Шерри Томас Идеальная пара
Глава 1
Лондон, 8 мая 1893 года
Только на одну разновидность брака высшее общество всегда смотрело с одобрением.
Счастливые браки пошлы, поскольку супружеские восторги остывают быстрее, чем свежеприготовленный пудинг. Несчастливые браки и того пошлее; они – все равно что хитроумное изобретение фрау фон Тиз, способное за раз отшлепать сорок мягких мест. Страшно сказать, но очень многие знают о них не понаслышке.
Нет, единственный союз, которому нипочем житейские бури, – это благопристойный брак. И самый благопристойный брак, по общему мнению, был у лорда и леди Тремейн.
За десять лет супружества ни один из них не помянул другого недобрым словом ни при родителях, ни при родственниках, ни в беседах с закадычными друзьями, ни с незнакомцами. Более того, по свидетельству слуг, они никогда не ссорились – ни по пустякам, ни по делу не ставили друг друга в неловкое положение и, в сущности, жили в мире и согласии.
Тем не менее каждый год какая-нибудь выскочка-дебютантка, только что выпорхнувшая из классной комнаты объявляла (тоже мне тайна!), что лорд и леди Тремейн живут на разных континентах и со дня свадьбы никто не видел их вместе.
Родственники же дебютантки – те, что постарше, – только покачивали головами. Несмышленая девчонка! Погодите, когда она узнает, что ее кавалер завел интрижку на стороне. Или разлюбит того, за кого вышла замуж. Вот тогда она поймет, до чего славно устроились Тремейны: эти в высшей степени благоразумные люди, с самого начала живущие порознь, были свободны от всяких обязательств и не обременены тягостным грузом чувств. Поистине образцовый союз!
Но вот когда леди Тремейн вдруг подала на развод – якобы на том основании, что лорд Тремейн изменил ей и сбежал, – в гостиных многих лондонских домов все изумились до того, что у некоторых даже челюсти отвисли. А десять дней спустя, когда по городу разнеслась весть, что лорд Тремейн впервые за десять лет ступит на землю Англии, челюсти отвисли снова, на сей раз – почти у всех членов высшего общества.
Слухи о том, что случилось дальше, взбудоражили уже всех без исключения. А случилась, если верить слухам, следующая история: в дверь дома Тремейнов на Парк-лейн позвонили, и дворецкий Гудман, верой и правдой служивший леди Тремейн, пошел открывать. За дверью же стоял незнакомец – господин самой примечательной наружности: высокий, красивый, статный и весьма представительный.
– Добрый день, сэр, – с невозмутимым видом проговорил Гудман (дворецкий леди Тремейн был весьма удивлен, но, конечно же, не стал таращить глаза и болтать глупости).
Гудман ожидал, что ему подадут визитную карточку и заодно сообщат о цели визита, но вместо этого ему протянули головной убор. Еще больше удивившись, дворецкий молча принял у визитера цилиндр с атласными полями. И в ту же секунду незнакомец прошествовал мимо него в холл. Не удостоив дворецкого ни взглядом, ни объяснением столь возмутительного вторжения, незваный гость принялся стаскивать перчатки.
– Но сэр, – возмутился Гудман, – хозяйка дома еще не позволила вам входить.
Незнакомец повернулся и смерил Гудмана взглядом, от которого тому сделалось ужасно не по себе – захотелось даже забиться в самый дальний угол и заскулить.
– Разве это не особняк Тремейнов? – осведомился гость.
– Он самый, сэр, – в замешательстве подтвердил Гудман.
– Тогда будь любезен, просвети меня: с каких это пор хозяину дома требуется разрешение, чтобы войти в собственные владения? – Зажав перчатки в правой руке, странный визитер легонько похлопывал ими по ладони левой – словно поигрывал хлыстом для верховой езды.
Теперь уже дворецкий не смог сдержаться; он в изумлении таращился на гостя. Действительно, о чем говорил этот человек? Ведь его, Гудмана, хозяйка подобно королеве Елизавете прекрасно обходилась и без хозяина дома…
И тут Гудмана осенило – и он в ужасе похолодел. Дворецкий наконец-то понял: перед ним стоял маркиз Тремейн, супруг маркизы и наследник герцога Фэрфорда! Маркиз долго жил в чужих краях, но вот наконец вернулся!..
– Прошу меня простить, сэр. – Отвесив поклон, Гудман обрел прежнее хладнокровие и взял перчатки лорда Тремейна. – Видите ли, сэр, нас, к сожалению, не известили о, вашем приезде. Но я сию минуту распоряжусь, чтобы ваши покои привели в надлежащий вид. Изволите пока выпить чего-нибудь освежающего?
– Не откажусь. И проследите, чтобы выгрузили мой багаж, – распорядился лорд Тремейн. – Леди Тремейн дома?
Гудман не уловил в голосе маркиза никаких необычных интонаций, словно тот соснул часок после обеда в клубе, а потом вернулся домой. И это после десяти лет отсутствия!
Дворецкий снова поклонился.
– Леди Тремейн совершает моцион в парке, сэр.
– Отлично, – кивнул маркиз.
Гудман машинально последовал за лордом Тремейном, и только минуту спустя, когда маркиз обернулся и взглянул на него, чуть выгнув бровь, до дворецкого дошло, что он свободен.
Оглядывая жилище жены, лорд, Тремейн невольно хмурился – его одолевало какое-то странное беспокойство.
Обстановка в доме оказалась на удивление изысканной, а он-то ожидал увидеть подобие интерьеров, как в соседских домах в конце Пятой авеню, – помпезных, раззолоченных, только на то и годных, что навевать воспоминания о последних днях Версаля. Он и сам обзавелся парой стульев той эпохи, но стулья эти выдержали тяжесть не одной сотни затянутых в бархат седалищ и поэтому выглядели скорее удобными, нежели роскошными.
То и дело осматриваясь, Тремейн нигде не замечал ни массивных буфетов, ни плодящихся, как кролики, старинных безделушек, которые в его понимании были неотделимы от жилища англичан. Если уж на то пошло, дом жены до жути напоминал некую виллу в Турине, у подножия итальянских Альп, где он в ранней юности провел много счастливых дней. Там нежно-бирюзовые обои поблескивали старинной позолотой, на тонконогих кованых подставках возвышались фаянсовые горшки с орхидеями, а мебель была прочная, добротная, из прошлого столетия.
Его детство прошло в постоянных скитаниях с места на место, но все это время только ту виллу, за исключением поместья деда, он считал своим домом. Он любил ее за красоту, за уют и за обилие комнатных растений, разливавших в воздухе чудесный аромат трав.
Лорд Тремейн уже готов был списать сходство между домами на случайное совпадение, когда вдруг его внимание привлекли картины, украшавшие стены гостиной. Среди полотен Рубенса, Тициана и фамильных портретов, как правило, занимавших большую часть стен в английских домах, маркиза развесила картины тех самых современных художников, чьи работы он поместил на самое видное место в своем доме на Манхэттене, – Сислея, Берты Моризо, Мэри Кассатт и Моне (злые языки сравнивали их произведения с безвкусными обоями).
Сердце Тремейна тревожно забилось, когда в столовой обнаружились еще одна работа Моне и две картины Дега; причем все выглядело так, словно леди Тремейн скупила какую-нибудь выставку импрессионистов целиком – Ренуара, Сезанна, Сера, то есть художников, чья слава не выходила за пределы самых скандальных кружков парижской богемы.
Не в силах сделать ни шага, Тремейн замер посреди этой галереи. Оказалось, что хозяйка, обставив свой дом, воплотила в жизнь мечты юноши, когда-то женившегося на ней. Должно быть, во время их долгих восторженных бесед он обмолвился о своем пристрастии к лаконичности в домашнем убранстве и о любви к современному искусству.
Он вспомнил, как она внимала ему, затаив дыхание, вспомнил ее осторожные расспросы и жгучий интерес ко всему, что касалось его жизни. Значит, развод – это всего лишь очередная уловка, хитро подстроенная западня, чтобы залучить его обратно, когда выяснилось, что все остальные средства не дают желаемого результата? Может быть, сейчас, распахнув дверь спальни, он увидит ее в своей постели – обнаженную и окутанную ароматом духов?
Отыскав хозяйские покои, он распахнул дверь.
Ни обнаженной, ни одетой леди Тремейн на постели не оказалось.
Не было и самой постели.
Не было вообще ничего. Комната была такой же голой и пустынной, как Дикий Запад.
Вмятины на ковре, где некогда стояли кресла и кровать, давно выровнялись. На стенах не было ни намека на выцветшие прямоугольники, какие остаются, если картины сняли совсем недавно. Поя и подоконники покрывал толстый слой пыли. Было очевидно, что комната пустовала уже много лет.
И тут Тремейн вдруг почувствовал себя так, как будто его ударили ногой в пах.
Немного помедлив, он продолжал осмотр.
Примыкавшая к спальне хозяйская гостиная сверкала чистотой и поражала меблировкой – тут были и кресла с декоративно обитыми спинками, и шкафы, заполненные книгами, и письменный стол со свежей стопкой бумаги и недавно наполненной чернильницей, и даже горшочек с цветущим амарантом. На фоне всего этого отсутствие спальни еще сильнее бросалось в глаза и выглядело настоящей издевкой.
Может, когда-то убранство дома и задумывалось с одной-единственной целью – заманить его обратно. Но с тех пор минуло десять лет, и было ясно, что за прошедшие годы леди Тремейн вытравила его из своей жизни.
Несколько минут спустя появился Гудман с двумя слугами, тащившими огромный дорожный сундук Тремейна. Окинув взглядом спальню, дворецкий залился пунцовым румянцем и в смущении пробормотал:
– Это дело одного часа, сэр. Мы как следует проветрим комнату, а потом все устроим надлежащим образом.
Тремейн чуть было не велел дворецкому не утруждать себя и оставить в спальне все как есть. Но этим он выдал бы себя с головой, поэтому утвердительно кивнул:
– Что ж, очень хорошо.
Опытный образец штамповочного пресса, который леди Тремейн выписала для своей фабрики в Лестершире, никак не желал оправдывать связанные с ним ожидания. Затянувшиеся переговоры с ливерпульским судостроителем складывались совсем не в ее пользу. И еще ей надо было ответить на кучу писем от матери, в общей сложности – десять штук, то есть по одному в день, после того как она подала прошение о разводе. В них миссис Роуленд недвусмысленно подвергала сомнению здравость ее рассудка и почти в открытую сравнивала умственные способности дочери с сообразительностью пробки.
Но в этом не было ничего из ряда вон выходящего. Истинной же виновницей головной боли леди Тремейн была телеграмма от миссис Роуленд, полученная три часа назад: «Сегодня утром Тремейн сошел с корабля в порту Саутгемптона».
И как ни уговаривала себя маркиза, что, мол, все это – обычное дело, надо подписать бумага и уладить разногласия, а рано или поздно Тремейн все равно бы вернулся, приезд ее благоверного не сулил ничего хорошего.
Ее муж – в Англии! Впервые за десять лет он так близко, если не считать того прискорбного случая в Копенгагене в тысяча восемьсот восемьдесят восьмом году.
– Пусть Бройтон зайдет ко мне завтра утром и просмотрит кое-какие счета, – распорядилась леди Тремейн. Протянув Гудману шаль, шляпку и перчатки, она добавила: – И вызови, пожалуйста, мисс Этуаль – я продиктую ей письма. А также, скажи Иди, что сегодня я надену кремовое бархатное платье вместо шелкового фиолетового.
– Миледи…
– Да, чуть не забыла. Утром я виделась с лордом Сатклиффом. Его секретарь подал в отставку, и я порекомендовала ему твоего племянника. Лорд Сатклифф ждет его у себя завтра в десять утра. Передай ему, что лорд Сатклифф прежде всего ценит в людях прямоту и немногословность.
– Миледи, вы слишком добры! – воскликнул Гудман.
– Он способный молодой человек, – продолжала леди Тремейн, останавливаясь перед дверью библиотеки. – Что же касается мисс Этуаль, то я передумала. Пусть явится ко мне не сейчас, а через двадцать минут. И проследи, чтобы до тех пор меня не беспокоили.
– Но миледи, его светлость…
– Его светлость сегодня не приглашен к чаю, – перебила маркиза. Открыв дверь библиотеки, она обернулась и, бросив взгляд на дворецкого, спросила: – В чем дело, Гудман? Может, опять спина болит?
– Нет, миледи, но там…
– Здесь я, – послышался голос из библиотеки.
Голос ее мужа.
Леди Тремейн вздрогнула от неожиданности. В этот момент ей пришло на ум только одно: как хорошо, что она не пригласила Фредди зайти, чем частенько заканчивались их совместные прогулки по парку. Но уже в следующую секунду из головы у нее вылетели вообще все мысли, а затем ее бросило сначала в жар, потом в холод. И тотчас же воздух вокруг сгустился и стал вязким, как гороховая похлебка; дышать таким было невозможно – разве что глотать.
Кивнув Гудману, миледи тихо сказала:
– Возвращайся к своим делам.
Но Гудман медлил. «Неужели он боится за меня?» – промелькнуло у леди Тремейн. Она переступила порог библиотеки, и массивная дубовая дверь закрылась за ней, отгородив ее от любопытных глаз, от всего остального мира.
Окна библиотеки выходили на запад, и из них открывался вид на парк. Сквозь вымытые до блеска оконные стекла в комнату лились косые лучи предвечернего солнца, ложившиеся светлыми прямоугольниками на самаркандский ковер, где на розово-бежевом фоне алели гранаты и маки. Тремейн стоял спиной к письменному столу, упершись в него ладонями, и солнечные лучи до него не доставали. Как правило, при таком освещении лицо и фигура видятся смутно и неясно. Но она видела его так отчетливо, словно это сам Адам кисти Микеланджело спрыгнул с потолка Сикстинской капеллы, стащил элегантный костюм, сшитый у лучшего лондонского портного, и принялся сеять повсюду неприятности.
Наконец леди Тремейн сообразила, что стоит и глазеет на своего мужа, точно девятнадцатилетняя девчонка, у которой в голове один ветер.
– Здравствуй, Камден, – сказала она.
– Здравствуй, Джиджи.
С тех пор как он уехал, она никому не позволяла называть ее этим детским имечком.[1]
Сделав над собой усилие, маркиза пересекла библиотеку – ее ноги утопали в мягком ворсе роскошного ковра – и приблизилась к мужу почти вплотную. Ей хотелось показать ему, что она его не боится, хотя это совершенно не соответствовало действительности. Камден имел над ней власть, и она ничего не могла с этим поделать.
Маркиза была отнюдь не маленького роста, но все же ей пришлось запрокинуть голову, чтобы заглянуть в темно-зеленые глаза Камдена, напоминавшие уральский малахит. Ей казалось, что от него исходил едва уловимый аромат сандалового дерева и цитрусов – аромат, который когда-то отождествлялся у нее со счастьем.
– Ты приехал, чтобы дать мне развод – или добавить забот? – перешла она прямо к делу. «Если не встретиться с неприятностью лицом к лицу, то неприятность обязательно вцепится тебе в горло», – добавила маркиза мысленно.
Тремейн молча пожал плечами. Он уже успел снять сюртук и галстук, и взгляд Джиджи чуть дольше дозволенного задержался на загорелой впадинке на его шее.
– Я приехал, чтобы выдвинуть условия, – ответил он.
Она взглянула на него вопросительно:
– Условия?..
– Совершенно верно. Видишь ли, мне нужен наследник. Ты производишь на свет наследника, а я даю ход бракоразводным делам. В противном случае я назову свидетелей твоей измены. Тебе ведь известно, что моя измена не служит основанием для развода, если за тобой числится тот же самый грешок?
У маркизы зазвенело в ушах.
– Ты, конечно же, шутишь! Тебе нужен наследник? От меня? Сейчас?..
Он едва заметно поморщился.
– Меня передергивает при мысли о том, что придется лечь с тобой в постель.
– Неужели? – усмехнулась Джиджи; в этот момент ей ужасно хотелось запустить ему в голову чернильницей. – В последний раз ты не жаловался.
– Искусно разыгранный спектакль – и только, – небрежно бросил Тремейн. – Трагедийные роли – мой конек.
Боль захлестнула ее душу – едкая, отупляющая, которая, как ей казалось, больше никогда не придет. Призвав на помощь всю свою выдержку, она постаралась увести разговор от самой неприятной для нее темы.
– Пустые угрозы, Камден. Я не была близка с лордом Фредериком.
– Какая целомудренность! Но я говорил о лорде Ренуэрте, лорде Актоне и многоуважаемом мистере Уильямсе.
Джиджи ахнула. Откуда он узнал? Она же была так осторожна, так осмотрительна!
– Твоя мать мне написала, – пояснил Тремейн с усмешкой; он явно наслаждался ее растерянностью. – Конечно, она хотела лишь одного… Хотела, чтобы я взбеленился от ревности и примчался из-за океана, дабы предъявить на тебя свои права. Уверен, ты ее простишь.
Джиджи в ярости стиснула зубы. Если в истории человечества существовали обстоятельства, оправдывающие матереубийство, то это был как раз тот самый случай. Завтра утром она первым делом запустит в прославленную оранжерею миссис Роуленд две дюжины оголодавших коз.
А потом скупит всю краску для волос, которая есть в продаже, и вынудит маменьку показать миру свою пробивающуюся седину.
– Так что выбирай, – миролюбиво предложил Тремейн. – Либо мы решаем дело полюбовно, либо я призываю этих джентльменов в свидетели. Ты же знаешь: все их признания окажутся в газетах – все до последнего слова.
Маркиза побледнела; она тут же подумала о Фредди. Фредди был ее личным сокровищем – надежный как скала и преданный как пес. И он так ее любил, что сразу же согласился пройти вместе с ней через все перипетии и ужасы развода. Но будет ли он любить ее так же сильно, когда все ее прежние любовники прилюдно распишут их амурные приключения?
– Какая муха тебя укусила?! – вскричала Джиджи. И тотчас сделала глубокий вдох, чтобы успокоиться. Выплескивая чувства наружу, она только показывала свою слабость. – Мои адвокаты отправили тебе уйму писем, Камден. Но ты не соизволил ответить. Мы могли бы без труда аннулировать брак, не опускаясь до цирковых представлений.
– Мне казалось, мое молчание красноречиво свидетельствовало о том, что я думаю о твоей идее.
– Но я предложила тебе сто тысяч фунтов!
– Я стою в двадцать раз больше. Но даже если бы у меня не было ни гроша – никаких денег не хватит, чтобы заставить меня поклясться перед судом ее величества, что я и пальцем тебя не тронул. Мы оба прекрасно знаем, что в постели я задал тебе жару.
Леди Тремейн невольно вздрогнула, вспомнив о той ночи… Нет-нет, она не станет об этом думать. Все уже забыто, забыто навсегда…
– Дело в мисс фон Швеппенбург, да? – неожиданно спросила маркиза.
Камден смерил жену ледяным взглядом, от которого в былые времена ее коленки затряслись бы, точно пудинг.
– Джиджи, откуда такие мысли?!
Что тут ответить? Начать ворошить их прошлое? Пожав плечами, маркиза проговорила:
– Видишь ли, на вечер у меня назначена встреча, которую никак нельзя отменить. Но к десяти я вернусь. Могу выделить тебе четверть часа начиная с половины одиннадцатого.
Тремейн расхохотался.
– Вы, как всегда, нетерпеливы, моя дорогая маркиза. Нет, сегодня я к тебе не приду. Ужасно устал с дороги. К тому же после встречи с тобой мне понадобится несколько дней, чтобы пересилить отвращение. И будь уверена, я не стану подстраиваться под твое расписание. Я покину твою постель, когда захочу – ни минутой раньше и ни минутой позже, как бы ты меня ни умоляла.
Маркиза в изумлении уставилась на мужа.
– Да это самое идиотское…
Тремейн вдруг подался вперед и приложил указательный палец к ее губам.
– На твоем месте, дорогая, я бы промолчал. Не стоит говорить то, что ты хотела сказать. Ведь брать свои слова обратно – удовольствие не из приятных.
Джиджи энергично покачала головой; губы ее словно жгло огнем. Судорожно сглотнув, она выпалила:
– Я бы не стала умолять тебя остаться в моей постели, даже если бы ты был последним мужчиной на земле! Даже если бы я две недели подряд питалась одними шпанскими мушками…
– Что за фантазии посещают вашу головку, миледи? При том что мужское население земли живет и здравствует, ты и безо всяких возбуждающих штучек была настоящей тигрицей. – Тремейн оторвался от стола. – Все, на сегодня хватит! Я сыт тобой по горло. Желаю приятно провести вечер. И передай своему кавалеру мои наилучшие пожелания. Надеюсь, он не будет против, если мы с тобой покувыркаемся на супружеском ложе.
Он направился к двери и вышел, даже не оглянувшись…Как всегда.
Проводив мужа взглядом, леди Тремейн тяжело вздохнула. Она проклинала тот день, когда впервые о нем узнала.
Глава 2
Одиннадцать лет назад…
Лондон, июль 1882 года
Восемнадцатилетняя Джиджи Роуленд праздновала победу. Она надеялась, что ее радость не слишком очевидна, но, с другой стороны, – какая разница? Ну что такого могут сказать разодетые и увешанные драгоценностями дамы, сидящие в гостиной леди Бекуит? Что она недостаточно скромна? Что она дерзкая и высокомерная? Или что слишком уж богата?
В начале лондонского сезона они пророчили, что ее дебют обречен на сокрушительный провал. Мол, куда ей при таких-то данных – ни манер, ни светского лоска. Но случилось то, чего никто не ожидал не прошло и двух месяцев с начала сезона, а она уже обручена. Обручена с молодым красавцем герцогом! Ее светлость герцогиня Фэрфорд – замечательно звучит!
И теперь те же самые дамы, которые еще совсем недавно нос от нее воротили, вынуждены стоять перед ней с улыбками и рассыпаться в пожеланиях счастья и благополучия. Ведь дата и время назначены – свадьба состоится в ноябре, сразу после ее дня рождения. И она уже побывала у мадам Элиз на первой консультации по поводу свадебного наряда. Для платья же выбрала шикарный сливочно-белый атлас, а для шлейфа – серебристый муар.
Избавившись от всех тревог и волнений, Джиджи могла теперь спокойно посиживать в мягком удобном кресле, а все остальные дебютантки, не успевшие обзавестись женихами, вынуждены были развлекать дам, демонстрируя свои музыкальные таланты. Понаблюдав за ними какое-то время, Джиджи задумалась о насущных делах. Как быть со свадебным тортом? Может, заказать его в форме Тадж-Махала или Дворца дожей? Нет, пусть лучше испекут что-нибудь другое. Наверное, торт будет шестиугольный, а по бокам – гирлянды из…
Тут наконец-то зазвучала музыка, и Джиджи Роуленд внезапно подняла голову. Обычно дебютантки на таких вечерах играли отвратительно, в лучшем случае – более или менее сносно. Но изящная девушка, сидевшая на скамеечке у рояля, играла столь же виртуозно, как и профессиональные музыканты, которых время от времени нанимала мать Джиджи. Пальцы девушки летали по клавишам, точно ласточки над прудом в летний день, и чистые, как хрусталь, нежнейшие звуки доставляли истинное удовольствие.
Теодора фон Швеппенбург – так ее звали. Их представили друг другу перед обедом. Она впервые приехала в Лондон из какого-то крохотного княжества на континенте. Дочь графа, Теодора носила титул графини, но подобные титулы, сохранившиеся еще со времен Священной Римской империи, передавались по наследству всем потомкам и поэтому ровным счетом ничего не значили.
Музыка смолкла, и через несколько минут, снова подняв голову, Джиджи увидела приближавшуюся к ней мисс фон Швеппенбург.
– Поздравляю вас с помолвкой, мисс Роуленд, – проговорила Теодора фон Швеппенбург с легким и довольно приятным акцентом.
Джиджи едва заметно кивнула:
– Благодарю вас, фрейлейн.
– Моя мама хотела бы, чтобы я последовала вашему примеру, – с улыбкой продолжала мисс фон Швеппенбург, усаживаясь на соседний стул. – Она велела мне расспросить, как вам это удалось.
– Все очень просто. – Джиджи невольно усмехнулась. – У моего жениха туго с деньгами, а у меня – огромное состояние.
На самом же деле все было не так просто. Эта помолвка стала результатом длительной кампании, начатой в тот самый миг, когда миссис Роуленд наконец-то удалось вдолбить дочери, что ее долг и судьба – сделаться герцогиней.
Но мисс фон Швеппенбург не смогла бы повторить ее успех. Не смогла бы повторить его и сама Джиджи. Она не знала больше ни одного холостого герцога, настолько увязшего в долгах, чтобы дать согласие на брак с девицей, которая могла претендовать на знатность только благодаря матери – дочери сквайра.
Мисс фон Швеппенбург потупила взор.
– Ох, как жаль, – пробормотала она. – Увы, у меня нет состояния.
Джиджи так и думала. В облике юной мисс сквозили печаль и унылая безнадежность, присущие высокородным дамам, которые могут позволить себе разве что приходящую горничную, да и то не каждый день; а после захода солнца они блуждают впотьмах, чтобы сэкономить на свечах.
– Но вы красивая, – заметила Джиджи. «Правда, немного староватая», – добавила она мысленно – на вид Теодоре было года двадцать два – двадцать три. – Мужчины любят красоток.
– Но я… Я не умею пленять мужчин своей красотой.
Это Джиджи уже поняла. За обедом мисс фон Швеппенбург усадили между двумя юными пэрами (ну чем не женихи?), и оба они были поражены ее красотой и скромностью. Однако от ее сдержанности веяло угрюмостью. Она почти не обращала внимания на молодых людей, и те в конце концов это заметили.
– Вам просто надо побольше упражняться, – сказала Джиджи.
Девушка снова потупилась. Немного помолчав, спросила:
– Вы знакомы с лордом Реджинальдом Сейбруком?
Джиджи задумалась. Имя показалось ей знакомым. И тут она вспомнила: лорд Реджинальд приходился дядей ее будущему мужу.
– К сожалению, нет. Но я слыхала, что он женился на какой-то баварской принцессе и теперь живет на континенте.
– У него есть сын. – Голос Теодоры дрогнул. – Его зовут Камден. И он… Он меня любит.
Джиджи мигом распознала историю Ромео и Джульетты. Лично она так и не смогла проникнуться очарованием этой истории. Мисс Капулетти надо было выйти замуж за жениха, которого ей выбрали родители, а после тайком закрутить бурный роман с мистером Монтекки. Тогда она бы не только осталась жива, но спустя какое-то время поняла бы, что ее Ромео – просто желторотый юнец, ни на что не способный. Да, эта Джульетта не очень-то сообразительна…
– Мы знаем друг друга уже много лет, – продолжала мисс фон Швеппенбург. – Но матушка ни за что не позволит нам пожениться, У него тоже нет состояния.
– Ясно, – из вежливости ответила Джиджи. – Вы пытаетесь сохранить ему верность.
Мисс фон Швеппенбург тихонько вздохнула.
– Даже не знаю, что делать… Матушка перестанет со мной разговаривать, если я не сделаю хорошую партию. Но с незнакомцами я чувствую себя… неуютно. Если бы только мистер Сейбрук был побогаче!
Юная мисс стремительно упала в глазах Джиджи. Она уважала женщин, которые выходили замуж исключительно ради личной выгоды. Правда, она уважала женщин, которые жертвовали мирскими благами ради любви, хотя ей самой претил такой выбор. Но она терпеть не могла бесхребетность. А мисс фон Швеппенбург никогда не отважится связать свою судьбу с этим Камденом Сейбруком, потому что он слишком беден. Не отважится также и заняться поисками богатого жениха. Во всяком случае, не стоит всерьез этим заниматься.
– Он очень красивый, очень добрый и славный… – Голос мисс фон Швеппенбург понизился до шепота, как если бы она разговаривала сама с собой. – Он пишет мне письма и посылает прелестные подарки, которые мастерит собственными руками.
Джиджи хотела закатить глаза, но почему-то не смогла. Эту абсолютно никчемную девчонку любили – причем любили так сильно, что продолжали ухаживать за ней, хотя ее возили по всей Европе точно выставочный экспонат – в надежде, что кто-нибудь на нее позарится. На миг Джиджи охватило отчаяние оттого, что ей никогда не узнать такой любви, а единственной ее опорой в жизни будет маска неунывающей и несгибаемой леди. Но она тут же взяла себя в руки. Любовь – забава для дураков. А Джиджи Роуленд была кем угодно, но только не дурой.
– Вам несказанно повезло, фрейлейн.
– Да, пожалуй. Просто… – Мисс фон Швеппенбург снова вздохнула. – Вы, наверное, увидите его на своей свадьбе.
Джиджи с улыбкой кивнула, а затем снова мысленно вернулась к предстоящим свадебным торжествам.
Однако свадьба так и не состоялась. Каррингтону Винсенту Ханслоу Сейбруку и Филиппе Гилберте Роуленд не суждено было стать мужем и женой. За две недели до торжественной даты его светлость герцог Фэрфорд, маркиз Тремейн, виконт Ханслоу и барон Уолвингтон после шести часов обильных возлияний в честь грядущего бракосочетания вскарабкался на крышу городского особняка друзей и попытался показать Лондону голый зад. Увы, предприятие не увенчалось успехом: пролетев четыре этажа, герцог свернул себе шею и отдал концы.
Глава 3
9 мая 1893 года
Виктория Роуленд была не в себе. Впрочем, она и сама это понимала, потому что несколько минут назад обезглавила все орхидеи в своей оранжерее – головки ее любимых орхидей катились по дорожке, словно миссис Роуленд разыгрывала цветочную версию Французской революции.
Не в первый и даже не в тысячный раз она пожалела, что седьмой герцог Фэрфорд не умер на две недели позже. На каких-то жалких две недели! Потом он мог бы накачаться ядом, привязать себя к рельсам и застрелиться в ожидании поезда.
А ведь она хотела только одного – чтобы ее дочь Джиджи стала герцогиней. Неужели это так много?
Герцогиня… Так все когда-то называли маленькую Викторию. Она была хороша собой, благовоспитанна, сдержанна и горделива. И все без исключения прочили ее в жены герцогу. Но потом отец попался на удочку мошенникам и остался ни с чем, а продолжительная болезнь матери перевела денежные дела их семьи из разряда внушающих опасения в откровенно катастрофические. Дело кончилось тем, что она вышла замуж за человека вдвое старше ее – за богатого промышленника, жаждавшего подмешать немного голубой крови в свою родословную.
Однако свет счел богатство Джона Роуленда слишком вульгарным, и перед миссис Роуленд захлопнулись двери гостиных, где еще недавно ее встречали с распростертыми объятиями. Проглотив унижение, она поклялась, что ее дочь никогда не узнает такого позора. Ее девочка, унаследовав изысканность матери и деньги отца, возьмет Лондон штурмом и станет герцогиней, даже если ей, Виктории, это будет стоить жизни.
И Джиджи почти преуспела в этом. Точнее, она-то преуспела. Это Каррингтон все испортил. А потом, к вящему изумлению Виктории, Джиджи преуспела во второй раз, выйдя замуж за кузена Каррингтона – тот должен был унаследовать герцогский титул. На свадьбе дочери Виктория просто лопалась от счастья и гордости, ног под собой не чуяла от радости.
И вдруг все изменилось самым неприятнейшим образом. Камден уехал на следующий день после свадьбы. Уехал, никому ничего не объяснив. И сколько бы Виктория ни плакала, сколько бы ни умоляла и ни упрашивала, она не смогла вытянуть из дочери ни слова о случившемся.
«Какая тебе разница? – отвечала Джиджи. – Мы решили жить порознь, вот и все. Когда он унаследует титул, я все равно стану герцогиней. Разве тебе этого не достаточно?»
Виктория была вынуждена довольствоваться этой малостью, однако она не смирилась. Тайно переписываясь с Камденом, она рассказывала ему о своей оранжерее и о благотворительных вечерах, не забывая как бы между прочим ввернуть несколько слов о Джиджи. Его письма приходили четыре раза в год – так же исправно, как сменяются времена года. Довольно содержательные и весьма сердечные, эти письма поддерживали в ней надежду. Судя по всему, Камден собирался вернуться, – иначе стал бы он утруждать себя, из года в год переписываясь с тещей?
Ну почему Джиджи не жилось одной? О чем думала эта девчонка, пускаясь на такую мерзкую, подрывающую репутацию авантюру, как развод? И ради кого? Неужели ради этого серенького, лорда Фредерика, который недостоин даже стирать ее исподнее? И неужели она действительно хотела выйти за него? При мысли об этом Виктории делалось дурно. Утешало только одно: теперь-то Камден наверняка начнет шевелиться. Возможно, он даже вернется, что было бы наилучшим вариантом.
Когда же накануне пришла телеграмма от Камдена, извещавшая о его приезде, миссис Роуленд взмыла на седьмое небо от счастья. Едва сдерживая ликование, она отправила ответную телеграмму. Но сегодня утром от него пришла вторая телеграмма – отвратительная и безжалостная: «Дорогая мадам тчк Немедленно оставьте всякие надежды тчк Пощадите себя тчк Не сразу зпт но я дам развод тчк Искренне Ваш Камден».
И тогда она схватила первый попавшийся под руку садовый инвентарь и искромсала все свои прелестные орхидеи, выращенные с таким трудом.
Сделав глубокий вдох, Виктория отбросила садовые ножницы, как раскаявшийся преступник отбрасывает от себя орудие убийства. Нет, так не годится. Иначе она окончит свои дни в Бедламе седой старухой с всклокоченными волосами, слезно умоляющей собственную подушку не бросать ее одну в постели.
Итак, разводу она помешать не в силах. Что ж, прекрасно. Тогда она найдет для Джиджи другого герцога. Один такой обитал прямо здесь, в нескольких милях от побережья Девона, в конце улочки, где стоял коттедж самой Виктории. Его светлость герцог Перрин был угрюмым затворником, но к своим сорока пяти годам он сохранил крепкое здоровье и здравый рассудок и был еще не слишком стар для Джиджи, неотвратимо приближавшейся к своему тридцатилетию.
Виктория положила на герцога глаз, еще когда была юной девицей и жила в этом же самом коттедже. Но с тех пор прошло тридцать лет. К тому же о ее былых честолюбивых замыслах не знала ни одна живая душа. Более того, сам герцог даже и не подозревал о ее существовании.
Значит, ей придется забыть о своей царственной сдержанности, забыть о том, что они с герцогом знать друг друга не знают. Она ворвется в его жизнь, когда он будет прогуливаться мимо ее коттеджа ровно без четверти четыре, как делал каждый день и в солнце, и в непогоду.
Иными словами, ей придется уподобиться Джиджи.
* * *
Когда Камден возвратился в дом после утренней прогулки верхом, Гудман сообщил, что леди Тремейн желала бы переговорить с ним, как только ему будет удобно. Вне всяких сомнений, это следовало понимать как приказ немедленно явиться пред ее очи. Но он никак не мог выполнить подобный приказ, потому что не успел ни поесть, ни привести себя в порядок.
Милорд позавтракал, а затем принял ванну. После чего провел полотенцем по влажным волосам и, перекинув его через плечо, потянулся к чистой одежде, разложенной на кровати. В этот момент в комнату ворвался вихрь в белой блузке – его жена. Остановившись, она осмотрелась. Спальню, как и обещали, тщательно проветрили и заново обставили; теперь здесь появился невероятной красоты гарнитур красного дерева: кровать, прикроватные столики, платяной шкаф и комод – все это спустили с чердака и снова заставили нести свою службу. А на каминной полке, под картиной Моне, цвели две орхидеи в горшочках, источавшие приятный, чуть сладковатый аромат. Но как ни драили, как ни полировали слуги по указанию Гудмана воскрешенную к жизни мебель, та упорно припахивала затхлостью, ветхостью и долгими годами забвения.
– Все как прежде, – пробормотала маркиза, словно разговаривая сама с собой. – Понятия не имела, что Гудман все помнит.
Гудман, наверное, помнил, когда у нее в последний раз сломался ноготь. Так уж она действовала на мужчин. Даже оставив ее, они помнили о ней до конца жизни.
Когда-то Камден относился к жене более благосклонно; в то время ему казалось, что Господь Бог, создавая ее, даровал ей гораздо больше задора и внутренней силы, чем простым смертным. Даже теперь, когда на лице Джиджи отражались губительные следы бессонной ночи, ее угольно-черные глаза сверкали ярче, чем ночное небо над нью-йоркским заливом в День независимости.
– Чем могу служить? – поинтересовался Тремейн.
Взгляд миледи обратился к мужу. Он выглядел вполне благопристойно: во всяком случае, халат прикрывал то, что требовалось прикрыть. Но все-таки Джиджи немного смутилась. Хотя, конечно же, не покраснела. Она вообще редко краснела.
– Я тебя заждалась, поэтому и пришла.
– Решила, что я нарочно тяну время? – Тремейн покачал головой. – Тебе следовало бы знать, что я не опущусь до такой мелочной мести.
Джиджи криво усмехнулась.
– Да, разумеется, Ты предпочитаешь мстить по-крупному, так, чтобы дух захватывало.
– Думай как хочешь. – Он пожал плечами и принялся одеваться. Их разделяла кровать, закрывавшая его до пояса. Но все равно, переодеваясь при ней, муж тем самым демонстрировал свое превосходство. – Так что же у тебя за срочное дело, которое не может подождать?
– Извини, что явилась без приглашения, – ответила маркиза. – Если ты настаиваешь, я выйду и подожду в библиотеке.
– Не трудись. Все равно ты уже вошла. – Тремейн надел брюки. – О чем ты хотела со мной поговорить?
Джиджи никогда не надо было тянуть за язык.
– Что ж, слушай… Я уже обдумала твои условия и пришла к выводу: они слишком расплывчатые, неопределенные.
Так он и думал. Леди Тремейн была не из тех, кто позволяет попирать свои права. Собственно, это она попирала права других. Странно, что она только сейчас пришла со своими возражениями.
– Поясни. – Он бросил полотенце на стул у окна, затем снял халат и положил его на кровать.
Тремейн посмотрел жене в глаза, а она – на его обнаженный торс. И тотчас же – совсем некстати – на него нахлынули воспоминания о той дерзкой девчонке, чьи пальцы поглаживали его плечи и грудь.
Но тут их взгляды встретились. На сей раз Джиджи все-таки покраснела, но тотчас же овладела собой.
– Твое условие – предприятие не очень-то надежное, – заявила маркиза. – Ведь тебе нужен отпрыск мужского пола, не так ли?
– Да, конечно.
Камден, надел рубашку и, заправив ее в брюки, принялся застегивать пуговицы. Маркиза же, немного помолчав, продолжала:
– Видишь ли, за десять лет брака моей матери так и не удалось произвести на свет мальчика. К тому же не исключено, что кто-то из нас или мы оба бесплодны. Неужели ты не допускаешь подобного?
Камден с усмешкой пожал плечами:
– И что же ты предлагаешь?
– Установить разумные сроки. Лорд Фредерик не может ждать вечно.
Что там говорилось в гневном послании миссис Роуленд? «Признаю, в добродушии лорду Фредерику не откажешь. Но он сообразителен, как вареный пудинг, и грациозен, как селезень-перестарок. Хоть убейте, никак не возьму в толк, что Джиджи в нем нашла».
Камден со звонким шлепком накинул на плечи подтяжки. В первый раз проницательность изменила миссис Роуленд. Много ли в Англии найдется охотников поддержать любовницу, затеявшую развод?
– …Шесть месяцев, начиная с сегодняшнего дня, – продолжала его жена. – Если к ноябрю я не забеременею, мы начнем бракоразводный процесс. В противном случае подождем, пока не родится ребенок.
Тремейн не представлял себе даже ее беременности – не говоря уже о живом ребенке из плоти и крови. Его воображение не желало заходить дальше постели. Но и при мысли о близости с этой женщиной его бросало в дрожь. Хотя с другой стороны…
– Ну что ты решил? – спросила Джиджи.
Камден невольно вздохнул:
– А если родится девочка?..
– Не исключено. – Джиджи взглянула на мужа вопросительно и добавила: – Неужели ты полагаешь, что это зависит от меня?
Камден довольно долго молчал, потом проговорил:
– Идея со сроками не лишена смысла, но кое в чем я с тобой не согласен. Полагаю, шести месяцев недостаточно, чтобы делать окончательные выводы. Требуется год. Плюс вторая попытка, если родится девочка.
– Предлагаю девять месяцев. Договорились?
Камден со вздохом покачал головой. В этой игре все козыри – у него на руках. Пора бы ей это уяснить.
– Я здесь не для того, чтобы торговаться, леди Тремейн. Год – или никакой сделки не будет.
Маркиза вскинула подбородок.
– Год, начиная с сегодняшнего дня?
– Начиная с первой попытки.
– И когда же будет первая попытка, о мой повелитель?
Камден невольно усмехнулся. Перед ним была все та же Джиджи. Такие, как она, без боя не сдаются.
– Терпение, дорогая, терпение. Ведь в конечном итоге ты получишь желаемое.
– Не забывать об этом – в твоих же интересах, – заявила она с надменностью юной королевы Елизаветы, только что разгромившей Испанскую армаду. – Желаю удачного дня.
Тремейн проводил жену взглядом. Джиджи шагала легко и изящно – так ходят только очень уверенные в себе женщины.
«А ведь она когда-то нравилась мне, – подумал Камден, сам себе удивляясь. – Да, действительно нравилась».
Глава 4
Бедфордшир, декабрь 1882 года
Джиджи терпеть не могла греческую мифологию, потому что боги всегда наказывали женщин за гордыню. Ну что такого ужасного в капельке гордыни? Почему Арахну, совершенно справедливо заявившую, что она превзошла Афину, обязательно надо было превращать в паука? И с чего Посейдон так разъярился, что бросил дочь Кассиопеи на съедение морскому чудищу? Видимо, Кассиопея хвасталась не просто так и действительно могла затмить своей красотой дочерей Посейдона.
За Джиджи тоже водился грех гордыни. И ее тоже наказывали завистливые боги. А как еще понимать внезапную и нелепую смерть Каррингтона? Другие распутники преспокойно доживали да преклонного возраста и даже в старости продолжали пожирать взглядами молоденьких дебютанток. Ну чем Каррингтон был хуже их?
Внезапный порыв ветра чуть не сорвал с нее шляпку – Джиджи с трудом удалось удержать ее на голове. Но ветер почти тотчас же утих, и она снова окинула взглядом «Вересковый луг», угодья Роулендов, занимавшие восемь тысяч акров лесных массивов и лугов (впрочем, кое-где имелись холмы, а также неглубокие овраги.
Джиджи выросла под Бедфордом, а «Вересковый луг», где она жила в последнее время, приобрели только потому, что это поместье граничило с «Двенадцатью колоннами» – поместьем Каррингтона.
Мисс Роуленд нравилось обходить свои владения. Земля дарила ей ощущение надежности, на нее можно было положиться. Джиджи любила определенность. Ей нравилось знать наверняка, как будет складываться ее будущее. Примерно это и сулил брак с Каррингтоном. Что бы ни случилось, она навсегда осталась бы герцогиней и больше никто не посмел бы задирать нос ни перед ней, ни перед ее матерью.
Но смерть Каррингтона снова разжаловала ее в мисс Денежный Мешок. Несмотря на все старания матери, ей никогда не стать сногсшибательной красоткой. И не секрет, что во время танцев она отдавила не одну пару ног. К тому же Джиджи, хотя и осознавала, что это вульгарно, испытывала неистребимую тягу к коммерции и преумножению капитала.
В очередной раз осмотревшись, она заметила, что над головой ее нависли тяжелые серые тучи, похожие на гигантские тюки грязного белья. Было ясно, что скоро пойдет снег – самое время поворачивать обратно, ведь ей предстояло пройти добрых три мили, прежде чем покажется дом. Но Джиджи не хотелось возвращаться. Размышлять в одиночестве о том, что могло бы быть, – занятие не из приятных. Делать то же самое в обществе матери – противнее в десять раз.
Миссис Роуленд разрывалась между отчаянием и праведным гневом. И сейчас мама опять примется за свое. Приходя в исступление, она стискивала Джиджи в объятиях и жарко шептала ей на ухо слова утешения, а потом окончательно раскисала, потому что повторить их успех было решительно невозможно. В Каррингтоне совершенно уникальным образом сочетались распутство, пьянство, мотовство и безрассудство.
«Вересковый луг» и «Двенадцать колонн» разделял ручей. Здесь не было изгородей – ручей издавна считался нерушимой границей. Джиджи стояла на берегу и швыряла в воду камешки. Летом, когда ветерок колыхал гибкие ветви зеленых ив, это место радовало глаз. Но теперь сбросившие листву деревья, тонкие и понурившиеся, походили на голых старых дев.
По ту сторону ручья начинался отлогий подъем. И вдруг на вершине склона, прямо напротив нее, показался всадник с непокрытой головой. Джиджи растерялась. Кроме нее, сюда не забредала ни одна живая душа. А всадник, одетый в темно-малиновую куртку для верховой езды и коричневые бриджи, заправленные в черные сапоги с высоким голенищем, начал спускаться вниз по склону. Джиджи в испуге попятилась; ей почему-то казалось, что конь вот-вот растопчет ее своими копытами.
У подножия пригорка, футах в пятнадцати от нее, конь взвился в воздух и в грациозном прыжке перемахнул через ручей. И тотчас же всадник, натянув поводья, осадил скакуна и пристально посмотрел на нее – значит, он уже давно ее заметил.
– Сэр, вы вторглись в мои владения! – крикнула мисс Роуленд.
С легкостью управляясь с огромным черным жеребцом, всадник подъехал к девушке и остановился футах в десяти от нее. Теперь их уже не разделяли ветви деревьев, и Джиджи могла рассмотреть его как следует.
Всадник был хорош собой, но не слащаво-смазлив, как Каррингтон, который походил на ожившего Байрона (бедняга! Пусть дьяволицы в аду не слишком его обижают). Черты мужественного лица незнакомца казались более резкими и благородными. Несколько секунд спустя их взгляды встретились. На мисс Роуленд смотрели красивые зеленые глаза – внимательные, все замечающие, но ничего не выдающие, совершенно непроницаемые.
Джиджи не могла отвести взгляд от этого красавца. Незнакомец сразу расположил ее к себе. Он держался с уверенностью, не имевшей ничего общего ни с аристократической надменностью Каррингтона, ни с ее собственным непробиваемым упрямством. В этом человеке чувствовалось подлинное достоинство, подкрепленное врожденным тактом и деликатностью.
– Вы вторглись в мои владения, – повторила Джиджи, не сумев придумать ничего лучше.
– Неужели? – удивился незнакомец. – А кто вы такая? – Всадник говорил с едва уловимым акцентом, но с каким-то странным – во всяком случае, не с французским, немецким или итальянским.
– Я мисс Роуленд. А вы кто такой?
– Мистер Сейбрук, – последовал ответ.
Джиджи на мгновение замерла. Неужели… Нет, вряд ли. Но с другой стороны…
– Сэр, вы маркиз Тремейн?
Каррингтон умер бездетным. Его дядя, ближайший родственник, унаследовал титул герцога, а к старшему сыну новоиспеченного герцога перешел титул маркиза Тремейна.
– Да, с недавних пор.
Выходит, перед ней жених Теодоры фон Швеппенбург? А она-то представляла его как совершенно никчемного юнца – только такой, по ее мнению, мог позариться на мисс фон Швеппенбург.
– Вы вернулись из университета, сэр?
Маркиз Тремейн – единственный из всех родственников, не появившийся на похоронах Каррингтона, потому что, как говорили, не мог пропустить какие-то важные занятия. Он учился в Париже, однако никто толком не знал, что именно он там изучал.
– Совершенно верно, – ответил Тремейн. – К счастью, нас отпускают на Рождество.
Маркиз спешился и подошел к девушке, ведя коня в поводу. Подавив смущение, Джиджи попыталась улыбнуться. Тремейн снял перчатку и протянул ей руку.
– Вот мы и встретились, мисс Роуленд. Приятно познакомиться.
Она пожала протянутую руку.
– Полагаю, вам все обо мне известно, сэр.
С неба западали первые снежинки – пушистые кристаллики льда. Одна снежинка упала ему на ресницы; его ресницы и брови были гораздо темнее волос, золотистых у кончиков, точно солнечная паутинка. А глаза, как ей казалось, напоминали цветом альпийское озеро, хотя Джиджи никогда не видела альпийских озер.
– Я собирался завтра навестить вас, – сказал Тремейн. – Хотел навестить… чтобы принести соболезнования.
Джиджи презрительно фыркнула:
– Как видите, я безутешна.
Маркиз внимательно посмотрел на нее, казалось, он изучал каждую черточку ее лица. Джиджи смутилась под этим испытующим взглядом. Однако пристальное внимание такого ослепительного красавца было весьма приятно.
– Приношу извинения от имени моего кузена, мисс Роуленд. С его стороны было весьма неосмотрительно скончаться, не успев жениться на вас и оставить наследника.
Ошеломленная такой откровенностью, Джиджи в изумлении уставилась на маркиза. Одно дело – слышать подобные высказывания из уст матери, совсем другое – от совершенно чужого человека, с которым она даже не была толком знакома.
– На все воля Божья, – ответила она уклончиво.
– Но все-таки досадно, правда?
Джиджи кивнула. Этот лорд Тремейн нравился ей все больше.
– Да, очень досадно.
Внезапно снежинки выросли в размерах. И теперь снег больше не сыпался с неба, мелкими крупинками, а густо валил хлопьями величиной с ноготь – словно целый сонм ангелов таял на небесах. С тех пор как появился лорд Тремейн, небо заметно потемнело. Уже начали сгущаться сумерки.
Маркиз осмотрелся и спросил:
– А где же ваш слуга или горничная?
– Со мной никого нет. Я ушла тайком.
Он нахмурился,
– Далеко ли до вашего дома?
– Около трех миль.
– Возьмите моего коня. В темноте, да еще в такую непогоду опасно идти пешком.
– Спасибо, но я не езжу верхом.
Маркиз посмотрел Джиджи прямо в глаза, ей вдруг показалось, что сейчас он спросит, почему она боится лошадей. Но он лишь предложил:
– В таком случае разрешите проводить вас домой. Джиджи с облегчением выдохнула:
– Да, конечно. Но учтите, собеседница из меня никудышная.
Тремейн натянул перчатку и обмотал поводья вокруг запястья.
– Ничего страшного, мисс Роуленд. Тишина… она мне не сильно докучает.
И тут Джиджи наконец-то поняла: на самом деле у лорда Тремейна не было никакого акцента – просто он подзабыл английский язык.
Какое-то время они шли молча. Джиджи ничего не могла с собой поделать и то и дело поглядывала на маркиза, любуясь его профилем. У него были классические нос и подбородок – как у Аполлона Бельведерского.
– Прежде чем приехать сюда, я посовещался с поверенными моего покойного кузена, – проговорил наконец Тремейн. – Он поставил нас… в весьма затруднительное положение.
– Да, понимаю, – кивнула Джиджи. Еще бы ей не понимать, ведь она была посвящена во все финансовые дела Каррингтона.
– Поверенные ввели меня в курс дела, и оказалось, что у него слишком уж много неоплаченных долгов. Однако большая часть кредиторских претензий, которые они мне предъявили, датирована… В общем, почти все они – двухлетней давности.
– Неужели? – Джиджи изобразила удивление. Она начинала понимать, куда клонит маркиз. Надо же, как быстро он сообразил, что к чему. А ведь он пробыл в Англии всего лишь несколько дней – иначе она бы уже знала о его приезде.
– Поэтому я попросил показать его брачный договор, – продолжал маркиз.
Очень разумно, мысленно отметила Джиджи.
– Скучнейшее чтиво, сэр. Вам так не показалось?
– Отнюдь. Я пришел в восхищение. Впервые в жизни мне попался юридический документ, где все так ясно изложено. Мое внимание привлек пункт, согласно которому вы освобождаете его от всех долгов по заключении брака.
– Да, вроде бы там была такая формулировка.
– Это вы прибрали к рукам большую часть его векселей, не так ли? Вы расплатились с его кредиторами и объединили его задолженности в один огромный долг, чтобы вынудить его жениться на вас. Я не ошибся?
Джиджи взглянула на лорда Тремейна по-новому, взглянула почти с уважением. Несмотря на юный возраст маркиза – лет двадцать с небольшим, – ум его был остер, как лезвие гильотины. Он попал в самую точку. Пренебрегая советом матери – та предлагала завоевать герцога в бальных залах и гостиных, – она пошла к победе своим путем.
– Совершенно верно, сэр. Каррингтон не хотел на мне жениться, потому что я не в его вкусе. Его пришлось силком тащить к столу переговоров, хотя он брыкался изо всех сил.
– И вам понравился этот процесс? – Он посмотрел на нее сверху вниз.
– Пожалуй, – призналась она. – Я забавлялась от души, когда грозилась обобрать его дом до последней доски на полу и ложки на кухне.
– Мои родители уверены, что вы умираете от горя. – Лорд Тремейн едва заметно улыбнулся. – Они сказали, что на похоронах Каррингтона у вас слезы лились в три ручья.
– Само собой, я рыдала, как мать над родным сыном, ведь пропали три года тяжкого труда.
Маркиз громко расхохотался, и у Джиджи екнуло сердце. Смеющийся, он казался еще более привлекательным.
– Вы очень необычная девушка, мисс Роуленд. Может, вы вдобавок честная и справедливая?
– Когда это не в ущерб моим интересам.
Она могла поклясться, что маркиз снова улыбнулся.
– Вот и замечательно, – сказал он. – Я хотел заключить с вами сделку.
– Я вся внимание.
– При умелом ведении дел «Двенадцать колонн» приносят солидный доход. Прибавьте сюда деньги от продажи неродового имущества, и этого хватит, чтобы расплатиться с кредиторами, если вы повремените отзывать векселя.
– Мои средства ограничены. Покупка долговых обязательств Каррингтона сильно ударила даже по моему карману.
– Я согласен назначить вам выгодные проценты, если вы позволите выплачивать долг по частям, скажем – раз в три месяца начиная со следующего года. Расплачусь окончательно лет через семь.
– У меня идея получше, – ответила Джиджи. – Почему бы вам не жениться на мне?
Среди прочих возможностей брак с новым наследником герцогского титула всегда стоял на первом месте, хотя Джиджи без восторга относилась к этой затее. У Каррингтона было множество недостатков, но с ними она кое-как могла бы смириться, а при случае даже оценить их. Но Джиджи морщилась при мысли о сентиментальном муженьке, который сохнет по другой девице – к тому же эту девицу она откровенно презирала.
Но вот сейчас, встретившись с лордом Тремейном, она изменила свое мнение о нем. И теперь уже мысль о том, чтобы выйти за него замуж, все сильнее ее распаляла.
– После свадьбы я отменю семьдесят процентов долга, – сказала Джиджи.
Маркиз внимательно посмотрел на нее, ж в какой-то момент ей показалось, что он искренне возмутился. Но он лишь усмехнулся и спросил:
– Почему только семьдесят?
– Ведь пока вы еще не герцог… И неизвестно, когда им станете. – Она намеревалась проявить сдержанность и дать ему время подумать. Но в следующую секунду у нее с языка сорвалось: – Ну, что скажете?
Маркиз немного помолчал, потом ответил:
– Я весьма польщен, но мое сердце уже отдано другой.
– Сердце переменчиво. – «Боже правый, я говорю точно дьявол, вознамерившийся купить его душу», – мысленно добавила Джиджи.
– Я все же склонен думать, что мой характер отличается постоянством.
Черт бы побрал эту мисс фон Швеппенбург! Ну почему ей так повезло?
– Может, вы и правы. – Джиджи пожала плечами. – Но мне нужна ваша рука, а не сердце.
Тремейн остановился и похлопал жеребца по холке, приказывая ему стоять. Она тоже остановилась.
– Мисс Роуленд, вы еще очень молоды, но уже так беспощадны к себе. Почему? – спросил он, заглядывая ей в глаза.
Джиджи вдруг захотелось схватить его за руку и рассказать обо всем – рассказать о том, что ожесточило ее душу. Но она снова пожала плечами.
– Я с четырнадцати лет имею дело с охотниками за богатыми невестами и великосветскими дамами, которые меня совершенно не замечают.
– По-вашему, любовь и уважение для брака не обязательны?
– Насчет любви вы правы. Поэтому любите, кого хотите. Пропадайте у дамы сердца хоть целыми днями. Как только мы скрепим брак, можете вообще уйти и не возвращаться, пока вам не понадобится наследник.
Наверное, зря она это сказала. Даже ей собственные слова показались чересчур дерзкими и бестактными. Когда же маркиз посмотрел на нее потемневшими глазами, у нее пересохло во рту.
– Я иначе представляю себе супружескую жизнь, – ответил Тремейн. – Боюсь, мы не подходим друг другу.
До чего же он хорош! К тому же красив и умен. Только слишком уж принципиальный… Немного разочарованная словами маркиза, Джиджи спросила:
– А что, если я захочу взыскать долг?
– Вы ничего не выиграете, – с невозмутимым видом ответил Тремейн. – Даже обобрав нас до нитки, вы не вернете и половины тех денег, которые задолжал мой покойный кузен. И вам это известно.
Они снова зашагали по тропинке. Размышляя, Джиджи то и дело хмурилась – она ужасно досадовала на мисс фон Швеппенбург. Чем же Теодора так приворожила маркиза? И какое право имела на него эта девица, готовая покорно принять предложение любого влиятельного богача, если тот заслужит благосклонность ее матери? Неужели красота, элегантность и безупречная игра на фортепиано так много значили?
Покосившись на Джиджи, маркиз спросил:
– Я вас обидел?
Чем он мог ее обидеть? Ей все в нем нравилось – все, кроме его возлюбленной.
– Нет, сэр. Вы не обязаны жениться только для того, чтобы доставить мне удовольствие.
– Не знаю, утешит ли это вас, но я польщен, мисс Роуленд. До сих пор никто не просил моей руки, – добавил маркиз с усмешкой.
– Дело в том, сэр, что раньше вы не представляли совершенно никакого интереса. Зато теперь… Теперь готовьтесь – молоденькие девушки будут ходить за вами по пятам, предлагая руку и сердце.
– Но вы навсегда останетесь первой, – заметил маркиз.
Первой? Он что, насмехается над ней?
– Да, первой, кому отказали, – пробурчала Джиджи.
Лорд Тремейн ничего не ответил, и они довольно долго шли молча. Ветер усиливался, а снег, заметавший тропинку, поскрипывал у них под ногами. Где-то в полумиле от дома они встретили миссис Роуленд – ее сопровождали трое слуг с фонарями. Увидев дочь, она воскликнула:
– Ах, Джиджи!
Подобрав юбки, миссис Роуленд бросилась им навстречу. Заключив Джиджи в объятия, она принялась целовать ее, приговаривая:
– Ах, Джиджи, ах, глупенькая… Но где же ты была? Посмотри, какая ужасная погода. Ты могла замерзнуть… и умереть!
– Не беспокойся, мама, – в смущении пробормотала Джиджи; ей было неудобно, что мать говорит так в присутствии лорда Тремейна. – Я же не путешествовала по Антарктиде. Просто вышла немного прогуляться.
– Я беспокоилась, потому что в последнее время ты была сама не своя. А теперь давай-ка…
Тут миссис Роуленд наконец-то заметила рядом с Джиджи красивого незнакомца. Она вопросительно взглянула на дочь, и та, тихо вздохнув, сказала:
– Мама, позволь представить тебе маркиза Тремейна. Лорд Тремейн, это моя мать, миссис Роуленд. Маркиз любезно согласился проводить меня, чтобы я не заблудилась при таком страшном буране.
Миссис Роуленд расплылась в улыбке:
– Ах, лорд Тремейн, а мы думали, что вы все еще в Париже…
– Семестр закончился неделю назад, мадам. – Он поклонился. – Надеюсь, вы меня простите. Я по незнанию вторгся в ваши владения и случайно встретил мисс Роуленд. Она позволила составить ей компанию.
Маркиз повернулся к Джиджи и снова поклонился.
– Чрезвычайно рад нашему знакомству, мисс Роуленд. Полагаю, теперь вы в надежных руках.
– Сэр, вы шутите? Неужели вы действительно собираетесь ехать куда-то в такую ужасную погоду?! – изумилась миссис Роуленд. – Да вы ведь наверняка заблудитесь в темноте! Нет уж, вы непременно должны зайти к нам.
Тремейн начал отнекиваться, но миссис Роуленд утверждала, что он обязательно заблудится, если не откажется от своего безрассудного намерения, и отправится сейчас к себе в поместье. В конце концов маркиз согласился отобедать с ними, а потом с комфортом доехать до дома в карете.
Но Джиджи нисколько не обрадовалась. Ей хотелось, чтобы лорд Тремейн побыстрее убрался к себе в поместье. И ее совсем не позабавило то, что мать еще больше оживилась, рассмотрев лорда получше при хорошем освещении. Глядя, как мать заботится о госте и как улыбается ему, она то и дело хмурилась.
Но Джиджи все равно надела свое лучшее вечернее платье – легкий воздушный наряд из темно-синего, как ночное небо, шелка. Кроме того, она распорядилась, чтобы ей заново уложили волосы – очень уж хотелось предстать перед маркизом хорошенькой и соблазнительной.
За обедом миссис Роуленд искусно и терпеливо расспрашивала лорда Тремейна о его жизни. И оказалось, что он – гражданин мира. В свои двадцать с небольшим он успел пожить во всех главных столицах Европы и вдобавок побывать на великом множестве популярных европейских курортов.
Держался же маркиз с достоинством принца, но без надменности, которую большинство аристократов впитывают с молоком матери. И тем не менее он был аристократом до кончиков ногтей. Тремейн не только наследовал герцогский титул, но по линии матери, урожденной Виттельсбах, был связан кровными узами с династиями Габсбургов, Гогенцоллернов и даже самих Ганноверов.
В отличие от Каррингтона, чей безвольный подбородок и бессмысленный взгляд почти сразу же бросались в глаза, лорд Тремейн был настоящим красавцем, в это еще больше огорчало Джиджи – слишком уж решительно он отклонил ее предложение.
А миссис Роуленд явно благоговела перед ним. Многозначительно поглядывая на дочь, она словно говорила: «Не молчи же. Очаруй его. Разве ты не видишь, что он само совершенство?» Но Джиджи сидела и хмурилась. Настроение ее с каждой минутой, ухудшалось, и она с нетерпением ждала конца обеда.
Но и после обеда ее мучения не закончились. Миссис Роуленд знала, что маркиз – замечательный пианист, поэтому попросила его сыграть для них. Что он и сделал, блеснув талантом прирожденного исполнителя. А Джиджи украдкой, поглядывала на него и то и дело тихонько вздыхала. «Уходи же, уходи побыстрее», – твердила она мысленно.
Но вскоре выяснилось, что мучениям Джиджи конца не будет. Приблизившись к окну, лорд Тремейн нахмурился – оказалось, что снежная буря усиливается. И тут миссис Роуленд с улыбкой заявила, что гость может не беспокоиться, – мол, благодаря ее, миссис Роуленд, исключительной дальновидности к его родителям уже давно был послан слуга, чтобы сообщить: из-за непогоды лорд Тремейн заночует в гостях.
Джиджи надеялась, что маркиз уедет и что она больше никогда его не увидит. Как же ей теперь пережить ночь под одной крышей с ним?! А ведь все это время она будет знать, что он совсем рядом…
Камден никак не мог уснуть, но чужая кровать была здесь совершенно ни при чем – к чужим кроватям он давно привык. Не имея собственного дома, переезжая из города в город, перебираясь из дома в дом, он частенько ночевал в комнатах, которые ему не принадлежали.
Он не солгал миссис Роуленд. Он действительно жил едва ли не во всех европейских столицах и побывал на самых лучших курортах Европы. Просто маркиз умолчал о причине своих странствий. Все дело в том, что его родители обращались с деньгами чрезвычайно беспечно, поэтому постоянное жилище было им не по карману.
Их переезды из города в город и с курорта на курорт не совпадали с сезонной миграцией состоятельных людей. Например, летом, когда все устремлялись в Биарриц и Экс-ле-Бен, они обосновывались на вилле какого-нибудь родственника в Ницце. Иногда задерживались где-нибудь, если пустовал дом друзей или родственников, отправившихся в путешествие. Но средств постоянно не хватало, уже в тринадцать лет Камден взял на себя ведение домашнего хозяйства. К тому времени он научился договариваться с кредиторами, задабривать слуг и быстро выучивать новые языки, чтобы торговаться с местными лавочниками. Он не имел ничего против бедности, но ему претило лгать, лицемерить и изворачиваться – и все только для того, чтобы его родители могли и дальше преспокойно закрывать глаза на плачевное состояние своих финансов.
Рядом с Теодорой он отдыхал душой. Они познакомились в Санкт-Петербурге, где их матери в складчину держали тройку. Ей тогда было пятнадцать, ему – шестнадцать. Она тоже была бедна и тоже постоянно переезжала с места на место. Они сразу же понравились друг другу, потому что понимали друг друга без слов.
Но не мысли о Теодоре лишали его сейчас сна, а мисс Роуленд. Еще до их случайной встречи Тремейн более или менее ожидал, что она предложит объединить его будущий титул и свое состояние. Он также ожидал, что будет кусать локти, отвергая богатство, о котором мечтал всю свою жизнь.
Вот только сама мисс Роуленд оказалась для него полнейшей неожиданностью – бессердечная, ожесточенная, не по годам циничная. Но беспощаднее всего она поступала с самой собой, упорно настаивая, что предел ее мечтаний – оглушить герцога его собственным гроссбухом и отвести к алтарю.
Однако за обедом на лице этой хладнокровной и расчетливой особы явственно проступали горечь и разочарование. Было очевидно, что он, Камден, понравился ей, понравился настолько, что она не просто расстроилась из-за его отказа, а впала в самое настоящее уныние.
Удивительно, но Камдену она тоже понравилась. Ее откровенность – она называла вещи своими именами – была словно глоток свежего воздуха после туманных намеков и недомолвок, которые всю жизнь сопровождали его отношения с людьми вне семейного круга. И все-таки отнюдь не это качество произвело наибольшее впечатление на Камдена. Он не мог уснуть, он ворочался с боку на бок, потому что его поразила ее необычайная чувственность.
Ей хотелось прикоснуться к нему – это желание весь вечер отражалось в каждом ее взгляде – и в прямом, и в брошенном украдкой. «Как только мы скрепим брак, можете вообще уйти и не возвращаться, пока вам не понадобится наследник». Кажется, именно так она сказала. Возможно, она все-таки девственница, однако чистой и непорочной ее никак не назовешь. Мисс Роуленд прекрасно разбиралась в этих делах.
Но мисс Роуленд пока еще не догадывалась, что при своей душевной прямоте в постели она будет подобна стихии. Ни один мужчина не сможет просто скатиться с нее и уйти. Даже выжатый как лимон, мужчина в первую очередь позаботится о том, чтобы снова затащить ее в постель.
В конце концов, Камден все же забылся беспокойным сном, но почти тотчас же проснулся. В силу многолетней привычки он оставил ставни открытыми, чтобы выглянуть поутру в окно и сообразить, в какой город его занесло на этот раз. Снегопад прекратился, и теперь в окно ярко светила луна, отбрасывавшая до самой двери узкую полоску серебристого света. У порога же, прислонившись спиной к дверному косяку, стояла женщина в длинной ночной рубашке. Камден не видел ее лица, но почему-то сразу же понял, что это – мисс Роуленд, девица на редкость решительная, так что ей никак не подходило детское имечко Джиджи.
Хотя дому Роулендов было далеко до огромного особняка в «Двенадцати колоннах», в нем все же насчитывалось с полсотни комнат. Все хозяйские покои размещались в одном крыле, а спальня, которую отвели Камдену, находилась в противоположном. Значит, юная мисс не просто перепутала комнаты. Было совершенно очевидно: она пришла именно туда, куда хотела прийти.
А ведь он спал в чем мать родила. Ночная рубашка покойного мистера Роуленда, которой его любезно снабдили, слишком стесняла движения.
Долгое время девушка стояла у двери, стояла не шелохнувшись. Камдену ужасно хотелось сказать ей, чтобы побыстрее приступала к делу – или пусть убирается из спальни, предоставив ему спокойно ворочаться с боку на бок. Но тут она решительным движением прикрыла за собой дверь и столь же решительно направилась к его кровати.
Приблизившись, она опустилась на колени, так что ее лицо оказалось совсем рядом с его локтем. Ее темные, как ночь, волосы были распущены, а ночная рубашка ослепительно белела в полутьме. Камден не видел ее лица, но слышал неровное дыхание: долгий прерывистый вдох, затем секундная пауза – и быстрый порывистый выдох. И так до бесконечности.
Девушка не шевелилась. Чего же она ждет? Разве не удостоверилась, что он спит беспробудным сном? Камден отчаянно убеждал себя в том, что ее здесь нет, но у него ничего не получалось – дыхание мисс Роуленд шевелило волоски на его руке, а исходивший от нее чудесный запах, казалось, обволакивал все его существо.
Что же ей нужно?
Тут девушка протянула руку и, приложив ладошку к его ладони, переплела свои пальцы с его. Кончики ее пальцев были холодны как лед – во всяком случае, так ему казалось, потому что он пылал, словно в огне.
Камдену хотелось схватить ее и усадить на себя верхом, хотелось показать ей, что ждет безрассудную девицу, которая глубокой ночью пробирается в спальню мужчины, уже несколько часов думавшего об этой самой девице.
Внезапно рука девушки снова пришла в движение – пальцы ее сомкнулись вокруг запястья маркиза, опалив его своей прохладой. Потом она вдруг поднялась на ноги и почти тотчас же склонилась над ним, так что прядь ее волос скользнула по сгибу его локтя.
Камден прикусил губу; ему все труднее было сдерживаться, все труднее притворяться спящим.
А Джиджи тем временем поглаживала его руку, затем провела ладонью по щеке. В следующую секунду послышалось тихое «ах», и рука девушки отдернулась, – вероятно, юную мисс удивила тетина на его щеке. Камден скова прикусил губу – неопытность девушки возбуждала его не меньше, чем ее дерзость.
Но «любопытная» рука вскоре вернулась – теперь пальчики Джиджи скользили по его подбородку. Потом она провела пальцем по его губам, и Камден, чуть не вскрикнув, судорожно вцепился в одеяло. Она понятия не имела, что с ним творит, иначе тотчас же покинула бы спальню.
Тут Джиджи снова поменяла позу – уселась на краешек кровати. Затем наклонила голову – и на маркиза хлынул водопад волос, расплескавшийся по его груди.
И в тот же момент терпение Камдена лопнуло. Не выдержав, он схватил Джиджи за сорочку и рванул на себя. Она громко вскрикнула и отчаянно замахала руками. Но Камден тотчас подавил ее бунт, подмяв под себя, так что она распласталась на постели.
Теперь их разделяла только ее ночная рубашка. А Джиджи Роуленд была вызывающе женственна – полные груди и округлые, налитые плотью бедра. Из горла маркиза вырвался стон, и он поцеловал девушку в ухо, затем в шею. Камден нисколько не сомневался: сейчас эта юная мисс, оказавшаяся в его постели, была совершенно беззащитна. Да, она находилась в его власти, и он мог делать с ней все, что захотел бы. А она кусала бы губы, она стонала бы и всхлипывала, потому что он довел бы ее до исступления, пробудил бы в ней ненасытное желание.
Чтобы сдержаться, чтобы не поддаться искушению, Камдену пришлось призвать на помощь всю свою волю. И он тут же принялся упрекать себя за несдержанность, за то, что едва не овладел молоденькой девушкой только потому, что понравился ей.
Шумно вздохнув, Камден скатился с Джиджи и молча повернулся к ней спиной – словно ничего не произошло. Девушка тотчас же вскочила с постели, но, как ни странно, не выбежала из комнаты. Чуть отступив от кровати, Джиджи сделала глубокий вдох, и Камдену показалось, что она что-то тихонько прошептала.
«Ну почему же она не уходит? – спрашивал он себя. – Поскорее бы уходила. А если останется, если снова приблизится к постели, то я уже не смогу остановиться».
И тут она опять приблизилась к кровати! Ее мягкая поступь громом отдавалась в его ушах, словно выстрелы в ночи. Кровь бешено стучала у него в висках, и Камден возбужденный до предела, едва удержался от стона. «Надо держаться, надо держаться, – говорил он себе, – иначе…»
В следующее мгновение Джиджи резко развернулась и пулей вылетела из комнаты, хлопнув дверью. Еще несколько секунд после этого он слышал, как она мчится по коридору.
Когда же дом снова погрузился в тишину, Камден вздохнул с величайшим облегчением.
– Слава Богу, что все закончилось именно так, – проговорил он вполголоса.
Джиджи вся горела и пылала. То ей казалось, что ее пожирает пламя ада, то чудилось, что греет блаженство загробного мира, но на самом деле она сгорала от вполне земного стыда, к которому примешивалось обычное нервное возбуждение.
И у нее действительно были все основания стыдиться. Ведь этой ночью… Ах, еще секунда – и она бы запрыгнула обратно в постель к лорду Тремейну. А потом – страстные объятия, соитие и ужасные последствия. Что же касается Тремейна, то он, как честный человек, в конце концов, взял бы ее в жены, несмотря на отвращение к ней. Именно этого ей хотелось, ужасно хотелось. Ведь тогда он избавил бы ее от всепоглощающего одиночества, избавил бы от всех печалей. Ах, только бы его заполучить…
Но уже минуту спустя Джиджи решительно отбросила эти мысли. Слишком уж недостойной была подобная затея. Да-да, ей не следует об этом думать, не следует…
Казалось, прошла целая вечность, прежде чем настало время одеваться и спускаться к завтраку. Мисс Роуленд думала, что будет завтракать в одиночестве, но, переступив порог столовой, она застала там лорда Тремейна. Джиджи тотчас вспомнила прошедшую ночь, и щеки ее вспыхнули.
Маркиз отложил в сторону экземпляр «Лондонского вестника» и поднялся на ноги.
– Рад видеть вас, мисс Роуленд. – Он учтиво поклонился. – Доброе утро.
Она ответила не сразу. Не смогла ответить, потому что вспоминала, как он навалился на нее и как крепко прижался к ее бедрам – в эти мгновения только тонкая ночная рубашка отделяла ее от его возбужденной плоти. Но маркиз, наверное, уже не помнил об этом. Во всяком случае, сейчас он ни о чем таком не думал.
– Доброе утро, лорд Тремейн. Как спалось?
Он посмотрел ей в глаза взглядом невинного младенца.
– Превосходно. Спал как убитый.
В то время как она томилась по нему. В то время как она то отчитывала себя за глупость, то восхищалась своим поступком. В то время как она вспоминала все подробности этого «свидания»…
Маркиз вдруг улыбнулся ей, и Джиджи вздрогнула, ошеломленная; она поняла, что влюбилась. Влюбилась по уши, как последняя дурочка.
За одну ночь она лишилась рассудка.
Глава 5
9 мая 1893 года
– Филиппа! – позвал ее Фредди.
Джиджи невольно улыбнулась; ей нравилось, как он произносит ее имя, произносите придыханием и с нежностью. Но теперь ей не давала покоя одна мысль. «А он ведь не называет меня Джиджи, – говорила она себе с некоторым удивлением. – Он даже не знает, что я Джиджи. И никто из мужчин этого не знает. Никто, кроме Камдена».
– Что с тобой, любовь моя?
Маркиза улыбнулась своему возлюбленному. Розовощекий, с серьезными глазами, Фредди был вылитый «Голубой мальчик» Гейнсборо, только изрядно возмужавший. Голову его украшала очаровательная копна льняных кудрей, глаза были голубые, как китайский фарфор, а характер – как ласковое майское солнышко. В общем – ее личный мистер Бингли.[2]
– Ничего, милый, все хорошо.
Фредди устремился к ней с протянутыми руками, но тут же остановился, глядя на нее с тревогой.
– А лорд Тремейн действительно уехал? Вдруг это ловушка? А вдруг он вернется, чтобы шпионить за тобой? Если он захочет, он сможет… сможет сделать твою жизнь невыносимой.
Ну как объяснить Фредди, что в распоряжении Камдена и так имелся целый арсенал средств, чтобы отравить ей жизнь? Он и впрямь мог бы сделать ее жизнь невыносимой, если бы только пожелал.
– Тремейн вел себя вполне пристойно, – ответила Джиджи. – Он не из тех, кто мечет громы и молнии.
– Мне не верится, что он так быстро уехал, – сказал Фредди. – Он ведь только вчера приехал.
– А у него нет здесь никаких дел, – ответила Джиджи. – Ничто его здесь не держит.
Они сидели в одной из гостиных и пили вместе чай – как обычно в это время. Комната была выдержана в сиреневых тонах – фиолетовая парчовая обивка, лиловые бархатные портьеры и белый чайный сервиз, расписанный по ободку цветочками глицинии. В юности Джиджи пренебрежительно отвергала все цвета, кроме основных, но теперь одобряла все многообразие оттенков.
Так же было и с Фредди. В восемнадцать и даже в двадцать с небольшим она бы расхохоталась при мысли о союзе с таким молчуном – посчитала бы его наказанием и обузой. Но Джиджи изменилась. Теперь, глядя на Фредди, она видела только его золотое сердце.
– Куда он уехал? – волновался Фредди. – Когда вернется?
– Он не привез с собой камердинера, поэтому нам некого расспросить о его планах. Я даже не узнала бы, что он уехал из города, если бы Гудман случайно не услышал, как он велел извозчику отвезти его на железнодорожную станцию.
Джиджи бесило, что муж распоряжается ее домом и слугами по своему усмотрению, не ставя ее в известность о своих передвижениях. Неслыханная неучтивость с его стороны! Впрочем, отъезд мужа принес ей огромное облегчение, подарив маленькую передышку.
А ведь этим утром она любовалась его фигурой – стройной, гибкой, мускулистой. Да-да, любовалась, и это – верх унижения!
– Расскажи, чего он хотел, – попросил Фредди, присаживаясь на диванчик с ней рядом. – Не может быть, чтобы он ничего не потребовал.
Со вчерашнего дня Джиджи только и думала о том, что потребовал Камден, и даже сейчас тревога и напряжение не отпускали ее. Разрушить ее жизнь – вот чего он хотел. Ведь как ни крути, а близость с ним непременно обернется катастрофой.
– Ему кажется, что мое желание выйти за другого – не повод для развода, – ответила. Джиджи. Ей не хватило духу сказать Фредди, что ее муженек наконец-то вспомнил о своих супружеских правах и решил, что не слезет с нее, пока их постельные игры не увенчаются успехом. Разумеется, она согласилась исполнить свои супружеский долг, но твердо решила, что прибегнет ко всем возможным средствам, чтобы предотвратить зачатие.
Ах, ну почему, оказываясь рядом с Камденом, она всегда превращается в обманщицу и лицемерку?
– Но он готов пойти на разумные уступки, – продолжала Джиджи. – Если через год мы с тобой не раздумаем жениться, он начнет бракоразводный процесс.
– Целый год?! – воскликнул Фредди, но тут же облегченно вздохнул: – Что ж, если это – его единственное условие, то все не так уж плохо. Пусть будет год. Конечно, долго, но мы подождем.
– О, Фредди!.. – Джиджи схватила его за руку; сердце ее переполнилось благодарностью. – Ты так добр ко мне!
– Нет-нет, это ты ко мне добра. Все остальные считают меня неуклюжим болваном. Только ты относишься ко мне по-человечески.
В любой другой день она бы раздулась от гордости. Подумать только, наконец-то ей достало мудрости и зрелости оценить бриллиант чистой воды, то бишь Фредди, в то время как все вокруг, и мужчины, и женщины, по-прежнему не могли отделить зерна от плевел. На сегодня ее мудрость и зрелость как никогда давали о себе знать. Джиджи была не просто подавлена – она чувствовала себя низкой и подлой. Но она не могла в этом сознаться. Фредди искал у нее поддержки и совета. Сейчас не время падать с пьедестала, на который он ее вознес.
– Вовсе нет. Я знаю наверняка, что мисс Карлайл очень высокого о тебе мнения.
Мисс Карлайл была влюблена в Фредди. Она гордо хранила свою тайну, но Джиджи ей провести не удалось. В обычных обстоятельствах маркиза не стала бы говорить Фредди о таких вещах, но обстоятельства были далеко не обычными, и чувство вины пересилило в ней собственнический инстинкт.
– Анжелика? Правда? А в детстве она смеялась надо мной всякий раз, когда я падал с пони или выкидывал еще какой-нибудь номер. И все время называла меня болваном.
– С возрастом люди меняются, – сказала Джиджи. – В один прекрасный момент мы начинаем ценить доброту и постоянство превыше всего. А в этом отношении, Фредди, тебе нет равных.
Фредди расплылся в улыбке.
– Раз ты так говоришь, значит, так оно и есть. В последнее время Анжелике нездоровится. Я намеревался послать ей бутылочку чего-нибудь укрепляющего, но теперь думаю доставить подарок лично. Заодно и поинтересуюсь, не поумнел ли я за последние годы.
Тут пробили часы на каминной полке, Фредди беспокойно заерзал. Обычно его визиты растягивались на полчаса, а то и больше, но с приездом Камдена все изменилось.
– Я, пожалуй, пойду, – сказал он, поднимаясь. – Хотя мне очень не хочется уходить.
Маркиза тоже встала.
– Ах, Фредди, дорогой, как я мечтаю, чтобы… Впрочем, какая разница?..
Фредди взял ее за руки и заглянул ей в глаза.
– У тебя точно все хорошо? Ты уверена?
Нет, у нее далеко не все хорошо. Ей плохо и одиноко. Она в ужасе от самой себя. Она затеяла опасную игру, в которой придется лгать. Придется лгать всем. А ей-то казалось, что она больше не станет жульничать и лицемерить.
Но ради любимого Джиджи изобразила лучезарную улыбку.
– Не-тревожься, милый. Помнишь, что ты сам говорил? Ничто не может выбить меня из колеи. Ничто.
Лангфорд Фицуильям, герцог Перрин, вышел на ежедневную пятимильную прогулку на полчаса раньше обычного. Ему нравилось иногда вести себя непредсказуемо, поскольку в настоящее время его жизнь была столь же интересна, как воскресная проповедь викария средней руки. Но его это вполне устраивало. Ученому необходимы покой и тишина, чтобы с головой уйти в изучение преданий о Гомере и героических сражений у стен Илиона.
Во время прогулок герцогу приглянулось одно место – коттедж, расположенный в двух с четвертью милях от парадной двери его дома. Сам коттедж не отличался оригинальностью: два этажа, белые стены, красная отделка. Но прилегавший к нему сад был достоин сонета, а то и торжественной оды.
Палисадник пестрел розами. Но не теми розами с тугими бутонами, которые встречались на каждом шагу, а розами с бесстыдно раскрывшимися лепестками. Розовые кусты клонились к земле под тяжестью огромных, пышных цветков, которые свешивались с подпорок, радуя глаз всеми оттенками красного – от нежно-розового, как девственный румянец, до багрового, как щеки здоровой и веселой простолюдинки.
Однако сад этот окружала живая изгородь, из-за которой виднелся только конек крыши, судя по всему, венчавшей огромную оранжерею. Герцогу очень хотелось осмотреть замечательный сад, но он не желал сводить знакомство с обитателями коттеджа и поэтому выжидал удобный момент. Рано или поздно наступит тот день, когда садовник, подровняв изгородь, забудет убрать лестницу. Возможно, заглядывать в чужой сад не следовало, но очень уж хотелось. Да и чем он рисковал? Что хозяева могли ему сделать? Натравить на него констебля? Герцог Перрин прекрасно знал: человек с его положением в обществе мог очень многое себе позволить. В конце концов, он ведь не собирался никого убивать, просто хотел удовлетворить свое любопытство.
Как ни странно, заветная лестница оказалась на месте, правда, опиралась она не на живую изгородь. Вместо этого ее приставили к вязу, росшему напротив сада. На лестнице, спиной к нему, стояла женщина, облаченная в модное платье, которое до смешного не подходило для лазанья по лестницам.
Женщина отчитывала котенка, которого пыталась водрузить на соседнюю ветку.
– Как тебе не стыдно, Гектор? В твоих жилах течет кровь могучих львов саванны! Ты их позоришь! Ну-ка, сиди на месте, а потом тебя обязательно спасут.
Но котенок упрямился. Стоило ей убрать руки, как он тут же прыгнул ей на грудь.
– Ну уж нет, Гектор! – вскричала дама. – Этот номер у тебя не пройдет. Ты не испортишь мой план. Больше ни одна капризная особь мужского пола не станет между моей дочерью и короной с земляничными листьями![3]
Лангфорд насторожился; его одолевало любопытство. Ведь во всей округе он был единственным обладателем короны с земляничными листьями – герцогского головного убора, надеваемого на коронацию монархов. Правда, он понятия не имел, где хранится его корона, но это не имело значения – насколько он знал, в Британии в ближайшее время не предвиделась коронация.
– Слушай меня внимательно, Гектор. – Дама заглянула в глаза котенка. – Слушай и запоминай. Если ты мне не поможешь, в твоей тарелке больше не появится ни рыба, ни печенка. Вообще ничего вкусного не появится. Более того, я приведу в дом собаку и буду кормить ее паштетом из гусиной печенки у тебя на глазах. Собаку, ясно тебе? Грязную дворнягу вроде Креза нашей Джиджи.
Котенок жалобно мяукнул. Но сердце дамы не дрогнуло.
– А теперь иди и сиди смирно.
И на сей раз котенок подчинился. Жалостливо мяукая, он покорно уселся на ветку, а дама, испустив вздох облегчения, спустилась с лестницы. Лангфорд тут же зашагал дальше, постукивая прогулочной тростью по утоптанной дорожке.
Женщина резко обернулась на звук его шагов. Она была красива: черные как смоль волосы, молочно-белая кожа и алые губы – вылитая Белоснежка после двадцати лет счастливой жизни с принцем. Правда, она оказалась старше, чем он предполагал. По голосу и фигуре он дал ей чуть больше тридцати, однако ей было лет сорок, если не больше.
Дама взглянула на герцога, и глаза ее округлились, как золотые гинеи. Но она тут же пришла в себя и, улыбнувшись, проговорила:
– Прошу прощения, сэр. – Сейчас дама совсем не походила на тираншу, только что мучившую беднягу Гектора. – Ужасно неловко вас беспокоить, сэр, но я не могу достать своего котеночка. Он застрял на ветке дерева.
Герцог нахмурился. Он хмурился так грозно, что при виде его насупленных бровей многие спешили ретироваться в другой конец комнаты.
– А конюх или слуга не могут снять вашего звереныша?
Дама со вздохом покачала головой:
– Нет, к сожалению. Я отпустила их до вечера.
Редко встретишь женщину, которая просчитывает все на шаг вперед. Впрочем, если бы его приперли к стенке, он признал бы, что мужчины, которые просчитывают все на шаг вперед, встречаются ничуть не чаще. Герцог еще больше помрачнел, но дама, судя по всему, нисколько не смутилась.
– Сэр, не могли бы вы снять его? – Она снова улыбнулась.
«Восхитительная головоломка, – думал герцог. – Как поступить? Сразить ее грубым отказом или подыграть для разнообразия?»
– Да, разумеется, – кивнул Лангфорд. Действительно, почему бы и нет? В последнее время его жизнь превратилась в сплошные серые будни. К тому же в юности он обожал шарады и живые картины.
Дама с готовностью отступила в сторону; теперь она взирала на него с восторгом и благоговением. Герцог мысленно усмехнулся. Не знай он, что перед ним честолюбивая мамаша, которая приглядела его в мужья для своей дочери, он решил бы, что она сама к нему подбирается.
Герцог поставил ногу на первую, ступеньку лестницы, и шаткая конструкция жалобно скрипнула под его весом. Котенок же перестал мяукать и недоверчиво уставился на незнакомца. Подобравшись к зверьку, Лангфорд схватил его и спустился вниз. Котенок тут же вырвался из его рук и прыгнул на пышную грудь хозяйки.
– Ах, Гектор, – проворковала она, – как же ты меня напугал, негодник! – Гектор, все еще опасавшийся за свое будущее – ведь он не мог остаться без рыбы и печенки! – спорить не стал. – Чем мне вас отблагодарить, сэр? – Дама с улыбкой взглянула на герцога.
– Помогать ближним – великое счастье, – ответил Лангфорд. – Так что не стоит меня благодарить. Желаю всего наилучшего.
– Сообщите хотя бы свой адрес, любезный сэр! – вскричала дама. – Мой повар превосходно готовит земляничный пирог. Я пришлю вам на пробу.
– Благодарю вас, но я не очень люблю землянику.
– Тогда вишневый.
– Терпеть не могу вишню. – «Интересно, как далеко она зайдет?» – думал Лангфорд.
Дама взглянула на него в растерянности, но тут же вновь заговорила:
– Знаете, а у меня припасен ящичек кларета «Шато Лафит» урожая сорок шестого года.
От такого угощения трудно было отказаться. Лангфорд еще в юности пристрастился к хорошим винам. А в сорок шестом году «Шато Лафит» уродилось исключительное. К сожалению, он допил свою последнюю бутылку три года назад.
Герцог с любопытством взглянул на собеседницу. Она жила в довольно скромном коттедже, но была, судя по всему, весьма состоятельной особой. Кроме того, было очевидно, что она решила во что бы то ни стало осуществить свой план, то есть женить его на своей дочери.
– Или к вину вы тоже равнодушны? – Она взглянула на него с виноватой улыбкой.
Тут Лангфорд наконец сдался:
– Я живу в Ладлоу-Корте.
Правая рука дамы оторвалась от котенка, описала в воздухе дугу и – шлеп! – растопыренной пятерней опустилась на грудь; этот жест во все времена обозначал растерянность и восторг.
– Ну конечно!.. О Боже! Вы ведь… Боже правый!
Но все же дама не стала падать в обморок, а просто присела в изящнейшем реверансе.
– Ваша светлость, я распоряжусь, чтобы вино доставили в Ладлоу-Корт перед обедом.
Когда она выпрямилась, герцога внезапно охватило чувство, что он видел ее раньше. Видел, когда мир был моложе. Или по крайней мере он сам. Тотчас же отогнав эту мысль, он коротко кивнул:
– До свидания…
– Миссис Роуленд, – подсказала дама, хотя герцог так и не выразил желания узнать ее имя. – До свидания, ваша светлость.
Роуленд? Лангфорду вдруг показалось, что он где-то слышал это имя. Но где именно? И когда? Распрощавшись с миссис Роуленд, герцог медленно шагал по дорожке, напрягая память, но так ничего и не вспомнил.
Глава 6
Декабрь 1882 года
Мисс Роуленд не перепрыгивала через булыжники. Она их разбрасывала. Рыхлый коричневатый лед сковал берега ручья, но между ледяными глыбами по-прежнему змеилась тонкая струйка воды. Вот туда Джиджи и кидала камни. Плюх! Плюх! Плюх! Она бросала их как придется: иногда в воду один за другим летели десяток булыжников, иногда же между всплесками проходила минута, а то и больше. Этим она словно кричала о состоянии своей души, в которой тревога сменялась длительными раздумьями, а те, в свою очередь, вытеснялись новым приступом беспокойства.
Когда поблизости больше не осталось камней, девушка уселась на пень, подтянув колено к груди и упершись в него подбородком. Полы темно-синего плаща трепетали вокруг ее лодыжек под резкими порывами ветра.
Со своего места на вершине холма по ту сторону ручья Камден не видел ее лица – его скрывали поля шляпки. Но он чувствовал исходившее от нее одиночество, и ее грусть эхом отзывалась в его сердце.
С недавних пор он не мог думать ни о чем, кроме мисс Роуленд.
Несколько лет назад он начал ухаживать за Теодорой (которую не видел вот уже полтора года и которая никак не могла решить, нужен он ей или нет) и с тех пор успел привыкнуть к тому, что его на каждом шагу преследовали соблазны. По вполне понятной причине молодой человек приятной наружности, воздерживающийся от плотских удовольствий, был для определенного сорта женщин словно крепкий орешек, который непременно надо расколоть. Такие женщины встречались во всех сословиях и во всех столицах Европы. Получай он по франку, марке или рублю за каждое непристойное предложение, которое ему делали, мог бы сейчас удалиться в деревню и зажить жизнью состоятельного сквайра.
Камден отвергал подобные предложения, пуская в ход либо деликатность, либо изобретательность – смотря по обстоятельствам. Честный человек не станет кричать на каждом углу о любви к одной-единственной и одновременно привечать в своей постели толпы других женщин.
Ему было нелегко, но он справлялся. Выручали постоянные дела. Помогало и то, что ни нравственные, ни философские соображения не мешали ему в одиночестве снимать напряжение плоти. Помогало также усердное изучение выбранной профессии – термодинамические уравнения и сложные вычисления неплохо отвлекали от женских ягодиц и грудей.
Но теперь не помогало ничего. Он целыми днями занимался в «Двенадцати колоннах» хозяйственными делами, но все равно его ежеминутно осаждали мысли о мисс Роуленд. Что бы он ни делал, уединившись в своей спальне, на следующий день фантазии и мечты о ней распаляли его с утроенной силой. И ему казалось, что он настолько глупел от этих мечтаний, что путался даже в самых простых квадратных уравнениях, а уж интегралы с логарифмами и вовсе превращались в неразрешимую задачу.
Ох, если бы все дело было просто в разбушевавшейся похоти! Увы, Камден чувствовал, что его волновало не только тело Джиджи. Его волновала ее душа.
Матери Теодоры – при всей ее напористости и решительности – было далеко до несгибаемой миссис Роуленд.
У графини фон Швеппенбург по крайней мере имелось оправдание: она была бедная хотела обеспечить свое будущее за счет выгодного замужества, дочери. Тогда как миссис Роуленд хотела только одного – удовлетворить свое дьявольское честолюбие. Тем не менее мисс Роуленд нисколько не боялась своей матери. И если уж на то пошло, то это миссис Роуленд трепетала перед своей дочерью.
Через два дня после их случайной встречи Камден нанес Роулендам официальный визит в сопровождении сводах родителей и брата с сестрой – Клаудии и скучающего Кристофера. Клаудию настолько поразили греческие мраморные изваяния, мебель времен Людовика XIV и картины эпохи Возрождения, украшавшие главную гостиную хозяев, что она упросила провести экскурсию по всему дому.
Пока родители Камдена мило беседовали с миссис Роуленд, мисс Роуленд покорно водила трех визитеров младшего поколения по гостиным, библиотеке и солярию. Кристофер отчаянно скучал и наконец в галерее, перед портретом Каррингтона – очевидно, это был подарок покойного герцога по случаю помолвки, – выдержка изменила ему, и он, как всегда в таких случаях, превратился в дерзкого юнца.
– Мама не раз говорила, что кузен Каррингтон – редкостный болван, – с усмешкой заявил Кристофер. – Вы, мисс Роуленд, наверное, выйдете за любого прохвоста – только бы у него имелась корона с земляничными листьями.
Джиджи, однако, нисколько не смутилась.
– А вы, милорд Кристофер, с вашим редкостным обаянием и тощим кошельком женитесь на первой же богатенькой мисс, которая примет ваше предложение.
Камден покосился на брата и едва не расхохотался, увидев, как вытянулась у того физиономия. Конечно же, Кристофер был дерзким мальчишкой, но он все равно оставался родственником английских герцогов и баварского принца. Любая другая девица, сознавая неравенство, молча стерпела бы грубость или обратила бы все в шутку, но мисс Роуленд, напротив, дала наглецу достойный ответ и мастерски поставила его на место.
В отличие от матери, которая обставила дом с тонким намеком на свою образованность – украсила его микенской бронзой и яркими фресками, – Джиджи не считала нужным доказывать всем и каждому, что она в состоянии отличить Антифана от Аристофана.[4] Ее вполне устраивало, что предки ее отца всего несколько поколений назад стирали белье и возили уголь для тех самых благородных семейств, с которыми она теперь намеревалась породниться.
Камдена восхищала ее уверенность. Она знала себе цену и не подстраивалась под мнение тех, кто судил о ней по родословной. Но, отказываясь заискивать перед дураками и угодничать, она обрекала себя на одиночество – как в горе, так и в радости.
Камден свел коня вниз по склону. Дойдя до самой кромки воды, он сел в седло и переправился через ручей. На другом берегу спешился и привязал жеребца к дереву, К этому времени Джиджи уже успела подняться на ноги и смахнуть с юбки пыль.
– Рад видеть вас, мисс Роуленд. – Повинуясь порыву, Камден не подал ей руку, а обнял за плечи и поцеловал в холодные щеки; он был чужеземцем в здешних местах и не преминул этим воспользоваться. – Ох, простите… Должно быть, мне показалось, что я еще во Франции.
Их взгляды встретились. Глаза Джиджи были почти угольно-черными, так что границу между зрачком и радужной оболочкой можно было различить только с неприлично близкого расстояния. Она на миг потупилась – длинные ресницы эффектно выделялись на фоне бледной кожи, – а потом снова взглянула на него.
– Не стоит извиняться, милорд. Ничего страшного, что вы заигрываете с девушкой, на которой не собираетесь жениться. Я не против.
Камден не смутился, хотя следовало бы.
– А вы заигрываете с мужчинами, за которых не собираетесь замуж?
– Разумеется, нет, – ответила она. – Я не заигрываю даже с теми мужчинами, за которых собираюсь замуж.
Какая милая тигрица! Днем – своенравная принцесса, а ночью – огненный вихрь.
– Наверное, вместо этого вы беседуете с ними о гроссбухах, – съязвил Камден.
Губы Джиджи тронула улыбка.
– Нет, я предпочитаю действовать прямо и решительно.
От этих слов маркиза бросило в жар. Действуй она еще решительнее той ночью, он не выпускал бы ее из постели до тех пор, пока их не застукала бы миссис Роуленд.
– Сегодня холодно, – заметил Камден. – Сидели бы лучше дома.
Здешняя зима не шла ни в какое сравнение с зимами на Дальнем Севере. Там температуры падали до таких ужасных отметок, что для согрева ей понадобилась бы не чашечка шоколада, а бутылка водки и голый мужчина под боком.
Джиджи вздохнула.
– Да, знаю. Я уже пальцев ног не чувствую. Но только так я могу хоть немного побыть в одиночестве. С тех пор как вы у нас заночевали, мама мне все уши про вас прожужжала. Ей никак не втолкуешь, что я уже сделала все возможное, чтобы вы стали ее зятем. После удачи с Каррингтоном она решила: стоит мне только захотеть – и мужчина кинется предлагать мне руку и сердце.
– Хотите, я помогу вам развеять ее иллюзии?
Джиджи помотала головой.
– Видите ли, она познакомилась с мисс фон Швеппенбург в прошлом сезоне. Не хочу обидеть мисс фон Швеппенбург, но никакие ваши слова не убедят мою мать в том, что эта девушка подходит вам больше, чем я.
С этим было трудно спорить. Но еще труднее было помнить о своих благородных намерениях, стоя рядом с мисс Роуленд и понимая, что она жаждет отдаться ему, жаждет стать его женой.
Нет, нельзя думать только о себе. Теодора пропадет без него. Мир пугал ее, и он не мог бросить бедняжку на произвол судьбы.
Мисс Роуленд посмотрела на часики, которые болтались у нее на запястье.
– Ах, уже половина четвертого! Мне пора идти. А то мать опять бросится разыскивать меня по всей, округе. – Она протянула ему руку. – До свидания, лорд Тремейн.
Камден пожал протянутую ладошку, однако не выпустил ее из своей руки. Ему не хотелось, чтобы мисс Роуленд уходила. Нет, он не собирался воплощать свои фантазии в жизнь и устраивать бурные любовные игры. Ему просто требовался разумный и достаточно пристойный предлог, чтобы она побыла с ним чуть подольше.
Вот только находчивость ему изменила. Он не мог придумать подходящий предлог. И не мог выпустить ее руку.
А у Джиджи в голове царил сумбур из надежд и страхов. Она прекрасно понимала, что им следует сейчас распрощаться, как и подобает благовоспитанным людям. И в то же время ей ужасно хотелось, чтобы он заключил ее в объятия и поцеловал.
Но Тремейн не стал ее целовать. Отступив на шаг, он склонил голову к плечу и с усмешкой проговорил:
– Я не оправдываю ваших ожиданий, не так ли?
Такого поворота Джиджи никак не ожидала. Лорд Тремейн оказался очень находчивым человеком, и можно было лишь восхищаться его находчивостью. До этой минуты она и не подозревала, что он такой знаток по части щекотливых ситуаций. Ловкость, с которой он вышел из затруднительного положения, одновременно изумляла и настораживала. Или он все-таки с ней заигрывает? Может, затеял легкую интрижку, чтобы скрасить каникулы в провинциальной глуши?
– Это уж вам судить, милорд, – уклончиво ответила Джиджи.
– Возьмите моего коня, мисс Роуленд. Я настаиваю.
И тут Джиджи вдруг поняла, что Тремейн тоже волнуется. Да-да, он ужасно волновался – просто пытался изобразить невозмутимость.
Это открытие воодушевило Джиджи, и сердце ее радостно подпрыгнуло. Взглянув на маркиза с улыбкой, она сказала:
– Я не езжу верхом. Неужели забыли?
Камден шумно выдохнул и пробормотал:
– Ах да, конечно… Но почему? – К нему уже вернулась прежняя сдержанность. – Не верится, что ваша мать упустила из виду уроки верховой езды.
Мисс Роуленд пожала плечами:
– Мама тут ни при чем. Просто я решила, что не буду ездить верхом.
– Но почему? Мне кажется, вам понравилось бы. Ведь лошади дарят невероятное чувство власти и свободы.
Когда-то ей все это нравилось, и еще как! Она обожала ездить верхом. Пока не упала с лошади во второй раз, сломав три ребра и руку в двух местах.
– Я боюсь лошадей, вот и все.
– А почему вы их боитесь? Они куда добрее и разумнее престарелых дам с замашками герцогинь. Насколько я понял, последних вы не боитесь, верно?
Джиджи улыбнулась, но тут же, нахмурившись, проговорила:
– Я дважды падала с лошади. Во второй раз – очень неудачно.
Камден с сомнением покачал головой.
– Звучит не очень-то убедительно. Все падают с лошади во время обучения. Что же случилось на самом деле?
Какая ему разница? Это не его забота. По крайней мере, до тех пор, пока он связан словом с другой. Джиджи решила так и сказать, но вдруг, сама того не желая, выпалила:
– Нашелся как-то один негодяй! Оскорбленный охотник за богатыми невестами!.. Он затаил злобу на мою мать, потому что та не подпускала его на пушечный выстрел, и решил отыграться на мне. Наскреб деньжат, которые еще оставались в его кошельке, и подкупил нашего конюха.
Правда, в первый раз Джиджи отделалась легким испугом: когда лопнул седельный ремень, она как раз приостановила коня, поэтому просто съехала вниз и приземлилась на что-то мягкое.
– К счастью, мне повезло. Доктора сказали, что все могло закончиться гораздо хуже. Я могла бы пролежать в постели много месяцев, возможно – всю оставшуюся жизнь.
Мистера Генри Гайда – злодея, который чуть ее не покалечил, – арестовали через два дня по обвинению в другом преступлении. Видимо, он так отчаянно нуждался в деньгах, что попытался отравить свою овдовевшую тетушку ради двухсот фунтов, которые та пообещала в качестве завещания. Негодяй умер в тюрьме.
Лорд Тремейн внимательно выслушал ее рассказ. По его серьезным глазам нельзя было определить, грустно ему или противно. Джиджи уже пожалела о своей откровенности. Что толку обременять маркиза подробностями той мерзкой истории?
– Пожалуйста, подождите минутку, – попросил он. Камден подошел к своему коню и отвязал его. Потом направился к девушке. Он двигался на удивление легко и грациозно, и, несмотря на кажущуюся медлительность его походки, расстояние между ними стремительно сокращалось. Высокие сапоги для верховой езды доходили ему почти до бедер. На нем были коричневые бриджи в обтяжку, и Джиджи пришлось проявить выдержку, чтобы не уставиться туда, куда не следовало.
– Прогуляемся? – спросил он с едва заметной улыбкой.
Джиджи кивнула:
– Да, конечно. – Она не знала, что у него на уме, но это не имело значения. С ним она была готова на все – даже расстаться с девственностью по первому его слову, и к черту брачный контракт. С тех пор как они встретились, Джиджи каждое утро просыпалась со сладостным томлением в сердце, которое радовалось, любя, и вместе с тем заходилось от ужаса. Когда же она просыпалась, то не знала, как ей выдержать день в разлуке с ними как пережить их следующую встречу.
Дорога, уходившая в гору, вывела их на ровный луг, побуревший с приходом зимы и укрытый со всех сторон густым перелеском. Молодые люди, подошли к покосившемуся от дождя и ветра столбу, возле которого когда-то переседлывали лошадей. Там лорд Тремейн остановился, привязал жеребца, снял с него вею упряжь и аккуратно сложил ее на землю.
– Что вы задумали? – насторожилась девушка. – Собираетесь прокатиться без седла?
– Подойдите поближе, – попросил он. – И смотрите на меня.
Как будто она могла смотреть куда-то еще, когда он рядом.
Камден заглянул жеребцу в глаза и в уши, затем тщательнейшим образом осмотрел его со всех сторон, не забыли про копыта.
– Все-таки придется его продать, – сказал он. – Каррингтон умел выбирать лошадей. Жаль, что выбирал он их не по средствам.
Подняв с травы, потник, маркиз расправил его и накинул на спину коня. Потом сложил стальные стремена поверх седла и свернул подпруги, чтобы они ненароком не ударили жеребца. Только после этого он поднял седло и опустил его на спину животного с такой осторожностью, будто опускал в ванночку младенца. Чуть надвинув луку находку, Тремейн отступил на шаг и снова принялся осматривать жеребца.
Джиджи смотрела на своего спутника с искренним удивлением; Самое серьезное физическое усилие, до которого могли снизойти ее знакомые джентльмены, – это вскинуть к плечу охотничье ружье. Маркиз же у нее на глазах выполнял обязанности конюха с таким видом, словно делал это постоянно. Каждое его движение было четким и выверенным, и все выполнялось быстро и аккуратно. Джиджи начала понимать, чем вызвана уверенность маркиза: просто его врожденная решимость подкреплялась знаниями и опытом.
– Потрогайте подпругу, – велел он.
Джиджи повиновалась. Ремень был крепкий и добротный. Камден заставил ее подергать седельные ремни и лично удостовериться, что все крепления в порядке. Только тогда он продел ремень в пряжку и затянул подпругу, а затем проверил, не жмет ли коню упряжь.
Джиджи внимательно следила за руками маркиза – такими умелыми, ловкими, проворными… и невероятно чувственными в обтягивающих пальцы черных перчатках.
В очередной раз осмотрев копыта жеребца и убедившись, что с ним все в порядке, Тремейн с улыбкой повернулся к девушке:
– Мисс Роуленд, вы ведь, кажется, уже поняли, чего я хочу, не так ли? Вам следует понять, что вы боитесь вовсе не лошадей, а людей, которые желают вам зла.
Джиджи передернула плечами.
– Какая разница?
Он протянул ей руку.
– Мне нравится, что вы бесстрашная.
Джиджи невольно отступила на шаг – на нее нахлынули ужасные воспоминания. Ей тотчас же вспомнилось то бесконечное мгновение, когда она падала на землю. И вспомнились долгие часы, проведенные в постели.
Можно сказать, что именно это происшествие и побудило Джиджи изменить свою жизнь. Она решила, что должна сделать блестящую партию и выбиться в сливки общества. С нее довольно, она и так уже настрадалась от своего богатства. Уж лучше самой охотиться, чем быть добычей. Через три месяца «Вересковый луг» перешел в ее законное владение. А еще через несколько недель она начала осаду «Двенадцати колонн».
Немного помедлив, Джиджи все же вложила свою руку в руку лорда Тремейна. Он внимательно посмотрел на нее испросил:
– Готовы?
– Но ведь это не дамское седло, – сказала она.
– Что-то подсказывает мне, что вы умеете ездить и в обычном седле, – ответил Камден, весьма довольный своей проницательностью. – Давайте же. Для начала – всего пятьдесят ярдов. Тихая, спокойная прогулка, не более того. Не беспокойтесь, я подержу поводья.
Джиджи знала, чего маркиз добивался. Он хотел, чтобы она преодолела свой страх и чтобы именно он помог ей в этом. Если бы такой разговор зашел у нее с кем-нибудь другим, она бы не задумываясь приняла вызов – только бы не выдать свою слабость.
Но с Камденом все было иначе. Она не боялась, что он разглядит ее ахиллесову пяту. Почему-то ей казалось, что с ним можно откровенничать, сомневаться в себе, а порой и дрожать от страха.
Что ж, она сядет на этого коня, но сядет только для того, чтобы сделать ему приятное. Пусть думает, что изменил ее жизнь. Кто знает, может ей удастся преодолеть эти пятьдесят ярдов, если она вцепится в седло, стиснет зубы и будет истово молиться всем божествам, у которых есть хоть толика сострадания к одиноким заносчивым девушкам.
– Обещаю не пялиться на ваши хорошенькие ножки, если вас это беспокоит, – сострил маркиз.
– Вам не следует упоминать мои ножки. И они вовсе не хорошенькие.
А ее башмаки на шнуровке меньше всего напоминали модные, расшитые стеклярусом туфельки с кружевными оборками, словно нарочно придуманные для того, чтобы у мужчин слабели колени, если мысок такой туфельки ненароком выглянет из-под платья.
– Это мне судить, – ответил Камден. – Ну что?
– Хорошо. Но только пятьдесят ярдов.
Эту сумасбродную затею стоило одобрить хотя бы ради восхищения, вспыхнувшего в глазах лорда Тремейна. Опустившись на одно колено, он сложил ладони чашечкой. Сделав глубокий вдох, Джиджи ухватилась одной рукой за поводья, другой – за луку седла и поставила левую ногу на руки маркиза. Он с силой подтолкнул ее, и она, перекинув правую ногу через круп коня, оказалась в седле.
Жеребец фыркнул и ударил в землю копытом. Джиджи взвизгнула и потянулась к уздечке, но Камден вовремя перехватил ее руки.
– Не бойтесь, – сказал он тихо. – Не бойтесь, пожалуйста. – Он поднял на нее глаза: с тех пор как умер отец, никто не смотрел на нее таким спокойным, таким ободряющим взглядом. – Не волнуйтесь, мисс Роуленд. Со мной вы в безопасности.
– Надо было попросить вас стать моим конюхом, а не мужем, – пошутила Джиджи.
В ответ маркиз лишь усмехнулся:
– Держитесь крепче.
Он повел коня медленным шагом. Боже милостивый! Ей казалось, что до земли добрых пятьдесят футов. И казалось, что с каждым мгновением земля становится все дальше от нее. Джиджи уже забыла, что значит сидеть на огромном, высоченном жеребце. Разумеется, она понимала, что конь ступает мягкой осторожно, но все равно чувствовала себя так, словно ее усадили на дикого мустанга, который вот-вот ее сбросит. Внезапно у нее закружилась голова, а к горлу подкатила тошнота. Ей хотелось обхватить жеребца за шею и изо всех сил стиснуть ногами его бока. А еще лучше – слезть сию же секунду.
– Вы ведь никакой не лорд Тремейн! – в отчаянии прокричала Джиджи, чтобы хоть как-то отвлечься. – На самом деле вы нищий, который похож на него как две капли воды. Вы с ним решили поменяться местами, чтобы заморочить всем голову и повеселиться от души.
Маркиз рассмеялся:
– Вы правы, мисс Роуленд. Я действительно нищий. Правда, я связан родством почти со всеми королевскими династиями Европы, поэтому изредка наряжаюсь в модный костюм, выхожу в свет и пью шампанское со своими благородными кузинами. А потом переодеваюсь в лохмотья и иду работать в конюшню. По правде говоря, нам вообще не стоило держать лошадей. Но отец сказал, что с таким же успехом можно вовсе не носить шляпу и башмаки. На лошадях он категорически отказался экономить, несмотря на все мои уговоры.
Джиджи настолько ошеломила, его откровенность, что она тут же забыла об опасности.
– И ваши родители пошли, на это… на это безрассудство?
– Родители на все закрывали глаза и делали вид, что я прекрасно управляюсь с хозяйством. Они убеждали себя, что мое достоинство при этом нисколько не страдает. И что я не играю на деньги в том лицее, который в данное время посещаю.
– А вы играли на деньги?
– Да, конечно. Заключал пари, в котором вероятность выигрыша очень велика. Например, я мог поставить фунт против шиллинга, что мне удастся с завязанными глазами выложить в ряд шесть монеток гербом вверх. И я всегда, выигрывал.
– Неужели?! – воскликнула Джиджи… – И вас ни разу не наказали?
– За пари? – Камден весело рассмеялся. – Нет, ни разу. Ведь, я был самым благовоспитанным и самым способным учеником, который когда-либо попадался учителям.
Разумеется, маркиз шутил, но следовало признать, что в его словах была значительная доля правды. Он действительно был прекрасно воспитанным молодым человеком и вдобавок отличался умом и находчивостью – в этом ей совсем недавно пришлось убедиться.
Ах, ну почему судьба так ее искушает? Почему этот мужчина, словно созданный для нее, оказался абсолютно недоступным?
– А есть что-нибудь такое, чего вы не умеете делать?
– Нет. – Он снова засмеялся. – Впрочем, кое-что я делаю не очень хорошо. Например, повар из меня неважный. Я пытался готовить, но родители отказались питаться моей стряпней.
Джиджи была поражена. Еще до того, как стать лордом Тремейном, Камден мог похвастаться родством с герцогами и принцами. И этот человек, чья кровь была настолько голубой, что, наверное, отливала фиолетовым, стоял на кухне у разделочного стола, готовил завтраки, обеды и ужины. Это как если бы принц Уэльский отправился, собственноручно чистить конюшни.
Внезапная догадка, поразила ее еще больше.
– Неужели вы собирались зарабатывать на жизнь собственным трудом?
– Совершенно верно. Хотя в последнее время меня одолевают сомнения. Ведь титул накладывает определенные обязательства, даже если пока это всего лишь формальность. Конечно, можно управлять хозяйством в поместье – это дело вполне благопристойное. – Камден пожал плечами и добавил: – Но я вовсе не этим хотел заниматься.
– А чем же?
– Механикой, – ответил маркиз. – В Париже я изучаю механику.
– А ваши родители, кажется, говорили про физику и экономику.
– Родители никак не могут смириться с моим выбором. Механика кажется им вульгарной. По их мнению, от нее разит грязью, дымом и копотью.
– Но почему именно механика?
Джиджи кое-что об этом знала. Ее отец работал со многими инженерами-механиками, и, на ее взгляд, эти серьезные и целеустремленные люди не имели ничего общего с элегантным маркизом, стоявшим сейчас рядом с ней.
– Мне нравится создавать вещи своими руками, – ответил Камден.
Джиджи с удивлением взглянула на него. Руками? Будущий герцог любит физический труд?
– Что ж, понятно, – кивнула она. – Только не рассказывайте другим то, что рассказали мне. Люди вас не поймут.
– Не буду. Я и вам рассказал об этом только потому, что вы проводите у своих счетоводов и поверенных не меньше времени, чем у портнихи. Мы с вами пробиваем дорогу новым общественным нормам.
Джиджи никогда не думала о себе таким образом. Она пренебрегала установленными порядками просто потому, что их не переваривала, а вовсе не оттого, что радела за все новое и непризнанное. Но очень может быть, что одно как раз и подразумевало другое.
Поглядывая на маркиза, Джиджи все больше успокаивалась – слишком уж уверенно он держал под уздцы коня.
– Видите ли, я… – Джиджи умолкла, в изумлении уставившись на иву, с которой они в этот момент поравнялись. Старая ива! Они идут мимо старой ивы! Значит, от столба их отделяло не меньше двухсот ярдов. Невероятно! Джиджи обернулась – видневшийся в отдалении столб казался размером со спичку.
– Да, я слушаю вас. – Камден по-прежнему величаво вышагивал рядом с конем.
Девушка снова обернулась: ей хотелось удостовериться, что зрение ее не обманывает. Да, все верно. Она проехала добрых двести ярдов. К тому же голова у нее уже не кружилась, и тошнота отступила. Выходит, незаметно для нее за оживленной беседой свершилось невозможное – она забыла о своем страхе! Забыла благодаря маркизу.
– Кажется, мы проехали больше пятидесяти ярдов, – пробормотала Джиджи.
Тремейн оглянулся.
– Да, пожалуй.
– Вы ведь давно поняли, что расстояние перевалило за пятьдесят ярдов?
Маркиз уклонился от ответа.
– Хотите, я помогу вам спешиться?
Хочет ли она? Внезапно у нее снова закружилась голова, но уже не от страха, а от пьянящего сознания, что страха больше нет. Так обычное крепкое здоровье кажется чудом и благословением после длительной изнуряющей болезни. Нет, ей не хотелось спешиваться. Ей хотелось скакать, хотелось мчаться во весь опор.
– Нет, я еще покатаюсь, – ответила Джиджи.
– Тогда вперед, – сказал Тремейн и отступил на шаг.
И она поскакала. Она скакала, наслаждаясь чудесными, ощущениями – тело казалось невесомым, и словно парило в поднебесье. А конь, будто почувствовав ее восторг и ликование, летел все быстрее и быстрее. Но Джиджи этот бешеный галоп нисколько не страшил – напротив, мерный стук копыт казался ей прекрасной музыкой, холодный ветер не мог остудить жар ее души.
Захлебываясь от восторга, Джиджи громко засмеялась и пустила коня еще быстрее; ей казалось, что его сила и быстрота передаются ей – вливаются в каждую клеточку ее тела.
Когда конь на полном скаку преодолел очередной подъем, Джиджи натянула поводья и, развернувшись, увидела, что лорд Тремейн остался далеко позади. Внезапно он сунул в рот два пальца и заговорщически свистнул, огласив воздух ликующей трелью. Джиджи расплылась в улыбке и снова помчалась галопом, помчалась прямо на Тремейна, словно она была средневековым рыцарем на турнире, а он – ее мишенью.
Маркиз побежал ей навстречу. Быстроногий и стремительный, как обитатели африканской саванны, он подоспел к ней как раз в тот момент, когда она остановила коня. Выдернув ноги из стремян, Джиджи бросилась в раскрытые объятия Камдена, и тот, подхватив девушку на руки, закружил ее в воздухе.
– Получилось!!! – вне себя от волнения завопила Джиджи, забыв о хороших манерах.
– Получилось! – крикнул Камден почти одновременно с ней.
Они улыбнулись друг другу, и он опустил ее на землю, по-прежнему обнимая за талию. Задержав руки на его плечах, она сказала:
– Без вас я бы не справилась.
– Я и так слишком высокого о себе мнения, так что лучше меня не расхваливать.
Джиджи рассмеялась:
– Вот и замечательно! Терпеть не могу скромность! – «И люблю тебя до безумия», – добавила она мысленно.
В это мгновение ей казалось, что маркиз совершил настоящее чудо. Уговорами и хитростью он выманил ее из добровольной ссылки, где она скрывалась от лошадей и всего, что с ними связано, и возвратил в ее жизнь радость.
Руки Джиджи скользнули к воротничку его рубашки, и не успела она опомниться, как ее ладони уже прижались к его щекам, а указательные пальцы поглаживали мочки ушей. Тремейн замер; веселье в его потемневших глазах сменилось напряжением, и она бы испугалась, если бы он тут же не закусил губу. Маркиз не сводил с нее глаз, и его немигающий взгляд жег ее словно огнем.
И тут Джиджи поняла, что этот миг принадлежит только ей и Камдену – им одним. Запустив кончики пальцев в волосы маркиза, она привлекла его к себе, она нуждалась в нем, желала его всем своим существом, потому что они были созданы друг для друга. Один поцелуй, всего лишь один поцелуй – и эта истина, до поры скрытая в тайниках его сердца, станет для него очевидной.
Камден, не остановил ее. Он покорился мягкому нажиму ее рук, взирая на нее с замешательством и чуть ли не восхищением. Душу ее переполнило блаженство. Наконец-то он прозрел! Наконец-то понял, какая редкостная, какая великая сила связывает их сердца.
Их лица настолько сблизились, что Джиджи могла бы пересчитать его ресницы. На этом все закончилось.
– Я не могу, – прошептал он. – Я помолвлен с другой.
И блаженство тотчас же обернулось холодным клинком, который поразил ее в самое сердце. Но все же она не верила, не могла поверить, что все кончилось – так мать не в силах смириться с внезапной и бессмысленной смертью ребенка.
– Вы действительно хотите жениться на мисс фон Швеппенбург?
– Я обещал, – уклончиво ответил Камден.
– А разве ей не все равно? – с горечью в голосе проговорила Джиджи; она не сумела скрыть своих чувств.
Он со вздохом ответил:
– Мне не все равно.
Она уронила руки. Жуткая боль раздирала ее грудь – это несбывшиеся надежды обращались в пепел. Но все равно отдельные угольки еще тлели, взвиваясь невыносимо яркими языками пламени над горкой горячей золы.
– А если бы вы не были с ней помолвлены?
– А если бы мой почивший кузен избрал не столь роковой способ выразить свое презрение Лондону? – От взгляда маркиза у нее кружилась голова – столько в нем было душераздирающей нежности и печального смирения. – В жизни ничего не изменишь, так что не терзайте себя этими «если бы».
Джиджи не мучили сожаления о возможностях, утраченных со смертью Каррингтона. Да, она лишилась герцогского титула, да, ее попытка сделать блестящую партию потерпела фиаско, – но и только! Она была дочерью крупного предпринимателя и прекрасно понимала: не всегда удается добиться желаемого.
К тому же сейчас, когда она находилась рядом с лордом Тремейном, ее беспокоило совсем другое.
– А вы уже сделали предложение мисс фон Швеппенбург?
– Непременно сделаю, – ответил маркиз. – Когда получу от нее очередное письмо.
В конце концов, Джиджи начала понимать: к добру это или нет, но Камден твердо решил жениться на мисс фон Швеппенбург. И никакие посулы золотых гор, никакие обещания плотских утех не заставят его свернуть с однажды избранного пути.
Все ее счастье, которое, как она думала, ничего для нее не значит, зависело от него. А он обрек ее на муки. Лучше бы он сразу пристрелил коня, когда она неслась к нему галопом, потеряв голову от восторга.
– Надеюсь, вы будете счастливы. – Если бы не долгие годы муштровки под началом миссис Роуленд, Джиджи не хватило бы даже на то, чтобы с жалким подобием достоинства выдавить из себя эту банальность.
Камден кивнул и протянул ей поводья.
– Смеркается. Вы быстрее доберетесь до дома верхом.
Он подсадил ее в седло. Молодые люди снова обменялись рукопожатием и пожелали друг другу всего наилучшего. Только на этот раз маркиз не стал задерживать ее руку в своей.
Не успела Джиджи проехать и полмили, как ее осенило: оказывается, лорд Тремейн точно не знал, где сейчас мисс фон Швеппенбург!
В прошлом сезоне миссис Роуленд, пребывая в прекрасном расположении духа, пригласила мисс фон Швеппенбург с матерью посетить ее прием на открытом воздухе. Но те отклонили приглашение, потому что к тому времени уже покинул» Лондон, о чем сообщалось в пространном, полном сожалений письме.
Джиджи показалось, странным, что мать с дочерью, ужасно озабоченные выгодным замужествам, уехали из города перед самым богатым на брачные предложения временем года – концом июля. Впрочем, она не удивилась, когда до нее дошли слухи, что неотложные долги вынудили миссис и мисс фон Швенпенбурт покинуть город раньше, чем им хотелось. Возможно, они не учли дороговизну лондонского сезона. А может, для них это было в порядке вещей, просто на этот раз они переоценили терпение своих кредиторов и домовладельцев.
Но тогда Джиджи не потрудилась выяснить, что произошло на самом деле. Да и сейчас ее это не очень-то интересовало. Главное, что в данный момент лорд Тремейн знал о местонахождении и передвижениях мисс фон Швеппенбург не больше, чем сама Джиджи. Но мисс фон Швеппенбург постоянно пребывала в смятении чувств, и это скорее всего означало…
Действительно, что же это означало? Джиджи невольно вздрогнула, ужаснувшись собственным мыслям. Нет-нет, не может быть. А может, все-таки…
«Ах, только бы так и случилось, только бы так и случилось», – мысленно твердила Джиджи.
Если бы только мисс фон Швеппенбург уже вышла замуж… Если бы только лорд Тремейн каким-то чудом поверил, что это правда.
«Даже не помышляй об этом, – одернула себя Джиджи. – Даже не думай…»
Но она ничего не могла с собой доделать. Больше всего на свете ей хотелось, заполучить лорда Тремейна. Заполучить хотя бы ненадолго – на год, на месяц, на несколько дней…
А если он лишит ее надежды, то тогда она сама добьется желаемого – добьется во что бы то ни стало, любой ценой.
Глава 7
13 мая 1893 года
Экипаж остановился у обочины, и возница, обернувшись, сказал:
– Прибыли, милорд.
Вдоль дома Тремейнов выстроилась нескончаемая вереница карет и ландо. «Выходит, женушка решила развлечься», – думал маркиз, выбираясь из экипажа. Он уезжал на несколько дней, чтобы навестить родителей. А она, наверное, устроила праздник по этому поводу. Неужели решила, что он больше не вернется?
Дворецкий ловко скрыл замешательство, в которое его повергло возвращение хозяина дома, за маской суетливой заботливости. Должно быть, милорд устал с дороги. Не желает ли милорд принять ванну? А может, побриться и отобедать у себя в комнате? Камден уже ждал, что Гудман сейчас предложит ему настойку опия, чтобы его свалил беспробудный сон и вечер миледи продолжался без помех.
– Все приглашенные в сборе? – спросил он.
Гудман утвердительно кивнул:
– Да, сэр. Это просто званый ужин, сэр.
Камден взглянул на часы. Половина одиннадцатого. К этому времени все гости – и мужчины, и женщины – уже должны были собраться в гостиной. Через полчаса многие из них начнут откланиваться, чтобы затем разъехаться по балам и танцевальным вечерам.
Маркиз распахнул двери гостиной и тут же увидел свою жену, блиставшую великолепием бриллиантов и страусовых перьев. Рядом с ней стоял мужчина необычайно красивой наружности; нахмурив брови, он что-то объяснял ей, а она слушала его с выражением ангельского терпения на лице.
Вскоре гости – не все сразу, разумеется, – начали понимать, что в дом пожаловал сам хозяин. Гул голосов постепенно стихал, и наконец леди Тремейн повернулась к двери, желая узнать, почему воцарилось молчание.
Увидев мужа, маркиза поджала губы, но уже в следующую секунду изобразила лучезарную улыбку.
– Камден, ты вернулся? – Она приблизилась к нему. – Познакомься же с моими гостями. Они умирают от желания узнать тебя поближе.
Умопомрачительная наглость! Какая самоуверенность! Какая железная хватка! Остается лишь надеяться, что лорду Фредерику понравится носить юбки. Камден взял жену под локотки и легонько поцеловал в лоб. Он слышал, что история не знала союза более благовоспитанного, чем их с Джиджи брак. Боже его упаси доказывать обратное!
– Да, разумеется, – кивнул маркиз. – С превеликим удовольствием.
Следуя примеру леди Тремейн, гости дружески приветствовали хозяина дома, хотя мало кому удалось проделать это столь же непринужденно. Красавца же, беседовавшего с ней тет-а-тет, она представила в последнюю очередь. К тому времени тот уже стоял рядом с высокой брюнеткой.
– Разрешите представить вам лорда Тремейна, – сказала маркиза. – Камден, это лорд и леди Ренуэрт.
Так, значит, это и есть лорд Ренуэрт, «идеальный джентльмен», выражаясь словами миссис Роуленд, бывший любовник Джиджи.
– Очень приятно, милорд, – промолвил лорд Ренуэрт с невиннейшим видом, словно никогда не наставлял Камдену рога.
И тут Камден вдруг понял, что забавляется от души. Он был не прочь поломать комедию.
– Взаимно. А вы, случайно, не тот самый Феликс Ренуэрт, автор увлекательной статьи о захвате комет Юпитером?
Его вопрос сразил всех наповал, в особенности – леди Тремейн.
– Вы увлекаетесь астрономией, милорд? – нерешительно осведомилась леди Ренуэрт.
– Совершенно верно, дорогая леди, – с улыбкой ответил Камден. Его супруга с тревогой взглянула на бывшего любовника.
Через несколько минут выяснилось, что многие из гостей раздумали уезжать – почти всем захотелось поближе познакомиться с лордом Тремейном. И Камден не подкачал – обаял всех своим радушием. Но что самое приятное – он был искренен. В меру, естественно.
«Как долго вы намерены пробыть в Англии?» Не меньше года.
«Как вам понравился ваш дом?» Его дом, располагавшийся на Пятой авеню на Манхэттене, нравился ему чрезвычайно. Но и дом жены оказался очень даже ничего.
«Не правда ли, леди, Тремейн сегодня прелестна?» «Прелестна» – слишком слабо сказано. Он знал леди Тремейн много лет, и она всегда выглядела замечательно.
«Вы уже познакомились с лордом Фредериком Стюартом?» А кто это такой?
Уже перевалило за полночь, но только когда леди Тремейн недвусмысленно намекнула гостям об их дальнейших планах на вечер, те наконец-то собрались расходиться. Последними ушли лорд и леди Ренуэрт. Когда леди Ренуэрт направилась к парадной двери, лорд Ренуэрт обернулся, привлек к себе Джиджи и что-то прошептал ей на ухо – словно ее муж не стоял всего лишь в нескольких шагах от них.
Леди Тремейн рассмеялась и буквально вытолкнула лорда Ренуэрта за дверь.
– Хочешь, угадаю? Он предложил пожить втроем, не так ли? – с напускной беспечностью поинтересовался Камден, когда они бок о бок поднимались по лестнице.
– Кто, Феликс? Нет, разумеется. Стоило ему жениться, как он сразу сделался нудным проповедником семейных ценностей. Пока ты не пришел, он весь вечер отговаривал меня от развода. Я чуть не умерла от скуки. – Джиджи тоже делала вид, что ей весело. – Что ж, если тебе так интересно, он сказал: «Затащи его в постель и задай ему перцу».
– И ты последуешь его мудрому совету?
– Какому именно? Отменить развод или задать тебе перцу? – Презрительно фыркнув, Джиджи продолжала. – Полагаю, что в данных обстоятельствах лорд Ренуэрт мне не советчик. Как и все остальные, у кого не хватает ума понять, что наш брак обречен. Честно говоря, я была о Феликсе лучшего мнения. А Фредди еще считает его своим-другом!
«Бедняга Фредди», – подумал Камден.
– Ну так как? – спросила она, когда они остановились. – Сегодня ты удостоишь меня своим посещением?
– Вряд ли… Не хочу потом мучиться желудком. Но в ближайшие дни я непременно к тебе наведаюсь. Так что не расслабляйся.
Джиджи закатила глаза.
– Умираю от нетерпения.
Однажды она сказала ему то же самое – сказала в последний день их быстротечного счастья. Только тогда она говорила совершенно искренне, и сердце ее замирало от восторга и предвкушения…
– А я – нет, – заявил маркиз.
Его жена устало вздохнула.
– Иди к черту, Камден, – пробормотала она.
Глава 8
Декабрь 1882 года
На третий день после разговора с мисс Роуленд Камдену с дневной почтой пришло письмо от Теодоры. Листок розовой надушенной бумаги извещал о ее скором венчании с польским дворянином – правда, задним числом; письмо написали за два дня до свадьбы, а отправили только через три дня.
У Камдена в голове не укладывалось: как Теодора могла выйти замуж за другого? Ведь она всегда была необыкновенно замкнутой и нелюдимой. Наверное, она была бы счастлива лишь в том случае, если бы ей удалось укрыться от всех людей где-нибудь высоко в Альпах, чтобы жить затворницей в маленьком шале и музицировать дни напролет. И чтобы вокруг не было никаких соседей – никого, кроме коров, пасущихся на заливных лугах.
Камден очень беспокоился за Теодору. Но даже беспокойство не могло сдержать прилив возбуждения? который породила неожиданная весть. Его обуревало желание. Одолевала похоть. Слепила страсть, неудержимо влекущая к мисс Роуленд. Он хотел соединиться с ней, хотел, чтобы их сердца вместе пылали огнем. И теперь его желания могли исполниться. Если он женится на ней.
Однако женитьба – дело серьезное. Люди вступают в брак раз и на всю жизнь. Такие решения нельзя принимать, не обдумав все как следует. Камден пытался подойти к делу разумно, но как испокон ведется у всех глупых, одурманенных похотью юнцов (к которым он никогда себя не причислял), он не мог думать ни о чем, кроме мисс Роуленд, с готовностью отдающейся ему на брачном ложе.
Наверное, это она войдет к нему в комнату, а не наоборот. И она разрешит не гасить свет, чтобы он мог вдоволь налюбоваться ее прелестями. Она широко раскинет ноги, а потом обхватит ими его бедра. Может, он даже уговорит ее посмотреть, как сливается их плоть, и тогда ее щеки вспыхнут, глаза затуманятся желанием, а с губ будут срываться сладострастные стоны.
О Боже, он ляжет с ней – и не заснет до самого утра! И так будет повторяться день за днем.
Камден провел всю ночь в мучительных раздумьях – за это время его посетило очень много сладостных фантазий и очень мало дельных мыслей – и в конце концов решил предоставить выбор судьбе. Если сегодня он снова встретит мисс Роуленд у ручья, то сделает ей предложение в течение недели. Если же она не появится, он расценит это как знак, что ему следует подождать до конца следующего семестра и все тщательнейшим образом обдумать.
Он проторчал у ручья целый день, меряя шагами берег и разве что не залезая на деревья. Но она не пришла. Ни утром, ни днем, ни в, сумерках. Вот тогда Камден и понял, что дело зашло слишком далеко. Значит, следовало не дожидаться знаков свыше, а действовать как можно решительнее.
Он отвел коня в стойло и приказал немедленно заложить карету.
Слуга замер в нерешительности и вопросительно посмотрел на Джиджи – ее тарелка была почти полной. Она отодвинула ее в сторону, тарелка тут же исчезла, и на ее месте появилась другая – с грушевым компотом.
– Джиджи, ты почти не притронулась к еде, – заметила миссис Роуленд, взявшись за вилку. – Ты же любишь оленину.
Джиджи взяла ложку и выловила из прозрачного сиропа кубик груши. Наверное, ее озабоченность слишком уж бросалась в глаза. Раньше мать никогда не волновалась из-за того, что она мало ест. Как раз наоборот. Обычно миссис Роуленд боялась, что из-за чересчур хорошего аппетита на дочери перестанут зашнуровываться корсеты и ее талия станет до неприличия далека от осиной.
Джиджи уставилась на ложку, не в силах справиться с таким пустяком, как донести кусочек груши до рта. Ее уже мутило. Она не могла поручиться, что ее желудок примет приторно-сладкий фрукт. Отложив вилку, Джиджи пробормотала:
– Я не голодна.
Да, она была не голодна, она была до смерти напугана. Потому что совершила ужасно подлый и, возможно, противозаконный поступок. Мало того, что пошла на подлог, так еще и сглупила. Да, она действовала слишком опрометчиво, можно сказать, примитивно. И теперь любой сразу же учует зловонный душок лжи и придет прямехонько к ее двери.
Что сделает лорд Тремейн, если узнает правду? И что он о ней подумает?
В столовую вошел лакей и что-то тихо сказал Холлису, их дворецкому. Холлис кивнул и, приблизившись к миссис Роуленд, доложил:
– Мэм, прибыл лорд Тремейн. Сказать ему, чтобы подождал до конца обеда?
Джиджи насторожилась и покосилась на мать. Та поднялась из-за стола и, расплывшись в улыбке, ответила:
– Разумеется, нет. Мы сию же секунду выйдем к нему. Идем, Джиджи. Я подозреваю, что он приехал вовсе не для того, чтобы увидеть меня.
Вне всяких сомнений, миссис Роуленд уже слышала звон свадебных колоколов. А Джиджи видела, как над ее головой сгущаются тучи скандала и вечного позора. Она будет доживать свой век подобно той сумасшедшей старой деве, которая разгуливала в подвенечном платье по своему опустевшему поместью и нагоняла на всех тоску.
Но у Джиджи не было выхода – пришлось последовать за матерью. Так рядовой солдат, не разделяя радужных надежд генерала на победу и славную добычу, видит впереди только кровавую бойню.
Он стоял посреди гостиной – средоточие ее желаний, топор, занесенный над ее головой, мечта любой женщины.
– Милорд Тремейн, до чего приятно вас видеть! Впрочем, мы всегда вам рады. Что привело вас в, наш скромный утолок в столь необычный час? – заливалась соловьем миссис. Роуленд.
– Здравствуйте, миссис Роуленд. Здравствуйте, мисс… – Он посмотрел на нее. Что это промелькнуло в его глазах – страсть или досада? – Прошу прощения, что вторгся я так поздно…
– Ах, какой вздор! – весело прощебетала миссис Роуленд. – Вы для нас желанный гость в любое время дня и ночи. Ну же, отвечайте на мой вопрос, не то я умру от любопытства.
– Я хочу побеседовать с мисс Роуленд с глазу на глаз, – с ошеломляющей откровенностью ответил лорд Тремейн. – С вашего позволения, разумеется.
Впервые в жизни Джиджи стало, дурно просто так, а не потому, что она получила сотрясение мозга. Одно из двух: либо он приехал, чтобы вывести ее на чистую воду, либо решил сделать ей предложение. Хотя несколько дней назад Джиджи ни за что бы в это не поверила; сейчас она очень надеялась… на первый вариант. Да, пусть обругает ее последними словами. А она будет тщетно молить о прощении. Потом он уйдет, а она запрется у себя в комнате и будет биться головой об стену, пока не продолбит в голове дыру.
– Как вам угодно, – согласилась миссис Роуленд, проявив завидную выдержку.
Она удалилась, затворив за собой дверь. Джиджи не смела посмотреть на маркиза, И наверное, уже это выдавало ее с головой. Камден приблизился к ней и проговорил:
– Мисс Роуленд, вы выйдете за меня?
Ничего более ужасного она никогда не слышала. Джиджи заставила, себя поднять голову, и их взгляды встретились.
– Три дня назад вы были полны решимости жениться на другой.
– Сегодня я полон решимости жениться на вас.
– И что же случилось за это время? Отчего вы так внезапно передумали?
– Я получил письмо от мисс фон Швеппенбург. Она породнилась с благородным семейством Лобомирских.
Ничего подобного. Джиджи наугад выбрала это имя из европейской книги титулованного дворянства, которую откопала на книжных полках матери. Изучив памятное письмо от мисс фон Швеппенбург, она состряпала послание якобы от ее имени, старательно перемежая собственный вымысел ее робкими извинениями и вялыми сожалениями. После чего отнесла все егерю «Верескового луга» – старичку, который в молодости подделывал документы и который относился к ней с отеческой нежностью, потакая всем ее прихотям.
– Ясно, – нерешительно кивнула Джиджи. – Значит, вы решили внять голосу рассудка.
– Наверное, мое решение отчасти было продиктовано практическими соображениями. – Он подошел к ней так близко, что Джиджи почувствовала бодрящий запах морозной свежести, еще не выветрившийся из его куртки. – Да, практическими соображениями. Вот только не могу вспомнить, какими именно. – С этими словами он приподнял пальцем ее подбородок и поцеловал в губы.
Джиджи и раньше целовалась с мужчинами, когда изнывала на балах от скуки или выходила из себя после замечаний матери. Занятие это казалось ей скорее странным, нежели увлекательным, и во время поцелуя она подчас разглядывала мужчину широко раскрытыми глазами и мысленно прикидывала сумму его долгов.
Но сейчас все было совсем иначе. Как только губы лорда Тремейна коснулись ее губ, она всецело отдалась наслаждению, словно ребенок, впервые попробовавший кусочек сахара и очарованный его сладостью. Поцелуй маркиза был воздушным, как меренги, нежным, как начальные аккорды «Лунной сонаты», и благодатным, как первый весенний дождь после бесконечной зимы.
Джиджи упивалась этим поцелуем; голова ее шла кругом, а душу переполняли восторг и изумление. Но в какой-то момент она вдруг почувствовала, что ей хочется большего. Не выдержав, она взяла лицо Камдена в ладони и впилась в его губы поцелуем страстным, отчаянным и безудержным.
И почти тотчас же послышался приглушенный стон маркиза. Прервав поцелуй, он отстранил Джиджи на расстояние вытянутой руки и уставился на нее в упор, дыша часто и тяжело.
– Господи, если бы ваша мать не стояла сейчас за дверью… – Он сделал глубокий вдох. – Это означает «да»?
Еще не поздно. Пока еще можно стать на путь добродетели, покаяться, извиниться и сохранить самоуважение.
И потерять его. Если Камден узнает правду, он больше никогда не взглянет в ее сторону. Она не вынесет его гнева. Его презрения. Не сможет жить без него. Она не готова отказаться от него. Не готова.
Джиджи обняла маркиза и положила голову ему на плечо.
– Да, да, да, – прошептала она.
Тремейн стиснул ее в объятиях, и Джиджи, охваченная радостью, затаила дыхание, а потом в ужасе содрогнулась. Но выбор сделан. К добру это или нет, но она станет его женой и постарается, чтобы пелена неведения как можно дольше не спадала с его глаз. Ей необыкновенно повезло, и она попытается преодолеть свой страх, попытается не поддаваться приступам страха.
В своей прежней жизни Камден никогда не чувствовал себя счастливым. Во всяком случае, он никогда не вскакивал с постели с желанием вдохнуть полной грудью воздух настоящей жизни; у бедняка, которому приходится возиться с сердобольными, но на редкость легкомысленными и беспечными родителями и поднимать на ноги младших брата с сестрой, нет времени на подобные глупости.
Но сейчас, рядом с Джиджи, он радовался как безумный и ничего не мог с собой поделать. У нее было одно волшебное свойство: действуя на него, как глоток крепчайшей водки, она удерживала его в том состоянии хмельного восторга, в той неуловимой точке равновесия, где рождалась призрачная гармония небесных сфер и где у простых смертных словно вырастали крылья.
На протяжении трех недель после их помолвки он наведывался к Джиджи так часто, что положительно нарушил все нормы приличий. Маркиз нередко приезжал в «Вересковый луг» и утром, и днем; вдобавок он принимал приглашения миссис Роуленд остаться на чай, а затем оставался и на обед, даже не пытаясь хотя бы для приличия возразить, что ему не следует злоупотреблять гостеприимством хозяек.
Ему нравилось беседовать с Джиджи; казалось, они смотрели на мир одними глазами – она была такой же желчной и неромантичной, как и он сам. Молодые люди сходились во мнении, что в настоящее время они ничего из себя не представляли; ведь в том, что он титулованный дворянин, а она дочка миллионера, не было их заслуги.
Но при всем ее цинизме угодить ей было не так уж трудно. Неказистые букеты, которые он собирал в запущенной оранжерее «Двенадцати колонн», вызывали настоящую бурю восторгов – так не ликовал даже Юлий Цезарь, с триумфом возвращаясь в Рим после завоевания галлов. А скромное обручальное колечко, которое он купил на деньги, отложенные для поездки в Америку, растрогало ее до слез.
За день до свадьбы Камден подъехал к дому Роулендов и послал за Джиджи. Она возникла на крыльце, как огненный вихрь, – щеки раскраснелись, губы алели, а темно-синий плащ сменила ярко-малиновая накидка.
Стоило ему увидеть ее – и его губы сами собой растянулись в улыбку. В последнее время это уже вошло у него в привычку. Что и говорить, он явно поглупел, но поглупел от счастья.
– Дорогая, у меня для тебя подарок.
Джиджи весело засмеялась, когда он развернул свой сверток и показал ей еще теплый пирог со свининой.
– Теперь мне все ясно. Позволь, я угадаю. Наверное, вчера ты оборвал последние цветы в оранжерее, верно?
Джиджи с лукавой улыбкой осмотрелась, давая понять, что сейчас подойдет и поцелует его – и плевать, что на лужайке перед домом их могут увидеть. Но Камден удержал ее, когда она уже приблизилась.
– Пирог – это не тебе. Для тебя я припас кое-что другое.
– Я знаю, что ты для меня припас. – Она взглянула на него кокетливо. – Вчера ты не разрешил мне это потрогать.
– А сегодня разрешаю, – прошептал он.
– Что?! Прямо здесь, на виду у всех?!
– Именно здесь. – Он рассмеялся, увидев на ее лице выражение искреннего изумления.
– Нет, наверное, не надо.
– Что ж, тогда я забираю щенка и еду домой.
– Щенка! – взвизгнула Джиджи, словно маленькая девочка. – Ты привез щенка?! Где же он? Где?
Камден вытащил из кареты корзинку. Джиджи тут же потянулась к ней, но он отстранил ее руки.
– Я так понял, ты не хочешь трогать его на виду у всех.
Она снова ухватилась за корзинку.
– Дай, дай сюда! Ну пожа-а-алуйста! Я сделаю все, что ты хочешь!
Тремейн расхохотался и сжалился над ней. Джиджи откинула крышку корзинки, и оттуда высунулась беловато-коричневая мордочка щенка. На шее у него красовался бантик из голубых ленточек, которыми Камден разжился у сестры Клаудии. Джиджи снова взвизгнула и вытащила щенка из корзинки. Тот посмотрел на нее серьезными умными глазами; он был не так взволнован встречей, как она, но все же казался довольным и вел себя примерно.
– Это мальчик или девочка? – прерывающимся голосом спросила Джиджи, давая щенку кусочек пирога.
Камден снова рассмеялся.
– Разумеется, мальчик. Ему уже десять месяцев, и я решил назвать его Крезом.
– Крез, мой хороший… – Джиджи прижалась щекой к носу щенка, – Я подарю тебе золотую миску для питья, и мы с тобой всегда-всегда будем лучшими друзьями. – Наконец она взглянула на Камдена. – Но откуда ты узнал, что я мечтаю о щенке?
– От твоей матери. Она сказала, что больше любит кошек, а тебе страшно хочется завести собаку.
– Когда?
– За обедом, в тот день, когда мы познакомились. Ты тоже там была. Разве не помнишь?
Джиджи покачала головой:
– Нет, не помню.
– Ничего удивительного. Ты же весь вечер только и делала, что глазела на меня.
Губы Джиджи расплылись в улыбке, и она прикрыла ладошкой рот.
– Неужели ты заметил?
Маркиз с усмешкой кивнул:
– Разумеется, заметил. Трудно было этого не заметить.
Покраснев до корней волос, Джиджи уткнулась носом в загривок щенка.
– Спасибо за подарок, – пробормотала она. – Мне еще никогда не делали таких замечательных подарков.
Камден был тронут и смущен.
– Я счастлив, если ты счастлива.
– Тогда до завтра. – Она приподнялась на цыпочки и поцеловала его в губы. – Умираю от нетерпения.
– Меня ждут самые долгие двадцать четыре часа в моей жизни. – Камден чмокнул невесту в кончик носа. – Мне придется ждать целую вечность.
Так оно и вышло: следующие двадцать четыре часа обернулись вечностью, адской вечностью.
Глава 9
14 мая 1893 года
Она не сразу поняла, что в доме играет музыка. Джиджи не привыкла слышать музыку, когда за нее не платила. Отложив финансовый отчет, она прислушалась. Да, кто-то явно терзал рояль.
Крез, лежавший в своей корзинке у кровати, заскулил, фыркнул и открыл глаза. Бедняжка беспокойно спал ночью – наверное, потому, что днем теперь все время дремал. Встряхнув головой, песик поднялся на коротенькие лапки и, натужно пыхтя, начал взбираться по лесенке, которую смастерили, когда ему стало не по силам запрыгивать на ее кровать с прикроватного стульчика. Джиджи откинула одеяло и втащила песика на кровать.
– Это мой недотепа-муж, – сказала она своему одряхлевшему любимцу. – Вместо того чтобы колотить меня, он колотит по клавишам. Пойдем скажем ему, чтобы немедленно прекратил.
Когда она спускалась по лестнице, ее супруг энергично заиграл какую-то надрывную вещицу – па-па-па-пам, та-та-та-там, – вероятно, сочиненную угрюмым ипохондриком Бетховеном. Тяжело вздохнув, Джиджи распахнула дверь музыкальной комнаты.
Камден переоделся в шелковый халат – темный и блестящий, под цвет рояля. Если не считать взъерошенных волос, слегка портивших картину, он был сама сосредоточенность и целеустремленность. Мужчина без единого изъяна, в котором уживались целых три ипостаси – послушного сына, заботливого брата, преданного друга. Но в нем таилась и садистская жестокость, о которой не подозреваешь, пока не испытаешь ее на собственной шкуре.
– Прошу прощения, – сказала маркиза. – Но кое-кому не мешало бы выспаться, потому что завтра рано вставать.
Камден перестал играть и как-то странно на нее посмотрел. Джиджи не сразу поняла, что он смотрит не на нее, а на песика.
– Это Крез? – Он нахмурился.
– Да.
Тремейн поднялся и подошел к ней, разглядывая Креза. Еще больше помрачнев, спросил:
– Что с ним?
Джиджи опустила глаза. Вроде бы Крез ничем не отличался от себя обычного.
– Ничего особенного, – огрызнулась она. Ей нравилось думать, что благодаря ее стараниям жизнь Креза сложилась счастливо и беззаботно. – У него все замечательно, просто стареет.
Крезу было десять с половиной. Его некогда блестящая шерстка потускнела и поседела. Глаза слезились, а голова поникла. Беднягу мучила одышка, он быстро утомлялся и плохо ел. Когда у него прорезался аппетит, он лакомился гусиной печенкой, присыпанной поджаренными шампиньонами. А когда ему нездоровилось, его навещали самые лучшие ветеринары Лондона. Камден потянулся к Крезу:
– Иди ко мне, старичок.
Крез посмотрел на него сонными глазами и не шелохнулся. Но и не стал противиться, когда Камден взял его на руки.
– Помнишь меня? – спросил маркиз.
– Очень сомневаюсь.
Камден пропустил ее замечание мимо ушей.
– В Нью-Йорке у меня остались два щенка, – сообщил он Крезу. – Ханна и Бернард – парочка сорванцов. Они будут рады когда-нибудь с тобой познакомиться.
Джиджи поморщилась и тут же с удивлением подумала: «Почему же столь заурядное сообщение – человек держит собак, – вызвало у меня такую досаду?»
– Вижу, ты совсем, меня забыл. – Маркиз почесал Креза за ухом. – А я по тебе скучал.
– Пожалуйста, отдай пса, – сказала Джиджи. Камден выполнил ее просьбу, но сначала крепко прижал Креза, к груди и поцеловал в ухо.
– Рояль надо настроить.
– На нем никто не играет.
– Жаль. – Он окинул инструмент взглядом знатока. – На таком чудесном рояле непременно надо играть.
– Можешь забрать его с собой в Нью-Йорк. Это мой подарок к разводу.
Она выписала рояль к свадьбе. Но Камден ушел от нее раньше, чем прибыл этот свадебный подарок. Маркиз снова перевел взгляд на жену.
– Пожалуй, я так и сделаю. Тем более что на нем уже вырезаны мои инициалы.
Он стоял совсем близко – ей почудилось, что она чувствует запах его тела, прикрытого шелковым халатом.
– Может, уже приступишь к делу? – пробормотала она. – Противно, когда мужчина ломается, точно жеманная девушка.
– Знаю-знаю. Но что поделать – меня от тебя тошнит.
– Потуши свет. Представь на моем месте другую.
– Не получится. Ты голосишь в постели.
Джиджи почувствовала, что краснеет.
– Я зашью рот.
Тремейн медленно покачал головой:
– Не поможет. Я узнаю тебя даже по дыханию.
Десять лет назад она расценила бы это как признание в любви. И даже сейчас ее сердце екнуло, печально откликнувшись на его слова. Он поклонился.
– Сейчас лягу. Только сыграю еще одну вещицу и лягу.
Когда маркиза вышла, из музыкальной комнаты полилась нежная мелодия, бередящая душу, как вид последних отцветающих роз. Она узнала ее с двух тактов: «Грезы любви». Камден и миссис Роуленд играли ее в четыре руки в тот вечер, когда они только познакомились с ним.
Даже Джиджи – совершенно никудышная музыкантша – могла наиграть этот мотив одной рукой. «Грезы любви». Вот и вся суть их отношений.
Кампания миссис Роуленд по завоеванию герцога зашла в тупик.
Первые два дня все шло как по маслу. Ящик «Шато Лафит» незамедлительно отправился в Ладлоу-Корт. В ответ столь же незамедлительно пришло благодарственное письмо, а в придачу – корзиночка с консервированными персиками и абрикосами из собственных садов его светлости.
А после этого – тишина. Виктория послала герцогу приглашение на свой следующий благотворительный вечер. Он прислал чек на солидную сумму, а приглашение отклонил. Через два дня Виктория набралась смелости и нанесла визит в Ладлоу-Корт, но там ей сказали, что хозяина нет дома.
Прошло пять лет, с тех пор как миссис Роуленд вновь обосновалась в Девоне, выкупив у племянника дом, в котором прошло ее детство. За эти пять лет она досконально изучила все передвижения герцога. И она прекрасно знала, что он никогда не покидает дом – делает исключение только ради дневной прогулки. Следовательно, у нее оставался один выход – снова перехватить герцога во время моциона.
Вооружившись садовыми ножницами – хотя ни один уважающий себя садовник не станет обрезать растения в середине дня, – Виктория притворилась, что осматривает розы в палисаднике. Когда герцог в свое обычное время показался из-за поворота, сердце ее бешено заколотилось. Орудуя ножницами, она добралась до калитки возле тропинки, но, увы, ей досталось лишь скупое «Добрый день», а сам герцог величественно проплыл мимо.
На следующий день миссис Роуленд ждала его перед палисадником – и снова с тем же успехом. Герцог явно не желал с ней общаться. А потом на три дня зарядил дождь. Теперь герцог гулял в макинтоше и галошах, но она не могла делать вид, что работает в саду, потому что дождь лил как из ведра.
В конце концов, Виктория решила, что увяжется за ним на прогулку. Бог свидетель, она накинет на этого герцога мешок, обвяжет веревкой и притащит к Джиджи – чего бы ей это ни стоило.
На следующий день миссис Роуленд, надев белое прогулочное платье и удобные прогулочные ботинки, уселась в своей передней гостиной в ожидании герцога. Когда же он появился из-за дальнего поворота, она выскочила из своего укрытия и пошла ему навстречу.
– Я решила немного поразмяться, ваша светлость. – Улыбнувшись, она затворила за собой калитку. – Вы не против, если я пройдусь с вами?
Его светлость поднес к глазам пенсне, болтавшееся у него на шее, и смерил ее через стекла долгим взглядом. Боже милостивый, герцогская стать чувствовалась в каждом его жесте! Он был невысокого роста, но от его ледяного взгляда сам Колосс Родосский почувствовал бы себя карликом.
Герцог не ответил на вопрос. Выпустив из пальцев пенсне, лишь пробурчал:
– Добрый день, – и тут же зашагал дальше.
Чтобы нагнать герцога, Виктории пришлось припустить следом. Она, конечно, знала, что он ходит быстро. Но насколько быстро, осознала только после десяти минут безуспешных попыток угнаться за ним. На миг ей даже захотелось поменяться с высокорослой Джиджи своим скромным росточком.
Махнув рукой на благовоспитанную сдержанность и проклиная свои узкие юбки, Виктория пустилась чуть ли не бегом и наконец поравнялась с герцогом. Она заготовила множество историй из местной жизни, чтобы как-то начать разговор. Но ведь нельзя было поручиться, что герцог снова не умчится вперед. Поэтому Виктория сразу же перешла к делу:
– Ваша светлость, вы не согласитесь отобедать со мной в среду через две недели? У меня как раз будет гостить дочь. Уверена, она будет счастлива с вами познакомиться.
Придется съездить в Лондон и затащить Джиджи в гости. Но об этом она побеспокоится позже.
– Я весьма привередлив в еде, миссис Роуленд, и угодить моим вкусам может только мой личный повар.
Черт бы его побрал! Ну почему с ним так трудно? Что надо сделать женщине, чтобы заманить его к себе домой? Станцевать перед ним голой? Тогда он непременно пожалуется на тошноту.
– Мы обязательно…
– Но я подумаю над вашим приглашением, если взамен вы окажете мне одну услугу.
Если бы попытки идти в ногу с герцогом не отнимали столько сил, Виктория непременно остановилась бы как вкопанная – так велико было ее изумление.
– Почту за честь, ваша светлость. Чем я могу вам услужить?
– Как вам прекрасно известно, я поклонник тихой и спокойной жизни, – сказал герцог. Ей послышалось или она действительно уловила в его голосе сарказм? – Но даже самому большому поклоннику провинциальной жизни иногда не хватает городских развлечений.
– Истинная правда, милорд.
– Я уже пятнадцать лет не играл на деньги.
Ее герцог – игрок?! Но ведь он затворник, ученый, который исследует произведения Гомера, по уши зарывшись в старинные пергаменты!
– Да, понимаю, – ответила миссис Роуленд, хотя совершенно ничего не понимала.
– Меня неодолимо влечет к столу с зеленым сукном. Но мне лень ехать в Лондон, чтобы потешить себя. Может, вы окажете мне любезность и сыграете со мной несколько партий?
Виктории показалось, что она ослышалась.
– Я?.. На деньги?..
Она в жизни не поставила на кон ни шиллинга. По ее мнению, женщина, играющая на деньги, поступала на редкость безрассудно. Более безрассудной можно было считать только женщину, задумавшую развестись с человеком, который в один прекрасный день станет герцогом.
– Разумеется, я пойму, если вы против…
– Нет, вовсе нет, – услышала Виктория свой собственный голос. – Я не имею ничего против безобидной игры по маленькой.
– У меня предложение более интересное, – ответил герцог. – Ставка на кон – тысяча фунтов.
– Восхищаюсь мужчинами, которые играют по-крупному, – пискнула Виктория.
Да что же она несет?! Согласившись поступиться гордостью, она не планировала в придачу распрощаться с остатками здравого смысла. Равно как и лгать герцогу в лицо, потворствуя самой дурацкой и пагубной мужской слабости. Рано или поздно в жизни каждой доброй протестантки наступает момент, когда ей ужасно хочется наведаться в католическую исповедальню за простым и понятным отпущением грехов.
– Вот и славно. – Герцог Перрин удовлетворенно кивнул. – Значит, условимся о времени?
Глава 10
Январь 1883 года
– Мой дорогой кузен, великий князь Алексей, сегодня женится, – сообщила графиня фон Лоффлер-Лиш, более известная под ласковым прозвищем тетя Плони – сокращенно от Апполонии. Она приходилась матери Камдена троюродной сестрой и приехала на его свадьбу из самой Ниццы. – Я слышала, его невеста – никому не известная девица, которая спит и видит, как бы озолотиться за чужой счет.
«Не будь я прямым наследником герцогского титула, обо мне бы отзывались точно так же», – подумал Камден. Но основная тяжесть насмешек, которые непременно породит этот поспешный брак, ляжет, конечно же, на плечи Джиджи.
– Ваш благородный кузен наверняка отметит свадьбу с куда большим размахом, чем я.
– Весьма вероятно, – кивнула почтенная графиня. Волосы ее переливались редким оттенком чистого серебра и были уложены в замысловатую прическу. – Черт! Не могу вспомнить имя невесты. Элеонора фон Шеллерсхайм? Фон Шеффер-Бойядель? А может, ее зовут вовсе не Элеонора?
Камден улыбнулся. Тетя Плони славилась своей замечательной памятью. Должно быть, ее страшно раздражало, что она не может вспомнить имя, которое вертелось на кончике языка.
Камден подсел к графине и долил вина в ее бокал.
– А откуда сама невеста?
– По-моему, откуда-то из Польши. Вернее – из какого-то соседнего княжества.
– У нас там есть знакомые, – заметил маркиз. – Теодора, например.
Графиня нахмурилась, пытаясь сосредоточиться среди гула голосов; в большой гостиной «Двенадцати колонн» собрались родственники Камдена, съехавшиеся на свадьбу почти из всех европейских государств, хотя приглашения были разосланы за считанные недели до торжества. Его мать была вне себя от радости – наконец-то она могла принимать гостей в собственном поместье, пусть даже изрядно обветшавшем.
– Фон Швайнфурт? – упорно не сдавалась тетя Плони – Как ужасно стареть! В молодости я никогда не забывала имен. Так, дай-ка подумать. Фон Шванвиш?
– Фон Шнурбайн? Фон Шноттенштейн? – поддразнивал ее Камден. Он пребывал в превосходном настроении. Завтра в это самое время он будет сочетаться браком с самой замечательной девушкой на свете. А ночью…
– Фон Швеппенбург! – воскликнула графиня. – Вот! Я еще не совсем выжила из ума.
– Фон Швеппенбург? – Однажды во время физического опыта в лаборатории Камдена случайно ударило током. И сейчас его пальцы пронзил точно такой же разряд. – Вы имеете в виду вдову графа Георга фон Швеппенбурга?
– Бог с тобой! Нет, конечно! Его дочь. И зовут ее вовсе не Элеонора, а Теодора. Бедный Алеша совсем потерял голову от любви.
Маркиз в изумлении уставился на собеседницу. Неужели речь действительно шла о Теодоре? Но как же так?.. Ведь она совсем недавно уже вышла замуж? Ответ мог быть только один: пожилая графиня ошиблась. Да, скорее всего тетя Плони что-то не так поняла.
– Я виделся с ней несколько лет назад, когда мы жили в Петербурге, – осторожно заметил Камден. – По-моему, она недавно вышла замуж за какого-то польского князя.
Графиня насмешливо фыркнула:
– Хочешь сказать, что теперь у нее будет два мужа? Прелюбопытная вышла бы история, но, увы, это совершенно исключено. По Алешиным словам, его нареченная чиста, как арктический лед, и к тому же мать девушки следит за каждым ее шагом. Видимо, ты ошибся, мой мальчик.
Тремейну почудилось, что в голове его загудел колокол. Наполнив свой бокал до краев ликером, он осушил его одним глотком. Ликер, смешанный с коньяком, лился ему в горло огненным потоком, но он почти ничего не чувствовал.
– Еще только два часа пополудни. Не рановато ли прощаться с холостяцкой жизнью? – хихикнула тетя Плони. – Или у тебя уже дрожат коленки?
Камден не знал, дрожат ли у него коленки. Он вообще не чувствовал ни рук, ни ног, не чувствовал ничего, кроме замешательства и надвигающейся опасности – как если бы земля под его ногами внезапно разверзлась паутиной бездонных разломов и трещин.
Он встал и поклонился графине.
– Нет, нисколько не дрожат. Но с вашего позволения, дорогая кузина, мне надо уладить одно маленькое дельце. Увидимся за обедом.
Камден не смог придумать лучшего предлога, чтобы улизнуть из гостиной. Он бродил по безмолвным, продуваемым сквозняками коридорам особняка, и обрывки разговора с тетей. Плони по-прежнему звучали у него в ушах. Камден чувствовал, что тетя Плони не ошиблась, и это почему-то ужасно его пугало.
Не доходя до главной части дома, Камден повернул за угол и столкнулся со слугой, державшим в руках поднос для писем.
– Простите, милорд! – тут же извинился юноша и опустился на четвереньки, чтобы собрать рассыпавшиеся послания.
Пока слуга подбирал письма, Камден заметил, что два адресованы ему. Он узнал почерк друзей. Семестр уже начался – должно быть, друзья гадали, почему он до сих пор не вернулся. Он не стал сообщать приятелям о своей свадьбе – они с Джиджи решили устроить званый вечер-сюрприз в Париже. Ее представитель нашел для них просторные апартаменты на Монтень-Сен-Женевьев в Латинском квартале, от которых было рукой подать до места его учебы. Комнаты уже обставили самой необходимой мебелью, и туда уже вселились повар с горничной, чтобы подготовить все к их приезду, который ожидался через пять дней.
Маркиз протянул руку к подносу.
– Я возьму их, Элвуд.
Слуга растерялся.
– Но, сэр, мистер Беккет распорядился сперва доставлять всю почту к нему, чтобы он мог ее разобрать.
– Когда распорядился?
– Прямо перед Рождеством, сэр. Мистер Беккет сказал, что вам надоели бесконечные письма с просьбами о подаянии.
«Что?!» – чуть не воскликнул Камден. Отец не мог пройти мимо попрошайки, чтобы не подать хотя бы монетку. Отчасти именно его мягкосердечие и довело их до нищеты.
В голове Камдена разрозненные звенья начали складываться в одно ужасное подозрение. Ему хотелось избавиться от него, хотелось хватить по нему чем-нибудь крепким и тяжелым – чтобы разбить вдребезги цепь выводов и умозаключений, грозившую задушить его безоблачную радость. Он хотел забыть обо всем, хотел притвориться, что все идет именно так, как он ожидал.
Завтра он женится. И он с нетерпением ждет первой брачной ночи со своей возлюбленной. Ждет не дождется, как будет просыпаться рядом с ней каждый день, греться в лучах ее любви и восхищаться силой ее духа.
– Ладно, отнеси их Беккету, – сказал маркиз.
– Да, сэр.
Камден смотрел вслед слуге и говорил себе: «Отпусти его. Не задавай вопросов. Не думай. Ничего не выясняй»
– Погоди! – крикнул маркиз.
Элвуд остановился и обернулся:
– Да, сэр?..
– Передай Беккету, что я жду его у себя через пятнадцать минут.
Глава 11
22 мая 1893 года
Камден предполагал, что после недельной деловой поездки в Европу, во время которой он очень мало думал о делах и очень много – о своей жене, джентльменский клуб станет бальзамом для его усталой души. Но вскоре он начал жалеть о своем новоиспеченном членстве. До этого он ни разу не переступал порога английского клуба, но у него сложилось впечатление, что клуб – это тихое, спокойное местечко, где мужчины, сбежав от сварливых жен и домашних забот, попивают скотч, разглагольствуют о политике или мирно посапывают, прикрывшись номером «Таймс».
Внутреннее убранство клуба выглядело так, словно его не меняли лет пятьдесят: полинявшие бордовые портьеры, мебель, которая, лет через десять будет зваться «благородно потертой», а на обоях – неровные, тени от газовых рожков. Все это, разумеется, внушало ложную надежду, что ему удастся скоротать денек в тихих раздумьях. Несколько минут Тремейн действительно наслаждался покоем, пока его не обступила толпа жаждавших свести с ним знакомство.
Разговор быстро перешел на его разнообразное имущество. Когда миссис Роуленд в одном из своих писем объявила, что общество изменилось и нынешнее поколение, точно заведенное, говорит о деньгах, Камден не до конца ей поверил. Зато теперь у него не осталось сомнений.
– И сколько же стоит такая яхта? – спросил один юноша.
– От продажи яхт большая прибыль? – поинтересовался другой.
Наверное, виной всему был упадок сельского хозяйства, наполовину урезавший финансовые поступления от больших поместий. Аристократы беднели, и их доходы таяли с каждым днем. По издавна сложившемуся обычаю дворяне не зарабатывали на жизнь своим трудом и посвящали себя государственной службе – заседали в парламенте либо становились мировыми судьями. Такое положение вещей все больше расходилось с реальной жизнью, однако пока что мало кто из джентльменов отваживался работать, поэтому они работали языками, чтобы хоть как-то унять зуд всеобщего беспокойства.
– Такая яхта по карману лишь богатейшим людям Америки, да и тех можно пересчитать по пальцам, – ответил Камден. – Но увы, на строительстве яхт быстро не разбогатеешь.
Если бы он рассчитывал только на прибыль от собственной фирмы, которая проектировала и строила яхты, то был бы просто зажиточным горожанином, но никак не богачом, водившим дружбу с манхэттенской элитой. Основная доля его капитала приходилась на вложения в другие коммерческие предприятия, связанные с мореходством, – фрахтовочную компанию и верфь, где строились торговые суда.
– А как стать владельцем такой фирмы? – спросил один из его многочисленных собеседников – пожилой джентльмен, у которого, судя по очертаниям его фигуры, под жилетом скрывался корсет.
Камден бросил взгляд на старинные напольные часы, стоявшие между двумя книжными шкафами у дальней стены. Не важно, сколько сейчас времени, – он все равно скажет, что через полчаса его ждут в другом месте. Часы показывали три часа пятнадцать минут, а возле часов стоял лорд Ренуэрт, смотревший на джентльменов, окруживших Камдена, с насмешливым изумлением.
– Как стать владельцем? – Камден снова перевел взгляд на затянутого в корсет господина. – Требуются время, удача и богатая жена – вот слагаемые успеха, любезнейший.
Собеседники встретили его ответ молчанием. Маркиз же, воспользовавшись удобным, моментом, поднялся на ноги и проговорил:
– С вашего позволения, джентльмены, я хотел бы побеседовать с лордом Ренуэртом.
«Дочь посылает мне открытки из Озерного края. По слухам, лорд Ренуэрт тоже там».
«Дочь собирается на неделю в Шотландию с компанией друзей. Лорд Ренуэрт в числе приглашенных».
«Когда я в последний раз виделась с дочерью, она щеголяла бриллиантовыми браслетами – прежде я их на ней не видела. Более того, она не пожелала открыть тайну их происхождения».
Миссис Роуленд, не скупившаяся на похвалы лорду Ренуэрту, утверждала, что на него равняются все мужчины и что за ним охотятся все женщины. И она нисколько не преувеличивала. Он был грациозен, элегантен, спокоен и сдержан – при том что все это, похоже, не стоило ему никаких усилий.
– Вы собрали вокруг себя самую настоящую толпу, лорд Тремейн, – с улыбкой заметил Ренуэрт, пожимая Камдену руку. – У нас вы стали объектом жгучего любопытства.
– Да, вроде нового клоуна в цирке, – сказал Камден. – Вам, сэр, повезло. Вы настолько обеспечены, что вам не надо забивать голову мыслями о коммерции.
Лорд Ренуэрт рассмеялся.
– А вот здесь, милорд, вы глубоко заблуждаетесь. Богатому пэру деньги нужны ничуть не меньше, чем бедному пэру, – большое хозяйство требует больших трат. Но осмелюсь предположить, что людское любопытство разжигают не только ваши коммерческие успехи.
– Вы имеете в виду мой развод?
– Не считая старого доброго убийства, развод по причине супружеской измены – самая интересная тема для сплетен.
– Согласен. И что же вы слышали?
Лорд Ренуэрт внимательно посмотрел на Камдена и совершенно бесстрастным тоном ответил:
– Бог наградил меня великим множеством своячениц. И одна из них узнала из достоверного источника, что вы готовы пойти на уступки и признать брак недействительным, если леди Тремейн передаст вам половину своего состояния и пообещает отправиться в путешествие на самом роскошном из ваших кораблей.
– Любопытно. Но я не занимаюсь пассажирскими перевозками.
– Это вы так думаете, – с невозмутимым видом парировал лорд Ренуэрт. – Правда, другая сестра леди Ренуэрт, которая черпает сведения из не менее достоверного источника, утверждает, что вы в шаге от бурного примирения.
Камден кивнул.
– И вы одобрили бы наше примирение, не так ли? Должен сказать, леди Тремейн очень на вас сердита. Она считает, что вы предали дружбу лорда Фредерика.
– Возможно. – Ренуэрт поморщился. – Но в противном случае я бы предал ее дружбу, а мне этого очень не хотелось. Что же касается лорда Фредерика, то у него, безусловно, золотое сердце, однако… А вот и он! Сегодня сплетники получат новую пищу для пересудов.
Ренуэрт кивком головы указал на дверь. Камден обернулся и увидел направлявшегося к ним молодого человека. Тот немного сутулился, но все равно было видно, что он довольно высок ростом. У молодого человека были круглое лицо, волевой подбородок и ясный открытый взгляд. Все находившиеся в комнате с интересом посмотрели на юношу, затем снова уставились на Камдена. Но маркиз упорно не замечал повышенного внимания к его персоне.
Молодой человек протянул руку лорду Ренуэрту.
– Рен, рад вас видеть. – У юноши оказался на редкость приятный голос. – Я как раз думал, не послать ли вам письмо. Несколько месяцев назад леди Рен попросила меня написать ее портрет. Тогда я ответил, что у меня плохо получаются портреты. Но сейчас… В общем, вы знаете, как обстоят мои дела… К счастью, у меня много свободного времени. Если она еще не передумала…
– Она будет в восторге, Фредди, – с улыбкой ответил лорд Ренуэрт и тут же повернулся к Камдену: – Лорд Тремейн, позвольте представить вам лорда Фредерика Стюарта. Фредди, это лорд Тремейн.
Маркиз протянул руку:
– Очень приятно, сэр.
Лорд Фредерик заморгал и уставился на Камдена с таким видом, словно ожидал страшной расправы. Затем, судорожно сглотнув, пожал протянутую руку и пробормотал:
– Рад с вами познакомиться, милорд.
Несмотря на все, что писала миссис Роуленд, Камден смотрел на лорда Фредерика с некоторым удивлением. Фредди совершенно не оправдал его ожиданий. Рядом с лордом Ренуэртом он смотрелся совершенно заурядно – внешность приятная, но не более того. Да и одет он был довольно скромно.
– Вы художник, лорд Фредерик? – осведомился маркиз.
– Нет-нет, просто любитель.
– Ничего подобного, – возразил лорд Ренуэрт. – Для своих лет лорд Фредерик чрезвычайно искусный живописец.
Для своих лет? Впрочем, ничего другого Тремейн и не ожидал. Лорду Фредерику нельзя было дать больше двадцати четырех – сущий мальчишка.
– Лорд Ренуэрт слишком добр ко мне, – в смущении проговорил Фредди. На лбу у него выступила испарина, хотя в комнате было довольно прохладно.
– Позволю себе не согласиться, – возразил Ренуэрт. – У меня дома висит одна из работ Фредди, и леди Ренуэрт не может на нее налюбоваться. По правде говоря, леди…
Внезапно лицо лорда Фредерика исказилось от ужаса.
– Рен!..
Лорд Ренуэрт немного растерялся.
– В чем дело, Фредди?
– Э-э… вылетело из головы, – потупившись, ответил юноша.
– Вы что-то хотели сказать, лорд Ренуэрт? – спросил Камден.
– Ничего особенного. Просто моя теща умоляла подарить ей эту картину, но леди Ренуэрт не пожелала с ней расстаться.
– Да, понимаю… – Фредди покрылся пунцовым румянцем, по сравнению с которым блекли даже портьеры.
Лорд Ренуэрт с недоумением пожал плечами, но Камден уже все понял. Пристально глядя на молодого человека, он проговорил:
– Скажите, лорд Фредерик, а леди Тремейн такая же горячая почитательница вашего таланта, как и леди Ренуэрт?
Фредди с мольбой посмотрел на лорда Ренуэрта, но тот предпочел, не вмешиваться, предоставив юноше самому держать ответ перед Камденом.
– Э-э… леди Тремейн всегда благосклонно относилась к моим… скромным успехам. Она прекрасно разбирается в живописи и коллекционирует предметы искусства.
Прекрасно разбирается в живописи? Камден невольно усмехнулся. А впрочем, кое-кто и впрямь мог бы назвать Джиджи выдающимся коллекционером работ импрессионистов.
– Наверное, вам по нраву последние направления в искусстве?
– Совершенно верно, сэр, – кивнул юноша.
– Тогда вы непременно должны навестить меня, когда будете в Нью-Йорке. Моя коллекция намного превосходит коллекцию леди Тремейн, по крайней мере – количественно.
Фредди с удивлением посмотрел на маркиза. Он не понимал, дурачат его или нет, но в итоге ответил на приглашение Камдена, как если бы оно шло от чистого сердца:
– Почту за честь, сэр.
И тут Камден понял, что привлекло Джиджи в этом мальчишке: добродушие, искренность и готовность думать только хорошее о каждом встречном – готовность, которая проистекала не столько из наивности, сколько из врожденной мягкости характера.
Немного поколебавшись, лорд Фредерик спросил:
– Вы намерены в скором времени вернуться в Америку или еще побудете здесь?
Значит, он еще и не робкого десятка, раз задает такой вопрос прямо в лицо.
– Скорее всего, я останусь в Лондоне, пока не уладится дело с разводом.
Теперь даже болгарский перец не мог бы потягаться с румянцем лорда Фредерика по части яркости. Лорд Ренуэрт вынул карманные часы и бросил взгляд на циферблат.
– Бог мой, пять минут назад я должен был встретиться с леди Ренуэрт в книжном магазине! Прошу меня простить, джентльмены, но геенна огненная – ничто по сравнению с гневом женщины, которую заставляют ждать.
К чести лорда Фредерика, он не сбежал, хотя желание броситься наутек было написано у него на лбу крупными буквами. Камден обвел взглядом просторную комнату отдыха. Газеты внезапно зашуршали, прерванные беседы возобновились, а сигары, с которых минуту назад роняли пепел на ковер, снова поднялись к губам джентльменов.
Убедившись, что пик острого любопытства миновал, Камден вновь повернулся к лорду Фредерику:
– Значит, вы хотите жениться на моей жене?
С лица Фредди сбежала вся краска, но он не дрогнул.
– Да.
– А почему?
– Я ее люблю.
В этом не приходилось сомневаться. Лорд Фредерик говорил искренне. Грудь Камдена внезапно пронзила острая боль, но он оставил ее без внимания.
– А еще почему?
– Простите…
– Любовь сегодня есть, а завтра ее нет. Почему вы так уверены, что не пожалеете о женитьбе на леди Тремейн?
Лорд Фредерик судорожно сглотнул.
– Она добрая, мудрая и смелая. Она знает жизнь, но не идет у нее на поводу. Она замечательная. Она как… как… – Фредди явно не хватало слов.
– Как солнце на небосводе? – вздохнув, подсказал Камден.
– Да, верно, – кивнул Фредди. – Как… как вы догадались, сэр?
«Просто я раньше тоже так думал. И сейчас, бывает, так думаю».
– Случайно, – ответил Камден. – Скажите, молодой человек, вам никогда не приходило в голову, что жить в браке с подобной женщиной не так-то просто?
Фредди уставился на собеседника с искренним изумлением.
– Как это? Вы о чем?
Камден сокрушенно покачал головой.
– Молодой человек, не обращайте внимания на ворчание стареющего брюзги. – Он снова протянул юноше руку. – Желаю вам всего наилучшего.
– Спасибо, сэр. – В голосе лорда Фредерика слышались благодарность и облегчение. – Спасибо, – повторил он. – И вам того же.
«Пусть победит достойнейший». Этот ответ уже готов был сорваться с уст Камдена, но он вовремя спохватился и прикусил язык. Он не имел в виду ничего подобного. Как вообще такая мысль закралась ему в голову? Джиджи – не его собственность. И он вовсе не хочет вернуть ее обратно. Это попросту обломки прошлого, выброшенные на берег приливом собственнического инстинкта.
Тремейн кивнул лорду Фредерику и еще нескольким джентльменам, затем взял шляпу и трость и вышел из клуба, оказавшись в объятиях ласкового солнечного дня. Нет, так неправильно. Надо, чтобы небо грозно жмурилось, чтобы ветер пробирал до костей, а дождь яростно хлестал по мостовой. Такая погода пришлась бы ему по душе, и он бы с радостью вымок до нитки – только бы спрятаться от мира за стеной ледяного ливня.
Но вместо этого Камдену приходилось скрепя сердце смотреть на безжалостно прекрасное майское солнце и слушать, как чирикают пташки и смеются дети, – в то время как баррикада разумных доводов, которую он старательно возводил вокруг себя, грозила рухнуть и рассыпаться в прах.
Джиджи ошибалась. Дело было не в Теодоре. Теодора всегда была лишь предлогом. Дело – в ней самой.
– Герцог Перрин? – Она нахмурилась. – Откуда ты его знаешь?
Совсем не такой реакции ожидала Виктория от дочери. Стараясь уговорить Джиджи ненадолго уехать из Лондона, она как бы между прочим упомянула герцога.
– Как выяснилось, он мой сосед. Мы познакомились, когда он совершал ежедневный моцион.
– Удивительно, что ты подпустила его к себе, – проворчала Джиджи. Тут к ним подошла служанка и наполнила минеральной водой их бокалы. Виктория назначила дочери встречу в дамской чайной. Она не могла поручиться, что прислуга Джиджи не станет распускать слухи. – Мне казалось, ты обходишь стороной всех негодяев и развратников.
– Негодяев и развратников?! – вскричала Виктория. – Но какое отношение они имеют к его светлости? Поверь, он весьма уважаемый человек.
Джиджи криво усмехнулась.
– Лет пятнадцать назад несчастный случай на охоте чуть не стоил ему жизни, и после этого он удалился от общества. А до тех пор он слыл самым отъявленным греховодником, игроком и сластолюбцем.
Виктория поднесла к губам салфетку; она не знала, что на это ответить. В юности они с герцогом были соседями и сейчас снова стали ими. Но она понятия не имела, чем герцог занимался прошедшие двадцать с лишним лет.
– Но он же не хуже Каррингтона?
– Каррингтона? – Джиджи смерила мать долгим взглядом. – Почему ты сравниваешь его с Каррингтоном? Ты собралась за него замуж?
– Бог с тобой, конечно, нет! – горячо запротестовала Виктория, но тут же пожалела об этом, потому что глаза Джиджи подозрительно прищурились.
– Тогда с какой стати ты пригласила его на обед? – Джиджи пристально смотрела на мать. – Только не говори мне, что ты задумала какую-нибудь глупость. Ты же не собираешься превратить меня в герцогиню Перрин?
Виктория со вздохом ответила:
– Но вреда-то от этого не будет.
– Мама, по-моему, я уже говорила тебе, что собираюсь выйти замуж за лорда Фредерика, как только разведусь с Тремейном. – Теперь Джиджи говорила с матерью так, как разговаривают с очень бестолковым ребенком.
– Но развод еще не скоро! – резонно возразила Виктория. – И твои чувства к лорду Фредерику вполне могут измениться.
– Ты хочешь сказать, что я легкомысленная?
– Нет, конечно. – Господи, ну как втолковать этой девчонке, что у ее нареченного мозгов меньше, чем у бурундука? – Просто, на мой взгляд, лорд Фредерик тебе не пара.
– Он очень милый, ласковый идеальный молодой человек, совершенно лишенный недостатков. Чем же он мне не пара?
Виктория снова вздохнула:
– Дорогая, ты должна все хорошенько обдумать. Ты ведь умная женщина. Сможешь ли ты по-настоящему уважать мужчину, у которого нет твоего ясного ума?
– Почему бы тебе прямо не сказать, что ты считаешь его болваном?
Виктория почувствовала, что ее терпение иссякло.
– Да, я считаю, что он глуп как пробка! – воскликнула она. – И мне невыносима мысль, что ты станешь его женой. Потому что он недостоин даже подносить тебе ботинки!
Джиджи медленно поднялась из-за стола.
– Рада была повидаться, мама. Желаю тебе приятно провести время в Лондоне. Но к сожалению, я не смогу приехать в Девон ни через неделю, ни через две, ни даже через три. До свидания.
Виктория в замешательстве смотрела на дочь. Она была совершенно сбита с толку. Она ведь так старалась ни словом не упомянуть Камдена и не ворчать по поводу развода. А теперь, оказывается, нельзя говорить и о лорде Фредерике…
Джиджи вернулась домой злая как черт. Ну что за человек ее мать! Ведь ясно же, что от этих титулов никакого толку. Но миссис Роуленд по-прежнему упорно цеплялась за иллюзию и искренне считала, что корона с земляничными листьями – панацея от всех бед.
Маркиза пошла искать Креза. Ничто не успокаивало ее так, как успокаивал Крез своей преданностью и любовью. Но Креза не было ни в спальне, ни на кухне, куда он время от времени заходил, если к нему возвращался аппетит. Джиджи содрогнулась от ужасного предчувствия.
– Где Крез? – спросила она Гудмана. – Он не…
– Нет, миледи. Он здоров. По-моему, он с лордом Тремейном в зимнем саду.
Значит, где бы Камден ни пропадал прошлую неделю, он уже вернулся.
– Хорошо. Пойду спасу бедного пса.
Зимний сад протянулся почти вдоль всего дома. Снаружи взору открывался оазис зелени: даже в самые суровые зимние дни по стеклянным стенам сада струился водопад из вьющихся растений и папоротников. А изнутри можно было беспрепятственно любоваться видом на улицу и раскинувшийся через дорогу парк.
В дальнем углу зимнего сада стояло плетеное кресло. В нем-то и расположился Камден. Он сидел, закинув руки на спинку кресла и пристроив ноги в одних носках на плетеном диванчике. Рядом с ним дремал Крез.
Джиджи невольно залюбовалась мужем. При взгляде на его безупречный профиль ей всегда вспоминалась статуя Аполлона Бельведерского. Услышав шаги, он отвернулся от раскрытого окна и посмотрел в ее сторону. Но вставать не стал.
– Маркиза Тремейн? – промолвил он с шутливой учтивостью.
Джиджи подхватила Креза на руки и направилась к двери.
– Сегодня мне представили лорда Фредерика, – неожиданно сказал ее супруг. – Поучительная была встреча.
Маркиза тут же остановилась.
– Дай-ка угадаю… Тебе показалось, что у него вместо мозгов опилки, верно?
Пусть только попробует согласиться. Ее так и распирало от желания кого-нибудь ударить.
– Мне он не показался ни словоохотливым, ни красноречивым. Но ты не уловила суть моих слов.
– И в чем же суть твоих слов? – насторожилась Джиджи.
– Из него выйдет прекрасный муж. Он искренний, надежный и преданный.
Ошеломленная словами Камдена, Джиджи пробормотала:
– Спасибо… если ты не шутишь.
Маркиз снова повернулся к окну. По зимнему саду гулял приятный ветерок, ерошивший его густые волосы. Из парка же за окном потянулись вереницы экипажей, запрудившие улицу. Воздух звенел криками возниц, призывавших друг друга остерегаться затора.
Очевидно, разговор был окончен. Но щедрая похвала Камдена в адрес Фредди открыла перед Джиджи возможность, которую она не могла упустить.
– Может, поступишь как благородный человек и дашь мне развод? Я люблю Фредди, а он любит меня. Позволь нам пожениться сейчас, пока мы еще молоды и можем наладить совместную жизнь.
Внезапно от его неподвижной позы повеяло напряженностью.
– Ну пожалуйста… – продолжала маркиза. – Умоляю, отпусти меня.
По-прежнему глядя в окно, Камден проговорил:
– Но я же не сказал, что из Фредди выйдет хороший муж именно для тебя.
– Тебе-то откуда известно, что значит быть хорошим мужем?! – Джиджи пожалела о своих словах, как только они сорвались с ее губ.
– Ниоткуда, – ответил Камден, ни секунды не колеблясь. – Но я по крайней мере видел в тебе хоть какие-то недостатки. Я увлекся тобой вопреки, а может, и благодаря им. Но Фредди боготворит землю, по которой ты ступаешь, потому что у тебя есть сила воли, выдержка и решимость, о которых ему приходится только мечтать. Глядя на тебя, он видит только нимб, которым сам же тебя и наделил.
– Да, в глазах любимого я само совершенство. И что же в этом плохого?
Тремейн вновь повернулся к жене:
– Я смотрю на него и вижу человека, который думает, что наши с тобой отношения так же чисты и непорочны, как у Господа Бога и Девы Марии. Он знает, что ты оберегаешь его от горькой правды? Знает, что для тебя состряпать гнусную ложь во имя любви – сущие пустяки? Он знает, что твоя сила граничит с неумолимой жестокостью?
Джиджи сплюнула бы на пол, если бы Виктория не воспитала ее надлежащим образом.
– А я смотрю на тебя и вижу человека, который застрял в восемьдесят третьем году! Ты знаешь, что с тех пор прошло десять лет? Знаешь, что я изменилась и что жестокий и беспощадный из нас двоих теперь ты? Неужели ты действительно думаешь, что я расскажу любимому мужчине, что меня насильно хочет обрюхатить другой?
За окном засмеялась какая-то женщина. Засмеялась глупым и визгливым смехом. Крез заскулил и задергался у Джиджи на руках, потому что она с силой стиснула его. Камден же усмехнулся и ответил:
– Послушать тебя, дорогая, так я самый настоящий злодей. По-твоему, я не заслуживаю, чтобы мне тоже перепали какие-то крохи от этого брака, прежде чем ты заживешь долго и счастливо со своим возлюбленным?
– Не знаю. – Джиджи поморщилась. – Меня это не волнует. Я знаю только одно: Фредди – моя последняя надежда на счастье в этой жизни. И я выйду за него замуж, даже если мне придется уподобиться леди Макбет и уничтожить всех, кто стоит у меня на пути!
Зеленые глаза маркиза прищурились и стали мрачными, как заколдованный лес.
– Настраиваешься на старые фокусы?
– Как я могу стать честной и порядочной, когда ты постоянно твердишь о моей беспринципности? – Ее сердце превратилось в омут горечи и боли – за него и за себя. – Мы начнем отсчет года сегодня, а не в тот день, когда у тебя наконец-то появится настроение. Сегодня, и ни днем позже. И мне наплевать, если остаток ночи ты будешь обниматься с тазиком.
В ответ Тремейн лишь улыбнулся.
Глава 12
Январь 1883 года
Беккет, дворецкий в «Двенадцати колоннах», был высок, худ и лысоват. И он уже разменял шестой десяток. Как слуге ему не было цены, хотя порой он держался чересчур подобострастно. По-видимому, Каррингтон любил, чтобы все лебезили перед ним.
– Вы желали меня видеть, лорд Тремейн? – спросил Беккет.
Ни слова не говоря, Камден жестом велел ему сесть, а сам остался стоять. Пожилой дворецкий робко уселся на указанный стул.
Камден посмотрел на него в упор; он пока не знал, с чего начать, и потому хотел нагнать на дворецкого страху. Через двадцать секунд глаза Беккета беспокойно забегали. Через три минуты он заерзал на стуле, украдкой утирая пот со лба.
– Тебе ведь известно, Беккет, что злоупотребление доверием хозяина карается законом? – спросил наконец маркиз.
Беккет вскинул голову – на лице его отразился неприкрытый ужас. Но он бы не стоял во главе огромного штата герцогской прислуги, если бы не научился владеть собой. Поэтому через секунду он ответил совершенно обычным голосом:
– Разумеется, милорд. Мне ли не знать. Хранить верность хозяевам – мой долг.
Но маркиз прекрасно понимал, что дворецкий виновен. Только вот в чем именно?
– Восхищаюсь твоим самообладанием, Беккет. Должно быть, нелегко прикидываться спокойным, когда сердце уходит в пятки.
– К… к сожалению, сэр, я не понимаю, о чем вы говорите.
– А я думаю, понимаешь, Беккет. По-моему, ты испытываешь страх или хотя бы раскаяние. Ты попался и прекрасно это знаешь. И на твоем месте я бы приберег клятвенные заверения в невиновности для другого случая. Если ты не признаешься в своих грехах сейчас, без свидетелей, мне придется рассказать всем о твоих махинациях и вызвать констеблей.
Но Беккет не собирался так просто сдаваться.
– Если я чем-то прогневал вас, сэр, пожалуйста, объясните, чем именно.
В том-то и состояла трудность. Камден не мог предъявить Беккету никаких конкретных обвинений; он знал только одно: дворецкий нарушил установленный порядок доставки почты… И еще ему казалось, что письмо, которое он якобы получил от Теодоры, написала вовсе не Теодора.
Тремейн подошел: к картине над каминной полкой и сделал вид, что разглядывает морской пейзаж. Если между Беккетом и письмом Теодоры действительно существовала какая-то связь, то только косвенная. Бек кет был посредником, который за деньги выполнял чужую волю.
Камден повернулся к дворецкому, решив схитрить:
– Мне известно, почему ты приказал сперва доставлять всю почту тебе. Но видишь ли, Беккет, у меня, для тебя плохие новости. Мошеннику, под чью дудку ты пляшешь, ты больше не нужен. Вот он и решил, что выгоднее принести тебя в жертву, чем выплачивать оставшуюся половину вознаграждения.
Беккет, вскочив со стула, закричал:
– Неужели?! Негодяй, мерзавец!
Прерывистое дыхание дворецкого, казалось, заполнило всю комнату. Сообразив, что выдал себя с головой, он тяжело опустился в кресло и уткнулся лицом в ладони.
– Простите, милорд. Но я не сделал ничего дурного. Клянусь, ничего. Мне просто приказали отслеживать все письма, которые будут приходить вам из-за границы. Я должен был передавать их… одному человеку. Но он тоже не брал ваши письма, а просто просматривал их и все до единого возвращал мне.
Все письма, которые приходили ему из-за границы? В груди Камдена что-то мучительно, сжалось – как если бы его легкие сплющило взрывной волной.
– Ты точно ничего больше не делал?
– Один… – Беккет утер лицо носовым платком. – Один-единственный раз, в самом начале, этот человек вернул мне письма, и среди них было одно, которое я раньше не видел.
Одно письмо. Больше ничего и не требовалось – только одно письмо.
– Где и когда ты встречаешься с этим человеком?
– По вторникам и пятницам за главными воротами.
– А если ты по какой-то причине не сможешь прийти сам?
– Тогда я должен тщательно завернуть письма, положить сверток под куст крыжовника слева от ворот и придавить его камнем. За письмами приходят в три часа.
Сегодня была пятница. Часы показывали двадцать пять минут третьего.
– Какая жалость, – проворчал Камден. – Наверное, он больше не придет, не то я и его засадил бы в тюрьму.
Беккет побледнел как полотно.
– Но, милорд, вы же сказали… сказали…
– Я знаю, что я сказал. Завтра после обеда ты подашь прошение об отставке.
– Да, сэр. Спасибо, сэр. – Беккет чуть ли не целовал Камдену ноги.
– А теперь уходи.
Когда дворецкий нетвердой походкой направился к двери, Камден вспомнил, что забыл еще кое о чем спросить.
– Какой задаток ты получил?
Беккет замялся.
– Две тысячи фунтов. У меня внебрачный сын, милорд. Он попал в беду. Все деньги ушли на то, чтобы расплатиться с его долгами. Но я верну их при первой же возможности.
Камден изо всех сил сжал пальцами виски.
– Не нужны мне твои деньги. Убирайся – и чтобы я больше тебя не видел.
Две тысячи задаток и две тысячи после. Кто мог разбрасываться такими суммами? И зачем это кому-то понадобилось? Все улики указывали в одном направлении.
Но Камдену не хватало духу признать очевидное. Хоть бы он ошибся… Хоть бы страх, сковавший его, оказался не вестником неумолимо надвигавшейся беды, а просто следствием разыгравшегося воображения.
Может, еще есть надежда?
Через два с половиной часа все надежды рухнули. Камден завернул два письма от своих друзей, спрятал их, как это делал Беккет, и стал ждать. Человек все-таки появился. Им оказался шестидесятилетний старик с внешностью отъявленного греховодника. Он подъехал на повозке, тщательно осмотрелся и подошел к кусту крыжовника. Как и говорил Беккет, старик быстро просмотрел письма и положил их на то же место, откуда взял. Затем старый плут развернул повозку и тронулся в обратный путь.
Камден последовал за ним, держась на некотором расстоянии. Боль в его груди нарастала с каждой пройденной милей и достигла апогея, когда старик со своей тележкой исчез в воротах «Верескового луга». Да, теперь все стало ясно, теперь уже не могло быть сомнений.
Какое-то время Камден стоял у ворот. Затем пустился в обратный путь – сначала шагом, а потом бегом, бегом от «Верескового луга», от Джиджи, от очаровательной и насквозь лживой Джиджи. Неужели только сегодня утром он ехал по этой дороге, сгорая от желания порадовать ее?
Камден не знал, сколько времени он бежал и в какой момент рухнул ничком на землю. В глазах его не было ни слезинки, разум оцепенел, и только голова раскалывалась от чудовищной боли, словно адские наковальни выбивали из него остатки иллюзий.
Значит, это дело рук Джиджи. Именно она подделала письмо, почему-то решив, что он, Камден, должен принадлежать ей одной. Да, конечно, это она. А он-то, похотливый дурак, был рад, что попался на удочку. Сегодня утром она, наверное, лопалась от самодовольства и торжествовала полную победу, глядя, как он тает в ее объятиях.
Злоба – жгучая и черная, как бездна преисподней, – медленно поднималась в его душе, мало-помалу затопляя каждую клеточку его существа. Камден цеплялся за эту злость, потому что она загоняла боль внутрь и не давала ей выхода.
Месть – вот что ему нужно. Он отомстит. Джиджи была готова выложить за него четыре тысячи фунтов. Зачем же разочаровывать даму? Пусть же увидит, что он ничем не уступает ей в лицемерии и бессердечности.
Тремейн поднялся с земли и опять побежал. Он бежал, не останавливаясь, пока вдали не показался особняк «Двенадцати колонн». Когда же он размашистым шагом подходил к дому, то едва удерживался от слез. Ему безумно хотелось повернуть время вспять, хотелось сделать так, чтобы тетя Плони никогда не приезжала. И хотелось барабанить по стенам кулаками и кричать во все горло.
«О, Джиджи, о, глупая, глупая девчонка! Ну почему ты не захотела подождать? Теодора вышла замуж сегодня. Сегодня! Я бы…»
«Замолчи! Замолчи! Я пристрелю тебя собственными руками, если еще раз услышу, как ты убиваешься по этой девице!»
«Месть. Помни, только месть».
Глава 13
22 мая 1893 года
Лангфорд не находил себе места.
Последние пятнадцать лет его вечера сводились к обеду, сигаре и номеру «Таймс», а последний час отводился штудированию ученых книг. Тринадцать из этих пятнадцати лет к нему из Лондона дважды в неделю приезжала очередная любовница, переступавшая порог его дома, как только он откладывал в сторону Платона или Эсхила. В первый год после возвращения в Девоншир Лангфорд пытался завести необременительную связь в местных краях, но безуспешно. А последний год он вообще жил как монах.
Однако герцог никогда не приветствовал воздержание – ни прежде, ни теперь. Наверное, он просто слишком обленился и одичал, живя в провинции. А может, охладел, к постельным, упражнениям, потому что преждевременно утратил влечение к женщинам под действием одиночества и ученых изысканий.
Лангфорд нисколько не тосковал по былым подвигам на любовном поприще. Не тосковал до сегодняшнего вечера. А сегодня он бы совсем не возражал, если бы какая-нибудь дама навестила его в Ладлоу-Корте.
Ему наскучила убаюкивающая тишина библиотеки. Его скромные, вечерние развлечения, когда сигары чередовались с «Панчем» или подвернувшимся под руку романом, были стерильнее каплунов, которых повар подавал ему на стол по четвергам. Сегодня Лангфорд съел десерт перед обедом, но от этого однообразие вечеров не стало менее тягостным.
И конечно же, дело было не в апатии, одолевавшей его время от времени. Нет, Лангфорд скорее страдал от избытка энергии. Он вышагивал по комнате, точно заводной солдатик под присмотром пятилетнего карапуза.
В дверь библиотеки постучали – это дворецкий Ривз принес вечернюю почту. Герцог быстро просмотрел письма. Одно было из Германий, второе из Греции – от ученых, с которыми он вел переписку. А третье написала его кузина Каролина, то есть леди Эйвери. Дама эта питала страсть к чужим грехам и с удовольствием истинного филантропа делилась своими энциклопедическими познаниями – в основном рассказывала о последних светских бурях в стакане воды.
Лангфорд отпустил Ривза и распечатал письмо Каро, с радостью ухватившись за возможность хоть как-то развлечься. В прежние времена Каро и ее сестрица Грейс, леди Соммерсби, частенько наведывались к нему и выведывали у слуг, дом какой дамы он прошедшей ночью осчастливил своим посещением и не приводил ли к себе домой жриц любви. Однажды Лангфорд лично проследил за тем, чтобы сестриц «случайно» окатили ледяной водой, когда они стояли на пороге его дома и стучали в дверь. Но их устрашающая преданность своему делу была так велика, что на следующий день они вернулись с зонтиками.
Наверное, в память о тех временах Каро каждый месяц писала ему о последних пикантных новостях. В начале своей добровольной ссылки Лангфорд бросал ее письма в огонь нераспечатанными. Но годы шли, письма продолжали приходить как по расписанию, и в итоге упорство леди Эйвери сломило его сопротивление. Стыдно признать, но теперь он уже не мог обходиться без ежемесячной порции супружеских измен, тщеславия и глупости.
Подборка этого месяца включала в себя следующее: леди Саутуэлл родила еще одного ребенка, который не имел ни малейшего сходства с лордом Саутуэллом, но был как две капли воды похож на достопочтенного мистера Румфорда; сэр Роланд Джордж поселил двух своих любовниц в одном доме, а лорда Уитни Уайльда, по слухам, застукали в чулане с невестой его брата.
Однако самое интересное Каро приберегла напоследок. Речь шла о разводе, затеянном не кем-нибудь, а наследницей одного из самых крупных состояний в стране и наследником герцогского титула, который и сам считался богачом. Каро игриво и многословно писала, что маркиза полна решимости выйти замуж за своего юного поклонника; намерения же маркиза оставались тайной за семью печатями, а по городу ходили невероятные догадки о том, чем закончится вся эта история. На людях супруги строили из себя двух голубков, – но кто знает, что творилось за закрытыми дверями? Может, они подсыпали друг другу яд в кофе? Или, может быть, плели друг о друге небылицы? Не исключено, что вместе посмеивались над этим недотепой лордом Фредериком Стюартом.
«Наследница железнодорожной империи» – так называла Каро маркизу Тремейн. Эта дама чуть не вышла замуж за герцога, а когда ее нареченный приказал долго жить, умудрилась в непристойно короткий срок выйти за его двоюродного брата, но так и не успела надеть корону с земляничными листьями.
Герцог нахмурился. До него вдруг дошло, где он видел миссис Роуленд раньше. Он видел ее прямо здесь, на этой же самой улице, около того же самого коттеджа. Но с тех пор минуло добрых… лет тридцать. Он тогда приехал домой из Итона на каникулы и не знал, куда деваться от скуки. Его так и подмывало выкинуть какую-нибудь несусветную глупость, но совсем не хотелось, чтобы об этом узнали родители.
Его отец уже несколько лет был прикован к постели – ему оставалось жить всего несколько недель. Но тогда Лангфорд об этом не знал. Его раздражала бесконечно долгая и, как казалось, бессмысленная болезнь его родителя. В школе он отмахивался от постоянно витавшего над домом духа смерти, отпуская скабрезные шуточки насчет телесных отправлений своего папаши и пожилой круглолицей сиделки, которая терпела жуткую вонь с неприлично веселой улыбкой на лице. Но дома у него не было такой спасительной отдушины, поэтому он старался уходить как можно чаще и отсутствовать как можно дольше.
Каждый день он подолгу бродил по окрестностям. Во время одной из таких прогулок он и увидел миссис Роуленд – та вышла из коттеджа и направилась к ожидавшей ее на улице карете. Она была на редкость красива. Несколько месяцев назад Лангфорд расстался с невинностью и считал себя искушенным знатоком женщин. Но тут он замер, разинув рот. Прекрасные черты лица этой девушки дополнялись божественной фигурой. Она не шла, а плыла по воздуху – грациозно, изящно, словно морская нимфа.
Следом за ней в карету уселся мужчина, которого он поначалу принял за ее отца. Но потом к карете подошел другой мужчина – седовласый и сгорбленный. Девушка высунулась из окна и, поцеловав старика в щеку, сказала:
– До свидания, папа.
Незнакомка не выходила у него из головы еще несколько дней. Лангфорд выяснил, что она и впрямь вышла замуж за человека вдвое старше ее – за богатого фабриканта, который занимался производством рельсов и всевозможного промышленного оборудования.
«Какая жалость», – подумал Лангфорд, хотя так и не докопался до сути своих сожалений. Жениться на ней он определенно не собирался, а вот соблазнить был бы не прочь.
Но потом отец умер, и на Лангфорда навалилось чувство вины. А прекрасная незнакомка изгладилась из его памяти. Он пустился во все тяжкие и купался в разврате, пока не вернулся в Девон. Но когда же она успела вновь обосноваться в здешних краях? Подумать только, они столько лет были соседями без малейшего намека на соседские отношения!
Но так было раньше, до того как миссис Роуленд ворвалась в его жизнь с деликатностью мастодонта. Уму непостижимо, как легко он поддался на ее уловки. Наверное, его подсознание узнало ее раньше, чем разум. Или же госпожа судьба опять принялась за старые штучки. А может, он просто слишком долго пренебрегал отношениями с прекрасным полом? И может быть, она по-прежнему была самой красивой женщиной на свете?
Виктория Роуленд узнала о герцоге Перрине гораздо больше, чем ей хотелось.
Она пригласила Камдена на обед к себе в отель, в котором всегда останавливалась по приезде в Лондон. Встреча была сердечной, но не принесла ничего, кроме разочарования. Мальчишка изворачивался как угорь, и говорил уклончиво – все его слова ровным счетом ничего не значили.
Когда Камден ушел, Виктория отправилась в театр, где на нее с горячими приветствиями набросились леди Эйвери и ее сестра леди Соммерсби, с которыми Викторию связывало лишь знакомство, не более того. Разумеется, им не терпелось узнать последние новости о Джиджи.
И Виктория удовлетворила их любопытство. Она поведала, что Джиджи одолевают сомнения. А кого бы они не одолели? Вы только посмотрите на лорда Тремейна! Леди Эйвери и леди Соммерсби закивали. Да-да, конечно, лорд Тремейн бесподобен, просто бесподобен! Виктория поведала им, что Камден втайне ото всех готовит почву для того, чтобы вернуть себе Джиджи. Нет, не то чтобы он прямо ей в этом признался, но как-то вечером Камден обедал с ней (так мило с его стороны!), и она не заметила, чтобы он спешил с разводом. И вообще они вдвоем в скором времени собираются навестить ее в Девоне.
Ну никто же не обязывал ее говорить правду, не так ли?
Леди Эйвери и леди Соммерсби пришли в такой восторг от «новостей», что пригласили Викторию в свою ложу. Виктория, все еще досадовавшая на Джиджи, не задумываясь приняла приглашение.
– Мы так редко видим вас в городе, – посетовала леди Соммерсби в середине второго акта «Риголетто».
– Это потому, что Девон гораздо красивее Лондона.
– Наш кузен живет в Девоне! – воскликнула леди Эйвери.
– Совершенно верно! – подтвердила леди Соммерсби. – А где именно он живет?
– Между Тотнесом и деревушкой под названием Стоук-Гейбриел, – сообщила леди Эйвери. – Должно быть, вы о нем слышали. – Она повернулась к Виктории: – Наш кузен – герцог Перрин.
Впервые в жизни Виктория не знала, что сказать.
– Э-э… да. По-моему, я что-то о нем слышала.
– Еще бы не слышали! – воскликнула леди Соммерсби. – Она взглянула на сестру. – Господи, как мне не хватает этого негодника! В свое время он не давал нам скучать, да?
– Помнишь тот раз, когда он за одну ночь выиграл десять тысяч фунтов, за другую – спустил двенадцать, а в третью – выиграл еще девять тысяч?
– Еще как! В итоге он все-таки выиграл чистыми семь тысяч фунтов. И тогда он купил новую четверку гнедых лошадей, взял с собой всех девочек мадам Миньон и праздновал целую неделю.
– А помнишь, как из-за него сцепились та американка и леди Харриет Блейкли? Они лупили друг друга, как уличные торговки. А потом узнали, что он изменял им обеим с леди Фанкот!
– Разумеется… разумеется, эти слухи сильно преувеличены, не так ли? – пролепетала Виктория.
Леди Соммерсби и леди Эйвери переглянулись с таким видом, словно Виктория заявила, что принц Уэльский целомудрен, как непорочная девица.
– Моя дорогая миссис Роуленд, – проговорила леди Соммерсби, для пущей выразительности растягивая каждый слог. – Ведь это вовсе не слухи. Все, что мы вам поведали, происходило на самом деле, и это такая же непреложная истина, как те, что содержатся в Священном Писании. А если бы нам очень захотелось посплетничать, то мы бы рассказали вам историю о его интрижке с леди Фанкот.
Леди Эйвери радостно закивала:
– Да-да, о леди Фанкот. О веревках, плетках, цепях и прочих приспособлениях, описать которые у нас не поворачивается язык. Скажем только, что они иностранного производства и весьма непристойного свойства.
Миссис Роуленд почувствовала легкое головокружение. Джиджи, конечно, тоже не нашли в капусте, но веревки, плетки, цепи и те… другие приспособления?!
И тут Виктория в ужасе вспомнила, что пообещала устроить герцогу Перрину вечер карточных игр. Они будут сидеть друг против друга за карточным столом, совсем одни… Кто знает, что у него на уме? Вдруг им движет не только жажда сомнительных удовольствий от азартных игр? Вдруг он задумал связать ее по рукам и ногам и… И что потом?
Виктория ахнула и прикрыла рот ладонью.
– Вот именно, – не без удовлетворения промолвила леди Эйвери. – И я уже не говорю о том, как он поджег кровать леди Уимпи.
Глава 14
Январь 1883 года
Джиджи вскочила с постели на рассвете, вскочила, обливаясь холодным потом. Ей снился сон: она бежала в одной ночной рубашке, тщетно пытаясь догнать кого-то в кромешной тьме. Бежала и кричала: «Вернись! Вернись ко мне!»
Что это было? Дурное предзнаменование? Или это ее совесть, последние три недели томившаяся в темнице ее души, наконец-то вырвалась из заточения и, обезумев от злости, явилась поквитаться с ней?
Джиджи дотронулась, до обручального кольца, которое ей подарил Камден. Слава Богу, оно по-прежнему сидело на ее пальце. Золотой ободок был теплым, как ее кожа, а грани сапфира – прохладными, как шелк. У нее в ногах, в плетеной корзинке с подушечкой, посапывал Крез. Девушка наклонилась, так что ее голова оказалась вровень с мордочкой пса. От него пахло чистой шерсткой и теплом. Она взяла его за лапку и почувствовала, как страх понемногу отпускает ее.
Джиджи снова могла дышать полной грудью. «Все хорошо, все хорошо, – говорила она себе. – Зачем тебе нужна совесть, если ты счастлива?»
Этот кошмар не поддавался описанию. Камден словно тонул в водовороте радостных улыбок. Брачная церемония. Бесконечные поздравления. Свадебный завтрак. Ослепительные вспышки фотоаппарата, запечатлевающего знаменательное событие для последующих поколений. Море смеха. Море веселья. Кругом – сияющие неподдельным восторгом лица. Он чувствовал себя последним лицемером – во сто крат лицемернее Джиджи, хотя та по уши погрязла во лжи.
Несколько раз самообладание чуть не изменило ему. Все радовались за него. За них. У миссис Роуленд были слезы на глазах. У Клаудии – тоже. Гости, кружась в вихрях тюля, любовались «Вересковым лугом», по самую крышу разукрашенным тюльпанами и нарциссами, пахучими, как первый день весны. Гости думали, что им посчастливилось стать свидетелями брачного союза двух любящих сердец, – а он задыхался от лжи.
В конечном счете именно Джиджи не позволила Камдену отступиться от его мстительных намерений. Всякий раз, когда он смотрел на ее сияющее лицо, ее ликование обрушивалось на него сокрушительным ударом. Каждая торжествующая, самодовольная улыбка оборачивалась для него маленькой смертью, каждый радостный смешок кинжалом вонзался в сердце.
И все равно его решимость держалась на волоске.
После приема они отправились в другой дом Роулендов, который находился ближе к Бедфорду и в котором они намеревались провести первую брачную ночь. Пятнадцать миль в угнетающе замкнутом пространстве кареты, совсем одни, если не считать Креза. Его молодая жена, захмелевшая от шампанского и болтавшая без умолку, строила планы вечера-сюрприза для его друзей.
Квартира, которую ее представитель снял для них в Латинском квартале, выходила окнами на рю Муфтар и насчитывала десять комнат. Как он думает, сколько гостей там поместится? И как ее французский – подойдет ли для светской беседы? И если подать на стол паштет из гусиной печенки и икру, то, может, никто не заметит, что в квартире почти нет мебели?
Ее восторженные мечты о счастливой жизни нещадно терзали его сердце. Глаза Джиджи горели ярким огнем, огнем надежды и страсти. Это добавляло ей очарования и красоты, но он зная, что его жена лжива и порочна.
Камдену вдруг захотелось доказать свое мужское превосходство и взять ее силой, надругаться над ней самыми зверскими и гнусными способами, захотелось сломить ее дух и растоптать этот чудесный огонь. Да, он поступил бы мерзко, но в какой-то степени честно.
Но он сдерживался, потому что знал, что в таком случае и сам бы погрузился в омут порока. Но так легко она не отделается. Он хотел уничтожить ее, раздавить, но не сразу, а постепенно. Он не желал, чтобы она видела в нем зверя. Он хотел, чтобы она мучилась от страха и отчаяния, но все равно мечтала о нем и считала самым совершенным мужчиной на свете.
Он будет мучить Джиджи еще долго после того, как уйдет из ее жизни. Этот план, причудливый и коварный, одновременно приводил его в восхищение и вгонял в краску стыда.
Только бы пережить эту ночь, абсурдную и ужасную ночь.
Камден пил коньяк прямо из графина, когда дверь, соединявшая спальни, распахнулась. Он сделал еще один глоток – спиртное огненным потоком лилось ему в горло, но он ничего не чувствовал.
Джиджи стояла у порога, окутанная ослепительным облаком девственно-белых одеяний. Но ее волосы!.. Свободные от шпилек и заколок, они ниспадали по плечам щедрой россыпью блестящих прядей – словно водопад на реке Стикс. А из-под подола халата выглядывали кончики ее пальцев – необыкновенно трогательные. Камден почувствовал, что охмелел, и отставил графин.
– Ты не пришел, – жалобно пробормотала Джиджи.
Тремейн бросил взгляд на каминные часы – с тех пор как ушла ее горничная, не прошло и двух минут.
– Я ждал, что именно ты придешь ко мне.
– Ты такой странный, и мне стало не по себе. – Она теребила шелковый поясок халата. – Я решила… – Ее голос прервался.
– Что ты решила?
– Я подумала, что ты пожалел о том, что женился на мне.
Душу Камдена озарил луч надежды. Если она сейчас сознается, если она, горько раскаиваясь и не без основания трепеща от страха, все же найдет в себе мужество признаться в содеянном и понести заслуженное наказание, то он простит ее. Не сию же секунду, но простит. А взамен он раскроет ей свой злодейский замысел.
– С чего ты это взяла?
«Ну же, Джиджи. Поступи по совести». Она явно колебалась. На какой-то миг на ее лице отразилась внутренняя борьба. Но уже в следующую секунду она снова овладела собой – прямо-таки юная Клеопатра, готовая на все, лишь бы не упустить своей выгоды. Передернув плечами, она проговорила:
– Просто я ужасно нервничаю перед первой брачной ночью.
Вместо того чтобы чистосердечно во всем признаться, она прибегла к самому банальному и старому как мир средству – женским уловкам. Принимает его за идиота. Думает, он просто ухмыльнется, одурманенный похотью, и даже не заметит, что остался в дураках.
Камдена обуяла ярость – первобытная, всепоглощающая. Вскочив на ноги, он решительно направился к жене. Сейчас он схватит эту подлую, коварную тварь за ноги и высунет в окно – пусть визжит и молит о пощаде, пока, обливаясь слезами, не выложит правду.
Джиджи скинула с себя халат. Под ним была ночная рубашка, прозрачная, как бокал с родниковой водой, – невесомый шелк не скрывал абсолютно ничего.
Тремейн замер. Как вкопанный, уставившись на Джиджи во все глаза; его тело мгновенно откликнулось на ее призыв. Она была мечтой сладострастника: высокая и упругая грудь, розовые пики сосков, дерзко смотревшие мужчине прямо в глаза, длинные стройные ноги и чарующий изгиб бедер, словно нарочно созданных для того, чтобы мужчина сжимал их что есть сил.
«Ах ты, стерва! – воскликнул он мысленно. – Неужели ты и на сей раз меня одурачишь?!»
Судорожно сглотнув, Камден пробормотал:
– Идем в постель. – Он взял жену за руку. – Ты замерзла (в комнате действительно было довольно прохладно, и по полу гуляли сквозняки).
Камден еще крепче сжал руку, Джиджи и тут же почувствовал, как бешено бился ее пульс. Пусть разум ее был холоден и расчетлив, но в крови бушевала огненная буря.
Жена послушно последовала за ним и не стала противиться, когда он уложил ее на кровать и помог прикрыться одеялом. Усевшись в постели, она откинулась на полушки у нее за спиной, одеяло же едва прикрывало ее бедра. Вскинув на мужа глаза, Джиджи тотчас отвела их, а пальцы ее судорожно сжимали край одеяла.
«Чего она боится? – недоумевал Камден. – Неужели догадалась о моих первоначальных намерениях? Нет, такого просто быть не может».
И тут он вдруг понял – прозрение обрушилось на него словно разорвавшийся снаряд. Да ведь она просто нервничает! Нервничает, потому что девственница и сегодня впервые познает мужчину. Тремейн чуть не рассмеялся. Как все, оказывается, просто и естественно! И как мило. Чертовски мило.
Боже, помоги ему.
Он медленно разделся, отбросив вместе с жилетом и рубашкой остатки чести и порядочности. А Джиджи теперь смотрела на него пристально – ее одолевало любопытство. Более того, она смотрела на него как на чудо, которое каждый день вымаливала, стоя на коленях.
«Не смотри на меня так! – хотелось закричать ему. – Я такой же беспринципный, лицемерный и подлый, как ты: Даже хуже. Господи, да не смотри же ты на меня так!»
Но тщетно. Она продолжала смотреть на него, и в ее глазах светились вера и преданность, которые не встречались со времен рыцарских веков.
Камден забрался на свою – предательски мягкую – половину постели и уселся точно так же, как жена, – откинувшись на гору подушек. А одеяло натянул на брюки, которые, не торопился снимать. Впервые в жизни он пожалел, что не развратничал на каждом шагу в Санкт-Петербурге, в Берлине и в Париже. Тело его горело огнем преисподней, а в голове царила полнейшая пустота. Ну как можно предаваться любви с девушкой, которую он презирал от всей души? Да, действительно презирал и ничего не мог с этим поделать.
Джиджи откашлялась и пробормотала:
– А ты… э-э… Ты не наденешь ночную рубашку?
Камден невольно прыснул. Вот и ответ на его вопрос. Надо вести себя так, словно последних тридцати часов не существовало, словно его сердце до сих пор переполняли безоблачная радость и нежность. Иного выхода нет.
Он ухватил прядку ее волос, и та скользнула меж его пальцев колодезной прохладой. Камден поднес прядку к губам и вдохнул сладостный аромат чистоты, душистый, как только что проклюнувшийся из почки листок.
– Нет, дорогая. Пожалуй, сегодня я обойдусь без рубашки.
Джиджи снова откашлялась.
– Тогда, может быть… Может, помолимся на ночь и ляжем спать?
Камден рассмеялся. Даже страшно, с какой легкостью он вернулся к своему вчерашнему состоянию души, когда каждая ее фраза веселила его и приводила в восторг. Он привлек Джиджи к себе и поцеловал, смакуя терпкий привкус ее зубного порошка, чуть подслащенный березовым маслом.
Ее губы прижались к его губам, а волосы потоком хлынули ему на плечо и на грудь. Камден на мгновение затаил дыхание. Ах, какой чудесный запах! Его сводило с ума нестерпимо свежее благоухание ее кожи.
Но увы, он потеряет ее навсегда. Навсегда. Осознание этого оглушало своей несправедливостью. Ему хотелось разнести все вокруг – кровать, окна, камин. Хотелось схватить Джиджи за плечи и трясти что есть силы. Хотелось громко закричать: «Что ты наделала?! Что ты наделала с нашей жизнью?!»
Но вместо этого Камден принялся ласкать жену. Осторожно сняв с нее ночную сорочку, он стал целовать ее шею, плечи, груди. Он любовался прекрасным телом и наслаждался тихими стонами, срывавшимися с ее губ.
Да, он ласкал ее – а она отвечала на его ласки! Отвечала пылко, с готовностью, дрожа от желания. Руки Джиджи с жадностью блуждали по его телу, обжигая своими прикосновениями, а губы ее то и дело сливались с его губами, и Камден чувствовал, что с каждым мгновением возбуждается все сильнее.
Наконец, не выдержав, он вошел в нее, и девственная плоть опалила его знойным жаром. Почувствовав, что причинил ей боль своим вторжением, Камден забормотал бессвязные извинения, совершенно не отдавая себе отчета в собственном двуличии: он искренне сожалел, что сделал жене больно, и в то же время с садистским удовольствием предвкушал, как сокрушит ее дух.
«Какое умопомрачительное блаженство», – думал Камден, раз за разом приподнимаясь, а затем опускаясь. С губ Джиджи по-прежнему срывались стоны, но теперь она стонала гораздо громче и временами выкрикивала, задыхаясь:
– Да, да! Еще!
А он шептал ей на ухо ласковые слова – порочные и возвышенные одновременно – и заглушал поцелуями ее сладострастные стоны. Ах, если бы только боль в его сердце не нарастала с каждым толчком, с каждой лаской, с каждым ласковым словом! Но наслаждение ширилось и клокотало в нем вопреки безысходному отчаянию. Неистовая чувственность Джиджи восторжествовала над ним. Разбила наголову. А когда ее стройные ноги обвили его бедра, остатки самообладания улетучились как дым, и Камден сдался, окончательно капитулировал, смутно сознавая, как из его груди рвутся хриплые стоны и проклятия.
– О Господи! Джиджи!.. – прохрипел он, содрогнувшись всем телом, и через несколько секунд замер в изнеможении.
Вот и все. Он совершил самый гнусный поступок в своей жизни. Теперь она забудется сном, а он всю оставшуюся ночь будет таращить глаза в потолок. Завтра он встанет еще до рассвета, распустит всех слуг, а когда в окно прольется холодный утренний свет, поступит с ней так, как она заслуживает.
Но Джиджи не забылась сном. Она прильнула к нему, осыпая поцелуями его плечо и грудь. Потом вдруг хихикнула и заявила:
– Хочу еще.
И его плоть в ответ тут же снова отвердела. В следующее мгновение он вошел в нее, и в тот же миг у него промелькнуло: «Похоже, я постучался во врата ада».
Глава 15
22 мая 1893 года
Джиджи приготовила дамский колпачок и французскую мазь. Она приобрела то и другое на следующий день после возвращения Камдена – приобрела в одной из лучших лондонских аптек. Считалось, что мазь должна значительно снизить плодовитость мужского семени, а колпачок – преградить путь тому, что не сможет обезвредить мазь.
Вставив колпачок на место, маркиза облачилась в голубую ночную сорочку, которую достала с самого дна бельевого ящика. «Особенная», – сказала парижанка, продававшая эту сорочку, и лукаво подмигнула. «Особенность» же состояла в том, что на сорочке имелся специальный лиф в форме двух чашечек, которые приподнимали груди, так что обилие плоти выпирало наружу на радость мужчине.
От сорочки пахло лавандой, хранившейся с ней в одном свертке. Джиджи купила эту сорочку сто лет назад, еще до того, как махнула на Камдена рукой. Уму непостижимо, почему она ее не выкинула.
Но увы, сорочка смотрелась отнюдь не соблазнительно, напротив – до омерзения нелепо. Но. Джиджи не стала снимать ее – должна же она была приложить хоть какие-то усилия…
Накинув халат, маркиза вышла из гардеробной, горячо молясь, чтобы ей хватило мужества пережить эту унизительную ночь.
Крез спал в своей корзинке возле ее кровати. Она опустилась на корточки и погладила его по голове, пробежавшись пальцами по мягкой шерстке. Дверь, соединявшая хозяйские спальни, внезапно открылась, и вошел Камден. Он был полностью одет – словно только что вернулся домой после каких-то вечерних развлечений. Сердце Джиджи екнуло. Наверное, потому, что муж был сейчас красив. А может, просто потому, что он был ее первой любовью. «А также потому, что тебе не видать, его как своих ушей», – тут же подумала Джиджи. Затянув поясок халата, она сказала:
– Милорд Тремейн, что привело вас в это логово порока?
– Я обедал с твоей матерью. – Он положил на ее туалетный столик какую-то книгу. – Это она передала тебе.
Маркиза едва взглянула на книгу.
– С этим вполне мог бы подождать до завтра.
Уголки его рта приподнялись, и Джиджи тотчас вспомнила о тех давних днях, когда с лица Камдена не сходила улыбка, а она дразнила его за то, что он не умел ходить с надменным видом, поджав губы, как ходят все аристократы.
– Может, и так, – ответил Тремейн. – Но раз уж я все равно шел сюда…
Шел сюда? Она с удивлением посмотрела на мужа. Ведь он постоянно твердил о своем отвращении и неприязни к ней.
– Ты ведь все время говорил, что тебе противно ложиться со мной в постель.
– Да, конечно. Но я спросил себя: кто я такой, чтобы стоять на пути твоего ослепительного счастья? То есть я решил поторопиться, чтобы побыстрее освободить тебя.
И тут Джиджи вдруг поняла, что не чувствует облегчения. Да, не чувствует, – но почему? Почему не скачет до потолка от радости? Не она ли торопила его с самого первого дня? Нет-нет, только не сегодня. Она не вынесет, если он сейчас дотронется до нее.
Маркиза с трудом удержалась, чтобы не попятиться.
– Удивительно, что тебя не вывернуло наизнанку при одной мысли об этом, – сказала она с усмешкой.
– У меня в комнате на всякий случай припасено ведро, – в тон ей ответил Тремейн. – Сделаю свое дело – и мигом помчусь обратно. Уверен, ты меня простишь. Ну что, начнем?
Джиджи вдруг вспомнила о своей «совершенно особенной» ночной сорочке. Наверное, ей не следовало ее надевать. Не надо Камдену ее видеть.
– Погаси свет, пожалуйста.
Маркиз решительно покачал головой:
– Нет-нет, я боюсь нечаянно наступить на Креза. К тому же мне пришлось бы в темноте искать дверь, когда буду уходить через… – Он взглянул на часы. – Через три минуты.
Три минуты? Всего лишь? На нее нахлынули воспоминания об их первой брачной ночи. Своими ласками он разжег в ней огонь страсти, так что она дрожала от вожделения.
Муж вдруг шагнул к ней, и его рука потянулась к поясу ее халата.
– Нет! – Она чуть отступила. – В этом нет необходимости.
Камден смерил ее презрительным взглядом.
– Не беспокойся. Просто вид грудей и ягодиц ускоряет дело.
Она тяжело вздохнула.
– Только я на минутку отлучусь в гардеробную и…
Он дернул за пояс, халат распахнулся, и открылась нелепая сорочка. Будь она и впрямь циничной и дерзкой, выпятила бы сейчас грудь и посмотрела бы ему прямо в глаза – посмотрела бы с вызовом и безо всякого стеснения. Но ей живо вспомнились те холодные весенние ночи в Париже, когда она месяцами вешалась ему на шею в точно таком же «развратном» атласно-кружевном неглиже. Что он сказал в последний раз, когда выволок ее за дверь и швырнул ей плащ? Он процедил: «Ты выглядишь, как дешевая шлюха».
Но Джиджи все равно вернулась – и увидела, как он впускает к себе девушку, перед неземной красотой которой меркли даже звезды. А она стояла, оглушенная – как будто он схватил ее за волосы и ударил головой об стенку.
Тремейн усмехнулся и запахнул ее халат. Но в его глазах не было ни намека на нежность.
– Ты и в самом деле надеялась, что я из-за этого передумаю?
Она вызывающе передернула плечами – в ней снова заговорил дух противоречия.
– Нет, не надеялась. Но я сделаю все, чтобы выйти за Фредди.
Чуть наклонившись, он подхватил ее на руки и тут же снова опустил, прислонив спиной к столбику кровати. Джиджи охнуть не успела, как муж навалился на нее всем своим весом. А в следующее мгновение она почувствовала, что его орудие полностью готово к бою.
Тремейн чуть наклонил голову, и сердце Джиджи болезненно заколотилось. Но он всего лишь сказал:
– Бедный лорд Фредерик. За какие грехи ты ему досталась?
Джиджи почувствовала, как его пальцы возятся с застежкой на брюках. Затем он вновь распахнул: полы ее халата и задрал подол ночной сорочки. Когда же его горячая возбужденная плоть прижалась к ее животу, она закрыла глаза и отвернулась. Однако ей не удалось остановить нахлынувшую на нее лавину сладостных ощущений.
Несколько секунд спустя он вошел в нее, и пальцы ее судорожно вцепились в халат. Джиджи чувствовала, как наслаждение с каждым мгновением нарастает, – и ненавидела себя за это.
Вскоре послышался прерывистый выдох, и руки мужа крепко стиснули ее бедра. После чего он содрогнулся и замер. Пятнадцать секунд спустя он уже направлялся к выходу.
Открыв глаза, Джиджи увидела выходившего из комнаты Камдена. Когда дверь за ним закрылась, она посмотрела на часы. Прошло ровно три минуты.
Да, всего лишь три минуты.
Глава 16
Январь 1883 года
Когда Джиджи проснулась, комнату заливал мертвенно-бледный свет. Часы показывали половину десятого. Она рывком села в постели и воскликнула:
– О Боже!..
Ах, как же так? Ведь в девять часов они должны были выехать в Бедфорд, а оттуда отправиться в Париж!
Выбравшись из постели, Джиджи поспешно надела халат, после чего бегом бросилась в соседнюю комнату и дернула за шнур звонка – чтобы принесли горячую воду. К счастью, дорожное платье приготовили еще накануне вечером. Надев нижнюю сорочку, Джиджи стала надевать панталоны, потом – нарядную нижнюю юбку и корсет. Несколько минут спустя она перевела дух. Слава Богу, оделась. Вернее, почти оделась – предстояло еще затянуть корсет. Но куда же запропастилась ее горничная с горячей водой? Наверное, заблудилась в незнакомом доме.
Джиджи принялась сражаться с корсетом. Она изо всех сил дергала за шнурки, пытаясь потуже затянуть каждую пару укрепленных стальной проволокой петелек, и одновременно выворачивала шею, проверяя в зеркале, как продвигается дело.
Дверь наконец-то отворилась.
– Быстрее, Иди! – крикнула она. – Я уже два часа как должна быть одета!
Но это была не Иди, а Камден, готовый хоть сейчас тронуться в путь. Он словно только что сошел с Олимпа – спокойный, сдержанный, прекрасный. Она же стояла перед ним с растрепанными волосами и в дезабилье.
Но ведь он видел ее и вовсе без одежды, не так ли? Так что, наверное, не стоит волноваться. Улыбнувшись, Джиджи сказала:
– Доброе утро, Камден. Я, к сожалению, проспала, но ничего страшного, верно?
– Ты права, ничего страшного. Но все-таки хорошо, что ты уже проснулась.
Снова улыбнувшись, она сказала:
– Прости, пожалуйста. Я буду готова через минуту, и мы сможем ехать.
Маркиз посмотрел на нее долгим и пристальным взглядом, потом вдруг спросил:
– Справишься сама?
Не дожидаясь ответа, он развернул ее спиной к себе и занялся хитросплетениями корсета. А Джиджи, глядя в зеркало, любовалась мужем – он был необычайно красив, и им нельзя было не восхищаться.
– Готово, – сказал он минуту спустя.
Развернувшись, Джиджи потянулась к мужу, но он отвернулся от нее. Как странно… Может, он не заметил ее протянутой руки? Чтобы как-то выйти из положения, она сказала:
– Ума не приложу, почему до сих пор не пришла горничная. Я плохо представляю, как укладывать волосы.
Камден стоял, глядя в окно, выходившее в парк за домом.
– Не торопись. Я дал прислуге выходной. Мы никуда не едем.
Джиджи замерла с расческой в руке.
– Не едем? Но ты ведь уже пропустил начало занятий. – Она принялась расчесывать волосы. – Поезд отправляется из Бедфорда только в половине второго, и у нас еще есть время.
Маркиз криво усмехнулся:
– Наверное, ты меня не поняла. Я не сказал, что не еду.
Много лет назад, на семейном празднике, Джиджи садилась, а кузен в этот момент выдернул из-под нее стул. Она тогда шлепнулась на пол, и ей показалось, что внутри у нее все перевернулось. Сейчас она чувствовала то же самое, хотя и не падала.
– Что?.. Ты о чем?
– Я решил зайти и попрощаться перед отъездом, – с невозмутимым видом заявил Камден.
Джиджи замерла, ошеломленная словами мужа. Он хочет бросить ее на следующий день после свадьбы, на следующее же утро после такой незабываемой брачной ночи?
– Но как же?.. – пробормотала она. – Почему?..
Тремейн посмотрел на нее как-то странно.
– По-моему, у нас изначально был уговор: как только мы скрепим наш брак, каждый из нас пойдет своей дорогой, пока не придет время рожать наследников.
Джиджи пришел на ум глупейший ответ. «Ты хоть что-нибудь понимаешь в контрактах? – чуть не спросила она. – Ты отклонил мое предложение, и оно больше не имеет силы. Этот брак заключался на совершенно других условиях.
– А как же… как же наш званый вечер? – пробормотала она в растерянности.
«Как же так? – думала Джиджи. – Ведь еще несколько часов назад он был так нежен со мной… А теперь преспокойно заявляет, что всегда считал наш союз браком по расчету. И зачем же он тогда приезжал ко мне каждый день, когда мы были помолвлены? Зачем строил планы на будущее? И как же обручальное кольцо у меня на пальце? Как Крез?..»
– Никакого вечера не будет, – ответил Тремейн.
– Но мы уже выбрали меню и вина… – Она сделала глубокий вдох. – Камден, почему?..
В следующее мгновение она с ужасом поняла: ее обвели вокруг пальца. Оказывается, Камдена всегда интересовали только ее деньги. А те чудесные часы, которые они провели вместе, были всего лишь продуманным ходом – чтобы она не передумала.
Швырнув на пол расческу, Джиджи воскликнула:
– Вот так новость! А я-то думала, что мы будем жить вместе и после свадьбы. Мы с матерью пошли на огромные расходы, чтобы найти нам в Париже квартиру и прислугу, переправить туда мою мебель и… В общем, ты понял, о чем я говорю. Мы с матерью считали тебя порядочным человеком, считали, что на тебя можно положиться, а ты… – Она умолкла, пристально глядя на мужа.
Спокойно выслушав ее, он усмехнулся и спросил:
– А ты со мной как поступила? Хочешь сказать, что ты порядочная женщина?
Джиджи открыла рот, но слова застряли у нее в горле под его беспощадным взглядом. Она понятия не имела, что он может на кого-то – тем более на нее – так смотреть. Наверное, такие же глаза были у Ахиллеса, перед тем как он растерзал Гектора, – глаза, горевшие яростью.
И тем страшнее ей было, потому что в остальном он держался также сдержанно и благовоспитанно, как всегда.
– Я… я не понимаю, о чем ты…
– Не понимаешь? Удивительно. Как же ты забыла о своих махинациях?
В голове у нее загремела оглушительная какофония – это рушился сверкающий дворец ее счастья, который она возвела на песке. Силясь вырваться из пучины отчаяния, Джиджи сделала несколько глубоких вдохов.
– Меня интересует только одно: где ты нашла фальсификатора? Ты что, пробралась в логово мошенников? Или в Бедфордшире их можно встретить на каждом шагу?
Судорожно сглотнув, она пробормотала:
– Егерь из «Верескового луга» в молодости подделывал документы, вот я и попросила…
– Ясно. Ловко придумано.
– Когда… Когда ты узнал? – Она старалась не расплакаться.
– Вчера днем.
Все закружилось у нее перед глазами. «Когда вступаешь в сговор с дьяволом, – часто говорил ей отец, – выигрывает только дьявол». Надо было его слушать.
Тремейн презрительно усмехнулся:
– Что ж, очень хорошо. Рад, что мы устранили все недоразумения относительно нашей с тобой порядочности в этой истории. Теперь ты, вне всяких сомнений, понимаешь, почему я уезжаю без тебя.
Умом – да. Но сердцем Джиджи чувствовала: она любит его, а он – ее.
– Знаю, сейчас ты на меня злишься, – сказала она вкрадчиво, осторожно – будто мышь, пробирающаяся мимо кошки. – Давай я через две недели приеду к тебе в Париж, когда ты…
– Нет.
Услышав решительное «нет», Джиджи похолодела. Но все же она не собиралась сдаваться без боя.
– Ты, безусловно, прав. Две недели – слишком короткий срок. Как насчет двух…
– Нет.
– Но мы же муж и жена! – в отчаянии прокричала Джиджи. – Так не может долго продолжаться!
– Позволю себе не согласиться. Очень даже может. Мы договорились жить раздельно – значит, и будем жить раздельно.
Джиджи никогда никого не уговаривала. Она со всеми говорила с позиции силы, даже со своей матерью. Но сейчас у нее не было выхода!
– Камден, пожалуйста, не надо! Пожалуйста, не решай сгоряча, не перечеркивай наше будущее! Камден, заклинаю тебя! Ну что мне сделать, чтобы ты передумал?
Во взгляде маркиза было столько отвращения, что она почувствовала себя какой-то мерзкой тварью.
– Для начала можешь попросить у меня прощения, как того требуют вежливость и воспитанность.
Джиджи захотелось надавать себе оплеух. Конечно, он ждал, что она будет валяться у него в ногах и молить о прощении! Гордость огромным комком стала у нее поперек горла, но она проглотила ее. Ради него. Ради любви, от которой не могла отказаться.
– Прости меня. Прости, мне ужасно, ужасно жаль!
Тремейн немного помолчал.
– Неужели? В самом деле жаль? Или ты просто жалеешь, что попалась?
А какая разница? Если бы она не попалась, ей бы вообще не пришлось извиняться.
– Нет, я сожалею о том, что сделала, – ответила она, потому что именно это ему хотелось услышать.
– Прекрати мне лгать, – процедил Камден. Он произносил слова, словно выплевывал их сквозь зубы. – Прекрати мне лгать, – повторил он.
– Но я правда раскаиваюсь. – Ее голос дрожал, и она ничего не могла с этим поделать. – Пожалуйста, поверь мне.
– Нет, ты не раскаиваешься. Ты просто жалеешь, что больше не сможешь водить меня за нос, что тебе больше нет веры и что безоблачное семейное счастье упорхнуло у тебя из-под носа.
Джиджи начинала злиться. Зачем он потребовал от нее извинений, если не собирался их принимать? Зачем заставил унижаться понапрасну?
– Может, я и не сделала бы ничего подобного, если бы не твоя ослиная глупость! Я видела мисс фон Швеппенбург. Не знаю, что ты в ней нашел, но с ней ты был бы счастлив… как утопленник. Да она и не вышла бы за тебя, потому что во всем слушается свою мамашу. Она бесхребетная и…
– Довольно! – перебил ее Камден. – Неужели так трудно быть честной?
Джиджи вдруг почувствовала себя дурой. С какой стати ее потянуло говорить о мисс фон Швеппенбург?
– Желаю тебе удачи, – сказал маркиз. – Но лучше не попадайся мне на глаза – ни через два месяца, ни через два года, ни через два десятилетия.
Наконец до нее дошло, что муж не шутит и что ей не будет прощения.
Бросившись ему наперерез, она закричала:
– Пожалуйста, выслушай меня! Я не представляю, как буду жить без тебя!
– Так представь, – отрезал маркиз. – Как-нибудь проживешь. А теперь уйди с дороги. Позволь мне выйти.
– Ты не понимаешь!.. Я люблю тебя!
– Любишь? – усмехнулся Камден. – Выходит, во всем виновата любовь? Хочешь сказать, любовь затмила твой разум, заставила тебя пойти на подлый поступок, заставила лгать?
Джиджи вздрогнула. Муж бросил ей в лицо слова, которые она как раз собиралась сказать.
Маркиз шагнул к ней с угрожающим видом, и Джиджи впервые в жизни по-настоящему испугалась. Но все же она не отступила, не отошла в сторону. Приблизившись к ней вплотную, Камден взял ее за плечи и, глядя ей в глаза, проговорил:
– Лучше бы вы не рассуждали о любви, леди Тремейн. – Он говорил почти шепотом, и голос его был холоден, как остывший пепел. – В данный момент я как никогда близок к тому, чтобы проучить тебя как следует. Так что лучше помолчи и забудь обо мне.
Джиджи всхлипнула.
– Так уж вышло, дорогая, что мне кое-что известно о безответной любви, – продолжал маркиз. – Так уж вышло, что я прожил с этим не день и не два. Но я не совращал Теодору, чтобы вынудить ее выйти за меня. Не приписывал себе несметных богатств. Не сочинял лживых писем о том, что моего кузена постигла внезапная кончина и что теперь мне прямая дорога в герцоги. Теодора писала мне, рассказывая о том, как мать искала для нее богатого мужа. Однако я не советовал ей лгать и отпугивать возможных претендентов на ее руку. А знаешь, почему я так поступал? Знаешь, почему давал советы, противоречившие моим интересам?
Джиджи горестно вздохнула и покачала головой. Она больше не хотела слышать о Теодоре, не хотела, чтобы ей напоминали о ее гнусном поступке. «Ах, если бы можно было повернуть время вспять и все исправить», – думала она.
Но маркиз неумолимо продолжал:
– Я поступал так просто потому, что Теодора доверяла мне. Именно поэтому я не стал злоупотреблять ее доверием. Любовь – не оправдание для подлости, леди Тремейн.
Джиджи молчала, и он вновь заговорил:
– Неужели ты действительно думаешь, что любишь? Я очень в этом сомневаюсь. Ты не знаешь, что такое любовь, потому что ты заботилась только о себе, заботилась о том, чтобы заполучить желаемое. Отойди же от двери!
Но Джиджи по-прежнему преграждала ему дорогу. Тогда Камден резко развернулся – она забыла, что в спальне две двери, – и вышел через гардеробную. Покинув ее, он исчез из ее жизни.
Глава 17
22 мая 1893 года
«А я неплохо держался, – размышлял Камден во время верховой прогулки по парку. – Вспышка похоти была ослепительной, а вспышка гнева – весьма умеренной. Должно быть, с годами я становлюсь добрее».
А как, бывало, его сердце заходилось от праведного гнева, когда она врывалась в его тесную квартирку в Париже, сбрасывала плащ и представала перед ним в таких завлекательных одеждах, что сам маркиз де Сад выронил бы плетку от изумления. Конечно же, она надеялась: если удастся затащить его в постель, все будет прощено. Но он с мрачным наслаждением выволакивал ее на лестницу и захлопывал дверь прямо у нее перед носом. Однако злорадство быстро улетучивалось, и он, тяжело дыша, с отчаянно бьющимся сердцем прислушивался к ее шагам – она спускалась по ступенькам, и каждый ее шаг отдавался в его сердце печальным эхом.
А когда она выходила на улицу, он уже стоял у окна своей погруженной в полумрак гостиной. Джиджи поднимала голову; на лице ее были написаны гнев и недоумение обиженного ребенка, и она казалась совсем маленькой в свете уличного фонаря.
Ночь, когда он нанял мадемуазель Фландин, была самой ужасной. Что он сказал Джиджи, перед тем как выставить ее за дверь? «Если хочешь меня вернуть, не будь доступной, как дешевая потаскушка. Иди домой. Если ты мне понадобишься, я сумею тебя найти».
Он простоял у окна целый час; гнев ушел, уступив место разъедающей душу тревоге. И все же гордость не позволяла ему сдаться, выйти из квартиры и проверить, не упала ли она с лестницы. Наконец Джиджи показалась на тротуаре, но на сей раз даже не взглянула на его окно. Она побрела прочь, отбрасывая на мостовую длинную унылую тень.
Три дня спустя он узнал, что Джиджи собрала вещи, и вернулась в Англию. Как легко она сдалась. Тогда Камден впервые в жизни напился до беспамятства. Страшное похмелье на два года отбило у него охоту к подобным выходкам, пока в один злосчастный день он не узнал, что через несколько недель после свадьбы у нее случился выкидыш.
Тремейн снова посмотрел на часы. До следующей, ночи с Джиджи оставалось четырнадцать часов сорок пять минут.
Тут кто-то вежливо его окликнул. Он обвел взглядом парк и увидел женщину – она махала ему рукой из щегольской коляски, которой сама же и правила. На ней было голубое утреннее платье, а на каштановых волосах – шляпка ему в тон. Леди Ренуэрт. Камден поднял руку и помахал ей в ответ. Поравнявшись с экипажем, он пустил лошадь мелкой рысью.
– Вы ранняя пташка, лорд Тремейн, – заметила леди Ренуэрт.
– Люблю гулять по парку утром, когда в ветвях еще белеет туман. Как поживает лорд Ренуэрт?
– Все так же. Ни на что не жаловался с тех пор, как вы виделись с ним последний раз. Кажется, это было вчера, не так ли? – добавила она с лукавой улыбкой. Камден тоже улыбнулся; было очевидно, что жена лорда Ренуэрта отличалась не только красотой, но и умом. – А как здоровье леди Тремейн?
– Все такое же до неприличия крепкое, насколько я успел заметить вчера перед сном. То есть за ужином, разумеется, – поспешил уточнить маркиз.
– А вы успели перед сном понаблюдать за звездами? Вчера их было видимо-невидимо.
Камден вдруг вспомнил, как в вечер знакомства с леди Ренуэрт не моргнув глазом объявил себя астрономом-любителем.
– Увы, я больше люблю о них читать, чем наблюдать.
– В свете по сей день мало кто знает, какую именно область исследует лорд Ренуэрт. Стыдно признаться, но я сама долгое время после свадьбы понятия не имела, что он занимается наукой. Простите мое любопытство, милорд, но как вы познакомились с его публикациями?
– Видите ли, я регулярно читаю научные статьи, чтобы потешить свое любопытство и одновременно узнать о последних достижениях технического прогресса. – На сей раз он нисколько не кривил душой. – А выдающиеся способности лорда Ренуэрта просто нельзя не отметить.
Здесь он тоже не покривил душой. Лорд Ренуэрт, безусловно, обладал выдающимся умом. Но в век, когда наука стремительно шагала вперед, а машины становились все более совершенными, он был всего лишь скромной звездочкой в галактике ярчайших светил. Камден не выделил бы его из общей массы, не будь он первым любовником Джиджи.
– Спасибо. – Леди Ренуэрт просияла. – Я полностью разделяю ваше мнение.
И она уехала, дружески помахав ему на прощание. Четырнадцать часов сорок три минуты. Неужели этот день никогда не кончится?
– Простите, леди Тремейн…
Джиджи, высматривавшая Фредди в толчее на балу у Карлайлов, остановилась.
– Слушаю вас, мисс Карлайл.
– Фредди просил передать вам, что он в саду, – сказала мисс Карлайл. – За шпалерой роз.
Джиджи чуть не расхохоталась. Только Фредди в простоте своей мог сказать девушке, тайно в него влюбленной, что он будет ждать другую «за шпалерой роз» – в месте весьма уединенном.
Джиджи заставила себя улыбнуться.
– Спасибо, но, наверное, ему не стоило вас затруднять!
– Мне нисколько не трудно, – ответила девушка.
Мисс Карлайл была скорее интересной, чем хорошенькой. В двадцать три года она начинала свой четвертый сезон, и многие полагали, что мисс Карлайл не заинтересована в замужестве, поскольку в двадцать пять она должна была вступить в права довольно солидного наследства и притом упорно отклоняла все предложения руки и сердца, которые ей доводилось получать.
«Интересно, ходила бы сейчас мисс Карлайл в девицах, если бы Фредди не влюбился в мою художественную коллекцию? – подумала Джиджи. – Очень может быть, что только из-за моих картин он решил, что мы с ним родственные души?» При мысли об этом Джиджи невольно улыбнулась. Ведь она-то покупала картины в надежде порадовать и задобрить Камдена.
Ну почему она никогда не говорила Фредди, что будущее заботило ее куда больше прошлого и что она редко задумывалась о смысле жизни? Джиджи почувствовала угрызения совести. Расскажи она ему обо всем, сейчас Фредди, наверное, обручился бы с мисс Карлайл, у которой в отличие от нее совесть была чиста – ведь она не отдавалась за его спиной другому мужчине.
Как она могла строить из себя мученицу, преисполненную благородных намерений, когда ей даже не удалось испытать должного отвращения во время торопливого совокупления с мужем? И ведь до сегодняшнего утра она даже не вспоминала про Фредди!
Джиджи нашла его в крохотном саду, где он вышагивал но узкой дорожке.
– Филиппа! – Фредди подошел к ней и накинул ей на плечи свой сюртук, от которого исходил резкий запах скипидара.
Она посмотрела на него с улыбкой:
– Ты опять рисовал в вечернем костюме?
– Нет, я пролил на себя соус за обедом, – смутился молодой человек. – Но дворецкий его отчистил. По-моему, неплохо получилось.
Маркиза провела ладонью по его щеке.
– Надо попросить портного, чтобы он сшил тебе несколько сюртуков из клеенки.
Фредди весело рассмеялся.
– Представляешь, именно это говорила мне мать! – закричал юноша.
Джиджи вздрогнула. Неужели она обращается с ним по-матерински? Да, очень может быть. Хотя прежде она не замечала за собой ничего подобного.
– Знаешь, что мне сказала Анжелика Карлайл? – спросил Фредди. – Она сказала, что я уже не маленький и мне пора бы остепениться. И еще она сказала, что я не спешу приступать к следующей картине, потому что боюсь провала и потому что я редкостный лентяй.
Они обогнули шпалеру роз и уселись на скамеечку, надежно укрытую от любопытных глаз. Должно быть, именно здесь мисс Карлайл получала предложения руки и сердца.
Снова рассмеявшись, Фредди заявил:
– Хотя ты и говорила, что она обо мне высокого мнения, сегодня мне так не показалось.
Джиджи нахмурилась. Единственная картина, которую Фредди закончил в последние месяцы, висела у нее в спальне. Она постоянно спрашивала, как продвигается работа над его следующей картиной, но никогда не придавала особого значения его творчеству – считала его занятия живописью не более чем увлечением, забавой скучающего джентльмена.
Но мисс Карлайл смотрела на это по-другому. И на самого Фредди она смотрела по-другому. Джиджи с радостью потворствовала «художественным метаниям» Фредди; до тех пор пока он ее обожал, он мог хоть с утра до вечера валяться в шезлонге – это ее нисколько не волновало. Но мисс Карлайл, видевшая во Фредди неотшлифованный алмаз, считала, что он добьется больших успехов, если только проявит усердие. Была ли ее любовь к Фредди чище – или корыстнее? Может, Фредди и сам был бы не прочь раскрыть свой талант?
Юноша положил голову ей на плечо, и оба погрузились в молчание. В такие минуты, когда его голова покоилась у нее на плече, а ее пальцы ерошили его густые волосы, на Джиджи всегда снисходило умиротворение. Но сегодня ей никак не удавалось обрести вожделенный покой.
Неужели Камден прав? Неужели ее любовь к Фредди – самообман? Маркиза энергично покачала головой. Нет, конечно же. И вообще она не должна думать о муже, сидя рядом с возлюбленным.
– Вчера лорд Тремейн говорил со мной очень доброжелательно, – сообщил Фредди. – Да-да, благожелательно, хотя мог бы отчитать меня как следует, а я не посмел бы возразить.
Джиджи вздохнула. С тех пор как Камден вернулся, она слышала о нем только хорошее – все его хвалили. Все считали, что он сдержан и благовоспитан, как истинный аристократ, и элегантен, как портной эпохи Возрождения. Внешний вид только добавлял очков в его пользу. Если он пробудет в Англии еще дольше, Феликсу Ренуэрту придется уступить ему почетное звание «идеального джентльмена».
Маркизе хотелось предостеречь Фредди насчет Камдена. Но что она могла сказать? Официальная история их отношений, которую Фредди безоговорочно принял на веру, гласила, что они с Камденом с самого начала договорились жить раздельно. Она не могла привести ни одного довода против мужа, не разоблачив при этом себя.
– Да, он очень любезен, – пробормотала Джиджи.
– Ты уверена, что он даст тебе развод? – спросил Фредди с озадаченным видом ребенка, которому впервые сообщили, что Земля круглая.
Джиджи поспешно кивнула:
– Конечно, уверена. Он сам так сказал. А почему ты спрашиваешь?
– Просто я… – Молодой человек замялся. – Не обращай на меня внимания. Наверное, я еще не пришел в себя, вот и все.
Она отстранилась от него и посмотрела ему прямо в глаза.
– Он что-нибудь об этом сказал? А может, он пытался запугать тебя?
– Нет-нет, ничего подобного. – Фредди покачал головой. – Он был само благородство. Правда, задавал вопросы… Наверное, испытывал меня. И еще… Даже не знаю, как объяснить. Я так и не понял, что у него на уме. Но мне показалось… Впрочем, мне часто кажутся всякие глупости. Мне показалось, что он не горит желанием тебя отпускать.
Маркиза внимательно посмотрела на молодого человека, потом проговорила:
– Фредди, мне кажется, ты кое-чего не понимаешь. Покажи мне человека, который горит желанием развестись. Поверь, таких очень мало. Но не думаю, что он страдает из-за того, что я от него ухожу. Просто он злится, ведь я посмела нарушить его покой ради такой ничтожной малости, как собственное счастье. Как бы то ни было, он уже дал слово. Один год – и я свободна.
Один год, если вести отсчет с прошлой ночи, при мысли о которой она до сих пор вздрагивала.
– Дай-то Бог! – с жаром воскликнул Фредди. – Наверное, ты права. Ты всегда права.
«Глядя на тебя, он видит только нимб, которым сам же тебя и наделил» – кажется, так сказал Камден о Фредди.
– Пожалуй, я вернусь в бальный зал, – проговорила Джиджи. – А то люди начнут сплетничать, а нам это ни к чему.
Фредди покорно кивнул:
– Да-да, совершенно ни к чему.
Ей захотелось, чтобы он схватил ее за плечи и заявил, что ему наплевать на людей в бальном зале, хотелось, чтобы он наконец-то проявил решительность. А ведь до того, как Камден здесь появился, Фредди ее полностью устраивал…
Маркиза поднялась, поцеловала юношу в лоб и подобрала юбки, собираясь уходить.
– Тебе не мешало бы прислушаться к мисс Карлайл. Вернись к работе над «Полднем в парке». Я хочу, чтобы ты подарил мне эту картину.
Прием на открытом воздухе был в самом разгаре. На фоне щедрого изобилия красных тюльпанов и желтых нарциссов переливалось праздничное многоцветье нарядно одетых дам. А посреди этого водоворота красок внезапно возникал оазис покоя – перед картиной, за маленьким столиком, сидел в полном одиночестве мужчина, сидел в глубокой задумчивости.
Камден и не подозревал, что лорд Фредерик такой одаренный и яркий художник. От его картины веяло теплом и живостью точно схваченного мгновения.
«Влюбленный юноша» – гласила маленькая табличка, врезанная в низ рамки.
Влюбленный юноша…
В копенгагенском доме Клаудии, сестры Камдена, висела его фотография, которую сделали в первый, день тысяча восемьсот восемьдесят третьего года. Он ждал, когда его мать и Клаудия закончат наводить красоту для семейного портрета, а фотограф тем временем запечатлел его в точно такой же позе, как у влюбленного юноши на картине лорда Фредерика. Он сидел в кресле, подпирая щеку рукой, и витал в облаках – на губах блуждала улыбка, а глаза смотрели куда-то вдаль.
В тот миг он смотрел в окно. Смотрел в сторону «Верескового луга» и думал о Джиджи.
Эта фотография оставалась у Клаудии самой любимой, несмотря на все уговоры Камдена выбросить ее. «Мне приятно на нее смотреть, – твердила сестра. – Я скучаю по тому Камдену».
Временами он и сам скучал по тому состоянию безрассудного веселья и упоительной легкости – в таком состоянии кажется, что ты словно паришь в воздухе. Но теперь он прекрасно понимал: его счастье было построено на лжи, а в расплату за те две недели безудержной радости его сердце навсегда очерствело. И все же он отчаянно тосковал по тем далеким дням.
Он мог развестись с Джиджи, но ему никогда не освободиться от нее.
Гостиная леди Тремейн тонула во мраке, но из спальни струился свет и вытягивался на полу узкой тускло-золотистой полоской. Как странно… Она ведь точно помнит, что выключила свет, перед тем как уйти.
Когда Джиджи вошла в спальню, выяснилось, что свет горит в покоях Камдена. Дверь, соединявшая их спальни, была распахнута настежь, но ярко освещенная комната мужа была совершенно пуста, а убранная еще с утра кровать так и стояла нетронутой.
Сердце Джиджи учащенно забилось. Она намеренно задержалась допоздна, чтобы избежать повторения прошлой ночи. Не станет же он полуночничать, поджидая ее, когда у него впереди целых триста шестьдесят три ночи, чтобы сделать ей ребенка?
Но где же он сам? Нечаянно уснул в кресле? Или до сих пор не вернулся, захваченный вихрем светских развлечений? Впрочем, какая ей разница, как он проводит время? Надо просто тихо закрыть дверь и лечь спать.
Но вместо этого она переступила порог его спальни.
При виде полностью восстановленной обстановки этой комнаты у нее до сих пор комок подкатывал к горлу. Ей живо вспоминалось то время, когда она бросалась лицом на его кровать и горько рыдала, сетуя на несправедливость жизни.
В тот день, когда Джиджи приказала очистить его спальню от мебели, она вновь стала хозяйкой своей жизни. Три месяца спустя она познакомилась с лордом Ренуэртом, и у них завязался бурный роман, который еще больше возвысил ее в собственных глазах. Именно с этого все и началось, то есть с того дня, когда она вычеркнула Камдена из своей жизни и приняла решение двигаться дальше самостоятельно, пусть даже впереди ее ждали только одиночество и неопределенность.
Но в комнате по-прежнему не было его личных вещей, если не считать карманных часов на серебряной цепочке – замысловатого хронометра от «Патека, Филиппа и K°», лежавшего на овальном столике напротив кровати. Джиджи перевернула часы – на оборотной стороне была выгравирована надпись с пожеланиями счастья Камдену от Клаудии в его тридцатый день рождения.
Она положила часы на место. Столик стоял недалеко от полуоткрытой двери гостиной. Оттуда лился яркий свет, нов самой гостиной было тихо, как на дне океана.
Джиджи распахнула дверь и увидела множество свернутых, в рулоны чертежей, которыми были завалены все столы и стулья. На письменном столе лежал белый лист чертежной бумаги, прижатый пресс-папье, логарифмической линейкой и коробкой конфет.
И тут вдруг она заметила Камдена, расположившегося в низком кресле эпохи Людовика XV. На нем был черный шелковый халат, а на коленях у него лежала раскрытая книга.
– Ты рано встала, – заметил он, очевидно, решив поупражняться в остроумии.
– Должно быть, я прониклась протестантской этикой,[5] о которой сейчас столько разговоров, – ответила Джиджи.
– Как прошла игра в карты? – Его взгляд опустился на ее декольте. – Похоже, ты сорвала куш.
Сегодня она надела свой самый нескромный наряд. По правде говоря, это была дешевая уловка, чтобы отвлекать внимание игроков за карточным столом. Было бы глупо пренебрегать своими достоинствами, когда можно ими воспользоваться.
– Кто тебе об этом рассказал?
– Ты. Ты говорила мне, что, как только мы поженимся, ты сразу бросишь танцевать на балах и начнешь выуживать последние деньги из карманов английских нищих аристократов.
– Не припомню, чтобы я говорила нечто подобное.
– Это было давно; – сказал Камден. – Дай-ка я тебе кое-что покажу.
Он поднялся, подошел к ней и раскрыл книгу на странице-вкладыше, сложенной вчетверо. Развернув страницу, сказал:
– Вот, смотри.
Джиджи тотчас узнала иллюстрацию – зарисовку щита Ахиллеса. Миссис Роуленд обожала восемнадцатую песнь «Илиады», и в детстве Джиджи частенько засыпала под рассказы о том, как Гефест выковал для Ахиллеса огромный щит из пяти медных листов. На этом чуде, кузнечного мастерства были изображены мирный город, город, охваченный войной, а также все известные человечеству занятия. И все это великолепие окружала великая река Океан.
Джиджи видела и другие образы щита, но почти все они, добросовестно воспроизводя описания Гомера, были снабжены излишними деталями, вроде танцующих юношей и девушек в венках, и в итоге выходила вещь такой филигранной работы, что она развалилась бы в первом же бою. Но изображение щита, предложенное этим автором, было строгим и лаконичным, без ненужных подробностей. Имелись, правда, солнце, луна и звезды, безмятежно взиравшие и на свадебную процессию, и на кровавую бойню.
– Это труды человека, которого твоя мать наметила тебе в мужья, – сказал Камден, складывая страницу. – На тот случай если тебе не удастся удержать меня.
Взяв книгу из рук Камдена, Джиджи внимательно посмотрела на корешок: «Одиннадцать лет до Илиона: полное исследование географии, материально-технического снабжения и хода Троянской войны», Г. Перрин. Фамилия герцога Перрина была Фицуильям, но по традиции пэры Англии подписывались своими титулами.
– Очень интересно… – Она вернула мужу книгу, и он положил ее на тумбочку.
– Раз уж ты здесь… Не хочешь ли взглянуть на мои чертежи?
Джиджи с удивлением пожала плечами.
– На чертежи? Но зачем они мне?
– Чтобы ты знала, кого винить, когда Британия проиграет следующее состязание за Кубок Америки.
Джиджи в досаде поморщилась:
– Ты помогаешь американцам?
Лет сорок назад американская яхта обошла четырнадцать английских яхт из «Королевской яхтенной эскадры» в гонке вокруг острова Уайт и выиграла с колоссальным преимуществом в двадцать минут. Легенда гласила, что королева, наблюдавшая за гонкой, спросила, кто пришел вторым, на что ей ответили: «Здесь не бывает вторых, ваше величество». С тех пор английские синдикаты пытались превзойти американцев и вернуть себе кубок. Но пока безуспешно.
– Я помогаю яхт-клубу Нью-Йорка, потому что я его член, – ответил Камден.
Он подошел к письменному столу и, обернувшись, вопросительно взглянул на жену. Настольная лампа у него за спиной осветила его волосы, выгоревшие на солнце. Выражение его лица казалось ласковым – слишком уж ласковым.
Джиджи точно приросла к полу, и только нежелание показывать свою слабость заставило ее сдвинуться с места, С трудом переставляя отяжелевшие ноги, она приблизилась к столу и склонилась над чертежом. Камден стал у нее за спиной.
– Сейчас это только предварительный набросок, – пояснил Камден. Он положил руку ей на плечо, и острое наслаждение змейками разбежалось по всему ее телу.
Судорожно сглотнув, Джиджи пробормотала:
– Да, ясно.
– Я и сам могу сделать подробный чертеж, – продолжат Тремейн, расстегивая верхнюю пуговицу ее платья, – но в последнее время этим, как правило, занимается специально нанятый чертежник.
Джиджи опустила глаза на эскизы. В середине листа красовался набросок яхты в том виде, в каком она выйдет в море, то есть с полностью распущенными парусами. А сбоку был нарисован корпус яхты в разрезе.
Камден протянул руку из-за ее спины и указал на длинное узкое ответвление от киля, располагавшееся по центру яхты; в то же время его другая рука продолжала расстегивать ее платье.
– Надеюсь, такой плавник придаст яхте дополнительную устойчивость, – проговорил он, расстегивая последние пуговицы. – Хочется, чтобы нос яхты как можно больше возвышался над водой – за счет этого увеличивается скорость хода. Но чем меньше корпус судна погружен в воду, тем больше опасность, что оно опрокинется.
– И много яхт опрокинулось… с твоей легкой руки? – с язвительными интонациями спросила Джиджи.
– За последнее время – ни одной. Но однажды я все-таки перевернулся. На своей первой яхте. Я столько лет корпел над чертежами, построил ее собственными руками, а она опрокинулась в первом же плавании. – Камден спустил платье с ее плеч, его прикосновения казались легкими, как первый летний ветерок. – Так мне и надо. Нечего было называть ее «Маркизой».
Сердце Джиджи гулко забилось. Неужели он назвал свою первую яхту в ее честь?
– Но почему ты так ее назвал? Или ты забыл, что терпеть меня не можешь?
– Мне сказали, что судно надо назвать либо в честь жены, либо в честь любовницы, – объяснил Тремейн. Между тем ее платье опало на пол медно-красным ворохом атласа и тюля. – Я отбуксировал ее в док, отрихтовал и перекрестил в «Метрессу». С тех пор это одна из самых надежных и быстроходных гоночных яхт в Атлантике. Вот видишь… – прошептал он, снимая ее корсет. – Даже в трех тысячах миль от меня ты приносишь мне неприятности.
– Я просто исчадие ада, – снова съязвила Джиджи.
Почувствовав, что ее нижние юбки отправились следом за платьем, она еще ниже склонилась над столом и судорожно вцепилась в столешницу. Камден тем временем проворно освободил ее от сорочки – его легкие прикосновения обжигали, точно крутой кипяток.
– По-моему, у меня до сих пор где-то валяется фотография, на которой я как идиот радостно машу рукой с борта «Маркизы» перед самым отплытием.
– Я бы предпочла увидеть, как ты барахтаешься в холодной океанской воде. Я бы проплыла мимо на своем корабле и даже не подумала бы подобрать тебя.
В отместку за эти слова Камден стащил с нее панталончики, так что теперь она была совершенно голая, если не считать белые атласные перчатки и белые же шелковые чулки. Его пальцы скользнули по ее ягодицам, и Джиджи закрыла глаза и закусила губу. Но из гордости не стала сдвигать ноги, хотя жутко нервничала.
– Ты всегда такая влажная? – прошептал Камден. – Или только со мной?
Ей хотелось сказать ему какую-нибудь колкость, хотелось так оскорбить его мужское самолюбие, чтобы у него навсегда пропала охота злорадствовать. Но вместо этого она тихо застонала, когда он медленно вошел в нее. И в тот же миг его халат коснулся ее спины – прохлада шелка резко контрастировала с обжигающим вторжением в се лоно.
И тут Камден начал двигаться, и Джиджи снова застонала, на сей раз гораздо громче. Она пыталась удержаться от стонов, однако у нее ничего не получалось – с каждым мгновением наслаждение становилось вес более острым. Забыв обо всем на свете, Джиджи еще крепче вцепилась пальцами в край столешницы, и теперь она уже не старалась сдерживать крики и стоны – ее охватило неодолимое желание получить от этого соития как можно больше.
Прошла еще минута-другая, и она, громко вскрикнув, почувствовала, что возносится на вершину блаженства. В следующее мгновение Джиджи ощутила последний толчок мужской плоти и дочти тотчас же услышала прерывистое дыхание Камдена прямо у нее над ухом, а затем – гулкие удары его сердца.
Теперь его щека прижималась к ее щеке, а руки упирались в столешницу рядом с ее руками. Так они и замерли; находясь в кольце его рук, она как бы находилась в его объятиях.
– О Господи, Джиджи… – прошептал он неожиданно. – О, Джиджи…
Но она никак не реагировала, потому что чары уже рассеялись. К тому же ей вспомнилось, что эти самые слова Камден шептал в их первую брачную ночь. Тогда ей представлялось, что от избытка чувств.
В следующую секунду Джиджи выпрямилась и, резко развернувшись, с силой толкнула мужа ладонями в грудь. Однако эта внезапная вспышка ярости никак не подействовала на маркиза – он даже не шелохнулся. Но тут взгляды их встретились, в глазах его промелькнуло удивление, и он молча отступил в сторону. В тот же миг Джиджи наклонилась, сгребла в охапку свою одежду и быстро направилась к двери.
– Погоди. – Приблизившись к жене, Камден снял с себя халат и накинул его ей на плечи. – Холодно, не простудись.
Джиджи не знала, как реагировать. Ее душили злость, стыд, унижение, но забота мужа пробудила в ее душе тоску, которую она, как ей казалось, навсегда похоронила в прошлом, похоронила в тот день, когда приказала очистить от мебели спальню Камдена. Да, в ее душе вновь пробудилась тоска по тому, что могло бы быть.
– Не жди от меня благодарности, – сказала она наконец.
Маркиз криво усмехнулся:
– А я и не жду. Я ведь не сделал ничего заслуживающего благодарности. Доброй ночи, леди Тремейн. Увидимся завтра ночью.
Глава 18
25 мая 1893 года
Миссис Роуленд встретила Лангфорда не совсем обычно – то есть без приторной угодливости и преувеличенной сердечности, с которой она, казалось бы, должна была встречать его светлость герцога Перрина. Конечно, ее нельзя было упрекнуть в отсутствии гостеприимства, но если недавно она стремилась, вернее, жаждала продолжить знакомство, то сегодня превратилась в олицетворение холодной вежливости. Даже ее любимые наряды пастельных тонов были решительно отвергнуты, и теперь она была в строгом черном крепе, словно вдова в первый год траура.
Миссис Роуленд приняла герцога в гостиной, освещенной не хуже Версаля: в комнате горело великое множество свечей. К тому же окна, выходившие на улицу, были распахнуты настежь, а шторы она задернула лишь наполовину, так что любой прохожий мог без помех заглянуть в гостиную.
Но хозяйке едва ли следовало опасаться любопытных прохожих. По тропинке под окнами и днем-то почти никто не ходил, а в это время она была совершенно пустынна.
– Не желаете ли чего-нибудь выпить? – спросила миссис Роуленд. – Может, чаю или ананасовой воды? Или лимонаду?
Герцог мысленно усмехнулся. Ему не предлагали лимонаду с тринадцати лет. «Но почему же она не предложила ничего из горячительного?» – подумал он с удивлением.
– Рюмочка коньяку будет в самый раз, – ответил гость.
Виктория поджала губы, но у нее не хватило духу отказать герцогу. Коротко кивнув, она сказала:
– Да, конечно. Холлис, – обратилась она к дворецкому, – принеси его светлости бутылку «Реми Мартен».
Слуга поклонился и вышел.
Лангфорд удовлетворенно улыбнулся. Так-то лучше. А то ведь придумала – лимонад!
– Удачно съездили в Лондон?
Хозяйка снова кивнула:
– Да, пожалуй.
Она поднесла руку к броши-камее на воротничке. Взгляд герцога невольно задержался на ее изящных пальцах, резко выделявшихся своей белизной на фоне черного как ночь платья. А потом ему вдруг вспомнилось, что миссис Роуленд старше его на несколько лет, то есть ей было под пятьдесят. Но чтоб ему провалиться, если она и сейчас не красавица! Пожалуй, сейчас она даже красивее, чем в те годы, когда ей было девятнадцать. Как правило, ослепительные красавицы к старости дурнели гораздо больше, чем дамы заурядной внешности, потому что их увядание резко бросалось, в глаза. Но эта женщина, напротив, с возрастом лишь обрела чувство собственного достоинства, которое почти, никак не выражалось внешне, но красило ее лучше всяких жемчугов и бриллиантов.
– В театре я имела удовольствие повстречаться с вашими кузинами, – сказала Виктория. – Леди Эйвери и леди Соммерсби были так любезны, что пригласили меня в свою ложу.
До Лангфорда не сразу дошло значение ее слов. Значит, она натолкнулась, на Каро и Грейс. На них многие наталкивались, к своему удовольствию или досаде – в зависимости, от того, выдавали, ли сестрицы забавную сплетню или по локоть залезали в душу в поисках таковой. И тут его осенило: миссис Роуленд ведь знать не знала, как он жил, прежде чем перевоплотился в равнодушного к женщинам ученого-отшельника.
О чем же они ей рассказали? Наверное, о драке между его любовницами, а также о пожаре и о том, как он увез с собой всех девочек мадам Миньон. Это были не самые страшные его грехи, но именно они принесли ему славу отъявленного распутника. И добродетельная, хотя и легко идущая на сделку с собственной совестью миссис Роуленд была настолько потрясена и возмущена, что решила изменить свое отношение к нему, возможно – лишь на некоторое время.
Можно подумать, его остановили бы открытые окна и черный креп, если бы он задумал какую-нибудь непристойность. В своё время он оголил не один зад, прикрытый траурной юбкой, причем несколько раз – прямо у раскрытого окна.
Если бы они с миссис Роуленд встретились двадцать лет назад, тогда другое дело. Но теперь он изменился. Постарел и остепенился.
Впрочем, кто знает?
– Наверное, они рассказывали вам о безумствах моей молодости, – сказал герцог. – К сожалению, я вел себя не самым примерным образом.
По всей видимости, миссис Роуленд не ожидала, что он заговорит так откровенно. Изобразив улыбку, она ответила:
– Что это за джентльмен, если за ним не числятся кое-какие грешки?
– Совершенно верно, – кивнул Лангфорд. – Вы ухватили самую суть. Но из знойного лета жизни рождается зрелая пора осени. Так было, и так будет всегда.
Герцог чуть не расхохотался, увидев, в какое смущение вогнало хозяйку его философское замечание. Положение спас дворецкий, вовремя подоспевший с коньяком – волшебным сочетанием отменных спиртов пятидесятилетней выдержки.
Они неторопливо переместились к карточному столу, который установили в гостиной, и Виктория осторожно поинтересовалась, можно лила первых порах ставить на кон не тысячу фунтов, а что-нибудь другое.
– Мы с дочерью играли на сладости – ириски, тянучки, лакричные конфеты… В общем, вы понимаете, о чем я говорю, милорд!
– Как вам угодно, – великодушно согласился Лангфорд. Честно говоря, он играл по крупной всего три раза, да и тех ему хватило с лихвой. Даже его насквозь порочное сердце не выдержало тех ужасов, когда за одну ночь спускался весь годовой доход.
Миссис Роуленд достала большую, тисненную золотом коробку.
– Эти швейцарские шоколадки прислала мне дочь. Она знает, что я к ним неравнодушна.
Шоколадки были уложены в несколько лоточков. Верхний слой съели почти полностью. Виктория убрала верхний лоток и поставила по полному лоточку перед собой и герцогом.
– В какие игры вы играли с дочерью? – спросил Лангфорд, тасуя карты.
– В которые обычно играют вдвоем – в безик, казино, экарте. В картах ей нет равных.
– Жду не дождусь, когда она приедет. Мне не терпится сыграть с ней несколько партий.
Миссис Роуленд помедлила, прежде чем ответить:
– Она будет в восторге.
Оказывается, миссис Роуленд, которая могла заткнуть за пояс любого профессионального актера с Друри-лейн, совершенно терялась, когда дело касалось заранее продуманных интриг или когда требовалось с ходу сочинить наглую ложь. Лавировать между мужем и поклонником – ужасно сложная задача.
Герцог прекрасно понимал, что леди Тремейн не желала ввязываться в авантюру, которую затеяла ее мамаша. По-прежнему тасуя карты, он молчал; ему было очень любопытно, как хозяйка продолжит беседу.
– Может быть, вы не откажетесь сыграть несколько партий с ее мужем? – спросила наконец миссис Роуленд. – Джиджи пока не знает, удастся ли ей найти время на поездку, поэтому он может приехать вместо нее.
– Она замужем? – Герцог прикинулся, что страшно удивлен.
– Да, уже десять лет. Ее муж – наследник герцога Фэрфорда. – В ее словах звучала гордость. Гордость и толика отчаяния.
Мысленно улыбнувшись, Лангфорд протянул карты Виктории, чтобы она сняла колоду.
– Признаюсь, я озадачен, – проговорил он. – Когда вы порекомендовали мне вашу дочь, я предположил, чуо она свободна от всяких обязательств и ваш интерес к моей скромной персоне продиктован желанием приобрести для нее друга в моем лице.
Виктория уставилась на гостя так, будто он попросил ее раздеться догола. В какой-то степени он действительно срывал покровы – с ее души. Она принялась теребить камею у горла, словно ей жал воротничок.
– Ваша светлость, уверяю вас… Ах, как вы могли такое подумать?! Я…
– Полно, полно, миссис Роуленд! – Он еще не забыл, как говорить с дамами. – Матери, которые пускаются на хитрость, чтобы удачно выдать замуж своих дочек, преследуют пусть и не самую возвышенную, но все же весьма достойную цель. Хотя лично мне кажется, что ваша дочь и без того очень даже удачно устроила свою жизнь. Тогда зачем же вы так настойчиво искали моего общества? Почему подстерегали меня у своей калитки и пообещали составить мне компанию в занятии, которое презираете от всей души?
Ответом ему была оглушительная тишина.
– Ваша ставка, миссис Роуленд, – напомнил герцог. Она молча положила три шоколадки на салфетку в середине стола. Он сдал ей карту рубашкой вверх, а себе – рубашкой вниз. Жалкая пятерка пик. Следующие две карты он сдал рубашками вверх.
Виктория накрыла карты ладонями, но не взяла их. Щеки ее рдели густым румянцем.
– Я отвечу на ваш вопрос прямо сейчас, милорд. Мой ответ смутит и вас, и меня – собственно, я уже готова провалиться от стыда, – но вы вправе знать правду. – Она провела языком по нижней губе, потом снова заговорила: – А правда состоит в том, что я по горло сватовством. Поэтому присмотрелась к своему окружению, пришла к выводу, что мужа лучше вас мне не найти.
Герцог вздрогнул от неожиданности. Слова хозяйки прозвучали как гром среди ясного неба.
– Я уже пять лет наблюдаю, как вы прогуливаетесь мимо моего дома каждый день – и в хорошую погоду, и в ненастье, – продолжала Виктория, гипнотизируя герцога взглядом. – Каждый день я жду, когда вы; покажетесь из-за поворота, где растет фуксия. Я провожаю вас глазами, до тех пор пока вы не скроетесь из виду за живой изгородью сквайра Райта. А потом думаю о вас.
Он знал, что она лжет – это было так же верно, как то, что королева завела шашни со своим слугой Джоном Брауном. Но все же ее слова тронули Лангфорда. Перед глазами у него возникла картина: миссис Роуленд с разметавшимися по подушке волосами лежит ночью в постели, горько сетуя на свое одиночество и изнемогая от тоски по мужчине… По нему, Лангфорду.
– Но я только, сейчас набралась мужества перейти от мечтаний к делу, – говорила Виктория, и ее голос был нежен, как весенняя ночь. – Я уже не молода. Поэтому я сразу отказалась от уловок юных девушек и решила действовать прямо. Надеюсь, я не обидела вас своей бесцеремонностью.
Лангфорд нечасто терялся в сложных ситуациях, но сейчас все-таки растерялся и ему не сразу удалось вспомнить об истинных намерениях миссис Роуленд. Думая о нем, она всего лишь прикидывала, как бы добыть для своей дочурки вожделенную корону с земляничными листьями.
– Но почему именно я? – Услыхав собственный голос, герцог невольно поморщился. Не голос, а воронье карканье. В смущении откашлявшись, он продолжал: – Простите, если я вмешиваюсь не в свое дело, но вы очень привлекательная женщина, к тому же не стесненная в средствах. Стоило вам только обмолвиться…
– И на меня бы стаями слетелись дамские угодники и альфонсы. Отчасти именно желание избавиться от них и привело меня обратно в Девон, – резонно возразила Виктория. – Что же до вашего вопроса, то, наверное, здесь сказалось влияние вашей покойной матери.
Герцог в изумлении уставился на собеседницу:
– Моей матери?!
Его мать скончалась от брюшного тифа через четыре месяца после того, как ушел из жизни отец. Поживи она подольше, он, наверное, вел бы не столь беспутную жизнь. Хотя бы для того, чтобы оградить ее от таких, как Карой Грейс.
– Мне стыдно, что в день нашей первой встречи я ввела вас в заблуждение, притворившись, что не знаю, кто вы такой. – Миссис Роуленд наконец-то взглянула на свои карты и бросила их на стол. Вот смотрите… Ровно двадцать одно очко. – Так вот, хотя мы не были представлены друг другу, но я знала вас много лет. Девушкой я жила в этом самом доме. Помню, как мне случалось мельком увидеть вас, когда вы приезжали домой на каникулы.
Лангфорд взял щипцы для сахара, которые она ему протягивала, и отдал ей три шоколадки из своего лоточка.
– Но как же вы познакомились с моей матерью?
– В шестьдесят первом году я помогала проводить благотворительную ярмарку под патронатом вашей уважаемой матушки. Я ей понравилась и по ее настоянию стала каждую неделю приходить на чай в Ладлоу-Корт. – Миссис Роуленд печально улыбнулась. – В домашней обстановке она показалась мне великодушной и в то же время совершенно обыкновенной – обыкновенной, потому что у нее, как и у всех женщин, сердце болело за мужа и за сына. Тогда я этого не понимала, но теперь, оглядываясь назад, я вижу, что она была бесконечно одинока. Из-за плохого здоровья мужа она постоянно жила в провинции, где у нее почти не было друзей и еще меньше развлечений, которые она могла себе позволить, не боясь прослыть бесчувственной к страданиям его светлости.
Герцог смотрел на Викторию во все глаза; теперь он уже не знал, по-прежнему ли она сочиняет небылицы или говорит правду. Но ему очень хотелось, чтобы ее слова оказались правдой. Он много лет ни с кем не говорил о матери… о родителях. Никому даже в голову не приходило заговорить с ним на эту тему. Зная, какую развеселую жизнь он ведет, все полагали, что он ужасно обрадовался, когда умерли его родители.
Миссис Роуленд взяла одну из шоколадок в прозрачной обертке и провела по ней пальцами – бумага тихо зашуршала.
– Ваша матушка мало говорила о болезни его светлости. Она уже понимала, что его дни сочтены. Но она часами говорила о вас. Она гордилась вами и с нетерпением ждала, когда вы, получите степень бакалавра с отличием по классической литературе. Она даже показала мне письмо от профессора Томсона, в котором он разъяснял вам один из вопросов, поднятых в «Федоне»,[6] и хвалил за глубокие познания в древнегреческом. Но еще вашу матушку не отпускала тревога. Она говорила, что нрав у вас дикий, как джунгли Черной Африки, а ваша душа для нее – потемки. Она боялась, что ни ей, ни отцу не удастся вас образумить и без твердой руки здравомыслящей супруги вы совсем собьетесь с пути истинного.
Еще немного – и Лангфорд, уже потерявший дар речи, вообще разучился бы говорить. Он не то что не думал, а даже мысли не допускал, что исповедь миссис Роуленд так его потрясет. Пять минут назад он самодовольно полагал, что миссис Роуленд и не снилось, как много он о ней знает. Но на деле все обстояло совершенно иначе. Его юность прошла у нее на глазах, она была наперсницей его матери, да что там – она даже читала хвалебное письмо от профессора Томсона!
– Почему же мы ни разу не встретились, если, по вашим словам, вы были частой гостьей Ладлоу-Корта?
– Просто мои визиты длились самое большее полчаса, а вы все время где-то пропадали, когда приходило время пить чай. Даже когда гостили дома на каникулах. Летом вы уезжали купаться в Торки, зимой шли охотиться на оленя или навещали приятеля в соседнем графстве.
Все верно – ведь у него никогда не находилось времени для матери. Он обедал с ней, когда бывал дома, и считал, что этот пустячный знак внимания полностью освобождал его от исполнения сыновнего долга.
– Как вы уже, наверное, догадались, беседы с любящей матерью оставили в моей душе неизгладимый и светлый, образ ее сына, что и привело меня к намерению…
– А потом вас подкараулили леди Эйвери с леди Соммерсби и поведали… о других сторонах моей жизни.
– Вообще-то сначала меня просветила дочь, – лукаво улыбнулась Виктория. – Она вас не жалует. Но по-моему, неправильно судить о вас только по тем разгульным годам. Такое суждение было однобоким и пристрастным, то есть совершенно несправедливым.
Она пододвинула к себе шоколадки, сложила их аккуратной стопкой и положила свои карты обратно в колоду.
– Ваша очередь делать ставку, ваша светлость. Но я вас прекрасно пойму, если вы больше не захотите оставаться в моем доме, после того как я показала себя обманщицей и интриганкой.
Нет, она не просто показала себя интриганкой. Она и была самой настоящей интриганкой. Она по-прежнему добивалась своей цели – пыталась выдать свою дочку замуж за герцога. Но теперь все это выглядело совсем иначе.
Теперь их с герцогом связывали незримые узы. Тридцать лет назад юная миссис Роуленд любезно навещала покойную герцогиню, тогда как он, юный наследник, постоянно игнорировал свою мать. Он почти не знал женщину, которая дала ему жизнь. Даже смерть отца не пробудила в нем желания сблизиться с ней – она-то была здорова. Он решил, что ничего с ней не случится и она еще много лет будет заламывать руки и хмурить брови, ужасаясь его легкомысленным выходкам.
Герцог выложил на стол пять шоколадок.
– Сдавайте.
Глава 19
31 мая 1893 года
– Как видите, сэр, мы предлагаем замечательные экипажи на любой вкус, – сказал сухопарый шотландец, владелец заведения «Шикарные кареты от Адамса, напрокат и на продажу».
– В самом деле, товар у вас отменный, – ответил Камден. – Меня не будет в городе несколько дней, но когда я вернусь, обязательно что-нибудь себе присмотрю.
– Очень хорошо, сэр, – кивнул Адамс. – В таком случае… Не окажете ли нам честь? Мы хотели бы доставить вас домой в нашем лучшем экипаже.
Камден улыбнулся. Он сам нередко устраивал на своей яхте увеселительные прогулки, и гости, до этого всерьез не задумывавшиеся о покупке яхты, делали ему заказ еще до того, как сойти на берег. Поэтому он по достоинству оценил предприимчивость-шотландца.
– С удовольствием.
– Сюда, пожалуйста.
Когда они вышли во внутренний дворик, там уже стояло роскошное, черное с золотом, ландо с четверкой лошадей. Экипаж готов был тронуться в путь в любую минуту.
– О, и миссис Крез здесь, – с улыбкой заметил Адамс.
– Простите… – Камден был уверен, что ослышался. Воображение сразу нарисовало ему картинку – маленькую собачонку на золотом поводке-цепочке и в бриллиантовом ошейнике.
– С вашего позволения, сэр, я отлучусь на минутку.
И шотландец бросился приветствовать даму, уже собиравшуюся сесть в экипаж. На пышной груди дамы позвякивали бесчисленные нитки жемчуга величиной с ноготь. Остальные же части ее тела были закутаны в парчу, щедро прошитую золотой нитью. Огромная, богато украшенная перьями шляпа переходила в густую вуаль, скрывавшую лицо до самого подбородка и сверкавшую на солнце россыпью мелких бриллиантов.
Только так и могла выглядеть миссис Крез. «Надо при случае спросить у Джиджи, почему она, одна из богатейших женщин в Англии, не одевается точно так же, – подумал Камден. – Вот только когда он представится, этот случай?» Наутро после их близости (в ту ночь, когда она вернулась с бала у Карлайлов) Джиджи прислала ему записку, в которой сообщала, что в последующие семь дней она не сможет выполнять свои детородные функции. С тех пор он ее не видел.
Сегодня шел восьмой день.
Адамс долго раскланивался перед миссис Крез, а та с величавым и снисходительным видом улыбалась ему. Наконец он подал ей руку и помог забраться в коляску с откидным верхом, после чего вернулся к Камдену.
– Обычно я не церемонюсь с содержанками, – сказал шотландец, – но в этой есть нечто особенное. Ну прямо царица, верно?
«Царица» же вдруг взяла на руки комнатную собачку, сидевшую с ней рядом, и поднесла ее к лицу.
– Не то слово… – пробормотал Камден; он тотчас же узнал собачку Джиджи, но что это ей взбрело в голову нанимать экипаж у Адамса? Или ей мало собственных фаэтонов и ландо? И с какой стати она так вырядилась? Вырядилась, точно любовница американского миллионера…
– Знаете, я передумал, – сказал он Адамсу. – Пожалуй, сегодня меня вполне устроит кеб.
Наемное ландо Джиджи проехало Вестминстерский мост, миновало Ламбет и въехало в Саутуорк. Вдоль оживленной улицы тянулись ряды хозяйственных и продуктовых лавок. По тротуарам прохаживались торговцы-лоточники, предлагавшие имбирное пиво и лесную землянику; они опасливо озирались по сторонам в поисках мальчишек, которые забавы ради сбивали их с ног. Дома же в этом квартале были нарядные, ухоженные, некоторые даже свидетельствовали о зажиточности их обитателей. Но благоденствие заканчивалось вместе с главным бульваром. Ландо свернуло в боковую улочку, и через несколько кварталов от процветания остались только жалкие потуги на респектабельность.
Экипаж остановился у небольшой конторы, ютившейся между захудалой закусочной, откуда несло жареным луком, и приемной лекаря, который обещал не только вылечить все известные заболевания, включая дамские недуги, но и вернуть утраченную шевелюру, а также избавить от излишней полноты.
На тротуаре стояли в ожидании женщины, две из них – с детишками на руках. Они тут же принялись оправлять юбки и приглаживать волосы руками без перчаток, стараясь не глазеть на величественную даму в ландо.
Слуга, соскочивший с запяток экипажа, разложил лесенку и открыл дверцу. Джиджи поднялась и сошла на тротуар – могущественная, как сам Господь Бог. Ее зеленый с золотом наряд выглядел ошеломляюще на фоне скромных полинявших платьев женщин, стоявших неподалеку. Джиджи подошла к ближайшей двери, и ей тут же открыла пожилая опрятная служанка.
Камден с интересом наблюдал всю эту сцену из кеба, остановившегося на противоположной стороне улицы.
Что Джиджи делает на Бермондси-стрит – улице с не очень-то хорошей репутацией?
В этот момент одна из женщин на тротуаре наклонилась, чтобы что-то сказать ребенку, и Камден увидел за ее спиной маленькую бронзовую табличку, прибитую к двери:
«Ссудное товарищество миссис Крез. Только для женщин»
Джиджи уже не раз приходилось выслушивать рассказы молодых женщин с малолетними детьми на руках. Менялись лица, менялись имена, и только история оставалась неизменной. Она влюбилась, думала, что это любовь до гроба, а оказалось – до первой ночи. И вот теперь она, растерянная, без средств, сдается на милость совершенно незнакомого человека.
От этой истории у Джиджи до сих пор по спине мурашки пробегали. Как знать, будь она бедной одинокой швеей, возможно, и она оказалась бы среди этих несчастных женщин. Впрочем, кое в чем она на них походила. Будучи молоденькой девушкой, она совершила такую же ошибку. И она также знала, что такое одиночество и несчастная любовь. Знала, как от любви теряют голову и забывают о благоразумии.
Мисс Шумейкер проходила обучение у цветочницы в Кембридже и подавала большие надежды, когда ей вскружил голову молодой учитель, каждое утро заглядывавший в магазин ее хозяйки за свежей бутоньеркой. Продолжение истории было трагическим, но банальным. Он отказался на ней жениться и даже помогать деньгами. Когда беременность стала очевидной, ей отказали от места. Чтобы не умереть от голода вместе с ребенком, мисс Шумейкер пришлось заняться проституцией.
В один прекрасный день ее молитвы, похоже, были услышаны: мисс Нили – ее подруга, с которой они вместе постигали премудрости цветочного дела, – написала ей с просьбой о помощи. Мисс Нили, уехавшая из Кембриджа еще до грехопадения мисс Шумейкер, открыла в Лондоне свой собственный цветочный магазин, и она по-прежнему считала свою подругу добропорядочной молодой особой. Мисс Шумейкер проработала под началом мисс Нили два года, откладывая каждый лишний пенс в надежде скопить на собственную лавочку. И когда она уже решила, что навсегда распрощалась с прошлым, в магазин зашел брат мисс Нили, и он узнал в мисс Шумейкер бывшую уличную проститутку.
Подробное описание всех тягот и лишений мисс Шумейкер поместилось на одном листе машинописного текста, составленного частным сыщиком, – Джиджи платила ему вознаграждение за услуги, которые тот оказывал «Ссудному товариществу миссис Крез». Просительницами с хорошими рекомендациями и характеристиками занималась миссис Рамзи. А женщинами с сомнительной репутацией – сама Джиджи.
Заливаясь краской и запинаясь на каждом слове, мисс Шумейкер рассказывала Джиджи о своих злоключениях.
– Ах, мэм, я такая бесхарактерная… – говорила молодая женщина. – Но в цветах я знаю толк. Я обучена грамоте, а цифры – мой конек. Мисс Нили даже разрешала мне вести бухгалтерские книги. И ей меня очень хвалили, я и на свадьбы составляла букеты, и на танцы, и на всякие… – Мисс Шумейкер умолкла, вконец оробев от ледяного величия Джиджи.
И дело было не только в ее пышных одеждах – комната ни в чем не уступала ее наряду. После грязной передней и узкого темного коридора роскошь кабинета сражала наповал. Вставленные в роскошные рамки картины Лоуренса Альма-Тадемы, на которых среди обилия белоснежного мрамора из канувшей в Лету античности пронзительно синело небо, неизменно исторгали у зрителей вздохи восхищения. При виде шикарной мебели – точь-в-точь как в аристократических гостиных – у просительниц от страха округлялись глаза, и они не знали, как пристроиться на стуле, чтобы не запачкать красно-бежевую парчовую обивку.
– Вы сказали, что хотите открыть собственный магазин, – напомнила Джиджи. – Уже выбрали место?
– Да, мэм. Я присмотрела магазинчик с витриной в двух шагах от Бонд-стрит. Снимать его дорого, зато место очень хорошее.
Мисс Шумейкер нельзя было отказать в смелости и честолюбии.
– Бонд-стрит? – переспросила Джиджи. – Хотите прыгнуть выше головы?
– Нет, мэм. Я долго думала и в конце концов решила, что по-другому не выйдет. Жены торговцев ко мне носа не покажут, если узнают от мисс Нили о моем прошлом. А знатные дамы, может, и не побрезгуют, если я стану хорошо делать свое дело.
В ее словах была доля правды.
– Все равно я посоветовала бы вам перевоплотиться в добропорядочную вдову.
– Да, мэм.
– И не спешите млеть от восторга перед клиентками благородных кровей. Сперва выясните, кто оплачивает их счета и какого обхождения они ждут, удостоив вас своим посещением.
– Да, мэм. – Мисс Шумейкер едва лепетала от волнения.
– И смотрите в оба. В город часто приезжают богатые американцы. Их надо обслуживать как можно быстрее
– Да, мэм.
Джиджи выписала чек и положила его в конверт.
– Отнесите это миссис Рамзи в соседнюю комнату. Она уладит оставшиеся формальности.
Миссис Рамзи заключит с мисс Шумейкер стандартный договор «Ссудного товарищества миссис Крез», объяснит, что делать с чеком, а потом выведет посетительницу на улицу через черный ход. Джиджи не хотелось, чтобы просительницы делились друг с другом своей радостью, иначе стало бы известно, что она удовлетворяет почти все просьбы.
– О, мэм! Спасибо, мэм! – Мисс Шумейкер присела в таком низком реверансе, что чуть не упала.
– Еще конфетку! – закричал ее сын, до этого сидевший как мышка.
– Тише! – Мисс Шумейкер достала из сумки жестяную коробочку, открыла ее и дала малышу конфету.
Коробка! Бог ты мой! От Демеля из Вены! Точно такая же стояла на столе у Камдена, прямо рядом с ее рукой, когда они в последний раз предавались любви.
– Кто вам это дал? – резко спросила Джиджи.
– Джентльмен на улице, мэм, – ответила мисс Шумейкер, нерешительно посмотрев на Джиджи. – Тимми все плакал и плакал, и тогда он дал ему эти конфеты. Простите, мэм. Не надо было мне их брать. Наверное, нехорошо получилось.
– Успокойтесь, вы ни в чем не виноваты.
– Но, мэм…
– Мисс Шумейкер, вас ждет миссис Рамзи.
Джиджи обыскала весь квартал вокруг «Ссудного товарищества миссис Крез», но Камдена нигде не было. Тогда она села в ландо и поехала обратно к Адамсу. Шотландец нанял для нее кеб, который доставил ее к мадам Элиз, где Джиджи скоротала время, выбирая ткань для новой шали. Через пятнадцать минут прибыла ее собственная карета, из которой она вышла на этом же месте три часа назад.
Вернувшись домой, Джиджи обнаружила Камдена в его спальне – он укладывал стопку накрахмаленных сорочек в дорожный саквояж.
– Зачем ты за мной следил?
– Из любопытства, моя дорогая миссис Крез. Я случайно забрел в ту каретную лавку, и тут появляешься ты. – Тремейн пожал плечами и улыбнулся. – А ты что бы сделала, если бы увидела, что я разоделся, как король в день коронации, и, назвавшись лордом Толстосумом, отправился по каким-то таинственным делам?
– Поехала бы по своим собственным делам, – ответила Джиджи не слишком уверенно.
– Да, конечно, – пробормотал маркиз. – Не волнуйся, я не выдам твою тайну.
– Вовсе это не тайна. Просто я скрываю свое имя. Женщины, которые приходят за помощью в мое ссудное товарищество, не из тех, кого постные святоши называют «достойными сочувствия бедняками». Я просто не хочу никому ничего объяснять.
– Понятно.
– Ничего тебе не понятно! – Да и что он может понимать, этот мистер Само Совершенство? – Ко мне приходят женщины, которые в прошлом имели несчастье оступиться. Им нужно только несколько фунтов, чтобы снова встать на ноги.
– Сколько денег ты сегодня ссудила?
Джиджи медлила с ответом.
– Шестьдесят пять фунтов.
Камден посмотрел на нее с удивлением.
– Не так уж и мало. А мисс Шумейкер сколько перепало?
– Десять фунтов. – Десять фунтов считались немалой суммой. Девушки, зарабатывавшие на жизнь своим трудом, зачастую не получали и двух фунтов в месяц.
– А мисс Даттон?
– Восемь фунтов. У мисс Даттон необычайные способности к каллиграфии. Она не пропадет, если сможет обуздать свои дурные наклонности.
Тремейн положил в саквояж три галстука, потом спросил:
– И ты ссудила ей деньги под честное, слово? Ведь у мисс Даттон тоже не было рекомендации?
– Я плачу частному сыщику. За шесть лет меня подвели только три женщины, да и то одну из них сбила карета.
– Восхитительно!
– Не надо говорить со мной таким снисходительным тоном! – Джиджи досадливо поморщилась. – Пусть «Ссудное товарищество миссис Крез» не укладывается в рамки условностей, но это – законное и достойное предприятие! Благодаря ему я спокойнее сплю по ночам.
Камден защелкнул замок саквояжа и подошел к жене.
– Успокойся, пожалуйста. – Он положил руки ей на плечи, но Джиджи отстранила их. Тогда он взял ее лицо в ладони и повторил: – Успокойся, пожалуйста. Я не шутил. То, что ты делаешь, – восхитительно. Хорошо, что кто-то помнит о таких женщинах. И я рад, что это именно ты.
Даже объяви он, что собирается причислить ее клику святых, Джиджи не была бы так потрясена. Камден опустил руки и подошел к столику у стены – завести часы. Не глядя на него, она пробормотала:
– Я просто хотела дать им еще один шанс, вот и все Шанс, которого она сама так и не дождалась.
Маркиз обернулся и пристально взглянул на жену. Потом, ни слова не говоря, принялся заводить часы.
И тут Джиджи почувствовала, что слишком уж разоткровенничалась.
– Что ж, не стану тебе мешать, – сказала она. – Желаю приятной поездки.
– Я еду в Девон, чтобы отобедать с твоей матерью и герцогом Перрином. Поезд отправляется в двенадцать часов пятьдесят три минуты от вокзала Виктория. Скажи кухарке, чтобы положила сандвич и на твою долю. Можешь поехать со мной.
В голове Джиджи пронеслись сотни мыслей, но в конце концов она остановилась на одной-единственной: «Ему очень удобно, чтобы я все время находилась под рукой – тогда он без помех сможет делать себе наследника, и моя мать не станет докучать ему разговорами о разводе, да и за столом будет не так неловко перед герцогом». Но все равно она ужасно обрадовалась приглашению.
– Я ведь уже сказала ей, что не приеду, – пробормотала Джиджи в нерешительности.
– Скажи, что передумала, – ответил Камден. – Думаю, она обрадуется.
Глава 20
Копенгаген, июль 1888 года
Камдену нравилось быть любимым дядей для своих племянников. Нравилась роль таинственного гостя, чьи эффектные приезды оставляют в трепетных юных сердцах неизгладимое впечатление волшебства и навсегда врезаются в память благодаря шоколаду, затейливым игрушкам и играм в «лошадку».
Плавание получилось беспокойным. Его судно прибыло в порте опозданием на тридцать шесть часов. Добравшись до дома Клаудии, он застал там только мальчиков и слуг, а Клаудия с мужем куда-то уехали. Камден распорядился, чтобы ужин подали в детскую, и съел его в обществе двухлетнего Теодора, лопотавшего рядом на стульчике, и пятимесячного Ганса, пристроившегося у него на коленях.
Теодор получил в подарок новый калейдоскоп, который вызвал у него бурю восторга и сломался уже через четверть часа. Малыш с минуту разглядывал обломки, после чего громко разревелся. Но Камден, знавший, как усмирять малолетних крикунов (Кристофер был младше его на семь лет), отвлек Теодора магнитами. Как только малыш понял, что маленькие черные кубики – волшебные, он с воодушевлением принялся лепить их друг к другу, а также к ложкам и столовым ножам. А вот Ганс держался с отменной учтивостью – жевал новую погремушку и время от времени гукал от счастья.
Теодор, которого уже не укладывали на дневной сон, утомился быстрее, и няня отнесла его в кроватку. Ганс же, высосав бутылочку молока, уснул у Камдена на руках, прижавшись щекой к его плечу и напустив теплую лужицу слюней на его батистовую рубашку. Камден поцеловал малыша в крохотное ушко, и его сердце сжалось от неясной тоски.
Закончив обучение в Париже, он уехал в Штаты и сколотил там немалое состояние. Но богатство – само по себе вещь замечательная и чрезвычайно приятная – не могло согреть ему постель и заполнить его дом детьми, о которых он мечтал.
В этот момент в комнате появилась Клаудия. Она поцеловала Камдена в щеку, Ганса – в макушку и пошла поцеловать Теодора, уже сладко спавшего в своей кроватке.
Вскоре сестра вернулась.
– Он вырос, правда? – спросила она, погладив Ганса по руке.
– Когда не видишь ребенка несколько месяцев, он удваивается в размерах, – с улыбкой ответил Камден. – Хорошо провела вечер?
– Неплохо. Мы с Педаром обедали с твоей женой.
Он не видел Джиджи с мая восемьдесят третьего года – больше пяти лет.
– Ты шутишь, – пробормотал Камден.
– Нет-нет. – Клаудия покачана головой. – Твоя жена здесь. Три дня назад она заходила ко мне. Я навестила ее на следующий день и пригласила на обед, а сегодня она прислала ответное приглашение. Мы обедали у нее в отеле.
К великой чести Камдена, он не уронил Ганса на пол.
– Но что она делает в Копенгагене?
– Осматривает достопримечательности. У нее турне по Скандинавии. Она уже побывала в Норвегии и Швеции.
– Одна?
Как только предательский вопрос сорвался с его губ, он пожалел, что не вырвал себе язык.
– Нет, с личным гаремом, – съязвила Клаудия. От ее проницательности ему становилось не по себе. – Я-то откуда знаю? С любовником она меня не знакомила, а я не устраивала за ней слежку. Если, тебе так интересно, возьми да узнай сам.
– Ты не поняла. Я имел в виду… нет ли с ней матери. – Он отдал Ганса няне. – И вообще меня не касаются дела леди Тремейн.
– К твоему сведению, леди Тремейн исправно выполняет свой семейный долг. Она каждую неделю навещает отца с матерью, когда те бывают в Лондоне. Посылает подарки моим детям к Рождеству и на дни рождения. Когда же Кристофер проматывает свое месячное содержание, именно она учит его вести счет деньгам; – сказала его сестра. – По-моему, тебе надо с ней повидаться. Она ведь совсем не…
Камден приложил палец к губам сестры:
– Помнишь, что ты сказала? Если мне будет интересно, я сам все узнаю.
К вечеру его благоразумные намерения обратились в пепел – как сигары, которые он курил с Педаром. Он смог держать рот на замке по пути к отелю, где остановилась некая миссис Аллен. Смог выйти из кареты Клаудии, когда приехал на место. И почти сумел войти в двери отеля, которые уже распахнул перед ним вышколенный швейцар. И вот тут нелепое любопытство сломило его волю. Вместо того чтобы отправиться к миссис Аллен – молодой, богатой и привлекательной вдове из Филадельфии, которая во время путешествия через Атлантику недвусмысленно намекала, что неплохо бы, не теряя времени даром, где-нибудь уединиться, – он помчался через весь город в отель, где остановилась его жена.
Там ему сообщили, что леди Тремейн приехала только с горничной и что из гостей она принимала лишь Клаудию и Педара.
Получив ответ на мучивший его вопрос, Камден, казалось бы, должен был на этом успокоиться. Но неожиданно для себя самого он завел с портье разговор о кронах, а именно – за сколько крон портье согласился бы тайно снабжать его, Камдена, кое-какой информацией, касающейся леди Тремейн. То есть речь шла о слежке за ней.
Выяснить маршрут ее передвижений не составило никакого труда, поскольку все заботы об этом она поручила персоналу отеля. На следующее же утро Камден начал получать отчеты о ее приходах и уходах. Через несколько дней он знал, что она ела на завтрак, какие достопримечательности осмотрела, в какое время принимала вечернюю ванну и даже у какого магазина останавливалась, чтобы купить льняные скатерти.
Однако чем больше он узнавал, тем сильнее его одолевало любопытство. Как она выглядит? Пощадили ли ее годы? Похожа ли она на себя прежнюю? Или изменилась до неузнаваемости?
Он тут же отменил обед с миссис Аллен, когда узнал, что Джиджи идет вечером в сады Тиволи – главный парк развлечений в Копенгагене. Днем ему еще хватало силы воли не приближаться к ней. Но вечером… Как знать, может быть, ему удастся увидеть ее одним глазком, а самому остаться незамеченным?
Камден исходил сады Тиволи вдоль и поперек и уже решил, что впадает в слабоумие, когда наконец заметил Джиджи на большой карусели. Она сидела на деревянной лошадке и заливисто смеялась, изо всех сил вцепившись в позолоченный деревянный шест; а ее длинные белые юбки струились по воздуху от кружения карусели и летнего ветерка с моря.
Она была довольна. Нет, не просто довольна. Счастлива!
В янтарном сиянии парковых огней казалось, что она – это не она, а персонаж норвежской сказки – необузданное и чувственное дитя природы. Из толпы на нее глазели мужчины – глазели, округлив глаза и приоткрыв рты.
Камден же смотрел на жену как завороженный. О чем он думал? Он не знал. Почему-то в глубине души он ожидал – нет, скорее надеялся – увидеть осунувшуюся страдалицу, скрывающую свою боль под маской безразличия Надеялся, что она до сих пор томится по нему, до сих пор любит его. Но все говорило об обратном.
Этой женщине он был не нужен.
Тремейн развернулся и побрел прочь – рассудок снова взял верх. Он постарался забыть, что пожирал Джиджи глазами, точно голодная дворняжка, которая заглядывает в гастрономическую лавку, положив лапы на подоконник. Он сполна возместил миссис Аллен недостаток внимания и любезности.
А потом судьба свела их на канале.
Миссис Аллен была необычайно мила в своем кремово-персиковом платье от Уорта. Но открывавшийся за ее спиной вид все же затмевал ее прелести. Вдоль канала протянулись дома, выкрашенные в жизнерадостные оттенки, столь любимые английскими модницами, – розовые, лимонные, сизые, лазурные, медные и кирпичные. Солнце подходило к зениту, и вода сверкала и переливалась, разбегаясь серебристыми барашками из-под бороздивших фарватеры прогулочных судов.
– Бог мой! – воскликнула миссис Аллен, повиснув у него на локте. – Ты только посмотри!
Камден, изучавший в витрине модели кораблей, повернулся и посмотрел в другую сторону.
– Вот то открытое окно на втором этаже. Видишь там мужчину и женщину? – хихикнула миссис Аллен.
Он осмотрел окна домов на противоположном берегу – и вдруг почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд.
Джиджи!
Она сидела на носу прогулочного парусника в нескольких метрах от него, сидела под белым кружевным зонтиком – ни дать ни взять прилежная туристка, решившая во что бы то ни стало вобрать в память всю красоту и очарование Копенгагена. Джиджи внимательно и в то же время с тревогой вглядывалась в его лицо – словно никак не могла вспомнить, кто он такой. Словно не желала вспоминать.
Внешне он изменился: отрастил волосы и года два назад обзавелся щегольской бородой.
Их взгляды встретились, и Джиджи вскочила с кресла. Зонтик выпал из ее руки и со звонким стуком упал на палубу. Она не отводила от мужа взгляда, в лице ее не было ни кровинки, а в глазах читалась мука. Такой Камден никогда не видел жену – даже в тот день, когда бросил ее. Казалось, она была потрясена, ошеломлена, была в отчаянии…
Парусник медленно проплыл мимо, и тогда Джиджи, подобрав, юбки, побежала вдоль поручня, по-прежнему не сводя с мужа глаз. Внезапно зацепившись ногой за канат, она со всего маху упала на палубу. Сердце маркиза сжалось от страха, но Джиджи, ни на что не обращая внимания, поднялась на ноги и снова побежала, пока не очутилась на корме – больше она не могла приблизиться к нему ни на шаг.
К несчастью, именно в этот момент миссис Аллен взяла его под руку и потерлась щекой о его плечо – словно кошечка, которой почесали за ухом.
– Умираю от голода, – проворковала миссис Аллен. – Ты не отведешь меня в ресторан, где подают холодные закуски?
– Да, конечно, – пробормотал он машинально.
Джиджи замерла у поручня. Потом вдруг вздрогнула, и на ее лице отразилась такая усталость, словно она простояла на этом самом месте все то время, что они не виделись.
«Она по-прежнему меня любит», – промелькнуло у Камдена, и от этой мысли его бросило в жар, а голова пошла кругом.
Внезапно он забыл, как, собственно, она перед ним провинилась. Камден понимал – и понимал с предельной ясностью – только одно: за последние пять лет мир не знал другого такого дурака, как он, – ведь он отказался от того, что являлось пределом его желаний.
Просидев весь ленч точно во сне, он отправил миссис Аллен в отель, где она собиралась вздремнуть часок перед обедом, и отклонил ее предложение зайти в гости с такой поспешностью, словно у нее проявились симптомы бубонной чумы. Потом он помчался к цирюльнику, от цирюльника – к ювелиру, а от ювелира – обратно в дом Клаудии за своим лучшим костюмом.
Камден вошел в отель жены со свежевыбритым подбородком и букетом гортензий, купленным у престарелого цветочника. Он чувствовал себя идиотом и нервничал, как свинья, живущая по соседству е мясником. Ему пришлось дважды прочистить горло, прежде чем он сумел задать портье свой вопрос:
– Скажите, леди… леди Тремейн у себя?
– Нет, сэр, – ответил портье. – К сожалению, леди Тремейн только что уехала.
– Ясно. И когда она обещала вернуться? – Он решил, что будет ждать ее здесь и никуда без нее не уйдет.
– Мне очень жаль, сэр, – ответил портье, – но леди Тремейн уехала и больше не вернется. Она освободила номер и отправилась в порт. По-моему, она хотела успеть на «Маргарет». Это судно отплывает в два часа.
Камден взглянул на часы. Было пять минут третьего.
Стремительно выскочив из отеля, он остановил первый попавшийся экипаж и пообещал вознице все содержимое своего кошелька, если кеб успеет в порт до отплытия «Маргарет». Но когда они прибыли на место, от «Маргарет» остались только три столбика дыма вдалеке.
Все равно заплатив вознице двойную плату, Тремейн уставился на море. Невероятно! Не может быть, чтобы все его надежды на воссоединение умерли. Или действительно умерли?
Впервые в жизни он чувствовал растерянность и младенческую беспомощность. Наверное, он мог бы отправиться за ней в Англию. Но в Англии их снова придавит груз злосчастного прошлого, и они не смогут действовать по велению сердца. Не смогут прощать.
Видимо, сама судьба противилась их примирению.
В конце концов, хотя на это ушло много часов, Камден убедил себя в том, что за него похлопотал его ангел-хранитель. Представить только: что, если бы она не уехала? Что, если бы он и в самом деле отбросил всякое благоразумие и вернулся к ней – к женщине, которой больше никогда не сможет доверять?
Нет, сказал он себе, такое невозможно представить. Правда, невозможно. Все-таки он разумный человек. Его пальцы сомкнулись вокруг бархатной коробочки, где лежало бриллиантовое ожерелье с рубинами – сверкающее искушение, как и Джиджи. Вот и отличный прощальный подарок для миссис Аллен.
Бросив гортензии в канал, он смотрел, как вода медленно уносит их в разные стороны. Кто бы мог подумать, что после стольких лет она по-прежнему властна сокрушить его, не тронув даже пальцем?
Глава 21
31 мая 1893 года
«Не знаешь, чего от него ждать, – досадовала Джиджи. – Никогда не угадаешь, чего ждать от мужа». Впрочем, она была почти уверена: как только за ними закроется дверь ее личного вагона в девонском поезде, Камден тут же потребует близости с ней. Да, она была в этом уверена и даже приняла меры предосторожности.
Но вопреки ее ожиданиям Камден уселся за чертежи какого-то механического приспособления еще до того, как поезд отъехал от станции. А ей оставалось только смотреть, как мир проносится мимо нее со скоростью шестьдесят километров в час, и сходить с ума от радости.
И гордиться собой. И витать в облаках.
Он похвалил ее – и притом от чистого сердца – за то, что было для нее по-настоящему важно. Маркиза чувствовала себя как молоденькая дебютантка, которую на первом же балу нежданно-негаданно пригласил на танец самый отъявленный сердцеед. Она прекрасно понимала, что это хмельное тепло в груди – непрошеное и нелепое – никогда не встретит отклика в его сердце, однако ничего не могла с этим поделать.
Из-под руки маркиза на бумагу быстро ложились косые строчки и выстраивались столбиками уравнений, которые для непосвященного являлись такой же загадкой, как древнеегипетские иероглифы. Даже она, получившая обширные познания в области математики и механики, чтобы невежество не стало камнем преткновения в сотрудничестве с инженерами, понимала только малую часть из того, что выводила рука ее мужа. Насколько Джиджи поняла, он работал над чертежом двигателя внутреннего сгорания.
Джиджи скептически относилась к автомобилям. Да, идея была замечательная, к тому же теперь вполне осуществимая. Но кто, кроме самых отчаянных авантюристов и богачей, захочет покупать и управлять этими странными механизмами, когда по городу было намного проще и удобнее передвигаться в карете, а для дальних расстояний как нельзя лучше годились быстрые и надежные поезда?
Но прошлым летом она все же из любопытства нанесла визит герру Бенцу в Мангейме и теперь собиралась вести переговоры о покупке лицензии на строительство двигателей Бенца для своей фабрики. Благодаря своим математическим способностям, унаследованным от предков по линии Роулендов, Джиджи мгновенно просчитала, сколько средств сэкономит, если сможет воспользоваться чертежом Камдена – при условии, что он применим на деле.
И если бы Камден на деле был ее мужем.
– Что-то не так с твоим двигателем?
– Он недостаточно быстро выпускает отработанные газы, когда скорость вращения вала достигает ста оборотов в минуту, – ответил маркиз, не поднимая глаз и не выказывая ни малейшего удивления по поводу того, что она разбирается в вещах, недоступных пониманию большинства женщин – да и мужчин, уж если на то пошло.
Впрочем, он ведь знал об уважаемом мистере Уильямсе, ее бывшем наставнике, который затем стал любовником.
Под действием вакуума, который создавался после выпуска отработанных газов, внутрь цилиндра засасывалась свежая порция воздушной смеси. Расширяющиеся газы, образующиеся в результате воспламенения горючей смеси, приводили двигатель в движение, но остатки отработанных газов, которые не успевали выйти наружу, снижали коэффициент полезного действия.
– Надо переходить к такту выпуска с опережением поворота коленчатого вала, – сказала Джиджи. – За счет этого немного теряется мощность двигателя, зато возрастает коэффициент полезного действия.
– Совершенно верно, – кивнул маркиз.
– Наверное, сложности возникают, когда дело доходит до точных расчетов? – спросила она. Ее инженеры уже давно бились над этой проблемой.
– Постоянно возникают. К сожалению, конструкцию можно улучшить только до определенного предела. Я свел выбор к двум вариантам и рассчитал углы поворота вала с минимальной погрешностью. Теперь мои инженеры в Нью-Йорке переберут двигатель с учетом поправок, а затем испытают в работе.
– Хорошо, что не надо самому пачкать руки.
– Пачкать, руки – это как раз самое интересное. По своим чертежам я всегда строю сам. Что угодно могу смастерить. – Тремейн с улыбкой взглянул на жену, и сердце ее глухо застучало в груди. Что ни говори, а солнце определенно светило ярче, когда Камден улыбался. – Не желаешь стать первой англичанкой, которая прокатится по Роттен-роу в безлошадном экипаже?
Джиджи невольно усмехнулась.
– Да уж, ты действительно можешь смастерить что угодно. Я-то знаю твою тайну.
– Тайну? – удивился Камден.
– Платье Клаудии, в котором она появилась на своем первом балу.
– Ах, ты об этом… – Он рассмеялся. – Это не столько моя тайна, сколько Клаудии. Если память мне не изменяет, ей было ужасно стыдно, что бальные платья других девушек шил месье Уорт, а ее – кое-как соорудил брат.
– Не скромничай.
– И не собираюсь. Видишь ли, я не знал, как исхитриться, чтобы и вырез получился, как она просила, и лиф не сваливался вниз. Тогда я стащил у матери турнюр на металлическом каркасе, разобрал его на части и обмотал все декольте проволокой. Клаудия на балу ужасно нервничала, боялась, что платье покалечит либо ее, либо кого-то из поклонников.
– Она показывала мне его, когда приезжала в Англию в девяностом году, – сказала Джиджи. – Я отказывалась верить, что его сшил ты, пока она не поклялась здоровьем своих детей.
– Это был первый и последний раз, когда я замахнулся на высокую моду. – Тремейн снова рассмеялся. – Мне тогда было девятнадцать, и я считал, что мне все горы по плечу. Клаудия выплакала все глаза, потому что семейный бюджет не позволял купить новое платье для ее первого бала, и тогда я подумал: ну что здесь сложного? В конце концов, моделирование одежды – это ведь упрощенная механика, а я множество раз кроил и шил паруса для игрушечных кораблей.
– Клаудия говорила, что ты настоящий волшебник.
– Клаудия смотрит на мир сквозь розовые очки. Я впервые узнал, что такое паника, когда до бала оставалось два дня, а я никак не мог сообразить, каким образом десять ярдов материи драпируются под турнюром. Я зашел в тупик, и вся неэвклидова геометрия не могла мне помочь.
Джиджи вспомнила то платье, любовно переложенное папиросной бумагой. Оно до сих пор хранилось в бывшей комнате Клаудии в «Двенадцати колоннах». «У меня самый лучший брат на свете», – сказала в тот день Клаудия, более чем прозрачно намекнув, что Джиджи следовало, не откладывая надолго, приобрести билет на трансатлантический лайнер.
– Но в итоге-то все получилось как надо.
– Я и юбку обмотал проволокой.
Муж с женой расхохотались, и от смеха в уголках его глаз собрались морщинки – гусиные лапки, которых она прежде не замечала.
Отсмеявшись, Камден внимательно посмотрел на жену.
– А у тебя смех совсем не изменился. Помню, ты казалась мне не по годам искушенной и практичной, пока не начинала смеяться. Ты до сих пор смеешься, как маленькая девочка, которую щекочут, а она икает и захлебывается от хохота.
Что на это можно было ответить? Будь на месте Камдена любой другой, она бы расценила это если не как признание в любви, то уж, во всяком случае, как проявление нежности. Но как прикажете понимать такие слова, когда их сказал именно он?
Тремейн поспешил сменить тему:
– Да, пока не забыл… Я ведь так и не поблагодарил тебя за то, что ты не дала Кристоферу сбиться с пути.
За эти годы Кристофер несколько раз попадал в неприятные истории. Впрочем, ничего ужасного – никаких незаконнорожденных детей, огромных долгов или друзей-преступников. Но все же его родители хватались за голому и изводились от тревоги. После святоши Камдена и умницы Клаудии они плохо представляли, как справиться с более норовистым отпрыском. Поэтому, повинуясь долгу, в дело вмешалась Джиджи. Она помогала Кристоферу выпутаться из щекотливых ситуаций, не гладила его по головке, в отличие от мягкосердечных родителей, и безжалостно урезала ему месячное содержание, когда он того заслуживал.
– Не стоит благодарности. – Она пожала плечами. – Мне понравилось вправлять ему мозги.
– Кристофер жаловался на тебя. Он писал, что ты такая же злобная, как Горгоны, и в сто раз страшнее. Дескать, ты собиралась посадить его на корабль, отправить во Владивосток и бросить в порту без пенса в кармане. И грозилась разорить всех, кто посмеет одолжить ему денег, когда сажала его на хлеб и воду.
Сейчас Камден говорил с ласковой, улыбкой, и Джиджи чувствовала, что тепло, опасным микробом поразившее ее душу, в конце концов полыхнуло пожарищем безрассудства.
– Ты скучал по мне? – спросила она неожиданно.
Внезапно в вагоне воцарилась тишина, нарушаемая лишь низким гудением паровозного двигателя да перестуком стальных колес. Джиджи перевела взгляд в окно; она уже жалела, что задала этот вопрос.
Камден тоже посмотрел в окно. Долгое время он не произносил ни слова, и она уже почти убедила себя, что им обоим лучше сделать вид, будто никакого вопроса не было и в помине.
Но он все-таки ответил:
– Дело ведь было не в этом, верно?
Они подъехали к дому миссис Роуленд в третьем часу пополудни. Незадолго до их отъезда в Лондоне похолодало и зарядил дождь, но здесь, в Девоне, ласково светило солнышко, хотя дороги развезло и с листьев все еще капала вода.
Розы в полном цвету и ослепительно-белый коттедж с ярко-красной отделкой создавали премилую пасторальную картинку. Джиджи была почти уверена: увидев их вдвоем с Камденом, мать грохнется в обморок. Но видимо, Камден заранее отправил телеграмму – хотя в приветствиях миссис Роуленд проскальзывало некоторое любопытство, она отнюдь не остолбенела от изумления.
– У вас чудесный дом, – сказал маркиз, чмокнув миссис Роуленд в щеку. – А на фотографии, которую вы мне прислали, он совсем не так хорош.
– Видели бы вы Девон весной, – сказала Виктория. – В апреле полевые цветы просто бесподобны.
– Тогда я приеду в Девон в апреле, – пообещал он. – К тому времени я еще буду в Англии.
Джиджи, которая стояла у окна и смотрела в палисадник, усеянный после утреннего дождика лепестками цветов, спиной почувствовала взгляд матери. Собственно, Камден не сказал ничего особенного. У них был уговор на год, и этот год заканчивался только в будущем мае. Но она не представляла, как они выдержат в том же духе не то что одиннадцать месяцев, а даже одиннадцать недель.
На десять лет их отношения замерли в мертвой точке, потому что он предельно ясно дал понять: вдвоем им будет тесно даже на всем земном шаре. Вернувшись в Англию, он не просто проявлял враждебность, но еще и раздул ее до былых необъятных размеров. Но теперь вдруг все изменилось. Лед неприязни растаял, и они вступили на неведомую землю, где их ждали рискованные возможности – возможности, о которых Джиджи не смела и думать при свете дня, потому что такие: мысли вели прямиком к безумию.
– Буду ждать с нетерпением, – сказала миссис Роуленд. – Мы так редко вас видим!
– Разве я не засыпал вас приглашениями посетить город Нью-Йорк? – с улыбкой спросил Камден. – Но вы всегда находили предлог, чтобы отказаться.
– Как вы не понимаете, мой дорогой лорд Тремейн?.. – елейным голоском промолвила миссис Роуленд. – Не могла же я поехать в гости к человеку, который не разговаривает с моей дочерью.
Джиджи чуть не обернулась – так велико было ее изумление. Она бы никогда не подумала, что в этом вопросе мать будет на ее стороне. Ей всегда казалось: раз она сама считает себя кругом виноватой, то и мать винит ее за то, что ее брак потерпел фиаско. А когда она в своих письмах снабдила Камдена всеми необходимыми сведениями для шантажа, Джиджи еще больше утвердилась во мнении, что миссис Роуленд, совершенно не задумываясь, ляжет под самого дьявола – лишь бы лорд Тремейн даровал ее дочери свое милостивое прощение.
– Конечно, мне не следовало вам писать, – продолжала Виктория. – Но я всегда была… была прискорбно далека от совершенства.
На этот раз Джиджи все-таки обернулась. Неужели это говорила ее мать? Неужели признавала свою вину?
Тут в комнату вошел Холлис с чайным сервизом, и все тотчас же заговорили о последнем благотворительном вечере миссис Роуленд. Оказалось, что Камден очень подробно осведомлен о ее стараниях помочь страждущим и обездоленным.
– Похоже, в этот раз вы собрали намного больше обычного, – заметил маркиз, когда миссис Роуленд назвала сумму пожертвований.
– Да, пожалуй. – Виктория замялась. – Просто его светлость был так добр, что внес на редкость щедрый вклад.
– Тот самый герцог, который придет сегодня на обед? – спросила Джиджи.
О Боже, неужели мать покраснела?! Спору нет, в прошлый раз они немного повздорили из-за герцога Перрина, но тогда миссис Роуленд нисколько не смутилась. Значит, что-то изменилось?
– Он самый, – кивнула миссис Роуленд и вновь преобразилась в вылитую Мадонну эпохи итальянского Возрождения. – Человек выдающихся качеств. Специалист по античной литературе. Не передать, как я рада, что вы с ним познакомитесь.
Камден расплылся в улыбке:
– Я уже трепещу от нетерпения.
Через несколько минут маркиз уехал в Торки – решил немного прогуляться и заодно полюбоваться местными красотами, которые ему, по всей видимости, нахваливала в своих письмах миссис Роуленд. При нем Джиджи не знала, куда деваться от смущения, да еще цепкий взгляд матери оценивал каждое их движение, каждый их жест – мать, конечно же, пыталась понять, как они ладили между собой все эти дни. Но без его присутствия неловкость между матерью и дочерью сразу проявилась во всей полноте – острая и отчетливая, как запах уксуса.
– В прошлую пятницу я ходила к папе на могилу, – проговорила наконец миссис Роуленд после нескольких минут тягостного молчания.
Джиджи искренне удивилась. Они нечасто говорили о Джоне Роуленде – скорбь была глубоко личным делом.
– Я была там в воскресенье и видела твои цветы. – В воскресенье Джону Роуленду исполнилось бы шестьдесят восемь, если бы брюшной тиф не свел его в могилу сорока девяти лет от роду. – Он любил камелии.
– Когда тебе было три годика, ты срывала их охапками в саду и дарила ему. Он тебя обожал, – сказала Виктория.
– А тебя – тем более.
Отец брал Джиджи с собой всякий раз, когда отправлялся в магазин за подарком для жены. Он ничего не жалел для своей красавицы. Ему нравились крупные, броские вещицы – наверное, именно от него Джиджи унаследовала любовь к вычурным украшениям, хотя редко их надевала, – но под конец он стал покупать только камеи да скромный жемчуг, не хотел, чтобы жена заставляла себя носить то, что казалось ей вульгарным.
– Когда он ушел из жизни, нашему браку исполнилось десять лет и пять месяцев. – Миссис Роуленд взяла маленькое пирожное с кремом и разрезала его на четыре части. – Вашему браку исполнится десять лет и пять месяцев через две недели. Жизнь непредсказуема, Джиджи. Вам с Тремейном выпала возможность начать все сначала – не отказывайся от нее.
– Давай лучше не будем, об этом.
– Нет уж, давай будем, – решительно возразила Виктория. – А если ты считаешь, что я хитрила только потому, что Тремейн – наследник герцогского титула, то ты крупно ошибаешься. Думаешь, я никогда не заставала вас, когда вы сидели вдвоем в гостиной «Верескового луга», взявшись за руки? Никогда – ни прежде, ни потом – я не видела тебя такой жизнерадостной и счастливой. И он тоже впервые отбросил сдержанность и вел себя соответственно своему возрасту, а не так, будто тащит на своих; плечах груз вселенских забот.
– Это. было очень давно, мама.
– Может, и давно, но я ничего не забыла. И ты тоже. И он.
Джиджи тяжело вздохнула и допила чай. Он уже остыл и вдобавок был слишком сладкий – когда Камден передавал ей сахарницу, его пальцы нечаянно коснулись ее руки, и она на добрую минуту разучилась считать.
– И какой прок в том, что мы все об этом помним? Не спорю, тогда я его любила. Может, и он меня любил. Но все уже в прошлом. Он больше меня не любит, а я не люблю его. Не знаю, где ты углядела какие-то «возможности», но мне никто не предлагал начать сначала, тем более Камден.
– Да как же ты не понимаешь?! – в досаде вскричала миссис Роуленд, со стуком поставив чашку на стол, чего обычно себе не позволяла. Через ободок чашки выплеснулась молочно-коричневая жижица и растеклась удивительно ровным кружком по льняной скатерти, которую Джиджи купила во время того злополучного визита в Копенгаген. – Он приехал в Англию, живет в твоем доме, слова грубого тебе не скажет, уговаривает тебя поехать вместе ко мне в гости – все это для тебя ничего не значит? Он что, прилюдно должен это сказать или на мраморной доске высечь?
Мало того, что ей самой приходится отгонять от себя подобные мысли, так еще и мать объясняет ей все по пунктам, точно какой-нибудь недалекой девице из пьес Оскара Уайльда.
– Мама, ты забыла, зачем он вообще приехал в Англию? – холодно проговорила маркиза. – Мы разводимся. Я обручилась с лордом Фредериком.
Миссис Роуленд со вздохом встала из-за стола.
– Пойду прилягу. Не хватало еще появиться перед его светлостью выжатой как лимон. Но если ты всерьез думаешь, что любишь Камдена – не любила, а именно любишь – хоть на йоту меньше, чем лорда Фредерика, то ты глупее, чем все шекспировские дураки.
Джиджи сидела в гостиной еще долго после того, как миссис Роуленд величественно выплыла из комнаты, всколыхнув в воздухе волну розового аромата. Она рассеянно доела за матерью пирожное, а заодно и две маленькие тартинки с вареньем, остававшиеся в трехъярусной конфетнице.
Знать бы наверняка, что мать ошибается.
Глава 22
На первый взгляд герцог не был похож ни на ученого, ни на распутника; на нем не лежала книжная пыль и не висли пышногрудые жрицы любви. Но он, несомненно, был самым настоящим аристократом – импозантным и представительным, не в пример ее свекру, нынешнему герцогу Фэрфорду, который всем своим растерянным и кротким видом словно бы говорил: «Ух, как мне повезло!» Нет, этот человек был рожден, чтобы править низшими классами, и он правил ими – решительно и смело – всю свою сознательную жизнь. В этом человеке чувствовалось истинно герцогское величие, при нем стихали все разговоры, и люди, глядя на него, трепетали от страха.
Но только не Джиджи. Хотя ее воспитание преследовало одну-единственную цель – сделать ее герцогиней, она, похоже, унаследовала от своих предков-плебеев демократическую жилку.
– Добрый вечер, ваша светлость.
– Леди Тремейн, вы все-таки решили составить нам компанию. – Судя по тому, как герцог с озорной хитрецой подхватил ее тон, от него явно не укрылась истинная подоплека этого обеда.
Кто ее удивил, так это мать, которой демократия была совершенно чужда. Джиджи ожидала, что она будет млеть от благоговения и ликовать – ведь ей наконец-то удалось всеми правдами и неправдами заманить дочь и герцога в одну комнату. Но миссис Роуленд держалась скорее с мрачной решимостью, будто ехала с миссией в Гренландию и заранее знала, что это суровое испытание обречено на провал.
Не менее загадочным было и обхождение герцога с миссис Роуленд. Люди с его положением в обществе не знали, что такое любезность. С друзьями он, конечно же, держался снисходительно, а на всех остальных смотрел свысока. Однако сейчас он проявлял внимание и такт, чего прежде за ним не водилось.
Камден появился с опозданием; его волосы все еще были немного влажными после морского купания – он вернулся с побережья.
– Познакомьтесь с моим зятем, – на редкость игриво промолвила миссис Роуленд. – Лорд Тремейн, его светлость герцог Перрин.
– Очень приятно, милорд. – Хотя Камден не успел толком привести себя в порядок, он, казалось, лучше всех присутствующих вошел в роль радушного хозяина. – Я имел удовольствие прочесть «Одиннадцать лет до Илиона». Весьма познавательная книга.
Герцог приподнял черную бровь.
– Вот уж не думал, что мои скромные труды продаются в Америке.
– Насчет Америки не знаю. Мой экземпляр мне подарила моя многоуважаемая теща, когда приезжала в Лондон.
Герцог сверкнул моноклем в сторону миссис Роуленд. Если бы не его импозантная наружность и склонность к самоиронии, то сейчас он бы очень походил на карикатуру из «Панча».
Миссис Роуленд несколько раз переступила с ноги на ногу, и у Джиджи глаза на лоб полезли. Пусть мужчины в гостиной не придавали этому ни малейшего значения, но она-то прекрасно знала: ее мать никогда не топталась на месте! Она могла стоять неподвижно, как кариатида, и почти так же долго.
– Мама – тонкий знаток и горячая почитательница творчества великого барда, – пояснила Джиджи. – Мало кто из женщин, да, собственно, и мужчин настолько глубоко разбирается во всем, что связано с Гомером.
Это сообщение в очередной раз повергло герцога в изумление, но не в то, которое испытывает мужчина, узнав, что женщина что-то смыслит в античной литературе. Нет, здесь все было гораздо сложнее.
Внимательно посмотрев на миссис Роуленд, герцог изрек:
– Весьма похвально. Вы непременно должны рассказать, как у вас пробудилась страсть к мудреным предметам моих исследований.
В ответ миссис Роуленд расплылась в улыбке. Камден же взглянул на Джиджи – видимо, не только она заподозрила что-то в высшей степени странное.
Тут Холлие доложил, что обед подан, и миссис Роуленд – с почти явным облегчением – предложила всем пройти в столовую.
Для Виктории в этом удручающем вечере была только одна светлая сторона: герцог не спешил пасть жертвой чар Джиджи.
Пока Джиджи была маленькой, внешний вид дочери попортил Виктории немало крови. Ее дочь упорно не желала превращаться в безупречную красавицу вроде самой Виктории, а вместо этого росла высокой и нескладной, с широкими плечами и вызывающим взглядом, доводившим Викторию до отчаяния. Но несколько лет назад, когда Виктория наконец поняла, что ей больше нет нужды высматривать изъяны в нарядах и прическе дочери, ей открылась поразительная вещь: оказалось, что мужчины засматривались на Джиджи, некоторые – даже разинув рот. На балах и вечерах они не сводили с нее глаз, пока она ходила, говорила, а порой и поглядывала в их сторону, большей частью – равнодушно. И тогда, посмотрев на дочь отстранение, с позиции совершенно незнакомого человека, Виктория с изумлением поняла, насколько притягательной была Джиджи для мужского пола.
Не передать словами, какой животный магнетизм, какую пламенную чувственность, унаследованную явно не от матери, излучала Джиджи. Рядом с ней Виктория чувствовала себя старой; она понимала, что пора ее расцвета миновала и красота померкла на фоне яркости и очарования ее дочери.
Джиджи, как всегда, выглядела потрясающе – алое бархатное платье с глубоким декольте, открывавшим грудь, и изящные руки, сиявшие молочной белизной, словно у нимфы с картины Бугро. Герцог беседовал с Джиджи по всем правилам светского тона, то есть для начала, как полагалось, немного поворчал по поводу погоды. Но в отличие от маркиза, то и дело бросавшего взгляды на супругу и порой забывавшего о еде, герцог все внимание сосредоточил на содержимом своей тарелки, исправно поглощая щавелевый суп, филе из морского языка по-нормандски и утку по-руански.
– Разрешите похвалить вас, миссис Роуленд, за умело выбранного повара. – Герцог поднял глаза от тарелки. – Все не так уж плохо; должен признать. Я ожидал худшего.
Как это ни глупо, но Виктория обрадовалась. С того самого вечера, когда они с герцогом играли на шоколадки и когда она чуть ли не силой затащила его в спальню, где он задал жару ее старым косточкам, Виктория постоянно была как на иголках, так как боялась, что каким-то образом может проговориться при дочери. К сожалению, она совсем не умела врать экспромтом. Без многочасовой, а то и многодневной предварительной подготовки она либо выбалтывала правду, либо обманывала так нескладно, что от ее слов за милю разило откровенным враньем.
А может, она уже проговорилась? Неужели все безумства последних дней были лишь прелюдией к тому, чтобы схватить герцога за лацканы и наконец-то привлечь его внимание? Конечно, он не до конца ей поверил, но совсем не поверить тоже не смог.
– Благодарю вас, милорд, – сказала Виктория. – Хотя не могу в ответ похвалить вас за деликатность.
– Пусть деликатничают другие, миссис Роуленд. – Словно в подтверждение своих слов, герцог пристально посмотрел на Джиджи с Камденом и спросил: – Простите любопытство старого дурака, который сто лет не выходил в свет, но неужели такие дружелюбные отношения для разводящихся супругов нынче в порядке вещей?
– Совершенно верно, – с улыбкой ответил Камден. Он покосился на жену. – Так ведь, дорогая?
– Безусловно, – подтвердила Джиджи. – Мы терпеть не можем сцен, не правда ли, Тремейн?
Герцог пожал плечами и заговорил на менее опасную тему:
– Вы, лорд Тремейн, как я понимаю, превращаете в золото все, к чему прикасаетесь?
– Навряд ли, сэр. Это леди Тремейн у нас гений коммерции. Я лишь пытаюсь угнаться за ней.
Виктория выразительно посмотрела на дочь; она очень надеялась, что та уловила восхищение в словах мужа. Однако тень смущения, промелькнувшая в глазах Джиджи, наводила на мысль, что она услышала нечто совсем иное.
– Я всегда придерживалась другой точки зрения, – возразила Виктория. – Леди Тремейн продолжает успех своих предков, вы же все начинали с нуля.
– Я бы такие сказал, – ответил Камден. – Я вовсе не герой рассказов Хорейшо Элджера,[7] столь милых американскому читателю. Первые свои приобретения я сделал благодаря солидному займу под залог наследства леди Тремейн.
Джиджи поперхнулась вином и закашлялась, прикрыв рот салфеткой. Холлис тут же бросился к ней со свежей салфеткой и бокалом воды. Сделав большой глоток, она поспешно склонилась над своей тарелкой.
Виктории пришлось взять инициативу на себя и задать вопрос, который не решилась задать Джиджи:
– Неужели вы действительно взяли займ под залог ее наследства? Как же вам это удалось?
Камден, как и его предшественник кузен, подписал брачный договор, который исключал возможность прямого доступа к деньгам Джиджи.
– Я объяснил им, кто я такой и кто моя жена. У меня при себе имелись доказательства – брачное свидетельство и свадебное объявление из «Таймс». А банк Нью-Йорка уже сам пришел к выводу, что жена поспешит мне на выручку, если я окажусь под угрозой банкротства, – добавил маркиз со зловещей ухмылкой.
Ну и ну! Ослепленная светским лоском и учтивостью зятя, Виктория совсем упустила из виду авантюристскую сторону его натуры. Симпатия и дружба прежних лет между расчетливой богачкой и утонченным маркизом хотя и смотрелись премило, всегда казались Виктории странными, потому что трудно было представить людей, столь не похожих друг на друга. Надо же, как она недооценила Камдена!..
Перрин с видом знатока сделал глоток бургундского – это было «Романе-Конти» четырнадцатилетней выдержки. К изумлению Виктории, на его лице появилась едва заметная улыбка.
Герцог не отличался классической красотой. Черты его были скорее грубыми, нежели утонченными – чего стоили одни косматые брови и горбатый, как Монблан, нос Такие лица просто созданы, чтобы корчить устрашающие гримасы. Но улыбка, вернее, слабое ее подобие, совершенно преображала его – светло-карие глаза озарялись светом, суровая линия губ смягчалась, и надменность исчезала, открывая удивительное сердечное тепло и грубоватую мужественность.
Виктория не бросалась такими словами, она вообще не употребляла их в отношении мужчин, но сейчас она могла бы назвать герцога неотразимым и необычайно привлекательным. Внезапно она поняла, почему благонравные во всех других отношениях дамы ссорились из-за него.
– Мало что раздражает меня больше, чем тихие семейные обеды в провинции, – заявил Перрин. – Но если бы вы, миссис Роуленд, хоть словом намекнули, что меня ждет такое бесподобное веселье, я бы не стал требовать у вас дополнительных развлечений.
Воцарилось оглушительное молчание. Виктория так растерялась, что даже не почувствовала смущения. Она не сразу сообразила, что темой беседы стали ее отношения с герцогом.
– Дорогой сэр, – вкрадчиво промолвила Джиджи, – пожалуйста, расскажите поподробнее.
– Вот только не надо этого нездорового любопытства, Джиджи! – вскинулась Виктория. – Его светлость всего лишь попросил меня сыграть с ним несколько партий в карты, и я с радостью согласилась.
– Видите ли, сэр, – Джиджи смотрела на герцога с озорной усмешкой на губах, – мне говорили, что вы негодяй. Но теперь я вижу: вы самый настоящий плут.
– Джиджи! – вне себя от стыда воскликнула миссис Роуленд.
Но герцога это замечание скорее позабавило, нежели обидело.
– Негодяем, если можно так выразиться, я был в молодости. А что до моих плутовских требований, то скажем так: я мог бы запросить гораздо больше, и мне бы все равно не отказали.
Щеки Виктории запылали румянцем более ярким, чем платье Джиджи. До чего же противно краснеть на людях – это так неизящно, так по-детски! Камден, слава Богу, был занят жареной уткой – казалось, он не слышал ни слова из того, что было сказано за последние пять минут. Джиджи, последовав примеру мужа, наколола на вилку остававшийся в ее тарелке кусок утиной грудки. Однако герцог не угомонился.
– Юная леди, – обратился он к Джиджи, – надеюсь, вы понимаете, как вам повезло. Хотя вы уже далеко не девочка, ваша мать до сих пор готова ради вас пуститься в пляс хоть с самим чертом.
На этот раз Камден закашлялся в салфетку; правда, в его случае кашель больше походил на придушенный смех. Пародия на обед, пускай и довольно злая, теперь превратилась в фарс.
«Ах, зря я затеяла этот обед, – подумала Виктория. – Господи, ну почему, почему я его не отменила? Почему упрямо стояла на своем, словно герцог был Моби Диком, а я – обезумевшим капитаном Ахавом, готовым жизнь положить на то, чтобы его загарпунить?»
Но Джиджи была не из тех, кто смиренно выслушивает наставления.
– Сэр, надеюсь, вы понимаете: хотя я необыкновенно признательна матушке за заботу, я неоднократно обращала ее внимание на то, что в плясках с чертями ради моего блага нет никакой необходимости. Я уже заручилась любовью и преданностью одного замечательного человека, и счастье после развода мне и так обеспечено.
Герцог испустил преувеличенно тяжкий вздох:
– Леди Тремейн, я недостоин знать о выдающихся достоинствах того, другого человека. Но зачем затевать развод на пустом месте, когда яснее ясного, что вы с мужем не успели даже устать друг от друга?
Лишив Джиджи дара речи и убрав с лица Камдена ухмылку, его светлость повернулся к Виктории и вновь улыбнулся, на этот раз – еще шире. Почтенная дама вконец растерялась, даже забыла потупиться.
– Дорогая миссис Роуленд, – проговорил герцог, торжественно поднимая свой бокал, – таким отменным бургундским я еще не имел удовольствия угощаться. Уверяю вас, моя благодарность не имеет границ.
Глава 23
Камден чистил зубы, наклонившись над тазиком с водой, как вдруг тишину отходящего ко сну дома потревожил какой-то шум. И тут же раздался оглушительный грохот, так что пол задрожал у него под ногами, а затем послышался пронзительный визг.
На верхнем этаже было шесть спален – восточный угол дома занимала спальня миссис Роуленд, а пять остальных вытянулись в ряд вдоль южной стены. Ближе всех к спальне миссис Роуленд располагалась спальня Камдена, дальше всех – спальня Джиджи.
Кричали же из комнаты Джиджи.
Выплюнув зубной порошок, Камден рывком распахнул дверь. Почти в ту же секунду отворилась и дверь миссис Роуленд.
– Господи, что это?! – закричала она.
– Потолок, наверное, – ответил маркиз.
Джиджи тоже выбежала в коридор – лицо бледное как мел на фоне темно-синего пеньюара.
– Что творится в твоем доме? – набросилась она на мать.
Камден стал открывать двери одну за другой. В соседней комнате царил идеальный порядок, разве что кое-где попадали со стен картины. Он распахнул дверь еще одной комнаты – и словно попал в эпицентр урагана. Потолок обрушился почти целиком, а пол и мебель тонули в пыльных грудах гипса и древесины. Там, где раньше был чердак, зияла бездонная пустота.
– Господи, да как же так?.. – простонала Виктория. – Это же такой прочный дом…
– Пока не починят потолок и не обследуют весь дом, на этом этаже спать нельзя, – решительно заявил Камден.
– Мы с тобой можем занять комнату гувернантки на первом этаже, – предложила матери Джиджи. – У тебя найдется свободная койка для Камдена?
– Не выдумывай! – воскликнула миссис Роуленд. – Лорд Тремейн впервые у меня в гостях, и я не позволю, чтобы он ютился в задней гостиной, точно приходящая прислуга! Я попрошусь переночевать у соседки, миссис Морланд. Ее часто навещают дочери, поэтому у нее всегда наготове свободная спальня. А вы с Камденом ляжете спать в комнате гувернантки.
– Тогда койку возьму я и лягу в задней гостиной, – сказала Джиджи. – Я не впервые у тебя в гостях, и мне все равно, где спать. А если хочешь, то я пойду с тобой к миссис Морланд.
– Нет, и еще раз нет! – Миссис Роуленд демонстративно содрогнулась – словно от ужаса. – Не хватало еще, чтобы о вас поползли слухи! Можете весь Лондон оповестить о своем разводе, но здесь извольте считаться с моей репутацией. Мне ни к чему, чтобы люди потом спрашивали, почему моя дочь не пожелала делить комнату со своим законным мужем. Так, по-моему, сюда идет Холлис. Я посоветуюсь с ним, и мы решим, как все устроить. И смотри, Джиджи, не позорь меня. Не делай глупостей!
Миссис Роуленд с поразительной резвостью сбежала по лестнице, а Джиджи, проводив ее взглядом, проворчала:
– Знаю я, как она все устраивает. Наверно, и потолок обвалился с ее легкой руки. Этот дом обследовали снизу доверху всего год назад, и мне тогда показалось, что он действительно немного обветшал. Но все-таки дом добротный. Потолки в добротных постройках не рушатся просто так, да еще точнехонько в незанятой комнате, чтобы никто не пострадал!
– Мы недооценили изобретательность твоей матери.
– Думаю, у нее роман с герцогом, – сказала Джиджи – Что же касается потолка… Она пожертвовала крышей нал головой, лишь бы уложить нас с тобой в одну постель, хотя мы и так… Ладно, не важно.
У Камдена гулко заколотилось сердце. Посещение спальни Джиджи на правах супруга не входило в его планы. Но если они окажутся в одной комнате, где им волей-неволей придется делить кровать, то тогда…
– Тебе помочь перенести вещи?
Джиджи метнула на мужа подозрительный взгляд. В свете, лившемся из распахнутых дверей, он заметил, что она уже не такая бледная, как минутой раньше.
– Нет, спасибо. Ну иди же.
Камден спустился по лестнице, и Холлис проводил его в спальню гувернантки. Комната была просторнее и уютнее той, которую ему отвели. Стены покрывала бежевая камка, расписанная изящными арабесками с растительными мотивами; на ночных столиках стояли вазы из лиможского фарфора, наполненные розовыми лютиками Кровать оказалась совсем не узкой, а край легкого белого одеяла был откинут.
– Миссис Роуленд пользуется этой спальней летом для послеобеденного отдыха, – пояснил Холлис. – Здесь прохладнее, чем наверху.
Камден погасил лампы и отворил ставни – с улицы пахнуло сыростью и ночной прохладой, напоенной ароматом вереска. Щербатая луна карабкалась по небосклону, изливая на землю бледный зыбкий свет. Он снял халат, а после минутного колебания (кого он обманывает? сам Наполеон так не жаждал завоевать Россию, как он – затащить Джиджи в постель) скинул и все остальное.
Джиджи явилась только четверть часа спустя. Ее шаги стихли за дверью, и воцарилась мучительная тишина. А Камден замер, затаил дыхание. Прошла минута-другая, и дверная ручка наконец-то повернулась. Джиджи закрыла за собой дверь. Но не прошла в комнату, а прислонилась к двери спиной; полоска лунного света чуть-чуть не доходила до ее ног.
Камдену вдруг вспомнилась ночь из далекого прошлого в другом доме, тоже принадлежавшем миссис Роуленд. Тогда точно такая же яркая луна тоже чертила серебром дорожку на полу, предвещая начало конца.
– Как в старые времена, верно? – произнес Камден.
Джиджи долго молчала.
– О чем ты? – проговорила она наконец.
Он пристально посмотрел на нее.
– Только не говори, что не помнишь.
Она шевельнулась, и послышалось тихое шуршание шелка.
– Выходит, ты тогда не спал.
– У меня чуткий сон. К тому же я оказался на чужой кровати в чужом доме.
– И ты меня перехитрил.
Камден усмехнулся.
– А ты чего ожидала, после того как ощупала меня с ног до головы? Я мог бы зайти дальше, и ты бы уступила.
– Я тоже могла зайти дальше и забраться обратно к тебе в постель. И ведь чуть не забралась. Сразу бы угодила под венец.
– Неужели? Что же тебе помешало?
– Подумала, что это было бы непорядочно. Вернее – ниже моего достоинства. Смешно, да?
Она оттолкнулась от двери и, медленно приблизившись к кровати с противоположной стороны, остановилась, Лунный свет очерчивал ее силуэт, а темные изгибы бедер терялись в дымке пеньюара.
Камден судорожно сглотнул.
– Надо было той ночью довести дело до конца, – продолжала Джиджи. – Ты бы женился на мне, понимая, что тебя вынудили. Но не сбежал бы в бешенстве в Америку, а просто проникся ко мне отвращением и был бы несчастен со мной до конца своих дней. И мы бы ничем не отличались от других семейных пар – в общем, жили бы так, как все.
– Нет-нет. – Он решительно покачал головой. – Надо было поступить по совести. Теодора вышла замуж за день до нашей свадьбы. Если бы у тебя хватило терпения подождать до моего возвращения в Англию, то тогда все сложилось бы иначе.
Матрац прогнулся под ее весом. Джиджи скользнула под одеяло с краю кровати – на безопасном расстоянии от мужа.
– По-моему, я уже усвоила урок.
– Ты уверена?
Она ответила вопросом на вопрос:
– Почему тебе так важно угнаться за мной… в финансовом смысле?
«Да потому что я женат на самой богатой женщине в Англии, после королевы Виктории! Что еще делать мужчине, которому до сих пор не дают покоя твои прелести?»
Камден сунул руку под одеяло, схватил ее за пеньюар и: рывком привлек к себе. Джиджи охнула – и охнула еще раз, когда его губы прижались к ее шее.
Тремейн навалился на нее… и застонал от райского наслаждения, ощутив под собой ее тело. За то время, что прошло после его возвращения, он успел увидеть ее обнаженной и побывать с ней на пике блаженства. Но он не позволял себе прочувствовать их близость, насладиться упругой гладкостью ее кожи и изящными округлостями. Он снова потянул за пеньюар.
– Сними.
– Нет. Делай что хочешь – он тебе нисколько не мешает.
– Я хочу, чтобы ты сняла с себя все… До нитки.
– Мы так не договаривались. Ты не говорил, что мне придется перед тобой раздеваться.
– Но почему? – прошептал он ей в ухе. – Боишься оказаться подо мной голой?
– Просто так не годится, вот и все. Я решила, что не должна позволять тебе особых вольностей, иначе я предам Фредди.
Камдена обуяла ярость. Надо же быть такой упрямой! Приподнявшись, он схватился за ворот пеньюара и разорвал его по всей длине.
– Вот! А если лорду Фредерику захочется сунуть нос не в свое дело, то ты сможешь ответить ему, что не позволяла мне никаких вольностей.
Джиджи прерывисто дышала, будто ей не хватало воздуха; ее судорожные вдохи перекрывали, глухой стрекот полуночников-сверчков в саду.
Тремейн снова опустился на нее; прикосновение к ней было ошеломляюще знакомым Джиджи и в то же время будоражило чем-то новым, словно и не было всех этих лет, словно сегодня шел второй день их медового месяца.
Какой же он дурак! Дурак, что пленился ею в первый раз. И дурак, что теперь вернулся обратно, прекрасно зная за собой слабину, которую силился перебороть все эти десять лет.
И теперь уже слишком поздно.
Растворившись в ее бархатистой нежности, дивясь тому, как с каждым вздохом приподнимается ее грудь, Камден осыпал жену поцелуями, не желая пропускать ни дюйма ее роскошного тела и отчаянно жаждая упиться ею допьяна.
Она уперлась ладонями в его плечи, но не оттолкнула, а только тихонько вскрикнула, когда он приник губами к ее шее. Мрачная тоска в его сердце немного рассеялась, хотя он понимал: безумие думать, что за этим стоит что-то, кроме безумия.
Он проложил поцелуями дорожку к ее подбородку, к нежной впадинке под губами – и остановился в нерешительности. Поцеловать ее сейчас в губы – значит, недвусмысленно дать понять, что она выйдет замуж за лорда Фредерика только через его труп.
Тремейн, чувствовал, как колотится ее сердце – быстро, лихорадочно, тревожно, вторя стуку в его груди. Хочет ли он пойти этой дорогой? Смеет ли? И что поджидает его на исходе, пути по широкой тропе безрассудства?
– Послушай меня, послушай… – проговорила она неожиданно. – Поверь, тебе нет смысла со мной спать. Вообще никакого. Я пользуюсь дамским колпачком. Я все время им пользовалась. У тебя нет ни малейшего шанса сделать мне ребенка, так что проще оставить меня в покое.
В шесть лет, расшалившись во время игры, Камден носился, по коридорам дедушкиного дома и с разбегу врезался в стену. В следующую секунду он уже лежал, распластавшись на полу, лежал, не в силах сообразить, что произошло. Сейчас он оказался в таком же состоянии. Он не знал, как понимать ее неожиданное признание. Действительно, почему она призналась?..
Камден заглянул жене в глаза. В сиянии луны они казались совершенно черными, как вода на дне глубокого колодца. А еще казалось, что в ее глазах бликами отражалось мерцание звезд.
– Тогда зачем об этом говорить? – пробормотал Камден. – Могла бы и дальше меня дурачить – это же в твоих интересах.
– Я больше так не могу, – ответила Джиджи со вздохом. – Ты, конечно, лишний раз убедишься, что не ошибся на мой счет. Но мне все равно. С меня хватит.
– Почему? – Он пробежался пальцами по ее роскошным волосам. Ни одна женщина не запомнилась ему своими волосами – а вот она запомнилась. – Почему ты на этот раз решила сказать правду?
Джиджи закрыла глаза и отвернулась.
Как ни странно, прикосновения его пальцев успокаивали. Пальцы его двигались уверенно и в то же время осторожно – вот они замешкались у виска, скользнули мимо уха к подбородку и, наконец, добрались до губ. Большой палец легонько придавил ее нижнюю губу, а затем замер.
Джиджи была совершенно сбита с толку реакцией мужа. Ведь она только что призналась в том, что снова его обманула, а он… Его прикосновения были нежными и ласковыми, и казалось, он нисколько на нее не сердился.
Тут Камден поцеловал мочку ее уха, затем поцеловал в подбородок, после чего принялся покрывать поцелуями ее шею и плечи.
Джиджи по-прежнему лежала с закрытыми, глазами, и ей чудилось, что губы Камдена источали огонь, воспламеняя все, к чему прикасались, и порождая безумное желание, которое с каждым мгновением усиливалось, волнами разливаясь по всему телу.
Внезапно его губы сомкнулись вокруг ее соска, и Джиджи едва не задохнулась от наслаждения. Ей хотелось метаться по кровати, хотелось выгнуться дугой и громко закричать: «Еще!» Но она лишь судорожно вцепилась в простыню. Камден же, нащупав другой ее сосок, принялся легонько теребить его пальцами – и тут уж Джиджи, не сдержавшись, громко застонала.
Рука маркиза тем временем спустилась к ее бедру и, задержавшись ненадолго, развела в стороны ее ноги. Джиджи попыталась сомкнуть ноги, но стоило Камдену обвести языком вокруг ее соска, как она тут же забыла обо всем на свете.
А затем он нащупал ее потаенный вход – сделать это оказалось очень даже легко – следовало лишь отыскать источник влаги.
– Только скажи – и я перестану, – сказал Камден и тут же снова приник к ее соску.
Джиджи прекрасно понимала, что он собирался сделать. Он хотел извлечь дамский колпачок. Будь она в состоянии выражаться связно, она бы запротестовала. Но она сумела лишь тихо застонать. В следующее мгновение Камден вытащил колпачок и отбросил его в сторону.
– Теперь между нами ничего нет, – сказал он.
Джиджи в ужасе содрогнулась. Теперь все, абсолютно все принадлежало Камдену – ее чрево, ее будущее, вся ее жизнь! И вместе с тем ее накрыла волна всепоглощающего желания. Она жаждала, чтобы он ворвался в нее, овладел ею, заполнил ее, сметая все преграды.
Со стоном отчаяния Джиджи схватила мужа за плечи и привлекла к себе, впившись в его губы страстным поцелуем. Но Камден тотчас же отстранился и, взяв ее лицо в ладони, поцеловал по-своему – осторожно, нежно, с любовью.
Джиджи еще шире раскинула ноги, и он вошел в нее, не прерывая поцелуя; плоть его была горяча и напориста. Она обвила ногами его бедра, понуждая действовать как можно энергичнее, но Камден опять поступил по-своему – он входил в нее медленно, неторопливо, одновременно целуя маковки ее грудей. Заставляя жену вымаливать каждый сладостный толчок, он доводил ее до неистовства, так что она металась по постели и извивалась, громко кричала и жалобно всхлипывала. И когда Джиджи, уже отчаявшись, решила, что вечно будет биться в лихорадке страсти и что эта сладостная пытка никогда не прекратится, Камден наконец-то отбросил сдержанность, и она с криком зашлась в экстазе.
Только бы время остановилось. Только бы никогда не расставаться с теплым кольцом его рук и блаженной негой их соития. Только бы весь мир сузился до размеров этой темной комнаты, пропитанной сладковато-мускусным запахом любовной близости и надежно отгороженной от завтра и послезавтра чудесной стеной ночи.
Получай она по золотой, гинее за каждое «только бы» в своей жизни, то смогла бы вымостить ими шоссе от Ливерпуля до Ньюфаундленда.
Часто и неровно дыша, Камден отстранился, и, почти не задев ее, перекатился на спину. Джиджи закусила губу, чувствуя, как жестокая реальность уже подбирается к ее сердцу своими холодными, липкими щупальцами.
Нет, он не сказал ничего обидного. Но его молчание живо напомнило ей обо всех зароках, которые она давала после его возвращения. Неужели все ее громкие речи о любви к Фредди были лишь болтовней, причем совершенно пустой?
– Я заходил к тебе в отель в Копенгагене, – неожиданно сказал Тремейн.
Прошла добрая минута, прежде чем до Джиджи дошел смысл его слов. Собравшись с духом, она спросила:
– Но ты… ты не оставил карточку?
– Ты уже уехала. Торопилась на «Маргарет».
Джиджи ослепила вспышка восторга, на смену которой тут же пришло беспомощное удивление прихотям судьбы Судорожно сглотнув, она пробормотала:
– Я не успела на «Маргарет». Корабль уже отчалил, когда я приехала в порт.
– Что???
Джиджи услышала в его голосе не только изумление, но и отчаяние, или ей просто показалось? Она молчала, и он спросил:
– Куда же ты отправилась?
– Обратно в отель. Я уехала только на следующий день.
Он горестно усмехнулся:
– А портье не сказал, что к тебе приходил какой-то болван с цветами?
Она покачала головой. Ей вдруг подумалось, что все это до боли напоминало случай, когда она обнаружила, что ждет ребенка, а через три недели залила кровью всю квартиру.
– Дневной портье скорее всего уже ушел, когда я решила, что мне надо где-то переночевать.
Он приходил к ней! Не важно зачем, но он приходил к ней. И они разминулись, словно сам Шекспир сочинил их историю в тот день, когда у него случился особенно жестокий приступ человеконенавистничества.
– Какие цветы ты принес? – спросила она, потому что больше ничего не приходило на ум.
– Так, ничего… – Его голос сорвался, чего раньше за ним не водилось. – Ничего особенного. Голубые гортензии. Кажется, они были не первой свежести.
Голубые гортензии. Ее любимые. Внезапно ей захотелось разрыдаться.
– Они бы мне не помешали. – Джиджи продолжала говорить, чтобы сдержать слезы. – Я так расстроилась, что… Как только я сошла с корабля, я сразу поехала к Феликсу… и узнала, что он женился, пока меня не было в Англии. Но я все равно выставила себя дурой.
Тремейн со вздохом пробормотал:
– Боюсь даже спрашивать…
– Не волнуйся, ничего не было. Он не поддался на мои заигрывания. А потом я пришла в себя, то есть образумилась.
– Через некоторое время я тоже пришел в себя, – медленно проговорил Камден. – Я убедил себя, что прошлое не перечеркнешь. А наше – тем более.
– И нельзя ничего начать заново. Потому что заново уже не получится, – в тон ему подхватила Джиджи. Слезы закипали в ее глазах, превращая комнату в расплывчатое пятно.
Только сейчас Джиджи отчетливо поняла, чего лишилась, когда решила заполучить Камдена любой ценой. Только теперь ей стало ясно: она вовсе не уберегла Камдена от ошибки, а оскорбила своей ложью. Ей долгое время не хотелось это признавать, но сейчас она наконец-то осознала, что вела себя как несдержанная, не видящая дальше своего носа эгоистка.
– Я наделала глупостей. Прости.
– Да я тоже не был ангелом с крылышками. Надо было встретиться с тобой и поговорить начистоту, каким бы неприятным ни вышел разговор. А я затеял глупейшую игру, перепутав месть со справедливостью.
Джиджи горестно усмехнулась. Два вполне разумных человека, а делали глупости на каждом шагу, где только можно.
– Как жаль, что… – Она осеклась. Что толку сожалеть? У них был шанс, и они его упустили.
– Мне тоже очень жаль. Жаль, что в тот день не получилось тебя догнать. – Он тяжело вздохнул и, повернувшись на бок, взял ее лицо в ладони. – Но я думаю, что еще не поздно и можно все исправить.
Джиджи не сразу сообразила, куда он клонит. Когда же наконец поняла, то не смогла ответить – словно лишилась дара речи. А ведь было время, когда она милю бы прошла босиком по битому стеклу – лишь бы он вернулся к ней: Когда она лопнула бы от радости, услышав от него вот такие слова.
Но с тех пор прошло много лет, и многое изменилось. И все же ее глупое сердце радостно забилось в груди, возликовало.
Но уже через несколько секунд с губ ее сорвался тягостный вздох – она вспомнила, что помолвлена с Фредди. С Фредди, который безоговорочно верил ей и любил гораздо больше, чем она того заслуживала. При каждой их встрече она заверяла его в своем желании и готовности стать его женой. Последняя такая встреча была всего два дня назад.
Ну как она могла нанести Фредди такой подлый удар?
– Я гнал от себя эти мысли, – продолжал Камден; его глаза мерцали во тьме двумя лучистыми точками. – Да, знал, но меня неотступно преследовал вопрос: чем бы все кончилось тогда, в восемьдесят восьмом, если бы я не сдался, и если бы мне достало решимости поехать за тобой в Англию?
«Ну почему?! – мысленно воскликнула Джиджи. – Почему ты не приехал за мной, когда мне было так больно и одиноко?! Почему дождался, когда я связала себя словом с другим мужчиной?»
Она прикрыла глаза, но в ее душе по-прежнему царил хаос – мысли с оглушительным грохотом проносились одна за другой, и ей никак не удавалось их ухватить. А потом вдруг зазвучала чарующая песня – сладкая и пленительная, – и больше Джиджи уже ничего не слышала.
Новая надежда. Новая жизнь. Свежее дыхание весны после гибельной зимней стужи. Феникс, восстающий из пепла. Заколдованный второй шанс, который все время ускользал от нее, а теперь подносился ей на золотом блюдечке как величайший дар судьбы.
И ей надо лишь протянуть руку и…
Но ведь именно это ее и погубило. Именно эта неутомимая тоска по нему, это опрометчивое желание махнуть на всех рукой десять лет назад и взяли над ней верх. Отбросив принципы, она пошла на поводу у сиюминутной выгоды и разнузданного эгоизма. И вот что из этого вышло: в итоге она лишилась и счастья, и самоуважения.
Но чарующий напев переливался все нежнее. Помнишь, как вы смеялись и болтали друг с другом обо всем и ни о чем? Помнишь, как строили планы пешком перейти Альпы и переплыть Ривьеру? Помнишь, как хотели завалиться в гамак – бок о бок, а поперек Крез, – когда настанут теплые деньки?
Нет, все это лишь видения, далекие воспоминания, мечты, приукрашенные розовыми очками. Теперь ее будущее связано с Фредди, который не заслуживал, чтобы его унизили, выкинув, точно ненужную вещь. Он заслуживала, чтобы она раскрылась перед ним с лучшей, а не с худшей стороны. Фредди целиком вверил ей свое счастье, и она не вправе играть его доверием. Иначе она просто не сможет жить дальше.
А что, если…
Нет. Если так надо, то она устоит перед этой чарующей песней, как устоял, корчась и извиваясь от искушения, перед сиренами Одиссей. Но не бросит Фредди. И больше не поступится своей совестью. Никогда.
Джиджи посмотрела на Камдена.
– Не могу, – чуть слышно прошептала она. – Я уже помолвлена.
Пальцы мужа на долю секунды сжали ее руку – и их место тотчас заняла ночная прохлада. Его глаза по-прежнему неотрывно смотрели на нее, но они больше не озарялись светом – теперь в них царила кромешная тьма.
– Тогда зачем ты рассказала мне про дамский колпачок?
Действительно, зачем?
– Видишь ли, я… – Будь у нее под рукой кнут, она бы с радостью себя им отстегала. – Просто я подумала, что у тебя от отвращения пропадет охота со мной спать.
– Ясно. Хранишь верность лорду Фредерику.
Его голос словно оледенел – как и ее сердце, где в бескрайней, мерзлоте бился одинокий огонек боли.
– Тогда почему ты не остановила меня? Теперь после нашей близости могут быть последствия…
Ну что она могла ответить? Что так было всегда? Что стоило ему приласкать ее, как она мигом забывала обо всем, что раньше представлялось жизненно важным? Что вето постели она делалась редкостной дурой?
– Я не подумала. Прости.
Скрипнула кровать… В темноте мелькнула его спина с глубокой бороздкой, когда он сел, обхватив плечи руками и опустив голову. Через несколько секунд он встал с кровати.
– Жаль, что ты не спохватилась чуть раньше. – Чувствовалось, что за его безукоризненной вежливостью клокочет буря. Тремейн продел руки в рукава халата и с силой затянул пояс.
Джиджи села в постели, прижимая простыню к груди. «Не уходи, – хотелось попросить ей. – Останься со мной, не уходи». Но вместо этого она пролепетала:
– Ты же сам говорил, что прошлое не перечеркнешь, а наше – тем более.
– Очень мудрые слова, – проворчал он, направляясь к двери.
– Постой! – крикнула она. – Куда ты? Наверху опасно. Бог знает, что там еще повреждено.
– Ничего, я рискну, – ответил он. – В этом доме наверняка найдется кровать безопаснее твоей.
Лежа на кровати – в спальне, которую ему отвели с самого начала, – Камден смотрел в потолок, желая, чтобы тот рухнул и вышиб из его головы остатки разума. Если, конечно, там еще оставался хоть какой-то разум.
«Я не подумала», – сказала она. Что ж, в этом она определенно была не одинока. С прошлого октября, когда от ее адвокатов пришло первое письмо с просьбой о признании брака недействительным, он ни дня не мыслил здраво.
Камден давно привык отзываться о своем браке как о «вполне сносном положении вещей». Да, наверное, сносном. Ведь пока закон незыблемо стоял на страже их брака, все еще оставалась надежда, что когда-нибудь, в далеком и туманном, но непременно прекрасном будущем они смогут подняться выше «бури и натиска» юных лет и зажить более или менее счастливо. Не то чтобы он открыто признавался себе в таких желаниях, но четырнадцатичасовые рабочие дни, плавно перетекавшие в ночи, иногда располагали к подобным смутным мечтаниям.
Но когда разговор зашел уже об официальном расторжении брака, когда бесчисленные письма от ее адвокатов черной тучей заволокли горизонт, точно гигантский рой египетской саранчи, – вот тогда-то он совершенно неожиданно очутился в роли ошеломленного зрителя, только и способного с тревогой и раздражением швырять эти письма в огонь.
Одно дело – признать брак недействительным. И совсем другое – развестись. Когда Джиджи пошла еще дальше и подала прошение о разводе, на Камдена накатило бешенство – животная ярость, жаждавшая рек крови и моря слез.
Их брак был основан на лжи и скреплялся печатью злобы; вступив в этот брак, они вступили в сговор с дьяволом. Следовательно, оба не заслуживали лучшей доли.
Как же он не предусмотрел, что годами сдерживаемая горечь рано или поздно выплеснется наружу? Каким же слепцом он был! Со спокойной душой пересекал Атлантику и думал, что нашел разумный выход из положения – дать ей развод, а взамен потребовать, чтобы она подарила ему наследника!
И посмотрите, что из этого вышло: страсть – это чудовище, на укрощение которого он потратил столько лет, – снова вырвалась на свободу. Но если некогда чудовище пожирало ее, то теперь оно с потрохами проглотило его.
Бог знает что двигало им – храбрость или безумие, – когда он попросил Джиджи не ставить крест на их отношениях. Но после ее отказа мучительно саднило сердце, и чувство утраты теснило грудь.
Камден никак не мог поверить, что это конец, что их история оборвется на такой тоскливой ноте – как если бы ведьма все-таки съела Ганса и Гретель, а принц, предназначенный для Спящей красавицы, остался в заколдованном лесу тлеть кучкой костей. Пусть леди Тремейн говорила тихим шепотом, но ответ ее был вполне определенным. Пусть в постели она льнула к нему, извиваясь всем телом, и вмиг теряла голову, но она ни на минуту не упускала из виду свою главную цель – порвать с ним раз и навсегда.
Наверное, Джиджи права. Наверное, он и в самом деле застрял в восемьдесят третьем году. Наверное, именно так и закончится история их отношений: она, сияя от счастья, пойдет под венец с другим, а он останется лишь скучной заметкой в летописи ее жизни.
Джиджи сидела в столовой, уставившись в чашку с уже остывшим чаем, когда перед ней вырос Камден – в костюме для верховой езды, с растрепанными ветром волосами.
– Наверное, через несколько недель станет известно, будет ли прошедшая ночь иметь последствия, – начал он без предисловия.
– Думаю, что да. – Маркиза снова перевела взгляд на чашку. Остро ощущая присутствие мужа, чувствуя запах утреннего тумана, еще не выветрившийся из его куртки, она со страхом думала о вести, которую принесет конец месяца. Какой бы она ни оказалась.
– Если все обойдется, ты разрешишь мне выйти за Фредди?
– А если не обойдется, то ты по-прежнему будешь настаивать на венчании с ним?
– Если не обойдется… – Джиджи судорожно сглотнула, – то я выполню свою часть договора, а ты, пожалуйста, выполни свою.
Камден криво усмехнулся в ответ. Потом взял ее за подбородок и заглянул в глаза.
– Надеюсь, лорд Фредерик не доживет до того дня, когда пожалеет о своем выборе, – процедил он. – Твоя любовь – страшная вещь.
Глава 24
5 июня 1893 года
– Нет, этот никуда не годится. Принеси мне зеленый, – сказал Лангфорд, расстегивая бордовый жилет – уже третий по счету. Сняв жилет, герцог вернул его камердинеру.
Из зеркала на Лангфорда хмуро смотрел мужчина средних лет. Красавцем он не был никогда, но в прежние годы ему было чем похвастаться – всегда тщательно причесанный и с иголочки одетый, он неизменно находился в окружении самых обворожительных дам из высшего общества, которые гроздьями висли на его руках.
Но за пятнадцать лет, прожитых в провинции, он совсем одичал. Его наряды десять лет как вышли из моды Он разучился напомаживать волосы. Более того, разучился обольщать женщин. К обольщению надо было подходить с умом. У мужчины, который на сто процентов уверен в себе, женщины едят с рук. У мужчины, который уверен в себе на восемьдесят процентов, с рук едят только голуби.
И вот этот на восемьдесят процентов уверенный в себе мужчина непонятно с какой стати пригласил миссис Роуленд на чай. Да-да, на чай! Точно говорливая старушка, которой не терпится поживиться сдобными плюшками и свежими сплетнями. Или того хуже: точно сентиментальный слюнтяй, мечтающий повернуть время вспять и скинуть лет тридцать.
Камердинер вернулся с другим жилетом – темно-зеленым, как лесная долина. Лангфорд продел в него руки с твердым намерением остановиться на этом варианте – будь он в нем похож хоть на принца, хоть на лягушку. Он не увидел в зеркале ни того, ни другого, а только озадаченного, смущенного и чуть встревоженного мужчину средних лет, в общем-то неплохо сохранившегося.
Этот подойдет, решил герцог.
Ландо миссис Роуленд остановилось перед особняком Ладлоу-Корт ровно в две минуты шестого. Она сидела под кружевным зонтиком – чопорная и изящная, будто чайная чашка самой королевы. Лангфорду пришелся по душе ее наряд – бледно-голубое утреннее платье с жемчужно-серой отделкой. Ему нравились кремово-пастельные тона – цвета вечной весны, преобладавшие в ее туалетах, но спроси кто-нибудь в веселые деньки его молодости, что он думает о таких оттенках, он назвал бы их скучными.
Герцог сам вышел встретить гостью и подал ей руку без перчатки, помогая выбраться из коляски. Вид у нее был довольный – и вместе с тем несколько растерянный. Вот и хорошо: значит, они на равных.
– Я заходила к вам несколько недель назад, ваша светлость, – проговорила миссис Роуленд. – Вас не было дома.
Они оба прекрасно знали, что он был дома. Но только Лангфорд знал, что он наблюдал за ней из окна верхнего этажа со смешанным чувством раздражения и восхищения.
– Идемте пить чай, – сказал он, предлагая ей опереться на его руку.
По герцогским меркам особняк Ладлоу-Корт был не просто скромным, а прямо-таки убогим. Давным-давно – ему тогда еще не исполнилось и тридцати – Лангфорда пригласили посетить Бленхеймский дворец. Когда это грандиозное сооружение показалось вдалеке, в окне кареты, на Лангфорда нахлынуло гнетущее ощущение собственного убожества – по сравнению с колоссом, который звался родовым гнездом герцогов Мальборо, его поместье казалось домиком скромного викария.
Однако на поверку величественный вид Бленхеймского дворца оказался именно видом, точнее – видимостью. Когда экипаж Лангфорда подъехал поближе, сразу же выяснилось, что, фасад реставрировался очень давно, к тому же – на скорую руку. В самом дворце портьеры обветшали и прохудились, стены почернели из-за неисправных воздуховодов, а потолки почти в каждой комнате были в серых разводах – и это после того, как семья продала знаменитые драгоценности Мальборо, чтобы поправить свои дела! Через два года после его визита седьмой герцог Мальборо обратился в парламент с петицией об отмене майората, чтобы можно было пустить всю обстановку дворца с молотка в уплату семейных долгов.
А вот особняк Ладлоу-Корт, напротив, представлял собой настоящую шкатулку с драгоценностями; это был пусть миниатюрный, зато совершенный образец палладианской архитектуры с четкими, строгими линиями, гармоничными пропорциями и внутренним убранством, которое Лангфорд мог без труда поддерживать в надлежащем состоянии, а по временам даже обновлять.
Но в эту минуту, шагая по просторному холлу и чувствуя, как пальцы миссис Роуленд легонько касаются его руки, Лангфорд задавался вопросом: что она думает о его доме? Да, сейчас ее жилище было размером с охотничий домик, но раньше-то она жила в роскоши! Судя по состоянию, которое оставил ей покойный муж, дом Виктории наверняка превосходил его особнячок и размерами, и новизной, и пышностью обстановки.
– О, вы восстановили террасы, – заметила миссис Роуленд, как только они переступили порог южной гостиной. Окна комнаты выходили на уступчатый склон позади дома, за которым начинался строго распланированный английский сад с небольшим прудиком. – Ее светлость очень из-за них расстраивалась.
– Разве? – Вот и еще одна новость о его матери.
– Да, расстраивалась. Но она решила не трогать их, чтобы не тревожить вашего больного отца, – сказала Виктория. – У нее было золотое сердце.
Лангфорд и сам это понял, но слишком поздно. Высокомерным юнцом он втайне считал мать безвкусно одетой простушкой, у которой не было ни царственных манер, ни шика, подобавших супруге пэра Англии. Он тяготился ее заботливой любовью, словно камнем на шее, и даже не подозревал, что без нее его будет бросать по волнам жизни как щепку.
– Она ничего мне об этом не говорила. – А сам, к сожалению, не мог догадаться, потому что был самовлюбленным болваном.
– Очень красиво, – сказала миссис Роуленд, любуясь из окна пышными золотисто-оранжевыми розами, что цвели вдоль балюстрады. На ее широкополой шляпке тоже красовались розочки, собранные из бледно-голубых лент. – Ей бы понравилось.
– Хотите, выпьем чаю на террасе? – поддавшись внезапному порыву, предложил герцог. – Сейчас чудесная погода.
– Да, с удовольствием, – ответила Виктория с легкой улыбкой.
По распоряжению герцога чайный столик поставили под натянутым тентом, покрыв его белой скатертью и поместив в центр хрустальную вазочку с приглянувшимися Виктории розами.
– По-моему, сейчас самое время перед вами извиниться, – сказала миссис Роуленд, когда они с герцогом уселись на свои места; их стулья стояли рядом, но были немного развернуты в стороны, чтобы, каждый мог без помех наслаждаться видом на сад.
– В этом нет никакой необходимости. Я получил за обедом огромное удовольствие и остался в совершенном восторге и от еды, и от общества.
– В этом я не сомневаюсь. – Виктория смущенно рассмеялась. – За цирковым представлением вы пришли точно по адресу. Но я хотела извиниться за то, что изначально вела с вами нечестную игру, когда нарочно отпустила всех слуг и посадила на дерево котенка, чтобы был предлог обратиться к вам за помощью.
Лангфорд лукаво улыбнулся.
– Уверяю вас, я вступил в вашу игру вовсе не по глупости. Я знал, во что ввязываюсь, когда согласился на время стать для вас доблестным, хотя и не слишком, любезным рыцарем.
Виктория залилась краской.
– Поверьте, события последних дней натолкнули меня именно на такой вывод. Но я по-прежнему считаю, что обязана попросить прощения за те мошеннические уловки.
Принесли чай, обставив его появление пышной церемонией: Миссис Роуленд положила себе в чашку сахар, затем налила сливки, оттопыривая при этом мизинец изящным колечком, похожим на лепесток восточной хризантемы.
– Похвально, что вы признаетесь в «тех мошеннических уловках», но меня больше интересует занимательная история, которую вы поведали мне некоторое время спустя, – проговорил герцог, наблюдая за грациозными движениями гостьи и совершенно забыв про свою чашку. – За нее вы тоже будете просить прощения?
– Попросила бы, если бы это была наглая выдумка.
Лангфорд наконец-то сделал глоток чая, который так и не смог полюбить.
– Хотите сказать, это была не выдумка?
Гостья продолжала помешивать чай.
– Я долго думала и пришла к выводу, что уже и сама толком не знаю.
Герцог проклинал себя за любопытство. И за бестактность. Умей он держаться в рамках приличий, не стал бы задавать вопросы, а потом в растерянности гадать, что делать с уймой возможностей, которые открыл ее ответ.
– Быть может, вы поможете мне определиться? – спросила Виктория. – Я хотела бы узнать вас поближе.
«Я уже не молода. Поэтому я сразу отказалась от уловок юных девушек и решила действовать прямо». Вроде бы так она выразилась и в этом случае не погрешила против истины.
– Что именно вас интересует?
– Многое, но прежде всего следующее: как и почему вы превратились… в себя нынешнего? Для меня это просто загадка.
– Нет тут никакой загадки. Я чуть не погиб. Но такое простое объяснение ее не убедило.
– Моя дочь в шестнадцать лет тоже чуть не погибла. Но от этого она только закалилась, а не изменилась до неузнаваемости, как, по общему мнению, изменились вы.
Виктория поднесла ко рту чашку и замерла в ожидании ответа. Однако герцог молчал, и она вновь заговорила:
– Интуиция подсказывает мне, что я не пойму вас, пока не узнаю, что стоит за вашим перевоплощением. Схватка со смертью – лишь часть истории. Или я не права?
Он перебрал в уме множество ответов, но ни один его не устроил. Всю свою жизнь Лангфорд наслаждался возможностью называть вещи своими именами и не испытывал ни малейшего желания пускаться на хитрости.
– Пожалуй, вы правы, миссис Роуленд.
Виктория по-прежнему держала чашку возле губ. Пристально глядя на собеседника, она спросила:
– Милорд, не буду ходить вокруг да около. В деле была замешана женщина, не так ли?
Он не обязан был отвечать на ее вопрос. С другой стороны, приглашать ее на чай он тоже был не обязан. Он сам себе преподносил сюрпризы – так что же говорить о ней?
– Да, женщина, – ответил герцог. – И мужчина.
Миссис Роуленд побледнела и, осторожно опустив чашку на стол, сделала глубокий вдох; казалось, ей не хватало воздуха.
– Боже правый… – пролепетала она.
Герцог горестно усмехнулся и проговорил:
– Как все было бы просто, если бы дело сводилось к грязному блуду.
– Вы хотите сказать… – Виктория умолкла, прикрыв рот ладонью.
– Наверное, вы слышали о несчастном случае на охоте, – продолжал герцог. – Я был ранен, потерял море крови, шесть часов провел на операционном столе и еле выкарабкался.
Через неделю, после того как угроза для жизни миновала, Лангфорда пришел навестить Фрэнсис Эллиот – тот, кто его ранил. Они с Эллиотом вместе учились в Итоне, он и был тем приятелем из соседнего графства, чей дом Лангфорд частенько посещал, приезжая домой на каникулы. С годами их дружба охладела, они стали видеться все реже, но в этом не было ничего удивительного. Лангфорд веселился, прожигая жизнь, Эллиот же, шагая по стопам своих предков, превратился в добропорядочного и скучного провинциального джентльмена.
В то утро Лангфорд, маявшийся от боли и скуки, обругал Эллиота последними словами, отметив также его «меткую» стрельбу и не оставив камня на камне от его мужских качеств. Эллиот молчал, пока у Лангфорда не закончился запас ругательств, – задача не из легких, поскольку Лангфорд обладал поистине неиссякаемым запасом бранных слов.
А потом он впервые в жизни услышал, как Эллиот кричит.
– Выяснилось, что человек, стрелявший в меня, сделал это нарочно. Правда, он не ожидал, что чуть не отправит меня на тот свет, – подвели нервы и сбившийся прицел. А стрелял он из-за того, что я соблазнил его жену.
Миссис Роуленд замерла с сандвичем в руке – рассказ герцога шокировал ее. А тот, усмехнувшись, продолжал:
– Но я понятия не имел, о чем он толкует. Я знать не знал его жену – так, во всяком случае, полагал. А потом меня осенило. Вспомнилось, что полгода назад, на костюмированном балу у другого моего приятеля, я случайно познакомился с одной замужней особой, над которой так и витал дух одиночества. Но то, что представлялось мне забавой на один вечер, обострило разлад в. Семье Эллиота. Он любил жену. Они переживали не лучшие времена, но он любил ее по-настоящему, хотя, к сожалению, не умел красиво выражать свои чувства.
Поначалу рассказ Эллиота не вызвал у Лангфорда ничего, кроме презрения. Он бы никогда не допустил, чтобы женщина – какой бы распрекрасной она ни была – получила над ним такую власть. Если мужчине не хватает мозгов, ему некого в этом винить, кроме себя самого.
Но, выпустив пар, Эллиот совершил еще более удивительный поступок. Он попросил прощения. Скрепя сердце он попросил прощения за все – за свое малодушие и безрассудство, за то, что выместил отчаяние на Лангфорде, хотя, если разобраться, сам был виноват в том, что жена несчастна.
Лангфорд, все еще раздосадованный, выслушал извинения без всякого сочувствия. Эллиот ушел, но его слова накрепко засели у Лангфорда в голове – перед глазами так и стояло лицо друга, когда тот просил прощения; лицо это выражало твердую решимость поступить по чести, даже если тем самым он обрушит на себя лавину презрения.
Извинившись безо всякого принуждения, Эллиот проявил мужество, совестливость и порядочность – все те качества, которые Лангфорд от души презирал, считая их чересчур плебейскими для своей возвышенной натуры.
– Я не хотел меняться – ни сам, ни с чьей-либо помощью, – сказал герцог. – Я жил в свое удовольствие и не желал отказываться от своих привычек. Но удар был нанесен – я выбился из привычной колеи. В последующие дни, пока шло выздоровление, меня одолевали сомнения; почему я так распорядился своей жизнью? Скольких еще я походя обидел в бездумной погоне за развлечениями? Нашел ли я даже не достойное, а хоть какое-то применение своим талантам и деньгам? И что на все это сказала бы моя мать?
Миссис Роуленд слушала его с серьезным вниманием, не сводя с него глаз.
– А что стало с вашим другом и его женой?
Этим вопросом Лангфорд до сих пор терзался во тьме ночи. Насколько он знал, Эллиоты жили нормально; во всяком случае, слухов о безобразных склоках и непотребной тяге к спиртному до него не доходило.
– Я слышал, они произвели на свет троих детей. Самый старший родился примерно через год после того выстрела.
– Я рада за них.
– Однако само по себе это ни о чем не говорит, так ведь?
Муж с женой преспокойно могли плодить потомство – и при этом ненавидеть друг друга. Как ни хотел он представить себе дружную семью, воображение упорно рисовало ему картины притихших, испуганных детей, не знающих, с какого бока подступиться к несчастным, погруженным в горестные раздумья родителям. И виноват в их несчастье был он, Лангфорд.
– Все браки разные, – заметила миссис Роуленд. – Одни разбиваются, как фарфор. Другим же все нипочем, им удается выстоять даже против самых страшных потрясений.
Хотел бы он ей верить. Но его опыт подсказывал, что браки в большинстве своем похожи один на другой.
– А вы сами испытали то, о чем говорите?
– Да, – твердо ответила Виктория.
– Расскажите мне что-нибудь, – попросил Лангфорд. – Раз уж я раскрыл перед вами свое прошлое, то в ответ требую не менее ошеломляющих признаний.
Миссис Роуленд подняла чашку, но тут же решительно поставила ее обратно на стол.
– Ничего ошеломляющего вы не услышите. Самое ошеломляющее признание в жизни я сделала, когда проболталась о том, что мечтала выйти за вас замуж. Поэтому теперь вас, конечно, не удивит, что тридцать лет назад я и в самом деле мечтала стать вашей женой.
Лангфорда не переставало изумлять, с какой прямотой она об этом говорит.
– Я считала, у меня есть все: и внешность, и манеры, и расположение вашей матери. Препятствиями были только ваш юный возраст и категорическое нежелание жениться на девушке, которую вам выбрала бы мать, но ни одно из них не казалось мне непреодолимым. К тому времени как вы окончили бы университет, я по-прежнему была бы незамужней девицей. И я бы занялась изучением классической литературы, чтобы выделяться на фоне прочих девушек, которые наперебой станут добиваться вашей руки. Мой план вам, бесспорно, кажется самонадеянным и глупым. – Виктория грустно улыбнулась. – Таким он и был, хотя я связывала с ним самые радужные надежды. Теперь, задним числом, я понимаю, что мы с вами жили бы как кошка с собакой: меня бы раздражала ваша распущенность, а вас отталкивала бы моя «постная святость», как выражается моя дочь. Но в шестьдесят втором у меня в голове гулял ветер; вы казались мне небожителем, и я была помешана на вас.
Надо ли говорить, что когда мистер Роуленд начал за мной ухаживать, я была не в восторге от его знаков внимания? Я грезила о положении в обществе и презирала деньги, заработанные трудом, тогда как у моего жениха только такие и были. Я не понимала, почему мой отец поощряет его визиты, пока мне самой не пришлось это делать. Поверьте, когда девушку принуждают выйти замуж, потому что семья на грани разорения, такое унижение не добавляет будущему мужу привлекательности в ее глазах.
В голосе миссис Роуленд слышалась печаль, и Лангфорд вдруг понял, что она печалится не о нем, а о давно почившем мистере Роуленде. Он ощутил непривычный укол ревности.
– Хотите сказать, что ваш брак в итоге выстоял против всего этого?
– Да, выстоял. Но ценой отчаянных усилий. Выйдя замуж за мистера Роуленда, я решила нести свой крест, точно праведная мученица. Я не желала ни ронять свое достоинство расспросами о вашей жизни, ни опускаться до любовных интрижек, но в то же время воспринимала мужа лишь как человека, из-за которого пожертвовала своими мечтами. И даже когда мои чувства наконец переменились, я не знала, как быть. Что за нелепость, думала я, чувствовать что-то иное, кроме долга, по отношению к человеку, которого я много лет называла только мистером Роулендом? – Виктория вздохнула и наконец-то поднесла ко рту сандвич с огурцом. – Мы три года прожили душа в душу, а потом он умер.
Лангфорд не знал, что сказать. Он ведь всегда считал счастливые браки достоянием сказок. И вот теперь оказалось, что у него в запасе даже нет нужных слов, чтобы посочувствовать миссис Роуленд.
В полном молчании она с необычайным изяществом доела свой сандвич, после чего покачала головой и с задумчивой улыбкой проговорила:
– Теперь я припомнила, почему в высшем обществе не принято раскрывать душу нараспашку. За откровенностью следует неловкость, правда?
– Скорее, появляется пища для размышлений. Я за всю жизнь ни с кем не говорил так чистосердечно, как с вами.
– А теперь нам больше не о чем беседовать. Только о погоде. – Виктория снова вздохнула.
– Позвольте вам возразить, – сказал герцог. – Сдается мне, что ваших познаний все же хватит, чтобы должным образом оценить мою недюжинную эрудицию.
– Ах, не заноситесь, ваша светлость! – с улыбкой воскликнула Виктория. – Имейте в виду: пока, вы веселились ночи напролет, я успела перечитать все, что вышло из-под руки древних классиков.
Лангфорд пожал плечами.
– Охотно верю. Но есть ли у вас свой, свежий взгляд на их труды?
Миссис Роуленд чуть подалась вперед, и герцог с удовлетворением отметил, как заблестели ее глаза.
– Приготовьтесь слушать, сэр.
Глава 25
3 июля 1893 года
– …пикник… уловить… освещение… деревом… тень… пурпурные…
Джиджи смотрела на шевелившиеся губы Фредди, и мысли ее витали далеко-далеко – где-то в районе мыса Доброй Надежды. О чем он толкует? И почему с таким серьезным видом болтает глупости?
И тут она вспомнила: Фредди говорил о картине «Полдень в парке», а говорил он о ней потому, что она сама об этом попросила. Так они могли чинно беседовать, не выходя за рамки приличий, а она – делать вид, но крайней мере во время его визита, что все у нее замечательно и ничего страшного в ее жизни не произошло.
Маркиза заморгала и постаралась слушать внимательнее.
Через два дня после их возвращения в Лондон Камден уехал в Баварию, чтобы навестить деда. Но удар был нанесен. Он отсутствовал уже больше месяца, однако не проходило и часа, чтобы она не возвращалась мыслями к их последней ночи, вновь и вновь чувствуя, как дыхание замирает в груди от его смелого предложения. Все напоминало о нем. Разные мелочи в обстановке ее лондонского дома, на которые она уже давно не обращала внимания, внезапно превратились в повесть о ее прежних надеждах – рояль, картины, кикладский мрамор, который она выбрала для пола в холле, потому что он совпадал с цветом его глаз.
Правильно ли она поступила?
Джиджи знала, что случается, когда поступаешь бесчестно. Она на собственном опыте узнала страх и разъедающую душу тревогу, которая просачивается сквозь любые преграды, отравляет всякую радость, всякое удовольствие. В данный момент она была совершенно уверена, что не преступила черту, отделявшую добродетель от порока.
Но куда же тогда девалась твердость духа, которая дается в награду за правильный выбор? Где убаюкивающий покой и ясность намерений? Раз она приняла верное решение, почему же такая тяжесть давит грудь, а по временам душит так, что невозможно дышать?
Она разрешила Фредди возобновить ежедневные визиты, чтобы пресечь слухи, которые поползли после их с Камденом поездки в Девон. Сплетники утихомирились, однако смятение в ее душе так и не рассеялось. Отношения с Фредди остались прежними, но вот ощущение, что они с ним созданы друг для друга, куда-то исчезло, расползлось, как гобелен десятого века, который только тронь – и рассыпается в прах.
– Фредди, погоди немного, – перебила его Джиджи.
– Да, слушаю.
Нарушив запрет, действовавший с того самого дня, как вернулся Камден, она поцеловала юношу.
Целовать Фредди всегда было приятно. Порой – даже очень приятно. Но сейчас маркизе было мало приятного поцелуя; ей требовалась вспышка страсти – настоящий пожар, который стер бы с ее тела обжигающие следы мужниных рук, изгладил бы из памяти животную ненасытность и исступленное возбуждение, с которыми она отвечала на его ласки.
Поцелуй был чрезвычайно приятным. А она от начала его и до конца думала о человеке, которого надеялась забыть.
Джиджи отстранилась и изобразила улыбку.
– Прости, что отвлекла. Расскажи еще что-нибудь про свою картину.
Фредди оглянулся на дверь, словно ожидая увидеть, как служанки прыскают от смеха и разбегаются врассыпную, спеша сообщить подсмотренную новость. Но так как в коридоре по-прежнему царила тишина, он вновь потянулся к Джиджи для поцелуя.
– Нет-нет, – остановила его маркиза. Ни к чему лишний раз убеждаться в том, что ее сердце совершенно по-разному отзывается на двух мужчин. И что Камден играючи разжег в ней горячечную страсть. – Нельзя забывать об осторожности. Это была моя оплошность, прости.
Взгляд Фредди потух. Неохотно кивнув, он покорился ее воле.
– Осталось еще триста девять дней, – сказал он со вздохом. – Клянусь, время тянется гораздо медленнее, чем раньше.
По крайней мере это его мнение она разделяла целиком и полностью. Джиджи снова перевела разговор на творчество Фредди – одну из немногих тем, на которые пока еще можно было беседовать без опаски.
– Очень хорошо, что ты не сидишь без дела. Мне говорили, леди Ренуэрт осталась довольна своим портретом.
Фредди немного приободрился от похвалы.
– Два дня назад я обедал у Карлайлов. Мисс Карлайл попросила меня написать и ее портрет. Мы, наверное, начнем со следующей недели.
– Вот видишь, она очень высокого мнения о твоем таланте.
– Но она предупредила, что раскритикует меня в пух и прах, если я не угожу ее вкусу, – улыбнулся юноша. – Ты знала, что она посетила выставку импрессионистов? А я-то все время думал, что из всех моих знакомых только ты ценишь их работы.
Джиджи вскочила со стула как ужаленная. Фредди тоже с перепугу поднялся на ноги.
– Что? Что случилось? Ты расстроилась из-за мисс Карлайл? Надо было сначала спросить у те…
– Нет-нет. – Джиджи покачала головой. – Мисс Карлайл тут ни при чем. – Если бы! Если бы только у мисс Карлайл с Фредди намечалась амурная история!.. – Дело во мне. Давно надо было тебе рассказать: я вообще ничего не понимаю в импрессионизме.
– Но я ни у кого не видел такой великолепной коллекции, как у тебя. Ты…
– Я купила ее всю целиком. Скупила три частные галереи, потому что Тремейн восхищается импрессионистами.
Фредди посмотрел на нее так, словно она только что объявила, что королева Англии всех своих девятерых детей зачала на стороне.
– Но значит, ты… неужели ты…
– Да, я его любила. Мне нужен был не только его титул. Но я оступилась, и наш брак разрушился. – Маркиза сделала глубокий вдох. – Прости, что не рассказала тебе раньше. Мне очень жаль. Прости, пожалуйста.
Фредди сглотнул, отважно пытаясь переварить услышанное. Откашлявшись, хотел что-то сказать, но так ничего и не сказал.
Маркиза в волнении закусила губу. Господи, что ответить, если Фредди спросит, любит ли она мужа по-прежнему? Она не могла ему врать – только не в эту минуту Но заставить себя взглянуть правде в глаза она тоже не могла. Ей не совладать с малодушным страхом перед любовью, той самой любовью, от которой она бежала все эти десять лет.
Фредди же смотрел на нее в полной растерянности. Затем уставился на свои ботинки и, сунув руку в карман, принялся теребить цепочку часов.
– Ты… ты правда ничего не понимаешь в импрессионизме?
Джиджи не знала, то ли смеяться от облегчения, то ли плакать. Наверное, Фредди любил не столько ее саму, сколько ее картины.
Она указала на полотно прямо за его спиной – пейзаж, изображавший голубое небо, голубую воду и деревенские хижины с желто-оранжевыми крышами и стенами цвета овсянки.
– Ты знаешь, чья это картина?
Фредди взглянул на картину.
– Конечно, знаю.
– А я – нет. Или уже не помню. Я купила ее вместе с другими. – Маркиза коснулась ладонью его щеки. – Ох, Фредди, прости меня. Я…
Внезапно она замерла. Потом медленно, словно сзади стоял вооруженный ножом убийца, отняла руку от щеки юноши и повернулась лицом к двери. Там, прислонившись к дверному косяку, стоял ее муж.
Сердце Джиджи подпрыгнуло. Подпрыгнуло от неподдельной радости.
– Здравствуйте, леди Тремейн, – кивнул Камден. – Рад вас видеть, лорд Фредерик.
Ее радость мигом сменилась угрызениями совести. Какая же она негодяйка! Она совершенно забыла о Фредди, словно его здесь и не было. Вообще никогда.
Юноша неловко поклонился.
– Здравствуйте, лорд Тремейн.
Джиджи не нашла в себе сил, чтобы ответить на приветствие мужа. Ей только смутно вспоминалось то время, когда она была твердо уверена, что развод станет ключиком, который отопрет дверь к ее счастью; когда она самонадеянно полагала, что сумеет раз и навсегда обрубить связь с прошлым.
Ну почему она не просчитала всего заранее? Почему раньше не поняла, что затевает битву, в которой вполне может потерпеть поражение?
И с какой стати Камден перевернул все с ног на голову? Почему вдруг решил признать и свою вину?.. Да к тому же еще спросил, не хочет ли она начать все сначала, с чистого листа! Он что, сошел с ума?
Или это она сошла с ума?
– Я… я как раз собирался уходить, – пролепетал Фредди.
– Оставьте, лорд Фредерик. Не стоит из-за меня смущаться. Друзьям леди Тремейн всегда рады в этом доме, – Камден был сама учтивость и любезность. – Я оставлю вас, с вашего позволения. Устал с дороги.
Когда маркиз ушел, Фредди повернулся к Джиджи и пробормотал:
– Думаешь, он видел, как мы…
– Уверена, что не видел. – Она бы почувствовала. Вероятно, Камден пробыл здесь несколько секунд, не более.
– Ты действительно уверена?
– Абсолютно. И вообще тебе не следует опасаться Тремейна. Ты напрасно беспокоишься.
Фредди взял ее за руки.
– То-то и оно, что я… Я беспокоюсь не об этом. Чем больше времени он проводит рядом с тобой, тем меньше у него желания тебя отпускать. Тебе так не кажется?
Нет, все как раз наоборот. Чем больше времени она проводит с Камденом, тем меньше вероятность, что она отпустит его.
Маркиза потрепала Фредди по руке.
– Не тревожься, милый. Никто меня у тебя не отнимет.
Она сделала правильный выбор. Правильный. Вот только обещания, которыми она успокаивала Фредди, даже ей самой показались глупой болтовней.
Камден сорвал с себя галстук и кинул его на кровать. Затем пересек всю комнату и ополоснул лицо холодной водой. Она прикасалась к другому. Да еще так нежно, так ласково! Что еще она с ним делала?
Тремейн отшвырнул полотенце и поймал взглядом свое отражение в зеркальце над умывальником. Лицо его выражало такую же радость, какую испытывали жители Парижа накануне взятия Бастилии, когда им объявили, что грядет сражение не на жизнь, а на смерть.
Опустив руку в таз, он обдал зеркало фейерверком брызг. Капли покатились по блестящему стеклу, размывая очертания лица, которое враждебно смотрело на него немигающим взглядом.
Камдена злило ее упрямство. Надо признать, он поторопился с предложением начать все заново. Но с тех пор прошел целый месяц – у Джиджи было время все обдумать. Для него было совершенно очевидно: ее место рядом с ним, а не с лордом Фредериком. Неужели она не понимала этого?
Однако собственное упрямство злило Тремейна еще больше. Да, она поступала глупо, но по крайней мере честно и последовательно. Она не уставала твердить, что переплывет пролив зимой – только бы выйти замуж за Фредди. Почему же он не мог этого принять? Почему продолжал мечтать, надеяться и строить планы?
Камден подошел к своему чемодану и задумался: стоит ли вообще его открывать? Он ведь не случайно вернулся в Англию. Через неделю «Кампания» отплывает в Нью-Йорк. А он сегодня увидел более чем достаточно.
Перед его глазами снова возникла картина: Джиджи стоит, ее рука касается щеки Фредди, а во взгляде – бесконечная нежность. «Ох, Фредди, прости меня», – сказала она. А потом посмотрела на него, Камдена, и тут же отвела глаза.
Тремейн нахмурился. Как же он раньше об этом не подумал? За что она просила у лорда Фредерика прощения? Не считая того мимолетного эпизода, когда она забыла о благоразумии, Джиджи в своей верности Фредди оставалась тверда как скала. А Камдену с трудом верилось, что она станет разглашать пикантные подробности их супружеских отношений, тем более сообщать о них лорду Фредерику.
С минуту в его голове не было ни единой мысли. А потом вдруг все развернулось на сто восемьдесят градусов. Ее слова могли означать только одно: их близость имела последствия. Он станет отцом. У них с Джиджи будет ребенок.
Камден ухватился за кроватный столбик – ноги его не держали, словно он перебрал отменного шампанского. Ребенок! Их малыш!
Джиджи согласилась на его условия только потому, что с самого начала не собиралась заводить детей. Но он-то знал: она ни за что не отдаст своего первенца ради того, чтобы выйти замуж за лорда Фредерика. Она останется с ним, с Камденом, и у них будет семья. А учитывая, что их так и тянет оказаться в одной постели, семья эта будет расти и расти.
Происходящее никак не укладывалось у него в голове: его со всех сторон осаждали глупые сентиментальные видения. Настоящая семья с кучей упрямых, капризных сорванцов, у которых с лица не сходит озорная улыбка. Дом, где резвятся собаки, мелькают пухлые ручонки, которые тянутся к нему для объятий. И всем этим полновластно заправляет Джиджи.
Именно об этом он всегда мечтал. Об этом и ни о чем другом. Камден стащил с себя помявшийся в дороге сюртук и, рывком открыв чемодан, вытащил другой. В глубине души он понимал: выбор Джиджи пал на него от безысходности. Но какое ему сейчас до этого дело? Перед ним открывалась новая жизнь, и от моря возможностей кружилась голова.
Вошел Гудман, положил на стол пачку писем и вышел, забрав с собой сюртук, который следовало погладить, а Тремейн же приблизился к столу и принялся просматривать почту.
Письмо от Теодоры. По иронии судьбы, после того как они оба обзавелись семьями, ее письма стали приходить часто и регулярно. Из просто «месье» он сначала превратился в «дорогого месье», потом в «дражайшего месье», затем в «милого друга», а под конец – в «сердечного друга».
Камден бегло просмотрел страницы. У нее все хорошо. У близнецов – тоже. В Буэнос-Айресе еще зима, на улице тепло и сыро. Теперь, когда ее супругу, упокой Господь его душу, больше не требуется благотворное действие южного климата, она подумывает вернуться в Европу – ради детей. Еще в письме говорилось, что она намеревается в конце лета посетить Нью-Йорк и будет очень рада, если он ее навестит. Она очень по нему соскучилась.
Вскоре после того, как Теодора вышла замуж за своего князя, они, чтобы поправить его здоровье, перебрались в Буэнос-Айрес. Аргентинской зимой – то есть в июне, июле, августе – они неизменно уезжали в Ньюпорт, где снимали дом. Но Камдену трудно было выбраться в длительное путешествие; все его время, как обычно, поглощали смелые начинания и прожекты. Хотя иногда он все-таки садился на корабль и, завершив намеченные дела, отправлялся к Теодоре с подарками для Саши и Маши.
Камден был бы не прочь повидаться с ней и близнецами. Но только не этим летом. Теперь он надолго осядет в Англии, потому что здесь его ждет куда более важное и удивительное событие: он станет отцом.
Вернулся Гудман. Тремейн продел руки в рукава свежевыглаженного сюртука и повязал галстук. Но только добрую минуту спустя до него дошло, что дворецкий не торопится уходить, тактично выжидая, когда хозяин обратит на него внимание.
– Что такое, Гудман? – спросил он.
– Леди Тремейн сегодня обедает дома. Милорд присоединится к ней?
Камден задумался. В интонациях Гудмана сквозило нечто новое, что-то очень похожее на… сожаление. Куда девалось то молчаливое негодование, тот справедливый укор по поводу поведения хозяйки, которые звучали раньше?
– Да, конечно.
Наконец-то он дома. Больше он никуда не уедет.
Джиджи не слышала, как он вошел в заднюю гостиную. Она полулежала на кушетке, утопая в складках платья – бирюзового, как морская вода на мелководье. Взгляд ее был устремлен в самый центр потолка – она смотрела на гипсовую лепнину.
Камдену редко случалось видеть жену вот такой – притихшей, усталой и томно-сладострастной, словно нимфа душным весенним утром после ночной оргии. Она подобрала концы юбок, которые не поместились на кушетке, и уложила поверх себя живописными складками – натянутая тафта туго облегала округлые бедра и длинные стройные ноги.
Тремейн молчал, любуясь ею. Но Джиджи довольно быстро – пожалуй, даже слишком быстро – почувствовала его присутствие. Спустив ноги с кушетки, она выпрямилась.
– Хорошо выглядишь, – сказал Камден.
Она растерялась и, что было совсем на нее не похоже, украдкой поднесла руку к волосам и заправила за ухо выбившуюся из прически прядь.
– Спасибо, – ответила она. – Ты тоже. Неплохое начало.
– Прости, что испортил тебе свидание.
– Пустяки. Фредди уже собирался уходить.
– Ты ему рассказала?
– Рассказала? О чем?
Камден опешил. Джиджи не жеманничала; она и в самом деле не понимала, о чем речь. Выходит, она не беременна.
Земля снова ушла у него из-под ног. Но на этот раз вдобавок показалось, что кто-то ударил его по затылку тяжелым предметом.
– Да так, ни о чем, – пробормотал он, стараясь держать себя в руках.
Тремейн подошел к напольным часам и притворился, что сверяет время на своем хронометре, тогда как ему ужасно хотелось схватить кочергу, лежавшую у камина, и вдребезги разнести всю комнату. Будущие дети, семейная жизнь – все сгинуло в горниле жестокой действительности. А Джиджи, глухая к его боли, собственноручно выбросила их счастье, точно черствый хлеб.
Какое-то время, пока он заводил часы, которые и без того были заведены до отказа, в комнате царило молчание. Потом Джиджи вздохнула, и потому, как заныло его сердце, Камден понял, что она собирается сказать.
– Все обошлось, – сказала она. – Ты дашь мне развод?
Каждая клеточка его существа кричала: «Нет!» Не даст он ей никакого развода. Камдену вдруг ужасно захотелось вернуться в те времена – самая настоящая ностальгия по дням суровой старины, когда женщина вообще не имела права голоса в таких вопросах – тогда он мог бы злобно рассмеяться, – подвесить лорда Фредерика за ноги к потолку темницы, а на жене он разорвал бы сорочку в клочья и взял бы ее силой прямо на помосте в огромном пиршественном зале.
Но срок, о котором они условились, истечет еще очень не скоро. То, что она отклонила его предложение, вовсе не освобождало ее от выдвинутых им условий. Так как же поступить? Следует ли добиться от нее неукоснительного соблюдения их договора?
Камден чувствовал, как сердце тяжело бухает у него в груди, и ему пришлось закрыть глаза, чтобы выровнять сбившееся дыхание. Да, он знал множество способов подчинить ее своей воле – вот только чего он этим добьется в конечном итоге?
Своим упрямым нежеланием расстаться с представлениями о «чистой» любви, своим глубоким, искренним, хотя и совершенно неоправданным чувствам, личной ответственности за лорда Фредерика Джиджи до боли напоминала ему самого себя в юности.
Десять лет назад Джиджи отчетливо поняла, что Камден с Теодорой не пара, но настолько ему не доверяла, что не позволила дойти до этого своим умом. Если он сделает ей ребенка только затем, чтобы насильно заковать ее в сковы брака, то в точности повторит ее ошибку.
«Но что, если она никогда не одумается? Что, если не одумается вовремя?» – содрогаясь от страха, кричали в нем первобытные инстинкты. Разум же, хватаясь за соломинку, с ужасом отвергал такую возможность, но та отчетливо вырисовывалась перед ним. Нет, этому не бывать! Он не допустит. Иначе рухнет весь его мир.
Неужели много лет назад Джиджи: одолевали такие же чувства? Тревога. Клокочущее в груди отчаяние. И разъедающий душу страх… Он боялся, что если сейчас же что-нибудь не предпримет, то потеряет ее навсегда.
В девятнадцать лет он бы тоже не задумываясь пошел вопреки велениям совести. И даже сейчас, В тридцать один год, Камден по-прежнему боролся с неодолимым искушением.
В конечном счете только гордость и последние остатки здравого смысла уберегли его от ошибки. Да, он хотел, чтобы Джиджи осталась его женой, по не потому, что он приворожил ее к себе эротическими чарами, и не потому, что она не смогла бы отдать в чужие руки любимое дитя, а потому, что они дышали одной грудью, потому, что она не мыслила своей жизни без него – в горе и в радости, в болезни и в здравии, пока смерть не разлучит их.
– Как хочешь, – ответил Камден.
– Что?
Она ослышалась. Точно ослышалась.
– Радуйся. Ты все-таки станешь леди Филиппой Стюарт.
Джиджи не понимала, что с ней произошло. Но факт оставался фактом: оглушенная горем, она едва сдерживала свои чувства, словно все эти дни, затаив дыхание, ждала, что Камден предъявит на нее свои права и поклянется, что больше никогда ее не отпустит.
Тремейн медленно приблизился к ней и уселся рядом; тонкая шерстяная материя его летних брюк касалась ее юбок. Джиджи почувствовала запах его накрахмаленной рубашки и лимонно-пряный аромат мыла. Она хотела отодвинуться – и в то же время страстно желала, чтобы он сломал все границы, чтобы завалил ее на спину и тотчас же овладел ею.
Но Камден снова обескуражил ее. Взяв Джиджи за руку, он с улыбкой сказал:
– От меня одни неприятности, да? Приехал совершенно неожиданно, да еще поставил тебя в немыслимое положение.
Он перебирал ее пальцы, водя подушечкой своего указательного по ее ладони. Его руки были прохладными и чуть влажными, словно он только что вымыл их и вытер полотенцем. Шершавая кожа легонько царапала ее ладонь – напоминание о том, что эти руки умели не только играть на рояле и создавать сложные чертежи.
Джиджи хотелось припасть губами к этой руке и осыпать поцелуями каждый его палец, каждую костяшку, каждую линию и впадинку на ладони.
Если бы только она зачала! Если бы. Если бы. Если бы.
Как отчаянно она этого желала! Она грезила, молила Бога, взывала об этом с упорством огородных сорняков. Беременность стала бы ответом на ее молитвы, боевым кличем, отправной точкой, из которой бы мигом вышла дорога в будущее.
Но этого не случилось.
– Значит, ты вернешься в Нью-Йорк? – пробормотала она, едва удержавшись от горестного вздоха.
– Скорее всего следующим же пароходом. Мои инженеры очень обрадованы тем, как продвигается дело с автомобилем. А бухгалтеры уже пускают слюнки в предвкушении доходов от капиталовложений – учитывая, как подскочили цены на фондовой бирже. – Тремейн говорил все это с таким видом, словно его отъезд не имел ничего общего с концом их отношений. – Если вдруг надумаешь приобрести парочку железных дорог, приезжай в Штаты в конце этого или в начале следующего года.
– Буду иметь в виду, – пролепетала Джиджи.
Он поднялся. Она тоже встала.
– Теперь тебе придется остерегаться юных охотниц за богатыми мужьями. – Джиджи заставила себя улыбнуться, хотя сердце ее, казалось, разорвалось от боли.
– И охотниц за титулами тоже. – Камден тихонько рассмеялся. – А также тех, кто просто без ума от того, как я хожу и говорю.
– Да-да, этих в особенности надо остерегаться. «Не плачь. Только не сейчас».
И тут вдруг Джиджи поняла, что теперь именно она держится за него, а не наоборот. Да, она судорожно сжала его руки.
«Отпусти его, – мысленно приказала она себе. – Отпусти, отпусти. Отпусти».
Несколько секунд спустя она повиновалась своему приказу, но торжество воли тут было ни при чем – просто ей вдруг пришло в голову, что она не имела никакого права удерживать его.
– Тогда… до свидания, – пробормотала Джиджи. – Благополучного тебе плавания.
– Будь счастлива, – с серьезной торжественностью проговорил Камден. Чмокнув жену в щеку, добавил: – Расставание всегда навевает светлую грусть.
Джиджи не понимала, что может быть светлого в грусти, от которой грудь саднило так, будто ее все еще трепещущее сердце терзали когти Цербера. Увы, она могла лишь беспомощно смотреть, как Камден исчезает из виду, исчезает из ее жизни.
Глава 26
Лондон, 25 августа
«Милая, дорогая Филиппа!
Прости, что мое письмо пришло только сейчас. Последние два дня освещение хотя и стало более рассеянным и холодным по сравнению с серединой лета, к концу дня приобретает удивительный золотистый оттенок Мисс Карлайл считает, что я заметно продвинулся в работе над «Полднем в парке».
Все потихоньку подтягиваются в Лондон. Вчера вечером я обедал у Карлайлов и выставил себя совершенным болваном, сознавшись, что две недели просидел в городе. Все остальные хвастаются, как весь август стреляли куропаток в Шотландии или устраивали парусные гонки вокруг острова Уайт.
Я уже радуюсь нашей завтрашней встрече. Хорошо бы, мы уже были женаты!
Как всегда, мысленно посылаю тебе тыеячу поцелуев.
Твой навеки,
Фредди».
Отъезд Камдена не прошел незамеченным. Важность этого события, была столь велика, что уже через тридцать шесть часов; весь Лондон знал: маркиз Тремейн собрал вещи и освободил дом жены. Что и говорить, ни телеграф, ни даже телефон по скорости распространения и охвату не могли сравниться е передачей сплетен из уст в уста.
«Что бы это значило?» – будоражил умы один и тот же вопрос. Победа осталась за леди Тремейн? Неужели лорд Тремейн окончательно сложил оружие? Или только отступил на время, чтобы собраться с силами?
Джиджи хитрила, изворачивалась и уклонялась от ответа, когда могла. Если же ее припирали к стенке, она врала в глаза. «Не знаю», – твердила она направо и налево, Говорила, что лорд Тремейн не сообщал ей о своих планах, поэтому она не знает, каковы его намерения, – не знает, не знает, не знает…
Бумаги для развода напечатали заново – требовалась только ее подпись. Она велела адвокатам придержать их. Гудман спросил, что делать с мебелью и безделушками в спальне Камдена – вынести, накрыть чехлами или полировать каждый день в ожидании его возвращения? Она приказала оставить все как есть. Мать засыпала ее телеграммами, но Джиджи выбрасывала их, не читая.
Но Фредди она игнорировать не могла. Фредди, благослови его Бог за долготерпение, уже начинал бить тревогу. «Что слышно от адвокатов лорда Тремейна? – спрашивал он при каждой встрече. – Жаль, что мы не можем пожениться. Прямо сейчас». В его мольбах проскальзывал страх, какое-то горячечное исступление. Джиджи каждый раз потчевала его уже набившей оскомину небылицей, а потом ненавидела себя за это еще сильнее.
Только Крез не задавал ей вопросов. Но после отъезда Камдена он понуро бродил по дому, словно тень. Джиджи часто заставала песика в зимнем саду, где он дремал на любимом месте хозяина – в плетеном кресле с блекло-голубыми узорчатыми подушками и обожженным сигарой подлокотником; казалось, кресло терпеливо ждало возвращения маркиза.
Сохранять всеми правдами и неправдами этот статус-кво было все равно что жонглировать раскаленными ятаганами. Джиджи просыпалась без сил и ложилась спать полуживая от усталости – шутка ли отбиваться от пытливых расспросов сотен знакомых, уклоняться от встреч с матерью, сюсюкать с Фредди и скрывать правду даже от самых близких друзей.
Конец сезона тоже не принес облегчения. При том развитии, какое получило железнодорожное сообщение, даже отъезд в «Вересковый луг» не спасал положения. В конце каждой недели она устраивала трехдневный прием, чтобы они с Фредди могли видеться, ни в коей мере не преступая границы приличий. В результате ее дом почти все время был заполнен гостями, так что вокруг хозяйки и Фредди постоянно кружились любопытные, доводившие беднягу до отчаяния, а Джиджи – до бессильного бешенства, какое испытывает престарелая графиня, когда мочевой пузырь лопается от выпитого чая, а возможности облегчиться нет, потому что кучер и грум лопнут со смеху, увидев ее паучьи ножки и отвисший мешком живот.
Джиджи мучилась от сознания своей вины. Сгорала со стыда. Изводилась от тоски.
Конечно, она понимала, что делает. Понимала, что изо всех сил оттягивает момент расплаты, когда придется выбирать: либо сделать последний шаг и выйти за Фредди, либо посмотреть правде в лицо и наконец признать, что это выше ее сил – даже несмотря на то что Камден устроился окончательно и бесповоротно.
Но как сказать об этом Фредди? Он от начала и до конца оставался ее верным другом. В этой неразберихе он ни разу не попрекнул ее – ни словом, ни взглядом. Он мужественно и безропотно подставил ей свое плечо, снося насмешки сплетников, которые выставляли его либо дураком, либо отъявленным альфонсом.
Она была перед ним в долгу. Фредци заслужил награду за свою преданность и бесконечное доверие. Он столько для нее сделал, был ее оплотом, ее Санчо Пансой, пока она, точно Дон Кихот, носилась в поисках приключений. Нет, она не вправе отплатить ему неблагодарностью.
В это время года вода в обмелевшем ручье была прозрачной как стеклышко. Она журчала и плескалась, время от времени вспениваясь пузырями и вспыхивая на солнце фонтаном брызг. Ивы лениво полоскали в ручье кончики гибких ветвей, словно кокетка, которая демонстрирует окружающим роскошную копну распущенных волос, с дразнящей медлительностью поворачивая голову то влево, то вправо.
Джиджи не знала, что она рассчитывала здесь найти. Не иначе как Камдена, который слетит с холма на лихом скакуне и подхватит ее в седло, точно русский казак. Она покачала головой, удивляясь собственной глупости.
Но Джиджи все равно не торопилась уходить. За десять с половиной лет она успела забыть, какой тут удивительный покой. Тишину нарушали только тихое бормотание ручья, шелест утреннего ветерка, резвящегося в кронах деревьев, блеяние овец на лугу неподалеку и… стук копыт???
Сердце маркизы отчаянно забилось в груди. Всадник приближался со стороны ее владений. Развернувшись на каблуках и подобрав юбки, Джиджи побежала вверх по склону.
Это был не Камден, а Фредди. Ее изумление было столь велико, что почти заглушило разочарование. Она даже не подозревала, что Фредди умеет ездить верхом. Неловко подкачиваясь в седле и упрямо цепляясь за поводья, он каким-то чудом управлялся с лошадью.
Подбежав к нему, Джиджи закричала:
– Фредди!.. Осторожнее, Фредди!
Она помогла ему высвободить ногу из стремени, за которое он, спешиваясь, зацепился каблуком.
– Не беспокойся, все в порядке, – пробормотал молодой человек.
Маркиза взглянула на часы. Фредди обычно приезжал двухчасовым поездом. Сейчас не было и одиннадцати.
– Ты рано. Что-нибудь случилось?
– Все как всегда, – ответил Фредди, неумело привязывая лошадь к дереву. – Просто я не знал, куда себя деть. Вот и сел на ранний поезд. Ты не против?
– Нет-нет, что ты! Я тебе всегда рада.
Бедный Фредди от встречи к встрече; таял; как свечка. У Джиджи защемило сердце. Какой он милый! И как ей хотелось, чтобы он был счастлив!
Она поцеловала его в щеку.
– Как вчера работалось?
– Я почти закончил одеяло для пикника.
– Замечательно, – улыбнулась Джиджи, радуясь за Фредди, как мать радуется за дитя. – А как вещи на одеяле? Как корзинка для пикника, забытая ложка, недоеденное яблоко и раскрытая книга?
– Ты помнишь? – изумился юноша.
Значит, от него не укрылась ее озабоченность. Да и было бы глупо надеяться на обратное.
– Конечно, помню. – Только очень смутно. И то лишь потому, что постоянно его об этом спрашивала. – Как с ними продвигаются дела?
– Бьюсь над книгой. Она наполовину на солнце, наполовину в тени, и я никак не могу определиться с бликами – то ли сделать их желтоватыми, то ли зеленоватыми.
– А какими их видит мисс Карлайл?
– Зеленоватыми. Потому-то я в растерянности. Мне казалось, они должны быть желтоватыми. – Фредди шагнул к ручью. – Мы еще в «Вересковом луге»? Помнится, я раньше не уходил так далеко от дома.
– За ручьем начинаются владения Фэрфордов.
– В один прекрасный день они стали бы твоими.
Маркиза внимательно посмотрела на собеседника.
– Земли мне и без того хватает.
Фредди вздохнул:
– Я имел в виду… Если бы у вас с лордом Тремейном все было хорошо. Или если бы вам удалось забыть прошлые обиды.
– Или если бы седьмой герцог не отдал Богу душу перед нашей свадьбой, – добавила Джиджи. – Жизнь идет не так, как задумано.
– Но о смерти седьмого герцога ты, наверное, жалеешь не так часто, – сказал Фредди.
Джиджи уже открыла рот, чтобы в тысячный раз за последние месяцы развеять его тревогу, как вдруг ее поразила нелепость и абсурдность всей ситуации. Фредди знал. В глубине души он понимал, что все изменилось, даже если открыто этого не признавал.
Его беспокойства не унять словами и не вырвать из сердца даже свадебной церемонией. И оно, словно призрак, будет прятаться в щель при свете дня и выползать, когда за окном спускается ночь или воет буря.
Ее молчание тяжелой гирей повисло в воздухе. Лицо Фредди застыло в недоумении. Наверное, он тоже привык к искусным выдумкам и заверениям, которые она выдавала с производительностью конвейера. Но слишком уж завралась. Замок, который она мысленно возвела для себя и для Фредди, был такой же фальшивкой, как намалеванный на заднике подмостков форт.
Ни слова не сказав, Фредди побрел вдоль ручья, словно стремился отдалиться от нее, чтобы собраться с мыслями. Еще можно было его приласкать и притвориться, что все прекрасно устроится, И в очередной раз обмануть его.
Какой же надо быть самонадеянной и даже наивной, чтобы столько времени твердо верить в свою способность осчастливить Фредди, самой при этом оставаясь несчастной! Так не бывает, чтобы в браке была счастлива только одна сторона. Счастливы либо оба, либо никто.
Маркиза нагнала юношу и взяла его за руку.
– Здесь хорошее освещение, – упавшим голосом проговорил Фредди. Сейчас он походил на творение своих любимых импрессионистов: образ задумчивого и чуть грустного человека на пленэре, в окружении буйной растительности и ярко-голубого неба.
Джиджи указала на ручей:
– Видишь то место, где ивы растут совсем близко к берегу? Там я впервые встретила лорда Тремейна.
Фредди, казалось, еще больше погрустнел.
– Любовь с первого взгляда?
– Почти. С первых суток. – Маркиза вздохнула. Было очевидно, что пришло время объясниться начистоту. – В каком-то смысле я стала жертвой молодости и неопытности: я впервые влюбилась без оглядки и не смогла справиться с напором собственных чувств. Но моим злейшим врагом была я сама – эгоистичная, близорукая и безжалостная к чужим страданиям. Я знала, что поступаю гнусно, когда решила обманом убедить Камдена в том, что его невеста вышла замуж за другого. Но меня это не остановило.
Фредди охнул. Она никогда не рассказывала ему, и вообще никому, куда уходят корни ее злополучного брака. Оно и неудивительно: эта неприглядная история раскрывала ее с той стороны, которая нравилась Джиджи меньше всего.
– Своей низостью я выклянчила у судьбы три недели счастья, но счастье это было с душком. А потом все с треском рухнуло. – Она вздохнула. – Жизнь быстро ставит заносчивых на место.
– Ты не заносчивая, – возразил Фредди. Ох, Фредди, славный Фредди!
– Сейчас у меня заносчивости, может, и поубавилось, но я же с самого начала не снизошла до того, чтобы рассказать тебе правду – о своем браке, о картинах…
Молодой человек пристально посмотрел на нее.
– Ты что, и впрямь думаешь, я полюбил тебя за то, что на твоих стенах висят какие-то картинки? Да я обожал тебя еще до того, как переступил порог твоего дома!
Маркиза сокрушенно покачала головой:
– Ах, жаль. А я-то надеялась, что все дело в картинах. Тогда вы с мисс Карлайл подошли бы друг другу во всех отношениях.
– Анжелика хочет сделать из меня гения. Второго Бугро – самого прославленного художника наших дней. Но меня не привлекают ни известность, ни способность печь картины как пирожки. Да, я медленно рисую, но мне все равно. Я нишу, что мне нравится и когда нравится: И я бы предпочел не ломать голову над тем, какого оттенка должен быть кусочек тени на холсте – желтоватого или зеленоватого.
Джиджи печально улыбнулась:
– Сочувствую. Но мне все равно хотелось бы, чтобы у вас с мисс Карлайл…
– Но люблю я тебя.
– Я тоже тебя обожаю, – сказала она от чистого сердца. – Я не знаю человека лучше тебя. Но если мы поженимся… между нами всегда будет стоять третий. Это нечестно по отношению к тебе. А со временем такое положение станет невыносимым. Я терзалась дни и ночи напролет. Ты ни разу не предал нашу дружбу. Я все спрашивала себя: как я могу тебя подвести, причинить тебе боль? Но в конце концов я поняла, что самым подлым образом обману твое доверие, если и дальше буду делать вид, будто все осталось как прежде. Нет, не в моих силах все изменить, как не в моих силах повернуть реку вспять. Я только могу быть честной с тобой – отныне и навсегда.
Фредди понурил голову.
– Ты до сих пор его любишь?
Вот он – вопрос, которого она не так давно боялась как огня и который он шесть недель назад не отваживался задать.
– К сожалению, да. Не знаю, смогу ли я в достаточной мере искупить, свою вину…
– Ты ни в чем передо мной не виновата… Ты никогда меня не подводила, не подвела и на этот раз. – Он заключил ее в объятия. – Спасибо.
– За что? – изумилась миледи.
– За то, что принимала меня таким, как я есть. Я ни во что себя не ставил, пока не появилась ты. Ты даже не представляешь, какими чудесными были для меня последние полтора года.
Милый Фредди! Только он по доброте своей мог благодарить ее в такой момент. Она крепко обняла его в ответ.
– Клянусь, ты самый удивительный человек на свете!
Когда они оторвались друг от друга, глаза у Фредди покраснели. Джиджи тоже едва сдерживала слезы, печалясь о том, чему не суждено было сбыться, – о красивом романе, который зачах бы под гнетом семейных неурядиц.
Фредди заговорил первый:
– Теперь ты, наверное, поедешь в Америку?
Маркиза как можно небрежнее пожала плечами:
– Не знаю.
Камден, должно быть, пришел к выводу, что она больше ему не нужна – не зря же он так легко пошел на уступку и отпустил ее безо всяких условий. Наверное, тот разговор о воссоединении был просто временным умопомрачением, которое нашло на него от избытка чувств и не выстояло под натиском рассудка.
Он, наверное, уже вовсю наслаждается жизнью. Наверное, завел себе любовницу, а то и двух, или даже начал заглядываться на малолетних американских красоток с их белозубыми американскими улыбками. Вряд ли он обрадуется, если она заявится к нему и испортит все веселье.
– Идем. – Джиджи взяла юношу под руку. – Прогуляемся до дома пешком – скоро ленч. Конюх потом заберет лошадь. А пока расскажи, чем ты намереваешься заняться, раз ты категорически не желаешь становиться еще одним великим, всемирно известным художником.
В понедельник утром Джиджи проводила Фредди на железнодорожную станцию. Она на удивление славно провела время: они с Фредди уже сто лет не разговаривали так откровенно, сердечно и непринужденно. Маркиза даже начала получать удовольствие от общества гостей, после того как набралась храбрости и сообщила им, что сочла разумным освободить Фредди от данного им слова, хотя ее уважение к нему нисколько не убавилось, даже наоборот.
Когда она вернулась домой, Гудман доложил, что ее дожидается посетитель.
– Вас хочет видеть некий мистер Аддлшо из «Аддлшо Пирс и К0». Я проводил его в библиотеку.
В «Аддлшо Пирс и K°» работали адвокаты Камдена. Но с чего это старшему партнеру вздумалось нанести ей визит?
Аддлшо, опрятному коротышке в твидовом костюме, было немного за пятьдесят. Он встретил Джиджи улыбкой, но не натянутой и осторожной, какую ждешь от законоведа, а радостной и широкой, как у человека, который отыскал пропавшего без вести друга.
– Здравствуйте, миледи Тремейн, – сдержанно поклонился он.
– Здравствуйте, мистер Аддлшо. Что привело вас в Бедфордшир?
– Дела, миледи, дела. Хотя, должен признаться, я мечтал с вами познакомиться еще с того дня, когда мистер Беруолд впервые связался с нами по поводу дел покойного герцога Фэрфорда.
Ну разумеется. Как она могла забыть? Она же беспощадно натравливала мистера Беруолда, своего старшего поверенного, на этого самого мистера Аддлшо, а тот отстаивал интересы клиента с остервенением львицы, защищающей своих детенышей.
Маркиза улыбнулась.
– При личном знакомстве я тоже внушаю ужас?
Адвокат уклонился от прямого ответа.
– Когда лорд Тремейн сообщил мне, что женится на вас по особой лицензии, я был отчасти готов к такому повороту событий. Но не в пример своему почившему кузену он с нетерпением считал дни до вашей свадьбы. И теперь я понимаю почему.
Ах да, милые сердцу ушедшие деньки!.. У Джиджи снова защемило в груди. Она указала на стул.
– Пожалуйста, садитесь.
Аддлшо вынул из портфеля прямоугольный ящичек и пододвинул его через стол к Джиджи. Ей тут же ударил в нос запах красного дерева – приторный и дурманящий.
– Вот это на прошлой неделе доставили к нам в контору. Будьте так любезны, откройте и удостоверьтесь, что содержимое не пострадало во время перевозки и пока находилось у меня на хранении.
Интересно, что ей мог прислать Камден? Но все ее догадки оказались далеки от истины. В ящичке лежала бархатная коробочка. Маркиза открыла крышку… и задохнулась от изумления.
На подкладке из сливочно-белого атласа сияло и переливалось сказочной красоты ожерелье – соединенные внахлест каплевидные звенья были сплошь усыпаны бриллиантами, а вниз от цепочки свисали семь рубинов в бриллиантовой оправе, причем самый маленький из них был размером с ноготь, а самый большой – тот, что посередине, – величиной с перепелиное яйцо. В комплекте были и серьги-подвески – тоже с рубинами, по размеру не уступавшими подушечке указательного пальца.
Джиджи на своем веку видала немало драгоценностей; у нее у самой имелось несколько роскошных вещиц. Но даже ей редко попадалось украшение с таким зарядом силы и дерзости. Только исключительно уверенная в себе женщина могла усилить блеск этого ожерелья ореолом собственной яркости, а не превратиться в бледный придаток к его великолепию.
Рядом с украшением лежала записка, без даты и подписи, написанная косым почерком Камдена: «Рояль прибыл в целости и сохранности, как всегда до безобразия расстроенный. Вежливость требует, чтобы я сделал ответный подарок. Я купил это ожерелье в Копенгагене. Теперь оно твое».
В Копенгагене. Он купил его специально для нее.
– Вроде бы все на месте, – пробормотала Джиджи.
– Очень хорошо, мэм, – ответил Аддлшо. – Мне также поручено довести до вашего сведения, что вы можете, как только пожелаете, подать повторное прошение о разводе. Лорд Тремейн дал нам указания не вмешиваться и никоим образом не препятствовать ходу дела. В правовом отношении развод на данной стадии не будет представлять никакой сложности, поскольку у вас нет ни детей, ни спорных вопросов по разделу имущества, которые не были бы четко разъяснены в вашем брачном контракте.
Сердце маркизы замерло в груди.
– Он отозвал все возражения?
– Да, мэм. Лорд Тремейн изъявил свое согласие в письме, адресованном мне лично. У меня оно с собой на тот случай, если вы, миледи, пожелаете его прочесть.
– Нет-нет, – поспешно отказалась Джиджи. Слишком уж поспешно, – В этом нет необходимости. Вашего слова вполне достаточно.
Маркиза встала. Мистер Аддлшо тоже поднялся на ноги.
– Благодарю вас, мэм. Осталось уладить только одно пустячное дельце.
Джиджи с удивлением посмотрела на адвоката. Она-то решила, что разговор уже окончен.
– Слушаю вас, мистер Адцлшо.
– Лорд Тремейн просит, чтобы вы вернули ему одну безделицу – золотое колечко с тонким ободком и мелким сапфиром.
Джиджи словно окаменела. Аддлшоу описал ее обручальное кольцо.
– Мне придется его поискать, – ответила она.
Адвокат поклонился.
– В таком случае позвольте пожелать вам всего хорошего, леди Тремейн.
Крошечный сапфир тускло поблескивал, пока она вертела кольцо в пальцах. Камден купил его ей в подарок, поразив до глубины души. Дело, конечно, было не в самом кольце, а в необыкновенном значении этого поступка, говорившего о его любви к ней.
Свадебное кольцо Джиджи давно пожертвовала в «Общество бездомных», но это колечко сберегла, спрятав подальше от любопытных глаз – в шкатулку, где также хранились засушенные остатки всех тех букетов, которые он ей дарил, и полинявший обрывок голубой ленточки, которая некогда обвивала шею Креза трогательным кособоким бантиком.
Теперь он хотел получить кольцо обратно. Ну зачем Камдену понадобилось ворошить самые сладостные и горькие страницы их прошлого? Уж потребовал бы тогда в придачу вернуть и Креза, пока бедный пес не испустил дух.
Неужели он нарочно ее провоцирует?
А что, если он вовсе ее не провоцирует? Что, если он и впрямь хочет вернуть себе кольцо? Что ж, раз ему так хочется – пожалуйста, только пусть сначала попробует отобрать его.
Джиджи прихлопнула ладонью рот. Вообще-то ее частенько посещали эротические фантазии, но эта… Она решительно расправила плечи – на смену апатии и унынию пришел веселый и радостный оптимизм.
Главное – она любит его. И если в юности она не задумываясь пошла наперекор совести, то почему бы сейчас не совершить поступок, который, в сущности, нисколько не противоречит законам нравственности, а именно: почему бы не встретить Камдена обнаженной в его собственной постели? Подумать только, какой простор для эротических возможностей!
Джиджи прыснула в кулак. Спору нет, она ужасно порочная. Возможно, за это Камден ее и любит.
Все, решено – она едет в Нью-Йорк. И не вернется оттуда, пока не обрадует миссис Роуленд известием о том, что она наконец-то станет бабушкой.
Глава 27
3 сентября 1893 года
Сначала Виктория с герцогом пили чай всего лишь раз в неделю. Потом они стали пить чай два раза в неделю, и так продолжалось некоторое время. А потом у них как-то сам собой завязался оживленный разговор у ограды палисадника – герцог как раз прогуливался мимо ее коттеджа. Он пригласил ее пройтись вместе с ним, она согласилась, и с rex пор они гуляли вместе каждый день.
«Быть дамой в летах не так уж плохо», – с улыбкой говорила себе Виктория. В молодости ей очень хотелось, чтобы все видели в ней само совершенство. Она изрекала только подходящие случаю банальности и никогда не отваживалась высказывать собственное мнение по какому-либо поводу.
Просто удивительно, какие перемены могут произойти в женщине за тридцать с небольшим лет. Вот, к примеру, не далее как вчера, когда они с герцогом прогуливались по ее саду, она заявила, что его светлость слеп, раз не видит, что Патрокла с Ахиллесом связывала не только дружба. Ну какой мужчина станет так убиваться по умершему другу, что запретит предать его тело погребальному костру?
Лангфорд, со своей стороны, стоял на своем, отстаивая тезис о дружбе. Романтическая любовь, как ее понимают в наше время, западная, появилась только в средние века. Разве можно с уверенностью утверждать, что мужская дружба в эпоху, когда человек еще не рассматривал дом и семью как оплот собственного существования, не могла быть глубже и сердечнее?
Сегодня, совершая короткую прогулку по парку герцога, они успели поспорить на великое множество тем – начиная от сильных и слабых сторон метрической системы и кончая сильными и слабыми сторонами творчества Бернарда Шоу. Лангфорд без зазрения совести назвал некоторые ее суждения бредовыми и нелепыми. Виктория, к собственному удивлению, не осталась в долгу и заклеймила его взгляды как совершенно идиотские.
– Я за всю жизнь не слышал столько противоречивых мнений, – сказал герцог по дороге к дому.
– Но в каких тепличных условиях вы жили, сэр! – с усмешкой воскликнула Виктория.
Герцог посмотрел на нее с искренним удивлением:
– В тепличных условиях? Что ж, пожалуй, в ваших словах есть доля правды. Но разве благовоспитанной леди, каковой я вас считаю, не следовало бы по крайней мере попытаться поддакнуть мне?
– Только если бы я задумала пленить вас своими чарами.
– А это не так? – осведомился Лангфорд.
Миссис Роуленд захлопала ресницами.
– Что за охота мириться с вашим несносным характером, когда у меня у самой прекрасный дом, а мой зять – будущий герцог?
– Ваш – до поры до времени.
– Ах, так вы ничего не знаете? Моя дочь расторгла помолвку с лордом Фредериком. Более того, этим утром она отплыла на борту «Лучании» в Нью-Йорк, где проживает ее супруг!
– И это умерило ваше стремление завести себе собственного герцога?
– Только на время, – скромно ответила его спутница.
Лангфорд хмыкнул. Ответ ему понравился. Виктория же улыбнулась. Несмотря на свое неистребимое высокомерие, герцог Перрин оказался очень милым собеседником и истинным джентльменом, человеком весьма рассудительным и благородным.
Дома, в южной гостиной, их встретил уже накрытый к чаю стол. Слуга с важным видом подогревал чайник, а в камине пылал огонь, отбрасывавший на стены золотистые блики.
– Какое упущение с моей стороны, ваша светлость! – воскликнула Виктория, когда слуги вышли из комнаты. – Я так увлеклась, указывая вам на ваши недостатки, что совсем забыла поздравить вас с днем рождения.
– Не вы одна – еще несколько сот моих близких друзей, – с сарказмом заметил герцог. – Раньше я каждый год на свой день рождения устраивал грандиозный прием – прямо здесь, в Ладлоу-Корте.
– Вам теперь не хватает грандиозных приемов?
«Как может быть иначе?» – подумала Виктория. Ведь даже ей их порой не хватало.
– Временами. Чего не скажешь об их последствиях. Обои в этой самой комнате приходилось менять шесть раз за одиннадцать лет.
Она посмотрела на стены. На покрывавшей их камке были теперь вытканы другие цветы – не аканты, а ирисы. Но оттенок ткани, точно повторявший насыщенный серовато-зеленый цвет прежних, памятных ей обоев, явно подбирался с великим тщанием, потому что гостиная почти не отличалась от той, куда Виктория тридцать лет назад приходила выпить чаю и предаться дерзким мечтам.
– Как бы то ни было, обои почти не изменились, – заметила она.
– Поверьте, в дни моей молодости они выглядели по-другому. Рисунки были… совсем иного свойства, – улыбнулся Лангфорд.
Сердце миссис Роуленд гулко заухало в груди. Прошлая жизнь вызывала у нее самый жгучий интерес. При малейшем упоминании о его прежних безумствах ее бросало в дрожь. А когда ко всему прочему добавлялись вот такие неотразимые улыбки… Да уж, сегодня ночью ей определенно не уснуть.
– Я распорядился восстановить обои сразу после того, как удалился от общества. Я все воссоздал заново: что-то по памяти, что-то по фотографиям. Но оказалось, что прежняя обстановка на меня давит. – Герцог сделал глоток кофе – он перестал притворяться, что любит чай, еще несколько недель назад, честно признавшись, что его желудок «не выносит эту гадость». – Поэтому я кое-что переделал, по своему вкусу.
– Отголоски прошлого звучат как погребальный колокол, правда? – тихо проговорила Виктория.
Лангфорд молча потянулся к чайной ложечке. Его молчание было красноречивее всяких слов. В ссылке, к которой он сам себя приговорил, отчетливо проглядывало стремление наказать себя. Но в наказании больше не было надобности. Она давно уже отпала.
– У моей дочери на службе состоит частный сыщик, – сказала Виктория. – Так вот, я позволила воспользоваться его услугами и разузнала кое-что касательно вашей персоны.
Герцог вскинул бровь.
– Если вы хотели узнать, как загорелась кровать миссис Уимпи, надо было всего лишь спросить у меня.
Месяц назад Виктория покраснела бы до корней волос. Но сейчас она и глазом не моргнула.
– Вообще-то меня куда больше интересуют приспособления иностранного производства и непристойного свойства, к которым явно было пристрастие у леди Фанкот.
– Это всего лишь бархатные наручники. Согласен, производства они были иностранного, но непристойного свойства – это вряд ли.
– Ну что за женщина, ей-богу! – с негодованием воскликнула миссис Роуленд. – Неужели ее не устроил бы добротный шелковый шарф?
Лангфорд чуть не разбрызгал кофе по скатерти. Господи, с этой женщиной не проходило и дня, чтобы он не пересмотрел свое мнение о добродетельных дамах. Видимо, изощренные эротические игры представляют интерес даже для чопорных английских семейств.
– Но я, кажется, отвлеклась, – пробормотала миссис Роуленд; теперь она снова казалась благовоспитанной дамой, даже не подозревавшей о существовании «приспособлений, непристойного свойства». – Так на чем же я остановилась? Ах да, я попросила сыщика выяснить, как обстоят дела у Эллиотов.
Не сказать чтобы ее заявление произвело на Лангфорда точно такое же действие, как выстрел в грудь, – все-таки он испытал его на собственной шкуре, – но сходство было ужасающее. Он почувствовал себя почти так же, как в тот момент, когда стоял, прижав руку к правой стороне груди и в изумлении глядя, как между пальцев сочится кровь.
Неужели она не понимала: он не вынесет правды о том, что стало с семьей Эллиота. Разве ей не ясно: мир и покой, которые ему удалось обрести ценой многих лет затворничества, напрямую зависели от его неведения, от надежды, что он не разрушил счастье целой семьи.
Похоже, Виктория поняла, что происходило в его душе. С грустной улыбкой она проговорила:
– Знаю, что мне не следовало этого делать.
Герцог устремил на нее грозный взгляд.
– Дорогая леди, делать то, чего не следовало бы, – судя по всему, ваше основное занятие. Будьте уверены, вам не избежать головомойки, какая вам и не снилась. – Он мог бы продолжать и дальше ее отчитывать, но не стал, не видел смысла оттягивать неизбежное, хотя, Бог свидетель, ему до смерти этого хотелось. – Ладно, рассказывайте, что узнал ваш сыщик.
– Они счастливы, – ответила Виктория и снова улыбнулась.
Должно быть, воображение сыграло с ним злую шутку. Наверное, ему послышалось, что они счастливы.
– Только не надо скрывать от меня правду, миссис Роуленд.
– Поверьте, я ничего не скрываю. Мой сыщик несколько недель проработал в доме Эллиота, и он со всей ответственностью утверждает: миссис и мистер Эллиот не просто ладят друг с другом из вежливости, а живут душа в душу.
– Выдумываете, да? – пробурчал Лангфорд. У него в голове не укладывалось, что отношения супругов, давшие такую трещину, могут вдруг наладиться. Может, он все-таки ошибался, долгое время пребывая в мрачной уверенности, что человечество обречено?
– Я не призываю вас верить мне на слово. Сыщика зовут Сэмюел Рипли. В прошлом месяце он три недели прослужил у Эллиота младшим дворецким под именем Сэмюел Тримбл. Я только подытожила сведения из его письменного отчета, который пришел вчера с вечерней почтой. Отчет изобилует подробностями и сплошь состоит из подслушанных разговоров и подсмотренных сцен. Все записано слово в слово.
Моей дочери не откажешь в умении видеть людей насквозь и брать на работу энтузиастов своего дела. Совершенно очевидно, что мистер Рипли провел не один час у замочных скважин и окон верхнего этажа. Мне даже пришлось бегло пролистать кое-какие страницы, чтобы не оскорбить свою деликатность.
У Лангфорда сдавило сердце. И стиснуло горло. Над ним так долго висела черная туча вины, что он уже забыл, какое блаженство доставляет ясный свет ничем не замутненной совести.
– Я захватила отчет с собой, если вас не затруднит послать за ним к моему экипажу.
Лангфорд поднялся и сам сходил за отчетом – довольно толстой и увесистой рукописью. И тут же, не отходя от ландо миссис Роуленд, тщательнейшим образом прочел составленную сыщиком хронику частной жизни мистера и миссис Эллиот. При этом он уделял особенно пристальное внимание тем из них, где описывались занятия супругов, которым они должны были бы предаваться не чаще, чем рождались их дети. Лангфорду очень понравились ласковые прозвища, которыми супруги награждали друг друга: «моя обожаемая пампушечка» и «мой лорд-громила». Лангфорд Фицуильям, его светлость герцог Перрин, возвращался в южную гостиную совсем другим человеком, возвращался, ослепленный непостижимой прелестью мира. Миссис Роуленд уже налила ему рюмку коньяку.
– Вот так-то, сэр, – сказала она. – Ничью жизнь вы не разрушили. Можете снова дышать свободно.
Герцог залпом осушил рюмку. Шумно выдохнув, проговорил:
– Я чувствую, что теперь могу с улыбкой на лице высидеть хоть сотню тихих семейных обедов.
– Чрезвычайно обнадеживающая новость. То-то удивятся мои знакомые, что я заманила к себе за стол самого герцога!
– Только лишь за стол? – усмехнулся он. – Куда девалось ваше честолюбие?
– Никуда оно не девалось, а просто притупилось. Сейчас мне вполне достаточно того, что я могу утереть знакомым нос нашей с вами теплой дружбой.
Герцог поцокал языком.
– Я ожидал от вас большего, миссис Роуленд. Вы ведь понимаете, что означает ваше открытие?
Уже несколько дней ему не давала покоя одна мысль. Она прокрадывалась в его мозг, как настойчивый любовник прокрадывается в дом любимой, минуя все запоры и преграды, чтобы нашептывать сладостные слова у трепещущих занавесок в будуаре юной девы. И мысль эта состояла в том, что он был бы очень не прочь жениться на миссис Роуленд, если бы та согласилась взять его в мужья.
Но бремя прошлых лет не давало расцвести его надеждам. «Какое право ты имеешь? – злобно шипел какой-то голос. – Какое право имеешь на любовь такой добропорядочной, такой красивой и мудрой женщины, как миссис Роуленд? Ты не имеешь права на счастье, потому что всю свою жизнь разрушал чужое».
Но так было раньше. Теперь, сбросив с себя рабство вины, он был волен прожить остаток лет в свое удовольствие, бок о бок с миссис Роуленд. И если ему повезет, то она станет его верной подругой и любовницей.
Увидев, как заблестели глаза герцога, Виктория с улыбкой спросила:
– Так что же означает мое открытие? Что еще не поздно устроить грандиозный прием?
– Нет, оно означает совсем другое. Теперь я знаю, что я вправе попросить вашей руки.
Виктория не была так ошеломлена даже в тот день, когда вдруг обнаружила, что любит Джона Роуленда.
– Вы хотите на мне жениться?..
– А к чему же я, по-вашему, вел? Разве я не ухаживал за вами по всем правилам? Господи, да я даже чай пил! Вы должны быть польщены, потому что я охотнее бы напился из лошадиной поилки.
– Я думала, вам хочется поговорить о делах минувших лет. Или, самое большее, склонить меня к необременительной интрижке.
– Я по-прежнему не прочь вспоминать о прошлом. И я решительно настроен уложить вас в постель. Однако ни то ни другое не препятствует женитьбе.
– Но мне через год и три месяца исполнится пятьдесят! – вскричала Виктория и умолкла в изумлении: надо же – она выдала тайну, которую так ревностно хранила!
– Вот и замечательно. Выходит, вы даже моложе, чем я думал.
Глаза Виктории округлились:
– И сколько же лет вы мне прибавили?
– Нисколько. Я поразмыслил над нашей с вами разницей в возрасте и понял, что она меня совершенно не волнует. Раз уж вы нашли свое счастье в браке с человеком старше вас на девятнадцать лет, то чем вам может повредить союз с мужчиной моложе вас на несколько годков?
– Но я… Я не смогу подарить вам наследника.
– За что сын моего кузена будет вам искренне признателен. – Лангфорд взял Викторию за руку, отчего голова у нее пошла кругом. – Уверяю вас, в моем возрасте мысль о детях доставляет мало радости. Мой племянник – весьма достойный молодой человек, и я безо всякого сожаления завещаю Ладлоу-Корт ему.
Виктория боролась с соблазном немедленно сказать «да». О, как отчаянно она боролась! Со времен изобретения шоколадного пирога она не знала большего искушения, чем то, которым ее только что поманил герцог. Ее светлость герцогиня Перрин! От этих волшебных слов Викторию до самого нутра пробирала дрожь удовольствия. Подумать только, в ее-то годы, когда дряхлость уже дышит в спину, она все еще могла заполучить не только вожделенное положение в обществе, но и руку мужчины, который некогда слыл самым неуловимым холостяком королевства! Это какой же надо быть дурой, чтобы ответить отказом?
Отдернув руку, она вскочила со стула и с дрожью в голосе воскликнула:
– Нет-нет, милорд! Женитьба на мне мало чем отличалась бы от ваших попыток привести Ладлоу-Корт в тот вид, какой он имел при жизни ваших родителей.
Лангфорд нахмурился.
– Не вижу между этими вещами ничего общего.
– Ну как же вы не понимаете? Меня, как и эти обои, выбрала ваша мать!
– Значит, следуя велению своего сердца – не говоря уже о велении своих чресел, – я всего лишь искупаю вину за юношеское пренебрежение сыновним долгом, запоздало выполняя волю покойной матушки? Я правильно ухватил суть?
Как бы ей хотелось, чтобы все было иначе, но против правды не пойдешь. Она, Виктория, была всего лишь ниточкой, связывавшей Лангфорда с безвозвратно ушедшей юностью.
– Да, вы правильно поняли.
– Чем же вас не устраивает столь благородное намерение?
Черт бы его побрал! Как можно дурачиться в такой момент?! Сделав над собой усилие, Виктория проговорила:
– Полагаю, что это не столько благородное намерение, сколько заблуждение души. Ваша уважаемая матушка сейчас гордилась бы своим изменившимся до неузнаваемости сыном. Так что не надо больше ничего заглаживать и искупать.
Герцог кивнул и тотчас же спросил:
– Значит, на ваш взгляд, это самое главное и непреодолимое препятствие?
– Да.
– Может, вас еще что-то смущает? Например, мой характер? Или нелюбовь к чаю?
– Нет, отнюдь.
Ах, как было бы хорошо, если бы ее в нем что-нибудь отталкивало. Было бы не так больно отвергать его предложение.
Лицо герцога расплылось в улыбке, от которой лет двадцать назад у молоденьких леди подгибались колени.
– Если дело только в этом, то позвольте вам кое-что зачитать, моя дорогая миссис Роуленд.
Герцог подошел к конторке из атласного дерева, некогда принадлежавшей его матери. Герцогиня не раз доставала из этой конторки какую-нибудь вещицу и показывала ее Виктории, когда та в далеком прошлом наведывалась в этот дом.
Вытянув из нижнего ящика толстую тетрадь в пергаментной обложке, Лангфорд сказал:
– Это дневник моей матери, – Он раскрыл тетрадь на последних страницах, а затем медленно пролистал еще несколько страниц, чтобы найти нужное место. – Вот запись, которую она сделала восемнадцатого ноября тысяча девятьсот шестьдесят второго года.
Герцог поднес дневник к глазам, повернулся к миссис Роуленд и прочел: «Сегодня пила чай с мисс Пирс. Наверное, это наше последнее чаепитие. Она поблагодарила меня за дружбу и сообщила о своей помолвке с мистером Роулендом. Хоть он и богат, родословная у него ничем не примечательная. Жаль. Я-то хотела познакомить ее с Хьюбертом. Из них вышла бы такая славная пара!»
С Хьюбертом? Разве второе имя герцога Хьюберт? Ей казалось, его второе имя Хэмфри.
– Кто такой Хьюберт?
– Мой кузен. Достопочтенный Хьюберт Ланкастер, младший сын барона Уэспорта. Леди Уэспорт приходилась моей матери старшей сестрой. В то время Хьюберту было около двадцати шести.
– Ее племянник?.. – Виктория прикрыла рот ладонью. Бог ты мой! А она-то все эти годы…
– Это был очень славный молодой человек, из весьма знатной семьи с весьма скудным доходом, – пояснил герцог. – Не забывайте, в то время мне было всего лишь лет пятнадцать-шестнадцать и моя женитьба еще не значилась в планах матери. Невзирая на свою доброту, она ни на минуту не забывала о нашем общественном положении. Все-таки она сама была дочерью графа и женой герцога. Скорее всего, она желала себе не менее родовитой невестки.
Виктория тихо застонала. Ей казалось, что такого унижения она еще никогда не испытывала. Взглянув на герцога, она пробормотала:
– Будьте так любезны, попросите лакея принести лопату – я вырою себе снаружи десятифутовую яму.
– Что? И испортите мой прекрасный сад? Ну уж нет, моя дорогая. – Герцог захлопнул дневник и убрал его обратно в ящик стола. – Да, разыгралось у вас в юности воображение, но что с того? Из-за меня теряли голову даже женщины и более искушенные, чем вы.
Ох уж эта его самонадеянность! Вскинув подбородок, Виктория заявила:
– Если вы хотите видеть меня своей невестой, не надо так старательно добиваться того, чтобы я умерла от стыда.
Герцог подошел к ней так близко, что она почувствовала еще не выветрившийся запах его мыла. «Неужели это не сон? – думала Виктория. – Неужели этот удивительный и неотразимый мужчина попросил моей руки!»
– Означает ли ваше молчание, что вы принимаете мое предложение?
– Я ничего подобного не говорила, – запротестовала Виктория.
– Так скажите. Только что я убедительно доказал вам, что не иду на поводу у покойной матери, которая, как вы полагали, навязывала мне свою волю из могилы. Думаю, что теперь больше нет никаких препятствий к нашему с вами браку, не так ли? – Герцог выдержал нарочито длинную паузу; его глаза сияли лукавым весельем, – Ах, понимаю… Вы хотите, чтобы я показал себя во всей красе. Что ж, соблазнять женщин – это как раз но моей части, Только дайте вспомнить, как это делается. Мне поцеловать вас до того, как мы ляжем в постель, или после?
Миссис Роуленд изобразила шутливое негодование:
– Повторяю еще раз: вы жили в тепличных условиях! Целовать надо и до, и после. Я потрясена – слышите, потрясена! – что вы сами этого не знаете!
Он ухмыльнулся во весь рот:
– Что же я раньше не обращал внимания на добродетельных женщин? Но теперь я с удовольствием наверстаю упущенное!
С этими словами он поцеловал ее.
Прикосновение его губ не походило ни на возвышенные и нежные поцелуи, которые некогда рисовались ее девичьему воображению, ни на похотливо-страстные лобзанья, о которых она частенько думала в последнее время. Нет, он целовал ее с восторгом и упоением человека, наконец-то добившегося исполнения своего заветного желания.
Наконец, отстранившись, Лангфорд потребовал:
– А теперь скажите «да».
– Ни за что! – фыркнула Виктория. – Я не расстанусь со своей свободой за один-единственный поцелуй, каким бы восхитительным он ни был. Не забывайте, ваша светлость, я была замужем, и притом счастливо! Так что вам, сэр, придется продемонстрировать не только умение целоваться, чтобы я пошла с вами под венец.
Герцог от души расхохотался. Потом, снова поцеловав Викторию, взглянул на обитую парчой кушетку с изогнутыми подлокотниками и заявил:
– Ладно, согласен. Но будьте осторожнее со своими желаниями, потому что им свойственно сбываться.
Глава 28
8 сентября 1893 года
Нью-Йорк ошеломил Джиджи до дурноты.
Она, конечно, читала, что этот город стремится повторить славу Парижа, но не ожидала увидеть почти точную его копию. Некоторые кварталы, где высились постройки в неоклассическом стиле, а ажурные бордюры и карнизы украшали сказочные орнаменты, очень походили на улицы на правом берегу Сены. А одна церковь, встретившаяся ей по пути в отель, была очень похожа на собор Парижской Богоматери.
Маркиза шла, едва переводя дух, хотя двигалась со скоростью реформы, пробивающей себе дорогу в парламенте. Движение на улицах было очень оживленное, и со всех сторон доносились дробный стук копыт и скрип колес. А на одной из улиц даже дребезжал трамвай, катившийся по рельсам. Воздух был чище, чем в Лондоне, но над городом все равно висел характерный дух навоза и копоти, к которому примешивался непривычный запах сосисок с горчицей.
Джиджи с любопытством разглядывала все отели, витрины магазинов и особняки миллионеров, теснившиеся в конце Пятой-авеню. Оказавшись наконец на нужном перекрестке у нужного дома, она замерла в изумлении.
«Нет, должно быть, я ошиблась, – промелькнуло у нее. – Неужели это действительно дом Камдена?»
Лорд Тремейн, как истинный джентльмен, всегда отличался скромностью и сдержанностью. Но в смотревшем на маркизу роскошном особняке не было ни намека на скромность. Фасад был облицован жемчужно-серым мрамором, многоугольную крышу покрывал темно-синий шифер, а окна сверкали, как глаза прелестницы-кокетки на балу. Достаточно было лишь мельком взглянуть на этот дом, и сразу становилось ясно: его хозяин – человек очень богатый.
Джиджи не знала, как долго она смотрела на роскошный особняк. Точно такое же состояние у нее было, когда она впервые увидела Камдена обнаженным, – дыхание перехватило, а ноги от волнения так и подкашивались. Отправляясь в Нью-Йорк, она не подготовилась к такому повороту событий. И теперь, чтобы взять эту крепость, ей придется очень постараться, иначе подозрительный дворецкий не поверит, что она – леди Тремейн, а не какая-нибудь нищенка, нацелившаяся на хозяйское столовое серебро.
Однако дворецкий, отворивший дверь, узнал ее с первого взгляда. Отступив в сторону, он поклонился и произнес:
– Заходите, пожалуйста, миледи Тремейн.
Какое-то время Джиджи вглядывалась в лицо дворецкого – оно показалось ей знакомым. Да она видела его где-то, но где?..
В следующее мгновение Джиджи узнала стоявшего перед ней человека. И тотчас же щеки ее залила краска стыда.
– Беккет! – воскликнула она. – Ах, как же я тебя сразу не узнала?!
Когда коварный план Джиджи с треском провалился, пострадала не только она одна. Камден узнал об участии Беккета в ее мошеннической проделке, и поэтому поспешный отъезд дворецкого из «Двенадцати колонн» нисколько ее не удивил. Но как же так вышло, что теперь он начальствовал над прислугой в нью-йоркском доме Камдена?
– Беккет, а ты… – О чем, собственно, она собиралась его спросить? – Значит, ты теперь в Нью-Йорке?..
– Да, мэм, – почтительно ответил Беккет, принимая из ее рук зонтик. – Не изволите ли выпить чашечку превосходного ассамского чаю, пока будут заниматься вашим багажом?
Холл поражал великолепием, а от роскоши гостиной дух захватывало. Джиджи бывала в королевских дворцах, но даже там меблировка была поскромнее, а картин на стенах поменьше… Да каких картин! Казалось, кто-то перенес сюда часть огромной галереи Лувра. Но что же стало с любовью Камдена к невзрачным домам и творениям импрессионистов?
– У меня с собой нет багажа, – сказала маркиза. Немного помолчав, спросила: – А лорд Тремейн дома?
– Лорд Тремейн отправился на морскую прогулку в компании друзей, – ответил Беккет. – Он обещал вернуться к пяти часам пополудни, не позднее.
Джиджи с удивлением взглянула на дворецкого. Нет, они явно говорили о двух разных Тремейнах. Сначала особняк, где любительница пирожных Мария Антуанетта чувствовала бы себя как дома. А теперь вдруг выясняется, что всегда занятый делами предприниматель развлекается в самом разгаре рабочей недели.
– В таком случае я зайду как-нибудь в другой раз, – пробормотала Джиджи. Не могла же она сидеть в гостиной пять с лишним часов за чашкой чая! Это выглядело бы весьма странно.
– Лорд Тремейн сегодня дает званый обед, миледи. Прислать в гостиницу за вами карету?
Джиджи отрицательно покачала головой. Объясняться на глазах у толпы незнакомцев – нет, она совсем не так представляла их встречу.
– Я сама позабочусь об экипаже, если надумаю приехать.
– Как вам угодно, мэм.
– Тебе надо завести детей, – сказала Теодора.
Она стояла в премилом небесно-голубом платье у носового поручня «Ля фам» – сорокафутового парусника, которым Камден пользовался для отдыха, поскольку «Метресса» теперь предназначалась в основном для деловых поездок. За трепещущими ленточками шляпки Теодоры размеренно покачивался лес мачт – парусник Камдена окружало бесчисленное множество других.
Камден внимательно посмотрел на нее поверх тарелки с лимонными пирожными, которыми угощался на пару с Машей.
– А почему ты решила, что у меня их нет? – спросил он.
Теодора заморгала и залилась краской.
– Ох, прости, – пробормотала она.
Никаких детей у него, разумеется, не было: он никогда не забывал о мерах предосторожности. И зря он, наверное, поддался искушению и завел этот разговор. У бедняжки Теодоры всегда было плоховато с чувством юмора. Раньше он безмерно умилялся ее старательным попыткам разгадать смысл его шуток. Но тогда ему было всего пятнадцать.
– Прости, я неудачно пошутил, – сказал Камден. – Но ты права, мне действительно нужно завести ребенка. А еще лучше – нескольких детей.
– Но как? – спросила Маша. – Мама сказала, что вы с женой развелись. А как можно завести ребенка без жены?
– Маша!.. – возмущенно воскликнула Теодора; румянец на ее щеках стал еще гуще.
– Ничего страшного, – сказал Камден и повернулся к Маше.
Девочка унаследовала от отца грустные глаза и длинный нос, но за внешностью печальной русской мадонны скрывался дух во сто крат мятежнее, чем у дюжины матросов, получивших увольнительную на берег. – Моя дорогая Мария Алексеевна, вы очень проницательная юная леди. Я как раз бьюсь над этой проблемой. А что предлагаешь ты?
– Вы должны жениться еще раз, – уверенно ответила девочка.
– Но кто же согласится выйти за меня, Машенька? Ведь я очень-очень старый. Ужасно старый.
Маша хихикнула и, понизив голос, сообщила:
– Но мама еще старше, чем вы. Получается, что она тоже ужасно старая?
– Да, конечно. Только ей не говори, – шепотом ответил Камден.
– О чем вы шепчетесь? – спросила Теодора, которую на время обделили вниманием.
– Я как раз говорила дяде Камдену, что ему надо жениться на тебе, мамочка, – без запинки ответила Маша. – Тогда у тебя не останется времени меня ругать.
Прежде чем Теодора успела оправиться от изумления, Саша с кормы судна закричал:
– Маша, иди сюда! Я тут такое поймал!
Девочка стремглав бросилась к брату – помочь ему управиться с огромным уловом.
– Ох эта Маша… – пробормотала Теодора, – Чувствую, я с ней намучаюсь.
– Я бы не стал за нее беспокоиться, – возразил Камден. – Она не пропадет.
Теодора промолчала. Закрыв зонтик, она прижала его обеими руками к животу, а затем поставила на палубу наконечником вниз и принялась указательным пальцем выводить на ручке на первый взгляд беспорядочные узоры.
Но он-то знал, что Теодора, сама того не замечая, выписывала собственные мысли.
«Боже. Боже. Боже».
Она была растеряна и смущена – в этом она мало изменилась. Камден принялся за следующее пирожное.
– Надеюсь, ты не думаешь, что я приехала в Нью-Йорк, потому что… потому что ты скоро станешь свободным человеком?
– А разве это не так?
Камден избегал разговоров о своем семейном положений. Но судя по тому, что сказала Маша, ее мать была прекрасно о нем осведомлена.
Теодора в отчаянии заломила руки: она не привыкла к такой откровенности с его стороны. Она смотрела на него, не произнося ни слова, и ее неправдоподобно огромные голубые глаза умоляли его войти в ее положение, догадаться, чего она хочет, и самому это предложить, чтобы ей ни словом не пришлось обмолвиться о своем желании.
Камден вздохнул. Теодора появилась в самое неподходящее время, когда ему очень хотелось побыть одному – либо в море, либо у себя в мастерской. Но он не желал огорчать детей и поэтому последние три недели устраивал им развлекательные экскурсии по городу. Однако у него не осталось больше ни сил, ни желания отгадывать «загадки» Теодоры. Если ей что-то от него нужно, – а ей явно что-то было нужно, – пусть не ломается, а скажет об этом прямо.
– Ты правда разводишься с леди Тремейн? – робко спросила она.
– Это она хочет развода, а значит, так тому и быть, – ответил он и сам удивился тому, как угрюмо прозвучал его голос. Сегодня утром пришло письмо от Аддлшоу: адвокат заверял его, что обручальное кольцо, которое Камден потребовал у Джиджи, вернется к нему в самом скором времени.
Зачем ему это кольцо?! Хватит и того, что ему каждый день приходится смотреть на проклятый рояль. Он ведь рассчитывал, что вместе с кольцом вернется Джиджи! Но его затея провалилась. Она выйдет за лорда Фредерика. А он? Он-то что будет делать?
– Тебе ведь понадобится другая жена? – Голос Теодоры понизился до такой степени, что он едва расслышал последнее слово.
Не нужна ему другая жена. Ему нужна та, которая у него уже есть.
– До этого еще далеко.
«Боже, помоги мне», – вывел ее палец на ручке зонтика. Да уж, Боже, помоги им всем.
Дети завопили от восторга, нарушив неловкое молчание.
– Смотрите, что у нас! Смотрите! – закричал Саша, подбегая к ним с полосатым окунем, в котором на вид было фунтов пять, не меньше.
– Замечательно! – воскликнул Камден, поднимаясь со стула, – Мне в твоем возрасте попадалась только мелочь.
Он снял трепетавшую рыбину с крючка и бросил ее в ведро с водой.
– Ну что, подать ее на обед с лимонным соусом?
– Обязательно! – безапелляционно заявил мальчик.
– Слушаюсь, сэр! – Подхватив Сашу на руки, Камден подбросил его в воздух и покружил на вытянутых руках.
– А я?! Меня тоже! Я помогала! – закричала Маша, протягивая руки к маркизу.
Камден и ее покружил, радуясь детскому смеху.
– Ну что, мои искусные рыболовы, поймаете еще одну, прежде чем мы отчалим?
Дети убежали, снова оставив его наедине с матерью. Тремейн открыл корзинку для пикника и принялся складывать туда остатки ленча – половину куриного пирога, нарезанный кусочками ростбиф, почти пустую миску с картофельным салатом и полдюжины лимонных пирожных.
Теодора встала рядом. Пристально глядя на него, тихо сказала:
– Я часто думала о прошлом, о Санкт-Петербурге. Помнишь, что ты мне тогда говорил?
– Я не забыл. – Он закрыл корзинку и уставился на плетеную крышку. – Но если честно, то я буду страдать из-за развода. Новой жене не достанется от меня ни капли любви и нежности, а я слишком тебя люблю, чтобы подвергать такому испытанию.
Ну вот, наконец он это признал. Развод опустошит его. Практически изничтожит. Он до смерти боялся часа, когда приходит почта, боялся любых писем от английских адвокатов, боялся возможной телеграммы от миссис Роуленд, которая с укором возвестит, что Джиджи совершила непоправимую глупость.
– Понимаю, – горестно поникла Теодора, точно ребенок, которому сказали, что в декабре не будет Рождества.
Камден привлек ее к себе.
– Но я все равно никогда тебя не оставлю. Если ты вдруг окажешься в беде, только дай мне знать. А если, не дай Бог, с тобой что-нибудь случится, то я выращу близнецов как собственных детей. – Он поцеловал ее в висок. – Ты никогда не будешь знать забот – это мое слово остается в силе.
– Наверное… наверное, большего женщине и не надо, – медленно проговорила Теодора. Ее лицо просветлело. Застенчиво улыбнувшись, она поцеловала его в щеку. – Спасибо. Ты мой самый лучший друг.
Они постояли такс минуту, он – обвивая рукой ее талию, она – прижавшись щекой к его плечу. Камден вздохнул и грустно улыбнулся. Разве не смешно, что он стоит в обнимку с Теодорой на борту парусника, который опять неизвестно почему назвал в честь Джиджи: «Ля фам» – женщина, жена.
Но солнышко пригревало, а с моря дул прохладный ветерок. И хотя рядом не было его жены, день все равно был чудесный. Он тоже поцеловал Теодору в щеку.
– Ну что, поднимем паруса?
Первое, что увидела Джиджи, выйдя в пять часов из отеля «Уолдорф», был безлошадный экипаж – черная с малиновой отделкой машина, собранная в ходовой части из фаэтона, величественно громыхала по булыжной мостовой. У правившего ею ливрейного слуги был такой гордый вид, будто он восседал на козлах парадного экипажа самой королевы.
Его гордость, как в зеркале, отражалась на лицах двух пассажиров. Дети упивались восторгом и любопытством, написанными на тысячах лиц, которые поворачивались им вслед. Реакцию третьей пассажирки определить было сложнее, поскольку длинная вуаль на шляпке идеально скрывала ее черты до самого подбородка.
– Кому принадлежит этот автомобиль? – поинтересовалась Джиджи у швейцара.
– Английскому лорду, который живет в десяти кварталах отсюда, – ответил швейцар. – Говорят, он виконт.
– Нет, граф, – поправил другой швейцар. – А вон та дама – его возлюбленная, русская княгиня. Она теперь каждый день приезжает в его безлошадной карете.
Джиджи похолодела. В десяти кварталах от отеля «Вальдорф» жил Камден – она сегодня утром посчитала. И разве бывшая мисс фон Швеппенбург не вышла замуж за русского князя?
Пока Джиджи возилась с собственной, вуалью, автомобиль притормозил у дверей отеля. Пассажиры вышли.
Водитель открыл багажное отделение и достал оттуда тяжелое с виду ведро, которое дети тут же выхватили у него из рук, чем навлекли на себя упреки и предостережения на французском.
Водитель поклонился и сказал:
– Я подам экипаж к одиннадцати, ваша светлость.
– Да, спасибо, – ответила дама.
И это была она – бывшая мисс фон Швеппенбург, которая в одиннадцать часов вечера собиралась вернуться в дом Камдена с совершенно определенными целями.
Ведро передали швейцару, снабдив его указаниями для кухни, после чего великая княгиня Теодора и двое ее детей вошли в отель и скрылись в лифте.
Джиджи медленно добрела до угла вестибюля и опустилась в кресло. Нет, она не исключала возможности, что Камден уже завел любовницу и ей придется за него побороться. Она была готова вышвырнуть другую женщину (или женщин – во время трансатлантического плавания у нее было предостаточно времени это обдумать) из его постели, а если понадобится – то из его жизни.
Любую другую женщину.
Но что же ей делать теперь?
Глава 29
– Простите за бесцеремонность, лорд Тремейн, но думаю, из моей Консуэло выйдет отличная маркиза, – сказала миссис Вандербильт, урожденная Алва Эрскин-Смит.
– Не стоит извиняться, – ответил Камден. – Всем известно, что я чрезвычайно симпатизирую бесцеремонным женщинам. Но все-таки я вдвое старше мисс Ван-дербильт и, насколько мне помнится, связан прочными узами брака.
– Ах, сэр, вы такой джентльмен!.. – проворковала миссис Вандербильт. Но даже повадки южной красавицы не помогли замаскировать ее упорство и решимость. – А до меня то и дело доходят слухи, причем из самых достоверных источников по обе стороны Атлантики, что дни вашего брака сочтены.
Камден грустно улыбнулся. Похоже, спустя почти одиннадцать лет предсказания Джиджи начали сбываться. За последние недели миссис Вандербильт не раз заводила этот разговор. И она была далеко не первой, не второй и даже не третьей матроной с молоденькой дочерью, утверждавшей, что ее драгоценное дитя предназначено ему самой судьбой.
На протяжении всего обеда, который он давал впервые после возвращения из Англии, Камден чувствовал на себе острейшее внимание – словно он был разжиревший гусь, который вскоре превратится в паштет из гусиной печенки. Улыбки женщин были чересчур лучезарными, чересчур обольстительными. И даже мужчины, с которыми ему за последние десять лет не раз приходилось встречаться, теперь смотрели на него по-другому, то есть с искренним одобрением, хотя лучше бы они приберегли его для своих шестнадцатилетних любовниц.
– Ну так как, милорд, вы придете к нам на обед в следующую среду? – томно протянула миссис Вандербильт. – По-моему, вы не видели Консуэло уже добрых полгода. Она так похорошела и расцвела, так…
Двери гостиной отворились, вернее, распахнулись настежь, словно в них ворвался пролетавший мимо циклон, и на пороге возникла женщина с собачкой. Собачка – маленькая и хорошо воспитанная – клевала носом, с удобством устроившись у женщины на руках. Женщина – высокая и бесподобно прекрасная – с надменным видом взирала на собравшихся гостей; ее роскошные формы выпирали из тесных складок огненно-красного платья; шея и грудь сверкали россыпью рубинов и бриллиантов – не иначе как найденных в тайной сокровищнице махараджи. А на пальце ее левой руки совершенно не к месту красовалось скромное колечко с сапфиром.
– Это еще кто такая? – с некоторой досадой проговорила миссис Вандербильт.
– А это, дорогая миссис Вандербильт, – ответил Камден с ликованием, которое не мог, да и не хотел скрывать, – это моя законная супруга!
Джиджи никогда еще не чувствовала себя такой беззащитной, как сейчас, когда стояла перед толпой незнакомцев… и мужем, к которому через час явится любовница. Она уже заказала каюту на «Лучании», которая со дня на день отправлялась в обратный путь, и телеграфировала Гудману, чтобы тот подготовил к ее приезду дом на Парк-лейн. Телеграмма для миссис Роуленд – «Тремейн опять сошелся с великой княгиней Теодорой, в девичестве фон Швеппенбург» – лежала на бюро в ее гостиничном номере, но у нее так и не хватило духу ее отправить. Нет, не могла она признать свое полное и окончательное поражение, не вступив напоследок в отчаянный, пусть и заведомо обреченный бой.
И вот теперь на нее были обращены взгляды всех присутствующих, в том числе – взгляд Камдена. Лицо последнего выражало, с одной стороны, приятное изумление, а с другой – равнодушие, что отнюдь ее не вдохновляло. Она ожидала, что он представит ее гостям или хотя бы поздоровается. Но, не считая нескольких слов, которые он обронил, склонившись к своей соседке, ее муж упорно молчал, предоставив ей в одиночку бросаться в пропасть. Джиджи медленно обвела взглядом гостиную.
– Право, Тремейн, я была о тебе лучшего мнения. Это не дом, а сплошная безвкусица.
От высокого потолка гостиной эхом отразился дружный вздох.
Камден улыбнулся, и от этой скупой улыбки в душе его жены снова возродилась надежда.
– Дорогая миледи Тремейн, – обратился он к ней, – я совершенно точно помню, как говорил вам, что обед начнется в половине восьмого. Ваша пунктуальность оставляет желать лучшего.
– Мою пунктуальность или отсутствие таковой мы обсудим позже, с глазу на глаз, – с лукавой улыбкой ответила Джиджи. – А пока что можешь представить меня своим друзьям.
У Джиджи никак не укладывалось в голове, кто здесь Астор, кто Вандербильт, а кто Морган. Да этой не имело значения. У нее было богатство, которым они восхищались, и титул, которого они жаждали. Ее темперамент пришелся очень кстати среди этого цвета американской аристократии – людей целеустремленных и честолюбивых; независимость же обеспечила ей расположение дам, некоторые из которых одобряли идеи суфражисток.
Все мужчины глазели на нее разинув рты, и не одна рука потянулась к галстуку, чтобы украдкой ослабить узел. Чувственная энергия, исходившая от маркизы, была почти осязаема, и до самого конца вечера к ее мужу больше не приближалась ни одна женщина. Даже слепому было видно, что он с огромным трудом держится в рамках приличий и что если гости вовремя не разойдутся, то он овладеет женой прямо на глазах у гостей.
Под конец вечера Тремейн совершила и вовсе из ряда вон выходящий поступок. Отделившись от группы гостей, она вышла в центр зала и громко проговорила:
– Мне было чрезвычайно приятно познакомиться с достойнейшими представителями нью-йоркского общества. Но прошу меня простить, путь сюда был неблизкий, и я больше не гожусь для роли приятной собеседницы. Дамы и господа, мне требуется отдых. Доброй ночи.
И с этими словами она выплыла из комнаты, величаво покачивая затейливым шлейфом вечернего платья. Гости лишились дара речи; женщины чересчур усердно обмахивались веерами, а на лицах мужчин было написано, что они отдали бы половину своих предприятий за возможность последовать за миледи по пятам.
– Увы, – с нарочитой беспечностью проговорил Камден, – жена совсем отбилась от рук, а все потому, что я пренебрегал своими супружескими обязанностями. Впредь постараюсь исправиться.
Добрая половина женщин покраснели. Три четверти мужчин прочистили горло. Через минуту толпа гостей начала редеть, и гостиная опустела с рекордной скоростью.
Камден стрелой взлетел по лестнице, ворвался в свои покои и распахнул дверь спальни. Джиджи лежала на его кровати, подпирая щеки ладонями и листая «Уолл-стрит джорнал» – абсолютно голая. М-м-м, что за зрелище! Божественные ноги, роскошные бедра, пышная грудь, тугой округлостью выпиравшая из-под руки, и рассыпавшиеся по спине чудесные волосы! Дрожа от возбуждения, маркиз бросился к жене.
Джиджи склонила голову к плечу и с улыбкой сказала:
– Здравствуй, Камден.
Глядя на нее в восторге, он пробормотал:
– Но, Джиджи… Каким ветром тебя занесло в Нью-Йорк?
– Неужели не понимаешь? Сейчас самое время для капиталовложений. И вообще…
– Долго же ты собиралась! – прорычал он. – Я уже подумывал, о том, чтобы выкрасть Креза.
Джиджи провела по зубам кончиком языка.
– Но я ведь стою того, чтобы меня подождать?
Она еще спрашивает! Да у него ноги подкашиваются!
– Ты крайне бесцеремонно обошлась с моими гостями. Боюсь, ты окончательно погубила мою замечательную репутацию.
– Вот как? Мне ужасно жаль. Но я стану хорошей женой – только дай немного поупражняться… – Она перекатилась на спину и провела мизинцем по нижней губе. – Может, наконец-то ляжешь? Ты ведь хотел ребенка, не так ли?
В следующее мгновение Камден оказался на кровати, рядом с женой. Прошло еще несколько секунд – и он, срывая с себя одежду, вошел в нее. Казалось, от нее исходили адский жар и одновременно райская нежность; прижавшись к нему всем телом, она обвивала его ногами, она сводила с ума своими чувственными вздохами и стонами. Несколько минут спустя он содрогнулся, взмывая к вершинам блаженства и неуклонно приближаясь к тому, чтобы стать отцом.
– Теперь ты, наверное, отчитаешь меня за опоздание? – через некоторое время сказала Джиджи, все еще с трудом переводя дух.
– Не только. Еще за крайнее неуважение к великолепному и красивейшему убранству парадных комнат моего дома.
– Вообще-то он и мне поп ранились. Обстановка не отвечает моему вульгарному вкусу. А вот хозяйская половина дома, где разместилась коллекция картин импрессионистов, напротив, была выдержана в изысканном стиле. Я просто гадала: что бы такое сказать, чтобы сразу продемонстрировать свою английскую эксцентричность?
– Уж в этом ты преуспела. Об этом вечере будут рассказывать не один год – особенно если через девять месяцев на свет появится младенец.
Джиджи усмехнулась.
– Думаешь, ты такой плодовитый?
– Я не думаю – я знаю. – Он поцеловал ее в ухо. – Будем надеяться, во второй раз все сложится удачно.
Джиджи не сразу поняла смысл его слов. А когда поняла, то медленно села в постели. Он осторожно намекал на ее первую беременность, которая закончилась выкидышем. Но она ни с кем о ней не говорила – даже с матерью. Она скрывала это несчастье, как и свою горячую любовь, в самых надежных тайниках сердца.
– Значит, ты узнал? – прошептала она.
– Только несколько лет спустя. В тот день я напился до беспамятства. И кажется, разнес в щепки все свои модели кораблей. – Камден вздохнул, пропуская между пальцев прядь ее волос. – А может, я сделал это от ревности, потому что твоя мать приплела к выкидышу имя лорда Ренуэрта.
Джиджи снова откинулась на спину.
– Выходит, ты ревновал? Но ведь это я каждый раз заставала тебя с новой любовницей!
– Что касается Копенгагена, то тут я признаю свою вину. Но в Париже я ни с кем не спал.
Джиджи куда больше интересовало, какие отношения у него с бывшей мисс фон Швеппенбург. Но его поразительное заявление насчет Парижа мигом заставило ее обратиться в слух.
– Но тогда что за женщина приходила к тебе по ночам?
– Начинающая актриса оперного театра. Я заплатил ей, чтобы она стучалась в дверь и несколько часов сидела у меня в квартире. Хотел, чтобы ты предположила самое худшее и страдала так же, как страдал я. Но ни ту девицу, ни других я пальцем не тронул. Не знаю, важно это или нет, но я хранил тебе верность – пока не узнал, что ты завела любовника.
Выходит, после их расставания он два с лишним года был целомудрен, как Иосиф!
– С какой стати ты хранил мне верность? – изумилась она.
– Времени не было. Я перебрался в Америку и за несколько недель набрал таких астрономических займов, что не мог ни есть, ни спать – боялся обанкротиться. Я вставал в пять утра и ложился в час ночи. – Камден поморщился при воспоминании об этом, но тут же улыбнулся. – С другой стороны, я не испытывал особого желания. Мне нужна была только ты. Я мечтал, как в один прекрасный день гордой походкой вернусь в твою жизнь – в два раза богаче тебя, если такое вообще возможно. Я представлял себе эффектные встречи, переходящие в порочные игры, и столько раз давал волю рукам под эти фантазии, что, наверное, сильно снизил свою плодовитость.
Джиджи прекрасно поняла, о чем он говорил. Именно этому пытались помешать «мускулистые христиане»,[8] почти повсеместно вводя спортивный режим, из-за которого у английских мужчин и мальчиков не оставалось сил ни на что, кроме мертвого сна. Правда, Джиджи никогда не слышала, чтобы об этом говорили вслух. Ома сама считала это занятие грязным и непристойным, но Камден упомянул о нем так, словцо на свете не было ничего более естественного, и перед глазами у нее тотчас же заплясали сладострастные картинки.
Джиджи усмехнулась. Не будь она и так в чем мать родила, сорвала бы с себя всю одежду и набросилась бы на мужа.
– Расскажи о какой-нибудь из тех фантазий, – попросила она.
Тремейн смерил ее взглядом.
– Хорошо. Если пообещаешь, что поможешь ее осуществить.
Она энергично закивала:
– Да-да, конечно, Я же дала себе слово, что стану самой примерной женой на свете…
Коварно улыбнувшись, Камден привлек жену к себе.
– Вот и замечательно, дорогая.
В перерывах между воплощением причудливых, а по временам и совершенно невообразимых фантазий Камдена супруги говорили о будущем – о детях и о планах, которые им не терпелось осуществить. На Рождество они поедут к его отцу в Баварию. Весной она покажет ему бесподобные пейзажи западной части Англии и Уэльса. А летом, если у нее еще не вырастет огромный живот, они переплывут на «Метрессе» Эгейское и Адриатическое моря.
– Отвези меня куда-нибудь, где можно покататься верхом, – попросила Джиджи. – Я не сидела в седле с той нашей нечаянной встречи.
– У меня в Коннектикуте есть отличный земельный участок с домом. Завтра туда и отправимся.
За мыслями о необходимых приготовлениях она вспомнила о Беккете.
– А твой дворецкий… Ты ведь знаешь, что…
– Это я велел ему убираться из дома. Когда же он три года спустя пришел ко мне по объявлению о вакансии, и его, и моему изумлению не было границ. Он тут же извинился и собрался уходить. Но я его остановил – до сих пор не знаю почему. – Камден пожал плечами. – В этом году исполнится семь лет, как он у меня работает.
Что бы им тогда ни двигало, Джиджи была ему ужасно признательна.
– И в доме чувствуется хозяйская рука, – заметила она. – А что с его сыном?
– Он отсидел года два в ливерпульской тюрьме, а потом уехал в Южную Африку, когда там обнаружили золото. В прошлом году он женился.
Джиджи вздохнула с облегчением. Выходит, из-за ее грехов земля не перестала вращаться, а жизнь пострадавших из-за нее людей наладилась.
Тремейн провел пальцем по ее спине и проговорил:
– Расскажи, как лорд Фредерик отнесся к тому, что ты раздумала выходить за него замуж.
– Гораздо спокойнее, чем я заслуживала. Я бы все отдала, чтобы он был счастлив! Но не волнуйся, – поспешно добавила она, – я не буду его трогать – пусть живет своим умом. Я усвоила урок.
– Неужели? – Он поцеловал ее в плечо. – В прошлый раз в постели ты говорила то же самое.
Джиджи взяла мужа за руку и положила ее меж своих ног.
– Вот. Можешь сам убедиться, что между нами ничего нет.
После этого они предавались любви снова и снова, но ей все равно казалось, что недостаточно. На исходе ночи Камден приготовил жене ванну и принялся намыливать с головы до ног, а она смехом и визгом встречала шалости, которые игриво настроенный мужчина способен проделать с благосклонно настроенной женщиной.
Когда пришла его очередь мыться, Джиджи отправилась на кухню в поисках съестного. Камден, облачившись в халат, вытирал волосы полотенцем, когда она вернулась с оставшейся от обеда жареной ножкой фазана, ломтем хлеба и полной миской вишни морель.
– Бог ты мой! – воскликнул маркиз, отбросив в сторону полотенце и принимая из ее рук поднос. – Ты, оказывается, умеешь не только получать прибыль и эксплуатировать людей. – Он поставил поднос на большой кедровый сундук в изножье кровати.
Джиджи рассмеялась:
– Погоди удивляться – я еще свяжу тебе носки на Рождество.
Он с улыбкой отломил кусок хлеба.
– Тогда мне придется смастерить тебе кресло-качалку. Правда, я не плотничал уже сто лет.
Нежность – непривычная и обескураживающая – переполнила ее сердце и рекой разлилась по телу. Взяв из миски вишню, она посмотрела на мягкую ярко-красную ягоду и проговорила:
– Я люблю тебя, Камден.
Когда она в последний раз призналась ему в любви, он отвернулся от нее. И теперь Джиджи с замиранием сердца ждала ответа.
Камден же наклонился к ней и, поцеловав ее в губы, заявил:
– А я тебя – еще больше.
Весь сахар Кубы, вместе взятый, не мог бы тягаться со сладостью этих слов.
– Даже больше, чем великую княгиню?
– Дурочка. – Он взъерошил ее и без того растрепанные волосы. – С той минуты, как я тебя встретил, я и думать о ней забыл.
– Но я видела ее сегодня в твоем автомобиле. Швейцар в отеле сказал, что она каждый день ездит в твоем автомобиле. А твой водитель обещал, что вернется и заберет ее в одиннадцать часов вечера.
– Ты все неправильно поняла. Он заберет ее и детей завтра в одиннадцать утра и отвезет их на железнодорожную станцию. Она хочет навестить родственников в Вашингтоне.
– Выходит, вы с ней не любовники?
– Я в последний раз поцеловал ее в восемьдесят первом. И нисколько об этом не жалею. – На губах маркиза заиграла лукавая улыбка. – Так вот чем объясняется твоя очаровательная воинственность! Может, мне следует поддерживать с Теодорой отношения, чтобы ты почаще так распалялась?
– Только попробуй – и Фредди разложит подрамник в нашей гостиной.
– Это не беда, если я по-прежнему смогу предаваться с тобой любви. Желательно на рояле. Не могу смотреть на этот проклятый инструмент – так и вижу тебя на нем в разных соблазнительных позах…
Джиджи бросила в него вишней – он поймал ягоду на лету и отправил в рот.
– Да, чуть не забыл. – Камден направился к письменному столу в соседней комнате. – Посмотри, какую весть сегодня утром доставили к моему порогу.
Он вернулся с телеграммой. Джиджи вытерла руки о передник и взяла из его рук листок:
«Дорогой сэр тчк его светлость сделал мне предложение тчк вчера мы поженились тчк скоро уезжаем па Корфу тчк любящая вас виктория перрин».
Джиджи прихлопнула рукой разинутый рот. Ее мать герцогиня! Герцогиня Перрин! Она, конечно, подозревала… но чтобы такое… Свадьба – это совсем другое дело!
– Ты понимаешь, что это значит? – спросил Камден.
– Что она обскакала и тебя, и меня, – в восхищении пробормотала Джиджи.
– Нет, что через девять месяцев герцог Перрин станет дедушкой!
Джиджи громко расхохоталась. Сама мысль о том, что герцог Перрин станет дедушкой, ужасно ее позабавила. Она привлекла мужа к себе и, поцеловав, спросила:
– Знаешь, что ты – любовь всей моей жизни?
– Ни минуты не сомневался, – ответил Камден. – А ты знаешь, что ты – любовь всей моей жизни?
Джиджи потерлась щекой о его плечо:
– Теперь – да.
Примечания
1
Gigi (англ.) – вертушка, юла.
(обратно)2
Герой романа Джейн Остен «Гордость и предубеждение», воплощение доброты и любезности.
(обратно)3
Эмблема на герцогской короне.
(обратно)4
Антифан (ок. 408 – ок. 334 до н. э.), Аристофан (ок. 445 – ок. 385 до н. э.) – древнегреческие комедиографы.
(обратно)5
Моральный кодекс, подчеркивающий важность трудолюбия, бережливости, дисциплины.
(обратно)6
Один из диалогов Платона.
(обратно)7
Хорейшо Элджер (1834–1899) – американский писатель, автор книг в духе «американской мечты»; его герои, начиная с нуля, достигали успеха благодаря своей энергичности и предприимчивости.
(обратно)8
Приверженцы религиозно-этического учения, считающего здоровое тело необходимым условием истинной веры и моральной чистоты и придающего особое значение спорту.
(обратно)
Комментарии к книге «Идеальная пара», Шерри Томас
Всего 0 комментариев