«Соблазнительница»

Стефани Лоуренс Соблазнительница

Глава 1

Лондон, Маунт-стрит

3 часа пополуночи, 25 мая 1825 года

Он был пьян. Так пьян — пьянее не бывает. Нельзя сказать, что напиваться вошло у него в привычку, но вчера вечером, или, точнее говоря, сегодня поутру, произошло одно из тех событий, какие случаются только раз в жизни. После восьми долгих лет он получил свободу.

Люсьен Майкл Эшфорд, шестой виконт Калвертон, брел по Маунт-стрит, небрежно помахивая тростью из черного дерева, и губы его изгибались в улыбке неомраченной радости.

Ему было двадцать девять лет, хотя сегодняшний день можно было бы считать первым днем его взрослой жизни, и это был первый день, когда он смог назвать эту жизнь собственной жизнью. И больше того — в отличие от вчерашнего дня он был богат. Баснословно, фантастически — и законно! — богат. Теперь он даже не знал, чего бы ему пожелать. Если бы он не боялся, споткнувшись, рухнуть ничком на тротуар, он пустился бы в пляс прямо здесь, на пустынной улице.

В небе сияла луна; освещая мостовую, она отбрасывала резкие тени от домов. Вокруг простирался спящий Лондон, но в столице даже в такой час не бывает полной тишины: издали доносились искаженные каменными фасадами звуки — позвякивание сбруи, глухой стук копыт и далекий неясный крик. Даже здесь, в самом фешенебельном квартале, в тенях порой таилась опасность, но ему нечего было бояться. Его сознание еще не полностью затуманилось, и, несмотря на опьянение, он старался шагать уверенно. Любой грабитель, выискивающий добычу, увидел бы высокого, изящного, атлетически сложенного господина, крутящего в руках трость, в которой мог быть — и так оно и было в действительности — спрятан клинок, и занялся бы поисками более подходящей жертвы.

Он оставил свой клуб и общество самых близких друзей около часа назад, решив отправиться домой пешком, чтобы проветрить голову после неумеренного потребления самого лучшего французского коньяка. Событие было отпраздновано не в полной мере по той простой причине, что никто из его друзей — и вообще никто, кроме его матери и хитроумного старого банкира Роберта Чайлда, — ничего не знал о его отчаянном положении, в которое его самого и всю семью вогнал его родитель, прежде чем умер восемь лет назад. Из этого кошмара он выбирался в течение целых восьми лет и вот вчера наконец-то выбрался!

Впрочем, его друзья вовсе не представляли себе, что именно он празднует, однако это не помешало им с радостью присоединиться к нему. Они провели долгую ночь, заполненную вином, песнями и простыми удовольствиями, которые дает мужская дружба.

Жаль, что его старинного друга и кузена Мартина Фалбриджа, ныне графа Декстера, не было в Лондоне. Скорее всего Мартин приятно проводит время дома, на севере, упиваясь радостями, которые подарил ему брак, — неделю назад он женился на Аманде Кинстер.

Люк с усмешкой покачал головой, демонстрируя свое превосходство над кузеном, столь малодушно капитулировавшим перед любовью. Добравшись до своего дома, он подошел к широким ступеням, ведущим к парадной двери, — голова у него вдруг закружилась, но это тут же прошло. Он осторожно поднялся по лестнице, остановился перед дверью и порылся в кармане в поисках ключей.

Ключи дважды ускользали из его пальцев, прежде чем ему удалось ухватить их и выудить на свет божий. Зажав в руке кольцо, он перебирал их, стараясь определить, какой же из них ему сейчас нужен. Наконец он нашел ключ, который искал. Крепко ухватив его, он прищурился, нацелился в замочную скважину и… только после третьей попытки попал куда надо; повернув ключ, он услышал, как клацнул механизм замка.

Вернув ключи в карман, он ухватился за ручку и широко распахнул дверь. Занес ногу, переступил порог, и…

Какая-то темная фигура выскочила из черного провала лестницы, ведущей в подвал, — он не ожидал ничего подобного и успел заметить лишь быстрое движение, прежде чем незваный гость, проскользнув мимо него, нанес ему удар в живот. Люк пошатнулся и прислонился к стене.

Это короткое прикосновение, хотя и смягченное одеждой, вызвало в нем бурю чувств, он тут же понял, что за гость поджидал его. Амелия Кинстер. Сестра-близнец молодой жены его кузена, давнишний друг его семьи, которую он знал, когда она еще лежала в колыбели. Он знал также, что она не замужем и обладает несгибаемой волей. Амелия, одетая в плащ с капюшоном, резко затормозила и повернулась к Люку лицом.

Единственное, что не давало ему упасть, была стена, к которой он прислонился. Он стоял, ошеломленный, потрясенный, и ждал, пока утихнет боль от ее удара.

Она раздраженно фыркнула, метнулась к входной двери и захлопнула ее за ним. Лунный свет померк. Люк заморгал, привыкая к темноте. Повернувшись спиной к двери, Амелия смотрела на него, смотрела с негодованием — он это почувствовал.

— Что с вами такое? — прошипела она.

— Со мной?! — Он с трудом оторвался от стены и теперь стоял перед ней, слегка покачиваясь. — Интересно, а что это вы здесь делаете?

Этого он никак не мог взять в толк. Сейчас лунный свет проникал в холл только через верхнее окно, проходя над их головами и падая на бледные плитки пола. В этом рассеянном свете он различал ее овальное лицо с тонкими, изящными чертами, обрамленное золотыми локонами, сбившимися под капюшоном.

Она выпрямилась и, вздернув подбородок, откинула с головы капюшон.

— Мне нужно поговорить с вами наедине.

— Сейчас три часа утра!

— Да знаю я! Я жду вас с часу ночи. Но мне хотелось поговорить с вами так, чтобы об этом никто не узнал, — вряд ли я смогла бы прийти сюда днем и застать вас одного, не так ли?

— Да уж. И по вполне понятным причинам. — Амелия была не замужем, он не женат. Если бы она не стояла у двери, он мог бы поддаться искушению распахнуть дверь и… Он нахмурился: — Вы ведь пришли не одна?

— Конечно, нет. Лакей ждет меня возле дома.

Люсьен поднес руку ко лбу.

— О Боже! — Дело усложнялось.

— Ради всего святого, пожалуйста, выслушайте меня. Я знаю все о финансовом положении вашей семьи.

Эти слова привлекли его внимание. Она заметила это и кивнула:

— Да, я точно это знаю. Но вам не стоит волноваться, что я кому-нибудь проговорюсь об этом, напротив. Вот почему мне нужно кое-что обсудить с вами наедине. Я хочу сделать вам некое предложение.

У Люка в голове все смешалось — он не знал, что ей сказать. И даже представить не мог, что собирается сказать она.

Амелия не стала медлить. Она набрала воздуха в грудь и быстро заговорила:

— Даже вы не можете не понимать, что я ищу мужа, но все дело в том, что нет ни одного подходящего для меня джентльмена, который имел бы хоть малейшее желание связать себя брачными узами. Я это знаю. Однако теперь, когда Аманда уехала, жизнь в качестве незамужней молодой леди меня угнетает. — Она помолчала. — Это первое. Второе: вы и ваша семья находитесь в стесненном положении. — Она подняла руку, требуя его молчания. — Не нужно разубеждать меня. Последние недели я провела в вашем доме немало времени и в основном общалась с вашими сестрами. Эмили и Энн ни о чем не подозревают, да? Не бойтесь, я ничего им не сказала. Но если внимательно смотреть, по разным мелочам о многом можно догадаться. Я все поняла несколько недель назад и с тех пор неоднократно замечала подтверждения моим выводам. Вы влезли в долги… Нет! Молчите! Выслушайте меня.

Он заморгал, с трудом следя за ее словоизвержением, но пока у него не хватало сил на внятный ответ.

Она взирала на него с обычной суровостью, явно успокоенная тем, что он молчит.

— Я знаю, вы в этом не виноваты — это ваш отец промотал денежки, да? Я слышала, как дамы в высшем обществе толковали: мол, хорошо, что он умер до того, как растратил все ваше состояние. Но на самом-то деле он сначала довел вашу семью до нищеты, а потом уже сломал себе шею, и с тех пор вы с вашей матушкой делаете вид, будто ничего не случилось. — Ее голос зазвучал мягче. — Это можно сравнить с подвигом Геракла, но вы проделали все блестяще — я уверена, что никто ничего не понял. И конечно, я догадалась, зачем вы это делаете: не только ради Эмили и Энн, но и ради Порции и Пенелопы — пристроить их, если станет известно, что они нищие, будет невероятно трудно.

Она на мгновение задумалась и продолжила:

— Итак, второй пункт: вам необходимо, чтобы вы и ваша семья по-прежнему принадлежали к высшему обществу, но у вас нет средств, чтобы вести роскошный образ жизни. Вы несколько лет находились на грани банкротства. Что приводит меня к третьему пункту — к вам.

Она вперила в него взгляд.

— Судя по всему, вы не рассматриваете женитьбу как способ поправить свои денежные дела. Полагаю, вы не хотите обременять себя женой, у которой могут оказаться большие запросы, не говоря уж о том, чтобы в принципе обременять себя женой и связанными с ней обязательствами. Это и есть причина, по которой я хотела поговорить с вами наедине.

Собравшись с духом, она еще выше вздернула подбородок.

— Мне кажется, что мы — вы и я — могли бы достичь взаимовыгодного соглашения. Я получу значительное приданое — более чем достаточное, чтобы восстановить семейное состояние Эшфордов, по крайней мере его хватит на жизнь. Мы знаем друг друга целую вечность и, я уверена, могли бы быстро притереться друг к другу. К тому же я прекрасно знаю вашу семью, и они знают меня, и…

— Вы предлагаете нам пожениться?

Судя по его тону, он был потрясен, и она сердито посмотрела на него.

— Да! И прежде чем вы скажете, что это чушь и бессмыслица, подумайте. Я не жду…

Он не стал слушать, чего она не ждет. Он смотрел на нее в полумраке. Губы ее продолжали шевелиться, вероятно, она что-то говорила. Он пытался слушать, но ум его отказывался воспринимать ее слова. Он застыл, застигнутый врасплох этим невероятным, невозможным фактом.

Она предлагает ему стать его женой.

Если бы упали небеса, он не был бы так поражен. Не ее предложением — своей реакцией.

Он хотел жениться на ней, хотел взять ее в жены.

Минуту назад он и не помышлял об этом. Десять минут назад он презрительно посмеялся бы над этим. Теперь же он просто знал — это была абсолютная, непоколебимая, пугающая своей мощью правда. Странное чувство охватило его, разбудив силы, которые он всегда старательно скрывал за элегантной внешностью.

Он снова сосредоточился и разрешил себе посмотреть на нее — только сейчас он понял, что до сих пор не делал этого. Раньше она была раздражающей помехой, эта женщина, к которой его влекло телесно, но к которой он, учитывая его всегдашнее безденежье, не мог приблизиться даже в мечтах. Он сознательно запретил себе думать о ней, о единственной женщине, к которой, как он понимал, никогда не сможет прикоснуться. Это совершенно невозможно, тем более невозможно, что их семьи связывает дружба.

— …и вовсе не нужно воображать…

Золотые локоны, губы, как бутон розы, гибкое, чувственное тело греческой богини. Синие, как васильки, глаза, темные брови и ресницы, кожа, как самые густые сливки. Он не видел ее в темноте, но память хранила ее облик. И напомнила ему, что за этим женственным изяществом скрываются быстрый ум и сердце, которое никогда не ошибается.

И несгибаемая стальная воля.

Впервые он позволил себе взглянуть на нее как на женщину, которую он может взять. Иметь. Обладать. Настолько, насколько ему захочется.

В одном она права — он вовсе не хотел жениться, не хотел связывать себя семейными узами. Но при этом он хотел ее. Насчет этого у него не было никаких сомнений.

— …незачем знать. Все получится замечательно — нам нужно только…

В этом она тоже права — путь, который она предложила, действительно может привести к цели. Потому что предложение сделала она, и ему нужно только…

— Ну так что?

Ее возглас вырвал его из дебрей размышлений, в которых он окончательно заблудился. Она сложила руки. Она хмурилась. Он не видел этого, но не удивился бы, если бы она постукивала ногой об пол.

Вдруг он осознал, что она стоит так близко, что до нее можно дотянуться рукой.

Ее глаза сузились, блеснув в полумраке.

— Итак, не кажется ли вам, что это хорошая идея — вступить в брак со мной?

Он встретился с ней взглядом, его рука слегка обвела ее подбородок, он поднял пальцем ее лицо. Открыто, неторопливо всмотрелся в ее черты, подумал — что она сделает, если он просто… и внимательно посмотрел ей в глаза.

— Да. Давайте поженимся.

В ее глазах появилась настороженность. Интересно, что такое она увидела в его лице? Он снова натянул на себя маску, в какой появлялся перед людьми. Улыбнулся.

— Я с величайшим удовольствием, — его улыбка стала шире, — стану вашим мужем.

Он опустил руку и отвесил ей элегантнейший поклон…

Ошибка. Не успел он наклониться, как в глазах у него потемнело.

Он рухнул на пол у ее ног.

Амелия растерянно уставилась на его обмякшее тело — она даже подумала, вот сейчас он поднимется и начнет, шутить. Смеяться…

Он не шевелился.

— Люк?

Ответа не было. Она осторожно обошла его так, чтобы заглянуть в лицо. Его длинные ресницы были как черные полумесяцы, лежащие на бледных щеках. Его брови, лоб и щеки казались странно расслабленными; его губы, длинные, тонкие, так часто складывающиеся в суровую улыбку, были слегка искривлены…

Она разочарованно вздохнула, с шипением выпустив воздух. Пьян! Черт бы его побрал! А она-то собралась с духом, ушла из дома поздно ночью, простояла столько времени на холоде и умудрилась произнести свою отрепетированную речь без единой запинки — а он был пьян?!

Терпение ее уже готово было лопнуть, но тут она вспомнила, что он согласился. Да, согласился. Может, он и нетрезв, но не до такой же степени, чтобы ничего не соображать, — ведь пока он не рухнул, она ничего не заметила, даже предположить не могла ни по его поведению, ни по его словам. Ведь пьяные говорят невнятно, да? Но она знала его голос, его дикцию — речь у него была точно такой же, как и всегда.

Да, то, что он молчал и позволил ей высказаться, не прерывая ее, это, разумеется, необычно, но это было ей на руку. Если бы он, как всегда, подшучивал над ней, придирался к ее доводам, ей ни за что не удалось бы выложить все.

И он согласился. Она слышала это, и, что важнее всего, она уверена, что он сам себя тоже слышал. Пусть сейчас он ничего не сознает, но когда придет в себя — вспомнит. А это единственное, что имеет значение.

Эйфория — ощущение победы — охватила ее. Она это сделала! Глядя на него, она с трудом в это верила — но она здесь, и он тоже, ей это не мерещится.

Она пришла к нему в дом и сделала предложение, и он его принял!

От радости у нее закружилась голова. Рядом, у стены, стоял стул. Она опустилась на него, откинулась назад и принялась рассматривать лежащего Люка.

Вид у него, распростертого на плитках пола, был на редкость безмятежный. Она решила, что это даже хорошо — то, что он пьян, это неожиданная удача, потому что твердо знала, что напиваться до положения риз не в его правилах. Пьянство — это совсем не похоже на Люка; он всегда держит себя в руках. Для этого нужен какой-то действительно редкий повод — большая удача кого-то из друзей или что-то вообще необычное, чтобы он оказался в таком состоянии.

Его длинные руки и ноги замысловато сложились; его лицо казалось спокойным, но вот тело… Она выпрямилась. Если она собирается выйти за него замуж, тогда ей, по-видимому, следует позаботиться, чтобы он не очнулся со свернутой шеей или искривленным позвоночником. Она задумчиво оглядела его. Не могло быть и речи о том, чтобы сдвинуть его с места или оттащить в сторону. В нем было больше шести футов росту, он был широкоплеч и хотя поджар и гибок, но костяк имел типичный для человека его происхождения — тяжелый. Она вспом нила, с каким грохотом он рухнул на пол, и поняла, что ни за что не сумеет с ним справиться.

Вздохнув, она встала, сняла плащ и прошла в гостиную. Звонок был рядом с каминной полкой; она потянула ленту и подошла к двери. Неплотно прикрыв ее, она стояла в темной гостиной и ждала.

Маятник часов отсчитывал минуты. Она уже собиралась вернуться к камину и снова дернуть за ленту звонка, как вдруг услышала скрип двери. В коридоре, ведущем на кухню, мелькнул свет, он становился все ярче и ярче. Потом тот, кто нес его, остановился, ахнул и с приглушенным возгласом бросился вперед.

Амелия видела, как Коттслоу, дворецкий Люка, склонился над своим господином и пощупал у него на шее пульс. Потом он с облегчением выпрямился и внимательно оглядел хозяина. Она надеялась, что он решит, будто Люк находился в гостиной, звонком позвал на помощь, но, не дождавшись ее, выбрался в холл и там упал. Она ждала, что Коттслоу вызовет лакея. Но старик покачал головой, взял трость Люка и положил ее на стол рядом со своей свечой.

Потом дворецкий нагнулся и попытался поднять Люка с пола.

И вдруг Амелия поняла, что по какой-то причине Коттслоу, старый добрый Коттслоу, который души не чаял в Люке и во всем семействе, не желает звать на помощь, не желает, чтобы кто-то узнал, что его хозяин напился. Но это было нелепо — Коттслоу перевалило за шестой десяток, он был маленького роста и фигурой сильно смахивал на шар. Ему удалось приподнять Люка, но удержать тяжелое, непослушное тело он никак не смог бы, особенно поднимаясь вверх по лестнице.

Тяжело вздохнув, Амелия открыла дверь.

— Коттслоу!

Он повернулся, с шипением вьщохнув воздух, глаза у него широко раскрылись. Проскользнув в холл, она жестом велела ему молчать.

— У нас была встреча наедине — мы беседовали, и вдруг он упал.

Даже в полумраке она увидела, как старик покраснел.

— Боюсь, мисс, он малость выпивши.

— По правде говоря, он совершенно пьян. Как вы думаете, вдвоем мы сумеем затащить его наверх? Его комната на втором этаже, да?

Коттслоу был в затруднении — все это ужасно неприлично, — но помощь ему и правда требовалась. А позаботиться о Люке — это его первейшая обязанность. Он кивнул.

— Прямо там, наверху, у самой лестницы. Если только нам удастся дотащить его туда…

Амелия взялась за обмякшую руку Люка и закинула ее на шею. Они с Коттслоу долго топтались на месте, прежде чем им удалось поставить Люка на ноги. Поддерживая его с двух сторон, как мешок с мукой, они повернули к лестнице. К счастью, Люк еще что-то сознавал; когда они добрались до первой ступеньки, он поднял ногу и, поддерживаемый ими, начал подъем наверх, все время оседая и клонясь набок. Амелия старалась не думать о том, что случится, если он снова упадет и покатится вниз. Прижимаясь к нему, поддерживая его, она чувствовала, как крепок и мускулист он под своей элегантной одеждой.

Предугадывать, куда заплетающиеся ноги понесут его в следующий миг, и удерживать всю эту тяжесть от падения — это был такой труд, что и она, и Коттслоу совершенно выдохлись, пока добрались до второго этажа. Предмет их попечения пребывал в беспамятстве, губы у него были блаженно изогнуты, лоб под черными как ночь волосами безмятежен. Глаза он так и не открыл. Амелия была уверена; если они с Коттслоу отпустят его, он опять рухнет на пол.

Поддерживая с двух сторон, Амелия и Коттслоу повели Люка в комнату.

— Сюда. — И Коттслоу потянул его к огромной кровати под балдахином на четырех столбах. Амелия сзади подталкивала его. Они подтащили его к кровати, потом им пришлось его повернуть. В конце концов он встал к кровати спиной.

Оба разом его отпустили. Он стоял, покачиваясь. Амелия положила ладонь ему на грудь и толкнула. Он упал, как подрубленное дерево, на шелковое стеганое покрывало. Покрывало было старое, но очень уютное. Словно подтверждая это, Люк вздохнул и повернулся, зарывшись лицом в его мягкую ночную синеву.

Еще один вздох — и напряжение исчезло из его тела. Он лежал, обмякнув, изогнув в улыбке губы, словно предаваясь приятным воспоминаниям.

И тут Амелия почувствовала, что уголки губ у нее приподнялись. Он был так потрясающе красив! Шелковые завитки черных волос лежали на бледных щеках, руки с длинными пальцами и все его сильное тело покоились в странно невинной дремоте.

— Теперь я сам справлюсь, мисс.

Амелия взглянула на Коттслоу и кивнула:

— Разумеется. — Она повернулась к двери. — Я ухожу. Не забудьте запереть парадную дверь, когда спуститесь вниз.

— Конечно, мисс. — Коттслоу проводил ее до двери и, поклонившись, вывел в коридор. Спускаясь по лестнице, она задавала себе вопрос: что подумал старый славный Коттслоу? Но в любом случае он не из тех, кто распускает слухи, да и все равно очень скоро узнает правду.

Когда они с Люком объявят о своей помолвке.

Это было невероятно — даже если учесть, что такова была ее цель, она все еще не верила, что так легко добилась ее. И в сопровождении лакея, которого она оставила ждать на ступеньках, ведущих в подвальное помещение, она отправилась домой по тихим ночным улицам.

Рассвет был уже близок, когда она проскользнула в дом своих родителей на Аппер-Брук-стрит. Лакей был ее старым другом, который, сам имея любовницу, все понимал — или по крайней мере так ему казалось, — он ее не выдаст. Когда она добралась до своей комнаты, ее охватила такая радость победы, что ей опять захотелось пуститься в пляс.

Быстро раздевшись, она скользнула под одеяло, легла на спину и широко улыбнулась. Она едва могла поверить в это — и все же знала, что это правда. Они с Люком поженятся, и довольно скоро.

Быть его женой, иметь его мужем — пусть это станет реальностью только теперь, но втайне она мечтала об этом многие годы. В начале нынешнего сезона она и ее сестра-близнец Аманда, отчаявшись в судьбе, неизменно подсовывающей им несимпатичных женихов, решили взять дело в свои руки. Каждая составила свой план. План Аманды был прост и прям — она проложила дорожку к Декстеру и на прошлой неделе вышла за него замуж.

У Амелии был другой план. О Люке она думала с самого начала — туманная, но вполне узнаваемая тень, — однако она хорошо представляла себе все трудности, которые ждут ее на этом пути. Зная его с раннего детства, она видела, что он и не помышляет о женитьбе, во всяком случае, не думает о ней ничего хорошего. Он умен и сообразителен — даже слишком сообразителен и слишком умен, чтобы им можно было манипулировать. В общем, по всему выходило, что он именно тот джентльмен, к которому устремлять свое сердце женщине стоит в последнюю очередь.

Учитывая все это, она разделила свой план на несколько стадий. На первой следовало точно решить, кто из джентльменов ей подходит — кто из всех приличных членов высшего общества, независимо от того, думает он о женитьбе или нет, нужен ей больше всех остальных.

Поиски снова привели ее к Люку — он, и только он, ее интересовал. Вторая стадия плана состояла в том, чтобы добиться от него того, что ей было нужно.

Это обещало стать нелегким делом. Она знала, чего хочет — брака, основанного на любви, на общности интересов, партнерстве, которые простирались бы дальше и глубже, чем внешняя канва супружеской жизни. В конечном счете семья — не просто связь двоих, это вообще новая общность.

Именно этого она и жаждала. Как убедить Люка согласиться с ее планами, как заставить его разделить ее надежды?

Новая стратегия — та, которую он не разглядит сразу и не отбросит, — была просто необходима. Она поняла, что заставить его сначала жениться на ней, а уж потом ее полюбить — единственный путь к победе, но как добиться первого без второго, она не знала. Неожиданно она заметила некую странность в нарядах Эмили и Энн. После чего, приглядевшись внимательнее, она обнаружила множество более мелких деталей, пока не уверилась в том, что Эшфорды стеснены в средствах.

У нее самой средств хватало с лихвой; ее немалое приданое после свадьбы перешло бы к ее мужу.

Она проводила долгие часы, репетируя свои аргументы, сражая его наповал очевидными фактами, уверяя его, что их брак станет браком по расчету, что она не станет висеть у него на шее, что она позволит ему идти своим путем, коль скоро ей будет позволено идти своим. Все это, разумеется, было ложью, но ей приходилось хитрить — она ведь имела дело с Люком и без этой лжи не видела никаких шансов надеть на палец его кольцо, а это было ее главной целью.

Целью, которую она уже почти осуществила. Мир за ее окном начал оживать. На сердце у нее полегчало, со сладким чувством своей правоты, удовлетворения и торжества она закрыла глаза. И попыталась обуздать свою радость. Добиться согласия Люка на свадьбу — это еще не конец, это только начало, первый действенный шаг из ее долгосрочного плана. Ее план — претворить свою самую заветную мечту в реальность.

Пока что она поднялась на одну ступень — на одну высокую ступень — к своей цели.

Спустя пять часов Люк открыл глаза и вспомнил с ужасающей ясностью все, что произошло в парадном холле его особняка. Все, вплоть до своего неразумного поклона, а вот после этого он почти ничего не помнил. Он нахмурился, стараясь проникнуть сквозь туман, окутывающий эти последние мгновения, и извлек на свет божий неясное ощущение: Амелия, теплая, мягкая, женственная, прижимающаяся к его боку. Он вспомнил прикосновение ее руки к его груди…

И вдруг он осознал, что лежит под простынями голый.

Его воображение разыгралось, готовое дать себе волю, но его отвлек тихий стук в дверь. Дверь приоткрылась, впустив Коттслоу.

Люк кивнул ему и подождал, пока дворецкий закроет дверь, после чего сурово вопросил:

— Кто уложил меня в постель?

— Я, милорд. — Коттслоу сжал руки, глаза у него были настороженные. — Если вы помните…

— Я помню, что здесь была Амелия Кинстер.

— Это так, милорд. — Коттслоу явно испытал облегчение. — Мисс Амелия помогла вам подняться наверх, а потом ушла. Вам сейчас что-нибудь нужно?

Облегчение, которое испытал Люк, было ни с чем не сравнимо.

— Только воды для умывания. Я сейчас спущусь к завт раку. Сколько времени?

— Десять часов, милорд. — Подойдя к окну, Коттслоу раз дернул шторы. — Мисс Фоллиот прибыла и завтракает с мисс Эмили и мисс Энн. Ее светлость еще не спустились вниз.

— Прекрасно. — Люк улыбнулся. — У меня есть хорошая новость, Коттслоу. Не к чему и говорить, что об этом не должен знать никто, кроме вас и миссис Хиггс, если вы будете столь добры передать ей это.

Лицо Коттслоу, до того хранившее типичную для дво рецкого невозмутимость, посветлело.

— Ее светлость мне по секрету шепнули, что дело как будто пошло на лад.

— Именно так — наша семья снова на плаву. Мы перестали быть нищими, и больше того — наше финансовое положение таково, каким ему и следует быть и каким мы изображали его все эти годы. — Люк встретился с твердым взглядом карих глаз Коттслоу. — Нам больше не придется лгать.

Лицо дворецкого просияло.

— Хорошее дело, милорд! Я так понимаю, что какое-то из ваших рискованных капиталовложений оказалось успешным?

— Чрезвычайно успешным. Даже старый Чайлд изумился, до какой степени успешным. Это сообщение я получил вчера вечером. Тогда я не мог поговорить с вами, но мне хотелось сказать и вам, и миссис Хиггс, что сегодня я расплачусь с вами обоими за все то время, когда вам не платили жалованье. Без вашей преданной поддержки мы ни за что не продержались бы эти восемь лет.

Коттслоу покраснел и застенчиво произнес:

— Милорд, ни миссис Хиггс, ни я не торопим вас с деньгами…

— Да, вы были весьма терпеливы. — Люк обезоруживающе улыбнулся. — Мне доставит большое удовольствие, Коттслоу, наконец-то расплатиться с вами так, как вы оба этого заслуживаете.

Получив такую характеристику, Коттслоу снова покраснел и согласился с намерениями своего господина.

— Если вы оба придете в мой кабинет в двенадцать часов, вас буду ждать чеки.

Коттслоу поклонился.

— Спасибо, милорд. Я передам ваши слова миссис Хиггс.

Люк кивнул и смотрел, как Коттслоу выходит из спальни, тихо закрывая за собой дверь. Опустившись на подушки, он некоторое время с благодарностью и признательностью размышлял о своем дворецком и экономке, которые преданно поддерживали его семью в трудное время.

Отсюда его мысли переместились к перемене его обстоятельств, к его новой жизни… к событиям прошлой ночи.

Проинспектировав свое физическое и умственное состояние, он убедился, что с ним все в порядке. Кроме легкой головной боли, никакие последствия минувшей ночи его не беспокоили. Крепкая голова — единственное, что досталось ему от его расточительного предка. Впрочем, это полезная вещь. В отличие от остального наследства его отца.

Пятый виконт Калвертон был франтоватым, обходительным бездельником, единственным вкладом которого в семью были его удачная женитьба и шестеро детей. В сорок восемь лет он сломал себе шею, оставив Люку, которому тогда был двадцать один год, в наследство поместье, которое, как выяснилось, было заложено и перезаложено. Ни Люк, ни его мать понятия не имели, что семейные сундуки давно пусты. Проснувшись в одно прекрасное утро, мать и сын обнаружили, что они не просто бедняки, но бедняки, по уши увязшие в долгах.

Фамильные владения процветали и приносили доход, но все съедали долги. На жизнь вообще ничего не оставалось.

Над семьей нависла угроза банкротства и переселения в Ньюгейтскую долговую тюрьму. Люк, забыв о гордости, обратился к единственному человеку, который при желании мог их спасти. Роберт Чайлд, банкир, пожилой человек, принадлежащий к высшему обществу, почти удалился от дел, но сохранил свою хватку — никто лучше его не знал все лазейки в финансовом мире.

Он выслушал Люка, день размышлял, потом согласился помочь — поработать, как он выразился, его финансовым наставником. Люк был обрадован и удивлен, но Чайлд пояснил, что соглашается лишь потому, что рассматривает возможность спасти его семью как вызов обществу, как нечто, что слегка его развлечет в преклонные годы.

Люка не интересовало, чем руководствовался банкир, он был от души ему благодарен. Так началось то, что он считал теперь своим ученичеством в мире финансов. Чайлд оказался строгим, но на редкость сведущим наставником. Ученик же, следуя его советам, медленно, но верно продвигался к победе, сокращая размеры огромного долга, который грозил будущему их семьи.

К тому же он, его мать и Чайлд пришли к решению, что никоим образом, даже в мелочах, нельзя дать кому-нибудь повод заподозрить их в бедности, в какой сейчас находится семья. Надо сказать, что Люк и его матушка с радостью согласились бы на некоторые послабления, но Чайлд не шел ни на какие уступки — даже едва заметного запаха нищеты было бы достаточно, чтобы кредиторы насели на них. Если их тайна станет известна, то шаткий карточный домик, который они с Чайлдом так старательно возводят, чтобы оградить семью от кредиторов, тут же рассыплется в прах.

Изо всех сил стараясь сохранять видимость богатства, — даже счета их поначалу подписывал сам Чайлд, — им удавалось сохранять свое положение в свете. И год за годом их финансовое положение улучшалось.

В конце концов под руководством банкира долговое бремя уменьшилось настолько, что Люк занялся рискованными операциями. Он доказал свою способность вкладывать деньги в разные предприятия и получать с них большие прибыли. Это была опасная игра — но игра, в которой он преуспел. Результаты его последней операции превзошли самые дерзкие его мечты. Его корабль наконец-то достиг гавани.

Он скривил губы, мысленно оглядев прошедшие годы, — бесконечные часы, которые он провел, роясь в счетных книгах и сообщениях об инвестициях в своем кабинете, в то время как свет воображал, будто он развлекается с оперными танцовщицами и куртизанками вместе с прочей великосветской молодежью. Он научился получать удовольствие от самого акта созидания богатства, от понимания, что такое деньги и откуда они растут. От создания устойчивого положения для своей семьи. Это занятие было уже само по себе наградой за все прошедшие годы.

Прошло восемь лет, и вчера кончилась эпоха бедности, став последним днем в целом отрезке его жизни. Но он ни когда не забудет того, что узнал от Чайлда; он не собирался пренебрегать правилами, которыми руководствовался последние восемь лет, а также покидать арену, на которой он обрел не только неожиданный опыт, но и утешение для себя.

Сделав этот вывод, он двинулся дальше, устремив взгляд в будущее. Он начал обдумывать, чего же он хочет добиться от следующей стадии своей жизни, — в частности то, что предложила ему Амелия.

Все эти годы он гордо отвергал брак как способ наполнения семейных сундуков. Мать поддержала его, и Чайлд согласился с тем, что этот вариант следует оставить на самый крайний случай. Теперь он очень радовался, что ему так и не пришлось воспользоваться чужими деньгами. Не потому, как предположила Амелия, что он искал невесту побогаче, но по глубоко личной причине.

Проще говоря, он просто не мог этого сделать. Не мог даже вообразить этого — жениться на леди по такой меркантильной причине. От одной мысли об этом его бросало в дрожь. В таком браке он не смог бы жить.

Исходя из этого кодекса, который не позволял ему жениться, пока он не будет в состоянии достойным образом содержать жену, он никогда всерьез не задумывался о женитьбе.

Тихий голос прошептал, что он думал об Амелии не как о жене, но как о женщине, рядом с которой, он надеялся, ему не придется стоять, когда она будет выходить замуж за кого-то другого.

Закинув руки за голову, он вытянулся во всю длину, нарочно изменил направление своих мыслей и ощутил, как напряжение в груди ослабло.

Благодаря непонятному капризу судьбы она не собирается выходить за кого-то другого — она собирается выйти за него!

Эта перспектива была ему весьма по душе. Ему и в голову не приходило, что вчерашняя победа дает ему возможность беспрепятственно вступить в брак, если и когда он того пожелает, пока она сама не предложила ему этого. Но теперь она… теперь она сделала ему предложение…

Он хотел жениться на ней. Инстинктивный порыв, который охватил его прошедшей ночью при ее словах — схватить ее и назвать своей, — ничуть не ослаб. Напротив, он стал даже более определенным, неясный импульс превратился в убеждение и твердое как гранит решение. Теперь он свободен от долгов, теперь он богат, и жениться на ней — во всяком случае, в том, что касается его потребностей, — для него не просто возможно, но в высшей степени желательно. Он не испытывал нежелание — скорее неожиданной силы нетерпение.

Мысли его мчались, он уже строил их будущее, и в центре этого будущего стояла Амелия, его жена, и он стал размышлять, как добраться до этой цели… Сплошные «как», «почему» и «для чего»…

Он привык просчитывать свои поступки, чтобы рассмотреть разные варианты развития событий, но здесь перед ним стоял лишь один конкретный вопрос. Если он скажет ей, что ему больше не нужно ее приданое, чем тогда он объяснит свое желание на ней жениться?

Он поморщился и решил попробовать зайти с другой стороны…

Исправить ошибку, освободить Амелию от их устного договора и постараться завоевать ее снова — никуда не годный план. Он знал, какой будет ее реакция: она оскорбится и скорее всего в последующие несколько лет станет его избегать — на это она вполне способна. Но на каком-то глубинном уровне подсознания он, не имея на это никакого права, думал о ней как о своей собственности, уже завоеванной. Мысль о том, чтобы освободить ее и дать ей уйти…

Нет. Этого он не сделает — просто не может.

Ему известно расположение фигур в этой игре на данный момент, и теперь только необходимо найти ход, ведущий к цели, к их свадьбе, и у него нет ни малейшего желания отступать хоть на шаг. В этом вопросе его инстинкты наотрез отказывались пойти на компромисс: она предложила — он согласился, стало быть, она уже принадлежит ему.

Может ли он сказать ей правду, но не отпустить ее? Признаться, что ему вовсе не нужно ее приданое, но все равно настоять на свадьбе?

Этого она не примет. Как бы он ни был настойчив, как бы упорно ни спорил, что бы ни говорил — она решит, что им движет только доброта, что он всего лишь хочет не причинить ей боль своим отказом…

Он снова скорчил гримасу и сложил руки под головой. Так оно и будет, и убедить ее не удастся — только не ее: она слишком хорошо его знает. Ему действительно придется постараться, чтобы не причинить ей боль. Такие женщины, как она, женщины, которые его привлекают, нуждаются в защите — это было одним из самых твердых его убеждений. Пусть они спорят, бранятся и не соглашаются — это не имеет значения, сопротивление не оттолкнет его.

Единственное, что может убедить ее, — это принять ее предложение и объяснить свое желание жениться на ней.

И опять его мысли застопорились. Он не может объяснить это желание самому себе, не понимает, откуда оно взялось; признаться в этом желании, понуждающем мужчину жениться, признаться той, на которую оное желание направлено, — эта мысль вызывала в нем точно такое же сопротивление, как и само намерение жениться.

Он прекрасно знал и ее, и женщин ее семьи. Признание было равносильно тому, чтобы передать бразды правления ей, а этого он совсем не хочет. Он хочет, чтобы она стала его женой, и так оно и будет, но он абсолютно не согласен с тем, что она может властвовать над ним сверх положенной ей меры.

Но другие, такие же, как он, капитулировали и пошли на это, правда, совсем недавно. Мартин, мелькнуло у него в голове, но он отогнал эту мысль. Он никогда не позволял эмоциям или желаниям править им, а уж за последние восемь лет поневоле научился контролировать их очень жестко. Никакая женщина не в состоянии подавить его волю; никогда женщина не сможет им управлять.

Так он и лежал, уставясь в балдахин, перебирая оставшиеся варианты. Он обдумывал, анализировал, предугадывал возможности и их последствия. Выстраивал план. Искал и находил в нем огрехи, препоны. Оценивал их, обдумывал способы их преодоления.

Путь предстоял не легкий и не прямой, но главное — он вел к желанному результату. И он был готов заплатить неободимую цену.

Только одно, последнее решение далось ему не сразу. Сначала он колебался, но потом отбросил все колебания — теперь уже ничто не могло его удержать. Он знал Амелию — время терять нельзя. Если он хочет сохранить контроль над их отношениями, нужно действовать незамедлительно.

Он откинул одеяло и встал. Стянул с кровати простыню, завернулся в нее и подошел к столу у окна. Сел, вынул лист тонкой бумаги из секретера и взял перо.

Он уже посыпал записку песком, когда вошел лакей, неся тазик с водой для умывания. Люк посмотрел на него и сказал:

— Подождите минутку.

Сложив записку, он написал ее имя. Помахав листом, чтобы чернила поскорее высохли, он повернулся к лакею:

— Отнесите это немедленно на Аппер-Брук-стрит, 12.

Глава 2

— Почему музей? — удивилась Амелия, подойдя к нему. Люк взял ее за локоть и повернул к себе.

— Чтобы мы могли поговорить в пристойном уединении, на людях, и всякий, кто нас увидит, решит, что мы просто случайно встретились. Никому и в голову не придет, что свидание можно назначить в музее. Я здесь выполняю свой долг — сопровождаю своих сестер и мисс Фоллиот. Нет! Не зовите их! Они походят по музею и встретятся со мной попозже.

Амелия посмотрела на трех девушек в другом конце зала, во все глаза рассматривающих экспозицию.

— Что из того, что они нас увидят?

— Ничего. Но, увидев вас, они захотят к нам присоединиться, а это сделает нашу встречу бесполезной. — И он увел ее под арку в египетский отдел.

Глядя на его лицо, она отметила, что по нему, как обычно, ничего нельзя понять. Темные волосы, черные, как де готь, тщательно причесаны, от хмельного разгула в классических чертах его лица не осталось и намека. Невозможно представить себе, что всего несколько часов назад он лежал у ее ног пьяный.

Как сформулировать свой вопрос? Зачем он назначил ей свидание?

Посмотрев на него, она наконец решилась:

— О чем вы хотите говорить со мной?

Взгляд, который он бросил на нее, был мрачен. Он остановил ее у стены перед витриной с керамикой.

— Полагаю, после нашей вчерашней встречи предмет разговора очевиден.

Значит, он передумал — проснувшись, понял, что поспешил, и теперь собирается взять свои слова обратно. Крепко сжав кулаки, она вздернула подбородок и посмотрела ему в глаза.

— Вам вовсе ни к чему сообщать мне, что вы были так пьяны, что не понимали, о чем говорите. Я слышала вас, а вы слышали самого себя. Вы согласились, и я намерена заставить вас выполнить обещание.

Он заморгал, нахмурился, потом нахмурился еще сильнее.

— У меня нет ни малейшего желания заявлять, что я собираюсь отказаться. Я был не настолько пьян, чтобы не понимать, что говорю.

Его язвительный тон не оставлял сомнений, что он говорит серьезно.

— Но нам нужно поговорить не об этом. — Хмурое выражение не сходило с его лица.

У нее словно гора с плеч свалилась. Она постаралась скрыть это, изобразив на лице вежливый интерес.

— Тогда о чем же?

Он огляделся, потом взял ее под руку и повел по залу медленно, словно прогуливаясь. Из-за своего роста ему приходилось, разговаривая с ней, смотреть вниз, что придавало их разговору нечто очень личное, несмотря на то что они находились в публичном месте.

— Мы решили пожениться, теперь нам нужно предпринять дальнейшие шаги. Решить, как и когда.

Лицо ее посветлело — он не отказывается от нее! Совсем напротив. Душа ее воспарила, но в то же время ее охватило смятение.

— Полагаю, через несколько дней. Вы ведь могли бы достать разрешение?

Он удивленно взглянул на нее.

— А как же свадебное платье? А ваша семья? Несколько дней — не будет ли это выглядеть слишком поспешным решением?

Она остановилась, посмотрела ему в глаза, выпятив подбородок.

— Платье меня не интересует, и я сама поговорю с родителями. Мне всегда хотелось быть июньской невестой, а это значит, что мы должны пожениться в течение следующих четырех недель.

Он прищурился. Она поняла — увидела по его темно-синим глазам, — что он обдумывает что-то, но, как всегда, не могла понять, что именно.

— Четыре недели годится, четыре дня — нет. Только представьте себе, что подумают люди, когда вдруг узнают, что мы женимся с такой немыслимой спешкой? Такое поведение вызовет вопрос «почему», и есть всего два возможных ответа, ни один из которых не устроит ни вашу семью, ни, разумеется, мою.

Она задумалась… и неохотно уступила.

— Люди решат, что здесь замешаны деньги, и после всех ваших упорных стараний скрыть положение вашей семьи это самое последнее, что вам нужно. — Она, вздохнув, подняла глаза. — Вы правы. Очень хорошо — значит, через четыре недели. Июнь еще не кончится.

Люк скрипнул зубами, сжал ее руку и вывел из зала.

— Мне не хотелось бы, чтобы они подумали и о другой возможности.

Она подняла брови:

— Что мы с вами… — Она покраснела.

— Никто в это не поверит, не говоря уж обо всем прочем. — Она хотела остановиться, чтобы посмотреть ему в лицо, но он потянул ее дальше. — Делайте вид, что мы рассматриваем экспозицию.

Она устремила взгляд на стеклянные витрины, стоявшие вдоль стен.

— Но ведь мы знаем друг друга много лет, — смущенно произнесла она.

— И ни разу ничем не показали, что хотя бы немного заинтересованы в развитии отношений более близких, чем обычная дружба. Именно так. Нам нужно подготовить общество, и если вы твердо нацелены на четыре недели, значит, мы все проделаем в четыре недели. — Она подняла голову, но он поспешил дальше, прежде чем она успела возразить. — Вот мой план.

Он ожидал, что у него будет два месяца или больше, что бы все устроить, но четыре недели… Да за четыре недели он успеет соблазнить любую женщину!

— Нам нужно, чтобы общество просто приняло наш брак — нет никаких причин, чтобы этого не случилось. Всем известно, что мы с вами подходим друг другу. Нам остается только постепенно подвести их к мысли о нашей женитьбе, прежде чем рассылать объявления в газеты.

Она кивнула:

— Вы правы — не надо гнать лошадей.

— Вот именно. Мне кажется, наиболее убедительный ход — это мне начать подыскивать себе невесту. Мой взгляд остановится на вас. Вы были подружкой на свадьбе Мартина и Аманды, я был там шафером. Вы много времени проводите с Эмили и Энн. Учитывая, что мы с вами давным-давно знакомы, нет причин, которые не позволили бы мне влюбиться в вас, если не с первого, то со второго взгляда.

По ее лицу он видел, что она следит за его доводами, представляя себе картину, которую он рисует.

— Тогда, — заявил он, — мы с вами пройдем через все обычные стадии ухаживания, хотя, если вы настаиваете на свадьбе в июне, ухаживание это будет весьма бурным.

Она слегка нахмурила лоб:

— Вы хотите сказать, что нам нужно сделать вид, будто мы… увлечены друг другом?

Ему притворяться не придется, для него ухаживание — ее соблазнение — будет настоящим.

— Все будет так, как это обычно бывает, — мы встречаемся на балах и вечерах, ездим на пикники и все такое. Поскольку сезон на излете, а Эмили и Энн нужно развлекаться, нам будет совсем нетрудно находить подходящие случаи.

— Хм… все это очень хорошо. Но неужели нам действительно понадобятся четыре недели? — Они дошли до угла зала. Амелия остановилась и посмотрела на Люка. — Все уже знают, что я ищу жениха.

— Прекрасно, это нам подходит. — Он взял ее под руку и повел дальше, двигаясь медленно, словно рассматривая витрины. — Мы можем как будто случайно приметить друг друга и с этого начать. За последние годы вы научились неплохо флиртовать — только играйте по слуху и следуйте за мной.

Она посмотрела на него, прищурившись и вскинув вверх подбородок.

— Я так и не поняла, зачем нужны четыре недели. Я могу притвориться, будто влюбилась в вас за неделю.

Он стиснул зубы от этого неумного возражения и тоже прищурился.

— Четыре недели. Вы предложили — я согласился, но отныне вести игру буду я.

Она остановилась.

— Это почему же?

Он встретил ее воинственный взгляд и выдержал его. Она молчала, не сводя с него пристального взгляда, и он спокойно произнес:

— Потому что теперь всегда будет именно так.

В этом он был непоколебим и вовсе не считал, что вопрос об этой стороне их отношений затронут слишком рано. Будь это любая другая девушка, в подобном заявлении не было бы необходимости, но Амелия — из семьи Кинстеров, и сразу четко очертить границы и все расставить по своим местам просто необходимо. И момент для этого подходящий: она не может спорить, потому как рискует потерять все, чего уже достигла, — его согласие на брак.

Она вздернула нос и резко отвернулась.

— Прекрасно. Делайте как знаете. Четыре недели. — Она двинулась вперед, не дожидаясь, пока он возьмет ее под руку. — Но ни одним днем больше.

Она уже была в нескольких шагах от него, когда до него дошел смысл ее слов. Он последовал за ней не сразу, ему потребовалось время, чтобы подавить желание, которое она так не вовремя в нем пробудила. Еще с неделю или чуть больше у него не будет возможности нажать на нее. Но когда он прочно ее свяжет…

Она остановилась, делая вид, что рассматривает витрину с ножами; он смотрел на нее, смотрел, как свет играет на ее локонах.

Обман — не лучший фундамент, на котором стоит возводить здание супружества, но он ведь не лжет ей и не собирается лгать, он просто не упомянул об одном немаловажном факте. Когда она будет принадлежать ему и он будет в ней уверен, тогда он сможет сказать ей правду — когда ее сердце будет отдано ему, ей будет все равно, почему они поженились, главное, что это произошло.

Все это, конечно, не требовало ухаживаний на глазах у всех. Соблазнит ли он ее теперь или после того, как они обвенчаются, не имело никакого значения для его плана. Однако хотя он не испытывал сомнений по поводу ее уверенности, будто он женится на ней из-за денег, мысль о том, что общество будет думать так же, вызывала в нем отвращение. Это в его представлении было бы неприемлемым поведением — поведением, неподобающим для джентльмена. Если общество решит, что он женился на ней исключительно из меркантильных соображений, не испытывая настоящих чувств, это не только будет ложью, но и на ней самой отразится не лучшим образом. Особенно если вспомнить, что они идут по стопам союза Мартина и Аманды, порожденного любовью. По его мнению, Амелия заслуживает лучшего.

Надменно подняв голову, она шла впереди него. Он двинулся следом привычным неторопливым, но широким шагом и быстро нагнал ее.

Пусть она подозрительна и упряма, порывиста и нетерпелива, все равно она заслуживает того, чтобы ее обожали. Ему необходимо привязать ее к себе чем-то иным, кроме прозаического прагматизма. Сделать что-то такое, чтобы причина его женитьбы уже не имела значения.

Откладывая до времени размышления об их союзе, он надеялся, что пока все останется в зачаточном состоянии, неопределенном и, значит, не таком опасном. Откуда эта мысль явилась вдруг и сейчас, почему он сосредоточился на ней, на этом внезапном осознании, что она — единственная женщина, которая ему нужна? Она же не выказывала никаких чувств, которые бы подтверждали ее стремление к нему.

Пока не выказывала.

Нагнав Амелию, он взял ее за руку. Она повернулась к нему, и взгляды их встретились.

— Эмили и Энн меня ждут. Будет лучше, если они не увидят нас вместе.

— Интригуете?

— Вот именно. — Он посмотрел ей в глаза и поклонился. — Увидимся вечером у Маунтфордов.

Она задумалась, потом кивнула:

— До вечера.

Он сжал ей пальцы и быстро отпустил. Она отвернулась и принялась рассматривать витрину. Еще два удара сердца, и он ушел.

Был один человек, который должен был узнать правду. Вернувшись домой, Люк посмотрел на часы, затем прошел к себе в кабинет и занялся разными финансовыми делами, требующими его внимания. Когда на часах пробило четыре, он отложил бумаги и поднялся по лестнице в гостиную своей матери.

До этого часа она обычно отдыхала, но всегда вставала в четыре. Сверху, с галереи, он увидел миссис Хиггс, которая, пройдя через холл, направилась к лестнице с подносом, уставленным обильной едой. Подойдя к двери гостиной, он постучал и, услышав голос матери, вошел в комнату.

Она, судя по всему, сидела, прислонившись к спинке своего любимого кресла, но теперь выпрямилась и поправляла подушки у себя за спиной.

Все еще красивая женщина, хотя ее яркая внешность — черные волосы, светлая кожа, темно-синие глаза, как и у него, — выцвела, но осталось что-то неуловимое в ее улыбке, в прекрасных глазах, и это нравилось мужчинам и вызывало у них непреодолимое желание потакать ей во всем. Качество, о котором она не забывала, но которым, насколько ему было известно, не пользовалась после смерти его отца. Он никогда не понимал союза своих родителей, потому что мать была умна и проницательна, но при этом оставалась непоколебимо верна этому бесхребетному, никудышному человеку и даже после его смерти хранила память о нем.

Она увидела его и подняла брови. Люк улыбнулся, вошел и придержал дверь для миссис Хиггс, которая, склонив голову, проплыла мимо него, чтобы поставить поднос на низенький столик рядом с креслом матери.

— Я принесла две чашки на всякий случай и много печенья… Вам понадобится что-нибудь еще, милорд?

— Благодарю вас, миссис Хиггс, этого вполне достаточно.

Мать тоже поблагодарила ее — улыбкой.

— Да-да, Хиггс, благодарю вас. Скажите, обед готовится так, как мы решили?

— Да, мэм. — Миссис Хиггс выпрямилась и лучезарно улыбнулась им обоим. — На дороге все спокойно, и в мире тоже все в порядке. — С этим победным сообщением она сделала неуклюжий реверанс и быстро вышла, закрыв за собой дверь.

Улыбка матери стала еще шире. Она протянула руку, и Люк пожал ее, получив в ответ крепкое пожатие ее пальцев.

— Она весь день сегодня скачет, как будто ей опять восемнадцать лет. — Подняв глаза на него, она сказала: — Ты воскресил нас к жизни, сын мой. Говорила ли я тебе, как я тобой горжусь?

Глядя в ее любящие глаза, лучистые и подозрительно блестящие, Люк подавил мальчишеское желание шаркнуть ножкой и склонить голову. Он весело улыбнулся и махнул рукой.

— Никто так не рад этому, как я.

Он сел в кресло напротив шезлонга.

Минерва окинула его проницательным взглядом, после чего протянула руку к чайнику.

— Я пригласила Роберта отобедать сегодня у нас. Стол будет накрыт к шести — для нас рановато, но ты же знаешь его характер.

Люк взял протянутую матерью чашку.

— Что с Эмили и Энн?

— Я сказала им, что они слишком часто выезжают. По скольку на сегодня у нас нет приглашений, я предложила им поспать до семи, потом пообедать у себя в комнатах и начать готовиться к балу у Маунтфордов.

Люк хмыкнул. Его матушка была таким же безжалостным манипулятором, как и он сам.

— А теперь скажи мне, — Минерва с чашкой в руках откинулась назад, отпила немного чаю и внимательно по смотрела на сына, — чем ты встревожен?

Он весело улыбнулся:

— Вряд ли это можно назвать тревогой — я решил жениться.

Минерва заморгала, замерев, и наконец изумленно распахнула глаза.

— Поправь меня, если я ошибаюсь, но не слишком ли это внезапное решение?

— И да, и нет. — Он поставил на стол чашку, размышляя о том, как бы ему изловчиться и не слишком откровенничать. Его мать бывала на редкость проницательна, особенно когда дело касалось ее отпрысков. Единственный, кого она не могла раскусить с присущей ей легкостью, был его брат Эдвард, недавно высланный из страны за преступления, мотивов которых они так и не поняли.

Отбросив мысли об Эдварде, Люк устремил взгляд на мать.

— Как тебе известно, до вчерашнего дня мое положение было таково, что я просто не мог думать о женитьбе. А на леди, о которой идет речь, я обратил внимание уже некоторое время назад.

Минерва не сводила с него глаз.

— Это Амелия Кинстер, — изрекла она.

Он с трудом скрыл изумление. Неужели его мысли так легко можно прочесть?

— Именно так. Мы решили…

— Подожди. — Глаза у Минервы стали круглыми. — Она что же, согласилась?

Он слегка смутился.

— Вчера вечером у нас была короткая встреча. — Он предпочел не объяснять, где именно. Пусть мать думает, что они встретились на каком-нибудь балу. — Сегодня днем мы снова встретились и вновь заговорили об этом. Конечно, это все только предположения, но… — Он пытался найти выход, но так и не нашел способа уклониться от разумного объяснения событий. Он вздохнул: — Честно говоря, это она сделала мне предложение.

— Боже мой! — Брови Минервы высоко взлетели. Теперь она была воплощенный вопрос.

— Она рассказала мне все. По многим мелочам она поняла, что мы находимся в затруднительном положении. Она хочет выйти замуж, что разумно и правильно — после замужества Аманды она осталась в одиночестве, и для нее это состояние непривычно, — но не желает искать себе мужа среди тех достойных поклонников, что кружат вокруг нее в надежде на ее внимание.

— Значит, она остановила свой выбор на тебе?

Люк пожал плечами.

— Мы с ней знаем друг друга с детства. Изучив финансовое положение нашей семьи, она решила, что наш брак уладит все проблемы. Она станет моей женой, виконтессой, обретет статус замужней дамы, а наше финансовое состояние поправится.

— И что же ты?

Люк встретился взглядом с темными глазами Минервы. И произнес, помолчав:

— Я согласился.

Мать больше не задавала вопросов — она изучала его лицо, потом кивнула в ответ на какие-то свои мысли и стала пить чай. Прошло несколько минут, и она опять посмотрела ему в глаза.

— Я не ошибусь, если предположу, что ты не сказал ей, что теперь сказочно богат?

Он пожал плечами:

— Это вызовет некоторую неловкость — ты же знаешь, какая она. Она… — Он с трудом удержался, чтобы снова не пожать плечами, но вместо этого взял чашку и глотнул чаю. Люк надеялся, что мать не станет больше расспрашивать его о мотивах его согласия.

Она и не стала, во всяком случае, словами, но долго внимательно разглядывала его. Ее взгляд, темный, проницательный, он ощущал почти физически. Ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы не заерзать в кресле.

Минерва поставила чашку на блюдце.

— Давай посмотрим, правильно ли я поняла. В то время как некоторые мужчины притворяются, что страстно влюблены или по крайней мере испытывают нежные чувства, чтобы скрыть, что они женятся из-за денег, ты пытаешься притвориться, что женишься из-за денег, тогда как…

— Это ведь только на время. — Он встретился с ней взглядом и почувствовал, как сжались у него челюсти. — Я обязательно ей скажу, но предпочитаю сам выбрать для этого подходящий момент. Естественно, все это останется между нами, а что касается общества и всех прочих — пусть думают, что мы женимся по обычным причинам.

Минерва не отрываясь смотрела на него. Прошла минута, и она произнесла, наклонив голову:

— Прекрасно. — В ее голосе прозвучало сочувствие. Она отставила чашку в сторону. В глазах ее светилась любовь к сыну. — Если это то, чего ты хочешь, я обещаю никому ничего не говорить, пока ты сам не объявишь об этом обществу.

Именно за этим обещанием он и пришел сюда. Они оба это понимали.

Он облегченно вздохнул и допил чай. Минерва откинулась на подушки и принялась болтать о всяких пустяках. Наконец Люк встал, собираясь уйти.

— Так не забудь о своем обещании, мама.

Подойдя к двери, он услышал какое-то бормотание и, взявшись за ручку двери, оглянулся.

На лице матери читалась растерянность. Она что-то бурчала себе под нос и при этом хмурилась. Наконец она улыбнулась:

— Обед в шесть.

Он кивнул и, поскольку она больше ничего не сказала, поклонился и вышел.

В тот же вечер, позже, мать и сын вошли в бальный зал Маунтфордов и поздоровались с хозяевами особняка. Люк озирался, стоя рядом с матерью. Зал был полон, как и полагается; но он так и не увидел знакомой головки с подпрыгивающими золотыми локонами.

Позади него Эмили и Энн шепотом обменивались девичьими секретами с лучшей подругой Энн, Фионой Фоллиот. Фиона была дочерью соседа; имение ее отца в Ратлендшире соседствовало с имением Люка. Фиона приехала в Лондон, чтобы провести часть сезона со своим овдовевшим отцом; они остановились в Челси, у сестры генерала Фоллиота. Семья была богатой, но при этом без связей. Минерва предложила вывозить Фиону в свет вместе с дочерьми, чтобы девушка могла побольше увидеть и чтобы ее тоже все увидели.

Люк отнесся к этой идее с одобрением. То, что простодушно-жизнерадостная Фиона держалась рядом с Энн, очень робкой и стеснительной, придавало младшей больше уверенности в себе и до некоторой степени освобождало Эмили, которая была старше на год, от попечения над Энн. Все шло к тому, что Эмили получит предложение от лорда Киркпатрика в конце сезона. Оба еще молоды, но это будет хорошая пара, и обе семьи смотрели на них благосклонно.

Очередь гостей продвигалась, шаркая по паркету. Мать придвинулась к Люку и понизила голос, чтобы ее никто не услышал:

— Мне кажется, обед прошел неплохо. Хороший способ поставить крест на наших прошлых проблемах.

— И похоронить их?

— Вот именно, — ответила Минерва, улыбаясь, и отвела глаза.

Помолчав, Люк произнес:

— Я все равно буду встречаться с Робертом — я не собираюсь пренебрегать своими интересами в этом деле.

Мать улыбнулась и похлопала его по руке.

— Дорогой, если твои интересы действительно лежат в этой области, а не в какой-то другой, тогда я, конечно же, не возражаю.

Смех в ее голосе, незатуманенный свет, который сейчас горел в ее глазах, то, как поднялось у нее настроение в этот день, оправдывали весь его многолетний тяжелый труд. Он вел ее по залу, слыша шелест платьев сестер, идущих за ними следом, и понял, что, несмотря на все испытания в течение многих лет и недавние переживания из-за Эдварда, он все же очень счастливый человек.

А скоро будет еще счастливее. Эта мысль явилась, когда, усадив мать в кресло подле леди Горации Кинстер, тетки Амелии, он наконец-то обнаружил свою будущую невесту. Она кружилась в контрдансе, пока еще не подозревая о его присутствии. Она смеялась в ответ на шутки своего партнера, Джеффри Мелроуза, локоны ее подпрыгивали, и это зрелище показалось Люку очаровательным. Он устремил взгляд на Амелию и стал ждать…

Она оглянулась, увидела его — и пропустила такт. Потом быстро отвела глаза и поймала ритм. Больше в его сторону она не смотрела. Однако к концу танца она неожиданно оказалась рядом с его сестрами. Никого это не могло удивить, поскольку в течение всего сезона она и ее сестра Аманда всячески старались ввести в общество Эмили и Энн — это был самоотверженный поступок, за который он был весьма благодарен сестрам-близнецам, но вовсе не собирался высказывать им эту свою благодарность.

Никто из сплетников даже бровью не повел, когда он неторопливо пересек зал и присоединился к девушкам.

Группа была красочная и красивая; три молоденькие девушки, все с каштановыми волосами, все ниже Амелии ростом, в платьях пастельных тонов — розовых и голубых — походили на лепестки экзотических цветов, окруженные мужчинами в темных фраках. А в центре сверкала Амелия в платье из бледно-золотого шелка. Цвет ткани подчеркивал изумительный кремовый оттенок ее кожи, оттенял золото волос и делал глаза еще более яркими — пронзительно-синими.

Партнеры Эмили, Энн и Фионы жаждали поболтать с ними, три других молодых джентльмена подошли, надеясь обеспечить себе право на следующий танец с молодыми леди. Люка охватило раздражение — он увидел, что Мелроуз идет к Амелии, а Хардкасл семенил рядом, бросая алчные взгляды на ее стройную фигурку. Скрыв под веселой улыбкой желание рявкнуть на них, Люк поклонился Амелии, кивнул обоим джентльменам, одновременно ловко маневрируя, чтобы оказаться поближе к ней.

Она заметила это, но и виду не подала, бросив на него всего один взгляд. Он же, оглядев сестер, Фиону и их поклонников, предоставил их самим себе и занялся Амелией.

Необходимо срочно избавиться от возможных соперников.

— Я слышал, — влез он в разговор, как только ему представилась возможность, — что Тоби Мик схватился на дерби с Гнашером.

Амелия воззрилась на него; Мелроуз тоже очень удивился. Существовало неписаное правило: джентльмены в присутствии дам не обсуждают столь кровожадные события, как драки болельщиков.

Однако Хардкасл прямо-таки завибрировал от желания посплетничать. Он бросил на Амелию умоляющий взгляд:

— Вы ведь не возражаете, да, дорогая? — И, не дожидаясь ответа, с энтузиазмом подхватил эту тему: — Это истинная правда — я знаю это от самого Гилроя! Говорят, что все кончится за три раунда, но…

Мелроуз едва сдерживался. Люк молча ждал, изображая легкий интерес и делая вид, что не замечает сердитых взглядов Амелии.

— И еще говорят, что теперь приз удвоен, Картрайт даже подумывает пустить шляпу по кругу.

При упоминании имени недавнего соперника Мелроуз не выдержал:

— Послушайте! Неужели все это правда? Я хочу сказать, что непохоже, чтобы Картрайту нужны были тренировки, — всего две недели назад он дрался в Даунзе. Зачем рисковать?..

— Нет, нет! Понимаете, это вызов!

— Да, но…

Люк повернулся к Амелии:

— Не хотите ли пройтись?

— Разумеется. — И она подала ему руку.

Он жестом собственника положил ее руку себе на согнутый локоть. Собеседники прервали свой спор лишь для того, чтобы коротко проститься с ними.

— Вы злой проказник, — проговорила она, как только они отошли достаточно далеко, чтобы их не было слышно. — Какая-нибудь матрона подслушает, и они забеспокоятся.

— Я же их не заставлял.

— Хм! — Амелия попыталась справиться с охватившим ее волнением. Нет, это не нервы, и она растерялась, не умея определить причины своего настроения.

Люк придвинулся к ней, обводя ее вокруг группы джентльменов. Внезапная дрожь пробежала по ее телу с той стороны, где к ней прикоснулся ее спутник, и она все поняла.

Конечно же! Она никогда не была так физически близка к нему, кроме того случая, когда он был пьян. Сейчас он вполне владел собой и был к ней ближе, чем допускали приличия. Она чувствовала его, крепкого, сильного и очень мужественного, — нерастраченную мужскую силу рядом с собой.

Мгновение спустя она осознала, что чувство, которое он вызвал у нее, не было паникой или страхом, но чем-то гораздо более головокружительным. И это ей было приятно.

Она посмотрела на него. Почувствовав ее взгляд, он покосился на нее сверху вниз — требовательно и испытующе.

У нее аж дух захватило.

Первые такты вальса влились в гомон зала. Люк огляделся, Амелия глубоко вздохнула.

И снова затаила дыхание, когда он вновь обратился к ней. Его пальцы сомкнулись на ее руке, лежащей у него на рукаве, он изящно поклонился, не сводя с нее глаз.

— Надеюсь, вы потанцуете со мной?

И именно в этот момент она ощутила, что танцевать с волком было бы куда безопаснее. Но улыбнулась, склонила голову и позволила ему увлечь себя на середину зала. Как это Аманда называла его? Леопардом?

И вдобавок смертельно опасным.

Когда он привлек ее к себе и понесся с ней в кружащейся толпе, ей пришлось согласиться с этой оценкой своей сестры.

Грудь у нее стеснилась, кожа горела огнем, голова кружилась, чувства обострились. От ожидания чего-то, от надежды. От чего-то такого, чего она не понимала, но от этого волнение ее только усиливалось.

Это было смешно — они и раньше танцевали вальс, множество раз, но такого с ней еще никогда не бывало. Никогда раньше его глаза, его внимание не были сосредоточены на ней. Казалось, он даже не слышит музыки, или, точнее, музыка стала частью какой-то ощутимой цельности, которая включала в себя и их, когда они поворачивались, раскачивались, соприкасались, когда он легко вел ее по просторному залу.

Никогда раньше она не была такой чуткой, никогда еще она не вальсировала вот так, ни с ним, ни с кем-либо еще. Погруженная в музыку, в каждый такт, в…

Что-то изменилось. Что-то основное — он не был тем человеком, с каким она танцевала раньше. Даже черты его лица стали тверже, более точеными, более суровыми. И было что-то в его глазах, когда они останавливались на ее лице, — она не могла определить, что именно, но подсознательно поняла достаточно и затрепетала.

Он это почувствовал, его веки опустились, длинные ресницы прикрыли темные глаза. Губы его изогнулись, рука передвинулась ей на спину, успокаивая, поглаживая.

Она напряглась.

— К чему вы клоните?

Эти слова сорвались с ее губ прежде, чем она успела подумать, — тон их был так же подозрителен, как и ее взгляд.

Люк широко раскрыл глаза, подавил желание рассмеяться, переспросить ее, а как думает она, к чему это он клонит. Вдруг скрытый смысл этих слов поразил его, и смеяться ему совсем расхотелось — но все равно ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы скрыть свою радость собственника, чтобы не дать самодовольной улыбке появиться на губах. Несмотря на все усилия, она все же, наверное, появилась, и он поспешил заглушить негодование, появившееся в ее глазах.

— Не беспокойтесь — я знаю, что делаю. Я же говорил вам сегодня — следуйте за мной.

Они закружились по залу, и он опять передвинул руку, лежащую у нее на спине, обнимая ее все крепче.

— Я вас не укушу, но не думаете же вы, будто я вот так, сразу, изменю свою программу?

Или вообще изменю, подумал он, но вслух этого не сказал. Мрачное выражение тут же исчезло из ее глаз; он ощутил, как она вновь расслабилась в его объятиях — точнее, расслабилась больше, чем до того.

— Вот как… Понятно.

Он искренне в этом сомневался. Ему и самому не было понятно. Понадобилось какое-то время, чтобы он проследил за направлением ее мысли и сообразил: она решила, что впечатление, которое, Люк это знал, он произвел на нее, было просто частью… его загадочности. Естественным результатом применения его всеми признанных талантов.

Отчасти она была права, но это не полностью объясняло ее реакцию — так же как и его.

Опыт — а у него был немалый опыт — подсказал ему, что она очень чувствительна и потрясающе отзывчива. То, как она вздрогнула, позволяло почти наверняка утверждать, что отзывчивость эта — по крайней мере пока — имеет отношение только к нему.

Отсюда его подъем — и предвкушение. Она была чувственной, нетронутой, непробужденной, и она принадлежала ему. Неудивительно, что он пришел в восторг.

Он давно уже обнаружил, что реагирует на нее куда сильнее и как-то иначе, чем на всех остальных женщин. И он никогда не пытался добиться ее!

Прежде.

С трудом он подавил желание прижать ее к себе и кинуться сию же минуту осуществлять свой план — привязать ее к себе физически, но мудрость, приобретенная за последние годы, предупреждала, что такая поспешность позволит ей угадать его план — и воспротивиться ему. Она уже и сейчас что-то заподозрила.

Однако, если двигаться постепенно, соблазнять ее обдуманно, шаг за шагом, тогда она до поры будет считать свою реакцию вполне нормальной, обычной, а к тому времени, когда осознает силу собственного желания, окажется чересчур увлеченной, чтобы вырваться на свободу, чересчур околдованной, чтобы задаваться вопросом, зачем они вступают в брак, даже когда он признается, что ему не требуется ее приданое.

Музыка стихла, они остановились. Его чувства, каждая частица его сознания сосредоточились на ней. На ней, на том, что обещали ее стройная фигурка, ее кожа, глаза, губы, дыхание.

Она — его, целиком.

Пришлось заставить себя отпустить ее, пришлось скрыть свои намерения за черной вуалью ресниц.

Пришлось весело улыбнуться, взять ее под руку и повернуться к гостям.

— Давайте пройдемся.

Похоже, она была слегка ошеломлена.

— У меня нет особого желания с кем-то общаться.

— И тем не менее. — Когда она взглянула на него, он прошептал: — Мы не можем сразу же после вполне заурядного вальса остаться наедине.

Она скривилась, а затем махнула рукой:

— Хорошо, ведите.

Он повел — против собственной воли, тем более что он видел, что это и против ее воли тоже. Но план есть план, а у него план твердый. Он нашел их общих друзей, они подошли и заговорили с ними с обычной непринужденностью. Они были в этой среде как дома.

Он удивился, обнаружив, что не принимает участия в разговоре, а с удовольствием слушает болтовню Амелии, ее смех и остроумные шутки. Язычок у нее был почти такой же острый, как у него, а ум такой же живой. Он поразился, как часто она произносила вслух то, о чем он думал.

Он поймал пару взглядов, направленных в их сторону, и улыбнулся про себя. Его спокойное, но определенное положение рядом с ней не останется незамеченным. Пройдясь с Амелией в нужный момент по залу, он обеспечил себе следующий танец с ней; увидев, что гости уже танцуют рил — народный шотландский танец, — они вышли на середину зала.

К несчастью, он не мог удерживать ее при себе постоянно. Появился надменный лорд Эндикотт и пригласил ее на следующий вальс.

Пришлось Люку терпеть, глядя, как она смеется над остротами Эндикотта. Когда же вальс закончился, эта непонятливая девица не вернулась к нему; и ему самому пришлось отправиться за ней.

Когда из толпы вынырнул Реджи Кармартен, Люк чуть не набросился на него. Он нисколько не удивился, увидев, как тот заключил в объятия Амелию, чтобы закружить в танце, — они все хорошо знали друг друга.

Зато Реджи удивился, когда Люк появился к концу танца, чтобы предложить Амелии руку.

Амелия усмехнулась и похлопала Реджи по руке.

— Не переживайте.

Реджи воззрился на нее, потом на него и в конце концов промямлил:

— Как скажете.

Хотя Люка снедало нетерпение, он выжидал. Он не отбрил Реджи, безопасного компаньона, хотя Реджи все время бросал на него взгляды исподтишка, ожидая, что он вот-вот оскалит клыки. Вместе с другими гостями они пошли ужинать, заняли один из больших столов и там обменивались веселыми шутками. Он сел рядом с Амелией, но старался не делать никаких собственнических жестов.

Они вернулись в танцевальный зал, когда оркестр заиграл очередной вальс. Люк улыбнулся и с непринужденной грацией пригласил Амелию.

Она тоже улыбнулась Люку и подала ему руку как раз в тот момент, когда быстро двигавшийся в их направлении лорд Эндикотт оказался рядом с ними.

— Прошу прощения. — Она мило улыбнулась его светлости. — Лорд Калвертон вас опередил.

Лорд Эндикотт вежливо поклонился.

— Тогда, может быть, следующий танец?

Амелия улыбнулась еще шире.

— Может быть.

Люк сжал ее пальцы. Она отвернулась от его светлости, встретилась взглядом с Люком — в нем были твердость и еще что-то такое, отчего у нее перехватило дыхание. Он кивнул Эндикотту и повел ее танцевать.

Пока они не закружились по залу, у нее не было возможности взглянуть в его лицо. По его глазам — настоящая синяя полночь, — затененным потрясающе длинными, густыми ресницами, всегда было трудно что-то понять. Но лицо его стало жестким, напряженным, однако не отчужденным, как всегда.

— Что случилось? И не нужно отнекиваться. Я ведь знаю вас превосходно.

И тут она поняла, что напряжение, которое окружало его высокую фигуру, не было ей знакомо.

— Нашему делу очень помогло бы, если бы вы не поощряли других мужчин.

Она заморгала:

— Вы об Эндикотте? Но я не…

— Не улыбаться им — для начала — это было бы совсем неплохо.

Она смотрела на него, на жесткое выражение его лица и еще более жесткое выражение глаз, — оказывается, он говорил вполне серьезно. Его язвительный тон свидетельствовал о том, что он в одном из своих самых скверных настроений. Ей пришлось как следует постараться, чтобы скрыть усмешку.

— Люк, вы только послушайте самого себя!

Он на мгновение встретился с ней взглядом и нахмурился.

— Лучше не надо.

Он привлек ее к себе — чуть-чуть ближе, чем того требует этикет, — и они опять закружились по залу. И он не отпускал ее, пока они не описали полный круг.

Было невероятно приятно — он так крепко держал ее, так легко кружил в танце, но… Она вздохнула.

— Ну хорошо. Как я, по-вашему, должна себя вести? Полагаю, от меня не требуется, чтобы я делала вид, будто влюбилась в вас за одну неделю? Или мы переписываем нашу пьесу заново?

Помолчав, он ответил сквозь зубы:

— Нет. Просто… не нужно вести себя так непосредственно. Улыбайтесь неопределенно, как будто на самом деле они вас не интересуют.

Она кое-как справилась с желанием рассмеяться и кивнула:

— Хорошо. Я попробую. Я правильно поняла, — прошептала она, когда музыка кончилась, — что мне следует интересоваться только вами?

Она увидела его глаза, увидела, что их синева потемнела, увидела, как сжались его губы. Он ничего не ответил, а взял ее за руку и повел прочь из зала.

Она поняла, что он ведет ее к дверям, ведущим на террасу. Двери были открыты. Терраса, выложенная мраморными плитами, купалась в лунном свете.

— Куда мы идем?

— Выполнять следующий пункт моего плана.

Глава 3

Он вывел ее на террасу, где прогуливалось множество пар, пользуясь теплой ночью. Луна — серебряный полудиск — плыла высоко в небе, омывая землю сверкающим светом.

Люк огляделся, взял Амелию под руку и пошел вперед.

— Существует обычай, — начал он, словно отвечая на ее невысказанный вопрос, — согласно которому любезничающие пары проводят время вместе в соответствующей обстановке.

Соответствующей чему? Амелия взглянула на него, но он больше ничего не сказал.

— Вы думаете, что никто еще ничего не заметил?

— Заметили, но понадобится время, чтобы они убедились, что в нашем поведении заключено нечто большее, чем простое общение..

— И каков же следующий пункт вашего плана?

Она почувствовала на себе его взгляд.

— Нам только и нужно, что следовать вековой традиции. Очень скоро о нас начнут сплетничать.

Вековая традиция. Амелия была абсолютно уверена, что его версия плана во многом будет отличаться от ее. Однако спорить о деталях она не собиралась, ведь главная цель их, кажется, одна и та же.

Они шли по пустеющей террасе — большинство пар стояли там, куда падал свет из зала. В конце террасы Люк быстро огляделся, крепко сжал ее руки и потянул за собой. Три больших шага — и они за углом дома. Пологие ступени вели вниз, и они оказались в лоджии, где цвели пышные белые розы.

Здесь их не было видно ни сверху, ни с террасы. Сад перед лоджией был пуст, окна комнаты, выходящей сюда, темны.

Они были одни. Наедине.

Люк остановился и повернул Амелию к себе. Она подняла голову, но даже не успела взглянуть ему в лицо — он наклонился и, приподняв ее подбородок, прижался к ее губам.

Осторожно.

Ее мысли закружились вихрем, она напряглась, собираясь дать ему отпор. Ее и раньше целовали. По опыту она знала, что все мужчины алчны.

Все, но не Люк.

Нет, она не сомневалась, ни на миг не усомнилась, что он захочет большего, но он не обнял ее, не стиснул, не был требователен. Он соблазнял.

Прикосновение за прикосновением, ласка за лаской. И вышло так, что именно она углубила этот поцелуй. Его рука переместилась с ее подбородка к затылку, длинные пальцы прижались к золотистым локонам.

Его губы касались ее губ, слегка шевелясь, ободряя… Не раздумывая она раскрыла рот, и он проник внутрь. Не агрессивно, но властно. И здесь его обычная неспешная грация проявилась в полной мере. Каждое движение было неторопливым, ленивым, пронизанным настоящим мастерством.

Ее охватила дрожь, она поняла, как полно он завладел ею — ее умом, ее чувствами. Она ничего не видела, не слышала — она потеряла всякое представление о времени и не испытывала ни малейшего желания вернуться в реальный мир, ни малейшего желания оторваться от этого волшебного чуда — его поцелуя. Он же, словно поняв ее состояние, наклонил голову и усилил напор, увлекая ее за собой.

Ее охватило возбуждение. Эта близость взволновала ее. Она смутно сознавала, как пылко, как свободно отдает свои губы в его распоряжение, — и когда он их взял, по телу ее прокатилась волна наслаждения. Волна желания.

Именно этого он и добивался, это и был «следующий пункт» плана. Он решил оставить на ней свою печать, снять первую пробу, заранее предупредить о своих намерениях.

И она была совсем не против этого. Он выстроил мизансцену, обещая в будущем еще больше. Теперь настала ее очередь.

Если она захочет.

Она не знала, как это делается. Она робко прильнула к нему — лиф ее платья коснулся его фрака. В нем будто дрогнула стальная пружина…

Она поцеловала его.

И он замер.

Осмелев, она позволила своей руке скользнуть по его плечу, потом выше и, наконец, провела пальцем по худой щеке. Она поцеловала его еще раз долгим соблазняющим поцелуем, потом, высвободив другую руку из его ослабевшей хватки, положила ее ему на плечо. Пальцы ее скользнули в его шелковистые волосы, и теперь, теснее прижавшись к нему, она поцеловала его еще решительнее…

Он обнял ее, и это получилось очень по-собственнически. Она обвила его шею руками и протянула ему губы — и тогда он взял руководство на себя.

От его следующего поцелуя у нее даже дух захватило.

Ее обдало жаром. Это был не шквал, но настойчивая не ослабевающая приливная волна; она прокатилась по ее венам, наполнила до краев, подхватила… и Амелия припала к нему, ощущая, как чувства ее растворяются в жарких волнах. Разрешив себе прижаться к нему, она ощутила, как сомкнулись тиски его рук.

Его неспешность исчезла, как будто ее и не было. Каждый поцелуй был теперь глубже, сильнее — он был как поток, неуклонно размывающий ее сопротивление. Да она и не сопротивлялась, и он это знал. Он не требовал и не просил — он просто брал, предъявлял права, он открывал ей глаза, отдернув завесу и показав, к чему может привести обычный поцелуй.

Она ни на шаг не отставала от него на этом пути.

Напряженность ее пальцев у него на шее, изгиб ее спины, внезапная слепая потребность продлить поцелуй — все это вдруг неожиданно и резко вернуло Люка к реальности. К здравомыслию.

Что они делают?!

Он отпрянул, прервав поцелуй. С трудом перевел дыхание, успокоил взвихренные мысли, что было невозможно сделать, пока она была в его объятиях и так зазывно прижималась к нему стройным, податливым, таким невероятно женственным телом. Сердце у него громко стучало. Он заставил себя разжать руки, заставил себя обхватить ее за талию и отодвинуть в сторону.

Она покачнулась и посмотрела на него, удивленно моргая, а он держал ее, не давая упасть.

Он глубоко вздохнул.

— Мы… — Слово вылетело как сдавленный рык. Он откашлялся — желание мешало говорить, — и ему удалось прорычать: — Нам пора вернуться в зал.

— Пора? — Она уставилась на него, не понимая, потом огляделась. — Откуда вы знаете? Здесь нет часов.

— Часов? — На миг он растерялся, но тут же покачал головой. — Не важно. Пойдемте.

Взяв ее за руку, он повел ее за собой, вверх по ступеням на террасу. Шумно вздохнув, он остановился, чувствуя, как в голове у него постепенно восстанавливается порядок.

Рабочий порядок, о котором он забыл, как забыл и о времени.

По террасе все так же прогуливались пары. Положив руку Амелии себе на рукав, он повел ее к бальному залу. Дыхание ее было учащенным, но когда они ступили на место, освещенное светом из окон, и он окинул ее критическим взглядом, ему показалось, что она вполне владеет собой. Щеки ее покрывал румянец, глаза стали огромными и блестящими, а губы, если вглядеться повнимательнее, припухли, и все же картина, которую она являла собой — молодая леди с мягко-лучистыми глазами, — прекрасно соответствовала их плану.

Они подошли к дверям зала, и он посторонился, чтобы пропустить ее вперед. На пороге она остановилась и оглянулась. Глаза их встретились.

Он был уверен, что она хочет что-то сказать, но она только улыбнулась. Не губами, а глазами.

Потом повернулась и вошла в зал.

Он взглянул на нее, выругался про себя и двинулся следом. Она и раньше так улыбалась ему — и, как всегда, от этой улыбки дыхание его сбилось.

Он думал, что это будет просто поцелуй. А чем это обернулось… Полночи воспоминания не давали ему уснуть.

Часы пробили полдень, когда Люк пересек холл своего дома. Документы ждали его в кабинете; он займется ими перед ленчем и освободится от навязчивых мыслей.

Он уже взялся за дверную ручку своего кабинета, когда услышал ее смех. Он хорошо знал эти звуки, мог в любой момент вызвать их в своей памяти. Сначала ему показалось, что это шутки его воображения. Потом он услышал голос, сопровождаемый смехом, не собственно слова, но тон, звучание.

Бросив взгляд назад, в холл, он прислушался. Амелия, его мать и сестры. И еще Фиона. Он напряг слух, но больше ничего не услышал. Значит, это не официальный прием, а просто визит друга дома.

Документы, лежащие на письменном столе, взывали к нему. Кое-какие векселя, с которыми нужно покончить к вечеру. Были еще и срочные счета, по которым он мог наконец-то расплатиться. Чувство долга гнало его в кабинет, но более примитивный инстинкт толкал его в другом направлении.

Вчера вечером она подчинилась ему, подчинилась легко и позволила ему вести ее — вплоть до этого поцелуя. Их, как предполагалось, обычного первого поцелуя. И вот тут она опрокинула все его планы. Это не он превратил игру в пылкую чувственную прелюдию — это сделала она.

И это порядком его встревожило. Если она смогла бросить вызов его власти даже в этой сфере, то неизвестно, что еще от нее можно ожидать.

А из этого, в свою очередь, вытекал весьма уместный вопрос: что она делает в его гостиной в этот час?

Дверь комнаты отворилась, и Амелия подняла голову. Она улыбнулась, не пытаясь скрыть своей радости, когда Люк вошел, увидел их и прошагал через всю длинную комнату к окну, туда, где они сидели.

Ее подруги тоже увидели его и улыбнулись, его мать сидела рядом с Амелией в шезлонге, а перед ними на двух стульях и кушетке устроились Эмили, Энн и Фиона. Он, ее суженый, являл собой зрелище, при виде которого ни одна леди не удержалась бы от восхищенной улыбки. Его синий фрак из дорогого сукна выгодно подчеркивал плечи и при влекал внимание к узким бедрам. Длинные мускулистые ноги были затянуты в лосины, заправленные в высокие сапоги, начищенные до зеркального блеска. Контраст между бледной кожей и совершенной чернотой волос и бровей производил неотразимое впечатление даже при дневном свете.

Он кивнул девушкам, склонил голову перед матерью и протянул руку Амелии.

Она вложила в нее свои пальцы, он крепко сжал их, и сердце у нее подпрыгнуло.

Он поклонился:

— Амелия…

Здесь, дома, они могли называть друг друга по имени; и хотя в его тоне для других, даже для матери, не было ничего особенного, она расслышала в его голосе предостерегающую нотку и увидела подтверждение этому в его глазах, когда он выпрямился и отпустил ее руку.

Ее улыбка стала еще веселее.

— Доброе утро. Вы ездили верхом?

Он замешкался, затем кивнул, отошел в сторону и при слонился к камину.

— Не хочешь ли выпить с нами чаю? — спросила мать. Люк посмотрел на поднос, стоявший на столе.

— Нет, благодарю тебя, я ничего не хочу.

Минерва изящно откинулась на спинку кресла.

— Мы обсуждаем полученные приглашения. Хотя сезон подходит к концу, на последние недели намечается несколь ко интересных балов.

Люк равнодушно спросил:

— Вот как?

Амелия взглянула на него:

— Хотя и осталось всего лишь около трех недель, не сомневаюсь — в развлечениях не будет недостатка..

Он посмотрел на нее, в ее невероятно невинные синие глаза.

— Все это так волнующе! — Фиона, яркая, как бутон, подпрыгнула на своем стуле, чем обратила на себя его внимание. Ее каштановые волосы были причесаны в том же стиле, какой предпочитала Энн, и еще что-то в ней было слишком знакомое… Наконец он понял, что на ней один из спенсеров Энн.

— Во всяком случае, на балах теперь уже не будет такой толчеи, — вставила Энн.

Фиона быстро повернулась к ней:

— Толчея?

— Именно так, — кивнула Эмили. — В начале сезона было гораздо хуже — просто столпотворение в полном смысле слова.

— Значит, ваш первый выезд вызвал столпотворение? — спросила Фиона.

Минерва улыбнулась:

— Воистину на том балу было очень много гостей.

Она посмотрела на сына. Люк встретился с ней взглядом и разделил ее гордую улыбку. Он все еще внутренне содрогался от напряжения, которое испытал тогда, на первом выезде в свет своих сестер, однако теперь он имеет возможность расплатиться за все.

— Очень жаль, что тебя не было с нами. — Энн схватила Фиону за руку. — Так странно, что твоя тетка отправила тебя к родственникам, а не на бал.

— Ну-ну, девочки, — вмешалась в разговор Минерва. — Фиона живет у своей тети, и миссис Уорли настолько добра, что все время отпускает ее к нам.

Энн и Фиона отнеслись к этому упреку смиренно, но было ясно, что их мнение о тетке Фионы, которая предпочла увезти ее в Сомерсет навестить родственников во время решающей недели сезона, не стало лучше.

— Я слышала, послезавтра в парке будут запускать воздушный шар.

Сообщение Энн отвлекло девушек; они принялись обсуждать предстоящее событие, а Минерва с нежностью наблюдала за ними.

Люк почти не обращал внимания на их болтовню: устремив взгляд на золотистую головку Амелии, он удивлялся — она смотрела на молоденьких девушек, улыбаясь их волнению.

— Не хотите ли посмотреть на это представление?

Она встретилась с ним взглядом и слегка покраснела.

— Может быть, мы пойдем все вместе?

Люку этого не хотелось но он любезно кивнул, когда его сестры тоже повернулись к нему.

— Почему бы и нет? — Это вполне подходит для первого выезда, на котором он будет публично сопровождать Амелию.

Фиона вскрикнула от радости. Энн улыбнулась. Эмили засмеялась. И они принялись обсуждать детали.

Пользуясь их взволнованной болтовней как прикрытием, Амелия посмотрела на него, и он увидел в ее глазах понимание…

— Люк, мы только что обсуждали… — Его мать обрати лась к нему, и он так и не успел понять, что же именно скрывалось за взглядом Амелии. Минерва улыбнулась: — Поскольку Аманда уехала на север и не вернется в этом сезоне, а мне придется сопровождать этих вертушек, то Амелии имеет смысл присоединиться к нам, как ты считаешь?

Ему удалось сохранить на лице равнодушное выражение, когда он взглянул на Амелию. Она посмотрела на него поверх своей чашки, потом опустила взгляд и весело улыбнулась.

— Эта идея напрашивается сама собой.

— Именно. А значит, Амелия присоединится к нам сегодня вечером, потом мы все отправимся на прием к леди Карстер. — Мать посмотрела на него, подняв брови. — Ты ведь не забыл о нем, да?

Люк вздохнул:

— Не забыл.

— Я велю подать карету на восьмерых, тогда мы все по местимся.

Амелия поставила свою чашку и обратилась к Минерве:

— Благодарю вас. Я буду здесь около восьми. — Она улыбнулась и протянула руку девушкам. — А сейчас мне пора уходить.

Люк ждал, стараясь не выказать своего нетерпения, пока она прощалась с его матерью и сестрами. Когда она наконец повернулась к нему, он произнес:

— Я вас провожу.

Коротко кивнув матери и девушкам, он открыл перед ней дверь, и они вышли в холл. Быстро оглядевшись, он убедился, что лакеев поблизости нет, и посмотрел на Амелию.

— Вы обещали следовать моим указаниям.

Она широко раскрыла глаза.

— А вам не кажется, что мне иногда следует присоединяться к вашей матушке и сестрам? — И, повернувшись к входной двери, она начала натягивать перчатки. — Вот я и подумала, раз появилась такая возможность, ее нельзя упус кать.

— Это так. — Он зашагал вместе с ней к двери. — Но только иногда.

Она остановилась и удивленно спросила:

— Что это значит?

Он нахмурился:

— Возможно, после подъема воздушного шара.

Она пожала плечами.

— Сегодняшний вечер ближе. Как бы то ни было, — опустив голову, она пыталась застегнуть крошечную пуговку на перчатке, — дело уже сделано.

Что можно на это ответить? Люк сказал себе, что это и правда не имеет значения. Они подошли к двери, он открыл ее. Амелия все еще пыталась застегнуть пуговку.

— Позвольте мне. — Он взял ее за запястье и скорее почувствовал, чем услышал, как она быстро втянула в себя воздух. Почувствовал дрожь, пробежавшую по ее телу, когда он нашел кончиками пальцев разрез в манжете ее упрямой перчатки и коснулся ее кожи.

Он встретился с ней взглядом, медленно поднял ее руку и посмотрел на «трудную» пуговицу.

Она стояла совсем неподвижно — ему казалось, что она даже не дышит, — пока он возился с маленькой застежкой. Пуговица пролезла в петельку, и Люк поднял голову. Ее глаза сверкнули; она изогнула запястье, и он отпустил ее руку.

Сунув руки в карманы, он прислонился к дверному косяку.

— Значит, увидимся вечером. Около восьми.

— Да. — Она кивнула, но в глаза ему не смотрела. — До вечера.

Гордо подняв голову, она спустилась по ступенькам на тротуар и, повернув к своему дому, махнула рукой. И в тот же миг из двери черного хода выскочил ее лакей, кивнул Люку и пошел позади Амелии.

Люк закрыл дверь и лишь тогда позволил себе скривить губы. Пусть она взяла на себя инициативу следующего шага, но кнут по-прежнему оставался в его руках.

Довольный, он пошел к себе в кабинет. Проходя мимо столика в конце холла, он остановился, отметив, что на блестящей столешнице чего-то не хватает. Куда подевалась чернильница его деда? Она стояла здесь, сколько он себя помнил… Наверное, Хиггс, охваченная лихорадкой ежегодной весенней уборки, взяла ее почистить и поставила в другое место. Сделав себе заметку спросить у нее об этом при случае, он пошел дальше — к делам, терпеливо ждущим его за дверью кабинета.

— Ты уверена, что у Минервы в карете хватит для тебя места?

Амелия бросила на мать взгляд и улыбнулась.

— Она сказала, что воспользуется дорожным экипажем. Нас будет всего шестеро.

Луиза помолчав, кивнула.

— Впрочем, вы все худенькие. Должна сказать, что я с удовольствием проведу спокойный вечер дома. Я все еще не пришла в себя после скоропалительной свадьбы Аманды. — Снова помолчав, она проговорила: — Думаю, Люку можно доверить присматривать за тобой.

— Конечно. Ты же знаешь его.

Луиза скривила губы и выпрямилась.

— Нет, нет! — Она замахала рукой Амелии, которая, взяв свой ридикюль и шаль, собралась уже выйти. — Постой, дай посмотреть на тебя.

Амелия усмехнулась и остановилась. Просунула руку в шнурок ридикюля, накинула блестящую шаль, расправила плечи, подняла голову и сделала пируэт. И после всего этого посмотрела на мать.

Луиза одобрительно кивнула:

— А я все думала, когда ты наденешь это платье. Этот оттенок очень тебе идет.

— Я знаю. — Она поцеловала мать в щеку. — Спасибо, что купила его мне. — Уже выходя в коридор, она улыбнулась через плечо: — Придется поторопиться — я не хочу опаздывать. Всего хорошего!

Луиза смотрела ей вслед с улыбкой на губах и нежностью во взгляде. Когда Амелия исчезла за поворотом коридора, она вздохнула и произнесла, зная, что дочь ее не услышит:

— Я понимаю, тебе не хочется упустить возможность пришпорить его. Всего хорошего, дорогая моя, и желаю удачи. С этим человеком она тебе понадобится.

Облаченный в черный фрак и черные брюки, кремовый галстук и шелковый жилет, Люк стоял в холле, глядя на лестницу, наверху которой наконец-то появились его матушка, сестры и Фиона в вечерних туалетах, и вдруг услышал, как Коттслоу открывает входную дверь. Он не обернулся, решив, что дворецкий хочет узнать, не подан ли экипаж.

И тут он услышал, как Коттслоу произнес:

— Добрый вечер, мисс.

И услышал веселый голос Амелии.

Он резко повернулся, возблагодарив про себя всех богов, что она наконец появилась…

Едва он взглянул на нее, как все в нем замерло.

Это было видение, которое могло сбить с толку не только чувства, но и разум. Грифельная доска его рассудка оставалась пустой, такой же пустой, как его лицо, но глаза его наслаждались зрелищем.

Поздоровавшись с Коттслоу, она распрямила плечи и бесшумно направилась к нему, а золотые завитки падали ей на спину и шею. Его пальцы сжались в кулаки. Она подняла на него глаза, улыбнулась с легкой фамильярностью — так, словно она всегда появлялась в его холле в облике морской богини, некоей спутницы Венеры, обретшей плоть, кровь и глаза василькового цвета.

Локоны, глаза и лицо он помнил, но вот что касалось всего остального… Да видел ли он ее раньше по-настоящему? Одно он знал точно — он никогда не видел ее одетой так.

Ее платье было сшито из мерцающего шелкового газа, такого легкого, что оно колыхалось от дыхания, при этом чувственно и любовно покрывая каждый изгиб ее тела, обрисовывая пышность грудей и бедер. Цвет был бледный, серебристый с сине-зеленым оттенком. Оборка из той же ткани образовывала лиф; еще одна оборка шла по подолу. Прекрасно сшитое платье подчеркивало тонкую талию, обтекало ее, как вода, облегало, посверкивало…

На какой-то безумный миг ему показалось, что на ней ничего нет, кроме морской пены, и в любой момент волны могут отступить, ветерок вздохнет, и пена растает…

Иллюзия, конечно, но какая прекрасная!

Он не замечал всяких там рукавов и бретелек — все это было не важно. Ее обнаженные плечи и восхитительные холмики грудей, казалось, поднимались из пены лифа, и ему очень хотелось потянуть платье вниз…

Она подошла к нему, остановилась, невидимая остальным; с лестницы донеслись восклицания, шаги и шорох ткани — сестры торопливо спускались вниз.

Он посмотрел Амелии в глаза.

На губах ее появилась насмешливая улыбка. Она спросила:

— Вы готовы?

Голос у нее был низкий, похожий на голос сирены…

Готов?

Он смотрел ей в глаза, и взгляд ее был далеко не ангельским. Прежде чем он успел выказать свое недовольство, она улыбнулась еще шире и скользнула мимо него, чтобы поздороваться с его матерью и сестрами.

Его оставили бороться с самим собой — загонять обратно целую орду инстинктов, пытающихся вырваться на свободу. Он круто повернулся, сложил на груди руки и стал внимательно ее рассматривать. Мать и сестры решили, что эта поза выражает нетерпение — они уже опаздывали. Амелия поняла бы его лучше, но…

В данный момент его не интересовало, что она знает или предполагает. Если бы существовала хоть какая-то надежда, что его послушают, он отправил бы ее домой переодеться. И не важно, насколько это их задержало бы. Но восторженные оценки, которое это… платье — назовем его так за неимением лучшего слова — получило от его родственниц, показали, что они видят все не так, как видит он.

Это мерцающее платье, по его мнению, было бы гораздо уместнее в будуаре, нежели на балу. И что — ему придется ухаживать за ней весь вечер и при этом держаться на расстоянии?

И держать на расстоянии всех прочих мужчин?

Себя и целую армию?

Он нахмурился и уже был готов спросить язвительно, где ее шаль, голосом, соответствующим его мрачному виду, когда обнаружил, что шаль у нее на плечах. Сверкающая, мер цающаяфантазия, которая только добавляла соблазнительности всему этому блестящему шедевру.

Безжалостно обуздав свое возмущение и кое-что еще, он махнул рукой на дверь.

— Пойдемте, пожалуй.

Сестры и Фиона снисходительно усмехнулись, прошествовав мимо него, решив, что его мрачное настроение вызвано их опозданием. Мать ступала следом за ними, глаза ее улыбались, и она старалась не встретиться с ним взглядом.

Амелия покорно следовала за Минервой, поравнявшись с ним, она улыбнулась и прошла мимо.

Он еще немного постоял, глядя, как ее бедра раскачиваются под мерцающим газом, потом с тяжелым вздохом двинулся за всеми.

Ему бы сообразить — если бы он вообще мог соображать — и поторопиться, а он опоздал, и три девицы уже заняли места в карете кому где понравилось. Он помог матери, потом подал руку Амелии и, когда она входила в карету, улучил момент — укоренившаяся привычка — и увидел изящную щиколотку, мелькнувшую, когда она приподняла юбку.

Еще не сев в карету, он был окончательно «готов» — он был возбужден до неприличия. Хуже всего, что ему пришлось сидеть рядом с Амелией, между ней и дверцей экипажа. Втроем на сиденье было тесно, но девушки, теснясь на переднем сиденье, уже сдвинули головы и с воодушевлением болтали о чем-то своем. Невозможно заставить их пересесть — как он сможет это объяснить? И, сжав зубы, он сел — и выдержал прикосновение бедра Амелии к своему бедру, ее стройного, женственного бедра к его бедру, и это проклятое платье ерзало между ними, причиняя ему адские муки.

И так продолжалось всю дорогу, пока они ехали вдоль реки до дома Карстеров в Челси.

У Карстеров был большой дом в Мейфэре, но для приемов в летнее время они предпочитали пользоваться домом поменьше, с садом, спускающимся к реке.

В холле они поздоровались с хозяйкой, потом присоединились к остальным гостям, собравшимся в зале, который в длину занимал весь дом. Одна стена зала состояла из окон и дверей, теперь открытых в сад. А сад был превращен в волшебную страну при помощи сотен фонариков, развешанных на деревьях, и гирлянд, растянутых между высокими шестами. Легкий ветерок дул с реки, раскачивал фонарики и шевелил отбрасываемые ими цветные тени.

Многие гости уже покорились зову мягких вечерних сумерек. Оглядев собравшихся, Люк взглянул на Амелию — и сразу решил поступить так же. Там, в холле его дома, при неярком свете ламп она выглядела потрясающе. А здесь, при свете канделябров, она выглядела как… как самый восхитительный восторг, о котором только и мог бы мечтать любой голодный волк.

А голодных волков вокруг вполне хватало.

Выругавшись про себя, он взял ее под локоть, бросив беглый взгляд на своих сестер. Со времени их первого выезда в свет — который прошел весьма успешно, — он стал меньше их опекать, во, всяком случае, менее открыто. Эмили вполне освоилась. Энн, спокойная по натуре, не доставляла ему хлопот. Теперь он за них почти перестал тревожиться и предоставлял им возможность поступать по их собственному разумению, а Фиона в их обществе была в безопасности.

Попозже он взглянет, что у них и как…

— Давайте выйдем в сад. — Он не смотрел на Амелию, но чувствовал ее взгляд, ощущал ее скрытое радостное удивление.

— Как хотите.

Он все же взглянул на нее, искоса, коротко; улыбка была не только в ее голосе, но и на губах, уголки которых слегка приподнялись. Искушение поцеловать эти насмешливые сочные губы было пугающе сильным. Он подавил его. Кивнув матери, уже усевшейся со своими закадычными подругами в уютном уголке, он с мрачным видом вел Амелию к дверям.

Чтобы добраться до выхода в сад, им необходимо было пересечь весь зал. На это потребовалось добрых полчаса — их то и дело останавливали леди и джентльмены: леди отпускали замечания по поводу ее платья, некоторые искренне им восхищались, другие выражали удивление, как она осмелилась надеть его на бал, а джентльмены отпускали ей комплименты и льстиво улыбались.

Когда они в конце концов добрались до двери на террасу, зубы у Люка были крепко сжаты, брови сурово нахмурены, глаза метали молнии. Амелия ощущала всю глубину его гнева, чувствовала, с каким трудом он сдерживает себя.

И прикидывала, как бы разозлить его еще сильнее.

— Как красиво! — Она вышла на террасу. Пальцы Люка сжимали ее руку.

— Я не знал, что сад у них такой большой. — Он оглядел тенистые аллеи, убегающие вдаль. — Отсюда почти не слышно реки.

— Только слабый плеск воды и удары весел. — Она тоже оглядывалась вокруг. — Кажется, здесь у них танцевальная площадка. — Она показала на группу музыкантов, расположившихся со своими инструментами в конце террасы.

— Давайте пройдемся.

Если они останутся здесь, к ним очень скоро подойдут другие гости, но ей абсолютно не хотелось разговаривать ни с кем, кроме Люка. Но даже с ним она предпочла бы обменяться кое-чем другим, а не словами, и сад куда больше подходит для этого. Она спустилась по ступеням, идя рядом с ним.

Усыпанные гравием дорожки разбегались во все стороны. Они выбрали самую пустынную, теряющуюся среди деревьев. Они шли, попадая в полосу то тени, то лунного света. Амелия прикусила губу, чувствуя на себе взгляд Люка, чувствуя, что он словно против своей воли все время посматривает на ее обнаженные плечи и обнаженную грудь над вырезом платья.

Она не удивилась, когда он в какой-то момент рявкнул:

— Где, черт побери, вы нашли это платье?

— Селестина привезла его из Парижа. — Она посмотрела вниз, на подол, поправила оборку на груди, прекрасно сознавая, что его взгляд следует за каждым ее движением. — Оригинальное, но слегка вызывающее. Мне оно нравится, а вам?

Амелия посмотрела на него. Даже в полумраке она увидела, что губы у него сжались в тонкую линию, а глаза превратились в узкие щелки.

— Вам прекрасно известно, что я и все прочие особы мужского пола, присутствующие здесь и не впавшие в глубокий маразм, думаем об этом платье! Постарайтесь посмотреть на себя со стороны. — Люк прикусил язык, чтобы не сказать: «Представьте, как вы выглядите без этого платья». — Насколько я помню, мы договорились, что вы будете действовать под моим руководством.

Она удивленно распахнула глаза.

— А разве вот это, — она расправила мерцающую юбку, — а также эта дорожка, которую мы выбрали, не то, чего ждет от нас общество? — Она остановилась и встала к нему лицом. Они ушли уже довольно далеко от террасы, и здесь не было никого из гостей; они могли говорить свободно. — Разве не предполагается, что я должна вскружить вам голову?

Сощурить глаза еще сильнее было уже невозможно, тог да он, стиснув зубы, процедил:

— Вы и без платья весьма головокружительны. — Боже, что он говорит? — Я хотел сказать, что обычного нарядного платья было бы вполне достаточно. Это, — и он одним движением пальца обозначил мерцающее платье, — это уж слишком. Это слишком вызывающе и вам не идет.

Он хотел сказать, что ей не идут вызывающие поступки… Он хотел добавить, что Аманду это не портит, но Амелия… какой бы она ни была, она совсем другая.

Ее лицо было в тени от нависающих над головой ветвей.

— Вот как?

Ничто в ее словах не говорило о том, что она обиделась; право же, ее тон казался даже веселым, но вздернутый подбородок предвещал грозу. По спине у него пробежали мурашки, и он торопливо заговорил:

— Я не хотел этим сказать…

— Да-да. — Она улыбнулась. — Я все понимаю.

Но глаза ее не улыбались.

— Амелия…

Он протянул к ней руку, но юбка ее взметнулась, когда она повернула к террасе.

— Полагаю, если мы действительно должны придерживаться именно такой тактики, нам следует вернуться. — Она шла не останавливаясь. — Мы же не хотим, чтобы сплетники неправильно истолковали наши отношения?

В два шага он нагнал ее.

— Амелия…

— Вероятно, вы правы, и нам нужно продвигаться вперед помедленнее. Иначе…

Они подошли к террасе. Она остановилась перед ступенями в пятне света, отбрасываемого фонариками. Он встал рядом с ней, увидел, что она оглядывает группу гостей, ожидающих, когда заиграет оркестр. И вдруг она улыбнулась — но не ему.

Посмотрев на него, она склонила голову, отпуская его.

— Благодарю вас за прогулку, милорд. — Отвернувшись, она стала подниматься по лестнице. — А теперь я хочу потанцевать с тем, кто оценит мое платье, — сказала она, остановившись в дверях зала.

Глава 4

Эти слова дошли до Люка не сразу, и он уже не мог схватить Амелию за руку и вернуть. Поднявшись на террасу, она исчезла в толпе. Он тут же последовал за ней, но, когда нашел ее, она уже стояла среди гостей, оживленно болтая с лордом Оксли, положив ладонь на руку его светлости.

И музыканты, как нарочно, именно в этот момент заиграли вступление к котильону, что заставило гостей быстро разбиться на пары. Сжав зубы, Люк отошел в тень; сложив руки на груди, он прислонился к стене и стал смотреть на Амелию — его будущую невесту, — которая унеслась в танце и быстро скрылась в толпе.

Это чертово платье, эта фантазия мерцающего света, развевалось вокруг нее. Он заметил по меньшей мере два случая, когда мужчины пропускали такт, засмотревшись на Амелию. Чувства, которые его обуревали, были ему неведомы, напряжение, охватившее его, было ведомо только отчасти. Он знал, что такое желание, и умел обуздывать его, но это…

Он — человек чувственный и пылкий, но такого еще никогда не испытывал. Как удалось ей с такой легкостью довести его до подобного состояния?

Хорошо еще, что этот проклятый танец — не вальс!

Едва подумав об этом, он выругался. Следующий танец почти наверняка будет вальсом — страшно даже представить, что может случиться, когда он при всех обнимет ее, одетую в это так называемое платье. И он прекрасно сознавал, что ему придется вытерпеть, если она будет танцевать вальс — вот в этом платье! — с кем-то другим.

На все лады проклиная женщин — особенно из семьи Кинстер! — он смотрел и ждал. И пытался что-нибудь придумать.

Амелия знала, что он смотрит на нее. От этого она улыбалась еще веселее, смеялась и вовсю кокетничала с лордом Оксли. Разумеется, она вовсе не собиралась предпочесть его светлость какому-то там виконту с отвратительным характером. Но к счастью, Люк не может быть совершенно и полностью в этом уверен.

Под конец танца она старательно избегала смотреть в сторону Люка, но поощряла других джентльменов собраться вокруг нее. Мистер Морли как раз склонился над ее рукой, когда подошел Люк.

Едва Морли отпустил ее, Люк тут же завладел ею и, старательно изображая скуку, склонил перед ней голову, а затем сунул ее руку под свой согнутый локоть, накрыв ее сверху тяжелой ладонью.

Она широко раскрыла глаза:

— А я-то удивлялась, где вы.

Его темный взгляд пронзил ее насквозь.

— Можете больше не удивляться.

Четверо джентльменов, которые окружали ее, смущенно смотрели на них. Они знали, что она вошла в этот дом под руку с Люком, но полагали, что они держатся вместе, как и всегда, лишь из-за дружбы их семей, и только.

Ничего подобного.

Напряжение, возникшее между ними и вокруг них, свидетельствовало о другом.

Жалея, что ничего не может прочесть по его глазам, она улыбнулась Люку, потом повернулась к своим кавалерам.

— Вы уже слышали о запуске воздушного шара?

— Ну конечно! — ответил лорд Кармайкл. — Оно состоится в парке.

— Послезавтра, — добавил лорд Морли.

— Я мог бы, дорогая, предложить вам мой новый фаэтон, чтобы добраться туда. — Лорд Оксли напыжился. — Ровно семь футов над землей, знаете ли. Все будет прекрасно видно.

— Неужели? — Амелия улыбнулась его светлости. — Но я…

— Мисс Кинстер уже дала согласие посетить это зрелище в обществе моих сестер.

Она посмотрела на Люка слегка надменно. Он встретился с ней взглядом и добавил:

— И со мной.

Она еще некоторое время смотрела в его темные глаза, потом губы ее изогнулись, и она покорно склонила голову. Обратившись к лорду Оксли, она беспомощно развела рука ми и улыбкой смягчила свой отказ.

— Именно это я и хотела сказать. Простите, но я уже приняла приглашение посетить парк с семейством Эшфорд.

— А, ну что же… ну что же. — Лорд Оксли бросил смущенный взгляд на Люка. — Понятно. — По тону его было ясно, что он ничего не понял.

Взвизгнула скрипка, и все встрепенулись — начинался вальс.

— Моя дорогая, могу ли я просить вас об одолжении…

— Если мне будет позволено выказать такую смелость, мисс Кинстер…

— Дорогая леди, не окажете ли вы мне честь…

Лорд Морли, лорд Кармайкл, лорд Оксли и сэр Бэзил Суази все разом замолчали, посмотрев друг на друга, а потом воззрились на Амелию.

Она колебалась — ждала, потом гордо вздернула подбородок.

— Я…

Люк сжал ее пальцы, которые держал под своей ладонью в ловушке.

— Моя дорогая, я пришел, чтобы отвести вас к матушке — она хочет, чтобы вы повидались с одним старым другом.

Она посмотрела на него:

— Но как же вальс?..

— К сожалению, этот друг весьма стар и скоро уезжает. Он редко бывает в Лондоне. — Люк бросил взгляд на ее кавалеров. — Прошу прощения, джентльмены.

— Разумеется, что за вопрос…

Он едва дождался, пока она попрощалась, а потом потащил ее за собой. Но не туда, где танцуют, куда ей хотелось пойти — пойти с ним, — но обратно в дом.

Войдя в длинную комнату для приемов, она уперлась, не желая, чтобы ее тащили дальше.

— Что это за старый друг, с которым ваша матушка хочет, чтобы я встретилась?

Люк взглянул на нее:

— Плод моего воображения.

Прежде чем она успела ответить, он изменил направление и повлек ее к какой-то двери.

— Сюда.

Она была достаточно заинтригована, достаточно обнадежена, чтобы позволить ему увлечь себя в короткий проход, который соединялся с коридором, идущим параллельно бальному залу по другую сторону дома. С обеих сторон туда выходили комнаты.

Сжав ее руку, Люк направился к двери в середине коридора со стороны, противоположной залу. Приоткрыв ее, он заглянул в комнату, потом отступил и чуть ли не втолкнул туда Амелию — ей ничего не оставалось, как войти. Он шагнул следом за ней.

Она огляделась. Это была гостиная, обставленная удобными диванами, стульями и низкими столиками. Длинные шторы на окнах были не задернуты, и комнату озарял бледный свет луны.

Здесь не было ни души, кроме них.

Она услышала тихий щелчок и повернулась как раз в тот момент, когда Люк сунул что-то в свой жилетный карман. Взгляд на дверь подтвердил, что замок был из тех, в каких обычно торчит ключ. Но теперь ключа в замке не было.

Странное покалывание пробежало по ее коже, скользнуло вниз по спине. Она стояла и смотрела на Люка, пока он приближался к ней.

Она не поддастся ему, не будет вести себя, как какая-нибудь безмозглая дурочка, с которой можно справиться с такой отвратительной легкостью.

— В чем дело? — надменно спросила она.

Он прищурился, остановился, придя в замешательство. И вдруг Амелия обнаружила, что он не смотрит ей в лицо. Но он быстро понял свою ошибку, поднял глаза и встретился с ее взглядом.

— Дело, — буркнул он сквозь стиснутые зубы, — в этом.

Она нахмурилась, не понимая.

— В этом?

Лицо его помрачнело, в темных глазах сверкнул огонь.

— Нам нужно обсудить нашу тактику, а также шаги, которые мы предпримем, чтобы манипулировать светом и заставить его поверить, что наш брак не запланирован. Нам нужно обсудить последовательность этих шагов. И еще нам нужно — определенно нужно — обсудить расписание.

— Расписание? — Она изумленно взглянула на него. — Конечно же, нужно соблюдать некую последовательность, но если представится возможность двигаться быстрее…

— Нет! Вот в этом мы с вами расходимся.

Он все еще говорил сквозь зубы. Она нахмурилась, подчеркнуто внимательно вглядываясь в него.

— Что с вами такое случилось?

Люк устремил долгий, тяжелый взгляд на ее прелестное лицо, не понимая, шутит она или нет.

— Ничего, — проскрежетал он. — Ничего, что любой нормальный… Впрочем, не важно! — Он рукой откинул волосы назад. — Мы сейчас обсудим и договоримся о главном — о ширине шага.

— Ширине? Что…

— Мы не должны продвигаться вперед слишком быстро.

— Почему же?

«Потому что тогда мы рискуем показать слишком многое». Он сердито смотрел на ее упрямое лицо.

— Потому что слишком быстрое продвижение вызовет вопросы, которые нам вовсе не нужны. Например, о причине моего внезапного ухаживания за вами — я ведь знаю вас всего лишь… сколько лет? Двадцать? Поторопимся — и все станут удивляться, что за этим кроется. А это противоречит моим намерениям. Я сказал вам с самого начала: все должно выглядеть убедительно, а это значит, продвигаться вперед надо медленно. Четыре недели. Никаких коротких путей.

— Мне показалось, вы имели в виду, что мы можем уложиться в четыре недели, но не обязательно в четыре.

— Они должны наблюдать постепенное развитие — сначала легкий интерес, потом настоящая заинтересованность, далее решение и подтверждение. Не увидев такого развития событий — если мы не сможем разыграть перед ними талантливый спектакль, — они нам не поверят.

Все это, конечно, чепуха. Если у нее в гардеробной висят еще такие же платья, как это, никто не удивится его внезапному решению.

При мысли об этом взгляд его устремился вниз; он нахмурился, глядя на вызывающий туалет.

— У вас есть еще платья вроде этого?

Она сердито покосилась на него, потом на свое платье и спокойно расправила юбку.

— Что такого в этом платье, что оно вас так раздражает?

В ответ он только рявкнул:

— Оно слишком соблазнительно!

Она, кажется, очень удивилась.

— Вот как?

— Да! — Еще у себя в холле он понял, что платье производит ужасное впечатление, а освещенное множеством свечей оно оказалось еще хуже. Но самый дурной, самый головокружительный эффект оно производило теперь, здесь, в полумраке. Он заметил это еще в саду; это ее платье было виновато в его неумных словах. При слабом освещении платье заставляло ее кожу мерцать, словно ее обнаженные плечи и грудь были частью жемчужины, выступающей из пены морской. Манящие, ждущие, когда мужская рука объявится и схватит, возьмет, обнажит остальное, то, что скрывается под платьем…

Неудивительно, что он с трудом соображал.

— Оно… — Он сделал жест, пытаясь найти правильные слова, чтобы выбраться из этого дурацкого положения.

Она, опустив глаза, размышляла.

— Соблазнительное… но разве не так я должна выглядеть?

То, как она подняла голову и взглянула ему в глаза — прямо, откровенно, — заставило его задуматься о ее словах и о ней самой. Глаза его сразу сузились.

— Вы сами знаете. — Он шагнул к ней с угрожающим видом.

Она отпустила свою юбку и выпрямилась, но не отступила. Он остановился и сердито посмотрел на нее.

— Вы прекрасно знаете, какое впечатление производите на мужчин в этом платье.

В глазах ее плескался смех.

— Ну конечно. — Она склонила голову набок, словно пытаясь понять ход его мыслей. — А зачем же, по-вашему, я его надела?

Он издал сдавленный рык — отголосок рева, который он не позволил ей услышать. Он никогда не терял самообладания — если не считать этих дней с ней! Он покачал пальцем у нее перед носом.

— Если вы хотите, чтобы я на вас женился, вы больше не наденете это платье или что-либо подобное, пока я вам не позволю!

Она не опустила глаз. Она выпрямилась, сложила руки на груди…

— Ради Бога, не делайте этого! — Он закрыл глаза, чтобы не видеть, как ее груди поднялись еще выше над оборкой, изображающей лиф.

— Я веду себя достаточно прилично.

Голос ее звучал отрывисто, отчетливо, едко.

Он рискнул чуточку приоткрыть глаза; его взгляд, как он и ожидал, замер на кремовых холмах, выставленных напоказ этим платьем, приводящим его в смятение. Соски, наверное, у самого…

— Можно подумать, что вы никогда не видели женской груди, полагаете, я в это поверю? — Амелия умело скрывала свой восторг от того впечатления, какое производила на него. Но ей не нравилось направление, которое принял их разговор.

Он никак не мог оторвать взгляд от ее грудей; его глаза блестели, скрытые густой бахромой ресниц.

— В данном случае меня не очень волнует, во что вы верите.

Было что-то в его голосе, в медленных и тщательно произнесенных словах, отчего она застыла.

Его взгляд медленно поднялся и остановился на ее глазах.

— Повторяю: если вы хотите, чтобы я на вас женился, вы больше не наденете это платье или что-либо похожее на него.

Она вздернула подбородок.

— Мне оно понадобится в какой-то момент…

— Нет. Не понадобится. Никогда.

Она видела, как челюсти его сжались, почти физически ощутила, как столкнулись их воли, но в то время как ее была подобна стене, его воля напомнила прилив — она заливала все вокруг, нарастала, билась, размывала берег. Она знала его слишком хорошо, знала, что ей не следует отталкивать его, — и не посмела ослушаться его и теперь.

Это далось ей нелегко, но она заставила себя кивнуть.

— Хорошо. — Она вздохнула. — Но при одном условии.

Он прищурился, взгляд его скользнул вниз, но он тут же себя одернул.

— При каком условии?

— Я хочу, чтобы вы еще раз меня поцеловали.

Он воззрился на нее. Прошли секунды…

— Сейчас?

Она раскинула руки и широко раскрыла глаза.

— Здесь мы совсем одни. И дверь вы заперли. — Она показала на свое платье: — На мне надето вот это. Ведь, конечно же, наш розыгрыш предполагает некоторый план?

Люк смотрел ей в глаза — он был совершенно уверен, что никогда в жизни не испытывал такого смятения. Каждый инстинкт, каждый нерв, каждый демон, живущий в нем, ничего так не жаждал, как схватить это стройное тело, настолько вызывающе выставленное, и всласть насладиться им. Все инстинкты были «за», кроме одного. «Нет» кричало только чувство самосохранения, но кричало оно во все горло.

И все более и более хрипло.

Он искал и не находил способа, как уклониться от ее предложения. Ко всему прочему его голова наотрез отказывалась работать.

Он поднял плечи, как бы пожимая ими, а на самом деле, чтобы расслабить сведенные от напряжения мышцы.

— Хорошо. — Голос его звучал ровно, тон был похвально небрежным. — Один поцелуй.

Один, строго контролируемый, ограниченный по времени поцелуй.

Он протянул к ней руки — она шагнула к нему. Прежде чем он успел поймать ее и удержать, она уже оказалась в его объятиях, ее смущающее платье стихло рядом с его фраком, ее податливое тело прижалось к нему, она подняла руки и обняла его за шею.

Наклонив голову, он нашел ее губы, накрыл их своими — и все это без единой мысли в голове. Он обхватил ее стан, и руки его были не в силах ее отпустить. Их губы слились, и непреодолимое влечение заставило ее прижаться к нему еще теснее.

Она раскрыла губы, и он тоже.

Позволив своим рукам скользить по роскошному шелку, по выпуклостям, которые скрывались под тканью, он привлек ее к себе, так что ее мягкость слилась с его крепким телом. Он втянул в себя ее дыхание, потом выдохнул его, взял ее губы медленно, старательно.

Она не испытывала ни малейшего смущения, совершая этот их все более откровенный обмен — ее язык с женской пылкостью смело встретился с его языком, и пылкость эта была странно соблазнительной. Зовущей. Словно она одна могла предложить ему нечто такое, с чем его опытные чувства никогда еще не встречались.

Словно она была в этом уверена, знала это наверняка и несомненно.

Ее тело было податливым, но дрожало в его объятиях; не пассивное, но все же ограниченное в своих возможностях — ограниченное только отсутствием опыта. Он чувствовал по ее губам, по ее ответной реакции беспредельную жажду наслаждения, которое может дать поцелуй. Жажду, как это уже было, дальнейших восторгов.

К этому он уже был подготовлен — здесь-то он и провел свою оборонительную линию. Эта женщина станет его женой; ничто — никакое искушение — не в состоянии заставить его забыть об этом.

Однако опыт опытом, но рассудок взывал к осторожности. В этой сфере он был не более опытен, чем она, и его потери могут оказаться значительнее.

Жадно отвечая на его поцелуи, Амелия не думала о победах или потерях; она требовала поцелуя просто потому, что это было наслаждение и ей хотелось вновь испытать его. Кружащий голову восторг, вызванный поцелуем, от которого все ее тело с головы до пят охватил огонь.

Второй поцелуй вполне соответствовал ее ожиданиям. Люк, кажется, смирился с тем, что она так близко. И она затрепетала, ощущая, как его крепкие мышцы прижимаются к ее груди и бедрам, как его руки обнимают ее плечи и спину. Ей страшно хотелось прижаться к нему как можно сильнее.

Он даже и не попытался ограничиться легким касанием, чего она опасалась. Было ясно, что он наслаждается их ласками, и наслаждается ничуть не меньше, чем она.

Что же дальше? Эта мысль всплыла у нее в голове, и она ухватилась за нее. У нее перехватило дыхание, и она поцеловала его со страстной пылкостью, чтобы не дать ему опомниться, чтобы прижаться к нему теснее, припасть к нему, расплющив свои груди о его торс.

И эта близость высвободила так долго подавляемую жажду, которая нарастала в ее груди; она слегка пошевелилась, чтобы усилить эти ощущения. Его объятия стали крепче. Он поцеловал ее еще раз — с большим огнем, с обещанием страсти. Она изумилась, почувствовав, что его руки отпустили ее, скользнули… И вдруг она поняла, чего жаждет, чего ждет от него.

Он провел ладонями вверх по ее телу от бедер к талии, потом выше, скользнув по бокам…

Там они и замерли.

И изменили направление.

Не успела она опомниться, как он овладел ее губами, потом оторвался от нее и поднял голову. Она отклонилась назад, выгнув спину, руки его лежали у нее на талии, не давая упасть.

Он посмотрел в ее синие затуманенные глаза, вгляделся в них, поднял бровь — как всегда, чуточку надменно.

— Достаточно?

Она с трудом переводила дыхание, голова у нее кружилась, пульс бешено стучал. И все-таки она сумела по выражению его лица понять все — его непроницаемость была ей не внове. Изогнув уголки рта, она дерзко провела пальцем по его щеке и отступила.

— Пока да.

С этими словами она повернулась к двери.

— Если вы не возражаете, нам лучше вернуться к гостям.

Люк не возражал, но тело его подчинилось не сразу. Он успокоился и приободрился: решив придерживаться наилучшей тактики — тактики, которую она явно собиралась изменить вместе с ним, — он победил, победил, несмотря на одолевавший его соблазн.

Люк вытащил из кармана ключ, отпер дверь и распахнул ее.

С высоко поднятой головой, с довольной улыбкой его искусительница проплыла мимо него; он окинул взглядом ее стройную фигуру и двинулся следом, приказав себе послать к Селестине узнать, может ли она сшить платье, подобное этому. В конце концов, семейная жизнь длится долго, и прожить ее с удовольствием — вполне разумное желание.

В глубине сада, у самой реки, молодая леди кралась между деревьями. Дойдя до высокой, выложенной из камня береговой стены, она двинулась вдоль нее в угол сада.

Там, под большим деревом, ее ждал джентльмен, казавшийся сгустком тени в ночном мраке. Когда молодая леди подошла к нему, он обернулся:

— Ну как? Достали?

— Да. — Голос незнакомки звучал еле слышно; она прижала к себе ридикюль, который был сейчас больше обычного, и открыла его. — Мне удалось достать обе вещицы.

Предметы, извлеченные ею на свет, блеснули, когда она передала их джентльмену.

— Вы пошлете все, что сможете получить за них, Эдварду, да?

Джентльмен ничего не ответил. Он повертел предметы в руках, поднял сначала один — затейливо украшенную чернильницу, потом другой — хрустальный флакон с позолотой — к слабому свету, проникавшему сквозь листву деревьев.

— За них дадут немного, ему нужно больше.

— Больше? — Опустив ридикюль, молодая леди посмотрела на джентльмена. — Но… Эдвард говорил только об этих двух вещах…

— Наверное. Но бедняга Эдвард… — Джентльмен сунул обе вещицы в просторные карманы своего дорожного фрака и вздохнул. — Он старается не терять присутствия духа, но, я уверен, вы себе не представляете, чего ему это стоит. Изгнанный из семьи, живущий в трущобах в чужой стране, вынужденный голодать, всеми забытый, не имея ни одного друга на свете…

— О нет! Конечно, нет! Представить невозможно… Я уверена… — Девушка замолчала и выжидающе смотрела на джентльмена.

— Я делаю все, что могу, но я не вращаюсь в ваших кругах. — Он посмотрел сквозь темный сад туда, где светились волшебные фонарики, и дальше, где на террасе танцевала и смеялась элегантная толпа.

Незнакомка заговорила снова:

— Если бы я могла помочь чем-то еще… Но я уже отдала все свои деньги. А в доме у Эшфордов не так уж много лежащих на виду вещей, принадлежавших лично Эдварду.

Некоторое время джентльмен молчал, устремив взгляд на танцующих, потом повернулся к молодой леди.

— Если вы действительно хотите помочь — а я уверен, что Эдвард будет вечно вам благодарен, — то найдется много вещиц вроде этих, которые могли бы помочь ему и которых, — он указал движением головы на толпу в отдалении, — скорее всего никогда не хватятся.

— Ах, но я не могу… — Молодая леди в ужасе взглянула на него.

Джентльмен пожал плечами:

— Если дело обстоит так, тогда я скажу Эдварду, что ему никогда не удастся стать тем, кем он был раньше. Он вынужден жить в лачуге с крысами в то время, как у его семьи и друзей полно денег, но на них он может не рассчитывать. Ему лучше отказаться от всяких надежд…

— Нет! Подождите. — Помолчав, незнакомка вздохнула, и он понял, что победил. — Я попробую. Если я увижу какие-нибудь мелкие вещи, которые могут пригодиться…

— Вы возьмете их и принесете мне. — Джентльмен взгля нул на дом. — Вы сообщите мне о месте встречи.

Он повернулся, чтобы уйти, но леди удержала его за рукав.

— Вы пошлете деньги Эдварду немедленно и скажете ему, что я хочу помочь?

Джентльмен внимательно всмотрелся в ее серьезное лицо и кивнул:

— Уверен, это будет для него большим утешением.

Поклонившись, он повернулся и быстро исчез среди деревьев. Молодая леди вздохнула, посмотрела на отдаленную террасу, потом приподняла подол платья и направилась к дому.

— Прошу прощения, мэм, но пришли лорд Калвертон, барышни Эшфорд и барышня Фоллиот.

Луиза подняла голову. Амелия прищурилась. Они расположились по-домашнему в утренней гостиной в задней части дома. Луиза читала книгу, Амелия в шезлонге просматривала последний номер «Ассамблеи».

Луиза, уютно устроившаяся в кресле, пожала плечами.

— Проводите их сюда, Колторп. — Дворецкий поклонился и вышел, а Луиза улыбнулась дочери: — Это Эшфорды, и мы можем принять их по-свойски.

Амелия кивнула с рассеянным видом, устремив взгляд на дверь. Люк говорил, что придет сегодня утром. Когда они вернулись в зал, он оставался рядом с ней, незаметно, но явно, до конца вечера. Эшфорды подвезли ее прямо к дверям родительского дома. Люк поднялся с ней по ступенькам крыльца, поклонился со своим обычным скучающим томным видом и не сказал ни слова о будущей встрече.

Дверь отворилась. Веселые Эмили, Энн и Фиона вошли в гостиную. Амелия закрыла журнал и отложила в сторону. Неторопливо вошел Люк, как всегда мрачный и опасно красивый в безупречном темно-синем фраке. Девушки вежливо поздоровались; Амелия попыталась встретиться взглядом с Люком, но, окинув ее беглым взглядом с порога, он больше на нее не смотрел.

Он склонился над рукой ее матери с безупречной любезностью. Луиза указала ему на кресло, однако он, неверно истолковав ее жест, — намеренно, как была уверена Амелия, — отвесил ей поклон и произнес:

— Амелия.

Она кивнула в ответ, а затем с удивлением обнаружила, что он выбрал кресло рядом с ее матерью и удобно устроился в нем. Три девушки порхнули к Амелии и расселись вокруг. Люк заговорил с Луизой, а девушки повернулись к Амелии.

— Сегодня чудесная погода.

— Очень приятная. Легкий ветерок.

— Мы хотели подышать свежим воздухом в парке, но Люк предложил…

Больше всего Амелии хотелось бы знать, что в данную минуту Люк говорит ее матери.

Улыбаясь при виде дочери, окруженной болтающими девушками, Луиза посмотрела на Люка и подняла брови.

— Насколько я понимаю, вам не показалось слишком хлопотным присматривать вчера вечером за Амелией, ваши ми сестрами и мисс Фоллиот?

Люк встретился в ней взглядом и коротко ответил:

— Нет. — С Амелией хлопот хватало, но он справился. — Но ваша дочь несколько упряма и предпочитает сама принимать решения, что вам, конечно же, известно.

— Естественно. — Луиза была заинтригована.

Он устремил взгляд через всю комнату туда, где Амелия слушала болтовню его сестер и Фионы.

— Она хорошо ладит с моими сестрами и, конечно, с матерью, что значительно облегчает дело.

— Вот как? — Легкое удовольствие в голосе Луизы убедило его, что она поняла его намек и уже догадалась, о каком «деле» идет речь.

— Я подумал, — он снова устремил взгляд на Луизу, — что вы не станете возражать… — Он помолчал, затем продолжил ровным голосом: — Я подумал, что увеселительная поездка в Ричмонд, учитывая столь прекрасную погоду, будет приятным развлечением. Правда, экипаж у нас открытый.

Он ждал решения Луизы. Она смотрела на него долго, чем немало смутила, но в конце концов улыбнулась и склонила голову.

— Пусть будет Ричмонд, если вы думаете, что это пойдет вам на пользу.

Последнее замечание заставило его нахмуриться, но выяснить, что она имела в виду, не было никакой возможности. Впрочем, он не был даже уверен, что ему хочется это узнать. Луиза позвала девушек, которые уже рассказали Амелии о своих планах.

Амелия встала, бросив в его сторону недовольный взгляд.

— Мне придется переодеться.

Он тоже встал.

— Мы подождем.

Он прошел через комнату, открыл дверь и придержал ее для нее. Задержавшись в дверях, она взглянула на него с подозрением. Он улыбнулся. Никто не заметил, как он легко коснулся ее щеки.

— Поторопитесь. — И, немного помолчав, добавил: — Гарантирую, вы получите удовольствие.

Она гордо подняла голову и вышла.

Вернулась она минут через десять, одетая в платье из муслина с вишнево-красным узором по белому фону. Подол украшали три волана; лиф был в обтяжку, рукава слегка присборены. Локоны повязаны ярко-красной лентой. Лентой того же цвета, только пошире, была украшена ручка зонтика, который она держала под мышкой. Люк про себя порадовался, что она не любит шляпы, а еще он постарается так сделать, чтобы во время прогулки она не раскрывала зонтика.

Она натягивала красные лайковые перчатки; на ногах — туфельки того же цвета. Вид у нее был аппетитный — хоть съешь.

Две девушки стояли у окна, рассматривая мелкий узор, украшающий широкий подоконник снаружи; он подозвал их к себе и повернулся туда, где Эмили болтала с Луизой.

— Ну что ж, поехали?

Все простились с хозяйкой и вышли в холл. Он закрыл за ними дверь. Девушки спешили, весело улыбнулись Колторпу, который открыл перед ними парадную дверь. Люк взял Амелию под руку. Она смотрела на него снизу вверх.

— Вам понравится поездка, я обещаю.

Она скептически выгнула бровь.

— И то время, которое мы проведем в Ричмонде в обществе этой троицы?

Он улыбнулся и посмотрел на нее.

— Это вам понравится еще больше..

На сей раз он сам рассадил всех. Три девушки послушно заняли места позади кучера, лицом к Люку и Амелии. Когда экипаж тронулся, Амелия покосилась на Люка и раскрыла зонтик от солнца.

Девушки болтали и вертелись, восклицали при виде но вых пейзажей, когда экипаж свернул к югу, пересек реку в Челси и покатил на запад мимо небольших селений и деревушек. Хотя девушки были совсем рядом, у Амелии не было желания слушать их болтовню.

Элегантно и непринужденно сидящий подле нее Люк молчал, лениво озирая окрестности. Он не мог придвинуться к ней ближе — мешал зонтик; в качестве компенсации он раскинул руки, положив одну на спинку сиденья, другую — на край экипажа.

Она думала о том, куда он везет их, но экипаж покрывал милю за милей, и она расслабилась. Только теперь она осознала, в каком напряжении сейчас находится, в каком напряжении она жила последние месяцы, старательно выполняя свой план, благодаря которому она оказалась там, где и хотела оказаться.

И именно с тем человеком, с кем ей хотелось быть.

Она только успела осознать все это, и легкая улыбка изогнула ее губы, когда Люк коснулся кончиками пальцев мягких прядок волос у нее на затылке. Она замерла, не сумев скрыть вызванный этой лаской трепет. Как всегда, она уложила волосы узлом на затылке, но волосы у нее вились от природы, и мелкие завитки выбились из узла, легкие как перышки, чувствительные к малейшему прикосновению.

Повернув голову, она решила было нахмуриться, но ее сбило с толку выражение глаз Люка. Он внимательно смотрел на нее, пальцы его снова погладили ее волосы.

— Чему вы улыбаетесь?

Свет в его темных глазах не казался насмешливым — ему действительно интересно было это знать. Она отвернулась и хотела пожать плечами, но… ведь тогда он уберет свою руку…

— Я просто подумала… — Она кивнула на буколические виды, мимо которых они проезжали. — Я сто лет не была в Ричмонде. И уже забыла, что поездка может так успокаивать.

Она опять взглянула на него и снова почувствовала себя в ловушке его глаз.

— Вы слишком много выезжаете. — Он не сводил с нее взгляда. — Отныне вам не нужно будет этого делать.

Ей пришлось улыбнуться. Пусть мужчины воображают, что единственная причина, по которой леди «слишком много выезжают» — это погоня за ними.

— Сезон продолжается, нужно бывать в обществе. В конце концов, это более или менее обязательно.

Девушки были погружены в свои разговоры и не мешали им беседовать свободно.

— До определенной степени. — Он помолчал и вдруг холодно заявил: — Через несколько месяцев, я полагаю, вы поймете, что есть и другие занятия, которые придутся вам по нраву больше, чем танцы в бальных залах.

Она сразу догадалась, о каких таких занятиях он говорит, но его взгляд был очень холоден. Посмотрев на него, она выгнула бровь.

— Например?

Выражение его глаз сказало ей очень четко: мое дело — знать, ваше — узнавать.

— Ой, смотрите! Это и есть Ричмонд?

Оба посмотрели туда, куда указывала Фиона. Амелия выругалась про себя. Она посмотрела на Люка, но он уже убрал руку и отвернулся. Момент был упущен.

Или он хотел, чтобы она так думала? Только когда они уже шли следом за девушками под раскидистыми дубами и буками, она поняла, что, кроме развлечения сестер, он преследовал еще одну цель. Она касалась их двоих.

Они оказались под сенью дуба, который скрывал их от всех. Девочки шли впереди, они вышли из тени, и тут Люк остановил ее, повернул к себе и поцеловал — крепко и чересчур уверенно. Затем, быстро отпустив Амелию, он положил ее руку себе на локоть и повел дальше.

Она уставилась на него удивленно:

— Зачем вы это сделали?

Его глаза блеснули из-под ресниц, когда они вышли на солнечный свет.

— Не думаю, что это нужно объяснять.

Она прищурилась. Конечно, не нужно. Ни зачем он поцеловал ее, ни… вообще что-либо.

У него было богатое воображение, а потому остаток дня прошел в веселом погружении в легкомысленную игру.

Позже, когда они позавтракали в «Звезде и подвязке», когда великолепный день был уже в разгаре, она, спускаясь вниз по холму, пришла к выводу, что ей следует выказать неудовольствие хотя бы из соображений пристойности. Скользящее, быстрое движение его руки по ее бедру, прикрытому только тонким слоем муслина и шелковой сорочкой, было настолько откровенным, что заставило ее покраснеть. Она прекрасно знала, что этого никто не видел, но все же…

Амелия воспользовалась моментом, когда они проходили под очередным раскидистым деревом, повернулась к нему, чтобы сделать выговор — и тут же оказалась в его объятиях, и он страстно ее поцеловал, поцеловал до потери всякого соображения, и, когда он отпустил ее, она забыла, что хотела сказать.

Озорно улыбнувшись, он дернул ее за локон и, положив руку на ее талию, повернул к экипажу.

До самого дома она не закрывала зонтик, чтобы спрятать от сестер стыдливый румянец. Этот человек — просто повеса! Теперь его пальцы лежали у нее на затылке, причем откровенно по-хозяйски.

Неожиданным стало для нее открытие, что ей нравится, когда его пальцы лежат там — нравилось ощущать его прикосновение, тяжесть его руки. Ощущать кожу кожей.

И открытие это заставляло ее молчать и занимало все мысли, пока они возвращались домой.

Глава 5

Самым верным способом управлять Амелией было не просто держать бразды правления в своих руках, но время от времени волновать ее, отвлекать, чтобы у нее не оставалось времени вырвать эти самые бразды из его рук.

Приняв такое решение, Люк отправился вместе с ней, сестрами и Фионой посмотреть на подъем воздушного шара и, болтая с девушками о разных пустяках, держал ее на привязи — удерживая ее внимание на себе. Она просто не замечала других мужчин, которые безуспешно искали ее улыбки.

На следующий день, уверившись, что теперь он нашел на нее управу, уверившись, что у него хватит сил отвлечь ее и таким образом завуалировать до поры их нежданное сближение, до той поры, пока общество не привыкнет к этому, он согласился сопроводить свою мать, сестер, Фиону, Амелию и ее мать на ленч, который устраивали Харрингтоны на свежем воздухе в саду своего имения.

Подсчитав количество душ, он послал записку Реджи, пригласив и его присоединиться к ним. Реджи приехал на Маунт-стрит, как раз когда дамы, молодые и пожилые, оживленно разговаривая, спускались по парадной лестнице Эшфорд-Хауса. У тротуара их поджидали ландо Кинстеров и двухколесный экипаж Люка.

Спускаясь за своими дамами по лестнице, он улыбнулся Реджи. Тот умел считать не хуже других.

Реджи покосился на него и шепнул:

— Ты мне за это заплатишь.

Он поклонился Минерве и Луизе, которые были подругами его матери. С обреченным видом он кивнул молодым девицам. Лакей подсаживал их в экипаж. Амелия стояла рядом с ним, и он повернулся к ней.

Она только теперь поняла стратегию Люка.

Реджи поймал ее взгляд.

— Желаю хорошо провести время. Но дважды подумайте, прежде чем согласитесь на то, что он предложит.

Она скорчила гримасу и сжала руку Реджи, глядя, как он усаживается в ландо, заняв последнее свободное место рядом с Луизой. Люк дал указания кучеру и повернулся к ней. Ландо с грохотом укатило.

Его место у тротуара занял экипаж Люка. Он подсадил Амелию и, сев рядом с ней, взял в руки поводья и кивнул груму. Тот отпустил уздечки пары одинаковых серых. Они вскинули головы, Люк успокоил их и легким движением кисти пустил рысцой следом за ландо.

Амелия улыбнулась:

— Бедный Реджи.

— Он прекрасно проведет время — будет в центре внимания, сообщая дамам самые последние сплетни.

— Верно. — Он посмотрела на точеное лицо Люка. — Но сопровождать нас — это такое испытание, зачем вы ему предложили?

Он повернулся к ней, их взгляды встретились. Его взгляд сказал ей недвусмысленно: не будьте дурочкой. Блеск в полуночной глубине его глаз ясно означал, что у него есть планы на ленч у леди Харрингтон, план, который не имеет ничего общего с едой.

Когда он снова устремил взгляд на лошадей, ее сердце забилось быстрее, ее ум омыли фантастические предположения, ее нервы напряглись от волнения и предвкушения, которых она не испытывала ни с кем, кроме него.

Это приятное, радостно-уверенное предвкушение не покидало ее все время, пока они ехали по городу.

Да, искоса поглядывая на своего спутника, неправдоподобно красивого, на темный плащ, накинутый поверх утреннего фрака темно-синего цвета, на длинные пальцы, крепко держащие вожжи, которыми он умело направлял бег бодрых серых лошадок по оживленным улицам, она не могла придумать ничего, что сделало бы предстоящий день более интересным. Рядом с ней сидел тот, кто был ей нужен, и если она верно прочла его взгляд, ее ждало волшебное удовольствие.

Улыбаясь, она откинулась на спинку сиденья и принялась смотреть на бегущих лошадей.

Дом Харрингтонов находился к западу от города. Он стоял посреди обширного парка с высокими деревьями и озером. Леди Харрингтон встретила их на крыльце; Люк напустил на себя свой обычный скучающий вид, который говорил, что, учитывая количество особ женского пола его семьи, он просто почел себя обязанным их сопроводить.

Они присоединились к гостям, собравшимся на широкой террасе, выходящей на лужайку, прошли через толпу, кивая и обмениваясь приветствиями. Впрочем, Люк, идя рядом с Амелией, сохранял вид человека, обреченного вежливо скучать весь день.

Когда они выбрались из толпы и оказались вдруг в относительном уединении, Амелия произнесла:

— Не знаю, стоит ли об этом говорить, но если вы хотите, чтобы общество поверило, будто вы и вправду заинтересовались мной, разве не следует вам выказать несколько больше радости по поводу того, что вы проводите со мной время?

Она делала вид, будто восхищается озером, виднеющимся вдали; краешком глаза она заметила, как он скривил губы, ощутила тяжесть его взгляда.

— Нет. Полагаю, это выглядело бы неправдоподобно. Нет, нет, — продолжил он ровным голосом, когда она, сверкая глазами, повернулась к нему и с губ ее готово было сорваться возражение, — не потому, что мое желание проводить время в вашем обществе не может быть правдой, — он не отводил от нее глаз, — но потому, что показать обществу, будто я, как побитый щенок, припадаю к вашим изящным ножкам, вот это именно и будет выглядеть весьма неправдоподобно. — Он поднял темную бровь. — Вам так не кажется?

Побитый щенок — нет, таким она его не знала. Всегда, всю жизнь он был, как и сейчас, надменно-отчужденным, высокомерным и холодным. Словно под его элегантной одеждой скрывалась стальная кольчуга, под которой не видно было человека из плоти и крови.

Амелии пришлось согласиться с ним, но ей это не понравилось. Гордо вскинув голову, она отвела взгляд.

Немалого труда Люку стоило не усмехнуться. Обхватив длинными дальцами ее запястье, он погладил его, после чего взял ее под локоть.

— Пойдемте — пора вернуться к обществу.

Пока они разговаривали с одной группой, потом со второй, он прокрутил в уме список присутствующих. Среди гостей подобных ему было мало. Два-три человека постарше, вроде полковника Уитерсея, интимно склоняющегося к ушку хорошенькой вдовушки, и масса молодых розовощеких щенков, которые держались за шлейфы своих матерей и, заикаясь от волнения, выражали пылкое желание подержать ридикюль барышни, пока та поправляет на себе шаль. Никаких мужей — их и не ожидали. Учитывая, что сезон подходит к концу, волки охотились в других местах. Люк сомневался, что большинство ему подобных сейчас бодрствуют. Наверняка они спят, спят в той постели, которую удостоили своим посещением.

Когда леди Харрингтон позвонила, созывая всех на лужайку, где на столах их ожидали всевозможные кулинарные чудеса, он привел туда Амелию и со своей обычной отчужденной грацией помог ей положить на тарелку лакомые кусочки, а затем от души наполнил собственную тарелку. Сохраняя вид задумчивой скуки — Реджи, прищурясь, почему-то подозрительно поглядывал на него, — он держался рядом с Амелией, обмениваясь незначительными замечаниями с теми, кто подходил к ним, чтобы поговорить.

. Он старался не подать матронам, которые всегда жадно наблюдают за такими, как он, ни малейшего повода подумать, будто у него есть хоть какое-то намерение очаровать какую-нибудь из присутствующих милых невинностей, и уж точно — не красавицу, сидевшую рядом с ним.

Солнце поднялось выше. Стало жарко. Кулинарные изыски ее светлости поглощались с удовольствием, так же как и отменные вина.

Как он и ожидал, после того как желудки наполнились, молодежь страстно возжелала осмотреть грот у озера. Их же мамашам хотелось одного — устроиться в тенечке и продолжить свой бессвязный лепет. Следовательно, на долю Реджи и юношей с блестящими от волнения глазами выпало сопровождать стайку посмеивающихся барышень по лужайкам, через рощу и по берегу озера к гроту.

Люк не мог дождаться момента, когда его мать и Луиза посмотрят туда, где у стола все еще сидел он с Амелией, а потом на лужайку, на хихикающих девиц. Они были похожи на куртину ярких цветов, зонтики их колыхались, темные фраки молодых людей мелькали среди них.

Мать поймала его взгляд и подняла брови. А Луиза была откровенно довольна.

Словно в ответ на намек матери он изобразил на лице ужасную скуку и посмотрел на Амелию.

— Пойдемте — придется пойти с ними.

Только она, сидя рядом с ним, могла прочесть в его глазах и понять, что вести себя как влюбленный под приглядом сводни он не намерен. Она несколько секунд смотрела на него и наконец протянула руку.

— Пойдемте. Уверена, что грот — это очень занимательно.

Люк ничего не ответил, но встал и помог встать ей. Солнце ярко светило; ему пришлось позволить ей раскрыть зонтик, и они бок о бок, немного отстав, направились вслед за болтающей толпой.

Интересно, думал Люк, кто-нибудь, кроме Луизы, понял вопрос во взгляде его матери? Минерва ничуть не волновалась за своих дочерей; ее вопрос явно относился к тому, что собирается делать он. Его тактику она разгадать не могла и удивлялась…

Пусть гадает — он не намерен подсказывать. Есть вещи, которые матерям знать вообще не обязательно.

Лужайка кончилась, начался парк; вдали лежало озеро, в нем отражалось лазурное небо. Оказавшись в тени деревьев, он сунул руки в карманы и замедлил шаг, глядя на идущих впереди.

Амелия взглянула на него и тоже пошла медленнее.

— Я никогда не была в этом гроте. Его стоит посмотреть?

— Это произойдет не сегодня. — Люк кивнул на толпу впереди: — Туда пошли они.

Расстояние между ними и молодежью постепенно увеличивалось.

— Однако, если вы склонны к приключениям… — он искоса взглянул на нее, — можно пойти в другое место.

Она спокойно встретила его взгляд.

— Куда?

Он взял ее за руку и потянул прочь, через рощу, через кустарник, на узкую извилистую тропинку, приведшую их на вершину искусственного холма, в подножии которого был устроен грот. Холм этот был частью рукотворного ландшафта; каменная скамья, затененная лавровыми деревцами, стояла на вершине, откуда открывался прекрасный вид на поля, лежащие на западе. Амелия восхищенно вздохнула и закрыла зонтик.

Ветерок, дующий с озера, доносил к ним далекий смех. Оглядев пейзаж, Люк повернулся к Амелии, взгляд его темных глаз скользнул по ее телу. Он сел рядом, свободно откинулся назад, положив руку на спинку сиденья.

Амелия ждала, искоса поглядывая на него; в его расслабленной позе ей чудилась опасность; ветерок перебирал его темные волосы. Немного посозерцав пейзаж, он покосился на нее и поймал ее взгляд.

Она собиралась что-то сказать — скорее всего что-то язвительное, — но в этот момент он намотал на палец локон, подрагивающий возле ее уха, и осторожно потянул на себя.

Не сводя с нее глаз, он притягивал ее ближе и ближе, пока его длинные пальцы не скользнули по ее шее, пока она не оказалась так близко, что веки ее опустились, а губы приоткрылись. Его палец скользнул ей под подбородок, приподнял его, и тогда его твердые тонкие губы прижались к ее губам.

Он не двигался, но побуждал ее подвинуться к нему. Его губы обращались с ее губами мягко, но уверенно; он завлекал ее обещаниями, дразнящим предвкушением всего, что она может получить, всеми наслаждениями, которые он может ей дать — и даст. Если она захочет.

Если она примет решение и придет к нему в объятия, раскроет губы, предложит ему свой рот. Отдаст ему себя…

Она и правда придвинулась ближе, зонтик скатился с ее колен, когда она положила руки ему на грудь, тесно прильнула к нему и позволила поцелую углубиться, поощряя его на большее. В голове у нее мелькнуло — вот почему он пользуется таким успехом у светских дам, вот почему они ходят за ним толпой, жаждая его внимания.

Он знал, что натиск излишен, что нужно только пригласить, пробудить ожидание и любая леди, которая окажется достаточно близко к нему, узнает притягательную мужественность его тела, почувствует, как его пальцы поглаживают ее запястье, ощутит его губы на своих губах — любая леди согласится на это.

Но в отличие от других леди и она знала его очень хорошо, знала, что образ ленивой, пассивной чувственности — всего лишь видимость. Она прекрасно сознавала это, когда он вовлек ее в головокружительное наслаждение поцелуем и его пальцы высвободились из ее локона, руки скользнули к талии, обняв и притянув ее к себе. Она прекрасно сознавала, что эта видимость тонка, как бумага, что он вполне способен требовать и приказывать той, кто согласится на все, что он захочет.

Вот в чем его сила — он умел заставить любую женщину захотеть ему принадлежать. Она чувствовала это по двигающимся мышцам его груди, когда его руки сомкнулись вокруг нее, мягко привлекая к себе, чувствовала это по губам, которые все еще удерживали ее губы — без всяких усилий. Прирожденная мужская сила, примитивная, слегка пугающая, если учесть, что именно этой силе ей придется подчиниться, иметь с ней дело, обращаться к ней за помощью каждый день до конца жизни.

При мысли об этом она вздрогнула. Он почувствовал это и на мгновение ослабил хватку — только затем, чтобы еще крепче сомкнуть объятия; рот его затвердел, и он завоевал ее губы, вырвал из нее чувства — больше она ни о чем не могла думать.

Она могла только бездумно следовать за ним туда, куда он ее вел, — в водоворот ощущений, постоянно нарастаю щего желания. Она задохнулась, пытаясь отодвинуться; его рука скользнула вверх по ее спине, по шее, обхватила затылок, запуталась в ее волосах, и он безжалостно вернул ее обратно в поцелуй, в разгорающееся в них обоих пламя.

В коварное, манящее, иссушающее пламя… Она погрузилась в него. Расслабилась, разрешила…

Она уже не пыталась взять бразды правления в свои руки и решила просто разрешить себе чувствовать. Ощутить искусную ласку — кончиками пальцев вниз по шее, вниз по открытой коже над вырезом платья, вниз по выпуклости груди. В ней нарастало неудовлетворенное томление; она пошевелилась, что-то прошептала, но шепот этот не вырвался за пределы их губ.

Он понял. Его пальцы вернулись к ее груди, снова стали ласкать ее, теперь уже медленнее. Еще раз и еще; каждый раз его прикосновение становилось тяжелее от желания, в то время как ее кожа пылала огнем. И вот пальцы его напряглись, и он обхватил ее мягкость.

Тело ее мгновенно растаяло, по нему пробежала волна, жаркая, как горячий мед. Его проказливые пальцы сомкнулись на ее груди, и в ней ожили нервы, о существовании которых она и не подозревала. Чистое удовольствие охватило ее, когда другая его рука покинула ее спину и переместилась к другой ее груди. С закрытыми глазами, все так же погруженная в пьянящую чувственность медленного, глубокого поцелуя, она отдалась ощущению его рук на своей груди, пылу и пламени, исподволь нарастающему напряжению, жажде, которую он разбудил, а теперь ублажал.

Это было откровение — все это оказалось таким невероятно прекрасным, невероятно желанным, и все же это, она знала, было только началом. А проснувшееся тело жаждало большего. Еще чуть-чуть — она была совершенно уверена, — и она получит все.

Люк прервал поцелуй, но только для того, чтобы провести губами по ее подбородку и найти маленькое углубление под ухом. Ему не нужно было думать о том, чего ей хочется, он знал, что может взять все, что захочет. Он был уверен, что никто не нарушит их уединения, он знал общество, которое собралось у леди Харрингтон, и его чувства были сосредоточены на женщине в его объятиях, на мучительном предвкушении, которое дарило ему стройное тело, попавшее в руки.

Женщин у него было много, но эта… Он отметил разницу, он был слишком опытен, чтобы не заметить при всей силе своего желания, что она оставалась запретным плодом наслаждения. Запретным плодом, который теперь он мог испробовать, а впоследствии наслаждаться им, когда и как пожелает. Эта мысль, почти неосознанная, разожгла его страсть, но он не дал ей воли, а стал играть ее страстью, уверенный, что в конце концов он получит все, что захочет, что пожелает — любая его причудливая мечта обязательно и полностью осуществится.

Быстрое движение пальцев — и ее нагие груди наполнили его пригоршни. Она задохнулась, ее ресницы затрепетали, но она не открыла глаз. Не посмотрела вниз.

Он совсем не удивился, когда она страстно поцеловала его. Он выждал и вновь повел корабль по волнам прилива, снова заставил ее чувства кружиться в водовороте, а его руки играли и изучали ее. Они нашли кончики ее грудей, крепко сжали, ласково ущипнули, потом нежно погладили… И вот уже она задохнулась, прервала поцелуй и подняла голову, чтобы вдохнуть воздух.

Он провел губами по ее шее, по тонкой коже над ключицами, потом ниже, до мягкого верхнего изгиба груди. Жар его губ коснулся ее, и она замерла, дрожа… Он не остановился, он лизнул, открыл рот и вобрал в себя сосок, нежно тронув его языком.

Звук, который она издала, не был ни выдохом, ни всхлипом — это был звук восторженного потрясения. Люк продолжал дарить ей наслаждение — ей и себе. Первая проба ее плоти останется у него в памяти как нечто сверкающее — ведь еще никто никогда не пробовал ее, не прикасался к ней вот так.

Постепенно он поднимал ее вверх, так что теперь ее бедро касалось его возбужденного мужского естества. Она не могла не понимать, в каком он состоянии, но ни стремления остановиться и отступить, ни вдруг проснувшейся девичьей скромности, ни малейшего страха не чувствовалось в ней.

Когда же он уловил блеск ярких сапфиров под ее ресницами и понял, что она наблюдает за ним, это еще больше разожгло его желание — желание, которое разгоралось с каждой минутой все сильнее. Она наблюдала, как он отдает должное ее грудям, наблюдала, как он наслаждается ее щедростью.

Он поймал ее взгляд и не отвел глаз.

Прижав язык к тугому бутону достаточно сильно, чтобы лишить ее самообладания, он пососал его, и у нее дух захватило. Она закрыла глаза. Ее рука переместилась с его груди на затылок; склонившись нему, она притянула его к себе, и это был такой же явный знак капитуляции, как и дрожь, которая пробежала по ее телу, когда он еще глубже втянул в себя ее сосок.

Его рука оставила ее грудь, двинулась вниз, остановилась на ягодицах и скользнула вокруг, по бедру, к юбке…

Она обмякла с ним рядом, податливая, покорная — воплощенный призыв.

Он провел рукой по верхней части бедра и уже приготовился, чтобы скользнуть пальцами внутрь, отыскивая…

И остановился. Вспомнил.

Где они находятся и что они собираются делать.

До этого остался один только шаг.

Не десять.

Он поднял голову и поцеловал ее, находя мрачное удовольствие в таком откровенно страстном поцелуе, каких еще не было.

Все еще будет.

Этим обещанием он заглушил стон своего протестующего тела. Дай только время — ведь это всего лишь маневр в той кампании, которую он затеял. В кампании, которую он твердо решил выиграть, не соглашаясь ни на какие уступки.

Почувствовав, что этот поцелуй — прощание, она сама прервала его, подняла голову и взглянула на него.

И нахмурилась:

— Что случилось? Почему вы остановились?

Он подумал, будет ли разумным, учитывая обстоятельства, сказать, что она должна быть ему за это благодарна. Лежа под ней, он рассматривал ее лицо, признавая тот факт, что судьба от всей души может посмеяться над ним. Она не хочет, чтобы он остановился, она была бы очень счастлива, если бы он опрокинул ее навзничь, поцеловал вспухшие вишневые губы и…

Собрав всю свою волю, он вздохнул:

— Всему свое время.

Вспышка в ее глазах насторожила его.

— Если только, — он опустил взгляд на соблазнительные белые выпуклости совсем рядом с его лицом, — мы не хотим доводить дело до такой степени, когда вы будете сокрушены.

Положив руку поперек соблазнительных бедер, притянув ее к себе, он перебирал складки ее платья, дразнил, мучил, снова флиртовал.

Она задрожала, глядя сквозь опущенные ресницы.

— Сокрушена?

Недовольство в ее глазах таяло, но еще не исчезло. Он тщательно подбирал слова:

— Нам предстоит испытать так много, так много я могу вам показать, а ведь первый раз никогда не повторится. Никогда не повторится его потрясающая новизна.

Недовольство не исчезало.

Зацепив пальцем ее расстегнутый лиф, он потянул ткань вниз, снова обнажив цветущий сосок. Он обвел его, нажимая именно так, как нужно.

Ее веки опустились, она судорожно втянула воздух.

— Вот как? Понятно.

— Хмм… Учитывая наше положение, я подумал, что вы предпочтете пройти весь долгий путь, осмотреть все окрестности, посетить все храмы по дороге… — Он поймал ее взгляд. — Я не прав?

Огромные, слегка затуманенные глаза василькового цвета прищурились.

— А впереди много… храмов?

Он улыбнулся:

— Достаточно. Многие люди пропускают их, потому что торопятся. — Он переместил руку на другую грудь и повторил нежную пытку, не спуская с нее глаз, прекрасно понимая, какие вихри чувственного напряжения вызывает в ее теле. — У нас остается еще три недели… А потому будет вполне разумно увидеть все, что можно. Посетить как можно больше храмов. Как можно больше мест поклонения.

Она не сводила с него глаз. Он кожей понимал каждый ее вздох, чувствовал, как вздымается и опускается ее нежная плоть под его пальцами, стук ее сердца у себя на груди и еще более сильную пульсацию в самом сокровенном месте.

Ресницы ее затрепетали, и она вздохнула. Теперь она стала совсем податливой, приникла к нему, утратив всякую попытку к сопротивлению.

Взглянув на него, она провела кончиком языка по его нижней губе.

— А я думала, вы нетерпеливый.

Ему удалось подавить желание скрипнуть зубами.

— Все зависит от самоконтроля.

— Ну, вы мастер, я вижу…

Ответить он не успел. Она посмотрела вниз, и он увидел, что его палец остановился, и тогда он снова заставил его скользить вокруг.

— Неужели действительно наслаждений так много?

— Да. — Он не лгал. Его взгляд в который раз остановился на затвердевшем соске; он с трудом втянул в себя воздух. — Но сегодня мы опередили график.

Люк завязал тесемки на ее сорочке. С покорным вздохом она помогла ему привести в порядок свое платье. Но когда он обхватил ее за талию, чтобы помочь встать, она остановила его, скользнула рукой по его подбородку и запустила пальцы в его волосы.

Она заглянула ему в глаза, внимательно всмотрелась в них… и улыбнулась.

— Прекрасно, мы все сделаем по-вашему.

Наклонившись, она поцеловала его — долгим, томительным, сладким поцелуем.

— До следующего раза — и до следующего храма на нашем пути.

Он — человек, которым невозможно манипулировать или командовать, она знала это всегда. Единственный способ иметь с ним дело — соглашаться на все, что он предложит, и использовать это в своих целях.

Такой вывод сделала Амелия. И соответственно подвергла анализу требование Люка об ухаживании в течение четырех недель, сосредоточившись на сей раз на возможностях, которые такой план действий может ей предоставить. Возможностях, о существовании которых она до этого ленча у леди Харрингтон и понятия не имела. Возможности эти вовсе не были пустяком.

Какова цена джентльмена — столь опытного, как Люк Эшфорд, — обещающего леди постепенное прозрение? Шаг за шагом. И так, чтобы не сокрушить ее.

Ее отношение к условленным им четырем неделям сильно изменилось.

Он согласился жениться на ней, сделать ее июньской невестой — она знала, что он так и сделает. Уверившись, что ее основная цель будет достигнута, она не видела никаких причин для отказа от такого развития событий, и перспектива, которую он открыл перед ней, превосходила ее самые необузданные мечты.

Следующий день она провела в приятном дурмане — переживая вчерашнее, строя планы, удивляясь… К тому времени, как она вечером присела в реверансе перед леди Оркотт, а потом под руку с Люком прошла за его матерью в переполненный зал ее светлости, она с трудом удержалась от дерзкого вопроса, какой именно храм лежит за ближайшим поворотом.

— Вон Крануэлл и Дарси. — Люк подвел ее к группе, где стояли два этих джентльмена, его закадычные друзья.

Он познакомил с ними Амелию; там была также мисс Паркинсон, серьезный, богатый «синий чулок». Она кивнула, ее взгляд с неодобрением задержался на платье Амелии из шелка абрикосового цвета.

То же платье немедленно вызвало у Крануэлла и Дарси восхищенное одобрение — вероятно, в противовес недовольству мисс Паркинсон.

— Мисс Амелия, — обратился к ней Крануэлл, растягивая слова и с трудом отрывая взгляд от низкого выреза платья, открывающего верхнюю часть груди, — вы, похоже, так же как и мы, находите заключительную часть сезона утомительной?

Она лучезарно улыбнулась:

— Вовсе нет. Еще вчера я чудесно провела время, изучая новые виды в поместье Харрингтонов.

Крануэлл прищурился.

— Вот как. — Он прекрасно знал, какие удобства для отдыха имеются в этом поместье. — Грот?

— О нет, — разочаровала она его, слегка прикоснувшись к его руке. — Это были гораздо более интересные, совсем новые и волнующие виды.

— Неужели? — Дарси придвинулся ближе, весьма заинт ригованный. — А скажите, эти виды вам понравились?

— Необычайно! — В ее глазах искрился смех. Она бросила взгляд на Люка. Он надел на себя свою скучающую светскую маску, но его глаза… Она еще шире улыбнулась и снова по смотрела на Дарси. Если Люк намерен потратить целый вечер на болтовню с друзьями, вместо того чтобы показать ей следующий храм, стоящий на их пути, ему придется за это поплатиться. — Признаюсь вам, мне не терпится изучить новые виды.

Заметив любопытный блеск в глазах Крануэлла и Дарси, она улыбнулась мисс Паркинсон.

— Новые пейзажи так увлекательны, когда есть время их осмотреть, как вы считаете?

Мисс Паркинсон ответила без всякого смущения:

— Это так. Особенно в хорошем обществе.

Амелия обрадовалась:

— Вот именно. Полагаю, это само собой разумеется. Мисс Паркинсон кивнула, губы ее были сжаты в тонкую линию.

— На прошлой неделе я была в Кинсейд-Холле — вы видели тамошние затеи?

— Давно и явно не в хорошем обществе.

— А, ну тогда вы должны побывать там, как только пред ставится возможность. — Мисс Паркинсон поправила на себе шаль. — Как и вы, дорогая мисс Кинстер, я с нетерпением жду предстоящих домашних приемов — они представляют широкий простор для исследований природы.

— О, без сомнения. — В восторге от того, что нашла собеседницу, с которой можно вести словесную пикировку, Амелия с удовольствием продолжила игру, которая привела всех троих джентльменов в немалое смущение. — Так приятно, когда можешь углублять свое понимание явлений природы. Это следует делать всем леди.

— Разумеется. Прежде полагали, что только джентльменам доступны понимание и оценка подобных вещей. Нам повезло — мы живем в просвещенное время.

Амелия кивнула:

— В наши дни не существует никаких преград для леди, которая желает расширить свой кругозор.

Они еще долго могли бы продолжать в том же духе, приводя в замешательство своих слушателей-мужчин, ни один из которых не осмеливался вмешаться, но тут оркестр заиграл вступление к котильону. Мужчинам не терпелось покончить с этим разговором: лорд Крануэлл пригласил мисс Паркинсон, лорд Дарси поклонился Амелии.

— Не окажете ли мне честь, мисс Кинстер?

Она улыбнулась, подала ему руку и, уходя, бросила невинную улыбку Люку. Он не очень любил котильон, и, поскольку в течение вечера они могли танцевать только два раза, он решил дождаться вальса.

Его глаза, очень темные, на мгновение встретились с ее глазами, он бодро кивнул в ответ, и Дарси повел ее к быстро составившемуся набору пар.

Пока они танцевали, кружились, улыбались и болтали, Амелия обдумывала этот кивок — или, точнее, то, что за ним скрывалось. Теперь между ними пролегло некоторое напряжение, оттенок чувства, которого раньше не было. К концу котильона она решила, что это, пожалуй, и хорошо.

Дарси очень не хотелось расставаться с ней, но появился Люк и с ленивой надменностью без единого слова взял ее под руку. Дарси слегка приподнял брови, но он был достаточно умен, чтобы не возражать, — поведение Люка говорило о еще не объявленном соглашении.

Амелия улыбалась и болтала, но вскоре Люк извинился за них обоих и повлек ее прочь. Они пробирались сквозь толпу. Глядя на его профиль, она прятала довольную улыбку и терпеливо ждала.

Бесконечное количество встреч с друзьями, потом первый вальс и ужин. Когда Люк обнял ее в их втором и последнем вальсе в этот вечер, чаша терпения ее переполнилась.

— Я думала, — проговорила она, когда они закружились в танце, — что мы осмотрим новые достопримечательности.

Он приподнял бровь, как всегда, устало.

— Здесь для этого маловато места.

Она была не так наивна.

— Я-то думала, что такой знаток своего дела, каким вы хотите казаться, всегда найдет выход.

Эти слова прозвучали как предупреждающий звонок. Люк встретился с ней взглядом — до этого он избегал смотреть на нее. В синеве ее глаз явственно поблескивали искры раздражения. В лице ее не было никаких признаков упрямства — ни сжатых губ, ни стиснутых зубов, — никаких перемен вообще, кроме вполне понятного напряжения, которое с того момента, как он встретил ее в холле сегодня вечером, окружало это стройное тело, бывшее теперь в его объятиях. Тем не менее он чувствовал, как сжимается в ней хорошо известная ему пружина ее целеустремленности. Он окинул взглядом зал.

— Здесь маловато места. — Дом Оркоттов был невелик, бальный зал без затей.

— Но…

Он посмотрел на нее очень внимательно и убедился, что угроза, которая слышна в ее словах, вполне реальна.

— Не будьте дурочкой.

Если бы можно было взять назад эти слова, он бы это сделал — тут же. Но она удивила его — она решилась скрестить с ним мечи. Ее цель — вовлечь его в какой-то бесстыдный флирт…

Внезапная вспышка синего огня, которая зажглась в ее глазах, сказала, что он должен быть готов к перевороту, к тому, что все выйдет наоборот. И даже хуже того.

Вальс кончился, Амелия сладко улыбнулась:

— Дурочкой? О нет. — Когда они остановились, она выскользнула из его объятий, отметив про себя, что его пальцы напряглись, желая удержать ее. Глядя ему в глаза, она продолжала улыбаться, потом, отвернувшись, произнесла: — Я умнее, чем вы полагаете.

Немыслимая провокация — вот что она придумала, вот что она предприняла, и весьма успешно. Она флиртовала и дразнила мужчин — и наблюдала, как он злится все сильнее. Всегда было нелегко разбудить его злость — или его чувства, — он слишком крепко держал в руках свои эмоции. Но ему не нравилось смотреть, как она улыбается и смеется, привлекая внимание других мужчин. Он решительно не одобрял, что она близко придвигается к ним, позволяя своему природному очарованию привлекать их глаза к созерцанию, отказываться от которого они не видели оснований.

Проведя в бальных залах шесть лет, она точно знала, кого следует выбрать, кого она может возбудить и дразнить вволю и с чистой совестью. И они, ее жертвы, помогали ей — они были готовы броситься к ней и поднять перчатку, если только ей вздумается ее бросить.

Она ничем не рисковала — уж это она понимала. Люк не позволит другому мужчине завладеть тем, что он считает своим.

Оставался один вопрос: сколько пройдет времени, преж де чем он капитулирует?

И завладеет ею.

Двадцать минут — вот каков оказался ответ. С откровенно соблазнительным смехом она отошла от группы ошеломленных повес, не обращая внимания на идущего рядом Люка, и стала пробираться сквозь толпу. Через мгновение она услышала приглушенное бормотание — не вполне веж ливое, — когда Люк увидел группу, к которой она направлялась теперь. В эту группу входили Крануэлл, Дарси и Фитсомб, еще один из его дружков.

И тогда он просто схватил ее за руку, подтащил к ближайшей стене, распахнул дверь, которую она даже не заметила, — одну из тех, какими пользуются слуги, — и устремился внутрь, втолкнув ее перед собой. Два шокированных лакея с подносами едва увернулись от них. Люк распахнул еще одну дверь, ведущую в коридор, темный, неосвещенный. Он устремился туда, увлекая ее за собой, ногой захлопнул дверь, повернул Амелию к себе и прижал к двери.

Она вгляделась в его лицо, теперь лишенное вежливой маски, скорее, пожалуй, вообще всякой вежливости. Глаза сужены, губы крепко сжаты, никакой мягкости в них не ос талось, и все его точеное лицо излучало лишь гнев и угрозу.

— Что это вы делаете, по вашему мнению? — Слова про звучали тяжело, резко, голос был хриплый и угрожающий.

Она выдержала его взгляд и спокойно ответила:

— Заманила нас сюда.

Упираясь одной рукой в дверь, держа другую на ее талии, не давая ей шевельнуться, он придвинулся ближе, его лицо нависло над ней.

Но страха она не чувствовала и не скрывала этого.

Он нахмурился еще сильнее.

— Интересно, как по-вашему, что вы могли бы испытать в темном коридоре?

Она выдержала его взгляд, впилась пальцами в лацкан его фрака, подняла брови и произнесла невозмутимо:

— То, чего я еще не испытала.

Это был явный вызов, и ответил он на него так быстро, что голова у нее закружилась.

Он впился в ее губы, крепко, сильно. Ей показалось, что он раздавит ее, притиснув к двери. Он же, по-прежнему не давая ей сдвинуться с места, не навалился на нее, не воспользовался своим тяжелым телом, чтобы не дать вырваться из ловушки.

Да этого и не требовалось — одного поцелуя, вызывающе эротичного, неумолимо откровенного, оказалось достаточно, чтобы все мысли ее отлетели, включая мысль о побеге, равно как и всякое желание дальше его провоцировать.

Потворствовать ему она тоже не собиралась, но быстро поняла, что делает именно это, покорившись требованию его губ, его языка, его неоспоримому знанию дела. А он прекрасно понимал, что делает, больше того — он понимал, что он делает с ней. Он быстро и безжалостно довел ее до той точки, где ей оставалось только сдаться.

Она попыталась поднять руки и обнять его за шею, но его рука, лежащая на ее талии, помешала, и заданное им расстояние между ними сохранилось. Тогда она запустила пальцы ему в волосы, удивляясь их шелковистости. Понуждая его углубить поцелуй, отдавая ему все, чего он хотел, предлагая ему взять больше.

Она даже не почувствовала его пальцев на своей спине, только заметила, что он шевельнулся, рука его пробежала по ее шее вниз, к низкому вырезу платья, и только тогда она поняла, что лиф ее платья расстегнут. Его умелые пальцы не медля скользнули под шелк, поискали, нашли, высвободили одну грудь и крепко сжали сосок.

Его прикосновение было властным и уверенным. Он теребил сосок на все лады, пока она не стала задыхаться.

Она почти теряла сознание, когда он поднял голову и тут же снова опустил ее и обхватил жаркими губами тот сосок, который только что терзал. Он лизал и сосал его до тех пор, пока она, распластанная на двери, не могла больше сдержать крика.

Только тогда он чуть отстранился; рука, которой он обхватил ее грудь, опустилась, легла ей на живот и стала гладить его, да так, как она и вообразить себе не могла. У нее ослабели колени.

Теперь только железная хватка его руки у нее на талии не давала ей упасть.

Через два слоя шелка его любопытные пальцы нашли ее сокровенное место и начали ласкать. Ее обдало жаром. Пальцы его продолжали свое осторожное исследование, прикасаясь к нежной плоти, к которой еще никто никогда не прикасался, даже сквозь шелк.

Вдруг кончиком пальца он коснулся какого-то места, о наличии которого у себя она и не подозревала, — осторож но, умело, настойчиво.

Ощущение его губ на груди, новая, совершенно неожиданная, потрясающая интимная ласка — все это лишило ее последних сил.

Кожа у нее горела, она задыхалась. Потом он нажал — и она еле слышно выдохнула его имя.

К ее удивлению, он поднял голову — не для того, чтобы посмотреть на нее, но чтобы окинуть взглядом коридор.

Потом тихонько выругался, выпрямился, отнял руки. Она начала скользить вниз по двери.

Люк снова выругался и поднял ее.

— Кто-то идет.

Он быстро привел в порядок ее лиф, как если бы ничего и не было, распахнул какую-то дверь и толкнул Амелию внутрь. И тихо затворил дверь…

Теперь они стояли в темном пустом коридоре для прислуги, и он обнимал ее за талию. Он припала к его руке, хотя больше не нуждалась в поддержке.

За дверью послышались голоса, шаги — несколько человек прошли по коридору, где они стояли менее минуты назад.

Шаги стихли, Люк облегченно вздохнул. Близко — слишком близко. Он взглянул на Амелию, молчаливую и настороженную, затем молча он подтолкнул ее к двери, ведущей в бальный зал.

— Постойте. — Он задержал ее у самой двери. Было слышно — бал в самом разгаре. Казалось, минула вечность с тех пор, как они ушли.

Она остановилась перед ним. Даже в темноте он умело привел в порядок ее платье.

Когда он опустил руки, она посмотрела на него и шагнула ближе. Ладонью коснувшись его щеки, она легко поцеловала его.

— Это все? — прошептала она, когда их губы расстались. Он даже и не пытался скрыть своей ярости.

— Этого более чем достаточно для одного вечера.

Глава 6

Более чем достаточно мучений. Вряд ли она сознавала, какой эффект произвела на него, особенно когда он ласкал ее и понимал, что может сделать с ней все, что пожелает. Он вовсе не собирался сообщать ей об этом. Не настолько он глуп.

Вспоминая о том, что заставило его произнести эти слова в прошлый раз, он смотрел, ревнуя, как она танцует контрданс в зале леди Хэммонд. Ее партнером был Крануэлл. Как и на балу у леди Оркотт пять дней назад, Крануэлл и остальные из тех, с кем она флиртовала, стали чересчур внимательны. Они ждали, когда он утратит к ней интерес и уйдет, тогда они этим воспользуются.

Разочарованно вздыхая, он смотрел на Амелию. Она веселилась, как обычно, — полная ожиданий, с блестящими глазами, предвкушающая момент, когда он утащит ее в какое-нибудь уединенное местечко, где они смогут провести хоть несколько минут наедине.

Постоянное недовольство не способствует развлечениям, так полагал он, однако остерегался вызвать новую демонстрацию ее талантов вроде тех, какие она показала на балу у Оркоттов. Он капитулировал, как только понял, что она всегда найдет брешь в его защите.

Одним словом, он принял к сведению, что ему хотя бы изредка придется плясать под ее дудку. Пусть она считает, что это так, зато он сохранит контроль над их интерлюдией, как бы далеко эта интерлюдия ни зашла.

Пока что дальше, чем у леди Оркотт, она не зашла.

Самосохранение — разумная цель.

Женские пальчики коснулись его рукава. Поняв, кто это, он повернулся и взял свою мать под руку.

Минерва улыбнулась:

— Пойдем, сын мой, пройдемся немного.

Он слегка удивился, но отказать матери не смог. Но прежде он окинул взглядом зал, выяснил, где Эмили, Энн и Фиона. Хотя его внимание было устремлено в основном на Амелию, о своих обязанностях он не забывал.

— Нет-нет, с ними все в порядке. Они благополучно раз влекаются. Я хотела поговорить с тобой о тебе и о леди, на которую ты смотришь.

— Вот как?

— Ко мне подошли три пожилые матроны, а также энное количество сплетниц рангом пониже. Появилось мнение, что отношения, которые раньше существовали между тобой и Амелией, теперь дружескими никак не назовешь.

Он поморщился — все так и было.

— На каких фактах основывают эти милые дамы свои выводы?

— Они заметили, что вы проводите чересчур много времени вместе, что ты — особенно — из кожи лезешь вон, чтобы устроить это, и конечно, все заметили, что вы имеете склонность исчезать куда-то, возвращаться спустя некоторое время, и на эти частые отлучки общество смотрит с подозрением.

— Так и должно быть. — Люк покосился на Минерву. — И что ты им ответила?

Мать сделала невинные глаза.

— Ну, что вы знаете друг друга много лет и всегда были очень дружны.

Он кивнул:

— Возможно, что и ты скоро удивишься…

— Какую дату вы назначили? — спросила Минерва.

В ее голосе прозвучало нечто такое, отчего он замешкался с ответом.

— Ну, не именно я…

— Люк. — Минерва устремила на него немигающий взгляд. — Когда?

Он знал, когда следует капитулировать, — за последнее время он успел напрактиковаться в этом.

— Примерно в конце месяца.

— А брачная церемония?

Он стиснул зубы:

— В конце месяца.

Она сначала удивленно распахнула глаза, потом задумалась.

— Вот как. Понятно. Это кое-что объясняет. — Она похлопала его по руке. — Прекрасно. По крайней мере теперь я знаю, чего мне ждать и как быть со сплетнями. Предоставь это мне.

— Благодарю тебя, мама.

Она заглянула ему в глаза, улыбнулась и покачала головой:

— Я знаю, ты пойдешь своим путем, но будь осторожен, сын мой. Для тебя брак окажется не таким легким делом, как ты думаешь!

И она ушла, чему-то улыбаясь. Люк хмуро смотрел ей вслед, а в голове вертелся назойливый вопрос: почему?

Женщины. Необходимое зло. Он прекрасно знал все, что касается необходимости, что же до всего остального — нужно просто научиться иметь с ними дело, а иначе они сведут тебя с ума.

На следующий день решено было устроить пикник в Мертоне. О, он знал, что это такое. Буколические восторги — вроде каменистой или болотистой почвы, или деревья с морщинистой корой, или любопытные утки — со всем этим он был знаком со времен своей зеленой юности.

Он давно перерос эти дни — перерос пикники.

— Я предпочитаю удобное кресло в зимнем саду.

— Что такое?

Он посмотрел на Амелию, сидевшую рядом с ним в экипаже.

— Ничего. Просто думаю вслух.

Она усмехнулась:

— Я сто лет не была у кузины Джорджианы.

Она с нетерпением ждала возможности побыть подольше с Люком. Ей хотелось — и это было ясно — завести их отношения дальше, узнать побольше о магии, которой он владеет, погрузиться в ощущения, которые он умеет в ней пробуждать. Короче говоря, пройти по их дороге вперед и посе тить новый храм.

После темного коридора у леди Оркотт они продвинулись совсем немного, в основном из-за отсутствия времени. Ей постоянно казалось, что минуты летят слишком быстро, когда она ощущает на своих губах губы Люка.

Не говоря уже о его руках на ее теле, одетом или нет.

Тем не менее она кое-что узнала. Например, что, несмотря на то, что физически он желает ее, его железная воля упрямо вмешивается в их отношения и твердо держит под контролем не только ее эмоции, но и его тоже. Даже когда она превращается в его руках в нечто задыхающееся, лишенное разума и воли, он все равно действует так, будто отправляется на обычную верховую прогулку. Воистину эта аналогия вполне уместна — он любит верховую езду, но никогда не теряет контроля над лошадью.

Подорвать этот контроль, увидеть его в путах страсти таким же распаленным и безрассудным, какой становилась она в его руках, — перспектива весьма соблазнительная.

Она бросила на него взгляд, полюбовалась четкими очертаниями его подбородка и улыбнулась.

Следующий поворот вел к вилле Джорджианы. Люк на правил экипаж в ворота, и вскоре, проехав по подъездной аллее, они оказались перед домом.

Джорджиана уже ждала их.

— Дорогие мои. — Она заключила Амелию в свою душистые объятия и поцеловала в щеку. Потом улыбнулась и протянула руку Люку. — Когда вы были здесь в последний раз, вы упали со сливового дерева. К счастью, не переломав себе костей.

Люк вежливо поклонился.

— А ветки я сломал?

— Нет, но вы съели очень много слив.

Амелия взяла Джорджиану за руку.

— Остальные едут за нами в экипажах. Мы можем вам чем-нибудь помочь?

Услышав в ответ «нет», они уселись на террасе, чтобы насладиться охлажденными напитками, пока не подоспе ли другие. Должны были приехать сестры Люка, Фиона, Минерва и Луиза, молодой лорд Киркпатрик и двое его друзей, а также Реджи и брат Амелии Саймон. И три их кузины — Хизер, Элиза, Анджелика — вместе со своими друзьями.

Экипажи подкатили к крыльцу, гости присоединились к ним на затененной террасе — количество явившихся на пикник достигло внушительных размеров, и все смеялись, болтали и веселились.

Люк смотрел на них со смешанным чувством. Он был рад, что две его самые младшие сестры, Порция и Пенелопа, остались дома в Ратлендшире. Они не приехали в Лондон вместе с семьей потому, что это было семье не по карману; после своей недавней победы он стал подумывать о том, не послать ли за ними, но им было четырнадцать и тринадцать лет, и они не могли прервать занятий. Пенелопа уж точно сидит, уткнувшись носом в какую-нибудь толстую книгу, зато Порция в такой погожий день, как сегодня, наверняка гуляет с его призовой сворой гончих. Будь они здесь, на этом пикнике, ему пришлось бы не сводить глаз с обеих и терпеть их непрестанное и зачастую язвительное поддразнивание. И очень хорошо, что эти две остроглазые надоеды благополучно остались дома.

— Люк!

Голос Амелии вернул его на виллу Мертон; он прищурился и увидел ее силуэт на фоне солнечного света, заливавшего лужайку. На ней было платье из тонкого муслина, очень подходящее для жаркого дня; яркое солнце делало ткань прозрачной, отчего были видны четкие очертания ее восхитительной фигуры.

Ему пришлось глубоко втянуть в себя воздух, прежде чем он смог оторвать от нее взгляд. Она склонила голову набок, глядя на него, и на губах ее заиграла легкая улыбка. Она кивнула ему на тарелку.

— Идите поешьте.

Он встал — медленно, чтобы сковать голод, внезапный, яростный, неожиданно насущный. Он и не заметил, как дошел до такого состояния, когда чуть-чуть его пришпорь — и он ринется вперед.

Он подошел к ней; справа от нее была открытая дверь в столовую, где было подано угощение. Многие гости наполняли свои тарелки, непрестанно болтая и смеясь, другие, держа тарелки в руках, направлялись к стульям и столам, расставленным на лужайке.

Взяв тарелку у Амелии, он встретился с ней взглядом, в ее синих глазах был вопрос. Свободной рукой он поймал ее пальцы и поднес к губам. Позволил ей — и только ей — увидеть истинную природу голода, горевшего в его темных глазах.

Ее глаза затуманились от желания. Но он быстро отпустил ее руку, повернулся к столу и спросил:

— Итак, что же здесь самое вкусное?

Она, хмыкнув, спокойно сообщила ему, что особенно хорошо блюдо из виноградных листьев с начинкой.

Они наполнили тарелки и присоединились к гостям на лужайке. Следующий час пролетел в легкой болтовне. Хорошее общество, превосходная еда, тонкие вина, яркий солнечный день… Среди собравшихся не было ни соперничества, ни напряжения — все расслабились и с удовольствием проводили время.

Наконец, утолив голод, более молодые из гостей решили прогуляться к реке. Садовая дорожка выходила на сельскую дорогу, ведущую к берегу. Саймон, Хизер и Анджелика знали, куда идти. Общество поднялось, трепеща муслиновыми оборками и зонтиками, украшенными рюшами, молодые джентльмены бросились помогать барышням.

— Спешить ни к чему, — посоветовала им Луиза. — До отъезда у нас еще несколько часов.

Улыбаясь, Минерва кивнула в знак разрешения. Молодежь плотной группой двинулась через сад. Хизер и Элиза повернулись к Реджи:

— Пойдемте с нами — мы хотим услышать все о парике леди Моффет. Он действительно слетел с нее на скачках?

Всегда готовый посплетничать, Реджи позволил себя увести.

Люк посмотрел на Амелию:

— Пойдемте?

Глаза ее задумчиво блеснули.

— Почему бы и нет? Пойдемте.

Он помог ей встать. Они не собирались тащиться в такую даль, к реке, но, всячески делая вид, что неохотно выполняют свой долг — присматривать за молодыми родственниками, которые вовсе не нуждались в присмотре, — они пошли вслед за всеми.

Лужайка осталась позади. Когда дом скрылся за деревьями, Люк остановился на перекрестье дорожек. Молодежь впереди разбилась на группки по три-четыре человека, они шли, растянувшись по золотым полям, к далекой зеленой ленте реки.

Они услышали голос Саймона — он обсуждал с Анджеликой вероятность увидеть семейство драчливых уток, которых они видели в прошлый раз.

Люк взглянул на Амелию, в ожидании остановившуюся рядом с ним.

— Вы хотите увидеть реку и этих уток?

Она поморщилась.

— Я все это уже видела.

— В таком случае где тут сад? Может быть, нам удастся найти то дерево, с которого я свалился, когда был здесь в последний раз?

Она показала на дорожку, уходящую налево.

— Уверена, что сливы уже созрели.

Он пошел за ней.

— Я собираюсь испробовать вовсе не сливы.

Не останавливаясь, она бросила на него надменный, вызывающий взгляд.

Он улыбнулся.

Сад был раем для соблазнителя — большие старые деревья в густой листве, окруженные высокой каменной стеной, — он был достаточно далеко от дома и дорожки, ведущей к реке, так что маловероятно, чтобы сюда забрел кто-то посторонний.

Здесь, среди деревьев, их нельзя было увидеть, не войдя в сад. Амелия оказалась права — сливы уже созрели. Люк сорвал одну. Увидев, что Амелия смотрит на него, протянул ей ягоду, себе сорвал другую.

— Замечательно.

Он откусил кусочек и посмотрел на Амелию; она опять оказалась права — нагретый солнцем плод был божествен. Она проглотила сливу, закрыв глаза в предвкушении; красный сок окрасил ее губы.

У него дух захватило, на мгновение он ослеп. Наконец, вздохнув, он поднял голову и увидел у нее за спиной венчающее сад великолепное для их целей сооружение.

Это была маленькая беседка, которую поставили в центре сада для любителей уединения. Сад раскинулся на склоне холма, и из беседки открывался вид на дальние поля и реку, но деревья, окружающие ее, скрывали этот домик от любопытных глаз.

Многие виллы Мертонов строились джентльменами для своих любовниц! Люк с радостью воспользовался удачными затеями предшественников, но при этом не мог сказать, дол го ли он выдержит, не прикасаясь к своей прекрасной спутнице, и хотя трава под деревьями высокая и густая, а упавших плодов еще мало, цветные пятна на дамском платье стали бы весьма красноречивым свидетельством их занятий.

Он кивнул на беседку. Говорить ему ничего не пришлось — ей не терпелось так же, как и ему. Амелия пошла вперед. Подобрав подол платья, она поднялась по трем низким ступеням, улыбнулась, вошла и уселась на мягкий диван, поставленный так, чтобы можно было любоваться пейзажем.

Она посмотрела на Люка вопросительно и с вызовом. Он секунду помедлил в дверях, а затем шагнул к дивану.

Но было не так, как она ожидала. Он не сел рядом с ней — он уперся коленом в подушку, обхватил ладонями ее лицо и впился в нее губами.

Он был не склонен вести вежливые игры, притворяться, будто между ними еще осталось какое-то пространство. После поцелуев, которыми они обменялись пять дней назад, преграды рухнули — не только ее губы, но вся она целиком теперь принадлежала ему, если бы он этого захотел. Он это знал, и она тоже.

Она ответила на поцелуй пылко, как всегда. Губы ее раскрылись, теплые и зовущие. У этих губ был вкус сливы, и, опустившись на подушку, он впитывал в себя этот вкус.

Оба были голодны, отчаянно голодны, так почему бы им теперь не насытиться вволю?

Некоторое время они только этим и занимались, утоляя аппетит, пробудившийся, но оставшийся за эти пять дней неутоленным. Но этого было мало, чтобы утолить его голод. Или ее.

Он был так захвачен поцелуем, что не заметил, как она — не в первый раз — взяла на себя роль лидера. Расстегнула на нем рубашку и обнажила его грудь. Сначала ему стало холодно, но это ощущение быстро улетучилось — она прикоснулась к нему ладонями, чем потрясла его до глубины души.

Ее смелое и откровенное исследование вынудило его прервать поцелуй. Оно было алчным, жадным, когда она растопырила пальцы и затем согнула их, впиваясь в широкую мышцу, охватывающую его грудь. Она провела ими вдоль, потом поперек, исследуя его так по-хозяйски, словно он был рабом, которым она теперь владела.

У него мелькнула мысль — а не так ли это на самом деле?

Но он затаил дыхание и воспользовался ее увлеченностью, чтобы взять себя в руки, опомниться от пьянящего восторга ее прикосновений. Он расстегнул пуговицы на ее пла тье, обнажил холмики, с которыми уже был знаком, но только при тусклом свете. Он полюбовался их совершенством, прозрачной кожей с голубыми венами, бледно-розовыми сосками. Он подул на один из них, увидел, как тот затвердел, и обхватил его губами.

Она задышала прерывисто, закинула голову назад, одна рука ее все лежала на его груди, пальцы другой запутались в его волосах. Глаза закрыты, губы раскрыты, она пыталась вздохнуть, она купалась в уже не неведомых ощущениях, восхищаясь познанной близостью, уже знакомым восторгом, и ждала, предвкушала, взволнованная, очарованная, что будет дальше?

Он коснулся горячими губами ее грудей. Ее обдало жаром, и жар этот все нарастал и требовал, чтобы его утишили.

Она беспокойно ерзала под ним и ждала, ждала…

Когда ожидание стало нестерпимым, она нащупала его запястье, отвела его руку от своей груди и настойчиво потянула ее вниз. Дальнейших указаний ему не требовалось.

Сочетание игры его губ и языка на ее груди и мучительной ласки кончиков пальцев было очень приятно. Но она должна была испытать нечто большее; она это знала и хотела — прямо сейчас.

Она приподняла бедра, чтобы его пальцы оказались меж ду ними.

Он оторвался от ее грудей, глаза его мрачно сверкнули.

Она поймала его взгляд.

— Еще. — И поскольку он не подчинился немедленно, она потребовала: — Я знаю, что бывает большее. Покажите мне. Сейчас же.

Его темные демонические глаза, несмотря на свет, казались почти черными. Абсолютно непроницаемыми.

— Если вы настаиваете…

И он снова завладел ее губами. Она не ожидала этого, не успела приготовиться к этому неожиданному нападению. Не физическая, но чувственная мощная волна закрутилась в ее голове, и ей ничего не оставалось, как только полностью отдаться ощущениям.

Она чувствовала, как изменился его поцелуй, став откровенно берущим и требующим. От каждого глубокого и медленного удара она содрогалась, но уже по-другому; трение его фрака и рубашки о ее голую кожу было для нее новым ощущением. Потом преграда ткани исчезла. Жар его груди, жестких черных завитков встретился с ее набухшими сосками.

И тут она почувствовала его руку у себя на бедрах и поняла, что он задрал юбку. Холодный воздух коснулся ее лодыжек, но ей это было все равно, все ее чувства были напряжены от осторожной ласки его пальцев, которыми он проводил по ее ногам.

Когда он наконец позволил ей выплыть на поверхность, не полностью, но достаточно, чтобы она могла снова что-то чувствовать, оказалось, что его пальцы свободно скользят по распаленной плоти у нее между ног.

Это открытие ее потрясло, голова закружилась от восторга. Он не отпускал ее губы и продолжал игру пальцев. Это не была только игра; под пьянящей чувственностью, под восторгом скрывалось собственничество, примитивное возбуждение, которое она ощущала несмотря на его попытки скрыть, спрятать это, сохранить в тайне.

Оно сказывалось в напряжении, от которого застыли его мышцы. В стальной мощи его руки, ласкающей ее. Она ощущала его в нарастающем жаре, который он таил от нее, словно хотел защитить от огня. Огня, иметь дело с которым он привык, но которого она еще не испытала.

Если бы выбор был за ней, она попросила бы этого огня — он манил ее своей неизведанностью. Но она могла только принимать то, что он ей давал, брать то, что он предлагал, на что был согласен.

Спорить она не могла, она была слишком захвачена чувственной паутиной, которую он сплел. Ей хотелось большего. Прямо сейчас. И кажется, он это понял. Он осторожно стал ласкать вход в ее ущелье, пока ей не захотелось кричать, потом его палец медленно вошел в нее.

Чуть брезжущему ее рассудку представлялось, что это проникновение успокоит ее желание, и так оно и было. Некоторое время. Но потом легкие движения этого пальца снова разожгли в ней вожделение, еще более отчаянное и сильное.

Он делал это явно нарочно, и наконец она прижалась к нему, впившись ногтями в его руку и извиваясь всем телом.

Готовая сдаться.

Облегчение, физический покой, которые охватили ее, были ей наградой, она пылко обняла его и обмякла в его руках, с трудом сознавая, что он убрал руку и опустил ее юбку.

Он все еще не отрывал от нее губ, но пыл уже ослабевал. Она поняла — он снова воздвиг барьеры, отгородив ее от топки и пламени.

Когда он поднял голову, она запустила руку ему в волосы и притянула к себе. С трудом подняла отяжелевшие веки и внимательно посмотрела в его глаза.

Но ничего не смогла в них увидеть даже на таком расстоянии.

— Почему вы остановились? — Его взгляд упал ей на губы, и она крепче вцепилась в его волосы. — Если вы заговорите о времени и расписании, я закричу.

Он, хмыкнув, взглянул на нее.

— Не о времени. О храмах. Мы пока еще не добрались до этого храма.

Ей не очень понравилось его объяснение, но спорить она не стала. Ей пришлось согласиться с тем, что на его территории она не может ему диктовать.

Вечер был теплый, и времени у них было достаточно. Теперь он положил ее на себя, прижав спиной к своей груди, и обнял. Ее кожа остывала, мысли лениво двигались. Этот момент благословенного покоя он урвал для себя. Лежа в таком положении, она не могла видеть его лица — не могла видеть, как он смотрит на нее.

Ему нужно было отдышаться, и он не хотел, чтобы она догадалась, что он в этом нуждается. Не хотел, чтобы она заподозрила, что сам он с трудом удержался на поверхности.

На поверхности моря, по которому он плавал столько раз, что и не сосчитаешь.

Женщины, обладание ими никогда по-настоящему не имели для него значения — в прошлом. Он полагал, что обладание Амелией будет если не совсем таким же, то и не слишком отличным других.

Но слепая потребность, охватившая его только что, была ему внове. Слепая страсть, слепое желание — с этим он был знаком, но слепая потребность? Это что-то новое. Такого с ним еще никогда не бывало. Он не мог логично объяснить, почему потребность овладеть ею вдруг стала такой острой. Такой абсолютно необходимой.

Он не знал, насколько глубоко это незнакомое чувство зашло. Не знал, сможет ли контролировать его.

Эта мысль заставила его насторожиться, даже больше насторожиться, чем раньше, и по мере того, как утекали минута за минутой и день клонился к вечеру, мягкое теплое тело, несмотря ни на что, принесло ему успокоение.

Она слилась с ним, она была полностью покорна в его объятиях, лиф ее платья так и остался распахнутым, груди были восхитительны. Он почувствовал, как губы его дрогнули в улыбке — она определенно нравилась ему. Искушение положить руку на эти мягкие холмы и потеребить их было реальным, но… конец дня был уже близок.

Наконец они зашевелились и, приведя в порядок одежду, направились обратно на виллу. Она шла впереди, как часто делала это прежде. Но перед тем как выйти на главную дорогу, он остановил ее, притянул к себе и на мгновение прижался губами к ее шее.

Она ничего не сказала, но обернулась, встретилась с ним взглядом. Он выпрямился. Тогда она улыбнулась — этой странной, торжествующей, женственной улыбкой, которая всегда заставляла его настораживаться, — небрежно отвернулась и пошла вперед.

Они вышли на лужайку за несколько минут до того, как появилась молодежь, усталая, но улыбающаяся. Все расселись по экипажам. Хотя болтовня девушек наконец затихла, Реджи так умолял облегчить его положение, что Люк усадил его в свой экипаж, более быстрый, и вскоре гости остались далеко позади.

Они уже въезжали в Лондон, когда Реджи зевнул и пошевелился. Люк усмехнулся:

— Ты услышал что-нибудь стоящее?

Реджи хмыкнул:

— Только некую сказку о табакерке, которую не могут найти у леди Хэммонд, и какой-то ценной вазочке, которая куда-то подевалась у леди Оркотт. Но ведь ты знаешь, как это бывает, — сейчас конец сезона, вещи переставляют, и люди забывают, куда они их поставили.

Люк вспомнил о чернильнице своего деда. Реджи, без сомнения, прав.

Глава 7

Вечер следующего дня навис над ним, как рок. Если бы Люк мог избежать маскарада у леди Корк, он это сделал бы, но старая карга была давнишним другом их семьи, и он не мог не пойти к ней. Стало быть, не было никакой достаточно убедительной причины, почему бы Амелии тоже туда не пойти; она же была — и ясно дала понять ему это — преисполнена на этот вечер самых радужных ожиданий.

Поднимаясь по ступеням особняка Корков в плаще и маске, держа под руку Амелию, он с неприятным чувством думал об иронии своего положения. По крайней мере его матери с ее подругами здесь не будет. Этот вечер устраивался для таких, как он и Амелия, и более молодых, которые стремились добиться успеха.

Протянув дворецкому их приглашения, он провел Амелию в толпу, наполнившую парадный холл ее светлости. Там стояли те, кому подобные мероприятия были внове; неузнаваемые в масках и домино, они озирались, пытаясь узнать других. Положив ладонь на спину Амелии, он провел ее в зал.

— В бальный зал, — проговорил он, когда она недоуменно оглянулась на него. — Там меньше толчеи.

С одной стороны, ему нужно было взять на себя лидерство и проложить дорогу вперед, но его предсказание оказалось верным — в бальном зале по крайней мере можно было дышать.

— Я и не думала, что здесь будет такое столпотворение; тем более под самый конец сезона. — Привстав на цыпочки, Амелия вытянула шею, пытаясь сориентироваться.

— Если на маскараде нет толпы, он не имеет смысла.

Она повернулась к нему.

— Потому что тогда слишком легко узнать, кто есть кто?

Он коротко кивнул и взял ее за руку. Узнать Амелию совсем нетрудно, несмотря на толчею, — эти васильковые глаза, широко раскрытые в прорезях маски, были необыкновенны, особенно в сочетании с мелькающими под капюшоном домино золотыми локонами.

— Вот так. — Остановившись, он опустил ей капюшон пониже, чтобы спрятать лицо и локоны.

Она фыркнула:

— Не имеет особого значения, если даже меня узнают. Я уже нашла себе партнера.

Верно, но…

— Учитывая ваши надежды на этот вечер, будет разумнее не привлекать к нам внимание.

На ней была полумаска; он ясно видел ее лицо, соблазнительную улыбку, изогнувшую ее губы, когда она подняла к нему голову.

— Я склоняюсь перед вашим богатым опытом.

Держа его под руку, она шла рядом с ним — именно этого он хотел, ему было спокойнее, когда она рядом, когда ее рука лежит на его локте. Подавив вздох, он зашагал через бальный зал вперед.

В других обстоятельствах он с ходу определил бы, куда в этом доме можно будет попозже увлечь леди, державшую его под руку, где они могли бы насладиться интимными радостями. Но в этот вечер с леди, которая свободно командовала большинством его недремлющих мыслей, он был очень озабочен тем, как бы избежать именно этих радостей.

— Амелия… — Нужно натянуть вожжи, провисшие в ее руках. И попытаться повернуть ее на другую дорогу. — Что бы вы ни думали, мы слишком быстро продвигаемся вперед.

Она не сразу взглянула на него, сначала сжала челюсти.

— Вы, случайно, не хотите повернуть обратно?

— Нет. — Он знал, что она никогда не согласится на это. — Но… — Как объяснить, что, несмотря на то, в чем он пытался убедить ее, было столько храмов, в которых можно молиться? Слава Богу, пока он еще сохранил здравый смысл. — Поверьте, мы не можем продвигаться быстрее, чем уже продвигаемся. Пока что.

К его удивлению, она не напряглась, не бросила на него сердитый взгляд и не стала спорить. Вместо этого она всмотрелась в его глаза и улыбнулась — одной из тех улыбок, которые вызывали в нем инстинктивное недоверие, — и, приблизившись, прошептала так, чтобы никто не мог ее услышать:

— Вы хотите сказать, что не собираетесь больше меня соблазнять?

Он почувствовал, как лицо его окаменело. Он впился в нее взглядом и долго думал, прежде чем кивнуть утвердительно.

Ее улыбка стала шире, она шагнула к нему еще ближе и коснулась пальцами щеки.

— Перестаньте быть таким благородным. — Голос ее звучал низко, как у сирены. — Я хочу, чтобы меня соблазнили. Вы. — Она внимательно смотрела на него, потом склонила голову набок. — И все потому, что мы знакомы слишком давно, да?

Его так и подмывало согласиться — признать это объяснение справедливым и снискать ее сочувствие.

— Это не связано с тем, как давно я вас знаю. — Он проговорил эти слова язвительно, но она не обиделась, она просто ждала, не сводя с него глаз, ее брови приподнялись слегка вопросительно.

Ее рука легла ему на грудь; она была так близко, она была почти у него в объятиях. Быстрый взгляд вокруг подтвердил, что, несмотря на то, что его внимание было сосредоточено на ней, его инстинкт ловеласа не дремлет, — они находились в конце зала, в неярко освещенной нише, куда выходил коридор. В этих обстоятельствах казалось естественным обнять ее и…

Мысли его метались, пытаясь сформулировать приемлемую для нее причину, по которой с соблазнением следует повременить, пока… пока он сам не освоится с тем, чем для него обернулось это самое соблазнение, с тем, чем оно еще обернется для него.

Она рассмеялась и устроилась у него на груди, подняв к нему лицо.

— Почему? Сколько времени вам обычно требуется, что бы увлечь леди в постель?

— Дело не в этом.

— Верно. — Она не сводила с него смеющихся глаз. — Но если мы это сделаем — кто узнает? Я не собираюсь попадать в затруднительное положение, или превращаться в глупо улыбающуюся дурочку, или делать что-то еще, чтобы все насторожились.

Он не боялся, что перемены в ней могут выдать их тайну, он боялся за себя. Его беспокоило, что он чего-то не понимает, беспокоила та примитивная жажда, которую она вызывала в нем. Эта жажда понуждала его немедленно согласиться с ее предложением. Эта жажда требовала овладеть ею, ов ладеть прямо сейчас.

Но эта жажда не походила на все, что он испытывал прежде, — она была бесконечно сильнее, неодолимее. Это была жажда, которая возбуждала его так, как ни одно желание не возбуждало раньше.

Он посмотрел ей в глаза.

— Поверьте мне, мы должны отложить ваше соблазнение по крайней мере на десять дней.

Амелия вслушалась в эти слова и еще внимательнее вслушалась в то, как они были произнесены. Жестко, безжалостно, решительно. Но все же он произнес эти слова, снизошел до обсуждения этой темы, а не просто заставил ее согласиться с его решением. А ведь именно так, она была уверена, он привык обращаться с женским полом. Объяснять свои поступки, даже так скупо, как сейчас, — что неудивительно, ведь ему никогда не приходилось этого делать, — нет, это не в его стиле. Однако он попытался. Попытался снискать ее поддержку и не настаивал на послушании.

Поэтому она продолжала улыбаться.

— Еще неделя и даже больше? — Она не могла этого представить, не верила, что так будет. После того, что было, особенно в плодовом саду Джорджианы, особенно после того последнего неожиданно разоблачающего поцелуя по дороге к вилле, она была уверена, что дела их продвигаются именно так, как ей хотелось. Как ей мечталось. Он явно смотрел на нее как на женщину — на женщину, которую он желал, — но в этом было и что-то другое.

Как будущий любящий муж он действовал превосходно — гораздо лучше, чем она ожидала на этой относительно ранней стадии. А это значило, что ей следует отнестись к его нынешним колебаниям более снисходительно.

Она обняла его за шею.

— Хорошо. Как хотите.

Подозрение, мелькнувшее в его темных глазах, заставило ее улыбнуться еще шире; она пригнула его голову вниз, притянула к себе его губы.

— Пусть все идет, как идет.

Их губы встретились в согласии; Люк почти не верил в свою удачу.

Но какая-то часть его сознания; смотрела на эту удачу с циничным скептицизмом, который не оставлял его, когда они в молчаливом согласии присоединились танцующим и закружились в первом вальсе. Он кружил ее по залу, чувствуя, что она от души наслаждается моментом, наслаждается ощущением его объятий, уносимая вдаль музыкой, — но не мог поверить в ее искренность.

В последний раз, когда он пытался ей возразить, замедлить их скольжение к близости, она вздернула нос и отправилась флиртовать с другими. К счастью, на маскараде, где для этого имелись огромные возможности, она была уже в его объятиях — и именно на маскараде ничто не помешает ему удержать ее.

Он был законченным повесой. Удерживать внимание леди, потаенно возбуждая ее чувства, — это было его второй натурой, а маскарад был прямо создан для этого. Пустить в ход эту привычку — прикасаться к ней, ласкать ее под просторным домино, воруя поцелуи в укромных местах, — это не требовало раздумий. А когда они слишком проголодались, чтобы довольствоваться тем, что можно было себе позволить в бальном зале, он не видел ничего опасного в том, чтобы найти тихий уголок, где можно было и дальше услаждать свои чувства.

Он не видел в этом ничего опасного. Привычка привела их в маленький кабинет — такое маленькое помещение, что его как бы и не было. Больше того — в двери оказался ключ, который он и повернул. По одну сторону узкого кабинета стоял письменный стол; посередине — большое кресло, перед которым лежала леопардовая шкура.

Амелия со смехом откинула капюшон. Люк опустился в кресло и стянул с себя маску.

Она уселась ему на колени, шурша шелком, пылко потянулась к его губам. Он нашел завязки ее домино и ловко развязал; тяжелый плащ скользнул вниз и лег грудой у их ног. Она тоже сняла полумаску, придвинулась к нему, положила руки ему на грудь. Губами она дразнила его, искушая.

Он пылко ответил на ее вызов. Они пришли сюда, надеясь провести вечер в обществе друг друга; больше им ничего не было нужно.

Очень скоро головы закружились у обоих, но не от шампанского леди Корк. Поцелуи становились жарче, вызывали воспоминания; она стала мягче, он соответственно тверже. Он пришел к логическому и разумному выводу, что ублажать ее поцелуями и ласками — это справедливо; не стоит отказываться от таких простых удовольствий. Как бы она ни старалась, ей не удастся его соблазнить.

Она и не соблазняла, он не заметил даже попытки с ее стороны.

Не она ведь перекатила их с кресла на леопардовую шкуру. Не она ведь устроилась под ним. Однако это произошло. Задыхаясь, с кружащейся головой, полная ожидания, она охотно помогла ему справиться с застежкой лифа, всячески поощряя его восхищаться, ласкать и пробовать ее на вкус, коль скоро он дал понять, что таково его желание.

Прежде чем он одумался, обоих охватило пламя.

Это состояние уже было ему знакомо; хотя она была новичком, страха она не испытывала. Он целовал ее все более страстно, все более откровенно, она все сильнее распаляла его.

Сначала она отчаянно впивалась пальцами в его волосы, потом расстегнула на нем рубашку и положила растопыренные ладони ему на грудь, впилась в нее ногтями, сжала его сосок крепко… еще крепче…

Откровенный призыв обрушился на него, потрясая его существо и вернув на место неповоротливые мозги. Всего лишь мгновенная вспышка сознания — вот и все, но этого было достаточно, чтобы понять, что ситуация, в которой они на этот раз оказались, была не ее виной, но его. Он ведь знал, что она принадлежит ему и он может взять ее в любое время, как только захочет.

Он и хотел. Он мог взять ее сейчас, здесь. Но в то время как он прижимался губами к ее губам, одна назойливая мысль мелькала у него в голове: а что потом? Он еще не был готов встретиться с этим лицом к лицу — с той необходимостью, которую она пробудила в нем, и с тем, что из этого может произойти. Он поддастся один раз и, быть может, обречет себя на… на что? Этого он не знал. А пока он не знает…

Он не раз бывал охвачен пламенем и знал, как с этим справиться. Он не настолько утратил волю, чтобы, поняв грозящую опасность, не избежать сетей, в которых запутался благодаря собственному желанию.

Амелия понимала, что они оказались совсем рядом с последним храмом на их пути. Казалось, поцелуи — это единственное, что еще удерживало их в этом мире, они то и дело обменивались ими, словно от этого зависела их жизнь. Что же касается тел, то ее будто расплавилось, его же, напротив, становилось все тверже, словно стальная сила, обычно наполняющая его мышцы, превратилась в каменную твердость. Горячую каменную твердость. Начиная с губ, терзавших ее губы, до рук, ласкающих ее голые груди, и ног, переплетенных с ее ногами. А его орудие… оно было в таком состоянии, какого она не могла представить даже в самых смелых своих мечтах.

Вот его рука скользнула вниз, задрала на ней юбку… Она затаила дыхание и вся превратилась в ожидание, в одно сплошное желание.

Это было совершенно новое чувство — никогда еще она не испытывала его ни с каким другим мужчиной. С Люком это означало, что будет… Она не задавалась вопросом, что будет, она знала это наверняка.

Холодный воздух коснулся ее голых ног; он задрал ее юбку и сорочку до пояса. Его язык ворвался ей в рот; смелый ритм, в котором он двигался, отвлек ее на мгновение, и за это мгновение его рука скользнула между ее бедрами и принялась ласкать ее пылко и дерзко. Жар внутри ее становился все сильнее, она задыхалась, она приподняла бедра ему навстречу, а он не давал ей ни мгновения передышки, сочетая удары языком с ударами пальцев.

Лицо у него было твердое, напряженное, возбужденное, но при этом что-то в его взгляде, очертаниях рта говорило о мягкости, неуловимых чувствах, чего она раньше в нем не замечала. И вот его взгляд поднялся и встретился с ее взором.

Рука же продолжала свое дело между ее бедер.

Она затаила дыхание, закрыла глаза, напряглась. Наконец заставила себя посмотреть на него, заставила свои обмякшие руки потянуться к нему.

— Идите ко мне — сейчас же.

Она схватила его за плечи и обняла, но он не шелохнулся. Его губы искривила полуулыбка.

— Не сейчас. — Он посмотрел туда, где резвилась его рука, и чуть отодвинулся. — Есть еще один алтарь, у которого я должен помолиться.

Она не поняла, что он имеет в виду, но поскольку он нагнул голову и прижался губами к ее животу, она тут же окончательно утратила всякую способность дышать и соображать. Он осыпал поцелуями ее живот, потом его губы переместились ниже, и кожа у нее лихорадочно запылала.

То была ласка, которой она никак не ждала, ласка, без сомнения, запретная. Она рванулась, внезапно охваченная сомнениями.

— Люк!

Он ничего не ответил.

Новое прикосновение его губ заставило ее вскрикнуть.

— Люк!!!

Он не обратил на ее крик внимания — а через пару мгновений она потеряла всякую надежду остановить его, унесенная водоворотом чувственных ощущений.

Она никогда и не думала, что такое бывает, что мужчина будет прикасаться к ней вот таким образом, в таком месте. Ей хотелось, чтобы он сделал с ней это, и он сделал — на все лады, кроме одного, и под конец она сдалась и позволяла ему брать себя, как ему хотелось, отдала себя его опытности и поплыла по волнам эротического восторга. А когда все кончилось, он поцеловал ее и сказал только:

— Не сейчас.

Позже они вернулись в бальный зал, где он пригласил ее на вальс и заставил дождаться, когда начнут снимать маски, чтобы все видели — да, они были здесь, в бальном зале, как и предполагалось, а потом он, как и полагается, проводит ее домой.

На следующее утро Люк зашел на Аппер-Брук-стрит и узнал, что Амелия отправилась прогуляться в парк с Реджи. Он подумал-подумал — и отправился туда же.

Ему нужно было с ней поговорить наедине, но желательно в безопасном — публичном — месте.

Он увидел ее прежде, чем она его. Она стояла на лужайке в группе леди и джентльменов. Остановившись под деревом, почти скрытый густой листвой, он размышлял — о ней, о себе, о том, что он здесь делает.

Пытается выгадать время. Время, чтобы разобраться, понять. Найти ответы на такие, например, вопросы: когда обладание женщиной было синонимом обязательства? А теперь, когда это так странно произошло, что это означает?

Он прекрасно понимал, что ответы не добавили бы ничего в этом смысле с другими женщинами, но с Амелией… все так, как оно есть. Не важно, что он пытается изобразить, не важно, чего он хочет. Он провел полночи, пытаясь заставить себя посмотреть правде в глаза. И пытаясь увидеть, что будет дальше.

Первое, что он увидел, был прием в поместье Хайтемов, на который он, Амелия, их матери и его сестры должны были отправиться, — три дня ничем не омраченных летних развлечений, которые начнутся завтра. На этой стадии прием в загородном имении был последним, что было ему нужно.

Время — вот что ему было необходимо. Время, чтобы понять, почему он испытывает к ней такую тягу, понять настолько, чтобы справиться с этим, контролировать это. Он разрывался, когда оказывался рядом с ней, — он хотел ее, но, с другой стороны, в этом таилась опасность. Опасна была не Амелия, но чувства, которые она в нем вызывала, и то, что эти чувства могли сделать с ним.

Итак, он здесь, чтобы просить о милосердии. Временном.

Он вышел из своего укрытия. Леди Коллинз и миссис Уилкинсон опаздывали на ленч. Он поздоровался с ними, тут же простился и, воспользовавшись тем, что все отвлеклись на их уход, поздоровался с Амелией и завладел ее рукой.

Реджи, стоя рядом, видел это, но сделал вид, будто не заметил. Когда обе леди отбыли, он одернул свой жилет.

— Не знаю, как вам, но мне хотелось бы поразмяться. Как насчет прогулки до Серпентайна?

Миссис Уоллес, леди Килмартин, лорд Хэмфриз и мистер Джонс радостно приветствовали это предложение и повернули на усыпанную гравием дорожку, ведущую к воде.

Нетрудно было отстать, замедлить шаги, пока не образовалось достаточное расстояние между ними и остальными, и поговорить свободно.

Амелия наклонила голову набок и вопросительно выгнула бровь.

— Мне кажется, вы что-то задумали.

Улыбка, играющая на ее губах, блеск синих глаз говорили о том, что она прекрасно понимает, какая мысль появилась у него в голове, как только он снова оказался рядом с ней, рядом с ее мягким женственным телом. Он безжалостно подавил эту мысль, но глаз с нее не сводил.

— Пожалуй.

Его тон заставил ее насторожиться. Но, не дав ей времени на размышления, он продолжил:

— Прием в поместье Хайтемов. Завтра.

Свет, появившийся в ее глазах, вынудил его быстро про изнести:

— Нам нужно быть осторожными. Я знаю, о чем вы думаете, но хотя место это на первый взгляд может показаться весьма подходящим, на самом деле такой переполненный и тесный дом таит в себе много опасностей.

Она слушала, по привычке склонив голову набок, не отводя взгляда от его лица. Потом, опустив голову, проговорила:

— Я полагала, что прием в загородном доме — это именно то, что нам нужно. — Она прямо взглянула на него. — Вы хотите сказать, что такая точка зрения неверна?

Он кивнул. Как-то надо было убедить ее не воспользоваться удобствами, которые предлагает сборище гостей в загородном доме, и не искушать его сейчас. А он был уверен, что она попытается. Его целью было предотвратить такую попытку.

— Дело обычное, но думаю…

Гости шли впереди. К счастью, аллея до Серпентайна была очень длинной. Амелия молчала и слушала — всякий, знающий его, тут же понял бы, что Люк просит о снисхождении. Это было поразительно.

— Уверяю вас, что конечный результат будет гораздо менее удовлетворительным, чем вы надеетесь. — Он взглянул на нее, увидел ее вздернутые брови, мысленно повторил свои слова и торопливо поправился: — Не в смысле мгновенного удовольствия, но…

Было совершенно ясно, что он не хочет воспользоваться преимуществами домашнего приема, чтобы развить их близость и совершить то, что, конечно же, должно стать последним шагом.

Она дала ему говорить, не прерывая, надеясь узнать по больше. Ситуация, его реакция были так не похожи на то, чего она ожидала, она была скорее удивлена, чем огорчена. Это был человек, за которого она хотела выйти замуж; но выяснилось, что она не всегда его понимает.

— В конечном счете нам придется учесть, что всякого действия, которое может вызвать слухи, порочащие ваше имя, необходимо избегнуть любыми способами.

Слова его прозвучали так напыщенно, что она с трудом сдержала улыбку. Они подошли к берегу Серпентайна; компания повернула в сторону лужайки. Люк остановился и пристально посмотрел на нее.

— Вы понимаете это, не так ли?

Она вглядывалась в его темные глаза, видела, что он обеспокоен, но чем — не понимала. Однако он ждал ответа. Она улыбнулась успокаивающе.

— Вы хорошо знаете, что я никогда не сделаю ничего, что могло бы запятнать мое имя.

Он не был так уверен в ней и внимательно вглядывался в ее глаза, ища подтверждения тому, что она действительно имеет в виду то, на что он надеется. Она похлопала его по плечу и посмотрела на аллею.

— Вы бы лучше проводили меня обратно, прежде чем Реджи начнет сомневаться, правильно ли он поступил, оставив нас наедине.

Отправление в поместье Хайтемов было назначено на девять часов утра. Вместе с Реджи он стоял на краю тротуара и задумчиво смотрел, как две дорожные кареты оседали на осях по мере того, как на них грузили багаж.

— Честное слово, они и половину этого не наденут! — Реджи взглянул на четверку лошадей, запряженных в карету Кинстеров, которая прибыла пятнадцатью минутами раньше, уже нагруженная ящиками и сундуками Амелии и Луизы. — Надеюсь, лошади не надорвутся?

Люк хмыкнул:

— Ничего страшного. — И у него, и у Кинстеров на конюшне держали только отличных лошадей. — Но это затянет поездку на час. — Поместье Хайтемов находилось в Суррее, на берегу Уэя.

Реджи смотрел, как лакей подал кучеру Эшфордов еще одну шляпную картонку.

— Если мы вообще туда доберемся.

Какое-то оживление у парадной двери привлекло их внимание: взволнованно болтая, сестры Люка и Фиона, как обычно присоединившаяся к ним, торопливо спускались по ступеням. Люк, глянув поверх их голов, встретился взглядом с Коттслоу. Дворецкий отступил в дом, чтобы поторопить с вызовом экипажа Люка.

Реджи пересчитывал дам; Люк сообщил, что они с Амелией поедут отдельно. Реджи удивился:

— Зачем такое беспокойство — места хватит.

Люк посмотрел ему в глаза:

— Ты забыл пересчитать барышень.

Реджи заморгал и тяжело вздохнул.

Идя за матерью Люка и своей вниз, Амелия заметила страдальческое лицо Реджи, такое типичное для мужчины, который отправляется в поездку с родственницами, что ей не трудно было понять, о чем он думает. У Люка лицо было жесткое, бесстрастное, непроницаемое.

Но потом он поднял глаза и увидел ее — и заколебался, словно охваченный внезапной паникой. Она обрадовалась. Улыбающаяся, спокойная и уверенная, она сошла по ступеням и подошла к нему.

Следующие мгновения были наполнены указаниями и разбирательствами, кто где сядет. Наконец все расселись по экипажам. Люк захлопнул последнюю дверцу и отошел в сторону.

— Мы быстрее вас доедем до реки, — сказал он Реджи, который кивнул ему и отсалютовал.

Люк дал знак кучеру, и тяжелый экипаж медленно покатил вперед. Карета Кинстеров последовала за ним, как только появился грум Люка, подогнавший его экипаж. Люк посмотрел на кареты, скрывающиеся за углом, и повернулся к Амелии.

Она ждала, когда встретится с ним взглядом, и подняла брови с легким вызовом. Подойдя к нему, она прошептала:

— Перестаньте волноваться — все будет хорошо.

Он был выше ее на целую голову; его плечи были такими широкими, что, находясь рядом с ней, он совершенно загораживал ее. Стоя так близко, она чувствовала, как исходящая от него мужская сила прямо-таки вибрирует вокруг нее.

И несмотря на все это, она успокаивала его насчет их интимной близости.

Бывает ли более восхитительная ирония?

Ее уверенная улыбка произвела эффект, противоположный намеченному: его темные глаза стали еще настороженнее. Брови насупились с явным подозрением.

С трудом сдерживая желание расхохотаться, она улыбнулась прямо в эти внимательные глаза и похлопала его по плечу.

— Перестаньте злиться — вы напугаете лошадей.

Он бросил на нее мрачный взгляд, но хмуриться перестал и подсадил ее в экипаж. Она расправила юбку, решила, что солнце еще недостаточно поднялось, чтобы открывать зонтик. Обменявшись парой слов с Коттслоу, Люк сел рядом с ней, и наконец они тронулись.

Он прекрасно правил лошадьми, был прирожденным возницей, но она не стала болтать и отвлекать его, пока он пробирался по запруженным транспортом улицам. Как он и предсказывал, они обогнали обе кареты после Кенсингтона; гораздо более тяжелые и не такие маневренные, они должны были часто останавливаться и ждать, пока дорога перед ними расчистится.

Радуясь, что сидит в легком экипаже, на открытом воздухе, Амелия отдалась созерцанию всевозможных картин. Хотя все это она видела не раз, теперь, когда Люк сидел рядом с ней, теперь, в предвкушении того, что самые сокровенные ее мечты вот-вот сбудутся, каждая деталь, которая попадалась ей на глаза, казалась более живой, яркой, исполненной значения.

Они добрались до Чезвика и повернули к югу, переехали через реку Кью и двинулись вдоль берега на юго-запад, в глубину сельской местности. Когда дома остались позади, яркость летнего утра окутала их, и по-прежнему казалось, что разговаривать не нужно — не нужно праздной болтовней заполнять волшебные мгновения.

Но кое-что изменилось. Она подсчитала дни — четырнадцать прошло с того рассвета, когда она расхрабрилась и бросила ему вызов в его холле. До того момента она чувствовала себя обязанной беседовать, поддерживать между ними какие-то светские контакты.

Многое изменилось за прошедшие дни — больше им не нужны были разговоры в качестве связующей их нити.

Вчерашняя беседа в парке дала ей богатую пищу для размышлений. То, что он стремится отсрочить их окончательное сближение, в то время как его — и ее тоже — терзает желание, казалось ей поначалу таким поразительным и непонятным, что ей пришлось немало поломать голову, преж де чем она убедилась, что правильно определила стоящие за этим причины.

Как только она поняла, что могут быть всего две причины и ни одна из них не была, по ее мнению, достаточной, чтобы оправдать еще одну неделю отсрочки, она отнюдь не упала духом — напротив, приободрилась в ожидании, решив довести его теперь ненужное ухаживание до конца.

Хотя он и отрицал, что на него влияет их долгое знакомство, но до какой-то степени это можно принять за правду. Он всегда смотрел на нее так же, как на своих сестер и прочих особ женского пола: их следовало защищать от всевозможных опасностей. Она знала: светские волки рассматривались как потенциальная опасность. Пусть теперь Люк ждет, что она станет его женой, и имеет четырнадцать дней, чтобы привыкнуть к этой мысли, — тогда ничего удивительного нет в том, что его определение опасности простирается и на него самого и его волчьи, при иных обстоятельствах достойные осуждения, желания.

Бедняга, он просто сбит с толку — попал, как говорится, впросак из-за своих прирожденных инстинктов мужчины-воина. Это она понимает: помнится, кое-кто из ее кузенов вот так же разрывался на части. Воистину оба попались в собственную ловушку.

Смеяться здесь не следует — все они слишком серьезно относятся к таким вещам. И потом, если она хочет заставить его отбросить свою рыцарскую щепетильность, стало быть, приводить его в ярость — самое последнее дело.

Вторую причину она понимала еще лучше. Простой случай упрямой мужской воли. Он с самого начала заявил, что для того, чтобы свет их принял, им понадобится четыре недели ухаживания на глазах у всех. И то, что они явно преуспели в этом за две недели — свидетельством тому было одобрение всех пожилых матрон на прошлом балу, — никак не может повлиять на его решение.

Она и не собиралась с этим спорить — как только они поженятся в июне, она получит то, что ей нужно от этого замужества.

Но их свадьба в ее сознании не равнялась их близости. Последнее может предшествовать первому, как часто и бывает на деле. Они приняли решение, и общество его одобрило, пока они не будут выставлять это напоказ, ни общество, ни их семьи и глазом не моргнут.

И она не сомневалась, что Люку это известно — будет известно, если он сочтет за труд обдумать все объективно. Но, учитывая, что им движут инстинкты и воля, сейчас объективность явно была ему недоступна.

Значит, ей поневоле придется взять все в свои руки. Привести их затормозившееся ухаживание к удовлетворительному концу, приблизить его пьесу к последней сцене — той, от которой он так неожиданно отказался. Не знай она точно, что он ее хочет — хочет так же, как и она его, — она не смогла бы думать об этой задаче со спокойной уверенностью, которая теперь воодушевляла ее.

— Вот он.

Слова Люка оторвали ее от размышлений. Взглянув вперед, она увидела две башни Хайтем-Холла, поднимающиеся над деревьями. Каменная ограда шла вдоль аллеи. Проехав еще немного вперед, они оказались перед открытыми воротами.

Дворецкий, грумы и лакеи уже ждали их около парадного входа. Люк кинул поводья груму и спустился на землю. Потом помог спуститься Амелии. Несколько мгновений, пока слуги леди Хайтем суетились вокруг, отвязывая багаж от задка кареты и внося его в дом, Люк крепко удерживал ее рядом с собой, чуть ближе, чем позволяют приличия. С мрачным выражением лица он посмотрел на нее.

— Ведь вы согласны, не так ли? — Он впился в нее взгля дом. — Никаких продвижений вперед, по крайней мере на этой неделе.

Она весело ему улыбнулась. Будь они одни, она прижалась бы к нему и поцелуями прогнала его тревоги, наверное, даже хорошо, что вокруг люди. Подняв руку, она погладила его по щеке.

— Я же сказала — перестаньте волноваться. — Повернувшись к дому, она добавила: — Вам совершенно нечего бояться.

Выйдя из кольца его рук, она направилась к парадному подъезду. Он некоторое время смотрел ей вслед, потом она услышала скрип его сапог и почувствовала его взгляд на своей спине. Он шел за ней. Губы ее изогнулись в улыбке. Он не поверил — и не поверит — ей; к несчастью, он слишком хорошо ее знает.

Подняв голову, она взошла по ступеням, обдумывая еще один жгучий вопрос, который у нее оставался: как ей соблазнить того, кто благодаря своему легендарному успеху все на свете уже видел?

Глава 8

Нужно будет подготовиться. Придется захватить его врасплох.

Они приехали в хорошее время — был почти полдень. И вместе с Люком, шедшим за ней по пятам, она вошла в гостиную, где хозяйка занимала тех, кто уже приехал.

— Мама и леди Калвертон еще едут, — ответила Амелия на вопрос леди Хайтем. — Меня привез в своей коляске Люк.

Ее светлость просияла и похлопала по стулу рядом с собой:

— Садитесь же, милочка, вы должны поведать мне ваши новости!

Амелия села, пряча усмешку, в то время как Люк холодно проигнорировал лукавый насмешливый взгляд ее светлости. Он склонился над ее рукой, после чего подошел к группе молодых джентльменов, столпившихся у окна. Амелия не возражала против его ухода. Она много раз бывала на приемах в загородных поместьях и знала распорядок не хуже, чем он.

Леди оживленно болтали. Прибывали все новые гости. Кареты Калвертонов и Кинстеров подъехали как раз к позднему ленчу.

После этого мужчины разбрелись и попрятались по каким-то своим мужским берлогам, а дамы стали расходиться по комнатам. Вторую половину дня женщины всегда посвящали удобствам — выясняли, кому какую комнату отвели, проверяли, аккуратно ли повесили их платья, нашли ли горничные их туалетные принадлежности. А также узнавали, кто расположился рядом и где находятся пожилые дамы и опасные сплетники.

Позже тем же вечером леди, желающие остаться наедине со своими поклонниками, обязательно найдут возможность открыть места, где они обитают, своим партнерам по желанию. Дальнейшее, если оно будет, произойдет в последующие дни — это был обычный, общепринятый и всем известный порядок, — и, стало быть, ничего, отдаленно напоминающего скандал, никогда не происходило в первый вечер на приеме в поместье.

Добравшись до отведенной ей комнаты — очаровательной спальни в конце одного из флигелей, удобно расположенной рядом с черным ходом, — Амелия убедилась, что горничная Диллис выполнила все ее указания в точности. Ее наряды уже были развешаны, гребни аккуратно разложены на туалетном столике. Пеньюар, который она просила оставить, лежал на кровати. В награду за свой тяжелый труд Дилли получила отпуск на весь вечер, а потому могла одаривать жгучими взглядами лакеев, отбивая их у других горничных.

Сложив руки, Диллис стояла у изножья кровати, с нетерпением ожидая, когда ее отпустят.

Закрыв дверь, Амелия отметила, что все, о чем она просила, выполнено.

— Очень хорошо. А теперь еще одно, последнее, дело.

Она вынула из ридикюля записку, которую написала внизу в гостиной.

— Когда пробьет три часа, отдайте это дворецкому. Адресат здесь указан. Просто скажете, что я просила доставить eе немедленно.

— В три часа. — Диллис взяла записку.

Амелия посмотрела на часы на камине; стрелки стояли на 2.

— Чем бы вы ни были заняты, не забудьте. Когда вы мне понадобитесь, я позвоню.

Усмехнувшись, Диллис поклонилась и вышла, закрыв за собой дверь. Амелия повернулась к пеньюару, разложенному на кровати.

Напольные часы, стоящие в углу библиотеки, пробили три — это было три тяжелых удара. Люк посмотрел на джентльменов, заполнивших просторную комнату; кроме двоих, лениво обсуждающих какие-то соревнования двухместных экипажей, остальные сидели с закрытыми глазами. Кое-кто даже похрапывал.

Им хорошо, а вот он не мог расслабиться и подремать. Держа перед собой газету с новостями, он делал вид, что читает что-то очень интересное; на самом же деле голова у него была занята уже ставшими привычными навязчивыми мыслями.

Ее образ стоял у него перед глазами — нежная улыбка, которая в последние дни порхала у нее на губах, заставляла его бороться с неудержимым желанием целовать ее. А потом…

Чертыхнувшись себе под нос, он с трудом оторвался от созерцания той самой дороги, по которой по его настоянию они не должны были идти. Пока что. Когда-нибудь, конечно, но не сейчас. К несчастью, укоренившуюся привычку сломать трудно: само пребывание здесь, в гостях, в загородном доме, прекрасно приспособленном для того, что он так решительно откладывал, только усиливало и без того немалое напряжение, вызванное необходимостью стоять на месте. Необходимостью сопротивляться.

Не стоило ему приезжать. Явившись сюда, он добился одного — плеть для самобичевания стала гораздо тяжелее. Насколько тяжелее, он понял, когда держал ее в своих объятиях во дворе у парадной двери, понимая, что здесь, в доме, куда она приехала со своей матерью и под его опекой, проще простого воспользоваться многолюдьем и обрести облегчение, которого давно жаждало его тело.

Только здесь он полностью осознал, насколько сильно его желание овладеть ею.

Прикрыв глаза, он снова вспомнил все, что она сказала, снова услышал слова ее заверений.

Он не поверил ей ни на йоту. Он наолюдал за ней — начиная с этого вечера он будет настороже…

Мгновение спустя он поморщился и тихонько поерзал в кресле. Его тело попало в тиски самого странного порока. С одной стороны, он грыз удила от нетерпения овладеть ею, с другой — он отчаянно натягивал поводья, стараясь отложить столь желанный миг. Если бы кто-нибудь когда-нибудь мог предположить, что его вот так скрутит, он рассмеялся бы в лицо этому человеку.

Дверь отворилась. Надменный дворецкий заглянул в комнату, вошел и закрыл дверь. Подойдя к Люку, он протянул ему поднос:

— Это вам, милорд. Мне сказали, что это срочно.

Люк поблагодарил дворецкого и взял сложенный квадратом лист бумаги. Дворецкий говорил тихо; никто из отдыхавших не был потревожен. Двое болтавших взглянули на них и возобновили свой разговор. Дворецкий поклонился и ушел. Люк отложил газету и развернул записку.

Люк, пожалуйста, немедленно придите в мою комнату.

А.

PS. Это на втором этаже в самом конце западного флигеля, рядом с лестницей.

Он нахмурился, снова прочел записку, потом сложил ее и сунул в карман.

Он мог бы не доверять ей, но… она еще даже не успела устроиться. Может быть, сломался замок сундука — нет, это что-то более серьезное. Может быть, она потеряла свою шкатулку с драгоценностями? Может быть… может быть, у нее какие-то более серьезные неприятности?

Подавив вздох, он встал. Что бы ни стояло за ее зовом, он, похоже, был очень нужен ей, а записка, торопливо нацарапанная карандашом на клочке бумаги, мало походила на тайное приглашение. Кивнув все еще бодрствующим джентльменам, он вышел.

Он нашел лестницу в конце западного флигеля. В этот час тех, чьего внимания он должен был избегать, не было видно — все дамы разошлись по своим комнатам, суетились, распаковывали вещи, поторапливая горничных.

Он поднялся по лестнице и нашел нужную дверь. Тихонько постучал. И услышал ее голос:

— Войдите.

Он вошел. Комната была просторная. Через два окна в нее лился солнечный свет, на обоих занавески были раздвинуты. Слева стояла кровать, довольно большая, с балдахином на четырех столбиках, с прозрачными белыми занавесками, сейчас откинутыми в сторону. Покрывало было из узорного атласа кремового цвета. Груда отороченных кружевом подушек гостеприимно громоздилась в изголовье. Туалетный столик и табурет стояли у стены за кроватью. Посредине комнаты круглый стол украшала ваза с белыми лилиями, их аромат наполнял комнату. Справа, где стояли шкаф и туалетная ширма, камин и кресло, царил полумрак, особенно заметный по контрасту с остальной частью комнаты, залитой светом.

Быстро оглядевшись, он не обнаружил Амелии. Стоять на пороге было слишком опасно; нахмурившись, он вошел и закрыл дверь. Он уже хотел позвать ее — и тут заметил какое-то движение в полумраке.

У него перехватило дыхание — каждый его мускул застыл, окаменев от…

Не от потрясения, но от чего-то, что не походило на обычное удивление.

Она стояла у края ширмы, в самой глубокой тени. Он не заметил ее потому, что свет лился в комнату, свет, за пределами которого она неторопливо двигалась.

Во рту у него пересохло, когда он понял, что на ней было — и чего не было. Он впился в нее взглядом и, движимый инстинктом, напрягся. Сосредоточился на стройной богине, чьи чары ничуть не скрывал распахнутый прозрачный пеньюар.

Она направилась к нему, а он не мог пошевелиться — не мог оторвать от нее глаз. Под прозрачным пеньюаром на ней не было ровным счетом ничего, но зато были выставлены все прелести ее тела — беззастенчиво и откровенно.

Для него.

Осознание этого его потрясло. Он знал, что должен повернуться и бежать сейчас же, — но все равно стоял, точно прирос к месту, пока она приближалась, он был не в состоянии отвернуться, отказаться от того, что она так явно ему предлагала.

Она не остановилась, пока ее груди не уперлись ему в грудь, пока ее бедра под шелком пеньюара не коснулись его бедер. Она закинула голую руку ему на шею; другая рука легла ему на грудь, и она бесстрашно встретилась с ним взглядом. Выжидающе.

Он не выдержал; ему удалось втянуть в себя столько воздуха, чтобы проскрежетать:

— Вы же обещали…

Она слегка скривила губы — в этой ее милой, понимающей, покровительственно-вызывающей улыбке.

— Я сказала, что вам не о чем волноваться — вам и не о чем, разве не так?

Он хотел оторвать ее от себя, но обхватил обеими руками ее стан. Впрочем, это желание тотчас исчезло, как только он ощутил ее тело, — тепло ее кожи проникало сквозь тонкий шелк.

Настоящее соблазнение.

Это было видно по ее лицу, по неистовой синеве ее глаз, по женственному изгибу губ.

Он сделал последнюю попытку обратиться в бегство, но теперь уже не помнил, какие у него были основания для отказа. Он посмотрел на ее губы. Еще раз втянул в себя воздух. Раскрыл рот…

— Перестаньте думать, — услышал он. — Перестаньте сопротивляться. Просто…

Он впился в нее губами, не дав договорить, и заключил в объятия.

Устроил своим чувствам праздник — отпустил их на свободу.

Она была права — сопротивление бесполезно. Все пути к отступлению были отрезаны в тот момент, когда он ощутил ее всю, такой, какой она была, — предлагающей ему себя. Обнаженная, в его объятиях, она припала к нему, отвечая на его поцелуи и желая отдаться ему.

С радостью Амелия почувствовала, как объятия его сомкнулись, и ощутила на его губах, жестких и требовательных, долгожданный ответ. Он сдался на милость победителя. Не прерывая поцелуя, он взял ее на руки и понес к кровати.

На этот раз она хотела не только поцелуев, не только прижиматься к его возбужденной плоти, не только ударов его языка, которые вздымали в ней бурю чувств. Она хотела большего. Она хотела всего.

Она слегка отстранилась и выдохнула:

— Ваша одежда.

Она распахнула на нем фрак, и он отступил, сорвал с себя фрак и отшвырнул в сторону.

Неистовство, сквозящее в этих движениях, заставило ее прищуриться. Он заметил это и замер. Его глаза, темные и пылающие, остановились на ней, он обхватил ладонью ее подбородок и притянул к себе ее голову. Он внимательно посмотрел ей в глаза — она и не пыталась скрыть свое любопытство. Он склонился над ней и прошептал:

— Вы должны знать, о чем просите. Вы это получите.

Она дерзко встретила его губы в надежде, что узнает на конец-то его до конца.

И она принялась за дело. Расстегнула пуговицы на его рубашке, положила руки ему на грудь, стала трогать, шарить, хватать, мурлыча от удовольствия. Кожа у нее под руками была горячая, мышцы крепкие и твердые. Его грудь была чудом жестких черных волос и мужской твердости; она наполняла этим свои руки и свои чувства.

Он снял рубашку. Она скользнула руками вниз по его спине, по мускулистому животу. Когда ее пальцы устремились ниже, он резко втянул в себя воздух и затаил дыхание, а она легко провела пальцем по выпуклости на его панталонах. Он замер и не остановил ее, когда она нащупала пуговицы у него на поясе. Поцелуй их стал каким-то другим — он дышал теперь не так глубоко, внимание его отвлеклось…

Улыбнувшись, она просунула руку в расстегнутые пантало ны и нашла. Как она и думала, это было твердым и горячим.

Она исследовала и знакомилась. Обхватила его пальцами и почувствовала, как он вздрогнул.

Она продолжала изучать, хотя и понимала, что время у нее ограниченно, что едва сдерживаемая страсть, которую она в нем пробудила своими прикосновениями, вот-вот вырвется наружу.

Она смутно осознала, что на ней уже нет пеньюара, и воспользовалась предоставленной свободой движений, только чтобы снова обхватить его. Только для того, чтобы и дальше распалять его:

Она была новичком в этом деле, слава богам, но природ ные инстинкты управляли ею, и руки ее перенесли его прямо в рай. Тело ее обещало восторг.

Яркий свет был благословением, он позволял ему видеть ее всю целиком и сейчас, и потом, когда она наконец оказалась под ним. Теперь он стал ведущим.

Амелия это понимала; она была беспомощна не перед его силой, но перед жаром, которым он умел управлять. Она не сопротивлялась, все шло так, как она хотела, — он должен овладеть ею. И она отдала себя его властным поцелуям, сдалась и ждала, напряженная от предвкушения.

И он понял и больше не стал терять время. Он торжествовал, как король, он знал — теперь она его рабыня!

Он прижимался губами к ее грудям, посасывал и покусывал. Потом он отодвинулся и выпрямился, и она поняла, что он скинул сапоги и стянул с себя панталоны.

Внезапно он оказался стоящим перед ней. Она жадно окинула его взглядом, наслаждаясь и торжествуя. Ощущение его крепкого тела, горячего и нетерпеливого, свидетельство его желания, которое никогда еще не было таким реальным, уничтожило остатки скромности, смело последние жалкие ограничения, все оставшиеся оговорки.

Кожа ее горела, тело таяло, чувства были в смятении. Что-то еще, что-то выходящее за рамки всего ее опыта наполняло ее, распаляло; горячий огонь поглощал ее изнутри. Он лег на нее и быстро задвигался; она ощутила между бедрами прикосновение того, чем она только что так восхищалась, ощутила его жар. Он посмотрел ей в лицо, поймал ее взгляд. Потом нажал — не сильно. Она впилась пальцами ему в бока. Он хрипло засмеялся:

— Полагаю, именно сейчас я должен сказать вам, чтобы вы не волновались.

Он опять задвигался и остановился, чтобы помучить ее, довести до сумасшествия. Она втянула в себя воздух.

— Я и не волнуюсь.

Выгнув черную бровь, он опустил голову; она протянула ему губы. Прежде чем они соприкоснулись, он прошептал:

— А следовало бы.

И он продолжал дразнить ее, а она корчилась и извивалась — ей хотелось большего. Он вдруг поцеловал ее с неистовством, так что она утратила всякое представление о реальности, а затем нанес сильный удар.

Она закричала — он не остановился. Ум ее пытался понять то, что казалось немыслимым, ощущение его силы и твердости внутри заполнило ее пустоту так, как она и вообразить не могла.

Тело ее напряглось и выгнулось.

— Расслабься, — прошептал он, наклоняя голову и касаясь губами ее губ. — Лежи спокойно, и пусть все идет так, как идет. Пусть твое тело привыкнет.

Это была команда, которой она не могла не подчиниться. Он продолжал двигаться в ней, и постепенно напряжение отпустило ее. И она ощутила первые движения подавленной страсти, пробуждающееся желание.

Она подняла глаза, взглянула на него — это был не тот момент, чтобы пробуждать сознание, но оно пробудилось. Она увидела свою наготу, свою беспомощность, увидела, как она бессильна перед его силой.

Она не знала, что он увидел в ее лице, но резкие очертания губ на его ожесточенном лице смягчились.

— Перестань думать. — Он вернул ей ее же слова. — Перестань противиться.

Так она и сделала; чувствуя его так близко, так реально, она успокоилась — жар его кожи, мощь его мышц дали ей нежданное успокоение, которое волной пробежало по телу и смело последние девичьи страхи. Да она уже и не была девушкой. Она принадлежала ему.

Она улыбнулась бы, но кожа на лице у нее слишком на тянулась; и тогда она обхватила его руками. Прижимая его к себе, она подняла к нему лицо и выдохнула ему в губы:

— Так покажи мне. Сейчас же.

Губы его дрогнули в улыбке, а потом встретились с ее губами. Поцелуй был долгий, глубокий, откровенный.

— Тогда оставайся со мной, — пробормотал он и снова взял ее тело.

И снова.

И снова. От постоянного повторения внутри у нее образовался как будто водоворот, жадный, поглощающий прилив вожделения. Он столкнулся с неослабевающим пламенем желания, по-новому разгорающимся, все более сильным, все более властным, но уже ненапряженным, ничем не ограниченным. Два пламени слились в одно.

И взорвались.

Огненным смерчем.

Она застонала, он задохнулся. Она впилась ногтями ему в спину и резко выгнулась. Это была не забава, а свирепый танец страсти. Он унес их далеко, прочь от мира, туда, где не существовало ничего, кроме них и этой страсти. Где не было ничего реального, кроме слияния их тел. Она позволила этому приливу нести ее, радостно разрешила подхватить себя и вознести к звездам.

Облегчение явилось на длинной волне, на цунами чувств, которые возникли и развились и в конце концов взорвались, и он обмяк, истощенный, раскинулся рядом с ней — в таком глубоком удовлетворении, в таком глубоком покое, какого еще не испытывал ни разу в жизни.

Они были истощены. Солнце стояло низко, проникая в окна, освещая их сплетенные руки и ноги. Они лежали рядом, слишком истомленные, чтобы пошевелиться, и ждали, когда жизнь снова пробудится, ждали, когда к ним начнет возвращаться реальность.

Распростершись на спине, причем Амелия лежала как теплый шелковый сверток рядом с ним, положив голову ему на грудь, Люк лениво перебирал ее кудри и пытался думать.

Пытался определить, что произошло и что это означает.

Самым страшным было то, что он не мог даже определить, что такое «это» — сила, которая возникла из ниоткуда и двигала им, — он подозревал, что это, но не был вполне уверен. Она, конечно, считала это нормальным, но он так не думал. Больше всего его тревожило то, что это ощущалось как уместное, как если бы такая сила была естественной частью его и ее — естественным элементом их физического слияния. Элементом, который поднял это соитие на такую высоту, что даже он был ошеломлен.

Он закрыл глаза, попытался не думать о том мгновении, когда в первый раз скользнул в ее жар, или о моменте, когда ему удалось проникнуть в нее так глубоко, как ему хотелось. Она была такая узкая — ему пришлось потрудиться, прежде чем она стала соответствовать его желанию, хотя результат стоил всех этих усилий…

Подавив тяжелый вздох, он открыл глаза и уставился на балдахин. Он был снова охвачен желанием, но приближалось время обеда…

Подумав об обеде, он вспомнил, где они находятся, в каком доме. В каком обществе. Вспомнил все. Он оглядел комнату — и дверь, которую забыл запереть. Прислушавшись, он различил звуки отдаленных шагов.

— Хм… — Она сонно пошевелилась. Потом ее рука скользнула с его груди вниз…

Он схватил ее за запястье и сжал.

— У нас нет времени.

Он отвел ее руку, пригладил спутанные волосы. Встретился с ней взглядом, с ее яркими синими, лениво-чувственными глазами… Заметил, что губы у нее красные и вспухшие.

— Мне нужно уйти, прежде чем другие леди начнут стучать в дверь. Только одно — на покрывале кровь.

Она довольно улыбнулась:

— Все в порядке — оно мое. Я его привезла. И увезу его домой.

Он сжал губы, прищурился, вспомнил ее прозрачное оде яние — явно не из тех, что мать купила ей на Рождество. Она ко всему подготовилась и все учла — чему доказательство ее теперешнее положение.

— Хорошо.

Он повернулся, лег на нее, прижал ее распростертые руки к кровати — хотя она нисколько не сопротивлялась — и поцеловал — глубоко и основательно, как ему и хотелось.

Об обеде в тот первый вечер Амелия не помнила ничего.

После того как Люк ушел, сначала проверив, не видит ли кто-нибудь, как он спускается по лестнице, она встала. Обнаружив несколько неожиданных болезненных и ноющих мест в мышцах, о наличии которых Амелия раньше не задумывалась, она решила принять ванну — славное долгое купание, во время которого можно поразмыслить о том, что ее сестра-близнец назвала волшебным мгновением.

Действительно волшебное — она уснула в ванне. К счастью, Диллис разбудила ее, и надела на нее платье, и высоко зачесала ей волосы, а потом направила ее в гостиную. Если бы ее оставили одну…

Что-то незнакомое, восхитительно приятное окутывало всю ее, делая любую мысль или любое усилие ненужными. Ей пришлось напрячься, чтобы согнать с лица глупую, слишком разоблачающую улыбку.

Сделав реверанс перед хозяйкой, она направилась к Эмили, которая с серьезным видом разговаривала с лордом Киркпатриком, и тут же почувствовала на себе взгляд Люка. Она проследила, откуда он исходит, — он беседовал с какой-то дамой и тремя джентльменами в другом конце комнаты.

Он встретился с ней глазами; несмотря на расстояние, она поняла, что он хмурится — из-за того, что потерял нить разговора. И вот он вдруг очнулся и снова вернулся к беседе.

Эта мгновенная неуверенность, несвойственная ему, удивила ее — рой вопросов закружился в ее голове, и она тоже сразу утратила уверенность.

— Мы собираемся завтра утром прогуляться до начала Даунов[1]. — Лорд Киркпатрик с надеждой посмотрел на нее. — Это не очень далеко, а виды там, говорят, великолепные. Не хотите ли присоединиться к нам?

— Завтра? — Она взглянула на Эмили и увидела в ее глазах такую же надежду. — Я как-то об этом не думала… — Еще один взгляд подтвердил, что его светлость и Эмили — оба ждут ее помощи в их расцветающей любви и хотят, что бы она составила им компанию и они могли бы побыть вдвоем без любопытных посторонних глаз. — То есть… да, я с удовольствием прогуляюсь, если погода позволит.

— Конечно, если позволит погода.

И его светлость, и Эмили благодарно просияли.

Амелия тихо вздохнула, обрекая себя на целое утро буколических удовольствий, на длинную прогулку по полям и лугам. Она предпочла бы иные удовольствия, но… она понятия не имела, о чем думает Люк, и еще меньше о том, что он собирается делать завтра утром.

Она ощутила прикосновение его взгляда, обернулась и опять почувствовала, что он задумчиво хмурится. Это выражение не портило его байронической красоты, но она ощущала его свинцовую тяжесть. Снова, когда их взгляды на мгновение соприкоснулись, он отвел глаза — вероятно, его отвлек кто-то из стоявших рядом…

О чем он думает? Эмили и лорд Киркпатрик не нуждались в ее помощи, и потому она могла спокойно стоять рядом с ними и размышлять. Она мысленно просмотрела все, что сегодня случилось, попыталась увидеть это глазами Люка, и ее охватила внезапная слабость.

Может быть, ей следовало закричать? Или он не с той ноги встал и, поразмыслив, не одобрил ее дерзость? Не была ли она слишком податлива? Можно ли так вести себя с мужчиной — с повесой — таким, как он?

Не сделала ли она по своей неопытности что-то, что ему не понравилось?

Не поэтому ли он ушел явно раньше, чем было необходимо? Он был тверд — непоколебимо тверд — и не стал потакать ей снова, хотя был вполне в состоянии. Не такого поведения она ожидала от человека его репутации. Она прекрасно знала, что начиная с юношеского возраста у него был богатый выбор женщин и он всегда был не прочь уложить их в постель.

Желудок у нее сжался, сжался неприятно. Еще более ужасная мысль мелькнула у нее в голове. Не означает ли его мрачная задумчивость, что он жалеет о встрече с ней? Жалеет обо всем, что произошло сегодня?

Эта мысль явилась, пустила корни, разрослась, затмив все остальное. Она попробовала поймать взгляд Люка, но он больше не смотрел на нее. Наверное, сохранял дистанцию. Прозвучал гонг, и гости направились в столовую. Будучи одним из старших среди присутствующих, Люк должен был проводить к столу одну из самых важных дам, а потому Амелия оказалась от него на расстоянии в половину стола.

Ей пришлось смеяться, разговаривать, делать веселое лицо — все, особенно ее проницательная матушка, ждали, что она будет счастлива и беспечна. Она надеялась, что ей это удалось, но на самом деле она почти ничего не понимала — в течение всего обеда сердце у нее то и дело замирало, голова пухла от вопросов: что будет дальше? Придет ли он в ее комнату ночью, чтобы она могла избавиться от всех своих сомнений?

Неудивительно, что она не помнила ни одного блюда, которое съела, ни одного слова, которое было сказано.

Дамы встали и удалились в гостиную, оставив джентльменов пить портвейн. Улыбаясь, Амелия присоединилась к молодым девушкам — Энн, Фионе и еще трем, чтобы их болтовня отвлекала ее, пока она ждет возвращения джентльменов, ждет, чтобы Люк подошел к ней — поговорить, договориться о следующей встрече, наедине или как-то иначе.

Джентльмены вернулись, но Люк не вернулся.

Она заставила себя держаться, как обычно, пить чай и поддерживать беседу, но при этом думала и гадала, где он может быть. Хайтем-Холл был огромным и хаотично построенным домом; она понятия не имела, где его отыскать, где расположена его комната. Найти его просто невозможно.

Он, конечно, найти ее может.

Когда молодежи намекнули, что время уже позднее, она подавила зевок и, сославшись на то, что ее утомила дорога, воспользовалась возможностью уйти к себе.

Оказавшись в своей комнате, она переоделась в длинную батистовую ночную сорочку. Отослав Диллис спать, она задула свечу и подошла к окну. Широко раздвинув занавески, она ждала, глядя, как полоса лунного света медленно передвигается по полу.

Наконец ее осенило, что не имеет значения, как рано она ушла к себе, — все равно если он рискнет прийти в ее комнату, то гораздо позднее, когда большинство матрон, чьи комнаты находятся в этом коридоре, отправятся спать. Тихонько выругавшись, она подошла к кровати и улеглась, натянув одеяло на плечи, повозилась с подушками и устроилась поудобнее.

Если она уснет, Люку придется ее разбудить — она была совершенно уверена, что он так и сделает.

Закрыв глаза, она вздохнула и приготовилась ждать.

Глава 9

Утреннее солнце, проникшее через незанавешенные окна, разбудило ее. У нее было достаточно времени, чтобы успеть присоединиться к Эмили и лорду Киркпатрику в их прогулке к Даунам.

Они возвращались обратно, когда солнце стояло высоко в небе, им было жарко, и они устали от долгой прогулки с приключениями. Тут она и увидела Люка — на задней террасе, подбоченившегося, явно поджидающего их.

Точнее, поджидающего ее. Когда Эмили и его светлость поднялись по ступеням, Люк лишь кивнул им отчужденно. Удивленно раскрыв глаза, молодая пара оглянулась на нее, тащившуюся в хвосте, и быстро ретировалась, оставив ее иметь дело с разозленным повесой, который очень талантливо изображал из себя разгневанного Зевса.

С веселой, прямо-таки дерзкой улыбкой она поднялась по ступеням, вертя шляпу за ленты. Его губы сжались, лицо помрачнело, когда он рассмотрел ее растрепанный вид, румянец на щеках, локоны, прилипшие ко лбу и шее. Она прекрасно представляла, какое зрелище являет собой, но была не в настроении потакать его капризам, каковы бы они ни были.

— Где вы, черт побери, были?

Этот вопрос он прорычал сквозь стиснутые зубы. Она махнула шляпой.

— Ходили к Даунам. Виды там просто захватывающие. Вам стоило бы сходить посмотреть.

— Благодарю вас, не пойду — верю вам на слово. Разумнее было бы сообщить о вашей небольшой экспедиции — почему вы не сказали, что собираетесь уйти?

Она встретилась с ним взглядом.

— С какой это стати? — Слова «Вы мне не сторож» она не произнесла.

Но он их услышал и снова сжал зубы. Она стояла не слишком близко от него и не могла быть уверена, но ей показалось, что глаза у него почернели. Так случалось, когда он злился, а также когда он…

— Я хочу с вами поговорить. — Слова прозвучали ровно, как у того, кто изо всех сил старается сдержаться.

Она подняла брови.

— О чем? — И, вздернув нос, пошла по террасе. Он преградил ей дорогу.

— Я могу подумать…

Прозвучал гонг, сзывающий к ленчу. Приглушенно, но вполне отчетливо ругнувшись, Люк раздраженно посмотрел на дом, а затем на нее.

— Есть некоторые моменты, которые мне хотелось бы выяснить с вами. После ленча не вздумайте исчезать.

Она была не в настроении выслушивать приказы, но глаза у нее оставались невинными, и улыбка играла на губах. Она осторожно обошла его и небрежно пожала плечами.

— Как вам будет угодно.

И, взметнув юбками, она величественно двинулась прочь.

Он крепко ухватил ее за запястье. Он ничего не сказал, просто не дал ей идти дальше и ждал, когда она опять повернется к нему.

В конце концов она повернулась, теперь ее раздражение — она это чувствовала — вскипело в ней.

Глаза ее вспыхнули, встретившись с его глазами, и взгляды их скрестились.

— Нет.

Это было примитивное, глубинное чувство; он не сделал никакой попытки скрыть свою натуру.

Грудь ее нервно вздымалась, она почувствовала, как их воли столкнулись, и поняла, без всяких сомнений, что его воля сильнее. Она никогда еще не противоречила ему, но знала, что это бывает — другая сторона того неистовства, которого она так жаждала. Нельзя иметь одно без другого.

Но если она должна принимать его таким, какой он есть, ему придется с ней считаться.

Подняв подбородок, она покрутила запястьем — и он отпустил ее медленно, чтобы подчеркнуть этим, что делает это только по своему желанию.

— Извините, мне нужно переодеться. — И, кивнув, она повернулась к дому: — Увидимся за ленчем.

Через час после ленча Люк остановился у подножия главной лестницы и яростно выругался про себя. Где она, черт побери? Он обошел весь дом, проверил каждую гостиную, удивив несколько парочек; потом он провел полчаса, возбужденно прочесывая все подходящие места в саду. Безрезультатно.

Глубоко вздохнув, чтобы подавить раздражение, заглушая его, чтобы обрести способность думать, он возвратился в дом. Она была на ленче, пришла поздно, после того как сменила помятое платье для прогулок на свежее и прохладное из муслина яблочного цвета. Увидев это, он пожалел, что не пошел за ней — не последовал за ней с террасы и не сорвал прогулочное платье с ее влажного тела, — вместо того чтобы угощаться холодным мясом и клубникой, он мог бы угощаться плодами, которые гораздо больше ему по вкусу…

Подавив разгулявшееся воображение, он усилием воли вернулся назад, к реальности, к ленчу под деревьями. Он смотрел на Амелию издалека и, учитывая свое нынешнее настроение — а также и ее, — не решался подойти ближе. Одному только Богу известно, что она может вынудить его сказать. Или, что еще хуже, сделать. А когда общество начало расходиться, его поймала леди Макинтош. Она во что бы то ни стало пожелала представить его своей племяннице — вульгарной, самоуверенной молодой леди, прекрасно сознающей свои чары. Чары, которые она явно вознамерилась пустить в ход, чтобы его пленить.

Его так и подмывало сообщить ей, что у нее нет никаких шансов, его никогда не привлекали женщины, лишенные утонченности.

Эта мысль заставила его оглядеться — и он обнаружил, что Амелия исчезла. Он откланялся, соблюдая любезный вид, и отправился на охоту.

И вот он здесь, час спустя, и ничто не изменилось. Она ведь знает, что он хочет с ней поговорить, и обещала ему не исчезать. Он подумал, не нарочно ли она это делает, чтобы посмеяться над ним, — и неохотно отогнал эту мысль. Она ведь не дура.

Значит… если она терпеливо ждет его где-нибудь… Он закрыл глаза и тихо застонал. Конечно же, нет! Туда он — да еще в открытую — и не подумает сунуться. Но, учитывая направление, в каком ее голова работает с таким постоянством…

Побывать в ее спальне прошлой ночью, по его мнению, было слишком опасно. Его мучило не только неприятное удивление, как это ей с такой легкостью удалось соблазнить его и как легко его стремление к ней возобладало над его волей, но и то, что она спланировала и совершила это и глазом не моргнув, против его явно выраженного нежелания, и еще он был захвачен неожиданными и тревожными чувствами, которые она пробудила в нем.

Сама мысль о том, чтобы уютно поговорить в ее комнате, не прикасаясь к ней и чтобы она не прикасалась к нему, была смехотворна. И вот целая ночь размышлений завела его в тупик.

А сегодня утром все изменилось за пять минут — за те пять минут после завтрака, которые потребовались ему, чтобы понять, а потом убедиться, что ее нет в доме.

И даже то, как он узнал позже, — что она отправилась в качестве сопровождающей дамы для его сестры, — не исправило его настроения.

Настроение, обсуждать которое у него не было совершенно никакого желания. Особенно с ней.

Одному Богу известно, что будет дальше.

Открыв глаза, он испустил тяжкий вздох и пошел из дома.

Спускаясь по парадной лестнице, он свернул на дорожку, которая вела вокруг западного крыла, — слишком много леди, молодых и старых, блуждали по коридорам, чтобы попытаться подойти к ее комнате. Удача сопутствовала ему: в маленькой прихожей у начала черной лестницы, когда он туда вошел через садовую дверь, не оказалось никого. Он стал быстро подниматься, шагая через ступеньку. Наверху остановился и старательно оглядел из-за угла верхний коридор. Коридор тоже был пока пуст. Он подошел к ее двери, легко открыл ее, вошел и тихонько закрыл за собой.

Она была здесь, на кровати, — зелень ее платья, золото ее локонов подтверждали это.

Тихо закрыв дверь, он повернулся, с трудом сдерживая раздражение…

Она спала.

Он понял это, не успев сделать и шага: одна рука ее лежала на покрывале, уже другом, не вчерашнем, — пальцы, слегка согнутые, в луче солнечного света. Совершенно расслабленная рука — такое полное расслабление бывает только во сне.

Он оказался у самой кровати, стоял и смотрел на нее через прозрачный полог.

Она лежала на боку, щека на руке, как на подушке. Ее локоны — чистое золото — обрамляли лицо, тонкое, нежное, утонувшее в алебастровом шелке. Длинные ресницы, светло-коричневые, а на щеках легкий румянец, результат утренней экскурсии. Мягкие и беззащитные губы, слегка раскрытые, мучили и соблазняли…

Как она отреагирует, если он ее поцелует? Вызовет ее из дремоты, но не даст открыть глаза? Перенесет ее из одного сна в другой, а оттуда в экстаз?

Он оторвал от нее взгляд.

Медленно вздохнул. Подъем и опадание ее груди, мягкие холмы, выступающие над круглым вырезом, подтверждали, как глубок ее сон. Его взгляд переместился дальше, к ее талии, к выпуклости бедер.

Туфли она сбросила. Ее голые ступни высовывались из-под подола платья. Он рассматривал их — изящный изгиб, жемчужные ноготки… он уже протянул руку, чтобы коснуться их, но передумал.

Если он разбудит ее — что тогда?

Они не будут разговаривать, хотя только разговор и был целью его визита. Он знал себя очень хорошо. А она — она, которая знала его слишком хорошо, — не удивится ли перемене в его поведении?

Оглядевшись, он увидел табурет перед туалетным столиком. Он сел, прислонился к столику и позволил своему взгляду покоиться на ней, одновременно размышляя над вопросами, которые терзали его со вчерашнего вечера, с тех пор как он вышел из этой комнаты.

С тех пор как он овладел ею и обнаружил, что его жажда — это не просто похоть. Это нечто большее, чем вожделение, большее, чем даже страсть.

Он не знал, что это за чувство, такое неуловимое и такое сильное, что, нитью прошив его жажду, оно, как лоза, оплело его. Быть может, его кузен Мартин мог бы назвать его, но не он — это было сверх его сил, потому что он никогда не верил, что это чувство — то самое, которое прославляют поэты, — существует, по крайней мере для него. Он никогда не испытывал его раньше.

А теперь им завладело оно или что-то на него похожее — ощущение было тревожное и смущающее. Если бы у него был выбор, он избежал бы его — отверг саму возможность испытать подобное. Зачем здравомыслящему человеку добровольно и без борьбы принимать то, что — он это предвидел — обязательно разрастется? Вот она, вечная тайна.

Когда она поймет… если она предположит, что на самом деле он искал ее, и вовсе не для того, чтобы поговорить, — это был всего лишь повод, оправдывающий его реакцию на ее исчезновение, на то, что ее внимание не сосредоточено неотрывно на нем, в то время как он стремится только к ней, — что тогда? Она все поймет?

Он перевел взгляд на ее лицо, на нежные черты, спокойные и мирные. А может быть, она уже поняла?

Он вспомнил их разговор на террасе. Она ответила на его негодование — совершенно нелогичное для человека, не обремененного этим предательским чувством, что вовсе не улучшило его мнения об оном и только усугубило его недоверие, — она ответила нескрываемым негодованием, раздраженная его властностью. Если бы она поняла действительную причину его волнения, она была бы довольна.

Он смотрел на ее лицо, минуты шли; постепенно он расслабился, и напряжение спало.

Он ощутил странное удовлетворение, глядя на спящую Амелию. Мысль о том, чтобы разбудить ее, все еще дразнила его, но… прошло едва двадцать четыре часа с тех пор, как он владел ею со всей страстью, а уж он-то знал, как сильна была эта страсть. А после этого она совершила долгую прогулку утром. Неудивительно, что сон сморил ее.

Он посмотрел на нее и улыбнулся. Поднялся, потянулся, пошел к двери. Пусть спит, пусть восстановит силы — тогда ночью он снова сможет с чистой совестью заявить о своих правах на нее.

У самой двери его остановила внезапная мысль: если она проснется и решит, что он ее не нашел, она пойдет искать его, полагая, что он рассердился. Он вернулся, увидел, что в комнате нет даже письменного стола. Достал свою записную книжку и карандаш, окинул взглядом комнату и наконец увидел маленький столик. Он подошел к нему, подумал и написал четыре слова: «Сегодня в полночь. Здесь». Вырвав из книжки листок, он сунул книжку и карандаш к себе в карман и подошел к столику, стоявшему посреди комнаты.

Вынув из вазы одну белую лилию, чей экзотический запах тяжело висел в комнате, он оторвал почти весь стебель, обернул оставшуюся часть запиской и вернулся к кровати.

Амелия все еще спала глубоким сном. Она не пошевелилась, когда он осторожно вдел лилию вместе с запиской в ее локоны, так что теперь цветок лежал у нее за ухом.

Некоторое время он еще постоял, глядя на нее, и тихо вышел.

Полночь не наступала долго.

Амелия ждала с притворным терпением во время чаепития, за которым последовало несколько часов игры в шарады, потом покорно переоделась и во время обеда позволила мистеру Помфрету себя развлекать.

Когда Люк подошел к ней в гостиной, она подавила облегченный вздох, надеясь, что он обратит на нее внимание, но он только стоял рядом с ней и болтал с леди Хилборо, мисс Куигли и ее женихом, сэром Реджинальдом Боуном.

Амелия все ждала. Он ведь хотел поговорить с ней, он был настойчив и раздражен, готов был о чем-то спорить. Теперь он вел себя спокойно, как всегда, словно никакой злости — или неистовства — не было под его маской искушенного человека. Она сглотнула комок, потом чуть не застонала вслух, когда, всплеснув руками, леди Хайтем заставила их идти слушать какую-то музыку.

Музыка? Сейчас? О Боже…

Но ни одно милосердное божество не вняло ее мольбе — пришлось выдержать целых два часа арфы, фортепиано и клавесина и даже самой внести в это лепту, правда, откровенно скупую. Она уже была не молодая леди, которой хочется произвести впечатление на вероятных поклонников своими талантами. К тому же ее будущий муж, как она знала, не очень-то любит музыку, и ее мастерское владение клавиатурой вряд ли что-то исправит.

Когда она вернулась к своему стулу в заднем ряду, Люк, удобно расположившийся на соседнем стуле, вытянув свои длинные ноги и скрестив их, встретился с ней взглядом:

— Этим вполне можно потешить сердце дикаря.

Со спокойной нарочитостью она села и сообщила ему:

— Я бы предпочла его возбудить.

Ему пришлось подавить удивленный смех, и от этого звука ей стало немного легче.

Некоторое время спустя, в момент особенно шумного крещендо, он прошептал:

— Вы получили мою записку?

Она искоса взглянула на него — он смотрел перед собой, на пианиста.

— Да.

— Хорошо. В таком случае… — Он выпрямился на стуле. — Я ухожу — с меня хватит. — Его пальцы сомкнулись на ее запястье, его глаза встретились с ее глазами, он поднял ее руку и на мгновение сжал пальцы. — Встретимся позже.

И с этим обещанием — его истинная природа читалась в его глазах — он отпустил ее, встал и беспрепятственно покинул комнату.

Она проследила за ним, жалея, что сама не может последовать за Люком. Потом с покорным вздохом уселась поудобнее, чтобы прослушать программу до конца.

Хорошо, что она так сделала. Когда леди наконец заявили, что они удаляются, она отметила, что леди Хилборо, леди Макинтош и прочие им подобные дали понять, что заметили это — она все еще среди них, а Люка нет. Вот и прекрасно. Эти леди больше всех остальных заслуживают звания сплетниц и, без сомнения, вернувшись в Лондон, перечислят все подозрительные случаи, густо приукрасив их, всему светскому обществу.

Хотя все об этом знают и ждут скандальных событий на приеме в загородном доме, это не означает, что тот, кто позволит себе что-то, может надеяться избегнуть цензуры света, коль скоро у него недостанет ума, чтобы остаться незамеченным. Пока что они с Люком не дали никаких поводов для сплетен.

Поднимаясь по лестнице вместе со своей матерью и матерью Люка, Амелия поняла, что он твердо решил и дальше вести дело таким образом. И согласилась с ним. И потому за час до полуночи, когда в доме все стихло, она собрала остатки терпения. И стала ждать.

Ее разбудило постукивание в окно. Она задремала в кресле перед камином. Она посмотрела на часы, щурясь при слабом свете единственной свечи, — было десять минут после полуночи.

Тихий стук повторился; она оглянулась на дверь, но звук определенно доносился от занавешенных окон.

Поднявшись, она успокоила себя тем, что еще раньше заперла окна. Потом на цыпочках подошла к одному из них и выглянула в щель между занавесками.

Знакомая темная голова мелькала за оконным стеклом.

Пробормотав «Боже мой!», она быстро раздвинула занавески и открыла высокую створку. Люк подтянулся, сел на подоконник и перекинул ноги в комнату. Знаком велев ей молчать — она была так удивлена, что и без того молча взирала на него, — он направился к двери. Она, онемев, смотрела, как он очень-очень осторожно повернул ключ в замке. И вот он посмотрел на нее — она поняла, что он запер дверь, хотя замок даже не щелкнул.

Она подошла к подоконнику и выглянула наружу. Толстый плющ покрывал стену. Никакой тайны не было в том, как Люк добрался до ее окна. Зачем — это уже другое дело.

— Запри окно и задерни занавески.

Из полумрака за ее спиной донесся его голос, тихий и мрачный. Нервная дрожь пробежала по ее спине, и она торопливо подчинилась. Потом повернулась — и оказалась в его объятиях. Чуть отодвинувшись, Амелия взглянула на него.

— Зачем?..

— Ш-ш… — Он наклонил голову и прошептал: — Леди Макинтош сторожит внизу лестницы.

Она отпрянула:

— Не может быть!

Взгляд, который он бросил на нее, был достаточно красноречив.

— Ты ведь не думаешь, что я, рискуя сорваться, взобрался по этому дурацкому плющу только из романтических побуждений?

В голосе его прозвучало отвращение, и она засмеялась.

Он привлек ее к себе, заглушил ее смех поцелуем — поцелуем, практичность которого сразу же обернулась соблазном, легкая ласка — долгим, медленным, откровенным вторжением.

Наконец, отпустив ее губы, он прошептал:

— Нам нужно вести себя тихо.

— Тихо? — прошептала она.

Он поцеловал ее быстро, требовательно:

— Совершенно и абсолютно тихо.

Тон этой фразы, слова, произнесенные жарким шепотом, который щекотал ее жаждущие губы, дали понять, что он не забыл своего заявления, что на этот раз она будет кричать.

От этого явного противоречия нервы у нее напряглись, ей захотелось задать ему вопрос, но он снова поцеловал ее, крепко прижав к себе.

Когда он наконец остановился, чтобы дать ей вздохнуть, она прошептала:

— А я-то думала, ты хочешь поговорить.

В ответ он снова завладел ее губами. Только потом, отпустив ее — явно затем, чтобы управиться с поясом ее пеньюара, который она накинула поверх ночной рубашки, — ответил:

— Завтра. Мы поговорим завтра. А сейчас, — голос его звучал так тихо, так глубоко, что она не была уверена, слышит ли она его слова или они раздаются у нее внутри, — сейчас нам следует заняться более важными делами.

Он сорвал с нее пеньюар, а она протянула руки к его фраку. Его пальцы нетерпеливо расстегивали маленькие пуговки на ее ночной рубашке.

Не прерывая поцелуя, он подталкивал ее к кровати, пока она не уперлась бедрами в ее край. А он развел в стороны ворот ее рубашки, и она упала ей на бедра. Амелия хотела было оторваться от его губ, но он не отпускал ее, продолжая требовательно целовать, и к тому же обхватил ладонями ее груди.

Он прекрасно понимал, что делает, знал, как соединить уже известное ощущение, вызванное его губами и языком, с тем, чем занимались его руки, в симфонию, которая поначалу казалась знакомой, а потом развилась в нечто более жгучее.

В нечто иное.

В нечто порочное и почти неистовое.

Это предвкушение неистовства поглотило ее целиком. Она вытянула его рубашку из-под пояса, и тогда он оторвал от нее руки и движением плеч сбросил жилет, расстегнул на себе рубашку, снял и отшвырнул ее в сторону. Она жадно прижалась к нему, ей не терпелось ощутить его грудь на своей груди.

Он снова поцеловал ее — поцелуй оказался зажигательным. Груди ее напряглись и стали горячими — такими же горячими, как и твердые мышцы его торса, к которому она сейчас распутно прижималась. И он приподнял ее так, чтобы ее рубашка соскользнула с нее, они прижимались друг к другу, наслаждаясь этим мгновением, пылко предвкушая то, что должно произойти… Потом упали на кровать.

Она извивалась под ним, он прижал ее своей тяжестью, поцеловал страстно — и вдруг отпрянул.

— Подожди!..

Она лежала, широко раскрыв глаза, золотые локоны ее разметались, мягкий свет свечи играл на роскошном теле, нагом и ждущем — целиком принадлежащем ему. Она смотрела, как он снял туфли, осторожно отставив их в сторону, чтобы не шуметь. Потом снял панталоны, швырнул их туда же, где уже лежал его фрак.

И вот он снова повернулся к кровати и прижался к ее губам поцелуем. Он знал, что главное — не отрывать от нее губ.

Она протянула руку вниз и обхватила его своей маленькой ручкой.

Сердце у него замерло, потом она разжала пальцы и принялась ласкать его и снова сжимать. Он разрешал ей играть, не в силах ее остановить. Он не знал, как долго она держала его чувства в рабстве; только когда он уже весь пульсировал от желания погрузиться в рай таинственной теплоты, которая была совсем рядом, только тогда он пошевелился, обхватил ее бедра и снова взял на себя роль ведущего.

Во всяком случае, попытался сделать это — она подчинилась, но не сразу. Она положила руку ему на грудь, а другой направила его в себя. Оба затаили дыхание.

Он не противился. Он позволил ей поглощать себя постепенно, целиком, сдерживая порыв поскорее проникнуть в самую глубину. И вот она, не в силах продолжать, содрогнулась под ним, обхватила руками его шею и поцеловала его — открыто, глубоко — в знак полной покорности. И тогда он до конца погрузился в нее, и она испустила отрывистый вздох. Он впитал этот вздох, пронзенный неповторимым мгновением, чувством, которое переполняло их в момент полной отдачи, безусловного приятия.

Он двигался в ней, она без стеснения приладилась к нему и двигалась вместе с ним, крепко обхватив его ногами.

И больше не было вопроса, кто кого возбуждает, но только — что возбуждает их, однако и это не было по-настоящему важным. Он принял это — у него не было выбора. Легкие работали во всю мощь, сердце гулко билось, а танец их все набирал силу. И он больше не думал о том, что именно этого и хотел сильнее всего на свете.

Амелии казалось, что она обезумеет, если долго не сможет достигнуть удовлетворения, которое — она знала — должно было быть. Но Люк все оттягивал это мгновение — как он это мог, она не понимала, — пока она не зарыдала от жажды. Как император, он все наслаждался ею и наслаждался, и она сдалась, радостно, распутно. Сосредоточилась на том, чтобы использовать свое тело для ласки, что бы ласкать его так же, как он, так же преданно, так же сокровенно. И тогда он ударил в самую глубину. И она закричала. Он выпил ее пронзительный крик; нанося ритмичные удары, он безжалостно терзал ее. Его подхватил огненный вихрь и великолепие — изгоняющий всякую мысль экстаз примитивной страсти, глубочайшее чувственное удовлетворение.

Никогда прежде оно не ощущалось им таким глубоким, таким опустошающим, таким полным.

Ничего подобного он не испытывал прежде никогда.

Никогда еще он не испытывал такого восторга.

И восторг этот не оставил его, когда он проснулся несколько часов спустя. За окном было еще темно и в комнате тоже — свеча давно догорела. Он чувствовал, что рассвет близок и скоро ему придется уйти.

Но еще не сейчас.

Они лежали на кровати, завернувшись в покрывало. Она — свернувшись калачиком, рядом с ним, положив голову ему на грудь, а ее рука обнимала его, словно хотела удержать. Теплая женская тяжесть рядом с ним, его жена по сути, хотя пока не по закону.

Он повернулся к ней. Получил огромное удовольствие, испытал чисто мужской восторг, ласково пробудив жизнь в ее теле. Она шевельнулась во сне, обеспокоенная, но не сознающая; он улыбнулся и лег на нее, устроившись между ее бедрами.

Он вошел в нее, и она проснулась, дыхание у нее перехватило, ресницы затрепетали, взлетели вверх и снова опустились. Он нашел ее губы, поцеловал — она вздохнула. А он снова наслаждался невыразимой радостью, переполнявшей его существо.

Это ласковое утреннее соитие было временем для тихих вздохов, а не криков.

Она двигалась к высшей точке медленно, легко, с мягкой женской настойчивостью; он шел следом за ней, присоединившись к ней в теплом море удовлетворения.

Потом он отодвинулся, заглушив ее протесты поцелуем, быстро оделся, наклонился над ней и прошептал:

— На северном берегу есть скамья, стоящая у озера. Встретимся там в одиннадцать.

Она посмотрела на него сквозь серую дымку рассвета, с улыбкой кивнула и притянула к себе, чтобы еще раз поцеловать.

Для героических поступков час был слишком ранний — и он вышел через дверь.

Глава 10

— Вот, пожалуйста, милорд, — это вроде бы сгодится.

Люк взял букет из роз желтого и абрикосового цвета, стебли которых были обмотаны и связаны листьями агапантуса, и, благодарно кивнув, протянул старому садовнику серебряную монету.

— Вы вполне это заслужили.

Старик усмехнулся:

— Ну да ведь я знаю, каково это, когда нужно уговорить молодую леди.

Его леди не нужно уговаривать, ее нужно хотя бы отвлечь. Люк наклонил голову:

— Вот именно.

И, простившись с садовником, направился к озеру.

От розария до озера расстояние было немалым. Обогнув угол западного флигеля, он заметил какую-то фигуру в белом муслиновом платье, с локонами, блестящими под утренним солнцем, мелькнувшую на дорожке, ведущей вокруг озера. Она исчезла из виду, скрывшись за кустами, посаженными по периметру искусственного водоема. Он ускорил шаги.

По крайней мере в это утро он знает, где она находится — именно там, где он и предполагал.

Вчерашняя ночь, а точнее, те часы, что он провел с ней, снова пробудили все давнишние сомнения насчет того, каким путем им лучше продвигаться дальше. Не было смысла ворчать по поводу того, что она его соблазнила, невозможно делать вид, что это ему не по душе. Тот факт, что его воля оказалась недостаточно сильна, чтобы противостоять искушению, говорил сам за себя: незачем отрицать, что он хотел ее именно так, и незачем тратить время на то, чтобы вновь взять ситуацию под контроль.

Особенно после минувшей ночи.

Она не могла понять. Не могла понять, не была настолько опытна, чтобы догадаться, что произошедшее между ними — и как именно это происходило, и чувства, которые хлынули и вспыхнули между ними, когда они сошлись, — не было обычным. Она никогда раньше не была с мужчиной. Откуда же ей было знать?

И она не поймет, пока он не скажет ей, не покажет, насколько глубоко он связан с ней.

А это означает, что он в безопасности. Он может иметь ее и все, что она принесла ему, — этот безымянный источник чувств. Он может признать это чувство и позволить ему расти, расцветать сколько угодно. Под его контролем. То, что он жаждет пить из этого источника и жаждет ее тела, не подлежит обсуждению — все это вместе взывало к его душе завоевателя. И все сложилось так, что он мог владеть всем этим, не принося никаких жертв, кроме той, которую он уже был готов принести.

Все, что ему оставалось сделать, — это жениться на ней.

Поскорее.

И немедленно увезти ее в Калвертон-Чейз, где он сможет научиться обращаться с ней и их новообретенными чувствами в безопасной изоляции.

Когда он освоится с ролью ее мужа, когда он научится владеть своими чувствами, которые сейчас связывают их, тогда, вернувшись в Лондон к концу года, он уже будет знать, как управлять ими. Чтобы она не смогла управлять им.

Наилучший путь вперед был ему ясен.

Дорожка вела вверх, выводила на лужайку высоко над озером. Амелия сидела на скамье, откуда открывался вид на дом вдали, на лужайки и аллеи, и не понимала, куда он подевался.

Она была так поглощена своим удивлением, что не услышала, как он подошел.

Пока он не обогнул скамью, не отвесил ей продуманный поклон и не протянул букет.

— Моя дорогая Амелия, не окажете ли вы мне честь стать моей женой?

Протянув руку к цветам, она замерла, вгляделась в его глаза — и приняла букет. И оглянулась. Он сел рядом с ней, весело улыбаясь.

— Нет, зрителей здесь в данный момент нет. — Он кивнул на дом. — Наверняка кто-нибудь увидит нас оттуда, но здесь никого нет.

Амелия поднесла цветы к лицу и вдохнула их аромат.

— А мне показалось, что мы уже договорились вступить в брак.

Он пожал плечами:

— А мне показалось, что ты заслуживаешь официального предложения.

Немного поколебавшись, она холодно произнесла:

— Ты не встал передо мной на колени.

Он встретился с ней взглядом:

— Бери то, что тебе предлагают.

Все еще недоумевая, она всмотрелась в его глаза. Он ринулся вперед сломя голову:

— Я хочу сказать — незамедлительно!

Если раньше она удивилась, теперь была изумлена.

— Но я думала…

— Я передумал.

— Почему?

— Ты уже забыла о таком пустяке — ведь я провел прошлую ночь в твоей постели. И кстати, это был не первый раз, когда мы были вместе.

Она сузила глаза.

— Воистину пустяк. Но из этого вовсе не вытекает необходимость немедленно бежать к алтарю, как хорошо известно каждому из нас.

— Верно. Но из этого вытекает вопрос — почему бы и нет? Почему бы не обвенчаться немедленно, чтобы можно было наслаждаться, когда нам хочется, не рискуя, что я сломаю себе шею, карабкаясь по стене? Вес у меня немаленький, и потом… что мы будем делать, когда вернемся в Лондон?

Что происходит?

— Не уводи меня в сторону, — рассердилась она. — Причина, по которой мы не собирались обвенчаться раньше чем через две недели, была та, что ты не верил, будто общество поверит в нашу привязанность и не станет искать иных причин.

— Как я уже сказал, я передумал.

Услышав это холодное, надменное заявление, она вздернула брови так, что выше было уже невозможно.

Он наблюдал за ней краешком глаза. Губы его сжались; он наклонил голову:

— Хорошо. Ты была права. Старые склочницы приняли нас как пару — думаю, теперь они ожидают объявления о помолвке. Нам больше не нужно играть в ухаживание. — Он посмотрел на нее, лицо его было твердо и неуступчиво. — И не спорь.

Их взгляды скрестились, и она прикусила язык. Он прав. Бери то, что тебе предлагают. Так она и сделает, поскольку она хочет именно этого. Теперь она сможет и дальше осуществлять свои планы.

— Что ж… — Она посмотрела на цветы, поднесла их к лицу, вдохнула нежный аромат. Потом взглянула на него поверх букета. — Благодарю вас, сэр, за предложение. Я сочту за честь стать вашей женой.

Она закрыла глаза и вдруг снова посмотрела на него.

— Итак, когда мы венчаемся?

Он хмуро пробурчал:

— Так скоро, как только возможно.

Их решение пожениться как можно скорее было истолковано ею как знак его нетерпения.

Это стало ясно к тому времени, когда они вечером уезжали из Хайтем-Холла. Хотя они не сказали ни слова, их намерения каким-то образом были угаданы. После того как в течение нескольких часов над Люком посмеивались все леди, и молодые, и старые, он усадил Амелию в свою коляску, попросил Реджи, которого все это весьма забавляло, позаботиться о своей матери, сестрах и Фионе, а также о матери Амелии — и уехал.

Когда он направил коляску по подъездной аллее, он подумал, что спасается бегством.

Амелия, сидевшая рядом с ним с раскрытым зонтиком и с улыбкой на губах, благоразумно помалкивала, пока они ехали по узким дорогам; время от времени он ощущал на себе ее взгляд, знал, что она чувствует его скрытое раздражение.

Когда они выехали на большак, ведущий в Лондон, она, не утерпев, спросила:

— Сколько понадобится времени, чтобы получить разрешение?

— Несколько дней. Главное — получить аудиенцию. — Он помешкал, потом добавил: — Разрешение у меня уже есть.

Она взглянула на него:

— Вот как?

— Не отрывая глаз от лошадей, он пожал плечами:

— Мы договорились обвенчаться в конце июня, но, учитывая, что мы не собирались объявлять об этом за три-четыре недели, нам все равно понадобилось бы это разрешение.

Амелия кивнула, довольная, что он подумал об этом заранее, — похоже, он так же жаждет их брака, как и она сама.

— И не менее важно — сколько времени тебе понадобится, чтобы подготовиться? — Он посмотрел на нее. — Платье, приглашения и так далее.

Она хотела было беспечно отмахнуться от этих деталей, но передумала.

Он это заметил и, хмыкнув, произнес:

— Учти, от нас этого ждут семьи — и твоя, и моя. Их ожидания необходимо удовлетворить. Не говоря уже об обществе.

— Нет, ожиданиями общества можно пренебречь. Ни тебе, ни мне это не требуется, учитывая наш возраст и положение, а в это время года, в конце сезона, свет согласится с нашим желанием вступить в брак побыстрее.

Он наклонил голову:

— Так что ты придумала?

Хотя голос его звучал ровно, что-то в нем предупредило ее, что ни к чему притворяться, будто она все не обдумала заранее.

— Я думаю, ты не будешь возражать, если мы обвенчаемся в Сомерсхэме?

— В старой церкви или в часовне?

Он весьма часто бывал там и хорошо знал это место.

— В этой церкви венчались почти все Кинстеры. Старый мистер Мерриуэзер — ты его помнишь? Он там священник. Он уже стар, но я уверена — он с удовольствием нас обвенчает. И конечно, вся тамошняя прислуга привыкла к таким церемониям — у них большой опыт.

Он посмотрел на нее:

— Но мне кажется, ты не успеешь.

— Гонория поможет мне, я не сомневаюсь. Так что венчание, свадебный завтрак и мое платье — все это нетрудно организовать.

— А приглашения?

— Мне кажется, твоя матушка уже обдумала и это. Вряд ли она слепа.

— А твоя мама?

— То же самое. — Она посмотрела на него, но он не ответил на ее взгляд. — Четыре дня — не больше, если мы пошлем приглашения с посыльным.

— Сегодня вторник… — Он помолчал, раздумывая. — Что ты скажешь насчет следующей среды?

Подумав, она согласилась.

— Да, это даст нам лишние два-три дня… — Она замолчала и, вздохнув, посмотрела на него. — Придется делать оглашение. — И когда он молча кивнул, устремив взгляд на дорогу, она, вздохнув, приступила к единственному препятствию, которое видела: — Нам нужно подготовиться к разговору с моим отцом по поводу твоего финансового положения.

Взгляд, который он бросил на нее, был такой быстрый, что она его не заметила. Коренная вдруг заартачилась, и Люку пришлось заняться лошадьми.

Амелия нахмурилась:

— Если бы дело было только в моем отце, это было бы весьма просто, но ведь есть и другие родственники — Девил и прочие. Я думаю, что они вмешаются, а у них большие связи… Нам нужно быть готовыми защищать наше дело, хотя я абсолютно уверена, что в конце концов они согласятся. Но если они будут упираться, нет никаких причин в рамках семьи не объявить о том, что мы близки. Вряд ли это их потрясет, но зато заставит понять, что наши намерения самые серьезные и… ну, ты понимаешь, что я имею в виду.

Люк не смотрел в ее сторону, по его профилю она ничего не могла сказать, лицо у него было бесстрастное, как всегда.

— По рождению, титулу и состоянию ты принадлежишь к тем, за кого они всегда хотели, чтобы мы — Аманда и я — вышли замуж. То, что теперешние ваши доходы невысоки, не имеет значения, учитывая размер моего приданого.

Она сказала все, что осмелилась, что считала необходимым сказать. Закусив губу, она рассматривала его каменный профиль, а потом не выдержала:

— Они, вероятно, сначала поворчат, но когда мы объясним им популярно; что собираемся вступить в брак, они согласятся.

Он втянул воздух, раздувая грудь.

— Мы сказали — в среду. — Он посмотрел на нее, сузив глаза, тяжелым взглядом. — Я хочу, чтобы ты поклялась мне всем, что для тебя свято, что никому ничего не скажешь о нашей помолвке, пока я тебе не разрешу.

Она уставилась на него:

— Почему? Я думала, мы договорились…

— Договорились. Это решено. — Он взглянул на дорогу и повернулся к ней. — Сначала я тоже должен сделать кое-какие приготовления.

Она растерялась, но потом поняла и кивнула:

— Хорошо, но если мы назначили на среду, сколько времени пройдет, прежде чем мы сможем об этом говорить?

Он натянул поводья, и серые ускорили бег.

— Сегодня уже поздно. Придется перенести на завтра. — Он коротко взглянул на нее. — Я сделаю то, что должен, и приду к тебе завтра во второй половине дня.

— В какое время?

Он поморщился.

— Не знаю. Если ты куда-нибудь уйдешь, оставь записку — я тебя найду.

Она неохотно кивнула:

— Хорошо.

— Поверь, это необходимо.

Было что-то в его глазах, какая-то неловкость, какая-то беззащитность, и тогда она погладила его по щеке, а затем прикоснулась к его губам.

Ему приходилось следить за лошадьми, но он поймал ее руку и поцеловал.

— Завтра во второй половине дня. Где бы ты ни была, я тебя найду.

Нужно было ей сказать. Как истинный джентльмен, он должен был объяснить ей, что вовсе не так беден, как она думает.

На следующее утро Люк, направляясь на Аппер-Брук-стрит, вдруг осознал, что джентльменское поведение не распространяется на Амелию. Не имея железной гарантии, что, узнав правду, она согласится стать его женой, он должен теперь быть очень осторожен в своих словах и поступках.

Один вечер и одна ночь изменили все его представления об этой женщине: если раньше он только предполагал, что она — желанная и скорее всего подходящая для него жена, то теперь он это твердо знал.

Он был абсолютно и безоговорочно уверен в том, что не даст ей возможности отказаться от брака с ним. И ей не останется ничего иного, как стать его женой.

В следующую среду.

После этого у него окажется достаточно времени, чтобы найти подходящий момент и сказать ей правду.

Если только она захочет это знать.

Эта последняя фраза прозвучала у него в голове. Он отмахнулся от нее, отказываясь ее принять, считая это просто трусостью.

Он не трус — он ей скажет. Когда-нибудь. Если она его любит, то поймет и простит. Ему нужно только вскормить это чувство в ней, и в конце концов все будет хорошо.

Дойдя до дома номер двенадцать по Аппер-Брук-стрит, он неуверенно посмотрел на дверь, затем решительно поднялся по ступеням и позвонил.

Он заранее предупредил запиской о своем визите — лорд Артур Кинстер, отец Амелии, его ждал.

— Входите, мой мальчик. — Артур поднялся с кресла, стоящего у письменного стола в его библиотеке, и протянул руку.

Люк крепко пожал ее.

— Благодарю вас, сэр, что согласились принять меня сразу же.

Артур хмыкнул:

— Со мной быстро расправились бы, не сделай я этого. — Синие глаза блеснули, он жестом указал Люку на стул рядом с письменным столом. — Садитесь. — Он тоже сел и усмехнулся: — Чем могу быть полезен?

Люк улыбнулся ему в ответ.

— Я пришел просить руки Амелии.

Это — произнести слова, которые он никогда не надеялся произнести, — оказалось самым легким делом. Артур просиял и сказал, что ожидал чего-то в этом роде. Он знал Люка с детства и считал его чуть ли не своим дальним родственником.

Узнав о желании Амелии венчаться в следующую среду в Сомерсхэм-Плейс — «Таков ее выбор, и я рад потакать ей», — Артур поднял брови, но, памятуя об упрямстве своей дочери, и глазом не моргнул.

Наконец перешли к финансовой стороне дела.

Люк вынул из кармана сложенный лист бумаги.

— Я попросил Роберта Чайлда составить для меня документ, на тот случай, если до вас дошли какие-то слухи о том, что положение Калвертонов сильно пошатнулось из-за поведения моего отца.

Артур удивился, но взял документ, развернул и прочел его.

— Ну, скажу я вам! Об этом нечего беспокоиться. — И, аккуратно сложив бумагу, он вернул ее Люку. — Впрочем, я и не беспокоился.

Люк посмотрел в его глаза — очень синие, очень выразительные — поверх документа.

— Я и не знал, что у вас были финансовые трудности, Люк. Тогда зачем эта бумага?

Артур откинулся в кресле, ожидая ответа, терпеливо и доброжелательно. Давно уже Люк не беседовал таким образом. Он не хотел лгать — он не стал бы лгать ни в коем случае.

— Я… — Он смутился, но быстро взял себя в руки. — Дело в том, что Амелии представляется, будто у меня гораздо меньше средств, чем есть на самом деле. Короче говоря, она считает, что ее приданое играет важную роль в укреплении нашего союза.

— Но ведь очевидно, что это не так.

Улыбка — определенно улыбка — играла в уголках рта его будущего тестя. Люк почувствовал, что крепко стоит на земле.

— Вот именно. Однако мне не хотелось бы… будоражить ее этим открытием.

Он откинулся назад и указал на документ.

— Выйдя за меня замуж, она ни в чем не будет нуждаться, но вы же знаете, какова она — точнее, каковы все женщины вообще. Мы пришли к взаимопониманию быстро и неожиданно — и не нашлось подходящего момента исправить ее неверное видение положения моих дел. Теперь… поскольку она хочет выйти замуж поскорее, я бы предпочел не ворошить это дело. Пока…

— На том основании, что она заупрямится, будет настаивать на пересмотре всех деталей и вообще превратит вашу жизнь в сплошное несчастье лишь потому, что неверно все поняла, и скорее всего не согласится венчаться в июне и в результате будет винить вас в этом до конца ваших дней?

Люк не заглядывал так далеко, но ему нетрудно было выглядеть расстроенным.

— Коротко говоря, именно так. Вы сами видите, в чем проблема.

— Да, пожалуй. — Блеск в глазах Артура говорил о том, что он видит больше, чем хотелось бы Люку, но готов проявить понимание. — Итак, как мы будем действовать дальше?

— Я надеялся, что вы согласитесь держать в тайне сведения о моем состоянии, по крайней мере пока у меня не появится возможность самому сообщить ей об этом.

Артур подумал и кивнул:

— Учитывая, что мы скрываем богатство, а не отсутствие оного, и учитывая, что это в ее интересах — в смысле ускорения дела, — я не вижу причин для отказа. Единственная проблема — это брачный контракт. Она увидит цифры, когда будет его подписывать.

— Да. Но я бы предложил, если вы не против… почему бы цифрам, которые она увидит, не быть неполными?

Артур подумал и снова кивнул:

— Почему бы и нет, если мы так решили?

Артур услышал, как входная дверь закрылась за Люком. Расслабившись в кресле, он устремил взгляд на каминные часы. Не прошло и минуты, как дверь библиотеки распахнулась и вошла Луиза. Ее глаза блестели от нетерпения.

— Ну? — Она примостилась на краешке стола, глядя на мужа. — Что нужно было Люку?

Артур усмехнулся:

— Именно то, что ты и думала. Они уже назначили венчание на следующую среду, если мы не против.

— На среду? — Луиза была ошеломлена. — Чтоб ей пусто было! Почему она не сказала об этом утром?

— Вероятно, Люку хотелось сделать это самому — чтобы как гром среди ясного неба.

— Большинство мужчин предпочитают вымощенную дорожку.

— Не все, и я не стал бы включать Люка в эту категорию.

Луиза помолчала.

— Пожалуй, это делает ему честь. — Она внимательно посмотрела на Артура. — Итак, все улажено, все в порядке, и ты доволен. Это подходящий человек для Амелии?

Артур, глянув на дверь, улыбнулся:

— У меня нет к нему никаких претензий.

Луиза улыбнулась в ответ на его улыбку:

— Ты чего-то недоговариваешь?

Артур посмотрел на нее. Его улыбка стала еще шире.

— Ничего такого, о чем тебе следовало бы знать. — Он схватил ее за руку и притянул к себе на колени. — Я просто очень рад, что между ними есть что-то, кроме простого влечения, — так оно и должно быть, правда?

— Что-то, кроме влечения? — Луиза смотрела ему в глаза, ласково улыбаясь. — Ты уверен?

Артур прижался к ее губам.

— Ты неплохо научила меня распознавать эти признаки — Люк по уши влюблен и, что самое интересное, даже не скрывает этого.

Выйдя на улицу, Люк сверился с часами и, слегка помрачнев, отправился по своему второму делу. Гросвенор-сквер находилась в конце Аппер-Брук-стрит. Величественный дворецкий впустил его в дом, расположенный на северной стороне улицы.

— Доброе утро, Уэбстер.

— Милорд. — Уэбстер поклонился. — Его светлость вас ожидает. Будьте любезны пройти сюда.

Уэбстер подвел его к кабинету Девила и открыл дверь.

— Лорд Калвертон, ваша светлость.

Люк вошел. Девил встал с кресла, стоявшего у камина. Хотя они и знали друг друга довольно хорошо — их знакомство проистекало из близости общественного положения их семейств, — они вращались в разных кругах. Девил, его брат и кузены, всего шестеро, составляли легендарную группу, знаменитое Братство Кинстеров, и все были на несколько лет старше Люка.

Увидев Люка, Девил усмехнулся:

— Надеюсь, ты не возражаешь, если мы поговорим в присутствии моей дочери?

Пожав руку Девилу, Люк посмотрел на ребенка, чьи темные локоны взлетели, когда она подпрыгнула на ковре перед камином. Взгляд огромных зеленых глаз перебегал с его лица на лицо отца и обратно. Вынув изо рта деревянный кубик, который она сосала, леди Луиза Кинстер одарила его широкой улыбкой.

Люк рассмеялся:

— Нет, вовсе нет. Я уверен, она все сохранит в тайне.

Девил снова сел на свое место, жестом указав Люку на стул напротив.

— А нужно что-то хранить в тайне?

— Отчасти. — Люк посмотрел на Девила. — Я только что с Аппер-Брук-стрит. Артур согласился отдать за меня Амелию.

Девил наклонил голову:

— Поздравляю.

— Благодарю.

Люк молчал, и Девилу пришлось поторопить его:

— Я полагаю, ты пришел, чтобы сказать мне об этом?

Люк слегка покраснел.

— Не совсем. Я пришел попросить, чтобы ни ты, ни кто-то из других родственников Амелии не говорили ей о том, как я богат.

Девил улыбнулся:

— Тебе недавно неожиданно повезло — Габриэль проверял. Он очень рад. Он надеется, что если ветер подует в эту сторону и ты станешь членом нашей семьи, он сможет вовлечь тебя, а также Декстера в свое дело.

Люк знал, о чем речь: Кинстеры управляют объединенным инвестиционным фондом, о котором говорят, что он приносит сказочные доходы. Он кивнул:

— С радостью проконсультирую его, если Габриэль захочет.

Девил проницательно посмотрел на него.

— Так в чем же проблема?

Люк объяснил ему, почти так же, как и Артуру. Однако Девил оказался не таким покладистым, как его дядя.

— Она думает, что ты женишься на ней из-за ее приданого?

Люк улыбнулся:

— Вряд ли она думает, что я женюсь на ней только из-за этого.

Девил сузил глаза, откинулся назад, взгляд его был су ров. Люк встретил его не дрогнув.

— Когда ты собираешься ей рассказать?

— После свадьбы — когда мы приедем в Калвертон-Чейз и все более или менее утрясется.

Девил думал долго. Луиза, словно почувствовав, что отец чем-то недоволен, подкралась к нему, завладела кисточкой, украшающей его огромный сапог, и, подтянувшись, встала на ноги, размахивая своим кубиком. Девил рассеянно посадил ее к себе на колени, и она прижалась к его груди, широко раскрыв зеленые глаза и снова засунув в рот кубик.

Наконец Девил произнес:

— Я согласен ничего не говорить Амелии и предупрежу остальных не портить тебе игру. Но ты обещаешь, что расскажешь ей все, все — от и до — прежде, чем вы с ней вернетесь осенью в Лондон?

— От и до?.. — Размышляя, он повторил интонацию Девила и понял, что именно тот имел в виду. Лицо его стало жестким. — Ты хочешь сказать… — он говорил тихо, отчетливо, — что я должен во всем признаться — признаться ей, — прежде чем мы вернемся в город?

Девил выдержал его взгляд и кивнул.

Люк почувствовал, как нарастает раздражение, почувствовал себя в ловушке, пойманным не только Девилом, но и самой судьбой.

Словно уловив его мысли, Девил тихо сказал:

— В любви, как и на войне, все средства хороши.

Люк выгнул бровь:

— Вот как? Тогда, может быть, ты мне расскажешь, как ты признался Гонории?

Этот вопрос был встречен молчанием — удар наугад, но Люк попал в точку. Девил не сводил с него взгляда, но что происходило у него в голове, прочесть по глазам было невозможно.

Почувствовав напряжение, возникшее между отцом и гостем, Луиза посмотрела на отца, потом на Люка, крепко сжимая в пухлой ручке свой кубик и раскрыв ротик, — огромные глаза уставились на него. Потом она махнула на него кубиком:

— Давай!

— Это звучит как повеление великой императрицы.

Девил опустил глаза, и на лице его показалась улыбка. Девчушка снова взмахнула ручкой с кубиком, грозно нахмурилась и повторила свое суровое приказание.

— Дввай! — произнесла она с еще большей силой, а потом еще раз повторила это слово, схватила кубик обеими ручками, сунула его в рот, ясно давая понять, что выбросила их — невежественных мужчин — из своей головы. Она прижалась щекой к фраку Девила и стала сосать кубик, размышляя о чем-то своем.

Ей не было еще и года, и, разумеется, она не могла понять, о чем они говорили. Однако, когда Девил поднял голову, Люк открыто и дружелюбно встретил его взгляд.

Напряжение, схватка воль, только что бушевавшая, незримая, но от этого не менее реальная, сменилась чувством неловкости.

Люк прервал затянувшееся молчание:

— Я попробую сделать так, как ты хочешь… — Он вздохнул. — Но что касается времени, ничего обещать не могу.

Они говорили о брачном контракте — не о деньгах, но о реальности чувств — реальности, о которой никто из них не промолвил даже слова. Очевидно, причины у них были. Оба не хотели открыто признаться в своей уязвимости, которой — они это знали — были подвержены, и ни того, ни другого никто не мог бы заставить признаться в этом.

Правда, Девил использовал неразбериху, связанную с финансовым положением Люка, чтобы нажать на него, а Люк — с помощью его дочери — сумел обернуть ситуацию против самого Девила.

Поняв это, Девил поморщился.

— Прекрасно. Я согласен. Однако, — взгляд его зеленых глаз стал твердым, — ты просил совета, и в этой сфере я могу считать себя знатоком. Чем дольше ты будешь откладывать, тем труднее будет признаться.

Люк с честью выдержал его пристальный взгляд и наконец произнес:

— Я это учту.

Луиза повернула головку и ласково посмотрела на него — словно практикуясь в искусстве пленять мужские сердца.

Выйдя из дома Девила, Люк направился в свой клуб, что бы укрепить силы ленчем и обществом близких друзей. Солидно подкрепившись, он вернулся на Аппер-Брук-стрит.

Как выяснилось, Амелия ушла с друзьями прогуляться в парке. Люк подумал и вернулся на Маунт-стрит. Приказав своим конюхам поторопиться, он уже через пять минут выехал в открытой коляске, чтобы извлечь свою невесту из центра того, чем сейчас, без сомнения, живо заинтересовался свет.

Он заметил ее, прохаживающуюся по лужайке под руку с Реджи. Здесь также были его сестры, Фиона, лорд Киркпатрик и прочие. Два незнакомых юнца с серьезным видом со провождали Энн и Фиону.

Остановив своих серых, Люк издалека рассматривал молодежь. Эмили и Марк, лорд Киркпатрик, стали гораздо ближе, более заметно свободны в обществе друг друга — это было видно невооруженным глазом. Дело у них шло на лад. Что же касается Энн, то, как он и надеялся, в присутствии веселой болтушки Фионы его сестренка сейчас казалась не такой замкнутой, хотя, судя по сосредоточенному виду ее кавалера, все же достаточно молчаливой. Остальные в этой группе были того же возраста, того же общественного положения; здесь не было угрозы — никаких волков в овечьей шкуре или чего-то подобного.

Он перевел взгляд на Амелию. В белом муслиновом платье с ярко-синим узором она являла собой прекрасное зрелище — более чем прекрасное. Сердце у него защемило. Его взгляд охватил ее фигуру, стройную, но заметно более зрелую, чем у окружающих ее молоденьких девушек. Она, вероятно, почувствовала его присутствие, потому что, пригладив легкие оборки на платье, развевающиеся на ветру, оглянулась и посмотрела прямо на него.

Ее улыбка, невольная и несдержанная, — она вдруг забыла, где находится, — согрела его. Она повернулась к Реджи и кивнула на аллею для экипажей. Перекинувшись парой слов с остальными, они отошли от них и быстро направились к нему.

Его первым порывом было выйти из коляски ей навстречу, но одного взгляда вокруг хватило, чтобы убедиться, что, как он и опасался, они оказались в центре всеобщего внимания.

Он кивнул Реджи и взял руку Амелии, протянутую ему.

— Садись. Быстро.

Она села, не задавая вопросов; он помог ей устроиться рядом с собой, потом посмотрел на Реджи.

— Ты можешь взять на себя всех остальных и передать Луизе, что я привезу Амелию на Аппер-Брук-стрит через час?

Реджи, стараясь скрыть ухмылку, удивленно распахнул глаза.

— Через час?

Люк посмотрел на него, сощурившись.

— Именно так. — Он оглянулся на Амелию. Она встретилась с ним взглядом. — Держись. — И пустил серых рысью. Не глядя по сторонам — не желая ни с кем встречаться взглядами, — он направил серых не по аллее для экипажей, а к выходу из парка.

Амелия с улыбкой на губах повернулась к нему, глаза ее светились любопытством.

— Куда мы едем?

Он отвез ее домой — к себе домой, в Калвертон-Хаус — в свой кабинет, единственное место, где, он был уверен, им никто не помешает, где они могли бы обсудить необходимые приготовления и он мог отвлечь ее внимание, если понадобится.

Дверь открыл Коттслоу. Отступив в сторону, он радостно улыбнулся:

— Милорд. Мисс Амелия.

В глазах дворецкого мелькнуло недоумение — почему хозяин держит Амелию за руку?

— Вы, Коттслоу, заслуживаете того, чтобы все узнать одним из первых, — мисс Амелия оказала мне честь, согласившись стать моей женой. Скоро она станет леди Калвертон.

От радостной улыбки лицо Коттслоу, и без того круглое, расплылось еще больше.

— Милорд, мисс Амелия, примите мои поздравления.

Люк усмехнулся, Амелия улыбнулась.

— Благодарю вас, Коттслоу.

— Не позволите ли мне узнать, милорд?..

Люк, перехватив взгляд Амелии, прочел в нем тот же, но не высказанный вслух вопрос.

— В следующую среду. Немного поспешно, но лето уже на носу. — Его взгляд скрестился со взглядом Амелии, он поднес к губам ее руку. — И думаю, нет причин для промедления.

Ее глаза широко раскрылись. Он просто чувствовал, как вопросы роятся у нее в голове. Он посмотрел на дворецкого:

— Мы будем в кабинете. Прошу нас не беспокоить.

— Слушаюсь, милорд.

Он повернулся и, все так же крепко держа Амелию за руку, пошел через холл. Распахнул дверь в кабинет, увлекая Амелию за собой, потом, закрыв дверь, повернул Амелию к себе и прижал к стене. Запустил руку в ее золотые кудри и поцеловал.

Как изголодавшийся странник.

От удивления она на мгновение замерла, потом ответила на его поцелуй — обхватила его руками за шею и предложила ему продолжить.

Что он и сделал. Вкус и мягкость ее губ, добровольно покорных, были как нектар для его души. Прошел всего день с тех пор, как он держал ее в своих объятиях, а уже изголодался.

Он был голоден и жаден.

Она была вполне готова утолить его аппетит — и свой тоже. Он почувствовал, как ее руки скользят по его груди, потом ниже. Он обхватил ее за талию, приподнял так, чтобы ее руки больше не могли достать его бедра.

Завершив поцелуй, они не отодвинулись друг от друга — они вообще не шевелились, — а стояли, соприкасаясь головами.

Ждали, когда утихнет гул в ушах.

Наконец он пробормотал:

— Я виделся с твоим отцом и с Девилом.

Она удивилась:

— С обоими?

Он кивнул.

— Мы кое-что обсудили… — Он коснулся ее губ, наслаждаясь их вкусом. — Мы обговорили все, что нужно.

— И что?

— И ничто — и никто — не препятствует нашей свадьбе.

Он почувствовал, как от ожидания напряглась ее спина.

— Они согласились на среду?

Он кивнул:

— На среду. — И заглянул в синие глаза. — В следующую среду ты будешь моей женой.

Глава 11

В тот вечер Амелия с матерью отправились на музыкальный вечер к леди Хогарт. В списке светских мероприятий, наиболее ненавидимых Люком, музыкальные вечера занимали первое место. Поэтому он отправился обедать с друзьями, после чего заглянул к Вейтье.

Час спустя, морщась от отвращения, он отдал свою трость дворецкому леди Хогарт. Тот поклонился и молча указал на длинный коридор, ведущий в музыкальную комнату. В этом не было необходимости — оттуда доносилось режущее ухо мяуканье, называемое музыкой. Скривившись, Люк пошел на эти звуки.

Дойдя до двери, он остановился и заглянул в комнату: там были дамы, преимущественно пожилые матроны, а также сверстницы Амелии, но совсем молодых не было видно. В этот вечер давали балы в других домах. Его мать и сестры собирались побывать на двух. Мероприятие леди Хогарт привлекло тех, кто считал себя поклонником музыки, или тех, кто, подобно Амелии и Луизе, были как-то к этому причастны.

Мужчин было мало. Мрачно подумав, что он будет выделяться, как ворона среди чаек, Люк дождался, когда сопрано развернется в полную силу, после чего с небрежным видом пошел туда, где у стены сидела Амелия.

Она увидела его, но ей удалось скрыть удивление. Луиза, сидевшая рядом с ней, оглянулась узнать, что отвлекло ее дочь. Ее взгляд упал на него — и глаза ее сузились.

Он несколько опоздал — на час, если быть точным, — в тот день вернуть ее дочь домой. Амелия проскользнула прямо наверх. Он не стал говорить с Луизой. На ее лице было написано, что она все поняла.

Поклонившись сначала Луизе, а затем Амелии, он встал позади стула невесты и положил руку на его спинку.

И сделал вид, будто слушает музыку. Сопрано он терпеть не мог.

К счастью, номер длился всего десять минут. Ему как раз хватило времени сочинить ответ на трудный вопрос, чего ради он сюда явился.

Когда стихли аплодисменты, Амелия повернулась на своем стуле и посмотрела на него.

— Что?.. — Ее рука поднялась, чтобы взять его руку, лежащую на спинке стула.

Их взгляды встретились, но ее прикосновение его отвлекло. Он взглянул на их руки, быстро перевел дух и крепко сжал ее пальцы. И вдруг он почувствовал кольцо, которое надел ей на палец сегодня днем, и ощутил приятное удовлетворение.

— Нет, никаких проблем. — Так он ответил на вопрос, мелькнувший в ее глазах. Потом наклонился: — Я хотел предупредить тебя, что поместил объявление в «Газетт» и оно появится завтра утром.

Взглянув на окружающих их женщин, большинство из которых только теперь заметили его, и зная, что для приватного разговора ему отведено не более нескольких секунд, он быстро добавил:

— Я не хотел, чтобы тебя застали врасплох, когда утром половина Лондона заявится на Брук-стрит.

Она всматривалась в его глаза с улыбкой — естественной, безыскусной улыбкой, но за ней ощущался долгий след той, иной улыбки, которая неизменно дразнила и пугала его.

— Я предполагала, что ты сделаешь что-то в этом роде, но благодарю тебя за сообщение. — Она встала, шурша шелковым платьем бирюзового цвета.

Он поймал соскользнувшую с нее шаль и накинул ей на плечи. Она оглянулась на него, снова улыбнулась — на этот раз с участием.

— Боюсь, ты опоздал.

Так оно и было: у тех, кто гостил в Хайтем-Холле, был целый день, чтобы обсудить эту новость. Все ждали. Его появление сегодня только подлило масла в огонь.

Окруженный со всех сторон, он стоял рядом с Амелией и остроумно уклонялся от лукавых расспросов. Раздражение его нарастало, но он держал себя в руках, сознавая, что во всем виноват только он сам. Искушение увидеть ее, убедиться, что она здесь, счастливая и довольная, что она оправилась после того, как узнала, что письменный стол можно использовать для других занятий, а не только для писания, — искушение это овладело им, изводя до тех пор, пока ему не показалось самым легким из всех зол просто поддаться ему. Все это — вместе с живым интересом матрон — было ценой, которую ему пришлось заплатить за свою слабость.

Появившись на вечере, он почувствовал себя обязанным проводить Амелию и Луизу домой. Сохраняя свою обычную светскую маску, он стоически оставался рядом с Амелией, не давая себя отвлечь, не поддаваясь искушению подтвердить то, что сообщит завтра «Газетт».

Завтра настанет достаточно скоро для этих гарпий, и тогда они узнают все. Пусть они торжествуют, но не у него на глазах.

Амелия придерживалась того же мнения, не подтверждая и не отрицая того, что, по подозрению общества, было правдой. Завтра они все узнают, и ей придется терпеть их визиты, но сегодня она ничего не скажет, чтобы насладиться своей победой.

Победой — но неполной. Она и представить себе не мог ла, что он влюбится в нее только потому, что она предложит им пожениться. Но вскоре их обвенчают, и у нее будет много времени и возможностей открыть ему глаза, заставить его увидеть ее как нечто большее, чем просто жену.

Она привыкла вращаться в светском обществе, привыкла к постоянной необходимости слегка касаться либо игнорировать неуместные вопросы. Иметь дело с расспросами многих, кто толпился вокруг, было просто, как дышать. Под прикрытием непрерывного разговора она искоса поглядывала на своего будущего мужа.

Как всегда, она могла угадать очень мало, особенно теперь, на людях. Но в те моменты близости, которые у них были… она уже начинала лучше понимать его. Час с небольшим, что они провели в тот день в его кабинете, был одним из таких моментов В одном она была теперь совершенно уверена: он никогда не отдавал своего сердца другой женщине.

Его сердце было свободно, она могла бы завладеть им, если бы пожелала бросить вызов судьбе. Она хорошо его знала и была уже довольно близка к нему, чтобы временами понимать, что он чувствует. В тот день, когда он разложил ее на письменном столе, ее, принадлежащую ему, чтобы насладиться и взять ее, как ему хотелось, было что-то в его глазах, говорившее, что происходящее между ними есть нечто большее, чем просто телесная близость.

Подозрение, что он мог уже осознать некую более глубокую связь между ними, усилилось позже, когда, держа ее, смятую, восторженно измученную, у себя на коленях, он надел кольцо с жемчугом и бриллиантами — обручальное кольцо, которым его семья владела на протяжении многих поколений, — ей на палец. Этот момент, по крайней мере для нее, сиял надеждой, она готова была держать пари, что он не неуязвим.

Первый проблеск полной победы, к которой она стремилась и на которую надеялась.

Ее глаза слишком долго задержались на его лице; он повернулся, встретил ее взгляд, поднял бровь. Она молча улыбнулась и снова обратилась к матронам, которым не терпелось вытянуть из нее все новости.

Вечер шел к завершению, когда подошла мисс Куигли. Такая же любопытная, как и остальные, в данный момент она меньше всего думала об отношениях Амелии и Люка.

— Интересно, мисс Кинстер, — мисс Куигли понизила голос, — не видели ли вы, случайно, лорнеты тети Хилборо, лежащие повсюду в Хайтем-Холле?

— Лорнеты? — Амелия помнила их — это помнил каждый, кто встречался с леди Хилборо. Она пользовалась ими скорее для того, чтобы указывать, нежели смотреть. — Нет. — Она подумала и решительно качнула головой. — Нет, к сожалению.

Мисс Куигли вздохнула:

— Ах, не стоило и спрашивать. — Она огляделась и заговорила почти шепотом: — Теперь, когда я знаю, что у мистера Маунтфорда пропала табакерка, а у леди Оркотт флакон для духов, должна признаться, что я начинаю тревожиться.

— Господи! — воззрилась на нее Амелия. — Но может быть, все эти вещи просто положили на другое место?

Мисс Куигли покачала головой:

— Мы послали в Хайтем-Холл, как только вернулись в Лондон. Леди Оркотт и мистер Маунтфорд поступили так же. Можете себе представить — леди Хайтем просто была вне себя. Хайтем-Холл обшарили сверху донизу, но не нашли ни один из исчезнувших предметов!

Амелия заглянула в глаза мисс Куигли — та явно не шутила.

— Боже мой… — Она посмотрела на Луизу, стоявшую неподалеку от нее и болтающую с подругами. — Я должна сказать маме — вряд ли она проверяла свою шкатулку с драгоценностями, не говоря уже о тех мелочах, которые обычно берешь с собой. И леди Калвертон — тоже. — Она повернулась к мисс Куигли: — Ни ее, ни ее девочек сегодня здесь нет.

Мисс Куигли кивнула:

— Кажется, нам всем нужно проявить бдительность.

Их взгляды встретились — ни той, ни другой не надо было объяснять, в каком смысле «нужно проявить бдительность». Судя по всему, в их обществе завелся вор.

На следующее утро, в восемь часов, Люк сидел один за завтраком и просматривал утреннюю «Газетт».

Он специально встал рано — задолго до того, как проснутся и спустятся вниз его сестры. Он зашел в холл посмотреть на свою судьбу, напечатанную черным по белому.

И вот оно — короткое извещение, сообщающее свету, что Люсьен Майкл Эшфорд, шестой виконт Калвертон из Ратлендшира, вступает в брак с Амелией Элеонорой Кинстер, дочерью лорда Артура и леди Луизы Кинстер, проживающих на Аппер-Брук-стрит. Венчание состоится в Сомерсхэм-Плейс, в среду, шестнадцатого июня.

Отложив газету, он сделал глоток кофе и попытался определить, что же он чувствует. Основное чувство, которое он мог бы назвать, было нетерпение. Что же до остальных…

Внутри у него бушевал водоворот эмоций: торжество, раздражение, предвкушение, сомнение и даже что-то вроде отчаяния, если уж быть честным. А под всем этим бродила безымянная сила, она набирала мощь, обретая власть и становясь все более необоримой и все более требовательной.

Куда эта сила приведет его, как далеко заведет — этого он не знал.

Его взгляд упал на газету, на заметку.

Куда ведет эта дорога, больше не имело значения — он был связан и публично, и лично, но ни минуты не сомневался в правильности своего решения.

Будущее принадлежит ему, и он волен сделать из него то, что ему угодно.

При этой мысли он поморщился. К несчастью, его будущее теперь связано с ней, а она — это сила, которую он не может контролировать.

Послышался стук копыт по мостовой; кивнув лакею, поспешившему открыть дверь, он вышел из дома.

Остановившись на крыльце, он поднял лицо к утреннему солнцу и мысленно обозрел свое ближайшее будущее. Он все обдумал, но чувствовал все то же.

Нетерпение.

В то время как Люк ехал верхом в Гайд-парк, неподалеку некая молодая леди вошла в сад, расположенный посредине Конноут-сквер, и приблизилась к джентльмену в длинном тускло-коричневом фраке для верховой езды, стоявшему под старым дубом.

Подойдя к нему, леди чопорно склонила голову.

— Доброе утро, мистер Кирби.

Голос у нее дрожал.

Кирби коротко кивнул.

— Почему вы выбрали это время?

Молодая леди оглянулась; увидев презрительное выражение на лице Кирби, она еще больше занервничала. Он смотрел, не двигаясь, как она подняла сумку — полотняный сак, с какими служанки ходят за покупками. Порывшись в нем, она вынула табакерку.

Кирби взял ее, оглянулся, убедился, что за ними никто не наблюдает, поднял табакерку так, чтобы свет упал на миниатюру на крышке.

— Это… — Молодая леди сглотнула и тихо прошептала: — Как вы думаете, она чего-нибудь стоит?

Кирби опустил руку, и табакерка исчезла в одном из просторных карманов его фрака.

— У вас хороший глаз. За нее дадут несколько гиней. Что еще?

Леди протянула ему флакон для духов — хрустальный с золотой пробкой, два лорнета, старые, но украшенные мелкими бриллиантиками, и пару маленьких подсвечников, серебряных, тонкой работы.

Кирби быстро осмотрел каждую вещь, одна за другой они исчезали в его карманах.

— Очень недурной улов. — Заметив, что молодая леди вздрогнула, он посмотрел на нее с ухмылкой. — Ваша поездка в Хайтем-Холл оказалась полезной. — И добавил, понизив голос: — Я уверен, Эдвард будет вам благодарен.

Молодая леди подняла голову:

— Вы получали от него какие-нибудь известия?

Кирби помолчал и наконец спокойно произнес:

— Его последнее сообщение весьма мрачно. Когда таких, как Эдвард, изгоняют из общества, — он пожал плечами, — им нелегко обрести почву под ногами.

Леди уныло вздохнула и отвела глаза.

— До меня дошли слухи о свадьбе. — Кирби сделал вид, будто не заметил испуганного выражения в глазах леди, и вынул из очередного кармана утреннюю «Газетт». — Кажется, она со стоится в следующую среду в Сомерсхэм-Плейс. — Он внимательно посмотрел ей в лицо. — Я уверен, что вы там будете, — такую замечательную возможность нельзя упускать.

Прижав руку к кружевам на шее, она покачала головой:

— Нет, я не могу!

Кирби некоторое время молча смотрел на нее.

— Прежде чем вы примете это решение, выслушайте меня. Кинстеры чертовски богаты — богаты просто до невероятности. Говорят, что Сомерсхэм-Плейс до отказа набит сокровищами, собранными за многие века членами семьи, у которой всегда были средства, чтобы потрафить своим изысканным вкусам. Любая вещь, которую вы там возьмете, стоит небольшого состояния, а это всего лишь крохотная частица того, чем набит их огромный дом. Там никогда не хватятся одной-двух вещиц.

— И не нужно забывать, — продолжал он, — что Сомерсхэм-Плейс — всего лишь одно из нескольких герцогских имений. Кроме того, есть еще имения других членов этой семьи — не все, вероятно, так же богаты, но все владеют произведениями искусства и старинными украшениями — в этом вы можете быть уверены. А теперь сопоставьте это с плачевным положением Эдварда. — Кирби замолк, словно подбирая слова, чтобы не сказать лишнего. Когда он заговорил, его голос звучал мрач но и приглушенно: — Не будет неправдой сказать, что положение Эдварда просто отчаянное.

Пригвоздив молодую леди к месту своим тяжелым пристальным взглядом, он добавил:

— У Эдварда нет ничего — как он писал в своем письме к вам, его брат отказался ему помогать, так что он вынужден сводить концы с концами по-всякому, как только может. Населенная крысами лачуга, черствый хлеб и вода — его единственная пища, он на пределе своих сил и в очень плохом состоянии. — Кирби тяжело вздохнул и посмотрел на другую сторону площади, на дома, выходящие на нее. — Я стараюсь, как могу, ему помочь, но я уже отдал все, что у меня было, и я не имею доступа в дома тех, у кого есть вещи, потерю которых они и не заметят.

Молодая леди побледнела и отвернулась — Кирби протянул было руку, чтобы повернуть ее к себе, но она, ломая пальцы, повернулась к нему сама. Он убрал руку, не желая быть навязчивым.

— В своем письме он просил меня достать для него только две эти вещицы — чернильницу и флакон для духов. Он написал, что они принадлежали его бабке и деду и были обещаны ему — они его, и я принесла их вам, чтобы он их получил. — Леди подняла на Кирби умоляющие глаза. — Конечно, если он считает, что эти безделушки ему помогут, тогда вместе с другими, — она кивнула на карманы Кирби, — с теми, что я только что отдала вам, Эдварду должно хватить денег на несколько месяцев.

Кирби улыбнулся покровительственно.

— Боюсь, дорогая, Эдвард в его теперешнем положении не больше склонен нюхать табак, чем вы. Он отчаянно нуждается в деньгах, но именно поэтому сможет выручить за эти вещи не слишком много. Так всегда бывает. — Он помолчал. — Как я сказал, он в очень плохом состоянии. Пожалуй… — Он словно опомнился и прервался, потом, после очевидной борьбы с совестью, в то время как молодая леди смотрела на него, вздохнул и посмотрел ей в глаза: — Мне не следовало бы так говорить, но боюсь, что не могу поручиться, не сделает ли он чего дурного, если мы вскоре не добудем для него приличные деньги.

Глаза у молодой леди округлились.

— Вы хотите сказать?..

Кирби кивнул:

— Это будет не первый отпрыск аристократического дома, который не смог выдержать жизни в заграничных трущобах.

Прижав ладонь к губам, молодая леди отвернулась. Кирби наблюдал за ней из-под полуопущенных век и ждал.

Спустя некоторое время она прерывисто вздохнула и по вернулась к нему.

— Вы сказали, что любая вещица из Сомерсхэм-Плейс стоит небольшого состояния?

Кирби снова кивнул.

— Значит, если я возьму там что-нибудь и отдам вам, этого хватит Эдварду на жизнь?

Кирби улыбнулся:

— Это не даст ему умереть с голоду.

— Или нужно сделать что-то еще?

— Все в руках Божьих, но это хотя бы даст ему шанс.

Молодая леди посмотрела на площадь, потом вздохнула и произнесла:

— Хорошо. — Подняв лицо, она встретилась взглядом с Кирби. — Я что-нибудь найду — что-нибудь дорогое.

Кирби склонил голову:

— Ваша преданность заслуживает всяческих похвал.

Он коротко объяснил ей, где они встретятся, куда и когда она должна принести свой следующий вклад в благополучие Эдварда. Она согласилась, и они расстались. Кирби смотрел, как она пересекает площадь, потом повернулся и зашагал в другую сторону.

Почему, черт побери, он решил назначить свадьбу на среду?

Вернувшись в Калвертон-Хаус во второй половине дня в понедельник, Люк прошел к себе в кабинет, закрыл дверь, бросился в кресло и уставился в пустой камин.

Если бы он назвал понедельник…

В тот день, когда появилась заметка в газете, сообщающая об их бракосочетании, он избегал появляться на Аппер-Брук-стрит. Как и следовало ожидать, весь фешенебельный Лондон — или это так казалось? — явился к Кинстерам поздравить Амелию и посплетничать насчет их свадьбы. Даже здесь, в Калвертон-Хаусе, его мать все утро осаждали визитеры. После второго завтрака она разумно решила отправиться на Брук-стрит — присоединиться к Амелии и Луизе, чтобы визитеры поздравляли всех сразу.

Вечер субботы они провели на приеме у леди Харрис под плотным огнем оживленных — если не сказать яростных — испытующих взглядов. Прием этот был одним из последних, перед тем как светское общество уедет на лето из города. Уже наступила жара, дамы носили открытые платья. Он был очень рад, что Амелия удержалась от этого; она появилась с ним под руку в скромном, облегающем фигуру платье из золотистого шелка, непоколебимо спокойная и любезная со всеми, кто подходил пожелать им всяческих благ.

Он не смог побыть с ней наедине ни минуты. Внушив себе, что такие вечера, в конце-то концов, бывают раз в жизни, он смирился и принимал происходящее, как ему казалось, с подобающей учтивостью. Взор, который Амелия устремила на него, когда вечер закончился и они расстались под внимательным взглядом ее матери, дал понять, что она сумела разглядеть за его равнодушной маской беспокойное неудовлетворение, которое он пытался скрыть.

Решив, что ничего плохого не случится, если она почувствует его нетерпение, он заехал на следующий день — в воскресенье, — надеясь, что сможет похитить ее, провести хотя бы несколько минут наедине с ней — минут, когда все ее внимание будет отдано только ему, — и обнаружил, что женщины ее семьи собрались, чтобы обсудить их скорую свадьбу.

Вейн, привезший свою жену Пейшенс на это собрание, уже уезжал, когда подъехал Люк.

— Послушайте, Люк, моего совета — в клубе вам будет куда комфортнее.

Он думал меньше секунды — и с отвращением согласился. В клубе в этот час было очень спокойно — там было безопасно.

Вечером в воскресенье он вместе с матерью устроил традиционный званый обед для семей жениха и невесты. Он никогда не видел свою прислугу в таком волнении — Коттслоу весь вечер сиял во все свое круглое лицо. Миссис Хиггс превзошла самое себя. Несмотря на то что ему снова не удалось перекинуться наедине хотя бы словом с Амелией, он должен был признать, что вечер удался.

Девил, конечно, тоже присутствовал. Позже они сошлись в гостиной. Девил усмехнулся и внимательно посмотрел ему в глаза.

— Все еще не поговорил на больную тему?

Люк спокойно оглядел собравшихся.

— Ты бы лучше помалкивал. — И тут же добавил: — Однако заверяю тебя, что никакого разговора на эту тему не произойдет до свадьбы.

— Ты так решил?

— Да.

Девил вздохнул преувеличенно нарочито.

— Не говори потом, что я тебя не предупреждал.

— Не буду! — Люк хмыкнул. — Ты, конечно, можешь написать мне шпаргалку…

Девил засмеялся и хлопнул его по плечу.

— Не испытывай судьбу, дружище.

Они расстались весьма дружелюбно. Люк знал, что когда-нибудь разговор с Амелией состоится. Понимание этого только подогрело его нетерпение.

Люк зашел утром на Аппер-Брук-стрит, было еще довольно рано, как ему представлялось, но дворецкий, старый Колторп, доложил ему, что Амелия и Луиза уже в гостиной и с ними четыре леди.

Проглотив проклятия, он хотел было послать записку и попросить ее ускользнуть хоть на минуту. Но тут зазвонил звонок на входной двери. Колторп встретился с ним взглядом.

— Может быть, милорд, вы хотели бы подождать в гостиной?

Он вошел туда и стал ждать, слушая, как стадо элегантных матрон, приехавших с визитом, провели в гостиную, чтобы повидаться с Амелией.

С растущим чувством разочарования и неловкости он принял неизбежное и вышел из этого дома. Записки он не оставил.

Он поехал в свой клуб. Друзья пригласили его позавтракать. Кое-кто из них собирался завтра поехать в Кембриджшир, как и он; тот вечер был последним, когда они могли попировать в холостяцкой компании. И они попировали. Но хотя он смеялся и искренне радовался их обществу, мысли его были далеко — они были сосредоточены не на старых друзьях, но на той, кто скоро станет его женой.

Устремив незрячий взгляд на холодный камин, он пытался понять, что он испытывает. Но ответа не нашел. Когда часы пробили шесть, он встал и пошел переодеваться.

Единственное, чем хорош был большой бал у леди Кардиган, так это тем, что это бал и, стало быть, будут танцы. И он сможет держать Амелию в своих объятиях, даже посреди бального зала. В своем теперешнем состоянии он был благодарен судьбе даже за это.

— С тобой все в порядке? — спросила она, едва они закружились в первом вальсе. — Что случилось?

Он посмотрел на нее почти раздраженно:

— Ничего.

Веселая маска Амелии как будто соскользнула с ее лица, и она бросила на Люка недоверчивый взгляд.

— Не нужно меня обманывать. — Она нарочно употребила эти слова. — Я вижу это по твоим глазам.

Они не были темными — в них бушевал огонь. Посмотрев в них, она убедилась, что и правда с ним что-то не так. Они были слишком близки к важнейшему в их жизни событию — венчанию, — чтобы позволить чему бы то ни было встать у себя на пути.

— Не тужи. — Она чувствовала, как напряглось у нее лицо, и заставила себя казаться спокойной.

Он молчал, скрывшись за своей обычной бесстрастной маской, и она, набрав побольше воздуха, выговорила то, что, по ее мнению, и было проблемой:

— Это деньги?

— Что? — Его как громом поразили эти слова, но это могла быть и просто реакция на подобный вопрос.

— Тебе нужны деньги на что-то — сейчас, до свадьбы?

Лицо его утратило равнодушное выражение. Она никогда еще не видела его в таком ужасе.

— Ради Бога! Нет! Мне не нужны…

Его глаза сверкнули. Она явно задела его за живое, но не жалела об этом.

— Лучше бы ты сказал мне, в чем дело, а не заставлял гадать. — Она выждала, пока они закружились в конце зала, чувствуя, как он обнял ее крепче и притянул к себе. Но вот он ее отпустил, чтобы не привлекать к ним внимания.

— Итак, что же случилось? — спросила она настойчиво, когда они, как положено, вновь закружились по залу.

Он нахмурился:

— Мне нужны не деньги.

Она испытала некоторое облегчение.

— Хорошо. Но что же тогда?

Ее охватили раздражение и разочарование, однако он не торопился с ответом. Они уже снова возвращались в конец зала, когда он ответил:

— Мне просто хотелось бы, чтобы уже была среда.

Она улыбнулась:

— Я думала, только невесты с нетерпением ждут свадьбы.

Его темный, как полночь, взгляд впился в ее лицо.

— Я с нетерпением жду вовсе не свадьбы.

Если у нее и оставались какие-то сомнения, выражение его глаз, не просто пылкое, но знающее, возбуждающее, целеустремленно распаляющее, напоминающее об их близости, говорило само за себя. На щеках ее вспыхнул румянец, но она не опустила глаза и не стала изображать из себя невинность, раз уж благодаря ему она больше не была невинной.

— Ты уверен, что хочешь отбыть в тот же вечер? Ведь нам ничего не стоит остаться на ночь в Сомерсхэме.

Губы его разжались, глаза оставались такими же напряженными.

— Нет. Ведь Калвертон-Чейз всего в нескольких часах езды…

Вальс кончился, музыка стихла. Он повернул ее к себе, остановился, взял за руку, поцеловал пальцы, не сводя с нее глаз.

— Было бы весьма благопристойно с нашей стороны уехать туда.

По телу ее пробежала дрожь — это была реакция на легкий намек в его голосе. Он позволил устроить свадьбу, раз ей хочется, но настаивал на том, чтобы после свадебного завтрака они уехали в Калвертон-Чейз. Значит, ее первая ночь в качестве его жены пройдет в доме его предков.

Несколько опасливо она согласилась, склонив голову, и улыбка, не веселая, но напряженная, изогнула ее губы. К ним уже спешили гости, Люк только и успел с серьезным видом кивнуть ей в ответ.

Оба они, по молчаливому соглашению, улыбнулись собравшейся вокруг них толпе и принялись болтать и раздаривать улыбки.

Вечер шел для них точно так же, как и все предыдущие вечера, только на этот раз побеседовать наедине они смогли лишь во время вальса, однако, вальсируя во второй раз, оба молчали.

К концу бала к ним подошла Минерва; оставив Люка беседовать с леди Мелроуз и миссис Хайбери, Амелия договорилась с матерью Люка о том, кто из членов его семьи будет присутствовать на свадьбе. Минерва хотела уже отойти, когда взгляд ее остановился на кольце с жемчугом и бриллиантами, которое Люк подарил Амелии.

— Красивая вещь, не правда ли? Это обручальное кольцо переходило в нашей семье по наследству. Оно очень вам идет, дорогая. — Она перевела взгляд на сына, и улыбка ее исчезла. — Если вы не возражаете, мне бы хотелось сказать пару слов Люку.

— Конечно. — И Амелия завела разговор с двумя дамами, предоставив Люка его матери.

Минерва положила руку ему на плечо и, отведя в сторону, заговорила тихим голосом:

— Амелия только что показала мне свое кольцо.

Он насторожился, не успев взять себя в руки. Мать бросила на него недовольный взгляд.

— Кажется, — продолжала она, — Амелия верит, что это обручальное кольцо переходило в семье Эшфордов от поколения к поколению.

Он выдержал ее взгляд, потом нехотя признался:

— Я говорил о том кольце, когда дарил ей это.

— И конечно же, позволил ей самой связать их в одно? — Поскольку он ничего не ответил, она покачала головой. — Ах, Люк…

В ее глазах он увидел не то чтобы осуждение, нет, он почувствовал себя двенадцатилетним мальчишкой.

— Мне не хотелось тревожить ее рассказом о том, откуда взялось это кольцо.

Она ждала, но он больше ничего не сказал, чтобы оправдать свой поступок.

Внимательно посмотрев ему в глаза — она была одной из тех немногих, кому это всегда удавалось, — Минерва вздохнула.

— Я обещала не вмешиваться и не буду. Но берегись — чем дольше ты будешь откладывать свое признание, тем труднее будет его сделать.

— Мне это уже говорили. — Речь у них шла о двух разных признаниях, но одно неизбежно вело ко второму. Он посмотрел на Амелию. — Я дал слово чести, что скажу ей. Но только не сейчас.

Минерва опять покачала головой, на этот раз со скрытой улыбкой. И отошла, сжав ему руку.

— Ты, как всегда, проложил в ад собственную дорогу.

Он смотрел ей вслед, пока она не скрылась в толпе гостей. А затем направился к Амелии.

На следующее утро Амелия уехала в Сомерсхэм-Плейс вместе со своими родителями, братом Саймоном и младшими сестрами Генриеттой и Мэри, дворецким Колторпом и несколькими слугами, которые должны были помогать прислуге в Плейсе, главной резиденции Девила, огромном просторном доме, средоточии герцогского рода.

Они приехали поздним утром и нашли других членов семьи уже на месте: там были Елена, вдовствующая герцогиня, мать Девила, и старая двоюродная бабка Клара, приехавшая из своего дома в Сомерсете. Леди Осбалдестоун, дальняя родня, прибыла в своей карете следом за ними. Саймон почтительно встретил ее и помог ей войти в дом.

Гонория и Девил приехали днем раньше со своей семьей. Сестра-близнец Амелии, Аманда, ее молодой муж Мартин, граф Декстер, он же кузен Люка, спешили из своего дома на севере; их ждали сегодня попозже. Катриона и Ричард прислали извинения — приехать из Шотландии за такой короткий срок, вдобавок с новорожденным ребенком, было просто невозможно.

Люк, его мать, Эмили и Энн ожидались попозже к вечеру. Путем осторожных расспросов Амелия узнала, что Люку отвели комнату в крыле, противоположном тому, где поселили ее, и как можно дальше. А в доме размером с дворец это было действительно далеко; любая попытка посетить его сегодня ночью была обречена на провал.

Общество как раз сидело за ленчем, когда грохот колес по гравию сообщил о прибытии очередных гостей. Вскоре послышались веселые голоса — кто-то приветствовал Уэбстера.

Амелия положила салфетку и обменялась улыбками с матерью. Обе вышли в холл. Поняв, кто они, эти вновь прибывшие, Гонория тоже вышла, но не так поспешно.

— Я надеюсь, нас ждали, — сказала Уэбстеру девушка в выцветшем дорожном платье и толстых очках.

Прежде чем Уэбстер успел ответить, ее спутница, в таком же выцветшем платье, пискнула:

— Право же, вы могли бы и узнать нас — просто мы немножко выросли со времени последнего визита.

Луиза рассмеялась и бросилась на помощь Уэбстеру.

— Конечно, вас ждали, Пенелопа. — Она заключила младшую сестру Люка в нежные объятия, потом, передав Пенелопу Амелии, повернулась к другой сестре: — А что же до вас, мисс, кто увидит вас хоть разок, тот никогда вас не забудет.

Порция, третья сестра Люка, сморщила носик.

— Насколько помню, я была неряшливой маленькой нахалкой, когда в последний раз приезжала сюда. И очень надеюсь, что этот джентльмен меня забыл.

— О нет, мисс Порция, — заверил ее Уэбстер со своей обычной невозмутимостью, но с блеском в глазах. — Я очень хорошо вас помню.

Выбравшись из крепких объятий Амелии, Порция скорчила ему гримаску и повернулась, чтобы поздороваться с Гонорией.

— Право, милочка, — Гонория окинула взглядом агатово-черные волосы Порции, не вьющиеся, но падающие свободными волнами, — не думаю, чтобы вас можно было забыть. Любое преступление, которое вы совершите, будут помнить вечно.

Порция вздохнула:

— С моими-то глазами и волосами — да, это неизбежно. — Черные волосы и темно-синие глаза, которые у Люка были такими выразительно мужественными, у Порции оказались удивительно женственными. Но она, сорванец от рождения, никогда этого не ценила.

— Не важно. — Амелия обняла одной рукой Порцию, другой — Пенелопу. — Мы только что сели завтракать, и я уверена, что вы умираете с голоду.

Пенелопа поправила очки на переносице.

— Да, еда нас всегда интересует.

Остаток дня Амелия провела, приветствуя гостей и помогая разводить родственников по комнатам. Времени думать о свадьбе у нее почти не осталось — только о списке того, что нужно сделать; когда, ближе к вечеру, она примеряла свадебное платье для последней подгонки в обществе любующихся ею Луизы, Аманды и родных теток, даже намека на взволнованность в ней не наблюдалось.

Позже они с Амандой ушли к ней в комнату, легли на кровать и завели разговор — как делали всегда, как будут делать всегда, замужем они или нет. Когда уставшая от поездки Аманда задремала, Амелия тихо встала и выскользнула из комнаты.

Она знала этот дом с детства — выйти в сад так, чтобы тебя не заметили, было делом нетрудным. Под гостеприимным покровом густой дубовой листвы она пересекла лужайку, направляясь туда, где — она была уверена — можно побыть одной и найти минутку для блаженного покоя.

Солнце садилось, но лучи его все еще сквозили в деревьях, когда она пересекла площадку перед маленькой церковью. Построенная из камня, церковь простояла века и видела множество венчаний Кинстеров, и все заключенные здесь браки, как гласила история, длились очень долго. Но не поэтому она решила венчаться под этими древними сводами. Здесь венчались ее родители, здесь ее крестили. Это представлялось ей правильным — завершить в этом месте одну фазу своей жизни и сразу вступить в новую.

Она остановилась на маленькой паперти и ощутила покой и глубокую радость, которыми были пропитаны древние камни. Она толкнула дверь, та распахнулась бесшумно, и Амелия вошла. И поняла, что она не единственная, кто пришел сюда искать покоя.

Лицом к алтарю стоял ее жених и смотрел на окно в нише высоко над головой. Сверкающие разноцветные стекла были великолепны, но не ими была занята его голова.

Он не мог бы сказать, что его занимало, не мог отделить одно чувство от другого, вытянуть одну нить из клубка — все в нем было в движении, все то сливалось, то разделялось, и все было пропитано одним — жаждой.

Амелия — его жена!

Это случится здесь завтра утром. Ему оставалось только ждать, и она будет принадлежать ему.

И именно здесь, где никто и ничто не отвлекали его от ясного понимания, от признания пугающей правды, именно здесь жажда томила его еще сильнее.

Это место — молчаливый свидетель союзов в течение столетий и пропитано их духом, их пульсирующей силой, которая, протекая сквозь эти союзы, связывает прошлое с настоящим и течет дальше, чтобы коснуться будущего.

Он всегда чувствовал, что в Сомерсхэм-Плейс есть что-то. В течение многих лет он, время от времени заходя сюда, всегда смутно ощущал это особенное «что-то», но только теперь ясно осознал, что это такое. Только теперь, когда его голова и — если быть честным — его душа и сердце настроились на ритм барабана, на ту же неистовую жажду, на ту же охоту воина.

Когда именно это стало для него столь важно, он не знал. Может быть, это всегда здесь присутствовало, ожидая подходящего случая, подходящей женщины, чтобы дать этому жизнь, высвободить это.

Взять над ним власть.

Он перевел дыхание, сосредоточился на алтаре. Вот что он, когда обвенчается с ней завтра, примет. Когда он принесет обеты, они будут даны не только ей, не только ему самому, но чему-то вне их обоих.

Он оглянулся и увидел Амелию. Улыбаясь ласково и спокойно, она шла к нему.

Остановившись перед ним, совсем близко, но все же сохраняя расстояние между ними, она смотрела ему в глаза, самообладание ее было потрясающим. Любопытная, но не вопрошающая.

— Размышляешь?

Он впитывал ее лицо, он устремил взгляд на ее глаза, но все же заставил себя оглянуться.

— Замечательное старинное здание. — Он снова повернулся к ней. — Ты правильно сделала, выбрав его.

Она улыбнулась еще шире и тоже огляделась.

— Я рада, что ты так считаешь.

Ему не хотелось к ней прикасаться — не хотелось рисковать. Желание гудело в нем, а жажда пощипывала кожу.

— Я полагаю, нам не следует пока встречаться, по крайней мере наедине.

— Думаю, что никому и в голову не придет, что мы можем встретиться.

Он понял, о чем она думает. Ему вдруг захотелось открыть ей правду, всю правду. Снять эту тяжесть с сердца перед завтрашним днем…

Но она еще не сказала своего «да». Завтра.

Он, нахмурясь, указал ей на дверь.

— Лучше вернемся в дом, иначе какая-нибудь светлая голова заметит, что нас с тобой нет, и воображение у всех разгуляется.

Она, усмехнувшись, пошла впереди него по проходу к двери. Он хотел открыть перед ней дверь — она остановила его, положив ладонь ему на плечо.

Их глаза встретились — она улыбнулась и прикоснулась к его губам. Поцеловала его осторожно, легко; от стараний подавить свою реакцию он пошатнулся.

Он не успел проиграть битву — она отодвинулась и снова встретилась с ним взглядом и улыбнулась.

— Благодарю тебя, что ты согласился на мое предложение и не стал медлить.

Он, помешкав мгновение, открыл перед ней дверь. Она вышла, подождала, пока он тоже выйдет, и затем очень благопристойно, бок о бок, они пошли по дорожке к дому.

Глава 12

Настало следующее утро, прекрасный рассвет. Легкий ветерок порхал над лужайкой. Он заигрывал с локонами и лентами, теребил дамские платья, перебирал оборки и воланы. Все веселились. Ветерок подхватывал их радость и разносил по богато одетой толпе гостей — родственников и близких друзей, приглашенных на церемонию.

Все шло без заминок, без неловкостей и недоразумений. Гости собрались в маленькой церкви, мужчины заполнили проход, дамы заняли места на скамьях, Люк вышел вперед и встал перед алтарем, Мартин, его кузен, присоединился к нему. Рядом с ним встал Саймон, брат Амелии, девятнадцатилетний юноша, на которого Люк, учитывая близость между семьями, уже давно смотрел как на брата.

Мартин, оглянувшись по сторонам, высказал свое мнение:

— Это уже похоже на кровосмешение — ты понимаешь, что после сегодняшнего дня мы будем не только кузенами, но еще и свояками?

Люк пожал плечами:

— У нас обоих всегда был превосходный вкус.

Саймон фыркнул:

— Скорее вы оба унаследовали семейную склонность подпадать под чары женщин, с которыми ни один здравомыслящий человек не стал бы иметь дело.

В этот момент из парадной двери дома появилась Амелия под руку с отцом и сделала первый шаг на пути к семейной жизни. Сопровождаемая Амандой и Эмили, она была исполнена уверенности, потому что осуществилось то, о чем она так долго мечтала.

Они пересекли лужайку, и, проходя под старыми деревьями, Амелия сказала отцу:

— Спасибо, папа.

Он улыбнулся ей:

— За что?

— За то, что ты столько лет заботился обо мне. Еще чуть-чуть — и ты больше не будешь нести за меня ответственность… теперь это станет делать Люк.

Она добавила последние слова для того, чтобы смягчить правду, но она знала, что это за правда, и Артур — Кинстер до мозга костей — знал это тоже. Она искоса взглянула на него, но он безмятежно улыбался.

— Я рад, что ты выбрала Люка, он человек со всячинкой, но в основе своей из тех, кто никогда не станет пренебрегать своим долгом и своей ответственностью. — Артур погладил ее по руке. — А это хорошие качества.

Амелия глубоко вздохнула, чтобы придать себе сил, и они вошли в церковь. Остановились на мгновение, потом с безмятежной сияющей улыбкой она прошла по проходу между скамьями и встала рядом с Люком.

Он ждал. Их взгляды встретились. Он взял ее за руку, и они повернулись к алтарю.

Мистер Мерриуэзер совершил церемонию, радуясь, что венчает девушку, которую он когда-то крестил. Они произнесли свои клятвы сильными, четкими голосами — и все кончилось, и вот они уже муж и жена.

Она откинула вуаль, и Люк привлек ее к себе и поцеловал. Поцелуй был нежным, но долгим. Только она, чувствуя сдерживаемую силу в пальцах, сплетенных с ее пальцами, поняла, чего ему стоит эта сдержанность.

Потом они посмотрели друг другу в глаза и поняли, что под внешне спокойным видом оба охвачены желанием. Сохраняя наружное спокойствие, они повернулись к родственникам и друзьям, чтобы принять поздравления.

Люк понятия не имел, что нетерпение может дойти до такой степени, до такой точки, где оно превращается в осязаемую силу — в бушующего зверя внутри его, бьющего когтями и взывающего о помощи, об удовлетворении. Он надеялся, что обещание того, что она теперь принадлежит ему перед Богом и людьми, как-нибудь поможет ему пережить этот день. Они стояли рядом, принимали поздравления, кто-то целовал Амелию, кто-то жал ему руку или хлопал по плечу, а он думал только о своем внутреннем напряжении, о том, как натянуты его нервы.

Ему хотелось одного — схватить ее, привлечь к себе, расчистить дорогу к выходу, найти лошадь и умчаться далеко-далеко — увезти жену из ее дома в свой дом.

Желание это было настолько нестерпимым, что он с трудом дышал — и это он, он, который считал себя человеком, житейски умудренным! Но то, что сейчас бушевало в нем, не имело никакого отношения к житейской мудрости.

Однако ему предстоит пережить целый день, и он его переживет. Он вовсе не собирался показывать кому бы то ни было, насколько он увлечен. Никому, кроме Мартина, который заглянул ему в глаза и улыбнулся слишком понимающей, слишком сочувственной улыбкой. Мартин знал, через что он проходит сейчас, потому что сам прошел через то же самое.

Эта мысль если и не очень его приободрила, то по крайней мере успокоила. Если Мартин выжил, выживет и он.

Свадьба в июне имеет множество преимуществ, одно из которых — свадебный завтрак под открытым небом. Широкие лужайки предоставляли для этого прекрасную возможность; пока длилась церемония, прислуга расставила длинные столы и стулья под низкими ветвями деревьев, окружающих главную лужайку.

Завтрак с его неизбежными тостами превратился в шумное пиршество. Поскольку семьи новобрачных всегда были близки, члены их хорошо знакомы между собой, завтрак проходил в неофициальной обстановке.

Амелия радовалась свободной атмосфере, была довольна, что завтрак превратился в непринужденное семейное застолье. Она видела, как напряжен Люк, чувствовала, что его что-то гнетет, и только не понимала, что именно. Она опасалась, что это как-то связано с их договором, что теперь, когда он женился на ней из-за ее приданого, он хочет уехать и забыть о спектакле, который они разыгрывали перед светским обществом.

Все, конечно, считали, что они любят друг друга. С одной стороны, это было правдой — она была абсолютно уверена, что любит его. Так же она была уверена, что вторая половина уравнения может быть решена и, учитывая время и ее преданность, это обязательно произойдет.

Но пока этого не было. Может быть, думала она, всему при чиной — гордость Люка, его совестливость… отсюда его желание поскорее уехать, оставив этот день позади.

Пока же они оба знали, в чем состоят их обязанности. Праздник проходил в непринужденной обстановке, что облегчало их задачу.

Когда трапеза подошла к концу, они с Люком направились к противоположному концу длинного стола, беседуя с гостями и благодаря их. Большинство мужчин встали, чтобы размять ноги, собрались небольшими группками, обсуждая то да се, приятно проводя время и не мешая дамам.

Один из джентльменов подошел к Амелии. Она улыбнулась и протянула ему руку.

— Майкл! Я так рада, что вы смогли приехать. Гонория говорила, что в последние месяцы вы были очень заняты.

Майкл Анстрадер-Уэдерби, брат Гонории, пожал ей руку и ухмыльнулся:

— Когда она так говорит, я чувствую себя стариком, погребенным под папками и бумагами Уайтхолла.

Она рассмеялась:

— Разве это не так?

Майкл был членом парламента, считалось, что он далеко пойдет. Он был членом множества комитетов, и многие считали, что рано или поздно он займет свое место в кабинете министров.

— Увы, папки и бумаги — это правда. Что же касается возраста, то до старости мне еще далеко.

Она рассмеялась, он улыбнулся и огляделся, она заметила серебро у него на висках, посверкивающее сквозь густые каштановые волосы. Майкл был красив своеобразной красотой. Быстро прикинув в уме, она решила, что ему теперь года тридцать три. И он все еще не женат, но ради своей карьеры, к которой приложили руку и Кинстеры, и его дед, грозный Магнус Анстрадер-Уэдерби, ему следовало бы подумать о женитьбе. Считалось, что члены кабинета министров должны быть женаты.

— Магнус вон там. — Майкл кивнул на старика, который с мрачным видом сидел за столом. Магнуса мучила подагра, и он не мог долго стоять; рядом с ним сидела леди Осбалдестоун, на случай если ему потребуется помощь. Амелия помахала ему рукой. Подняв or ромную голову, Магнус кивнул, кустистые брови его были, как всегда, насуплены. Амелия усмехнулась и снова повернулась к Майклу.

Он внимательно смотрел на нее.

— А знаете, я помню, как вы с Амандой в первый раз сделали прическу — на вашем первом неофициальном балу.

Она задумалась. Вспомнив, улыбнулась:

— Это было на первом неофициальном семейном собрании у Гонории в музыкальной комнате в Сент-Ивз-Хаусе. Кажется, с тех пор прошло много лет.

— Шесть лет.

— Немного больше. — Она посмотрела на свою сестру, которая, смеясь, опиралась на руку мужа. — Как мы с Амандой были молоды тогда!

Майкл усмехнулся:

— Шесть лет — долгий срок в вашем возрасте. Вы обе тогда расцветали, да и теперь цветете. Аманда в Пик-Дистрикт, а вы, как я слышал, в Ратлендшире?

— Да, Калвертон-Хаус недалеко отсюда.

— Значит, вам придется управлять своим хозяйством. Я уверен, Минерва весьма охотно передаст вам бразды правления.

Амелия с улыбкой согласилась, мысли ее устремились в будущее, к тому, что ее ожидало. К следующей стадии ее жизни.

— Я думаю, дел там будет много.

— Несомненно. Уверен, вы чудесно справитесь с ними. А теперь, извините, я должен вас покинуть. У меня дело в Гемпшире, которое требует моего присутствия.

— Это касается ваших избирателей?

Он удивленно вскинул брови:

— Пожалуй, можно сказать и так.

Он поклонился с заученной легкой улыбкой и пошел через лужайку.

Оглядев пеструю веселую толпу под сенью деревьев, Амелия обнаружила Люка. Он подошел посмотреть, чем заняты его сестры. Энн, Порция и Пенелопа вместе с Фионой сидели за дальним концом длинного стола с другими девицами того же возраста, включая младших кузин Амелии — Хизер, Элизу и Анджелику. Тот конец стола возглавлял Саймон; он обменялся с Люком каким-то небрежным замечанием, Люк рассмеялся, хлопнул его по плечу и отошел.

Люк двинулся вдоль стола, и тут его окликнули — он слишком хорошо знал этот повелительный голос. Оглянувшись, он увидел вдовствующую герцогиню, которая смотрела на него, и направился к ней.

— Дай мне твою руку, мальчик, — попросила старая дама. — Мы с тобой пройдемся, и ты расскажешь мне, счастлив ли ты, женившись на моей племяннице, и будешь ли стараться изо всех сил, чтобы сделать ее счастливой.

Приветливо улыбаясь, но сразу насторожившись, Люк помог Елене встать со стула, затем любезно предложил ей опереться на свою руку. Они пошли прочь от собравшихся, под деревья, в относительное уединение.

— Я уверена, вы будете счастливы.

Это замечание застало его врасплох; он посмотрел на Елену и почувствовал себя в ловушке ее бледно-зеленых глаз, которые, как он знал на собственном опыте, всегда были слишком зорки. В этом смысле она была еще хуже его матери — мало что могло укрыться от вдовствующей герцогини Сент-Ивз.

Она, улыбнувшись, похлопала его по руке.

— Когда ты побываешь на таком количестве свадеб, как я, тебе легко будет это понять.

— Это… утешает. — Он не догадывался, зачем она это говорит, не знал, что ей вообще известно.

— Совсем как там. — Елена указала на церковь, стоящую спокойно и мирно под лучами летнего солнца. — Так и кажется, что эти камни обладают каким-то волшебством.

Он поразился, насколько ее замечание совпадало с его вчерашними мыслями.

— Разве у Кинстеров никогда не было неудачных бра ков? — Он знал по крайней мере об одном.

— Не было — из тех, что заключались здесь. Ни единого на моей памяти.

Эти слова прозвучали так решительно, словно герцогиня предупреждала: если их союз с Амелией не оправдает ее ожиданий, им придется держать перед ней ответ.

— Тот, о котором ты подумал, — первый брак Артура — был заключен не здесь. Я слышала, что Себастьян воспротивился этому, а Артур не стал настаивать.

Люк был уверен: этого злосчастного союза вообще не случилось бы, если бы Елена в те времена была женой Себастьяна, а не молодой девушкой, живущей во Франции.

— Вы… ? он искал подходящие слова, — веруете, да?

— Mais oui![2] Я слишком много прожила, слишком много видела, чтобы сомневаться в существовании высшей силы.

Похоже, ее что-то развеселило, — он чувствовал на себе лукавый взгляд зеленых глаз, но посмотреть ей в лицо не решился.

— Ах, — вздохнула она, — признайся, что ты противишься и это тебя беспокоит?

Как всегда в разговорах с Еленой, он в конце концов начинал удивляться, как он дошел до этого. Люк промолчал и никак не прореагировал.

— Ничего-ничего. — Она с улыбкой похлопала его по руке. — Только помни: эта сила существует, и даже если между вами есть какая-то недоговоренность, ты можешь принять ее и обладать ею, когда захочешь, в любое время. Тебе нужно только попросить, и эта сила поможет тебе исправить ошибку и облегчит жизнь.

Она замолчала, потом произнесла улыбаясь:

— Конечно, чтобы воззвать к этой силе, ты должен сначала признать, что Она существует.

— Так я и знал, обязательно должно быть какое-нибудь условие.

Она рассмеялась и вернулась к столу.

— Eh bien[3]. Поверь мне, уж я-то знаю.

Люк не собирался с ней спорить, он только слегка пожал плечами.

Но все же задумался — а вдруг она права?

Настало время отъезда. День клонился к вечеру. Амелия ушла в дом, переоделась в новое дорожное платье небесно-голубого цвета и вернулась на лужайку к Люку.

Наступил момент сумасшедшей толкотни за ее букет — она метнула его со всей силы, он зацепился за ветку, потом упал Магнусу на голову, вызвав веселый смех и поток неприличных пожеланий. После чего компания самых молодых, обняв их и пожелав счастья, отправилась на озеро. Гости постарше остались сидеть в креслах под деревьями; другие — Кинстеры и их жены, Аманда и Мартин — столпились вокруг, целуя Амелию, пожимая руку Люку, и снова звучали пожелания. Пожелания ей и ему. Наконец их отпустили, и все стояли и смотрели, как новобрачные в сопровождении Гонории и Девила идут к подъезду, где стояла дорожная карета Калвертонов, запряженная гарцующими лошадьми. У кареты Гонория обняла новобрачную.

— Прошло почти семь лет с тех пор, как я познакомилась здесь с вами, на этой самой дорожке у кареты.

Глаза их встретились; обе вспомнили и улыбнулись, коснувшись друг друга щеками. Гонория прошептала:

— Помните, что бы вы ни делали, нужно получать от этого удовольствие.

Подавив смешок, Амелия кивнула; она уже готова была войти в карету, но тут ее поймал Девил и, обняв, ободряюще поцеловал в щеку. И сказал Люку:

— Теперь тебе придется ловить ее, когда она упадет.

Отметив про себя, что когда-нибудь нужно будет выяснить, что значит эта фраза, Люк поцеловал Гонорию в щеку и протянул руку Девилу.

— Увидимся в Лондоне в сентябре.

Люк сел в карету, а Девил захлопнул дверцу.

— До свидания, — произнесла Гонория.

— Счастливого пути, — вторил ей Девил.

Кучер взмахнул кнутом, карета дернулась и покатила. Медленно набирая скорость, она ехала по подъездной аллее. Гонория и Девил стояли рядом и смотрели им вслед, пока экипаж не скрылся в дубовой аллее.

Гонория грустно вздохнула:

— Ну что же, вот они и уехали.

Девил молчал, устремив взгляд на дальнюю аллею, потом посмотрел на герцогиню. На свою жену. Заглянул в ее дымчатые серые глаза, ясные, внимательные глаза, которые полонили его огрубелое сердце.

— Я когда-нибудь говорил тебе, что я тебя люблю?

Гонория широко распахнула глаза:

— Нет.

Он почувствовал, как лицо у него напряглось.

— Ну так вот, это так.

Она внимательно посмотрела на него и улыбнулась:

— Я знаю. Я всегда это знала. — Просунув руку ему под локоть, она направилась к розовому саду, подступавшему к дому с одной стороны. — Или ты думаешь, я не догадывалась?

Он охотно пошел вместе с ней туда, куда она вела его.

— Я надеялся, что тебе это хорошо известно!

— Так с чего бы это столь неожиданное признание?

Объяснить это было трудно. Они вошли в утопающий в розах сад, прошли к скамье на противоположном его конце. Гонория ничего не говорила и не торопила его. Они сели и одновременно оглянулись на дом — их дом, — окутанный славой прошлого, заполненный смехом и криками их детей.

— Это что-то вроде обряда посвящения в рыцари, — проговорил Девил наконец. — Но совершенно особый. По крайней мере для меня — и кое-кого еще.

— Для Люка?

Девил кивнул.

— Нам легче прожить реальность, чем объявить о ней, легче признавать ее сердцем, чем выражать словами. Совершать, не называя.

Не сводя глаз с дома, Гонория следила за его мыслью.

— Но… почему? О, я могу понять это вначале, но со временем, согласись, поступки говорят сами за себя, и слова становятся лишними…

— Нет, — не согласился Девил. — Именно эти слова никогда не бывают лишними. Или легкими. Они никогда не утрачивают своей силы.

Глаза ее затуманились, она снова улыбнулась:

— А, понятно. Сила. Значит, для тебя выразить факт словами…

— Произнести их вслух.

— Произнеся их, сообщить правду, это как будто… — Она махнула рукой, зная, что все равно не сможет выразить то, что поняла.

Но Девил это сделал.

— Это как будто дать клятву вассальной верности — не только поступками, признающими власть суверена, но предложить свой меч и принять и признать, что другой обладает над тобой властью. Люди вроде меня или Люка никогда не дают этой последней, связующей клятвы, пока нас к этому не принудят. Пойти на это добровольно — против всех наших чувств, против всех правил.

— Ты хочешь сказать, что ты и Люк гораздо более… примитивны, чем остальные?

Девил хмыкнул:

— Вероятно. Точнее будет сказать, что наши инстинкты менее гибки. Каждый из нас — глава семьи. Оба мы воспитаны так, чтобы защищать все, что наше, и нас с ним воспитали в знании, что люди зависят от того, что сделаем мы.

Подумав, она согласилась с ним. Потом повернулась в его руках, и он обнял ее. Притянув к себе его голову, она прошептала:

— Значит ли это… что я властвую над тобой?

Его губы — они были совсем рядом с ее губами — проказливо скривились.

— Есть одно смягчающее обстоятельство — любовь может командовать мной, но лишь потому, что она также командует и тобой.

Гонория прижалась к нему телом и губами и предоставила ему понимать все так, как он хочет, — ей было все равно, пока эта сила властвует, пока любовь между ними есть.

Суть настоящего, отклик их прошлого и никогда не иссякающее обещание вечного.

Карета Калвертонов подъехала к главным воротам усадьбы, свернула налево на дорогу, которая заканчивалась у Хантингдона. Отсюда их путь лежал к северо-западу, через Трапстон и Корби, по наезженной дороге. Лиддингтон лежал к северу от Корби; Калвертон-Чейз находился на западе от маленького городка.

Амелия ездила по этой дороге много раз, посещая Калвертон-Чейз. Она думала о том, что в некотором смысле охватившие ее ожидания связаны с тем, что всего лишь несколько часов назад это хорошо известное ей место стало ее домом.

Остальная, главная часть этих ожиданий была связана с владельцем Калвертон-Чейза. Люк сидел рядом с ней, и всякий, взглянув на него, решил бы, что он спокоен. Но она-то знала. Она чувствовала его напряжение, тонкую сеть, в которой он пытался удержать какую-то незримую силу.

Она расслышала не все слова Девила. А то, что слышала, не поняла. Этот разговор отвлек Люка, унес его мысли куда-то далеко…

Дернув его за рукав, она спросила:

— Девил что-то заподозрил?

Люк повернулся к ней; лицо его ничего не выражало.

— Заподозрил?

— Что наш брак… что главной причиной его были деньги.

Он несколько секунд смотрел на нее, потом покачал головой:

— Нет. — В карете было полутемно, и она не могла видеть выражение его глаз. — Об этом он и не знает.

— Тогда о чем же он говорил?

Люк заколебался, но все же ответил:

— Обычное бряцание саблями, которое так любо твоим кузенам. Ничего серьезного.

Он замолчал, думая о том, осмелится ли коснуться ее, и тут же ладонью приподнял ее подбородок. И напомнил себе, что теперь она принадлежит ему.

И обнял ее за шею и привлек к себе. И поцеловал.

Ему удалось обуздать себя настолько, что поцелуй получился легким. Он коснулся губами ее лба.

— Ты не устала — не утомилась от улыбок, смеха, не измучилась, изображая из себя счастливую новобрачную? Ты должна была бы устать.

Она смотрела на него улыбаясь. И, не успев подумать, он пробормотал:

— Спасибо.

Улыбка наполнила ее глаза светом простой радости и восторга, в которых ему захотелось утонуть.

— Кажется, все прошло очень хорошо. — Она положила ладонь ему на грудь. — Именно так, как мне хотелось, — без всякой суеты и нарочитости, все было просто.

Ему-то казалось, что ничего простого там не было. Он через силу улыбнулся:

— Я рад, если ты тоже рада. — Он посмотрел на зеленые поля, мимо которых они проезжали. — Нам ехать еще четыре часа. Прибудем на место около семи.

Глаза их встретились, он наклонился и коснулся губами ее век.

— Отдохни. — И прошептал: — Вся прислуга будет ждать нас, когда мы приедем, и обед тоже будет нас ждать.

Он напомнил об этом скорее самому себе, чем ей, но она кивнула и, послушно закрыв глаза, положила голову ему на грудь. Это простое согласие с его словами как-то ублажило его более примитивную часть — ту часть, с ко торой он тем ближе знакомился, чем больше времени прово дил с Амелией.

Он думал о том, что ей следует отдохнуть перед брачной ночью.

Она и правда очень устала, как он и предположил, и сразу погрузилась в сон.

А он смотрел в окно, предавшись тоске, которую сам до конца не мог понять.

Чувствам таким сильным, что они могли властвовать над ним.

Амелию разбудило прикосновение губ Люка. Она открыла глаза и огляделась.

— Мы только что въехали в ворота, — сообщил он.

Это означало, что у нее есть минут десять на то, чтобы привести себя в порядок. Неохотно покинув тепло его объятий, она выпрямилась, потянулась, поправила лиф платья и расправила юбку.

Лиф у нее был аккуратно застегнут; Люк не сделал ни одного вольного движения с тех пор, как они обвенчались.

— Мы почти приехали.

По его голосу никак нельзя было понять, о чем он думает и что чувствует, если он вообще о чем-то думал или что-нибудь чувствовал. Но его предупреждение заставило ее пересесть и выглянуть в окно, чтобы увидеть то, что ей хотелось увидеть.

Ей хотелось насладиться зрелищем своего нового дома, просторного здания из камня, слегка позолоченного закатными лучами, спрятавшегося внизу под косогором. Сначала дом был видим из окна кареты, пока дорога шла по противоположному склону неглубокой долины — специально, чтобы дать гостям возможность оценить спокойную красоту Калвертон-Чейза, прочного, изящного дома, расположенного среди чудесного красивого ландшафта.

Поля вокруг дома были еще зелены, их мерцающий цвет медленно таял в тени, по мере того как солнце садилось и меркнул свет. Дом сверкал в сумерках, как драгоценный камень светится изнутри, обещая тепло страннику и тем более тому, кто возвращается под его сень.

Длинный и большой, в два этажа, с мансардными окнами под крышей; фасад классический, с двумя колоннами, поддерживающими главный портик. Но при этом фасад не прямой, а слегка вогнутый — длинные восточный и западный флигели дугами выдвинуты вперед, к аллее.

Дом простоял не одно столетие; центральная часть строилась и перестраивалась много раз, прежде чем к ней были пристроены эти флигели.

За восточным флигелем простиралась темная зелень деревьев — старое поместье, теперь утопающее в лесу. К западу лежали поля домашней фермы, среди кустарника виднелись крыши конюшен и амбаров. Невидимые сейчас, за домом располагались симметричные лужайки и регулярный парк. Глядя из окна кареты, Амелия думала о них — думала о тех часах, которые провела там в прошлом, но быстро обратилась к будущему — она думала о своих мечтах, воплощенных в доме, находившемся перед ней; вот где она осуществит свои мечты.

Люк тоже смотрел из-за ее плеча, смотрел на дом — свой дом. Приглядевшись, он убедился, что черепица на западном крыле починена, а стена, поврежденная упавшим деревом почти десять лет назад, аккуратно залатана. Это зрелище неожиданно растрогало его; все теперь выглядело так, как было, когда он увидел это впервые, еще когда был жив дед.

Непорядок времен отца был уже отчасти исправлен по его приказу, который он выслал в тот же день, как только узнал о своем богатстве, — в день, последовавший за рассветом, когда он дал согласие жениться на Амелии. Он взял ее в жены и теперь посмотрит, какое будущее они смогут построить.

Вместе. Здесь.

Он перевел взгляд на нее; чувство собственности, охватившее его, сбивало с толку. Когда дорога снова повернула и стала спускаться в долину среди деревьев, Амелия вздохнула, по-прежнему глядя в окно, лицо у нее было взволнованное и нетерпеливое.

Карета прогромыхала по каменному мосту, пересекла отрог холма и двинулась по длинной извилистой дороге, ведущей к дому.

Через пять минут они остановились перед подъездом особняка.

Предсказания Люка оправдались — не только домашняя прислуга, но и те, кто работал в саду, на конюшнях, на псарне, выстроились у крыльца, чтобы приветствовать молодых. Грум открыл дверцу кареты и опустил подножку; Люк сошел вниз, и собравшиеся приветствовали его криками.

Он им улыбнулся. Потом помог выйти из кареты Амелии. Когда она встала рядом с ним, держа его за руку, крики стали еще громче. Высоко взлетели шапки — все радостно улыбались. Люк заметил тучи, собирающиеся на горизонте, закрывающие летние сумерки, и повел Амелию к дому. Коттслоу и миссис Хиггс выехали из Сомерсхэм-Плейса сразу же после окончания брачной церемонии, чтобы убедиться, что все сделано как полагается, и встретить новобрачных в их новой жизни.

Люк улыбнулся, когда миссис Хиггс с некоторым трудом поднялась из глубокого реверанса; он передал ей Амелию. Сам же вместе с Коттслоу пошел следом, пока миссис Хиггс представляла Амелии всю домашнюю прислугу, после чего Коттслоу взял бразды правления в свои руки и представил новой хозяйке всех тех, кто работал вне дома.

Долгий ряд встречающих кончался на верхней ступеньке крыльца, где какой-то юнец старался удержать пару восторженно рвущихся с поводка породистых гончих. Когда Люк подошел, собаки завиляли хвостами и жалобно заскулили.

Амелия рассмеялась и остановилась, глядя, как Люк гладит собак, а они радостно лижут ему руки. Когда собаки успокоились, она дала им обнюхать свои руки. Она помнила обеих. Пэтси — Патриция из Оукема — была матерью целой собачьей своры и всей душой предана Люку; Морри — Моррис из Лиддингтона — был ее старшим сыном и чемпионом этой породы.

Пэтси приветственно фыркнула и потерлась головой о руку Амелии. Чтобы не отстать от матери, Морри фыркнул погромче и принялся подпрыгивать. Люк дал команду, и Морри притих, зато начал вилять хвостом и задом так неистово, что чуть не сбил с ног юношу.

— На псарню, — приказал Люк голосом, не допускающим возражений. Обе собаки грустно вздохнули и подчинились; юноша с облегчением их увел.

Люк протянул руку.

Амелия вложила в нее свои пальцы, и он с торжествен ным видом повернул ее лицом к собравшимся.

— Это ваша хозяйка — Амелия Эшфорд, виконтесса Калвертон!

Раздался оглушительный рев; Амелия вспыхнула, улыбнулась, помахала рукой, потом повернулась и позволила Люку себя увести и, переступив через порог, вошла в свой новый дом.

Прислуга тут же пошла за ними. Они стояли в просторном холле и слушали доклад миссис Хиггс.

— Я отложила обед до половины девятого, милорд, миледи, поскольку не знала, когда вы прибудете. Я правильно сделала?

Люк кивнул. Он посмотрел на Амелию и поднес к губам ее руку.

— Хиггс проводит тебя наверх. — Он помолчал и добавил: — Я буду в библиотеке — приходи ко мне, когда будешь готова.

Она с улыбкой склонила голову, и он отпустил ее.

Он стоял в холле и смотрел, как она поднимается по лестнице, увлеченно о чем-то беседуя с экономкой. Когда она исчезла из виду, он отправился в библиотеку.

Он предпочел бы сам проводить ее наверх, в их комнаты, но тогда обед, приготовленный Хиггс, пропал бы, а у его слуг была бы богатая пища для сплетен, подмигиваний и понимающих ухмылок.

Впрочем, это его не пугало.

Держа в руке стакан с бренди, Люк стоял перед высоким окном библиотеки и смотрел, как темнеет небо на западе. Набегала летняя гроза — его арендаторы порадуются. Вдалеке сверкнула молния.

Он выпил бренди, не сводя глаз с клубящейся массы грозовых туч, в которых чувствовалась буйная сила — такая же, что бушевала в нем. Отвернувшись от окна, он подошел к камину и уселся в кресло. Ему не хотелось думать о том, что будет дальше. Чувство, не совсем подвластное ему, но и не совсем неподвластное, преследовало его. Словно какая-то его часть, с которой он никогда не встречался раньше, — какая-то часть, которую он не знал, двигала им. И он был беспомощен перед ней.

Он мог контролировать свои поступки — но не мог изменить результат. Он мог указать путь — но не конечную цель.

Рассудок остерегал его, но некая глубоко запрятанная часть его сознания радовалась, словно закидывала голову и смеялась над опасностью, ей не терпелось вкусить неизведанное, беззаконное, ничем не сдерживаемое неистовство, испытать обещанный восторг.

Он еще выпил и отставил стакан.

— Слава Богу, что она уже не девственница.

Он все еще сидел, вытянув ноги, когда дверь отворилась и вошла Амелия. Он повернул голову, заставил себя не двигаться, пока она шла к нему по длинной комнате.

Она переоделась в платье из бледно-зеленого шелка, нежного, как первые листочки, покрытые весенней росой. Шелк ласково облегал ее фигуру, низкий вырез открывал грудь, тонкую кожу ключиц, нежный изгиб шеи. Ее золотые локоны были высоко зачесаны; отдельные прядки развевались над ушами. Она не украсила себя никакими драгоценностями, кроме обручального кольца, которое он надел ей на палец утром. В большем она и не нуждалась. Она остановилась у другого кресла, глядя на Люка, и свет от канделябра на каминной полке упал на нее. Ее кожа сияла, как жемчуг.

Она была его женой — она принадлежала ему. Он с трудом верил в это, даже теперь. Он знал ее так долго, годами считал ее неприкасаемой, и вот теперь она принадлежит ему, и он может делать с ней все, что захочет, — примитивное чувство собственника, которое вызвала в нем эта мысль, встревожило его. Он предавался наслаждениям долгое время и знал, как обширно поле физического удовольствия.

Мысль о том, чтобы вспахивать это поле вместе с ней… Он больше не пытался отогнать эту мысль. Окинув медленным взглядом всю ее с головы до пят, он позволил себе воображать… и планировать.

Она так и стояла перед ним, не сводя с него взгляда, она не покраснела, в лице ее не было и намека на страх. Но он все равно знал, что сердце у нее забилось быстрее, как будто это было его собственное сердце, чувствовал, как кожа у нее становится горячее, увидел, как губы у нее слегка раскрылись.

Он попробовал прочесть выражение ее глаз, но она стояла слишком далеко. Его лицо было все так же бесстрастно, он прятал глаза в тени. И вдруг она наклонила голову набок и выгнула бровь.

Он ничего не мог ей сказать — не хотел сказать ни слова. Поднял свой стакан в ее честь и выпил.

Дверь отворилась, они оглянулись.

На пороге стоял Коттслоу.

— Милорд, миледи, обед подан.

Нетерпение глубже запустило в него свои когти, но Люк не поддался. Встал и предложил руку Амелии:

— Пойдем?

Она бросила на него любопытный взгляд, словно не была вполне уверена, куда он предлагает ей пойти. Но положила руку ему на локоть, и он повел ее к двери, на губах у нее играла улыбка.

Глава 13

Он понятия не имел, что приготовили миссис Хиггс и Коттслоу; он не обращал внимания на еду, которую Коттслоу клал ему на тарелку. Вероятно, он что-то ел, но, пока надвигалась гроза за окнами, он, ничего не видя вокруг, чувствовал, как сила, нарастающая там, снаружи, взывает к той силе, что он подавлял в себе весь день, пока она не захватила его целиком и без остатка.

С другого конца стола, укороченного, насколько это было возможно, но за который все еще могло бы сесть человек десять, Амелия наблюдала за ним и удивлялась. Много лет она видела Люка — во всех его многочисленных настроениях, — но это было что-то новое. Что-то совсем другое.

Очень напряженное.

Она ощущала это напряжение между ними, которое наполняло ее предвкушением. Но его сдержанность вызывала в ней неуверенность. Может быть, теперь, когда она стала его женой, он уже больше не так заинтересован в ней физически, как раньше? Да и был ли этот интерес таким сильным, как ей представлялось? Не было ли это в какой-то степени игрой ее воображения?

Она смотрела, как он пьет вино из хрустального бокала, не сводя глаз с окна, с грозы, бушующей там. Он всегда был человеком загадочным, сдержанным, холодным; она думала, что, когда они сблизятся, эти стены падут. Но оказалось, чем ближе они становятся, тем более непроницаемыми делаются его заграждения, тем более загадочным становится он сам.

Вряд ли он считает, что самый простой способ для удовлетворения сильной страсти — это брак. Она не так невинна, чтобы полагать, будто он не мог бы или не хотел поступить иначе, если бы это его устраивало.

Подошел Коттслоу с бутылкой вина; Люк посмотрел на ее тарелку с вареными фигами и покачал головой. И снова принялся созерцать грозу.

А напряженность, подогретая этим коротким, темным нетерпеливым взглядом, стала еще острее.

Подавив улыбку, она принялась за фиги. Она не могла оставить их нетронутыми — миссис Хиггс сообщила, что кухарка мучилась над каждым блюдом, и действительно — фиги были восхитительны. Если хозяин кухарки не обращает ни на что внимания, это должна сделать она.

И наверное, ей необходимо набраться сил.

Эта откровенная мысль мелькнула у нее в голове, и она чуть не поперхнулась. Вот что таилось за ее мыслями, вот чего она ждала.

Еще там, в библиотеке, она поняла, что это напряжение — что бы он еще ни придумал, это влечение, пылающее между ними, — не плод ее воображения. Не декорация, сооруженная мастером соблазна, чтобы заморочить ей голову.

Эта мысль заставила ее сердце — и ее надежды — воспарить. Он превосходно разыгрывал человека, которым движет, которого понуждает не желание, но что-то более могучее. Ни направление, ни цель не волновали его, но только — в какой степени он не волен в своих действиях; этот человек контролирует все в своей жизни, но движет им…

Вот почему, хотя бы отчасти, он так торопился уехать из Плейса, вот почему он так торопился ее заполучить. И…

На этом она остановила свои мысли, решив не думать дальше. Решив предаться пьянящей смеси любопытства и волнения, растущего в ней.

Звякнул нож, который она положила на тарелку, и Люк очнулся.

Коттслоу тут же убрал тарелку; два лакея сняли со стола скатерть. Коттслоу вернулся и предложил Люку несколько графинов; тот отверг их, резко мотнув головой. Не сводя глаз с Амелии, он осушил свой бокал, встал, подошел к ней, взял за руку и поднял со стула.

— Пошли.

Крепко сжав ее пальцы, он вывел ее из комнаты. Она шла быстро, чтобы ему не пришлось ее тащить. Она хотела было усмехнуться, но слишком была охвачена волнением — такое у него было лицо. Лицо да еще необъяснимый мрак в его глазах.

Он пошел вверх по лестнице, не отпуская Амелию. Если бы у нее хватило глупости попытаться вырваться… Но она взглянула на него и поняла, что он, пожалуй, зарычал бы на нее. Животная энергия исходила от ее мужа; будучи рядом с ним, она не могла ее не ощутить, и от этого нервы у нее напряглись, и она задохнулась.

Они поднялись на второй этаж. Хозяйские апартаменты занимали ту часть центрального здания, которая выступала в сад позади дома. Короткий коридор заканчивался круглым холлом, из которого три резные дубовые двери вели в три комнаты. Налево располагались апартаменты виконтессы — светлая, просторная гостиная, примыкающая к большой туалетной и ванной. Направо были расположены такие же апартаменты — личные владения Люка. Между ними за дубовой дверью была спальня хозяина.

Она уже видела эту комнату — большую, не загроможденную, огромную кровать с четырьмя столбиками. Она знала эту комнату, и ей очень нравились окна, выходяшие в сад.

Сейчас Люк не дал ей времени на восхищение — он распахнул дверь, втащил Амелию в спальню, остановился, только чтобы удостовериться, что в комнате нет горничных, захлопнул дверь — и она оказалась в его объятиях.

Ее целовали — нет, насиловали.

Первый же жаркий натиск сразу оборвал все нити, связывающие ее с реальностью. Она едва могла дышать в его стальных объятиях и не противилась его голодным, жадным поцелуям; она отдала ему губы, сдалась целиком и полностью.

Он прижал ее к двери так, что она была не в силах шевельнуться; он же отстранился ровно настолько, насколько было необходимо, чтобы сорвать с себя фрак и отшвырнуть его в сторону. Она набросилась на его рубашку, отрывая в спешке пуговицы, так ей хотелось ощутить его кожу. Его пальцы рвали на ней шнуровку.

Рубашка была расстегнута; Амелия впилась пальцами в темные завитки у него на груди; она наслаждалась руками, в то время как он наслаждался ртом.

Он разорвал на ней платье и сорочку, чтобы обнажить груди; ей было все равно — все, кроме ее ожидания и удовлетворения этого ожидания. Он прижался губами к ее груди и она вскрикнула.

Это был не нежный ласкающий любовник, нет — это были распаленная властная страсть и рвущееся вперед вожделение.

Вожделение, которое заставляло и ее запустить пальцы ему в волосы, яростно прижать его к себе.

Холодный воздух коснулся ее лодыжек, а потом бедер — это он задрал на ней юбку. На мгновение Амелии показалось, что он возьмет ее здесь, прямо у двери, но он поднял ее на руки и понес на кровать. Положил и яростно сорвал остатки платья. Теперь она была совершенно нагая. Когда она вся оказалась открытой его черному как ночь взгляду, пылающему от страсти, он раскидал гору подушек, уложил ее среди них, как ему хотелось, — ждущую, готовую жертву.

У нее не было воли, чтобы шевельнуться, не было сил, чтобы поднять руку. Он подошел к кровати, постоял, окидывая взглядом ее тело, словно составлял каталог во всех подробностях, а сам в это время снял с себя рубашку и взялся за ремень.

Его лицо было тяжелым, знакомым и при этом нет. Они были любовниками раньше, но такого у них еще не было — она никогда не могла полностью вкусить желания, никогда не могла ощутить мерцающую ауру вокруг него, вокруг себя. Что-то уплотнилось, что-то большое — какая-то сеть из физической и призрачной потребности, которая одновременно пугала и была желанной.

Он одним движением освободился от оставшейся на нем одежды. И встал перед ней, обнаженный и возбужденный.

— Раздвинь ноги.

Она повиновалась, и он вошел в нее, не отрывая от нее взгляда, вошел одним сильным движением, отчего она выгнулась, задохнулась, впилась пальцами в его плечи, впилась ногтями ему в кожу, откинула голову на подушки. Недаром он разложил подушки определенным образом — они окружали ее так, чтобы она могла выдержать его страсть, силу и неистовство, с которыми он брал ее.

С которыми он любил ее.

Эта мысль озарила ее, как ослепительная вспышка, когда она посмотрела ему в лицо, пустое от страсти, с закрытыми глазами. Бешеная энергия распространялась по ее телу, по ее жилам, до самой сердцевины. И вот она сама загорелась и вспыхнула. Взорвалась. И утратила всякое ощущение в бездумности жара и удивления. Она вжималась в него, распахнув все чувства, вся отдавшись ему. Ласкала его, предлагала ему всю себя. И он брал — снова, и снова, и снова…

За окнами раздался удар грома — началась гроза; внутри, в комнате, бешено вращался вихрь энергии.

За окнами ветер гнул деревья, молнии освещали небо.

Внутри, в комнате, ритм их слияния все ускорялся и ускорялся.

Энергия пронизала их, живая, со множеством ощущений, мерцающих чувств, сверкающих красок страсти и желания. Она росла, пока не стала почти осязаемой — раскаленным блаженством. Усиливаясь, длясь, она сжималась вокруг них.

А потом взорвалась.

И они улетели. Высоко на гребне ощущения, которое сотрясло их чувства. Высоко, туда, где чувства сотворили море, а ощущения — сушу. Где чувства были ветром, а горные пики вырастали из восторга. И солнце было истинно великолепно, шар, исполненный такой силы, что она расплавила их сердца.

И теперь они бились как одно.

Когда было так, как сейчас?

Никогда.

Почему это произошло теперь? Почему с ней?

Вопрос, на который нет ответа.

Люк лежал на спине среди подушек, Амелия свернулась рядом с ним, положив голову ему на плечо и маленькую руку на его грудь. На его сердце.

После грозы настала теплая ночь; Люк не стал укрывать их остывающие тела. Прятать их наготу.

Перебирая пальцами ее волосы, он посмотрел на нее, на ее голые ноги, сплетенные с его ногами, на алебастровый изгиб ее бедра, на котором властно лежала его рука.

Это казалось очень странным — что это была она, женщина, которую он знал младенцем, ребенком, девушкой. Женщина, которую, как ему казалось, он знал очень хорошо, — и при этом женщина, которая сегодня ночью пережила с ним взлет, выдержала все проявления его бешеной страсти, приняла его целиком, предавалась вместе с ним возбужденному приливу желания… нет, он не знал ее.

Она совсем другая — стихийная тайна, укрытая завесой, знакомая и вместе с тем неведомая.

Сегодня ночью не было ласковых поцелуев, нежных ласк, только та бешеная сила, которая двигала им — и ею. Что ей это понравилось — нет, что она страстно хотела этого, — что она с радостью встретила это и так охотно отдала всю себя во власть этой силе, так что эта сила унесла их обоих… вот что было удивительно!

Из-за окна слышался легкий шум дождя; гроза миновала.

А сила, которая текла между ними и соединила с такой катастрофической мощью, пребывала здесь, хотя и дремала. Притихшая, но живая. Она дышала вместе с ним, текла по его жилам, владела им.

И будет так, пока он жив.

Знает ли она? Понимает ли?

Вот еще вопросы, на которые нет ответа.

Если да, то он узнает об этом утром, когда она проснется и попытается взять власть в свои руки. Попробует подчинить силу, которая теперь навсегда принадлежит ей.

Откинув голову на подушки, он прислушивался к шуму дождя.

Подчиниться?

Мужчины всегда уверены, что это женщины подчиняются им.

Но и мужчины тоже подвластны.

Подвластны этой безымянной силе.

За много миль к югу от Калвертон-Чейза грозовой ветер клонил верхушки старых деревьев, окружающих Плейс. Эти стволы были так стары, так укоренились в земле, что под любым вихрем почти не гнулись. Зато ветер гнал обрывки туч под луной и раскачивал самые верхние ветви, отчего по земле бешено метались тени.

Дом тонул во мраке. Было за полночь, и все обитающие под его широкой крышей уже улеглись спать.

Кроме легкой фигурки, которая появилась из боковой двери, с трудом закрыв ее из-за ветра и затем поплотнее закутавшись в тяжелый плащ. Капюшон не желал держаться на голове. Откинув его, она направилась по узкой боковой лужайке, быстро нырнула под деревья; ридикюль бил ее по ногам, но она не обращала на это внимания.

Она направилась к беседке на опушке, обращенной к переднему фасаду, а там из тени вышел Кирби.

Задыхаясь, она подошла к нему. Остановилась, открыла ридикюль, не говоря ни слова, достала оттуда узкий цилиндр. Отдав его Кирби, боязливо оглянулась на дом.

Он поднял цилиндр цепкой рукой, рассмотрел замысловатую резьбу, прикинул вес.

Молодая леди повернулась к нему:

— Ну? Этого хватит теперь?

Кирби кивнул:

— Очень даже хватит.

Он опустил вещицу — старинную солонку — в карман пальто и взглянул на молодую леди.

— На некоторое время.

Она вскинула голову, устремила на него взгляд. Даже в этом скудном свете было видно, как она побледнела.

— Что… что вы хотите сказать — на некоторое время? Вы сказали, что одной-единственной вещи из этого дома хватит, чтобы спасти Эдварда.

Кирби кивнул:

— Эдварда — да. — Он осклабился, впервые позволив этой глупой девчонке увидеть его истинную натуру. — Но теперь настало время и мне получить мою долю.

— Вашу долю? Но вы… вы же друг Эдварда?

— Эдварда здесь нет. А я есть. — Она ошеломленно взирала на него, Кирби усмехнулся. — Вы же не думаете всерьез, что я помогаю такому типу, как Эдвард, только по доброте сердечной?

От того, как он это произнес, ей все стало мучительно ясно. С широко раскрытыми глазами она сделала шаг назад, не сводя взгляда с Кирби. Он улыбнулся еще выразительнее.

— Нет, вам незачем бояться, что я посягну на вашу особу. — Он окинул ее пренебрежительным взглядом. — Но вот планы на ваш… скажем, талант легкой руки — такие планы у меня есть.

Она поднесла руку к горлу; она с трудом обрела дыхание, чтобы спросить:

— Что вы имеете в виду? — Она сглотнула. — О чем вы говорите?

— О чем я говорю? Я просто требую, чтобы вы продолжали снабжать меня всякими безделушками, как вы это де лали в последнее время.

Охваченная ужасом, она испустила дрожащий смешок.

— Вы сумасшедший! Я не стану этого делать. С какой стати? Я воровала только для того, чтобы помочь Эдварду, вам же не нужна никакая помощь.

Кирби наклонил голову; изгиб его губ говорил о том, что он наслаждается ее отчаянием — наслаждается возможностью над ней измываться.

— Но факт в том, что вы воровали, милочка моя. Что же до того, почему вы будете и дальше воровать для меня, так это очень просто. — Голос его стал жестче. — Вы будете делать то, что я скажу! Будете снабжать меня отборными вещицами из богатых домов, куда вы вхожи, потому что если вы не будете удовлетворять меня, я устрою так, что правда выйдет наружу — о, не мое участие в ней, но ваше обязательно, — а это вызовет скандал необычайнейший. Вы на всю жизнь будете изгнаны из светского общества, но больше того — на всю семью Эшфордов будут смотреть косо.

Он подождал, пока она все хорошенько усвоит, и улыб нулся:

— Право, свет никогда не выказывал сочувствия к тем, кто сам невинен, но вводит вора в самую его сердцевину.

Девушка стояла такая бледная, такая неподвижная, словно начинающийся ветерок мог сдуть ее с ног. Он уже растрепал ее каштановые волосы, и они легли ей на плечи спутанными локонами.

— Я не могу… — Она задохнулась и попятилась. Невозмутимый и неподвижный, Кирби смотрел на нее, и его лицо, его взгляд были тверды как гранит.

— Еще как сможете. — Он говорил с решимостью, не допускающей возражений. — Встретимся на Коннот-сквер в то же время, что и раньше, в то утро, когда вы вернетесь в Лондон. — И, — он улыбнулся, показав все свои зубы, — принесите с собой по меньшей мере две вещицы.

С глазами круглыми, как блюдца, она двигала головой из стороны в сторону, желая отказаться и при этом зная, что попалась. Тогда она всхлипнула и побежала от него.

Кирби стоял в тени и смотрел, как она бежит и плащ раздувается за ее спиной. Его губы выгнулись, выражая истинное удовольствие; когда она скрылась за углом дома, он повернулся и исчез за деревьями.

Девушка бросилась за угол дома, слезы текли по ее щекам. Дура, дура, дура! Она остановилась дрожа, закуталась в плащ, надела капюшон и, низко опустив голову, попыталась успокоиться. Попыталась сказать себе, что этого не может быть, что ее добрые намерения — рожденные самыми чистейшими побуждениями — не могли обернуться преступлением. Не могли привести к такому. Но слова продолжали звучать у нее в голове; сдавленно рыдая, она подняла голову. Она должна была войти в дом — кто-нибудь мог ее увидеть. Волоча ноги, она заставила себя идти дальше, к боковой двери, туда, под защиту дома.

Высоко над ней старая няня стояла у мансардного окна, хмуро глядя на пустую лужайку. Няня не спала уже много часов; у хозяйки была одна из ее обычных трудных ночей, и она недавно заснула. И няня только сейчас вошла в свою комнату; свет ей не был нужен, она начала раздеваться, но тут какое-то движение снаружи — слишком быстрое, чтобы быть игрой теней, — привлекло ее внимание и заставило подойти к окну.

И вот она стояла, размышляя о том, что видела. Девушка бежит, явно огорченная. Мгновение — и она застыла на месте, потом двинулась дальше.

С девушкой что-то стряслось.

Каштановые волосы, очень густые, закрывающие ее плечи. Тонкое телосложение, средний рост. Молодая, определенно молодая.

И такая беспомощная.

Няня прожила слишком долго, чтобы не знать, что к чему; в этой истории непременно как-то участвует мужчина. Сжав губы, она мысленно велела себе рассказать — в нужный мо мент — о том, что видела. Ее благородная хозяйка знает эту девушку, она была уверена. Может, что-то удастся сделать.

Приняв такое решение, няня наконец разделась, легла в кровать и крепко уснула.

Люк проснулся, ощутив на себе женскую руку. Она скользнула по его груди, словно радуясь обладанию, потом скользнула ниже, по его ребрам, потом еще ниже, к бедрам. Там эта рука-путешественница остановилась, найдя то, что искала.

— Хм… — Он пошевелился, ощутив теплую тяжесть ее тела у себя на бедрах. Она изучала его, и он вдруг разом пришел в себя и понял, кто такая эта «она».

Ему удалось удержаться и не открыть глаза; во рту у него пересохло — он не был уверен, что ему удастся справиться с тем, что мог увидеть. Он старался сохранить на лице расслабленное выражение, хотя и сомневался, что она смотрит на его лицо. Еще труднее было сдерживать дыхание, особенно когда она принялась его ласкать.

И вдруг она его оставила. Но вскоре руки ее оказались у него на груди, а сама она легла на него.

Тут уж ему пришлось, чуть-чуть приоткрыв глаза, посмотреть сквозь ресницы. Она наблюдала, ждала — синие глаза цвета летнего неба, теплые, большие, устремленные на его глаза. Она улыбнулась.

И тело его напряглось. Хотя после сумасшедшего пыла минувшей ночи разумнее было бы выказать немного нежности. Но он решил держать себя в руках.

В ее глазах появилось понимание, которого, он был уверен, только что там не было. Когда ее веки опустились, а взгляд упал на его губы, ему показалось, что сейчас она скажет, что видит его насквозь, и потребует, чтобы теперь он плясал под ее дудку.

Она тихонько замурлыкала и прижалась к нему губами.

Поцелуем мягким, льнущим, призывным.

— Еще…

Она прошептала это слово ему в губы, потом снова вобрала их, провела по ним языком, осторожно вошла, когда он раскрыл их, языком, а когда он ответил на ласку, с готовностью раскрыла рот.

— Существует больше, гораздо больше, и ты все это знаешь, — шепнула она.

Ее груди, теплые женственные выпуклости, прижимались к его торсу. Его руки инстинктивно поднялись, чтобы проследить длинную линию ее спины.

— Я хочу, чтобы ты научил меня. — Она напоследок куснула его за нижнюю губу и отодвинулась.

Голова у него пошла кругом; та, другая часть его, которую она уже соблазнила, устроившаяся между ее бедер, немилосердно пульсировала.

Он прищурился, оцепенело глядя в эти широкие страстные глаза сирены.

— Ты хочешь, чтобы я научил тебя всему?

Голос у него был какой-то чужой, хриплый от страсти, которую она очень бурно вызвала к жизни.

— Я хочу, чтобы ты научил меня, — она смело встретила его взгляд, — всему, что знаешь сам.

Следующих пятидесяти лет, наверное, хватит, если учесть, что каждый раз он обнаруживает в ней то, чего не знал раньше.

Она, кажется, приняла его ошеломленное молчание за согласие; ее ресницы опустились. Невероятно женственная улыбка выгнула ее губы.

— Ты можешь научить меня чему-нибудь теперь же.

Предложение было таким шокирующе откровенным, что у него дух захватило. Ему страшно захотелось ответить немедленно.

Она подняла ресницы, встретилась с ним взглядом.

— Если ты в состоянии.

Он, не выдержав, рассмеялся, раскинувшись на подушках. Насмешила. И тут же он понял, зачем она это сделала, — чтобы ослабить напряжение, от которого его тело затвердело, и сделать его силу — обещание этого, угрозу этого — явной. Нужно быть осторожным, чтобы выяснить, какую сторону монеты она предпочитает; он еще недостаточно хорошо знал ее, но после минувшей ночи…

Она провела языком по губам; ее глаза, яркие, сверкающие, но еще неуверенные, вернулись к его глазам.

— Можно сделать это в таком положении?

Он лениво улыбнулся:

— Конечно.

Она подняла брови:

— А как? Покажи.

Не сводя с нее глаз, он медленно обхватил ее бедра и усадил ее на себя. Он полагал, что она уже распалилась, и не ошибся. Так оно и было.

— Сядь на меня.

Она послушалась. Выражение ее лица, когда она поняла, что сейчас произойдет — собственно, что уже произошло, — ни с чем нельзя было сравнить. Глядя на происходящее широко раскрытыми глазами, она вдруг осознала, что теперь все будет контролировать она сама.

Потом веки ее опустились, колени обхватили его бока. И она медленно приняла его в себя.

— А что теперь?

Рассмеяться он, разумеется, не мог.

— А теперь скачи.

Она заморгала и сделала первую попытку. И поняла, что это ей очень нравится. И решила, что это-то и есть настоящее блаженство. В ее жизни не было еще ни одного такого вот утра, полного открытий, полного обещаний. И она отдалась и тому и другому, чтобы познать все, что только возможно, испытать все, что только возможно, чтобы доставить удовольствие себе и ему.

Удовольствие она доставила. Как бы ни была полна наслаждений минувшая ночь, то, что происходило теперь, когда она смотрела на его лицо из-под ресниц, сидя на нем верхом, пользуясь своим телом, чтобы ласкать его, и когда все происходило по ее воле, — это было просто как в раю.

Встало солнце, осветив умытый дождем мир. Оно светило в комнату через окна, бросало лучи поперек кровати, на обоих влюбленных, и его ласковое тепло показалось им благословением.

Тем временем нарастал темп, с которым он двигался внутри ее, нарастал, пока ей не показалось, что сердце у нее разорвется. А потом напряжение взорвется.

И оно взорвалось, рассыпавшись на множество ощущений и восторгов, чистейший жар растекся под ее кожей, под веками.

Люк лежал на подушках, грудь его вздымалась, он смотрел на нее, смотрел, как ею овладевает высшее напряжение, наслаждался ощущением ее тела, плотно сомкнувшегося вокруг него, ждал на краю забвения, пока не исчезли последние содрогания.

Остатки напряжения вытекли из нее, и она, обмякнув, рухнула ему на грудь. Он прижал ее к себе и перевернулся, глубоко вжимая ее в подушки.

И сам глубоко вжался в нее.

Она открыла глаза, задохнулась. И сейчас же стала отвечать на его движения с яростным пылом, в том же ритме, отчего теперь задрожал он. Сила сплавила их воедино. Окатила их могучей волной и взяла обоих. Целиком и полностью. Он подчинился этой силе с радостью, зная, что она сделала то же самое. Услышал ее дивный крик, когда она провалилась в пустоту. И сразу же низринулся вслед за ней, крепко обнимая.

В этот момент он с пугающей ясностью осознал, что она и эта сила стали в его жизни неразрывным целым.

Глава 14

Это открытие не прибавило ему уверенности. Несколько часов спустя он сидел в комнате для завтраков и, прислонив к кофейнику, стоящему перед ним, свежую газету, пришедшую из Лондона, вперял в нее невидящий взгляд. Его удивляло, что за безумие им овладело. Жениться, да еще на девушке из семьи Кинстеров!

Он никак не мог сослаться на незнание, он ведь всю жизнь ее знал.

А в результате вот он сидит наутро после брачной ночи, и ему кажется, что это именно его нужно подбодрить и утешить. Он подавил усмешку, заставил себя сосредоточиться на строчках. Сознание никак не хотело включаться.

Под вопросом оказалась не его сексуальная доблесть. Или ее. К сожалению, он не знал, в чем состоит его проблема — почему ему кажется, что по этой почве, хотя и хорошо ему знакомой, но как-то изменившейся после их венчания, необходимо ступать осторожно, даже с опаской.

Хорошо хоть, что мать увезла его сестер — всех четырех — на неделю в Лондон, оставив его с Амелией одних устраивать свою семейную жизнь. Он передернулся при мысли, что ему пришлось бы за завтраком сидеть за одним столом с Порцией и Пенелопой, когда он пребывает в такой неуверенности.

Он поднял чашку, сделал глоток и отложил в сторону газету с новостями.

Как раз в тот момент, когда вошла Амелия.

Он никак не ожидал, что она присоединится к нему; он оставил ее — как ему казалось, совершенно измученной — в виде теплого свертка в постели.

Она вошла в комнату, одетая в изящное платье цвета лаванды, и весело улыбнулась:

— Доброе утро.

Он кивнул и отхлебнул из чашки, чтобы скрыть свое удивление. Она повернулась к буфету; Коттслоу держал ее тарелку, пока она выбирала. Потом, предоставив дворецкому наливать ей чай, она порхнула к столу.

К стулу справа от Люка.

Лакей поспешил отодвинуть для нее стул. Она улыбнулась и села, весело поблагодарив сначала лакея, а потом и Коттслоу.

Люк взглянул на них, и оба тут же вышли. А Люк снова устремил взгляд на жену. И на ее тарелку с грудой еды. Очевидно, исполнение супружеских обязанностей разожгло в ней аппетит.

— Наверное, сегодня утром ты будешь занят делами? — спросила она, берясь за вилку.

Он кивнул:

— Как только я возвращаюсь сюда, на меня наваливается гора неотложных дел.

— Ты ведь проводишь здесь большую часть года? За исключением лондонского сезона и осени?

— Да. Обычно я не бываю в Лондоне до конца сентября и стараюсь вернуться сюда не позже конца ноября.

— Чтобы поохотиться?

— Скорее чтобы понаблюдать за приготовлениями к зиме и поохотиться.

Амелия кивнула. Ратлендшир и соседний Лестершир были лучшими местами для охоты.

— Полагаю, в феврале у нас будет много гостей.

— Пожалуй. — Люк поерзал. — Кстати, о верховой езде. Я скоро собираюсь выехать, но если ты хочешь, чтобы я…

— Нет-нет, все в порядке. Твоя матушка поговорила и со мной и с Хиггс перед нашим отъездом из Лондона, так что мы знаем, чем заняться. — Она улыбнулась. — Очень мило с ее стороны передать мне бразды правления.

Люк хмыкнул:

— Ей не терпелось передать их той, кому она доверяла много лет.

Помешкав, он взял Амелию за руку. Она отложила вилку, и он поднес ее руку к губам. Не сводя с нее взгляда, он поцеловал кончики ее пальцев, затем встал и произнес:

— Уверен, мое хозяйство попало в хорошие руки. — По молчав, он добавил: — Я вернусь к ленчу.

Она не знала, в хорошие ли руки попало это хозяйство, но руки эти были опытными и деятельными. Быть хозяйкой в доме джентльмена — для этого она родилась, так ее воспитали, этому научили.

Когда она допивала чай, появилась Хиггс. Амелия ответила радостной улыбкой на не менее радостную улыбку домоправительницы.

— Вы очень точны. С чего мы начнем, с меню?

— Да, мэм, если желаете.

Амелия хорошо знала дом, поскольку неоднократно бывала здесь раньше.

— Мы воспользуемся гостиной рядом с музыкальной комнатой. — И с этими словами она встала.

Хиггс вышла в холл следом за ней.

— А не хотите ли использовать для этого вашу собственную гостиную, мэм?

— Нет. Я собираюсь использовать ее как личные апартаменты. Совершенно личные.

Гостиная при музыкальной комнате была маленькой, за полненной утренним светом. Там стояли удобный шезлонг и два кресла, обитые ситцем, у стены — секретер. Именно такой ее запомнила Амелия. Она подошла к секретеру, у которого стоял тонконогий стул; как она и полагала, в секретере нашлись бумага и карандаши, но всем этим явно не пользовались годами. И то, что секретер запирался на ключ, очень ее порадовало.

— Это будет мой письменный стол. — Она села, нашла чистый лист бумаги, проверила карандаши. — Со временем я найду себе что-нибудь получше, но пока сойдет и это. — Она улыбнулась домоправительнице и кивнула на ближайшее кресло: — Подвиньте его поближе, сядьте и давайте начнем.

Несмотря на знание теории, несмотря на то что она много раз сидела со своей матерью, очень опытной и здравомыслящей женщиной, обсуждая хозяйственные дела, Амелия была благодарна Хиггс за умные советы.

— Утка с вишнями хорошо пойдет с остальным. Теперь, когда мы можем себе позволить кое-что лишнее, будет только справедливо уважить милорда. И потом, утка с вишнями — одно из самых любимых блюд хозяина.

Амелия добавила это блюдо к обеденному меню, не упустив отметить про себя слова Хиггс о том, что положение семьи улучшилось. Хиггс в течение многих лет приходилось соблюдать строжайшую экономию; Люк поступил правильно, сообщив ей, что теперь можно не экономить.

— Как вы думаете, можем мы добавить крем-брюле? Это будет хорошим завершением обеда.

Хиггс кивнула:

— Хороший выбор, мэм.

— Прекрасно. Значит, решено. — Амелия положила карандаш и протянула список домоправительнице. Та просмотрела его и сунула в карман передника. — Есть ли еще какие-нибудь вопросы? — Амелия встретилась взглядом с Хиггс. — Какие-нибудь нелады в доме или с прислугой? Что-нибудь требует моего вмешательства?

Хиггс снова просияла улыбкой.

— Нет, мэм, в настоящее время ничего такого. Представьте, только вчера вечером в холле мы поняли, что теперь, когда хозяин женился на вас, мисс, — лучше скажем: мэм, — которую мы все знаем, которая, можно сказать, росла у нас на глазах… ну… — Хиггс остановилась, чтобы передохнуть, — никому из нас и желать больше нечего, это факт.

Амелия улыбнулась в ответ.

— Я знаю, что в последние годы вам было трудно.

— Ну да, так оно и было, а бывало и похуже — из-за мастера Эдварда. Но! — Хиггс вздохнула, и лицо ее, омрачившееся при воспоминаниях о прошлом, прояснилось. — Теперь все это позади. — Она кивнула в сторону окна, за которым сиял летний день. — Точно как погода — выглянуло солнце, и нам остается только ждать хороших времен и приятных сюрпризов.

Амелия сделала вид, что не заметила слов «приятные сюрпризы». Это был, разумеется, намек на детей — ее и Люка. Она кивнула благосклонно.

— Надеюсь, мое пребывание здесь в качестве хозяйки будет счастливым.

— Ну конечно. — И Хиггс с трудом встала с кресла. — Первый шаг вы сделали, теперь просто нужно продолжать. Пойду-ка я отнесу это кухарке. — Она похлопала себя по карману. — А потом снова буду в вашем распоряжении, мэм.

— У меня есть идея получше. — Амелия тоже встала. — Я пойду с вами, и вы покажете мне все кухонное хозяйство. После чего проведете меня по дому — я знаю общее расположение комнат, но есть множество мест, где я никогда не бывала.

Мест, куда не стала бы заглядывать гостья, но которые необходимо знать хозяйке.

Например, чердаки.

Чердаки западного крыла и половина чердаков восточного крыла были отданы под комнаты прислуги — маленькие комнатушки, немногим больше кельи, но Амелия с удовольствием отметила, идя по узкому коридору, что каждая комната, куда она заглянула, была не только опрятна и чиста, но имела даже некоторые признаки комфорта — зеркало, на стене картина в раме, кувшин, используемый для цветов.

Вторая половина чердака восточного крыла была отведена под кладовые. Заглянув туда, она убедилась, что в более подробном осмотре нет никакой нужды. Люк сказал, что вернется к ленчу, и ей не хотелось в первый же день их супружества предстать перед ним в пыли и паутине.

Когда они вернулись в центральное здание, Хиггс, стоя наверху главной лестницы, объяснила, какие комнаты находятся на верхнем этаже.

— Детская вот здесь, впереди, классная комната за ней. Тут у нас комнаты для няни и гувернантки, то есть мисс Пинк.

Амелия вспомнила эту робкую, тщедушную женщину.

— Как она справляется с Порцией и Пенелопой? — С младшими сестрами Люка ей наверняка хватало забот.

— По правде говоря, это скорее они справляются с ней, но, несмотря на все их упрямство, у них добрые сердца. Сдается мне, им стало жалко Пинк, едва они ее увидели.

— Им нравятся их занятия?

— Они их обожают. И между нами говоря, Пинк учит их гораздо большему, чем нужно знать молодым леди. Как бы то ни было, поскольку у них хватает ума и нервная горячка им не грозит, стало быть, Пинк хорошо исполняет свои обязанности. Мисс Порция и мисс Пенелопа стараются вести себя примерно, потому что любят ее.

Спустившись с верхнего этажа, они начали осматривать комнаты на втором. Большая часть комнат находилась на первом этаже, но кое-где между спальнями в обоих флигелях были расположены гостиные.

— Так что у нас и впрямь несколько апартаментов. Это хорошо, особенно если принимаешь немолодых гостей. — Амелия сделала пометку в записной книжке, которую взяла с собой.

Низкий звук гонга раздался в доме. Хиггс подняла голову.

— Зовут к ленчу, мэм.

Амелия повернула к лестнице.

— Мы продолжим осмотр во второй половине дня.

Она вошла в парадный холл, когда Люк вошел туда через длинный коридор западного крыла. В бриджах и куртке для верховой езды он был воплощением английского сельского джентльмена.

Хиггс присела в реверансе, потом удалилась в комнаты для прислуги. Люк подошел к жене.

— Ты все посмотрела?

— Меньше половины. — Она пошла впереди него в семейную столовую. — Мы с Хиггс продолжим осмотр после завтрака.

Она села, опять справа от него, не желая сидеть в конце стола, когда они одни. Коттслоу был с ней согласен; он накрыл для нее там, где ей хотелось, хотя она и не просила его об этом. Расправив салфетку, она взглянула на мужа:

— Нет ли чего-нибудь такого в хозяйстве, что тебе хотелось бы изменить?

Он задумался над ее вопросом; Коттслоу прислуживал у стола. Когда дворецкий отошел, Люк покачал головой:

— Нет. За последние годы мы переделали буквально все. — Он встретился с ней взглядом. — Теперь, когда матушка отдала тебе бразды правления, все хозяйство полностью в твоих руках.

Амелия кивнула. Приступив к еде, она снова задала вопрос:

— А нет ли каких-либо обязанностей, которые ты хотел бы переложить на мои плечи?

Деликатный вопрос, но Минерва была немолода, а Люк — это Люк. Хотя его мать неукоснительно исполняла все, что от нее требовалось, Амелия знала, что он переложил как можно больше обязанностей с плеч Минервы на свои.

Он снова задумался, потом хотел было покачать головой — как она и ожидала, — но передумал.

— Пожалуй… — Он посмотрел на нее. — Есть кое-какие дела, которые ты могла бы взять на себя.

Амелия чуть не выронила вилку из рук.

— Что? — Она надеялась, что ее нетерпение не слишком заметно. По ее рассчитанному на долгий срок плану ей было важно поставить себя как его жену не только в глазах прислуги, работников в имении и всех прочих, но также в глазах Люка.

— Осенний прием — это… такой праздник в имении, которому нужно придумать название получше. Он празднуется в сентябре.

— Я помню, — отозвалась она. — Я была как-то раз на нем несколько лет назад.

— Да, но ты была на этом празднике при жизни моего деда. Вот это были праздники так праздники.

Она усмехнулась:

— Уверена, мы можем устроить все не хуже, если постараемся.

— Коттслоу был тогда лакеем, а Хиггс горничной — они помнят достаточно много, чтобы возродить кое-что из самых необычных затей.

Она кивнула:

— Я расспрошу их. Посмотрим, что тут можно сделать. — Она положила вилку и протянула руку к бокалу. — Есть еще что-нибудь?

Люк колебался.

— Это касается более отдаленного будущего. Матушка посещала арендаторов, и я уверен, что ты будешь делать то же самое, но мы нанимаем еще работников, не только на домашнюю ферму, но и на фермы арендаторов.

Он взял бокал, выпил и откинулся назад.

— До меня дошло немало хороших известей из разных поместий, где были устроены школы для детей работников. Мне бы хотелось устроить что-то подобное здесь, но у меня просто нет времени заняться этим как следует, не говоря уже о необходимом в этом деле руководстве.

А если Девил и Габриэль привлекут его в инвестиционный фонд Кинстеров, у него будет еще меньше времени для такой деятельности.

Он внимательно смотрел на жену и увидел в ее глазах искру нетерпения.

— Сколько у тебя имений?

— Пять. — Он перечислил их. — Каждое доходно, и доход от них оправдывает время и усилия, которые на них тратишь.

— Это не оставит тебе времени больше ни на что.

— Я езжу в каждое поместье по меньшей мере дважды в год.

— Я тоже буду ездить.

Нет вопросов. Довольный, он кивнул.

— А другие поместья — там тоже много детей, что-бы оправдать организацию школы?

— В ближайшие годы, похоже, их станет еще больше.

— Значит, если мы опробуем это здесь и разберемся со всеми проблемами, можно будет со временем устроить школы и в остальных поместьях тоже.

Он встретился с ее открыто нетерпеливым взглядом.

— И на каждую из них надо будет потратить немало времени и сил. Придется преодолевать предрассудки.

Она улыбнулась:

— У меня времени больше чем достаточно — ты можешь оставить все это на меня.

Он кивком выразил свое согласие. Чем больше она будет вовлечена в его жизнь, в управление поместьем и хозяйством, тем лучше.

Объезжая поместье, он увидел, как оно во многих местах отремонтировано и улучшено — она, конечно же, подумает, что все эти работы оплачены из ее приданого.

По традиции женщина не имеет права знать о делах своего мужа:

Тем не менее он и подумать не мог о том, чтобы скрыть от нее правду.

О том, что ее приданое — капля в море по сравнению с его богатством, что это было так с того самого рассвета, когда она предложила себя — и свое приданое — ему, и он старался скрыть от нее правду, чтобы сблизиться к ней, и настолько хотел этого, что уговорил ее отца и заключил соглашение с Девилом…

Учитывая ее норов, как воспримет она эту оглушительную новость?

Она — из семьи Кинстеров и слишком проницательна, чтобы он мог рисковать.

До сентября придется признаться.

— Милорд?

Он поднял голову и увидел Коттслоу, стоящего в дверях.

— Только что пришел Мактэвиш. Он ждет в конторе.

Люк положил салфетку.

— Благодарю вас. — И обратился к Амелии: — Мактэвиш — это мой управляющий. Ты с ним уже встречалась?

— Да. Но это было много лет назад. — Она отодвинула стул; лакей поспешил к ней, но Люк махнул ему рукой и сам помог ей подняться.

— Почему бы мне не пойти с тобой, чтобы ты заново познакомил нас, после чего я оставлю вас заниматься вашими делами, а сама займусь своими? — спросила она.

Он положил ее руку на свой локоть.

— Контора находится в западном крыле.

Встретившись с Мактэвишем и бросив любопытный взгляд на контору, Амелия снова присоединилась к миссис Хиггс, и они продолжили свой осмотр. Дом был в превосходном состоянии, все деревянное в нем — и полы и мебель — блестело, натертое воском, а вот весь текстиль нужно было менять. Не прямо сейчас, но в течение будущего года.

— Мы не сможем сделать это сразу. — Они завершили свой обход в гостиной. В этой главной комнате для приемов Амелия написала список, поставив первым номером занавески. За ними шли шторы в столовой. И стулья в обеих комнатах нужно было заново обить.

— Это все, мэм? — спросила Хиггс. — Если так, не желаете ли, чтобы я принесла вам чаю?

Амелия подумала: вряд ли Люк захочет чаю.

— Да, прошу вас, пришлите поднос в маленькую гостиную.

Домоправительница кивнула и удалилась. Амелия же вернулась в гостиную рядом с музыкальной комнатой.

Положив свои записки — довольно внушительную пачку — на секретер, она села на стул отдохнуть. Появился лакей, неся поднос с чаем; она поблагодарила и отпустила его, потом налила себе чай и стала медленно прихлебывать — молча, в уединении, что было очень странно для нее.

Уединение это продлится недолго — это был дом со множеством обитателей, в основном женского пола. Как только Минерва и сестры Люка вернутся из Лондона, дом вновь наполнится голосами.

Нет, не так. Не совсем так.

Пожалуй, именно эта странная увертюра — начало новой эры. Как сказала Хиггс, погода переменилась, время года сменилось, и они движутся к новому, совсем другому периоду.

Периоду, когда она будет управлять хозяйством этого огромного дома, заботиться о нем. Она и Люк, они обязаны будут сохранять дом и семью, приютом для которой он является, что бы ни случилось в будущем.

Она пила чай, чувствуя, как эта материя — ткань их будущей жизни, — хотя еще туманная, окружает ее. Что она из нее сделает, как использует возможности… То был вызов, который она готова была встретить с радостью.

Она допила чай; солнечный свет подбил ее попробовать открыть одно из окон, доходящих до пола. Окно открылось, и она вышла в сад.

Идя по подстриженным лужайкам, а потом по дорожке под увитой глицинией аркадой, залитой солнцем, она мысленно вернулась к своему основному плану, к составлению карты ближайшего будущего.

Их физические отношения стихийно развиваются, ей нужно только делать то, что требуется, а это она будет делать весьма охотно, особенно после прошлой ночи. И сегодняшнего утра.

Она усмехнулась. Дойдя до конца дорожки, она повернула на поперечную и пошла дальше. Она никак не ожидала, что ее так взбодрит и воодушевит то, что она нравится ему в постели, что она действительно вызывает у него желание и желание это вовсе не выдумано ею; оно даже выросло после того, как они впервые утолили свой голод.

Другим непредвиденным успехом была его готовность принять ее помощь с осенним праздником и его идеей построить школы. Может быть, это произошло потому, что он увидел — она в состоянии заняться этим, и, учитывая, сколько дел лежит на нем, позволил ей помогать ему; и все это было лишь началом. Шаг к истинной близости, которая в конце концов и составляет суть настоящего брака.

Настоящий брак — такова была ее цель. Брак, который она намерена создать.

Амелия посмотрела вперед — на конюшни и длинное здание, стоящее за ними. Оттуда доносился собачий лай.

Сокровище Люка. Она пошла, чтобы посмотреть на них. К собакам она была неравнодушна — как и Люк. Свора гончих была его увлечением с мальчишеских лет. Увлечением прибыльным: теперь свора стала источником дохода — сдавалась внаем для местной охоты, и цена щенков от таких чемпионов, как Морри и Пэтси, тоже была немалой.

Псарни, чистые, ухоженные, просторные, находились за двором, где были выстроены конюшни. Внутри здания был длинный проход с загонами по обе стороны; там-то она и обнаружила Люка — он разговаривал с Сагденом, мастером-псарем.

Люк стоял к ней спиной; они с Сагденом обсуждали покупку новой племенной суки. Первым увидел Амелию Сагден, покраснел, закрыл рот и кивнул, сняв шапку. Люк обернулся и спросил, помолчав:

— Пришла посмотреть на моих красавиц?

Она улыбнулась.

— Пришла.

Эта заминка не ускользнула от ее внимания: он, наверное, подумал, не огорчится ли она, если он воспользуется ее приданым, чтобы купить племенную суку? И взглядом показала ему, что одобряет его — свора была образцовой. Она кивнула Сагдену и взяла мужа под руку.

— Мне кажется, они меня зовут. Сколько их здесь?

Он пошел с ней по проходу.

— Просто они думают, что ты принесла им поесть.

— А они что, голодные? Когда их кормят?

— Периодически, и скоро будет кормежка. Их почти шестьдесят, но только сорок три — рабочие; остальные пока слишком молоды. А некоторые уже слишком стары.

Одна из «слишком старых» лежала, свернувшись на подстилке, в последнем загоне, самом близком к пузатой печке, которая зимой обогревала помещение. Дверь в загончик была открыта; собака подняла голову, когда Люк подошел, и завиляла хвостом.

Люк сел на корточки, погладил ее по седеющей голове.

— Это Регина. Она была самой главной до Пэтси.

Амелия тоже села на корточки, дала Регине обнюхать свою ладонь, потом почесала ее за ухом. Регина наклонила голову. Веки у нее были тяжелые. Люк встал.

— Я и забыл, что ты любишь собак.

Это было хорошо, потому что зимой, когда начинались морозы, он переносил в дом самых маленьких и старых вроде Регины.

— Аманда тоже их любит — нам всегда хотелось щенка, но мы все время жили в Лондоне, и это было невозможно.

Ему только сейчас пришло в голову: хотя они в каком-то смысле хорошо знали о прошлой жизни друг друга, а все-таки… он не мог вообразить, как это можно — не иметь просторного загородного дома вроде Калвертон-Чейза или Сомерсхэм-Плейса, который можно называть своим домом. А вот у нее такого дома не было; в то время как он проводил лето, разъезжая верхом по пустошам, она приезжала погостить то туда, то сюда, не имея собственного дома за городом. Собачий лай зазвучал как-то иначе. Люк оглянулся, подал руку Амелии.

— Пойдем, ты поможешь их накормить.

Она поднялась с нетерпением; он повел ее обратно по проходу, взял еду у парней, чьей обязанностью было кормить собак, потом показал ей, сколько нужно класть в каждую миску. Она старательно взялась за дело, быстро научившись, как осторожно хлопать по собачьим носам, чтобы они не мешали взять их миску.

В конце прохода, у загона Регины, Сагден смотрел, в каком состоянии находятся новорожденные щенки. Им было шесть недель от роду, они еще сосали мать.

— Это хороший помет, может, среди них будет чемпион, — улыбнулся Сагден, кивая подошедшему Люку. Он указал на щенка, который, сопя, возился у края загона. Люк усмехнулся; перегнувшись через низкую оградку, он взял любопытного щенка и показал его жене.

— Ой, какой он мягкий! — Она взяла щенка на руки, тот восторженно лизнул ее в лицо. Когда она обняла его, как ребенка, и почесала животик, щенок закрыл глаза и блажен но вздохнул.

Люк смотрел на нее пораженный, а жена спросила:

— Когда они подрастут, можно будет послать одного Аманде?

Она смотрела на щенка и ерошила пуховую шерстку у него на животике, тихонько воркуя. А Люк смотрел на ее голову, на золотые локоны.

— Конечно. Но сначала выбери одного для себя. — Он взял у нее задремавшего щенка, поднял его, оглядел и проверил разворот лап. — Вот этот годится.

— Но… — Амелия посмотрела на Сагдена. — Это ведь чемпион…

— Он будет лучшим псом для своего хозяина. — Люк наклонился и подложил щенка к матери. — И Красотка сочтет за честь, если ты его возьмешь. — Он погладил суку по голове. Та закрыла глаза и лизнула его руку.

Люк выпрямился и кивнул Сагдену:

— Я навещу вас завтра.

Взяв Амелию за руку, он оторвал ее от очаровавшего ее зрелища — маленький чемпион, сосущий мать. Они вышли из псарни.

— Подумай, как его назвать. Через пару недель его отнимут от матери.

Она все еще оглядывалась назад, в проход.

— А тогда я смогу брать его на прогулку?

— Только недалеко. Щенки больше любят поиграть.

Амелия вздохнула:

— Спасибо. — Он посмотрел на нее, она улыбнулась и легко поцеловала его. — Лучшего свадебного подарка ты не мог мне сделать.

Лицо Люка затуманилось, и она тут же нахмурилась.

— Боюсь, мне нечего подарить тебе взамен.

Она посмотрела в его глаза, но ничего не смогла в них прочесть.

Момент прошел. Он поднес ее руку к губам.

— Тебя, — шепнул он, — более чем достаточно.

Она решила, что речь идет о ее приданом, но усомнилась в этом, вглядевшись в его лицо, его глаза… Легкое напряжение пробежало у нее по спине.

Она подумала: не следует ли сказать ему, что она не возражает против того, что он тратит деньги на собак? Она подумала: не поэтому ли он подарил ей щенка, будущего чемпиона? Но сразу же отогнала от себя эту мысль. Она никогда не замечала, чтобы Люк выбирал окольные пути, — для этого он был слишком высокомерен.

Нужно ли вообще говорить об этом? Они не говорили о ее приданом с тех самых первых дней, но, по правде, здесь и не о чем было говорить. Что касается денег, того, как он управляет их состоянием, она доверяла ему полностью. Люк вовсе не похож на своего отца — в его преданности своей семье невозможно усомниться.

Пожалуй, именно эта преданность позволила ей зайти так далеко — оказаться здесь, ходить по земле Калвертон-Чейза, который теперь стал ее домом, с ним, который теперь стал ее мужем.

Она чувствовала на себе его взгляд, чувствовала жар, исходящий от него, его мускулистое тело рядом с собой. Не прикосновение, но обещание прикосновения и даже больше.

Она улыбнулась, посмотрев на него, и сжала его руку.

— Еще рано, чтобы идти в дом. Пойдем, покажи мне сад. «Каприз» на холме все еще цел?

— Конечно, это одна из наших достопримечательностей. Мы не могли позволить ему разрушиться. — Люк свернул на дорожку, ведущую вверх. — Одно из лучших мест здесь, отсюда открывается вид на закат. Если хочешь, мы можем туда подняться.

Она улыбнулась:

— Это прекрасная мысль.

Глава 15

Мысль, поселившаяся у нее в голове, сильно отличалась от той, что поселилась в его голове. Он и правда думал, что они идут любоваться заходом солнца…

На следующее утро, пока он шагал по холлу и ждал, когда она присоединится к нему, чтобы отправиться с ним объезжать поместье — что было гораздо безопаснее, чем ходить с ней пешком по саду или где-то еще, — Люк мысленно качал головой, пытаясь, довольно безуспешно, привести в порядок свою ошалевшую голову.

Взять хотя бы их посещение «Каприза» — вот уж воистину каприз! Это не он решил рискнуть тем, что их застанет на месте преступления кто-то из младших садовников — ведь был разгар лета, или, что хуже, кто-то из соседей. То, что соседи могли там обнаружить, поразило бы их, а у некоторых мог даже случиться сердечный приступ.

Что это с ним? Это их позднее возвращение, затем неожиданный поединок во время обеда и старание сдержаться и не потащить ее прямиком в спальню, как прошлой ночью. Не пробыв в гостиной и десяти минут, он капитулировал. Он был совершенно выбит из колеи.

Он был — был раньше — записным повесой, но теперь казалось, что это она собирается развратить его.

Нет, он не жаловался, по крайней мере по поводу результата, даже по поводу того, что было в «Капризе», — он чувствовал, что желание охватывает его даже просто при воспоминаниях, — и все же это… это так отличалось от того, чего он ожидал.

Он считал — он был в этом уверен, — что женится на упрямом, но хрупком цветке, а она оказалась тигрицей. И вдобавок с когтями — у него были веские основания это утверждать.

Стук ее каблучков по лестнице заставил его обернуться. Он смотрел, как она скользила вниз. На ней было платье для верховой езды цвета зеленого яблока; этот цвет оттенял ее локоны глубокого золотого оттенка. Она увидела его, и ее лицо озарилось нетерпением и чем-то еще — так он сказал себе. Ожиданием, которое не имело ничего общего с их предполагаемой верховой прогулкой.

Она спустилась вниз и подошла к нему. Остановилась, возясь с пуговками на перчатке. Луч утреннего солнца озарил ее лицо.

На мгновение он утратил способность думать и дышать. То же самое чувство, которое охватило его вчера, когда он увидел, как она обнимает щенка. Томительное, глубоко запрятанное и безусловное — потребность дать ей что-то большее, чем просто объятия.

Она заворчала, сердясь на пуговицы. Чувство в нем ослабело, но не исчезло. Он глубоко втянул воздух, радуясь, что она отвлеклась, и протянул руку к ее запястью. Как уже было однажды, он ловко застегнул крошечные пуговки. Глаза их встретились, он поднес ее руку к губам, потом накрыл ее своей ладонью.

— Пошли — лошади ждут.

На дворе перед домом он усадил ее в седло, смотрел критически, как она устроила ноги и взяла поводья. Он ездил с ней верхом много лет назад. С той поры ее посадка улучшилась; она держала поводья более уверенно. Довольный, он подошел к своей лошади, натренированной для охоты, взлетел в седло и кивком указал жене на аллею.

Бок о бок они скакали сквозь утро, среди широких зеленых полей, щедро испещренных более темной зеленью кустарника, служившего убежищем для дичи. Они держали к югу, время от времени перепрыгивая через каменные стены; он знал каждое поле, каждую ямку, каждую стену на много миль вокруг и выбирал дорогу, избегая слишком опасных мест.

Если Амелия и заподозрила что-то, она и виду не подала, но брала каждое препятствие с легкостью, с уверенностью, которая и успокаивала его, и смущала. Еще один знак зрелости — годы превратили ее в женщину, это уже не та робкая девочка, которую он знал.

Над ними простиралось летнее небо, широкое и очень синее, с единственной туманной прядкой облака, прикрывающей сияние солнца. Стрекот насекомых, полет вспугнутой дичи были единственными звуками, которые они слышали, кроме неумолчного стука подков их лошадей.

Они доехали до самого края долины Уэлленд, натянули поводья, чтобы посмотреть на густую зеленую местность, по которой вилась река, серебряная лента, мерцающая вдали.

— Где кончается твоя земля?

— У реки. Дом стоит в северной части поместья.

— Значит, вот это, — Амелия показала на горстку сероватых крыш, виднеющихся среди деревьев, — это твое?

Люк кивнул и пустил своего пегого в ту сторону.

— Здесь ремонтируют один коттедж. Мне нужно взглянуть, как идет работа.

Амелия пришпорила свою гнедую кобылу и поскакала следом за ним вдоль гребня, потом вниз по пологому склону к коттеджам.

Это были приземистые жилища, выстроенные из местного камня — розово-коричневого. На центральном из трех коттеджей перекрывали крышу. Мужчины сидели на деревянных перекрытиях, добавляя новые стропила; в воздухе раздавался стук молотков.

Десятник увидел их, помахал рукой и начал спускаться. Люк спешился, привязал коня к дереву и помог спуститься Амелии.

— Ветка пробила крышу прошлой зимой во время бури. С тех пор в доме не живут. — Он кивнул на другой коттедж, из которого высыпала стайка ребятишек и уставилась на них. — Почти полгода три семьи теснятся в двух коттеджах.

Люк повернулся к десятнику и представил Амелию. Десятник снял шапку и поклонился. Люк, прищурясь, смотрел на работу.

— Дело идет быстрее, чем я думал.

— Ага! — Десятник тоже посмотрел наверх.

Амелия решила оставить их. Она пошла к детям — нельзя упускать возможность познакомиться с семьями, живущими в поместье.

— Заметьте, если бы мы не закупили все еще до июня, то сильно прогадали бы. Тогда-то на лесопильне всего хватало, а как погода исправилась да как все вокруг занялись ремонтами — в неделю все повымели.

— Вы хорошо продвигаетесь. Когда думаете делать крышу?

Голоса стихли за спиной Амелии.

— Здравствуй. Я живу в большом доме в Калвертон-Чейзе. Твоя мама дома? — улыбаясь, спросила она у одного па ренька.

Те, что помладше, смотрели на нее, широко распахнув любопытные глазенки, а один из старших, попятившись к двери, крикнул:

— Мам! Новая ее светлость тут!

Это сообщение вызвало небольшой переполох. Пока Амелия убеждала трех молодых матерей, что ей вовсе не нужно, чтобы ее как-то особенно развлекали, пока выпила предложенный стакан лимонада и поговорила с двумя старухами, сидевшими у очага, прошло полчаса. Удивляясь, почему Люк не зашел за ней, она спустилась с крыльца и огляделась. Лошади стояли под деревом, безмятежно жуя траву, но Люка не было видно. Потом она услышала его голос и подняла голову.

Ее муж и повелитель, сбросив свою охотничью куртку и закатав рукава рубашки, стоял на стяжном брусе новой крыши. Подбоченясь, он подпрыгнул, проверяя балку на прочность, откровенно увлеченный обсуждением конструкции. На фоне синего неба с черными волосами, которые теребил ветерок, он казался греховно красивым.

Кто-то робко потянул ее за рукав. Амелия посмотрела вниз и увидела малышку с вьющимися каштановыми волосами и большими карими глазами. Девочке было лет шесть, может быть, семь.

Девчушка откашлялась, бросила взгляд на своих приятелей — похоже, она была здесь заводилой. Набрав побольше воздуха, она посмотрела на Амелию.

— Нам интересно… у вас все платья такие красивые, как вот это?

Амелия взглянула на свой летний костюм для верховой езды; ей казалось, что он достаточно хорош, но вряд ли сравнится с ее бальными платьями. Она думала о том, что ответить, и вспомнила, как замечательно мечтается в детстве.

— Да нет, у меня есть платья и покрасивее этого.

— Правда?

— Правда. И ты сможешь увидеть их, когда придешь в большой дом осенью на праздник.

— Праздник? — Один из мальчиков подошел ближе. — Осенний праздник?

Амелия кивнула:

— В этом году его устраиваю я. — Она посмотрела на малышку. — И у нас будет гораздо больше всяких игр, чем раньше.

— Правда?

Остальные дети тоже подошли и встали вокруг.

— А танцы будут?

— А стрельба из лука?

— А лошадиные подковы? А что еще?

Амелия рассмеялась:

— Пока еще не знаю, но наград будет много.

— А у вас есть любимые собаки, как у него? — Малышка сунула ладошку в руку Амелии. Ее кивок относился к Люку, который все еще стоял на крыше. — Они иногда приходят с ним, а сегодня не пришли. Они большие, но добрые.

— У меня есть собака, но она еще маленькая — щеночек. Когда он вырастет, я приведу его к тебе в гости. Ты увидишь его на празднике.

Девочка доверчиво посмотрела на нее:

— У нас тоже есть собаки — они там, на задах. Хотите посмотреть?

— Конечно. — Амелия взглянула на толпящуюся вокруг нее ребятню. — Пойдем, ты мне все покажешь.

Окруженная детьми, которые теперь забрасывали ее нетерпеливыми вопросами, она обогнула вместе с ними дом и вышла на небольшую лужайку.

Люк нашел ее там через четверть часа, рассматривающую курятник.

— Мы собираем перья для подушек, — сообщила ей ее новая подружка. — Это очень важное дело.

Люк ее ждет — она поняла это, как только он появился из-за угла дома, но не могла оставить детей и, с серьезным видом кивнув маленькой Саре, обратилась к мужу:

— У нас проводится какой-нибудь конкурс на лучшую — самую красивую — курицу в поместье?..

Люк подошел к ним, поздоровался с детьми. Он знал всех еще с колыбели, видел, как они растут, и они его не боялись.

— Насколько я знаю, нет, но я не вижу, почему бы нам его не провести.

— На осеннем празднике? — спросила Сара.

— Поскольку устройство праздника поручено мне, — заявила Амелия, выпрямляясь, — все будет так, как я скажу. Стало быть, если я скажу, что будет конкурс на самую красивую курицу, значит, тебе нужно готовить к нему Элеонору и Айрис, верно?

Это предложение положило начало серьезной дискуссии. Люк увидел блестящие глаза, взгляды, устремленные на Амелию, — дети слушали и смотрели на нее не отрываясь. Она держалась с ними абсолютно свободно, так же как и они с ней.

Прошло еще минут пять, прежде чем ему удалось извлечь ее из их толпы, и они пустились в путь. На обратном пути он показывал ей фермы других арендаторов, мимо которых они проезжали, но больше они не останавливались. В памяти его запечатлелась Амелия в окружении детей.

Умение обращаться с прислугой — это одно, а вот уме ние общаться с фермерами и их семьями, особенно с детьми, да еще с такой легкостью, — совсем другое. Он не ждал этого от своей жены, но это было для него очень важно. Хотя Амелия и не жила в деревне, но, как и он, росла в большой семье. С самого рождения оба они всегда находились в обществе других детей — старше себя или младше, — и всегда вокруг были чьи-то младенцы.

Он умел обращаться с людьми разных возрастов, не раз проверял это умение на практике и не мог представить себе, как можно не уметь этого. Помогать жене, которая не наделена этим даром, было бы трудно. Когда они подъехали рысцой к конюшням Калвертон-Чейза и услышали гонг, призывающий к ленчу, он возблагодарил судьбу за то, что выбрал Амелию.

Только войдя с ней в прохладу дома, он вспомнил, что это она выбрала его.

И почему выбрала.

Слова десятника прозвучали в его голове — он надеялся, что она их не расслышала. Пока они поднимались наверх, чтобы переодеться, она болтала и была, как обычно, весела. Он решил, что она не слышала, и выбросил этот случай — и угрызения совести — из головы.

Амелия вспомнила слова десятника, когда стягивала с себя костюм для верховой езды. Что-то в его словах привлекло ее внимание, но она никак не могла вспомнить, что именно…

«…Все еще до июня». Вот оно что. Люк отдал приказ купить стройматериалы в конце мая. Насколько она понимает, в его обстоятельствах сделать это позволило ему ее приданое или обещание приданого.

Некоторое время она стояла, так и не сняв жакет, глядя в окно невидящим взглядом, а потом вошла Диллис, засуетилась, и она потрясла головой, отгоняя тяжелые мысли.

Нет причин, почему Люк не мог считать ее приданое уже полученным, раз она сама предложила ему жениться на ней и он согласился. В их кругу этого было достаточно; с этого момента — если только она не передумает, а он не согласится освободить ее от обещания, — ее приданое действительно принадлежало ему.

И оно явно было ему очень нужно. Срочно. Слова десятника и эта кучка коттеджей тому доказательство. Покупка леса была не только разумной тратой денег, но и говорила об ответственном отношении к ним.

Она надела дневное платье и, пока Диллис его зашнуровывала, мысленно проверила все, что знала о Люке, и все, то, что увидела за последние несколько дней. И пришла к выводу, что он тот, каким она всегда его себе представляла, — джентльмен-землевладелец, который ни в коем случае не убежит от своих обязанностей, будь то его семья или его работники.

Это ей нравилось; в этом не было ничего плохого.

Ничего — если не считать какой-то неясной тревоги, что здесь что-то не так.

На следующее утро они поехали в Лиддингтон. Городок представлял собой длинную улицу с лужайкой в центре, на которую выходили постоялый двор, пекарня и церковь. Атмосфера симпатичного, но сонного благополучия царила здесь; место было спокойное, но отнюдь не пустынное.

Оставив лошадей на постоялом дворе, Люк взял Амелию за руку и повел к пекарне, откуда теплый ветерок доносил божественные запахи. Амелия смотрела вокруг, отмечая многочисленные мелкие новшества, появившиеся с тех пор, как она была здесь в последний раз пять лет назад.

Теперь, как и тогда, в пекарне пекли очень вкусные булочки с корицей; Люк купил две булочки, пока она беседовала с миссис Трикетт, которая владела этой лавочкой и сама в ней торговала. Миссис Трикетт радостно поздравила ее, из чего стало ясно, что об их свадьбе все уже наслышаны.

— Приятно было узнать, что это вы, миледи, стали новой хозяйкой в Калвертон-Чейзе. Да мы и так всегда смотрели на вас как на свою.

Ответив миссис Трикетт веселой улыбкой, Амелия простилась с ней, и они ушли. Выйдя из пекарни, они переглянулись и улыбнулись друг другу. Они не размышляли об этой стороне дела, но такая реакция была вполне естественной: пусть Амелия и не здешняя жительница, тем не менее она здесь не чужая.

Они уселись на скамью на лужайке и занялись свежими булочками.

— Хм, — промычала наконец Амелия, слизывая с пальцев сахар с корицей, — восхитительно. Так же вкусно, как было всегда.

— Здесь мало что изменилось. — Люк с жадностью съел свою булочку, затем вытянул ноги и откинулся на спинку скамьи.

Взглянув на него, она заметила, что он смотрит на кончики ее пальцев и на ее губы. Улыбнувшись, она в последний раз старательно облизала палец. Он зажмурился, потом перевел взгляд на ее глаза; она с невинным видом посмотрела на него.

— Может быть, мы пройдемся и познакомимся еще с кем-нибудь?

Они уже повидались с хозяином постоялого двора и его женой, но в городке были и другие жители, с которыми нуж но было из вежливости поговорить. Люк посмотрел ей за спину и произнес:

— Это ни к чему. — Он подобрал ноги и выпрямился. — Они сами идут к нам.

Она обернулась и увидела, что к ним торопливо направляется жена викария. Они с Люком встали и обменялись любезностями с миссис Тилби, после чего эта славная леди попросила Амелию помочь ей с местным приютом.

— Леди Калвертон — я имею в виду вдовствующую леди Калвертон, — она наша патронесса, и мы надеемся, что она таковой и останется еще много лет, но мы сочтем за честь, если вы тоже присоединитесь к нам, ваша светлость.

Амелия улыбнулась:

— Конечно. Леди Калвертон скоро вернется из Лондона. Я приду вместе с ней на ваше следующее собрание.

Это обещание очень обрадовало миссис Тилби; она оставила новобрачных, осыпав их пожеланиями счастья и заверениями, что она передаст их поклоны своему супругу. Она остановилась, чтобы поздороваться со сквайром Джингольдом, крупным, широколицым человеком, и отправилась по своим делам.

Сквайр Джингольд тоже подошел к ним; на его румяном лице поблескивали глаза и играла добродушная улыбка.

— Поздравляю вас, дорогая. — Он галантно склонился перед Амелией. Она улыбнулась и присела в реверансе.

Повернувшись к Люку, сквайр пожал ему руку.

— Всегда знал, что вы не слепой, мой мальчик.

Люк поднял брови:

— Столько лет наблюдая меня, это можно было бы предположить.

Сквайр рассмеялся и принялся расспрашивать Люка о его собаках. У него с Люком было много общих интересов и обязательств, связанных со здешней охотой; Амелия не удивилась, когда их разговор принял это направление.

Скучать ей не пришлось. Перед постоялым двором остановился экипаж; дверца отворилась, и три молодые леди вышли из него, оправили юбки и раскрыли зонтики от солнца. Их мать, спустившись не так торопливо, присоединилась к ним.

Это было только начало. В течение часа, вот так, стоя на лужайке, Амелия оказалась представленной большей части соседей. Или, точнее, представленной заново, потому что она была знакома со всеми и раньше. Благодаря множеству домашних приемов, на которых она побывала в Калвертон-Чейзе, она была лучше знакома с большинством здешних дворян, чем с обитателями деревень.

Все они радостно приветствовали ее, старое знакомство облегчало ситуацию, и матроны с искренним радушием приглашали ее на чай.

Когда импровизированное собрание наконец-то рассосалось и они с Люком вернулись к своим лошадям и сели в седла, чтобы ехать домой, Амелия заметила, что взгляд Люка задержался на ней.

— Все прошло даже легче, чем я ожидала.

Он помешкал; какая-то мысль, а скорее, соображение мелькнуло в его темных глазах, и он хлестнул своего жеребца.

— Пожалуй. Но нам лучше поторопиться.

— Почему? Ты проголодался?

— Умираю с голоду, — выдавил он, глядя на нее.

Она оказалась настолько своя, что это его пугало. Она ладила с прислугой, она была под стать его жизни — под стать ему. Подходила, как ключ к замку.

Этого он не предвидел — как это вообще может быть? Ему никогда не приходило в голову, что семейная жизнь — их семейная жизнь — может оказаться такой.

Они завтракали; между ними уже почти установилось спокойное товарищество. Они уже знали, что нравится или не нравится каждому из них, приспособились к привычкам друг друга. Хотя они и не знали друг друга полностью — и это незнание порождало некую напряженность, некую неуверенность в старой семейной дружбе, превратившейся в брак, — все же эта непринужденность, эта легкость, простое и приятное взаимопонимание… облегчали им жизнь.

Ему казалось, что он попал в водоворот, слишком добрый, чтобы быть настоящим.

Он отодвинулся от стола.

— Мне нужно проведать собак.

— Я пойду с тобой, — проговорила она. — Ты это серьезно сказал — насчет щенка?

Поднявшись, он обогнул стол и помог ей встать.

— Конечно. — Щенок-чемпион будет заменой свадебному подарку, пока он не сможет подарить ей что-то стоящее — ожерелье и серьги, подходящие к обручальному кольцу с бриллиантами и жемчугом. Он заказал их, но подарить не мог, пока не признается ей. Она встала, он предложил ей руку.

— Уверен, ты не откажешь, когда потребуется, отпускать его в свору.

— Ты хочешь сказать — травить зверя? Но ведь собаки любят это делать, да?

— Если чемпиону не дать травить зверя, когда он чует запах, это может его убить.

Она продолжала выспрашивать его об уходе за собаками, а в псарне тут же направилась к маленькому загону. Ее щенок был опять первым; Люк, остановившийся поговорить с Сагденом, видел, как она взяла его на руки и заворковала.

Амелия держала щенка, который, похоже, был очень доволен оказаться в ее объятиях, и разговаривала с ним. Когда Люк наконец подошел к ней, она обернулась.

— Ты говорил, что я могу дать ему имя.

Люк почесал щенку лобик.

— Можешь, но он должен иметь подходящее имя для регистрации, такое, какого у нас еще не было. — Он кивнул в сторону конторы в конце здания. — У Сагдена есть книга записей — попроси показать ее тебе. Нужно убедиться, что это имя раньше не употреблялось.

Она кивнула.

Люк присел на корточки, погладил Красотку, посмотрел остальных щенков и встал.

— Мне нужно заняться кое-какими делами — я буду у себя в кабинете. Проверь все с Сагденом, но твой щенок и остальные могут, наверное, побыть немного на дворе.

— Чтобы поиграть?

— А что еще делают щенки? — усмехнулся он и вышел. Когда Люк уже не мог ее слышать, она прошептала:

— Галахад. — Король Артур никогда не производил на Люка особого впечатления, так что не мог использовать это имя раньше.

Галахадом, как известно, звали одного из рыцарей короля Артура.

Он сидел в кабинете уже минут двадцать, изучая отчеты о капиталовложениях, потом встал, чтобы взять бухгалтерскую книгу в другом конце комнаты, — и увидел ее на лужайке, а у ног ее резвились щенки. Сагден и Красотка наблюдали за ними издали. Амелия, с развевающимися золотыми локонами, в синем платье, повторяющем синеву небес, была центром веселья, смеющаяся, понарошку борющаяся со щенками.

Щенки падали, спотыкаясь о ее ноги, путались в собственных лапах, подпрыгивали, ставили лапы на ее платье, дергали за подол — она, кажется, ничего не имела против.

Вскоре ее окликнул Сагден. Амелия махнула рукой, и он ушел; Красотка уткнула нос в лапы и закрыла глаза, уверенная, как и Сагден, что ее щенкам ничто не угрожает.

Держа книгу в руке, Люк колебался. Может быть…

Стук в дверь заставил его обернуться.

— Войдите.

Вошел Мактэвиш.

— Прибыли сметы, которые мы ожидали, милорд. Хотите просмотреть их сейчас?

Он хотел отказаться — хотел отложить в сторону всякие дела, пойти к своей молодой жене на лужайку и поиграть со щенками. Он провел все утро в ее обществе; мысль о том, что он с радостью провел бы с ней все время до вечера, была для него как откровение.

— Непременно. — Он указал Мактэвишу на стул перед письменным столом и с бухгалтерской книгой в руках вернулся на свое место у стола. — Сколько они просят?

Все было так просто. Все на удивление шло как по писаному.

Прошло два утра. Амелия лежала в постели, бессмысленно улыбаясь солнечным зайчикам, пляшущим на потолке. За окнами раскинулся небольшой водоем; с утра и в течение почти всего дня солнце отражалось в воде, наполняя их спальню мерцающим светом.

Их спальню — ее и Люка. Кровать, на которой она лежала, была кроватью, где они спали каждую ночь и каждое утро.

При воспоминании об этом она улыбнулась — ах эти ночи и утра! Только пять дней прошло с тех пор, как они обвенчались, но она чувствовала себя уверенной и спокойной. Так же как и в более широкой сфере — его хозяйство, его поместье и их соседи, — она чувствовала себя уверенно в новом положении леди Калвертон, во всех их совместных делах. Отношения между ними были именно такими, какими ей хотелось, точно тем, чего она мечтала достигнуть.

В качестве первого шага.

Она сделала этот первый шаг быстрее, чем ожидала. И теперь перед ней встал вопрос — встал гораздо раньше, чем ей представлялось, — что дальше? Она могла лежать и просто нежиться, упиваясь своими успехами, прежде чем приступить к следующей, гораздо более сложной стадии. Но ей уже двадцать три года, и ее нетерпение иметь такую семейную жизнь, о какой она мечтала, не ослабело. Она знала, чего хочет, — и ни на йоту меньше. Одной мысли об этом было достаточно, чтобы лишить ее покоя.

Было подспудное ощущение — не неудовлетворенности, но чего-то еще, чего не хватало их браку. И вставить на место это недостающее звено было непростым делом.

Она была уверена — оно здесь, оно рядом, оно уже существует. Она любит Люка, пусть пока она еще не призналась в этом ему. Но признаться в этом сейчас слишком рискованно — если он не отвечает ей взаимностью или если не хочет пока в этом признаваться, тогда ее признание создаст только неловкость. Хуже того — он может упереться и станет упрямо сопро тивляться этой мысли.

Но это и есть следующий шаг: она должна высказать любовь — она первая, он в ответ — открыто и, подняв свою вуаль, убедить его опустить свой щит. Ей нужно извлечь любовь оттуда, где та скрывается, неузнанная, под покровом их внешних отношений, и воткать ее в их жизнь, в их отношения так, чтобы она стала трепещущей частью целого.

Чтобы она одарила их своей силой и поддержкой.

Нужно убедить его, принудить его признать любовь и принять ее.

Но вот вопрос — как этого добиться? Как помочь такому человеку жить с любовью? С чувством, которого он больше всего хочет избежать?

Она хорошо знала, как люди, подобные Люку или ее кузенам, пытаются ускользнуть от любви. Ведь Люком нельзя манипулировать, и с самого начала она прекрасно понимала, что сражение, которое ждет ее впереди, будет самым трудным.

Какой же тактики ей следует придерживаться?

Лежа среди смятых простыней и разбросанных подушек, она размышляла над этим вопросом, рылась в воспоминаниях, во всем, что она узнала о нем за последнее время…

И вот план начал вычерчиваться — для воспитания Люка и достижения полного совершенства их союза нужно использовать единственный довод, к которому он готов прислушаться. Единственный язык, который наверняка привлечет его внимание.

Жестокий план. И даже коварный — он, конечно же, так решит. Но когда имеешь дело с таким человеком… говорят же, что в любви, как на войне, все средства хороши.

И эти дни предоставляют прекрасную возможность для осуществления этого плана, пока в доме они одни, нет ни родственников, ни друзей. Когда Минерва с сестрами Люка вернутся, начнутся визиты их многочисленной родни. Впрочем, до их приезда есть еще целых четыре дня.

Четыре дня, в течение которых она, уже укрепившись в своей новой роли, сможет вплотную заняться чем-то другим.

Своим мужем.

Люк вошел в столовую и увидел, что она пуста. Гонг, призывающий к ленчу, прозвенел несколько минут назад. Интересно, где же Амелия? Он подошел к своему месту и сел. Коттслоу только что налил ему стакан вина, когда в коридоре прозвучали шаги.

Шаги Амелии.

Люк устремил взгляд на дверь. С тех пор как он понял, что нужно ограничить себя, держать в узде свое постоянное желание находиться в ее обществе, все шло хорошо. Целыми днями она порхала по саду и дому, объезжала с ним верхом поместье и играла со щенками. Он видел, как с каждым днем она все больше погружается в повседневные дела, как и положено его жене.

А вот по ночам… она встречала его объятиями с открытой страстью, с таким откровенным желанием, что оно обжигало ему душу.

Шаги ее замерли, потом снова зазвучали, и она, появившись в дверях, взглянула на него и улыбнулась.

Он не удержался, окинул ее взглядом — с жадным наслаждением. Платье на ней было из такого тонкого муслина, что было бы прозрачно, если бы поверх него не была надета накидка из того же материала. Два кокетливых слоя — вот и все, что скрывало роскошные формы, которые теперь он так хорошо знал и без всяких усилий мог вызвать в своем воображении.

Платье цвета персика подчеркивало цвет кожи — такой белой, такой совершенной.

Он с трудом оторвал от нее взгляд и с небрежным видом глотнул вина, в то время как Коттслоу отодвинул стул и помог ей сесть.

— Нашел ли тебя полковник Мастертон? — спросила она. Люк кивнул. Полковник, один из соседей, приходил к нему утром; Амелия очаровала его, а потом показала, в каком направлении следует искать Люка.

— Он хотел поговорить об угодьях для дичи у северной границы. В этом году нужно будет проредить кусты.

Они говорили о том о сем. Когда имеешь поместье такого размера, всегда найдется нечто, требующее срочного вмешательства, а после многих лет вынужденной экономии дел оказалось очень много. Пока Амелия мечтательно рассуждала о новой мебели — Люк предоставил ей полную свободу действий, уверив, что денег у них больше чем достаточно и она может делать все, что ей захочется, — Люк смотрел на лицо жены, упиваясь ее воодушевлением.

И старался не дать своим мыслям направиться туда, куда их тянуло.

К ее воодушевлению в иной области, при иных обстоятельствах.

Глаза у нее блестели, губы были пухлые и розовые. От пребывания на свежем воздухе на руках у нее появился легкий золотистый тон.

Непослушная прядь, похожая на тонкий блестящий шелк, подпрыгивала возле уха, снова и снова привлекая его внимание. Она всегда укладывала волосы кверху; наверное, эта прядка сама выбилась. Он посмотрел на узел у нее на макушке; он казался хорошо закрепленным, но все же эта драз нящая прядка… Он протянул было руку, чтобы коснуться ее, но усилием воли сдержался.

И заставил себя перевести взгляд — сначала на ее губы, потом на глаза. Поерзал, откинулся назад, выпил вина, пытаясь избавиться от навязчивого желания постоянно любоваться ею.

К концу завтрака он был совершенно выбит из колеи, и ему очень хотелось куда-нибудь скрыться. Подальше от нее. Он отодвинул ее стул. Она встала и поблагодарила улыбкой.

— Я пойду поиграю со щенками — ты идешь на псарню?

Они стояли совсем рядом — никогда еще он не ощущал так близости женщины.

— Нет. — Он пропустил ее вперед. — Мне нужно порабо тать в кабинете.

Она вышла из комнаты, остановилась в коридоре, улыбнулась:

— Тогда я тебя покидаю.

Люк прищурился, покачал головой, потом резко повернулся и пошел в кабинет.

Прошло два часа. Он сидел за письменным столом — чистым, аккуратным, без единой бумаги на нем. Первое, что он сделал, войдя в кабинет, это задернул занавески на окне, выходящем на лужайку; и с тех пор то и дело с трудом сдерживался, чтобы снова не раздернуть их. Кто знает, что он увидит? Последние минут десять он рассматривал рельефную резьбу вокруг края кожаной вставки на столешнице. В голове у него была полная пустота.

Раздался стук в дверь — Коттслоу обычно стучал не так. Он поднял глаза — вошла Амелия.

В руках у нее была раскрытая большая бухгалтерская кни га, и она сосредоточенно вчитывалась в нее. Она снова побывала на солнце; ее бледную кожу буквально исцеловали солнечные лучи — она стала нежного персикового цвета.

Еще один локон выпал из пучка и теперь подпрыгивал соблазнительно рядом с первым, лаская ее подбородок.

Она огляделась, убедилась, что они одни, и закрыла дверь.

— А я надеялась, что ты уже закончил.

Он едва удержался, чтобы не взглянуть на пустой стол — свидетельства того, что он работает, на нем все равно не было. Она подняла гроссбух.

— Я просмотрела клички собак.

Он ждал, что она сядет напротив него. Но она, все еще изучая гроссбух, обошла вокруг стола и положила его на торговую книгу и склонилась над ним.

Так близко к нему, что он чувствовал тепло ее кожи, ее легкий запах — волшебное сочетание флердоранжа и жасмина. Он закрыл глаза; схватился за подлокотники и незаметно отодвинул свой стул.

— Клички я просмотрела, но вот почему все они «из Лиддингтона»?

Она стояла, наклонившись над столом, и ее груди, мучая соблазном, поднялись над низким вырезом платья.

— Это общепринятое правило, обозначение места, где они появились на свет. Обычно используется название ближайшего города.

Голос его звучал ровно, с похвальной сдержанностью, хотя он уже раскалился.

— Это необходимо? — Она посмотрела на него, упершись бедром в край стола. — То есть необходимо ли, чтобы вторая половина имени была названием ближайшего города? А не может ли это быть… скажем, Калвертон-Чейз?

Он прищурился; голова у него заработала не сразу.

— Правила, по которым дают клички, определены не точно, не до такой степени. Не знаю, почему бы и нет, если ты так хочешь… — Он внимательно посмотрел на нее. — Какое имя ты выбрала?

— Галахад из Калвертон-Чейза.

Он с трудом подавил тяжелый вздох.

— Порция и Пенелопа будут твоими вечными рабынями — сколько лет они надоедали мне, чтобы я использовал это имя. — Он хмуро посмотрел на жену. — Что случилось с женщинами и двором короля Артура?

Он не успел сообразить, как она оказалась у него на коленях. Его тело среагировало мгновенно, его руки сомкнулись вокруг ее бедер.

— Придется тебе спросить у Ланселота.

Она поцеловала его, но легко, ее губы только коснулись его губ, и она отодвинулась.

— Мне пришло в голову, что я не поблагодарила тебя за Галахада.

Он облизал вдруг пересохшие губы, прежде чем смог ответить:

— Если тебе хочется назвать его Галахадом, то придется заплатить за это.

Ее улыбка, ее низкий смешок чуть не доконали его.

— Посмотрим, смогу ли я это сделать. — Она прижалась к нему губами.

Она вложила в этот поцелуй всю душу и сердце; голова у него пошла кругом в буквальном смысле слова. Ее губы дразнили, искушали, возбуждали — и он не мог не ответить на ее призыв. Он крепко обнял жену. Ее пальцы запутались в его волосах, а их языки вели яростное сражение друг с другом.

Жаркий, сонный день за окнами клонился к вечеру; а в маленькой комнате с задернутыми занавесками руки делали свое дело, шелк шуршал, страсти накалялись.

Он уже научил ее не торопиться; целовать ее, чувствовать ее податливое тело, ласкать пышные бедра — все это было как погружение в море чувственного восторга. Она была мягкой, послушной — сирена, заманивающая его в глубину.

В забвение экстаза.

Неужели это она соблазняет его?

Он непроизвольно усмехнулся и отверг эту смешную мысль. Она — его жена — пришла поблагодарить его за щедрый подарок; она теплое лето у него в руках и олицетворяет саму жизнь. Потребность взять ее и все, что она предлагает, была сильна — она ведь ничего не требует. Она просто предлагает…

Потому что хорошо его знает — знает, что он возьмет, если она предложит, и устоит, если она потребует.

Он стал целовать ее с большим пылом, чтобы сбить с толку, а сам тем временем пытался собраться с мыслями. Он хотел понять, почему она так настойчива, не преследует ли какой-то свой план… но даже если так, не все ли равно?

Он привлек ее ближе к себе, обнял крепче…

Они услышали шаги в коридоре — и замерли, быстро отодвинулись друг от друга и ждали, широко раскрыв глаза…

В дверь постучали. Потом ручка повернулась, дверь отворилась, и на пороге возник Мактэвиш.

Люк посмотрел на него, выгнув брови.

— Ах, милорд, прошу прощения. — Мактэвиш покрас нел. — Я не знал. — Он почтительно кивнул Амелии, присевшей на краешек стола, а Люк листал какую-то книгу.

— Ничего страшного. — Захлопнув книгу, Люк жестом предложил Мактэвишу сесть рядом. Потом повернулся к жене: — Думаю, с этой кличкой все в порядке. — Он отдал ей книгу, — Необходимые платежи мы обсудим потом.

Амелия заметила тлеющую страсть в его темных глазах, а также некое подозрение. Она улыбнулась и соскользнула со стола.

— Великолепно. — Она позволила себе лишь намек на мурлыканье в своем голосе, зная, что он это заметит. — Не буду мешать вашим делам.

И, кивнув Мактэвишу, она прошествовала к двери с безмятежным видом.

Она, быть может, не получила всего, что хотела, но все же и это было хорошее начало. И кто знает, может быть, Мактэвиша им послали боги.

Глава 16

— Я собираюсь прокатиться верхом — хочу съездить на то место у реки, где мы часто бывали несколько лет назад.

Подняв голову от финансового отчета, Люк уставился на видение, стоявшее в дверном проеме. Одетая в бледно-зеленую амазонку, Амелия улыбнулась, опустила глаза и принялась возиться с перчаткой — как обычно. Из-под облегающего жакета была видна оборка газовой блузки, мучительной в своей прозрачности. В окна светило предзакатное солнце, обливая ее золотым светом, помогая ей играть роль соблазнительницы, которую она, по его убеждению, специально разыгрывала.

Справившись с перчатками, она взглянула на него:

— Я вернусь к обеду.

— Погоди. — Он уже вставал, не успев подумать. — Я поеду с тобой.

— Ты уверен?.. — Она бросила взгляд на разложенные на столе бумаги. — Я не хотела тебя отвлекать.

Заглянув ей в глаза, он не смог определить, была ли то ложь. Он мог бы сказать: тогда тебе не следовало попадаться мне на глаза. Но не сказал, а только равнодушно махнул рукой:

— Я вполне могу составить тебе компанию.

— Понятно, — ответила она, восхитительно приподнимая кончики губ в улыбке. Потом спокойно повернулась и пошла по коридору. — Побыть на свежем воздухе, думаю, полезно.

Он не понял, что она имеет в виду. Стиснув зубы, он шагал за ней.

Она уже велела привести ее кобылу, его жеребца быстро оседлали и взнуздали, и они пустились в путь, скача галопом по полям, направляясь к югу, к реке. Он знал место, которое она искала. Он привел ее прямо туда, где петля реки образовывала мыс, окруженный с трех сторон водой. Деревья загораживали это место — там они оставили лошадей. За деревьями был укромный уголок — самый кончик мыса, поросший густой травой, частично затененный развесистыми ветвями.

Когда они были детьми, это было их место, здесь они бездельничали, плескались в воде, проводили дни в ленивых разговорах или в мечтах. Иногда они приходили сюда большими группами или по одиночке, но никогда не бы али здесь вместе, только вдвоем, в этом царстве безмятежного детства.

Пригибаясь под ветвями, он шел вперед, ведя Амелию за руку. Когда они ступили на густую траву, он почти услышал рядом детские голоса, смех, шепот, тихое бормотание воды. Он остановился в центре зеленой лужайки и глубоко втянул в себя воздух. Воздух был напоен запахами лета — листвы, прогретой солнцем, травы, примятой их ногами.

— Здесь все, как было тогда. — Амелия высвободила руку и опустилась на траву, пышную, зеленую и благодаря жаркому дню сухую. Она встретилась глазами с Люком. — Здесь всегда был такой покой.

Она уперлась подбородком в колени и устремила взгляд на бегущую воду.

Люк сел рядом. Он вытянул длинные ноги к воде, оперся на локоть и задумчиво уставился на реку.

Река была неизменна, она текла здесь на протяжении многих поколений, многих веков — она была чем-то таким, что привязывало их к этой земле, к ее прошлому, но теперь нашептывало о будущем.

Она вся отдалась этому чувству — покою и умиротворению теплого воздуха, музыке реки и шелесту листьев. Все это придавало ей силы.

Наконец она взглянула на Люка, дождалась, когда он посмотрит на нее, и слегка улыбнулась:

— Так как же — могу я назвать щенка Галахадом?

Его полуночные глаза потемнели; она знала почему, знала, о чем он вспомнил. События прошлой ночи, когда она заплатила ту цену, которую он запросил, и еще сверх того. Сидя рядом с ним, она ощущала ту чувственную силу, которой нужно было покориться, а также нарастание того чувства, которое старалась пробудить, вызвать к жизни и вызывать снова и снова во время их близости, пока он не узнает его и не признает.

Первое сказалось в напряжении — мышцы его отяжелели, лицо заострилось. Второе было мимолетной, чистой силой, оно было сутью непреодолимого желания.

И то и другое она увидела в его глазах.

— Жарко, — произнес он. — Расстегни жакет.

Такие простые слова, но от них по ее телу пробежало желание. Она узнала этот тон — глубокий, спокойный, властный. Теперь она умела подчиняться ему, знала, что именно так играют в эту игру. И сама жаждала этой игры…

Она села и неторопливо расстегнула пуговицы на жакете. Снять жакет он не просил, она и не сняла, вполне охотно следуя его опытному руководству.

Она опустила руки, он опустил глаза.

— Повернись ко мне и распахни жакет.

Она так и сделала, и теперь он хорошо видел, что у нее под жакетом. Блузка была из тонкого газа, совершенно прозрачного. Сорочку она не надела.

У Люка сразу пересохло во рту. Он оглядел ее с видом султана, оценивающего свою рабыню. Понял, что под юбкой на ней ничего нет, что она распаляется, размякает, готовясь принять его.

Она позволила ему притянуть себя ближе, позволила завладеть своим ртом.

Он поцеловал ее так, словно она действительно была его рабыней; она не только была на все согласна — она еще больше разжигала его. Он требовал полной капитуляции — она готова была сдаться.

Он нашел рукой ее сосок, принялся теребить его, пока спина у нее не выгнулась и не перехватило дыхание.

Он лег на спину, расстегнул бриджи, выпустил на волю свое сокровище. Потом одним рывком насадил ее на себя. Он брал ее таким образом вчера ночью, когда она расплачивалась за свои насмешки. Яркое чувственное воспоминание о том, что происходило тогда, вспыхнуло в ее глазах. А он ритмично двигался в ней, и ее пронзило ощущение уязвимости, сладкой боли, знакомого вожделения. Она закусила губу, чтобы не начать скулить — примитивное выражение желания, пальцы ее впились ему в грудь.

А потом он велел ей взять ее соски своими пальцами и делать с ними то, что делал он. И смотрел на нее. А потом было то великолепное, что захватило обоих, сотрясло и сплавило в одно целое. Она не знала, кто кончил первым, кто вторым, — только она закричала и услышала в ответ его стон, и вот напряжение ослабло, не столько истощив каждого, сколько отступив на задний план, временно отпустив их на свободу.

Люк снял ее с себя и крепко прижал к груди.

Он понятия не имел, какую игру она ведет, знал только, что она намерена добиться чего-то в результате нарастания их постельных игр. Он всерьез сомневался, что одобряет ее цель, однако после того, что произошло между ними прошлой ночью, он понял, что пытаться отрицать ее — отрицать страсть, которую она в нем будит, — верная дорога к безумию.

Он не в состоянии отказаться от того, что она предлагает.

Это само по себе может сразить его и доказывает, как опасны она и ее новый замысел, как он прав, относясь к ней настороженно. К несчастью, ему ничего не оставалось, как только играть в ее игру.

Страсть, которую она вызывала, которую она постоянно и нарочно разжигала, была мощным оружием. Он не мог бы дать имя тому, что испытывает; это было что-то грубое, неистовое, но для утоления этой силы требовалась не боль, но что-то совершенно иное. И ему хотелось только одного — сдаться этой силе. Оседлать ее бешеный прилив, забыв обо всем.

Полночь настала и прошла, и если он и не нашел точного ответа, то по крайней мере начал понимать что-то. Амелия рядом с ним крепко спала; когда он знал, где она и что делает, его голова освобождалась от одержимости ею, и он мог спокойно думать.

Вечером он позволил ей уйти к себе без него, изображая пристойную сдержанность мужа. Она посмотрела ему в глаза, губы ее скривились в улыбке, она повернулась и ушла. Хорошо хоть, что она не рассмеялась.

Он заставил себя выждать полчаса, а потом поднялся наверх, в их спальню.

Она ждала в полутемной комнате, одетая в лунный свет — и только в лунный свет. Он взял ее сразу же, потом разделся и тоже лег в постель, и после того как они ласкали друг друга, явилось то короткое слово, которого он избегал. От которого отшатывался. Сама мысль об этом заставляла его беспокойно ерзать. Рука ее лежала у него на груди — обычно она засыпала в такой позе. Он взял эту руку, запечатлел поцелуй на ладони и вернул на то же место — на свое сердце.

Любовь. Это была простая правда. Вряд ли можно было и дальше отрицать ее, как бы ни было это неожиданно. Хотя в нем едва ли что-то изменится. Это не могло изменить его поведения, его обращения с ней. Это может изменить его взгляды, мотивацию его поступков, но никак не скажется на самих поступках. Он всегда умел скрывать свои мысли и родился с достаточным запасом высокомерия, чтобы делать то, что хочется, когда хочется, ничего при этом не объясняя.

Оказаться во власти этого опасного чувства — это еще не конец света. Он как-нибудь справится и легко скроет истину.

По крайней мере до тех пор, пока не уверится в ней настолько, чтобы дать ей возможность кое-что предположить, — это произойдет, когда он признается, что он богат.

Пока же… придется терпеть ее игру. Он не сразу сумел определить, что у нее на уме. Она не знает, что он ее любит, но знает, что она вызывает у него желание, вожделение в самой невероятной степени. Она уверена, что это она устроила их брак, а он уверен, что свою тайну не выдаст, — стало быть, она не может надеяться, что свяжет его любовью.

Судя по всему, она хочет связать его вожделением.

Что ж, нужно согласиться — эти узы оказались прочными.

Провоцировать его на запретные наслаждения, а не на исполнение супружеских обязанностей — это вернейший способ разжигать желание, которое пылало между ними. Вернейший способ подливать масла в огонь. И каким бы ни был реальный результат этого дня, она, когда они удалялись в эту комнату, пожинала урожай.

Каждый день, каждую ночь она видела, что его сексуальная планка поднимается все выше.

Сегодня он понял, что вопреки своей настороженности он скачет вместе с ней.

Не говоря о его чертовски слабом сопротивлении, ее игра должна работать на его выигрыш. Он хотел — ему было необходимо, — чтобы она его любила; он был слишком опытен, чтобы считать, будто желания и вожделения достаточно. Это должна быть любовь, открыто, объявленная, свободно отданная. Только она настолько сильна — она может успокоить его страхи и позволит ему признаться в своем обмане.

Он не думал, что она уже любит его, не видел никаких признаков этого. Как бы сильно ни было его вожделение, она отвечала на его страсть, но это не была любовь — никто не знал этого лучше, чем он. Когда-то он был настолько легковерен, что воображал, будто для такой женщины, леди, как она, отдавать себя, свое тело так, как отдавалась она ему, безоговорочно, означает любовь. Опыт последних десяти лет выжег из него эту наивность.

Женщины, особенно леди, могут быть такими же похотливыми, как и мужчины. Но для начала и это неплохо. Чем чаще она будет отдаваться ему таким образом, тем сильнее она начнет ему доверять, тем ближе они будут становиться, тем сильнее станет привязанность между ними. Даже он это чувствовал, а его вряд ли можно назвать человеком эмоциональным.

Ее игра может оказаться ему на руку.

Пусть ее цель — привязать его к себе при помощи вожделения, чтобы иметь власть над ним. Его цель — разбудить любовь, чтобы она оставалась с ним навсегда.

У Амелии не было верных доказательств того, что ее план работает, но в глазах Люка, когда они останавливались на ней, а сам он не замечал, что она следит за ним, было такое выражение, от которого сердце у нее воспаряло.

Вот как теперь. Сидя на своем месте в конце обеденного стола, он смотрел, как она взяла кисть винограда и положила себе на тарелку. Сегодня ленч был легким, учитывая жаркую погоду. Судя по всему, лето будет долгим и знойным.

Она зажала в зубах виноградинку и посмотрела на мужа.

Он заерзал, отвел глаза, взял бокал с вином.

Скрывая улыбку, она опустила взгляд на тарелку. Выбра ла еще виноградинку.

— Как собаки переносят такую жару?

— Просто валяются на земле, высунув языки. В такую погоду не бывает ни тренировок, ни выгула. — Помолчав, он добавил: — Наверное, попозже, когда жара ослабнет, Сагден с парнями отведут всю свору на реку.

Амелия кивнула, но больше задавать вопросов не стала, не желая облегчить его положение. Решив, что ее молчание пойдет на пользу ее плану, она стала есть виноград — изящно, одну виноградинку за другой.

Ее план был предельно прост. Между ними есть любовь — она узнавала ее в себе и всегда была уверена, что встретит ее и в нем. Но чтобы пробудить ее, и не один раз, а снова и снова, пока этот упрямый человек не признается в ней и не признает ее, — чтобы добиться этого, нужно, чтобы он отбросил прочь свою защитную броню.

Обычно он никогда ее не снимал.

Только когда они переплетаются физически — только тогда ей открываются его чувства. Подстегивая его страсть, она надеялась ослабить его броню настолько, чтобы чувства, которые он так глубоко запрятал, стали ей доступны.

И она оказалась права. Не только это выражение в его взгляде усилилось. Сильнее, яснее становилась эмоциональная волна, когда они бывали вместе.

Ей все это казалось забавным — мужчина, такой жесткий, такой безжалостный, такой похотливый, с такими диктаторскими замашками, — когда он прикасался к ней, в нем появлялись нежность, покровительство и преданность, которых не могла скрыть самая безжалостная страсть.

Страсть эта вызывала у нее содрогание, она и не скрывала этого. Она посмотрела на него, увидела, что он все понял, и улыбнулась:

— Хиггс сказала, что этот виноград выращен здесь, в теплицах. Я и не знала, что они у тебя есть.

Она опять зажала в зубах виноградинку, он посмотрел, помолчал и ответил:

— Они в западной стороне, между домом и фермой.

Не сводя с него глаз, она спросила:

— Может быть, ты покажешь их мне?

Он выгнул черную бровь.

— Когда?

Она тоже выгнула бровь.

— Почему бы не сейчас?

Он глянул в окно, на лужайку, дремлющую в лучах жаркого солнца. Выпил вина и посмотрел на жену.

— Прекрасно. Когда ты доешь. — И он кивнул на ее тарелку.

Она не опустила глаза — вызов был принят.

Улыбнувшись, она занялась виноградом. Потом они вышли из столовой и, взявшись за руки, пошли по коридору в западное крыло. В конце его Люк открыл дверь, и Амелия вышла на крыльцо; теплый ветерок пошевелил ее локоны. Теперь они шли по лужайке.

— Самая прямая дорога — через кустарник.

Он провел ее под аркой, вырезанной в первой живой изгороди. За ней размещалось несколько дворов, каждый из которых был продолжением предыдущего. В первом посредине бил фонтан, во втором был пруд, в котором плавали, блестя серебром, рыбки. Третий служил пристанищем для огромной магнолии с толстым стволом и переплетенными ветвями. На ней еще осталось несколько запоздалых цветков, бледно-розовых на фоне глянцевой зеленой листвы.

Амелия рассматривала дерево — древнее чудовище.

— Я никогда еще не заходила так далеко за эти изгороди.

Люк увлек ее через арку к последней изгороди; за ней стояли три длинных низких сарая со множеством стеклянных окон на крыше и в стенах. Мощеные дорожки вели к дверям, Люк повел ее к той, что была слева.

Он открыл дверь; их обдало горячим воздухом, наполненным запахом земли, гниющих листьев и пышной зелени. Перед ними простирались настоящие джунгли. Амелия вошла. Легкий шелест листьев над головой привлек ее внимание. Шиферные пластины на крыше был раздвинуты, и в теплицу проникал ветерок.

Она огляделась, широко раскрыв глаза при виде этого великолепного зрелища.

Положив руку ей на спину, Люк повел ее дальше.

— Сейчас здесь почти нечего делать — только собирать урожай. Потом все это подрежут, но сейчас все может разрастаться вволю.

Воистину вволю; приходилось пригибаться, чтобы пройти по дорожке, которая шла в середине теплицы сквозь заросли к двери в противоположной стене. Отбросив всякие мысли о любовных играх — здесь едва хватало места, чтобы стоять, — Амелия направилась к выходу.

Они оказались на небольшой мощеной площадке, окруженной низкой каменной стеной и затененной большими деревьями; здесь было гораздо прохладнее, чем в теплице. Отсюда неожиданно открылся вид на неглубокую долину перед Калвертон-Чейзом. Амелия огляделась, пытаясь сориентироваться. Ферма располагалась за тенистыми деревьями правее и чуть дальше конюшен и псарен. Налево лежала долина, дремлющая под летним зноем.

Амелия подошла к низкой каменной стене, за которой был склон, а дальше лужайка. От теплицы ступени спускались вниз, на дорожку, ведущую к парадной подъездной аллее.

— Мне казалось, что я знаю все, но здесь я никогда не бывала.

Люк подошел к ней сзади и, глядя на долину, которая была ему так же знакома, как материнское лицо, произнес:

— У тебя будет достаточно времени, чтобы познакомиться с каждым уголком имения.

Амелия вздрогнула, потому что никак не ожидала, что он так близко. Она повернулась, а он шагнул еще ближе, и она оказалась между ним и стеной, доходившей ей до бедер.

Она замерла, затаив дыхание.

Он обнял ее за плечи и наклонился к ней. Может, он и пляшет под ее дудку, но это не означает, что он не может быть ведущим.

Он коснулся губами того места, где плечи ее переходили в шею, и она задрожала. Его руки скользнули вниз по ее рукам, затем на талию и крепко прижали ее к нему. На мгновение остановившись, чтобы насладиться ее телом, податливым и соблазнительным, он прошептал ей в висок:

— Зачем?

Она отозвалась тоже шепотом:

— Что — зачем?

— Зачем ты — не могу найти лучшего слова — соблазняешь меня?

Она подумала.

— А разве тебе это не нравится?

— Я не жалуюсь, но ты могла бы обойтись меньшим количеством уроков от знатока.

Она рассмеялась, сплела пальцы с его пальцами.

— И что тогда?

— Когда ты заманиваешь свою жертву в комнату, чтобы соблазнить, неплохо бы запереть дверь.

— Я это запомню. — В ее голосе был смех. — Еще что-нибудь?

— Если ты намерена использовать какое-то экзотическое место, разумно будет сначала провести рекогносцировку.

Она вздохнула:

— Я никак не думала, что теплица — экзотическое место. — И добавила, помолчав: — Но все равно сейчас слишком жарко.

— Ты так и не сказала мне зачем.

Амелия узнала интонацию в его голосе, поняла, что от ответа уклониться не удастся.

— Потому что я думала, что тебе это нравится. — Это было до некоторой степени правдой. — Это так?

— Да. А тебе?

Она улыбнулась:

— Ну конечно.

— Что тебе нравится больше всего?

Поскольку она ответила не сразу, он уточнил:

— Когда я трогаю твои груди, когда я трогаю тебя там?..

— Когда ты входишь в меня. — Ей стало жарко и становилось жарче с каждым мгновением. — Когда ты во мне и я могу тебя там удерживать.

Последовала долгая пауза.

— Интересно.

Она не собиралась дать этой возможности ускользнуть.

— А что нравится тебе больше всего?

Он ответил почти сразу:

— Иметь тебя.

— Но как? Когда я одета или голая?

Последовал короткий смешок.

— Голая.

— А ты? Голый или одетый?

Он задумался и наконец ответил:

— И то и другое. Зависит от обстоятельств. Значит, ты хочешь знать, что нравится мне?

— Да. — Это слово прозвучало очень четко.

— Мне нравится, когда мы оба голые лежим в постели.

Прежде чем она успела задать следующий вопрос, он снова склонился к ней и начал ласкать губами ее ухо, а потом спустился ниже.

— В любое время, днем или ночью…

Эти слова повисли в воздухе рядом с ними; день был мирный, спокойный, тихий. Воздух загустел от солнечного тепла и, казалось, еще больше от невысказанных предложений.

Дышать было трудно, не только потому, что его руки тяжело лежали у нее на талии, не только потому, что она ощущала его силу и ту подавляющую чувственную мощь, которая окутала ее. В этом отношении она уже была его пленницей; вызов был брошен, но еще ничто не решено — она должна ответить, должна согласиться.

— Да. — Она выдохнула это слово и почувствовала, как его пальцы сжали ее сильнее.

Тогда он взял ее за руку и посмотрел на дом.

— Пошли.

Он провел ее вниз по ступеням, вдоль тропы на аллею и подошел к передней двери. Неторопливо. Вместо того чтобы успокоить ее натянутые нервы, эта подчеркнутая неторопливость только вызвала еще большее напряжение. Он держался как имеющий право делать с ней все, что ему захочется.

Как оно и было на самом деле.

Они вошли в парадный холл и услышали отдаленные голоса — слуги работали в прохладе дома, деловитые и веселые, — но когда они поднялись по лестнице, все звуки замерли вдали.

Тишина окутала их; они вошли в свою комнату, и весь мир отступил.

Это был его дом, и она была в нем хозяйкой. Это воистину была их крепость. Он вошел, ведя ее за собой, и запер дверь. Замок закрылся с тихим щелчком.

Занавески были задернуты, защищая от жары и солнечного света. Золотистый свет проникал сквозь них, освещая гавань тишины, не жаркую, не холодную. Их гавань.

Амелия подошла к кровати и оглянулась.

Люк шел за ней, но остановился, сбросил фрак и начал расстегивать рубашку.

Она последовала его примеру.

Когда ее сорочка упала на пол, он был уже обнажен и лежал, распростершись, на кровати, опираясь на локоть и глядя на нее. Подушки были разбросаны на шелковой простыне.

Она окинула взглядом его всего, с головы до пят. Навер ное, он знает, как великолепно выглядит в полной боевой готовности. Почувствовав его взгляд на своем теле, она легла рядом.

Вечер исчез в золотистых часах восторга, глубокого чувственного блаженства. Он вел, она следовала за ним, но бразды правления не раз передавались из рук в руки. Было слишком жарко, чтобы лежать, прижавшись телами. Было слишком жарко, чтобы замечать намеки и побуждения другого. По невысказанному согласию они отложили все надежды и страхи, все нужды и потребности, которые двигали ими за пределами этой комнаты. Они целеустремленно и безоглядно отдались текущему моменту, чувственному, физическому и тому, что лежало за его пределами.

Часы тянулись, проходя в простом, мучительно сладком наслаждении, снова и снова. Они не думали ни о чем, только о восторге, который их тела давали и получали взамен. Единственными звуками, нарушавшими тишину спальни, были их дыхание, стоны, вздохи, легкие удары тела о тело и шуршание шелковых простыней.

Снаружи все было тихо, все дремало под безжалостным солнцем. В их комнате нарастал зной. И пока проходили часы, что-то еще происходило с ними — рушились стены, за которыми они старательно прятались друг от друга. Она чувствовала, что он дрожит, охваченный сильной болью, чувствовала, что он сдается, чувствовала, как последняя преграда падает.

Чувствовала, как ее сердце сжимается так сильно, что казалось, оно разлетится вдребезги. Но тут врывалось блаженство и уносило ее прочь.

Под конец между ними ничего не осталось, кроме одной честности. Никто ее не искал — она была просто здесь, их честность. Золото и свет. Глаза их встретились — каждый увидел в другом неуверенность, оба испытывали одно и то же. И по взаимному согласию они приняли это, приняли тот факт, что они никогда уже не будут прежними, никогда не отступят и не вернутся к тому, какими они были до того, как вошли в эту дверь.

Глава 17

Уж эти мне мужчины!

Слава небесам, что она упряма. Упрямее, чем он.

Поднимаясь на верхний этаж Калвертон-Чейза, Амелия молча ругала своего мужа и повелителя. Из чисто мужского каприза он оказался на редкость упрямым в этом случае.

Она просто поверить не могла, что он настолько глуп, чтобы не видеть того, что лежит у него под носом!

После того, что произошло в тот жаркий день, всякому было бы ясно истинное положение дел между ними. Они любят — они влюблены. Она влюблена в него; он должен быть влюблен в нее. Альтернативы этому она не видела — разве может быть иначе? Разве можно иначе объяснить все, что произошло, и все, что из этого вытекает?

Однако с тех пор прошло два дня, а Люк не сказал еше ни слова, не подал хотя бы знака.

Он только наблюдал за ней внимательно, и в результате она тоже не сказала ни слова. Не осмелилась.

Что, если этот упрямый человек действительно так глуп, что не видит правды? Или не хочет видеть — скорее всего именно так. Но если она произнесет слово «любовь», она сразу потеряет все то, что завоевала. Он снова возведет свои защитные сооружения, а она останется снаружи.

Она не так глупа, чтобы рисковать. Время у нее есть; еще совсем недавно она поздравляла себя с тем, что продвинулась так далеко и так укрепила свои позиции. Она — они — теперь зашла еще дальше, глубже в таинственное царство, называемое любовью. А ведь они женаты всего лишь девять дней.

Еще даже не конец июня.

Так что незачем рисковать и пытаться ускорить события.

Поднявшись наверх, она не стала заглушать свое недоуменное «Хм!». Она не может подтолкнуть его, значит, ей остается только набраться терпения и идти по выбранной ею дороге, упорно продвигаясь к цели.

— Мне двадцать три года! — жалобно прозвучал ее тихий голос.

Решительно заглушив эти слова, она направилась по коридору, который проходил над апартаментами хозяина поместья.

— Хиггс, вы не видели ее светлость?

Домоправительница спешила по коридору со стопкой свежего белья в руках, за ней шли две горничные.

— Не видела после ленча, милорд. Тогда она была в своей гостиной.

Сейчас Амелии в гостиной не было; Люк только что побывал там. Нахмурившись, он повернулся к парадному холлу. Одна из горничных остановилась и присела в реверансе:

— Я видела ее светлость, милорд, она поднималась по главной лестнице, когда мы собирались отнести вот это. — И она показала ему сложенное белье.

— Это было примерно пятнадцать минут назад, милорд! — крикнула ему вслед Хиггс.

Поднявшись наверх, он пошел медленнее. Зачем Амелия отправилась в их комнаты? Что она будет делать, когда он найдет ее там?

Что он скажет, как объяснит свое появление?

Он остановился у первой двери, потом отбросил сомнения. Он женат на этой женщине и может быть с ней, когда захочет.

Он прошел прямо в спальню, открыл дверь — одного быстрого взгляда было достаточно, чтобы убедиться, что комната пуста. Он был разочарован; посмотрел на дверь, соединяющую спальню с ее личными комнатами, потом вошел и закрыл дверь. Она, наверное, услышала его щаги в коридоре и решила, что он ее ищет.

Но в ее гостиной тоже было пусто. Нахмурившись, он вернулся в спальню, потом заглянул в свою комнату, которой пользовался редко, но ее не было и там.

Вернувшись в спальню, он посмотрел на кровать. На их кровать. То, что происходило на этой кровати, было настоящим — только он не знал, было ли это с ее стороны любовью.

Сам он больше в этом не сомневался, но от этого его неуверенность только усилилась, обострив его проблемы.

Если то, что она испытывает к нему, — любовь, тогда он и их будущее стоят на прочном основании.

Если же это не любовь — он оказывается в отвратительно уязвимом положении.

Ответа у него не было. Он следил за ней, как ястреб, но до сих пор не заметил никаких признаков, что она его любит, никаких доказательств, что она испытывает что-то большее, чем просто физическое наслаждение.

Он смотрел на кровать и наконец отвернулся. Для другого ее физическая отдача была бы достаточным доказательством. Но не для него. Он давно уже не верил в любовь.

Подойдя к двери, он еще раз оглянулся на кровать. То, что теперь олицетворяет это ложе, и пугало его, и радовало. У него есть время. До конца сентября. Так что паниковать еще рано.

Брак длится всю жизнь, но ничто в его жизни не было так важно, как убедить Амелию полюбить его и продемонстрировать это хотя бы так, чтобы он это понял. Чтобы он мог почувствовать себя снова уверенно и в безопасности.

Он пошел к лестнице, но остановился в затруднении. Где же она все-таки? Он хотел было спуститься вниз, взялся за перила, как вдруг услышал некий звук. Слабый, отдаленный, непонятно откуда донесшийся. Потом звук раздался уже отчетливее, и Люк поднял голову.

И сразу же поспешил наверх.

Дверь на галерею была открыта. За ней была детская, окна которой выходили на долину. Он подошел к двери и встал, прислонившись к косяку. Амелия не слышала, как он вошел.

Она смотрела на детскую кроватку, стоявшую между окнами. И что-то записывала.

От этого зрелища сердце у него сжалось, и он быстро подсчитал в уме дни. Но нет, пока еще рано. Чувство, которое охватило его при виде жены, было знакомым, только теперь оно достигло новых высот. Ему хотелось видеть ее с младенцем на руках — эта потребность была абсолютной, неотъемлемой от него. И к счастью, эту грань его любви к ней он не должен скрывать.

Она подняла голову; в руке она держала записную книжку. Все еще не видя его, она перечитала написанное, потом сунула книжку и карандаш в карман.

От кроватки она перешла к низкому комоду, стоявшему под окном. Выдвинула два ящика, заглянула, задвинула обратно. Потом посмотрела на окно и подергала засовы.

Он улыбнулся:

— Они крепкие. За это я ручаюсь.

Она взглянула на него:

— Ты пробовал их сломать?

— Не раз. — Он подошел к ней. — Мы с Эдвардом. Вместе..

Она с уважением посмотрела на засовы.

— Если они устояли против ваших объединенных уси лий, значит, и правда крепкие.

Он встал рядом с ней, но она не повернулась к нему.

— Что ты делаешь?

Она хотела отойти, но он ее не пустил. Она нахмурилась, но слегка, глядя на его пальцы, сжимавшие ее руку, потом бросила взгляд на него.

— Я составляю список всего, что нужно сделать. Мы с Хиггс пропустили эти комнаты когда обходили дом. — Она огляделась, махнула свободной рукой. — Все это нужно подновить, это ясно любому. Прошло — сколько же? — двенадцать лет с тех пор, как здесь жили дети.

Он поднес ее руку к губам.

— Ты сообщишь мне, не так ли?

Она покраснела.

— Конечно. — Потом посмотрела в окно. — Но пока еще мне не о чем сообщать.

— Пока да.

Она, помолчав, кивнула.

Он смотрел на ее профиль. Губы у нее были сжаты.

— Когда будет о чем сообщить, ты ведь не забудешь?

— Когда появится нечто такое, что тебе будет необходи мо узнать…

— Я не об этом.

Подняв подбородок, она опять посмотрела на окно. Он подавил вздох.

— Почему ты не хочешь сказать мне?

На самом деле это не имело значения; если он способен отслеживать сложные денежные пути, то способен все понять сам, особенно теперь, когда она ему напомнила. Но то, что она не собиралась сообщить ему немедленно… Может, это говорит о том, как она к нему относится?

— Как я уже сказала, пока мне нечего тебе сообщить, а когда тебе нужно будет знать…

— Амелия!..

Она замолчала, сжав губы. Но затем вновь заговорила:

— Я знаю, как ты будешь реагировать, — я видела вашу реакцию, даже Габриэля, а он гораздо разумнее вас всех. А что касается тебя — ведь я тебя знаю! — ты отнесешься к этому еще хуже. Я видела тебя в течение многих лет вместе с твоими сестрами. Ты запрешь меня в доме, запретишь ездить верхом, даже играть со щенком и то запретишь! — Она потянула руку, но он не пустил ее; она сердито сверкнула глазами: — Ты будешь это отрицать?

Он прямо посмотрел ей в глаза.

— Я не стану запрещать тебе играть со щенками.

Она сузила глаза, но он не дрогнул, не отвел взгляда.

— Ты должна понять, что если ты понесешь от меня, я должен об этом узнать, мне это важно — не только из-за ребенка, но также и из-за тебя самой. Я не могу помочь тебе выносить его, но могу — и буду — беречь тебя.

Амелия почувствовала, как что-то в ней замерло. Он го ворил искренне, искренность была и в его глазах, и это ее тронуло.

Он поморщился под ее проницательным взглядом, но глаз не отвел.

— Я знаю, что буду надоедливым, или тебе так будет казаться из-за того, что я буду от тебя многого требовать, но ты должна запомнить, что, когда дело касается беременных жен, такие мужчины, как я… чувствуют себя беспомощными. Мы можем управлять своим миром почти так, как нам хочется, но в этой области… все, чего мы хотим, все, что нам нужно, — то, что во многом составляет смысл нашей жизни, — оказывается в руках переменчивой судьбы и не только не поддается нашему контролю, но даже выходит за пределы нашего влияния.

Он говорил от всего сердца. Такое простое признание — она знала, что оно искреннее, но мужчины очень редко в этом признаются. Сердце у нее подпрыгнуло. Она поверну лась к нему…

Какая-то суета во дворе заставила их посмотреть в окно. Они подошли ближе и увидели, что большая дорожная карета остановилась у парадного крыльца, следом за ней остановились несколько экипажей поменьше.

Из дома выбежали люди; гости выходили из карет. Вдовствующая леди Калвертон, ее четыре дочери и их свита вернулись из Лондона.

Люк вздохнул.

— Наше уединение закончилось.

Он посмотрел на жену. Она почувствовала его желание поцеловать ее. Это желание дрожало в воздухе.

— Пожалуй, нам нужно спуститься вниз.

Но вместо того чтобы подойти к двери, Амелия прижалась к его губам, ощутила его мгновенную реакцию, насладилась сладким мигом и отпрянула.

Он неохотно отпустил ее.

Она с улыбкой взяла его под руку.

— Да — я тебе сообщу, и да — нам нужно спуститься вниз.

— Мы ходили в «Амфитеатр Астли» и еще в кондитерскую Гунтера. И в музей. — Порция вертелась перед окнами гостиной; время, проведенное в карете, ни в коей степени не уменьшило ее безграничной радости жизни.

— Мы ходили в музей два раза, — сообщила Пенелопа. Свет отразился в стеклах ее очков, когда она подняла голову, сидя в шезлонге.

Люк посмотрел на хрупкую фигурку, сидевшую рядом с Пенелопой. Мисс Пинк выглядела крайне утомленной — казалось, ее много раз протащили по всему Лондону за те несколько дней, которые его младшие сестры провели в столице.

— Мы ведь не могли упустить возможность посмотреть все, что можно!

Люк взглянул на Пенелопу; она ответила ему твердым взглядом карих глаз — как всегда, она прочла его мысли. По его мнению, это была одна из самых непривлекательных черт ее характера.

— Мы очень хорошо провели время в Сомерсхэме, — вставила его мать. — И хотя последние дни в Лондоне были заняты подготовкой дома к зиме, это была приятная и богатая событиями поездка. — Минерва пила чай, сидя в своем любимом кресле. Ее взгляд скользнул по Эмили, сидевшей рядом с мисс Пинк, потом она посмотрела в глаза Люку.

Он предположил, что вскоре кое-что услышит о лорде Киркпатрике.

— Я так рада, что вы все смогли приехать в Сомерсхэм на свадьбу, — сказала Амелия, сидевшая в кресле и тоже пившая чай.

— Это было прекрасно, просто прекрасно. — Порция все еще вертелась у окна. — Повидаться снова со всеми — мы ведь знаем всех много лет, но приятно было провести с ними время и узнать, как они поживают.

Люк стоял, прислонившись к камину, — окруженный, как это было последние восемь лет, одними женщинами. Он всех их любил, даже мисс Пинк, хотя они нередко сводили его с ума. А теперь к ним добавилась еще одна. Та, которая обещала стать самой несносной из всех.

Перестав вертеться, Порция подлетела к нему. С темными волосами и синими глазами она больше других была похожа на него внешне. А ростом пошла в мать — она была выше Эмили, Энн и Пенелопы.

— Я пойду посмотрю щенков. Они, наверное, сильно выросли за эти две недели.

Она присела в реверансе, потом направилась к дверям, ведущим на лужайку.

Люк счел себя обязанным сказать:

— Самый крупный кобелек уже усыновлен — не привязывайся к нему.

Порция остановилась и оглянулась на брата.

— А я думала, что он будет чемпионом. Значит, ты отдал его кому-то?

Люк кивнул на жену:

— Я отдал его Амелии.

— Ах! — Улыбка Порции была воистину восхитительна. Она радостно посмотрела на Амелию: — Как вы его назвали?

Люк едва не застонал и на мгновение закрыл глаза.

— Он показался мне большим любителем приключений. — Амелия улыбнулась в ответ. — Его зовут Галахад из Калвертон-Чейза.

— Галахад! — Порция схватилась за спинку стула, лицо у нее засияло. — И Люк согласился?

Амелия пожала плечами:

— Это имя его собакам еще не давали.

Порция посмотрела на брата; судя по ее лицу, она быстро поняла причину. Он бы предпочел, чтобы она ошиблась. Глаза ее сузились, сверкнули догадкой, но она сказала только:

— Замечательно! Пойду посмотрю на это чудо.

И она направилась к дверям.

Пенелопа поставила свою чашку, схватила два бисквита.

— Пока, дорогой братец! Подожди меня, Порция, я тоже должна на это посмотреть.

Кивнув матери и Амелии, Пенелопа побежала за сестрой.

Напряжение в комнате понизилось до нормы. Все заулыбались и слегка расслабились. Люк надеялся, что Амелия отнесет замечание Порции к имени щенка — он-то был уверен, что его несносная сестренка имела в виду нечто более личное.

Минерва поставила чашку.

— Конечно, кроме посещения Астли и музея, за неделю произошли и другие интересные события. — И вместе с Эмили и Энн она посвятила Люка и Амелию в подробности, передав им добрые пожелания своих приятельниц. — Когда вы вернетесь в Лондон осенью, вместе с Декстером и Амандой, можете быть уверены, что вам не дадут проходу.

— К счастью, все скандальные слухи к тому времени затихнут, ведь интересы в обществе переменчивы. — Люк небрежно поправил манжеты.

Минерва с ухмылкой взглянула на него:

— На это не надейся. Учитывая, что Мартин с Амандой нашли убежище на севере, а вы венчались в Сомерсхэме и сразу уехали сюда, хозяйки салонов будут ждать своего часа.

Люк скривился, Амелия улыбнулась.

Мисс Пинк, оправившись от дороги, встала и, извинив шись, вышла. Эмили и Энн, допив чай, тоже решили уйти к себе.

— Я велела подать обед в шесть часов, — проговорила Амелия, когда они присели перед ней в реверансе.

— О Боже! — воскликнула Эмили. — Мы к тому времени умрем от голода.

Амелия мягко улыбнулась:

— Как приятно вернуться домой.

Девочки вышли из комнаты, и Минерва повернулась к Люку:

— Можно ожидать письма от Киркпатрика — по моим предположениям, через неделю.

— Неужели он настроен так серьезно? — удивился Люк.

Минерва хмыкнула:

— Нетерпеливо, друг мой. Думаю, тебе это знакомо.

Эту реплику он оставил без ответа.

Затем Минерва добавила уже серьезнее:

— Хорошо было бы пригласить его сюда, но я не хотела ничего предпринимать, не посоветовавшись с тобой.

Он перевел взгляд на Амелию — та внезапно поняла подтекст их разговора.

— Разумеется, — улыбнулась она. — В конце июля или лучше в начале августа?

— Как вы решите. Мы пробудем здесь до конца сентября.

Амелия посмотрела на свекровь, которая спокойно восседала в своем кресле.

— Мы решим это, как только получим от него письмо. А мы непременно его получим, — заверила она. — Это значит, что Эмили пристроена. — Она посмотрела на сына, затем на невестку. — Не спрашиваю, как вы поживаете, — уверена, что вы освоились здесь без особых трудностей. Здесь было очень жарко?

Проклиная свою память, которая мгновенно вернулась к тому долгому дню, половину которого они с Люком провели в постели, Амелия надеялась, что ей удалось не покраснеть.

— Да, здесь была пара дней, когда погода стояла очень жаркая. — Она старалась не смотреть на Люка.

Минерва встала.

— Наверное, неразбериха кончилась. Мне пора пойти к себе и отдохнуть часок. В шесть, вы сказали?

Амелия кивнула.

— Увидимся в гостиной. — И, кивнув обоим, леди Калвертон направилась к двери. На пороге она остановилась и обернулась, лицо у нее было озабоченным. — Пока мы одни… — Она бросила взгляд на дверь. — Собираясь, я обнаружила, что у меня исчезли две вещицы. Табакерка, расписанная глазурью, — ты ее знаешь, Люк, — и флакон для духов с золотой пробкой. Эти вещицы маленькие, но старинные и очень ценные. Они были в моей гостиной, и обе именно исчезли, а не затерялись. Что ты об этом думаешь?

Люк нахмурился:

— Мы не нанимали новую прислугу.

— Да, сначала я тоже подумала об этом, но все они рабо тают у нас много лет.

Вряд ли это мог сделать кто-то из домашних.

Люк кивнул:

— Я узнаю у Коттслоу и Хиггс — может быть, кто-то заходил к нам по поводу каминов или чего-то такого.

Лицо Минервы прояснилось.

— Конечно, ты совершенно прав. Наверняка это именно так. И как же это грустно — присматривать за подобными безделушками всякий раз, когда в доме появляется посторонний.

С этими словами она вышла.

Амелия поставила пустую чашку и встала. Они с Люком стояли и смотрели на дверь, за которой исчезла его мать.

Они переглянулись. Ошибиться было невозможно — в его темных глазах бродило желание. Но он сдержал себя.

— Пожалуй, я пойду взгляну, как дела на псарне. Порция и Пенелопа имеют собственные представления обо всем на свете, и обе очень своенравны. А потом мне придется заняться делами в конторе.

Она отнеслась к его словам с легкой улыбкой, взяла его под руку и повернулась к высокому окну.

— Я тоже пойду на псарню — присмотрю за твоими сестрицами, как бы они не испортили Галахада.

Когда они вышли на террасу, она шепнула:

— Давай пройдем через живые изгороди.

Этот путь к псарне был длиннее. Люк подумал и согласился.

Он привел ее во двор, окруженный высокими живыми изгородями. Провел мимо фонтана на другой двор, где пруд с прозрачной водой блестел под лучами заходящего солнца, а в пруду, сверкая серебром, играла рыба.

Она убедила его, что объятия и поцелуи — недолгие — без особого риска могут быть вставлены в график его дел, несмотря на нашествие его сестер.

В тот вечер стало совершенно ясно, с какими проблемами Люку приходится сталкиваться в своем семействе.

Сидя в торце длинного стола, за которым наконец-то собрались все, Амелия изучающе поглядывала на мужа и, несмотря на старания не показывать этого, очень ему сочувствовала.

Он просто задыхался.

Она и не предполагала, что он бывает таким, что подобная ситуация вообще возможна, но так и было: он мужественно пытался поладить с четырьмя совершенно разными по характеру особами женского пола, каждая из которых находилась под его опекой.

Для него вечер начался плохо.

Передав тарелку с фасолью Эмили, сидевшей справа от нее, Амелия снова заметила отсутствующее выражение на лице старшей из сестер мужа. Мысли ее витали где-то в иных местах, она была погружена в приятные воспоминания.

Амелия догадывалась, о чем она думает. Небрежный вопрос, заданный, когда они незадолго до обеда собрались в гостиной и она отвела Эмили в сторону, — вопрос, касающийся лорда Киркпатрика и чувств Эмили к нему, вызвал яркий блеск в глазах девушки, а ее слова подтвердили, что отношения между ней и его светлостью уже определились. Вряд ли здесь возникнут проблемы, учитывая, что Минерва со дня на день ждет от него письма с предложением.

Погладив девушку по руке, Амелия улыбнулась с женским пониманием, а повернувшись, увидела, что темно-синие глаза Люка устремлены на них. Он извинился перед матерью и мисс Пинк и направился к ним. Амелия была уже готова вмешаться и прекратить допрос, который он учинил сестре, однако эта девица, сердито вспыхнув, просто-напросто вздернула нос и отказалась быть покорной.

И в заключение Эмили дерзко сообщила, что находит его светлость весьма мужественным, а только это ей и нужно от мужа.

Амелия заметила, как Люк стиснул зубы, — очевидно, ему пришлось приложить немалое усилие, чтобы удержаться и не потребовать подробного отчета. Это было разумно. Вряд ли, подумала она, рассказ Эмили пришелся бы ему по душе.

Замечание Эмили и то, как она потом смотрела на брата, неизбежно побуждало к сравнению. Киркпатрик был достаточно хорош собой — хорошо сложен и в меру красив, но восхвалять его, когда ты выросла с Люком, — это была чистой воды демонстрация со стороны Эмили.

Именно Люк воплощал собой мужскую красоту — изящество, элегантность и аристократический блеск, не скрывающий твердую и темную, опасную стальную силу и несгибаемую надменную волю. Именно от взгляда Люка у нее по спине то и дело пробегал холодок.

Так было раньше. Так осталось теперь.

— Обед подан, милорд, миледи.

Коттслоу поклонился, стоя в дверях, старательно удерживаясь, чтобы не расплыться в счастливой улыбке. Снова вся семья, за исключением Эдварда, собралась дома, и в мире Коттслоу наступил покой.

Амелия обрадовалась этому вмешательству. Положив руку на локоть мужа, она позволила ему сопроводить себя в столовую. Позволила усадить себя в конце стола, на место, которое она не занимала со дня их свадьбы.

Прикосновение его пальцев к ее руке вызвало воспоминание о восторгах; она хотела было укоризненно посмотреть на него, но утратила всякую способность соображать…

К счастью, трапеза отвлекла ее благодаря присутствию Порции и Пенелопы. Четырнадцатилетняя Порция была жизнелюбом — веселая, бодрая, с острым умом. Внешностью, язычком и остроумием она так была похожа на Люка, что из всех четырех сестер ему было труднее всего иметь дело именно с ней.

Порция все время ставила его в трудное положение. При малейшей возможности.

Несмотря на это, привязанность их друг к другу была очевидна. Только к концу обеда Амелия поняла, что Порция взяла на себя роль Немезиды, богини возмездия, по отношению к Люку, не спуская старшему брату ни чрезмерного высокомерия, ни мужской заносчивой снисходительности.

Никто другой на это не осмелился бы, по крайней мере до такой степени, до какой доходила Порция. Сама Амелия ни за что не стала бы возражать Люку так явно, как это делала Порция, — в присутствии других. Наедине же… наедине у нее было больше власти над Люком, чем у Порции, больше шансов изменить его укоренившиеся привычки. Но Порции всего четырнадцать лет, и как объяснить ей это, Амелия не представляла — едва ли Порция захочет передать дело исправления своего надменного брата в изящные ручки Амелии.

Потому что бессознательно — Амелия была уверена, что не нарочно, — Порция задевала в Люке что-то еще, что-то такое, что делало его тем, кто он есть, и усугубляло до невозможности его мужское высокомерие.

Она все видела и была достаточно зрелым человеком, чтобы понять это, а Порция — нет.

Он очень любил сестер — не только из чувства долга, не только потому, что они уже восемь лет находятся на его попечении, — он любил их как сердце семьи, а семья для него значила все.

Глядя, как он хмурится и ведет интеллектуальную перестрелку с Порцией, Амелия вспомнила его недавние слова об их возможном отпрыске.

Он узнает — как только она сама убедится. Это ведь очень важно для него. Так важно, что в первую очередь именно это он осознал, когда барьеры между ними пали. Он просил о доверии, которое теперь она могла оценить, и знала, что на него нужно ответить таким же доверием.

Непоколебимая, безрассудная, безусловная преданность начертана на его лице, когда он пытается поладить с сестрами, чтобы сохранить как можно дольше возможность контролировать их жизнь. С их согласия или без оного.

Эмили почти уже вышла из-под опеки брата, но он будет опекать ее до тех пор, пока не передаст в руки лорда Киркпатрика. А пока этого не произошло… Амелия сделала за рубку в памяти — посоветовать Эмили поостеречься, не сообщать брату того, что его может встревожить и о чем ему незачем знать.

А еще Энн, которая так тиха, что можно вообще забыть о ее присутствии.

Энн сидела по левую руку от Амелии. Жена Люка улыбнулась ей и начала расспрашивать о ее первом сезоне. Энн знала ее, доверяла ей, легко ей открывалась; Амелия, слушая Энн, поймала темный взгляд Люка, обращенный на них, и сделала еще одну зарубку в памяти.

Слушая Энн, она посматривала и на Пенелопу, самую младшую, сидевшую рядом с Энн. Судя по количеству слов, которые произносила Пенелопа, ее можно было счесть еще большей тихоней, чем Энн. Но при этом никому не удалось бы забыть о присутствии Пенелопы. Она смотрела на мир сквозь толстые стекла очков — и мир понимал, что его взвешивает, измеряет и судит проницательный и острый ум.

Пенелопа еще в раннем возрасте решила стать «синим чулком», женщиной, для которой учение и знания более важны, чем брак и семья. Амелия знала ее с детства и не помнила, чтобы она когда-нибудь была другой. Сейчас ей тринадцать, у нее карие глаза и каштановые волосы, как у Эмили и Энн, но ей присущи решительность и твердость, которых не хватает старшим сестрам. Пенелопа уже стала силой, с которой следовало считаться, но что она намеревалась сделать со своей жизнью, этого никто не знал.

Порция и Пенелопа хорошо ладили между собой, так же как Эмили и Энн, но старшие сестры всегда теряются, когда приходится иметь дело с младшими. А это — дополнительное бремя на плечах Люка, потому что он не может поступить так, как обычно поступают мужчины в подобных ситуациях, — положиться на Эмили и Энн, да еще и на мать, чтобы держать в узде младших — в узде, которую не признавали ни Порция, ни Пенелопа.

Они подзуживали друг друга. У старших сестер уже были общие интересы, были они и у младших. К несчастью, их интересы не лежали в сфере, которая обычно предписывается хорошо воспитанным юным леди.

Если и дальше так пойдет, эта парочка, судя по всему, постарается сделать все, чтобы черные волосы Люка как можно быстрее стали седыми. Амелия нахмурилась, но, поймав взгляд мужа, улыбнулась и напомнила себе, что в конце концов она его жена.

А это значило, что она имеет право и обязана сделать все, чтобы его черные волосы сохраняли свой цвет как можно дольше.

К такому выводу она пришла и приняла некое решение, уже лежа на их супружеском ложе. Задув свечу, она с чувством своей правоты размышляла о тех трудностях, которые ей необходимо преодолеть.

Одна из этих проблем — получить его согласие, чтобы он понял и принял ее помощь. Но она была слишком умна и ничего не сказала ему об этом, когда он спустя полчаса вошел в спальню.

Он сам поднял этот вопрос, остановившись в полумраке у края кровати и развязывая пояс халата.

— Энн как-то намекнула тебе, что она думает о сезоне в высшем обществе?

Поглощенная созерцанием мужа, скинувшего с себя халат, она пробормотала:

— Если ты имеешь в виду, что она думает о замужестве, я полагаю, что пока ничего.

Он нахмурился, лег рядом с женой, натянул на плечи шелковую простыню, которой она накрылась.

— Что значит — ничего?

— Ничего не думает о замужестве. — Она обратила к нему лицо. — Сколько ей лет? Всего семнадцать.

— Ты считаешь, что она еще слишком молода?

— Какой бы странной ни показалась тебе эта мысль, представь, не каждая девушка мечтает выйти замуж, едва начав выезжать.

— А у тебя были девичьи мечты о замужестве?

Она не посмела сказать ему, что единственная мечта о замужестве, которая когда-либо была у нее, уже осуществилась. Он был единственным, за кого она хотела выйти замуж. Тем не менее, чувствуя, как между ними нарастает непреодолимое желание, которое теперь правило ими здесь, в постели, где ни один из них больше не притворялся иным, чем он есть, она была довольна, что дождалась, когда ей исполнится двадцать три.

— Было бы странно, если бы Энн не задумывалась о замужестве, о том, чего она ждет от него. Но искренне сомневаюсь — да нет, я знаю, — у нее пока нет стремления к этому. Оно появится, когда она будет готова, но сейчас говорить об этом рано.

Люк, внимательно посмотрев на нее, слегка пожал плечами:

— В таком случае, пока она сама не захочет, незачем что-то предпринимать.

— Совершенно верно, — с улыбкой отозвалась Амелия. Она лежала неподвижно, смотрела, скользила взглядом по его лицу, наблюдала, как пыл и желание растут и крепнут между ними. Ждала, когда он сделает первое движение, уверенная, что, какой бы способ он ни избрал, результат будет новым, волнующим, увлекательным и восхитительным, чего ей и хотелось. В этом деле его воображение, кажется, не имело границ. Она вполне может положиться на его познания — все будет приятным и восхитительным.

Спустя некоторое время уголки его рта приподнялись, зубы сверкнули — он улыбнулся. Потом он придвинулся к ней и прижался к ее губам.

Больше он никак не прикасался к ней, только целовал — и оба лежали нагими, разделенные всего лишь тонким шелком простыней.

А жар нарастал. Они целовались, но он еще и пальцем к ней не прикоснулся.

Его тело было как огонь, источник настоящего жара; она чувствовала этот жар, живой и такой знакомый, всем своим телом. У нее самой кожа пылала от желания, чтобы он к ней прикоснулся.

И желание это все возрастало.

Наконец он зацепил пальцем простыню и стянул ее вниз, к ее талии, обнажив затвердевшие соски. Наклонился и взял в рот ее сосок. Он не прикасался к нежной коже ее ноющих грудей, но только к соску — терзал затвердевший бутон, пока она не начала задыхаться и извиваться.

Едва он отпустил ее, как она рухнула на спину, подставив ему вторую грудь. Он проделал с ней то же самое. В конце концов Амелия закричала и протянула к нему руки.

Он схватил ее за запястья и завел их ей за голову. Потом снова потянулся к простыне и спустил ее еще ниже, к бедрам.

На этот раз, когда он наклонил голову, его губы коснулись ее живота. Она никогда не думала, что прикосновение к этому месту может заставить ее всхлипывать от вожделения; кожа у нее была в огне, тело пылало — этой лаской он доказал, что она ошибалась.

А потом он стянул с нее простыню окончательно. Подложил подушки и начал ласкать ее сокровенное место губами, языком; она едва удержалась от крика. Он поднял голову и прошептал:

— Никто не услышит.

Она втянула в себя воздух, чтобы спросить:

— Даже если я закричу?

Темное удовлетворение слышалось в его голосе:

— Даже тогда.

И он снова склонился к ее ждущему лону.

Она видела звезды, ощутила жар и силу, которая вихрем прошла по ее телу. А потом он отбросил подушки и вошел в нее. Он был не только в ней — он был вокруг нее, он окружал ее жаром, огнем и пламенной страстью. Она обняла его, крепко прижав к себе.

Впилась в него ногтями, извивалась под ним, оседлав волну экстаза.

И вот они достигли высшей точки земного наслаждения, и восторг поглотил их. Они отдались пеклу, купались в его пламени, и восторг их все возрастал.

Постепенно они успокоились и вернулись к реальности. Огонь догорел, теперь это была лишь тлеющая зола, скрытая в них.

Так будет всегда — их общий очаг никогда не будет холодным, одиноким; огонь, который тлеет у них внутри, всегда будет согревать их тела.

Глава 18

Следующее утро ознаменовалось первым из визитов. Их посетили сквайр Джингольд и его жена. Всех немного удивило то, что их сопровождали двое сыновей — долговязые юнцы, мучительно робкие.

Люк бросил на них взгляд и приказал пригласить Порцию и Пенелопу. Амелия, болтающая с миссис Джингольд, удивилась, потому что, хотя Джингольды были приятными людьми, оба грубовато-сердечными и добродушными, она не могла поверить, что Люк станет поощрять своих сестер в этом направлении. Эшфорды принадлежали, несмотря на все их трудности, к высшему обществу.

Миссис Джингольд, когда появились девочки и присели в реверансе перед гостями, вздохнула и посмотрела на своих сыновей. Потом обменялась понимающим взглядом с Минервой и, понизив голос, призналась:

— Они оба потеряли головы. Ума не больше, чем у беспомощных щенков, но, наделось, это скоро пройдет.

Порция и Пенелопа так не считали — Амелия легко прочла их мысли. Пока она, миссис Джингольд, Минерва, Эмили и Энн спокойно разговаривали, обмениваясь лондонскими и местными новостями, а Люк со сквайром, сидя в сторонке, с головой ушли в планы новых посадок и ремонта изгородей, она наблюдала за девочками, которые неохотно принимали ухаживания, стоя в дверях, ведущих на террасу.

Они держались с таким же высокомерным превосходством, как и их братец, и язычки у них были под стать.

Она не слышала, о чем шла речь, но когда Порция, подняв брови, что-то резко ответила одному из юношей, да так, что лицо у него вытянулось, Амелия поморщилась.

К счастью, прежде чем она почувствовала себя обязанной спасти юных бедолаг от пытки, которую те сами на себя навлекли, сквайр закончил свои дела с Люком и встал. Миссис Джингольд обменялась виноватой улыбкой с Минервой и поднялась со стула.

— Пойдемте, мальчики. Нам пора.

Несмотря на все, что пришлось им претерпеть, уходить юнцам не хотелось. К счастью для них, родители не обратили на это внимания. Все общество вышло на крыльцо. Порция и Пенелопа забросали сквайра вопросами, выказывая к нему пылкий интерес, в котором отказали его сыновьям. Миссис Джингольд уселась в коляску; один из сыновей взял в руки вожжи, а другой вскочил, как и его отец, в седло.

Эшфорды помахали гостям на прощание и вернулись в дом. Минерва шла с Эмили и Энн; Люк исчез в полумраке холла. Пенелопа и Порция хотели тоже войти в дом, но Амелия посмотрела в сторону псарен.

— Я пойду проведаю Галахада. Наверное, ему и его братьям и сестрам хочется порезвиться. — Она посмотрела на девочек: — Почему бы вам не пойти со мной? Я уверена, что мисс Пинк простит вам, если вы задержитесь на полчаса.

— Простит, если мы скажем, что были с вами, — ответила Пенелопа. — И потом вы не можете уделить внимание всем щенкам. Их там слишком много, чтобы одной управиться со всеми.

— Вот именно. — Порция устремилась к ним от дверей. — И они еще совсем беспомощные.

Амелия воспользовалась подвернувшейся возможностью.

— Кстати, о беспомощных щенках… — Она подождала, пока обе девочки посмотрят на нее. И смотрела на них, пока до них не дошло и они, переминаясь с ноги на ногу, не отвели глаза.

— Ну они же такие несносные! И слюнтяи. — Пенелопа презрительно посмотрела в ту сторону, куда уехали Джингольды.

— Возможно, но они же не нарочно. И есть разница между вежливой холодностью и жестокостью. — Амелия посмотрела на Порцию. — Можно было бы вести себя с большим пониманием.

— Они оба старше нас — следовало бы им быть поумнее и не мечтать о нас, как они это делают. — Порция вздернула голову. — А то они, похоже, всерьез вообразили, что нам лестно такое раболепие.

Младшего брата у них не было, и Эдвард, и Люк были намного старше. В этом плане у Амелии было гораздо больше опыта, чем у них. Она вздохнула, взяла за руку Пенелопу, затем Порцию и потянула их к усыпанной гравием дорожке, ведущей вокруг дома.

— Может быть, они и старше вас годами, но в понимании отношений между мужчинами и женщинами мальчики, да, пожалуй, и все мужчины, всегда отстают. Вам нужно это за помнить. В случае с мальчиками Джингольд, — продолжала она, — проявите немного понимания — нет, я не имею в виду, что вы должны поощрять их, но просто обращайтесь с ними помягче, — это может принести вам в будущем пользу. Они скорее всего всегда будут жить в этих краях и впоследствии могут стать вашими друзьями; незачем оставлять у них дурную память о себе. Больше того, некоторая практика в обращении с мужским поклонением, хотя и неуместным, вам не помешает. Когда наступит ваша очередь войти в общество, умение обра щаться с потерявшими голову молодыми людьми…

Голос Амелии затихал по мере того, как они удалялись по аллее. Люк, стоявший у парадной двери, рискнул выглянуть наружу. Все три женщины шли медленно, сдвинув склоненные головы — белокурую, каштановую и черную, — а Амелия читала им наставления, и его сестры слушали — быть может, неохотно, но слушали.

Он поджидал их, чтобы сделать им точно такие же замечания, но опоздал.

Не говоря уже о прочем, он никогда не согласился бы с тем, чтобы ему отвели вторую роль в сфере отношений между мужчиной и женщиной.

Даже если это и правда.

Он стоял в холле. Напряжение, охватившее его в ожидании словесной перепалки с Порцией и Пенелопой по поводу их неприличного поведения, понемногу отпускало. И его мысли тут же вернулись к тому, что стало его манией, — к той женщине, с которой ему придется иметь дело.

Вся следующая неделя с ее долгими солнечными днями была отмечена визитами — семьи, живущие по соседству, приезжали, чтобы поздравить новобрачных и познакомиться с Амелией. Поскольку о ней уже все знали, такие визиты проходили спокойно и почти непринужденно. Помимо этих светских визитов, Калвертон-Чейз наполнился звуками обыч ной жизни — привычной и приятной Люку.

Здесь всегда так жили, насколько он помнил, — в длинных коридорах раздавались гул голосов многочисленных обитателей дома, смех и шепот его сестер, размеренный голос матери, хихиканье служанок, отрывистые указания Хиггс, глубокий голос Коттслоу. Для него этот шум жизни — шум, вобравший в себя так много звуков, — был именно тем, за сохранность чего он боролся восемь лет.

В разгар лета в Калвертон-Чейзе эти звуки воплощали самую суть семьи, суть домашнего очага.

И теперь появилась новая мелодия в этой симфонии, новый игрок. Снова и снова он ловил себя на том, что слушает голос Амелии, слушает, как она беседует, вставляет замечания, поправляет и поощряет его сестер.

В обществе Минервы, Эмили и Энн Амелия наносила визиты соседям, соблюдая светские приличия. И Эмили, и Энн смотрели и учились, внимательно наблюдая, как держит себя Амелия, чего никогда не делали в присутствии матери.

Прибыло ожидаемое письмо от Киркпатрика. Минерва была довольна; с уверенностью человека, опытного в таких делах, она считала, что все будет хорошо. Ждать иного не было никаких оснований.

Но Эмили была по понятным причинам взволнована; она начала тревожиться о вещах, о которых тревожиться вовсе не стоило. Люк все собирался с духом, чтобы поговорить с ней, чтобы как-то смягчить ее девичьи страхи, — но Амелия опять опередила его, избавив мужа от необходимости обсуждать такие детали, в которых он в общем-то вовсе не разбирался.

Эмили выслушала очередное наставление Амелии с улыбкой и почти сразу же успокоилась. Люк был малодушно рад, что ему не пришлось ввязываться в это дело.

Он был так же счастлив, обнаружив, что Амелия ободряла Энн, не подталкивая, но поддерживая, — он и сам думал сделать то же, но ему это никак не удавалось. В конце концов он ведь мужчина; сестры давно его раскусили, хотя каждая относилась к нему по-своему.

Вот почему, когда однажды вечером за обеденным столом Амелия прямо вмешалась в спор между ним и Порцией, он отреагировал на это не с благодарностью, но с некоторой долей досады.

Темный взгляд, вспышка раздражения, которое затопило его — хотя теперь она сидела на другом конце стола, — все это Амелия заметила. Его бровь чуть заметно поднялась, но она удержала разговор в своих руках — это и были бразды правления, которые он сам передал Амелии.

Но в тот же вечер, позже, как только они остались одни, она заговорила об этом первой, объяснив причины своего вмешательства и давая понять, что ждет его одобрения. Он одобрил, потому что она, как всегда, когда дело касалось его сестер, оказалась права. Она понимала их лучше, чем он, и когда объяснила ему суть разговора, он увидел все в ином свете и согласился с ней.

Неохотно он отступил и позволил ей управляться с сестрами, успокоенный тем, что она при малейшей возможности старалась улучить минутку и все ему рассказать.

Постепенно, мало-помалу, так, что поначалу он и не за метил этого, бремя общения с сестрами было снято с его плеч. Сначала он почувствовал облегчение и только потом обнаружил, что теперь в их присутствии он не так напряжен, а потому получает больше удовольствия от их общества. Он не стал меньше любить их, но, отойдя в сторону, стал видеть их яснее — ему уже не застило глаза сознание того, что на нем одном лежит ответственность за них.

По закону так оно и было, а в действительности теперь эту ответственность с ним разделял другой человек.

Осознав это, он задумался, и вновь в нем проснулась тревога, от которой не так-то просто было избавиться.

Позже, когда он вошел в спальню, Амелия была уже в постели, лежала, откинувшись на подушки, и локоны обрамляли ее лицо, как позолоченная рама. Она спокойно смотрела, как он приближается. Он остановился рядом с кроватью и потянул за пояс халата.

— Ты очень помогла мне с сестрами — со всеми четырьмя. — Он движением плеч сбросил халат, и тот упал на пол. Люк заметил, как ее взгляд скользнул по нему сверху вниз. — Почему?

— Почему? — Она не отрывала взгляда от его тела, пока он ложился в постель, потом нетерпеливо потянулась к нему. — Потому что они мне нравятся, конечно. Я знаю их всю жизнь, а им нужна скорее не помощь, а руководство. — Она откинула завиток волос, упавший ему на лоб. — Твоя матушка… Прошло много времени с тех пор, как она занималась детьми, а они меняются постоянно.

— Значит, ты делаешь это ради них?

Она улыбнулась, кокетливо откинулась назад, провела пальцами по его щеке.

— Ради них, ради тебя, ради нас.

Он не был уверен, но это «ради тебя» — он надеялся, очень надеялся, что понял. Здесь спрашивать не о чем.

— Ради нас?

Она рассмеялась:

— Это твои сестры, мы женаты — значит, это мои золовки. Они наша семья, и им нужны советы — советы, которые я могу им дать. Само собой разумеется, я постараюсь сделать все, чтобы облегчить им жизнь.

Она запустила руку ему в волосы и с силой притянула к себе.

— Ты слишком много о них беспокоишься. Они умные и сообразительные — с ними все будет хорошо. Поверь мне.

Он поверил. Он прижался к ней губами и пустил все на самотек. Будь что будет. Пусть сила и страсть унесут прочь их мысли. Пусть правят ощущения и чувства, пусть их тела сольются в единой музыке с их душами.

Позже, когда лунный свет лег дорожкой поперек их кровати, когда Амелия спала рядом с ним, он начал приводить в порядок свои мысли.

Он очень любил сестер — Амелия это знает. Но он не понимает зачем — зачем она помогает ему в отношениях с ними? Поразительно, но, думая о ней, о том, что теперь появилось между ними, он уже сам себе не верил — настолько велика была его неуверенность. Порой ему казалось вполне вероятным, что, стремясь взять под контроль его сестер, да и весь дом тоже, она в конце концов хочет заполучить власть и над ним самим.

Ведь он, само его «я» так глубоко укоренилось в его доме, в его семье, что контроль над ними давал ей реальную во можность влиять и на него. Он ожидал, что она будет править его домом, но не предвидел, что она станет помогать ему и с сестрами.

У него возникло подозрение, что он был — и до сих пор остается — глупцом.

Он давно знал, что любовь — это сила, и всегда опасался, что она окажется такой непредсказуемой и возьмет над ним верх. Так оно и случилось.

Она всегда была весьма энергичной женщиной, такой же упрямой, как и он сам, но при этом единственной женщиной, которую он действительно хотел, хотел даже в качестве своей жены. И теперь она ею стала.

Его настороженность, его недоверие, его постоянная неуверенность — все произрастало из того факта, что он не знал, почему она решила выйти замуж именно за него. Он допускал, воображал, предполагал — и все, как оказалось, было ошибкой.

Он так ничего и не понял.

Но наконец, с запозданием, он начинал верить, что ею руководит вовсе не желание править им.

На следующий день Амелия сидела в своей гостиной, занимаясь домашней бухгалтерией, когда в дверь заглянула Хиггс.

— К дому подъезжает коляска, мэм. Темноволосый джентльмен, темноволосая леди — не из здешних, но мне кажется, я видела их на вашей свадьбе.

Заинтригованная, Амелия отложила перо.

— Пойду посмотрю.

Она поджидала Аманду и Мартина вместе с их родителями, Саймоном и тетей Еленой — все они гостили в Хазерсейдже, новом доме Аманды, который Амелии еще предстояло увидеть очень скоро. Что могло привести сюда кого-то из посторонних? Забеспокоившись, она поспешила в парадный холл.

Коттслоу открыл входную дверь, и Амелия вышла на крыльцо, заслонилась рукой от солнца и вгляделась в подъезд ную аллею. Она увидела коляску, которая уже подъезжала к дому.

Отступив, она посмотрела на Коттслоу.

— Пожалуйста, скажите его светлости, что приехали Люцифер и Филлида.

И она вышла на крыльцо, чтобы встретить своего кузена и его жену.

— Что случилось? — спросила она, едва Люцифер вышел из коляски.

Он посмотрел мимо нее на грума, поспешившего позаботиться о лошадях, потом на крыльцо, где стоял Коттслоу, и на лакея, ждущего момента, чтобы забрать их вещи. Повернувшись к ней с привычной фатовской улыбкой, он заключил ее в объятия и поцеловал в щеку.

— Я все скажу потом, когда мы останемся втроем — ты, Люк и я.

— И я. — Филлида ткнула его кулачком в спину. Люцифер помог жене сойти на землю.

— Конечно, и ты. Это само собой разумеется.

Филлида бросила на него подозрительный взгляд и обняла Амелию.

— Не волнуйся, — прошептала гостья, — ничего опасного.

Люцифер озирал окрестности.

— Чудесные места.

Филлида и Амелия переглянулись и направились к дому.

Люк поднял бровь, когда они подошли, вид у него был настороженный. Амелия, проскользнув мимо него, шепнула: «Позже» — и пошла отдать приказания Хиггс.

Им было о чем поговорить, над чем посмеяться. Пятичасовой чай и обед прошли весело. Люк и Люцифер совершенно не заинтересовались портвейном, а потому, отобедав, вся семья уютно устроилась в гостиной.

Наконец девочки и мисс Пинк ушли; вскоре за ними последовала и Минерва. Когда за матерью закрылась дверь, Люк встал и подошел к буфету. Он налил бренди в два стакана, один протянул Люциферу, потом сел на подлокотник кресла, в котором сидела Амелия.

Выпил и спросил:

— Так что же случилось?

Люцифер окинул комнату взглядом и вопросительно взглянул на Люка.

— Нас никто не услышит. Их комнаты отсюда далеко.

— Хорошо, — кивнул Люцифер. — Непонятно, что случилось. Однако факты таковы. После вашей свадьбы мы с Филлидой вернулись в Лондон, намереваясь провести там недели полторы, мне очень хотелось побывать у своих знакомых торговцев.

Люк кивнул — он знал об интересе Люцифера к серебру и ювелирным изделиям.

— Как-то вечером, просматривая ассортимент у одного знакомого, я обнаружил старинную серебряную солонку. Когда я спросил, где он ее раздобыл, он признался, что ее принес к его черному ходу один из его «мусорщиков» — так он называет тех, кто приносит товар сомнительного происхождения.

— Краденые товары?

— Как правило, да. Обычно солидные торговцы избегают таких товаров, но в случае с этой солонкой мой знакомый не устоял. — Люцифер поднял бровь. — К счастью для нас. В последний раз я видел эту солонку в Сомерсхэм-Плейсе. Она была дарована одному из моих прапрадедов за службу Короне.

Амелия подалась вперед:

— Ее украли из Плейса?

Люцифер кивнул:

— И не только ее. Я взял солонку, и мы отвезли ее в Плейс. Приехав туда, мы обнаружили Гонорию в сильном волнении. В то утро она получила три письма от разных членов семьи, которые ночевали у нее. У всех пропали какие-то небольшие вещицы — севрская табакерка, золотой браслет, аметистовая брошь.

— Это, похоже, все тот же вор, что таскает вещи и в Лондоне. — Люк нахмурился. — Но почему вы проделали такой путь, чтобы рассказать это нам?

— Есть причина, но не будем делать поспешных выводов, потому что, честно говоря, у меня не хватает фактов. Впрочем, причин, по которым я приехал к вам, две. Во-первых, о кражах в Сомерсхэме уже было всем известно, прежде чем Девил и Гонория услышали о них, так что они не смогли сделать вид, будто ничего об этом не знают.

Амелия хотела задать какой-то вопрос, но Люцифер ос тановил ее взмахом руки.

— Факты таковы: если кражи в Плейсе приплюсовать ко всем остальным, то окажется, что есть только одна группа лиц, которая посещала все дома, где пропадали вещи.

В комнате воцарилось долгое молчание. Наконец Люцифер устремил взгляд на Люка.

— Эшфорды, — произнес Люк ровным голосом. Люцифер пожал плечами:

— Так получается. Девил и Гонория вернулись в Лондон — они сделают все, что могут, чтобы разговоры стихли. К счастью, поскольку сезон практически закончен и если мы сможем быстро справиться с этим — что бы это ни было, особого урона это нам не нанесет.

Люк кивнул с отрешенным видом, затем поднял стакан и выпил бренди в два глотка.

Заговорила до сих пор молчавшая Филлида:

— Ты сказал не все.

Люцифер взглянул на нее и насупился. Затем перевел взгляд на хозяев дома.

— Когда мы обсуждали все это — Девил, Гонория, Филлида и я, — мы забыли, что в комнате находится еще один человек. Бабушка Клара. Она привела всех в замешательство, заявив, что нам может помочь ее няня-компаньонка, которая кое-что видела. Когда мы поговорили с ней, Алторп четко вспомнила один случай.

Это было в ночь перед вашей свадьбой, — продолжал он, — и она поднялась наверх поздно, долго провозившись с Кларой. Она увидела в окно, как некая молодая леди бежит к дому. Дело было ночью. Алторп уверена, что молодая леди была уже не девочка, но еще молода и, судя по всему, очень расстроена. Просто в отчаянии.

— Она смогла описать эту молодую леди? — спросила Амелия.

— Она смотрела на нее сверху и лица не видела. Она заметила только густые каштановые волосы, кажется, доходящие до плеч, на леди был надет плащ, но капюшон упал с головы.

— Каштановые волосы, — пробормотал Люк. И выпил еще.

— Определенно. В этом Алторп абсолютно уверена — не черные и не белокурые. Каштановые.

— Это могла быть одна из моих сестер.

Люк произнес это — вывод напрашивался сам собой. Амелия понимала, чего ему это стоило.

Ни Люцифер, ни Филлида не сказали больше ни слова; они ушли к себе, погруженные в свои мысли.

Теперь, лежа в постели, она смотрела, как Люк медленно идет к ней. Лицо у него было потрясенное; он был далеко — дальше, чем когда-либо с тех пор, как они заговорили о браке.

У нее болела за него душа. Он спас свою семью от краха, к которому привел ее их отец, он почти без потерь провел ее через скандал, связанный с Эдвардом, он упорно трудился и в конце концов вернул все и твердо встал на ноги — и лишь для того, чтобы все его усилия были уничтожены в одночасье!

Угроза была слишком реальна. Если все выйдет наружу, для него это будет серьезный удар.

Она дождалась, пока он уляжется рядом с ней под одеяло, и тогда собралась с духом и спросила откровенно:

— На кого ты думаешь? На Эмили или на Энн?

Немота, которая иногда одолевала его, одолела и теперь.

Он ничего не сказал. Амелия прикусила губу, борясь с непреодолимым желанием заговорить, протянуть к нему руку, чтобы отогнать все свои вопросы.

— Я думаю… — Он замолчал и наконец сказал изменившимся голосом: — Не могла ли это быть матушка?

Он протянул к ней руку, нашел ее пальцы и крепко сжал.

— Я думаю… Ну, ты знаешь, сколько семей оказываются в подобной ситуации, которую они скрывают и о которой никогда не говорят.

Этот вариант не приходил ей в голову.

— Ты хочешь сказать… — она повернулась к нему, придвинулась, ища утешения хотя бы в прикосновении, — что у матушки появилась привычка брать то, что попадется ей на глаза, не отдавая себе в этом отчета?

Он кивнул:

— Девушка, которую видела няня, могла не иметь никакого отношения к кражам.

Амелия подумала о его матери, умной, спокойной и рассудительной.

— Нет. Я не могу себе этого представить. — Она говорила с той убежденностью, которую сейчас испытывала. — Те пожилые леди, которые начинают брать чужие вещи… Судя по тому, что я слышала, они просто рассеянные, и не только в каких-то деталях, но вообще всегда. Твоя матушка на них совсем не похожа.

Он колебался, неуверенный, что стоит признаваться в этом. Но все же сказал:

— Ей многое пришлось пережить за последние годы…

Амелия думала о спокойной силе, присущей Минерве.

Она прижалась к мужу теснее, положила руку ему на грудь.

— Люк, это не она.

Напряжение чуть-чуть отпустило его. Он помог ей угнездиться рядом с собой, обхватил руками.

Принимая ее утешение, ее помощь, не запрещая говорить.

Амелия закрыла глаза, молча вознеся благодарственную молитву, и почувствовала, как его губы зарылись в ее волосах, почувствовала тяжесть его головы, когда он прижался к ней.

Он долго молчал, прежде чем сделать вывод:

— Если это не матушка, тогда Энн.

Глава 19

Они не говорили об этом, но утром заключили молчаливое соглашение, что вместе встретят все, что принесет эта новая угроза их семье, и преодолеют беду.

И Эмили, и Энн бывали во всех домах, откуда исчезли вещи. Невозможно поверить, чтобы Эмили, поглощенная своим романом с Киркпатриком, занималась кражей мелких ценных вещиц! С другой стороны, Энн, такая спокойная и тихая…

Была глубокая ночь, когда Люк спросил:

— Ты хоть немного представляешь себе, зачем ей понадобилось это делать?

Амелия покачала головой, но вдруг задумалась. И в конце концов пробормотала:

— Единственная причина, которая приходит мне в голову, — ей нужны деньги на что-то… на что-то такое, чего она не может попросить у тебя или у матери.

Люк не стал спорить. Но прежде чем оба погрузились в сон, обнимая друг друга, он прошептал:

— Мы не можем заговорить с ней об этом без веских доказательств. Ты же знаешь ее характер.

Он не уточнил свою мысль, но она поняла. Спокойствие Энн было не таким, как у Пенелопы. Пенелопа часто молчала только потому, что не видела оснований тратить время на слова. Энн держалась в стороне, как будто хотела остаться в тени, спрятаться. Энн была от природы нервной; давно стало ясно, что потребуются время и постоянная поддержка, чтобы она чувствовала себя свободно в обществе других людей.

Необоснованное обвинение нарушит хрупкую уверенность Энн в своих силах. Если она узнает, что они — ее семья, ее брат и опекун — подозревают ее в воровстве, результат будет сокрушительным, независимо от того, правы они или нет.

Когда по утрам все сходились за завтраком, настроение обычно бывало легким, веселым, комната наполнялась девичьим щебетом. Сегодня в нем контрапунктом звучали мужские голоса; Люк и Люцифер что-то обсуждали, — Амелия не слышала, что именно. Филлида и Минерва пересказывали друг другу домашние новости. Мисс Пинк не сводила глаз с Порции и Пенелопы, стараясь не пропустить тот момент, когда нужно будет отвести барышень наверх и приступить к занятиям.

Амелия повернулась к Эмили, сидевшей справа от нее; Энн, как обычно, сидела слева.

— Я подумала, что неплохо будет просмотреть твой гардероб. — Взглядом она распространила это предложение и на Энн. — Тебе, наверное, понадобятся новые платья на лето, и не следует забывать, что осенью нам предстоит вернуться в Лондон.

Эмили не сразу оторвалась от своих мыслей — лорд Киркпатрик и его родители были приглашены в Калвертон-Чейз через пару недель. Она заморгала и наконец кивнула:

— Я не думала об этом, но вы правы. Мне не хотелось бы беспокоиться о платьях, когда здесь будет Марк.

Амелия скрыла улыбку.

— Пожалуй. — И взглянула на Энн. — Твои вещи тоже нужно посмотреть.

Энн улыбнулась и кивнула в знак согласия.

С полной готовностью, без малейшего намека на страх.

Амелия окинула взглядом стол. На другом конце занятый разговором с Люцифером Люк наблюдал за ними, как она и просила. Она встретила его темный взгляд; хотя он и не кивнул, но она ощутила, что он согласен с ее планом.

Если Энн воровала вещи, что она с ними делала? Если ее поступки были просто манией, значит, они спрятаны где-то, скорее всего в ее комнате. Эмили, Порция и Пенелопа вечно вертятся рядом, не говоря уже о горничных и миссис Хиггс, а потому спрятать их где-то в другом месте просто немыслимо. И даже если Энн удалось что-то продать, трудно предположить, судя по случаю с солонкой, что она сумела продать все.

— В городке есть на что посмотреть? — спросила Филлида.

Амелия подняла голову.

— К сожалению, нет, но это приятное местечко. Можно съездить туда верхом после ленча, если вы хотите. — И кивнула в сторону мужчин: — Они явно не будут слишком заняты делами.

Филлида усмехнулась:

— Пожалуй. Значит, после ленча. — И она отодвинула стул.

Все разошлись. Минерва и Филлида решили пройтись по саду. Мисс Пинк пригласила своих подопечных наверх, в классную комнату. Оставив мужчин продолжать разговор за чашкой кофе, Амелия повела девушек в их комнаты.

Необходимость осмотреть их наряды не была совсем уж выдумкой. Именно платья Эмили и Энн впервые навели Амелию на мысль, что обстоятельства семьи изменились: она видела, что платья у них перешиты из старых по новой моде; сделано это было умело, но, часто бывая у них, она заметила это и поняла причину.

Теперь больше ничто не мешало девушкам обзавестись новыми платьями, а значит, следует обновить их гардероб в соответствии с общественным положением. Сами девушки об этом не думали, а потому пришлось думать Амелии.

Сначала они направились в комнату Эмили. Та широко распахнула дверцы своего платяного шкафа, Амелия опустилась в кресло, стоявшее у окна, Энн устроилась на кровати, и все погрузились в приятное занятие.

Через сорок минут они обстоятельно обследовали наряды Эмили и содержимое ее комода. Амелия проверила всю одежду, обувь и многочисленные аксессуары; каждый ящик и коробка были открыты, содержимое из них вынуто.

Амелия сделала пометки в записной книжке и произнесла:

— Прекрасно. Мы немедленно этим займемся. А теперь… — Она махнула рукой в сторону коридора.

И они пошли в соседнюю комнату — комнату Энн.

Там они проделали все то же самое, но на этот раз Эмили сидела на кровати, а Энн стояла у шкафа. Амелия, доставая оттуда платья, шали и спенсеры, внимательно следила за девушкой. Ни намека на угрызения совести, ни следа страха не отразилось на милом личике Энн — только робкое восхищение тем, что она участвует в этом действе.

Снова было исследовано содержимое каждого ящика, каждой шляпной коробки и коробки с лентами. Но Амелия только и обнаружила, что Энн нужны шелковые чулки, пара новых вечерних перчаток и новая шаль вишневого цвета.

Держа в руках старую шаль, Энн с огорчением рассмат ривала ее.

— Я просто не понимаю… Конечно, она старая, но я понятия не имею, почему ткань так износилась.

Амелия пожала плечами:

— С шелком иногда такое бывает — вдруг износится, и все тут. — Хотя шаль выглядела так, словно ее теребили и выкручивали. — Не важно. Мы купим тебе новую.

Эмили выпрямилась.

— Пока у тебя не будет новой шали, ты не сможешь пользоваться своим красным ридикюлем, который сочетается с ней по цвету. Дашь мне его поносить? Он очень подойдет к моему дорожному платью.

— Конечно. — Энн посмотрела на полку над висящими на вешалках платьями. — Он должен быть где-то здесь.

Амелия заглянула в свои записи. Эмили и Энн свободно менялись одеждой и аксессуарами, и это помогало скрыть плачевное состояние их гардероба от орлиных взглядов светских матрон. Она записала, что необходимо сделать, чтобы у. Энн было всег что нужно, но главное — необходимо обновить наряды Эмили, которая скоро покинет родительский дом.

— Я уверена, что он был здесь. — Приподнявшись на цыпочки, Энн рылась на полке. — А, вот он.

И, достав ридикюль, она бросила его на кровать, где сидела Эмили.

Эмили со смехом поймала его, и вдруг на лице ее отразилось удивление.

— Господи, что это у тебя здесь?

Она ощупывала то, что лежало в ридикюле, сквозь несколько слоев красного шелка, все более недоумевая.

Амелия взглянула на Энн, но лицо ее выражало только одно — полное непонимание.

— Носовой платочек, шпильки. Не знаю, что может быть там такое тяжелое… — Но теперь они все видели очертания какого-то предмета, возникшие под пальцами Эмили. — Дай-ка взглянуть.

Энн подошла к кровати, где сидела Эмили; Амелия тоже подошла к ним. Эмили уже развязала ленты, открыла ридикюль и заглянула туда. Потом, помрачнев, вынула оттуда…

— Лорнет. — Эмили подняла его вверх. Все уставились на затейливо украшенную вещицу, на усыпавшие ее крошечные бриллиантики.

— Господи, что это такое?

Вопрос задала Энн. Амелия посмотрела на нее — внимательно, испытующе. Но как она ни всматривалась, на лице девушки отражалась лишь растерянность.

— Как это туда попало? — Энн оглянулась на свой шкаф, подошла к нему и неожиданно для Амелии сбросила с полки все свои ридикюли, все шляпные коробки, которые они уже осмотрели. Когда полка была пуста, она расшвыряла коробки и встала на колени перед кучкой ридикюлей. Она открывала каждый и вытряхивала его содержимое. Носовые платочки, шпильки, расческа, два веера.

Сидя на корточках, Энн смотрела на сестру и невестку.

— Ничего не понимаю.

Амелия тоже не понимала.

— Это ведь не лорнет твоей матушки?

Эмили покачала головой, рассматривая лорнет.

— Мне кажется, я ни у кого его не видела.

Амелия взяла у нее лорнет. Он оказался тяжелым; она не могла вообразить, чтобы леди пользовалась такой неудобной вещью. Энн подошла к ним, хмуро посмотрела на лорнет и ничего не сказала.

— Его могли доложить в твой ридикюль по ошибке. — Амелия сунула лорнет в карман своего утреннего платья. — Я буду всех расспрашивать — владельца выяснить совсем нетрудно. — Она оглянулась. — Так мы закончили с твоими вещами?

Энн заморгала и огляделась как-то оцепенело.

— Наверное.

Эмили схватила красный ридикюль и вскочила с кровати:

— Я и забыла ? сегодня наша очередь ставить цветы в вазы.

Амелия изобразила на лице улыбку:

— Тогда вам дучше поторопиться — до ленча осталось меньше часа.

Они вышли, Энн закрыла дверь. Эмили заскочила в свою комнату, чтобы оставить там красный ридикюль, и присоединилась к ним. Амелия шла сзади, девушки — впереди, направляясь к лестнице; спустившись вниз, они помахали ей рукой и побежали в цветник.

На последней ступеньке Амелия остановилась. Эмили улыбалась, Энн ? нет. Похоже, Эмили уже выбросила из головы случай с лорнетом! У нее были гораздо более приятные темы для размышлений. Но Энн была встревожена. Может быть, даже слегка напугана. Но так и должно было быть — она была тихой, но не глупой. Среди сестер Люка глупых не было.

Амелия стояла в пустом холле, положив руку на столбик перил и глядя на входную дверь. Потом вздохнула, спустилась вниз и направилась в кабинет мужа.

Она увидела Люка, сидевшего за большим письменным столом. Он безучастно смотрел, как она закрыла дверь и идет к нему.

Когда она подошла, он понял, что в ее лице показалось ему незнакомым ? оно было замкнутым, почти мрачным.

— Что случилось? ? не выдержав, спросил он, вставая с кресла.

Она жестом велела ему сесть. Подошла, села к нему на колени, прижалась.

Множество мыслей завертелось у него в голове, старый страх подступил к сердцу. Одно было ясно — новости дурные. Он обнял ее. Она приникла к нему, прислонилась щекой к его груди.

— Что?

— Мы ходили с Энн и Эмили посмотреть их гардероб — ты ведь слышал, как мы договаривались об этом.

— И ты что-то нашла. — Сердце его сжали тиски.

— Да. Вот это. — Она показала ему лорнет. — Он лежал в ридикюле Энн.

На сердце у него стало холодно, потом еще холоднее. Пересилив себя, он взял лорнет. Повертел его перед глазами и увидел, как заиграли камни.

— Бриллианты?

— Наверное. И я не думаю, что он дамский — слишком тяжелый.

— Мне кажется, я не видел его раньше.

— Эмили, Энн и я тоже не видели.

Люка охватил холод; он сидел молча и так неподвижно, что Амелия в конце концов посмотрела на него.

Глаза у нее были широко раскрыты и синели, как небо. Синеву эту затуманивали легкое потрясение и страх. Он заставил себя проговорить:

— Значит, это Энн, и в семье Эшфордов будет очередной скандал.

— Нет. — Она решительно затрясла головой. — Не нужно делать поспешных выводов.

— Поспешных? — Он почувствовал раздражение, хотя и понимал, что оно ни на чем не основано. — А что, скажи на милость, мы должны об этом думать?

Амелия попробовала высвободиться из его объятий. Он крепче сжал руки.

— Нет. Сиди смирно.

Она подчинилась ? а что еще оставалось делать? И уверенно заявила:

— Я не думаю, что это Энн. И это не Эмили.

Ледяное напряжение немного ослабло, тиски слегка разжались.

— Почему? Говори.

Она, помолчав, произнесла:

— Я не умею читать чужие мысли, но могу хоть как-то судить о людях по их реакции. Энн была удивлена, совершенно сбита с толку, обнаружив у себя этот лорнет. Она не знала, что он там лежит. Я уверена — она никогда не видела его раньше. Энн робка, она не настолько опытна, чтобы умело скрывать свои чувства. Если бы Энн была виновата, она вполне могла не дать Эмили свой ридикюль — сказала бы, что не знает, где он, что поищет его потом… да что угодно.

Люк обдумал ее слова.

— Ты уверена?.. — с надеждой спросил он.

— Да. — Она посмотрела ему в лицо. — Я абсолютно уверена, что, кто бы ни взял этот лорнет, это не Эмили и не Энн.

Он попытался обнаружить в ее твердом взгляде хоть намек на то, что она колеблется.

— Ты ведь не хочешь сказать, что… — Он сделал жест рукой, и, хотя рука эта находилась у нее за спиной, она поняла.

Крепко сжатые губы ее смягчились.

— Я могла бы. — Она помолчала немного. — Я могла бы не обращать внимания на некоторые вещи, если бы считала, что это в твоих интересах, что это поможет тебе или нашей семье, но это… — Она покачала головой, не отрывая от него взгляда. — Если бы я сказала тебе, что это не Энн, а это была бы она, проку от этого не было бы, а вреда могло причинить много.

Ее слова проникли в его сознание; медленно разжались тиски, кровь снова свободно потекла по жилам и согрела его, отогнав холод.

Он глубоко вздохнул.

— Ты уверена. — Он не спрашивал — он утверждал. Она кивнула:

— Не Энн. Не Эмили.

На мгновение эти слова подбодрили его, но тут он спросил:

— Если не они, то кто же? Как могло вот это, — он кивнул на лорнет, — попасть в ридикюль Энн?

Амелия взглянула на лорнет.

— Не знаю — и это меня тревожит.

Через четверть часа удар гонга позвал их к ленчу. Они вышли из кабинета вместе, оставив лорнет в запертом ящике.

В холле Амелия посмотрела на себя в зеркало, бросила быстрый взгляд вокруг и поправила лиф, чтобы сидел как полагается.

Столовая быстро заполнялась людьми. Трапеза проходила быстро; все, как обычно, болтали. Люк наблюдал за Энн; она сидела, опустив глаза, отвечая на вопросы, но с каким-то рассеянным видом. Лицо у нее было серьезное, никаких инициатив от нее не исходило, но за столом присутствовали Люцифер и Филлида, и поведение Энн могло объясняться ее обычной робостью.

Он не знал, следует ли ему поговорить с ней, но, к несчастью, и она, и Эмили относились к нему с неким благоговением, совершенно не так, как Порция и Пенелопа. Любой вопрос с его стороны мог подорвать уверенность Энн в себе.

Сидевший слева от него Люцифер откинулся на спинку стула.

— Если не возражаете, я бы с удовольствием побеседовал сегодня с вами о тех вложениях.

Люк подумал и кивнул. Амелия и Филлида договорились съездить в городок. Они, конечно, возьмут с собой девушек. Порция, Пенелопа и мисс Пинк собирались прогуляться до «Каприза»; мать, как обычно, пойдет к себе — отдохнуть.

Положив салфетку, он оттолкнул свой стул и посмотрел на Люцифера:

— Сейчас самое подходящее время.

Они встали, прошли через столовую, и каждый, не сговариваясь, проходя, коснулся рукой плеча своей жены. И Амелия, и Филлида подняли на них глаза с одинаковыми, уверенными улыбками жен, а затем вновь вернулись к обсуждению своей прогулки.

— А где Энн? — спросила Амелия, когда они с Филлидой встретили Эмили у конюшни.

— Она поехала в Лиддингтон-Мэнор навестить Фиону — она забыла, что обещала ей.

Амелия переваривала это сообщение, пока они садились в седла. Лиддингтон отсюда недалеко, и с Энн ничего не случится. Вспомнив живость и подвижность Фионы во вре мя ее пребывания в Лондоне и то, как это помогало Энн освоиться в светском обществе, Амелия порадовалась, что дружба между девушками сохранилась.

Она, Филлида и Эмили пустились быстрым галопом, что бы разогреть своих застоявшихся лошадок, потом поехали помедленнее, когда выехали на дорогу, ведущую в Лиддингтон. День был хорош, солнце пригревало. Щебетали птицы. Казалось, все в этом мире идет как должно.

В городке они оставили лошадей на постоялом дворе, перешли лужайку и заглянули в пекарню купить пирожных. Усевшись на солнышке, они поедали восхитительные сладости, потом просто сидели и размышляли о жизни. О детях. Амелия попросила Филлиду рассказать ей о своих сыновьях — Эйдан и Эван росли очень быстро.

— Они настоящие разбойники. Я знаю, что в Лиддингтоне с ними ничего не случится, но… — Филлида устремила взгляд на лужайку. — Понимаешь, я абсолютно уверена, что отец, Джонас и Свити окончательно разбалуют их к нашему возвращению. — Она вдруг оглянулась и прошептала: — Мы не одни. Кто это?

Это оказалась миссис Тилби. Жена викария подошла к ним и одарила своими многословными поздравлениями и новостями. Вид у нее был взволнованный, и, покончив с приятными речами, она заявила:

— Исчезают вещи. Множество разных вещиц — ну, вы знаете, как это бывает, — вроде бы ты и сама не уверена, когда видела ту или иную из них в последний раз. Мы поняли это, только когда пришли вчера на собрание «Союза леди». Это ведь не те вещи, о которых беспокоишься. И вдруг понимаешь, что это — как эпидемия. Да и вообще не очень-то приятно думать о том, что в следующий раз опять что-то пропадет.

С упавшим сердцем Амелия спросила:

— И что же у вас пропало?

— У леди Меррингтон — маленькая коробочка с эмалью. Она обычно стояла у нее в гостиной на подоконнике. У Джингольдов — пресс-папье из гравированного хрусталя, золотой нож для разрезания писем — у Дэллинджеров, из замка — золотая чаша.

Во всех этих домах она побывала на прошлой неделе вместе с Минервой, Эмили и Энн.

Темные глаза Филлиды коснулись ее лица, потом Филлида повернулась к миссис Тилби:

— Все эти вещи пропали недавно?

— Ну, дорогая, на такой вопрос никто не смог бы ответить. Мы знаем только, что сейчас их нет, и никто не знает, куда они подевались.

Пришлось Амелии и Филлиде скрывать свое беспокойство, пока поздно вечером они не оказались наедине со своими мужьями. Тогда-то они и преподнесли им эту новость.

Люцифер нахмурился:

— Это бессмысленно. Чтобы продать такие вещи, пришлось бы ехать в Лондон. — И посмотрел на Люка.

Тот покачал головой:

— Я тоже не вижу в этом смысла. — Он глотнул бренди, устремил глаза на Амелию, устроившуюся в кресле. — Это если допустить, что их крадут ради денег.

— Совершенно верно, — согласился Люцифер. Амелия чувствовала на себе тяжелый взгляд мужа — он ждал, что она расскажет Люциферу о лорнете. Она незаметно покачала головой и ничего не сказала.

— Есть и другая, не менее важная деталь, которую стоит обсудить, — вмешалась Филлида, сидевшая в кресле рядом с ними. — Кражи до сих пор продолжаются.

— А это означает, — подхватила Амелия, поскольку они с Филлидой уже обсудили этот вопрос, — что вор совсем распоясался. Поэтому у нас есть возможность поймать его, сорвать с него маску и все выяснить.

Люцифер кивнул:

— Вы правы. — Он добавил задумчиво: — Нам нужно придумать, как вывести его на чистую воду — кто бы это ни был.

Они выдвигали множество идей, но как это сделать быстро, так и не придумали. И в молчании разошлись по своим комнатам.

— Почему ты им ничего не сказала? — спросил Люк, когда они уже лежали в постели.

Амелия задула свечу; через окно в комнату проникал бледный свет луны, серебристый и зыбкий.

— А ты? Почему ты не сказал?

Его удивил ее тон, но почему она сердится на него, он не понял.

— Неужели я стану рассказывать то, что наверняка касается одной из моих сестер? Особенно если она, по твоим словам, не воровка.

— Ну вот! Пожалуйста! — Она помолчала, потом заговорила уже не так воинственно: — Почему же ты решил, что я думаю иначе?

— Люцифер — твой кузен. Он тоже Кинстер.

— А ты мой муж.

Он чувствовал на себе ее взгляд, но смотрел вниз, силясь ее понять.

— Ты — Кинстер по рождению и воспитанию. — Он знал, что имел в виду, но был слишком недоверчив, чтобы сказать об этом подробно.

Она повернулась к нему, оперлась на локоть и всмотрелась в его лицо.

— Да, я родилась в семье Кинстеров, но замуж вышла за тебя — так что теперь я Эшфорд. И сейчас я намерена сделать все возможное, что в моих силах, чтобы защитить твоих сестер.

Ему пришлось встретиться с ней взглядом.

— До такой степени, что будешь не до конца откровенна с Люцифером?

— Если хочешь знать, такой вопрос даже не приходил мне в голову. Теперь я предана тебе и через тебя — твоей семье.

Узел напряжения, спрятавшийся так глубоко, что он до этого момента и не знал о его существовании, развязался. Отпустил его. Ее заявление звенело у него в голове; ее сжатые губы говорили о том, что она непоколебимо тверда и прочно стоит на земле.

Он спросил:

— А ты действительно можешь отдать свою преданность другому?

Даже в полумраке нельзя было ошибиться в выражении взгляда, который она бросила на него; взгляд этот говорил о том, что он непростительно туп.

Она права, он непростительно туп — был и есть.

— Я не думал… Мужчинам ведь не приходится так меняться.

Острый локоток уперся ему в грудь. Она склонилась над ним.

— Женщинам всегда выпадают самые трудные задачи.

Она не понимала, что здесь трудного. Ей казалось, что он бестолковый и просто не хочет думать. Это было не так — теперь он понял наконец-то, разобрался, в чем истина, и взял в ладони ее лицо.

— Хорошо. — Он привлек ее к себе. — Спасибо тебе.

И прежде чем она успела спросить, о чем он думает, он поцеловал ее долгим, томительным поцелуем.

Она его любит. Она должна его любить.

Верное сердце и стальная воля. Он всегда знал, что ей присуще и то и другое, но в последнее время его больше занимало первое.

Теперь и то и другое принадлежало ему, как и она сама.

Он понял это, и у него закружилась голова.

Теперь он может признаться, сказать ей все, что хочет, — она имеет право знать. Все будет хорошо. Как сказала ему Елена: получив власть, главное — удержать ее в руках.

Так он и сделает.

Оставался один вопрос — когда?

Сегодня должны приехать ее родители, Аманда с Мартином, Саймон и Елена.

День был посвящен приготовлениям; Амелия давала указания и проверяла, все ли в порядке. Люцифер и Филлида улыбнулись с понимающим видом и отправились на пикник. С неохотой признав, что сейчас не его время, Люк удалился к себе в кабинет, оставив жену распоряжаться в доме.

Амелия была благодарна ему за это. Прислуга, такая же взволнованная, как и она, сновала по дому. Когда самый младший из конюхов прибежал с сообщением, что в долине появилась первая карета, все уже было готово.

Обменявшись победными взглядами с Хиггс и Коттслоу, она поспешила наверх переодеться и поправить прическу. Спустившись вниз, она успела извлечь Люка из кабинета прежде, чем хруст гравия и цоканье копыт объявят о прибытии первых гостей.

Рука об руку они вышли на крыльцо и увидели, как из кареты выходит Мартин, граф Декстер. Он подал руку своей супруге. Едва нога Аманды коснулась земли, она подняла глаза и просияла:

— Мелли!

Близнецы встретились у подножия лестницы, влетев друг другу в объятия. Они обнимались, целовались, кружились, потом отступили друг от друга — и заговорили одновременно полуфразами, заканчивать которые им было вовсе не обязательно.

— А ты слышала, что?..

— Реджи написал. Но как же?..

Аманда махнула рукой:

— Поездка была легкой.

— Да, но как же?..

— А, это! Ну…

Мартин, качая головой, поднялся по плоским ступеням и подошел к Люку. Свояки (они же кузены) обменялись улыбками, дружески похлопали друг друга по плечам, потом, обернувшись, посмотрели на своих болтающих жен.

Мартин окинул взглядом зеленую долину.

— Эти места выглядят более благоденствующими, чем было раньше.

— У нас все идет отлично.

Мартин ничего не знал о трудностях Эшфордов. Если уж его кузен и свояк, который помнил Калвертон-Чейз в дни его расцвета, не смог обнаружить никаких признаков былого упадка, значит, былое умерло, решил Люк. Эшфорды выжили, и только это важно; его взгляд остановился на золотых локонах Амелии, и он подумал, что его семья становится сильнее. С каждым днем и с каждой минутой теперь, когда она принадлежит ему.

На пологом склоне долины появился еще один экипаж. Мартин кивком указал на него.

— Это, наверное, вдовствующая герцогиня. С ней Саймон. Артур и Луиза едут следом.

Солнце медленно садилось, позолотив фасад Калвертон-Чейза; тени удлинились и потемнели, родственники были счастливы вновь увидеть друг друга. Семья Амелии разбрелась по комнатам.

Все собрались на чай; тогда-то Мартин и Аманда объявили главную новость. Аманда ждет первенца. Собравшиеся шумно выражали свою радость, все их поздравляли. Люк смотрел, как Амелия обнимает сестру, как дамы столпились вокруг, чтобы поцеловать и обнять обеих с восторгом. Отвернувшись от них, он поманил Коттслоу и послал его за шампанским.

Люк снова устремил взгляд на жену; она заметила это и ответила ему быстрым взглядом, но он не знал, правильно ли он его понял, — умоляющим?

Принесли шампанское. Встав, он подошел к буфету и сам разлил пенящийся напиток по бокалам, ловко подставляемым Коттслоу. Подошел Саймон, чтобы взять бокалы.

Едва от Люка отошел Саймон, как у плеча его возникла Амелия. Он прервал свое занятие.

— Прошу тебя, не говори ничего. Я еще не уверена!

Он коснулся губами ее виска.

— Не скажу — перестань волноваться. Сегодня их час — они поженились на месяц раньше нас. Мы устроим свое объявление в свое время.

Она закончил разливать шампанское и подал ей бокал.

— Спасибо тебе.

— Нет, это тебе спасибо.

На мгновение они остались наедине в этой комнате, но тут подошел Саймон и забрал остальные бокалы.

— Кажется, так. — И он вернулся к гостям, стоящим в центре комнаты.

Люк поднял свой бокал, встретился взглядом с Амелией и чокнулся с ней.

— Пойдем. — Обняв ее за талию, он подошел к родственникам: — Давайте выпьем за будущее.

Следующий час пролетел очень быстро; настало время разойтись по комнатам и переодеться к обеду. Мисс Пинк увела девочек. Саймон встал и потянулся. Вошел Коттслоу и направился к Люку.

— Милорд, приехал генерал Фоллиот. Он ждет вас в холле.

Люк объяснил собравшимся:

— Это наш ближайший сосед. — И повернулся к дворецкому: — Проводите его сюда, может быть, он захочет присоединиться к нам?

Коттслоу поклонился и вышел. Вскоре дверь отворилась, и появился генерал. Он был среднего роста, крепкий, широкоплечий, с густыми бровями и красноватой кожей. Человек общительный, он в то же время был робким и склонным к уединению. Он с готовностью принял протянутую руку Люка и сердечно пожал ее.

— Добрый день, Калвертон. Рад, что застал вас дома.

— Добро пожаловать, генерал. Могу я пригласить вас присоединиться к нам?

В глубине комнаты генерал увидел приветливо улыбающееся многочисленное общество. Он вдруг побледнел.

— О-о-о… Я не знал, что у вас гости.

— Это не тайное собрание. Не желаете ли выпить?

— Ну…

Генерал смутился. Люк уже и забыл, как неловко он иногда чувствовал себя в обществе незнакомых людей. Он услышал шелест женских юбок — кто-то подошел к ним, — но решил, что это Минерва, которая всегда хорошо относилась к генералу. Но это оказалась Амелия, очаровательно улыбающаяся. Взяв его под руку, она протянула другую генералу.

— Очень приятно видеть вас, сэр, и я очень прошу вас присоединиться к нам.

Пряча улыбку, Люк отступил и оставил поле сражения за своей женой. Через несколько минут генерал уже сидел в кресле, с одной стороны сидела Минерва, с другой — Елена. Хотя поначалу генерал нервничал, он не устоял перед объединенными чарами двух дам. Вскоре он уже держал в одной руке чашку чая, в другой — печенье и внимательно слушал мнение вдовствующей герцогини Сент-Ивз о прелестях сельской жизни.

Наконец, когда герцогиня завершила свою похвалу здравому смыслу генерала, который проявился в том, что он поселился в столь приятном месте, Люк спросил:

— Зачем вы хотели видеть меня, генерал?

Генерал смутился и, снова занервничав, огляделся.

— Ну… не то чтобы… но ведь все-таки… — Потом со брался с духом и быстро проговорил: — Я просто не знаю, что и думать — и что делать. — Он устремил умоляющий взгляд на сидящую рядом с ним Минерву, потом на Елену. Они смотрели на него с интересом. — Речь идет о золотом наперстке жены — одной из немногих вещиц, которые остались у меня от нее. Понимаете, наперсток пропал, и поскольку вокруг только и говорят о воре, — ну, я просто не знал, к кому обратиться…

На мгновение воцарилась полная тишина, потом Амелия коснулась плеча генерала.

— Как это все неприятно. Когда вы хватились наперстка?

— И правда ужасный случай, — сокрушалась Елена.

Эмили и Энн, не зная, что за ними внимательно следят, были явно в шоке.

— Какой кошмар, — пробормотала Энн, широко распахнув глаза; каждая черточка ее лица свидетельствовала о невиновности.

Леди столпились вокруг генерала. Люк слушал его отве ты на те вопросы, которые задавали ему Амелия и Филлида.

Судя по всему, золотой наперсток, простой, ничем не украшенный, лежал на каминной полке в гостиной Мэнора с тех самых пор, как умерла жена генерала. Он наконец вспомнил, что видел его в последний раз несколько недель назад.

— Он не из тех вещей, на которые я смотрю каждый день. Мне достаточно было просто знать, что он там лежит.

Генерал ждал утешения — это единственное, зачем он приехал к ним; он ни в коем случае не обвинял никого из обитателей Калвертон-Чейза. Но как только он уехал, неутешенный, но успокоенный, настроение в гостиной Калвертон-Чейза сразу изменилось. Люк, Люцифер, Амелия и Филлида обменялись хмурыми взглядами.

Все, кроме девушек, заметили эти взгляды и переглянулись. Минерва встала.

— Пожалуй, нужно пойти переодеться — Порция и Пенелопа скоро спустятся вниз и увидят, что мы все еще здесь и никто не одет к обеду.

Общество распалось, каждый ушел к себе.

— Нам нужно будет поговорить об этом попозже, — прошептал Люцифер, поднимаясь наверх вместе с Люком.

Тот кивнул:

— И не просто поговорить. Нам нужно выработать какой-то план действий.

Глава 20

В тот вечер, не сговариваясь, гости дождались, пока все сестры вместе с мисс Пинк уйдут к себе, и только тогда стали обсуждать волновавшую всех тему.

Первой заговорила Елена:

— Начните с самого начала, если можно. Мы все — члены одной семьи, и незачем ходить вокруг да около.

Переглянувшись с женой, Люцифером и Филлидой, Люк перечислил все кражи, совершенные вором у людей из высшего общества, потом Амелия с Люцифером рассказали обо всем, что ставило их в этом деле в тупик. Стоя у камина, Люк заключил:

— Пока мы не представляем себе, кто этот вор. Однако случайно или нет, но получается так, что преступник — это… один из нас. Один из Эшфордов.

Амелия никогда еще не видела герцогиню такой серьезной и озабоченной. Старая леди кивнула и решительно заявила:

— Да. Скажут, что это кто-то из ваших сестер. Но сегодня мы убедились, что это категорически невозможно.

Люк внимательно посмотрел на нее и спросил:

— Почему вы считаете это невозможным?

— Вы ждете от меня доказательств? Невозможно, чтобы Эмили или Энн взяли наперсток у генерала, потому что обе они jeunes filles ingenues[4]. Они не способны были бы скрыть такое, особенно от меня, матери и вас всех. Это невероятно. И Амелия говорит, что они ничего не знали о лорнете. Полагаю, это лорнет лорда Уизерли, — я потом взгляну на него. Но опять-таки ни их поведение, ни мнение о них Амелии не подтверждает того факта, что они в этом замешаны. Значит, они невиновны. — Елена нахмурилась. — А значит, мы должны найти того, кто этим занимается, и поскорее, поскольку и Эмили, и Энн… очень чувствительные особы. Подозрения и сплетни могут погубить их жизнь, если мы допустим, что бы все это вышло за пределы нашей семьи.

— Спасибо. — Люк наклонил голову. — Я согласен. Таково коротко положение дел.

Мартин — он сидел в кресле — посмотрел на Люка:

— Есть ли кто-нибудь, кто хотел бы навредить Эшфордам?

Минерва вздохнула:

— Конечно. Это Эдвард.

Все смотрели на нее, но она смотрела только на Люка.

— Никому из нас никогда не удавалось его понять. Судя по тому, что он уже совершил, разве нельзя предположить, что он способен на это — даже на это?

— Однако, уверен, он действовал не своими руками.

Мартин кивнул:

— Агент или агенты. Мы все знаем, как это делается.

— Только учтите, — вмешалась в разговор Амелия, — у Эдварда нет денег, чтобы платить агентам. Ведь это так?

— Он получает определенное содержание, но вряд ли у него хватит денег заплатить агентам.

— А на самом деле все понятно. — Люцифер вытянул длинные ноги. — Эдвард мог просто сказать этим своим друзьям, где можно украсть мелкие вещицы и при этом осчастливить его самого. Остается предположить, что у Эдварда есть такие друзья, и больше того — они согласились выполнить его просьбу.

Люк покачал головой:

— Мы никогда не были близки — мы окончательно разошлись более десяти лет назад. Я совершенно не представляю себе его друзей.

— Если за этим стоит он, то он на это и рассчитывает, — сказал Люцифер.

Амелию мало волновало, кто стоит за этим заговором, лишь бы все поскорее закончилось.

— Как бы то ни было, нам нужно обнаружить вора, который находится где-то здесь, рядом. И сделать это следует поскорее. Нельзя же пустить все на самотек, иначе слухи окрепнут, и на нас начнут показывать пальцем. Под самым серьезным подозрением находится Энн, а это недопустимо. — И, окинув взглядом всех родственников, она увидела на их лицах понимание и согласие.

— Нам нужен план, — заговорил Артур, спокойно за всем наблюдавший. — Такой, чтобы не спугнуть вора.

— Удар следует нанести сейчас, прежде чем он почует слежку, — подался вперед Мартин.

Люк кивнул.

— Так как же нам поймать вора?

— Это просто, — заявила Елена. Все повернулись к ней. — Мы заманим его чем-нибудь таким, перед чем он не сможет устоять.

— Ловушка? — задумчиво произнес Люк и спросил: — Чем же мы его заманим?

— Разумеется, моими жемчугами и изумрудами, — небрежно промолвила Елена.

Это предложение вызвало целую бурю. Люцифер и Артур ? доказывали, что об использовании ожерелья Кинстеров не может быть и речи.

Елена заставила всех замолчать, бросив на мужчин долгий упрямый взгляд бледно-зеленых глаз. Когда все снова стихло, она спокойно начала объяснять:

— Себастьян подарил мне это ожерелье много лет назад — оно мое, и я могу делать с ним все, что захочу. Ничего более привлекательного для вора и представить себе нельзя. Я согласна, теперь ожерелье стало фамильной драгоценностью, но как таковое оно, по моему мнению, не просто какая-то драгоценность, но именно то, что в нужный момент мы должны использовать на благо семьи. Сейчас как раз такой момент и наступил. — Она окинула взгля дом собравшихся и посмотрела на Люцифера и Артура: — Таково мое решение.

Ее тон напомнил всем, что, хотя Себастьяна, ее мужа и отца Девила, давно уже нет на свете, большая часть власти все еще остается в руках Елены. Она была главой Кинстеров; никто не осмелился бы ей возразить.

Амелия заметила, что все женщины, выражаясь фигурально, идут у Елены в кильватере. Она сказала, что нужно делать, все остальное — забота мужчин.

Затянувшееся молчание прервал Люк:

— Хорошо, мы согласны устроить западню, но как конкретно это сделать?

— Следует организовать что-то такое, что заставит вора забыть об осторожности, — неохотно проговорил Люцифер.

— Если мы собираемся воспользоваться этим ожерельем или чем-то вроде него, — произнес Мартин, — нужно, чтобы вор заметил его, а потом устроить так, чтобы он на этом попался.

— Так как же это сделать? — повторил Люк.

Обсуждение, предложения и споры продолжались больше часа. Амелия велела снова подать чай; Люк распорядился принести напитки. Они сидели и спорили, выдвигали идеи, отбрасывали их. Наконец Минерва предложила:

— Мы можем устроить что-то вроде открытого приема.

— Я совсем недавно вошла в вашу семью, — заговорила Амелия, — а все остальные здесь в гостях… — Она посмотрела на мужа. — Можно устроить какой-нибудь праздник и пригласить всех соседей.

— И арендаторов, и крестьян, — вставила Филлида. — Чтобы все могли прийти.

— Если вы твердо решили воспользоваться ожерельем, — вмешался Люцифер, выражая своим тоном неодобрение и нерешительность, — значит, это должен быть вечерний прием — нельзя же надеть ожерелье днем, это будет слишком нарочито.

Елена наклонила голову:

— Ты прав.

— Летний бал и праздник, — заключила Амелия. — Почему бы не устроить все это побыстрее? Внезапное решение, импровизированный прием. Ничего в этом нет подозрительного. Погода великолепная, гостей много, вот мы и решили воспользоваться этим и дать бал для соседей. Пригласим всех, праздник будет продолжаться весь вечер, сад откроем для танцев, устроим фейерверки, так что вору представится возможность увидеть ожерелье.

Все подумали — и согласились.

— Хорошо, — сказал Люк. — А теперь поговорим о деталях. Как вы все это себе представляете? — обратился он к Елене.

Старая леди улыбнулась и объяснила. Весь вечер до начала бала Елена будет щеголять в ожерелье, появится в нем среди арендаторов, крестьян и соседей. Но появится не одна — ее будут сопровождать две дамы, что не вызовет подозрений, и еще по крайней мере двое мужчин должны следовать за ними на некотором расстоянии.

Несмотря на ворчание Люцифера, нахмуренный вид Саймона, Люка и Мартина, в конце концов все пришли к выводу, что это наилучший вариант.

Эту идею предложил Люк. Перед началом бала он и Елена встретятся на террасе. Он заговорит об ожерелье, предложит герцогине после бала отдать ему драгоценность для сохранности, — это предложение Елена открыто отвергнет, заявив, что в ее комнате ожерелью ничто не угрожает.

— Мы устроим фейерверк, и тогда все соберутся на террасе и на ступеньках крыльца, чтобы ваш разговор слышало как можно больше людей. — Амелия посмотрела на Люка, и он согласно кивнул.

— В таком случае я должен изобразить крайнюю степень озабоченности, чтобы у меня был повод заговорить с вами в присутствии такого количества людей. — Люк взглянул на Елену: — Насколько я понимаю, это ожерелье того стоит?

Люцифер фыркнул:

— Уж поверьте мне. Три длинные нитки бесценного жемчуга, а между ними вставлены три прямоугольных изумруда. Да еще такие же браслеты и серьги. — Он раздраженно глянул на герцогиню и нахмурился: — Как ни неприятно в этом признаваться, но приманка для вора превосходная. Кто бы он ни был, он разбирается в ценных вещах, а этот гарнитур можно рассыпать и так же легко заново нанизать — это проще простого, — и получится совсем другое ожерелье, которое спокойно можно будет продать. Изумруды тоже, хотя они и приметны, легко вставить в новую оправу.

Люк помрачнел:

— Да, эту вещицу я предпочел бы взять на сохранение.

Елена легкомысленно махнула рукой:

— Не бойтесь. К тому времени, когда я окончательно отвергну ваше предложение, все будут знать, что ожерелье на ночь останется у меня.

— Мне это не нравится, — заговорил Саймон, который стоял в стороне, прислонившись плечом к каминной полке. — Слишком рискованно. Что, если они нападут на вас?

Сквозь ласковую улыбку Елены проступила решимость.

— Я ничем не рискую. Ожерелье будет лежать на столе в центре комнаты — именно там, где дамы вроде меня, беззаботно относящиеся к своим драгоценностям, часто их оставляют. Никакой вор не станет терять время, чтобы напасть на такую маленькую и хрупкую старушку.

Артур, внимательно выслушав ее, произнес:

— Чтобы закончить с этим вопросом, обещайте — успокойте наши мужские и, я признаюсь, вполне естественные страхи, — обещайте, что сами вы ни в коем случае не станете хватать этого вора.

Елена рассмеялась:

— Хорошо, мой друг, обещаю. Я буду только смотреть — остальное сделаете, — она махнула рукой в сторону мужчин, — вы. Вы схватите вора прежде, чем он сбежит с моим ожерельем.

— А если это не получится, — проворчал Люк, — мы никогда не узнаем, кто этот вор.

Часы пробили полночь. Елена встала, следом за ней поднялись остальные дамы, решив, что разговор закончен. Проходя мимо Люка, герцогиня потрепала его голове.

— Я совершенно в вас уверена, mes enfants[5].

Люцифер, который стоя возвышался над Еленой, как и все мужчины в комнате, был вне себя от ярости.

На следующее утро все женатые мужчины убедились, что заставить их жен отказаться от задуманного Еленой им не по силам.

— Необходимо перекрыть все подходы к дому, — высказал свое мнение Люк, разглядывая план дома, разложенный на письменном столе. По бокам его, склонившись над планом, стояли Мартин и Люцифер.

Саймон стоял напротив, его взгляд перебегал с плана на лица мужчин, потом обратно.

— А что, и правда нет другого варианта?

— Нет, — ответил Люк, не глядя на него. — Все остальные варианты не подходят, поверьте нам.

К ним подошел Артур, посмотрел на них и грустно произнес:

— Мне страшно не хочется уезжать в такое время, но эти переговоры… они не станут ждать.

Все повернулись к нему.

— Не беспокойтесь, — улыбнулся Люк.

— Мы все сделаем, — подтвердил Люцифер.

— Главное, мы заручились обещанием герцогини не хватать вора, — усмехнулся Мартин. — Вы свою часть дела сделали, остальное доверьте нам.

— Ну хорошо, — вздохнул Артур. — Но если вам понадо бится помощь, сообщите Девилу.

Все кивнули. Артур вынул часы.

— Ну что ж, я, пожалуй, пойду посмотрю, готова ли Луиза. Предполагалось, что мы уедем еще четверть часа назад.

И он вышел из кабинета.

В холле он застал лихорадочно снующих взад-вперед горничных и лакеев, а также дам, собравшихся в кружок.

— Вот и ты, — обрадовалась Луиза. — А мы тебя ждем.

Минерва, Эмили и Энн попрощались с Артуром и пожелали ему благополучного путешествия.

Немного в стороне стояли, сдвинув головы, сестры-близнецы. Артур остановился, глядя на них с улыбкой, потом обнял Аманду и Амелию, притянул их к себе и поцеловал каждую в лоб.

— Будьте осторожны, — шепнул он дочерям. Они рассмеялись и тоже поцеловали его.

— Будь осторожен, папа.

— Приезжай к нам поскорее.

Вздохнув, он отпустил их, стараясь не думать о том, что опять расстается с ними надолго. Потом поцеловал руку Филлиде.

— И вы тоже, дорогая. — И наконец, повернулся к Елене: — Что же касается вас…

Та высокомерно подняла брови, в глазах ее плясали бесенята.

— Благодарю вас, со мной все будет в порядке. А вам пора отправляться, иначе вы не доберетесь до Лондона засветло.

Очередной прилив прощаний и пожеланий вынес всех за дверь. Артур спустился с Луизой с крыльца и подошел к тяжело нагруженной карете. Дверца захлопнулась, лакей от ступил, кнут щелкнул, карета тронулась.

— Скажи, ты доволен нашими зятьями? — спросила она.

— Они оба славные парни и, похоже, преданны нашим девочкам.

— Преданны? — Луиза улыбнулась. — Да, наверное, можно сказать и так.

— А ты? Ты ими довольна?

— Декстером — да, довольна. А Люк… в нем я не сомневаюсь, да и никогда не сомневалась. Кажется, они хорошо уживаются вместе, как я и ожидала, но что-то мне еще не вполне ясно. Но поверь, все утрясется. Я попросила Елену присмотреть за ними — она, конечно, это сделает. — Луиза погладила мужа по руке. — Не стоит волноваться — они справятся.

Артур хмыкнул, откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза. И решил, что, наверное, так и будет — либо судьба, либо Елена позаботятся обо всем.

Летний бал было решено назначить на вечер ближайшего воскресенья. Это давало пять дней на подготовку — можно было все успеть, и все-таки времени оставалось в обрез. Первое, и самое главное, — это приглашения; сразу же после ленча дамы их написали, затем все грумы и младшие конюхи развозили их по адресам.

После этого семья просидела три часа в гостиной, обсуждая, решая и составляя списки. Порция и Пенелопа убедили мисс Пинк, что их присутствие на совете необходимо для их образования — оно научит их, как должны вести дела леди; над их предложениями то и дело смеялись, но кое-какие из них были учтены и записаны.

Первый список — развлечения, второй — угощение, третий — мебель, четвертый — утварь: посуда, приборы, бокалы и прочее.

— Нужно уточнить порядок церемонии, — заявила Пенелопа.

Минерва улыбнулась, а Порция поддержала сестру:

— Да, Пен права. Необходимо составить расписание того, что и в какое время должно происходить.

Вид у нее был вполне невинный. Дамы переглянулись. Предполагалось, что ни Порция, ни Пенелопа, ни Эмили и ни Энн ни о чем не догадываются.

— Вы имеете в виду фейерверк и танцы? — спросила Амелия.

— И время, когда подадут угощение, и все такое. — Портция нахмурила лоб: — Мне кажется, такой список просто необходим.

Все вздохнули с облегчением; Порция и Пенелопа это заметили, но Филлида и Аманда тут же взялись обсуждать их предложение, мгновение пролетело, а с ним и вертевшиеся на языке у девочек вопросы.

Когда довольные проделанной работой девочки отправились прогуляться по лужайке, Амелия расслабилась в своем кресле и посмотрела на Филлиду, сидевшую рядом с Амандой.

— Я знаю, что вам не терпится вернуться к себе в Коу-лайтон. Мы не можем просить вас отложить отъезд…

Филлида жестом прервала ее:

— Мы с Аласдером обсудили этот вопрос еще вчера вечером. Мне очень хочется вернуться домой, но… Я никогда не прощу себе — и он, я думаю, тоже, — если мы уедем, а все пойдет не так, как нужно, только потому, что вам не хватит помощников.

— И все-таки это чрезмерная жертва. Вы уже сделали так много…

— Вздор! Вы же знаете, это нам нравится. И потом Аласдер уже послал своего грума в Лондон с запиской для Девила, а Девил перешлет наше сообщение папе и Джонасу в Девон, так что все улажено. — Филлида погладила Амелию по руке. — Право, нас настолько… настолько рассердил этот вор и мы так хотим изловить его, что вряд ли уехали бы, даже если бы и в самом деле вы не нуждались в нашей помощи.

Елена задумчиво покачала головой:

— Этот вор, кто бы он ни был, недостоин даже презрения. Не верю, будто он не знает, что его поступки могут повредить невинному человеку. Я считаю за честь принять участие в его уничтожении.

Мгновение спустя все встали, улыбаясь — друг другу, самим себе, — и, шелестя юбками, пошли наверх переодеваться.

Вечером Амелия взяла свои списки в постель. Спальня была единственным местом, где она могла поговорить с Люком наедине.

Тема, которую она решила затронуть, требовала полного уединения.

Когда он, обнаженный, растянулся рядом с ней, она, держа списки в руке, с трудом смогла сосредоточиться.

— Я попыталась по возможности сократить их, но все равно — это самое меньшее, что нам понадобится.

Он положил списки на одеяло.

— Делай все, что нужно. Все, что придет тебе в голову.

Он потянулся к ней, нашел ее губы и поцеловал долгим страстным поцелуем, так что ей стало совершенно ясно, что пришло в голову ему.

Когда он потянул с нее одеяло, она сжала в руке списки.

— Да, но…

Он снова поцеловал ее.

Тогда она взяла списки, нащупала край кровати и опустила бумаги на пол. Там они будут в большей сохранности. Если их оставить на кровати, на что они будут похожи завтра утром?

Позже, когда они, отдыхая, опять лежали под одеялом, она поцеловала его грудь и сказала:

— Спасибо тебе.

И улыбнулась, осознав двусмысленность этих слов, но не стала ничего прояснять.

— Я постараюсь свести расходы к минимуму.

Он замер, точно занавес упал на его тело. Это была реакция на упоминание о деньгах, неловкость, вполне понятная.

— Амелия, но ведь…

— Скупиться ни к чему. Я знаю. Но также ни к чему сорить деньгами. Я уложусь. — Ее одолевал сон, и она положила руку туда, куда любила класть ее, засыпая, — ему на грудь. — Не волнуйся.

Ее бормотание было почти неслышным; Люк про себя выругался. Он не знал, стоит ли ее будить, чтобы заставить выслушать правду…

От ее легкого дыхания шевелились волоски у него на груди. Рука, лежащая на его теле, становилась все тяжелее.

Он вздохнул, почувствовал, как неловкость отступает и его окутывает тепло.

Расслабившись, он наказал себе решить, где, когда, в какой последовательности он будет исповедоваться… и уснул.

Он должен был ей сказать. Если не минувшей ночью, то хотя бы утром. Если не всю правду, то хотя бы то, что ей не нужно экономить, а главное — почему.

А вместо этого…

Люк стоял у окна своего кабинета, глядя на лужайку и воскрешая в памяти это утро, когда он проснулся и увидел, что Амелии рядом нет.

Его охватила настоящая паника — она никогда не просыпалась раньше его, — и вдруг он услышал шорох в ее туалетной комнате. Секунда — и она вошла в спальню, уже одетая, готовая устремиться в новый день. Весело поздоровавшись с ним, она обогнула кровать и подняла с пола свои списки.

Она радостно щебетала обо всем, что ей предстоит сделать; на лице ее, в синих-синих глазах не было ни намека на беспокойство или фальшь. Она искренне верила, что находится на вершине мира — их мира, — несмотря на денежные ограничения. Она почти не замолкала, не ждала от него ответа, и у него просто духу не хватило погасить ее искрящую ся радость и заставить выслушать то, что в настоящий момент казалось вовсе не таким уж срочным.

— Эти цифры. — Он обернулся. Сидевший за столом Мартин похлопал по документу, который только что осилил. — Они точные?

— Настолько, насколько удалось проверить. Их подтверждают три независимых источника. — Люк помешкал, прежде чем признаться: — Обычно я рассчитываю на пятьдесят процентов от того, что мне обещано.

Мартин подсчитал, негромко присвистнул и вернул Люку документ. Напротив него, сидя за столом, Люцифер тоже был занят детальным разбором нескольких финансовых проектов, предложенных Люком. Он был так поглощен этим делом, что даже не поднял головы.

Люк снова устремил взгляд за окно. И увидел, как Пенелопа появилась со стороны псарни, держа на руках извивающегося щенка, Люк не сомневался, что это Галахад. Выйдя на лужайку, она опустила Галахада на землю; в полном соответствии со своим именем тот сразу же принялся рыскать туда-сюда, прижав нос к земле и что-то вынюхивая.

Пенелопа опустилась на траву и смотрела на него с той серьезной сосредоточенностью, с какой она делала почти все. Позади нее под надзором Порции и Саймона появилась группа молодых собак — они были еще слишком молоды, чтобы ходить в своре.

Точнее, Порция надзирала за собаками, а Саймон, сунув руки в карманы, надзирал за девочками.

Это выглядело немного странно. Саймону было девятнадцать лет, почти двадцать, и он уже приобрел определенный светский лоск. Эмили и Энн гораздо больше подходили ему по возрасту, и все же он чаще проводил время в обществе девочек, когда они оказывались свободны… Объяснение озарило Люка, как только эта мысль мелькнула у него в голове.

Ведь они подозревают, что поблизости находится кто-то, кто враждебно относится к их семье, особенно к его сестрам, а Порция и Пенелопа часто выходят из дома — да, ему остается только поблагодарить Саймона за заботу.

Пока он наблюдал за троицей на лужайке, ему стало ясно, что Порция не разделяет его взглядов; даже из кабинета он видел надменность, с какой она вздернула носик и что-то сказала — что-то достаточно резкое, отчего Саймон разозлился.

Пенелопа не обращала на них внимания, а они продолжали пикироваться поверх ее головы. Надо будет сказать Саймону, что спорить с его младшими сестрами — это то, чего даже он всячески избегает. Люк отвернулся и подошел к столу с бумагами, которые необходимо было прочесть самым внимательным образом.

Мартин, Люцифер и он — все нашли убежище в его кабинете; за пределами же кабинета творился сущий ад — ад, в котором заправляли их жены. Лучше держаться от всего этого подальше, решили они, хотя вслух никто ничего не сказал.

По совету Девила Люцифер попросил Люка дать ему общий обзор своей инвестиционной политики. Мартин навострил уши и попросил принять его в эту игру. И теперь он заставил их обоих корпеть над сообщениями, которые позволили бы ему решиться вложить деньги в три разных предприятия — все рассчитанные на скорую отдачу, все, вероятно, высокодоходные, которые, очень может быть, значительно увеличат его состояние.

Посмотрев на склоненные головы Мартина и Люцифера, Люк улыбнулся, уселся в кресло и занялся тем, что могло стать его очередным рискованным предприятием…

Совершенно неожиданно — как это случилось, он и сам не понял, — Люк оказался на вечернем свежем воздухе под руку с Еленой. Когда она повела его — как всегда, властно — к живым изгородям, он насторожился, но принял ее власть покорно. Он проводил ее в первый двор, потом они прошли во второй, где находился искусственный водоем, сейчас зеркально-спокойный.

Елена кивнула на чугунную скамью, стоящую перед прудом. Он подвел ее туда и подождал, пока она сядет. Подчиняясь взмаху ее руки, он сел рядом, устремил взгляд на воду и стал ждать — нарочито безучастно, — что же она ему скажет.

К его удивлению, она рассмеялась, явно чем-то довольная.

Он взглянул на нее, и глаза их встретились.

— Можете поднять свое забрало — я не собираюсь на вас нападать.

Ее улыбка была заразительна, но… он хорошо ее знал и не позволил себе расслабиться.

Она вздохнула, покачала головой и взглянула на пруд.

— Вы по-прежнему отказываетесь признать очевидное?

Что толку притворяться? Разве он не понимает, о чем идет речь? И он сделал вид, будто тоже любуется рыбками, мелькающими в темной воде.

— Я очень счастлив — мы оба счастливы.

— Это я вижу. И все же… вы, на мой взгляд, не настолько счастливы, каким стали бы, сказав ей правду.

Он знал, что она права, но медлил с ответом.

— Думаю, со временем так и будет.

Елена издала звук, не очень-то подобающий вдовствующей герцогине.

— Так и будет — что это значит? Время вам не поможет, вот что я вам скажу. Вы только теряете дни счастья, которое могли бы иметь, если бы…

Он увидел в ее бледно-зеленых глазах что-то одновре менно покоряющее и неотразимое.

— Такое случается со всеми, — вздохнула она, глядя на воду. — Нам всем приходится сталкиваться с этим. Одним это легче, другим труднее, но каждый рано или поздно должен понять это и осознать. Рано или поздно каждый должен принять решение.

Он и не думал… Он начал хмуриться. Елена посмотрела на него с улыбкой:

— Нет, убежать от этого нельзя. Это правда. Можно только принять и пожать плоды или прожить всю жизнь, борясь с тем, что невозможно побороть.

Он рассмеялся, хотя и не совсем искренне. Он слишком хорошо понял, что она имеет в виду.

Больше она ничего не сказала, он тоже. Тени стали длиннее. Они, он был уверен, размышляли об одном и том же. Наконец герцогиня встала, он тоже встал, подал ей руку, и они направились к дому.

Утром в пятницу из окна своего кабинета Люк смотрел, как Амелия и Аманда играют с Галахадом, и неожиданно подумал, многим ли они делятся друг с другом. Он тут же вспомнил свой разговор с Еленой, но его ждали неотложные дела.

Взяв пресс-папье, он придавил им план дома и сада.

— Вот здесь надо расставить столы. — Мартин показал карандашом на западный край лужайки. — А вот здесь советую расположить скрипачей с барабанщиком — это достаточно далеко от дома, так что их шум не помешает квартету, который будет играть в бальном зале.

Люцифер взглянул на Люка:

— Есть ли среди нанятых людей — музыкантов, временных помощников на кухне или других — кто-то, кого вы или ваша прислуга не знаете?

Люк покачал головой:

— Я говорил об этом с Коттслоу и Хиггс. Все, кого они позвали, здешние, и никто в этом году не уезжал из наших мест.

— Хорошо. — Люцифер внимательно рассматривал план дома и сада, окружающего лужайку. — Если бы вы решили пробраться в дом ночью, с какой стороны подошли бы?

— Если бы знал о собаках, то отсюда. — Люк показал на территорию к северу от розария. — Здесь лес, и довольно густой. Он сохранился с давних времен, и его никогда не прореживали. Пройти там можно, но лес старый — даже днем тропинки еле видны.

Мартин кивнул:

— Верно. Но если бы вы не знали о собаках, то выбрали бы вот этот путь. — Он провел карандашом по тропинке от западной границы парка через аллею, ведущую к ферме, и дальше — к краю живой изгороди. — Или, если идти от гребня холма, тогда самым разумным будет путь мимо конюшен.

— Да, вся дорога под хорошим прикрытием, — согласился Люк. — Но я могу вас заверить, собаки поднимут тревогу, если по этой дороге кто-то пойдет.

Люцифер хмыкнул:

— Остается надеяться, что у него хватит ума догадаться, что тут есть собаки.

Сунув руки в карманы, Люк смотрел на план.

— Предупрежу-ка я Сагдена. Если кто-то все же придет по этой дороге, а собаки поднимут лай, Сагден их выпустит. Они повалят любого чужака не землю и не дадут шевельнуться, пока мы не подойдем.

Люцифер плотоядно усмехнулся:

— Хорошая мысль.

— И еще, — вмешался Мартин. — Пусть Пэтси и Морри развлекают детей во время праздника. Они достаточно по слушны. Сагден будет держать их на поводке, а они покажут, что умеют делать. Никого это не удивит, ведь эти собаки — чемпионы. Но зато наш вор узнает о наличии псарни. Конечно, приятно посмотреть на преступника, которого псы повалили на землю, но гораздо лучше, если мы схватим его на месте преступления.

Люк и Люцифер одновременно кивнули.

— Так, вот здесь комната, где спит Елена, — сказал Люк, указывая на план. — Как мы сможем ее защитить?

Почти все утро они провели, обсуждая разные варианты; пришлось подождать, пока их жены раскроют свои замыслы, в том числе когда и где предполагается устроить ту или иную забаву.

После выяснения всех деталей они выработали окончательный план. Во время праздника и бала их будет трое плюс Саймон, Сагден и Коттслоу, и все будут наблюдать за Еленой. Позже, когда гости разойдутся, Амелия, Аманда и Филлида будут стоять на страже в разных местах внутри дома, а Мартину, Сагдену и Люциферу придется патрулировать парк, оставив Люка и Саймона — которые лучше всех знают дом и расположение комнат — охранять длинные коридоры.

Закончив все приготовления, они разошлись. Люк от правился на псарню поговорить с Сагденбм и взглянуть на щенков.

Вернувшись в дом, он, помешкав, зашагал к музыкальной комнате. В коридоре перед дверью остановился — из-за нее доносился голос Амелии, а также Филлиды и Аманды. Он усмехнулся и двинулся дальше, на второй этаж.

Младшие сестры и мисс Пинк расположились внизу, оставив книги ради практических занятий. Поэтому верхний этаж главного здания был пуст. И Люк вошел в детскую.

Ничто здесь не изменилось — он и не ждал этого; у Амелии не было времени, чтобы заняться этой комнатой. Но скоро она это сделает.

Подойдя к окну, он посмотрел вниз, на долину, и стал размышлять, что для него будет значить это событие, что он будет испытывать.

Сын — это самое меньшее, что судьба задолжала ему, оставив его управляться в одиночку с четырьмя сестрами. Честно говоря, он не возражал. Ему очень хотелось увидеть Амелию с их младенцем на руках.

Его разговор с Еленой напомнил ему о другой стороне дела — Амелии тоже придется принимать решение.

Она его уже приняла — в этом он был уверен. Она была преданна ему, а теперь носит его ребенка. Она — его. На каком-то первичном уровне он уже знал это — теперь же был в этом уверен.

Амелия сбилась с ног из-за всех приготовлений, сразу заснула, как только они легли в постель, а утром выпрыгнула из постели прежде, чем он проснулся, и снова погрузилась в водоворот дел.

Немыслимо делать такие жизненно важные признания теперь, когда у нее нет ни минуты свободной.

Он должен быть уверен, что она обратит внимание на его слова, когда он наконец признает свою капитуляцию, а не забудет их тут же.

Нетерпение одолело его, неудовлетворенность грызла. Он уставился на долину. Губы его были крепко сжаты.

Когда вора поймают, он сделает так, чтобы все ее внимание вновь сосредоточилось на нем.

И тогда он скажет ей правду.

Три коротких слова.

«Я тебя люблю».

Глава 21

— Маленький совет, ma petite[6].

Амелия подняла голову от списков, разбросанных по письменному столу.

В дверях стояла Елена и ласково ей улыбалась. Амелия быстро подвинула к себе списки.

— По какому?..

— Ах нет. Мой совет не относится к нашим приготовлениям, — Елена махнула рукой в сторону списков, — но к предмету, гораздо более милому вашему сердцу.

— Вот как? — удивилась Амелия. Елена пояснила:

— К Люку. Мне кажется, он хочет вам что-то сказать, но… бывает, даже такие мужчины, как он, испытывают… неуверенность. Вот вам мой совет: небольшое поощрение в таких случаях очень уместно и даст вам больше, чем может показаться на первый взгляд.

— Поощрение?

— Oui[7]. — Елена сделала классический галльский жест. — Такое поощрение, которое могло бы ослабить необъяснимое сопротивление мужа. — Чудесная улыбка осветила ее лицо, глаза блеснули. — Я уверена, что в деталях вы разберетесь и сами.

Забыв о своих списках, Амелия смотрела на пустой дверной проем. В последние дни Люка и в самом деле мучили какие-то мысли. Они оба были заняты приготовлениями к празднику и размышлениями о том, как поймать вора, и их личная жизнь на время была отодвинута в сторону. Сначала нужно уничтожить угрозу, нависшую над их семьей.

И все же…

Внезапно ею овладело нетерпение. Она заперла списки в стол и побежала наверх.

Вечером Люк вошел в спальню и увидел, что Амелия не легла, как это бывало обычно, но стоит у окна и смотрит на лужайку, залитую лунным светом. Свечи не горели; в шелковом пеньюаре персикового цвета, с волосами, ниспадающими на плечи, она стояла неподвижно, погруженная в свои мысли.

Она не слышала, как он вошел, а он, пользуясь этим, рассматривал ее и гадал, о чем она так задумалась. Весь вечер он ловил на себе ее взгляды, словно она хотела о чем-то его спросить. Он видел, что она взволнованна, что напряжение в ней нарастает, как и во всех остальных. Завтра в это время они будут выслеживать вора, который с умыслом или без него угрожает спокойствию и счастью Эшфордов. Ожидание, предвкушение уже текло по их жилам.

Он смотрел; она была спокойна, как статуя, освещенная серебряным светом, лившимся на нее в окно.

Искушение подталкивало его… но сейчас, ночью, не время для разговоров. Им предстоит пережить завтрашний день и завтрашнюю ночь, что бы эта ночь ни принесла им. Потом, позже, когда все уладится и они снова смогут заняться своей личной жизнью, их будущим…

Напряжение нарастало; он справился с ним и подошел к ней.

Она почувствовала его приближение, обернулась и с улыбкой вошла в его объятия.

Она обняла его за шею, встретилась с ним губами.

Он обнял ее за талию, и она охотно подчинилась, теплые холмики ее грудей прижались к его груди. Потом она что-то пробормотала, слегка отодвинулась, не отнимая от него своих губ, но так, чтобы они только слегка соприкасались, лаская и дразня. Он позволил ей ласкать себя, как ей хотелось, и наблюдал за ней, полузакрыв глаза. И не понимал, что же в ней изменилось.

В ней всегда горело желание, даже страсть, но сегодня появилась уверенность.

Это было видно по ее прикосновениям. Пробудившись утром от сна, которым может спать только вконец истощенный человек, он увидел, что Амелия уже встала и ушла. Он окинул взглядом смятую постель — живое свидетельство их телесного союза. Но не только это ожило в его воспоминаниях о минувшей ночи.

Она отдала ему всю себя, подчинилась ему с радостью, не только физически, не только эмоционально, но в каком-то более глубоком смысле. И он принял это как дар. Потому что она и все то, что она ему предлагала, было всем, в чем он нуждался.

До него донеслись голоса — Амелия разговаривала со своей горничной. Он встал, накинул халат и пошел в туалетную комнату.

Его желание сказать ей то, что он должен был сказать, теперь достигло новых высот, но день обещал быть долгим, и он не сумеет выкроить время на то, чтобы поговорить с ней как положено, до тех пор, пока все не прояснится.

Она и он заслуживают лучшего, чем брошенные на ходу слова «Я тебя люблю».

Одевшись, он вернулся в спальню как раз тогда, когда она, уже одетая, вышла из своей комнаты. Он стоял в дверях и ждал ее. В глубине ее синих глаз он увидел спокойствие и уверенность.

И понимание.

Он услышал болтовню служанок в ее комнате — им не терпелось привести в порядок спальню.

— Мне надо с тобой поговорить. Но не сейчас, а когда все будет кончено. — Он легко коснулся ее щеки. — Мне нужно кое-что сказать тебе, кое-что обсудить.

Ее улыбка выражала самую сущность счастья. Она взяла его за руку и коснулась губами ладони.

— Хорошо, я подожду.

От этого короткого прикосновения его обдало жаром. Он повернулся к двери, открыл ее перед ней, и она вышла.

Он посмотрел, как ее бедра колышутся под синим утренним платьем, втянул в себя воздух, успокоился и двинулся следом за ней.

Глава 22

День пролетел незаметно. Вместо второго завтрака перекусывали на ходу — Хиггс расставила холодные закуски в столовой, и все подкреплялись, когда могли. В доме творились хаос и столпотворение, но когда пробило шесть и во дворе показались первые гости, все уже были на своих местах. Сияющая Хиггс поспешила на кухню, а Коттслоу гордо стоял в дверях.

Амелия встала с кресла, в которое только что опустилась. Весь день она провела на ногах, волнением был пропитан сам воздух в доме, но выражение полуночных глаз Люка, когда она заняла свое место рядом с ним у камина, стоило всех затраченных усилий, не говоря уже о возможности пой мать вора.

Гости подъезжали, их провожали через парадный холл в гостиную, где они здоровались с ней и Люком, потом их знакомили с остальными членами семьи, близкими и дальними, стоящими и сидящими по всей просторной комнате. Основная задача знакомить выпала на долю Минервы, Эмили и Энн, а потому Амелия и Люк могли сосредоточиться на непрерывной череде соседей и арендаторов. Филлида сопровождала Эмили, готовая прийти ей на помощь, если у девушки возникнут проблемы. Аманда опекала Энн, робеющую, но исполненную решимости выполнить свою роль до конца.

Елена сидела рядом с Минервой в кресле, ее ожерелье из жемчуга и изумрудов обращало на себя всеобщее внимание, выгодно выделяясь на фоне темно-зеленого шелка ее платья. Темными волосами с проседью, бледно-зелеными глазами и царственной осанкой Елена привлекала взгляды всех. В ней сразу признавали вдовствующую герцогиню Сент-Ивз.

Заметив, как ее тетка, обменявшись поклонами с леди Фентон, спесивой местной матроной, произнесла что-то в духе знатной светской дамы, чем мгновенно привела леди Фентон в замешательство и нервозность, Амелия заставила себя быстро отвести взгляд. Широкой улыбкой она встретила очередного гостя.

Порция, Пенелопа и Саймон прохаживались перед высокими окнами, открытыми на террасу, направляя тех, кто уже покончил со знакомствами, в парк, где должно было развернуться первое действие этого праздника. А в гостиной собралась большая толпа, жадно поглощающая кулинарные изыски, выставленные Хиггс, и запивающая их элем и вином.

Когда прилив гостей спал, парадные двери закрыли; паренек из конюшни уселся на крыльце, чтобы направлять опоздавших туда, где происходило празднество. Люк и Амелия вывели своих родственников на лужайку, и они смешались с гостями.

Когда они спускались по ступеням террасы, солнце бросало косые лучи сквозь деревья, золотя верхушки живой из городи. В воздухе стояло тепло летнего дня. Ласковый ветерок приносил запахи травы и зелени, левкоев, жасмина и множества роз, цветущих по всему парку.

Люк встретился взглядом с Амелией, поднес на мгновение ее руку к губам и тут же отпустил. Они разошлись, смешались с толпой, обмениваясь приветствиями с арендаторами и крестьянами, большинство из которых пришли в Кал-вертон-Чейз пешком и привели с собой своих домочадцев, поскольку праздник обещал много интересных развлечений.

Разговаривая, Люк не упускал из виду Елену. Герцогиню легко было заметить — темно-зеленый цвет ее платья сразу бросался в глаза на фоне светлых пастельных тонов нарядов других женщин.

В ней проявился незаурядный актерский талант — никто, глядя на нее, не заподозрил бы, что главной ее целью было показать свое ожерелье, а не кичиться высоким титулом. И то, что ее неотступно сопровождали две дамы, как ученики, следующие за мастером, только усиливало образ властной надменности, который она являла собой.

Пробираясь сквозь толпу, Люк видел и остальных — Мартина, Люцифера, Саймона, внимательно рассматривающих собравшихся. Со стороны террасы следил Коттслоу, а Сагден стоял в тени живой изгороди, не сводя глаз с Пэтси и Морри и поглядывая на гостей.

Собаки приводили в восторг бесчисленных детей. Люк направился туда, намереваясь спросить у Сагдена, не заметил ли он кого-нибудь неизвестного. Впрочем, особой надобности в этом не было — всем приглашенным было сказано, что они могут привести с собой любого, кто гостит у них в доме. Стояло лето, и ко многим сельским семьям приехали друзья или родственники из Лондона или других мест.

Пробираясь сквозь толпу, Люк заметил генерала Фоллиота, — тот стоял в сторонке и смотрел на играющих скрипачей. Люк подошел к генералу.

— Вот смотрю на наших двух. — И генерал указал на Фиону и Энн, которые, взявшись за руки, наблюдали за танцующими.

Люк улыбнулся:

— Я хотел поблагодарить вас за то, что вы позволили дочери проводить с нами много времени в Лондоне. Ее уверенность в себе очень полезна для Энн.

— А, да, она, я бы сказал, даже чересчур уверена в себе. — Генерал откашлялся и тихо добавил: — Честно говоря, я и сам хотел поговорить с вами, но меня отвлекло это дело с наперстком. — Он бросил на Люка взгляд из-под кустистых бровей. — Вы не слышали, не завелся ли у Фионы какой-нибудь мужчина, а?

Люк удивленно поднял брови:

— Нет. Не слышал. — Он помешкал и спросил: — А у вас есть причины подозревать это?

— Нет-нет! — Генерал вздохнул. — Просто дело в том, что она… ну, что ли, изменилась с тех пор, как вернулась домой. Я не могу вмешиваться в ее дела…

— Если хотите, — предложил Люк, подумав, — я могу попросить жену. Она близка и с Эмили, и с Энн. Если Фиона говорила им что-нибудь…

— Это будет очень любезно с вашей стороны.

Люк поклонился и снова направился туда, где стоял Сагден, держа на поводке Пэтси и Морри.

Увидев хозяина, собаки принялись прыгать и скулить, перебирая передними лапами и радостно махая хвостами. Он погладил обеих по голове, почесал Пэтси за ухом, а она, подпрыгнув, лизнула Люка в лицо.

— Они имеют большой успех.

— Ага, ребятишки в восторге, а гости откровенно ими восхищаются.

Люк погладил по голове Морри.

— А как же ими не восхищаться? — Потом продолжил уже другим тоном: — Вы не заметили ничего необычного?

— Нет, не заметил. Но есть кое-кто, кого я не знаю.

Тихо, чтобы их не подслушали, они перебирали имена всех присутствующих, кого знали.

— И все же остается пять человек, кого мы не знаем. — Сагден устремил подчеркнуто равнодушный взгляд на одного из них.

Люк сделал вид, что занят собаками.

— И есть еще четыре дамы, явившиеся неизвестно с кем, а люди все прибывают.

— Судя по вашим словам, мы не можем определить, ког да и откуда появится этот негодяй. Он может войти и не через парадный вход.

— Верно. — Люк всмотрелся в небольшую процессию, направляющуюся в их сторону.

Впереди шли Амелия с Порцией, держа за руки двоих детей, а за ними — еще дети. Казалось, Амелия собиралась пройти прямиком к псарням, но, увидев, что за ними наблюдают, подошла к мужу. Взмахом руки она указала на свою свиту:

— Мы идем посмотреть на Галахада.

Люк узнал детей из коттеджей, стоявших у реки.

— Понятно.

Старшие дети подошли погладить Морри и Пэтси; младшие тут же устремились за ними, к ним присоединились Порция и ее подопечный. Девочка, которая шла с Амелией, побежала к собакам; Сагден начал рассказывать им о своре; а Люк отвел Амелию в сторону.

— Я просто хотела показать им щенков, особенно Галахада. Я им обещала.

Он надеялся, что Амелия и Порция безотлучно будут мелькать среди гостей на лужайке — то есть у него на глазах. Не мог же он бросить свое наблюдение за Еленой и сопроводить их к псарням! Но если рассуждать здраво, что может там с ними случиться? Он кивнул:

— Хорошо, но не задерживайся и сразу же возвращайся назад.

Она взглянула на него и поцеловала в щеку.

— Не волнуйся. Мы ненадолго.

Все снова взялись за руки, и Амелия со свитой направи лась к псарням.

Когда они ушли, Люк повернулся к Сагдену, наблюдавшему за компанией, вторгшейся в его владения, но без него.

— Дайте мне поводки — я возьму Пэтси и Морри. А вы ступайте присмотрите за ними. — И добавил, чтобы задобрить Сагдена: — Заодно проведаете собак.

Тот кивнул, протянул Люку поводки и побежал к псарне.

— Я хозяин, — заявил Люк своим любимцам, — и не могу торчать здесь как столб. Посему мы сейчас пройдемся и посмотрим на гостей. Постарайтесь вести себя прилично.

И, проговорив эти, по всей вероятности, напрасные слова, он возобновил свои блуждания по лужайке.

Сагден нагнал Амелию и детей как раз вовремя, чтобы открыть двери псарни.

— Теперь, — объявила она, поворачиваясь к детям, — мы должны вести себя смирно и не тревожить собак. Мы тихонько пройдем в конец псарни и увидим там щенков. Все поняли?

Дети кивнули.

— Мы еще никогда не видели их всех сразу, — прошептала маленькая говорунья. Она покрепче ухватилась за руку Амелии; Сагден жестом велел им войти, и дети, держась парами, чинно зашагали по центральному проходу.

Амелия услышала их ахи и охи; оглянувшись, она увидела, что старшие дети внимательно рассматривают собак. Самый старший мальчик, державшийся позади, что-то спросил у Сагдена. Тот покачал головой:

— Нет, этих гладить не стоит. Погладишь, а они решат, что сейчас их выпустят на прогулку, а если не выпустить, они рассердятся.

Они подошли к Галахаду, и с этой минуты все смотрели только на него. Щенок прыгал у их ног, обнюхивал им руки, лизнул одну, потом другую. Четверть часа пролетели как одно мгновение. Заметив, что Сагден забеспокоился, Амелия взяла Галахада на руки, почесала ему животик и вернула его матери. Потом она выстроила свою свиту, и все двинулись к выходу, в сгущающиеся сумерки, обмениваясь впечатлениями.

Дети шли по короткой тропе, ведущей на лужайку. Мило поблагодарив Амелию и присев в реверансах, две девочки простились с ними и побежали вперед.

Сагден запер двери.

— Я пройдусь вокруг, проверю, все ли у нас в порядке, ? сказал он.

— А мы возвращаемся обратно, — ответила Амелия. Тут она заметила, что Порция нахмурилась. Взяв девочку за руку, она повела ее по тропе следом за толпой детей. Она уже приготовилась сделать какое-нибудь небрежна замечание по поводу внезапной озабоченности Сагдена безопасностью, как вдруг Порция вздрогнула.

Подняв глаза, Амелия увидела какого-то мужчину, стоящего впереди них, сбоку от тропинки. Они были совсем рядом с ним, но она его не сразу заметила, хотя это был крупный человек; он стоял так неподвижно в тени высокого кус та, что почти слился с ней.

Порция испуганно замедлила шаг.

Амелия, напомнив себе о том, что она здесь хозяйка, изобразила приветливую улыбку и остановилась.

— Добрый вечер. Я — леди Калвертон. Могу я вам чем-нибудь помочь?

Незнакомец изящно поклонился, в улыбке сверкнули белые зубы.

— Нет-нет, мне просто послышалось, что здесь где-то лают собаки, вот я и подумал…

Лондонское произношение, присущее человеку, вообще-то образованному, но…

— У моего мужа большие псарни.

— Я вижу. — Опять сверкнули зубы. — Восхищен вашим приемом, леди Калвертон. Вы меня извините?

И, не дожидаясь ответа, он вернулся на лужайку и затерялся в толпе гостей. Амелия смотрела ему вслед.

— Кто это? Вы не знаете? — спросила Порция. Она покачала головой:

— Он не из наших мест.

И они медленно направились в ту же сторону.

Амелия не помнила, чтобы ее знакомили с этим человеком. Он был так же высок, как Люк, но гораздо массивнее; такую фигуру не скоро забудешь. Насколько ей удалось рассмотреть в сгущающихся сумерках и под густой листвой, он был хорошо одет — уж в этом-то она разбиралась.

Порция пожала плечами:

— Наверное, он приехал с Фаррелами или с Тибертсонами. У них каждое лето живут родственники со всей Англии.

— Наверняка так оно и есть.

Они смешались с толпой, где веселье не утихало. Амелия посмотрела на небо — для фейерверка было еще рано; в это время года ночь наступает поздно.

Они пошли туда, где несколько человек танцевали под звуки трех скрипок и барабана. Все окружили танцующих, хлопали в ладоши, смеялись и шутили. Хотя вечер был задуман ради совсем других целей, он, похоже, имеет большой успех в обществе — все прекрасно проводили время.

Вдруг холодные пальцы обхватили руку Амелии. Подняв глаза, она увидела рядом с собой Люка.

— Пойдем, — произнес он. — Потанцуем вместе с ними.

Она смутилась, но Порция, стоявшая рядом, отпустила ее руку и слегка ее подтолкнула:

— Идите. Вам полагается показывать пример.

Взглянув на нее, Амелия заметила сердитый взгляд, который Порция бросила на Люка. А тот лишь выгнул бровь, подхватил жену и увлек танцевать.

— В чем дело?

— Обычное упрямство Порции. Ты к нему привыкнешь.

Покорность, прозвучавшая в его голосе, ее позабавила.

Он кружил ее и кружил; она и раньше танцевала сельские танцы, но с ним еще ни разу.

Когда скрипачи наконец-то решили дать им передышку, Амелия уже задыхалась. И вызвано это было не только танцем. Люк, поддерживая ее, привлек к себе — пожалуй, слишком близко, но кто же это заметил? — пока она, как предполагалось, восстановит дыхание и голова перестанет кружиться. Истинную причину его жеста она прочла по его лицу, изображавшему высокомерную брюзгливость.

— Не очень-то разумно доводить хозяйку до головокружения, она может выйти из строя.

Он отпустил ее, но с большой неохотой. Затем посмотрел на гостей, потом на небо.

— Теперь уже скоро.

Она помнила об их плане. Как только опустилась ночь, они поднялись на террасу. Люк приказал дворецкому начинать фейерверк, Коттслоу подал сигнал садовникам.

Толпа в приказах не нуждалась; все с нетерпением ждали фейерверков. Амелия переглянулась с мужем, и они разошлись. Она отправилась искать Елену. Через пять минут, когда она подвела тетку к балюстраде, откуда та будет созерцать фейерверк, а толпа сможет ее как следует разглядеть, все уже было готово.

Они с Еленой заняли свои места, Люк подошел к ним с небрежным видом. Он кивнул Елене и мрачно произнес:

— Я буду вам весьма обязан, сударыня, если вы отдадите мне ваше ожерелье в конце вечера. Я смогу спать спокойно, зная, что оно под надежным запором.

Елена высокомерно от него отмахнулась:

— Вам незачем беспокоиться, Калвертон. Эта вещь у меня сто лет, и с ней никогда ничего не случалось.

— И все-таки… — начал Люк. Елена оборвала его, громко заявив:

— Право же, это я буду плохо спать, если мое ожерелье не будет лежать у меня в комнате. — И, снова отмахнувшись от него, повернулась лицом к парку: — Не волнуйтесь.

Люку пришлось согласиться. Но было очевидно, что сделал он это без особой радости. Амелия видела, что все взгляды устремились на Елену, на ее ожерелье. Множество голов сблизились, шепотом излагая свои домыслы. Разлетевшиеся по округе слухи о воровстве гарантировали, что все обратят внимание на попытку Люка сохранить сказочное ожерелье.

Огненная вспышка на нижнем конце лужайки — и все взгляды обратились туда. В воздух взлетела первая ракета. Амелия увидела лицо Елены, на мгновение озаренное светом. Лицо ее не выражало ничего, кроме высокомерного презрения, но тут же Амелия почувствовала, как тетка быстро и торжествующе сжала ее руку.

Улыбнувшись, Амелия слегка расслабилась и залюбовалась фейерверком.

Все находившиеся на террасе смотрели на фейерверк, и никто не заметил, как тот самый джентльмен, с которым столкнулись Амелия и Порция, сжал локоть некоей молодой леди. Никто не заметил, как леди повернулась к нему и на лице ее отразилось потрясение. Мужчина молча кивнул на другую молодую леди, что стояла рядом с первой, очарованная великолепным зрелищем.

Кирби потянул ее за локоть; молодая леди повернулась спиной к своей спутнице, осторожно отпустила ее руку, но подруга, захваченная красотой летящей ракеты, едва заметила это. Леди немного, постояла, потом очень неохотно подчинилась беззвучному приказу мужчины и отошла в сторону. Толпа раздалась не глядя. Мужчина увлек ее туда, где стена дома отбрасывала густую тень.

Молодая леди украдкой посматривала то вправо, то влево.

— Мы не можем разговаривать здесь! — Голос ее дрожал от страха.

Кирби посмотрел на нее. Лицо его было сурово, губы плотно сжаты. Он наклонился к ней, чтобы она услышала его слова:

— Наверное, нет. — В голосе его прозвучала угроза. Он заставил леди немного побарахтаться на крючке страха и прошептал: — Как только фейерверк закончится, мы пойдем, быстро и тихо, в розарий. Чтобы не повредить вашей репутации, я разрешаю вам идти впереди; я пойду следом. Не пытайтесь привлечь чье-либо внимание. Молитесь, что бы никто вас не остановил.

Он замолчал, вгляделся в ее лицо; увиденное его удовлетворило.

— В розарии нас никто не побеспокоит. Там мы сможем поговорить.

Он выпрямился; леди содрогнулась, но осталась стоять рядом с ним, безмолвная и холодная, как могила.

Пока не взорвалась последняя ракета и толпа не испустила восхищенный крик.

Тогда леди выскользнула из толпы, быстро, но незаметно воспользовавшись мгновением, когда все смешалось, когда все решали, что делать дальше, спустилась с террасы, прошла мимо скопившихся внизу гостей, скрылась в тени, окружавшей дорожку, что вела вдоль восточного крыла к обнесенному стеной розарию.

Когда она добралась до арки в каменной стене, она была бледна как мел. Быстрый взгляд подтвердил, что ее мучитель сдержал свое слово — он был совсем рядом. Задыхаясь, она поспешно вошла под арку, чтобы ее не увидели.

Скрыться от всех, кто мог бы заподозрить ужасную тайну.

Кирби нагнал ее, она остановилась и повернулась к нему.

— Я вам уже сказала — я больше не могу красть! Просто не могу! — Голос ее звучал истерически.

— Спокойнее, дуреха! — Кирби безжалостно сжал ее локоть и потащил по главной дорожке подальше от входа.

В конце сада он остановился. Розы были в полном цвету; их окружали огромные кусты, и цветы покачивались на легком ветерке.

Они были одни; никто их не увидит, никто сюда не придет.

Молодая леди сглотнула; у нее кружилась голова, она ослабела, задыхалась от страха, холодела от ужаса.

Кирби отпустил ее и смерил взглядом.

Она заломила руки.

— Я вам сказала! — Голос ее прервался от рыданий. — Я не могу больше ничего брать. Вы сказали — еще одну вещь, и я принесла вам наперсток. Больше ничего нет…

— Престаньте распускать сопли! — оборвал ее Кирби таким тоном, точно ударил хлыстом. — Конечно, вещей еще много, но если вы хотите отделаться от меня, я могу предложить вам сделку.

Молодая леди задрожала, вздохнула, пытаясь совладать с собой.

— Какую сделку?

— Это ожерелье — то, что на старой герцогине. — Кирби не обращал внимания ни на поникшие плечи девушки, ни на отчаяние в ее глазах. — Я хотел бы намного больше, но готов удовольствоваться и этим. — Он пристально смотрел на нее, не тронутый ее слезами. — Я мог бы доить вас много лет, но я разорву наши отношения, если вы добудете мне эту безделушку. Вы слышали, что сказала старуха? Оно будет у нее в комнате — будет ждать, чтобы вы ночью взяли его.

— Нет. — Леди выпрямилась и подняла голову. — Вы мне уже солгали — вы не держите слово. Вы сначала говорили, что это все для Эдварда, потом — что вы уйдете, если я принесу еще что-нибудь… и вот, пожалуйста, теперь вы требуете ожерелье! Я не хочу его красть — я вам не верю!

Эти последние слова она проговорила с решимостью отчаяния. Кирби улыбнулся:

— Наконец-то совесть заговорила! Я не стану утверждать, что вы не правы, не доверяя моим словам. Но вы не заметили одну деталь.

Леди попыталась смолчать, попыталась сделать вид, что ее это не интересует, но…

— Какую деталь?

— Если вы украдете это ожерелье по моему приказу, потому что я шантажом заставил вас это сделать, и отдадите его мне, тогда мне просто-напросто придется скрыться. Потому что если что-то пойдет не так и вы укажете на меня, тогда неприятности будут у меня, а не у вас. Никому до вас не будет никакого дела. Это я окажусь злодеем в глазах общества. На вас же будут смотреть всего лишь как на глупую девчонку, каковой вы и являетесь. — Он подождал, пока до нее дойдет смысл его слов, и добавил: — Добыть это ожерелье — самый верный способ защититься от меня навсегда.

Он молча ждал, пока она вела внутреннюю борьбу с совестью, проснувшейся в ней слишком поздно, чтобы ее спасти. В многословной сети, которую он сплел, имелись такие дыры, что в них могла бы проехать карета, запряженная четверкой лошадей, размышлял он, но вряд ли она это заметит, равно как и опасность, какой грозит ей одна из этих дыр.

Она вообще не отличалась особым умом; теперь же страх и паника затуманили ее голову так, что она не в состоянии была увидеть единственный путь. Путь к своему спасению.

В конце концов, как он и ожидал, она еще сильнее сжала руки и посмотрела на него.

— Если я добуду вам ожерелье, вы поклянетесь, что уедете? Что после того, как я отдам его вам, я вас больше никогда не увижу?

Он улыбнулся и поднял вверх правую руку.

— Бог свидетель, только принесите мне ожерелье, и мы больше никогда не встретимся.

Фейерверк имел огромный успех, был прекрасным завершением первой половины праздника.

Пока соседи собирались в бальном зале, чтобы продолжить официальную часть вечера, Люк и Амелия стояли на ступенях террасы и прощались со своими счастливыми и усталыми арендаторами, крестьянами и остальными гостями из местных.

Выразив восторженную благодарность за вечер, люди группами шли по парку, вокруг флигелей, к подъездной аллее, где некоторые из них оставили свои коляски и фермерские повозки; другие двинулись пешком мимо конюшен и фермы, а третьи выбирались на дорожку, ведущую мимо «Каприза», неся на руках уснувших детей.

Когда последние гости ушли, Амелия довольно вздохнула и позволила Люку отвести себя в дом.

Остальная часть вечера прошла точно так, как и было задумано. Струнный квартет, который до того развлекал старых дам, не пожелавших гулять по лужайкам, теперь играл вальсы и котильоны. Соседи смеялись и танцевали, и часы пролетали незаметно.

Но это была все-таки деревня. В одиннадцать часов гости уехали; многим предстояло проделать неблизкий путь, чтобы добраться до своих постелей. Члены семьи ушли к себе наверх, как делали обычно. Все улыбались и желали друг другу доброй ночи — пока не дождались, когда четыре сестры Люка и мисс Пинк удалились в свои комнаты, и только тогда сняли с себя маски.

Нет, маски они не сняли — никакой уверенности в том, что негодяй не прячется в доме, не было. Хотя при одной только мысли об этом кожа у дам покрывалась мурашками, они ни за что не отказались бы от задуманного.

Минерва и Амелия проводили Елену до ее комнаты. Ласково пожелав им доброй ночи, Минерва рассталась с ними у двери Елены и отправилась в свою спальню, расположенную в западном крыле дома. Амелия вошла в комнату Елены вместе с ней; она села в кресло, лениво болтая о событиях этого вечера, пока горничная помогала хозяйке раздеться и приготовиться ко сну. Наконец горничная ушла, и Амелия подошла к кровати. Она погладила Елену по руке и наклонилась, чтобы поцеловать ее в щеку.

— Будьте осторожны! — шепнула она.

— Naturellement[8]. — Елена поцеловала ее в ответ со своей обычной непоколебимой уверенностью. — Но ожерелье, — тоже шепотом произнесла она, указывая на круглый столик в середине комнаты, — положите туда, чтобы я могла его видеть.

Амелия колебалась, но ожерелье действительно нужно было положить на видном месте — горничная, как обычно, заперла его в шкатулку для драгоценностей и оставила ключ в замке. Так что если Амелия не положит его туда, тетка просто подождет, пока она не выйдет из ее спальни, и сделает это сама.

Неохотно кивнув, она подошла к шкатулке, отперла ее и вынула драгоценности. Браслеты и серьги она оставила лежать на месте — если их план сорвется, что-то все же оста нется от подарка ее деда Себастьяна. Она раскладывала сказочные нитки жемчуга на лакированной поверхности стола, и ценность этой вещицы никогда еще не казалась ей такой очевидной — гораздо большей, чем любое богатство. И только теперь до нее дошло, какому риску столь самоотверженно подвергает себя Елена.

Отведя руку от играющего в свете свечи жемчуга, она взглянула на герцогиню, лежащую на высоких подушках в тени полога. Ей захотелось выразить тетке свою благодарность, но было еще не время. Она улыбнулась напоследок — улыбка получилась несколько жалкой, — а Елена властным жестом приказала ей уйти.

Амелия вышла и тихо закрыла за собой дверь.

Где-то в огромном доме наводили порядок слуги, а потом под внимательными взглядами Хиггс и Коттслоу разошлись по своим комнатам. Коттслоу, как обычно, сделал ночной обход: дом был заперт, огни погашены — все как всегда.

Проверив надежность запоров, Коттслоу ушел на кухню, чтобы сторожить грабителя. Хиггс уже заняла свой пост наверху лестницы для слуг, чтобы следить, не прячется ли кто-нибудь в той части дома, где находятся комнаты прислуги, и не прокрадется ли он отсюда в дом.

Эшфорды тоже разошлись по своим комнатам, но никто не ложился. Когда часы по всему дому пробили полночь, все бесшумно вышли из своих комнат, тихо скользя во мраке, и каждый заступил на назначенное ему место.

Прячась в темноте перед дверью верхней гостиной, Люк удивлялся, как это Порции и Пенелопе удалось ничего не заметить. Похоже, они даже не поняли, что что-то готовилось. Ему это казалось совершенно невероятным, но в их поведении не было и намека на то, что они о чем-то подозревают.

Прислонившись к двери, он представил себе своих млад ших сестер — они были в своих комнатах на верхнем этаже и не могли спуститься вниз, не пройдя мимо него, Хиггс или Амелии; он был абсолютно уверен, что ни Порция, ни Пенелопа не смогут проскользнуть незамеченными.

Может быть, младшие сестры уже спят?

Ему захотелось недоверчиво фыркнуть. Он прислушивался… но слышал только обычные шумы дома, обитатели которого укладываются спать. Он знал каждую скрипящую половицу, каждую скрипучую ступеньку каждой лестницы; если бы хоть одна скрипнула как-то необычно, он это услышал бы. Комната Елены была слева от него, на полпути к западному крылу. Саймон прятался как раз перед лестницей в дальнем конце крыла; если вор проникнет этим путем, Саймон даст ему пройти и последует за ним.

Люк сделает то же самое, если негодяй попытается добраться до комнаты Елены через главную лестницу. В коридорах этого этажа на страже стояла только Амелия — справа от Люка, в восточном крыле, рядом с комнатами Эмили и Энн. Комната Энн была дальше всех. Хотя никто не верил, что она вовлечена в это… Если случайно обнаружится какая-то связь, они с Амелией должны узнать об этом первыми.

Они об этом не говорили и даже не произнесли ни слова наедине — они просто обменялись взглядами, и Амелия заявила, что этот пост — ее.

Он начал думать о ней — о своей жене и о чем-то гораздо большем, обо всем, что он скажет ей, как только судьба пошлет ему такую возможность.

Усилием воли он отогнал эти мысли и сосредоточился на происходящем — опасность слишком велика, чтобы можно было позволить себе отвлечься. Люцифер расхаживал внизу; Мартин прятался в тени живой изгороди. Сагден был где-то возле псарен. Из комнаты в конце западного крыла Аманда следила за долиной и всеми подходами со стороны домашней фермы. Филлида находилась в спальне, отведенной им с мужем, из окон которой отлично были видны розарий и парк.

Ночь окутала дом как саваном.

Во тьме ночи они ждали, когда объявится вор.

Пробило два часа. В четверть третьего Люк ненадолго оставил свой пост; неслышно пройдя по коридору, он велел Саймону прикрыть прореху в обороне западного крыла, потом проверил всех остальных и вернулся на свое место. Все расслабились. Никто не говорил об этом, но все уже думали: может, ошиблись они, и вор по какой-то причине вообще не появится.

Время тянулось; стоять и бодрствовать становилось все труднее.

Елена лежала в постели, смотрела на свое ожерелье и вспоминала. Перебирала в памяти все, что последовало за тем мгновением, когда она получила этот дар, — все чудеса этой жизни и любовь.

Она далеко углубилась в свое прошлое, но тут дверца шкафа, стоявшего у противоположной стены, медленно отворилась.

Глава 23

Елена смотрела, как фигура в плаще осторожно идет по комнате. Боязливо взглянув на кровать, фигура замешкалась — слишком маленькая и щуплая для мужчины, но капюшон не позволял увидеть лицо.

Успокоенная молчанием Елены, фигура выпрямилась и огляделась, взгляд ее упал на столик.

Освещенные бледной луной, чьи лучи проникали в открытое окно, жемчужины сияли неземным светом.

Незнакомка подошла ближе, потом еще ближе. И вот из плаща протянулась маленькая ручка, чтобы схватить мерцающее ожерелье.

Елена видела, что пальцы эти дрожат, видела мгновение последнего колебания. И сразу поняла, кто это может быть. Когда она заговорила, в голосе ее прозвучала необыкновенная доброта:

— Ma petite, что это вы здесь делаете?

Девушка резко вскинула голову. Елена выпрямилась на постели. Незнакомка сдавленно пискнула, почти вскрикнула; застыв, она в ужасе смотрела на Елену.

— Идите сюда, — поманила ее Елена. — Не кричите. Подите сюда и все мне расскажите.

Тяжелые шаги сотрясли коридор. Девушка оглянулась на дверь, затем в панике бросилась в одну сторону, потом в другую…

Елена пробормотала французское ругательство и попыталась встать с кровати.

Незнакомка завопила и кинулась к открытому окну. Она выглянула — комната была на втором этаже.

— Нет! — приказала Елена. — Вернитесь! — Это был голос человека, чьи предки на протяжении столетий имели право приказывать.

Незнакомка нерешительно остановилась.

В дверь ворвался Саймон.

Испустив крик ужаса, незнакомка выпрыгнула в окно.

Саймон выругался и перегнулся через подоконник.

— Господи! — Он всмотрелся. — Она упала на лоджию. — Он помахал рукой. — Вернитесь сюда, глупышка вы этакая!

Елена, накинув пеньюар, поспешила к Саймону. То, что она увидела под окном, заставило ее опереться рукой о его плечо.

— Ни слова!

Но Саймон уже и так впал в мрачное молчание.

За окном фигура в плаще, покачиваясь и спотыкаясь, неуверенно продвигалась по балке лоджии, которая торчала из дома над террасой, выложенной плитками. Если она потеряет равновесие и упадет, то переломает руки и ноги — это меньшее, что ей грозит.

Незнакомка замерла, потом упрямо шагнула вперед. Вдруг она пошатнулась и, молотя руками по воздуху, вновь восстановила равновесие. Тяжелый плащ обвился вокруг ее ног — опасная обуза. Елена тихо молилась.

— Господи, — перевел дух Саймон. — А я уже подумал, что она решила…

— Не спешите и не искушайте судьбу.

В полумраке сада они рассмотрели Мартина у живой изгороди и Сагдена на дорожке, ведущей к псарням. Оба стояли, застыв на месте, молчаливые свидетели гибельного полета девушки. Ни один не издал ни звука, не сделал ни движения, чтобы не отвлечь ее внимание.

Прошла, казалось, вечность, когда раскачивающаяся фигура добралась до конца балки там, где она соединялась с идущей вверх опорой. Саймон напрягся, Елена впилась пальщами ему в рукав.

— Вы не пойдете за ней.

Саймон даже не посмотрел на нее.

— Разумеется, нет. Это и ни к чему.

Они молча ждали. Незнакомка дотянулась до опоры и ухватилась за нее, а потом то ли полетела, то ли прыгнула, то ли рухнула на землю бесформенным комом.

Саймон выглянул в окно.

— Она лежит на земле под лоджией за музыкальной комнатой!

Его звонкий крик заставил всех встрепенуться. Девушка вскочила и бросилась к живой изгороди.

И увидела Мартина, приближающегося с той стороны.

Вскрикнув, она повернулась и бросилась в противоположном направлении, к розарию, к темноте леса за ним.

Она почти достигла ее, была уже на дорожке, ведущей в спасительную тьму, когда наскочила прямо на Люцифера, который, выйдя из дома через парадную дверь, подошел к восточному крылу.

Люк слышал, как Саймон вбежал в комнату Елены, но ведь никто не проходил мимо него или мимо Саймона, значит?.. Через окно? Но Мартин, Сагден и Филлида увидели бы… Как мог кто-то пройти незамеченным?

Поспешив в восточный коридор, он увидел, как Саймон ворвался в комнату Елены. Он остановился, чтобы перехватить вора, но тут услышал голос Саймона. Люк смутился и стал ждать — в комнате явно не происходило ничего драматического, Елене ничто не грозило.

— Она лежит на земле под лоджией…

Она!

Услышав это слово, он замер на месте. Неужели все они ошиблись? Неужели Энн вылезла из окна и обошла вокруг дома? Или ее вообще не было в комнате — она была у Елены?

Круто повернувшись, он побежал к восточному флигелю.

Амелия стояла у двери в комнату Энн; до нее донесся крик Саймона, но стены дома были слишком толсты, и она не расслышала его слов. Однако, увидев бегущего Люка, она все поняла. И без колебаний распахнула дверь в комнату Энн.

— Энн! — Ответа не было. Кровать тонула в густом мра ке. — Энн!

— А? Что?.. — Энн с трудом открыла глаза, откинув со лба густые волосы и глядя на Амелию. — Что случилось?

Амелия просияла:

— Ничего, ничего — беспокоиться не о чем.

Послышались звуки снаружи; Амелия бросилась к окну, раздвинула занавески и подняла раму. За ней в комнату ворвался Люк.

— Что происходит? — спросила Энн, сев в кровати.

— Я и сам не понимаю, — ответил Люк, помолчав.

Амелия услышала в его голосе глубокое облегчение, ощутила, как безумный страх свалился с его — точнее, с их — плеч. Она выглянула в окно. Люк подошел к ней. Мгновение спустя Энн, накинув пеньюар, присоединилась к ним.

Картина, представшая их глазам, казалась поначалу не понятной — три фигуры схватились на лужайке, — разглядеть подробности мешала густая тень, отбрасываемая огромными деревьями. Потом троица превратилась в две более крупные фигуры, которые, поддерживая третью, вели ее к дому. Маленькая фигурка упиралась, но силы были не равны. Внизу, под их окном, отворилась дверь. Аманда вышла на террасу и позвала их:

— Ведите ее сюда!

Они изменили направление; минута — и они вышли из темноты, и стали видны лица. Мартин и Люцифер осторожно, но решительно вели хрупкую женщину в плаще, трясущую головой и истерически рыдающую. Капюшон упал ей на спину, открыв роскошные каштановые локоны.

Люк нахмурился:

— Кто это?

Амелия вдруг поняла.

Но ответила Энн, смотревшая на фигурку округлившимися глазами:

— Господи! Да ведь это Фиона! Да что же здесь происходит?

Она задала этот вопрос уже в третий раз, но объяснить ей было не так просто, да и не все им было известно.

— Поговорим завтра. — Люк повернулся и вышел. Они услышали, как он бежит по коридору в сторону лестницы.

Амелия пошла за ним.

— Амелия!

Она обернулась, встретилась глазами с Энн.

— Я, право же, не могу сейчас остаться, но обещаю, что завтра утром мы все объясним. Пожалуйста, ложись спать.

Отчаянно надеясь, что Энн так и поступит, Амелия быстро вышла. Она пошла было вперед, но вспомнила об Эмили. Остановилась у ее двери, прислушалась, потом чуть-чуть приоткрыла створку. И заглянула внутрь — чтобы убедиться, что Эмили крепко спит и, конечно, видит невинные сны — или, быть может, не совсем невинные.

Вздохнув с облегчением, она вышла и побежала к лестнице. Там она столкнулась с Еленой и Минервой, которых сопровождал Саймон.

Юноша поднял голову:

— Ее поймали.

— Я уже знаю. Я видела.

Минерва покачала головой:

— Бедное дитя. Нам нужно узнать все подробности, потому что я ни за что не поверю, что в этом виновата только она. Фиона всегда была хорошей девочкой. — Минерва помолчала, положив руку на перила, и подняла вверх помрачневшее лицо: — Кто-нибудь должен посмотреть, что делают сейчас Порция и Пенелопа. — Она взглянула на невестку.

Амелия кивнула:

— Я посмотрю, а потом спущусь вниз.

— Скажите им, что они должны оставаться в своих по стелях.

Амелия усомнилась, что это остановит девиц; она лишь надеялась, что они крепко спят и ничего не слышали.

Но как только она отворила дверь в комнату Порции, эта надежда тут же рухнула — младшие сестры Люка были полностью одеты, они далеко высунулись из окна, глядя, как тремя этажами ниже Фиону ведут в дом.

Амелия вошла, захлопнув за собой дверь.

— Интересно, чем это вы заняты?

Девочки оглянулись. Никаких следов угрызений совести на их лицах и в помине не было.

— Мы наблюдаем за кульминационным моментом ваше го плана. — И Пенелопа снова повернулась к окну.

— Ее ввели внутрь. — Порция подошла к Амелии. Пенелопа присоединилась к ним.

— Признаться, я не надеялась, что план сработает, но он сработал. Я так и думала, что это Фиона, — ведь она бывала во всех домах, где исчезали вещи. — Она посмотрела на Амелию сквозь очки. — У вас есть хоть какое-то представление о том, зачем она это делала?

Амелия совершенно не представляла, как поставить этих девиц на место. Она вообще сомневалась, что такое возможно. Но все же, глубоко втянув воздух, она произнесла:

— Я принесла вам приказ вашей матушки — вы должны оставаться в постелях.

Девочки посмотрели на нее так, точно она сошла с ума.

— Что? — изумленно спросила Порция. — В то время как здесь происходят такие события?

— Вы думаете, что мы вот так покорно закроем глаза и уснем?

Грозных взглядов и сопения здесь явно было недостаточно.

— Нет, но…

Амелия осеклась, подняла голову, прислушалась. Порция и Пенелопа сделали то же самое. И услышали приглушенный крик. Все бросились к окну.

— Вы видите?.. — спросила Амелия.

Все пытались хоть что-то рассмотреть в парке, где теперь стало еще темнее, — луна вдруг исчезла.

— Вон там! — Пенелопа указала на другую сторону лужайки, где с трудом можно было различить две борющиеся фигуры.

— Кто?.. — спросила Амелия, но ее сжавшееся сердце подсказало ей, кто это был.

— Ну, если Фиона в доме, — сделала вывод Порция, — значит, это Энн.

— Глупышка! — насмешливо произнесла Пенелопа. ? Какой вздор!

Амелия не стала спорить; она уже скрылась за дверью.

— Нет, вы только подумайте, — удивилась Пенелопа. — Этот человек, должно быть, член какой-нибудь шайки…

Амелия предоставила им делать выводы — это им удавалось лучше, чем ей, — и, если повезет, это задержит их и не позволит ни во что вмешиваться. Сама она скатилась вниз по лестнице, призывая Люка, — ей некогда было останавливаться и что-то ему объяснять.

Насколько она смогла рассмотреть, этот человек — кто бы он ни был — сомкнул руки на шее Энн.

— Люк! — Она пробежала по холлу, поскользнувшись на плитах, свернула и помчалась по восточному коридору. Самый короткий путь к Энн — через садовый холл, и Амелия, не раздумывая, влетела туда.

Она выбежала на лужайку, бросилась к борющимся — все еще борющимся, слава Богу! Все поняв, она закричала:

— Энн! Энн!

Более крупная фигура — это был мужчина — замерла, а потом с проклятиями отшвырнула Энн и побежала в лес.

Амелия задыхалась, когда подбежала к Энн. Хорошо хоть злодей швырнул девушку на лужайку, а не на каменную стену. Энн кашляла, глотала воздух, пыталась сесть. Амелия помогла ей подняться на ноги.

— Кто это был? Ты знаешь?

Энн покачала головой. Она задохнулась, но все же про говорила:

— Кажется, он был среди гостей. — Она снова тяжело задышала. — Он принял меня за Фиону. — Она стиснула пальцы Амелии. — Если бы вы не закричали… Он хотел меня убить — то есть ее. Когда он понял, что это не она…

Амелия погладила Энн по плечу.

— Оставайся здесь. — Она посмотрела на темный лес. Нужно было немедленно что-то решать. Взяла ли Фиона ожерелье и отдала ли его до того, как ее поймали, — Амелия этого не знала. Энн — тоже. — Найди Люка и скажи ему, что я прослежу за этим человеком, — я не собираюсь его ловить, просто постараюсь не терять из виду, пока не подоспеют мой муж и остальные мужчины.

Высвободив руку из пальцев Энн, она побежала в лес. Тропа вела в чащу. Деревья сомкнулись вокруг Амелии, и она оказалась в полной темноте. Она уже не бежала, а просто быстро шла, ноги ее в легких туфельках неслышно ступали по усыпанной листьями тропинке. Эти леса она знала, правда, не так хорошо, как Люк, но лучше, чем мог их знать тот, кто недавно появился в этих местах.

Однако троп, по которым мог пойти незнакомец, было много; скорее всего он направится на восток, чтобы уйти от Калвертон-Чейза как можно дальше. Вряд ли он бежит: продираться сквозь кусты по узким тропинкам означало бы привлечь к себе внимание. Так что, если повезет…

Через десять минут она заметила, как впереди среди деревьев мелькнула фигура мужчины. Через минуту она уже видела его четко.

Он шел, шел быстро, но без паники.

Она неотступно следовала за ним.

Энн с изумлением смотрела, как Амелия исчезла в лесу. Горло у нее болело, и поэтому она не могла громко выразить свой протест. Наконец, отдышавшись, она медленно побрела к дому.

Почти сразу она наткнулась на Люка. Он стоял на дорожке у восточного крыла и смотрел на окно верхнего этажа, из которого свешивались Порция и Пенелопа, крича и указывая на розарий и лес.

Они увидели Энн и закричали:

— Вот она!

Люк круто обернулся, подбежал к сестре, обнял.

— С тобой ничего не случилось?

Энн помотала головой.

— Но Амелия…

Сердце у Люка замерло.

— Где она?

Он отстранил от себя Энн и заглянул ей в лицо. Та закашлялась и хрипло проговорила:

— В лесу. Она велела передать тебе, что не станет пытаться настигнуть его, просто будет за ним следить, пока ты его не поймаешь…

Он едва не выкрикнул проклятия — он испытал настоящий ужас, но слышать такие слова Энн ни к чему. Возможно, Амелия и не собиралась ловить этого человека, но он-то мог ее поймать! Люк подтолкнул Энн к дому:

— Иди в дом и расскажи всем.

Мысли его были уже с Амелией. И он побежал в лес.

Амелия скользила между деревьями стараясь ступать бесшумно. Поначалу этот лес был ей знаком, но потом она углубилась в неизведанную чащу, где деревья чуть не соприкасались стволами, тропинки под их низкими ветвями уже с трудом можно было различить, воздух стал влажным и душным от сырости. Впереди она слышала ровный топот мужских сапог — он не пытался красться, просто упорно шел вперед. Она прикинула: скорее всего он намерен идти лесом до конца — а кончался лес на склоне холма у Лиддингтона.

У него хватило ума сообразить, что лезть напролом опасно. Достаточно споткнуться о корень дерева, подвернуть ногу, и тогда преследователи быстро настигнут его. Умно было и то, что он выбрал самую незаметную тропинку, по которой мог благополучно добраться до дома — если он обосновался где-то неподалеку от Лиддингтона.

Чем больше она думала о том, каким умным он оказался, тем больше ей становилось не по себе, тем сильнее она настораживалась. Но мысль об ожерелье Кинстеров, о том, что она может проследить за преступником до самого его логова, а потом указать дорогу Люку и всем остальным, которые, конечно же, скоро ее обнаружат, придавала ей сил, и она так же упорно, как и он, продвигалась вперед.

Тропинка начала подниматься на холм. Она вытянула шею, пытаясь определить, куда теперь преступник направится — и тут ударилась ногой о торчащий корень. Споткнулась. Она не вскрикнула, но схватилась за ближайший сук — и сухой сук обломился.

Треск прозвучал в густом воздухе, точно пистолетный выстрел.

Она замерла на месте.

Лес, казалось, зашевелился, угрожающе задышал. Она подождала — и вдруг со страхом вспомнила, что ее платье — платье для прогулок, — в которое она переоделась, было лимонного цвета. Если он увидит…

Но вот опять послышались его шаги. Все те же размеренные шаги вверх по тропинке.

Она перевела дух и двинулась дальше, прячась за деревьями.

Незнакомец поднялся по узкой тропе, идущей вверх по склону холма, а потом нырнул в лощину, поросшую густым лесом. Амелия была уже в самой чаще, когда обнаружила, что больше не слышит топота его сапог. Отдаленный крик совы там, затаенный шорох тут, скрип веток, трущихся друг о друга, — вверху. Ничто не говорило о присутствии человека.

Но она не могла его потерять!

Впереди тропа расширялась; ступая еще осторожнее, она пошла дальше. Тропа вывела ее на небольшую полянку, тесно окруженную деревьями.

Амелия опять остановилась и прислушалась. Ничего не услышав, она пошла вперед, ее туфельки легко скользили по мягкой листве.

Она почти пересекла полянку, когда почувствовала на спине пристальный взгляд.

Оглянулась.

Ахнула.

Круто повернулась и оказалась лицом к лицу с человеком, за которым так долго следила.

Его могучее тело преградило ей путь к отступлению, к Калвертон-Чейзу. Он был высок и широкоплеч, с коротко стриженными темными волосами… Она раскрыла рот от удивления, узнав того, с кем она и Порция встретились у псарен.

Он улыбнулся. Улыбнулся злобно:

— Ну что ж, теперь вы мне поможете!

Сердце у нее упало, но она храбро вздернула подбородок.

— Не глупите! Я не собираюсь помогать вам никоим об разом.

Единственное, что сейчас могло ее спасти, — это его громкий голос — пусть он говорит как можно громче и как можно дольше.

Он сделал шаг к ней и ухмыльнулся, увидев, что она только выше вздернула подбородок. Она не раз имела дело с мужчинами, пытавшимися запугать ее своими габаритами. Очевидно, поняв, что она не собирается бежать в густую чащобу, он остановился и презрительно скривил губы.

— Нет, вы мне поможете, поможете получить хороший кусочек от богатств вашего мужа. Мне не известно, что случилось там, — он кивнул в сторону Калвертон-Чейза, — но я человек опытный и знаю, как выходить из трудных положений. — От его леденящей улыбки она похолодела. — Да к тому же зачем упускать то, что сама судьба сует тебе в руки?

Он хотел схватить ее за руку, но она остановила его презрительным взглядом.

— Если вы и правда настолько умны, что знаете, когда следует уносить ноги, тогда вам лучше бежать отсюда сию же минуту. Мой муж не сможет заплатить за мое благополучное возвращение, если вы рассчитываете именно на это.

Он продолжал улыбаться:

— Именно на это я и рассчитываю, но можете не тратить слов понапрасну — я же видел, как он на вас смотрит.

Она удивилась:

— Видели? И как же?

Взгляд, который он бросил на нее, говорил о том, что он не слишком высокого мнения о ее умственных способностях.

— А так, что он скорее даст отрезать себе руку, чем позволит вам уйти.

Она едва удержалась от радостной улыбки.

— Нет. — Поджав губы, она процедила: ? Вы ошибаетесь — он меня никогда не любил. Мы заключили брак по расчету.

Он ей не поверил.

— Бросьте болтать чепуху! Будь я Эдвардом, я бы согласился с вами, но этот его братец всегда был настоящим дельцом. По расчету или нет, но он заплатит за вас, и заплатит хорошо, чтобы вернуть вас домой невредимой, и без публичного скандала.

Последние слова он подчеркнул, и глаза его сузились, злобно и безжалостно. Он шагнул к ней.

И снова она остановила его, на этот раз жалобно вздохнув:

— Вижу, мне придется сказать вам правду.

Она, глядя на него сквозь ресницы, заметила, как желание уйти отсюда, прихватив ее с собой, борется в нем с потребностью узнать, почему она считает, что его план не удастся. Спорить ему не хотелось, но…

— Какую правду? — рявкнул он угрожающе, чтобы поторопить ее.

Она, помешкав, спросила:

— Как вас зовут?

Его глаза сверкнули.

— Джонатан Кирби, но какое это имеет отношение к…

— Я предпочитаю знать, кому я исповедуюсь.

— Так говорите же — и побыстрее. У нас нет про запас целой ночи.

Она подняла голову:

— Хорошо, мистер Кирби. Правда, в которой я, очевидно, должна вам признаться, касается того, как и почему я вышла замуж. Что одновременно объяснит, почему мой муж не даст вам приличной суммы за мое возвращение.

Она произносила слова с такой быстротой, с какой они приходили ей в голову, понимая, что нужно продержать его здесь как можно дольше, — Люк и остальные мужчины уже должны быть где-то рядом.

— Я сказала, что наш брак был браком по расчету, из-за денег. У него денег немного — точнее, у него их вообще нет. Земля у него имеется, но ведь землю есть не станешь, не правда ли? И нельзя же вывозить сестер в свет в платьях из сена. Так что, как видите, ему необходимо было жениться на деньгах, что мы и сделали, и он получил мое приданое, но, поскольку ему нужно было срочно платить по счетам и делать ремонт и все такое — если вы пробыли здесь какое-то время, вы не могли не видеть, сколько тут рабочих, — одним словом, вряд ли у него что-то осталось, и он не даст вам много денег, просто потому, что не сможет.

Она остановилась, чтобы перевести дух. Кирби с угрожающим видом подошел ближе.

— Хватит, я уже наслушался. — Он наклонился и приблизил к ней свое искаженное яростью лицо. — Вы что, за дурака меня принимаете? Я, разумеется, все проверил, — его голос источал презрение, — как только понял, что у меня может появиться необходимость облапошить одну из его славных сестричек. А его жену — это даже лучше. Мне даже не пришлось очаровывать вас, и вы недолго пробудете в моих руках. Этот человек богат как Крез, и он обожествляет землю, по которой вы ступаете, и он заплатит за вас целое состояние, а именно этого я от него и потребую!

Его лицо исказила мерзкая гримаса. Амелия сжала зубы. Ее воинственность подогревалась отчаянной необходимостью и непонятным раздражением от сознания, что она наполовину права, а он наполовину ошибается.

— И все-таки вы дурак, если верите в это! — Сердито сузив глаза, она подбоченилась. — Мы поженились не из-за любви — он меня не любит! — Полная ложь, но в следующее заявление она вложила всю душу: — Он почти бедняк. У него нет ни гроша. Ведь я его жена, уж я бы знала это!

Она взмахнула руками — и за что-то зацепилась краешком глаза. Кирби, когда подошел к ней, загородил собой тропинку, но теперь, чуть отступив от него, она увидела Люка, который стоял неподвижно на краю поляны, устремив своей темный взгляд не на Кирби, а на нее.

На какой-то миг время остановилось. Она почувствовала…

Кирби все понял по ее лицу.

И с ревом повернулся.

И бросился на Люка, подняв огромный кулак. Амелия рванулась к ним и закричала.

Люк уклонился в последнюю секунду. Она не видела, что произошло, но Кирби дернулся, потом вдруг наклонился вперед и резко отшатнулся, когда кулак Люка ударил его в челюсть.

Амелия вздрогнула и быстро отскочила, потому что Кирби попятился. Близко стоявшие деревья не давали ей возможности маневра, но, хотя Кирби и бросил на нее убийственный взгляд, все его внимание было устремлено на Люка.

А Люк вышел на поляну. В его неслышных скользящих шагах было неизмеримо больше угрозы, чем во всем, что делал до этого Кирби.

Кирби выпрямился, в руке его сверкнул нож.

Амелия задохнулась от ужаса.

Люк замер, не сводя глаз с лезвия, потом снова медленно шагнул вперед.

Кирби слегка пригнулся, широко развел руки и начал описывать вокруг Люка круги.

Но Люк успел отпрыгнуть на безопасное расстояние.

Амелия прижалась к дереву… Слишком живые воспоминания об Аманде, к горлу которой приставляют нож, охвати ли ее в это мгновение.

Кирби бросился вперед. Люк отклонился в сторону.

Амелия, охваченная страхом, не сводила с них глаз — Кирби целил Люку в лицо. В прекрасное лицо ее мужа — лицо падшего ангела. Лицо, которое сам Люк почти не замечал и, конечно же, — чтб не могло прийти Кирби в голову — не собирался защищать.

Она же любила это лицо — такое, какое оно есть.

Амелия огляделась. Ее взгляд упал на лежащую на земле ветку — славную крепкую дубовую ветку — достаточно большую, чтобы послужить дубинкой, достаточно маленькую, чтобы она могла ее поднять, и — что самое главное — лежащую достаточно близко от нее, чтобы она могла поднять ее незаметно.

Кирби стоял к ней спиной. Дубинка оказалась у нее в руках прежде, чем она успела додумать свою мысль.

Она подняла ее, шагнула вперед, замахнулась…

Кирби почувствовал ее приближение и начал поворачиваться…

Она ударила дубинкой изо всех сил. И дерево сломалось, соприкоснувшись с головой Кирби, с приятным треском.

Кирби не упал. Но пошатнулся.

Медленно потряс головой.

Сжав зубы, Люк шагнул вперед, схватил его за руку, сжимавшую нож. Кулаком другой руки он нанес ему завершающий удар. Кирби камнем рухнул на устланную листвой землю.

Сжимая в руке остатки оружия, Амелия смотрела на него:

— Он…

Люк наклонился и вынул из руки поверженного противника нож.

— Без сознания. Вряд ли он скоро очнется.

Вдали послышались голоса, они звали, приближались — но здесь и сейчас были только они вдвоем.

И тишина.

В которой все еще звучали слова, сказанные Амелией.

Она отчаянно пыталась вспомнить, что же она наговорила Кирби. И что из этого слышал Люк? Он ведь мог стоять там уже какое-то время… но не мог же он поверить… решить, что она…

Она бросила ветку и откашлялась.

— Ты…

Они молчали, глядя друг другу в глаза. Ей казалось, что она тонет в страстности его взгляда. У нее перехватило дыхание, словно она стояла, пошатываясь, на краю, счастья или отчаяния, она и сама не знала.

Люк подошел к ней, вздохнул и обнял. Прижал к себе.

— Как мне хочется задать тебе хорошую трепку за то, что ты убежала одна, забыв об опасности. — Он проворчал это в ее локоны, сомкнув вокруг нее руки, точно железную решетку.

Потом она почувствовала, как руки его разжались.

— Но сначала… — Он отодвинулся, заглянул ей в лицо. — Я должен сказать тебе кое-что. — Губы его скривились в виноватой улыбке. — Открыть тебе две тайны. Я…

— Хрру! Хрру!

Люк обернулся.

— Проклятие! — Отпустив Амелию, он устремил взгляд на тропинку — вдали нарастал какой-то непонятный гул. Он быстро приближался. — Они спустили собак!

Едва он произнес эти невероятные слова, как из леса выскочили собаки, целый поток собак, веселых, взволнованных и очень счастливых, что нашли своего хозяина. Не несколько собак здесь было, а целая свора. Люк стоял рядом с Амелией; она прижалась к нему, не потому, что испугалась, но потому, что боялась, что ее собьют с ног все эти виляющие хвостами, нахальные и радостные псины.

— Лежать! — загремел Люк. — Сидеть!

В конце концов они послушались, но, похоже, считали, что заслужили больше благодарности за то, что так хорошо проявили себя в деле.

Не успел Люк навести что-то похожее на порядок, как на поляну хлынул человеческий поток. Порция и Пенелопа, лучше всех знающие эти леса, бежали впереди, размахивая палками, за ними спешили Люцифер, Мартин, Сагден и негодующий Саймон.

Все столпились на поляне, с трудом переводя дыхание.

— Вы его поймали! — тяжело дыша, воскликнула Порция, прижимая руку к боку.

Люк посмотрел на Кирби, на Амелию, на сестру.

— Поймали. — Он смотрел на Порцию. — Кто выпустил свору?

— Мы, конечно. — По голосу Пенелопы было ясно, что по-другому и быть не могло и только дурак стал бы возражать. — Мы добежали до первой развилки и стали думать, по какой дороге вы пошли. Это собаки помогли выследить вас.

Люк посмотрел на нее и вздохнул. Пэтси прижалась к нему, ткнулась носом в ладонь, тихонько поскуливая от радости.

— Так что же случилось? — Схватившись рукой за дерево, Мартин, пытаясь отдышаться, кивнул на распростертого на земле Кирби.

Люк покачал головой:

— Я пока не знаю, но этого человека зовут Джонатан Кирби, и, насколько я понял, он знаком с Эдвардом.

Разумеется, Амелия сразу догадалась, какую часть ее тирады слышал Люк, — он слышал все! Она не переставала вздрагивать при мысли об этом, даже когда через несколько часов наконец-то поднялась по главной лестнице и направилась по коридору в свои апартаменты.

Рассвет был уже не за горами.

Возвращение домой оказалось сопряжено с неожиданными трудностями, не в последнюю очередь из-за того, что теперь, когда злодей был пойман и ответы на все их вопросы можно будет получить, азарт, воспламенявший их всю ночь, исчез. Они спотыкались и с трудом переставляли ноги.

Люк поручил младшим сестрам и Сагдену вернуть свору на псарню. Они пошли вперед, собаки были настороже, готовые броситься на кого угодно по малейшему сигналу.

Кирби, поднятый с земли без всякой деликатности, нетвердо держался на ногах и не мог идти без поддержки. Мартин, Люцифер и Саймон по очереди подгоняли его, следуя за Люком и Амелией, — только Люк мог вывести их через лес к Калвертон-Чейзу.

Прошло полчаса с тех пор, как они вернулись. Дома их ждали с волнением и любопытством — Порция и Пенелопа только и сказали, что все закончилось хорошо, и отправились помогать Сагдену.

Наконец Елена, как и полагается старейшине рода, взяла бразды правления в свои руки. Она заявила, что Люк сам является местным судьей, что под лестницей наверняка имеется прекрасный крепкий погреб, в который Кирби — которого все единодушно называли не иначе, как «этот злодей», — можно посадить под замок, пока они не пожелают допросить его.

Как обычно, Елена была, несомненно, права, но все же Амелия надеялась, что перед тем как они с Люком уснут…

Она не знала, что именно он собирается ей сказать. Но, направляясь в свою личную гостиную, она парила на крыльях любви и надежды. Две тайны, сказал он. И в душе она знала, какой будет, одна из этих тайн.

Окончательная победа в ее долгой и неустанной кампании… Неужели такое возможно?

Триумф — пьянящий напиток. Он струился по ее жилам, когда она раздевалась и готовилась отойти ко сну. Она начала расчесывать волосы, нетерпение ее нарастало; чтобы отвлечься — она ведь не знала, сколько времени понадобится Люку, чтобы запереть Кирби в погребе, — она попробовала представить себе, что это за вторая тайна, которую хочет открыть ей Люк.

Наверняка это не очень серьезная тайна.

Но почему именно сейчас? Что из того, что она говорила Кирби, подтолкнуло Люка к откровенности?

Рука ее замерла и упала. Она уставилась в зеркало невидящим взглядом. Они с Кирби обсуждали две темы. Любит ли ее Люк настолько, чтобы как следует заплатить за ее возвращение? И богат или не богат Люк?

Богат как Крез.

Кирби сказал, что давно все проверил. Он говорил очень уверенно, и у нее не было оснований ему не верить. «Богат как Крез»… трудно предположить, что Кирби может так ошибиться…

Месяцы откатились назад. Амелия мысленно пересмотрела все доказательства, которые она накопила, все, что видела своими глазами, все, что заставило ее поверить, что Люк и его семья вряд ли могут считать себя богатыми.

Не могла же она ошибиться… или могла?

Конечно, нет! Он ведь согласился, что она права…

Нет, этого не было.

Брачный договор составлен в процентах, так что невозможно было высчитать из него ни реальной суммы, ни стоимости его имения. Она полагала, что сумма была ничтожна.

А если большая?

Все эти ремонты — материалы, заказанные давно, за несколько дней до того рассвета, когда она впервые заговорила о браке, о своем приданом.

Что, если он женился на ней не из-за денег? Она неуверенно хмыкнула. О чем она только думает! Неудивительно — события этой ночи повлияли на ее разум… Так все-таки что, если он женился на ней не из-за денег? Раздался стук в дверь.

— Войдите, — рассеянно проговорила она. В дверь просунулась голова Хиггс.

— Я ложусь спать, миледи, вам больше ничего не нужно?

— Нет, Хиггс. Благодарю вас за помощь сегодня вечером.

Хиггс вспыхнула и присела в реверансе.

— Не за что, мэм. — И она повернулась, чтобы уйти.

— Постойте! Минуточку… — Амелия крутанулась на табурете, стоявшем перед туалетным столиком, и подозвала к себе домоправительницу. — У меня есть вопрос. Когда я приехала сюда, в то первое утро мы с вами обсуждали меню, и вы мне сказали, что теперь можно позволить себе кое-что лишнее. Что вы имели в виду?

Хиггс вошла, закрыла дверь, сложила руки на груди. Нахмурилась:

— Уж и не знаю, мое ли дело говорить о…

— Да-да, — успокоила ее Амелия. — Я просто не поняла, почему вы тогда заговорили об этом.

— Ну, вы ведь знаете об отце хозяина, о том, как он умер… и все такое?

Амелия затаила дыхание.

— О том, как отец Люка разорил свою семью? — Хиггс кивнула. — Я знаю об этом.

Значит, она права, она просто неверно поняла Кирби…

— А потом, после упорной работы хозяина, пришел корабль, и хозяин сказал, что нам больше не нужно считать каждый пенни. Его вложения сделали его и всю семью богачами. Уж такая это была хорошая новость! А потом он женился на вас…

— Подождите. — Голова у Амелии закружилась. Вложения? Люцифер спрашивал Люка о каких-то вложениях… — Эти вложения… Когда это произошло? Вы можете вспомнить, когда вы об этом узнали?

Хиггс нахмурилась, подсчитывая дни.

— Да, точно. Через неделю после свадьбы мисс Аманды, вот когда. Помню, я просматривала платья мисс Эмилии и мисс Энн, и тут вошел Коттслоу и сообщил мне эту новость. Он сказал, что хозяин сам только что узнал обо всем.

Голова Амелии так кружилась, что она с трудом сидела на табурете. Чувства ее разрывались между восторженным счастьем и яростью. Она фальшиво улыбнулась, чтобы успокоить Хиггс.

— А, да. Ну конечно. Благодарю вас, Хиггс. Это все.

Она милостиво кивнула; домоправительница присела в реверансе и удалилась.

Амелия отложила гребень. То, чего она никак не могла понять, вдруг объяснилось. Люк был пьян в то утро, когда она подстерегла его; она тогда отметила, что это состояние совершенно ему несвойственно. Он не знал, что она появится и предложит спасти его от безденежья, — и напился, празднуя победу!

Целых десять минут она смотрела перед собой невидящим взглядом, пока все фрагменты головоломки не улеглись на свои места и она наконец-то не увидела общую картину, истинную причину их брака и того, что к нему привело. Потом, преисполнившись решимости, она встала и направилась в спальню.

Люк поднялся по главной лестнице и зашагал по коридору к их спальне. На ходу развязал галстук, и теперь он болтался у него на шее. Рассвет за окнами уже окрашивал небо в яркие цвета. Наверное, Амелия уже спит — она очень устала… значит, придется перенести разговор на завтра. Но он непременно скажет ей, он уверен, что достаточно заинтриговал ее своими «двумя тайнами» и она утром останется в постели, так что он успеет признаться во всем.

Он вошел, не сразу заметив, что свеча еще горит и Амелии в постели нет — она стоит у окна…

Он шагнул к ней. И сразу пригнулся.

Что-то хрустнуло на полу рядом с ним, но он не стал смотреть, что это было. В руке Амелия сжимала тяжелое пресс-папье, когда он схватил ее и прижал к стене.

Ее прищуренные глаза горели синим пламенем.

— Почему ты мне не сказал?

Голос у нее был яростный, но не холодный, и это оставляло надежду.

— Не сказал — что?

Эти неразумные слова вырвались у него прежде, чем он успел подумать.

— Что ты грязный богач! Что ты был им уже до нашей свадьбы! Что ты женился на мне не из-за денег! Ты позволил мне поверить, что женишься из-за них, а оказывается, все это время…

— Да постой же! Я ведь собирался тебе все рассказать. Я же говорил в лесу, что должен кое в чем признаться. Например, вот в этом.

— А еще в чем?

— Ты знаешь. — И добавил: — Несмотря на все, что ты наговорила Кирби, ты все прекрасно знаешь.

Она вздернула подбородок.

— Я могла предполагать, но когда имеешь дело с таким, как ты, знать и предполагать — не одно и то же. Тебе придется сказать. Простыми словами. Кристально ясными фразами.

Он стиснул зубы. А она, зажатая между ним и стеной, никогда еще не осознавала с такой ясностью той телесной и духовной силы, которая давно уже объединила их. Физическое вожделение и духовная связь — и то, и другое всегда присутствовали здесь, но только теперь проявились во всей своей полноте.

И усилились настолько, что больше ни о чем нельзя было думать.

И он заговорил глубоким напряженным голосом:

— Я убедил тебя, что женюсь на тебе из-за твоего приданого. Я солгал — вот первое, в чем я хотел признаться.

Он замолчал. Она впилась в него взглядом, заставляя его продолжать.

Он взглянул на ее губы и снова — в глаза.

— Мое второе признание касается истинной причины, почему я согласился жениться на тебе.

Поскольку он больше ничего не сказал и вновь опустил глаза, она его подтолкнула:

— Так что же это за причина? — Для нее это был самый важный на свете вопрос — единственный, который следовало задать, как она поняла четверть часа назад.

Он снова посмотрел ей в глаза.

— Причина та, что я тебя люблю — и это тебе известно. — Мускул у него на щеке дернулся, но он выговорил эти слова четко, не отводя от нее полуночных глаз. — Потому, что ты есть и всегда была единственной женщиной, которую мне хотелось видеть своей женой. Единственной женщиной, которую я когда-либо представлял у себя в детской, с моим ребенком на руках.

Ресницы его опустились и закрыли глаза.

— Кстати, поскольку мы занимаемся Кирби, нужно сделать какое-то объявление…

— Не пытайся меня отвлечь. — Она обвила его шею руками, коснулась губами его подбородка. — Ты добрался до лучшей части своей исповеди. Расскажи, как сильно ты меня любишь.

Зовуще притянув его к себе, она поцеловала его длинным, нежным поцелуем, теперь уже зная, как разжигать пламя, но при этом держать его на расстоянии.

— Говори же.

— Я лучше покажу, — прошептал он.

Она рассмеялась. Позволила ему наклониться и коснуться ее губ. Позволила ему взять ее на руки и отнести на кровать. Позволила ему любить. И тоже любила его. От всего сердца, так же безудержно, как и он ее.

Слова им были не нужны — они говорили на языке, который не требовал слов, пока наконец серебряное сияние рассвета, проникнув в их окно, не залило широкую кровать. Тогда она призналась:

— Я тебя люблю.

Глаза его сверкнули, он жадно впился в ее губы:

— Я всегда буду тебя любить. Вчера, сегодня, завтра — всегда. И ты никогда не убежишь от меня.

И, словно признавая это заявление, Люк обмотал вокруг пальца низку жемчуга, перемежающегося с изумрудами, которую он час назад надел на шею Амелии. После чего прижал ее к себе и поцеловал.

Она с готовностью покорилась, счастливо вздохнула, когда он отпустил ее, и поуютнее зарылась в постель.

Это было ожерелье, которое он заказал для нее еще до свадьбы, а потом прятал — пока не признается. Оно составляло комплект с ее обручальным кольцом и серьгами, которые он оставил на ее туалетном столике вчера.

— Если ты заметил, я никуда не убегаю.

— Я заметил, но решил прояснить ситуацию.

Его-то «ситуация» была яснее ясного. Амелия все время улыбалась, не в состоянии скрыть счастье, которое переполняло ее через край.

Прежде чем все члены семьи разъехались, Люк и Амелия объявили о своем будущем счастье, присоединив свои надежды к надеждам Аманды и Мартина. Все были очень рады. Елена кивнула, в глазах ее появилось что-то более глубокое, чем просто радость.

Что же до Кирби и бедняжки Фионы, здесь все прояснилось и все, насколько это было возможно, встало на свои места.

Амелия вздохнула:

— Бедная Фиона. Я никак не могу поверить, что Эдвард оказался настолько бесчувственным, что мог использовать ее в своих корыстных целях. Он отдал ее в руки Кирби и обязательно должен узнать, что этот Кирби собой представляет.

— Нам никогда не понять Эдварда. — Люк погладил жену по щеке. — Он видел влюбленность Фионы и поощрял ее исключительно из эгоизма. Когда мы его изгнали, она стала добровольным орудием его мести. Только это ему и было нужно в ней.

Амелия передернулась:

— Я просто не могу поверить, что он твой брат.

— Я тоже. Но это так. Не кори меня за это.

Она рассмеялась и обняла его:

— Разумеется.

Поскольку Кирби в своей лондонской квартире припрятал почти все, что украла Фиона, украденное изъяли и вернули владельцам. Но сейчас было лето, и светское общество разъехалось по загородным поместьям, а потому слухи распространились не слишком широко — объединенных усилий Эшфордов, Фалбриджей и Кинстеров хватило, чтобы замять эту историю. Ее преподносили всего лишь как дополнение к прежней, уже устаревшей опале Эдварда, и вскоре все говорили об этом как о «старой новости».

Однако не отпустил Кирби Люк.

Всякая снисходительность, которую он мог проявить, исчезла, когда наутро после его поимки Люк увидел синяки на шее Энн. Девушка оказалась права: Кирби намеревался убить Фиону, но перепутал ее с Энн.

Понадобились усилия всех присутствующих в доме леди, чтобы сохранить Кирби жизнь, пока его не увезут из Калвертон-Чейза. Его и их показания были выслушаны окружным судьей. Теперь Кирби находился в Лондоне и ждал суда.

Жизнь в доме после всех событий потекла мирно и безоблачно, Люк и Амелия заботились о тех, кто на них работал, все были довольны — а что еще нужно для счастья? Впереди их ждала лучшая часть лета, а дальше — вся жизнь!

— Завтра приезжают Киркпатрики, — однажды объявил Люк. — Не захочет ли Эмили, чтобы мы дали бал?

— Насколько мне известно, Эмили будет вполне довольна, если мы просто оставим ее с Киркпатриком наедине. Они пробудут здесь неделю — мы сможем поговорить с его родителями и выяснить, что они думают по этому поводу.

Люк согласился с разумным решением жены, вытянулся рядом с ней на постели, положив руку ей на живот.

Так они и лежали — спокойные, согласные и удовлетворенные.

Открылась входная дверь. Послышались голоса. Один был мужской, ворчливый, другой — женский, резкий, решительный. Как бы отмахивающийся.

Люк помрачнел.

Увидев это, Амелия пробормотала:

— Мне кажется, Саймон твердо уверен, что Порции небезопасно брать собак на прогулку в лес. Когда она одна.

— Но ведь с ней собаки, — отозвался Люк удивленно.

— Кажется, Саймон не считает, что собаки — надежная защита.

Люк захлебнулся смехом.

— Если он хочет переубедить Порцию, желаю ему удачи.

Препирательства во дворе достигли апогея, подтверждая правильность его мнения о сестре и правильность мнения Амелии о брате.

Порция направилась к псарне, и голоса постепенно стихли. Можно было не сомневаться, что Порция шагает, высоко вздернув нос, а Саймон тащится за ней, исполненный мрачной решимости.

Супруги переглянулись и опять погрузились в согласие. Наслаждались им, купались в нем.

— Есть одна деталь, которую ты мне так и не объяснила, — заговорил Люк.

— Какая?

— Почему ты выбрала именно меня?

Амелия подняла на него глаза и улыбнулась.

— Я выбрала тебя потому, что всегда тебя хотела, — почему же еще?

— А, понятно. Потому что я вызывал у тебя вожделение.

— Вот именно. — Она потерлась о его грудь.

Он взял ее за подбородок и прижался к ней губами. Наконец он отпустил ее.

— Ты ужасная лгунья.

Она заглянула в его темные глаза, вздохнула и прижалась к нему.

— Ну, тогда вот тебе правда. Я задумала и составила план, как выйти за тебя замуж. Я считала, что, если мне удастся женить тебя на себе, мы найдем… — Она сделала жест рукой.

— Это?

— Да. — Она снова положила голову ему на грудь, а ладонь с растопыренными пальцами — на сердце. — Вот этого я всегда и хотела.

Он прошептал, зарывшись лицом в ее локоны:

— Ты оказалась более дальновидной, чем я. Я никогда не думал, что такое вообще возможно.

Она подумала и спросила:

— Значит, ты ничего не имеешь против того, что я подстерегла тебя и заманила в ловушку?

— Если бы я даже знал, что это ловушка, я бы все равно остался в ней. Ты — вот что мне было нужно, и, по правде говоря, мне было все равно, каким способом я тебя заполучу.

Она усмехнулась:

— Выходит, мы оба преуспели в наших планах.

— Мне кажется, мы оба доказали, что, сдаваясь, можно оказаться победителем.

Она рассмеялась и поцеловала его.

— Чья же победа? Твоя, моя — наша?

Он поцеловал ее и ответил:

— Окончательная победа.

Примечания

1

Гряда известковых холмов в южной Англии. — Здесь и далее примеч. пер.

(обратно)

2

Ну конечно! (фр.)

(обратно)

3

Ну ладно (фр.)

(обратно)

4

Юные невинные девушки (фр.)

(обратно)

5

Дети мои (фр.)

(обратно)

6

Крошка (фр.)

(обратно)

7

Да (фр.)

(обратно)

8

Естественно (фр.)

(обратно)

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Реклама на сайте