудно было бы узнать, что я, жена Пьетро Верлейна, — сестра известного археолога Роумы Брэнден. Об этом могли писать в газетах. Возможно, он догадался, что я здесь, чтобы раскрыть загадку исчезновения Роумы. Возможно… Какие жуткие мысли приходят в голову, когда оказываешься в заброшенном домике, да еще рядом с человеком, который… убил своего брата…

— Я напоминаю вам эту женщину? — переспросила я ослабевшим голосом.

— Внешне вы на нее не похожи. Она не была красива.

Я покраснела.

— Но я совершенно не имел в виду… — Нейпьер жестом дал понять, что мое смущение необоснованно, я слишком поспешила, решив, что меня он считает красивой. Как он любит унижать людей!

— Мисс Брэнден держалась так, словно принадлежала к числу особо посвященных. И всегда была полностью уверена в своей правоте.

— Во мне это тоже проявляется?

— Я не говорил этого, миссис Верлейн. Я просто сказал, что вы напоминаете мне эту несчастную женщину.

— Вы ее хорошо знали?

— Для того чтобы почувствовать эту ее особенность, не требовалось близкое знакомство.

И я опять довольно безрассудно повторила свой постоянный вопрос:

— Как вы думаете, что же с ней все-таки произошло?

— Вас интересует мое собственное предположение?

— Да, если, конечно, вам не известны какие-то факты.

— Но почему вы решили, что мне может быть что-то известно?

— Вы были с ней знакомы, много беседовали. Возможно, она вам что-то рассказывала…

— Ничего, что могло бы помочь в поисках.

— А как вы считаете, что она была за человек?

— Почему» была «? Не стоит говорить о ней в прошлом. Разве есть основания для полной уверенности, что она мертва? Я склонен думать, что ее увлекла какая-то новая идея. Хотя все выглядит весьма загадочно. И, возможно, это так и останется загадкой. Но не является ли эта загадка предупреждением, что не стоит тревожить прошлое?

— Любой археолог, я уверена, не воспримет это предупреждение всерьез.

— Судя по вашему тону, вы относитесь с одобрением к такому роду занятий. Значит, на ваш взгляд, нет ничего дурного в том, что люди ворошат прошлое?

И он посмотрел на меня с той медленной, раздражающей улыбкой, которую я уже успела возненавидеть.

— Ну, а у вас, видно, другое мнение, — с излишней горячностью произнесла я.

— Я этого не говорил. В общем-то я имел в виду совсем не археологов. Вы кажетесь просто одержимой судьбой этой женщины. Я спросил вас, действительно ли вы считаете достойным занятием ворошить прошлое. У всех нас есть прошлое. И получается, что копаться в нем не является исключительным правом тех, кого занимает пыль времен.

— Личное прошлое каждого касается только его одного. И я считаю, что лишь историческое прошлое подлежит раскрытию.

— Прекрасно. Однако для тех, кто создал историческое прошлое, оно тоже было их личным. Но у меня хватило дерзости (что нередко со мной случается) предположить, что вы, как и я, предпочли бы вычеркнуть из памяти то, что было. Ах, ах, вы находите, что я веду себя неделикатно. Мне не следовало бы затрагивать эту тему, верно? О таких вещах воспитанные люди не говорят. Нужно было бы сказать:» Какой прекрасный день, миссис Верлейн. Ветер не такой холодный, как вчера «. Затем мы бы обсудили погоду на прошлой неделе или что-нибудь еще столь же занимательное. Но тогда можно было бы вообще не разговаривать. Вам, видимо, не нравится, когда говорят откровенно.

— Вы делаете слишком поспешные выводы. Что касается откровенности, то, насколько я заметила, обычно ею гордятся те, кто высказывается откровенно о других, но когда таким же образом говорят о них самих, то они это называют грубостью.

Нейпьер рассмеялся, глаза его хитро заискрились.

— Я докажу вам, что ко мне это не относится. О себе я буду говорить со всей прямотой. Что вы обо мне уже слышали, миссис Верлейн? Не говорите, я и так знаю. Да, я убил своего брата.

— Мне говорили, что это был несчастный случай.

— Принято так говорить ради всеобщего спокойствия.

— Но я говорю не ради этого. Я откровенно передаю то, что слышала. Такие случаи бывали, я это знаю.

Он только пожал плечами.

— И хотя такие происшествия вызывают глубокое сожаление, — продолжила я, — о них лучше забыть.

— Все же это был не обычный несчастный случай. Смерть наследника — красивого, обаятельного, всеми любимого. И застрелен он был своим братом, к которому в результате переходит право наследования и который не красив, не обаятелен и далеко не любим.

— Он мог бы стать таким, если бы захотел…

Нейпьер расхохотался, и я почувствовала горечь в его смехе. Он был жесток, озлоблен, он мстил миру, который так сурово с ним обошелся. И мне действительно стало жаль этого человека.

Я сказала, может быть, даже с нежностью:

— Никого не следует винить в том, что произошло случайно.

Нейпьер приблизился ко мне, его глаза, такие сверкающие, странно голубые на смуглом лице, глядели прямо в мои.

— Но как вы можете быть так уверены, что это произошло случайно? Как в это могут поверить другие?

— Но ведь так оно и было! — воскликнула я.

— Подобная уверенность, да еще столь эмоционально выраженная разумной женщиной, очень лестна.

Я отогнула верх своего пальто и взглянула на часы, приколотые к платью.

— Уже почти половина четвертого. Мне пора идти, — сообщила я и двинулась к двери. Но Нейпьер не тронулся с места, затрудняя мне проход.

— Вы столько теперь знаете о нашей семье, — сказал он. — А я о вас почти ничего не знаю.

— Не могу поверить, что вас это может заинтересовать. Что же касается того, что я узнала о вас, то это почти ограничивается тем, что вы мне сами только что рассказали. Я здесь в качестве учителя музыки, а не семейного хроникера или биографа.

— А как было бы интересно, если бы вы служили здесь именно в качестве последнего. Может быть, мне следует предложить отцу именно так вас использовать. Какую замечательную хронику вы бы смогли написать. Представьте — убийство наследника… Да! Еще и исчезновение нашей исследовательницы прошлого, археолога. Это же все произошло здесь, в Лоувет Стейси.

— Я занимаюсь другим делом. Я музыкант.

— Однако вы проявляете такой живой интерес ко всему, что касается нашего дома. И вы просто заворожены судьбой этой несчастной женщины и, кажется, только потому, что она исчезла именно здесь.

— Нет, это не так.

— Не так? Вас бы в той же мере интересовало ее исчезновение, случись это где-нибудь в другом месте?

— Тайны всегда притягивают к себе.

— Да, они кажутся куда интереснее, чем какое-нибудь откровенное убийство выстрелом наповал. Тем более, что мотив ни у кого не вызывает сомнения.

— У несчастных случаев не бывает мотивов. Они просто… происходят и все.

— Весьма любезно с вашей стороны, что вы пытаетесь убедить себя в том. Но возможно, когда вы выслушаете все то, что вам кое-какие личности непременно расскажут, вы измените свое мнение.

Поведение Нейпьера озадачило меня. Я не понимала, почему для него важно мое мнение. Желание поскорее выбраться отсюда совершенно исчезло. Теперь мне хотелось остаться и поговорить с ним. Странным образом он напомнил мне Пьетро, которого могли довести до исступления критические замечания, совершенно, как он уверял, не имеющие для него никакого значения.

От воспоминаний о Пьетро мое напряжение несколько спало и, видимо, почувствовав это, Нейпьер заговорил снова:

— Меня здесь не было очень долго, миссис Верлейн. Я жил в поместье моего двоюродного брата в глубинке Австралии. Поэтому простите, если мне не хватает английской обходительности. Мне хотелось бы изложить вам свою версию… этого несчастного случая, если разрешите.

Я кивнула.

— Представьте себе двух мальчиков… хотя нет, все-таки не мальчиков, а юношей. Боументу было почти девятнадцать, а мне семнадцать. Все, что делал я, вызывало неодобрение. Это и понятно. Он был как бы белой овцой, а я — черной. Черным очень обидно, что их чернят, и чем больше их чернят, тем чернее они становятся. И так происходит до тех пор, пока дело не дойдет до убийства брата.

Если бы я в этот момент почувствовала в нем хоть какой-то проблеск сожаления, мне бы стало легче, но он говорил так спокойно, так хладнокровно, что у меня мелькнула мысль:» И все-таки это мог быть не несчастный случай «.

— Но все это произошло так давно, — упавшим голосом произнесла я.

— Есть события, которые не забываются. У вас умер муж. Он был знаменит. Даже я, филистер, как вы столь любезно успели отметить, воспитанный не для салонных бесед, и то слышал о вашем муже. И вы рядом с ним, тоже талантливы…

Его взгляд внимательно скользнул по моему лицу, и затем он сказал чуть ли не с насмешкой:

— Ваша семейная жизнь, должно быть, была сплошной идиллией.

Когда он говорил, у меня перед глазами возникло гневное лицо Пьетро, ведь сейчас к его гениальности проявили хоть и легкое, но все-таки — пренебрежение, и я уже слышала знакомые язвительные замечания, которые он отпускал в таких случаях. И у меня промелькнула мысль:» Нейпьер знает, какая на самом деле была у меня семейная жизнь, и ему хочется отравить мои воспоминания о том хорошем, что все-таки в ней было. Как же он жесток. Ему нравится разрушать. И ему приятно мучить Эдит. Он бы и мне причинял боль, если бы имел возможность. Но я пока неуязвима. Моя семейная жизнь — только тут его удары могут достичь цели «.

— Мне не стоило, видимо, затрагивать эту тему, — заметил Нейпьер. Казалось, он сумел проникнуть в мое прошлое и понять, что оно для меня мучительно. — Я ведь напомнил вам о том, что вы предпочли бы забыть.

Ровный тон его голоса ранил еще больше, чем колкости, потому что я понимала, каким унизительным снисхождением к моей боли он вызван.

— Мне уже действительно пора идти, — сказала я. — Надо еще подготовиться к урокам.

— Разрешите проводить вас, — предложил он.

— О, совершенно излишне.

— Но я тоже иду домой. Хотя, конечно, если вы против…

— У меня нет оснований быть против.

— Спасибо, миссис Верлейн, — он сделал легкий ироничный поклон. — Выражаю вам свою сердечную признательность.

Нелепое ощущение опасности не покидало меня.» Вы напоминаете мисс Брэнден «, — сказал он мне. Что кроется за этими словами?

Когда мы проходили мимо раскопок, Нейпьер совершенно неожиданно сказал:

— Никто из ее родных до сих пор не дал о себе знать. Правда, я слышал: ее родители погибли во время экспедиции.

— О ком вы?

— О загадочно исчезнувшей женщине. Вас бы удивило, если бы в один прекрасный день она вдруг появилась, и оказалось бы, что все произошло… Ну, скажем, из-за ее рассеянности. Кстати, ее исчезновение привлекло сюда множество людей, этого бы не сделали никакие археологические находки.

— Не думаю, что тут кроется намерение произвести сенсацию. Уверена, у нее не было подобных планов.

— Почему вы так уверены?

— Я… полагаю, она не из тех людей, которые способны на такое.

— У вас доброе сердце, и вы видите в людях только хорошее.

Он начал рассказывать мне о сделанных здесь археологических находках, и у меня создалось впечатление, что он очень хорошо о них осведомлен. В особенности он отметил мозаичный пол. Краски мозаики сохранились такими яркими, что вряд ли, по его мнению, есть нечто подобное где-нибудь еще в Британии. И тут я необдуманно сказала:

— Этому помогло покрытие из льняного масла и открытый солнечный цвет. — Я бессознательно повторила слова Роумы. — Хотя, конечно, цвета были бы еще ярче, если бы находились под лучами тропического солнца.

— Какие у вас познания! — удивился Нейпьер. Вот еще одна моя оплошность. Этот человек странным образом лишает меня самоконтроля. Он улыбнулся, и я увидела блеск его ослепительно белых зубов, поражавших не меньше, чем ярко-голубые глаза на его смуглом лице. — А вы, случайно, не скрытый археолог?

Я рассмеялась… довольно натянуто.

— Может, вы приехали сюда с какой-то тайной миссией? — продолжал допытываться он. — Не собираетесь ли вы тайком выбираться по ночам и производить раскопки в фундаменте нашего дома?

У меня опять мелькнула мысль:» Вероятно, он все знает. Если это действительно так, что он предпримет? Он убил своего брата. А Роума? Какое отношение он может иметь к исчезновению Роумы?

Я постаралась сказать как можно спокойнее:

— Если бы вы хоть чуть-чуть разбирались в археологии, вы бы сразу поняли, что я почти ничего в ней не смыслю. А то, что льняное масло и солнце обладают свойством сохранять цвет, — это общеизвестно.

— Не могу согласиться. Лично я этого не знал. Но, возможно, мои познания слишком ничтожны по сравнению с другими.

Перед нами уже возвышались мощные стены дома, выглядевшие необыкновенно величественно на фоне голубого неба.

— В одном моя семья похожа на древних римлян, — сказал Нейпьер. — Мы тоже умели выбирать место для строительства дома.

— Да, дом великолепен, — согласилась я.

— Я рад, что наше обиталище вызывает у вас одобрение.

— Вы, должно быть, гордитесь тем, что принадлежите к такому дому.

— Я бы предпочел говорить, что дом принадлежит нам. Вы, наверное, представляете себе, какие необыкновенные истории могли бы поведать эти стены. Вы романтик, миссис Верлейн.

Опять Пьетро. Его слова! «Ты — романтик при всей своей кажущейся приземленности…» Неужели это проявляется так сильно, несмотря на то, что после смерти Пьетро я прилагаю столько усилий, чтобы избавиться от этого своего свойства.

— Но на самом-то деле это даже благо, — продолжал Нейпьер, — что камни молчат. Они бы могли такое поведать, что повергло бы вас в смятение. Но вы ведь верите во все лучшее в людях, миссис Верлейн?

— Я стараюсь, но до тех пор, пока со всей очевидностью в них не проявляется худшее.

— Философ и музыкант в одном лице! Какое милое сочетание!

— Это насмешка?

— Иногда бывает очень приятно посмеяться. Но я даже и не надеюсь, что ваше благожелательное отношение к людям распространяется и на меня. Когда знак зверя обнаруживается с такой очевидностью, даже самым добросердечным философам ничего не остается, как принять это как факт.

— Знак зверя?

— Ну, да! Ведь я был клеймен им. Когда убил брата. — Нейпьер приложил ладонь ко лбу. — Он здесь, понимаете. И никто не сомневается, что он на мне. И вы тоже не станете сомневаться, миссис Верлейн, стоит вам только пристальнее взглянуть. Но даже если вы его и не увидите, множество людей вам на него укажут.

— Не надо так говорить, — остановила я его. — В ваших словах слишком много горечи.

— Неужели? — он широко раскрыл глаза и рассмеялся. — Нет, в них — реальная оценка. Вы еще это поймете. Если хоть раз человека заклеймят знаком зверя — только чудо может снять этот знак.

Вдали морская гладь сверкала в лучах полуденного солнца. С высоты холма, где располагался дом, был виден городок, его улицы, казалось, уходили прямо в море.

Никто из нас двоих не сказал больше ни слова. Мы расстались во внутреннем дворике, и я поднялась к себе в комнату, растревоженная этой встречей.

Ближе к вечеру, когда у меня выдался свободный час, я вышла в парк. Теперь я уже хорошо его знала. Мне очень нравились и его лужайки, и цветники, но любимым местом оставался окруженный стеной маленький садик, на который я случайно набрела в первый день. Одна сторона стены была покрыта диким виноградом с зелеными плотными листьями, и я представляла себе, как вспыхнут они пурпуром под лучами осеннего солнца. В этом укромном саду царило спокойствие и умиротворенность. Здесь я могла прийти в себя после встречи с Нейпьером в домике Роумы.

Несколько минут я просидела на скамейке у пруда, глядя на белоснежные лилии, как вдруг почувствовала, что я не одна.

У зеленой изгороди в дальнем конце садика стояла мисс Стейси. Она держала себя так тихо, что я не сразу ее заметила. На ней было зеленое платье, которое казалось частью тех кустов, у который она замерла. Мне стало не по себе, когда я представила, что она, вероятно, наблюдала за мной те несколько минут, что я провела на скамейке.

— Добрый день, миссис Верлейн, — воскликнула она весело. — Это ваше любимое место. Я знаю.

Она устремилась ко мне, кокетливо грозя мне пальчиком. В волосах у нее я заметила зеленые бантики — под цвет платья.

Она, должно быть, уловила мой взгляд, дотронулась до них.

— Всегда, заказывая себе новое платье, я обязательно делаю бантики из того же материала. У меня для каждого платья свои бантики.

На ее лице появилось довольное выражение, и, казалось, она ждала, что я выкажу одобрение ее сообразительности. Манерой держать себя и голосом эта женщина походила на девочку. Когда же она приблизилась, меня вновь повергло в смятение неестественное сочетание ее ребячливости и старческих пятен на коже и глубоких морщин вокруг глаз.

— Знаете, а вы очень изменились со дня своего приезда, — сообщила она.

— Неужели это возможно за такое короткое время?

Мисс Стейси села рядом со мной.

— Здесь так тихо. Прелестный маленький сад, вы не находите? О, нет смысла спрашивать. Вы бы не приходили сюда, если бы думали иначе. Здесь чувствуешь себя защищенным от других людей. Но это не так.

— В каком-то смысле это так. Сюда почти никто не заходит.

— Со временем вы поймете, что я права. Вы мне кажетесь очень умной. И знаете об очень многих вещах помимо музыки.

— Спасибо.

— И… я рада, что вы приехали сюда. Я уже твердо решила написать ваш портрет.

— Это очень любезно.

— Но это может оказаться и не столь уж любезным, — рассмеялась мисс Стейси. — Некоторые художники отнюдь не любезны, потому что они пишут то, что видят, и может случиться, что они увидят не то, что хотелось бы их моделям.

— Но мне было бы интересно узнать, что вы обо мне думаете.

Она, кивнув, добавила:

— Но надо еще немного подождать.

— Конечно. Мы ведь виделись всего один раз.

Мисс Стейси рассмеялась.

— Но я-то видела вас много раз, миссис Верлейн. Вы меня очень интересуете.

— Приятно слышать.

— Но это опять же может оказаться не столь приятным. Все зависит…

Она прижала руку к губам, словно молоденькая девушка, которая что-то скрывает. Вот еще одна из семейства Стейси, кто вызывает во мне постоянную тревогу.

— Я видела вас сегодня, как вы шли домой… — сказала мисс Стейси, закивав, как китайский болванчик. — С Нейпьером.

Хорошо, что я не покраснела и не выдала своего смущения.

— Мы случайно встретились… на раскопках, — поспешно объяснила я, и тут же поняла, какую глупость сделала, ведь мое объяснение можно было принять за попытку оправдаться.

Мисс Стейси опять качнула несколько раз головой, что, вероятно, должно было означать, что она — мудра и все прекрасно понимает.

— Вы интересуетесь римскими развалинами, миссис Верлейн?

— Когда здесь нашли римское поселение, это у многих вызвало большой интерес.

Мисс Стейси внимательно оглядела меня, проказливо смеющиеся глаза засверкали в складках старческих век.

— Но некоторые все же проявляют больше интереса, чем другие. Вы согласны?

— Вполне.

Мисс Стейси встала и, прижав руки к груди, торжественно провозгласила:

— Я тоже могу показать вам интересные развалины, и совсем близко отсюда. Не хотели бы взглянуть?

— Развалины? — удивилась я. Она поджала губы и кивнула.

— Да. Пойдемте! — Она протянула руку, и мне ничего не оставалось, как взять ее, как только посчитала удобным.

— У нас здесь еще есть развалины. Вы их тоже должны увидеть, раз вы всем здесь так живо интересуетесь.

Она быстро подскочила к кованой железной калитке в стене и, открыв ее, замерла с таинственным видом, будто маленькая фея из старинной сказки. Мне передалось ее волнение, и с бьющимся сердцем я приблизилась к калитке. Почему в этом доме все ведут себя так странно?

— Развалины, — шептала мисс Стейси, словно бы для себя самой. — Да, это, конечно, развалины. Хотя и не римские. Однако почему у Стейси не могут быть свои развалины, как у римлян? — У нее вырвался тонкий смешок.

Я прошла через калитку. Мисс Стейси закрыла ее и пошла немного впереди по обсаженной кустарником аллее, время от времени оборачиваясь и глядя на меня со своей детской проказливой улыбкой.

Она провела меня в ту часть парка, где я еще не бывала. Мы вышли по тропинке к небольшому ельнику. Густые хвойные лапы, как мантии, окутывали деревца с верхушки до земли.

Тропинка петляла дальше среди елей. Следуя за мисс Стейси, я вдруг подумала: а не тронулась ли слегка умом эта женщина.

Наконец я увидела то, для чего мисс Стейси привела меня сюда, — нечто похожее на белую цилиндрическую башню. Мисс Стейси подбежала к ней.

— Вот эти развалины, миссис Верлейн! Смотрите! — позвала она.

Подойдя ближе, я увидела, что это не башня, а остов какого-то строения, кладка внутри почернела от копоти. Строение было небольших, крыша почти разрушена, и через нее проглядывало небо.

— Что это? — спросила я.

— Остатки постройки, — ответила мисс Стейси. — Сгоревшей постройки.

— Здесь был пожар?

— Да. Не так давно, — и многозначительно добавила:

— Это случилось после приезда Нейпьера.

— Но что здесь было до пожара?

— Это была маленькая часовня… красивая маленькая часовня, построенная в честь Боумента. После того, как Нейпьер убил брата, отец построил эту часовню, куда он мог приходить… куда все мы могли приходить… чтобы в молчании, вдали от всех думать о Боументе. Часовня простояла здесь много лет и вот…

— …Она сгорела, — договорила я.

Мисс Стейси приблизилась ко мне и прошептала:

— Да, после приезда Нейпьера.

— Как это произошло?

Глаза маленькой женщины засверкали.

— Злая проделка… Нет… не проделка. Преступление.

— Вы хотите сказать, что кто-то сделал это нарочно? Но зачем? Какой в этом смысл?

— Из ненависти к Бо. Потому что Бо был хорошим и красивым. Вот почему.

— Вы полагаете… — я не решилась продолжить, но мисс Стейси сказала:

— Вы должны договаривать, миссис Верлейн. Так что же я полагаю?

— … что кто-то совершил поджог. Но я не понимаю, почему кому-то понадобилось это сделать.

— Вы еще многого не понимаете, миссис Верлейн. Мне бы хотелось предупредить вас.

И опять она сделала этот нелепый многозначительный кивок.

— Нейпьер сжег эту часовню, когда вернулся домой, потому что мы любили приходить сюда и вспоминать Боумента. Он не мог этого вынести. Поэтому и уничтожил эту часовню. Как он до этого уничтожил Боумента.

— Но почему вы так в этом уверены? — спросила я почти сердито.

— Я хорошо помню, как это случилось. Однажды вечером… было почти темно. Я сидела в своей комнате и почувствовала запах дыма. Я первая поняла, что случился пожар. Выйдя из дома, я сначала не могла понять, откуда идет этот запах. Затем я увидела… побежала… а когда оказалась здесь, на месте прекрасной часовни остались одни развалины. Еще летели искры. Это было ужасное зрелище. Я позвала на помощь, но было уже поздно. Теперь, кроме этого обгоревшего остова, ничего нет.

— До пожара здесь, вероятно, было очень хорошо.

— Хорошо?! Здесь было просто чудесно. Такое ощущение умиротворенности и покоя. Мой прекрасный Бо обитал здесь. Да! Вот почему Нейпьер не мог этого вынести. Вот почему он сжег эту часовню.

— Но ведь нет никаких доказательств, что это сделал… — начала я, но тут же остановилась и поспешно сказала:

— Простите, у меня много работы. Мне пора…

Мисс Стейси расхохоталась.

— Похоже, вам хотелось бы защитить Нейпьера. Вы явно берете его сторону.

— Не в моих правилах брать чью-либо сторону, мисс Стейси, — ответила я холодно.

Она снова рассмеялась и едко заметила:

— Но мы часто делаем то, что не в наших правилах, разве не так? Вы вдова. В каком-то смысле и я тоже. — Внезапно на нее лице появилось совсем старческое, скорбное выражение. — Я знаю. Ведь он… да, некоторые люди могут привлекать к себе своими пороками.

— Я перестаю вас понимать, мисс Стейси, — заметила я резко. — Полагаю, мне пора заняться своими делами. Благодарю за то, что вы показали мне эти… развалины.

Я повернулась и стремительно пошла прочь. Этот разговор с мисс Стейси был не просто неприятен, он поверг меня в душевное смятение.

Два дня спустя случилось событие, которое расстроило меня еще сильнее. Я шла тогда в классную комнату, чтобы посмотреть, нет ли там Эдит, и в тот момент, когда я хотела открыть дверь, я вдруг услышала голос Эдит, в нем чувствовалось отчаяние и гнев. Я замерла, и тут услышала, как она воскликнула:

— И если я это не сделаю, ты расскажешь… О, как ты можешь!

Меня потрясли не сами слова, не их скрытый смысл, а то, с какой мукой и болью они были произнесены.

Я не знала, что делать. Мне не хотелось оказаться в роли соглядатая. В этом доме я новый человек, и, возможно, не совсем правильно оцениваю ситуацию, излишне ее драматизируя. Я воспринимала своих учениц, всех без исключения, как почти еще детей.

Как оказалось впоследствии, я упустила очень важный момент. Стоило мне тогда проявить решительность и войти в комнату, может быть, все обернулось бы иначе. Но я тихо отошла от двери, не осмелившись ее открыть.

Эдит спорила с кем-то в классной комнате, с кем-то, кто угрожал ей. Единственным извинением тому, что я не вмешалась, было то, что я считала их ссоры детскими и не столь уж серьезными.

Спустя полтора часа у меня был урок с Эдит. Она играла так плохо, что могли бы возникнуть сомнения в ее способностях, если бы я не догадывалась о ее состоянии.

4

Я играла для сэра Уилльяма в соседней от него комнате. Дверь была открыта. Сначала я исполнила «К Элизе», затем несколько ноктюрнов Шопена. Мне казалось, что нигде так хорошо я не играла, как в той комнате. Ее атмосфера помогала мне, может быть, оттого, что я знала: здесь жила женщина, которая любила музыку. Пьетро непременно бы над этим посмеялся. Он бы сказал: «Настоящему пианисту не нужно, чтобы вокруг была какая-то особая атмосфера, ему достаточно того, что внутри него».

Но образ Пьетро померк, как только я подумала об Изабелле, матери Нейпьера, которая могла бы стать большим музыкантом, но забросила свою карьеру ради семьи. О да, мы с ней похожи. Правда, у нее было два сына, одного она любила больше, чем другого… и когда ее любимец был убит, она взяла пистолет и ушла в лес.

Я подошла к открытой двери. Миссис Линкрофт, которая оставалась с сэром Уилльямом, пригласила меня войти и кивнула на стул рядом с креслом сэра Уилльяма.

— Сэр Уилльям хотел бы поговорить с вами, — сказала она.

Я села подле него, и он, медленно подняв голову, посмотрел на меня.

— Ваша игра очень трогает, — сказал он. Миссис Линкрофт тихонько вышла из комнаты.

— Вы напомнили мне, — продолжал он, — мою жену. Хотя я не уверен, что она играла столь же хорошо.

— Видимо, у нее было меньше практики.

— Несомненно, на ней лежали обязанности.

— Да, да, конечно, — поспешно согласилась я.

— А теперь скажите мне, что вы думаете о своих ученицах.

— Миссис Стейси обладает несомненным талантом.

— Но не столь уж большим.

— Вполне достаточным, чтобы ее игра доставляла удовольствие.

— Понятно. А другие?

— Они могли бы играть… недурно.

— Но и это уже неплохо.

Некоторое время мы молчали, и я подумала, не заснул ли он и не пора ли мне уйти. Когда я уже собралась это сделать, он вдруг сказал:

— Надеюсь, вы удобно здесь устроились?

Я заверила его, что мне очень хорошо в его доме.

— Если вам что-нибудь понадобится, обращайтесь к миссис Линкрофт. В доме она всем управляет. Кстати, вы уже познакомились с моей сестрой?

— Да.

— Она, возможно, показалась вам несколько странной?

Я немного растерялась, не зная, что на это ответить, но сэр Уилльям продолжал сам:

— Бедняжка Сибила! В молодости она пережила несчастную любовь. Она собиралась выйти замуж, но дело расстроилось. С тех пор она очень изменилась. Правда, потом она все-таки стала проявлять какой-то интерес к общим семейным делам, и мы немного успокоились. И все же ее поступки зачастую не выглядят вполне разумными. Иногда у нее появляется очередная навязчивая идея. Возможно, она уже разговаривала с вами о наших семейных делах. Она это делает со всеми. Вы не должны принимать всерьез все, что она говорит.

— Да, мисс Стейси немного рассказала мне о жизни вашей семьи…

— Я так и думал. На нее очень сильно подействовала смерть моего сына. Как и на всех нас. Но в ее случае…

Голос его куда-то ушел, словно он перенесся в далекое прошлое, в те дни, когда погиб Боумент… а затем его жена, взяв пистолет, ушла из дома и застрелилась. Меня охватила острая жалость к сэру Уилльяму, но мне было жаль и Нейпьера.

Когда сэр Уилльям упомянул своего младшего сына, в его голосе появилась сухость и бесстрастность.

— Теперь, когда Нейпьер женился, мы будем чаще устраивать приемы. Как я уже говорил вам, мне бы хотелось, чтобы вы играли для моих гостей.

— С удовольствием. Какие вещи вы хотите, чтобы я исполняла?

— Мы обсудим это позже. Обычно для гостей играла моя жена… Теперь вы будете это делать, и все станет, как…

Видимо, он не заметил, что перестал говорить вслух. Глаза его затуманились… Он протянул руку к колокольчику и позвонил. Миссис Линкрофт появилась так быстро, что у меня возникло подозрение, не стояла ли она у двери, прислушиваясь.

Я начала снова ощущать, что живу… не то, чтобы радостно, но, по крайней мере, не безразлично к тому, что вокруг меня происходит. Я испытывала все возрастающий интерес к дому Стейси и понимала, что центром притяжения для меня является Нейпьер, подобно тому как в Париже центром всего был для меня Пьетро. Но в Париже причиной была любовь, здесь — ненависть. Нет, это слишком сильно сказано. Наверное, тут больше подходит слово — неприязнь. Так или иначе, но в одном я была твердо убеждена — никогда к Нейпьеру Стейси я не смогу относиться спокойно. Неприязнь может легко перейти в ненависть. Конечно, он много пережил из-за того ужасного несчастного случая (в глубине души я не могла поверить, что могло быть иначе), но это не причина, по которой он имеет право мучить свою бедную юную жену. Сам испытав немало страданий, он получал удовлетворение, причиняя страдания другим, и за это я его презирала. У меня не было к нему доверия. Он был мне неприятен, но за одно я ему была очень благодарна. Он пробудил во мне прежнюю способность чувствовать. Хотя, быть может, лучше вообще не испытывать никаких чувств, чем такую яростную неприязнь, какая у меня возникла к Нейпьеру.

Однажды, когда после обеда у меня выдалось свободное время, я решила отправиться на дальнюю прогулку, чтобы хорошенько подумать о том, что со мной происходит. Не заметив того, я вышла к морю. Дул свежий ветер. Я с наслаждением вдыхала пьянящий морской воздух.

Куда меня приведет такая жизнь, размышляла я. Не могу же я вечно жить в Лоувет Стейси. Да и вообще нынешнее мое положение не казалось мне стабильным. Я обучаю музыке трех учениц, и ни одна из них, за исключением Эдит, не имеет музыкальных способностей. Но Эдит замужняя женщина, у нее могут вскоре появится другие семейные обязанности. Но мысль об этом выглядела какой-то несообразной. Нейпьер — отец… и отец детей Эдит. Но почему бы и нет, ведь они муж и жена. Захочет ли Эдит продолжать заниматься музыкой, когда станет матерью. В мои обязанности также входит играть для гостей сэра Уилльяма, но никто не будет держать в доме пианиста на случай редких музыкальных вечеров. Нет, моя работа здесь очень ненадежна, и меня могут скоро уволить. И что тогда? Я осталась одна в этом мире. У меня мало денег. Я уже не так молода. Не пора ли всерьез задуматься о своем будущем. Однако кто может знать, что его ждет впереди. Когда-то я верила, что мы с Пьетро будем всю жизнь вместе. Конечно, невозможно предугадать все, но мудрые люди стараются предвидеть на годы вперед, чтобы не попасть в положение тех неразумных дев, у которых в ответственный момент не оказалось в светильниках масла7.

По петляющей тропинке я спустилась к морю и пошла по песчаной отмели. Над ней нависал, как гигантская раковина, белый голый утес. Тоскливый крик чайки нарушал мирную тишину вокруг. И вдруг я услышала чей-то оклик: «Миссис Верлейн, миссис Верлейн! Куда вы!»

Я оглянулась и увидела Элис. Она бежала за мной. Ее легкие каштановые волосы развевались за спиной.

Запыхавшись, она догнала меня. Щеки ее слегка раскраснелись от бега.

— Я увидела, как вы сюда спускаетесь, — сказала она, с трудом переводя дыхание. — И поспешила остановить вас. Здесь опасно.

Я недоверчиво взглянула на нее.

— Да, очень опасно, — настойчиво повторила она. — Посмотрите! — она обвела руками утес и море. — Это ведь вроде пещеры, образованной прибоем. Сюда заходит море… задолго до прилива вы можете здесь оказаться отрезанной от суши. И тогда вам уже ничего не поможет.

Элис заложила руки за спину и взглянула на нависший утес.

— Видите, по нему невозможно подняться. Вы бы оказались в ловушке. Не следует сюда приходить… Только при самом большом отливе здесь еще можно находиться.

— Спасибо, что предупредила меня.

— Сейчас еще ничего, но минут через десять здесь уже нельзя находиться. Пойдемте отсюда, миссис Верлейн.

Мы вернулись тем же путем, которым я пришла сюда, и когда, огибая скалу, я посмотрела вниз, то прилив уже начался. Элис была права. Эта часть берега под утесом скоро будет совершенно отрезана от суши.

— Видите! — воскликнула Элис.

— Да. Здесь действительно опасно.

— Здесь не раз тонули.

И неожиданно для самой себя я спросила:

— Интересно, может быть, это случилось и с Роу… с той женщиной, археологом?

— Вполне возможно. Видно, вас очень заинтересовала ее судьба?

— Исчезновение человека обычно у всех вызывает интерес.

— Да, конечно, — Элис протянула руку, чтобы помочь мне взобраться на высокий выступ. — Можно дать и такое объяснение тому, что эта женщина исчезла.

Я снова взглянула на море. Вода наступала. Роума не очень хорошо плавала, и ее могло унести в море.

— Но если бы та женщина утонула, ее тело вынесли бы волны, — продолжила я свои размышления вслух.

— Да, так обычно и происходит, — согласилась Элис. — Но иногда, мне кажется, тело может затянуть в глубь моря. Да, здесь надо быть очень осторожным. Особенно тем, кто здесь впервые.

— Впредь буду осторожна, — со смехом обещала я. Мои слова, видимо, ее успокоили, и это меня тронуло.

— Вы хотите еще погулять в одиночестве? — спросила меня Элис.

— А ты могла бы составить мне компанию?

— Только если вы сами хотите этого.

— Я с удовольствием.

Ее улыбка была совершенно очаровательна, и я почувствовала глубокую симпатию к этой славной девочке. Элис степенно шла рядом со мной, время от времени указывая на цветы, растущие вдоль изгороди.

— Какой чудесный голубой цвет, не правда ли, миссис Верлейн? Это вероника, это наземный плющ или будра плющевидная. Мистер Браун дает нам уроки ботаники. Иногда мы ходим с ним на прогулки, и он нам показывает растения, о которых рассказывал в классе. Не правда ли, хорошая идея?

— Прекрасная!

— Эдит тоже любила уроки ботаники. Я думаю, она скучает без них. Иногда мне кажется, она с удовольствием продолжала бы с нами заниматься. Но замужней женщине вряд ли подобает ходить на уроки, да? О, взгляните, миссис Верлейн, это ведь стриж! Видите? Мне нравится гулять в сумерках. В это время можно увидеть козодоев. Мистер Браун нам о них рассказывал. Они издают звуки, напоминающие шум старой прялки. Эти птицы охотятся в полях за мотыльками.

— Тебе, видимо, очень нравятся уроки ботаники.

— О, да. Но теперь уже меньше, поскольку Эдит перестала заниматься. При ней мистер Браун вел уроки более интересно.

Невольный намек, содержащийся в этих словах, снова встревожил меня, вызвав прежние подозрения.

— Чайки возвращаются на берег, — заметила Элис. — Это признак скорой непогоды. Когда я вижу, как они сотнями летят назад, то всегда думаю об оставшихся в море рыбаках.

Она начала напевать своим тоненьким юным голоском:

Господь услышит наши мольбы

О тех, кто сейчас в бушующем море.

Элис передернула плечами.

— Ужасно утонуть, не правда ли, миссис Верлейн? Говорят, когда человек тонет, он будто заново проживает всю свою жизнь. Как вы думаете, это правда?

— Не знаю, и мне бы очень не хотелось проверить это на собственном опыте.

— Дело в том, — сказала Элис вдумчиво, — что утопленники не могут подтвердить, правда ли это. Если бы они вернулись… Но говорят, что к живым возвращаются только те, кто умер насильственной смертью. Они не могут найти успокоения. Вы верите в это, миссис Верлейн?

— Нет, — ответила я твердо.

— Наши слуги считают, что Боумент сюда приходит.

— Этого не может быть.

— Да, но они убеждены в этом. И они говорят, что он стал приходить чаще с тех пор, как Нейпьер вернулся.

— Но почему?

— Потому что он сердится. Ему не нравится, что здесь Нейпьер. Ведь это он виноват, что теперь нет Боумента, и Боумент хочет, чтобы здесь не было и Нейпьера.

— Я полагала, что Боумент был добрым. Но если бы он хотел, чтобы его брат был наказан из-за трагической случайности, значит, его нельзя считать таким уж добрым.

— Вы правы, — медленно произнесла Эдит. — Но Боумент, вероятно, просто не может не приходить сюда. Возможно, тех, кто погиб, как он, что-то заставляет возвращаться. Как вы думаете?

— Я считаю это совершенной чепухой.

— А как же тогда свет в разрушенной часовне? Говорят, там бродит привидение. Я сама видела, как ночью в часовне появляются огоньки.

— Они тебе привиделись.

— Не думаю. Моя комната находится на верхнем этаже дома. Над классной комнатой. Оттуда далеко видно, и я наблюдала эти огоньки. Правда!

Я промолчала, а она с самым искренним видом продолжала:

— Вы мне не верите. Вы думаете, что я их просто выдумала. Но если я их опять увижу, можно я их покажу вам? Хотя, наверное, вы не захотите.

— Если они действительно появляются, я должна их увидеть.

— Тогда я вам обязательно покажу.

— Ты меня немного удивляешь, Элис, — сказала я с улыбкой. — Я полагала, что ты достаточно разумная девочка.

— Я такая и есть, миссис Верлейн, но если что-то на самом деле существует, было бы неразумно притворяться, будто этого нет.

— Самое разумное — это выяснить, почему они появляются.

— Они появляются потому, что Боумент не может найти успокоения.

— Или же потому, что кто-то разыгрывает тебя. Не хочу ничего утверждать, пока сама не увижу этот свет в часовне.

— Вы, миссис Верлейн, — чрезвычайно разумны, — сказала Элис.

Я согласилась с этим, переменила тему и весь обратный путь рассказывала Элис о своих любимых музыкантах.

— Должна сказать, — произнесла раздраженно миссис Ренделл, — что нам это доставит массу неудобств. Так поступить после всего, что мы сделали… Я поражена. Что же касается его преподобия…

Пухлые щеки миссис Ренделл подрагивали от негодования. Я шла с ней по тропинке к дому, чтобы дать урок Сильвии. Я не могла понять, что вызвало такое возмущение у миссис Ренделл, пока она, наконец, не объяснила:

— Он ведь был таким хорошим викарием… И что он только собирается делать в тех далеких краях, не представляю. Иногда гораздо полезнее заниматься своим делом в своей собственной стране. Думаю, что давно пора понять это кое-кому из нашей серьезной молодежи.

— Неужели мистер Браун уезжает?

— Вот именно. Что нам теперь делать, не представляю. Вообразите, он отправляется в какую-то африканскую страну просвещать туземцев.

— Наверное, он чувствует к этому призвание.

— Призвание? Чушь! Он с таким же успехом может иметь призвание работать у себя дома. Зачем ему ехать в какую-то даль? Я так и сказала ему: «Если вас не съедят каннибалы, то погубит жара, мистер Браун!»Я не церемонилась. Так прямо и сказала, что считаю это его решение страшной ошибкой.

У меня перед глазами возник этот тихий молодой человек и… Эдит. Мне пришла в голову мысль, что, вероятно, существует какая-то связь между его решением уехать и их отношениями с Эдит. Мне было жаль их обоих. Они оказались беспомощными детьми, которые не знают, что им делать со своими чувствами.

— Я сказала священнику, что нужно поговорить с мистером Брауном. Сейчас хороший викарий большая редкость. Но у священника слишком много забот и без этого. Я даже подумала, не попросить ли его поговорить с епископом. Уж епископ-то смог бы помочь. Если бы мистеру Брауну сказал сам епископ, что его долг остаться…

— Неужели мистер Браун действительно настроен уехать? — спросила я.

— Настроен! Этот молодой идиот полон решимости сделать это. Но представьте, с тех пор как он сказал священнику о своем намерении, он становится с каждым днем все мрачнее. Не понимаю, откуда у него появилась эта глупая мысль. Именно тогда, когда священник и я научили его с пользой применять свои способности…

— И вам не удается переубедить его?

— Я не оставляю попыток сделать это, — сказала миссис Ренделл твердо.

— А что священник?

— Моя дорогая миссис Верлейн, если уж мне не удалось переубедить его, никто больше не сможет.

«А Эдит?»— подумала я, входя в дом.

Когда сегодня утром я увидела Эдит, меня поразило, какой несчастный был у нее вид. Она с трудом разбирала ноты «Серенады» Шуберта, часто ошибалась и фальшивила.

Бедняжка Эдит — такая юная и уже повидала так много горя в жизни. Как бы мне хотелось ей помочь.

Спустя некоторое время после того, как я последний раз играла для сэра Уилльяма, миссис Линкрофт пришла ко мне и сказала, что он хочет поговорить со мной.

Я села на стул рядом с ним, и он сообщил мне, что назначен день, когда будет устроен прием, и я должна буду играть для гостей.

— Ваше выступление могло бы длиться примерно час, миссис Верлейн. Вещи для исполнения я выберу сам. И заранее сообщу о своем выборе, так что у вас будет время порепетировать, если вы сочтете это необходимым.

— Для меня будет большим удовольствием играть на этом вечере.

Сэр Уилльям понимающе кивнул.

— Моя жена обычно нервничала перед выступлением. Но в то же время очень любила играть перед публикой. У нее не было достаточно способностей, чтобы выступать на сцене. В семейном кругу — это другое дело.

Сэр Уилльям прикрыл глаза, показывая этим, что мне пора уходить. Миссис Линкрофт говорила мне, что на него временами нападает внезапная усталость, и доктор предупреждал, что при первых же признаках утомления ему необходим полный покой. Я поднялась и вышла из комнаты.

Предстоящий званый вечер стал для всех большим событием. Девочки без конца обсуждали его.

Оллегра сказала:

— Будет, как в прежние времена… еще до моего рождения.

— Значит, — откликнулась с серьезным видом Элис, — мы узнаем, как тут все происходило до нашего появления.

— Нет, не узнаем, — возразила Оллегра, — потому что все равно будет по-другому. Вместо леди Стейси будет играть миссис Верлейн. И никого не застрелят, и никто не покончит с собой, и никто не обидит цыганку-прислужницу.

Я сделала вид, что не слышу, о чем они говорят. Девочки были очень взволнованы предстоящим событием. Хотя на званом обеде присутствовать они не могли, им разрешили послушать мое выступление в зале.

К этому вечеру для них готовили новые платья, что их, конечно, очень радовало. Я решила быть в вечернем туалете, который не надевала с тех пор, как умер Пьетро. Носила я его всего один раз — в тот вечер, когда Пьетро давал свой последний концерт. Это было платье из темно-вишневого бархата — длинная, падающая свободными складками юбка, прилегающий лиф, слегка обнажавший плечи овальный вырез. Платье было такого чудесного оттенка, так прекрасно сшито, что выглядело просто роскошно. Пьетро увидел его в витрине одного из модных магазинов на Рю де Сент-Оноре и купил его для меня.

Никогда не думала, что снова надену это платье. Я хранила его в коробке, и до этого дня даже не смотрела на него. Один его вид, говорила я себе, причинит слишком мучительную боль. И все же, когда я мысленно представляла свое выступление на публике, то всегда видела себя в этом наряде. Именно он мог придать мне уверенность, которая столь необходима в такие моменты.

Я достала коробку, развернула тонкую бумагу, укрывавшую платье, встряхнула его и положила на кровать. И снова все вспомнила… Пьетро выходит на сцену, его обычный, несколько надменный поклон, он быстро обводит зал глазами, находит меня, улыбается, успокоенный тем, что я рядом, так как знает: я вся отдаюсь его успеху, болею за него, для меня так же важна его удача, как и для него самого. И в то же время он как бы говорит мне взглядом: «Ты бы никогда не смогла сделать то, что могу я».

Когда мне вспомнился тот наш последний вечер, мне захотелось зарыться головой в это бархатное платье и разрыдаться, оплакивая прошлое.

Убери это платье. Забудь о нем. Надень что-нибудь другое.

Ну, нет. Я все-таки надену именно его, и ничто не может мне помешать.

В этот момент тихонько открылась дверь, и в комнату заглянула мисс Стейси.

— О, вот вы где! — она подлетела к кровати. Рот у нее приоткрылся в изумлении:

— Какая прелесть! Это ваше платье?

Я кивнула.

— Никогда бы не подумала, что у вас есть такая великолепная вещь.

— Я надевала его… очень давно.

— О, да, конечно! Когда был жив ваш знаменитый муж.

Я опять молча кивнула.

Мисс Стейси впилась в меня взглядом.

— У вас на глазах слезы. Вы плачете?

— Нет, — ответила я. И добавила, чтобы как-то объяснить свое состояние. — Это платье было на мне во время последнего концерта Пьетро.

Она кивнула меланхолично, как китайский болванчик, но я почувствовала, что в ней пробудилось сочувствие.

— Я тоже испытала боль, — сказала она. — Такую же… или почти такую. И я понимаю вас.

Затем она подошла к кровати и погладила бархат.

— Банты из такого же бархата выглядели бы в ваших волосах прелестно, — сказала она. — Я думаю тоже надеть новое бархатное платье. Но цвет у него другой — голубой, пепельно-голубой… Как вы считаете, это будет красиво?

— Очень, — ответила я.

Она кивнула и задумчиво вышла из комнаты.

Несколько дней спустя сэр Уилльям почувствовал себя хуже, что сильно встревожило миссис Линкрофт. Весь день она не отходила от него, а когда я, наконец, увидела ее, она сообщила, что ему стало лучше.

— Но мы должны быть очень осторожны, — пояснила она. — Еще один удар может оказаться роковым. И сэр Уилльям, конечно, сейчас очень слаб.

Миссис Линкрофт выглядела глубоко обеспокоенной, и я подумала: как повезло сэру Уилльяму, что у него такая хорошая домоправительница, она может стать даже прекрасной сиделкой, когда это нужно.

Когда я сказала об этом ей самой, она быстро отвернулась, видимо, чтобы скрыть свои чувства.

— Никогда не забуду, — тихо произнесла она, — что он сделал для Элис.

Я поняла, что говорить на эту тему ей тяжело, и решила спросить о другом.

— Вероятно, вечер будет отменен?

— О, нет! — откликнулась она, уже успев взять себя в руки. — Сэр Уилльям сам сказал, что не хочет этого. Все приготовления должны быть продолжены. Он даже послал за Нейпьером, чтобы сообщить ему о своем намерении. Меня это встревожило, потому что Нейпьер обычно его расстраивает. Но это не его вина, — добавила она быстро. — На сэра Уилльяма так действует один его вид. Нейпьер старается как можно реже попадаться ему на глаза. Но на этот раз… все прошло хорошо.

— Как жаль, что они… — начала было я. Миссис Линкрофт мягко меня остановила.

— Ничего нет хуже семейных ссор. Все же я думаю, со временем… — вдруг голос у нее ослабел, — я думаю, когда появятся дети… Сэру Уилльяму очень хочется, чтобы были дети.

В дверь постучали, и вошла Элис. Загадочно улыбаясь, она сообщила:

— Мистер Нейпьер хочет вас видеть. Он в библиотеке.

— Прямо сейчас? — спросила я.

— Он сказал: когда вам будет угодно.

— Спасибо, Элис.

Она не уходила, а мне хотелось остаться одной, чтобы привести себя в порядок, прежде чем идти в библиотеку. Но при Элис мне не хотелось этого делать.

— Вы, наверное, с нетерпением ждете, когда состоится ваше выступление на вечере, миссис Верлейн?

— В какой-то степени — да, с нетерпением.

Украдкой я несколько раз посмотрела на себя в зеркало. Волосы были в беспорядке. Хорошо бы заколоть их повыше, это придало бы моему виду большую внушительность. Несколькими быстрыми движениями я разгладила на себе платье. Мне бы хотелось надеть другое, лавандового цвета в тонкую белую полоску. Оно мне очень идет. Я купила его в маленьком магазинчике на Рю де Риволи. Пьетро одобрял, когда я покупала себе красивые платья, но, конечно, я могла себе это позволить, когда он стал знаменитым. Но и раньше я умела подбирать себе одежду в отличие от Роумы.

Я оглядела свое коричневое габардиновое платье. Оно выглядело вполне прилично, — добротное, рабочее платье. Но оно не из тех, что больше всего мне идут. Как жаль, я не знала заранее, что меня ждет встреча с Нейпьером.

Платье сменить я не смогла, но все-таки сумела поправить прическу. Пока я это делала, Элис стояла рядом.

— Вы выглядите какой-то… довольной, миссис Верлейн.

— Довольной?

— Даже больше того… Какой-то совершенно другой.

Должно быть, по мне было видно, как я волнуюсь перед предстоящим сражением, ведь именно сражение ждет меня во время встречи с Нейпьером Стейси.

Элис проводила меня до библиотеки. В этой комнате я была только один раз. Тогда меня поразили дубовые панели на стенах, они были сделаны в виде арок с пилястрами, поверху шел резной бордюр, затем карниз. Ажурный потолок был самым искусно сделанным во всем доме. Гербы семейств Стейси, Боументов и Нейпьеров входили в орнамент, придавая ему особую замысловатость.

Одну стену полностью занимал великолепный гобелен. Сотканный из шелковых и шерстяных нитей на льняной основе, он сразу привлек мое внимание не только мастерством исполнения, но и своим сюжетом. Высадка Юлия Цезаря на британский берег. Когда миссис Линкрофт показывала мне эту комнату, она сказала, что этот гобелен был начат вскоре после того, как было закончено строительство дома, но, не завершив работу, его отложили и забыли почти на сотню лет. Потом одна из женщин семейства Стейси, оказавшись отлученной от двора за какой-то проступок, взялась за него, чтобы скоротать время в изгнании, и довела работу до конца. В старинных домах всегда можно встретить подобные истории. Вещи здесь — связующая нить времен.

Три другие стены занимали книжные шкафы, за стеклянными дверцами которых виднелись кожаные корешки фолиантов с золотым тиснением. Паркетный пол устилали персидские ковры, в оконных нишах, как обычно, устроены сидения, а в центре комнаты — тяжелый дубовый стол с несколькими креслами.

Библиотека выглядела торжественно и строго. Войдя в нее, я тотчас подумала, сколько серьезных семейных советов проходило здесь в течение столетий. Именно здесь, я в этом не сомневалась, Нейпьер был подвергнут допросу после убийства брата.

За столом сидел он сам. При виде меня поднялся. В его голубых глазах засверкали характерные огоньки, придававшие его взгляду пронизывающую яркость. Об этих огоньках я уже как-то сказала, что они злые. Но не только злые. Ведь он, наверняка, предвкушал, как весело проведет время, причиняя мне боль во время нашего разговора.

— Садитесь, пожалуйста, — голос у него прозвучал мягко. Признак опасности, предупредила я себя.

— Полагаю, вы уже догадались, что я хочу поговорить с вами о предстоящем вечере. Настройщики уверяют, что рояль в зале в прекрасном состоянии, поэтому с этим все в порядке. Я уверен, что ваша игра изумит всех нас.

— Спасибо.

Как он вежлив! Когда же он ужалит?

— Вы когда-нибудь играли на концертной эстраде, миссис Верлейн?

— Нет… На большой — нет.

— Понятно. И не стремились к этому?

— Очень стремилась, — ответила я прямо. Он удивленно поднял брови. И я быстро добавила:

— Однако одного стремления для этого недостаточно.

— Вы хотите сказать, что не смогли достичь необходимого мастерства?

— Именно.

— Значит, ваше желание было недостаточно серьезным.

На это я ответила как можно суше:

— У меня началась семейная жизнь.

— Это не ответ. Насколько я знаю, и у гениев бывает семейная жизнь.

— Я не говорила, что я гений.

Его глаза недобро вспыхнули.

— Вы отказались от карьеры ради семьи, — сказал Нейпьер. — Но ваш муж оказался удачливее вас, ему не пришлось бросать свою карьеру.

Я не могла ничего сказать. Боялась голосом выдать свои чувства.

Как неприятен мне этот человек!

Нейпьер заговорил снова:

— Я выбрал произведения, которые вы будете играть для нас на вечере. Уверен, вы согласитесь с моим выбором. Эти пьесы часто исполняют… и я думаю, вы знаете их достоинства.

Я не ответила. Мне вспомнился Пьетро, наши с ним сцены, его эгоизм, мое негодование, мои жертвы, о которых я ему непрерывно напоминала.

Почему этот человек постоянно возвращает меня в прошлое? Надо сейчас же уйти из этой комнаты и не дать ему больше себя мучить. Я взяла ноты, которые он положил на стол.

— Спасибо, мистер Нейпьер, — сказала я, бросив взгляд на ноты.

«Венгерские танцы». «Рапсодия номер два». То, что играл Пьетро во время своего последнего концерта.

Я почувствовала, что задыхаюсь. У меня не было больше сил оставаться в этой комнате. Я повернулась, чтобы уйти. Гобелен с Юлием Цезарем поплыл у меня перед глазами. Я схватилась за ручку двери. И вот я уже вне опасности.

Нейпьер все знает. Он нарочно выбрал эти произведения. Ему нравится играть на моих переживаниях, ему хочется меня мучить, вынудить раскрыться. Он как мальчишка, которому интересно дразнить и наблюдать за реакцией каких-нибудь паучков.

Он мучит таким же образом Эдит. Теперь его внимание привлекала и я. Он несомненно интересуется мной. Но почему? Неужели он знает обо мне больше, чем я могу предположить?

Нейпьер не поленился узнать, что играл Пьетро на своем последнем концерте. Вероятно, это упоминалось в какой-нибудь газете.

Что еще он знает обо мне?

Накануне званого обеда Элис вошла ко мне в комнату и сказала, что Эдит больна. Я решила навестить ее.

Молодая чета занимала апартаменты, где во времена Гражданской войны останавливался но преданию Карл I. В комнату, которая служила спальней Карлу I и где теперь располагался Нейпьер, вела дверь из главных покоев. Эдит отвели большую опочивальню. Там стояла огромная кровать под куполом, который поддерживали четыре резные колонны, украшенные орнаментом из цветов. Изголовье кровати венчали позолоченные фигурки. Балдахин был сделан из голубого бархата. Роскошная кровать. Так и должно быть. Это ведь покой новобрачных. Дверь, ведущая в соседнюю комнату, ту самую, где спал Карл I, была открыта, и, насколько я могла рассмотреть, она была обставлена менее изысканно. Там стояла деревянная резная кровать под пологом, к ней вели две деревянные ступени. Скорей всего, эта комната выглядела точно так же и во времена Гражданской войны, в отличие от комнаты Эдит, где мебель была явно другого, более позднего периода, когда ценились роскошь и изысканность.

У одной из стен спальни стоял туалетный столик и зеркало в огромной золоченой раме. Мое внимание привлек также и великолепный секретер из атласного дерева и золотистого гондурского красного, секретер был украшен рифлеными колонками с каннелюрами.

На осмотр комнаты я потратила всего несколько секунд. Главной для меня была там, конечно, Эдит.

Она сидела на своем великолепном ложе и выглядела маленькой и потерянной. Прелестные золотистые косы лежали на ее опущенных плечах.

— О, миссис Верлей! Я так ужасно себя чувствую.

— Что случилось? — спросила я как можно спокойнее.

Кусая губы, она прошептала:

— Завтрашний вечер. Мне придется быть на нем хозяйкой. И там будут все эти люди. Я их боюсь.

— Зачем их бояться? Они ведь ваши гости.

— Не знаю, как вам объяснить… Но мне так не хочется быть там.

Эдит взглянула на меня с такой надеждой, будто рассчитывая, что я помогу ей найти какой-то выход.

— Вы привыкнете к таким приемам, — сказала я. — Не стоит с самого начала избегать их. Вам надо быть готовой к этой жизни. И я уверена, скоро вы убедитесь, что ничего плохого в ней нет.

— Я подумала, может быть, вы проведете этот прием вместо меня.

— Я?! Но я даже не буду присутствовать на обеде. Я спущусь только, когда начнется музыкальная часть вечера.

— У вас бы все получилось гораздо лучше, чем у меня.

— Спасибо, — ответила я. — Но я не хозяйка этого дома. Я просто учительница музыки.

— А, может быть, вам поговорить с Нейпьером…

— И предложить ему себя вместо вас на этом приеме? Вы сами, я уверена, понимаете, что это невозможно.

— Да, пожалуй, — согласилась Эдит. — Ах, я так надеюсь, что завтра буду чувствовать себя по-другому. Но знаете, Нейпьер бы послушал вас.

— Если есть необходимость поговорить с вашим мужем, то кому, как не вам, надо это сделать.

— О, нет! — Эдит на мгновение прикрыла лицо руками. Затем, снова овладев собой, добавила:

— Но он, действительно, с вами считается. И не так уж много людей, на которых он обращает внимание.

Я рассмеялась, хотя меня охватила страшная неловкость. Он обращает на меня внимание. Почему?

Я решительным голосом сказала Эдит:

— Вам надо привести себя в порядок и пойти погулять. Перестаньте так волноваться. Когда все закончится, вы сами будете удивляться, почему так нервничали.

Эдит опустила руки и доверчиво посмотрела на меня.

Какой же она еще ребенок. Мои слова возымели на нее действие.

— Хорошо. Я постараюсь сделать все, как надо, — обещала она.

Какая тишина в зале. На помосте возвышается рояль. Кресла уже расставлены. Почти как в концертном зале. Но это не совсем обычный зал — у подножия лестницы рыцарские доспехи, а на стенах — шпаги, мечи и ружья семейства Стейси, а также породнившихся с ними Нейпьеров и Боументов.

Завтра вечером я взойду на этот помост в темно-вишневом платье, как в тот роковой вечер. Нет, на этот раз я буду другая. Не зритель. Мое место будет там, на эстраде.

Подойдя к помосту, я села за рояль. Необходимо отбросить все мысли о Пьетро. Он умер. Если бы он оказался среди зрителей, я бы боялась споткнуться и вызвать у него презрение. Я бы напряженно ощущала его присутствие, знала бы, что он остро вслушивается в мою игру, чтобы не пропустить ни одного моего промаха. У меня бы не было столь необходимой для сцены уверенности. Я бы знала, что, волнуясь за меня, Пьетро в то же время надеется, что мое исполнение не будет таким совершенным, как его. Я начала играть. К этим произведениям я не обращалась с тех пор, как последний раз их играл Пьетро. Мне казалось, я просто не смогу сыграть эти вещи после того вечера. И вот я их играю, испытывая то победное вдохновение, исходящее из высших сфер, с которым писал эту музыку композитор. И когда я заиграла, то больше не видела перед собой Пьетро, не слышала его голоса. Для меня существовала только музыка, как это было до того, когда я узнала Пьетро.

Я закончила играть, воспоминания с прежней силой нахлынули на меня, Я видела Пьетро, раскланивающегося перед публикой. Потом — Пьетро, издерганного и усталого, уже не на сцене, а после концерта, когда восхваления и лесть умолкают, и он остается один. Когда у него наступает момент опустошения после полной самоотдачи во время выступления. Я вижу, как он без сил откидывается в своем кресле в гримерной… быть может, понимая, что играл в тот вечер в последний раз.

В зале раздался глухой смешок. На какое-то мгновение мне почудилось, что это вернулся Пьетро, чтобы посмеяться надо мной. Если есть сила, способная поднять его из могилы, то это несомненно — музыка.

Но в зале оказалась мисс Стейси. Она сидела в одном из кресел. На ней было бледно-розовое креповое платье, и в волосах бантики того же цвета.

— Я тихонько вошла, когда вы играли, — сказала она, — это было великолепно, миссис Верлейн.

Я ничего не ответила. И мисс Стейси продолжила:

— Ваша игра так много напомнила мне из нашего прошлого. Хотя в отличие от вас Изабелла всегда так нервничала. После выступления она даже плакала у себя в комнате. Думаю, потому что никогда не была довольна своим исполнением и знала, что, если бы смогла продолжить занятия со своими учителями, то достигла бы гораздо большего. Когда я сейчас вас слушала, то подумала… Меня бы нисколько не удивило, если бы ваша игра вызвала сюда духов умерших. Думаю, Изабелла так и не смогла найти успокоения. Наверное, она бы сюда явилась… Да, зал выглядит именно так, как в те времена, когда здесь играла она. На вас это никак не действует, миссис Верлейн? Как вы сами думаете, не явятся ли сюда привидения, растревоженные вашей игрой?

— Если бы они существовали, тогда, конечно. Но я не верю, что они есть на самом деле.

— Опасно так говорить. Они могут услышать.

Ничего не ответив, я закрыла крышку рояля и поднялась со стула. Да, это как раз такой случай, когда могли бы явиться привидения. Но я думала не о духе Изабеллы Стейси, а о Пьетро.

Отражение в зеркале внушало уверенность — темно-вишневый бархат и эта прекрасная орхидея на груди. Ни одно платье не шло мне так, как это. Пьетро не говорил об этом, но его взгляд давал понять больше, чем слова.

Пьетро встал за моей спиной и, положив руки мне на плечи, посмотрел на наше отражение в зеркале. Эта сцена навсегда запечатлелась в моей памяти.

— Ты выглядишь достойной… меня, — сказал он со своей обычной самонадеянной прямотой. Я рассмеялась и ответила, что в таком случае я действительно выгляжу очень хорошо.

Зачем я опять все это вспоминаю? Я не должна сейчас о нем думать. Надо разогреть руки. И я начала их массировать. Они еще вполне гибкие и мягкие, сказала я себе. И еще одно я твердо знала: в этот вечер в моих руках появится особая магическая сила. И ничто не сможет ее разрушить. Даже дух Пьетро.

Интересно, что за гости будут на этом приеме. Друзья Нейпьера или сэра Уилльяма? Вряд ли Нейпьер за то короткое время, что он провел в Лоувет Стейси после возвращения, успел завязать многочисленные знакомства. Каково ему после стольких лет изгнания снова оказаться дома? Нечто подобное произойдет и со мной сегодня вечером. Ведь я тоже в известном смысле была в изгнании, и теперь состоится мое возвращение на сцену. Вряд ли сегодняшняя публика окажется требовательной. Пьетро играл для совершенно других слушателей. Мне бояться нечего.

В девять часов я спустилась в большой зал. Сэр Уилльям был уже там в своем кресле. Миссис Линкрофт стояла позади него в длинной юбке из серого шифона и васильковой блузке. Она не принадлежала к собравшемуся в зале обществу. Как и у меня, ее место среди слуг, пусть и особо приближенных. Эта мысль, как я помню, возникла у меня при взгляде на ее строгую фигуру, застывшую позади сэра Уилльяма.

Сэр Уилльям подозвал меня и выразил сожаление, что я не присутствовала на обеде. Я ответила, что предпочла провести время перед концертом в тихой обстановке. Он понимающе кивнул.

Затем ко мне подошел Нейпьер вместе с Эдит. Она выглядела совершенно прелестно, хотя заметно нервничала. Я ободряюще улыбнулась ей.

Когда все расселись, я направилась к роялю. Как и Пьетро, сначала я решила исполнить «Венгерские танцы». Как только мои пальцы коснулись клавиш и возникли первые волшебные звуки, я уже ничего не ощущала, кроме радости, которую они мне давали. Во время игры у меня перед глазами возникали восхитительные видения, и состояние победного воодушевления охватило меня. Я забыла, что играю перед незнакомыми людьми в зале старинного замка, я даже забыла о Пьетро, ничего не существовало для меня, кроме музыки.

Зал разразился аплодисментами. Я улыбалась публике, продолжавшей мне хлопать. Я едва различала лица. Увидела только, что сэр Уилльям выглядел растроганным. Нейпьер сидел очень прямо, аплодируя вместе с публикой. Сидевшая рядом с ним Эдит смотрела на меня с почти счастливой улыбкой; в дальнем конце зала — Оллегра и Элис; Олеггра подпрыгивает на стуле от радостного возбуждения. Элис невозмутимо хлопает в ладоши. Я почувствовала, что концерт доставил им удовольствие, но не столько музыкой, сколько моим успехом.

Аплодисменты стихли, и я начала играть «Рапсодию». Это была вещь, которую великолепно играл Пьетро, но теперь это меня не трогало. Для меня «Рапсодия» всегда открывала многокрасочный мир печалей и радостей. Исполняя ее, я испытывала самые разнообразные эмоции, так же, как и Пьетро. Однажды он сказал мне, что в одном месте «Рапсодии»у него всегда возникает ощущение, что он сидит в кресле у зубного врача и ему выдергивают зуб, мы оба тогда очень смеялись. «Сплошная боль, — сказал он. — Одна боль… и затем острая радость».

Страдание. И вновь ликование. Ничего, кроме музыки, для меня не существует. Когда я закончила, то поняла, что никогда еще так хорошо не играла.

Я поднялась со стула, и меня оглушили овации.

Нейпьер оказался возле меня. «Мой отец хочет поговорить с вами».

Я подошла к креслу-каталке, где сидел сэр Уилльям. На глазах старика были слезы.

— Просто нет слов, миссис Верлейн, — сказал он. — Настолько это было превосходно. Ваша игра превзошла все мои ожидания. Уверен, многие захотят услышать вас снова. Это… Напомнило мне…

Он не смог договорить, и я сказала: «Понимаю, сэр Уилльям. И благодарю вас».

Нейпьер смотрел на меня, но я не могла разобрать, что выражали его глаза.

— Это триумф, — прошептал он. — Надеюсь, вы одобрили мой выбор произведений.

— Спасибо. Это великолепные вещи.

Он с улыбкой поклонился. Ко мне приближались гости, чтобы поблагодарить за доставленное удовольствие. Пришлось задержаться в зале. Я обратила внимание на мисс Стейси. Ее лицо выражало какое-то мрачное возбуждение, будто она, получив какой-то тайный знак из потустороннего мира, знала, что сегодня ночью сюда явятся привидения. Я заметила и миссис Линкрофт, которая отправляла Элис и Оллегру в их комнаты; слышала слова похвалы, несколько гостей упомянули имя моего мужа. Мало кто из них бывал на его концертах, но все знали его имя.

Наконец мне удалось уйти к себе.

В своей комнате я не могла оторваться от своего отражения в зеркале. Легкий румянец, блеск глаз, цвет волос словно бы стал гуще, темно-вишневый бархат оттенял матовое свечение розовато-белой, как магнолия, кожи.

— Я смогла, — шептали мои губы. — Пьетро, я смогла.

В загородном доме. Для нетребовательной публики. Разве они понимают что-нибудь в музыке?

Но они любят ее!

Ха! С таким же успехом им бы понравилась игра Эсси Элджин. Она бы тоже смогла. Ты взяла только техникой, Кэра.

Вот и все, мне опять ничего не было нужно кроме Пьетро, кроме того, чтобы быть с ним, спорить с ним… ничего, только бы ощущать его рядом с собой.

У меня пылали щеки. Я чувствовала, что задыхаюсь в этой комнате и устремилась прочь из нее. По боковой лестнице я спустилась вниз и вышла в сад.

Стояла теплая июньская ночь. Было полнолуние. Я прошла в свой любимый уединенный сад с прудом и села на скамейку. Мне безумно хотелось вернуться в те дни, когда мы с Пьетро жили в Париже, когда мы сидели на открытых террасах кафе и говорили о нашем будущем, о нашей жизни… Я должна была сделать все, чтобы не потерять ни Пьетро, ни музыку; настолько это было бы лучше для нас обоих; мы бы понимали друг друга, он бы больше ценил меня. Нельзя было позволять ему подавлять меня. Если бы я чувствовала уверенность в себе, я бы смогла быть к Пьетро заботливей и мягче, у меня бы хватило сил охранять его и не дать умереть.

Я закрыла лицо руками и разрыдалась. Мне стало нестерпимо жаль прошлого, и так хотелось его вернуть.

Вдруг я почувствовала какое-то движение рядом с собой. Вскрикнув в испуге, я оторвала руки от лица и увидела, что подле меня кто-то сидит.

— Надеюсь, я не напугал вас, — сказал Нейпьер.

Я отодвинулась от него. Именно этого человека я меньше всего хотела бы сейчас видеть. Я привстала со скамейки, но он остановил меня, твердо взяв за руку.

— Не уходите, — сказал он.

— Я… не слышала, как вы подошли.

— Вы были погружены в свои мысли, — ответил он.

Я была в ужасе. Наверное, на моем лице были следы слез, и то, что он мог это заметить, было невыносимо.

Но он держал себя без своей обычной насмешливости, мягче и спокойнее. И это настораживало.

— Я увидел, как вы шли сюда. Мне хотелось поговорить с вами.

— Вы… видели?

— Да. Я пошел в сад, так как гости отца мне наскучили.

— Надеюсь, вы не высказали им это.

— Высказал, но очень кратко.

— Знаете, кто вы…

— Пожалуйста, не прерывайте себя. Вы можете говорить все, что обо мне думаете. Не церемоньтесь со мной. Тем более, что ваши мысли мне известны.

— В таком случае вы должны знать, что… ведете себя несколько бесцеремонно.

— А что еще ожидать при таком воспитании, как у меня. Но довольно обо мне. Вы представляете собой гораздо больший интерес.

— Неужели для вас кто-то более интересен, чем вы сами?

— В данный момент, как это для вас ни удивительно, — да, — он вдруг пристально посмотрел мне в глаза и сказал:

— Давайте отбросим колкости. И поговорим серьезно.

— Я не против.

— У нас с вами есть нечто общее. Вы понимаете это?

— Не могу представить что.

— В таком случае вы просто не думали об этом серьезно. Над нами обоими тяготит наше прошлое. Вот от чего вы и я должны избавиться. Сегодня вечером вы… — Он вдруг протянул руки и нежно коснулся моей щеки. — Вы все еще оплакиваете своего гения. Для чего? Он умер. Вы должны забыть его. Надо начать жизнь снова. Когда вы поймете это?

— А вы?

— Мне тоже есть, что забыть.

— Но вы сами делали попытку забыть?

— А вы?

— Да. Да!

— Сегодня вечером?

— Те вещи, что я играла…

— Знаю. Я нарочно их выбрал.

— Вы знали?

— Я прочел в одной из газет. На последнем концерте он играл именно эти вещи.

— Вы поступили по своему обыкновению — жестоко.

— Но вы ведь сделали первый шаг, чтобы вырваться из прошлого. Вы понимаете это? Вы почувствовали, что снова начинаете жить. Могу поклясться, что со дня его смерти вы ни разу не играли те вещи.

— Да. Ни разу.

— А теперь вы будете играть их часто. Это означает, что ваше освобождение началось.

— Так значит, вы выбрали эти вещи для моего же блага?

— Вы ведь не поверите мне, если я скажу да. Если же скажу, что выбрал их, чтобы смутить вас, тогда поверите, верно?

Он внезапно приблизился ко мне. Я должна была бы отринуть его, но вместо этого начала ему доверять. Не могу понять, что произошло с ним. Или со мной. Он стал другим. В эту ночь и я была другой.

Я чувствовала, что мне надо уйти. Что-то недоброе было в этой ночи… в полнолунии… в этом саду… и в самом Нейпьере.

Он протянул руки. Мне показалось, что он хочет коснуться меня. Но он не стал этого делать.

— Я выбрал эти вещи, — сказал Нейпьер, — нарочно. Я хотел, чтобы вы сыграли их, потому что лучше прямо смотреть в лицо жизни, чем прятаться от нее.

— А вы сами прямо смотрите в лицо жизни?

Он кивнул.

— И поэтому напоминаете всем, что застрелили своего брата?

— Теперь вы видите, — сказал он, — что у нас действительно есть нечто общее. Нам обоим надо избавиться от прошлого.

— Но почему я должна этого хотеть?

— Потому что иначе вы будете продолжать оплакивать его. Потому что вы создали себе идеальный образ, который с каждым годом приобретает для вас все большее совершенство и делается непохожим на то, что было в реальности.

— Откуда вы знаете, что было в реальности?

— Я многое о вас знаю.

— Что?

— То, что вы рассказали.

— Я вызываю у вас такой большой интерес?

— Да. Разве вы этого еще не поняли?

— Мне казалось, что для вас я слишком малозначащая персона, чтобы интересоваться мной.

Тут он расхохотался, и это был его прежний смех — резкий и язвительный.

Вдруг он сказал:

— Вас восхищает это место, не так ли?

Я согласилась с ним.

— И те, кто живет здесь?

— Мне всегда интересны люди.

— Но мы здесь несколько… необычны, верно?

— Обычно люди и бывают необычны.

— Вы когда-нибудь знали человека, который убил своего брата?

— Нет.

— Разве тогда это не делает меня уникальным?

— Несчастный случай может произойти с любым.

— Вы решительно отвергаете столь распространенное мнение, что это не был несчастный случай.

— Я уверена, что это произошло непреднамеренно.

— Тогда мне следует взять вашу руку… вот так… и поднести к губам… — он так и сделал. — И в знак благодарности поцеловать ее.

Его губы обожгли мою кожу, поцелуй был жарким, пугающим.

Я отняла руку как можно спокойнее.

— Мне не следовало этого делать? — спросил он.

— Да, не стоило. Меня не за что благодарить. Вполне логично думать то, что думаю я, о том трагическом происшествии.

— Вы всегда так рассудительны, миссис Верлейн?

— Во всяком случае стараюсь.

— Одариваете сочувствием только тех, кто этого заслуживает?

— А разве не правильно так поступать?

— Вам, конечно, известно, что меня отправили в Австралию к двоюродному дяде. Отец не мог вынести одного моего вида… после смерти брата. Моя мать покончила с собой. Говорили, что тоже из-за гибели Боумента. Две смерти за моей спиной. Вы, конечно, можете понять, что это такое. Мое присутствие в доме настолько напоминало об этих трагедиях, что меня отослали в двоюродному дяде, который занимался разведением скота в своем поместье в восьмидесяти милях на север от Мельбурна. Я думал, что останусь там до конца жизни.

— И вы были бы довольны этим?

— Никогда. Мое место в Лоувет Стейси. И когда возникла возможность сюда вернуться, я согласился на сделанное мне предложение.

— Теперь, когда вы вернулись, все должно наладиться.

— Возможно ли это, миссис Верлейн? — он пододвинулся ко мне ближе. — Как странно вот так сидеть в залитом лунным светом саду и вести серьезную беседу с миссис Верлейн. Я знаю, что вас зовут Кэролайн. А ваш гений звал вас Кэра.

— Откуда вы знаете?

— Я прочел об этом в газете. Там было написано, что, когда после концерта он возвращался к себе в гримерную, то единственное, что он мог произнести, было: «Все в порядке, Кэра».

Я почувствовала, как у меня задрожали губы. Не вытерпев, я взорвалась от негодования.

— Вы нарочно пытаетесь…

— Причинить вам боль? Нет, я просто хочу, чтобы вы смело посмотрели на то, что было, Кэра. Я хочу, чтобы вы прямо и честно посмотрели на прошлое, а затем отвернулись, чтобы жить. Это надо сделать нам обоим.

Его голос странно задрожал, и я с невольной нежностью коснулась его руки. Он взял ее, как будто говоря: «Помогите мне!»А я хотела сказать ему: «Мы оба поможем друг другу». Потому что, каким бы невероятным это ни могло показаться, но в тот момент я ему верила. Мне было хорошо. Хорошо с ним в этом саду, залитом ярким светом полной луны, обладавшей, казалось, какой-то волшебной силой, изгоняющей зло. Я почувствовала, что между нами возникло нечто такое, от чего ни я, ни он уже не в силах будем отказаться. Но мне вдруг стало страшно, страшно за себя… и за него.

Я встала.

— Здесь прохладно. Думаю, мне лучше вернуться в дом, — сказала я.

Как он изменился! Куда девалась вся его надменность? А может быть, я просто себя обманываю. И тому виной — этот сильный лунный свет.

Я была в полной растерянности. Единственное, что я твердо теперь знала: мне надо держаться подальше от Нейпьера.

5

С того вечера я уже несколько дней не видела Нейпьера, и мне все труднее было поверить, что я ничего не преувеличила в своем восприятии той нашей встрече в саду. Я была тогда слишком перевозбуждена после концерта, и Нейпьер, конечно, понимал это. Я не должна забывать: ведь он муж Эдит и вполне возможно, что он просто ловелас, о чем свидетельствует и существование Оллегры. Как же глупо я вела себя в саду. Хотя я все-таки смогла тогда вовремя уйти. Однако оглядываясь назад, я понимаю, что была почти готова поддаться обману. Интересно, как он вспоминает теперь эту сцену? Не со смехом ли?

Я должна сделать все, чтобы выкинуть этого человека из головы. Мне надо сосредоточиться на работе.

Раздался стук в дверь. Вошла Элис. В ней не чувствовалось ее обычной уравновешенности. Она выглядела чем-то взволнованной и даже испуганной.

— Вы меня попросили сказать вам, когда он появится. Я… я только что видела свет в часовне, и пришла сообщить вам…

— Где? — воскликнула я, бросившись к окну.

— Из моей комнаты видно лучше, — сказала Элис. — Пойдемте!

Поднявшись по небольшой винтовой лестнице, мы оказались в аккуратной комнатке, на окнах милые строгие занавески, маленькая кровать накрыта прелестным стеганым покрывалом — комната приятная и чистенькая, как и сама Элис. Она подвела меня к окну, и мы встали с ней рядом, вглядываясь в темноту туда, где чернел ельник.

— Свет можно было бы увидеть из вашего окна тоже, — пояснила Элис. — Но отсюда виднее, что он горит именно в часовне.

Полная луна лила холодный, ровный свет на окружающий пейзаж. Стояло совершенное затишье.

— Какая спокойная, ясная ночь, — сказала я.

— Именно в такую ночь обычно и являются привидения, — прошептала Элис.

Я взглянула на нее. Глаза Элис были расширены, и вся ее фигурка напряглась.

— Ты что, боишься? — спросила я. Элис передернуло.

— Не знаю. Думаю, я бы испугалась, если бы увидела… привидение Бо.

— Этого не случится, — заверила я ее. — Не надо бояться, Элис.

— Но если он все же… появится…

— Мертвые не появляются среди живых, уверяю тебя.

— Но если их гонит сюда гнев, если они ненавидят кого-то из живущих… Если действительно кто-то поджег эту часовню.

— Элис, не надо давать волю своему воображению, — остановила я ее.

— Но ведь там на самом деле появляется свет, миссис Верлейн.

— Может быть, тебе это только показалось.

— Я видела его несколько раз. В часовне горит свет. Это не мое воображение.

— Но, может быть, это свет не в часовне, а где-то на дороге.

— Дорога слишком далеко отсюда. Кроме того, он горит именно там, где часовня… Свет очень хорошо видно из моего окна. Он движется по часовне, а затем выходит оттуда. Я его не раз видела с тех пор, как вернулся Нейпьер.

— Но, возможно, кто-то тайно встречается в часовне?

— Вы имеете в виду влюбленных, миссис Верлейн?

— Кто угодно. Почему бы и нет?

— Но это место многим внушает страх. Кроме того, там частное владение, и если уж кто-то решится нарушить его, то не станет выдавать свое присутствие светом, верно ведь? Смотрите! Смотрите! Вон он!

Я не могла оторвать взгляд от появившегося в темноте огонька, и мне с трудом удавалось подавить в себе дрожь. Кто это ночью вздумал прийти к развалинам часовни, чтобы изображать привидение? Я должка непременно это выяснить.

— Это привидение Бо, — прошептала Элис.

— Нет. Не говори ерунду. Кто-то может разыгрывать из себя привидение.

— Никто бы не решился на это… Никто бы не осмелился.

— А ты бы пошла туда сейчас со мной? — спросила я Элис.

Элис отпрянула от меня.

— О, нет, миссис Верлейн. Он… наверное, рассердится. Он сделает с нами что-то ужасное. Он может…

— Да кто — он?

— Бо.

— Я не верю этим россказням, — твердо ответила я. — Бо мертв. И кто бы там ни бродил с огнем в часовне, это живой человек. И я хочу узнать, кто он, а ты разве не хочешь?

— Да, хочу. Но с нами может произойти что-то жуткое.

— Что же?

— Нас могут обратить в камень. Да, он может превратить нас в такие же каменные статуи, что и сейчас еще сохранились у алтаря часовни. Мне всегда казалось, что когда-то они были людьми.

— О, Элис! — с неодобрением воскликнула я. Элис издала нервный смешок.

— Я знаю, мои слова звучат глупо, но мне было бы сейчас там страшно.

Элис схватила меня за руку, видимо, решив, что я уже собралась идти в часовню.

— Миссис Верлейн, пожалуйста, не ходите туда.

Я почувствовала прилив благодарности за то, что она так беспокоится обо мне.

— Но, Элис, — обратилась я к ней мягко. — Такие вещи надо обязательно выяснять. Нельзя никому позволять вытворять такие шутки.

— Да, да. Но не ходите туда сейчас, миссис Верлейн. Может быть, кто-то из нас сходит туда с вами, но только не сейчас. Пожалуйста.

— Хорошо. Но знай, Элис, я не верю в то, что там бродит привидение. Убеждена, что мы найдем происходящему вполне естественное объяснение.

— Вы, действительно, так думаете?

— Совершенно уверена.

— Хотелось бы надеяться.

— А теперь, Элис, постарайся об этом больше не думать.

— Да, — со вздохом согласилась девочка. — Иначе я не усну.

— У тебя есть что-нибудь почитать перед сном?

Элис кивнула.

— Да, «Эвелина». Такой захватывающий роман! Там рассказывается о приключениях молодой женщины из высшего общества.

— Мне кажется, Элис, ты бы тоже хотела вращаться в высшем обществе.

Элис улыбнулась, и я была рада, что она в этот момент забыла о своих жутких домыслах и страх оставил ее.

— Конечно, я могу вообразить себя светской женщиной, — сказала Элис, — но никогда не смогу ею стать. Оллегра мне постоянно напоминает, что, хотя я и живу в этом доме и пользуюсь привилегиями, словно бы принадлежу к семейству Стейси, но все равно я всего лишь дочь домоправительницы.

— Это не так важно, Элис. Главное, что ты сама собой представляешь.

— Вы так думаете?

— Уверена в этом. Ну, а теперь иди к своей «Эвелине»и больше не думай об этом свете в часовне. Скоро он перестанет быть для нас загадкой.

— Вы не любите загадки, верно?

— Каждый любит разгадывать их.

— Нет, многие не хотят этого делать. Может быть, они, как и я, слишком хорошо себе представляют, что может случиться. Но вы хотите непременно все знать. Вам бы, например, хотелось выяснить, что случилось с мисс Брэнден.

— Думаю, этого хотели бы и другие. Хотя неизвестно, что может в конце концов обнаружиться.

— Да, неизвестно, — согласилась Элис, а затем добавила:

— Именно поэтому судьба мисс Брэнден так к себе притягивает.

В действительности свет в часовне взволновал меня больше, чем я показала это Элис. Несомненно, это была чья-то проделка, кто-то хотел, чтобы думали, будто там бродит привидение, и чтобы это напоминало о Боументе. Кому-то было нужно, чтобы все решили, будто дух Боумента восстал против возвращения Нейпьера.

Это была глупая, злая проделка, и она разозлила меня почему-то гораздо больше, чем того стоила.

Несомненно, у Нейпьера есть враги, и это неудивительно.

Вернувшись к себе в комнату, я подошла к окну и выглянула в парк. Луна с той ночи, когда я давала концерт, уже пошла на убыль. Я вспомнила залитую голубоватым светом скамейку у пруда, Нейпьера, пытавшегося освободиться от прошлого… Но, видимо, кто-то не желал, чтобы это случилось. Кто-то приходил в часовню и зажигал там свет в надежде, что поверят, будто прекрасный старший брат вернулся, потому что в доме снова появился Нейпьер. Это просто по-детски глупая выходка, однако она действует на воображение, и именно таким образом можно подогревать память о той трагической истории.

Я посмотрела в дальний конец парка на темневший ельник. Часовня была разрушена пожаром вскоре после возвращения Нейпьера. Кто это сделал? Не тот ли человек, который теперь является туда ночью, изображая «привидение»?

У меня возникло настойчивое желание изобличить это «привидение»и положить конец дурацкой шутке. И в немалой степени из-за того, что мне нужно было узнать, каким станет Нейпьер, когда над ним не будет нависать тень прошлого. На какой-то момент тогда в саду вопреки своей обычно трезвой и разумной оценке людей я оказалась вдруг готова наделить Нейпьера теми качествами, которых у него, по всей видимости, нет.

«В тебе говорит материнский инстинкт», — сказал бы Пьетро. Однажды был случай, когда он высмеял меня за нечто подобное. Я была очень обеспокоена тем, что он гулял под дождем несколько часов, обдумывая какое-то трудное место в пьесе, которую тогда репетировал.

«Дело не в том, чтобы ты перестала обо мне волноваться, Кэра, — сказал он мне. — Но ты не должна проявлять свою заботу так бурно и явно. Беспокойся обо мне, но так, чтобы я не знал об этом. Заботу нужно оказывать очень деликатно, так, чтобы она была незаметна. Навязчивая женщина — собственница — может вызвать у меня только глубокое отвращение».

Уходи, Пьетро. Оставь меня в покое. Дай мне забыть тебя. Дай мне возможность освободиться от прошлого.

И я слышу его голос, как всегда насмешливый: «Никогда, Кэра, никогда».

Вдруг я увидела через окно то, что заставило меня тотчас забыть о Пьетро. Чья-то темная фигура, отделившись от кустарниковой изгороди, оказалась на несколько секунд в лунном свете, и я узнала в ней Оллегру.

Она быстро пробежала по лужайке, держась ближе к кустарникам, и исчезла в доме.

Неужели это действительно Оллегра? Не она ли и есть то «привидение», что бродит по развалинам часовни?

Я с новым интересом вглядывалась в Оллегру, пока она, спотыкаясь почти на каждой ноте, играла этюд Черни.

— Ну, как же так, Оллегра! — не выдержав, воскликнула я.

Оллегра с усмешкой обернулась ко мне, а затем, снова вперив нахмуренный взгляд в ноты, продолжила мучить Черни.

На последней ноте она облегченно вздохнула и сбросила руки с клавиатуры. Я тоже вздохнула. И тут она рассмеялась.

— Я же говорила вам, что от меня мало толку, миссис Верлейн.

— Ты просто не прикладываешь усилий.

— Нет, я стараюсь.

— Оллегра, ты ходила прошлой ночью к сгоревшей часовне? — решилась спросить я ее.

Она пораженно на меня посмотрела и тут же опустила, взгляд на клавиатуру.

— О, миссис Верлейн, я бы ни за что не решилась это сделать. Там бродит привидение, разве вы не знаете?

— Я знаю, что там кто-то ходит и чем-то светит.

— Да, иногда там появляется свет. Я видела.

— Ты знаешь, чья это проделка?

— Да. Наверное…

— Так чья же?

— Говорят, это привидение моего дяди Бо.

— Говорят? Кто?

— Ну… почти все.

— Но что ты сама думаешь?

— А что я должна думать?

— Тебе самой не приходило в голову, что это чья-то шутка?

— О, нет, миссис Верлейн, никогда. — Оллегра посмотрела на меня с неподдельной тревогой. — Я не понимаю, о чем вы, миссис Верлейн.

— Вчера ночью в часовне был свет. Элис показала мне его. Немного позже я увидела, как ты шла из парка в дом.

Оллегра, покусывая губу, смотрела вниз.

— Ты же не будешь отрицать, что ходила куда-то вчера вечером.

Оллегра покачала головой.

— Значит…

— Как вы можете думать, что я!..

— Единственное, что я думаю, это то, что если кто-то устраивает подобные шутки, то сэру Уилльяму небезынтересно будет узнать об этом.

Оллегру эти слова заметно встревожили.

— Миссис Верлейн, я вам скажу, где я была. Накануне я взяла шарф у миссис Линкрофт и забыла его в доме настоятеля. Поэтому вечером я пошла за ним.

— Тебя видел настоятель или мистер Браун, или миссис Ренделл?

— Нет, только Сильвия.

— Но почему ты не подождала до утра, когда все равно пошла бы туда заниматься?

— Миссис Линкрофт могла бы обнаружить пропажу. Она уже говорила мне, что, если я возьму что-нибудь без спроса, она обязательно сообщит об этом моему деду.

Я взяла этюды Черни, нашла нужные ноты и поставила их перед Оллегрой.

— Давай, попробуем вот это, — сказала я.

У меня не было доверия к Оллегре, и я подумала, что за ней стоит понаблюдать.

В тот же день я решила поговорить с Сильвией. Из всех своих учениц я меньше всего знала эту девочку. Она казалась мне хитроватой. Не могу сказать точно, почему у меня сложилось такое впечатление, хотя, возможно, от того, что я заметила, как меняется ее поведение в присутствии матери, но, вероятно, я была несправедлива к ней. Ее можно было бы только пожалеть. Перед такой властной женщиной, как миссис Ренделл, трудно не испытывать, трепет особенно тому, кто постоянно находится под ее присмотром.

Сильвия была очень старательная ученица и несомненно прилагала все усилия, чтобы хорошо учиться, но с ее способностями от этого было мало толка.

— Ты видела вчера вечером Оллегру? — спросила я ее, когда она с трудом добралась до конца этюда Черни.

— Оллегру? А почему я должна была ее видеть вечером?

— Она приходила к тебе? — настаивала я на ответе. — Попытайся вспомнить. Мне это важно знать.

Сильвия уставилась на свои ногти, которые были у нее всегда обкусаны. Казалось, она судорожно ищет, как ей лучше ответить на мой вопрос.

— Если бы ты ее видела вчера вечером, ты бы об этом вспомнила, верно?

— Ах, да! Она действительно приходила к нам, — сказала Сильвия.

— Она часто приходит вечером?

— Э-э… нет.

— Что сказали твои родители на то, что она пришла так поздно?

— Они… они ее не видели.

— Значит, она пришла тайком.

— Это из-за шарфа. Понимаете, Оллегра взяла его без спроса. Он принадлежит миссис Линкрофт, и Оллегра боялась, что, если миссис Линкрофт обнаружит пропажу, то скажет сэру Уилльяму. Поэтому Оллегра пришла, чтобы забрать его, и никто не должен был знать об этом.

Значит, это правда. Все сошлось. Если Оллегра была в доме настоятеля, то она никак не могла быть в часовне в то время, когда там появился свет.

В этот день я обедала у миссис Линкрофт. Когда Элис ушла, миссис Линкрофт попросила меня задержаться.

— Я сварю вам кофе, — предложила она. — Мне нравится самой это делать. Я очень требовательна, когда дело касается приготовления чая или кофе.

Я смотрела, как она двигается по комнате — изящно, легко, мягкой поступью. Как, должно быть, хороша была эта женщина в молодости. Хотя и сейчас она еще далеко не стара, но самый расцвет ее уже прошел. В ней ощутим был аромат увядающей красоты, и я вдруг подумала: что за человек был ее покойный муж, мистер Линкрофт.

Когда кофе был готов, миссис Линкрофт внесла поднос и, поставив его на маленький столик, села рядом со мной.

— Надеюсь, кофе вам понравится, миссис Верлейн. Пожив во Франции, вы, конечно, понимаете толк в кофе. Какая, должно быть, увлекательная жизнь была у вас с мужем.

Я согласилась с этим.

— И затем вы так рано остались вдовой!

— Вам это тоже знакомо.

— О, да…

Я подумала, что сейчас последуют какие-нибудь сердечные излияния, но ошиблась. Миссис Линкрофт принадлежала к тем редким женщинам, которые не любят говорить о себе.

— Вы прожили с нами несколько недель, и я надеюсь, вы уже освоились здесь, — вновь заговорила обо мне миссис Линкрофт.

— Да, я уже здесь недели три…

— Вы уже узнали немного эту семью. Кстати, как вы находите Эдит? Она хорошо выглядит?

— На мой взгляд, да.

Миссис Линкрофт кивнула.

— С ней произошли изменения… Вы не заметили? Ну, да… вы же раньше ее не видели. Могу сообщить вам, что она ждет ребенка.

— Ах, вот оно что!

— Да, по всем признакам это так. И я очень надеюсь, что это подтвердится. Тогда все будут счастливы. Если родится мальчик, это принесет сэру Уилльяму большое утешение.

— Конечно, это очень радостное событие.

Миссис Линкрофт улыбнулась.

— Все изменится к лучшему. Прошлое забудется.

Я кивнула.

— Стану молиться, чтобы был мальчик, — сказала миссис Линкрофт. — И чтобы он был похож на Боумента. Не сомневаюсь, что сэр Уилльям захочет, чтобы ребенка назвали этим именем. Может быть, если в доме появится другой Боумент, все смирятся с потерей первого.

— Жаль, что до сих пор этого не произошло.

— Ах, его все так любили. Если бы он был хоть немного менее красив, менее обаятелен, тогда бы было легче. Единственное, что даст возможность забыть его, это появление другого Боумента, внука сэра Уилльяма.

— Но у сэра Уилльяма есть еще внучка, Оллегра.

— Незаконная дочь Нейпьера! Но она лишь напоминает сэру Уилльяму о пережитых неприятностях.

— Но в том не ее вина.

— Нет, конечно. Ее присутствие тем не менее тягостно сэру Уилльяму. Мне кажется, однажды он был уже близок к тому, чтобы отправить ее отсюда.

— Видимо, он очень любит высылать близких из Лоувет Стейси.

Миссис Линкрофт холодно на меня посмотрела. Я поняла, что она считает с моей стороны бесцеремонным так отзываться о сэре Уилльяме.

— Но вы же не станете отрицать, — сказала она, — что присутствие Оллегры может быть для него мучительным.

— Мне жаль девочку, если он от нее не скрывает это.

Ну, вот я кажется опять неодобрительно отозвалась о сэре Уилльяме, и миссис Линкрофт довольно резко произнесла:

— Оллегра всегда была трудным ребенком. Возможно, было бы лучше, если бы ее не стали здесь воспитывать.

— Для нее это было бы очень тяжело. Мать ее оставила, отца она, можно сказать, не знает, и еще дедушка от нее отказывается.

Миссис Линкрофт пожала плечами.

— Со своей стороны я делаю все, что могу, — сказала она. — С такой девочкой, как Оллегра, приходится нелегко. Если бы она была хоть немного похожа на Элис… — и миссис Линкрофт посмотрела на меня озабоченно. — Как вы считаете, Элис послушная девочка?

— Она прелестная девочка, умненькая и умеет себя вести.

К миссис Линкрофт вернулась ее прежняя добросердечность.

— Ах, как бы мне хотелось, — сказала она со вздохом, — чтобы Оллегра была хоть немного такой, как Элис. Но боюсь, что этот ребенок ко всему прочему и не чист на руку.

Я тут же вспомнила о шарфе.

— Нет, пока ничего серьезного, — быстро добавила миссис Линкрофт, — но она склонна считать, что можно взять чужую вещь, не спросив разрешения, если потом положить ее на место.

— Мне кажется, Оллегра боится своего деда.

— Естественно, она относится к нему с большим почтением. Как и Эдит. Но Эдит такая слабовольная. Это, конечно, не такой уж большой недостаток, но она к тому же еще очень нервная. Ее все путает. Она боится грозы. Боится кого-нибудь обидеть. Рождение ребенка пойдет ей на пользу.

И тут я спросила:

— А что вы думаете обо всех этих разговорах про непонятный свет в часовне?

Она пожала плечами.

— Слуги только и говорят о нем. Я думаю, это чей-то розыгрыш. Кому-то не хочется, чтобы прошлое было забыто.

— Но почему?

— Наверное, кто-то держит зло на Нейпьера. А может, просто делает это ради шутки, злой шутки.

— Видимо, сами эти жутковатые развалины наводят на мысль о привидении.

— Этот свет видели там еще до того, как часовня была разрушена. Точнее, он появился с тех пор, как вернулся Нейпьер. А затем случился пожар, и некоторое время спустя свет снова появился.

— А что Нейпьер думает об этом?

Миссис Линкрофт пристально на меня посмотрела.

— Вы, миссис Верлейн, можете знать об этом не хуже меня.

Значит, эта невозмутимая, скрытная женщина догадывалась о том, что Нейпьер неравнодушен ко мне, а я к нему. Мне стало не по себе, и я переменила тему. Мы заговорили о саде, и она с большой охотой начала рассказывать мне о цветах, которые были ее страстью. Когда эта тема была исчерпана, я ушла.

Сгущались сумерки. У меня шел трудный урок с Оллегрой, и незадолго до его конца, вошла Элис.

— Я посижу здесь, чтобы сразу быть готовой к нашим занятиям.

Она села у окна. Урок еще не закончился, когда Элис вдруг сказала:

— Опять появился. Я видела.

Оллегра бросилась к окну. Я последовала за ней.

— Он был там, я видела свет совершенно отчетливо, — объяснила Элис. — Подождите минутку. Да, вот он опять. Смотрите!

Действительно, появился свет. Он горел неподвижно, как огонь маяка, а затем исчез.

— Вы видели, миссис Верлейн? — спросила Элис.

— Да, видела, — призналась я.

— Вы ведь не станете теперь говорить, что его нет.

Не отрывая взгляд от темнеющего ельника, я отрицательно покачала головой. Свет ярко горел в темноте несколько секунд, а затем исчез.

Я чувствовала, как порывисто дышит рядом со мной Оллегра. Мне стало неловко, что я подозревала ее в злой шутке. Но теперь никаких сомнений в ее невиновности не осталось.

Я твердо решила выяснить, отчего возникает этот свет, и однажды вечером незаметно выскользнула из дома и пошла через лужайку к ельнику.

На опушке я приостановилась. Меня охватило почти необоримое желание вернуться назад. В сгустившихся сумерках все выглядело таким жутким. Эти истории с привидениями, над которыми легко смеяться днем и в компании с кем-нибудь, в темноте и одиночестве уже не кажутся столь безобидными. Идти сейчас в часовню и ждать там (что было моим: первоначальным планом) — на это у меня теперь не хватало духа. Встав у одной из елей, я начала всматриваться в мутную темноту. Наверное, я напрасно пришла. Привидения не являются по заказу. Нет, я просто ищу предлог, чтобы уйти. Затем я подумала, не вернуться ли в дом и позвать Элис или миссис Линкрофт. Но они могут подумать, что я просто горю желанием доказать, что это чья-то шутка, а не привидение Боумента. У меня не шло из головы замечание миссис Линкрофт, которое она сделала насчет Нейпьера. И тут меня поразила внезапная мысль. Что если Роума пришла однажды в часовню? Что если она увидела нечто такое, что не предназначалось для чужих глаз? От этой мысли у меня мурашки побежали по спине. Мне было легко представить, с каким скептицизмом могла отнестись Роума к слухам о привидении и решить во что бы то ни стало доказать их нелепость.

«Привидение! — будто наяву слышу ее голос. — Это же полнейшая чушь!»

Часовня располагается в той части владений Стейси, куда не распространялось разрешение сэра Уил-льяма, данное им Роуме. Однако она не из тех, кто стал бы ждать разрешение, если дело касается ее работы. Но привидение?! Стала бы она из-за этого так волноваться? «Свет в часовне не имеет никакого отношения к археологии», — были бы ее слова.

Я начала осторожно пробираться через ельник. И вот показались темные очертания руин. Подойдя ближе, я протянула руку и ощутила холодный камень. «Я только загляну туда, — обещала я себе, — и тотчас пойду обратно. В конце концов можно будет прождать здесь всю ночь, и ничего не случится. В следующий раз я приду сюда с кем-нибудь. Оллегра и Элис наверняка согласятся.

Вдруг я услышала тревожный шепот. Это ветер шумит в деревьях, сказала я себе. Но ветра не было. Нет, несомненно, там звучали чьи-то голоса. Они раздавались внутри часовни. Звук их привел меня в дрожь.

Первый порыв был убежать прочь. Но если я это сделаю, то буду презирать себя. Я уже близка к разгадке, и не должна останавливаться.

Я заставила себя подойти к проему, где прежде была дверь и напряженно вслушаться.

Голоса раздались снова, один высокий, другой более низкий… они что-то шептали друг другу.

И тут я поняла. Эти двое пришли сюда вовсе не за тем, чтобы изображать из себя привидения. Они выбрали это место, чтобы побыть немного вдвоем.

Голос Эдит:» Ты не должен уезжать «. Другой голос в ответ:» Моя любимая, это единственное, что мне осталось. Когда я уеду, ты забудешь меня. Ты должна попытаться быть счастливой…»

Не желая дальше подслушивать эту трогательную сцену, я двинулась прочь.

Эдит выбрала разрушенную часовню для встречи со своим возлюбленным, и это, вероятно, их последнее свидание, так как Джереми Браун уезжает через несколько дней в Африку.

Я тихо брела через ельник. Вот какая оказалась разгадка этой истории с привидением. Часовню выбрали для свиданий. Не для того ли, чтобы отпугивать от нее людей, они стали зажигать там свет. Никогда бы не подумала, что такое может прийти в голову. Но кто бы мог подумать, что Эдит окажется неверной женой. Никогда не знаешь наверняка, что кроется под поверхностью, нередко то, что меньше всего ожидаешь.

Мне вдруг вспомнилось, как Элис, заложив руки за спину, суровым голосом декламировала:

…Они замышляют что-то

Чтобы взять меня врасплох.

Я почти уже вышла из ельника, когда вдруг сзади надо мной нависла чья-то фигура. Я резко обернулась, и на какой-то момент у меня возникла нелепая уверенность, что сейчас я увижу привидение Боумента.

Это был Нейпьер.

— Извините, что напугал вас.

— Я просто очень удивилась, вот и все.

— А у вас такой вид, будто вы узрели привидение.

— Я не верю в привидения.

— Но минуту назад верили. Признайтесь.

— Ну, на какое-то мгновение, да.

— Полагаю, вы немного разочарованы. Вам бы интереснее было встретить привидение, не так ли? Привидение моего умершего брата. Ведь, как говорят, именно оно появляется в этом месте.

— Если бы я встретила его, я бы прямо спросила, зачем он здесь бродит.

Нейпьер улыбнулся.

— Вы очень смелая. Пришли сюда одна ночью. И однако вы не верите в привидения. А осмелитесь ли вы пойти сейчас к развалинам и сказать там то, что говорите сейчас?

— Я бы сказала там все то, что говорю здесь.

— Тогда докажите.

В бледном свете луны я увидела, как сверкнули при этом его глаза и на губах появилась жесткая усмешка. Я вспомнила о влюбленных в часовне, и не трудно было предугадать, какая была бы реакция у Нейпьера, если бы он их там обнаружил. Мне бы очень хотелось это узнать, но я была уверена, что ни в коем случае нельзя допустить, чтобы он пошел туда сейчас. Я была уверена, что Эдит и Джереми — это два наивных ребенка, не по своей вине попавшие в непреодолимую ситуацию. Уже одно то, что Джереми Браун был готов отказаться от Эдит и уехать, служило тому доказательством. Я почувствовала, что должна оградить этих несчастных влюбленных и сохранить их секрет. Я сказала Нейпьеру:

— Ваш вызов я не принимаю.

Он едко улыбнулся. Пусть думает, что я трушу. Это не так уж важно по сравнению с тем, что может случиться, если тайна Эдит будет раскрыта.

— Но кто знает, чтобы вы увидели, если бы пошли туда сейчас.

— Я не боюсь привидений.

— Тогда почему бы не отправиться в часовню…

Я повернулась и пошла прочь, он догнал меня и схватил за руку.

— Вы чего-то боитесь, — сказал он. — Признайтесь!

— Стало сыро.

— Боитесь простудиться?

Мне хотелось поскорее уйти от него, но если бы я это сделала, он вернулся бы в часовню и нашел там любовников… Я знала, что не должна допустить этого. Поэтому я не двинулась с места. И Нейпьер тоже. Он стоял рядом со мной, глядел в сторону дома.

Наконец он с легкой иронией произнес:

— Не надо бояться. И никому не надо. Это привидение является только для меня.

— Какая чушь.

— Отнюдь нет. Если принять на веру существование привидения, то это вполне логичное заключение. Я причина того, что Боумента здесь нет. И теперь ему претит то, что я вернулся.

— Это все давно в прошлом, — сказала я нетерпеливо. — Надо забыть об этом.

— Разве от одного желания зависит, что помнить, а что нет. Вам это легко дается?

— Нелегко. Но надо попробовать.

— Ну вот и подайте пример.

— Я?

— У вас тоже есть немало такого, что хорошо бы забыть… — Нейпьер приблизился ко мне. — Неужели вы не видите, что из-за этого у нас с вами много общего.

— Неужели много? — удивилась я. — Мне всегда казалось, что у нас с вами как раз очень мало общего.

— Действительно всегда?.. И все же я возьму на себя смелость возразить вам.

— Для этого нужно не так уж много смелости.

— В таком случае мне придется доказать вам, что я прав, а вам придется набраться терпения.

— Почему?

— Потому что вы должны будете смириться с моим присутствием рядом с вами, иначе у меня не будет возможности подтвердить свою правоту.

— Мне с трудом верится, что вам самому хочется быть в моем обществе.

— И тут я снова должен возразить вам, миссис Верлейн.

Я насторожилась и слегка от него отодвинулась.

— Я вас не понимаю, — сказала я.

— Но разве это трудно понять? Вы мне очень интересны.

— Как странно.

— Ничего странного. Я знаю, что вы и у других вызываете интерес. Во всяком случае у одного человека уж точно вызывали. Я имею в виду вашего гениального маэстро.

— Прошу вас не говорить так о нем, — поспешно сказала я. — Он был действительно гений, и говорить о нем с такой насмешкой только из-за того, что…

— Из-за того, что я сам не обладаю теми достоинствами, которыми обладал он. Вы это имеете в виду? Каким же жалким в таком случае кажусь я вам на его фоне.

— V меня и в мыслях не было вас сравнивать.

Мне стало не по себе. К чему он клонит? Может быть, таким извращенным образом он проявляет ко мне свою благосклонность. Происходящее напомнило мне сцену из французского фарса, который мы видели с Пьетро в Комеди Франсез. Жена Нейпьера с любовником в одном конце ельника, а в другом ее муж ведет двусмысленную беседу со мной.

Мне бы давно следовало уйти. Но тогда он направится к развалинам часовни… Нет, мои опасения лишь предлог, чтобы остаться. Возможно, в глубине души меня к нему тянет.

Все в этом доме запутались в своих делах и чувствах.» Мне до этого нет никакого дела «, — старалась я внушить себе. И все-таки мне действительно было жаль Эдит, и я знала, что если ее сейчас обнаружат с любовником, то может случиться самое для нее худшее. Нейпьеру она безразлична, но какова будет его реакция, если он вдруг узнает, что обманут. И если Эдит ждет ребенка, он может от него отказаться, и тогда в этом доме случится еще одна трагедия.

— Надеюсь, вы извините мое негалантное поведение, — дошел до меня его голос. Звучал он мягко и вкрадчиво. — Понимаете, мне было семнадцать, когда я застрелил брата, и тогда же застрелилась моя мать. — Он словно упивался своими словами, произнося их медленно, с чувством. — После этого я уехал на другой край света. Там совсем иная жизнь. Грубая, суровая жизнь. И для светского общения там нет элегантных женщин вроде вас.

— Но теперь у вас есть жена.

— Эдит — совершенный ребенок, — небрежно бросил он.

Но я не смогла стерпеть такое отношение к Эдит.

— Да, она еще молода, — наставительно произнесла я. — Но мы все такими были, и это быстро проходит.

— У нас с ней нет ничего общего.

« Он уже второй раз повторил эту фразу «, — смятенно подумала я. Неужели он этим хочет сказать, что предпочитает ей меня. Я вспомнила про мать Оллегры, цыганку. Каким образом он ее добивался?

— Взаимные интересы супругов формируются годами, — сказала я.

— Вы идеализируете семейную жизнь, миссис Верлейн. Хотя как же я забыл! У вас ведь самой был идеальный брак, не так ли?

— Да! — с нажимом произнесла я. — Именно.

И я снова почувствовала в голосе Нейпьера насмешливый холодок.

— Как жаль, что я не встретил вас до вашего замужества.

— Зачем же?

— Чтобы знать, как оно вас изменило. Вы учились музыке, жаждали славы. Я думаю, каждый из вас тогда этого жаждал. Все блага мира, казалось, вот-вот будут у ваших ног. Могу поклясться, вы уже слышали гром аплодисментов, когда садились за фортепьяно.

— А вы… что вы испытывали до того…

Я запнулась, и он закончил вместо меня;

— До того, как прозвучал тот роковой выстрел?

— О, одну лишь зависть и злобу, одну лишь ненависть, ну и прочие гадкие вещи.

— Почему вы все время стремитесь внушить мне, что вы порочный человек?

— Я хочу опередить других. Вот почему, Кэролайн.

Я невольно отшатнулась.

— Ах, простите, я, кажется, снова проявил невоспитанность. Мне не следует называть вас по имени.» Миссис Верлейн, как поживаете? Какой прекрасный день, не так ли? Скоро пойдет дождь «. Вот что мне следует говорить. Какая скука! Какая смертельная скука! В Австралии мы никогда не вели беседы. На это просто не было времени. Я много тогда думал о доме… о той чудесной светлой жизни, которая была бы в нем, если бы Бо остался жив. Я мог бы с ним о многом поговорить. Он был таким остроумным и веселым, он знал, что такое радость. Поэтому говорили, что я завидую ему. Зависть самый большой грех из всех семи наших смертных грехов, согласны?

— Но с прошлым покончено. Почему вы, ради всего святого, не решите раз и навсегда, что прошлое уже в прошлом.

— По той же причине, почему вы сами не можете забыть прошлое. Так что вам ли говорить об этом? Вы думаете о прошлом все время. Вы даже приукрашиваете его. Делаете из него сплошную идиллию. И сама в нее верите. Я, по крайней мере, стараюсь видеть вещи такими, какие они есть.

— Тогда вы должны знать, что тогда произошла трагическая случайность.

— Послушайте, но почему же тогда все уверены, что это не было случайностью? Вот если бы я был другим… Все знали, что у меня плохой характер, что я часто впадаю в мрачное настроение… что у меня бывают вспышки гнева… Вот если бы Бо застрелил меня, тогда бы, поверьте, все стали говорить, что это произошло случайно.

— Вы все еще испытываете к нему зависть?

— Я? Видите, как разговор с вами помогает мне узнать самого себя.

— И все-таки хорошо бы вам не ворошить прошлое. Начать все с начала.

— А вы могли бы? — спросил он с надеждой.

— Я пытаюсь.

— И вы сможете, — сказал он и затем добавил:

— Возможно, мы оба сможем.

Нельзя сейчас встречаться с ним взглядом. То, что я могу в нем прочесть, мне знать ни к чему. Надо во что бы то ни стало сейчас же уйти.

— Спокойной ночи, — сказала я быстро и направилась по лужайке к дому. Он двинулся следом. Когда перед нами возникли темные мощные стены замка, я подумала: Эдит сейчас в лесу со своим возлюбленным, а я здесь с ее мужем. И еще одна мысль промелькнула у меня в голове: мог ли кто-нибудь видеть, как мы с Нейпьером возвращаемся к дому.

6

Когда на следующий день я пришла в дом священника, то застала миссис Ренделл в полном негодовании. Джереми Браун все-таки уехал, и теперь у настоятеля будет работы сверх всякой меры. Миссис Ренделл просто в отчаянии, не зная, как ему удастся и вести занятия с девочками, и исполнять свои обязанности настоятеля прихода. Миссис Ренделл хотела, чтобы я сообщила миссис Линкрофт, насколько трудно ему будет совмещать все эти дела, и вряд ли он сможет продолжать занятия с Оллегрой и Элис.

Я ответила, что безотлагательно поговорю с миссис Линкрофт, и спросила ее, не увести ли мне девочек обратно домой, чтобы настоятель мог спокойно заниматься своими церковными делами.

— Может быть, дать им урок в Лоувет Стейси? — предложила я.

Мое предложение, кажется, немного ее смягчило.

— Проходите, пожалуйста в гостиную и выпейте стаканчик моего самбукового вина. Думаю, сегодня мы не станем нарушать обычный порядок. Пусть они пока позанимаются… но вы уж обязательно поговорите с миссис Линкрофт, чтобы она подумала, как по-другому организовать обучение.

Я взглянула на часы. До первого моего урока оставалось еще десять минут. Миссис Ренделл усадила меня в кресло, отперла дверцу серванта и достала бутылку, помеченную ее аккуратным, четким почерком.

— Это вино мне удалось как никогда, — сообщила она. — Хотя и мой можжевеловый джин тоже превосходен. Но, думаю, вы предпочтете вино.

Я согласилась, и она, налив два бокала, один передала мне, сказав, что вина она делает сама, так как в наши дни нельзя полагаться на слуг.

— Стаканчик-другой вина очень полезен священнику, и когда у него бывает боль в груди, оно лучше всякого лекарства, — заявила она с гордостью и, пригубив свой бокал, посмотрела на меня в ожидании, оценю ли я по достоинству ее изделие, что я и не преминула сделать.

— Да, прекрасное вино, — подтвердила она удовлетворенно. Затем добавила:

— Надо обязательно как-то по-другому организовать занятия… временно, конечно.

— Вы полагаете, что придется на время взять гувернантку?

— Не думаю, что в этом есть необходимость. Сейчас нет хороших гувернанток. Одно время миссис Линкрофт, кажется, служила гувернанткой. Она могла бы, я думаю, заняться с девочками, пока все у нас не наладится.

— У миссис Линкрофт такие разносторонние способности!

— Умная женщина, ничего не скажешь. На ней держался дом, даже когда бедная леди Стейси была жива. Поговаривали, что сэр Уилльям был к ней неравнодушен… более неравнодушен, чем следовало бы.

— Несомненно, он ценил ее способности.

— Ну да, способности! Как бы там ни было, она на какое-то время уехала из Лоувет Стейси и вернулась уже с Элис. Каким-то образом ей вновь удалось занять прежнее положение, и она стала заправлять всем домом. Ну, а теперь она стала там почти хозяйкой. Да еще и Элис воспитывается как настоящий член семьи.

— Но, наверное, правильно, что не стали подчеркивать социальную разницу между девочками.

— А почему бы и не подчеркивать, скажите на милость. Элис — дочь экономки. И не одна я считаю не слишком сообразным, что она общается на равных с Эдит. Оллегра — другое дело. Она все-таки внучка сэра Уилльяма. Я, конечно, разрешила Сильвии дружить с Элис. Мне ничего другого не оставалось.

— Конечно, если вы хотели, чтобы Сильвия занималась вместе с другими девочками.

— Вы совершенно правы, однако это не меняет сути дела. Кстати, как успехи у Сильвии?

— Боюсь, что у нее нет особых способностей к музыке.

— В мое время, — со вздохом поведала миссис Ренделл, — если кто-то не проявлял способностей, их у него выбивали.

— Боюсь, что нельзя из ребенка выбить то, чего у него нет.

— Тем не менее, если я узнаю, что Сильвия не работает как положено, я накажу ее. Для этого мне достаточно несколько дней подержать ее на воде и хлебе, и ребенок, как миленький, заиграет на пианино. Ни у кого еще я не видела такого аппетита, как у нее. Эта девочка всегда голодна.

— Но она же растет.

— В общем, я рассчитываю, что вы мне сразу скажете, если она не будет выполнять ваши задания.

— Сильвия очень старается, — поспешила я заверить миссис Ренделл.

Я посмотрела на часы, приколотые к моей блузке, и поднялась.

— Пора начинать урок, — сказала я. — Как только вернусь в Лоувет Стейси, обязательно поговорю с миссис Линкрофт.

Миссис Линкрофт на удивление спокойно восприняла мое сообщение. Было решено, что пока не приедет новый викарий, она сама будет давать девочкам задания, и они под ее присмотром будут заниматься в классной комнате.

— Вы окажете большую любезность, миссис Верлейн, если согласитесь помогать мне, — сказала она.

— Буду только рада, — ответила я, но напомнила, что у меня нет никакой специальной подготовки.

— Помилуйте, миссис Верлейн, ведь и у меня ее тоже нет, — сказала миссис Линкрофт. — Почти никто из гувернанток не имеет педагогического образования. Обычно гувернантками становятся женщины из обедневших благородных семей, которые вынуждены зарабатывать на жизнь. И должна вам сказать, вы образованы гораздо лучше, чем большинство из них. Ваш отец был, кажется, профессором?

— Да. Был…

— Видимо, все ваши братья и сестры получили образование более глубокое, чем многие.

— У меня была только одна сестра.

Миссис Линкрофт тут же заметила, что я говорю о сестре в прошедшем времени.

— Была? — спросила она удивленно.

— Она… ее больше нет.

— О, Господи, простите. Да, теперь я вспомнила, вы упоминали об этом. Так вот, я и говорю: вы хорошо образованы, это очевидно, и если вы согласитесь помочь мне, пока не появится новый викарий, я буду вам очень признательна.

Я сказала, что постараюсь сделать все, что смогу.

Эдит опаздывала на урок. Я поглядывала на часы. Пять минут… теперь уже десять… Эдит все нет.

Я раздумывала, не пойти ли к Эдит узнать, что с ней. После встречи с Нейпьером около часовни, я избегала его, и мне совсем не хотелось идти в комнату, где он жил с Эдит. Но когда прошло еще пять минут, я решила, что должна отмести все сомнения и отправиться проведать Эдит.

Я постучала в дверь, и в ответ раздался слабый голос, приглашавший войти.

Под огромным шатровым балдахином лежала бледная Эдит с тревожно блестевшими глазами.

— О, Боже! — воскликнула она, завидев меня. — Урок! Я забыла.

— Эдит, что с вами? — озабоченно спросила я.

— Я чувствую себя совершенно больной. И вчера тоже.

— Наверное, лучше было бы обратиться к врачу. Эдит ответила мне несчастным взглядом загнанного зверька.

— Я жду ребенка, — сказала она упавшим голосом.

— Так ведь этому надо только радоваться.

— О, миссис Верлейн, вы были замужем, но у вас ведь никогда не было детей…

— Да, не было, — согласилась я. Эдит печально взглянула на меня.

— Вы, видимо, жалеете об этом?

— Мне бы очень хотелось иметь детей.

— Но ведь это жутко, миссис Верлейн. Наша повариха однажды при мне рассказывала, как у нее родилась дочь. Это было ужасно.

— Не надо слушать подобную болтовню. Ведь у женщин дети рождаются каждый день.

Эдит закрыла глаза.

— Я знаю.

— Вы должны быть сейчас очень счастливы.

Эдит зарылась лицом в подушку, и плечи ее вздрогнули от рыданий.

— Эдит! — позвала я ее. — Эдит, что-нибудь еще случилось… помимо этого?

Она вдруг резко обернулась ко мне.

— А что еще могло случиться? — отрывисто спросила она.

— Может быть, я могу чем-нибудь помочь?

Эдит молчала, и я вспомнила разговор, который случайно услышала возле часовни, а потом вдруг в памяти всплыл возглас Эдит за дверью классной, который навел меня на мысль, что ее шантажируют.

Но почему? Да, Эдит наследница. Это правда. Но я сомневаюсь, что право распоряжаться огромным состоянием осталось у Эдит. Сейчас оно, видимо, перешло в распоряжение ее мужа, как ни тяжело об этом даже подумать.

Бедная малютка Эдит! Ее только ради денег выдали замуж за Нейпьера Стейси в то время, как она была влюблена в Джереми Брауна, которому теперь пришлось уехать, и печальная, короткая история их любви на этом закончилась.

— Эдит! — обратилась я к ней, испытывая искреннее желание помочь ей. — Если я могу хоть как-то помочь вам, скажите! Если, конечно, это возможно.

— Я не знаю, что сказать… Я не знаю, что делать, миссис Верлейн. Я совершенно… запуталась.

Я взяла Эдит за руку, и ее пальцы сплелись с моими. Я была уверена, что мое присутствие дает Эдит некоторое утешение и поддержку.

Видимо, что-то решив, наконец, для себя, Эдит закрыла глаза и прошептала:

— Теперь я хотела бы немного отдохнуть.

Я поняла. Сейчас у нее не было сил на откровенный разговор со мной. Вероятно, позже она все-таки сможет довериться мне.

— Вы можете обратиться ко мне в любое время, — заверила я ее.

— Спасибо, миссис Верлейн, спасибо, — и Эдит снова закрыла глаза.

Я не хотела подталкивать Эдит на откровенность. Такой испуганной женщины я еще никогда не видела, и мне было глубоко ее жаль.

Сэр Уилльям воспрянул духом. Он послал за мной, чтобы я поиграла ему на рояле, и прежде чем я начала играть, он попросил меня присесть подле него.

— Уверен, вы уже слышали новость, — сказал он. — Мы все совершенно счастливы.

Он выглядел помолодевшим и, видимо, ему стало гораздо лучше.

— Ваше выступление имело такой успех, что мы решили обязательно устроить еще один вечер, — сказал он. — Вы очень хорошая пианистка, миссис Верлейн. Я бы даже сказал, великая пианистка.

— О нет, это слишком сильно сказано, — возразила я. — Но мне приятно, что я смогла доставить удовольствие вам и вашим друзьям.

— Так хорошо, что в доме снова звучит музыка. Я хотел бы, чтобы миссис Стейси все же продолжала некоторое время свои занятия.

— Но после рождения ребенка она вряд ли захочет брать уроки.

— Но мы будем просить вас взять в ученики моего внука.

Я рассмеялась и сказала, что до того времени пройдет немало лет.

— Но и не так уж много, верно? Генделя застали за игрой на фортепьяно в каком возрасте? В четыре года! В нашей семье уже заложен музыкальный дар. Бабушка этого ребенка могла бы, я думаю, стать большой пианисткой. Услышав ее игру, вы бы наверняка согласились со мной.

Да, атмосфера в этой семье явно меняется. Сэр Уилльям уже без внутренней стесненности говорит о своей жене. И все это благодаря ребенку, который должен родиться у Эдит, ребенку, который может и не быть внуком сэра Уилльяма.

Бедняжка Эдит! В какое двусмысленное положение она попала! Что если она решится признаться мужу… Мне вполне хватило воображения представить, какая трагедия может тогда разыграться. Я снова вспомнила взвившийся в испуге голос Эдит, когда она разговаривала с тем, кто ее шантажировал. На вид она столь невинна. Но я уверена, что на самом деле она такая и есть. Просто жизнь слишком сложна и жестока.

Некоторое время мы сидели с сэром Уилльямом молча, затем я сама спросила, не поиграть ли ему. Он ответил, что только того и ждет и вещи, которые он отобрал, лежат на рояле.

Это были светлые жизнерадостные произведения. Я сыграла несколько» Песен без слов» Мендельсона. Особенно запала в память «Весенняя песня», наполненная ликующим предчувствием новой пробуждающейся жизни.

Я играла уже час, когда появилась миссис Линкрофт. Она тихо закрыла за собой дверь, и подошла ко мне.

— Сэр Уилльям уснул, — прошептала она. — Он совершенно счастлив.

Миссис Линкрофт улыбнулась так, словно для нее самой, а не для сэра Уилльяма происшедшее в доме событие стало огромной радостью. И тут я вспомнила намеки миссис Ренделл о взаимоотношениях сэра Уилльяма и миссис Линкрофт.

— Эту новость так ждали, и так быстро это случилось, — продолжила миссис Линкрофт тихим голосом. — Правда, лично мне казалось, что у Эдит недостаточно крепкое здоровье. Хотя часто именно хрупкие на вид женщины рожают детей. Но Нейпьер… он всегда своим поведением подчеркивал, что… одним словом, я хочу сказать, что его вряд ли можно было бы назвать любящим мужем. Правда, Нейпьер прекрасно понимал, что сэр Уилльям желает, чтобы он дал ему наследника. Его и домой вернули ради этого.

— Словно жеребца-производителя! — невольно вырвалось у меня негодующее восклицание.

Миссис Линкрофт явно шокировала резкость моего замечания, и мне стало немного стыдно, не стоило проявлять такую горячность. Нейпьер вернулся домой по собственной воле и прекрасно понимал, чем вызвано желание отца вернуть его домой.

— Во всяком случае, — сказала миссис Линкрофт сухо, — у него есть определенные супружеские обязанности.

— Которые он и выполнил, — не удержавшись заметила я.

— И это только упрочило его положение.

— Но ведь он и так является законным наследником сэра Уилльяма, его единственным сыном.

— Если бы Нейпьер не вернулся, то сэр Уилльям передал бы дом, а следовательно, часть своего состояния кому-то еще. Но Нейпьер вернулся… он всегда отличался необузданностью желаний, всегда хотел быть впереди всех. Вот почему он завидовал Боументу. Впрочем с этим уже давно покончено. Нейпьер принял условия отца, и когда родится ребенок, сэр Уилльям смягчится по отношению к Нейпьеру, я в этом уверена.

— Сэр Уилльям весьма суровый человек.

Миссис Линкрофт слегка поморщилась. Я опять перешла границы дозволенного. Это все влияние Нейпьера. Почему я все время стремлюсь защитить его?

— Обстоятельства сделали сэра Уилльяма таким, — произнесла миссис Линкрофт сухо, и по ее тону я поняла, что она считает неделикатным мое неодобрительное высказывание о хозяине дома. Есть что-то непонятное в этой женщине, но ее безусловная преданность двум людям — сэру Уилльяму и Элис — внушала уважение. Видимо, решив сгладить впечатление, которое могла произвести на меня холодность ее тона, она добавила с большей любезностью:

— Сэр Уилльям очень обрадован этой новостью. Когда родится мальчик, то жизнь в доме наладится, я убеждена в этом.

— А что если это будет не мальчик? На лице миссис Линкрофт изобразилось некоторое замешательство.

— В этой семье всегда рождаются мальчики. Мисс Сибила Стейси была единственной дочерью на протяжении многих поколений. Сэр Уилльям наверняка захочет, чтобы ребенка назвали Боументом. Это, я думаю, его окончательно успокоит.

— А как же родители ребенка? Может быть, им захочется дать другое имя?

— Эдит будет только рада выполнить пожелание сэра Уилльяма.

— А Нейпьер?

— Моя дорогая миссис Верлейн, он ни слова не скажет против.

— Не понимаю почему. Возможно, ему хочется забыть… это горестное происшествие.

— Он никогда не пойдет против воли сэра Уилльяма. Если он сделает это, то, может, снова будет вынужден упаковывать свои вещи.

— Вы хотите сказать, что выполнив роль самца и произведя на свет другого Боумента, он может еще раз получить отставку?

— У вас сегодня какое-то очень странное настроение, миссис Верлейн. Это на вас непохоже.

— Да, я, кажется, проявляю излишний интерес к делам семьи. Простите.

Она кивнула и затем сказала:

— От сэра Уилльяма зависит пребывание Нейпьера в этом доме. Я полагаю, ему это известно.

Я посмотрела на часы, прибегнув к обычной своей уловке, чтобы, сославшись на уроки, избегнуть неприятных разговоров. Мне не хотелось ничего больше слушать. Нейпьер представлялся мне, по крайней мере, смелым и откровенным человеком. Но думать, что он под пятой отца, что он терпит тиранство ради наследства — этого мне совершенно не хотелось.

По дороге в свою комнату я встретила Сибилу Стейси. Мне показалось, что она бродила поблизости, чтобы при первой возможности перехватить меня.

— Добрый день, миссис Верлейн, — приветствовала она меня. — Как поживаете?

— Прекрасно, спасибо. А вы?

— Я тоже. Вы очень давно меня не видели, верно? А вот я вас видела. Я видела, как вы разговаривали с Нейпьером. Впрочем я не один раз вас видела. Однажды вы поздно вечером возвращались домой вместе.

Меня это возмутило. Какое право имела эта женщина шпионить за мной!

Сибила, видимо, уловила мое состояние, и оно, кажется, пришлось ей по вкусу.

— Вы очень интересуетесь нашей семьей, верно? В этом, я думаю, проявляется ваша доброта ко всем нам. Вы вообще очень добрый человек, как я теперь поняла. Я ведь должна изучить вас, поскольку собираюсь писать ваш портрет. Пойдемте сейчас ко мне в студию. Вы ведь обещали, что будете приходить туда. Кроме того вы почти не видели моих картин.

Я сомневалась, стоит ли сейчас идти к ней, но мисс Стейси со своей обычной ребяческой живостью схватила меня за руку и потянула за собой.

— Ну, пожалуйста, пожалуйста…

Затем она просяще сжала свои руки и придвинулась ко мне. При резком дневном свете ее лицо еще раз поразило меня гротескным сочетанием голубых бантиков и седых волос, детского лукавого взгляда и глубоких морщин вокруг глаз.

И все-таки было что-то притягательное в этой женщине, как впрочем и во всех обитателях дома Стейси.

Портрет трех девочек все еще стоял на мольберте. Он опять привлек мое внимание, это, видимо, доставило мисс Стейси удовольствие, потому что, стоя рядом со мной, она довольно похихикивала.

— Не правда ли, поразительное сходство, — сказала она. — Жизнь еще нисколько не отразилась на их лицах… пока, — Сибила надула губы, словно ее это огорчало, — что очень затрудняет работу художника. Ничего существенного их лица не выражают, верно?

Я согласилась и добавила:

— Но зато они так молоды и невинны.

— Нет, все мы рождены в грехе.

— Тем не менее есть немало людей, которым удается жить вполне добродетельно.

— Ну, да, миссис Верлейн, вы же принадлежите к оптимистам. Вы всегда видите только хорошее в людях.

— Это лучше, чем видеть только худшее.

— Нет, поскольку худшее все равно существует. — Она наморщила личико. — И я когда-то была такой же. Я верила… верила Гарри. Вы не понимаете, о чем я? Ах, да, ведь вам неизвестно, кто такой Гарри. Гарри это тот мужчина, за которого я собиралась замуж. Я покажу вам его портрет, вернее, два. А сейчас я работаю над портретом Эдит.

Мисс Стейси проворно подбежала к составленным в углу холстам. Я поразилась, как бесшумно она двигается. Это помогает ей, подумала я, шпионить за людьми… за мной в том числе. Зачем она это делает? Только ли для того, чтобы узнать о наших тайнах, а затем, придя в эту комнату, отразить их на холстах? Мысль об этом привела меня в смятение. Детскостью поведения мисс Стейси, видимо, скрывала свой истинный характер, не желая, чтобы кто-нибудь узнал его.

— Эдит, — задумчиво произнесла мисс Стейси. — Вот она на картине с другими девочками. Какие они там очаровательные. А теперь взгляните сюда.

Она вынула из стопки в углу один холст и поставила его на мольберт поверх портрета трех девочек.

Я не сразу поняла, чей это портрет. Что-то в изображенной беременной женщине с огромным животом напоминало Эдит. Но лицо было искажено какой-то жуткой гримасой страха, смешанного с коварством.

— Вам не нравится этот портрет, — заметила мисс Стейси.

— Он отвратителен, — ответила я.

— Вы узнаете, кто это?

Я отрицательно покачала головой.

— Полноте, миссис Верлейн. Я думала, что вы всегда искренни.

— Похоже на Эдит… и все-таки я ее такой не представляю.

— Но она такой будет. Сейчас Эдит напугана, и с каждым днем страх все больше овладевает ею. И она будет испытывать его до последнего дня своей жизни.

— Надеюсь, еще никто не видел этого портрета.

— Нет, но со временем я покажу…

— Почему же мне вы показали его уже сейчас?

— Потому что у вас такой же интерес к людям, как и у меня. Вы тоже художник. Вы слышите музыку там, где другие ее не слышат. Разве не так? Вы слышите ее в шуме ветра, в шелесте листвы, в журчанье ручья. Я нахожу то, что интересно мне, в лицах людей. Мне никогда не хотелось писать пейзаж. Они оставляют меня равнодушной. Мне интересны только люди. Так было всегда. Еще ребенком я брала в детской карандаш и рисовала наших гувернанток. Но тогда у меня не было такого дара, как сейчас. Только после того, как Гарри… — тут ее личико опять сморщилось, и мне показалось, что она вот-вот разрыдается. — Иногда я испытываю непреодолимое желание написать портрет какого-то определенного человека. Но пока в отношении вас, миссис Верлейн у меня нет такого желания. Но я знаю, — оно придет… поэтому я слежу за вами… выслеживаю вас, как лев преследует свою добычу. Но львы не едят, пока они не голодны, верно? — Она приблизилась ко мне и рассмеялась прямо мне в лицо. — Я пока тоже не испытываю к вам голод. Но у меня есть контакт, — она указала рукой наверх, и на ее лице появилась отрешенная улыбка. — У меня есть контакт с некими силами. Этого никто не понимает. Знаете, что обо мне говорят? Что я ненормальная. Мне ведь это известно. Так говорят слуги. И Уилльям, и его миссис Линкрофт. Но я как раз более нормальная, чем они, потому что у меня есть контакт с теми силами, о которых они ничего не знают.

Я почувствовала, что задыхаюсь в этой комнате. Мисс Стейси схватила меня за руку и придвинула ко мне свое странное, старчески детское личико. У меня уже не оставалось сомнений, что она, действительно, не в своем уме.

Взглянув на часы, я пробормотала:

— Мне уже пора… Я совсем забыла…

Мисс Стейси посмотрела на свои эмалевые часы, приколотые к розовой в оборках блузке, и погрозила мне пальчиком.

— У вас с Сильвией урок только в половине седьмого. Поэтому есть еще двадцать минут.

Я была поражена, как хорошо она знает мое расписание.

— А вчера вы весь вечер готовились к занятиям, — продолжала она.

Мне стало совсем не по себе.

— Но пока нет нового викария…

— Девочки сейчас выполняют задание миссис Линкрофт. До чего умна эта женщина, — и мисс Стейси рассмеялась. — Добиться того, чтобы ее ребенок воспитывался в Лоувет Стейси! Да, это было ее условие. Она очень высокого мнения о своей дочке.

— Это естественно для матери.

— О, очень естественно. И поэтому Элис здесь на правах члена семьи.

— Элис хорошая девочка и очень трудолюбивая.

Сибила мрачно кивнула и добавила:

— Однако сейчас меня больше интересует Эдит.

— И все-таки я должна повторить, что такой, — я кивнула на портрет, — я ее не представляю.

— Вы шокированы, да шокированы, шокированы, — скандировала мисс Стейси с ехидным ребячеством. Затем ее лицо будто окаменело. — Они собираются назвать ребенка Боументом. Думают, что можно заменить моего Бо другим, просто дав ему это имя. Никогда! Ничто не вернет Боумента. О, мой дорогой мальчик… Мы его потеряли навсегда.

— Сэр Уилльям просто обрадован тем, что, может быть, родится мальчик.

— Они не смогут заменить Воумента, — повторила мисс Стейои гневно. — Ничего уже нельзя исправить.

— Жаль, что прошлое никак не могут забыть.

— Нейпьер тоже так думает. И вы, конечно, на его стороне, — произнесла она с насмешливым осуждением.

— Я здесь недавно и к вашей семье не имею никакого отношения, поэтому не могу принимать чью-либо сторону.

— Однако вы это делаете. О, да, миссис Верлейн, я обязательно напишу ваш портрет… Но не сейчас. Я еще немного подожду. Вам кто-нибудь рассказывал о Гарри?

— Нет.

— Вы должны знать о нем. Вам ведь хочется знать о нас все, верно? Поэтому вам, конечно, интересно, кто такой Гарри.

— Это человек, за которого вы собирались выйти замуж, вы уже говорили.

Сибила кивнула. Лицо ее страдальчески сморщилось.

— Я думала, он меня любит. Да, он любил меня. Все могло быть прекрасно, но нам помешали. У меня отобрали Гарри.

— Кто же это сделал?

Она неопределенно махнула рукой.

— Больше всех виноват Уилльям. Он был моим опекуном, потому что наши родители умерли. Он сказал: «Нет. Подожди. Никакой свадьбы, пока тебе не исполнится двадцать один год. Ты слишком молода». Мне тогда было девятнадцать. Влюбиться в девятнадцать лет, разве это рано? Вы бы видели Гарри! Он был так красив, так умен, так обаятелен. Он умел так хорошо развеселить своими шутками. Все могло быть прекрасно. Он принадлежал к аристократической семье. Но они обеднели, и в этом была причина, почему Уилльям сказал «нет». Уилльям слишком много значения придает деньгам. Он ведь и Нейпьера наказал при помощи денег. «Уходи… ты лишен наследства!»А затем ему захотелось внука, и Нейпьера призвали домой, и тот покорно вернулся. Он клюнул, а наживкой были деньги.

— Но, может быть, что-то еще, кроме денег?

— А что еще могло быть, миссис Верлейн?

— Желание сделать отцу приятное, желание вернуться домой, искупить свой проступок…

— Вы слишком сентиментальны. Хотя, глядя на вас, никто бы так не подумал. Кроме меня, конечно. Вы держитесь так уверенно и спокойно. Но я вижу, что у вас в глубине души. Вы так же чувствительны, как… как Эдит.

— А что плохого в том, что человек чувствителен?

— Ничего. Пока это не превращается в слезливость, и слезы не начинают застилать глаза, не давая видеть правду…

— Но вы начали рассказывать о Гарри…

— Ах, да… Гарри. У него были долги. Ведь благородным происхождением долги не уплатить. Это могут сделать только деньги. Деньги были у меня. Возможно, Уилльям не хотел, чтобы они перешли в чужие руки. Вы тоже думаете, что в этом была причина его отказа? Но вы же не можете знать наверняка. Он не захотел дать согласие на брак, пока мне не исполнится двадцать один год. Оставалось еще два года. Мы были помолвлены. Был устроен даже званый обед в честь нашей помолвки. На нем присутствовала Изабелла. Она еще не была тогда замужем за Уилльямом. На помосте, где сейчас рояль, сидел оркестр. Мы танцевали. Гарри и я. Он сказал: «Два года пролетят быстро, моя любимая». Они, действительно, пролетели быстро, но я потеряла Гарри, потому что он встретил девушку, которая была богаче, чем я, и она могла, не откладывая, заплатить его долги. Видимо, это нужно было сделать как можно быстрее. Она не была так хороша собой, как я, но у нее было гораздо больше денег.

— Но, может быть, и к лучшему, что так получилось.

— Что значит «к лучшему»?

— Если ему нужны были именно деньги, он, возможно, не стал бы хорошим мужем.

— Это мне и старались внушить, — Сибила топнула ножкой. — Но это не правда! Он любил меня очень сильно. Он просто не захотел усложнять жизнь. Он был бы счастлив со мной, если бы нам в самом начале разрешили пожениться. — На ее лице появилась страдальческая гримаска, она стала похожа на обиженного ребенка, у которого отобрали игрушку. — Но нам не дали это сделать. Уилльям не дал. Как он посмел! Знаете, что он сказал? — «Этот юноша — охотник за приданым. Тебе будет лучше без него». И с таким добропорядочным, строгим видом, как будто Гарри был очень плохим, а он, наоборот, очень хорошим… Он… О, я бы могла вам рассказать!..

Я смотрела на нее с такой грустью, что она улыбнулась, и вся ее гневная горячность вмиг улетучилась.

— У вас доброе сердце, миссис Верлейн, — сказала она. — Вы знаете, что такое потерять возлюбленного. Вы тоже страдали, верно? Вот поэтому я и говорю с вами. У меня было кольцо… Прекрасное кольцо с опалом. Но говорят, что опал приносит несчастье. Гарри не мог заставить себя сказать мне правду. И вот когда мне исполнился двадцать один год, был назначен день свадьбы, стали прибывать подарки. И тут… в один прекрасный день я получаю письмо. Гарри не решился сказать мне в глаза. Он смог лишь написать письмо. Уже несколько месяцев как он был женат. Мне надо было ослушаться Уилльяма и убежать с Гарри еще в самом начале, когда он только сделал мне предложение. Уилльям разбил мне жизнь, миссис Верлейн. Я возненавидела его. Какое-то время я ненавидела и Гарри. Я выбросила опаловое кольцо в море… а затем взяла краски и написала лицо Гарри на стене своей комнаты. То лицо… страшное… страшное лицо. И это принесло мне облегчение.

— Мне очень жаль, что так получилось, — вот и все, что я могла сказать ей.

— Да, я это вижу, — Сибила грустно улыбнулась мне. — Но не говорите, что все забывается. Ничего не забывается. Я никогда не смогу забыть Гарри. Не смогу забыть Боумента. Моего любимого Бо… Я почувствовала себя гораздо лучше, когда он родился. Он тоже сразу меня полюбил. Ему всегда хотелось, чтобы рядом была его тетушка Сиб. У него была светлая душа, и он был так красив. Наш Бо! И так было хорошо, до того дня… когда его убили.

— Это был несчастный случай. Такое может произойти с любым мальчиком.

Мисс Стейси гневно покачала головой.

— Но это случилось с Бо… с моим прекрасным, моим любимым Бо. — Сибила вдруг в упор посмотрела на меня расширенными глазами. — Это проклятый, дурной дом.

— Дом не может быть дурным, — возразила я.

— Может, если люди делают его таким. В этом доме есть дурные, злобные люди. Будьте осторожны.

Почувствовав, что сейчас она снова начнет нападки на Нейпьера, а я не смогу удержаться и стану защищать его, я сказала, что уже должна уйти.

Мисс Стейси сверилась со своими часами и кивнула.

— Приходите еще, — сказала она. — Мне нравится разговаривать с вами. И не забудьте: когда-нибудь я напишу ваш портрет.

Когда после уроков я пошла прогуляться по саду, Элис отправилась со мной. Все утро шел дождь, но теперь, наконец, выглянуло солнце. Цветы пахли как никогда восхитительно, пчелы деловито жужжали в зарослях лаванды.

Элис рассказывала мне, какие у нее трудности с прелюдией Шопена. Я старалась внушить ей, что легко дается только то, над чем много работаешь.

— Как бы я хотела, миссис Верлейн, играть так, как вы. Кажется, что вам ничего не стоит исполнять самые сложные вещи.

— На то ушли годы и годы труда. И хотя ты еще не так долго занимаешься, ты уже сделала успехи.

— Сэр Уилльям спрашивает вас о наших занятиях?

— Да, иногда спрашивает.

— Он интересуется мной?

— Его интересуете все вы.

Элис порозовела от удовольствия. Но вдруг ее лицо помрачнело, и она сказала:

— Сегодня утром Эдит опять плохо себя чувствовала.

— С будущими матерями это порой бывает. Но со временем она почувствует себя лучше.

— Как хорошо, что она ждет ребенка. Когда он появится, все в доме наладится.

— Из-за чего в доме все наладится? — раздался голос Оллегры. Она, догнав нас, пошла рядом с нами.

— Мы говорили о будущем ребенке, — сказала Элис.

— Все только и говорят, что об этом ребенке. Можно подумать, что еще никогда ни у кого не рождались дети. Ведь в конце концов они же женаты, верно? Почему бы и не появиться ребенку. Ради этого всегда и женятся… ну, или почти всегда.

Оллегра хитро посмотрела на меня, будто ожидая, что я стану возражать.

— Ты уже позанималась? — спросила я ее холодно.

— Нет еще, миссис Верлейн. Но я обязательно сделаю это позже. Просто утро было такое ужасное, а теперь наконец появилось солнце. Но скоро опять пойдет дождь. — Она дерзко улыбнулась мне, но почти тотчас ее лицо омрачилось. — Мне надоели все эти разговоры о ребенке. Мой дед, оказывается, так легко может меняться. Знаете, что сегодня утром сказал мне наш кучер? Он сказал: «Мисс Оллегра, этот ребенок совершенно изменит вашего деда. Будет так, словно Боумент вернулся в дом».

— Да, вот именно, — подтвердила Элис. — Словно мистер Бо снова окажется дома. Интересно, появится ли после этого в часовне свет?

— Этому свету в часовне есть вполне естественное объяснение, — сказала я и, так как девочки выжидательно на меня уставились, добавила:

— Я в этом просто уверена.

Оллегра застыла, а потом на ее лице снова появилась недовольная гримаска.

— Столько шума! Меня это просто бесит, — сказала она. — Почему надо так суетиться по поводу какого-то ребенка? А, может быть, родится девочка. И поделом. Все как будто забыли, что существую еще я. Вокруг меня никогда не суетились. А ведь я дочь Нейпьера, и сэр Уилльям мой дедушка. Но он почти на меня не смотрит, а когда я попадаюсь ему на глаза, у него на лице появляется отвращение.

— Нет, Оллегра, это не так! — воскликнула я.

— Нет, миссис Верлейн, это так. И нечего притворяться. Я всегда думала: это из-за того, что Нейпьер мой отец, а дед его ненавидит. Но дело, оказывается, не в этом, ведь этот ребенок тоже Нейпьера, и все в доме так суетятся еще до того, как он родился.

Она побежала вперед и, сорвав розу, начала ее теребить.

— Оллегра! — окликнула ее Элис. — Это же любимые розы твоего деда.

— Я знаю, — огрызнулась Оллегра. — Поэтому я ее и сорвала.

— Не лучший способ разрядить свои чувства, — заметила я.

— Но один из них… — усмехнулась Оллегра. — И пока самый доступный.

Она сорвала еще один прекрасный бутон и начала раздирать его. Я знала, что возражать не имеет смысла, и, если не окажется зрителей, Оллегра сама прекратит это занятие. Поэтому я сошла с тропинки и направилась по лужайке к дому.

Миссис Линкрофт как-то предложила мне сопровождать девочек во время их прогулок верхом. Я заказала в Лондоне для себя амазонку, так как не любила одалживать одежду. Кроме того, платье Эдит не сидело на мне так, как надо. Конечно, покупать амазонку было расточительством, но когда я ее получила, то стала кататься верхом гораздо чаще.

Этот наряд был темно-синего цвета, как раз того оттенка, который мне шел. Скроен он был превосходно. Как только я увидела свою новую амазонку, я тотчас перестала жалеть потраченные на нее деньги. Все девочки уверяли, что выгляжу я в ней очень элегантно.

Миссис Линкрофт как-то призналась: «Не могу передать, как я рада, что вы здесь, миссис Верлейн. От вас мы получаем такую большую помощь, особенно сейчас, когда уехал мистер Браун».

Я ответила, что мне приятно оказаться полезной, так как опасалась, что у меня будет мало работы. Действительно, я была даже рада такому повороту событий, потому что не только чувствовала себя все время при деле, но перестала теперь волноваться, что не отрабатываю свой хлеб. К тому же я могла теперь видеться с девочками чаще и узнать их гораздо ближе. Я имею в виду Оллегру, Элис и Сильвию. Эдит я стала видеть реже. Она уже больше не ездила верхом, хотя время от времени просила меня позаниматься с ней музыкой. Но во время занятий она стала держаться более замкнуто, и у меня сложилось впечатление, что она жалеет, что поддавшись импульсу, чуть было не поверила мне свои секреты.

Однажды, когда мы с девочками отправились на прогулку верхом, мы столкнулись с Нейпьером.

— Привет! Отличная погода для прогулки! — приветствовал он.

Я заметила, что он избегает смотреть на Оллегру, а она на него. Оллегра в своей обычной манере надула губки. Почему он так недобро к ней относится? Может быть, она напоминает ему ту женщину, которой он когда-то неосмотрительно увлекался. Какая она была? Что же он все-таки к ней испытывал? Но почему это должно меня интересовать? Конечно, Оллегра — моя ученица, и мне следует помогать ей, но девочка сама проявляет такую строптивость, что это очень трудно делать.

— Да, день чудесный, — ответила я. И тут же подумала, что за избитую фразу я произнесла. Три пары глаз наблюдали за мной и Нейпьером так пристально, что мне стало не по себе.

— Я поеду вместе с вами, — сказал Нейпьер, развернув лошадь, и мы поехали дальше, он немного впереди нас, так как дорога была довольно узкой. У Нейпьера была прекрасная осанка, голову он держал прямо и гордо. Я тогда подумала, что Оллегра тоже все это видит, и для нее важна малейшая деталь в его поведении, малейшая интонация его голоса. Бедная Оллегра! Ей так важно почувствовать чью-то симпатию, но не от кого. Отец Сильвии наверняка нежен к дочери и как-то проявляет к ней свою любовь, несмотря на то, что его жена форменный солдафон. К Элис мать относится с несомненным обожанием. И только бедной Оллегре не повезло. Я должна постараться быть с ней помягче.

Я повернулась, чтобы заговорить с ней, и тут увидела, что она пытается столкнуть с седла Сильвию.

— Оллегра! — воскликнула я. — Ради Бога, прекрати!

— Но Сильвия дразнит меня, — возразила Оллегра.

Нейпьер, будто не замечая девочек, обратился ко мне:

— Приятно видеть, как хорошо вы стали ездить верхом.

Мы выехали на широкую аллею, и Нейпьер оказался рядом со мной.

— Все, что вы делаете, получается у вас прекрасно, — но выражение глаз Нейпьера противоречило уважительному тону его голоса.

— Не очень в этом уверена.

— Напротив, вы уверены. И поэтому добиваетесь успехов. Надо верить в себя, а не ждать, когда в вас поверит кто-нибудь другой… пусть даже лошадь. Вот ваша лошадь знает, что у нее очень решительная наездница.

— Как у вас просто все получается.

— В теории все просто. Труднее выходит на практике.

— Это звучит весьма глубокомысленно. А вы сами следуете этой теории в жизни?

— О, тут вы меня поддели, миссис Верлейн. Конечно, нет. Как большинство людей, я умею гораздо лучше давать советы другим. Но ведь я прав, верно? Я знаю, о чем вы сейчас думаете. Когда-то вы мечтали стать великой пианисткой, а оказались здесь и преподаете музыку посредственным ученицам. Ведь так? Я правильно понял ваши мысли?

— Мои дела вряд ли заслуживают такого глубокого анализа.

— Наоборот. Они дают очень хорошее подтверждение моим словам.

— И все-таки они слишком незначительны, чтобы служить подтверждением такой глубокомысленной теории.

— Вы сегодня нарочно изображаете из себя такую бестолковую особу?

Меня обожгло яростное желание отстать от Нейпьера и дождаться девочек. Но я этого не сделала.

— Вы прекрасно осознаете, — продолжал Нейпьер, пристально в меня вглядываясь, — что ваше прошлое мне чрезвычайно интересно.

— Не понимаю, почему?

— Вы можете обманывать себя, но меня вам не обмануть.

Мы непроизвольно посмотрели в сторону моря. С боку на горизонте возвышался замок. Его очертания, напоминавшие розу Тюдоров, великолепно вырисовывались на фоне неба. Внизу над обрывом волны мягко набегали на гальку и с тихим, словно бы довольным урчанием, лизали ее. Вдали виднелись дома городка. Издали казалось, что его улицы уходят прямо в море. На гальке вверх днищем лежали рыбацкие лодки. В воздухе стоял запах рыбы, перемешанный с терпким духом морских водорослей.

— Кажется, будто дома проваливаются прямо в море, — заметила я.

— Море здесь наступает. Через сотню лет все смоет. И вон та улочка, где по обе стороны теснятся дома, уже будет не улочкой, а морским дном. Эти домики постоянно затопляет. Знаете, мне пришло в голову сравнение: вы и я похожи на эти дома; наше прошлое, как это море, грозит поглотить нас, или, постепенно засасывая, не дает нам жить полной свободной жизнью…

— Никогда не думала, что вы способны на такие сравнения.

— О, вы многое еще обо мне не знаете.

— Не сомневаюсь.

— Но вы и не проявляете особого желания узнать.

— Если бы вы хотели, чтобы мне было что-то о вас известно, вы бы сами мне рассказали.

— Но тогда бы я лишил вас удовольствия самой заняться исследованием. Но вернемся к моим поэтическим размышлениям. Мне кажется, что мощный волнорез мог бы спасти этот городок.

— Тогда почему его не строят?

Нейпьер пожал плечами.

— Это стоит больших денег. Кроме того, люди обычно не стремятся что-либо менять. Им гораздо проще оставить все, как есть. И только, когда уже станет невмоготу, они начнут что-нибудь предпринимать. Я уверен, в один прекрасный день они увидят, что их улицы уже начинает накрывать море, и тогда они, наверное, спохватятся. Но будет уже слишком поздно. А вот волнорез мог бы защитить их. Нам с вами, миссис Верлейн, тоже надо защититься от моря… образно говоря, конечно. Мы должны спасти себя от захватывающего нас моря прошлого.

Я повернулась к нему и спросила:

— Но как?

— Вот это мы и должны решить. Нам надо сопротивляться… Мы должны разорвать смертельную хватку прошлого… Сбросить его цепи.

— Вы несколько запутались в метаморфозах, — сказала я, чувствуя, что пора перевести разговор в более легкую тональность, а то он становился слишком многозначительным.

Нейпьер громко рассмеялся.

— Хорошо, хорошо. Давайте будем говорить просто и откровенно. Я думаю, что мы, вы и я, можем друг другу помочь забыть прошлое.

Да как он смел вообразить такое, подумала я. Неужели он решил, что может соблазнить меня, как сделал это с матерью Оллегры? Ну, да, он решил: раз Я вдова, значит, легкая добыча. Неужели у него было такое намерение? Я внутренне сжалась, и в голове у меня промелькнуло: не вернуться ли обратно в свою комнату в Кенсингтоне и не поискать ли себе учеников там. Нет. Я не молоденькая, неопытная девушка.

Я сумею за себя постоять. И я докажу ему, что он ошибается, если думает, что может развлечься со мной.

Я посмотрела через плечо назад. Девочки держались от нас на расстоянии, Оллегра немного впереди остальных.

Придержав лошадь, я подождала, пока они со мной не поравняются. Глубоко вдохнув свежий пьянящий воздух, я посмотрела на море; тихие волны набрасывали кружевную пену на блестевшую темную гальку.

— Интересно, что произнес Цезарь, когда впервые увидел этот берег, — сказала Оллегра.

— Бедные древние британцы, — прошептала Элис. — Только представить, что с нами творилось! Глаза Элис расширились от ужаса.

— Они увидели приближающиеся корабли и поспешно стали раскрашивать свои лица, чтобы напустить страх на врага. Но страх охватил их самих. А римляне пришли, увидели и победили.

— И построили здесь дома! — воскликнула Оллегра, решив не отставать от Элис. — А если бы они их не построили, сюда бы никогда не приехала мисс Брэнден и не исчезла бы.

— Эта женщина, видимо, навсегда оставила здесь память о себе, — проговорил, словно бы сам себе, Нейпьер.

Элис продолжала, будто зачарованная:

— И они построили здесь свой город, выложили мозаикой свои термы…

— К счастью, все это не оказалось под домом Лоувет Стейси, — заметила Оллегра. — А то бы мисс Брэнден снесла бы дом, чтобы раскопать эти ванны.

— Очень сомневаюсь, чтобы ей это позволили, — высказалась Элис.

Сильвия, которая все время оставалась равнодушной к разговору, вдруг вставила:

— Она бы стала копать, ни у кого не спросив. Мама говорит, что такие, как она, на все способны. Может быть, она и начала это делать, когда…

Нейпьер вздохнул, будто ему стало совсем скучно, и пришпорил лошадь. Мы последовали за ним. Затем он снова оказался рядом со мной.

— У вас все не идет из головы та женщина, — укоряюще произнес он. Почему она вас так занимает?

— Загадки всегда меня притягивают.

— Потому что вы любите, чтобы все было ясно и понятно.

— Если бы это было возможно! Но разве так бывает?

— Конечно, нет. Ничего до конца понять нельзя. Все уходит своими корнями в глубокое прошлое. Если отгородиться от моря волнорезом, все равно будет доноситься шум бьющихся об него волн.

— Но у моря не будет возможности затопить дома и смыть их.

— О, миссис Верлейн… Кэролайн…

Я обернулась. Девочки были далеко от нас.

— Сегодня мачты видны особенно четко, — сказала я, бросив взгляд в сторону песков.

— Вот вам еще одно сравнение, — быстро сказал Нейпьер.

— Ради Бога, оставьте ваши сравнения.

— Знаете, как говорят, оставить розги — испортить ребенка.

— Я не ребенок.

— В каком-то смысле мы все дети. Да, пожалуй, сравнение, которое пришло мне сейчас в голову, будет выразительнее. Я ведь не такой уж мужлан, как вы себе вообразили. У меня бывают полеты фантазии. Так вот: вы и я подобны тем погибшим кораблям. Нас тоже захватили зыбучие пески… прошлого. Нам никогда не вырваться, потому что прошлое крепко нас держит, нас держат воспоминания и то, что думают о нас другие.

— У вас слишком разыгралась фантазия.

— Вы видели те мачты ночью? Видели, как мигающий свет маяка предупреждает моряков об опасности? Держитесь подальше отсюда. Здесь зыбучие пески. Не приближайтесь…

— Мистер Стейси, — остановила я его, — мне все-таки совершенно непонятно, какое отношение имеют эти пески к тому, что произошло со мной.

— Вам непонятно, потому что вы по природе оптимист, а эти пески противоречат оптимизму. В них заключено зло. В таких золотистых и прекрасных, и таких коварных песках. Вы их когда-нибудь видели вблизи? Вам стоит как-нибудь поехать туда со мной.

Я вздрогнула.

— Это будет совершенно безопасно. Я ведь хорошо знаю это место.

— Спасибо, — ответила я.

— А точнее: «Спасибо, нет». — Нейпьер громко рассмеялся. — Но, вероятно, я смогу заставить вас передумать… и не только насчет этой поездки. Вы легко меняете свои решения, миссис Верлейн? Уверен, что да. Вы слишком разумны, чтобы раз что-то решив, держаться своего убеждения, несмотря ни на что.

— Да, если бы я приняла не правильное решение и затем убедилась, что правда совсем в другом, я бы не стала цепляться за это решение и признала бы свою ошибку. Но мне кажется, мы слишком далеко уехали. Надо бы повернуть обратно.

Развернув лошадь, я направила ее навстречу девочкам. Некоторое время мы ехали вместе. Нейпьер молчал. Затем девочки опять отстали, и он заговорил об окружавших нас землях, которые принадлежали семейству Стейси.

Я поняла, что Лоувет Стейси очень ему дорог. Как, должно быть, Нейпьер тосковал по дому, когда жил вдали от него. Интересно, что он испытывал к своему родному поместью, ведь он знал, что наследником будет Боумент. Он наверняка завидовал брату. А зависть — смертный грех, ведущий к другим грехам… возможно, и к убийству.

— Сейчас мы начали приводить в порядок наше поместье, — сказал Нейпьер. — Раньше на это не хватало средств.

Не хватало до женитьбы на Эдит, подумала я. Теперь состояние Коуэнов перешло во владение Стейси. Бедняжка Эдит, если бы она не была наследницей, то, возможно, вышла бы замуж за Джереми Брауна и стала бы прекрасной женой священника… и они жили бы вместе долго и счастливо.

А теперь… какое будущее ждет ее с Нейпьером? Да и вообще, какое будущее может быть у женщины с таким человеком, как Нейпьер? Какая-нибудь, возможно, смогла бы с ним ужиться. Другую эта жизнь пьянила бы и возбуждала… Но тут я решительно прервала свои мысли.

— Многие из здешних домов нуждаются в ремонте, — продолжал Нейпьер посвящать меня в дела поместья. — Мы их постепенно начали приводить в порядок. Как-нибудь можем пойти посмотреть, если вам это будет интересно.

— Но я ведь учительница музыки.

— Разве это может помешать вам осмотреть имение. Вдруг вы обнаружите какого-нибудь юного гения, прозябающего в одном из наших фермерских домов.

— А миссис Стейси проявляет интерес к имению?

На его лице возникла грустная улыбка.

— Мне до сих пор не удалось понять, что ее интересует.

— Но ведь… — Я собралась было сказать, что на усовершенствование поместья будут использованы ее деньги, но тут же поняла, что беру на себя слишком много. Возможно, Нейпьер повял, что у меня в мыслях, потому что слегка нахмурился. Я обернулась и позвала ехавших на расстоянии девочек. Мне не хотелось, чтобы она подумали, что я совершаю прогулку с Нейпьером. Мы едем одной компанией, и я хотела это подчеркнуть.

— Давайте! Мы ждем вас, — окликнула я девочек.

— Хорошо, — ответила Элис, и они подъехали к нам.

— Сегодня хорошо видны обломки кораблей, — сказала Элис, словно бы желая завести непринужденную беседу.

— Да, очень, — ответила я и сделала Оллегре знак, чтобы она заняла место рядом с Нейпьером. Но девочка, упрямо вскинув голову, не пожелала этого. Я не стала настаивать. Вскоре мы оказались около домика, который стоял в заросшем сорняками саду.

Раздался визгливый голосок Сильвии:

— Это дом Брэнкепов. Ужас, что у них за сад. Сорняки от них распространяются на другие сады и портят цветы и овощи. Уже были жалобы.

— Бедный мистер Брэнкеп, — произнесла мягко Элис. — Он ведь такой старый. Он не может следить за садом. Нельзя от него требовать невозможного.

— Но мама говорит, что есть правило, по которому арендаторы должны ухаживать за своим садом.

Сильвия смело подавала голос только тогда, когда цитировала свою мать.

Мы двинулись дальше, и девочки вскоре снова отстали. Они решили держаться на расстоянии, наверняка решив, что Нейпвер и я хотим этого. И то, что было у них на уме, очень меня тревожило.

Несколько дней спустя произошло событие, которое еще больше меня обеспокоило.

Когда я выходила из дома, я увидела, что миссис Линкрофт и Элис садятся в повозку.

— Мы едем в маленький магазинчик недалеко отсюда, — сказала миссис Линкрофт. — Вам ничего не надо купить?

Я немного подумала и вспомнила, что мне нужны голубые нитки.

— Почему бы вам не поехать с нами? — предложила она. — Вы сможете выбрать точно тот цвет, который вам нужен.

По дороге я вспомнила, что это был тот самый маленький магазин, в который часто ходила Роума и ее друзья, и который однажды я посетила вместе с сестрой. В общем-то это был просто, дом, немногим больше, чем дом фермера. В окне прихожей была устроена витрина, где было битком всякой всячины. Роума говорила, что этот магазинчик был послан им судьбой, так как не надо было ездить за каждой мелочью в Лоувет Милл. Держала этот магазинчик одна солидная дама, отличавшаяся большой говорливостью.

Одна ступенька вниз вела внутрь магазина. Вдоль дальней стены были сложены связки дров, а рядом стояли канистры с керосином, запах которого чувствовался во всем магазине. Здесь можно было купить печенье, сыр, фрукты, хлеб, галантерею и другие хозяйственные товары. Неудивительно, что магазинчик процветал. Окрестные жители охотно им пользовались.

Как только я вошла в магазин, мне тотчас вспомнилась Роума: вот она стоит у прилавка и своим отрывистым голосом просит продать ей клей, кисти или хлеб.

Миссис Линкрофт сделала свои покупки, а я попросила показать мне нитки. Когда полная дама, которую миссис Линкрофт назвала миссис Бэри, вынесла коробку с нитками, она тотчас впилась в меня взглядом и вдруг сказала:

— Значит, вы снова все приехали?

У меня потемнело перед глазами. Я поняла, что эта женщина меня узнала.

Миссис Линкрофт представила меня.

— Это миссис Верлейн. Она преподает музыку нашим девочкам.

— Ах, так… — протянула удивленно миссис Бэри. — Ну надо же. А я могла бы поклясться… Мне показалось, что вы одна из тех… Которые были здесь не так давно. Часто заходили то за тем, то за другим.

— Миссис Бэри имеет в виду археологов, которые занимались раскопками римского поселения, — пояснила Элис.

— Верно, — сказала миссис Бэри. — Вы просто вылитая копия одной из них. Она не часто сюда приходила. Была, может, раз или два… Но у меня хорошая память на лица. Вот я и решила: ага, они вернулись. Приятная неожиданность. Хотя, может, и не для всех.

Тут она вынула маленький коричневый пакетик, чтобы сложить туда мои нитки, при этом бормоча про себя: «Ну, надо же… А я было подумала… Ну, могла бы просто поклясться, что одна из тех».

Она взяла у меня деньги и протянула сдачу.

— А знаете, я была бы не против, если бы они вернулись, — сказала она. — Некоторым это бы не понравилось, я знаю, им не нравилось, что тут копают, а для магазина так очень хорошо, что они жили здесь. В общем, кому как… Непонятно только, куда исчезла одна из них. Мы до сих пор не знаем, что с ней сталось. Может, что-то и было в газетах, да я пропустила. Хотя, если бы это было убийство…

Ее бархатистые карие глаза проводили меня до двери. Скорей всего она пыталась хорошенько припомнить тот день, когда Роума пришла к ней в магазин с какой-то молодой женщиной.

Я была поражена тем, что миссис Бэри смогла узнать меня. Трудно представить, как бы восприняли в Лоувет Стейси известие, что я сестра Роумы. В лучшем случае они решили бы, что я хитрая и неискренняя женщина. Единственное, что могло бы меня извинить — это возникшее у меня опасение, что исчезновение Роумы каким-то образом связано с этим домом и его обитателями. Но это объяснение вряд ли бы пришлось им по душе.

Возможно, лучше всего признаться сейчас. И первый, кому я решила сделать признание, был Нейпьер.

Мне хотелось побыть одной, чтобы обдумать свое положение. И ничего лучшего, чем верховая прогулка, нельзя было бы для этого придумать.

Я вошла в конюшню. Оседлав лошадь, я уже собиралась выехать, как вдруг появился Нейпьер. Спешившись, он бросил свою сумку на пол. Она с клацаньем грохнулась наземь. Я с некоторым удивлением посмотрела на нее, и Нейпьер объяснил:

— Там лопата и садовые инструменты.

— Вы работали?

— Вас это удивляет? Я многое умею. В свое время мне приходилось делать самую разнообразную работу.

— Понятно, — ответила я.

— И всем своим видом добавляете: «Но мне это абсолютно безразлично». А я так бы хотел, чтобы мои дела были вам небезразличны.

— Очень странно слышать это от вас, — сказала я сухо.

— Однако вы прекрасно знаете, почему я этого хочу. Я стремлюсь добиться вашего одобрения, поэтому мне важно, чтобы вы знали, чем я занимался.

— В этом нет необходимости, и мне жаль, если я дала вам повод думать, будто мне это интересно.

— Нет, вы все-таки дали мне такой повод, не отрицайте, и вот почему вы приобрели столь сильное на меня влияние. Есть одна вещь, которую я не могу от вас вынести, это — безразличие. А теперь сообщу неожиданную для вас новость. Я сейчас был у Брэнкепов и помог им с садом. А?! Вас это поразило?

— Вы… вы проявили к ним похвальное участие.

Нейпьер поклонился.

— Как приятно ощущать одобрительную теплоту в вашем голосе.

— Но вы могли просто послать к нему одного из ваших садовников.

— Да, мог. Но решил сделать это сам.

— Ваши арендаторы будут весьма удивлены таким поведением их хозяина.

— Ну, я поступил так только один раз и только с одним арендатором… и сделал я это не как хозяин поместья.

Нейпьер снова вскочил в седло.

— Не могу упустить возможность покататься вместе с вами. Поэтому я тоже еду.

— У меня только час для прогулки.

Нейпьер снова рассмеялся, и мне ничего не оставалось, как направить лошадь из конюшни.

Когда мы ехали шагом по узкой аллее, он вдруг серьезно сказал:

— Так вот вернемся к этим Брэнкепам. Я мог бы послать к ним своего садовника, но старый Брэнкеп не захотел этого. Есть тут у нас некоторые недоброжелатели. Себя они считают очень добропорядочными. К примеру, жена нашего настоятеля. Она свято верит в справедливость, и неважно, как плохо может быть от этого людям. Она бы обязательно сказала, что, если старик Брэнкеп не в состоянии следить за садом, то должен переехать в другой дом, без сада. Но ведь он прожил в своем домике всю свою жизнь.

— Понятно.

— Теперь вы повысили обо мне свое мнение?

— Конечно.

Нейпьер насмешливо посмотрел на меня.

— А, может быть, я это сделал вовсе не ради старого Брэнкепа, а только для того, чтобы получить ваше одобрение?

— Уверена, что это не так.

— Вы не знаете меня. Мной руководят низменные интересы. Мои поступки неискренни. Вы должны меня остерегаться.

— Очень похоже на правду.

— Я так рад, что вы это понимаете, потому что именно этим я больше всего могу заинтересовать вас.

Ясно, к чему он клонит. Однако нужно дать ему понять, что он ошибается, если рассчитывает запугать меня. Я не собираюсь бежать отсюда только из-за того, что хозяин дома… Хотя нет, он не совсем хозяин, пока жив сэр Уилльям, так вот, я не собираюсь бежать из-за того, что он проявляет ко мне усиленное внимание. Я докажу ему, что ничего у него со мной не получится, ему не удастся выжить меня отсюда. Впервые мне пришла тогда в голову мысль, что ему, возможно, хочется, чтобы я уехала.

Когда мы оказались в поле, Нейпьер пустил свою лошадь галопом. Я последовала за ним. Когда он, наконец, замедлил бег, я была почти вровень с ним.

Мы остановились. Вдалеке возвышался Дуврский замок. Его серая неприступная громада охраняла, как и сотни лет назад, белые скалы побережья. Добрис — так называла это место Роума — был воротами в Англию. Там еще сохранились остатки древнего маяка, который стоял на скале Дьявольский Обрыв. Он был построен из песчаника, кирпича и известкового раствора, изготовленного римлянами. Маяк смог выстоять перед непогодой и бурными событиями истории почти два тысячелетия. На запад от него находилось поселение, известное под названием «Лагерь Цезаря». Отсюда его видно не было, но я помнила, как Роума водила меня вдоль побережья и с воодушевлением показывала руины римских сооружений.

Мысли Нейпьера были, очевидно, связаны отнюдь не с римлянами, так как, повернувшись ко мне, он сказал:

— Давайте поговорим откровенно.

— Смотря о чем, — ответила я.

— Разве откровенность не всегда желательна?

— Нет, не всегда.

— Я думаю, ваш муж не стал бы настаивать, чтобы вы его вечно оплакивали.

— Об этом не вам судить, — резко ответила я.

— Если бы он был способен на такое, вам было бы легче его забыть, так как это бы доказывало, что он не достоин того, чтобы о нем помнили.

Я рассердилась, быть может, несправедливо, ведь Нейпьер побуждал меня прямо взглянуть на то, что мне видеть не хотелось. Конечно, Пьетро бы очень желал, чтобы я до конца жизни думала только о нем. Мне припомнился один случай. Среди наших сокурсников в Париже смертельно заболела девушка. У нее был возлюбленный. Мне запомнилась одна сцена: они сидели в моей комнате, пили кофе, разговаривали, и вдруг эта девушка прочитала стихотворение, которое подарила своему возлюбленному, чтобы после ее смерти он, когда будет грустить, вспоминая о ней, брал это стихотворение и читал его.

Не печалься, когда я умру,

Не грусти, звон услышав печальный,

Разносящий несчастную весть…

И потом в конце:

… Мне дорог ты так, что хочу навсегда

Из всех мыслей твоих, из всех твоих снов

Без следа и без боли уйти.

На глаза набежали слезы. Я постаралась украдкой смахнуть их, но Нейпьер все-таки заметил.

— Он был ужасно эгоистичен, — сказал он жестко.

— Он был художник.

— А вы разве нет?

— Мне чего-то не хватало. Иначе бы я не отступила.

Нейпьер склонился ко мне.

— Кэра… нет… не Кэра, это он так называл вас. Кэролайн, вы уже начали забывать… с тех пор, как вы здесь.

— Нет, — сказала я твердо. — Я никогда не забуду.

— Да, Кэролайн, забудете, — настойчиво повторил он. — Здесь есть человек, который помогает вам забыть. Почему вас не было здесь, когда я только вернулся. До того…

Я холодно на него взглянула и, пришпорив лошадь, поскакала вперед.

Он догнал меня.

— Вы боитесь, — произнес он с осуждением.

— Ошибаетесь, — ответила я, с ужасом заметив, что у меня дрожат руки. Никогда больше не буду ездить с ним вдвоем.

— Нет, не ошибаюсь. И вы это знаете. Зачем делать вид, будто не существует того, что есть на самом деле?

— Иногда необходимо… необходимо смириться…

— Никогда, — его голос зазвенел. — И вы, Кэролайн, тоже никогда не сможете…

Он хлестнул кнутовищем по сухим зарослям кустов.

— Должен быть какой-то выход, — сказал он.

В этот момент позади нас послышался чей-то голос. Это Оллегра окликала нас. Я обернулась и увидела трех девочек.

— Мы уже давно катаемся, — как будто извиняясь, сказала Элис. — И вдруг Оллегре показалось, что она увидела вас.

— Вам не следует кататься одним. Почему вы не взяли с собой грума?

Элис посмотрела на Оллегру, и та сказала:

— Я их побаиваюсь.

Нейпьер не проронил ни слова. Казалось, он и не заметил подъехавших девочек.

— Пора домой, — сказала я. И мы все вместе повернули обратно. Нейпьер и я оказались впереди, девочки опять держались от нас на расстоянии.

— Прекрасный роман, — сказала Элис. — У меня такое ощущение, будто я их всех знаю… особенно Джейн.

Девочки читали «Джейн Эйр». Это было задание миссис Линкрофт. Она так же наказала им написать сочинение по этой книге и сравнить ее с другими.

Утром миссис Линкрофт сказала мне:

— Сэр Уилльям плохо провел эту ночь, и ему нездоровится. Поэтому, я думаю, мне надо присмотреть за ним. Не могли бы вы час-другой побыть с девочками в классной комнате?

Я с готовностью согласилась, обрадовавшись, что смогу чем-то заняться. После разговора с Нейпьером я чувствовала себя выбитой из колеи. Нейпьер проявлял ко мне повышенный интерес. Это несомненно. Но вот в чем я сомневалась, так это в искренности его отношения ко мне. Я плохо понимала этого человека, но не могла не признать, что, если бы он был свободен, то, возможно, я захотела бы узнать его поближе. И если бы не Эдит, я дала бы ему возможность доказать, что прошлое все-таки можно забыть.

— Вы уже закончили писать сочинение? — спросила я.

Элис положила передо мною три аккуратно написанные страницы. У Оллегры получилось только пол-листа, а у Сильвии не больше страницы.

— Это задание дала вам миссис Линкрофт — сказала я, — поэтому она сама посмотрит ваши работы.

— Мы должны были все вместе обсудить эту книгу, — пояснила Элис.

— Мне она понравилась, — заявила Оллегра.

— Оллегре особенно понравилась сцена с пожаром, — сообщила Элис, и Оллегра, внезапно нахмурившись, кивнула.

— А еще что тебе понравилось? — спросила я.

Она пожала плечами и сказала:

— Мне действительно понравился пожар. Поделом им всем. Как он мог держать ее взаперти. За это он и ослеп.

— Джейн очень хорошая, — сказала Элис. — Когда она узнала, что он женат, то убежала.

— Это его очень огорчило, — вставила свое слово Сильвия. — Но так ему и надо. Он ведь не сказал ей, что женат.

— Интересно, она действительно ничего не знала, или притворилась.

— Если бы она знала, автор бы дал понять нам это, — отметила я.

— Но ведь она и есть автор, — возразила Элис. — Джейн ведь пишет эту книгу. Она и говорит все время: я, я… Может быть, ей нужно было делать вид, что она ничего не знает.

— Она, возможно, просто скрыла это! — торжествующе воскликнула Сильвия.

— Однако она убежала, когда выяснилось, что у него есть сумасшедшая жена, — Оллегра вперила в меня свои яркие черные глаза:

— И это было самым правильным, не так ли, миссис Верлейн?

Три пары глаз уставились на меня. Вопрошая? Обвиняя? Предупреждая?

Несколько дней спустя я обедала с миссис Линкрофт и Элис. Вдруг колокольчик в гостиной миссис Линкрофт начал неистово звонить.

Миссис Линкрофт пораженно замерла.

— Боже, что могло случиться, — встревоженно проговорила она, взглянув на каминные часы. — Они ведь еще только начали обедать. Не беспокойтесь, миссис Верлейн. Я пойду узнаю, а вы ешьте омлет, пока он не остыл.

Она оставила меня с Элис, которая продолжала спокойно заниматься едой. Я последовала ее примеру.

— Сэр Уилльям обычно не вызывает маму во время обеда, — сказала вдруг Элис. — Интересно, почему сегодня он это сделал? Я иногда думаю, как бы он обходился без моей мамы.

— Да, он во всем полагается на нее.

— О, несомненно, — согласилась Элис со взрослой чопорностью. — Он бы без нее не знал, что делать. — Подняв на меня глаза, она озабоченно спросила:

— Как вы думаете, миссис Верлейн, он это ценит?

— Конечно, я в этом уверена.

— Да, и я тоже. — Ее лицо слегка порозовело от удовольствия.

Через некоторое время она заговорила снова.

— Сэр Уилльям очень добр и ко мне. Я ему небезразлична. Ведь моя мама хотя и хорошая экономка, но всего лишь экономка. Некоторые всегда это подчеркивают. Например, миссис Ренделл.

— На твоем месте я бы не обращала на это внимания.

— Да, вы бы не стали, потому что вы умны и рассудительны, — Элис вздохнула. — Я считаю, что у моей мамы столько же от благородной дамы, как и у миссис Ренделл. Нет, даже больше.

— Приятно слышать, что ты так ценишь свою мать.

Дверь открылась, и вошла миссис Линкрофт. Вид у нее был очень встревоженный.

— Кто-нибудь из вас видел сегодня Эдит? — спросила она.

Элис и я недоуменно посмотрели друг на друга.

— Она опаздывает к обеду, — миссис Линкрофт взглянула на часы. — Ее нет уже двадцать минут. Пришлось задержать обед. На Эдит совершенно непохоже. Где она может быть?

— Вероятно, у себя в комнате, — сказала Элис. — Пойти посмотреть, мама?

— Там уже были. Ее нет. После ленча ее, кажется, никто не видел. Горничная приносила ей, как обычно, в четыре часа чай, но ее не было в комнате.

Элис встала из-за стола.

— Мне пойти поискать ее, мама?

— Нет, заканчивай обед. Боже, как это неприятно.

— Может быть, она пошла погулять и забыла о времени? — предположила я.

— Не исключено, — согласилась миссис Линкрофт. — Но, должна сказать, это на нее очень непохоже. Сэр Уилльям очень недоволен. Он не терпит опозданий, и Эдит это знает.

— Твой обед остывает, — заботливо напомнила ей Элис.

— Я знаю. Но мне надо найти Эдит.

— А вдруг она взяла коляску и поехала кого-нибудь навестить? — высказала я еще одну версию.

— Одна она не могла поехать, — сказала Элис. — Она всегда боялась лошадей.

Миссис Линкрофт и я изумленно посмотрели на Элис, нас обеих поразило, что Элис сказала об Эдит в прошедшем времени.

Миссис Линкрофт поспешно ее поправила:

— Ты хотела сказать «боится». Верно? Господи, где же ее искать?

Я подумала, что излишне поднимать шум только из-за того, что Эдит не явилась к обеду. Мне было непонятно, почему она не могла поехать к кому-нибудь из своих друзей и пропустить время обеда.

— Но Эдит никогда не ездит в гости. У нее нет друзей.

— Тогда, наверное, она пошла погулять, где-нибудь присела отдохнуть и заснула. Последнее время она была довольно рассеяна. Да, так, наверное, и есть. Скоро она объявится, хотя ей, наверняка, будет очень неловко, так как она доставила беспокойство сэру Уилльяму.

Но Эдит так и не появилась, и у всех появилось подозрение, что она, как и Роума, исчезла.

7

С каждым часом напряжение в доме возрастало. Эдит все не появлялась. Нейпьер полностью владел собой и был самым спокойным из всех нас. Он сказал, что, должно быть, произошел какой-то несчастный случай, и чем скорее выяснится, что именно случилось, тем лучше.

Он организовал группу из шести человек, включая его самого, и они, разбившись по двое, отправились на поиски в разных направлениях. Мы обследовали дом, огромные подвалы, кладовые, чуланы, пристройки, о существовании которых я и не подозревала. Вместе с Элис и Оллегрой я занялась обходом чердаков; к нашей одежде прилипала паутина, попадая нам на лицо; в разные стороны разбегались потревоженные нашим появлением пауки. Элис высоко держала свечу, и при таком освещении ее лицо приобретало нечто неземное.

— Может быть, она прячется в каком-нибудь сундуке? — прошептала Элис.

— Но от чего ей прятаться?

— Или от кого? — на испуганной ноте произнесла Оллегра.

Мы начали открывать сундуки. На нас пахнуло нафталином. Кроме старых платьев, туфель, всевозможных шляп мы ничего не обнаружили.

Дом обыскали сверху донизу, осмотрели даже погреба, где в строгом порядке по времени и качеству хранилось вино сэра Уилльяма. Затянутые паутиной, с мощеным полом, по которому изредка пробегали тараканы, они были пусты, Эдит там не оказалось.

Нас всех собрали в большом зале, странное притихшее сборище. Горничные с расширенными глазами и съехавшими набок чепчиками, озабоченные лакеи и прочие обитатели дома. Ничего подобного не происходило с того времени, когда из леса принесли тело миссис Стейси, и незадолго до этого красавца Бо, смертельно раненного рукой его брата.

Но пока никто еще не воспринимал это происшествие как трагедию. Потерялась Эдит, и больше ничего. Миссис Линкрофт объявила, что Эдит пошла на прогулку, поскользнулась, подвернула ногу и где-то теперь лежит. Ее обязательно найдут.

Но один за другим возвращались с поисков мужчины, и никто из них ничего не узнал об Эдит.

Мы ждали всю ночь. Мужчины снова отправились на поиски. Я слышала, как они выкликали ее имя, и в ночном воздухе их голоса отдавались с какой-то жутковатой гулкостью.

Миссис Линкрофт сварила кофе и настояла, чтобы уходившие мужчины подкрепились. Как всегда деловитая, она была настроена решительно и поддерживала в нас уверенность, что Эдит обязательно найдется.

— Не отправить ли девочек спать? — спросила я.

Миссис Линкрофт кивком показала в сторону окна. Там на сиденье, прислонившись друг к другу, Элис и Оллегра крепко спали.

— Лучше их не будить, — сказала она.

Сэр Уилльям сидел в своем кресле, заботливо обложенный подушками. Миссис Линкрофт спросила его:

— Как вы думаете, не позвонить ли нам в полицию?

— Еще не время. Не время, — гневно отрезал он. — Ее найдут. Они должны ее найти.

Мы снова сели и стали ждать. Вернулся Нейпьер. Без Эдит. Я, не отрываясь, смотрела на его лицо, но ничего не могла прочесть в нем.

Эдит пропала, и никто не знал куда. Это встревожило весь городок Лоувет Милл. Только и говорили, что об этом происшествии. Вскоре стало ясно, что ее нет в окрестностях, так как по всей округе провели тщательные поиски. Горничная Эдит осмотрела ее вещи. Все было на месте, кроме той одежды, которая была на ней в то утро.

Прошел еще один день, и так как никаких известий об Эдит не было, сэр Уилльям распорядился поставить в известность полицию. Прибыл местный констебль Джек Уитерс. Он спросил, когда видели Эдит в последний раз и была ли у нее привычка ходить на дальние прогулки одной. Когда ему сказали, что она ждала ребенка, Джек принял серьезное выражение лица и сказал, что леди в таком положении часто приходят в голову всякие фантазии. Вот и вся разгадка. Миссис Стейси скоро найдется, констебль был в этом полностью уверен. Просто ей что-то взбрело в голову, и она куда-то ушла.

Сэр Уилльям склонялся к этой версии и, как я догадываюсь, скорее всего потому, что она его устраивала больше всего.

На следующий день ему стало хуже, и миссис Линкрофт погрузилась в заботы о нем. Пришел доктор и сказал, что подобные потрясения для человека с таким здоровьем, как у сэра Уилльяма, очень нежелательны.

— Если бы только Эдит вернулась, — в волнении повторяла миссис Линкрофт, — ему бы сразу стало лучше.

Я не верила, что какая-то фантазия могла прийти в голову Эдит. Единственное, что казалось мне вероятным, это то, что она пошла гулять, и во время прогулки с ней что-то случилось.

Возможно, точно так же исчезла и Роума. Какое зловещее совпадение, что две женщины бесследно исчезли в одном и том же месте.

Я боялась, боялась чего-то непонятного и невидимого, чего-то такого, о чем возникали какие-то смутные, обрывистые мысли, но, так и не сложившись в общую картину, они распадались.

Я направилась в ельник, куда Эдит приходила, чтобы встретиться в разрушенной часовне со своим возлюбленным. Там среди жутких обугленных стен я стояла, охваченная мрачным предчувствием. Вот тот проем, через который был виден свет. Может быть, это возлюбленный Эдит подавал ей знак? Нет. Для этого они были слишком просты и бесхитростны. Как жаль, что они не встретились при других, более удачных для них обстоятельствах. Они бы обязательно поженились. Эдит стала бы прекрасной женой священника — мягкой, доброй, терпеливо выслушивающей прихожан своего мужа. Но вместо этого ее вынудили по-другому распорядиться своей жизнью, и вот теперь это привело к трагедии.

— Эдит! — шептала я. — Роума? Где вы?

Страшная мысль вдруг пришла мне в голову. Вспомнилось лицо Нейпьера, склонившегося ко мне с затаенной страстью во взгляде. «Должен быть какой-то выход», — сказал он тогда.

— Но как же тогда Роума?.. Что общего между Роумой и Эдит?

Что-то есть, настойчиво повторила я. Что-то должно быть. Иначе почему они обе исчезли именно в этом месте. Но Нейпьер никоим образом не мог быть заинтересован в исчезновении Роумы.

А в случае с Эдит, неужели я это допускаю?.. Неужели я действительно верю, что Нейпьер знает, что произошло с Эдит? Это же абсурд! Она, наверное, просто подвернула ногу, не может идти и где-то сейчас лежит.

— Эдит! — мой голос звучал слабо и неуверенно. — Где ты, Эдит!

Ответа не было. Только эхо отзывалось на мой зов. Я пошла прочь из часовни. Жуткое место. Там приходят в голову совершенно ужасные мысли. Пройдя через парк, я вышла на дорогу, ведущую к раскопкам и заброшенной сторожке, где когда-то я жила с Роумой. А что если Эдит пошла туда? Почему бы и нет? Джереми Браун мог прийти туда, чтобы повидаться с ней в последний раз перед отъездом в Африку. Когда он ушел, она упала с лестницы и теперь лежит там без сил, еле слышно призывая на помощь.

Я сочинила целую историю, в которой происходило то, что меня больше бы устраивало. Да, все, что угодно, только бы не Нейпьер…

Я открыла дверь домика. «Эдит… Эдит, ты здесь?» Ответа не было. У подножия лестницы никто не лежал. Я взбежала по ступенькам. Через одну маленькую спальню в другую… Пусто!

На обратном пути я прошла мимо маленького магазинчика. В дверях стояла миссис Бэри.

Она приветственно кивнула мне.

— Какой ужас! — сказала она. — Теперь вот миссис Стейси.

— Да, — откликнулась я.

Миссис Бэри опять очень пристально посмотрела на меня, отчего мне стало очень неуютно.

— И куда же она могла запропаститься? Поговаривают, что с ней произошел какой-то несчастный случай, и теперь она где-нибудь лежит…

— Вполне вероятно. Миссис Бэри кивнула.

— Забавно, но мне это напомнило о той мисс… э-э… как ее имя? — она кивнула в сторону раскопок. — Да, странно. Та ведь тоже ушла… и больше мы о ней ничего не слышали. А вот теперь миссис Стейси. Знаете что? Я думаю: нехорошо… тревожить то, что под землей, верно? — Она снова кивнула в сторону раскопок. — Вот откуда, я думаю, идут все несчастья.

— Вы действительно так думаете?

— Конечно, это пошло на пользу торговле. Теперь стало больше приезжать народа. Наверное, в Лоувет Стейси, как и тогда, страшный переполох?

Я кивнула.

— Нет, знаете, могу поклясться, я вас раньше уже видела.

— Вы мне говорили. Но у всех нас могут быть двойники.

— У вас уж точно есть.

Я двинулась дальше. Миссис Бэри сокрушенно проговорила:

— Такая милая крошка, эта бедная мисс Эдит. Мне почему-то всегда было жаль ее. Надеюсь, все обойдется.

— Я тоже надеюсь.

Когда я проходила через въездную башню Лоувет Стейси, мне навстречу попалась мисс Сибила Стейси. На ней была большая соломенная шляпа, украшенная маргаритками и лентами.

— О, миссис Верлейн! — воскликнула она. — Что вы об этом думаете?

— Не знаю, что и думать, честно говоря.

— А я знаю, — Сибила мрачно хихикнула. — Мне все известно.

— Известно? — поразилась я. Она закивала, как девочка, которая еле сдерживается, чтобы не выдать свой секрет.

— Они решили, что смогут заменить Бо. Как будто кто-то способен его заменить. И он не мог с этим примириться. — Лицо у Сибилы раскраснелось, она топала ножкой и, заложив руки за спину, стояла передо мной с воинственным видом. — Вот и не будет никакой замены. Ведь они хотели назвать ребенка Боументом. Но есть только один-единственный Бо. Он ни за что не допустит, и я тоже.

— Чего не допустит?

Она снова надулась, как маленькая девочка.

— Пусть они даже и назвали бы его Боументом, но для меня он никогда бы им не стал. Я бы называла его только Неп. Неп. Неп. — Ее личико страдальчески сморщилось. — Все, все изменились с тех пор, как Бо с нами нет.

Я была слишком расстроена, чтобы слушать такие речи, поэтому молча двинулась в сторону дома, но мисс Стейси схватила меня за плечо. Ее крохотные руки вцепились в меня, как лапки. Сквозь ткань блузки я почувствовала, как они горячи.

— Она не вернется, — сказала мисс Стейси. — Она ушла навсегда.

Я посмотрела на нее почти с яростью.

— Откуда вам это известно?

Она ответила лукавым взглядом и придвинула ко мне лицо, так что морщины ее стали еще заметнее, а ухмылка еще более жуткой.

— Потому что… я знаю.

— Если вам что-то известно, — сказала я, еле сдерживая негодование, — вам следует немедленно сообщить об этом полиции или сэру Уилльяму.

Она покачала головой.

— Они не поверят мне.

— Но вы действительно знаете, где Эдит?

Она с таинственной улыбкой кивнула.

— Где, пожалуйста, скажите мне, где!

— Ее здесь нет. И никогда больше не будет. Она ушла навсегда.

— Но вы что-то об этом знаете?

И опять многозначительный кивок и лукавая улыбка.

— Я знаю, что здесь ее нет. Знаю, что здесь ее никогда больше не будет. Я знаю это, потому что… я знаю о таких вещах. Я их чувствую. Эдит ушла навсегда. Мы ее больше никогда не увидим.

Меня охватило раздражение, потому что иногда я начинала верить, что Сибиле известно больше, чем другим.

Пробормотав какое-то извинение, я решительно направилась к дому.

В этот же день события приняли неожиданный поворот. В дом явилась миссис Ренделл, таща за собой Сильвию. Девочка была вся в слезах и, охваченная страхом, упиралась. Миссис Ренделл, как всегда была настроена воинственно.

Я была в зале с миссис Линкрофт. Как и все тогда, мы говорили об Эдит, обсуждая, что еще можно было бы предпринять. С момента ее исчезновения прошло два дня. Джек Уинтерс успел уже опросить всех в доме и теперь считал, что поскольку ему ничего не удалось раскрыть, это дело следует передать в более высокую инстанцию. Но сэр Уилльям был против.

Миссис Линкрофт объяснила мне почему.

— Он очень не хочет, чтобы дело получило огласку. Вспомнят случай с Бо, и опять пойдут разговоры о том, что над Лоувет Стейси висит проклятие. Он еще верит, что Эдит вернется, и хочет дать ей возможность сделать это без лишнего шума. Чем меньше суеты вокруг этого происшествия, тем скорее о нем забудут, если… она, конечно, вернется.

И вот, когда она мне говорила об этом, влетела миссис Ренделл, толкая вперед Сильвию.

— Ужасная, невероятная новость. Я решила тотчас сообщить ее. Мне надо срочно видеть сэра Уилльяма.

— Сэр Уилльям очень расстроен случившимся, миссис Ренделл. Мне даже пришлось послать за доктором Смитерсом, — остановила ее миссис Линкрофт. — Сейчас сэр Уилльям принял успокоительное и спит. Доктор наказал, чтобы его никто не беспокоил.

Миссис Ренделл поджала губы и надменно посмотрела на миссис Линкрофт, которую ее высокомерие нимало не тронуло. Я думаю, она уже привыкла к такому поведению миссис Ренделл.

— Тогда я подожду, — сказала она. — Новость имеет чрезвычайную важность. Она касается миссис Эдит Стейси.

— В таком случае вам лучше сообщить ее мне или Джеку Уинтерсу.

— Я желаю говорить только с сэром Уилльямом.

— Он больной человек, миссис Ренделл, — напомнила ей миссис Линкрофт. — Будьте добры, сообщите все мне.

— Это же имеет чрезвычайно важное значение… — начала было я, но миссис Ренделл оборвала меня жестом, говорящим, что она не потерпит, чтобы ей указывала какая-то экономка или учительница музыки. Но все же ей не терпелось сообщить, какую новость она узнала.

— Ну ладно, — смилостивилась она. — Сильвия рассказала мне нечто совершенно невероятное. Должна сказать, что я бы не поверила ей, если бы тут был замешан этот человек. Он ведь так подвел священника! Не удивительно, что он… И все же, кто бы мог подумать, что такое злодейство, такое грехопадение произойдет в нашем кругу…

— Вы говорите о викарии, мистере Брауне? — уточнила миссис Линкрофт. — Что он сделал?

Миссис Ренделл повернулась к дочери и дернула ту за руку.

— Расскажи, расскажи им все, что ты рассказала мне.

Сильвия, испуганно сглотнув, сказала:

— Они встречались, и ей хотелось, чтобы они поженились.

Она остановилась и умоляюще посмотрела на мать.

— Продолжай, продолжай!

— Они обычно встречались ночью… и она испугалась, когда…

Сильвия снова бросила на мать умоляющий взгляд, и та заговорила вместо нее.

— За все время, что я была женой священника, во всех приходах, где мы работали, я никогда не слышала о подобном злодействе. И вот это произошло с нашим викарием! Но я никогда, никогда не была о нем хорошего мнения. Я говорила священнику, и он может подтвердить, я говорила ему: «Не доверяй этому человеку». И когда этот Браун уехал, как он утверждал, учить этих варваров… учить!.. А он все это время встречался с чужой женой. Удивляюсь, как небеса на него не обрушились. Его должно было поразить громом!

Миссис Линкрофт побледнела и, запинаясь, спросила:

— Вы хотите сказать, что Эдит и мистер Браун убежали…

— Да, именно. Сильвия знала, — глаза миссис Ренделл сузились, она грозно воззрилась на свою дочь, и я еще никогда не видела такой напуганной девочки, какой была в этот момент Сильвия. — Да, Сильвия знала и ничего, ничего не сказала.

— Я не думала, что это надо, — сквозь слезы выговорила Сильвия, сжимая и разжимая кулачки. Потом она принялась кусать свои ногти.

— Прекрати! — прикрикнула на нее мать. — Ты должна была тотчас прийти ко мне и все рассказать.

— Я считала, что это будет… будто я сплетничаю, — пролепетала Сильвия и умоляюще поглядела на меня.

— Я думаю, ты поступила так, потому что считала это правильным, Сильвия. Тогда ты не хотела сплетничать, а теперь ты рассказала все, что знала. И это тоже правильно.

Миссис Ренделл взирала на меня с некоторым изумлением: учительница музыки забирает прямо из ее рук власть над ее собственной дочерью! Но меня нисколько не заботила реакция миссис Ренделл. Я чувствовала, что Сильвия благодарна мне, и, если у меня будет возможность, подумала я тогда, то я обязательно постараюсь что-нибудь для нее сделать. Такая мать, как миссис Ренделл, способна совершенно задавить юную, неокрепшую личность. Бедняжка Сильвия! Ее проблема не менее серьезная, чем у Оллегры.

Миссис Ренделл пронзила меня убийственным взглядом.

— Вы еще не все услышали… Продолжай, Сильвия!

— Она ждала ребенка… и… боялась…

— Ну, давай, Сильвия: потому что…

— Потому что, — еле слышно продолжила Сильвия, — потому что этот ребенок мистера Брауна, а все думают, что…

— Она сама тебе это сказала? — недоверчиво спросила ее миссис Линкрофт. Сильвия кивнула. — Именно тебе? Не другим девочкам?

— Это было накануне того дня, когда она убежала. Элис писала тогда сочинение. У Оллегры был урок музыки, и мы с ней остались вдвоем. Вдруг она начала плакать и все рассказала. Она сказала, что не останется здесь. Что она убежит с…

— С этим негодяем! — вскричала миссис Ренделл.

— Итак, — заключила миссис Линкрофт. — Она ушла из дома, ничего не взяв с собой. Куда же она пошла? Как она добралась до станции?

Сильвия тяжело вздохнула и посмотрела поверх наших голов в окно.

— Она сказала, что он будет ждать ее. Они сразу же уехали. Она не хотела, чтобы ее искали. Она не собиралась возвращаться. Она просила меня никому не говорить два дня, и я поклялась на Библии. И когда ото время истекло, я больше не могла молчать.

Сильвия проговорила это совершенно безучастно, словно бы выучила эти предложения наизусть.

Я сразу же поверила тому, что рассказала Сильвия, так как была свидетельницей встречи влюбленных в разрушенной часовне и уже давно поняла, как они относятся друг к другу. Миссис Линкрофт, видимо, пришла к такому же заключению. Вид у нее стал еще более встревоженный, и она сказала:

— Я сейчас же пойду к сэру Уилльяму и, если он проснулся, тотчас провожу вас, миссис Ренделл, и Сильвию к нему.

Это происшествие было скандальным. Оно было ужасным. Но ужасные скандалы и раньше случались в округе. Зато теперь появилось совершенно понятное объяснение исчезновению Эдит. Ведь не могла же молодая замужняя женщина просто так уйти ив дома и исчезнуть. Где-то она должна же все-таки быть. Теперь стало понятно, где она. Ведь Эдит сама призналась Сильвии, что хочет сбежать от мужа со своим любовником.

Кто бы мог подумать! Молодая миссис Стейси и викарий! Никто иной, а именно викарий. Впрочем подобные вещи и раньше случались.

— В тихом омуте черти водятся, — сказала миссис Бэри. Она теперь неизменно возникала на пороге своего магазинчика каждый раз, когда я проходила мимо, и почти всегда качала головой, глядя на меня и приговаривая: «Ну точно копия той женщины, с раскопок. Уж у меня-то хорошая память».

Завидев меня на этот раз, она тотчас заговорила об Эдит.

— Я не удивляюсь. Выйти замуж за такого человека! — с чувством произнесла она. — Мне всегда было ее жаль. Такая приятная, миленькая девушка. И никакого фанфаронства, не то, что у этой Оллегры. Уж если кому надо задать хорошую взбучку, так это ей. Мисс Эдит и мисс Элис — вот кто хорошо воспитаны. Всегда такие вежливые, аккуратные. Мне было жаль мисс Эдит, когда ее чуть ли ни насильно выдали замуж. И все из-за денег. Но деньги еще не все, верно? Если бы у нее было наследство поменьше, ее бы не стали выдавать за этого мистера Йена, и она бы тогда вышла замуж за милого, достойного мистера Брауна.

Такое мнение, видимо, бытовало во всем поселке. Все очень жалели бедную маленькую Эдит, а мистер Браун, как все помнили, был таким славным молодым человеком, более доступным для прихожан, чем священник, и он никогда не лез в чужие дела и никому не давал ненужных советов, как это делает жена священника.

На сэра Уилльяма это новость глубоко подействовала. Я его больше не видела, так как со дня исчезновения Эдит ни разу для него не играла.

Миссис Линкрофт доверительно мне сообщила:

— Он очень плохо это воспринял. Ведь ему так помогала надежда иметь внука, она придала новый смысл его жизни. Но теперь Эдит здесь больше нет, и, видимо, внук может оказаться вовсе не его. Сэр Уилльям сказал, что никогда больше не примет ее в дом. Он не хочет больше ни искать ее, ни слышать о ней. Все, что он хочет, это забыть. Он желает, чтобы все было так, будто Эдит никогда здесь не было. И требует, чтобы ее имя никогда не упоминали и чтобы все расследования прекратились.

— Но невозможно, — возразила я, — вести себя так, будто вообще ничего не произошло. Здесь Нейпьер, и приехал он именно затем, чтобы жениться на Эдит.

— Таково было тогда желание сэра Уилльяма, — произнесла миссис Линкрофт так, будто этим все объяснялось.

Никто не знал, на каком судне отправился мистер Браун в Африку.

— Я его никогда не спрашивала, — заявила миссис Ренделл. — Не было никакого желания интересоваться дурацкими делами этого вертопраха.

Нейпьер уехал в Лондон и провел там две недели, пытаясь узнать о местонахождении Джереми Брауна.

Вернувшись, он сообщил, что некие миссис и мистер Браун уплыли в Африку на пароходе «Кловерин», но были ли это Джереми и Эдит — неизвестно. Все станет ясно, когда пароход прибудет к месту назначения. Тогда можно будет через миссионерское общество выяснить, были ли это Джереми и Эдит.

После возвращения Нейпьера я старалась избегать его, и с облегчением заметила, что и он тоже избегает меня. Порой казалось, что для меня самым мудрым поступком было бы тихо уехать, пока он был в Лондоне, и бесследно исчезнуть из жизни Лоувет Стейси.

Однако когда эта мысль приходила ко мне, я тотчас напоминала себе, что приехала сюда раскрыть тайну исчезновения Роумы, и происшествие с Эдит только усилило мое желание докопаться до истины. Нейпьер Стейси, уверяла я себя, ничем угрожать мне не может. И хотя нашлось правдоподобное объяснение происшествию с Эдит, все же очень странно, что за короткое время две женщины пропали без следа в одном и том же месте.

Уверенность в том, что дело обстоит именно так, как рассказала Сильвия, возросла после того, как сделали свои признания Элис и Оллегра.

Оллегра сказала, что не раз видела, как встречались в лесу Эдит и Джереми Браун. Она никому не говорила об этом, потому что не хотела сплетничать. Элис призналась, что однажды относила мистеру Брауну записку от Эдит.

Итак, Эдит ушла. Все с готовностью поверили, что она сбежала со своим любовником. Но я тем не менее не очень была в этом уверена. Из головы у меня не шло исчезновение Роумы, чем-то так похожее на исчезновение Эдит.

8

Следующие несколько недель Нейпьера я не видела, продолжая избегать его. Но во всех других обитателях дома меня поражало то, с какой легкостью, не имея веских доказательств, все решили, что нашли верное объяснение случившемуся. Миссис Линкрофт полностью ушла в заботы о занемогшем сэре Уилльяме. Возможно, именно она и подтолкнула всех к мысли, что это объяснение и есть единственно верное, потому что хотела успокоить взбудораженных неизвестностью людей; или она хотела, чтобы это дело поскорее забылось, и все, конечно же, ради сэра Уилльяма.

Но девочки продолжали шептаться. Не раз, войдя к ним, я улавливала в их разговоре имя Эдит, но при виде меня, они немного смущались и начинали говорить о чем-то другом.

В городке тоже продолжали обсуждать исчезновение Эдит, и все были убеждены, что она сбежала с любовником. История эта приукрашивалась все новыми подробностями по мере того, как шло время.

Я слышала как миссис Бэри шептала одной своей покупательнице: «Говорят, она оставила записку, в которой написала, что больше не может жить с этим человеком. Бедняжка!»

Поразительно, откуда только берутся эти слухи. — Над домом висит проклятие, — услышала я от миссис Бэри в другой раз. — Ведь все там по праву должно было бы принадлежать мистеру Боументу. А тут домой вернулся мистер Нейпьер и занял его место. Да, я знаю, что она убежала с викарием. Но это неспроста, это то, что называется провидением. Несомненно, тут тоже сказалось проклятие над этим семейством.

Кто бы из дома Стейси не появлялся на улице, языки тотчас начинали болтать. Однажды я застала трех своих учениц в магазине миссис Бэри и сразу поняла, что она втолковывает им, что исчезновение Эдит связано с проклятием над Лоувет Стейси. У них всех был слегка виноватый заговорщицкий вид.

Я часто думала о Нейпьере и о том разговоре, когда он признался, что неравнодушен ко мне. Я мучилась сомнениями, насколько искренен он был в своих чувствах ко мне. Казалось, что он вроде бы правдив, но, может быть, таким образом он хочет усыпить мою осторожность. Я была женщиной, повидавшей жизнь, вдовой. Он же не был свободен, чтобы сделать какое-то серьезное признание. И сейчас он отнюдь не более свободен, чем раньше. И все же он сделал тогда определенное признание, и с моей стороны было бы самым разумным больше о нем не думать. Но сейчас я всеми силами пыталась вырваться из трясины уныния и депрессии. То же происходило, вероятно, и с ним. Ко мне пришло желание освободиться от угнетающей власти прошлого, именно благодаря Нейпьеру. Если бы только я могла ему верить.

Еще до приезда в Лоувет Стейси я дала себе слово: больше никогда никому не позволять взять над собой власть. Если я иногда представляла себе в воображении какую-то другую жизнь, семью, детей, собственный дом, то муж в этой жизни рисовался некой неясной фигурой. Я бы его любила, конечно, но никогда бы не позволила ему причинять мне боль. Я не хотела больше испытывать те страдания, которые доставлял мне Пьетро, и не только тем, что теперь я никак не могла его забыть, но и той жизнью, которая была у меня с ним. Да, теперь я была уже в состоянии признаться, что ради него так безрассудно разрушила свою карьеру. И это признание самой себе я смогла сделать в немалой степени благодаря возникшим отношениям с Нейпьером. Да, теперь я чувствовала в себе силы освободиться от прошлого, но Нейпьер был крепко прикован к своему, и цепь эта ничуть не ослабела даже после исчезновения Эдит.

Теперь в доме пустовали нетронутыми комната Бо и комната Эдит, но ее комнату не превратят в святыню, как комнату Боумента. Я была уверена, что как только миссис Линкрофт поставит на ноги сэра Уилльяма, с этой комнатой что-то будет сделано.

Вскоре приехал новый викарий, и у всех появилась новая тема для разговоров. История «бегства Эдит от мужа с бывшим викарием» все еще обсуждалась, но уже не имела первостепенного значения. Появление мистера Годфри Уилмета потеснило ее.

Миссис Ренделл зашла в Лоувет Стейси, чтобы поговорить со мной и миссис Линкрофт о мистере Уилмете.

— Какая невероятная удача! Как я теперь рада, что мы в свое время избавились от этого… от этого… в общем, это уже не важно. Теперь у нас есть мистер Уилмет. Чрезвычайно милый человек, и священник сразу проникся к нему симпатией.

Бедняга священник! После восторгов жены, ему ничего другого и не оставалось.

— Не сомневаюсь, — продолжала миссис Ренделл, — что и вы согласитесь, что мистер Уилмет настоящая находка! Такой обаятельный молодой человек. — Она просто лучилась довольством. — Ему за тридцать, — добавила она шепотом. — Из очень хорошей семьи. Его дядя — сэр Лоуренс. Со временем мистер Уилмет наверняка получит очень хороший приход. Просто он поздновато решил служить церкви. Так что боюсь, у нас он долго не задержится. Хотя, — тут она лукаво улыбнулась, — я постараюсь, чтобы ему здесь было так удобно и приятно, что он не захочет отсюда уехать. Вы обязательно должны прийти к нам и познакомиться с мистером Уилметом. Кстати, он будет очень рад помочь в обучении наших девочек. Я теперь думаю, — с кокетливой хитрецой добавила миссис Ренделл, — что отъезд мистера Брауна оказался для нас благом.

Вернувшись домой из дома священника, девочки дали самые восторженные отзывы о мистере Уилмете.

— Такой красивый! — со вздохом заключила Оллегра. — Он никогда не согласится жениться на Сильвии.

Сильвия вспыхнула и сердито насупилась.

Я пришла ей на выручку.

— Но может быть, Сильвия сама не захочет выходить за него замуж.

— У нее не будет выбора, — отрезала Оллегра. — И у него тоже, если он здесь останется. Миссис Ренделл уже приняла насчет него твердое решение.

— Не говори ерунду, — сказала я. Элис и Оллегра переглянулись. — Господи! Человек не успел приехать, а вы уже!.. — воскликнула я.

— Но миссис Ренделл уже успела решить, что он расчудесный, — пробормотала Элис.

— Нет, вас всех явно слишком разбередил приезд нового человека.

Теперь везде только и говорили, что о новом викарии: «Совсем другой, чем мистер Браун», «Я слышала его отец — лорд или что-то в этом роде», «Он очень хорош собой… и так прекрасно себя держит».

До того как встретиться с викарием, я слышала много подобных отзывов, и с нетерпением ожидала, когда познакомлюсь с этим олицетворением красоты и добродетели сама. Во всяком случае, хорошо уже то, что его приезд отвлек внимание от происшествия с Эдит. Но, конечно, забыть об этом не забыли. Как-то я встретила констебля в поселке и спросила его, как идет расследование.

— Дело не будет закрыто, миссис Верлейн, — сказал он, — пока точно не установят, что она убежала с тем молодым человеком. Так что мы продолжаем держать ухо востро.

Я поинтересовалась, какие действия они предпринимают сейчас, но он ответил лишь таинственным взглядом.

— Проходите в гостиную, — пригласила меня миссис Ренделл. — Мистер Уилмет сейчас со священником беседуют в кабинете.

Мы все проследовали за ней в гостиную. Там у окна стояла Сильвия.

— Прошу, садитесь в кресло, миссис Верлейн, и вы тоже, — миссис Ренделл указала девочкам на стулья. — Сильвия! — материнским озабоченным взглядом она окинула дочь с головы до ног. — Да не стой ты так неуклюже! Какая же ты неряшливая! Твоя лента в волосах совершенно грязная. Пойди и немедленно смени ее.

Я заметила, как Элис и Оллегра тотчас переглянулись. До чего же эти юные создания умеют все подмечать, и к тому же критическим взглядом.

— И не горбись так! — скомандовала миссис Ренделл вслед уходящей Сильвии. Та покраснела от неловкости. — Откинь назад плечи!

Пока Сильвия ходила сменить ленту, миссис Ренделл возбужденно болтала то о здоровье сэра Уилльяма, то о погоде, перескакивая с одного на другое. Наконец, явилась Сильвия с голубой лентой в волосах.

— Вот так-то лучше, — отметила миссис Ренделл. — А теперь пойди в кабинет и скажи священнику и мистеру Уилмету, что миссис Верлейн уже пришла.

Через несколько минут в гостиную вошел священник с мистером Уилметом, действительно, чрезвычайно достойным молодым человеком. Он был немного выше среднего роста, с очень приятным открытым лицом. У него были превосходные белые зубы, что особенно бросалось в глаза, когда он улыбался. Держался мистер Уилмет с милой непринужденностью. Все это делало его полной противоположностью смиренному мистеру Брауну.

— О, мистер Уилмет! — такого вкрадчивого сладкого голоска я еще никогда у миссис Ренделл не слышала. — Хочу познакомить вас с миссис Верлейн. Она обучает девочек игре на фортепьяно.

Он подошел ко мне.

— Миссис Верлейн, — обратился он. — У вас очень известная фамилия.

— Вы, вероятно, имеете в виду моего мужа, — сказала я.

— Ах, да — Пьетро Верлейн… Какой великий музыкант! — Лицо его слегка омрачилось, видимо, он вспомнил, что я вдова. Но через мгновение оно просветлело. — А я ведь знал вашу сестру. Это здесь…

Я была не в силах сохранить невозмутимое выражение лица. И сама себя выдала. Рано или поздно это должно было случиться. Пьетро был слишком хорошо известен, как и Роума в своем кругу. В один прекрасный день кто-то должен был обнаружить между нами связь.

Вероятно, мистер Уилмет заметил тень страха на моем лице, потому что быстро проговорил:

— Хотя, нет, я, наверное, ошибся.

— Моя сестра… умерла, — услышала я свой запинающийся голос.

— Как печально! — произнесла миссис Ренделл и повернувшись к мистеру Уилмету, добавила:

— Отец миссис Верлейн был профессором. Очень жаль, что ее единственная сестра умерла… не так давно, кажется.

Мое положение было критическим, но мистер Уилмет с любезностью истинного джентльмена пришел мне на выручку.

— Очень сожалею, миссис Верлейн, — сказал он учтиво, — что затронул такую печальную для вас тему.

Я ничего не ответила, но, думаю, по моему взгляду он понял, что я ему благодарна.

— Мистера Уилмета очень интересует наш городок, — с удивительной для нее игривостью сказала миссис Ренделл.

— О, да! — подтвердил новый викарий. — Здешние римские раскопки просто поразительны.

— И, видимо, это одна из причин, почему вы решили сюда приехать? — спросила миссис Ренделл. Мистер Уилмет обаятельно улыбнулся.

— Эти раскопки придают дополнительную привлекательность службе здесь, — и, повернувшись ко мне, добавил:

— В археологии я, конечно, только любитель, миссис Верлейн.

— Как интересно! — напряженно откликнулась я.

— Одно время я думал избрать ее своей специальностью. Затем, правда, несколько запоздало, чем это обычно делается, я решил пойти служить церкви.

— И это для нас большое счастье! — восторженно грохнула миссис Ренделл. — Мне бы так же очень хотелось, чтобы под вашим влиянием и Сильвия начала интересоваться здешними развалинами, мистер Уилмет.

— Я попробую, — ответил тот с улыбкой. Тут и священник воскликнул:

— Вот замечательно! — Было видно, что он очень доволен. Теперь, поскольку новый викарий проявляет интерес к римским развалинам, миссис Ренделл тоже обнаружила, что они заслуживают внимания.

— Мне кажется, мы сможем составить удобное для всех расписание занятий, — напомнила я о цели нашей встречи.

— Да, я тоже в этом уверен, — согласился викарий. Я тотчас почувствовала возникший у него ко мне интерес. И не удивилась. Ему, должно быть, очень любопытно, почему я так испугалась, когда он чуть было не проговорился, что я сестра Роумы.

Закончив урок с Сильвией, я направилась через сад от дома настоятеля в Лоувет Стейси. Вдруг я услышала, как кто-то окликает меня. Оглянувшись, я увидела Уилмета, который спешил ко мне со своей неотразимой улыбкой.

— Я дал девочкам задание, — сказал он. — Мне надо было поговорить с вами.

— О моей сестре?

Он кивнул.

— Я видел ее всего лишь несколько раз. Во время наших встреч она упоминала о вас. Она была обеспокоена вашим замужеством. Считала, что это не пойдет на пользу вашей карьере.

— Спасибо, что вы не сказали, кто моя сестра.

Он недоуменно посмотрел на меня.

— Значит, об этом здесь не знают.

Я отрицательно покачала головой.

— Сейчас объясню почему. Вам, наверное, известно, что моя сестра… исчезла.

— Да. И это одна из причин, побудившая меня принять должность здешнего викария. Ну, и конечно… раскопки. А вы почему оказались здесь?

— Я приехала сюда преподавать музыку. Но не только. Я хочу выяснить, что случилось с моей сестрой.

Мистер Уилмет глубоко вздохнул.

— Хорошо, что вы вовремя меня остановили. А ведь я мог проговориться об этом до того, как увидел вас.

— Да, при знаменитом муже трудно что-либо скрывать о себе.

Он, согласившись, кивнул.

— История с вашей сестрой страшно интригующая.

— Да, в ней есть какая-то ужасная загадка. А теперь и Эдит исчезла.

— О, весьма неприятное происшествие. Я слышал, она сбежала от мужа.

— Я не уверена, что это именно так. Мне известно только то, что она исчезла, как исчезла до этого Роума.

Он проницательно посмотрел на меня.

— Понимаю ваши чувства. Могу ли я хоть чем-то вам помочь?

— Во всяком случае я надеюсь, что вы… — начала было я, но он поспешил заверить:

— Не беспокойтесь, от меня никто ничего не узнает.

— Очень вам признательна.

Он улыбнулся.

— Я видел по вашему лицу, как вы испугались… Мы должны теперь действовать вместе. Как археолог… вернее, археолог-любитель, я могу оказаться полезен. Кроме того, я увлекаюсь музыкой. Играю на органе.

Я обернулась и увидела, что кружевная занавеска на окне дома священника слегка отодвинулась. За нами наблюдали. Думаю, это была миссис Ренделл. Ей, должно быть, было любопытно, зачем их новый привлекательный викарий вышел из дома, чтобы поговорить со мной.

Очень скоро Годфри Уилмет и я стали друзьями. Это было естественно. Нас сближала любовь к музыке. Но не только. Он был единственным человеком, который знал, кто я, и это установило между нами особое доверие. Я была ему очень благодарна за то, что он так ловко «не выдал» меня.

Встречаясь с ним на раскопках и бродя среди остатков римского поселения, мы говорили о Роуме.

— Она могла быть…

— Нет. Я знаю. Она умерла.

— Вы думаете, произошел несчастный случай?

— Всего вероятнее. Кому могло понадобиться убивать Роуму.

— Вот это мы и должны выяснить.

У меня потеплело на сердце, когда он сказал «мы», и в порыве благодарности я воскликнула:

— Как вы добры, принимая мои заботы как свои.

Он внезапно засмеялся. Его смех был удивительно заразительным.

— Это вы были очень добры, что позволили мне принять в них участие. Да, эта история оставляет много вопросов. Во-первых, мог ли это быть просто несчастный случай?

— Конечно, такая возможность не исключена. Но где тогда Эдит? И потом должен же остаться хоть какой-то след, хоть какой-то намек на то, что случилось. Представьте. Она была все время здесь… потом раскопки кончились, она стала укладывать вещи. Накануне отъезда вышла из дома и больше не вернулась. Что же могло произойти?

— Она могла пойти купаться в море и утонуть.

— Но ведь тогда остались бы какие-то свидетельства этому. Кроме того, она не очень любила плавать. Да и день был холодный. И опять, где же свидетельства? Они ведь должны быть. Хоть что-то из одежды на берегу.

— Значит, их кто-то уничтожил, — предположил он.

— Зачем?

— Затем, что не хотел, чтобы их обнаружили.

— Но почему… почему? Иногда я начинаю думать, что Роуму убили. Но опять — зачем?

— Может быть, из зависти. Какой-нибудь археолог. Кто-то узнал, что она нашла нечто очень ценное и важное, и захотел, или захотела, присвоить себе это открытие.

— Нет, это слишком надуманно.

— Но ведь существует же такая вещь, как профессиональная зависть. И в археологии тоже.

— О, нет, это маловероятно.

— Однако надо перебрать все возможные варианты. Итак, она вышла из домика и исчезла…

Некоторое время мы хранили молчание, затем я сказала.

— И вот теперь исчезла Эдит.

— Вы имеете в виду ту леди, которая сбежала со своим любовником?

— Таково лишь общее предположение.

Годфри Уилмет напомнил мне Роуму, когда, вдруг остановившись, склонился над расчищенным куском римского тротуара и начал сосредоточенно его осматривать. Затем последовало краткое рассуждение:

— Археология сделала за последние несколько лет большой шаг вперед, — сказал он. — Раньше это было не многим более охоты за сокровищами. Помню, как меня самого впервые охватила лихорадка поиска. Страшно сейчас даже подумать, как небрежно я тогда действовал и какое действительно сокровище мог по незнанию разрушить.

Я рассказала ему о наших родителях, о той атмосфере, в которой мы воспитывались. Все это звучало довольно забавно в моем изложении, и мы часто смеялись.

Вдруг он сказал:

— В этом мозаичном тротуаре есть один повторяющийся мотив орнамента. Любопытно, что в точности он собой представляет. Жаль, что плохо сохранился. Интересно, можно ли его дальше расчистить. Хотя думаю, будь это возможным, ваша сестра с коллегами сделала бы это. Камни, должно быть, первоначально были очень яркого цвета. Почему вы улыбаетесь?

— Вы мне напомнили Роуму. Ваши мысли теперь полностью заняты этими раскопками.

Его лицо озарила открытая милая улыбка.

— Но ведь и здесь может быть ключ к разгадке, — сказал он. — Не забывайте об этом.

— Молодые вдовы, — сказала Оллегра, — видимо, очень привлекательны.

Девочки сидели в классной комнате в Лоувет Стейси. Сильвия пришла сюда, чтобы позаниматься музыкой. Я вошла в комнату напомнить ей о времени нашего урока. Она была весьма непунктуальна. Девочки сидели втроем за столом и при виде меня смутились.

— Мы разговаривали о вдовах! — преодолев неловкость, дерзко сказала Оллегра.

— Вам бы лучше заняться уроками. Ты уже упражнялась на фортепьяно, Оллегра?

— Нет, — ответила она.

— А вы, Элис и Сильвия?

— Да, миссис Верлейн.

— Они ведь примерные девочки, — насмешливо сказала Оллегра. — Они всегда делают то, что им говорят.

— И очень разумно поступают.

Оллегра заерзала на стуле.

— А вам, миссис Верлейн, нравится мистер Уилмет?

— Нравится ли он мне? Конечно. Он очень хороший викарий.

— А мне кажется, что вы ему нравитесь, миссис Верлейн. — И тут Оллегра бросила испепеляющий взгляд на Сильвию. — А вот ты ему нисколечко не нравишься. Он считает тебя маленькой, глупой девочкой. Вы согласны, миссис Верлейн? Он, возможно, сказал вам, что думает о Сильвии?

— Я не согласна с тобой, Оллегра, и мистер Уилмет ничего не говорил мне о Сильвии. Но я уверена, что она ему вполне нравится. По крайней мере, Сильвия старается выполнять уроки, в то время как некоторые и не думают это делать.

Оллегра расхохоталась, а Сильвия и Элис смущенно переглянулись.

— Конечно, маленькие девочки ему не нравятся. Ему нравятся вдовы.

— Мне кажется, ты нарочно оттягиваешь начало урока. Но это ни к чему. Идем сейчас же заниматься.

Оллегра встала со словами:

— Ничего не поделаешь. Вдовы, действительно, очень привлекательны. Это из-за того, что у них был муж, а потом его не стало. Я тоже хочу сначала иметь мужа, а потом потерять его.

— Что за глупости!

Я пошла вперед, чувствуя, как три пары глаз изучающе смотрят мне в спину.

Интересно, как часто наблюдают за мной эти глаза, когда я даже и не подозреваю об этом.

Я столкнулась лицом к лицу с Нейпьером на большой лестнице, ведущей в холл.

— Я почти не вижу вас… с тех пор, как ушла Эдит.

— Так получается.

— Мне надо поговорить с вами.

— Что вы хотите мне сказать?

— Здесь — ничего. В этом доме я говорить не хочу. — Его голос перешел на шепот. — Приходите сегодня после полудня к Охотничьему ручью. Я буду ждать вас там в половине третьего.

Я хотела было возразить, но он твердо повторил.

— Буду ждать вас, — и тотчас ушел.

Вокруг была тишина. Вряд ли кто-нибудь видел, как мы встретились и обменялись несколькими фразами на лестнице.

Нейпьер уже ждал меня, когда я пришла в назначенное место.

— Вы все-таки пришли! — первое, что он сказал мне.

— А вы думали, что не приду?

— У меня не было уверенности. О чем вы думали последнее время?

— В основном о том, что могло случиться с Эдит.

— Она ушла со своим любовником, — коротко и холодно констатировал Нейпьер. Без всякой злобы и без признаков волнения.

— Вы верите этому?

— А чему еще я могу верить?

— Но возможны и какие-то другие варианты.

— Этот кажется наиболее вероятным. Я хочу вам кое-что сказать… Возможно, для того, чтобы вы слишком плохо обо мне не думали. Когда я женился на Эдит, я действительно думал, что из нашего брака что-то получится. Я старался это сделать. Думаю, и она тоже. Но это просто было невозможно.

Я молчала, тогда он продолжил:

— Я подозревал, что она влюблена в викария. Я не винил ее. Я уверен, что сам виноват во всем. Но я бы не хотел, чтобы вы считали меня бесчувственным и расчетливым… Во всяком случае, это не совсем так. Жизнь для Эдит была здесь невыносима. И я ее понимаю. Теперь она ушла, и это надо принять как неизбежность.

Меня обрадовало то, что он сам заговорил об этом. Я верила ему. Нейпьер не, мог быть намеренно жесток с Эдит. Он просто старался как-то преодолеть — возможно, и не очень умело — эту неразрешимую ситуацию.

— Так о чем же вы хотели меня спросить? — напомнила я ему.

— Почему вы в последнее время стали избегать меня?

— Разве? Если это и так, то совершенно не преднамеренно. Я просто не встречаю вас и все. Скорее вы сами стали избегать меня.

— Если я поступал так, то вы знаете причину. Но теперь здесь этот мистер Уилмет.

— А что он?

— Он, несомненно, очень привлекателен.

— Миссис Ренделл, кажется, того же мнения, а ей угодить нелегко. — Я старалась вести разговор в шутливом тоне, но Нейпьер, видимо, был настроен иначе.

— Я слышал, что вы стали с ним хорошими друзьями.

— Он интересуется музыкой.

— К тому же вы оба прониклись страстью к археологии.

— Кстати, миссис Ренделл тоже.

Но Нейпьера решительно не устраивало говорить со мной в таком несерьезной тоне.

— Итак, он очень обаятелен?

— Очень.

— Ну да, вам это должно быть уже хорошо известно.

— Мы знакомы очень недолго, но я убедилась, что с ним приятно общаться.

— Надеюсь, вы не примите… никаких скоропалительных решений.

— Что вы имеете в виду?

— Думаю, вам не следует поддаваться минутным эмоциям. Будьте осмотрительны.

Нейпьер и я одновременно услышали цокот копыт. Появились три наездницы: Оллегра, Элис и Сильвия.

Они, должно быть, видели, как я уезжала, — подумала я, — и последовали за мной.

Слова Оллегры подтвердили мою догадку. Она выкрикнула на ходу:

— Мы заметили, что вы уехали, миссис Верлейн. И нам захотелось поехать с вами. Не возражаете?

Элис с запинками сыграла несколько этюдов Черни и выжидательно на меня посмотрела.

— Неплохо, но еще есть, над чем поработать.

Элис печально кивнула.

— Но ты, действительно, молодец, стараешься, — сказала я ей в утешение, — и делаешь кое-какие успехи.

— Спасибо, миссис Верлейн, — она опустила глаза и стала разглядывать свои руки. Затем вдруг сказала. — Свет там снова появился. Я видела прошлой ночью. Впервые после… после того, как Эдит… ушла.

— Я бы не стала на твоем месте так беспокоиться.

— Я не беспокоилась, миссис Верлейн. Я просто немного боюсь.

— Никакого вреда тебе этот свет причинить не может.

— Как вы думаете, миссис Верлейн, действительно над домом висит проклятье?

— Конечно, нет.

— Но эти смерти, одна за другой. Все началось, когда Нейпьер убил Бо. Как вы думаете, это правда, что Бо никак не может простить ему это?

— Какая чушь. Ты меня удивляешь, Элис. Я всегда думала, что ты более разумна.

У Элис появилось на лице виноватое выражение.

— Но все так говорят… Поэтому я и спрашиваю.

— Все? — спросила я.

— Да. И слуги так считают. Так говорят и в поселке. Видят свет в часовне, и, поэтому, наверное, говорят. Утверждают даже, что здесь никогда не будет спокойно, пока не уедет Нейпьер. Это ведь несправедливо, верно? Я хочу сказать, что Нейпьера бы сильно огорчило, если бы он узнал… Хотя я думаю, он уже слышал эти разговоры, потому что выглядит он очень печальным, верно? Впрочем, это, возможно, из-за Эдит.

— У тебя голова, кажется, занята одними сплетнями, — сказала я. — Неудивительно, что ты не делаешь успехов в музыке.

— Но вы только что говорили, что делаю.

— Очень небольшие.

— Значит, вы не считаете, что это привидение Бо приходит в часовню.

— Конечно, нет.

— А я знаю, что считает миссис Верлейн! — Это был голос Оллегры, которая пришла впервые точно ко времени урока. — Она считает, что это делаю я. Не так ли, миссис Верлейн? Вы думаете, что это мои проделки?

— Надеюсь, что ты не станешь заниматься такими глупостями.

— Но вы все-таки подозреваете меня, верно? Вам ведь известно, что обо мне думают. Я всегда под подозрением.

— Это не Оллегра, — сказала Элис. — Я видела этот свет, когда Оллегра была со мной.

Оллегра скорчила мне гримаску.

— И мы вам докажем.

— А пока докажи, что ты хорошо подготовилась к уроку.

Возможность «доказать» мне, что Оллегра не при чем, не заставила себя долго ждать. В тот же вечер, когда я была у себя в комнате, ко мне влетела Оллегра. Она было очень взволнована.

— Миссис Верлейн, мы только что видели свет! — сообщила она мне.

Элис стояла в дверях.

— Можно войти, миссис Верлейн?

Я разрешила, и обе девочки встали со мной у окна.

— Только что он был, — воскликнула Оллегра. — Из окна Элис его лучше видно.

Я поднялась вместе с ними в комнату Элис. Элис со свечой подошла к окну. Несколько секунд она держала свечу совсем близко к стеклу, и я сказала, чтобы Элис ее отодвинула, иначе загорится штора.

Элис послушно поставила свечу на стол и зажгла там еще одну. В это время Оллегра схватила меня за руку и прошептала: «Смотрите. Вон он».

Да, свет возник со стороны часовни. Вспыхнув, он почти тотчас исчез.

— Я пойду посмотрю, кто там, — сказала я. Элис удержала меня за руку, в глазах ее возник ужас.

— Нет, миссис Верлейн!

— Кто-то над нами подшучивает, я уверена. Идете со мной?

Элис взглянула на Оллегру, ее лицо покрыла бледность.

— Я очень боюсь, — сказала она.

— И я тоже, — ответила Оллегра.

— Пока мы не выясним, чьи это проделки, мы все время будем бояться.

Я направилась к двери. Не могу сказать, что внутри у меня в этот момент было спокойно. И тут вдруг мне пришла в голову мысль, заставившая меня содрогнуться. Что если в доме действительно происходит что-то таинственное, о чем я не имею понятия. Я испытывала нечто вроде предчувствия, словно сама Роума предупреждала меня: «Будь осторожна. Ты же знаешь, какой бываешь опрометчивой».

Не раз возникали ситуации, когда она мне говорила нечто подобное. И сейчас у меня в голове отчетливо звучали ее слова.

Но у меня теперь есть друг, даже союзник — Годфри Уилмет. Не лучше ли будет обратиться за помощью к нему, а не пытаться в одиночку найти разгадку этого странного света в часовне.

Вдруг одна из свечей погасла, тотчас за ней погасла и другая. Комната погрузилась в темноту.

— Это знак, миссис Верлейн, — истерично прошептала Элис. — Это предупреждение. Две свечи погасли одна за другой, хотя нет никакого сквозняка.

— Ты сама их задула.

— Я не делала этого, миссис Верлейн. И Оллегра тоже. Они погасли сами по себе. Это предупреждение. Нам нельзя идти к разрушенной часовне. Случится что-то ужасное, если мы туда пойдем.

Когда она снова зажигала свечи, я заметила, что руки у нее дрожат.

— Элис, у тебя слишком разыгралось воображение. — Она согласно кивнула.

— Я ничего не могу поделать, миссис Верлейн. Я все время думаю о том, что могло бы случиться, если бы… Иногда это очень страшно.

— Тебе надо жить в каком-нибудь маленьком доме, где ничего не случается, — заметила Оллегра.

— Нет, нет. Я хочу жить здесь. Пусть мне будет временами страшно, это ничего, лишь бы жить в этом доме.

Она подошла к окну и вгляделась в него. Я встала рядом с ней. Мы обе смотрели в сторону ельника. Свечи горели ровно и спокойно. Элис взглянула на них с радостным удовлетворением.

— Видите, теперь они горят нормально. Это было предупреждение. О, миссис Верлейн, никогда не ходите ночью одна к разрушенной часовне.

— Но мне все-таки хочется выяснить, — сказала я, — чьи это глупые проделки.

Я была рада, что Оллегра оказалась тут ни при чем. Мне пришло в голову, что в часовне мог быть какой-нибудь слуга из Лоувет Стейси, который подавал знак одной из служанок.

На следующий день я встретилась с Годфри в домике около раскопок. Поскольку он интересовался археологией, то часто приходил сюда, и бывший домик археологов стал местом наших встреч.

Я устроилась на ступеньке лестницы, Годфри уселся на стол, и мы начали говорить о Роуме, о ее находках и, конечно, опять перебирать разные версии того, что могло с ней произойти. Господи, как было хорошо, что теперь хоть с кем-то можно было поговорить о Роуме.

Мы оба сидели к окну спиной. Оно было совсем маленьким, и поэтому в домике всегда царила полутьма, но вдруг я почувствовала, что на какой-то миг стало еще темнее.

— Кто-то был у окна, — прошептала я. Через секунду мы оба оказались у двери, но за ней и поблизости никого не было.

— Да вы, я вижу, действительно сильно напуганы, — сказал озабоченно Годфри.

— Неприятно знать, что за тобой наблюдают… особенно, когда ты не подозреваешь об этом.

— Ну, кто бы это ни был, он не мог далеко уйти.

Мы поспешно обошли вокруг домика, но не нашли никаких следов.

— Может быть, просто облако набежало на солнце, — предположил Годфри.

Я посмотрела на небо. Оно было совершенно чистым и ясным.

— Никто не смог бы скрыться так быстро, — рассуждал Годфри. — После исчезновения вашей сестры вы, естественно, воспринимаете все слишком обостренно. Вам нельзя быть такой впечатлительной.

— Но я не смогу успокоиться до тех пор, пока не узнаю, что с ней случилось, — заявила я. Годфри понимающе кивнул.

— Давайте уйдем отсюда, — предложил он. — Прогуляемся по свежему воздуху.

Мы покинули домик и молча бродили по дальней части парка. И тут я вспомнила.

— Но мы ведь не посмотрели в чулане. Там мог кто-нибудь спрятаться.

— Уверяю, ничего, кроме старой плиты, на которой готовила Роума, и канистры мы ничего бы там не увидели.

— И все-таки у меня странное ощущение, что… Но я не договорила. Мне стало ясно, что он считает, будто у меня просто разыгралось воображение.

Годфри с каждым днем становился все более уверенным в том, что разгадку исчезновения Роумы надо искать там, где она работала. Он обследовал развалины римских терм и остатки мозаичных тротуаров, ища, как он сказал, ключ к тайне. Но я знала, что ему доставляет удовольствие копаться в этих развалинах. Я рассказала ему о свете в часовне и призналась, что у меня возникло предположение: не могла ли Роума попытаться выяснить, что это за свет.

Но ведь Роума исчезла днем. Поэтому свет в часовне не имеет к этому никакого отношения. Однако она могла выйти из домика днем, чтобы погулять по окрестностям и, возвращаясь в сумерках, увидеть свет в часовне.

— Да, это возможно, — согласился Годфри. — Мы обязательно пойдем туда как-нибудь вечером и попробуем подстеречь того, кто зажигает этот свет.

Но я решила, что это не очень удобно, наши ученицы и так слишком много о нас болтают, да и миссис Ренделл не сводит с нас глаз, подозревая, что я по ее выражению «заманиваю в сеть» нового викария.

Однако Годфри я ничего говорить не стала.

Когда я вернулась в Лоувет Стейси после встречи с Годфри на раскопках, то, войдя в холл, услышала позади себя стремительные шаги. Я резко обернулась. Передо мной стоял Нейпьер.

— Я только что вернулся из Лондона, — сказал он, — есть новости.

— Об Эдит?

— Она не уехала с Джереми Брауном.

— Нет? — Я удивленно уставилась на него.

— Джереми Браун прибыл в Африку один.

— Как!?

— Мы все ошибались, — сказал он, — подозревая, что Эдит убежала со своим возлюбленным. Она этого не делала.

— Тогда что?

— Кто же может сказать, — прошептал он.

Но оказалось немало тех, кто начал много чего говорить. Пошли всякие пересуды, которые только усилились после того, как священник получил письмо от Джереми Брауна, из которого стало совершенно ясно, что Эдит с ним нет. Тогда где же Эдит?

И взоры вновь обратились в Лоувет Стейси, этот зловещий дом, про который упорно говорили, будто он проклят.

Но почему он проклят? Потому что в нем человек убил своего брата? На доме проклятие Каина. И после того как брат убил брата, умерла их мать. А теперь исчезла жена. Куда же она могла уйти? Кто скажет? Возможно, никто не сможет этого сделать.

Когда с женой случается несчастье, то первый, на кого падает подозрение, — это муж.

Я чувствовала, как вокруг нарастает недоброжелательство к Нейпьеру. Это меня очень тревожило, кажется, даже больше, чем его самого.

Повсюду с жаром обсуждалось новое известие. Я заметила, что Нейпьера стали даже сторониться. Стоило миссис Линкрофт заговорить о нем, как лицо ее принимало суровое выражение, губы поджимались, между бровей появлялась глубокая складка. Я знала, что для нее самое ужасное во всем этом происшествии то, что оно серьезно подорвало здоровье сэра Уилльяма, и винила она Нейпьера.

Девочки тоже постоянно обсуждали новое известие, хотя со мной говорили о нем очень мало. Мне было интересно, какие они на этот счет строят догадки.

Оллегра один раз все-таки проговорилась:

— Если сэр Уилльям умрет от потрясения, которое он пережил из-за исчезновения Эдит, то… получается, что все снова повторяется. Тогда умер Бо, а затем умерла его мать…

Я резко оборвала ее.

— Кто сказал, что Эдит мертва?

— Нет! — с жаром воскликнула Элис. — Она, конечно, вернется.

— Я очень на это надеюсь, — горячо подхватила я. Как же мне хотелось, чтобы именно так и случилось. Я придумывала самые разные версии того, что могло произойти с ней. Потеря памяти? Очень вероятно. Эдит где-то бродит сейчас, забыв, кто она и откуда. Но если все же Эдит убита…

Нет, эту версию я просто не могла принять. И что же тогда произошло с Роумой?

Схожесть этих двух исчезновений с новой силой поразила меня. Две молодые женщины пропали почти одинаковым образом в одном и том же месте. Они обе вышли из дома, ничего не сказав и ничего не взяв с собой, и бесследно исчезли.

Загадка. Пугающая загадка. И я к ней была глубоко причастна. Одна из этих женщин была моей сестрой, другая — женой Нейпьера.

Я обязана все узнать. Моя решимость отныне удвоилась. Теперь я думала о двух женщинах, таких несхожих и столь похоже исчезнувших: беспомощная, напуганная Эдит и уверенная в себе решительная Роума. Мне все равно, чем это может для меня кончится, но я сделаю все, чтобы раскрыть тайну их исчезновения.

«Будь осторожна, Кэра, — предупреждал меня голос Роумы. — Тут могло быть убийство».

Как больно было мне слышать ссору Нейпьера и сэра Уилльяма. Я тогда вошла через дверь из коридора в музыкальную комнату, чтобы поиграть сэру Уилльяму. Миссис Линкрофт меня предупредила, что он задремал, и лучше его не тревожить, но когда он проснется, ему будет приятно услышать мою игру.

Когда я подошла к роялю, то услышала в соседней комнате сердитые голоса сэра Уилльяма и Нейпьера.

— Как бы я молил Бога, — воскликнул сэр Уилльям, — чтобы ты сюда никогда не возвращался.

— Могу тебя заверить, — откликнулся Нейпьер, — что я больше не намерен отсюда уезжать.

— Ты уедешь, если я того захочу, и позволь тебя заверить, что здесь ты ничего не получишь.

— Ты ошибаешься. Я имею право быть здесь.

— Но ты скажешь, где она? Что с ней случилось? Сбежала с викарием! Но я всегда знал, что она не могла этого сделать. Где она? Ты мне скажешь, наконец?

— Почему ты решил, что мне что-то известно?

— Потому что она была тебе не нужна. Ты женился на ней, так как это был единственный для тебя способ сюда вернуться. Бедное дитя, эта Эдит.

— А разве не ты сам принес ее в жертву? Как это похоже на тебя! Настаивать на том, чтобы я женился, а затем обвинить меня в том, что я это сделал. Видит Бог, я старался, чтобы из нашего брака что-то получилось.

— Брак! Я не спрашиваю тебя о вашем браке. Я спрашиваю, что ты с ней сделал?

— Ты с ума сошел. Ты думаешь, что я…

— Убийца! — вскричал сэр Уилльям. — Сначала Бо… потом твоя мать…

— Господи! — воскликнул Нейпьер. — Неужели ты рассчитываешь, что эта ложь поможет тебе лишить меня наследства!

— Где она? Где? Ее найдут, и тогда…

Я больше не могла этого вынести и, быстро выскользнув из комнаты, направилась к себе. Охваченная ужасом, я еле добралась туда.

Сэр Уилльям решил, что его собственный сын убил Эдит.

— Это не правда, — шептала я. — Не могу в это поверить.

Мне было невыносимо ощущать охватившую всех подозрительность. В поселке не переставая шушукались. «Все сходится. Он женился на ней, а затем, получив ее деньги, захотел от нее избавиться. Над Лоувет Стейси висит проклятье. И оно не развеется до тех пор, пока этот дурной человек живет там».

Время от времени мне встречалась Сибила. Тот же многозначительный взгляд, то же детское жеманство, но в еще более гротескной манере…

Теперь, когда стало очевидным, что Эдит не уехала с Джереми Брауном, что может выяснить полиция?

Почему мужу стало необходимым избавиться от жены? На то могут быть разные причины: потому что он ее не любил. Потому что он уже заполучил ее деньги. А может быть, и потому, что теперь он вернулся в свой дом и вновь утвердился как наследник отцовского состояния… Я вспомнила ссору Нейпьера и сэра Уилльяма. Отец ненавидит сына. Почему он одержим таким неестественным чувством? А теперь, когда исчезла Эдит, их размолвка только усилилась. Возможно, сэр Уилльям лишит Нейпьера наследственных прав, изгонит его из дома, как уже делал раньше.

Нейпьер не любил Эдит. И не делал из этого тайны. В последние недели… Я вспомнила наш разговор во время прогулки, и меня охватил ужас. Неужели он действительно хотел дать мне понять, что если бы был свободен, то предложил бы стать его женой?

Меня охватило смятение. Я вспомнила, как пристально на меня смотрели три пары девичьих глаз. Неужели я действительно как-то причастна к этому происшествию?

Мне хотелось закричать: «Это не правда! Его оговорили, как и раньше. Разве можно теперь во всем обвинить его только из-за того, что в юности случайно произошла страшная трагедия?»

Что со мной происходит? Почему доказать невиновность Нейпьера стало для меня столь важным?

Миссис Линкрофт бросила на меня через стол хмурый взгляд.

— Как это все расстраивает сэра Уилльяма! — сказала она. — Его здоровье внушает мне большое опасение. Скорее бы стало хоть что-то известно об Эдит.

— Как по-вашему мнению, что могло с ней случиться? — спросила я серьезно.

— Мне даже страшно подумать, — ответила она. — Очень опасаюсь, как бы у сэра Уилльяма не случился еще один удар. Было бы лучше, если бы Нейпьер уехал.

— Если он уедет, — откликнулась я, — злые языки начнут болтать, что он сбежал.

Миссис Линкрофт согласно кивнула. Затем сказала:

— Но у него почти нет выбора. Сэр Уилльям уже поговаривает насчет того, чтобы позвать нотариуса. Вы понимаете, что это значит?

— Видимо, ему свойственно судить и обвинять людей без достаточных на то оснований. До этого он мечтал о внуке. Зато теперь…

— Возможно, Эдит все-таки вернется.

— Но где же она?

— Очень любезно с вашей стороны, что вы относитесь с таким сочувствием к делам этой семьи. Но, миссис Верлейн, не стоит… встревать в них.

— Встревать? — изумилась я.

Миссис Линкрофт несколько секунд пристально на меня смотрела. Ее манера держать себя вдруг поразительным образом изменилась. Вместо любезной женщины, которой я всегда ее знала, передо мной сидела другая особа, и ей совершенно не было присуще все то, что до этого я приписывала характеру миссис Линкрофт. Изменился даже ее голос.

— Иногда весьма неразумно проявлять интерес к делам других людей. Из-за этого можно поставить себя в очень трудное положение.

— Но, мне кажется, вполне естественно, что Меня интересует судьба миссис Эдит. Молодая хозяйка дома… к тому же моя ученица, вдруг исчезает… Вы же не думаете, что к этому можно отнестись как к заурядному событию.

— Никто и не воспринимает его так. Но мы не знаем, куда исчезла миссис Стейси… Возможно, никогда и не узнаем. Полиция пытается выяснить. И это дело именно полиции. А не приходило ли вам в голову, миссис Верлейн, что если бы определенные подозрения, которые кое у кого тут возникают, оказались правдой, то ваше излишнее любопытство навлекло бы на вас некоторую опасность.

Я была поражена. Мне и в голову не приходило, что мое намерение раскрыть тайну могло каким-то образом себя обнаружить.

— Опасность? Какого рода опасность?

Повисла пауза. С миссис Линкрофт произошло обратное перевоплощение. И снова передо мной сидела прежняя миссис Линкрофт, которую я знала со дня своего приезда в Лоувет Стейси — немного загадочная, спокойная и приветливая женщина.

— Кто знает? — с милой улыбкой сказала она. — Но я бы на вашем месте держалась от всего этого в стороне.

Она меня предостерегает, — подумала я. — Означают ли ее слова, что я не должна иметь дело с человеком, которого подозревают в причастности к исчезновению его жены? Или же она хочет сказать, что, проявляя интерес к здешним событиям, я навлекаю на себя опасность?

— Ну, насчет опасности, — продолжила она с легким смешком, — я, вероятно, несколько преувеличила. Рано или поздно все выяснится. Эдит вернется. — Она произнесла это с подчеркнутой убежденностью. — Я это чувствую.

Мне хотелось ей возразить, но она поспешно добавила:

— Сэр Уилльям сказал мне, что получил большое удовольствие, когда вы играли ему в последний раз Шуберта. Ваша игра так хорошо на него подействовала, что он смог глубоко заснуть, это как раз то, что ему нужно.

Миссис Линкрофт одарила меня благодарной улыбкой. Для нее любой, кто мог успокоить сэра Уилльяма, уже друг.

Кошмарное происшествие случилось через два дня. Я вошла в музыкальную комнату, примыкавшую к комнате сэра Уилльяма. Там меня встретила миссис Линкрофт. Она шепнула мне: «Сэр Уилльям немного слаб сегодня. Он дремлет в кресле. Какой выдался пасмурный день! Все время льет дождь. Я так надеялась, что днем хоть немного прояснится. Но погода стала еще хуже».

Ноты лежали на рояле. Их выбрал сам сэр Уилльям. Я взглянула на верхний лист. «Лунная соната» Бетховена.

— Думаю, лучше зажечь свечи, — сказала миссис Линкрофт.

Я согласилась, и когда она это сделала, я села за рояль, а она тихо вышла из комнаты.

Когда я играла, мои мысли были о Нейпьере, с возрастающей болью я ощущала несправедливость обвинений, которые ему предъявляют еще до того, как что-то стало действительно доказанным.

Закончив играть сонату, я взяла следующие ноты и с удивлением увидела, что это «Пляска смерти» Сен-Санса. Какой странный выбор, промелькнуло у меня в голове. Как только я начала играть, ко мне тотчас вернулись мысли о Пьетро. Исполняя это произведение, ему всегда удавалось вызвать у слушателя пронизывающий до глубины души ужас. Он говорил, что когда играет эту вещь, то представляет себе музыканта из старой сказки, который дудочкой заманил детей в горы, только на этот раз своей игрой он поднимает мертвецов из могил и заставляет их танцевать «Пляску смерти».

За окном совсем стемнело, и света свечей уже не хватало. Но мне и не нужно было смотреть в ноты.

Вдруг я почувствовала, что в комнате есть кто-то еще. В первый миг я подумала, что моя игра действительно вызвала души умерших, так как возникшая в дверях фигура была похожа на мертвеца.

— Уходи прочь!.. Прочь! — это кричал сэр Уилльям. Он глядел на меня неподвижным окаменелым взором. — Зачем… ты… вернулась.

Я поднялась, и тут он издал вопль ужаса, и следующее, что я увидела, было его распростертое на полу тело.

Я отчаянно стала звать миссис Линкрофт на помощь, она, к счастью, оказалась недалеко.

Она в смятении воззрилась на лежавшего на полу сэра Уилльяма.

— Что случилось?

— Я играла «Пляску смерти»… — начала я. Но не договорила, так как мне показалось, что она сейчас упадет в обморок.

Однако она овладела собой и тут же распорядилась, чтобы послали за доктором.

Сэр Уилльям тяжко заболел. С ним случился еще один удар, в теперь целый консилиум врачей занимался его здоровьем. Говорили, что он может не оправиться.

Я рассказала, что играла для него на рояле и вдруг, подняв глаза, увидела его в дверном проеме. Так как он едва мог двигаться, должно быть, ему стоило больших трудов подняться и подойти к двери. Напряжение, которое он испытал, могло быть причиной случившегося с ним удара.

Через два-три дня стало ясно, что он сможет выжить. Для миссис Линкрофт это было большим облегчением.

Она сказала мне:

— Теперь я думаю, Нейпьер все же останется. Я уверена, сэр Уилльям не помнит, что случилось с Эдит. У него в голове немного помутилось, и в его восприятии все так, как было в прошлом.

Июль выдался очень дождливым. Лило уже несколько дней, и небо было затянуто тучами.

Я сидела у себя в комнате, когда ко мне зашла Сибила Стейси. Хотя вечер еще не наступил, пришлось зажечь свечи. На Сибиле было темно-лиловое платье, отделанное черными бантиками, в волосах тоже торчали бантики лилового цвета.

— Ношу траур, — прошептала она. Я поднялась из-за столика, за которым готовилась к урокам.

Сибила, жеманно грозя мне пальчиком, добавила:

— Траур по Эдит.

— Но почему вы уверены, что она умерла?

— Потому что я знаю. Она бы давно вернулась, если бы было по-другому. Кроме того, все указывает на то, что ее нет в живых. Разве вы так не считаете?

— Я не знаю, что думать, но мне очень хочется, чтобы она была жива.

Сибила покачала головой и сказала:

— Нет, она не вернется. Я знаю.

— Как вы можете говорить с такой уверенностью?

— Странные вещи происходят в этом доме, — не обратив внимания на мои слова, продолжила мисс Стейси. — Вам не кажется?

Я отрицательно покачала головой.

— Это не правда, миссис Верлейн. Вы тоже это чувствуете. Когда я буду писать ваш портрет, я докажу это. Вы знаете, что произошло с сэром Уилльямом?

— Боюсь, он очень болен.

— Да, и все потому, что он встал, чтобы посмотреть, кто играет.

— Он знал, что это я.

— О, нет, миссис Верлейн. Вот здесь вы ошибаетесь. Он думал, это кто-то другой.

— Почему? В последнее время я часто ему играла.

— Он сам выбирает, что вам играть?

Я кивнула.

— Правильно. Он выбирает то, что ему приятно слушать, что напоминает ему о хороших вещах. Теперь после того, что случилось с Уилльямом, Нейпьер останется. Уверена, ему бы пришлось уехать, если бы не этот случай. То, что хорошо для Нейпьера, плохо для сэра Уилльяма. Как говорится, что для одного лекарство, то для другого яд. О, как это верно! Послушайте — идет дождь. Дождь в день святого Суитина8. А вы знаете, что это значит, миссис Верлейн? Это значит, что теперь сорок дней не переставая будет лить дождь.

Мисс Стейси задула свечи.

— Мне нравится сумрак, — сказала она. — В нем чувствуешь себя как-то свободнее. Скажите, а что вы играли, когда сэр Уилльям появился в дверях?

— «Пляску смерти».

Сибилу передернуло.

— Почти то, что происходит сейчас с сэром Уилльямом. Жутковатая музыка. Не кажется ли вам странным, что сэр Уилльям выбрал именно это произведение?

— Это, признаться, удивило меня.

— Вы удивились бы еще больше, если бы знали, что как раз эту вещь играла Изабелла в свой последний день. Она все утро не отходила от рояля, исполняя «Пляску смерти». И сэр Уилльям сказал ей: «Ради Бога, перестань играть эту траурную музыку». И она перестала, ушла в лес и застрелилась. С тех пор это произведение никто больше не исполнял здесь… И вот вы сели за рояль и сыграли ее.

— Но именно эти ноты он положил для меня.

— Нет, это не он их положил.

— Как! Тогда кто же?

— Ответ на этот вопрос открыл бы нам очень многое. Положил «Пляску смерти» тот, кому хотелось, чтобы сэр Уилльям услышал эту музыку и… подумал бы, будто дух Изабеллы явился к нему… Это был тот, кто надеялся, что Уилльям встанет из кресла и увидит, что за роялем сидит… в комнате было темно, не так ли? Так темно, как сейчас. Кому-то надо было, чтобы он упал без чувств и заболел. Человек этот хотел дать знать, что ему все известно.

— Но кто же мог так жестоко поступить?

— В этом доме поступали куда более жестоко. Как вы думаете, кому надо было, чтобы так случилось? Этим человеком, возможно, был тот, кто боялся, что его выгонят из дома, и кого не выгнали бы, если бы сэр Уилльям умер. Ведь он мог умереть, верно? Но с другой стороны так поступить могли и по какой-то иной причине.

Я почувствовала глубокую тревогу. Мне хотелось, чтобы Сибила ушла, и тогда я могла бы обдумать услышанное.

Мисс Стейси, видимо, почувствовала это. Высказав то, что хотела, Сибила поднялась и пошла к двери. Взявшись за ручку, обернулась.

— Ни в чем нельзя быть уверенной, верно, миссис Верлейн?

Грустно покачав головой, она вышла из комнаты.

На урок Сильвия явилась с прической: две косы были уложены вокруг головы. — Это знак того, что ее уже можно считать взрослой. Господи, неужели ее мать действительно старается заманить Годфрида Уилмета и женить на своей дочери? Бедняжка Сильвия, у нее было такое обреченное выражение лица. Впрочем, у нее почти всегда такой вид. При взгляде на нее у меня сложилось впечатление, что ей самой очень не хочется заниматься всеми этими уловками, но она знает, что никуда ей не деться и надо просто подчиниться.

Сильвии было шестнадцать. Только через год она была бы в том возрасте, когда принято носить подобные прически.

Она, как попугай, оттарабанила заданный урок. Что тут можно сказать? Только лишь: «Попытайся играть более выразительно. Постарайся почувствовать то, что говорит тебе музыка».

На лице Сильвии изобразилось недоумение.

— Но музыка же не говорит, миссис Верлейн.

Я вздохнула. После того, как пропала Эдит, моя работа здесь потеряла всякий смысл. Из Эдит я могла бы сделать хорошую пианистку, которой было бы по силам произвести впечатление на гостей во время званых вечеров. Я могла бы научить ее находить в музыке утешение и радость, но Сильвия, Оллегра, Элис — с ними это невозможно.

Сильвия сложила руки на коленях, у нее были короткие широкие пальцы с безжалостно обгрызенными ногтями. Даже сейчас она попробовала ими заняться, но тут же поспешно опустила руки, видимо, вспомнив горький вкус алоэ, которым мать заставила ее намазать ногти.

— Трудность у тебя в том, Сильвия, что ты не можешь сосредоточиться на произведении, которое играешь. Твои мысли где-то далеко, и думаешь ты совсем не о музыке.

Лицо Сильвии вдруг просветлело.

— Я вспомнила ту жуткую историю, которую написала Элис. Вы же знаете, она все время сочиняет какие-нибудь истории. Мистер Уилльям говорит, что в ее сочинениях чувствуется настоящий талант. А Элис говорит, что хочет писать истории, как Уилки Коллинз… так, чтобы дух захватывало.

— Пусть обязательно покажет мне свои сочинения. С удовольствием посмотрю их.

— Иногда она их нам читает. Мы собираемся в ее комнате, зажигаем только одну свечу, и она в лицах разыгрывает свои истории. Ужасно страшно. Она могла бы стать актрисой. Но она говорит, что больше всего хочет писать о людях.

— И о чем же был ее последний рассказ?

— О девушке, которая исчезла. Никто не знал, куда она пропала. Но незадолго до ее исчезновения кто-то вырыл яму в ельнике недалеко от ее дома. Несколько детей видели эту яму. Они чуть в нее не свалились, когда играли. Они подошли к ней и увидели мужчину. Он тоже их заметил и сказал, что вырыл ловушку для льва-людоеда. Но дети не поверили ему, так как на львов ловушки не ставят, в них стреляют. Конечно, он надеялся, что дети поверят ему. Но взрослым он не мог так сказать и поэтому заявил, что кому-то помогал вскопать огород. Но на самом деле это он убил девушку и похоронил ее в ельнике. А все думали, что она убежала со своим возлюбленным.

— Совсем неподходящий рассказ для вашего возраста.

— От него волосы встают дыбом.

Меня он тоже ужаснул, потому что я внезапно вспомнила, что видела Нейпьера в конюшне с садовыми инструментами. Он сказал тогда, что помогал мистеру Брэнкепу вскопать сад.

Отправившись одна на прогулку верхом, я направила лошадь к домику Брэнкепа. Сад выглядел более ухоженным, чем когда я видела его вместе с девочками. Остановив лошадь, я начала его рассматривать.

К счастью, пока я пыталась придумать, под каким предлогом вызвать мистера Брэнкепа, он сам вышел из домика.

— Добрый день, — сказала я.

— Добрый день, мисс.

— Я миссис Верлейн. Учительница музыки из Лоувет Стейси.

— Ах, так! Слышал о вас. Как вам нравятся здешние места?

— Здесь очень красиво. Он довольно кивнул.

— Ни за что бы не хотел отсюда уехать. Даже за сотню фунтов.

Я ответила, что это совершенно правильно, я добавила, что его сад в прекрасном состоянии.

— О, да, — ответил он. — Теперь у него ухоженный вид.

— Он теперь гораздо привлекательнее, чем когда я видела его в последний раз. Это вы сами все сделали?

Он усмехнулся и шепотом объяснил:

— Знаете, между нами говоря, мне немного помогли. Вы не поверите, но однажды пришел мистер Нейпьер и подсобил мне.

Я почувствовала себя до смешного счастливой. Я страшно боялась, что он скажет, что все сделал сам.

9

Годфри Уилмет постоянно искал возможности остаться со мной наедине. Это было не так просто, потому что миссис Ренделл делала все, чтобы помешать нам остаться вдвоем.

Должна признаться, что я находила определенное удовольствие, дразня миссис Ренделл, возможно, оттого, что это не совсем невинное развлечение помогало развеять мрачное настроение, охватившее меня в то время. Я пыталась отбросить все мысли о Нейпьере, и лучше всего это получалось в обществе Годфри Уилмета. Мне было с ним хорошо еще и потому, что он знал, кто я, и он любил музыку, глубоко интересовался тем, чем занималась моя сестра и родители. Кроме того, было приятно осознавать, что дружеское участие ко мне проявляет человек обаятельный, открытый и светлый, свободный от тех сложностей, которые хоть и обладали определенной притягательной силой, но были также способны вывести меня из равновесия и зародить в душе страх. Естественно, я не старалась избегать Годфри, и мы часто с ним вместе смеялись над миссис Ренделл и придумывали разные способы обхитрить ее и свести на нет ее старания помешать нам видеться.

Иногда мы встречались в церкви, куда Годфри ходил играть на органе. Стараясь быть незамеченной, я проникала в церковь, когда он занимался, и потом мы могли с ним спокойно провести там некоторое время вместе.

Церковь представляла собой прекрасный образец архитектуры XIV века. Серый камень ее стен покрывали буро-зеленые, бархатистые пятна лишайника. Я останавливалась в дверях, с наслаждением слушая глубокие полные звуки органа. У Годфри был несомненный музыкальный дар. Пока он играл, я тихо стояла в дверях церкви. Мой взгляд скользил по оконным витражам, которые были даром семьи Стейси в память о Боументе, затем я пробегала глазами выбитый на стене список настоятелей этой церкви, начиная с 1347 года и кончая Артуром Ренделлом, 1880 год. В пустой церкви отдающий древней плесенью запах был еще явственней, и я представляла себе, как на протяжении многих поколений Стейси приходили сюда молиться. Подумала о Боументе и Нейпьере, которых здесь крестили, о Сибиле, мечтавшей прийти сюда к алтарю со своим возлюбленным. Когда прозвучали последние торжественные аккорды органа, я подошла к Годфри.

— Рад, что вы, наконец, пришли, — сказал он. — Я уже начал беспокоиться о вас.

— Беспокоиться? Почему?

— Я убежден, что вы подвергаете себя опасности.

— Почему вы так решили?

— Из-за того, что стало известно о миссис Стейси. Когда мы думали, что она уехала со своим любовником, ваши поиски Роумы казались вполне безопасными. Но если оба исчезновения каким-то образом связаны, значит, кто-то приложил к этому руку. Невозможно сделать так, чтобы двое людей бесследно исчезли, не убив их. Я понял, что среди нас есть убийца. И этому человеку явно будет не по нутру тот, кто пытается раскрыть его дела. И, может быть, тогда ему кто-то не по нутру, он уничтожает его.

— Значит, по вашим расчетам следующей жертвой стану я.

— Не дай Господь! Но вам следует быть очень, осторожной.

— Понимаю. А вы кого-нибудь подозреваете?

— О, да!

— Кого?

— Конечно, мужа.

— Разве есть на то явные основания?

— Господи, это же и так ясно. Ничего не поделаешь, такова жизнь. Кому еще понадобилось бы избавляться от миссис Стейси?

— Может быть, кому-то еще понадобилось.

— Какие в таком случае мотивы? Я понимаю это дело так: она была наследница, он получает ее деньги, и она ему больше не нужна.

— Это еще не достаточный мотив для убийства.

— Она ему смертельно надоела.

— Мне не нравится этот разговор. Он какой-то… несправедливый. У вас нет права говорить так.

— Но мы должны рассуждать здраво?

— Рассуждать здраво, обвиняя невинных людей?

— Откуда вы знаете, что он невиновен?

— Человек должен считаться невиновным до тех пор, пока не доказана его вина.

— Это для Британского правосудия. Но мы не судьи… Нам просто приходится проигрывать все возможные варианты.

— В таком случае, я могу предположить, что виновны вы, а вы — что я.

— Да, можно сделать и такое предположение. Но где мотивы?

— Их можно придумать. Вы сможете оказаться переодетым двоюродным братом, который хочет унаследовать Лоувет Стейси, поэтому вы убиваете Эдит в надежде, что обвинят ее мужа и его повесят, тогда вы становитесь наследником.

— Что же, неплохо, — сказал Годфри, — совсем неплохо. А вы хотите выйти замуж за Стейси, поэтому убиваете Эдит, расчищая себе путь.

— Видите, — отметила я. — Так можно возбудить дело против любого.

— Но ваша сестра? Какое ко всему этому имеет отношение она?

— Вот это-то мы и должны выяснить.

В этот момент я ясно почувствовала, что за нами кто-то наблюдает. Я встревоженно огляделась. Годфри ничего не заметил. Почему мне это показалось? Не знаю. Просто чутье подсказывало, что кто-то стоит и наблюдает за нами… Недобрым глазом.

Что со мной? Я не могла объяснить, откуда возникло это жуткое ощущение. Нелепо. Я ничего не видела, ничего не слышала. Я просто почувствовала. Как и тогда в домике, Годфри посчитал, что виновато мое встревоженное воображение, и мне все это только почудилось.

— Главное, будьте осторожны, — сказал Годфри. — Помните, что убийца может быть среди нас.

Я посмотрела через плечо и вздрогнула.

— Что случилось? — спросил он.

— Нет, ничего.

— Я напугал вас? Прекрасно. Я этого и хотел. Теперь вы будете более осмотрительны.

— Я все равно сделаю все, чтобы узнать, почему исчезла Роума, — сказала я с жаром.

— Мы вместе это сделаем, — заверил меня Годфри. — Действовать станем сообща. Если что-то обнаружит один из нас, обязательно надо сообщить другому.

Я ничего не сказала ему о рассказе Элис, хотя меня он сильно встревожил. Не сказала я ему ничего и о своем разговоре с Нейпьером.

— Не знаю, чем объяснить, но у меня совершенно четкая уверенность, что ответ таится где-то здесь, вокруг раскопок. Первой исчезла Роума. Да, именно здесь надо искать разгадку.

Я слушала его не прерывая. Пусть проигрывает любые варианты, но только не переносит подозрений на Нейпьера.

Мы оба вздрогнули от неожиданности, когда позади нас кто-то кашлянул.

Сильвия, неслышно ступая, пробиралась по проходу к органу.

— Мама послала меня поискать вас, мистер Уилмет. Она спрашивает, не хотите ли вы прийти в гостиную на чашку чая.

Девочки пригласили меня покататься с ними верхом. Я с удовольствием согласилась, и мы вчетвером отправились на прогулку.

— У нас на Большой лужайке появились цыгане, — сообщила мне Оллегра. — Одна из них заговорила со мной. Сказала, что ее зовут Сирина Смит. Когда я сказала об этом миссис Линкрофт, та была очень недовольна.

— Она была недовольна, потому что знает, как это не понравится сэру Уилльяму, — быстро сказала Элис, как бы в защиту своей матери.

Оллегра отъехала немного вперед и крикнула через плечо.

— Я хочу повидать их.

— Моя мама говорит, что позорно терпеть их здесь, — сказала Сильвия.

— Ну, конечно! — откликнулась Оллегра. — Она ненавидит все, что… весело. А мне нравятся цыгане. Я сама наполовину цыганка.

— Они часто здесь появляются? — спросила я.

— Не думаю, — ответила Элис. — Они скитаются по всей стране, нигде надолго не задерживаясь. Только представьте себе это, миссис Верлейн. Как, должно быть, увлекательно так жить, верно?

— Я бы предпочла жить на одном месте.

Глаза Элис мечтательно затуманились. Может быть, она задумала написать рассказ о цыганах? Надо обязательно почитать ее сочинения. У нее нет особого таланта к музыке, поэтому было бы прекрасно, если бы у нее оказались способности к литературе. Она много читает, трудолюбива. Несомненно, обладает воображением. Возможно, мне стоит поговорить о ней с Годфри.

Вскоре мы подъехали к поляне под названием «Большой луг». Там стояли четыре яркие кибитки, но самих цыган видно не было.

— Не стоит подходить близко, — предупредила я Оллегру.

— Это почему? Они мне ничего плохого не сделают.

— Им может не понравиться, что ты их разглядываешь. Нужно уважать их частную жизнь.

Оллегра изумленно на меня посмотрела.

— Какая у них может быть частная жизнь. Они ведь живут в повозках.

Видимо, звуки наших голосов донеслись до табора, из одной повозки вылезла женщина и направилась к нам. Не могу сказать почему, но в этой женщине мне почудилось что-то отдаленно знакомое. Как будто я где-то ее уже видела. Она была довольно полной, красная блузка, казалось, вот-вот лопнет на ее большой груди, юбка немного лохматилась по подолу, ноги были босы и очень смуглы. В ушах позвякивали большие круглые серьги. На ветру развевалась копна черных кудрявых волос. У этой женщины была яркая, пышушая здоровьем красота.

— Привет! — окликнула она нас. — Приехали посмотреть на цыган?

— Да, — ответила Оллегра.

Вспыхнули два ряда белоснежных зубов.

— Тебе, видно, нравятся цыгане, а? Это я говорю той с черными волосами. Сказать тебе почему? Потому что ты сама наполовину цыганка.

— Кто тебе сказал?

— Ну, это легко было отгадать. А хочешь теперь отгадаю твое имя? Чудесное имя — Оллегра.

— О, ты можешь предсказать мне будущее?

— И прошлое, и будущее, и настоящее.

— Я думаю, нам пора, — сказала я. Но девочки не обратили на меня внимания. И цыганка тоже.

— Ты — Оллегра из Большого дома. Брошена своей дурной матерью. Но ничего, моя дорогая. Тебя ждет чудесный Принц и большое состояние.

— Действительно?! — воскликнула Оллегра. — А что у других?

— Сейчас скажу… Да, вон та юная леди — из дома священника, а другая из Большого дома… Хотя в общем-то она не принадлежит к семье Большого дома. Покажи мне свою руку, милая.

— У меня нет денег, — сказала я.

— Есть люди, мэм, от которых я денег не беру. Дай мне взглянуть… — и она взяла руку Элис. Ее ладонь показалась белоснежной и очень маленькой в смуглой руке цыганки.

— Ага… Элис. Вот кто ты, — сказала цыганка.

— Чудесно! Как вы это делаете?! — выдохнула с восхищением Оллегра.

— Маленькая Элис живет в Большом доме, к которому не принадлежит, но придет день, когда один человек позаботится о том, чтобы это изменилось.

— О! Это замечательно! — воскликнула Элис.

— Мне кажется, нам пора возвращаться, — повторила я. Цыганка уставилась на меня, уперев руки в бока.

— Представьте мне эту даму, — дерзко потребовала она.

— Наша учительница музыки, — сказала Оллегра.

— А не могли бы вы нам рассказать о ней?! — воскликнула Элис.

— Учительница музыки… Тра-ля-ля, — пропела цыганка. — Будьте осторожны, мадам. Берегитесь человека с голубыми глазами.

— Теперь черед Сильвии. Что вы о ней скажете? — спросила Элис.

Лицо у Сильвии напряглось, казалось, она готова бежать от цыганки.

— Она дочь священника и занимается вместе с нами, — пояснила Элис.

— Зачем ты это сказала! — упрекнула ее Оллегра. — Она и так знает.

Цыганка вызывающе уставилась на Сильвию и произнесла:

— Ты всегда делаешь только то, что говорит тебе мать, не так ли, клуша?

Сильвия вспыхнула, а Оллегра прошептала:

— Она все знает… У нее особый дар. Он есть только у цыганок.

— Все это очень интересно, — сказала я, — но нам пора ехать домой.

Оллегра начала было возражать, но я дала знак Элис развернуть лошадь, и она послушно это сделала.

— Правильно, — сказала цыганка. — Если появляется страх, лучше убежать.

Элис и я поехали шагом в сторону дома. Сильвия последовала за нами. Оллегра задержалась.

Может быть, эта цыганка и есть мать Оллегры? Между ними есть определенное сходство. Если это так, то понятно, откуда она многое знает, рта неряшливая, растолстевшая, чувственная цыганка лет пятнадцать назад, должно быть, была очень хороша собой. Я содрогнулась при мысли об этом.

Миссис Ренделл в очередной раз явилась в Лоувет Стейси с воинственным видом. Миссис Линкрофт встретила ее в холле. Я была в этот момент с ней, но миссис Ренделл не обратила на меня никакого внимания.

— Позор! — воскликнула она. — Здесь цыгане. Я помню, как они приезжали сюда в последний раз. Замусорили все лужайки и аллеи. Они же повсюду бродят со своими лохмотьями и корзинами. Да еще просят посеребрить ручку за гадание. Я сказала настоятелю: «Надо что-то сделать, и чем раньше, тем лучше. Это ведь все-таки земля сэра Уилльяма, и он должен им приказать убраться отсюда. Вот почему, миссис Линкрофт, я пришла сюда поговорить с сэром Уилльямом. Пожалуйста, доложите ему, что я здесь.

— Мне очень жаль, миссис Ренделл, но сэр Уилльям очень болен. И никого не принимает.

— Не принимает? В таком случае ему наверняка надо знать, что на его территории цыгане. Он не потерпит их присутствия. Он ведь когда-то ясно дал это понять.

Я поднялась, но миссис Линкрофт сделала мне знак, чтобы я осталась.

— Сожалею, миссис Ренделл, — сказала миссис Линкрофт с железной твердостью, — но сэр Уилльям действительно не так здоров, чтобы беспокоить его по данному поводу. Я думаю, вам лучше поговорить с мистером Нейпьером. Теперь он, как вы знаете, управляет всеми делами.

— С мистером Нейпьером! — воскликнула миссис Ренделл. — Увольте! Я буду говорить только с сэром Уилльямом. Так что извольте сообщить ему, что я здесь.

— По распоряжению докторов я не имею права беспокоить сэра Уилльяма подобными проблемами.

— Священник и я настроены действовать решительно.

— В таком случае поговорите об этом деле с мистером Нейпьером Стейси.

Миссис Ренделл окинула меня и миссис Линкрофт убийственный взглядом и удалилась.

Два дня спустя я нашла в своей комнате запечатанный конверт с моим именем. Я открыла его и прочла:

Дорогая К.

Придите, пожалуйста, к домику в 6.30 вечера. Я должен сообщить вам нечто очень важное.

Г.У.

Коротко. И ясно. Это было первое письмо, которое я получила от Годфри. И оно меня встревожило.

Я пришла к домику за несколько минут до назначенного времени. Вокруг было очень тихо. По дороге никто не встретился, и уже тогда меня поразило то, какой мертвый безлюдный час был выбран для встречи.

Я вошла в домик, и так как Годфри еще не было, поднялась наверх. Оттуда была видна ведущая к домику тропинка.

Я встала у маленького в мелком переплете окна и смотрела сверху на раскопки древнего поселения, вспоминая Роуму. Зная ее привычки и пристрастия, я старалась представить, что она могла делать в тот день, когда исчезла.

Время тянулось очень медленно. Прошло пять минут после назначенного в записке часа, но Годфри не появлялся, и это было на него очень непохоже. Я не знала человека более пунктуального, чем он. Я улыбнулась, представив себе, как он старается выбраться из дома, а миссис Ренделл пытается под любым предлогом задержать его.

Время шло. Годфри уже опаздывал на десять минут. Как это на него не похоже. Никакого предчувствия опасности у меня не возникало до тех пор, пока я не почувствовала ужасный запах дыма. Но даже тогда я решила, что он идет снаружи. Я попыталась открыть окно, но задвижка заржавела, и мне не удалось сдвинуть ее с места. И тут я услышала треск огня и поняла, что пожар вспыхнул не снаружи, а внутри домика.

Я бросилась в соседнюю комнату и увидела — хотя сразу меня это не поразило — что дверь закрыта. Я нажала на ручку, но не смогла повернуть ее.

Только тут я осознала весь ужас своего положения. Дверь заперта. Кто-то еще находился в домике, когда я туда вошла, или же незаметно прошел вслед за мной. А когда я смотрела в окно, поджидая Годфри, некто прокрался по лестнице наверх, запер дверь и затем поджег дом.

Я стала колотить в дверь» Откройте! — кричала я. — Есть там кто-нибудь? Помогите!»

Я подбежала к окну и в отчаянии попыталась открыть его. Это оказалось мне не под силу. Но даже если бы я открыла его, ничего бы это не дало. Я не могла бы выбраться, так как на окне была металлическая решетка. В углу комнаты стояла метла. Я попыталась с ее помощью раздвинуть металлические прутья, но ничего не получилось. В комнату уже проник дым, и я начала кашлять и задыхаться. Я чувствовала под ногами жар бушующего внизу пламени. Пожар не был случаен. Кто-то намеренно запер меня и устроил поджог.

« Годфри?»— подумала я. Нет, не может быть. Однако записка была от него. И я пришла сюда, чтобы встретиться с ним. Нет, я не могла в это поверить. Только не Годфри.

Я схватила метлу и только силой отчаяния сломала одну маленькую планку оконного переплета.

— Помогите! — кричала я. — Пожар!

Никакого ответа. Вокруг стояла тишина, наполненная треском пламени.

Я подошла к двери, тяжелой кованой двери, которая так нравилась Роуме, и стала колотить в нее. Я схватилась за ручку двери и начала ее трясти. Из-за дыма я почти ничего не видела. Становилось нечем дышать.

И тут вдруг сердце у меня подпрыгнуло от радости — я услышала идущий снизу крик.

Я закричала в ответ:

— Сюда! Сюда!

Но дым и жар были уже невыносимы… Я начала терять сознание.

Вдруг я почувствовала, что я не одна. Чем-то накрыли мне лицо, и чьи-то руки настойчиво тянули меня.

— Быстрее! Бежим! Давайте! Я не смогу нести вас.

Это был голос Элис. Ее руки поддерживали меня, и я, едва передвигая ногами, начала пробираться сквозь невыносимый жар…

Я ощутила прохладу воздуха и услышала голоса.

— С вами все в порядке. Все хорошо.

Затем меня подняли и куда-то положили, видимо, в повозку, так как я смутно различала цокот копыт.

— Если бы не Элис, одному Богу известно, что бы с вами было, — сказала миссис Линкрофт.

Я лежала в постели, меня только что осмотрел доктор и дал успокоительную микстуру, сказав миссис Линкрофт, что я должна заснуть.

— Как вовремя! — твердили все в один голос. — Миссис Верлейн просто повезло, а маленькая Элис Линкрофт заслуживает медали.

Я не сразу смогла оправиться от шока и пролежала в постели несколько дней. Но ожогов у меня не было. Огонь меня чудом не задел. А жизнь мне спасла Элис.

Она сидела подле моей постели, словно охраняя меня. Очнувшись от кошмаров, которые продолжали мне сниться, я обычно видела ее спокойное, серьезное лицо рядом с собой. Она светилась гордостью. Ей было очень приятно ощущать, какую роль она сыграла в моем спасении. И это было совершенно понятно.

Но не о ней были мои мысли.

Меня часто приходили навещать. Среди прочих Нейпьер и Годфри. После ухода Нейпьера у меня долго стоял перед глазами его взгляд. Он смотрел с такой озабоченностью и беспокойством, что воспоминание об этом было целительнее лекарств. Годфри… он тоже выглядел встревоженным, но при виде его я тотчас вспомнила, что из-за его записки я оказалась в домике.

Как только он сел подле меня, я его тотчас спросила:

— Почему вы послали мне записку?

— Какую записку? — удивился он.

— Ту записку, в которой просили встретиться с вами в домике.

Годфри беспомощно огляделся.

— Миссис Верлейн пережила ужасный шок, — сказала миссис Линкрофт, которая тоже находилась в этот момент в комнате. — У нее бывают даже кошмары. Что ж, неудивительно.

Годфри озадаченно вздохнул, и когда я снова попыталась выяснить насчет записки, он постарался увести разговор от этой темы.

Через неделю я уже оправилась, хотя по ночам меня все еще мучили страшные видения. Мне казалось, что я снова в домике, заперта в той комнате наверху… а внизу, подстерегая меня, затаилось чудовище. Во сне я начинала кричать и просыпалась в холодном поту.

Я хотела найти записку Годфри, но ее нигде не было. Тогда я снова спросила его о ней, но он заверил, что не писал никакой записки.

— Но ведь я получила ее. Он лишь покачал головой. Я начала ему взволнованно объяснять.

— На конверте стояло мое имя. В записке, насколько я помню, говорилось:» Дорогая К. Придите, пожалуйста, к домику в 6.30. Мне надо сообщить вам нечто важное «.

— Я не писал эту записку.

— Тогда кто же?

Годфри уставился на меня в ужасе.

— Где эта записка? — спросил он.

— Я не знаю. Может быть, она осталась в комнате. Но я могла положить ее в карман. Во всяком случае сейчас ее нигде нет.

— Очень жаль, — сказал он. — Но вы знаете мой почерк?

— Я впервые получила от вас записку. Но до этого видела ваш почерк, и мне в голову тогда не пришло, что писали не вы.

— Кэролайн, конечно, бывает, что почерк подделывают…

— Что значит» бывает «! — воскликнула я. — Вы хотите сказать, что записки вообще не было.

— Нет, конечно, нет… — Годфри был немного смущен. — Но если… я хочу сказать: кто-то, должно быть, нарочно послал записку, чтобы заманить вас в домик.

— Это предположение напрашивается само собой.

— Но что же это означает?

— Это может означать только одно: я была выбрана следующей жертвой.

— Кэролайн!

— И стала бы ей, если бы не Элис.

— Да, похоже на то, — кивнул Годфри. — Но, дорогая Кэролайн, вы и теперь в опасности.

— Согласна, — сказала я холодно, еще не простив ему подозрение, что эта записка — плод моего воображения. — Сначала Роума, затем Эдит… теперь я. Но где связь? А связь, видимо, в том, что человек, замешанный в двух исчезновениях, знает, что я пытаюсь разгадать их тайну.

— Но кто об этом знает? — спросил он. — Только я и знаю. Неужели вы думаете, что я…

У меня вырвался невольный смешок, но я тотчас серьезно сказала:

— Годфри, меня пытаются убить. Что мне делать?

— Уехать отсюда.

Уехать? Я представила себе свое одинокое существование вдали от Лоувет Стейси, без малейшей надежды что-либо узнать о Роуме, о загадках этого дома, ставшего частью моей новой жизни, и поняла, что хочу остаться здесь, чем бы мне это ни грозило.

— Я ни за что отсюда не уеду! — горячо заявила я. — Буду, конечно, теперь особенно осмотрительна. И следующий раз, когда получу подобную записку, обязательно позабочусь, чтобы были свидетели этого.

— Да, ради Бога, так и сделайте.

— Но, Годфри, я не понимаю, как могла эта записка попасть сюда.

— Да еще написанная моим почерком.

На мгновение меня сковал ужас. Где же эта записка? Я хорошо помню, что не уничтожила ее. Мне казалось, что я оставила ее в комнате. И эта непонятным образом оказавшаяся запертой дверь. Элис сказала, что ей было очень трудно открыть ее, почему-то не поворачивалась дверная ручка.

— Но я была так напугана, — рассказывала она, — что не обратила на это внимания. Единственное, о чем я тогда думала, это о спасении миссис Верлейн. Я просто со всей силой дернула дверь, и она открылась. Но точно я ничего не помню. Как только я вбежала в домик, я лишь твердила себе:» Надо спасти миссис Верлейн «… Я даже не помню, как взбежала по лестнице.

Все говорили, что в подобных обстоятельствах это вполне понятно, и что дверь, возможно, заклинило из-за сырой погоды, так как тогда беспрерывно лил дождь. Когда я сразу не смогла открыть дверь, то решила, что она заперта, хотя на самом деле она разбухла от сырости. Меня просто охватила паника. Таково было всеобщее мнение.

Но из-за чего возник пожар?

Роума использовала керосин для кухонной плиты. В кладовке стояла канистра, в которой наверняка еще немного оставалось керосина. Предположим, что какой-то бродяга спал в домике и оставил не погашенной трубку или сигарету. Пожар ведь может начаться с пустяка.

— Бродяга! Вот вам и ответ, — сказал Годфри. — Помните тот день, когда вам показалось, что в окне промелькнула чья-то тень. Может быть, это он и был. Когда мы вышли, он мог спрятаться в кладовке.

Это было вполне правдоподобное объяснение, но я не очень ему верила. Я была убеждена, что все произошло по чьему-то хитрому злодейскому замыслу.

Но я не могла ни с кем поделиться своими мыслями, так как была уверена, что все бы посчитали это моей фантазией. Ведь даже Годфри, я убеждена, так считал. И, если уж он, знавший, что я — сестра Роумы — приехала сюда, чтобы раскрыть загадку ее исчезновения, так мог подумать, то у других, кому неизвестна особая причина моего пребывания в Лоувет Стейси, подавно возникнет подобное представление.

Теперь я знала, что если бы не Элис, я бы сгорела в домике, и это было бы еще одним убийством после убийства Роумы и Эдит.

10

Только спустя несколько недель я почувствовала, что полностью оправилась от пожара. Все проявляли ко мне заботливое внимание, и это было очень приятно. Но я не могла избавиться от мысли, что кто-то из этих людей, участливо справлявшихся о моем здоровье, пытался меня убить. Я держала про себя эту мучительную догадку. Я делала вид, что, как и другие, верю в то, что пожар случился по вине бродяги и что огонь, возможно, занялся в чулане за пару часов до моего прихода, а затем, к несчастью, перекинулся на первый этаж и запылал там через пять-десять минут после того, как я поднялась на второй этаж. Дверь никто не запирал, ее заклинило.

Я старалась избегать Нейпьера. Я была не в силах посмотреть ему в лицо из-за страха увидеть там то, что мне не надо было бы знать.

Миссис Линкрофт предложила мне сделать перерыв в занятиях с девочками.

— Без этой нагрузки вы быстрее оправитесь, — сказала она. — Ничего страшного, если девочки пропустят несколько уроков. Они смогут и сами поупражняться на пианино.

Сама я в это время часто играла, и мне это приносило облегчение. За роялем я переставала думать о том, что кто-то хотел устроить мне в домике смертельную ловушку. Однажды разбирая ноты в музыкальной комнате, я услышала, как в соседнего классной девочки обсуждают пожар. Дверь была открыта.

Оллегра, подперев голову руками и задумчиво глядя в пространство, сказала:

— Наверное ты, Элис, напишешь рассказ про пожар?

— Да, и обязательно прочту вам, когда он будет готов.

— Опиши подробно свой доблестный поступок, — сказала Сильвия. — Как бы мне хотелось тоже кого-нибудь вот так спасти.

— Я знаю, ты бы хотела спасти мистера Уилмета, — насмешливо сказала Оллегра. — Но тебе придется поискать другой домик… тот уже ни на что не годится.

— Странно, — задумчиво произнесла Сильвия. — Мама говорит, очень странно, что было два пожара. Часовня в ельнике и вот теперь домик. Видите: верно — два пожара.

— Ты делаешь успехи в математике, — сказала Оллегра. — За правильный подсчет тебе» отлично «.

— Я только хочу сказать, что это какое-то странное совпадение. Два пожара. Две исчезнувшие женщины…

— Две женщины? — усомнилась Оллегра.

— Ты забыла об археологе? — сказала Элис.

— И чуть было не стало три, — прошептала Сильвия.

— Но миссис Верлейн не исчезла бы, — заметила Элис.

— А что если бы никто так и не узнал, что она в домике, который сгорел. Тогда было бы три женщины.

— Нашли бы… ее останки, — сказала Элис. Но тут они заметили, что я в соседней комнате, и замолкли.

Мы встретились с Годфри на кладбище у склепа Стейси. Теперь в церкви стало невозможно встречаться, так как эта наша уловка была раскрыта, и лишь только Годфри начинал играть на органе, миссис Ренделл тотчас присылала Сильвию либо затем, чтобы пригласить его в дом на чай, либо затем, что бы Сильвия» насладилась» музыкой.

«Сильвия всегда любила органную музыку, — сообщила при мне миссис Ренделл Уилмету. — Я думаю, ей лучше было бы учиться играть на органе, а не на фортепьяно. Кажется, она не делает никаких успехов, хотя очень старается. Значит, не в ней дело, а в тех, кто больше интересуется не своими учениками, а чем-то совсем другим».

Хотя после пожара отношение миссис Ренделл ко мне стало мягче, она все же не могла примириться с тем, что Годфри оказывает мне внимание, и я стала очередной мишенью для ее нападок. Годфри и я знали об этом, нам была понятна и причина ее недовольства, и это обстоятельство еще сильнее подталкивало к мысли, что наши сердечные отношения могут перерасти в нечто большее.

Когда Годфри шел ко мне, ловко лавируя между надгробными плитами, а солнце играло в его прекрасных светлых волосах, я подумала: как он хорош собой! Не красавец, но с удивительно привлекательной внешностью, в которой, я была уверена, отражались несомненные достоинства его характера. Мне было приятно иметь такого друга, и наша привязанность росла с каждым днем.

После пожара Годфри стал ко мне еще внимательнее, и я была этим очень тронута. Его особенно тревожило то, что придти в домик меня заставила записка, написанная якобы его рукой. А для меня самым пугающим было то, что мне могли подстроить очередную ловушку.

О записке я не сказала никому, кроме Годфри, и хотя поначалу он подумал, что из-за моего нервного потрясения эта записка мне приснилась, то теперь был убежден, что она действительно существовала. Я убедила его ничего никому не говорить в надежде, что тот, кто ее писал, выдаст себя, каким-то образом проговорившись, что знает о ней. Но никто этого не сделал. Годфри настаивал, чтобы я yeхала, потому что оставаться в Лоувет Стейси было небезопасно. Он предлагал взять отпуск и поехать к его родным, которые с радостью примут меня.

— Но как же Роума? — не унималась я.

— Роума мертва. Я в этом уверен. И ничто уже не вернет ее.

— Но все равно я должна выяснить…

Годфри понимал мое состояние, но ему было очень тревожно. И мне тоже. У меня появилась привычка оглядываться, когда я оставалась одна. Каждую ночь я проверяла, заперта ли дверь. Я была все время настороже.

Обогнув ограду склепа Стейси, Годфри приблизился ко мне со счастливой улыбкой.

— Наконец, удалось удрать от сторожевого пса, — сообщил он. — Я дал им понять, что пошел играть на органе, а сам тайком отправился гулять по кладбищу с учительницей музыки, которой так и не удалось превратить Сильвию Ренделл в Клару Шуман.

— Вы, похоже, чем-то очень обрадованы?

— Да, у меня есть замечательная новость.

— Можете сказать какая?

— Конечно. Мне предложили очень хорошее место.

— Значит, вы уезжаете?

— Вас это встревожило? Весьма этим польщен. Но я вступлю на это место только через полгода. А теперь вы смотрите с облегчением. Вдвойне приятно. Очень многое может произойти за полгода.

— Вы уже сообщили об этом Ренделлам?

— Нет еще. Боюсь, миссис Ренделл захочет пустить в ход тяжелую артиллерию. Но пока никто не знает об этом. Хотя, конечно, я должен буду сказать настоятелю, чтобы у него было достаточно времени подобрать мне замену. А если он найдет кого-то раньше, я смогу спокойно уехать отсюда.

— Миссис Ренделл никогда этого не допустит.

Годфри улыбнулся.

— Вас не интересуют подробности?

— У меня еще не было возможности спросить вас. Теперь, будьте добры, расскажите.

— Это прекрасный приход… расположен в сельской местности, но недалеко от Лондона, поэтому можно будет туда часто ездить. Изумительное место. Мой дядя до того, как стал епископом, имел там приход. В детстве я часто у него бывал.

— Видимо, идеальное для вас место.

— Уверен в этом. И мне бы хотелось, чтобы вы посмотрели его.

— И сколько же времени по вашим расчетам вам придется пробыть там перед тем, как получить место епископа?

Годфри взглянул на меня с упреком.

— Я не до такой степени честолюбив, чтобы заниматься такими подсчетами.

— Да? — с легкой иронией усомнилась я. — Знаете, некоторые удостаиваются почестей благодаря своему происхождению, другие их заслуживают, а есть такие, к которым они сами идут в руки.

— Вы полагаете, что некоторые, как говорится, «рождаются в рубашке»?

— Бывает и так. Но вполне возможно добыть себе «рубашку», если она не была дана при рождении.

— Зато сколько сил можно сэкономить, если она уже при тебе. Вы, значит, полагаете, что мне в жизни слишком легко все дается?

— В жизни у каждого складывается все так, как он сам к тому ведет.

— Хотя некоторым удача, бывает, улыбается чаще. — Его взгляд упал на мраморного ангела в склепе. — За примером далеко ходить не надо. Бедняга Нейпьер Стейси. Из-за ужасной случайности, которая может произойти в жизни любого мальчика, его жизнь пошла наперекосяк. Он взял пистолет, который оказался заряженным, и убил своего брата. Но если бы пистолет был пуст, его жизнь сложилась бы совсем по-другому. Поразительно, верно?

— К счастью, случайности не всегда бывают такими трагическими.

— Да, это правда. Бедняга Нейпьер.

Как это было похоже на Годфри: в минуту удачи подумать о несчастье другого. Да, Годфри испытывал сейчас огромную радость. Он ожидал своего будущего, и его можно было понять. А пока он терпеливо сносил здешние будни, его развлекали подшучивания над миссис Ренделл (как она могла вообразить, что Сильвия подходит в жены такому человеку!) и разговоры со мной; ему занятно было разгадывать тайну исчезновения двух женщин, — одним словом, он был пока вполне удовлетворен своей жизнью здесь.

Хотя надо быть все-таки справедливой. В его жизни я занимала немаловажное место. Как и он в моей. Боже, теперь я поняла: он намерен просить меня разделить с ним эту прекрасную жизнь, которая ждет его в будущем. Конечно, ответ не требуется немедленно. Годфри не сторонник скоропалительных решений. В этом, вероятно, причина его успеха. В данный момент между нами сердечная симпатия, которая основывается на наших общих интересах и стремлении раскрыть тайну Лоувет Стейси. И я прекрасно понимала, что сейчас жизнь предоставляет мне возможность устроить свою судьбу.

— Мне бы хотелось, чтобы вы увидели, где мне предстоит служить, — продолжил Годфри ласково. — Я бы хотел знать ваше мнение.

— Надеюсь, что смогу это сделать.

— Уверяю вас, в ближайшее время я постараюсь это устроить.

В моем воображении возник великолепный дом с прекрасным садом. Мой дом? У меня будет гостиная, выходящая окнами в сад, и в ней будет стоять рояль. Я часто буду играть на нем, но не для работы; музыка — лишь удовольствие и утешение, мне не надо будет мучиться с бездарными учениками. У меня обязательно будут дети. Красивые дети с открытыми счастливыми лицами. Мальчики похожи на Годфри, девочки на меня, когда я была юной, наивной и еще не познавшей горе. Теперь я хотела детей, как когда-то желала поразить мир своей музыкой. Стремление добиться славы прошло. Теперь я хочу счастья, спокойствия, семьи и детей.

Когда миссис Ренделл узнала о будущем назначении Годфри, она не слишком расстроилась. Полгода — большой срок, как правильно заметил Годфри, за это время многое может измениться. Сильвия подрастет. Сильвия должна превратиться из гадкого утенка в лебедя, и поэтому ее внешности следует уделять больше внимания. Ко двору призвали мисс Клент, портниху из Лоувет Милля, и она сшила новое платье для Сильвии. В представлении миссис Ренделл была только одна причина, способная расстроить ее планы — интриги некой хитрой авантюристки, которая тоже положила глаз на ее сокровище.

Я поняла, что теперь думает обо мне миссис Ренделл по тем замечаниям, иногда откровенным, иногда туманным, которые я слышала в разговорах девочек. Годфри и я посмеивались над этим. Иногда я чувствовала, что он считает уже само собой разумеющимся, что наши отношения вот-вот перерастут в то, что по убеждению миссис Ренделл, является моей долгожданной, тайно лелеемой целью.

Порой я замечала на себе пристальный взгляд Элис.

Она начала вышивать подушку «для сидения в экипаже», как сказала мне как-то Элис.

— Ты это делаешь для себя? — спросила я. Девочка с загадочным видом покачала головой.

Она трудилась не покладая рук и, как только выдавалась свободная минутка, вынимала работу из сумочки, которую сама вышила шерстяными нитками, чему ее научила миссис Линкрофт.

Я знала, что эта подушка предназначалась мне, так как она по наивности не могла удержаться, чтобы не спросить, как мне нравится рисунок.

— На ваш взгляд: он красивый? Я ведь могу вышить и другой.

— Рисунок чудесный, Элис.

— Девочки к вам очень привязались после… — но миссис Линкрофт предпочла не договорить.

— …после пожара, — улыбнувшись, договорила я за нее. — Мне кажется, Элис может по праву гордиться этим поступком.

— Я так рада, что она оказалась там… Так горда…

— У меня навсегда останется к ней чувство благодарности, — оказала я сердечно.

Другие девочки тоже начали вышивать подушки.

— Хорошо иметь в запасе все необходимое, — сказала Элис с почти материнской заботливостью.

Вышивку Элис сделала с присущей ее аккуратностью и тщательностью. У Оллегры работа выглядела неряшливо, и ей вряд ли хватит терпения закончить ее. Что касается Сильвии, то и ее усилия вряд ли будут оправданны. Бедняжка Сильвия, чтобы не отстать от подруг, она вынуждена делать подарок для будущей невесты человека, которого ее мать выбрала ей в мужья.

Я часто видела девочек за работой, испытывая к ним всем благодарность и сердечную симпатию. Они уже стали частью моей жизни. Их разговоры нередко удивляли меня, порой казались очень занятными, и всегда я слушала их с интересом.

У Элис вырвалось неодобрительное восклицание, когда, уколов палец, Сильвия слегка запачкала кровью свою вышивку.

— Ты бы никогда не смогла зарабатывать на жизнь шитьем, — с упреком сказала ей Элис.

— Но я бы никогда и не стала этого делать.

— А вдруг придется, — вступила в разговор Оллегра. — Вдруг ты будешь жить в нищете и, чтобы не умереть с голода, тебе надо будет шить? Что тогда ты будешь делать?

— Голодать, вот что, — сердито буркнула Сильвия.

— А я бы пошла к цыганкам, — заявила Оллегра. — Они не пашут и не жнут…

— Так живут только птички, — разумно заметила Элис. — Цыгане плетут корзины и делают вешалки…

— Это не работа. Это для них развлечение.

— Так только говорят… — и сделав паузу, Элис не без усилия произнесла:

— …фигурально.

— Знаешь, не воображай! — огрызнулась Оллегра. — Я никогда ни за что не стала бы шить, я бы просто пошла в цыганки.

— Те, кто шьет, очень мало зарабатывают, — задумчиво произнесла Элис. — Они работают день и ночь при свете свечи и умирают от чахотки, потому что им не хватает еды и свежего воздуха.

— Какой ужас!

— Такова жизнь. У Томаса Худа есть замечательное стихотворение на эту тему.

Элис продекламировала глубоким мрачным голосом:

Шей, шей, шей,

Но голод и бедность — с тобой.

Шей, шей ниткой одной

Рубашку и саван своей же рукой.

— Саван! — пронзительно воскликнула Оллегра. — Но мы же не саван готовим, а накидки для подушек!

— Так ведь они тоже думали, — пояснила Элис, — что шьют не саван, а рубашку.

Я прервала их, сказав, что не стоит обсуждать такие жуткие вещи и не пора ли Элис прервать шитье савана-накидки и сесть за пианино.

Элис аккуратно сложила свое рукоделие, поправила волосы и пошла к инструменту.

У дома Стейси отныне действительно появился призрак — Сирина Смит. Я часто замечала ее, бродящей вокруг дома, и пару раз видела ее в парке. Она не таилась, словно быть в Лоувет Стейси она имела полное право. И я все больше убеждалась, что она — мать Оллегры. Только этим можно было объяснить ее самоуверенное, даже дерзкое поведение.

Однажды, идя в дом, я вдруг услышала ее голос, пронзительный и крикливый.

— Поостереглись бы лучше! — говорила она кому-то. — Вы же не пойдете против меня, верно? Ха! Да, кое-кому не захочется, чтобы я кое-что о них рассказала, а вам и подавно. Вот так-то. Поэтому бросьте эти разговоры о том, чтобы прогнать отсюда цыган. Цыгане останутся и все, ясно?

Наступило молчание, и я с болью в сердце подумала: Нейпьер, ох, Нейпьер, какие неприятности ты сам на себя навлек. Как ты мог связаться с подобной женщиной!

Затем тот же визгливый голос продолжил:

— Ну, что Эми Линкрофт… Эми Линкрофт! Я ведь могу рассказать кое-что очень неприятное о тебе и о твоей драгоценной дочке, верно же? А тебе бы этого не хотелось.

Значит так, Эми Линкрофт, не Нейпьер!

Я уже повернулась, чтобы уйти, как вдруг Сирина Смит выскочила прямо на меня. Она бежала с пылающим лицом, глаза ее яростно сверкали. Как похожа на нее Оллегра, Оллегра в злобе и в гневе!

— Ага! Это наша музыкантша, не так ли! — воскликнула она. — Что, подслушиваете? Или подглядываете?

Она расхохоталась, а мне ничего не оставалось, как молча пройти в дом.

В холле никого не было. Интересно, слышала ли миссис Линкрофт, что сказала мне Сирина Смит.

Когда я спустилась к обеду, миссис Линкрофт была как всегда выдержана и спокойна.

— Я надеюсь, вам понравится, как я приготовила мясо, миссис Верлейн, — сказала она. — А ты, Элис, отнеси сейчас чашку бульона сэру Уилльяму. Когда вернешься, я подам на стол.

Элис взяла нарядно сервированный поднос и вышла из комнаты.

— Какая удивительно послушная девочка, — отметила я.

— Да, для меня большое облегчение, что она такая, — согласилась миссис Линкрофт. И я тотчас вспомнила слова цыганки и еще раз подумала: существовал ли вообще этот мистер Линкрофт и не появилась ли Элис в результате неосмотрительного любовного увлечения.

Миссис Линкрофт, будто читая мои мысли, сказала:

— Очень не хотелось бы, чтобы миссис Ренделл снова подняла шум вокруг цыган. Они ведь никому не мешают.

— Но она решительно настроена прогнать их отсюда.

— Насколько жизнь была бы спокойнее, если бы она не проявляла столько воинственности, а была бы так же миролюбива, как ее муж.

— И это в первую очередь облегчило бы жизнь самому настоятелю и Сильвии.

Миссис Линкрофт кивнула.

— Я думаю, вы уже поняли, кто такая эта Сирина Смит. Вы ведь слышали уже кое-какие семейные истории.

— Вы хотели сказать, не знаю ли я, что она мать Оллегры? Да, я догадалась.

— Это такое несчастье для всей семьи. Не могу представить, зачем надо было вообще разрешать этим цыганам приходить сюда. Сирину взяли работать на кухню, но она мало что делала. И вот спустя некоторое время у них началась интрижка с Нейпьером, и в результате появилась Оллегра. Это, все выплыло наружу сразу после смерти Боумента, как раз когда Нейпьер должен был навсегда уехать из Лоувет Стейси. Сирину оставили здесь до рождения ребенка, затем ее тоже выслали.

— Бедная Оллегра!

— Когда я вернулась сюда, я ухаживала за малюткой. Меня это устраивало, поскольку я смогла взять с собой Элис. И вот теперь эта Сирина снова здесь… и готова поднять скандал, если цыганам не разрешат остаться. Все было бы ничего, потому что цыгане не засиживаются надолго на одном месте. Но эта ужасная женщина вечно во все вмешивается. Ей просто не терпится учинить какой-нибудь скандал. Я думаю, ей даже нравится это делать.

Миссис Линкрофт действительно выглядела встревоженной, между бровей залегла глубокая складка, опустив глаза, она нервно покусывала губы.

Вернулась Элис. Она немного раскраснелась, глаза радостно блестели.

— Он выпил бульон, мама, и сказал, что он очень вкусный и что никто не умеет готовить его лучше, чем ты.

— Значит, он не так плохо себя чувствует.

— И все благодаря тебе, мама, — добавила Элис.

— Иди к столу, дорогая, — сказала миссис Линкрофт. — Я сейчас подам обед.

Как приятно, подумала я, когда мать и дочь так привязаны друг к другу.

Сэру Уилльяму стало действительно немного лучше, потому что на следующий день миссис Линкрофт радостно сообщила мне, что он выразил желание послушать мою игру. С того несчастного случая, когда я играла «Пляску смерти», меня больше не приглашали развлечь его музыкой. И это было вполне понятно. Любое напоминание о том ужасном происшествии могло его расстроить. И то, что он попросил меня поиграть для него, было хорошим знаком.

— Исполните что-нибудь легкое и спокойное, — сказала миссис Линкрофт. — Он сам ничего не выбрал. Окреп еще недостаточно. Но вы сами знаете, что лучше всего сейчас для него сыграть.

— Думаю — Шумана, — предложила я.

— Вы правы. Но только не очень долго…

Я немного нервничала, не в силах избавиться от воспоминания о том, что произошло в последний раз. Но как только я начала играть, ко мне вернулась прежняя уверенность.

Через полчаса я остановилась, и когда повернулась, то от неожиданности вздрогнула: в комнате ко мне спиной стояла женщина. Она была в черной шляпе, украшенной лиловыми розами. Она смотрела на портрет Боумента, висевший на стене над камином. В первое мгновение я подумала, что это явился дух Изабеллы. Но тут раздался смешок, и на меня из-под черной шляпы взглянули лукавые глаза Сибилы.

— Я испугала вас, — прошептала она. Мне пришлось признать это.

— Если бы сэр Уилльям вас увидел, — добавила я, — ему бы стало…

— Нет, он не может встать с кресла, — возразила Сибила. — И потом, тогда его напугала ваша игра. Очень было похоже…

— Я играла то, что положили на пюпитр.

— Знаю, знаю. Нисколько не виню вас, миссис Верлейн, — она рассмеялась. — Так значит, вы испугались, что своей игрой вызвали из могилы мою свояченицу, верно? Признавайтесь честно!

— Но вы ведь этого и добивались, не так ли?

— Нет, конечно, нет. У меня не было желания напугать вас. Я и не думала это делать. Я надела эту шляпу, потому что шла в сад. Но по дороге заглянула сюда. Вы меня не услышали, вы были слишком поглощены музыкой. Но сейчас с вами все в порядке? Вы очень выдержанны, даже после того, что случилось с вами во время пожара. Вы умеете владеть собой, как миссис Линкрофт. Ей приходится сохранять невозмутимость, чтобы не выдать себя. Вы стараетесь выглядеть спокойной по этой же причине?

— Я не совсем понимаю вас.

— Неужели? Уилльям сейчас спит. С ним все хорошо. Ваша музыка его умиротворила. «Музыка способна сердца свирепые смирять»9. Сейчас он уже не свирепый человек, но когда-то был им. Пойдемте ко мне в студию. Я хочу вам кое-что показать. Я начала писать ваш портрет.

— Как это любезно с вашей стороны.

— Любезно? Нет, я это делаю вовсе не из любезности, а потому что теперь вы тоже участвуете в нашей жизни. Я ведь все вижу.

— Но меня попросили сейчас поиграть сэру Уилльяму.

— Он спит. Пойдемте. Вы должны посмотреть, что я сейчас пишу.

Я подошла к двери и заглянула в комнату сэра Уилльяма.

— Вы можете разбудить его, если продолжите играть.

Сибила положила руку мне на плечо… маленькую руку с гибкими, нервными пальцами, на одном из которых когда-то было кольцо, которое она выбросила в море.

— Пойдемте, я прошу вас, — уговаривала меня мисс Стейси, и я пошла с ней.

В мастерской я сразу же признала себя на портрете, хотя он немного смутил меня. Неужели я действительно выгляжу такой холодной светской женщиной, какой она изобразила меня. Черты лица были переданы точно — слегка вздернутый нос, большие темные глаза и тяжелые темно-каштановые волосы. Выражению глаз придана была даже некоторая романтичность, над которой Пьетро не раз подшучивал. Но у этой женщины на портрете проявлялся налет какой-то неестественной изысканности, которой, я уверена, во мне не было.

Несколько злорадное удовольствие доставило мисс Стейси мое смущение при взгляде на этот портрет.

— Вы узнали себя, — решительно заявила она, будто я собиралась отрицать это.

— Да, конечно. Нет никаких сомнений, что это мой портрет.

Склонив голову набок, мисс Стейси проницательно на меня посмотрела:

— Знаете, а вы начали меняться. Этот дом так на вас действует. Он всегда так или иначе влияет на каждого. Дом — это живое существо, вы не согласны, миссис Верлейн?

Я ответила, что дом сделан из кирпича и известкового раствора, поэтому он вряд ли может быть живым.

— Вы нарочно притворяетесь глупой, я знаю. Дома действительно живые. Подумайте только, что они перевидали на своем веку. Радости и трагедии… — лицо у нее страдальчески напряглось. — Эти стены видели, как я рыдала, рыдала до тех пор, пока у меня не осталось слез… и затем они стали свидетелями того, как я, словно феникс, возродилась и нашла для себя счастье в живописи. Вот что иногда происходит с большими художниками, миссис Верлейн. А я — художник, и это касается не только живописи. Сибила! Вот как окрестили меня родители. А вы знаете, что это имя означает — «мудрая женщина»?

Я ответила, что знаю.

— Так вот, я наблюдаю и познаю жизнь… и становлюсь мудрой. Вот — миссис Ренделл… когда-нибудь я, может быть, напишу и ее. Но она вся на поверхности, не так ли? Всем видно, что она собой представляет. Не надо ее растолковывать. Другие люди более сложные. Эми Линкрофт, например. О, это очень сокровенная женщина. И сейчас ее охватила тревога, я это чувствую. Она думает, что мне не видно. Но ее выдают руки. Они постоянно перекладывают вещи с места на место. Она очень хорошо научилась владеть своим лицом. Много работала над этим. Но у каждого есть какая-то особенность, которая выдает его. У Эми Линкрофт — постоянно движущиеся руки. Она живет в страхе. У нее есть какой-то секрет… страшный секрет, и поэтому она напугана. Но ей кажется, что никто не замечает этого. Но меня ведь неспроста назвали Сибилой, так что я все знаю.

— Бедная миссис Линкрофт. Я уверена, что она очень хорошая женщина.

— Вы видите то, что лежит на поверхности. Вы ведь не художник. Вы только музыкант. Но мы здесь не для того, чтобы говорить о миссис Линкрофт. Линкрофт? Ха! Ха! Да, мы пришли сюда, чтобы поговорить о вас. Вам нравится этот портрет?

— Я уверена, в нем много достоинств. Мисс Стейси снова рассмеялась.

— Не смешите меня, миссис Верлейн. Вы ведь прекрасно понимаете, что я не спрашиваю вас о достоинствах картины. Я спросила, понравилась ли она вам?

— Я… Я не уверена.

— Возможно, сейчас вы еще не такая… но завтра…

— Что вы имеете в виду?

— Я изображаю вас такой, какой вы становитесь. — Очень уверенная в себе женщина… очень подходит в жены настоятелю… и уже приобретает навыки, необходимые для супруги епископа. Эта супруга будет помогать успешной деятельности епископа, и поэтому скажут: «Нашему дорогому епископу очень повезло с женитьбой. Он так многим обязан своей деятельной супруге».

— Мне кажется, вы кое-чему научились у цыган.

— Вы прекрасно умеете вести беседу. Всегда у вас найдется, что сказать. Такое ценное качество для жены нашего дорогого епископа! — Сибила надула губки и сказала:

— Мне совсем не нравится эта жена епископа, миссис Верлейн. Но это не будет иметь никакого значения, так как я совершенно не должна буду ее видеть, верно ведь? Но я хорошо могу себе представить, как она сидит за завтраком и улыбается мужу, который сидит по другую сторону прекрасно сервированного стола. Ну, это происходит много-много лет спустя, и она говорит мужу: «А как называлось то место, где мы встретились. Что-то такое, начинающееся с Лоувет. Какие там странные люди! Интересно, что с ними со всеми стало». А епископ наморщит лоб, пытаясь вспомнить название места, и не сможет. Но зато она вспомнит. Она пойдет к себе в спальню и будет думать, думать, и ей будет больно, потому что… потому что… Но вы не хотите, чтобы я продолжала?

Сибила громко рассмеялась и убрала мой портрет с мольберта: за ним оказалась картина с тремя девушками.

— Бедняжка Эдит! Интересно, как сейчас она выглядит. Но приятно вспомнить, какими они были, когда играли вместе. Одну минутку, у меня есть еще один ваш портрет.

— Еще? Как вы быстро работаете.

— Только когда мои руки направляют…

— Кто направляет?

— Если я скажу вам, что — Вдохновение, Интуиция и Дар, вы же не поверите мне, верно? Поэтому я ничего не скажу. Ну, а вот и снова вы. Смотрите.

Она поставила картину на мольберт. И я снова узнала на ней себя, хотя портрет был совсем другим. Мои волосы свободно падали на плечи, лицо было озарено страстью, обнаженные плечи выступали из изумрудно-зеленых кружев. У меня перехватило дыхание. Портрет был очень красив, и я не могла оторвать от него глаз.

Сибила тихонько пыхтела от восторга, поджав одну ножку, как ребенок.

— Вам нравится?

— Чудесный портрет. Но в жизни я не такая.

— Вы и на том, другом портрете не такая… пока что.

Я переводила взгляд с одного портрета на другой, и Сибила прошептала: «Я ведь говорила вам… говорила… Вот эта женщина счастлива, но в то же время грустна… Она живет полной жизнью. А другая пребывает в спокойствии и с годами будет становится все более удовлетворенной тем, что имеет. Коровы так же удовлетворены жвачкой, которую изо дня в день жуют. Вы знали это, миссис Верлейн».

— Ну, и которая из этих женщин я? Невозможно же быть и той, и другой одновременно.

— Но в каждом из нас — не одна, а несколько личностей. Вот я могла бы быть женой и матерью, если бы Гарри не обманул меня, если бы не встретил более богатую девушку. Хотя в любом случае он стал бы обманывать меня, но я бы об этом не знала. Мы не столько на самом деле знаем, сколько принимаем на веру. Вы согласны? Ести нет, то со временем придете к этой же мысли. Перед вами сейчас два пути, миссис Верлейн. Вам предстоит выбрать. Однажды вам уже пришлось делать выбор. О, вы не столь уж мудры, как хотите казаться. Тогда вам надо было принять очень серьезное решение… и вы отказались от музыки. Было ли это правильно… или ошибочно? Только вы можете сказать это, потому что для вас правильным является то, что вы сами считаете правильным. Возможно, вы как раз считаете, что сделали тогда ошибку. Но вам посчастливилось. Не всем выпадает возможность еще раз сделать выбор… — Она наморщила личико. — Вот мне оставалось только плакать. — Сибила приблизилась ко мне. — На этот раз, я думаю, вы предпочтете надежность, миссис Верлейн. Да, я уверена, вы так и сделаете…

Сибила очень меня встревожила. Я была уверена, что она не в своем уме, однако…

И тут я снова убедилась, что у Сибилы просто сверхъестественная способность читать мои мысли, так как она вдруг сказала:

— Конечно, миссис Верлейн, я сумасшедшая. Мои несчастья сделали меня такой, но взамен мне было дано нечто иное. Всегда дается что-то взамен. Слепым, например, дан обостренный слух. А некоторые сумасшедшие наделены особыми способностями, особой проницательностью. Они порой видят то, что не видят другие. Это совсем неплохо, не правда ли?

— Да, такая мысль приносит некоторое утешение.

Сибила громко рассмеялась.

— Вы очень дипломатичны. Да, конечно, вам прямая дорога в жены епископа. И это доказывает, что вы изменились. Жене епископа вполне подходит увлечение музыкой.

Выражение ее лица снова изменилось. В нем появилась коварная насмешливость.

— Но вполне возможно, у вас не получится ни то, ни другое, — сказала она, — если станете совать нос, куда не следует. Вы ведь любите это делать.

К ней вновь вернулась ее ребячливость. Игриво погрозив пальчиком, она добавила:

— Вы же знаете, что случается с теми, кто пытается разузнать слишком многое в то время, как вокруг немало дурных людей. — Сибила хихикнула. — Да, вам это должно быть известно. Ведь вы уже, можно сказать, испытали это на себе.

Качая головой, как китайский болванчик, она стояла посредине комнаты — нелепое создание в огромной украшенной цветами шляпе, затенявшей ее морщинистое лицо, из-под вуалетки сверкали яркие проницательные глаза.

Мне вдруг представилось, как она пишет ту роковую записку, оставляет ее тайком в моей комнате, затем пробирается в чулан сторожки, поджидает меня, разливает по полу керосин, оставшийся в канистре…

Но почему ей это надо?

Хотя откуда мне знать, какие тайны скрывает этот старинный дом и какие отношения связывают живущих в нем людей.

«Роума, — подумала я, — что открыла здесь ты?»

Кажется, уже всем стало известно о той симпатии, которая крепла между мной и Годфри Уилметом. Иногда у меня возникало желание помечтать о будущей благополучной жизни, но каждый раз, когда я это делала, воображение рисовало мне не Годфри, а моих будущих детей. Это естественно, говорила я себе. Каждая женщина желает иметь ребенка. А когда женщина уже в зрелом возрасте, и у нее никогда не было детей, возможность их иметь становится особенно привлекательной. И все же… Почему вдруг возникают сомнения? Ведь мне на самом деле повезло, как сказала Сибила. У меня появилась возможность устроить свою жизнь. И я смогу ею воспользоваться, но только мне не надо ни во что в этом доме вмешиваться.

С Годфри мне было хорошо и приятно, однако бывали моменты, когда мне хотелось остаться одной со своими мыслями и не видеть его. Я любила тогда сидеть в огороженном маленьком саду. Элис, это проницательное юное создание, видимо, знала, что мне нравилось бывать там, потому что она уже не раз приходила в этот садик, когда искала меня.

В то утро она подошла ко мне и в своей обычной застенчиво скромной манере спросила, можно ли ей побыть вместе со мной.

— Конечно, Элис, — ответила я. — Садись рядом. Здесь так приятно.

— Вам очень нравится этот садик, я знаю, — сказала Элис. — Так тут тихо и спокойно. Я думаю, вы захотите устроить такой же в вашем новом доме.

— Моем новом доме?

— Ну, когда вы выйдете замуж.

— Моя дорогая Элис. Я была замужем, но теперь я даже ни с кем не обручена.

— Но скоро будете, — она пододвинулась ко мне ближе, я могла даже различить маленькие веснушки на ее переносице. — Мне кажется, вы будете очень счастливы.

— Спасибо, Элис.

— Мистер Уилмет очень приятный человек. Я уверена, он станет хорошим мужем.

— Откуда тебе знать, кто может стать хорошим мужем?

— В его случае это так очевидно. Он красив и богат… Иначе миссис Ренделл не наметила бы его в мужья Сильвии. К тому же он добрый и никогда не будет к вам жесток, как некоторые другие мужья.

— Откуда у тебя такие познания, Элис?

— Видите ли, — скромно сказала она. — Перед моими глазами пример Эдит и Нейпьер. Он был очень недобр к ней.

— Почему ты так уверена, что он плохо с ней обращался?

— Она много и часто плакала. И сама говорила, что он жесток к ней.

— Эдит говорила тебе это?!

— Да. Она обычно все мне рассказывала. Потому что мы очень давно знаем друг друга.

— А ты знаешь, почему она… ушла?

— Чтобы избавиться от него. Я думаю, она уехала в Лондон, чтобы стать гувернанткой.

— Почему ты так решила? Ты ведь сама вначале говорила, Что она убежала с мистером Брауном, помнишь?

— Так все считали. Но это было глупо. Не могла она убежать с ним. Так же, как не могла бы сбежать замужняя женщина с мистером Уилметом, потому что он викарий, а викарий не сбежит с женщиной, на которой он не может жениться.

— Значит, ты считаешь, что она убежала сама по себе. О, Элис, если бы это так и было! Но ты же помнишь Эдит. Она не из тех, кто может самостоятельно действовать.

— Но, знаете, миссис Верлейн, если бы в саду вдруг появился тигр, мы бы с вами, спасаясь, побежали бы так быстро, как никогда раньше до этого не бегали. У нас бы откуда-то взялись новые силы. Не правда ли? Я читала, что в минуты опасности такое случается. Природа дает человеку дополнительные резервы. Вот и Эдит, когда ей надо было убежать, нашла в себе силы сделать это.

— Ты просто кладезь мудрости, Элис, — иронично и с некоторой опаской произнесла я.

— Кладезь мудрости? — повторила Элис. — Никогда не слышала такое выражение. Оно мне нравится. Звучит так, словно я обладаю какими-то скрытыми сокровищами.

Элис не восприняла моей иронии.

— Вот что, Элис, тебе следует рассказать все, что тебе известно об Эдит.

— Но я знаю только то, что она убежала. И я не думаю, что ее когда-нибудь найдут, потому что она не хочет этого. Интересно, что она сейчас делает? Может быть, учит каких-нибудь детей… в каком-нибудь доме вроде Лоувет Стейси. Как это странно, миссис Верлейн!

— Так странно, что в это с трудом верится, — ответила я. — Не думаю, что Эдит поступила бы так.

— Но пока у Нейпьера есть жена, он не сможет жениться на другой. Я написала об этом рассказ. В нем говорится о женщине, которая вышла замуж за плохого человека и, так как он мучил ее, она от него сбежала и спряталась. И вот она живет без мужа, а он — без жены, но пока она где-то прячется, он не может ни на ком жениться. Это его расплата. Она прячется до самой старости. Живет в одиночестве. Без внуков. А это уже ее расплата.

— Обязательно покажи мне свои рассказы.

— Они еще не очень хорошие. Я должна над ними поработать. Открыть вам один секрет, миссис Верлейн? Он, возможно, вас шокирует.

— Меня не так уж легко шокировать.

— Мистер Линкрофт не был моим отцом.

— Что?!

— Мой отец — сэр Уилльям. Это правда. Однажды я слышала их разговор. Вот поэтому я здесь… живу в этом доме. «Дитя любви»— так это называется. Как и Оллегра. Не правда ли странно, чтобы в одном доме росли два таких ребенка. «Дитя любви»— Оллегра, и «дитя любви»— Элис.

— Ты что-то напридумывала.

— Нет, совсем нет. После того, что я слышала, я спросила маму, и она призналась. Она любила сэра Уилльяма, и он любил ее… и она ушла, потому что считала, что нехорошо ей оставаться здесь. Но у нее уже была я. Затем она вышла замуж за мистера Линкрофта и дала мне его имя. Вот почему я Элис Линкрофт, хотя на самом деле я — Элис Стейси. Сэр Уилльям очень любит меня. Я думаю, что в один прекрасный день он сделает так, чтобы я стала его законной дочерью. Это ведь можно сделать. Я напишу рассказ о любви, про девочку, которую отец в конце концов признал, но пока я еще не совсем готова. Это будет мой лучший рассказ.

Глядя на ее открытое серьезное личико, я не могла не верить тому, что она мне оказала.

Все в этом доме становилось для меня еще более странным и запутанным.

Наблюдая, как миссис Линкрофт распоряжается по дому, как вникает во все хозяйственные проблемы, я решила, что таким ответственным и заботливым отношением она стремится как-то загладить те ошибки, которые совершила в молодости. Я представила себе, как она пришла в этот дом, чтобы стать компаньонкой Изабеллы Стейси — прелестная молодая женщина, грациозная и мягкая. Какое напряжение, должно быть, воцарилось в доме, когда сэр Уилльям влюбился в красивую компаньонку своей жены, а та в него в то время, как Изабелла… несчастная, горестная Изабелла! Она не могла не чувствовать, что происходит.

Когда стало ясно, что у нее будет ребенок, миссис Линкрофт уехала и вышла замуж, возможно, уже после рождения Элис, за мистера Линкрофта, сделав это только ради ребенка. Интересно, что за человек был этот мистер Линкрофт. Он так «вовремя» скончался, предоставив жене возможность вернуться в Лоувет Стейси после смерти Изабеллы.

У меня всегда было впечатление, что миссис Линкрофт живет в прошлом; ее словно бы окружала прозрачная пелена минувшего. Эти ее легкие шифоновые блузки и длинные, колышущиеся юбки излюбленных серых, голубовато-серых, дымчатых тонов… какая-то во всем ее облике чувствовалась недосказанность, неопределенность… нездешность. «Нездешность»— холодком веет от этого слова. У меня вырвался нервный смешок.

После чая я давала девочкам урок музыки.

— Бедняжка Сильвия! Ей придется пропустить свой урок, — заметила Элис.

— За это она должна быть очень благодарна сегодняшнему дождю, — заявила Оллегра. — Послушайте… как льет! Все цыганки забрались сейчас в свои кибитки и быстро-быстро принялись плести корзины. Вот из-за этих корзин я и не стану цыганкой. Терпеть не могу работать руками.

— Ты вообще не любишь работать. Тебе бы только полежать на солнышке, больше ты ничего не хочешь.

У кого нет иного стремленья

Лишь на солнце лежать бездельно?

— пропела Элис. — Ответ:

— у Оллегры. Но действительно ли у тебя нет никакого стремления? Думаю, это не совсем так. Признайся, какое у тебя стремление? Какое у миссис Верлейн, я знаю.

— Какое же? — спросила я.

— Жить в прекрасном доме далеко отсюда… с мужем и десятью детьми.

— Ну, это желание может быть почти у каждой женщины.

— Да, наверное, и у меня есть такое же желание, — сказала Элис. — Ну, почти такое. Во всяком случае я действительно хочу жить в таком доме, как Лоувет Стейси. Вот насчет мужа я не совсем уверена. Наверное, мне еще слишком мало лет, чтобы об этом думать.

— Ха! — сказала Оллегра. — Ну и притвора же ты!

— Нет, ты не права, — спокойно ответила Элис. — Послушайте, какой дождь. В такую погоду никто не выйдет на улицу. Даже привидения.

— Наоборот, это время как раз для них, — возразила Оллегра. — Вы не согласны, миссис Верлейн?

— Я не согласна, что они вообще появляются.

— Сегодня ночью в часовню явится привидение, вот увидите, — заверила меня Оллегра. Элис содрогнулась.

— Я буду следить из окна, — заявила Оллегра.

— Ты не можешь простоять там целую ночь, — сказала Элис.

— Нет, я не спущу глаз с часовни. Будет темно, и я сразу увижу, когда вспыхнет свет.

— Давайте оставим эту тему, — предложила я. — Элис, пожалуйста, сыграй еще раз менуэт. Прошлый, раз у тебя неплохо получилось. Но, как я тогда сказала, тебе надо было над ним еще поработать.

Элис проворно встала и подошла к фортепьяно. Следя за тем, как ее старательные пальцы выводят мелодию, я думала об этих двух девочках, Элис и Оллегре. Они очень хорошо подходят друг другу, потому что очень разные. Элис помогает сдерживать необузданную Оллегру, а та умеет сбить с Элис ее чопорность. Милые, славные девочки.

На следующее утро ливень поутих. Начало проясняться. После завтрака я отправилась с девочками в дом настоятеля.

— Я была права, миссис Верлейн, — сказала Оллегра, когда мы шли по аллее к церкви. — Прошлой ночью мы снова видели свет, верно, Элис?

Элис кивнула.

— Он казался таким ярким, потому что вокруг было страшно темно.

— Элис хотела пойти и сказать вам, но мы не сделали этого, потому что вы все равно не верите.

— Это был наверняка свет какой-нибудь повозки или что-нибудь в этом роде, — сказала я.

— О, нет, миссис Верлейн. Дорога проходит в другой стороне.

— Кто бы этим ни занимался, он, но всей видимости, глупец, — сказала я.

— Или мертвец. Ведь мертвецу дождь нипочем.

— Давайте не будем отвлекаться на такие разговоры. Сегодня у нас много работы. На урок первой я возьму Сильвию.

Когда мы подошли к дому настоятеля, в дверях нас встретила миссис Ренделл. Она стояла с суровым видом, сложив руки на груди.

— Сильвия не сможет сегодня заниматься, — объявила она, глядя сквозь меня. — Она плохо себя чувствует. Мне пришлось даже послать за доктором.

— Жаль, что она заболела, — сказала я. — Очень надеюсь, что Сильвия скоро поправится.

— Не понимаю, как это получилось. Ее всю трясет, она чихает… совершенно простужена.

Она провела нас в дом.

— Ах, вот и ученицы! — пропела она елейным голоском спускавшемуся по лестнице Годфри. — Я им как раз сейчас объясняла, что случилось с Сильвией. Бедняжке придется провести несколько дней в постели.

— Это доктор распорядился? — спросил Годфри.

— Нет, я сама. Доброе дитя, она вчера настояла на том, чтобы отнести суп бедной миссис Коули. Я ей говорила, что слишком сыро, но Сильвия сказала, что неважно, если она насквозь промокнет, важно, чтобы у миссис Коули вечером был суп.

— Просто ангел, а не девочка! — прокомментировал безо всякого выражения Годфри.

Я сказала, что поскольку Сильвия не в состоянии сегодня заниматься музыкой, то мне нет смысла оставаться, так как я могу провести урок с Элис и Оллегрой в Лоувет Стейси. Это так обрадовало миссис Ренделл, что она улыбнулась мне на прощание почти милостиво.

По дороге домой я размышляла о Сильвии. Интересно, подумала я, не простудилась ли она вчера в ельнике, не она ли зажигала свет в разрушенной часовне?

У нее не хватило бы смелости. А может быть, и хватило? Она странная девочка, и о ней я знаю меньше всего.

Годфри стоял, прислонившись к ограде у склепа Стейси. Было около трех часов дня. В это время мы обычно могли, не договариваясь, встретить друг друга около склепа, поэтому я и пришла сюда. Уединенность этого места, поросшего высокой травой и тенистыми деревьями, способствовала тому, что у нас появилась привычка здесь встречаться.

— Как больная? — спросила я.

— Бедняжка Сильвия, у нее высокая температура, и врач сказал, что она пролежит в постели несколько дней.

— Вы думаете, это из-за того, что она промокла под дождем?

— Она была простужена уже несколько дней. Она часто простужается, бедное дитя.

— А что вы думаете о Сильвии?

— Я ничего о ней не думаю.

— И вам не стыдно после всех усилий, которые прикладывает ее мать… Мне жаль ее. Интересно, как сама она это воспринимает?

— Вы имеете в виду Сильвию?

— Да. Эта девочка всегда кажется какой-то запуганной. Как вы думаете, у такого забитого существа как она, может возникнуть желание самоутвердиться?

— Уверен, будь у нее такая возможность, она бы обязательно захотела это сделать.

— Захотела бы она, например, пойти в разрушенную часовню ночью и бродить там с фонарем?

— Изображая привидение? Но кто бы тогда узнал, что это она? Что бы ей это дало?

— Может быть, удовлетворение от мысли, что именно она заставляет людей бояться часовни.

Годфри пожал плечами.

— Но разве это может тешить гордость?

Меня немного начал раздражать этот Годфри.

— Конечно, вам это не понять. У вас никогда не возникало потребности привлечь к себе внимание, потому что вы никогда не испытывали… страстей. Годфри рассмеялся.

— Вы говорите так, словно в этом есть что-то недостойное.

— Нет, напротив, все чересчур достойно. Но для меня важно понять Сильвию.

— Ничего нет легче. Она вроде мышки, которую стережет большой свирепый кот, ее мама.

— Скорее не кот, а бульдог. Хотя не стоит в этом сравнении менять ее пол. Существа женского пола всегда более агрессивны, чем мужского.

— Вы так полагаете?

— Во всяком случае подтверждением этому может быть настоятель и его жена. Но давайте вернемся к Сильвии. Знаете, я не удивлюсь, если окажется, что это она изображает в часовне привидение. Запуганная мышка… Пытается самоутвердиться… ищущая способ доказать себе свою значимость… и возможность обрести власть над другими. Да, именно! Власть. Ее саму так часто мучают, что она готова любым способом обрести возможность мучить других. И вот она у нее появилась. Кроме того, Сильвия заболела, и с ней это случилось, потому что она, уже простуженная, вышла из дома в дождь.

— Подождите минуту, — задумавшись, сказал Годфри. — Сейчас я вспомнил, когда вчера вечером после посещения миссис Лоули, я вошел в дом…

— Это та женщина, которой добрая девочка носила суп?

— Да, та самая. Так вот, когда я вернулся от нее и вешал свой плащ в прихожей, я заметил совершенно мокрые ботинки Сильвии.

— Значит, она тоже выходила, но раньше вас. Но миссис Ренделл никогда бы не разрешила ей это сделать.

— Да. Но если Сильвия ушла к себе в комнату пораньше, сославшись на простуду, и позже она могла незаметно выскользнуть из дома.

— Ну вот, что-то проясняется, — с облегчением сказала я. — Значит, этим занималась Сильвия, а не кто-то другой, кому хотелось бы изгнать Нейпьера из дома. При первой же возможности я постараюсь изобличить ее.

— Мистер Уилмет!.. Мистер Уилмет! — раздался невдалеке воркующий глас миссис Ренделл.

— Вам лучше пойти и выпить с ней чай, — сказала я. — Она не успокоится, пока не найдет вас.

Годфри усмехнулся и ушел.

Некоторое время я стояла у склепа, глядя на надгробие Бо. Как бы мне хотелось, чтобы это оказалось действительно Сильвия, решившая ради самоутверждения пугать людей.

Когда я шла обратно через поросшее высокой травой кладбище, неожиданно раздался голос: «Привет!»и передо мной словно бы из-под земли возникла цыганка Сирина. Она, видимо, лежала в траве, и я ее не заметила. Интересно, слышала ли она наш разговор с Годфри?

Она с насмешливой улыбкой глядела на меня.

— Как вы здесь оказались? — удивилась я. Она неопределенно махнула рукой.

— Я ведь имею право быть здесь, верно? Это место открыто и для мертвых, и для живых… для музыкантш и для цыганок.

— Вы так неожиданно появились.

— Я поджидала вас, чтобы поговорить.

— Со мной?

— Вы удивлены? Почему? Я хочу знать, что происходит там, в этом Большом доме. Как вам нравится там работать? Я тоже работала однажды в этом доме… на кухне. Они меня там… замучили работой… ну или пытались. Я старалась не оказаться на месте, когда надо было чистить картошку. Терпеть не могу ее чистить. «Ленивая неумеха»— вот как называл меня повар. — Сирина задорно подмигнула мне. — Но я нашла себе более подходящее занятие.

— О, да, я в этом уверена, — сказала я сухо и повернулась, чтобы уйти.

— Эй, не спешите. Разве вам не хочется поговорить со мной о тех, кто живет в Большом доме… ну, хотя бы о Непе?

— Не думаю, что вы могли бы сообщить что-то для меня интересное.

Сирина расхохоталась.

— Знаете, а вы мне… нравитесь. Вы чем-то напоминаете меня. О, это вас как раз и заинтересовало. Как может музыкантша из высшего общества быть похожа на цыганку? Но отвечу на это не я. Лучше спросите Непа.

— Извините, но мне надо идти работать…

— Нет, не извиню. Зачем так грубо отталкивать даму, которая хочет поговорить с вами. Лучше расскажите мне об Оллегре. Малышка просто красавица, верно? Не то что Элис. Я бы ни за какие шиши не променяла Оллегру на Элис. У меня теперь их четверо… и все девочки. Не забавно ли? Каждый раз мне предсказывали это карты. Я по ним видела: будет девочка. Так и выходило. Но Оллегра… она чудесно играет на пианино, верно? Знаете, она ведь точная копия меня, когда я была в ее возрасте. Но я тогда лучше ее соображала, что к чему. Иначе мне бы не выжить. Я ведь была уже женщина. А не хочется ли вам узнать, почему я пошла работать на кухню? Нет, не хочется? Но думаю, вы сами можете догадаться… хотя догадка ваша может оказаться и неверной.

Мне совершенно не хотелось продолжать этот разговор. Поэтому напустив на себя безразличный вид, я взглянула на часы.

Сирина приблизилась ко мне и прошептала:

— А я видела вас с этим господином из дома священника. Очень славный и приятный. Кое-что ветер до меня донес из вашего разговора. И я говорю вам: не упускайте свою удачу. Хватайте ее и уходите отсюда, пока это еще возможно. Ведь вы уже получили предупреждение. Неужели вы не поняли?

— О чем это вы?

— А вам бы следовало это понять после того, как вы чуть не сгорели в том домике. Спаслись только, благодаря Элис. Бьюсь об заклад, Эми Линкрофт очень гордится своей дочкой. — Сирина расхохоталась. — О, да, очень гордится.

— Если вы что-то знаете об этом происшествии, очень прошу, расскажите.

— Но я же цыганка. А что понимают эти цыганки? Они ничего не знают, но они могут предостеречь. Знаете, что такое Предсказание Цыганки?

— Вам известно что-нибудь о пожаре в сторожке?

— Меня там не было. Откуда мне что-нибудь знать? Но вот что я вам скажу. Люди не такие, какими кажутся. Взять хотя бы эту Эми Линкрофт. И почему вы только не хотите уехать отсюда? Почему бы вам не выйти замуж за этого чудесного господина? Нет, вы не выйдите. Пока. Вы ведь любите до всего докапываться. Вы такая. Вам просто не терпится все знать. Но расскажите лучше мне об Оллегре.

Эта женщина морочит голову, как все цыганки, подумала я, напускает таинственность, делает вид, что ей открыто больше, чем всем нам и, наверное, для ее цыганских хитростей женщина, едва избежавшая смерти, очень подходящий объект.

И в то же время она мать, которая хочет узнать о своем ребенке.

— Оллегра очень умная девочка, но она довольно ленивая и не умеет быть собранной. Если бы она умела сосредоточиваться, дела с учебой у нее шли бы гораздо лучше.

Сирина, кивая, слушала меня, а затем сказала:

— Вам ведь известно, как идет жизнь в том доме. Что сэр Уилльям, он любит Оллегру? Он собирается найти для нее мужа?

— Она еще слишком молода для этого.

— Молода! Да я в ее возрасте… впрочем неважно. Так любит он ее или нет?

— Сэр Уилльям был все время болен с тех пор, как я приехала. Мне никогда не доводилось видеть их вместе.

Она вдруг рассвирепела.

— Но ему придется о ней вспомнить. В конце концов, она его внучка.

— Уверяю вас, он об этом не забывает.

— Конечно, она не то, что полагается, — сказала Сирина. — И все же она его внучка… и от этого никуда не денешься. Знаете, кого я боюсь? Эми Линкрофт. Жутко хитрая женщина. Она хочет вытолкать мою Оллегру и на ее место всунуть Элис. — Сирина, сузив глаза, бросила злобный взгляд в сторону дома. — Но если она посмеет это сделать, я… я заставлю ее пожалеть, что она вообще появилась на свет, да еще родила свою Элис.

— Уверяю вас, она весьма по-доброму относится к Оллегре.

— По-доброму? Она же хочет отпихнуть мою Оллегру и поставить на ее место Элис. Но ей лучше этого не делать.

— Не думаю, что кто-то старается кого-то отпихнуть. Уверена, что сэр Уилльям позаботится и об Элис, и об Оллегре.

Я сделала нетерпеливое движение, чтобы уйти. Зачем я стою здесь, на кладбище, спрашивала я себя, и спорю с цыганкой.

— А что если Непа снова выгонят?

— Выгонят?

— Ну, как раньше. Отошлют куда-нибудь. Сэру Уилльяму даже вид его неприятен. Ходили слухи, что он хочет его лишить наследства за то, что тот застрелил Бо. Ну, а тогда кто станет наследником? Если выгонят Непа? У него же есть внучка, моя Оллегра. Поэтому…

— Я действительно должна уже идти…

— Послушайте! — Ее глаза с мольбой глядели на меня, и она вдруг стала очень красива. И в этот момент я поняла, почему Нейпьер мог влюбиться в нее. — Присмотрите за Оллегрой, хорошо? Дайте мне знать, если кто-то попытается обидеть ее.

— Я, конечно, сделаю все от меня зависящее, чтобы ее никто не обидел. А теперь мне пора идти.

Сирина улыбнулась мне и кивнула.

— Я буду все время следить, — сказала она. — И никому не удастся меня отсюда прогнать. Не осмелятся. Я так им и сказала. Ни Неп, — о, ему бы хотелось, чтобы я ушла, — ни Эми Линкрофт. Я им обоим сказала, и они знают, что это значит.

В тот же вечер я снова увидела свет в часовне. Элис пришла ко мне, чтобы отдать первую накидку на подушку, которую уже успела вышить.

— Посмотрите, вам нравится этот цветок? Это анютины глазки. Говорят, что эти цветы наводят на размышления. Но если хотите, я вышью другой. Может быть, вам будет приятно, что на всех подушках вышиты разные цветы?

— О, Элис, как красиво! — сказала я. Элис довольно улыбнулась.

— Рада, что вам нравится. Вы всегда были добры ко мне и к маме. Как раз на днях мама говорила: как хорошо, что к нам приехала миссис Верлейн.

— А ты спасла мне жизнь, — с благодарностью откликнулась я. — Такое не забывается.

У Элис зарделись щеки.

— Но я просто случайно оказалась там. Любой на моем месте сделал бы то же самое.

— Но все же ты проявила большую смелость, войдя в горящий дом.

— Я не думала об этом. У меня в мыслях было только то, что вы там, и как ужасно, если… Но мама говорит, что не надо об этом вспоминать. Для вас лучше не думать о том, что произошло тогда… если вы, конечно, можете. Вышивка у Оллегры тоже выходит очень милая. Она действительно старается. Мне кажется, иногда она такая непослушная, потому что считает, что должна быть такой. Из-за своего происхождения, с которым ей не повезло. Мне ведь в какой-то степени тоже. Конечно, для мамы и сэра Уилльяма было бы лучше подождать… и потом пожениться. И теперь видите, он на ней все никак не женится. Это потому что она сразу ему уступила, но не надо из-за этого думать о ней плохо. Она сделала так, потому что любила его. Могу я сесть у окна? Я очень люблю сидеть в оконной нише. Таких в этом доме много. Какой у вас чудесный вид на ельник.

— Да, красивый. Я весьма признательна твоей маме, что она выбрала для меня именно эту комнату.

— Здесь все комнаты красивые, но естественно, маме хотелось, чтобы у вас была одна из лучших. Бедняжка Сильвия! Я надеюсь, что ей уже лучше. Она выглядела неважно, когда мы видели ее в последний раз. Она едва могла говорить с нами, и доктор сказал, что она должна оставаться в постели, по крайней мере, еще три дня. Я хочу подобрать для нее книги и отнести ей завтра утром.

— Она любит читать? — спросила я с сомнением.

— Нет. Но тем более мне следует дать ей интересные книжки, верно, миссис Верлейн? Тогда она, возможно, сумеет полюбить чтение и развить свой ум…

И вдруг у Элис перехватило дыхание. Она смотрела в окно. Я подошла к ней и увидела, как в темноте вспыхнул огонек.

— Вон там! — воскликнула Элис. — Опять! — Она встала. — Давайте пойдем ко мне, миссис Верлейн. Из моей комнаты лучше видно.

— Нет, спасибо, Элис, — ответила я. Она мрачно кивнула и пошла к двери.

— Я рада, что сегодня вы его снова увидели, — сказала она, — потому что мне показалось, что вы решили, будто это делает Сильвия. А сейчас вы знаете, что она в постели… Значит, это никак не может быть Сильвия. Теперь я пойду к себе и понаблюдаю, не вспыхнет ли свет опять. Мне кажется, что в один прекрасный момент я смогу увидеть там что-то еще.

Как только она ушла, я надела плащ и, быстро спустившись по парадной лестнице, вышла в сад.

Я могу успеть застать его врасплох. Если это не Сильвия, то кто? Тот, кто хочет, чтобы поверили слухам о привидении и таким образом память о том несчастном выстреле продолжала бы жить. Кто-то еще надеется, что Нейпьер будет изгнан из дома.

Земля под ногами была немного раскисшей после недавнего дождя, и высокая влажная трава на опушке ельника прилипала к одежде. От моих шагов раздавалось легкое хлюпанье, и я боялась, что эти звуки могут меня выдать. Самое главное сейчас побыстрее туда добраться. Я должна оказаться в часовне до того, как злоумышленник скроется оттуда.

Луна в эту ночь не светила, но небо было усеяно звездами, и при их свете я могла вполне различать дорогу. Когда впереди возникли очертания часовни, меня, признаться, сковал страх.

Но я заставила себя ускорить шаг. На ногах у меня были домашние туфли, и я уже почувствовала, как сквозь них проникла влага. Наконец, я коснулась рукой серого камня стены и с бьющимся сердцем вошла внутрь. Там было немного темнее, чем снаружи, так как оставшаяся часть крыши заслоняла небо. Но подняв голову, я увидела сквозь проем яркую россыпь звезд. Их свет подействовал на меня успокаивающе.

Внутри часовни было пусто. Никаких признаков того, что в ней кто-то есть.

Вдруг снаружи раздался еле слышный звук. Не скрип ли это шагов по мокрой траве?

Меня охватило жгучее желание поскорее выбраться из этих стен, и не успела я, выйдя наружу, бросить взгляд на огромное звездное небо, как тотчас почувствовала чью-то злобную хватку на своем плече.

Никогда еще после пожара я не была так сильно испугана. Какой же надо быть глупой, подумала я, чтобы прийти сюда ночью. Ведь мне было дано предупреждение, об этом говорили и цыганка, и Сибила Стейси. Второй раз повезти не может.

— Вы всегда стремились увидеть привидение Боумента Стейси, — раздалось в темноте.

— Нейпьер! — еле выдохнула я и попыталась высвободиться из-под его руки, но он держал крепко.

— Вы пришли сюда, чтобы встретиться с Боументом, не так ли? — Он отпустил меня, но когда я попыталась уйти, снова схватил меня за плечи. — Что вы здесь делаете?

— Вы страшно меня напугали.

— Вы ведь здесь не для того, чтобы зажигать фонарь?

— Я пришла сюда, чтобы выяснить, кто это делает.

— Господи, неужели вас недостаточно проучили?

— Проучили?

Он испытующе глядел на меня, а я вспомнила, как он появился с лопатой на конюшне, как он повстречался мне в этом ельнике и узнал, что я ищу, где захоронена Эдит. И вскоре после этого мне подстроили ловушку в домике и теперь он спрашивает, не достаточно ли меня проучили. Сейчас я с ним в ельнике одна. И никто не знает, что я здесь.

— Я… я увидела огонь, — раздался мой запинающийся голос. — Я была с Элис. И я сказала, что надо пойти посмотреть.

— И вы пошли совершенно одна? — в его голосе прозвучала насмешка. — Вы очень храбрая женщина. Но ведь совсем недавно… — он еще крепче сжал мне плечо, — вы забрались в тот домик и не смогли сами оттуда выбраться. Ради Бога, будьте осторожны.

— Такие вещи могут случиться только раз в жизни.

— Есть люди, с которыми вечно происходят несчастные случаи.

— Без всякой причины?

— Возможно, их не так легко распознать.

— Звучит очень загадочно. — Я уже овладела собой, и страх прошел. В его присутствии со мной происходила странная метаморфоза: я ощущала приятную приподнятость, от которой все мои страхи улетучивались.

— Вы пришли сюда, чтобы узнать, отчего здесь появляется свет? — спросила я.

— Да, — ответил Нейпьер.

— И ничего не обнаружили?

— «Привидение» всегда оказывается проворнее меня. Каждый раз я прихожу слишком поздно.

— Вы кого-нибудь подозреваете?

— Я знаю только, что это делает тот, кому очень хочется, чтобы меня изгнали из Лоувет Стейси.

— Но как могут этого добиться?

— Создавая тревожную обстановку, такую неприятную, чтобы мне ничего не оставалось, как уехать.

— Никогда бы не подумала, что вы из тех, кого можно выгнать, создав неприятную обстановку.

— Вы правы, миссис Верлейн. Но все это не дает забыть о прошлом, заставляет отца все время вспоминать о той злосчастной истории. А ведь именно он может принять решение снова меня изгнать. Как он это сделал раньше. Я ведь здесь не очень любим, миссис Верлейн.

— Очень жаль.

— О, не надо меня жалеть. Я привык к этому. И меня это нисколько не трогает.

Мне стало за него больно, ведь я знала, что он говорит не правду.

— Может быть, нам лучше не разговаривать сейчас? — сказала я. — Мы можем спугнуть «привидение».

— Нет, я думаю, что он… или она уже кончили на сегодняшнюю ночь изображать привидение.

— Не знаю, как ему… или ей удается все это проделывать. Давайте все же подождем немного…

Он взял меня за руку, и мы вошли под тень стены. Меня охватило почти непереносимое волнение. Прислонившись к холодной влажной стене, я посмотрела на его профиль. Жесткий, резко очерченный в неярком свете звезд, печальный и напряженный. Все мои чувства к нему смешались, и я ничего не могла в них понять. Я лишь знала, что никогда не смогу забыть лицо этого человека, каким я увидела его в ту ночь, и что охватившее меня страстное желание помочь ему было похоже на то чувство любви, которое я когда-то испытывала к Пьетро. Возможно, в их основе было одно и то же — желание уберечь, защитить!

Как мне хотелось тогда, чтобы тот, кто здесь разыгрывал привидение, все-таки себя обнаружил, чтобы мы смогли, наконец, поймать его, разоблачить, положить конец его стараниям бередить старую рану.

Я так хотела, чтобы Нейпьер смог чувствовать себя уверенно в Лоувет Стейси, чтобы он мог спокойно заниматься тем делом, которое так ему подходит. Мне очень хотелось видеть его счастливым.

Он внезапно посмотрел на меня и шепотом сказал:

— Я верю, что вам действительно жаль меня.

Я не смогла ответить, так как от волнения у меня перехватило горло.

— Но почему? Почему?

— Тише! — сказала я. — «Привидение» может нас услышать. И мы не сможем его поймать.

— Я хочу знать, почему вы жалеете меня, и это для меня даже важнее «привидения».

— Мне жаль вас, потому что произошла несправедливость, — сказала я, — трагическая случайность… но из-за нее ваша жизнь оказалась разбита.

— Это слишком сильно сказано.

— Нет, — ответила я твердо. — С вами поступили очень жестоко, обвинив и выслав вас из дома.

— Не все столь добросердечны, как вы.

Я рассмеялась. Я уже не думала о привидении. Теперь мне тоже казалось более важным, чтобы мы смогли понять друг друга.

— Вы были тогда еще так юны.

— Семнадцать лет — не так уж мало. Я был достаточно взрослым, чтобы убить… и поэтому достаточно взрослым, чтобы со мной соответственно поступили.

— Если вам тяжело, то давайте лучше не будем говорить об этом.

— Почему мне должно быть тяжело? Ведь это я лишил его жизни. Я должен признать это. Он был таким… полным сил и радости, и теперь он… мертв. А я жив и прожил после его смерти уже тринадцать лет. Разве это мне должно быть тяжело?

— Но ведь произошла случайность. Почему вы забываете об этом? Почему для всех это не имеет значения?

— Как горячо вы выступаете в мою защиту. Вам бы стать адвокатом.

— Зато вы сейчас говорите слишком дерзко. Но вам не обмануть меня. Теперь я знаю, что это помогает вам скрыть, насколько глубоко вы переживаете.

— Я очень рад, что этот случай заставил вас проявить ко мне такое горячее участие. Верно говорят, нет худа без добра.

Мы стояли совсем близко друг к другу, и Нейпьер взял меня за руку.

— Я очень вам благодарен, — сказал он.

— Не думаю, что я чем-то действительно заслужила вашу благодарность.

— Я бы не стал так говорить, если бы не считал, что вы ее не заслуживаете.

— Не понимаю, что я такого сделала.

Он наклонился ко мне и мягко произнес.

— То, что вы здесь.

— Возможно, нам лучше войти в часовню, — сказала я, чувствуя неловкость. — Привидение не появится, если услышит наши голоса.

— Так редко теперь выпадает возможность поговорить с вами.

— Да… Многое изменилось с тех пор, как Эдит ушла.

— Очень многое. Вас мучают сомнения. И как может быть иначе. Но это всего лишь сомнения, что уже хорошо. Вы не спешите судить. И приговор не будет вынесен до тех пор, пока не подтвердятся все подозрения.

— Вы не правы. Я не выношу, когда люди осуждают других. Они не могут знать досконально каждую деталь того, что привело к несчастью… а очень часто важную роль играют именно детали.

— Я часто думаю о вас, — сказал Нейпьер. — Вернее, я думаю о вас все время.

Я промолчала, и Нейпьер продолжил:

— Между нами так много общего. Вам ведь известно, не так ли, что многие считают, будто я постарался избавиться от Эдит. Меня это не удивляет. Я сам знал, что из этого брака ничего не получится, Эдит тоже это понимала. Я, конечно, знал, что она влюблена в викария и, наверное, презирал за то, что она согласилась выйти за меня замуж… Так же, как я презирал себя. Но я искренне пытался как-то наладить наши отношения, но, видимо, действовал как-то не так. Я старался сделать из нее ту женщину, которой мог бы восхищаться. Ее покорность раздражала меня, так же как ее робость, ее страхи. Конечно, это не оправдание. Мое поведение заслуживает всяческого порицания. Но вы же знаете, что я за человек. Не столь уж добродетельный. Но почему я все это объясняю вам?

— Я все понимаю.

— Но понимаете ли вы, что я не хочу, чтобы вы оказались вовлечены во все это… особенно сейчас.

— Но каким образом я могу быть вовлечена? — спросила я резко.

— Домыслы и злые слухи могут очернить не меньше, чем действительные поступки. Мне надо доказать вам, верно? — и всем другим, что я не причастен к исчезновению Эдит… по крайней мере, впрямую.

— Вы хотите сказать, что косвенно вы все-таки причастны?

— Это же, я думаю, очевидно. Эта бедная девочка, по сути она была совсем ребенком, боялась меня. Все об этом знали. Поэтому… я очень подхожу для образа убийцы Эдит.

— Не говорите так!

— Почему же, если это правда. Я всегда думал, что вы на стороне тех, кто говорит правду. И я скажу, почему вам не стоит тратить на меня свою жалость. Впрочем вы можете об этом узнать и от других. Они заверят вас, чтоб вы понапрасну расточаете на меня это чувство. Более того, они постараются предостеречь вас. Вспомните, в чем меня обвиняют. И разве благоразумно с вашей стороны быть со мной в часовне, которую посещают привидения?

— Пожалуйста, говорите серьезнее. Это ведь очень важно.

— Но я сейчас страшно серьезен. Вы в опасности. Вы, моя прекрасная, гордая вдова, в смертельной опасности.

— Почему?

— Вы хотите знать?

— Конечно.

В ответ он быстро обвил меня руками и прижал к себе. Я чувствовала, как сильно бьется его сердце. А он, думаю, ощущал мое. Его щека коснулась моей головы, и мне показалось, что он сейчас меня поцелует, но он не сделал этого. Он продолжал держать меня в своих объятиях, и я не сопротивлялась, потому что страстно желала этого, и у меня не было сил совладать с собой.

Наконец я смогла произнести:

— Нет, это… неразумно.

Тогда он гордо рассмеялся и ответил:

— Вот об этом я и говорил вам. Очень неразумно. Вы хотели знать, почему вы в опасности? Теперь вы уже знаете.

— И вы хотите уберечь меня от этого?

— О, нет. Я хочу, чтобы вы оказались в этой опасности. Вот какое извращенное у меня желание. Я хочу, чтобы вы устремились к ней, попали в нее, но при этом осознавая эту опасность, видя ее. Я хочу, чтобы вы сами ее выбрали.

— Вы говорите загадками.

— Ну, называйте это так. Я даю вам знать о моих желаниях, которые вряд ли можно назвать достойными. И давайте трезво взглянем на факты. Я убил своего брата.

— Я настаиваю, чтобы вы давали верную оценку этому. Вы случайно убили своего брата.

— После того, как я убил брата, моя мать покончила с собой. Таким образом, на моей совести две смерти.

— Я не согласна. Вас нельзя в этом обвинить.

— Прелестная защитница! — произнес он тихо. — Прелестная горячая моя защитница… Живя в Австралии, я так стремился домой… но когда вернулся, то увидел, что здесь уже нет того, чего я так жаждал вновь обрести. Там в Австралии мне часто снился дом. Но не тот, каким он стал сейчас. Вернувшись, я женился. Для этого меня и возвратили в Лоувет Стейси. Моя жена была совсем ребенком… напуганным ребенком. И больше всего она боялась меня. И я не виню ее за это. Она любила другого. Что я мог поделать с таким браком? Очень скоро я начал задумываться, не лучше ли было для всех нас, если бы я остался в имении дяди.

— Но вы же любите Лоувет Стейси!

Нейпьер кивнул.

— Это ваш дом… здесь ваши корни.

— Да, нелегко оторвать себя от корней. Ну, вот, я уже взял на себя ваше дело, защитница. Именно это мне и не следует делать. Мне нет оправданий. Я застрелил своего брата. И мне никогда не забыть этого.

— Нет, вы должны… должны.

— Пожалуйста, не будьте такой решительной. Этим вы меня расслабляете. Еще никто никогда не пытался выдать меня за героя.

— Я не делаю из вас героя. Уверяю вас. Я просто хочу, чтобы вы спокойно посмотрели фактам в лицо… чтобы вы поняли, что нельзя все время размышлять о прошлых трагедиях… Особенно, если они произошли случайно, ведь то, что произошло с вами, могло произойти с любым.

— О, нет, — возразил он. — Разве это могло бы случиться, например, с вашим другом Годфри Уилметом?

— У любого могут происходить случайности, — настойчиво повторила я.

— Вы когда-нибудь еще встречали человека, который бы убил своего брата?

— Нет, но…

— Конечно, нет. И вот около вас Годфри Уилмет, этот вполне достойный молодой человек, который так много может предложить вам. Возможно, что уже предложил и не был отвергнут.

— Боюсь, что некоторые склонны делать слишком поспешные выводы.

— Из ваших слов я заключаю, что официального предложения еще не последовало.

— Удивительно, как только двое молодых проявляют друг к другу дружеское участие, тут же все решают, что они поженятся.

— Людям нравится быть проницательными.

— Ну, тогда мне бы очень хотелось, чтобы их прорицания не касались меня.

— Вам самой разве не приходила мысль еще раз выйти замуж? Или все еще мешают воспоминания о вашем покойном муже? Но вы уже стали другой, — сказал Нейпьер нежно. — Я заметил это. Знаете, вы даже смеяться стали чаще. Кажется, вы обрели для себя новый смысл жизни. И это благодаря Лоувет Стейси.

Я промолчала, и он продолжил:

— Вы ведь почти забыли его, значит, вы от него уже свободны.

— Забыла его! — неистово воскликнула я. — Мне никогда не забыть Пьетро.

— Но вы уже внутренне готовы начать новую жизнь. Неужели он всегда будет присутствовать в ваших мыслях… этот давно ушедший третий… Тогда с каждым годом этот человек будет приобретать в вашем воображении все большее совершенство. И при этом всегда оставаться молодым. В таком случае с ним никто не может соперничать. Он останется непобежденным.

Я зябко повела плечами.

— Стало совсем холодно. И у меня ноги совсем промокли.

Нейпьер наклонился и, взяв мою ногу, снял туфлю и начал согревать мою ступню руками.

— Нужно было надеть более тяжелую обувь, а не эти тоненькие туфли.

— Не было времени переобуться. Я хотела успеть застать здесь «привидение».

— Вы хотели узнать, кто прикладывает столько усилий, чтобы все помнили о моем брате?

— Да.

— Вы очень любознательная женщина.

— Боюсь, что так и есть.

— И очень импульсивная.

— И это правда.

— Однажды вы уже действовали в порыве. Возможно, что поступите так еще раз.

Он надел туфлю мне на ногу.

— Вы немного дрожите. Неужели на вас так действует ночная прохлада? Я хочу задать вам вопрос. Однажды вы приняли решение. И с точки зрения здравого смысла довольно глупое решение. Вы бросили свою карьеру… ради мужчины. Вы, должно быть, долго анализировали себя, свои возможности, прежде чем принять такое решение. Я прав?

— Нет.

— Вы не мучились сомнениями?

— Нет.

— Как обычно вы действовали импульсивно и были уверены, что принимаете правильное решение… единственно правильное?

— Да.

— И теперь вы об этом жалеете.

— Я ни о чем не жалею.

— Да, однажды вы приняли смелое решение. — Он говорил чуть ли не с завистью. — Интересно, станете ли вы это делать еще раз.

— Возможно, я не очень изменилась с тех пор.

— Насколько — это мы, возможно, еще узнаем. Я рад, что вы ни о чем не жалеете. Тот, кто испытывает сожаление, часто начинает жалеть себя, а жалость к себе не очень привлекательна в людях. Я стараюсь от нее избавиться.

— И вы делаете это весьма успешно.

— Нет, боюсь, что довольно часто я все-таки жалею себя. Постоянно говорю себе: «Все сложилось бы по другому, если бы…»А с тех пор, как вы появились здесь, я повторяю это все чаще. И вы знаете, почему. Между нами так много общего. А Эдит… бедная Эдит… ее смерть повлияла на всех больше, чем ее жизнь.

— Смерть?! — резко переспросила я.

— Да, я думаю, она умерла. Но как же вы подозрительны! Вы снова сомневаетесь во мне. А ведь несколько минут назад… Нет, конечно, я всегда внушал вам сомнения, и в какой-то степени сам стремился к этому. Мне было бы приятно сказать себе: несмотря на свои сомнения, она… Да, мне хочется от вас того же безрассудства, с которым вы уже однажды поступили.

Я поспешно прервала его:

— Должна признаться, я слышала вашу ссору с отцом… во всяком случае какую-то часть ее. Я слышал, как он сказал, что намерен выслать вас из дома.

— И вы слышали, что я отказался уехать.

— Вскоре после этой ссоры я сыграла для сэра Уилльяма одну вещь, которую кто-то подложил в подобранные для меня ноты.

— И вы думаете, что это сделал я?

— Нет, пока я так не думаю, но вы сами должны мне сказать.

— Так вот — я не делал этого. Вы верите мне?

— Да, верю.

Он взял мою руку и поцеловал.

— Пожалуйста, говорите мне всегда правду. Для того чтобы я могла помочь вам, я должна знать правду.

— С вами я снова чувствую себя счастливым, — сказал он. Его слова глубоко меня тронули, потому что еще никогда его голос не был таким нежным и таким глубоким.

— Я очень хочу этого, — призналась я довольно опрометчиво и тут же быстро добавила:

— Но уже пора возвращаться.

Я двинулась по тропинке к дому, он пошел рядом и вдруг сказал:

— Между нами всегда было нечто общее. Мы оба были под властью прошлого. Я — потому что убил своего брата, вы — потому что слишком любили, «без меры и благоразумья»10.

— Никогда не думала, что для любви нужны мера и благоразумие.

— Значит, вы хотите возразить поэту.

— Да. Я уверена, что не может быть любви «без меры», но как можно измерить чувства, которые человек отдает другому. И в жизни нет большего счастья, чем любить и отдавать.

— Вы хотите сказать: любить и получать?

— Нет. Любить и отдавать.

— Тогда, должно быть, вы были очень счастливы.

— Да, была.

Мы пересекли лужайку и вышли к садовым террасам.

— Но привидения мы так и не нашли, — сказала я.

— Да, не нашли, но зато мы сделали более важное открытие.

— Спокойной ночи, — попрощалась я с ним и вошла в дом. Он остался снаружи.

11

Я направилась к миссис Линкрофт, чтобы сказать ей, что не иду сегодня утром в дом настоятеля, потому что Сильвия поправилась и придет вместе с Элис и Оллегрой сюда, когда они закончат заниматься с викарием.

Дверь была приоткрыта, и я легонько постучала. Ответа не последовало, и я заглянула в комнату.

К моему удивлению, миссис Линкрофт оказалась у себя. Она сидела за столом, держа перед собой газету. Она не услышала меня, и это было очень странно.

— Миссис Линкрофт, с вами все в порядке? — спросила я. Только тут она заметила мое присутствие и оторвала глаза от стола. Она была очень бледна, ее большие серые глаза были влажны, видно, от непролитых слез.

Почти тотчас растерянное выражение исчезло с ее лица, и она снова стала такой, как всегда, собранной и спокойной.

— Ах, это вы, миссис Верлейн, прошу вас, проходите.

— Вы хорошо себя чувствуете? — спросила я, входя в комнату.

— О… да, вполне. Правда у меня немного сонное состояние. Этой ночью я плохо спала.

— Как жаль! С вами такое часто бывает?

Миссис Линкрофт повела плечами.

— Уже много лет я не знаю, что такое хороший сон.

— Это очень плохо. Надеюсь, вы ничем не обеспокоены?

Она с тревогой посмотрела на меня, и потеряв над собой контроль, непроизвольно положила руки на газету, как будто хотела скрыть ее от меня.

— Обеспокоена?.. Нет, ничего, нет.

Но зачем так горячо отрицать, подумала я.

Она рассмеялась, но смех у нее вышел несколько натянутый.

— С тех пор, как я приехала сюда, моя жизнь совершенно наладилась. Мне здесь очень хорошо. Мне не о чем беспокоиться. И какое это счастье иметь такого ребенка, как Элис.

— Вполне вам верю. И все же трудно одной растить ребенка.

Щеки у миссис Линкрофт слегка порозовели, а я продолжила:

— Но вы с этим великолепно справляетесь.

— О, милая моя Элис! Сначала я была не рада, что жду ребенка, но когда она родилась… — и вдруг другим, более жестким голосом:

— Элис, думаю, сказала вам, чей она ребенок. Наверное, мне не следует винить ее за это. Не очень, конечно, хорошо, что она знает, но трудно держать такие вещи в секрете… особенно с такой девочкой, как Элис. Она всегда чувствует, где правда, а где ложь.

— Мне кажется, она гордится своим происхождением, и это лучше, чем если бы она стыдилась этого.

— Ну, тут не многим можно гордиться, — сказала миссис Линкрофт, подтягивая к себе газету, чтобы незаметно убрать ее. — Вы знаете мир, миссис Верлейн. Вы жили заграницей и много путешествовали, и осмелюсь предположить, что вы понимаете жизнь лучше, чем многие. Мне бы не хотелось, чтобы вы судили слишком строго обо мне… и сэре Уилльяме. Он не был очень счастлив в браке, и я смогла принести ему радость. Не знаю, как это все случилось, но полагаю, не одна я оказывалась в подобной ситуации.

— Конечно, — согласилась я. Миссис Линкрофт, видимо, непреодолимо тянуло поделиться с кем-то воспоминаниями, и она не могла остановить себя:

— Моя мама часто говорила: у каждого порога есть обо что споткнуться. Она была родом из Шотландии, и там бытует такая поговорка. Только, конечно, споткнуться может каждый, но происходит это с тем, кто неосторожен.

— Это верно, — подтвердила я.

— Мне было немногим больше двадцати, когда я приехала сюда. До этого несколько месяцев я работала гувернанткой, а затем меня взяли в Лоувет Стейси в качестве компаньонки леди Изабеллы. Это была совсем не обременительная работа, потому что она была весьма деликатная женщина, очень мягкая и добросердечная, отчего потом я чувствовала еще большую вину. Она напоминала чем-то Эдит. Возможно, поэтому cap Уилльям был так привязан к этой девочке.

Пока она это рассказывала, я вдруг ясно себе представила, какой она была красавицей до того, как краски ее потускнели и взгляд потух. Как привлекательно она выглядела — глубокие серо-голубые глаза, чистые правильные черты лица и высокая стройная фигура. А рядом — Изабелла Стейси… мать двоих мальчиков: всеми любимого Бо и совсем непохожего на него Нейпьера. В моем воображении возникла картина той жизни: Изабелла, бросившая ради семьи карьеру пианистки, и от того испытывающая определенную неудовлетворенность и недовольство жизнью, несчастная женщина, не сумевшая удержать любовь своего мужа. И вот появилось молодое прекрасное создание, и сэр Уилльям влюбился. Компаньонка его жены стала его любовницей.

Миссис Линкрофт продолжала рассказывать:

— Я была там, когда это случилось. Никогда не забуду этот день.

— Каким был тогда Нейпьер? Вероятно, это происшествие совершенно его изменило.

— Он был обыкновенным мальчиком. Его едва замечали, он просто оттенял достоинства Боумента. Был он несколько необуздан, но с мальчиками это бывает. И он оказывался, наверное, во всех переделках, какие только случаются в мальчишеской жизни. Он с трудом сдал экзамены в школе, в то время как Бо справился с этим блестяще. Бо имел успех во всем. Он обладал неотразимым обаянием. Но его невозможно описать словами. Его надо было видеть и знать. Он обладал удивительно светлой натурой, ничто не омрачало его душу. Я никогда не видела, чтобы он вышел из себя, в то время как Неп был постоянно подвержен настроениям. Наверное, оттого, что его мучила ревность… он все время старался сравняться с Бо, но ему никогда это не удавалось. Я думаю, именно поэтому его так сурово обвинили. Сэр Уилльям никогда не был до конца уверен, что то происшествие явилось чистой случайностью.

— Но ведь это несправедливо.

— Сама жизнь несправедлива. А тут еще цыганка призналась, что беременна и что в этом вина Непа. Тогда было окончательно решено, что он должен уехать.

— Значит о положении этой цыганки узнали до его отъезда?

Миссис Линкрофт кивнула.

— Да. Я тоже решила уехать, посчитав, что так будет лучше. Все очень осложнилось. Леди Стейси: была вне себя от горя. Мне не хотелось еще добавлять ей боли, поэтому я уехала. И вскоре поняла, что жду ребенка. Но мне повезло. У меня был давний хороший друг, который знал о том, в каком я положении, и он на мне женился. Я думала, что смогу начать тихую нормальную жизнь, создать дом для моего ребенка, и я твердо тогда решила не говорить Элис, что у нее неродной отец. И тут я узнаю, что леди Стейси покончила с собой.

— Какая жуткая трагедия.

— Да, несчастье на этот дом сваливались одно за другим. И все они в какой-то степени были взаимосвязаны. Родилась Элис, но вскоре я потеряла мужа, Я была в полном отчаянии. Поэтому я написала сэру Уилльяму и рассказала о своих трудностях. Он предложил мне вернуться и занять в доме то место, которое у меня и сейчас. Это было большим везением. Редко можно найти такую работу, при которой можно было бы дать приют и ребенку. Я кивнула.

— Здесь я могла выполнять свои обязанности по дому и воспитывать Элис. А так как была еще маленькая Оллегра, то я занималась обеими девочками. Затем в доме появилась Эдит, и у меня прибавилось работы. Поэтому я чувствовала, что необходима здесь. Это было большим облегчением, так как в какой-то степени смягчало тяжесть прошлых грехов. Надеюсь, вы это понимаете, миссис Верлейн.

— Да. Трудно представить, как бы они обходились без вас.

— Но я, наверное, утомила вас своими рассказами.

— Нисколько.

— Да, как я заметила, вас очень занимает жизнь других людей. Немногие проявляют такой повышенный интерес, как вы.

— Вполне возможно.

— В таком случае, не буду извиняться за то, что говорила так долго. Я не часто себе это позволяю. Не хотите ли выпить кофе?

— С большим удовольствием.

Она ушла готовить кофе, а я, поддавшись естественному любопытству, взглянула на газету, которая по всей видимости очень ее взволновала.

Большую часть страницы занимала статья о вотуме недоверия правительству; затем шла заметка о столкновении двух поездов на брайтоновском направлении; некая миссис Бринделл посылала свою семнадцатилетнюю дочь воровать в магазинах; один человек сбежал из тюрьмы, другой из психиатрической лечебницы; целая семья сгорела во время пожара; какая-то миссис Линтон семидесяти лет от роду вышла замуж за семидесятилетнего мистера Грея. Линтон! Похоже на Линкрофт, подумала я.

Нет, в газете нет ничего, что могло бы вывести из равновесия миссис Линкрофт. Наверное, она была в таком странном состоянии из-за плохо проведенной ночи.

Когда мы пили чудесный кофе, приготовленный миссис Линкрофт, к ней вернулась ее прежняя уравновешенность.

Уходя я попросила ее дать мне почитать газету.

— Конечно, возьмите, — сказала она. — Хотя не думаю, что там есть что-то интересное.

Элис сидела за столом в классной комнате и читала вслух газету. Это был тот же номер, который я одолжила у ее мамы. Оллегра равнодушно ее слушала, рисуя в альбоме лошадей. Сильвия, которая пришла на урок музыки, сидела, облокотившись на стол и покусывая ногти, глядела задумчиво в пространство. Я вошла в комнату, чтобы взять свои ноты и позаниматься с Сильвией.

Элис оторвалась от газеты и, взглянув на меня с улыбкой, вновь принялась читать:

«Миссис Линтон и мистер Грей знакомы шестьдесят лет. Они были влюблены друг в друга с детства, но их любовь проходила не гладко. На какое-то время их пути разошлись, и у каждого появилась своя семья. Однако теперь их истинная любовь обрела…»

— Только представить себе, жениться в семьдесят пять лет! — воскликнула Оллегра. — В этом возрасте пора уже умирать.

— Но разве может кто-то сам для себя решить, что ему пришло время умирать? — спросила Сильвия.

— Нет, но возможно, это могут решить другие, — предположила Элис.

— Кто же может сказать, что это время пришло? — спросила Оллегра.

— Если кто-то умирает, то, очевидно, для этого наступило время, — откликнулась Элис, — А вот еще послушайте:

— «Гарри, в кавычках» Джентльмен Терролл»в очередной раз убежал из тюрьмы Броудмор, где он содержался последние восемнадцать лет. «Джентльмен Терролл» является маньяком-убийцей «.

— А что это такое? — спросила Оллегра.

— Это означает, что он все время убивает людей.

— И он сбежал?

— Да, теперь он на свободе. Вот, что о нем говорится:» Джентльмен Терролл» очень опасен, потому что ведет себя как нормальный человек и обладает большим обаянием. Он привлекателен, особенно для женщин, которые становятся его жертвами. Он уже дважды сбегал из тюрьмы, и во время одного из своих побегов убил мисс Анну Хэссен. Ему сейчас лет сорок пять. Благодаря своим приятным манерам он получил свое прозвище «.

—» Джентльмен Терролл «, — выдохнула Элис. — Интересно, не окажется ли он здесь?

— Мы его тотчас узнаем, — уверенно сказала Оллегра. — Если увидим мужчину с хорошими манерами…

— Как у мистера Уилмета, — вставила Элис.

— Вы думаете, что мистер Уилмет… — в ужасе Сильвия не смогла закончить.

— Какая же ты глупая! — фыркнула Оллегра. — Этот человек только что сбежал, а мистер Уилмет здесь уже давно. Кроме того, мы знаем, кто родственники мистера Уилмета — один из них рыцарь, а другой — епископ.

— Да, но этот» Джентльмен «, должно быть, очень похож на мистера Уилмета, правда, он старше. Значит, он больше похож на отца мистера Уилмета, если у него есть отец, да, конечно, есть. До чего все это волнующе. Представьте, бродит где-то этот» Джентльмен»и выискивает себе следующую жертву.

— А что если Эдит была одной из них? — предположила Оллегра.

За столом тут же воцарилась тишина.

— И эта мисс… э… мисс Брэнден, — добавила Сильвия. — Может, и она тоже…

— Тогда он, должно быть, побывал здесь, — прошептала Оллегра, оглянувшись через плечо.

— Но что он мог сделать с телами? — торжествующе воскликнула Элис.

— Ну очень просто, закопал.

— Где?

— В ельнике. Помните, мы видели…

— Ваш разговор становится уже совсем невыносим, — прервала я девочек. — Вы несете какую-то чушь!

— Несем чушь! — хихикнула Оллегра.

— Из-за какой-то заметки в газете вы навыдумали всякий вздор.

— А мне показалось, что вы с интересом нас слушаете, — опустив скромно глазки, сказала Элис. — Вы ведь не остановили нас до тех пор, пока мы не заговорили о ельнике.

Я встретилась с Годфри на кладбище у склепа Стейси. После того как из травы навстречу мне неожиданно появилась цыганка, у меня больше не было уверенности в безопасности этого места, и меня не покидало ощущение, что за мной кто-то все время следит. Я находилась в постоянном напряжении, особенно в уединенных местах. Это была, конечно, естественная реакция на то, что со мной произошло здесь, учитывая мои неразвеевшиеся сомнения и подозрения.

Увидев меня, Годфри пошел мне навстречу. У него безусловно очень привлекательная внешность, и я тут же подумала о «Джентльмене Терролле». Какой вздор! Легкомысленный разговор девиц заставил меня вообразить сбежавшего убийцу в облике Годфри.

Он выглядел каким-то озабоченным.

— Что-нибудь случилось? — спросила я.

— Случилось? Почему вы вдруг спросили об этом?

— Просто потому, что у вас какой-то слишком задумчивый вид.

— Я только что был на раскопках. Эти мозаики весьма любопытны… все время повторяется один и тот же рисунок. Однако я так и не могу понять его.

— Ну, просто орнамент.

— Не скажите. Мне почему-то кажется, что он содержит какие-то еще неизвестные сведения о римлянах.

— А… понятно.

— Вы разочарованы? Но ведь, действительно, это очень интересно. Прошу вас, сходите туда и посмотрите сами. Конечно камни очень сильно выцвели, и трудно разобрать рисунок. Но я все же вижу его повторения по всему тротуару, а так же в термах.

— Я не была там ни разу с тех пор…

— Понимаю. Вас туда не тянет. Но я думал о Роуме.

— В каком смысле?

— Предположим, она что-то поняла в этой мозаике… что-то ей открылось там, и она сказала об этом кому-то, кто захотел сам воспользоваться ее открытием.

— Вам все еще не дает покоя эта версия с завистливым археологом?

— Но ведь нельзя отбрасывать ни одну версию, пока не установишь, что она неверна.

— А как же объяснить тогда исчезновение Эдит?

— Вы почему-то все время настойчиво связываете эти два происшествия. И в этом, может быть, ваша ошибка.

— Значит, просто совпадение?!

— А разве не бывает совпадений?

— Интересно, приходила ли Роума сюда… на это кладбище, — вдруг сказала я безо всякой связи.

— Зачем ей было это делать? Здесь нет ничего, что представляло бы интерес для археолога.

Я посмотрела через плечо.

— Вы почему-то нервничаете сегодня.

— Мне все время кажется, что за мной следят.

— Здесь никого нет, кроме нас и тех, кто в могилах. — Годфри взял мою руку и крепко сжал. — Вам нечего бояться, Кэролайн. — Его улыбка досказала: «И пока я здесь, нам ничего не грозит».

Он прав, подумала я. И вдруг представила себе то будущее, о котором уже не раз думала, — спокойное и надежное, но у меня не было уверенности, что именно этого я хочу.

Возможно, Годфри сам еще не был совершенно уверен в нашем будущем. И он никогда не позволит себе поддаться порыву. Он будет ждать. Он даст возможность нашей дружбе перерасти в нечто большее. Сам не станет убыстрять события. Вот почему, если уж он примет решение, то оно будет правильным… с его точки зрения.

— Я как-нибудь зайду на раскопки и посмотрю, что там за рисунок, — обещала я.

— Да, пожалуйста.

Мы вместе вышли с кладбища и когда проходили мимо покойницкой, то увидели подле нее миссис Ренделл. Вид у нее был грозный, как у карающего ангела, но при взгляде на Годфри она тут же распылалась в славной улыбке, приветственно кивнув ему. Меня она будто не замечала.

Придя на раскопки, я направилась туда, где были найдены римские термы. У меня было такое ощущение, будто Роума идет рядом со мной. Отчетливо всплыло в памяти, как она шла со мной, воодушевленно рассказывая об этих термах.

Мне не хотелось смотреть в сторону сгоревшего домика, но глаза как-то сами устремились туда. Зловещий вид был у этих развалин — один обугленный каркас, как и на месте разрушенной часовни.

Ощущение невидимой угрозы только усилилось, я словно бы услышала предостережение Роумы: «Здесь опасно. Будь осторожна». Мне надо было избавиться от постоянного, давящего чувства угрозы, и было неразумно с моей стороны приходить сюда. Слишком живо все здесь напоминало о пережитом ужасе. Слишком много призраков прошлого витало над этим уединенным местом.

Возьми себя в руки, приказала я себе. Утихомирь свое воображение. Лучше осмотри мозаику, о которой говорил Годфри, и попробуй разобраться в ее рисунке.

Цвета были совсем тусклыми. Въевшаяся в камни вековая пыль разрушила их яркость. Милая, добрая Роума, как она тогда старалась вывести меня из депрессии после смерти Пьетро, и полагая, что нет лучшего способа вернуть человеку интерес к жизни, кроме как занять его археологией, она поручила мне помогать тем, кто восстанавливал по кусочкам найденное мозаичное панно. И вдруг я поняла, что у того панно такой же рисунок, как и на полу в термах, и на тротуаре. Надо как можно быстрее сообщить об этом Годфри.

Я сразу же пошла в дом настоятеля.

Нужно было каким-то образом вызвать его для разговора, к счастью одна из служанок чистила в это время дверное кольцо и мне не пришлось стучать.

— Миссис Ренделл сейчас в гостиной, — с готовностью сообщила она.

— Спасибо, Джен, мне надо только подняться в классную и забрать ноты.

Я прошла наверх. Годфри давал урок латыни. Увидев меня, он тотчас насторожился.

Девочки с удивлением на меня воззрились. От них мало что могло ускользнуть.

— Мне кажется, я здесь оставила свои ноты, — сказала я и прошла к шкафу, где держала альбом для начального обучения.

— Вам помочь? — Годфри встал рядом со мной, повернувшись к девочкам спиной.

Достав альбом, я быстро черкнула на нем карандашом: «Через десять минут на кладбище».

— Вы этот сборник искали? — спросил Годфри.

— Да. Извините, что помешала. Но мне действительно он был очень нужен.

Я вышла из комнаты, чувствуя на себе внимательный взгляд трех пар глаз. Теперь надо быстрее миновать прихожую, чтобы случайно не встретиться с миссис Ренделл.

Меньше чем через десять минут появился Годфри.

— Может быть, я несколько преувеличиваю, — сказала я. — Но мне кажется, я вспомнила очень важную вещь. В то время, когда я приезжала на несколько дней к Роуме, они занимались восстановлением одной мозаики. Я ее хорошо помню, потому что Роума попросила меня помочь, но это так, скорее лишь чтобы отвлечь меня от мрачных мыслей.

— Да, продолжайте, — с нетерпеливой ноткой в голосе сказал Годфри, и мои сомнения в важности этой новости рассеялись.

— Так вот, эта мозаика, видимо, была выполнена по тому же рисунку, что и мозаичный пол, который вы здесь видели.

— Нам надо обязательно посмотреть эту мозаику.

— Но я не знаю, где она, — сказала я.

— Если их работа закончилась успешно, то она наверняка в Британском музее. Хорошо бы как можно быстрее ее увидеть.

— А когда вы смогли бы поехать?

— Если я возьму сейчас выходной, то это вызовет недовольство. Поэтому лучше поехать вам. Вы уже довольно давно здесь, а выходного у вас еще не было, верно?

— Нет, но…

— Я не успокоюсь, пока кто-нибудь из нас не увидит эту мозаику.

— Кажется, миссис Линкрофт собиралась повезти девочек в Лондон, чтобы купить материал для новых платьев.

— Вот и воспользуйтесь этим. Поезжайте с ними, и пока они будут искать материал, вы сходите в Британский музей и найдите там эту мозаику.

— Хорошо, — сказала я. — Если у вас не будет никакой возможности поехать, это сделаю я.

— Мне кажется, мы на верном пути, — сказал Годфри с горящими от волнения глазами.

Он пошел продолжить занятия с девочками, а я поспешила в Лоувет Стейси, где меня ждала миссис Линкрофт. Она уже стояла в холле, собираясь уйти.

— Вы никогда еще так не опаздывали.

— Да. Извините. Но мне пришлось вернуться в дом священника, чтобы забрать вот это.

Я вынула альбом, и он выскользнул у меня из рук. Миссис Линкрофт проворно нагнулась и, подняв, протянула мне. На обложке была видна надпись «На кладбище через десять минут». Я не знала, заметила ли эту надпись миссис Линкрофт.

Девочки были в восторге от того, что мы едем на поезде в Лондон.

— Как жаль, — сказала Элис, — что Сильвия не смогла поехать.

— Ей никогда не позволят выбирать ткань для своих платьев, — заметила Оллегра.

— Бедняжка Сильвия! Мне немного жаль ее, — сказала миссис Линкрофт и вздохнула. Я знала, о чем она подумала в этот момент: хотя появление на свет Элис и Оллегры было незаконным и довольно драматичным, она сумела создать для них более счастливую домашнюю жизнь, чем у Сильвии.

— Мне жаль миссис Верлейн, — сказала Элис, — она не будет покупать себе материал на новое платье.

— Может быть, и будет, — сказала миссис Линкрофт.

— Нет, она собирается в Британский музей, — сообщила Оллегра, задумчиво поглядев на меня. Мне стало немного не по себе, ведь я не говорила им, что хочу пойти туда. — Я слышала, как вы, миссис Верлейн, сказали об этом мистеру Уилмету, — пояснила Оллегра.

— Да, мне хотелось бы заглянуть туда, — я заставила себя произнести это как можно спокойнее, хотя признание Оллегры неприятно поразило меня. — Когда-то я жила недалеко от музея и часто бывала там.

— Это потому, что ваш отец был профессором, — добавила Элис. — Думаю, это он заставлял вас много работать, и поэтому вы так хорошо играете на фортепьяно.

Элис бросила взгляд на Оллегру, и та тут же сказала:

— Я бы тоже хотела сходить в Британский музей. Давайте пойдем туда все вместе.

Я была так обескуражена этим предложение, что не сразу нашла, что ответить.

— Но вы ведь, кажется, хотели поискать в магазинах материал для новых платьев, — произнесла я наконец.

— У нас на все хватит времени, верно, мама? — настойчиво продолжала вести свою линию Элис. — Иногда мы ходим в Гайд Парк. А на этот раз я бы предпочла Британский музей.

— Верно, почему бы нам не провести час-другой в музее, — согласилась миссис Линкрофт. — Когда вы собирались пойти туда, миссис Верлейн?

— Нет, мне не хотелось бы связывать вас своими планами.

— Да вы и не будете нас связывать, — ответила миссис Линкрофт с улыбкой, — знаете, что мы сделаем. Мы пойдем сразу в музей и потом зайдем в «Браунз Отель»и там перекусим, а после этого отправимся за покупками, и вполне успеем на поезд в 4.30.

Я с отчаянием поняла: все мои усилия как-то ненавязчиво отговорить их напрасны, но я не знала, что впереди меня ждет еще более серьезное испытание.

Я сидела, откинувшись на сиденье, и смотрела на мелькавшие за окном поля и изгороди. Я не должна была показать, что меня расстроило их желание пойти со мной в Британский музей. Но как могла Оллегра подслушать наш разговор с Годфри? Наверное, мы проявили какую-то неосторожность.

Мне ничего не оставалось делать, как смириться с тем, что они идут в музей вместе со мной. Но я решила, что там мне нужно будет как-то от них улизнуть и одной пойти в зал Древнего Рима и поискать там мозаику из Лоувет Стейси.

Но в тот день неудачи преследовали меня. Только мы сошли с кеба, который довез нас от вокзала к музею, как меня окликнул чей-то голос:

— О, неужели… это вы, миссис Верлейн!?

К счастью, я была немного впереди остальных, и я быстро двинулась навстречу к окликнувшему меня мужчине, в котором тотчас признала коллегу своего отца.

— Как плохо получилось с вашей сестрой, — сказал он, качая головой. — В чем же оказалось дело?

— Мы… мы так и не узнали.

— Огромная потеря, — сказал он. — Мы всегда говорили, что Роуме Брэнден удастся даже больше, чем вашим родителям. Бедняжка Роума…

Какой раскатистый у него голос! Миссис Линкрофт вполне могла услышать каждое его слово, но девочки, кажется, были заняты чем-то другим и не слушали. Элис стояла к нам спиной и показывала Оллегре на что-то, привлекшее ее внимание. Но миссис Линкрофт наверняка все слышала.

— Я никогда не была в том музее раньше. Люди редко пользуются возможностью бывать в музеях, — подойдя ко мне, сказала миссис Линкрофт.

Сердце у меня учащенно билось. Возможно, она все-таки ничего не услышала. Может быть, мне просто показалось, что голос у этого мужчины столь громогласный.

— Да, это верно, — ответила я миссис Линкрофт. — Этой возможностью пользуются редко.

— И сейчас мы ею воспользуемся, — раздался рядом со мной голос Элис. — Как здесь все торжественно. И как внушительно.

Они шли по музею рядом со мной, тихо восклицая от удивления. Я вспомнила, как часто приводили меня сюда родители в детстве, полагая, что нет лучшего удовольствия для ребенка, чем побывать в Британском музее.

Наконец мне удалось ускользнуть от них. Девочки и миссис Ликрофт с удивлением разглядывали богато иллюстрированную рукописную книгу двенадцатого века, а я быстро и бесшумно пронеслась по каменным плитам туда, где я так часто бывала с Роумой.

Я спросила у смотрителя зала, где я могу найти римские древности, которые были обнаружены в Лоувет Стейси, и я тотчас получила разъяснение.

С какой радостью я увидела, что мозаика, о которой я говорила Годфри, находится там среди прочих экспонатов из Лоувет Стейси. Мозаика была даже не одна, видимо, Роуме удалось после моего отъезда восстановить еще несколько. В витрине, где они были выставлены, помещалась заметка, в которой описывались эти мозаики и разъяснялся процесс восстановления. На первой мозаике была изображена фигура человека, по всей видимости мужчины, у которого не было ступней: он стоял на двух длинных обрубках, которые, видимо, обозначали ноги. Его руки были вытянуты вперед, словно он хотел схватиться за что-то, остававшееся на мозаике невидимым. Я посмотрела на второй экспонат. Изображение было не таким четким, как на предыдущем, и там оказались утраты, заполненные, вероятно, цементом, однако можно было понять, что на этой мозаичной картине — человек, лишенный ног по колено; потом, однако, я поняла, что его ноги были во что-то погружены. И на последней мозаике была изображена только голова этого человека, по всей вероятности, похороненного заживо.

Я не могла отвести глаз от этих изображений.

— О, да это же наши! — раздался рядом со мной голос. Я обернулась. По обе стороны от меня стояли Элис и Оллегра.

— Да, — подтвердила я. — Они были найдены недалеко от Лоувет Стейси.

Подошла миссис Линкрофт.

— Посмотри, мама, — сказала Элис, — посмотри, что нашла миссис Верлейн.

Миссис Линкрофт окинула беглым взглядом мозаики и сказала:

— Да, они очень хорошие.

— Да, нет же, вы ничего не увидели, — запротестовала Оллегра. — Они же наши!

— Что? — удивилась миссис Линкрофт и пристальней вгляделась в экспонаты. — Да, удивительно! — И взглянув на меня, с извиняющейся улыбкой добавила:

— Но сейчас уже пора подумать о том, чтобы перекусить.

Я согласилась. Задачу свою я выполнила, хотя не была уверена, насколько успешно. Но рассказать Годфри было что.

Мы вышли из музея и, взяв кэб, отправились в «Браунз», по дороге девочки обсуждали, что они закажут на ленч и какой материал купят для своих платьев.

Когда мы выходили из экипажа, мимо пробежал разносчик газет, восторженно выкрикивая:

— «Джентльмен Терролл» пойман! Маньяк никому больше не угрожает!

— Это же наш «Джентльмен Терролл», — сказала Элис.

— Что значит… «наш», — спросила резко миссис Линкрофт.

— Мы о нем говорили, мама. И решили, что он, должно быть, немного похож на нашего мистера Уилмета.

— Почему вы решили, что он на него похож?

— Потому что его прозвали «Джентльмен». И мы подумали, что он, вероятно, точно такой, как мистер Уилмет, верно, Оллегра?

Оллегра кивнула.

— Вам совершенно ни к чему забивать голову такими вещами, — высказалась миссис Линкрофт довольно сердито, и Элис сникла.

Никто ни словом не обмолвился о мозаике. Успокаивало еще и то, что не было и намека на то, что кто-нибудь из них слышал мой разговор с коллегой отца у входа в Британский музей. Постепенно ко мне вернулась уверенность, что моя тайна не раскрыта, и когда мы, закончив все дела, сели в поезд, я была уже почти спокойна.

Мой рассказ о том, что я увидела в музее, привел Годфри в сильнейшее волнение.

— Я уверен, что тут скрыт какой-то смысл, — заявил он. Мы прошли с ним мимо трех раскопанных терм, и Годфри, остановившись, начал внимательно вглядываться в остатки мозаичного пола, будто бы надеясь, что, чем дольше он всматривается, тем вернее ему откроется значение изображенного там рисунка.

— Неужели вы думаете, что они не смогли бы раскрыть смысл этого рисунка, если бы это действительно было возможно? — спросила я.

— Кто? Археологи? Может быть, им не приходило в голову, что стоит разгадывать эту загадку. Но у меня твердое убеждение, что тут что-то есть.

— Что же вы предлагаете делать? Пойти в Британский музей и рассказать о ваших подозрения?

— Они, возможно, поднимут меня на смех.

— Из-за того, что сами не додумались до этого? Ну, вот еще одна версия о завистливых археологах. Это, конечно, занятно, но нисколько не приближает нас к разгадке тайны исчезновения Роумы.

Я услышала, как кто-то предупреждающе кашлянул, и обернувшись, увидела трех девочек, которые направлялись к нам.

— Мы пришли посмотреть на мозаику, — объявила Элис. — Мы видели ее в музее. Нам ее показала миссис Верлейн. А теперь мы хотим увидеть, что здесь.

— Мне понравилась та, где видна только одна голова, — сказала Оллегра. — Такое впечатление, будто ее отрубили и положили на земле. Жуткая картина.

— Мне от нее нехорошо, — сказала Элис. Годфри выпрямился и посмотрел в сторону моря. Я поняла, что он хочет сменить тему разговора.

— Какой прозрачный сегодня воздух, — отметил он. — Говорят, это признак того, что будет дождь.

— Правильно, — согласилась Оллегра. — Когда видны мачты над песками Гудвинз, это часто предвещает дождь.

— Я только теперь понял! — вдруг взволнованно проговорил Годфри. — Эти мозаики… они изображают, как заживо погребают человека.

— Вы имеете в виду зыбучие пески?

Годфри с воодушевлением развил эту мысль.

— Возможно, это своего рода предупреждение. Людей отводили в Гудвинз и казнили их там постепенным погружением в песок.

— Вполне вероятно, — согласилась я.

— Хотя, вряд ли, — нахмурившись, возразил Годфри. — Где-то здесь должны быть другие зыбучие пески.

— Но где?

— В этих окрестностях, — Годфри неопределенно махнул рукой. — Я совершенно уверен, что именно это и обозначают мозаики.

— До чего ужасно! — выговорила с содроганием Сильвия. — Представляете, вас…

Годфри стоял, покачиваясь с носка на пятку. Таким взволнованным я его никогда не видела.

— Не будь ребенком, Сильвия! — проворчала на нее Оллегра.

— Не хорошо заставлять мисс Кент ждать нас, — напомнила девочкам Элис, и, повернувшись ко мне, пояснила:

— Мисс Кент хочет заняться нашими платьями сегодня.

— О, зачем я только выбрала этот ярко-клубничный цвет, — вздохнула Оллегра. — Вишнево-красный был бы гораздо лучше.

— Я ведь тебе говорила, — с мягким упреком сказала ей Элис. — Но давайте пойдем, мисс Кент уже заждалась нас.

И они ушли, предоставив нам с Годфри возможность продолжить обсуждение сюжета мозаик.

— Элис написала рассказ о мозаике, — объявила Оллегра. — Получилось очень здорово.

— Когда же ты покажешь мне свои рассказы, Элис? — спросила я.

— Надо еще подождать. Я не совсем ими довольна.

— Но ты ведь показываешь их Оллегре и Сильвии.

— Мне надо было увидеть, как мой рассказ на них подействует. Кроме того они… еще дети, ну, или почти дети. Взрослые гораздо более критичны.

— Совершенно необязательно.

— Ну, как же! Они ведь знают жизнь, а мы еще только с ней знакомимся.

— Значит, ты не хочешь показать мне свой рассказ?

— Я обязательно покажу, но только когда поработаю над ним еще.

— Там говорится о человеке, попавшем в зыбучие пески.

Элис вздохнула и кинула на Оллегру быстрый взгляд, та тут же надулась.

— Мне казалось, что ты очень гордишься этим рассказом.

Элис не обратила внимания на ее слова и, повернувшись ко мне, сказала:

— Я написала о римлянах. У них было такое наказание: провинившегося человека бросали в зыбучие пески, и они медленно его заглатывали. Очень медленно. Поэтому римляне использовали эти пески в качестве казни. Некоторые пески заглатывают человека очень быстро, поэтому их еще называют песчаная трясина. Но те пески действовали медленно. Поэтому казнь была мучительна. Они постепенно засасывали свою жертву, и ее мучения растягивались. Вот поэтому римляне использовали эти пески как орудие казни. В моем рассказе человек, которого собираются казнить, должен сделать мозаику с изображением этих песков. Понимаете, какая изощренная пытка! Насколько мучительнее, чем если бы его сразу отвели в эти пески. Ведь все время, пока он делал мозаику, он знал, что это произойдет с ним. Но его переживания способствовали тому, чтобы мозаика получилась очень выразительной. Ни у кого бы не получилось лучше, потому что ему самому предстояло испытать то, что он изображал.

— Элис, что за идеи приходят тебе в голову!

— Но ведь идея хорошая, верно? — озабоченно спросила Элис.

— Да, но тебе не следует придумывать такие жуткие образы. Лучше воображай какие-нибудь более приятные вещи.

— Да, я понимаю, — сказала Элис. — Но ведь надо, чтобы образы были правдивыми, не так ли, миссис Верлейн? Нельзя же закрывать на правду глаза.

— Нет, конечно, нет, но…

— Я вот думаю, зачем же они делали такие мозаики, если бы считали, что надо думать о приятных вещах? Ведь оказаться в таких коварных песках совсем неприятно. Я так и назвала свой рассказ: «Коварные пески». Когда я писала, мне самой было страшно. И девочкам тоже стало страшно во время чтения. Но я, конечно, постараюсь придумывать какие-нибудь более приятные истории.

Выходя из своей комнаты, я неожиданно столкнулась с Сибилой. Она, видимо, поджидала меня.

— О, миссис Верлейн! — сказала она таким тоном, будто меньше всего ожидала увидеть меня возле моей же комнаты. — Как приятно вас видеть. Очень давно мы с вами не встречались. Вы были чем-то очень заняты.

— Да, уроки… — сказала я неопределенно.

— Я не их имела в виду, — она бросила острый взгляд в приоткрытую дверь моей комнаты. — Я бы хотела поговорить с вами.

— Тогда пойдемте ко мне.

— Прекрасно!

Она на цыпочках вошла в комнату с таким видом, будто мы с ней заговорщики. Окинув комнату взглядом, она сказала:

— Здесь очень приятно. Очень. Я думаю, вам здесь хорошо. И вам было бы жаль отсюда уехать.

— Да, мне было бы жаль, если бы я отсюда уехала.

— Я видела вас с викарием. Я думаю, его считают очень красивым молодым человеком.

— Возможно.

— А вы, миссис Верлейн? — резкость ее вопроса вызвала во мне некоторое замешательство.

— Да, думаю, и я тоже.

— Я слышала, что он собирается занять очень хорошее место. Ну, этого следовало ожидать. У него прекрасные связи. Он будет продвигаться, несомненно. И подходящая жена, это то, что ему сейчас нужно.

На моем лице промелькнуло раздражение, и, вероятно, заметив это, Сибила сказала:

— Я испытываю к вам глубокое расположение. Мне не хотелось бы, чтобы вы уехали. Вы для меня уже стали как бы частью этого дома.

— Спасибо.

— Конечно, здесь каждому отведена своя роль. Даже для такой безликой, как Эдит. Бедное дитя, эта Эдит, но и она оставила здесь свой след, и немалый. Бедняжка!

Я уже жалела, что предложила ей войти. Надо было с ней остаться в коридоре, там было бы легче от нее отделаться.

— А ведь сэр Уилльям заболел, — продолжала Сибила, — именно из-за того потрясения, которое вызвала в нем ваша игра.

Я с некоторым негодованием сказала:

— Как я уже говорила, я исполняла тогда только то, что мне положили на рояль.

Глаза Сибилы внезапно вспыхнули — две сверкающие голубые точки в складках морщин.

— О, да, я знаю… но кто дал вам сыграть именно это произведение, как вы думаете, миссис Верлейн?

— Мне бы очень хотелось это знать.

Сибила напряглась и зашагала по комнате. Как я уже заметила, это означало, что она сейчас сообщит мне то, ради чего пришла сюда.

— Я помню тот день, когда она это играла…

— Кто? — спросила я.

— Изабелла. Она играла весь день. Ей как раз удалось найти переложение для фортепьяно. «Пляска смерти», — Сибила начала фальшиво напевать мелодию, отчего та прозвучала совсем жутко. — «Пляска смерти», — произнесла она задумчиво. — И все время, пока Изабелла играла, она думала о смерти. Потом она взяла револьвер и ушла в лес. Вот почему Уилльям не мог выдержать этой музыки. И он никогда бы не положил вам эту вещь для исполнения.

— Но ведь кто-то это сделал?

Она вдруг рассмеялась, и я спросила:

— Вы знаете кто?

Она многозначительно кивнула.

— О, да, миссис Верлейн. Я знаю.

— Но ведь тот, кто это сделал, хотел намеренно расстроить сэра Уилльяма, вызвать у него шок, ведь он больной человек.

— Ну и что, — сказала Сибила. — А зачем он строит из себя такого добропорядочного. Он ведь не такой. Я могу вам это доказать. Так почему бы его и не расстроить.

— Но это могло убить его.

— Вы думали, что это сделал Нейпьер. Они ведь поссорились, и Уилльям пригрозил Нейпьеру, что выгонит его из дома. Только подумать! Почему Нейпьер должен уходить из дома. Почему сэр Уилльям может притворяться таким хорошим. Один раз…

— Мисс Стейси, — прервала я ее, — это вы положили те ноты на рояль?

Она сжалась, как ребенок, и кивнула.

— Теперь вы знаете, — сказала она, — что не следует судить Нейпьера слишком строго.

Она не в своем уме, подумала я. И это очень опасно. Но я все-таки была рада, что она пришла ко мне в комнату. По крайней мере, теперь я знаю, что Нейпьер не виноват.

У меня из головы не шла та мозаика. Я не могла избавиться от мысли, что в ней заключено что-то важное. Я снова начала ходить на раскопки, стараясь вспомнить все, что мне рассказывала об этом Роума. Однажды утром я встретила там Нейпьера.

— Вы опять стали приходить сюда, — сказал он. — Я знал, что могу встретить вас в этом месте.

— Вы меня здесь уже видели?

— Много раз.

— Когда я не знала об этом? Очень неприятно слышать, что за тобой наблюдали, когда тебе это было неизвестно.

— Что тут особенно неприятного, если вам нечего скрывать, — возразил Нейпьер.

— Не думаю, что есть настолько добродетельные люди, которым это безразлично.

— Здесь вопрос не в добродетели. Например… кто-то занят вполне достойным делом, но оно требует… анонимности. В таком случае этому человеку будет очень неприятно узнать, что за ним наблюдают.

— Что же это может быть за дело?

— Например, человек, скрывая свое имя, приезжает в какое-то место, чтобы раскрыть тайну исчезновения своей сестры.

У меня перехватило дыхание.

— Так вы знаете!

— Было не столь уж трудно узнать.

— И давно вам это стало известно?

— Почти сразу после вашего приезда.

— Но…

Нейпьер рассмеялся.

— Я хотел знать о вас как можно больше, а так как вы были вдовой известного человека, то это упростило мою задачу. У вас был прославленный муж и сестра, хорошо известная в своих кругах. Так что вы должны согласиться, что получить нужную мне информацию не составило большого труда.

— Но почему вы не сказали мне?

— Это бы поставило вас в неловкое положение. Мне хотелось, чтобы вы сами признались, если сочтете это нужным.

— Но если бы я сказала, кто я, то мне никогда не разрешили бы приехать сюда.

— Всем не надо было говорить. Только мне.

— Что вы теперь намерены делать?

— Точно то, что делал и раньше.

— Вы сердитесь на меня?

— Зачем? Ведь я уже давно обо всем знаю.

— Вы меня не одобряете?

— Нет, я вами восхищаюсь.

— Почему?

— Потому что вы решили приехать сюда… потому что вы так любите свою сестру, что вам безразлична опасность, какой вы себя подвергаете.

— Опасность? О какой опасности вы говорите?

— Тот, кто пытается узнать, что стало с человеком, который, возможно, является жертвой убийства, всегда оказывается в опасности.

— Но кто сказал, что Роума убита?

— Я ведь сказал, что, «возможно», убита.

— Роума не тот человек, которого кому-то может понадобиться убить.

— Жертвами убийц очень часто становятся именно такие люди. Но откуда вам знать, какие у нее могли быть секреты. Вы, возможно, не все знаете о ее жизни.

— В общем-то я знаю очень мало.

— Вот видите. Вы смело бросились навстречу опасности, и это вызывает у меня восхищение… конечно, не только это.

Сделав шаг ко мне, он посмотрел в мои глаза с такой печалью, что меня охватило жаркое волнение и желание утешить его.

— Разве вам не приходило в голову, — сказал Нейпьер, — что два исчезновения, происшедшие в одном месте с небольшим разрывом во времени, не могли быть случайностью.

— Да, это очевидно, — согласилась я.

— И что, вы думаете, могло произойти с вашей сестрой?

— Я не знаю, но в одном убеждена: она не могла куда-то уехать, никого не предупредив об этом.

— А Эдит?

— Эдит тоже.

— И вы тоже чувствуете, что тут есть какая-то связь?

— Вполне вероятно.

— Может быть, Эдит что-то обнаружила… Какую-то деталь, которая могла пролить свет на тайну исчезновения вашей сестры. А если это так, то… вы, пытаясь узнать об этом, подвергаете себя смертельной опасности. Разве не так?., ах, да, ведь вам помогает Годфри Уилмет.

— Это не совсем так.

— Но он же знает, кто вы.

Я кивнула.

— Ему вы сказали, в то время как от других скрывали.

— Он понял сам, кто я, как только познакомился со мной.

— И признался в этом? Ну да, он же откровенный и прямой… не то, что некоторые.

— Это получилось как-то само собой. Ему сразу стало ясно, что я сестра Роумы, и я была ему благодарна, что он не выдал меня.

— Я тоже держал это в секрете. Вы и мне благодарны?

— Да, спасибо.

— Вы знаете, — сказал он, пристально на меня глядя, — что я сделал бы все, чтобы помочь вам. Я ничего не ответила, но он еще раз настойчиво спросил:

— Вы ведь знаете об этом?

— Да.

— Я рад. Если нам удастся найти разгадку этим таинственным происшествиям, тогда я смогу вам сказать об очень многом. Вы тоже это знаете? Поэтому для меня очень важно это сделать… может быть, даже больше, чем кому-либо еще.

Я вдруг испугалась того, что он может сейчас сказать, и, возможно, моей собственной реакции на его слова. Когда я была с ним рядом, он действовал на меня просто завораживающе; лишь вдали от него, я могла судить о нем холодно и бесстрастно.

Возможно, понимая это, он не стал меня больше волновать и заговорил о другом.

— Я видел вашу сестру пару раз. Она производила впечатление человека, страстно преданного своему делу. Она жила в том домике совершенно одна, — Я приезжала к ней на несколько дней.

— Как странно! Вы были совсем рядом, и мы не встретились.

— Не так уж странно. Мне кажется, на раскопки приезжало много людей, которых вы не встретили.

— Я говорю не о многих… я говорю о вас. Хорошо, оставим это. Скажите, вы приблизились хоть немного к разгадке с тех пор, как приехали сюда?

— Годфри Уилмет считает, что Роума сделала какое-то потрясающее открытие, которое вызвало зависть у какого-то другого археолога. Но лично я считаю это неубедительным.

Нейпьер внимательно посмотрел на меня и сказал очень серьезно:

— Обещайте мне, что вы скажете мне, если обнаружите что-то такое, что может, на ваш взгляд, дать ключ к разгадке. Вы должны позволить мне помогать вам. Помните, что если эти два исчезновения взаимосвязаны, то для меня крайне важно узнать, в чем связь между ними.

— Я сделаю это с большой радостью, если смогу.

— Значит, я могу надеяться, что мы будем вместе этим заниматься?

— Да, — ответила я. — Давайте действовать вместе.

Он шагнул ко мне, словно бы желая взять меня за руку, но я отошла, сделав вид, что не заметила этого, и сказала, что пора возвращаться домой.

Сибиле не давало покоя присутствие цыган. Ни о чем другом она не могла говорить, и казалось даже, что она забросила свои занятия живописью.

Здоровье сэра Уилльяма заметно улучшилось, и я все ждала, что его распря с Нейпьером возобновится, но ничего подобного не случилось, и я решила, что, по-видимому, сэр Уилльям понял, какую пользу приносит Нейпьер поместью, и поэтому склонился к тому, чтобы пока оставить все как есть. Не самое лучшее решение, но все же оно предпочтительнее, чем дикая ссора.

Окруженный стенами уединенный сад, который мне так нравился, оказался любимым местом отдыха сэра Уилльяма. Каждое утро он проводил там около часа, заботливо завернутый в плед и обложенный подушками. Его привозила миссис Линкрофт и ровно через час приходила обратно, чтобы забрать его в дом.

Первый раз, когда я его там застала, с ним была Сибила. Еще издали я услышала ее сердитый голос.

— Ты должен приказать им убраться отсюда! — кричала она. — Их присутствие здесь не принесет ничего хорошего. Вспомни, что было, когда ты прошлый раз разрешил им остаться. Эта дурная девчонка пришла работать на кухню, и вот что из этого вышло.

— Сибила, успокойся, — сказал сэр Уилльям. — Не повышай, пожалуйста, голос.

— Ты всегда говорил, что больше не допустишь, чтобы они здесь были. Что теперь ты намерен делать?

— Сибила… тише. Тише!

Я повернулась, чтобы уйти, и тут столкнулась лицом к лицу с миссис Линкрофт. Быстро на меня взглянув, она вбежала в сад.

— Мисс Стейси, — послышался ее голос. — Будьте добры, не тревожьте сэра Уилльяма. Он еще не совсем окреп.

— А кто вы здесь?! — вскричала Сибила. — Нет, можете не говорить. Я знаю. И это позор для вас. Вы же считаете себя хозяйкой дома. Но позвольте сказать вам, что если вы любовница хозяина дома, то это вовсе не означает, что в этом доме вы тоже хозяйка. Вы потворствуете этим цыганам. Почему? Потому что эта Сирина знает слишком много! Вот почему!

Я поспешила уйти. Сибила просто не в своем уме. Почему я вообще слушала ее бессмысленную болтовню! Она живет в выдуманном мире, а я с глупой доверчивостью воспринимаю все ее фантазии.

Через несколько минут я увидела, как миссис Линкрофт, с пылающими щеками и опустив глаза, везла домой сэра Уилльяма.

Сэр Уилльям все-таки прислушался к словам сестры. Он заявил, что больше не будет терпеть цыган на своей земле, и отдал распоряжение, чтобы они уехали.

Нейпьер был на стороне миссис Линкрофт, и произошла бурная сцена, которую при мне девочки обсуждали с большим интересом.

— Они уйдут отсюда, — сказала Оллегра, — потому что так сказал дедушка. Он здесь хозяин. Хотя мой отец и миссис Линкрофт против.

— Моя мама тоже считает, что они должны уехать, — сказала Сильвия. — Она говорит, это позор для всей округи иметь у себя цыган. Они грязнят землю, воруют цыплят, и они обязаны отсюда убраться.

— Я тоже думаю, что это позор, — заявила Оллегра.

Элис пожала плечами и философски заметила, что цыгане смогут найти какое-нибудь другое приятное для жизни место, и будет лучше для всех, если они уедут.

Позже, когда я осталась заниматься с Сильвией, она осторожно посмотрела через плечо и сказала:

— Моя мама говорит, что только двое за то, чтобы цыгане остались, миссис Линкрофт и мистер Нейпьер, потому что их шантажирует цыганка.

— На твоем месте я бы не стала распространять сплетни, Сильвия.

— Да я не распространяю. Я передаю только вам, миссис Верлейн, то, что говорит моя мама. Нейпьер был любовником этой цыганки, и она — мать Оллегры. Мама считает, что об этом можно только сожалеть. Что касается миссис Линкрофт… мама говорит, что тут непонятная история и что она не верит, будто этот мистер Линкрофт когда-либо существовал.

— Об этом тебе бы тоже не стоило говорить, Сильвия, — сказала я и подумала, что из всех троих она наименее приятная девочка. — Давай продолжим занятия, а то мы отвлеклись.

Сэр Уилльям продолжал борьбу против цыган. Миссис Линкрофт выглядела очень обеспокоенной, таким же был и Нейпьер. Я начинала склоняться к тому, что цыганка Сирина действительно грозит им каким-то разоблачением, если они не будут поддерживать цыган в их желании остаться на земле Лоувет Стейси.

И вот наступило то утро, когда все раскрылось.

Я сидела в уединенном саду, когда миссис Линкрофт привезла туда сэра Уилльяма. Я хотела было уйти, но сэр Уилльям попросил меня остаться, чтобы побеседовать немного о музыке.

Я села рядом с ним, и пока мы разговаривали, миссис Линкрофт осталась с нами. Сэр Уилльям уверил меня, что получает огромное удовольствие от моей игры на рояле покойной леди Стейси. Он часто засыпал под мою музыку, но это только потому, что она смягчала его тревоги и успокаивала.

Мы с ним мирно и приятно беседовали, как вдруг, на какую-то секунду раньше остальных, я почувствовала, что кто-то вошел в сад. Это была Сирина, цыганка.

Затем ее увидела миссис Линкрофт. Она, слегка вскрикнув, вскочила и спросила:

— Что вы здесь делаете?

— Я пришла повидать сэра Уилльяма. Здравствуйте, сэр Уилльям. Не легко добиться встречи с вами, но вы тут не при чем, верно?

— Что эта женщина хочет? — спросил сэр Уилльям.

— Вам известно, кто она? — прошептала ему миссис Линкрофт.

Я поднялась, чтобы уйти из сада, но цыганка остановила меня:

— Нет, останьтесь, мадам. Я хочу, чтобы вы все слышали. У меня есть на то причины.

Я вопросительно посмотрела на миссис Линкрофт. Та утвердительно кивнула, и я снова села. Лицо сэра Уилльяма стало угрожающе багрового цвета.

— Что, сэр Уилльям, вы так и будете настаивать, чтобы мы убрались с вашей земли?

— Да, буду! — ответил сэр Уилльям. — Если вы до завтрашнего вечера не покинете мое поместье, то я вызову полицию.

— Не думаю, что вы на это пойдете, — дерзко сказала Сирина. Она стояла, уперев в бока руки и слегка расставив ноги. Откинув голову назад, она с вызовом смотрела на сэра Уилльяма. — Вы горько пожалеете, если сейчас же не отмените свой приказ.

— Извините, но это уже шантаж! — отрезал Уилльям.

— Что? И это говорите вы, старый негодяй! Да вы не лучше любого из нас.

Миссис Линкрофт поднялась со словами:

— Я не допущу, чтобы волновали сэра Уилльяма.

— Не допустите? Но вы не допустите, чтобы и вас тревожили, верно? Но вам придется сделать то, что я хочу, или вы пожалеете. Да, я знаю, что я бедна. Я не живу в таком огромном доме, как вы, но у меня есть право жить там, где мне хочется, как у любого другого… и если вы попытаетесь помешать мне, то пожалеете… оба.

Миссис Линкрофт взглянула на меня.

— Надо отвезти сэра Уилльяма в дом, — сказала она. Я поднялась, но цыганка сделала жест, чтобы мы остались.

— Итак, вы не отмените свой приказ? — еще раз спросила она.

— Нет, никогда, — заявил сэр Уилльям. — Вам надо отсюда убраться до истечения этой недели. Я поклялся, что на моей земле не будет цыган, и я сдержу свое слово. Идите вон!

— Хорошо. Теперь пеняйте на себя. Я сейчас скажу вам пару вещей, которые вам не понравятся. У меня есть дочь, Оллегра, ваша внучка.

— Да, к несчастью, это так, — сказал сэр Уилльям. — Мы заботимся о ребенке. У нее здесь дом. И на этом наши обязанности по отношению к вам кончаются.

— О, да… а Нейпьер считается ее отцом. Это вполне вас устраивает, верно? Но что если я скажу вам, что отец не он, а? Вам ведь это не понравится, правда? Да, один из ваших сыновей — отец моего ребенка, но это не Неп. Это был ваш драгоценный Бо… тот, кому вы построили храм.

— Я не верю этому! — вскричал сэр Уилльям.

— Я знала, что вы не поверите. Но я-то знаю, кто отец моего ребенка.

— Это ложь, — сказал сэр Уилльям. — Все ложь.

— Не слушайте эту женщину, — сказала миссис Линкрофт, подымаясь со скамейки и положив руки на кресло-каталку.

— О, да, слушайте только эту женщину! — насмешливо воскликнула Сирина. — Она вам станет говорить лишь то, что вы хотите услышать. И она будет как всегда только поддакивать. — Сирина злобно усмехнулась. — Как это и было с самого начала, верно? Когда еще была жива леди Стейси. А как вы думаете, почему она себя убила? Потому что ее сын случайно застрелил своего брата? Потому что она потеряла своего любимого мальчика? Возможно, но главное потому, что у нее оказался не тот муж, который мог утешить ее, кто помог бы ей пережить утрату. Она узнала, что ее муж больше склонен тешить хорошенькую компаньонку.

— Прекратите! — закричала миссис Линкрофт. — Прекратите сейчас же!

— Прекратите, прекратите! — передразнила ее цыганка и, повернувшись ко мне, сказала:

— Видите, не всем нравится правда. Можно ли винить их за это? Я не могу. Потому что правда эта не очень приятна. Бедный старина Неп! Он оказался козлом отпущения. Он застрелил своего брата, поэтому было легко обвинить его во всем. Если бы я сказала, что Бо отец моего ребенка, меня бы прогнали. Никто бы мне не поверил. Поэтому я сказала, что это Неп. Тогда мне совершенно поверили и взяли на себя заботу о ребенке. Я поступила так только ради ребенка. Я солгала, потому что знала, иначе у моей девочки не будет дома… а потом, когда леди Стейси покончила с собой, оставив записку, в которой сказала почему… не только потому, что потеряла своего прекрасного мальчика, но еще и потому, что ее муж изменил ей в ее же собственном доме… И тогда в этой смерти тоже обвинили Непа и выгнали из дома. Все стало просто. Один преступник… вместо трех.

— Вы очень расстраиваете больного сэра Уилльяма, — сказала миссис Линкрофт.

— Ну и пусть расстраивается. Пусть больше не прячется за Непом. Хватит ему обманывать себя, что он не несет ответственность за смерть жены. И запомните… если цыган отсюда прогонят, всем станет все известно, всем! А не только мадам-музыкантше.

Миссис Линкрофт умоляюще на меня взглянула.

— Я должна отвезти сэра Уилльяма в дом, — сказала она. — Думаю, надо вызвать доктора. Позаботьтесь об этом, пожалуйста, миссис Верлейн.

Я решила найти Нейпьера. Зная, что в это время он обычно бывает на конюшне, я направилась прямо туда. Когда он там появился, я сразу ему сказала:

— Я должна поговорить с вами. Но здесь это невозможно.

— Тогда где?

— В ельнике. Я пойду вперед и подожду вас.

Нейпьер кивнул. По моему лицу он, наверное, понял, что это очень важно.

Мне надо было поговорить с ним о том, что я услышала в саду. Даже идя по открытой лужайке, освещенной ярким солнцем, я не могла избавиться от ощущения, что за мной следят чьи-то глаза. Меня все время преследовало опасение, что каждый мой шаг кому-то известен, что кто-то лишь ждет удобного момента, чтобы нанести удар. И еще мне казалось, вернее, я чувствовала это всем своим нутром, что тот, кто следит за мной, кто готовится меня уничтожить, ответственен за смерть Эдит и Роумы.

В последнее время я жила в постоянном напряжении, но то, что я услышала сегодня утром, заставило меня, наконец, испытать радость. Мне не терпелось рассказать обо всем Нейпьеру.

Я стала ждать его у разрушенной часовни. Она была уничтожена пожаром… как и домик Роумы. Я прислонилась к стене и прислушалась. Раздался хруст валежника. Кто-то шел из глубины леса. Как глупо было прийти сюда одной. Ведь здесь, у разрушенной часовни, куда редко кто заходит из-за страха перед привидениями, может случиться все, что угодно.

Но Нейпьер уже скоро будет здесь.

Я тревожно оглянулась. Хруст валежника напугал меня. Где-то за деревьями, казалось мне, прятались чьи-то недобрые глаза… кто-то смотрит на меня в раздумье: зачем она здесь? Не настало ли ее время?

Меня охватила паника. Я позвала: «Это вы, Нейпьер?!» Ответа не было. Только сухой шелест листьев… и снова похрустывание веток. Может быть, под чьими-то ногами.

Наконец, подошел Нейпьер.

— Как хорошо, что вы пришли.

Я протянула руки, и он тепло сжал их.

— Мне стала известна правда об Оллегре, — сказала я. — Ее мать только что имела стычку с сэром Уилльямом, и она ему все сказала. И мне нужно было повидать вас.

— Правду об… Оллегре? — повторил Нейпьер.

— Да. То, что ее отец — Боумент.

— Она ему это сказала?

— Да. В саду часа полтора назад. Он пригрозил при помощи полиции выслать цыган, и она пришла уговорить его не делать этого, а когда не вышло, то сказала ему, что Оллегра — дочь его драгоценного Бо и что она обвинила вас, потому что ей бы не поверили, если бы она сказала, что это был Бо.

Нейпьер молчал.

— Почему вы тогда не стали отрицать это?

— Я убил Бо, — ответил Нейпьер. — И подумал, что взяв на себя его вину, смогу как-то искупить свою. Бо возненавидел бы всех за то, что они узнали о цыганке. Его всегда очень заботило мнение о нем других людей.

Он все еще держал мои руки в своих. Я посмотрела ему в лицо с радостной улыбкой.

— Я ведь все равно должен был уехать, — продолжил Нейпьер. — Так что это не имело большого значения. Еще один проступок… ну и что, когда их и так много.

— А ваша мать… она покончила с собой, потому что узнала, что ваш отец и миссис Линкрофт были любовниками, а не только потому, что потеряла Бо.

— Это все в прошлом, — сказал он.

— Нет, — воскликнула я с болью, — не в прошлом, если это продолжает влиять на настоящее и на будущее.

— Да, кому как не вам это должно быть понятно.

Я опустила глаза. Никогда еще Пьетро не был так далек от моих мыслей.

— Вы глупец, Нейпьер, — сказала я.

— И вы так долго не могли понять это?

— Мы оба были глупы. Но почему вы позволили обвинить вас?

— Повторяю, я убил его, а он был так красив, так полон жизни… Как и все, вы бы обязательно полюбили его.

— Однако очевидно, что он не был таким уж совершенством.

— Он был молод, жизнерадостен…

— Поэтому соблазнил юную цыганку.

— Но в нем было столько сил, и если бы он остался жив, он наверняка бы признал свою ответственность. Он куда-нибудь пристроил бы дочь, заботился бы о ней… и не дал бы ее в обиду. В тот день, когда я застрелил его, я так жалел… совершенно искренне… что выстрелил первым не он. Тогда это было бы не такой большой трагедией. Его бы простили.

— Вы завидовали ему?

— Конечно, нет. Я им восхищался. Мне хотелось походить на него, потому что я считал его образцом.

Я старался во всем ему подражать. Но я не завидовал. Я любил его, как и все… может быть, даже больше.

— Поэтому вы взяли на себя его вину.

— Я больше ничем не мог загладить свою.

— Но теперь все позади. И вы не должны больше об этом вспоминать.

— Вы считаете, что когда-нибудь я смогу это сделать?

— Да. Сможете.

— Возможно, есть только один человек, который может заставить меня это сделать… единственный человек в мире. А вы… вы забыли свое прошлое?

— Возможно, есть только один человек, кто мог бы мне в этом помочь.

— Но вы не очень уверены…

— С каждым днем я обретаю все большую уверенность.

Мы стояли, соединив наши руки, но держась на расстоянии. Между нами все еще стояла Эдит.

Но я поклялась себе, что не успокоюсь, пока не узнаю, что случилось с Эдит. Нейпьер теперь чист от обвинений в том, что соблазнил цыганку, что подтолкнул свою мать к самоубийству, но на нем была еще тень подозрения, связанного с исчезновением Эдит, и чтобы мы могли думать о нашем будущем, это подозрение должно быть развеяно.

12

Стояла послеобеденная тишина. Сэр Уилльям отдыхал у себя, по распоряжению доктора приняв снотворное, миссис Линкрофт прилегла, потому что была совсем без сил, как она сама мне сказала. В ее глазах затаилась вина, и она избегала моего взгляда.

Мне надо было все обдумать. Я хотела проанализировать все моменты нашего последнего разговора с Нейпьером. Мне необходимо было поразмыслить о нем и о Годфри.

Но в глубине души мне не надо было принимать никакого решения. Я знала… точно так же, как тогда, когда делала вид, что раздумываю, бросать ли мне свою музыкальную карьеру ради Пьетро; знала, что поступлю только по велению сердца. Если бы Роума сейчас оказалась рядом со мной, она бы сказала, что я сошла с ума, отказываясь от брака с Годфри ради Нейпьера. С Годфри меня ждет надежная, спокойная, благополучная жизнь. А с Нейпьером? Я не была уверена, какая жизнь была бы у меня с ним. Я не верила, что тень Боумента может в один миг рассеяться. У меня не было надежды, что чувство вины так легко оставит Нейпьера. Тень Боумента может вернуться в любую минуту и омрачить его жизнь, и так будет еще многие годы. А с моими тенями? Не будет ли тревожить меня образ Пьетро?

У меня было немного свободного времени, погода стояла солнечная и тихая, поэтому я решила пойти в свой любимый уединенный сад. Войдя туда, я с удивлением обнаружила там Элис. Она задумчиво сидела на скамейке, сложив руки на коленях.

— Я знала, что вы придете, миссис Верлейн, — сказала она.

— Ты хотела меня видеть?

— Да. Мне надо вам кое-что сказать… вернее, показать, что я обнаружила. Но мне не хотелось бы говорить об этом здесь.

— Но почему так?

— Потому что я считаю, что это может иметь очень большое значение. — Элис поднялась, добавив:

— Вы не против совершить небольшую прогулку?

— Нет, конечно.

Когда мы начали удаляться от дома, она все время оглядывалась.

— В чем дело, Элис? — спросила я.

— Я хочу удостовериться, что за нами никто не следит.

— А вы думаете, что следят…

Я содрогнулась, и Элис добавила:

— И ведь вам тоже, верно, миссис Верлейн?

Я призналась, что мне часто бывает тревожно.

— Конечно, любой мог бы оказаться в огненной ловушке, попади он случайно в горящий дом. Но с тех пор у меня такое чувство, что я должна быть особенно к вам внимательна.

— Ты очень славная, Элис. И я, конечно, ощущаю твою заботу.

— Мне бы очень хотелось этого.

— Приятно осознавать, что у тебя есть ангел-хранитель.

— Да, вероятно. Один у вас уже точно есть, дорогая миссис Верлейн.

— Но куда мы идем и что ты хочешь показать мне?

— Здесь мы свернем и спустимся вниз к берегу.

— Значит, это где-то внизу?

— Да. И я действительно думаю, что это может оказаться чрезвычайно важным.

— Ты меня заинтриговала.

— Я просто не знаю, как описать эту находку словами. Поэтому лучше показать. И я думаю, что она имеет большую археологическую ценность.

— Господи, Элис! Тогда, может быть, нам лучше…

— Сказать кому-нибудь еще? О нет, не сейчас. Давайте мы вдвоем сначала посмотрим.

— Ты говоришь загадками.

— Вы все скоро узнаете.

Элис бросила взгляд через плечо.

— В чем дело?

— Мне просто показалось, что за нами кто-то идет.

— Я никого не вижу.

— Они могут прятаться вон в тех зарослях кустарника.

— Не думаю. Во всяком случае нас двое. И не стоит нервничать.

Элис повела меня по извилистой тропинке вниз к морю.

На полпути она остановилась и сказала: «Послушайте!»

Мы постояли, не двигаясь, минуту.

— Отсюда очень хорошо слышны шаги… даже если человек идет где-то далеко отсюда.

— Все в порядке, — успокоила я ее. — А ведь я уже ходила здесь однажды.

— Да, и тогда я предупредила вас, что здесь прилив очень опасен. Помните? Возможно, я в тот раз тоже спасла вашу жизнь. — Мысль об этом явно доставила ей удовольствие. — Может быть, это и есть мое предназначение в жизни.

Мы вышли к морю, и я увидела впереди нависшую над берегом скалу с небольшим углублением. Именно в этом месте остановила тогда меня Элис, предостерегая об опасности.

Ведя меня к скале, Элис время от времени тревожно оглядывала берег.

— Здесь, миссис Верлейн! — сказала она, исчезая в расщелине скалы.

— Что там, Элис?

— Это что-то вроде пещеры. Входите. Я вошла, и она сказала:

— Здесь просто пещера. Но мне кажется, что я обнаружила какие-то рисунки во внутренней части. Рисунки очень примитивные, такие могли делать люди в глубокой древности. Может быть, в каменном веке. Мистер Уилмет рассказывал нам об этом. Может быть, правда, они относятся и к Бронзовому веку.

Я подумала о Роуме. Рисунки в пещере! Неужели Годфри был прав! Неужели она действительно сделала какое-то потрясающее открытие и потом из-за этого была убита.

— Я уверена, что эти пещеры хранят огромную ценность, — продолжила Элис.

— Но что ты имеешь в виду? — спросила я, оглядывая сумрачную пещеру и ничего в ней не находя. Элис снисходительно рассмеялась.

— Если бы это было легко увидеть, то все бы уже давно знали об этом месте. Посмотрите! — Элис прошла в глубь пещеры. — Вот огромный валун. Его надо откатить… наверное, никому и в голову не приходило это сделать… только мне. О, миссис Верлейн, это действительно мое открытие. Как вы думаете, оно могло бы принести мне славу?

— Это зависит от того, что именно ты нашла.

— Нечто великолепное. И я сейчас покажу вам это.

Элис справилась с валуном, и за ним открылась дыра.

— Посмотрите! — позвала она. — Надо пробраться через это отверстие… Это нелегко. Я пойду первая, а вы за мной.

— Элис, это не опасно?

— О, нет… там просто пещера. И я уже была в ней. Вы же не думаете, что я позволила бы вам пойти туда, если бы было опасно. Следуйте за мной.

Она нырнула в отверстие. Я пошла за ней, и мы оказались в другой пещере.

Элис вынула из кармана свечу и, чиркнув спичкой, зажгла ее. «Смотрите!» Теперь по пещере разлился слабый свет. Я воскликнула от удивления, потому что моим глазам открылась фантастическая картина. Здесь было богатейшее формирование сталактитов и сталагмитов неземной красоты. Они образовали самые разнообразные фигуры, и даже в сумеречном свете я видела, в какие восхитительные цвета они были окрашены — примеси меди давали зеленый цвет, железа — коричневый и красный, марганца — изумительный розовый оттенок. Я будто вступила в какой-то волшебный мир.

— Элис! — воскликнула я. — Это же потрясающее открытие.

Она торжествующе рассмеялась.

— Я так и думала, что вы придете в восхищение. Мне очень хотелось показать вам это.

— Но нам надо вернуться. Мы должны рассказать об этой находке. Ведь это не хуже, чем пещеры Чеддера. Только представить себе… что все это время такая красота скрывалась здесь… и никто об этом не знал.

— Вас это приводит в восторг?

— Это грандиозное открытие.

— Но я хочу показать вам кое-что еще… Дайте мне вашу руку, здесь надо быть осторожной.

Я протянула Элис руку и почти тут же, споткнувшись, чуть не упала.

— О, миссис Верлейн! — встревоженно воскликнула Элис. — Будьте внимательны. Будет ужасно, если вы здесь упадете.

— Я постараюсь быть внимательной, Элис. Но давай позовем кого-нибудь еще. Мистер Уилмет пришел бы в восторг. Он бы был вне себя от радости.

— Сначала я хочу показать это вам. О, ну пожалуйста, разрешите я вам первой покажу, что здесь.

Я рассмеялась. А потом, прислушавшись, спросила:

— Что это? Мне кажется, я слышу журчание воды.

— Да. Следующая пещера еще более удивительна. Пойдемте же, и взглянем на нее сейчас. Мне не терпится показать вам ее. Там что-то наподобие водопада. И, видимо, внизу протекает ручей, который проходит подо всеми пещерами и впадает в море. На стенах другой пещеры рисунки… и это, я считаю, самое ценное, что здесь есть.

— Песок под ногами очень влажный, — сказала я.

— Это из-за ручья и водопада. — Она протянула мне свечу. — Теперь у каждого будет по свече. Эти пещеры я называю своими, потому что они находятся на землях, принадлежащих Стейси. Все это побережье принадлежит сэру Уилльяму и его наследникам.

Я не могла оторвать глаз от фантастических напластований самых удивительных очертаний, и мысль о том, что на образование этих изумительных форм ушли многие столетия, привела меня в благоговейный восторг.

Но Элис не терпелось показать мне другие чудеса этих пещер. Я прошла за ней через глубокую расщелину в скале, и мы оказались в третьей пещере. Здесь шум воды раздавался сильнее и были видны сбегающие по камням струйки воды. Я внимательно вгляделась.

— Элис! Это же потрясающе! — Теперь я была уверена, что рисунки на стенах этой пещеры были именно тем, что обнаружила Роума. Значит, версия Годфри с завистливым археологом может оказаться верной.

— Эти рисунки похожи на те, что мы видели в Британском музее. Посмотрите сами. Вон там, на стене.

Когда я пошла вперед, мои ноги начали утопать в сыром песке, и стало трудно идти. Я продвигалась все дальше, подняв вверх свечу и не отрывая взгляд от стен. Элис осталась стоять, наблюдая за мной.

— Это совершенно… фантастично! — Начала я и тут вдруг поняла.

Я повернулась к Элис.

— Стой, где стоишь! — крикнула я ей. Элис была у входа в пещеру, высоко держа над головой свечу.

— Элис… я… не могу… двинуть ногой. Элис… Элис… меня засасывает.

Элис кивнула и сказала:

— Да, это зыбучие пески. Но они медленно засасывают. И пройдет еще немало времени, прежде чем вы полностью исчезнете.

— Элис! — в отчаянии позвала я. Но она продолжала стоять, глядя с улыбкой на меня.

— Так это ты! — воскликнула я.

— Да, — ответила она. — Почему вы удивлены? Потому что я маленькая? Но я умна, миссис Верлейн. Я умнее всех вас. Это мои пещеры. И это мои пески… и я никому не позволю забрать их у меня.

— Нет, нет, — бормотала я, все мысли в голове у меня перемешались. Я не могла этому поверить. Это был кошмарный фантастический сои. Я сейчас проснусь!

Элис стояла, глядя на меня. Свечу она держала высоко над головой. Она была еще более отвратительна оттого, что казалась такой кроткой, такой послушной. Я выронила свечу, и она упала на песок. Секунду или две я, не отрываясь, смотрела, как песок заглатывает ее.

Элис шагнула куда-то и появилась снова, держа в руке веревку… вернее, даже канат, таким, я видела, привязывают к берегу лодки.

Элис собирается спасти меня. До этого она просто меня разыгрывала. Но какая же жестокая и опасная у нее шутка!

— Если я брошу вам веревку, миссис Верлейн, я, возможно, смогу вытащить вас… но, возможно, и нет. Пески очень крепко держат. Они выглядят такими мягкими, но хватка у них сильная, и они не любят отпускать свои жертвы. А ведь песок — это лишь крохотные крупицы. Не поразительно ли это, миссис Верлейн? Но природа всегда поразительна. Так нам часто говорит викарий.

— Элис, кинь мне веревку.

Она отрицательно покачала головой.

— Нет. Вас ждет то, что называют изощренным мучением. Вы все время думаете о том, что я могла бы бросить вам веревку, и от этого ваши муки только усиливаются. Понимаете, если у вас не останется надежды на спасение, вы как бы успокоитесь… Нет, не пытайтесь выбраться. От этого вас затянет еще быстрее. Если вы, конечно, сами не хотите уйти в песок поскорее. А я останусь здесь и буду ждать, пока вы не исчезнете.

— Элис… ты чудовище!

— Да. Но вы должны признать, что при этом я очень умна.

— Ты нарочно привела меня сюда.

— Совершенно верно, — сказала она. — Как и других.

— Что?

— Да. Это место принадлежит мне. Я дочь сэра Уилльяма. Здесь все должно быть моим. Нейпьер — его сын, но он убил Бо, и сэр Уилльям его ненавидит. Он ненавидел мать Нейпьера, а мою маму любит. Он оставит все мне, когда Нейпьера уберут отсюда. Этого я и добиваюсь. А того, кто будет мешать мне, я приведу в эту пещеру. Вы, миссис Верлейн, мешали мне. Вы приехали сюда, чтобы найти свою сестру. Она тоже встала у меня на пути, потому что чуть было не нашла мою пещеру. Она обследовала эту часть берега, и я привела ее сюда, чтобы показать ей то, что сейчас показала вам.

Песок теперь уже был выше щиколоток. Элис удовлетворенно смотрела, как я постепенно погружаюсь.

— Чем глубже вы будете уходить в песок, тем быстрее он станет вас засасывать, — сказала она со знающим видом. — Правда, вы высокая, а эти пески действуют медленно.

— Помоги мне, Элис! — просила я. — Что плохого я тебе сделала?

— Вы слишком любопытны, миссис Верлейн. И вы приехали сюда, чтобы провести расследование. Вы хитро придумали: наняться учительницей музыки и скрывать, что вы сестра этой женщины. Но я поняла, кто вы, как только приехал мистер Уилмет. Он ведь выдал вас, верно? Я все время следила за вами и слушала ваши с ним разговоры: Я знала, что мне придется вас убить, но еще одно исчезновение могло бы показаться чересчур подозрительным, поэтому я заманила вас в домик, и с вами было бы покончено, если бы не этот старик-садовник.

Она улыбнулась — хитрой дьявольской улыбкой, довольная своей сообразительностью и жаждая, чтобы я поняла, какая она ловкая.

— Он видел меня, и я подумала, что на меня может пасть подозрение, поэтому я вместо убийства спасла вас. Да, я спасла вашу жизнь, а теперь я ее забираю. Я богиня, дарующая жизнь или смерть.

— Ты сумасшедшая, — сказала я.

— Не смейте говорить это! — злобно вскричала Элис.

— Элис, что с тобой?

— Ничего. Все очень легко понять. Вам надо было бы обручиться с мистером Уилметом и перестать интересоваться нами. Но вы не стали это делать, верно? Вы захотели выйти замуж за Нейпьера, а для меня тогда бы возникла та же проблема, что и с Эдит. Она должна была исчезнуть, потому что ждала ребенка, а я не могла допустить, чтобы был еще один наследник. Поэтому я привела ее сюда, и с ней здесь произошло то, что сейчас происходит с вами. Я выживу Нейпьера из Лоувет Стейси, потому что сэр Уилльям любил Бо, а Нейпьер убил его, и привидение Бо будет преследовать этот дом до тех пор, пока не изгонят отсюда Нейпьера. Я позабочусь об этом. Тогда-то сэр Уилльям, наконец, признает свою дочь, и все это перейдет ко мне. Вы всегда думали, что я просто хорошая, маленькая девочка, не так ли? Но в действительности вы меня не знали, хотя я вам сказала, когда вы только сюда приехали, что мы можем вас очень удивить. Вам было сделано предупреждение, но вы ему не вняли. Теперь вы уже попались. Вы совали нос, куда не следует. Вы обнаружили рисунок мозаики. Вы были в Британском музее. А там вам встретился человек, который знал вас, но к тому времени мне уже все было известно. Но тогда я поняла, что надо действовать быстро, так как вы теперь знали, что изображено на рисунках, а на этих рисунках изображено было то, что здесь — мои зыбучие пески.

— Помогите! — позвала я, и мой голос отдался эхом.

— Никто не услышит вас, и чем глубже вы погружаетесь, тем крепче вас захватывают эти пески.

Я подумала: это конец. О, Роума, что ты чувствовала в те последние мгновения, перед тем, как пески поглотили тебя. Открытие этой настенной живописи было бы величайшим событием в ее жизни… и она погибла здесь именно тогда, когда их обнаружила.

А Эдит? Что чувствовала Эдит?

— Элис! — вскричала я. — Ты безумна. Безумна!

— Замолчите! Вы не смеете говорить так!

Я оцепенела от страха. Второй раз за короткое время я оказалась перед лицом жуткой смерти. Я уже ощущала холод сырого песка выше щиколоток. И напрасно я пыталась высвободить ноги. Я избегала смотреть на притворно скромную, дьявольскую фигурку, стоявшую у края песчаной трясины, со свечой, высоко поднятой над головой. Я пыталась придумать какой-то выход.

— Помогите! Помогите! — всхлипывая, звала я. И чувствовала, как неумолимо песок засасывает меня вниз, медленно и верно.

В пещере появился кто-то еще. Я услышала возглас «О, Господи!»И это был голос Годфри: «Кэролайн! Кэролайн!»

— Не приближайся, — закричала я. — Меня засасывает… засасывает в песок. Элис холодно сказала:

— Пожалуйста уходите. Это моя пещера.

Годфри двинулся вперед. Я пронзительно крикнула:

— Стой! Не ступи на песок. Оставайся… оставайся там, где стоишь.

— Нам нужна веревка. — Он повернулся к Элис. — Иди и достань веревку… быстро.

Она не двинулась с места. Я выкрикнула:

— Веревка есть. Она у нее… чтобы изощренно мучить. Она — убийца. Она убила Роуму… и Эдит.

И тут появился Нейпьер. В его руках была веревка.

До сих пор не могу забыть тот кошмар. Пещера, рисунки на стенах, сознание того, что столетия назад сюда приводили людей для мучительной казни… И Элис… страшная Элис… она приводила сюда своих врагов, чтобы, как и в те древние времена, убивать их! Роуму… Эдит и… и меня…

Я поймала конец веревки. Они крикнули мне, чтобы я обвязалась ею вокруг талии. Я знала, что они вытащат меня… эти двое мужчин, которые любят меня, вместе принесут мне спасение.

Я слышала голос Элис — странный, безумный, монотонный: «Быстрей, быстрей, мои пески. Заберите… заберите ее, как вы забрали других».

Я не сводила глаз с мужчин.

— Мы справимся! — услышала я голос Нейпьера. И я знала, что так и будет.

Я лежала в постели. Кошмары преследовали меня. Часто я вдруг с ужасом ощущала, как что-то холодное сжимает мне щиколотки. Очнувшись, я видела, что это простыни. Мне постоянно чудилась страшная фигурка со свечой в руке… и лицо, открывшееся мне во всей своей жути; оно было мне так хорошо знакомо под маской простодушия, отчего теперь казалось еще более отвратительным.

Нейпьер сидел подле моей постели. Годфри тоже.

— Успокойся. Попытайся заснуть, — сказал Нейпьер, и его твердая рука на моем запястье подтверждала мне, что все в порядке. Его пожатие разгоняло кошмарные видения и возвращало меня в реальность.

— Теперь все позади, — сказал Годфри. Затем я заснула.

В тот день мне повезло. На мое счастье, Годфри должен был зайти в Лоувет Стейси, чтобы показать мне изображения римских мозаик в книге, которую нашел в букинистическом магазине в Дувре.

Он увидел, как я спускалась с Элис по обрыву. Она была права, когда боялась, что за нами кто-то идет.

Что касается Нейпьера, то он думал, что я собираюсь замуж за Годфри, и поддавшись минутной ревности, пошел за Годфри, полагая, что тот идет на свидание со мной. Это стечение обстоятельств и привело их обоих в пещеру как раз тогда, когда только силой двоих мужчин можно было меня спасти.

Да, несомненно, в тот день мне очень повезло.

Я лежала в постели с мыслью об этом и говорила себе: все препятствия позади, теперь мы свободно можем жить дальше.

А что же с Элис? Почему она так поступила? Что за червоточина сидела в ней?

Оллегра рассказала:

— Элис заставляла нас делать то, что ей нужно. Она все знала о наших проступках, и поэтому могла заставить нас подчиняться ей… и доказывала, какая у нее над нами власть. Мы должны были изображать, что мы, простые смертные, поклоняемся ей, нашей богине. Вначале мы устраивали по ее приказу всякие мелочи: корчили гримасы за спиной у мисс Элджин, или нарочно ломали у чашки ручку, или срывали в саду розы там, где это запрещено, или входили в комнату Бо и кривлялись перед его портретом. Затем уже пошли вещи посерьезнее. Мы должны были приходить ночью в часовню. Иногда со свечой, иногда с фонарем. Мы должны были изображать привидение, как будто Бо недоволен, что Нейпьер здесь, и поэтому его дух является в часовню. Однажды я уронила свечку на алтарь, и он загорелся. Я убежала. Начался пожар. После этого я уже не могла не подчиняться Элис. Если бы я отказалась, она бы сказала дедушке, что я натворила. Я боялась, что дедушка меня выгонит. Мы ходили ночью в часовню по очереди… и когда миссис Верлейн начинала подозревать одну из нас, другая шла туда изображать привидение в том момент, когда миссис Верлейн была с той, которую подозревала. Потом Элис не понравилось, что Нейпьер стал проявлять к миссис Верлейн повышенное внимание, и мы намекнули ей, будто видели, как он копал в ельнике яму…

А вот что рассказала Сильвия:

— Я тоже должна была ходить в часовню и изображать привидение. Я всегда хотела есть и обычно тайком брала что-нибудь из кладовки. Элис сказала, что расскажет моей маме, что я ворую. Она знала, что Эдит встречается с мистером Брауном, и поэтому Эдит тоже приходилось делать то, что ей велела Элис. Потом Джереми Браун уехал, и Эдит сказала, что больше не будет для нее ничего делать и что она больше не даст Элис нас шантажировать… так она назвала то, что делала Элис. И поэтому… Эдит исчезла.

Что теперь было делать с Элис?

Когда ее привели из пещеры домой, она снова приняла кроткий вид. Мне было очень жаль миссис Линкрофт, которая двигалась по дому, словно лунатик.

Довольно странно, но именно мне она рассказала всю свою историю. Я была в своей комнате, потому что доктор сказал, что я должна несколько дней отдохнуть, так как пережила страшный шок. Я лежала в постели, когда вошла эта загадочная женщина и села у моей кровати.

— Миссис Верлейн, — обратилась она ко мне. — Что мне сказать? Моя дочь пыталась убить вас… дважды.

— Не отчаивайтесь, миссис Линкрофт, — попыталась я ее утешить. — Сейчас со мной все в порядке.

— Нет, это я виновата, — продолжала она, — одну меня надо во всем винить. Что они сделают с моей маленькой Элис? Они не должны ее наказывать. Это не ее вина. Я, и только я, виновата во всем.

Она прошлась по комнате — странная, похожая на тень фигура в длинной серой юбке и в шелковой с развевающимися рукавами блузке.

— Это я убийца. Я, а не Элис.

— Миссис Линкрофт, постарайтесь не мучить себя. Это, конечно, ужасно. Но врачи поймут, что надо делать с Элис. Где она сейчас?

— Она спит. Она была такой странной, когда ее привели из пещеры. Вела себя так, как будто ничего не случилось. Была, как и прежде, такой мягкой… такой милой…

— У Элис какой-то явный недуг.

— Я знаю, — сказала миссис Линкрофт. — Я знаю, что с моей дочерью.

— Знаете?

— Ей так всегда хотелось, чтобы она смогла жить в этом доме всю свою жизнь. Для нее было очень важно ощущать себя дочерью Уилльяма… она хотела, чтобы это все принадлежало только ей.

— Но как она могла?

— Она бы ни за что не отказалась от этой мысли… Даже сейчас она не признает свое поражение. Она ведет себя так, как будто ничего не случилось… как будто со временем она сможет убедить нас в этом.

Некоторое время миссис Линкрофт сидела в молчании, а затем продолжила:

— Сейчас я должна рассказать всю правду. Без утайки. Возможно, мне уже давно следовало бы это сделать. Но я все продолжала хранить свою тайну. Никто о ней не знал. Ни один человек не догадывался… и менее всего Элис. Мне казалось, что это должно оставаться тайной… но не ради моего благополучия, а ради Элис. Но вам ведь нужно отдыхать. Возможно, мне не следует тревожить вас своим рассказом?

— Нет, пожалуйста, миссис Линкрофт. Мне надо знать.

— Вам уже известно, что сэр Уилльям был моим любовником и что я приехала сюда из бедной семьи, чтобы стать компаньонкой леди Стейси. Вы знаете о наших отношениях, о смерти Бо и о том, что леди Стейси застрелилась вскоре после этого. Цыганка сказала правду. Она это сделала из-за нас… Сэра Уилльяма и меня. Произошел скандал, когда она нас застала, и потом смерть Бо — все это она была не в силах вынести. Я уехала, когда она умерла. Мы решили, что для нас будет лучше на некоторое время расстаться. Я была так несчастна. Я думала, что сэр Уилльям не захочет, чтобы я вернулась, и меня страшно потрясла смерть леди Стейси, за которую мы были ответственны… Мое присутствие могло лишь напоминать ему об этом. Во время нашей разлуки он старался убедить себя, что она покончила с собой от горя после смерти сына — но в глубине души он знал, что это не правда. Сэр Уилльям заставил себя поверить, что причина самоубийства — смерть Бо. Он обвинил во всем Нейпьера; каждый раз, когда он видел его, Нейпьер напоминал ему о трагедии. И поэтому… сэру Уилльяму стал ненавистен один его вид. Он стал обвинять Нейпьера в том, в чем был виноват сам. Люди часто ненавидят тех, к кому они несправедливы.

— Да, это правда, — откликнулась я. — Бедный Нейпьер.

— Нейпьер знал это. Но он чувствовал такую огромную вину за то, что убил своего любимого брата, что, казалось, он сам хочет нести вину за всех. Вы же знаете, что он взял на себя ответственность за появление Оллегры.

— Мотивы поступков у людей так сложно переплетены… так трудно постижимы.

Миссис Линкрофт согласно кивнула и продолжила:

— Когда я уехала отсюда и осталась одна, мне сделалось страшно. Мне надо было найти другую работу. Хотя сначала я решила немного развеяться. — Миссис Линкрофт поежилась; было видно, что ей трудно заставить себя продолжать. — Я встретила мужчину. Он был очень обаятельным и ласковым, я почувствовала, что меня к нему тянет и его ко мне тоже. Он обещал на мне жениться, и спустя две недели мы стали любовниками. Потом он сказал, что поедет в Лондон, чтобы привести в порядок свои дела, а затем приедет за мной, и мы поженимся. Я осталась ждать в пансионе, где мы с ним до этого жили. Его арестовали. Я узнала, что мой любовник был маньяком, который уже убил трех женщин. Он сбежал из тюрьмы и в периоды просветления бывал совершенно нормальным. Уверена, если бы его не арестовали, он бы со временем убил бы и меня. Хотя, может быть, было бы лучше, если бы он это сделал. Я была совершенно потрясена, когда это все открылось. Я поспешно выехала из пансиона и постаралась затеряться в Лондоне. Затем я поняла, что жду ребенка, ребенка «Джентльмена» Терролла.

У меня перехватило дыхание. Теперь я поняла, почему она так встревожилась, когда прочитала в газете, что этот человек в очередной раз сбежал из тюрьмы, и с каким облегчением восприняла известие о его поимке. И этот человек… отец Элис!

— Я была в отчаянии, — продолжала миссис Линкрофт. — Что мне было делать? Что бы смог сделать любой на моем месте? Скажите на милость? Я осталась совершенно одна в этом мире… и ждала ребенка, отцом которого был сумасшедший. Я была ужасно растеряна. Но затем у меня возник план. Я написала сэру Уилльяму. Я сообщила ему, что жду ребенка… его ребенка. Было легко ввести его в заблуждение, сделав Элис на полгода старше. Он прислал мне деньги… достаточные, чтобы помочь мне пережить этот трудный период. А когда Элис было два года, я вернулась как миссис Линкрофт, вдова с ребенком, и вот с тех пор я здесь.

— О, миссис Линкрофт, как мне жаль вас! Она стояла, тихо покачиваясь вперед-назад.

— Какие страшные переживания мы прячем под масками спокойствия, — пробормотала она. — Кажется, вот, наконец, можно укрыться за этой дверью, но нет, и здесь подстерегает тот же скользкий камень…

— И что теперь? — спросила я.

— Кто знает, — ответила миссис Линкрофт. — Я думаю, ее заберут у меня. И я должна буду сказать правду. Бедный мой ребенок… Она была так на него похожа… Я все время ждала, не появятся ли признаки… Он был таким же нежным. Он хотел быть хорошим, я уверена.

Я могла только выразить свое сочувствие. Ничего другого дать я ей не могла.

— Что с нами будет? — бормотала она. — Что с нами будет?

Элис сама решила свою судьбу.

Через день после происшествия в пещере она пропала. Ее маленькая комната была прибрана и чиста, как всегда, постель застелена; покрывало разглажено, все вещи аккуратно сложены в ящиках.

Но Элис не было.

Я знала, где она. Накануне Элис услышала, что она не дочь сэра Уилльяма и что ей придется отсюда уехать. Но она поклялась, что никогда не покинет Лоувет Стейси, что останется здесь навсегда. Она не могла пережить то, что это не ее дом.

Она всегда рассчитывала, как произвести впечатление. На этот раз она бросила у края зыбучих песков свой платочек с аккуратно вышитой буквой А.

Я представляла себе, как она стояла со свечой в руке посреди трясины. Теперь она навсегда осталась в той земле, которую когда-то твердо решила сделать своей.

Теперь возврата к прежнему быть не может. Между старой и новой жизнью — глубокая пропасть, которую не перейти. Прошлое отмерло. А будущее неотвратимо приближается. В нем — жизнь и радость жизни. Смерть, оказавшись ко мне так близко, открыла мне, как я страстно хочу жить. Как отчаянно хочу создать новую для себя жизнь и больше не думать о прошлом, не чувствовать старые раны, не видеть руины прошедшей жизни.

Моего решения ждали двое. Один — обаятельный, спокойный, уверенный в своем жизненном предназначении; другой — израненный пережитыми трагедиями. Годфри так полон уверенности. Нейпьер — сомнений.

Они оба оказались рядом, когда я так нуждалась в их помощи; оба любили меня, хотя и по-разному. Годфри — нежно, заботливо, но, быть может, не так пылко; возможно, он выбрал меня, потому что я могла стать ему подходящей женой. Любовь Нейпьера была яростной, властной, отчаянной.

Разум подсказывал мне: «Выходи замуж на Годфри. Уезжай поскорее отсюда и забудь о пережитых здесь кошмарах. Живи достойно… создай семью в прекрасном месте… где тебе будет спокойно и удобно».

«Нет, твое место тут, — говорило мне сердце. — И пусть тебя, возможно, станут преследовать кошмары. Воспоминания. Злые духи, его и твои. И пусть опять почудиться насмешливый шепот Пьетро:» Ну что, еще раз послушалась зова сердца «.

И когда ко мне вошел Нейпьер, не прежним, а свободным и открытым человеком, и, взяв мои руки, сказал:

— Теперь вы, наверное, думаете о том, что вам следует выйти замуж за Годфри, зажить спокойной и благополучной жизнью в предназначенном ему сельском приходе и ждать скорого епископства. Но вы не сделаете этого, — я рассмеялась вместе с ним. — Вы поступите глупо, Кэролайн. И все вам об этом скажут.

— Не все, — сказала я.

Сомнений у меня больше не осталось. Мое сердце никогда не ошибается.

Примечания

1

Милл (англ.) — мельница.

(обратно)

2

Древний город на территории графства Кент, сущестовавший еще до римского завоевания.

(обратно)

3

Кружка «Тоби»в форме толстяка в треуголке по имени героя стихотворения XVIII в. Тоби Филлпота.

(обратно)

4

Начало имени этого персонажа совпадает по звучанию с французским словом «beau», что означает «красивый».

(обратно)

5

Роза Тюдоров — красно-белая роза в гербе короля Генрика VII (1457 — 1509), символизировала объединение враждовавших королевских династий Ланкастеров и Йорков.

(обратно)

6

Легкий галоп.

(обратно)

7

Евангельская притча о десяти девах (Матф. XXV, 1 — 15).

(обратно)

8

Св. Суитин, епископ Уинчестерский (ум. 863 г.). Существует поверье, что, если в день его поминовения, 15 июля, идет дождь, то последующие сорок дней будут дождливыми.

(обратно)

9

Цитата из пьесы Уилльяма Конгрина (1670 — 1729) «Невеста на утренней заре».

(обратно)

10

У. Шекспир, «Отелло», акт V, сцена 2. Перевод Б. Пастернака.

(обратно)

Оглавление

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12 . . . . . . . . . . .

Реклама на сайте