«Граф из Техаса»

Джерина Кэрол Граф из Техаса

Глава 1

Прескотт придержал свою лошадь на вершине холма, снял шляпу и почесал затылок, чувствуя себя совершенно растерянным.

Он ехал, следуя указаниям, полученным от одного джентльмена на железнодорожной станции в Труро, но, должно быть, где-то по дороге повернул не в ту сторону.

За полчаса оказывается можно сделать очень много, например, изменить ход истории, основать империю, или… как в данной ситуации, совершенно безнадежно заблудиться!

Прескотт не видел указателя на Сент Кеверн или Труро, вернее, он вообще не видел никаких указателей и не предполагал, что город должен был быть где-то поблизости.

— Черт побери, может я вообще проехал полпути назад к Лондону?

Тяжело вздохнув от досады, Прескотт перевел взгляд от вершины соседнего холма на лежавшую внизу долину и изумленно покачал головой.

Только множество речушек, текущих между холмами, отличали то, что он видел до сих пор в Корнуолле, от однообразного ландшафта Западного Техаса. Но сейчас перед ним открылся самый прекрасный пейзаж из когда-либо виденных им в жизни.

У подножия соседнего холма был разбит великолепный сад. В саду стоял небольшой домик с соломенной крышей и царило полное буйство красок. Желтые, лиловые, красные и белые цветы росли в таком изобилии, что это явно говорило о том, что владелец сада любит и заботится о них. Удивительно, но даже стены кирпичного домика были увиты зелеными гирляндами цветущих растений.

В это время легкий ветерок донес до вершины холма, где все еще стоял Прескотт, опьяняющий аромат сада. Наслаждаясь им, он сделал глубокий вдох. Эти дивные запахи цветущих растений навеяли ему воспоминания о родном городке Вако, что в Техасе, о доме, вокруг которого тоже всегда благоухали цветы.

Этот родной дом и дед его, и отец, да и он сам всегда были готовы защищать, если в том будет необходимость. Но свой дом он покинул уже месяц назад и неизвестно насколько.

— Нет, — поправил себя Прескотт, — вынужден был покинуть из-за этого дурацкого наследства, внезапно превратившего его в графа, да еще и в совершенно чужой Англии!

Ветерок тем временем усилился и, став настоящим вихрем, прервал размышления Прескотта. Он вдруг увидел, как из сада в воздух взлетела соломенная шляпка с большими полями.

Уносимая вихрем, она поднималась вверх, планируя в потоке воздуха, как большая птица.

Неприятные мысли Прескотта были вытеснены любопытством — что же будет делать владелица шляпы, оставшаяся с непокрытыми черными, как вороново крыло, волосами.

Она вскочила и протянула руки, стараясь схватить шляпку, но та уже была слишком далеко. Прескотт отметил, что попытки дамы поймать улетевшую шляпку вряд ли увенчаются успехом — угнаться за ветром было нелегко. Прикинув, что у него есть достаточно хороший шанс спасти шляпу для незнакомки, он пришпорил лошадь и, низко нагнувшись, понесся с горы.

В эти минуты стремительного спуска Прескотт вдруг стал самим собой, парнем из Техаса, совершенно позабыв о путах, которыми его связало вхождение в высшее британское общество. Не заботясь больше ни о чем на свете, он несся свободно вдогонку за шляпой, уносимой ветром, порывы которого то и дело меняли направление. Пришпорив лошадь еще сильнее, он направлял ее в ту сторону, в которую ветер гнал украденный предмет.

Видя бесплодность своих усилий, Прескотт решил, что гоняться за отбившимся от стада теленком гораздо легче, чем за этой дурацкой шляпой, и, пожалуй, придется оставить это бесполезное занятие, отдав ее на забаву сумасшедшему ветру. Но тут, в очередной раз резко изменив направление, шляпа понеслась прямо на него. Он сильно отклонился в сторону от седла и, протянув руку, схватил ее за широкие поля. В восторге Прескотт издал громкий победный клич и поскакал, размахивая захваченным трофеем. Боже мой, он не испытывал такого веселья с тех пор, как они с Пайном и Хлоей с боем пробивались из салуна в Сан-Антонио. Только на этот раз все обошлось без сломанного носа и синяка под глазом!

Через несколько мгновений Прескотт придержал лошадь у низкой каменной стены, окружающей сад, с ловкостью опытного наездника перебросил ногу через седло и спрыгнул на землю. У ворот стояла и ждала его хозяйка шляпки.

— Послушайте, мэм, — обратился он к ней с широкой дружеской ухмылкой, — если такие ветры дуют здесь очень часто, то вам придется, пожалуй, пришить ленточки к вашим шляпкам.

Легким движением руки незнакомка убрала с лица растрепанные ветром волосы. И тут Прескотту представилась возможность хорошенько рассмотреть ее. Он почувствовал, как ухмылка медленно сползает с его лица.

На него смотрели большие, широко поставленные серьге глаза. Только, к сожалению, их благодарное выражение после его слов сменилось холодностью.

Она приоткрыла рот, как будто желая что-то сказать. Но через мгновение ее розовые полные губы решительно сжались, так и не издав ни одного звука.

Прескотт не мог поверить своим глазам: перед ним стояла женщина его мечты. Сколько раз он видел ее во сне, и его душа трепетала, как будто он видел ангела. А сейчас она стояла перед ним — уже не дивный плод воображения, а живая женщина из плоти и крови. На тот бесплодный призрак, многие годы живший в его душе, она была похожа так, как одна капелька воды бывает похожа на другую.

«Неужели это возможно, или, может быть, я опять сплю?! Что это — реальность или самообман?» — мгновенно пронеслось у него в голове.

— Спасибо, — наконец сухо сказала она с заметным пренебрежением в голосе.

Руки Прескотта, протянувшие ей шляпку, слегка дрожали.

— О, это сущие пустяки, мэм, — ответил он. — Всегда к вашим услугам.

Внезапно вспомнив о правилах этикета, Прескотт сорвал с головы шляпу и смял ее в руках.

— У вас прелестная шляпка, — добавил он. — Было бы обидно потерять ее из-за этого глупого ветерка.

Чувствуя, как наливаются румянцем ее щеки, незнакомка опустила глаза и принялась разглядывать шляпку. Широкие соломенные поля там, где их схватила большая рука Прескотта, были смяты, и, похоже, навсегда потеряли привлекательность.

Это была ее любимая садовая шляпка. И, по правде говоря, единственная. Но обижаться на Прескотта не было никаких оснований. В конце концов без него шляпка была бы потеряна навсегда.

— Да, это было бы очень досадно, — сказала она. — Еще раз благодарю вас за помощь.

Не зная, что еще сказать, незнакомка повернулась и пошла прочь.

— Э… э, мэм, — окликнул ее Прескотт, — неожиданно вспомнив о том затруднительном положении, в котором он находился сам. — Мне страшно не хочется беспокоить вас по пустякам. Тем более когда вы, я вижу, очень заняты в саду. Но дело в том, что, э-э, в этом случае, кажется, мне без вашей помощи просто не обойтись.

— Моей помощи?

— Да, мэм, — он остановился в нерешительности, разгребая носком сапога мелкие камешки на дорожке к калитке. Мужчине всегда трудно признаться в своей слабости, особенно перед женщиной, но здесь выбирать не приходилось. Не слоняться же целый день бессмысленно в поисках этого чертового Сент Кеверна.

— Я, э-э, видите ли, думаю, что заблудился.

— Вы думаете?

— О мэм, все дело в том, что я это чертовски хорошо знаю. Я даже сомневаюсь, что нашел бы дорогу назад, пойди сейчас туда, откуда только что пришел. Видите ли, я не здешний.

Она с любопытством взглянула на Прескотта и улыбнулась.

— Правда?

— Да, мэм. Конечно, вы и сами без труда могли бы об этом догадаться.

— Возможно. Я заметила, что вы говорите как-то странно для здешних мест.

— И я скажу вам, не только это, — согласился он. — Буду с вами откровенен, мэм. Я чувствую себя здесь как единственный мул в конюшне среди чистокровных жеребцов. Словом, совсем не в своей тарелке.

— Вы очень образно выразились, но, мне кажется, я понимаю, что вы имеете в виду.

Что-то необъяснимо привлекало ее в незнакомце. Она давно взяла себе за правило не делать поспешных выводов о людях при первой встрече, убедившись на своем горьком опыте, что первые впечатления зачастую бывают обманчивы. Но с этим незнакомцем все было иначе. Он был так мил и непосредственен, хотя немного и грубоват, и всем своим видом внушал ей доверие.

— Видите ли, — продолжил Прескотт, — до встречи с Генри, который притащил меня сюда через океан, я мирно пас коров в Вако.

— Где вы сказали?

— В Вако. Возможно вы слышали о Техасе в Америке?

— Да, что-то помню…

— Вот видите, я тоже знаю об Англии только понаслышке. Я прилежно изучал географию в школе и мог бы без проблем отыскать ее на карте. Но не больше, — он косо усмехнулся. — И от того, что у меня здесь живут родственники, мне вовсе не легче. Один раз, правда, я встречал их, когда они приезжали к моей матери. Но не буду утомлять вас этой историей… А сюда я приехал навестить родственников своего деда, если только кто-то из них еще жив. Но это я выясню, когда доберусь до их дома.

Как ни старалась она сохранить серьезное выражение лица, его добродушная, простая манера поведения заставила ее улыбнуться.

— Так где же живут родственники вашего дедушки, мистер…?

— Трефаро, мэм. Прескотт Трефаро.

Она широко раскрыла от удивления глаза.

— Так вы новый граф?

— Увы, мэм, — сказал он и недовольно поморщился.

Услышав, как совершенно незнакомая женщина, да еще такая прекрасная, упомянула его титул, Прескотт опять почувствовал себя чертовски неудобно. Но он уже смирился с мыслью, что к этому все-таки придется привыкать. Вполне вероятно, что теперь уже каждый житель Англии знал о его новом положении. И, конечно, в тени не остался тот факт, что он еще не женат. «Подходящий жених для любой невесты», — как поговаривала одна из его тетушек в Лондоне. Боже, как он уже устал от этих разговоров о женитьбе. Но и здесь, в Корнуолле, ему вряд ли удастся спастись от надоедливых мамаш, страстно желающих выгодно выдать своих дочек замуж.

— А далеко отсюда до Сент Кеверна?

— Почти что рядом, — она указала рукой на юг. Прескотт заметил, что у нее были длинные тонкие пальцы. — Идите вниз по этой тропинке еще с милю и через полчаса будете там. Если бы вы проехали чуть дальше, то обязательно увидели указатель сразу вон за той деревней. Но сначала вы, наверное, хотите заехать в Рейвенс Лэйер[1], не так ли?

Прескотт озадаченно нахмурился.

— Я не имею ни малейшего понятия, мэм. Генри сказал мне, что я — граф Сент Кеверна. Он даже не упомянул Рейвенс Лэйер. Это тоже где-то здесь поблизости?

— Гораздо ближе, чем Сент Кеверн. — Она чуть обернулась и показала на север. — Это прямо на другой стороне холма.

— Неужели? Это, должно быть, прелестный маленький городишко, но сейчас я спешу в Сент Кеверн. Наверняка там уже ждут моего приезда, а мне, ясное дело, не хотелось бы томить их ожиданием. Еще раз спасибо за вашу помощь, мэм. Без вас я до сих пор скитался бы по округе в поисках Сент Кеверна.

Прескотт повернулся и уже собирался вскочить на лошадь, когда незнакомка открыла калитку и подбежала к нему, чтобы сказать об его ошибке.

— Нет, подождите, — окликнула она. — Вы не поняли меня.

— В чем дело, мэм?

— У вас нет дома в Сент Кеверне.

— Как нет?

— Это действительно так. Ваш дом прямо у подножия этого холма.

— Но разве вы только что не сказали, что там находится это местечко — как его? Рейвенс Лэйер?

— Я именно это имела в виду. Рейвенс Лэейр — это название вашего имения.

— Так значит это не город?

— Боже мой, нет. Рейвенс Лэйер — семейное владение Трефаро. Замок Вашей светлости.

Прескотт вздрогнул.

— Прошу вас, мэм, не делайте этого.

— Я сказала что-то не так?

— Не называйте меня так.

— Не называть вас Вашей светлостью?

— Да, мэм. Я понимаю, что вам хотелось сделать, как лучше, но это просто не подходит ко мне.

— Подходит или не подходит, милорд, но так принято.

— Возможно для здешних людей, но только не для меня самого. Я чувствовал бы себя гораздо лучше, если бы вы звали меня просто Прескотт.

Она засмеялась.

— О, я не могу этого сделать.

— Почему же? Это мое имя.

— Возможно это так, но из моих уст будет звучать слишком фамильярно.

— Это не имеет никакого значения, — сказал он. — Мне бы очень хотелось быть с вами на дружеской ноге. Но, лорд… Это звучит чертовски официально для меня.

Он сердито наморщил лоб.

— Я совершенно не чувствую себя лордом. И, по правде говоря, графом тоже… И очень сомнительно, что я вообще когда-нибудь почувствую себя высокой особой.

Взглянув на незнакомку, он увидел, что та недоуменно смотрит на него своими огромными серыми глазами, и понял, что совершенно запутал ее своими рассуждениями.

— О, не обращайте на меня внимания. Мне просто надо было выговориться.

Но его маленькая речь заставила девушку задуматься.

Почему он так тяготится своим новым титулом и положением в обществе? Пристальнее взглянув на Прескотта, женщина заметила большую печаль и одиночество в его глазах.

О, как она понимала его! Окажись она сейчас одна в чужой стране, то, возможно, умерла бы от тоски. Она очнулась от своих раздумий, услышав собственный голос, спросивший:

— Вы не хотите, лорд, то есть, вы не хотите, чтобы я показала вам дорогу до Рейвенс Лэйера? Просто так, на всякий случай. Мне не хотелось бы, чтобы вы заблудились. Ведь дороги в Корнуолле так запутаны!

Печальное выражение исчезло с его лица, а рот расплылся в улыбке.

— Если это вас не затруднит, мэм. Я был бы очень вам обязан.

— О, это сущие пустяки, уверяю вас.

Надев на голову смятую шляпку, она повернулась и закрыла за собой калитку.

— Хотя я очень сомневаюсь, что вы будете долго блуждать, находясь уже так близко от Рейвенс Лэйера. Видите ли, прислуга уже давно ожидает вас.

— Прислуга?

— Да.

— Какая еще прислуга?

— Как же, прислуга Вашей свет… то есть, э-э, ваша прислуга, сэр.

«Вот опять», — подумал Прескотт, тяжело вздохнув. Хотя «сэр» звучало далеко не так возвышенно и могущественно, как «Ваша светлость» — это было ничуть не лучше.

— Извините за нескромный вопрос, мэм, сколько вам лет?

— Двадцать пять, — она повернула на узкую хорошо протоптанную тропинку около дома и стала спускаться с горы. — Почему вы спрашиваете?

— Потому что мне недавно исполнился тридцать один, получается, я только на шесть лет старше вас. Так вот, я совсем не знаю Англии, ведь я здесь впервые. Конечно, я предполагал, что обычаи англичан и американцев далеко не одинаковы, но никогда не думал, что они так сильно отличаются.

— На что вы намекаете?

— На то, мэм, что в Америке мы не называем человека «сэр», если он не старше вас, по крайней мере, лет на десять — пятнадцать. И даже в этом случае мы делаем это только из уважения.

— Но вы же зовете меня «мэм».

— Только потому, что я стараюсь следить за своими манерами, как учила меня тетушка Эмми.

— Насколько я вижу, ваша тетушка Эмми была прекрасной учительницей.

— Спасибо. Она была бы счастлива услышать, что некоторые ее уроки не пропали даром. Одно время у нее были большие сомнения на этот счет.

— Это почему же?

— По ее словам, я был очень буйным, твердолобым и упрямым мальчишкой.

— Мне кажется, что в раннем возрасте среди мальчиков трудно найти исключение из этого правила.

— Не могу отвечать за всех, но моя тетушка Эмми была уверена, что этим исключением я не был.

— К счастью, почти все мальчики успешно проходят через эту стадию.

А про себя она отметила, что Прескотт, выйдя из юношеского возраста, стал интересным мужчиной.

— Я был бы счастлив называть вас по-другому, нежели «мэм», но дело в том, что не знаю вашего имени. К сожалению, вы не сказали его мне.

Она засмеялась, и Прескотт почувствовал, как приятный завораживающий звук ее голоса обволакивает его, словно мягкое байковое одеяло, и он с головой погружается в его чудесную теплоту. «Такой нежный звонкий смех можно не уставая слушать хоть всю жизнь», — решил он про себя.

— Меня зовут Люсинда, — сказала она.

Если бы кто-нибудь, незаметно подкравшись сзади, окатил Прескотта ведром ледяной воды, это шокировало бы его ничуть не больше, чем слова незнакомки. От удивления он остановился, как вкопанный, так что лошадь, шедшая позади, наткнулась на него и чуть было не сбила с ног.

Люсинда! При воспоминании о последней женщине с этим именем, с которой он имел несчастье встретиться, у Прескотта по спине побежали мурашки. Эта встреча чуть было не стоила ему жизни.

У него до сих пор стоял перед глазами тот сеновал в конюшне, где они с Люсиндой проводили бурные ночи любви. Там-то их и застали четверо ее братьев, пришедшие утром на звуки их шумной возни. Прескотту удалось улизнуть от них в тот раз. Но эти рассвирепевшие громилы гнались за ним через весь Техас до Сан-Антонио с твердым намерением проучить так, чтобы он больше никогда не смог покушаться на честь молоденьких девиц. Все дело закончилось бы довольно печально для Прескотта, не схвати они по ошибке его брата-близнеца, который отделался лишь несколькими синяками. Потом Хлоя, жена Пайна, устроила большой скандал, в котором и сама пострадала. Все закончилось тем, что они втроем сцепились в рукопашной потасовке с братьями в одном из салунов в Сан-Антонио, откуда еле унесли ноги.

— Да, Люсинда, — повторил он. — Надеюсь, у вас нет братьев, которые подстерегают нас вон за теми деревьями внизу?

— Братьев? Прячущихся за деревьями?

— M-м, да. Этаких громадных уродливых свирепых малых с низкими лбами и маленькими злыми глазами, которые захотят при случае содрать с меня шкуру?

— О нет, у меня нет братьев. Я — единственный ребенок в семье.

«Слава Богу», — с облегчением подумал Прескотт. Но то, что у нее не было братьев, вовсе не означало, что не найдется еще кто-нибудь, готовый в любую минуту выпрыгнуть из засады и встать на защиту ее чести.

— А как насчет кузенов?

— О да, у меня их очень много, — она взглянула на него и улыбнулась. — Но, э-э, только один стоит внимания, я как-то отдалена от всех остальных.

— А что, есть ли у вас дядюшки или, может быть, отец?

— Мой последний дядя не так давно умер. И я никогда не знала своего отца, — добавила она тихо.

Хотя Прескотт и расслышал ее последние слова, он не обратил на них ни малейшего внимания. Он был так рад, что ему не придется сводить счеты с ее родственниками, что все другое не имело для него никакого значения.

— А почему вы интересуетесь?

— Почему?

— Да, почему?

Осознавая, что ему нужно что-то ответить, дать какое-то серьезное объяснение своему любопытству, но не желая рассказывать ей всю эту грязную историю, Прескотт остановился на сокращенном варианте.

— Пожалуй, потому, что мне никогда не везло с женщинами по имени Люси. Я просто хотел убедиться, что вы не такая как другие.

— Понятно, — сказала она, осмысливая все услышанное и догадываясь о том, что он опустил в рассказе. В конце концов, она прекрасно поняла его и без лишних слов.

— Вам не нравится, когда вас зовут Люси, не так ли?

— Да, я привыкла, что меня все зовут Люсинда.

— Хорошо.

— А ваша знакомая Люси… У нее были ужасные братья, если я правильно вас поняла?

Прескотт кивнул.

— Ужаснейшие.

— Низкие лбы и маленькие злые глаза?

— Да, и к тому же далеко не умны. Как говорится, сила есть — ума не надо. Самые большие идиоты, которых я когда-либо видел в жизни.

— И еще вы сказали подлецы?

— О Господи, да!

Он потер переносицу, вспомнив, как искры посыпались из глаз и, хрустнув, сломался нос, когда огромный, как кувалда, кулак ударил его в лицо.

— Знаете, как владелец замка, вы теперь вряд ли встретитесь с подобными типами. Но даже если это случится, вы имеете полное право разбираться с ними, как пожелаете.

— Я совершенно не хочу «разбираться» с кем бы то ни было. Поэтому-то я оставил Лондон и приехал сюда. Мне хотелось, чтобы меня просто оставили в покое.

«И особенно женщины», — отметил он про себя. О, как ему надоели его тетушки и кузины, и все эти настырные мамаши, и их дочки с лошадиными лицами, которые моментально влюблялись в него, узнав, что он граф, и сочинив для себя легенды о его несуществующем в действительности богатстве. Не говоря уже о нескольких десятках бывших подруг Пайна, которые, приняв Прескотта за его брата-близнеца, пытались возобновить с ним близкие отношения. Или о мужьях этих прелестных особ, которые при встрече с ним с налитыми кровью глазами лезли сводить счеты даже тогда, когда Прескотт говорил им, что он вовсе не Пайн. И, конечно же, никогда не сможет он забыть кредиторов своего брата, которые были твердо убеждены, что именно Прескотт обязан выплатить им долги.

— Я очень надеюсь, что в Корнуолле все будет по-другому, Люсинда.

— Можете в этом не сомневаться. Люди в Корнуолле совсем не такие как лондонцы. Здесь, в Сент Кеверне, мы очень провинциальны и, как бы это сказать, просты в общении.

— Провинциальные и простые — это мне нравится. Это похоже на тех людей, которые живут у меня на родине. Вако — самое заурядное местечко, в чем вы могли бы сами убедиться. Там тоже живут простые, честные, трудолюбивые люди, с которыми приятно поговорить, не то что с этими напыщенными зазнайками в Лондоне.

Вдали уже виднелась вершина соседнего холма, и Прескотт понял, что Люсинда скоро покинет его. О, как ему хотелось бы подольше остаться со своей очаровательной спутницей! Из всех женщин, встреченных им за последние недели, только с ней ему было по-настоящему хорошо. Только с ней он не чувствовал себя напряженно или неуклюже. Она принимала его таким, какой он есть. Ему нравилось быть с ней рядом, говорить и слышать ее голос. Он мог без стеснения смотреть на ее прекрасное лицо и любоваться им. И уже одна мысль о том, что она скоро уйдет навсегда, оставляла в его душе невообразимую пустоту.

— Знаете что, — сказал он, — вы, кажется, не назвали мне еще своей фамилии.

— Неужели?

— По крайней мере, я не припоминаю.

— Тогда я, должно быть, действительно вам еще не сказала.

— Мы должны исправить эту ошибку, особенно если вы так беспокоитесь, чтобы наши слова не звучали слишком фамильярно в обращении друг с другом. Ведь если бы я назвал вас по имени в присутствии посторонних, это могло бы здорово подпортить вашу репутацию. А мне, конечно же, очень не хотелось бы делать ничего подобного.

— О нет, упаси Боже.

— Так ваша фамилия…?

— Если вы так хотите знать, — сказала она, и игривый огонек сверкнул в ее глазах, — моя фамилия Трефаро.

Глава 2

— Трефаро?

— Да. Люсинда Гвендолин Марианна Трефаро.

— Черт меня побери! — широкая улыбка появилась на его лице. — И как тут на себя не разозлиться? Я все это время разговаривал с одной из своих родственниц и до сих пор об этом не знал. Ведь мы с вами родственники, правда? Я имею в виду фамилию: Трефаро в этих краях не то же самое, что Смит или Джонс в Лондоне, не так ли?

— Не совсем. Конечно, в Корнуолле есть несколько семейств Трефаро, и все они, в той или иной степени, связаны между собой родственными узами.

— И кем же мы с вами приходимся друг другу? Кузены?

— Да, кузены, — ответила она. — Только отдаленные.

Сам не понимая почему, Прескотт быстро спросил:

— Насколько отдаленные?

— Вообще-то я точно не знаю. А вы кем приходитесь покойному старому графу?

— Старому графу?

— Да, вашему предшественнику. Тому, который умер, оставив вам титул.

— А, этому. Подождите, дайте подумать. Вообще-то я особо не прислушивался, когда Генри — то есть сэр Генри Уилберфорс — рассказывал мне о моем титуле и родословной. Так что я почти все уже позабыл. Но он вроде бы сказал, что старый граф был старшим братом моего деда. Если это так, то, следовательно, я прихожусь ему внучатым племянником.

— Если все дело обстоит действительно так, тогда у нас с вами были одни и те же прабабушка и прадедушка, так как моя мать была внучатой племянницей старого графа, что, конечно же, делает меня его правнучатой племянницей.

— Но какие же все-таки отношения у нас с вами?

— Я полагаю, что мы — троюродные или четвероюродные кузены.

«Троюродные или четвероюродные кузены», — подумал Прескотт. Другими словами, хотя у них и были одинаковые фамилии и происхождение, с какой стороны ни посмотри, Люсинда для него мало чем отличалась от постороннего человека. Ему понравилось это открытие. Просто очень понравилось. Теперь, точно установив свои родственные связи с Люсиндой, Прескотт почувствовал, что она стала привлекать его еще сильнее. Она остановилась на вершине горы и кивком головы указала вниз.

— Вот мы почти и пришли. Видите, вон там впереди — Рейвенс Лэйер. Ваш новый дом.

Прескотт взглянул туда, и ему стало совсем не по себе. Оказывается, он унаследовал не просто большой старый дом, как сказал ему сэр Генри. Это был огромный домище, в котором по виду было сто, а может, и больше комнат, и который очень походил на средневековый замок. По крайней мере, его центральная часть с резными арками, большими и маленькими орудийными башнями, строго возвышающимися над крышей, и зубчатой каменной стеной с амбразурами.

«Чего не достает этому проклятому месту, — с горькой усмешкой подумал Прескотт, — так это рва с водой, подъемного моста и кучки рыцарей в металлических доспехах, сражающихся на этом зеленом лугу, который отлично сошел бы за поле для рыцарских поединков». Но даже и без рыцарей это было все же одно из самых отвратительных мест, когда-либо виденных им в жизни. Замку по праву было дано его имя — Рейвенс Лэйер. Прескотт заметил как минимум дюжину больших черных птиц, сидящих в разных местах на крыше, и еще больше, парящих кругами над головой.

— Так это и есть Рейвенс Лэйер, хм-м?

Как Прескотт ни старался замаскировать удивление и разочарование в своем тоне, он сам понимал, что это ему совсем не удалось. Даже глухой, слепой и немой человек мог бы безошибочно определить, что молодой граф был сильно расстроен, а у Люсинды, как известно, не было ни одного из этих физических недостатков.

— Да, — сказала она. — И что вы обо всем этом думаете?

«Я думаю, что мне здесь нечего делать, — размышлял про себя Прескотт. — И я уже готов сесть на первый же пароход, идущий на Запад, и плыть домой, в Техас. Вот что я думаю».

А вслух он сказал:

— Довольно большой замок, не правда ли?

— Очень большой и очень старый, — ответила Люсинда.

«Да, она права, он действительно очень стар», — подумал Прескотт. Центральная часть замка выглядела древней, почти доисторической, а боковые пристройки с обеих сторон казались гораздо новее.

— Пожалуй, здесь придется немного поработать.

— «Немного» — не то слово. Пока старый граф не слег в постель, он все свои силы тратил на то, чтобы опередить ремонтными работами разрушение замка от старости. Вы сами можете представить, что объем их был просто громаден для дома таких размеров. Не удивительно, что у него ничего не вышло. Возможно, это и явилось причиной его столь скорой смерти. Он просто устал бороться с ветхостью этого дома, тем более что эта битва с самого начала была для него проигрышной.

— Вы сказали ветхостью? Не означает ли это, что и крыша дома течет?

Она улыбнулась.

— Только когда идут дожди.

— А как часто это бывает?

— Летом примерно раз в неделю.

— А в остальное время?

— О, почти каждый день.

Прескотт уныло обвел глазами зеленую долину с высокой сочной травой.

— Я так и думал. Без частых постоянных дождей у вас никогда не было бы такого прекрасного пастбища, как вон то, внизу. Но ведь это неплохо. Дождь очень полезен для разведения скота, не так ли?

— Скота?

— Да, всех тех коров, которых вы здесь пасете.

По ее молчанию Прескотт почувствовал, что тут было что-то не так.

— Ведь вы используете эту долину как пастбище? — с настороженностью спросил он.

— Да, что-то в этом роде.

— Я так сразу и догадался. Было бы просто кощунством оставить такую богатую, плодородную землю без использования. У вас здесь, должно быть, довольно хороший скот. Кстати, почему я его еще не видел?

— Если под скотом вы имеете в виду коров, то у нас их просто нет.

— Вы хотите сказать, что не разводите коров в этих краях?

— Только совсем немного. Местные фермеры содержат одну-две коровы для молока. Но вообще-то здесь никогда не было так много коров, чтобы образовать настоящее стадо.

Прескотт просто не смог скрыть своего удивления.

— Вы смеетесь надо мной. Это с такой-то травой? И кого же вы здесь разводите, если не коров?

Изящным жестом Люсинда указала на большую белую массу, движущуюся вдали. Прескотт прищурился, стараясь разглядеть, что это такое. Стадо двигалось медленной ленивой волной, то поднимаясь на склон холма, то опускаясь вниз.

Прескотту стало совсем не по себе, когда он различил движущихся вдали животных.

— Овцы? — воскликнул он с презрением. — О Всевышний, так вы разводите здесь овец?

— Да, но то, что вы видите, — это не все стадо, — сказала она.

Уловив нотки разочарования и безнадежности в голосе своего кузена, Люсинда очень захотела убедить молодого графа, что он еще не окончательно разорен, а наоборот, в некотором смысле даже богат.

— Это только малая часть стада. Остальное разделено между вашими арендаторами.

— Маленькое стадо, большое стадо — какая разница, какого оно размера. Я не овцевод. Черт побери, Люсинда, я погонщик крупного скота, как мой отец и как мой дед, в конце концов. Коровы, волы, племенные быки — вот что приносит прибыль. Но выращивая этих зловонных овечек можно выручить деньги только для того, чтобы мирно умереть с голоду. Черт побери, я был бы во сто крат счастливее, даже если бы вы разводили здесь одних лошадей.

— У нас есть и лошади, — сказала она.

— Неужели? — с насмешкой спросил он.

— Конечно.

— Ну, спасибо, Господи, хоть за это, — пробормотал он. — Так где же они?

— В конюшне.

— Все стадо? — не смог удержаться от вопроса Прескотт, хотя с самого начала знал, что ничего утешительного ему в ответ не услышать.

— Ну, если по-вашему пять лошадей могут составить целое…

— Так у вас только пять лошадей, — простонал он.

— Нам, вернее, вам и не понадобится больше пяти, — сказала она почти с негодованием. — Прекрасная пегая — для прогулок верхом, два одинаковых серых жеребца — для экипажа и две кобылы — для подводы. Вообще-то, если хотите знать, у нас есть даже семь лошадей.

— Так даже семь, хм?

— Да, если считать двух пони.

— Пони, — повторил он.

— Да.

— Только маленькие дети ездят верхом на пони, Люсинда. Посмотрите на меня — ведь я уже давно не мальчик.

— Вдвоем в одной упряжке они могут прекрасно тянуть карету гувернантки.

Но Прескотт не был гувернанткой. Черт, он даже не мог припомнить, кто такая гувернантка вообще. Может быть, женщина-губернатор?

Он посмотрел вниз на широкий луг и на все так же медленно движущуюся белую массу.

— Мне не нравятся овцы. Ни капли.

— Нравятся или не нравятся, а они принадлежат вам, как новому графу.

— Я и сам знаю. Вам не обязательно напоминать мне об этом.

Глубоко вздохнув, чтобы немного успокоиться, Прескотт перевел взгляд и увидел вдалеке всадника, направляющегося прямо к ним.

— Однажды, когда я был еще мальчиком, мы взялись разводить свиней у себя дома в Трипле. Мне потребовалось довольно много времени, чтобы привыкнуть к ним, но все-таки это удалось. Видно, точно так же придется привыкнуть находиться и среди овец!

Люсинда засмеялась.

— Не забывайте, вы — лорд.

— Какое это имеет значение. Овца есть овца, с какой стороны на нее не посмотри.

«И все тот же зловонный запах», — добавил он про себя.

— Но ведь вам совсем не обязательно жить со стадом. Для этого у вас есть пастухи.

— М-м.

Глядя на приближающегося всадника, он спросил:

— Кто это скачет к нам?

Люсинда посмотрела через плечо и, увидев мужчину, скачущего на коне, будто окаменела.

— Это Гарик Эмерсон, ваш управляющий, — сказала она, снова переводя взгляд на Прескотта.

— Кто-кто?

— Ваш управ… — она замолчала, тяжело вздохнув от досады. — Я не имею ни малейшего понятия, как бы у вас в Америке называли его, но здесь управляющий следит за делами вашего имения, замка, садов, земель, но в основном — скотоводческих ферм.

— Так значит он здесь главный?

— Вроде того, — сказала она жестко.

— Вы сказали его имя Эмерсон?

— Да, Гарик Эмерсон.

— Похоже он очень спешит, не правда ли?

Люсинда промолчала, отведя глаза в сторону.

— И всегда он носится, как угорелый?

— Только по необходимости.

Заметив подчеркнутую холодность в голосе Люсинды, Прескотт взглянул на нее и увидел выражение презрения на ее лице. Такая открытая и дружелюбная еще минуту назад, теперь она стала холодной и замкнутой. Хотя ему очень хотелось узнать, почему появление Эмерсона вызвало такое резкое изменение в ее поведении, Прескотт решил не задавать лишних вопросов.

— Давно ли он здесь?

— В Сент Кеверне или в Рейвенс Лэйере?

— Все равно.

— Он жил в Сент Кеверне всю свою жизнь, — сказала она со скукой в голосе. — Он там родился. А что касается Рейвенс Лэйера, то он занимает место управляющего только около двух лет. Старый граф нанял его незадолго перед смертью.

— Возможно я ошибаюсь, но у меня сложилось впечатление, что вы его недолюбливаете.

— Недолюбливаю его? — она засмеялась, но ее смех звучал печально. — А разве это имеет какое-то значение? Он работает на вас, а не на меня.

Прескотту не удалось ответить на ее загадочные слова, так как в это время Эмерсон резко остановил лошадь в нескольких футах от них.

— Вы нарушаете границы частного владения, так что убирайтесь и поскорее, — сказал он Прескотту с вызовом. — А ты, ведьма, — обратился он к Люсинде, — возвращайся к своему котлу. Тебя ведь не раз предупреждали не показываться на землях замка.

Негодующе сверкнув на него глазами, Люсинда с достоинством вскинула голову и уже было хотела сказать Эмерсону, чтобы он приберег свои оскорбления для себя самого. Но эти слова так и не успели сорваться с ее уст. Без предупреждения Прескотт протянул руки и схватил управляющего за грудки, стащив с лошади с такой легкостью, будто это был небольшой мешок с зерном. Держа Эмерсона в воздухе, он размахнулся и бросил его к стоящему рядом дереву. Эмерсон ударился головой о вековой ствол так, что с того посыпались кусочки коры.

— Там, откуда я приехал, -сказал Прескотт, — мы не разговариваем с незнакомцами подобным образом, мистер. Мы обычно бываем вежливее, если, конечно, они не ведут себя по-свински, как вы, например. А если вы желаете знать, то я никакой не нарушитель. Я здесь живу. То, что вы назвали порядочную леди ведьмой, не делает вам чести. Особенно, в присутствии ее родственника.

К концу короткой речи Прескотта ошеломленное выражение исчезло с лица Эмерсона. Он заморгал и нервно взглянул на одиноко стоящую за спиной Прескотта лошадь с большим ковбойским седлом.

— Так вы и есть новый граф?

— Да.

Впервые за время владения титулом Прескотту в голову пришла мысль, что быть графом все-таки не так уж плохо. Этот титул давал ему большой авторитет и могущество, которые порой просто необходимы.

— Я — лорд Сент Кеверна.

— Простите меня, милорд. Я… я просто не знал. Меня зовут Эмерсон, Гарик Эмерсон. Я — ваш управляющий.

— Об этом мне уже сообщила моя кузина.

— Я… я думал, что вы посторонний, нарушитель границ. Или, и того хуже, браконьер. В последнее время леса в окрестностях Рейвенс Лэйера просто наводнили браконьеры.

Не имея четкого представления о том, кто же такие браконьеры, Прескотт все же почувствовал, что это слово связано с чем-то незаконным, и решил принять извинение Эмерсона.

— Что же, человек не застрахован от ошибок время от времени, — сказал молодой граф.

Он чуть разжал пальцы на камзоле своего противника, все же не отпуская его совсем на тот случай, если покорное поведение Эмерсона вновь сменится агрессивностью.

— Но это вовсе не дает объяснения вашей грубости.

— Прошу прощения, милорд.

— Не притворяйтесь, вы не так глупы, Эмерсон. Вы оскорбили не меня, а даму.

— Оскорбил ее?

— Вы назвали ее ведьмой.

— Но, милорд, она…

— Совсем не ведьма, — резко оборвал его Прескотт, одарив Люсинду широкой мальчишеской улыбкой. — Она моя кузина. Трефаро, так же, как и я. И по моему мнению, Эмерсон, вам следует извиниться именно перед ней. Разве я не прав?

Эмерсон замялся в нерешительности, со злостью глядя на Люсинду.

Прескотт снова сжал пальцы на его камзоле:

— Я спросил, разве это не так?

— Да-да, конечно, милорд. Прошу прощения, Люсинда.

— Для вас это мисс Трефаро, Эмерсон.

— Конечно, как скажете, милорд.

— Тогда я приказываю вам сказать это ей, а не мне.

— Я прошу извинения за свою грубость, мисс Трефаро.

— Так-то лучше. Гораздо лучше. — Прескотт, наконец, освободил его и сделал шаг назад. — Больше всего нам не хотелось быть слишком фамильярными в обращении друг с другом. Это может расстроить некоторых людей, которые этого вовсе не заслуживают.

— Да, милорд.

— Каждый должен знать свое место, — сказал он, заговорщески подмигнув Люсинде. — Забудь мы об этом, и весь мир отправится к чертовой матери. А ведь мы никак не можем этого допустить, правда?

— Да, милорд.

Скрытая злоба прозвучала в голосе Эмерсона, и Люсинда заметила это, но решила промолчать. Ей было достаточно уже того, что Эмерсон на собственной шкуре убедился, что ему не придется самоуправствовать при новом графе так, как он это делал раньше. А еще она была тронута тем, как благородно бросился Прескотт на ее защиту. Ни один мужчина не вступался за нее раньше, даже в детстве, когда она была очень одинока и ей так нужны были любовь и понимание. При мысли об этом она почувствовала, что ее сердце распахнулось для него, и что уже зародившееся в ее душе теплое и нежное чувство растет с каждой секундой.

— У вас есть какие-нибудь дела? — спросил Прескотт.

Эмерсон быстро кивнул.

— Да, милорд.

— Тогда я не буду задерживать вас. Идите и работайте. А нам с моей кузиной, мисс Трефаро, надо обсудить еще кое-какие семейные вопросы.

— Да, милорд.

— Хотя подождите, вы можете оказать мне большую услугу, если вас это не затруднит.

— Что угодно, милорд.

— Посмотрите, не появился ли где-нибудь большой фургон, следующий в эту сторону?

— Фургон, милорд?

— Да, в нем все мои пожитки. И мой слуга, — добавил он, чуть нахмурившись. — Этот фургон едет со станции Труро. Если увидите, просто укажите кучеру дорогу к дому. Возможно, он так же как и я заблудился в поисках этого местечка.

— Да, милорд, — смахнув рукой волосы со лба, Эмерсон повернулся и вскочил на лошадь.

— Я думаю, что и мне пора идти, — сказала Люсинда, глядя на удаляющегося Эмерсона.

— Куда вы спешите?

— У меня еще есть дела.

— Вы имеете в виду вашу работу в саду?

— Я знаю, она кажется пустяковой, но если только позволить разрастись сорнякам, то потом…

— Про какие сорняки вы говорите? Я не заметил в вашем саду ни одной лишней травинки.

— Однако, поверьте мне, они есть.

Прескотт уныло покачал головой.

— Даже если это и так, уверяю вас, что несколько сорняков не успеют загубить ваши прелестные цветы за то время, которое вы проведете со мной. Ну, пожалуйста, мне очень хотелось бы еще побыть с вами.

— Обсуждая семейные вопросы? — спросила она с улыбкой.

— Семейные вопросы, цены на хлопок, погоду — для меня в общем-то неважно, о чем мы говорим, лишь бы говорили.

— Разве вас не ждут в замке?

— Но это не к спеху. А вот поближе познакомиться с вами мне хочется именно сейчас.

Она повернулась, собираясь уходить.

— Меня вы всегда сможете найти в моем домике.

Когда она проходила мимо, он, не желая отпускать, задержал ее, взяв за руку.

— Возможно, вам будет трудно в это поверить, Люсинда, но вы первый человек, доброжелательно отнесшийся ко мне с тех пор, как я приехал в эту проклятую страну.

— Вы, конечно же, шутите?

— Нет, я совершенно серьезно. Я встречал многих людей, но ни про одного из них я не мог бы сказать, что он отнесся ко мне с открытой душой. Большинство лицемерили и старались втереться ко мне в доверие только потому, что когда-нибудь, по их расчетам, я могу оказаться полезен. Но правда в том, что я и сам нуждаюсь в помощи и совсем не в состоянии помогать целой куче незнакомцев.

Люсинда открыла рот, чтобы возразить, но он продолжал.

— Вы не такая, Люсинда. По доброте душевной вы помогли мне, когда я так нуждался в этом. И вовсе не потому, что надеялись получить от меня что-нибудь взамен. Я чувствую, что это в вашей натуре — помогать людям.

— Но ведь и вы сделали кое-что для меня, — сказала она, удивленная его неожиданной прямотой. — Вы спасли мою шляпу, помните?

— О, это были сущие пустяки.

— В таком случае и я не сделала ничего особенного — просто показала вам дорогу к замку.

— Словом, как всегда говорила моя тетушка Эмми, одно доброе дело заслуживает другого. Так как насчет того, чтобы сделать еще одно доброе дело и показать мой дом?

— Рейвенс Лэйер? Так он прямо внизу.

— Не снаружи. Теперь я прекрасно вижу его сам.

Люсинда взглянула на громадный особняк у подножья холма, и его мрачный вид заставил ее содрогнуться.

Неожиданно в ее памяти ярко высветились картины безрадостного детства, прошедшего в старом замке. Одинокие дни и ночи провела она за этими сырыми стенами, мечтая быть любимой и понятой теми, кто растил и содержал ее, но в чьем отношении к ней всегда чувствовалось холодное презрение из-за ее внебрачного рождения.

— Вы хотите, чтобы я показала вам дом внутри?

— Да. Ведь вы отлично знаете расположение всех комнат в доме, не так ли?

— Да, я знаю этот замок достаточно хорошо.

— Вот и прекрасно.

— Но ведь миссис Свит и другая прислуга могли бы сделать это не хуже меня.

— В том-то все и дело, — сказал он. — Ведь я не узнаю миссис Свит, даже если увижу ее. А вы мне в этом поможете.

— Миссис Свит — это ваша экономка. Она небольшая пухленькая женщина с седыми волосами и румяными щеками. А еще от нее всегда пахнет свежей выпечкой. Миссис Свит проводит большую часть своего времени на кухнях.

— На кухнях? О Боже, так у вас их несколько?

— Не у нас, а у вас. А вернее, в замке.

— Так я найду миссис Свит на кухнях, то есть сразу при входе в дом?

— Нет, кухни находятся в задней части замка, в его восточном крыле, если быть точной.

— В восточном крыле, хм?

— Вон то крыло, что находится слева от большого центрального входа.

Люсинда хотела сказать что-то еще, но остановилась, лукаво взглянув на него. Она внезапно поняла, что Прескотт был не так беспомощен, как хотел показаться ей, стараясь своей слабостью убедить ее в незаменимости.

— Я буду очень признателен, но мне ужасно не хотелось бы причинять вам лишнего неудобства, — сказал он, в то время как они стали спускаться с горы.

— О, мне это ничего не стоит, милорд…

— Прескотт. Больше никаких милордов, постарайтесь забыть всю эту графскую чепуху. Ведь мы договорились, помните?

— Да, помню. Но я смогу называть вас по имени только когда мы будем наедине. Если нам случайно придется встретиться друг с другом в обществе других людей, я должна буду обращаться к вам в соответствии с вашим титульным статусом. Иначе это вызовет массу разговоров.

— Хм, разговоров?

— Да.

— Вы имели в виду сплетен, не так ли?

«О, так он любит говорить без обиняков», — подумала Люсинда.

— Да, сплетен.

— Но ведь мы никак не можем этого допустить, не так ли?

— Конечно нет, если вы хотите сохранить свою репутацию.

— При чем тут моя репутация?

— Очень даже при том, если хотите знать. Вам, может быть, и не нравится быть графом, но вы все же им являетесь, так что и вести себя должны соответственно.

Она остановилась и показала на огромную деревянную дверь перед ними.

— Добро пожаловать в Рэйвенс Лэйер, Прескотт. В ваш новый дом.

Глава 3

Прескотт открыл парадную дверь и почувствовал, как у него по спине побежали мурашки от невыносимого скрипа несмазанных петель. Войдя вслед за Люсиндой внутрь дома, Прескотт увидел в пробивающихся лучах тусклого света неисчислимое множество пылинок, кружащихся в воздухе. Толстый слой пыли покрывал все видимые поверхности: гладкий каменный пол, резные деревянные панно, доходящие снизу до половины высоких каменных стен, громадные рыцарские доспехи, которые стояли молчаливыми стражами, но не заполняли собой пустоту огромного холла.

— Надеюсь, в этом замке не водятся привидения? — спросил Прескотт, и его тихо произнесенные слова эхом отозвались в пустоте зала.

— Разве вы не знаете? Во всех английских замках водятся привидения, — ответила Люсинда. — И Рейвенс Лэйер в этом смысле не исключение.

— Я думаю, что смогу примириться с их существованием, если они не будут слишком назойливы.

— У вас нет никаких оснований их бояться, наши привидения очень дружелюбны. О своем присутствии они напоминают лишь шуршанием в коридорах по ночам и странными звуками, время от времени раздающимися в замке. Конечно, те, кто не верит в привидения, могут отнести это на счет мышей, живущих за обивкой стен.

— Мышей?

— Да, мышей. И еще время от времени в замке пропадают женские украшения, которые потом обнаруживаются в совершенно неожиданных местах.

— Только женские украшения. Этого не случается с мужскими вещами?

Она кивнула.

— Я лично думаю, что это дело рук привидения четвертого графа.

— Так вы еще их и различаете?

— Нет, но в данном случае у меня есть основания предполагать, что это делает именно он. Видите ли, четвертый граф был — как бы это сказать? В общем, у него были причуды по поводу ношения женских вещей. Он даже потребовал, чтобы его похоронили в его любимом дамском платье, привезенном из Парижа, и надели жемчуга его матери.

— Вы разыгрываете меня!

— Нет, я не могла бы быть более серьезной. Все это подтверждается семейными дневниками. Вам следует почитать их на досуге, и вы узнаете из них много интересного.

Неприятные ощущения, охватившие Прескотта в замке, постепенно таяли с увлекательным рассказом Люсинды.

— Так вы хотите сказать, что один из моих предков — предков мужского пола — был похоронен в платье?

— Нет. Я подозреваю, что в этом-то и есть причина того, что он бродит по замку, воруя женские украшения. Понимаете, хоть старый граф и пожелал быть похороненным в платье, его сыну, пятому графу, хватило ума не пойти у него на поводу.

— И слава Богу, — сказал Прескотт. — Бедный юноша, ему, должно быть, было очень стыдно за причуды старика.

— Я сомневаюсь, что стыд имел какое-то значение, когда он принимал это решение. Он был слишком погружен в свои служебные дела, чтобы испытывать что-то подобное.

— А откуда вы знаете, что он испытывал?

— О, его личные дневники были очень подробными. Он написал, что надеялся получить важное место в суде. Зная, что несколько коллег и главный судья будут присутствовать на похоронах его отца и, конечно же, не одобрят одеяние, выбранное старым графом, он понимал, что недовольство распространится и на него, и тогда ему навсегда придется распрощаться с мыслью о новом назначении. Четвертый граф, вероятно, остался недоволен непослушанием своего сына, и стал наведываться в замок, что делает и до сих пор. Но он никогда не причиняет никому зла — просто берет женские вещи, носит их некоторое время, а потом не утруждается вернуть их на прежнее место.

Мыши в стенах и привидения, шатающиеся по коридорам в женской одежде… Прескотту стало интересно, сколько еще удивительных вещей ему придется узнать о своем новом доме? Он надеялся, что их окажется не слишком много…

Услышав звуки шагов в дальнем углу холла, Прескотт напряг зрение, вглядываясь в темноту, и увидел молодую женщину с охапкой постельного белья, идущую в их сторону. Сначала он подумал, что это один из призраков, о которых только что говорила Люсинда, но быстро отказался от этой мысли, когда туманные очертания приближающейся фигуры прояснились и оказались совсем не похожими на привидение. Внезапно женщина остановилась, посмотрела на Люсинду, а потом перевела взгляд на Прескотта. Через мгновение она широко раскрыла глаза и вздохнула так громко, что звук эхом отразился от стен.

— Ваша светлость, молодой граф!

«Ишь ты, Ваша светлость», опять подумал Прескотт.

— Да, — сказала Люсинда. — Лорд Прескотт наконец прибыл, Миранда.

— Ой, лорд Прескотт, добро пожаловать! Миссис Свит уже сбилась с ног, готовясь к вашему приезду…

Она опять судорожно схватила ртом воздух, нервно присела в реверансе, чуть не выронив свою ношу из рук, и, резко развернувшись, закричала изо всей мочи:

— Миссис Свит! О, миссис Свит! Молодой граф здесь! Быстрее! Ставьте чайник на плиту!

— Моя прислуга?

— Да, одна из них, — ответила Люсинда.

Они прошли чуть дальше по фойе мимо засиженных мухами зеркал и множества закрытых дверей. Прескотт догадался, что они направляются в заднюю часть дома, где находились кухни — место обычного пребывания миссис Свит.

— Это и есть причина того, что вы живете в своем домике, а не здесь?

— Вы имеете в виду Миранду или привидения?

— И то и другое.

— Миранда может показаться очень надоедливой, временами так оно и есть, но, несмотря на это, она очень хорошая девушка. Пожалуйста, будьте с ней терпеливым.

«Чтобы порадовать вас, Люсинда, я готов быть терпеливым даже с самим дьяволом», — подумал Прескотт и почувствовал приятную теплоту, разливающуюся по всему телу. Эта мысль пришла из самых глубин его существа, и он признался себе, что ему очень понравилась его новая кузина. И отрицать это было бессмысленно. И даже больше, чем просто понравилась. По каким-то необъяснимым причинам он хотел сделать что-то приятное для нее даже больше, чем для себя, больше, чем когда-либо ему хотелось этого для любой другой женщины, которую он встречал в своей жизни.

— А что касается привидений, — продолжала Люсинда, — то, как я вам уже сказала, большей частью они очень дружелюбны. Я выросла вместе с ними. Они мне как старые друзья.

— Так почему же вы не живете здесь с другими? Видит Бог, в замке предостаточно комнат.

Люсинда огляделась кругом, и у нее сразу испортилось настроение. Там, где Прескотт видел только запущенность и упадок, она увидела одинокую и отторгнутую всеми маленькую девочку. Ту грустную маленькую девочку, которой довелось испытать на себе столько жестокостей со стороны тех, кто притворялся, что заботится о ней и что желает ей только хорошего. Истинная любовь и привязанность редко встречались на пути Люсинды в детстве, так же, как и теперь.

— Мне просто не хочется здесь жить, вот и все, — сказала она.

Встретившись с Люсиндой глазами, Прескотт почувствовал ее страдание так сильно, как будто это была его собственная боль. Желая утешить и подбодрить ее, он подошел к ней и взял за руку.

В тот самый момент, когда их руки соприкоснулись, какая-то необъяснимая связь внезапно возникла между ними. Люсинда, безусловно, почувствовала это, потому что ее глаза широко раскрылись, и она посмотрела на него с удивлением. Прескотт крепче сжал ее руку, желая чтобы это божественное чувство продолжалось и становилось сильнее. Но вдруг лицо Люсинды залилось румянцем, она высвободила свою руку из его большой ладони и сделала шаг назад, увеличив расстояние между ними. Она никогда не ощущала такого сильного влечения раньше ни к одному мужчине, и это испугало ее.

— Люсинда, мы…

— Милорд, милорд! — произнесла она с испугом.

При этих словах Прескотт повернул голову и увидел приземистую, круглолицую женщину с седыми волосами, направляющуюся к ним. За нею следовало еще четыре женщины разных возрастов. Все они были одеты так же, как и первая: в черные платья и белые передники. Миранда, которую он уже встречал; другая молодая женщина приблизительно возраста Миранды, одинакового с ней роста и цвета волос; высокая худощавая женщина с седыми, как сталь, волосами и в очках в проволочной оправе, которые увеличивали ее и без того большие карие глаза. Последней шла такая маленькая и старая женщина, каких Прескотт никогда в своей жизни не видел.

Когда та подошла поближе, Прескотт отметил, что она казалась ниже своего роста из-за того, что ее фигура была сильно сгорблена старостью. Да, она была стара. «Ей, должно быть, как минимум лет восемьдесят, — решил про себя Прескотт. — А, быть может, даже и девяносто».

Конечно, если эти пять женщин составляют всю прислугу Рейвенс Лэйера, то они просто физически не могут справиться со всем объемом работ, необходимым для содержания в порядке дома таких размеров. Прескотту теперь было совершенно неудивительно, почему этот замок находится в таком ужасном запустении. Надо будет принять меры, чтобы исправить положение и проследить, чтобы эти женщины получили помощь.

— Лорд Прескотт, — сказала Люсинда, указывая на приземистую круглолицую женщину. — Это миссис Свит, ваша экономка.

Он протянул ей руку, но женщина покраснела и быстро сделала неглубокий реверанс, почтительно наклонив голову. Опешив от ее церемонности, Прескотт медленно опустил руку.

— Приятно познакомиться с вами, миссис Свит.

— О, мне тоже, милорд. Мы ждем вас уже целых три недели.

— Миранда. Вы уже ее встречали, — сказала Люсинда, продвигаясь вдоль рядом стоящих женщин и представляя их.

Теперь, осознавая, что никто не согласится на рукопожатие с ним, даже если он это предложит, Прескотт просто улыбнулся.

— Здравствуйте, мисс Миранда.

Она тоже присела в реверансе и уставилась на него своими моргающими с периодичностью метронома глазами.

— Миранда — горничная Вашей светлости, она убирает ваши комнаты, — продолжала Люсинда. — А Ровена будет прислуживать вам в столовой.

Наклонившись поближе к Прескотту, она добавила:

— Миранда и Ровена — сестры.

Но Прескотт уже и сам догадался об этом.

— Мисс Ровена, рад познакомиться с вами.

Как и остальные, Ровена присела в реверансе:

— Ваша светлость…

— А это Урсула, помощница миссис Свит на кухнях, — сказала Люсинда, подойдя к высокой худощавой женщине в очках.

— Здравствуйте, мисс Урсула.

Прескотт, казалось, услышал, как хрустнули ее кости, когда она присела в реверансе.

— Ваша светлость… Добро пожаловать в Рейвенс Лэйер.

— Спасибо. Я рад находиться здесь.

«По крайней мере я так говорю», — пробурчал он про себя.

— А это Эсмеральда, — сказала Люсинда, подойдя к маленькой сгорбленной женщине, которая, казалось, не могла поднять глаза выше пряжки на ремне Прескотта. — Она… в общем, она здесь незаменима для всех.

— Незаменима, — согласилась миссис Свит.

— О да, милорд, — добавила Урсула, — мы никак не можем обойтись без нее.

— Рад познакомиться с вами, мисс Эсмеральда.

Она сделала попытку поклониться в реверансе, как остальные, но уже простое сгибание ног в коленях вывело ее из равновесия так, что она чуть не упала. Прескотт вовремя пришел на помощь старой даме, подхватив ее под руку. Почувствовав под тканью платья хрупкие кости, он чуть разжал пальцы, боясь что-нибудь повредить ей, и осторожно помог восстановить равновесие.

— Все в порядке, мэм?

Старуха промямлила что-то непонятное, и ее крошечная головка стала медленно подниматься вверх, чтобы взглянуть на него. Но граф был так высок, а она так мала, что прошло некоторое время, прежде чем их глаза, наконец, встретились.

И тут произошло то, чего Прескотт совсем не ожидал.

— Мужчина! — завизжала она, вздрогнув от прикосновения Прескотта. — Насильник! Насильник!

— Нет, нет, Эсмеральда, — Люсинда быстро взглянула на Прескотта извиняющимися глазами и нежно обхватила старуху за плечи. — Все хорошо.

— Насильник! Насильник!

— Никакой он не насильник. Он — лорд Прескотт, новый граф.

Эсмеральда бросила испуганный взгляд на Прескотта.

— Новый граф?

— Да, Эсми, дорогая, — сказала миссис Свит, — новый граф.

— А куда девался старый?

— Он умер.

— Умер?

— Да, два года назад. Разве вы не помните?

Старуха озадаченно нахмурилась, и морщины на ее лице стали еще глубже.

— Я не помню, чтобы кто-нибудь умирал.

— И все же старый граф умер, — заверила ее миссис Свит.

— И мне не сказали?

— Но вы-то как раз первая и обнаружили его мертвым, — сказала Миранда.

Прескотт расслышал, как стоящая рядом с ним Ровена пробормотала:

— Нашла покойника, потом старалась заправить постель вместе с ним. Совсем уже рехнулась старуха.

Миссис Свит, услышав замечание молодой служанки, метнула на нее испепеляющий взгляд.

— Не забудь, что еще надо почистить серебро, Ровена. Так отправляйся-ка ты лучше работать. А ты, Урсула, проводи Эсми назад на кухни и заодно собери все к чаю. Его светлость, должно быть, умирает от жажды после столь долгого путешествия. И, бьюсь об заклад, ужасно проголодался.

Мысль о том, что ему придется выпить еще одну чашку этого противного тепловатого чая, заставила Прескотта содрогнуться. Количества этой отвратительной жидкости, выпитой им в Лондоне, было бы достаточно, чтобы утопить в ней все тома Конституции Соединенных Штатов Америки. Эта подкрашенная вода с бутербродами, такими крошечными, что на них не продержится даже ребенок, не говоря уже о взрослом, физически работающем мужчине! Неужели никто в этой проклятой стране не слышал о кофе?

— Спасибо, миссис Свит, прошу вас, не утруждайте себя всеми этими хлопотами из-за меня. В настоящее время мне совершенно ничего не нужно.

— Но, милорд, — возразила экономка, — старый граф всегда пил чай в четыре. А сейчас уже без пятнадцати. Мы должны сохранять традицию.

«Эти традиции, похоже, сведут меня в могилу или, по крайней мере, заморят голодом», — подумал Прескотт, сознавая, что ему лучше сейчас раз и навсегда искоренить привычки здешних старожилов, пока у него еще есть шанс.

— Если вы не возражаете, мэм, я бы с большим удовольствием выпил сейчас чашечку горячего кофе.

— Кофе?

— Да, мэм. И чем крепче, тем лучше.

Она застыла в недоумении.

— Старый граф не пил кофе, милорд. Он даже не держал его в доме, считая, что это напиток не для истинного английского джентльмена.

— Вот в этом-то все и дело, мэм, что меня нельзя назвать истинным английским джентльменом, не так ли?

— Не мне об этом судить, милорд.

— Конечно, мэм. Я понимаю. Это мое дело, и, как новый граф, я хочу, чтобы отныне и впредь мне подавали кофе после полудня. А чай только в том случае, если кто-нибудь заедет к нам в гости, — в чем Прескотт сильно сомневался, — но в основном кофе. Вообще-то было неплохо, если бы вы постоянно держали кофейник на плите на кухне. Я время от времени люблю сам налить себе чашечку-другую.

— Да, милорд.

— И если вы собираетесь подавать бутерброды к кофе, постарайтесь, пожалуйста, делать их большими. Ветчина, курятина, говядина — любое готовое мясо, что окажется у вас под рукой. Только не надо этой дряни, похожей на водоросли, как вы там ее называете? Я же не бык, чтобы жевать траву. И еще, не срезайте корочки с хлеба. Я их люблю. Моя тетушка Эмми говорила, что корки полезно есть мужчинам, это хорошее средство против облысения.

У миссис Свит заметно задергался внешний уголок правого глаза.

— Да, милорд. Что-нибудь еще?

— Нет, мэм, на данный момент это все. Если мне позже придет в голову еще что-то, я непременно сообщу вам.

Миссис Свит быстро кивнула головой.

— Миранда, проводи графа в его комнату.

— Нет, не беспокойтесь, мисс Миранда. Я уверен, у вас найдется еще куча других дел. Моя кузина, мисс Люсинда, может показать мне дорогу и заодно помочь мне ознакомиться с замком в целом.

— Мисс Люсинда? — спросила Миранда. — Так ее уже здесь нет, милорд.

— Нет? — Прескотт резко обернулся, обыскал глазами огромный холл, но не смог найти ни следа пребывания Люсинды. — Дьявол! Куда она ушла?

— Наверное, к себе домой, милорд, — ответила миссис Свит.

Она ушла, не попрощавшись с ним? Не дав возможности ему попрощаться с ней? Хотя Прескотт знал Люсинду совсем недолго, она стала жизненно необходимой для него, единственной связью с чем-то знакомым и навсегда ушедшим в прошлое. Теперь, когда она ушла, он почувствовал странную, необъяснимую пустоту в душе.

— По-видимому, мне все-таки потребуется ваша помощь, чтобы отыскать дорогу к моей комнате, мисс Миранда.

— Конечно, милорд. Следуйте за мной.

Глава 4

Комната Прескотта находилась за добрую четверть мили от центрального входа. Он следовал за Мирандой сначала по главной лестнице в восточное крыло дома, затем вдоль широкой галереи мимо нескольких десятков портретов бывших графов Сент Кеверна и, наконец, влево через лабиринт коридоров. Было ясно, что только человек, проживший в этом доме всю свою жизнь, мог определить точное местонахождение его комнаты в замке. Ему же, как новому человеку в Рейвенс Лэйере, подумал Прескотт, придется или нарисовать карту, или рассыпать хлебные крошки на всем пути к своей комнате, чтобы найти ее в следующий раз. Но вспомнив, что в доме водятся мыши, он расстался с последней идеей.

Миранда открыла высокие двойные двери, и он проследовал за ней в комнату. Уже при первом взгляде на эту роскошную палату Прескотт понял, что «комната» — это слишком слабое слово для помещения таких размеров. Со всей своей мебелью оно, по его мнению, очень походило на роскошный холл или вестибюль дорогого отеля: два дивана, столы различных форм и размеров, полдюжины стульев и пара кожаных кресел, стоящих по обе стороны большого мраморного камина. Но ни в одном отеле не было изображений толстых голых херувимов, парящих среди белых облаков на небесно-голубом потолке, которых он увидел здесь.

«Вот это да!» — подумал про себя Прескотт и произнес:

— Это моя комната?

— Да, милорд.

Вообще-то он никак не мог пожаловаться на свои новые апартаменты. Они, безусловно, были роскошными. Но как здесь спать? Свернувшись клубком на одном из диванов и свесив с него ноги? Ему уже раз приходилось спать в таком положении раньше, и он на собственном опыте знал, как трудно разогнуть шею утром после проведенной таким образом ночи. Как будто в ответ на его молчаливый вопрос Миранда открыла дверь в соседнюю смежную комнату и показала ему спальню. Эта комната никак не могла сравниться по красоте с предыдущей. Нет, в действительности она даже превосходила ее. Если по потолку гостиной летали херувимы, то здесь были прекрасные нимфы с мужественными сатирами, танцующие на зеленой, усыпанной цветами поляне. Роспись так поблекла от времени и к тому же обросла таким толстым слоем пыли, что Прескотт не мог четко различить изображения, но было похоже на то, что большинство героев картины делали друг с другом просто немыслимые вещи.

А кровать… Он никогда раньше не видел такой огромной кровати. По виду можно было предположить, что она весила целую тонну. Эта кровать, на массивных резных ножках была так высока, что, возвышаясь, наполовину доходила до потолка, который был четырнадцати футов высотой. Но мало того, ярды[2] драпированного тяжелого красного бархата окончательно скрывали всякого, кто находился в этой постели.

— Это кровать старого графа, не так ли?

— О нет, милорд. Эта комната принадлежала его дедушке. А комнаты старого графа находятся, вернее, находились в западном крыле дома.

— Понятно, — Прескотту было приятно узнать, что ему не придется спать каждую ночь в той же кровати, в которой умер его двоюродный дед, и в которой покойник чуть не оказался заправленным бедной старой Эсмеральдой.

Не в силах сдержаться, Прескотт опять взглянул на разрисованный потолок, и ему показалось очень занимательным то, что его прапрадедушка, отец старого графа, увлекался столь развратными картинами. Может потому, что он и сам отличался развратным поведением? И если это было так, то как к этому относилась его жена, прапрабабушка Прескотта? Одобряла ли она увлечения графа другими женщинами или просто терпела их, как большинство женщин? Если бы только эти стены могли говорить, то какие секреты о жизни предков открылись бы ему…

Он заметил справа закрытую дверь и кивнул на нее головой.

— А что там?

— Гардеробная Вашей светлости.

— Моя что?

— Гардеробная, милорд.

Миранда открыла дверь, и Прескотт заглянул туда. Комоды и шкафы высотой в десять футов вплотную стояли вдоль стен, покрывая каждый дюйм их поверхности за исключением окон и дверей. В центре комнаты располагалось большое зеркало в подвижной раме, стул и еще одна кровать, однако гораздо меньше той, что находилась в спальне.

— А это ванная комната Вашей светлости, — сказала Миранда, открыв другую дверь.

Прескотт ожидал увидеть ванную, похожую на ту, что была у него дома в Трипле, всю незатейливую обстановку которой составляли раковина с кувшином, небольшое зеркало над ней и ванна, которая всегда казалась ему слишком маленькой. Но в ванне, которая предстала перед ним сейчас, могли бы поместиться вместе с ним еще два человека. Она была настолько велика, что он мог бы плавать в ней, если бы такая безумная идея пришла ему в голову.

— О Боже всевышний! Мой прапрадедушка был, должно быть, очень большим мужчиной.

«Неужели моим удивлениям не будет конца?» — подумал Прескотт, когда они с Мирандой возвращались назад в гостиную. У него были отдельные комнаты для проведения свободного времени, для сна, для переодевания и для купания. А он-то думал, что техасцы любят жить на широкую ногу. Как мало знали они про англичан, которые обошли их на целую милю.

— И это все, мисс Миранда, — спросил он с улыбкой, — или у вас есть еще какие-нибудь сюрпризы для меня?

Она покраснела и опустила глаза.

— Нет, это все из того, что можно было показать. Если, конечно, вы не желаете посмотреть апартаменты ее светлости.

— Ее светлости что?

— Комнаты, милорд. Они прямо рядом с вашими.

— Нет, я не вижу в этом необходимости. У меня нет ее светлости. То есть, я хотел сказать, леди Сент Кеверна просто не существует. Я не женат.

— Пока не женат, — пробормотала себе под нос Миранда, шурша юбками и слегка покачивая бедрами, чего, Прескотт был уверен, она никогда не делала раньше.

Он еще мог терпеть этих старух, вроде Эсмеральды, сделав так, чтобы они не показывались слишком часто ему на глаза, но хорошенькие молоденькие горничные вроде Миранды и ее сестры Ровены — совсем другое дело. Они слишком соблазнительны для здорового мужчины, каким был Прескотт, а потому и слишком опасны. Его богатый жизненный опыт подсказывал быть всегда настороже с ними и сдерживать свои чувства, иначе однажды, совершенно неожиданно для себя, он может оказаться сидящим перед их папашей с приставленным ко лбу заряженным ружьем.

— Мы осведомились у миссис Свит, милорд, и она заверила, что ужин будет подан ровно в восемь.

Опять этот Харгривс со своим обращением к себе во множественном числе! Прескотт посмотрел на отражение своего камердинера в зеркале и в сотый раз подумал, что этот человек кого-то ему напоминает, но кого именно никак не мог вспомнить.

Лицо Харгривса показалось Прескотту знакомым уже при первой встрече, когда сэр Генри представил их друг другу в Лондоне. Представил? Не стоит обманывать самого себя. Сэр Генри откровенно заставил его нанять Харгривса на место камердинера, расхваливая бывалого слугу и перечисляя его многочисленные заслуги на службе у графов, маркизов, виконтов и даже у одного герцога.

Прескотту пришлось не по душе предложение сэра Генри довериться какому-то незнакомцу и передать ему на попечение все свое имущество, но его возражения были безрезультатны.

Сэр Генри просто-напросто стиснул зубы — он частенько это делал, когда Прескотт спорил с ним, — и сказал, что любой уважающий себя граф никак не может обойтись без помощи камердинера. Прескотт в конце концов сдался, но не потому, что очень заботился о своем престиже, а потому, что пульсирующая вена проявилась на лбу сэра Генри, и он испугался, что она может лопнуть от чрезмерного напряжения.

— Так, говорите в восемь? — отозвался Прескотт. — Ну, если вы можете ждать так долго ужина, то думаю, смогу подождать и я.

Харгривс закрыл глаза и сделал медленный глубокий вдох, как будто пытаясь успокоиться.

«По крайней мере, — подумал Прескотт, — это лучше, чем выставлять напоказ раздутую пульсирующую вену».

— Как вы, Ваша светлость, без сомнения, уже знаете сами, нам не придется ужинать вместе, по-семейному, как раньше. Вы будете ужинать один в столовой, тем временем как мы будем есть с остальной прислугой Вашей светлости на кухне.

Прескотт закончил, наконец, застегивать свой камзол и повернулся лицом к камердинеру.

— Знаете что, Эд? Еще несколько недель назад я ужинал со всей семьей на кухне, как вы хотите сделать сегодня. В столовой мы ели только по воскресеньям, на День благодарения и Рождество. А одному мне приходилось это делать только тогда, когда я, бродя по дорогам, не успевал добраться до своего дома к ночи и останавливался в какой-нибудь таверне.

— Но Ваша светлость уже больше не в Техасе. Теперь мы в Англии.

— «Мы» знаем это, Эд.

— И было бы гораздо лучше для соблюдения дистанции между нами, в соответствии с нашими положениями в обществе, если бы вы называли нас по фамилии — Харгривс, нежели по имени — Эдвард. Или, как вы говорите, Эд.

— Послушай, пока меня не оседлали этим проклятым титулом, который вовсе не приводит меня в восторг и, наверное, никогда не будет приводить, я был ничуть не лучше тебя. И насколько мне кажется, я и сейчас тебя ничем не превосхожу. Да, знаю, это может звучать странно для такого человека, как ты, который всю жизнь прислуживал герцогам, принцам и им подобным, но я привык сам себя одевать. Я делаю это с раннего детства.

— Но для того-то мы я состоим на службе у Вашей светлости, чтобы снять это бремя с ваших плеч, ведь у вас так много других дел.

— Никаких дел! Черт! Послушай дружище, все, что я делаю с тех пор, как приехал в эту проклятую страну, это хожу с одного банкета на другой. Я рабочий человек, черт побери. Сплетничать и нести всякую чепуху за чаем с богачами вовсе не является, в моем представлении, полезным занятием.

— Ваша светлость скучает?

Прескотт заметил нотку удивления в голосе камердинера.

— Черт побери, да, я скучаю. Я постоянно скучаю уже с того дня, как только добрался сюда. И ты умирал бы здесь с тоски, если с детства был приучен трудиться на своей земле с восхода до заката, смотреть, как твои телята вырастают в лучших в округе коров, сражаться с дождями, засухами и ворами скота, не говоря уже о вихрях, которые приходят так неожиданно, грозясь заморозить все стадо на выпасе. Дома я был полезен кому-то, кормил свою семью. Здесь я никому не нужен. Если я захочу сделать что-то сам, мне не позволят, потому что я стал джентльменом, а джентльмены ничего не должны делать. Они только отсиживают свои зады, в то время как другие работают на них.

Харгривс медленно покачал головой, размышляя над словами Прескотта.

— Можно мне дать совет его светлости?

— Конечно, выкладывай.

— Словом, имение Вашей светлости очень нуждается в… скажем, реконструкции…

— Мне не надо говорить об этом. Я сам заметил его ужаснейшее состояние в первую же минуту, когда увидел этот замок. Но, если я хочу сделать Рэйвенс Лэйер таким, каким он был когда-то, то мне не обойтись простым латанием дыр. А это, Эд, дружище, значит, что нужны деньги.

— При всем должном уважении, милорд, вам не следует обсуждать свои финансовые вопросы с посторонними.

— Эд, но ведь ты же поднял эту тему. Я просто пытаюсь доказать тебе, что заниматься реконструкцией Рэйвенс Лэйера для меня почти неосуществимая идея. Если бы у меня были деньги, все было бы по-другому, но у меня их нет.

— Вашей светлости не следует делать поспешных выводов, предполагая худшее.

— Но я разорен. Я не могу попасть в худшее положение, чем то, в котором нахожусь сейчас.

— Но мы только прибыли сюда сегодня днем. Мы должны просмотреть и тщательно изучить текущее финансовое положение имения.

— Не хочешь ли ты этим сказать, что у меня, возможно, еще есть деньги, о которых я не знаю?

— Да, такая возможность существует. В Рэйвенс Лэйере фермеры арендуют землю, не так ли?

— Да.

— И они платят земельную ренту.

Прескотт задумчиво покачал головой.

— Знаешь что, Эд, иногда тебе в голову приходят неплохие идеи. Я завтра утром первым делом просмотрю счета.

— Да, милорд. И милорд…?

— Что еще?

— Моя фамилия Харгривс.

— Да, Харгривс.

Считая разговор законченным, камердинер направился к выходу.

— Вам понадобится что-нибудь еще, милорд? Обед будет скоро подан.

— Да, еще одно.

— Слушаю, милорд?

— Я знаю, ты был очень занят, распаковывая мои вещи и еще не имел возможности осмотреть замок и встретить всех работающих здесь, так что я подумал: лучше предупрежу тебя заранее. Будь осторожен и держись подальше от мисс Эсмеральды хотя бы некоторое время.

— От кого, милорд?

— От мисс Эсмеральды. Это одна из женщин, работающих здесь, самая старая из них. Она, должно быть, жила здесь со времен, когда мой прапрадед был мальчиком. Я уверен, миссис Свит не откажется показать тебе ее.

— А что с ней такое, милорд?

— Она, кажется, недолюбливает мужчин. Вообще ведет себя так, как будто находится в паническом страхе перед нами. Одному Богу известно почему, но, только взглянув на меня, она закричала, что ее насилуют.

— Милорд?

— Клянусь, все, что я сделал, это просто поздоровался с ней, а она издала такой дикий вопль, что у меня чуть не застыла кровь в жилах. Я чуть не выскочил из своих сапог.

— О, мы понимаем. Мы постараемся избегать эту мисс Эсмеральду при любой возможности, милорд.

— Смотри, Эд, будь с ней осторожен.

Глава 5

Лучи утреннего солнца пробивались через витражные окна библиотеки и падали на стол, за которым сидел Прескотт, глубоко погруженный в чтение финансовых книг Рейвенс Лэйера. Огромная стопка учетных книг, которые содержали события столетней давности, а может, и того дольше, покоилась слева от него. А книги, содержащие информацию о текущих делах, были свалены справа.

Просмотрев вторую стопку, Прескотт чувствовал себя не в силах копаться еще и в прошлом.

Тяжело вздохнув, он покачал головой и откинулся на высокую спинку обитого кожей стула. С первого момента, как только он увидел замок, Прескотт предполагал все самое худшее. Да для этого совсем и не обязательно было иметь семь пядей во лбу — состояние замка красноречиво говорило об общем упадке всего имения. Из того, что он увидел в учетных книгах, следовало, что имение уже долгие годы приносило одни убытки. А попросту — в Рейвенс Лэйере не было денег.

И в этом нет ничего удивительного, сказал себе Прескотт. Фамилия Трефаро всегда была связана с отсутствием денег, и английские Трефаро в этом смысле, видно, ничем не отличались от своих кузенов в Техасе. Но хуже того, имение Рейвенс Лэйер оказалось не просто разоренным, да еще и в больших долгах. Если быть точным, оно было несколько раз заложено со всеми своими рушащимися зубчатыми башнями.

Взглянув на страницу открытой перед ним книги, Прескотт опять тяжело вздохнул. Сэру Генри следовало предупредить его о столь плачевном состоянии дел в имении. Известие о том, что он унаследовал титул и ему придется покинуть Техас, явилось для него довольно неприятной неожиданностью, но это… Господи, это просто выбило его из колеи. Имение выплатило небольшие суммы дюжине или большему количеству ремесленников, но Прескотт до сих пор должен был людям деньги. Плотникам и каменщикам в Пензансе, лудильщикам и кузнецам в Лондоне, даже тем самым женщинам, что убирали его дом и готовили ему пищу. При мысли о последних Прескотта охватило острое чувство вины.

— А, черт с ним, — он резким движением отодвинулся от стола и встал на ноги. — Мне нужно подышать свежим воздухом.

Прескотт снял свой камзол со спинки стула и вышел из библиотеки, прямо за дверью столкнувшись с Ровеной.

— Извините, — пробурчал он, продолжая свой путь.

— Вы не хотите чаю, милорд? — страстно желая ублажить его, она широко раскрыла свои большие карие глаза в ожидании. — Миссис Свит поставила чайник.

— Нет, никакого чая. По крайней мере не сейчас. Я ухожу ненадолго.

— Уходите, милорд?

— Да. Я хочу посмотреть фермы арендаторов.

«Эти фермы платят ренту, — подумал он. — Может, некоторые из них согласятся заплатить ему пораньше. Да, конечно, они согласятся».

— Вы вернетесь к ленчу[3]?

При упоминании о еде Прескотт остановился и повернулся к ней. После завтрака из кусочка холодного мяса, какой-то соленой рыбы и тушеных почек, который ожидал его на подносе в столовой, он был не уверен, что сможет вынести такой же ленч.

— А что миссис Свит готовит на ленч?

Лицо Ровены засветилось.

— Бифштекс и пирог с куриными почками, милорд, — выпалила она.

«Опять почки? О Боже, помоги», — подумал Прескотт.

— Сделайте простой бифштекс из говядины с кровью, картофельное пюре с подливой, и я буду к ленчу. Но только никаких почек! Вы слышали это, мисс Ровена? Больше никаких почек.

— Да, милорд.

— И скажите миссис Свит, что впредь я хочу, чтобы мне подавали на завтрак яичницу с беконом и пресные булочки с мясной подливкой. Можно и ветчину или сосиски, если под рукой не найдется бекона.

А потом, подумав еще немного о завтраке и не желая, чтобы его приказания казались слишком невыполнимыми, он добавил:

— Оладьи тоже пойдут.

— Ваша светлость не любит копченого лосося?

— Черт побери, я даже не знаю, что это такое.

— Лосось это рыба, милорд.

— О Боже, нет! Только не на завтрак. Яичница с беконом у вас найдется?

— Да, милорд.

— Постарайтесь обязательно передать миссис Свит все, что я сказал.

— Да, милорд.

Очень надеясь, что она не забудет передать его пожелания экономке, Прескотт прошествовал по центральному коридору западного крыла, свернул за угол в старую часть замка и, повернув направо, направился к выходу.

«Пока все идет неплохо», — подумал он, гордясь, что не заблудился, как в прошлый раз, когда шел на завтрак. Тогда Харгривс сказал, что стол будет накрыт в маленькой столовой, которая находится в западном крыле, и Прескотт пошел в том направлении, но каким-то образом очутился в музыкальной комнате в восточном крыле.

Если бы не Урсула, которая в это время возвращалась с огорода и увидела, что он свернул не в ту сторону, ему, пожалуй, пришлось бы до сих пор бродить по замку, стараясь найти правильную дорогу и умирая от голода. Хотя и тот скудный завтрак, который он там нашел, совсем не насытил его.

«Мне нужно будет сделать карту этого места, — пробурчал он себе под нос, выходя на заднюю террасу, которая протянулась на всю длину здания, — но после того, как я найду способ достать деньги».

Благодаря Урсуле, которая, показывая ему утром дорогу в маленькую столовую, невзначай заметила, что огород находится между замком и конюшнями, Прескотт знал место расположения конюшен.

Через несколько минут он уже спускался по хорошо утоптанной тропинке. Справа от нее, на аккуратных грядках росли зелень и овощи, а слева стеной стоял достигавший до плеч кустарник. Неподалеку за ним он увидел серую шиферную крышу большого здания. Прескотт надеялся, что это были конюшни. Если же он ошибся, то ему придется развернуться, пройти назад к замку и начать все сначала.

Через несколько мгновений, обогнув кустарник, Прескотт понял, что на этот раз ему повезло. Он шел в правильном направлении. Молодой человек, сидящий на пороге и проделывающий дырку в кожаной упряжке, оказался тем самым парнишкой, который позаботился о лошади Прескотта, когда он вчера приехал в Рейвенс Лэйер.

Мальчик поднял глаза и увидел приближающегося Прескотта. Бросив упряжь, он вскочил на ноги и смахнул прядь белобрысых волос со лба.

— Доброе утро, милорд.

— Доброе.

— Вы хотите поехать верхом?

— Да. Но ты продолжай делать то, чем занимался. Не отвлекайся от дела. Я могу сам оседлать свою лошадь.

Слова Прескотта прозвучали для молодого человека как оскорбление.

— Но ведь это моя работа, милорд.

— Ну хорошо. Как тебя зовут, между прочим? Я не припоминаю, чтобы мисс Люсинда называла твое имя вчера.

— Томас, милорд. Томас Свит.

— Так ты сын миссис Свит? — Прескотт поискал на лице мальчика хоть какой-то намек на родственное сходство с миссис Свит, но ничего не обнаружил.

— Я ее внук, милорд.

— Ну что же, рад познакомиться с тобой, Томас.

Следуя за мальчиком в конюшни, Прескотт неожиданно почувствовал душевное успокоение, вдохнув знакомые запахи земли, сена, лошадей и кожи. Здесь пахло точно так же, как в его конюшне в Техасе, и даже выглядела эта конюшня очень похоже на ту. Пол был недавно подметен, каждая сбруя аккуратно повешена на отдельный крючок около дверей в стойла, а у задней стены конюшни поблескивала большая черная карета.

«Каждая лошадь, — подумал он, — должна быть горда, что это место — ее дом. Да что там лошадь — каждый человек». Если он когда-нибудь устанет от суматохи вокруг него в замке, он обязательно придет и будет спать здесь.

— Ты хорошо справляешься со своей работой, Томас.

Томас, казалось, был поражен неожиданной похвалой Прескотта.

— Спасибо, милорд.

— Держи в том же духе.

— Конечно, милорд, конечно. Какую лошадь вы хотите?

— О, подойдет та, на которой я приехал сюда вчера.

— С седлом Вашей светлости или одним из наших?

— С моим, — выразительно сказал Прескотт. — Один раз в Лондоне я пытался ездить с английским седлом, упал и чуть, к черту, не сломал себе шею. Первый раз за всю свою жизнь я упал с лошади. Бывало, меня сбрасывали лошади, но никогда я не сваливался сам.

— Сбрасывали лошади, милорд?

— Да. Это были разбушевавшиеся мустанги, — и, видя, как озадаченное выражение пробежало по лицу мальчика, Прескотт добавил. — Мустанги — это дикие лошади, что водятся на равнинах в Техасе. Они даже встречаются далеко на западе в Неваде и Калифорнии. Правда, тех я не видел своими глазами, но слышал, что там они есть.

— Мустанги, — повторил Томас с задумчивым выражением лица, стараясь произнести слово с западным акцентом Прескотта.

— Да, они настоящие негодяи, особенно жеребцы. Оставь ты их дикими, не оседлай и не приручи, и они придут темной ночью и украдут всех твоих кобылиц. Да и не только ночью, черт возьми! Я слышал об одном жеребце, который уводил молодых кобылиц днем. Это был метис, как из бронзы вылитый, — сказал он, покачав головой. — Черный, как смоль, и добрых пятнадцати ладоней высотой. Да с такой гривой, что она почти волочилась по земле.

— Милорд?

— Да?

Томас вывел лошадь из стойла, накинул одеяло и взгромоздил большое ковбойское седло на ее спину. Он остановился на мгновение в нерешительности, покусывая нижнюю губу, пока не набрался смелости заговорить. И, когда он наконец заговорил, возбуждение послышалось в его голосе.

— А вы сражались с индейцами в Техасе?

— С индейцами?

— Да, милорд, с этими полуголыми дикарями. Я слышал рассказы о них. Это просто ужасно.

— Нет. В наши дни эта проблема не существует. Может быть, много лет назад, когда еще мой дед работал в Трипле, белые и сражались с индейцами, но в последние годы ничего подобного не было.

— А они действительно снимали скальпы с белых людей?

— С некоторых, конечно, снимали, — сказал Прескотт. — Но если ты хочешь знать мое мнение, это случалось в основном потому, что белые сами этого заслуживали. Однако, это мое личное мнение. Книги по истории и старики расскажут тебе все по-другому. Но если бы я был индейцем и кто-нибудь попытался выселить меня с моей земли, я непременно содрал бы пару-тройку скальпов перед тем, как они заставили бы меня уйти.

— А перестрелки?

— Перестрелки? — Прескотт задумался. — Что за перестрелки?

— Уатт Эрп и Док Холлидей — они действительно участвовали в оружейной перестрелке с Алантонами близ Коралла? Они действительно существовали или это просто вымышленные книжные герои?

— О нет. Это были реальные живые люди. Я, правда, слышал, что Док уже умер. Не знаю точно как и где, а вот Уатт, я думаю, до сих пор еще жив.

— Значит, это правда? Все это правда?

— Конечно. Это случилось лет десять назад в местечке под названием Тамстоун в Ари…

— В Аризоне.

Карие глаза мальчика светились восторженной мечтательностью. Он туго затянул ремни седла под брюхом лошади.

— Откуда ты так много знаешь?

— Я читал об этом. Но до сих пор я не верил, что все это правда, — он задумчиво вздохнул. — Американский Запад, должно быть, удивительное место.

— Удивительное? — Прескотт захохотал. — Ты слишком начитался этих дешевых бульварных романов, Том. На Западе нет ничего удивительного.

— Но ведь вы там жили.

— Да, но в Вако, а не в Тамстоуне. В месте, откуда я приехал, уже есть цивилизация. Там ходят поезда, которые останавливаются во всех больших городах, проведены телеграфные линии и все такое прочее. У некоторых даже есть водопровод и уборная в самом доме.

— И что, теперь уже нет никаких перестрелок на Мейн Стрит?

— В последнее время нет.

— Ну а грабители банков? Или воры скота?

— Эти у нас все еще есть. Но теперь в Техасе есть и полиция. Славные ребята эти полицейские. Они делают все, что в их силах, чтобы поддерживать порядок, но, как водится, всегда найдется один-два возмутителя спокойствия.

Томас перекинул поводья через шею лошади и подал их Прескотту.

— Я хочу поехать туда когда-нибудь. И я это сделаю.

— Куда, в Техас?

— Да. Или в Аризону. Может быть, даже в Калифорнию.

— Я не знаю о других штатах, но Техас — это особенное место. Можно даже сказать, потрясающее. Я никогда еще не видал ничего подобного. Равнины такие широкие и бескрайние, что по ним, кажется, можно идти вечно. Небо такое бесконечно голубое, что хочется смотреть на него не отрываясь.

Прескотт печально покачал головой и повел лошадь к воротам конюшни. Больше всего хотел он сейчас быть там, чтобы увидеть эти равнины и небеса, и еще больше хотел оказаться опять со своей семьей. Но он знал, что одного желания мало. При данной обстановке он, возможно, никогда больше не увидит Техас. Но Том может. Мальчишка его возраста, у которого вся жизнь была еще впереди и которого не связывали еще никакие обязанности, мог делать практически все, что пожелает.

— Послушай, Том. Когда ты, наконец, решишься, дай мне знать.

— Решусь, милорд?

— Да, решишься ехать в Техас. Тебе надо найти работу, когда доберешься туда, а я как раз знаю такое место. В Трипле всегда нужны люди, разбирающиеся в лошадях, а мне кажется, ты знаешь толк в этом деле.

— Вы предлагаете мне работу на вашем ранчо, милорд?

— Да, по закону оно принадлежит мне и моему брату. Но Пайн — хороший человек. Он будет относится к тебе справедливо. Ты будешь честно работать на него весь день, а он будет честно платить тебе деньги за твой труд. Конечно, это будут вовсе не золотые горы, но достаточно, чтобы жить без проблем. К тому же, он не позволит местным пастухам-лентяям насмехаться над тобой из-за того, что ты приезжий, оградит от других неприятностей.

— Милорд, я… я даже не знаю, что сказать.

— Тогда вообще ничего не говори. Скажи лучше, где находится ближайшая ферма арендатора. Внезапно у меня появилось желание узнать побольше об овцах.

«Неважно, на каком континенте овцы выращены, они все равно остаются овцами», — решил Прескотт, когда попрощался с последним фермером-арендатором. Эти создания издавали страшное зловоние и были, наверное, самыми глупыми из животных, когда-либо сотворенных Всевышним. Куда шла одна овца, следовали и другие, сгрудившись в жирную шерстяную массу. Единственное положительное качество, которое Прескотт видел в овцах, было то, что как бы ты ни старался, никогда не смог обратить их в паническое бегство. Коровы разбежались бы в разные стороны при малейшем незнакомом звуке. Овцы же лишь на мгновение срывались с места, а затем останавливались и начинали, как ни в чем не бывало, щипать траву.

Погруженный в подобные размышления, Прескотт не спеша ехал, полагая, что возвращается к замку. Но вскоре он обнаружил, что сбился с пути.

— Черт побери, неужели опять?!

Ему, как он понял теперь, нужна была не только карта дома, но и близлежащих окрестностей. Или постоянный проводник.

Прескотт взобрался на холм. Перед взором лежала незнакомая местность. Спустившись по узкой тропинке, а затем отклонившись от нее, он поднялся на вершину следующего холма и увидел у его подножия домик Люсинды. Прескотт усмехнулся — оказывается, он не так безнадежно заблудился, как думал сначала. Его первой мыслью было проехать мимо жилища своей кузины не останавливаясь, но потом он решил, что неплохо было бы снова увидеть ее.

Второе желание оказалось сильнее первого, и он галопом поскакал к ее калитке.

— Привет вашему дому, — крикнул он, соскакивая с лошади. — Есть кто-нибудь?

Дверь распахнулась, и Люсинда показалась на пороге, вытирая руки о передник, обвязанный вокруг ее тонкой талии. Под лучами яркого солнца ее черные, как вороново крыло, волосы отливали синевой, а в ее серых глазах засветилось удовольствие, когда она узнала своего неожиданного гостя.

— Добрый день, милорд.

— Пожалуйста, зовите меня Прескотт, — сказал он, и, заметив ее мимолетную улыбку, почувствовал, как снова по всему его телу разливается приятная теплота. — Мне достаточно этих официальных обращений дома.

Она прошла по короткой тропинке к калитке, чтобы отодвинуть щеколду. При движении ее широкие юбки, касаясь пышно разросшихся цветов и трав, загадочно шуршали.

— Я удивлена, что вы с утра уже на ногах. Неужели у вас недостаточно работы в библиотеке, чтобы занять вас хотя бы на полдня?

— Слишком много работы. Поэтому-то я и бездельничаю. Но если вы заняты, а весь ваш вид говорит об этом, то мне, возможно, лучше…

— Чепуха. Я просто пеку кексы. Кстати, вы их любите?

— Кексы — это маленькие булочки в форме пирожков с изюмом внутри?

— Вообще-то они со смородиной, а не с изюмом, и к тому же мои круглые, а не в форме пирожков.

Прескотту не надо было долго объяснять. Он пробовал эти кексы в Лондоне, и они ему очень понравились. А так как он съел очень мало на завтрак, то чувствовал такой голод, что казалось еще немного и начнет грызть свою лошадь. Но попробовать кексы было гораздо предпочтительнее.

— Вы поймали меня в свои сети, и я, пожалуй, отведаю один-два.

— Поймала вас в свои сети? — ее глаза светились озорством, когда она одарила его кокетливым взглядом. — Ну, а еще у меня есть девонширский заварной крем и клубничный джем. Я угощу вас, если это сможет умалить мою вину.

— Кузина Люсинда, я могу поклясться, что я уже не первый мужчина, попавшийся в ваши сети.

— Возможно, фигурально, но не буквально.

Он сдернул с головы шляпу и последовал за ней внутрь домика, чуть не ударившись головой о низкий дверной косяк. Лишь переступив порог, он почувствовал себя как дома. Аромат свежеиспеченного хлеба наполнял воздух, смешиваясь с приятными острыми запахами сушеных цветов и трав, которые свисали пучками с широких балок на потолке.

Осмотревшись вокруг, он увидел, что в ее комнате было немного вещей, но все они были использованы с умом. Небольшой диванчик приглашал отдохнуть около камина, почерневшего от старости и долгого использования. Что-то похожее на большой кухонный шкаф, заполненный тарелками и кувшинами, стояло у стены. Квадратный стол и два стула занимали все остальное пространство небольшой комнаты.

— Вы пускаете жить к себе пансионеров?

— Пансионеров? — озадаченно взглянув на него, она указала ему на стул. — О, вы, должно быть, имеете в виду квартирантов. Но ведь здесь едва найдется место для меня одной. Куда я поселю жильца?

— Просто интересуюсь. Я нахожу ваш дом гораздо уютнее, чем весь этот замок.

— Но я думала, что техасцы любят простор.

— Это правда, мы любим простор наших бескрайних равнин. Однако внутри домов мы более всего тяготеем к уюту.

И ему все больше нравился уют ее домика. Теплота, ум, честность Люсинды, не говоря уже о красоте, делали с ним что-то невообразимое, чего он еще никогда не испытывал в жизни. Но сейчас было не время думать об этом и предаваться своим чувствам.

— Куда ни пойди в замке, везде слышишь эхо своего собственного голоса или своих шагов. Это в конце концов так надоедает.

Она поставила перед ним тарелку пышущих жаром кексов вместе с клубничным джемом и большой чашкой желтоватого крема, такого густого, что ложка стояла в нем. Прескотт хотел сразу же наброситься на еду, но вовремя вспомнил о своих манерах и подождал, пока Люсинда разлила чай по чашкам и сама села за стол.

— Вы провели в Рейвен Лэйере только одну ночь, Прескотт. Подождите еще немного. И, уверяю вас, вы привыкнете к размерам замка.

— Лучше не загадывайте.

Следуя примеру Люсинды и стараясь не вести себя совершеннейшей свиньей, он разломал кекс на две части и намазал большую ложку крема на одну половину и ложку джема на другую. Сложив половинки вместе и откусив кусочек, он ощутил вкус хлеба, смородины, густого крема и клубники и испытал огромное наслаждение.

— Очень вкусно, Люсинда. Правда, очень вкусно.

Она опустила глаза и скромно улыбнулась.

— Спасибо.

— Вы готовите так всегда?

— Нет, только в очень хорошем настроении.

— Это очень хорошее настроение должно приходить к вам почаще. Оказывается, выращивать прекрасные цветы — это не единственный ваш талант.

Увидев, что он справился с кексом в два счета, она спросила:

— Это ваш способ просить добавки?

— Мэм, это было бы откровенно грубо с моей стороны. Моя тетушка Эмми учила меня лучше, чем вы думаете. Но ваши кексы безусловно хороши. Лучшее из того, что я ел с тех пор, как приехал сюда.

— Тогда непременно возьмите еще один.

— Если вы настаиваете.

— Да, я настаиваю.

Прескотт сам обслужил себя, и уже через некоторое время целая тарелка кексов была пуста. Он даже выпил вторую чашку чая, сильно подслащенного сахаром, чтобы скрыть горьковатый вкус.

— Миссис Свит могла бы кое-чему у вас поучиться, — сказал он, окончательно наевшись и откинувшись на спинку стула. — Это была лучшая еда, какую я ел со дня моего приезда сюда.

— Странно. Я всегда думала, что миссис Свит очень хороший повар.

— Она не такая хорошая, как вы.

«И к тому же не так проста в общении, как вы», — подумал он, чувствуя приятную теплоту, разливающуюся в груди.

— Она отваривает почти все. За исключением этих чертовых почек, конечно. Я не знаю, как она их готовит, и не буду притрагиваться к ним для того, чтобы это выяснить.

— Вы не любите почки? Даже бифштекс с пирогом из почек?

Он сморщил нос, и эта гримаса была такой милой, придававшей его лицу такое мальчишеское выражение, что она не смогла сдержать улыбку.

— Я действительно не люблю есть потроха. И никогда не любил. Единственное, что я могу есть в отварном виде, это курицу, но только тогда, когда она подается вместе с клецками. А в основном я ем говядину, приготовленную на костре или зажаренную на сковороде так, чтобы она потемнела снаружи, но оставалась кровяно-красной внутри. Мы в Техасе готовим мясо именно так.

— Тогда вы должны сказать об этом миссис Свит. Я уверена, она сумеет приготовить вам еду, как вы только пожелаете.

— Да, но если она, как вы говорите, такой отличный повар, не обижу ли я ее, сказав подобную вещь?

— Прескотт, она ваша служанка. Это ее работа — стараться ублажать вас. Вы, в конце концов, владелец замка.

— Может быть и так, но я с ранних лет знаю, что нежелательно плохо отзываться о том, как готовит леди. Особенно если ты хочешь сохранить ее хорошее расположение к себе. Тогда это самое худшее из того, что ты можешь сделать.

— Это нелепо. Вы не оскорбите ее, вы просто дадите ей добрый совет. Совет, который, я уверена, она с готовностью примет к сведению. Она знает, что вы занятой человек, что у вас есть очень много важной работы, и поэтому вы должны хорошо питаться и есть пищу, приготовленную так, как вам нравится.

— Я не так занят. Я бездельничаю с тех пор, как впервые ступил на английскую землю. Возьмите сегодняшнее утро, например. Все, что я сделал, это просмотрел финансовые дела Рейвенс Лэйера и узнал, в каком плачевном состоянии находится имение.

— И вы, наверное, занимались всем этим на голодный желудок, не так ли?

— Почему вы так решили? — спросил он.

— Потому что вы съели все мои кексы как мужчина, почти умирающий от голода.

— Простите. Пожалуй я был более голоден, чем предполагал. Я не хотел выставить себя такой свиньей.

— О, не извиняйтесь. Это совсем ни к чему. Если вы хотите знать, то я нахожу ваш аппетит довольно лестным для себя.

— Действительно?

— Да, именно так.

Она никогда не готовила для мужчин раньше. И уже долгие годы у нее не было возможности разделить трапезу с одним из них. Внезапно она изменила тему разговора.

— Так вы говорите, что в Рейвенс Лэйере есть какие-то финансовые трудности?

— Да, это именно то, что я сказал.

— Какого рода трудности?

Прескотт некоторое время колебался, вспомнив о том, что Харгривс сказал ему, — никогда не обсуждать финансовые проблемы с посторонними. Но так как Люсинда была его кузиной и в течение долгого времени жила в Сент Кеверне, она вряд ли подходила на роль посторонней. Ей более, чем кому бы то ни было, следовало знать о сложившейся ситуации.

— Трудности самого худшего рода. Мы по горло в долгах.

— Что?

— Мы разорены. У нас нет ни никеля[4] за душой.

«Господи, помилуй», — подумал Прескотт. Он начинал подражать Харгривсу, говоря «мы» вместо «я».

— Я задолжал людям так много денег, — продолжал он, — что даже удивлен, как сборщики долгов со всей Англии еще не стоят на пороге моего дома, колотя кулаками в дверь и намереваясь выбить ее к чертовой матери.

— Сборщики долгов?

— Да, за всю работу, которая была сделана по ремонту замка и за материалы, что были использованы при этом столярами, каменщиками — кого ни назовите — я задолжал им всем. Но это еще не так плохо, как задолжать женщинам, которые работают на меня в доме. Бедняжки не получали денег за свой труд месяцами. Вот видите? Я не могу жаловаться на миссис Свит за то, что мне не нравится, как она готовит, потому что все это время она работала бесплатно.

Когда Прескотт остановился, он заметил, что на лице Люсинды появилось странное выражение и что ее слегка прищуренные глаза уставились на какой-то невидимый предмет вдали.

— В чем дело?

— Прескотт, здесь что-то неладное. Я удивлена, что вы до сих пор не заметили этого сами…

— Что не заметил?

— Состояние замка, конечно.

— Этот проклятый дом почти разваливается от старости. Это я заметил.

— И в то же время вы говорите, что задолжали ремесленникам за ремонтные работы, которые в действительности не были сделаны.

Прескотт почувствовал себя, словно кто-то сильно ударил его кулаком в грудь или врезал со всего размаху пощечину и, наконец, разбудил его.

— Этот сукин сын… Ведь Эмерсон ведет записи в книгах, не так ли? Это его работа выплачивать жалованье прислуге, разбираться с кредиторами и…

— Да. Он управляющий имением, и делать записи в учетных книгах — одна из его обязанностей. Он занимался этим последние годы.

— И все это время он обворовывал Рейвенс Лэйер. И делал все это за нашей спиной. Оказывается что…

— Куда вы?

Прескотт вскочил со стула так резко, что тот чуть не опрокинулся.

— Вы мне не можете подсказать, где он?

— Даже не знаю.

— Я не видел его ни на одной ферме, когда сегодня утром делал объезд.

— Он, возможно, дома.

Схватив свою шляпу с крючка на стене, куда ее повесила Люсинда, Прескотт направился к двери.

— Где это?

— Его дом находится внизу у деревни. Пойдете по этой тропинке и, когда дойдете до развилки, вам нужно… — она замолчала и вздохнула, вспомнив, что Прескотт все еще не знал здешней местности, и, вполне возможно, мог заблудиться. — Хорошо. Я покажу вам сама.

Глава 6

Прескотт даже не задумался о правилах приличия и о том, что могут подумать люди в деревне, когда он, вскочив на лошадь, подхватил Люсинду и посадил ее в седло перед собой. Он очень спешил найти Эмерсона, а у них была только одна лошадь на двоих.

— Конечно, у меня были подозрения, — сказала она. — В Эмерсоне всегда было что-то мошенническое, даже когда он был еще ребенком. Но я не могу поверить, что у него нашлось столько наглости, чтобы действительно обворовывать имение, обирать доброго старого дядюшку Герберта. Если же это так, то его действия подсудны. Просто подсудны.

Она посмотрела через плечо на Прескотта и увидела злое решительное выражение в его глазах.

— Видите ли, он был единственным человеком, которого смог нанять дядя Герберт.

— Очевидно дядя Герберт сделал большую ошибку.

— В действительности у него просто не было выбора. Никто не хотел этого места.

— Никто?

— Никто. Слишком много работы входит в обязанности управляющего. Единственные, хотя бы немного подходящие для этой должности люди, — это фермеры, но у них…

— У них достаточно дел и у себя на фермах.

— Вот именно, — сказала она. — Во всяком случае жизнь не так проста в этих районах Корнуолла. Бог наградил богатством и беззаботной жизнью только немногих, остальным же приходится трудом и потом зарабатывать себе на жизнь и только мечтать о роскоши.

Желая получить представление о том, как долго Эмерсон заправляет в Рейвенс Лэйере и с каких пор началось его воровство, Прескотт спросил:

— Когда дядя Герберт нанял его?

— Незадолго до того, как с ним случился первый удар. Это было… Дайте мне вспомнить. Боже мой, это было три года назад, когда дядя ехал к одному фермеру по делам и внезапно упал с лошади. После этого он так и не смог встать на ноги. И даже поправившись, он мог только сидеть в кресле-коляске, потому что обе ноги и одна рука остались парализованными и совсем не двигались. Но сознание еще оставалось ясным, и он беспокоился за дела в имении, поэтому нанял управляющего, чтобы тот стал его глазами, ушами и ногами.

— Эмерсона?

— Да, Эмерсона. Дядя Герберт так гордился Рейвенс Лэйером, Прескотт. Это место было для него дороже всего в жизни. То обстоятельство, что теперь было невозможно объехать самому имение, ужасно расстраивало дядю Герберта, но он нашел выход из положения, доверившись Эмерсону. Первое время он еще помогал Гарику советами, чтобы тот делал все должным образом, но, к несчастью, через несколько месяцев после первого удара с ним случился второй. После него речь дяди стала невнятной, да и говорил он часто какую-то несуразицу — словом, умственные способности очень пострадали.

Люсинда даже вздрогнула, обратившись к столь печальным воспоминаниям. В последние месяцы жизни прислуге приходилось ухаживать за ним, как за младенцем.

— И как давно это было?

— Два года назад.

— И все это время Эмерсон имел полный контроль над имением? Подумать только, сколько же денег он присвоил, если начал воровать еще раньше.

— Должно быть, это то же самое, что привести ребенка-сладкоежку в кондитерский магазин и оставить его там без присмотра. Эмерсон ведь знал, что дядя Герберт не сможет проверить, как он управляет имением и куда тратит деньги, потому что старик был уже не в состоянии спорить с ним.

— И похоже на то, что и никто другой не задавал ему подобных вопросов. Негодяй! — взволнованно отреагировал Прескотт.

— Я и раньше подозревала, что тут творится что-то неладное. Работы, которые нужно было сделать в замке, так и оставались невыполненными. Поля заросли травой. Но я не могла никому сказать об этом.

— Почему?

— А кому бы я сказала?

— Властям для начала, — сказал Прескотт.

— Властям?

— Да. Разве у вас нет шерифа в этих краях? Кого-нибудь назначенного или выбранного людьми для охраны порядка?

На лице Люсинды появилась невеселая улыбка.

— Вы скоро узнаете, что нет никакого значения, есть у нас шериф или его нет, если он ничуть не лучше пустого места. Они с мэром Сент Кеверна проводят большую часть своего времени в деревенской пивной. А что касается «охраны порядка», как вы выразились, то у нас в Сент Кеверне никогда ничего криминального не случается.

— Ничего? Никаких убийств, ограблений или пьяных хулиганов, дерущихся друг с другом на улицах субботним вечером?

— Нет, ничего подобного. Случаются иногда одна-две небольшие ссоры по пустякам между соседями, но ничего более серьезного. Наша деревушка очень мала, и вы, как новый граф, являетесь единственным представителем власти в этом уголке Корнуолла.

— Хорошо, забудьте о Сент Кеверне. Разве не могли вы сказать об этом кому-нибудь в Лондоне?

— Вы имеете в виду адвокатов дяди Герберта?

— Хотя бы и их.

— Это же они как раз и посоветовали дяде нанять управляющего после того, как с ним случился первый удар. К тому же именно они составили документы о принятии Эмерсона на службу, дающие ему право распоряжаться имением по собственному усмотрению. Чем он, как видите, и занимался. Нет, было просто бесполезно обращаться за помощью к ним. Они все равно не поверили бы мне.

— Я не понимаю почему? Вы — член семьи, вы живете здесь и видите, что происходит в имении.

— Вы не понимаете, — сказала она. — Я здесь посторонняя. Да, моя фамилия Трефаро, но это не дает мне особых привилегий, Прескотт. Этого никогда не было. И будет лучше, чтобы вас не видели общающимся с таким человеком, как я, в высшем обществе.

— С таким человеком, как вы?

— Да.

— Вы моя кузина, Люсинда. Член моей семьи. Вы вовсе не какая-то посторонняя.

Мгновение она колебалась, думая, стоит ли объяснять все это ему, но у нее не было выбора. Он должен знать правду.

— Я не просто ваша кузина. Я ваша внебрачная кузина.

«Ну вот, — подумала Люсинда. — Я, наконец, сказала ему».

Сейчас она увидит, что так часто бывало при этом с другими, выражение недоумения, разочарования и подозрительности в его глазах. Затем появятся обличительные нотки в его голосе, и он постарается создать дистанцию между ними.

Но вместо того, чтобы бросать ей в лицо обвинения или, переминаясь с ноги на ногу, мямлить какие-то оправдания с целью как можно скорее избавиться от нее, Прескотт просто пожал плечами.

— Меня это совершенно не волнует, — сказал он. — Семья есть семья. А остальное не имеет для меня значения.

Ему было все равно? Это потрясающее открытие обрадовало ее больше, чем она осмелилась признаться самой себе и, сделав его, она почувствовала еще большую привязанность к своему кузену. О Господи, помилуй! Она, наконец-то, нашла мужчину, которого, казалось, совсем не трогал факт ее незаконного рождения. Но, может быть, он до конца не осознал того, что она сказала ему?

— Я не знаю, как у вас в Техасе, но здесь, в Англии, доброе имя значит для человека все. Из-за того, что я была рождена вне брака, мне отказывают в добром имени.

— Черт побери, нет, — сказал он сердито. — Вы такая же Трефаро, как и я. И никогда не позволяйте никому говорить вам что-либо другое. К черту все это, Люсинда, мы же с вами — семья.

— Но вы законнорожденный Трефаро. А я — нет. Это бремя, которого вы никогда не узнаете и никогда не сможете понять за всю свою жизнь.

— В этом вы правы. Не в силах оказаться на вашем месте и жить вашей жизнью, я не смогу этого понять. Но я понимаю одну вещь — это совершенный бред, чтобы вы расплачивались и чувствовали себя виноватой за то, что ваши мамочка и папочка сделали, или чего они не сделали. И еще хуже, что другие презирают вас за это. Как вы были рождены или когда — вовсе не ваша вина, и к тому же это не их дело. Во всяком случае для меня это не имеет ни малейшего значения. Я ведь техасец, помните.

— О, понятно. Вы, техасцы, не обращаете внимания на незаконнорожденность.

— По крайней мере не так, как оказывается, это делают англичане, это уж наверняка. Конечно, я не могу ручаться за всех техасцев, я говорю, только за тех, кого я знаю, но они склонны судить о человеке по тому, кто он есть и чего он достиг в жизни, нежели по тому, что сделали или не сделали его родители. Будь я проклят, Люсинда, но я знавал много людей, которые не знали своих отцов. Знавал и тех, кого вырастили двое родителей, и, поверьте мне, среди вторых найдется ничуть не меньше негодяев, чем среди первых. Возьмите, например, этого Эмерсона. Бьюсь об заклад, он знает своего папашу, но тот факт, что он является законнорожденным, не делает его хорошим человеком. Вы гораздо лучше его. Вы не были грубы со мной, когда мы в первый раз встретились. Вы были добры, готовы помочь, по-настоящему дружелюбны и, без всякого сомнения, вы… — он замолчал, не закончив свою мысль, осознав, что не может сказать ей, что она самая красивая женщина, которую он встретил в жизни. По крайней мере пока… — Вы лучшая садовница изо всех, кого я знаю. Поверите ли, я был знаком с дюжиной, а может, и большим количеством женщин, которые отдали бы частичку своей жизни за то, чтобы иметь такие же зеленые насаждения, как у вас.

— Зеленые насаждения?! — спросила она с улыбкой.

— Да, у вас есть талант выращивать прекрасные цветы.

— К сожалению, этого вовсе не достаточно, чтобы завоевать уважение среди моих земляков англичан. И вы скоро сами убедитесь в этом.

Прескотт хотел сказать ей, что он уже прекрасно все это знает, прочувствовал это на собственной шкуре, когда впервые встретился с семейством Кандервудов, своими родственниками по матери. Возможно, он был бы лучше подготовлен к этой встрече, если бы прислушивался к наставлениям своего брата Пайна. Но, не желая верить ему, он не уделял им ни малейшего внимания.

Прескотт с детства был приучен верить, что семья есть семья — частичка твоей плоти и крови, люди, к которым ты должен относиться с уважением и любовью и которые так же должны относиться к тебе. Даже если ты не чувствуешь к ним особой любви и уважения, ты должен быть с ними по крайней мере терпеливым. Но о Кандервудах нельзя было сказать ничего подобного. С первой же минуты их встречи с ним они были отдалены, безразличны и откровенно грубы. Они были так холодны с ним, что он мог сравнить их только со снежным бураном, который внезапно налетает, когда его меньше всего ждешь, и замораживает тебя до мозга костей. Честно говоря, Прескотт прекрасно понимал, что не навяжи ему сэр Генри этот проклятый титул, сделавший его графом Сент Кеверна, вряд ли кто-нибудь из Кандервудов уделил ему хотя бы минуту внимания. Когда он пытался обсудить со своими дядюшками и кузенами вопросы управления ранчо и разведения скота, они только задрали кверху носы. Ему пришлось утешаться лишь тем, что как купцы, люди городские, они все равно вряд ли понимали что-нибудь в этих вещах.

Но как ни были плохи его родственники мужского пола, его тетушки и кузины, однако, были гораздо хуже. Боже всевышний! Прескотт готов был съесть свою шляпу, если в их головах появилась хотя бы еще одна мысль кроме той, как женить его на одной из своих дочек с лошадиными лицами. Прескотт всегда думал, что отбиться от атак сестер Камбеллов дома, в Техасе, было очень трудной задачей, но улизнуть от девушек Кандервудов оказалось в десять раз труднее. Мало того, но они еще были и в десять раз уродливее. И попытки заарканить его были тоже в десять раз сильнее… Он не мог спокойно пройтись по улицам Лондона или пойти на ужин в какой-нибудь ресторан без того, чтобы хоть одна из них внезапно не появилась перед ним, улыбаясь до ушей, как полусумасшедшая, хихикая и строя ему глазки. Вероятно, они надеялись привлечь его внимание и понравиться ему так, чтобы он, в конце концов, сделал предложение.

Черт побери, ведь он приехал в Англию вовсе не за тем, чтобы найти себе здесь жену!

Но он не мог сказать обо всем этом Люсинде. Он даже не мог поделиться с ней своими проблемами, связанными с семейством. Ведь у нее хватало и своих забот. «И в особенности одной», — подумал он.

— Эмерсон вчера так грубо обошелся с вами, неужели с таким неуважением относятся к вам все люди в округе?!

— Нет, к счастью, он является исключением. Все остальные принимают меня такой, какая я есть.

«Пока я не забываю, где мое место», — добавила она про себя.

Она никогда не пыталась оспаривать те неписанные законы, которые накладывали на нее из-за внебрачного рождения столько запретов, лишали ее стольких радостей в жизни. Например, радости снискать любовь хорошего приличного мужчины, выйти за него замуж, обзавестись домом. Но, пожалуй, самым ужасающим было то, что они лишали ее радости иметь детей.

— Вы скоро сами все увидите, — продолжала она. — Я — паршивая овца в своей семье, поймите это, Прескотт.

— Вы не должны так говорить о себе.

— Даже если это правда?

Прескотт промолчал, не зная, как ответить ей. Он достаточно долго жил на белом свете, чтобы знать, что иногда даже правда не скажет всего до конца. И казалось, что так оно и было в случае с мисс Люсиндой Трефаро. Он прекрасно понимал то положение, в котором она находится, испытывая постоянные унижения даже от своей собственной семьи.

Даже если бы она могла представить властям самые неопровержимые в мире доказательства воровства Эмерсона, скорее всего они не приняли бы ее серьезно и не поверили бы ей только потому, что она была незаконнорожденной, человеком, которому нельзя доверять.

Кошки скребли у него на душе при мысли об ужасающей несправедливости, с которой жизнь относилась к Люсинде. На своем веку он повстречал много женщин, начиная со своих старых знакомых дома, в Техасе, и кончая теми, с которыми ему пришлось познакомиться только несколько дней назад в Лондоне. Но ни одна из них не обладала такой красотой, грацией, таким чувством собственного достоинства, какими отличалась Люсинда. Безо всякого сомнения, она на целую голову превосходила всех этих знатных дам с их длинными родословными.

— Интересно, сможете ли вы узнать правду у Эмерсона? — произнесла она задумчиво.

— Не беспокойтесь. Я с этим справлюсь, — ответил Прескотт. Он был твердо уверен, что сможет вытрясти правду из Эмерсона, даже если ему придется прибегнуть к побоям. Он не выносил воровства. Никогда не мог с ним смириться и никогда, наверное, уже не сможет.

— Если он украл немного, я, пожалуй, смогу убедить его вернуть все назад. Бог знает, возможно, эти деньги как-то помогут нам в нашей ситуации.

— Ну, а если он украл много? В конце концов, он заправлял имением почти три года.

— Я уже сказал, что так или иначе, я заставлю его выплатить назад все, все до последнего никеля.

— До последнего шиллинга.

— Что?

— У нас здесь нет никелей, — сказала она. — У нас есть шиллинги. Стерлинги, шиллинги и пенсы.

— Да все равно. Деньги есть деньги, как их ни называй.

— Здесь налево.

Когда Прескотт потянул поводья, направляя лошадь с главной дороги на узкую тропинку, его рука нечаянно коснулась груди Люсинды. Он почувствовал ее упругую полноту под материей блузки и ощутил внезапный приступ возбуждения в паху. Он понял, что даже невинное прикосновение может толкнуть его к таким действиям, которые в итоге закончат слишком затянувшийся период воздержания. Но Люсинда была женщиной, которая стоила гораздо больше легкого соблазнения.

Дом Эмерсона, как вскоре увидел Прескотт, был полуразвалившейся лачугой с соломенной крышей, которой давно уже требовался ремонт, и крошечным садом, заросшим сорняками. Даже куры, которые, кудахтая, копались в мусоре перед домом, выглядели очень недокормленными.

— Теперь, по крайней мере, мы знаем наверняка, что он не потратил все ворованные деньги на ремонт своего жилища, — Прескотт первым спрыгнул с лошади и помог Люсинде спуститься с седла. — Трудно даже поверить, что в этом доме кто-то живет.

— Однако, это так. Его жена и дети, возможно, и сейчас находятся дома, наблюдая за нами.

— Так у него есть жена и дети?

— Три маленькие девочки.

Прескотт видел Эмерсона только один раз, но и этого короткого столкновения было достаточно, чтобы мысль о том, что он может быть главой семейства, показалась невероятной. Никакая женщина в здравом уме не захотела бы выйти замуж за такого грубого, угрюмого и неприветливого человека, как Эмерсон. Очевидно только та, что не особенно разбиралась в мужчинах.

Прескотт постучал, и через несколько мгновений трухлявая дверь со скрипом отворилась. Высунувшаяся из-за нее крошечная светлая детская головка едва доходила Прескотту до колен. Увидев огромные голубые глаза, смотревшие на него снизу вверх, и ангельское младенческое личико маленькой девочки, он почувствовал, как злоба тает в его сердце.

Улыбаясь, он присел на корточки так, что его голова была почти на уровне головы ребенка.

— Привет, твой папа дома?

Маленькая девочка покачала головой и взглянула вверх на Люсинду, стоящую за спиной Прескотта.

— А мама, — спросил он. — Она здесь?

Она перевела свой взгляд опять на него, ее щеки залились приятным розовым румянцем, и сделала шаг назад.

— Должно быть, это значит, что нас приглашают войти.

Прескотт ожидал, что дом внутри будет таким же заброшенным как и снаружи. Но, вместо того, чтобы гнить от заброшенности, дом Эмерсона был убран и чист, как стеклышко. Прескотт не мог обнаружить ни единой пылинки на голом деревянном полу и на немногочисленных предметах мебели в маленьком зале. Все вокруг тускло сияло, обнаруживая признаки недавно проведенной уборки.

У него сердце сжалось в груди, когда он увидел вторую девочку, чуть постарше, которой на вид было года три — четыре, стоящую на табуретке у стола и отрезающую кусок хлеба от буханки очень острым на вид ножом.

— О Боже всевышний, Люсинда, она сейчас отрежет себе руку!

Он в три больших шага пересек комнату, схватил нож одной рукой, а другой сгреб малышку с табуретки.

— Тебе нельзя играть с ножами, сладкая. Где твоя мама?

— В кровати. Она больна, — ответила девочка.

Ее маленькая сестричка приложила пухленький пальчик к губам.

— Ш-ш-ш. Мама спит.

— Она спит? — спросила Люсинда.

— И она предоставила вас самим себе?

Казалось, что миссис Эмерсон была ничуть не лучше своего мужа — бездумная женщина, не заботящаяся о благополучии собственных детей.

— Александра, Виктория, что вы…? О! Я не знала, что у нас гости.

Прескотт повернулся на звук женского голоса. Молодая женщина с ребенком на руках стояла у двери в спальню. Хотя ее волосы были растрепаны, а платье смято, нельзя было не заметить особенной грации в ее движениях, которые красноречиво говорили о ее хорошем происхождении. По виду она была на восьмом месяце беременности.

— Извините, миссис Эмерсон, — Прескотт поставил девочку на пол и сделал шаг навстречу молодой женщине. — Мы не хотели вас беспокоить в часы отдыха.

— Нет, нет, вы вовсе не побеспокоили меня, — сказала она. — У нас так редко бывают гости, что для для меня большая радость, когда кто-нибудь соизволит посетить нас. Пожалуйста, садитесь. Мне понадобиться не больше минуты, чтобы приготовить чай.

— Спасибо, мэм, но нам не хотелось бы доставлять вам лишние хлопоты.

— Миссис Эмерсон, — сказала Люсинда, — ваша дочь сказала нам, что вы больны.

— Это, наверное, Александра, — ее старшая дочь кивнула, и у миссис Эмерсон на лице расплылась добрая улыбка. — Она такой милый ребенок, а когда вырастет, станет просто прекрасной матерью, потому что всегда думает о своих младших сестрах и обо мне. Всегда так заботится о нас.

— Я приготовлю тебе чай, мамочка.

— Правда, дорогая? Как кстати.

Александра бросила обвинительный взгляд на Прескотта.

— Но он не дал мне сделать бутерброды. Он сказал, что я отрежу себе руку. Но ведь я никогда даже не порезала себе пальца, мамочка.

— Скорее всего этот джентльмен не знал, что я уже давно научила тебя обращаться с ножами, а поэтому он очень испугался, увидев маленькую девочку с ножом в руке.

— Ну, тогда ему следовало спросить, правда, мам?

— Да, мне следовало спросить, — сказал Прескотт, чувствуя себя в полной мере наказанным маленькой девочкой.

— Миссис Эмерсон, — сказала Люсинда, — не хотите ли вы, чтобы мы послали за доктором Гудэйкером?

Женщина промолчала, на мгновение опустив свою светловолосую голову и взглянув на трех своих дочерей. Затем, издав слабый вздох, она поставила младшую на пол, распрямила позвоночник и провела рукой по своему большому животу.

— Мне вряд ли что-нибудь еще поможет. Мне уже сделали все, что можно было сделать. Так что еще один доктор мне совсем ни к чему. Но вы ведь пришли сюда не для того, чтобы выслушивать мои жалобы. Вы новый граф, не так ли?

Прескотту очень хотелось возразить, но он просто никак не мог этого сделать.

— Да, мэм, я новый граф.

— Милорд.

Миссис Эмерсон начала опускаться в реверансе, желая показать новому владельцу поместья, что она с уважением относится к нему и его правлению. Но Прескотт бросился к ней, и взяв женщину за обе руки, заставил ее подняться. При этом свободные рукава ее утренней сорочки приподнялись, и он увидел следы старых синяков на ее бледном, очень худом теле.

«Эмерсон», — подумал он, чувствуя огромную волну злости, поднимающуюся в нем и грозящую выплеснуться через край.

— Это совсем не обязательно, мэм. Особенно для женщины в вашем положении.

— Вы так добры, милорд.

Мысль о том, что он сделал большую ошибку, предположив, что миссис Эмерсон ничуть не лучше своего мужа, заставила Прескотта покраснеть от вины и смущения.

— Моя доброта не имеет ничего общего с причиной нашего приезда сюда, мэм.

— А, вы, должно быть, ищете мистера Эмерсона, моего мужа?

«Смышленая женщина, — подумал он. — Ее совсем не заслуживает мужчина, за которого она вышла замуж. Черт побери, она слишком хороша для него».

— Да, мэм. Ведь он должен в скором времени придти домой к ужину, не так ли?

Миссис Эмерсон выше подняла голову.

— Любой человек в деревне знает о действиях моего мужа, милорд, больше чем я. Он — человек, живущий по велению своих собственных прихотей и своих успехов.

— Понятно, — Прескотту не трудно было догадаться, что именно женщина хотела сказать этим. Эмерсон не придет вовремя домой к ужину, потому что он, скорее всего, развлекается где-нибудь со своими дружками, просаживает деньги в казино или же пьет в каком-нибудь кабаке, а может быть совмещает эти три занятия одновременно.

— Лорд Прескотт, — сказала Люсинда, сделав шаг вперед, — вы умеете делать бутерброды?

Удивленный неожиданным вопросом, Прескотт недоуменно взглянул на нее.

— Бутерброды?

— Бутерброды, — Люсинда встретилась с Прескоттом глазами. — Похоже на то, что миссис Эмерсон и ее дочерям неплохо было бы сейчас перекусить. И еще ей надо присесть. Почему бы нам не поболтать с ней, пока вы приготовите что-нибудь поесть?

— Прекрасная идея, — сказал он, поняв ее намек. Она хотела поговорить с хозяйкой дома наедине, и он был вовсе не прочь устроить ей это. Возможно, она сможет разузнать, где скрывается Эмерсон.

— Делать бутерброды — мое любимое занятие.

— О нет, вам совсем не обязательно утруждать себя, милорд. Я приготовлю ужин.

Миссис Эмерсон стала продвигаться к кухонному столу медленной вперевалку походкой.

Прескотт остановил ее.

— Возможно и не обязательно, но мне это доставит большое удовольствие, если вы не возражаете, мэм. Вы лучше идите, садитесь и отдыхайте. Я ни разу не делал бутербродов с тех пор, как приехал из Техаса, и сейчас мне ужасно хочется тряхнуть стариной.

— Александра, Виктория, если вы, леди, хотите помочь, покажите мне, где ваша мама хранит на кухне продукты. Держу пари, мы с вами сейчас сообразим лучшие бутерброды, когда-либо приготовленные на Миссисипи.

— А кто такая «миссис Иппи?» — спросила Александра, взяв Прескотта за протянутую ей руку. Боясь, чтобы и ее не забыли, Виктория схватила Прескотта за другую руку, и они пошли в дальний конец комнаты, где находилась кухня.

— Миссисипи — это река, дорогуша. Самая большая река на всем белом свете, черт побери. Такая глубокая, как некоторые части Атлантического океана.

Пока Прескотт развлекал двух старших девочек занимательными техасскими историями и своим умением с огромной быстротой резать хлеб и мясо, Люсинда устроилась с миссис Эмерсон и ее малышкой Элизабет на потертом диване возле камина. Женщины говорили друг с другом полушепотом, изредка бросая взгляды в сторону Прескотта, чтобы убедиться, что он не позволяет Александре и Виктории скучать. Они прекрасно знали, что маленькие дети обладают удивительным слухом, особенно когда он нужен им меньше всего. А им, конечно, совсем не надо было слышать то, что их мать говорила сейчас Люсинде.

— Это очень трагично, — сказала Люсинда спустя некоторое время, когда они с Прескоттом ехали от дома Эмерсона, убедившись, что его жене и трем дочерям в настоящий момент больше ничего не нужно.

— И вы говорите это мне! Эмерсон, оказывается, еще больший негодяй, чем я думал о нем раньше. Одно дело воровать у своего хозяина, но относиться к своей же семье так, как он это делает, — это грех против человечества. Я едва смог найти какие-либо продукты в доме. А их одежда так стара и выглядит такой изношенной, что наверняка она не выдержит больше двух-трех стирок. Мы должны что-то предпринять.

— Мы можем помочь детям, — сказала она.

— Я сделаю все, что в моих силах, вы можете на это рассчитывать. А эти синяки на руках миссис Эмерсон. Вы видели их? Боже всевышний, хотел бы я поставить несколько синяков ее мужу, пусть он знает, как я отношусь к мужчинам, которые способны поднять руку на женщину.

Но вдруг что-то из того, что сказала Люсинда, заставило его остановиться:

— Что вы имеете в виду: «Мы можем помочь детям?» Она нуждается в помощи ничуть не меньше их. Даже больше, особенно в ее положении.

— В том-то все и дело, Прескотт. Ее положение гораздо хуже, чем выглядит на первый взгляд.

— Хуже?

— Да, она умирает.

Прескотт потянул за поводья, и лошадь остановилась, как вкопанная.

— Она сказала вам это?

— Нет, она не говорила о том, что умирает. Но как сказал ей доктор Гудэйкер, ее положение никогда не улучшится. Никогда не улучшится и положение ее еще не родившегося ребенка.

— А что с ней такое?

Люсинда мгновение колебалась, не зная, как лучше выразиться. В конце концов она решила сказать напрямую. Во всяком случае, Прескотт — мужчина, и он не осудит ее прямоту.

— Она больна сифилисом.

— Что??

— Эмерсон, ее муж, заразил ее этой болезнью.

— Боже всевышний!

— И, конечно же, младенец болен тоже.

Ощутив неприятное чувство в животе, Прескотт тронул лошадь с места, и она снова двинулась вперед.

— Неужели доктор не может ничего сделать для нее, дать ей какое-нибудь лекарство против этой болезни.

— Я не знаю, Прескотт. Я не доктор. По-моему, при лечении подобных заболеваний используют смеси мышьяка и свинца. Но мышьяк и свинец — очень опасные элементы даже в минимальных дозах.

— Но эта чертова болезнь не менее опасна! Извините за выражение.

— Ничего страшного. Ваша злость вполне понятна. Будь я мужчиной, как вы, возможно, отреагировала подобным же образом.

«Спасибо, Господи, что она все-таки не мужчина», — подумал Прескотт и крепче обхватил Люсинду за талию.

— Однако я разозлилась ничуть не меньше вас, когда она сказала мне об этом.

— Так значит нет совсем никакого средства от э-э, от того, чем она болеет?

— Не знаю. Но я уверена, что если бы существовало что-то, что могло ей помочь, доктор Гудэйкер испробовал бы его уже давным-давно. На этого врача можно положиться. Он живет здесь с тех пор, как я была еще ребенком. Все в деревне доверяют ему. Грустная сторона всего дела заключается в том, что миссис Эмерсон не к кому обратиться за помощью в такое трудное для нее время, как сейчас. Ее родители отреклись от нее, когда она вышла замуж за Эмерсона пять лет тому назад.

Без надежды на выздоровление, без семьи, которая могла бы прийти на помощь в трудную минуту и, как по всему видно, в совершенно безвыходном положении. Прескотт думал, что он был в трудной ситуации, но его неприятности не шли ни в какое сравнение с проблемами бедной миссис Эмерсон.

И в такой ситуации он не мог оставить ее в беде. Он должен был что-то сделать.

— Тогда я просто напишу ее родне и расскажу им, что происходит, верно? Если у них осталась еще хоть капля совести, они приедут и заберут ее и девочек из этой жалкой лачуги, в которой они сейчас живут.

— Письма не помогут.

— Почему? Ведь ее родители умеют читать, не так ли?

— Из ее семьи никого не осталось в живых.

— Никого?

— Да. За исключением ее трех дочерей и той жалкой пародии на мужа. Она совершенно одна.

— Но это ненадолго. Как только я найду Эмерсона и разберусь с ним, я переведу ее и детей к себе в замок. Знает Бог, мы не испытываем недостатка в комнатах. В замке хватит места для всех.

— Прескотт, я знаю: вы хотите, как лучше, но вы не можете это сделать.

— Посмотрите. Все в здешних местах постоянно напоминают мне, что я новый граф. Теперь пришло время действовать в соответствии с моим титулом. Использовать свою власть и делать то, что я считаю нужным. И перво-наперво я считаю нужным оказать помощь миссис Эмерсон.

— Хорошо, помогайте ей, но не уязвляйте ее гордость, у бедной женщины и так уже от нее мало что осталось.

«Гордость, — подумал Прескотт. — Единственная вещь, стоящая между решением молодой женщины умирать в маленькой грязной лачуге или провести остаток своих дней без проблем, в комфорте и заботе».

Люди, конечно же, могут быть так щепетильны, когда такая пустяковая вещь как гордость поставлена на карту. Но это не должно быть для него большой неожиданностью. Гордость нанесла тяжелый удар по его семье, особенно по его отцу с матерью. Они стали ее жертвой и в конечном счете остались лишь с болью в сердце и одиночеством. А их два взрослых сына, хотя и были похожи как две капли воды, долго оставались друг для друга незнакомцами.

— Хорошо, — сказал он. — Если она не захочет переехать жить в замок, я не стану принуждать ее. Но все равно не брошу их в беде, это было бы несправедливо. Эта семья нуждается в помощи, и я окажу им помощь. Я сделаю все, что потребуется.

— Только пообещайте мне, что вы не будете бросаться в крайности.

— Еда, одежда, лекарства не являются крайностями в какой бы то ни было ситуации, Люсинда. Это только то, что необходимо. Однако, как мне добраться отсюда до Сент Кеверна? Мне надо найти Эмерсона до темноты.

— К чему такая спешка?

— Я, возможно, еще найду дорогу домой, пока светло, но в темноте я скорее всего закончу тем, что заблужусь опять, — он усмехнулся. — Если, конечно, вы не согласитесь сопровождать меня.

Глава 7

Уже последние лучи солнечного света начали угасать на западе, когда Прескотт и Люсинда въехали в пределы города. Центральный город графства Трефаро, Сент Кеверн, бывший только немногим больше деревни, находившейся между ним и Рейвенс Лэйер, располагал зато такими предметами роскоши, как газовое освещение и мощеные булыжником улицы. Но кроме этих удобств и того факта, что здесь жило немного больше людей, Прескотт не видел большой разницы между этим городом и тем, что они проехали только десять минут назад. Ко всему прочему на город уже спускались сумерки, и Прескотт все равно не разглядел тех отличий, на которые следовало обратить внимание.

— Вы уверены, что знаете, куда мы едем? — спросил он Люсинду.

— Положитесь на меня, Прескотт. Есть только одно место, в котором Гарик Эмерсон может быть в это время суток.

— Готов поспорить, что это салун.

— Нет. Не салун, а пивная. Не забывайте, что вы в Англии.

— Какая разница? Место для попоек есть место для попоек, как его ни называй.

— Неважно, все равно еще слишком рано для него идти в пивную. Может быть, позже, но не сейчас. А в этот час он, скорее всего, еще ужинает.

— Где, в отеле?

— Нет, в своем доме. Кстати, вот он.

Она указала на изящный трехэтажный кирпичный особняк в георгианском стиле прямо перед ними.

— Это его дом? Я думал, что мы только что были в его доме в деревне?

— У Гарика есть два жилища. В одном он содержит свою жену и детей, в другом…

— Позвольте мне отгадать, свою, э-э, подругу?

— Здесь мы называем их любовницами, Прескотт.

— Дома мы тоже так их называем, но не в обществе женщин. Давно ли вы узнали, что у него есть другой дом и другая женщина?

— Я не могу сказать наверняка, как долго он содержит любовницу, но этот дом он приобрел два года назад.

Прескотт никогда не считал себя гением, но даже самый глупый человек в мире мог понять важность того, что сейчас сказала Люсинда.

— После того, как дядя Герберт нанял его?

— Вы очень проницательны.

— Эмерсону, конечно же, не понадобилось много времени, чтобы потратить украденные в Рей-вене Лэйере деньги, не правда ли?

Прескотт придержал лошадь перед домом, спрыгнул на землю и, взяв Люсинду на руки, снял ее с седла.

— Оставайтесь здесь, — сказал он.

— Разве вы не хотите, чтобы я пошла с вами?

— Я думаю, что это далеко на блестящая идея.

— Вы уверены?

— Я просто убежден.

— Мне совсем не трудно пойти…

— Люсинда, дорогая, я знаю, вы хотите помочь мне, но лучше не суйте свой хорошенький носик куда не следует. Я разбирался самостоятельно с мужчинами много хуже Эмерсона. Вы наверняка заметили, как я рассвирепел. А когда я бываю в таком состоянии, то могу выражаться слишком грубо. Кроме того, я уже давно не ребенок и держать меня за руки совсем не обязательно, а вот придерживать моего коня просто необходимо! Если он убежит, то возвращаться в замок придется пешком. Это будет не слишком приятно, особенно ночью.

— Прескотт, грубые слова мне не в диковинку, я слышала их и раньше.

— Когда вы узнаете меня поближе, у вас может сложиться обо мне плохое мнение. Но по крайней мере, не так сразу. А сейчас оставайтесь с лошадью и никуда не отходите. Ладно?

Люсинда никак не могла сообразить, почему у нее может сложиться плохое мнение, но в целом она прекрасно поняла просьбу Прескотта и молча кивнула.

— Вот и хорошо. Я вернусь через минуту — одна нога здесь, другая там.

«Плохо думать о нем?» — она улыбнулась, видя, как он легкой походкой зашагал к парадной двери дома. Она ни за что на свете не подумает плохо о Прескотте Трефаро. Он ворвался в ее беспросветно скучную одинокую жизнь на своем коне и изменил ее навсегда. Ни один мужчина из тех, кого она встречала раньше, не мог сравниться с ним. Высокий, широкоплечий, потрясающе красивый, с железной волей и в то же время с мягким сердцем, нежный и добрый с каждой женщиной, которая встречалась на его пути, независимо от ее возраста и положения в обществе. Плохо подумать о нем?! Нет, совсем наоборот — если она не будет осторожной и не станет охранять свое сердце, он с большой легкостью сможет овладеть им.

Прескотт рванул ручку двери с такой силой, что, казалось, задрожал весь дом.

«Хорошо, по крайней мере это привлечет чье-нибудь внимание, — подумал он. — Ну а если и нет, то придется стучать до тех пор, пока кто-нибудь наконец не отзовется».

Через минуту молодая женщина в сером в белую полоску платье для прислуги открыла дверь.

— Я хочу видеть Гарика Эмерсона.

— Мистера Эмерсона, сэр?

— Ведь он здесь, не так ли? Мне сказали, что я смогу найти его в этом доме.

— О, да. Это так. Как доложить, кто спрашивает?

— Просто скажите, что новый граф ждет внизу, так что пускай поторапливается. Я не собираюсь ждать целую ночь.

Ахнув, молодая служанка присела в быстром реверансе и исчезла в доме. Заглянув в слегка приоткрытую дверь, Прескотт заметил многочисленные предметы роскоши, которые украшали фойе с мраморным полом — хрустальные канделябры на стенах, сверкающие в свете газовых ламп, зеркала и картины в золотых рамах, блестящие полированные столы и прекрасные вазы, наполненные живыми цветами.

«Этот негодяй действительно купается в богатстве, — подумал Прескотт. — Жаль, что этого нельзя сказать о жене и детях Эмерсона».

— Милорд? — Эмерсон появился, впопыхах выбежав из столовой и вытирая рот льняной салфеткой. За ним по пятам следовала пышная блондинка, на шее которой мерцало ожерелье из нескольких рядов жемчуга, а грудь была чуть прикрыта низким вырезом синего атласного платья.

— К-какие-то проблемы?

— Да, черт побери, проблемы. И к тому же довольно большие. Я думаю, вам будет лучше выйти, чтобы мы могли обсудить их с глазу на глаз.

— Конечно. Как скажете, милорд.

— Гарик, дорогой?

Эмерсон взволнованно повернулся к женщине.

— Изабель, прошу тебя, иди и заканчивай ужин. Я думаю, это не займет много времени.

— Он прав, мэм, — сказал Прескотт, когда Эмерсон вышел наружу. — Это просто секундное дело. Он вернется к вам тотчас, как мы закончим наш разговор.

Изабель захлопала своими длинными ресницами и опустилась в реверансе, показывая Прескотту свою роскошную грудь настолько, насколько позволяли правила приличия.

— Конечно, милорд.

Когда Эмерсон закрыл за собой дверь, он заметил на улице Люсинду, болтающую о чем-то с прохожим. Позже он разгадает, зачем лорд Сент Кеверна притащил с собой деревенскую ведьму по такому, казалось бы, неотложному делу. Но сейчас надо обдумать — почему так внезапно заявился граф и что ему надо?!

— Я не могу себе представить, какие проблемы могли появиться, милорд.

— Неужели?

— Нет, милорд.

— Может, помочь тебе немного освежить память?

— Сделайте одолжение, милорд.

— Видишь ли, сегодня утром я внимательно просмотрел книги в библиотеке.

— О каких книгах вы говорите, милорд?

— О тех, из которых я узнал, сколько стоит Рейвенс Лэйер. Чего я стою. Кажется, вы называете их учетными журналами.

— А, те книги, конечно.

— Теперь вы знаете, о каких именно книгах я говорю?

— Безусловно.

— Не биографии и романы, а учетные журналы. Так вот, после тщательного их прочтения, которым я занимался сегодня все утро, должен сказать вам, что они содержат очень странную информацию. Половина ее правдива, а остальное — выдумка.

— Я не понимаю, на что вы намекаете, милорд.

— Неужели?

— Нет, милорд.

— Ну, тогда я скажу другими словами, Эмерсон. Мне не очень понравилось то, что я в них увидел.

— Я удивился, если бы вы сказали мне обратное. Имение находится в плохом состоянии. Нам просто необходим капитал. Мы нуждаемся в деньгах уже несколько лет, с тех пор, как умер старый граф.

— Нет, Рейвенс Лэйер был в плачевном состоянии уже задолго до смерти моего дядюшки. Насколько я понял, замок и арендные фермы стали приходить в упадок приблизительно в то же время, как вы заняли это место. То есть, э-э, управляющего…

— Милорд, вы полагаете, что я мог…

— К черту, ничего я не полагаю, Эмерсон.

— Тогда я извиняюсь, милорд. Я думал…

— Я напрямую обвиняю тебя.

— Меня?!

— Да, тебя. Ты запустил свои грязные руки в мой кошелек уже два года назад, но с сегодняшнего дня этому придет конец. А именно с данной минуты.

— Милорд, я не потерплю, чтобы меня прямо в глаза на виду у всех обвиняли в воровстве.

— Мне это безразлично.

И прежде чем Эмерсон успел раскрыть рот, чтобы ответить ему, Прескотт с размаху кулаком ударил управляющего в нижнюю челюсть да с такой силой, что тот отлетел к зеленой ограде из аккуратно подстриженных кустарников.

Прескотт взглянул в сторону Люсинды и заметил, что на улице за ее спиной начала уже собираться толпа.

«Вот зеваки, — подумал он, покачав головой. — Ну, сегодня будет достаточно пищи для разговоров».

— Ты вор, Эмерсон, — сказал он как можно громче. — Никчемный распутный вор. Это твой дом? Так вот, начиная с завтрашнего утра ты начнешь продавать всю мебель, что ты купил для этого дома. Когда ничего уже не останется, ты станешь продавать все те роскошные зеркала, картины и лампы, что я видел внутри. Ты вернешь мне каждый никель, э-э, каждый шиллинг из тех денег, что ты украл. Ты меня понял?

— Лорд Сент Кеверна, как бы это выразиться…

— Лучше молчи, Эмерсон. Я ненавижу мужчин, которые выражаются, особенно неприлично и перед женщинами. Но знаешь, кого я еще больше ненавижу? Мужей, которые бьют своих жен. Как правило, эти мужчины обыкновенные трусы. А ты именно такой и есть. Никчемный, подлый, распутный трус.

— Милорд!

— Да, и еще одно, Эмерсон. Ты уволен. Не смей теперь даже одной ногой ступить в мои владения, — не желая, чтобы Люсинда и толпа зевак расслышали его следующую фразу, он наклонился к Эмерсону, все еще лежащему на земле, и угрожающе прошептал:

— Только сунься, и я сделаю так, что ты до конца своей жизни будешь жалеть об этом.

Он в последний раз окинул Эмерсона презрительным взглядом, затем развернулся и пошел прочь.

Люсинда не сказала ни слова, когда он подошел и взял у нее поводья. Однако толпа собравшихся мужчин не молчала.

— Так вы и есть новый граф? — спросил один.

— Да, нравится вам это или не нравится, но это так. Прескотт Трефаро — мое имя.

— Да, — сказал мужчина, кивнув своим друзьям. — Мы так и думали. Э-э, милорд?

— Что?

— Вам надо поговорить точно так же, как вы только что говорили с управляющим, с нашим уважаемым мэром. То есть хорошенько его пропесочить.

Несколько других джентльменов замялись и закивали головами в знак согласия. Чувствуя, как его ярость постепенно утихает, Прескотт усмехнулся.

— Если он насолит вам чем-нибудь, просто скажите ему, чтобы он зашел повидаться со мной.

— Так мы и сделаем, Ваша светлость. Будьте уверены, так мы и сделаем.

— Я думаю, вы произвели большое впечатление на своих новых подчиненных, милорд, — сказала Люсинда несколькими минутами позже, когда они уже выезжали из города.

— Если я хотя бы еще один раз услышу, что вы называете меня «милорд», я сниму вас с лошади и заставлю идти всю дорогу домой пешком. Мне приходится смириться, что я слышу это от людей, подобных Эмерсону, но мне нет никакой нужды слышать это еще и от вас.

— Но я же не враг, Прескотт. Я на вашей стороне.

— Попробовали бы вы только не быть на моей стороне, — он покрепче обхватил рукой ее талию и слегка сжал, скорчив при этом угрожающую гримасу и засмеявшись.

— Очевидно, местные жители тоже на вашей стороне. Они, конечно, прямо вам об этом не сказали, но всем известно, что они никогда не одобряли Эмерсона и его любовницу.

— Но при этом они держали свои рты на замке, когда он привез и поселил ее прямо у них под носом.

— В его руках была власть. Что им, по-вашему, оставалось делать?

— Обмазать смолой и обкатать в куриных перьях! Или посадить его в пустой вагон и спустить вниз по рельсам, чтобы он катился подальше от города. Именно это мне захотелось сделать, когда я увидел синяки его бедной жены.

— Местные жители не так смелы и решительны, как вы. Они привыкли к тому, что стоящие у власти живут по другим законам.

— Порядочность и честность одинаково важны для всех людей в обществе. Только люди, обладающие этими качествами, равны друг другу, независимо от того, к какому сословию принадлежат. Мой графский титул совсем не делает меня лучше остальных, но и без него я никогда не смог бы поступить так, как Эмерсон.

— Я думаю, теперь об этом узнали все горожане.

— Теперь? Вы хотите сказать, что не знали раньше?

— Откуда? Ведь они с вами никогда не встречались и знали только понаслышке. Все вокруг думали, что вы такой же, как и все графы этой земли до вас.

— А какими они были?

— Властолюбивыми, совершенно безразличными к людям и их бедам. Вы только поймите меня правильно: дядя Герберт был достаточно приличным человеком, но ему никогда не приходила в голову мысль предложить горожанам свою помощь так, как это сделали сегодня вы. Возможно потому, что это было просто не в его натуре.

— Правильно говорила моя тетушка Эмми, — пробурчал Прескотт себе под нос. — Все идет от того, как ты воспитан.

— Господи, да за исключением одного-двух случаев дядя Герберт никогда не ездил в деревню или Сент Кеверн. И естественно, что местные жители предположили, что вы будете ничуть не лучше своих предшественников. Ваша жизнь должна быть совсем другой, чем у простых людей.

— Не так уж она и отличается.

— Однако различий предостаточно. Вы живете в замке, они — нет. У вас за спиной многовековая родословная, они же не помнят своих предков дальше одного-двух поколений. Ко всему этому, вы новый человек в здешних краях и сразу видно — не англичанин.

— Так или иначе, но прошлое не вернешь, и времена изменились, не так ли? Новая метла метет лучше старой, и особенно вековой мусор.

— Да, похоже, что у новой техасской метлы действительно широкий захват.

— Вы еще просто не представляете, какой широкий, дорогая, — сказал он, и при этом его голос прозвучал так ласково, что у Люсинды от возбуждения побежали мурашки по коже. Ей ужасно захотелось положить голову ему на плечо, прильнуть к нему спиной и почувствовать мускулы на его груди, вдохнуть чистый, мужской запах его тела. А может даже, слегка повернуть голову, посмотреть ему в глаза и коснуться губами его губ. Она знала, что этот поцелуй доставил бы такое наслаждение, такую радость.

Но, как всегда, холодный, здравый ум восторжествовал, и Люсинда отбросила эти мысли в сторону. Мечтать о Прескотте таким образом — полный абсурд. И к тому же опасный. Это могло закончиться лишь душевной пустотой да болью в сердце. Прескотт никогда не станет для нее больше, чем просто другом.

Темная ночь уже опустилась на землю, когда они проехали через крошечную деревушку неподалеку от Сент Кеверна и начали последний этап своего путешествия к домику Люсинды.

— Вы сможете сами найти дорогу к замку? — спросила она.

— Ну, если я даже потеряюсь, переночую где-нибудь в лугах и пойду домой, когда рассветет.

— Вы будете спать под открытым небом?

— Конечно. Почему бы и нет? Мне это не в диковинку.

— Но похоже на то, что к утру будет дождь. Я видела, как вечером собирались тучи.

— Дождь, туман — это не имеет для меня никакого значения. Однажды мне пришлось ночевать в степи в снежный буран. Сказать вам по правде, в наших районах Техаса почти не бывает подобных бурь. Но в тот год стояла ужасная погода. Я сгонял отбившихся от стада коров на дальнее западное пастбище миль за двадцать, а может и дальше от загона в Трипле, когда налетел вихрь. Он засыпал все снегом с такой силой и скоростью, что… — Прескотт вдруг резко остановил коня и втянул носом воздух. — Вы чувствуете запах дыма?

Люсинда насторожилась.

— Да. Интересно, откуда он идет?

— Скорее всего, от одного из домов ваших соседей. В такую прохладную ночь, как сегодня, большое бушующее пламя может показаться даже уютным, не так ли?

Он ощутил, как она замерла в напряжении:

— Что случилось?

— У меня нет соседей, Прескотт, во всяком случае живущих так близко от меня, чтобы я могла почувствовать запах дыма от их пожара.

— Так, может быть, это горит ваш дом?

— Я не знаю, как бы это могло случиться. Уходя, я не оставляла очаг горящим!

— Вы уверены? Вы ведь разводили огонь, чтобы приготовить кексы, которые мы с вами ели.

— Но угли уже потухли, когда мы поехали искать Эмерсона.

Предчувствуя худшее, Прескотт пришпорил лошадь, и животное с трусцы перешло на быстрый галоп. Несмотря на темноту, они преодолели довольно большое расстояние по незнакомой дороге без единого происшествия. Выехав из-за последнего поворота, они увидели перед собой зарево пожара.

— Боже всевышний, похоже, это горит ваш дом!

— Нет! Этого не может быть!

Прежде чем Прескотт успел открыть рот и возразить, Люсинда спрыгнула с коня, споткнулась и упала, но поднялась и быстро побежала к горящему домику.

— Черт побери, Люсинда, вернитесь!

Пришпорив лошадь, он поскакал за девушкой, но нагнал только тогда, когда она уже подбежала к калитке сада.

Соскочив с коня, он обхватил ее рукой за талию и остановил прежде, чем она смогла сделать совершенно безумный шаг.

— Вам нельзя идти туда.

— Я должна. Это мой дом. Все, что у меня есть…

— В этом мире нет ничего дороже жизни, Люсинда. Вы слышите? Ничего! Посмотрите на этот дом. Там настоящее пекло. Вы моментально превратитесь в пепел, как только переступите через порог.

— О Боже мой!

Отчаянно рыдая, она повернулась и уткнулась лицом в его рубашку.

Минуты, в которые огонь уничтожал уютный домик Люсинды, показались Прескотту вечностью. Он стоял и смотрел, как красные языки пламени с треском прорвались через соломенную крышу, осветив все вокруг. Он вздрогнул и отвернул голову, когда взорвались окна, посылая во все стороны тысячи крошечных осколков. С болью в сердце он видел, как погибает ее маленький садик, и прекрасные цветы никнут, умирая от страшного жара. Боже, как ему хотелось облегчить ее боль, ее страдания!

Но понимая, что спасти дом невозможно, он только все крепче сжимал Люсинду в своих объятиях, нашептывая на ухо слова утешения и сострадания. Она больше не рвалась и не делала попыток освободиться, а наоборот, затихла в его сильных руках. В его объятиях — единственном убежище, которое осталось для нее в мире, — она оплакивала гибель самого дорогого, что у нее было.

Люсинда слышала, как, оглушительно треща, валятся балки с потолка, как разбиваются стекла, как гибнет ее дом и ее сад, но не оборачивалась.

И только когда улеглось бушующее пламя и стало слышно лишь потрескивание огня на угасающем пепле, она повернула голову. Но при виде своего сгоревшего дотла дома слезы опять появились на глазах Люсинды.

— О Боже, Прескотт.

— Ш-ш-ш, — сказал он, гладя ее по голове. — Все будет хорошо, дорогая. Все будет хорошо. Главное, вы живы и здоровы. Остальное не имеет значения.

— Но что я буду делать? Это был мой дом, мой единственный дом. Мне больше некуда идти.

— К черту, Люсинда, у вас есть второй дом.

— Где?

— В Рейвенс Лэйере, конечно. Вы можете переселиться и жить там.

— Жить там? — трагическая потеря своего дома казалась незначительной по сравнению с опасностью его предложения. — Я не могу этого сделать.

— Дорогая, в такую трудную минуту, как сейчас, семья должна объединять усилия. А так как я, по-видимому, единственный, кто остался из вашей семьи, мой долг позаботиться о вас.

— Но я не могу…

— К черту, можете. И будете жить в моем доме.

— Прескотт, вы не понимаете. Люди в деревне склонны…

— Сплетничать? Так предоставьте им такую возможность. Черт возьми, пусть себе сплетничают вдоволь. Мне все равно. Возможно, появится еще больше сплетен, если я оставлю вас здесь на произвол судьбы. Так или иначе, а разговоров о сегодняшнем происшествии будет и без того достаточно.

— Разговоров? О нас с вами?

— Нет, о том как возник этот пожар. У меня есть предчувствие, что это произошло совсем не случайно.

— Но кто мог умышленно поджечь мой дом? У меня нет врагов.

— Зато после сегодняшнего вечера они есть у меня.

— Эмерсон?

— А кто же еще?

— О нет, Прескотт. Я его ненавижу и не доверяю, но не могу поверить, что он пошел на такое. К тому же, как он мог это сделать? Он был далеко от моего дома, когда тот загорелся. Он был в Сент Кеверне со своей любовницей.

— Тогда, должно быть, это кто-нибудь другой сделал. Я совершенно уверен, что ваш дом, Люсинда, подожгли.

Люсинда тоже была совершенно уверена, что не оставила горящего огня в печи, когда уходила. Но даже если и оставила, он угас бы сам по себе, как это бывало раньше.

— Ну, пойдемте домой, — сказал Прескотт и, нежно обняв за талию, повел ее к лошади. — Мы можем прийти сюда утром и посмотреть, может что-нибудь осталось.

— Ничего не осталось, — тихо сказала она, в последний раз взглянув на обгоревшие развалины дома. — Все сгорело. Все.

Глава 8

— Нам нужно будет оседлать вашу лошадь после ленча, милорд?

Прескотт взглянул на отражение Харгривса в зеркале в то время, как тот помогал ему надеть камзол. Дома, в Техасе, он являлся на завтрак в своей рабочей одежде. Здесь же обычай требовал, чтобы он надевал что-нибудь новое для каждого случая.

— Я не знаю, — сказал Прескотт. — Я еще не решил, что буду делать сегодня.

«Это, — подумал он, — будет зависеть от того, что предложит Люсинда». Но, учитывая события, случившиеся прошлой ночью, и то ужасное состояние, в котором она пребывала вчера, скорее всего ей ничего не захочется за исключением, может быть, небольшой прогулки по окрестностям.

Когда камердинер стал чистить щеткой для одежды спинку камзола, Прескотт заметил, что рука его была забинтована.

— Что, ты поранился?

— О, это просто небольшая царапина, милорд. Со мной случилась неприятность, порезался разбитым стеклом.

— Тем не менее следует показать свою рану миссис Свит.

Харгривс с любопытством взглянул на него.

— Я это уже сделал, милорд.

— Так значит эта повязка дело ее умелых рук?

— Да, милорд.

— По всему видно, что она прекрасно справилась с этим. Бинт наложен на твоей руке очень аккуратно и туго, точно так же, как моя тетушка Эмми умела перевязывать раны. Теперь уж твой порез никак не загрязниться.

— Никаким образом, милорд. Э-э, милорд?

— Да?

— Это очень великодушно с вашей стороны проявлять такую заботу о моей ране, какой бы пустяковой она ни была. Спасибо.

— Не нужно никаких благодарностей, Эд, — он хлопнул камердинера по спине. — Я просто не люблю смотреть, как люди страдают, вот и все. А если мне все-таки захочется проехаться верхом, я дам тебе знать.

— Спасибо, милорд.

— Но если я решусь, то, пожалуй, надену свои джинсы вместо этих бриджей с раздутыми боками.

— Брюки для верховой езды, милорд.

— Все равно. И вообще, почему бы тебе не забросить их подальше в какой-нибудь ящик комода.

— Милорд, как представитель высшего общества, вы…

— Я выгляжу в этих чертовых штанах как идиот. И даже чувствую себя так же. Я лучше буду носить джинсы, хорошо?

— Конечно, милорд.

Покинув свою спальню, Прескотт направился вдоль по коридору к комнатам, где он прошлой ночью поселил Люсинду…

Он постоял несколько секунд перед дверью, раздумывая, следует ли ему постучаться, но хорошенько поразмыслив, Прескотт решил пойти на завтрак в одиночестве. Она, должно быть, до сих пор еще спала. После такой бурной ночи пусть лучше хорошенько отдохнет.

«К черту приличия, если она потеряла в огне все, что у нее было, — думал он, направляясь в старую часть замка и спускаясь вниз по центральной лестнице. — И потеряла в огне, который возник, скорее всего, по чьей-то вине».

Чувство, что пожар в домике не был случайным, возникло у Прескотта как только он увидел огонь. Хотя Эмерсон больше всех подходил на роль поджигателя, здравый смысл подсказывал Прескотту, что это было просто невозможно, потому что ни он, ни Люсинда не заметили по дороге ни одного человека, едущего из Сент Кеверна. Но если это сделал не Эмерсон, то кто же?

Прескотт покачал головой. Ответ на этот вопрос, возможно, останется загадкой еще очень долгое время.

Миссис Свит ставила на стол уже последнее блюдо, когда Прескотт вошел в малую столовую.

— Мисс Трефаро будет завтракать с Вашей светлостью?

— Не знаю, миссис Свит. Она была очень расстроена, когда я привез ее домой прошлой ночью. Даже в моей комнате было слышно, как она плакала. Сегодня утром она, возможно, совсем не захочет есть.

Он же, напротив, так проголодался, что был готов съесть целого бычка и добавить к нему еще половину поросенка.

«Экономка, похоже, ждет с нетерпением, когда я попробую завтрак, но как же плохо взрослому мужчине от кого-то зависеть», — думал он, глядя на ряд накрытых блюд, расставленных миссис Свит на столе. Он боялся поднять крышки и увидеть то, что она приготовила ему на завтрак. Боялся, потому что в глубине души у него было предчувствие, что, скорее всего, она опять приготовила ему почки и лосося, которых будет подавать ему на завтрак до тех пор, пока он или не научится любить их, или не помрет с голоду.

— Мисс Трефаро — очень сильная леди, милорд. Вам не следует слишком беспокоиться за нее. Она не замедлит спуститься к завтраку, как только проснется.

— Да, я тоже так думаю. Пусть она делает так, как ей удобно.

— Тогда, может быть, мне следует послать одну из служанок отнести поднос с завтраком в ее комнату?

— Вы очень добры, миссис Свит, но это не понадобится.

Прескотт повернулся на звук голоса Люсинды и увидел, как она входит в столовую.

— Спасибо, мисс Люсинда, — экономка с усмешкой взглянула на Прескотта. — Приятного аппетита, милорд, — она развернулась и вышла.

Не обратив ни малейшего внимания на иронию, звучавшую в голосе миссис Свит, Прескотт улыбнулся Люсинде, подумав о том, какой свежей и отдохнувшей она выглядит после тех трагических испытаний, что постигли ее прошлой ночью. А она действительно была просто красавицей этим утром. Ее густые черные, как смоль, волосы были уложены в высокую прическу, темно-серые глаза сверкали, как огромные кристаллы, а белую нежную кожу лица заливал здоровый розовый румянец.

— Я думал, что вы захотите поспать подольше сегодня утром, — сказал он.

— Я хотела, но не смогла. У меня слишком много дел.

— Это верно. Мы с вами собирались поехать опять к вашему домику и посмотреть, может, что-нибудь уцелело от огня, не правда ли?

— Я думаю, что это будет просто впустую потраченное время, Прескотт, — она подошла к столу. — Я никогда не понимала, как можно тратить время по пустякам. Оно слишком ценно для меня. Я потеряла свое прошлое и все, что было связано с ним. Так что я оставлю его только в памяти и буду жить дальше.

«Черт побери, какая женщина!» — подумал он. Она была оптимистичной, доброй и к тому же очень красивой. Просто удивительное сочетание качеств в одном человеке!

— Хорошо. Я рад слышать это от вас. Так что вы собираетесь делать сегодня?

— Я думала, что, возможно, смогу помочь в чем-нибудь, то есть, конечно, если вы хотите моей помощи.

— Дорогая, я буду бесконечно благодарен за любую помощь, которую вы сможете оказать. Однако вопрос — в чем вы хотите мне помочь?

— Ну, мы могли бы начать с изучения учетных книг имения.

При упоминании о последних у Прескотта сразу заметно испортилось настроение.

— Разве это нужно? Я потратил все вчерашнее утро, копаясь в этих книгах, и могу вам сказать теперь точно, что в них нет ничего утешительного.

— Может, вы что-нибудь в них не поняли?

— И это может быть, все возможно. Но я в этом сильно сомневаюсь.

— Тогда после завтрака мы еще разок взглянем на них, хорошо? Просто на всякий случай.

— Да, завтрак, — снова взглянув на уставленный блюдами стол, Прескотт почувствовал, как у него еще больше испортилось настроение. Прежде, чем он мог приступить к каким-нибудь делам, ему надо было справиться с завтраком миссис Свит. Он не знал, хватит ли у него на это силы духа.

— Что у нас на завтрак?

— Не имею ни малейшего понятия, — сказал он. — Я еще не набрался смелости узнать.

— Вы хотите, чтобы я посмотрела?

— Будьте моей гостьей, не стесняйтесь. Только дайте мне знать, если вы наткнетесь на что-нибудь похожее на почки или рыбу в атих кастрюлях.

Люсинда пошла вдоль стола, поднимая одну за другой крышки жаровень.

— Яйца… сосиски… котлеты… и что это? — Она наклонилась и понюхала дымящееся блюдо. — М-м-м. Яблочно-ореховый компот с пряностями. Коронный рецепт миссис Свит. Я даже чувствую запах корицы и гвоздики. Она старается произвести на вас впечатление, Прескотт. Она очень редко делает яблочно-ореховый компот с пряностями.

«Пока меню завтрака звучит очень даже неплохо», — подумал Прескотт.

— Посмотрите, не найдете ли вы булочки в мясной подливке в одной из этих кастрюль?

— Булочки в подливе?

Одна мысль о сладких булочках, политых сверху густой, клейкой подливой, заставила Люсинду содрогнуться.

— Да не такие булочки, как у вас в Англии, дорогая, а особенные — пресные, слоеные и пышные.

— Сейчас посмотрю, — она приподняла следующую крышку и улыбнулась ему. — А кексы пойдут?

— Вы шутите? Еще бы! Я умираю с голода.

Они сели завтракать, и Люсинда пришла в полный восторг, наблюдая, с каким удовольствием Прескотт ест. Он положил полную тарелку еды и, мгновенно все уничтожив, добавил еще столько же, затем съел еще несколько кексов, запивая их яблочно-ореховым компотом да еще и горячим черным кофе.

«Любопытно, как это он с таким аппетитом ухитряется не иметь ни грамма лишнего веса?» — изумилась Люсинда.

Но еще удивительнее было то, что миссис Свит приготовила кофе. До его приезда в Рейвенс Лэйер кофе был здесь неслыханным напитком, и, кроме того, миссис Свит приготовила свой знаменитый компот. Каких еще удивительных вещей можно было ожидать? Прескотт определенно умел найти подход к женщинам.

Позднее в библиотеке Люсинда своими глазами увидела, что Прескотт имел в виду, сказав, что в учетных книгах имения нет ничего утешительного. Но она видела там многое и очень важное, чего не заметил Прескотт.

— Теперь вы убедились, что дела обстоят так плохо, как я и сказал? — спросил он.

— Не совсем. Очень многое в этих книгах выглядит очень обманчиво — Эмерсон подделывал записи в них.

— Откуда вы знаете?

— Вот эта запись может быть хорошим примером, — она развернула книгу так, что Прескотт мог видеть через ее плечо то, что в ней написано. — Более пятисот фунтов стерлингов было уплачено за импортное французское вино и коньяк «Наполеон». Это невероятно. Каждый, кто когда-либо был знаком с дядей Гербертом, знал, что тот никогда не одобрил бы покупку французского коньяка. Он считал это предательством по отношению к английскому престолу. Я еще могла понять, если бы это был чек за ящик шотландского виски, но только не французского коньяка. Кроме того, если вы спуститесь в подвал и потрудитесь осмотреть винный погреб, то обнаружите, что он ломится от вин и других напитков, к которым не притрагивались годами. И я готова поспорить, что этой покупки нет в инвентарной описи.

— Вы разыгрываете меня? — спросил Прескотт с горящими от восхищения глазами.

— Эмерсон был крайне нагл как в своем воровстве, так и в ведении записей. Неудивительно, что вы ничего не могли понять в этой неразберихе.

— А как же у вас это получается?

— Я хорошо помню дядю Герберта и с детства узнала, что он любил и чего не любил, с чем он никак не мог смириться и на что смотрел сквозь пальцы. Возраст и ослабленные умственные способности не могли изменить его коренных убеждений. По крайней мере, не в такой степени. О, посмотрите, вот еще…

— По-моему, это совсем не английский язык.

— Вы правы. Ну, Гарик, ты вовсе не такой умненький Дик, как ты сам о себе думаешь. На этом мы поймали тебя с поличным.

— Объясните-ка мне, что такое вы обнаружили, чего я не вижу.

— Дата покупки этого… — сказала она, указав пальцем на запись, о которой шла речь. — Это целых пять месяцев спустя после смерти дяди Герберта.

— А как вы только что назвали Эмерсона?

— Вы имеете в виду «умненький Дик?»

— Да. Это, должно быть, то же самое, что американское «смышленый Алекс» или что-то в этом роде?

— Скорее всего. Но, уверяю вас, Гарика нельзя назвать ни тем, ни другим. Он всегда был глуп. Когда мы были детьми, он считал себя самым умным мальчиком среди нас, намного превосходящим всех других. И то, что он позволял себе… — она замолчала и резко покачала головой. — Незачем и говорить, что если бы дядя Герберт знал об этом, он никогда не нанял Эмерсона на должность управляющего имением.

Любопытство заставило Прескотта спросить:

— А что именно он себе позволял?

Люсинда мгновение колебалась.

— Попросту говоря, он позволял себе вещи совершенно неприемлемые в благородном английском обществе.

В благородном английском обществе? Насколько Прескотт мог догадаться, это означало только одну вещь.

— Вы говорите, что он водился с девушками не своего круга.

— Он пытался.

От ее тихого ответа у Прескотта по спине побежали мурашки.

— С вами! Он пытался ухлестывать за вами?

Удивленная его быстрой проницательностью, Люсинда так резко повернула голову, чтобы посмотреть ему в глаза, что они почти соприкоснулись носами. Они оба слегка отпрянули друг от друга. Он заметил, что ее лицо залилось румянцем, и догадался, что его предположение попало прямо в точку.

— Ведь так оно и было, не правда ли? Этот негодяй!..

— Он только пытался, Прескотт. Но ему это так и не удалось. Я приложила все усилия, чтобы этого не случилось.

— Надеюсь, вы выкинули его за дверь с хорошим пинком под зад.

Легкая улыбка тронула уголки ее губ.

— Я ведь женщина. Я никогда не прибегну к подобным действиям. Я просто использовала свой ум.

— Как?

— Я прокляла его, — просто сказала она.

— Прокляли его? Вы сказали ему пару грязных словечек, и это… это остановило его?

— Прескотт, богохульства никогда не слетали с моего языка.

— Но вы ведь только что сказали…

— Что я наложила на него проклятие. Я так и сделала. Я сказала, что, если он только дотронется до меня или даже пройдет мимо меня с похотливыми мыслями в голове, я обращусь за помощью к силам древних Друидов, и он навсегда потеряет ту часть тела, что делает его мужчиной.

Проклятия… Силы древних Друидов… Прескотт никак не мог взять в толк, о чем она говорила ему.

Внезапно его осенило. В тот день, когда он встретил их обоих, Эмерсон назвал Люсинду ведьмой и велел ей убираться домой к своему котлу.

— Я думаю, — продолжала она, — мысль о том, чтобы до конца жизни лишиться своей мужественности, по-настоящему испугала его. Можно даже предположить, что я помогла вселить в него страх перед Богом. По крайней мере, на некоторое время.

Чувствуя, как его злость на Эмерсона постепенно испаряется, а его восхищение Люсиндой становится все больше, Прескотт спросил:

— Он и вправду верил, что вы можете сделать с ним такую вещь? Я имею в виду лишить его мужской чести?

— По-видимому, это так. Он не подходит ко мне ни на шаг с тех пор, как я прокляла его.

Прескотт положил руку Люсинде на плечо, нежно проведя большим пальцем по чуть выступающей ключице, остальными пальцами ощущая легкое прикосновение локонов, спадающих на шею.

— Вы просто необыкновенная женщина, дорогая.

Так наивно произнесенные им ласковые слова вместе с теплым прикосновением его руки зажгли у нее глубоко внутри медленный скрытый огонь, который мог разгореться жарче и сильнее, если бы она позволила себе это. Но такие мысли, такие чувства к нему были совершенно неприемлемы. Она должна сохранять их отношения такими, какие они есть — чисто платоническими. Сделать это было чрезвычайно трудно, но не сделай она этого — все в конечном счете обернется трагедией не только для нее, но и для него.

Подавив в себе эти бурные чувства, Люсинда снова перевела все свое внимание на учетные книги. И через несколько мгновений она сделала важное открытие, которое, без всякого сомнения, могло очень обрадовать Прескотта.

— Мне кажется, я нашла что-то интересное.

— Что?

— Имение еще не совсем разорено, как вы подозревали. Остался еще небольшой капитал. Конечно, как вы понимаете, совсем небольшой, но он есть.

— Там найдется достаточно денег, чтобы выплатить всем людям, работающим в поместье, жалованье за месяц?

— О, да.

— Хорошо. Это, по крайней мере, снимает большой груз с моей души. Я уже было собрался позволить большинству из них уйти из имения.

— Знаете ли, они все равно не сделали бы этого.

— Не сделали чего?

— Не ушли.

— Вы хотите сказать, что они продолжали бы работать здесь без оплаты?

— Они делали так в прошлом, почему бы они стали отказываться от этого сейчас? Это их дом, Прескотт. Большинство прожили здесь всю свою жизнь. Как и наши предки, они были свидетелями всего — и плохого, и хорошего, но все эти годы они оставались в имении. Рейвенс Лэйер принадлежит настолько же им, насколько и вам. К тому же к следующему месяцу у нас будут большие денежные поступления.

— Откуда вы об этом узнали?

— Сезон стрижки овец должен начаться со дня на день. В общем, как только прибудут стригали.

— И каким же образом стрижка стада грязных овец принесет в Рейвенс Лэйер деньги?

Люсинда посмотрела на него удивленно и в то же время нетерпеливо.

— Вы ведь новичок в этом деле, не так ли?

— Я совершеннейший профан там, где речь заходит об овцах, дорогая. Помните, я ведь погонщик крупного скота.

— Так вот, мистер погонщик крупного скота, вам очень скоро предстоит узнать, что разведение овец гораздо прибыльнее всех ваших стараний в бычьем хозяйстве.

— Не может этого быть?! Овцы есть овцы. И вы никак не можете сравнивать их с коровами.

— Я и не пытаюсь. Поверьте мне.

— Господи, конечно, да и как их можно сравнивать. Коровы дают молоко, масло и сыр, когда они живые, и говядину, когда их забивают. А все, что делают овцы, — это пожирают траву на ваших прекрасных пастбищных землях и распространяют зловоние по всей округе.

— Не совсем так. Вы забыли, что они дают тонны шерсти каждый год в течение многих лет. Не говоря уж о баранине.

— Шерсть?

— Да, Прескотт, шерсть.

— Мне не нравится шерсть. Я не могу носить вещи, сделанные из нее. Никогда не мог. Последний раз, когда тетушка Эмми заставила меня надеть шерстяные штаны, я, наверное, соскреб половину волос и кожи со своих ног.

— Тогда, очевидно, вы носили не мериносовую шерсть.

— Шерсть есть шерсть, дорогая.

— Нет, мериносовая шерсть отличается от других. Это самый тонкий и нежный вид шерсти, который вы сможете найти. Единственная порода овец, которую мы разводим в Рейвенс Лэйере. И не только это, лорд Прескотт Трефаро, десятый граф Сент Кеверна. К первому мая, когда закончится сезон стрижки овец, деньги от этой вызывающей у вас зуд и чесотку шерсти, к которой вы относитесь с таким отвращением, станут, похоже, единственной прибылью, которая поможет разоряющемуся имению встать на ноги. Словом, если вы хотите мудрый совет — не спешите безоговорочно отвергать шерсть и тех зловонных животных, что дают ее.

Прескотт знал, когда следует спорить, а когда лучше придержать свой язык за зубами. По всему видно, Люсинда знала, что она говорила, и поэтому он совершенно не обиделся за ее прямоту. Наоборот, он серьезно задумался над ее словами.

— Ну, в таком случае я просто постараюсь полюбить этих маленьких созданий, учитывая, что они очень полезны и будут приносить доход.

— Мудрое решение.

— Но я не буду есть их.

— Не будете?

— Нет. Это уж наверняка. Я как-то раз попробовал баранину, и она мне ужасно не понравилась.

— Не может этого быть, Прескотт.

— Да, честное слово.

— О, действительно? Тогда почему вы наложили себе добавку на завтрак? Да и к тому же очень щедрую добавку.

— Я никакой баранины на завтрак не ел.

— Нет, ели. Я сама видела.

— Черт побери, Люсинда, сегодня утром я ел сосиски и какие-то маленькие котлетки. Но я не ел никакой баранины.

Не в силах сдержаться, она засмеялась.

— Прескотт, сосиски и эти маленькие котлетки были сделаны из баранины. Точнее из мяса молодого весеннего барашка, но это почти то же самое.

— Вы разыгрываете меня?

— Нет, я вполне серьезно.

— Я ел баранину?

Она опять засмеялась при виде испуганного выражения на его лице.

— Да, и более того, она вам очень понравилась.

Прескотт с минуту подумал об этом, и выражение ужаса на его лице сменилось выражением смирения.

— Да, вы правы. Черт меня побери, неужели я действительно ел баранину? Но она мне и вправду понравилась.

— Не успеете и оглянуться, как вы будете есть почки и лосося, как истинный английский джентльмен.

— Почки и лосося? — Прескотт резко выпрямился и отошел от стола. — А вот на это не рассчитывайте. Я никогда не буду есть почки и лосося. Во мне слишком много от техасца, чтобы опуститься так низко.

— Посмотрим, — тихо сказала Люсинда, улыбнулась и закрыла книгу перед собой.

Глава 9

Стригали прибыли в Рейвенс Лэйер два дня спустя после их разговора, и, как и предсказывала Люсинда, началась работа по стрижке овец.

Прескотт узнал, что в имении есть для этого специальный сарай, расположенный в маленькой тихой долине в полумиле от замка.

Он стоял у входа в этот сарай, переводя свой взгляд то на овец, сгрудившихся в загоне неподалеку и ждущих своего часа, то на подъезжающие к сараю фургоны с людьми.

Было такое раннее утро, что солнце еще только взошло и коснулось земли своими первыми лучами, поэтому стригали, которые молча высыпали из фургонов, выглядели угрюмо. Некоторые из них были с такими красными глазами и серыми лицами, что выглядели менее всего пригодными к работе.

«Пьяницы, страдающие с похмелья», — решил Прескотт, глубоко сочувствуя этим людям. Но от его сочувствия не осталось и следа, когда первую партию овец завели в большой открытый сарай, и стригали решительно взялись за дело.

Несмотря на то, что мужчины были небольшого роста, они обладали большой силой в руках.

«Это совершенно необходимо», — решил Прескотт, учитывая, что каждый должен был прижимать к земле непокорную овцу одной рукой, а другой состригать с нее шерсть. Одна овца на человека — так было установлено у стригалей. Они с силой валили на пол блеющее животное, состригали с него шерсть практически без единого пореза, и пока полуголое создание ковыляло из сарая, полегчав на несколько фунтов[5], другая овца, выглядевшая намного толще, тотчас же занимала опустевшее место.

Прошло несколько часов, и первая партия овец в загоне сменилась второй. Прескотт с удивлением смотрел, как гора шерсти в дальнем углу сарая становилась все больше и больше. Он решил, что если стригали будут продолжать работать в том же темпе, то эта куча к концу дня достигнет потолка, покоящегося на высоких железных балках. Но это было только начало — постричь предстояло еще несколько тысяч овец.

— К концу дня в сарае не останется места, куда складывать шерсть, — сказал он Люсинде, когда стригали остановились перекусить.

— Этого не случится. Скоро они начнут вывозить ее.

Люсинда вместе с другими девушками почти все утро помогала миссис Свит готовить основательный обед для работающих мужчин.

Подав последний огромный бутерброд и оставшуюся кружку горячего чая стригалям, она подошла к Прескотту, и они пошли немного прогуляться.

— И куда же всю эту шерсть вывезут отсюда?

— Большая часть переправляется в Шотландию.

— А что там?

— Там находятся лучшие ткацкие фабрики в мире. У нас долгосрочный контракт с двумя самыми старыми и крупными из них.

— О, я этого не знал.

— А откуда вы могли знать? Вы ведь не носите шерстяные вещи.

— Послушайте, я сожалею об этом.

— О чем? О том, что вы не носите шерстяные вещи? За это совсем не нужно извиняться. Многие люди не носят их.

Отойдя на порядочное расстояние от толпы стригалей, Прескотт остановился. Он заставил остановиться и Люсинду, завладев ее обеими руками и развернув ее к себе лицом.

— Я не это имел в виду. Я сожалею о том, как я вел себя в тот день.

— О том, как вы вели себя?

— Да, как идиот. Которым, вероятно, я и являюсь, если внимательно приглядеться. Люсинда, я погонщик крупного скота, а не овцевод.

— Вы уже говорили об этом. И много раз.

— Но, черт побери, это же правда.

— Но ведь теперь вы знаете об овцах больше, чем прежде, не так ли?

— На данный момент — да.

— И они не так губительны для земель, как вы думали о них раньше, не правда ли?

— Я смогу ответить на этот вопрос только тогда, когда своими глазами увижу, насколько быстро восстановится трава на пастбищных землях.

— А вообще-то они даже очаровательны, эти овцы.

— Очаровательны? — он задумчиво посмотрел на нее, размышляя о том, ощущает ли она то зловоние, какое чувствует он. Но Прескотт решил не затрагивать эту тему. Вместо этого он опять зашагал, направляясь к роще на вершине холма.

— Расскажите мне, что происходит с шерстью, когда она попадает на ткацкие фабрики в Шотландии.

— Сначала, конечно, они ее очищают. Затем красят, прядут в нитки и ткут из этих ниток шерстяные полотна. Но часть шерсти после отправки в Шотландию остается здесь.

— Вы хотите сказать, что храните ее в сарае?

— Нет, конечно, нет. В этой шерсти очень нуждаются люди, и мы не можем просто так гноить ее в сарае. Оставшаяся шерсть будет поровну разделена между фермерами-арендаторами. Ведь они пасут и содержат большую часть овец и должны получить свою долю.

— А что же они будут делать с ней?

— То же самое, что делают с шерстью ткацкие фабрики в Шотландии — очистят, спрядут ее в нитки и свяжут свитера себе и своим детям. Зимы в Корнуолле, возможно, не так суровы, как в других районах Англии, но уверяю вас, толстый шерстяной свитер в морозный день будет очень кстати.

Они взобрались на вершину холма, и Прескотт увидел внизу море, которое поразило его своей первозданной красотой. С него на берег набегали огромные волны, которые в пену разбивались о черные и серые валуны, усеявшие белый прибрежный песок. У подножия холма, на котором они стояли, Прескотт увидел ниши в каменистой поверхности, причем некоторые из них были такие глубокие, что казалось, им не было конца.

— О Боже, здесь так красиво!

— Не правда ли?

— Совсем не так, как в Техасе. По крайней мере не так, как в том районе Техаса, где я жил.

— Корнуолл не похож ни на один другой район Англии. У него своя особенная красота. Здешняя природа дикая, суровая и очень часто даже жестокая, но всегда прекрасная.

Слушая Люсинду, Прескотт подумал, что красив не только этот пейзаж. В то время, когда она восхищенно смотрела вниз на берег, где бились о валуны волны, он не менее восторженно разглядывал ее профиль, любуясь его изысканными линиями.

А увидев, как ветер раздувает ее черные волосы, пытаясь освободить их от тугого узла на затылке, Прескотт почувствовал страстное желание вынуть заколки из прически, распустить ее длинные локоны и ощутить своими руками их густоту и шелковистость.

А еще ему захотелось повернуть ее лицо к себе и вскружить себе и ей головы страстным поцелуем.

«И не думай об этом, старый развратник, — сказал он самому себе. — Такая девушка, как Люсинда, — настоящая леди и ничуть не уступает всем этим титулованным дамам высшего общества, с которыми ты познакомился в Лондоне». Да эти жеманницы и мизинца ее не стоят! И вести себя с ней он должен как джентльмен — только вот как справиться с обуявшими его страстями?

У него, как у всякого смертного, было много грехов и слабостей. Возможно, даже больше, чем у других, особенно сейчас, когда его самой большой слабостью стала эта черноволосая сероглазая женщина, думающая о нем только как о своем друге. Или и того хуже, как об отдаленном родственнике.

— Теперь, когда вы узнали, как стригут овец, — сказала Люсинда, повернувшись к нему лицом, — возникло ли у вас желание полюбопытствовать, как этих овец «сгоняют» — я думаю, так это называется?

Ухмылка медленно расплылась на лице Прескотта.

— Я уже знаю, как это делается, дорогая. Я видел собак, которые, высунув языки, гоняются за этими глупыми созданиями.

— Вы видели?

— Да. Вчера вечером я ездил на прогулку верхом и наблюдал за ними некоторое время.

— Теперь вы собираетесь мне сказать, что и собаки вам тоже не нравятся?

— Нет, я люблю собак. У меня самого есть пара гончих дома, в Техасе. Однако они никогда не гонялись за коровами. Я бы пристрелил их, если бы они это делали.

— Тогда они домашние собачки, не так ли?

— Рэб и Олд Блу — домашние собачки? — он захохотал. — Они пару раз пытались стать домашними, но кот тетушки Эмми не впустил их в дом. Нет, Рэб и Олд Блу зарабатывают себе на жизнь по-своему. Это лучшая пара охотничьих собак в Вако. Они могут почуять перепелов за несколько футов от гнезда, прежде, чем птицы услышат их приближение. Частенько я видел, как они очень тихо подкрадывались к гнезду, и потом стояли там, выжидая пока я подойду на оружейный выстрел.

Интонация его голоса вместе с задумчивым выражением лица и отрешенным взглядом сказали ей о многом.

— Вы скучаете по всему этому, не правда ли? — спросила она.

— По охоте на перепелов с Рэбом и Олд Блу?

— Нет, по Техасу. По дому.

Он потер переносицу, сдвинув со лба на затылок свою широкополую шляпу.

— Черт побери, я был бы последним лжецом, сказав, что нет. Да, я скучаю по дому. До встречи с Генри я выезжал из Техаса только в Луизиану, да и то единственный раз, чтобы навестить своих родственников. Старшая дочка моей тетушки Эмми со своей семьей живет вблизи Батон Руж.

— Расскажите мне о них.

— О, вам неинтересно будет слушать об этом.

— Это почему же? Они и мои… родственники тоже, не так ли?

— Ах, да. Я совсем забыл. Хорошо, что вы напомнили мне об этом.

— Тогда расскажите мне о них. Как ее имя?

— Старшей дочери тетушки Эмми?

Люсинда кивнула.

— Френсис.

— И она замужем, живет с семьей, вы сказали?

— Да. Завела себе мужа и четырех детей. Теперь со дня на день она может стать бабушкой.

— Тогда она старше вас?

— Гораздо старше, — ответил он, и начал объяснять, что Френсис и ее две младших сестры были для него скорее старшими сестрами, чем кузинами, когда они росли вместе в Трипле. — Растить трех маленьких дочерей одной, без мужа было очень нелегко для тетушки Эмми. Видите ли, ее муж умер сразу после того, как родилась их младшенькая. Тогда-то тетушка Эмми и вернулась в родительский дом. Почти всю свою жизнь она провела там, заботясь о моем отце и дедушке да воспитывая детей. Сначала своих собственных, потом меня, а затем и Хлою, когда умерли ее родители.

— А Хлоя — это…?

— Жена моего брата Пайна.

Прескотт хотел объяснить Люсинде, что когда-то он и Хлоя были помолвлены, но его брат Пайн, который приехал в Техас из Англии, где вырос и получил образование, выкрал ее в день, назначенный для их свадьбы, и позднее женился на ней, хотя и после того, как она родила ему ребенка. Но все это было слишком сложно и, кроме того, он сомневался, что Люсинда поймет его правильно. Ей, вероятно, может прийти в голову, что он до сих пор сохранил в своем сердце теплые чувства к Хлое. Так оно и было, но теперь они стали только дружескими.

— Судя по вашим рассказам, ваша тетушка Эмми — просто замечательная женщина.

— О, это действительно замечательный человек. У этой женщины сердце величиной с Техас. В трудную минуту она может быть сильной, как буйвол, а в другое время изысканной и утонченной, как китайская кукла. Вот таких женщин вы можете встретить у меня дома! Другими словами, хороших женщин. Конечно, у нас есть и плохие, как и везде, но только хорошие остаются в памяти на долгое время.

— Так вы выросли в окружении женщин?

— Да, честно говоря. В нашей семье женщин, к сожалению, было больше чем мужчин.

— У меня сложилось впечатление, что вы наслаждались каждой минутой, проведенной в их обществе, являясь самым младшим и единственным мальчиком среди них.

— Наслаждался? Дорогая, бывали такие времена, когда жизнь со всеми этими женщинами была ничем иным как настоящим адом, черт побери. Извините за выражение. Когда я был маленьким, мои кузины любили одевать меня в девичью одежду, как куклу. Но этого им было недостаточно, и они заставляли меня сидеть и пить чай на их чертовых вечеринках, да еще играть в куклы! Я уже было обрадовался, что всему этому пришел конец, когда они повыходили замуж и покинули родительский дом. Но не тут-то было! Вскоре к нам приехала жить Хлоя и разбила вдребезги мои радостные мечты о свободной жизни. Девочка просто-напросто стала моей тенью. Я никуда не мог пойти без того, чтобы она не тащилась вслед за мной, постоянно путаясь под ногами и говоря всякие дурацкие вещи, которые обычно вгоняли меня в краску от смущения.

— Я так и думала, — сказала Люсинда. — И вам просто безумно нравилось все это.

Озорные огоньки засветились в его глазах, а рот растянулся в знакомую ухмылку.

— Может быть, но только чуть-чуть.

«Помимо всего прочего, — подумал Прескотт, — жизнь с тетей, кузинами и Хлоей научила меня ценить женщин».

Вообще-то, он больше, чем просто ценил их. Он настолько уважал их и восхищался ими, что был бы постоянно страстно влюблен в каждую встречную на своем пути, если… — если бы не одергивал себя.

— Нам следует возвратиться к работе, — сказал он.

— Да, вы правы. Стригали, вероятно, уже давно закончили свой обед.

Когда они уже собрались было спускаться с холма, Прескотт остановил ее.

— Спасибо за то, что вы привели меня сюда и рассказали о переработке шерсти и обо всем остальном.

— Это было мне в удовольствие.

— Может быть, мы сможем сделать это опять?

— Что, поговорить о шерсти?

— Нет, прийти сюда и просто побеседовать. Убежать подальше от замка, только вдвоем, и сидеть часами, глядя друг другу в глаза и делясь друг с другом своими воспоминаниями о прошлом и заветными мечтами. А может быть, даже взять с собой корзинку для пикника?

— Пикник?! О, это было бы просто замечательно. Может быть, после того, как стрижка овец будет позади?

— Это когда, через неделю?

— О, даже меньше того. Стригали быстро справятся со своей работой.

— Тогда заметано.

Но спускаясь с холма вслед за Люсиндой, Прескотт думал о том, сможет ли он ждать так долго момента, когда будет опять с ней наедине.

«Черт, я должен дождаться, буду ждать всю свою жизнь, если это потребуется!» — воскликнул Прескотт про себя, боясь испугать Люсинду своей торопливостью.

Глава 10

Люсинда не спеша спускалась по лестнице к завтраку, напевая себе под нос веселую незатейливую мелодию. Она слышала, как Прескотт пел эту песню вчера утром, когда она проходила мимо его комнаты — что-то про желтую розу в Техасе. Хотя она находила слова песни лишенными всякого смысла, мелодия была живая и легко запоминающаяся на слух, и она хорошо подходила под ее прекрасное настроение этим утром.

Как странно, что было так чудесно на душе — ведь не прошло и трех недель с тех пор, как она потеряла свой дом и сад.

Но Люсинда действительно чувствовала себя просто превосходно и была готова любить эту жизнь, хотя и терпела в ней много несправедливости и жестокости. Да и как можно было ее не любить?

Сезон стрижки овец закончился уже несколько дней назад, и, к всеобщей радости, шерсти настригли гораздо больше, чем в прошлом году.

Теперь, когда у Прескотта не осталось больше никаких важных дел на ближайшие дни, он хотел выехать с Люсиндой на пикник, как они и собирались.

Она уже сошла с последней ступеньки лестницы, когда увидела камердинера Прескотта, собирающегося подниматься наверх.

— Доброе утро, мистер Харгривс, — сказала она с сияющей улыбкой.

— Мисс Люсинда.

С бесстрастным выражением лица слуга слегка наклонил голову в знак почтения и поспешил мимо нее вверх по лестнице.

«Какой-то очень угрюмый человек, — думала она, направляясь через холл к кухням. — И к тому же довольно странный». Он всегда был вежлив, когда она встречалась с ним в коридорах замка, но ему, казалось, всегда не хватало времени на то, чтобы сказать больше двух слов приветствия. «Доброе утро» или «добрый вечер» — до сих пор их разговоры не заходили дальше этого.

Являясь камердинером графа, Харгривс, безусловно, занимал среди слуг более высокое положение, но если все остальные держались вместе, то о нем этого никак нельзя было сказать. Он, казалось, намеренно сторонился всех людей в замке. Хотя его обязанности были, без сомнения, ничуть не обременительнее чем у других, он никогда ни с кем не разговаривал, как будто у него не было даже свободной минуты.

Уже не однажды Прескотт говорил ей, что очень редко прибегает к услугам Харгривса, предпочитая в основном все делать сам. И ей приходилось только удивляться, почему камердинер всегда казался таким занятым, и куда он вечно спешил, если у него было так мало дел.

«Да, это действительно странно», — еще раз подумала Люсинда, входя в кухню и увидев там экономку и горничных, с головой погруженных в работу.

— Доброе утро, миссис Свит.

— Доброе, мисс Люсинда. Вы будете завтракать в малой столовой, как обычно?

— Да. Но прежде я решила забежать на минутку сюда и попросить вас, если это будет не трудно, приготовить для нас маленькую корзинку для пикника.

— Для вас и его светлости?

Люсинда хотела уже было ответить, но промолчала, заметив на себе любопытные взгляды Миранды, Ровены и Урсулы. В одно мгновение она поняла, что почти забыла свое место и перешла ту невидимую черту, которая отделяла ее от других людей. Ведь она была ничем не лучше их. В действительности, если смотреть правде в глаза, ее положение в замке было самым ничтожным из всех. Ведь она всего лишь бедная, бездомная родственница графа.

— Да, для его светлости, — сказала она. — Теперь, когда мы закончили стрижку овец, перед началом сенокоса он хочет получше осмотреть имение.

— Он сейчас этим и занимается, — сказала Ровена с фальшивой любезностью.

— Его светлость уже покинул замок?

— Да, его нет здесь уже давно, — сказала Миранда. — Он уехал рано утром, дав распоряжение Тому оседлать его коня еще до рассвета.

— О, тогда ничего не нужно. Я думаю, он будет занят до конца дня. Извините, что я понапрасну побеспокоила вас, миссис Свит.

— Ты ничуть не побеспокоила меня, дитя. А теперь лучше отправляйся-ка поскорее есть свой завтрак.

Расстроенная тем, что ее пикник с Прескоттом сегодня не состоится и будет отложен неизвестно на какое время, Люсинда развернулась и пошла к выходу. Но она слегка замедлила шаги, когда подошла к обитой сукном двери, ведущей в холл.

— Это поставило ее на место, не правда ли? — услышала она шепот Миранды.

— Нахалка, она этого заслужила, — ответила ей Ровена. — Всегда ведет себя так, как будто чем-то лучше нас.

— И к тому же всегда гоняется за его светлостью, — сказала Урсула. — Пусть не думает, что мы этого не заметили.

Стараясь не обращать внимания на обидные слова прислуги, Люсинда гордо подняла голову и открыла дверь. В ту же секунду Прескотт без рубашки с чем-то большим в руках, завернутым в тряпку, ввалился на кухню, чуть не сбив Люсинду с ног.

— Боже всевышний, Люсинда, несите мне скорее теплое молоко.

— Теплое молоко? Конечно. Миссис Свит, его светлости нужно немного теплого молока.

Экономка засуетилась, с недоумением глядя на них обоих.

— Теплого молока?

— Да, — сказал Прескотт. — И налейте его в бутылку.

— В бутылку, милорд?

— Да в маленькую бутылку с соской, если такая найдется под рукой. Ну, а если нет, то ему придется обойтись кусочком сахара.

Миранда и Ровена словно окаменели от удивления, превратившись в мраморные статуи, когда Прескотт положил свою ношу на стол, за которым они работали.

У них от изумления раскрылись рты, а глаза загорелись восторженным восхищением при виде больших крепких мускулов на его руках и плечах и широкой обнаженной груди, слегка покрытой темными вьющимися волосами.

Хотя и Люсинде вид обнаженного, как из бронзы вылитого торса Прескотта доставлял огромное наслаждение, в голове у нее крутилась одна единственная мысль: какими же все-таки наглыми девицами были эти сестры-служанки. По необъяснимым причинам их поведение неимоверно злило ее.

— Девушки! Делайте то, что вам сказал его светлость. Найдите ему бутылочку.

— Но у нас нет ни одной, мисс, — сказала Ровена.

— В замке не было младенцев уже долгие годы, — подтвердила Урсула с недовольной гримасой на лице.

— Тогда принесите мне полотенце, — сказал Прескотт и начал осторожно разворачивать свою ношу.

— Ой! — взвизгнула Миранда, когда из тряпки показалось шевелящееся, мокрое существо. — Миссис Свит, его светлость принес ягненка в ваши кухни.

— Ягненка? — экономка поспешила к ним с чистым льняным полотенцем. — Милорд, я протестую. Я не потерплю, чтобы в мои кухни приносили животных. Во всяком случае, живых.

— Ну, этот не останется долго живым, если мы не дадим ему немного теплого молока, — сказал Прескотт. — Этот бедняжка — сирота.

— Сирота?

Люсинда увидела озабоченное выражение на лице Прескотта и засомневалась — так ли он не любил овец, как утверждал, или же говорил это по своему неведению, как человек, который за свою жизнь не имел дела с другими животными кроме коров. Она подозревала, что вернее последнее, судя по тому, как глубоко он был озабочен благополучием этого маленького овечьего детеныша.

— Знаете, я нашел его на пастбище, — сказал Прескотт, — лежащего рядом со своей мертвой матерью. Она, должно быть, умерла сразу после того, как он родился. Видите? Он до сих пор еще мокрый от послеродовой смазки, и не может долго протянуть без матери. Хорошо, что я нашел его вовремя.

— Спасибо, — сказал он, когда миссис Свит подала ему полотенце и стакан теплого молока. Прескотт свернул полотенце и на добрых два дюйма опустил его в стакан. Осторожно он поместил конец полотенца, с которого капало молоко, и свой палец в рот ягненка, чтобы тот принял их за сосок матери. Хитрость удалась и через мгновение малыш начал громко сосать.

— Этого хватит ему ненадолго, — сказал Прескотт, вынув полотенце и опять опустив его в стакан.

— Да, вы правы, — согласилась Люсинда, и тут в ее голове неожиданно промелькнула мысль, — Минуточку. У нас все-таки есть бутылочки и соски здесь, в замке.

— Это маловероятно, — сказала Урсула. — Мы избавились от них много лет назад, когда отнимали от груди последнего младенца Трефаро.

— Этим последним младенцем Трефаро была я, — сказала Люсинда. — Кажется, мы хранили эти бутылочки в детской. Возможно, они все еще там. По крайней мере, не помешает сходить и проверить — может, я права.

— По-моему, это только пустая трата времени.

Люсинда не обратила внимания на замечание, которое пробурчала себе под нос Ровена, настолько она была полна желания помочь Прескотту спасти маленького ягненка.

— Миранда, сбегай, пожалуйста, наверх и поищи бутылочку в шкафах.

— Мисс?

— Они должны быть где-то в большом ящике, розовом или голубом. Прошло столько лет с тех пор, как я в последний раз видела их, что уже точно не помню, какого они были цвета, — она посмотрела на горничную, ожидая увидеть ее спешащей к двери. Но Миранда продолжала стоять, как вкопанная, на своем прежнем месте рядом с Прескоттом, да еще и с выражением справедливого негодования, на лице. Люсинда почувствовала, как иссякает ее терпение. О Господи, избавь ее от строптивых служанок.

— Прошу вас, Миранда. Вы же видите, что его светлость очень беспокоится за своего ягненка.

— Так, подождите-ка, — сказал Прескотт. — Это не мой ягненок.

— Это вы так думаете, — пробурчала Ровена.

— Это просто ягненок. Я только нашел его и принес сюда. Но если в доме найдется бутылочка с соской, и вы принесете ее для меня, мисс Миранда, я, конечно, буду вам очень признателен. А то скоро этот маленький барашек ссосет кожу моего пальца.

— Да, милорд, — от оказанного Прескоттом внимания Миранда зарделась, присела в быстром реверансе и понеслась к двери.

Миссис Свит пододвинулась ближе к столу, чтобы повнимательнее рассмотреть сироту.

— Я думаю, что Ваша светлость ошибается.

— Насчет чего?

— Насчет этого. Видите? Это не маленький барашек. Это маленькая овечка.

Прескотт внимательно осмотрел ту область, на которую указывала своей деревянной ложкой миссис Свит. Даже человек, подобный ему, который всю свою жизнь имел дело только с коровами, мог увидеть, что у ягненка отсутствовало важное мужское приложение.

— Ну, тогда это все объясняет, — сказал он.

— Что? — спросила Люсинда.

— Я всегда прихожу на помощь женщинам в беде. Как видно и этот раз — не исключение.

— Мне очень жаль, что нам с вами не удалось сегодня выехать на пикник, — сказал Прескотт, спустя некоторое время, когда они с Люсиндой сидели в библиотеке. — Я с таким нетерпением ждал его. Но после того, как я нашел ягненка, Тому понадобилась моя помощь в конюшне, и там мы разговорились о Техасе, словом, я даже не заметил, как ушло время.

Люсинда тоже с нетерпением ждала этого пикника, но она не осмелилась признаться. Это прозвучало бы с ее стороны слишком прямолинейно да и неприлично.

— У нас впереди еще много дней, чтобы поехать на пикник. Скоро начнется лето, погода станет теплее и ветры спокойнее.

— Но ведь и заготовка сена у нас уже на носу, не так ли?

— Да. Тогда, может быть, после покоса?

— Там будет видно.

Прескотт не хотел строить планы на будущее. У него сложилось такое впечатление, что. всякий раз, когда он планировал провести день наедине с Люсиндой, что-нибудь обязательно должно было случиться. Дожди, наводнения, неизвестно откуда взявшиеся снежные бураны в середине июля — какие угодно невероятные события, только бы помешать их планам. Черт побери! Теперь, став графом, чертовски трудно бывает выкроить свободное время.

Люсинда взглянула на стопку толстых тетрадей на письменном столе перед Прескоттом.

— Так вы все-таки послушались моего совета и начали изучать семейную историю, не так ли?

— Не знаю, насколько мне удастся изучить что-то. Мне очень трудно прочесть, что здесь написано. Как видно наши предшественники были не слишком сильны в правописании, да и писали они, как курица лапой. Однако, насколько я понял из этих записей, мы, Трефаро, не всегда были овцеводами.

— Вы правы.

— И что же мы делали?

— О, многое. Одно время мы владели и управляли несколькими оловянными рудниками на севере Корнуолла.

— Мы получали какой-нибудь доход от них?

— Довольно большой. По сути дела, не будь у нас этих оловянных рудников, замок не имел бы восточного и западного крыла и всех своих удобств.

— Но если это дело было таким прибыльным, почему же мы прекратили добычу олова?

— Откровенно говоря, запасы олова в рудниках настолько истощились, что продолжать его разрабатывать стало невыгодным делом, и добычу прекратили. Тогда-то мы и занялись разведением овец.

Прескотт находил это решение довольно разумным:

— Это правильно. Любой бизнесмен с головой на плечах переходит на другой способ делать деньги, если старый уже не приносит дохода. А чем Трефаро зарабатывали себе на жизнь до того, как они стали добывать олово?

— О, я думаю, они занимались преимущественно земледелием.

— Так они были «земляными червями»?

Люсинда постаралась скрыть свою улыбку, решив, что, пожалуй, никогда не сможет привыкнуть к колоритному техасскому жаргону Прескотта.

— Они недолго оставались фермерами. Возможно потому, что это не очень выгодное занятие в этих районах Англии. Я, конечно, не хочу сказать, что быть фермером вообще неприбыльно. Просто мне кажется, что здешние каменистые почвы слишком бедны для земледелия. Однако наши скалистые берега и маленькие бухты были залогом успеха в другом деле.

— Что же такое это могло быть?

— Контрабанда, — ответила она с огоньком в глазах. — Первые Трефаро были умелыми контрабандистами.

Прескотт смотрел на нее с выражением недоверия.

— Вы хотите сказать мне, что наши предки были обыкновенной шайкой мошенников?

— Не все. Только те из них, кто не согласился с запретом короля Англии импортировать товары из Франции во времена правления Наполеона. Но не подумайте о них слишком плохо. Они были не единственными, кто провозил контрабанду из Франции. В то время многие англичане так или иначе занимались незаконной торговлей.

— А почему я должен думать о них плохо? — спросил Прескотт. — Я восхищаюсь людьми, которые готовы сделать все, что от них потребуется, чтобы сохранить крышу над головой и досыта накормить семью. Я просто-напросто удивился, что мои предки могли заниматься контрабандой, когда, насколько я знаю, дорогой старый дядюшка Герберт был таким ярым патриотом Англии.

— Вы должны понимать, что это случилось еще до того, как дядя Герберт стал графом. Его отец очень любил французские вина и коньяки и пошел бы на любые жертвы, чтобы достать их. А его жена обожала носить платья, сшитые из французских шелков, атласов и муслинов от самых знаменитых модельеров того времени. Вам следует посмотреть их и мужские одежды, которые хранятся у нас в ящиках на чердаке. Некоторые из них выглядят совершенно новыми.

— Я обязательно взгляну, когда будет время, — Прескотт надеялся, что его ответ прозвучал достаточно заинтересованно. Это женщинам любопытно рассматривать даже устаревшую одежду, а он отложил бы это занятие на неопределенный срок.

— А что вы говорили мне на днях? — спросил он.

— О чем?

— Про обращение к духам Друидов, когда вы прокляли Эмерсона. Что вы под этим имели в виду?

От неожиданности щеки Люсинды залились румянцем.

— Я не имела в виду ничего конкретного. Это была обыкновенная выдумка, Прескотт. Я сказала это, чтобы припугнуть Гарика, чтобы тот оставил меня в покое. Господи, я не имею ни малейшего понятия, как взывать к этим древним Друидам, а о том, как накладывать проклятия на людей, я знаю и того меньше. Ведь я не ведьма.

— О, я знаю, что вы не ведьма.

— Тогда почему вы спросили?

— Потому что, мне кажется, я видел упоминание о Друидах в одном из этих дневников. Я просто-напросто подумал, что здесь, должно быть, есть какая-то связь.

— Думаю, что вы правы, — сказала она. — Видите ли, Друиды когда-то правили здесь много веков назад. Задолго до того, как королю Чальзу Второму пришла в голову мысль даровать титул графа Сент Кеверна первому Трефаро.

— И они практиковались в колдовстве?

— Честно говоря, я знаю о них очень мало и не могу сказать вам наверняка. Однако некоторые исследователи предполагают, что они умели колдовать. Но я знаю точно из уроков истории в школе и из того, что я прочитала в книгах, — колдуны они или не колдуны, но были миролюбивым и умным народом. Только пришел Юлий Цезарь со своими римскими воинами и положил конец их мирному существованию. К несчастью, ему удалось истребить всех Друидов.

— Всех до одного?

— Не знаю, но по крайней мере с тех пор они не собираются каждое воскресенье молиться своим богам, если это то, что вы имеете в виду, — сказала она.

Неожиданно ей на ум пришла еще одна мысль, и она добавила:

— Однако в народе до сих пор ходят слухи.

— Слухи?

— Да. Говорят, что каждый год, осенью, в канун Дня всех святых, мужчины и женщины в длинных черных мантиях собираются темной ночью в том месте деревни, где раньше была большая дубовая роща. Видите ли, в дубовых рощах древние Друиды обычно молились своим богам. Во всяком случае, люди видели, как эти фигуры в черных мантиях медленно танцевали по кругу, произнося непонятные заклинания к духам древних. Через несколько дней после того, как их увидят, в деревне начинают происходить странные вещи. У некоторых людей на лицах появляются страшные бородавки, в то время, как у других, наоборот, с лиц бесследно исчезают пятна и нарывы. Мужчин начинают привлекать женщины, которых они раньше даже не замечали, а у коров внезапно пропадает молоко.

Хотя лучи солнечного света ярким потоком струились через окна библиотеки, согревая комнату, Прескотт почувствовал, как по его коже побежали мурашки.

— Эти слухи такая же брехня, как байки про привидение, которое якобы каждую ночь бродит у нас по замку. Про то, что носит женскую одежду и украшения. Готов поклясться, что вы хотели испугать меня этими историями, Люсинда, но я не из робкого десятка.

— Зачем бы я стала это делать? — спросила она, слегка повернув голову так, чтобы он не увидел озорной огонек в ее глазах.

— Я не знаю. Это вы скажите мне.

— Вы спросили у меня о Друидах, и я просто рассказала вам все, что о них знаю.

— У-гу, конечно.

— Да, есть еще одна вещь, которая может показаться вам интересной.

— Я уже боюсь спрашивать, но что это?

— Вы видели этих черных воронов, которые летают по всему поместью?

— Да.

Она ближе наклонилась к нему и понизила голос до шепота.

— Их тут не было до того, пока не пришли римляне.

Таинственный голос Люсинды и ее близость, а также ожидание, что она сообщит что-то страшное, привели к тому, что у Прескотта помимо его воли по коже забегали мурашки, а сердце стало бешено колотиться, как будто собираясь выпрыгнуть из груди.

— Не было?

— Да. Последний священник Друидов, который правил в этих краях, вызвал их с небес, когда римляне сожгли дотла дубовую рощу. Знаете, здесь когда-то давным-давно была роща. Огромные дубы, которые возвышались до самого неба. Но, когда старый священник умер под пытками римских воинов, он наложил проклятие и на них, и на здешнюю землю. С тех пор ни одного дубового дерева не выросло в этих краях, но до сих пор кружат над имением вороны. Отсюда Рейвенс Лэйер и получил свое имя.

Скромно опустив свои пленительные серые глаза, она медленно отошла от Прескотта и встала у дальнего края стола.

Несколько мгновений он не мог отвести от нее глаз, отлично понимая, что только круглый дурак может принять все эти байки за чистую монету. Но дело было совсем не в этом — он почувствовал такое страстное желание, что у него все сжалось внутри. В разговоре возникла пауза.

— И вы ожидаете, что я поверю во всю эту чепуху?

— Нет, — просто сказала она. — Я вовсе не ожидаю, что поверите.

— Вот и хорошо, потому что я не верю. Не верю ни единому слову в этой истории.

— Верить или не верить — это, конечно же, ваше личное дело.

— И раз мы уже заговорили об этом, знайте, что я не верю также и ни в какое привидение, которое бродит по нашему замку в женской одежде.

— Я могу понять ваши сомнения.

— Если бы у нас в замке действительно было привидение, за такой длительный срок мы бы уже обязательно услышали или увидели его.

— Я согласна.

— Черт побери, Люсинда, перестаньте так безропотно соглашаться со всем, что я говорю.

— Вы предпочитаете, чтобы я возражала или, может быть, даже затеяла ссору?

— А почему бы и нет? Прошло уже довольно много времени с тех пор, как я последний раз хорошенько поругался. И чувствую, что перебранка мне сейчас совсем не помешает.

— Но это нелепо. Нам совершенно не нужно ругаться или спорить. То есть, конечно, если ссора не является единственным способом успокоить ваши нервы.

— Мои нервы?

— Да. Почему вы не признаете это, Прескотт? Сказочки про привидения здорово напугали вас.

При виде ее улыбки и дразнящего взгляда он с шумом отодвинул назад стул и, обойдя стол, стал рядом с ней.

— В настоящий момент, дорогая, страх — это самое последнее чувство, которое я испытываю.

Люсинда увидела огонь в его глазах, и ей стало совершенно ясно, что это значит. Она поняла, что сделала большую ошибку, стараясь раздразнить его своими рассказами о древних Друидах и проклятиях. Вместо того чтобы испугать, как было задумано, Люсинда соблазнила его, и теперь она не знала, как остановить его страсть, разгорающуюся на глазах. Но, если смотреть правде в глаза, она не была уверена, что действительно хотела бы остановить ее. Может, именно для этого в первую очередь она и хотела разозлить его — чтобы возбудить и заставить ее заметить.

Она не сдвинулась с места, когда Прескотт поднял руку к ее щеке. И в тот момент, когда он прикоснулся к ней, нежно лаская пальцами кожу, она ощутила прилив тепла во всем своем теле. Ее глаза расширились, и их зрачки потемнели от возбуждения и желания, которое она уже давно хранила глубоко в своей душе. Чувствуя внезапную сухость во рту, она разомкнула губы и слегка провела по ним языком.

Прескотт не мог отвести глаз от ее рта. Ему хотелось поцеловать ее. Это было так просто — заключить ее в свои объятия, покрепче прижать к себе и завладеть ее губами, со сладострастием исследуя своим языком каждый укромный уголок в манящей глубине ее рта. Да, это было так просто, но что после того, когда поцелуй закончится? Он не мог просто уйти по своим делам, как будто ничего не случилось. Поцеловать Люсинду всего один раз для него было недостаточно. Он хотел целовать ее до тех пор, пока она не начнет молить его о большем — обо всем. И, о Господи, с какой готовностью, каким наслаждением поддался бы он на ее мольбу!

«О, это сущий ад!» — решил он и уже потянулся к ней, но тут дверь в библиотеку внезапно распахнулась, и в комнату впопыхах вбежала миссис Свит, не только сорвав все планы Прескотта, но и заметно поубавив его пыл.

— Прошу прощения, милорд, но возникло неотложное дело, которое требует вашего решения.

Прескотт, проклиная все на свете, быстро отошел от Люсинды и встал у окна. Меньше всего ему хотелось, чтобы обеспокоенная экономка заподозрила об их с Люсиндой отношениях.

— Так что случилось, миссис Свит?

— У миссис Эмерсон начались роды.

— Не может этого быть, — воскликнула Люсинда. — Еще слишком рано.

Прескотт удивился, почему экономка обратилась с этой проблемой именно к нему, ведь он не знал практически ничего о том, как принимать роды.

— Если у женщины начались роды, миссис Свит, нужно вызывать доктора, сходите за ним.

— Она не может, — сказала Люсинда.

— Почему? О, неважно. Миссис Свит, пошлите Тома за доктором.

— Как вы не поймете, Прескотт. Доктора Гудэйкера сегодня нет в деревне.

— Нет в де… Дьявол! А где же он есть?

— В Труро, милорд, — ответила миссис Свит. — Поехал на поезде навестить свою овдовевшую сестру.

— Мне надо было спросить об этом раньше, — пробурчал он себе под нос. — Так чего же вы хотите от меня, миссис Свит? Я не доктор. Я не могу ничем помочь миссис Эмерсон.

— Вы не можете, но я могу, — сказала Люсинда, решительно направляясь к двери.

— Вы?

— Да, я. Я помогала доктору Гудэйкеру принимать роды и раньше. Миссис Свит, мне понадобится несколько чистых простыней, чем больше тем лучше, и кусок мыла, желательно хозяйственного. И передайте Тому, чтобы он запряг для меня повозку гувернантки и подогнал ее к центральному входу.

— Да, мисс, — экономка сделала быстрый реверанс и поспешила из библиотеки.

— Вы акушерка?

Люсинда остановилась в двери и оглянулась на него.

— В непредвиденных обстоятельствах — да. А это, мне кажется, как раз один из таких случаев. А теперь извините меня, я должна спешить.

— Подождите. Я поеду с вами.

— О, поверьте мне, Прескотт, вы будете там только мешать. Лучше оставайтесь здесь, — внезапно она остановилась. — Хотя поедемте, вы, возможно, пригодитесь.

— Так вы хотите, чтобы я помог?

— Да.

— Хорошо. Но, пожалуй, лучше сразу сказать, что я раньше никогда не принимал роды. Бывало, конечно, с телятами и жеребятами, и не один раз, но никогда не имел дела с человеческим младенцем.

— Не беспокойтесь о младенце — я приму его. Вы просто позаботитесь о других детях.

— Эй, перед вами человек, который просто обожает детей.

Глава 11

— Интересно, где сейчас этот сукин сын Эмерсон? — произнес Прескотт, направляя свою лошадь по дороге к дому управляющего.

— Даже не знаю, — сидя в маленькой повозке, Люсинда стегнула поводьями по спинам пони, заставляя их идти быстрее. — Однако на ум все же приходит одна мысль…

— Да, та же самая, что вертится в голове и у меня, — он подозревал, что Эмерсон наслаждался сейчас в обществе своей любовницы в Сент Кеверне вместо того, чтобы находиться со своей женой, как в данный момент требовали обстоятельства. — Если это действительно так, то этот человек заслуживает быть высеченным конским кнутом.

— Выпороть Гарика Эмерсона? Это было бы для него слишком мягким наказанием.

— Я знаю, дорогая, но и это неплохо для начала.

Они не увидели ни души, когда подъехали к дому Эмерсона. Люсинда вылезла из повозки и подала свои вещи Прескотту.

— Пока не войду и не взгляну на нее, — сказала она, — я не смогу дать вам точного ответа, как давно у миссис Эмерсон начались схватки. Если эти роды будут протекать так же, как и предыдущие, то подозреваю, что это будет продолжаться порядочное время.

— Порядочное время — это сколько?

— Часы, может быть, даже дни — я не могу сказать точно.

— Дни? О Боже!

— Она очень тонкокостная женщина, Прескотт. Мне надо объяснять дальше?

— Нет, не беспокойтесь, я понимаю.

Женщины и их проблемы всегда были для него тайной и, если бы это зависело от него, они могли остаться тайной навсегда. У него, как у любого другого мужчины, было достаточно своих трудностей.

Как и в прошлый раз, на стук Прескотта дверь открыла маленькая Виктория. При виде взволнованного испуганного выражения на ее лице у Прескотта сжалось от жалости сердце.

— Ты Виктория, не так ли? — спросила Люсинда, когда они вошли в дом. Увидев, как девочка кивнула, она добавила:

— Лорд Прескотт и я пришли навестить твою маму. Мы узнали, что она себя плохо чувствует, и пришли попробовать ей помочь. Она в своей спальне?

Ребенок опять кивнул и указал на закрытую дверь.

— Твои сестры тоже там?

— У-гу.

Из соседней комнаты послышался громкий болезненный крик, при звуке которого у Прескотта похолодело внутри. Боже, он никогда не чувствовал себя таким беспомощным. Если бы это была корова или кобыла, у которой начались роды, то он еще знал, что делать. Но не в данном случае, не с женщиной, испытывающей страшные родовые муки.

Чувствуя, что он должен что-то сделать, Прескотт направился к двери, но Люсинда, протянув руку, остановила его.

— Нет, вы оставайтесь здесь.

— Я просто подумал…

— Да, я знаю. Я тоже хочу помочь ей. Но вы окажете ей гораздо большую помощь, если останетесь здесь с детьми. Я через минуту пришлю к вам двух других, как только все приготовлю.

— Хорошо, — сказал он. Его устраивала такая расстановка вещей. — Вы хотите, чтобы я вскипятил воду или сделал что-нибудь еще?

— Да, это было бы неплохо, — она поставила свою корзинку на кухонный стол и начала распаковывать ее. — Вскипятите воду и приготовьте чай для себя и для девочек.

— Чай?

— M-м, и бутерброды, если в доме найдется что-нибудь съедобное. Судя по Виктории, ни у одной из них не было и крошки во рту с тех пор, как начались все эти суровые испытания.

— Не беспокойтесь, я сумею накормить их. Вы лучше хорошенько позаботьтесь о матери.

С охапкой чистых льняных простыней в руках и большим куском хозяйственного мыла Люсинда направилась в спальню. От ее прикосновения к двери, та широко распахнулась, и Прескотт, заглянув туда, мельком увидел женщину, лежащую в груде смятых простыней на кровати. При виде ее опухшего и покрытого синяками лица им овладело бешеное чувство ярости.

— Негодяй, — тихо сказал он, понимая, что это мог сделать только Эмерсон.

— Давайте-ка пойдем в другую комнату и посмотрим, что там делает лорд Прескотт, хорошо? — смертельно побледневшая Люсинда вышла из спальни, одной рукой ведя за собой Александру, а другой придерживая на бедре Элизабет. — О, посмотрите! Я думаю, он собирается приготовить вам что-нибудь поесть, как это делал в прошлый раз, когда был здесь. Ведь именно этим вы и занимаетесь, лорд Прескотт, не так ли?

— Э-э, — испытывая чувство отвращения и ярости и все же отчаянно стараясь оставаться спокойным, Прескотт не мог найти нужных слов.

Люсинде не нужно было обладать способностью читать чужие мысли, чтобы догадаться, о чем он сейчас думал. Она сама пришла к такому же выводу, когда увидела, в каком состоянии находилась бедная миссис Эмерсон. Гарик, безжалостно избив свою жену, ушел, совершенно не заботясь о том, что его побои явились причиной начавшихся у нее преждевременных родов. На глазах у девочек произошло уже достаточно жестокостей, и им, безусловно, не нужно было видеть этого больше.

— Лорд Прескотт! Вы ведь готовите чай детям, не правда ли?

Прескотт смог наконец справиться со своими горькими мыслями и, подавив в себе чувство злобы, отрешенно посмотрел на Люсинду.

— Что?

— Я сказала, разве вы не готовите им чай?

— Э-э, да чай — я уже собираюсь приняться за это дело.

В его теперешнем состоянии он вряд ли смог вскипятить чайник воды, не говоря уже о том, чтобы приготовить приличный чай для детей.

— А вообще-то, — сказала она, — у меня появилась идея получше. Почему бы вам не взять девочек и не выйти с ними на прогулку на некоторое время.

— На прогулку? Куда?

Она опустила на пол Элизабет и пододвинулась ближе к нему.

— Возьмите себя в руки, Прескотт, — прошептала она ему на ухо. — Вы должны сохранять спокойствие. Вы должны.

— А вы думаете, я не стараюсь? — сказал он сквозь крепко сжатые зубы. — Но все это не так просто. Черт побери, я видел, что этот негодяй сделал с ней.

— Я знаю. Это ужасно, и она страдает из-за этого, но не добавляйте к ее мукам еще и ваше совсем не своевременное выражение ярости. Подумайте о ней и о детях. В данный момент вы должны думать только о них. Вы понимаете? Одному Богу известно, что им пришлось увидеть.

Осознавая, что она была права, Прескотт попытался заглушить в себе чувство ярости. Придет время, когда он лично отомстит за ту боль, от которой сейчас страдала миссис Эмерсон. Рано или поздно Эмерсон заплатит сполна за все, что он сделал со своей женой.

Взглянув на три поднятых кверху личика, с ожиданием смотревших на него, Прескотт, сделав над собой усилие, усмехнулся.

— Так что вы, молодые леди, хотели сегодня делать, а?

— Мы не должны оставлять мамочку одну, — сказала Александра.

— Мисс Люсинда позаботится о ней, — ответил он, — не правда ли, мисс Люсинда?

— Конечно.

— Так что вы скажете, если мы вчетвером…

— Нет! — закричала Александра. — Мы ей нужны.

В отчаянии Прескотт посмотрел на Люсинду, ища помощи.

— И что же мне делать теперь?

— О, ради Бога, Прескотт, подключите свое воображение. Сводите их на прогулку, может быть, на пляж, или почитайте им сказку. Все, что угодно, лишь бы чем-то отвлечь. Они не должны видеть свою мать страдающей в страшных родовых муках. Посмотрите, бедняжки и без того напуганы до смерти.

Крик, донесшийся из спальни, прозвучал еще жалобнее, чем прежний. Прескотт ломал себе голову, стараясь придумать, чем заняться. Он достаточно любил детей, но находился в их окружении очень редко и совсем не знал, что с ними делать.

«О Боже, — подумал он, — что может сделать взрослый мужчина для того, чтобы развлечь трех маленьких девочек?»

Но тут вспомнил о повозке, с запряженными в нее пони, стоявшей перед домом, и его внезапно осенило.

— Не беспокойтесь, мисс Люсинда. Я знаю подходящее занятие. Мы вчетвером поедем в замок и устроим чаепитие.

— О, это великолепная идея, лорд Прескотт! — никогда еще Люсинда не чувствовала такого облегчения, как при мысли о том, что к Прескотту наконец вернулось самообладание. — Разве это не кажется вам восхитительным, леди? Чаепитие!

— В замке? — спросила Александра, и выражение страха в ее глазах медленно сменилось на радостное возбуждение.

— Конечно, — сказал Прескотт. — Для таких очаровательных леди, как вы, ничего не жалко. Мы все устроим наилучшим образом. Чаепитие с… с… — он посмотрел на Люсинду, всем своим видом моля о помощи.

— Кексами с вареньем и бутербродами с ветчиной, — сказала она. — Мне даже кажется, что я сегодня утром видела, как миссис Свит пекла свои любимые маленькие глазированные пирожные. Могу поспорить, что они наверняка придутся вам по вкусу.

— Тогда решено, — сказал Прескотт. — Вы, девочки, бегите и собирайте свои вещи. Возьмите своих кукол и все, что только пожелаете взять на наше чаепитие.

— Но у нас нет кукол, — сказала Александра. — Папочка никогда не дарил…

— Это неважно, — прервала ее Люсинда, погладив Александру по светловолосой головке. — У нас есть сотни кукол в детской замка.

— Сотни? — глазки Александры засверкали от радости.

— Да, и вы можете играть со всеми, если только захотите.

— Ты слышала это Виктория? У них есть куклы а замке!

У Люсинды сжалось от боли сердце, когда она смотрела, как Александра помогала своим маленьким сестрам собрать немногочисленные игрушки, которые были единственной радостью в их жизни. И хотя многие годы отделяли ее от этих девочек, у них с ней было очень много общего. У них был отец, который думал только о собственном комфорте и удовлетворении своих прихотей, даже не удосуживаясь позаботиться о том, чтобы у его детей было хотя бы самое необходимое. Ее же отец даже не подозревал о ее существовании. Он просто насладился ночью любви, проведенной с племянницей графа, а затем оставил ее с разбитым сердцем умирать в позоре. Но, по крайней мере, у этих маленьких девочек была мать, которая безумно любила их, а она потеряла свою сразу же после рождения.

— Готовы ехать? — спросил Прескотт.

Полные нетерпеливого желания поскорее отправиться, Александра и Виктория сияли от радости, тихо болтая друг с другом о чаепитии, глазированных пирожных и куклах. Малышка Элизабет, сидящая на руках у Люсинды, выглядела очень растерянной, не совсем понимая, что же все-таки происходит.

— Пожалуй, нам следует взять повозку гувернантки, не правда ли? — спросил Прескотт.

— В сложившейся ситуации, я думаю, это будет гораздо удобнее, нежели пытаться усадить всех вас четверых на спину одной лошади, — ответила Люсинда.

— Это уж точно. Так что, поехали. Иди-ка ко мне, земляной орешек. Ты будешь сидеть у меня на коленях и помогать мне управлять лошадьми.

Он протянул руки, чтобы взять малышку, но она крепко обхватила своими маленькими ручонками Люсинду за шею и спрятала личико.

— Ее зовут Элизабет, лорд Прескотт, а не земляной орешек, — сказала Александра, точно не зная, что это такое.

— По мне так она очень похожа на земляной орешек. И еще похоже, что она очень испугана.

— Иногда она может быть просто невозможной, — сказала Александра с рассудительностью взрослого человека. — Ну, пошли же, Элизабет. Нам нужно спешить.

Крик, еще громче и сильнее прежнего, раздался из спальни. Зная, что нельзя больше терять ни минуты, Люсинда отдала Прескотту Элизабет и подтолкнула его к двери.

— Позаботьтесь об их маме, — сказал он. И, как будто эта мысль внезапно пришла ему в голову, наклонился и поцеловал ее в щеку.

— Дайте мне знать, как все обойдется.

— Обязательно.

Выйдя из дома, Прескотт устроил маленьких девочек на одном сиденьи крошечной повозки, посадив Элизабет на колени Александры, а сам сел на другое — напротив.

«Что за черт, — подумал Прескотт, когда он хорошенько стегнул поводьями по спинам пони, и те, пошатываясь, медленно тронулись с места. — Взрослый мужчина, а должен ехать на дамском сидении в этой крошечной повозке, да еще в сопровождении трех маленьких детей». Он только надеялся, что с пони не случится никаких неприятностей по дороге, и они в скором времени благополучно доставят их к замку. Ну а если произойдет, то ему, пожалуй, придется слезать с повозки и идти пешком. Но больше всего он молился, чтобы никто не увидел его в этом неловком положении.

Медленно и равномерно продвигаясь вперед, они наконец достигли замка, и пони, к счастью, остановились только один раз в том месте у вершины холма, где узкая тропинка круто шла вверх.

— Хоть и маленькие, а сильные создания, — сказал он.

— Они прекрасны, — отозвалась Александра.

Услышав, какая задумчивость и скрытая печаль звучали в голосе девочки, Прескотт улыбнулся. У него было такое чувство, что он обнаружил что-то общее между собой и этой малышкой.

— Ты любишь лошадей?

Она кивнула.

— Мамочка обещала научить меня ездить верхом, когда я подрасту.

— У меня дома, в Техасе, ты бы считалась уже достаточно взрослой для этого дела. Но, пожалуй, здесь, в Англии, все немного по-другому. А сколько лет тебе должно быть, чтобы ты могла сесть на лошадь?

— Мамочка сказала, когда мне исполнится пять, — ответила она.

— Это неплохой возраст, чтобы учиться ездить верхом. Однако четыре даже лучше, правда?

Александра кивнула.

— Это было бы замечательно, лорд Прескотт, но я еще слишком маленькая. И к тому же у папочки нет денег, чтобы купить нам пони.

То, что эта маленькая девочка защищала своего отца, возбудило у Прескотта еще большую ярость к этому человеку. Эмерсон украл денег больше, чем нужно для того, чтобы купить своим дочерям одного маленького пони, однако вместо этого он предпочел расточать краденое на свою шлюху и второй дом.

— А сколько тебе лет сейчас? — спросил он.

— Четыре. Но мне исполнится пять в июле.

— Так это будет уже через несколько месяцев. Как ты думаешь, твоя мама очень разозлится, если ты начнешь учиться ездить верхом уже сейчас?

Ее голубые глазенки расширились от удивления.

— Сейчас, лорд Прескотт?

— Конечно, почему бы и нет? У нас как раз уже есть пони. Они, конечно, выглядят немного толстоватыми, но если ты будешь ездить на них каждый день, это будет для них прекрасной тренировкой, и они быстро войдут в форму.

— О, неужели мне можно?

— Все, что пожелаешь, дорогая. И вообще, если ты и твои сестры чего-нибудь захотите, придите и попросите об этом вашего старого дядю Прескотта.

— Дядю Прескотта? — спросила Александра.

— Мне хотелось, чтобы вы обращались ко мне «дядя Прескотт» вместо того, чтобы звать меня «лорд Прескотт». Честно говоря, мне это больше по душе. Это звучит, как-то дружелюбнее.

Но спустя несколько часов Прескотт уже начал раскаиваться, что дал детям столь необдуманное обещание. С той минуты, когда они приехали в замок и он попытался отдать их на попечение Миранде, Александра пристала к нему, словно маленькая тень. Виктория следовала за своей старшей сестрой по пятам, и обе они сполна давали выход своему любопытству, без устали расспрашивая его о Рейвенс Лэйере, детских комнатах и игрушках в них. А малышка Элизабет, которая сначала так боялась его, теперь отказывалась позволить кому-либо другому, кроме Прескотта, держать ее, кормить или менять ей пеленки, когда приходил этот злополучный момент, который по мнению Прескотта наведывался слишком часто.

Единственной вещью, которая хоть на некоторое время утихомирила их, был новорожденный ягненок, которого они обнаружили в большой корзинке в углу его спальни. Прескотт совершенно не подозревал, каким образом животное попало туда, но склонялся к мысли, что за его выдворение из кухонь ответственна миссис Свит.

— Дядя Прескотт, а почему он не бегает на лугу и не играет со всеми другими маленькими ягнятами? — спросила Александра.

С детской бутылочкой молока в руке Прескотт опустился на колени на пол рядом с маленькими девочками, которые ползали вокруг корзинки, гладя барашка.

— Это она, дорогая, а не он.

— А откуда вы знаете?

— О, это очень просто. Просто нужно посмотреть… — он остановился, осознав, что не может поведать впечатлительному четырехлетнему ребенку, как по виду определяют пол животных. — Э-э, это то, что мы, овцеводы, просто знаем. И я знаю, что это девочка.

— Хорошо, так почему она не на улице? — настаивала на своем Александра.

— Конечно, ей место именно там. Когда она немножко подрастет, мы обязательно отпустим ее на пастбище играть со своими маленькими друзьями. Но сейчас ей лучше побыть здесь. Хочешь покормить ее?

— Да, очень хочу, — Александра взяла у него бутылочку и вложила соску в рот ягненка, уже открытый в ожидании.

— А как ее зовут?

— Зовут? — мысли Прескотта лихорадочно забегали — а вдруг англичане дают имена всем своим овцам? Но он тут же облегченно вздохнул — этих созданий здесь так много, что этого просто не может быть — и рискнул ответить:

— Э-э… еще не думал об этом. Честно говоря, у меня просто не было на это времени. Я нашел овечку только сегодня утром.

— Но у нее должно быть имя, дядя Прескотт, — сказала Александра. — Мамочка говорила, что у всех божьих созданий должны быть имена.

— Твоя мама права. Хочешь сама дать ей имя?

— А можно?

— Конечно, не сомневайся.

Александра на мгновение задумалась, а потом улыбнулась.

— Принцесса. Я назову ее Принцессой.

— По-моему, это неплохое имя, — почувствовав чей-то пристальный взгляд на своей спине, Прескотт обернулся и увидел Харгривса, стоящего в двери. — Э, привет Эд.

Харгривс слегка нахмурился в ответ на настойчивое употребление графом его имени вместо фамилии.

— Милорд?

— Девочки, это мистер Харгривс. Он работает здесь в замке. Эд, это Александра, Виктория, а вон та малышка, делающая лужу на моем ковре, — Элизабет.

Безукоризненный слуга взглянул на детей со смешанным выражением пренебрежения и изумления на лице.

— Леди…

— Мы только что дали имя ягненку дяди Прескотта, — сообщила Александра.

— Это действительно стоящее дело, мисс. Прошу прощения, милорд, но не можете ли вы уделить мне минутку времени?

— Конечно. Девочки, как насчет того, чтобы докормить Принцессу, а потом отправиться в детскую? Но только не взбирайтесь по лестнице, пока мисс Миранда или мисс Ровена не придут за вами. Мне не хотелось, чтобы вы упали и ушиблись или что-то в этом роде.

— О, мы не будем, дядя Прескотт.

— Хорошо. А пока я пойду и посмотрю, смогу ли найти еще несколько пеленок для Элизабет.

Оставив детей в комнате, он вышел с Харгривсом в холл.

— Я думаю, нам понадобится няня, Эд. И чем скорее мы найдем ее, тем лучше. Менять пеленки, знаешь ли, не совсем мое занятие.

— Это будет постоянное место, милорд?

— Я не знаю, но они побудут здесь некоторое время.

— А как долго «некоторое время», милорд?

— Это зависит… Видишь ли, у их матери должен родиться еще один ребенок, и, как мне сказали, это может случиться не так скоро.

— Мы понимаем, милорд.

— А по какому поводу ты хотел меня видеть?

— Миссис Свит послала меня спросить у вас, будут ли дети пить чай в детской пораньше, в соответствии с обычной традицией, или же они будут ужинать по-семейному за одним столом с Вашей светлостью, но в более поздний час.

— О, черт побери, Эд, я не могу позволить, чтобы эти три маленькие девочки ели в одиночестве. К тому же Элизабет еще слишком мала, чтобы самой справиться с ложкой. Я считаю, будет лучше, если они поужинают со мной.

— Конечно, как пожелает Ваша светлость. Но могу ли я сделать маленькое замечание?

— Безусловно, давай выкладывай.

— Ужинать с детьми такого возраста в столь поздний час, возможно, не совсем мудрое решение.

— Да, ты прав. Я забыл, что детям надо рано ложиться спать.

— Вот именно, милорд. И ужин в соответствии с традициями в столовой может стать трагедией, особенно что касается малышки Элизабет. Бархатные подушки на стульях уже довольно стары, и я сомневаюсь, что они выдержат, м-м-м, скажем, излишнюю сырость, которую она, почти наверняка, принесет им. Не говоря уже о всей той еде, которую они, вероятнее всего прольют.

Прескотт почесал затылок, напряженно думая о том, как ему найти выход из сложившейся ситуации.

— Похоже на то, что ты кое-что знаешь о детях, Эд.

Харгривс вытянулся в струнку и с беспристрастным выражением лица кашлем прочистил себе горло.

— Мы состояли на службе в других домах, где присутствовали дети.

— Такие же малыши их возраста? — спросил Прескотт, кивнув головой на дверь спальни.

— Дети всех возрастов, милорд.

— Тогда, раз у тебя гораздо больше опыта с ними, чем у меня, посоветуй мне, что я должен делать?

— Это очень просто, милорд, вам следует ужинать вместе с ними в детской.

— Да, теперь, когда ты упомянул это, я удивляюсь, как такая прекрасная идея — есть с ними в детской — не пришла мне в голову. И даже если они прольют что-нибудь, это не будет иметь никакого значения, — Прескотт сердечно хлопнул слугу по спине. — Ты молодец, Эд. Сначала ты показался мне очень напыщенным, но теперь я вижу, что у тебя есть голова на плечах.

— Спасибо, милорд.

— Не нужно благодарностей. И, пожалуйста, передай мои распоряжения миссис Свит.

— Конечно, милорд.

Когда Прескотт развернулся и вошел в спальню, плотно закрыв за собой дверь, камердинер тихо сказал:

— И меня зовут Харгривс, милорд. Не Эд. Харгривс.

Глава 12

Легкий шум пробудил Прескотта ото сна. В этот же момент он почувствовал теплую влажность, распространяющуюся в кровати рядом с ним. «Элизабет, — подумал он, — опять намочила пеленки».

Он очень осторожно освободил себя из сплетения маленьких рук и ног и тихо слез с кровати, не желая беспокоить детей, которые мирно продолжали спать. Он на цыпочках пересек покрытый ковром пол, снял свой махровый халат со спинки стула и, натянув его на себя, открыл дверь. Тот легкий шум, который он слышал, произвела Люсинда, входя в его гостиную.

— О, извините, — сказала она, держа в руке высоко перед собой лампу. — Я не хотела будить вас.

— Вы не разбудили меня. Все равно я не спал.

Несмотря на тусклый свет от лампы, он заметил печаль и усталость на ее прекрасном лице. Что-то подсказало ему, что она пришла к нему в столь поздний час с недобрыми вестями.

— С девочками все в порядке?

— У них все прекрасно, — сказал он. — Мы почти весь день играли с куклами и с ягненком, а потом они поели так, как будто их не кормили неделю, и уснули в моей кровати.

— В вашей кровати?

— Да, в моей кровати.

— Но им следует спать наверху в детской.

— Я старался уложить их в кровать там, но из этого ничего не вышло. Они хотели, чтобы я рассказал им сказку. Но дело в том, что я поведал им все истории, какие только мог вспомнить, а они хотели еще. Так что пришлось привести их вниз и читать сказки до тех пор, пока они не уснули.

Почувствовав холодок под халатом, он оттянул махровую ткань от мокрого места на ноге.

— Элизабет опять намочила пеленки.

Люсинда взглянула в чуть приоткрытую дверь за его спиной, и выражение страшной душевной боли исказило ее черты.

— Бедняжки.

— А как их мама?

— Анна… — Люсинда прервалась. Ее охватила дрожь. Последние силы разом покинули ее.

— О Боже, дорогая.

Прескотт подошел, взял лампу из ее пальцев и заключил в свои объятия, прижав крепко к себе, когда она разразилась неудержимыми рыданиями.

«Боже, спаси и помоги невинным в этом мире, — думал он. — Особенно трем маленьким, лишенным матери ангелочкам, спящим сейчас в его кровати».

Спустя некоторое время, когда плач ее стал понемногу утихать, Люсинда снова набралась сил заговорить.

— Анна была настоящая леди. Такая изысканная, такая утонченная и такая прекрасная мать. У нее не было шансов, Прескотт. Ни малейших шансов.

— Ну-ну, не корите теперь себя. Вы сделали все, что могли, чтобы помочь ей.

— Я знаю, я знаю. Доктор Гудэйкер сказал мне то же самое, но это ничуть не уменьшает страшную пустоту в моей душе.

— И доктор был там?

— Он подъехал к дому за несколько мгновений до того, как Анна, наконец, родила. Доктор сделал все, что было в его силах, но даже он не смог спасти ее. Гарик избил ее настолько жестоко на этот раз, что у нее просто не осталось сил, чтобы выжить. Смерть, возможно, явилась для нее самым большим облегчением в жизни.

— Так сказал доктор?

— О, ему ничего не надо было говорить. В тот момент, когда я увидела синяки у Анны на животе, ее тяжелое состояние стало очевидным для меня.

— А младенец?

Люсинда покачала головой.

— Как сказал доктор Гудэйкер, он, должно быть, умер еще во время избиения.

Невыносимая ярость захлестнула душу Прескотта. Он не мог понять, как человек мог быть настолько жестоким, чтобы избить ногами свою беременную жену и ребенка в ее чреве, убив их обоих. Значит, Эмерсон не был человеком, по крайней мере, в истинном смысле этого слова. Он был подлецом и должен так или иначе ответить за свои преступления.

— Ты будешь в порядке? — спросил он.

— У меня все будет нормально.

Но Люсинда знала, что пройдут дни, недели, а может даже месяцы, прежде чем яркие картины страданий Анны Эмерсон и ее мученические крики поблекнут в памяти. Эти пытки будут продолжаться еще долго.

Не в силах стоять на месте и чувствуя потребность сделать что-то немедленно, Прескотт высвободился из объятий Люсинды, отступил назад и направился к спальне.

— Вы не могли бы остаться с девочками на некоторое время?

— Конечно. Но куда вы идете?

— Мне нужно выйти.

— Выйти? В такой час?

— Да. У меня плохой привкус во рту. Может быть, свежий воздух поможет мне избавиться от него.

— Но на улице кромешная тьма. И начинается дождь. Вы потеряетесь и схватите простуду.

— Не беспокойтесь, я буду в порядке. Я не собираюсь идти туда, где не был раньше.

Видя его непреклонный решительный вид, Люсинда больше не сомневалась насчет того, куда он идет и каковы его намерения.

— О, ради Бога, Прескотт, вы не можете сейчас помышлять о том, чтобы сделать этот необдуманный поступок.

— Нет, это не необдуманный поступок. Я должен был сделать это уже давно.

— Вы имеете в виду — вершить правосудие собственными руками, не так ли?

— Как только я приехал сюда, и вы, и все остальные твердили мне, что владельцу этих мест принадлежит вся власть. Настало время воспользоваться своим правом. Вам так не кажется?

Он тихо проскользнул в свою затемненную спальню, где тусклый свет, пробивавшийся от лампы Люсинды из гостиной, едва освещал три крошечные фигурки, лежащие посередине его кровати. Но и этого взгляда было достаточно, чтобы болезненно сжалось его сердце, и он вспомнил о своем детстве. Он знал, что значит расти без матери, все время думать, как она выглядит, и постоянно мечтать о том, чтобы хоть раз услышать ее голос и смех. Тетушка Эмми прекрасно заменяла ему мать. Она была любящей, доброй, а при необходимости строгой. Но факт оставался фактом: она была только его тетей, а не настоящей матерью.

Он остановился у кровати, чтобы накрыть детей одеялами, которые они скинули с себя во сне, а затем направился в гардеробную. Но собираясь закрыть дверь, он обнаружил Люсинду, стоящую у него за спиной.

— Это безумство, Прескотт. То, что вы задумали сделать, — совершеннейшее безумство.

— Эмерсон забил ногами свою жену и ребенка до смерти. Он заслужил дозу своего собственного лекарства, Люсинда. И мы оба знаем об этом.

— Вы хотите сказать — око за око, не так ли?

— Да, пожалуй, это так, — он стянул с себя халат и начал было расстегивать ширинку брюк, но Люсинда смотрела на него. — Вы не могли бы отвернуться? Мне надо вылезти из этих мокрых штанов.

— Нет, я не отвернусь. Я не позволю вам переодеться. Может, хотя бы это остановит вас от совершения необдуманного поступка.

— Ну и прекрасно. Пусть будет по-вашему.

Он расстегнул две верхние пуговицы и был уже готов сделать то же самое с третьей, когда Люсинда глубоко вздохнула и быстро повернулась к нему спиной.

— Это несерьезно. Вы не можете устроить разбирательство с Гариком сегодня ночью.

— И могу, и сделаю. Выбить дух из этого подлеца будет достойным для него наказанием. На этот раз ему придется иметь дело с таким же мужчиной, как и он сам, а не с хрупкой болезненной женщиной.

— Прескотт, из двух неправд правды не получится. Даже если вы изобьете Гарика, это все равно не воскресит его жену и ребенка. Они все так же будут мертвы.

— Но я не могу оставить это безнаказанным, а тем более забыть, — произнес он с раздражением, доставая чистые брюки из комода.

— Но это вовсе не то, что я прошу вас сделать. Я просто думаю, что вам следует остановиться и еще раз обдумать свои действия, прежде чем расправляться с человеком без суда.

— Но кто-то должен наказать Эмерсона, и это с успехом могу сделать я. К тому же я слышал, что шериф в этих краях немногим лучше пустого места.

— Нет, он не пустое место. Это порядочный человек. Возможно, он знает свое дело не так хорошо, как чиновники в Лондоне, но он справляется со своей работой.

— Согласен. Может быть, он и старается делать все, что в его силах, но знает ли он, что делать в случае убийства?

— Убийства?

— Да, убийства. Когда человек избивает свою жену и ребенка в ее чреве, и та умирает от побоев при родах, он становится убийцей, как на это ни посмотри. Так вот, я не знаю, как вы здесь, в Англии, наказываете своих убийц, но у меня дома мы их вешаем.

— Мы наших тоже вешаем, — сказала она. — Но мы делаем это законным путем.

— Да, но ведь мы с вами знаем, как действуют эти законы? Они вступают в силу не так быстро, как следовало бы.

— Однако, несмотря ни на что, именно шериф должен арестовать Гарика и заключить его в тюрьму до тех пор, пока он не предстанет перед судом за свои преступления. Так делают все цивилизованные люди.

— Цивилизованные? К черту! К тому времени, когда этого грязного мерзавца Эмерсона соберутся судить, он может быть уже далеко отсюда. Нет, на этот раз ему все так просто не сойдет с рук.

— Вы, конечно, граф Сент Кеверна, но и вы не всесильны.

— Может быть, — сказал он, натягивая на себя теплую чистую рубашку. — Но у меня в руках власть.

— О, ради Бога, Прескотт, неужели мне нужно постоянно напоминать вам, что вы уже не в Техасе? Теперь вы в Англии. Ваше правосудие дикого Запада просто-напросто не подходит для здешней жизни.

— А вот это мы еще посмотрим.

— Прислушайтесь к самому себе. Вы говорите, как какой-то варвар из темных веков. Вы не можете назначить сами себя и судьей и присяжным Гарика Эмерсона, вы в одиночку не можете, подобно разъяренной толпе, расправиться с ним самосудом, повесив на каком-нибудь дереве.

Не получив немедленного едкого ответа на свое воззвание, Люсинда поняла, что пришло время предпринять другой подход и обратиться к доброй и нежной стороне его натуры.

— Ради Бога, Прескотт, хотя бы на секунду задумайтесь о детях. Они потеряли свою мать, и их отец — это… это… Словом, очевидно, что он совершенно не заботится о них. Он, скорее всего, никогда этого не делал. Но все родственники Анны мертвы также как и родственники Гарика. У трех маленьких девочек, что спят сейчас в вашей кровати, нет ни тетушек, ни дядюшек, ни кузенов. Никого, Прескотт. Совсем никого.

— Неправда, — сказал он. — У них есть я.

Люсинда резко повернулась к нему лицом и посмотрела на него с удивлением, почувствовав некоторое облегчение при виде того, что он был уже одет и натягивал на себя толстый, отделанный кожей камзол.

— Вы хотите взять на себя ответственность за их воспитание?

— А почему бы и нет? Моя тетушка Эмми говорила, что я всегда отличался тем, что притаскивал домой каждого бездомного щенка, который попадался на моем пути…

— Но Александра, Виктория и Элизабет не щенки. Это маленькие девочки.

— Я это знаю. Но они немногим отличаются от маленьких щенков, если обстоятельно и хорошенько подумать об этом. Им нужен дом и кто-нибудь, кто бы любил и заботился о них. Видит Бог, у меня есть дом. И этот дом достаточно большой, он может вместить целую армию таких маленьких девочек. Я думаю, что смогу дать им любовь и тепло. К черту, теперь у меня даже есть достаточно денег, чтобы нанять кого-нибудь ухаживать за ними.

— Вы говорите так, как будто собираетесь удочерить их.

— Если дойдет до этого, да. Почему бы и нет?

— Из-за одной вещи. Вы не женаты. Холостяки не могут брать на воспитание детей. Особенно маленьких девочек.

— Хорошо, тогда я не буду удочерять их, я найму адвоката, чтобы оформить опекунство над ними. Александра уже зовет меня дядя Прескотт. Как бы то ни было, я буду нести ответственность за них, а не Эмерсон. Чем меньше они будут иметь общего с этим куском дерьма, тем лучше. А сейчас присмотрите за ними, пока меня не будет дома, слышите? Это дело не займет у меня слишком много времени.

Люсинда стояла и смотрела в молчаливом удивлении, как Прескотт проскользнул в дверь, соединяющую его гардеробную с внешним холлом. Неужели этот мужчина никогда не перестанет удивлять ее? С первого же момента, когда они встретились, он стал для нее постоянным источником изумления. Он был так не похож на любого другого мужчину, которого она когда-либо знала. Прескотт протянул руку помощи и открыл свое сердце для осиротевшего ягненка, для троих детей, лишившихся матери, и для нее — бедной бездомной родственницы.

Но в то же время он хотел безжалостно избить человека, чтобы отомстить за его умершую жену, хотя видел ее только два раза в своей жизни. Его характер заключал в себе такое сочетание разнообразных черт! Вряд ли она когда-нибудь узнает его до конца. Но из того, что она уже видела, было ясно, что нежность и заботливость с лихвой перевешивали его пугающую мстительность. Она поняла, что встретила человека, который попадается единожды на миллион.

Несмотря на ветер и моросящий дождь, который бил ему в лицо, Прескотт чувствовал, как пот тонкими струйками стекает у него по спине, когда он, спустя полчаса, прискакал в Сент Кеверн. При мысли о том, что опять придется иметь дело с Эмерсоном, ему стало не по себе. Но он был уверен, что это нужно было сделать. Эмерсон и другие подобные ему подлецы в этих краях должны знать, что новый граф не будет смотреть сквозь пальцы на тех, кто избивает жен. Или, еще хуже, своих детей. Если кто-то хочет подраться с кем-то, то может найти достойного соперника и в нем, а не избивать беспомощных детей и женщин. Это просто выходит за всякие рамки.

В доме Эмерсона все уже мирно спали, когда Прескотт придержал свою лошадь у центральных ворот. Он осмотрелся, надеясь увидеть кого-нибудь из местных жителей, все еще шатающихся по улице, которые могли пригодиться в случае, если бы ему понадобилась помощь. Однако в десять часов в эту дождливую ночь на улице не было ни души.

«Но это ненадолго», — сказал он сам себе, перекинув ногу через седло и спрыгнув с лошади. Он намеревался наделать с Эмерсоном достаточно шума, чтобы пробудить ото сна даже самых тугих на ухо.

Прескотт подошел к парадной двери и постучался, молясь о том, чтобы никто не открыл ему, и у него был бы предлог выбить эту чертову заслонку ногой. Но кто-то все-таки отозвался — та самая маленькая служанка, которая открывала ему в первый раз.

— Милорд!

— Я пришел повидаться с Эмерсоном, — сказал он.

— Но, милорд, мистер Эмерсон в этот час уже в постели.

— Тогда вам, девушка, лучше пойти и разбудить его, потому что если вы этого не сделаете, то это сделаю я сам.

— Да, милорд, — она сделала быстрый реверанс и моментально исчезла в темноте дома.

Стоя под дождем и хорошенько поразмыслив — а у него было на это время, — Прескотт пожалел, что не сказал горничной найти себе место, где можно было бы спрятаться, тем временем, как он сам пойдет и разбудит мистера Эмерсона. Он был готов поспорить, что если бы Эмерсон увидел его, ворвавшегося посреди ночи в спальню, то у этого негодяя наверняка душа ушла бы в пятки. Скорее всего новый граф был человеком, которого бывший управляющий менее всего ожидал увидеть в такую ночь.

Через мгновение служанка появилась опять, уже слегка покрасневшая и запыхавшаяся от того, что ей пришлось подниматься по лестнице.

— Мистер Эмерсон велел передать Вашей светлости, что он спустится через минуту. Мисс Изабель просила вас, если пожелаете, пройти и подождать в гостиной.

— В гостиной? Прекрасно, я так и сделаю. А сейчас почему бы вам не сбегать и не позвать сюда шерифа.

— Шерифа, милорд?

— Именно. Скажите ему, что его хочет видеть граф.

— Да, милорд. Я только сбегаю за плащом.

— Нет, этого не нужно делать. Вот, возьмите мой камзол. Я не думаю, что он понадобится мне, пока вы не вернетесь назад.

Он накинул камзол на хрупкие плечи служанки и увидел, как у нее слегка подогнулись колени под его тяжестью.

— А теперь идите. И, э-э, можете не спешить.

— Да, милорд.

Прескотт, прежде чем войти в дом, подождал пока она, идя вдоль по улице, не скрылась из вида. Он уже было закрыл за собой дверь, но в последний момент решил оставить ее открытой. Может быть, кое-кому понадобится быстро выйти из дома в эту ночь.

Гостиная в доме Эмерсона, как и холл, была прекрасно обставлена. В ней стояла отличная мебель: обтянутые бархатом диваны и стулья, изящные маленькие столики, крышки которых были инкрустированы маркетри[6], а стены ее украшали картины модных художников.

«На деньги, которые он годами прикарманивал в Рейвенс Лэйере, этот подлец купил все самое лучшее», — решил Прескотт. Кроме того ему стало совершенно ясно, что Эмерсон и не собирался распродавать свое добро и возвращать назад хоть один украденный шиллинг.

— Никчемный негодяй, — тихо сказал он.

— Прошу прощения, милорд?

Прескотт обернулся и увидел Эмерсона, стоявшего в дверном проеме и завязывающего пояс своего длинного парчового халата.

«Его жена и дети вынуждены были ходить в обносках в то время как Эмерсон и его шлюха одеваются в лучшее, что только можно купить за деньги. За деньги, украденные в Рейвенс Лэйере!» — Прескотт снова разгневался.

— Я сказал, что ты никчемный негодяй, Эмерсон. Я встречал сукиных сынов в свое время, но должен сказать, что ни один из них не годится тебе в подметки.

— Так вы пришли в столь поздний час, чтобы бросить мне в лицо оскорбления? Разве это не могло подождать до утра?

— Боюсь, что нет. Это должно быть сделано сейчас. А до конца этой ночи я собираюсь не только высказать все, что я думаю о тебе, Эмерсон, но и сделать кое-что большее.

— Что вы имеете в виду?

— Я имею в виду то, что собираюсь выбить из тебя дух так же, как ты это сделал со своей женой и сыном.

Испуганное выражение на лице Эмерсона сказало Прескотту, что это известие явилось для него полнейшей неожиданностью.

— Сын? У меня есть сын?

— Нет, — сказал Прескотт, грозно приближаясь к нему, — у тебя был сын. Но ты убил его вместе со своей женой, избив ее ногами до смерти.

— Нет, я… — Эмерсон замолчал, потрясенный тем, что сказал Прескотт. — Анна умерла?

— Разве ты не слышал, что я сейчас сказал? Или ты, кроме того, что глуп, еще и глух?

— Она упала. Анна упала, вы меня понимаете? Она всегда падает. Я не бил ее ногами.

— Однако я видел совсем другое.

— Клянусь, я не бил ее. Она упала!

— Но ведь ты не можешь отрицать, что частенько поднимал на нее руку, не так ли?

— Я… я… Со мной, возможно, такое иногда случалось. Видите ли, мы поругались с ней. Мы всегда ссорились, когда были вместе. Вот почему я живу с Изабель, э-э, мисс Мартине. Я не могу выносить женщин, которые дерзят своим мужьям так, как Анна дерзила мне. Сегодня днем, когда она повысила на меня голос, я…

— Дал ей пощечину?

— Да.

— Затем, когда она попыталась защитить себя, ударил ее в лицо кулаком. И ударил ты ее так сильно, Эмерсон, что сломал ей челюсть.

— Нет!

— Да! Не лги мне, сукин сын, я видел ее лицо. На своем веку я попортил достаточно челюстей, чтобы по виду узнать ту, которая сломана. А ее челюсть была не просто сломана, она была, к чертовой матери, раздроблена на кусочки.

— О-она впала в истерику.

— Неудивительно, когда ты ее так избил.

— Она не переставала изводить меня своими просьбами вернуться домой к ней и детям. Я не могу жить в той лачуге вместе с ними. Мне надо поддерживать свое положение. И у меня есть потребности — я мужчина, а Анна никогда не могла удовлетворить их.

— И тебя совершенно не волновало, что твоя жена и дети ходили в обносках и не имели порою куска хлеба тем временем как ты наслаждался здесь в обществе своей шлюхи?

— Изабель не…

— Черт возьми, это правда. Она живет с тобой в этом доме, спит в твоей кровати, носит одежду, которую ты ей покупаешь, и она — не твоя жена. Если это не делает ее шлюхой, то не знаю, чего еще для этого не хватает?

— Она моя любовница. Все английские джентльмены высокого происхождения имеют любовниц.

— Я знаю некоторых людей, которые могут не согласиться с тобой на этот счет, Эмерсон. И к тому же никакой ты не джентльмен, и все абсолютно знают, что ты вовсе не высокого происхождения.

— Я должен возразить, милорд.

— Ну что же, это твое право.

— Да, у меня есть право защищать себя против столь несправедливых заявлений.

— Защищать себя? Вот в этом ты прав.

Прескотт так резко и неожиданно нанес удар, что у Эмерсона просто не было времени увернуться. Тяжелый кулак Прескотта звучно опустился на челюсть Эмерсона, сломав ее и с силой откинув того к стенке. Несмотря на то, что Прескотт сильно ушиб костяшки своих пальцев, он не обратил на боль ни малейшего внимания.

— Так какие ощущения ты испытываешь, Эмерсон, когда предстаешь перед человеком, который больше и сильнее тебя, и который не собирается слушать твои оправдания? Не слишком хорошо, не правда ли? Должно быть и твоя жена чувствовала себя не слишком хорошо, когда ты использовал ее вместо боксерской груши.

Струйка крови потекла из уголка рта Эмерсона, и ярость сверкнула в его глазах.

— В-вы, подонки из высшего сословия, всегда издеваетесь над нами, бедными трудягами.

— Не оскорбляй меня так, Эмерсон. Я не высшее сословие.

Эмерсон, резко оттолкнувшись от стены, стремительно бросился на Прескотта, пытаясь ударить его головой. Но Прескотт сделал быстрый шаг в сторону и выставил ногу, споткнувшись о которую Эмерсон полетел на пол. Но прежде, чем он смог упасть, Прескотт ловко схватил его за ворот халата.

— Хороший выпад, но не совсем удачно выполнен, — сказал Прескотт, волоча брыкающегося Эмерсона по комнате, как тяжелый мешок с зерном. — Видишь ли, мне приходилось делать это раньше. В одной из лучших салунных потасовок, где я участвовал, один приятель уже пытался, как и ты, ударить меня головой.

И он с размаху ударил Эмерсона головой о дверной косяк.

— Ой-ой-ой, как же это получилось?

Затем, взяв обеими руками за отвороты халата, Прескотт с такой силой ударил Эмерсона о стену, что на ней сеткой поползли трещинки, а с потолка посыпалась штукатурка.

— Похоже на то, что тебе сегодня крупно не везет.

Вдруг он заметил большое окно, прицелился и швырнул к нему Эмерсона изо всех сил, на которые был способен. Стекло разбилось вдребезги, когда Эмерсон вылетел из окна наружу в темноту ночи.

«Хм, — подумал Прескотт, отправляясь за своим противником через только что сделанный выход. — Судя по всему, я мог и не оставлять открытой парадную дверь!»

Глава 13

Шериф Пенхалиган, все еще окончательно не проснувшись, несмотря на то, что холодный воздух пробирался ему под длинную ночную рубашку, быстро шел по улице. У него, конечно, уже давно было желание познакомиться с новым графом, но он не мог даже предполагать, что их встреча состоится сегодня, да еще так поздно ночью.

— Вы уверены, что милорд хотел видеть именно меня? — спросил он молодую служанку, которая подпрыгивала рядом с ним, едва поспевая своей семенящей походкой за его быстрыми шагами.

— Да, сэр. Он сам мне сказал… — тут она неожиданно замолчала, увидев, что двое мужчин оставшихся в доме, когда она уходила, сцепились в драке перед оградой.

— О Боже! Что они делают?

Шериф, бросив взгляд на мужчин, сразу понял, что его встреча с новым графом будет очень запоминающейся.

— Ничего такого, над чем следует задумываться леди такого юного возраста. Лучше бегите назад в дом и оставайтесь там.

— Но, сэр…

— Не спорьте со мной, мисс. Делайте то, что я вам сказал. Сейчас же домой!

Уверенный, что девушка выполнит его приказание, он поспешил к дерущейся паре, и при этом ночная рубашка, развеваемая ветром, хлопала по его худым лодыжкам. Вид у городского шерифа был скорее смешным, чем грозным.

Но молоденькая служанка Эмерсона, постояв немного, медленно последовала за шерифом по пятам. То, что она увидела, подойдя поближе к своему хозяину и к его позднему посетителю, молодому графу, заставило ее раскрыть рот от изумления. Лорд Прескотт задавал Эмерсону хорошую взбучку.

— Давно бы так, — тихо пробурчала она себе под нос.

— И что же такое здесь происходит? — спросил Пенхалиган, когда приблизился к дерущейся паре. Но, присмотревшись получше, он понял, что в действительности это была вовсе не драка, а избиение одного человека другим из-за существенного преимущества второго.

— Вы шериф? — спросил Прескотт.

— Да. Шериф Джордж Пенхалиган. А вы, сэр?..

— Прес… э-э, лорд Сент Кеверна.

— А, да. Мне сказали, что Ваша светлость желали видеть меня.

— Верно, я действительно хотел встретиться с вами.

Пенхалиган сделал паузу, ожидая, что новый граф все объяснит дальше, но так как Прескотт продолжал хранить молчание, он спросил:

— По какому поводу вы желали меня видеть, милорд?

— По поводу вот этого гнусного скунса.

Прескотт поднял на ноги Эмерсона и повернул его так, чтобы Пенхалиган мог видеть его лицо. Взглянув на него сам, он почувствовал большую гордость за то, что ему удалось держать свою ярость под контролем. Только один глаз Эмерсона заплыл, и он потерял только два зуба вместо целого ряда, как это часто случалось с другими, когда Прескотт ввязывался в драку.

— Гнусный кто, милорд?

— Скунс. Вы, возможно, зовете их здесь по-другому. Хорек?

— Ваша светлость сравнивает мистера Эмерсона с каким-то животным?

— Вот именно.

— Но, милорд, мистер Эмерсон — честный член нашей общины.

Прескотт разжал пальцы, крепко державшие Эмерсона за воротник, и тот сполз вниз, растянувшись, как тряпка, посередине мощенной булыжником улицы.

— Как может быть такой человек честным? — он немного помолчал, глядя на Эмерсона. — Это, кажется, закономерный конец для вора и мучителя своей жены. Вы так не думаете?

— Вор и мучитель жены? Мистер Эмерсон?

— О, и больше того, шериф. Гораздо больше.

— Что же может быть еще хуже?

— А как насчет убийцы? Видите ли, он убил миссис Эмерсон и их младенца-сына.

— У вас есть доказательства этого?

— Да, их тела находятся в его доме. Но не в этом доме, где живет он, а в другом, где жили его жена и дети. Я думаю, что доктор Гудэйкер, освидетельствуя их тела, возможно, до сих пор еще там.

— Нет, это не является доказательством.

— Вам недостаточно двух мертвых тел? Какие же еще доказательства вы хотите?

— Для доказательства нужен свидетель, который мог бы подтвердить ваше заявление об избиении мистером Эмерсоном своей жены, милорд.

Мгновенно милые детские лица Александры, Виктории и Элизабет пронеслись у Прескотта перед глазами. Он был абсолютно уверен, что они видели, как Эмерсон, ударив кулаком и сбив на пол их мать, продолжал бить ее ногами, но он не мог сказать об этом Пенхалигану. Они были еще совсем малышками и за один день прошли через столько испытаний, что хватит на целую жизнь. И теперь он уже никак не мог попросить их свидетельствовать против своего отца.

Возможно, когда они подрастут, и им будет легче понять трагичность данной ситуации, но не сейчас…

— Так, значит вы говорите, что два мертвых тела, мое слово и показания доктора — этого еще не достаточно?

— О, для меня — да. Это звучит достаточно убедительно для меня, милорд, но ведь я не судья. Уж если мы заговорили об этом, то я даже не являюсь присяжным заседателем. Но я знаю, что наши английские суды уделяют большое внимание наличию существенных доказательств.

— Да, неважно.

Эти чертовы судейские системы! Прескотт знал, что должен быть способ не только наказать Эмерсона, но и быстро упечь его за решетку, чтобы он не смог больше причинять людям зла. И тут его осенило:

— Вы еще можете сомневаться в том, что он убийца, зато, наверное, не может быть никаких сомнений в том, что он — вор. И прежде, чем вы спросите меня, есть ли у меня доказательства, я отвечаю вам — есть! Это очень существенные доказательства. У меня в замке есть учетные книги и журналы с его почерком, которые свидетельствуют, что он годами прикарманивал себе деньги Рейвенс Лэйера, — он махнул рукой на дом позади него. — Этот дом и все, что есть в нем, по праву принадлежит мне.

Пенхалиган взглянул на дом и, различив едва прикрытый одеждой силуэт женщины с пышными формами, стоящей в дверном проеме парадного входа, лукаво спросил:

— Все, милорд?

Увидя любовницу Эмерсона, с испугом смотревшую на него, Прескотт решительно покачал головой.

— О, к черту, нет! Она его, а не моя.

— А-а, понятно.

— Так вот, я пытался это дело уладить по-хорошему, шериф. Я действительно пытался. Когда обнаружил, что он занимается воровством, я дал ему возможность вернуть мне украденные деньги. Да вернее не мне, а Рейвенс Лэйеру. Я предложил ему продать все добро, купленное на них, и даже предоставил ему для этого времени больше, чем достаточно. Но похоже на то, что эта свинья по-прежнему продолжает купаться в роскоши, не собираясь платить мне ни одного медного цента.

— Понятно, — сказал Пенхалиган, глубокомысленно кивая головой. — Так Ваша светлость желает подать жалобу на Эмерсона?

— Жалобу? Вы смеетесь надо мной? Я хочу бросить этого жалкого негодяя в тюрьму до конца его жизни, вот что я хочу.

Пенхалиган как-то замялся и отвел взгляд.

— Я боюсь, что это будет невозможно, милорд.

— Почему невозможно?

— Потому, милорд, что у нас в деревне нет тюрьмы.

— Нет тюрьмы?

— Да, милорд.

— А как насчет Сент Кеверна? Там-то есть тюрьма?

— Нет, милорд. Она была там. Но, к несчастью, сгорела дотла в прошлом году, а горожане еще не смогли собрать деньги на то, чтобы построить новую.

— Нет тюрьмы? — он в недоумении схватился рукой за голову. — Будь я проклят. Я никогда не слышал о месте, где бы не было тюрьмы.

— Теперь вы знаете такое место, милорд.

— И куда же вы деваете всех преступников, которые нарушают законы?

Смущенный отсутствием в деревне сооружения для содержания преступников, Пенхалиган откашлялся и тихо сказал:

— Мы помещаем их под домашний арест, милорд.

— Домашний арест?

— Да, милорд.

Мысль о том, что человек, совершивший столько преступлений, будет продолжать жить с привычным для него комфортом, возмущала Прескотта до глубины души.

«Что за чертово место», — подумал он. Внезапно его мозг лихорадочно заработал — домашний арест, дом. Рейвенс Лэйер — это замок. Очень, очень старый замок.

— Придумал, — сказал он с самодовольной ухмылкой. — Я знаю идеальное место, куда можно поместить этого жалкого негодяя.

— Милорд?

— Он может находиться под домашним арестом с другими крысами в моей темнице.

— Темнице Вашей светлости?

— Вот именно, Пенхалиган, в моей темнице. Давайте-ка, помогите мне.

Когда Прескотт наклонился и за шиворот поднял потерявшего сознание Эмерсона на ноги, шериф поспешил ему на помощь.

— Но, милорд, темницу Рейвенс Лэйера не использовали веками. Там, должно быть, просто ужасные условия.

— Вы видели ее?

— Да. Однажды, когда я был еще мальчишкой, мы с приятелями пробрались в темницу, чтобы взглянуть на нее. Это такое ужасное место!

Когда они перебросили обмякшее тело Эмерсона через спину лошади, Прескотт спросил:

— И там много пауков, не так ли?

— Да, а также кандалов и цепей на стенах и других приспособлений, которые я не осмелюсь упомянуть.

— Мне это нравится. Эмерсон должен почувствовать себя там, как дома.

Часом позже Прескотт устало поднимался по подвальной лестнице, стряхивая паутину с камзола.

Он только что затратил большое количество энергии, устраивая своего пленника, находившегося почти в бессознательном состоянии, в самой темной и сырой камере, какую только смог найти в темнице.

Добившись своего, Прескотт находился в приподнятом возбужденном настроении, и несмотря на то, что было уже далеко за полночь, ему совершенно не хотелось спать.

— Слишком много впечатлений, — сказал он сам себе, продолжая переживать случившееся.

Шериф был прав — темницей Рейвенс Лэйера не пользовались веками, и она выглядела удручающе. Состояние камеры Эмерсона было самым сомнительным изо всех других. Было похоже на то, что один хороший удар плечом мог сорвать хлипкую дверь с петель. Поржавевшие кандалы на стенах выглядели немногим прочнее, но они еще могли служить по назначению до того времени, когда Эмерсон предстанет перед судом за свои преступления.

Закрыв за собой подвальную дверь и направляясь через холл в свою комнату, Прескотт задумался о лекарстве от своей бессонницы, что всегда помогало ему в прошлые годы. Одна стопка крепкого бурбона смогла бы успокоить его нервы.

Однако, добравшись до библиотеки и засветив лампу, чтобы облегчить себе поиски, он скоро обнаружил, что в замке под рукой, оказывается, не было бурбона. Нашлась только какая-то бутылка с надписью на этикетке «Солодовое виски» с винокуренного завода в Шотландии. Прескотт нахмурился.

«К черту, что за солодовое виски? Есть один способ узнать, что это за напиток», — решил он, вынув пробку из бутылки. Придется попробовать это виски, а не идти и будить крепко спящую миссис Свит и заставлять ее посреди ночи проводить осмотр винных запасов замка. Он знал, что ей это совсем не понравится. Но первым же делом завтрашним утром он позаботится о том, чтобы бутылка лучшего бурбона из Кентукки была внесена в список для покупок.

Он предварительно понюхал содержимое бутылки, желая убедиться, что будет пить виски, а не средство для полировки мебели, которое кто-нибудь налил в пустую бутылку из-под виски. Его тетушка Эмми раньше проводила подобные замены, не сказав при этом никому ни слова. К несчастью, именно он оказался тем человеком, которому таким образом досталось попробовать этой отравы.

Убедившись, что в бутылке находится спиртное и что все в этот час уже спят и никто не может поймать его за этим занятием, Прескотт опрокинул бутылку, приложив ее к губам. Приятный огонь согрел его горло с первым большим глотком виски, прожигая себе весь путь до самого желудка. Доставляющая удовольствие, успокаивающая теплота разлилась по всему телу, мгновенно сглаживая напряжение прошедшего дня.

— M-м, неплохо, — пробурчал он и сделал еще один глоток. Солодовое виски, конечно, не могло сравниться с бурбоном, но было не таким уж и плохим. Пожалуй, если бы у него не было выбора, он с легкостью привык бы и к этому напитку.

Утро началось с обычной сонной неторопливостью, которая вскоре переросла в беспорядочную суматоху и бешеную деятельность. После чашечки чая горничные засуетились на кухне, помогая миссис Свит готовить завтрак для графа, его гостей и остальной прислуги. Том пришел из конюшен как раз в то время, когда его бабушка уже вынимала из духовки первый противень с пышущими жаром кексами.

Харгривс, как и каждое утро, направлялся на кухню, чтобы взять поднос с едой и вернуться позавтракать в свою комнату.

Он хотя и принадлежал к слугам замка, однако подчеркнуто продолжал держаться от остальных в стороне, не общаясь с ними и, тем более, не вступая в мелочные, вздорные перебранки. Он также старался избежать второго неприятного столкновения с Эсмеральдой, давно и окончательно впавшей в маразм. Только два дня назад старая леди назвала его «молодым господином» и сделала попытку завязать детский нагрудник на его шее.

Спустившись с лестницы, он повернул налево, продолжая идти на кухню, но странный шум, доносящийся со стороны библиотеки, остановил его.

На мгновение он замер, напряженно прислушиваясь и стараясь разобраться в непонятных звуках. В конце концов, он пришел к заключению, что какое-то раненое животное непонятным образом попало этой ночью в замок, и теперь криком обнаруживало свое присутствие.

Внезапно другая, еще более ужасная мысль пришла ему в голову, и он ринулся к закрытым дверям библиотеки. Сначала его светлость привел в дом бедную родственницу, потом принес новорожденного ягненка, а затем трех маленьких девочек! Только Бог знает, кого еще он притащил сюда прошлой ночью!

— О Боже, спаси от него и от его бездомных, — пробурчал Харгривс и распахнул настежь дверь.

— Есть желтая роза в Техасе, которую я увижу-у-у… Да-да-да дум ди да-да… прекраснее всего на земле-е-е…

Голос Прескотта звучал громко, неприятно и фальшиво. Он лежал, развалясь на кожаном диване, с одного подлокотника которого свисали его ноги в сапогах, а на другом покоилась голова. Он размахивал в воздухе пустой бутылкой из-под виски.

— Милорд!

— …Я так рыдал, когда она покинула меня… что вдребезги разбила мое сердце, но да-дум ди дум ди да-да… мы не расстанемся больше никогда.

— Милорд!

Прескотт уставился мутными красными глазами на человека, стоявшего в двери, и широко усмехнулся.

— Эд! Как у тебя дела?

— Осмелюсь сказать лучше, чем у вас, милорд.

— Давай-ка иди сюда и выпей немного.

— Еще слишком ранний час дня, чтобы нам начинать употреблять спиртные напитки, милорд. Мы обычно ждем до вечера.

Харгривс осторожно приблизился к дивану, надеясь, что он сможет держаться в этой отвратительной ситуации, соблюдая достоинство. Хоть кто-то в этом замке должен был вести себя прилично, а поскольку его светлость, казалось, совсем не был способен делать в данный момент ничего разумного, Харгривсу пришлось употребить всю свою выдержку.

«Какой совершеннейший варвар», — подумал он.

— Так уже вечер? Точнее, даже за полночь?

— Далеко за полночь, милорд.

— А?

— Уже утро, милорд.

— Утро? — Прескотт попытался взглянуть в окно. Но тело его было тяжелым и вялым, а движения такими неуклюжими, что не успел он повернуться, как свалился с дивана на пол. — Будь все проклято, если сейчас действительно не утро!

Ворча что-то себе под нос, Харгривс помог Прескотту подняться на ноги.

— Ваша светлость еще не ложились спать? Прескотт нахмурился, стараясь вспомнить.

— Кажется, да. Один раз. А, да, теперь я вспомнил. Ребенок описался в кровати прошлой ночью и намочил меня. Потом домой пришла Люсинда, и я ушел. Эй, ты знал, что у нас здесь в замке есть темница?

— Да, милорд, мы знали.

— Она очень старая. И грязная. Кто-то должен прибраться там. Однако не надо слишком чисто. Такие негодяи, как Эмерсон, не заслуживают чистой тюремной камеры. Было бы, конечно, лучше поместить его в загон для свиней — там ему место. У нас есть здесь свиньи, Эд?

— Насколько нам известно, нет, милорд.

— Нам надо купить несколько, — Прескотт размахивал в воздухе своей пустой бутылкой из-под виски, опасно близко поднося ее к голове Харгривса. — Больших, старых, жирных, грязных свиней, которые хрюкают и все дни напролет валяются в грязи. Бьюсь об заклад, что Эмерсон почувствовал бы себя, как дома, в этом свинарнике… Эй, что ты делаешь с моим виски?

Харгривс с силой вырвал бутылку из руки Прескотта.

— Ставлю его в сторону.

— О, там уже ничего не осталось?

— Да, милорд. Вы выпили все до последней капли.

— Неужели? С меня станется. Я-то думал, что сделал только пару глотков. Ну, это служит тебе свидетельством, как мало я знаю.

— Да, милорд.

— Знаешь, это солодовое дерьмо — чертовски хорошая вещь, даже если оно и не из Кентукки, — Прескотт громко отрыгнул. — Шотландия.

Харгривс содрогнулся от запаха.

— Прошу прощения, милорд?

— Я сказал, его привезли из Шотландии. Забавно, правда? Честно говоря, я думал, что эти маменькины сынки — шотландцы с севера — только и умеют, что носить короткие юбки. Я даже не догадывался, что они могут делать такое хорошее виски, как это. Но все равно оно не так хорошо, как кислая солодовая настойка из Кентукки. Вот это был бы подходящий напиток для тебя. Бьюсь об заклад, тебе бы он понравился.

— Да, милорд.

Почти волоча на себе беспомощного Прескотта, который, казалось, весил целую тонну, Харгривс медленно продвигался к двери библиотеки.

— Мескаль[7], однако… У-у, дружище! Это дерьмо свело бы тебя с ума. Я слышал о паре добрых старых ребят у себя дома, в Техасе, которые даже ослепли, выпив эту дрянь.

На полпути к двери Прескотт внезапно остановился, обхватив рукой Харгривса за шею и крепко прижав его к себе.

— Ведь то, что я пил, это был не мескаль, правда?

— Нет, милорд.

— Ты уверен?

— Я мог бы даже в этом поклясться, милорд.

— Потому что, мне кажется, что я все-таки проглотил этого чертового червяка.

Харгривс не знал, что такое мескаль и не имел ни малейшего желания узнать, каким образом в него попал червяк, так что он решил не продолжать эту тему. Он только молился о том, чтобы и его светлость не возобновил этого разговора и прекратил разговаривать вообще.

— Куда мы идем? — спросил Прескотт, когда Харгривс провел его по холлу и они начали подниматься по лестнице.

— В комнату Вашей светлости.

— Мою комнату?

— Да, милорд.

— Эй, подожди, ведь ты не собираешься раздевать меня, не так ли?

— Нет, милорд.

— Потому что мне это не нравится, Эд, мне это совершенно не нравится.

— Я вполне понимаю, милорд.

— Я ничего не имею против тебя. Ты хороший человек. Немного чопорный, но в полном порядке.

— Да, милорд.

— Понимаешь, дело в том, что я всегда раздевался сам уже с тех пор, как был маленьким-маленьким мальчиком.

— Да, милорд.

— И мне становится совсем неловко, когда другой взрослый мужчина снимает с меня одежду. Я ведь не маменькин сынок, Эд.

— Конечно нет, милорд.

— Мне нравятся женщины.

— Да, милорд.

— Конечно, уже прошло порядочно времени с тех пор, как я в последний раз… — он замолчал, когда приступ тошноты подкатил к его горлу. — Эд, я себя не очень хорошо чувствую.

— Мы понимаем, милорд. Мы уложим вас в постель и Ваша светлость сможет — как это вы, американцы, говорите? Ах, да — проспаться.

— Да, спать. Хорошая идея. Я пытался поспать прошлой ночью, но ребенок описался в кровати.

— Вы уже об этом говорили, милорд.

— Хорошенький маленький ребенок. Все эти три девочки — хорошенькие маленькие детки. Как маленькая троица светловолосых голубоглазых китайских кукол. Их мама умерла, вы знаете? — пьяные слезы навернулись Прескотту на глаза, и его голос задрожал. — Этот мерзкий сукин сын убил ее.

— Милорд?

— Ты слышишь меня? Этот негодяй Эмерсон убил их мать. Я так же хорошо это знаю, как свое собственное имя, и эти три драгоценные маленькие девочки видели все это. Я никогда не знал свою родную мать, теперь и они не будут знать свою. Однако я знал своего отца. Прекрасный человек. Действительно прекрасный. Соль земли — вот кто был мой отец. Он отдал бы с себя последнюю рубаху, и не думайте, что эти чертовы Кандервуды не захотели взять ее. Конечно, взяли. Взяли его рубаху, его гордость, в конце концов взяли даже его жену. Попытались даже отобрать у него меня и Пайна, но…

Не в силах понять и половины пьяных бормотаний его светлости, Харгривс решил просто не обращать на него внимания. У него достаточно было своих проблем, которые требовали неотложного решения, а первейшая и самая актуальная из них состояла в том, чтобы благополучно довести десятого графа Сент Кеверна до кровати и уложить спать.

Услышав какой-то шум в холле, Люсинда подскочила с кровати и схватила свой халат. Слава Богу, Прескотт наконец-то вернулся домой. Она, не сомкнув глаз, прождала его полночи и только незадолго до рассвета с неспокойным сердцем уснула, не зная, чем закончилась его встреча с Эмерсоном.

Когда она открыла дверь, Харгривс как раз проходил мимо ее комнаты, полунеся-полуволоча за собой по холлу Прескотта в его апартаменты.

— О Боже! Что случилось?

— Его светлость не совсем хорошо сегодня себя чувствует, мисс. Немного перебрал прошедшей ночью виски.

— О, виски! — сильно забившееся сердце Люсинды вернулось к своему обычному ритму. Сначала она испугалась, что причиной такого состояния Прескотта были увечья, которые он получил при встрече с Эмерсоном.

— Да, мисс, — сказал Харгривс. — За долгие годы службы мы узнали, что при сильном алкогольном опьянении, в котором сейчас пребывает его светлость, единственно правильное решение — положить человека в кровать и дать ему проспаться.

— Это хорошая идея… Нет, нет! Вы не можете сделать этого.

— Мисс?

— Вы не можете положить его в кровать. Во всяком случае не в его кровать. В ней до сих пор еще спят дети.

— А, да, дети. Мы об этом забыли.

— Они не должны видеть его в таком состоянии. Они испугаются, а мы не должны больше беспокоить этих бедных маленьких созданий. На их долю и так выпало много бед. Вы ведь знаете, их мать умерла вчера.

— Мне об этом сказали, мисс. Но если не в кровать его светлости, тогда в чью?

— О Господи. Тогда, я думаю, в мою.

— В вашу, мисс?!

— Да. Я уверена, что он поместится в ней. Я не имею ни малейшего представления, в каком состоянии находятся другие спальни — уже много лет никто в них не нуждался. А ведь мы не можем положить его светлость просто в любую комнату.

— Нет, мисс, — сказал Харгривс, хотя ему лично казалось, что стог сена в конюшне был самым подходящим местом для этого пьяного графа. По крайней мере, американец чувствовал бы себя в нем прямо как дома.

— Давайте, несите его в мою комнату. Я только быстренько взгляну на детей, чтобы убедиться, что они все еще спят, а потом приду и соберу свои вещи.

— Да, мисс.

В то время, как Люсинда ходила к детям, Харгривс втащил свою тяжелую ношу в комнату.

За долгие годы службы в роли камердинера джентльменов высшего общества ему приходилось выполнять разные приказания, даже те, которые казались весьма сомнительными. Но это был один из самых щепетильных и сомнительных приказов, которые он когда-либо получал. Молодая леди более низкого происхождения предоставляет свою собственную кровать пьяному лорду? В то время, как в одних кругах это может считаться милосердием, в других подобный акт будет рассматриваться как страшное нарушение правил приличия. Но с другой стороны вся жизнь в этом замке текла вне законов дворянского этикета.

Прескотт, все еще бубня под нос бессвязный монолог об истории своей жизни, не возражал, когда Харгривс положил его на нерасстеленную кровать Люсинды и начал стягивать одежду. Первыми, конечно же, были сняты сапоги, причем это было сделано с большой осторожностью из-за засохших лепешек грязи и навоза на каблуках.

— Я не любил ее, — сказал Прескотт. Он широко распластал руки на матрасе, позволяя Харгривсу делать свое дело. — Некоторое время я думал, что был влюблен, но в действительности не любил ее никогда. Мне просто нужна была жена, а она оказалась под рукой. Хлоя очень добрая и хорошая, но женись я на ней, жизнь для нас обоих была бы просто жалкой и ничтожной… Ей гораздо лучше живется с Пайном…

«Мы не сомневаемся, что это именно так. Любой женщине на земле гораздо лучше жилось бы с любым другим мужчиной, а не с этой неотесанной деревенщиной», — думал про себя Харгривс.

— А теперь давайте-ка снимем эти штаны.

Прескотт приподнял голову и осмотрел свое тело тем временем, как камердинер расстегивал ширинку его бриджей.

— Знаете ли, он мой брат-близнец.

— Этот Пайн, о котором вы говорите, милорд?

— Да, мы с ним похожи, как две капли воды, — он продолжал смотреть на Харгривса, нахмурив брови. — Знаешь что? Ты немного даже похож на него. Черт! Это ты, Пайн?

— Нет, милорд. Это мы, Харгривс, камердинер Вашей светлости, в будущем, пожалуйста, будьте так добры помнить это. Мы не Эд. Мы Харгривс!

— Да, я знаю, — голова Прескотта опять упала на кровать, когда ужасное головокружение охватило его. — Я клянусь, Эд, этот червяк все-таки достал меня. Я думал, что он лежал мертвый на дне бутылки с мескалем, но это было не так — он был жив. Он и до сих пор жив. Я и сейчас чувствую, как это чертово создание ползает у меня в животе.

Выражение лица Харгривса оставалось по-прежнему беспристрастным, но отвечать больше он не стал.

Он знал, что этот грубый, неотесанный американец никогда не освоит норм достойного поведения, необходимых для принадлежащего к высокородной знати. Он, возможно, и был рожден в благородной семье, но в нем самом не было ни грамма величия. Такому понадобится сотня лет, а может, и того больше, чтобы стать настоящим джентльменом.

«Но, — вспомнил он, — если удача улыбнется мне, этот деревенщина уедет отсюда в течение года».

Выполнив свое самое отвратительное за все время службы задание, Харгривс накрыл молодого графа сверху одеялом и вышел из комнаты.

Не зная, что его камердинер уже ушел, Прескотт продолжал бубнить сам себе о тех опасностях, которые грозят ему из-за этого проклятого червяка:

— Если так будет продолжаться дальше, я ослепну и сойду с ума прежде, чем мне исполнится сорок. Боже, почему здесь так жарко? — он взбрыкнул ногой, стараясь скинуть с себя одеяло, но ему удалось вынуть из-под него только одну длинную волосатую ногу. — Кто-нибудь, погасите огонь или откройте окно. Не то я скоро просто растаю…

Он забылся в беспокойном сне, желая, чтобы опять явилась к нему героиня его снов и успокоила боль, как это случалось раньше. Но даже своим затуманеным сознанием он понимал, что больше этого не произойдет, потому что она воплотилась в реальную женщину. И этой женщине так же хорошо, как и ему, знакомы боль, душевные терзания и одиночество.

Правда, эта женщина чертовски рассердится за то, что он выпил так много мескаля и проглотил этого проклятого червяка.

Ощущение чего-то теплого и мягкого, суетящегося над ним, вывело Прескотта из состояния полузабытья.

«Эд, — сказал он сам себе, — начинает вести себя, как старая курица-наседка».

Он чуть-чуть приоткрыл один глаз, намереваясь дать знать своему камердинеру, что ему не понравилось излишнее рвение: человека в его состоянии нужно оставить в покое, а не устраивать над ним суматоху.

Туманная пленка, застилавшая его глаза, начала понемногу расходиться и, наконец, его взгляд остановился на предмете, который в одно и то же время и поразил его и доставил величайшее удовольствие. В нескольких дюймах[8] перед своим носом он увидел пару округлых нежных розоватых грудей, едва прикрытых белоснежными кружевами сорочки. Прескотт широко распахнул оба глаза и с наслаждением вдохнул легкий аромат розы, струящийся из соблазнительной ямочки между ними. Его лицо расплылось в довольной улыбке.

— Эд, ты везучий, негодяй. У тебя оказывается есть груди…

Лицо Люсинды залилось краской от смущения, она резко выпрямилась и запахнула руками вырез своего пеньюара до самой шеи. О Боже, а она-то думала, что он крепко спит. Если бы знала, что это не так, то ни за что на свете не рискнула своей репутацией, вернувшись в эту комнату, чтобы собрать свои вещи и переодеться. И уж, конечно, не стала бы накрывать одеялом, когда увидела, что он лежит в кровати почти совсем раскрытым. Что он, должно быть, подумал?!

— Прескотт? — тихо произнесла она его имя, желая немедленно опровергнуть те ошибочные заключения, которые он, возможно, сделал.

Но веки с густыми длинными ресницами уже сомкнулись над его зелеными глазами, подернутыми краснотой, и тихий храп раздался из его чуть приоткрытого рта.

Уверенная, что он, наконец, заснул, Люсинда тихо собрала свою одежду. Через несколько минут она на цыпочках направилась к выходу, но какая-то необъяснимая сила заставила ее остановиться и еще раз взглянуть на Прескотта, спящего в ее кровати. Он выглядел таким прекрасным и казался таким близким и родным. Наверное, приятно лежать рядом с ним, чувствовать мужской запах его тела и спать в теплом объятии его сильных рук всю ночь. «Должно быть, это просто замечательно», — думала она. Как жаль, что ей никогда не придется испытать такого наслаждения!

Глава 14

— А почему дядя Прескотт не пошел с нами? — спросила Александра.

«Потому что этот дуралей осушил за одну ночь бутылку виски и теперь пьян в стельку», — в тот же момент, когда Люсинде в голову пришла эта мысль, она осознала, что не может доверить эту информацию девочкам. В их впечатлительном возрасте они этого просто не поймут.

— Боюсь, что ваш дядя Прескотт немного перепил сегодня.

Одной рукой придерживая на бедре малышку Элизабет, а другой крепко взяв за руку Викторию, Люсинда пропустила Александру вперед, и та первой прокладывала дорогу вверх по узкой лестнице на чердак.

И она, и дети чрезвычайно нуждались в одежде. Те немногочисленные вещи, что были у нее, сгорели в огне вместе с ее домом. И детям для их нового положения в жизни нужна была более подходящая одежда, чем те, пусть чистые, но отрепья, которые были на них.

Но так как Прескотт находился в «выпившем» состоянии, из которого только Бог знает когда он сможет выйти, и у них совершенно не было денег, чтобы купить себе новые платья, единственным решением проблемы, которое видела для себя Люсинда, было совершить экскурсию по ящикам со старой одеждой на чердаке.

— А что это значит «немного перепил», тетя Люсинда?

— Э-э, значит, что он себя неважно чувствует, — сказала она. — Но вы не беспокойтесь. Через несколько дней он будет здоров, как огурчик.

— У него будет ребенок, как у нашей мамочки?

— Ребенок. Конечно, нет! Мужчины не могут рожать детей, Александра. Это могут делать только женщины.

— А когда ты собираешься родить ребенка, тетя Люсинда?

«Ах, это неиссякаемое невинное детское любопытство», — думала Люсинда, пытаясь скрыть улыбку.

— Я не знаю.

— Разве ты не хочешь детей?

— Может быть, попозже.

Если бы только она могла найти подходящего человека, который принял бы ее такой, какая есть, прежде чем она станет слишком стара, чтобы рожать детей. Во многих отношениях Прескотт казался ей почти идеальным мужчиной для этого. Он, безусловно, был хорошим, добрым и чрезвычайно деликатным и с ней, и с детьми, и с прислугой. Эти качества всегда восхищали ее в мужчинах. Конечно, у него был мужской характер, но он проявлял его только тогда, когда того требовала ситуация, а это, слава Богу, случалось не так уж часто.

Незаметно для себя, Люсинда размечталась и представила себя и Прескотта в будущем. Она вообразила, что они поженятся, что у них появятся дети, потом внуки, и они будут счастливо жить вместе до конца своих дней.

Но через мгновение она встряхнула головой, как бы стараясь избавиться от этих бесплодных мечтаний, которые оставляли лишь горечь и боль в сердце.

— А сейчас, — сказала она, — мы должны подумать о том, чтобы найти всем нам какую-нибудь одежду. Не детей — одежду, хорошо?

— Хорошо, — сказала Александра. — Я хочу красное платье.

— Красное? Виктория, дорогая, смотри себе под ноги. Эта последняя ступенька довольно высокая. Вот так, хорошая девочка!

— Да, я люблю красный цвет, тетя Люсинда.

Они прошли по короткому узкому коридору и подошли к двери. Она на мгновение высвободила из своей руки руку Виктории, чтобы найти в кармане юбки ключ от чердака, который она положила туда раньше.

— Ну, если мы сможем найти красное платье приблизительно твоего размера, Александра, оно, без сомнения, достанется тебе. Так, Виктория, ты пришла сюда не для того, чтобы бродить по чердаку в одиночку и совать свой любопытный нос куда не следует, ты меня поняла? Ты должна находиться все время рядом со мной.

Малышка посмотрела на нее снизу вверх своими большими голубыми глазами с выражением невинного удивления.

— Почему?

— Потому что здесь на чердаке много коробок и ящиков, и мне бы не хотелось, чтобы ты, лазая по ним, упала и ушиблась.

— Я присмотрю, чтобы она не лазала там, где не надо, — со взрослой рассудительностью сказала Александра.

— Ты — хорошая девочка. Я знала, что могу рассчитывать на тебя, Александра.

Люсинда открыла двери, и они вступили в просторный и пыльный мир чердаков Рейвенс Лэйера, где собравшиеся за несколько веков реликвии, вышедшие из пользования вещи и предметы, когда-то такие дорогие для семьи Трефаро, лежали, сваленные в кучи и позабытые всеми. Первая, самая большая комната была до потолка уставлена мебелью. Вторая, смежная с ней комната поменьше стала последним пристанищем для пейзажей, натюрмортов и портретов членов семьи, которые были сочтены недостаточно ценными, чтобы висеть в пустынной галерее на втором этаже. Здесь же находились различные безделушки и ящики с книгами и журналами.

Люсинда уже однажды приходила на чердак замка в поисках одежды в то утро, когда сгорел дотла ее дом, и, поднявшись сюда опять, не могла не заметить перемен, произошедших в комнатах.

Теперь там царил страшный беспорядок, многие ящики и сундуки были раскрыты, а их содержимое валялось разбросанным на голом деревянном полу.

«Странно», — подумала она, просматривая страницы какого-то журнала. Она не могла припомнить, чтобы этот беспорядок был здесь раньше. Возможно, так тут все и было, но она просто не заметила этого. Может быть, она была так потрясена пожаром, уничтожившим ее дом, что не обратила внимания на этот, так бросившийся в глаза сейчас, разгром в чердачных комнатах. Любой человек на ее месте, потерявший только что свой дом и все самое дорогое, что у него было в жизни, тоже находился бы первое время в состоянии шока.

— Мы будем прибираться здесь, тетя Люсинда?

— Нет, Александра, — она посмотрела вниз в широко открытые, вопросительно глядящие на нее голубые глаза девочки и улыбнулась. — Это должен сделать человек, который навел здесь такой беспорядок.

— А привидения могут убирать комнаты?

— Привидения? — неожиданный вопрос Александры заставил Люсинду засмеяться. — С чего ты взяла, что привидение навело этот беспорядок?

— Мы его слышали.

— Вы слышали привидение здесь на чердаке? — Александра и Виктория кивнули. — Когда?

— Прошлой ночью, — сказала Александра.

Люсинда решила, что это сообщение детей было ничем иным, как плодом их яркого воображения. В конце концов, они вчера только приехали в замок и прошлой ночью спали в комнате Прескотта.

— Половицы скрипели, как будто кто-то ходил наверху, — добавила Александра. — Оно ходило из одного конца комнаты в другой и обратно и наделало много шума. Правда, Виктория?

Когда трехлетняя девочка кивнула, Люсинда почувствовала, что у нее все похолодело внутри. Веками существовали сказки о привидениях, бродящих по ночам в Рейвенс Лэйере, она даже рассказала их Прескотту, но это были не больше, чем просто сказки. И в то же время эти две впечатлительные маленькие девочки действительно думали, что слышали, как эти бесплотные призраки ходили по чердаку.

«Нелепо, — сказала она сама себе. — Такая вещь абсолютно нелепа, потому что привидений вообще не существует. Существуют только старые рассеянные служанки, которые берут украшения и женские наряды в одной комнате только для того, чтобы оставить их в другой, но Эсмеральда — это не привидение».

— Мы закричали очень громко, — сказала Александра.

— Да?

— Да. Вот тогда-то и пришел дядя Прескотт и взял нас в свою кровать к себе в комнату.

— Тогда дядя Прескотт, должно быть, тоже слышал привидение, — сказала Люсинда.

— Нет, он не слышал. Мы рассказали ему о нем, но он ответил, что наши крики скорее всего его отпугнули.

Чем больше Люсинда думала об этом, тем больше она склонялась к мысли, что Александра, должно быть, говорила правду, а не просто давала выход своему буйному детскому воображению, как она предположила сначала.

Было очевидно, что в этих ящиках и сундуках кто-то копался. А так как человеку, которому понадобилось что-то искать в них, пришлось передвинуть некоторые вещи, не удивительно, что его присутствие на чердаке было услышано в комнатах внизу. Ведь детские комнаты находились прямо под чердаком.

— Дядя сказал, что мы всегда должны дать кому-нибудь знать, если чего-то боимся.

— В этом дядя Прескотт прав, — сказала Люсинда, желая, чтобы дети знали, что они будут в полной безопасности под неустанным присмотром Прескотта. — Каждый раз, когда чего-нибудь испугаетесь, вы должны позвать на помощь. Вы поняли?

— Даже поздно ночью? — спросила Александра.

— Время не имеет значения. Кто-нибудь обязательно поспешит, чтобы отпугнуть все ваши страшные сны. И больше не беспокойтесь, если услышите еще какие-нибудь странные звуки, подобные тем, которые слышали прошлой ночью.

— А мы действительно напугали привидение?

— То, что вы слышали, было вовсе не привидение, Александра.

— Не привидение?

— Нет. Это, вероятно, была одна из служанок, которая копалась в вещах здесь наверху и что-то искала.

— Она тоже хотела себе красивое новое платье?

«Нет, вероятнее всего какие-то бумаги или документы», — думала Люсинда, оглядывая вырванные листы, разбросанные по полу.

— Но если она приходила за платьем, то не нашла его? Правда, мисс Люсинда? Ведь здесь нет сундуков с одеждой, да? — спросила Александра.

— Да, сундуки с одеждой в соседней комнате, — ответила ей Люсинда. — А сейчас давайте-ка пойдем посмотрим, что сможем найти мы.

Результатом утреннего посещения чердаков стало то, что каждая девочка приобрела дюжину платьев и несколько необходимых комплектов нижнего белья, которые, хотя и носились много-много лет назад юными обитательницами замка, но до сих пор выглядели относительно новыми. Люсинда даже нашла несколько вещей в дополнение к своему небогатому гардеробу. Конечно же, все они требовали некоторых изменений. Большинство маленьких платьиц были сшиты для детей, живших много лет назад, но Люсинда была уверена, что работа по переделыванию одежды будет ей по плечу. Она просто должна будет справиться с ней, потому что в замке со времени кончины жены последнего графа, около тридцати лет назад, не было постоянной портнихи.

После возвращения с чердака Люсинда остановилась у комнаты для шитья, расположенной около детской на третьем этаже. Маленькие ткацкие станки и шкафы, когда-то заваленные тканями, шелковыми нитками и пряжей, теперь были покрыты толстым слоем пыли. Хотя комната выглядела так, словно в нее не входили годами, Люсинду захлестнула волна воспоминаний о своем невеселом детстве. Здесь она провела бесчисленные часы в одиночестве, прячась от всех. Здесь она шила одежду своим куклам и мечтала о том, какой будет ее жизнь, когда она станет женщиной. Так вот, теперь она уже женщина, но все так же приходится гадать, что еще уготовила ей судьба впереди.

— Мы просто оставим все здесь, — сказала она, положив охапку платьев на широкий рабочий стол посреди комнаты. — Я начну их перешивать, как только появится возможность.

— Почему мы не можем надеть их сейчас? — Александра провела своими маленькими ручонками по темно-красной бархатной юбке, которую она сама себе выбрала.

— Потому что сейчас как раз время пообедать. Кроме того, тебе тут ничего не подходит должным образом. Это платье слишком длинное, да и все другие надо будет перешивать для тебя и твоих сестер.

— Но я хотела, чтобы дядя Прескотт увидел меня в новом красном платье.

— Для этого у тебя еще будет время. Сейчас он спит, понимаешь?

— Ах, да, я забыла, — сказала Александра. — Он «немного перепил», не так ли?

— Да.

«А когда он проснется, то скорее всего будет страшно страдать от того, что пошел на поводу у своих слабостей», — подумала Люсинда с сочувствующей улыбкой. Она не знала, почему хочется сочувствовать человеку, который выпил такое количество виски, что лишился сознания, но ей было его очень жаль. Она считала, что у Прескотта, как и у каждого другого, есть свои демоны, с которыми он должен постоянно бороться. На этот раз он предпочел бороться с ними при помощи бутылки.

— Когда ему станет лучше, тетя Люсинда?

— Это трудно сказать, Александра.

— Почему, разве ты не знаешь?

— Нет не знаю. Понимаешь, я никогда не перепивала, как твой дядя Прескотт, поэтому могу об этом только догадываться. Он, возможно, будет на ногах уже сегодня днем и придет пить с. нами чай, но может случиться и так, что появится только завтра.

— Мне кажется, что перепить — это не очень хорошо.

Люсинда с любовью погладила Александру рукой по голове.

— Да, дорогая, совсем даже нехорошо.

Кровь безжалостно пульсировала у него в висках, когда Прескотт медленно спускался по центральной лестнице. Он думал о том, как все же хорошо, что яркий свет дня уже сменили легкие сумерки раннего вечера. В том состоянии, в котором он находился сейчас, яркий свет, наверное, убил бы его, так как у него не только раскалывалась голова, но и, казалось, пульсировали глаза, так и норовя выпрыгнуть из орбит каждый раз, когда он перемещал свой вес с одной ноги на другую, чтобы сделать новый шаг. Но помимо той физической боли, что не покидала его ни на секунду, перед глазами постоянно стояла одна и та же картина и крутилась одна и та же мысль, которая не только не давала ему покоя, но даже пугала его. Эта мысль была связана с Харгривсом, который каким-то непонятным образом в его полусне появлялся с женской грудью!

— Вы решили пить чай с мисс Люсиндой и детьми, милорд?

Прескотт вздрогнул, услышав голос своего камердинера прямо у себя за спиной. Он так внезапно остановился, что биение крови в висках стало еще невыносимее, и это заставило осознать, что не следует делать столь резких движений в его теперешнем состоянии.

Медленно повернувшись, Прескотт постарался сосредоточить свой взгляд на лице камердинера, но он испытывал непреодолимое желание посмотреть ниже, на грудь Харгривса. Опустив глаза, он увидел, что грудь Эда была такой же плоской, как и у любого другого мужчины, и что у него не было слишком большого живота, который мог испортить вид его складного мускулистого торса. Пре-скотту пришлось удивиться, откуда, к дьяволу, у него в голове появилась мысль, что у Харгривса есть груди?

— Чай? — хотя он пытался говорить тихо, звук его собственного голоса громко отразился в голове Прескотта.

— Да, милорд. Мы знаем, что уже довольно поздно, но Ваша светлость пропустили ленч.

— Я это знаю, Эд. Все равно спасибо, но я не хочу никакого чая. Мне нужен кофе. Крепкий горячий кофе. Чем чернее, тем лучше. И целый кофейник.

— Ничего не хотите есть, милорд?

— Боже мой, нет!

От одной мысли, что нужно положить кусок любой пищи в рот, все переворачивалось у Прескотта внутри. Он до сих пор чувствовал вкус червяка, которого съел прошлой ночью. Или это червяк проглотил его? Он не был уверен.

— Очень хорошо, милорд. Мы сообщим миссис Свит, что Ваша светлость просит только кофе.

— Да, сделай это для меня, Эд.

Глубоко вздохнув, чтобы остановить внезапный приступ тошноты, Прескотт направился к библиотеке. Его ждала работа, и хотя в настоящий момент он был совсем не в форме, чтобы энергично взяться за нее, но надо, по крайней мере, попробовать.

Он не успел сделать и двух шагов, когда Харгривс опять окликнул его:

— Милорд?

Остановившись, на этот раз медленно Прескотт обернулся к камердинеру.

— Да?

— Мисс Люсинда и дети очень беспокоились по поводу, э-э, скажем, состояния Вашей светлости. Ваша светлость желает, чтобы мы сообщили им, что вы уже встали и готовы принять посетителей?

«Увидеть Люсинду было бы совсем неплохо», — подумал Прескотт. Звук ее тихого успокаивающего голоса, возможно, остановит головную боль или, по крайней мере, сделает более сносной. Но он был совсем не уверен, что сможет сейчас вынести трех маленьких девочек. Как и все дети, они имели привычку говорить слишком громко, а в настоящее время ему нужны были покой и тишина.

— Может быть, позже, Эд. Когда я почувствую себя более способным к общению.

— Как пожелаете, Ваша светлость.

Прескотт видел, как камердинер развернулся и направился прочь, но мысль, внезапно пришедшая ему в голову, заставила его окликнуть Харгривса.

— Э-э, ты можешь сделать кое-что для меня, если, конечно, это тебя не затруднит.

— Конечно, все что угодно, милорд. В конце концов, прислуживать вам — моя работа.

— Видишь ли, твои услуги нужны не мне.

— Милорд?

— Понимаешь, Эд, мы взяли в замок, э-э, гостя, я думаю, мы можем так его назвать.

— Гостя, милорд?

— Да. Он находится внизу, в темнице.

Харгривс удивленно посмотрел на графа.

— В темнице?

— Это слишком долгая история, которую мне сейчас не объяснить. Но я буду тебе очень признателен, если ты проследишь, чтобы ему дали что-нибудь поесть до конца вечера. Не надо готовить что-то изысканное — будет вполне достаточно хлеба и воды.

— Хлеб и вода для гостя? — Харгривс едва поборол в себе желание покачать головой в неодобрении. Конечно, милорд. Будут еще какие-нибудь приказания?

В ответ Прескотт только махнул рукой и шатаясь вошел в библиотеку, тихо закрыв за собой дверь.

Он знал, что если сможет дожить до конца этого дня, не опозорив себя или не свалившись где-нибудь замертво, то любые другие дальнейшие испытания в жизни преодолеет наверняка. Он должен будет как-нибудь вытерпеть эти ужасные физические страдания, которыми Всевышний решил наказать его. Но когда придет в себя, то никогда больше даже не притронется к солодовому виски из Шотландии. С червяками или без червяков, но эта дрянь была для него губительнее любого мескаля, который он когда-либо пробовал.

Неуверенно сев за свой письменный стол, он увидел несколько писем, поступивших на его имя.

— Дьявол, и каким же образом я должен их сейчас читать? — у него все расплывалось перед глазами. — И вообще, кто может еще мне писать?

— Наверное, опять счета, — пробурчал он и отбросил конверты в сторону. Но, заметив знакомый почерк на одном из писем, он схватил их опять.

— Хлоя?

Молясь, чтобы с его семьей дома, в Техасе, не случилось ничего плохого, он быстро вскрыл конверт, вытащил из него письмо. После прочтения двух первых строчек он начал расслабляться, и все его страхи постепенно рассеялись. Как писала Хлоя, все у всех было хорошо. Пайн делал большие успехи в управлении ранчо, хотя ему пришлось довольно поздно получать подобного рода образование. Он выезжал на первый весенний загон скота со своими помощниками и вернулся домой с рассказами о том, как он, заклеймив более ста голов молодых телят, при этом ни разу не заклеймил себя самого!

Прескотт рассмеялся, ясно представляя себе Пайна.

— Вопрос в том, братишка, сколько раз ты упал с лошади, пытаясь набросить лассо на этих глупых созданий?

Читая дальше, он узнал, что тетушка Эмми посадила свой огород, и этим летом они соберут самый большой урожай кукурузы, картофеля и зеленых бобов по сравнению с тем, что им удавалось вырастить раньше.

«Боже, что бы только я не отдал сейчас за один приготовленный тетушкой Эмми обед, который обычно был таким вкусным, что пальчики оближешь!» — вспомнил Прескотт и продолжил читать.

Сестры Камбелл спрашивали о нем каждый раз, когда Хлоя приезжала в Вако. Они все еще не замужем, если Прескотту интересно это знать. Возможно, ему следует написать им и рассказать в письме, как ему живется в Англии.

— Ну уж нет! Сейчас в моей жизни достаточно женщин! И даже слишком. И я чертовски уверен, что мне совершенно не нужно взваливать на свои плечи лишние беспокойства.

Хотя Хлоя ничего не писала о самой себе, она зато никак не могла остановиться, рассказывая о своей дочери. Было похоже на то, что пятимесячная племянница Прескотта росла не по дням, а по часам, что у нее была ангельская улыбка и смех, и почти каждый день прорезались новые зубы.

Он отложил письмо в сторону, чувствуя, как его боль из головы перемещается ниже, концентрируясь преимущественно в области сердца.

Боже, как он скучал по своей семье! Что бы он только ни сделал, чего бы ни отдал, чтобы опять увидеть их, опять оказаться с ними! Возможно, поместье Рейвенс Лэйер и принадлежало ему, но оно никогда не было и никогда не станет его домом. Домом для него были невысокие горы, раздольные зеленые равнины Западного Техаса и маленькая извилистая речушка Брэнзос. Домом для него был тот, где жили самые любимые в мире люди, а не этот старый замок, который скрипел и стонал каждый раз, когда поднимался ветер.

— Прекрати это, Трефаро, — сказал он, разозлившись на самого себя. Он отбросил в сторону письмо Хлои и схватил следующее. — Похоже, через минуту ты разревешься, как маленький соскучившийся по дому ребенок!

Следующее письмо разом выбило у Прескотта из головы все мысли о Техасе и о любимых им людях, которых оставил там. У него все похолодело внутри от ужаса, когда прочитал аккуратно выведенные строчки на дорогостоящей глянцевой почтовой бумаге.

— Нет! — завопил он, что было мочи в голосе. — Черт побери, нет!

Люсинда, в это время проходившая мимо библиотеки, услышала его крик и бросилась туда.

— Прескотт, что случилось?

— Я обречен. К черту, дорогая, мы все тут обречены.

— Что такое?

Не в силах вынести возобновившуюся с еще большей силой головную боль, он опустил голову на письменный стол перед собой, используя вместо подушки согнутую руку.

— Они приезжают сюда, в Рейвенс Лэйер. Боже, помоги всем нам!

— Кто приезжает в Рейвенс Лэйер?

Не поднимая головы, он протянул ей письмо.

— Они, вот кто.

Люсинда взяла письмо из его руки и, прочитав, сразу поняла причину неожиданного взрыва.

— Кандервуды и гости?

— Вот именно.

— Но разве Кандервуды не твои…

— Да, родственники моей матери, — он поднял взгляд на нее. — Здесь их будет двадцать человек.

— Это не так уж много. Мы, без сомнения, сможем развлечь всех.

— Развлечь их? Дорогая, вы затратите все свои силы только на то, чтобы выжить среди них. Потому что, когда они прибудут сюда, это место превратится в ад, в кромешный ад.

— Скажите по чести, Прескотт, неужели они так плохи?

— Как стая саранчи. Нет, хуже. Они сядут нам на голову со всеми своими друзьями, которых притащат с собой, и когда, наконец, уедут, от нас уже ничего не останется.

Ей захотелось успокоить его, привести убедительные доводы, что не так все и плохо, но она смогла только сказать:

— Они не приедут до конца этого месяца. Так что у нас есть еще более трех недель, чтобы подготовиться к их прибытию.

— Три недели, три месяца — да и трех лет будет недостаточно!

— Но они написали в этом письме, что не пробудут здесь больше четырнадцати дней.

— Четырнадцать дней — это две недели, не так ли?

— Да.

Прескотт покачал головой.

— Нет, это слишком долго. К дьяволу, я провел почти целый месяц с этими людьми и понял, что не смогу находиться в их окружении более двух часов кряду. А за две недели они сведут меня с ума — я просто знаю, что так оно и будет.

— О, не надо рисовать себе все в черных тонах. Возможно, то, что они приедут сюда, не так уж, плохо.

— Вы не знаете, что такое плохо, дорогая. Но скоро вам предстоит узнать это.

Глава 15

Подготовка к приезду Кандервудов была очень похожа на приготовление к большой битве. По крайней мере Прескотт подходил к этому именно так. Но поскольку он никогда не вступал в битвы, которые не имели для него ни малейшего интереса, то и в подготовке к этой старался держаться в стороне от всех, особенно от своей экономки.

Взяв на себя руководство уборкой, миссис Свит привела в замок всех свободных женщин, которых смогла найти в деревне, чтобы помочь немногочисленной прислуге вычистить, выдраить, подмести, вымыть и отполировать каждый дюйм пола, стен, потолков и мебели, которые попадались на их пути. Пустующие спальни западного крыла, не видевшие дневного света уже долгие годы, были подготовлены к приезду родственников его светлости и их друзей. И когда уборка западного крыла была закончена, армия миссис Свит энергично взялась за дело в восточном крыле. Вот тогда-то Прескотт запротестовал.

— Ну уж это переходит всякие границы, — сказал он Люсинде, когда они осматривали одну из свободных спален в восточном крыле. — Мне, возможно, и придется проводить дни с этими людьми, для того, чтобы не казаться хамом, но будь я проклят, если соглашусь проводить рядом с ними еще и свои ночи.

— Будьте благоразумны, Прескотт. Все, что нам надо, — это еще две спальни, и единственные оставшиеся пригодными для этих целей комнаты находятся здесь, в восточном крыле.

— Мне все равно. Всех этих гостей расположите в западном крыле и держите их подальше от меня.

— А как?

— Потесните их!

— И как же нам это сделать?!

— Легко. Положите их спать по два или по три человека на одну кровать. Или, еще лучше, постелите им на полу.

— Мы не можем этого сделать. Это… это негостеприимно.

Он бросил на нее недовольный взгляд.

— Как раз под стать Кандервудам.

— О ради Бога, они же ваша семья.

— Я знаю, — простонал он. — Не напоминайте мне об этом.

Люсинда глубоко вздохнула и решила попытаться подойти к этому вопросу с другой стороны.

— А нужно ли мне напоминать вам, что они пробудут здесь только две недели?

— Это вы так думаете. Я знаю своих родственничков лучше вас. Они все как на подбор — все до одного. Они могут сказать, что собираются пробыть здесь только несколько дней, но я поставлю вам доллар против десяти центов, что они найдут способ остаться здесь на месяц или даже больше, — он на мгновение замолчал и задумчиво нахмурился. — Мне придется придумать что-нибудь, чтобы поскорее избавиться от них.

Удивленная ожесточенностью, которой она никогда не замечала в нем раньше, Люсинда в ответ только покачала головой.

— Ваши родственники еще даже не приехали сюда, а вы уже строите планы, как избавиться от них.

— Да, это называется самозащитой, дорогая.

— Действительно, самозащита. Я полагаю, что если они предъявят слишком большие претензии на ваше драгоценное личное время, то вы бросите их в темницу вместе с Гариком.

— Эй, а ведь это неплохая идея! Однако нет, это не пойдет.

— Конечно, нет.

— Темница не настолько большая, чтобы вместить целую свору этих людей. И к тому же стены и цепи в ней уже недостаточно крепки.

— О, вы невыносимы, Прескотт Трефаро!

— Нет, дорогая, я просто в отчаянии. А между этими понятиями есть разница. Я никогда не чувствовал себя таким загнанным в угол, как сейчас. Кандервуды… — словом, они не такие, как вы и я. Собственно говоря, они не похожи ни на кого из тех, кого мы знаем. К дьяволу, что я буду делать?

Озабоченность, звучавшая в голосе Прескотта, подсказала Люсинде, что он не просто расстроен надвигающимся приездом родственников, а ужасно обеспокоен. И, кажется, она знала причину. Хотя он рассказал ей совсем немного о своей жизни до приезда в Англию, Люсинда узнала достаточно, чтобы понять, что Кандервуды очень плохо относились к его отцу и матери, а позднее и к брату-близнецу Пайну. Они были холодными, высокомерными, осуждающими всех и всякого людьми, которые считали, что всегда правы только они, а все другие заблуждаются и поэтому недостойны их драгоценного внимания, не говоря уже о любви. Прескотт же был одним из самых великодушных и заботливых людей, которых она когда-либо знала. И поэтому как он мог притворяться и любезничать даже короткое время с теми людьми, которые были такими жестокими с членами его семьи, так глубоко любимыми им? Конечно, он просто не мог изменить самому себе — в этом-то и была проблема.

Если бы Прескотт не позволил им приехать в Рейвенс Лэйер, он поступил бы ничуть не лучше их самих. Но с другой стороны, не будучи лицемером, он не мог принимать их с распростертыми объятиями.

— Вы сделаете все, что нужно сделать, — сказала она, очень желая хоть как-то развеять его тревогу. — Я знаю, вам ужасно не нравится это, но ведь вы не можете отвернуться от своих родственников.

— И это вы говорите мне! Они такие, что при случае попытаются зарезать меня!

— О, чепуха! Они никогда не сделают ничего подобного. В крайнем случае, просто поменьше общайтесь с ними! Пусть они сами развлекают себя во время визита.

— Да, я думаю, что так и сделаю.

— К конце концов, вы — граф Сент Кеверна, и этот титул накладывает на вас определенные обязанности, которые вы должны выполнять ежедневно.

— Действительно? Да конечно, это так и есть.

— Естественно, я не говорю, что вы должны всегда избегать их общества. Вам придется проводить с ними час или два в день. Ведь у них каникулы, и они приедут за столько километров сюда из Лондона, только чтобы навестить вас.

— Занимательные это будут каникулы, — пробурчал Прескотт. — Приглашают родственников, которых сами даже не знают.

Слово «каникулы» все вертелось в голове у Прескотта, дав толчок мыслям, как принять неожиданных гостей.

— Кандервуды приезжают первого июля. Будь я проклят, дорогая, придумал!

— Что?

Его радостная улыбка, казалось, осветила всю комнату, и сердце Люсинды затрепетало от любви.

— Мы устроим этим людям во время каникул самый большой и, черт побери, лучший праздник, который у них когда-либо был в жизни.

Ее черные ресницы заморгали в недоумении.

— Правда?

Прескотт приблизился к ней.

— Конечно. Это будут такие каникулы, которые они не забудут никогда!

Сияя от возбуждения, он схватил ее за плечи и хотел уже было по-дружески обнять, как вдруг, ощутив ее тело, поддался охватившему его чувству. И прежде чем рассудок смог взять верх над его желанием, он наклонил голову и овладел ее губами.

Прескотт хотел только поцеловать ее в знак благодарности за то, что она подала идею решения проблемы. Но в тот момент, когда он коснулся губами ее губ, почувствовав их опьяняющую сладость, его благодарность развилась в нечто большее, и прорвались те чувства и желания, которые он уже давно хранил глубоко в своей душе. Теплота разлилась по всему его телу, теплота, которая постепенно начала перерастать в бушующее пламя.

Неожиданность этого страстного поцелуя Прескотта и то всепоглощающее желание, что чувствовалось за ним, застали Люсинду врасплох. Она ощутила легкое головокружение, слабость в ногах и позволила себе растаять в его объятиях. То, что она испытала вслед за этим, дало ей возможность понять, что они прекрасно, идеально подходят друг другу. Их души и тела, казалось, были созданы, чтобы быть вместе. Ей хотелось полностью слиться с ним, чтобы их плоть и кровь стала единой, и никто и никогда не смог уже разлучить.

Но тут Прескотт опомнился и осознал, что с ними случилось.

Тяжело дыша, он медленно отстранился и посмотрел вниз на закрытые глаза Люсинды. Ее губы, пылающие от поцелуя, были еще приоткрыты и продолжали призывно манить его, прося возобновить прерванное наслаждение.

Но голос разума подсказал ему проигнорировать этот призыв.

— Вот это да, — сказал он. — Черт возьми, что здесь только что произошло?

Люсинда открыла глаза и постаралась сосредоточить на нем свой взгляд.

— А?

— Давайте-ка, дорогая, придите в себя. Не то если будете продолжать смотреть на меня, как сейчас, то соблазните меня сделать такое, о чем мы с вами потом можем сильно пожалеть.

Люсинда глотнула и заморгала ресницами, глубоко дыша, наполняя воздухом легкие в надежде, что эти движения помогут восстановить ее самообладание.

— Я… я не знаю, что вы имеете в виду.

— Не думаю. Ведь вы тоже это почувствовали, не правда ли?

— Почувствовала что?

— Поцелуй, который мы только что с вами… О, это был не просто поцелуй! К черту, дорогая, это был… — он ломал себе голову в поисках подходящего слова, — поцелуй!

— Да, но…

— И часто вы так целуете мужчин?

Люсинда окончательно очнулась от состояния сладострастной летаргии, и чувство негодования охватило ее. Она резко выпрямилась и отошла от Прескотта на порядочное расстояние.

— Как вы осмеливаетесь думать такое обо мне? Если вы хотите знать, то я не целую мужчин вообще. Случилось так, что вы первый.

— Это хорошо. Целуйтесь вы так все время, я не удивился бы, если половина мужчин в этой стране поубивали бы друг друга только за то, чтобы вы один раз чмокнули их в щеку.

— О нет! Послушайте, Прескотт, это был просто дружеский поцелуй между кузенами, ничего большего.

— Ха! В этом поцелуе не было ничего такого, что относилось к нашим родственным связям. Вы это знаете, и я знаю, потому что мы оба это чувствовали.

— Я ничего не знаю, и откуда вам известно, что я чувствовала?

— Потому что я ощущал, что вы испытывали, дорогая.

Некоторое время она не могла найти подходящих слов и издавала какие-то короткие невнятные звуки, пока к ней, наконец, не вернулся дар речи.

— Вы делаете из мухи слона.

— Я-то нет, это как раз сделали вы, поцеловав меня таким образом. Если бы мы не остановились… В общем, очень хорошо, что мы все-таки остановились. Мужчина в моем состоянии не сможет долго довольствоваться этим без того, чтобы сейчас же не захотеть гораздо большего.

— Я не понимаю, о чем идет речь.

— Я знаю, что вы порядочная молодая девушка, дорогая, но вы не настолько неопытны.

— В некоторых вещах у меня действительно нет большого опыта. А именно, в понимании загадок, подобных вашим.

— Загадок?

— Да, загадок. Сначала мы разговариваем о чувствах, в частности о моих чувствах, затем о мухах и слонах, а потом про то, что вы мужчина в каком-то особенном состоянии. Я просто не… — она внезапно замолчала, когда ответ пришел ей в голову. И прежде чем она смогла остановить себя, Люсинда взглянула вниз, на брюки Прескотта, где теперь находилась выпуклость, которую она не замечала раньше. В то же мгновение краска залила ее лицо, и она тут же подняла свой взгляд и встретилась с ним глазами.

— О Боже!

— Так вы знаете, о чем я говорю?

— О Боже мой, да!

— Но однако вам совсем не следует волноваться из-за этого, дорогая.

— Я буду волноваться настолько, насколько пожелаю. Я… я этого не делала.

Прескотт засмеялся.

— Нет, я согласен, что это большей частью сделал я, вы мне немного помогли.

— Я ничего такого не делала.

— Послушайте, не пугайтесь. Это естественное состояние любого мужчины. И оно совсем безвредно. По крайней мере, в большинстве случаев.

— Но это непристойно. Заставьте его уйти.

— Он уйдет. Вам только придется дать ему некоторое время.

Не зная, что делать, или как ускорить исчезновение «его состояния», она повернулась и направилась к окну спальни.

— Сейчас нам бы следовало сменить тему разговора, как вы считаете?

— Да, это, возможно, поможет.

Однако в глубине души Прескотт знал, что не может этого гарантировать. Его «состояние», казалось, уже не зависело от него. Вместо того, чтобы ослабевать, оно продолжало становиться все сильнее.

— Хорошо.

— Так о чем мы поговорим?

Она посмотрела на драпировку окон.

— Об этих шторах. Я думаю, их следует снять и хорошенько постирать, как вы считаете?

С охотой включившись в ее игру, потому что он просто не знал, что еще делать, Прескотт подошел к ней сзади, взглянул на старые выцветшие полотна, потрогал их рукой, подняв целое облако пыли.

— Я не знаю. По моему, они выглядят так, как будто готовы развалиться при первом же прикосновении во время стирки.

— Ну тогда, возможно, нам следует заменить их.

Прескотт глубоко вздохнул и только потом осознал, что ему вовсе не следовало этого делать. Он не только вдохнул в себя пыль, до сих пор еще кружившуюся в воздухе комнаты и неприятно защекотавшую у него в носу, но и вместе с этим он почувствовал опьяняющий чистый цветочный аромат, исходящий от Люсинды. Это только еще больше взбудоражило его и привело к тому, что сделало его состояние еще более невыносимым.

— О черт, — простонал он и обхватил ее за плечи, развернув лицом к себе. — Это была хорошая попытка, дорогая, но нам лучше посмотреть правде в глаза. Мы обречены.

Полностью идя на поводу у своего желания, он наклонил голову, и его губы снова овладели ее губами. Из ее горла послышался тихий звук, как будто она хотела сказать что-то в знак протеста, но через мгновение она опять оказалась под властью его чарующих ласк и растаяла в его объятиях. Потребность в том, чтобы он снова держал и целовал ее, была настолько сильна, что она не могла больше противиться.

«Очевидно, он прав», с изумлением думала Люсинда. Они были обречены. Разум подсказывал ей, что она была создана для Прескотта и будет его — так что лучше безропотно отдаться воле судьбы. Знает Бог, ее сердце и душа уже давно принадлежали ему, а когда в его власти окажется и ее тело — было только делом времени.

Их губы сомкнулись в поцелуе, и языки начали лихорадочно исследовать укромные уголки ртов. Руки медленно искали спрятанные под одеждой интимные места, находя те точки, которые посылали трепет возбуждения по всему телу и вызывали тихие стоны наслаждения. Желание становилось все сильнее.

Но опять восторжествовал здравый смысл.

Несмотря на то, что у него бешено рвалось из груди сердце, Прескотт отстранился от нее и нежно обнял за плечи.

— Значит, решено. Мы с тобой поженимся.

— Что?

— Ты слышала меня. Я сказал, мы поженимся.

— Поженимся…

— Вот именно. Мы не можем так продолжать и делать вид, что ничего с нами не происходит. Вернее я не могу продолжать так и наблюдать, как ты делаешь вид, что с тобой ничего не случилось.

— Но я не могу выйти за тебя замуж.

— Черт побери, почему?

Боль внезапно вытеснила радость из сердца Люсинды. Все это было так прекрасно, так правильно, когда они держали друг друга в объятиях и целовались до головокружения, но он разрушил все своим нелепым предложением.

— Не могу и все тут.

— О нет. Тебе придется выставить более вескую причину, чем эта.

— Я не знаю, что сказать.

— Тебе ничего не надо говорить. Я знаю. Все из-за того, что мы с тобой кузены, не так ли?

— Отчасти да.

— Но ведь мы троюродные кузены, дорогая. Или четвероюродные? Я забыл. К черту, все равно это не имеет совершенно никакого значения. Мы не настолько близки по крови. И никто нам ничего не скажет.

— А вот в этом вы как раз ошибаетесь. Будет много разговоров, разве вы этого не понимаете?

— Не понимаю чего? Мы с тобой только два человека, которые не могут жить друг без друга. И то, что мы — кузены, не должно помешать нам соединиться. Кроме того, свадьбы между кузенами были обычным делом во все времена.

— Но не такими кузенами, как мы с вами, — Люсинда отвернулась, не желая, чтобы Прескотт видел слезы, которые навертывались ей на глаза. — Вы забыли, Прескотт. Вы граф.

— Ну и что?

— Вы граф, а я незаконнорожденная.

Схватив ее за плечи, он резко развернул лицом к себе.

— Черт побери, не смей этого говорить. Я уже говорил тебе раньше, что не смирюсь с тем, что ты так себя называешь.

— Даже если это факт, на который ни один из нас не может закрыть глаза?

— Я не пытаюсь закрыть на него глаза. Он просто не имеет для меня никакого значения, вот и все.

— Однако он имеет большое значение для меня. И я могу вас заверить, что он будет иметь значение и для всех остальных.

— Да, но ведь я женюсь не на ком-то другом, дорогая, я женюсь на тебе.

— Нет, вы не женитесь. Я не могу позволить вам разрушить свою жизнь, и я не позволю вам сделать это.

Слезы ручьями хлынули по ее щекам, и Люсинда бросилась из спальни.

Мгновение Прескотт стоял пораженный, что она была так озабочена тем, что подумают люди. Ему-то было совершенно все равно, кто и что подумает. Он любил ее и хотел быть с ней. Он хотел разделить с ней свою жизнь, видеть, как она состарится в окружении их детей, внуков, и, если на то будет воля Бога, то и правнуков.

— Черт побери, — он повернулся и бросился вслед за ней.

Глава 16

Люсинда быстро бежала вниз по лестнице, но Прескотт догнал ее прежде, чем она смогла достигнуть площадки второго этажа. Он не имел ни малейшего понятия, куда она бежала, и это ему было совершенно безразлично. Он схватил Люсинду за руку и повел в направлении своей комнаты.

— Пожалуйста, Прескотт, отпустите меня.

— Нет. Нам с вами нужно немного поговорить, дорогая.

— Мы уже все обговорили.

— Черт возьми, это вы так думаете.

Когда они подошли к входной двери, внезапно неизвестно откуда появилась Миранда, и Прескотт остановился.

— Дети сейчас спят? — спросил он.

Краска смущения залила лицо молоденькой горничной, и она опустилась в быстром реверансе.

— Да, милорд.

— Хорошо, пусть спят, но когда они проснутся, вы присмотрите за ними.

— Присмотреть за ними, милорд?

— Да, присмотрите за ними.

— Но ведь я не няня, милорд. И не гувернантка.

— Все, что от вас требуется, мисс Миранда, это просто присмотреть за детьми. Поиграйте с ними, почитайте им сказку, сделайте все, что, по вашему мнению, хотя бы на некоторое время поможет этим трем маленьким девочкам побыть счастливыми.

«Счастливыми, занятыми и подальше от меня», — добавил он про себя.

— Милорд?

— Идите и выполняйте приказание, мисс Миранда.

— Д-да, милорд.

Войдя в свои апартаменты, Прескотт провел Люсинду в гостиную.

— Так вот, вся эта чепуха, о которой ты мне говорила, это…

— Нам удалось зашить ту дыру на брюках Вашей светлости, — сказал Харгривс, появившись с угрюмым лицом из двери спальни.

— Проклятие! — Прескотт не мог скрыть своего раздражения. Дьявол, кто следующий заявится в его комнату? Мисс Эсмеральда? Боже, помоги ему, спаси от греха, если на пороге действительно появится эта бедная старая дама..

— В будущем мы будем вам очень признательны, если вы станете оповещать нас о любой дыре или разрыве на ваших одеждах. Как хорошо известно Вашей светлости, чем быстрее мы починим их, тем лучше. Ведь гардероб Вашей светлости далеко не безграничен.

. Держа Люсинду за руку одной рукой, Прескотт другой указал на дверь.

— Мне вполне довольно и того, что есть. Но я, безусловно, приму к сведению все, что ты сказал. А сейчас не мог бы ты оставить меня и мисс Люсинду наедине на некоторое время? У нас появилось очень важное семейное дело, которое необходимо обсудить.

— Да, милорд, — Харгривс уже направился к двери, но остановился и, обернувшись, опять взглянул на своего хозяина и его даму, заметив, что глаза молодой женщины красноваты от слез.

— Ваша светлость и мисс Люсинда желают принять свой второй завтрак здесь или в столовой?

— В столовой, Харгривс, — сказал Люсинда, стараясь говорить спокойно, но голос ее все же дрожал.

— Сегодня мы не будем завтракать вообще, — сказал Прескотт, — если не закончим наш разговор.

— Не говорите глупостей, Прескотт. Нам не о чем с вами разговаривать, и вы это прекрасно знаете.

Харгривс не мог не заметить, какие свирепые взгляды метал Прескотт на свою младшую кузину.

Его челюсти были сжаты с такой силой, что выступили желваки на скулах, и на виске появилась пульсирующая вена. Судя по этому, Харгривс мог поклясться, что близкие дружеские отношения между кузенами стали очень напряженными. И, пожалуй, настолько напряженными, что похоже, они были на грани разрыва.

— Я знаю только то, что приходится иметь дело с одной из самых твердолобых женщин, которых когда-либо встречал в своей жизни!

— Я — твердолобая? Посмотрите на себя! Это как раз вы отказываетесь смотреть правде в глаза.

— Какой правде?

— Вы сами прекрасно знаете — какой правде.

Став невольным свидетелем сцены, которая явно для него не предназначалась, Харгривс кашлянул и стал медленно пятиться к двери.

— Мы сообщим миссис Свит, что Ваша светлость желает отложить свой второй завтрак на более позднее время.

Прескотт не обратил на своего камердинера ни малейшего внимания.

— Дорогая, если бы я знал, о какой правде вы говорите, разве стал просить объяснить это мне?

— О, вы не можете быть так слепы, Прескотт. Скорее всего вы упрямы, как осел, а не слепы.

— Мы перенесем на более позднее время и чаепитие, — сказал Харгривс и закрыл за собой дверь.

Услышав, как щелкнула щеколда, Прескотт разжал объятия, чтобы подбежать к двери и повернуть ключ в замке. Он хотел, чтобы их больше никто не прерывал.

— Я, возможно, немного и глуп в некоторых вещах, но меня нельзя назвать упрямым, как осел. И у меня всегда было прекрасное зрение. Это ты ничего не видишь у себя под носом.

— Я? По крайней мере я никогда не совершу поступок, который, как я вижу, ведет к верной трагедии.

— О какой трагедии ты говоришь?

— О нашей, конечно. Если мы будем продолжать в том же духе, Прескотт, это непременно приведет к трагедии. Из этого ничего хорошего не получится. Совсем ничего хорошего.

— Но я люблю тебя.

Слезы опять накатились Люсинде на глаза. Его слова, сказанные так просто, поколебали ее твердую решимость отдалиться от него.

Она боялась, что его стремления, любовь и желания полностью совпадут с ее собственными, и тогда она не сможет больше рассуждать здраво. Услышав как, он сказал, что любит ее, она поняла, что для нее будет проще перестать жить и дышать, чем отрицать свои истинные чувства к нему.

— И я люблю тебя, — сказала она. — Но это все же не изменяет того факта, что я никогда, не смогу выйти за тебя замуж.

— Черт побери, почему же нет?

— О, ради Бога, Прескотт. Почему я все время должна повторять то, что уже много раз сказала? Ты граф, а я…

— Не говори этого. Черт побери, Люсинда, не смей говорить так о себе.

— Но это — правда. И мы не можем закрыть на нее глаза. Ты и я — мы никогда не станем теми, кем ты желаешь нас видеть. Мы никогда не сможем стать мужем и женой. Я — безродная, незаконнорожденная, которая не знает даже имени своего отца, ты же имеешь предков, которые много веков занимали высокое положение в обществе. Подумай, как ты будешь выглядеть в глазах других аристократов, если женишься на такой женщине, как я.

— Мне плевать на то, как я буду выглядеть в их глазах, потому что мне плевать на них и на то, что они обо мне будут думать. И я доверю тебе мало кому известный факт — я вообще никогда не хотел этого титула. А сейчас я хочу его еще меньше, потому что он является единственной преградой, которая стоит на твоем пути, не позволяя стать моей женой. О черт, я уже готов отдать этот проклятый титул назад.

— Ты не можешь этого сделать.

— Посмотришь.

Люсинда перепугалась, услышав непреклонную решимость в его голосе. Она знала, что он говорил это совершенно серьезно и вполне мог отказаться от своего титула исключительно ради того, чтобы получить ее согласие на брак. Но она не могла позволить ему сделать столь необдуманный поступок, последствия которого будут непоправимы.

— Неужели тебе безразлично, что станет с Рейвенс Лэйером?

— Я бы не сказал, что для меня это очень важно, нет. Он в любой момент уже готов развалиться, погребя нас под грудой обломков. Так пусть уж это случится, когда нас здесь не будет.

— А как же люди?

— Что люди?

— Ты должен понять, Прескотт, что их жизни полностью зависят от этого имения — твоего имения. Так было установлено веками. Если ты откажешься от своего титула, то нанесешь им непоправимый вред.

— О черт, тогда я просто раздам земли в их владение. Они работают здесь, и поэтому эти земли должны принадлежать именно им, а не мне.

— Ты забываешь, что Рейвенс Лэйер пожалован вашему роду. И ты не можешь просто так выйти из игры, не назвав наследника, который займет твое место, иначе каждый квадратный дюйм графства Сент Кеверн перейдет к прежнему владельцу — королеве. И я уверена, что в свое время королева Виктория назначит нового графа, но…

— Никаких но. Пусть это все принадлежит королеве. Это меня вполне устраивает.

— Но разве ты не понимаешь, что могут пострадать фермеры, живущие здесь! Новый граф, не задумываясь о последствиях, может отказать им в аренде, и этим людям придется покинуть насиженные места в поисках новых, где они смогут поселиться.

— О, не надо. Ты ведь знаешь не хуже меня, что такого не должно случиться.

— Нет, я не знаю. И утверждать так нельзя. К несчастью, эта история очень часто повторяется. Массовые выселения случались раньше, это, может произойти и теперь.

Чувствуя себя сраженным наповал логикой Люсинды и ее безграничным сочувствием людям Сент Кеверна, Прескотт застонал от досады и подошел к окну.

Он рассеянно посмотрел на зеленые пастбищные луга, которые простирались до самого океана, где белой пеной сверкал прибой.

«Как может эта женщина так беспокоиться о других, совершенно не считаясь со своими интересами? И как могло случиться, что она совершенно не сочувствует ему?!» — задавал он себе вопросы и, не найдя на них ответа, снова повернулся лицом к Люсинде.

— Я знаю только одну вещь, дорогая. Я люблю тебя. Ты знаешь, я уже много чего успел сделать в жизни — и хорошего, и плохого. Мне совсем негоже гордиться некоторыми из своих поступков. Однако сейчас я скажу тебе, что еще никогда раньше не признавался в любви ни одной женщине.

— О, Прескотт!

— Ты знаешь, что я ненавижу ту жизнь, которую мне сейчас навязали обстоятельства, потому что в ней не могу оставаться самим собой. Но как бы я ее ни ненавидел, тебя я люблю настолько, что готов остаться здесь и быть графом, если ты этого желаешь. Клянусь Богом, я сделаю все, что угодно, лишь бы ты была счастлива и любила меня.

— Но разве ты не видишь? Я уже люблю тебя! Мне кажется, я влюбилась в тебя с первого взгляда, с нашей первой встречи, когда ты так неожиданно и стремительно ворвался в мою жизнь на своем коне, спасая соломенную шляпку.

После этого признания Люсинды счастливый Прескотт обнял ее и прижал к себе. Он закрыл глаза, вдыхая чистый и прекрасный запах ее волос.

— Тогда сжалься надо мною, Люсинда, и согласись выйти за меня замуж. Стань моей женой и матерью моих детей. И мы будем счастливо жить и стариться вместе.

Люсинда прекрасно поняла, что наступил решающий момент, и отрицательно ответив Прескотту, она полностью перечеркнет свою любовь к нему. Но сделать этого никак не могла — она полностью принадлежала ему. Он давно овладел ее сердцем, ее разумом, ее душой и если он так этого желает, то овладеет и ее телом.

Она отстранилась от Прескотта, высвободилась из объятий и, взяв его лицо в свои ладони, провела пальцами по густым длинным волосам.

Пристально смотря в его глаза, она ответила:

— Я рожу тебе детей столько, сколько ты захочешь. Я буду рядом с тобой до тех пор, пока буду нужна тебе, — а про себя она добавила: «До тех пор, пока ты будешь хотеть меня».

— Это правда?

— Да.

— Я благодарю Бога за то, что он ниспослал мне такое счастье.

Он быстро наклонился к ней, и их губы слились в сладком поцелуе. В порыве страсти он с силой прижал ее тело к себе, и его язык проник в глубину ее рта через приоткрытые медовые губы.

Те несколько поцелуев, которыми они обменялись раньше, безусловно были по-своему сладостными и головокружительными, но Люсинда почувствовала, что они не шли ни в какое сравнение с этим. Раньше она испытывала только теплые, приятные ощущения, но теперь огонь желания вспыхнул у нее внутри. И она хотела, чтобы это желание длилось вечно. Ей казалось таким естественным находиться в его объятиях, целовать его, чувствовать чистый запах его мужского тела, — потому что она знала, что принадлежит ему, принадлежит вся без остатка.

Но несмотря на то, что в этот момент она была переполнена неудержимой радостью, горькие мысли, затаившиеся где-то в дальнем уголке ее сознания, не позволяли ей полностью отдаться своему счастью. Если бы только все могло быть по-другому! Если бы на ней не лежало это проклятие незаконного рождения!

Она любила Прескотта всем сердцем и знала, что он тоже любит ее. Его признание было таким страстным и искренним, но ей хотелось большего — быть с ним до конца своих дней. Но этого она никак не могла себе позволить.

Достаточно и того, что у нее есть сейчас, — решила она, отбросив эти печальные мысли в сторону, чтобы они уже больше не могли беспокоить ее. И, обвив руками шею Прескотта, она пылко ответила на его страсть. Сейчас они были вместе, и в этот момент только это имело для нее значение.

Почувствовав порыв нежности со стороны Люсинды, Прескотт воспылал еще большей страстью. Не в силах больше ждать ни минуты того удовольствия, которое он разделит с глубоко любимой женщиной, он подхватил ее на руки и понес в свою спальню.

— Останови меня сейчас, Люсинда, — сказал он, нежно опустив ее на кровать. — Если ты не хочешь этого так же сильно, как я. Если ты не хочешь меня настолько, насколько ты нужна мне, тогда, ради Бога, останови меня, пока у тебя на это есть еще время.

Она пристально посмотрела на Прескотта, изучая его лицо, увидела искренность в его глазах. До сих пор она никогда раньше не видела такой откровенной страсти в мужчине. Похоть — да, желание — конечно, но никогда — страсти, настолько сильной, что она, казалось, пульсировала во всем его теле.

В ответ Люсинда просто протянула руки и поманила его к себе.

Со страстью, которую он уже давно не испытывал, Прескотт лег рядом с ней на кровати и опять заключил ее в свои объятия. Желая быть нежным с ней, зная, что она никогда раньше еще не была с мужчиной, он начал медленно руками ласкать ее тело, пока еще скрытое одеждой, одновременно наслаждаясь сладостью ее поцелуев. Он исследовал все изгибы ее тела, начиная с талии и постепенно поднимаясь выше — к ее груди, находя там места, при прикосновении к которым у нее учащалось дыхание, и она издавала тихие стоны наслаждения. Но когда он почувствовал, что поцелуев явно уже недостаточно, когда у него появилось желание ощутить ее тело рядом со своим, он начал расстегивать пуговицы ее блузки, сначала осторожно, но потом, не в силах больше ждать, разрывая тонкую ткань блузки в порыве страсти.

— О черт, дорогая, тебе придется помочь мне в этом. Я никогда не умел обращаться с изящными дамскими вещами.

Ее сердце от возбуждения рвалось из груди. Ее полные губы были приоткрыты, и в бездонных серых глазах светилось неостановимое желание близости с ним. Она расстегнула несколько оставшихся пуговиц на своей блузке и откинула ее в сторону. Затем торопливыми нервными движениями она сорвала с себя верхнюю и нижнюю юбки.

И когда она разделась, Прескотт, как одержимый, начал стягивать одежду с себя, совершенно не заботясь о том, что скажет потом его камердинер, увидев, как неряшливо брошены его рубашка и брюки. Ему это было совершенно безразлично. Быть с Люсиндой, держать ее в своих объятиях — он не мог думать в этот момент уже ни о чем другом.

Лучи полуденного солнца, до этого закрытого облаками, неожиданно ворвались в комнату через распахнутое окно и озарили золотым светом их обнаженные тела. Прескотт почувствовал, что у него перехватило дыхание при первом взгляде на ее идеальную фигуру. Ему довелось повидать много женщин в своей жизни, но такую прекрасную он видел впервые.

Ее кудрявые черные, отливающие синевой, волосы каскадом ниспадали по спине, а одинокий локон, выбившийся из общей массы, придавал ей еще большее очарование. Чудом были упругие, словно из белого мрамора груди с розовыми как кораллы сосками, тонкая изящная талия, округлые бедра и длинные стройные ноги. Он должен сделать что-то действительно замечательное в жизни, чтобы заслужить это божественное создание.

Люсинда знала, что ей следует отвести взгляд от его обнаженного тела, но она была настолько восхищена его бесспорно мужественной фигурой, так охвачена страстью, что даже забыла о своей скромности. Она перевела взгляд на его грудь, где волосы были немного темнее, чем на голове и кудрявились вокруг его плоских мужских сосков, сходясь в центре широкой груди; затем посмотрела вниз от его пупка, где они были еще гуще и темнее вокруг его…

— О Боже!

— Спокойно, дорогая, — почувствовав ее тревогу, он поближе придвинулся к ней на кровати, где она сидела, поджав ноги. — Пусть это тебя не пугает.

— Но, Прескотт, он…

— Это просто я. Вот и все. Это то, что ты делаешь со мной.

— Но ведь я не делала этого. Правда?

— Разве ты до сих пор еще не знаешь, что одно твое присутствие делает это?!

— Нет, я не знала.

— Но не беспокойся. Все будет в порядке.

— Вопрос в том, будешь ли ты в порядке? Разве он не болит?

— Ты пока этого не можешь представить и понять. Это напряжение приятно и со временем пройдет.

Он сел на кровати, поджав под себя ноги, как и она, и протянул к ней руки. Проведя ладонями по роскошным волосам и остановившись на шее, он ощутил хрупкие косточки позвоночника под ее гладкой как атлас кожей. Взглянув на нее, он не мог не заметить любопытства в ее глазах и в то же время таящуюся за ним легкую тень испуга. Он знал только один способ избавить ее от двух этих чувств. Его ладони стали медленно опускаться, пока не достигли кистей ее рук, которые были сжаты от волнения в крепкие кулачки. Он открыл их, медленно разжав каждый палец, и провел своими большими пальцами по ее чувствительным ладоням. Затем он поднес их к своему телу и положил к себе на грудь.

— Видишь? Просто обыкновенная плоть и кровь, дорогая. Это все, что я есть.

Он не был для нее обыкновенным, — подумала Люсинда, внезапно поняв, что она не способна объяснить это простыми словами. Твердость его мускулов, теплота его кожи, которая согревала холодные подушечки ее пальцев, и жесткие завитки волос на его груди абсолютно лишили ее дара речи. Но сильное биение его сердца произвело на нее самый большой эффект. Почувствовав, как стучит у нее в висках, она поняла, что их сердца бьются в унисон.

— Я хочу тебя, — прошептала она. — Но я никогда не делала это раньше. Я не знаю, что делать.

— Я знаю, дорогая, я знаю. Поэтому будем относиться к этому спокойно и без спешки.

Он наклонился к ней и поцеловал ее в губы, желая гораздо большего, но стараясь не торопиться, чтобы не навредить ей. Так как он никогда раньше не занимался любовью с девственницей, Прескотт считал, что они оба были в каком-то роде девственниками в этом особенном акте.

Целуя, он обнял ее и притянул ближе к себе. Ощущение того, что ее груди слегка касаются его груди, и при этом их соски становятся такими же твердыми, как и его, послало трепет возбуждения по всему его телу. «Только бы не сорваться и не напугать ее», — молился он, боясь испортить все поспешностью.

Касаясь своим телом ее обнаженной плоти, он нежно положил ее на спину и лег рядом, продолжая целовать, жаждущие поцелуя, губы. При этом его руки медленно гладили ее трепещущее тело, и туда, где только что были руки, скоро следовали губы и язык, находя и ощущая сладчайшие радости, которые он когда-либо испытывал в жизни.

Следуя примеру Прескотта, Люсинда начала исследовать его. Она еще не знала мужского тела и не догадывалась, что оно могло содержать так много тайн, которые она сейчас открывала для себя. Кожа на его спине была упругой, как мягкая хорошо выделанная шкура животного, натянутая на основу из твердого дерева, мускулы то напрягались, то расслаблялись, когда он наклонялся над ней. Проведя рукой по его бокам, она ощутила их ребристую поверхность, которая сразу напомнила ей стиральную доску, проложенную чем-то мягким. Его бедра были так же упруги и тверды, как и все тело. Позволив своим пытливым рукам опуститься ниже, туда, где внизу его плоского живота росли жесткие вьющиеся волосы, она, наконец, встретила то, что составляло его мужскую гордость.

Прескотт чувствовал, что теряет контроль над собой. Поняв, что он уже не сможет дольше выдержать этой сладкой пытки при столь быстром развитии событий, он с самозабвением отдался их взаимному желанию. Осыпая поцелуями ее лицо, длинную изящную шею, его губы продвинулись вниз к пышной груди и остановились на одном из ее твердых сосков. Прескотт начал нежно ласкать его языком. И, когда из глубины горла Люсинды вырвался тихий стон наслаждения, его рука, скользнув вниз, проникла в шелковое гнездо между ее ног. Почувствовав, как обильная влага омыла его пальцы, он понял, что Люсинда была готова к самому главному.

Он медленно отстранился от нее, нежным движением рук раздвинул ее ноги и, обняв, лег на нее сверху. Его легкое прикосновение к ее лону судорожной дрожью возбуждения отозвалось во всем ее теле. Сердце громко билось у нее в груди, и дыхание становилось все более прерывистым и тяжелым. Она ждала чего-то волшебного, что находилось где-то совсем рядом, в пределах досягаемости, и хотя решительно стремилась ощутить это волшебство, оно все время избегало ее. Теплое тело Прескотта вдавило ее в постель, и его твердая мужская плоть начала проникать через ее девственный барьер. Острая боль пронзила тело Люсин-ды. Она хотела закричать и остановить его, но сдержалась, понимая, что если сделает это, восхитительные ощущения, которые он доставлял ей, то чувство блаженства, которое охватило ее тело и душу, уйдут безвозвратно.

Но крик все же вырвался из ее груди, когда она почувствовала, что эта боль стала настолько сильной, что она, казалось, потеряет сознание.

Ощутив ее боль с такой же силой, как если бы она была его собственной, он поцелуем заглушил ее крик. Его язык проник в сладостные глубины ее рта в то время, как его орудие любви овладело ею. Остатки боли и страха исчезли без следа, когда он, заключив ее в свои сильные объятия, руками вплотную придвинул ее бедра к своим.

Когда их тела слились в единое целое, Люсинда почувствовала возвращение тех божественных ощущений, которые она испытала раньше и отдалась их власти с еще большим желанием. Что-то подсказало ей, что она получит еще большее наслаждение, если станет сочетать свои движения с движениями Прескотта. Сначала нерешительно, она начала встречать каждый его толчок движением навстречу, и вскоре их тела слились в едином движении, совершаемом в вековом ритме. Ее дыхание с каждой минутой становилось прерывистее, а страсть разгоралась все сильнее. Волшебство, которого она ждала, становилось все ближе, все ярче, и затем наступил момент наивысшего блаженства. Самое сильное наслаждение, которое Люсинда когда-либо испытывала в жизни, судорожной волной пробежало по ее телу и чувство глубокого и полного удовлетворения охватило ее. Ощутив, как ее тело изогнулось под ним и услышав тихий стон, вырвавшийся из ее уст, Прескотт позволил себе расслабиться и излился в нее, отдав ей не только свое семя, но сердце и душу.

Несколько мгновений они все еще держали друг друга в объятиях, оба отчаянно желая, чтобы эти божественные ощущения длились вечно, оба мечтая про себя, чтобы им никогда не пришлось расставаться.

Но это было неизбежно, и Прескотт поднялся над ней так, чтобы видеть восторженное выражение ее прекрасного лица.

— Я люблю тебя, — просто сказал он.

— О Боже, я тоже люблю тебя.

Он убрал рукой волосы с ее лица и поцеловал ее в лоб.

— Тогда решено. Мы поженимся, и чем скорее, тем лучше. Я схожу завтра к священнику, или дьякону, или как вы их здесь называете, и скажу ему, что…

Он остановился, увидев, как слезы появились в уголках ее глаз и почувствовав, как ужас наполняет его душу.

— Люсинда, дорогая, не говори этого. Пожалуйста, только не это.

— Разве ты не понимаешь? Мы не можем пожениться. Это разрушит твою жизнь и унизит твое положение при королевском дворе.

— К черту двор! Ты разрушишь мою жизнь, если покинешь меня.

— Но ведь ты не будешь жить без меня. Я буду твоей всегда до тех пор, пока ты будешь этого хотеть.

— Ты просто никогда не станешь моей женой, ведь так?

Люсинда отвела взгляд, и ее сердце пронзила острая боль при мысли о том, что жизнь сделала с ними обоими.

— В Англии быть любовницей — это очень престижное положение. Любовница практически ничем не отличается от жены. И в некоторых случаях ей живется даже лучше жены.

— Ха, любовница? Так ты видишь себя в роли моей любовницы?

— Я уже являюсь ею. И я никогда не смогу стать для тебя чем-то большим.

Прескотт пристально вглядывался в прекрасные черты ее лица, желая увидеть совсем не то, о чем она говорила, но понял, что ему не удастся переубедить эту упрямую несговорчивую женщину, пока она сама не изменит своего решения.

— Хорошо, — наконец сказал он. — Если ты действительно этого хочешь, дорогая, тогда, я думаю, пусть будет по-твоему. Я согласен.

Неожиданное согласие и слова Прескотта болью отозвались в ее сердце. Спазмы сдавили ее горло тугим кольцом так, что ей стало тяжело дышать, и она почувствовала внезапную пустоту в своей душе.

Что она сделала? Отказавшись дать ему свое согласие на брак и отдав ему взамен свое сердце и тело, она попыталась сохранить его высокое имя и имя всей семьи Трефаро. Но, сделав это, она, возможно, разбила свое собственное сердце. Боже, помоги ей! И что ей делать дальше?

Глава 17

— Что такое поехать на барбекю, дядя Прескотт?

Прескотт перевел свой взгляд от ямы, которую рыли в земле два деревенских жителя, на любопытное личико Александры и нахмурился.

— Дай-ка мне подумать. Это что-то типа прогулки. Но больше того. Видишь ли, это когда собираются вместе много людей и… О, черт! Сладкая, это просто пикник.

— А что такое пикник?

В это время к ним сзади подошла Люсинда, которая одной рукой несла Элизабет, а другой держала крошечную ручонку Виктории.

— Это когда собираются вместе много людей, и они готовят себе пищу на открытом воздухе, а не в доме на кухне, где ее обычно готовит миссис Свит. Ведь так, дядя Прескотт?

Прескотт не мог не заметить, как четыре самых любимых женщины в его жизни изменились за эту прошедшую неделю. Александра, Виктория и Элизабет, которые были теперь хорошо накормлены, красиво одеты и ухожены, благодаря стараниям Люсинды, заботившейся о них, как мать, совершенно расцвели и превратились в хорошеньких маленьких леди. Особенно Элизабет. Она больше не писалась в кровати по ночам и больше не звала во сне свою маму. Но, по правде говоря, больше всех изменилась Люсинда. Хотя она все так же с формальной вежливостью относилась к нему на людях, все было совершенно по-другому, когда они оставались наедине. А это теперь случалось довольно часто. Каждую свободную минуту, которую могли выкроить, они проводили в объятиях друг друга или в постели, доставляя друг другу наслаждение и утоляя свою страсть, которая, казалось, разгоралась все сильнее, вместо того, чтобы со временем постепенно угасать, как это всегда случалось в его отношениях с другими женщинами.

— Да, именно это и есть пикник, — сказал Прескотт, зная, что если он сейчас же не изменит направление своих мыслей, то будет в состоянии оставить и детей и все приготовления ради того, чтобы уединиться с Люсиндой в укромном месте, где смог бы заниматься любовью до вечера.

Он делал это раньше, и ему ничего не стоило повторить, но в данный момент он не мог себе позволить подобных отвлечений. Даже самого приятного из тех, что он знал. Кандервуды должны были приехать через два дня, и в имении нужно было еще многое сделать перед их прибытием.

— Конечно, я знал людей, которые любили зажаривать на открытом огне надетые на палку кукурузу, картошку и даже репу, — сказал он. — Но в этот раз мы будем готовить только мясо. Полкоровы, целую свинью и… ягненка.

Последнее он добавил с заметной гримасой на лице. Он прекрасно знал, что если бы любой настоящий техасец прознал о его намерениях, то непременно собрал бы ребят покрепче, и они отдубасили бы его так быстро, что не осталось времени понять, что же с ним случилось.

Это было подобно случаю с Люсиндой, в которую он влюбился с такой головокружительной быстротой, что не успел опомниться.

Слезы появились в огромных голубых глазах Александры, и ее нижняя губка задрожала.

— Вы собираетесь зажарить Принцессу?

— О, нет, дорогая, не Принцессу, — желая успокоить маленькую четырехлетнюю девочку, он опустился перед ней на колени, так, что ее личико оказалось на уровне его глаз:

— Она… Видишь ли, теперь она член нашей семьи, она живет с нами и все прочее. Мы никак не можем съесть члена нашей семьи. Мы лучше скажем Тому, чтобы он выбрал кого-нибудь другого. Как ты на это смотришь?

— Я совсем не буду есть баранину, — сказала Александра, вытирая со щек слезы. — Мне не нравится есть ягнят.

— Мне тоже, сладкая. Знаешь что, мы с тобой будем обходиться исключительно говядиной и свининой, а другие пусть едят эту баранину, если им так хочется.

— Хорошо.

— Вот и прекрасно. А сейчас что ты скажешь насчет того, чтобы нам вдвоем пойти на конюшню и попросить Тома выбрать овцу, которая, по его мнению, больше всех подойдет для нашего пикника?

— Этого парня там нет, милорд, — сказал Эрнест, один из мужчин, работающих в яме.

Прескотт выпрямился в полный рост.

— А где он?

Эрнест пожал плечами.

— Не знаю, милорд. Думаю, что он отправился куда-то далеко. В последний раз я видел его вечером в среду, тогда у него была с собой большая сумка, — Ты видел его вечером в среду, и он нес с собой большую сумку? — озадаченно произнес Прескотт. — Но ведь это было два дня назад. Я мог бы поклясться, что видел его в конюшне еще вчера утром.

— Нет, вы не могли видеть парня вчера, милорд. Он ушел в среду вечером. Эй, Джош, ведь мы видели его в среду вечером, не так ли?

— Да, — сказал Джош, опершись на черенок своей лопаты. — Мы ведь еще тогда выходили из кабака, помнишь?

— А-а, да-да, точно. Куда, он нам сказал, направлялся? В Труро?

— Нет, мне кажется, это было что-то вроде Бристоля.

— И почему, черт побери, он захотел убежать отсюда? — спросил Прескотт. — Том Свит был одним из лучших работников, которых я когда-либо встречал в жизни.

— Возможно, нашел себе девушку, вот и все, — сказал Эрнест. — Парням в возрасте Тома хочется позабавиться с девочками. Прошу прощения, мисс Люсинда, но это закон жизни, о нем нельзя забывать. Словом, если он действительно занимается этим, я не стал бы беспокоиться за него. Он натешится вдоволь и вернется домой.

— Его бабушка, должно быть, сходит с ума от беспокойства, — сказала Люсинда.

— Еще бы, — Прескотт одной рукой поднял Викторию, а другой взял за руку Александру.

— Постойте, не уходите так сразу, — сказал Джош. — На какую глубину мы должны выкопать яму?

— Не больше фута, — ответил Прескотт. — И вам лучше сделать ее футом длиннее, пока вы еще ею занимаетесь. Нам должно хватить места, чтобы готовить все одновременно на одном костре.

Когда они поднимались на гору к замку, Прескотт продолжал ломать голову над тем, почему Том так неожиданно решил оставить имение, даже не сказав об этом ему. Хотя Прескотту довелось всего лишь несколько раз поговорить с молодым человеком, он успел понять, что тот любит свою работу. Том всегда был таким веселым и разговорчивым и постоянно просил Прескотта рассказать ему что-нибудь о жизни на американском Западе. Он никогда и ничем не выказывал своего недовольства, насколько помнил Прескотт.

Несколькими минутами позже, войдя на кухню, они нашли там миссис Свит, стоящую за длинным рабочим столом и с ожесточением выдергивающую перья из курицы. Когда она увидела Прескотта, ее полное тело словно окаменело, и ее уже и без того красное от кухонной жары лицо стало еще темнее, нахмурившись, как грозовая туча.

— Мы только что слышали, — сказал он, поставив Викторию на пол.

— Слышали что, милорд?

— О вашем внуке Томе. Он убежал?

— Да, и, кажется, с вашего благословения.

— С моего благословения?

Миссис Свит насмешливо фыркнула.

— Ведь это вы сказали ему ехать в этот дикий Техас, вот мой Том и поехал.

Даже, если бы экономка огрела его сковородой по голове, Прескотт не был бы этим так шокирован, как тем, что он услышал.

— Я не говорил ему ничего подобного. Клянусь Богом, не говорил. Мы говорили о Трипле несколько раз, он расспрашивал меня, как проходит жизнь на ранчо. Я и не подозревал, что это может принести какой-то вред, поэтому рассказывал ему.

— Так вот, он туда и отправился. Работать на вашего брата, как он сказал.

— На моего брата Пайна?

— Да, мой Том сказал, что он хочет от жизни чего-то большего, чем просто быть конюхом здесь, в Рейвенс Лэйере. Сказал, что хочет быть самостоятельным человеком и посмотреть мир, в особенности Америку.

— Я не знал, — сказал Прескотт. — Если бы я знал, конечно, не стал рассказывать ему все эти сказки.

— Сказки! Боже, так это была обыкновенная ложь! Ложь о краснокожих индейцах, ворах скота, грабителях банков. Вы забили голову моего Тома этими сказочками похуже всяких романов, которые он всегда читал.

Миранда с озабоченным выражением лица вбежала на кухню, но Прескотт не обратил на нее ни малейшего внимания.

— Это была не ложь, миссис Свит. В Техасе действительно есть индейцы, воры скота и грабители банков.

— И, полагаю, вы их там видели? — спросила экономка с презрительной усмешкой на лице.

— Индейцев только пару раз, а воров скота почти каждый день. Их там хоть пруд пруди, их невозможно избежать. Однако мне никогда не встречался грабитель банков. Наверное, мне просто везло.

— Ну, если с моим Томом случится что-нибудь или если он умрет, вы за это ответите, милорд. Я уж прослежу, чтобы это вам так просто не сошло с рук.

— С ним ничего не случится, миссис Свит. Если ваш внук действительно отправился в Трипл, как он вам сказал, то мой брат наверняка позаботится о том, чтобы с ним ничего не случилось.

В тот же момент, когда эта фраза слетела с его языка, Прескотт захотел взять свои слова обратно. Он не мог гарантировать, что с Томом ничего не случится, если он когда-либо доберется до Техаса. На ранчо с молодым человеком в возрасте Тома могли произойти тысячи несчастных случаев. Он мог покалечиться на всю жизнь, даже выполняя самую обыкновенную повседневную работу. Он мог неудачно упасть с лошади и оказаться навсегда прикованным к постели, не говоря уже о разбушевавшихся мустангах и молодых бычках. Даже выйдя в город субботним вечером с другими работниками ранчо, он мог попасть под огонь салунной перестрелки и оказаться тяжело раненым или убитым. Там было действительно не так тихо, как в Англии.

«Нет, найти в Техасе хотя бы одно безопасное место невозможно», — решил он, но вслух уточнил:

— По крайней мере, если он не станет нарываться на неприятности.

— На неприятности? Мой Том? Это уж ему совсем не свойственно. Он очень хороший парень.

— Я знаю, мэм.

Нервно теребя пальцами, Миранда сделала шаг вперед.

— Милорд. Ваши…

— Пожалуйста, подождите немного. Послушайте, миссис Свит, ваш Том — один из самых лучших молодых людей, которых я когда-либо встречал в жизни. Поверьте, такие парни попадаются нечасто. Будь я на вашем месте, я бы не стал беспокоиться за него. Знаю, что вы слышали много различных рассказов о Техасе, но, уверяю вас, это не такое адское место, как вы думаете. Через пару лет люди там станут возможно такими же цивилизованными, как и вы здесь.

Но про себя Прескотт молился, чтобы его слова не сбылись. Он никогда не хотел увидеть Техас таким, как Англия: заселенным не людьми, а бездушными манекенами, живущими исключительно по законам светского общества, которые казались ему совершенно бессмысленными. По его мнению Техас был достаточно хорош и таким, каким он был.

— Ба!

— Нет, я серьезно. О, конечно, временами жизнь в Техасе может становиться несколько дикой и бесконтрольной, но не более, чем жизнь в Лондоне.

— Лондон — это преддверие ада. Мой Том хотел как-то раз поехать туда, но ему не позволил отец. Хотя, возможно, ему и следовало тогда уехать, — голос миссис Свит сорвался, и большие слезы появились в уголках ее глаз. — Может, он и не убежал бы на край земли в Америку, если бы тогда поехал в Лондон.

Осознавая, что он проигрывает словесный поединок с экономкой, потому как все, сказанное ею, было продиктовано не разумом, а пронзенным тревогой за внука сердцем, Прескотт решил попытаться подбодрить ее.

— Послушайте, у него все будет хорошо. Уверяю вас, у такого молодого человека, как Том, в Техасе будет гораздо больше шансов добиться чего-нибудь в жизни, чем здесь, в Англии.

— Милорд, — снова сказала Миранда.

— Я же сказал, подождите… Такое случалось раньше, миссис Свит. Он, возможно, начнет работником на ранчо, но как человек решительный и целеустремленный, Том, много и усердно работая, может в конечном счете через несколько лет приобрести свой собственный участок земли и будет сам себе господином. Он этого хочет — вот почему и уехал.

Экономка промокнула глаза подолом своего передника.

— Он будет владеть землей?

— Конечно, почему бы и нет? Знает Бог, в Техасе достаточно земель. В некоторых местах земля — это единственное, чем живут и кормятся люди. Равнины Техаса простираются так далеко, что им не видно конца. Они только того и ждут, чтобы кто-нибудь пришел и стал хозяином над ними. Однако мы не можем сказать такого об Англии. Все земли здесь уже принадлежат кому-то другому.

— Это правда.

— Милорд, — еще раз произнесла Миранда, стараясь завладеть вниманием Прескотта.

Но Прескотт не мог допустить, чтобы его прерывали сейчас. Он чувствовал, что экономка начинает смягчаться и, возможно, теперь даже готова для разнообразия выслушать его аргументы. Куй железо, пока горячо — этот принцип был беспроигрышным в обращении с женщиной, которая начинала потихоньку прислушиваться к словам разума. И Прескотт решил не упустить этот момент. Он подошел к миссис Свит и ласково обнял ее рукой за пухлые плечи, пытаясь успокоить.

— Поверьте мне, ваш Том старательный, усердный работник. Вы не успеете и глазом моргнуть, как он уже отловит и приручит себе диких мустангов, купит несколько коров и обзаведется своим маленьким ранчо. И могу побиться об заклад, все это произойдет прежде, чем ему исполнится тридцать.

— Прежде, чем ему исполнится тридцать?

— Да.

— И вы действительно думаете, что это возможно?

— Я могу поручиться за него.

— И с него не снимут скальп краснокожие индейцы?

— Милорд! — взмолилась Миранда.

— Снимут скальп? О Боже, нет, мэм. Я давным-давно не слышал о том, чтобы с кого-то снимали скальп, — с той поры, когда я еще пешком ходил под стол. Вы наслушались только плохих рассказов о Техасе и не ведаете ни о чем хорошем. Да знаете ли вы, что там есть большие города, где вы при желании можете даже сходить на концерты оркестров и в оперу. И что там уже давно, как у вас в Англии, есть освещение на улицах и водопровод в домах?! Сейчас даже поговаривают о том, чтобы создать систему общественного транспорта в Далласе.

— В Далласе, это там, где находится ваше ранчо?

— О нет, мэм, не совсем. Трипл находится ближе к Вако. Паше с братом имение располагается прямо за окраиной города. По нам недолго добираться и до Далласа на поезде.

Миранда топнула ногой и с негодованием посмотрела на Прескотта сверкающими от злости глазами.

— Милорд, я настаиваю, чтобы вы выслушали меня.

Прескотт нетерпеливо вздохнул.

— Ну, что у вас случилось, мисс Миранда?

— Приехали ваши гости, милорд.

— Гости?

— Да.

— Ну наконец-то, — сказал он. — Я уже больше недели ожидаю шерифа, который должен привезти с собой судью. Вскоре мы сможем, наконец, избавиться от Эмерсона у нас в темнице.

— Нет, это не шериф Пенхалиган и не судья Ченоуэф, милорд, — сказала Миранда. — Это ваша семья, Кандервуды.

Он посмотрел на нее и замотал головой.

— Нет, нет, это невозможно. Еще рано. Они должны приехать только через пару дней.

— Но они уже здесь, милорд. Три их кареты уже стоят у нашего замка, о чем я уже давно пыталась сказать вам, но вы мне не давали.

У Прескотта все перевернулось внутри, сжалось в узел, похожий на тот, каким он завязывал лассо, и он почувствовал, как у него подогнулись ноги в коленях.

— О Господи, помилуй. Ну кто-нибудь, делайте что-то, пожалуйста.

— Это вы делайте что-то, Прескотт, — сказала Люсинда, подняв на руки малышку Элизабет и схватив за руку Викторию.

— Я?

— Да, вы. Ведь это ваша семья.

Прескотт не нашелся, что ответить. Первое, что пришло ему в голову, была мысль найти себе в замке самую темную и глубокую дыру и спрятаться в ней до тех пор, пока его семейка не решит уехать.

— Что же мне делать?

— Вам надо пойти и поприветствовать их.

— И я должен делать это в одиночку?

— Да, вы должны. Мне нужно отвести детей в детскую и уложить их спать. Миссис Свит, поставьте чайник и начинайте готовить бутерброды. И побольше. Не исключено, чаю семья его светлости уже умирает с голоду, преодолев этот долгий путь к замку из Труро. Ровена, сбегайте в конюшню и позовите Уилла и других работников помочь перенести багаж Кандервудов, Мне кажется, что он у них очень большой. Миранда, найдите Харгривса и вдвоем с ним проверьте все комнаты для гостей, чтобы убедиться, что они находятся в том же состоянии, как мы их оставили. И заодно откройте окна, чтобы проветрить их.

Когда Люсинда раздала приказания, все женщины засуетились, бросившись выполнять их. Только Прескотт продолжал стоять, как вкопанный, и смотреть на нее с каким-то ошарашенным выражением лица. Впервые за всю свою жизнь он не мог найти в себе сил для того, чтобы просто сдвинуться с места.

— Идите же и поприветствуйте ваших гостей, — сказала она. — Они ждут вас.

— Этой встрече я бы предпочел приковать себя цепями к стене темницы рядом с Эмерсоном.

Тяжело вздохнув, Люсинда легонько подтолкнула его.

— Вы сможете сделать это и позже. А сейчас вам надо идти встречать свою семью.

Глава 18

Прескотт не понимал, как ему удалось прожить несколько следующих часов. Он только помнил, что, когда подошел к парадной двери, она со скрипом распахнулась на своих петлях, и шумная пестрая толпа ввалилась в замок, подобно захватнической армии, застав Прескотта врасплох.

Различные тетушки и кузины, которых он только мельком встречал в Лондоне и имена которых он не мог припомнить даже под угрозой смерти, целовали его в щеки так усердно, что, казалось, протрут кожу на лице. Его родственники мужского пола, ни одного из которых он тоже не мог припомнить, жали ему руку и сердечно похлопывали по спине с такой силой, что, казалось, не обойтись без синяков. А рукопожатие одного дородного юного кузена чуть было не стоило ему вывиха правого плеча. Приветствуя его, они говорили без умолку все сразу, рассказывая об очень скучном лете в Лондоне, о жарком и пыльном путешествии на поезде из Шотландии с таким ужасным питанием, что они чуть не умерли с голоду, о еще более пыльной поездке в каретах из Труро и о том, как они были рады найти, наконец, пристанище в его удивительном и странном доме. Прескотт пытался сказать им, что Рейвенс Лэйер — это замок, а не дом, но ему так и не удалось произнести и звука.

— Послушайте, вашей служанке следует сделать что-нибудь с этими окнами, мой мальчик, — сказала костлявая женщина средних лет.

«Кажется, это тетя Чарити[9]», — вспомнил Прескотт и усмехнулся над полным несоответствием имени и характера. Уж эту даму меньше всего можно было назвать милосердной.

— Они пропускают слишком много света. Особенно для комнаты таких размеров. Уж слишком много. Посмотрите только, как выцвели ваши портьеры!

— Мне в общем-то нравится… — начал было Прескотт, но его тут же прервал один из его дядюшек.

— Святой Эндрю, что за великолепное поле для гольфа, — сказал он. — На нем будет абсолютно точный удар. Можно играть девять лунок каждое утро без промаха! Скажу я вам, это заставит вас почувствовать себя новым человеком. Гольф делает чудеса для человеческой души. Вам непременно следует попробовать это, Пристон.

— Прескотт, — сказал он. — И я действительно не отказался бы попробовать, если бы только знал, что такое голь…

— Послушайте, кузен, — вмешался один из его младших кузенов, жеманное поведение которого было больше похоже на женское, — в этом вашем старом экзотическом доме есть ВК?

Прескотт жил в замке уже три месяца, а в самой Англии почти пять и считал, что за это время он уже освоил их причудливый язык, но все же он не мог никак понять, что за «ВК» интересует его кузена.

— Да ватер клозет, — сказал молодой человек, — он у вас здесь найдется?

Хихикающая молоденькая женщина подошла к Прескотту и с умилением похлопала его ладонью по щеке, кокетливо моргая своими длинными ресницами.

— Разве он не восхитителен, Гарольд? Тетушка Маргарет говорила нам, какой вы занимательный чудак, кузен Прескотт, но я-то, глупая, не верила ей.

— И я тоже, — сказал Гарольд, посмотрев на Прескотта таким взглядом, от которого ему стало немного не по себе.

— А теперь перестаньте разыгрывать из себя дурака, дорогуша, и скажите кузену Гарольду, где находится клозет. У него появилась очень пикантная проблема, насколько вы можете видеть, и…

— Вовсе и нет! — сказал Гарольд покраснев от смущения и злости до корней своих светлых кудрявых волос. — Ты всегда рассказывала всякую всячину обо мне, Крессида, ты занималась этим с самого детства, но я больше не намерен терпеть этого. Ты меня поняла?

— О Боже, Гарольд. Как вам угодно, только постарайтесь не замочить свои прелестные маленькие панталоны.

— Вот видите? Вы сделали это опять.

— Сделала что? — спросила Крессида.

— Поставили под сомнение мою мужественность, вот что.

— Я не делала ничего подобного. Вы сами достаточно ставите ее под сомнение, будучи капризным как маленькая плаксивая девочка.

— Капризным! Ты еще увидишь, Крессида, что я…

Оказавшись между двумя ругающимися кузенами, Прескотт заткнул уши, не желая слышать продолжение этого спора. Теперь он больше прежнего хотел найти себе место, где мог бы спрятаться, залезть за выцветшие портьеры или заползти в одну из щелей в полу — что угодно, лишь бы укрыться от этой буйной толпы родственников. Но он в одно мгновение изменил свое решение и вздохнул с облегчением, почувствовав, что судьба даровала ему отсрочку, когда спокойный голос Люсинды внезапно раздался над всем этим хаотическим шумом.

— Мистер Кандервуд, вы найдете нужную вам комнату на втором этаже. Поверните в холл налево, и это будет третья дверь справа.

Головы повернулись в сторону Люсинды, и все разговоры постепенно стихли, когда она плавной походкой стала спускаться по лестнице. Она представляла собой такое идеальное воплощение грации и изящества, что на ней сразу сосредоточились взгляды всех присутствующих. Гордость за нее, любовь и бесконечная благодарность одновременно нахлынули на Прескотта.

Ему так захотелось подбежать к ней, обнять и показать всем, как сильна его любовь. Но вслед за этим желанием немедленно нахлынуло другое — укрыть, спрятать Люсинду от этой злой галдящей толпы. В результате он не сделал ни того, ни другого, понимая, что в любом случае возбудит своим поведением массу подозрений, а этой саранче вполне хватит и одной искры.

Вместо этого он пробился между Гарольдом и Крессидой и подошел к Люсинде.

— Прошу минуточку внимания, мне хотелось бы представить вам мою кузину, мисс Люсинду Трефаро.

— Вашу кузину?

— Да, мэм, — ответил Прескотт, — по линии моего отца.

— Какая хорошенькая деревенская девушка, — послышался мужской шепот из толпы.

— О, пожалуйста, помолчите, Вальтер.

— Хорошо, но это действительно так, моя дорогая.

— Я сказала, замолчи.

— Да, дорогая.

— Если лорд Прескотт еще этого не сделал, — сказала Люсинда, догадываясь по тому, как он вел себя, что скорее всего нет. — Мы оба хотели сказать, что очень рады видеть вас в Рейвенс Лэйере. Ваши комнаты готовы, и вы можете разойтись по ним, как только пожелаете. Примерно через полчаса будет подан чай в столовой, но если до этого вы хотите немного отдохнуть после вашего долгого путешествия, позвольте мне предложить сделать это сейчас.

— Первые разумные слова, которые я услышала за весь день, — заявила тетя Чарити. — Чашка хорошего чая будет сейчас как раз кстати.

Гул всеобщего одобрения волной прокатился в толпе.

— И еще, — добавила Люсинда, — повар сообщила мне, что ужин будет подан ровно в восемь.

— Повар? — Прескотт вопросительно посмотрел на нее, на что Люсинда, как бы извиняясь, приподняла бровь.

— Что она имела в виду, сказав — «мы рады видеть вас?» — спросила одна кузина другую, когда шумная толпа двинулась вверх по лестнице.

— Она живет здесь, ты, простофиля, — ответила вторая.

— Но кем она приходится кузену Прескотту? Вот что мне хотелось бы узнать.

— Разве ты не слышала того, что он только что сказал? Она его кузина, такая же, как и мы.

— О, пропади ты пропадом, неужели еще одна?

Вторая кузина просто усмехнулась.

— Это прибавляет остроту соревнованию, не правда ли?

Прескотт краем уха услышал этот разговор и удивился, о каком соревновании шла речь.

— Похоже на то, что ты станешь центром внимания не одной молоденькой леди в последующие две недели, — сказала Люсинда позже, когда последний из Кандервудов исчез из виду, зайдя в замок.

— Хм?

— Пожалуйста, Прескотт. Не говори мне, что ты ничего не заметил.

— Что не заметил?

— Давай говорить начистоту! Ведь среди твоих родственниц по крайней мере полдюжины молодых девиц на выданье и, без сомнения, каждая из них имеет на тебя виды.

— Иметь на меня виды — это одно, но заманить меня в свои сети — это совсем другое.

— Так ты как страус прячешь голову в песок еще до того, как началась охота, не так ли?

— Я никогда не прятал голову в песок, и здесь нет никакой охоты. По крайней мере, я дал понять, что у них ничего не выйдет, еще несколько месяцев назад в Лондоне.

— Очевидно ты сделал это недостаточно хорошо.

— Но ведь я не подарок.

— А вот в этом ты ошибаешься. Прескотт. Ты не женат, и у тебя есть титул и имение.

— Эта разваливающаяся на кусочки старая груда камней?

— И все же это гораздо больше того, что есть у них.

— Если бы я каким-то образом мог отдать все это одному из них, поверь мне, я бы это сделал, — сказал он. — Но если уж об этом зашел разговор, на тебя сегодня тоже немало мужчин положили глаз.

— Ты имеешь в виду своих кузенов?

— И дядюшек тоже.

— О, но ведь это нелепо.

Прескотт наклонился к ней поближе и прошептал на ухо.

— Будь осторожна, дорогая. Я знаю этих людей, это подлецы. Настоящие подлецы.

— Знаешь ли, такой совет можно было дать и тебе самому.

— Да. Я-то умею держать себя в окружении женщин.

Звонкий смех Люсинды эхом отразился от мраморных колонн теперь опустевшего фойе и теплой волной удовольствия отозвался в теле Прескотта.

— О, неужели?

— Да, я умею.

— Не потому ли ты всегда удираешь от женщин, как только одна из них встретится на твоем пути без предупреждения.

— Я никогда не удирал.

— А вот и удирал. Вчера, например.

— А что было вчера?

— Я видела, как ты выходил из своих комнат, но потом пулей влетел в них опять, когда увидел идущую по холлу Эсмеральду.

— Я могу дать этому объяснение. Каждый раз, когда эта женщина видит меня, она начинает кричать, что ее насилуют.

— Однажды, — поправила его Люсинда, — она кричала, что ты ее насилуешь, только однажды, при вашей первой встрече с ней.

— Да, но терпение человека не безгранично, и мне вполне хватило одного раза. Кроме того, я боюсь, что она ни с того ни с сего может отдать концы.

— Отдать концы?

— Умереть. Тогда мне будет чертовски трудно объяснить, почему старуха, вопящая, что ее насилуют, вдруг скончалась на руках у мужчины.

— Хорошо. Но это все же не объясняет твоего поведения в обществе Миранды и Ровены.

— С двумя этими?

— Да.

— Я никогда не убегал от них.

— А вот и убегал. Как-то на прошлой неделе между ними в очередной раз произошел один из нескончаемых споров по пустякам. Ты вошел, услышал их и, только они хотели обратиться за твоим бесценным советом, пулей вылетел из кухни.

— Черт побери, все было не так.

— Именно так, Прескотт. И не трудись отрицать это.

— Да, но знать, как обращаться с женщинами, и сунуться прямо в центр кошачьей драки — это разные вещи. Совершив такой безрассудный поступок, мужчина в конечном счете может остаться искалеченным на всю жизнь.

— Но ведь они просто спорили, а не дрались.

— Для меня все походило на то, что они вот-вот были готовы сцепиться друг с другом.

Мгновение она пристально смотрела на него своими чуть прищуренными глазами.

— Я никогда не подозревала, что женщины могут навести на тебя такой страх.

— Э-э, подожди-ка минутку. Я не трус. Я справлюсь с любым мужчиной в любое время и где угодно.

— Но не с женщиной, ведь так?

— Дорогая, я овладею тобой, когда только ты этого захочешь.

Люсинда даже взвизгнула от неожиданности, когда Прескотт подхватил ее на руки в: понес в библиотеку и, войдя в нее, ногой с силой захлопнул за собой дверь.

Он поставил ее на пол и прижал своим телом к стене. Его руки обхватили ее за талию, и он слегка согнул ноги в коленях. Их губы слились в страстном поцелуе. Он целовал ее так сильно, что у нее закружилась голова. Но она наслаждалась этим головокружением от его страстных поцелуев, и ей было приятно ощущать на себе натиск его мужского тела.

Его рука проникла под ее юбки и приподняла ее ногу так, что та обвилась вокруг его талии. Все это время его язык неудержимо ласкал сладчайшие глубины ее рта. В одно мгновение его другая рука скользнула вниз. Его пальцы начали нежно поглаживать внутреннюю поверхность бедра, медленно проделывая путь к своей цели, достигнув которой, как уже знала Люсинда, подарят ей величайшее удовольствие. Он с нетерпением сорвал с ее бедер тонкую ткань панталон, получив свободный доступ к тому, что он так страстно искал.

Его лихорадочное возбуждение передалось Люсинде, и ее руки, судорожно расстегнув пуговицы на его брюках, тоже отправились на поиски его спрятанного секрета. Вскоре они обнаружили его, и ее пальцы, нежно обвившись вокруг, легкими движениями вдохнули в него жизнь.

Прескотт застонал и потянул ее за собой на пол, позволив ей сесть сверху него в то время, как сам занял удобное положение внизу. Он закрыл глаза, так что не мог видеть, а только ощущал влажную бархатистую мягкость, окружающую его, и тугие сокращения, которыми Люсинда доставляла ему величайшее удовольствие.

В момент, когда он почти достиг состояния ослепительного блаженного экстаза, Прескотт открыл глаза, чтобы увидеть ее. Ее голова была запрокинута назад, раскрытым ртом она заглатывала воздух, и после этих судорожных вдохов слышались тихие стоны наслаждения. Она издала длинный тихий крик и упала вперед, совершенно истощенная, в то время, как он излил в нее свою сперму.

— Ты доведешь меня до смерти, дорогая, — прошептал он, когда у него опять прояснилось сознание. — Всю ночь вчера, один раз сегодня утром и вот опять. У тебя когда-нибудь иссякнет энергия?

Все еще тяжело дыша, она рассмеялась.

— По-моему, ты сказал, что можешь справиться с женщинами.

— И ты таким образом решила меня проверить?

— Ты все это начал, Прескотт, а не я.

Она приподнялась и пристально посмотрела ему в лицо.

Под лучами яркого солнечного света, струящегося через окно библиотеки, ее черные волосы блестели, отливая синевой, ее глаза казались еще ярче, а зрачки походили на маленькие блестящие угольки. Он поднял руку и нежно прикоснулся к ее шее, лаская большим пальцем подбородок и нижнюю губу.

— Боже, как ты прекрасна. Ты самая прекрасная женщина, которую я когда-либо видел в жизни. Я люблю тебя, Люсинда.

При этих словах на ее лице сразу же расцвела счастливая улыбка.

— Я тоже люблю тебя.

Прескотт знал, что это действительно было так. Он опять захотел попросить ее выйти за него замуж, но зная, каким будет ее ответ, решил не тратить слов попусту. Вместо этого, он предпринял другой подход, тот, что напомнит ей о сомнительном положении, в которое она сама себя поставила.

— Как ты думаешь, мы на этот раз сделали себе ребенка?

При его упоминании о жестокой реальности, глаза Люсинды потускнели, и улыбка исчезла с ее лица.

— Ты хочешь ребенка?

— От тебя? Черт, конечно! Я хочу иметь детей, полный дом наших детей.

— Рейвенс Лэйер — ужасно большой дом, Прескотт.

— Да, это верно. Похоже на то, что нам с тобой придется хорошенько потрудиться, не так ли?

Она осторожно высвободила себя и поднялась на ноги, отвернувшись от Прескотта в то время, как он поправлял свою одежду.

— Не делай этого со мной, Люсинда, — сказал он, следуя за ней к окну. — Не делай этого с нами.

— Не делать что?

— Не уходи от меня, когда я говорю о нашем будущем и о наших детях. У нас будут дети, и ты это прекрасно знаешь. Мы не можем продолжать заниматься любовью и не сделать их.

— Да, я это знаю.

— Тогда что беспокоит тебя?

Она покачала головой.

— Я думаю, как все это грустно.

— Я не вижу ничего грустного в том, если у женщины и мужчины, которые любят друг друга, появится ребенок. Так и было задумано нашим Творцом.

Когда она повернулась к нему лицом, слезы сверкали на ее глазах.

— Они будут незаконнорожденными, Прескотт, так же, как и я.

— Только если ты позволишь им быть незаконнорожденными. Я мог бы дать им свое имя, и ты знаешь это, но у тебя в голове засела упрямая мысль, что… Черт, это не важно. У них будет мое имя.

— Ты усыновишь их?

— Усыновлю? Настоящий отец не может усыновить своих собственных детей. В тот же момент, когда они родятся, я покрещу их в баптистской церкви как Трефаро.

— Они будут Трефаро в любом случае.

— Да, хорошо, но ты знаешь, что я имею в виду. Я прослежу, чтобы мое имя было записано как имя отца в местных учетных журналах, или в церковно-приходских книгах, или в любого рода записях, которые вы ведете здесь в Англии.

— И тебе не будет стыдно — ведь все узнают, что ты являешься отцом незаконнорожденных детей?

— Стыдно? Если ты будешь их матерью, мне не будет стыдно ни за одного ребенка, который у нас когда-либо родится. Я люблю тебя, черт побери, разве ты себе этого еще не уяснила?

— Я знаю, и я тоже люблю тебя. Но факт остается…

— Чепуха! — он схватил ее руки и крепко сжал их в своих ладонях. — Я, Прескотт, беру тебя, Люсинду, себе в жены. Я клянусь любить и заботиться о тебе с этого дня навеки, в богатстве и бедности, в болезни и в здоровье, покуда смерть не разлучит нас.

— Что ты говоришь?

— То же самое, что сейчас скажешь ты.

— Прескотт! — она попыталась высвободить свои руки из его ладоней, но он только сжал их еще сильнее.

— Скажи эти слова, Люсинда.

— Но…

— Если ты любишь меня, ты произнесешь их.

«Обет верности», — подумала она. Хотя их союз и не будет законным в глазах Короны и Церкви, друг перед другом они будут мужем и женой. И если он не мог стать для нее ничем большим, то пусть будет так.

— Я, Люсинда, беру тебя, Прескотта, себе в мужья. Клянусь любить и заботиться о тебе…

— Клянусь любить и заботиться о тебе с этого дня навеки…

— Покуда смерть не разлучит нас.

— Да, Прескотт. Покуда смерть не разлучит нас.

— Я отрекаюсь от всех других, кто приходил до тебя и кто может прийти после.

— Я тоже. Тебе следует знать это и не спрашивая. Для меня есть только ты. И никогда не будет никого другого, кроме тебя.

— И куда пойду я, ты пойдешь со мной.

Она нахмурилась.

— По-моему, этой части не было в традиционных клятвах, не так ли?

— А это вовсе и не традиционное бракосочетание, но я знаю, что это записано где-то в Библии. Скажи это.

— Куда ты пойдешь, я пойду с тобой.

— Хорошая девочка. А что обычно следует дальше?

— Я точно не знаю. Уже прошло много лет с тех пор, как я в последний раз присутствовала на свадебной церемонии. Но мне кажется, что сейчас мы должны обменяться кольцами.

— Ах да, кольца. Но у меня сейчас на себе нет кольца.

— А мне оно и не нужно.

— Мне совершенно безразлично, нужно тебе оно или нет, но я куплю тебе кольцо.

— Только, пожалуйста, ничего сверхъестественного.

— Тебе повезет, если мне удастся приобрести какое-нибудь простенькое колечко, от которого однако у тебя не позеленеет палец.

Люсинда рассмеялась, довольная, что он никогда не теряет чувства юмора. И она была рада, что к ней вернулась и ее собственная способность смеяться. С Прескоттом она не могла оставаться серьезной слишком долго.

— Мне не хотелось бы быть нескромным, но, ведь ты понимаешь, что в этот момент церемонии жениху следует поцеловать свою невесту.

— Я ничего не имею против…

Он заключил ее в объятия своих сильных рук и наклонил голову, скрепив их тайный от света союз таким страстным поцелуем, каким еще никогда раньше не целовал ее.

Глава 19

Спустя пять дней, утром третьего июня, шериф Пенхалиган наконец привез в Рейвенс Лэйер судью Ченоуэфа. Хотя Прескотт ожидал этих джентльменов уже более недели, он был ничуть не больше подготовлен к их прибытию, чем к приезду Кандервудов. Правда, в отличие от родственников, он принял их с большой радостью.

— Признаюсь, я ничего не понимаю в судействе, ваша честь, но мне очень хочется, чтобы вы вынесли свое решение как можно скорее, чтобы избавиться от этого куска свиного дерьма, находящегося в моей темнице.

— Все своим чередом, милорд. Все сделаем должным образом.

Судья Ченоуэф, обладая внушительными размерами, с трудом уселся на обитый кожей стул в библиотеке замка.

— Шериф Пенхалиган рассказал мне о тех событиях, которые привели к заключению вами в темницу э-э…

— Эмерсона, — подсказал Пенхалиган. — Гарика Эмерсона.

— А, да, Эмерсона. Насколько я понял, вы обвиняете его в том, что он украл большую сумму денег, принадлежащую вам, и что он избил свою жену до смерти?

— Да, ваша, честь. Только деньги принадлежали Рейвенс Лэйеру, а не мне. И он избил Анну Эмерсон, свою жену.

— До смерти, это верно?

— В общем-то, она умерла не сразу. Она жила еще достаточно долго, смогла даже родить, правда уже мертвого ребенка, а потом скончалась.

— Вы были свидетелем избиения Эмерсоном своей жены?

— Нет, сэр, не был. Я видел только синяки и кровяные подтеки на ее теле, которые были последствием этого избиения. Если это чем-то поможет, моя кузина Люсинда может подтвердить. Она принимала у нее роды и тоже видела их. У Анны родился маленький мальчик. Вы хотите, чтобы я послал за кузиной, и она пришла бы и подтвердила это?

— Нет-нет, — сказал Ченоуэф. — Мы должны в любом случае ограждать слабый пол от подобных ужасов. Да, действительно очень грустно, что некоторые мужчины совершенно не владеют собой и проявляют подобную жестокость.

— Похоже на то, что Эмерсон — один из них. Вот почему я держу его запертым в темнице все это время. Я боюсь, что он может причинить вред своим дочерям.

Ченоуэф свирепо посмотрел на Пенхалигана.

— Так у этого человека есть еще дети? Почему вы не проинформировали меня об этом?!

Шериф замялся, подыскивая нужные слова.

— Я… я не думал что…

— То, что вы не думаете, это вполне заметно, — и обратившись к Прескотту, судья спросил:

— Где сейчас дети и сколько их?

— Детей трое, и сейчас они находятся наверху в детской. Моя кузина заботится о них. Я тоже иногда занимаюсь с ними, когда находится свободное время.

Ченоуэф покачал головой.

— Плохо дело. Бедные дети скорее всего попадут в дом для сирот. Если, конечно, не найдутся их бабушки, дедушки, тети или дяди, которые согласятся позаботиться о них.

— Не беспокойтесь об этом, ваша честь. Я собираюсь удочерить всех трех девочек.

— Вы, милорд?

— Ну да, если можно. Ведь в Англии не существует закона против удочерения осиротевших детей, не так ли?

— Нет, но, милорд, ведь эти дети не совсем еще сироты, не правда ли? Их отец до сих пор еще жив, и по английским законам он несет ответственность за воспитание.

— Нет, это я по закону хочу заботиться о них. Я взял на себя эту ответственность в тот же день, когда привел к себе в замок. Я не хочу, чтобы у них было что-либо общее с Эмерсоном или у него с ними. Им лучше даже не вспоминать о существовании этого комка человеческой слизи.

— Милорд, я прекрасно понимаю, что у вас только благие намерения. Но я должен напомнить, что вы — неженатый мужчина.

С точки зрения Прескотта их союз с Люсиндой ничуть не отличался от брака, заключенного в церкви и с одобрения государства, но он сомневался, что судья примет это обстоятельство в расчет, даже если узнает о нем.

— Вам не нужно напоминать мне об этом.

— Для холостого мужчины, у которого нет планов завести жену в ближайшем будущем, удочерить трех маленьких девочек и попытаться вырастить их в одиночку — это… это… просто неслыханное дело, милорд.

— Хорошо, возможно это неслыханно. Но ведь это законно?

Ченоуэф на мгновение задумался.

— Нет, я сказал бы, что этот вопрос больше касается морали, чем закона, милорд.

— Так я не могу удочерить их, вы мне это пытаетесь сказать?

— Вашей светлости будет ужасно трудно добиться одобрения этого удочерения у королевы. Вот это я знаю наверняка.

— Хорошо, хорошо, — он вспомнил, что Люсинда говорила то же самое. Жаль только, что он не придал тогда ее словам достаточного значения. — Тогда как насчет того, если я стану их опекуном?

— Надо думать, это будет более приемлемо, милорд.

— А Эмерсон, их отец… Могу я устроить так, чтобы он не мог видеть их, не мог быть рядом с ними… причинять им боль, если ему вдруг захочется ударить кого-нибудь меньше и слабее его?

— Но, милорд, он ведь их отец. А отцы имеют определенные права там, где речь заходит о благополучии их детей.

— Я знаю, но именно в этом состоит проблема. У человека, подобного ему, не должно быть никаких прав вообще.

— Если Вашей светлости удастся уговорить его на это…

— Да, я поговорю с ним, — сказал Прескотт, решительно кивнув головой. Он без особых раздумий мог найти как минимум дюжину способов, чтобы заставить Эмерсона законно отдать ему на воспитание девочек.

Сначала он попытается предложить деньги, хотя их было не слишком много. Ну а если это не поможет, тогда он пустит в дело кулаки. Он сделает все, что в его силах. И чем скорее девочек отдадут ему, тем лучше для них, тем защищеннее они будут от Эмерсона.

— Ну, а если я все-таки стану их опекуном?

— Тогда мистер Эмерсон не сможет и близко. подойти к ним без разрешения Вашей светлости. Фактически он прекратит свою существование отец этих детей.

— Хорошо, именно это я и хотел услышать.

Предположив, что их разговор исчерпал себя, Прескотт подошел к судье, чтобы пожать ему руку.

— Я рад, что вы заехали ко мне.

«Даже несмотря на то, что вам, черт возьми, понадобился почти целый месяц, чтобы добраться сюда», — добавил он про себя.

— У меня в замке сейчас гостят родственники, и я буду очень польщен, если вы соизволите остаться и поужинаете с нами. Мне кажется, вы непременно должны согласиться, учитывая, какой длинный путь вам пришлось преодолеть, чтобы добраться сюда.

— Пожалуй, я приму ваше предложение и останусь на ужин, — сказал Ченоуэф, — после того, как мы разберемся с самым неприятным делом.

— Я думал, что мы уже это сделали.

— Нет, милорд. Мы только начали. Нам еще предстоит обсудить вопрос незаконного заключения вами в темницу мистера Эмерсона.

— Незаконного?

— Да, милорд, незаконного. У вас не было ни прав, ни полномочий самовольно лишать свободы кого бы то ни было.

— Но ведь у Пенхалигана нет тюрьмы, в которую можно было бы поместить жалкий зад Эмерсона.

— Да, это мне сказали, — Ченоуэф одарил шерифа еще одним недоброжелательным взглядом, и Пенхалиган опустил голову, уставившись в пол от смущения. — И все же факт остается фактом. Милорд, вы устроили самосуд, а Корона с большим осуждением относится к подобным действиям.

— Но послушайте, я не стал бы устраивать самосуд, будь уверен, что Пенхалиган не позволит Эмерсону улизнуть из города до суда. Но и позволить, чтобы он посадил его под домашний арест, я не мог. Вам следует увидеть дом Эмерсона, ваша честь. Это самый большой и прекрасный дом во всей деревне. Даже Рейвенс Лэйер в подметки ему не годится. Но это вовсе не удивительно, учитывая, что все в нем было куплено на деньги, прикарманенные Эмерсоном в Рейвенс Лэйере, либо украдено прямо из замка.

— Вы можете представить какие-нибудь доказательства своим обвинениям?

— Конечно могу. Дайте мне несколько минут на то, чтобы я смог собрать все книги, записи в которых подделал Эмерсон. Там вы найдете все доказательства.

— Шериф, вы видели те документы, на которые ссылается его светлость?

— Э-э…

— Неважно, — сказал Ченоуэф, нетерпеливо вздохнув. — Если бы местная полиция оказывала большую помощь в ситуациях, подобных этой, моя работа требовала бы от меня гораздо меньших усилий. Но так как дела обстоят иначе, мне понадобится некоторое время, чтобы просмотреть ваши документы и вынести решение по вашим обвинениям.

— Работайте так долго, как считаете нужным. Меня вовсе не обременит подержать этого прохвоста у себя в темнице еще немного.

— Вы очень великодушны, милорд. Я признателен за ваше приглашение, которое покорно принимаю.

Прескотт удивленно посмотрел на судью.

— Приглашение?

— Поселиться здесь, в вашем замке, пока я не вынесу свое окончательное решение.

— Поселиться? — Прескотт никак не мог припомнить того, чтобы он предлагал Ченоуэфу действительно поселиться в Рейвенс Лзйере. Но так как судья был единственным человеком, который. обладал необходимыми полномочиями и мог посадить Эмерсона за решетку на долгое время, и раз уж ему так понравился замок, как Прескотт мог отказать?

— Конечно, — сказал Прескотт. — Позвольте мне только сходить и отдать распоряжения моей экономке приготовить комнату для вас. Ведь, я так понимаю, вам понадобится комната?

— Естественно. Если, конечно, это не доставит вам излишних беспокойств.

— О, нет. Это мне ничего не стоит. С вашего позволения я отлучусь на минуту.

Прескотт вышел из библиотеки и пошел по холлу, направляясь к кухне и размышляя, где, черт побери, можно будет поселить этого дородного судью? Каждая спальня в доме была уже занята Кандервудами. Он никак не мог поселить его в детской, а то девочки, возможно, примут его за новую игрушку или что-то в этом роде. Чердачные комнаты тоже не подойдут, даже несмотря на то, что там было достаточно места, чтобы поселить добрый десяток людей. А уж о комнатах для прислуги не могло быть и речи. Может так случиться, что Эсмеральда, совершая одну из своих ночных прогулок, наткнется на него, закричит, что ее насилуют, и напугает до смерти. А Прескот-ту в настоящее время нужен был живой судья, а не мертвый.

— Прямо хоть в темницу вместе с Эмерсоном! — тихо сказал он.

— Прошу прощения, милорд?

Он резко повернулся и увидел Харгривса, закрывающего подвальную дверь позади себя. Пре-скотту показалось странным, что лицо камердинера покраснело.

— О, я просто подумал вслух, вот и все.

— О госте Вашей светлости в темнице?

— Да. Как он там поживает?

— Злодей настолько здоров, насколько можно ожидать при подобных условиях содержания и питания.

— Подлый негодяй, не так ли?

— Э-э, Ваша светлость обладает даром всегда находить самые точные определения.

— А?

— Да, он действительно подлый негодяй.

— Я всегда знал это. Ему еще не удалось вырвать цепи из стен?

— Он все еще пытается, милорд, но мы счастливы вам сообщить, что пока безуспешно.

— Хорошо. К тому времени, когда мы с судьей закончим разбираться с его делом, Эмерсон сильно пожалеет о каждом никеле, принадлежащем Рейвенс Лэйеру, который он прикарманил, а еще больше о том, что поднял руку на свою бедную жену, теперь уже покойную.

— С судьей, милорд?

— Да, с судьей Ченоуэфом.

Харгривс кашлянул.

— Так у нас в замке будет гостить представитель Короны?

— Знаешь, он напросился пожить у нас некоторое время.

— Мы понимаем.

— Черт, хотел бы и я, чтобы мне было все так же ясно, как тебе. Хочешь знать, что в этом самое смешное, Эд? У меня нет комнаты для этого судьи. Замок забит до отказа. Я думаю, что в крайнем случае нам придется постелить ему по-таборному здесь внизу, в библиотеке.

— По-таборному, милорд?

— Так называют это у меня дома в Техасе. Когда приезжает много родственников к тебе в гости на некоторое время, и у тебя не хватает на всех кроватей, ты просто расстилаешь для них пару одеял на полу и кладешь одну-две подушки.

— Милорд, при всем должном уважении к вам, вам кажется, что постель по-таборному будет не совсем подходящей для представителя Короны.

— Слишком неуважительно к его положению, так?

— Бесспорно, милорд.

— Черт, но куда же еще я могу поместить его?

— Мы прекрасно понимаем проблему, стоящую перед Вашей светлостью, но можем ли мы себе позволить внести маленькое предложение?

— Конечно, быстрее выкладывай!

— Милорд, до нашего внимания дошло, что э-э… что Ваша светлость проводит больше времени по ночам в апартаментах мисс Люсинды, чем в своих собственных.

— Черт побери! Мы старались быть так осторожны.

— Мы полагаем, что Бог наградил, а может, наоборот, наказал нас острым слухом.

— Ты слышал мои шаги по холлу, когда я входил и выходил из ее комнаты?

— Не совсем, милорд. Кажется, что спинка кровати мисс Люсинды издает глухие звуки ударов о стену ее комнаты, когда э-э… м-м-м… скажем, на ней происходит различного рода физическая деятельность. А так как моя комната находится прямо под комнатой мисс Люсинды…

— Да, я понимаю, что ты имеешь в виду.

— Спасибо, милорд. Мы надеялись, что нам не придется слишком долго объяснять. Но возвращаясь к вопросу о размещении судьи Ченоуэфа на время его проживания в замке, что вы думаете о том, чтобы поселить его в комнатах мисс Люсинды? По моему мнению, это единственно возможный и к тому же разумный выход из создавшегося положения. Она, конечно же, будет спать с… я имею в виду, спать в апартаментах Вашей светлости.

Прескотт на мгновение задумался над этим предложением.

— Это вызовет много сплетен. Ты ведь это знаешь, не так ли?

— Ваша светлость, вы очевидно забыли, что имеете право вести себя так, как считает нужным, не боясь осуждений и преследований со стороны людей, которые без всякого сомнения по рангу стоят много ниже вас.

— Черт, так значит, я могу делать все, что пожелаю, если у меня есть на то причина. Ведь ты мне это пытаешься внушить?

— Совершенно верно, милорд.

— Спасибо, Эд. Мы поместим судью в комнату Люсинды, а она сможет перебраться в мою.

— Очень хорошо, милорд. Но мое имя Харгривс, а не Эд.

— Да, я знаю. Ты скажешь миссис Свит о том, что мы решили сделать?

— Я постараюсь сделать это как можно скорее, милорд.

Прескотт уже собирался развернуться и уйти, но что-то остановило его.

— Еще одно, Эд.

— Да, милорд?

— Что ты делал в подвале?

— Э-э, проверял запасы вин Вашей светлости, конечно же.

— Понятно. Ты думаешь, нам будет достаточно того, что у нас есть?

— Если родственники Вашей светлости будут гостить в замке только две недели, то должно хватить. Однако если их пребывание затянется на более долгий срок, мы боимся, что Вашей светлости придется пополнить запасы вина, причем в больших количествах.

— Да, действительно похоже на то, что они пьют очень много, не так ли?

— Мне кажется, в таких случаях говорят, что в них все уходит, как в бездонную бочку.

— Верно. Так ты поговори с миссис Свит. А я пойду обсужу это дело с Люсиндой.

— Спать в твоих комнатах? — Люсинда выглядела потрясенной. — Ты что, с ума сошел, Прескотт?

— Дорогая, это единственный выход из сложившегося положения, который мы могли придумать.

— Мы?

— Да, я разговаривал с Эдом, и он согласился. Видишь ли, по правде говоря, он-то как раз первый и предложил это.

— Харгривс? Ты разговаривал со своим, лакеем, прежде чем спросить совета у меня, и он предложил, чтобы мы?.. О Боже, мы погибли. Это настоящая трагедия.

— Нет, не принимай это так близко к сердцу. Он уже догадался, что мы навещаем друг друга по ночам.

— Ты навещал меня, Прескотт. Я никогда не приходила к тебе.

— Ну, теперь нам вообще не придется ходить куда-либо! — они были наедине в ее спальне, и он, прижав Люсинду к себе, заключил в свои объятия. — Ты только подумай, это сэкономит нам так много времени ночью. Времени, которое мы сможем использовать для других целей.

— Да, я это прекрасно понимаю.

Быстро поцеловав ее в щеку и шутливо шлепнув сзади по юбкам, он отошел от нее.

— А сейчас поторопись. Нам нужно перенести все твои вещи отсюда прежде, чем миссис Свит приведет сюда судью.

— Я никогда больше не смогу предстать перед твоей семьей, понимаешь ты это или нет?

— Ты даже не представляешь, как тебе повезет!

— Не будь таким бесцеремонным, Прескотт. То, что думает твоя семья, возможно, не имеет большого значения для тебя, однако мне это важно.

— Ну и зря.

— И все же факт остается фактом. Нет, должно быть другое решение той проблемы, перед которой ты так опрометчиво поставил нас обоих.

— Дорогая, я уже обдуман все, что можно, поверь мне. И это единственное, что наверняка подойдет.

— Нет, не единственное.

— Хорошо, если у тебя появилась какая-то лучшая идея, я весь внимание.

— Детская, — просто сказала Люсинда.

— Что детская?

— Я буду спать в детской с девочками, пока судья Ченоуэф будет гостить у нас.

— Нет. Это абсолютно невозможно. Я даже и слышать об этом не желаю.

— Почему?

— Потому что это… это просто не пойдет, вот и все. Ты будешь с ними наверху, а я здесь, внизу, в полном одиночестве.

— Но это только на несколько дней, Прескотт. Я уверена, что ты сможешь… сдержать себя на несколько дней.

— Сдержать себя? — Прескотт почувствовал на себе теплоту взгляда ее бездонных серых глаз и ощутил, как волна безумной страсти побежала по всему его телу. Сдерживать себя для него было равносильно тому, чтобы решиться перерезать себе горло, а остаться без нее на долгий срок было равносильно этому действию.

И все же он понимал, что ему следует подчиниться ее предложению, чтобы ее доброе имя осталось незапятнанным.

— Хорошо, — согласился он, — тогда мы сделаем по-твоему.

Она прильнула к нему и поцеловала в щеку.

— Спасибо, Прескотт.

— Но как только судья Ченоуэф уедет, мы перенесем вещи обратно в твою комнату. А как, только уедет моя семья, ты перейдешь жить ко мне! Понятно?

— Мы поговорим об этом, когда придет время, — сказала она с улыбкой и вышла из комнаты.

Глава 20

Четвертое июля с самого рассвета было облачным и холодным. Моросил мелкий дождик, и туман обволакивал крошечный полуостровок Сент Кеверна. Уставившись из окна библиотеки на печальный пейзаж перед замком, Прескотт все более склонялся к мысли, что его тщательно разработанный план из-за дождя полностью провалится. Земля будет мокрой, а это означает, что нельзя будет развести костер на улице в яме, которая специально была вырыта для сегодняшнего дня. А если не будет огня в яме, то не будет и барбекю. А он-то сегодня уж было настроился отведать вкусного, жареного на углях, мяса.

— Возможно у нас все равно не будет для него нужного соуса, — бубнил он. — А барбекю никогда не получится хорошим, если к нему нет хорошего соуса.

— Это рецепт твоей тетушки Эмми? — спросила Люсинда.

— В большей или меньшей степени, да. Это то, что я из него мог вспомнить. Конечно, миссис Свит придется сделать некоторые замены, потому что у нас здесь нет всех нужных компонентов.

— На твоем месте я не стала бы беспокоиться. Твое барбекю будет пользоваться грандиозным успехом. Я жду не дождусь, когда смогу попробовать, — ты ведь столько мне о нем рассказывал!

Он отвернулся от окна, чтобы посмотреть на нее.

— Действительно?

— Да, конечно.

— И ты говоришь это не для того, чтобы просто меня успокоить?

— Нет, мне правда хочется попробовать кусочек мяса, поджаренного на углях по-техасски. Должно быть, это очень пикантная еда.

— О, это действительно так! Один кусочек этого мяса с соусом тетушки Эмми — и можно гарантировать, что волосы появятся у тебя на гр… Ну, в общем не у тебя. Но ты знаешь, что я имею в виду.

— Да, боюсь, что догадываюсь. Но я как-нибудь обойдусь без волос, спасибо.

Прескотт взглянул на выпуклость под ее строгой белой блузкой и усмехнулся. Ему нравилась грудь Люсинды такой, какой она была — без волос. Гладкая, белоснежная, упругая и все же необыкновенно мягкая при прикосновении, с сосками, которые доставляли ему минуты высшего блаженства, когда его рот… Он попытался изменить ход своих мыслей, зная, что сейчас не время предаваться мечтаниям о груди Люсинды и о том наслаждении, которое он получал. Это могло привести только к тому, что ему захочется гораздо большего, а для этого сейчас совершенно не было времени.

— А что сейчас делают девочки? — спросил он.

— Они в детской. Ровена что-то читает им.

— Так вот, как только прекратится этот дождь, мы… Ведь он когда-нибудь прекратится, правда? Не может быть, чтобы погода была такой мерзкой Целый день.

— Послушай, Прескотт, иногда ты беспокоишься без всяких оснований по самым пустяковым вещам.

Она пересекла комнату и стала рядом с ним, выглянув в окно.

— Я надеюсь, что этот дождь прекратится уже через час или и того меньше.

— Ты так думаешь?

— Да. Посмотри вон туда. Видишь, небо у берега уже проясняется.

— Да, похоже на правду.

— Скоро выглянет солнце, и через час или два оно подсушит землю, так что ты сможешь начать готовить свое барбекю. По-моему, ты больше всего этим сейчас озабочен, так?

— Да, это одна из моих сегодняшних забот.

Он опять обратил свое внимание на дождь за окном, а Люсинда начала задумчиво рассматривать его лицо в профиль.

«Насколько он сложный, — подумала Люсинда. — Сразу он показался таким простоватым, но потом проявился удивительно многогранный характер».

Этот человек с красивым мальчишеским лицом доказал, что обладает уникальным чувством справедливости, умом и сильным мужским характером, и главное — нежной и романтической душой. Он, возможно, много ругался и жаловался на свою семью, но она подозревала, что в тайниках своей души хотел заработать их одобрение. А если не одобрение, то, по крайней мере, уважение.

Прескотт отвернулся от окна и, посмотрев на нее, увидел, что она пристально его рассматривает.

— Что случилось?

— Ничего. Я просто рассматривала тебя.

— Увидела что-нибудь интересное?

— О, очень много разных вещей.

— Так, например, что?

— Прежде всего то, что у тебя есть совесть.

— Она есть у всех, дорогая. По крайней мере, почти у всех, — добавил Прескотт, подумав об Эмерсоне.

— Но не такая, как твоя. И если я не ошибаюсь, она тебя чем-то беспокоит.

— Нет.

— По твоему виду я могу сказать, что ты о чем-то волнуешься, Прескотт.

— О чем мне волноваться?

— Возможно о том, как пройдет сегодняшний праздник?

— Но ведь ты только что сказала мне, что дождь скоро прекратится, так что это не подходит.

Она опять посмотрела на него, заглянув прямо в глубины его зеленых глаз.

— Ты что-то задумал, не так ли? О чем никто не должен догадаться?

Он повернулся, собираясь отойти от окна, но Люсинда все же успела заметить как краска залила его лицо.

— Ну, теперь ты уже вытащила кота из мешка.

— Так что это?

Он усмехнулся и сел на край письменного стола, согнув одну ногу, а другой упершись в пол.

— Я просто приготовил маленький сюрприз для своих родственников — вот и все.

— Какого рода сюрприз?

— Нет, я не могу сказать тебе. Это все испортит.

Она подошла к нему и стала напротив.

— Прескотт.

— Просто оповести всех, что сегодня вечером они должны одеться в карнавальные костюмы.

— Костюмы?

Он обнял ее за талию и притянул к себе. Опустив голову ей на плечо, он вдохнул тонкий аромат мыла и туалетной воды.

У Люсинды бешено забилось сердце, когда она почувствовала его теплое дыхание на своей шее.

— Прескотт, я очень сомневаюсь, что твоя семья подумала о том, чтобы привезти с собой маскарадные костюмы. Они, по-моему, привезли все, что угодно, но только не костюмы.

— Тогда им придется обойтись тем, что они смогут найти у нас на чердаке.

— По-видимому так.

— Посмотри и найди что-нибудь красивое и для себя.

Люсинда смутно припомнила, что она видела прелестное старое платье в одном из сундуков на чердаке. Газовое, кремового цвета платье с высокой талией и глубоким, но не скандальным декольте. И все же, если она почувствует, что выглядит в нем недостаточно скромно, то кружевной платок решит эту проблему. Однако ей следовало поторопиться и поскорее найти это платье, пока другие не начали копаться в сундуках, выбирая себе костюмы из этих многовековых одежд. И туфли… ей нужно будет найти приличные…

Но тут все мысли выветрились у нее из головы, потому что Прескотт начал нежно целовать ее в шею.

— Ты не должен этого делать, — сказала она.

— Почему нет?

— Нам еще надо обсудить вопрос о бале с масками и костюмами.

Он отодвинулся.

— С масками? Я как-то не додумался. Теперь же, когда ты упомянула об этом, мне кажется, что это неплохая идея. Мы даже будем давать призы за лучшую маску.

Усмехнувшись, он вернулся к удовольствию, которое получал, целуя длинную шею Люсинды и чувствительные места у нее за ухом, при прикосновении к которым она издала легкий стон наслаждения.

— А потом? — спросила она, тяжело дыша.

— Потом?

— Да, позже. После бала.

— Мы пойдем спать. Вместе.

— А что это за ящики, которые ты получил несколько дней назад?

— Какие ящики?

— Без всяких меток. Те, которые ты хранишь на улице возле конюшни.

— А, те ящики…

— Разве они не для сегодняшнего праздника.

— Нет, не беспокойся о них. Лучше подумай о постели, о том, как мы с тобой вдвоем заберемся под теплое мягкое одеяло.

— Ты наверно, забыл, что я сплю в детской? Как я могу забраться в твою кровать, когда я буду спать наверху в своей собственной?

— Оставь это мне, — сказал он. — Я найду способ.

Люсинда сдалась в битве со своим самообладанием и позволила взять верх своему желанию. Она взяла в ладони голову Прескотта, пробежав пальцами по его густым волосам, и овладела его губами. Взяв на себя более агрессивную роль, чем когда-либо раньше, она стала делать с ним то, что уже давно хотела сделать, но до сих пор не находила в себе для этого достаточно смелости. Ее язык проник в глубину его рта, слегка коснувшись неровной поверхности его зубов, и, наконец, встретился с его языком. Боже, это было такое блаженство!

Слегка удивленный энергией ее неожиданного натиска, Прескотт не протестовал. Он расслабился и позволил ей на этот раз делать все по-своему. Когда она с силой прижалась к нему, он лег на спину на крышке стола, крепко держа ее в своих руках. Какой-то острый предмет вонзился ему в спину, и он на мгновение изогнулся, чтобы рукой смахнуть его с поверхности стола.

Люсинда взобралась на него сверху и своими ногами обвила его бедра. Она так приятно покусывала зубами мочку его уха, что у него в жилах взыграла кровь, и все тело напряглось от страсти. Не в силах больше сдерживать себя, она уже собиралась начать расстегивать пуговицы его брюк, и Прескотт был готов помочь ей в этом, когда дверь в библиотеку неожиданно растворилась и кто-то кашлянул. Они оба словно окаменели. Прескотт, прижав голову Люсинды к своей груди, повернулся, чтобы посмотреть, кто поймал их.

— Прошу прощения, милорд.

— Черт побери, что тебе нужно, Эд? Разве ты не видишь, что мы заняты?

— Э-э, да, милорд, мы просто подумали, что Ваша светлость пожелает узнать, что приехал итальянец.

— Итальянец?

— Да, милорд. Сеньор Луиджи Манетти. Нам кажется, что он так назвал свое имя.

— Манетти, Манетти. Да! Э-э… э-э… пусть он подождет минуточку.

— Очень хорошо, милорд.

Дверь закрылась, и Люсинда вскочила на ноги. Ее лицо заливал густой румянец смущения.

— Я так и знала, что кто-нибудь обязательно поймает нас. Разве я не говорила тебе, если мы будем продолжать в том же духе, то это обязательно случится?

— Да, но это был только Эд.

— О Боже, Прескотт.

— По крайней мере все могло быть и хуже.

— Куда уж хуже?!

— Например, Эсмеральда могла войти сейчас, увидеть нас в таком положении, и ее бы хватил удар.

— Больше никогда, — сказала Люсинда, поправляя свою одежду. — Ты слышишь меня? Пока все гости и посетители не покинут этот дом, ты никогда больше не будешь делать ничего подобного.

— Я? Но ведь это ты начала все, дорогая, а не я.

Выпрямив спину и высоко подняв подбородок Люсинда гордо направилась к двери.

— Ты это все выдумываешь.

— Черт, ничего подобного. Еще пару минут, и ты бы наверняка изнасиловала меня.

Она бросила на него удивленный взгляд и затем рассмеялась.

— Изнасиловала тебя?

— Ну, ты знаешь, что я имел в виду.

— Да, я знаю, и я, возможно, сделала бы это… Хотя там было бы видно, ведь так?

— Хочешь попробовать снова?

— Может быть.

— Для меня «может быть» не пойдет.

— Хорошо. Позже.

— Обещаешь?

— Даю тебе слово.

И взгляд, которым она одарила его на прощание, еще раз заверил его, что она была женщиной, которая не бросала слов на ветер. Как ему повезло!

Глава 21

— Что? — прошептал кузен Гарольд кузине Крессиде.

— Я думаю, он сказал — барбекю.

— О Боже, я надеюсь, это не один из ритуальных обрядов краснокожих индейцев. Знаешь ли, я слышал о них. Они привязывают людей на жернова и зажаривают живьем, и затем…

— Ты отвратителен. Кузен Прескотт вовсе не собирается никого зажаривать. Но даже если бы это было и так, я бы поставила твое имя первым в списке кандидатов!

— Довольно вам, — тетя Чарити наклонила зонтик от солнца так, чтобы солнечный свет не попадал ей в лицо, молясь Богу о том, чтобы эта натянутая ткань могла защитить ее тонкий нюх от этого ужасного запаха горящего дерева. — Раз уж кузен был настолько великодушен, что позволил погостить у него, вам следует безропотно принять его довольно странную форму гостеприимства.

За исключением одного или двух человек все Кандервуды сидели на травяном склоне перед замком, наблюдая за тем, как Прескотт занимался разведением костра в яме.

— Но мы никогда не слышали о барбекю, тетушка, — сказала Крессида. — Во всяком случае, не о таком, как у кузена Прескотта.

— Тогда, возможно, вы узнаете кое-что о его происхождении, — сказала старая леди. — Если только раскроете пошире глаза, а свои неугомонные рты хотя бы на некоторое время закроете.

— Но он не мог услышать нас, — сказал Гарольд. — А впрочем, если и слышал, я сомневаюсь, чтобы он стал что-то делать по этому поводу. Мне он кажется не настолько умным.

— Au contraire![10] — Крессида взглянула как играют мускулы загорелых предплечий Прескотта и на движение его широких плеч под рубашкой. — Наш графствующий кузен с одной стороны может показаться полуцивилизованным дикарем, но с другой стороны, мне кажется, ты мог и поучиться некоторым его американским манерам.

И кроме того, она подумала, что этот американец, похоже, знает, как удовлетворить женщину в постели, но вовсе не собиралась говорить об этом глупому щепетильному Гарольду. Это могло его шокировать.

— Ты права в том, что он — полуцивилизованный дикарь, но говорить о его манерах? У этого неотесанного американца нет вообще никаких манер, насколько я могу судить.

Люсинда, которая шла к Прескотту, неся большой кувшин лимонада, уловила краем уха только маленькую часть произносимого шепотом разговора, но уже этого было достаточно, чтобы поднять в ее душе бурю негодования.

— Он гораздо лучше всех вас вместе взятых, — тихо сказала Люсинда, быстро пройдя мимо этого трио.

— Что она сказала? — спросила тетушка Чарити.

— Я не знаю. Я не совсем поняла, — ответила Крессида.

— Интересно, наверное, считает себя чрезвычайно воспитанной леди, — сказал Гарольд. — Она и ведет себя соответствующе.

— Она может вести себя как угодно, но все равно никогда не станет ею, — сказала Крессида. — Она просто одна из бедных родственниц кузена Прескотта. Незаконнорожденная, насколько я поняла.

— Однако очень привлекательная, — сказал Гарольд.

— Ведь ты не станешь без памяти влюбляться в нее, не так ли, кузен Гарольд?

— Очень даже может быть.

Крессида запрокинула голову назад и рассмеялась.

— Она совершенно тебе не подходит, Гарольд.

— Вот-вот, — согласилась тетя Чарити.

— Почему же это не подходит?

— По одной причине — ей не хватает высокого происхождения.

— Дорогая кузина, любой человек, рожденный в семье Трефаро, имеет достаточно высокое происхождение.

— Хорошо, тогда она просто не подходящего для тебя пола.

— Ты опять за свое? Ты, лицемерное животное, порочишь мою мужественность?

— Какую мужественность?

— О, с меня довольно, — сказала тетушка Чарити, поднимаясь. — Вы вдвоем своими спорами вызвали у меня страшнейшую головную боль. Теперь мне понадобится по крайней мере три часа отдыха, прежде чем я смогу с кем-то опять приятно общаться.

— Три часа? — повторил Гарольд, когда старуха отошла на порядочное расстояние и не могла уже его услышать. — Она не сможет ни для кого стать приятной и через три года.

— И об этом говоришь ты!

Стоя у края ямы для костра в ожидании, когда языки пламени превратят дубовые поленья в единую массу пышущих жаром углей, Прескотт выпил лимонад, который налила для него Люсинда. Он взглянул на вершину холма и увидел своих кузенов, которые с трудом тащились назад к замку, при этом опять о чем-то споря по дороге.

— Я и не думал, что их хватит надолго, — сказал он. — Они выглядят так, как будто ни один из них не видел за всю свою жизнь и луча солнечного света. Им похоже стало слишком жарко.

— Жарко или скучно, — сказала Люсинда.

— Если ты права, то я, к черту, отменю сегодняшнее маленькое торжество и предоставлю им самим развлекать друг друга. Не сомневаюсь, что они в скором времени перегрызут друг другу глотки. Таким образом мы очень быстро избавимся от них.

— Тогда ты возьмешь на себя грех двойного убийства! Твоя кузина Крессида, кажется, недолюбливает твоего кузена Гарольда.

— И я тоже, но не думаю, что мог бы прибегнуть к убийству, чтобы избавиться от него.

— Тогда, возможно, ты убьешь ее?

— А вот это неплохая идея, — Прескотт подсмотрел на костер и очень обрадовался тому, что увидел. — Теперь уже совсем недолго. Еще несколько минут, и мы сможем начать готовить мясо. Как идут дела на кухне?

— Я думаю, у них все идет наилучшим образом. Миссис Свит приготовила соус в точном соответствии с твоим рецептом, но она отказалась попробовать его.

— Почему?

— Сказала, что выглядит, как отрава.

Прескотт засмеялся.

— Нет, им нельзя отравиться. В худшем случае он может вызвать у тебя переворот в желудке где-то ближе к полуночи, но никак не убьет тебя.

«Переворот в желудке», — повторила про себя Люсинда, улыбнувшись. В речи Прескотта встречались порою такие интересные и забавные выражения.

— Тебе удалось найти тот костюм, который ты хотела, прежде, чем мои родственнички вычистили наш чердак? — спросил он.

— Да, спасибо.

— Могу побиться об заклад, что он очень красив.

— Я тоже так думаю.

— Не могу дождаться, чтобы увидеть его.

— Мне кажется, ты будешь приятно удивлен, — сказала она. — А ты нашел себе костюм на сегодняшний карнавал?

— Да. У меня он был на примете с самого начала, когда мне впервые в голову пришла мысль о том, чтобы мы все оделись в карнавальные костюмы.

— И какой исторический период будет представлять твой костюм?

— Недавний.

— Насколько недавний? Георгианский? Регентство?

— Нет, еще ближе к нашим дням.

Что-то в его тоне насторожило ее, и она почувствовала беспокойство и озабоченность.

— Прескотт?

— Да?

— Что за плутовство ты замышляешь в своей бедовой голове?

— Ничего, дорогая. И с чего это тебе пришла подобная мысль?

— Из-за дьявольского блеска в твоих глазах.

Его сияющее озорством лицо тотчас приняло выражение притворной невинности.

— Ты все это просто выдумываешь. Во всем моем теле не найдется ни одной плутовской косточки.

— Ты задумал что-то нехорошее, не так ли? Я чувствую это.

— Просто стараюсь, чтобы мои родственнички не скучали и чувствовали себя, как дома, вот и все.

— Да? Тогда я — Мыльная Герцогиня[11].

Он наклонился и поцеловал ее в щеку.

— Беги-ка в дом и скажи миссис Свит, что можно подавать мясо и соус.

И когда она повернулась уходить, он игриво хлопнул ее по попке. Мужчина, помогавший ему разводить костер, громко рассмеялся, когда она взвизгнула и бегом бросилась к замку.

— Хорошая девица, милорд.

Прескотт просто усмехнулся.

— Стараешься, чтобы они почувствовали себя, как дома? — повторила его слова Люсинда, когда наконец, увидела вечером костюм Прескотта. — Я думала, что ты имел в виду их дом, а не свой.

Прескотт наклонился, чтобы застегнуть кожаные ремни своей кобуры, висящей у него на бедре. Выпрямившись, он поправил на своей талии ремень, на котором висели две кобуры с тяжелыми револьверами. На Прескотте были синие потертые джинсы «Левайс», выцветшая голубая рубашка, сбитые ботинки со шпорами, которые цеплялись друг за друга и довольно помятый платок, обвязанный вокруг шеи.

— Все, что остается сделать, — подумала Люсинда, — это нацепить этот платок на нос, и тогда он вполне сойдет за грабителя с большой дороги».

— Дорогая, если человек берется за дело, он должен вложить в него всю свою душу. Знаешь, если бы я смог, то сделал бы здесь все точно так же как в Трипле, и тогда это место могло бы стать моим домом.

— И коров бы тоже стал пасти перед замком?

— Может быть. Однако для начала я бы немного изменил здесь обстановку. Прежде всего я хочу выбросить эти чертовы доспехи из холла и заменить их на несколько больших рогов от моих техасских молодых бычков.

— И будешь для развлечения по ночам устраивать револьверные перестрелки в гостиной?

— Если это взбредет мне в голову, то почему бы и нет.

Она взглянула на два револьвера, висящие на его бедрах.

— Надеюсь, эти штуки не заряжены?

— Мужчина носит с собой оружие только в том случае, если обойма барабана полностью заряжена патронами, и его в любую минуту можно пустить в ход. Меня этому учил отец.

— И ты собираешься застрелить всякого, кто сегодня вечером станет на твоем пути?

— Возможно. Эти Калдервуды совсем распустились, но вид оружия быстренько приструнит их.

— Честно, Прескотт, ты неисправим!

— А ты прекрасна, дорогая. По-моему, это самое красивое платьице, которое я когда-либо видел в жизни.

— Тебе оно действительно нравится? — она растянула веером широкую муслиновую юбку и сделала перед ним быстрый пируэт.

— Я просто потрясен. Но боюсь, что твоей красотой сегодня вечером будут покорены все мужчины. Ты действительно думаешь, что тебе следует так показывать свою грудь?

Ее руки тут же взлетели к груди. Когда она в первый раз примерила это платье и увидела себя в зеркале, декольте показалось ей довольно скромным, лишь с легким намеком на соблазн, но сейчас она совсем не была в этом уверена.

— Видишь ли, фасон этого платья и предназначен для того, чтобы показать красоту женской груди, но если ты считаешь, что оно открывает слишком много…

— Нет, я думаю, что все нормально.

Он пододвинулся к ней поближе, вытянувшись, встал на носки рядом с ней и постарался заглянуть ей за корсет.

— Просто слишком низко не наклоняйся.

— Может, мне следует накинуть на плечи кружевную шаль?

— Да, тебе не помешает взять ее с собой. Просто на всякий случай, ведь ты понимаешь? Сегодня вечером на улице может быть довольно прохладно.

— На улице? Мы будем ужинать на улице?

Прескотт засмеялся.

— Дорогая, никто не ест барбекю в доме — его едят на свежем воздухе.

— Это что, пикник?

— Что-то вроде этого. Знаешь ли, барбекю очень трудно есть аккуратно и не испачкавшись, зато оно отменно вкусное.

— О Боже. Я не думаю, что твоя семья придет в восторг, узнав, что им придется ужинать на траве.

— Но ведь мы не будем ужинать на траве. Мы будем на крыльце. Э-э, я имел ввиду, на террасе. Там уже поставлены столы и стулья, и все готово для сегодняшнего праздника. Миссис Свит по моей просьбе даже нашла нам салфетки. Их нам до конца ночи понадобится немало.

Люсинда покачала головой и собралась было уходить.

— Куда ты идешь?

— Собираюсь подняться в детскую и проверить, что делают дети.

— В этот час они должны уже быть в кроватях.

— Однако это вовсе не значит, как ты прекрасно знаешь, что они действительно спят. Сегодня весь день они были непослушными.

— Это все потому, что им скучно.

— Скучно?

— Да, им совершенно нечем заняться. Я знаю, что мы катали их верхом на лошади пару раз, но большую часть времени они просто сидят в детской, играя друг с другом, иногда им кто-нибудь читает сказки или же они спят. Если бы ты проводила так все дни напролет, я уверен, что тоже бы заскучала.

— Но ведь я стараюсь изо всех сил, чтобы…

— О, это не твоя вина, дорогая. Ты делаешь все, что возможно, и прекрасно справляешься со своей работой. Но все дело в том, что они — маленькие дети. У них очень много энергии, которую необходимо израсходовать, чтобы они быстро засыпали и хорошо спали ночью. А для этого нужно побольше места, где они могли бы побегать, несколько деревьев — полазать, и лужа, где они под настроение могли искупнуться нагишом. Или что там делают маленькие девочки, когда их оставляют одних около лужи с водой? Будь у них все это, они бы так уставали за день, что клевали носами над столом за ужином.

— Ну, здесь много открытого места, но деревьев маловато. А что касается купания нагишом, то они скорее всего моментально подхватят простуду в лужах, находящихся поблизости Рейвенс Лэйера. Ведь ты не хочешь, чтобы они заболела, не так ли?

— Нет, конечно нет. Но большинство детей на деле гораздо крепче, чем выглядят со стороны.

— Но ведь они маленькие девочки, не забывай об этом. Ты не можешь применять к ним жизненный опыт своего детства — ведь ты был маленьким мальчиком. А маленькие девочки и маленькие мальчики устроены по-разному.

— И это делает вас такими особенными, — Прескотт поцеловал ее в кончик носа и развернул лицом к двери. — А теперь беги и посмотри, что там делают наши малышки, я подожду тебя внизу, пока не вернешься.

Люсинда поднялась в детскую и обнаружила, что ее беспокойство за девочек было беспочвенным. Все крепко спали, свернувшись клубком в своих кроватках, и во сне походили на маленьких светловолосых ангелочков. Урсула, которая сама вызвалась присмотреть за детьми вместо того, чтобы прислуживать на «варварском пиру его светлости», как она назвала праздник, организуемый этим вечером, сидела у мерцающей лампы и вязала.

— Вы дадите мне знать, — спросила Люсинда, — если они проснутся?

— M-м, — ответила женщина, не поднимая прищуренных глаз от своего вязания, лишь кивнув головой.

— Спасибо, Урсула.

— М-м.

— Эти дети так дороги его светлости. Будь он сейчас здесь, я уверена, поблагодарил бы вас тоже.

Женщина искоса посмотрела на нее.

— Все дети дороги сердцу, мисс.

— Да, я думаю, что ты права. Я приду еще попозже, чтобы проверить, как у вас идут дела.

— М-м.

Не отвлекая больше Урсулу от ее вязания, Люсинда начала спускаться вниз, чтобы присоединиться к Прескотту. Музыка, смех и звон бокалов донеслись до ее слуха, когда она только достигла второго этажа. Она заподозрила, что Кандервуды или были уже настолько пьяны, что проигнорировали приглашение Прескотта на ужин, который должен был проходить на свежем воздухе, или еще просто не были оповещены об этом. Но, в любом случае, празднество Прескотта этим вечером началось с многообещающего шумного веселья.

Спустившись по лестнице на первый этаж, она направилась к гостиной, где были распахнуты большие двери на широкую каменную террасу. Но какое-то движение под лестницей привлекло ее внимание. Она оглянулась и увидела Харгривса, намеревающегося спуститься вниз в подвал. Было ясно, что он шел туда не за вином. Он уже принес наверх достаточно бутылок, чтобы гостям Прескотта хватило его до конца ночи.

Она уже хотела было окликнуть его, но остановилась, когда увидела, что шел он по-воровски, крадучись и время от времени озираясь через плечо по сторонам, желая убедиться, что его никто не видит. Затем проскользнул в дверь и закрыл ее за собой.

«Что это он собирается делать?» — подумала Люсинда, инстинктивно догадываясь, что тут было что-то неладное. Она решила, что нужно немедленно оповестить Прескотта о подозрительных действиях его камердинера.

Она нашла его на террасе, следящего за рубкой огромного коровьего окорока.

— Я должна поговорить с тобой, Прескотт.

— Сейчас?

— Да, это важно.

Яркая вспышка света внезапно озаряла небо, за ней последовала еще одна и еще, что заставило всех гостей, находящихся в гостиной, выбежать на террасу.

— Как тебе это нравится, дорогая? Разве это не прекрасно?

— Фейерверк? Так вот что было в тех больших ящиках! Для этого-то ты и пригласил сюда итальянца?

Прескотт сиял от радости.

— Сегодня четвертое июля[12], дорогая. Я не могу праздновать независимость моего народа без старого доброго барбекю и традиционных фейерверков.

— Четвертое июля? — тетушка Чарити, одетая в костюм времен королевы Виктории из жесткой черной тафты и в головном уборе из страусиных перьев, подошла к Прескотту, и он заметил, что хмурый вид сменился на ее лице выражением откровенной злости.

— Ты оскорбляешь нас этим выставлением напоказ того, что может быть названо только как… как колониальная дерзость.

— Я никого не оскорбляю, тетя Чарити, и уж меньше всего вас. Я просто отмечаю праздник, как это сделал бы любой обыкновенный американец, в жилах у которого течет красная кровь, окажись он на моем месте.

— Но ведь это Англия, ты, дерзкий мальчишка, а не Америка.

— Однако я американец, а не англичанин. Пора бы уже вам всем уяснить себе это.

— Я думаю, это просто замечательно, — сказал кузен Гарольд, одетый под лорда Байрона в атласные бриджи и рубашку с кружевным жабо. — Прекрасное представление, старик. Просто удивительное представление!

— Да-да… — согласилась кузина Крессида.

Как и Люсинда, она была одета в платье периода Возрождения, однако ее декольте было еще более глубоким, оставляя мало простора для воображения.

— Это показывает, что у тебя в жилах не просто течет кровь Кандервудов, но и то, что ты унаследовал наш задор, кузен. Тот, которого некоторым из нас очень не хватает.

— Если эта колкость была предназначена в мой адрес, — сказал кузен Гарольд, — то знай, что она тебе совсем не удалась.

— О, ты думаешь, что у тебя есть задор, кузен?

— Я знаю, что он у меня есть, ты, слезливая корова!

Поняв, что между кузенами вот-вот вспыхнет одна из их многочисленных продолжительных ссор, Люсинда с силой потянула Прескотта за рукав.

— Мне нужно поговорить с тобой сейчас.

Волнение, звучавшее в ее голосе наконец привлекло его внимание.

— Хорошо. Извините, я отлучусь на минуту. Наслаждайтесь сегодняшним представлением. И винами. Ужин уже готов.

Он последовал за ней в гостиную и затем в холл, где гром фейерверка уже не мог заглушить ее голоса.

— Что здесь происходит?

— Вот это-то я и хочу знать, — сказала она. — Почему Харгривс полез в подвал?

— Черт побери, откуда я знаю? Он взрослый мужчина и способен сам позаботиться о себе. У меня целый дом родственников, которых надо накормить, и мне некогда в данный момент беспокоиться еще и за него.

Она приподняла брови и многозначительно посмотрела на него.

— О, ну что в этом такого, дорогая? — сказал он. — Все, что там можно найти, это множество старых пыльных полок, заставленных вином и… темницу.

— Да?

— И Эмерсона в темнице.

— Ты уверен, что он все еще там? Когда ты в последний раз проверял его?

— Э-э, позавчера, кажется.

— Зато твой слуга Харгривс в последние дни проводит в подвале много времени. Или ты этого не заметил?

— Я заметил. Но он сказал мне, что проверял запасы наших вин.

— Мне очень неприятно, что приходится говорить тебе об этом, но тебя обманывают. У нас в погребе найдется столько вина, что, пожалуй, хватит до следующего века. Он ходит туда по какой-то другой причине.

— Нет. Нет, нет, нет. Ведь он не освободит Эмерсона. Правда?

— Я очень плохо знаю этого человека. Он твой камердинер, а не мой.

Прескотт стрелой бросился с места, направляясь к двери в подвал.

— Клянусь Богом, если он выпустил этого сукиного сына из его камеры, я… я сверну Эду его костлявую шею.

Люсинда побежала вслед за ним, скользя в своих туфельках по отполированному мраморному полу.

— Спокойно, Прескотт. Пожалуйста, постарайся оставаться спокойным. И тебе лучше взять с собой лампу. Там внизу ужасно темно.

— А ты куда идешь?

— С тобой, конечно.

— Нет. Ты останешься здесь.

— Ни за что. Куда ты пойдешь, туда пойду и я. Помнишь наши клятвы?

— Черт побери, Люсинда, у меня сейчас нет времени, чтобы спорить с тобой о наших клятвах. Не суй свой хорошенький любопытный носик куда не следует, ты меня слышишь? — он наклонился и поцеловал ее в щеку. — Я тут же вернусь.

Когда он исчез за дверью в подвал, Люсинда постояла мгновение, раздумывая, следовать ли ей своим инстинктам и пойти за ним или же, как покорная верная жена, которой она поклялась быть, вступив с ним в гражданский брак, послушаться его. Ей понадобилось совсем немного времени, чтобы остановиться на первом.

Схватив и засветив первую попавшуюся под руку лампу, она открыла дверь и начала спускаться по крутой лестнице в подвал.

Глава 22

— Когда ты это обнаружил? — Харгривс заглянул в узкую щель между стеной и винным стеллажом, за которым был едва-едва заметен проход в стене.

— Незадолго до вашего прихода сюда, — ответил Эмерсон. — Я обыскивал это место неделями с пола до потолка, как вы и сказали мне, и, наконец, нашел.

— Ты еще ничего не успел здесь тронуть?

— Ничего, сэр. Я попытался, конечно, но не смог в одиночку отодвинуть этот стеллаж.

— Хорошо. Его светлость сейчас занят своими гостями, выставляя себя совершеннейшим идиотом, так что нам они долго не помешают — ни он сам, ни его шлюха. Для начала мы уберем все бутылки с этого стеллажа, а потом посмотрим, может нам вдвоем удастся отодвинуть его от стены. Ладно?

Шлюха? Прескотт стоял, скрытый темнотой, в дальнем углу похожего на пещеру подвала, наблюдая за своим камердинером и Эмерсоном и прислушиваясь к каждому их слову. Он ничего не имел против того, чтобы его называли идиотом, даже совершеннейшим идиотом, потому что бывали времена, когда он и сам себя так обзывал, но то, что Эд назвал Люсинду шлюхой, выходило за рамки его терпения.

Он уже собирался выйти из темноты и открыто заявить о своем присутствии и о своих возражениях, когда чьи-то тонкие пальцы схватили его за руку и потянули назад.

— Не горячись, Прескотт, — прошептала Люсинда, благодаря Бога за то, что ее голос заглушался звоном переставлямых бутылок.

— Но этот сукин сын только что назвал тебя…

— Я знаю. Я слышала, что он сказал. Подожди.

— И вообще что ты здесь делаешь? Я же сказал тебе оставаться наверху.

— Очевидно я просто тебя не послушалась. Боже мой, что это они здесь делают?

— Я тоже хотел бы это знать. По крайней мере они не осматривают винные запасы Рейвенс Лэйера — это уж наверняка.

— Уже некоторое время назад у меня возникли подозрения, что он что-то ищет в замке. Может быть, теперь мы узнаем, что именно ему понадобилось здесь.

— Кто обыскивал замок? Эмерсон?

— Нет, твой камердинер, Харгривс.

— Ты видела его?

— Не только видела, но и слышала. И девочки тоже.

— Почему ты мне ничего не сказала об этом?

— Я думала, что он, может быть, выполняет твои приказания.

— Мои приказания?

— Да, ты был очень скрытным в своих делах в последнее время.

— О сегодняшнем празднике и фейерверке — да, но больше ни в чем.

Они замолчали, увидев, что Харгривс взял со стеллажа последнюю бутылку и осторожно поставил ее на пол в ряд с другими.

— Готов сдвинуть с места этого слона? Эмерсон поплевал на руки.

— Сначала дайте мне занять устойчивое положение.

Мужчины взялись за стеллаж с двух сторон и на счет три сделали отчаянную попытку отодвинуть его от стены.

Однако он даже не двинулся с места, несмотря на то, что вены вздулись у них на шеях и мускулы буграми выступили на спинах.

— Благослови Бог крепкий английский дуб, — сказал Харгривс.

— Благослови его или пошли к черту, но нам его не сдвинуть.

Под покровом темноты Прескотт с усмешкой обернулся к Люсинде.

— У них в головах вместо мозгов солома.

— Ш-ш-ш.

— Может быть, нам следует попробовать вдвоем взяться за один и тот же конец?

— Да, тогда, может, что-нибудь и получится, сэр.

— Теперь они начинают думать, — прошептал Прескотт.

Эмерсон подошел к Харгривсу, и они предприняли еще один мощный толчок. Стеллаж с ужасным скрипом отодвинулся от стены на десятую долю дюйма, оставив за собой глубокую канаву на земляном полу.

— Еще раз, — сказал Харгривс.

— При таком темпе они будут двигать его всю ночь, — сказал Прескотт.

— Ты можешь помолчать? — зашипела Люсинда. — Они услышат тебя.

Наконец, совершив не менее дюжины подобных попыток, Харгривс и Эмерсон отодвинули винный стеллаж от каменной, покрытой вековым слоем пыли стены, но не больше, чем на два фута[13]. Но и этого оказалось достаточно, чтобы они могли протиснуться через эту щель.

Прескотт отправился вслед за ними, но Люсинда опять остановила его.

— Ведь ты не собираешься пойти за ними, не так ли?

— Наоборот. Именно это я и хочу сделать.

— Прескотт, ты забыл, что Гарик это… это сумасшедший. Я не хочу, чтобы для тебя все закончилось плохо.

— О, ты такая прелесть, — он нагнулся, чтобы поцеловать ее, но она отстранилась.

— Если ты пойдешь за ними я… я…

— Что, отправишься наверх, где тебе и место?

— Нет! Я пойду с тобой.

Он обнял ее за шею и притянул к себе.

— Дорогая, я никогда в жизни не поднял руку на женщину. Но сейчас мне, возможно, придется это сделать, только для того, чтобы убрать тебя со своего пути. И к тому же спасти от ненужных неприятностей.

— Ты не посмеешь это сделать.

— Нет, конечно нет. Но я не хочу, чтобы ты следовала за мной по пятам. Тебе надо подняться наверх и посмотреть, как там дела у девочек? Могу поспорить, что гром фейерверка, разбудил их.

— Когда они спят, — ответила Люсинда, — их и из пушки не разбудишь. Так что тебе придется придумать другую причину, по которой я не смогу пойти с тобой.

— Ты не будешь путаться у меня под ногами?

— Я буду держаться на добрых два фута позади тебя.

— У-гу, конечно.

— Клянусь, Прескотт, так оно и будет.

— Боже, спаси меня от несговорчивых женщин. Хорошо, пошли. Но возьми вот это, просто на всякий случай.

Он протянул ей один из своих револьверов и чуть не рассмеялся, увидев, как под его тяжестью у нее опустились руки.

— Может быть, я и понесу его, но не пущу в действие.

— А ты даже знаешь как?

— Конечно, знаю. Ты просто прицеливаешься вот так и нажимаешь на курок.

Прескотт пригнулся, когда она направила ствол пистолета на него, затем протянул руку и отодвинул его в сторону.

— Просто держи при себе эту чертову штуковину, хорошо? Если возникнет необходимость пустить его в действие, то это сделаю я.

Люсинда одарила его ангельской улыбкой.

— Как скажешь.

Прескотт что-то пробурчал себе под нос и направился к отверстию в стене. Как и обещала, Люсинда держалась на порядочном расстоянии позади него, когда они протиснулись через щель и пошли по темному, кажущемуся нескончаемым тоннелю, который оказался за стеной. Чем дальше продвигались они в неизвестность, тем все меньше становилась дистанция между ними, сократившись сначала до одного фута, потом еще, и вскоре Люсинда подошла к нему вплотную, коснувшись своим телом его спины.

— Ты боишься? — чуть громче, чем шепотом, спросил он.

— Н-нет, конечно нет.

Он усмехнулся на ее очевидную ложь.

— Вот и хорошо. Лучше дай-ка мне лампу.

— Зачем?

— Я выше ростом, смогу держать ее выше и впереди. Так нам будет лучше видно.

— О! — она подала ему лампу и вновь заняла свое место позади него. — Как ты думаешь, где они?

— Не имею понятия. И вообще, что это за место?

— Я подозреваю, что это пещера баронов-контрабандистов.

— Баронов-контрабандистов?

— Да, помнишь, я рассказывала тебе о них?

— Нет, я что-то этого не припоминаю.

— Не может быть Прескотт.

— Ты рассказывала мне о первых графах, но никогда не говорила ни о каких баронах-контрабандистах.

— А, да, наверное, так оно и было.

— Они тоже носили женские платья и бродили по холлам замка, воруя женские украшения?

— Нет, глупый, бароны задерживали и грабили случайные корабли, которые они заманивали на скалистый берег.

— Так они были пиратами?

— Только некоторые из них. Большинство же были обыкновенными мошенниками, которые еле сводили концы с концами, грабя…

— Случайные корабли, которые заманивали на скалистый берег. Мне кажется, я понял. Что случилось с ними?

— Последний уплыл со своей семьей и помощниками на Джамайку или какой-то другой остров в Карибском море, когда Оливер Кромвель сверг с престола и обезглавил Карла Первого.

— Так ему пришлась не по душе политика Кромвеля?

— Вероятнее всего, последний барон опасался за свою собственную жизнь. Кромвель был отвратительным типом, алчным и беспринципным в своем желании очистить от греха всю Англию. Его последователи, судя по тому, что я читала, были еще хуже. Они закрыли все театры и игральные дома в Лондоне, сделали религию и набожность единственными приемлемыми формами развлечения, если, конечно, их можно назвать развлечениями. И вешали или сжигали на костре каждого человека, которого подозревали в колдовстве.

— Для меня это решение кажется разумным. Если бы мне пришлось жить в то время, вероятнее всего, я тоже уплыл бы на Джамайку.

— Говорят, последнему барону пришлось так быстро уносить ноги, что он оставил здесь большую сокровищницу, полную награбленных драгоценностей.

— Сокровища здесь, прямо у нас под носом?

— Это обыкновенные сплетни, Прескотт, сказка, которая веками передавалась из поколения в поколение. Могу от себя добавить, что ее всегда рассказывали, когда времена были особенно трудными.

— И что, никто не пытался найти эти сокровища?

— Почему? В разные времена каждый Трефаро занимался их поиском. К несчастью, ни один из них ничего не нашел.

— Да, почему-то удача всегда обходит Трефаро стороной. Нам всегда нужны деньги, но мы никогда не можем достать их.

Они вышли из одного тоннеля и повернули в другой. По мере их продвижения стены становились сырее, воздух более затхлым, а земляной пол круче спускался вниз.

— Деньги это еще не все, Прескотт.

— Однако они много значат, особенно когда у тебя их нет, дорог…

Он внезапно замолчал, увидев тусклый свет, мерцающий впереди, и услышав звуки голосов.

— Это, должно быть, они. С этой минуты больше никаких разговоров, понятно? — почувствовав, как Люсинда кивнула за его спиной, Прескотт прошептал:

— Не отходи от меня ни на шаг и держи свой револьвер наготове.

Внезапно один из мужчин издал громкий возглас.

— Вот он!

Прескотт узнал голос своего камердинера, и ему стало интересно, что он там нашел.

В глубине души он надеялся, что это были спрятанные сокровища последнего барона.

— Я знал, что он должен был быть здесь, — сказал Харгривс. — Я знал это с самого начала.

— Что это? — спросил Эмерсон. — Книга? Вы заставили меня все это время обыскивать темницу и грязный погреб только ради этой чертовой книги?

— Это, мой хороший, больше, чем просто книга. Это дневник моей бабушки, ее личные записи о том, что произошло здесь до моего рождения.

— Наверху в библиотеке полным-полно всяких дневников.

— Но они не такие, как этот. Этот определит истинного лорда Рейвенс Лэйера. Я полагаю, что поэтому-то бабушка и спрятала его здесь. Мой дед отказался принять правду. Она знала это и по-своему постаралась сохранить наследство для меня. Пусть земля ей будет пухом.

Прижавшись к земляной стене, Прескотт остановился у входа в маленькую пещеру. Из нее в центральный коридор пробивался тусклый свет. Он отдал лампу Люсинде и рискнул быстро заглянуть туда. Харгривс и Эмерсон сидели на корточках на полу спинами к нему.

Перед ними стоял маленький деревянный сундучок для шитья с открытой крышкой, и его содержимое находилось в руках камердинера.

Люсинда тоже заглянула в пещеру, и вид тени Харгривса на стене поразил ее. До этого момента она никогда не обращала особого внимания на камердинера и поэтому никогда не замечала поразительного сходства его профиля с профилем Прескотта. У них были одинаковые скулы, одинаковые сильные, решительные подбородки и широкие лбы. Они оба были высокими и стройными и схожи по комплекции, несмотря на то, что Прескотт был более мускулистым из-за того, что ему пришлось в Техасе много лет выполнять тяжелую физическую работу. И даже их глаза были одинакового оттенка.

— Да, да, да! — сказал Харгривс. — Вот послушай это, Эмерсон.

— …Они вернулись из Гретна Грина в приподнятом настроении, но дома вместо поздравлений и пожелания счастья их ждала ярость моего доброго мужа. Я не знаю, какие силы двигали им. Он не только поклялся лишить Гайлса наследства, но и пообещал, что сделает так, что невеста Гайлса, Элен, предстанет перед судом, будет осуждена и послана в исправительную колонию в Австралию по обвинению в воровстве и проституции, если мой дорогой сын не согласится аннулировать свой только что заключенный брак. Отчаяние, которое я видела в их юных глазах, наполнило мое сердце жалостью к ним, поэтому теперь я беру все в свои руки в надежде на то, что мой муж, граф, никогда не узнает о моем предательстве. И хотя брак Гайлса и Элен будет, наверняка, расторгнут, я сохраню их брачный контракт, как доказательство их невинной юной любви. Может быть, если не в Англии, то на небесах, они будут опять вместе.

— Вот и все, — Харгривс развернул лист старого пергамента, который он нашел засунутым в середину дневника. — Документ, который доказывает, что мой отец был действительно женат на моей матери во время моего зачатия. Это законно, значит и я тоже…

— Вы, негодяи!

Злое восклицание Эмерсона заставило Харгривса взглянуть вверх, и при виде ножа в руке Эмерсона он попятился назад. Увидев направление взгляда Эмерсона, он посмотрел через плечо на Прескотта и Люсинду, которые стояли на входе.

— Убери это, — сказал он Эмерсону, — нам теперь не нужно кровопролития. И больше не нужно никаких секретов. Я рад, что ты нашел меня, Прескотт. Или мне следует сказать, кузен Прескотт?

— Кузен? — Прескотт вошел в пещеру, убедившись, что Люсинда находилась в безопасности за его спиной.

— Не притворяйся, что ты не слышал, — сказал Харгривс. — Я уверен, что ты слышал каждое слово.

— Да, я слышал, но не думаю, что понял до конца.

— Это довольно просто, поверь мне. Я — десятый граф Сент Кеверна, а ты — самозванец. Это, — Харгривс помахал контрактом, — доказательство моего права на наследование титула и имения.

— Все, что я вижу, — просто обыкновенный листок бумаги.

Несмотря на то, что Прескотт старался, чтобы его голос звучал непринужденно, и надеялся, что на лице не было написано тревоги, его мозг лихорадочно искал способ благополучно выпутать Люсинду из этой ситуации. У Эмерсона был нож, а Прескотт не хотел убедиться на деле, знает ли тот, как обращаться с ним.

— Да, но это не просто листок бумаги, кузен, это гораздо больше. Этот документ положит конец почти пятидесяти годам намеренного обмана и предательства, разоблаченного моей дорогой бабушкой, твоей прабабушкой, восьмой графиней Сент Кеверна. Он доказывает, что я — законный наследник Рейвенс Лэйера.

— Наследник? — внимание, с которым следил Прескотт за Эмерсоном и ножом, который тот держал в руке, как-то ослабло. — Ты претендуешь на звание законного наследника этого места?

— Да, — гордо сказал Харгривс.

Как ни старался, Прескотт просто не мог удержаться от смеха. Он оставил свой дом, свою семью — все, что он знал и любил, — чтобы приехать в эту ужасную недружелюбную страну, где его за исключением Люсинды и трех маленьких девочек никто не любил и не доверял ему, и все это было напрасно.

— Иисус Христос, я просто не могу поверить в это!

Уверенный, что его бесцеременный американский кузен просто насмехается над ним, Харгривс поднялся на ноги с выражением негодования на лице и, не осознавая этого, встал между Эмерсоном и Люсиндой с Прескоттом, стоящими у входа.

— Однако тебе лучше поверить этому, кузен. Как только я представлю этот документ и дневник моей бабушки одному из судей Ее Величества и он заверит его подлинность… Это будет только делом времени, когда тебя выгонят отсюда.

— Тебе нужен судья, Эд? У нас случайно есть один сейчас наверху.

— Судья Ченоуэф? — спросил Харгривс.

— Верно. Как ты посмотришь на то, если мы вдвоем сейчас пойдем к нему и узнаем, что он может сказать по поводу этих твоих бумаг?

В руке Эмерсона сверкнуло лезвие ножа.

— Нет! Никто не уйдет отсюда, пока его светлость и я не сведем счеты друг с другом.

— Вам не надо сводить счеты, Эмерсон, — сказал Харгривс.

— Не надо? Он разрушил мою жизнь, отобрал у меня все, ради чего я так долго работал.

— Ты не работал, — сказал Прескотт. — Ты: все это украл.

— Я работал, — сказал Эмерсон. — С рассвета до заката за те жалкие гроши, которые этот умирающий старый развратник платил мне.

Люсинда выступила из-за спины Прескотта.

— Дядя Герберт не был старым развратником. Он был добрым, порядочным человеком, Гарик, а ты воспользовался своим преимуществом над ним, когда у него уже не было умственных и физических способностей защитить себя.

— О да. Он был таким добрым и приличным, что предпочел незаконнорожденную племянницу своему собственному сыну.

— У дяди Герберта не было сына. У него…

— У него были только дочери? Нет, не совсем!

В пещере на мгновение воцарилась тишина, и за это время все догадались о том, что не досказал Эмерсон.

Прескотт простонал.

— О Боже, неужели еще один родственник?

— Ты? — спросила Люсинда, и у нее от удивления расширились глаза. — Ты сын дяди Герберта?

— Его незаконнорожденный сын, — сказал Эмерсон. — И твой кузен.

— Я не верю этому, — сказала Люсинда.

— Тебе лучше поверить, потому что это правда. Моя мать, лежа на смертном одре, поведала мне об их любовной связи. Именно мне должен принадлежать титул и имение, а не этому варвару, с которым ты спишь.

— Любовная связь не является законным браком, — сказал Харгривс. — Поэтому незаконно и твое заявление.

— Однако это так, старина.

— Ненадолго.

Эмерсон потянулся за дневником, но Харгривс резко повернулся, вытянув руку в полную длину, чтобы тот не мог достать его. Решив, что ему надо действовать, Прескотт выхватил револьвер из руки Люсинды, прицепился в Эмерсоне и нажал на спусковой крючок как раз в тот момент, когда тот толкнул Харгривса в сторону, поставив камердинера прямо по линии огня. Раздался оглушительный выстрел, и Харгривс упал на пол. На рукаве его камзола начала медленно проступать кровь.

— Сукин сын! — Прескотт вновь прицелился, но выстрелить не успел. Эмерсон выбежал из пещеры и исчез в глубине тоннеля.

Прескотт хотел уже было броситься вслед за ним, но остался на месте, осознав, что в настоящий момент Харгривс больше нуждался в его внимании. В конце концов, все его будущее зависело от жизни камердинера.

Люсинда опустилась на колени рядом с Харгривсом и начала осматривать его рану.

— Он очень плох? — спросил Прескотт. — Я, конечно же, не могу сказать наверняка, но мне кажется, что пуля не задела кость.

Харгривс посмотрел вверх на Прескотта.

— Ты застрелил меня.

— Прости, — сказал Прескотт. — Это не моя вина. Я целился в Эмерсона, но он толкнул тебя…

— Ты, сукин сын, упустил его! Теперь он, наверное, уже за версту отсюда.

— Какой язык, мистер Харгривс, — возмутилась Люсинда. — Или мне следует звать вас, кузен?

— Зови меня, как хочешь. Черт побери, больно.

— С ним все будет нормально, — сказала Люсинда.

— Ты уверена? — Прескотт нахмурился.

— Настолько уверена, насколько я могу быть уверена сама в себе.

— Хорошо, тогда ты позаботься об Эде.

— Я? — удивилась она. — А ты? Ведь ты не можешь оставить его здесь в таком положении.

— Тогда отведи его наверх и не дай потерять слишком много крови. Я не могу допустить, чтобы он умер от потери крови.

— Какая искренняя забота о человеке, который собирается отобрать у тебя имение, — произнес Харгривс с усмешкой.

— Да, имение, — сказал Прескотт. — Но мы поговорим об этом позже. А сейчас мне надо догнать Эмерсона.

— Не будь сумасшедшим, Прескотт, — взмолилась Люсинда. — Он убьет тебя.

— Маловероятно, дорогая, — Прескотт помахал перед ее носом своим револьвером. — У меня есть это, а у него только нож.

— Американцы, — сказал Харгривс, когда Прескотт выбежал из пещеры.

При тусклом свете лампы Люсинда повнимательнее осмотрела рану камердинера и пришла к выводу, что все было так, как она и предполагала. Рана была незначительной и, хотя выглядела пугающе, не угрожала его жизни.

— Вам повезло, мистер Харгривс.

— Я истекаю кровью, мисс Трефаро, и испытываю ужасную боль. В чем же, по-вашему, мне так повезло?

— Если бы Прескотт хотел убить Гарика, а не намеревался просто вывести его из строя, вы, вероятнее всего, были бы уже мертвы.

— Да, но он не попал в него, а вместо этого подстрелил меня.

— Он первоклассный стрелок, мистер Харгривс. Но судьба такова, что иногда даже самые лучшие стрелки промахиваются по своим целям. Вы можете встать?

— Я лучше полежу здесь еще немного, если вы не возражаете.

— Но мне нужно перевести вас в место с лучшими условиями. Если эта грязь попадет в вашу рану, будет занесена инфекция. Возможно заражение крови. Гангрена, наконец.

Харгривс недоверчиво посмотрел на нее.

— Вы действительно искренне заботитесь о моем благополучии?

— Конечно. А как же иначе?

— Но ведь, моя дорогая, если я умру, у вашего любовника останется титул десятого графа Сент Кеверна. И со временем, как только этот варвар из Техаса решит сделать вас своей женой, вы станете графиней.

Она отвела взгляд, и краска залила ее лицо.

— Этого не случится.

— Что? Что он женится на вас?

— Нет, что я выйду за него замуж. Я уверена, что вы знаете о моем… о моих обстоятельствах, мистер Харгривс.

Услышав в голосе Люсинды страдание, Харгривс понял, что он сделал ей очень больно своими необдуманными рассуждениями. Похоже, она не была властолюбивой авантюристкой, которая пыталась выжать из графа все, что можно, как он думал раньше. Она была просто молодой женщиной, поставленной жизнью в то ужасное положение, которое судьбой уготовлено незаконнорожденным — окончательно решил он и мягко произнес:

— В таком случае, мисс Трефаро, мне кажется, что я обязан извиниться перед вами. Или мне следует сказать — кузина Люсинда?

— Извиниться передо мной? За что?

Он простонал и сделал попытку подняться.

— Сперва помогите мне. Подобного рода вещи джентльмены должны говорить, стоя на ногах, а не лежа пластом на спине.

С помощью Люсинды, которой это стоило больших усилий, Харгривс со стонами и руганью наконец поднялся на ноги. Выпрямившись, он немного пошатнулся, что заставило Люсинду обхватить камердинера рукой за талию, чтобы поддержать его.

— Вам придется извинить мою слабость, — сказал он. — Уверяю вас, это вовсе не похоже нa меня. Но ведь так же невероятно и то, что в меня выстрелили. Видите ли, я никогда до этого не был ранен.

— Нет, я и не думала, что были. Давайте помолимся, чтобы это был первый и последний раз.

— Да.

Харгривс облокотился на Люсинду, и они направились к выходу из винного погреба.

— M-м, теперь о вашем доме… — сказал он.

— О моем доме?

— Да. Я ужасно сожалею, кузина.

— Спасибо. Я так и думала.

— Я не намеревался поджечь его.

— Вы?

— Да. Это как-то просто случилось само по себе.

Люсинда резко отстранилась от него, и Харгривс с громким стоном опустился на пол у стены тоннеля.

— Это вы сожгли мой дом?

— Не нарочно. Я искал дневники моей бабушки.

— В моем доме?

— Да.

— Но ваша бабушка никогда не жила там!

— О, но там много лет назад жила ее престарелая компаньонка. Я, конечно, знал об этом и подумал, что она, возможно, спрятала бабушкины дневники там, чтобы они не попали на глаза деду. Когда я искал их, то нечаянно опрокинул зажженную лампу, масло пролилось, и огонь распространился быстрее, чем я смог остановить его. Прежде, чем я осознал, что произошло, пламя охватило весь дом, и мне уже не приходилось думать ни о чем другом, как о спасении собственной жизни. Я не хотел, чтобы вы потеряли свой дом, кузина. Я только хотел найти доказательство законности моего рождения. И вам, конечно, как никому другому известно, насколько это важно.

— Да, — сказала она. — Я знаю.

— Тогда вы прощаете меня?

— За то, что вы хотели найти доказательство законности своего рождения — да. Но за то, что вы сожгли дотла мой дом, — никогда.

Она развернулась и быстрым шагом пошла в направлении, откуда они только что пришли.

— О, послушайте, кузина, — окликнул ее Харгривс. — Ведь для вас все закончилось хорошо, не так ли? Я хотел сказать, вы потеряли все, что у вас было, но чего стоят те бедные пожитки по сравнению с тем, что есть у вас сейчас?

Она опять изменила направление и подошла к нему.

— И что же это, скажите мне, что у меня есть теперь?

— Ваш чертов техасец, конечно.

— Большое спасибо. Вы имеете в виду, что мы любовники?

— Ну да.

— Вы, самонадеянный идиот. Разве вы не понимаете, что благодаря вам, все что у нас с ним было, больше уже невозможно.

— О чем вы говорите?

— Я говорю о том, что своим несвоевременным вмешательством, вы, возможно, разрушили наши жизни.

— Разрушили? Как?

— Разве вы не понимаете? У нас с Прескоттом нет больше будущего. Если вы действительно законный наследник, а я подозреваю, это так и есть, он вернется домой, а я останусь здесь без гроша за душой.

А про себя она добавила: «…а особенно без мужчины, который мог заполнить пустоту долгих дней и ночей, остающихся на мою, лишенную радостей, жизнь».

— Не будьте глупы, кузина. Даже я вижу, что вы любите друг друга.

— Любовь не вечна, кузен, — сказала Люсинда. — Пройдет время, она поблекнет, и от нее останутся только приятные воспоминания. А может быть, и их не останется.

— Я так не думаю. Влюбленный мужчина способен перевернуть небеса и землю, чтобы быть с женщиной, которую выбрал.

— Откуда вам это знать, — она развернулась и направилась от входа в винный погреб обратно в тоннель.

— Куда вы идете?

— Кто-то должен помочь Прескотту найти Гарика, прежде чем Гарик найдет и убьет его.

— А как же я? — взмолился Харгривс.

— Мне все равно. Оставайтесь здесь и истекайте кровью.

Глава 23

Десятью минутами позже проходя при очень тусклом свете лампы, едва освещавшем ей дорогу, из одного длинного коридора в другой, Люсинда услышала впереди звуки борьбы. Она ускорила шаг и повернула за угол как раз в тот момент, когда Эмерсон с силой ударил Прескотта кулаком в лицо.

— Остановитесь, — закричала она. — Остановитесь сейчас же!

Но ни один из мужчин не прислушался к ее воззванию. Каждый был слишком сосредоточен на том, чтобы пересилить другого.

Прескотт увернулся от одного из ударов Эмерсона и сам ударил его кулаком в живот с такой силой, что у того на короткое мгновение перехватило дыхание. Эмерсон скорчился от боли, но потом внезапно бросился на Прескотта и так сильно отбросил его к каменной стене, что от столь мощного удара стена начала рушиться.

Когда камни стали падать на земляной пол, Люсинда попятилась назад, опасаясь, что весь тоннель рухнет и погребет их под обломками.

Эмерсон с заплывшим глазом, который настолько распух, что уже не открывался, и со струящейся из разбитых губ кровью, тяжело дыша, секунду постоял, затем повернулся и бросился бежать, налетев на Люсинду. Он оттолкнул ее в сторону, чуть не сбив с ног, и стрелой понесся по тоннелю.

Она быстро восстановила равновесие и, поспешив к Прескотту, начала разбирать камни, завалившие его.

— Ты в порядке?

— Да, — простонал он. — Где этот сукин сын?

— Я счастлива тебе сказать, что он убежал. Может быть, на этот раз навсегда. Надеюсь, он больше не встанет на нашем пути.

— Только если я сам не прегражу ему дорогу.

Освободившись от самых тяжелых камней, Прескотт отбросил в сторону маленькие и поднялся на ноги.

— Ведь ты не собираешься опять броситься вдогонку за ним, правда?

— Если я этого не сделаю, то кто?

— Шериф Пенхалиган, вот кто. О, пожалуйста, Прескотт, прислушайся к голосу разума. Ты не можешь сражаться с Гариком в одиночку.

— Я это делал раньше и сделаю опять, — сказал он, держась рукой за свои ушибленные ребра.

— И, возможно, в следующий раз ты погибнешь в схватке с ним. Я не хочу даже слышать об этом.

— Дорогая, я знаю, что ты боишься и беспокоишься за меня и хочешь, чтобы не случилось ничего плохого, но лучше не вмешивайся в это, слышишь? Это касается только меня и Эмерсона.

Не сказав больше ни слова, он развернулся и бросился в коридор и, даже не оглянувшись на Люсинду, побежал в направлении, в котором скрылся Эмерсон.

— Ты глупый! — закричала она. — Бестолковый упрямец, черт побери! О Боже, спаси меня от твердолобых мужчин, а в особенности от техасцев.

Как ни желал этого Прескотт, Люсинда не могла допустить, чтобы он опять дрался с Эмерсоном в одиночку.

Ей надо было выбрать: или бежать назад в замок, послать за шерифом и ждать, Бог знает сколько времени, пока он доберется, или последовать вслед за Прескоттом и догнать его прежде, чем он сделает что-нибудь с Эмерсоном или Эмерсон сотворит с ним какой-нибудь ужас. Поразмыслив, она остановилась на втором.

Однако, когда Люсинда собиралась уже броситься вдогонку за Прескоттом, что-то, блеснувшее в проломе разрушившейся стены, привлекло ее внимание. Она на мгновение остановилась, раздумывая, было ли это на самом деле или же ей просто почудилось. В конце концов любопытство взяло верх, и она заглянула в пролом.

— Боже мой!

Изнемогая от усталости и тяжело дыша, все еще ощущая сильную боль в ушибленных ребрах, Прескотт выбежал из длинного темного тоннеля. Он очутился на каменистом берегу. При свете полной луны и ярких звезд над головой он мог различить силуэты стоящих на якоре лодок, тихо покачивающихся на волнах у пристани рядом с Сент Кеверном. И еще издалека он увидел Эмерсона, бегущего по берегу и направляющегося к пристани.

— Стой! — закричал он.

Если Эмерсон и слышал его, то не подал вида и продолжал все так же быстро бежать по мокрому песку.

— Я сказал, стой! — Прескотт вынул второй револьвер из кобуры и взвел курок. — Не заставляй меня это делать, Эмерсон!

Намереваясь сделать только предупредительный выстрел над головой бегущего, он хорошенько прицелился и нажал на спусковой крючок.

Но в это время Эмерсон чуть отклонился от своего пути влево и взбежал на небольшую песчаную возвышенность на берегу. Пуля Прескотта настигла его, угодив прямо в спину. И он упал, как подкошенный, в мощную волну, которая накатила на берег, разбившись о большие острые прибрежные камни.

— Нет! — опасаясь худшего и молясь Богу, чтобы он оказался неправ, Прескотт со всех ног бросился к Эмерсону. Но, когда он добежал до места, где тот упал, тело Эмерсона уже смыло волной и унесло в море.

— О Боже, только не это, — от слабости у него подогнулись колени, и он опустился на песок. — Только не это… Неужели опять?

Один раз в своей жизни он уже убил человека в целях самозащиты, когда тот попытался украсть его лошадь, но надеялся, что ему больше никогда не придется сделать это снова. Однако казалось, что судьба или Бог, или кто другой, управляющий событиями его жизни, считали по-другому. Эмерсон был убит. На этот раз, наверняка.

Внезапно милые детские лица Александры, Виктории и Элизабет пронеслись у него перед глазами. Как сможет он посмотреть в глаза этим трем маленьким девочкам, зная, что он убил их отца? Но даже не признавшись им в своем поступке, как сможет жить он с таким грехом на душе?

Несколькими минутами позже, когда Люсинда выбежала из замаскированного выхода из тоннеля, то сразу увидела Прескотта. Он стоял на коленях к был так неподвижен, что она испугалась, что он ранен, а Эмерсон теперь прячется где-нибудь за камнями, поджидая того момента, когда сможет прикончить его или когда прилив унесет Прескотта в море.

Но подойдя к нему поближе, Люсинда заметила, как сгорбились его плечи, как низко была опущена голова, и ее страх начал постепенно рассеиваться. Она поняла, что ему действительно больно, но это была боль отчаяния. Оно передалось и ей. Люсинда поняла, что он расправился с Эмерсоном самым старым способом, известным человечеству с библейских времен.

Не сказав ни слова, она опустилась на колени рядом с ним, не обратив ни малейшего внимания на то, что холодная морская вода намочила тонкую ткань ее платья, и обняла Прескотта за его широкие плечи. Он повернулся и тоже обнял ее, так плотно и с такой силой прижав к себе, что у нее чуть не перехватило дыхание.

— Я не хотел, чтобы все случилось именно так, — произнес он прерывающимся от волнения голосом. — Поверь мне.

— Я верю.

— Я не хотел убивать его.

— Я знаю. Все хорошо, любовь моя.

Прескотт опустил голову ей на плечо, закрыл глаза, и при этом Люсинда еще глубже почувствовала ту вину, боль раскаяния и печаль, которые царили в его душе.

— Ты уверен, что он мертв?

— Да, уверен. Я застрелил его.

— Ты мог промахнуться и на этот раз.

Он отстранился и взглянул на ее лицо.

— Опять?

— Да, ведь ты промахнулся, когда стрелял по нему в тоннеле, и вместо него ранил Харгривса. Я хотела сказать, кузена Эдварда.

Прескотт на мгновение задумался над тем, что она сказала, но затем покачал, головой.

— Нет, я уверен, что на этот раз убил его. Правда, все произошло так быстро… Я хотел выстрелить над головой, но каким-то образом пуля задела его, и затем тело подняла волна и унесла в море. Если бы он еще был жив, я уверен, что он…

— Ш-ш-ш. Не говори больше об этом. Все кончено, и теперь лучше это забыть.

— Но я даже не видел его лица.

— Разве это так важно?

— Да. Нет, я думаю, нет. Просто я… В общем, я не знаю, что сказать девочкам. Его девочкам…

— Это твои девочки, Прескотт. Александра, Виктория и Элизабет стали твоими детьми, а не Гарика, с того момента, когда ты забрал их из той жалкой лачуги, в которой он их оставил, и привел в замок.

— Мои это девочки или его, но это ничего не меняет, ведь рано или поздно мне придется рассказать им правду.

— Конечно же, если они спросят.

— Они это обязательно сделают.

— Однако до сих пор они не обмолвились о нем ни словом, хотя я постоянно бываю с ними.

— Да, я знаю.

— И с тех пор, как они переселились жить в Рейвенс Лэйер, насколько я помню, они даже ни разу не упомянули его имени. Имя их матери — да, много раз, но не Гарика. Он никогда не был частью их жизни. По крайней мере, не так, как ты. Ты — их отец.

— Пока еще нет, — сказал он, поднявшись на ноги и протянув руку, чтобы помочь встать Люсинде, — но с Божьей помощью я им скоро стану. Эти три маленькие девочки никогда больше не узнают ни голодного дня, ни недостатка в любви и внимании.

Он невесело усмехнулся:

— Хотелось мне сказать, что они никогда больше не узнают ни одного дня, прожитого в бедности, но, когда я перестану быть графом, ничто иное их не ждет.

— А может быть и нет…

Люсинда запустила руку в мокрые складки своего платья и извлекла из кармана круглый предмет, который засиял при лунном свете.

— Что это?

— Прелестная безделушка, которую я нашла. Возьми, посмотри.

Он взял предмет из ее протянутой ладони и обнаружил, что это было кольцо. Мужское кольцо, насколько он понял, почувствовав внушительный вес, с большим прекрасным камнем. Несмотря на свет луны, он не мог определить что это был за камень, но что-то подсказало ему, что он был настоящий и, наверное, довольно старый.

— Где ты это нашла?

— В проломе в каменной стене, которую ты разрушил, падая от удара Гарика. И кроме этого там есть еще много других вещей.

— Много?

Люсинда кивнула.

— Очень много.

Прескотт почувствовал, как у него внутри все сплелось в один большой узел, но он не обратил на это внимания.

— Покажи мне.

С улыбкой на губах она повела его назад в тоннель. Спустя несколько минут при свете лампы, освещающей им дорогу, они оба пролезали через небольшой пролом в разрушенной стене.

— О Господи всевышний, неужели это спрятанные сокровища последнего барона?

Он в удивлении смотрел на три небольшие деревянные шкатулки, стоявшие на полу.

— Я думаю, что да.

— Так все-таки это была не просто старая семейная басня?

— Похоже что так, — сказала она. — У меня не было времени заглянуть в каждую из этих шкатулок, я открыла только одну, но и этого было достаточно, чтобы у меня глаза полезли на лоб от удивления.

Люсинде оставалось только догадываться, какое впечатление вид открытых шкатулок, наполненных золотыми и серебряными монетами и драгоценными камнями, произвел на Прескотта. Он, казалось, внезапно утратил способность говорить связно и бурчал какие-то странные, непонятные слова себе под нос, опустившись перед шкатулками на колени и перебирая содержимое одной из них. Когда он осмотрел сокровища этой шкатулки, он перешел ко второй, затем к третьей, набирая в пригоршни, поднимая вверх и рассыпая драгоценности перед собой, вынося на свет то, что хранило тайну своего существования веками.

— Ты знаешь, что это значит? — спросил он, потянув ее за руку и заставив опуститься рядом. — Ты имеешь хотя бы малейшее представление, что это значит?

— Э-э, мы, Трефаро, уже больше не бедны.

— Больше этого, дорогая. Гораздо больше. Мы богаты. Ужасно богаты.

— Пожалуй, это так, если все это чего-нибудь стоит.

— Чего-нибудь стоит? Да тут целое состояние! Я бы поставил на это собственную жизнь.

— Но если все эти сокровища настолько ценны, почему тогда последний барон не взял их с собой?

— Но ведь ты сама сказала, что он уезжал из Рейвенс Лэйнера в спешке, не так ли?

— Да.

— Ну тогда, может быть, он просто забыл о них. Кто знает? И вообще, кому это теперь нужно знать, дорогая? Теперь они наши — твои, мои и девочек, и я собираюсь…

— Надеюсь, поделиться с кузеном Эдвардом?

Прескотт сразу представил своего камердине… — своего бывшего камердинера и подтвердил:

— О да, с ним.

— Знаешь ли, эти богатства настолько же его, насколько и твои. Но они будут принадлежать ему, когда его требование будет признано законным, и он по праву займет твое место как граф Сент Кеверна.

— Но разве здесь нет такого закона, по которому…

— Я не могу сказать о законности, Прескотт. Я только знаю, что с моральной точки зрения ты не являешься графом.

— А вот и нет, черт побери. Пока кто-нибудь не скажет мне, что это не так, или пока кто-нибудь не скажет ему, что это не так, — я командую здесь.

— Но теперь тебе осталось уже совсем недолго. Кузен Эдвард скоро получит законное право на владение всем. Даже этим.

Во время быстрого осмотра шкатулок Прескотт нашел женское кольцо с прелестным маленьким голубым камнем — он надеялся, что это «был сапфир, — которое, казалось, как раз должно было подойти Люсинде. Он взял ее левую руку в свою ладонь и надел его на безымянный палец.

— Как раз. Как будто оно было сделано специально для тебя.

Люсинда посмотрела на кольцо при свете лампы, восхищаясь глубиной цвета неотшлифованного камня. Кольцо действительно подходило ей по размеру и было очень красивым, но она знала, что если она примет этот подарок и оставит его у себя, то потом, когда Прескотт уедет из Рейвенс Лзйера навсегда, оно будет приносить ей только печаль и сердечную боль.

— Но оно было сделано не для меня, — сказала она, пытаясь стянуть кольцо с пальца и вернуть его Прескотту. — А так как оно не мое, я не могу носить его. Черт, оно не снимается!

— Тогда лучше оставь его в покое.

— Я не могу. Разве ты не слышал меня? Оно не мое.

— Я нашел его, и я говорю, что оно твое, так что оставь его в покое.

— Пожалуйста, будь благоразумен, Прескотт. Я не могу носить это кольцо. Что обо всем этом подумают люди?

Он нежно взял ее лицо в свои ладони и заставил посмотреть ему в глаза.

— То, что мы с тобой помолвлены. Пришло время заявить об этом публично, ты так не думаешь?

Она замерла, затаив дыхание, как будто тысячи разных чувств боролись внутри нее. Больше всего на свете ей хотелось сказать: да, она любит его и — да, она хочет выйти за него замуж и провести с ним всю свою жизнь. Но все оставалось по-старому, и хотя они нашли спрятанные сокровища давно умершего барона-контрабандиста, и хотя семья Трефаро восстановила свое богатство, но это не меняло того обстоятельства, что она была незаконнорожденной и навсегда останется ею.

От возбуждения Прескотт вскочил на ноги и поднял за собой Люсинду.

— Пошли. Нам нужно повидать Эда и поделиться с ним нашими хорошими новостями. И к тому же посмотрим, как у него дела.

— Кузен Эдвард чувствует себя хорошо, — сказала Люсинда и подумала про себя: «Гораздо лучше, чем я себя чувствую в данный момент».

— Надеюсь, ты права. Конечно, было бы просто ужасно, умри он как раз тогда, когда мы так близки к возвращению домой. Эй, заодно мы сделаем наше грандиозное сообщение о том, что мы помолвлены. Мы даже можем попросить судью Ченоуэфа поженить нас прежде, чем он уедет. Если, конечно, ты не хочешь большой церковной свадьбы со всеми обрядами.

— Нет!

— Да, ты права. Лучше нам все это сделать скромно. Только в семейном кругу, так?

— Нет, я имела в виду, что мы… не можем пожениться.

Прескотт только засмеялся и потянул ее за руку из тоннеля.

— Это ты так думаешь, дорогая.

Глава 24

Прескотт Трефаро был, должно быть, самым упрямым мужчиной, которого когда-либо знала Люсинда. Он прекрасно понимал, почему она не могла выйти за него замуж, так как она объяснила ему это уже тысячу раз, но просто не хотел принять и смириться с ее отказом.

Молча стоя рядом с ним, она сохраняла спокойствие, когда он объявил родственникам со стороны своей матери, что в соответствии с некоторыми обстоятельствами, которые только сейчас стали известны, он уже больше не десятый граф Сент Кеверна, и что им теперь является его бывший камердинер, Эдвард Гайлс Харгривс Трефаро, и что он собирается передать титул и управление имением своему новоиспеченному кузену при первой же возможности. Но когда он взял ее руку в свою и сообщил всем, что они скоро поженятся, Люсинда внезапно почувствовала себя ужасно неловко, потому что глаза всех присутствующих в комнате в упор уставились на нее. А незамужние кузины Прескотта, столпившиеся в узкий кружок в углу, метали прямо-таки ядовитые стрелы в ее сторону.

Она хорошо представляла, что эти самодовольные, тщеславные люди, рассматривающие ее с неодобрительным, брезгливым выражением лиц, думали, глядя на запачканное в подземелье платье, растрепанные ветром волосы, свисающие мокрыми сосульками на лицо и на плечи, и на яркий румянец смущения, заливающий ее лицо. Они, вероятнее всего, думали, что бедная родственница Прескотта смогла заманить его в свои сети только самым древним способом, известным женскому роду с сотворения мира. Но они ошибались. Она никогда не расставляла сети для того, чтобы таким образом поймать в них Прескотта или любого другого мужчину. И она вовсе ничего не делала для того, чтобы влюбиться в Прескотта или чтобы он влюбился в нее, хотя совершенно очевидно, что с ним это случилось.

«Господи всевышний, когда же, наконец, кончится этот кошмар?» — думала она расстроенно. Когда они все уйдут, включая Прескотта, и оставят ее жить своей скучной, однообразной, но в то же время спокойной жизнью? Было похоже на то, что никогда.

— Это невероятно, Ваша светлость, — сказал судья Ченоуэф, сделав шаг вперед. — Так получается, что вы не настоящий граф?

— Да, — ответил Прескотт с довольной улыбкой на губах. — Я не граф Сент Кеверна, если документы Эда подлинны.

Харгривс, осторожно поддерживая свою перебинтованную руку, прижал ее к телу, поудобнее устроился в кресле и поднял вверх дневник своей бабушки.

— Это подлинно, уверяю вас.

— Надеюсь, вы понимаете, что мы должны сами убедиться в этом, — сказал судья.

— Конечно, — согласился Харгривс.

— И чем скорее, тем лучше, — добавил Прескотт.

Судья кивнул.

— Тогда мы завтра утром первым же делом этим и займемся.

— Вот и отлично, — сказал Прескотт. — А сейчас я хочу, чтобы все ели, пили и веселились до упаду, так как похоже, что это последний раз вы посещаете Рейвенс Лэйер. Я не думаю, что Эд захочет, чтобы мои родственники заехали погостить у него. А ты, — сказал он, повернувшись к Харгривсу, — лучше иди спать и хорошенько позаботься о своей раненой руке. Я никак не могу допустить, чтобы ты заболел и умер. Особенно сейчас, когда я так близок к своему возвращению домой.

Харгривс покачал головой:

— Я должен признаться, что очень озадачен.

— Чем?

— Вашим отношением, конечно. Любой другой человек на вашем месте стал бы протестовать или, по крайней мере, объявил бы меня лжецом и самозванцем и выгнал из замка взашей. А вы, похоже, довольны тем, что случилось.

— Это так. Скажу тебе, Эд, я сейчас на седьмом небе от счастья. И к тому же я ни при каких обстоятельствах не выгнал бы тебя на улицу. Черт возьми, ведь ты же ранен!

— Да, я знаю, — не отводя глаз от Прескотта, он потрогал свою перебинтованную руку, недвусмысленно намекая ему, как он получил эту рану. — Но ведь я претендую на ваш титул и имение, и это дает очень веское основание выгнать меня, как своего противника, из вашего дома.

— Это не мой дом. И он никогда им не был. А что касается титула, то я с самого начала не хотел носить эту чертову обузу.

— Не хотели?

— Черт, конечно нет. Я не граф. Я погонщик крупного рогатого скота из…

— Техаса, да, я знаю.

— Я родился и вырос там и горжусь этим. И при первой же возможности я уезжаю домой, — Прескотт крепче сжал руку Люсинды в своей ладони и поднес ее к груди. — И забираю с собой всех моих девочек, как только судья оформит и подпишет бумаги на их удочерение и свидетельство о нашем с Люсиндой браке.

— Это будет моим вторым делом завтрашним утром, — отозвался судья Ченоуэф.

— И к тому же вам надо заняться делом об убийстве мною Эмерсона? — спросил Прескотт.

— Что вы имеете ввиду?

— Ведь мне придется предстать перед судом или что-то в этом роде?

— Вы уверены, что застрелили его?

— Так же уверен, как в самом себе.

— На улице было довольно темно, несмотря на полнолуние, — сказала Люсинда.

— Да, — согласился судья Ченоуэф, — знаете ли, ночью в темноте можно легко ошибиться.

— Я убил этого человека, — настаивал Прескотт, — я хотел выстрелить мимо, но попал ему в спину.

— И все же, — сказал судья, — если прибой унес его тело в море, как вы говорили, у нас нет никаких доказательств того, что ваша пуля действительно настигла его.

— Нет доказательств?

— Да, нет доказательств. Мы должны иметь тело убитого, чтобы установить, что было совершено преступление.

— Но я даю вам слово, что застрелил его.

— Простите, милорд, но в данном случае вашего честного слова будет недостаточно. Однако, чтобы успокоить вашу совесть, мы попросим шерифа Пенхалигана заняться этим делом завтра утром.

— Хорошо. А если вам не удастся найти тело Эмерсона?

— О, это довольно просто, — сказал судья. — Без тела не может быть обвинений. Без обвинений нет и малейшей надежды на суд и, естественно, наказания.

— И я смогу отправиться домой, как только Эд докажет, что его притязание на титул и имение законно?

— Да, я бы так сказал.

Прескотт с облегчением вздохнул, узнав, что ему не придется оставаться в Англии дольше, чем это необходимо, и обратился к Харгривсу.

— Мне нужно с тобой поговорить.

— Конечно, кузен.

— Наедине, если ты не возражаешь.

— Конечно, — Харгривс сделал попытку встать, но тут же опять опустился в кресло. — Я боюсь, мне придется попросить вас оказать мне помощь. Похоже на то, что я очень ослаб из-за этого ранения.

Прескотт помог своему бывшему камердинеру встать на ноги и повел его из гостиной, чувствуя на спине пристальные взгляды родственников своей матери.

— Шумная толпа, не так ли?

— Кто, ваши родственники?

— Да. После того, как я ранил тебя, и вообще после всего, что произошло, мне кажется, что тебе не очень хочется думать о том, что мы с тобой кузены, но, по крайней мере, будь благодарен судьбе, что ни один из них не приходится тебе родней. Черт побери, иногда мне очень хочется, чтобы и я был им чужим, но тут уж ничего не поделаешь. Никто из нас не может выбирать себе семью. А эта толпа… Словом, мне кажется, что все может закончиться тем, что они попытаются увязаться за мной в Техас.

— О, я сильно в этом сомневаюсь, кузен. Они не похожи на людей, которые интересуются посещением мест более экзотических, чем их деревенская Англия.

— Надеюсь, что ты прав.

Когда они отошли на порядочное расстояние от гостиной так, чтобы никто не мог их подслушать, Прескотт произнес:

— Мне надо тебе кое-что сказать.

— О?

— Да. Раз ты довольно скоро станешь новым графом в этих краях… Хотя это мы нашли их, но по праву они принадлежат тебе.

— Что принадлежит мне, ваши долги?

Прескотт усмехнулся.

— Нет, не долги.

— Вы в этом уверены? Я бы не удивился, если бы узнал, что это маленькое торжество для вашей семейки, которое вы устроили сегодня вечером, стоило целое состояние. Особенно вся эта пиротехника.

— Положись на меня, за все это уже уплачено. Мне кажется, что после сегодняшней ночи тебе больше не придется беспокоиться о деньгах, — Прескотт покачал головой, все еще не веря в то, что удача, наконец, улыбнулась ему. — И мне тоже.

— О чем вы говорите?

— Видишь ли, мы, то есть я и Люсинда, нашли;! спрятанные сокровища, когда гнались за Эмерсоном.

Хартривс остановился, как вкопанный.

— Спрятанные сокровища?

— Да.

— Вы опять сегодня выпили солодового виски?

— Нет, сейчас я трезв, как судья. Это действительно спрятанные сокровища, Эд. В общем-то теперь они уже не спрятанные, но они были замурованы в стене. Множество золотых монет, драгоценных камней и серебряных вещиц в небольших шкатулках.

— Вы нашли их здесь, в Рейвенс Лэйере?

Прескотт кивнул.

— Где?

— В тайнике в одном из тоннелей.

— Боже мой!

— Люсинда думает, что эти сокровища, возможно, принадлежали последнему барону, который жил здесь.

— Я не знаю ни о каком бароне. Мы, Трефаро, всегда были графами.

— Сначала нет. По словам Люсинды мы были баронами задолго до того, как первый Трефаро стал графом. И некоторые из этих баронов были большими плутами. Подлые, безжалостные негодяи, они захватывали и грабили корабли. Конечно, Люсинда сможет больше рассказать тебе о них, если ты заинтересуешься, но все это сводится к тому, что последний из них оставил здесь драгоценные маленькие безделушки, и сегодня ночью мы с ней нашли их. Вот почему я сейчас это все тебе рассказываю. Все здесь в скором времени перейдет в твое владение, и я в общем-то надеюсь, что в тебе найдется хоть капля христианского милосердия, и ты разделишь сокровища с теми, кто их нашел. Я точно не знаю, насколько они ценны, и имеют ли они какую-то ценность вообще, но мне кажется, что они должны хоть чего-нибудь стоить.

Как будто лишившись дара речи Харгривс удивленно смотрел на Прескотта. Он не мог поверить, что его кузен мог так откровенно поведать ему подобную сказку, какой бы неправдоподобной она ни казалась на первый взгляд, когда он мог просто промолчать и утаить от него эту историю, не говоря уже о сокровищах.

— Я был здесь только несколько месяцев, — продолжал Прескотт, — но я могу сказать тебе, что управлять этим имением — это довольно дорогое удовольствие. Крыше требуется починка, в стенах одна труха, в подвале крысы, и к зиме надо заклеить более дюжины окон в… И это только немногое из того, что нужно сделать здесь, в замке, не говоря уже о том, какие работы надо провести по починке домов фермеров-арендаторов. Мне кажется, что половина того, что мы сегодня нашли, поможет тебе покрыть некоторые расходы, но не все. Тебе понадобится найти еще десять спрятанных кладов в два раза больше этого, чтобы сделать это имение таким, каким оно когда-то было.

— Я не знаю, что сказать, Прескотт…

— Скажи только одну вещь, Эд, что ты отдашь половину этих сокровищ нам с Люсиндой? Нам так же нужны деньги в Техасе, как они нужны тебе здесь. О, и еще одно…

— Что же это, кузен?

Прескотт посмотрел ему прямо в глаза.

— Пообещай мне, что ты найдешь себе женщину, женишься на ней и обзаведешься детьми. И обязательно сыновьями!

— Прошу прощения?

— Ты слышал, что я сказал? Женись и обзаведись семьей. Я не хочу, чтобы случилось так, что мне опять придется приехать сюда через двадцать или тридцать лет или сколько тебе еще заблагорассудится прожить и получить этот чертов титул опять. С меня и одного раза предостаточно, спасибо.

Харгривс опустил голову, чтобы скрыть улыбку.

— Я не думаю, что вам следует беспокоиться о том, что вы унаследуете его второй раз.

— Ты собираешься жить вечно?

— Я не это имел в виду. Я хотел сказать, что мне не нужно обзаводиться женой. Видите ли, она у меня уже есть.

— Ты женат?

— Вот именно.

Прескотт схватил своего бывшего камердинера за руку и сердечно пожал ее.

— Это просто замечательно. Чертовски замечательно, Эд, поздравляю.

— Спасибо. Однако, я должен сказать, что вы опоздали со своими поздравлениями.

— Опоздал?

— Да. Собственно говоря, почти на восемнадцать лет. Столько времени я уже женат на Маргарите.

— Так значит восемнадцать лет? Это уже что-то.

— По некоторым стандартам, я думаю, это может считаться определенным рубежом в жизни.

Прескотт услышал какую-то подчеркнутую нотку грусти в голосе Харгривса и понял, что его семейная жизнь была, должно быть, очень счастливой.

— Так почему ты не привез ее с собой сюда, в Рейвенс Лэйер?

— Э-э, здесь было только одно вакантное место камердинера. Обычно мы работаем вместе, я и Маргарита, но так как в Рейвенс Лэйере не было графини, то никто не нуждался в ее услугах, как служанки госпожи. К тому же для меня это было слишком обременительно, если бы она приехала сюда вместе ср мной. Мне нужно было быть самому себе господином, чтобы спокойно заниматься поисками дневников моей бабушки. Теперь, когда я нашел их, я обязательно вызову ее при первой же возможности.

— Конечно. Я сгораю от нетерпения увидеть ее.

— Она. тоже будет очень удивлена, когда увидит вас.

Они повернулись и направились к гостиной, но у Прескотта возник еще вопрос.

— И еще один момент.

— Что еще?

— Конечно, это вовсе не мое дело, но понимаешь, мне страшно интересно, как у вас с Маргаритой насчет детей?

— Насчет детей?

— Да, у вас есть дети?

— Спи спокойно, кузен, наша линия Трефаро будет защищена в будущем на долгие-долгие годы. У меня есть три сына, к которым перейдет титул после моей смерти.

— Три?

— Да.

— И я надеюсь, все здоровые, счастливые и, э-э, нормальные.

— Бесспорно. Все трое чистокровные англичане, у которых головы только и забиты мыслями о прекрасном поле. Уж в этом я уверен на все сто. В настоящее время все они учатся в пансионате. Старший должен поступить в Кембридж в следующем году.

— В Кембридж, надо же. Должно быть, смышленый парень.

— Вы правы. Он умен. Так же, как и его младшие братья. Они поднимут наш титул, не говоря уже о нашем фамильном имени, на новые высоты. Политика, юриспруденция, может быть, даже медицина, если мой младший сын станет врачом, как он мечтает.

— Я не могу выразить, как я счастлив слышать от тебя все это.

— Да, кузен, я вижу, что вы просто ошеломлены. При других обстоятельствах я, пожалуй, чувствовал бы себя неловко из-за того, что так внезапно положил конец вашей короткой династической власти, но сейчас этого чувства у меня нет.

— И у меня тоже. Этому моему графству вообще никогда не следовало бы начинаться.

— Так вы в скором времени уедете из Англии?

— Как только ты возложишь на себя этот титул, а я смогу выполнить все необходимые формальности. Конечно, на это может понадобиться некоторое время. Перво-наперво мне надо удочерить этих трех маленьких девочек, оформить все по закону, потом жениться на Люсинде, если мне удастся уговорить ее…

— Это нетрудно для такого решительного мужчины, как вы. Наша кузина любит вас, да вы это и сами прекрасно знаете.

— Да, и я тоже люблю ее. Я и не предполагал, что так смогу полюбить женщину. Но у нее в голове засела глупая мысль, что если она не знает имени своего отца, то недостойна меня. Разве это не самая большая глупость, которую ты когда-нибудь слышал? Я имею в виду, что она не виновата, что была рождена вне закона! Она не может быть в ответе за то, что сделали ее мать и отец.

— Она гордая молодая женщина, которая знает свое место, кузен.

— Это просто чепуха, Эд. Ее место рядом со мной.

— Но не в этом обществе.

— Если все будет по-моему, мы не задержимся в этом обществе слишком долго.

— Я понимаю. Но вам нужно убеждать не меня. Вам надо попытаться посмотреть на все это с ее точки зрения. Она не знает другой жизни, кроме как в Англии. Она считает, что, если выйдет за вас замуж, это принесет вам только позор и презрение. Поймите, что она думает о вас, о вашем благополучии и положении в обществе, а не о своем собственном спокойствии.

— Черт побери мое благополучие и положение в обществе! Ее упрямая гордость просто ставит меня в тупик, я не знаю, с какой стороны обойти ее, как заставить ее прислушаться к голосу разума.

Харгривс положил руку Прескотту на плечо.

— Мне кажется, что если вы приложите к этому все свои способности, то со временем сможете убедить ее посмотреть на все с вашей точки зрения.

— Ты так думаешь?

— Я верю в вас, как в самого себя, кузен.

— Я надеюсь, что ты прав, Эд. Я очень надеюсь, что ты прав.

Но в глубине души у Прескотта таились серьезные сомнения.

Глава 25

— А что такое Техас? — Александра обратила взгляд своих огромных голубых глаз на Люсинду, которая стояла позади нее, расчесывая ее запутанные волосы.

Люсинда отвернулась в сторону, боясь, что сейчас заплачет и напугает ребенка. Она знала, что они скоро уедут — Александра, Виктория, Элизабет и Прескотт. Они все уедут в Техас, а она останется в Рейвенс Лэйере доживать свою жизнь, которая тогда станет, конечно, менее сложной, но в то же время совершенно пустой и бессмысленной.

— По словам твоего дяди Прескотта, — сказала она, — Техас — это почти рай.

— Рай, — повторила четырехлетняя девочка, улыбнувшись на звучание слова. — Это красивое название. А мне там понравится?

— О, я уверена, что тебе там понравится, дорогая. Вы с сестрами будете просто без ума от этого места. У каждой из вас будут лошади, на которых вы сможете кататься верхом, и разные маленькие зверюшки, с которыми вы сможете играть.

— Конечно. Мы возьмем с собой Принцессу.

— Принцессу, вашего ягненка?

— М-м.

— О, я не думаю, что дядя Прескотт захочет тащить за собой Принцессу всю дорогу в Техас. Это очень длинное путешествие на корабле через океан отсюда до Америки. И ваша овечка может заболеть.

— Но мы не можем оставить здесь Принцессу, — сказала Александра. — Я никуда не поеду, если она не сможет поехать с нами.

— Ну тогда нам ничего не остается делать, как взять ее с собой, не так ли? Я не могу уехать, не взяв с собой всех моих девочек.

Неожиданный звук мужского голоса позади нее заставил Люсинду резко повернуться. Прескотт стоял, прислонившись к дверному косяку, засунув большие пальцы рук в передние карманы своих джинсов, со знакомой непринужденной ухмылкой на лице.

Она отвернулась, чтобы скрыть боль, от которой сжалось ее сердце.

— И сколько времени ты уже стоишь здесь? — спросила она.

— Довольно долго. Лекси, сладкая, сбегай, пожалуйста, наверх в детскую и скажи мисс Ро-вене, что она нужна миссис Свит внизу на кухне. Мы с тетей Люсиндой скоро тоже придем ужинать с тобой и твоими сестрами.

Маленькая девочка высвободилась из рук Люсинды, вприпрыжку подбежала к Прескотту и, поднявшись на цыпочки, обняла его за талию.

— Я люблю тебя, дядя Прескотт.

— Я тоже люблю тебя, дорогая.

Он наклонился, поцеловал ее в макушку и, когда она понеслась по холлу, крикнул ей вдогонку:

— А сейчас вы все помойте руки, ты меня слышишь?

— Дети, — сказал он, смеясь. — Маленькие девочки ничуть не отличаются от маленьких мальчиков в том плане, что они точно так же недолго могут оставаться чистыми.

— Весь день они играли с ягненком, — заступилась за девочек Люсинда. — Ты серьезно думаешь взять Принцессу с собой?

— Да, почему бы и нет. К тому же у меня просто нет выбора. Если мы оставим эту маленькую овечку здесь, это просто разобьет их сердца, а я никак не могу допустить такое после всего, что им пришлось пережить.

— Но ведь ты мог бы купить им взамен щенка или котенка?

— Конечно, купить можно, но не думаю, что они полюбят его так, как любят маленького ягненка. Это их друг, их малыш. Они кормили его молоком из бутылочки с того самого дня, когда я нашел его и принес домой, — он стал медленно продвигаться к Люсинде. — Сам я никогда слишком не любил овец.

— Да, я это знаю.

— Но я уже привык жить с этой Принцессой. Интересно, смогу ли я когда-нибудь привыкнуть жить без тебя?

— Человек ко всему привыкает, Прескотт, если нужно.

— Вот именно. Мне не придется привыкать к жизни без тебя, если ты поедешь вместе со мной.

— Не надо, — она отошла в сторону прежде, чем он смог дотронуться и заключить ее в свои объятия, оживить те чувства, которые она хотела хранить погребенными в глубине своей души навечно.

Он должен был уехать, хотя она так отчаянно хотела, чтобы он остался и никогда не покидал ее.

— Мы с тобой говорили об этом уже столько раз, что я не в состоянии подсчитать, Прескотт. Ведь ты знаешь, что я не могу поехать с тобой.

— Я знаю, что ты мне сказала, но я до сих пор не могу понять этого. Мы принадлежим друг другу, Люсинда.

Прежде, чем она смогла опять ускользнуть от его прикосновения, он поймал ее левую руку и крепко сжал в своей ладони, посмотрев на кольцо, которое он надел на палец, когда они нашли драгоценности.

— Мы даже дали друг другу клятвы, помнишь?

— Эти клятвы были просто словами. Они ничего не значили, совсем ничего.

— Они кое-что значили для меня. Иначе я не сказал бы их. Я думаю, что-то они значили и для тебя. Ты моя жена, черт побери!

— Только по обещанию, но не по закону.

— Это можно изменить. Мы позовем судью Ченоуэфа, чтобы…

— Нет! Ты не сделаешь ничего подобного. Я не стану причиной того, что будет опорочено твое доброе имя или…

— Чепуха! Это мое доброе имя, и я решаю, как распорядиться им. Разве ты этого еще не поняла? И к тому же ты не опорочишь его. Наоборот, ты придашь ему значимости.

Люсинда высвободила свою руку и отошла от него.

— Это совсем не то, о чем мечтала твоя семья.

— Черт с ними. Они уехали. Прошла уже почти неделя с тех пор, как они уехали, а я так и не изменил своего решения, .

— Боюсь, что придется это сделать.

Понимая, что с этим прямым подходом он не продвинется в своих уговорах вперед ни на дюйм, Прескотт решил на некоторое время отступить. Но он еще не закончил этот разговор, далеко не закончил. У него еще был в кармане припрятан туз, и если не будет другого выхода, он не станет долго раздумывать, чтобы пустить его в ход.

— Так это твое окончательное решение, да? Я уеду, а ты останешься здесь?

— Так будет лучше для нас обоих.

— Может быть, для тебя — да, но не для меня, дорогая.

Несколькими мгновениями позже, когда Люсинда взглянула назад через плечо и увидела, что он ушел, она еще сильнее почувствовала свое одиночество и отчаяние. Почему он не мог понять ее? Она любила Прескотта всем своим сердцем, всем своим существом, но она не могла выйти за него замуж. Она не могла дать ему своего согласия на брак, потому что хотела спасти его от позора и унижения — от двух вещей, за которые он стал бы презирать ее в будущем.

— Так значит теперь все официально.

Прескотт прочитал документы, лежащие перед ним на столе, и кивнул.

— Да, теперь все официально, — сказал Харгривс. — Посыльный от судьи Ченоуэфа доставил их только несколько минут назад. И я подумал, что вы первый должны увидеть их.

— Давно уже пора. Это все, что я могу сказать.

Прошедшие три недели были самыми длинными в жизни Прескотта. Все, что он делал, так это ждал и беспокоился, все время строя планы и отдавая распоряжения перед отъездом из Англии. Все эти три недели он ждал, когда судья объявит Александру, Викторию и Элизабет его приемными дочерьми официально, независимо от того, был он женат или нет. Одновременно с этим он со страхом ожидал, что Эмерсон поднимется из своей водяной могилы, чтобы отомстить ему, если он действительно был мертв, или же придет с шерифом Пенхалиганом и предъявит ему обвинение в покушении на жизнь. Но Эмерсон не появился, и девочки теперь были его.

А еще в глубине души он опасался, что получит письмо от добросовестного судьи, где будет сказано, что документы Эда являются недействительными, что королевские секретари не смогли установить их достоверность и что — Боже, спаси от этого! — он все еще остается графом. Но теперь было ясно, что все беспокойства напрасны. Он опять был свободным человеком.

— Поздравляю, Эд, — сказал он. — Из тебя получится превосходный граф.

— По крайней мере лучше того, каким были вы, если не обидитесь, что замечу это, кузен.

— Я совершенно не обижусь.

— Я должен признаться, однако, что ваше короткое правление в качестве графа не было совершеннейшей и безоговорочной неудачей, как я прогнозировал сначала. Вы сделали одно-два нововведения здесь в имении, которые я намереваюсь сохранить.

— Например?

— Хотя бы то, что вы предоставили больше кредитов фермерам-арендаторам, чем они когда-либо получали в прошлом. И к тому же отдали им большую часть доходов от годового урожая. Это очень справедливо, учитывая, что они здесь выполняют всю работу.

— Если ты действительно настоящий Трефаро, как я думаю, — сказал Прескотт, — ты возьмешь на себя часть этой работы. Ты не можешь просто сидеть здесь в замке и ждать, когда деньги потекут в твои карманы. Ты должен сам пойти туда, где делаются эти деньги, пойти вместе с фермерами в сарай для стрижки овец. Надеюсь, ты не побрезгуешь немного загрязнить свои руки и вернуться домой пропахшим овечьим запахом, потому что, поверь мне, этого не избежать.

На лице у Харгривса появилось брезгливое выражение. Но Прескотт, не обратив на это внимание, продолжал.

— Ты должен выйти в поле и помочь им с сенокосом. А также помочь им сгонять тех чертовых овец, которыми вы все здесь так гордитесь. Такое деятельное провождение времени оставит чувство удовлетворения в твоей душе. Знаешь ли, ты почувствуешь себя полезным. И кроме того, фермеры будут больше уважать тебя, видя, что ты хочешь вести себя, как один из них.

Хагривс кивнул.

— Да, полезным. Мне кажется, что в Рейвенс Лэйере уже давно не было такого активного или даже такого заинтересованного в каждодневной жизни имения графа, каким были вы. В большинстве своем наши прославленные — или же мне следует сказать бесчестные — предшественники были настолько пассивными, что можно было подумать, что всю свою жизнь они проводили в летаргическом сне. Их не интересовало ничего, кроме доходов, которые могло приносить им имение.

— Да, у меня сложилось точно такое же мнение после того, как Люсинда рассказала мне кое-что из истории замка. Зная, какими бездельниками и подлецами были наши родственники, остается только удивляться, что нам, Трефаро, удалось продержаться здесь так долго. Я просто поражаюсь, как один из этих графов не проиграл все это имение кому-нибудь в покер.

— Или как его еще не спустили с молотка кредиторы!

— И они тоже.

Прескотт содрогнулся при воспоминании о длинных очередях кредиторов, которым он был должен всю свою жизнь, так же как были должны его отец, да и дед тоже. Но он рассматривал это как признак того, что был рожден Трефаро. Такова их участь — вечно быть в долгах и находиться в постоянном страхе, что они будут не в состоянии оплатить следующий чек и потеряют все до последнего цента.

— Однако теперь все должно пойти по-другому, не так ли?

— Вы имеете в виду теперь, когда вы нашли спрятанные сокровища последнего барона?

— Конечно же, это не помешает.

— Не хотелось бы разочаровать вас, кузен, но мне кажется, что большая часть этих так называемых сокровищ практически не представляет никакой ценности.

— Не представляет никакой ценности? О, этого не может быть, Эд. Кое-что из них должно чего-то стоить.

— Я не стал бы рассчитывать на это.

— Но ведь там есть золото, серебро и драгоценные камни всех видов.

— Золото и серебро еще могут сойти за настоящие, но насколько мы знаем, все эти драгоценные камни могут оказаться ничем иным, как обыкновенным разноцветным стеклом. Возможно, я делаю преждевременные выводы. Нам достоверно станет известно, что они из себя представляют только когда они будут оценены экспертом. Я могу связаться с одним опытным оценщиком, которого я знал в Лондоне, и он приедет сюда в течение месяца.

— Месяца? Черт, Эд, я не могу ждать здесь так долго. Мы с девочками уезжаем в Лондон завтра утром, а двумя днями позже мы отправимся в Техас.

— Тогда, я думаю, у вас не останется другого выбора как положиться на меня, чтобы я прислал вам вашу долю после того, как все будет оценено и распродано.

— Нет, и этого я сделать не могу. Не потому, что я не доверяю тебе, нет. Просто мне нужны эти деньги сейчас.

Харгривс погладил пальцами подбородок, раздумывая о возможности выхода из создавшегося положения.

— Вы предлагаете разделить их?

— А есть ли у меня другой выбор?

— Нет, если вы хотите отдать мне мою долю, как и обещали.

— Тогда, я думаю, мы так и сделаем. Разделим сокровища и оба испытаем свою судьбу. Надеюсь я не выберу что-то слишком плохое.

И этим же утром они с Харгривсом, согнувшись над письменным столом в библиотеке, стали выбирать себе понравившиеся драгоценности. И хотя Прескотт периодически приходил в уныние при мысли о том, что его сокровища могут оказаться ничего не стоящими побрякушками, в глубине души он очень надеялся, что это не так. Судя по весу золотых украшений и по чистоте камней, они вполне могли быть настоящими. Даже вещи из серебра, уже сильно потускневшие от времени, выглядели подлинными. Но, с другой стороны, он не был знатоком в подобных делах. Он был просто бедным, увязшим по горло в долгах погонщиком скота, которому очень нужны деньги.

Положив свою долю сокровищ в наволочку и перекинув ее через плечо, он устало поплелся наверх в свою комнату, которая теперь казалась ему пустой и одинокой без Люсинды.

Когда он видел ее в последний раз, она собиралась с девочками на прогулку. Она хотела побыть с ними некоторое время наедине, чтобы попрощаться.

Прескотт, бросив наволочку с драгоценностями на кровать, подошел к окну, отодвинул штору и посмотрел на простор зеленого пастбища внизу.

Черт побери, почему она не могла оставить свою глупую гордость и любить его так, как он любил ее? Почему она так заботится о том, чтобы он сохранил доброе имя и положение в обществе? Его это совсем не волновало. Он никогда не беспокоился и никогда не будет беспокоиться из-за подобных пустяков.

Тут внезапно ему в голову пришла мысль, которая уже давно таилась где-то в глубине сознания, но только сейчас показалась вполне приемлемой для решения проблемы.

Он даст ей еще один шанс. Он попросит ее выйти за него замуж и поехать с ним к нему домой в качестве его жены, но если она скажет нет и на этот раз… Это хорошо сработало для Пайна. Черт, может быть, это сработает и для него!

Глава 26

Люсинда стояла в коридоре на втором этаже, наблюдая в щелку между двумя тяжелыми шторами за сценой, которая происходила на дороге прямо перед террасой. Прескотт размахивал в воздухе руками, руководя погрузкой маленьких детских сумок и чемоданчиков вместе со своим собственным багажом. Уже через несколько минут все они усядутся в карету и уедут, оставив позади Рейвенс Лэйер, Сент Кеверн, Корнуолл, а чуть погодя, и всю Англию. И — Боже, пощади разрывающееся от горя сердце — они навсегда покинут и ее.

Слезы ручьями текли по ее бледным щекам, и рыдания сдавливали горло. Это было так глупо с ее стороны влюбиться в человека, быть вместе с которым она никогда не сможет. Ей так хотелось всегда оставаться с ним рядом, но все это время она прекрасно отдавала себе отчет в том, что не было ни малейших надежд на это совместное будущее.

— Дурочка, — тихо сказала она голосом, охрипшим от переживаний. — Ты наивная, безмозглая дурочка.

Задернув штору, она повернулась и побежала по холлу в свою комнату. «Мне недолго осталось жить здесь», — подумала Люсинда, внезапно почувствовав сильную слабость и прислонившись к двери. Как только Прескотт уедет, ей придется подыскать себе новое место жительства. Она не имела ни малейшего представления, где будет ее новый дом. Но когда жена кузена Эдварда прибудет из Лондона, вряд ли новая графиня разрешит ей остаться жить в Рейвенс Лэйере.

Отчаяние и безнадежность наполнили душу Люсинды. Она упала на кровать и безудержно громко рыдала до тех пор, пока у нее уже не осталось слез.

Удостоверившись, что багаж был надежно привязан на задках кареты и ничто не упадет по пути из Рейвенс Лэйера на железнодорожную станцию в Труро, Прескотт повернулся и одобрительно кивнул. Он уже хотел было позвать миссис Свит, которая тихо наблюдала за ним с террасы, но какое-то движение этажом выше привлекло его внимание. Он увидел, как в окне второго этажа всколыхнулись и потом сомкнулись шторы, и понял, что Люсинда смотрела на него. Он чувствовал это всей своей душой. Она стояла там, наблюдала за ним и думала…

Нет, она не просто думала. Она вспоминала. Ведь как она могла не вспомнить? В эти короткие месяцы, что они прожили вместе, вошло так много! Чего стоила только их совместная борьба с жестоким и вороватым Гариком? А смерть в родах его кроткой жены, замученной побоями мужа? А безграничная привязанность и любовь к трем осиротевшим малышкам? И, наконец, зарождение, взаимное признание их любви и все ее недоразумения?! Или, может быть, она смотрела на него и мечтала, как бы они жили вместе, не будь она такой упрямой и несговорчивой?!

— Но ничего, ей уже не слишком долго осталось думать, вспоминать или мечтать, — решил он.

Прескотт перевел взгляд с окна на втором этаже на экономку на террасе.

— Девочки уже готовы ехать, миссис Свит?

— Да, мил… — она замолчала на полуслове, вытянувшись во весь свой рост, который составлял лишь пять футов два дюйма, вспомнив слишком поздно что ей уже больше не следует обращаться к нему как к титулованной особе. — Да, мистер Прескотт, они почти готовы. Урсула и Ровена сейчас в детской, помогают им одеваться.

Прескотт начал подниматься по широким ступенькам центральной лестницы.

— Тогда, я думаю, мы сразу тронемся в путь, как только они будут готовы.

— Да, пожалуй, это верное решение.

Он подошел туда, где стояла экономка и посмотрел ей в глаза.

— Вы хотите, чтобы я что-нибудь передал Тому, как только доберусь до ранчо?

— Тому?

— Да, вашему внуку. Я на днях получил письмо от моего брата. Он пишет, что Том быстро обосновался в Техасе.

— Хм!

— Ему нравится жизнь на ранчо. Нравится работа. Нравятся люди. И более того, он тоже нравится там всем.

Прескотт подумал, что будет благоразумнее с его стороны не упоминать другие новости, которыми Пайн поделился с ним в письме. Он не стал говорить, что как только Том прибыл на ранчо, работники взяли его с собой в карриганский салун в Вако, где он встретил карриганских девушек. И что они не только сделали из него мужчину в полном смысле этого слова, но и дали ему почувствовать, что такое настоящая ковбойская жизнь.

Если бабушка Тома была хоть чем-то похожа на его тетушку Эмми, ей очень не понравилось бы, узнай она, что ее внук испробовал и до конца насладился одним из самых восхитительных плотских грехов. Собственно говоря, они понравились ему настолько, что Пайну теперь было трудно удержать парня на ранчо.

— Лишь бы он был счастлив, — сказала миссис Свит.

— О, он наверняка счастлив.

— Ну… тогда хорошо.

— Так вы ничего не хотите передать ему?

— Мне нечего ему сказать, мил… мистер Прескотт. Совсем нечего. Он выбрал свою дорогу.

— Да, мэм, похоже, что это так.

— Тогда все кончено, — она повернулась, чтобы идти назад в замок, но, сделав несколько шагов, остановилась и обернулась к Пре-скотту. Суровое выражение ее лица теперь сменилось грустью. — Но, если это вас не затруднит…

— Это меня совершенно не затруднит, миссис Свит.

— Тогда вы скажите ему писать свой бабушке почаще. Одно письмо за два месяца — это слишком мало. Нам хотелось бы получать от него весточки почаще.

— Я обязательно передам ему это, мэм. Вы можете на меня положиться.

— Спасибо вам, мистер Прескотт, — по привычке она присела в реверансе. — Я пойду потороплю детей.

— Да мы особенно и не спешим. У меня еще осталось одно дело, которое я должен сделать перед отъездом.

Люсинда сделала над собой усилие и поднялась на кровати, вытерев руками свои влажные от слез щеки. Она не должна позволять, и она себе не позволит, чтобы отъезд Прескотта так воздействовал на нее. У нее все еще была впереди жизнь, пусть не такая яркая и захватывающая, какой она была с…

— Нет! Я не должна думать об этом, — сказала она себе. — Не должна думать и о Прескотте. Больше не надо.

Он был частью ее прошлого. Или, по крайней мере, очень скоро станет ею. И как только он уедет, она займется своей собственной жизнью. Да, она все начнет сначала, с самого начала. Но не здесь, в Рейвенс Лэйере. И не в Сент Кеверне!

Может быть, если в сердце кузена Эдварда найдется хоть капля сострадания к ней, он одолжит ей небольшую сумму денег. Ровно столько, чтобы ей хватило на то, чтобы добраться до Пензаса, или Бата, или, может быть, даже Лондона. Хотя что она будет делать, когда доберется туда… Нет, и об этом она сейчас не будет загадывать. Она была здоровой, сильной, работящей. Без всякого сомнения, ей не составит большого труда найти себе работу. Она очень любила детей, но сильно сомневалась, что семья высокого происхождения наймет ее в качестве няни или гувернантки. Чтобы получить подобного рода работу, ей были нужны рекомендации.

Магазин! Да, это будет просто замечательно, устроиться на работу в магазине. Она могла шить и вязать, и она совсем не боялась замарать свои руки. Более того, ее с самого рождения учили говорить с классическим, а не с корнуолльским акцентом. Может быть, она сможет работать продавщицей, вместо того, чтобы быть просто помощницей портного.

Сидя на краю кровати спиной к двери, Люсинда не услышала ни того, как дверь тихо отворилась, ни чьих-то осторожных шагов по толстому мягкому ковру. Она услышала, однако, как что-то зашуршало позади нее, но когда она обернулась, было уже слишком поздно.

Неожиданно кто-то накинул ей на голову большой плотный мешок и вслед за этим обвязал толстой веревкой вокруг талии, плотно прижав ее руки к бокам. От сильного испуга из горла Люсинды вырвался громкий крик. Но голос тут же оборвался, потому что она почувствовала, как ее подняли с кровати и грубо перекинули через чье-то широкое плечо.

— Вы не можете этого со мной делать! — закричала она.

— Могу.

Мгновенно узнав этот голос, она прекратила сопротивление.

— Прескотт?

— Нет, дорогая, я похититель.

— Похититель? Прескотт, ты что, с ума сошел?

— Я так не думаю, — он вышел из спальни и направился по холлу к лестнице. — Нет, собственно говоря, я наверняка знаю, что не сошел с ума. Наоборот, скорее даже можно сказать, что ко мне, наконец, вернулось ясное сознание. Возможно, немного поздновато, но если бы я ждал, пока придешь в сознание ты, мы, вероятно, застряли бы здесь до конца нашей жизни, а я не могу ждать так долго.

— Ты сумасшедший!

— Возможно. Ты делаешь странные вещи с мужчинами. То, что ты сводишь меня с ума, — только одна из них.

— Отпусти меня сейчас же.

— Не могу. Доброе утро, мисс Миранда.

— Мил… э-э, мистер Прескотт.

Услышав торопливый ответ, произнесенный женским голосом, Люсинда поняла, что кто-то из слуг встретил их и стал свидетелем безрассудного недостойного поведения Прескотта и ее позора и унижения. То, что толстая материя мешка скрывала ее лицо, было, как решила Люсинда, теперь очень кстати, потому что никто не мог видеть, каким густым румянцем зарделись ее щеки. Она точно не знала по какой это произошло причине — или от стыда, или от возмутительного поведения Прескотта, или просто от того, что кровь прилила у нее к голове. Вероятнее всего, это было сочетание всех трех причин.

Но сейчас у нее не было времени думать об этом. Ей срочно требовалась чья-то помощь.

— Миранда!

Молодая служанка уже развернулась уходить, но звук знакомого голоса остановил ее.

— Мисс Люсинда? Что вы делаете в этом мешке?

— Мистер Прескотт…

— Я похищаю ее, — Прескотт усмехнулся Миранде через плечо, и она одарила его в ответ, как всегда, заигрывающей улыбкой. — Только никому не говорите.

— Нет, вы должны сказать, — закричала Люсинда. — Бегите и приведите сюда его светлость.

— Его светлость, мисс?

— Да, нового графа.

— Но он…

— Пожалуйста, Миранда. Найдите и приведите его ко мне побыстрее, пока этому сумасшедшему не удалось разрушить всю свою жизнь и то, что осталось от моей репутации.

— Но мисс, его светлости здесь нет, — сказала Миранда. Ее голос: начал постепенно утихать, потому что Прескотт все дальше и дальше уходил от нее по холлу.

— Его здесь нет? А где он?

— Он уехал из замка рано утром, чтобы привезти ее светлость из Труро. Она приезжает сегодня полуденным поездом.

— Черт побери!

Прескотт слегка подбросил тело Люсинды на своем плече. Она что-то недовольно проворчала и начала с негодованием извиваться, пытаясь высвободиться.

— Следи за своим языком, дорогая. Мы подходим к леди, которые могут обидеться на подобные выражения.

— Кто? Кто это?

— Мисс Люсинда? — сказал голос.

— Миссис Свит! Благодарю тебя, Господи! Пожалуйста, помогите мне!

— Не обращайте на нее внимания, — сказал Прескотт. — Она просто очень раздражена, вот и все.

— Она едет с вами в Техас, мил… э-э, мистер Прескотт?

— Конечно. Мы собираемся превосходно провести наш медовый месяц.

— Медовый месяц? — повторила Люсинда. — Ха!

— Примите наши поздравления, мистер Прескотт, — сказала миссис Свит.

— Да, поздравляем вас, — нерешительно отозвалась Урсула.

— Спасибо, леди.

Как только он завернул за угол, оставив позади экономку и ее помощницу, глазевших им вслед с раскрытыми от удивления ртами, Прескотт встретился с женщиной, которую ему удавалось избегать со времени его приезда в Рейвенс Лэйер. Он тут же хотел развернуться и со всех ног побежать в противоположном направлении, но вдруг ему в голову пришла другая мысль, и он решил встретить старуху лицом к лицу вместо того, чтобы отступать.

— Доброе утро, мисс Эсмеральда.

Старая женщина с охапкой чистых, аккуратно сложенных простыней, которые будут определены только ей известно куда, прекратила бубнить себе под нос, выпрямила свое согнутое тело, насколько оно могло выпрямиться, и изогнула шею. Прищурившись, она посмотрела на Прескотта. Но вместо того, чтобы отбросить в сторону простыни, закричать, что ее насилуют и упасть в обморок, как это случилось при их первой встрече, на этот раз она сделала просто удивительную вещь. Как ни трудно было в это поверить, но она улыбнулась Прескотту.

— Доброе утро, милорд.

— Просто Прескотт. Я уже больше не лорд, мисс Эсмеральда.

— Эсмеральда? — сказала Люсинда. — О, пожалуйста, Эсмеральда, вы моя последняя надежда. Вы должны помочь мне.

Старуха перевела взгляд своих прищуренных глаз на большой сверток, который нес на плече Прескотт.

— Кто это?

— Это? — сказал Прескотт, поудобнее устроив на своем плече Люсинду. — О, это никто, мисс Эсмеральда. Не обращайте на это внимание.

— Это? — сказала Люсинда. — Как смеешь ты называть меня «это»!?

Смех Эсмеральды раздался по всему просторному коридору с высокими потолками.

— Относитесь к ней по-доброму, милорд. Она хорошая девушка, поверьте мне.

— Да, мэм.

— И не вздумайте насиловать ее.

— Нет, мэм, я не стану этого делать.

— Хорошо, хорошо. Вы будете завтракать в столовой, как обычно?

Прескотт усмехнулся и покачал головой.

— Нет, сегодня утром нет. Видите ли, я уезжаю.

— О, да. Тогда желаю вам благополучного путешествия.

— Спасибо. До свидания, мэм. Приятно было познакомиться с вами.

Эсмеральда улыбнулась еще один раз, затем ее тело вновь приняло свое обычное согнутое положение, и она зашаркала ногами по холлу, бубня себе под нос какую-то бессмыслицу.

— Хорошая старуха, — сказал он, спустившись с лестницы и направляясь к центральному выходу, — когда она в своем уме.

— Чего я в настоящий момент не могу сказать о тебе, — ответила Люсинда. — У тебя так просто ничего не получится, знаешь ли. Кто-нибудь обязательно остановит тебя.

— Хочешь пари, дорогая?

— С чем? Ты же знаешь, что у меня нет и фартинга[14] за душой.

— Черт, если ты беспокоишься только о деньгах, то я буду счастлив одолжить тебе немного.

— Я не взяла бы и двух пенсов от тебя, Прескотт Трефаро.

— А вот это я очень рад слышать. Жена, которая не собирается выжимать из своего мужа все деньги до последней монеты, — великое благо. Экономность, по-моему, это очень хорошая черта.

— Я не экономная, и уж конечно я не твоя жена.

— Пока нет.

— И не стану ей никогда!

Прескотт засмеялся.

— Хочешь держать пари, дорогая?

В ответ Люсинда могла только простонать от негодования.

Люсинда почувствовала, как подогнулись ее колени и рухнула бы от волнения на пол, опозорив себя перед всеми, но рука Прескотта крепко удержала ее за талию. Боже всевышний, помоги ей. После долгих дней, когда он постоянно дразнил ее, намеренно не занимаясь с ней любовью, и всю дорогу через Английский канал из Дувра в Кале и затем в Париж все свои силы отдавал исключительно тому, чтобы сломить ее твердую волю и решимость, она, наконец, согласилась выйти за него замуж.

— Властью, дарованной мне Всевышним, — сказал священник американского посольства, — я объявляю вас мужем и женой. Вы, сэр, теперь можете поцеловать свою невесту.

Прескотт широко улыбнулся и, не обращая внимания на трех смотрящих на них во все глаза, хихикающих маленьких девочек, повернул Люсинду к себе лицом и крепко поцеловал ее.

— Знаешь ли, это просто нелепо, — тихо сказала Люсинда через несколько мгновений, когда их губы наконец разомкнулись. Осмотревшись вокруг, она увидела, что священник незаметно вышел из маленького святилища, находившегося рядом с посольством, оставив ее и Прескотта наедине с девочками.

— Что? То, что мы поженились?

— Да.

— Это вовсе не кажется мне нелепым, дорогая. Мы все делаем правильно.

— Я надеюсь только, что ты никогда не пожалеешь об этом.

— Единственное, чего я не смог бы простить себе всю свою оставшуюся жизнь, — это если бы оставил тебя в Англии, не взяв с собой. С нами, — добавил он, искоса взглянув на трех маленьких девочек, стоящих неподалеку. — Мы принадлежим друг другу. Все мы. Разве ты этого до сих пор не поняла?

Она пристально посмотрела в его зеленые глаза, ожидая заметить там разочарование или насмешку, но почувствовала величайшее облегчение, увидев в глубине их только искреннюю любовь. Если она и сомневалась еще в том, что он любит ее, его взгляд навсегда рассеял все сомнения. Она до конца доверилась ему, и в ее душе уже больше не было ни страха, ни сожалений.

— Теперь, когда мы стали мужем и женой, — начала она, — я думаю, что мне надо кое-что тебе сказать.

— Только не говори мне, что ты не любишь коров!

— Что?

— Коров. Больших созданий, которые мычат «му-му» и дают молоко.

— Нет! Я к ним не испытываю никакой неприязни.

— Хорошо, потому что любовь к коровам — это одно из качеств, которое я ожидаю от своей жены. Они — мое дело, мое средство к существованию. Без коров мы, техасские Трефаро…

— Клянусь Богом, Прескотт, то, что я хотела сказать, не имеет ни малейшего отношения к домашнему скоту, — нетерпеливо прервала она его. — Я хотела поговорить с тобой вовсе не о коровах, или овцах или кого там еще ты собираешься разводить на этом своем ранчо.

— Лошадей. Мы также разводим лошадей.

— Хорошо, лошадей.

— Несколько свиней время от времени мы тоже откармливаем, но только не овец.

— А как же Принцесса? — спросила Александра. — Ведь она овечка.

— Принцесса, конечно, — сказал Прескотт. — Но она особенная.

Удовлетворенная его ответом, Александра взобралась на церковную скамью, чтобы получше видеть и слышать сцену, разыгравшуюся между ее родителями.

— Я могу продолжать? — спросила Люсинда.

— Я весь превратился в слух, — сказал он с усмешкой.

— Хотя, я знаю, это может показаться довольно странным, но я, — о Боже! — мне кажется, что знала тебя раньше.

Ухмылка тут же исчезла с его лица.

— Что?

— Может быть, в другой жизни.

— В другой жизни?

— Да, по-моему, это называют перевоплощением. Понимаешь, я знаю об этом только понаслышке, но это единственное правдоподобное объяснение, которое я могла найти.

— У-гу.

— Если я знаю тебя не из другой жизни, то как тогда я могу объяснить то, что ты приходил так часто в моих снах?

Прескотт даже поперхнулся.

— В твоих снах?!

— Да. Я часто видела тебя во сне.

— Часто, хм?

— Сначала ты напугал меня. Я не знаю почему, ведь ты совсем не страшный. Временами ты можешь быть грозным и даже ужасно разъяренным, когда у тебя в голове засядет какая-нибудь упрямая идея, но страшным — никогда. Но тогда, конечно же, я не знала, какой ты, так, как я знаю тебя сейчас.

— А что я делал в этих твоих, снах? Или я ничего не делал там вообще?

— Ты смотрел на меня. Улыбался. Протягивал ко мне руки.

— И это напугало тебя?

— Очень.

— И что ты делала?

— Ничего, — ответила она. — Я ведь сказала, что боялась тебя.

— Ты не пыталась убежать, позвать кого-нибудь на помощь?

Люсинда на мгновение задумалась, затем покачала головой.

— Я не знаю почему, но мысль о том, чтобы бежать за помощью, должно быть, никогда не приходила мне в голову. Я только знаю, что всегда просыпалась с каким-то чувством страха.

— Понятно.

— О, я знала, что ты не поймешь меня. Я же предупреждала тебя, что это может показаться странным. Теперь ты, наверно, думаешь, что я сошла с ума.

— Ну, если ты сошла с ума, дорогая, тогда, мне кажется, что мы с тобой два сапога пара.

— Что?

— Я никогда не говорил тебе об этом, но я тоже часто видел тебя во сне.

— Что?

Он кивнул головой.

— Черт возьми, ты начала являться в мои сны с того времени, когда я впервые узнал, чем мальчики отличаются от девочек. А это, я должен сказать тебе, было очень-очень давно.

— Прескотт?

— Это правда. Помнишь, первый раз, когда я увидел тебя, в тот день, когда я поймал твою глупую шляпу?

— Да.

— Так вот, тогда я подумал, что у меня начались видения — ведь ты как две капли воды походила на ту, что являлась ко мне в снах. И про себя я назвал тебя тогда подругой моих снов, потому что я еще не знал твоего имени. Спустя некоторое время, когда мне посчастливилось получше познакомиться с тобой, когда я узнал, какая ты добрая, какая ты милая, заботливая и веселая, если не бываешь упрямой, а это самая ужасная вещь, я уже не мог ничего с собой поделать. Я влюбился в тебя, дорогая. Влюбился по уши, без оглядки.

— О, Прескотт?..

Она прильнула к нему, обняла и положила голову на его широкую грудь. Последние из ее сожалений и сомнений канули в небытие.

— Знаешь, похоже на то, что мы были предназначены друг для друга…

— Да, я знаю. Я старалась противостоять этому…

— Уж мне-то это известно лучше всех!

— Но у меня ничего не вышло. Совсем ничего…

— Теперь тебе больше уже не нужно противостоять. Мы вместе, так, как это и должно быть.

Глава 27

Пайн вошел на кухню, небрежно бросил почту на стол и проследовал через заднюю дверь на крыльцо. Тетушка Эмми сидела в кресле-качалке, очищая от шелухи зеленые бобы к ужину. Хлоя стояла тут же на коленях перед большим тазом, уже не в первый раз за день купая их маленькую дочь. Несмотря на то, что на вид это была очень милая и нежная девочка с густыми золотыми волосами и огромными голубыми глазами, и ей исполнился только один год, она обладала поразительной способностью всегда и везде найти грязь и хорошенько вымазаться. Только вчера, когда Пайн посадил ее к себе на колени, чтобы прочитать сказку перед сном, его пальцы нечаянно коснулись ее маленьких коленей, и он обнаружил, что они были так же грубы, как шифер на крыше конюшни. Подобно своей матери в прошлом, она уже выказывала безграничную любовь к лошадям, предпочитая их любым куклам. Пайну надо было смириться с фактом, что у него росла еще одна девочка-сорванец.

— Пришло что-нибудь интересное по почте? — спросила Хлоя.

— Прескотт написал нам еще одно письмо, но я не назвал бы его интересным.

Пайн сделал шаг назад и засмеялся, когда малышка, весело хихикая, расплескала мыльную воду из таза, промочив до нитки Хлою и сделав большую лужу на заднем крыльце.

— Он уже вернулся в Англию или все еще шляется по Европе? — спросила тетушка Эмми.

— Его письмо было отправлено из Венеции, — ответил Пайн.

— Из Венеции? Черт возьми, что же он там делает?

— Мне кажется, практически то же самое, что он делал и в Париже, Берлине и Риме, — сказал Пайн. — Совершает экскурсии, осматривая мировые достопримечательности, и наслаждается жизнью.

— Этому мальчишке следует сейчас быть здесь и помогать тебе со всеми работами, которые надо сделать, вместо того, чтобы разъезжать по Европе, тратя деньги, которых у него нет, — ворчала Эмми.

— О, пусть Прескотт хоть немного отдохнет и повеселится, — сказала Хлоя. — Ты должна признать, что ему редко выдавалась такая возможность в течение долгих лет, когда он работал в Трипле.

— Я никогда не слышала, чтобы он жаловался, — сказала Эмми. — И кроме того, работа может быть приятным занятием, смотря как к ней подходить.

— И все равно это не идет ни в какое сравнение с большим путешествием по Европе, — сказал Пайн, вспоминая месяцы, проведенные им на континенте, когда он путешествовал из одного города в другой — обычно за счет одной из своих состоятельных подруг женского пола, — ужиная, распивая вина, танцуя все ночи напролет и возвращаясь домой только на рассвете, чтобы проспать несколько часов и проснуться за полдень с ужасной головной болью и с незнакомой женщиной в кровати рядом с собой. Боже, спаси Пре-скотта, если он пошел по его следам. Но с другой стороны, возможно, подобный стиль жизни больше подходил Прескотту, чем ему.

«Это может быть самым большим приключением в его жизни, которое он будет с радостью вспоминать всегда. Или же наоборот постарается забыть, как в моем случае», — добавил он про себя.

— А ты когда-нибудь ездил в большое путешествие по Европе? — спросила Хлоя.

— Конечно. Но я был тогда гораздо моложе и намного глупее.

— Свободен, как вольная пташка, так?

— Можно и так сказать.

Пайн понял, в каком направлении шли мысли его жены, и очень хотел, чтобы она сменила тему разговора. Он был не против обсудить с ней его прошлое наедине в их комнате, но ему совершенно не хотелось шокировать тетушку Эмми.

— И к тому же, наверное, вдоволь позабавился с девушками, — сказала Эмми, разделавшись со своим последним бобом.

— Э-э…

Его тетушка захохотала и поднялась на ноги.

— Неважно. Ты можешь не отвечать на это. Так; куда еще собирается съездить Прескотт? Или он не сказал?

— Нет, не сказал, — ответил Пайн. — Он только написал, что Большой канал не идет ни в какое сравнение с нашей речушкой Брэнзос. К тому же он порядком пахнет.

— И как же пахнет этот большой канал? — спросила Хлоя.

Пайн на мгновение задумался.

— Насколько я помню, плохо.

— Все похоже на то, что Прескотт начинает скучать, — сказала Эмми.

— Скучать по Англии или по своему дому здесь, в Техасе? — спросил Пайн.

— По Техасу, конечно, — ответила Эмми. — Я пойду в дом и поставлю варить эти бобы. Ужин должен быть готов, как только зайдет солнце. Хлоя, не держи малышку слишком долго в воде, слышишь? На улице уже начинает холодать.

— Не беспокойтесь, тетушка Эмми. Мы уже прямо сейчас собираемся вылезать. Не так ли, мисс Присси?

Пайн протянул руку и, взяв полотенце, висящее на перилах крыльца, подал его Хлое.

— Присей — вряд ли подходящее имя для нашей дочери, любовь моя. Я никогда не пойму, и как это мы остановились на нем. Она все что угодно, но только не Присси. Может быть, нам следовало бы назвать ее «Юниор»?

— Такое имя для девочки? Вряд ли. Просто дай ей немного времени, Пайн, и Присцилла вырастет в одну из самых прекрасных девушек в Вако. А может быть и во всем Техасе. Кто знает?

— Будем надеяться, что ты окажешься права, однако я в этом сильно сомневаюсь. На днях, когда я взял ее с собой на конюшню, с ней чуть не случилась истерика. Я знаю, что она хотела покататься на лошади.

— Ведь ты не позволил ей, не так ли?

— Боже мой. Конечно нет. Ну уж во всяком случае — не одной.

— У-гу. Ты, возможно, и притворяешься, что беспокоишься о том, чтобы она не выросла сорванцом, но каждый раз, когда я вижу вас двоих вместе на улице, ты всегда разрешаешь ей ездить с собой в седле.

— Я просто хотел научить ее с ранних лет искусству верховой езды, в чем, согласись, нет ничего плохого. А уж учить ее быть настоящей леди — это твое дело, а не мое.

Пайн взял у Хлои завернутую в полотенце дочку к себе на руки и нежно прижал ее к груди, испытывая почти такое же неимоверное наслаждение от ее свежего младенческого запаха, какое он испытывал от той безграничной любви, которую она всегда дарила ему.

— О? А что же тогда по-твоему твое дело?

— Избаловать ее до предела, конечно же. Ты ведь папина маленькая дочь, не так ли, моя сладкая?

Присцилла обняла его своими пухлыми ручонками за шею, подарила ему большой мокрый поцелуй в щеку, потом состроила рожицу и звонко засмеялась из-за того, что его выросшая за день щетина царапнула ей губы.

— Она будет твоей до тех пор, пока не вырастет, и какой-нибудь красивый молодой мужчина не придет и не похитит ее сердце, — сказала Хлоя.

— Твоя мамочка, должно быть, сошла с ума, дорогая. Папа никогда не допустит, чтобы это случилось.

— Неужели?

— Конечно, не допущу. У меня есть твердое намерение отдать ее в монастырь при первом же признаке того, что она начнет расцветать в настоящую женщину.

— Это ты сейчас так говоришь, но…

— Я скажу это и потом, вот посмотришь. Ни один мужчина в мире не будет достаточно хорош для моей драгоценной дочери. Ты запомнишь это, не так ли, моя сладкая? Все мужчины, за исключением твоего папочки, — свиньи. Безобразные похотливые свинки, у которых только одна мысль в голове.

Хлоя бочком подошла к Пайну и одарила его долгим вызывающим взглядом.

— Из моего собственного опыта я бы этого не сказала.

— Да, я… — он заметил на себе ее пристальный взгляд и почувствовал, как это часто бывало раньше, что все его тело охватил жар, тот, который только она могла создать и который только она могла погасить.

— Я думаю, что пришло время для нашей маленькой мисс Присси идти спать, ты так не считаешь?

— Спать? Сейчас? — Хлоя легким движением руки провела пальцами по открытому вороту своей блузки. — Но ужин уже почти готов.

— Мы можем поужинать позже. Я совсем не против, даже если нам придется есть все холодным.

— Ты, возможно, не будешь, но тетушка Эмми будет ужасно огорчена.

— Однако она не будет так расстроена, как расстроюсь я, если… — он замолчал, услышав странный звук на расстоянии.

— Что это, черт побери?

— Что?

— Я мог бы поклясться, что я только что слышал блеяние овцы.

— Овца? Здесь? Это тебе почудилось, Пайн. В этом районе Техаса нет овец.

Он опять услышал этот звук, который на этот раз был ближе и гораздо громче.

— А что же тогда по-твоему это?

Когда Пайн уже пошел через комнату, направляясь к выходу, из двери кухни высунулась седая голова Эмми.

— Что это за шум?

— Пайн говорит, что это овца, — ответила Хлоя, направляясь за своим мужем.

— Овца? Здесь? — Эмми поспешила вслед за Хлоей.

— Боже милостивый, если это действительно овца, то нам не избежать неприятностей.

Когда они добежали до первого крыльца, любопытство Хлои и беспокойство Эмми тут же исчезло, и обе женщины застыли в удивлении. Все еще держа на руках Присциллу, Пайн стоял посреди двора рядом с громадным фургоном, который, казалось, был до предела забит сумками, сундуками, чемоданами, прыгающими и хохочущими маленькими девочками, рядом с которыми гордо восседала белая овца с розовой атласной ленточкой, завязанной вокруг ее шеи.

Из фургона с трудом выходила темноволосая молодая женщина, которая, очевидно, была уже на последнем месяце беременности. А помогал ей спуститься…

— Прескотт? — Хлоя и Эмми в один голос произнесли его имя и поспешили с крыльца к фургону.

— Спасибо, Господи, мой мальчик наконец-то вернулся домой, — сказала Эмми. Слезы появились у нее на глазах, и она заключила племянника в свои теплые объятия, крепко прижав его к себе.

— Да, я дома, тетушка Эмми. И теперь уже надолго.

— Что ты имеешь в виду под «надолго»? — спросила Хлоя, когда Эмми наконец отступила назад.

— Я имею в виду, что приехал сюда навсегда. Я больше никогда не покину Техас.

— А разве это возможно? — спросила Хлоя.

— Конечно да, почему бы нет?

— Но ведь ты граф Сент Кеверна. Ты не можешь одновременно быть графом и жить здесь. Ведь так?

— Честно говоря, я не знаю, — Прескотт широко улыбнулся при виде счастливого и озадаченного выражения на лице своей невестки. — Теперь это уже не имеет ни малейшего значения, потому что я уже больше не граф. Похоже на то, что этот парень, сэр Генри Уилберфорс, сделал большую ошибку, объявив меня графом.

— Ошибку? — у Пайна неприятно засосало под ложечкой при мысли о том, что эта ошибка сэра Генри может как-то касаться и его. — Ты не настоящий граф?

— Спокойно, братишка. Ты тоже не являешься им. У нас есть кузен Эдвард, который с радостью принял этот титул.

Пайн вздохнул с облегчением.

— Слава Богу.

— Боже мой, как выросла Присси! — воскликнул Прескотт. — Когда я уезжал отсюда, она была еще такой крошкой.

— О да, к сожалению, все дети имеют эту дурную привычку быстро вырастать, — сказал Пайн, взглянув на беременную женщину и трех маленьких девочек, стоящих в отдалении. — Кстати о детях…

— О да. И куда девались мои манеры? — Прескотт подошел к женщине и нежно обнял ее за плечи. — Все, внимание. Я хочу представить вам мою жену Люсинду.

— Жену? — все трое удивились в один голос.

Прескотт усмехнулся и кивнул.

— Да. Она моя жена и к тому же законная, тетушка Эмми, так что перестань хмуриться. Мы с Люсиндой венчались в июле в маленькой церквушке рядом с американским посольством в Париже, во Франции.

— Во Франции? В Париже? — прошептала Хлоя в изумлении.

Учитывая, что июль был только три месяца назад, а молодая жена Прескотта выглядела так, что готова была уже родить со дня на день, Эмми нетрудно было догадаться, что Люсинда уже была беременна, когда ее племянник женился на ней. Она не знала, почему это должно удивлять ее. В конце концов этот мальчишка был Трефаро, а большинство мужчин Трефаро имели дурную привычку все делать шиворот-навыворот. Похоже, что Прескотт мало чем отличался от Пайна в том, что касалось дел плотских.

Но она отбросила в сторону эти мысли и подошла к Люсинде, чтобы радушно заключить ее в свои объятия.

— Рада, что ты стала членом нашей семьи, Люсинда: Я Эмми, тетя Прескотта, но ты можешь звать меня тетушка Эмми. Меня все так зовут.

— Спасибо… тетушка Эмми, — нерешительно сказала Люсинда.

— Все, что хочу сказать — я счастлива, что такая милая и хорошая женщина, как ты, наконец заставила остепениться этого проказника, моего племянника, — и обратившись к Прескотту добавила, — он был баптистом?

— Кто?

— Тот священник, который венчал вас во Франции, в Париже?

— Нет, но он был представителем духовенства. Кажется, он был методистом, не так ли, дорогая?

— Я думаю, он был членом епископальной церкви, Прескотт.

Если до этого она видела только холодное любопытство в глазах тети и невестки своего мужа, то теперь их лица озарили теплые улыбки. Эти женщины не знали ее и злополучных обстоятельств ее рождения, и все же Люсинда чувствовала, что они приняли ее с открытым сердцем.

«Господи, неужели Прескотт был прав все это время?» — думала Люсинда. Неужели она и вправду на этой новой дикой земле под названием Техас обретет свой дом, семью, которая будет искренне заботиться о ней, обретет новую жизнь, в которой уже не будет сплетен, подозрений и косых взглядов в ее сторону. Она молилась, чтобы все было именно так.

— Да, ты права, он был приверженцем епископальной церкви, — сказал Прескотт. — Однако теперь это неважно. Мы женаты, и это все, что имеет значение.

— А эти милые малышки? — Эмми не могла не улыбнуться, когда она подошла к трем маленьким девочкам. — Они твои, Люсинда?

— Нет, мэм, они мои, — ответил Прескотт.

Улыбка мгновенно исчезла с лица Эмми, и она удивленно посмотрела на Прескотта.

— Твои?

— Да, мои.

— Я всегда знала, что у тебя были довольно странные наклонности, Прескотт, — сказала Хлоя, — но, Боже мой, как ты умудрился стать отц… Я имею в виду… тебя не было здесь только один год, а самой младшей на вид можно дать по крайней мере года два.

— Так оно и есть, — сказал Прескотт, подойдя к трем маленьким светловолосым голубоглазым девочкам. — Элизабет — два, Виктории — четыре, а Александре — пять и скоро будет шесть. В этому году она уже пойдет в школу. Виктория хочет пойти вместе с ней, но мы с Люсиндой думаем, что ей следует немного подождать. По крайней мере хотя бы один годик.

— Но это все же не объясняет нам, каким образом ты стал их отцом, — сказал Пайн.

— О, это очень просто, — ответил Прескотт. — Я удочерил их.

— Удочерил их? — Эмми покачала своей седой головой в удивлении. — Боже мой! О Боже мой!

— Что случилось? — спросил Пайн.

— Мой маисовый хлеб, — сказала она. — Я только что вспомнила, что оставила его в духовке. Боже мой, надеюсь, он еще не сгорел.

Когда Эмми развернулась и побежала со всех ног в дом, Хлоя подошла к своей новой невестке и обняла ее.

— Мы так счастливы, что вы приехали к нам. Все вы.

— Спасибо, — сказала Люсинда.

— Прости, если мы показались сначала не слишком радушными. Просто все мы были так удивлены приездом Прескотта.

— Не говоря уже об его овце, — добавил Пайн.

— Я могу дать тебе объяснение, — сказал Прескотт.

— Я очень на это надеюсь, брат.

— Мы просто не ожидали, что он появится здесь на ранчо, — сказала Хлоя. — По крайней мере не так скоро. Мы только что получили письмо, которое он написал нам из Венеции.

— Вы только что получили его? — спросил Прескотт.

Пайн кивнул.

— Собственно говоря, только сегодня утром. Если бы я не поехал в город за покупками и не остановился у почты, мы никогда так бы и не узнали, что ты был в Венеции.

— Но я написал это чертово письмо уже больше трех недель назад, как раз тогда, когда мы уже собирались уезжать из Италии. Мы, возможно, прибыли бы сюда раньше, — если бы не сделали ту остановку в Барселоне.

— Боюсь, это была моя вина, — сказала Люсинда.

— Твоя вина? — спросила Хлоя.

— О, не надо, дорогая, не кори себя за это, — сказал Прескотт. — Если уж в этом и была чья-нибудь вина, то моя, а не твоя.

— Но ведь это именно я почувствовала себя плохо на палубе корабля. Вы с девочками, без всякого сомнения, только наслаждались этим морским путешествием.

— Это был просто приступ морской болезни с непривычки, вот и все, — сказал Прескотт, обняв свою жену за плечи, пытаясь подбодрить ее. — Конечно, тогда я подумал, что, может быть, у тебя раньше времени начались роды. И я не мог сидеть сложа руки, гадая так это или не так. Ты и наш малыш слишком много значите для меня, — он повернулся к Хлое, — однако все дело закончилось тем, что доктор, который осмотрел ее, сказал, что все в порядке, и что Люсинда должна относиться ко всему этому спокойно и наслаждаться путешествием. Что она и сделала, как только ей стало немного получше.

— Когда ты должна родить? — спросила Хлоя.

Прескотт просто засиял от счастья.

— В этом месяце. Вот почему мы оставили Европу и приехали домой. Я никак не могу допустить, чтобы мой первенец появился на свет иностранцем. Я хочу, чтобы он с рождения был техасцем. А единственное, что нужно было для этого сделать, так это привезти Люсинду домой. Надеюсь, маленькая мисс Присси не будет против, если придется разделить комнату с ее новыми кузинами.

— Не слушай его, Люсинда, — сказала Хлоя. — Твоему малышу не придется делиться ни комнатой, ни чем-либо другим с моей дочерью. У него или у нее будет своя собственная комната. Мы с Пайном уже не живем здесь в Трипле.

— Не живете? — спросил Прескотт.

— Нет, не живем, — ответил Пайн. — Мы переехали отсюда вскоре после того, как ты отправился в Англию. Теперь мы живем в доме Хлои. Только мы втроем.

— Это правда? — спросил Прескотт. — Я знаю, что это должно быть отлично для вас троих, но не могу понять, как на это согласилась тетушка Эмми. Ей, наверное, здесь очень одиноко без вас.

— Во-первых, мы живем не на другом краю света, — сказала Хлоя. — Наш дом совсем недалеко отсюда. И во-вторых, как тетушка Эмми может чувствовать себя здесь одинокой со всеми работниками ранчо, которых всегда полон дом. Мы с малышкой тоже зашли сегодня побыть с ней, пока Пайн ездил в город за покупками.

— Ужин готов! — послышался голос Эмми из дома. — Идите есть, пока все еще горячее.

Выражение величайшего восторга появилось на лице Прескотта.

— Леди, сейчас попробуете одно из величайших чудес в жизни — кулинарию моей тетушки Эмми!

Сразу же после ужина, когда Прескотт все еще сидел за столом, все добавляя и добавляя себе то жаренного цыпленка, то зеленых бобов и картошки-пюре, и маисового хлеба, приготовленных тетушкой Эмми, и запивая все это персиковым компотом, Хлоя и Пайн пожелали всем спокойной ночи и пошли со своей спящей дочкой к себе домой. Эмми помогла Прескотту с Люсиндой уложить в кровати трех маленьких девочек, пообещав, что завтра их ждет день, полный невероятных открытий и приключений. Люсинда предложила тетушке Эмми помощь с мытьем посуды, но та вежливо отказалась.

— Это после такого-то долгого путешествия? — сказала Эмми. — Лучше иди-ка ты ложись спать и дай хорошенько отдохнуть с дороги и себе и своему ребенку.

Люсинда взглянула на гору грязной посуды в раковине.

— Но ведь я никак не могу позволить, чтобы вы делали всю эту работу одна.

— Почему же нет? Я сама справляюсь с этим уже на протяжении последних сорока лет, а может, и того больше. Ты лучше иди и составь компанию своему мужу, чтобы он не скучал.

— Хорошо, если вы настаиваете…

— Да, я настаиваю. А теперь беги. Увидимся все завтра утром. И если хотите завтра поспать подольше, спите хоть до обеда, я не буду вас беспокоить.

— Она… просто прелесть, — сказала Люсинда спустя некоторое время, когда они с Прескоттом уже лежали в кровати.

— Кто? Тетушка Эмми или Хлоя?

— По правде говоря, обе, но сейчас я имела в виду твою тетю.

— Да, она очень хорошая. Ты во всем мире не найдешь женщину с такой открытой душой и таким добрым сердцем.

— Да, безусловно, она удивительный человек, и все же я не думаю, что она одобряет то, что мы кузены.

— Далекие кузены, дорогая, — сказал Прескотт. — И она это понимает. Разве ты не заметила выражение ее лица, когда мы объяснили, насколько далеки наши родственные связи?

— В общем-то да, но я просто надеюсь, что… — Люсинда замолчала, вдруг почувствовав сильную боль в нижней части спины.

— Что случилось?

— О, Боже мой!

— Что?

— Моя спина.

— Твоя спина? Ведь ты не поднимала ничего тяжелого, не так ли?

— Нет, не больше обычного. Лучше дай-ка мне повернуться на бок.

Несмотря на то, что массивная фигура Прескотта занимала большую половину кровати, Люсинде удалось осторожно повернуться на том небольшом пространстве, которое оставалось ей на матрасе и, сделав это, она тут же почувствовала, как боль начала постепенно утихать.

— Да, так лучше. Гораздо лучше. Я, должно быть, сегодня перенапряглась больше, чем думала, постоянно карабкаясь в этот фургон и вылезая обратно. Знаешь ли, это было совершенно неудобно.

— Да, дорога из города была довольно тряской, — сказал Прескотт. — Надо что-то делать с этими чертовыми дорогами. Ты действительно уверена, что у тебя все и порядке?

— Да, я чувствую себя настолько хорошо, насколько могу чувствовать в моем положении.

— Теперь тебе осталось потерпеть всего только пару-тройку недель, и потом все это закончится.

— Ты так думаешь?

— На некоторое время, конечно, — сказал Прескотт. Улыбнувшись, он положил руку на круглый живот Люсинды. Почувствовав сильный толчок со стороны малыша, он рассмеялся. — Боже, ты это почувствовала?

— Конечно да, глупый. Как я могла не почувствовать? Я постоянно чувствую это уже на протяжении последних пяти месяцев. И днем и ночью. Удивительно, как я вообще могу спать.

— Хей, а вот и еще один.

— Подожди будет и еще. Твоя дочь или сын еще только начинает. Этот малыш лягается, как упрямый осел.

— Да, но это делает тебя такой прекрасной.

— Что, его лягание?

— Нет, то, что ты беременна, — ответил он. — Мне будет жаль видеть, что все это кончилось.

— А я совсем об этом и не пожалею, — сказала Люсинда. — Я жду не дождусь, когда все это кончится. Я не могу дождаться того времени, когда опять смогу увидеть свои собственные ноги. Мне кажется, что не видела их уже несколько недель.

— Разве тебе не нравится быть в таком положении?

— Не особенно. Тебе бы тоже не понравилось, будь ты женщиной.

— Так ты больше не хочешь детей?

— Конечно, хочу. Я люблю детей, ты это знаешь. Просто мне не нравится находиться несколько месяцев в таком положении перед их рождением. Вот если бы ты мог каким-то образом родить следующего…

— Я постараюсь, дорогая. Я буду стараться изо всех своих сил, но все-таки я не думаю, что мы… — он остановился, почувствовав, как живот Люсинды внезапно потвердел под его рукой, и она судорожно вдохнула воздух ртом. — Что происходит?

— О Боже!

— Люсинда?

Чувствуя сильную боль в спине, к которой добавилось ощущение теплой влаги между ног, Люсинда не смогла собрать силы для немедленного ответа.

— Ты теряешь ребенка?

— Ммм!

— Боже, я знал это, — он отбросил в сторону одеяло и выпрыгнул из кровати. — Я побегу позову тетушку Эмми.

— Нет, пока не надо.

— Но она знает, что делать.

— И я тоже.

— Но ведь ты никогда до этого не теряла ребенка.

— Я не теряю его, Прескотт. Я рожаю.

— Сейчас?

— Да, сейчас.

— Но ведь еще слишком рано.

— Скажи это ребенку. У-у, Господи!

— И что теперь?

— Я намочила кровать. У меня отошли воды.

Прескотт стоял в одних трусах посреди комнаты и беспомощно смотрел на нее.

— Помоги мне приподняться, чтобы сменить простыни.

— Нет, оставайся в том же положении, в каком ты лежишь. Не двигайся. Я пойду принесу простыни и позову тетушку Эмми.

— Пока не надо. Еще слишком рано. Лучше останься и поговори со мной.

— Поговорить с тобой?

— Да. Мне нужно отвлечься.

Прескотт почесал затылок. Боже всемогущий, эта женщина рожала ребенка и испытывала страшные муки, но все, чего она хотела — это только говорить. Он определенно никогда не сможет понять женщин, даже если доживет до ста лет.

— Хорошо, — сказал он, — о чем ты хочешь поговорить?

— О твоем брате.

— О Пайне?

— Да. Он кажется очень хорошим человеком.

— Так оно и есть. Временами бывает просто ангелом.

— Во многом он очень похож на тебя. Но в общем-то вы полные противоположности.

— А как же иначе, мы — разные люди.

— Ты еще не сказал ему о деньгах?

— О каких деньгах?

— О сокровищах барона, которые мы нашли. Ты не считаешь, что ему следует узнать, что он не настолько погряз в долгах и обречен на нищету, как он думает?

— Нет, я так не считаю, — ответил Прескотт. — Некоторое время неведения о столь приятных новостях еще никогда никому не мешало. Он долго скрывал от меня то, что похитил Хлою. Теперь с этими деньгами я решил отплатить той же монетой.

— Он похитил Хлою?

— Но я не собираюсь сейчас вдаваться в эту историю.

— Нет, ты от меня так просто не отделаешься. Так ты похитил меня, потому что твой брат тоже похитил свою жену?

— Во всяком случае, все получилось как нельзя лучше, не так ли? Если бы я не похитил тебя тогда, ты все еще была бы в Корнуолле, и твое сердечко разрывалось от тоски, а я был… В общем, я не знаю, где бы я был, но я чертовски уверен, что не был бы здесь с тобой, и трудно предположить, как сложилась судьба каждого из нас.

— Тогда я рада, что ты похитил меня.

— Ты действительно так думаешь?

— Я никогда не говорю того, о чем я не думаю, Прескотт. Разве ты об этом до сих пор еще не знаешь?

— Да, я это знаю.

Люсинда, его жена, весь смысл его жизни, была единственной женщиной, которой он мог всегда доверять, на которую он мог всегда положиться в том, что она скажет ему правду, каковы бы не были обстоятельства.

— Я люблю тебя, — сказала она.

Он присел на край кровати и взял ее руку.

— Я тоже люблю тебя, Люсинда. И учитывая, что у нас скоро родится ребенок, я бы сказал, что это чертовски хорошо.

Наклонившись, он поцеловал ее в лоб. Он хотел сделать больше, но не осмелился. Ведь у них еще будет время, когда они смогут дарить друг другу свою любовь, свою страсть, и это будет продолжаться очень долго, а вернее до конца их жизней.

— Прескотт?

— Да?

— Я думаю, что тебе надо пойти и позвать тетушку Эмми.

Пайн, Хлоя и Присцилла вернулись в Трипл на рассвете следующего дня, как только один из работников передал, что им следует как можно скорее прибыть на ранчо.

— Что случилось, тетушка Эмми? — спросила Хлоя, когда они с шумом вошли в дом через парадную дверь. — Заболела одна из маленьких девочек?

— Нет, — ответила Эмми, которая выглядела довольно усталой после бессонной ночи, но, несмотря на это, очень счастливой. — Никто не заболел. Все абсолютно здоровы.

За спиной тетушки появилась фигура Прескотта, который выглядел и того хуже.

— Вам всем надо было остаться здесь прошлой ночью. Вы пропустили самое важное событие.

— Какое важное событие? — спросил Пайн, совершенно сбитый с толку загадочными словами Прескотта.

Однако Хлоя, которая обладала гораздо большей интуицией, тут же воскликнула:

— Люсинда родила ребенка?

— Да, — загадочно произнес Прескотт.

— О, я хочу его увидеть.

— Тогда пойдемте.

Гордый молодой отец повел всех по коридору и тихо отворил дверь в свою комнату. Крепко спящая Люсинда лежала посреди кровати, и два крошечных свертка покоились с каждой стороны от нее.

— Близнецы? — удивленно прошептали в один голос Пайн и Хлоя.

— Более того, — сказал Прескотт, сияя от счастья, — мальчики-близнецы.

— Сыновья? — спросил Пайн. — У тебя родились сыновья-двойняшки?

— Вот именно, братишка. Похоже, что династия Трефаро будет жить вечно.

Примечания

1

Рейвенс Лэйер — Воронье гнездо.

(обратно)

2

Ярд — мера длины, равная 91, 44 см.

(обратно)

3

Ленч — обед, который подается в полдень.

(обратно)

4

Никель — американская монета в 5 центов.

(обратно)

5

Фунт — мера веса, равна 0, 5 кг.

(обратно)

6

Маркетри (фр.) — вид мозаики из фигурных пластинок ценной фанеры.

(обратно)

7

Мескаль — техасский крепкий спиртной напиток.

(обратно)

8

Дюйм — мера длины, равная 2, 51 см.

(обратно)

9

Чарити — милосердная.

(обратно)

10

Au contraire — напротив (фр.).

(обратно)

11

Мыльная Герцогиня — персонаж английских сказок.

(обратно)

12

Четвертое июля — день независимости США.

(обратно)

13

Фут — примерно 0, 3 м.

(обратно)

14

Фартинг — 1/4 пенни.

(обратно)

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27 . . . . . . . . . . . . . . .

Реклама на сайте