«Не удержать в оковах сердце»

Шелли Такер Не удержать в оковах сердце

Посвящаю с любовью Клер и Джеридин, которые меня окрылили

Любить — не значит ублажать себя

и для себя искать услады,

по для другого рай создать,

назло всем козням ада.

Вильям Блейк

Shelly Thacker

Hearts run wild

1996

OCR: Лариса

Такер Ш.

Т15 Не удержать в оковах сердце: Роман / Пер. с англ. В.Н. Матюшиной. — М.:ООО «Издательство АСТ ЛТД», 1997. 480 с. (Очарование).

ISBN 5-15-000318-2

Глава 1

Англия, 1741 год

Солнечный диск над волнами медленно скатывался в темноту; наконец на горизонте осталась только кроваво красная полоска. Этот последний источник света и тепла, продержавшись несколько мгновений, уступил место холодной ночи, и пиратское суденышко, окутанное клочьями тумана, оказалось в кромешной тьме.

Словно не замечая холода осенней ночи, капитан Николас Броган стоял на потрепанном юте, неторопливо попыхивая манильской сигарой. Ароматный дымок вился вокруг его бороды, медленно плыл в воздухе, и горящий кончик сигары светился в темноте, словно маленький маячок. Наконец капитан загасил сигару и бросил окурок в холодные воды Северного моря. «Наберись терпения», — напомнил он себе, пристально вглядываясь в далекий берег.

В этот поздний час большинство обитателей прибрежной деревушки уже сидели по домам. Да, он выбрал идеальное место и дождался идеальной ночи.

Броган взглянул на небо, в последний раз мысленно прикидывая свои шансы: ночь темная, безлунная, а в этой Богом забытой деревушке, конечно, нет ни уличных фонарей, ни ночных сторожей. Никто его не увидит.

Ждать оставалось уже недолго. Скоро деревушка погрузится в сон. Капитан Броган живо представил себе, как в домах возле домашнего камелька собирается за вечерней трапезой вся семья. Потом каждый занимается своим делом: мужчины чинят рыбацкие сети, детишки играют игрушечными корабликами, женщины шьют или читают вслух Библию.

Он помнил, как это бывает.

Уголки губ капитана дрогнули в циничной усмешке. Добропорядочные, богобоязненные люди, защищенные своей верой и толстыми стенами домов под черепичными крышами… Уверенные в том, что добро всегда побеждает зло, Господь милостив и простит им все грехи, и после смерти их, конечно, ждет рай.

Знай, они, кто притаился в ночи на борту маленькой потрепанной шхуны, бросившей якорь совсем близко от их тихой деревушки… Броган довольно ухмыльнулся.

Но, разумеется, этого быть не может. Никто в Англии даже не подозревает о том, что возвратился Николас Броган, гроза Атлантики, человек, наводивший ужас на все побережье Карибского моря.

Презираемый каждым законопослушным, богобоязненным англичанином.

Ветер, неожиданно изменив направление, шумно захлопал залатанными парусами, вздул хлопчатобумажную рубаху капитана, взлохматил черные волосы, будто старался унести его отсюда. Унести из Англии.

Но он, Николас Броган, не может повернуть назад. У него нет выбора. Он выждет еще час, а потом сойдет на берег. И вновь нарушит одну из основных заповедей.

Не убий.

Мысли его прервали раздавшиеся сзади шаги.

— Мы могли бы сейчас быть на полпути в Бразилию, — проворчал в темноте низкий голос с ярко выраженным певучим акцентом жителей Золотого Берега, — или на Тортугу. Или махнули бы к нашим старым подружкам в испанские колонии. Могу поклясться, что те хорошенькие близняшки, с которыми мы развлекались тогда, в 1731 году, все еще хранят сладкие воспоминания…

— Заткнись, Ману. — Броган не отрывал взгляда от берега. — Я не намерен провести остаток своей жизни в бегах. Если бы я хотел этого, то не стал бы шесть лет назад прилагать столько усилий, чтобы исчезнуть.

Ману выругался вполголоса и встал рядом, протянув капитану бутылку рома, прихваченную из камбуза.

— Ваш план — безумная затея, но убеждать вас в этом бесполезно.

— Бесполезно. Ты уже пятьдесят раз мне об этом говорил. — Николас с раздражением отмахнулся от предложенной бутылки. — Черт побери, это не так уж рискованно, как ты думаешь.

— Ну конечно, — протянул Ману, — просто безобидная прогулка. Ведь в Англии у вас нет врагов. Если не считать Королевские военно-морские силы в полном составе, каждого судью, каждого тюремного надзирателя, ночного сторожа, а также всех полицейских страны и просто законопослушных граждан, которые с удовольствием получат десять тысяч фунтов вознаграждения, обещанных за вашу голову. Не забудьте еще старых «друзей», которые будут рады посчитаться с вами. Нет, вы здесь, конечно, в полной безопасности.

Ману замолчал. В эту безлунную, беззвездную ночь они, даже стоя рядом, почти не видели друг друга в темноте, но, даже не видя худощавого лица африканца, Николас уловил в его голосе беспокойство. Он покачал головой. За двенадцать лет он никак не мог привыкнуть к тому, что кто-то проявляет о нем беспокойство и называет другом.

Николас Броган никого не называл другом. Он никому не верил. Не верил и не поверит. Никогда.

— Человек, которого зовут господин Джеймс, здесь в полной безопасности, — не сдавался Николас. — Я самый заурядный колонист, простой плантатор из Южной Каролины. У властей нет причин интересоваться мной. Я не нарушил пи одного из законов его величества. Я не присвоил ни шиллинга, не потревожил ни души…

— Даже улицу не перешел в неположенном месте, — фыркнул Ману, Николас нахмурился.

— Пират, которого звали Николас Броган, погиб во время пожара шесть лет назад, — сказал он тоном, не допускающим возражений, машинально потирая рукой старый шрам, скрытый бородой. — Он мертв.

— И каждый житель Англии верит этому. Кроме одного, — сказал Ману, взмахнув бутылкой рома. — И этот одни знает, что вы живы…

Николас сжал зубы, стараясь подавить нахлынувшие на него отчаяние и ярость.

Последние шесть лет он хотел одного — обрести душевный покой. Но, по-видимому, это было недостижимой мечтой. Ману говорил правду. Кто-то знал, что господин Джеймс из Южной Каролины на самом деле капитан Николас Броган. Месяц назад Броган получил письмо. Этот кто-то решил его шантажировать. Автор угрожал выдать Николаса Брогана, скрывающегося под вымышленным именем, если тот не пришлет пятнадцать тысяч фунтов по указанному адресу в Йорке к Михайлову дню, 29 сентября.

Запрошенная сумма была огромной — по карману разве что королю. Или пирату. У Николаса таких денег не было.

Вымогатель, по видимому, верил в сказки о беспощадном пирате, известном под именем «Сэр Николас», который купается в золоте и драгоценностях и имеет обыкновение закапывать сундуки с сокровищами на необитаемых островах.

Николас поморщился: плохо, черт возьми, быть легендарной личностью. Правда же заключалась в том, что, подобно большинству пиратов, капитан Броган тратил все, что награбил, на следующий день. В течение четырнадцати лет он бороздил моря, движимый только сжигавшей его ненавистью, не думал о будущем.

До того дня в 1735 году.

До сих пор о том, что он выжил, знали только двое: Ману, вытащивший его из под горящих обломков, и Клэрис, его бывшая любовница, выходившая его. Потом он покинул Англию.

Ману прервал его воспоминания.

— Клэрис могла проговориться. Или… — Он сделал глоток рома. — Или сама решила выкачать из тебя деньги.

— Да а, — медленно произнес Николас, — мне и самому это приходило в голову. Но Клэрис знает, что у меня нет таких денег. И потом, у нее было целых шесть лет, чтобы выдать меня властям. Зачем ей было ждать так долго?

— Это так, — согласился Ману. — С другой стороны, разве можно знать, на что способна обиженная женщина?

Николас нахмурился. Действительно, если к списку врагов, жаждущих увидеть его голову насаженной на острие пики, добавить еще и обиженных женщин… число их, несомненно, увеличится вдвое.

— Кэп, — не отставал Ману, — вы не знаете, что п кто вас ждет, у вас здесь нет друзей, готовых прийти на помощь, — только враги, мечтающие прикончить вас.

— У меня нет выбора, — ответил Броган. — Заплатить я не смогу, но и не хочу, чтобы этот мерзавец донес на меня. — Он невесело улыбнулся. — К тому же поздно идти на попятный: я уже отправил пакет.

Он отправил пакет перед отплытием из Южной Каролины точно по тому адресу, который был указан в письме, только находились в нем не пятнадцать тысяч фунтов, а простая бумага. Пакет отбыл в Англию с одним из фалмутских бригов, которые не спеша собирают почту по всему американскому побережью. Недели через две, как раз накануне Михайлова дня, пакет получат в Йорке.

План Брогана был прост — найти в Йорке указанную в письме таверну и, не привлекая к себе внимания, выяснить, кто придет за пакетом.

— Да, кэп, план хорош, — признал наконец Ману. — Вы опередите его. А вдруг вмешается случай и вы не успеете к Михайлову дню? Как известно, человек предполагает, а Бог…

— Будет так, как сказал я, — оборвал его Броган.

Ману задумчиво молчал, словно пытался придумать новый довод в пользу того, что капитану не следует появляться в Йорке, а Броган злился. Африканцы, думал он, обладают раздражающей способностью вести словесные баталии, сражаясь словами с такой же легкостью, как он пистолетом и абордажной саблей.

Ману шаркнул башмаком по доскам палубы, выщербленной за долгие годы службы глубокими царапинами от абордажных крюков и выбоинами от пуль.

— Вот уж не думал, что мы так далеко заберемся, — снова заговорил Ману. — Я был уверен, что наша старая посудина пойдет ко дну, не успеем мы и на милю отойти от побережья Каролины. — Он хмыкнул. — Но как видно, она выносливее, чем мы с вами.

Николас не рассмеялся шутке.

Ману тяжело вздохнул.

— Окажите мне любезность, кэп. — Николас услышал, как он что-то вытаскивает из кармана. — Возьмите с собой вот это.

Николас не видел, что у него в руке, но догадался.

— Не нужно.

— А вдруг? На всякий случай, а?

— Не хочу.

Шутливое настроение у Ману как рукой сняло.

— Вам не приходило в голову, что вымогатель охотится совсем не за деньгами, а за вашей шкурой, что он послал письмо в надежде выманить вас? Почему вы думаете, что можете убрать этого мерзавца без единого выстрела и тихо убраться восвояси?

Броган с трудом сглотнул комок, образовавшийся в горле, и сжал кулаки, пытаясь унять дрожь, бившую его.

А Ману тем временем продолжал говорить низким размеренным голосом:

— Я знаю, вы сыты по горло убийством. Я сам был там. Но сегодня вам нельзя сходить на берег без пистолета…

Броган почти не слышал окончания фразы. Да, Ману был там. Но он видел не все. Он не все знал. Он не знал, что сделал Николас Броган, верша желанное возмездие. Никто не знал этого.

Пытаясь прогнать нахлынувшие воспоминания, он вцепился в перила до боли в пальцах.

Лица. Голоса. Кровь.

Этот звук все еще преследовал его в ночных кошмарах. Он был громче, чем рев шторма, трепавшего судно в тот безумный день, резче, чем удар молнии в грот мачту и раскат грома.

В тот день остановить его не смогли бы никакие силы неба или земли. Он взорвал королевский военный корабль, которым командовал капитан Эл Дридж, и даже внимания не обратил на то, что его собственное судно охватил огонь.

Люди Элдриджа отчаянно сражались, хотя понимали, что все они: и матросы его величества, и пираты — обречены. Ничто не могло уже снасти их ни от огня, ни от моря, ни друг от друга.

Пробиваясь к Элдриджу, Николас думал только об одном — успеть перед собственной смертью убить этого сукина сына. Но команда обступила своего капитана, защищая его. Ослепленный яростью, Броган, расчищая себе путь, взмахнул саблей — один из защищавшихся упал. Выхватив из его рук пистолет, Броган круто развернулся и выстрелил в первую попавшуюся на глаза синюю форму.

И в то же мгновение понял, что это всего лишь мальчик. Юнга лет десяти двенадцати. Он был слишком молод, чтобы знать разницу между отвагой и глупостью…

Броган почувствовал капли дождя на лице — ледяные, смертельно холодные, как будто кто-то ударил его по щеке из могилы.

Он вновь ясно увидел глаза мальчика, увидел, как тот падает.

Тогда он впервые понял, во что превратила его жажда мести. В бездушное животное. Лицо мальчика напомнило ему другие лица. Множество лиц. Множество жизней, которые оборвала его рука. И море кропи, пролитой за четырнадцать лет. А секунду спустя, раздался взрыв, и весь мир погрузился в темноту.

Очнулся он у Клэрис в Лондоне. В те дни не было газеты, которая не писала бы о его заслуженной смерти. Адмиралтейство скорбело по поводу гибели героического капитана Элдриджа и сообщило о том, что ненавистный Николас Броган мертв и покоится на дне моря. Вознаграждение за его голову так и не было выплачено.

Как только Николас достаточно окреп, чтобы встать с постели, он уехал из страны, бросив все — пиратство, Англию. Все. Даже пистолеты. Особенно пистолеты. Целых шесть лет он не прикасался к огнестрельному оружию. Он не хотел рисковать. Боялся снова разбудить в себе спящего зверя.

— Прислушайтесь к разумному совету, — бубнил Ману, — и возьмите с собой эту проклятую штуковину.

— Ману, для того, что я собираюсь сделать, мне нужен только нож, — медленно произнес Николас, — а я беру с собой несколько штук. Зачем мне еще пистолет? Я обычный плантатор, приехал в Йорк по делам. Кому я нужен? — Он выдавил из себя смешок и нервно погладил густую черную бороду. — Да и кто, черт возьми, сможет меня узнать? Большинство парней, которые меня знали, давно в могиле: Фальконер потонул вместе с кораблем, Спирса повесила его же команда, Блейк погиб в сражении с французами, Дэвисона вздернули по приговору суда.

— Именно это ожидает и вас, — не сдавался Ману. — Если хоть одна живая душа догадается, кто вы такой, то не успеете и глазом моргнуть, как вас повесят.

— Меня не схватят. — Губы Николаса сложились в слабое подобие сардонической улыбки. Он помолчал, потом, взглянув на мерцающие огоньки в домах на берегу, упрямо повторил: — Меня не схватят.

Глава 2

Единственный факел отбрасывал красные отблески на черные железные прутья камеры.

Броган со стоном закрыл глаза и перевернулся на бок, чтобы холодный каменный пол немного успокоил саднящую боль в щеке. Ему хотелось снова забыться, но боль билась в висках, в челюсти, в животе — повсюду. Он узнал резкий металлический привкус во рту — это была кровь. Его кровь.

Со всех сторон доносились звуки человеческих мучений — жалобные всхлипывания и стопы, не оставлявшие сомнения в том, где он находится.

Первоклассная работа, Броган. И дня не прошло, как ты в Англии, а уже угодил в тюрьму. За что-то, чего не делал.

Он чуть было не засмеялся, но грудь пронзила такая острая боль, что перехватило дыхание. Стиснув зубы, Николас ощупал себя. Ребра, кажется, целы. Левый глаз заплыл и почти не открывался. Глубокий порез вдоль правой скулы все еще кровоточил, но челюсть, к счастью, была не сломана. Итак, серьезных повреждений нет, а все остальное со временем заживет.

Если он сам доживет до этого момента.

Броган тихо лежал с закрытыми глазами, бормоча себе под нос проклятия, каждое из которых причиняло боль изуродованным губам. Он проклинал себя. Проклинал безмозглых полицейских, принявших его по ошибке за местного вора, за которым они, как выяснилось, охотились несколько недель. Но больше всего он проклинал Бога — за то, что тот покинул его. И не в первый раз.

Осторожно перекатившись на спину, Броган открыл глаза — вернее, правый глаз — и взглянул на металлические прутья над головой. Глаза постепенно привыкли к тусклому мерцающему свету. Его камера была расположена в середине целого ряда таких же клеток, сделанных из металлических прутьев. Потолок на высоте не более шести футов тоже был из металлических прутьев. Стало быть, пришел к выводу Броган, здесь нельзя встать в полный рост. Собачья конура, а не место для содержания людей.

Он почувствовал холодок внутри. Местных, блюстителей порядка профессионалами не назовешь — даже не смогли опознать подозреваемого! — зато тюрьма у них, кажется, прочная. До жути прочная.

Броган постарался побороть нарастающее чувство тревоги. У него бывали ситуации и похуже, чем эта, значительно хуже, успокаивал он себя, но тревога не проходила.

Он закрыл глаза и сделал глубокий вдох, пытаясь унять волнение. Они не знают, кто он такой на самом деле, говорил он себе, и у них пет причин подозревать его.

Хуже то, что в глухих уголках вроде этого даже преступникам, вина которых доказана, приходилось дожидаться выездной сессии суда. А выездные сессии назначались обычно только два раза в год — летом и зимой.

Следовательно, выездной судья прибудет сюда только через несколько месяцев.

Через много, много дней после Михайлова дня.

Броган уперся ладонями в пол и сел, изо всех сил сжав зубы, чтобы не застонать. Тело болело, заплывший глаз пульсировал, голова кружилась. Ему, черт возьми, надо придумать способ выбраться отсюда!

С трудом повернув голову, Броган увидел, что задняя стенка его клетки была не из металлических прутьев, а деревянная. Он дотянулся до нее ногой, пробуя, крепка ли. Прочное дерево. Толщиной добрых десять дюймов. Здесь не проскочишь.

Броган прислонился спиной к металлическим прутьям и, вытирая с лица кровь, внимательно огляделся вокруг. Тюрьма была наполовину пуста, его ближайший сосед сидел через две камеры от него; пьяно всхлипывая, он бессвязно рассказывал историю своей печальной жизни, хотя слушателей не было.

Броган отвернулся. Спертый тюремный воздух был так же отвратителен, как вонючие испарения из сточной канавы. Среди кислых запахов пота и человеческого страха он уловил слабый запах лошадей. Наверное, здесь когда то была конюшня. Жара усиливала невыносимую вонь.

Броган напрягся. В памяти неожиданно всплыла картина далекого прошлого.

Спертый воздух. Невозможно дышать. Тьма. Сцепившиеся тела. Отец! Почему ты убил моего отца? Лейтенант с раскаленным железным прутом в руке. Кто-то плачет. Осиротевший мальчик. Плачет. Умоляет. Пожалуйста, не надо! Нет! Пожалуйста, не надо… Крик. Агония. Запах горелого мяса…

Броган тряхнул головой, словно пытаясь прогнать непрошеные воспоминания, провел рукой по лицу, отирая пот, и вздрогнул от боли: заныла потревоженная рана на щеке. Картинка из далекого детства пропала.

Ему сейчас тридцать восемь лет, а не десять. И находится он в камере предварительного заключения в сельском полицейском участке, а не в тюрьме Королевских военно-морских сил.

Господи! Он то думал, что эти воспоминания давным-давно стерлись из памяти. На чисто стерлись. Кровью и местью.

Он машинально прикоснулся к груди, проверив, застегнута ли рубаха. Она была всегда застегнута, чтобы скрыть отметину.

Тяжело дыша, Броган заставил себя забыть о камере, нестерпимой вони, боли во всем теле. Ему нужно выйти отсюда — это главное. Он сжал металлический прут с такой силой, что холодный металл врезался в ладонь. Надо бежать!

Не парадоксально ли закончить спой кровавый путь таким нелепым образом? На эту страшную дорогу — дорогу мести — он вступил двадцать восемь лет тому назад. В тот день, когда отвернулся от Бога.

Броган закрыл глаза. Может быть, это и есть та самая кара Господня, которой с тех пор он постоянно ждал? Сама судьба позаботилась о том, чтобы он оказался здесь, ошибочно принятый за обычного вора, — безымянный заключенный в деревушке… О, Пропади все пропадом, он даже не знает, как называется эта деревушка! Безымянный узник в безымянной деревушке, которого ждет петля за преступление, которого он не совершал. Позорный конец нечестивой жизни. Судьба.

Впрочем, нет, в судьбу он не верил. Уж если кто и виноват в том, что он попал в эту переделку, так это он сам. Костяшки правой руки саднило до сих пор. Он успел нанести несколько сокрушительных ударов и кого-то изувечить ножом, прежде чем четверо здоровенных полицейских повалили его.

Если бы он не сопротивлялся, а вежливо ответил на все вопросы, ему бы, возможно, удалось от них отвязаться. Но от старых привычек трудно избавиться, с горечью подумал Броган. Когда Николаса Брогана загоняли в угол, он боролся ожесточенно.

Бездушное животное снова вырвалось на свободу.

Неужели он надеялся, что сможет держать его в узде? Надеялся, что сможет измениться? Слишком поздно. Годы крови и насилия сделали его таким, каков он сейчас и каким будет всегда.

Слишком поздно. В этих двух словах — итог всей его жизни.

В конце длинного темного коридора послышался лязг засовов, потом заскрипели дверные петли и на каменный пол упал луч света. Вошел мужчина с масляным фонарем в руке, позвякивая связкой ключей.

Не обращая внимания на мольбы, проклятия, руки, цепляющиеся за его одежду, он медленно шел вдоль ряда камер, направляясь прямиком к Николасу.

Тот собрался было подняться на ноги, но решил, что лучше будет притвориться совершенно беспомощным. Он остался на месте, прислонившись спиной к прутьям камеры, готовый в любую минуту воспользоваться возможностью, если она вдруг появится.

Еще до того, как мужчина подошел ближе, Броган понял, что его не было среди полицейских, устроивших засаду. Казалось, ему было тяжело нести свое тучное тело: он не шел, а тащился, шаркая ногами и отдуваясь. Наверное, это либо тюремный надзиратель, либо судья графства, который пришел допросить его, решил Броган.

Последнее предположение вызывало сомнения: судьями — магистратами графств обычно бывали щеголеватые аристократы, ценившие в своей должности только положение, которое она давала, а настоящей работой эти белоручки пренебрегали. Не желая мараться общением с преступниками, они обычно нанимали тюремного надзирателя — чтобы наблюдать за работой местной тюрьмы, полицейских — чтобы собирать улики и опрашивать свидетелей, а также производить аресты и допрашивать подозреваемых.

Некоторые из тех, кого нанимали, были людьми честными. Но были и настоящие бандиты, ничуть не лучше тех, кого они арестовывали. Их интересовало только вознаграждение, обещанное за поимку человека, а не правда и справедливость. Похоже, сегодня ночью Броган столкнулся именно с такими блюстителями закона.

— Рад видеть, что ты, наконец, очухался, приятель, — прохрипел человек, останавливаясь возле камеры Брогана. — Принес тебе ужин. — Он с грохотом поставил на пол металлическую миску. Очевидно, это был все-таки тюремный надзиратель.

— Я не голоден, — тихо сказал Брогам, изображая возмущенного, по ошибке арестованного гражданина. — Я хотел бы поговорить с судьей магистратом.

— Права качаешь, а? — Мужчина неприязненно взглянул на него. — Будь доволен тем, что мы тебя сразу не повесили, после того как ты чуть не выпустил кишки Тиббсу. — Он поставил фонарь на пол.

Броган напрягся. Миска с едой была слишком велика и не проходила между металлическими прутьями. Надзирателю придется отпереть дверь камеры.

— Откуда мне было знать, что эти ребята — представители закона? — Броган пошевелился, демонстративно поморщившись от боли. — Я просто шел к постоялому двору, чтобы нанять лошадь…

— Чтобы украсть лошадь, так будет вернее.

— Нанять лошадь. Не успел я опомниться, как на меня налетели четыре здоровяка. Стояла глухая ночь. Я подумал, что это грабители. Я всего лишь защищался.

— Они шли за тобой целых полчаса, приятель. Если ты ни в чем не виновен, то почему шляешься по дорогам глухой ночью?

— Я им все сказал. Я просто шел…

— Знаю, знаю, по делам, Да а, плантатор из колоний проходил по делам через нашу деревню. — Надзиратель недоверчиво покачал головой, и под подбородком обозначилась жирная складка. — Не похоже, чтобы плантаторы умели так драться, приятель.

Броган чуть было не выругался, но вовремя прикусил язык, мысленно проклиная себя за то, что стал сопротивляться. Законопослушный гражданин должен был подчиниться, но, к сожалению, старые пираты, как и старые собаки, не поддаются перевоспитанию.

— Судье магистрату незачем встречаться с тобой, — продолжал тюремщик. — И без него ясно, что ты подходишь под описание. Оно уже целый месяц печатается во всех газетах по всему графству. И за твою поимку обещана кругленькая сумма: пятьдесят фунтов!

— Неужели? — переспросил Николас, удивленно вздернув бровь, но иронии в его голосе надзиратель даже не заметил. — Целых пятьдесят фунтов?

— Вот именно. Больше, чем любой из нас зарабатывает за два года, даже если эту сумму разделить на четверых. — Он наклонился и вытащил несколько кусков из миски. Похоже, он не собирался отпирать камеру. — А теперь у нас есть свидетель, который готов подтвердить под присягой, что видел, как ты месяц назад удирал из дома лорда Олсона с мешком награбленного добра.

— Свидетели? — с недоверием переспросил Николас. — Что за свидетель?

— Сам Тиббс.

Броган выругался. Раненый полицейский поклянется о чем угодно, лиши бы увидеть своего обидчика на виселице.

Надзиратель просунул еду сквозь прутья — куски жареной баранины, большой ломоть хлеба и кувшин воды. Броган понял, что дверь так и не откроется, и его охватило отчаяние.

Эта проклятая банда мерзавцев не упустит шанса получить обещанные пятьдесят фунтов, а подкупить их он не мог: кошелек у него отобрали при аресте. Шансы попасть в Йорк до Михайлова дня таяли с каждой минутой.

— Вы арестовали не того человека, — настойчиво повторил Броган, — Выездной судья не даст вам за меня ни шиллинга, потому что у вас пет никаких доказательств.

— Не беспокойся, мы докажем твою вину, приятель. — По топу тюремного надзирателя было ясно: они докажут все, что пожелают, и, судя по всему, им уже не раз приходилось проделывать подобные штучки. — И выездной сессии мы не станем дожидаться. Броган вздрогнул:

— Что вы имеете в виду?

— Я имею в виду, что все остальные, — надзиратель обвел жестом заключенных, запертых в камерах слева и справа от него, — могут подождать до января, когда сюда приедет судья магистрат. Но только не ты, приятель. За тебя обещана слишком большая сумма. Мы тебя передадим в руки правосудия немедленно, чтобы сразу получить денежки.

У Брогана гулко заколотилось сердце.

— В руки правосудия — где?

— В Лондоне. — Тюремщик удовлетворенно улыбнулся в предвкушении денег.

Броган молча смотрел на него, потрясенный этой новостью. Его отправят в Лондон. Не просто в Лондон, а в Олд Бейли, центральный уголовный суд, оплот правосудия и правопорядка, где полным полно людей, охотившихся за ним в течение многих лет…

Его, конечно, опознают и передадут в адмиралтейский трибунал. А там вздернут и оставят висеть на виселице, чтобы отбить охоту у других заниматься морским разбоем. Возможен и другой вариант: за него выплатят пятьдесят фунтов и казнят как обычного вора. В любом случае ему уже не придется больше беспокоиться о Михайловой дне.

— Если ты сможешь доказать свою невиновность, тогда тебе нечего беспокоиться, судья тебя сразу отпустит. — Тюремщик наклонился и строго посмотрел на него. — Но я, например, не думаю, что ты невиновен. И не думаю, что судья тебя отпустит.

«Да, это маловероятно, — подумал Броган. — Нечего на это надеяться, Пропади все пропадом».

Сквозь сжатые зубы он процедил всего лишь одно слово:

— Когда?

— Парни придут за тобой завтра на рассвете. — Надзиратель поднял с пола миску и фонарь. — Поешь, приятель. Кто знает, может, это в последний раз. — И, произнеся это приятное пророчество, он заковылял прочь. Дверь со зловещим скрипом закрылась за ним, снова загремели засовы.

Некоторое время Николас Броган сидел, не двигаясь. Уставясь в темноту, он обдумывал ситуацию… и тут ему вспомнилась картина из детского учебника, изображающая ад.

Он, Николас Броган, давно ни во что, не верил, за исключением одного — он верил в существование ада. Николас не сомневался, что непременно попадет в преисподнюю, и не хотел пи на день ускорять свое прибытие туда.

Где-то глубоко внутри шевельнулась и ожила старая, почти забытая звериная изворотливость, заставила его думать, просчитывать все возможные варианты спасения. Он не позволит себе попасть в руки королевских судей. Не позволит им сделать с собой то же, что они сделали с его отцом. Ну, уж нет! Он сбежит. Будь он проклят, если не сбежит где-нибудь по дороге в Лондон.

Полчаса спустя заключенные угомонились и мало помалу заснули. Факел почти догорел. Прислонившись спиной к прутьям, Броган занялся ужином. Он ел медленно, осторожно, стараясь не потревожить распухшую губу. Ему необходимо поддержать силы, а пища здесь оказалась вполне съедобной: баранина не пережарена, хлеб достаточно свежий, а в кувшине — холодная колодезная вода. Да, надо признать, у арестантов в сельской местности есть свои преимущества.

Откусив изрядный кусок баранины, Броган медленно прожевывал, прикидывая, как лучше поступить. Итак, в Лондон отправляют его одного; полицейские либо повезут его верхом, либо погонят пешком. Это давало маленькую искорку надежды: по дороге больше шансов сбежать. Броган приложил холодный кувшин к разбитому лицу. У него есть шанс выжить. Не ахти какой, но все же шанс. Может быть, Господь не совсем его оставил?

У входной двери послышался шум, Броган насторожился. Не может быть, чтобы уже наступило утро.

Дверь распахнулась, и он понял, что полицейские явились не за ним. По проходу между камерами двое дюжих полицейских тащили отчаянно сопротивлявшегося арестанта.

— Отпустите меня, мерзавцы! — раздался женский голос, и вновь прибывшая сопроводила требование набором таких замысловатых, отборных ругательств, которые и привычного к соленым выражениям матроса могли бы привести в некоторое замешательство.

Ругательства тем более впечатляли, что выкрикивались они женщиной.

Разбуженные обитатели тюрьмы немедленно отреагировали свистом и мяуканьем.

— Тащите ее сюда, приятели!

— Покажи им, почем фунт лиха, девушка! — Отдайте ее мне, я о ней позабочусь!

Полицейские с проклятиями волокли девицу по проходу, а надзиратель тюрьмы колыхался сзади, на ходу выбирая из связки нужный ключ.

— Ой! — взвыл вдруг один из охранников. — Она меня укусила! Бикфорд!

— Держи ее, Суинтон, держи, — бормотал Бикфорд. — Здесь темно, камеры не пронумерованы… А мне надо найти свободную…

— Уберите руки! — орала женщина, — Недоумки, подонки, отпустите меня!

Второй охранник громко охнул от боли, когда девушка с силой наступила ему на ногу.

— Выбирай поскорее, Бикфорд! Любую!

— Эй, в моей камере хватит места на двоих, — предложил один из заключенных.

Броган молчал. При свете фонаря он увидел лишь разметавшиеся белокурые волосы, светло желтую юбку да блеснувшие белые зубы.

Первый полицейский, Суинтон, громко вскрикнул, почувствовав, как жемчужные зубки снова вонзились в его тело.

— Черт тебя побери, Бикфорд! Шевелись! Наконец надзиратель с торжествующим видом поднял вверх найденный ключ.

— Вот он! — Он отпер дверь пустой камеры, находившейся по правую сторону от камеры Брогана.

— Эй, постойте, — запротестовал тот. — Нельзя ли ее поместить в другую?

— Извини, приятель, — прохрипел Бикфорд, распахивая дверь камеры. — Она до тебя не доберется, тут прочная металлическая решетка. Не бойся!

Суинтон снова застонал от боли: белокурая девица ударила его локтем в живот.

— Остерегайся зубов, — предупредил другой полицейский, опасливо пытаясь перехватить обтянутую шелком неугомонную руку, явно нацелившуюся выцарапать ему глаза.

Полицейские попытались втолкнуть девушку в камеру, но отчаяние придало ей силы. Она лягалась, кусалась, попутно осыпая своих стражей бранью.

Суинтон наконец потерял терпение.

— Послушай, девушка, я сыт по горло твоими штучками! — Он изо всех сил швырнул ее на решетку, и на какое-то время она перестала сопротивляться.

Не дав ей опомниться, Суинтон схватил ее за волосы и, накрутив на руку белокурые пряди, грубо рванул вверх. Его лицо налилось кровью от гнева, глаза, словно буравчики, впились в ее лицо. Другой рукой он сжал ее подбородок, и Броган увидел красные отпечатки пальцев на нежной коже. Кажется, девица испугалась.

— Советую быть поприветливее, ваша светлость, — процедил Суинтон. — Мы могли бы поладить, если бы ты… проявила дружелюбие.

Ярко красные пятна, оставленные безжалостными пальцами, резко выделялись на побледневшем лице девушки. Грубая рука полицейского поползла вверх, к ее груди. Заключенные подбадривали его криками.

— Правильно! Так и нужно обращаться с бабами, пусть знают свое место! Дай-ка ее разглядеть хорошенько.

— Оставь и мне немножко, приятель!

Броган смотрел в сторону. Никому не помогай, никому не верь, никого не люби! Он жил по этим правилам, и поэтому ему удалось остаться в живых.

Девушка приглушенно вскрикнула от страха. Или от боли.

Броган упорно смотрел в темный угол камеры. Его не интересовало, что проделывает с ней Суинтон. Ему это безразлично. Без-раз-лич-но.

— Ну же, дорогуша, — бормотал полицейский. — Поцелуй меня. Я мог бы замолвить за тебя словечко перед…

Суинтону не удалось закончить фразу.

Броган краем глаза увидел, как девица ударила его коленом в низ живота. Суинтон взвыл, а Броган поморщился. Последовал еще один быстрый и резкий пинок в то же самое уязвимое место.

Суинтон с каким то булькающим звуком повалился на спину под хохот своих товарищей и насмешливые выкрики заключенных.

Глаза девушки сверкали гневом.

— Передай это своему судье, вонючий подонок!

Не успели два других полицейских опомниться и втолкнуть белокурую хулиганку в пустую камеру, как Суинтон вскочил на ноги.

— Ах ты, маленькая сучка! — И он с силой ударил ее по лицу.

Девушка вскрикнула, голова ее безжизненно склонилась к плечу, и она начала медленно оседать на пол. Суинтон подхватил се, но Бикфорд его оттолкнул, опасаясь, как бы тот ее не изувечил.

— Ну, ну, Суинтон. На сегодня с тебя достаточно любимых развлечений. — Он затащил девушку в камеру и торопливо запер дверь.

— Ее светлость просто не оцепила твоей красивой физиономии, — заметил другой полицейский, все еще посмеиваясь.

Суинтона трясло от ярости.

— Идем, парень. — Бикфорд подхватил фонарь и направился к выходу. — Тебе завтра рано вставать.

Выругавшись и кинув напоследок злобный взгляд в сторону девицы, Суинтон медленно двинулся вслед за остальными к выходу. Дверь с грохотом закрылась, и Николас услышал, как лязгнул засов. Заключенные, поняв, что короткое представление закончилось, постепенно успокоились. Один тихо шептал молитвы, другой, прежде чем заснуть, долго стонал — то ли от боли, то ли от тоски.

Девушка лежала без движения, дыхание ее было ровным, хотя и неглубоким. Судя по силе полученного удара, ей, наверное, здорово досталось. Но сейчас она притворялась — это Броган знал точно.

Прислонившись одним плечом к разделявшей камеры решетке, он внимательно посмотрел на нее сверху вниз.

Молоденькая, пожалуй, не старше двадцати двух — двадцати трех лет, подумал он. Лицо с безупречно чистой кожей медового оттенка обрамляла копна светло русых волос, аккуратный прямой носик чуть вздернут, густые темные ресницы подчеркивают изящество высоких скул. Внешность аристократическая. Изображение такого лица можно было представить на дорогой камее в золотом медальоне, который храпит у сердца какой-нибудь богатый молодой бездельник.

Броган нахмурился. Ему следует думать о спасении, а не пялить глаза на соседку. Он снова принялся за баранину.

— Теперь можешь встать, — сказал он с набитым ртом. — Они ушли.

Девица открыла глаза и бросила настороженный взгляд в сторону двери, потом взглянула на Брогана.

— Как ты узнал, что я притворяюсь?

— Приходилось видеть, как женщины надают в обморок, — ответил тот насмешливо. — Научился отличать настоящий обморок от женского притворства.

Она опасливо отодвинулась к противоположной стене камеры, подальше от него и, прислонившись спиной к металлическим прутьям, молча уставилась на Брогана, словно на диковинное животное в зоопарке.

Увидев страх на ее лице, он почувствовал себя именно таким, каким ей, очевидно, казался — грубым и жестоким животным. В ее взгляде было, что-то еще, пожалуй, высокомерие, которое ему и раньше доводилось видеть в глазах благородных леди. Этот взгляд неизменно вызывал у него раздражение.

В отместку он принялся разглядывать ее самым наглым образом, медленно скользя взглядом сверху вниз.

Обследовав каждый дюйм ее нежного, красивого тела, он мысленно спустил с плеч лиф лимонно-желтого платья и с восхищением принялся разглядывать соблазнительные округлости, едва удерживаемые кружевным лифом.

Затем взгляд его так же медленно заскользил вниз, задержавшись на изгибе женственных бедер. Он без труда мог представить себе мягкие округлости, идеально вписывающиеся в мужскую руку, длинные, стройные ноги.

Кожа медового оттенка, чуть рыжеватые волосы — вся она была похожа на золотой слиток, поблескивающий и гладкий, словно сокровище, похищенное с испанского галеона. Пират в душе, он никогда не мог устоять перед притягательной силой золота.

Броган почувствовал, как напряглось тело и участилось дыхание даже при одном взгляде на нее. Он представил, как эти ноги сжимают его бедра…

Словно прочитав его мысли, девица вполголоса выругалась и торопливо оправила юбку.

Он отвел взгляд. Они сидели так близко друг от друга, что Броган разглядел цвет ее глаз, настороженно поблескивающих в свете факела, — золото. Даже глаза у нее были золотистые — цвета прозрачного чистого янтаря с золотыми искорками вокруг зрачка.

«Что такое последний ужин! — ухмыльнувшись, подумал Николас Броган. — Вот если бы провести ночку с этой девицей! Это вполне могло бы удовлетворить последнее желание обреченного человека».

Вдруг он заметил, как блеснул золотом, какой-то маленький предмет, прикрепленный на ленточке к лифу ее платья. Продолговатый и округлый, словно маленький бочонок. Девушка испуганно спрятала его в кулак и прижала к груди, будто он обладал волшебной силой, способной защитить ее.

Странно, подумал Броган, как такая избалованная девчонка умудрилась попасть в тюрьму. И где она научилась так отчаянно ругаться? Николас вспомнил беднягу Суинтона и ухмыльнулся.

Одно было, несомненно: если он знает женщин — а женщин он, будьте уверены, знал, — то это самая красивая из всех, которых ему доводилось видеть.

— За что они вас арестовали, леди? Застукали за кражей печенья в гостях?

— Какое тебе дело? — Ее ледяной тон соответствовал высокомерному взгляду.

На секунду золотистые глаза задержались на еде: она была явно голодна. Броган это заметил и, расположившись поудобнее, прикончил баранью ногу, смачно обсосал кость и с удовольствием облизал пальцы.

— Да так, просто хочу поддержать дружескую беседу, — ответил он, бросив обглоданную кость в угол.

Дело было, конечно, не в дружеской беседе. Если она мелкая преступница, то пусть хоть сгниет здесь в ожидании выездной сессии — ему нет до этого дела. Но если ее обвиняют в делах более серьезных, то могут завтра отправить в Лондон вместе с ним. А это означает, что их повезут в телеге или повозке. Короче, она могла причинить ему неприятности.

— Дружескую беседу? — Девушка презрительно подняла светло-коричневую бровь. — Я не нуждаюсь и дружбе. — Все еще сжимая в кулаке блестящую вещицу, она добавила вполголоса: — Особенно с таким, как ты.

Засунув ленточку с металлическим предметом поглубже за лиф платья, она огляделась вокруг, оценивая обстановку. Потом поднялась на ноги, стряхнула пыль с юбки и, внимательно осмотрев замок, подергала дверь камеры, затем осмотрела деревянную заднюю стену.

— Бесполезно, — заметил Броган. — Заперто крепко. Похоже, ты застряла здесь до зимней выездной сессии, если только тебя не обвиняют в каком-нибудь тяжком преступлении.

Она бросила на него раздраженный взгляд.

— Карманные кражи, — пробормотала она. Несерьезно, с облегчением подумал Николас. — Подлог, — добавила девица, помолчав. Радости у него поубавилось.

Она тяжело вздохнула.

— Квартирная кража.

Настроение Николаса ухудшалось с каждой минутой.

Девушка уселась на полу и сказала так тихо, что он едва разобрал слова:

— И покушение на убийство.

Броган взглянул на нее с удивлением и недоверием.

— И конечно, все это ужасная ошибка и вы абсолютно невиновны.

Она невесело рассмеялась.

— Невиновна? — Девушка закрыла глаза и повторила это слово так, будто говорила на непонятном ей иностранном языке. — Невиновна. — Покачав головой, она добавила вполголоса: — Ошибаешься, я виновна. — Она сказала это с горечью и сожалением. И понурила голову. — Они что-то говорили о том, чтобы не дожидаться выездной сессии. Ведь за мою голову обещано большое вознаграждение.

Николас выругался.

— Леди, — процедил он сквозь зубы, — вы выбрали не самый подходящий момент, чтобы понасться к ним в руки.

— Ну что ж, надеюсь, вы меня извините за эту оплошность, — огрызнулась она, вскинув голову. — Я не нарочно. Так что простите, если это вас, почему-то не устраивает.

— Нет, что вы, для меня в этом нет никакого неудобства. Просто нас завтра вместе с вами повезут в Лондон в надежно охраняемой повозке…

— В Лондон?

— Именно там в это время года находятся судьи. А куда бы вы думали? На ярмарку?

— В Манчестер. Или в Ноттингем, только не в Лондон. Ты, наверное, ошибся…

— Никакой ошибки. Тебя и меня завтра повезут в Лондон.

Она так побледнела, что, казалось, вот-вот упадет в обморок по настоящему.

— О Господи! Только не это.

Девушка обхватила руками колени и опустила голову.

— Такова расплата за преступления, — пробормотал Николас, а про себя подумал: интересно, почему она так боится Лондона? И сам удивился собственному любопытству.

— О расплате за преступления, я и сама все знаю. — Она не подняла лица от колен, и от этого слова ее звучали глухо: — Скажи лучше, за что тебя арестовали? — Девушка подняла голову, — Конечно, по ошибке? Ты ведь не совершал того, в чем тебя обвиняют? — насмешливо спросила она.

— Так оно и есть, — сухо ответил Броган. — Арестовали по ошибке, я невиновен.

Девушка с сомнением окинула взглядом его избитую физиономию.

— Я так и подумала. — В голосе ее звучал сарказм и раздражающее высокомерие.

— Я абсолютно невиновен. Они набросились на меня возле постоялого двора, когда я собирался нанять лошадь. Меня приняли за местного вора, за которым они охотились несколько педель.

Девушка насторожилась и внимательно на него посмотрела. Потом глаза ее округлились, и она воскликнула:

— Ага! Значит, они приняли тебя за Джаспера Норуэлла? Это его они выслеживали. Все правильно: очень высокий, черноволосый, и борода у него имеется… — Она неожиданно расхохоталась. — Так, значит, ты действительно говоришь правду: тебя схватили по ошибке, а на самом деле ты невиновен.

— Рад, что это тебя так развеселило.

Девушка продолжала смеяться.

— Ты невиновен, а я виновна. Разве это не смешно? — Она перестала смеяться так же неожиданно, как начала. Лицо ее посерьезнело… и стало задумчивым. — Ты, пожалуй, прав. Это не смешно. Совсем не смешно. — Она встала и подошла к двери камеры. — Бикфорд! — крикнула она.

— Что, черт возьми, ты задумала?

— Бикфорд! — позвала она снова. — Мне нужно поговорить с кем-нибудь, произошла ужасная ошибка.

Броган не верил своим ушам, но не собирался останавливать ее. Если ей хочется заявить о его невиновности, то он мешать не будет. Пожалуйста. Эта потрясающая блондинка сможет помочь ему выбраться отсюда.

— Бикфорд! — снова крикнула девушка. Послышалось лязганье металла и ворчливая брань.

— Что за шум? — Бикфорд просунул голову в дверь.

Девушка взглянула на Брогана, потом на приближающегося надзирателя.

— Боюсь, вы совершили ужасную ошибку…

Какой благородный поступок, подумал Броган, улыбаясь. Как мило. Как…

— Вот тот вор, который держал в страхе ваш город, а не я. — Она указала пальчиком на Брогана. — Когда меня арестовали, он уже находился в камере предварительного заключения. Я невиновна, ваши люди совершили ужасную ошибку…

— Ах ты, мерзкая лгунья! — прорычал, вскакивая на ноги, Броган, но пожалел о своей горячности, больно ударившись головой о металлические прутья низкого потолка.

Девушка даже не глядела на него, обращаясь только к Бикфорду.

— Неужели я похожа на воровку? — заискивающим тоном спросила она. — А взгляните на него — он явно опасен. Только посмотрите на его глаза! У него взгляд прирожденного преступника, вот что я вам скажу…

— Леди, вам очень повезло, что нас разделяют прочные металлические прутья. — Николас сжал прут рукой так, словно сжимал ее горло.

Бикфорд разозлился.

— Тьфу! — воскликнул он. — И из-за этого ты вытащила меня из постели?

— Уверяю вас, что это он, а не я украл серебро из гостиной леди Хэммонд. Я видела своими глазами и готова поклясться в этом перед судьей…

— Я не собираюсь беспокоить судью из-за таких, как ты. А отпускать заключенных, раз уж они сюда попали, я не имею права.

— Но если у вас есть настоящий преступник, зачем же тащить меня в Лондон? Если бы мне только позволили поговорить с судьей…

— Можешь объяснить все это в Лондоне, мисс. — Недовольно покачав головой, Бикфорд повернул к выходу. — Там во всем разберутся. И предупреждаю, больше я не буду слушать твоих воплей, лучше угомонись.

— Нет, постойте! — Девица просунула руку сквозь прутья, пытаясь до него дотянуться.

Бикфорд даже не замедлил шага.

— Суинтон с людьми придет за вами утром.

— Подождите! — крикнула она. — Вы не можете так уйти. Не можете… — Бикфорд закрыл дверь и с грохотом задвинул засов.

Девушка стукнула кулачком по металлической решетке и, вся дрожа, закрыла глаза.

— Проклятие!

— Ах ты, предательница, мерзавка! — злобно процедил Броган.

— Я не могу ехать в Лондон, — словно в забытьи шептала она. — Не могу.

— Поэтому ты попыталась отправить на виселицу меня вместо себя?

Девушка посмотрела на него. В ее взгляде мелькнуло что-то похожее на сожаление.

— Попытка не пытка, — пробормотала она вполголоса.

Броган смотрел на нее с неприязнью. Она безжалостна. А значит, опасна. Такие качества в женщинах он не любил.

— Ангельское личико, — бесстрастно подвел он итог, — но совсем нет сердца.

Она ответила ему таким же неприязненным взглядом.

— Я что-то не заметила, чтобы ты бросился ко мне на помощь, когда этот мерзавец охранник попытался… получить от меня, что хотел.

— Я забочусь только о себе, ангелочек. А если тебе нужен рыцарь, бросающийся на помощь дамочкам, попавшим в беду, то я ничем не могу тебе помочь. Выкручивайся сама.

— Я так и делаю, — резко ответила девушка. — Так мне даже больше нравится.

— Мне тоже.

Она молча обменялись взглядами.

Глаза — как краденое сокровище, подумал Броган, ангельское личико, формы, которые могут соблазнить и святого… и безжалостное сердце.

У него по спине пробежали мурашки, он почуял опасность: эта девица должна сыграть какую то роль в возмездии, которое припас для него Господь.

Глава 3

Рассвет, наверное, уже наступил. Саманте казалось, что она находится здесь уже много-много часов. Не часов — дней. Всю жизнь. Удары сердца, отмечавшие каждую невыносимую секунду, казалось, заглушали все остальные звуки.

Она сидела, напряженно выпрямившись, возле задней стенки камеры, не сводя глаз с входной двери. Смрад окружал ее, словно густой зловонный туман, и Саманта старалась почти не дышать. Охранники сказали, что придут на рассвете.

Ее единственное приличное платье порвалось, и починить его, похоже, ей не удастся. Она ничего уже не может исправить, не только платье.

Факелы выгорели за ночь почти дотла. Наверняка снова наступил рассвет, снова подумалось Саманте. Капелька пота поползла вниз по шее. С минуты на минуту массивная дверь распахнется, и полицейские повезут ее в Лондон, где живет дядя Прескотт.

Она почувствовала подступившую тошноту. Лондонским судьям — его друзьям — одного взгляда на нее будет достаточно, чтобы узнать правду. Они сразу поймут, что мисс Саманта Делафилд, которую разыскивают за совершение краж, является на самом деле мисс Самантой Хибберт, давно исчезнувшей своевольной племянницей Прескотта Хибберта. Известят ее дядю, и он за ней приедет.

А потом ему придется ее убить. Или еще того хуже. Как-никак ее опекун Прескотт Хибберт — один из самых могущественных и уважаемых судей в Лондоне.

Почувствовав озноб, Саманта отвела глаза от двери. Прижав колени к груди, она обхватила их руками, но не смогла унять дрожь.

Он сделает с ней все, что захочет, и закон будет на его стороне. Никто ей не поможет. Никто не поверит правде.

Сэм сглотнула комок, образовавшийся в горле. Если уж ее не выслушали тогда, когда она была наивным ребенком, то теперь, то наверняка не поверят. Они с сестрой Джессикой тогда только приехали из деревни и еще не оправились от потрясения после гибели родителей. А теперь…

Теперь она женщина, которую разыскивает полиция. Преступница, находящаяся в бегах с той самой ночи, когда она покинула Лондон. Никто не поверит ее словам. Западня защелкнулась. Она… беспомощна.

Сэм закрыла глаза. Больше всего на свете она ненавидела это состояние, это слово. Когда шесть лет назад Сэм бежала из города — без единого шиллинга в кармане, — она поклялась себе, что больше никогда не будет бояться. Больше она не будет зависеть ни от кого.

Сэм открыла глаза и постаралась взять себя в руки. Все эти годы она никогда не впадала в отчаяние, иначе не выжить. Нужно идти вперед, всегда вперед. Прочь от прошлого, от воспоминаний, от страха.

Сэм глубоко вздохнула, потрогав пальцами игольничек филигранной работы, приколотый возле сердца, и вспомнила слова сестры: «Ты самая сильная из нас двоих, Сэм». Милая, добрая Джессика! Какая она была хрупкая и бледненькая, когда лежала в постели больная! Она прошептала эти слова, вложив в ладонь Саманты бережно хранимую фамильную драгоценность: «Ты всегда была сильной».

Сэм сморгнула набежавшие на глаза слезы. Теперь ей придется быть еще сильнее.

Мозг ее лихорадочно работал; она бросила взгляд на входную дверь, пытаясь придумать, как отсюда бежать. Но ничего в голову не приходило. Безрезультатно. С полицейскими ей справиться не удалось, а попытка обмануть тюремного надзирателя лишь ухудшила ее и без того незавидное положение…

Впервые за несколько часов она искоса взглянула на человека, которого вместе с ней повезут в Лондон — угрюмого бродягу с подбитым глазом и распухшей губой, в одежде с пятнами запекшейся крови.

Он лежал на спине с закрытыми глазами и в ту минуту не казался особенно опасным. Странно, но он выглядел довольно спокойным. Закинув за голову руку, он удобно расположился на полу, вытянув мускулистое тело. Ткань рубахи натянулась на мощной груди, а шевелюра и борода на фойе белого рукава казались черными как смоль. Сэм решила было, что он спит.

Однако мгновение спустя, словно почувствовав ее взгляд, странный человек открыл глаза и посмотрел в ее сторону. Глаза были холодными, острыми, непростившими. Было в нем, что то еще… какая то опасная сила. Сэм вздрогнула. Его взгляд пугал даже больше, чем мысль о том, что при малейшей возможности он мог бы без труда задушить ее голыми руками. А в том, что он мог это сделать, она не сомневалась.

При этой мысли у Сэм по спине пробежали мурашки, но она не отвела взгляда, такого же холодного и враждебного. Никогда не показывай слабость, особенно перед мужчиной. Тем более перед мужчиной, который больше и сильнее тебя.

Мгновение спустя уголки сурово сжатых губ приподнялись и на его лице появилось насмешливое выражение. Потом бродяга снова закрыл глаза, явно не озабоченный пи ее враждебностью, ни собственным незавидным положением.

Сэм нахмурилась. Может быть, он думает, что, если невиновен, ему и беспокоиться не о чем, стоит только объяснить все судье в Лондоне? У нее, к сожалению, все обстояло по-другому. Она была виновна во всех преступлениях, в которых ее обвиняли.

Неясный звук за дверью заставил ее вздрогнуть. Загремели засовы, застонали дверные петли. Сэм ждала этого момента несколько часов, но, когда он настал, у нее душа ушла в пятки.

Вошел Бикфорд с фонарем в руке, бодро насвистывая незнакомую мелодию и не обращая внимания на раздраженную брань разбуженных арестантов. Вслед за ним шли полицейские. Один… второй… третий. Их сопровождал пятый — неуклюжий смуглолицый тип, которого она раньше не видела. Он волок по полу объемистый мешок.

Сэм вздернула подбородок и медленно, грациозно поднялась на ноги, как будто находилась не в вонючей тюремной камере, а в великосветской гостиной. Собрав все свое самообладание, которое отточили в ней нянюшки и гувернантки, она разгладила руками разорванную юбку и приготовилась с достоинством встретить все, что ей предстоит.

Бродяга в смежной камере продолжал лежать. Он даже не шевельнулся, а только зевнул. Суинтон остановился перед камерой Сэм.

— Доброе утро, ваша светлость, — издевательским тоном сказал он и, словно гадкий мальчишка, мучающий животное в клетке, провел по металлическим прутьям дулом пистолета.

Сэм даже не вздрогнула. Она стояла с опущенными глазами, спокойная, чуть приподняв одну бровь, чтобы подчеркнуть свое презрение. Это обычно помогало держать на расстоянии тех, кого она хотела поставить на место.

— Эй, Суинтон, — обратился к нему Бикфорд, выбирая из связки нужный ключ, — давай начнем с него. Поднимайся, приятель, обратился он к Николасу.

Бродяга — она уже привыкла мысленно называть его так — медленно поднялся на ноги, держась за грудь и якобы превозмогая боль. Он был вынужден пригнуться: низкий потолок не позволял ему выпрямиться во весь рост, а в нем было, наверное, более шести футов.

Полицейские направили на него пистолеты.

— Одно лишнее движение… — пригрозил один из них.

— К чему насилие? — спокойно ответил тот и поморщился.

Голос его звучал глухо и холодно, словно исходил из глубин моря. Что-то в его тоне отозвалось мелкой дрожью внутри Сэм.

— Все же я считаю, надо взять еще одного или даже двух человек, — сказал самый младший из охранников, который, кажется, даже не умел обращаться с оружием. У него была густая рыжая шевелюра, широко расставленные голубые глаза и огромный синяк на челюсти. — Вы же видели, как он отделал Тиббса прошлой ночью. У нас еще есть время подыскать одного двух парней, а, Лич?

— Забудь об этом, Такер, — ответил ему первый полицейский. — Мы и так делим деньги на четверых.

— И я не собираюсь делить их на пятерых или шестерых, — проворчал Суинтон, со зловещим щелчком взводя курок пистолета.

— Подними-ка вверх руки, приятель, чтобы я их видел.

— Полегче, парни. — Бикфорд отыскал наконец ключ и вставил в замочную скважину. — Не забудьте, он стоит пятьдесят фунтов.

— Там ничего не говорится о том, что его нельзя продырявить в одном двух местах, — сказал Лич, взводя курок.

Бродяга не шевельнулся, молча разглядывая нацеленное на него оружие. Потом, не спеша, поднял руки.

Бикфорд открыл дверь камеры. Как только арестованный переступил порог, полицейские окружили его плотным кольцом. Лич и молодой Такер, заломив ему руку за спину, развернули его лицом к решетке камеры. Суинтон приставил дуло пистолета прямо к виску Брогана, а Бикфорд принялся торопливо связывать ему руки. Наконец дело было сделано. Кажется, пленника связали слишком туго, но он и бровью не повел.

— У тебя все готово? — обратился Бикфорд к пятому, тому, что нес мешок.

— Да, сэр, — ответил смуглокожий гигант. До сих пор он равнодушно стоял без дела, теперь же подошел поближе и вытряхнул содержимое мешка. На пол с грохотом выпало что то металлическое. Сэм показалось, что это, либо какое-то неведомое оружие, либо орудия пыток… либо…

— Кузнечные инструменты? — удивленно произнес ее сосед по камере. — На кой черт они вам понадобились?

Полицейские засмеялись.

— Мы не привыкли возить туда-сюда арестантов, — объяснил Лич. — Обычно мы их держим в тюрьме до выездной сессии.

— Но мы хотим, чтобы у тебя не было шанса сбежать, — добавил Такер.

Кузнец выбрал из кучи металлического хлама цепь из толстых железных звеньев, на обоих концах которой было по толстому разъемному кольцу.

— Послушайте, — сказал бродяга дружелюбно. — В этом нет необходимости. Я уже говорил вам, что невиновен. И со мной у вас не будет никаких хлопот…

— Это ты Тиббсу расскажи, — фыркнул Суинтон, а кузнец, не дожидаясь, чем закончатся переговоры, защелкнул одно из колец на лодыжке пленника.

Сэм, не чувствуя ни малейшей жалости к своему соседу, спокойно наблюдала, как кузнец закрепил кольцо с помощью толстого металлического болта, загнав его на место молотком. Более того, она даже почувствовала облегчение.

Если ей предстоит путешествие в компании этого неотесанного бродяги, то в ее интересах, чтобы руки у него были связаны за спиной — по крайней мере, так он не сможет схватить ее за горло, — а ноги закованы в кандалы. Это, возможно, несколько умерит его прыть.

Кузнец, проверив качество работы, подобрал с пола второе кольцо. Бикфорд отпер дверь ее камеры.

— Выходи, девушка.

Она подчинилась, стараясь не делать резких движений и не спуская глаз с пистолета, который он держал в руках.

Молодой Такер нервно хохотнул:

— Да, приятель, мы постараемся сделать так, что тебе будет действительно трудно удрать.

— И ее светлость нам в этом поможет, — добавил Лич.

Сэм не поняла, что он имеет в виду, но, взглянув на кузнеца, похолодела. Он держал второе кольцо открытым.

— Прежде чем замыслить побег, — с ухмылкой продолжал Суинтон, — подумай о том, как сильно это может замедлить твой бег.

С замирающим сердцем Сэм медленно подняла глаза на презренного бродягу, стоявшего рядом. Ее взгляд встретился с его озадаченными изумрудно зелеными глазами. И в этот момент Сэм почувствовала, как тяжелое кольцо замкнулось на ее лодыжке.

Глава 4

Повозка громыхнула, попав колесом в колдобину, и деревянный борт больно ударил Сэм между лопаток. Но она почти не почувствовала боли: с того момента, как утром кузнец защелкнул железное кольцо на ее щиколотке, она так и не пришла в себя. Ей было нехорошо — голова кружилась, поташнивало. Струйки пота скатывались по шее за лиф платья, а влажные волосы липли к коже жаркими клейкими прядями. Ей, как и ее соседу, связали руки, и сейчас она не могла даже шевельнуться. Все тело ломило, кисти рук онемели. От жары и пыли, запорошившей ей глаза, от вонявшей кислятиной охапки старой соломы, на которой Сэм сидела, хотелось плакать.

Но хуже всего была жара, не боль и даже не металлическое кольцо вокруг лодыжки, а направленный на нее недобрый взгляд мужчины, сидевшего напротив, того, кто был прикован к ней восемнадцатью звеньями металлической цепи.

Восемнадцатью.

У Сэм было время их сосчитать. Восемнадцать толстых, черных звеньев. Цепь была достаточно прочной, чтобы удержать даже необъезженного жеребца. Бикфорд, усаживая Сэм в повозку, сказал, давясь от смеха, что в Лондоне, чтобы снять кандалы с ног, придется пригласить кузнеца. При этих словах удивление на лице бродяги сменилось угрюмой злобой. И теперь всякий раз, когда Сэм взглядывала на него, он, стиснув зубы, отвечал ей таким враждебным взглядом, будто она была виновата в случившемся.

Впрочем, она смотрела на него так же. Ей вся эта ситуация нравилась не больше, чем ему. Она надеялась сбежать под покровом ночи, но теперь, когда ее приковали к этому шестифутовому злодею, она едва ли сможет сдвинуться с места. Неужели остался один путь — Лондон?

Отвернувшись от попутчика, Сэм перевела взгляд на открывавшиеся просторы полей и попыталась успокоиться, хоть на какое то время забыть о своем положении.

«Все не так уж безнадежно, — уговаривала она себя. — Надо только не поддаваться панике и перестать жалеть себя. Надо думать».

До Лондона они доберутся не раньше, чем через неделю. Возможно, в дороге сломается колесо повозки… Нет, едва ли, сразу же остановила себя Сэм, — на такое везение глупо надеяться. Полицейские взяли, конечно, исправную повозку, крепкую, надежную, приспособленную к перевозкам тяжелых грузов по бездорожью. Ей не страшны равнины и ухабы, которые встречались здесь на каждом метре. Сэм собственным задом чувствовала каждый проклятый ухаб. Нет, надеяться на то, что с повозкой что-нибудь случится, нельзя. Тем более задумывать побег, основываясь на этой надежде.

А если кто-нибудь из охранников утратит бдительность? Нет, все четверо не спускали глаз с захваченной добычи, следили за пленниками, словно стая волков. Еще бы! Их ждет неплохое вознаграждение.

Бикфорд правил лошадьми, насвистывая веселенький мотивчик, действующий Саманте на нервы. Рядом с ним беспокойно ерзал молодой Такер, каждые несколько минут оглядывавшийся на арестованных. Он не спускал палец с курка пистолета, и Сэм опасалась, как бы он случайно не нажал на курок.

Лич ехал впереди верхом, а Суинтон сзади. Он ехал молча, даже обычных колкостей не было слышно. Это молчание пугало Сэм. Он ехал так близко, что она ощущала его дыхание. Даже не оглядываясь, она чувствовала, как черные птичьи глаза следят за каждым ее движением, за каждой капелькой пота, стекающей по шее. Ее бесило, что Суинтон, наверное, радуется тому, как она страдает.

Сэм вздрогнула: Суинтон напомнил ей дядюшку Прескотта в его самых отвратительных проявлениях. От этой мысли у нее даже перехватило дыхание, но она постаралась побороть страх, чтобы, не дай Бог, не расплакаться. Нет, ни Суинтону, ни дяде Прескотту и никому другому никогда не удастся заставить ее почувствовать себя беспомощной.

Должен же быть какой то выход!

На щеку села муха. Сэм тряхнула головой, чтобы прогнать ее, и на глаза упали волосы. Нахмурив брови, Сэм потерлась щекой о плечо, кляня свою беспомощность. Наконец ей удалось откинуть волосы, но на глазах, раздраженных дорожной пылью и грязью, выступили слезы.

В тот самый момент, когда она подняла голову, оглянулся Такер, и в выражении его веснушчатого лица она заметила нечто неожиданное.

Сочувствие. Сожаление.

Времени на раздумья не было. Сэм приняла решение почти инстинктивно. Вместо того чтобы прогнать выступившие слезы, она позволила себе расплакаться, слезинка заскользила вниз по щеке, оставляя дорожку на грязной коже. За ней следом другая. К этому она добавила трогательную дрожь нижней губки. Потом опустила ресницы, словно устыдившись того, что он заметил ее слезы, и тихо всхлипнула.

Сэм снова медленно подняла глаза — паренек смотрел на нее. Лицо Такера напряглось. Похоже было, что он едва сдерживается, чтобы не броситься к ней и не развязать руки. Но… он резко отвернулся. Сэм нахмурилась. Как видно, чувство долга взяло верх над сочувствием. Пропади ты пропадом!

С противоположной стороны повозки донесся сдержанный смешок. Бродяга смотрел на нее с издевательской ухмылкой на разбитых губах, а плечи тряслись от еле сдерживаемого смеха.

Сэм почувствовала, что краснеет; вздернув подбородок, она отвернулась, мысленно призывая чуму на его голову. Ее не интересуют его грязные мысли. Го, что он правильно понял разыгранную сценку, еще ровным счетом ничего не значит.

Ей все-таки удалось произвести на молодого полицейского нужное впечатление, а это главное!

Теперь каждый раз, когда Такер оглядывался назад, она безошибочно замечала в выражении его лица мягкость. Более того, жалость. А жалость может оказаться весьма полезной.

Сэм снова украдкой взглянула на бродягу — он улыбался. «Смейся, сколько влезет, недоумок. Увидим, кто будет смеяться последним, когда я окажусь на свободе, а ты все еще будешь под арестом», — думала Сэм.

Вполне удовлетворенная достигнутым результатом, она откинулась на деревянный борт повозки, любуясь ясным синим небом над головой. День уж не казался ей таким безнадежно унылым.

Если не считать урчания в пустом желудке мучил голод. Боже, когда же это она в последний раз по-настоящему обедала? Какие-то закуски, которые ей удалось перехватить вчера вечером на приеме у леди Хэммонд, в счет не идут. Приглашения на вечер у Сэм не было, и она не рискнула слишком долго находиться в толпе гостей, а быстро направилась к шкафчику со столовым серебром.

Вся эта вчерашняя авантюра с вечеринкой была с самого начала рискованной затеей. Ей следовало исчезнуть из Стаффордшира еще две недели назад. Работать в одном округе четыре месяца подряд — это слишком долго. Но богатые загородные особняки открывали столько возможностей легкой добычи, а ей не хватало всего какой-то сотни фунтов!

Чтобы навсегда уехать из Англии. Начать новую жизнь. И, наконец почувствовать себя в безопасности.

От радости, что ее мечта близка к осуществлению, Сэм вчера вечером была в слишком приподнятом настроении. А в таких случаях у нее всегда притуплялась бдительность. Она сделала всего один промах, но этого оказалось достаточно, чтобы леди Хэммонд ее поймала с поличным.

И всего-то полдюжины креветочных вилок! Как будто такая дама, как леди Хэммонд, вообще могла заметить пропажу этих несчастных вилок.

Сэм поморщилась. Все это, черт побери, так несправедливо! Она никогда не брала у людей помногу. Отчасти потому, что боялась жадностью привлечь к себе нежелательное внимание и оказаться в петле, но главным образом потому, что не хотела никому причинять страдания. Даже такой, как леди Хэммонд.

Закрыв глаза, Сэм постаралась выбросить из головы мысли о еде и о вчерашнем досадном промахе.

Повозка, трясясь и скрипя, катилась к югу, и Сэм после бессонной ночи, от изнуряющей жары задремала. Сквозь сон она слышала, как шумно дышали лошади. Время перевалило за полдень. Солнце стояло высоко и припекало нещадно.

Ее разбудил зловещий крик. Открыв глаза, Сэм настороженно выпрямилась. Они приближались к опушке большого лесного массива. Высоко в небо поднялась стая птиц, криками предупреждая лесных обитателей о вторжении людей.

Окончательно проснувшись, Сэм огляделась. Они въехали в лес. Густая листва закрывала солнце, и она чуть не застонала от облегчения. Опаленную солнцем кожу нестерпимо саднило, и прохладная тень показалась ей целительным бальзамом.

Дорога и жара, по-видимому, утомили и ее стражей. Бикфорд, лениво выругавшись, погрозил кулаком ворону, слишком низко пролетевшему над головой. Такер, будущий предполагаемый спаситель, сидел, привалившись к борту повозки. Треуголка сползла ему на глаза, веснушчатая щека покоилась на ладони. Пистолет лежал на коленях.

Даже Лич и Суинтон, ссутулясь, сонно покачивались в седлах и казались такими же усталыми, как и их лошади.

Сэм, зевнув, бросила взгляд на бродягу, уверенная, что он тоже дремлет. Но нет. Он сидел, прижавшись спиной к борту и опустив на грудь голову, но не спал. Лучи солнца, пробивавшиеся сквозь листву, поблескивали на его черных волосах. Сэм заметила седину. Как ни странно, но вчера он почему то показался ей совсем молодым парнем. Самоуверенным. Дерзким. Интересно, сколько же ему лет на самом деле?

Под колесами хрустела сухая листва, как будто давили яичную скорлупу. Сэм снова переключила внимание на лес. Какая ей разница, сколько ему лет, кто он такой и чем он занимается? При первом удобном случае она исчезнет из этих мест, убежит и от него, и от охранников.

Вероятно, они скоро доберутся до какого-нибудь городишки и остановятся там на ночь. Сэм надеялась, что ей удастся уговорить их ненадолго оставить ее в одиночестве, чтобы она могла привести себя в порядок. На Бикфорда и прочих ее уговоры, конечно, не окажут воздействия… по этого рыжего паренька, возможно, удастся уговорить найти кузнеца и ненадолго освободить ее от цепи — всего на минутку, чтобы освежиться и справить естественные потребности. И тогда она сбежит. Сэм тихонько вздохнула и улыбнулась.

Дорога резко повернула на восток, огибая лес. Интересно, подумала Сэм, почему дорога огибает лес, ведь проще было бы проложить ее прямиком через лес.

И тут она поняла, где они находятся — в самой южной части Стаффордшира. Должно быть, это и есть тот самый пользующийся дурной славой лес под названием Каннок-Чейз.

Это был самый обширный, самый глухой и мрачный лесной массив в Англии, место, где скрывались воры, мятежники и разбойники всех мастей. Даже теперь, когда большая часть земель была поделена на участки, обнесенные заборами, Каннок-Чейз был таким же глухим местом, как много лет назад, во времена средневековья. Отсюда разбойники совершали свои полночные набеги, а законопослушные граждане предпочитали обходить его стороной. Этим и объяснялся странный крутой поворот дороги.

За спиной послышался едва слышный резкий металлический звук. Сэм оглянулась. Бродяга сидел выпрямившись, устремив пристальный взгляд в лесную чащу. Он сидел совершенно неподвижно.

Ее насторожил странный блеск его зеленых глаз. Сэм не могла бы сказать точно, что именно встревожило ее, но что-то было в его взгляде. И откуда бы взяться этому металлическому звуку? На лязганье цепи это не похоже.

Бродяга бросил взгляд вправо, на Лича, едущего впереди. Довольно далеко впереди. К концу дня полицейский мало-помалу увеличил дистанцию между ними, существенно опередив повозку.

Заметив, что бродяга бросил такой же острый взгляд влево, Сэм замерла. На сей раз, он поглядел на Суинтона. Тот тоже был далеко — в нескольких ярдах от повозки.

Сердце ее учащенно забилось. Похоже, что… но нет, не может быть, что этот мерзавец… тоже, что-то замышляет.

Не сейчас. Не при дневном свете. Стражники, конечно, утомились, но одно подозрительное движение, и они изрешетят незадачливого бедолагу пулями. И ее вместе с ним.

Не может же он замыслить побег при дневном свете! Не сумасшедший же он, в самом деле!

Сэм попыталась успокоиться. Он производил впечатление человека здравомыслящего. В изумрудных глубинах глаз, несомненно, светился разум — цепкий, находчивый. Нет, его лицо, обрамленное черной бородой и копной непокорных черных волос, тронутых сединой, нельзя было назвать тупым. Эта мысль обнадеживала. Немного успокоившись, Сэм вгляделась в худощавое загорелое лицо и вновь увидела то, что уже заметила в нем вчера вечером при тусклом свете факелов — вызывающую дерзость. Безрассудство. Вчера это вызвало у нее презрение, теперь же испугало. Она поняла, что значила эта дерзость: ему нечего терять.

Бродяга меж тем перевел взгляд с Суинтона на Бикфорда, затем на Такера, потом как бы невзначай взглянул на нее, затем вниз, на связывающую их цепь, на ее закованную щиколотку, дюйм за дюймом поднимая взгляд вверх, по ее ногам и телу.

Сэм бросило в жар. Однако это был не тот похотливый, оценивающий взгляд, которым он смотрел на нее вчера. Нет, это было что-то совсем другое, отчего у нее перехватило дыхание. Словно он оценивал ее и… одобрял. Да, она ясно прочла на его странное одобрение.

Он снова посмотрел на полицейского. Сэм замерла. Вокруг стояла тишина. Даже птицы в лесу угомонились.

Пульс у нее учащенно бился. Неужели он действительно что-то затеял? Безумец! Неужели он решился бежать днем, да еще с ней на привязи?

Сэм шевельнула ногой, слегка погремев цепью, чтобы привлечь его внимание. Он взглянул на нее в упор. Она беззвучно произнесла губами одно слово:

— Нет!

Он приподнял бровь — то ли вопросительно, то ли с вызовом, она не поняла. Может быть, этот сумасшедший просто не знал, что означает слово «нет»? Особенно когда его произносит женщина.

Посмотрев мимо нее на лес, он зевнул и с самым невинным видом пожал широкими плечами, словно не понимая, что она имеет в виду.

Заплывший глаз и разодранная щека и — ангельски непорочное выражение лица. Ее не проведешь! У воровки и обманщицы есть одно преимущество — ее не обманут такие же, как она, мошенники.

Она не поверила ему, даже когда он удобно улегся на охапке соломы, такой спокойный и умиротворенный, словно сапожник, наслаждающийся однодневным отдыхом за городом.

Прошло полчаса. Он не шевельнулся.

Может быть, она неправильно его поняла? Вполне возможно, что ее ввела в заблуждение его мимолетная ухмылка. Конечно, убеждала себя Сэм, он ничего не замышляет. Просто горько посмеивается нал их судьбой.

Или он все-таки что-то задумал?

Несмотря на его небрежную позу, она не могла избавиться от ощущения, что он что-то затевает. Что-то такое опасное, что и словами не передать.

Глава 5

Броган не изменил равнодушного выражения лица и небрежной позы даже в тот момент, когда с мягким звуком лопнула последняя веревка, стягивавшая его запястья. Боль иголками колола руки, но ему удалось даже не поморщиться. Сохраняя на лице беззаботность, он попробовал пошевелить пальцами.

Никакому заурядному разбойнику не удалось бы развязать узлы, мастерски затянутые натренированными руками полицейских, но он, Николас Броган, провел всю жизнь в море и потому умел обращаться с узлами лучше, чем все полицейские Англии, вместе взятые.

За время, что они провели в дороге, узлы ослабли. Помогла и повозка. Она предназначалась для перевозки соломы, а не людей, и болты, которыми тяжелые оси крепились к днищу, торчали наружу, их даже не потрудились утопить вровень с днищем. Николас сразу обнаружил выступающий металлический верх болта, достаточно острый, чтобы перерезать путы.

Ему удалось освободить руки почти бесшумно и незаметно, во многом ему помогла эта светловолосая девица. Разыграв сценку с дрожащими ресницами и обиженно надутыми губками, она отвлекла внимание не только полоумного Суинтона, но и распустившего слюни Такера. Николас подавил улыбку, представив себе, как бы она рассердилась, если бы поняла, что, сама того не желая, помогла ему.

Все еще опираясь спиной на деревянный борт повозки, он осторожно потянулся, пытаясь восстановить кровообращение в затекших руках и исподтишка наблюдая при этом за соседкой.

Он видел, как она пытается соблазнить веснушчатого парня. Роль соблазнительницы была явно не из ее амплуа. Она, конечно, воронка, а уж грязные ругательства, знание которых она продемонстрировала вчера вечером… но было в ней что то… невинное.

Николас нахмурился, удивившись тому, что в голову лезут подобные мысли. Может быть, он ошалел от жары? Она преступница, вчера сама призналась ему в этом, и везут ее в Олд Бейли. К. тому же вчера, чтобы снасти свою шкуру, она пыталась отправить на виселицу его.

Тоже мне образец чистоты и добродетели! Как бы ни были соблазнительны ее свежая кожа, округлые формы и золотисто янтарные глаза, он стреляный воробей, и на мякине его не проведешь. В отличие от этого безмозглого рыжего паренька он, Николас Броган, знает о женщинах не меньше, чем о веревках. Кстати, между теми и другими есть немало общего. Во-первых, они, женщины и веревки, ненадежны. Во вторых, связывают мужчине руки. А главное — и те и другие могут быть опасны. Впрочем, полезны тоже.

К сожалению, эта заносчивая красотка, прикованная к нему цепью, скорее опасна, чем полезна. Она явно догадалась, что он что-то задумал! Это тревожило его. Она настороже и будто ждет, что он будет делать дальше. Ее соблазнительная грудь быстро вздымалась и опускалась, натягивая шелк и кружево лифа. Если она не успокоится, кто-нибудь из этих проклятых стражников наверняка ее заподозрит.

Лениво развалившись на соломе, он ждал, чтобы в его руки и плечи вернулись силы. Равнодушно глядя на лес, Николас пытался вспомнить подходящее место… ага, это немного дальше. Ярдов этак через тридцать. Лес там спускался в овраг, обрываясь с одной стороны дороги крутым склоном, густо заросшим вечнозеленым кустарником. Глубина оврага, пожалуй, будет около пятидесяти футов. Лучше не придумаешь.

Повозке, медленно одолевающий бесконечные ухабы, потребуется не меньше десяти минут, чтобы добраться до того места. А девушка могла с минуты на минуту спутать все его планы. Николас снова попытался всем своим видом убедить ее, что у него нет сил, что он измучен и его нечего опасаться. Он зевнул. Она не расслабилась. Он закрыл глаза, как будто собрался вздремнуть. Она по-прежнему дышала учащенно, так что он слышал ее дыхание.

Пропади все пропадом! Он открыл глаза и сердито посмотрел на соседку. Та с вызовом ответила ему. Девчонка явно не подозревает, с кем имеет дело. Осталось всего ярдов десять, и они доберутся до оврага. Николас быстро взглянул на полицейских. Лич и Суинтон дремали в седлах. Они были на приличном расстоянии от повозки. На это он и надеялся.

Семь ярдов.

Он снова взглянул на девушку. В последний раз прикинул расстояние между ними. Придется брать Ее с собой. У него нет выбора.

Золотистые глаза в упор глядели на него. Маленьким розовым язычком она облизала пересохшие губы. Эти соблазнительные сочные губы беззвучно, властно приказали ему:

— Не смей!

Он улыбнулся в ответ. Капитан Николас Броган не подчиняется женским приказам. Три ярда.

Он сжал и разжал кулаки. Напряг мышцы. Собрал все силы до последней капли.

Повозка, тарахтя, приближалась к оврагу. Глухие заросли так и манили его к себе.

Колесо наехало на ухаб, давя засохшую грязь с хрустом, который показался оглушительным. Повозка заскрипела, покачнулась и наклонилась, рискуя завалиться набок. И тут он прыгнул.

Как пантера. Как ныряльщик в море. Как распрямившаяся пружина, он бросил свое тело вперед. Прямо на девушку.

Та вскрикнула, пытаясь вскочить на ноги, но он, схватив ее обеими руками, крепко прижал к себе, и инерция прыжка выбросила их из повозки.

Время как будто остановилось. Они зависли в воздухе. Худенькое тело девушки было крепко прижато к его телу. У нее бешено колотилось сердце, послышались крики и брань. Душераздирающий крик — это Бикфорд обрушился всем своим весом на борт повозки, и повозка, потеряв равновесие, с грохотом упала, накрыв толстого тюремщика. Испуганно ржали лошади. Кричала девушка.

Земля приближалась. Слишком быстро.

Николас приземлился в грязь, приняв удар на себя, и застонал, ударившись о твердую землю. Девушка захлебнулась от страха и боли.

Они покатились по склону оврага вниз. В дикой круговерти смешались небо, деревья, трава и катящийся по склону клубок ног, рук, шелковых юбок, белокурых волос и гремящих железных цепей. Девушка со связанными руками за спиной была совсем беспомощна, а Николас пытался ухватиться за кусты. Не получилось. Они катились все быстрее и быстрее. Камни и ветви били и царапали, как будто сам лес пытался их уничтожить. Наконец они достигли дна.

Оглушенный падением, Николас на мгновение потерял сознание, но тут же очнулся. Над головой просвистела пуля.

— Не двигайся, вонючий ублюдок! — откуда то сверху рычал Суинтон.

Николас услышал треск кустов: к ним бежали полицейские. Он открыл глаза. Синее небо и ветви Деревьев пьяно качались перед глазами, вызывая дурноту.

— Хватай их, Суинтон! — кричал Лич. Николас уголком глаза видел их. Суинтон и Лич спускались по склону оврага, оставив коней наверху: животные не могли спуститься по крутому склону, густо заросшему кустарником. Он на это и рассчитывал.

Самой подходящий момент, чтобы помолиться!

Заставив себя позабыть о боли, он затаил дыхание и лежал, не подавая признаков жизни.

— Помоги мне, приятель! Кажется, я сломал руку, — услышал он голос Бикфорда сверху. — Подними эту проклятую телегу, черт побери!

Прекрасно, подумал Николас. Такер будет возиться наверху, освобождая из-под телеги толстого надзирателя.

Суинтон, тяжело дыша и ругаясь, первым спустился на дно оврага.

— Лич! — прохрипел он. — Кажется, он мертв. Проклятие! Плакали наши пятьдесят фунтов, — с сожалением добавил он, пнув Николаса в бок.

Тот не проронил пи звука.

— А она? — голос Лича.

В этот момент девушка тихо застонала.

«Спасибо, вовремя», — подумал с благодарностью Николас.

Полицейские переключили внимание на нее. Он слышал, как шуршали листья под их ногами, и голос Лича, наклонившегося к ней:

— Похоже, что ее светлость все еще… Николас бросился на него, словно разжавшаяся пружина.

Пинком ноги он выбил из рук Лича пистолет, вскочил на ноги и ударил Суинтона в солнечное сплетение. Тот рухнул на землю, не успев даже сообразить, откуда на него посыпались удары. Николас не успел схватить выпавший у него из руки пистолет — помешало прикованное к нему цепью неподвижное тело потерявшей сознание девушки. Лич бросился на него сзади. Схватив его сзади за горло, полицейский другой рукой ударил под ребра один раз, второй… Изрыгая проклятия, он попытался повалить Николаса на землю, но тот устоял, успев ударить его локтем под дых. Лич захлебнулся от боли, но не ослабил хватку.

— Такер! — заорал он. — Спускайся сюда!

В это время девушка очнулась.

— Возьми… — У Николаса не хватило дыхания, чтобы закончить фразу.

Он обхватил руками мускулистую руку Лича и изо всех сил дернул его на себя. Он чувствовал, как бурно пульсирует в жилах кровь, но не мог освободиться от удушающей хватки. Истерзанные легкие разрывались от боли. А девушка, застыв в ужасе, молча глядела на него.

Николас глазами приказал ей: «Возьми пистолет Суинтона! Он выронил его там. Возьми эту проклятую штуковину, пока он не пришел в себя!»

Даже со связанными руками она могла бы дотянуться до него, отбросит» ногой. Но она не двигалась. Как будто приросла к месту. Бесполезный груз, прикованный к его щиколотке.

Николас попробовал левой ногой захватить сзади ноги Лича и свалить его, но полицейский стоял, как вкопанный.

— Такер! — снова заорал Лич. — Где ты там, черт бы тебя побрал!

Суинтон шевельнулся. Выругавшись, он поднялся на колени, потом, пошатываясь, встал на ноги, протянул руку и нашарил пистолет.

Николас услышал тошнотворный звук выводимого курка и почувствовал, как уплывает из рук последний шанс.

Нет, черт возьми!

— Пристрели его! — хрипел Лич.

Николас скрипнул зубами, закрыл глаза, собрал последние силы и неожиданно, согнувшись в поясе, зарычав от напряжения, перебросил полицейского через голову.

Лич испустил вопль, который тут же оборвался, как только его тело с хрустом ударилось о камень.

Освободившись, Николас в то же мгновение прыгнул в сторону, чтобы уклониться от нацеленного на него пистолета.

Выстрел с такого близкого расстояния прозвучал, как бортовой залп. Знакомый запах пороха.

Николас почувствовал, как горячий металл глубоко вошел в его плоть, и, хрипло вскрикнув, упал. И сразу на него навалился Суинтон. В одной руке он держал нож, а в другой — разряженный пистолет, которым действовал, как дубинкой.

Взревев от ярости и боли, Николас вскочил на ноги — животное, загнанное в угол. Глаза застилала кроваво красная пелена дикой ярости. Все доводы разума, все человеческие чувства заслонила одна единственная мысль, одна потребность. Та, которую он знавал и раньше. Убить.

Он выбил из рук полицейского нож и прижал своего врага к земле, нанося один за другим жестокие удары.

Пришел в себя он только тогда, когда почувствовал чьи то хрупкие руки, отчаянно уцепившиеся за его рукав.

— Перестань! — всхлипывая, просила девушка. — Остановись! Опомнись!

Николас отпустил жертву, выпрямился, пошатываясь. Тяжело дыша, он помотал головой, не соображая даже, сколько времени прошло. Наконец он пришел в себя.

У девушки развязаны руки. Должно быть, она воспользовалась ножом. Суинтон лежал на земле у его ног без сознания, избитый в кровь. Николас, пошатнувшись, сделал шаг назад. Даже с пулей в теле он только что уложил голыми руками вооруженного полицейского. Возможно, убил его, не имея иного оружия, кроме кулаков.

Только теперь он ощутил пронзившую плечо боль и заметил, что рукав его рубахи пропитан кровью. Он посмотрел на девушку.

Та отпустила его руку, будто обожглась, и отпрянула от него — бледная, потрясенная его зверской жестокостью.

— Ты сумасшедший, — прошептала она. — Сумасшедший.

Николас не успел ответить ей, как сверху сквозь листву на них обрушился залп крупной картечи.

Он бросился на землю, увлекая за собой девушку. Стоя на краю дороги, Такер перезаряжал мушкет Бикфорда. Рядом с ним, придерживая сломанную руку, стоял, опираясь на поваленную повозку, толстый надзиратель.

— С-сдавайтесь оба! — скомандовал паренек дрожащим голосом. — Поднимите руки вверх… тогда никого не тронем!

Упрямый щенок. Он струсил, поэтому и не полез в драку раньше. Почему бы ему теперь не заткнуться? Николас оглянулся вокруг. Он вышиб у Лича пистолет… вон он валяется в листьях. Всего в нескольких шагах.

— Пошли! — скомандовал он и, не дав девушке времени опомниться, пополз на животе вперед.

— Что ты делаешь? — шептала она в отчаянии, когда натянувшаяся цепь потащила ее вслед за ним.

Николас дотянулся до пистолета. Личу так и не удалось выстрелить, поэтому пистолет был заряжен. Но как только он взял пистолет, рука начала дрожать. С тех пор как он держал в руках пистолет последний раз, прошло много лет. Шесть лет.

Холодный металл жег руку. Привычная тяжесть в ладони, гладкая поверхность, плавные изгибы — все такое знакомое. Как забытая любовница. Доступная. Соблазнительная.

Но думать об этом не было времени. Он перекатился на спину, прицелился…

— Нет! — крикнула девушка.

…и выстрелил.

Он промахнулся. Рука так дрожала, что пуля ушла куда-то далеко влево от цели. Однако молодой полицейский, вскрикнув от ужаса и прикрыв голову руками, упал на землю.

— Он уже прикончил двоих наших, Бикфорд! — воскликнул Такер. — Не лучше ли нам съездить за подмогой?

— Ты прав, парень. Помоги-ка мне сесть в седло.

Такер с готовностью подчинился, усадил Бикфорда на одного из коней и сам сел на другого.

— Вы за это заплатите! — крикнул Бикфорд. — Клянусь бессмертной душой своей матушки, я уж постараюсь, чтобы вас вздернули.

С этой зловещей клятвой полицейские галопом умчались по дороге. Лежа на спине с дымящимся пистолетом в руке, Николас прислушивался к замирающему вдали топоту копыт. Наступила тишина. Девушка лежала рядом, не двигаясь. Несколько мгновений спустя пара сердитых золотисто янтарных глаз взглянула в его сторону. Вся, дрожа, она открыла, было, рот, чтобы что-то сказать, но не смогла выговорить ни слова.

— Из-за тебя, нас чуть не убили, — наконец прошептала она охрипшим от пережитого страха голосом.

Николас уперся ладонями в землю и сел.

— Петля уже почти затянулась на вашем горлышке, наша светлость. Мне кажется, вам стоит поблагодарить меня за спасение.

— Спасение? — Она даже задохнулась от возмущения. — Поблагодарить?

Оставив без внимания ее восклицание, он быстро, чтобы не передумать, засунул разряженный пистолет за пояс, туда, где носил ружье в течение многих лет.

Пистолет ловко улегся на место, будто всегда был там. На долю секунды Николас замер. Господи, он снова там, прижимается к нему. Горячий. Обжигает сквозь рубаху, прожигает до кости.

— Да, поблагодарить. — Он резко поднялся на ноги.

Девица от досады даже покраснела.

— Я бы сбежала и без твоей помощи! Николас бесцеремонно поставил ее на ноги. — Пойдем.

— Отцепи меня, — потребовала она. — Я никуда не пойду.

— Я мечтаю о том же, ангелочек. — И, заставив ее следовать за собой, подошел к распростертому телу Лича. Наклонившись, обыскал его карманы, взял кошелек, пороховницу и мешочек с патронами.

— Он мертв, — прерывающимся голосом сказала девушка, с ужасом глядя на распростертое на земле тело, — они оба мертвы. Ты убил их.

— Или они меня, или я их, леди, — раздраженно ответил он. — Когда передо мной встает такой выбор, я обычно выбираю второе. — И, наклонившись, подобрал брошенный нож Суинтона и сунул его за голенище. К сожалению, патронов у Суинтона тоже было мало.

Однако Броган решил все-таки пожертвовать одной пулей, чтобы избавиться от девушки. Она резко втянула в себя воздух.

— Что ты делаешь? — Она заглянула ему в глаза.

Сняв пистолет с предохранителя, Николас отступил от нее на шаг. На два шага. Рука не дрожала. Кажется, девица струхнула, ухмыльнулся он.

— Что ты собираешься…

Раздался выстрел. Когда дым рассеялся, девица стояла на месте, словно оцепеней. Потом судорожно ощупала себя руками, будто удивляясь, что еще жива. Не обращая на нее внимания, Николас опустился на колени и, внимательно осмотрев цепь, выругался вполголоса. Железо выдержало. Пуля не только не разорвала цепь, но даже царапины почти не оставила.

— Ничего не поделаешь, черт побери, — сердито пробормотал он.

Очевидно, отделаться от очаровательной компаньонки будет значительно труднее, чем он предполагал.

Он хмуро взглянул на нее. Раненое плечо болело адски, денег мало и мало боеприпасов, а ему необходимо за несколько дней добраться до Йорка. Он понимал: на их поиски будут брошены все полицейские силы страны, а теперь придется тащить с собой и ее.

Девушка стояла чуть поодаль, и лучи солнца, пробиваясь сквозь листву, пятнами падали на ее бледное, белее простыни, лицо.

Она тряхнула головой, и с копны спутанных волос упал листочек.

— Т-ты… т ты… абсолютно…

— Сумасшедший, — подсказал ей Николас. Он прикрепил к поясу пороховницу, рассовал по карманам патроны, потом, оторвав пропитанный кровью рукав, как мог, перевязал им раненое плечо. Рана кровоточила, но несильно.

Пока придется обойтись этой самодельной повязкой, решил он. Кто знает, сколько времени потребуется Такеру и Бикфорду, чтобы вернуться с подкреплением. Может быть, час, а может, и того меньше.

Николас взглянул на солнце.

— Что ж, ангелочек, в путь. — И, определив направление ветра, он взял ее за руку и направился в лес.

Глава 6

«Сумасшедший». Это слово громче пистолетного выстрела эхом отдавалось в голове Сэм. Но когда он решительно двинулся с места, крепко ухватив ее за локоть, ей не осталось ничего другого, кроме как подчиниться.

Он быстро шел в сторону леса, не обращая внимания на рану. Кандалы сильно затрудняли движение, цепь цеплялась за каждый камень и каждую ветку на пути, но он шагал широко, и Сэм с трудом поспевала за ним.

Она еще не пришла в себя после головокружительного спуска на дно оврага; избитое тело болело, голова кружилась. Они почти бежали, стволы деревьев и лучи пробивающегося сквозь кроны деревьев солнца слились в одну неясную, цветную картину. Сэм не могла не только говорить, но даже думать: в голове не было ни одной связной мысли, а только пронеслись, сменяя друг друга, страшные воспоминания. Кулаки, безжалостно молотящие Суинтона. Кровь. Пистолетные выстрелы. Сверкнувшее лезвие ножа. Безжизненные глаза Лича, уставившиеся в небо.

Какое-то время Сэм просто покорно бежала рядом, пока, наконец, в затуманенном мозгу не возникла первая мысль. Словно луч солнца, пробившийся сквозь листву, мысль эта сформулировала совершенно отчетливо: ей не грозит Лондон, где ее ждет ненавистный дядюшка, но она, похоже, попала из огня да в полымя и сейчас вынуждена безропотно подчиняться совершенно незнакомому и, как ей казалось, опасному человеку.

— Н-нет! — задыхаясь, крикнула она, вырывая свою руку.

Он продолжал тянуть ее за собой, не обращая ровным счетом никакого внимания на ее протесты.

— Остановись! — Сэм отчаянно старалась стряхнуть с локтя его руку, на бегу лихорадочно соображая, как бы сбежать от него. Но колодки!… — И надо найти кузню.

— В каждом городишке на многие мили в округе еще до заката солнца все полицейские будут поставлены на ноги. — Нагнувшись, он проскользнул под низко нависшими ветвями, но скорости не сбавил и не ослабил хватку на ее плече.

— Н-но я не думаю…

— Мне, черт возьми, совершенно безразлично, что ты думаешь, — пробормотал он, продолжая тащить ее за собой.

— Я не пойду с тобой в Каннок-Чейз! — Сэм резко остановилась, упершись в землю каблуками.

От неожиданности он потерял равновесие и упал лицом на землю, а цепь, резко натянувшись, свалила с ног и Сэм. Взмахнув руками, она с испуганным криком хлопнулась плашмя на спину, подняв в воздух фонтан сухих листьев и сосновых иголок.

Сэм лежала на земле, хватая ртом воздух. Все тело у нее болело — избитое, исцарапанное. Пульсировала от боли щиколотка левой ноги, натертая тугим железным кольцом.

Он первым поднялся на колени, изрыгая ругательства. Подчиняясь инстинкту самосохранения, она хотела было отползти от него подальше, но не успела. Он схватил ее и повалил на листья.

Сэм завизжала, пытаясь сбросить его с себя, но он придавил ее к земле, навалившись всем своим весом. У нее перехватило дыхание, даже кричать она больше не могла, а в мозгу проносились ужасные картины насилия. Давние картины.

Ее дом… врываются озверевшие бандиты… служанки умоляют пощадить их, а бандиты хватают, наваливаются. Мама, отец, где вы… бандиты грубо гогочут, срывая с девушек одежду. Набрасываются на них, словно похотливые животные… девушки кричат, кричат от боли…

К ней вернулся голос, и она выдавила из себя:

— Нет!

Молотя его кулачками, Сэм боролась изо всех сил. Нет, она никогда не позволит мужчине проделать с собой такое. Никогда. Никогда.

— Слезай с меня! Убирайся…

— Заткнись! — Он схватил ее за запястья и прижал руки к земле. — Заткнись и помолчи хоть нару секунд, черт тебя возьми…

— Отпусти меня! — Господи, она до этой минуты и не догадывалась, что ее может ждать. Он так пригвоздил ее к земле, что убежать не удастся, она совершенно беспомощна. — Не трогай меня! Убери руки! Только тронь, и я тебя убью, клянусь!

Бродяга глядел на нее со смешанным чувством удивления и гнева на хмуром лице. Потом догадка сверкнула в его глазах, и он немного приподнял свое тело.

— Не беспокойся, ангелочек. — На губах его появилась издевательская ухмылка. — Я не это имел в виду. Я ведь не забыл, что вчера случилось с мужчиной, который попытался… завязать с тобой дружеские отношения.

Сэм смутилась и недоверчиво взглянула на него. Может быть, он всего лишь смеется над ней?

Она снова попыталась вырваться из его рук.

— Я тебя отпущу, — продолжал он, снова помрачнев, — как только ты успокоишься.

Несмотря на раненое плечо, он без труда справился с ней. До сих пор она и не подозревала, какая сила таится в его поджаром, мускулистом теле. Если он захочет овладеть ею… Сердце у нее гулко забилось, и Сэм замерла от ужаса, поняв, что сопротивляться бесполезно.

Как ни странно, но, как только она перестала сопротивляться, он ослабил хватку и никаких попыток изнасиловать ее, не предпринимал.

Сэм усилием воли снова загнала ужасные воспоминания в самый дальний уголок сознания, где они все это время и жили. Ей не раз приходилось видеть похоть в глазах мужчин, так что она научилась ее распознавать, в его глазах она не увидела ничего подобного.

— Так-то лучше, — проворчал он низким голосом, когда она расслабила мышцы.

Сэм казалось, что этот низкий голос отдается, где-то внутри нее.

— А теперь, ваша светлость, я хочу, чтобы вы выслушали меня с полным вниманием, потому что я не намерен повторять.

— Мне безразлично, о чем ты собираешься говорить.

— Это, черт побери, прискорбно слышать, потому что ты и я связаны одной цепью. — Он поморщился. — Тебе это не нравится, мне тоже не нравится, но мы связаны. Поэтому пока я не найду какой-нибудь способ разбить эту проклятую цепь, ты пойдешь туда, куда я скажу, и будешь делать то, что я велю.

— Я не подчиняюсь ничьим приказаниям, кроме своих собственных. — Сэм сама удивилась своим словам.

— Теперь будешь подчиняться. В противном случае, предупреждаю, еще одна подобная штучка, которую ты выкинула сейчас, может закончиться для одного из нас сломанной йогой или сломанной шеей…

— Я пойду, куда захочу, и буду делать, что захочу, и не позволю собой командовать.

Сэм понимала, что говорит глупости. Они связаны цепью. О какой независимости можно говорить, если она даже отойти от него на приличное расстояние не может? Внезапно Сэм разозлилась. — Я не просила тащить меня с собой. У меня был отличный собственный план.

— Соблазнить этого веснушчатого трусливого мальчишку? И ты называешь это планом?

Она задохнулась от возмущения.

— Я не собиралась… Так, значит, ты подумал…

— Только слепой не заметил бы, что ты предлагала свою благосклонность в обмен на его помощь.

Сэм была потрясена.

— Неправда! Я просто хотела… чтобы он сжалился надо мной… и помог мне.

— О да, вот это настоящий план! — Он расхохотался. — Ты решила, что бедный малый так расчувствуется, что освободит тебя? А что при этом будут делать остальные охранники? Молча наблюдать за всем этим? А потом позволят тебе уйти? Блестящий план, ничего не скажешь. — Смех стал издевательским. — Если бы не я, ваша светлость, то к концу этой недели вы болтались бы в Лондоне на виселице.

У нее вспыхнули щеки. Опять он выставил ее круглой дурочкой. Смеется над ней, будто она какая-нибудь безмозглая курица.

— Мне не нужна ничья помощь, ты меня слышишь? Ни от тебя, ни от кого другого!

— Прекрасно. А я и не собирался предлагать тебе помощь. — Тяжело дыша, он на мгновение закрыл глаза, явно страдая от боли. — Мы не сможем уйти от погони, если будем тянуть в разные стороны. Так что, ангелочек, лучше тебе слушаться меня, и тогда мы с тобой прекрасно уживемся.

— Я не собираюсь уживаться с тобой. — Во взгляде изумрудно зеленых глаз мелькнула угрожающая искорка.

— Этот вопрос не подлежит обсуждению, ангелочек. Командовать здесь будет один человек — я. — И, не дав ей времени возразить, он встал сам и поставил на ноги Сэм с такой же легкостью, как до того прижал к земле.

В камере из-за слишком низкого потолка он был вынужден пригибаться, но сейчас, когда он стоял в полный рост, Сэм поразилась тому, как высок этот человек. Она достигала ему до подбородка, а глаза ее были на уровне второй пуговицы его рубахи.

Сердце Сэм по-прежнему билось гулко, неровно.

— Я советую вам, ваша светлость, — продолжал он повелительным тоном, — попроворнее передвигать ваши изящные ножки. — Бросив суровый предостерегающий взгляд, он повернулся и быстро зашагал к лесу.

Час спустя беглецы уже шли по Каннок-Чейз. Сначала Сэм то и дело спотыкалась, но, в конце концов, приноровилась к его широкому шагу. Он ни разу не остановился. Не передохнул. Они то шли, то почти бежали. У Сэм силы были на исходе, ноги горели. Ветви деревьев цеплялись за ее волосы. Колючки и кустарники раздирали юбки. Ветви так переплелись вверху, что не пропускали солнечные лучи, но тень здесь уже не казалась приятным охлаждающим бальзамом, а напоминала скорее холодный, липкий воздух склепа.

Каннок-Чейз, несомненно, заслуживал свою зловещую репутацию. Тени здесь казались темнее, а резкие ароматы вечнозеленой растительности и влажной земли внушали неясный суеверный страх. Казалось, что здесь даже воздух другой, древний и дикий.

Сэм никак не могла избавиться от этого неприятного ощущения. Она уговаривала себя, что все это ей просто кажется от усталости. От усталости, в которой виноват ее безжалостный попутчик. Ей вспомнились его слова: «Или они меня, или я их. Я обычно выбираю второе».

Это она давно поняла. Ему ни до кого, кроме себя самого, нет дела. Каждый раз, когда она падала и просила остановиться и передохнуть, он неумолимо тащил ее дальше. Бессердечный человек. К страху и обиде, которые она к нему испытывала, добавилось еще одно чувство — глубокая неприязнь.

Сэм поскользнулась на мокрых листьях, ее спутник хотел, было поддержать ее, но потерял равновесие, и они оба упали.

Сэм лежала на липких, сырых листьях и тяжело дышала, дрожа от усталости.

— Я не м-могу, — пробормотала она. На глаза навернулись слезы. — Н не могу… идти дальше.

На этот раз он не стал спорить с ней, видимо, решив дать ей отдохнуть, и Сэм с облегчением закрыла глаза. Тишину вокруг нарушало только их затрудненное дыхание.

Наконец Сэм села, закусив губу, чтобы не застонать, и прислонилась спиной к стволу дерева, подолом нижней юбки вытерла с лица пот, ручьями стекавший по шее, и попробовала причесать пальцами безнадежно спутавшиеся волосы. Украдкой взглянула на своего вынужденного попутчика. Тот лежал с закрытыми глазами, бледный и измученный. Раненое плечо сильно кровоточило, и спина рубахи была красна от крови.

О Господи, помоги мне!

Во рту у Сэм пересохло. Сердце по-прежнему учащенно билось. Словно почувствовав взгляд, он открыл глаза. Их взгляды встретились, и сердце ее забилось чаще.

Бродяга лежал, растянувшись на листьях, — волосы всклокочены, зеленые глаза блестят, плечо окровавлено. Казалось, что он свой в этом диком месте. Раненый хищник. Таинственный, непредсказуемый и способный на любое… зверство.

Все еще тяжело дыша, он перевел взгляд вниз, на ее ноги.

— Подойди сюда.

Сэм замерла. Голос у него звучал слабее, чем раньше, но она не хотела рисковать. Оглядевшись, она поискала что-нибудь… чем можно было бы защититься. Камень. Палку. Что угодно.

— Я сказал: подойди сюда, — теряя терпение, повторил он.

Сэм не подчинилась. Тогда он протянул руку и схватил ее за ногу.

— Что ты делаешь? — Сэм попыталась вырваться. — Убери от меня руки!

— С удовольствием, — устало согласился он. Дотянувшись рукой до ее туфли, снял ее.

— Больше всего на свете я хочу убрать от тебя руки, отцепить тебя и отделаться от тебя навсегда.

Он набросился не на нее, как она ожидала, а на кольцо, сжимавшее ее лодыжку.

Сэм перестала сопротивляться, прикинув, что в случае чего сможет ударить ногой в раненое плечо. А сейчас без особой необходимости злить его не стоит, решила она, К тому же она, наконец, поняла, что он намерен всего лишь стащить кольцо с ее йоги.

А вдруг что-нибудь получится?

— Если бы у нас было… — Она оглянулась вокруг и, набрав в руку горсть глинистой грязи из под листьев, размазала ее по коже.

— Давай! — бормотал он, борясь с кольцом. — Давай же!

Держа одной рукой ее голую ногу, а другой кольцо, он поворачивал их то так, то этак, пытаясь заставить кольцо соскользнуть с косточки на лодыжке.

— Оно сидит слишком туго и забито болтом, — вздохнула Сэм. — Оно не слезет.

Выругавшись, он ее отпустил, снова улегся на листья и швырнул грязную туфельку ей в колени.

— Превосходно, — проворчал он. — Из всех воровок Англии я оказался прикованным к самой большеногой.

Сэм отползла от него, насколько позволяла цепь.

— Я была бы очень признательна, если бы ты оставил при себе свое мнение. — Она говорила холодно и равнодушно, но щеки ее пылали.

Сэм вытерла ногу и натянула туфельку. Нога болела, лодыжку саднило. Но откуда это странное ощущение тепла? Сэм словно чувствовала прикосновения пальцев своего спутника.

— Я не виновата, что кольцо такое тугое. — Она сердито взглянула на растянувшегося на земле мужчину. Потом пробормотала еле слышно: — А ноги у меня совсем небольшие.

— Теперь, черт возьми, это не имеет никакого значения, — проворчал он. — Тут может помочь либо направленный удар молнии, либо кузнец, а без этого мне, судя по всему, от тебя не избавиться. — Он взглянул на удлинившиеся тени. — До наступления темноты осталось два часа. Вы готовы поднажать, леди Большеножка?

Она пропустила мимо ушей обидное прозвище, но при слове «поднажать» у нее заныл каждый мускул.

— Нет, — простонала она. — Нет, не готова. Разве нельзя отдохнуть подольше?

— Нет, нельзя, если не хочешь снова оказаться в тюрьме. — Он сел. — Как только разнесется весть о побеге опасных преступников, убивших двух полицейских, и об обещанных вознаграждениях за их поимку, каждый полицейский, да и просто каждый законопослушный гражданин, жаждущий денег, бросится в погоню. К утру, если не раньше. А уж если они прихватят с собой собак…

Не договорив фразу, он устало провел по лицу рукой.

Сэм испугалась. Собаки. Десятки людей, умелых, опытных людей, с собаками будут охотиться за ней. Бродяга прав. Им придется идти, чтобы успеть как можно дальше отойти от того места, где лежат те двое. Как можно дальше.

Внезапно она разозлилась.

— Ты что же, даже не подумал обо всем этом перед прыжком из повозки? Или ты так далеко не загадываешь? Может быть, ты вообще ни о чем не думал?

— Думал, — ответил он, — но я не рассчитывал на твою приятную компанию, ангелочек. Я предполагал к этому времени быть далеко отсюда. Ты очень замедляешь мой шаг. — Он протянул руку, чтобы развязать повязку на плече. — Прежде чем мы двинемся дальше, осмотри-ка эту проклятую рану.

Она чуть не плюнула ему в лицо. То он ее оскорбляет, то ждет, чтобы она ему помогала.

— Я и пальцем не пошевелю, чтобы помочь тебе, — сказала она, четко выговаривая слова и сложив на груди руки.

Бродяга стиснул зубы и поморщился, снимая пропитавшуюся кровью повязку.

— Послушай, — напряженно сказал он. Капли стекали со лба по лицу и исчезали в бороде. — Ты понимаешь, что случится с тобой, если я потеряю сознание от потери крови? Или умру? — Он разом отрезвил ее. — Ты не сможешь сдвинуться с места, прикованная к ста восьмидесяти фунтам мертвого веса, ангелочек, и беспомощная, как тушка рождественского голубя, приготовленная для жарки на вертеле, будешь ждать, когда тебя разыщут. Если только их не опередят собаки. И учти: с беглыми преступниками, убившими двух полицейских, стражи порядка обычно слов не тратят и позволяют пулям говорить вместо себя.

Сэм испугалась до смерти, представив себе эту страшную картину.

— Но я не убивала полицейских.

— Сомневаюсь, что у тебя будет время на объяснения.

Они долго молча смотрели друг на друга. Реальность вдруг высветилась с такой отчетливостью, будто на нее упал горячий луч заходящего солнца.

Бродяга первым нарушил молчание.

— Если я умру, то умрешь и ты, — просто и ясно сказал он. — Если я выживу… — он сделал паузу, — …то выживешь и ты.

Сэм усилием воли взяла себя в руки. Он не выносим. Наглец. Бессердечный, невоспитанный, законченный эгоист. Но он говорил правду, это она понимала. И если она хочет жить, она должна слушаться его. Что же, придется на время отказаться от своего принципа ни от кого не зависеть. — Если я тебе помогу, я стану твоей соучастницей.

Не сказав в ответ ни слова, бродяга вытащил из-за голенища нож Суинтона. У нее замерло сердце. Он опасен. Она забыла добавить к его характеристике слово «опасный», а это самое верное определение его натуры. Нет, он не может убить ее. Ом не убьет ее, чтобы снасти собственную шею от виселицы.

Странный спутник ее подкинул нож почти неуловимым движением и поймал за лезвие. Потом передал нож ей, словно оливковую ветвь мира.

— Ты ведь достаточно умна, чтобы понять, что я говорю правду, не так ли, ангелочек? — Голос у него был низкий, тихий, и в кои-то веки в нем не чувствовалось насмешки.

Сэм помедлила, нерешительно переводя взгляд с его изумрудно зеленых глаз на блестящее лезвие. Потом пальцы ее сомкнулись на рукоятке, и сразу же в голове пронеслась новая мысль. Она искала оружие… а теперь вот оно, у нее в руках.

Будто прочитав ее мысли, он спокойно заметил:

— Я не стал бы этого делать.

Мягкость тона не позволяла истолковать его слова превратно. Это было спокойное напоминание о том, что она не посмеет напасть на него, она бессильна перед ним. Даже с ножом в руке.

Сэм успокоилась. Пока их связывает цепь, им придется помогать друг другу, чтобы выжить. А когда они освободятся от оков, каждый пойдет своей дорогой. Пока же придется терпеть его присутствие — от этого зависит и ее жизнь.

Сэм вздернула подбородок.

— Что я должна с этим делать?

— Извлечь пулю, — коротко ответил он, будто это само собой разумелось.

От удивления Сэм открыла рот.

— Ты… шутишь?

— И не думаю. — Повернувшись к ней спиной, он начал расстегивать рубаху.

— Но я не смогу… я не умею. Я никогда…

— Придется. Я что-то не вижу здесь врача. У меня нет выбора и времени тоже нет. Я должен идти дальше.

Сэм с раздражением заметила, что он все время говорит «я», как будто она не существует швее, будто она всего лишь обременительный груз на другом конце цепи.

При одной мысли о хирургической операции ее начало подташнивать. Самое большее, что она, когда-либо делала в этой области, — это починила сломанную руку у фарфоровой куклы Джесс в двенадцать лет. Но спорить с ним бесполезно, это она уже поняла.

Сэм нерешительно придвинулась к нему. Руки у нее дрожали, губы шептали молитву.

— Бесполезно просить помощи у Бога, — Он расстегнул, наконец, красную от крови рубаху. — Лучше смириться с тем, что ему до нас нет никакого дела. — Он снял рубаху, резко отодрав от рапы.

Сэм отвела глаза. Столько крови! На мгновение закружилась голова, и лес качнулся в глазах. Крепко зажмурив глаза, она сделала несколько глубоких вдохов, чтобы не потерять сознание.

— Эй, ты не собираешься упасть в обморок, а? — Он оглянулся.

— Нет, — решительно ответила Сэм.

— В таком случае не тяни время и приступай. — Он лег на живот, положив рубаху вместо подушки на скрещенные руки. Потом, подумав, поднял с земли палку и сжал ее зубами.

У Сэм пересохло в горле при взгляде на своего пациента, готового стоически перенести боль. Она сделала шаг — цепь натянулась.

— Мне не дотянуться отсюда. Цепь коротка.

Он подобрал под себя правую ногу, высвобождая цепь.

Набрав побольше воздуха, чтобы успокоиться, Сэм села рядом. Твердо, решив доказать, что она не такая уж слабая женщина, как он, видимо, думает, она собрала все свое мужество и подняла нож. Наклонившись над раной, Сэм замерла: возле лопатки зияла настоящая дыра с маленьким, совершенно круглым отверстием.

— Глубокая. А у нас нет ничего обезболивающего…

Он выплюнул изо рта палку.

— Да, было бы здорово иметь сейчас под рукой бутылку рома. Не видишь ли где-нибудь поблизости трактира? — Голос его звучал глухо, видно, у него было мало сил. — Давайте-ка, ваша светлость, делайте свое дело без лишних слов.

— Но я даже не знаю, что мне надо найти.

— Кусочек свинца. — Он снова взял в зубы палку и продолжал говорить сквозь сжатые зубы: — Кость белого цвета, так что спутать невозможно.

У Сэм снова закружилась голова. Он больше ничего не сказал, отвернулся и закрыл глаза; все его мускулы напряглись.

Взяв себя в руки, Сэм снова подняла нож, шепча молитву, и осторожно приступила к работе.

Глава 7

Он потерял сознание. Сэм отбросила кусочек, металла в сторону и выронила нож.

— Слава Богу, — прошептала она. — Разве можно вынести это?

Она старалась сделать все как можно быстрее. К счастью, пуля застряла не так глубоко, как она опасалась вначале, но все равно потребовалось мучительно много времени.

Голова кружилась, и Сэм боялась, что вот-вот сама потеряет сознание. Она храбро держалась во время операции, но теперь, когда все закончилось, силы и решимость покинули ее. Не открывая глаза, она вытерла подолом нижней юбки нож, потом руки, зубы, подавила подступившую тошноту.

— Извини.

— За что?

Он сказал это так тихо, что она едва расслышала.

Сэм замерла от неожиданности: она думала, что без сознания, и ответила не сразу.

— Извини, что сделала тебе больно, — наконец произнесла она.

Зеленые глаза открылись, и на губах появилось некое подобие прежней ухмылки.

— Ты не первая женщина… вонзившая в меня нож, ангелочек, он снова закрыл глаза и затих.

Сэм не знала, что ей делать. Должно быть, ему было нестерпимо больно, но он даже не дернулся во время операции. Мускулы его были напряжены, рая или два он застонал, а под конец перекусил зажатую в зубах палку, Ровно пополам.

Судя по многочисленным рубцам на спине, ему и правда приходилось сталкиваться с ножом и с пулями тоже. Глядя на распростертое на земле тело, залитое предзакатным солнечным светом, Сэм разглядывала шрамы, светлыми отметинами выделявшиеся на загорелой бронзовой коже. А вот еще странные топкие отметины поперек спины. Похоже, это следы, оставленные плетью. Под ними — другие, едва заметные, стершиеся, будто были получены давно.

Кто же этот человек?

Вопрос назойливо стучал в висках. Сэм перевела взгляд на прочную цепь, и ей стало дурно, так что пришлось прижать ладони к холодной, влажной земле, чтобы прийти в себя.

Кто он и откуда эти шрамы, говорящие о многих годах боли? Сэм знала только одно: он не тот вор, за которого его приняли полицейские. И еще — он поставил на кон свою и ее жизни, чтобы избежать встречи с судьями в Олд Бейли.

Сэм вспомнила Суинтона. Он убил его голыми руками. Но те же руки дрожали, когда он держал пистолет. Она хорошо помнила это. Он промахнулся, стреляя в Такера, будто ему никогда в жизни не приходилось держать в руках пистолет.

Кто же он, черт возьми?

Сэм отвернулась и принялась отрывать от нижней юбки полосу ткани, чтобы заново перевязать рану.

— С тобой все в порядке? — спросила она, стараясь, чтобы не дрожал голос.

— Да.

Ответ прозвучал не очень убедительно. Да и Рана кровоточила сильнее, чем прежде.

— Я… я думаю, надо бы как-нибудь зашить рану.

— Взяла нож в руки и уже воображает себя врачом, — слабым голосом пробормотал он.

Сэм пропустила его замечание мимо ушей и оглянулась вокруг — листья, палки, застоявшаяся вода в луже… Ничего подходящего. Меньше, чем ничего.

— Я могла бы… Как это называется… Прижечь рану. Лезвием ножа. Если бы развести огонь.

— Нет. — Он резко поднял голову. — Не будь дурочкой. Дым приведет их прямо к нам.

— Но если не остановить кровотечение, ты не сможешь идти дальше.

— Все обойдется. — Он с усилием попробовал сесть. — У меня нет выхода, — пробормотал он сквозь стиснутые зубы.

— Нужно зашить рану.

Опираясь на локоть, он с изумлением взглянул на нее. Потом в глазах появился насмешливый огонек, который она уже успела возненавидеть.

— Блестящая идея! И чем ты это сделаешь? — спросил он, стараясь отдышаться. — Сучком и травинкой?

Сэм не удостоила его ответом и, отвернувшись, сунула руку за лиф платья. Вот что им поможет — золотой игольничек, который она всегда хранила у сердца. Это единственное, что сохранилось от ее прошлой жизни, единственное, что напоминало ей о» доме, о семье… о матери. Она носила его при себе постоянно, оберегая от любопытных глаз и жадных рук. Развязав ленточку, Сэм сняла через голову тонкую золотую цепочку.

Подвеска в форме бочонка скользнула между грудей. Его филигранная поверхность, отшлифованная до блеска многими поколениями носивших его женщин, сверкнула на солнце. Ноготком Сэм открыла крошечный изящный замочек и вынула одну из белошвейных иголок, принадлежавших ее матери, и с победоносным видом показала ее.

— Что это за медальон? — равнодушно спросил он.

— Это не медальон, а игольник. Ты что, никогда не видел дамского игольника?

Он взглянул ей в глаза.

— Редко приходилось бывать в высшем обществе.

— Вот как? — Она помолчала. — Понятно. Собственные слова показались ей глупыми: ей ничего не было понятно. Большинство женщин, даже не принадлежащих к аристократии, носили при себе игольники. Что же за жизнь он вел, если не знаком с таким обычным предметом?

Взгляд его остановился на кусочке золота, подвешенном на цепочке, но в зеленых глазах не было заметно ни восхищения, ни любопытства… одна лишь алчность.

Сэм подавила желание прикрыть золотую вещицу рукой. Она физически ощутила на своей груди его взгляд, будто он прикоснулся к ней грубыми пальцами.

Все то же странное ощущение прокатившейся по телу жаркой волны потрясло ее, и она чуть не выронила из пальцев иголку.

— Ну вот, — сказала Сэм деловым тоном, пытаясь отвлечь и свое, и его внимание, — теперь мне нужна только прочная нитка.

Он взглянул на ее, удивленно подняв брови.

— Так, значит, ты не только воровка, мошенница и несостоявшаяся убийца, но и искусная белошвейка?

Она пожала плечами.

— Что-то вроде этого.

Если он окружил себя тайной, то почему бы и ей не поступить так же? Совсем ни к чему рассказывать правду.

К тому же даже если он ей поверит, то снова поднимет на смех. А насмешками она сыта по горло. Сосредоточившись на том, что ей предстояло сделать, Сэм критическим взором оглядела его одежду — рубаху, жилет, дырявые черные брюки. Все это было сшито из грубой домотканой ткани, простыми суровыми нитками.

Сэм перевела взгляд на свое платье из чистого шелка и тонкого батиста и нахмурилась: придете укоротить либо платье, либо нижнюю юбку. Шелковые нитки прекрасно подходят для того, чтоб зашить рану. Платье уже не починишь — оно заляпано грязью, разорвано в нескольких местах, а драгоценное кружево оторвано и болтается.

Печально вздохнув, Сэм взялась за иголку и начала распарывать шов на рукаве, осторожно, стежок за стежком высвобождая нитку. Несколько минут спустя на большом пальце уже была намотана светло желтая шелковая нить. Продев один конец нити в иголку, она взглянула на своего пациента.

— Я готова. Боюсь, что будет… — Больно? — Он снова улегся на листья. — Неудивительно.

Сэм снова уселась рядом с ним. Она делает все, что может, чтобы помочь ему, а вместо благодарности — одни язвительные замечания. Такого зануды она еще в жизни не встречала.

Может быть, ему просто очень больно? Сэм почувствовала щемящий укол.

Зашивать рану было нетрудно, потому что она была относительно невелика. Не верилось, что приходится пользоваться белошвейной иглой матери для зашивания пулевой раны.

Эта мысль вызвала воспоминания о такой милой, тихой жизни, что, казалось, ею жил кто-то другой, а не она. Вспомнилась гостиная, горящий камин, три женщины, сидящие вокруг огня, с иголками, поблескивающими в руках. Они разговаривают, смеются. Рядом сидит мужчина, курит трубку и, снисходительно улыбаясь, с любовью смотрит на них…

Нет! Сэм зажмурила глаза, чтобы прогнать навернувшиеся слезы. Она не смеет вспоминать. Все это осталось в прошлом. Навсегда. Любовь. Смех.

Все ушло. Что толку жалеть о жизни, которая больше не вернется. Осталось то, что есть сейчас. Сегодня. Борьба за выживание. И этот незнакомец. Этот возмутительный бродяга, чью жизнь по иронии судьбы связала с ее жизнью железная цепь.

Пока Сэм работала, он ни разу даже не вздрогнул, не проронил ни звука, как будто был из железа.

— Готово. — Она закончила работу и откусила нитку. Потом все тем же лоскутком ткани, оторванным от нижней юбки, вытерла иголку и аккуратно убрала ее в игольник. — Думаю, это остановит кровотечение.

Она хотела помочь ему надеть рубаху, но он вырвал ее из ее рук. И, повернувшись спиной, осторожно оделся сам, стараясь не потревожить только что зашитую рану.

Сидя на корточках, Сэм нахмурилась.

— Не стоит благодарности.

Он молчал.

Прекрасно. Значит, он даже сказать «Спасибо» не может.

Сэм решила сделать еще одну попытку.

— Наверное, нам надо бы как-нибудь называть друг друга, — сказала она. — Меня можешь называть мисс Делафилд.

Это было ее ненастоящее имя. Она стала называть себя так после того, как покинула Лондон, — по названию первого попавшегося на пути церковного прихода. Так обычно поступали сироты: брали фамилию по названию церковного прихода.

— Я не собираюсь с тобой разговаривать, — пробормотал он.

Потеряв терпение, Сэм поднялась на ноги.

— Должно же у тебя быть какое-то имя. Придумай его, в конце концов. — Может быть, мне называть тебя как-нибудь простенько, например… — Он не успел до конца застегнуть рубаху. — …Сатана.

Это слово она произнесла уже шепотом, потому что увидела на его груди клеймо. Клеймо в виде трезубца, выжженного на груди прямо над сердцем.

У Саманты подкосились ноги. Она узнала это клеймо и знала, что оно означает. В Англии не было человека, не слышавшего страшных рассказов о нем. Нянюшки до сих пор пугают ими непослушных детей.

Он пережил заключение в плавучей тюрьме, которая была устроена на отслуживших свой век судах. Туда свозили самых отъявленных преступников, чтобы разгрузить переполненные тюрьмы на суше. С попавшими туда узниками морские надзиратели обращались хуже, чем с животными.

Но ведь это было… Боже милосердный! Это было более двух десятков лет назад. Во время бунтов 1720 года большинство плавучих тюрем было затоплено в Канале вместе с десятками заключенных и охранников, а вырвавшиеся на волю закоренелые преступники держали в страхе Лондон. Больше этот эксперимент не повторяли.

Сколько же может быть лет этому бедолаге сейчас? Наверное, он тогда был еще ребенком. Боже милосердный! Она медленно подняла взгляд на его лицо. Он стоял неподвижно, руки замерли на средней пуговице, лицо непроницаемое, бледное и измученное после перенесенной операции, но в пристальном взгляде его глаз она увидела странное выражение. Не успев остановить себя, она испуганно прошептала:

— Кто ты, черт возьми, такой?

Помедлив мгновение, он сказал:

— Я тот, с кем тебе лучше не знаться.

От его холодного тона и «особенного» взгляда у нее мурашки по спине пробежали, будто капля ледяной воды попала за ворот.

С нарочитой небрежностью он застегнул до конца рубаху и надел жилет. Сэм перевела дыхание. «Тот, с кем тебе лучше не знаться». Слабо сказано. Это — предостережение. Она не осмелилась расспрашивать его дальше: и без того она узнала теперь больше, чем ей хотелось, об этом человеке, прикованном к ней восемнадцатью невероятно прочными железными звеньями.

Он убьет и не поморщится. Теперь понятно, где он научился убивать — в одной из самых гнусных тюрем за всю историю Англии. И от этого человека зависит сейчас ее жизнь.

Саманта смотрела на него в упор, твердо помня правило, которое усвоила в ту пору, когда судьба вынудила ее стать воровкой, — отвлеки их глаза, и тогда твои руки смогут заниматься чем угодно.

Опустившись на колени, она взяла в руки полосу, оторванную от нижней юбки.

— Нельзя оставлять тут ничего, что могло бы навести на наш след полицейских, — спокойно сказала она.

Той же рукой она подобрала нож, который так и лежал в листьях, и сунула его вместе с кусочком ткани в глубокий карман юбки.

Казалось, он ничего не заметил. С трудом, поднявшись на ноги, он внимательно посмотрел на видневшуюся сквозь листья красную полоску заходящего солнца.

— До наступления темноты еще есть немного времени. — Тяжело дыша, он обнял рукой ствол ближайшего дерева. — Надо этим воспользоваться. Саманта сидела, скорчившись, на земле, и сердце ее билось так сильно, что она не смогла сразу ответить.

— Да.

— В таком случае в путь. — Нечто похожее на прежнюю циничную ухмылку изогнуло уголки его губ. Протянув руку, он помог ей подняться. — После вас, мисс Делафилд.

Вокруг них, словно мачты кораблей в гавани, вздымались стволы деревьев, высокие и неподвижные. По расчетам Николаса, он и его притихшая спутница были в пути около часа, возможно, даже больше. Трудно было сказать наверняка. Он потерял счет времени, отупев от потери крови, усталости и боли.

Рана в левом плече пульсировала и горела. Остается только надеяться, что дело не дойдет до заражения крови, подумал он. Не хотелось бы умирать с изящной вышивкой лимонного цвета на шкуре. Не годится ему, бывшему пирату, обставлять свое торжественное прибытие в ад таким образом.

С приближением ночи лес затих. Или, может быть, из-за постоянного громыхания проклятой цепи все остальные звуки были не слышны? Тени деревьев становились длиннее, низко падающие лучи заходящего солнца рождали туманную дымку, которая окутывала все вокруг, включая тонкую фигурку, шедшую на шаг впереди него.

Мисс Делафилд.

Николас упорно смотрел ей в спину, не зная, что беспокоит его больше: пульсирующая боль в левом плече, громыхание цепи, непривычное и неприятное чувство слабости или то, что он позволил ей оставить у себя нож.

Он и сам не мог бы объяснить, почему он позволил ей сделать это. Это противоречило здравому смыслу. Мало того, что она импульсивна, своенравна и взвинчена, как кошка на бриге во время шторма… а теперь она еще и вооружена.

Поморщившись, Николас попытался убедить себя, что никакой беды в этом нет. Пусть думает, что перехитрила его. Возможно, теперь она не будет спорить по любому поводу, а если так, то он будет только рад.

Он с трудом оторвал взгляд от ее напряженной спины, плеч, копны спутанных белокурых волос и роскошных, чуть покачивающихся бедер. Эта благородная воровка оказывала на него странное действие, и это ему не нравилось.

Наверное, это просто желание, решил Николас, и все объясняется вынужденной близостью; к тому же у него давно не было женщины. Одного прикосновения ее руки было достаточно, чтобы у него взыграла кровь, а когда он почувствовал на своем плече ее теплое дыхание, сердце чуть не выскочило у него из груди.

Даже сейчас его взгляд то и дело возвращался к ней. Он еле сдерживался, чтобы не прикоснуться к ней, пропустить сквозь пальцы ее волосы, похожие на расплавленное золото, схватить и крепко прижать ее к себе.

Он потряс головой, чтобы прогнать эту восхитительную картину. Откуда у него, черт возьми, такие мысли? Непостижимо.

Даже имя, которым она себя назвала, казалось соблазнительным. Мисс Делафилд. Оно ей шло. Простое, элегантное, грациозное. И по всей вероятности, не настоящее.

Так почему же он так обрадовался, когда она сказала «мисс», а не «миссис» Делафилд? Возможно, она лгала, назвавшись незамужней. Впрочем, это похоже на правду. Какой мужчина смог бы вытерпеть ее упрямство и острый язычок достаточно долго, чтобы успеть жениться на ней?

Николас заставил себя хоть ненадолго забыть о своей восхитительной спутнице. Беги, не останавливайся, говорил он себе. Левой правой, левой правой. Кем бы и чем бы она ни была на самом деле, это не имеет никакого значения. Ничто не имеет для тебя значения: ни ее имя, ни соблазнительные формы, ни волнение, которое она вызывает.

Она видела клеймо. И Николас понял: ей известно, что это клеймо означает. А вдруг она проговорится? Он не мог рисковать. Следовательно… ее придется убить.

От одной этой мысли у него сжалось сердце. За все свои тридцать восемь лет — даже в самые худшие годы — он никогда не причинил вреда женщине. На борту своего корабля он категорически запретил матросам дурно обращаться с пленницами — небывалое правило для пирата! За это его и прозвали «Сэром Николасом». Беспощадный враг флота его величества, гроза торговых судов, он был рыцарем с женщинами, попадавшими к нему в руки.

Но сейчас был другой случай. Он не может позволить себе пощадить ее, если, конечно, не хочет собственными руками накинуть себе петлю на шею.

Лишь жалкая горстка людей выжила после бунта на борту «Молоха» — плавучей тюрьмы, в которой он пробыл целых восемь лет. Он ни на минуту не сомневался, что власти немедленно опознают корабль, если мисс Делафилд представится случай описать им, как выглядит клеймо.

Николас Броган ничуть не сомневался, что она это сделает, особенно если это поможет ей снасти от петли собственную хорошенькую шейку. «Это трезубец, ваша честь», — скажет она. — Клеймо выжжено прямо над сердцем, и три зуба обращены вниз. Я могу клятвенно подтвердить это, если вы будете великодушны и снимете с меня обвинения». Да, она так и сделает. Ведь она уже пыталась в тюрьме оболгать его ради собственного спасения.

Стиснув зубы, Броган снова взглянул на нее, бормоча проклятия. Мало того, что ему приходится заботиться о ней, пока они прикованы друг к другу, так ему еще предстоит поразмыслить о том, что с ней делать, когда им удастся снять кандалы. Он проклинал свою рану и слабость, из-за которой не успел вовремя застегнуть рубаху.

Но больше всего он проклинал Бога — за то, что эта девица оказалась на его пути, и сейчас он, Николас Броган, должен сделать выбор.

Он чуть не задохнулся от охватившего его жгучего чувства вины, стараясь прогнать воспоминания, так часто мучившие его. Удивленные глаза мальчика… его лицо среди кромешного ада охваченного огнем тонущего пиратского судна… выстрел, звук которого снова и снова раздавался в ушах.

После той ночи Николас поклялся никогда больше не убивать. Он надеялся, что шесть лет жизни законопослушного гражданина могли изменить его. Но надежда умерла сегодня вместе с Суинтоном и Личем, изувеченные, безжизненные тела, которых он бросил на поляне. Зверя, жившего в нем, не удалось победить — он всего лишь на некоторое время задремал. Притаился и ждал удобного случая, чтобы снова убить. Слепо. Бездумно.

А теперь у него снова в руках пистолет, который уже успел стать частью его. «Такому, как я, — с горечью думал Николас, обратив взор к небу — нельзя позволять подходить ближе, чем на сотню миль к беззащитному человеку».

Шедшая впереди мисс Делафилд неожиданно остановилась и замерла на месте, как испуганный олень.

— Смотри! — прошептала она, указывая вдаль. — Что там такое?

— Я не вижу…

Но он не закончил фразу. В нескольких ярдах от них, слева, вспыхивала и гасла яркая точка света.

— Проклятие. — Схватив девушку, он быстро отступил за густой разросшийся куст.

Неужели это фонарь? Или факел? Неужели их уже окружили? Затаившись в густом кустарнике, он ждал оклика или выстрела. Он чувствовал, как рядом дрожит девушка, прижавшись к нему плечом.

Но было тихо. Минуту спустя Николас осторожно выглянул, внимательно всматриваясь в ту сторону, где появился свет. Вот новая вспышка. На сей раз, он понял, что это такое.

— Не бойся, — сказал он, сам, почувствовав облегчение, — это всего лишь солнечный луч отражается в стекле.

— В стекле? — прошептала она. — Откуда бы взяться стеклу здесь, в самом центре Каннок-Чейз?

— Это я и намерен выяснить. Ты сиди здесь, а я… — Он замолчал, поняв, что его приказание выполнить невозможно.

— Куда бы ты ни пошел, я пойду рядом, разве ты забыл? — сухо напомнила она, звякнув цепью.

Как он мог забыть об этом?

А проще простого, подумал он, поморщившись. Несвобода, черт возьми, противоречит его натуре, не говоря уже о том, что причиняет дьявольское неудобство: он не привык быть с кем-нибудь в наре.

— Постарайтесь по крайней мере не шуметь, ваша светлость, — сказал он и тихо вышел из зарослей.

Они медленно, настороженно двинулись вперед, чтобы узнать, что их ждет.

Глава 8

Когда до источника света осталось несколько ярдов, Николас понял, что это такое. Это было оконное стекло в доме, так хорошо спрятанном от глаз стволами поваленных деревьев и разросшимся кустарником, что его стены казались естественной частью леса.

Николас улегся за ближайшими зарослями кустарника и принялся внимательно разглядывать необычный дом.

— Похоже, это хижина лесника, — сказал он едва слышно, — или убежище преступника. — Думаешь, там… живут? Николас ответил не сразу. Он прикидывал, насколько опасно подойти к дому.

— Похоже, что нет. Нас никто не заметил, а уж мы, видит Бог, наделали шуму. — Он сердито взглянул на цепь.

— Ну, тогда, значит… — Она закусила нижнюю губу, не отрывая глаз от хижины. — Давай подойдем и заглянем, что там внутри. Я страшно устала, хочу пить и умираю от голода, и… — Она покачала головой с усталым вздохом — …я устала.

В одном этом слове выражался результат проклятого дня. Николас заметил, как заострились черты ее побледневшего, испачканного грязью лица, подбородок уже не был упрямо вздернут, плечи опустились. Он и сам измучился не меньше. Все равно они идут теперь очень медленно и не смогут далеко уйти до наступления темноты, размышлял он. Сил не хватит. — Что бы — или кто бы — ни ждало их внутри хижины, хуже того, что с ними произошло за этот день, не будет.

Сунув руку за спину, Николас достал пистолет: на любезный прием им рассчитывать не приходится. Бесполезно выдавать себя за путников, заблудившихся в лесу.

— Следуйте за мной, мисс Делафилд, — прошептал он, не сводя глаз с ветхого домишки.

— Ты не собираешься никого убивать, а?

Он помедлил с ответом, мысленно задавая себе тот же вопрос:

— Нет, если только они не начнут стрелять первыми.

Пригнувшись, он медленно, шаг за шагом, стал пробираться к хижине. Взяв цепь в руку, чтобы не гремела, девушка следовала за ним. Когда они подошли поближе, Николасу показалось, что с ним это однажды уже происходило: он подкрадывается к тому, кто его не ждет, в руке пистолет, а рядом его товарищ, такой же отверженный, как и он. Впрочем, женщина в такой ситуации рядом с ним впервые.

Наконец они добрались до поваленного дерева, лежащего в нескольких шагах от двери. Укрывшись за его стволом, они приготовились ждать. Тишину нарушало только тяжелое дыхание — его и ее.

Никаких признаков жизни в хижине: ни огня в очаге, ни дымка, ни движения. Судя по тому, что удалось разглядеть при свете угасающего дня, хижина была необитаемой, решил Николас.

Построенная из тесаных бревен, а не из глины, как большинство крестьянских домов в этой местности, она была покрыта черепицей, а в окнах виднелись настоящие стекла, правда, потрескавшиеся. Возможно, ее построил какой-нибудь сумасброд дворянин, чтобы использовать в качестве охотничьего домика.

Судя по всему, хижина была заброшена много лет назад. Лес почти поглотил ее. Плющ и другая вьющаяся зелень почти сплошь закрыли крышу и стены, а трава высотой по пояс росла даже перед Дверью. Николас насторожился: ему показалось, что два дерева у входа повалены рукой человека, а не стихиями. Человека, у которого были причины скрываться.

Он взвел курок и оглянулся на свою спутницу. Та дрожала, как в лихорадке, однако, стиснув зубы решительно кивнула ему: иди вперед.

Следует признать, что у леди есть сила воли, подумал он. Конечно, она упряма и раздражающе высокомерна, но мужества ей не занимать.

Николас крадучись подошел к двери. Чтобы застать врага врасплох, нужно действовать осторожно. Все это было так привычно для него. Отодвинул задвижку и толкнул дверь. Дверные петли скрипнули, и он ступил внутрь.

Послышался писк, и из угла прямо на них вскочило маленькое лохматое существо.

— Волк! — вскрикнула девушка, прижавшись спиной к косяку двери, а неизвестное животное прошмыгнуло мимо.

Николас усмехнулся и, убедившись, что они изгнали единственного обитателя этого дома, поставил пистолет на предохранитель.

— Это, мисс Делафилд, была белка.

Девушка перевела дыхание. При слабом свете, проникавшем сквозь раскрытую дверь и потрескавшиеся стекла окон, он заметил, как краска бросилась ей в лицо.

— Это не белка, — смущенно заявила она, стряхивая пыль с рукава.

— Прекрасно, пусть будет волк. — Он не смог подавить насмешливую улыбку. — Самый мелкий волк за всю историю Англии.

Мисс пробормотала некие слова, которые не подобает произносить леди, и как ни в чем не бывало заметила:

— А здесь просторнее, чем кажется снаружи.

Николас кивнул и, сунув пистолет за пояс, внимательно огляделся по сторонам. Бывший владелец, будь он лесничий или дворянин, знал толк в удобствах. Конечно, теперь все покрыто грязью, паутиной и опавшими листьями, которые задуло ветром сквозь разбитые стекла.

В одном углу стояли стол и стулья с гнутыми ножками, над столом — полка, на которой стояло несколько чугунных горшков, чайник и еще какая-то кухонная утварь. Рядом с кирпичным очагом валялись три удочки, а на полу лежало множество корзин и сетей для рыбной ловли. Напротив очага располагалась кровать с толстым соломенным матрацем и изъеденным молью одеялом. Ни одна роскошная кровать с шелковым пологом в каком-нибудь аристократическом доме на Гросвенор Сквер не могла бы сейчас выглядеть более гостеприимной и желанной.

Подавив желание немедленно броситься на кровать и забыться глубоким сном, Николас перевел взгляд на буфет у стены возле двери. Буфет был заперт.

— Интересно, что там хранится такое ценное, отчего его пришлось запереть на замок? — пробормотал он, подходя к буфету. Девушка, гремя цепью, последовала за ним.

— Я могла бы… — Она чихнула и помахала перед лицом рукой, отгоняя пыль, столбом поднявшуюся в воздухе. — Я, наверное, смогла бы отпереть замок.

— Ну, конечно, — фыркнул Николас. — Чем? Твоей волшебной иголкой? — Он стукнул кулаком по дверце буфета и тут же закашлялся от поднявшейся пыли. — Проклятие!

Его спутница уже осматривала темный угол возле буфета.

— Еда, — произнесла она, с вожделением глядя в угол. Глаза уже успели привыкнуть к темноте, и Николас разглядел в углу полки с банками одинакового размера, покрытые толстым слоем пыли.

Девушка схватила одну из них.

— О Господи, сделай так, чтобы там было хоть что-нибудь съедобное! — И она набросилась на крышку.

— Осторожнее, леди, — предупредил он. — Кто знает, что там может находиться…

— Мне все равно, лишь бы это было съедобным. — Как будто в подтверждение ее слов, у нее громко заурчало в животе, и она возмущенно добавила: — Ты вчера, по крайней мере, успел к тюремному ужину.

Николас вспомнил, как без зазрения совести поглощал у нее на глазах свой ужин, как дразнил ее, обсасывая баранью кость.

— Я везде успеваю вовремя. — Взял у нее из рук банку, он открыл крышку и понюхал содержимое.

Ветерок, проникший в дом сквозь разбитое стекло, подхватил сладкий аромат, который перебил запах гнили и сырости, стоявший в комнате.

— Мед? — восторженно воскликнула девушка. Она протянула руку, обмакнула два пальца в банку и поднесла капающую с пальцев золотистую массу ко рту. Засунув пальцы в рот, она облизала их, издав вздох, переходящий в стон, и закрыв глаза от наслаждения.

Николас замер на месте, чуть не выронив из рук банку. Забыв об усталости и боли, он видел, слышал и чувствовал лишь ее губы и тихий стоп наслаждения, его сердце учащенно забилось, жаркая волна прокатилась по всему телу, напрягся каждый мускул ниже пояса.

Она не хотела его соблазнить, даже не думала об этом, просто бедняжка, понимал он, очень голодна. Она даже не подозревает, что только что отомстила за вчерашний ужин.

Она не замечала его мучений. Золотисто янтарные глаза блестели — она посматривала на Полку.

— Интересно, нет ли у него в запасе чего-нибудь еще, кроме меда?

— Разве только хороший ростбиф. — Николас передал, ей банку и крышку, — Потом поищем. Я хочу посмотреть, что там снаружи, вокруг дома, пока еще не совсем стемнело.

В кои-то веки она без возражений последовала за ним.

Николас осматривал местность, а сзади доносилось чмоканье. Изо всех сил, стараясь не обращать внимания на ее вздохи, он оценивал, насколько безопасно их убежище.

Кто-то когда-то мастерски укрыл это место от посторонних глаз валежником, ветвями кустарника и поваленными деревьями. Сомнительно, чтобы этим занимался пасечник. В этой хижине, несомненно, кто-то скрывался, возможно, такой же объявленный вне закона беглец, как они. Интересно, что случилось с бывшим хозяином, подумал, было Николас, по потом решил, что ему совсем не хочется знать об этом.

Гораздо важнее было то, что мимо хижины можно пройти, даже не заметив ее. Если бы не луч солнца, упавший на окопное стекло, он и сам прошел бы мимо.

Да он и прошел мимо, если бы не его спутница, именно она обнаружила ее. А он… его обычно зоркие глаза были заняты в тот момент созерцанием совсем другого — довольно миленького зада мисс Делафилд.

Николас стиснул зубы, раздраженный тем, что его мысли все время возвращаются к несносной девице.

— Восход и закат — самое опасное время, — сказал он вслух, стараясь отвлечься. — Чтобы лучи не отражались, стекло можно чем-нибудь закрыть, и тогда, если вести себя тихо, я смогу входить и выходить совершенно незаметно.

— Мы, — поправила она его автоматически, все еще поглощенная едой. Он пожал плечами и сразу же пожалел об этом, почувствовав резкую боль в раненом плече. В целом все было неплохо. У него — у них — есть безопасное место, где можно переночевать. Пока ничего другого и не требуется, а дальше он задерживаться здесь все равно не может: Михайлов день приближался.

В темноте за домом блеснуло что-то металлическое, Николас подошел поближе. Это был топор, оставленный в деревянной колоде рядом с небольшой поленницей заготовленных дров.

— Это может пригодиться. — Ухватившись за гладкое топорище, он вытащил топор из колоды и одобрительно провел рукой по лезвию. Оно все еще острым, несмотря на то, что топор пролежал долго, открытый всем стихиям.

Его спутница меж тем уже прикончила полбанки меда. Взглянув на него, она вдруг испугалась, что утратила бдительность, забыв на целые, пять минут и о нем, и обо всем на свете.

— Пригодится? — с опаской переспросила она, поглядывая на топор. — Зачем он может пригодиться?

Он бросил взгляд на цепь.

— Стой и не шевелись.

Резким, мощным движением он вскинул топор и ударил по цепи. Но сокрушительный удар только вызвал резкую боль в плече. От удара по металлу лезвие топора погнулось: оно не было предназначено для такой работы.

Проклятая цепь была целехонька.

— Проклятие! — проворчал Николас. — Значит, все-таки не обойтись без кузнеца. — Он бросил исковерканный топор в кучу дров и, повернувшись, направился к дому.

— Подожди, — запротестовала девушка, не поспевая за ним. — Мне надо… я…

Он повернулся к ней.

— Ну, что на сей раз?

— Это… я… то есть… — Она вздохнула, что-то смущенно пробормотала и закрыла банку крышкой. Потом снова заговорила: — Мы были в пути целый день, и не было времени, чтобы… удовлетворить… естественные потребности.

Последние слова она произнесла невнятной скороговоркой, так что он не сразу сообразил, о чем она говорит.

— Ах, вот оно что. — Он покачал головой, то ли забавляясь ее смущением, то ли в раздражении. Он не привык принимать во внимание потребности других — только свои собственные. И уж конечно, ему и в голову не приходило принимать в расчет деликатные чувства женщин.

Николас молчал, и девушка торопливо продолжала:

— Справа густые заросли, — она махнула рукой, — …и бочка с дождевой водой, где я смогла бы умыться. Я подумала, что ты мог бы… я хочу сказать… как-то позволить мне уединиться.

Девичья застенчивость вновь поразила его. Это не вязалось с тем, что он знал о ней.

— Это будет нелегко сделать. — Двинув ногой, он погремел цепью.

Даже не видя в сумерках ее лица, он почувствовал, что она снова залилась краской.

— Надо мириться с тем, что есть. Я терпела, сколько могла. По крайней мере, сейчас уже стемнело.

— Хватит разговоров, леди. — Он был готов тот момент сделать что угодно, лишь бы она перестала спорить. Больше всего на свете ему хотелось сейчас упасть на кровать и заснуть.

— Идите, я вам даю несколько минут на вечерний туалет. Я постараюсь не оскорбить вашу женскую деликатность.

Она пошла впереди него к зарослям. Николас даже повернулся к ней спиной — конечно, не потому, что его беспокоили ее деликатные чувства, а потому лишь, что ему хотелось избежать дальнейших споров.

Однако от ехидного замечания он не удержался.

— Осторожно, — тихо сказал он ей вслед. — А вдруг там прячется волк?

Прошел час, а он так еще и не добрался до постели.

Внутри хижины было темно, даже лунный свет не пробивался сквозь завешенные одеялами окна. Только мерцающий огонек свечи, стоящей посередине стола, освещал их скудную трапезу.

Сидя за столом, Николас жевал солонину. Поднял в руке бутылку, сделал большой глоток виски и подождал, пока тепло распространится по телу, приглушая боль в плече.

Мисс Делафилд и на самом деле удалось отпереть замок на буфете. Как оказалось, в ее игольничке хранились не только иголки, но и специальная отмычка.

Ростбифа в буфете, конечно, не оказалось, зато солонина там была. А кроме того копченая свинина, мешок сахару и другой мешок — с кофе, немного изюма и сушеного инжира, три небольших круга сыра, покрытых для сохранности несколькими слоями воска и уложенных в круглые деревянные ящики, корзинка с орехами да еще две бутылки старого шотландского виски.

Была там и крепко запечатанная жестянка галет. Они оказались твердыми, как камень, немного позеленели по краям, но он и внимания не обратил на это. Господи, да именно такими галетами он многие годы питался в море. В целом получился настоящий пир для беглеца. Вернее, для двоих беглецов, напомнил он себе.

Николас поставил бутылку на стол, вытер губы тыльной стороной руки и отправил в рот еще одну галету. Мисс Делафилд нахмурилась и неодобрительно взглянула на него.

В течение всего вечера она не скрывала своего неодобрительного отношения к виски, галетам и его манерам за столом. Она сидела напротив, отодвинувшись от него, насколько позволяла цепь, и деликатно ела копченую свинину, усердно делая вид, что не замечает, как он ковыряет в зубах щепкой.

— Мне все-таки кажется, что мы могли бы развести в очаге маленький огонь.

— Я не намерен попадать в Тайбери только из-за того, что тебе хочется кофе. — Николас кивком головы указал на дверь. — Это привлечет внимание всех полицейских в лесу.

Она встревожено посмотрела на него.

— Ты думаешь, что они там? — спросила она испуганно. — Я имею в виду, в лесу? Уже?

Он ответил не сразу, любуясь ее потеплевшим в свете свечи лицом. Потом, бросив щепку на пол, сказал:

— Да.

Она молча взглянула на еду и больше уже к ней не притронулась. Очевидно, у нее пропал аппетит. Николас взял еще одну галету и за три укуса проглотил ее, запив добрым глотком виски. Он не знал, почему так уверен, что их преследователи уже в лесу, просто нутром чуял, что они там. Полицейские и добровольные охотники за вознаграждением прочесывают лес в предчувствии крови и обещанных денег. Он ощущал их присутствие интуитивно, как человек, за которым охотились в течение многих лет.

Николас прогнал эту мысль. Не хочет он больше жить такой жизнью. Если все пойдет, как он задумал, то за нару недель он управится со своим делом в Йорке и ему никогда больше не придется прятаться.

Мисс Делафилд закрыла банку с медом и промокнула губы салфеткой, которую соорудила, оторвав от нижней юбки еще кусочек ткани. Николас насмешливо взглянул на нее: маловато, наверное, осталось от этой нижней юбки.

Господи, зачем он только позволил себе подумать об этом? Следующая картина не заставила себя ждать. Он представил себе ее ноги. Длинные, с шелковистой кожей… и почти голые под платьем.

У него пересохло в горле. Рука крепко сжала горлышко бутылки, стало вдруг очень жарко. А леди, похоже, ничего не видит. Аккуратно завязав мешок с вяленой говядиной, она смела рукой ореховую скорлупу со стола и закрыла жестянку с галетами.

Он следил за каждым ее движением, взглядом лаская тонкие пальцы. После вечернего омовения дождевой водой, она теперь чуть ли не сияла при свете свечи — теплая, свежая, золотистая.

Пряди влажных волос струились по шее и спускались ниже, к мягким женственным округлостям, прикрытым лифом платья. Ему вдруг захотелось протянуть руку и прикоснуться к ней, почувствовать шелк волос, теплую кожу груди.

Вцепившись одной рукой в горлышко бутылки, а другую, сжав в кулак, он усилием воли постарался прогнать эти мысли и поборол сумасшедший импульс. Проклятие! Его как будто ударили по голове или перекинули через борт, и теперь он тонет в океане, и нет надежды на спасение. В том, что он плохо владел собой, Николас винил усталость и боль. Больше никакого разумного объяснения ему не приходило в голову.

Мисс Делафилд потянулась через стол, чтобы взять корзину.

— Мы не сможем все это унести с собой. Надо положить часть припасов назад — понадобятся кому-нибудь другому.

— Ах, какая трогательная забота о благе ближнего, — язвительно заметил Николас, поднимаясь из-за стола и радуясь, что может хоть чем то отвлечься от жарких мыслей.

Прислонившись здоровым плечом к степе, он вновь принялся наблюдать, как она аккуратно ставит на полки оставшиеся продукты. Сложный замок, недавно отпертый без особых усилий, висел на дверце буфета.

— А вы довольно легко открыли это чудовище, мисс Делафилд. Как будто и раньше занимались этим. Причем часто.

Глаза ее блеснули, и взгляд их был и дерзким, и обиженным одновременно.

Наверное, она думала то же самое о нем, когда они подходили к хижине; он шел впереди с пистолетом наготове, настороженный, собранный, готовый к любым неожиданностям. Конечно, она поняла, что ему не впервой вот так подкрадываться и потом внезапно нападать. Леди поняла и промолчала. Что ж значит она умна: знает, когда придержать язычок.

— Я всегда хорошо делаю то, что делаю. Она сказала это просто, без похвальбы, но и не оправдываясь.

Он поднял бутылку и глотнул виски, наблюдая, как она закрывает дверцу буфета.

— Как ты стала воровкой?

Вопрос сорвался с языка, прежде чем он успел остановить себя. Слишком поздно он вспомнил, что виски не только успокаивает боль, но и развязывает язык. Он не хотел ничего знать о ней: он и так слишком много думает об этой девушке. К тому же ему вообще было несвойственно интересоваться жизнью других людей. Многие годы он думал только о себе. Не годы — десятилетия.

Однако мгновение спустя Николас решил, что его вопрос оправдан. Она видела клеймо, знала одну из его самых страшных тайн, поэтому, чтобы оценить опасность, он должен знать о ней как можно больше.

— Так как же ты стала воровкой? — спокойно повторил он.

Он ждал, что она пошлет его куда подальше, но, к его удивлению, девушка ответила.

— У меня не было выбора. — Она пожала плечами и, закрыв буфет, заперла замок.

Он не верил ей.

— Для женщины вроде тебя всегда найдется выбор.

Мисс Делафилд взглянула ему в глаза.

— Ты так думаешь? И что же я, по-твоему, за женщина?

— Хорошего происхождения. Воспитанная. Красивая. — Последнее определение он не произнес вслух.

Она усмехнулась.

— Да, наверное, большинство людей так и думает. — Девушка сложила на груди руки, сжав кулачки. — Но я живое подтверждение того, что хорошее происхождение ничего не гарантирует.

— Но можно было бы стать белошвейкой. — Он старался не смотреть на игольник, спрятанный в ложбинке между грудей.

— На белошвеек нет спроса, разве что в домах аристократов, а я… мне пришлось покинуть Лондон, — осторожно сказала она, — несколько лет назад. И мне туда нельзя возвращаться.

Девушка упрямо вздернула подбородок, показалась очень маленькой и уязвимой. Очень наивна и доверчива, подумал Николас, если рассказала так много о себе. Рассказывать о себе вообще опасно, подытожил он, и продолжил разговор, стараясь узнать побольше:

— Но есть и другие способы зарабатывать себе на жизнь!

— Конечно, гувернантка или служанка, но для этого нужны рекомендации. — Она покачала головой. — Я не хотела становиться воровкой.

Девушка резко отвернулась, но натянувшаяся цепь вернула ее на место. Даже думать о том, чтобы убежать, бессмысленно: ей и шага не сделать без него.

Плечики под каскадом светло русых волос быстро поднимались и опускались в такт учащенному дыханию. Мгновение спустя она опустила голову и сказала:

— У меня ничего не было. Ни одного шиллинга. Я пыталась найти работу. Я пыталась… — теперь она говорила почти шепотом. — Но я умирала с голоду.

Николас молчал. В груди его зародилось странное, совершенно незнакомое ему чувство. Он вспомнил, как еще мальчиком испытывал такой же голод и страх.

— Потом однажды я украла немного еды с тележки уличного торговца. Немного. Всего лишь яблоко и булку. Я проглотила, все это в одно мгновение. — Она откинула назад голову и посмотрела куда то вверх, в темноту. — Но я натерпелась такого страху, что меня вырвало. — Мисс Делафилд рассмеялась резким невеселым смехом, потом продолжила свой рассказ с каким-то зловещим спокойствием. — Во второй раз было немного проще, И в третий… и в четвертый. — Она снова с вызовом взглянула ему в глаза. — Вот так я и стала воровкой. — Дыхание у нее восстановилось, хотя руки были все еще сжаты в кулаки. — И еще одно: я давно поняла, что все люди делятся на две категории — хищники и добыча. — Она посмотрела ему прямо в глаза. — Я слишком долго относилась ко второй категории. Но больше этого не будет. Никогда.

Слова ее прозвучали как предупреждение. Она хотела сказать, что перед ним не добыча, а такой же, как он, хищник. Угроза заставила немедленно испариться зародившееся сочувствие.

— Почему же ты не выбрала самый легкий для женщины путь?

Она взглянула на него вопросительно, не поняв.

— Замужество.

Она снова рассмеялась.

— Мне никто не предлагал. Было множество непристойных предложений, но ни одного с благородными намерениями. Мужчинам, принадлежащим к тому кругу, в котором я выросла, и в голову не могло прийти жениться на такой женщине, как я.

Это поразило его больше, чем все остальное.

— А что ты за женщина? — Он задал ей тот же вопрос, который ранее задавала ему она.

Девушка покраснела — то ли от едва сдерживаемого гнева, то ли по другой причине, непонятной ему.

— Усталая, — сказала она без всяких эмоций. — Я усталая женщина. Уже поздно, и единственное, что мне хочется, так это лечь спать.

Николас помедлил, потом кивнул, поняв, что сегодня больше ничего о ней не узнает. Усталость навалилась и на него.

— Мы уходим на рассвете.

Он повернулся, подойдя к столу, заткнул пробкой бутылку и сунул ее в заплечный мешок, который соорудил из сетей. В нем уже лежала кое-какая провизия. Проверил прочность морских узлов на веревке.

— Куда все-таки мы направляемся? — спросила девушка. — Не может быть, чтобы ты бежал через весь лес, куда глаза глядят. Ты идешь в определенном направлении. Куда?

— У тебя назначено свидание?

— Просто я хочу попасть в свою комнату в… — Она осеклась, глаза ее настороженно прищурились. — Я хочу попасть домой. Мне нужно туда попасть, чтобы… взять свои вещи и уехать из Англии. В этой стране я не буду в безопасности.

— Сожалею, мисс Делафилд, но, если ваша комната находится не в Йорке, вам снова не повезло. — Николас взял со стола свечу. — У меня там неотложное дело и времени заходить по дороге куда-нибудь еще, нет.

— В Йорк? — возмущенно воскликнула она. — Но ведь это в противоположной стороне от того места, куда… — Она снова вовремя остановила себя. — Я не хочу идти в Йорк. У меня нет никакой гарантии, что со мной там ничего не случится.

— У тебя нет выбора, — напомнил он, шевельнув ногой: цепь натянулась. — Ты прекрасно знаешь, что хозяин положения я, и тебе придется выполнять то, что я прикажу.

Где-то в глубине души — пропади все пропадом! — он даже хотел, чтобы она стала сопротивляться. Уж на этот раз все пошло бы по-другому… При мысли о том, как именно по-другому все происходило бы, его обдало жаром. Но еще жарче разгорелась ее ярость.

— Плевать я хотела на то, что ты хозяин положения и принимаешь решения без меня.

— Зря. Пора к этому привыкнуть. — Николас подошел к кровати, вытащил пистолет из-за пояса и положил его на пол у изголовья, чтобы был под рукой. Свечу поставил рядом. Потом с усталым вздохом опустился на матрац. — Вам надо поспать, леди. Завтра нам предстоит дальняя дорога.

Она немного помолчала.

— А где, по-твоему, я должна спать? — наконец возмущенно спросила она. — На полу?

Возле очага, скребнув коготками, мелькнул маленький зверек.

— Я бы не советовал, — ответил Николас сухо. Он слышал, как она учащенно дышала.

— Джентльмен уступил бы мне кровать.

— Боюсь вас огорчить, леди, но здесь нет ни одного джентльмена на сотню миль в округе, а что касается меня, то я и не подумаю уступить вам кровать. Так что-либо ложитесь со мной, либо вам придется спать на полу. — Наклонившись, он загасил свечу, и все погрузилось в темноту. — Выбор за вами, мисс Делафилд.

Глава 9

Саманта лежала на боку поверх одеяла, отодвинувшись на самый край кровати. Внутри у нее все горело. Все ее чувства неестественно обострились, и от этого ей было не по себе. В хижине было темно, хоть глаз выколи, а в темноте каждый звук, каждый запах приобретали особую остроту.

Она прерывисто дышала, ожидая, когда заснет лежавший рядом с ней — всего в нескольких дюймах — мужчина. Сэм чувствовала, что он смотрит на нее. А может быть, ей только кажется? Может быть, он уже давно спит?

Он не пошевелился с того самого момента, как она легла, то есть более получаса назад.

По крайней мере, ей казалось, что прошло полчаса. А может быть, всего несколько минут? Сэм слышала его дыхание — такое прерывистое, как и у нее. Каждый вдох и выдох звучал в кромешной тьме оглушительно. Он немного изменил положение тела, и она услышала, как шуршит солома в матраце. Она чувствовала жар его тела и его запах — пряный, крепкий мускусный запах, смешанный со свежестью дождевой воды, которой он ополоснулся перед сном. Запахом этим пропитался весь воздух, который она вдыхала.

Будь он проклят! Сэм закрыла глаза, пытаясь унять дрожь. Как это ему удается действовать ей на нервы, не произнося ни слова?

Она мысленно обругала бродягу за то, что тот не дает ей спать. После всего, что ей пришлось вытерпеть за этот, день, — палящее солнце, обстрел, бегство, долгую дорогу с этим сумасшедшим, прикованным цепью к ее щиколотке, — она должна была бы спать крепким сном. Каждая косточка, каждый мускул, каждая клеточка ее избитого и исцарапанного тела жаждали отдыха, который мог дать только глубокий сон.

Сэм пыталась уговорить себя, что нет никаких причин для волнения. Лежащий рядом с ней мужчина не сделал ни одного движения в ее сторону, не прикоснулся даже к волоску на ее голове.

И все же пальцы ее правой руки сжимали рукоятку ножа, который она незаметно вынула из кармана юбки, прежде чем ложиться спать. Рукоятка холодила ладонь, и с ножом в руке Сэм чувствовала себя немного увереннее, однако расслабиться все же не могла. Мешали тревожные мысли. Кто он? — не давал ей покоя вопрос.

Правда, в данный момент ее спутник не представляет собой опасности. Ведь ему тоже досталось! Он был ранен, потерял много крови, потом она вынимала пулю…

Сэм снова открыла глаза. Она еще никогда не спала рядом с мужчиной. Никогда в жизни. Если бы не проклятые кандалы, этого не случилось бы и сейчас. Слишком короткая цепь не позволила ей лечь на полу. Она пыталась. Потом предложила скатать одеяло и положить между ними, но он лишь расхохотался, услышав ее предложение.

Она и сама понимала: смешно надеяться, что свернутое одеяло сможет защитить ее. Ничто, а не только рваное одеяло, не остановит его.

В голове снова пронеслись картины прошлого. Страшные картины того, что мужчины делают с женщинами. Сэм сжала покрепче рукоятку ножа и постаралась прогнать видения, полные крови и ужаса. Но они, как назло, становились все ярче. Бандиты орут, рычат от вожделения, наваливаются на беспомощных девушек, вторгаются в их тела снова и снова… Их крики до сих пор отчетливо звучат в ее ушах.

Потом вдруг, словно холодное лезвие ножа, мозг прорезало еще одно воспоминание. Тогда запор на дверях спальни не смог защитить ее от вторжения дядюшки Прескотта, которому чуть было, не удалось…

Нет! Сжав кулаки с такой силой, что ногти врезались в ладони, она заставила себя забыть эту картину, забыть свой страх. Дядюшка Прескотт в Лондоне. Она никогда больше и близко к себе его не подпустит. Она не подпустит к себе ни одного мужчину. Если бродяга хотя бы попробует прикоснуться к ней, она будет бороться до последнего вздоха.

Она теперь уже не наивная шестнадцатилетняя девушка. Она стала старше, умнее и знает правду о мужчинах и их похотливости. Жизнь на улице в течение шести лет многому научила ее, и она теперь сумеет постоять за себя.

Страх отступил, и Саманта постепенно успокоилась, закрыла глаза и попыталась заснуть. В хижине было душно даже ночью, а сквозь окна, плотно занавешенные одеялами, не проникало ни ветерка. В душном тепле комнаты она особенно остро ощущала холодный металл зажатого в руке ножа и прочный металл цепи, связывающей ее с этим странным человеком. Сон не шел. Вдруг за спиной послышался тихий, равномерный звук.

Храп!

Наконец-то! Объект ее беспокойства и страха мирно спал. Саманта нахмурилась: она не знала, Какое чувство в ней вызвало это открытие — возмущение или облегчение. Все же облегчение, решила она, наконец. В его присутствии она не могла избавиться от ощущения чего-то большого и опасного.

Думала ли она утром, что закончит день в постели с мужчиной, даже имени которого не знает? Чем скорее она с ним расстанется, тем лучше, подытожила Саманта. Только бы найти кузнеца! А потом она отправится прямиком к себе в Мерсисайд, заберет припрятанные там деньги и уедет из Англии.

В течение шести лет она экономила каждый шиллинг и смогла накопить 200 фунтов — не так-то много, если учесть, чем она рисковала. Денег было слишком мало, на проезд в одну из колоний хватит. Или, скажем, во Францию. А от Венеции — ее мечты — придется отказаться: нужно исходить из реальных возможностей.

Как это довольно часто бывало в ее жизни, выбор был сделан за нее. Ей нужно как можно скорее покинуть Англию, а куда ехать, уже не так важно. Убиты полицейские, и их товарищи сделают все, чтобы поймать беглецов, поэтому она должна бежать, и не останавливаться, и благодарить судьбу, что пока еще жива.

Глубокая усталость — а может быть, отчаяние — наконец сморили ее, и она заснула. Уже в полусне Сэм подумала: неужели ей никогда не будет покоя.

Будет ли она когда-нибудь чувствовать себя в безопасности? Минуту спустя она уже спала.

Нож выпал у нее из руки и с глухим стуком упал на пол, по Саманта этого уже не услышала.

Застонав, Николас проснулся от боли — и от нежного запаха рядом, похожего на аромат летнего дождя, сладость меда и свежей зелени. От ее запаха.

Открыв глаза, он понял, что ничего не видит. В хижине стояла кромешная тьма. Сколько же времени он проспал? Часа два? Или всю ночь?

Он поднял голову, перевернулся на спину и сразу пожалел об этом — страшная боль обожгла плечо. Он выругался сквозь стиснутые зубы. Проклятие! Рана болела сильнее, чем раньше.

Николас снова опустил голову на подушку, устроившись в прежнем положении — на боку. Он не может лежать ни на спине, ни на животе, не прикасаясь какой-нибудь частью тела к мисс Делафилд, а она от этого, похоже, страшно злится. Он уже натерпелся за целый день от ее острого язычка, и ему совсем не улыбалась перспектива еще одного скандала. Николас сердито взглянул в темноте в ее сторону.

Полежав некоторое время без движения, он почувствовал, что острая боль уступила место тупой пульсации. Скоро рассветет, и тогда уж будет не до отдыха, так что лучше еще поспать.

Он лежал, прислушиваясь к тому, как дребезжат от ветра разбитые оконные стекла и шумит листва деревьев, к слабому дыханию лежавшей рядом с ним женщины.

Его раздражало, что он слишком много думает о ней. Очевидно, он все-таки слишком долго обходился без женщины. Это единственное разумное объяснение того, что она завладела его вниманием, как абордажный крюк, впившийся зубьями в палубу корабля.

Он не может думать ни о чем другом, кроме нее.

Раздраженный этим обстоятельством, Николас усилием воли заставил себя переключиться на загадку, которую он уже несколько недель безуспешно пытался разгадать.

Кто же, черт возьми, его шантажирует?

Он потерял счет бессонным ночам, когда пытался найти ответ на этот вопрос, но теперь разгадать эту загадку было еще важнее, чем раньше. Кем бы ни был этот сукин сын, он находится в данный момент здесь, в Англии. Где-то здесь.

Но кто это?

У него было много врагов, но почти все они давно в могиле. В том числе и два его самых заклятых врага, Элдридж и Уэйкфилд, — два человека, мести которым он посвятил десять лет своей жизни. Теперь они горят в аду, отправленные туда его рукой.

Однако всем его врагам, продолжал размышлять Николас, было известно, что у него нет пятнадцати тысяч фунтов. Каждый, кто был хотя бы чуть-чуть знаком с жизнью пиратов, не мог не знать этого.

Значит, это был человек посторонний, чужак, который, по-видимому, слишком наивен, если не понимает, что капитан Броган может появиться здесь только с одной целью — заставить его замолчать.

Либо это человек такой могущественный, что его это не беспокоит.

Мысли Брогана, сделав круг, снова вернулись к тому, с чего он начал свои размышления. Если это хитрая ловушка, западня, то подстроить ее мог кто угодно. Проклятие! Он хотел найти ответ, а вместо этого возникло еще больше вопросов.

Если этот парень жаждет его крови, то к чему устраивать всю эту комедию с шантажом? Почему прямо не явиться в Южную Каролину и не убить его? Зачем заставлять его чувствовать погоню? Ради спортивного интереса? С каким извращенным умом ему придется столкнуться?

Кто же это? Кто это, черт побери? Этот вопрос мучил его не меньше, чем рана в плече. И самое мучительное заключалось в том, что в глубине души он был уверен: ответ он узнает только в Йорке, если, конечно, туда доберется — пешком, раненый, прикованный цепью к упрямой особе женского пола и с целой сворой полицейских Англии, идущих по его следу…

А ему нужно добраться туда к 29 сентября. Оставалось немногим меньше двух педель. С тех пор как он высадился на землю Англии, прошло четыре дня. По крайней мере, так ему кажется. Он уже начал терять счет времени.

Николас поморщился. Если бы он был игроком, то не рискнул бы поставить на свою удачу ни одного шиллинга, даже фальшивого. Шансы, по его подсчетам, составляли в лучшем случае сто к одному. Но он не игрок, а всего-навсего никому не нужный бывший пират, которому нечего терять. От этой мысли губы его сложились в сардоническую ухмылку. Черт с ними, с шансами!

Николас перекатился на спину, решив, что деликатные чувства мисс Делафилд тоже могут убираться ко всем чертям. У него есть заботы поважнее. Например, если его мышцы онемеют еще сильнее, то на рассвете он не сможет передвигаться с нужной скоростью и вместе со своей очаровательной спутницей окажется в ланах полицейских. Спину и предплечье закололи тысячи горячих иголочек. Он постарался найти для тела самое удобное положение, подложив под больное плечо подушку, затем закрыл глаза и расслабил мышцы, осторожно поглаживая руку, пока не прошло покалывание. Рана болела, но это он сможет пережить.

Кровать была такая узкая, что теперь он правым плечом и боком прижимался к спине девушки… и был совсем не уверен, что она захочет с этим смириться. Он был почти готов к тому, что она вскочит на ноги, ругая его, на чем свет стоит. Но она продолжала спокойно спать, дыша медленно и ровно, и ее теплое тело спокойно лежало рядом.

Теплое, нежное. Нежнее даже запаха меда и дождя, который исходил от ее кожи. Николас чувствовал, как этот аромат проникает в его легкие с каждым вдохом, и инстинктивно повернул лицо ему навстречу. В темноте он ее не видел, но мог бы протянуть руку и притронуться к шелковым волосам, раскинувшимся по подушке, ощутить длинную плавную линию ее спины, женственную округлость ягодиц прикасающихся к его бедру… Его бросило в жар.

Мгновение спустя он позабыл о боли в плече, потому что с мучительной болью напряглась совсем другая часть его тела.

Проклятие! Он стиснул зубы, чтобы подавить стон. Его тело не реагировало на женщину с такой скоростью с тех пор, как он желторотым юнцом бегал за шлюхами на Ямайке. Теперь же стоило ему вдохнуть запах этой женщины и чуть прикоснуться к ней, как он был готов. До боли хотел ее. Как никогда в жизни не хотел ни одну женщину.

Даже глубокая усталость, выпитое виски и рана, в плече не уменьшили его влечения к ней — к этой коварной, вздорной высокородной воровке. К женщине, которая скорее выцарапает ему глаза, чем позволит хоть раз поцеловать себя.

Так почему бы не удовлетворить свое желание?

Эта мысль поразила его, как удар молнии, как ослепивший яркий свет.

Почему бы не удовлетворить свой голод?

Да, она высокомерна и держится отчужденно, не скрывая презрения к нему. Она ведет себя так, будто опасается заразиться какой-нибудь ужасной болезнью только оттого, что дышит с ним одним воздухом. Даже во сне она напряжена и непреклонна. Кажется, она еще девственница. Ни одно из этих обстоятельств не было для него препятствием. С его-то опытом! Он знал, что нравится женщинам. Одна-две улыбки, одна-две ласки, несколько ничего не значащих словечек, настоящий поцелуй… и она будет в его руках. Вся целиком.

Так почему бы не попробовать?

Его бросило в жар. Да, давненько он не шел на поводу у своих естественных мужских потребностей. Там, в Южной Каролине, он редко наведывался в бордели Чарлстона, и всегда под покровом темноты. Он уезжал до рассвета, чтобы никто не увидел клейма на груди.

От нее ему незачем скрывать клеймо: она его уже видела, поэтому с ней он мог бы насладиться, как не наслаждался долгие годы.

Сердце его лихорадочно забилось, в воображении замелькали картины одна соблазнительней другой. Они вдвоем. Ее стройное тело тает в том же огне, который пожирает его. Сочные полные губы раскрываются под его губами. Она вскрикивает от желания. Или, может быть, тихо постанывает от наслаждения?

Он пока не знает, но хотел бы узнать. Интуиция подсказывала ему — он и сам не мог бы объяснить, каким образом, — что она не похожа на других женщин, которых он когда-то знал. Никогда в жизни он даже мечтать не мог о том, чтобы иметь такую красавицу, изящную, как самый тонкий фарфор, Драгоценную. И, возможно, нетронутую.

Так почему бы нет?

Пламя пожирало его. Желание подстрекало к действию. Он уже поднял руку, чтобы прикоснуться к ней, и в этот момент заметил, что по краям закрывавших окна одеял пробивается слабый свет. Рассветает. Николас замер, задержав руку в дюйме от ее щеки. Наступление рассвета потрясло его, как неожиданный удар, и окончательно вывело из полудремотного состояния. Он не сразу пришел в себя. О чем это, черт возьми, он размечтался?

Рассвет заключал в себе ответ на вопрос: «Почему бы нет?». Потому что нет времени. Надо поскорее убираться из этой хижины. Бежать. Хотя бы на шаг опередить блюстителей закона.

Становилось все светлее, и к нему вернулось благоразумие. Что, черт возьми, ему взбрело в голову? Он не может позволить себе отвлекаться. Даже на минуту, не говоря уже о нескольких часах. Ему надо сохранить трезвость мышления, сосредоточиться на том, чтобы выжить.

Стоит ему переспать с ней, как все мигом изменится. Он еще не встречал женщины, которая признала бы постель простым удовлетворением естественных потребностей. Они всегда стараются превратить отношения между мужчиной и женщиной во что-то сложное и значимое. А сейчас ему меньше всего нужны дополнительные осложнения. Теперь она была видна ему в сером утреннем свете. Так близко… и так невероятно далеко. Его тело все еще пылало, неудовлетворенное желание не прошло. Он все-таки протянул к ней руку и провел кончиком пальца по щеке, сожалея о том, чего не могло быть.

Девушка подскочила, как ужаленная, мгновенно проснулась и ударила его локтем прямо в солнечное сплетение.

Николас зарычал от неожиданности и боли, а она, возмущенно завопив, спрыгнула с кровати, очевидно, забыв в самый критический момент, что они прикованы друг к другу.

Кольцо впилось в его щиколотку. Выругавшись, он вскочил, и цепь, натянувшись, опрокинула ее. Она шлепнулась на пол прямо, на свой очаровательный задик.

— Не смей прикасаться ко мне! — орала она, болтая свободной ногой и безуспешно пытаясь отползти от него. — Не приближайся!

— Я и не приближаюсь к тебе, — проворчал он раздраженно. — Успокойся и…

— Не приближайся! — Она схватила каким-то образом оказавшийся на полу нож и выбросила руку вперед.

Увернувшись от удара, Николас выпустил целую обойму весьма колоритных ругательств.

— С меня, черт побери, хватит! — Он схватил ее за руку. — Какая муха тебя укусила, женщина? Я не причинил тебе никакого зла.

— Мерзавец! Я знала, что тебе нельзя доверять! — Сумасшедшая девица изо всех сил рвалась из его рук. — Отпусти меня!

— Отпущу, если ты не будешь больше пытаться искромсать меня ножом. — И он так сжал ее запястье, что она выронила нож. Он с глухим стуком упал на пол.

— Нет! — всхлипывая, бормотала она.

— Я не причиню тебе зла.

— Не трогай меня, я не хочу, чтобы ты ко мне прикасался!

Он хотел что-то сказать, чтобы успокоить ее, но вдруг услышал отдаленный звук. Откуда-то из чащи леса.

— Шшш! — Он зажал рукой ей рот и затаился, прислушиваясь.

Она продолжала вырываться, и его ладонь приглушала набор, несомненно, самых отборных ругательств. Потом, когда звук стал громче, она тоже замерла. Ошибки быть не могло: вдалеке заливались громким лаем собаки.

Их обнаружили.

Глава 10

Николас злобно выругался. Он сразу же выпустил из рук девушку, забыв о спорах. Наклонившись, он выхватил из-под кровати пистолет и окинул взглядом помещение, соображая, что еще следует захватить с собой.

Девушка словно окаменела и, широко раскрыв глаза, прислушивалась к лаю собак, эхом отдававшемуся в лесу.

— Может быть, они охотятся на оленя? — Дрожащим голосом предположила она. — Или на лису?

— Охотники появляются в Каннок-Чейз, только когда преследуют один вид дичи. — Он перебросил мешок с едой через здоровое плечо. — Бежавших преступников.

— Но мы ведь не знаем точно, кого они ищут сейчас?

— Может быть, подождем их здесь и спросим? Николас засунул за голенище нож, потом, взяв девушку за руку, поставил на ноги.

— Ходу, ваша светлость. — И торопливо потащил ее к выходу.

Держа пистолет в правой руке, он чуть приоткрыл дверь. Первые лучи утреннего солнца, пробиваясь сквозь кроны деревьев, поблескивали на ярко-зеленой листве и траве, влажной от росы. Картина была обманчиво мирной. Никого не было видно — ни всадников, ни собак, но бешеный лай своры приближался.

— Как им удалось так быстро отыскать нас? — прошептала девушка.

— Должно быть, они искали всю ночь, — коротко ответил он. — С факелами. А я оставил хороший кровавый след для собак.

Николас мысленно обругал себя. Им не следовало так долго отдыхать. Вообще не следовало отдыхать. А теперь есть ли у них шанс спастись? Оставаться в хижине — самоубийство. Надежды, обогнать собак, нет. Разве что ненадолго. И что такое его пистолет против дюжины вооруженных полицейских?

На секунду он почувствовал, что проиграл. Конец. Им обоим конец. Потом вдруг представил себе, как его тащат в Олд-Бейли в Лондоне и передают в руки адмиралтейского трибунала.

— Нет, ни за что, — пробормотал он и, шагнув за порог хижины, оглянулся на мисс Делафилд. В глазах се он прочел обреченность и отчаяние.

— Что нам делать?

— Бежать! — процедил он сквозь стиснутые зубы. Повернув влево, он повел ее от хижины с такой скоростью, на какую были способны их усталые ноги, и какую позволяла развить громыхающая цепь.

Они углублялись в лесную чащу. Мешок с провизией бил по спине при каждом шаге, по Николас даже не думал о боли в плече. Перед его глазами стояла одна картина — виселица в доке, где приводили в исполнение смертные приговоры.

Девушка не отставала, поспевая за его размашистым шагом. Тяжелые кандалы замедляли их бег, но не останавливали. Опыт вчерашнего дня не прошел даром, и она, споткнувшись всего пару раз, сумела примериться к его шагам.

Тявканье собак раздавалось все громче, будто за ними гнались все демоны ада. Девушка оглянулась через плечо.

— Не делай этого! — приказал он. — Не останавливайся!

Она подчинилась, в кои-то веки, обойдясь без лишних споров, и молча продолжила свой путь. Николас слышал ее тяжелое дыхание. Они больше не тратили силы на разговоры.

Солнечные лучи косо пробивались сквозь листья. Солнце вставало справа от них. Николас держал курс на север — под острым углом к направлению, по которому они шли вчера. Он не пытался запутывать след, зная, что таким способом преследователей все равно не собьешь. Единственный шанс опередить полицейских — как можно дальше оторваться от них.

Они почти бежали плечом к плечу. Ветки и сухие листья шуршали и с треском ломались под ногами, ветви хлестали по лицам, цепляли одежду, волосы, но они не замедляли бега, продираясь сквозь заросли, пересекая лесные поляны, переходя лужи. Лес будто проносился мимо, сливаясь в смазанную линию солнечного света и теней.

Николас чувствовал, что легкие его готовы разорваться, и не слышал ничего, кроме топота собственных башмаков и обжигающего горло хриплого дыхания. Цепь то и дело цеплялась за корни и камни, будто словно рука закона старалась остановить их. Но они продолжали бежать. Еще быстрее.

Мысль его работала так же быстро, как пульсировала кровь в жилах. Собаки и полицейские остановятся у хижины, уверенные, что загнали добычу в пору. Тут уж полицейские не станут торопиться, и будут действовать осторожно. Это, возможно, позволит им выиграть немного времени. Несколько минут или чуть больше. Может быть, этого будет достаточно.

Деревья, ветви, листья мелькали перед глазами. Взмокшие от пота остатки рубахи прилипли к груди и спине. Плечо горело и болело, но Николас не обращал внимания на боль. Боль напоминала, что он все еще жив.

Он боялся, что девушка вот-вот сдастся. Ждал, что она упадет и не встанет. Но нет — то ли страх, то ли сила воли были тому причиной, но она упрямо шла за ним. Он слышал лишь хриплое, затрудненное дыхание да громыхание цепи.

И еще собачий лай. Он был уже так близок, что, казалось, вот-вот собаки схватят их за пятки.

Раздался пистолетный выстрел. Не рядом, но все равно слишком близко.

— Господи! — в ужасе воскликнула девушка.

Николас оглянулся через плечо и увидел двух опередивших всю свору собак, коричневую и белую.

Значит, они все-таки не остановились у хижины. Почему, черт возьми, они не остановились? Проклятие!

— Не замедляй шага! — крикнул он. — Мы еще можем их обогнать!

Николас понимал, что лжет. Ноги онемели, избитое тело было готово выйти из повиновения, у его спутницы тоже иссякали силы. Им негде спрятаться, они не могут оторваться от собак, у него нет никакого оружия, кроме пистолета и ножа.

Зловещие очертания виселицы вновь замаячили перед ним. И тут он увидел, как что-то блеснуло сквозь листву. Бело-голубая полоска за деревьями поблескивала на солнце. Вода. Река.

А вдруг там есть мост? Они перейдут по нему реку, а потом разрушат его!

Но эта слабая надежда угасла, как только они вышли на берег. Это был ревущий поток шириной не менее пятидесяти ярдов. Никакого моста там не было. Не было даже бревна, перекинутого через реку. Беглецы в отчаянии остановились.

Мисс Делафилд оглянулась на лес, на быстро нагонявших их собак — им некуда бежать. Спасения нет. Их загнали в угол.

Николас взглянул на бурную реку, глубокую, коварную. Будь он один, то, не задумываясь, прыгнул бы в воду. Но с цепью и девушкой… Это означало верную смерть.

— Нам придется переплыть реку, — спокойно сказала она.

Он взглянул на нее, пораженный ее спокойствием.

— Мы не сможем.

— Уж лучше утонуть, чем быть разорванной на куски.

Они оглянулись. Собаки были так близко, что Николас видел, как блестят их клыки на солнце. Вдали появились всадники. Их было не менее дюжины, отряд приближался, развернувшись веером.

Он взглянул на худенькую девушку, перевел взгляд на бурные воды реки — нет, такого ей не выдержать.

А если она утонет, он пойдет ко дну вместе с ней.

— Я выдержу, — торопливо сказала она.

Собачий лай за спиной — всего в нескольких ярдах от них — ускорил решение.

Размышлять некогда, Пропади они пропадом, шансы. Он засунул поглубже пистолет за пояс, сдвинул на шею веревку, которая удерживала на груди мешок, и схватил девушку свободной рукой.

— Прыгаем на счет «три», — сказал он сурово, — Раз… два… — Ее рука казалась невероятно хрупкой в его пальцах. — Три.

Они прыгнули, словно нара неуклюжих ныряльщиков. Удар о воду болезненно отозвался в каждой клеточке его истерзанного тела, и он ушел под воду.

В тот самый миг, как вода сомкнулась над головой, Николас, понял, что цепь их погубит. Кандалы, тяжелые, безжалостные, чугунные, тянули вниз. Он яростно работал ногами, пытаясь всплыть на поверхность и глотнуть воздуха, но у него не хватало сил, чтобы побороть и мощное течение, и тянущую ко дну цепь.

Николас чувствовал, как мисс Делафилд — клубок мелькающих желтых юбок и золотых волос — борется рядом с ним. Молотя руками и ногами, она изо всех сил пыталась всплыть.

Ему показалось, что прошла целая вечность, прежде чем он вынырнул на поверхность, набрал в легкие воздуха и сразу снова ушел под воду. Их понесло по течению.

Когда Николасу удалось второй раз вынырнуть на поверхность, на него обрушился град пуль. Металлический звук взрезавших воду пуль казался странным на фоне шума воды и лая собак.

Он снова набрал в легкие побольше воздуха, подумав, что это, может быть, последний глоток воздуха в его жизни. Задыхаясь, Николас пытался удержаться на поверхности, а берег реки проносился мимо с огромной скоростью.

Бурные воды несли их вниз по течению гораздо быстрее, чем могли бы унести ноги, будто они были не тяжелее сучьев и листьев, круживших вокруг них на поверхности.

Течение вновь потянуло его вниз. Николас даже не знал, смогла ли девушка хоть раз всплыть на поверхность. Он ее не видел. Он вообще ничего не видел, кроме воды со всех сторон, вокруг, над ним, под ним. Вода была во рту, в носу — повсюду. Он чувствовал, что вот-вот потеряет сознание. Наваливающаяся темнота заставляла его прекратить борьбу и сдаться.

Но он из последних сил выплыл: ему нужен воздух, он будет жить.

Силой течения их вынесло на середину реки. Противоположный берег был теперь ближе, чем прежде. Может быть, удастся до него добраться. Боже милосердный! Неужели они сумеют добраться до берега?

Но тут он услышал странный звук, скорее рев. Оглушительный рев воды. Он услышал отчаянный крик девушки. Повернув голову, он увидел то, что увидела она, — водопад. Всего в нескольких ярдах вниз по течению вода кипела и пенилась, поднимая тучи брызг, разбиваясь о камни на краю пропасти. Только не это! Но выразить свою мысль словами ему так и не пришлось. Река, зародившая в нем надежду, так же быстро отняла ее и швырнула через каменную гряду вниз.

Многотонная масса поды, обрушившейся вместе с ними, несла их, как двух тряпочных кукол в никуда. На какое-то мгновение, падая вместе с массой воды, Николас не чувствовал своего тела. Вниз… вниз…

Пролетев большое расстояние, они коснулись поверхности, и сразу попали в водоворот, подхвативший их и потянувший на дно. Боль пронзила тело. Несколько футов бурлящей, кружащейся воды сомкнулись над головой. Внезапно пришла ярость, слепой гнев, оттого что он превратился в игрушку в руках судьбы. Стойкость, воля, тело предали его, но ярость осталась.

Девушка дрожала, безвольно повиснув у него на руках. Он потряс ее и кивком головы показал в сторону углубления.

— Ты сможешь туда добраться? — крикнул он, перекрывая рев воды.

Она взглянула туда, куда смотрел он, и слабо покачала головой.

— Проклятие! Неужели вы теперь подведете меня, леди?

Его гнев как будто разжег тлевшие угольки ее былой силы воли. Она подняла голову.

— Да, — произнесла она сдавленным голосом. Ее сил хватило на одно это слово.

Он воспринял его как согласие и на сей раз даже не потрудился сосчитать до трех.

Отпустив корягу, Николас сделал рывок по направлению к углублению. Они преодолевали десять футов водной поверхности вместе, били ногами, неуклюже выкидывали вперед руки, пытаясь дотянуться до цели. Ему казалось, что они никогда туда не доберутся.

Но, наконец, он коснулся камня правой рукой, собрал последние силы и, уцепившись за край скалы, подтянулся к выступу. Она тоже ухватилась за скалу и замерла, переводя дыхание.

Медленно он втянул тело в углубление и помог вскарабкаться ей. Углубление в несколько футов шириной переходило в пещеру.

Они упали на холодный каменный пол, тяжело дыша и отплевывая воду. Пещера была маленькая, темная, сырая, в ней не было ничего, кроме холодного скользкого на ощупь камня.

Но им казалось, что они попали на небеса. Капитан Броган никогда и не предполагал, что может так приблизиться к раю. Он лежал на животе, прижавшись щекой к холодному граниту, дрожа каждой жилкой, совершенно обессилевший. Ему казалось, что он пропитался водой, как губка.

Он может дышать. Черт побери, он никогда раньше не получал такого удовольствия от возможности дышать. Вдох-выдох, вдох-выдох — воздух входит и выходит беспрепятственно, и процесс этот прерывается лишь частыми приступами мучительного кашля.

За ревом воды послышался лай собак. Проклятые собаки. Их захлебывающийся лай слышен даже сквозь грохот водопада. Наверное, прикинул он, они находятся сейчас футах в тридцати вверх по течению, остановились там, прямо над их головами. Завывают в ярости, оттого что их добыча неожиданно ускользнула.

Николас улыбнулся и огляделся. Свет проникал только через вход, через который они сюда протиснулись. Девушка, распростершись на спине рядом с ним, лежала, не двигаясь, только грудь едва заметно приподнималась и опускалась от дыхания.

Не обращая внимания на боль в плече, Николас сбросил промокший мешок с плеча. Наверное, большая часть провизии пришла в негодность. А пистолет он потерял. Лежит он теперь где-нибудь на дне реки, а у них осталось одно оружие — нож. Вытащив нож, он бросил его рядом с мешком. Потом осмотрел кандалы. На секунду у него мелькнула надежда: а вдруг? Но нет, цепь была в целости и сохранности. Ну, разумеется. Никакая сила — ни человека, ни природы — не в состоянии, наверное, разорвать эту цепь.

Николас снова улегся на холодный каменный пол и долго лежал без движений.

Неожиданно послышались всхлипы.

Николас поднял голову.

— Ты плачешь? — Он не поверил своим ушам. — Ведь мы живы.

Она не ответила, но, закрывшись рукой, разрыдалась еще сильнее.

— Ты ведь чуть не утонула, — напомнил он ей.

Это, по-видимому, не помогло. Она разрыдалась еще громче, все ее тело сотрясалось от рыданий.

Нахмурив лоб, он смотрел на нее, крайне озадаченный.

— Что, черт возьми, с тобой происходит, женщина?

— Я испугалась! — крикнула она сердито. — Неужели тебе никогда не было страшно?

Он онемел от неожиданности. Она сказала это так, как будто не хотела признаваться в этом. Ее слова снова вызвали у него незнакомое чувство сострадания, так же, как вчера, когда она рассказывала о том, что голод заставил ее воровать. Чувство это было для него совершенно новым. Он даже не знал, как оно называется, по твердо знал, что страх, о котором она говорила, ему приходилось испытывать. Много раз в жизни. Да, ему бывало страшно.

— Но теперь мы в безопасности, — тихо сказал он.

— Нет, не в безопасности. — Она села. Лицо выражало отчаяние. — Мы совсем не в безопасности. Мы умрем!

Собаки продолжали неистово лаять над головами, состязаясь с грохотом воды, падающей в смертельно опасный водоворот. Она зажала руками уши, прижала колени к груди и, уткнувшись в них, зарыдала в голос.

При виде ее отчаяния у Николаса горло перехватило от жалости. Господи, как она беспомощна! Сидит тут, вымокшая насквозь, замерзшая, а слезы еще добавляют влаги, такая одинокая.

— Не надо бояться, — сказал он тихо, не позволив себе придвинуться к ней. — Пока мы в безопасности.

— Нет! — Она сердито пнула цепь. — Я не могу больше бежать. У меня не осталось сил. Неужели ты не понимаешь? Совсем нет сил. Я вообще не очень сильная. Я устала от того, что надо спасаться бегством, что в меня стреляют, что за мной охотятся с собаками, что меня топят. Я устала от этой проклятой цепи и устала от тебя. Я хочу быть в безопасности, но никогда не буду. Я умру. Николас протянул руку и погладил ее плечо.

— Нет, не умрешь, — решительно заявил он. — У вас множество всяких недостатков, леди, но трусихой вас не назовешь.

Он притянул ее к себе и крепко прижал к груди. Он не отпустил бы ее сейчас ни за что на свете. Но и она на сей раз не отстранилась. Наоборот, прижалась к нему, выплакивая свой страх.

— Шшш, — шептал он. — С тобой все будет в порядке, ангелочек. — Он ласково провел кончиками пальцев по ее мокрым волосам. — Мы сбили со следа наших преследователей. Вход в пещеру не виден снаружи, мы бы и сами не заметили его, не окажись прямо перед ним. А собаки не учуют наш след в воде, полицейские подумают, что мы либо утонули, либо нас унесло вниз по течению. Там они и станут нас искать.

Его доводы звучали не очень убедительно, оп и сам понимал это. Дрожа в его руках, Саманта покачала головой.

— Из этой переделки мы не выйдем живыми, — всхлипывая, прошептала она.

— Но ведь пока мы живы. Нам только нужно держаться вместе и… — Николас не закончил фразу, и она подняла голову. Он посмотрел ей в глаза, в эти золотые озера… — и доверять друг другу.

Он произнес эти слова шепотом, словно не веря, что нашел их и даже высказал вслух.

Секунду спустя и она, и он, казалось, одновременно осознали, что нежно обнимают друг друга, ее грудь прижимается к его груди, а губы находятся на расстоянии дюйма.

Николас не чувствовал желания — только нежность. Он пытался справиться с этим незнакомым ему чувством. «В конце концов, я вожусь с ней только, чтобы выжить самому — мы ведь скованы одной цепью!» — убеждал он себя. Но не мог заставить отпустить ее.

Мгновение спустя, не думая больше ни о чем, он прижался губами к ее губам.

Она вдруг вырвалась из объятий.

— Да… ты, наверное, прав, — смущенно сказала девушка, откашливаясь и торопливо вытирая мокрые щеки. — Я… я рада, что нам удалось сбить с толку полицейских. — И она стряхнула с рукава невидимую пылинку.

А может быть, его прикосновение.

«Сбиты с толку не только полицейские», — подумал Николас, дрожа не от боли или холода, а от странного, непонятного ему самому мощного чувства, сводившего его с ума.

— И, кажется, я уже просила тебя не распускать руки, — холодно добавила девушка.

Он лишь взглянул на нее в ответ, не найдя нужных слов. Ему понравилось обнимать ее. Не только потому, что его влекло к ней — она вызывала у него более сложное чувство. Он сам себя не понимал.

— Я… наверное, должна поблагодарить тебя за спасение, — спокойно продолжала она, выжимая воду из подола юбки. — Если бы не ты, я бы утонула.

— Если умрешь ты, то умру и я, помнишь? — напомнил он.

— Еще бы не помнить. — Она встретилась с ним взглядом, помедлила, окинув взглядом темную пещеру. — Как, черт возьми, мы отсюда выберемся?

Глава 11

Их осторожные шага звучали громче, чем шарканье сотни нар ног, танцующих на мраморном полу. Сэм, широко раскрыв глаза, смотрела вперед, опасаясь, что их ждет бездонная пропасть, или — еще того хуже — что они упрутся в гранитную стену, означающую тупик. Неужели из пещеры нет выхода? Они шли уже более часа.

Во влажном замкнутом пространстве каждый звук: падение капли воды, шуршание гальки под ногами — исказился до неузнаваемости, а громыхание цепи казалось особенно зловещим, даже каким-то потусторонним.

Сэм шла впереди, высоко подняв светильник, если можно было назвать светильником пропитанные виски остатки нижней юбки, засунутые в жестянку из-под галет. Огонек едва мерцал в окружающей их темноте.

Сердце стучало где-то в горле. Сэм мучил кашель, казалось, что она никогда не откашляет эту проклятую воду. Она осторожно ощупывала почву под ногами. Галька, песок, липкая глина да острые камешки.

Сэм поправила тяжелый мешок на плече, и на это движение болью отозвался каждый мускул. Глубокие царапины и ушибы на руках и ногах, оставленные водопадом и скалами, саднило.

В некоторых местах проход сужался настолько, что они с трудом протискивались, а иногда он превращался в подобие узкого лаза, и им приходилось ползти на четвереньках. Вот они снова оказались в просторной пещере. Но конца все не было.

Время от времени Сэм чувствовала ветерок, ощущала приток свежего воздуха, и у нее появлялась надежда, что где-то впереди есть выход. Она напряженно вглядывалась в темноту, пытаясь увидеть проблески дневного света. Неужели не найдется выход и им придется еще раз столкнуться с водопадом?

Они шли, углубляясь все дальше и дальше в пещеру. Остановиться и передохнуть они не смели. Пока им удалось оторваться от преследователей. Но надолго ли? Не обнаружив их внизу по течению реки, полицейские вернутся, чтобы обыскать лес над их головами. Выйти из пещеры и оказаться среди своры собак и толпы полицейских!

«Господи! — думала Сэм, оглядываясь вокруг на неровные каменные стены, которые пламя светильника окрашивало в оранжевые тона, — должен же где-то быть выход! Господи! Прошу тебя, помоги мне его найти».

— Давай отдохнем.

Вздрогнув от звука голоса бродяги, Сэм чуть не выронила из рук жестянку со светильником. Она оглянулась на него. Он впервые сам попросил ее сделать передышку. Обычно об этом, изнемогая, просила она.

Да и вообще сегодня он уже не раз удивлял ее. Попросил ее идти впереди. Согласился отдать ей тяжелый мешок с припасами.

— С тобой все в порядке? — спросила она, злясь на себя за то, что сердце у нее так гулко бьется.

Он опустился на пол, прислонившись здоровым плечом к неровной стене, и кивнул. Но дыхание его было тяжелым и прерывистым, словно он бежал несколько часов, а не полз со скоростью улитки.

Звякнув цепью, Сэм встревожено опустилась на пол напротив него, сняла с плеча мешок и поставила самодельный светильник.

Взглянув на ее изобретение, бродяга насмешливо улыбнулся:

— Иногда вы меня просто изумляете, леди.

Встретившись с ним взглядом, она поспешно отвела глаза. Она не могла смотреть ему в лицо, после того как…

С трудом, сглотнув комок, образовавшийся в горле, Сэм попыталась прогнать воспоминание о том, как он держал ее в объятиях. Она изо всех сил старалась не думать об этом.

Кончиком ножа Сэм пошевелила горящие в жестянке остатки нижней юбки. Интересно, надолго еще хватит светильника?

— Извини, что я потратила такое количество твоего виски. — Бутылка, завернутая в кусок ткани и засунутая менаду мешочком с сахаром и свернутой простыней, выдержала, не разбившись, все их приключения в реке. — Как твое плечо?

Он поднял флягу с водой и сделал большой глоток.

— Прекрасно.

Сэм, прищурившись, внимательно посмотрела на него. Не похоже, что он чувствует себя прекрасно. По крайней мере, выглядит он никуда не годно, а чувствует, наверное, и того хуже.

Шов разошелся, и теперь вместо небольшой дырки на плече зияла глубокая рана. Он ей об этом не сказал, даже словом не обмолвился, пока она сама не заметила, что он истекает кровью.

Сэм попробовала снова зашить рану, но остановить кровотечение не смогла. И теперь, когда она увидела, что ему хуже, у нее все сжалось внутри от тревоги.

Он был бледен, пожалуй, его лицо не отличалось по цвету от белой повязки на плече. Волосы, борода и брови казались на фоне бледной кожи черными, как вороново крыло. Зеленые глаза устало полузакрыты. Сильные мускулистые руки, совсем недавно боровшиеся с течением и водоворотом, теперь безжизненно лежали по бокам. Изодранная окровавленная рубаха была распахнута на груди: он даже не застегнул ее после того, как Сэм повторно зашила рану.

Его била лихорадка, со лба стекали струйки пота, скатывались по шее и исчезали в волосах на груди… прямо по трезубцу, выжженному над сердцем.

Больше всего Сэм беспокоило выражение его лица; ей казалось, что он вот-вот лишится последних сил и потеряет сознание.

Сэм вдруг поймала себя на мысли, что не просто беспокоится за него, но восхищается его несгибаемым мужеством. Да, да, восхищается.

Она понимала: силы этого человека на пределе, и, каким бы мужественным он ни был, ему нужен отдых и сон. Но он по-прежнему твердил, что с ним все в порядке, и он готов идти дальше, и что они уже получили хороший урок — не останавливаться для долгого отдыха.

Сэм решила заставить его отдохнуть. Это, конечно, опасно, но у них нет выбора: он не может идти дальше.

Но как убедить его? Разве что оглушить палкой по голове, хмыкнула она. Что же, придется прибегнуть к хитрости.

— Хочешь поесть? — Она достала бутылку виски и промокшие продукты. — Солонина, хотя и подмокла, вполне съедобна. Наверное, изюм и инжир тоже не испортились…

— Я не голоден.

Ответ не сулил ничего хорошего.

— Ну что ж, а я умираю с голоду. — Сэм отрезала кусок сыра и начала не спеша есть. Он к еде не притронулся.

Она огляделась. Все же откуда проникает воздух? Где-то рядом и должен быть выход.

— Здесь довольно удобно, — проговорила она, жуя орехи. — Сухо. Почему бы нам не задержаться здесь ненадолго? Не отдохнуть? — Для большей убедительности она поспешила добавить: — Собаки еще несколько часов будут искать нас внизу по течению реки, так что у нас есть в запасе немного времени…

— И мы не будем терять его попусту. — Он приоткрыл глаза. — Поторопитесь, ваша светлость. Нам пора в путь.

Сэм нахмурилась. Нет, с этим упрямым типом, видно, любые слова бесполезны. Он понимает только одно — действие.

Пропустив мимо ушей его приказание, она вынула из мешка остатки простыни и, свернув их в виде подушки, положила рядом с ним на пол. Потом уперлась ему в грудь ладошкой и попыталась повалить на импровизированную подушку.

Он не шелохнулся.

— Что это вы затеяли на сей раз, мисс Делафилд? — Бродяга насмешливо поднял бровь.

— Я пытаюсь снасти тебе жизнь.

— Я в состоянии сам снасти свою жизнь. — Он оттолкнул ее руку.

— Тебе нужно немного отдохнуть, — сказала Сэм в отчаянии. — Тебе нужно…

— Мне нужно одно — найти выход из этой проклятой пещеры. Желательно до того, как сюда заявится целая армия полицейских.

Она отпрянула, удивленная этим неожиданным взрывом ярости.

— И мне совершенно не нужно, — продолжал он, сердито глядя на нее, — чтобы ты кудахтала вокруг меня, как наседка.

Сэм промолчала. Она чувствовала, что он вкладывает в слова «кудахтала, как наседка» особый смысл. По какой-то причине этому человеку было трудно или даже невозможно позволить, кому бы то ни было заботиться о себе.

По-видимому, сочтя, что вопрос закрыт, он медленно поднялся на ноги. Ему плохо, с тоской поняла Сэм.

Она осталась сидеть, сказав как можно мягче:

— Думаю, тебе лучше снова сесть, пока не упал.

— Ты забываешь, кто здесь командует.

— Нет, не забываю. — Она посмотрела на него в упор. — Я.

— Шутки в сторону, леди. — Он наклонился, чтобы взять мешок. — А теперь идем.

— Твое упрямство тебя погубит. Если погибнешь ты, погибну и я.

— Это не упрямство. Это здравый смысл.

— Это глупость.

— Оторвите от пола зад, мисс Делафилд. Она бесстрашно смотрела в его взбешенные глаза. — И не подумаю.

— Это не просьба.

— А мне наплевать. Можешь подавиться своими приказаниями, я не двинусь с места. Ты слаб и не сможешь тащить меня за собой. — Она тряхнула спутанными белокурыми волосами. — Мы не двинемся с этого места.

Он стиснул зубы и кулаки. В изумрудно-зеленых глазах сверкнул гнев, но она не отвела взгляда, хотя сердце учащенно билось.

— Не понимаю, — тихо сказала Сэм через мгновение, покачав головой, словно не в силах оправдать его неразумное поведение. — Ведь ты всего-навсего человек. Почему ты так безжалостен к себе?

Он выругался.

— Поднимайтесь на ноги, леди. Сию же минуту.

Она не подчинилась, а лишь молча глядела на него, ожидая взрыва ярости. Он не ударит ее, она это знала. Несмотря на все угрозы, он не причинит ей зла. Есть в нем что-то, что помешает ему сделать это. Под многочисленными шрамами, говорившими о суровых жизненных испытаниях, билось сердце порядочного человека.

Безмолвный поединок длился не более минуты, но Сэм ощущала буквально физически каждую его секунду.

Наконец она опустила глаза, решив сдаться и протянула ему руку.

— Позволь мне помочь тебе.

Плотно сжатые губы чуть искривились, сложившись в циничную ухмылку. С тяжелым вздохом он поднял глаза вверх, как бы обращаясь к небу, и сокрушенно покачал головой.

— Пропади все пропадом, — пробормотал он едва слышно.

Она не поняла, что он имеет в виду, а он, не обратив внимания на ее протянутую руку, снова опустился на пол. Потом, растянувшись на животе, положил голову на скрещенные руки и закрыл глаза.

— Не больше часа, — ворчливо сказал он. — Не давай мне спать больше часа.

— Хорошо, — спокойно согласилась Сэм и, улыбнувшись, подумала, как же ей удастся без часов точно определить, сколько это — «не больше часа».

Не прошло и нескольких минут, как его напряженные мускулы расслабились. Сэм почувствовала удовлетворение. Да, именно удовлетворение оттого, что ей, наконец, удалось настоять на своем.

Она принялась укладывать остатки провизии в мешок.

Потом осмотрела их «имущество»: несколько свечных огарков, две чашки, леска для удочки, несколько рыболовных крючков, моток веревки и пороховница с порохом да дюжина патронов, которые они забрали у Лича и Суинтона, — эти боеприпасы были теперь бесполезны, поскольку пистолет остался на дне реки.

Нахмурив лоб, Сэм подумала о лекарствах. Ах, как их не хватает сейчас! Неплохо бы иметь и оружие. У них нет ничего, кроме… Друг друга.

Сэм завязала мешок и отодвинула его в сторону, подумав, что было бы хорошо с такой же легкостью отодвинуть в сторону мрачные мысли. Закончив осмотр припасов, она не знала, чем бы еще заняться. Оглядела пещеру, стараясь не смотреть на своего спутника.

Всякий раз, когда она на него глядела, она вспоминала о том, что произошло между ними возле входа, вспоминала свои слезы и его ласковые руки.

Даже сейчас она почувствовала, как краска заливает ее щеки. Ее ужасно смущало, что она показала свою слабость, да еще в присутствии мужчины.

Особенно в присутствии такого мужчины, как он. Но он тогда обошелся без обычных насмешек, а просто обнял ее с такой нежностью, какой она в нем даже не подозревала.

Самое удивительное было в том, что ей это понравилось.

Сэм вздрогнула. Какие глупости, однако, ей лезут в голову! Опасные глупости. Этот человек — преступник, он вне закона. Ветеран плавучей тюрьмы… Наглый. Непредсказуемый. Опасный. Хуже не придумаешь. Но ей было хорошо в его объятиях. В тот момент — всего на какое-то мгновение — она почувствовала себя в безопасности, обогретой… защищенной.

Это чувство беспокоило ее, она даже не могла бы объяснить почему. Сэм тряхнула головой и пригладила спутанные волосы.

Как могло случиться, что она вдруг почувствовала себя в безопасности в его объятиях? Господи, да ведь она даже не знает, как его зовут! Похоже, что она совсем рехнулась. Ей вспомнились слова, которые он ей нашептывал: «Нам только нужно доверять друг другу».

Но разве может она доверять ему? Горький опыт научил ее не верить мужчинам. Особенно таким, как он, из преступного мира. И даже мужчинам вроде ее дядюшки, которые производят впечатление людей степенных, честных и даже добрых.

Доверие означает слабость, уязвимость. А показать, что ты уязвим, — значит стать жертвой. Жертвой же Саманта Делафилд не станет никогда. Ни за что. Она поклялась себе в этом шесть лет назад и сдержит спою клятву.

Саманта решительно отвернулась от бродяги. В ее поведении нет никакой загадки, и у нее нет никаких причин для тревоги. Ее чувства на какое-то время пришли в смятение, только и всего. Это неудивительно, ведь за последние двое суток ей пришлось пройти через настоящий ад.

Если она и испытывала какое-то чувство к этому человеку, то это была благодарность. Обычная благодарность за то, что он спас ей жизнь. В этом нет ничего плохого. Ее благодарность он заслужил. А вот доверять ему она не может.

Вокруг сгустились темные тени, и Сэм заметила, что ее самодельный светильник почти догорел. Она этому даже обрадовалась — хоть что-то отвлечет ее внимание — и стала думать, как бы ей поддержать огонь. Пока они шли по пещере, она все время оглядывалась в поисках каких-нибудь веток или сухой травы, но все было напрасно — вокруг был только камень.

Порывшись в мешке, Сэм достала бутылку и налила немного виски в жестянку. В жестянке затрещало, зашипело, и языки пламени поднялись так высоко, что чуть не подпалили ей волосы.

— Ты собираешься поджечь нас или решила высушить волосы?

Сэм оглянулась.

— Я пытаюсь поддержать огонь, А ты должен спать.

— Не могу. — Бродяга лежал на боку, наблюдая за ней сквозь полузакрытые веки. — Ты все виски изведешь на это?

Она заткнула пробкой бутылку и убрала ее в мешок.

— Извини, что разбудила тебя.

— Мне шум не мешает.

Он произнес это глухо, почти простонал. Сэм озадаченно нахмурила брови и тут поняла: он не может заснуть из-за боли. У нее тревожно защемило сердце.

— Чем я могу помочь? — тихо спросила она.

— Передай мне бутылку.

Чуть помедлив, Сэм снова достала бутылку и подала ему. Там оставалось менее чем на два дюйма драгоценной жидкости, но отказать ему она не могла.

Он приподнялся, опираясь на локоть, и сделал большой глоток. Пламя в жестянке снова замигало, и окружавшие их тени заплясали. Сэм еще раз проверила содержимое мешка, надеясь найти хоть что-нибудь, что можно использовать в качестве топлива.

Ее пальцы наткнулись на пороховницу. Не раздумывая, она высыпала на ладонь несколько крупиц и швырнула их в огонь.

— Ваша свет… начал он, но не успел договорить.

Раздался громкий хлопок, и вверх поднялось черное облако сажи. Сэм отпрянула назад, отмахиваясь рукой и вытирая жирную черную копоть со щек. Цепь ее остановила.

Раздался смешок.

— Допускаю, что вы талантливая воровка, мисс Делафилд, но ваши познания в области вооружений оставляют желать лучшего.

Она бросила на него обиженный взгляд.

— Надо было попробовать. — Она потерла заслезившиеся глаза. — И я совсем не талантливая воровка, — пробормотала она. — Я самая обыкновенная воровка.

— Судя по сумме вознаграждения, обещанного за тебя, этого не скажешь.

Сэм поморщилась.

— По правде, говоря, я никогда не стремилась стать талантливой воровкой. Просто мне помогало то, что я женщина.

— Каким образом?

Она пожала плечами.

— Глядя на молодую женщину, хорошо одетую, воспитанную, умеющую поддержать светскую беседу, большинство людей думает: «Ну, какую угрозу она может представлять?»

— Что, правда, то, правда.

Тембр его голоса странно отозвался во всем ее теле. Ей не понравилось, как он произнес эти слова. И как поглядел на нее при этом.

Подавив в себе желание, отползти от него, Сэм промолчала, глядя на пламя светильника.

Потом, вспомнив, что ему следует спать, а не вести эти раздражающие разговоры, она спросила:

— Ну, как, виски помогает?

— Немного. — Он снова улегся на бок и не смог сдержать стон, но не закрыл глаза, а продолжал разглядывать ее. — Предположим, что мы выберемся отсюда живыми, мисс Делафилд, и нам каким-нибудь чудом удастся снять эти проклятые кандалы. — Он указал на ненавистную цепь. — Что вы будете делать потом? Какие дьявольские планы роятся в вашей головке относительно того, как потратить нажитое нечестным путем богатство?

Язык у него начал заплетаться. Виски подействовало скорее, чем она рассчитывала. Не сомневаясь, что он уже плохо соображает, Сэм поддалась искушению сказать ему правду.

— Ты будешь смеяться.

— Не буду… — Он поднял свободную руку и перекрестил сердце. — Обещаю.

Традиционный жест выглядел не очень убедительно, особенно если учесть, что бродяга перекрестил то место, где было выжжено клеймо.

— Будешь, будешь, — тихо сказала она. — Ты всегда надо мной смеешься, сомневаешься в моей сообразительности.

— Только не сейчас, ангелочек, — пробормотал он. — Я не в том настроении.

Внимательно посмотрев на него, Сэм поняла, ему нужно чем-то отвлечься от боли. Она отвернулась, не желая, чтобы он прочел ее мысли. Перекинув волосы через плечо, она принялась заплетать влажные пряди в косу, обдумывая, стоит ли говорить правду. Вреда не будет, решила она, наконец.

— Когда все закончится, я хочу взять билет на корабль, направляющийся в Италию. В Венецию.

Он, кажется, удивился.

— В Венецию? Почему именно в Венецию?

— Потому что… — Она посмотрела на свод пещеры над головой, представив себе небо Италии над золотистыми полями. — Потому что там все не так, как в Англии. Там чисто, просторно, тепло, красиво… — Голос ее потеплел. Она взглянула на волосы, которые заплетала в косу. — Я никогда не видела Италию, но много о ней читала. С тех самых пор как посмотрела однажды летом в театре на ярмарке пьесу Шекспира «Много шуму из ничего», мне хотелось уехать в Италию. Я куплю, маленький дом в Венеции и буду жить на берегу Адриатического моря.

Она заплела косу, завязала ее полоской желтого шелка, оторванной от остатков рукава, и уже ждала, что он вот-вот рассмеется.

— Могу себе представить тебя в Венеции.

К ее удивлению, в голосе его не было привычной насмешки. Напротив, слова звучали мечтательно. Оглянувшись, она увидела, что он смотрит на нее полузакрыв глаза.

— На солнце, — пробормотал он, — на берегу Адриатики. В шелках и бархате, сверкающую, как чистое золото, среди драгоценностей, произведений искусства. — Он едва заметно улыбнулся, но это была не его прежняя насмешливая ухмылка. — Там ты будешь на месте.

Сэм покраснела.

Веки его, наконец, сомкнулись, как видно, писки или усталость, а может быть, и то, и другое вместе, сделали свое дело.

— Так почему же ты не уехала туда раньше? Почему оставалась в Англии?

Она ответила не сразу.

— Если уж быть воровкой, то лучше там, где все хорошо знаешь, а новую жизнь надо начинать в другой стране. Но без денег это невозможно.

— Что, правда, то, правда, — мрачно согласился он. — В этом ты права.

— В Венеции я никогда не нарушу закона. Я возьму новое имя и начну новую жизнь…

— И забудешь прошлое?

— Да.

— Отличная идея, — В его голосе, кажется, появилась насмешливая нотка. — Желаю вам удачи, леди.

— Прошлое нужно забыть, — уверенно заявила она, раздосадованная этой насмешливой ноткой в его голосе. — Лучше жить будущим. Я куплю дом и начну собственное дело. Я даже итальянский язык изучала и говорю по-итальянски довольно бегло. Sci uno sciocco insopportable.

— Posso direlo stesso di te, — ответил он. — А ты вполне прилично говоришь по-итальянски.

Она широко раскрыла глаза от удивления.

— Ты знаешь итальянский?

Он улыбнулся.

— Не у тебя одной есть скрытые таланты, ангелочек, — Слово «ангелочек» утратило свою язвительность.

Сэм видела, что он говорит с трудом, язык у него совсем заплетался. Едва ли это можно было объяснить лишь действием виски.

Она взяла светильник и, придвинув, с сильно бьющимся сердцем наклонилась над ним. Лицо раскраснелось, а глаза неестественно блестели.

— Только не это, — шепотом взмолилась она.

— Именно это, — засмеялся он.

— Я говорю не о твоих скрытых талантах. — Она приложила руку к его лбу. — У тебя жар.

Он вздрогнул.

— Мне тоже так показалось.

Сэм охватил страх. У них нет ни одеял, ни топлива, чтобы поддержать огонь, мало воды и нет лекарств. Она не сможет помочь ему.

Впервые настоящий ужас сжал ее сердце. Ведь он может умереть! И она рядом с ним. Долгая, мучительная смерть стала реальностью, такой же жестокой и неминуемой, как тьма вокруг.

— Нет, — задыхаясь, прошептала она. — Нет! С тобой будет все в порядке. По-другому нельзя. Ты обязан выжить.

Он открыл глаза, взгляд его блуждал.

— Конечно, обязан, — пробормотал он осипшим голосом — Я не желаю, чтобы надо мной кудахтала, как наседка, какая-нибудь женщина…

Он потерял сознание, не закончив фразы.

Глава 12

Лондон

Прескотт Хибберт откинулся на бархатные подушки экипажа, ослабил узел галстука и расстегнул парчовый жилет, слишком туго стягивающий его расплывшееся брюшко.

Прохладный ночной воздух, проникавший сквозь прикрытые шторами окошки, принес с собой запах роз из Гайд-Парка. Прескотт с улыбкой прислушивался к знакомым звукам города, который любил и на благо которого служил, — к возбужденным голосам кучеров наемных экипажей, переругивавшихся друг с другом, смеху припозднившихся прохожих, возвращающихся домой из гостей или театров.

Он защищал всех этих людей от преступников. Дело это было нелегкое, но весьма доходное. Прескотт открыл крышку серебряных карманных часов подаренных ему лорд-мэром, и взглянул на циферблат. Почти полночь.

Прескотт досадливо нахмурился: он терпеть не мог так рано возвращаться домой из клуба, но завтра в семь утра ему нужно было быть в Олд-Бейли, чтобы представить Королевскому суду дело об одном тяжком преступлении. Захлопнув крышку часов, он положил их в карман.

Вздохнув, Прескотт предался сладостным воспоминаниям о бифштексе с кровью, устрицах, айвовом пирожном, хорошем портвейне.

А уж девочка, с которой он провел сегодняшний вечер, была и совсем хороша. Темноволосая, с влекущими полными губками, лет тринадцати от роду, только что из провинции.

Поставщики, снабжающие свеженькими девочками его клуб, не переставали радовать своим товаром. Клуб обслуживал мужчин вроде Прескотта, людей известных, обремененных большой ответственностью, нуждавшихся после трудов праведных в развлечениях. Им нужны были самые свеженькие, самые миловидные девочки, и агенты-поставщики выбирали именно таких. Агенты действовали с большой осмотрительностью, обещая предоставить работу и жилье.

Через месяц-другой большинство девушек приспосабливались к новой обстановке. А для тех, кто не мог приспособиться, всегда существовал опиум.

Особенно беспокойных скандалисток отдавали тем членам клуба, у которых были необычные вкусы. К сожалению, в таких случаях дело довольно часто кончалось неприятностями. Именно поэтому членство в клубе было баснословно дорогим удовольствием, зато там гарантировалась абсолютная конфиденциальность.

Прескотт, улыбаясь, раскурил длинную тонкую сигару. Сегодняшняя брюнеточка была из самых новеньких. А как она сопротивлялась, брыкалась, вырывалась! Ему это всегда нравилось. Это добавляло к вечернему развлечению приятный спортивный азарт.

Глубоко затянувшись сигарой, он откинул голову на бархатную подушку и выпустил к потолку кольцо ароматного дыма. Жизнь хороша. Даже очень хороша. Ему нечего больше желать.

Экипаж остановился перед домом. Прескотт поправил на голове треуголку и взял шелковый плащ, и трость с набалдашником из слоновой кости.

Кучер открыл перед ним дверцу.

— Вот мы и приехали, ваша честь.

— Прекрасно, Крэгг. — Прескотт осторожно спустился по ступеням на мостовую. Он умел побаловать себя и давно привык потворствовать своим желаниям, но, к сожалению, годы брали свое.

— Завтра вечером в то же время, сэр?

— Конечно, Крэгг. — Прескотт сунул кучеру в руку гинею и направился к входной двери.

Настал тот единственный за день момент, который он терпеть не мог — момент возвращения домой к жене. Если повезет, старая корова будет уже спать наверху. Иногда выпадали такие счастливые недели, что он вообще с ней не встречался.

Как обычно, дверь ему открыл лакей, ожидавший его возвращения с серебряным подносом в руке, на котором стоял бокал с подогретым бренди.

Но сегодня рядом с лакеем стоял дворецкий.

— Добрый вечер, сэр.

— Добрый вечер. — Прескотт с удивлением взглянул на него, отдавая лакею плащ, шляпу и трость и принимая из его рук бокал бренди. — А вы что здесь делаете в этот час?

— К вам посетители, сэр. Достопочтенный г-н Ллойд и достопочтенный г-н Итон.

— Ллойд и Итон? — Это были его самые близкие друзья, коллеги из Высшего суда первой инстанции, с которыми он виделся почти ежедневно. Что у них за неотложное дело, которое не может подождать до завтра? — Где они, Ковей? В кабинете?

— Да, сэр.

— Спасибо, Ковей. Ты мне больше сегодня не потребуешься.

— Слушаюсь, сэр. Благодарю вас, сэр. — Дворецкий удалился.

— Ты тоже можешь идти. — Прескотт, махнув Рукой, отпустил лакея и направился в кабинет по выложенному мрамором коридору.

Черт побери! Будем надеяться, что это не связано с делом, которое ему предстояло завтра представить в суде.

Он распахнул дверь кабинета.

Возле письменного стола его поджидали оба приятеля. Возле камина стояли еще двое, этих он никогда не видел раньше. Судя по всему, оба из простонародья; один толстяк с рукой на перевязи, другой — молодой рыжеволосый парень с беспокойно бегающими глазками.

— Хибберт! — воскликнул Итон, вскакивая кресла. — Мы уж подумали, что ты вообще никогда не вернешься.

Прескотт поздоровался с друзьями, не спуская озадаченного взгляда с двоих незнакомцев. — Что случилось?

— У нас есть новость, которая не могла ждать до утра, старина, — сказал Ллойд.

— Новость? — Прескотт подошел к столу. — Что за новость?

Ллойд указал на незнакомцев возле камина.

— Сенсационный побег, Хибберт.

— Возле массива Каннок-Чейз в Стаффордшире нару дней назад, — вставил Итон. — Эти двое полицейских были очевидцами.

— Двоих преступников везли в Лондон, — продолжал Ллойд, — а они убили двух сопровождавших их охранников и бежали в Чейз. Этим двум бравым полицейским едва удалось уйти оттуда живыми. Олд-Бейли жужжит, как потревоженный пчелиный улей, все только об этом и говорят.

— Эта история — лакомый кусочек для газет, но при чем здесь я? Ведь Стаффордшир не мой округ, — заявил Прескотт, не вполне понимая, почему этот весьма заурядный случай привел в такое возбуждение его друзей.

— Одним из беглецов была женщина, Хибберт.

— И нам кажется, что эту женщину ты знаешь, — добавил Итон и, обернувшись к полицейским, подозвал их поближе. — Подойдите сюда, уважаемые. Расскажите судье-магистрату Хибберту то, что вы рассказали нам.

— Ну, так вот, сэр, — начал толстяк, осторожно поддерживая руку. — Мы сражались до последнего. Эти двое были очень опасны. Один, разбойник по имени Джаспер Норуэлл — огромный, сильный детина и, как оказалось, очень коварный. Мерзкий тип. Нам пришлось приковать его к девушке…

— Так, так, о нем достаточно, — прервал его Ллойд. — Переходи к девушке. Расскажи все, что знаешь.

— Так, значит, об этой девушке… Она… как бы это сказать… она… — Он никак не мог подобрать подходящие слова.

— Таких редко встретишь, — сказал вдруг парень, вертя в руках шапку. — Она похожа на прекрасную фарфоровую куклу, сэр: чудесная улыбка, золотистые волосы и золотисто-янтарные глаза. Я таких никогда в жизни не видел. Совсем не похожа на воровку. Настоящая леди, скажу я вам.

«Золотисто-янтарные глаза». Рука Прескотта крепко сжала ножку бокала. Не может быть, неужели Саманта? Живая?

— Скажи ему, сколько ей лет, — торопил парня Ллойд.

— На мой взгляд, года двадцать два-двадцать три. Паренек взглянул на своего товарища, который кивнул, подтверждая его слова.

— Мы сразу же подумали, уж не ваша ли это давно исчезнувшая племянница, Хибберт, — возбужденно воскликнул Итон.

— Она исчезла пять лет назад, не так ли? — спросил Ллойд.

— Шесть, — поправил Прескотт, мысль которого лихорадочно работала. — В то время ей было шестнадцать лет.

Саманта жива и находится в Стаффордшире? Он не мог этому поверить. В клубе к его услугам были самые свеженькие красотки, но он так и не смог забыть свою непокорную красавицу-племянницу. За всю его жизнь она была единственным существом женского пола, которое ему не удалось подчинить своей воле. А он не раз пытался это сделать. И в последний раз был совсем близок к победе… но ему так и не представился случай попробовать ее. Она его отвергла. Она им пренебрегла, даже пыталась убить его.

— …так что эта девушка того же возраста, — услышал он конец фразы Итона.

— Да, — прерывающимся от волнения голосом произнес Прескотт. — Да, но ведь о ней не было ни слуху ни духу с той самой ночи, когда она сбежала отсюда. Эта девушка, судя по описанию, похожа на Саманту, но она ли это?

Невероятно! Такая девушка, как Саманта, не смогла бы выжить без посторонней поддержки. Деликатного воспитания, наивная, невинная, без гроша в кармане.

Она была обречена с той самой минуты, как покинула его дом. В течение целого года он пытался отыскать ее след, даже обращался за помощью к поставщикам живого товара для его клуба, но Саманта исчезла бесследно.

Итон с торжествующей улыбкой снова обратился к полицейским:

— Расскажите ему, что еще в ней вам бросилось в глаза.

— Да, да, выкладывайте все, — нетерпеливо сказал Прескотт. — Если это действительно моя исчезнувшая племянница, то вас обоих ждет вознаграждение.

При упоминании о деньгах лицо толстого полицейского вспыхнуло.

— Ее арестовали за воровство, сэр! Она украла кое-какое серебро из дома одной леди во время вечеринки. Когда эта леди заявляла в полицию, она назвала ее имя — мисс Саманта Делафилд.

Прескотт чуть не выронил из руки бокал. Он ушам своим не верил. О чем это он думал сегодня, сидя в экипаже? Что жизнь хороша и лучшего и желать нечего?

Ну, так вот, сейчас жизнь его улучшилась настолько, что он и мечтать, не смел о таком. Он, наконец, получил шанс отомстить Саманте. Он не будет торопиться и насладится каждым мгновением своей мести. Она и представить себе не может, как он заставит ее расплатиться за все.

Прескотт был богат, очень богат. После «безвременной кончины» племянницы он унаследовал все ее состояние до последнего фартинга. Он и раньше был человеком весьма обеспеченным, но Саманта сделала его по-настоящему богатым. Она для него не представляет угрозы. Конечно, она может рассказать о его пристрастии к молоденьким девушкам, но кто поверит сумасшедшему бреду беглой преступницы? Он дрожал от возбуждения. От предвкушения.

— Хибберт? Хибберт, с тобой все в порядке?

Заметив, что его друзья смотрят на него с беспокойством, Прескотт кивнул.

— Да, да. Извините меня, джентльмены. Я просто потрясен. — Он откинулся на спинку кресла, обмахиваясь рукой. — Узнать, что моя племянница жива по прошествии шести лет… — Он отпил бренди и почувствовал, как тепло разлилось по телу, горяча кровь почти так же, как предвкушение мести. — Это такая неожиданность…

— Мы так и подумали, что тебе лучше узнать об этом как можно скорее, — сказал Ллойд, — чтобы успеть принять необходимые меры предосторожности.

— Предосторожности? — переспросил Прескотт.

— Она беглая преступница. Не забудь, что на ее счету двое убитых полицейских.

— Конечно, беглецов ищут — добавил Ллойд. — Но что если ей удастся добраться до Лондона?

— Я понимаю, что ты имеешь в виду. — Прескотт встал у окна, вглядываясь в огни города. Она не появится в Лондоне. Не осмелится. — Ты прав. Меры предосторожности не помешают, по не такие, какие ты имеешь в виду.

Он понимал, что полицейские Стаффордшира не будут с ней миндальничать, а было бы очень несправедливо, если бы возмездие, такое близкое, свершилось не его руками.

Он обернулся к друзьям.

— Я не хочу, чтобы ей причинили вред, джентльмены.

— Ты, похоже, готов поступить с ней по-христиански, Хибберт, хотя она пыталась тебя убить? — ушам своим не веря, спросил Итон.

— Она же сумасшедшая! — Прескотт почувствовал, что пора напомнить всем и каждому о своей версии событий на тот случай, если кому-нибудь вдруг придет в голову серьезно отнестись к ее показаниям. — Обе мои племянницы так и не оправились после трагической гибели родителей, — печально пояснил он, поглядывая на полицейских. — Несмотря на все усилия, мои и жены, младшая девочка, Джессика, заболела в первую же зиму и умерла. После этого Саманта, старшая, совсем потеряла рассудок. Однажды ночью она попыталась зарезать меня ножом и убежала из дома.

— Она брыкалась как сумасшедшая, когда мы сажали ее в тюремную камеру, — сказал толстый полицейский. — Кусалась, ругалась последними словами, как сущая дьяволица.

— Вот видите, — кивнул Прескотт. — Ей место в сумасшедшем доме, где она никому не сможет причинить вреда и где за ней будет должный уход. — Эта мысль только что пришла ему в голову, и он снова посмотрел в окно. — В каком-нибудь частном заведении. — Он взглянул на отражение в стекле своего лица. — Я знаю одно такое местечко.

— Так как же нам действовать дальше? — спросил Ллойд.

— Мы подумали, что ты, наверное, захочешь, чтобы это дело не предавалось огласке, — сказал Итон.

— Нет, — произнес Прескотт хорошо поставленным голосом, предназначенным для зала судебных заседаний. — Наоборот. Джентльмены, моя святая обязанность заключается в том, чтобы защищать население Англии. Если эта Делафилд действительно моя племянница, мы должны как можно скорее поймать ее и доставить сюда. Я намерен лично отправиться в Стаффордшир и принять участие в ее поисках. — Он взглянул на полицейских. — Если вы подстрелите того беглого преступника, который прикован к ней, то так тому и быть, но девушка нужна мне живой. Вы меня понимаете? — Пальцы его руки крепко сжимали ножку бокала. — Я хочу, чтобы ее схватили и доставили сюда живой.

Глава 13

Языки пламени. Невыносимый жар. Он всегда знал, что все кончится именно здесь. В аду. Он в аду. Он раскрывал рот, но не мог крикнуть, открывал глаза, но видел только тьму и пляшущие вокруг языки пламени — сгусток огня и агонии. Он горит заживо. Чувствует прикосновения дьявола, прожигающие насквозь его тело, кости, душу. Он корчится, плавится, превращаясь в бесформенную массу нескончаемой боли. Сползает в пропасть все глубже и глубже, не в силах больше бороться, сознавая, что обречен, проклят навечно. Надает, надает, надает в дышащую едкими испарениями бездну, и она поглощает его целиком. Боль и пламя. И он знает, что эти мучения не кончатся никогда… никогда. Николас!

Ему десять лет. Место казни залито ярким, ослепительным светом. Он видит отца на эшафоте. Высокий, гордый отец стоит там беспомощный, со связанными за спиной руками и веревкой, накинутой на шею.

— Отец! — в ужасе кричит он, выдираясь из чьих-то крепко державших рук. Эти люди в синих с белым формах забрали его с отцовского корабля и приволокли сюда.

Он видит, как отца заставляют встать на скамейку морские офицеры — его друзья, с которыми он плечом к плечу сражался с Испанией. Почему они его предали? Почему? Почему?

Один из них набрасывает веревку на его шею.

Николас кричит отцу, но его охрипший жалобный голосишко теряется в нарастающем реве толпы.

Отец крикнул ему, очевидно, что-то очень важное, но Николас не расслышал и, расплакавшись, отвернулся. Тогда один из державших людей, схватив его за подбородок, повернул ему голову, заставив смотреть куда надо.

— Запомни это, парень. Запомни английское правосудие. Вот так адмиралтейский трибунал расправляется с пиратами!

Потом Николас не слышал ничего, кроме крика, своего собственного крика:

— Нет, нет, нет! Отец никогда не был пиратом! Джеймс Броган — капитан капера, он сражался за короля, он хороший, честный человек!

И он — это все, что было у Николаса в этом мире. У них обоих не было никого, кроме друг друга.

А потом капитан Элдридж — самый закадычный друг отца — вышиб скамейку из-под его ног. А они заставили Николаса смотреть на него, пока тело Джеймса Брогана безжизненно не повисло на веревке, раскачиваясь на ветру под радостные крики толпы.

Ослабев от безутешного плача, Николас повис на руках державших его офицеров. Тело его содрогалось от жалобных всхлипываний. И тогда они бросили его. Он упал на камни и лежал там, продолжая плакать. Он остался совсем один в мире.

Языки пламени подбираются к нему. Боль обжигала, терзала его, обращая в ничто, но он все равно ощущал ее. О Боже! Он больше не вынесет, весь он превратился уже в сгусток агонии, и нет у него никого, кто бы его услышал и помог.

Лейтенант Уэйкфилд наклоняется над ним, улыбаясь, помахивая раскаленным металлическим прутом, который держит в руке.

— Благодари Всевышнего, парень. — Он сплюнул на палубу табачную жвачку. — Тебя пощадят, оставят в живых.

Николас ничего не ответил и не сопротивлялся. Не потому, что был такой храбрый, а потому что не мог произнести ни звука от ужаса. Он не понимал, что происходит, что это за судно и почему его притащили сюда. Они раздели его до пояса. Один рослый матрос держал его за руки, другой — за ноги. А тот, которого звали Уэйкфилд, проговорил, возвышаясь над ним:

— Добро пожаловать на борт «Молоха». — И прижал раскаленный добела металлический прут к груди Николаса.

Николас пронзительно вскрикнул — звук походил на сигнал боцманской дудочки. Небо закружилось, над головой почернело. Он услышал шипение, ощутил запах собственной горящей плоти. Его крики и слезы лишь вызывали у матросов хохот. Закончив свое дело, они швырнули его в трюм плавучей тюрьмы.

Там было темно, жарко, как в пекле, стояло страшное зловоние. В тесном помещении люди были набиты, как сельди в бочке. Николас плакал от боли и молил Бога о помощи. Целыми педелями. Потом перестал.

Бог не захотел услышать его. Тот милосердный Боженька, о котором говорила ему мать, не мог так поступить с ним. В конце концов, он понял, что в этом мире существуют только дьяволы и ад. Дьяволы в синих с белым униформах и ад, которому не было предела. И он поклялся себе, что никогда больше не будет плакать, потому что он ненавидел их всех, ненавидел, ненавидел…

Он открыл глаза, но вокруг было темно. Боль от ожога он больше не чувствовал, но он знал, что Бог его покинул, что он остался один и что конца этому нет…

Семьдесят девять… восемьдесят…

Ритмичные удары плети раздирали кожу. Его тело с вытянутыми вверх руками было привязано к мачте «Молоха». Хвосты плети врезались в кожу на груди, ложась поверх клейма, которое ему вытравили пять лет назад.

Восемьдесят один… восемьдесят два…

Он даже не вздрагивал, ему было все равно. Труднее всего было вынести первые десять — двадцать ударов. После этого наступило отупление. Он больше не чувствовал боли. И вообще ничего не чувствовал. Прижавшись щекой к грубо отесанному дереву мачты, он, не отрываясь, смотрел на лейтенанта Уэйкфилда, отсчитывавшего удары.

Восемьдесят три… восемьдесят четыре…

Кровь текла по спине и канала на палубу. Он убил заключенного. В целях самозащиты, но до этого никому не было дела. Его тюремщики пустили в ход плетку-девятихвостку, не принимая во внимание никаких оправданий. Его били, держали впроголодь, стремясь сломить его дух.

Восемьдесят пять… восемьдесят шесть…

Ему помогла выжить ненависть. Ненависть и жажда нести. Первая заменяла ему пищу, вторая — воду. Они подпитывали его и давали силы.

Восемьдесят семь… восемьдесят восемь…

Он был всегда настороже. Никогда не позволял другим заключенным загнать себя в угол. Никому не давал спуску и крал любую крошку, которая попадалась на глаза. Не доверял никому. Кроме себя, ему ни до кого не было дела.

Восемьдесят девять… девяносто…

Немало людей старше его по возрасту и сильнее умерло на борту этой вонючей, заражённой всеми болезнями посудины. Он выжил, потому что его поддерживала ненависть.

Девяносто один… девяносто два…

А по ночам, когда спускалась тьма, он мечтал.

Девяносто три… девяносто четыре…

Мечтал о том, как будет резать горла.

Девяносто пять…

Первым будет лейтенант Уэйкфилд. Потом все так называемые «друзья». Особенно капитан Элдридж. Для Элдриджа он придумает что-нибудь особенно жестокое.

Девяносто шесть…

Он мечтал о море крови, которая утолит его жажду мести.

Девяносто семь…

Он жаждал крови и обдумывал способы утопить в крови своих врагов.

Девяносто восемь…

Он дал себе страшную клятву стать тем, кого они больше всего боятся. Тем, кем они сами сделали его, заклеймив его.

Девяносто девять…

Стать пиратом.

Внушающим ужас пиратом, каких еще не видывала Англия.

Сто.

Он выругался, дернулся всем телом и вдруг услышал слова: «Ты не один»!

Шепот шел будто откуда-то издалека. Он не мог раздаваться здесь, где находится он, в преисподней. Он даже разозлился, услышав этот голос, такой нежный, ободряющий.

Боль он может выдержать, но надежду никогда.

— Шшш, я здесь, рядом, — снова услышал он. — Ты не один.

Нет, нет, он один, он всегда будет один. Ему так лучше.

Что-то прикоснулось к его лицу. Рука. Легким движением прошлась по щеке, по лбу влажная ткань. Влага. Такая прохладная, невероятно чудесная. Легкое прикосновение было под стать нежному голосу. Целительное, охлаждающее адский жар.

Сон. Наверное, это ему снится. Потому что чему быть, — того не миновать. Он находился там, где ему место, и останется здесь навсегда.

Не убий, не убий… Прости меня, отец, я согрешил.

Нет, этот сон не должен продолжаться, он не хочет этого. Не хочет, чтобы снова появлялся проблеск надежды. Он сдался на милость адского пламени. Пусть оно сожжет его дотла, он даже сопротивляться не станет, потому что это бессмысленно.

Это конец. Неминуемый конец.

Здесь он и останется — один навсегда.

Тьма сомкнулась вокруг: догорел и погас последний огарок свечи. Саманту охватило отчаяние.

Он умирает.

Она сидела, склонившись над ним в мертвой тишине пещеры, которая казалась ей теперь похожей на гробницу. Плечи ее вздрагивали от рыданий, все тело дрожало. Больше она ничего не может сделать. Все усилия оказались напрасными.

Сэм застонала. Она делала все, что только могла придумать, не смыкая глаз, ухаживала за ним, потеряв счет дням и ночам. Она уже не знала, сколько времени они пробыли здесь: три дня, а может быть, четыре?

Она пыталась охладить жар водой и отдала ему все, что оставалось по фляге, оставив для себя всего несколько капель. Когда воды не осталось, она приспособилась увлажнять кусочек ткани под тоненькой струйкой воды, сочившейся по стене пещеры, а когда ткань намокала, выжимала воду ему на губы.

Лезвием ножа она прижгла рану на плече, надеясь остановить кровотечение. Потом сняла с него лохмотья, оставшиеся от рубахи, и, как могла, обмыла его, охлаждая горевшее от жара тело.

Все бесполезно. На короткое время ему, кажется, полегчало, но потом стало еще хуже.

Он лежал неподвижно, истерзанный трепавшей его лихорадкой, больше не вскрикивал, не стонал и вообще не издавал ни звука, даже дыхание едва прослушивалось.

Сэм сжала пальцами запястье: пульс почти не прощупывался. Она тряхнула головой, не желая глядеть правде в глаза, и обхватила пальцами его широкую грубую ладонь.

— Пожалуйста, — прошептала она. — Прошу тебя…

Она закрыла глаза. Эти сильные руки… Она видела, как они держат пистолет, орудуют топором, расправляются с врагами; она узнала их силу, когда он, подхватив ее в водовороте, спас ей жизнь… когда утешал ее, такую испуганную, возле входа в пещеру.

А теперь из них ушла сила. Взяв его пальцы в свои, она сильно сжала их, но он лежал без звука, без движения. Он больше не цеплялся за жизнь, и она была бессильна удержать его в этом мире.

Его рука по сравнению с ее рукой была такой большой, темной и крепкой. Ей не верилось, что нечто невидимое может убить такого сильного и выносливого человека. Лихорадка сжигала его, и постепенно уходили из него последние слабые признаки жизни.

— Нет! — Саманта обняла его обеими руками. Упрямства у нее хватит на них двоих. — Нет! Ты не можешь! Тем более сейчас, после всего, что мы выдержали вместе. Я не позволю тебе.

Слезы безудержным потоком хлынули из глаз — горячие, горькие. Все ее упрямство не поможет ему. Ему уже ничто не поможет. У нее не осталось надежды снасти его. Ужас и уныние охватили Сэм, лишив последней надежды. Она долго сопротивлялась отчаянию, но все оказалось напрасно.

Их ждет смерть. Медленная, жуткая смерть в кромешной тьме. Мысль эта так потрясла ее, что она бессильно опустилась на землю и, не отпуская его руки, уткнулась лбом в его грудь, закрыла глаза и, больше не сдерживаясь, дала волю слезам. Она была сломлена тщетностью своих усилий, отчаянием и беспомощностью, измучена бессонными ночами без пищи и воды. Но она плакала не только над собой. Она плакала от жалости к нему. К нему.

Сэм крепко зажмурила глаза. Она даже не знает его имени, имени человека, который ворвался в ее жизнь, словно удар молнии. Это не просто благодарность, восхищение или уважение. Ее чувство к Нему было значительно сложнее. Теперь она начинала понимать свое сердце.

Много часов подряд он лежал без сознания, вскрикивал от боли и метался так, что ей приходилось, собрав все силы, удерживать его на месте, чтобы он не растревожил рану. Он все время бредил, выкрикивал какие-то имена, бранился… но иногда говорил вполне внятно.

Он вспоминал о таких жутких событиях, что у Сэм волосы вставали дыбом. Раньше ей было любопытно узнать о его прошлом, теперь же она думала, что, пожалуй, было бы лучше ничего не знать об этом.

Если хотя бы часть из того, что он говорил в бреду, правда, то у него было страшное детство, страшная юность — страшная жизнь.

Он несколько раз звал своего отца и что-то бормотал о веревке, об эшафоте. Широко раскрытыми глазами он смотрел в темноту, будто перед ним развертывалась картина казни его отца. Его силой заставили смотреть, как вешают отца за какие-то преступления, а после этого бросили в плавучую тюрьму. Он рано осиротел… а уж она-то знает, что это значит.

Сэм с трудом сдержала слезы. Нелегко представить себе мальчишкой этого бородатого широкоплечего мужчину.

Мысль о маленьком мальчике с ясными изумрудно-зелеными глазами, таком одиноком, таком испуганном, обреченном быть погребенным заживо в страшной тюрьме за преступление, которого не совершал, разрывала ей сердце.

Она не знала ни как ему удалось бежать из плавучей тюрьмы, ни что с ним случилось потом. Она могла лишь догадываться об этом, складывая обрывки того, что он говорил в бреду.

По иронии судьбы, она теперь больше знала о том, каким он был десятки лет назад, чем о том, какой он сейчас. Теперь ей была понятна его настороженность, даже враждебность к окружающему миру, который так безжалостно обошелся с ним.

Саманта почувствовала горькое сожаление. Ведь ей уже никогда не удастся понять его! Она никогда ничего больше о нем не узнает, как он вошел в ее жизнь незнакомцем менее недели назад, так и умрет незнакомцем.

Опустившись на колени рядом с ним, она прислушалась к его дыханию, возможно, к его последнему вздоху, и закрыла лицо руками, пытаясь собрать последние крохи мужества, благоразумия, надежды, чтобы помочь ему.

— Прошу тебя, — прошептала она. — Прошу тебя, Господи, помоги мне! — Сжав кулаки, она подняла голову и уставилась в темноту. — Помоги нам!

В этот момент огонек светильника, мигнув в последний раз, погас, оставив ее в кромешной тьме. Стояла полная тишина, если не считать едва слышного журчания сочащейся по стене пещеры воды и слабого, еле слышного дыхания больного.

Ее охватила дрожь. Сначала задрожали руки, потом плечи, потом все тело. Сэм крепко сжала кулаки, так что ногти вонзились в ладони, пытаясь сдержать дрожь.

Нет, она не сдастся. До его последнего дыхания, до последнего удара его сердца она не признает поражения и не будет больше попусту лить слезы.

— Я не сдамся, — горячо произнесла она, повернувшись к человеку, которого больше не видела в темноте. — Ты меня слышишь? Я не сдамся!

Она поискала на ощупь кусок ткани, который использовала для сбора воды, подползла к стенке пещеры и прижала ткань к струйке. Как только ткань увлажнилась, она вернулась к нему и снова начала обтирать его грудь, плечи, лицо, пытаясь вернуть жизнь в измученное тело.

Они выживут.

Сквозь стиснутые зубы она пробормотала те же слова, которые он крикнул ей в водовороте: «Черт побери, неужели ты подведешь меня?»

Над головой пролетела неведомая птица, едва не задев ее крыльями.

Сэм испугалась, насторожилась. Что это за звук? Может быть, ей это приснилось? Она протерла глаза, пытаясь привести в порядок мысли и прислушалась. Ни звука, пещера пуста.

Она, наверное, вздремнула от усталости… совсем ненадолго. Сэм соскребла ножом немного мха со степы пещеры в надежде, что он, может быть, будет гореть. Мох загорелся. Он горел медленно, издавая неприятный кисловатый запах, но все-таки давал слабый свет.

Сэм стряхнула с себя сонливость. Глаза постепенно приспособились к темноте. Она обернулась к лежащему рядом мужчине и, протянув руку, пощупала ему лоб. Он уже не пылал от жара, но дыхание было едва слышно. А пульс… Пульс едва прощупывался. Лихорадка наконец отпустила его, но облегчение наступило слишком поздно. Он издал слабый стой. Сэм чуть не вскрикнула от радости: каким бы слабым он ни был, это все-таки признак жизни. Потом по его телу прошла дрожь, как будто от холода.

Сердце у Сэм упало. Не для того она много дней сражалась с лихорадкой, грозившей сжечь его заживо, чтобы теперь дать ему погибнуть от холода. Слабый огонек светильника давал не больше тепла, чем свечка. А у нее не было даже одеял. Топкая хлопчатобумажная рубаха не согреет. Единственный способ согреть его…

Она инстинктивно отпрянула от него при мысли о том, что его полуголое тело будет прижиматься к ее телу…

Цепь, натянувшись, вернула ее к действительности. Она не может уйти ни от него, ни от того, что ему требуется. Ни от своего страха, который поселился в ее душе в ту ужасную ночь, когда ей было пятнадцать лет.

Она замечала его голодный взгляд. Понимала, что он ее хочет, как мужчина хочет женщину, но делала вид, что ничего не видит. Осаживала его каким-нибудь ядовитым замечанием. Именно этот голод в его глазах и мешал ей доверять ему.

Он снова застонал, да так жалобно. Чувствовалось, что его мучает невыносимая боль. Сэм растерянно глядела на него, разрываясь между необходимостью помочь и осторожностью, которая была ее защитой в течение многих лет. Без ее помощи ему не выжить. Не может она сейчас отвернуться от него.

Что за глупые мысли лезут в голову? Ведь он без сознания. Раненый, измученный лихорадкой.

Сэм сделала глубокий вдох, стараясь успокоить сердцебиение и привести в порядок мысли. Она, конечно, знала, что должна сделать. Если бы только…

Тут она снова услышала шорох крыльев над головой. Широко раскрыв глаза, она огляделась вокруг. Нет, это ей не приснилось. Она на самом деле слышала шум крыльев. Летучая мышь? Ей ли бояться какой-то летучей мыши после всего, что произошло за последние несколько дней? И тут она увидела: это была птица.

Сэм смотрела на нее, затаив дыхание. Птица. Маленький коричневый воробушек. Он скакнул поближе и клюнул мох, лежащий возле жестянки.

Как он сюда попал? Через вход под водопадом? Сомнительно, что птица могла залететь так далеко. Значит… где-то неподалеку отсюда есть выход.

Не успела она подумать об этом, как птичка улетела в темноту — в направлении, противоположном тому, откуда они пришли.

Сердце Сэм учащенно забилось, она почувствовала, что дрожит. На сей раз не от страха, а оттого, что появилась надежда.

Выход из пещеры, путь на свободу! Она обернулась к бродяге. Надо заставить себя доверять ему. Ведь если она поддастся сейчас своим страхам, это будет означать смерть для них обоих. Придется сделать выбор. Она придвинулась к нему и легла рядом.

Сэм ощущала каждый дюйм его мускулистого тела, чувствуя малейшую дрожь, пробегавшую по нему, и удивлялась тому, с какой точностью каждый изгиб ее тела совпадает с его угловатыми формами, будто ее тело было самой природой предназначено, чтобы находиться рядом с ним.

Зажмурясь от страха, она осторожно обняла его рукой и положила голову ему на грудь, почувствовав жесткие волосы под щекой и клеймо.

Глава 14

Он плыл в воздухе. Чувствовал, что летит. Странно, что он может летать, когда его тело словно налито свинцом. И тем не менее он плыл в воздухе, его несла теплая волна. Не водяная, а воздушная, мягкая и приятная, как запах, от которого он проснулся.

Знакомый запах. Чарующий и нежный. Соблазнительный. Этот запах и выманил его из тьмы.

Собрав все силы, Николас с трудом открыл глаза. Голова кружилась, он ничего не видел в темноте… только слабенький огонек слева. Не мог вспомнить, как оказался в этом месте и что эта вообще за место. Очертания окружающих предметов расплывались. Что это, например, за непонятная копна белокурых волос прямо у него под носом? Он поморгал глазами, чтобы видеть отчетливее. Какая-то женщина. Да ведь это мисс Делафилд, услужливо подсказала ему намять. Он попытался улыбнуться, но на улыбку не хватило сил. Какая приятная неожиданность! Не зря он потратил столько сил, чтобы открыть глаза. Ну как же, как же, мисс Делафилд.

И тут разрозненные обрывки воспоминаний начали складываться в отчетливую картину. Кандалы. Пуля. Лес. Водопад.

Но он не задержался мыслью ни на одном из этих эпизодов, потому что его внимание было полностью поглощено спящей женщиной, доверчиво прижавшейся к нему. Она лежала, свернувшись калачиком, почти поверх его тела, положив голову ему на грудь. Спящая… мягкая… теплая.

Он ощутил нежный запах, прикосновение шелковистых волос к своей обнаженной коже, нежное тепло ее дыхания, ласкающего его грудь…

Ему было приятно, что она рядом. Очень приятно. Их тела так подходили друг к другу. Он давно знал, что так оно и будет.

Но, Боже мой, он даже и предположить не мог, что так хорошо просто ощущать ее рядом. Он так много лет просыпался один. Один. А тут она рядом, и он чувствует, что так оно и должно быть. Он не мог бы объяснить почему, но так было правильно.

Николас попытался поднять руку, потому что ему захотелось прикоснуться к ней, но не хватило сил.

Он даже расстроился. Черт побери! Как это несправедливо! Ему едва хватило сил, чтобы не закрыть глаза. Он старался… Но туман снова окутал его и потянул вниз — теплый, мягкий, обволакивающий. Как и эта женщина, которая лежит, тесно прижавшись к нему так нежно, так доверчиво.

И тут он, к своему удивлению, нашел силы, чтобы улыбнуться.

Сэм проснулась от громкого звука. Она замерла, соображая, где она и что происходит. Вокруг было темно.

И как это она заснула? Да еще таким глубоким, спокойным сном? Она вдруг поняла, что за звук ее разбудил.

Это под ее ухом билось его сердце. Удары были равномерные, сильные.

Сама себе, не веря, она прислушалась. Нет, ошибки не было. Сердце билось размеренно и сильно. Озноб прошел, кожа под ее щекой, плечом, ладонью была теплой. Грудная клетка равномерно поднималась и опускалась.

С ним будет все в порядке.

Сэм лежала, не двигаясь, пытаясь разобраться в нахлынувших на нее чувствах. Она молилась, благодаря Бога за то, что тот не оставил ее, и чувствовала, как беспокойство и отчаяние уступают место радости.

И чему-то еще. Тому незнакомому чувству, которое она испытала вчера вечером. Похоже на сочувствие, посильнее. Смешанное с чем-то таким, что ей было трудно определить. Чувством товарищества, может быть. Наверное, подобное чувство испытывают друг к другу солдаты после боя, где они сражались бок о бок. Подходящего слова Сэм так и не нашла, но это сейчас было совсем не важно. Главное — он будет жить. Они выберутся из этой пещеры и, может быть, скоро. А пока ей нужно заняться делом: наскрести со стены еще мха, разжечь огонек в жестянке. Добыть еще воды.

Но двигаться не хотелось, а хотелось лежать рядом с ним, слушая удары его сердца. Мгновение спустя она открыла глаза и подняла голову, смущенная своими мыслями. Что это с ней? Придя в полное замешательство, она тряхнула головой и занялась разжиганием огня.

От искры, которую она высекла из гранита с помощью стального лезвия, загорелся мох, и несколько минут спустя они оказались в слабо освещенном круге.

От золотистого света огонька его лицо потеплело. Сэм смотрела на своего странного спутника, пытаясь разобраться в незнакомых, новых для нее Чувствах. Жизнь научила ее держаться от мужчин на расстоянии, а сейчас привычная осторожность, казалось, покинула ее. К счастью, он мирно спал. Не подозревая о мучивших ее сомнениях, и выглядел во сне кротким, как ангел.

Сэм нахмурилась. Тоже мне, ангелок. Он и сейчас остается тем, чем был, — бродягой, незнакомцем.

Однако вместо привычной осторожности она чувствовала любопытство. Ее тянуло к нему, как магнитом. Такого с ней еще никогда не бывало, и объяснить свое состояние она не могла.

Сэм инстинктивно протянула руку, будто под гипнозом, медленно пропела пальцами по его широкой груди, ощутив мощные мускулы и вздувшиеся вены предплечья. Даже запястья рук были у него крупные, тяжелые. Казалось, в нем нет ничего мягкого, податливого, а наоборот, все в нем крепкое, угловатое, твердое. Если и есть в нем что-нибудь нежное, то оно надежно спрятано от посторонних глаз.

Как завороженная, Сэм исследовала кончиками пальцев тело незнакомца. Все у него было не такое, как у нее. И жесткие волосы на груди, сходившиеся в узкую полосу посередине, и мощные мускулы; эти различия ее не пугали, скорее даже возбуждали любопытство.

Сэм замерла, прикоснувшись рукой к клейму в ниже трезубца. Сердце учащенно забилось. Непонятная жаркая волна прокатилась по ее телу, оборвавшись где-то внизу живота.

Что это с ней? Ощущение было незнакомо, но исходило оно из самых глубин ее существа.

Ей показалось, что и у него участилось сердцебиение. Она замерла. Потом медленно, как во сне, повернула голову и взглянула ему в лицо.

Их взгляды встретились. Ощущение было такое, будто в нее ударила изумрудно-зеленая молния.

Растерявшись, Сэм отдернула руку.

— Ты проснулся, — сказала она и почувствовала себя ужасно глупо. Щеки у нее вспыхнули от смущения. Интересно, давно ли он проснулся? Когда она обнимала его? Или когда трогала?

На его губах появилась едва заметная улыбка.

Ах, негодяй! Бродяга! Он не спал! Может быть, не спал давно, но не показывал виду. Не остановил ее. Позволил ей… позволил ей…

Сэм захотелось провалиться сквозь землю. Она что-то затараторила, будто оправдываясь, но тут же поняла, что объяснить ничего не может. Да и как можно что-нибудь объяснить, если сама ничего не понимаешь? Остается надеяться только, что он еще не совсем пришел в себя и ничего не запомнит.

Он пытался что-то сказать, но Саманта не разобрала слов и решила, что он опять бредит.

— Сколько… времени? — наконец с трудом произнес он.

Сколько времени они пробыли в пещере? Или сколько времени она обнимала его. Сэм предпочла первый вариант.

— Ты долго был без сознания. — Она подняла с земли тряпку, с помощью которой собирала воду: ей вдруг потребовалось чем-нибудь занять руки. — Наверное, дня три или четыре.

Он вздрогнул, поднял голову и попытался встать.

— Не надо. — Беспокойство за него сразу же прогнало все другие чувства. — Ты еще слишком слаб. Рана болит?

Он послушно лег и попробовал пошевелить левым плечом.

— Терпимо.

Сэм торопливо отодвинулась от него и подползла на коленях к стене пещеры, чтобы собрать воды. Наполнив чашку до половины, она, поддерживая рукой его голову, поднесла чашку к губам.

— Не спеши, — сказала она. — Пей медленно. Что-то раздраженно буркнув, он в несколько секунд осушил чашку и откинул голову на импровизированную подушку… Потратив на это последние силы, он закрыл глаза и больше ни о чем не спрашивал.

— Я сняла швы и прижгла рану, чтобы остановить кровотечение, — сказала Сэм. — Останется ужасный рубец, но ведь у тебя их уже и так много… — Она остановилась, чтобы перевести дух. — Боюсь, у нас почти нет еды. Да и воды тоже. Только то, что мне удается собрать, смачивая тряпку. И все свечи мне пришлось извести. Но я научилась поддерживать огонь, подбрасывая в него мох. Он, конечно, противно пахнет, но горит.

Темные ресницы поднялись, и глаза, в которых отражался огонек светильника, остановились на ней. — Ты спасла мне жизнь. — Он произнес это тихо, хрипловатым голосом. Наверное, ему было трудно говорить. Не зная, что ответить, она просто кивнула. — Спасибо, ангелочек, — пробормотал он.

Сэм с удивлением взглянула на него. Не ослышалась ли она? Раньше она не слышала от него слова «Спасибо», и это простое, самое обычное слово почему-то согрело ее душу.

— Мне кажется, отсюда есть выход, — сказала она бодрым голосом. — И может быть, совсем близко. Я видела птицу, воробья. Он улетел в том направлении. — Она махнула рукой в темноту. — Выход там, и, возможно, до него осталось всего несколько ярдов…

Обернувшись к нему, она увидела, что он спит.

«…А я-то говорю тут сама с собой, как дурочка».

Она покраснела. Слово «дурочка» сейчас очень подходило к ней: что-то случилось с ее разумом с того момента, как они вошли в пещеру. «Возьми себя в руки, Саманта Делафилд, — шептала она. — Неподходящее сейчас время, чтобы терять разум».

Они взглянули друг на друга. Судя по выражению его лица, бедняга тоже был не в восторге от такой перспективы. Но мгновение спустя он стиснул зубы и решительно сказал:

— Идем.

— Идем, — откликнулась Саманта. В этой пещере ей пришлось пережить, может быть, самое страшное, и она не отступит на пороге спасения.

Не медля больше ни минуты, они двинулись к источнику света. Пол пещеры пошел под уклон, стены сблизились, оставив узкий проход. Шум падающей воды стал громче, ветер ощутимее.

Впереди виднелся выход, прикрытый ветвями. У Сэм сильнее забилось сердце: а вдруг они окажутся на вершине скалы? Отведя ветви руками, они осторожно выбрались наружу и… попали прямиком на небеса.

Покрытый пышной растительностью зеленый Эдем. Оглянувшись вокруг, Сэм застыла в восторге. Свет, который они видели, не был солнечным светом. Это был лунный свет. У подножия скалистой горы, в которой находилась пещера, расстилалась небольшая поляна. Шершавые каменистые стены с трех сторон защищали ее, а с четвертой стороны был лес.

Водопад, который они так боялись увидеть, услышав шум водных струй, оказался не чем иным, как ручейком, весело сбегающим по склону в небольшую речку на противоположной стороне холма, спокойно вившуюся среди сосен, дубов и ясеней.

Сэм полной грудью вдохнула свежий воздух. Их приветствовал запах летних цветов, травы, листьев, который она не забудет никогда в жизни.

Серебристый лунный свет, чистый ночной воздух, шум ветерка в кронах деревьев — все это было таким знакомым и в то же время таким новым и необыкновенным.

Они остались живы.

Ей хотелось упасть на колени и благодарить Бога за спасение, хотелось танцевать от радости, которая переполняла ее сердце.

Сэм взглянула на реку, потом на своего спутника — они оба подумали об одном и том же. Вода…

Не сговариваясь, спотыкаясь, они бросились к ручью и, упав на берегу, стали пригоршнями черпать свежую, холодную, чистую воду, утоляя жажду. Она даже не вынула из мешка чашки. Да и зачем они? Сэм плескала воду себе на лицо, на волосы и смеялась от удовольствия.

На противоположном берегу, какой-то маленький пушистый зверек бросился прочь и скрылся в ближайших зарослях.

— Кролик! — возбужденно воскликнула она — в жизни не видела зверька чудеснее!

— Мне кажется, из него получился бы хороший ужин. — Бродяга внимательно приглядывался к зарослям, в которых скрылся кролик. — Там, где один, могут быть и другие.

— Но как их поймать? У нас больше нет пистолета.

— Зато есть рыболовная леска. Я сделаю силки. — Он растянулся на траве рядом с ней, вглядываясь в ночное небо. И вдруг выругался.

— Что? — Сэм проследила за его взглядом, но не увидела ничего угрожающего в безоблачном ночном небе, усыпанном звездами. — Что случилось?

— Луна не такая, — хрипло сказал он, садясь. — В ту ночь, которую мы провели в хижине, в небе был тонкий серп. А посмотри, какая она сейчас?

— Полумесяц, — ответила Сэм, пожав плечами. — Разве это имеет значение?

— Имеет. Потому что это значит, что мы провели в пещере не три-четыре дня, а целую неделю. — Он выругался. — Мне не успеть вовремя, попасть в Йорк.

Глава 15

— Не понимаю, почему ты сердишься!

Николас ничего не ответил на сделанное недовольным тоном замечание мисс Делафилд. Он в это время вытаскивал застрявшую в зубах кость и не собирался извиняться за свое дурное настроение.

Они расположились на опушке леса, в нескольких ярдах от небольшого водопада. Луна и пламя костра освещали остатки их ужина. Они зажарили нару кроликов и рыбу, в жестянке из-под галет сделали яичницу из полдюжины яиц, найденных в гнезде у самой воды, и собрали в траве под кустами немного земляники. Однако даже обильный горячий ужин не улучшил его дурного настроения.

Неделя. Он потерял целую неделю. И теперь у него оставалось всего пять дней, чтобы добраться до Йорка к Михайлову дню. Ему не успеть. Пища и отдых помогли восстановить силы, но он все равно не успеет прибыть туда вовремя. Особенно пешком. Вот если бы удалось раздобыть лошадь… Но где, черт возьми, найти лошадь посредине Каннок-Чейз?

— Что изменится от того, что ты задержишься еще на несколько дней? — Его спасительница, так он стал ее про себя называть, лежала на спине, подложив под голову мешок, и с наслаждением смаковала землянику. — Человек, который ждет тебя в Йорке, наверняка поймет, почему ты задержался.

— Вот уж это, черт возьми, маловероятно, — пробормотал Николас. Ему, наконец, удалось избавиться от рыбьей кости, и он отшвырнул ее в ручей.

— Ну что же, мы остались живы. И за это должны благодарить судьбу.

Потерев щеку, он искоса взглянул на нее. Ее бодрое настроение действовало ему на нервы с тех самых пор, как они вышли из пещеры. С него достаточно.

— За что это? — грубо спросил он. — За что благодарить судьбу? За то, что дала отсрочку? Вы, наверное, забыли, леди, что у нас все еще имеются нерешенные проблемы? Например, вот это. — Он погремел цепью. — Не говоря уже о дюжине-другой полицейских, которые рыщут по лесу, — он указал большим пальцем на лес, — и жаждут всадить в нас парочку пуль, а то и целый десяток. Рановато праздновать победу.

Она приподнялась, опираясь на локти. Лицо ее было так же спокойно, как и голос:

— Мне кажется, хорошо, что мы пробыли в пещере не три-четыре дня, а целых семь. Полицейские, наверное, уже давно ушли из этой части леса. Может быть даже, они решили, что мы погибли в водопаде.

— Или они все еще где-то поблизости и ждут, что мы попадемся в их западню, как попался этот Братец Кролик в наши силки. — Он кивком головы указал на остатки кролика.

— Ты прав. У нас еще много трудностей, как только ты окрепнешь, мы ими займемся. — Она снова легла на землю и устало вздохнула. — Но стоит ли думать об этом сейчас?

Николас выругался вполголоса. Он не мог перестать думать об этом, с тех пор как понял, сколько времени они потеряли. Но идти через лес сейчас он действительно не может: не хватит сил. И это больше всего сердило его. На глухую пульсирующую боль в плече он даже не обращал внимания, но лихорадка унесла все силы. Он ослаб именно тогда, когда от него требовались действия. Мысль об этом была невыносима. Ему казалось, что его собственное тело участвует в тайном заговоре против него. У него и без того проблем хватает: где-то неподалеку рыщут по лесу, разыскивая его, полицейские, времени остается слишком мало, и у него нет оружия. Да еще эта упрямая, жизнерадостная леди, прикованная цепью к его щиколотке.

Николас поднял с земли флягу и отпил воды, сожалея, что это не обжигающее, бодрящее виски.

— Ты права. Зачем зря беспокоиться? — Он утер губы тыльной стороной ладони. — Ведь речь идет всего-навсего о жизни и смерти.

Упрямая леди продолжала глядеть в ночное небо, ничуть не встревожась от его слов.

— И я так думаю. Тебе не кажется, что, если бы нам было суждено умереть, мы умерли бы в пещере? Или разбились бы вдребезги о скалы в водовороте? Или нас разорвали бы собаки на берегу реки?

— Я не верю в судьбу, мисс Делафилд.

— Я тоже, — решительно ответила она, на мгновение закрыла глаза, и голос ее зазвучал мягче: — Но мы не умерли. Мы живы. Разве этого мало? Почему ты во всем видишь только плохое?

— Я вижу не только плохое. Я вижу то, что есть. Реальность.

— Прекрасно. — Она холодно взглянула на него своими золотистыми глазами. — Будь реалистом, сколько твоей душе угодно, а я буду лежать в траве, и слушать, как шумит ветер, и глядеть на звезды, и испытывать счастье оттого, что я жива. Потому что за последние несколько дней…

— Семь дней.

— …за последние семь дней я думала, что никогда уже больше всего этого не увижу. — Она снова улеглась, сложив руки на груди. — Я будто заново вижу луну и звезды, а когда через час-другой взойдет солнце, я и им тоже буду наслаждаться. И вообще я была бы тебе благодарна, если бы ты заткнулся и не портил мне эту радость.

Николас стиснул зубы, удержавшись, чтобы не сказать ей нару ласковых слов. Обычно он не оставался в долгу, если кто-нибудь его отчитывал, тем более, если нравоучения исходили от женщины, но спорить с этой строптивой леди было бесполезно: ее не вразумишь.

Подавив раздражение, он принялся швырять в ручей камни, пробуя, осталась ли сила в левой раненой руке.

Воцарилось тяжелое молчание, нарушаемое лишь потрескиванием костра да журчанием ручья, сбегающего по склону в нескольких ярдах от них. Теплый ветерок ерошил его волосы. Где-то слева от них шуршал маленький зверек, пробираясь сквозь заросли, серебристые звезды отражались в неглубоких водах ручья.

Конечно, думал он, бросая в воду камешки, не сложись так неудачно обстоятельства, ему наверняка здесь понравилось бы. Есть много приятных вещей, которыми могут заняться на мягком травяном ковре в лунную ночь мужчина и женщина.

Он стал тренировать правую руку, пытаясь переключить свои мысли на другой, менее опасный предмет. У него нет времени на удовольствия. Он должен восстановить силы, чтобы как можно скорее выбраться отсюда.

— Я думаю, что с нами все будет в порядке. — Мисс Делафилд неожиданно прервала молчание.

Он размахнулся, но так и не бросил камень.

— Да? На каком же основании вы так думаете?

— Да без всяких оснований. Просто я верю, что так будет.

Он, наконец, бросил камень и насмешливо сказал:

— Подумать только, а ведь я начал считать тебя умной.

— Извини, — сказала она в ответ, — я должна была догадаться. Ведь ты слишком большой реалист, чтобы верить кому-нибудь, кроме себя.

— Вы правильно поняли, леди.

— Все у тебя спланировано заранее, не так ли? Ты — и никто другой — командуешь парадом.

— И это правильно.

— Ты просто самонадеянный и бессердечный тип, не способный ни во что верить. Даже любить ты не способен. — Она заглянула ему в глаза. Он промолчал, и она отвернулась.

Николас понимал, на что она рассердилась, но решил не обращать на нее внимания. А это, черт возьми, нелегко сделать, если не можешь отойти от человека более чем на два фута. Он почувствовал укол раскаяния. Он обязан ей жизнью. Если бы не она, он погиб бы в пещере. Она все время была рядом, охлаждала его лоб, шептала какие-то ободряющие слова, успокаивала его. Он погибал, вечная тьма была готова навсегда поглотить его.

Это она вернула его к жизни. Она ухаживала за ним так, как давным-давно никто о нем не заботился. А теперь он делает вид, как будто ничего этого не было. Николас посмотрел вдаль, убеждая себя, что нет никаких причин чувствовать себя виноватым и вообще что-нибудь чувствовать. Да, он не выжил бы без нее, но ведь они с самого начала договорились, что будут поддерживать друг друга. Очень справедливая сделка. И условия достаточно простые.

По крайней мере так ему казалось всего несколько дней назад. Он даже подумывал, не убить ли ее, ведь она могла оказаться опасной для него. Она и сейчас опасна, как любой человек, знающий его тайну.

Конечно, о том, чтобы причинить ей какое-нибудь зло, больше не могло быть и речи.

Все у тебя спланировано заранее, сказала она. Николас закрыл глаза. Проклятие! Хотел бы он, чтобы это было правдой. Он и не заметил, как все запуталось и усложнилось. Он не хотел, чтобы отношения между ними изменились, не хотел испытывать никаких чувств к ней. Ему нужно думать только о себе, как это всегда бывало раньше. Это единственный способ выжить.

Поэтому он и не говорил больше ни слова о том, что произошло в пещере. Ведь он поблагодарил ее, разве этого мало? И не все ли ему равно, злится она или обижается? Ему это… безразлично…

Он возмущенно взглянул ей в спину. За всю жизнь ни одна женщина не приводила его в такое замешательство. Что, черт возьми, она с ним проделывает?

Правда, в данный момент она не делала ничего, а просто сидела, уставившись в темноту и упрямо расправив плечи, по которым разметались белокурые волосы. В золотистом свете костра и серебристом звездном свете она смотрелась почти величественно.

Величественная, холодная, далекая.

В пещере он видел ее совсем другой. Он отлично помнил, как его разбудило прикосновение кончиков пальцев к его груди.

В этом прикосновении было любопытство, смешанное с самым чистым в мире желанием, зарождающимся у него на глазах. Он видел, как оно рождалось, но в тот момент был настолько беспомощен, что не мог на него ответить.

Ну что ж, теперь он больше не беспомощен, усмехнулся Николас, эта мысль волной прокатилась по телу, обжигая, как глоток крепкого вина.

Упрямая леди сидела совсем рядом. Она казалась холодной и далекой, но он помнил ее робкие прикосновения. Возможно, она тогда сама себя не понимала, но он видел, как в ней зарождается страсть, видел это в ее затуманившихся глазах, когда их взгляды встретились.

Он почувствовал, как участилось дыхание, ощутил знакомый жар внутри. Разум подсказывал, что ему не следует идти на поводу инстинкта, но уверенность в том, что их желания совпадают, сделала его желание нестерпимым. Черт возьми, как же ему хотелось, чтобы она прикоснулась к нему, взглянула на него таким же затуманившимся взглядом, чтобы иногда — без высокомерия или неодобрения поглядела на него так, как женщина смотрит на мужчину, когда ее, как магнитом, тянет к нему.

Он смотрел на нее, и его тело горело, дыхание участилось, глаза блестели. Воображение услужливо рисовало ему заманчивые картины. Ему хотелось, чтобы эти сладкие губки отвечали на его поцелуи, а соблазнительное тело дрожало от желания в его объятиях. Ему хотелось услышать, как она вскрикнет от чувственного удовольствия, когда он вторгнется в ее шелковистые глубины, хотелось увидеть, как она потеряет голову, когда наслаждение достигнет кульминации.

Николас резко поднялся на ноги, отвернулся, провел рукой по волосам. Он дрожал. Черт бы его побрал, он дрожал, словно какой-нибудь неопытный юнец. Еще никогда в жизни он не позволял себе потерять голову из-за женщины. Надо положить этому конец, пока он не утратил контроль над собой, не сделал что-нибудь такое, о чем потом всю, жизнь придется жалеть.

Он весь горел, как не горел во время лихорадки. Но этот жар не излечат ни время, ни отдых, его может охладить только ее прикосновение. Возможно, ему поможет охладиться вода? Заметив заводь, образовавшуюся в том месте, где ручеек впадал в реку, он направился к ней.

— Куда ты идешь? — недовольно спросила она, когда цепь натянулась.

— Принять холодную ванну, — пробормотал он. — Может быть, ты сможешь любоваться луной оттуда? Или это испортит тебе вечер?

Выругавшись, что совсем не украсило леди, она поднялась и потащилась за ним.

— Мы уже мылись, тебе нельзя переохлаждаться.

— Помоюсь еще раз. — У него перехватило дыхание. — Чтобы сохранить рассудок.

— Что?

— Ничего. — Он шагнул к краю заводи. — Хоть раз не возражай мне. Можешь посидеть на берегу и поболтать в воде ногами. Ничего с тобой от этого не сделается.

Заводь была неглубокой, примерно по пояс. Песчаное дно просматривалось даже при лунном свете. Он сорвал с себя рубаху.

Она неохотно попробовала воду ногой.

— Не знаю. Кажется, она ужасно…

Николас прыгнул в воду, позабыв на мгновение о том, как коротка цепь. Потеряв равновесие, мисс Делафилд совсем неизящно шлепнулась в воду, подняв тучу брызг, и ушла под воду, но тут же вынырнула, шипя и отплевываюсь, как мокрая кошка.

— Черт бы тебя побрал, негодяй. Ты это сделал нарочно?

— Перестань, — резко остановил он ее, устав без конца объяснять каждый свой шаг и оправдываться. — Я просто не подумал…

— Ну конечно, ведь ты не думаешь ни о ком, кроме себя. Ты самый глупый, самый эгоистичный. — Дрожа то ли от ярости, то ли от холода, она, казалось, утратила дар речи. Так и не найдя слов, она изо всех сил плеснула на него водой.

Николас скрипнул зубами. Никогда еще ему так сильно не хотелось уйти от нее, чтобы получить хоть минуту покоя и одиночества. Но ведь цепь не позволит…

— Ваша светлость, — вкрадчиво сказал он, — клянусь честью, я сделал это не нарочно.

— Честью? — воскликнула она. — Честью? — Она снова окатила его водой, очевидно, ей понравился новый вид спорта. — Я уверена, что тебе неизвестен даже смысл этого слова.

— Послушай, ангелочек. — Он тоже брызнул на нее водой. — Предупреждаю, лучше не начинай со мной эту водную баталию.

— Поздно. — Она брызнула водой в третий раз, ничуть не устрашившись его угрозы.

И тут началась настоящая тотальная война.

Развернулись боевые действия, достойные атлантического флота. Залп из пены и водяных брызг следовал за залпом. Стоя лицом к лицу, они беспощадно обливали друг друга водой, устроив в небольшой заводи настоящий муссон. Он наступал. Она сделала несколько мелких шажков назад, потом погнала волну в его сторону. Он ответил ей тем же. Ни один из них не желал отступать, и ее праведному гневу соответствовало его раздражение.

Пока она не рассмеялась.

Звук был таким неожиданным, что он не сразу понял, что это такое. Но мгновение спустя и он смеялся вместе с ней. Действительно было смешно. Они едва избежали смерти, у них почти нет надежды выбраться из Каннок-Чейз живыми и, вполне возможно, им придется умереть, так и не освободившись от проклятой цепи… И вдруг — на тебе! — брызгаются водой в ручье, словно нара ополоумевших выдр.

Звонкий, искренний смех зарождался где-то глубоко внутри тела, в каком-то потаенном месте, которое очень давно не открывалось, и сливался с ее серебристым, мелодичным смехом.

Военные действия закончились так же внезапно, как и начались. Они вдруг оба замерли в еще не успокоившейся воде и стояли, задыхаясь, промокшие до нитки.

— Ну, как, полегчало? — спросил он.

Она с разгоревшимися щеками и блестящими глазами никак не могла успокоиться и продолжала хихикать.

— Да, — наконец проговорила она, — мне, как ни странно, полегчало. А тебе?

К своему удивлению, он почувствовал, что напряжение и отчаяние, которые мучили его всю ночь, прошли.

— Да. — Он отвел рукой упавшие на глаза пряди мокрых волос. — Могу ли я сдаться на милость победителя или вы пленных не берете?

Она целую секунду обдумывала вопрос с самым серьезным видом. Потом улыбнулась:

— Я дарую тебе пощаду.

Улыбка так чудесно осветила ее лицо, что у него перехватило дыхание и пропал голос. Вода вокруг них уже успокоилась, и на поляне снова воцарилась тишина и покой ночи. Они стояли не двигаясь. Промокший насквозь, озябший, Николас смотрел в упор на стоящую рядом с ним женщину, похожую то ли на прекрасную морскую царицу, то ли на озорную девчонку, и знал одно: ему не хочется никуда идти.

— Вам, — сказал он, снова рассмеявшись, — нельзя верить, леди.

— Саманта.

— Что?

— Саманта, — тихо повторила она. — Меня зовут Саманта. Можно Сэм. А тебя?

Она смотрела на него умоляющим взглядом. Ей очень хотелось, чтобы он ответил на этот простой, вопрос.

— Джеймс, — прошептал он. — Ник Джеймс. Он произнес эти слова, сам не веря, что они слетели с его губ. Он только что назвал ей свое имя. Не настоящее, но все же имя, то, под которым он прожил шесть лет. Имя мирного плантатора из Южной Каролины, человека, который не понимает, как он оказался в Каннок-Чейз, почему в него стреляли и почему заковали в кандалы.

Капитан Броган только что грубо нарушил строгие правила собственной безопасности, но это ему было совершенно безразлично.

За счастье, которым озарились топкие черты ее личика, за свет, зажегшийся в золотистых глазах, когда он назвал свое имя, стоило заплатить любую цену. Сейчас он был способен думать только об одном: они стоят так близко друг к другу, и стоит ему сделать шаг…

И он сделал этот шаг. Один шаг, и больше их ничто не разделяет. Он поднял руку и погладил ее по щеке.

— Рад познакомиться с тобой, Саманта.

Она ответила не сразу, только огромные глаза, затененные темными ресницами, глядели на него так, будто она действительно увидела его впервые. Потом она улыбнулась так, как никогда еще не улыбалась ему.

— И я рада познакомиться с тобой, Ник.

Его поразило собственное имя, произнесенное ее губами. Оно как будто омывало его, как окружающая их вода, ласковая, теплая, животворная.

Еще больше поразило его то, что она не отшатнулась от его руки, не запротестовала. Кожа на ее была нежной, как крыло ангела, мягкой, как китайский шелк. Он приподнял ее лицо и заглянул в глаза, а потом наклонился и поцеловал, будто это было самым естественным поступком на свете.

Саманта вздрогнула, но не напряглась, не стала вырываться. Она ему ответила — сначала робко, будто удивляясь, и чуть застонала. Звук был тихий, еле слышный, как шум ветерка в кронах деревьев.

У него словно развязался тугой узел в груди. Он не мог объяснить это ощущение, он мог только чувствовать. Ночь, поляна, весь окружающий мир перестали существовать, осталась только она, Саманта. Его пальцы, скользнув по щеке, зарылись в мокрых волосах. От нее пахло земляникой и летом, ночью и женской тайной. Аромат был свежий, сладкий и насыщающий его тело и душу больше, чем пища или вино. Он поцеловал ее крепче, и она положила ладони ему на грудь, прижалась к нему, дрожа, как будто боялась, что не удержится на ногах, если он ее отпустит.

Видит Бог, он до сих пор даже не подозревал, что она настолько невинна. Ее, возможно, даже никогда не целовали. Во всяком случае, так, как это делал он. И она приняла его, захотела его. Неодолимое желание вонзило раскаленные когти в его тело, но Николас боролся с собой. Ради нее он не должен спешить. Он должен дать ей время самой открыть в себе ответные ритмы страсти, пусть даже сам он сгорит в огне.

Было совсем непросто заставить себя помнить о том, как она уязвима и хрупка. Она полностью вверяла себя ему. Он обнял ее за талию, крепко прижав к себе; наклонив голову, попробовал языком раскрыть ее губы, но они раскрылись сами.

Весь его голод, жар, желание вырвались наружу и смешались с чувствами Саманты. Она была так смела и естественна в своем только что осознанном влечении и со свойственной прямотой ничего не скрывала и не таила. Он провел языком по ее губам, знакомясь с их шелковистой упругостью, и она издала низкий гортанный звук, открывая для себя новые ощущения.

Этот звук он не раз представлял себе в мечтах. Он застонал. Рука его скользнула ниже по спине, и он прижал ее еще крепче. Сквозь мокрую ткань платья он чувствовал каждый изгиб ее тела, чувствовал, как она дрожит от страсти, от удовольствия, чувствовал, как напряглись и затвердели жемчужинки ее сосков, прижимаясь к его груди.

Вдруг Саманта рванулась из его рук, будто ее ударили хлыстом. Она посмотрела ему в глаза затуманенным взглядом, словно пробуждаясь от сна; потом резко отпрянула от него.

Он ее не отпустил.

— Саманта…

— Нет! — крикнула она, вырвавшись из его рук. — Нет. — Он опустил руки, и она сделала шаг назад, удивленным взглядом обводя поляну, будто не понимая, где находится. — Я не могу… я… — Дрожащей рукой она прикрыла себе рот. — Нет.

— Саманта! — Он шагнул к ней, не понимая, почему с ней произошла столь резкая перемена — от жаркого желания до холодного страха.

— Не приближайся ко мне! — Она шагнула назад, чуть не свалившись в воду, но ее остановила цепь.

Она застыла на месте и неестественно затихла, словно олененок, широко раскрытыми глазами следящий за охотником.

Николас тоже не двигался, озадаченный ее неожиданной реакцией.

— Все будет в порядке, — сказал он, успокаивая ее. — Я не причиню тебе зла.

Она побледнела.

— Я уже слышала это раньше.

— Я ни к чему тебя не принуждаю, — сказал он, задетый ее словами. — Вы, леди, таяли в моих объятиях. Вы не меньше, чем я, хотели, чтобы я вас поцеловал. Вы хотели…

— Нет, нет! Я не хочу от тебя ничего. И уж конечно, не хочу, чтобы ты…

Неимоверным усилием он подавил желание и раздражение.

— Саманта, тебе не нужно бояться, — сказал он уже ласковее. — Я знаю, что все это для тебя внове…

— Не внове. Совсем не внове! — Вся дрожа, она рассмеялась.

Смех был неприятный — визгливый, почти истерический.

У Николаса мороз по коже пробежал. Он чувствовал, что что-то здесь неладно.

— Что ты имеешь в виду?

— Я имею в виду, что знаю все, что, следует знать о мужчинах и об их похоти, — резко выпалила она. — Я знаю, что ради этого они готовы на что угодно.

Ее слова подействовали на него, как ушат холодной воды. Как он раньше не догадался? Ведь он видел, как она отстраняется, когда он подходит слишком близко, замечал, какой страх вызывает у нее его малейшее прикосновение.

— Тебя кто-нибудь обидел? — спросил он, почувствовав, как в душе поднимается волна гнева. — Кто-нибудь испугал тебя? Когда ты сказала «я уже слышала это раньше», ты ведь имела в виду не Мевд, а кого-то другого? Кто это был, Саманта? Что с тобой произошло?

Вся дрожа, она закрыла лицо руками и отвернулась.

— Оставь меня в покое. Прошу тебя.

Уйди. Она не произнесла этого слова, но он знал, что она этого хочет. Видит Бог, он тоже сейчас хотел уйти. Раньше, сталкиваясь с деликатными ситуациями вроде этой он обычно разворачивался на сто восемьдесят градусов и быстро ретировался. На сей раз уйти было невозможно.

Дело было даже не в том, что уйти не позволяла цепь, он не мог уйти от нее, не мог видеть, как она страдает от боли, которую причинил ей какой-то безмозглый негодяй.

— Расскажи мне, Саманта, — спокойно попросил Николас, движимый какой-то мощной силой, которую он не мог бы определить и которой был не в силах противиться. Он медленно приблизился к ней. — Расскажи мне все.

— Нет! — Она втянула голову в плечи, как будто хотела исчезнуть. — Не хочу говорить об этом. Не хочу думать об этом. Со мной все будет в порядке, только оставь меня в покое…

— Расскажи мне.

— Нет, черт тебя побери!

Не обращая внимания на ее гнев, он повернул ее лицом к себе и осторожно обнял. Она сопротивлялась, но он не отпустил ее. Ему захотелось взять ее на руки и вынести на берег, помешала цепь, поэтому он просто стоял по пояс в воде, прижимая ее к себе.

Саманта перестала сопротивляться, но напряжение не прошло. Он гладил ее волосы, спину. Мало-помалу она расслабилась в его объятиях, и он вывел ее из воды.

— Расскажи мне, — прошептал Николас, крепко прижимая ее к себе.

Дрожа и тяжело дыша, Саманта прижалась лицом к его груди и долго молчала. Потом начала говорить.

— Это был летом, — сказала она так тихо, что ему пришлось напрячь слух, чтобы расслышать. — Прекрасным летним вечером. Совсем как сейчас. Я спала, даже не подозревая, что что-то случилось, пока не… пока не услышала крики.

— Где это было? — шепотом спросил он.

— Дома.

Она произнесла это слово с тоской и горечью. Голос у нее задрожал. Николас с трудом сглотнул комок, образовавшийся в горле. Он закрыл глаза, поглаживая ее по спине и не торопя.

— Мне тогда было шестнадцать лет, — продолжала она. — Меня разбудили крики, и тут появился какой-то мужчина, схватил меня и потащил с кровати. Меня и мою сестру. Они волокли нас вниз по лестнице. Это были бандиты. Их было много, они шныряли повсюду, как дикие собаки. Они орали и стреляли из пистолетов. Всю мужскую прислугу перестреляли. Женщин оставили. Я видела… я видела, что они делают с нашими служанками. — Николас крепко держал ее. — Девушки умоляли пощадить их, но бандиты только хохотали. Они срывали с девушек одежду, а потом… О Боже, я все это видела. Они вели себя как животные. Девушки кричали от страха и боли, и там было столько крови…

Николас почувствовал, как что-то болезненно сжалось в груди. Он не раз бывал свидетелем подобных ужасных сцен, но когда кровавую бойню видит девушка, такая молоденькая, почти ребенок…

— Потом мужчина потащил нас в комнату…

— Они что-нибудь сделали тебе?

— Нет. — Саманта покачала головой и повторила: — Нет. Нам удалось бежать. — Подняв голову, она посмотрела вдаль, как будто картины прошлого проносились перед ее глазами. — Один из бандитов чем-то отвлек его внимание, и мы убежали. Мы вылезли через окно и пустились бежать. И бежали, бежали, бежали…

Он закрыл глаза, почувствовав огромное облегчение, огромную благодарность судьбе за то, что ее пощадили.

— И тогда ты стала воровкой? — тихо спросил он.

— Нет. Тогда мы побежали в город к судье-магистрату. Он пообещал послать своих людей в наш дом, а когда те вернулись, мы узнали, — она запнулась, — …что наши родители погибли. Меня заставили пойти с ними, чтобы опознать трупы. Они не могли опознать труп моего отца, потому что ему разнесло выстрелом голову.

Ее худенькое тело сотрясала дрожь, она не могла больше говорить. Николас снова крепко прижал ее к груди и почувствовал ее горячие слезы. У него перехватило дыхание. Он не мог говорить, не мог найти слова, которые успокоили бы ее. Он просто держал ее в руках, чтобы она могла выплакать свою боль. Боль и чувство собственной ненужности, которое было хорошо известно ему по собственному опыту.

— Мы с сестрой остались совсем одни, — прошептала наконец Сэм. — Нам было некуда идти, некому было нас защитить, а мы были совсем не приспособлены к жизни. Но теперь я уже не так наивна. — Она подняла голову и утерла слезы. — Нам пришлось обратиться за помощью к нашей единственной родне — дядюшке Прескотту и его жене Оливии, которые жили в Лондоне. Они с радостью взяли нас к себе. Дядюшка сказал, чтобы мы не беспокоились о наследстве, о недвижимости и деньгах.

— Он их присвоил? — догадался Николас.

— Нам с Джессикой это было все равно. Нам казалось, что у них в доме мы будет в безопасности. А мне хотелось тогда одного — быть в безопасности. — Ее голос задрожал. — Но не прошло нескольких недель, как дядя Прескотт начал вести себя странно. — Саманта дрожа, вырвалась из его объятий, и что-то подсказало Николасу, что ее не надо трогать сейчас. Пусть говорит, пусть расскажет остальное. Надо выпустить гной из воспалившейся раны, чтобы дать ей затянуться. — Он старался прикоснуться ко мне и смотрел на меня так, как смотреть не следует. Я чувствовала, что что-то не так, но сначала ничего не понимала. Даже когда он однажды ночью пришел ко мне в спальню… — Она взглянула на луну и снова рассмеялась неприятным, резким смехом. — И была настолько наивна, что мне и в голову не приходило, чего он на самом деле хочет. Ведь он был моим дядей. Я и не подозревала…

— Саманта, — тихо прервал Николас — Разве твоя мать никогда не говорила тебе об отношениях между мужчиной и женщиной? Хоть что-нибудь?

Она покачала головой.

— Нет. Она говорила, что когда мы подрастем, то в день свадьбы она объяснит… но ей так и не пришлось это сделать. — Она всхлипнула. — Ей так и не представилась такая возможность. — Она сердито вытерла рукой слезы. — Дядя Прескотт говорил, что беспокоится, удобно ли мне спать. Когда я поняла, чего он хочет, я стала сопротивляться, а он все повторял, что не причинит мне зла. — Она перешла на шепот: — Он сломал мне руку.

Николас сжал кулаки, испытывая единственное желание — прикончить этого сукина сына.

— Он испугался, велел сказать всем, что я упала. Он грозился выкинуть нас с Джессикой из дома, если я скажу хоть слово тете или кому-нибудь еще.

— И ты ушла из его дома, — заключил Николас.

Она покачала головой.

— Мне было всего шестнадцать лет, — прошептала она, — я боялась. Если бы мне приходилось думать только о себе, я бы и дня больше не прожила в этом доме… но мне надо было думать о сестре. У Джессики всегда было слабое здоровье, и я понимала, что ей не выжить на улице. У нас не было денег: дядя все до последнего шиллинга прибрал к рукам. — Говоря это, Саманта все приглаживала и приглаживала ладонью прореху на своей юбке. — Я всегда была сильнее сестры и должна была позаботиться о ней.

Николас с изумлением взглянул на нее, он не подозревал в ней такой готовности к самопожертвованию.

— Когда рука зажила, он снова начал приставать ко мне. — Саманта тяжело вздохнула, как будто рассказ и воспоминания утомили ее. — В ту зиму Джесс слегла. — Из глаз ее сноса покатились слезы. — Она болела недолго и умерла. И я осталась… совсем одна.

Последнее слово пронзило его, как лезвие ножа. Уж он-то, как никто другой, знал, что, значит остаться одному. Каким-то непостижимым образом ее боль заставила Николаса острее, чем когда-либо, почувствовать собственную боль. Казалось, что ее страдания, ее горе перелились в его кровь, его сердце.

Она не запротестовала, когда он снова обнял ее.

— Я попыталась убежать на следующее же утро, но дядя Прескотт перехитрил меня. Он запер меня в библиотеке, когда тети не было дома… попытался… Он повалил меня на письменный стол и почти… — Она на мгновение замолчала. — Но я схватила перочинный нож и стала защищаться. Я ударила его ножом.

— Ты сделала это в целях самозащиты, — решительно заявил Николас. — Ты ударила его ножом, защищаясь.

— В ордере на арест, — с горечью возразила она, — было сказано, что это преднамеренное покушение на убийство. Я была вся в крови. Дядя позвал слуг и заявил всем, что я потеряла рассудок от горя и что меня надо отправить в психиатрическую лечебницу. Он хотел, чтобы меня арестовали, но мне удалось бежать до прибытия полицейских. Я бежала, бежала…

— И с тех пор все бежишь, — закончил Николас за нее. Остальное он знал.

Саманта снова заплакала, измученная, усталая, испуганная. Это были слезы женщины, у которой грубо и жестоко украли юность и которая слишком долго была одна.

Николас укачивал ее на руках, как ребенка, и горечь и обида постепенно покидали ее.

— Шшш, ангелочек, все будет хорошо, — приговаривал он. — С тобой все будет в порядке.

Неудивительно, что она боится мужчин, удивительно другое: девушка, которой пришлось так много пережить, все еще способна верить в добро и человеколюбие и все еще может радоваться таким простым вещам, как лунный свет или летний ветерок.

Николас закрыл глаза. Она все еще слишком наивна. Ей лишь кажется, что она знает жизнь. На самом деле она ее не знает. Доверчивость и вера в добро делают ее уязвимой для жестокости, на которую способны люди, а противоестественный страх лишает ее одной из немногих подлинных радостей, оставшихся у человека.

Саманта постепенно успокоилась. Взяв ее лицо в ладони, Николас заглянул ей в глаза, потом отер со щек слезы, ругая себя мысленно последними словами. С самого начала он решил: ему нет дела до этой благородной воровки, но случилось так, что она стала ему небезразлична. Этого не должно быть, у него нет времени на привязанность. У них нет будущего. Ни недели, ни дня, ни даже лишнего часа после того, как он освободится от связывающей их цепи. Он должен уничтожить врага, а она только осложнит задачу.

Но сейчас он может отблагодарить ее за то, что она сделала для него в пещере, возвратив ей драгоценный человеческий дар. То, что украли у нее бандиты и ее мерзкий дядюшка. Неужели Николас Броган не может хоть раз в жизни подумать о других прежде, чем о себе? Дать и не взять ничего взамен.

— Саманта, — тихо сказал он, — ты все еще меня боишься?

У нее дрогнула нижняя губа.

— Немножко.

Он улыбнулся, услышав ее честный ответ — к этой ее способности он уже успел привыкнуть.

— Ты мне доверяешь хотя бы немного?

Он улыбнулся еще шире.

— Из того, что тебе пришлось узнать о жизни, ты сделала неправильные выводы, ангелочек. То, что происходит между мужчиной и женщиной, не имеет отношения к боли и мучениям.

Она недоверчиво взглянула на него.

— Тебя заставили бояться того, что является естественной, важной частью жизни любого мужчины …и каждой женщины. — Он провел копчиками пальцев по ее щеке. — Это приносит удовольствие особенно женщине.

К этим его словам она отнеслась совсем скептически.

— Когда это происходит, как следует, правильно, это дает ни с чем не сравнимое чувство, которое испытывают вместе мужчина и женщина. — Он тронул пальцем ее губы. — Позволь мне показать тебе, как это бывает, ангелочек. — Он сказал это так, словно задавал вопрос.

Глава 16

Сэм не смогла ответить: у нее перехватило дыхание. Глядя в его глаза, ощущая тепло его прикосновения, она чувствовала себя так, как будто поднялась в ночное небо и летает среди звезд.

Чувства к мужчине, к незнакомцу, который знал теперь все ее секреты. Но ведь он не был больше безымянным незнакомцем.

Ник.

Она поделилась с ним своей болью, рассказала то, что никогда и никому не рассказывала. Как получилось, что она так много рассказала ему о себе? Почему доверилась ему?

У нее было предостаточно причин, чтобы не верить этому человеку. Любая здравомыслящая женщина так бы и поступила. Ведь он беглый преступник, человек, который почти ничего не знал о том, что такое доброта, зато предостаточно знал о жестокостях жизни. Сидя сейчас вот так, прижавшись к нему и ощущая тепло его тела, она почувствовала, что сердце ее бьется неровно.

Многочисленные шрамы, клеймо говорили о жизни, полной лишений и опасностей. Казалось, он был сделан из такого же прочного металла, как и соединяющая их цепь. Но он способен и на нежность, и на сострадание. Это она испытала на себе. Он ждет ее ответа.

Затаив дыхание, она закрыла глаза, не в силах вынести огонь его вопрошающего взгляда и растерявшись от собственной неуверенности. Ей нечего бояться его, это она уже поняла, но она сама…

— Ник, — прошептала она. — Я… я не все тебе до конца рассказала.

— Этому трудно поверить. — В его голосе не чувствовалось насмешки, он говорил совершенно серьезно.

— Но это правда. — Она открыла глаза и смущенно сказала: — Когда я сказала, что все еще немного боюсь тебя… так это не совсем так. Не тебя я боюсь. — У нее снова потекли слезы. — Я боюсь себя.

Он улыбнулся понимающей улыбкой.

— Чего же ты боишься, Саманта?

— Ну… когда ты целовал меня, я почувствовала… — Она с трудом подыскивала слова, чтобы объяснить, что испытывала, и очень смутилась при воспоминании об этом. Просто она совсем потеряла голову при прикосновении его губ.

— Тебе было холодно и жарко одновременно? — тихо сказал он, снова целуя ее, на этот раз едва прикасаясь к губам. — И ты как будто испытывала сразу и голод, и жажду? — Он поцеловал ее еще раз.

— Да. — Она произнесла это слово, как вздох, и опустила ресницы, почувствовав головокружение. — И меня охватывает какой-то трепет. И… — Ее объяснения прервал очередной поцелуи. — И почему-то перехватывает дыхание.

— И ты чувствовала, будто таешь? — Его рука скользнула вниз и остановилась на ее животе. Пальцы его огнем жгли кожу. — Вот здесь?

Саманта с удивлением взглянула на него.

— Да.

— Так и должно быт», ангелочек. — Ник поцеловал ее волосы. — Так бывает с каждым мужчиной и каждой женщиной, и с тобой тоже. И со мной.

От звука его низкого, хрипловатого голоса по ее телу пробежала дрожь. Она смотрела на него, как будто видела впервые, и замечала то, чего не видела раньше — глубокие морщинки в уголках глаз, небольшой шрам на виске, непокорную прядь волос, то и дело падавшую ему на лоб. И его глаза. Они глядели в ее глаза дерзко и нежно. Вглядываясь в их изумрудно-зеленые глубины, Саманта искала хотя бы намек на обман, но не нашла.

— Ты хочешь сказать, что испытываешь то же самое?

— Да, — хрипло ответил он.

Она с недоверием, искоса взглянула на него. В воде, когда он обнимал ее, она чувствовала, что вот-вот потеряет контроль над собой… он же, напротив, судя по всему, держал себя в руках.

— Я испытываю это, когда ты близко, когда ты прикасаешься ко мне… особенно так, как ты делала это в пещере.

— Я… я делала это в лечебных целях.

— В последний раз я что-то не заметил в руках у тебя тряпки, — напомнил Ник с озорной усмешкой. — Мне даже показалось, что тебе это нравится. — Покраснев, она опустила глаза. — Так и должно быть, ангелочек. Это естественно — получать удовольствие от прикосновения друг к другу.

— Я… я не… — Она сама чувствовала, что сейчас солжет.

— Тебе кажется, что ты не должна получать от этого удовольствия?

В течение шести лет Саманта следовала только своим правилам: шла, куда хотела, делала, что хотела. Словосочетание «не должна» осталось в прошлом с того дня, как она была объявлена вне закона. Прожив столько времени сама себе хозяйкой, Саманта привыкла распоряжаться своей жизнью и своими чувствами; ей в конце концов стало даже это нравиться. Но теперь она себя не узнавала. Ник перестал быть незнакомцем, зато она стала незнакомкой для самой себя. Исчезли страх, настороженность, недоверчивость, уже давно ставшие частью ее жизни. Ей казалось, что земля уходит у нее из-под ног, и она летит куда-то в ночи, и нет под рукой ничего прочного, за что можно было бы уцепиться… кроме него.

— Ник, я не знаю. Все это так…

— Ново? Это действительно ново для тебя, ангелочек. Но это естественная часть твоего существования. Ты должна наслаждаться этим так же, как наслаждаешься лунным светом и ветерком. — Он улыбнулся. — Может быть, даже больше. — Ник наклонился к ней, щекоча бородой ее щеку, отчего по всему ее телу пробежала дрожь. — Позволь мне показать тебе, как это бывает.

Она издала какой-то гортанный звук, но и сама не могла бы сказать, означает ли он «да» или «нет».

— Мы не будем делать ничего, что испугало бы тебя, — заверил он ее. — Если ты захочешь, чтобы я остановился, я остановлюсь. Если захочешь продолжить… — Он провел губами по ее губам. — Только скажи мне, и я продолжу.

Саманта молчала.

— Саманта?

— Да, — прошептала она, поняв, что уже давно приняла решение. — Да.

Не успела она договорить, как он закрыл ей рот поцелуем и, обняв за плечи, осторожно уложил на землю. Его губы начали совершать свой колдовской обряд над ее губами.

Она и не догадывалась, какой необычайной чувствительностью обладают ее губы. Запустив пальцы в его черную шевелюру, она притянула его к себе. Застонав, он схватил ее руки и прижал к земле.

Поняв, что мешает ему, Саманта расслабилась и позволила ему поступать, как он того желает, полностью подчинившись его власти. Лежа на ласковой траве, она чувствовала, как в огне его поцелуев тают ее последние сомнения. Она не боялась его, не боялась показаться ему беззащитной.

Оторвавшись от губ, Ник стал целовать ее подбородок, щеки, нос, глаза.

— Все правильно, ангелочек, — шептал он. — Закрой глазки и позволь себе только чувствовать.

Его руки скользнули вниз. Сквозь тонкий шелк платья она ощущала его ласковые прикосновения. Шутливо куснув мочку уха, он, покрывая ее поцелуями, стал медленно спускаться вниз, и от прикосновений его губ и языка по телу у нее пробегала дрожь.

Он нежно прихватил зубами ее кожу, я из приоткрытых губ Саманты вырвался стон. Выгнув спину, она раскрылась навстречу этим новым ощущениям, которые делали ее и слабой, и сильной одновременно. Казалось, что и ночной воздух вокруг, и листва над головой, и даже земля пол ней насыщены электричеством, как во время грозы, как после летнего ливня, напитавшего землю влагой.

Сердце у нее бешено билось. Все чувства обострились. Саманта вдыхала исходивший от него мускусный мужской запах, ощущала твердость его тела и прикосновение его пальцев, воспламенявшее ее. Одна его рука отыскала ее грудь. Саманта напряженно застыла, но прикосновение было нежным, осторожным, почти благоговейным. Она почувствовала, как под его рукой затвердели соски, и закусила нижнюю губу, чтобы не вскрикнуть. Он медленно описал пальцем круг вокруг соска. Дыхание у нее стало прерывистым, и, как только он убрал руку, она издала протестующий стон. Ник медленно, дюйм за дюймом, начал спускать с ее плеч лиф платья. Все ниже и ниже… открывая ее тело теплому ночному ветерку.

Огрубевшие пальцы прикасались к ее коже легко и нежно. Саманта открыла глаза, но не шевельнулась, доверившись ему. Затаив дыхание, она смотрела, как его пальцы, казавшиеся темными на ее светлой коже, скользят по ее телу, лаская округлость груди. Близость уже казалась ей не угрожающей, а упоительной.

Николас глядел на нее, распростертую рядом, и глаза его горели, каждый мускул был напряжен, дыхание стало прерывистым. Она поняла, как сильно действует на него простое прикосновение к ее телу. Он хочет ее, хочет не только целовать и прикасаться к ней. Хочет, но не позволяет себе получить свое удовольствие.

Мгновение спустя его губы проследовали по ее телу той же дорожкой, которую уже воспламенили его пальцы. Он нащупал языком твердую жемчужинку на груди и поиграл ею. Когда вершина напрягшегося соска увлажнилась, он нежно подул на него, заставив Сэм вскрикнуть. Она выгнула спину, вся дрожа от желания.

Поцелуй его привел ее в полное смятение. Бархатистая влага губ показалась похожей на обрушившийся горячий ливень. В ответ на его поцелуи — то дразнящие, то нежные, то пламенные — что-то задрожало и напряглось в самом центре ее существа. Ей показалось, что она поднимается под облака, на головокружительную высоту. Ощущение было для нее новым, мощным и невыразимо прекрасным.

Забыв обо всем на свете, Саманта целиком отдалась этому новому ощущению. Рука его медленно и осторожно скользнула вниз, отыскивая край подола юбки. Он начал поднимать платье, оголяя сначала щиколотки, потом колени и наконец бедра. Шуршание шелка, казалось, заглушало потрескивание костра.

— Саманта? — хрипло прошептал он.

Она открыла глаза, не поняв, о чем он просит.

— Ты хочешь, чтобы я продолжал?

Она не сразу ответила, пораженная тем, как он напряжен, — напряглись мускулы рук, под ее спиной, на обнаженной груди выступил пот. Напряжение было в каждой линии его тела и его лица.

— Да. — Сердце у нее забилось еще сильнее. Она погладила рукой его заросшую бородой щеку. — О да.

От ласкового прикосновения ее пальцев он задрожал.

— Саманта, прошу тебя, не надо.

— Ты не хочешь, чтобы я прикасалась к тебе?

— Нет, не в том дело…

Она повела пальцами по напряженным мускулам его шеи, и он застонал.

— Мне нравится трогать тебя.

— Но сейчас все должно быть только для тебя, ангелочек. — Он осторожно прижал ее руку к земле. — Ты можешь… — Голос его охрип. — Ты можешь сделать это потом.

Он предупредил ее возражения, зажав рот поцелуем. Она почувствовала, как его рука на бедре поднимает юбку все выше, но у нее не было ни страха, ни желания сопротивляться, ни сомнении. Он сломал ее сопротивление так же легко и просто, как отодвинул мешавшие ему шелк и кружево платья. Она чувствовала себя с ним в безопасности.

«Какая я раньше была глупая, — думала Саманта, когда полагала, что защитить себя можно, только отгородившись от всего света. Нет, не это мне нужно, а возможность быть вместе с ним, ощущение, что мной дорожат и что я под защитой».

Саманта раскрыла губы, позволив ему проникнуть еще глубже. Влажная горячая волна захлестнула ее сердце, разум и тело. Волна была похожа на нагретую солнцем воду, на тающий мед. Его пальцы медленно описывали круги по ее бедрам, будто он, набравшись терпения, ждал ее решения. Она расслабилась и раздвинула бедра, не ощущая больше потребности оберегать от него свои сокровенные тайны.

Оторвавшись от губ, он уткнулся носом в ее щеку. — Да, — прошептал он ей на ухо. — О да. — Он провел пальцами по внутренней поверхности бедер. — Откройся мне, милая… вот так…

Он отыскал самый чувствительный центр ее женского существа и прикоснулся к нему осторожно и нежно. На нее обрушился целый шквал ощущений. Ее словно ударил электрический разряд, и влажная жаркая волна поднялась навстречу его пальцам. Он ласково погладил мягкий треугольничек волос, раздвинув пальцами нежные лепестки, скрывавшие самую сокровенную женскую тайну.

— О, нежный ангелочек, — хрипло простонал он.

Ей показалось, что она больше не выдержит его прикосновений, но тут он отыскал среди влажных волос крошечный бутончик и слегка потер его большим пальцем. Пульсирующая волна удовольствия сотрясла все ее тело. Она вскрикнула.

Желание и напряжение так прочно слились воедино, что у нее затуманился разум. Пламя желания сжигало ее, и это была сладкая пытка. И чем сильнее хотелось ей его прикосновения, тем нежнее ласкали его пальцы. А он завораживал ее окончательно поцелуем, медленно прикасаясь языком к ее языку в такт движениям пальцев. Неизведанные ощущения потрясли ее, как откровение, у нее вырвался крик, и она, содрогаясь, замерла в тот самый момент, когда первый луч солнца упал на поляну, пробившись сквозь кроны деревьев.

Купаясь в солнечных лучах, Саманта медленно опускалась с небес на землю, опустошенная, но одновременно полная жизненных сил. Она сама себе казалась лучом, теплым, прозрачным первым лучом утреннего солнца.

Саманта очнулась в его объятиях. Открыв глаза, она поморгала, будто ожидая обнаружить, что все еще летит сквозь облака в окружении ангелов.

Но нет, она была на земле. Рядом со своим черным ангелом.

Он смотрел на нее сверху вниз, глаза его искрились, а в выражении лица она заметила мягкость, которой не видела раньше. С гулко бьющимся сердцем она улыбнулась ему в ответ. Ей захотелось потрогать его, как он ее трогал, познать его на ощупь, на вкус, ощутить его запах. Ей хотелось обнять его и никогда не отпускать. Но ее почему-то клонило в сон, тело ее отяжелело.

— Ник, я…

Он закрыл ей рот поцелуем, не дав договорить.

— Шшш, Саманта, не пытайся понять это, просто чувствуй.

Сонно пробормотав что-то, она закрыла глаза и, прильнув к нему, замерла. А он, устроившись поудобней, прислонился спиной к дереву. В этот момент ей хотелось одного — вечно оставаться здесь, с ним. Казалось, нет ничего естественней, чем засыпать, положив голову ему на грудь. Ей было так спокойно!

Разве можно было предположить, сонно подумала она, что все закончится таким образом?

Они устало брели по берегу реки, и лучи послеполуденного солнца жгли обнаженные плечи Николаса. Ему пришлось расстаться с изодранными в клочья, перепачканными кровью остатками рубахи. Из остатков простыни Саманта соорудила ему повязку на грудь, чтобы прикрыть клеймо. Пока сойдет и это.

Они уже несколько часов находились в пути, направляясь вверх по течению, так как предполагали, что их преследователи — если они все еще рыщут в Каннок-Чейз — будут искать их в е низовьях реки. У него оставалось всего пять дней, чтобы добраться до Йорка, а это означало, что необходимо как можно скорее раздобыть лошадь …и освободиться от красивой леди, которая шагала с ним рядом.

Сам себе, удивляясь, Николас покачал головой. Всего лишь вчера он только и мечтал поскорее отделаться от Саманты Делафилд, теперь же при мысли о разлуке щемило в груди. И причина была не в неутоленном желании, которое все еще горячило кровь.

Николас вытер рукой пот, выступивший на груди, подумав, что было бы неплохо с такой же легкостью стереть и это странное чувство. Цепь зацепилась за корягу, и он споткнулся. Саманта озабоченно поддержала его за локоть.

— Ты уверен, что у тебя хватит сил идти дальше?

— Со мной все в порядке. — Она отпустила его руку. Почувствовав, что ответил слишком резко, Николас повторил то же самое мягче: — Со мной все в порядке.

Она, по-видимому, ему не поверила, но он не собирался объяснять ей, что не от физической слабости заплетаются у него ноги, а от мыслей о ней, что само по себе становилось слабостью. Их взгляды встретились, и ее щеки залились краской. Он не удержался от улыбки. Она целый день то и дело краснела при взгляде на него.

— У тебя теперь с лица не сходит улыбка, — поддразнивая ее, сказал Николас, с удовольствием наблюдая, как от его слов Саманта покраснела еще гуще. Он нежно погладил ее по щеке. — Не надо смущаться, ангелочек.

— Я не смущаюсь, — торопливо ответила она, вздернув подбородок.

Ее реакция пришлась ему по душе. Она приняла страсть так же легко, как принимала жизнь: безоговорочно и полностью, с радостью и всем сердцем.

Саманта не переставала поражать его все новыми достоинствами, каждое из которых озадачивало его больше, чем предыдущее. Мисс Саманта Делафилд была человеком деликатных чувств и в то же время обладала железной волей. Она была благовоспитанной леди и талантливой воровкой, милой, невинной девушкой и в то же время могла безоглядно предаваться чувственным наслаждениям.

Не успев остановить себя, Николас наклонился и поцеловал ее. Ее губы, теплые, нежные, раскрылись ему навстречу. Она уже научилась отвечать на его поцелуи и его страсть! Он взял ее за плечи и, притянув к себе, крепко обнял. В его жизни было так мало ласки, а она давала ее так много и с такой готовностью, что он не мог от: этого отказаться и просто плыл по течению, не задумываясь о том, что будет дальше. Его губы прильнули к ее губам, и милый женский жар ожег его, приведя в смятение тело, разум и душу. Он резко поднял голову. Тело его напряглось, сердце глухо колотилось.

— А вы опасны, леди.

Он сказал это шутливым тоном, но в этой шутке было много правды. Она тоже тяжело дышала, а глаза были цвета расплавленного золота.

— Ты собираешься выполнить свое обещание позднее? — спросила она с загадочной полуулыбкой.

— Какое обещание? — в замешательстве спросил он.

— Ты сказал, что я смогу потрогать тебя, — напомнила она ему. — Позднее. — Ее голос прошел по его телу, как глоток крепкого виски, на него отозвался каждый нерв в его теле.

— Правильно; — произнес он, наконец. — Я так и сказал. — Он лихорадочно искал выход из положения. Все еще обнимая, он легонько подтолкнул ее вперед. — Но сейчас для нас главное — не угодить снова в тюрьму.

Она пошла вперед. Шагая следом за нею, Николас пытался разобраться в причинах собственного поведения. Это, черт побери, оказалось нелегкой задачей. Особенно когда она глядит на него, как взглянула только что — в ее взгляде было сладкое чувственное обещание, глаза искрились… Он не знал, как назвать это.

Она сказала «потом», и он почувствовал, как все внутри завязалось в тугой узел — покрепче, чем испанский морской узел. Нет. Никакого «потом» не будет.

Николас нахмурился. До сегодняшнего утра он был убежден: нет ничего плохого в том, что он получит удовольствие и уйдет своей дорогой. Чем она отличается от других женщин, которых он знал? И с девственницами ему приходилось иметь дело. Немало девушек уходило от него с улыбкой на лицах, приобретя сладкий опыт. Он никогда не отказывался лечь в постель с женщиной, если она того пожелает.

До сегодняшнего утра. До Саманты, Ему по какой-то необъяснимой причине было важно уберечь ее невинность. Не брать у нее сокровище, которое она сама предлагала.

Такое впервые случилось с капитаном Николасом Броганом, подумал он, печально усмехнувшись: не тронуть сокровище, вместо того чтобы взять его.

Он смотрел на нее, завороженный грациозными движениями ее тела. Если это соблазнительное тело снова окажется в его объятиях, он может не сдержаться и взять то, что она предлагает, а посему надо держаться от нее подальше.

Мысли его снова перенеслись на поляну. Он все еще не мог поверить тому, что произошло между ними, причем не тому, что она так упоительно отвечала ему. Это как раз его не удивило. Нет, его поразило то, что ее удовольствие оказалось для него такой же радостью, как и для нее, хотя его самого терзало желание погрузиться в ее сокровенные глубины и ему потребовалось собрать в кулак всю силу воли, чтобы тут же не овладеть ею. Она таяла в его руках, как мед, податливая, открытая, готовая, но он сдержал себя.

Впервые в жизни он доставил удовольствие, не взяв ничего взамен, и от этого почувствовал себя невероятно… хорошо. Более чем хорошо. Он был счастлив.

Николас покачал головой, напомнив себе, что его ждет неотложное дело. Речь идет о жизни и смерти. Йорк. Вымогатель. Осталось всего пять дней. Меньше пяти дней. Пропади все пропадом! Сосредоточься, Броган!

Они продолжали идти, погруженные каждый в свои мысли. Солнце клонилось к закату, посылая косые лучи сквозь листву деревьев. Ему показалось, что впереди послышался какой-то шум.

— Подожди! — Он остановил Саманту и встал рядом с ней. — Что это за звуки?

Они замерли на месте, прислушиваясь. Ветер донес звук голосов.

— Ах, черт возьми! — Схватив Саманту за руку, Николас нырнул в заросли кустарника.

— Как ты думаешь, кто это, может быть? — шепнула она.

Он не ответил, зная, что они оба подумали об одном и том же: полицейские!

Но голоса не приближались. Кем бы ни были эти люди, они, по-видимому, не двигались с места. И ни лая собак, ни ржания лошадей не было слышно. К тому же некоторые голоса, несомненно, принадлежали женщинам.

— Трудно сказать, кто это, — прошептал он в ответ. — Хочешь, подойдем поближе и посмотрим?

Она кивнула. Они осторожно подошли поближе, держась в тени деревьев в нескольких ярдах от себя, они увидели людей, разбивших лагерь посреди большой поляны.

Николас остановился, укрывшись за стволом векового дуба, и подтащил к себе Саманту. Он осторожно выглянул из-за дерева, пожалев, что у него нет с собой подзорной трубы. Рядом он слышал учащенное дыхание Саманты.

— Если это не полицейские, — прошептала она, — то кто же эти люди? Кто еще может сейчас болтаться в Каннок-Чейз?

В лагере было около сорока человека — мужчины, женщины и дети. Какие-нибудь путешественники… Повозки и фургончики были ярко раскрашены.

— Цыгане, — сказал он, наконец. — Такие же, как мы, изгои общества, ищущие прибежища в лесу. Саманта вздохнула с облегчением.

— Может быть, нам уйти, пока они нас не заметили?

— Не торопись, ангелочек. — Он продолжал внимательно изучать табор. — Там, где есть повозки, должны быть и лошади.

Саманта втянула носом воздух.

— Чувствуешь запах? — Она пристроилась рядом с ним, чтобы лучше видеть. — Интересно, что они там варят?

От пряного запаха у него заурчало в животе.

— Наверное, какую-нибудь похлебку.

В центре круга, образованного фургончиками, был разведен костер, на котором готовили пищу. Две женщины суетились возле большого чугунного котла, подвешенного над огнем.

Однако самым соблазнительным для него зрелищем были лошади. Николас заметил их в дальнем конце табора. Не менее двух десятков. Он улыбнулся.

— Неосторожно с их стороны оставлять лошадей там, откуда любой может их увести.

— Ты, наверное, шутишь. Нас поймают. — Она погремела цепью. — К тому же, как мы усядемся на лошадь вдвоем?

— Что-нибудь придумаем, когда придет время.

— Полицейские, возможно, уже разговаривали с этими людьми. А вдруг они им за нас обещали вознаграждение?

Николас на мгновение задумался. Она права: откуда им знать, сколько времени стоят здесь цыгане? Нет, появляться у них слишком рискованно.

— Я схожу туда, когда стемнеет, а ты останешься…

Он замолчал.

— Извини, — она криво усмехнулась, — но куда бы ты ни пошел, я пойду с тобой.

Взглянув на нее, Николас вспомнил, что однажды уже сделал ту же самую ошибку, но тогда это объяснялось тем, что он не привык быть с кем-нибудь в паре. А теперь… А теперь он просто хотел, чтобы она была в безопасности.

Это открытие поразило его: он ведет себя как порядочный человек. Ему хочется защитить ее!

— Но если ты решишься на это, я тоже не струшу, — продолжала Саманта, не подозревая о подлинной причине его молчания. — Не такая уж я неженка.

Ну, это вопрос спорный, подумал он, вспомнив, Как она чуть не лишилась сознания в его объятиях сегодня утром.

— Я знаю, — успокоил ее он, впервые пожалев о том, что она такая храбрая.

— Так что мы будем делать?

Пока он обдумывал ответ, с дальнего конца табора раздался какой-то новый звук, звук, совсем неуместный в глухом лесу, знакомый звон металла о металл. Звук этот менял все планы.

Потому что это, несомненно, стучал по наковальне молот кузнеца.

Глава 17

Лунный свет пробивался сквозь сплетенные вверху ветви и слабо освещал им путь, когда они тихо подбирались к табору. Сэм едва дышала от страха, стальным обручем сковавшего грудь. Ник, крадучись, молча шел впереди. Она и не предполагала, что он может быть таким спокойным, таким уверенным в себе. В лунном свете лес погрузился в таинственное молчание, изредка нарушаемое шумом крыльев перелетавших с дерева на дерево птиц, покашливанием или храпом, доносившимся из какого-нибудь фургончика, да лаем собак. Цепь почти не гремела: Саманта, пожертвовав остатками нижней юбки, обернула тканью металлические звенья.

Если цыгане выставляют на ночь сторожей или какая-нибудь собака учует их запах, они с Ником и глазом не успеют моргнуть, как вокруг соберется толпа людей. И что им делать тогда?

Ярко раскрашенные фургончики казались горсткой разноцветных камней, разбросанных по поляне.

Оставалось преодолеть еще несколько ярдов, и они будут у цели. Ник остановился и едва слышно прошептал, указывая на один из фургончиков:

— Этот?

— Думаю, этот.

Они подобрались как можно ближе к фургончику и внимательно огляделись вокруг. Целый день они кружили по лесу вокруг табора, изучая все подходы к нему. Николас все же согласился, что красть лошадь бесполезно, поскольку едва ли удастся уехать с цепью на ногах. Ворваться в кузницу и, угрожая кузнецу ножом, потребовать, чтобы он снял с них кандалы, тоже не получится. Поэтому был разработан новый план.

Они остановились в тени, в том месте, где лес заканчивался и переходил в поляну.

— Это тот самый фургончик, — шепнула Сэм, пристраиваясь рядом с Ником под прикрытием куста.

Он кивнул.

— Никаких сторожей, даже собаки нет, — шепнул он ей на ухо. — Если бы там хранилось что-нибудь цепное, фургончик бы охранялся.

Сэм вздрогнула, но не от страха, а от случайного прикосновения его губ к мочке уха.

— Иногда люди делают совсем противоположное тому, что от них ожидают. Например, прячут драгоценности среди постельного белья в комоде, вместо того чтобы хранить их в сейфе. Или закладывают несколько тысяч фунтов между страниц старой, потрепанной книги. Им, как правило, кажется, что они хитрее обычного вора.

Зубы его блеснули в улыбке.

— Нам повезло, что ты не обычная воровка.

— Будь, уверен, у них там хранятся ценности. За целый день никто и близко не подошел к этому фургончику. Во все другие фургоны люди входили, а в этот — нет. Кстати, ты обратил внимание, — сказала она с некоторым самодовольством, — здесь на двери есть замок.

Он вгляделся повнимательней и кивнул.

— Извини, что усомнился. — Он улыбнулся, но сразу же нахмурился, вглядываясь в замок с цепочкой. — Его будет очень трудно открыть?

Она достала из-за лифа свой золотой игольничек и зажала его в кулаке.

— Это можно будет сказать только после осмотра замка.

Они еще немного помедлили, наблюдая за табором. Для успешного осуществления их плана было важно, чтобы никто даже не заподозрил, что кто-то побывал в таборе. Они хотели щедро заплатить кузнецу за работу и молчание, но он не должен был догадаться, что расплачиваются с ним цыганскими деньгами.

Ник взял ее за руку.

— Пошли.

Они вышли из своего укрытия и, низко пригнувшись к земле, побежали, стараясь как можно скорее миновать открытое пространство, производя при этом как можно меньше шума. Рука Ника, державшая ее руку, была сильной и теплой. Такой теплой, что Сэм почти не ощущала страха.

Они добрались до фургончика и спрятались в его тени. Сэм задержала дыхание. Ник держался совершенно спокойно; было видно, что он собран и готов к любым неожиданностям. Сэм достала из игольничка одну из отмычек. Они тихо поднялись по ступеням к двери. Сэм взяла в руки замок и приступила к работе.

Замок был весьма сложной конструкции, такие ей раньше встречались всего один или два раза, но в остальном сегодняшняя работа ничем не отличалась от той, которую ей приходилось выполнять раньше.

Замок не поддавался. Сэм заволновалась. Может быть, она потеряла навык?

Прошла минута. Потом другая. Где-то заплакал младенец.

Склонясь к замку, Сэм на ощупь поворачивала отмычку то в одну, то в другую сторону, пытаясь отгадать секрет замка.

Почему у нее не получается? Послышался тихий воркующий голос женщины — это мать успокаивала своего ребенка.

— Поторапливайся, — шепнул ей на ухо Ник. Только было она собралась сказать ему, что он щекочет бородой шею и отвлекает от работы, как замок открылся. Сдерживая дрожь, Сэм вынула замок из петель, сняла цепочку и открыла дверь. Они крадучись вошли внутрь.

Оглядевшись вокруг при лунном свете, они увидели, что в фургончике немало самых разнообразных вещей: рулоны ткани, лампы, кухонная утварь. Ник выругался. Это был склад. Сэм быстро проверила, все, что хранилось на полках и валялось в углах. Не было ничего ценного. У Сэм упало сердце. Такой риск… и все напрасно?

Где-то в таборе, скрипнув, открылась дверь, и они услышали шаги. Шаги приближались.

Они метнулись к двери. «Неужели попались?» — Подумала Сэм, холодея от страха. Ник прикрыл ее спиной и с ножом наготове напряженно смотрел на дверь. Шаги приблизились к фургончику.

Человек торопливо прошел мимо к опушке леса. Они с облегчением вздохнули. Сем отпустила локоть Ника, только сейчас поняв, что вцепилась за него так крепко, словно цеплялась за жизнь.

— Ну и нагнал страху этот мерзавец, которому приспичило среди ночи выйти помочиться. — Он неуловимым движением подбросил нож в воздух и, в поймав его за рукоятку, снова засунул за голенище.

— Бежим отсюда.

— Нельзя, пока он не вернется.

Сэм поняла, что он прав. Им надо переждать здесь. Сидя на мешке с зерном, она безнадежно огляделась вокруг. Она-то надеялась найти здесь краденые драгоценности, нити жемчуга, золото, драгоценные камни, а оказалось, что здесь всего-навсего склад. Непонятно только, зачем цыгане повесили замок на дверь. Она ошиблась, и им надо как можно быстрее уходить отсюда, подальше от табора.

— Это я во всем виновата, — сказала Сэм.

— Теперь это не имеет значения.

Ник осматривал мешки, сваленные в одном из углов. Он, кажется, не сердился на нее за ошибку, которая может дорого обойтись им, и от этого ей было еще хуже. За мешками он обнаружил охапку одежды.

— Ну, хоть одежду здесь обновим, и то хорошо.

— Наверное, это подержанная одежда, — сказала она, рассеянно взглянув на поблескивающую в лунном свете цепь. — Цыгане скупают ее в поместьях за бесценок и перепродают, переезжая из города в город.

Он выбрал из кучи рубаху и какие-то брюки.

— Смотри-ка, здесь есть даже вполне приличная обувь.

— Это весьма кстати, — с несчастным видом сказала она, — потому что нам, наверное, до конца жизни придется тащиться пешком через Каннок-Чейз.

Снова послышались шаги. Сэм вдруг похолодела, а что если этот человек взглянет на дверь и увидит болтающуюся цепочку?

Шаги приблизились… и, миновав фургончик, стали удаляться.

Вся, дрожа, Сэм встала. На сегодня хватит искушать судьбу. Но Ник все еще конался в углу. Под кучей одежды он обнаружил что-то вроде небольшого бочонка.

— Ага, — с некоторым любопытством произнес он, — что бы это могло быть?

— Ник, нам пора уходить.

Он не обратил внимания на ее слова, заинтригованный своей находкой, и попытался открыть крышку с помощью ножа.

— Ник, — настойчиво повторила Сэм, — у нас нет времени.

Он, наконец, открыл крышку.

— О Боже! — прошептала Сэм.

Их убежище под деревьями, расположенное в миле от табора, освещалось лишь лунным светом. Они решили не разводить костер, опасаясь привлечь к себе чье-нибудь внимание.

Сэм с иголкой в руках, поблескивающей при луне, склонилась над темно-зеленым французском шелком. Подобрать одежду по размеру не хватило времени, и она взяла то, что попалось под руку. Белая хлопчатобумажная блузка с кружевным гофрированным лифом я широкими рукавами ей подошла, но юбка оказалась слишком велика, и ее приходилось ушивать в поясе. Закончив работу, она взглянула на Ника.

Сэм шутливо предложила зашить его в новые брюки, так как надеть их не позволили бы кандалы, но он решительно отказался от ее предложения, и шутка ее, кажется, не показалась ему забавной. Он сказал, что наденет новые брюки, как только снимет кандалы.

С тех пор как они покинули табор, он был как-то странно спокоен. И сейчас он лежал, растянувшись на листьях, и почти не обращал на нее внимания — он считал монеты.

Бочонок, который они обнаружили в фургончике, был доверху наполнен гинеями, шиллингами, фартингами — настоящий пиратский сундук с сокровищами. Она взяли оттуда несколько пригоршен денег и завернули их в краденую рубаху.

Во втором бочонке, стоявшем рядом, находились именно такие драгоценности, которые представляла себе Сэм: цепочки и нити жемчуга, а также драгоценные камни. Она уговорила Ника не брать их, потому что каждое ювелирное изделие там было уникальным, а следовательно, продать его будет трудно. Но Ник все-таки прихватил рубин размером с небольшое яйцо, И сейчас он разглядывал его при лунном свете, восхищаясь тонкой огранкой.

— А я все-таки считаю, что брать его не следовало, — неодобрительно заметила Сэм, перекусывая нитку. — А вдруг кто-нибудь вздумает проверить, все ли на месте в бочонке, и заметит его пропажу?

— Мы к тому времени будем далеко отсюда. — Но мы даже расплатиться с кузнецом не сможем. А вдруг он узнает камень?

— Я не собираюсь отдавать ему камень. — Ник легонько подбросил рубин в воздух и, поймав, улыбнулся, ощутив его вес на ладони. — Этот камень я взял для себя. Эта безделушка компенсирует мне неприятности, которые пришлось пережить в этом путешествии. — Он опустил камень в карман изношенных до лохмотьев черных брюк.

— Но из-за этого мы пошли на риск, в котором не было необходимости, — тихо сказала Сэм, убирая иголку.

— Моя дорогая леди, некоторым людям достаточно для счастья сияния солнечного и лунного света. — Он поднялся, сел и спрятал гинеи в свой кошелек. — Тогда как другие предпочитают блеск другого рода.

— Ты ведешь себя так, будто никогда раньше не видел денег.

Он резко вздернул подбородок, хотел, было что-то ответить, но лишь улыбнулся.

— Давненько не видел, — сказал он спокойно и похлопал ладонью по карману. — Этот маленький пустячок позволит мне наладить жизнь дома и сделать ее такой, какой она давно не была.

Ник снова занялся подсчетом монет. Аккуратно сложив свою новую юбку, Сэм отложила ее в сторону и посмотрела на него. В ее голове роилось множество вопросов. Дома? Где он, твой дом? Чем ты там занимаешься? Ты торговец? Бандит? Военный? Владелец трактира? Как сложилась дальше жизнь мальчика, которому удалось выжить в плавучей тюрьме? Кто, черт возьми, ты такой? Даже теперь, после всего, что им пришлось пережить вместе, она так и не знала ответов на эти вопросы, а он, судя по всему, не собирался рассказывать о своем прошлом, так же, как и о настоящем.

— А кроме того, — добавил он, — имеется кое-какой должок.

Она не стала спрашивать, что он имеет в виду, потому что подозревала, что он ей и этого не скажет.

— Сколько у нас денег? Достаточно?

— Больше пятисот фунтов.

Она тихонько присвистнула.

— Думаю, достаточно.

— Достаточно, чтобы осчастливить одного кузнеца и освободить двух беглецов. — Он посмотрел ей в глаза. — Через несколько часов, моя леди, мы будем за несколько миль отсюда.

— И пойдем каждый своим путем. Наконец. Последовало неловкое молчание, нарушаемое лишь звоном монет, которые он продолжал считать. Свобода! Ей следовало бы прыгать до потолка от радости. Почему же от этой мысли ей становилось так… грустно?

Саманта обняла колени руками и, прижавшись к ним щекой, стала наблюдать за ним, В серебристом свете луны его новая сорочка белела особенно ярко, а черные волосы казались еще темнее. С драгоценным камнем в кармане и золотыми монетами в руках он выглядел весьма довольным: глаза его блестели, а губы расплылись в широкой улыбке. Почему-то казалось, что он попал в родную стихию и поэтому выглядит таким спокойным, уверенным в себе и — что уж там отрицать? — таким красивым.

Уже знакомая теплая волна захлестнула ее, это было то самое ощущение, названия которому она так и не нашла. Только на сей раз это ощущение принесло с собой боль.

Всего неделю назад она была готова не задумываясь послать этого человека на виселицу ради спасения собственной шкуры. Но это было до того, как он спас ей жизнь, утешил ее, когда она думала, что ее уже ничто не утешит, смеялся вместе с пей… и прикасался к ней так, как не позволялось ни одному мужчине.

Лаской и теплом он разогнал ее страхи и сделал это с такой же легкостью, с какой украл кроваво-красный рубин из цыганской сокровищницы.

Свобода? По правде, говоря, она никогда в жизни не была свободна по-настоящему, пока ее не приковали к нему цепью.

Мысль о том, чтобы расстаться с ним навсегда… Ник поднял голову и, очевидно, прочел в глазах ее мысли. Оба молчали. Он заговорил первым:

— Так куда же ты направишься: завтра, как только освободишься от меня?

Сэм потянулась, зевнула и ответила самым небрежным тоном:

— В Мерсисайд. — Теперь, когда у нее не было больше от него секретов, она не видела смысла скрывать и это. — Я зайду в свое жилье в Мерсисайде, заберу вещички и уеду из страны.

— Значит, отправишься в Венецию?

— Да. — Почему-то мысль о синем итальянском небе и сверкающих водах Адриатики не казалась ей больше такой привлекательной, как раньше. — А ты?

— У меня деловая встреча в Йорке.

— Я имею в виду, после этого. — Она старательно подчеркивала свою незаинтересованность, хотя ей очень хотелось узнать о нем побольше.

Ник смотрел в сторону, и Сэм поняла, что поступила правильно, не сказав ему о том, что многое знает о его тяжелом детстве. Если он захочет, расскажет сам. Почему-то ей было очень важно и очень нужно, чтобы он ей доверился.

— Я плантатор, — медленно произнес он, — из американских колоний. Я возвращусь туда, как только закончу дела в Йорке.

— Понимаю. — Сэм была довольна уже тем, что он сообщил ей.

Однако сомнения не покидали ее. Плантатор? Она с трудом могла представить себе его в роли плантатора. Не похоже, что он работает в поле, что его беспокоит урожай, капризы погоды или сорняки. Что-то не верится, что он говорит правду.

Сэм почувствовала обиду и… разозлилась на себя. Почему он должен говорить ей правду? Ведь они всего-навсего незнакомцы, волей судьбы оказавшиеся скованными одной цепью. Двое скрывающихся от закона беглецов, которые яростно оберегают свою независимость и думают только о себе. Они с самого начала договорились строить свои отношения на этой основе. Интересно, когда именно договоренность была нарушена? И почему ей так больно?

— Я никогда не бывала в колониях, — сказала она, изо всех сил стараясь, чтобы он не заметил эту боль. — И как там жизнь?

Он ответил не сразу. Потом медленно заговорил:

— Там совсем не так, как в Англии. Там жарко и влажно. А земля, на которой находится моя плантация, — это главным образом засоленные болотистые почвы. Там больше воды, чем земли. Я выращиваю индиго, рис, табак. Там много рыбы и хорошая охота, преимущественно на куропаток и оленей. У меня есть неплохой винный погребок, где имеются запасы рома и бренди… Тысяча чертей, это место не идет ни в какое сравнение с некоторыми другими местами, где мне приходилось жить!

— Похоже, что ты там неплохо устроился. Ник улыбнулся:

— Но там так хорошо, как в Венеции. Она пожала плечами.

Они долго глядели друг на друга. Потом он отвернулся и, пошарив в траве, отыскал мешок с провизией, вынул оттуда наполненную водой флягу.

— Ну что ж, выпьем за то, чтобы выбраться из Англии подобру-поздорову. — Он налил воды в дне чашки, подал одну ей и поднял свою. — За Америку, за Венецию — за свободу!

— За свободу! — эхом откликнулась она и улыбнулась, хотя ей было совсем нерадостно.

Они чокнулись чашками, и пальцы их соприкоснулись.

У нее перехватило дыхание.

— Ник…

Он мгновенно отодвинулся от нее.

— У нас нет времени для… Я хочу сказать, что нам необходимо выспаться, моя леди.

Она заметила, что он снова называет ее не по имени. Неужели он делает это умышленно?

— Ник… я только… я хочу… — Она вздохнула в полном отчаянии. — Я хотела сказать….

— Что? — напряженно спросил он.

Она и сама не знала. Да и о чем говорить? — Что свобода теперь означает для нее совсем другое, чем несколько дней назад? Что она не хочет с ним расставаться? Эта мысль оглушила ее.

— Ты дорог мне.

Все очень просто: он дорог ей, и она не может и не хочет уходить от него.

— Это не имеет значения, Саманта.

— Имеет, — сказала она спокойно. — Ты для меня имеешь значение. — Он пристально взглянул на нее. — Ты мне дорог, — просто сказала она.

— Замолчи.

— Но это правда.

— Этого не должно быть.

— Почему? — Она положила ему на плечо руку. Ник отпрянул, как будто она прикоснулась к нему раскаленным железом.

— Потому что, — огрызнулся он. — Черт побери, потому что это неправильно. Ты… — Он снова выругался и закрыл глаза. — Ты леди. Леди, которая заслуживает лучшего, чем…

— Лучшего, чем плантатор из колоний?

— Лучшего, чем такой человек, как я, — сердито закончил он, открыв засверкавшие изумрудно-зеленые глаза.

— Ну что ж, вам не повезло, господин Джеймс, потому что я хозяйка своей жизни и давно привыкла сама принимать решения. Мне поздно менять свои привычки. Я знаю, чего хочу. — Она медленно сжала пальцами его плечо, ощутив, как напряжены его мускулы под тонкой рубахой. — И я знаю, что я чувствую. — Она внимательно взглянула на него, в глазах его вспыхнули опасные огоньки.

— Ты не понимаешь, о чем говоришь.

— Думаю, что понимаю. — Она склонилась к нему и подула на его губы, как это делал он, когда без слов просил поцелуя. — Я знаю, чего хочу.

— Саманта, — произнес он предостерегающе. Тело его напряглось. — Нет.

— Да, Ник, да.

Она почувствовала, как он задрожал, и услышала стон, вырвавшийся из самых глубин его существа.

Он обнял ее и крепко прижал к себе. Губы его приникли к ее губам, горячие, жадные, и она отдала себя этому огню в освещенном луной Каннок-Чейз.

Глава 18

Не подчиняясь больше никаким доводам разума, Сэм опустилась вместе с Николасом на листья. Сердце приняло решение за нее, и ее унесло на волне чувств, более сильных, чем те, которые она испытывала до сих пор. Она страстно отвечала на его поцелуи и на его ласки.

Изношенная ткань платья расползлась под его нетерпеливыми пальцами, но теперь не было необходимости беречь его: у нее было новое платье. Он со стоном сорвал с нее лиф, высвободив тело для поцелуев, нетерпеливо освободил ее от юбки, и теперь от лимонно-желтого платья на ней не осталось больше ни нитки.

Она лежала обнаженная и не испытывала при этом ни стыда, ни робости. Ветерок ласкал ее кожу — теплый и влажный летний ветерок, предвещающий дождь, заставляющий ветви деревьев плясать в лунном свете. Широкие плечи Ника почти закрывали свет, мощные руки обнимали ее тело. Он сорвал с себя рубаху, отбросил куда-то в темноту и на мгновение, тяжело дыша, застыл над ней.

Сэм притянула его к себе, поглаживая спину и ощущая пальцами шрамы… множество отметин, которые оставила на нем жизнь, полная страданий и боли. Ей хотелось бы стереть их своим прикосновением.

Он жадно ласкал ее, прикосновения были то грубые, то нежные, то быстрые, то мучительно медленные. Она искала его губы: ей хотелось, чтобы он целовал ее бесконечно. Он ласкал ее грудь, и она замирала от наслаждения.

Сэм нежно поцеловала клеймо на его груди, почувствовав губами биение его сердца, и он потерся щекой о ее щеку; шелковистые волосы бороды защекотали ее чувствительную кожу, обрушив на нее целый шквал необычайно приятных ощущений. Ник наклонил голову и прикоснулся языком к затвердевшему соску, дразня и возбуждая его.

Сэм чувствовала, что вся горит. Губы ее распухли от поцелуев, но ей хотелось, чтобы он целовал ее еще и еще, хотелось чувствовать на губах его запах — мускусный, терпкий, теплый.

Он медленно провел рукой по изгибу ее бедра… Рука опустилась ниже. Вцепившись пальцами в его плечи, она замерла в предвкушении. На сей раз она знала, чего ждать.

И он прикоснулся к ней, как раньше, как в первый раз, в ту волшебную ночь, какой у нее не бывало никогда в жизни, отыскал то самое чувствительное местечко, и его пальцы скользнули внутрь.

От этого интимного прикосновения у нее перехватило дыхание, и она замерла в ожидании. Ник медленно раскрыл пальцами нежные лепестки, скрывавшие самую суть ее женской тайны, и она почувствовала, как истекает теплой медовой влагой навстречу его прикосновению, услышала, как он, почувствовав это, негромко застонал от удовольствия.

На этот раз она не позволит ему сдерживаться, потому что больше не боится его. Она хочет его, она его любит.

Любит.

Мысль эта мелькнула и ушла, Сэм даже не успела ее осмыслить, потому что Ник накрыл ее своим телом. Она с готовностью подчинилась ему, е было радостно почувствовать его силу, его голод; его неведомый мужской жар.

— Ангелочек, — прошептал он. — Подожди…

— Не хочу больше ждать, — прошептала она в ответ. — Не хочу, чтобы ты сдерживал себя.

— Тебе может быть больно.

— Мне все равно. — Она чуть двинула бедрами под ним, и он застонал, так и не высказав до конца своих предостережений.

Глаза его горели так, что она, кажется, даже в темноте видела их изумрудно-зеленый цвет.

— Я не хочу причинить тебе боль.

Сэм поняла: он говорит не только о физической боли.

— Ник, — прошептала она, вложив в эти слова все, что чувствовала сердцем, — я тебе верю.

Он зарылся лицом в ее плечо, невнятно бормоча какие-то слова, ругательства и даже что-то похожее на молитву. Она медленно провела рукой по его спине, почувствовав, что он дрожит от желания, едва сдерживая себя.

— Не надо больше сдерживаться, — снова шепнула она.

Он на мгновение замер и одним толчком вошел в нее. Она почувствовала боль, но боль длилась всего какое-то мгновение, пока он не погрузился глубоко в ее тело и, найдя свое место внутри, не стал ее частью.

Николас старался взять себя в руки, но не мог. Впервые в жизни он утратил выработанное годами самообладание. Он чувствовал себя беспомощным, и только она могла помочь ему вновь обрести себя.

Он отстранился от Сэм, чуть не задохнувшись от острого наслаждения, потом снова вторгся в ее тело и, погружаясь все глубже, подчинился древнему, как мир, ритму, растворился в ней.

Она была драгоценным даром, которого он не заслуживал, и отдалась ему полностью, щедро, радостно. Острота наслаждения достигла предельного накала, и ее тихий вскрик и его негромкий низкий стон слились.

Небо посветлело, а звезды и луна померкли. Николас полулежал, прислонившись к дереву и держа ее в объятиях. Сэм крепко обнимала его. Ее распухшие после ночи любви губы улыбались, и, казалось, улыбку эту ничто не сможет пропить с ее лица. Такая молодая, такая нежная, такая доверчивая.

«Ты для меня много значишь». Эти ее слова все еще звучали в его ушах. Давненько он не слышал таких слов от женщины. Впрочем, и от него самого никто не слышал таких слов.

Сэм пошевелилась, но никто из них не произнес ни слова, боясь нарушить это состояние умиротворенности. Для них, привыкших к постоянной борьбе с окружающим миром, состояние мира и покоя было особенно драгоценным. Он вдруг почувствовал на груди ее слезы.

— Саманта? — с тревогой спросил он и повернул к себе ее лицо. — Черт возьми, неужели я?

— Нет, нет это не из-за тебя. Ты не сделал мне больно, — заверила она его, обнимая покрепче. — Я плачу не из-за этого, а потому, что я… — Она спрятала лицо у него на груди. — Ты дал мне такую радость, Ник. Я даже не могу выразить ее словами.

Это признание снова вызвало у него странную щемящую боль. Ее слова заполнили в его душе пустовавшее долгие годы место, наполнив теплом и светом.

— Несмотря на цепь и свору полицейских, идущих по нашему следу, — она усмехнулась, проведя пальцем по его груди, — я счастлива впервые за долгие годы… я счастлива.

Он почувствовал, как ее счастье проникает в него. Такого с ним еще никогда не бывало. Многого из того, что он испытал за последние несколько дней, с ним не бывало никогда в жизни.

У него было много любовных интрижек, но счастья он не приносил никому — одни страдания. Саманта была другой, не похожей ни на одну женщину, которую он знал. Ее ум, неутолимая жажда жизни пленяли его не меньше, чем красота, а ее чистота и душевная щедрость восхищали.

Он вдруг захотел того, что считал долгое время неважным — тепла, доброты, любви. Словно сорвав повязку с его глаз, Саманта заставила его увидеть, что все это время он не жил, а существовал. Обнимая ее, Николас вдруг понял, что не хочет, чтобы она уезжала в Венецию. Он почувствовал укол ревности. С ее красотой, умом и обаянием она недолго останется одна. Какой-нибудь богатый барон или граф украдет ее так же, как он украл у цыган рубин.

Николас представил себе Саманту в кровати под драповым балдахином, лежащую в объятиях другого мужчины, какого-нибудь итальянского графа…

— Ник?

— Извини. — Он ослабил объятия, поняв, что сжал ее слишком крепко.

Чувство собственности. Это тоже что-то новенькое для него. Раньше он никогда не испытывал чувства собственности по отношению к женщине. Он слишком ценил свою свободу, чтобы посягать на свободу другого человека, и никогда не требовал от своих любовниц какого-то исключительного отношения к себе. Он понял, чего хочет: взять Саманту с собой. Оставить ее у себя.

— Ник, — сказала она неуверенно. — Я хотела еще кое о чем рассказать тебе…

Он немного изменил положение и взглянул сверху вниз на ее улыбающееся лицо.

— Расскажи.

Она приподнялась и взяла остатки желтого шелкового платья, которые окончательно развалились в ее руках. Да, не так уж много осталось от этого платья.

— Извини, что разорвал его. — Николас усмехнулся без всякого сожаления и протянул ей свою новую рубаху. — Так что ты хотела сказать?

— Видишь ли, когда мы были в пещере и у тебя был жар… — она подождала, пока он помогал ей застегнуть пуговицы, — ты некоторое время бредил и кое-что говорил.

Он замер.

— Что именно?

Она положила руку поверх его руки, с беспокойством заглядывая ему в лицо золотисто-янтарными глазами.

— О том, как тебе выжигали это клеймо.

Он в ужасе уставился на нее.

— Не волнуйся, — торопливо сказала она, — ты говорил о том, что… видел, как вешали твоего отца. А еще о плавучей тюрьме и о человеке с металлическим прутом для клеймения. Ты называл его имя — Уэйкфилд.

Николас не шевельнулся, но нервы у него были напряжены до предела. Он не подтвердил, но и не опроверг того, что, по-видимому, сболтнул в бреду.

— А что еще я говорил?

— Больше ничего. — Улыбаясь, она провела кончиком пальца по его руке. — Не волнуйся. Я все понимаю.

— Понимаешь? Ты? — хрипло повторил он, чувствуя, как пересохло в горле.

— Да. Тебя бросили в тюрьму за преступление, которое совершил отец. Ты был невиновен. — В глазах ее была тревога… но и любопытство тоже. — А об остальном, я думаю, нетрудно догадаться.

Он почувствовал, как пробежал мороз по спине.

— Что же еще пришло тебе в голову?

— Я думаю, что ты не плантатор.

Он мысленно выбранился, но не мог произнести ни слова.

— Ты дерешься в рукопашном бою, как будто для тебя это привычное дело, — продолжала она. — И направление ты указываешь, как это делают моряки. И всегда сверяешь по звездам направление, в котором идешь. Ты не просто намечаешь путь, а как будто прокладываешь курс корабля. И еще с веревкой ты обращаешься очень умело, вспомни все эти замысловатые узлы, с помощью которых ты связывал мешок. И это клеймо… и шрамы. Похоже, что тебя секли плетью. Я думаю, ты моряк, — с победоносным видом заявила Сэм. — Возможно, морской офицер, но уж никак не плантатор. Может быть, конечно, сейчас ты стал плантатором, но не всегда им был. И, конечно, на флоте ты не рядовой матрос. Ты привык отдавать команды и привык, чтобы им подчинялись. — Она потянулась к нему и, улыбаясь, погладила заросшую бородой щеку. — Ты мне скажешь правду… капитан?

Глава 19

— Нет.

Его резкий ответ озадачил ее. Сэм посмотрела на него в замешательстве, и теплая улыбка медленно сползала с ее лица.

— Но…

— Нет, — повторил он решительно. — Нет, я не скажу тебе правду. — Он отодвинулся от нее и встал на ноги, желая в этот момент одного — уйти от нее подальше, но цепь позволила ему отойти только на два шага. Не мог он уйти. Ник замер на месте, злясь на себя. Проклятие! Ведь он сам рассказал ей о своем прошлом, не все, конечно, но непростительно много. Он тяжело дышал, не смея взглянуть на нее.

Ну и сказку она сочинила из нескольких фактов, которые узнала. Пропади все пропадом! Она ведь принимает его за какого-то вонючего героического морского офицера! Это его-то!

Она, значит, подумала, что он невиновен и что в каком-то страшном преступлении повинен его отец? Она так простодушна и так хочет видеть в нем только самое хорошее, а на самом деле все было совсем наоборот.

На самом деле это на его ни в чем не повинного отца взвели ложное обвинение, а он, капитан Броган, действительно совершил преступления, за которые нет прощения. Это он в течение четырнадцати лет слепо и безжалостно мстил, пролил море крови, не щадил никого, кто стоял на его дороге.

Не пощадил ребенка. Убил ребенка.

Охваченный острым чувством вины, Николас зажмурился и сжал кулаки. Что сказала бы она, узнав это? Благородный морской капитан! Что может быть у нее общего с настоящим Николасом Броганом?

Нечего и гадать. Такая нежная и чистая женщина, как Саманта, никогда не сможет простить его бессмысленную жестокость.

— Ник, — голос Саманты дрожал. — Я не понимаю. Неужели после всего, что мы пережили вместе, после… — она запнулась, — неужели ты все еще мне не доверяешь?

Он не мог заставить себя повернуться и посмотреть ей в глаза.

— Чем меньше ты будешь обо мне знать, тем лучше для тебя, — коротко бросил он.

— Но я думала… мне казалось, что ты…

Он круто обернулся.

— Что?

Она смотрела на него в недоумении, сбитая с толку… Обиженная. Он знал, что она хотела сказать. «Я думала, что я дорога тебе».

Саманта не произнесла этих слов, но они резанули его, словно ножом.

Она не поймет, а он не сможет заставить ее понять, что такой человек, как он, не может испытывать привязанности ни к кому. Ни к ней, ни к кому другому. Преступления, которые он совершил много лет назад, навсегда обрекли его на одиночество.

На несколько мгновений, он безрассудно забыл об этом, позволил себе подумать, что он такой же человек, как другие, и тоже имеет право на простые человеческие радости, которые может дать только женщина. Не всякая, одна-единственная. Но ничто на свете не может изменить того факта, что он был пиратом, и грехи его каленым железом выжжены в его душе. Он сделал свой выбор, будучи еще юнцом, и думал он тогда не о будущем, а о мести. Николас Броган никогда не жалел о своем выборе.

До сегодняшнего дня.

— Ник, — прошептала Сэм.

В глазах ее была боль.

— Не надо, — резко прервал он ее. — Не задавай вопроса, на который на самом деле ты не хочешь получить ответ, Саманта. И поверь мне, — добавил он как-то загадочно, — ответ на этот вопрос тебе не захочется знать.

— Не понимаю.

— Ну что ж, я не могу тебе сказать яснее.

— Не можешь или не хочешь?

Николас отвернулся. Как он допустил, что все настолько усложнилось? Ведь сначала он просто хотел получить от нее удовольствие и расстаться. Потом ему захотелось научить ее любви… а потом расстаться.

Но она смешала все его планы, и сейчас он не может вот так просто отделаться от нее, как всегда отделывался от женщин, с которыми случалось делить постель.

Ему все равно придется с ней расстаться. Он не может взять ее с собой, не может сказать ей правду. Будет лучше для них обоих, если она уедет в Венецию — город своей мечты.

У него опять защемило сердце, даже дыхание перехватило. Вконец расстроенный, Николас произнес фразу, которая всегда выручала его в прошлом:

— Я никогда не давал тебе никаких обещаний.

— А я и не просила.

Выругавшись, он снова взглянул ей в лицо.

— В таком случае чего ты хочешь? Я думал, мы оба понимаем, что происходит. То, что было между нами, — он буквально выдавил из себя эти слова, — всего-навсего удовольствие, и ничего больше.

Она отшатнулась от него, как будто он ее ударил.

— Понимаю, — сказала она холодно и спокойно, но было заметно, чего это ей стоит. — Удовольствие, и ничего больше.

У него опять защемило сердце. В его рубахе она казалась такой маленькой и хрупкой, беззащитной и одинокой.

— В таком случае, что тебе от меня надо! — спросил он.

— Правду.

Он покачал головой и закрыл глаза.

Узнай она правду — его настоящее имя, и боль в ее глазах сменится ужасом и ненавистью.

Капитан Николас Броган, наводивший ужас на все побережье Карибского моря, презираемый каждым законопослушным и добропорядочным англичанином, ничего другого и не заслуживал. И что толку объяснять, что молва сильно преувеличила его дурную репутацию, ведь того, что он сделал на самом деле, с лихвой хватит на то, чтобы его ненавидели и презирали. К тому же если он откроет ей свое настоящее имя, то до конца своих дней будет думать, не проговорилась ли она.

Ему и с одним вымогателем хватает забот, и он не хочет прожить оставшуюся жизнь, оглядываясь через плечо, не стоит ли там десяток других любителей шантажа. У него и без того жизнь не сахар.

В ту первую ночь в тюрьме у него появилось предчувствие, что эта леди сыграет особую роль в его судьбе, и теперь он понял, что так оно и есть. Благодаря ей, он узнал, что такое настоящее счастье, а потом Господь это счастье отобрал, и в этом и есть его наказание.

Николас заговорил, пытаясь придать своему голосу твердость:

— Извините, что разочаровал вас, моя леди, по если вам хочется правды, то вы выбрали неподходящего человека. Если у вас были особые требования и условия, то вам следовало оговорить их раньше, до того, как вы и я…

— Перестань.

— Я хочу лишь внести ясность.

— Все уже ясно, — ледяным тоном ответила она. — Я все поняла.

Лучи солнца, наконец, прорвались сквозь листву деревьев. Сэм поднялась, шагнула мимо него, гремя цепью, взяла свое новое платье, повернувшись к нему спиной, сняла рубашку и отдала ему так спокойно и вежливо, что у него оборвалось сердце. Уж лучше бы она швырнула ее! Но Сэм, не сказав ни слова, просто начала надевать новое платье.

Николас отвернулся. Он не хотел, чтобы она заметила, как дрожат у него руки. Натягивая рубаху, он старательно делал вид, что не замечает теплый, нежный запах, впитавшийся в ткань.

Быстро застегнул рубаху доверху, закрыв клеймо, как это делал бесчисленное количество раз в прошлом. Спрятал отметину «Молоха» — неоспоримое свидетельство того, кем и чем он был. И кем останется навсегда.

Саманте без него будет лучше. Скоро она будет уже на пути в Венецию. Она и без того уже слишком много о нем знает, так что ему будет спокойнее, когда она уедет из Англии. А когда их будут разделять многие мили, все эти проклятые чувства постепенно пройдут. К тому же там она будет счастлива. Будут у нее и дом на берегу Адриатического моря, и ее белошвейная мастерская… И какой-нибудь итальянский граф или барон в качестве мужа.

Во рту у него появился горький привкус желчи, руки сжались в кулаки. Он с радостью открутил бы голову этому негодяю, кем бы тот ни был. Он представил себе Саманту в объятиях другого мужчины, и ему захотелось пробить кулаком насквозь ствол ближайшего дерева.

— Вы готовы, моя леди? — грубовато спросил он. — Нам пора.

Солнце, думала Саманта, обладает ужасной способностью высвечивать реальность. Все, что казалось прошлой ночью призрачным, волшебным и необыкновенным, оказывается самым обыденным при свете дня.

А хуже всего было то, что сейчас она с мучительной ясностью разглядела собственную глупость.

Шагая сквозь лес следом за Ником к цыганскому табору, она раздумывала над его обидными, циничными словами: «Я никогда не давал тебе никаких обещаний».

Это правда. Он не сказал ей ни слова о том, что любит или что вообще испытывает по отношению к ней какие-либо чувства. Ясно, что у него никаких чувств и не было. Она просто дала ему возможность поразвлечься, не более того.

Но она даже ненавидеть его за это не могла. Они оба получили друг от друга именно то, что он обещал физическое удовольствие. Он не причинил ей боли, не взял силой. Она сама отдалась ему по доброй воле. Она отдала ему тело и сердце.

Первое он принял с удовольствием, второе не пожелал принять. И если она неправильно истолковала его нежные слова и прикосновения, придала им значение, которого на самом деле не было, это ее ошибка, допущенная по глупости. Очевидно, она еще многого не понимает в любви. Ей почему-то казалось, что в этом участвует не только тело, но и сердце.

Утреннее солнце пекло нещадно. Краденая блузка прилипала к плечам и спине. Монеты в глубоком кармане новой шелковой юбки тихо позванивали. Основная часть украденных денег была в кошельке Ника, но он настоял, чтобы она взяла себе несколько гиней. Когда они расстанутся, ей придется покупать себе еду по дороге в Мерсисайд, пояснил он. Это были последние сказанные ей слова, и с тех пор как они на рассвете вышли в путь, он почти не глядел на нее.

Тем лучше, с благодарностью подумала сам, чувствуя, что готова расплакаться. Ей хотелось сохранить хоть капельку гордости. Одно ее утешало, она не унизила себя окончательно, сказав, что любит его. Если он не желает раскрывать свои тайны, то и у нее будет эта маленькая тайна.

Цыганский табор был уже близко. Слышалась болтовня женщин, готовивших пищу, смех играющих детей и постукивание металла о металл, говорившее о том, что кузнец принялся за работу.

Какое-то время они кружили возле табора, оставаясь под прикрытием деревьев, пока не оказались в нескольких ярдах от кузницы.

Они остановились. Ник внимательно посмотрел на нее.

— Вот мы и на месте, моя леди. Помни, если что-нибудь пойдет не так…

— Не будем терять времени. Я хочу освободиться от этой цепи не меньше, чем ты.

— Если мы будем ссориться, это ничему не поможет.

— Обещаю, что убедительно сыграю свою роль и буду воплощением женственности и беззаботности.

— Саманта.

— Не беспокойся обо мне. Делай свое дело.

— Не забудь, что все переговоры буду вести я. Она одарила его ледяным взглядом.

— Положись на меня.

Если ее колкости и задели его, то он не показал виду. Ничем его не проймешь. Да и есть ли у него вообще сердце, подумала она.

— Хорошо. — Он переложил кошелек в ладонь — Пошли.

Они вышли из леса и направились через поляну к кузнице.

План был дерзок.

— Добрый вам день, сэр, — сказал Ник. — Не можете ли вы помочь нам?

Кузнец выпрямился и, прищурившись на солнце, окинул их взглядом. У Сэм бешено колотилось сердце, но она стояла с обворожительной улыбкой на лице. Момент был решающий. Если в таборе побывали полицейские и пообещали за них вознаграждение…

— А кто вы такие, machao? — подозрительно спросил кузнец с сильным акцентом. — Проводите здесь каникулы?

— Не совсем так, — вкрадчиво сказал Ник. — Мы просто случайные прохожие, которым немножко не повезло.

Они остановились в нескольких шагах от кузнеца. Кузнец перевел взгляд на кандалы.

— Значит, прохожие? — Он насмешливо фыркнул, пробормотав что-то на родном языке. — Ясно.

— Как видите, нам нужна помощь такого умельца, как вы. — Ник потряс тяжелым кошельком, полным монет. — Мы готовы щедро заплатить за работу.

Сэм почувствовала нервный спазм где-то внутри, но внешне осталась невозмутимой. Если цыганам вздумается отобрать у них кошелек, им печем защищаться, у них есть нож да умение Ника драться. Она уже имела возможность наблюдать его в бою… и ей не хотелось увидеть такое еще раз.

Кузней, окинул каждого из них, особенно Ника, оценивающим взглядом.

— Я, пожалуй, мог бы помочь вам, ami… за хорошую цену.

Вокруг начали собираться любопытные: подбежали дети, остановились женщины с бельевыми корзинами в руках. Мужчины в этот ранний час, по-видимому, еще спали.

— Вы, конечно, понимаете, — тихо сказал Ник, — нам хотелось бы, чтобы это осталось между нами. — Кивком головы он указал на собравшуюся толпу зевак. — Если только вы не предпочтете поделиться со своими собратьями.

Кузнец огляделся вокруг, потом жадно глянул на кошелек и жестом приказал зевакам идти своей дорогой, крикнув им вслед на своем странном наречии какие-то слова, похожие на ругательства. Его слова и жесты возымели действие: женщины и дети без возражений подчинились ему. Очевидно, все знали, что с кузнецом шутки плохи.

— Я им сказал, что вы мои старые друзья и пришли навестить меня, — объяснил он. — Идите за мной. — Он повел их в глубь фургончика, где на стенке были развешены самые разнообразные инструменты: щипцы, топоры, молотки и еще множество страшноватых на вид приспособлений, назначения которых Сэм не знала.

Ник сразу же приступил к делу:

— Нам надо снять вот это. Сколько вы запросите за свой труд?

Кузнец, присев на корточки, осмотрел кандалы.

— Я сказал бы, за труды надо не менее… — он перевел взгляд на кошелек, — сотни фунтов. — Он сплюнул в грязь. Потом погладил щиколотку Сэм. — Если только сеньорита не пожелает расплатиться другим способом.

Сэм чуть не пнула кузнеца, но рука Ника в мгновение ока тяжело опустилась на его плечо.

— Леди не идет в счет оплаты.

Ник не ударил его, не выхватил нож. Даже угрозы в его голосе она не услышала, но то, как он схватил кузнеца за плечо, заставило того сразу же отпустить ее ногу.

— Хорошо, хорошо, ami. Старый Рамой просто подумал, что, может быть, вы захотите сэкономить немного денег.

— Постарайся не думать, Рамон. Принимайся-ка лучше за дело.

— Покажи мне сначала деньги.

Ник отсчитал сотню фунтов в золотых гинеях.

— А если добавить к этому еще парочку твоих славных лошадок?

— Это обойдется… — Рамон пожирал глазами кошелек, мысленно взвешивая его содержимое, — … еще в две сотни фунтов.

Сэм едва сдержалась. Две сотни! Да это грабеж на большой дороге! Но в их положений спорить было бесполезно. К тому же она помнила, чьи это деньги.

— На твое счастье, я человек щедрый. — Ник протянул кузнецу требуемую сумму. — Возможно, я даже приплачу немного. За молчание. На тот случай, если вдруг кто-нибудь здесь появится и начнет задавать вопросы…

— Скажу им, что никогда не видел здесь machao с черной бородой и его белокурую сеньориту.

— Вот именно.

— А сколько ты добавишь? — жадно спросил Рамон.

Ник закрыл кошелек и снова подвязал его к поясу.

— Поговорим после того, как выполнишь работу. Кузнец кивнул, соглашаясь. Он положил монеты в кошелек и сунул его за пазуху.

— Кто, черт возьми, ты такой, ami?

— Тот, с кем тебе лучше не знаться, — холодно произнесла Саманта.

Возможно, это были самые правдивые слова из всех, сказанных ей Ником.

Кузнец усмехнулся. Сняв со стены один из непонятных инструментов, он склонился над кандалами.

— Дайте-ка мне еще раз нашу ножку, сеньорита. Сэм осторожно придвинула к нему ногу.

На этот раз он прикоснулся к ней исключительно с профессиональным интересом, очевидно, помня либо о вознаграждении, либо о тяжелой руке Ника. Он несколько минут возился с кольцом на щиколотке Саманты, потом, как видно, отказался от этой затеи и швырнул инструмент в угол.

— Morbell, тот, кто надел это на вас, не хотел, чтобы кольцо снимали.

У Сэм учащенно забилось сердце. Она испугалась, что она и на самом деле может остаться навсегда в кандалах и… навсегда прикованной цепью к Нику.

От этой мысли вдруг безмерно возрадовалась какая-то самая глупая, самая бесшабашная часть ее существа.

Но Район уже выбрал другой инструмент — небольшой молоток и зубило. Возвратившись к ней, он аккуратно приложил зубило к болту, запиравшему разъемное кольцо.

— А теперь стой очень спокойно, — предупредил он, поднимая молоток.

Отвернувшись в сторону, Сэм закусила губу, опасаясь, что может остаться без ноги. Ник не спускал с нее взгляда. Она одновременно и услышала, и почувствовала удар — лязг металла, отозвавшийся во всем теле. Кольцо разомкнулось и соскользнуло на землю вместе с цепью. Их отделили друг от друга. Она свободна.

Глава 20

Свобода. Сэм едва смела верить, поглядывая на цепь, тускло поблескивающую в ярких лучах утреннего солнца. А Рамон уже колдовал над щиколоткой Ника.

Свобода. Этого момента они ждали, к нему стремились с того самого первого утра в тюрьме, когда жирный Бикфорд, хохоча во все горло, говорил, что они теперь связаны друг с другом навеки. Неужели это было всего несколько дней назад? Казалось, что прошла целая вечность.

Однако вместо облегчения и радости свобода принесла боль. Сэм совсем не ощущала, что с нее сняли тяжкое бремя, наоборот, у нее было такое чувство, что она только что потеряла часть своего существа. Какую-то жизненно важную часть.

Наклонившись, Сэм потерла покрасневшую, воспалившуюся щиколотку, мысленно выбранив себя за такие странные мысли.

Кандалы оставили на ноге болезненную отметину, от которой, судя по всему, навсегда сохранится шрам. Горевать о том, что их сняли, было, по меньшей мере, глупо, но за последнее время она частенько делала глупости. Что же, больше она не станет тратить время на чувства, которые приносят лишь боль и обиду.

— Которую лошадь можно взять? — спросила она.

— Имейте терпение, сеньорита, — проворчал кузнец, все еще сидевший на корточках возле Ника. Резко ударив молотком еще раз, он, наконец, высвободил и его ногу. Теперь оба очи были свободны.

— Так какую лошадь?

— А, это. Два стойла с этого конца, — он указал зубилом, — мои собственные. Мне жаль расставаться с конями.

— За две сотни фунтов, — сухо заметил Ник, — ты сможешь купить себе целый табун.

— Что, правда, то, правда. Куплю, — согласился кузнец, довольно ухмыляясь.

— Сколько ты хочешь за седла и сбрую? — все так же спокойно спросил Ник.

— Ami, ты вроде говорил, что приплатишь мне еще, когда закончу работу? — Рамон протянул раскрытую ладонь. — Пожалуй, за все остальное скопом хватит сотни. Седел у меня нет, но есть cabercibn, а уздечки висят там. — Он указал на конскую сбрую, развешенную перед фургончиком.

Ник снова раскрыл кошелек. Сэм не стала дожидаться конца сделки и пошла, выбирать уздечку, но чуть не упала, споткнувшись, потому что отвыкла передвигаться свободно.

Она и не подозревала, насколько привыкла к ограничивающим движение кандалам на ногах, к необходимости подлаживаться под шаг Ника. Без цепи, прикрепленной к щиколотке, нога казалась слишком легкой, а тело почти невесомым. Сэм выбрала уздечку и направилась к коновязи. — Подожди.

Услышав властное приказание Ника, она не остановилась, не обязана она подчиняться его приказам. Больше не обязана.

Сэм выбрала из лошадей ту, что поменьше. Лошади были не верховые и предназначались для того, чтобы тянуть за собой фургоны, а не возить дам. Девочкой она часто каталась верхом, но конской сбруей всегда занимался грум.

— Ты неправильно взнуздала жеребца, — услышала она голос Ника.

Оглянувшись через плечо, Сэм увидела, что он направляется к ней. Странно было видеть его издали. До этого она видела его только вблизи. Он шел через заросшую травой поляну, такой уверенный в себе, такой энергичный. Рубаха плотно облегала широкие плечи, солнце высвечивало все рельефы его мощного тела.

Стараясь не обращать внимания на то, как екнуло сердце, Сэм продолжала взнуздывать коня.

— Я знаю, что делаю, — солгала она.

— Ты не проедешь и десяти ярдов, как хлопнешься в грязь. — Он взял у нее из рук уздечку.

— Мне не нужна твоя помощь, — сердито прошипела она, задетая тем, что он снова взял над ней верх.

Он и бровью не повел, продолжая взнуздывать для нее жеребца.

— Неужели вы собирались уехать, даже не попрощавшись, моя леди?

— Ты хочешь, чтобы я сказала «скатертью дорога»? — Сэм мысленно поздравила себя с тем, что удалось сохранить внешнее спокойствие.

Его тонко очерченные губы искривились то ли странной улыбкой, то ли гримасой.

— Мне будет не хватать тебя, ангелочек. Было, похоже, что он говорит правду, и это вызвало у нее еще большее раздражение.

— Переживешь.

Ей хотелось как можно скорее уехать. Немедленно, сию же минуту, Сэм подошла к жеребцу. Ник преградил ей путь.

Она сжала кулаки и смущенно взглянула на Рамона, но с облегчением увидела, что тот, не обращая на них внимания, считает деньги.

— Господин Джеймс, — Сэм перевела дыхание, — вы не забыли, что вас ждет неотложное дело в Йорке?

Ник не двинулся с места.

— Ну, ладно, прощай. Удовлетворен? — сказала она, глядя ему не в глаза, а куда-то на уровне груди. — Она поняла, почему ей хотелось как можно скорее убраться отсюда. Не потому, что она на него злилась, а потому, что готова была рыдать в голос. Сэм подняла глаза, отчаянно пытаясь сохранить спокойствие. — До свидания. Ты этого хотел?

Он обнял ее и крепко, по-хозяйски прижал к себе. Его горячий поцелуй тоже как бы утверждал право собственности. От поцелуя по всему ее телу пробежал огонь. Прижав кулачки к его груди, Сэм попыталась оттолкнуть его, но не смогла, а мгновение спустя и не захотела. Она не хотела свободы. Не хотела расставаться с ним. Все ее благие намерения, гнев и напускное безразличие растаяли в его горячем объятии. Голова закружилась от знакомого пряного запаха и ощущения близости его тела. Он сжимал ее так крепко, словно хотел навсегда отпечатать ее на своем теле, и целовал так страстно, что все закружилось у нее перед глазами и Саманте показалось, что земля уходит из-под ног.

Он отпустил ее так же неожиданно. Ему пришлось поддержать ее, чтобы она не потеряла равновесия. Ник посмотрел ей в глаза долгим взглядом. В последний раз. Потом помог ей сесть на лошадь. — Держись подальше от больших проезжих дорог, — напутствовал ее он. — Будь настороже. Если увидишь… если… — Он никак не мог закончить эту фразу. — Черт побери, просто будь осторожна. — Он передал ей поводья и, отступив в сторону, освободил путь. — Желаю тебе найти свою мечту в Венеции. — Лицо у него как-то странно сморщилось, но, может быть, его просто ослепили яркие лучи солнца? — Уезжай и забудь обо мне.

У нее задрожала нижняя губа. — Не требуй от меня никаких обещаний. Больше она не могла говорить. Пришпорив пятками жеребца, Сэм тронулась в путь навстречу ослепительному утреннему солнцу. Горячие слезы туманили глаза, и лес казался ей сплошной массой расплывчатых теней и изумрудной зелени. Оглянуться назад она не решилась.

Ночное небо над головой было затянуто облаками, закрывающими луну и звезды. Где-то вдали у горизонта сверкали молнии, влажный ветер, ерошивший ее волосы, предвещал дождь. Сэм решила остановиться где-нибудь, чтобы укрыться от дождя. Час назад она выехала из Каннок-Чейз и теперь ехала через поля по тропе, по которой, наверное, гоняли скот.

Она сдержала бег жеребца и теперь продвигалась не рысью, а медленным шагом. Жеребец, казалось, ничуть не утомился, у нее же после нескольких часов езды верхом болело все тело. Особенно сильно побаливало одно нежное местечко, постоянно напоминая об утраченной невинности и наслаждении, которое она испытала, о его близости, которой она лишилась, едва успев научиться дорожить ею.

Сэм смахнула навернувшиеся на глаза слезы. Господи, она и не припомнит, когда в последний раз чувствовала себя такой несчастной и одинокой.

Еще не выехав из леса, Сэм раза два слышала позади, будто топот копыт. Она пряталась в гуще деревьев и с замиранием сердца надеялась, что ее догоняет Ник. А вдруг он передумал и поехал за ней? Но в первый раз это оказался олень, а во второй — дикая коза. Каждый раз после этого она чувствовала себя круглой дурочкой. Надо быть уж совсем наивной, чтобы надеяться, что он поедет за ней. Ник Джеймс не тот человек, который будет бегать за женщиной. Он получил от нее, что хотел, разделил с ней короткий миг наслаждения, и на том все и должно было закончиться. Она никогда его больше не увидит, и чем скорее привыкнет к этой мысли, тем лучше.

С мрачного — под стать ее настроению — неба полил дождь. Жеребец тихо заржал, почувствовав первые капли на гладком коричневом крупе.

— Извини, старина, — со вздохом сказала Сэм. — Обещаю тебе, что по приезде в Мерсисайд продам тебя тому, у кого для тебя найдется теплое стойло.

Было бы неплохо переждать дождь на какой-нибудь ферме. Горячий ужин и крыша над головой могли бы исправить настроение. Может быть, отважиться на то, чтобы остановиться в гостинице? Заказать себе горячую ванну? И душистого мыла? И хорошенькую ночную сорочку?

Сэм вздохнула. Немного благ цивилизации — вот что ей было нужно сейчас, но она не может позволить себе такую роскошь. Натянув поводья, она остановила жеребца, сунула руку в карман юбки и нащупала там что-то твердое.

В кармане, кроме монет, лежало что-то еще. Что, черт возьми, могла она…

Ощупав этот предмет, Сэм сразу догадалась, что это такое. Она вынула его из кармана, и при свете молнии блеснули, словно подмигивая ей, красные грани камня.

Рубин! Это был рубин Ника!

Потрясенная, она смотрела на драгоценный камень. Должно быть, он сунул его в карман, когда они прощались, а она настолько потеряла голову от его поцелуев, что даже не заметила этого.

Но почему? Почему он сделал это?

Вдруг ей припомнилось, что он сказал, поцеловав ее на прощание: «Желаю тебе найти свою мечту в Венеции».

Мучительная жаркая волна вдруг захлестнула ее — смесь удивления, любви и нежности. Драгоценный камень позволит ей уехать в Италию. Теперь у нее будет достаточно денег, чтобы обосноваться в Венеции. Даже на покупку дома хватит. Сэм не замечала ни грозы, ни дождя, лившего уже как из ведра. Она закрыла глаза, сжимая в пальцах рубин — драгоценный подарок Ника. На этот камень он возлагал так много надежд, а после уплаты кузнецу в кошельке у него не осталось и сотни фунтов.

Прижав камень к сердцу, Сэм почувствовала, как от него по всему телу расходится тепло. Она посмотрела вдаль, туда, где за полями на западе находится Йорк. Ник Джеймс украл ее сердце так же просто, как украл этот камень.

Слезы, смешавшись с каплями дождя, текли по ее лицу. Ник был частью ее прошлого. С этим она ничего не могла поделать, потому что он сам не пожелал стать частью ее настоящего.

Утерев слезы, Сэм повернула жеребца на дорогу. Надо где-нибудь остановиться, надо собраться с мыслями, сжать в кулак разбитое сердце и идти вперед. Она снова положила рубин в карман, но не сразу выпустила из пальцев. Через два дня она доберется до своего жилья в Мерсисайде, а потом благодаря подарку Ника отправится в Венецию.

Глава 21

«Черный ангел».

Это заведение явно не относилось к числу самых привлекательных мест Йорка.

Остановившись в нескольких ярдах от таверны, Николас наблюдал за входом. Он испытывал возбуждение, которое всегда бывало предвестником победы.

Он все-таки добрался, несмотря на все, казалось бы, непреодолимые препятствия: тюрьму, физические мучения, которые ему пришлось вынести. Он достиг цели и даже имеет в запасе целых три дня.

Успокоив коня, Николас поднял воротник, надвинул пониже на глаза треуголку. В этот поздний час улицы были безлюдны, даже припозднившиеся гуляки разошлись по домам, но осторожность не помешает.

Таверна находилась в середине целого ряда дешевых пивнушек и публичных домов. Два тусклых масляных фонаря по обе стороны входной двери освещали деревянную вывеску, подвешенную на металлических крюках.

«Черный ангел». Название таверны было написано крупными буквами над изображением неизвестного зверски ухмыляющегося существа с крыльями и с трезубцем в руке.

Николас не мог удержаться от гримасы: шантажировавший его человек, несомненно, знал о клейме, и не просто знал, а видел его. Место встречи был выбрано не случайно.

Сердце Николаса бешено заколотилось от гнева. Ему не понравилось, что у его неизвестного врага на руках все карты. Ему вообще не нравилось, что он оказался здесь. Он не просил, чтобы его втягивали в эту игру. Кем бы ни был вымогатель, он скоро поймет, что всякая азартная игра связана с риском и он допустил роковую ошибку в тот день, когда отправил письмо в Южную Каролину.

Спешившись, Николас, не торопясь, повел коня к коновязи. Сейчас он был внешне похож скорее на члена палаты представителей, чем на беспощадного пирата.

Выехав из Каннок-Чейз, он остановился в ближайшем городке, где обменял неповоротливую лошадь на самого быстрого скакуна, какого смог отыскать, наскоро съел горячий ужин и купил себе новую одежду. Кроме пальто и треуголки, на нем были надеты жилет и бриджи из темно-синей парчи, кружевная сорочка и затейливый галстук, который его душил, а также сюртук с манжетами.

Привязав коня, он сделал вид, что ослабляет подпругу, а сам в это время внимательно огляделся вокруг. Он не заметил ничего подозрительного. Никто не слонялся возле входа, никто не выглядывал из ближайших окон. Дозорных тоже не было видно.

Правда, вымогатель не ожидает его приезда сегодня. Этот мерзавец заявится сюда только через три дня, ожидая найти пакет с деньгами, а не Николаса Брогана собственной персоной.

Мрачно усмехнувшись, Николас открыл сумку, достал из коробки манильскую сигару и с наслаждением закурил. В этом удовольствии он был долгое время вынужден себе отказывать. Затянувшись, он выпустил дымок в холодный ночной воздух. Несколько дней подряд без конца лил дождь, и погода после этого заметно изменилась: долгое влажное лето сменилось первыми осенними холодами.

Укладывая коробку с сигарами назад в сумку, он нащупал белую хлопчатую рубаху, засунутую на самое дно… рубаху, украденную из цыганского фургончика. Она все еще хранила едва уловимый запах Саманты. Николас помедлил, потом вытащил смятую рубаху, уговаривая себя, что ее надо сейчас же выбросить, как и все остальное, что он принес с собой из Каннок-Чейз.

Но почему-то он не мог этого сделать. За последние два дня у него была масса возможностей отделаться от этой рубахи, но он продолжал возить ее с собой.

Николас нахмурился, понимая, что ни время, ни расстояние не помогут ему избавиться от Саманты. Он не мог выбросить ее из головы, не мог привыкнуть к странному ощущению отсутствия на щиколотке разъемного кольца. Каждый шаг напоминал ему о ней.

Когда полил дождь, он поймал себя на том, что беспокоится о ней: ведь на ней была только тонкая блузка и юбка. Интересно, купила ли она себе плащ или накидку потеплее? А может быть, она где-нибудь остановилась, чтобы переждать непогоду? Не угрожает ли ей опасность? Тепло ли ей? Все ли с ней в порядке?

Резким движением Николас закрыл сумку, напомнив себе, что до встречи с ним Саманта в течение шести лет справлялась с жизнью самостоятельно. Она не нуждается в его защите. Глубоко затянувшись ароматным дымом, он не почувствовал его вкуса. Интересно, что подумала Саманта, обнаружив в своем кармане рубин? Хотелось бы ему видеть выражение ее лица в тот момент. Он вдруг поймал себя на том, что смотрит на лупу, глупо улыбаясь. Тряхнув головой, он попытался прийти в себя и, стиснув зубы, крепко прикусил копчик сигары.

Наверное, отдавать ей драгоценный камень было глупо. Ему, несомненно, еще придется пожалеть о своей щедрости, но теперь нет смысла сокрушаться об этом, как и обо всем прочем, что было связано с его бывшей спутницей. Он за Саманту больше не отвечает… она больше не его…

Но она ему и не предназначалась, безжалостно напомнил Николас себе. Она была лишь короткой передышкой для мучающегося в аду грешника, прикосновением к раю, воспоминание о котором будет преследовать его до конца жизни. Все, что ему осталось, — это воспоминания, которые не будут давать спать по ночам. Да еще смятая рубаха.

Он повернулся к таверне, стараясь прогнать из головы все мысли о Саманте Делафилд. До Михайлова дня осталось всего трое суток. В такой решающий момент он не может позволить себе отвлекаться.

Николас быстро зашагал по направлению к «Черному ангелу». Новые блестящие сапоги почти бесшумно ступали по мокрым каменным плитам тротуара. Подойдя к входу, он распахнул дверь и решительно шагнул внутрь.

Его сразу же окутало облако сизого табачного дыма, смешанного с кислым запахом пива, вина и едкого мужского пота. Помещение скудно освещалось свечами в металлическом канделябре. Грубо струганные столы и скамьи были беспорядочно расставлены по всей комнате. Кое-где за столами сидели пьяные завсегдатаи заведения да какие-то мужчины вполголоса обсуждали свои дела.

Николас заметил, что здесь не было веселых компаний, зашедших пропустить стаканчик-другой, посплетничать, не слышно было непристойных шуток и застольных песен. В глубине комнаты он разглядел еще один выход. Что же, весьма подходящее место для тайных встреч и всяких гнусных делишек.

Место вымогатель выбрал со знанием дела, отметил про себя Николас, и это заставило его с уважением и с еще большей настороженностью отнестись к своему неизвестному недругу.

Он приблизился к длинной стойке бара, тянувшейся справа по всей длине комнаты, и подозвал зевавшего во весь рот хозяина таверны.

Но не успел он заказать пива и задать парочку вопросов, как на его плечо опустилась сзади рука и чей-то голос произнес: — Ну, наконец-то!

Сидя спиной к стене, положив треуголку на скамью рядом с собой и поставив ноги на противоположную скамью, Николас, покачивая головой, смотрел на своего рулевого.

— Черт тебя побери, я меньше всего ожидал встретить тебя здесь.

Ману поднял в приветствии кружку пива. Широкая ухмылка на его физиономии не выражала ни малейшего раскаяния.

— Я тоже рад вас видеть, капитан.

— Ты так и не научился выполнять приказы, — упрекнул его Николас, отхлебывая из кружки. — Давным-давно напрашиваешься, чтобы тебя как следует пропесочили за это.

Ману согласно кивнул с самым серьезным видом.

— Да, не помешало бы проучить меня как следует.

— Теперь, наверное, поздновато, а?

— Вы правы, капитан. — Улыбка африканца стала еще шире. — Вы, как всегда, правы.

Николас замолчал, уставившись на кружку и поглаживая большим пальцем зазубрину на ее краю. Нет никакого смысла отсылать Ману обратно, раз уж он здесь. И по правде говоря, он был рад его компании: приятно видеть рядом преданного помощника. Преданного друга, поправил он себя. Эта мысль пришла ему в голову внезапно. Он нахмурился, очень удивившись этому слову. Ведь ни одного человека он не одаривал ни своим доверием, ни тем более дружбой.

Вместе с Ману им пришлось пережить немало бурь, и он всегда был рядом, всегда оказывался под рукой, когда был нужен. Даже в те времена, когда Николас Броган утверждал, что не нуждается ни в ком.

Он перевел взгляд на Ману, подумав, что тот как нельзя более подходит под определение «друг» и нет у него человека, который бы больше, чем Ману, заслуживал, чтобы его называли другом.

Ману прощал ему крутой характер, все его недостатки и пороки. Морщины на нахмуренном лбу разгладились, и Николас широко улыбнулся Ману.

— Ну, давно ли ты здесь поджидаешь меня?

— Два дня я наблюдал за этим местом.

Оба, не сговариваясь, перешли на тихий, заговорщический полушепот.

— Пакет уже прибыл? — спросил Николас, закуривая очередную сигару.

— Да. Пакет у бармена. Он говорит, что пока никто за ним не приходил. Кроме меня.

Николас бросил взгляд на толстого мужчину, дремлющего за стойкой в противоположном конце помещения.

— Рад видеть, что мы доверили такую ценную вещь человеку надежному к бдительному.

Мацу фыркнул.

— Да уж. Поэтому я и решил, что лучше мне находиться здесь все время, когда таверна открыта. Правда, я рискую спиться, потому что, хотя это заведение — настоящая грязная дыра, пиво здесь отменное.

Николас рассмеялся и снова отхлебнул из кружки.

— Чтобы споить такого старого пьянчугу, как ты, двух дней не хватит. А теперь скажи мне, почему ты не в Южной Каролине?

— Сначала я хотел сделать небольшой крюк. Высадив вас на берег, я решил заехать в Лондон, чтобы побеседовать с одной известной вам леди.

— С Клэрис? — Николас удивленно поднял бровь. — Так, значит, ты по-прежнему думаешь, что она в этом замешана?

— Признаюсь, я так думал. Обиженная женщина и все такое… — Ману покачал головой. — Но она сказала, что за последние шесть лет ни разу о вас не вспомнила, и я ей верю. Мне не сразу удалось отыскать ее: она больше не живет в Ист-Энде. У нее теперь дом на Кавендиш-Сквер. За него заплатил какой-то богач с корявой физиономией, который души в ней не чает. Она не нуждается в деньгах.

— Значит, она наконец поймала себе жирного налима, а? — Николас задумчиво выпустил к закопченному потолку облачко ароматного дыма. — Я всегда знал, что Клэрис, как кошка, приземлится на все четыре лапы.

Он не почувствовал ни малейшего укола ревности. Клэрис была для него приятным развлечением в те времена, когда единственной его целью в жизни была месть. Он никогда не смог бы дать ей то, чего она хотела: деньги, надежность, преданность. Они с Клэрис проводили столько же времени в ссорах, сколько в объятиях друг друга. И после двух лет совместной жизни…

Неожиданная мысль потрясла его: даже после двух лет, проведенных вместе, он с легкостью покинул Клэрис. Так же легко он расставался и с любой другой женщиной. Пока не появилась Саманта.

За неделю с небольшим Саманте удалось стать частью его существа, не менее важной, чем кровь в его жилах или сердце в груди.

— Клэрис вращается теперь в очень обеспеченных кругах, — продолжал Ману. — Нельзя сказать, что мое появление ее обрадовало: ее джентльмен ничего не знает о ее прошлом.

— Особенно о близкой дружбе с такими малопочтенными тинами, как мы с тобой, — добавил Николас, пытаясь вернуться мыслями к теме разговора.

— И она не хочет, чтобы он узнал об этом, — сказал Ману, осушая кружку до конца. — Она не замешана в этом деле, капитан. Клянется, что ни слова никому не говорила о том, что вы остались живы после пожара на корабле.

— Но ведь больше никто не знал об этом, — пробормотал Николас. — Никто, кроме нас троих.

— Возможно, мы ошибались. Должно быть, об этом все-таки знал кто-нибудь еще.

— И этот человек ничего не предпринимал целых шесть лет? — Николас окинул взглядом мужчин, сидевших за столами. — В этом нет смысла.

— Вот именно, — согласился Ману. — Поэтому я решил сделать еще один крюк после того, как покинул Лондон. Подумал, что до Йорка не так уж далеко. К тому же наше суденышко без ремонта не может покинуть порт.

Николас нахмурился:

— Неужели опять проблемы с бизань-мачтой?

— Нет. Бизань в порядке. Проблема с заплатой, которую мы поставили несколько лет назад, залатав пробоину ниже ватерлинии. Там образовалась течь.

Николас выругался.

— Повреждение не такое уж серьезное, капитан. Просто у меня не было денег на ремонт. Пришлось поставить судно в сухом доке в лондонском порту.

— Сколько нам надо?

— Примерно пятьдесят, самое большее — семьдесят пять фунтов.

Потрясающе, подумал Николас, нащупав кошелек. Как видно, он возвращается из Англии таким же нищим, каким приехал сюда.

Но это все-таки лучше, чем вообще не уехать из Англии. Он хотел, было немедленно отослать Ману прямиком в Лондон с деньгами.

— Ману, имей в виду, что как только я закончу это дело, мне придется в срочном порядке покинуть эту страну. Видишь ли, по пути сюда у меня возникли кое-какие проблемы с законом.

— Я уже думал об этом.

Отсутствие любопытства в его голосе удивило Николаса.

— Ты не хочешь спросить меня, почему я задержался?

— Я это знаю, капитан. Последнюю неделю вся Англия только об этом и говорит. Николас похолодел.

— О чем, черт возьми, говорит Англия? Ману встал из-за стола, направился к стойке бара и, захватив кипу газет, возвратился на место.

— Об этом писали во всех газетах. — Он придвинул газеты к Николасу. — Описание бежавшего преступника — мужчины показалось мне знакомым. Особенно в той части, где говорится, как он… гм-м„ позаботился об охранниках.

— Пропади все пропадом, — простонал Николас, читая броские заголовки.

ДЕРЗКИЙ ПОБЕГ СРЕДИ БЕЛА ДНЯ В СТАФФОРДШИРЕ. УБИТЫ ПОЛИЦЕЙСКИЕ; ДВОЕ ПРЕСТУПНИКОВ РАЗЫСКИВАЮТСЯ. СУДЬЯ-МАГИСТРАТ ХИББЕРТ ОБЕЩАЕТ ВОЗНАГРАЖДЕНИЕ.

Меньше всего сейчас ему была нужна огласка. Это может повредить ему — и Саманте тоже.

— Не так все плохо, капитан, — сказал Ману, фыркнув. — Никто не сможет догадаться, кто вы такой на самом деле. Даже я не был уверен. Они принимают вас за какого-то грабителя по имени Джаспер Норуэлл. Их интересует он, а не вы. — Ману развернул одну из газет и ткнул пальцем в текст. — К тому же во всех статьях пишут главным образом про нее.

Николас впился глазами в статью, на которую указал Ману, и на какое-то время все окружающее перестало для него существовать.

В газете был помещен набросанный пером портрет Саманты, где была мастерски выписана каждая черта ее обворожительного лица.

Он схватил газетный лист, сжав его так сильно, что смял бумагу.

— Какого дьявола…

— В северной Англии этот портрет развешен на каждой стене. До вас им нет никакого дела. Вся шумиха поднялась из-за нее.

Николас не слушал. Он читал. Ему словно протаранили грудь и вышибли дух.

О нем тоже раза два упоминалось, но в центре внимания находилась Саманта. В каждой статье содержались ее подробные описания. Все сведения сообщил молодой полицейский по имени Такер.

Николас скрипнул зубами, перед глазами вдруг поплыл красный туман. Надо было прикончить этого Такера тогда же.

Дядя Саманты, известный лондонский судья-магистрат Прескотт Хибберт, утверждал, что он очень беспокоится за свою «потерявшую рассудок» племянницу. Он выехал в Стаффордшир, чтобы лично участвовать в поисках. Это он пообещал весьма значительное вознаграждение за любую информацию о ее местонахождении. Он просил связаться с ним каждого, кто видел ее где-нибудь в округе за последние несколько месяцев.

Читая жалостливые просьбы Хибберта, Николас почувствовал во рту горький привкус желчи. Все это ложь. Крокодиловы слезы. Ведь именно из-за Хибберта с ней случилась беда. А если этому негодяю удастся схватить ее, он, несомненно, сделает с ней что-нибудь похуже.

— Так что я не думаю, что у вас есть причины для беспокойства, — торжествующим тоном заключил Ману. — О вас вообще почти не упоминают. Им нужна она. Ну не смешно ли это, а? Ведь они считают вас просто каким-то вором!

— Да, можно помереть со смеху. — Николас отложил газету. Саманте угрожает значительно большая опасность, чем ему, — такой поворот событий не располагал к веселью.

Его охватило незнакомое чувство, которое было сильнее, чем тревога или беспокойство, — леденящий душу страх.

Останавливалась ли Саманта где-нибудь по пути в Мерсисайд? Видела ли она газеты?

— Капитан?

Озадаченный его поведением, Ману что-то говорил, но Николас его не слушал. Сердце у него колотилось, ладони взмокли. Проклятие! Что ему делать? Как предупредить ее? Съездить в Мерсисайд и вернуться обратно до появления здесь вымогателя он не успеет.

Он должен остаться здесь и убить того, кто явится за пакетом. За этим он и приехал в Англию, рискуя своей жизнью. Не может он сейчас бросить все.

Тогда что, черт возьми, ему делать?

Саманта там одна и направляется прямиком в расставленную ловушку.

Глава 22

Саманта устало тащилась по темным улицам Мерсисайда. Она была так измучена, что еле передвигала ноги. Тонкая одежда не защищала от холодного ночного ветра, и она совершенно продрогла.

После трех дней верховой езды у нее болело все тело. Она продала жеребца в первой же попавшейся на глаза конюшне: верховой ездой она была сыта по горло и хотела одного — никогда в жизни не видеть больше ни одной лошади.

Дрожа от холода, Саманта старалась подбодрить себя мыслью о том, как приятно будет сегодня ночью выспаться на настоящей кровати. Всю дорогу от Каннок-Чейз до Мерсисайда она объезжала городки и деревушки, боясь привлечь к себе ненужное внимание. Только один раз она остановилась отдохнуть в фермерском доме. Заплатила несколько монет за пищу и крышу над головой, но ночью почти не сомкнула глаз.

Неуютно было чувствовать себя в одиночестве… Ей не хватало Ника. Не хватало так сильно, что она не могла ни есть, ни спать, а когда ей удавалось забыться, Ник появлялся в ее снах.

Саманта впервые за долгое время увидела свое отражение в зеркале, когда мылась в фермерском доме, и поразилась тому, насколько сильно она изменилась. Кожа, отмытая от дорожной пыли и грязи, была бледной, а глаза покраснели от слез. Пятна на шее не смогли смыть ни мыло, ни губка. Это были следы страстных поцелуев Ника. Он оставил свою отметину на ее теле, сердце и душе.

В который уже раз она попробовала изгнать мысли о нем, как он изгнал ее из своей жизни. Однако при этом она опустила руку в карман зеленой юбки и сжала пальцами рубин, будто согреваясь от его тепла, затем заставила себя выпустить рубин из пальцев и, вобрав голову в плечи пошла дальше.

Пора посмотреть правде в глаза и перестать мечтать о том, чего быть не может. Со временем она снова привыкнет жить одна. И ей станет легче. Со временем. Она на это надеялась.

Мокрые от дождя улицы Мерсисайда заливал лунный свет. Было полнолуние. А на душе у нее было холодно и уныло, под стать мокрым булыжникам под йогами. Обычно она приезжала сюда, испытывая облегчение, радость оттого, что на этот раз все хорошо кончилось и она может добавить еще несколько фунтов к своим сбережениям.

В своей комнате Саманта ненадолго обретала некое подобие нормальной жизни. Обычно, прежде чем пойти на очередное «дело», она проводила здесь недели две и жила тихо и мирно, ходила на рынок, болтала с соседками. Но сегодня Саманта не чувствовала ни радости, ни облегчения. Во всем виновата усталость, успокаивала она себя. Она просто измучилась после всего, что пришлось пережить. Все, что ей надо, это хорошенько выспаться. Наутро все покажется в ином свете.

Вот и ее дом. Саманта взглянула на свои окна под самой крышей. Это было место, которое она в течение пяти лет называла домом, но сейчас она даже не могла заставить себя улыбнуться. Взбираясь по темной лестнице, она думала, что придется отмычкой открывать собственную дверь: кошелек, в котором находились ключи, у нее отобрали при аресте.

На верхней площадке было совсем темно. Она по памяти нащупала замок и принялась за работу.

Замок открылся через несколько секунд. Вздохнув, Саманта распахнула дверь, вошла внутрь и закрыла дверь за собой.

Сквозь окно в комнату светила луна. Саманта сделала несколько шагов в темноте и на что-то наткнулась.

— Что, черт возьми…

Это лежал на полу перевернутый журнальный столик. Она замерла на месте.

При скудном свете лупы она увидела разбитую вазу, валявшуюся на потертом ковре. Стулья опрокинуты и поломаны, ее немногочисленная одежда и другие пожитки разбросаны по полу.

Ее обокрали! Ограбили! Она вспомнила, что из-за усталости забыла проверить, на месте ли нитка, которую всегда аккуратно протягивала поперек двери в качестве меры предосторожности. Она почуяла опасность. Полицейские!

Стоя на месте и почти не дыша, Саманта прислушивалась, пытаясь узнать, есть ли кто-нибудь в комнате. Она не услышала ни звука. Ни шагов, пи дыхания, ничего, кроме гулких ударов собственного сердца.

Никого нет. А вдруг за ней наблюдают снаружи? Саманта с бешено бьющимся сердцем бросилась в дальний угол комнаты, к тайничку, где хранила деньги. Надо как можно скорее уносить отсюда ноги!

Отодвинув от стены комод, она пошарила рукой в тайничке, устроенном в степе позади него. На месте ли шкатулка? Неужели ее нашли? И взяли?

Саманта нащупала гладкую поверхность шкатулки из полированного орехового дерева. Дрожащими пальцами вынула ее и открыла. Деньги были на месте. Со вздохом облегчения закрыв шкатулку, она быстро направилась к двери. Но было поздно.

Сзади послышался шорох, потом шаги и звук взводимого курка пистолета. И в ту же секунду тяжелая мужская рука зажала ей рот.

— Добрый вечер, дорогая племянница, — пророкотал знакомый голос ей на ухо, и холодное дуло пистолета ткнулось под ребра, — Приятно снова увидеться с тобой.

Ужас сковал ее. Именно эта сцена часто повторялась в ее ночных кошмарах. Дядюшка разыскал ее! Комната закружилась у нее перед глазами. Нет, только не это!

Она боролась изо всех сил, брыкалась, вырывалась, пытаясь освободиться от его хватки.

— Ну, ну, Саманта. Не усложняй ситуацию еще больше. — Он без особого труда усмирил ее, переместив дуло пистолета к горлу. — Будет лучше, если ты перестанешь сопротивляться.

Она замерла, учащенно дыша, и закрыла глаза. Прошу тебя, Господи, помоги мне.

— Должен признаться, меня удивило, что ты до сих пор жива, — прошептал он тем самым вкрадчивым голосом, который преследовал ее в кошмарах. — И обрадовало. И мне не очень дорого обошлось отыскать тебя. Жители этого бедного квартала были счастливы продать за несколько монеток сведения о твоем местонахождении. Я уверен, что ты с лихвой окупишь каждый затраченный шиллинг. — Он переместил руку и стиснул ее грудь. — Нам с тобой надо наверстать потерянное время.

Паника охватила ее и лишила способности двигаться, она боялась потерять сознание. Нет, нет, нет!

— Но, к сожалению, не здесь и не сейчас — Он на секунду ослабил хватку, чтобы заткнуть ей кляпом рот. — Судя по тому, во что превратили полицейские твое жилье, они настроены весьма решительно и жаждут отдать тебя в руки правосудия. Они могут скоро вернуться, и казнь через повешение — это совсем не то, что я для тебя приготовил, моя дорогая. — Он заломил ей руки за спину и туго связал обрывком веревки. — У меня для тебя приготовлено миленькое гнездышко в Лондоне. Частные апартаменты, где ты будешь в моем распоряжении, когда я того пожелаю. — Он гаденько хихикнул. — У нас будет достаточно времени, что бы познакомиться заново. Целые годы.

Шум у нее в ушах напоминал по силе грохот водопада. Она идет ко дну. Беспомощная. О Боже, прошу тебя! Ник, помоги мне!

— Полицейские собьются с ног, разыскивая тебя, но они тебя никогда не найдут, дорогая. Больше тебя вообще никто не увидит. А теперь идем! — Он подтолкнул ее к двери. — Нельзя терять времени.

— Вы ее никуда не уведете, ваша честь. Потрясенная, Саманта замерла посредине комнаты, уставившись на темный силуэт в дверном проеме.

— Кто ты такой? — воинственно спросил дядюшка Прескотт.

— Называйте меня заинтересованной стороной. — Мужчина сделал шаг в комнату и закрыл за собой дверь.

Саманта не узнала голос и не могла, как следует разглядеть своего спасителя в лунном свете. Это был высокий худощавый молодой мужчина, темноволосый, одетый в черный камзол и бриджи. Она его никогда не видела раньше. Секунду спустя она с изумлением заметила у него пустой рукав. У мужчины не было правой руки.

— Послушайте, — злобно прорычал дядюшка Прескотт. — Я возглавляю расследование. Если вы из отряда полиции…

— Не угадали.

— Да ты хоть знаешь, с кем говоришь?

— О, это я знаю, — насмешливо сказал молодой человек. — Об этом писали во всех газетах.

— В таком случае ты должен знать, что я могу арестовать тебя за то, что ты угрожаешь мне орудием. Угрожать судье-магистрату — тяжкое преступление. Советую тебе убираться отсюда, пока я не позвал полицейских.

— Никого вы не позовете. Ведь это нарушило бы ваши планы. Ну так вот: боюсь, что я не позволю вам забрать с собой эту леди. Отойдите в сторону, мисс Делафилд.

Она хотела, было сделать шаг в сторону.

— Стой на месте, Саманта, — прорычал дядюшка Прескотт, направляя на нее дуло пистолета. — Мне не хотелось бы испортить одну из твоих очаровательных ножек, но ты знаешь, что я это могу сделать.

Сэм замерла на месте, застигнутая на линии огня между двумя мужчинами.

Незнакомец бесстрашно подошел к дядюшке Прескотту. Теперь она могла разглядеть его получше. У него были голубые глаза и худощавое лицо. Он был, пожалуй, ее ровесником.

— Не удивляйтесь, — спокойно сказал он. — Мне необходимо задать этой леди несколько вопросов, а если вы увезете ее в Лондон, я не смогу этого сделать.

— Попробуйте сделать хоть один выстрел, и здесь сразу же будет полно полицейских…

Незнакомец сунул пистолет за пояс.

— Если вас это больше устраивает, мы можем обойтись и без выстрелов. — В руках у него неожиданно сверкнуло лезвие ножа.

В глазах дядюшки Прескотта мелькнул страх.

— Думаешь, я испугаюсь безрукого инвалида? — гаденько хихикнув, произнес он.

На загорелом лице молодого мужчины дернулся мускул.

— С вашей стороны очень глупо недооценивать меня, — спокойно сказал он в ответ.

Дядюшка Прескотт расхохотался ему в лицо. Саманта вздрогнула, услышав знакомый издевательский смех.

Незнакомец прищурил глаза, в голосе появилась гневная нотка:

— Я предлагаю вам выбор. Или вы сию же минуту уберетесь отсюда и тогда останетесь, живы, или останетесь и умрете. Что вы выбираете?

Сообразив, что незнакомец не шутит, дядюшка Прескотт посерьезнел и стал медленно опускать дуло пистолета. Потом он неожиданно напал на незнакомца, используя пистолет, как дубинку.

Удивительно грациозным, скользящим движением незнакомец увернулся от удара, неуловимым движением ноги вышиб из руки пистолет. Сэм, не отрывая глаз, в ужасе следила за поединком мужчин, старавшихся завладеть ножом.

Схватка продолжалась не более минуты. У дядюшки Прескотта было явное преимущество. Он уже приставил лезвие ножа к горлу молодого человека, но тут незнакомец перешел в контратаку. Схватка закончилась так же внезапно, как и началась. Неуловимым движением незнакомец вонзил нож в горло дядюшки Прескотта.

Цепляясь за рукоятку, Прескотт опустился на колени, в ужасе глядя на своего убийцу. Он протянул руку, словно умоляя помочь, но секунду спустя повалился лицом вниз, захлебываясь собственной кровью.

Сэм отпрянула назад, на что-то наткнулась и упала на пол. Глядя снизу вверх на незнакомца, стоявшего над мертвым телом дядюшки Прескотта, она не знала, то ли ей благодарить его за спасение, то ли бояться больше, чем прежде.

Он ногой перевернул Прескотта на спину, и какое-то мгновение глядел в его незрячие глаза. Сэм даже показалось, что на его лице мелькнуло что-то вроде сожаления. Потом он наклонился, вытащил из раны нож и шагнул в ее сторону.

Она хотела отползти, но со связанными руками была совсем беспомощна.

Глядя на нее, он мрачно усмехнулся.

— Мисс Делафилд, бежать вам некуда, и не трудитесь благодарить меня. Я здесь не для того, чтобы совершать благородные поступки. Мне нет дела ни до вас, ни до вашего жирного дядюшки. — Наклонившись, он отложил в сторону нож и стал одной рукой открывать шкатулку, которую она уронила. — Он был всего-навсего растленным мерзавцем, а вы, судя по тому, что пишут газеты, всего-навсего воровка. Сосчитав деньги, он испустил довольный возглас. — Деньги — это то, что мне надо прежде всего.

Сбитая с толку Саманта, дрожа, глядела на него во все глаза.

Может быть, он просто охотится за обещанными за преступников вознаграждениями? Выслеживает и ловит воров, а потом сдает их в руки правосудия?

Он подобрал нож и изящную шкатулку с пола и сунул их в карман поношенного камзола, поднимаясь на ноги. Потом поднял с пола ее.

— Сожалею, что не было времени представиться как положено. Меня зовут Фостер. Но это не важно. Я здесь затем, чтобы кое-что узнать от вас. — Носком ноги он поддел стул, который опрокинули на пол полицейские, поставил его и усадил Саманту.

— Надеюсь, вы не станете кричать и звать на помощь? — холодно спросил он. — Вам, наверное, не больше, чем мне, хочется, чтобы сюда сбежалась дюжина полицейских. Если согласны со мной, то просто кивните.

Она кивнула.

— Очень хорошо. Для начала все идет отлично.

Он наклонился к ней. Она зажмурилась, почувствовав прикосновение лезвия ножа к коже, но это длилось всего мгновение. Он просто разрезал повязку, удерживающую кляп во рту. Однако затекшие руки не развязал.

Выплюнув забитую в рот тряпку, она попыталась заговорить:

— К-кто?… Что?…

— Не будем терять времени, мисс Делафилд. У меня в распоряжении всего лишь несколько часов. Чтобы ускорить дело, позвольте мне кое-что объяснить. — Он придвинул еще один стул и сел к ней лицом, положив руку на спинку. — Мое внимание привлекли статьи, напечатанные в газете…

— Какие статьи? О чем вы…

Он копчиком ножа приподнял ее подбородок.

— Не прерывайте меня. И прошу вас, не теряйте времени, изображая святую невинность. Я уже говорил, что тороплюсь. — Он опустил нож, но держал его в кончиках пальцев в нескольких дюймах от ее лица.

Сэм напрягла мышцы и попробовала освободиться от веревок, стягивающих запястья, но безуспешно. Проклинал свою беспомощность, она затихла.

— Так-то лучше, — сказал он. — Ну, так вот, прочитав в газетах эти статьи, я выследил вашего дядюшку и последовал за ним из Лондона, рассчитав, что он приведет меня к вам, Я надеялся, что интересующий меня субъект будет все еще прикован цепью к вашей щиколотке, но, к сожалению, оказалось, что вы с вашим гнусным компаньоном разошлись в разные стороны.

«Ник, — вдруг подумала она, и ее охватил страх. — Ему нужен Ник».

— После того, как полицейские обыскали вашу комнату и ничего не нашли, — продолжал он, — ваш дядюшка решил ждать вас здесь. Я подумал, что ему, возможно, известно то, чего не знаю я, а поэтому тоже решил подождать. Время шло. Я уже хотел оставить эту затею и уйти, но тут, наконец, появились вы… ну, что ж, остальное вы знаете. — Он поигрывал ножом. — Я хочу, мисс Делафилд, всего лишь получить ответы на несколько простых вопросов. Дайте мне их, и можете отправляться на все четыре стороны.

— Нет, без шкатулки, которую вы положили в свой карман, я не смогу этого сделать.

Ответ, по-видимому, удивил его.

— Вы должны быть благодарны, что я отпускаю вас живой.

— И вы хотите, чтобы я в это поверила, мистер Фостер? Мне показалось, что вам ничего не стоит убить человека.

Глаза его потемнели, как грозовое небо.

— Я не убиваю без причины. Просто с годами я научился некоторым способам самозащиты. Как я уже говорил, меня не интересуете ни вы, ни ваш жирный дядюшка. Так вы будете отвечать на мои вопросы?

Она промолчала.

— Начнем с простого вопроса, ясный ответ на который сделал бы ненужными все остальные вопросы. Возможно, я ошибаюсь. Возможно, гоняюсь за призраком. Вам придется помочи мне выяснить это.

Она пожала плечами.

— Помогите-ка мне немножко. — Он подался вперед, сверля ее напряженным взглядом. — Человек, которого арестовали вместе с вами, действительно грабитель по имени Джаспер Норуэлл?

Сэм молчала. Не знала она, что за человек этот Колтон Фостер, что ему нужно от Ника и что он намерен сделать, если отыщет его, поэтому и держала язык за зубами.

— Можно ведь вас и заставить. Это можно сделать либо цивилизованно, либо грубо. — Холодное смертоносное лезвие ножа погладило ее по щеке. — Я мастерски обращаюсь с ножом. Могу в считанные секунды заставить вас умолять меня выслушать ответы на мои вопросы.

Саманта лихорадочно обдумывала ситуацию. Она боялась за себя и за мужчину, которого любила. Сердце у нее бешено колотилось, и каждый его удар требовал, чтобы она защитила Ника.

Она не знала, выполнит ли на самом деле Фостер свою угрозу. Разве не говорил он сам, что не причиняет зла невинным людям? Да. Да, он это говорил. С другой стороны, он, по-видимому, не считает ее невиновной.

— Спрашиваю еще раз, — сказал он. — Был ли ваш компаньон грабителем Джаспером Норуэллом?

Он немного опустил острие ножа, и теперь оно было приставлено к ее горлу. Еще движение — и он вскроет вену.

— Нет, — прошептала Сэм в ужасе, с ненавистью глядя на него. — Нет, не был.

Холодные голубые глаза молодого человека пристально глядели на нее.

— Понятно, — поджав губы, произнес он. — В описании, помещенном в газете, упоминалось, что у него черные волосы и зеленые глаза. А не было ли у него случайно шрама — клейма на груди — вот здесь? — Он очертил ножом место на своей груди. — В виде трезубца зубцами вниз?

Она зажмурилась.

— Я… я не знаю.

— Не лгите мне, мисс Делафилд, — сердито сказал он. — Судя по отметинам на вашей шее, если только сейчас в Каннок-Чейз не завелись небывало крупные москиты, вы с вашим спутником находились в весьма близких отношениях. А теперь говорите правду. Вы видели клеймо?

Она выдержала еще одну ужасную, мучительную минуту. Потом кивнула.

Фостер неожиданно пришел в ярость, выругался и вскочил со стула.

— Не могу поверить! — воскликнул он, меряя комнату шагами. — Не могу поверить, чтобы Броган рискнул снова появиться в Англии!

— Броган? — переспросила Саманта в замешательстве.

— Если он думает, что я попадусь в расставленную им ловушку, то он сильно ошибается. Ему лучше просто откупиться. Я мог бы потребовать сорок, а то и пятьдесят тысяч, а я запросил всего лишь жалкие гроши…

— Мне кажется, вы…

— Черт побери, я никогда не напрашиваюсь на драку. Именно этого я не хотел. Я хотел лишь, чтобы он заплатил то, что должен. Этот сукин сын лишил меня блестящей карьеры морского офицера. Лишил всего. Даже нормальной жизни. — Он хлопнул себя по пустому рукаву камзола. — Он мой должник, и так или иначе я намерен взыскать с него долг.

— Но это не тот человек, который вам нужен! — воскликнула Саманта, которой наконец удалось вклиниться в его монолог. — Человека, который был со мной, зовут не Броган. Он плантатор из колоний, и зовут его Ник Джеймс, а не…

Он так взглянул на нее, что у нее слова застряли в горле.

— Я просил вас не тратить зря Бремени. Не пытайтесь выгородить его.

— Но я говорю вам правду.

— Правду, — сказал он, подходя к ней и втыкая нож в сиденье своего стула. — Видите ли, у меня слишком мало доказательств, чтобы обратиться к властям. Только мои подозрения и кое-какие наблюдения, собранные за годы расследования. Я ведь блефовал. Я не предполагал, что он не захочет откупиться. — Он снова отошел от нее и взъерошил пальцами свою шевелюру. — Не могу я прийти в Олд-Бейли с пустыми руками и просто рассказать им безумную историю о том, что Николас Броган воскрес из мертвых. Они не только не заплатят мне десять тысяч фунтов вознаграждения, но и чего доброго арестуют.

Услышав имя, которое он упомянул, Сэм была совершенно сбита с толку.

— Что… что вы сказали?

— Мне нужно разработать новый план. — Он снова зашагал по комнате. — Броган заплатит и за это предательство. Он думает, что перехитрил меня? Сукин сын. Я и с него возьму деньги, и получу вознаграждение за его голову.

— Николас Броган? — Саманта с недоверием уставилась на Фостера. Легендарный Николас Броган был одним из самых беспощадных пиратов в Англии. Его имя пользовалось такой же дурной славой, как имена Генри Моргана, капитана Кидда, Черной бороды.

Она покачала головой. Это какое-то безумие. Какая-то ужасная ошибка.

Фостер снова повернулся к ней.

— Не говорите, что вам неизвестно это имя. Вы были скованы с ним одной цепью в течение почти двух педель днем и ночью и вы смеете утверждать, что не знаете его имени?

— Не знаю! — в отчаянии крикнула она. — Я думаю, что вы спятили. Человека, который был со мной, звали Ник Джеймс.

— Перестаньте лгать. Сколько человек прибыло с ним? — Он направил на нее дуло пистолета. — Что он затевает?

— Я не знаю, о чем вы говорите.

Он бросил на нее разъяренный взгляд. Сэм испугалась, что он выстрелит в нее просто от отчаяния, но не двинулась с места, и он, отступив на шаг, опустил пистолет, посмотрев на нее с нескрываемым удивлением.

Удивление сменилось насмешливой ухмылкой.

— Так вы на самом деле ничего не знаете, а? — Он расхохотался. — За эти годы старый мерзавец, должно быть, здорово научился хранить свои тайны.

— Его зовут Ник Джеймс, — упрямо повторила она.

— Ну разумеется. Почему бы и нет? Самое неприметное, самое обычное имя. Наверное, он его выбрал, исходя именно из этих соображений. — Колтон подошел к ней и наклонился так, что его лицо оказалось на одном уровне с ее лицом. — Позвольте мне рассказать, с кем вам пришлось коротать время, леди. Настоящее имя этого человека, который недавно страстно целовал вас в шею, Николас Броган. Капитан Николас Броган. Саманта в ужасе смотрела на него.

— Вы лжете.

— Зачем мне лгать? Вы думаете, я солгал насчет клейма? Да я могу указать вам точно даже его местонахождение в данный момент! Он находится в Йорке.

У нее перехватило дыхание. Все вдруг встало на свои места.

Тот, с кем тебе лучше не знаться.

О Боже!

А рубцы на его спине, оставленные плетью, а то, как он определял направление по звездам! Она давно догадалась, что он моряк. Даже о том, что он был капитаном, догадалась. Неудивительно, что он не захотел рассказать ей правду о своем прошлом!

Комната кружилась у нее перед глазами. Ей вспомнились рассказы о зловещих деяниях Николаса Брогана. Говорили, что им движет жадность, что ради наживы он готов потопить любой корабль, не думая о человеческих жизнях.

Она всегда чувствовала в Нике скрытую опасность, а тут еще Колтон Фостер говорит ей, что из-за Ника, то бишь Николаса Брогана, он потерял руку.

И этого человека она полюбила? Человека, который способен безжалостно убивать и калечить людей? И этому человеку она отдала свое сердце, тело и душу?

Она покачала головой.

— Нет, нет! Это неправда! Этого не может быть. Николас Броган давно умер. Он утонул вместе с горящим кораблем. Власти устроили по этому поводу праздник. Я… я в то время была в Лондоне. Там организовали настоящий парад победы.

— Да, он одурачил всех. Или почти всех, — сердито сказал Фостер. — Что касается адмиралтейства, то ведь не могли же они проверить, есть ли его останки на том затонувшем корабле? Они хотели убедить граждан, что последний отъявленный злодей навсегда исчез и плавание на море теперь безопасно. — Фостер вытащил нож из стула и снова уселся. — А правда заключается в том, что он жив-здоров и по-прежнему мастерски дурачит людей.

Его слова ударили как обухом по голове. Ведь и ее он одурачил! А она позволила себя провести, развесила уши и поверила всему, что он ей говорил. Полюбила его.

— Мы с ним старые… знакомые, — продолжал Фостер, не замечая се страданий. — У нас была договоренность. Деловая договоренность. Но он, по-видимому, решил играть не по правилам. — Он протянул руку и, взяв Сэм за подбородок, заставил глядеть себе в глаза. — Но если он нарушил правила, я могу поступить так же. Мне пришел в голову новый план, мисс Делафилд. Мне нужно взять пакет, который меня ждет в одной таверне, и я решил послать за ним человека, жизнью которого не жаль рискнуть.

Она высвободила подбородок из его пальцев.

— Уж не собираетесь ли вы меня…

— Вот именно. Я буду вас сопровождать, потому что, откровенно говоря, леди, я вам не доверяю. Мне кажется, Броган здорово задурил вам голову своим обаянием. Если вам вдруг придет в голову мысль предупредить его, то я буду рядом и буду держать вас на мушке. — Он покрутил в воздухе пистолетом. — И даже если Броган притащит с собой своих людей, меня никто не сможет узнать. Никому не известно, кто я такой, даже самому Брогану. Опасность угрожает только человеку, который придет за пакетом.

— Почему вы так уверены, что я буду вам помогать? — с вызовом спросила она.

— Для этого есть три основания. Во-первых, тело вашего убитого дядюшки с минуты на минуту найдут в вашем доме. Полицейские и до этого только и мечтали вас арестовать, попробуйте представить себе, как они заинтересованы в этом теперь. К утру вам будет предъявлено обвинение в убийстве. Не думаю, что вам захочется задержаться в Англии дольше, чем это необходимо. Во-вторых, поскольку я человек благоразумный, то, как только вы передадите мне пакет, я отдам вам часть вот этого, — он похлопал себя по карману, где лежала шкатулка с ее деньгами, — с тем чтобы вы могли уехать. И, в-третьих, — он покрутил пистолетом перед ее носом, — у вас нет выбора.

Сэм глядела на него во все глаза, пытаясь уловить смысл происходящего, но мысли у нее путались, сердце учащенно билось. Она не знала, что делать, как поступить. Все ее планы рухнули. Она снова оказалась в том же положении, в каком была в день бегства из Лондона — одна, перепуганная, загнанная в угол. С той лишь разницей, что на сей раз сердце ее было тоже разбито, как эта хрупкая ваза, осколки которой валялись на полу.

Она закрыла глаза, ощущая пустоту внутри, как будто нежность, тепло да и сама жизнь вытекли из нее до последней капли.

Ник.

Нет. Нет, это ведь не настоящее его имя. Он ей лгал. Использовал и выбросил. Неудивительно, что он не хотел оставлять ее в своей жизни, — она была для него всего лишь минутным развлечением.

Саманта дрожала от обиды, от злости. Она открыла глаза и взглянула на Фостера. Что ей делать? Надо выиграть время, чтобы все обдумать, а пока безопаснее всего подчиниться его требованиям и ждать удобного случая, чтобы улизнуть.

Сейчас ей хотелось одного — свернуться в комочек и выплакать всю боль своего разбитого сердечка. Вместо этого она спокойно взглянула ему в глаза.

— Хорошо. Я сделаю все, что вы требуете…

— Очень мудрое решение.

— …если вы пообещаете отдать назад мои деньги, как только получите свой проклятый пакет.

Он улыбнулся, убирая пистолет.

— Договорились. Вы сделали правильный выбор, мисс Делафилд. — Он встал и помог ей подняться на ноги. — Теперь вы работаете на меня.

Глава 23

Такого безумного поступка он, несомненно, не совершал еще никогда в жизни. Ветер с дождем хлестал в лицо, но Николас, пришпорив коня, мчался вперед. Его серый жеребец птицей летел через поля, только эхо разносило топот копыт. Еще два-три часа, и он будет в Мерсисайде. Если, конечно, не сломает себе шею. Он еще даже не знал, как будет разыскивать там Саманту.

Город наверняка кишит полицейскими, но это его мало волновало. Удивительно, но он даже не задумывался над последствиями своего поступка. Жизни Саманты угрожает опасность — этого было достаточно, чтобы изменить его планы. Ему потребовалось не более пяти минут, чтобы объяснить Ману ситуацию и поручить ему сделать то дело, ради которого он приехал в Англию. Он приказал Ману, не раздумывая и не сомневаясь, убить того, кто придет за пакетом, кем бы он ни оказался. Дождь сек лицо иголками, но Николас этого почти не замечал. Если с Самантой что-нибудь случится, он никогда не простит себе этого. Она значила для него больше, чем он сам для себя.

Если только ее дядюшка посмеет прикоснуться к ней, то он выпустит кишки старому сукину сыну! Жеребец перемахнул через изгородь, и Николас снова пришпорил коня. Скорее! Ему, черт возьми, безразлично, нуждается она в его защите или нет. Он не сможет спокойно жить, пока не убедится, что она в безопасности.

Он сам посадит ее на первый корабль, отбывающий в Венецию, а потом встретится с Ману у Клэрис, и, как только отремонтируют их суденышко, они отправятся в Южную Каролину. О том, как он переживет расставание с ней во второй раз, Николас старался не думать.

Господь, по-видимому, еще не закончил свои жестокие шуточки. Он сердито взглянул на небеса, начиная подозревать, что у Господа неистощим запас их, особенно когда речь идет о бывших пиратах.

Пока он несся по холмистой местности, одна мысль согревала ему душу: завтра к вечеру вымогатель будет мертв. Ману поклялся ему сделать это и на сей раз не ослушается приказания.

После долгих дождей и туманов и гнетущей серенькой погоды Михайлов день выдался ясным: небо очистилось от облаков, а солнце светило ослепительно ярко. Перемена погоды, казалось, выманила на улицу всех обитателей Йорка, заметила Сэм, выглядывая из окошка наемного экипажа, в котором вместе с Колтоном Фостером тряслась по булыжной мостовой. «А нельзя ли будет улизнуть и затеряться в толпе?» — подумала она со слабым проблеском надежды.

Она даже не успела додумать до конца эту мысль, как почувствовала, что в ребра больно ткнулось твердое дуло пистолета.

— Мы будем на месте через несколько минут, — напряженно произнес Фостер, — Запомните, мисс Делафилд, вы должны точно исполнить мои указания и тогда сможете идти, куда хотите, как будто ничего этого никогда и не бывало. Все останется позади и забудется, как дурной сон.

Сон? Вернее было бы назвать это кошмаром. Она живет в каком-то кошмаре, которому конца не видать.

— Не беспокойтесь, сделаю все, что надо.

«Если только не появится хоть самая малейшая возможность улизнуть, не получив пулю в затылок», — добавила она про себя.

Сидевший рядом с ней на обтянутом бархатом сиденье наемного экипажа Фостер не ответил. Он явно не доверял ей, несмотря на все ее усилия расположить его к себе. Дорога от Мерсисайда до Йорка заняла два дня. Два долгих и самых утомительных дня за всю ее жизнь. Саманта не ела и не спала, ее била лихорадка, она все время мерзла, хотя одета была тепло. Шерстяная юбка и накидка с капюшоном не могли защитить ее от холодного страха, который поселился внутри.

Прежде чем разрезать веревку, связывающую ей руки, Фостер обыскал ее и, обнаружив в кармане драгоценный камень, отобрал его. За всеми ужасными событиями Саманта позабыла о подарке Ника, но, когда Фостер его забрал, она чуть не заплакала. Она все время думала о Нике и в конце концов решила, что Ник Джеймс не может быть Николасом Броганом. Разве мог человек, о котором говорили, что он одержим жадностью, отдать драгоценный камень? Она знала о нем правду. Например, о казни его отца, об ужасах, пережитых в плавучей тюрьме. Ведь он не придумал все это, чтобы вызвать у нее сочувствие. Это была правда.

— Я все-таки считаю, что вы перепутали этого человека с другим, — спокойно сказала она Фостеру, глядевшему в окошко. — Ник Джеймс — никакой не пират. Я уверена, что в Англии найдется немало людей с клеймом в виде трезубца. Не могут же все они быть Николасом Броганом.

Фостер покачал головой и пробормотал себе под нос что-то невнятное. Она не расслышала слов, но судя по тому, как это было сказано, оскорбительное замечание было высказано в адрес некоторых «безмозглых блондинок».

— Мисс Делафилд, вы пытаетесь ухватиться за соломинку.

— А вы ослеплены жаждой мести. Он нахмурился.

— Побыли бы вы хотя бы день в моей шкуре, тогда бы и судили, имею ли я на это право.

Она перевела взгляд с его молодого лица на пустой рукав, свисавший с плеча, и опустила глаза.

— Вижу, что вам пришлось нелегко, — тихо сказала она, — но ведь вы не единственный человек на свете, на долю которого выпали страдания.

— Страдания? — резко повторил он. — Что вы знаете о страданиях? Знаете ли вы, что значит жить калекой, мисс Делафилд? Когда люди глазеют на вас, где бы вы ни появились? Видеть в их глазах жалость и брезгливость? Что, значит, быть неполноценным человеком? Известно ли вам, как неполноценный человек зарабатывает себе на жизнь? Он барахтается где-то на задворках жизни, прося милостыню, чтобы выжить, и проводит дни и ночи в одиночестве…

Он неожиданно замолчал и снова взглянул в окошко.

Сэм сидела, прижавшись к спинке сиденья, потрясенная откровениями Фостера… и его болью. Волна сочувствия и жалости захлестнула ее, той самой жалости, которая приводила его в ярость. Ему, наверное, и правда многое пришлось вытерпеть, подумала она. Жизнь обошлась с ним жестоко в юном возрасте, и он позволил гневу и горечи ожесточить свое сердце.

— Мистер Фостер, хотите верьте, хотите нет, но я знаю, каково остаться одной, — тихо сказала она.

Он сердито выругался.

— Приберегите свои печальные истории для того, кто захочет их слушать. Как бы вы ни страдали, ваши страдания не идут в сравнение с тем, что пришлось вынести мне. Особенно от руки Николаса Брогана. — Он произнес «Брогана» как проклятие, как будто само это имя было повинно во всех его мучениях. — Вас он просто соблазнил и бросил, как изношенную одежду. Он всегда так обращается со своими шлюхами. — Фостер снова обернулся к ней и сказал явно с намерением причинить ей боль:

— Не угодно ли узнать, сколько у него было любовниц? Я мог бы назвать примерную цифру…

— Нет, благодарю, — сказала она в ответ. — Обойдусь без этой информации.

— Как хотите. Но поверьте мне, мисс Делафилд, о том, что его приняли не за того человека, не может быть и речи. Я потратил много лет, чтобы выследить Брогана. Я многое узнал о нем. И не мести я жажду, а справедливости. Этот мерзкий убийца весело живет, имея сколько угодно денег и, женщин. От него не убудет, если он отдаст несколько тысяч фунтов одной из своих жертв.

Он снова выглянул в окошко и постучал в крышу экипажа рукояткой пистолета.

— Приехали. — Фостер напрягся и направил на нее дуло пистолета. — Оставайтесь со своими иллюзиями, если хотите, но не забудьте делать то, что я вам приказываю.

Не сводя взгляда с пистолета, Сэм молчала. Что бы она ни сделала, ее жизнь под угрозой. Если она попробует предупредить Ника, она, возможно, станет соучастницей одного из самых жестоких преступников за всю историю Англии. Ио если подчинится указаниям Фостера, она, возможно, подпишет смертный приговор человеку, которого любит.

Экипаж остановился. Фостер встал, спрятав пистолет в карман камзола.

— Пришло время заработать себе свободу, мисс Делафилд.

Он распахнул дверцу, вышел из экипажа и, оглядев многолюдную улицу, жестом пригласил ее выйти. Он расплатился с кучером, по не успел экипаж отъехать, как дуло пистолета снова уперлось в ребра Сэм.

— Чтобы вам не пришло в голову как-нибудь нарушить мои указания, — сказал он, подталкивая ее к входу в таверну, — я хочу, чтобы вы твердо запомнили одну вещь.

— Что именно? — Сэм изо всех сил старалась сохранять самообладание.

Он кивком головы указал на вывеску над входом. Она увидела выведенное крупными буквами название — «Черный ангел» и изображенного под ним демона со злобной ухмылкой и трезубцем в одной руке.

— Он не стоит того, чтобы за него отдать жизнь, — сказал Фостер. У Сэм перехватило дыхание.

— Клеймо и несколько следов от ударов плетью, — упрямо сказала она, — еще не означают, что это Николас Броган.

Фостер насмешливо фыркнул.

— Поживем — увидим. — Они уже находились в нескольких шагах от двери. — Значит, я вхожу первым. Вы сосчитаете до двадцати, прежде чем последовать за мной. Не хочу, чтобы было заметно, что мы с вами пришли вместе.

— Понятно.

— И помните: я за вами слежу. И держу вас на мушке… а ваши деньги находятся в моем кармане.

Сурово взглянув на нее в последний раз, он вошел внутрь, оставив ее на улице.

Сэм стояла в тени возле входа, а мимо текла толпа прохожих. Она начала считать.

Один… два…

Она так и не решила, правильно ли поступает. Кое-что из сказанного Фостером было похоже на правду. Она сама видела, как Ник убивает голыми руками. А правду о своем прошлом он, возможно, не рассказал ей потому, что она была слишком ужасна.

Три… четыре… пять…

Но разве мог Ник, который был так нежен с ней, утешал ее, спас ей жизнь, который умел рассмешить ее… разве мог этот человек быть Николасом Броганом?

Шесть… семь… восемь…

Но если Фостер лжет, то нужно предупредить Ника.

Девять… десять… одиннадцать…

А если Ник действительно Николас Броган, она, возможно, рискует жизнью.

Двенадцать… тринадцать… четырнадцать…

Ох, пропади все пропадом! Если у нее осталась хоть капля здравого смысла, нужно немедленно бежать. Бежать подальше от этого проклятого места. Из Йорка. Из Англии. Бежать сию же минуту и навсегда забыть о встрече с Ником, или как там его зовут.

Пятнадцать… шестнадцать… семнадцать…

Но она не может этого сделать. Без единого шиллинга в кармане далеко не убежишь.

Восемнадцать… девятнадцать… К тому же она не может бросить Ника на произвол судьбы.

А вдруг Фостер лжет? А вдруг он ошибается? Может быть, Ника вообще здесь нет. Двадцать.

Будь, что будет, подумала Саманта, открывая дверь, и шагнула через порог.

Она быстро окинула взглядом темную, большую комнату. Закашлявшись от густого табачного дыма и тяжелого запаха пива и пота, она поискала глазами черную шевелюру, зеленые глаза, широкие плечи и обветренное загорелое лицо. В «Черном ангеле» в тот день было многолюдно, но Ника среди посетителей она не увидела.

А ведь он не такой человек, которого не заметишь в толпе. Даже если бы он изменил внешность, она узнала бы его. Его там не было.

С облегчением вздохнув, Сэм взглянула с победоносным видом на Фостера, с напряженным видом сидевшего в дальнем конце зала. Он ошибся. Фостер все не так понял. Человек, за которым он охотился, был не Ник Джеймс.

Фостер кивком головы указал ей на стойку бара, напомнив, что пора делать дело. Она подчинилась приказу. Чем скорее она заберет этот проклятый пакет, тем скорее освободится. Стремясь поскорее разделаться с неприятным поручением, она, протолкавшись локотками в толпе, направилась прямиком к хозяину таверны.

Ману сидел в темном углу в самой глубине комнаты. Шляпа, надвинутая на лоб, и газета в руках скрывали его лицо. Время от времени он поглядывал поверх газеты на хозяина, ожидая его сигнала, о котором они договорились заранее.

В тот вечер в «Черном ангеле» было, как никогда, многолюдно: фермеры, горожане, приезжие — псе наслаждались праздничным отдыхом и радовались хорошей погоде.

Его жертва пока еще не появлялась, но Ману был терпеливым охотником. Покуривая манильскую сигару, он без труда делил свое внимание между предстоящей ему задачей и газетой, которую держал в руках. Он размышлял о том, чему все еще никак не мог поверить.

Ему не верилось, что он сидит здесь в одиночестве, а капитан Броган внезапно уехал.

Из-за женщины.

Он все еще недоверчиво покачивал головой при этой мысли, хотя после неожиданного отъезда капитана и его невнятных объяснений прошло уже два дня. Ману никогда бы не поверил и даже расхохотался бы в лицо тому, кто бы только предположил, что это может произойти. Однако факт остается фактом. Капитан Николас Броган, имя которого наводило ужас на каждого добропорядочного англичанина, влюбился.

Два десятка лет капитан с успехом сопротивлялся чарам прекрасного пола и вдруг — на тебе! — влюбился по уши. Он, конечно, никогда не признается в этом. Пробормотав что-то невразумительное О воровском кодексе чести и о том, что он обязан ей жизнью, капитан помчался спасать ее.

Еще больше Ману удивило то, что он сказал перед отъездом. Два слова, которых Ману никогда не слышал от него раньше. Береги себя.

Проявление заботы, обычные слова, которые можно сказать другу, но произнес их человек, клявшийся, что у него нет и не будет друзей.

В очередной раз взглянув поверх газеты, Ману насторожился. Хозяин подавал ему знак, исподтишка указывая жестом на закутанную в накидку фигуру у дальнего конца стойки.

Ману кивнул, и хозяин понес пакет человеку, который пришел за ним. Ману весь подобрался, гнев горячей волной прошел по жилам. Так вот он, вымогатель, наконец-то появился…

Он замер на месте, с удивлением разглядев под шерстяной накидкой изгибы женской фигуры. Тут не ошибешься. Это женщина!

Секунду спустя удивления как не бывало. Не раз предупреждал он капитана: в аду нет фурии страшнее разъяренной женщины. Он скорчил гримасу. Пол вымогателя ничего не меняет, особенно если на карту поставлена жизнь его капитана.

Она сама затеяла эту опасную игру. И ей одна дорога — в ад.

Хозяин передал ей пакет. Нельзя терять ни секунды Молись, несчастная дуреха!

Поднявшись с места, Ману сунул руку в карман, и пальцы сжались вокруг рукоятки ножа. Небольшое смертоносное лезвие сделает свое дело быстро и бесшумно. Он перережет ей горло и выскочит из двери, прежде чем окружающие поймут, что произошло.

Глава 24

Лондон

Туман, однородность которого нарушалась изредка яркими пятнами уличных фонарей, окутывал Кавендиш-Сквер влажным серым покрывалом. На окнах большинства домов, выстроившихся по обеим сторонам прямой, элегантной улицы, уже были задернуты шторы, и обитатели садились ужинать. Золотой шар предзакатного солнца висел низко над крышами домов, похожий на золотые карманные часы.

Николас ехал по опустевшим улицам, почти не замечая ни богатых домов вокруг, ни даже вкуса манильской сигары, дымившейся в пальцах. Время от времени навстречу попадался экипаж или слуга, нагруженный пакетами, перебегал улицу, но Николас ни на что не обращал внимания. В воздухе чувствовалась влажная прохлада, но он даже не потрудился застегнуть пальто.

Холод и спускавшиеся на землю сумерки были под стать его настроению. Прошло два дня с тех пор, как он покинул Мерсисайд. Один. К тому времени, как он отыскал жилье Саманты, ее и след простыл. Очевидно, ей все-таки и правда не требовалась его помощь. Он обнаружил у нее дома лишь толпу полицейских да тело дядюшки. Видно, она убила похотливого старого мерзавца и скрылась.

Его взгляд упал на мокрую булыжную мостовую под копытами коня. Сейчас она, несомненно, уже на пути в Венецию.

Сколько бы ни убеждал Николас себя, что должен радоваться этому и чувствовать облегчение, пи радости, ни облегчения он не испытывал. Он мчался в Мерсисайд, чтобы снасти ее, мчался, рискуя всем, подхлестываемый желанием снова ее увидеть, а она уехала, ушла из его жизни навсегда.

Он выругался, злясь на то, что мысль об этом причиняет ему такую боль. Почему? Почему он понял, как глубоки его чувства, только теперь, когда уже слишком поздно? Только разве затем, чтобы еще раз убедиться в том, что усвоил десятки лет назад: Господь отнимает у него каждого, к кому он прикипает сердцем. Это очередной взнос в счет расплаты за содеянные грехи. Господь напоминает ему, что прощения не будет никогда. Николас снова затянулся сигарой и выдохнул в воздух горячий дымок. «Только теперь я начинаю понимать, зачем все это», — пробормотал он себе под нос.

Ему некого винить, кроме себя. Он понимал, что не заслуживает нежности, заботы и тепла, которые принесла в его жизнь Саманта. Такая женщина, как она, рождена не для капитана Николаса Брогана.

Он никогда бы не смог открыть ей свою тайну, рассказать правду о прошлом. Не посмел бы просить прощения, потому что не заслуживает его. Полный разрыв — так будет лучше для них обоих. Разрыв полный и окончательный.

Продолжая убеждать себя в этом, он добрался наконец до особняка на Суссекс-стрит, отметив мимолетно, что Клэрис действительно добилась успеха в жизни. От ее дома за версту пахло большими деньгами: зеркальные стекла в окнах, кирпичный внушительный фасад, ухоженный дворик с дюжиной розовых кустов. Он обогнул дом, поставил коня в конюшню и вошел с черного входа.

Его немного удивило, что его никто не встречает: он думал, что Ману будет поджидать его приезда. Может быть, он еще не приехал?

Николас постучал в дверь. Никто не ответил; прислонившись к дверному косяку, он постучал снова. «Куда, черт возьми, подевались слуги?» — нахмурившись, подумал что Клэрис терпеть не могла черную работу по дому и едва ли может обойтись без слуг, тем более в таком огромном доме.

Огонек сигары в руке тлел, как крошечный маячок в тумане. Ему пришлось несколько раз постучать бронзовым молотком. Наконец дверь открылась.

— Если ты ждешь, что я скажу тебе «добро пожаловать», — услышал он знакомый женский голос, — то не дождешься этого до конца своей презренной жизни.

Это приветствие заставило его улыбнуться. Есть люди, которые никогда не меняются.

— Вижу, что из тебя получилась очень гостеприимная хозяйка, Клэрис.

— Ну, входи, если уж пришел. Нечего торчать там, как столб, и привлекать всеобщее внимание. — Клэрис схватила его за локоть и втащила в дом. Прежде чем закрыть дверь, она выглянула наружу и внимательно огляделась, чтобы убедиться, что их никто не заметил.

— Ты, кажется, не слишком рада меня видеть?

— О, я в восторге. — Она заперла дверь и круто обернулась к нему. — Я в полном восторге.

При свете хрустальной люстры над головой он заметил, что годы ее пощадили. Из сложной прически не выбился ни один локон, фигура была как всегда, безукоризненной, а если время и оставило нару морщинок на лице, то они были искусно скрыты. Клэрис и сейчас могла бы заткнуть за пояс половину самых знаменитых лондонских красоток.

Он не почувствовал даже намека на былую страсть, которую они некогда испытывали друг к другу. Время, по-видимому, навсегда загасило тот огонь. Время и леди с золотисто-янтарными глазами.

— Поправь меня, если я не права, — с нарочитой вежливостью сказала Клэрис, — но я что-то не припомню, чтобы я приглашала толпу беглых преступников отдохнуть под крышей моего дома. Что позволяет тебе и твоему наглому приятелю думать, что вы можете запросто являться сюда по прошествии стольких лет? У меня здесь не постоялый двор для заблудших пиратов!

Николас снял треуголку и пальто и бросил их на ближайшее кресло.

— Нам с Ману нужно безопасное место, где можно укрыться на нару дней, пока не отремонтируют наше судно. Он…

— Это не безопасное место. И дай сюда твою вонючую гадость. — Она вырвала у него манильскую сигару, которую тот только было приготовился закурить. — У меня и без того куча проблем, не хватает мне еще объяснять, почему в моем доме воняет, как в задней комнате пивнушки. У меня есть определенная договоренность с одним богатым вдовцом….

— Да-да, мне говорили. — Николас с сожалением проводил взглядом манильскую сигару, решительно отправленную в мусорное ведро. — Прими мои поздравления.

Клэрис пропустила мимо ушей сарказм, прозвучавший в его голосе.

— Это очень добрый, щедрый джентльмен. — Сверля его светло-карими глазами, она подчеркивала каждое слово, особенно поднажав на последнее. — Он часто бывает у меня. Иногда приезжает каждый день. И мне, черт побери, стоило большого труда….

— Осторожнее, Клэрис. Ты не пробыла со мной и пяти минут, а уже начинаешь употреблять хлесткие выражения.

— …объяснить ему, почему ко мне пока нельзя заходить. Он ничего не знает о моем прошлом.

— Будь спокойна, от меня он ничего не узнает, — заверил Николас. — Я не собираюсь вмешиваться в твою жизнь, Клэрис. Извини, что причиняю тебе неудобства, но я подумал, что нам будет разумнее убраться с улицы, пока меня не изрешетили пулями. Обо мне, как ты знаешь, сейчас во всех газетах пишут.

— И не впервые. — Ее голос стал мягче. Правда, перемена была столь незначительной, что человек, не знавший ее так, как он, мог бы этого не заметить — В том-то и беда. Во всей Англии для тебя не найдется безопасного места. Особенно в Лондоне. Даже здесь. Он поднял бровь.

— Значит, моя судьба тебе все еще не совсем безразлична?

Она тигрицей набросилась на него:

— Выкинь это из своей безмозглой башки, Броган. Сейчас я хочу того же, чего хотела шесть лет назад — я хочу, чтобы ты исчез из моей жизни. Причем чем скорее, тем лучше.

— Мы исчезнем, как только будет готово судно. А теперь я хотел бы поговорить с Ману. — Он повернулся и пошел по коридору. — Судя по твоему хорошему настроению, он прибыл раньше меня.

Я правильно понял?

— Он наверху. — Захватив подсвечник, она последовала за ним. — Он прибыл сегодня утром.

— А почему ты не сказала мне об этом? Николас не мог не заметить богатое убранство дома, блестящие мраморные полы. Несмотря на вечные словесные перепалки с Клэрис и многочисленные раны, которые они нанесли друг другу в прошлом, он был искренне рад тому, что она нашла наконец счастье, к которому всегда стремилась.

— Слуг ты, наверное, отпустила на выходной?

— Служанку. Я могу позволить себе только одну служанку. Моя экономка умудряется работать за десятерых. Но ты прав, я отпустила ее отдохнуть. — Она сверкнула на него глазами, оглянувшись через плечо. — А все потому, что третий этаж моего дома превратился в гостиницу для скрывающихся от закона преступников.

Они поднялись на третий этаж. На верхней площадке лестницы она повернула за угол и отступила в сторону.

В коридоре, сидя перед дверью, спал Ману.

Николас в полном недоумении посмотрел на него сверху вниз. Клэрис бесцеремонно растолкала его носком туфельки.

— Проспись, Ману. Блудный пират вернулся. Не совсем проснувшийся Ману протер глаза и поднялся на ноги.

— Капитан, наконец-то. Рад вас видеть. — Голос его звучал как-то странно, как будто он был либо измучен до предела, либо пьян. — Мы уже начали беспокоиться.

— Ты начал беспокоиться, — поправила его Клэрис, сунув подсвечник в руки Николаса. — А теперь прошу извинить, я сыта по горло воспоминаниями о добрых старых временах. Я вас, парни, оставлю, чтобы вы решили между собой свои дела. — Она повернулась и стала спускаться по лестнице.

— О чем это она? Какие дела? — спросил Николас, переводя взгляд с удаляющейся спины Клэрис на Ману. — Что происходит? С тобой все в порядке?

— Все хорошо, просто превосходно, — сказал Ману, потирая виски, как будто у него болела голова.

Николас подождал минуту-другую.

— Ну? — теряя терпение, произнес он, не дождавшись, когда Ману заговорит. — Что случилось? Ты сделал с вымогателем то, что нужно.

— Да, капитан. Я это сделал. Следуйте за мной. — И Ману повел его по коридору в соседнюю комнату.

Войдя в комнату, он взял пакет со стола возле двери.

Николас вздохнул с облегчением. Это был тот самый пакет, который он сам послал из Америки. Адрес написан его рукой, и марки об уплате гербовых сборов Южной Каролины на месте. Край пакета намок от крови.

Николас с чувством облегчения закрыл глаза и покачал головой. Все кончено. Наконец-то.

— Значит, ты его убил?

Ману не ответил, и Николас, насторожившись, открыл глаза. Его друг молчал, переминаясь с ноги на ногу. У Николаса шевельнулось дурное предчувствие.

— Не вздумай говорить мне, что ты снова не подчинился моему приказанию.

Ману сокрушенно вздохнул.

— Да, — произнес он наконец.

— Черт побери, Ману. Ты…

— Позвольте мне объяснить, капитан…

— Объяснить что? — сердито воскликнул Николас. — Почему, черт побери, ты его не убил? А если он еще жив, то где….

— Сейчас вы все поймете, капитан. Я… гм-м… хотел сначала объяснить, но.. — Он вполголоса выругался. — Может быть, вам лучше увидеть своими глазами…

— Увидеть что?

Ману повел его по коридору к двери той комнаты, возле которой только что дремал.

— Крепитесь, капитан. Вас ждет большая неожиданность. — И он распахнул дверь.

Пакет выскользнул из рук Николаса и упал на пол. «Неожиданность» — это было слишком мягко сказано. Он испытал настоящее потрясение.

Сердце у него бешено заколотилось, в ушах зашумело.

На кровати в дальнем углу комнаты сидела, удивленно глядя на него, Саманта. Саманта Делафилд.

Прошло несколько секунд, прежде чем комната перестала кружиться у него перед глазами и он понял, что это действительно Саманта. Здесь, в этом доме.

Да, это она, связанная и с кляпом во рту, а золотисто-янтарные глаза мечут молнии от ярости.

Внезапно Николаса охватила радость. Сердце у него билось так гулко, что он с трудом дышал. Он и не подозревал, какую глубокую рану в его душе оставило расставание с ней. Только теперь, увидев ее снова, он понял это.

— Что, черт возьми, она здесь делает? — взволнованно спросил он, когда к нему вернулась способность говорить.

— За пакетом пришла она.

Николас, ничего не понимая, растерянно смотрел то на сидящую на кровати Саманту, то на Ману. Ему казалось, что все это ему снится и что Ману говорит с ним на каком-то иностранном языке, которого он не понимает. Невероятно. Этого не может быть. Он покачал головой, не в силах поверить происходящему.

— Она ведь находилась в Мерсисайде. Она не может иметь ничего общего с…

— За пакетом пришла она, капитан. Я уже собрался исполнить ваш приказ, но она повернулась как раз в тот момент, когда я подходил сзади. И как только я увидел ее лицо… — Он беспомощно пожал плечами. — Она точно подходила под описание девушки — той, в которую вы… гм-м… с которой вы были вместе.

Николас едва понимал, что говорит его друг. Ему казалось, что пол уходит из-под его ног. Неужели она в сговоре с его врагом? С самого начала?

Неужели ее не случайно поместили ночью в камеру рядом с ним? Этого не может быть, думал он, в ярости глядя ей в глаза и презирая себя за то, что подозрения раздирают ему душу. Прошу тебя, Господи, только не это!

— Я спросил, как ее зовут, но она отказалась назвать имя, — продолжал Ману, — а потом начала скандалить, и я подумал, возьму-ка я лучше ее с собой. Я не знал, то ли она сама и есть вымогательница, то ли только его подручная, поэтому подумал: лучше пусть будет на глазах. Хотя бы до вашего возвращения, пока вы не решите, что с ней делать дальше.

Что с ней делать? На этот вопрос, как и на десяток других, у Николаса не было ответа.

— Она сопротивлялась, как дьяволица, — жалобно добавил Ману, завернув рукав и показывая забинтованную руку. — Боюсь, что кровь на пакете тоже моя, потому что в конце концов я наткнулся на собственный нож. Поэтому я ее скрутил, погрузил в наемный экипаж и привез сюда.

— И как она объяснила все это? — резко спросил Николас.

— Она не очень-то разговорчива, капитан. Но я думаю, что она знает больше, чем говорит.

Николас не мог больше на нее глядеть. Глаза застилал туман от смятения и обиды.

Ману стоял, переминаясь с ноги на ногу.

— Каковы будут приказания?

Николас решительно протянул руку.

— Дай-ка мне твой нож. — Ману вложил ему рукоятку в протянутую ладонь, и он направился к кровати, — И оставь нас одних.

Глава 25

Сэм, замерев от страха, смотрела, как он к ней приближается. Африканец назвал его «капитаном». Сказал «за пакетом пришла она». Сэм чувствовала невыносимую боль и ужас.

Минуту назад она еще могла сомневаться и надеяться, упрямо отказываясь верить, что Ник Джеймс каким-то непостижимым образом связан с той таверной в Йорке, с Колтоном Фостером, проклятым пакетом и со всеми его горькими, злыми обвинениями в адрес капитана Брогана.

Все, что сказал Фостер, оказалось правдой. Человек, которого она полюбила, не был ни морским офицером, ни капитаном торгового флота. Как не был он и мирным плантатором из колоний.

Это был действительно капитан Николас Броган.

Нет, Господи, только не это! Он подошел, к кровати, и она зажмурила глаза. Почувствовав прикосновение холодного лезвия ножа, она подумала, что лучше бы уж он просто перерезал ей горло.

Но он всего лишь перерезал завязки, удерживавшие кляп во рту.

Вытолкнув языком изо рта кляп, Саманта закашлялась, ловя ртом воздух. Когда же она, собравшись с силами, открыла глаза, все части головоломки встали на свои места. Сомнений больше не осталось, все вдруг стало предельно ясно. Там, в таверне, когда африканец схватил ее, она не понимала, кто он такой и что происходит.

Теперь же она знает, что Он — один из людей Николаса Брогана, человек из его команды. Такой же, как и он, пират.

Ник хотел взять ее за руку, но она отшатнулась, и он, помедлив, очевидно, передумал. И не перерезал стягивающую руки веревку.

Круто повернувшись на каблуках, он отошел от нее, взъерошив волосы.

— Ник, — прошептала она, — скажи, что это неправда! Николас Броган погиб много лет назад, ты не можешь быть…

— Замолчи, — проговорил он хриплым голосом. — Больше нет смысла притворяться.

Его слова, как ножом, полоснули ей по сердцу. Глаза наполнились слезами.

— Нет, — прошептала она, — этого не может быть.

Господи, как ей хотелось, чтобы он солгал! Она бы поверила. Она поверила бы чему угодно. Только не этому.

Их взгляды встретились. Выражение его лица было непроницаемым. Она, вся дрожа, с трудом проговорила:

— Я… думала, что ты… плантатор. Или…

— Какой-нибудь героический офицер королевского флота? — с горечью проговорил он. — Извини, что разочаровал тебя, ангелочек. — Он подошел к окну.

— Но ведь Николас Броган — жестокий убийца! Говорили, что он убивал не раздумывая, без всякой цели. Что он был готов потопить любой корабль, лишь бы удовлетворить свою жажду наживы.

Весь напрягшись, он смотрел в окно на последнюю алую полоску заката.

— Наверное, бесполезно напоминать, что не все слухи соответствуют действительности или что адмиралтейство умышленно распространяло леденящие кровь истории о моих «подвигах», — сказал он напряженным тоном. — Адмиралтейство меня не слишком жаловало не без оснований…

— Ты хочешь сказать, что все слухи о тебе были ложью?

Последовала продолжительная пауза.

— Нет, не все.

У нее мороз пробежал по коже. Обида и гнев слились в ее следующем вопросе:

— Сколько же людей вы погубили, капитан?

— Ты думаешь, я их считал?

— Хотя бы приблизительно. Сотню? Две сотни? Он ухватился за край бархатной шторы и с силой смял ткань в кулаке. Сэм не могла не заметить, что он дрожит. Однако он заговорил без раздражения и так тихо, что она едва смогла расслышать слова:

— Теперь это не имеет значения, не так ли?

— Имеет. Как ты мог… как я могла… — Она покачала головой, не в силах продолжать. Сейчас ей хотелось одного — уткнуться лицом в подушку и выплакать всю боль, от которой разрывалось сердце.

Она доверилась ему, поведала все свои тайны, рассказала о прошлом, отдала ему свое сердце, тело и душу. Она его полюбила. Полюбила человека, который убивал и калечил людей, не испытывая угрызений совести.

— Я тебя ненавижу, — прошипела она сквозь зубы, не в силах сдержать охватившие ее обиду и гиен. — Ненавижу тебя за все, что ты сделал!

Он дернулся всем телом от этих слов. Пальцы вцепились в ткань шторы. Потом, взяв себя в руки, он медленно повернулся к ней. В глазах его не было огня, не было тепла. Ни света, ни жизни. Холодный, равнодушный, бессердечный взгляд. Он смотрел на нее так, как смотрел тогда, когда она увидела его впервые.

Не было больше Ника Джеймса, нежного любовника, который покорил ее сердце. Он исчез бесследно, как будто его никогда и не бывало, как будто он ей приснился. Растаял, как романтическая мечта, ожившая на какое-то мгновение в сознании глупой, наивной, неопытной девушки.

Нет. Нет, она не желает этому верить. Она вздернула подбородок, отказываясь отвести глаза под его холодным взглядом.

— Твой друг Ману сказал мне, что ты уехал в Мерсисайд и что поэтому тебя не оказалось в Йоркской таверне. — Она судорожно глотнула воздух. — Ты пытался снасти меня? — Он не ответил. — Ты рисковал своей жизнью, чтобы снасти меня?

— Я уже тебе говорил как-то раз, что не в моих привычках спасать дамочек, попавших в беду.

— В таком случае что ты делал в Мерсисайде?

— Я был там, соблюдая воровской кодекс чести, — сказал он в ответ. — Я подумал, что должен по крайней мере предупредить тебя об опасности. Но это была ошибка. Видишь, к чему это привело? Если бы я в тот момент находился в этой вонючей таверне, дело можно было бы считать законченным. Но нет, я, как последний дурак, передоверил свою работу другому человеку. — Стиснув зубы, он шагнул к ней. — Вы, мисс Делафилд, с того самого момента, как мы с вами встретились, приносите мне одни лишь неприятности и боль.

— Наше знакомство и мне не принесло особой радости, — ответила она, стараясь не показать, что ее обидел его холодный тон, — А почему…

— Здесь я задаю вопросы. И начну с того, что спрошу: где была ты? Насколько я знаю, ты должна была находиться в Мерсисайде. Как, черт побери, оказалась ты в этой таверне в Йорке? Как ты связана с шантажистом?

— Никак не связана. Мне ничего не известно ни о каком шантаже.

— В таком случае, как получилось, что за пакетом явилась ты?

— Это долгая история, капитан Броган.

— У меня есть время, мисс Делафилд. — Он уселся на край кровати, но так и не развязал ей руки.

Он ей не доверяет, И никогда не доверял. Она взглянула на него и заговорила — резко, торопливо, подхлестываемая обидой и болью.

— Приехав в Мерсисайд, я обнаружила, что в моей квартире был обыск. Там оказался мой дядюшка. Он… он сказал, что намерен увезти меня в Лондон и спрятать где-то под замком, где он сможет… — Она не могла продолжать.

На его щеке дернулся мускул, но во всем остальном он сохранил спокойствие. Голос у него был попрежнему жесткий и холодный.

— Переходи к рассказу о вымогателе.

Вызывающе грубым поведением он словно сыпал ей соль на свежую рану. Она с усилием глотнула воздух.

— Сейчас дойду и до этого. Вымогатель сказал, что он шел следом за дядюшкой…

— Как его зовут?

— Фостер. Колтон Фостер. Он обвиняет тебя в том, что ты сделал его калекой. Он сказал, что вы с ним старые знакомые.

Николас помолчал, наморщив лоб в раздумье.

— Я что-то не припоминаю никого, похожего на него. И имени такого я не слышал, — сказал он.

Сэм видела, что он ей не верит.

— Я говорю правду! Он сказал, что последовал за дядюшкой в Мерсисайд, потому что хотел найти и допросить меня. Он подозревал, что ты попытаешься нарушить условия какого-то делового соглашения, которое вы с ним заключили. Потом между ним и дядюшкой завязалась ссора, и он убил дядюшку. А потом… потом он рассказал мне, кто ты такой на самом деле.

Николас мужественно выслушал ее, не отводя от нее взгляда.

У Сэм пересохло в горле.

— Но я ему не поверила, — пробормотала она, дивясь собственной глупости. — Я пыталась убедить его, что он обознался.

Николас сохранял на лице непроницаемое выражение.

— Ты пока еще не объяснила…

— Дай мне закончить, — оборвала она его. — Он забрал все мои деньги и взял даже… — На глазах ее вдруг выступили слезы, — Он взял рубин, который ты мне подарил. — Она поморгала глазами, отчаянно пытаясь удержать слезы.

Выругавшись вполголоса, Николас неожиданно вскочил на ноги и подошел окну. Стоило ему отойти от нее, как ей тут же стало холодно и одиноко и захотелось даже, чтобы они снова были скованы цепью, тогда он не сможет так легко и просто встать и уйти от нее.

— Почему? — спросила она, стараясь говорить спокойно. — Почему ты отдал мне драгоценный камень?

Он небрежно передернул плечами.

— Расплатился за оказанные услуги. Я всегда оставляю что-нибудь на память женщине, с которой был близок.

Невыносимая боль волной захлестнула ее. Она изо всех сил сжала кулаки, так что ногти впились в ладони.

Он ее никогда не любил!

— Итак, он обобрал меня до нитки — продолжала она, спеша закончить рассказ и поскорее убраться отсюда, — и приказал поехать с ним и взять для него пакет, потому что подозревал, что может попасться в ловушку.

— Ты должна была просто исполнить роль курьера? Значит, он тебе доверял?

— Нет. Конечно, не доверял. Он сам находился в таверне. Он сидел там, держа меня на мушке пистолета.

Николас круто повернулся к ней.

— Он находился там, а ты ничего не сказала Ману?

— Я и не подозревала, что африканец имеет к тебе какое-то отношение. Он был просто незнакомцем, который почему-то напал на меня, и я совсем не собиралась докладывать ему, кто я такая. Когда он меня схватил, Фостер направился к нам, но тут Ману выволок меня из таверны и стукнул по голове… Я очнулась только в экипаже по дороге в Лондон.

Николас разразился целой обоймой особенно выразительных ругательств.

— Как он выглядел, этот Фостер? Если не считать отсутствия одной руки?

— Он примерно моего возраста, может быть, немного моложе. У него русые волосы и голубые глаза. Вообще внешность ничем не примечательная.

— Иными словами, это мог быть кто угодно.

— Одна из многих безымянных, безликих жертв, которым ты причинил зло, когда был пиратом.

Он взглянул на нее.

— Не сказал ли он еще чего-нибудь, что могло бы помочь догадаться, кто он такой?

Она помолчала, припоминая.

— Он упоминал, кажется, что ты лишил его блестящей карьеры морского офицера.

— Ну, это не сужает круг подозреваемых. — Тяжело опустившись в кресло, Николас закрыл лицо руками. — Черт побери, а я-то надеялся, что эта проклятая история закончена! Ишь, размечтался! Да как я мог надеяться, что уеду из Лондона и все это останется навсегда позади? Нет, не следовало мне расслабляться.

У него был такой измученный, такой усталый вид, что Саманте вдруг захотелось погладить его по голове, разогнать морщинки возле глаз и в уголках губ.

Она его любит, даже зная, кто он такой, зная, что она безразлична ему.

— Ты развяжешь мне руки? — спросила она, стараясь побороть нежное чувство, заставлявшее ее сердце учащенно биться. — Я рассказала тебе все, что знаю. Больше я тебе не нужна. Отпусти меня.

Он поднял голову и взглянул на нее.

— Объясни мне одну вещь, — устало попросил он. — Если ты подозревала, кто я такой на самом деле, то почему ты вообще согласилась пойти в таверну? Почему не обратилась к местным властям и не попыталась сама получить десять тысяч фунтов вознаграждения за мою голову?

Потому что, дуралей ты этакий, я тебя люблю. Она едва удержалась, чтобы не сказать это вслух.

— Воровской кодекс чести не позволил, — сказала она в ответ.

Он холодно взглянул на нее.

— Понятно.

— Так ты не развяжешь?

— Нет, моя леди, — медленно произнес он, откинувшись на спинку кресла. — Не развяжу.

Она замерла, сбитая с толку.

— Ты не можешь меня здесь держать.

— Но и уйти я не могу тебе позволить. Кто знает, надолго ли воровской кодекс чести удержит тебя от соблазна получить десять тысяч фунтов?

— Неужели ты действительно считаешь меня такой дурочкой, что думаешь, будто я обращусь к властям? Ведь это мое изображение красуется во всех газетах.

— Нет, я не считаю тебя такой дурочкой, но я не доверяю воровскому кодексу чести. Никогда не доверял.

— Ты не доверяешь мне. Ты не…

«Не любишь меня». Она не смогла закончить эту фразу.

— Нет, я тебе не доверяю, — решительно сказал он, поднимаясь с кресла. — Каждый раз, когда я доверял кому-нибудь, эта ошибка мне дорого обходилась. Горький опыт научил меня не повторять ошибок.

— Мне кажется, что ты вообще ничему не научился, мерзавец!

Не обратив внимания на ее слова, он прошел к двери, так и оставив ее со связанными руками. И с разбитым сердцем.

— Господи, зачем я только встретилась с тобой, Николас Броган! Я не хочу тебя больше видеть! — крикнула она ему вслед.

Он задержался возле двери и оглянулся. Саманта не верила своим глазам, но на лице его была написана обида.

— Я желал бы того же самого, мисс Делафилд. — И он с грохотом захлопнул за собой дверь.

Проснувшись, Саманта огляделась. Сквозь окна струился лунный свет. Она не знала, сколько времени проспала и что заставило ее проснуться. Приподнявшись, она поморщилась от боли в шее.

Раздался осторожный стук в дверь.

— Войдите, — неуверенно сказала она, надеясь, что кто бы это ни был, он не заметит, что у нее от слез охрип голос.

Вместо Ману или его капитана в комнату заглянула женщина.

— Мисс Делафилд! — шепотом окликнула она, приоткрыв дверь. — Вы не спите?

— Не сплю. Входите, пожалуйста.

— Я принесла вам поесть. — К ней подошла женщина в элегантном пурпурном халате, с серебряным подносом в одной руке и масляной лампой в другой.

— Этой парочке пиратов, конечно, невдомек, но я подумала, что вы, наверное, проголодались.

— Благодарю, мадам, — вежливо сказала Сэм, хотя у нее не было аппетита.

— Меня зовут Клэрис, и я считаю, что вот это, — она указала на веревку, — совершенно лишнее. — Поставив лампу и поднос на столик возле кровати, женщина развязала Саманте руки. Вы и без этого никуда не убежите, учитывая, что Ману стережет вашу дверь, а окна расположены примерно на высоте тридцати футов.

Освобожденная от веревок, Сэм благодарно улыбнулась.

— Он на вас разозлится за это.

— Это будет не в первый раз. — Клэрис взяла фарфоровую чашку и, наполнив ее горячим ароматным чаем, протянула Саманте.

— А, кроме того, как бы он ни злился, женщине на самом деле нечего бояться Сэра Николаса. — Она предложила Саманте кусочек жареного цыпленка.

Сэм приняла из ее рук еду и чай, решив, что будет разумнее не спорить.

— Вы сказали «Сэр Николас»?

— Так его называли в прежние времена. За его галантное обращение с пленными, особенно с женщинами. Несмотря на все слухи, которые о нем распространяли, он никогда не причинял зла пленным, захваченным во время налетов. И членам своего экипажа не позволял трогать их.

Удивленная Сэм широко раскрыла глаза, — Но я думала… Судя по рассказам, Николас Броган убивал людей без зазрения совести, его интересовали только деньги.

Клэрис рассмеялась.

— Это все небылицы, придуманные людьми, которые его совсем не знали. Я еще никогда в жизни не встречала человека, которого бы так же мало интересовали деньги. Когда я его знала, единственной целью в жизни Брогана была месть.

Сэм опустила глаза, задумчиво глядя на свое отражение в темной поверхности чая и вспоминая слова Ника, то есть Николаса, сказанные ей раньше: «Не все слухи соответствуют действительности».

— Месть кому, Клэрис? — спросила она. — И за что?

— Он мстил главным образом морякам королевского флота. А за что, я не знаю. Он никогда не рассказывал о своем прошлом. Ни мне, ни кому-нибудь другому. Знаю лишь… — она помедлила и вздохнула, — что он, в конце концов, отомстил. Это чуть не стоило ему жизни, но он добился своего. И сразу же после этого исчез. Уехал из Англии и бросил пиратство. Он никогда не был тем жадным убийцей, каким его постаралось изобразить адмиралтейство.

Сэм отхлебнула глоток чаю. Рука ее дрожала, горячая жидкость обожгла горло. То, что рассказала Клэрис, противоречило всему, что она слышала о бесчеловечном капитане Брогане.

Сэм больше не знала, чему ей верить, но обрывки того, что ей было известно о Нике, Николасе, начали выстраиваться в ясную картину: клеймо на груди, шрамы, оставленные плетью, страшное детство на борту плавучей тюрьмы.

Перед ее глазами возник образ, который еще раньше перевернул ее сердце — образ маленького мальчика с ясными зелеными глазами, одинокого, напуганного, осиротевшего, как в свое время осиротела и она сама.

Саманта очень многого не знала о Николасе. Наверное, о нем никто не знал всего. Для него умение хранить свои тайны означало возможность выжить, и ему было трудно отказаться от привычки быть всегда настороже.

А сегодня, когда он хотел приподнять завесу над своим прошлым, как она повела себя? Оборвала его злыми, резкими словами.

— Мисс Делафилд?

Словно очнувшись, Сэм вздрогнула и подняла голову.

— Извините, — сказала она и, взглянув на цыплячью ножку, которую все еще держала в руке, положила ее на поднос. — Зовите меня Самантой. Или просто Сэм.

— Саманта… — начала Клэрис, внимательно вглядываясь в ее лицо. — Я ведь пришла сюда совсем не для того, чтобы обсуждать омерзительное прошлое Брогана. — Я хотела… — Она взглянула на нетронутую цыплячью ножку и нахмурилась. — Аппетит отсутствует, — сказала она, загибая пальцы, словно подсчитывала убытки. — Сидит, уставившись в пустоту, задумавшись в середине разговора. И этот мечтательный взгляд. О, черт побери, наверное, я уже опоздала!

— Опоздали? — словно эхо, повторила Саманта, в замешательстве глядя на нее.

Клэрис, скорчив печальную гримаску, указала пальцем с наманикюренным ноготком на веревку, которую бросила на столик возле кровати.

— Не думаю, что потребуется это или сторож у двери, чтобы вы не сбежали. Вы сами не захотите его покинуть.

Сэм крепко сжала в руке хрупкую фарфоровую чашку.

— Это… — она торопливо глотнула горячей жидкости, — это…

— Это правда. И не пытайтесь отрицать это, милочка, — вздохнув, сказала Клэрис. — Вы не первая хорошенькая девушка, ставшая жертвой обаяния Сэра Николаса. Я ведь пришла сюда, чтобы предупредить вас об этом. — Она печально покачала головой. — Саманта, этот человек даже не знает, как произносятся слова «я тебе доверяю», не говоря уже о такой фразе, как «я тебя люблю».

Если вы надеетесь, что он научится их произносить, то приготовьтесь прожить с этой надеждой всю оставшуюся жизнь.

У Сэм вспыхнули щеки. Почему эта женщина, словно в открытой книге, прочитала ее чувства, в то время как сама она не могла в них разобраться? И вдруг она подумала, что Клэрис, наверное, исходит из собственного опыта. Глупо, что она не поняла этого раньше!

— Вы с ним…

— Скажем просто, что очень много лет назад я была одной из этих хорошеньких девушек, которые стали жертвами обаяния Сэра Николаса. — Клэрис скорчила гримаску. — Одной из очень многих.

— Многих, — шепотом повторила Сэм, вспомнив, как Фостер говорил ей о многочисленных любовницах Николаса Брогана.

— Я ни о чем не жалею, — продолжала Клэрис, передернув плечами. — Я усвоила урок. Именно это я и хотела сказать вам, Саманта. Любовь — это дивная мечта. Она годится только разве для волшебных сказок, которые рассказывают детям. Но мы, взрослые, крайне редко встречаем ее в реальной жизни. Однако понять это можно, только повзрослев.

— Понятно, — сказала Саманта, которой ничего попятно не было.

— Гораздо лучше быть реалистом. — Клэрис поднялась, перенесла лампу на каминную доску и зажгла от нее другую лампу, стоявшую рядом. — Вот, например, я. У меня теперь есть чудесный дом, много богатых друзей, мужчина, который обо мне заботится…

— Какая чудесная жизнь, — из вежливости одобрила Саманта.

— Действительно чудесная, — согласилась Клэрис — И мой друг — джентльмен, очень добр ко мне. Он мил и заботлив. Он оплачивает дом, дарит мне подарки…

— Но никогда не говорит о любви? Разве он не любит вас, этот ваш благодетель?

— Я его не спрашиваю. Для этого я слишком стара, милочка. И слишком умна.

Но и слова, и смех Клэрис звучали не вполне убедительно. Саманта подумала, что, наверное, ни одна женщина никогда не расстается с мечтой о любви. Она подозревала, что сама Клэрис не следует тому совету, который пыталась дать ей.

— А вы его любите? — тихо спросила Саманта.

Клэрис ответила не сразу. Она задумчиво провела пальцем по статуэтке танцовщицы, стоявшей на каминной доске.

— Он… он принадлежит к высшей знати Англии, Саманта. А и родилась в таких грязных трущобах Ист-Энда, что тебе и представить это трудно.

— Но это не имело бы значения, если бы…

— Мы принадлежим к разным мирам, — продолжала Клэрис. — И хотя я делаю вид, что его мир — это мой мир, я понимаю, что в действительности этого никогда не произойдет. — Она снова подошла к кровати, улыбаясь, пожалуй, чересчур лучезарно. — Я с этим смирилась.

Сэм вдруг захлестнула волна сочувствия к женщине, которую она едва знала.

— Я довольна тем, что имею, — сказала Клэрис, обводя широким жестом роскошно обставленную комнату. — На такое я и надеяться не могла. Так что я устроилась совсем неплохо.

— Конечно, — согласилась Саманта без особого энтузиазма, — совсем неплохо.

С чисто материальной стороны так оно и было, но без любви все богатства в мире потеряли бы свою ценность, подумала Саманта.

— Однако я пришла сюда не для того, чтобы говорить о себе, — тихо напомнила Клэрис. — Я пришла, чтобы помочь вам. — Она присела на край кровати и почти сестринским жестом накрыла руку Саманты своей рукой. — Выслушай совет человека старше и мудрее тебя, милочка. Забудь обо всем этом как можно скорее, но извлеки урок. Найди себе человека, который будет обращаться с тобой, как ты того заслуживаешь. Какого-нибудь порядочного и надежного человека.

Сэм мелкими глоточками пила чай, не ощущая его вкуса.

— Торговца, например, или стряпчего, или аптекаря, — продолжала Клэрис. — Он не зажжет в душе огонь, но разве в этом дело? Бродяга, авантюрист, тот воспламенит тебя, будь уверена, и сожжет дотла. И не успеет остыть зола, как он бросит тебя. Даже не попрощавшись. — Она легонько сжала руку Сэм. — Ради собственного блага, милочка, воспользуйся этим советом. Держись подальше от моряков, солдат, актеров, музыкантов и беглых преступников всех мастей и помни правило номер один: никогда не влюбляйся в бродягу.

— Я постараюсь это запомнить.

— Вот и хорошо. — Клэрис переставила на стол тарелки с едой и взяла освободившийся поднос. — Попробуй немного поесть, Саманта. Он не стоит того, чтобы из-за него терять аппетит. — Захватив лампу, она направилась к двери, но, взявшись за дверную ручку, остановилась.

— И еще одно, Саманта.

— Да?

— Даже когда ты найдешь себе порядочного стряпчего, береги свое сердце, — прошептала она, открывая дверь. — Запри его покрепче, как сейф, и никогда ни одному мужчине не отдавай ключ.

Глава 26

Николас задернул шторы на окнах и подкрутил фитили ламп, потом прошелся по комнате, посматривая на картины в позолоченных рамах, на вазу с цветами; переставил с места на место стеклянные флаконы, стоявшие на туалетном столике. Сам не зная зачем, просто чтобы чем-то заняться. Чем-то отвлечь себя и не смотреть с тупой болью на женщину, спящую на кровати.

Остановившись перед камином, он уставился на тлеющие угольки, не чувствуя распространяющегося от них тепла. Он уже давно не мог толком ни думать, ни чувствовать.

В ушах его все еще звучал ее голос. Она сказала, что ненавидит его. Он всегда знал, что она его, в конце концов, возненавидит, если узнает, кто он такой на самом деле, но оттого, что он все знал заранее, сейчас ему было не легче.

Спать он не мог, и ноги сами привели его сюда — к ней, к источнику своей боли. Он не понимал, почему она имеет над ним такую власть и почему его так тянет к ней. Его тянуло сюда как магнитом, будто он был стрелкой компаса, а она — северным магнитным полюсом.

Выпрямившись, Николас оглянулся на нее. Разве не странно, что, освободившись от связывавшей их цепи, он чувствовал себя прикованным к ней еще прочнее, чем раньше.

Кто-то развязал ей руки. Без сомнения, это сделала Клэрис. Вон на столике возле кровати и тарелка с едой стоит. Саманта заснула, не раздеваясь, в блузке и юбке от дорожного костюма. Только туфли с ног сняла… Он заметил отметину вокруг щиколотки. Похоже, что кандалы навсегда оставят на ноге шрам.

Сердце у него гулко колотилось, он сел в кресло, стоящее рядом с кроватью. На огромной кровати с пологом ее хрупкая фигурка казалась такой маленькой, такой… одинокой.

Он прислушивался к ее легкому дыханию и наблюдал, как она спит. Так же, как он это делал долгими ночами в Каннок-Чейз. А боль, сжимавшая сердце, становилась все острее, все настойчивее.

Николас положил руку на одеяло рядом с ней, но прикоснуться к ней не посмел. Он собирался прийти сюда утром, чтобы объявить о принятом решении, которое, несомненно, приведет ее в ярость.

А сейчас он просто хотел смотреть на нее, наслаждаясь последним мирным мгновением.

Он припоминал каждую милую черточку ее лица, ее привычку держать во сне в одной руке угол подушки, вытянув другую поверх смятой простыни. Ее пальцы были такими нежными по сравнению с его грубой рукой.

То, что их теперь не связывает цепь, ничего не изменило, подумал он. Время и расстояние лишь помогли ему понять, как она нужна ему, лишь усилили его чувство к ней, и Саманта Делафилд была самым драгоценным сокровищем из всех, которые бывали у него в руках, и единственным, которое было ему небезразлично. Но это сокровище никогда не будет принадлежать ему.

Она пошевелилась и открыла глаза. Взгляды их встретились. Они не двигались, не говорили и даже не дышали.

Саманта перевела взгляд на его руку, лежавшую совсем близко, и настороженно села в постели, отодвинувшись подальше от его руки, словно боясь ожечься.

— Что ты здесь делаешь?

Он не сразу сообразил, что ответить, и сказал то, что пришло в голову:

— Мне не спалось.

Она подобрала под себя ноги, передвинувшись поближе к середине кровати, будто готовясь в любой момент броситься к двери.

Но не бросилась а наоборот, мгновение спустя она, как ни странно, немного расслабилась. В ее взгляде уже не было ярости, которую он видел раньше.

Он взглянул на свою руку, все еще лежавшую на одеяле, и, смирившись с неизбежным, решил, что нет смысла оттягивать разговор.

— Я принял решение.

— Вот как? — настороженно произнесла она. — О чем это?

— О тебе.

Она ответила не сразу.

— Я и не знала, что обо мне надо принимать решение, — тихо сказала она. — Клянусь, я не представляю для тебя угрозы.

— Если я тебя отпущу, — спокойно сказал Николас, готовясь к неизбежной вспышке гнева, — ты когда-нибудь можешь передумать. Скажем, через год. Или через два года. Можешь просто проболтаться относительно моего настоящего имени.

Она не ответила, и он, заглянув ей в глаза, заметил в них незнакомое выражение, которое не мог определить.

Она была по-прежнему спокойна и терпеливо ждала, когда он продолжит свое объяснение. Это сбило его с толку. Он приготовился выдержать яростные возражения, но не был готов к такому… такому… он не знал, как это назвать.

— Как я понимаю, — продолжал он, с опаской поглядывая на нее, — у меня есть два варианта на выбор: либо убить тебя…

— Это мне не подходит.

— Либо… держать тебя при себе.

Она, не понимая, поморгала глазами.

— Держать меня? — повторила она, словно он говорил на каком-то иностранном языке. — Что ты хочешь этим сказать, а?

Холодный тон, каким был задан вопрос, еще больше насторожил его. Поднявшись с кресла, он подошел к кровати, ожидая, что на него сию же минуту обрушится волна гнева и ненависти.

— Мне самому это не по душе, но, по-видимому, иного выбора нет, — сказал он, терзая пальцами изящную золотую кисть, удерживающую полог. — Если ты будешь рядом со мной, я буду знать, что ты не проболтаешься.

— Понятно.

— Это единственный выход.

— Но это похищение.

То, как спокойно она это произнесла, вызвало у него нервный резкий смешок, от которого стало больно в горле.

— Это не самое тяжкое преступление из тех, в совершении которых меня обвиняют.

— Хорошо, я еду с тобой.

— У тебя нет выбора. Тебе небезопасно оставаться в Англии, особенно сейчас, когда твой портрет помещен в каждой газете.

— Я сказала: хорошо. Я еду с тобой.

Он смотрел на нее, ошеломленный тем, что она так быстро согласилась. В ее голосе он не заметил язвительной насмешки. В выражении лица не было гнева. Не было ненависти в золотистом взгляде.

Удивление сразу же сменилось подозрением.

— Не надейся, что у тебя будет шанс улизнуть, — хрипло сказал он. — Утром ты уедешь вместе с Ману. Он проводит тебя на борт нашего судна и доставит в Южную Каролину.

— Постой, постой, ты, кажется, сказал, что я уеду? — спросила она, и в ее голосе впервые за весь разговор появилась задиристая нотка. — А как же ты?

— Я остаюсь в Лондоне.

— Ты не можешь остаться здесь. — Ее спокойствия как не бывало. — Если ты обратил внимание, здесь есть немало людей, желающих твоей смерти.

Он остановился возле камина, повернувшись к ней спиной.

— Именно поэтому я и остаюсь. Я не уеду, пока раз и навсегда не разделаюсь с вымогателем. На сей раз я не буду никому передоверять это дело.

— Но он, возможно, уже донес на тебя. Ведь он собирался получить вознаграждение за твою голову.

— Вот именно. Потому-то я и хочу выйти из укрытия, чтобы ему было проще найти меня.

— Ты что, хочешь, чтобы тебя убили?

Вопрос прозвучал так, как будто ей это было небезразлично. Он заглянул ей в глаза, но она отвела взгляд в сторону.

Тут он неожиданно понял. Меньше всего ему хотелось, чтобы за его спиной затевали интриги шушукающие особы женского пола.

— Меня почему-то не покидает чувство, что здесь происходит что-то такое, о чем я не знаю. Тебе что-нибудь рассказала Клэрис?

— Да. — Саманта не поднимала глаз, уставившись на покрывало. — Она мне много чего рассказала о бродягах, и замках на сейфах, и о волшебных сказках.

— О чем, о чем?

— И еще сказала, что ты не стоишь того, чтобы я из-за тебя теряла аппетит.

Это уж была полная бессмыслица.

— Но мне все равно. — Она подняла голову, глаза ее сверкали. — Почему ты не хочешь уехать вместе со мной и Ману?

Он сложил руки на груди, понимая, что вот сейчас-то и начнется тот самый спор, которого он давно ожидал.

— Потому что я не хочу всю оставшуюся жизнь скрываться.

— Если ты сделаешь то, что задумал, у тебя не будет никакой «оставшейся жизни».

— Я не спрашиваю твоего мнения. Я просто говорю, куда я тебя намерен отправить. — Он все-таки вышел из себя.

— Ну что ж, позволь и мне сказать, куда я тебя намерена отправить, капитан. — Саманта кинула в него подушку, сопроводив это действие весьма выразительными ругательствами.

Николас ловко увернулся, и подушка оказалась в камине.

— Нет смысла посылать меня ко всем чертям, ангелочек, я и так уже на полпути туда.

— Пропади ты пропадом! — крикнула она и, добавив еще парочку ругательств, оглянулась вокруг, подыскивая, чем бы еще запустить в его голову. — Будь проклят тот день, когда я в тебя влюбилась!

— Пока ты не расколотила тут еще что-нибудь из вещей Клэрис… Что?! — вдруг воскликнул он.

Сэм замерла в странной позе: свесив голову с кровати, одной рукой она шарила под кроватью в поисках туфли и, не меняя положения, взглянула на него снизу вверх.

— Гм-м… я сказала… то есть… я имела в виду… — Волосы упали ей на лицо. — Я сказала, что проклинаю тот день, когда влюбилась в тебя.

— Ты не можешь любить меня…

— Тем не менее, люблю, — сказала она из-под каскада золотистых волос.

— Ты не должна.

Она наконец выпрямилась и села на кровати! Копна золотистых волос поблескивала при свете лампы.

— А мне все равно. — Она вздернула подбородок знакомым решительным движением, к которому он уже успел привыкнуть. — Я тебя люблю.

Он молчал, ошеломленный переполнявшей его радостью. Ненависть он, наверное, смог бы пережить. Боль он смог бы перенести. Но не это…

Больше всего на свете он хотел сейчас покрыть за два шага разделявшее их расстояние, схватить ее на руки и закружить по комнате. Но он не сделал этого, потому что знал, что принесет ей только несчастье. Ее любовь не может продолжаться долго, потому что Бог сотворил ее не для такого человека, как Николас Броган.

— Николас, — пробормотала она, — мне кажется, подушка тлеет.

— Черт с ней, с подушкой, — охрипшим голосом ответил он. — Пусть горит.

Он не мог подойти к ней, не мог заставить себя отойти подальше и не мог оторвать от нее взгляд. Он наслаждался этим моментом, впитывал в себя ее улыбку, выражение ее глаз, как осужденный на смерть наслаждается последним обедом. Потом он закрыл глаза, чтобы навсегда запечатлеть ее взгляд в памяти. И повернулся к ней спиной.

— Все мы в течение жизни совершаем ошибки, ангелочек. — Он пытался говорить безразличным, холодным тоном, но голос его дрожал. — Полюбив, ты сделала ошибку, но у тебя это со временем пройдет.

Она чуть не набросилась на него с кулаками.

— Послушай, ты, упрямый… невозможный тип… — Ей не хватало слов, чтобы наградить его еще каким-нибудь эпитетом, но тут всплыло в памяти старое прозвище, которое она ему дала, бродяга. — Клэрис сказала, что ты не стоишь того, чтобы я теряла из-за тебя аппетит. Фостер сказал, что ты не стоишь того, чтобы за тебя отдать жизнь. Кажется, любой человек, с которым ты встречался; о тебе весьма невысокого мнения.

— Тем более тебе надо быть благоразумнее, — ответил он.

— Это мне ни к чему. Ты сказал, что не все слухи соответствуют действительности. — Она остановилась в нескольких шагах позади него.

Он слышал ее дыхание, мог поклясться, что слышит даже биение ее сердца. Или, может быть, это его сердце бьется так гулко?

— Николас, — тихо сказала она, — мне кажется, что никто из них как следует тебя не знает. Ты никогда никому не позволял узнать себя так, как узнала тебя я.

Ее слова хлестали его больнее, чем любая плеть, а имя, произнесенное ее губами с такой нежностью — его настоящее имя, — жгло сильнее, чем раскаленный прут, которым клеймили его тело.

— Ты меня не так хорошо знаешь, как тебе кажется, Саманта, — резко сказал он. — Ты не знаешь всей правды.

— Клэрис сказала, что ты оставил морской разбой, что ты уже не пират. Ведь именно тогда ты уехал в колонии? Ведь ты мне не лгал об этом?

— Нет. — Он поднял глаза к потолку. — Я не лгал.

Тысяча чертей! Как ему хотелось солгать! Хотелось скрыть, как-то увернуться и не сказать правды. Сделать что угодно, лишь бы не говорить ей то, что она вынуждала его рассказать. Он никогда и никому еще не говорил всю правду. Но больше он не мог лгать. Особенно ей. Больше не было смысла спасать себя, не было смысла откладывать неизбежное.

— В таком случае я не понимаю, — проговорила она все тем же спокойным, ласковым голосом, разрывающим ему душу, — как можешь ты говорить…

— Она не сказала тебе, почему я бросил пиратскую жизнь? — прервал он ее. Лучше уж покончить со всем этим поскорее. Раз и навсегда. Признаться в том, кто он есть на самом деле. Пусть сама поймет, почему ей не следует любить его.

— Нет, она…

— Ну конечно, не сказала. Потому что Клэрис об этом не знает. — Он обернулся так неожиданно, что она вздрогнула. — Ты хочешь правду? Хорошо, я расскажу тебе правду.

И он сделал это — молниеносно, внезапно, бесповоротно, как будто одним точным ударом абордажной сабли разрезал все, что было между ними.

— Я убил ребенка, Саманта. Вот почему я бросил все и уехал. Я убил ребенка.

Саманта смотрела на него не отрываясь, голова у нее кружилась, сердце учащенно билось. Она была потрясена и тем, что он сказал, и тем, как он это сказал — резко, грубо.

— Совсем еще мальчик, — продолжал он, — лет десять-двенадцать от роду. И я лишил его жизни, даже не раздумывая. — Он шагнул к ней, словно напрашиваясь на то, чтобы она либо ударила его, либо отшатнулась в ужасе.

— Я его застрелил, — продолжал Николас, увидев, что она не двинулась с места. Он говорил резко, отрывисто. — И убил его потому, что он оказался между мною и тем, кому я двадцать лет мечтал отомстить. Я думал только о мести. Остальное было мне безразлично. Я столько лет ждал возможности отомстить, что утратил в себе все человеческое. Я стал именно тем, чем они меня сделали. Зверем. Я не желал ничего видеть, кроме крови и насилия, и не понимал этого, пока не… — у него прервался голос, — пока не увидел, как надает этот мальчик, — он закрыл глаза, будто ясно увидел перед глазами ту давнюю картину, — и пока не увидел в нем себя.

— О Николас! — прошептала Сэм. Ей хотелось прикоснуться к нему, но она не осмеливалась. Ей было больно и за то, что он сделал, и за то, что сделали с ним.

— Вот она, чистая правда обо мне, — все так же резко закончил он, снова пристально вглядевшись в ее глаза. — Вот кого, как тебе показалось, ты полюбила.

— Но, Николас, — робко спросила она, — почему ты так стремился к мести?

— Я охотился за людьми, которые убили моего отца, — отрывисто ответил он.

— А я думала, что твоего отца казнили за какое-то преступление. Я думала…

— Что он был преступником, а я невинной жертвой? — насмешливо спросил он. — И в этом ты ошиблась. Мой отец был ни в чем не повинен, он был порядочным человеком. — У Николаса сорвался голос, он сердито откашлялся и продолжал: — Его предали его же друзья, люди, которым он доверял.

Сэм молчала, давая ему возможность выговориться, выплеснуть боль, накопившуюся за долгие годы в душе.

— Во время войны с Испанией мой отец был капером, — коротко пояснил он. — Его обязанностью было наводить страх на испанские корабли и грабить их. Он выполнял задания трижды проклятого адмиралтейства и называл морских офицеров своими друзьями. Он брал на себя весь риск, а от его набегов пополнялась королевская казна и появились средства на строительство королевского военно-морского флота. Когда война закончилась, Корона решила, что каперы больше не нужны. Некоторые из них перестали подчиняться властям и стали пиратами, а поэтому адмиралтейство приказало отлавливать всех без разбора. Было решено, что они стали слишком опасны и им нельзя больше позволять скитаться по морям. Моего отца арестовали по ложному обвинению в пиратстве и…

— Казнили, — прошептала Сэм, закрывая глаза. Она помнила, как он вскрикивал в бреду, когда его мучили кошмарные воспоминания о казни отца.

— Казнили, — подтвердил он, отворачиваясь от нее. — Остальных членов экипажа оставили в живых…

— Но что ты делал на корабле? — с недоумением спросила она, — тебе тогда было, наверное, не больше…

— Десяти лет. — Он остановился возле камина и взял статуэтку танцовщицы. — Да, мне было десять лет. — Он помолчал, вертя в грубых пальцах изящную фарфоровую фигурку, затем осторожно поставил статуэтку на место. А когда заговорил снова, ярость в его голосе уступила место печали: — Мать умерла, когда мне было восемь лет. Отец хотел, чтобы я пожил какое-то время у родственников, но я и слышать от этом не желал. На следующее же утро я улизнул от них и пробрался на борт его корабля. — Он опустил голову, глядя на угли в камине. — К тому времени, как отец меня обнаружил, мы были в открытом море. Отец здорово рассердился. Он все грозился высадить меня на берег… но ему не хотелось расставаться со мной, так же, как и мне с ним.

Когда он заговорил о своей семье, Сэм почувствовала в его голосе то, чего не ждала — он говорил с нежностью. В его словах, особенно когда он говорил об отце, звучала любовь — чистая и сильная, не потускневшая за давностью лет.

— Значит, когда арестовали твоего отца, ты был еще мальчиком, — сказала она тихо, впервые поняв до конца, как все это было, — и поэтому тебя приговорили к заключению в плавучей тюрьме?

— Да, они «пощадили» меня, потому что я был слишком мал, и отправили на борт «Молоха». Именно там я провел следующие восемь лет, пока не бежал во время бунта. К тому времени я хотел одного — убивать. Я хотел отплатить морякам за то, что они сделали со мной и с моим отцом.

— И тогда ты стал пиратом.

— И тогда я стал тем, кем они меня сделали, — поправил он. — И я неплохо делал свое дело….

— Потому что ты не дорожил собственной жизнью, — тихо сказала она, бесшумно подойдя к нему.

Он не обернулся к ней, лишь передернул широкими плечами, но тело его напряглось, дыхание участилось, как будто он чего-то ждал.

— Я выходил в море то с одним пиратским экипажем, то с другим, и цена за мою голову росла с каждым годом. Но меня заботило одно — создать как можно больше проблем для королевского флота. И я в течение четырнадцати лет был для них бельмом на глазу, — с удовлетворением сказал он.

— Значит, все легенды о твоей жадности и…

— Богатстве и о сундуках с сокровищами, зарытых на каждом островке Карибского моря? Чушь, выдуманная адмиралтейством. Я никогда не откладывал впрок ни шиллинга. Я, черт возьми, не заботился о будущем. Я не знал, да и не хотел знать, есть ли у меня вообще будущее.

Она остановилась в нескольких дюймах от него.

— Но тебе, в конце концов, удалось отомстить?

Он хотел было ответить, но вдруг напрягся, почувствовав, что она находится совсем близко от него. Он застыл, не двигаясь, но даже не обернулся к ней.

Она хотела прикоснуться к нему, ободрить, утешить, как он некогда утешил ее, но сдержалась, не уверенная, что он примет ее ласку.

Прошла секунда. Потом другая.

Он заговорил снова.

— Да, мне удалось отомстить. Я даже не помню отчетливо этих четырнадцати лет — только кровь, мечи, пистолеты. — Он покачал головой. — И еще лица. Иногда я все еще их вижу. Лица людей, которым я причинил боль. — Он запнулся на слове «боль», тяжело дыша, как будто пробежал большое расстояние, потом заговорил снова: — В ту последнюю ночь, когда я наконец отыскал Элдриджа — человека, предавшего моего отца, — когда я был близок к тому, к чему давно стремился, я понял, что потерял…

Себя, подумала она. Единственное, что имеет ценность. Не и силах больше сдерживаться, Сэм нежно коснулась дрожащими руками его спины.

Он был так поглощен воспоминаниями о той ночи, что, казалось, даже не почувствовал ее прикосновения.

— Корабль был объят пламенем, а я — Боже! — я был ослеплен яростью. — Голос у него задрожал. — Я видел, что тот, который мне нужен, ускользает от меня. И тогда я обернулся и выстрелил в первую попавшуюся на глаза синюю униформу… а это был мальчонка. Корабельный юнга.

— Николас. — Она подошла совсем близко, обняла его, хотела что-то сказать, но голос сорвался.

— Я видел, как он упал, — прошептал Николас, — я смотрел прямо ему в глаза и видел, как он надает… — Он вздрогнул всем телом. — И я слышал голос матери, которая читала мне Библию, когда я был в его возрасте. Даже шум битвы не мог заглушить ее голос…

Он замер, неожиданно ощутив близость Сэм, ее руки. Он не напрягся, не отпрянул от нее, а повернулся и, зарывшись лицом в ее волосы, прошептал:

— Не убий.

Не убий. Не убий.

Сэм прижалась к нему, крепко обняла, и по щекам у нее покатились слезы. Она понимала, что вина раздирает его душу. Он жил с этим чувством долгие годы, отгородился от всего мира, от людей, от всего нежного и любящего. Он обрек себя на пожизненное заключение в созданной своими руками одиночной камере.

— Николас, — всхлипывая, шептала она. — О Николас!

— Ну вот, теперь ты знаешь правду, — сказал он мгновение спустя, все еще не совсем твердым голосом, хотя в объятиях ее держал очень крепко. — Истинную правду о том, кто я такой и что за человек на самом деле.

Она лишь обняла его еще крепче.

— А твое имя, под которым ты жил в Южной Каролине? — спросила она сквозь слезы. — «Джеймс» — это ведь имя твоего отца?

Он кивнул.

— Его звали Джеймс Броган.

Сэм закрыла глаза. Ей показалось, что она встретилась с Николасом впервые и стала, может быть, первым человеком, который действительно знает и понимает его.

Годы зла и насилия не могли вытравить из его сердца доброту. Его мучило чувство вины за все содеянное за эти годы, вины такой страшной, что он не мог простить себя.

Она подняла голову и дрожащей рукой смахнула слезы.

— Значит, в ту ночь ты отказался от пиратства и с тех пор жил под именем Ника Джеймса, плантатора, в Южной Каролине.

— Думал, что смогу оставить свое прошлое позади, — глухим голосом произнес он, опуская обнимавшие ее руки. — И по прошествии шести лет чуть было не поверил, что мне это действительно удалось.

Уловив обреченность в его голосе, Саманта встрепенулась.

«Чуть было не поверил», — сказал он, она не отодвинулась, когда он опустил руки; не собираясь отступать с завоеванной позиции, она посмотрела ему в глаза.

— Но ты действительно жил мирной жизнью все эти годы. Ты старался быть законопослушным человеком, и тебе это удавалось, пока Фостер не заставил тебя покинуть Южную Каролину.

— Он не виноват в том, что я был тем, кем был.

— Но ведь сейчас ты совсем не тот, кем был в те далекие годы, — настойчиво убеждала она. — Ты стал другим человеком. Пусть даже об этом пока никто, кроме меня, не знает. Даже ты сам….

— Саманта…

— Ты переменился, — упрямо твердила она. — То хорошее и порядочное, что в тебе было заложено и что безуспешно пытались из тебя выбить надсмотрщики в плавучей тюрьме, осталось с тобой. Они тебя не сломали. Добро… нет, любовь, — быстро исправилась она, — жила в тебе все эти годы, спрятанная глубоко внутри, и ждала своего часа.

Он смотрел на нее с удивлением, близким к благоговению.

— А теперь этот час настал, — прошептала она, снова обнимая его. — Ты стал действительно хорошим человеком и заслуживаешь прощения. И любви.

Он обнял ее.

— И ты сможешь простить мне то, что я сделал? — задыхаясь, спросил он, — Даже зная правду?

— Правда заключается в том, что ты не мирный плантатор, но и не опасный пират. В тебе есть понемногу того и другого. — Голос ее становился все тише, мягче. — Как и во мне. — Правда заключается в том, — прошептала она, — что все остальные люди совсем не знали Николаса Брогана, а я к их числу не принадлежу. Я тебя очень хорошо знаю. — Она наклонила вниз его голову я подставила губы для поцелуя. — И я очень тебя люблю.

Глава 27

Сорванная нетерпеливыми руками смятая одежда валялась на полу — блузка, нижняя юбка, бриджи, мужская сорочка… Простыня под Самантой была такой же шелковистой и прохладной, а его пальцы, скользившие по всем изгибам ее тела, такими нежными и сильными. Свет лампы окрашивал золотом их тела.

Приподнявшись на локтях, он оторвался от ее губ. Глаза у него поблескивали — то ли в них отражался свет лампы, то ли они увлажнились от слез.

Она шепнула снова «Я люблю тебя» и притянула его к себе, желая лишь, чтобы их больше ничего не разделяло — никогда.

— Я люблю тебя, Николас Броган.

Он смотрел на нее и не мог наглядеться. Казалось, ему ничего на свете больше не нужно, лишь бы глядеть на нее целую вечность. Он снова завладел ее губами, а руки нетерпеливо ласкали ее, и она снова шепнула его имя, которое теперь звучало как призыв, как желание. Шелк его бороды щекотал ей щеку и подбородок, посылая жаркую волну всему телу, волосы на его груди, прикасаясь к чувствительным соскам, возбуждали ее. Саманта вся раскрылась ему навстречу, услышав, как он застонал от удовольствия и желания, ощутив встречный женский жар.

Он взял губами твердую жемчужину соска, и влажное прикосновение его языка заставило ее тело в нетерпении выгнуться ему навстречу.

Нежнейшим прикосновением большого пальца он тронул чувствительный бутончик, скрытый треугольником мягких волос, пока она не заметалась под ним. Запустив пальцы в его темную шевелюру, она снова притянула его к себе.

Он заключил Саманту в объятия, словно она была его жизнью. Она раскрыла губы под его губами, их дыхание и желание слились воедино. Сердца бешено колотились. Прошло всего несколько дней с тех пор, как они расстались, а казалось, прошла вечность. Боже милостивый, как же она без него соскучилась! Ей хотелось одного — чтобы Николас всегда был с ней рядом, душой и телом, день и ночь.

Мысль о том, что они расстались навсегда, разбила ее сердце, но теперь с каждым поцелуем, с каждым прикосновением, с каждым взглядом изумрудно-зеленых глаз сердце ее вновь оживало. Он заставлял его биться сильнее, уводя с собой на новые высоты наслаждения.

Он не выдержал первый и решительно направил свою мужскую мощь к медово-влажному входу в ее тело, вторгаясь в него неторопливыми настойчивыми движениями, которые вырвали стон из ее груди. Она инстинктивно приподняла бедра, принимая его полностью и постанывая в предвкушении, древнего как мир, таинственного слияния с ним. Она не замечала ни ночи, ни света лампы, ни гладкой простыни — остались только они двое, вместе. Их тела так безупречно подходили друг другу, как будто Господь специально создал их друг для друга.

Они как бы стали единым организмом. Чувства переполняли их, вознося на такие высоты наслаждения, что захватывало дух. Саманте даже показалось, что она умирает, хотя она знала, что возродится, набравшись новых жизненных сил.

Они достигли вершины наслаждения вместе, и ее негромкому замирающему лепету вторили его низкие стоны. Их губы слились в поцелуе, как будто скрепляя печатью слияние двоих в одно целое. Отныне и навсегда.

Она повторяла эти слова разумом и сердцем: отныне и навсегда.

Дом спал. Она лежала рядом с ним, положив голову ему на грудь, и, едва прикасаясь, обводила кончиком пальца клеймо.

— Я по тебе очень скучала, Николас, — шептала она. — О Боже, как сильно я по тебе скучала! Без тебя я чувствовала себя такой… такой… — Она не могла найти подходящего слова, чтобы объяснить свое чувство.

— Потерянной, — подсказал он. — Одинокой. Опустошенной, как будто из тебя вынули какую-то жизненно важную часть.

Она подняла голову.

— И ты чувствовал то же самое?

Его губы искривила страдальческая улыбка.

— Каждый мой шаг напоминал, что тебя нет рядом, — сказал он тихо, накручивая на палец прядь ее волос. — Я никак не мог свыкнуться с мыслью, что тебя нет со мной. Я даже сохранил рубаху, которую ты надевала в Каннок-Чейз, потому что она немного пахла тобой.

Она улыбнулась и торопливо спрятала лицо, чтобы он не заметил слезы на ее глазах.

— Николас, больше никогда не оставляй меня.

— Ты заслуживаешь лучшего, ангелочек, — грубовато сказал он. — Лучшего, чем потрепанный жизнью, обедневший бывший пират и маленький домишко на клочке болотистой земли, где жизнь — это ежедневная борьба за существование. Ты заслуживаешь, чтобы сбылась твоя мечта о Венеции. У тебя должны быть дорогие украшения и бархатные одежды. — Он погладил ее по голове. — Но я и это у тебя отобрал. Я не отпущу тебя. Эгоистичный мерзавец, я ведь хочу, чтобы ты осталась со мной.

Она закрыла глаза и крепко обняла его. Она убедит его, что он достоин такого дара, как ее любовь, пусть даже на это потребуется вся жизнь.

— В таком случае поедем вместе со мной. Не отсылай меня с Ману, — уговаривала его она. — Николас, и ты, и я провели слишком много лет в одиночестве, считая, что только так мы можем выжить. Но сила помогает в жизни только наполовину, любовь же помогает всю жизнь. Пока я с тобой, мне не страшны никакие трудности.

Она верила в это. Она останется с ним на всю жизнь, независимо от того, скажет ли он ей заветные слова.

— Я люблю тебя. Саманта.

Она затаила дыхание, подняла голову и посмотрела ему в лицо, не поверив своим ушам. Неужели он умеет читать ее мысли? Слова эти, словно теплая, животворная волна, прокатились по всему ее существу.

Он пропустил сквозь пальцы ее волосы и крепко поцеловал в губы.

— В таком случае поедем со мной, — умоляюще повторила она. — Уедем из Англии вместе. Пощади Фостера. — И пощади себя, подумала она.

— А если Фостер снова появится на горизонте? Я не хочу, чтобы тебе угрожала опасность, — возразил он.

— Я не уеду без тебя.

— Ах ты, упрямица! Можно подумать, что мы снова скованы цепью.

— Может и такое случиться, — серьезным тоном сказала она. — Потому что, клянусь, тебе от меня не отделаться. И никакой кузнец не поможет.

Он улыбнулся, все еще не решаясь согласиться с ней.

— Это будет означать, что мы всю жизнь будем вынуждены скрываться.

— Я всегда мечтала о путешествиях.

— Я говорю серьезно, Саманта. Если оставить Фостера в живых, я не смогу вернуться в Южную Каролину.

— Мне говорили, что в Венеции очень красиво. Он погладил ее по щеке и, наконец, сдался.

— Будь, по-твоему, ангелочек. Пусть сбудется твоя мечта.

Лондон остался тенью на линии горизонта — смутный силуэт в свете зари, а Сэм уже успела понять, что плохо разбирается и особенностях корабельной жизни.

Она всячески старалась не путаться под ногами Николаса и Ману, пока они поправляли такелаж, регулировали работу штурвала, поднимали паруса, переговариваясь друг с другом, как ей показалось, на каком-то иностранном языке. То и дело звучали какие-то непонятные слова: «с наветренной стороны» и «шпринтовый парус», «кормовой курсовой угол 30°».

Судно по размеру было немногим больше рыбацкой шхуны. Возможно, оно когда-нибудь и было рыбацкой шхуной, думала Сэм, вглядываясь в зеркальные воды Атлантики. Ей нравилось, что ветер играет ее волосами, нравились запахи дерева и парусины и брызги морской воды на лице.

Клэрис была рада распрощаться с ними — и не только потому, что, как сказал Николас, теперь она могла сообщить своему богатому другу, что берег чист и все пираты покинули корабль. Обняв на прощание Саманту, она шепнула ей на ухо: «У вас с ним есть шанс — шанс, который большинству людей не выпадает на долю ни в этой, ни в какой другой жизни».

Вспомнив об этом, Саманта улыбнулась.

Чтобы удержать равновесие, Саманта ухватилась за какую-то деревянную палку над головой и почувствовала, как другой ее конец ударился обо что-то твердое.

Ману охнул, потирая голову и поглядывая на нее со скорбным выражением на лице.

— Это называется «парусный бум», Саманта, — рассмеявшись, сказал Николас, который, стоя в нескольких футах от нее, крепил по-походному якорь. — Теперь тебе понятно, почему он так называется?

— У меня сразу же появляются синяки, мисс, — пожаловался Ману. — Поэтому я стараюсь не допускать увечий чаще, чем раз в неделю.

— Прости меня. Ману, — смиренно попросила она, взглянув на его перевязанную руку. — И за это тоже прости.

— Ну, ладно, чего уж там, — сказал он грубовато. — Согласен на три раза, если вы пообещаете больше не извиняться.

— По рукам, — улыбнулась ему Саманта.

Николас подошел к ней.

— Спустись вниз и подожди меня в моей… нет, в нашей — каюте.

— Слушаюсь, капитан. — Она отсалютовала ему и отправилась выполнять приказание. Экипаж на борту их судна, направляющегося в Венецию, состоял всего из трех человек, так что ей придется рано или поздно научиться основам морского дела.

Она спустилась по трапу в темное чрево судна, направляясь в кормовой отсек, где была расположена каюта. Мысли ее были заняты Николасом, Венецией и золотыми закатами над Адриатикой. Она открыла дверь каюты.

Из темноты выступила высокая худощавая фигура.

Молодой темноволосый человек с одной рукой.

— Вот мы и встретились снова, мисс Делафилд, — холодно сказал он. В сереньком утреннем свете в его руке поблескивал пистолет. — Неужели вы подумали, что больше не увидите меня?

Глава 28

Сэм похолодела от ужаса.

— Фостер!

Он усмехнулся.

— Я ожидал, что вниз спустится Броган, но получилось еще лучше. Вы будете для меня надежным прикрытием.

Сэм с гулко бьющимся сердцем сделала шаг назад, к двери, не сводя глаз с пистолета. Если бы удалось позвать на помощь…

— Не двигайтесь, мисс Делафилд. И не вздумайте кричать. Даже если вы будете истекать кровыо, если вы, например, потеряете руку, вы все же будете мне полезны. — Он указал пистолетом на дверь. — Идите. Я после вас.

Сэм замерла на месте.

— Как вам удалось…

— Я уже говорил вам однажды, что очень многое знаю о Николасе Брогане, в том числе о его старых друзьях. Разыскать дом этой шлюхи не составило труда.

— Клэрис, — прошептала Сэм.

— Не бойтесь, мисс Делафилд. Она жива-здорова, и ей ничего не угрожает. Хотя ей следовало бы быть разборчивее в выборе друзей. Я несколько дней наблюдал за ее домом, и, когда африканец в одно прекрасное утро отправился в док, я последовал за ним, подумав, что он может вывести меня на Брогана. А он вместо этого привел меня к этому судну. Я без особого труда пробрался на борт с бригадой ремонтных рабочих и затаился. Я был уверен, что Броган в конце концов объявится.

— Я думала, что тебе нужны деньги, а не его жизнь. — Сэм, не двигаясь, быстро окинула взглядом каюту, надеясь увидеть что-нибудь, что можно было бы использовать в качестве оружия.

— За капитана Николаса Брогана — живого или мертвого — назначено слишком хорошее вознаграждение, а после всего, что я по его милости вытерпел, я решил, что надежнее будет представить его властям мертвым. И я собираюсь сделать то, что следовало сделать с самого начала. — Он улыбнулся. — Обстоятельства складываются как нельзя лучше, не так ли? Достойные похороны в море для самого гнусного пирата в Англии. Африканца я, пожалуй, оставлю в живых, чтобы он мог подтвердить личность капитана.

— Вы однажды сказали мне, что не убиваете без причины!

— Причин у меня предостаточно, — фыркнул Фостер. — А вам советую позаботиться о своей жизни, мисс Делафилд. Или вы будете мне помогать, или можете не дожить даже до тюрьмы.

— Вы не можете убить нас. Вам без нас не добраться до порта.

— Не судите обо мне по внешнему виду. — Он кивком головы указал на пустой рукав. — Я полжизни провел в море, и у меня достаточно опыта, чтобы справиться с этим маленьким суденышком. — Он махнул пистолетом в сторону двери. — А теперь двигайтесь.

— Вы не можете этого сделать, — настаивала она. — Николас не такой, как вы думаете. Вы его совсем не знаете.

— Н знаю все, что нужно знать.

— Но он не представляет для вас угрозы. Он уезжает из Англии, потому что решил оставить вас в живых. А причина, по которой он не заплатил вам сумму, которую вы потребовали, очень проста: у него совсем нет денег. Он беден. У него ничего нет. Кроме этого судна… и меня.

— Как трогательно. И как хитро задумано. Приберегите свои россказни для кого-нибудь другого.

— Но он совсем не беспощадный убийца! Он был маленьким мальчиком….

Фостер прервал ее злобным ругательством.

— Заткнитесь, — бросил он и подтолкнул ее к двери рукояткой пистолета. — Сейчас мы поднимемся наверх и найдем его. И держите руки так, чтобы я мог их видеть.

— Саманта? — удивился Николас, заметив знакомую копну золотистых волос на трапе. Он улыбнулся. — Что ты здесь делаешь? Ты вернулась, чтобы…

— Николас, мы в ловушке! — крикнула она, торопливо преодолевая две последние ступени наверх.

Кто-то схватил ее сзади и грубо оттолкнул в сторону.

Николас бросился к ней и замер на месте, заметив нацеленный на него пистолет.

— Не двигайтесь, капитан. — Незваный гость махнул пистолетом в сторону Ману. — Вы тоже. Никому не двигаться.

— Кто вы такой, черт побери? — сердито заорал Николас, не сводя глаз с Саманты. Она застонала и села. Очевидно, обошлось ушибом. Слава тебе, Господи!

— Жаль, что вы меня не помните. А вот я вас знаю. Я долгие годы выслеживал вас, по крохам собирая сведения о вашей жизни.

Николас наконец внимательно вгляделся в незваного гостя. Перед ним стоял худощавый темноволосый молодой человек. С одной рукой.

— Фостер? — хрипло сказал он.

— Он самый. Рад познакомиться с вами. Еще раз.

Вне себя от ярости, Николас схватил первое, что попалось под руку — нож, которым он разрезал веревку.

— Стойте на месте! — предупредил Фостер. У меня хватит пуль и на вас, и на вашего приятеля, и на вашу белокурую любовницу. — Он махнул пистолетом в сторону Саманты, которая сидела, не двигаясь. — Живым вы с этого судна не уйдете, Броган… но их я, возможно, оставлю в живых. Я еще не решил.

Николас подавил охвативший его гнев и искоса взглянул на Ману. Вдвоем они могли бы одолеть его, но ни тот, ни другой не стал бы рисковать жизнью Саманты.

Он перевел взгляд на Фостера. Этот человек с пистолетом был совсем еще молодым пареньком, и Николасу с трудом верилось, что вымогателю, превратившему его жизнь в ад, было не более восемнадцати-двадцати лет.

— Если тебе нужны деньги…

— Деньги я и так получу, и немалые. Десять тысяч фунтов. А возможно, также и благодарность от адмиралтейства.

— Как ты узнал, что я остался жив?

— Мне не нужно было ничего узнавать. Я был на тонущем корабле и сам видел, как ваш друг-африканец вплавь тащил вас в безопасное место. Я тогда же поклялся, что, если останусь жив, посвящу всю оставшуюся жизнь тому, чтобы вы получили по заслугам. Я поклялся, что заставлю вас заплатить за все, пусть даже это будет последнее, что я сделаю в жизни.

Николас лихорадочно рылся в памяти, вспоминая события той ночи.

— Я не знаю тебя.

— Еще бы! Да и зачем вам знать? Я тогда был совсем мальчонкой. Я был юнгой на том корабле, на который вы напали в ту ночь. Я работал у капитана Элдриджа.

Николас ошеломленно молчал. Палуба вдруг покачнулась и стала уходить из-под ног, линия горизонта поплыла перед глазами, а в лицо пахнул ледяной ветер.

Боже милостивый! Он, кажется, наконец, понял. Так вот почему вымогателю потребовалось шесть лет, прежде чем потребовать выкуп? Он подрастал. Николас вдруг почувствовал огромное облегчение. Все эти годы он думал, что убил ни в чем не повинного ребенка, а тот на самом деле оказывается жив! Но… чтобы снасти собственную жизнь, он должен убить Фостера теперь.

Он отбросил нож в сторону.

— Стреляй!

— Нет! — крикнула Саманта, вскакивая на ноги.

— Не суйся! — приказал ей Николас.

Фостер растерянно переводил взгляд с одного на другого, и дуло его пистолета поворачивалось то влево, то вправо.

— Я не убью тебя, — напряженным голосом сказал Николас.

— Ах, как это благородно! — Фостер поднял пистолет, прицелившись Николасу между глаз.

— Не надо, прошу вас! — Саманта, всхлипывая, бросилась между ними. — Не делайте этого! — Разве вы не видите, что вы сами сейчас такой же, каким был он двадцать лет назад?

— Саманта…

— Прочь с дороги, мисс Делафилд!

— Нет! Вы не можете этого сделать! Он тоже был всего лишь юнгой. И так же, как вы, был ни в чем не виноват. И так же, как вы, долгие годы жаждал мести. Вы такой же, как он!

Глаза паренька вспыхнули. Он стиснул зубы.

— Когда это прекратится? — Саманта заговорила тихо, почти шепотом: — Когда вы перестанете убивать?

Прошла секунда. Потом другая.

— Прости, Фостер, — сказал Николас с искренним раскаянием в голосе. — Я не могу заставить тебя поверить, по это правда. Я не могу исправить все зло и боль, которые я причинил, но могу дать тебе то, что ты хочешь… — Николас, не надо!

— Можешь убить меня. — Он поднял руки, словно сдаваясь. — Получи свои десять тысяч фунтов. Они не принесут мира в твою душу и уж наверняка не принесут тебе счастья. Ты поймешь, что месть — это яд, который разъедает душу.

Фостер вскинул пистолет.

— Зато она приносит удовлетворение.

— В таком случае действуй, — сказал Николас твердым голосом. — Разрушь свою жизнь, как я разрушил свою. Я отомстил, как и хотел, но это принесло мне лишь многие годы страданий. — В голосе его прозвучал легкий упрек. — Стреляй, и ты станешь тем, чем был я. Ты превратишься в такого же, как я.

Пистолет в руке Фостера дрогнул.

— Колтон, — умоляюще сказала Саманта, — ты просил меня не судить о тебе по внешнему виду. Не суди и о Николасе. Ни об одном человеке не следует судить по внешнему виду. Разве можно знать, что он при этом думает? — Она перевела взгляд на Николаса. — Или что делается в его сердце?

У Фостера задрожала рука.

— Ты можешь застрелить меня, — сказал Николас, — или можешь поступить по-другому. Позволь мне дать тебе то, чего я сам не имел в твоем возрасте, — второй шанс.

— Поздно, — сказал в ответ Фостер. — Я слишком далеко зашел, чтобы что-нибудь менять. Слишком поздно.

— Слишком поздно? — печально повторил Николас, услышав два слова, которые преследовали его долгие годы. — Нет, Фостер, ошибаешься. Уж если что я и понял в этой жизни, — он взглянул на Саманту, — так это то, что изменить жизнь никогда не поздно.

Ману прочистил горло.

— Как бы далеко ни зашел ты по плохой дорожке, вернись назад, — сказал он спокойно. — Это старая турецкая мудрость.

Глаза Фостера глядели в упор на Николаса, так же, как они глядели посредине объятой пламенем палубы шесть лет назад. Потом он опустил зажатый в руке пистолет.

Николас наблюдал за этой сценой, прищурив глаза от лучей поднимающегося над волнами солнца. Он ощущал тепло, которое согревало не только его тело, но и душу, он чувствовал прощение и надежду на новую жизнь, будто ему самому предоставили второй шанс. Шанс наверстать годы, потраченные на насилие и месть.

— Ну и что, черт возьми, мне теперь делать? — растерянно спросил Фостер.

— У меня созрела идея, — сказал Николас, хотя мысль об этом только что пришла ему в голову. — Мне нечего предложить тебе — нет ничего, что загладило бы мою вину перед тобой. Я не могу дать тебе денег, не могу вернуть твою руку. Но возможно, я мог бы предложить тебе лучшую жизнь, чем была у меня.

— Что же это? — с подозрением спросил Фостер. Николас посмотрел на Саманту, потом перевел взгляд на Ману, спрашивая их согласия.

— Как насчет того, чтобы поехать с нами в Южную Каролину?

Эпилог

Южная Каролина, 1743 год

Яркое весеннее солнце заливало светом улицы Чарльстона. Сэм шла с корзинкой в руке по набережной, направляясь в лавку, расположенную в середине шумного торгового квартала. Многие горожане, встречавшиеся ей на улице, раскланивались с ней или останавливались перекинуться нарой слов.

Открывая дверь, она взглянула на вывеску над входом, на которой красовалась надпись: «Джеймс, Ману и Фостер, снабжение судов различными товарами».

— Прошу прощения, — сказала она, проталкиваясь сквозь шумную толпу судовладельцев, моряков и конторских служащих, — я несу кое-что для хозяина.

Хозяина она нашла в конторе. Он сидел, положив на письменный стол обутые ноги, а два его компаньона громко спорили, стоя по обе стороны от него.

— Мы не сумеем выполнить полдюжины дополнительных заказов к следующей неделе, — говорил Колтон, потрясая листком бумаги, исписанным цифрами. — Ману…

— Это самое оживленное в торговле время года, парень. Мы справимся.

— Мы справимся, мы справимся, — недовольно проворчал Колтон. — Всегда вы так говорите.

Николас с улыбкой взглянул на вошедшую Сэм.

— Ты пришла, чтобы похитить меня, жена?

— Я принесла тебе обед, — сказала она и поставила корзину на стол.

— Я предпочел бы, чтобы ты меня отсюда похитила. — Он проскользнул между Колтоном и Ману. — Кстати, зачем ты ходишь так далеко по такой жаре?

— Погода сегодня чудесная, а лавка находится не более чем в полумиле от дома. А кроме того, я уже полтора года делаю это каждую пятницу, это традиция.

Изумрудно-зеленые глаза заблестели, Николас взял ее под локоть и повел в смежную комнату.

— Это было традицией, пока ты не носила под сердцем моего ребенка, — нежно сказал он.

Сэм улыбнулась ему в ответ, все еще не привыкнув к своему новому состоянию, о котором они узнали всего несколько дней назад.

— Николас, у меня всего два месяца беременности, и я не такое уж хрупкое создание.

— Кажется, мы с тобой уже говорили на эту тему. — Он поцеловал ее. — Позволь мне напомнить тебе… — Он снова поцеловал ее и, щекоча бородой щеку, сказал на ушко: — …что ты чуть сознание не потеряла в моих объятиях прошлой ночью.

Она взглянула через его плечо на окно, соединяющее две смежные комнаты.

— Николас, мы не одни, — напомнила она ему.

— Они, черт возьми, так поглощены спором, что и не заметят, если я тебя поцелую украдкой. Я без тебя соскучился, — пробормотал он. — За последние шесть недель я буквально не вылезал из этой конторы.

— Такова расплата за то, что ты владелец самого известного магазина корабельных товаров на всем Юге. Покупатели убеждены, что у тебя продаются самые лучшие товары. Не говоря уже о том, что здесь всегда можно получить советы специалиста.

— Это правда. — Пододвинув жене кресло, Николас усадил ее, обращаясь с ней так, словно она была сделана из фарфора. — Из нас с Ману фермеры получились никудышные, но вот втроем, — он кивком головы указал на спорщиков в соседней комнате, — удалось добиться кое-какого успеха.

— Кое-какого успеха, — усмехнулась Саманта, которая знала, что он просто скромничает. Денег, вырученных от продажи рубина, а также скопленных ею за те годы, когда она занималась воровством, и отложенных на посевные материалы, хватило на то, чтобы трое компаньонов основали свое дело. Их опыт мореходства и знание кораблей, а также репутация самых честных дельцов в городе сделали остальное… хотя о Николасе по-прежнему ходили всякие слухи.

Поговаривали, что у него темное прошлое. Время от времени кто-нибудь в Чарльстоне даже произносил шепотком слово «пират».

Но в колониях жило множество людей с темным прошлым, а любой человек, который видел, как Николас Джеймс бережно и заботливо относился к своей жене, не поверил бы, что он когда-то был опасным человеком.

— Ну что? — спросила Сэм, повернув к мужу сияющее, счастливое лицо. — Будем мы сегодня обедать?

— Нельзя надолго оставлять там корзинку с едой, — проворчал Николас, искоса поглядывая сквозь окно на стоящую на столе корзинку. — Как только этот волчонок замолчит, чтобы перевести дыхание, и учует, что в комнате есть еда, он слопает ее моментально, так что никому другому и крошки не достанется.

— Парнишка все еще растет, — рассмеялась Сэм. Поначалу отношения между Николасом и Колтоном были весьма прохладные; потребовалось несколько месяцев, чтобы они начали называть друг друга по имени. Мало-помалу между ними возникло взаимное уважение, которое перешло в искреннюю дружбу.

— Ты принесла мне гноччи? — спросил Николас, игриво теребя отделанный кружевом рукав ее платья.

— И пасту тоже, — кивнула. Сэм. — Госпожа Каскарелли принесла мне целую кастрюлю в благодарность за то, что я помогла сшить свадебное платье для ее дочери.

Они оба пристрастились к пикантной итальянской кухне во время медового месяца в Венеции. Они поженились на вилле на берегу Адриатического моря на закате в один прекрасный осенний день.

Свадебный подарок Николаса был приколот у нее изнутри к лифу платья возле сердца — золотые крошечные кандалы, украшенные сверкающими рубинами.

Николас не раскрывал секрета до самой свадьбы, дав ювелиру указание выбрать для среза самые лучшие грани из большого рубина, прежде чем продать его.

Взглянув на мужа, Сэм заметила, что он вдруг стал серьезным.

— Что? — с беспокойством спросила она. Он редко хмурился последнее время. — Что-нибудь случилось?

— Нет, — прошептал он, глядя на нее восхищенно. — Все в порядке… только кое-что меня удивляет.

— Что именно? — Она подняла руку и погладила его заросшую бородой щеку.

— Было время, когда я думал, — сказал он, закрывая глаза, — я думал, что ты своего рода наказание, ниспосланное мне Господом за мои грехи. Но это не так. Ты дар Божий, — прошептал он. — Несмотря на все мои прегрешения в прошлом, Господь меня любит и послал тебя в мою жизнь. Тебя и… — открыв глаза, он легонько погладил ее живот, — … и нашего ребенка.

Сэм крепко обняла его.

— А ты подарок судьбы для меня. Я люблю тебя, Николас.

Обняв ее, он спрятал лицо в ее волосах.

— Обещаю тебе, Боже милостивый, обещаю, что буду дорожить этими дарами до конца своих дней.

Сердце Сэм переполнилось счастьем, а на глазах выступили слезы. Он поцеловал ее и подхватил на руки.

— Николас, — запротестовала она, замирая.

— Что такое, женушка? — спросил он, направляясь к двери.

— Куда мы идем?

— Домой.

— А как же обед?

На губах его появилась озорная улыбка.

— У меня есть на примете кое-что получше обеда.

Сэм обняла его за шею, и он, переступив порог, вышел с ней на руках на залитую солнцем улицу.

— Я окончательно убедилась, господин Джеймс, что вышла замуж за неисправимого бродягу-авантюриста.

— Так оно и есть, госпожа Джеймс, — рассмеявшись, согласился он. — Вы, как всегда, абсолютно правы.

Оглавление

Hearts run wild

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Эпилог

Реклама на сайте