«Герцогиня и султан»

Жюли Галан Герцогиня и султан

Глава I

Штормовые волны Восточного Средиземноморья играли тяжелым пузатым кораблем, заставляя его опасно переваливаться с боку на бок.

Желудок Жаккетты вместе с кораблем то взлетал ввысь, то ухал вниз. Желудку это очень не нравилось, и он неделикатно давал знать об этом своей хозяйке. В другом углу каюты лежала, вцепившись в кровать, Жанна. Ее лицо было необычного зеленого цвета.

«Святую Маргариту», она же «Пузо», мотало так третьи сутки, было от чего и позеленеть, и расстроиться желудку.

За стенками каюты радостного тоже не наблюдалось. Шторм трепал «Пузо», как хотел. Волны прокатывались по палубе корабля, смывая все на своем пути.

Направляясь из Нанта в Средиземное море, «Святая Маргарита» уверенно преодолела атлантический участок пути, на удивление удачно прошла Гибралтар. Позади остались берега Магриба, благополучно миновали Тунисский пролив… До конца плавания осталось всего ничего, но благополучный путь судна пересекся со штормом. Видимо, древние боги, ведающие морскими стихиями, решили, что много хорошего – тоже плохо.

Желудок Жаккетты решил поменять тактику борьбы. Если раньше он скручивался узлом, то теперь пытался вывернуться наизнанку.

Жаккетта уже давно не знала, день за стеной или ночь, вся она живая или частично, и вообще, что осталось в мире, кроме колыхающегося дощатого закутка, который какой-то шутник обозвал каютой.

Жанна, как благородная дама, привыкшая падать в обморок, давно была без чувств.

Крепкая же крестьянская натура Жаккетты к таким выходам из положения приучена не была. Поэтому все чувства ее оставались на месте, разбушевавшийся желудок рвался на свободу, в голове ухало, звенело и кружилось. Запах морской соли и скрип деревянных частей судна, казалось, будет преследовать ее до самого конца жизни.

Рано или поздно все кончается. Кончилась и буря. Она очистила «Пузо», как виллан крутое яйцо от скорлупы. Паруса были изодраны в клочья, одна мачта сломана, кое-где обшивка разошлась, и в трюм начали проникать струйки воды.

Когда ветер немного утих, потрепанная команда угрюмо принялась исправлять то, что можно было исправить.

Когда пол и потолок в каюте приняли более-менее нормальное положение, Жанна пришла в себя и с помощью Жаккетты выбралась на палубу глотнуть свежего воздуха.

Появление на корме помятых и скособоченных от трехдневного заточения пассажирок особого всплеска радости не вызвало. Смотреть на то, как мрачные моряки больше ругаются, чем что-то делают, было неинтересно, и Жанна уставилась в море.

Внезапно (для сухопутной дамы) одна из точек на горизонте превратилась в судно. Если «Пузо» очень напоминало половинку грецкого ореха, то корпус незнакомца больше походил на стручок: скорость его создатели ценили куда больше вместимости.

Незнакомый корабль перенес бурю значительно легче, чем неуклюжая «Святая Маргарита», и, легко вспарывая волны, быстро приближался.

«Ну, слава Богу! – обрадовалась Жанна. – Хоть помогут этим недотепам!»

Моряки «Пуза» ее восторгов не разделяли. Едва незнакомое судно появилось в пределах видимости, их медлительность, как рукой сняло. Они лихорадочно пытались поставить оставшиеся паруса и избежать встречи. Но усилия их были тщетны – резвости у «Пуза» не прибавилось. Незнакомое судно ловко приблизилось вплотную к «Святой Маргарите» и тут же в ее борта впились железные когти абордажных крючьев.

«Пираты!» – запоздало ахнули девушки.

Все свершалось просто, даже буднично. С появлением первого пирата команду «Пуза» словно парализовало. Почему – то так и осталась простым украшением пушка, никто из команды даже не попытался сделать из нее хоть один выстрел. Стычки матросов с пиратами, даже ради приличия, тоже не было.

Скоро палубу заполнили чужаки, и моряки безропотно принялись перетаскивать содержимое трюма своего судна на пиратский корабль. Им терять было нечего, свою жизнь они ценили значительно дороже чужого имущества.

А вот Жанне с Жаккеттой было, что терять…

… Ярко светило солнышко. В его лучах знаменитая средиземноморская лазурь волн переливалась тысячами оттенков. Очистившееся небо празднично сияло, споря синевой с морем. На ласковых волнах, словно танцующая парочка, покачивались два корабля: стройный напористый кавалер вел в танце толстую потрепанную дамочку.

На корме гогочущие пираты плотным кольцом окружили Жанну и Жаккетту, прижавшихся спиной друг к другу и с отчаянием обреченных приготовившихся к обороне. Гибкая тонкая Жанна сжимала в руке подобранный клинок, приземистая, коренастая Жаккетта – свой неразлучный хлыст.

Ясно, что шансов у них не было…

Жаккетта помнила лишь, как исчезла теплая спина госпожи Жанны, и порыв ветра холодом хлестнул по шее, а потом все смешалось. Хлыст, конечно же, оказался никчемной игрушкой, Жаккетта визжала, кусалась, извивалась, лягалась. Но десятки рук сжали ее, как в пыточных тисках, и буквально в клочья разодрали юбки…

… Наверное, святая Бриджитта была хорошей покровительницей для своей подопечной. Против грубого мужского напора силы святой были, конечно, ничтожны, но она сделала все, что могла…

… Дико дергаясь во все стороны, Жаккетта со всего маху ударилась виском обо что-то твердое и первый раз в жизни потеряла сознание. Это было спасением.

Команда пиратского корабля весело насиловала бесчувственное тело, не ощущавшее боли. А душа была далеко…

Опять вызывающий тошноту запах моря. Опять поскрипывание дерева, сводящее с ума, резкие крики пролетающих птиц, шум разбивающихся о корабль волн. И боль, дикая боль, неизбывная боль. Боль в каждой клеточке, в каждом закоулке тела, а источник боли внизу, там, где начинаются ноги, боль такая, словно раскаленный клинок рассек тело до горла и пузырящаяся кровь с шипением запекается на краях ужасной раны…

Больше всего Жаккетте хотелось опять уйти туда, где нет ничего, ни страдания, ни горя. Один только покой и тишина; Ни открыть глаза, ни поднять голову сил не было. Горло горело и саднило, распухший язык забил рот, пыльный и шершавый, словно мешок с отрубями. При малейшем движении тело взрывалось резкой болью, которая затем долго-долго пульсировала в голове. Даже дышать было больно. Больно, больно, больно! Так больно, что жить было противно! Жаккетта пыталась убежать от боли в светлую пустоту за краем сознания, но израненное тело крепко держало вернувшуюся душу. И болело, болело…

Холодная ладонь легла на лоб Жаккетте. Чьи-то руки подняли ее голову и положили на что-то мягкое. Потом струйка воды полилась в пересохший рот. Влажная ткань легко коснулась щек, подбородка, лба. Руки убрали прилипшие к лицу волосы, легко ощупали разбитый висок. Опять тоненькая струйка воды. Умелые пальцы прошлись по корсажу. Тело Жаккетты уловило едва ощутимый холодок металла – нож рассек стягивающие корсаж шнуры. Сразу стало легче. Что-то теплое накрыло раскаленные ноги Жаккетты, на которых холодный ветер играл остатками юбки, – и мягкое тепло притушило жар исцарапанной, саднящей кожи.

Жаккетта, собрав все силы, еле-еле приподняла веки. Над ней было небо, мачта, кусок паруса. И грустное лицо Жанны. Она сидела, прислонившись к борту, и держала голову Жаккетты на коленях.

– Г-госпожа Жанна… – выдохнула Жаккетта. – 3-зачем… вы со мной возитесь? Я… все равно… помру…

– Молчи, не разговаривай! – мягко шепнула Жанна. – Очухаешься. Ты крепкая.

– Госпожа Жанна, если… они еще… захотят такое… сделать… Лучше за борт… выкинусь… Не могу… больно… – просипела Жаккетта.

– Никто тебя не тронет! – уверенно сказала Жанна. – Закрывай глаза и спи.

Жаккетта послушно закрыла глаза. Душа немного успокоилась, и боль из нестерпимой превратилась в просто сильную. Привычную. В запахи моря вплелся какой-то тонкий, знакомый-знакомый аромат, вызвавший воспоминания о замке Монпеза, об Аквитанском отеле; Этот запах рождал ощущение дома, безопасности, мира, где нет колыхающихся волн, кораблей и пиратов.

Юбка госпожи Жанны слабо пахла ее любимой жасминовой водой.

Второй раз Жаккетта очнулась уже в каюте на лежанке. Теперь и голова болела значительно меньше, и язык худо – бедно ворочался во рту.

Жанна сидела напротив нее и пыталась расчесать свои белокурые, свалявшиеся еще со шторма волосы.

– Госпожа Жанна, – спросила первым делом Жаккетта, – а Вас они не?..

– Нет! – Жанна яростно скосила глаза на гребень, намертво застрявший в спутанных волосах. – Ты отдувалась за двоих. Тебе нельзя много говорить, так что молчи, я сама расскажу. Когда стало ясно, что нам конец, я кинулась к борту и схватилась за какие-то дурацкие веревки. И сказала, что спрыгну за борт, если они не выполнят моих условий. А мертвая герцогиня вряд ли сможет принести прибыль. Их капитан оказался вполне разумным человеком, и мы договорились, что, во – первых, тебя никто не трогает, а я сплю только с капитаном.

– И вы, госпожа Жанна, пожертвовали своей честью, чтобы спасти меня? – слабо ахнула Жаккетта.

Жанна решительно отмела предположения о собственном благородстве.

– Еще чего! – фыркнула она, выдирая клок волос из спутавшейся гривы. – Причем тут честь? Не смеши! Всегда проще общаться с одним кавалером, чем служить развлечением для всей команды. А если тебя каждый день будут по кругу пускать, то кто, скажи на милость, будет мне волосы укладывать?! Вторым условием было то, что мне оставляют одно из лучших платьев по моему выбору и нижнюю юбку. Ту нижнюю юбку, – многозначительно произнесла она. – Веер и ларец с благовониями! Ну, как, умею я себя продавать?

– Это правда? – не веря ушам, спросила Жаккетта, – Платье ведь дорогущее, и притирания денег стоят, и веер…

– Мне удалось убедить этого мужлана, что упакованная в хорошее платье, ухоженная знатная дама будет стоить значительно дороже, чем платье, дама, веер и ларец по отдельности. Ну и ему, конечно, страшно льстит, что в его постели практически добровольно побывает красавица герцогиня. Придворные дамы на дороге не валяются! – Жанна выдрала гребнем еще один клок волос.

– Утро доброе, дамочки! – дружелюбно приветствовал Жанну с Жаккеттой моряк, принесший завтрак.

Не узнай они на собственном опыте, что это разбойник, насильник и грабитель, никогда бы этого не подумали, глядя в веселое щекастое лицо.

– Ну и живучие же вы, женщины, что кошки! – заметил он, оглядывая поднявшуюся, несмотря на боль, Жаккетту, которая укладывала волосы Жанне, усилием воли отгоняя накатывающую дурноту.

Жанна надменно, Жаккетта безразлично промолчали. Но пирату хотелось поболтать с пленницами;

– Давайте хоть познакомимся! Меня зовут Жильбер, – сказал он.

– Так ты француз? – удивилась Жанна, нарушив молчание.

– Ага! – кивнул пират. – А тут, почитай, половина французов. Повезло вам, к своим попали!

– Ничего себе повезло! – ахнула Жанна. – Да вы же хуже мавров! Те хоть неверные, а вы-то! Морские разбойники! Безбожники, вот вы кто!

– А что не так? – вдруг обиделся Жильбер. – А ваш капитан не разбойник? А терпи мы бедствие, a он при всех регалиях, что думаете, не опорожнил бы он наши трюмы? И глазом бы не моргнул! На море каждый сам за себя. Когда есть фрахт – мы его выполняем, коли работы нет – приходится пробавляться, чем Бог подаст. И десятину церкви мы завсегда отдаем! И сверх того не забываем прибавить! А у вашего капитана, небось, в контракте оговорен возможный убыток, на такие-то вот случаи. Так что он не прогорел! Только якорь у него взяли – он, гад, серебром его внутри залил, думал, один умный! Вот тут-то он взвился, серебро-то его личное! А что с малышкой позабавились – так то дело житейское. Грех, конечно, да кто без греха… А все какая-никакая радость. – Да не обижайся ты, слышишь! – обратился он к Жаккетте. – Ну, потрепали малость, с кем не бывает! Сейчас-то вам хорошо, а вот продаст вас капитан османам, там похуже будет: нехристи – они нехристи и есть. Хотя бабам везде хорошо. Будь я на вашем месте, и в ус бы не дул – какая разница, какой мужик сверху: целый или обрезанный, главное, чтобы не отрезанный! – Он громко рассмеялся.

– А почему же вы, католики, якшаетесь с неверными? – холодно спросила Жанна, игнорируя последнюю фразу Жильбера.

– А куда же вас еще продать? – искренне удивился Жильбер. – А вот если мусульманин попадется, мы, его христианам продаем, все честь по чести.

Жизнерадостный пират и добрый католик Жильбер ушел, пообещав скоро вернуться с сундуком, чтобы Жанна смогла выбрать, согласно уговору с капитаном, одно платье.

Жанна только усмехнулась, Жаккетта опять безразлично промолчала.

Главной ценностью в сундуке были не платье, не веер, не ларец с притираниями, помадами и прочими штучками, а скромная нижняя юбка. Та нижняя юбка. Именно с этой деталью туалета связывала Жанна свои планы на будущее.

Как только они сели в Нанте на «Святую Маргариту», Жаккетта под чутким руководством Жанны соорудила из двух нижних юбок одну, в которую зашила большую часть драгоценностей. И теперь в тугих складках скрывались золотые цепочки, жемчужное ожерелье, рубиновые, сапфировые, изумрудные серьги и подвески. Именно эту юбку нужно было оставить, не вызывая подозрений.

Надежды Жильбера еще раз посетить пленниц не оправдались: сундук принесли два других моряка. Капитан пришел вместе с ними и собирался лично проследить, что именно возьмет Жанна.

Матросы поставили сундук, и ушли, а капитан по-хозяйски уселся на деревянный бочонок.

– Как, господин капитан желает присутствовать при столь деликатном деле? Даже мой супруг, покойный герцог Барруа, не позволял себе подобных вольностей… – притворно удивилась Жанна.

– С каких это пор копание в тряпках стало деликатным делом? – сплюнул на пол капитан.

Он был до странности похож на Жильбера. Но не той похожестью родственников, когда в родных братьях угадывается индивидуальность каждого, а той схожестью, что часто объединяет, казалось бы, совсем разных людей.

Видимо, капитан с Жильбером были из одного селения, да и почти вся команда состояла из дружной кучки односельчан, одинаково слаженно и трудолюбиво промышляющих рыбной ловлей, перевозкой грузов или морским разбоем. Не забывающих свой приход и церквушку местного святого и живущих в полном ладу с собственной совестью.

Среди всех нерадостных событий последних часов Жанну почему-то более всего донимала мысль, что если бы она попала на этот же корабль в качестве пассажирки, то ее честно; добросовестно и с почтением довезли бы до места. Это было обиднее всего. Хотя почему обиднее – Жанна понять не могла. Наверное, потому, что легче сопротивляться открытому врагу, чем человеку, который видит в тебе только товар.

– Как, господин капитан? – сделала большие глаза Жанна. – Я же должна буду померить платья! Не могу же я оставить себе наряд, который плохо на мне сидит?!

– Дело твое, герцогиня, – кивнул капитан. – Только я с места не сдвинусь. Меня не проведешь!

– Как хотите, капитан! – пожала плечами Жанна. – Тогда будете держать зеркало.

Такого оборота капитан не ожидал и несколько растерянно сжал в руке небольшое зеркальце.

«Ну, погоди, милый! – злорадно думала Жанна; оглядывая себя в зеркале. – Ты меня до гроба помнить будешь! Будешь продавать на восточном базаре и локти кусать от досады, что себе оставить нельзя! А то команда тебе голову отрежет! У, рожа противная! Я – слишком дорогая жемчужина для такого навоза, как ты!»

– Жаккетта, открывай сундук! – скомандовала она.

Безмолвная, с кровоподтеком на виске, Жаккетта проковыляла к сундуку. Вместо растерзанных в клочья юбок Жанна дала ей свою нижнюю, и Жаккетта путалась теперь в слишком длинном подоле. Да и без этого походка ее ровней бы не стала. Во влажном соленом воздухе каморки, который отвели пленницам под каюту, раны заживали плохо, и каждый шаг, поэтому давался с трудом. Жаккетта не боялась и не ненавидела команду. Просто перестала их воспринимать. Весь внешний мир для Жаккетты замкнулся на госпоже Жанне, кроме нее, не существовало ничего. Ни моря, ни корабля, ни пиратов… Скользнув по капитану пустым взглядом, Жаккетта открыла сундук и принялась доставать наряды госпожи.

– Достань мою любимую рубашку!

Жанна, не торопясь, принялась ослаблять шнуры корсажа дорожного платья… Помощь камеристки здесь не требовалась – шнуровка шла по переду лифа, и Жанна превратила этот процесс в целое представление.

– Вы не возражаете, капитан, против моей болтовни? – ласково спросила она.

– Валяй! – милостиво разрешил капитан, уставившись на расползающиеся в стороны края корсажа.

– А говорят, моряки такие стойкие мужчины! – щебетала Жанна, порхая пальцами по шнуркам.

– Угу… – согласился капитан, нервно покашливая в кулак.

– И сколько их не соблазняй, они всегда сами решают, когда принять участие в турнире любви. Правда?

– Ну-у, правда… – не стал отрицать капитан.

– Это так необычно! – мурлыкнула довольная Жанна, снимая пояс и распутывая завязки юбки. – Значит, как вы сказали, мы встречаемся сегодня вечером после ужина?..

– Сказал, значит, сказал! – мотнул головой капитан.

– Вы настоящий морской волк!

Юбка с шелестом опустилась вниз, Жанна шагнула из нее. Подоспела Жаккетта и помогла госпоже снять корсаж. Лишь на мгновение Жанна осталась в одной рубашке, но и рубашка последовала за платьем.

У капитана дернулся кадык. Пусть поздно, но капитан сообразил, что он настоящий морской волк. А моряки такие стойкие мужчины. Нипочем не поддаются на провокации. И сколько их не соблазняй, всегда сами решают, когда принять участие в турнире любви. То есть вечером после ужина! Морской дьявол!

А Жанна была прелестна. В сумраке тесной каюты ее белая кожа мягко сияла. Проникающие сквозь щели полоски света тепло подсвечивали точеные линии ее тела. Длинная шея, покатые плечи, маленькая грудь… Тонкие руки, стройные ноги, узкие ладони и ступни… Золотистые волосы мягко обрамляли высокий лоб и волнами спадали на плечи и спину. В ней не было цветущего здоровья легко продолжающих род человеческий женщин. Изгиб спины, чуть покатые плечи и слегка выпяченный живот, сформированные согласно неписаным, канонам красоты знатных дам, рождали ощущение надломленности, хрупкости неземного создания. Если бы пленница вдруг оторвалась от земли и заскользила по воздуху, капитан бы даже не удивился, настолько нежным и воздушным был силуэт Жанны в темноте каморки…

Жаккетта накинула на госпожу рубашку тончайшего полотна – и нагота не исчезла. Наоборот, стала еще откровенней, еще вызывающей. Водопад полупрозрачной ткани окутал тело, обрисовывая без единой морщинки всё выпуклости и собираясь мелкими складками в ложбинках.

Глаза у капитана горели каким-то фанатичным огнем. Единственное похожее, что он видел в жизни, было изображение в деревенской церквушке святой блудницы, возле которой он еще мальчишкой застывал на долгие-долгие мгновения, силясь понять, почему ее скромность переворачивает душу значительно сильнее, чем любые заигрывания местных, промышляющих любовью девиц.

И сейчас Жанна казалась капитану ожившим изображением Марии Магдалины, под напускным смирением скрывающей все радости мира.

– Держите ровнее, капитан! – Жанна произнесла фразу таким тоном, словно на ней, по меньшей мере, было теплое платье, зимний плащ и подбитые мехом перчатки.

Капитан вздрогнул, словно проснувшись, и послушно повернул зеркало.

Жанна поправила рубашку у горла и приложила к себе первое платье.

– Мне кажется, капитан, вишневый цвет в сочетании с розовой подкладкой мне не идет… – продолжила она светскую беседу: – Нет, его я не возьму. Жаккетта, подай следующее! Ну-у, это тоже мне не нравится, но надо подумать… Ах, это всегда так сложно – выбрать! Просто голова раскалывается… И кто знает, что теперь модно на базарах Магриба….[1]

Жанна перемерила все платья, и не по одному разу. В этом вихре переодеваний она точно уловила момент, когда капитан отвлекся, пытаясь в очередной раз убедить себя, что он настоящий морской волк, и молниеносно надела нафаршированную драгоценностями юбку.

– Я все-таки оставлю себе желтое. Оно мое любимое! Жаккетта, подай. Капитан, вы не против? – наконец остановила свой выбор Жанна на платье из золотистой ткани.

Оно не производило вид самого дорого, и капитан не стал протестовать. Правда, сейчас он вообще был со всем согласен, лишь бы его не трогали.

Жаккетта затянула на госпоже темно-золотистую юбку тяжелого шелка и подала плотный, расшитый витым шнуром корсаж.

Вырез корсажа был низкий-низкий и предоставлял прикрытым рубашкой грудям опасную свободу. Мало того, совершенно умышленно корсаж на груди не сходился, являя взору полупрозрачную вставку янтарного цвета, которая должна была играть роль непрочной защиты непорочной добродетели. Вышитые рукава платья скрыли широкие крылья рукавов рубашки, позволяя им лишь выглядывать буфами в разрезах на локтях.

И опять одежда лишь подчеркнула линии тела, ничуть его не скрывая, и, при соблюдении всех внешних форм приличий, явно показала насмешку знатной дамы над скучной моралью благопристойности.

Жанна довольно поправила пояс, поудобнее устроила груди в корсаже и бесцеремонно выдернула зеркало из рук капитана.

– Благодарю вас. Можете забирать сундук. А сейчас камеристка причешет меня, времени осталось только-только до ужина управиться. До вечера, дорогой капитан!

Деморализованный капитан удалился деревянной походкой, клянясь в душе отыграться за все после ужина.

Жанна показала ему в спину язык.

Хотя будущее представлялось пока совсем безрадостным, но в красивом платье ожидать его стало куда легче!

Капитану не удалось отыграться ни этим вечером, ни в последующие. Коварная Жанна, одетая и причесанная как на королевский прием, с улыбкой выполняла все его прихоти. И каждый раз капитан чувствовал, что его опять бессовестно надули. Но что самое обидное – непонятно, как.

Капитан умел убивать, торговать, управлять кораблем, говорить по – французски, по-арабски и по-турецки. Общаться с женщинами он не умел.

А команда завидовала. Пока молча. Но капитан потому и стал капитаном, что имел голову на плечах. Нужно было, кровь из носу, поскорее сбыть неудобный товар. Хоть и жалко… Поблизости самые выгодные цены на красивых христианских девиц были в Тунисе.

Пленниц ждал тунисский сук..[2]

Глава II

Добраться до Туниса Жанне с Жаккеттой не довелось.

Очередная буря изменила планы капитана. Моряки роптали: это расфуфыренная гордячка притягивает беды на корабль. И «Пузо» именно она довела до такого плачевного состояния, что его бы только ленивый не ограбил. Только надежда на хорошую прибыль от продажи пленниц удержала команду от того, чтобы скинуть Жанну за борт в качестве жертвенного барашка, а Жаккетту еще раз пустить по кругу.

… Опять каюта ходит ходуном, словно гигантская маслобойка. Погодок и пол почти меняются местами. Не за что уцепиться, все пляшет тарантеллу: и лежанки, и стол, и бочонки. На теле вздуваются синяки и шишки. Боже, за что эта мука?

Теперь Жанна и Жаккетта поменялись местами. Жаккетта в бессознательном состоянии лежала на полу каюты. А Жанну кидало от стенки к стенке, но голова была ясной, и мысли скакали в такт кораблю.

«Ну почему бы не жить спокойно?.. Тысячи людей всю жизнь просидели в своих каморках, и почти ничего в их жизни не случалось… Дом, дети, хозяйство… Стены крепки, рыцари благородны… Они не знают, какой это кошмар – бежать от инквизиции… Ну зачем понадобилось то зелье?.. Может быть, если бы не я, Филипп бы прожил подольше… Знатный муж, старый муж… Боже, ну какая я дура… Ничего, кроме неприятностей, не приобрела… Если доберусь до Кипра живой, с места больше не двинусь… Буду сидеть в замке Марина и вышивать ковры… Разноцветными шелками… Ах, Марин, ну где же ты… Какой изверг придумал эти корабли… До Кипра сейчас все равно, что до Гроба Господня… Я не могу больше… Ненавижу море… Ненавижу всех… Хочу на лужайку… И чтобы розы рядом цвели… И никакой воды-ы-ы-ы… Ну почему бы не жить спокойно?..»

Костры на высоких минаретах ливийского Триполи, как обычно, призывно светили всю ночь. На сторонний взгляд восточный город ночью – место абсолютно безлюдное и пустынное. Невидимая жизнь течет за неприступными глухими заборами, не выплескиваясь наружу. Но неведомыми путями новости летят быстрее ветра.

Еще не рассвело, а все, кому надо, знали, что в укромную бухту прибыл потрепанный штормом корабль, и капитан срочно сбывает с рук знатную христианскую принцессу.

Рассвет только начинался, а на дороге к бухте уже покачивались носилки госпожи Бибигюль. Покупка и перепродажа девиц составляла львиную долю ее доходов. Бибигюль знала себе цену и знала цену своему товару. И не нашелся еще человек, который заставил бы ее заплатить лишнюю монету.

Удобная бухта не век и не два гостеприимно принимала корабли, которые по тем или иным причинам не хотели мозолить глаза в городском порту. Наверное, еще со времен погребального костра Элиссы, пылавшего на мысе Картаж, бухточка служила надежным пристанищем многим морским людям.

Сейчас парусник надежно стал на якорь. Свободная от вахты команда угощалась в низком домике на берегу, где можно было найти практически все, что нужно моряку. Капитан сидел под финиковой пальмой на утренней прохладе с кружкой в руке и ждал клиентов.

На дороге пылили носилки, их сопровождали рабы на ухоженных мулах. Когда носилки приблизились вплотную, занавески раздернулись, и закутанная до сильно подведенных глаз женщина поздоровалась с капитаном по-французски:

– Здравствуй, дорогой! Аллах великий да продлит твои дни!

– Утро доброе, госпожа! – отозвался капитан.

– Ах, какой тяжелый нынче год! – сокрушенно вздохнула Бибигюль, да так, что носилки заколыхались. – Совсем мира нет на земле!

– А когда он был? – философски заметил капитан и опорожнил кружку.

– Люди говорят, по воле Аллаха высокого, ты с товаром? – спросила Бибигюль.

– Не без этого… – согласился капитан, кинув в рот маслину.

– И что за товар? – подняла подведенные брови Бибигюль.

– Французская принцесса. Дорогой товар, – солидно сказал капитан.

– Сегодня каждая портовая шлюха называет себя принцессой… – недоверчиво сказала Бибигюль. – А девка, путающаяся с купцом, уже метит в королевы…

– Не-е, эта настоящая. Без обмана, – равнодушно пожал плечами капитан, сплевывая косточку. – Кровь видна, не спрячешь. И барахло с ней взяли хорошее. Я таких платьев еще не видел!

Глаза у Бибигюль блеснули. Этому христианскому увальню, видно, и правда, по милости Иблиса,[3] повезло в кои-то веки. Надо брать, пока другие не налетели!

– Дорогой, что мы обсуждаем сладость меда, не попробовав на вкус! Покажи свою принцессу, – хитро прищурилась она.

– Жильбер, девчонок притащи! – приказал капитан.

Жильбер снес с корабля бесчувственную Жаккетту и положил на берегу. Следом за ним, словно с собственного судна после прогулки, сошла надменная Жанна, обмахиваясь веером. Равнодушно оглядев носилки потенциальной хозяйки, Жанна отвернулась и принялась изучать взглядом море.

Оглядев дорогое платье, холеные руки и высокомерное лицо, госпожа Бибигюль равнодушно сказала:

– Плохая принцесса! Вот моя цена…

Она шепнула на ухо своему евнуху несколько слов. Тот почтительно поклонился госпоже и побежал к капитану. Приблизившись, он поклонился господину и сказал ему на ухо цену своей госпожи.

– Цена плохая – принцесса хорошая! – пожал плечами капитан. – Я прошу не меньше… Он шепнул свою цену евнуху. Евнух побежал сообщать цену хозяйке.

– Да сохранит тебя Аллах! – всплеснула руками Бибигюль. – Принцесса мятая! Шишек много! Цена и так большая! – послала она евнуха обратно с новым предложением.

– Тебя в такую бурю на корабль засунь – за синяками не видно бы было! Видишь, служанка пластом лежит, а эта – как новенькая! – со своей ценой отправил евнуха капитан.

– Я тебе хорошую цену даю, верную! – попыталась уговорить капитана Бибигюль. – Ну, кто такую замечательную цену еще даст?

– И эта хорошая цена за принцессу с веером, со служанкой, при всех снастях? Да на ней платье дороже стоит! – возмутился капитан.

– Зачем мне этот мертвый мешок костей? – взвизгнула Бибигюль. – Не надо служанку!

Евнух опять понес новую цену.

– Дело хозяйское! Не хочешь – не бери! А за такие деньги мешок урюка купи! – посоветовал капитан, отсылая евнуха.

Тот уже не бегал, а вяло плелся, запинаясь обо все камушки. Торг замер. Ни та, ни другая сторона уступать не хотели. Жанна презрительно обмахивалась веером.

На дороге показался ослик. На ослике восседала закутанная в белое покрывало очень упитанная женщина. За ней на спокойной кобыле трусил лысый раб.

Бибигюль с тревогой узнала новую соперницу – недавно поселившуюся в городе Фатиму, которая, по слухам, помимо всего прочего, весьма успешно промышляла тем же ремеслом, что и она сама. Товар мог уплыть в другие руки.

– Клянусь Аллахом великим, милосердным, милостивым! Я всего лишь слабая женщина! – махнула она ладонями. – Беру твою принцессу просто себе в убыток! Ты другую принцессу поймаешь – никому не продавай, мне продай! Хорошую цену дам!

Мешочек с золотом перекочевал к капитану. Жанну евнух отвел к носилкам и усадил рядом с Бибигюль. Жаккетта так и осталась лежать на земле.

Подъехавшая женщина направила ослика к капитану.

– День добрый, Фатима! Мир тебе! – насмешливо приветствовала ее Бибигюль по-арабски. – Аллах милостивый да сохранит твою красоту! Ты опоздала, весь шербет уже продан, остался один навоз!

– Приветствую тебя, несравненная Бибигюль! – отозвалась Фатима. – Аллах милосердный да дарует тебе ясные мыслив Не беда, в хороших руках и навоз шербетом станет. А глупая голова и шербет в навоз переведет. Все в руках Аллаха!

– Не шипи, Фатима! – засмеялась Бибигюль. – От того, что будет, не убежишь, и нет ухищрений против власти Аллаха над его тварями! В твои годы надо думать о вечном! Мои гурии лучшие на Востоке, небесная услада мужчин! А о твоих замарашках ничего и не слышно!

– Твои гурии ишака не ублажат, не то что господина! Руки у них корявые, тело гибкое, как засохшая подметка, да будет Аллах милосерден к столь жалким созданиям! А мои красавицы сердцами мужчин играют, словно мячиками!

– О великий Аллах! Это мои-то розы – засохшая подметка? Да походка их – что колыхание цветов на утреннем ветерке, стан гибок, что лоза, глаза – лукавые серны! – Бибигюль в гневе задернула занавески носилок, оставив только ма – аленькую щелочку.

Фатима слезла, как сплыла, с ослика. Обошла кругом Жаккетту, покачала головой. Присела рядом и, приподняв голову девушки, долго ее разглядывала.

Капитан, зная, что товарный вид у этой пленницы напрочь отсутствует, был рад любой цене.

Поцокав языком, Фатима за бесценок сторговала Жаккетту. Раб подвел спокойную лошадь. Прикрыл новое приобретение покрывалом, поднял и перекинул через седло, как мешок.

Фатима засеменила к ослику.

– И ты хочешь предложить эту дешевую, драную подстилку нормальному мужчине? – визгливо захохотала в щелочку занавески Бибигюль. По-французски.

– Моя дешевая, драная подстилка утрет нос твоей хваленой принцессе! – так же по-французски спокойно отозвалась Фатима.

Капитан, довольный удачной сделкой, покинул насиженное место под пальмой; и велел готовиться к отплытию.

Пленницы попали в чужой мир. Мир ислама.

Глава III

… По всем признакам, Жаккетта умерла и очутилась в раю. Правда, рай был какой-то странный, довольно темный и довольно душный, но все признаки райской жизни были налицо: Жаккетта спала, просыпалась, ела что-то незнакомое, но вкусное, опять засыпала, опять спала, опять просыпалась, опять ела…

Никто ее не трогал и не обижал. Изредка появлялся голый по пояс, лысый ангел, приносил очередную миску с очередным кушаньем и неслышно уходил. Ради такой замечательной жизни Жаккетта была согласна мириться с некоторыми несоответствиями этого рая тому, что живописал дома кюре. Вместо земли из пушистых облаков возле сияющего Небесного Престола – небольшая комната, главная деталь убранства которой многочисленные сундуки. Стены и пол глиняные, а святой отец уверял, что основной строительный материал в раю – облака. Жаккетта в полусне поколупала пальцем ближайшую стену – точно, глина. Ну и ладно, откуда, в самом деле, кюре знать, какие в раю дома? Он-то не помер! Господа Бога, Деву Марию и прочих святых она еще не видела. Даже святая Бриджитта не появлялась. Но, наверное, у них и без того дел хватает, чтобы еще к новоприбывшей душе спешить. Ведь пока Жаккетта в замок не попала, госпожу Изабеллу и госпожу Жанну она тоже от силы раз в год видела. На каком-нибудь празднике. Так что это точно рай, потому как где найдешь на земле место, чтобы кормили-поили до отвала и работать не заставляли? Жалко, конечно, родных… И перед госпожой Жанной неудобно получилось, но что поделать… Доконали бедняжку Жаккетту напасти. Первые сомнения в том, что она все-таки больше живая, чем мертвая, Жаккетта ощутила неделю спустя после того, как первый раз очнулась в раю.

Она нащупала на виске шрам от раны, и червячок сомнения заполз в ее сердце, подорвав безмятежное существование. Кюре клялся и божился, что тело всегда остается на земле. Тех, кого Господь вместе с телом вознес на небо, по пальцам пересчитать можно. Очень сомнительно, что и Жаккетта в числе прочих замечательных людей удостоилась такой чести. Вроде бы не за что… А у души следов от раны остаться не должно.

Жаккетта в задумчивости выковыривала зернышки из сочнейшего граната и пыталась понять, чего ей хочется. Ошибиться и остаться в раю, или признать, что тело и душа на земле, а значит, жизнь продолжается?

В этот судьбоносный момент в комнату вплыла улыбающаяся черноволосая женщина, толстая и душистая.

– Ну, как мой цветочек себя чувствует? – пророкотала она.

– Хорошо… – не стала отпираться Жаккетта. – Есть хочу…

– Слава Аллаху великому, милосердному! Ай, молодец, ай, умница! – всплеснула руками женщина. – Ну конечно, кушать надо! Много кушать надо! Совсем девочка тощая, как коза у бедняка!

– А где я? – рискнула спросить Жаккетта. Женщина плюхнулась рядом с ней и, взяв пухлыми руками ладошку Жаккетты, сказала:

– Мой цветочек, вознеси хвалу Аллаху, да воссияет его величие! Тебе повезло! Я купила тебя у пирата. Сейчас лечить буду, учить буду. Потом в гарем к хорошему человеку пристраивать буду! Ай, повезло тебе! Кушай гранат, кушай!

Эти слова Жаккетта восприняла на удивление спокойно. Ведь с самого начала, с того момента, когда они попали к пиратам, госпожа Жанна говорила, что гарема не миновать. Главное, что корабль, где ее обижали, далеко. И теперь земля под ногами, а не качающаяся палуба. А на суше много чего придумать можно, это не море. Гарем, так гарем!

И Жаккетта вплотную занялась гранатом.

Госпожа Бибигюль была на седьмом небе от счастья.

Весь Тарабулюс[4] гудел, как растревоженный улей, судачил о том, что в доме у многоуважаемой госпожи Бибигюль, чьи девушки славятся на весь залив, появилась новая прекрасная жемчужина. Настоящая французская принцесса.

Уже не один богатый горожанин из числа тех, что могли позволить себе дорогую женщину, наносил визит к многоуважаемой госпоже. Бибигюль не могла отказать себе в небольшом развлечении: она подводила гостя к оплетенной виноградом решетке, за которой в саду с неизменным веером прогуливалась Жанна, холодно глядя на мир вокруг. Даже самые недоверчивые, увидев ее, понимали: принцесса, как есть принцесса! И тянулись к кошелькам.

А Бибигюль нежно называла откровенно невозможную цену. И веселилась в душе, видя, как сникший покупатель уходит. Бибигюль была честолюбива. Сколько ни продавай прелестниц местным почтенным торговцам, имени на этом не сделаешь. А вот если пристроить девушку в гарем какого-нибудь известного лица, о котором только и говорят люди, – это и почет, и слава, и зависть соседей. А такой человек есть. Есть. Только нужно подождать…

Солидному человеку нужен хороший гарем. А настоящая принцесса в гареме – это же алмаз среди жемчуга! Ах, какие вершины могут открыться, если с умом взяться за дело!

Только думы о коварной Фатиме нагоняли морщинки на гладкое лицо Бибигюль. Смешно думать, что она сможет из полумертвой служанки сделать привлекательный товар. Но странная уверенность в словах старой ведьмы… Аллах да пошлет плешь ее голове!

Все равно будет так, как задумала она! Бибигюль часами смотрела, как фланирует по саду Жанна, и душа ее звенела, словно верблюжьи колокольчики, предвкушая прекрасную сделку.

В маленьком домике дела шли своим чередом. То, что Жаккетта исправно наедала формы, необходимые для покорения капризных сердец восточных мужчин, госпожу Фатиму не устраивало. Настоящая женщина должна быть округлой-округлой. А становятся такими не по воле Аллаха, а исключительно благодаря тяжкому труду массажиста.

И за Жаккетту принялся старый евнух Масрур. Стальными пальцами, способными легко придушить барса, он разгонял Жаккеттин жирок в нужных местах, добиваясь таких округлостей, каким позавидовали бы небесные гурии.

А Жаккетта вспоминала давний вечер в замке Монпеза, когда там гостили актеры… И высокомерную Шарлотту, которая тогда сказала: «Извини, конечно, Жаккетта, но посмотри на благородных дам, что нынче собрались. Самые красивые – госпожа Жанна, госпожа Рене, госпожа Бланка, госпожа Анна. Видишь, какие они все худые да бледные? Это очень красиво!» Увидела бы она сейчас упитанную и румяную Жаккетту, которая должна стать еще толще, чтобы превратится в красавицу! Вот бы удивилась!

После очередной порции массажа в комнату торжественно вошла госпожа Фатима. В руках у нее была стопка ткани.

– Лежи, мой цветочек, лежи! – сказала она. Фатима аккуратно положила стопку на плоский сундук. Затем брезгливо собрала одежду Жаккетты в жестяной таз.

– Это – в огонь! О отрада моего сердца! Я принесла тебе настоящую одежду, не ваше глупое тряпье! Пока простую, для дома. Одежду, в какой мужчин покорять, надевать еще рано.

– Почему? – удивилась Жаккетта.

– Ты пока никудышная женщина, ходить не умеешь, телом говорить не умеешь, правильно на мужчину смотреть не умеешь!

– Так прямо и не умею? – обиделась Жаккетта. – Ходила ведь всю жизнь, не ползала!

– Не умеешь! – решительно кивнула головой Фатима. – Ты – девочка из другого мира, глупого мира. Ваш мужчина женщин плохо любит, с открытым лицом на улицу ходить заставляет.

– А что тут плохого?

–. Как что плохого, мой цветочек?! Побойся Аллаха великого, всемогущего! Чтобы всякая уличная грязь на мое лицо смотрела?

– Да у нас кто хочет с вуалью ходит! – попыталась защитить свой мир Жаккетта. – Благородные дамы особенно, они красоту берегут.

При слове «благородные дамы» Фатима встрепенулась, словно вспомнила что – то.

– Глупая Бибигюль – сказала она по-арабски. – Аллах милостивый послал тебе красивое лицо, но забыл вложить мозги в твою глупую голову! Я утру тебе нос! – И добавила по-французски: – Мой цветочек! Надевай новую одежду и даже не благодари добрую Фатиму!

Жаккетта надела длинные, по щиколотку, шаровары, расшитую на груди рубаху с узкими рукавами. Было очень непривычно. Жаккетта настороженно ждала подвоха от незнакомого наряда, особенно смущали шаровары.

Фатима нырнула в один из сундуков и достала оттуда роскошные туфли без задников, с загнутыми носами. Сафьяновые, солнечно-желтые. Такой красивой обуви у Жаккетты никогда не было. У девушки даже дух захватило, когда туфли оказались на ее ногах. Правда, ей они показались маленькими – пятка немного свисала.

– Не удивляйся, так ноге будет прохладней, – объяснила Фатима. – Выйди на середину, о отрада моих глаз!

Жаккетта скованно вышла, глядя себе под ноги. Фатима обошла ее, довольно осмотрела, поцокала языком.

– Теперь, мой цветочек, научись носить одежду так, словно на тебе нет никакой одежды!

– Это как?! – запаниковала Жаккетта. – Ни в жизнь не смогу!

– Сможешь, мой цветочек, сможешь! – уверенно сказала Фатима, – Все в руках Аллаха! Не бойся! Это не прямо сейчас! Сейчас мы будем кушать кунафа. Масрур! – закричала она. – Бездельник Масрур! Где ты пропал?! Твоя любимая девочка сейчас помрет от голода! Аллах да накидает камешков на твою лысину!

Масрур, улыбаясь, принес миску жаренных в топленом масле орехов, заправленных медом. Увидев наряженную Жаккетту, он довольно покивал головой и тоже поцокал языком. Жаккетта поцокала ему в ответ, и они оба рассмеялись.

По мнению Жаккетты, Масрур совсем не был похож на евнуха – то есть на Абдуллу. Кожа у него была светлая, хоть и загорелая, голова лысая, и громадный живот нависал над широким красным поясом. Жаккетту он жалел и постоянно таскал ей сладости, помимо бесконечного потока кушаний от Фатимы. Жаккетте его тоже было жалко, ведь такого сильного человека непонятно во что превратили. По Абдулле хоть незаметно было, что он не совсем мужчина, но Масрур… Насколько низким был голос у госпожи Фатимы, настолько высоким тенорком щебетал грозный с виду евнух, просто сердце кровью обливалось. Так что сладости Жаккетта честно делила пополам с горемыкой.

– Кушай, отрада моего сердца! – рокотала Фатима. – Кушай, мой заморский цветочек! Тебе еще надо много кушать, много спать, много узнать, чтобы стать настоящей женщиной для настоящего гарема!

В доме госпожи Бибигюль, видимо, перебывало много девушек из самых разных стран. Потому что Жанну поместили в обставленную вполне по-европейски комнату.

Уже через несколько дней один из евнухов на чистейшем французском языке сказал ей:

– Если госпожа заплатит, я передам письмо в христианский квартал. К судьбе такой знатной дамы единоверцы не окажутся безучастными. Тринитарии, занимающиеся освобождением пленных, выкупят вас. За небольшой процент я согласен посредничать.

– Я подумаю… – очень холодно ответила Жанна.

Прошло немного времени, и Жаккетта попривыкла к чужой одежде, перестала бояться, что споткнется и потеряет чудные туфли. Она даже стала понемногу выбираться из комнаты во внутренний дворик, где было чисто выметено, росли цветы и стояли клетки с певчими горлинками, дроздами, перепелками. В жаркую пору стараниями Масрура там всегда царила прохлада.

Фатима одобрила успехи пленницы и перешла к следующей стадии наведения красоты.

– О красавица, мой цветочек, у настоящей красавицы ладони всегда выкрашены хной и алые, как вечерний закат. Что лучше скажет глазам господина, что красавица создана не для грязной работы, а для горячей любви? А? Сейчас мы тебе ладони красить не будем, а будем удалять этой пастой ненужный волос. А нужный волос будем беречь, чистой водой мыть, розовым маслом мазать. Надо тебя в баню сводить, но не сейчас. Зачем лишний раз показывать? Дома будем из комочка глины полноликую луну делать.

Фатима достала скляночку. Жаккетта узнала терпентиновую пасту – у мессира Марчелло была такая в коллекции снадобий.

После того как «ненужный волос» с тела был удален, Фатима вымыла Жаккетте голову с помощью ароматной глины – видно, гаэтское мыло было здесь не в моде. Затем натерла влажные волосы розовым маслом. Жаккетта заблагоухала, как охапка роз.

– Ах, мой цветочек, – довольно вздохнула Фатима. – Ты сейчас – прямо гюлистан.[5] Теперь лицо совсем светлым делать будем, гладким! Батикой надо мазать.

Из очередного сундука появилась россыпь флаконов и баночек. Фатима напудрила лицо Жаккетты светлой пудрой и густо подвела глаза и брови угольно-черным цветом. В таком обрамлении синие глаза Жаккетты стали еще ярче.

«Госпожа Изабелла увидела бы такое, – довольно подумала Жаккетта, – наверное, чувств бы лишилась. Это совсем не похоже, как красятся наши дамы!»

– О! Какие глаза! – запричитала Фатима. – Такие прекрасные глаза – тюрьма для сердец! Масрур, Масрур! Ну, где ты бродишь? Посмотри, старая ты лиса, какую бирюзу прятала отрада моего сердца! В сокровищнице халифа Гарун аль – Рашида не было таких ярких камней!

Прибежал Масрур, восхищенно воздел ладони вверх и продекламировал из Хафиза:

Так прекрасен весь твой облик – словно розы лепесток, Стан подобен кипарису. Как ты дивно хороша! Красотой твоей наполнен сад души моей. Твои пахнут локоны жасмином. Как ты дивно хороша!

Жаккетта конечно же ничего не поняла, но ей очень понравилась такая суматоха вокруг нее.

– А из чего делается эта батика? И подводка?

– Аи, молодец, мой цветочек! – одобрила ее интерес Фатима. – Надо знать, конечно, надо. Когда не знаешь – всякую дрянь покупаешь. Умная женщина на свое лицо что попало мазать не будет! Сейчас расскажу! Масрур, от твоей лени разболится печень у льва! Девочка худеет на глазах! От такой заботы скоро в саду ее прелести дамасская роза превратится в шафран, локон-гиацинт совсем поникнет!

Напуганный ужасной картиной умирания Жаккетты от голода, Масрур тяжелым галопом понесся в кладовую за едой.

– Садись сюда, отрада моих глаз! – Фатима усадила Жаккетту за низенький столик. – Это называется кохл, или сурьма. Я люблю кохл. Делаешь его так. Берешь лимон, срезаешь макушку. Мякоть вынимаешь, а вместо нее кладешь порошок из камня, которым рисовать хорошо… Художник им рисует…

– Графит? – угадала Жаккетта.

– Да. И еще добавляешь соскобленный со старой медной вещи налет. Лимон кладешь на огонь – пусть обуглится. Затем в ступке его растираешь. Кладешь в ступку коралл, жемчуг, сандал, амбру. Обязательно добавь крыло летучей мыши и лапку хамелеона.

– А где взять-то? – удивилась Жаккетта. – Я и не видела ни разу этого хамелеона.

– В любой порядочной лавке есть! – отмахнулась Фатима. – Все растираешь хорошо-хорошо, опять калишь на огне. Когда смесь еще горячая – добавляешь розовую воду. Потом кладешь в коробочку, а когда надо – достаешь палочкой и подводишь глаза!

Подоспел Масрур с подносом. Фатима вознесла молитву Аллаху, Жаккетта – Пресвятой Деве, и они принялись за еду. Уплетая за обе щеки не хуже Жаккетты, Фатима продолжала рассказывать:

– Если хочешь сделать батику, положи в ступку белый мрамор, буру, рис, ракушки белые, лимон, яйцо. Все разотри. Потом смешай с мукой из чечевицы и бобов. Затем, мой цветочек, берешь дыню, делаешь ее, как тот лимон, пустою внутри. Заполняешь смесью и ставишь дыню на солнце. Когда смесь высохнет, мелешь в порошок и получаешь превосходную батику!

– А… когда я в гарем попаду? – помолчав, спросила Жаккетта.

Ей вдруг стало страшно. Заныло сердце, заболела голова. Северная Африка, это так далеко… Чужое место…

– Не волнуйся, кровь моего сердца! Гарем без тебя не останется! – утешила ее Фатима. – Ты еще не готова. А главное, я продам тебя в тот гарем, куда продает свой товар мерзавка Бибигюль! И я продам тебя хоть на дирхем, но дороже, чем она, да пошлет ей великий Аллах плохой сон! Но она темнит, никто не знает, почему она держит товар при себе! Эта печаль терзает мою печень! Какого шайтана она ждет?!

Глава IV

А вечерами Фатима рассказывала сказки. На своем экзотическом французском языке. Было видно, что ей абсолютно все равно, правильно она говорит или нет, главное, чтобы понятно. Она с легкостью перепархивала с арабского на французский и обратно и не забывала подкреплять свою речь энергичными жестами.

В маленькой комнате было сумрачно, горела носатая лампа, и вился сладкий дымок над курильницей, где тлел сандал, отгоняя злых духов и нежелательных гостей.

Жаккетта лежала в жаркой полудреме, на границе сна и бодрствования. Фатима сидела на краешке ее тюфяка, расчесывала свои волосы костяным гребнем и выплетала затейливый узор арабской сказки:

– Жил в одном из городов, далеко-далеко, бедный портной. И был у портного сын Ала ад-Дин. Портной недолго задержался на этом свете и по мосту аль-Сирах, тонкому, как волос, и острому, как дамасский клинок, по тому мосту, что зовут «лестница Мухаммеда», прошел в рай. Накир и Мункар допросили его душу о земной жизни. И поскольку грешить у него ни денег, ни времени не было, портной попал в рай, где черноокая гурия – не женщина, а чистый мускус! – раскинула перед ним свое душистое покрывало, и он забыл все горести мира. А Ала ад-Дин с матерью остались жить. Совсем одни, без родственников и денег. Бедная женщина стала прясть пряжу и продавать на рынке, чтобы купить лепешку и молоко. Врагу не пожелаешь такой судьбы, мой цветочек!..

А Ала ад-Дин был лодырь, был бездельник. Ремеслу учиться не хотел, работать не хотел. Хотел только играть на улице с мальчишками. Я бы своей рукой убила такого ребенка!

И вот однажды подошел к Ала ад-Дину человек. «Привет тебе, мальчик, во имя Аллаха великого! Я твой дядя! Где мой брат, а твой отец?!»

А это был, мой цветочек, совсем не дядя, а колдун! Магрибиец. Почти из этих мест. Здесь, ты знаешь, лучшие во всем мире чародеи! Каждый порядочный человек имеет амулет с джинном.

Глупый Ала ад-Дин говорит: «Мой бедный отец; умер». Тогда магрибиец давай стонать и бить себя по щекам: «Ах, мой несчастный брат! Ах, кусочек мой печени! Почему я не умер вместо тебя?» Магрибиец дал Ала ад-Дину два динара и велел отдать матушке и сказать: «Дядя завтра придет, приготовь обед».

Умная женщина очень удивилась: «Какой дядя, откуда дядя?» Но кто, кроме родственников, будет давать деньги бедным людям? И она приготовила обед.

Назавтра магрибиец пришел и принес подарок. Ум женщины и Ала ад-Дина совсем растаял, и они поверили, что это брат умершего портного.

Весенняя ночь была душной, и Фатима решила ночевать на крыше. Масрур перенес туда тюфяки и подушки, и полусонная Жаккетта поднялась наверх, на плоскую крышу дома.

Из внутреннего дворика сладко пахло цветами, с улицы неслись куда менее приятные запахи. Слышались покрикивания ночных сторожей. Горели костры на минаретах. На севере ворочалось море, далеко на юге дышала Сахара. Другой край земли, другой мир…

В соседних дворах-крепостях тоже ночевали на крышах. За глинобитными заборами слышались наигрыши арабской лютни. И тонкие женские голоса. Они были дома. А Жаккетта в плену. На краю земли…

– Не бойся, мой цветочек!

Фатима увидела, что Жаккетта съежилась под одеялом, и принялась гладить голову пленницы. Жаккетта молча глотала слезы.

– Тебя никто не увидит, никто не обидит. Если кто попытается – Масрур отрубит ему голову. Ну вот, слушай дальше:

Магрибиец взял Ала ад-Дина с собой на рынок. Купил ему хорошую одежду, сходил с ним в баню. Сказал, что купит для Ала ад-Дина лавку и тот будет купцом. Глупый мальчишка всему поверил, и ум его помутился от радости.

А магрибиец повел Ала ад-Дина за город. Они пришли на гору, где ничего не росло. Ту гору воздвиг джинн давным – давно. Я думаю, это была такая же гора, как и та, что возвышается около Мисра Охраняемого.[6]

Магрибиец развел на горе костер и бросил в огонь какой-то порошок. Пошел дым, вонючий дым. Магрибиец стал колдовать. Земля разверзлась и появилась мраморная плита, а в нее было вделано медное кольцо. Магрибиец говорит: «О сын моего бедного брата, отрада моих глаз, возьмись за кольцо и произнеси свое имя, имя своего отца, имя своей матери, имя отца своего отца и имя отца своей матери!»

Ала ад-Дин взялся за кольцо, плита поднялась, и открылась глубокая черная дыра.

«Спустись в дыру, мой мальчик! – говорит колдун. – И ты увидишь все сокровища мира. Но не бери ничего, иначе погибнешь! А возьми только старую лампу, которая висит там на крюке, и принеси ее мне, а за это я куплю тебе лавку. Возьми вот это кольцо – оно спасет тебя от беды»…

– А чего он сам не полез? – заинтересовалась проревевшаяся Жаккетта. – Зачем ему чужой мальчишка? Пригреб бы сам все денежки и горя бы не знал!

– Он не мог сам! – объяснила Фатима. – В старой книге он прочел, что только Ала ад-Дин, сын бедного портного, может, и больше никто из смертных. Пришлось ему искать Ала ад-Дина и выдавать себя за его дядю.

Ала ад-Дин спустился в дыру и оказался в комнате, где было четыре раза по четыре кувшина, доверху наполненный золотом, серебром и драгоценными камнями. Но он ничего не взял и пошел дальше. И увидел сад. А на двери в сад висел старый светильник. Ала ад-Дин взял лампу, положил в мешок и пошел осматривать сад; А в саду на каждом дереве все листья и плоды были из драгоценных камней. Ала ад-Дин был бедняком, сыном бедняка и не знал, что такое драгоценные камни. Он думал, что это просто стекляшки. «Я возьму этих стекляшек, – сказал Ала ад-Дин, – и буду играть ими с мальчишками!» И насыпал камней в мешок поверх лампы. И пошел обратно…

Масрур, почему скрипит наша калитка?!

Масрур, мягко поднявшись со своего ложа, по-кошачьи неслышно, исчез. Через несколько минут он вернулся и что-то сказал госпоже.

– Эта мерзавка Бибигюль еще раз отказала почтенному купцу Махмуду с Красной улицы! – прошипела Фатима. – Какого шайтана ей надо?! Что она задумала? Как узнать? У-у, дочь шакала, ты не скроешь своих мыслей от Фатимы, я все равно узнаю, для чьего гарема ты бережешь девушку!

Ну вот, отрада моих глаз, дыра была высоко, и Ала ад-Дин попросил колдуна: «Дядя, дай мне руку, я не могу подняться».

«Бедный мальчик! – говорит фальшивый дядя. – Тебе тяжело будет подниматься с лампой. Дай мне ее, и я помогу тебе выбраться, о радость моего сердца!» А сам хотел взять светильник и завалить дыру камнем.

Ала ад-Дин сунул руку в мешок, а лампа на дне. Он и говорит: «Я не могу дать тебе светильник. Дай мне руку, я выберусь и тогда отдам тебе лампу». – «Нет, дай сначала лампу!» – говорит колдун. «Ты, дядя, совсем дурак? – говорит Ала ад-Дин. – Я не могу дать тебе сейчас светильник!»

Магрибиец рассердился и топнул ногой. Дыра закрылась, и стало темно. А Магрибиец плюнул на то место и пошел домой. Он думал, что Ала ад-Дин скоро умрет в той дыре.

Ала ад-Дин долго-долго плакал, а когда стал вытирать слезы, поцарапал лицо кольцом. Он потер кольцо, и появился джинн. Страшный, как пожар, и огромный, как гора.

«О, мой господин! – сказал джинн. – Что хочешь? Говори!» – «Домой хочу!» – говорит Ала ад-Дин. И попал домой.

Матушка его уже заждалась и даже плакала. Ала ад-Дин рассказал, какой колдун плохой человек и спать пошел. Утром встал – дома ни крошки еды.

Мой цветочек, ты не голодная? Нет? Ну, слушай, дальше.

Матушка говорит: «Потерпи, сынок, сейчас пряжу спряду, продам и куплю тебе лепешку». – «Не надо! – говорит Ала ад-Дин. – Лучше я продам эту старую лампу и куплю нам еду». – «Хорошо! – говорит женщина. – Только почисти лампу – тогда цена будет больше».

Ала ад-Дин взял старый светильник, пошел во двор и давай тереть. Вдруг из лампы повалил дым и появился страшный джинн. И сказал: «О мой господин, что ты хочешь? Я раб лампы и сделаю все, что хочет мой господин, владелец лампы». – «Есть хочу!» – говорит Ала ад-Дин. И джинн принес ему серебряный столик, уставленный кушаньями. Сладкий шербет в кувшине, сладкий кунафа в миске и прочие яства.

Мой цветочек, ты точно не хочешь кушать? А? О! Моя девочка уже заснула! Да будет твой сон, по воле Аллаха великого, чист и спокоен, цветочек моего сада!

Наутро Жаккетта сделала то, что делали до нее сотни людей, простых душой, и сделают еще тысячи после нее.

Она нашла в чулане госпожи Фатимы старую запыленную лампу и принялась усиленно ее тереть. «Попрошу джинна, пусть разыщет госпожу Жанну и отнесет нас домой! – думала она. – А потом пусть идет на все четыре стороны!» Светильник блистал со всех боков, но джинн не появился. «Э-э, джинн-то мусульманский! – сообразила добрая христианка Жаккетта. – Вот он и засел намертво!» Она перевернула лампу вверх дном и принялась трясти. Джинн не вываливался. «У-у, зараза! – обиделась Жаккетта. – Так нечестно! Он не должен смотреть, католичка я или мусульманка! Опять все только для своих!» Отшвырнув с расстройства лампу в угол, она пошла на кухню заесть горе.

Жанна думала над предложением слуги три ночи. Хотя, казалось бы, что тут думать?

Кто же еще сможет помочь, как не они? Другая возможность может и не представиться. Но… Ах это но…

Тринитарии свяжутся с госпожой Бибигюль. Хорошо, предположим, она назначит цену выкупа. За «французскую принцессу» цена будет просто громадная, это уж точно. Где брать деньги? Даже если они доберутся до мадам Изабеллы (тринитарии ведь посредники, свои деньги за пленников они не выкладывают, разве уж только за самых неимущих), так вот, даже если они доберутся до мадам Изабеллы, нужную сумму она не соберет. С деньгами в графстве туго. Да и зачем матушке тратиться на дочь, если, здраво рассуждая, после гибели Жанны все графство отойдет ей и ее возможным детям от нового брака. Грех, конечно, так думать. Но никуда не денешься – отсутствующая или почившая дочь для мадам Изабеллы гораздо выгодней. Против выгоды даже десять заповедей не всегда побеждают.

И к Анне Бретонской не обратишься. У бедной девочки денег ничуть не больше, чем у мадам Изабеллы. Если не меньше. И весь двор наверняка уже знает, что она, Жанна, находится в розыске у инквизиций…

Выкупиться, чтобы попасть на костер или в монастырь под строгий надзор, в келейное заточение?! Ну уж нет! Лучше раствориться на Востоке.

Эта приторноголосая Бибигюль часами расписывает, как хорошо будет жить французская принцесса в гареме. Есть на золоте и утопать в драгоценностях. Станет любимой женой… А чем черт не шутит? Охмурить султана или халифа, кто там будет. А потом сбежать на Кипр. К Марину… Марин, Марин… Все преодолею, а доберусь до тебя… И стану королевой Кипра… В твоем сердце… И никто меня не остановит! Горло перегрызу каждому, кто встанет на пути! Пусть катятся к черту!

После третьей ночи Жанна вежливо попросила евнуха впредь к ней с такими предложениями не обращаться. И с мрачным удовлетворением увидела, как округлились у него глаза. Вот так! Французские принцессы не просят о помощи! Никогда!

И всю четвертую ночь ревела в подушку.

Фатима продолжала вечернюю эпопею.

– Ну вот, мой цветочек, слава Аллаху, Ала ад-Дин зажил неплохо. Он и его матушка скушали все сласти, а потом он продавал на рынке серебряные блюда и кувшины и покупал еду. Когда драгоценная посуда была продана, они попросили у джинна еще еды, скушали сладости и стали продавать новые освободившиеся кувшины и блюда. И такая жизнь им нравилась. И они считали себя богачами. Ала ад-Дин теперь часто бывал на рынке и узнал, что стекляшки из его кармана – драгоценные камни, каких нет и в казне султана.

И вот однажды Ала ад-Дин был на рынке, приценивался к товарам и вдруг услышал крик глашатая: «Всем запереть лавки и склады, закрыть двери и окна, и ни одной душе не оставаться на улице. Дочь султана, прекрасная Бадр аль-Будур, идет в баню!»

Ала ад-Дин подумал: «Все говорят, что она красавица. Хочу посмотреть!» И спрятался за дверью бани. А в двери была щелка.

Бадр аль-Будур вошла в баню и сняла покрывало. И Ала ад-Дин увидел та-акую бесподобную красавицу, какой он никогда не видел! А из женщин раньше он видел только свою матушку, почтенную и уважаемую женщину, но, увы, старую! И вот Ала ад-Дин увидел дочь султана. И сердце его заболело от любви. И печень заболела. И второе сердце мужчины тоже заболело!

Ты поняла меня, мой цветочек? Для женщины нет ничего важней, чем вызывать любовь мужчины! Запомни мои слова! И не верь словам других, глупых женщин, если они говорят: «Надо работать, прясть пряжу, шить одежду!» Надо, чтобы у мужчины от любви к тебе болела печень, сердце и все остальное. И тогда не надо прясть пряжу, чтобы купить лепешку! А будешь кушать каждый день жареного барашка, ходить в золоте и иметь нежные руки и красивое лицо!

– Но вы ведь живете одна? – не удержала слов на языке Жаккетта. – Где же ваш мужчина с больным сердцем?

Фатима закатилась от смеха. Вытирая слезы, выступившие в уголках ее глаз, она сказала:

– Мой цветочек! Я – не простая женщина, я женщина с достатком. Я всю жизнь вызывала любовь у мужчин, и теперь мне не нужен господин, чтобы кушать барашка каждый день. Я сама себе хозяйка!

– Ваш господин умер? – спросила Жаккетта.

– На твой вопрос есть два ответа: да и нет. Почему нет? Потому что я не обычная женщина, которых как камешков на берегу. В мусульманском мире есть не много женщин, которым завидует даже дочь султана! Я – альмея! Аллах милосердный ниспослал мне такую судьбу! Альмеи поют и танцуют, мы – лучшее украшение для любого пира, для любого дома. Почему злится Бибигюль? Потому что, даже выскочи она из кожи – она не будет альмеей! Я была во многих городах, долго жила в Багдаде, Кустантынии, Каире. Танцевала для очень важных людей…

Фатиме было приятно вспоминать прошлое. Она опять смахнула слезу, но уже слезу умиления.

– Меня любили многие вельможи, та-акие великие вельможи! Один поэт, да будет ему сладко в раю, написал мне стихотворение! Как плохо, мой цветочек, что ты не понимаешь его строчек. Это словно ожерелье из жемчужин, нанизанных одна за другой! На вашем грубом языке это будет так…

Фатима закатила глаза и, сжав ладони, продекламировала:

Приди ко мне, моя небесная альмея, Моя возлюбленная гурия! Приди на закате дня К старой смоковнице Сладкие ароматы и песни мавра Заставляют меня, о Фатима, грезить о любви!

– Какой другой женщине напишут такие прекрасные слова?! Для мерзавки Бибигюль – никогда! Это первый ответ на твой вопрос. Нет.

Второй ответ: да. Я долго жила с одним господином. Он меня любил, я его любила. Сильно любила. Сейчас он умер. Я не хочу возвращаться в Каир – моя душа будет болеть. Я пока буду жить здесь, в Тарабулюсе. А потом буду думать. Я сама себе хозяйка! Но когда я продам тебя в гарем, мой цветочек, я сделаю себе подарок. Я куплю пегого мула! Он будет весь в колокольчиках! Представляешь, как красиво? И как обозлится Бибигюль?!

Фатима причмокнула от восторга.

– А почему вы меня не сделаете альмеей? – поинтересовалась Жаккетта. – Раз сами умеете? Я тоже хочу быть сама себе хозяйка.

Фатима опять залилась смехом.

– Прости мои слова, прекрасный цветочек, но из христианской девушки – такая же альмея, как из Масрура халиф, как из мерина жеребец! У альмеи вместо крови в жилах течет любовь! А у вас – кислое молоко! Я давно так не смеялась, ты прогнала из моего сердца печаль! Слушай дальше сказку.

Ала ад-Дин пришел домой сам не свой. Матушка увидела сына и удивилась: «Что с тобой, о отрада моего сердца?» Ала ад-Дин ничего не сказал и пошел спать. Но не мог заснуть, всю ночь ворочался – с боку на бок. И утром он был еще бледнее, чем вечером.

Матушка перепугалась, и говорит:. «Я бегу за лекарем, пусть даст тебе лекарство!». – «Не надо лекаря, матушка! – отвечает Ала ад-Дин. – Меня мучает не болезнь, а любовь! Вчера я видел дочь султана, прекрасную Бадр аль-Будур. Матушка, если я не возьму ее в жены, я умру. Пойди, попроси султана, пусть отдаст за меня дочь!» – «Ты сошел с ума! – закричала матушка. – Надо звать соседей и вести тебя к лекарю, пока ты не стал кидаться на людей! Где это видано, чтобы сын портного взял в жены дочь султана?» – «Если ты, матушка, не попросишь у султана его дочь для меня, я, твой единственный сын, умру!» – сказал Ала ад-Дин. И лицо его стало совсем несчастным.

«Если я приду к султану с такой просьбой, он спросит меня, сын какого султана или халифа сватает его дитя. Когда он узнает, что ты сын бедного портного, он прикажет отрубить мне голову за дерзость! Ты хочешь своей старой матери такой позорной смерти?» Но Ала ад-Дин вдруг засмеялся и вышел из комнаты. А когда он вернулся, то держал блюдо, на которое положил драгоценные камни. «Возьми это и подари султану, матушка! – сказал он. – И султан не задаст тебе ни одного вопроса. Это – ответ на все вопросы мира!» Матушка Ала ад-Дина взяла блюдо, накрыла его платком, накинула покрывало и пошла в диван.[7]

О, мой цветочек, еще немного – и будут призывать к утренней молитве! Давай спать!

Глава V

«Что задумала эта лиса Фатима? – ломала голову Бибигюль. – Она сто раз могла продать свою купленную за бесценок полудохлую девицу. Но люди говорят, пока она даже слышать об этом не хочет. Что ей надо? Почему медлит? Неужели ждет продажи французской принцессы, о дочь шайтана! Какую хитрость она готовит? Нельзя оставлять это дело на волю Аллаха. Берегись, Фатима!»

Для Жаккетты настал новый этап испытаний. Сразу после утренней трапезы Масрур принес в комнату маленький, но увесистый сундук. Фатима принялась доставать оттуда грубые, чугунные, страшно тяжелые украшения, больше похожие на вериги мучеников.

– Надевай, мой цветочек! – довольно сказала она. – Эти браслеты на ноги, эти браслеты на руки, эти браслеты тоже на руки, но повыше. Этот пояс на бедра, это ожерелье на шею.

– Что это? – запаниковала Жаккетта. – Они же страшные!

– Пусть страшные, главное – нужные! Надевай! – приказала Фатима.

Жаккетта с опаской принялась надевать браслеты, пояс и ожерелье. «Украшения» придавили ее к земле не хуже мешка с зерном.

– Теперь иди! – скомандовала Фатима. Жаккетта, волоча ноги, пошла.

– Стой! – хлопнула в ладоши Фатима. – Ты идешь как заморенный верблюд! Надо ходить так, чтобы твоя неземной красоты маленькая ножка скользила по лугу и не пригибала цветы к земле!

– Тяжело же! – заныла Жаккетта. – Они меня прямо как жернова вниз тянут!

– А что ты хочешь, мой цветочек? – всплеснула руками Фатима. – Ты должна носить украшения как одежду – словно нет ничего! Захочет господин подарить своей любимой женщине золотой браслет – ты должна носить его так, словно нет никакого браслета! Господин удивится: «Я подарил слишком маленький и легкий браслет!» И подарит еще. А если ты согнешься, как ветка под тяжестью яблок, господин подумает: «Совсем тяжело моей бедной любимой розе!» И не станет дарить другой браслет! Понимаешь?

Фатима гоняла Жаккетту до тех пор, пока та не притерпелась к браслетам, поясу и ожерелью. «Теперь меня даже ураган с места не сдвинет! – думала Жаккетта. – Мало того, что теперь я толще себя в два раза, так и навешано на мне… Лошадь такую тяжесть не повезет! Тяжело быть восточной женщиной!»

Просто таскать неподъемные украшения, оказывается, было мало. Нужно было носить их правильно.

Жаккетта, вся в поту, ходила туда-сюда по дворику, проклиная тот день, когда мама родила ее под кустом.

Фатима, сидя в тенечке и поигрывая опахалом, командовала:

– Спину держи, голову подними! Масрур! Дай этому неуклюжему ослику кувшин на голову!

Масрур, сокрушенно мотая головой, водрузил на голову Жаккетте большой кувшин.

– Вот правильно, голова должна прямо сидеть на шее! А теперь иди плавно, чтобы колокольчик на ножном браслете звенел небесной музыкой!

Жаккетта, кляня все на свете, попыталась идти плавно.

– Это плавно? – охнула Фатима. – Твой браслет звенит, как дырявое ведро! Люди будут убегать с твоей дороги! Они будут думать, это человек, больной проказой, ковыляет! Ты должна звенеть браслетом так, чтобы господин не видел тебя, а уже думал: «Мой золотой цветочек идет!» И его второе сердце тянулось бы в твою сторону, как магнит к железной горе!

Впечатлительная Жаккетта ойкнула и, споткнувшись на ровном месте, упала. Кувшин разлетелся вдребезги.

– Масрур, давай новый кувшин! – невозмутимо сказала Фатима. – Ослик плохо видит дорогу. Пусть разобьет хоть все кувшины в доме – возьмем еще у соседей, но дело сделаем!

Масрур убрал черепки и принес новый кувшин.

– Иди, мой цветочек! – командовала Фатима. – Так, так, ногу плавно, спина прямо. Завтра повесим тебе браслет еще тяжелей! Все украшения, что будут висеть на тебе, – это твое неотъемлемое имущество по закону Аллаха. Поэтому висеть должно много. Я сделаю из тебя дорогую женщину!

Вечер все-таки настал. Жаккетта, уставшая больше, чем если бы пахала в поле, без сил свалилась на свой тюфяк.

А свежая, как пончик, Фатима продолжила сказку:

– Матушка Ала ад-Дина взяла блюдо и пошла в диван султана. Там она стала в уголок и простояла все время, пока султан принимал людей и разбирал их жалобы. И матушка ничего не сказала султану. И пошла домой.

Ала ад-Дин увидел полное блюдо, и печаль охватила его сердце. Но матушка сказал: «Я ничего не говорила султану. Пойду завтра». И матушка ходила так семь раз и стояла в уголке.

Наконец султан заметил, что одна бедная женщина приходит в его диван, стоит в уголке и ничего не просит. Он велел визирю позвать эту женщину.

«Что тебе надо? – спросил султан. – Почему ты так долго ходишь, но не говоришь своей просьбы или жалобы?»

«О, царь царей! – говорит мать Ала ад-Дина. – У меня есть к тебе просьба, но молю, обещай, что ты пощадишь меня, какой бы странной она не была!»

Султан удивился, но доброта его была беспредельна. И он сказал: «Пощажу! Говори!» – «О, царь царей, владыка времени! – говорит женщина. – Мой сын Ала ад-Дин увидел твою дочь, царевну Бадр аль-Будур, и попал в сети любви! Он совсем потерял голову! И послал меня, чтобы я посватала твою дочь за моего сына Ала ад-Дина, иначе он умрет!» Султан развеселился и засмеялся.

Только визирь смотрел на мать Ала ад-Дина, как коршун на змею. Он сам сватал своего сына за царевну.

«А как твой сын увидел мою дочь?» – спросил султан, утирая слезы концом тюрбана. «Он смотрел в щелку в двери бани!» – ответила мать Ала ад-Дина, обрадованная, что султан не велит ее казнить. И султан засмеялся еще громче. «А что ты прячешь под платком, бедная женщина?» – спросил он. «Мой сын Ала ад-Дин посылает тебе это в подарок!» – сказала женщина и сняла платок с блюда.

И султан проглотил свой смех. Таких камней не было даже в его казне. «Скажи, визирь, – он, – разве не достоин человек, который преподнес мне такой великолепный подарок, быть мужем моей дочери? А?»

Визирь услышал эти слова, и от злобы желчь разлилась у него по всему телу. «О да, царь времени! – сказал он лживо. – Но если захочет Аллах, подарок моего сына будет больше! Дай мне два месяца сроку!»

Султан любил драгоценные камни и поэтому сказал матушке Ала ад-Дина: «Слушай меня, о женщина. Приходи через три месяца, и если Аллаху будет угодно, моя дочь станет женой твоего сына!»

Матушка вернулась домой и пересказала Ала ад-Дину слова султана. Ала ад – Дин обрадовался и надел на свое сердце узду ожидания.

Извини, мой цветочек, на сегодня все. Меня ждут дела!

Но Жаккетта давным-давно спала, утомленная тяжелым днем.

Ночью Жаккетта внезапно проснулась. Почему? Потому что в соседней комнате глухо, нараспев говорил Масрур. Говорил не своим голосом.

Жаккетта откинула одеяло и, неслышно ступая босыми ногами, подкралась к дверному проему. В темной комнатушке без окон, освещаемой лишь углями, тлеющими в тазу, угадывались два силуэта. Масрур сидел на ковре, неестественно откинув голову. Перед ним стояла Фатима и требовательно что-то спрашивала. Масрур чужим голосом отвечал. Изредка он страшно всхлипывал и начинал раскачиваться.

От непонятного ужаса у Жаккетты пот потек по спине. Она, пятясь, отступила назад к тюфяку и спряталась с головой под одеяло. Чем-то древним и жутким веяло от увиденной сцены.

– Вставай, мой цветочек! – услышала она над ухом негромкий голос Фатимы. – Ты должна мне помочь.

– А что случилось? – преодолевая дрожь, охватившую тело, спросила Жаккетта.

– Чтобы узнать думы Бибигюль, я вселила в Масрура джинна. Джинн залез в его голову и пытался залезть в голову Бибигюль, чтобы узнать, что Бибигюль думает, о гареме какого господина, – безмятежно сообщила Фатима, словно поведала, как булочки печь. – Но он ничего не узнал! Бибигюль, видно, держит оборону против джиннов и ифритов! Не иначе, у этой ведьмы есть чулан, где стоит железный сундук. В сундуке одиннадцать змей. По углам сундука воткнуто четыре флага. Это талисман. Между флагами на крышке сундука стоит таз, полный денег. И поверх монет – связанный белый петух. Джинн не смог попасть в ее голову.

Жаккетте захотелось опять спрятаться под одеяло. И не вылезать, по крайней мере, до обеда.

– Сейчас нужно выгнать из Масрура джинна и вернуть ему настоящую душу. Ты будешь помогать. Зажигай светильник!

Пока Жаккетта возилась с лампой, Фатима принесла в комнату широкую доску и достала из сундука баночку. В баночке оказалась темного цвета мазь, пахнущая сандаловым деревом.

При свете лампы Фатима этой мазью нарисовала на доске большой квадрат. Разделила его на дев квадратиков. К квадрату пририсовала голову, ручки, ножки и мохнатый хвост с кисточкой на конце. Голову украсила глазом, ухом, бородкой и не то шапкой, не то странной прической, очень напоминающей шалашик. Высунув от напряжения язык, Фатима принялась вписывать в квадратики цифры. Когда все квадратики оказались заполнены, она написала ряд чисел на ногах, руках и ухе фигурки. Только хвост остался чистым. Довершили картину несколько стрелок и загогулин.

– Возьми курильницу! – приказала Фатима Жаккетте. – И иди со мной.

Они прошли в комнату, где сидел Масрур. Фатима положила перед евнухом доску и прямо под нос ему доставила курильницу, куда бросила ударную дозу благовоний.

Жаккетта уловила поднимающиеся от тлеющих щепочек волны сладко-дымного ладана, терпко-туманного сандала, обволакивающей мирры.

– Тазик вынеси! – бросила Фатима. Жаккетта бегом отнесла таз на кухню. Когда она пробегала по двору, увидела, что небо уже розовеет.

– Теперь вставай позади Масрура и держи его голову.

– Я боюсь! – всхлипнула Жаккетта.

– Не бойся, мой глупый ослик! Джинну ты не нужна. Это-правоверный, проверенный джинн. Не марид.[8] Христианскую душу он обойдет стороной. Я буду читать молитву. Держи голову Масрура, чтобы она вся была в дыму. Жаккетта неохотно встала за спиной Масрура, взяла ладонями его запрокинутую лысую голову и наклонила ее к дыму. И зажмурилась что было сил.

Фатима начала монотонно читать арабские заклинания. От перенасыщенного ароматами дыма щипало в носу, кружилась голова. Перед зажмуренными глазами Жаккетты крутились огненные круги. А низкий голос Фатимы словно пилил голову пополам. Сколько так продолжалось, Жаккетта не знала…

Она очнулась и выбралась из этого странного забытья, когда голова в ее руках задергалась.

– Все, мой цветочек! – устало сказала Фатима. – Джинн ушел. Открывай глаза и иди спать. Сегодня была трудная, а главное, бесполезная ночь.

Глава VI

Прошло несколько дней. Жаккетта покорно носила тяжелые браслеты и ожерелье и добилась кое-каких успехов в этом деле. По Жаккеттиным меркам, из нее получалась восточная женщина хоть куда. Толстая, гладкая, густо накрашенная. И одежда, и украшения – все как надо. Казалось бы, ну что еще? Все трудности позади, можно наслаждаться новой жизнью.

Не тут то было!

– Двигай персиком, пожалей мою печень! – стонала заломившая брови Фатима, отбивая такт ладонями.

Масрур выводил затейливую мелодию на флейте.

– Так, так, так-так-так, двигай, двигай, вращай!

Жаккетта двигала «персиком» неправильно.

– Цветочек мой, пока ты – настоящее бревно! – утирала пот Фатима. – Ты должна быть и огонь, и лед, и сад, полный роз! Персиком двигай, персиком! Смотри!

Фатима вышла на середину ковра и задвигала «персиком» так, что все вокруг затряслось.

– Аллах создал мужчину, чтобы управлять вселенной, а женщину – управлять мужчиной. Умная женщина – любимая женщина, богатая женщина, счастливая женщина. Нет плохих мужчин – есть глупые женщины! Умей владеть своим телом – и ты покоришь мужчину, даже если будешь с головой закутана в ковер! Сколько раз я тебе это говорила? Наверное, сколько звезд на небе! Двигай персиком, двигай! Своим неуклюжим топотом ты надрываешь мне сердце!

Жаккетта честно старалась, но «персик» двигался плохо. Ничего не выходило.

– А еще хотела быть альмеей! – укоризненно говорила Фатима. – Ты не любишь свое тело, ты не дружишь со своим телом! Это ваши глупые священники вбивают в ваши головы запрет любить тело. Душа, душа! Почему тело должно мешать душе?! Любовь – это дар Аллаха людям! Великий пророк Мухаммед сильно любил женщин, детей и благовония. Это не мешало пророку слушать Аллаха и нести его волю правоверным людям!

А все ваши святые женщины не любят, боятся их больше чумы. Сидят одни, грызут корешки вместо еды. И хотят разделить мир: женщины – в одну сторону, мужчины – в другую. Между ними – стена, и пусть все только молятся. А как тогда будут дети, если любовь – грех? Если люди будут верить вашим святым, уходить в монастыри и думать только о душе, все умрут, и привет! Нет больше людей! Может, ваши святые так говорят, потому что больше любят мальчиков, чем женщин? А?

– Неправда! – всхлипнула Жаккетта. – Не так все! Не врите про наших святых! Они хорошие!

– А кто говорит, что плохие? – удивилась Фатима. – Глупые просто. Ну-ну, не реви! Я не хотела тебя обидеть. Давай отдохнем и покушаем. Может, после еды дело пойдет…

И после еды дело не пошло. Жаккетта топталась на ковре с тем же успехом, что и до обеда.

– Масрур! – закатив глаза, патетически воззвала к евнуху Фатима: – Если бы ты был мужчиной, разве пустил бы ты такую неуклюжую девушку дальше кухни?

Масрур перестал играть и что-то ответил хозяйке. Фатима оглушительно расхохоталась.

– Эта старая пустынная лиса говорит, что если бы по воле Аллаха он остался мужчиной, ты была бы его любимой женой. Даже если бы ты не только танцевать, но и ходить не умела. Он бы носил тебя на руках, ах мошенник! Но он сказал мудрую вещь. Надо, чтобы ты посмотрела, как танцует настоящая женщина! Перестань вытаптывать ковер, иди сюда! Будем опять кушать, твое лицо похудело! Не горюй, мой цветочек! Фатима может сделать гурию и не из такого бревна!

– Ну вот пришел вечер, пришел час для сказки! Слушай же дальше, мой цветочек.

Ала ад-Дин сидел дома и ждал, когда пройдут три месяца. Прошли уже два месяца. И матушка Ала ад-Дина вышла как-то в город купить масла. Смотрит – купцы запирают лавки, вешают цветы, зажигают свечи и светильники, по улице скачут воины с факелами.

Матушка спросила у купца: «Почему такой переполох?» «О женщина! – говорит купец. – Ты, видно, нездешняя! Сегодня вечером сын визиря берет в жены дочь султана!»

Матушка забыла про масло и побежала к Ала ад-Дину. «О горе, сынок! – закричала она. – Султан обманул тебя. Сегодня он выдает свою дочь за сына визиря! Этот визирь – плохой человек. Еще в диване он смотрел на меня так, словно хотел укусить!»

Ала ад-Дин растерялся, но вспомнил про джинна и повеселел. «Не бойся, матушка! – сказал он. – Ложись спать, и утро будет добрым! Сыну визиря не видать царевны, как своих ушей!» Он потер лампу, и джинн возник в клубах дыма. «Слушай меня, раб лампы! – говорит Ала ад-Дин. – Сейчас ты полетишь во дворец султана и, как только сын визиря войдет к Бадр аль-Будур, принесешь их сюда до того, как он возьмет девственность дочери султана!»

Мой цветочек, ты ведь давно отдала свою девственность? А? Я думаю, ты имела не одного мужчину!

– Угу! – пробурчала Жаккетта.

– Жалко… – зевнула Фатима. – Несверленая жемчужина идет дороже. Обычный господин – странный человек: он наслушается сказок от свой бабушки, а потом хочет сразу и горячей любви, и первым взломать решетку в девичий сад. Только умный господин знает, что всему нужно время, а для горячей любви не один садовник должен поливать розу в саду, чтобы лепестки ее набрали силу. Можно было отвести тебя к лекарю, починить твою решетку и опять сделать невинной девушкой. Глупая Бибигюль так бы и поступила. Но Фатима умная. Какой дурак поверит, что девушка, которую вынесли, как мешок, с пиратского корабля, осталась нетронутой. Так на чем я остановилась?

Только сын визиря забрался на ложе дочери султана, джинн поднял их прямо вместе с постелью и поставил в доме Ала ад-Дина. «О раб лампы! Возьми этого червяка! – говорит Ала ад-Дин. – И отнеси его в тот домик, куда ходят по нужде. А утром забери его и царевну и доставь обратно во дворец!» – «Слушаю и повинуюсь, о повелитель!» – сказал джинн и закинул сына визиря в холодный нужник.

А Ала ад-Дин вошел к дочери султана и сказал:

«Не бойся меня, о прекраснейший цветок мира! Я не обижу твоей девственности и не позволю сделать этого ничтожному сыну визиря!» Ала ад-Дин лег рядом с царевной и положил между собой и ею обнаженный меч. Он проспал так до утра, не тронув девушку. Утром джинн унес ложе обратно.

Султан пошел к дочери узнать, понравился ли ей муж, но царевна надула губы и ничего не сказала. А сын визиря сбежал домой поменять вонючую одежду и отогреться, потому что сильно замерз. Султан очень удивился.

На другую ночь было то же самое. Утром султан взял визиря и опять пошел к дочери. Бадр аль-Будур сидела и злилась, а сын визиря стучал зубами. Султан пришел в великий гнев, вытащил свою саблю, чей клинок был украшен мудрыми изречениями из Корана, и сказал: «Если, моя дочь, ты не скажешь, почему нет радости на твоем лице, я отрублю тебе голову!» – «Пощади меня, отец! – говорит царевна. – Я в великой печали, и вот причина. Уже вторую ночь, как только мой муж всходит на мое ложе, появляется страшный джинн. Он относит меня в маленькую комнату, где красивый юноша кладет на постель меч и спит рядом до утра, не причиняя мне зла». «Это правда?!» – спросил султан у сына визиря. – «Правда, о повелитель! – ответил тот. – Моя судьба печальней, чем участь царевны. Меня бросают в маленький холодный домик, где страшно воняет. Третьей ночи мне не пережить! Я не хочу быть мужем царевны Бадр аль-Будур, мое здоровье слишком слабое».

Сильная печаль пронзила желчный пузырь у визиря. Он сказал: «О царь царей! Дозволь еще одну ночь! Мы поставим вокруг ложа стражу с обнаженными клинками!» – «Зачем? – пожал плечами султан. – Мне не нужен такой брак!»

Визирь с сыном покинули дворец. И глашатай стал кричать в городе об отмене брака.

И вот прошло три месяца. Матушка Ала ад-Дина отправилась в диван. А султан уже забыл, что обещал свою дочь Ала ад-Дину. И когда он увидел бедное платье женщины, он растерялся и спросил визиря: «Что ты думаешь?» А визирь пылал злостью и завистью. Он сказал: «О царь царей, неужели ты выдашь свою дочь за бедняка?» – «Но ведь я обещал!» – сказал султан. «Вели принести еще камней, много камней! – посоветовал хитрый визирь. – Он не принесет, и брака не будет!» – «Слушай меня, женщина! – сказал довольный султан. – Пусть твой сын даст за мою дочь еще сорок таких блюд, и сорок невольниц нести блюда, и сорок рабов охранять невольниц. Тогда я отдам дочь!»

Опечаленная матушка шла домой и думала: «Где взять невольниц, где взять рабов?»

Ала ад-Дин выслушал ответ султана и утешил матушку: «Не печалься! У нас будет все! Иди на рынок и купи то, что обрадует твое сердце!»

Мой цветочек, утром мы сходим на рынок к продавцу благовоний, у меня кончился благоухающий нард и душистая хна. Великий властелин древности, повелитель джиннов Сулейман, сын Дауда, очень любил благовония и говорил своей любимой: «Твой запах приятен мне, имя тебе мирровое масло!» А он был мудрый человек и зря слов на ветер не бросал! Поэтому ты должна крепко помнить эти слова и всегда иметь ароматы в нужном количестве.

Ну вот, когда матушка ушла, Ала ад-Дин потер светильник и приказал джинну: «О раб лампы! Доставь мне сорок блюд, полных драгоценными камнями! Сорок невольниц, красивых, как луна, и сорок полных сил рабов. И пусть на них будут роскошные одежды!» И в тот же час во дворе стало тесно от рабов и невольниц.

Только матушка пришла с рынка, Ала ад-Дин сказал: «Не снимай покрывала. Иди в диван, веди невольниц и рабов». И матушка Ала ад-Дина повела сорок невольниц и сорок рабов во дворец. А люди выбегали из домов и не верили своим глазам.

Султан тоже не верил своим глазам, он считал блюда, смотрел камни, трогал мускулы у рабов и щупал невольниц. «Скажи своему уважаемому сыну, что я принимаю его выкуп за мою дочь и отдаю царевну Будур в жены Ала ад-Дину! – сказал султан. – Вечером я жду вас с ним во дворце». И поспешил увести невольниц в гарем, откуда не выходил до вечера.

Все, мой цветочек, я устала.

Оставшуюся ночь Жаккетте снилось, что страшный, похожий на пьяного копейщика Шарло, джинн носил ее на тюфяке над спящим городом. И кричал: «Двигай персиком!»

Носить покрывало как настоящая восточная женщина – тяжелый труд. Надо так закутаться им с головой, чтобы в щелочку виднелся только один глаз. Жаккетту по всем правилам окутали покрывалом, и ей казалось, что теперь она – одноглазый ифрит. С непривычки глаза съезжались в кучку, и одноглазо смотреть на мир было неприятно. Даже голова разболелась.

Крупнейший городской базар оглушил Жаккетту звуками и запахами. Насколько тихими и безлюдными были улочки мусульманского города, настолько шумным и многолюдным был восточный сук.

В лавках, на лотках, просто на земле (в корзинах и на ковриках) лежали груды самых разнообразных товаров, притягивающие к себе яркостью красок, красотой форм и дразнящими нос запахами. В темных углублениях, расположенных в наиболее удобных местах лавок, где прятались более дорогие товары, сидели самые солидные люди города – уважаемые торговцы, про которых даже пророк (да благословит его Аллах!) сказал: «Прекрасно положение, созданное богатством!»

Жаккетта боялась, что в такой толчее людей, животных и товаров ее или кто – нибудь толкнет, или укусит навьюченный осел, или она свалится на коврик, где египетскими пирамидами выложены фрукты. Пока они дошли до лавки с благовониями, Жаккетта сто раз вспотела.

Фатима долго выбирала нужные благовония и нудно (на взгляд Жаккетты) торговалась с владельцем лавки из-за каждого дирхема. Судя по довольным ноткам в голосе хозяйки, сама Фатима так не считала и вела торг, наслаждаясь процедурой. И Аллаху было угодно, чтобы в этот же час в лавку пришла Бибигюль.

Она увидела покрывало своей врагини и с порога кинулась в атаку.

– Приветствую тебя, Фатима, мир тебе! – пропела Бибигюль. – Во имя Аллаха высокого, великого! Я вижу, дела у тебя идут неблестяще, раз ты сражаешься за каждый фельс и покупаешь не больше кирата.[9]

– Мир и тебе, Аллах великий да будет к тебе милосерден! – спокойно отозвалась Фатима. – Ты не заглядывала в мой сундук, чтобы так говорить!

– Но ведь ты по-прежнему ездишь на ослике? – осведомилась Бибигюль. – Моя служанка тоже так делает. А зачем ты притащила с собой в порядочную лавку очесок пакли, подобранный тобой у корабля? Предложить этот обрывок лохмотьев в обмен на щепотку шафрана? Это будет невыгодная сделка для почтенного господина Махмуда, чьи дела, по воле Аллаха, идут прекрасно, и кому нет нужды брать заботы о содержании невольницы, которая не обрадует ни глаза, ни слуха.

– Чего хочет Аллах, то бывает, а чего не хочет он, того не бывает! Несравненная Бибигюль, ты пришла сюда сделать покупки или расплескать свою злость, потому что твой кошель пустой? – бросила Фатима.

В пылу перепалки, чтобы обозлить свою соперницу, она, не торгуясь, купила у купца драгоценные благовонные четки, чьи бусины были сделаны с добавлением мускуса и амбры.

– Ручки у моей бирюзовоокой красавицы так нежны, – басом пояснила Фатима торговцу, метя стрелу в Бибигюль, – что только подобные четки могут перебирать ее крохотные пухленькие пальчики.

– Неисповедимы пути Аллаха! – так же торговцу сообщила Бибигюль. – Нежные ручки у служанки!

И потребовала четки еще дороже. Сообразительный купец тут же поднял цену точно таких же на треть.

Тогда Фатима купила украшенную резьбой коробочку и палочку слоновой кости, предназначенные для хранения и нанесения кохла.

Бибигюль в ответ купила серебряный кувшинчик для ароматического масла.

Купец был в полном восторге от покупательниц, довольно потирал длинную, крашенную хной бороду и возносил хвалу Аллаху, столкнувшему в его лавке двух дам. Он получил в этот день такую выручку, какой не получал и за неделю.

Пока Бибигюль прикидывала, не прикупить ли для нужд дома пару-тройку макуков[10] розового масла и тем сразить противницу наповал, Фатима, считавшая, что отход с поля боя еще не поражение, решила удалиться.

– Извини, Бибигюль, приятно было поговорить с тобой, но нам пора! По воле Аллаха милостивого, у альмеи времени всегда мало. Надо успеть подготовиться к пиру. Люди любят мое искусство, каким наделил меня великий Аллах!

И Фатима с Жаккеттой гордо удалились.

Наступил вечер.

Покрывало взлетело в руках Масрура и опустилось на Жаккетту. Теперь она была полностью упакована. Рядом злилась уже одетая Фатима.

– Скорее! Масрур, ты ленивая ящерица!

По просьбе очень уважаемых людей города Фатима должна была на пиру показать искусство настоящей альмеи. (Двинуть, так сказать, «персиком» по правоверным.

Пользуясь столь удачно подвернувшимся случаем, Фатима решила усовершенствовать процесс обучения Жаккетты и наглядно продемонстрировать, как же правильно исполнять услаждающий сердца мужчин танец. Масрур взвалил на плечо мешок с финтифлюшками Фатимы, и они втроем вышли из калитки. Идти было недалеко, дом находился в этом же квартале.

Пир был уже в полном разгаре. Гости, обрызганные розовой водой, расположились в просторном, украшенном арками, резными, решетками и занавесками зале.

Сидя на роскошнейшем ковре за маленькими столиками, купцы угощали тощего, вредного на вид кади(судья), ради ублажения которого и был затеян пир. Фатима считалась гвоздем программы:

В углу трудились музыканты. Бухал барабан, ныла флейта, и звенели струны лютнеобразных инструментов. Фатима лично установила Жаккетту перед удобной щелочкой, откуда хорошо был виден весь зал, и отправилась переодеваться в праздничный костюм.

… Наконец пришло время небесным гуриям спустится на землю и посетить пир. Под звуки музыки на середину зала выплыла покрытая тонким, изукрашенным золотой тесьмой покрывалом, необъятная госпожа Фатима. Зрители приветствовали ее выход криками восторга.

Фатима затянула воющую песню на одной ноте, сбросила с себя покрывало и осталась только в узкой, собранной складками безрукавке и огненно-красных шальварах. Обнаженный живот вываливался из складок ткани, как тесто из квашни. Он нависал над чеканным золотым поясом, украшенным самоцветами; груди и бедра поражали необъятностью. Круглое, как блин, лицо было ярко накрашено. Расшитая драгоценными камнями маленькая бархатная шапочка кокетливо сидела на макушке. Черные косы альмеи были густо надушены жасмином и украшены золотыми подвесками.

Над столиками пронесся дружный стон восхищения. Некоторые гости даже вскочили на ноги.

Продолжая выть, Фатима принялась медленно раскачивать свой зад, словно тяжелый колокол. Живот, подобный чреву беременной бегемотицы, колыхался туда-сюда, гороподобные груди повторяли его движения. Фатима подчиняла обширное тело ритму музыки и заставляла каждую его складочку танцевать свой танец. Вся она ходила ходуном.

Среди мужчин началось оживление, граничащее с экстазом. К ногам бесподобной полетели мешочки с динарами, украшения и жемчужины. Все остальные искусники, забавлявшие гостей весь вечер, зеленели от зависти, но понимали, что таких высот им не достичь.

Почтенные гости, судя по всему, чувствовали себя так, словно уже прошли лезвие аль-Сираха, хватанули Струй аль – Кавсара[11] и, сидя у подножия корней дерева Туба, наслаждаются главным достоинством рая – общением с черноокими гуриями.

В душах не очень почтенных гостей звенели отчаянные, отточенные, как дамасский клинок, рубай Хайяма:

Лунным светом у ночи разорван подол… Ставь кувшин поскорей, виночерпий, на стол! Когда мы удалимся из дольнего мира, Так же будет луна озарять этот дол. К черту пост и молитву, мечеть, и муллу! Воздадим полной чашей Аллаху хвалу! Наша плоть в бесконечных своих превращению То в кувшин превращается, то в пиалу. Слышал я, что в раю, мол, сады и луга, Реки меда, кисельные, мол, берега. Дай мне чашу вина! Не люблю обещаний. Мне наличность презренная дорога. Веселись! Невеселые сходят с ума! Светит вечными звездами вечная тьма. Как привыкнуть к тому, что из мыслящей плоти Кирпичи изготовят и сложат дома? Лучше пить и веселых красавиц ласкать, Чем в постах и молитвах спасенья искать. Если место в аду для влюбленных и пьяниц, То кого же прикажете в рай допускать? О мой шах, без певцов и пиров и без чаши вина Для меня нетерпима цветущая в розах весна. Лучше рая, бессмертья и гурий, и влаги Кавсара Сад, и чаша вина, и красавицы песнь, и струна.

Глава VII

Когда Фатима, Жаккетта и Масрур отправились домой, ночь была в полном разгаре. Лунным светом, действительно, был разорван у ночи подол. Хотя в глубоких лабиринтах улиц темнота таилась беспрепятственно. Но над темным ущельем улицы, ограниченной глухими стенами с редкими, наглухо закрытыми воротами, неприметными калитками и спрятанными за резными фонарями-ставнями окнами, сияло лунно-звездное небо.

Фатима, страшно довольная успехом, самолично несла мешочек с подарками. Вспоминая вечер, она покачивала на ходу бедрами и тихо напевала себе под нос.

Жаккетта, изредка зевая, плелась за ней. Пользуясь тем, что в берегах улицы ночь темна, она с Удовольствием откинула с лица покрывало.

Им оставалось пройти еще пару перекрестков. Внезапно на безлюдной улице от стены отделилась смутно различимая фигура и метнула что-то в их сторону. Реакция у Фатимы оказалась молниеносной. Она схватила Жаккетту за плечо и резко дернула на землю. И свалилась сама рядом, словно мешок с зерном, сброшенный с седла. Тяжелый камень врезался в стену как раз над ними и, срикошетив, упал рядом с головой Жаккетты. Нападавший учел их падение и швырнул еще один камень, целясь ниже. И пустился наутек к ближнему перекрестку. Камень еще летел в воздухе, а он уже мчался вдоль стены.

Но тут в действие вступил Масрур. Скинув на землю мешок с нарядом госпожи, он выдернул из ножен свой неразлучный тяжелый кривой нож. Масрур делал им все – от свежевания барашка до чистки яблока. Масрур метнул свое оружие вслед убегающему. Нож, вращаясь в полете, как падающее семечко ясеня, настиг убегающего. Все произошло очень быстро и тихо. И камень, и нож достигли цели одновременно. Но камень, в отличие от ножа, не попал.

Фатима встала и шепотом произнесла очень длинную фразу по-арабски. Главным еловом, повторяющимся через каждые три-четыре, было «аш-шайтан». Жаккетта тоже поднялась и стряхнула с покрывала осыпавшиеся со стены кусочки глины.

Они подошли к лежащему человеку. Он был убит наповал. Масрур вытащил из тела человека свой нож, вытер об одежду убитого и убрал обратно в ножны.

– Эта собака из тех шакалов, что за медную монету может убить родную мать! – сплюнула Фатима, осмотрев убитого и опять опуская покрывало на лицо.

Жаккетта без сил привалилась к стене, колени ее подгибались.

– Это привет от красавицы Бибигюль! – прошипела Фатима. – Мерзкая скорпиониха! Она Хочет напугать Фатиму! Масрур, мы дойдем одни. Ты бери этого дохлого осла и неси к задней калитке змеи Бибигюль! Это мой подарок и привет! Смотри, не накапай крови по пути! Пусть будет непонятно, где он убит!

Невозмутимый Масрур вытряхнул из мешка на руки Жаккетты шелковые одеяния Фатимы. Затем натянул пустой мешок на убитого и понес свою страшную ношу к дому Бибигюль.

Фатима с Жаккеттой припустили к дому.

Уже в своем дворике Фатима шлепнулась на скамеечку и с облегчением вытянула толстые ноги. Жаккетта сдернула с головы опостылевшее покрывало и села рядом.

– Ну мерзавка! Ну ведьма! Аллах великий, да отравит ей жизнь! – ругалась Фатима. – Попадись ты мне в темном месте, я сделаю из твоих кудрей лысую плешь! Дочь шайтана! Она смеет обижать Фатиму!

– А нас не схватят за убийство? – спросила дрожащая Жаккетта.

– Нет! – рявкнула Фатима. – Кто видел, что было? А? Кому надо ворошить грязь? Ты думаешь, Масрур зарезал человека? Нет! Масрур убил шакала! Кто знает, что шакал нападал? Только Бибигюль. Бибигюль найдет эту мертвую бродячую собаку у своего дома и поймет: – не надо обижать Фатиму. Если в ее голове ум есть, Бибиполь уберет мертвое тело и будет молчать! Все соседи на улице спят. Кругом живут порядочные люди, люди, которые не будут высовывать свой нос на улицу ночью.

– А почему вы говорили там по-французски?

– Потому, мой цветочек, что если кто и шел неподалеку, то он слышал чужую речь. Значит, кто говорил? Неверный говорил. А Масруру все равно, какой язык слушать! Пойдем в дом, спать не будем, будем ждать. Длинная ночь. Время сказок. Масрур долго не придет. Надо отнести мешок с подарком в другой конец города. И не попасться ночному сторожу, страже и прочим ненужным глазам.

– А его не поймают? – слабым голосом спросила Жаккетта.

– Все в руках Аллаха великого, всемогущего! От того, что будет, не убежишь, и нет ухищрений против власти Аллаха над его тварями! – вздохнула Фатима. – Не бойся, слезинка моего, глаза, Масрур должен прийти! Он в своей жизни убил столько человек, сколько ты не скушала фиников!

Фатима вошла в дом, спрятала полученные презенты и убрала праздничный костюм. Они с Жаккеттой совершили вечернее омовение, поели, каждая помолилась своему богу.

И потянулись часы ожидания…

– Матушка Ала ад-Дина бежала домой, и ум ее улетал от радости: «Мой сын – зять султана!» – рассказывала Фатима. – «О сынок! – сказала она. – Султан отдает за тебя дочь и ждет тебя вечером!» Ала ад-Дин потер лампу и вызвал джинна. «Слушаю, о повелитель!» – говорит джинн…

Надеюсь, Масрур уже прошел дом шейха Дауда…

«Принеси мне царские одежды! – говорит Ала ад-Дин. – И одежды, каких нет у любимой жены султана, для моей матушки! И достань мне коняг что пасется на земле туркмен и потеет кровавым потом! Пусть сбруя у него будет из золота и самоцветов, а попона – из полосатого мервского шелка! И приведи сорок невольников. В красивой одежде, на конях, и при кривых саблях! Пусть двадцать едут впереди меня, двадцать – сзади! И принеси мне мешок с динарами. А для моей матери доставь двенадцать невольниц – самых красивых, какие есть на свете!»

Мерзавка Бибигюль не попала бы в их число, это точно, как изречение пророка!

«Ты все понял, о раб лампы?!» – говорит Ала ад-Дин. «О да, мой повелитель!» – поклонился джинн. «Очень хорошо, а теперь неси меня в лучшую баню!»

И Ала ад-Дин вымылся, надушил себя благовониями, надел роскошные, одежды, сел на коня, и со своей свитой поехал во дворец. И город ахал, видя такого луноликого молодца и красавца, а Ала ад-Дин кидал из мешка динары в толпу.

Султан увидел, как великолепен его будущий зять, и усадил его рядом с собой в диване по правую руку от себя. А визирь чуть не умер от зависти.

«О царь времен, окажи мне великую милость!» – говорит Ала ад-Дин. «Чего ты хочешь? – спросил султан. – В моем сердце для тебя открыта дверь». – «Подари мне кусок земли рядом с твоим дворцом! – говорит Ала ад-Дин. – Я выстрою там дворец для прекрасноли-кой Бадр аль-Будур, достойный ее небесной красоты!»

Султан обрадовался и подарил Ала ад-Дину кусок земли. А потом велел привести судью и свидетелей и написал брачную запись царевны с Ала ад-Дином.

Когда заключили все условия, Ала ад-Дин встал и собрался домой. «О мой зять! – удивился султан и схватил его за рукав. – Куда ты идешь? Сегодня же твоя брачная ночь!» – «О нет, царь царей! – говорит Ала ад-Дин. – Я войду к царевне Будур, когда будет готов дворец. Это скоро!» И ушел.

– Мой цветочек, подойди к калитке и послушай: нет ли на улице шагов!

Жаккетта скользнула к калитке и долго стояла, прислушиваясь.

Было тихо, улица оставалась пустынной. Даже ночной сторож где-то пропал.

– Ничего не слышно! – доложила она, вернувшись.

– Будем ждать! – ответила Фатима и продолжила: – Ночью Ала ад-Дин потер лампу и приказал джинну выстроить великолепный дворец, весь из мрамора и порфира. И утром Ала ад-Дин поехал во дворец и опять бросал деньги людям. А султан стоял у окно и тер глаза: вчера был пустырь, сегодня – дворец!

«Это колдовство! – сказал ему визирь, чью печень сжигала зависть к Ала ад – Дину. – Не может человек так быстро построить дворец!» – «Это ты не можешь! – ответил султан. – Ала ад-Дин может!» И он приказал пригласить всех уважаемых людей города и закатил в честь Ала ад-Дина великий пир.

А вечером, когда раздался призыв к вечерней мо-Литве, султан приказал всем сесть на коней и ехать на площадь. Там гости состязались в воинский потехе, и против Ала ад-Дина никто устоять не мог. И царевна Бадр аль-Будур смотрела на это в окошко дворце, и полюбила его великой любовью.

А когда гулянье кончилось, Ала ад-Дин поехал в свой новый дворец, султан – в свой. И вечером царевна Будур со свитой отправилась во дворец своего мужа. И все люди держали факелы и светильники, и было очень красиво.

Ночью Ала ад-Дин вошел к своей невесте, и один Аллах знает, что они делали там вдвоем, но царевна благополучно стала женщиной.

Прохлада моих глаз, прошу тебя, послушай еще раз!

Жаккетга опять замерла у калитки, но никто не шел.

– Прошу Аллаха, пусть сохранит и оставит в живых раба своего Масрура! – вздохнула Фатима. – Он должен быть уже у дома Бибигюль, да укроет его Аллах великий и да не опозорит!

… И вот Ала ад-Дин счастливо зажил во дворце, и слава его стала не меньше, чем слава султана.

Но магрибиец, о котором, мой цветочек, Ала ад-Дин давно забыл, не забыл Ала ад-Дина. Он гадал на песке и не увидел, что Ала ад-Дин умер. В ярости он раскидал песок. Потом успокоился и еще раз погадал, еще – и в четвертый раз увидел, что Ала ад-Дин спасся, взял светильник, стал великим человеком и женился на дочери султана. И колдун чуть не умер от злости! «О, сын шакала! – вскричал он. – Я потратил много ночей, чтобы узнать о светильнике. Я потратил много денег и сил, а ты, паршивец, взял его без труда и утомления! Я убью тебя!»

И он поехал опять к Ала ад-Дину. И увидел он дворец Ала ад-Дина и обозлился еще больше. «О, сын портного! – сказал магрибиец. – Я вырою тебе могилу и убью тебя там!» Он раскинул песок и увидел, что лампа лежит во дворце, а Ала ад-Дин уехал на охоту.

«Вот он, мой час!» – воскликнул колдун и пошел к меднику. Там он заказал десять новых светильников, повесил их себе на грудь и пошел ко дворцу Ала ад-Дина. «Меняю новые лампы на старые! – кричал колдун, – Новые на старые!»

Царевна аль-Будур услышала крик и приказала служанке: «Посмотри, о чем кричит этот человек?» Служанка сходила и сказала: «Это сумасшедший, моя госпожа! Он меняет новые светильники на старые.» – «Смешно! – воскликнула Бадр аль-Будур. – В комнате моего супруга есть старый светильник, отдай его этому дураку. Посмотрим, даст ли он новый?» Царевна, как и думал колдун, ничего не знала про раба лампы! Магрибиец обменял старый светильник на новый и чуть не умер от радости. Он пришел в караван-сарай, заперся в своей комнате и потер лампу.

«Слушаю и повинуюсь, о повелитель!» – сказал раб лампы. «Возьми меня, дворец Ала ад-Дина и царевну Бадр аль – Будур и унеси в Магриб!» – приказал колдун. И раб лампы сделал это.

А султан утром посмотрел в окно: нет дворца, нет дочери, единственного ребенка! Есть пустырь. «А я говорил! – зашептал в его ухо визирь. – Ала ад-Дин колдун и подлец!» И султан приказал схватить Ала ад-Дина, бросить его в темницу и на следующий день отрубить, ему голову.

Но люди, которым Ала ад-Дин раздавал много денег, узнали о приказе султана…

Всегда, мой цветочек, полезно иметь человека; которому ты делал добро. Только у этого человека должна быть хорошая память.

… Люди собрались у дворца и начали бить окна и ломать двери, а некоторые даже полезли на стены. Визирь испугался и побежал к султану. «О повелитель, прости этого мерзавца, иначе народ убьет и тебя, и меня!» И султан освободил Ала ад – Дина и отпустил его на все четыре стороны.

Ала ад-Дин, полный горя, пошел прочь из города. Он шел, плакал и стонал: «Где дворец? Где жена?» И хотел утопиться в реке. Но вода была холодной. Ала ад-Дин сел на берегу и начал ломать руки. И задел перстень, который дал ему магрибиец. Перед Ала ад-Дином возник джинн. «О, раб перстня! – обрадовался Ала ад-Дин. – Верни мне дворец, верни мне жену!» «Я не могу сделать это, повелитель! – развел руками джинн. – Дворец унес раб лампы, и только он может вернуть его на место». – «А можешь ты отнести меня туда, где теперь мой дворец?» – «Могу!» – сказал джинн и отнес Ала ад-Дина в Магриб.

А была ночь. Ала ад-Дин увидел свой дворец, обрадовался и прямо на земле заснул.

Утром он нашел ручей, совершил омовение и сотворил утренний намаз. И сел перед окнами дворца. Госпожа аль – Будур выглянула из окна и увидела своего мужа. Царевна открыла потайную дверь, и Ала ад-Дин вошел во дворец. «О жена, ты не видела мой старый медный светильник?» – спросил Ала ад-Дин. «О мой господин! – заплакала царевна. – Я своими руками отдала его магрибийцу и потому сейчас здесь». – «Ум у женщины, что у курицы! – говорит Ала ад-Дин. – А где сейчас колдун?» – «Он каждый вечер приходит ко мне, говорит, что мой отец казнил тебя, хвастает светильником и уговаривает пустить его на мое ложе. Обещает такую сладкую любовь, какой не знала ни одна женщина! Я его ненавижу!»

«Правильно, жена! – говорит Ала ад-Дин. – Врет он все. У него такая же горячая любовь, как у старого мерина! Теперь я с ним разберусь. Где он прячет лампу?» – «За пазухой, мой господин!» – «Жди меня здесь! – говорит Ала ад-Дин. – Я скоро приду и скажу, как мы обманем проклятого колдуна».

Ала ад-Дин долго думал, а потом пошел в город и купил в лавке на два дирхема банжа. И вернулся к царевне. «Сегодня ты сделай вид, будто хочешь узнать, как горяча любовь у этого козла! – говорит Ала ад-Дин. – Предложи ему вина, а в последнюю чашу подсыпь банж.[12]

Когда он заснет, я сделаю все, что надо!» – «Слушаюсь, о мой любимый!» – сказала царевна и пошла надевать красивое платье.

Вечером магрибиец пришел к дочери султана и видит: сидит царевна веселая, в красивых прозрачных одеждах, глаза накрашены, локоны надушены, на голове жемчужная сетка. «О мой господин! – говорит царевна тоненьким голоском. – Я решила, что не буду грустить. Я хочу слушать музыку, пить вино, А потом я хочу узнать, какую горячую любовь подаришь мне ты!» – «О звезда моего сердца! – растаял магрибиец. – Я дам тебе такую горячую любовь, какой не даст ни один мужчина! Ты правильно сделала, что забыла Ала ад-Дина! Сегодня ночью ты поймешь, какая разница между глупым ослом и неистовым жеребцом! Жеребцом, как ты понимаешь, буду я!»

«Сын гадюки! – думал Ала ад-Дин за дверью. – Это я-то глупый осел?! Да у меня пыла больше, чем у дикого верблюда! Горячее меня нет скакуна на земле! Я один ласкал весь гарем султана, когда он болел, устав от мужских обязанностей, и невольницы сильно скучали. Гарем возносил хвалу Аллаху за мою силу и мощь! Ни одна не была обижена, что ее обошли и отвесили меньше, чем другим!»

«О мой господин! – продолжала тем временем царевна, и голос ее звенел, как колокольчик. – Твои слова зажигают огонь в моем розовом саду! Скорей неси вино, будем пить, будем петь, будем тушить мой пожар! А?!» Магрибиец ошалел от радости и побежал за вином и музыкантами.

И вот наступила ночь.

Царевна аль-Будур танцевала перед колдуном с грацией каирской и истомой нубийской, жаром индийским и томностью александрийской. А магрибиец пил чашу за чашей. «О моя небесная гурия! – говорил он, подмигивая царевне, когда хмель уже взял язык его в плен. – Подожди, скоро я воткну свой клинок в твои ножны!»

«Только не промахнись, о косоглазый!» – злился за дверью Ала ад-Дин.

«О да, мой господин! – кивала Бадр аль-Будур. – Твое серебряное копье попадет в мое золотое колечко! Выпей еще эту чашу!» Магрибиец выпил последнюю чашу, в которой был банж, и бедная Бадр аль-Будур так и не узнала, чем отличается его любовь от любви других мужчин! Потому что Ала ад-Дин отрубил колдуну голову.

«Иди в другую комнату, жена! – сказал он. – И жди меня. Я сделаю дела и возмещу тебе то, что обещал колдун. Неистовый жеребец! Ха!»

Когда царевна ушла, Ала ад-Дин достал у магрибийца из-за пазухи лампу и потер ее. «Слушаю, мой повелитель!» – сказал джинн. «Отнеси дворец с нами обратно, раб лампы! Но сначала принеси мне напиток, что увеличивает мужскую силу!» – приказал Ала ад-Дин. «Слушаю и повинуюсь!» – поклонился джинн и исчез.

И некоторое время спустя Ала ад-Дин вошел к царевне аль-Будур. И трудился так, как не трудился со всем гаремом султана!

А утром дворец стоял на месте. Султан увидел его и кинулся проведать свою единственную дочь. Найдя царевну живой и здоровой, он простил Ала ад-Дина. И все они зажили счастливо.

Только Бадр аль-Будур долго ломала голову: ведь если по воле Аллаха магрибиец все равно принял бы свою смерть от Ала ад-Дина, может, не стоило отвергать его любовь? Может, он не врал, а говорил правду? Как теперь узнать?

Вот такая история, мой цветочек, произошла с Ала ад-Дином, сыном бедного портного.

… Уже на рассвете пришел грязный, покрытый пылью Масрур. С пустым мешком.

Наверное, количество все-таки перешло в качество, и наглядное обучение сыграло свою важную роль. После того вечера Жаккетта задвигала «персиком» более-менее правильно.

– Молодец! – хвалила ее Фатима. – Двигай персиком, двигай, колыхай! Ты должна бросать взгляды на господина, взглядом все обещать господину, но сразу ничего не давать господину! Знай себе цену! Но когда глаза господина уже будут метать искры, скажи ему самым нежным голосом… И Фатима произнесла арабскую фразу.

Жаккетта билась и так и этак, но повторить ее правильно не смогла.

– Ладно! – махнула рукой Фатима. – Скажи ему на своем языке: «О мой господин, любовь к тебе поселилась в моем сердце, и огонь страсти сжег мою печень!» Умный господин поймет, а глупый попросит ученого человека перевести и все равно поймет! И когда он это поймет, ум его воспарит от радости, а это значит, что он попал в твои сети! —

Фатима развалилась на подушках.

– Весь город шепчет, что Бибигюль нашла в своем саду зарезанного человека1. – довольно сообщила она.

– А разве это не тайна? – удивилась Жаккетта, продолжая двигать «персиком».

– Конечно, тайна! – кивнула Фатима. – Потому и шепчет, а не кричит на весь базар. Нет мощи и силы ни у кого, кроме как у Аллаха высокого, великого! Бибигюль заплатила кади большие деньги, чтобы не было шума. Помнишь того старика на пире? Он подарил мне ножной браслет!

Излучающая довольство Фатима подняла ногу и показала красивый браслет.

– Он сказал, что у меня такая бесподобная маленькая ножка, словно конец бурдюка, бедра, как подушки, набитые страусовыми перьями, а между ними вещь, которую бессилен описать язык и при упоминании которой изливается слеза! Ах, старый бесстыдник!

Жаккетта с некоторым сомнением осмотрела слоноподобные окорока госпожи, но потом решила, что по сравнению с толстенной и правда похожей на подушку ногой, пухлая ступня кажется маленькой. Кто их знает, эти бурдюки, может, у них именно такие концы.

– И что без тяжелых браслетов я буду парить над землей, и меня унесет в море ветер! Ах, баловник! – игриво закончила Фатима. – Продолжай танцевать, мой цветочек!

Жаккетте было не по себе. Она сердцем чувствовала, что тот вечер прервал тягучую, как медовые сладости и восточные песни, череду событий. Поэтому она даже не удивилась, когда вошел серьезный, собранный Масрур и, обращаясь к хозяйке, пропищал:

– Шейх Али!

Фатима вскочила с подушек и торжествующе пророкотала:

– Так вот чего ждала эта мерзавка Бибигюль! Как я могла забыть! Шейх Али идет из пустыни! Шейх Али!

У Жаккетты сжалось сердце. Она сразу стала чужой в этой комнате. Товар, только товар…

Глава VIII

Молодой шейх Али Мухаммед ибн Мухаммед ибн Али ибн Хилаль Зу-с-сайфайн сидел в главном зале своего дома в Триполи, и гнев в нем кипел, как горный поток в запруженном ущелье Атласских гор. Сегодня был день покупки женщин для гарема. Только глупец, не знающий жизни правителей и вождей, может думать, что делается это исключительно ради удовольствия.

Чем выше поднял Аллах человека, тем меньше он свободен в своих действиях. Полная свобода есть только у нищего бродяги, бредущего по бесконечной дороге под вечным небом. Правитель, чтобы достичь цели, должен опираться на людей. Еще Второй Учитель1[13] говорил, что человек может достичь необходимого в делах и получить наивысшее совершенство только через объединение многих людей в одном месте. Великие слова!

Но почтенные люди в городе как сговорились! Твердят, что появилась французская принцесса, которая послужит украшением гарема шейха Али. Только и слышно: шейх и французская принцесса, шейх и французская принцесса! И сейчас, на смотринах принцессы, шейх не мог понять: его ли считают дураком, или все вокруг посходили с ума по прихоти Аллаха!

Он с отвращением посмотрел на стоящую перед ним девицу в иноземном платье. На память пришли бессмертные строки Хорезми:

Мир, потрясенный чудом красоты, Пал перед войском прелести твоей! С тобой в сравнении гурия смугла, Луна Новруза – лук твоих бровей. Мой слух – Фархад, слова твои – Ширин. Твой чудный взгляд – кашмирский чародей. Приличествует родинка щеке, Твое подножье – голове моей. Твои глаза – нарцисса лепестки. Твои уста – Цвет аргавана, нет, еще красней! Чем для меня запретней твой гранат, Тем жар любви в крови моей сильней! Китай, Кашмир тобой изумлены. Сражает льва стрела твоих очей. Твоей улыбкой сахар пристыжен, Терзает гурий зависть неба к ней. Не смейся! Гурии сойдут с ума, Увидев зубы жемчуга белей! Все девы рая в множестве своем Не стоят завитка твоих кудрей!

Увидел бы мудрый поэт это чудо, каким бы эпитетом он ее наградил?

Худая, так что кости выпирают и на руках просвечивают синие жилки. Спина неестественно выгнута, так что живот выпирает вперед, плечи сутулые. Какой сумасшедший догадается сравнить такую со стройным кипарисом?

А лицо! Высокий до неприличия лоб. (Шейха передернуло.) Франки, наверное, бесноватый народ, раз считают красавицами таких лысых уродин! Где бровь, изогнутая луком? Где копья черных ресниц, обрамляющие горящие страстью глаза? Чтобы различить эти брови, нужен астроном, обладающий зорким глазом и способный разглядеть самые маленькие звездочки. Лицо красавицы смущает солнце бесподобной формой. Это же обрамленное светлыми волосами яйцо не смутит даже таракана. Где незыблемые каноны красоты, так дивно воспеваемые поэтами? Стройный стан, подобный кипарису? Черные волосы, гиацинтами обрамляющие луноликое лицо? Черные брови, подобные крыльям птиц? Глаза – самоцветы? Розы щек и выточенные из коралла уста, прячущие жемчуг зубов? Груди, подобные спелым плодам? Бедра и ягодицы, словно подушки, набитые пером страуса? А взгляд?! Где это видано, чтобы женщина смотрела на мужчину, как гусь на скорпиона? Не отводя глаз, словно она не женщина, а он не мужчина!

Не такой представлялась шейху французская принцесса. Мнилось – да простит эти думы Аллах! – ласково улыбнется красавица, чья кожа бела, не опаленная солнцем пустыни, чьи темные волосы вьются вдоль щек и спускаются на полную грудь. Губы, как лепестки розы, приоткрыты, не дают спрятаться жемчугу зубов. Слюна благоухает мускусом. Мягкость и округлость ее форм вызывают на языке сладость меда. Она стройна, гибка и соразмерна, и все языки ойкумены не могут описать ее красоту и прелесть. И при взгляде на нее язык сам говорит:

Что это за очи! Их чье колдовство насурьмило? Розы этих ланит! Чья рука их взрастила? Эти кудри – как мрака густые чернила, Где чело это светит, там ночь отступила!

При взгляде же на эту заморскую диковинку ничего не приходит на ум, кроме как:

Спаси меня, о боже правый, От бабы злобной и лукавой! О, если бы я к ней вошел, То напоил себя отравой!

Опытная Бибигюль, которая пристроила в разные места не один десяток девиц, давно поняла, что дело неладно.

Скоро стало безнадежно ясно, что шейх Али совсем не пылает от восторга при виде французской принцессы. И в душе Бибигюль заклокотала ярость, как кипящее масло в котле из красной меди. Этот дикий, необузданный, некультурный кочевник, оказывается, и не видел настоящих женщин. И теперь не может понять, какую изысканную вещицу ему предлагают. Такие деньги, такие возможности уплыли из рук, и все ради того, чтобы теперь смотреть, как хмурится этот темный дикарь, да плюнет ему в тюрбан Аллах!

Но если этот поганец не возьмет французскую принцессу, это будет урон, который долго не восполнишь. На всех углах будут судачить: шейх Али отказался купить у Бибигюль девушку. А может, это вовсе не принцесса? А может, она полна скрытых изъянов?

Урон делу, урон репутации, выброшенные на ветер деньги. Все великие планы зачеркнула нахмуренная бровь полоумного, бесноватого шейха! Ну какого шайтана ему еще нужен? Французская принцесса, в золотом платье, с веером?! Вот и пойми этих мужчин!

Шейх Али. тоже свирепел. Когда задумаешь великое дело во славу Аллаха, ты уже не принадлежишь себе.

И, хочешь не хочешь, придется покупать эту лысую ящерицу, при взгляде на которую пропадает всякое желание. Но не будет он мужчиной, если заплатит за невольницу лишний дирхем! Он покупает только французскую принцессу, а не женщину, шайтан ее побери вместе с подсунувшей это чудо Бибигюль!

Видимо, люди Тарабулюса слишком много общаются с неверными, и Аллах в наказание залепил им грязью глаза, раз они считают эту мумию красавицей!

Жанна изучала лицо будущего владельца и тоже пылала яростью, сравнимой разве что с извержением вулкана. Этот чернобровый мрачный мусульманин (чтоб ему пусто было!) смеет осматривать ее так, словно она хромой осел на продажу. Ее, вдову герцога и придворную даму, славящуюся своей красотой от Бордо до Ренна! И у Бибигюль рожа кислая, словно она вместо апельсина лимон съела! Что-то не возникло у них с шейхом согласия! А сколько слов было напето про вождя племени и бесподобного мужчину!

Задним числом Жанна отчаянно жалела, что не согласилась на предложение евнуха и не передала весточку тринитариям. Но было уже слишком поздно.

Совсем не за те деньги, которые рассчитывала получить с этой сделки Бибигюль, французская принцесса была продана в гарем шейха Али.

Жанна поменяла владельца.

Ни та, ни другая сторона не были довольны и уносили разочарование в душе.

После такой бесполезной траты денег шейху Али опротивел мир вокруг. Смотреть на вторую, наверняка такую же жемчужину сил не было. «Слава Аллаху великому, слава властителю власти! – горько думал шейх Али, – Поистине сегодняшний день благословен с начала до конца, ибо звезда его принесла счастье в лице французской принцессы – вылитой ящерицы, а содержание книги видно по заглавию. Сегодняшний день – день ящериц. Хвала Аллаху, который спрятал красивых девиц и заполнил мир ящерицами!»

Но мужчина не уронит лица и, стиснув зубы, шейх приготовился к новой пытке, твердо решив больше сегодня ничего не покупать. Даже уздечку ослу.

Необъятная закутанная женщина вывела на середину комнаты чуть спотыкающуюся невольницу и резким движением, как ваятель со статуи, сдернула с нее покрывало. Шейх почувствовал, как сердце его начало оттаивать…

… Как всегда, в последнюю минуту обнаружилось, что многое упущено, недосказано, недоделано.

Фатима, несмотря на полноту, все утро пушинкой носившаяся по городу и провернувшая массу дел, а главное, договорившаяся о показе своей невольницы шейху Али, всовывала Жаккетту в тончайшие шальвары из химского шелка, натягивала на нее индийские деревянные футляры-чаши для поддержки и украшения грудей, застегивала их на спине, навешивала везде, где только можно повесить и надеть, украшения. И успевала давать последние ценные советы.

Тут же печальный Масрур варганил в котле какое-то варево.

– Даже во сне помни, мой цветочек! – рявкала Фатима, подрисовывая Жаккетте глаза и брови. – В гареме нет друзей! Держи язык на запоре, а ум на страже. Никогда не ешь то, что дает тебе другой человек, – там может быть яд или банж. Пусть он сначала сам съест. Если господин будет к тебе добр, попроси его подарить обезьянку и давай ей всякий кусочек от своей еды и каждый глоток питья. Если обезьянке не будет плохо – кушай или пей сама. Если у тебя есть возможность убить врага или сделать так, чтобы он не смог никогда причинить тебе вред, – делай, не медли. Аллах сам разберется, что есть добро и зло. Если такой возможности нет – ни словом, ни взглядом не показывай своей враждебности к нему. Не можешь укусить – затаись.

Вот тебе простейший рецепт яда, составленный великим ибн Вашья: поймай ящерицу и налови зеленых мух с длинными лапками, столько, чтобы наполнить маленькую чашку. Посади ящерицу и мух в бутылку с широким горлом. Залей оливковым маслом. Жди, пока ящерица и мухи совсем растворятся в масле. Тогда прикажи невольнику трясти бутылку три дня. Потом зарой ее в яму с ослиным навозом и жди половину месяца. Если содержимое бутылки стало цвета ночи – можно подливать врагу. Но лучше покупать яд у мастера – меньше возни и больше гарантии.

Если хочешь не бояться яда, принимай по утрам такой порошок: возьми два сухих орешка, две фиги, двадцать листочков руты, измельчи и добавь щепотку соли.

Если проглотишь яд – пей молоко. Или смешай микстуру из воды, меда и уксуса. Много пей. Это помогает.

Никто другой не сказал бы тебе и макового зернышка от того, что рассказала Фатима.

Мое сердце привязалось к тебе, мой цветочек, я хочу тебе счастливой судьбы.

Если еда имеет непривычный вкус – никогда не ешь! Деньги копи, не трать и только одна знай, где они лежат. Не верь никому, кроме себя! И тогда, если будет на то воля Аллаха, ты доживешь до старости!

У Жаккетты бухало колоколом сердце, и тряслись колени. Будь ее воля, она бы кинулась, куда глаза глядят, лишь бы не слышать этих советов, не идти к загадочному, наверняка страшному, шейху.

– Масрур! У тебя готово?

Масрур уныло кивнул. Было видно, что вся эта суматоха ему очень не нравится. Он поднес Жаккетте чашку с горячим дымящимся отваром и, утопив глаза в морщинах, погладил ее по голове.

– Пей! – приказала Фатима.

Жаккетта выпила очень пряную, непонятного вкуса жидкость и передернулась. Масрур откуда-то выудил кусочек тростникового сахара и засунул ей в рот.

Первым ощущением Жаккетты от выпитого было чувство, что пар валит у нее из ушей и ноздрей. Словно из кастрюль на замковой кухне.

– Я влила в твои жилы немножко любви! – довольно сказала Фатима, накрывая Жаккетту с головой очень плотным покрывалом. – Масрур, я отдам тебя на растерзание голодным крокодилам, если она увидит хоть одного мужчину до шейха!

Безмолвный Масрур, не интересуясь, где госпожа достанет в Триполи голодного крокодила, поднял Жаккетту, словно куклу, и усадил на осла, специально нанятого на этот день. Фатима села на своего.

Жаккетта, оказавшись в кромешной тьме, намертво вцепилась в луку жесткого седла. Масрур вскочил на свою лошадь, и мини-караван выехал из ворот.

Сначала Жаккеттин ослик бодро припустил вперед, оставив далеко позади и Фатиму, и Масрура. Но пыл его быстро иссяк, и он неожиданно замер посреди улицы. Жаккетта пыталась понукать его, толкать пятками. Бесполезно. Потом решила, что ей, собственно, нет резона проявлять активность. Под покрывалом ничего не видно. Куда везут – неизвестно. Так зачем дергаться? Придя к такому, истинно восточному, решению, Жаккетта решила проковырять щелку в покрывале.

Но тут подоспевшая Фатима каркнула над ухом осла:

– Ир-р-р-ра!!!

И он возобновил движение.

Увы, спокойное течение поездки продолжалось недолго. Осла не иначе как подсунул шайтан.

Караван прибыл на перекресток улиц. Масрур и Фатима благополучно свернули на нужную дорогу, но осел Жаккетты, попущением Аллаха, увидел на другой улице привлекательную ослицу. И с места в карьер припустил за ней, да так резво, что Масрур с Фатимой даже растерялись. Жаккетта, ничегошеньки не видя, тряслась в седле и думала, что вот-вот неминуемо свалится в лужу или в кучу навоза.

Первой опомнилась Фатима, хотя участь попасть на обед к крокодилу грозила Масруру. Осел мчался в направлении кучки оживленно разговаривающих торговцев, несомненно стопроцентных мужчин, в тележку одного из которых и была впряжена серошерстная красавица. Но Фатима издала боевой клич, развернула своего скакуна и пустилась вдогонку за беглецами.

Смеялись торговцы, смеялись уличные мальчишки, играющие в камешки. Фатима неслась, как армия пророка на неверных. Изнемогающий под ее тяжестью ослик из последних сил догнал блудливого собрата. Фатима решительной рукой совлекла длинноухого с пути греха и направила его по дороге, предначертанной Аллахом.

Жаккетту уже тошнило и от любовного напитка, бродящего в закоулках ее тела, и от богатого на приключения и тряску пути. Хотелось содрать с головы закрывавшее мир покрывало, спрыгнуть с набившего синяки, несмотря на подложенную подушку, седла.

Но тут сильные руки Масрура опять подняли ее и понесли. Затем опустили. Горячая ладонь Фатимы ухватила ее руку и потянула за собой. Затем с головы слетело опротивевшее покрывало, и Жаккетта прямо перед собой увидела сидящего на возвышении. мужчину.

Не очень высокий, но и не маленький. И не такой толстый, как здешние купцы. Уже приятно. Небольшая аккуратная бородка и тонкие усы обрамляют рот. Черные глаза под густыми бровями глядят невозмутимо и чуть устало. Над бровью наискосок уходит под тюрбан шрам. Простое однотонное одеяние и небольшой тюрбан не бросаются в глаза: они обозначают социальный статус их владельца, но не больше. Самое роскошное в его наряде – оружие и пояс.

Он ей приглянулся. Было это действием отвара коварной Фатимы или движением сердца – кто знает? Но Жаккетте очень захотелось понравиться именно этому человеку, может, потому, что он смотрел на нее недоверчиво, словно ожидая подвоха. Жаккетте стало обидно и за себя, и за Фатиму – зря ее, что ли, столько времени мучили, готовя в восточные женщины!

И Жаккетта страстно решила не ударить в грязь лицом.

… Круглолицая, подобная полной луне или динару в фарфоровой чашке, девушка застенчиво улыбнулась и бросила на шейха быстрый взгляд из-под изогнутых, словно тугой лук, бровей.

При взгляде на ее полную грудь и крутые бедра шейх Али почувствовал, что в нем пробуждается интерес к жизни, совсем было угасший после первой покупки.

Фатима дотошно фиксировала все изменения в душе покупателя, словно открытую книгу читая его лицо. И мысленно прибавляла динар за динаром к первоначальной цене Жаккетты.

Пора было окончательно добить шейха.

– Двигай персиком! – прошипела Фатима и дала знак музыкантам.

Бросая взгляды на шейха, Жаккетта закружилась по ковру. Ей безумно хотелось, чтобы у него было такое же восхищенное лицо, как у мужчин, смотревших выступление Фатимы.

Но пока глаза шейха насмешливо улыбались.

«Полюби меня! – молила взглядом Жаккетта, извиваясь в такт музыке. – Ты хороший, я знаю! Ты – человек из другого мира, я боюсь вашего мира. Возьми меня и спрячь за своей спиной, ведь ты привык быть чьей-то защитой. Ты привык сражаться и стойко переносить лишения в пути, я вижу. Тебя боятся. Или любят, или ненавидят, но все уважают. Ты знаешь себе цену, но и из меня сделали дорогой товар. Я не хочу больше на корабль, не хочу переходить от купца к купцу. Возьми меня к себе!

Я вижу – у тебя теплые глаза, хотя мало кто об этом знает! Наверное, только твоя мама и женщины, которых ты любишь! Ты беспощаден к врагам, и даже друзья боятся навлечь на себя твой гнев. Но ты не обидишь ни женщину, ни ребенка. Ты привык править, ты родился для этого. Все твои предки были вождями, страх и смирение тебе не известны. Гордость и бесстрашие – вот слова на твоем знамени.

А я даже не знаю, кровь каких племен и народов намешана во мне за века, что пронеслись над нашей деревней. Потому что после ухода воинов, не раз и не два захватывавших аквитанские земли, рождались в домах похожие на них дети, зачатые против воли матерей.

Но сейчас это неважно – я нравлюсь тебе. Я чувствую это. Я не знаю умных слов, имя мое, как и имена моих предков, канет в безвестность под копытами коней таких, как ты. Но я умею чувствовать – это дар от бога.

Я сейчас в чужой одежде, в чужих украшениях, в чужом танце. Даже тело чужое – его откормили специально для тебя. Но душа-то у меня – моя! Она одна то, что не изменится. И у тебя будет в ней свой уголок, хотя тебе, наверное, это и безразлично…

Но я же нравлюсь тебе, шейх! Иначе не теплели бы твои глаза! Во имя Аллаха милосердного, Господа нашего Иисуса Христа, Пресвятой Девы и всех святых и пророков, кто имеет власть над этим миром, прощу – возьми меня! И я честно буду дарить тебе любовь – это все, что у меня есть… Но зато я не умею продавать ее за красивый браслет, отмеривать, точно товар… Возьми меня, шейх!»

Вот теперь Жаккетте не надо было заставлять себя работать. Постепенно она дошла до такой точки кипения, что тело само двигалось, выплескивая все то умение, что вбивала в нее Фатима.

Приблизившись к шейху вплотную, Жаккетта выдернула у него из ножен кинжал и принялась играть его лезвием, то приставляя острием к груди шейха, то к своей груди. Шейх и бровью не повел, хотя лезвие порхало в опасной близости от его шеи.

– Глаза твои, что сапфиры в ночи, – негромко сказал он по-арабски. – Зубы – нити жемчуга в лепестках губ. Имя тебе будет Хабль аль-Лулу.[14]

Фатима поняла, что выиграла войну.

Через час город узнал, что служанка, полумертвой выкинутая с корабля пиратов, продана уважаемой Фатимой в два раза дороже, чем, французская принцесса почтенной Бибигюль.

А на следующий день торжествующая Фатима, сидя в расшитом седле, медленно проехала мимо ворот Бибигюль на пегом, украшенном колокольчиками и кисточками муле.

Глава IX

Жаккетта опять попала в новый мир – сколько еще их будет?

Жилище шейха было раз в десять больше домика Фатимы, но по сравнению с ним – ухоженным, наполненным ароматами цветов и благовоний, запахами вкусной пищи, – поражало своей неуютностью. Оно больше напоминало временную базу для кавалерийского отряда: большой внутренний двор, много пустых стойл для животных и напоминающие склады помещения. В одном углу двора, правда, теплилась жизнь. Там кудахтали куры и блеяли козы. В стойлах находилось несколько лошадей, мулов и пара ослиц. Отдельно стоял красавец арабский скакун.

Видимо, шейх следовал советам мудрейшего Халида ибн Сафвана, который говорил: «Когда хочешь устрашить нападением или спастись бегством, ежели хочешь покрасоваться или проехать спокойным шагом – покупай коней; если тебе предстоит долгий путь – то мулов. Верблюдов покупай для перевозки тяжестей, а ослов, потому что их легко прокормить».

В утоптанном дворе не росло ни былинки, только одинокое дерево, похожее на акацию, торчало на краю. Глина, кругом глина.

Единственным украшением нескольких построенных впритирку друг к другу двухэтажных зданий была неказистая общая терраса, обращенная во внутренний двор. На нее выходили двери и окна обоих этажей.

Около кухни высились печи для выпечки лепешек. Возле них хлопотали какие – то женщины в темных одеждах.

Даже на сторонний взгляд Жаккетты, назвать роскошной такую жизнь было никак нельзя. Никаких мраморных дворцов, как в сказках Фатимы. При всем при этом шейх в здешнем мире занимал очень весомое положение. Но на быте это сказывалось слабо.

После удачного дебюта перед шейхом Жаккетту повели определять на новое место жительства.

Слуга привел ее на первый этаж, в небольшую комнату, где сидело несколько женщин. Это были наложницы, составляющие гарем шейха. Они очень внимательно осмотрели вновь прибывшую; Звериным чутьем Жаккетта поняла, что здесь – самое опасное место за всю ее жизнь. Здесь пленных не берут.

Она застыла на пороге и заявила слуге:

– Я не буду жить в этой комнате с этими женщинами. Я христианка.

Знал ли слуга французский, не знал – это так и осталось тайной.

Уразумев, что свежеприобретенная Хабль аль-Лулу даже не думает заходить на женскую половину, слуга в растерянности повел ее обратно к шейху.

– Я лучше буду жить в стойле, как лошади господина! – заявила Жаккетта шейху. – Но не с женщинами!

Шейх тоже не стал обнаруживать знание французского, просто что-то скомандовал слуге и тот отвел Жаккетту в отдельную комнату на втором этаже. Совсем пустую, даже сундуков в ней не было, один тюфяк и кожаный коврик на полу.

Зато в соседней комнате оказалась купленная часом раньше Жанна.

Девушки бросились друг к другу, как не бросились бы родные сестры. И обе заревели в голос, выплакивая все, что им пришлось пережить со дня расставания. Размывая краску на глазах, черные слезы катились по щекам Жаккетты. Жанна жалобно всхлипывала, икала, давилась слезами и ничего не могла с собой поделать.

– Горе, горе-то какое, Жаккетта! – стонала она. – Мы же им чужие, совсем – совсем чужие. Это другой мир, здесь все по-другому! За что Господу покарал меня? Наверное, я была плохой католичкой, раз он отступился от меня и передал в руки мусульман. Жаккетта, здесь даже небо чужое!!!

– Ничего, ничего, госпожа Жанна! – сквозь слезы утешала госпожу Жаккетта. – Пресвятая Дева опять соединила нас, это уже чудо. Чтоб у тех камеристок, что вам волосы укладывали, руки поотсыхали! Завтра я как надо уложу, и все будет хорошо!

… Ближе к вечеру, оглядывая новый восточный наряд Жаккетты, Жанна конфисковала у нее желтые сафьяновые туфельки с загнутыми носами.

К великому изумлению Жанны и Жаккетты, оказалось, что шейх вообще живет не в доме. Для него во дворе натянули шатер, покрытый черной шерстяной тканью, и шейх жил там в обществе своей борзой.

В этот-то шатер и затребовал шейх новое приобретение. Звеня браслетами и ожерельями, Хабль аль-Лулу отправилась покорять хозяина.

Жаккетта во время свидания не раз и не два помянула добрым словом мессира Марчелло, подковавшего ее не хуже Фатимы.

Шатер шейха полночи ходил ходуном от бушевавших в нем страстей и двигания «персиком».

Хабль аль-Лулу удалось не ударить в грязь лицом и показать себя не хуже любой изнеженной восточной красавицы, которую всю жизнь специально готовили только для любви. Жаккетта была довольна собой. «Знай наших!» – думала она.

Только один промах допустила Жаккетта в самом начале: забыла сказать слова, которые велела ей выучить Фатима. Про любовь и печень.

Но когда шейх, несколько обалдевший от любовных талантов Хабль аль-Лулу, безжизненной грудой костей лежал на ковре, она вспомнила про упущение и громко сообщила:

– О мой господин, любовь к тебэ поселился в мой сэрдцэ, и огонь страсти сжег мой пэчень! – Полностью с акцентом и интонациями Фатимы.

Шейх нервно дернулся всем телом, и Жаккетта поняла, что на сегодня ему любви хватит. Сгребла в кучу свои украшения и на цыпочках пошла к выходу. «И с шейхом можно прекрасно спать, если душу к этому делу приложить! – подвела итог ночи Жаккетта. – Хороший человек, женщин любит. А кто нас не любит?!»

Наутро, конечно, всей усадьбе стало ясно, что Хабль аль-Лулу прочно заняла место любимицы шейха. Восхищение, уважение и почтение со стороны женской половины Жаккетта ощутила незамедлительно.

Чья-то добрая рука в ее отсутствие, когда Жаккетту утром еще раз захотел увидеть шейх, поставила в комнату роскошное блюдо с ореховой халвой.

Жанна, зайдя к Жаккетте, увидела восхитительные сладости и отщипнула кусочек.

Когда довольная жизнью Жаккетта вернулась от шейха, она увидела, что госпожа скорчилась на полу.

– У меня все жжет внутри! – еле шевеля языком прошептала Жанна. Лоб ее покрылся испариной. – И режет.

– От этого? – сразу же заметила халву Жаккетта. Жанна слабо кивнула.

– Рвоту надо вызвать! – вспомнила наставления Фатимы Жаккетта.

Она кинулась в комнату Жанны за кувшином с водой. Туда никто не заходил, так что отравы быть не должно.

Жанна пила и пила, но рвоты не было.

– Надо, чтобы вырвало, госпожа Жанна! – уговаривала ее Жаккетта. – Чтобы яд вышел.

Но у Жанны ничего не получалось.

– Я сейчас! – опять сорвалась с места Жаккетта и куда-то убежала.

Жанна, закрыв глаза, пыталась прочитать молитву, чтобы хоть умереть не как бездомная, бессловесная тварь, а со словом божьим на устах. То, что ей конец, Жанна почти не сомневалась – внутри все горело, тело отказывалось подчиняться. Но ни прошедшая жизнь, ни родные и близкие не вставали перед глазами. Было очень больно и безразлично, только где-то на дне копошилась глухая обида: ее, графиню де Монпеза, даже не похоронят по-человечески. И семейный склеп, место рядом с отцом, останется пустым. А она будет лежать в чужой земле, за тридевять земель, и никому не будет дела до Жанны. Жалко…

Вернулась Жаккетта, неся чашку какой-то горячей, неприятно воняющей жидкости.

– Пейте!

Пенящаяся жидкость полилась в горло Жанне, и она сразу почувствовала, что желудок стал сжиматься, готовясь отправить гадостный напиток обратно.

– А что это? – шевельнула губами Жанна.

– Куриный навоз в горячей воде растворенный. Наилучшее рвотное! – довольно сообщила Жаккетта.

Вот тут Жанну незамедлительно вывернуло. Яд ядом, конец концом, но пить куриный навоз?!! Стало чуть-чуть полегче.

Жаккетта принесла молоко. Перетащила госпожу на свой тюфяк. Рядом пристроила таз.

– Выпейте все! Будет рвать – хорошо. Только пейте и пейте. Это надо!

– А ты куда? – испугалась Жанна.

– Разберусь кое с кем! – рявкнула Жаккетта. – Я видела, как одна поганка отсюда спускалась, еще удивилась, чего это она расшасталась.

Жаккетта, как была в одних шальварах и индийских футлярах для груди, даже не одеваясь, понеслась вниз. Она взяла курс прямиком на женскую половину.

Оживленно судачащие женщины недоуменно замолкли, когда на пороге появилась великолепная, как грозовая туча, Жаккетта.

Жаккетта выхватила взглядом черноволосую смуглую красавицу в зеленом платье, с гордым профилем и родинкой на щеке и, не тормозя, кинулась к ней.

– Ах ты, поганка зеленая! – заорала Жаккетта, вцепляясь красавице в волосы.

Та взвизгнула от боли и в ответ вцепилась в шевелюру Жаккетты. Но на Жаккеттиной стороне был праведный гнев. Она оторвала от себя противницу и швырнула на пол.

Остальные женщины, глядя на разъяренную, пылающую от негодования Хабль аль-Лулу, сидели на своих местах и не вмешивались, только вопили на разные голоса. Словно муэдзины с минаретов.

Красавица в зеленом, взмахнув косами, метнулась в сторону и выдернула откуда-то маленький кинжал. Но сейчас Жаккетту можно было обезвредить только боевым слоном. Даже не зная, как это у нее получилось, Жаккетта отбила руку с кинжалом и опять отправила противницу на пол. Наступив ей на руку, Жаккетта вышибла кинжал, который отлетел далеко в сторону, и с мстительной радостью принялась пинать отравительницу в толстую, трясущуюся как желе, задницу. В пылу битвы туфли с нее слетели, волосы растрепались.

Тут, пропустив самое интересное, наконец-то подоспели мужчины. На пороге комнаты возник шейх со своими людьми. Они даже замерли, увидев столь необычное зрелище.

Заметив шейха, Жаккетта бросила пинать визжащую жертву и кинулась к нему.

– Эта гадюка отравила госпожу Жанну! – завопила она.

Красавица тоже метнулась к шейху и завыла что-то по-своему. Тишины не добавляли и с удовольствием кричащие женщины.

Шейх поднял руку, и женщины стихли. Последней – красавица в зеленом. Она продолжала тихонько всхлипывать и поскуливать. Все замерли в ожидании грома небесного.

Шейх ткнул в сторону Жаккетты. Она поняла это как приглашение говорить.

– Эта гадюка, – показала Жаккетта на женщину, – хотела отравить меня! – Жаккетта ткнула пальцем себе в грудь, схватилась за горло и высунула язык. – И отравила госпожу Жанну! Халвой! – Жаккетта махнула рукой вверх, в сторону своей комнаты. И опять схватилась за горло и высунула язык.

Понял шейх эту пантомиму или нет, но теперь он показал в сторону красавицы.

Та, с ненавистью поглядывая на Жаккетту, принялась что-то жалобно объяснять. Все присутствующие замерли в ожидании (и предвкушении) того, какие кары обрушатся сейчас на новенькую, устроившую дебош невольницу.

Но шейх скинул с себя магрибийскйй бурнус и протянул Жаккетте.

– Ты замерзла, Хабль аль-Лулу, – спокойно сказал он. – Накинь. Надеюсь, твои маленькие ножки не пострадали?

Жаккетта ни слова не поняла. Но зато прекрасно поняли все остальные. На их глазах власть на женской половине поменялась.

Жаккетта сердито закуталась в бурнус и вместе с шейхом вышла. Шейх поднялся наверх, осмотрел и скрюченную Жанну, и блюдо с отравой. По его знаку один из слуг забрал халву.

Через час в комнате появилась знахарка, которая тоже осмотрела Жанну и оставила необходимое противоядие.

А на следующий день красавица с родинкой исчезла из гарема. Ее выгодно продали.

Глава X

То, что Жаккетта поднялась на небывалую высоту и заняла прочное место в сердце шейха, засвидетельствовал следующий факт: Жаккетте позволили самолично готовить еду для любимой борзой шейха.

Поджарая, длинномордая, с короткой палевой шерстью борзая не расставалась с хозяином, занимая в его сердце место большее, чем все женщины гарема вместе взятые. На морде у собаки было три бородавки, что свидетельствовало о ее высокопородности, прекрасных охотничьих качествах и отмеченности Аллахом.

Раньше почетную обязанность приготовления еды выполняла красавица с родинкой.

Теперь задачей Жаккетты было растирать в ступке финики, которые затем смешивали с верблюжьим молоком и этой кашицей потчевали повелительницу всех борзых собак.

Жаккетте нравилось это занятие: финики не все добирались до ступки, часть попадала ей в рот.

Остальные наложницы до опупения ткали яркие шерстяные коврики или циновки из травы. Сплетничали и ссорились. Часть женщин – видимо, невольницы – толклась на кухне, готовя еду, стряпая лепешки. Кухонная утварь у них была самая простая: котлы, кувшины, блюда. Мука и масло хранились в бурдюках. Все было приготовлено к тому, чтобы по прихоти шейха сдвинуться с места и тронуться в путь.

С Жанной в доме носились как с тухлым яйцом, которое и выбросить жалко, и пользы никакой. Хозяин даже не захотел взглянуть на нее поближе.

Погода становилась все теплее, и Жаккетта получила очередную милость от шейха. Ей было дозволено отдыхать в жаркие часы на крыше основного дома рядом с борзой повелителя. Собака часто нежилась на крыше: там ее обдувал ветерок и меньше надоедали блохи.

Это было самое удобное место, там установили специальный навес, защищающий четвероногую и двуногую красавиц от солнца. На эту крышу вела специальная отдельная лестница. Все остальные женщины отдыхали на другой крыше.

Это было полное признание Жаккетты как жемчужины гарема. Недосягаемый для прочих взлет.

Прохлаждалась ли Жаккетта на крыше, или сидела в своей комнате – она наблюдала за жизнью вокруг.

Здесь кипела какая-то непонятная, но очень энергичная деятельность. Появлялись и исчезали люди. Одетые попроще приносили тюки с товарами, те, кто отличался важной осанкой и солидной одеждой, вели переговоры с шейхом. Словно пульсировал какой-то гигантский узел, чьи нити тянулись из ливийских пустынь, эргов и нагорий. Узел, связывающий воедино многие судьбы, интересы и деньги.

Один из гостей, посетивших шейха в конце второй недели с того момента, как в усадьбе появились Жаккетта и Жанна, был богатый, судя по толщине, купец. И прибыл он с большой помпой.

Черные невольники окружали кольцом его гнедого мула, а один держал на руках любимицу купца – маленькую обезьянку с печальным личиком, одетую в красную расшитую жилетку и крохотную шапочку. На шее у обезьянки был серебряный ошейник с цепочкой.

Купец вошел в шатер шейха, где надолго застрял, решая какие-то важные дела, достойные мужчин.

Челядь с мулом и обезьянкой расположилась во дворе. Найдите невольника, который не за страх, а за совесть служил бы своему господину, не используя каждое подвернувшее мгновение для отдыха!

Только за спиной купца опустился полог шатра, каждый занялся своим делом. Несколько рабов тихо, но оживленно болтали, трое играли в какую-то азартную игру, а сторож обезьянки дремал.

Во Дворе было пустынно и тихо. Утренняя трапеза прошла, до обеденной было далеко. И день стоял такой, что совсем не располагал к активности.

Но обезьянка так не думала. Печально глядя по сторонам на вызывающий сожаление мир, она тихонько, но решительно выбирала лапками цепочку из рук задремавшего стража. Тот во сне лишь морщил широкий нос и улыбался, чувствуя легкие прикосновения. Мало-помалу конец цепочки очутился в руках обезьяны. Действуя как заправский фидай,[15] она незаметно покинула своего охранника и спряталась за шатер. Затем, приподняв черное полотнище шатра, обезьянка заглянула внутрь, Но, заметив важно лежащую на ковре и зевающую борзую, решила здесь судьбу не испытывать. Она вернула полотнище на место. И, поглядывая на ничего не замечающих невольников купца, в несколько прыжков преодолела двор. И добралась до зданий.

Пословица «У семи нянек дитя без глаза» продолжала безупречно оправдываться. Некоторое время все было тихо. Затишье перед бурей продолжалось недолго. Распространяясь от дальнего конца двора к воротам, в зданиях началось оживление весьма скандального свойства. Обезьянка, как язычок пламени, стремительно неслась по нижнему этажу, сея на своем пути урон и разрушение.

Вопили укушенные женщины, выскакивали, размахивая кинжалами, разъяренные мужчины.

Обезьянка, стянув какую-нибудь вещь, вылетала из дверей, швыряла ее во двор и тут же забегала в соседнее помещение, где о ее подвигах еще не знали. Секунду спустя и там начинались крики.

Черные невольники купца с большим, интересом смотрели на эпидемию безумия, неожиданно охватившую домочадцев шейха, оживленно комментируя под —, вернувшееся развлечение.

Но вот проснулся разбуженный криками страж обезьянки, обнаружил ее исчезновение и логично связал возникший в усадьбе хаос с характером своей подопечной.

Теперь и невольников проняло. Подгоняемые его воплями, они тоже пустились в бестолковую погоню за проказницей.

Поставив на уши нижний этаж, обезьянка по столбу галереи взобралась на верхний и оставила преследователей с носом. Толпа, теснясь и поминая шайтана, кинулась к ближайшей лестнице.

Женщины не имели возможности принять участия в погоне из-за присутствия посторонних мужчин и всю душу вкладывали в пронзительный вой, очень подбадривающий как обезьянку, так и ее поимщиков.

Пока мужчины теряли время на лестнице, обезьянка принялась опустошать второй этаж. Жилых там сейчас было только две комнаты – Жаккетты и Жанны, поэтому разгуляться ей удалось.

Определив по крикам, что внизу какое-то безобразие, Жаккетта на всякий случай схватила в качестве оружия медный поднос и встала у входа. Обезьянка было заскочила в ее комнату, но, увидев замахивающуюся подносом Жаккетту, решила не рисковать. Подскочив на всех четырех лапках резко вверх, она развернулась в воздухе и с отрывистым обезьяним ругательством выскочила на галерею. Поднос с грохотом приземлился на то место, где она только что была.

Не снижая скорости, обезьянка залетела в комнату Жанны. Жанна, задремавшая после еды прямо в золотистом платье среди подушек на тюфячке, только-только проснулась от шума и терла глаза, пытаясь понять, почему это все так разгомонились. Но не успела она даже протянуть руку к кувшину, чтобы глотнуть водички, как в комнату заскочило маленькое, со сна показавшееся Жанне похожим на паука, взъерошенное существо. Жанна в ужасе перекрестилась, но существо, оскалив остренькие зубки, схватило цепкими лапками ее единственные (оставленные пиратами вместе с платьем) европейские туфельки и стрелой вылетела из комнаты.

– Стой, зараза! – завизжала Жанна и, как была босая, подобрав платье, кинулась за воровкой.

Обезьянка была уже на крыше. Бросать вещи во двор ей показалось больше не интересным и она, подскочив к краю, швырнула туфельки Жанны прямо на улицу. По воле Аллаха они приземлились в тележку, наполненную топливом – сухим навозом, которую понурый ослик вез на рынок.

Когда Жанна, путаясь в платье, забралась на крышу, ее туфельки вместе с навозом исчезали за углом. А обезьянка, довольная, что ей удалось так хорошо провести время, кривляясь и выламываясь, исполняла танец живота, подражая альмеям. Жанна в ярости и отчаянии пнула один из камней, лежащих на крыше, и запрыгала на одной ноге от сильной боли. Обезьянка обрадовалась, что у нее появилась танцующая партнерша, и задергала розовым, покрытым редкой шерстью пузиком еще выразительней.

Над краем крыши торчали черные и белые лица мужчин. Забраться туда, чтобы схватить беглянку, они не смели: ведь на крыше находилась наложница шейха, французская принцесса, да еще с открытым лицом!

А Жанна, как цапля, поджав ногу, застыла неподвижно, пытаясь понять, как же она теперь будет жить дальше без туфель? С одними только отобранными у Жаккетты желтыми туфлями без задников? Жизнь потеряла последние остатки привлекательности.

Мягко протискиваясь между зрителями этого незапланированного представления, на крышу поднялась Жаккетта, предусмотрительно закутанная в покрывало. Она принесла второе покрывало Жанне и горсть фиников обезьянке.

Хвостатая альмея решила, что ее усилия оценили по заслугам, и охотно забралась к Жаккетте на руки.

Передав жующую финики и совсем не протестующую обезьянку невольникам купца (те, будь дело в темном и безлюдном месте, охотно свернули бы хвостатой бестии шею), Жаккетта, поддерживая хромающую Жанну, спустилась вниз.

Купец к тому времени решил все дела и собрался покинуть шейха. Обезьянка, как ни в чем не бывало, забралась к нему на руки и попыталась угостить оставшимся фиником. Растаявший купец даже не поинтересовался, кто был виновником шума во дворе, и, посадив любимицу впереди себя на седло, уехал.

Жанна, придя в комнату и вымыв грязные ноги, долго-долго мерила желтые сафьяновые туфли, привыкая к мысли, что теперь это ее единственная обувь на неопределенный срок.

Жаккетта безмятежно щеголяла в таких же красных.

Однажды в город нахлынули воины племени шейха Али. Они прибыли на лошадях и верблюдах. Просторный двор сразу стал тесным. Воины, как и шейх, тоже не желали жить в глиняных домах, предпочитая свежий воздух шатров. Запылали костры, на них жарилось мясо. Сверкали зубы и кинжалы; Женщины и носа во двор не казали: мужское общество – не для них.

Ночью Жаккетта проснулась от тревожного ритма бухающих звуков. Она вскочила с тюфяка и подбежала к окну.

Ржали в стойлах кони, волновались подобные холмам верблюды. Грохотали барабаны. При красном зареве костров на площадке между натянутых шатров мужчины племени, сплетясь в хоровод, танцевали какой-то танец. Лица их были суровы и сосредоточенны. Под буханье барабанов мерно притоптывали ноги, то склонялись, то гордо откидывались головы. Шейх был среди них и танцевал наравне со всеми. Чем-то древним, воинственным веяло от этого танца.

У Жаккетты холодок полз по спине, но она как зачарованная смотрела вниз.

Это кольцо движущихся воинов, шатры вокруг совсем не казались неуместными среди города, рядом со спящими домами, ухоженными садами, жесткими границами улиц и кварталов. Наоборот – и двор, и забор, и дома, и город казались лишними на этой земле. От танца веяло степью и пустыней, лихими набегами, красным песком караванных троп, вздыбившимися черными скалами нагорий.

И город замер, страшась этого танца, потому что его танцевали воины, перед натиском которых склонялись города и страны от Пиренеев до Каспия. Почти тысяча лет пролетела над Магрибом с той поры, как арабские армии появились на границах Египта и двинулись по южной кромке Моря Среди Земель. Они разбили и египетского наместника, и карфагенского императора Григория, и царицу берберов Ореса Кахину, и многих других. Потомки этих воинов в едином порыве утаптывали пыль в одном из дворов Тарабулюса эль Гарб.

Жаккетта простояла почти до рассвета, пока не погас последний костер.

… Во дворе царило оживление. Шейх лично встречал прибывших гостей. Караван из крепких мулов вошел во двор. Каждый мул нес по два увесистых тюка. Предводитель каравана, закутанный до глаз, радостно приветствовал шейха. Они прошли в шатер.

Мулов освободили от тюков, распрягли и повесили им на морды торбы с ячменем в награду за длинный путь.

Жаккетта из своей комнаты долго смотрела во двор. Она наблюдала, как выходит из шатра предводитель каравана, идет по двору, поднимается по лестнице на галерею второго этажа. Когда он показался в проеме двери, Жаккетта оторвалась от окна.

– Ну, здравствуй, Абдулла! – сказала она. – Давно не виделись.

– Я прямо глазам не верю. – всплескивал руками нубиец, которого Жаккетта так ловко выкрала из клетки кузнеца в свое время. – Моя маленькая аквитанка! А какая стала толста-ая, какая красива – ая!

– Ой, да ну тебя! – смущалась Жаккетта. – Это я глазам не поверила! Ты, значит, благополучно добрался до дома?

– А я думал, что за новая красавица появилась! – гнул свое Абдулла. – Вся усадьба шепчется, что Нитка Жемчуга полонила сердце господина. А это ты! Вот чудо!

– Ничего себе чудо! Нас пираты захватили и продали здесь. А потом шейх купил и меня; и госпожу Жанну. Ой, Абдулла, сколько мы натерпелись! – поплакалась Жаккетта.

– Зато теперь ты – как в раю. Господин от тебя без ума! Он приказал мне достать «любовное зелье довада»!

– А что это? – удивилась Жаккетта. – Это меня кормить?

– Не тебя! – засмеялся Абдулла. – Тебя, похоже, кормить не надо. Ты совсем загоняла Господина. Он хочет и хочет Хабль аль-Лулу. Там, – он махнул в сторону пустыни, на юго-запад, – есть три озера. Соленые. На берегу одного озера живет народ. Кожа у него темная, как у меня, но они считают себя арабами, потомками Аун. Они ловят в озере маленьких креветок и делают «любовное зелье». Торговцы снаряжают за этим зельем целые караваны. Я купил порошок довада, теперь господин будет в форме. Я вообще отвечаю за гарем. Ты, я слышал, уже навела здесь порядок?

– Угу! – кивнула Жаккетта. – А помнишь герцога, который на госпоже Жанне женился? Мы потом с ним в Нант ехали, откуда ты уплыл? Помнишь?

– Да. – подтвердил Абдулла. – Я все помню. Это тот вечер, когда за тобой гнался пьяный господин и я его пугал?

– Точно. Ну вот, помер он, бедняга! – сообщила Жаккетта. – И все беды после этого пошли. Так прямо жалко его, хороший был человек!

– Я сейчас вспоминаю, и мне все кажется сном! – задумчиво сказал Абдулла. – Другие дела, другие заботы заслонили то время. Но я всегда помнил о тебе! Будешь молить своего бога Ису, передавай привет Деве Мариам!

С появлением Абдуллы для Жаккетты ожил безмолвный мир. Абдулла объяснял ей, что творилось вокруг.

Только с шейхом она по-прежнему прекрасно общалась и без толмачей.

– Почему моя хозяйка Фатима, ну, которая меня у пиратов купила, – спрашивала Жаккетта, – называла шейха Али молодым? Она так и сказала: молодой шейх Али идет из пустыни. Но ведь он не такой уж молодой? Лет тридцать точно есть?

– Господин – молодой шейх Али, – объяснял Абдулла. – Раньше шейхом был его отец. Племя кочевать там! – он махнул рукой в юго-западном направлении. – Там много хороший оазис, где власть имел шейх-отец. На побережье, на запад от Триполитания, много городов. Там Ифрикия. Раньше по всей ее земле правили Хафсиды. Теперь каждый, кто имеет власть, воюет с другими правителями. Еще дальше правят Зайяниды, они сидят в Тлемсене. Великие правители. Но в пустыне – власть у того, кто сильней. Сильный был отец шейха. Великий правитель дал ему право брать налог с племен бербер зената. Люди зената убили отца шейха. Теперь господину надо вернуть власть. Вернуть могущество. Это его головная боль.

У Жанны отношения с Абдуллой как-то сразу не сложились. Не сошлись они характерами.

Все остальные женщины, кроме, конечно, Жаккетты, евнуха страшно боялись… При его появлении они замирали, словно мышки перед удавом.

Но гарем был не основной деятельностью Абдуллы, его обязанности были гораздо шире. Просто уж по традиции только он, в силу особенностей организма, мог беспрепятственно бывать на женской половине и управлять там твердой рукой. На самом деле он был доверенным лицом шейха и проворачивал самые разные дела для своего господина.

Жаккетта до сих пор ломала голову, что же делал Абдулла на корабле, когда его взяли в плен пираты и в Марселе продали шевалье дю Пиллону, который определил Абдуллу в клетку к кузнецу, чтобы получить замечательный меч, закалить который необходимо было не иначе как в теле нубийца. И почему, раз шейх Али большую часть жизни кочевал где-то в песках необозримой Сахары, надо полагать вместе с Абдуллой, почему же на корабле, непонятно каким чудом зашедшим в Нант, очутились друзья нубийца? Да еще в таком количестве? Да он море должен был видеть от силы несколько раз в жизни! Зачем номаду(кочевнику) море?

Жаккетте очень хотелось порасспросить Абдуллу обо всем этом, но каждый раз что-то мешало.

Сегодня помешал скандал между Жанной и Абдуллой, причем каждая сторона считала противоположную не совсем нормальной.

Абдулла захотел сделать из Жанны женщину, полезную в хозяйстве, и попытался приставить ее к тканию ковриков.

– Госпожа сидит целый день в комнате одна. Лицо стало кислое. Надо сидеть вместе с другими женщинами, делать коврики – тогда душа будет спокойной, жизнь хорошей! – мягко втолковывал он.

– С ума сошел?! – фыркнула Жанна. – Сам плети свои подстилки! Почему Жаккетта не ткет?!

– Хабль аль-Лулу – любимица шейха. Красавица. Красавица имеет свой занятие. Не красавица должна работать.

– Это я-то не красавица?! – взъярилась Жанна. – А ну пошел отсюда, мерин тощий!

– Какая невоспитанная госпожа! – покачал головой Абдулла. – Такой папа хороший, хоть и покойник, гостеприимный человек. Жилье дал, как призрак не бродил, своим красным одеялом поделился! Ай, хороший господин! А дочка – совсем невоспитанная госпожа. Если Аллах не дал красоты, надо смириться с волей Аллаха. Зачем ругаться?

Жанна не верила своим ушам. Это она-то не красавица? Она, самая прекрасная дама Гиени? Похожая, по словам мужчин, на «Мадонну с гранатом» флорентийца Боттичелли? Божественная Жанна?! Они тут точно все сошли с ума! Ну, правильно, так оно и есть… Раз уж толстая низколобая Жаккетта ходит в красавицах! Мир полоумных. Бежать отсюда, бежать! А Абдулла – этот вообще бесноватый: какого-то папу упоминает. Покойника. С красным одеялом.

Пресвятая Дева, защити и огради меня от безумия этих людей!

– Дурак! – только и рявкнула она, покрывшись пятнами.

– Госпожа Жанна красивая! – попыталась восстановить справедливость Жаккетта, хотя ее никто не просил вмешиваться.

– Как же, поверил он! Ты у нас здесь красавица! – зло бросила оскорбленная Жанна. – Брови в палец толщиной, лба и на ширину ладони нет, глаз за намазанной чернотой не видно, задница в дверь не пролазит! Ангел небесной красоты!

Тут уж не выдержал и вступился за любимицу господина Абдулла, собравшийся было уйти, чтобы не ронять лицо в споре с женщиной.

– Да! Хабль аль-Лулу – госпожа среди красавиц! – отрезал он. – Господин сильно любит ее синие глаза, ее тугую, как индийский лук, бровь, круглое, как луна, лицо! Женщина должна быть мягкой, как новорожденный барашек, а не греметь костями, как вредная госпожа!

Жанна только вздёрнула нос.

– Какой настоящий мужчина полюбит госпожу, если голова у нее лысая, как у рыбы, да простит меня Аллах!

– Госпожа Жанна не лысая! – простонала в отчаянии Жаккетта, не зная, как же примирить обе стороны.

– Полулысая рыба! – поправился Абдулла, любивший точность. – Ты права, сзади волос немного есть.

Жанна с рычанием схватила подушку и швырнула в Абдуллу. И потянулась за следующей.

Пришлось нубийцу с Жаккеттой ретироваться, оставив Жанну кипеть в одиночестве.

А Жанна окончательно уверилась в мысли, что попала в мир безумных. Жаккетта – красавица, Жанна – нет! Ну, о чем еще можно говорить? Корове ясно, су-мас-шед-шие!

С расстройства у Жаккетты вылетели из головы все мысли по поводу Абдуллы и моря. Зато пришли на ум другие.

Она попросила нубийца показать ей поближе какого-нибудь верблюда из числа тех, что привели люди щейха, и что находятся теперь в стойлах. Одна подойти к ним Жаккетта боялась.

Абдулла охотно согласился. Ему тоже нужно было заняться каким-нибудь спокойным делом и прийти в себя;

Если во Франции, где был другой, по мнению Абдуллы перевернутый с ног на голову, мир, возможно было все, то здесь, на правильной земле, выходкам Жанны не было места. Она вела себя не по правилам. Это сбивало Абдуллу с толку. Ну что такого, если французская графиня принялась бы за рукоделие? В своем мире она тоже много времени должна была отдавать вышиванию всяких ненужных вещиц. И почему она так обозлилась?

Верблюд Жаккетту очаровал. И даже потеснил в ее сердце шейха. Шейх, в сравнении с верблюдом, проигрывал в очаровании и экзотичности.

Жаккетта восхищенно смотрела на его (верблюда, конечно) длинную шею, невозмутимую удлиненную морду, надменные полуприкрытые глаза. Тонкие, с массивными коленями и широкими копытами ноги поддерживали невиданное горбатое тело. Верблюд что-то жевал. Весь он был невозможный и страшно интересный.

– Такие широкие копыта помогают ходить по сыпучим пескам, – объяснял Абдулла. – А в горб он кладет запас еды. Может долго не кушать. Он любит жевать колючки. Видишь на коленках мозоли? Так он может лежать на горячей земле.

Жаккетта набралась смелости и погладила теплый бурый бок.

Пока она и так и этак разглядывала верблюда, Абдулла неслышно куда-то ушел. Потом вернулся.

– Хабль аль-Лулу! – сказал он над ухом Жаккетты.

– Ой! – испугалась Жаккетта. – Что?

– Хочешь покататься на верблюде? Господин разрешил! – засмеялся Абдулла.

Повинуясь Абдулле, верблюд неторопливо опустился на колени. Абдулла сам закрепил на нем составленное из деревянных частей седло, покрыл его расшитой попоной и подвел к Жаккетте.

Повизгивая от страха и восторга, Жаккетта забралась на седло и вцепилась в переднюю луку. Верблюд неторопливо поднялся и Жаккетта, неожиданно для себя, взмыла над миром. Где-то далеко внизу остался двор, Абдулла, держащий поводья.

Нубиец повел верблюда по двору. Жаккетта качалась в седле в такт шагам, и сердце ее ухало в такт походке корабля пустыни. Жаккетте казалось, что макушкой она задевает тучи.

– Тебе нравится, Хабль аль-Лулу? – спросил Абдулла.

– Очень! – кивнула Жаккетта; – Только упасть боюсь.

– Не бойся, она смирная! – успокоил ее Абдулла и подвел верблюдицу к стойлу.

Жаккетта слезла с седла и еще раз погладила теплый верблюжий бок.

– Под размеренный шаг верблюда Аллах посылает в голову хорошие стихи, – сказал Абдулла. – Вот так мы ездим по пустыне. Если ты в таком восторге, то Господин может подарить тебе верблюда. Красного или белого. Какой хочешь.

Собственный верблюд! Сердце Жаккетты забилось от нахлынувшего счастья, и шейх опять отвоевал в нем прежние позиции.

Глава XI

Жаккетта готовилась к встрече с господином.

Уже и индийские футляры красовались на груди, и шелк шальвар окутал бедра, осталось только убрать волосы. Жаккетта благоухала розовым маслом так, что в соседней комнате Жанна демонстративно зажимала нос платочком. Не потому, что ей не нравилось, а просто из вредности.

В этот момент в комнату вошел Абдулла, разодетый, как султан. В руке он держал маленькую коробочку.

– Хабль аль-Лулу! – заявил он. – Приготовься радоваться.

– С чего бы это? – насторожилась Жаккетта. – Не с чего мне радоваться!

– Я приготовил для тебя подарок, а ты не хочешь радоваться? – обиделся Абдулла.

– А ты сначала скажи, что за подарок, а потом я порадуюсь… – заинтересовалась Жаккетта.

– Ты сначала порадоваться, а потом я показать подарок! – нахмурился Абдулла.

– Ну ладно, радуюсь! – согласилась Жаккетта, – Дари! А за что?

– Хабль аль-Лулу! Женщина никогда не должна спрашивать, за что подарок, она должна просто принимать с величественный вид! – остался недовольным Абдулла.

– Ладно! Принимаю величественный вид! – Жаккетта подбоченилась. – А что за подарок?

– Да не величественный вид ты должна принимать, а подарок без вопросов!

– То ты так говоришь, то этак! – обиделась Жаккетта. – Принимаю твой подарок без вопросов. А что за подарок?

– Хабль аль-Лулу! Ты не должна ничего говорить! Нужно просто улыбнуться и взять подарок… – взмолился Абдулла.

– Да я ничего и не говорю! Подарок так подарок! Давай! – Жаккетта улыбнулась.

Абдулла протянул ей коробочку. Жаккетта раскрыла ее и восхищенно ойкнула.

В коробочке лежала золотая цепочка с крестиком: В центре креста был укреплен красивый кроваво-красный рубин, а на четыре стороны от него разбегались небольшие, но безупречно круглые матовые жемчужинки нежного розового оттенка.

– Ты ничего не узнаешь? – хитро спросил Абдулла.

– Нет…

Жаккетта заворожено смотрела в коробочку и никак не могла поверить, что эта красота принадлежит теперь ей.

– Первый раз я вижу женщину, которая не узнает камень, который побывал в ее руках!

Абдулла коснулся рубина.

– Разве ты не помнишь шпильку баронессы?

Вот теперь Жаккетта вспомнила. Это действительно был рубин, украшавший шпильку баронессы де Шатонуар.

Мессир Марчелло, любвеобильный учитель Жаккетты куаферскому делу, принимал баронессу в своей башне, где она и потеряла шпильку. А потом на том же диванчике он любил и Жаккетту. Она нашла шпильку и долго хранила у себя, а потом отдала Абдулле, чтобы у беглого нубийца была хоть какая-нибудь ценная вещь, которую при нужде можно было бы обратить в деньги. Других ценностей у Жаккетты не было.

И вот тот самый рубин сверкает теперь в центре жемчужного креста.

– Я долго думал, как отблагодарить тебя и твою Деву Мариам, – серьезно сказал Абдулла. – Сначала хотел сделать кольцо, но потом подумал, что крест будет лучше и для тебя, и для Святой Девы. Теперь вы обе получили от меня подарок. Я очень рад.

– Спасибо, Абдулла! – Жаккетта осторожно вытянула крестик за цепочку из коробочки. – Тяжелый…

– На каждом конце креста три жемчужины. Это хорошее число. Если по горизонтали и по вертикали к трем жемчужинам прибавить рубин и прибавить еще три жемчужины, будет семь. Это тоже хорошее число! – пояснил Абдулла. – Надевай!

Жаккетта надела цепочку на шею. Крестик нырнул вниз и удобно расположился в ложбинке между грудей.

– Ты не снимай его, даже когда будешь любить господина! – попросил Абдулла. – Я сказал ему, он не возражает.

– Хорошо, Абдулла, он будет всегда со мной! – Жаккетта ласково накрыла крест ладонью.

В эту ночь к шейху нежданно-негаданно нагрянули гости.

Прервавшись на самом интересном месте, шейх снял с себя Жаккетту и, не желая отправлять из шатра, положил ее на ложе и закидал подушками.

Жаккетта послушно прикинулась ветошью.

Шейх оделся и впустил нежданных сегодня, но, видимо, давно ожидаемых гостей.

К удивлению Жаккетты, один из них говорил на чистейшем французском. И понимал арабский. Потому что толмачей не было: шейх спрашивал по-арабски, незнакомец отвечал по-французски, и все были довольны. После длительных приветствий начался мужской разговор.

Шейх что-то требовательно спросил.

– Да, мы были друзьями твоего отца, шейх! – отозвался гость. – И мы были рады, когда воины шейха Мухаммеда контролировали тропы, колодцы и оазисы. Мы скорбим вместе с тобой о смерти шейха Мухаммеда, да покарает его убийц Аллах. Но, возможно, он слишком круто взимал налоги с зената. Ходят слухи, что шейх брал закат с финиковых пальм в оазисах не двадцатую часть, как велел пророк там, где приходится поливать землю, а десятую.

Шейх Али. резко возразил.

– Согласен, – примирительно сказал гость. – Просто берберы не хотели платить налог арабам. А бану абд аль-вад не могут забыть, что из их рода был великий Ягрморасан ибн Зайян. Не надо было дергать их за усы.

Гость, судя по звуку, промочил пересохшее горло.

– Но это было заботой шейха Мухаммеда, – продолжил он. – Теперь он мертв. Его заботы перешли к тебе. Что будешь делать, шейх Али?

Шейх произнес несколько фраз.

– В львенке виден сын льва! – одобрил слова шейха гость. – Но пока у тебя больше врагов, чем друзей. Шейха Мухаммеда уважали и боялись, но для этого он полжизни не выпускал сабли из рук. Твой враг – время. А Зайяниды наделяют властью только сильных. Тех, кто и сам может ее прекрасно взять.

Шейх опять что-то спросил.

– Да, – подтвердил гость. – Мы поможем деньгами. И мы будем рады, если место отца займешь именно ты, шейх. Но не все хотят видеть тебя на месте шейха Мухаммеда. Помни это. Их больше, чем ты думаешь.

Шейх разразился длинной фразой, и это был конец беседы.

Гости покинули шатер. Воины, охраняющие дом, выпустили их и опять закрыли ворота.

Шейх в раздумье посидел за столиком, изредка бросая фразы себе под нос. Потом раскопал в подушках задремавшую было Жаккетту и продолжил с ней захватывающую игру в объезжание верблюда.

Утром задул сильный ветер из Сахары. «Гибли» – как сказал Абдулла. Массы песка неслись над землей, закрывая солнце. Песок просачивался повсюду. Не спасали ни закрытые двери и окна, ни покрывала на голове.

Закутавшись во что только можно и все равно чувствуя, как скрипит песок на зубах, Жанна и, Жаккетта сидели в своих комнатах.

Песчаная буря продолжалась до обеда. Наконец ветер утих, оставив на память слой песка на всех предметах., Жаккетта сняла покрывало, вытрясла песок из волос, выплюнула песчинки и пошла пытать Абдуллу насчет прошедшей ночи.

– Нет, ну ты скажи… – канючила она ему в спину. – Я ведь все равно не отстану.

– Хабль аль-Лулу! – мягко, но решительно отказывался что-либо рассказывать нубиец, который в одном из складов сам проверял тюки с оружием, не доверяя это дело никому. – Если женщина будет совать свой нос в мужские дела, носу недолго быть целым и красивым. Зачем тебе много знать? Будешь грустной, расстроишь сердце господина. Иди лучше на крышу, отдохни. Или, хочешь, я дам тебе охрану, и ты сходишь в баню?

«Сам иди в баню», – подумала Жаккетта и решила встать на путь шантажа.

Не менее мягко, чем Абдулла, она сказала:

– Я пойду в баню. Попозже. Когда ты мне расскажешь. А то буду вся в песке, и господин сотрет себе кое-что до крови. Он ведь такой горячий…

Нервы у Абдуллы были крепкими, и он не устрашился картины окровавленного в некоторых местах господина.

– Ты маленькая, но вредная и упрямая, как ослик! – фыркнул он. – Я предупрежу господина, чтобы он сначала взял тебя за ноги, перевернул и хорошо потряс. Тогда весь песок высыплется и господину не надо боятся стереть себя в кровь.

Шантаж сорвался. Пришлось вернуться к прежней тактике.

– Ну скажи-и, Абдулла! – заныла еще жалобней Жаккетта. – Я все равно есть – пить не смогу, пока не узнаю. Господин же меня не выгнал, значит, он не против, чтобы я знала. Ну, Абдулла!…

– Ты липкая, как смола! – сдался, наконец, нубиец. – Что ты хочешь знать?

– Что такое закат? – сразу повеселела Жаккетта. – Что такое бану абд аль – вад? Кто такой Ягрморасан? Это он убил отца шейха?

Эти сведения не были, по-видимому, секретными, поэтому Абдулла, облегченно вздохнув, начал отвечать.

– Закат, Нитка Вредности, это налог. Его установил по воле Аллаха пророк Мухаммед, да славится имя его, и записал в Коране. Закат платят все свободные взрослые люди. Он идет в пользу бедных, находящихся в плену у неверных, путешественников, воинов. С поля, финиковой рощи и виноградника берется десятая часть. Если землю надо поливать – двадцатая часть. Ты довольна?

– Довольна! – кивнула Жаккетта. – Только я все равно Нитка Жемчуга! Что такое бану абд аль-вад?

– Это не что такое, а кто такой, – поправил Абдулла. – Это одно из племен зената. Из этого племени был основатель династии Зайяниды, великий Ягрморасан ибн Зайян. Он жил двести лет назад. Это был умный полководец. Он воевал с Маринидами – это другая династия. Был на стороне Альмохадов – это тоже династия. Это там, за Ифрикией. Ягрморасан сделал столицей своей страны город Тлемсен. Он много воевал с Маринидами. Ты хочешь знать, кто это?

Жаккетта упрямо кивнула.

Абдулла хитро прищурился и начал рассказывать:

– Мариниды – это правители из племени бану марин. Тоже зената. С Ягрморасаном сражался маринид Сиджильмасу. Он вообще много воевал, ходил с войском даже в Испанские Земли. Это тоже было двести лет назад. А хочешь знать, кто такие Альмохады?

– Тоже династия из племени? – безнадежным голосом спросила Жаккетта.

– Ты угадала. Только не из племени; Из многих племен. Они боролись за веру в единого Аллаха. Племена против Альморавидов вел Ибн Тумарта. (У Жаккетты от новой династии выступил на висках холодный пот.) Он победил, и соратник Ибн Тумарта, когда тот умер, принял титул халифа, сделал из страны халифат. Ибн Тумарта был тоже великий человек. Его люди три года скрывали смерть своего вождя, чтобы воины не, пали духом. Тебе сказать, кто такие Альморавиды?

Жаккетта отчаянно замотала головой. У нее спутались в голове все эти бесконечные воюющие друг с другом Зайяниды, Мариниды, Альмохады и прочие. «Еще где-то рядом и Хафсиды крутятся…» – вспомнила она предыдущий рассказ Абдуллы. Все понятно, что ничего не понятно. «Что-то Абдулла уж слишком охотно пустился описывать события, которые черте когда и черте где произошли… Нашел дурочку!»

– Ты мне зубы не заговаривай! – мрачно сказала Жаккетта. – Я тоже кое-что соображаю. Раз это было давным – давно и содеем далеко, за другой страной, какое отношение имеют все эти Мариниды и Альмохады к смерти отца шейха Али?

Абдулла вздохнул.

– Побережье длинное – пустыня нет! – непонятно сказал он. – Здесь, около города, земля называется Триполитания. На юге – земля Феццан. Оазисы отца шейха были в Западном Феццане. Там есть и зената, и бану аль-вади. В пустыне нет границ. Власть меняется и меняется – оазис стоит. Оазис – узелок жизни. Теперь многие оазисы отошли от власти шейха Али. Надо возвращать.

– А почему… – начала было опять Жаккетта. Но Абдулла молитвенно протянул к ней руки.

– Хабль аль-Лулу, иди в баню! – попросил он.

И Жаккетта пошла в баню. Баня ее потрясла до глубины души. Расположенная в центре, не так далеко от мечети ан – Нага, она куда больше походила на дворец из сказки, чем на помещение, где моются. А уж дом шейха по сравнению с ней казалась скопищем убогих лачуг. Там был даже фонтан!

В бане Жаккетту намыли, размяли, умастили розовым маслом, напоили шербетом и накормили сластями.

И чистая, умиротворенная Жаккетта решила, что, будь она на месте Господа Бога, она бы сделала рай в виде восточных бань. Жалко, что он сам до этого не додумался!

А чуть попозже в голову Жаккетты закралась и вовсе крамольная мысль: а вдруг и правда часто мыться не так уж вредно для здоровья?

Глава XII

Жанне было плохо. Страдали и тело и душа. Отравление не прошло бесследно, и теперь частенько болел желудок, тупо, ноюще, неотвязно. Но куда сильнее всех телесных мук были терзания души.

Жанна с отвращением просыпалась утром: начинался еще один бессмысленный день. Утоптанный унылый двор, одинокое дерево. Синий и красный. Небо и глина. Эта картина была уже просто выжжена у нее в голове.

Жанна опускала ресницы, но утоптанный двор, одинокое дерево, небо над красной глиняной стеной – все стояли перед глазами. Жанна Молилась, но молитва не успокаивала душу. Да и не верилось, что слова мольбы достигают ушей тех, к кому она была обращена. Здесь царил другой Бог, и знамена его были зеленого цвета.

Мысли о смерти, легкой и безболезненной, стали приходить в голову Жанны. Так хотелось полного покоя. Безмятежного. Она была никому не нужна. Не обижали, но и не замечали. Вычеркнули из мира. Французская принцесса…

Даже в доме у Бибигюль кипела жизнь. И хотелось бороться, что-то делать, строить планы на будущее. А здесь все одно и то же: утоптанный двор, одинокое дерево, небо и глина.

Единственной ниточкой, удерживающей сердце от падения в беспросветную бездну, были воспоминания о Марине. Только ими жила Жанна. Воспоминаниями и упорной надеждой.

«Аромат его черных волос, когда он склоняется над моим лицом. Кудри падают вниз и касаются щек. Щекотно…

Какие теплые руки… А вены – как шнуры. Хоть это и кажется многим придворным неженкам некрасивым. Глупые – значит, их кавалеры не держали в руках ни меча, ни копья. А какие длинные пальцы…

Ну какой же он большой… Хочется просто прижаться к нему… Прижаться и замереть. И чувствовать, как его тепло перетекает в тебя. И ничего больше не надо. Ничего…»

Утоптанный двор, одинокое дерево. Красный и синий. Небо и глина.

В усадьбе царила деловая суматоха. Шейх решил выехать поохотится в припустынные земли, и все дружно кинулись собираться.

Хабль аль-Лулу, конечно, удостоилась чести быть взятой в поход. Остальные наложницы остались в усадьбе.

Как уже давно заметила Жаккетта, и женщины, и усадьба в Триполи были нужны шейху только для дела, для политики. Но никак не для души. Душа его осталась в Сахаре, Там был и его настоящий дом, и жены (если они, конечно, были).

Перед выездом из усадьбы все мужчины встали в неровную линию, лицом к Мекке. Шейх прочитал молитву, прося у Аллаха удачной поездки.

По окончании молитвы люди опустились на колени и поклонились, прикладываясь лбами к земле. Можно было трогаться.

Шейх и воины гарцевали на лошадях, а необходимый в дороге скарб был нагружен на верблюдов. На них же ехали и нужные в походе невольники.

Для Жаккетты соорудили над седлом верблюда что-то вроде палатки. Она забралась туда, верблюд поднялся, и караван неспешно двинулся в путь.

Они выбрались за городские ворота и пошли отмеривать размашистым неторопливым верблюжьим шагом промежутки пути.

Всадники, для которых ход верблюдов был слишком медленным, то исчезали впереди, то возвращались, кружа вокруг каравана, как борзые вокруг охотника.

Двигаясь в южном направлении, караван миновал возвышающийся на одном из холмов маленький белый домик с куполом, скупо украшенный резьбой.

Это была могила какого-то святого человека, при жизни, наверное, гонимого и унижаемого, но зато после смерти приобретшего ореол чудотворца и мученика.

Жаккетта колыхалась в седле и ждала, когда же в голове зазвучат посланные Аллахом стихи. Но, увы, не дождалась.

Это ее не удивило: после истории с заупрямившимся и не захотевшим вылезать из лампы джинном она знала, что от всех этих восточных чудес неправоверным мало что перепадает.

Поэтому хорошо живут здесь только мусульмане и ездить им через пустыню не скучно. Сиди себе на верблюде, покачивайся, да слушай посылаемые Аллахом стихи.

А в половине колец и в некоторых лампах джинны только того и ждут, чтобы правоверный их освободил и начал гонять по делу и без дела. То за едой, то за дворцом, то врагов владельца лампы в нужнике топить.

Только одно утешало: джиннов у них на Востоке развелось столько, что вся польза от них кончилась. На каждого джинна у соседа за забором свой есть. Вон как у госпожи Фатимы и Бибигюль. Поэтому сильно на них не поездишь.

А так бы чего проще… Нашел бы шейх Али старую лампу, вызвал сидящего там джинна, только приказал – и захватил бы власть, которую потерял со смертью отца. Без забот и хлопот. А кто из врагов только пикнул бы – джинн его головой в помойку.

Сразу бы все успокоились, джинн не посмотрел бы, родственник ты великого Ягрморасана, или так, сам по себе.

Только не надо будет шейху глупость Ала ад-Дина совершать, лампу без присмотра оставлять. Надо по-умному делать: взять ее, привязать на крепкую веревочку И на шею повесить. Тогда никакой магрибиец не страшен будет.

… Вот такие думы лезли в голову Жаккетты вместо стихов.

Караван остановился. Прибыли на место, где шейх решил заночевать. Засуетились, разбивая шатры, невольники. Они сноровисто собирали из кольев деревянный каркас шатра, покрывали его черной шерстяной материей, устраивали внутри.

Для наложницы шейха рядом установили шатер поменьше. И очень кстати. Жаккетту, когда она слезла с верблюда, покачивало и потряхивало. Она забралась в свое новое жилище и растянулась на ложе. Все тело с непривычки ныло.

В шатер неслышно просочился Абдулла.

– Тебе плохо? – угадал он. – Давай буду разминать.

– Давай! – охнула Жаккетта.

Абдулла умелыми пальцами погнал по Жаккеттиной спине волну, словно ветер бархан по пустыне.

Жаккетта морщилась и изредка взвизгивала, но Абдулла был неумолим.

– Терпи, терпи. Визжать будешь, когда господин будет щекотать! Ну как, тебе понравилось путешествие?

– Не очень! – буркнула Жаккетта. – Я вся скособочилась. То ли дело в повозке, как мы из замка в Бретань ехали! Хоть танцуй в ней.

– Это тебе хоть танцуй, а я тогда весь скособочился, – не согласился Абдулла. – А ты там весело время с брадобреем проводила, я слышал!

– Да, – согласилась Жаккетта. – Весело ехали!

– Это он тебя так ловко насобачил? – невинно спросил Абдулла;

– Куда насобачил? – не поняла Жаккетта.

– Научил играть в любовь! – сладко пропел Абдулла. – Господин удивляется.

– А что? – Насторожилась Жаккетта.

– Ничего. Просто господину интересно.

– Какая разница! – отрезала Жаккетта. – Я уродилась такая! Так и передай. Раз не нравлюсь – нечего меня покупать было!

«Еще чего! – подумала она. – Кто, да сколько – это мое дело! Не скажу, хоть тресну!»

– Понятно! – засмеялся Абдулла. – Это называется «бери девушку без гарантии».

– Без чего? – испугалась Жаккетта.

– То есть никогда не знай до конца, что есть правда. И лучше не узнавай.

– А чего это ты выпытываешь все? – возмутилась Жаккетта. – Тоже мне, нашел занятие! Что, других дел нет?

– Почему нет? – Абдулла откровенно веселился. Теперь он разминал онемевшие мышцы шеи и плеч. – Есть. Важное занятие – мять спинку вредному ослику. Я отвечаю за гарем и занимаюсь наложницами господина. Так что это мое занятие.

– Да? – удивилась Жаккетта. – А больше похоже, что ты по городу носишься целыми днями. Или у господина наложницы в разных домах?

– Я – занятой человек! – хохотнул Абдулла. – Я имею много дел для господина. Шею расслабь!

– Ой, ты мне голову открутишь! – взвизгнула Жаккетта. – Больно же! А кто были люди ночью?

– Ты опять? – возмутился Абдулла. – Твое любопытство больше тебя в десять раз.

– Ну пожалуйста! – прохныкала Жаккетта.

– Это был большой раис, важный человек.

– КТО?

– Капитан пиратского корабля. Их стоянка на острове Джерба.

– Ненавижу пиратов! – прорычала Жаккетта.

– Почему? – удивился Абдулла. – Хороший человек. Не хуже любого другого.

– Ненавижу! – упрямо сказала Жаккетта.

– Тебе он причинил боль? – догадался Абдулла. – Ты попала к команде на обед?

Жаккетта кивнула.

– Это серьезная причина! – Абдулла перестал терзать кожу Жаккетты щипками и стал поглаживать.

Умиротворение и сонный покой разлились по ее телу.

– Но это могло произойти в любом другом месте. Не только у пиратов. А кто взял вас в плен?

– Христиане, по-французски говорят. Только говор не наш, южный. Корабль длинный такой. Ихний моряк говорил, что они на нем чем могут прирабатывают.

– Это мелкая рыбешка! Я, кажется, знаю, кто это, – сказал Абдулла. – Несолидный человек. А шейх говорил с солидным человеком. Большая польза может быть.

– А раз пираты у тебя в друзьях ходят, как же ты в Марсель попал? – спросила с подвохом Жаккетта.

– Пиратов много! – обиделся Абдулла. – Аллах посылает разные испытания. Судьба, значит, такая. Все, Хабль аль – Лулу, ты отдыхай. Чтобы быть свежей для господина, как финик с пальмы.

Жаккетта с трудом кивнула. Она уже была больше во сне, чем наяву. Абдулла прикрыл ее одеялом и неслышно испарился.

Ночь оказалось довольно бурной.

Шейх, видимо, был очень рад, что вырвался из тесного, душного, по его меркам, города. Он сразу воспрял духом и устроил Жаккетте такие темпераментные развлечения, что ни в какое сравнение не шли с предыдущими. Веселье кончилось тем, что они упали на мирно спящую Зухру – то есть Звездочку. Борзая спросонья обиделась и цапнула Жаккетту за место, на котором сидят. Только это угомонило шейха.

Расцепив любимых женщин, он осмотрел травму Хабль аль-Лулу – два полукруга багровых вмятин и приложил к наливающемуся вокруг них синяку серебряное блюдо.

Утром шейх уехал со свитой на охоту.

Жаккетта думала, что арабы охотятся так же, как французские и бретонские господа, восседая на конях и топча, по возможности, крестьянские посевы.

Ничего подобного. Во-первых, не было посевов, которые можно было бы вволю потоптать. Да и где найти в полупустыне крестьянина? А во-вторых, шейх и компания оставили лошадей в лагере, взгромоздились на верблюдов и спокойно уколыхались с борзы ми за холмы.

Как оказалось, так охотиться в песках удобней, с высоты верблюда лучше видно дичь.

Дождавшись отъезда охотников, Жаккетта, прихрамывая, вышла из шатра, чтобы посмотреть, в какие края ее теперь занесло.

Растительность вокруг отличалась дружной колючестью. Терпко пахла полынь. «Вот он, запах свободы… – почему-то подумала Жаккетта. – Даже нос щиплет!»

Неподалеку зеленела чахлая рощица акаций и даже росли кучки темно-зеленого можжевельника. Видимо, там к поверхности этой сухой земли близко подходила вода.

Жаккетта тихонечко пошла от лагеря к рощице, стараясь не забрести в колючки. Красные ее сафьяновые туфли давили полынные кустики, и запах становился еще пронзительней. Жаккетта побаивалась змей, но змеи, судя по всему, боялись ее ничуть не меньше. По сторонам изредка лихо проносились какие-то грызуны, не то здешние полевые мыши, не то еще кто – то. Из-за одного бугра показались и скрылись большие остроконечные уши. Под ушами мелькнула лисья мордочка. При приближении Жаккетты к деревьям с акации нехотя поднялась большая темная птица.

Солнце поднималось все выше и все сильней давило своей горячей ладонью на макушку. Удовлетворив свое любопытство, Жаккетта повернулась и пошла обратно. Под ножной браслет правой ноги попала малюсенькая колючка. Пришлось остановиться, снять туфлю и браслет и выдирать ее из кожи. Жаккетта неустойчиво балансировала на одной ноге, да вдруг так и замерла, держа в руке браслет и туфлю.

С юга приближался караван. Плыли над песчаными холмами невозмутимые верблюды. Глядели с них на мир вокруг невозмутимые люди. Жаккетта так и ахнула: женщины ехали с открытыми лицами, мужчины были закутаны до глаз. Это здесь-то, где женщина без покрывала столпотворение в городе вызовет!

Жаккетта плюнула на браслет и на колючку, быстро надела туфлю и чуть не бегом припустила в лагерь. От греха подальше. Кто их знает – вдруг джинны. Тут разве разберешь – все не по-людски.

В жаркую пору боковые стенки шатров приподнимали над землей, чтобы было попрохладнее. Жаккетта нырнула в свой шатер и заняла наблюдательную позицию, лежа на ковре и подглядывая в образовавшиеся щели.

Караван шел к лагерю.

На охоту шейх выехал не просто так, видимо он хотел встретиться именно с этими людьми.

В глазах у Жаккетты зарябило от всех тонов синего – от почти черного до голубого. Незнакомые люди принялись разбивать рядом с лагерем свою стоянку. От них просто веяло гордостью и независимостью, такими прямыми были спины, расправленными плечи, высоко поднятыми головы.

Жилища людей в синем отличались от шатров арабов. Из деревянных кольев и прутьев они ловко соорудили полукруглые каркасы с низким сводом. Покрыли их шкурами, на пол бросили плетеные циновки, сгрузили нехитрые пожитки – и словно всю жизнь здесь прожили. —

Женщины захлопотали по хозяйству, сверкая жгучими глазами на загорелых лицах, белыми зубами, серебряными тяжелыми украшениями. Из-под головных повязок на плечи и спину у них спадало множество тугих косичек.

Закрутилась обычная жизнь, повседневные хлопоты.

Жаккетта просто изнывала от любопытства. Оно распирало ее, словно бродящее молодое вино дубовый бочонок. Ведь мало того, что эти женщины не боялись открывать лица, так еще к тому же на седельных сумах, одежде и рукоятках кинжалов мужчин были изображены кресты всех форм и видов. Кресты?!

В Аквитанском отеле, на очередном вечере, Жаккетта как-то краем уха услышала историю про пресвитера Жана. Этой историей развлекал дам один из кавалеров. С его слов Жаккетта запомнила, что пресвитер Жан – это христианский король загадочной, страшно далекой страны. Она находится за морями и пустынями, В той стране собрано много диковинок: люди с одним глазом во лбу, рогатые люди, маленькие и гиганты. Дворец короля, конечно же, сделан из драгоценных камней, скрепленных золотом. А крыша прозрачная, сплошь топазы и сапфиры. Князей, графов, герцогов и прочих важных господ этот король и за людей не считает, на побегушках они у него. И диковинных зверей в его землях видимо-невидимо. А сколько человек его королевство ни искали – найти не могли, больно уж оно в непроходимом месте спрятано.

И Жаккетта, глядя на кресты, украшающие вещи незнакомых людей, думала: а вдруг это поданные того самого пресвитера Жана? Ведь верблюдов среди диковинок тоже упоминали; Вот будет здорово: никто из католиков найти пресвитера не смог, а она, Жаккетта, нашла!

Скорее бы уж охотники вернулись, сил никаких нет в неизвестности пребывать!

– Хабль аль-Лулу, только не говори, что имеешь вопрос! – с порога заявил Жаккетте Абдулла, когда ей удалось заманить его в шатер.

– Конечно, нет! – обрадовалась Жаккетта. – Вопрос, еще чего! У меня много вопросов, я тебя насилу дождалась!

– Хабль аль-Лулу! – взвыл Абдулла. – Я целый день жарился на солнце, скакал, не кушал, скоро господин потребует меня решать дела! Я даже не отдохнул!

– Всем плохо! – резонно заметила Жаккетта. – Меня вон тоже собака покусала! Я же тебя не на голодный живот спрашиваю. Ешь, пожалуйста, и говори. Кто не дает?

– Сейчас время вечерней молитвы! – строго сказал Абдулла, – Я иду к господину, а потом приду к тебе и буду ждать вкусное угощение.

– Не прогадаешь! – пообещала подлизывающаяся Жаккетта.

Воды для омовений не было, поэтому мужчины осыпали песочком руки, ноги и головы. Наведя таким образом чистоту, необходимую для общения с Аллахом, они сели на свои коврики, повернулись к загадочной Мекке и, отрешившись от всего, принялись молиться.

Никогда время для Жаккетты не тянулось столь медленно.

– Кто эти люди? – спросила Жаккетта, не успел. Абдулла и куска в рот положить.

Нубиец с невозмутимым видом продолжал жевать. Только утолив голод и жажду, он ответил:

– Люди, которые называют себя свободными. На их языке это звучит как «имошаг». Остальные зовут их туарег, то есть отвергнутые.

– А от чего их отвергли? – удивилась Жаккетта.

– Они живут сами по себе. Они не признают чужих законов, границ. Они не признают лунное летоисчисление. У них все свое, – объяснил Абдулла.

– Так вот почему они совсем не похожи на вас! – воскликнула Жаккетта. – Абдулла, я так думаю, это люди короля Жана.

– Какого короля Жана? – удивился Абдулла. Жаккетта рассказала ему все, что слышала о пресвитере.

– Нет! – похоронил Абдулла надежды Жаккетты на лавры первооткрывателя загадочного королевства. – Это где-то в другом месте. Туареги живут без власти короля. Каждое племя – сам себе хозяин. А в племени много власти имеет женщина. Она хранит историю своего народа. Говорят, у туарегов женщина даже выбирает мужчину в мужья.

– Вот это да! – ахнула Жаккетта, мигом позабыв про неудачу с пресвитером Жаном. – И мужчины терпят?

– Терпят… – У Абдуллы тоже был удивленный вид, словно он никак не мог понять туарегских мужчин.

Жаккетта на всякий случай посмотрела еще раз в щелочку на туарегов. Нет, за лье видать, что гордый народ. На подкаблучников ну никак не похожи. Наверное, очень смелые люди – ведь отстоять свое право жить, как считаешь нужным, так тяжело. Не одну войну надо пережить.

– У них женщины были даже вождями, – сказал Абдулла. – И сражались наравне с мужчинами.

– Ну, тогда понятно… – успокоилась Жаккетта. – У нас в деревне, если муж хилый, а жена дородная; она завсегда верховодит. Он и пикнуть не смеет. А зачем господину встречаться с туарегами?

– Нужен союзник. Нужны еще воины, – коротко объяснил Абдулла. – Все, мне пора идти.

На следующий день Жаккетта осмелилась выйти из шатра. Не отходя от него далеко, она продолжала разглядывать во все глаза загадочных туарегов.

Вдруг за ее спиной раздались легкие шаги. Это была туарегская девочка в темно-синем, почти черном платье. Волосы ее от висков были заплетены в несколько косичек, большие серьги украшали уши. Приятное загорелое большеглазое личико было украшено странными фиолетовыми точками. Одна была нанесена на кончик носа, одна на лоб, по точке было в центре каждой щеки и одна точка на подбородке.

Она улыбнулась Жаккетте и протянула на ладони кулон из простого камешка, оправленного в металл и подвешенного на кожаный шнурок.

Жаккетта растерялась: подарок это или предложение обмена? Пока она думала, девчушка вложила ей в руку амулет и со смехом убежала.

Жаккетта так и продержала растерянно кулон в ладони, пока была на свежем воздухе. Войдя в шатер, она машинально засунула его под подушку.

Шейх в своем шатре вел переговоры с туарегскими мужчинами, и Жаккетта заснула одна.

Ночью ей приснился странный сон.

Красное море песков, бесконечное, текущее. И черные прорывы скал, вздыбившиеся над песчаными волнами. Зеленые пятна оазисов редки, как одинокие капли воды на раскаленной сковороде.

По пустыне движутся светлокожие люди. На колесницах, запряженных выносливыми лошадьми. И страусовые перья колышутся на их головах. Воины я белых плащах и сандалиях гонят чернокожих рабов. Они возвращаются с охоты на двуногую дичь.

На границе оазисов мужчин встречают женщины, и самоцветные камни горят на их уборах…

Кто эти люди, откуда? Почему скалы черные, а не бурые? И где верблюды – корабли пустыни? Жаккетта проснулась в полном недоумении. И пошла ловить Абдуллу.

Они вместе нашли девочку. Абдулла, по просьбе Жаккетты, стал расспрашивать ее о кулоне.

Девчушка, довольно хихикая оттого, что амулет показал себя во всей красе, принялась рассказывать про него нубийцу.

Внимательно выслушав юную туарегочку, Абдулла сказал:

– Она говорит, что дала тебе, женщине чужой земли, этот амулет, чтобы ты не думала: пустыня – мертвое место. Здесь живет много народа. Амулет видел один из них, он жил раньше. Камень из амулета; прабабка прабабки этой девочки взяла из горы, где живет много духов. Идинен. Обычные люди боятся этого места, но прабабка ее прабабки была женщиной, говорящей с духами.

Люди, которые помнят этот камень, жили в нескольких больших оазисах. Давно. Они имели сильную армию и любили ловить черных людей. Гнать их, как диких зверей, на колесницах. Тогда верблюды еще не ходили по Сахаре.

Но время прошло, пришел другой народ. Кровь тех людей течет в жилах многих туарегов. Девочка спрашивает, ты хочешь вернуть или хочешь оставить амулет?

– Я верну! – сказала Жаккетта. – Поблагодари ее. Я не хочу оставлять кулон. Он навевает тревожные сны. Не хочу больше видеть черные скалы в красном песке!

Переговоры шейха с туарегами длились несколько дней. Туареги согласились помочь. Довольный шейх вернулся в Триполи.

Глава XIII

Прошло несколько дней, и ранним утром в усадьбу влетели всадники из числа воинов шейха. Они привезли связанного и запакованного в ковер человека. Что-то гортанно выкрикивая, скинули тюк с пленником у входа в черный шатер.

Шейх вышел из шатра. Медленно вышел. Нехорошо.

Жаккетта смотрела и радовалась, что сидит в своей комнате, а не находится в его поле зрения. Воинам и связанному человеку повезло меньше. Значительно меньше.

Шейх острием сабли перерезал путы, стягивающие ковер, пинком развернул его. Бледный, словно вся кровь из него ушла в яркие красные тона ковра, пленник с закрученными назад руками слабо шевельнулся.

Абдулла принес воды и плеснул в лицо пленнику.

Тот чуть встрепенулся, слизал, осевшие на пыльной, коже капли и открыл глаза. Шейх резко спросил его о чем-то. Пленник не отвечал.

Абдулла дал ему воды. Чаша опустела в несколько секунд.

Шейх повторил вопрос. Пленник, зло ощерив зубы, с вызовом ответил. Рядом стоящий воин резким движением подбил ему ноги и заставил опуститься на колени.

Сабля только свистнула – голова и тело перестали быть одним целым. Кровь в пленнике все-таки была. Она хлестала из шеи и запекалась на земле.

Шейх стряхнул капли с лезвия, развернулся и ушел в шатер.

По знаку невозмутимого Абдуллы, который предусмотрительно стоял подальше, чтобы не запачкать белое одеяние, невольники убрали тело и засыпали землей место перед шатром.

И только двор принял прежний вид, завопили с минаретов муэдзины, призывая правоверных к молитве, словно только этого и дожидались.

Солнце быстро высушило влажную землю.

На Жаккетту снизошла несвойственная ей мудрость, и она не стала даже спрашивать нубийца, что произошло.

Что-что… Зайяниды воевали с Альмохадами, Альмохады с Альморавидами, и так без конца. Грустно… Не иначе, как этот человек имел отношение к смерти шейха Мухаммеда.

Шейх Али чего-то ждал. Абдулла то безвылазно сидел в усадьбе, то исчезал чуть ли не на неделю. В эти дни жизнь для Жаккетты становилась совсем безмолвной.

Жанна в своей комнате замкнулась в молчании. Бросая вызов всему, что ее окружало, она упорно ходила в своем золотистом платье и нашпигованной драгоценностями негнущейся нижней юбке. Хотя в здешнем климате, особенно когда налетал песчаный ветер, это было своего рода мученичеством. Одежды местных женщин были куда практичнее и удобнее.

Но Жанне было плевать. Глухая, лютая ненависть ко всему окружающему копилась в ней. Даже Жаккетту она видеть не хотела. Жанну злило, что та, похоже, ничуть не страдает и с детским любопытством открывает для себя новый мир.

Жанна же ненавидела каждой клеточкой, каждым кусочком тела и души. Ненавидела за равнодушие к ней, за то, что здесь все по-другому, за то, что красавица не она.

Но никому и дела не было до терзаний «французской принцессы». Усадьба жила отражениями ожиданий шейха. С каждым днем ожидание становилось все гуще и гуще, словно дым из лампы Ала ад – Дина, в котором вот-вот должен быть возникнуть джинн.,

– Господин тебя зовет! – загадочно сообщил Абдулла Жаккетте.

Жаккетта не без опаски пошла за нубийцем. С чего бы это шейху вздумалось вызывать ее среди бела дня?

Последнее время, особенно после того, как он снес голову привезенному в ковре человеку, шейх предпочитал проводить время один, либо неподвижно сидя у накрытого столика и не притрагиваясь к еде, либо упражняясь в метании острого тонкого кинжала.

… Они вошли в шатер. Шейх сидел на своем обычном месте и держал в руках небольшой, украшенный перламутром ящичек.

– Господин хочет дарить тебе шанбар! – величественно сообщил Абдулла с таким видом, словно это он делает подарок.

– Передай господину, что его невольница благодарит за такую милость! – церемонно ответила Жаккетта, гадая, что это за шанбар такой.

– Шанбар – это полный набор украшений из серебра, которые должна иметь женщина, – угадал ее мысли Абдулла.

«Серебро-о… – разочарованно подумала Жаккетта, стараясь, чтобы это разочарование было незаметно. – Что-то не видно золотого браслета, для которого Фатима меня готовила…»

Абдулла, видимо, читал ее мысли на лету.

– Серебро – священный металл! – веско сказал он. – Такое украшение дороже золотого. Он беречь от болезнь, война и стихия. Его делал большой мастер из Иерусалима. Специально для господина. Господин хочет, чтобы ты была здоровой и счастливой. Ты сильно греешь его сердце!

Таких слов о себе Жаккетта еще не слышала. Она искоса взглянула на шейха: глаза его улыбались.

Жаккетта покраснела от пяток до ушей. Теперь даже украшения ей были не нужны – да за такие слова она сама бы, что у ней было ценного, отдала бы шейху!

– Снимай свои побрякушки! – Абдулла потянул с ее руки браслет.

Жаккетта послушно сняла ожерелья, браслеты, цепочки, сережки.

Шейх достал из коробочки первое ожерелье. Абдулла принял его от господина и надел на Жаккетту, поясняя:

– Это кирдан. Ожерелье на шею.

Шейх протянул ему другое ожерелье из нанизанных одно за другим серебряных зернышек.

– Это шаира, – объяснил Абдулла. Следующим украшением была цепочка с подвеской в виде квадратной коробочки. Коробочка была украшена красивым узором из ярко-голубой бирюзы и красных кораллов. Снизу были подвешены гроздья круглых бубенчиков.

– Это хирз, – продолжал объяснять Абдулла.

– А коробочка что? – тихонько спросила Жаккетта, пальцем трогая бубенчик.

– Это твой амулет, который убережет от беды.

Шейх вынул из шкатулки узенький, тоненький, гладкий браслет.

– Сахиб, – надел его на запястье Жаккетты Абдулла. Потом два браслета, которые были значительно шире и украшены бирюзой и чернеными узорами.

– Мхаббир.

За мхаббирами последовал браслет в виде двух перевитых шнурочков.

– Мабрум, – подогнал его по руке Жаккетты Абдулла.

Шейх вынул два ножных браслета, серьги и кольца.

– Это хильхаль, – принял браслеты Абдулла. – В шкатулке осталась цепочка, который ты закреплять шапочка. Зирак называется.

Абдулла помог Жаккетте надеть ножные браслеты, отступил в сторону, осмотрел ее и остался доволен.

– Когда господин дарит тебе этот набор, он показывает, что Аллах наделил его величайшим терпением! – сказал он.

– Почему? – тут же простодушно купилась на шутку Жаккетта.

– Потому что, когда перед любовью ты будешь снимать весь этот цепочка и колечко, луна пройти по небу половину пути, отмеренного ей Аллахом на ночь! – расплылся в улыбке Абдулла.

Шейх тоже улыбнулся.

Абдулла достал из-за подушек арабскую лютню – Жаккетта уже знала, что она называется «уд».

– Господин просит тебя потанцевать.

Под чуть печальную мелодию, извлекаемую Абдуллой из инструмента, Жаккетта кружилась на ковре, позванивая новыми украшениями. Ей было приятно и немного грустно: даже это развлечение не вытеснило из души шейха напряженного ожидания.

Он видел и не видел танцующую Нитку Жемчуга. Что-то, что сильнее всех радостей мира, давило на его сердце.

Жаккетта звенела бубенчиками, улыбалась, стреляла в сторону шейха глазами, но понимала, что все это напрасно. Снять эту боль с сердца ей не дано.

Чего никогда в жизни не видела Жаккетта – так это Абдуллу в ярости. Но сегодня, похоже, был именно такой день.

Утром он, великолепно одетый, с роскошной саблей на боку, гораздо более раззолоченной, чем скромная сабля шейха, важный и надменный, уехал на холеном муле в город. И вернулся серым от гнева. Причем гнев этот нубиец всеми силами старился не показать. Значит, оскорбили не господина в его лице, а именно Абдуллу.

Жаккетта все заметила сразу и заманила нубийца к себе в комнату. Интересно ведь, чем его обидели!

В комнате из Абдуллы, как из проснувшегося вулкана, хлынул поток яростных слов.

– Этот шайтан, сын шайтана, смеет оскорблять меня! Свободные люди! Аллах да разнесет его лавку по кусочкам! Свободные люди! Свободные люди! Аш-шайтан! Мамелюк правит этим стадом ослов, и он смеет задирать нос, да будет плешивой его борода! Свободные люди!

– Что с тобой? – Жаккетта дождалась, когда Абдулла чуть-чуть успокоился. – Попей водички!

Абдулла послушно принял чашу и большими глотками осушил. Постепенно он успокоился и стал нормального темного цвета.

– Смешно! – сказал он. – Почему я все рассказываю тебе, женщина?

– Потому что я твой друг! – Жаккетта забрала у него чашу. – Сам знаешь.

– Знаю! – согласился Абдулла. – Этого не может быть, но это есть.

– Не может? – прищурилась Жаккетта. – Почему не может? У меня много друзей, и я их люблю.

– Ты счастливая! – вздохнул Абдулла. – Живёшь в своем мире, совсем другом. – Не может быть много друзей. Есть господин над тобой, есть ты – господин над другими людьми. Друг – один, два. Кто не хочет занять твое место и делить твое имущество.

– У меня нет имущества и место мое занять трудно, – засмеялась Жаккетта. – Зато друзей дома много. А здесь ты. Помнишь, ты в Нанте кричал, что на корабле твои друзья? А?

– Да, кричал. Тогда у меня тоже не было имущества и было место в клетке у кузнеца! – наконец вернулся в обычное жизнерадостное состояние и расплылся в улыбке Абдулла.

– Ну слава богу, отошел! – обрадовалась Жаккетта. – Так кто такой мамелюк?

– Это династия! – оглушительно захохотал Абдулла.

– Еще одна?! – набычилась Жаккетта. – В придачу к Зайянидам и Альмохадам?

– Да-да! – кивнул Абдулла. Только эта династия не на западе, а на востоке. В Ифрикии, ты помнишь, сидят Хафсиды. Которые и в Триполи. А в Каире правят Мамлюки. Это откуда прибыл вонючий каирец, да пошлет ему Аллах не жизнь, а сплошные невзгоды. Мамлюк – это невольник, раб. Такой, как ты, как я.

– И они правят? А почему? – удивилась Жаккетта.

– Да, они правят этими жалкими людьми, которые называют себя свободными! Из мамлюков состоит гвардия султана Египта. Султан боится своих добрых подданных и делает свою охрану из рабов. Чужой человек в чужой страте. В его войске свободный мусульманин может быть только простым воином, начальником он никогда не станет.

Такого Жаккетта еще не слышала. Чуть привыкнешь к странностям другого мира, обязательно что-нибудь новенькое откроется. И опять все на уши становится. Только привыкла покрывало носить и уяснила, что здесь женщин с открытыми лицами просто не бывает, – туареги нагрянули, у которых женщины и не думают лицо прятать.

Только привыкнешь, что здесь невольники на каждом шагу, хозяин за провинность такому голову снесет и не поморщится, – оказывается, в целой стране они власть над свободными держат. Ну и дела!

– Сначала мамлюки были белые и черные. Они враждовали. Делили власть. Это началось при халифе Хакиме. Черные мамлюки были его личной гвардией! Они схватились с белыми мамлюками. Белым мамлюкам помогали берберы. Вражда шла много лет. В конце концов белые мамлюки вырезали черных. И поняли, что можно не служить повелителю, а самим ставить султана, какой надо.

Белые мамлюки тоже разделились. Рабы из степи жили на острове на Ниле. Аль-Бахр. Их звать бахриты. Рабы с гор жили в цитадели Каир. Аль-Бурдж. Это бурджиты.

Сначала верх одержали бахриты. Они убили неугодного султана, выбрали себе угодного. Потом бурджиты победили бахритов. И султан стал, угодный бурджитам.

Поэтому всеми гордыми свободными людьми который век правит султан из рабов, которых эти свободные люди покупали когда-то на рынке. Так что в их стране лучше быть невольником, чем свободным человеком. И этот шакал меня оскорбил!

Глава XIV

Из усадьбы увели верблюдов. Зачем, Жаккетта не знала.

Она видела во время путешествия к месту встречи с туарегами несколько верблюжьих стад за городом, которые пасли загорелые дочерна мальчишки. Может, и шейховы верблюды теперь будут ждать его в окрестностях Триполи, расхаживаться перед долгим путешествием по пескам?

Жаккетте было жалко, что теперь нельзя подойти к стойлам, погладить теплый верблюжий бок, еще раз подивиться их надменным физиономиям.

А как здорово иметь своего верблюда! Может, шейх и правда когда-нибудь подарит ей это чудо природы?

Неожиданно у Жаккетты образовался перерыв в двигании персиком перед шейхом.

Не зная, чем заняться, Жаккетта посвятила это время раздумьям.

«Кто же все-таки правит на этой земле? – думала она. – По всему видно, кому не лень, тот и правит. Чья сабля острей и нрав круче. Остальные по домам да лавкам сидят, вино втихомолку попивают, несмотря на запрет Аллаха своего.

В городе люди ленивые. Таких, как шейх, и нет, наверное. Он бы всю жизнь по пустыне носился и саблей махал. Просто прет от него этим.

Странная это штука – власть/ Кто-то бежит от нее, как от чумы, а кому-то она слаще меда. И жизнь не мила, если власти нет.

Вот и шейх с Абдуллой, вместо того чтобы жизни радоваться, цветочки в усадьбе посадить, фонтан завести, птичек певчих в клетках повесить, словно сами себя в тюрьму засадили.

Во дворе ни травинки нет, глина одна. Да за такое время, что они здесь сидят, тут пальма бы финиковая выше крыши поднялась. Если бы была.

Шейх вообще с лица спал, только желваки выпирают. Уж на что она, Жаккетта, к языкам неспособная, а и то столько арабских ругательств от него выучила, просто говорить приятно.

А Абдулла нет, чтобы господину про фонтан подсказать, это он додуматься не может. Может в складе оружие с утра до ночи перетирать. А что его тереть? Это же не лампа Ала ад-Дина!

Шейх ничего лучше не придумал, как про гарем вспомнить. Осчастливить вниманием. Значит, дела у него совсем туго и заняться нечем.

Женщины на радостях и про коврики забыли, сидят на своей половине разнаряженные, шелохнуться боятся. Как же, господин в свой шатер по очереди вызывает, как кюре на исповедь. Вроде Пасхи у них теперь, до светлого дня дожили.

Госпожу Жанну только обошел. Да оно, может, и к лучшему. Если ей шлея под хвост попала, лучше здешним мужчинам подальше держаться. Они-то привыкли, чтобы женщины перед ними только персиками вертели и слова поперек не говорили, а госпожа Жанна сама кавалерами, как персиками, жонглировала. Вот они с шейхом и получились два башмака пара.

Туареги больше не появлялись, видимо, это тайна, что они заодно с шейхом. Шейховы воины в городе глаза не мозолят, получают оружие и исчезают. Верблюдов увели. А шейх уехать не может, бесится, словно волк на цепи. По всему видно – так бы и кинулся в пески, а не может.

За чем же, интересно, у шейха задержка стала? Кого он ждет?»

За раздумьями и день прошел.

Вечером Жаккетту опять затребовал господин. Он выполнил свой святой долг перед гаремом.

За исключением того, когда шейх ласковым утром снес голову привезенному в ковре человеку, все остальные дела вершились по темноте. Так было и в этот раз.

Не успел шейх доказать Жаккетте, что усилия по обихаживанию своих женщин на нем не сказались и любовь будет не менее горячей, чем обычно, как появились посланцы от пиратов.

Наверное, Аллах, видя его усердие в гареме, сжалился над правоверным, провернувшим такое важное дело, и ускорил цепь событий.

Шейх Жаккетту не прогнал и на этот раз. Наверное, соскучился. Жаккетта была рада – можно опять подслушать, о чем будут говорить. Обе стороны, ведущие переговоры, по-прежнему говорили каждая на своем языке.

«Интересно! – думала засыпанная подушками Жаккетта. – Почему шейх не нашел себе союзников среди пиратов – соплеменников? Свои небось денег давать не хотят, это чужим выгодно, чтобы у соседа драка продолжалась!»

После обычных приветствий разговор повел тот же человек, что был в первый раз. Он сказал:

– Люди шепчутся, шейх, что даже если ты отстоишь свои интересы в оазисах, права собирать налог тебе не дадут.

Шейх что-то резко возразил.

– Если бы чувствовал поддержку, ты бы сидел не здесь! А по ту сторону гор, – не менее резко ответил гость.

– Это не пустые слова, шейх! – вмешался второй гость. – Ты сумел кому-то серьезно наступить на плащ. Мы свою часть обязательств выполнили, но мы тоже болеем за все дело в целом.

В первый приезд его не было.

Жаккетте показалось… Да нет, не показалось, а точно показалось… А что показалось, она и сама не поняла.

Шейх произнес длинную витиеватую речь. Наверное, благодарил.

– Все в руках Аллаха и ничего не делается без воли его! – веско ответил первый гость. Солидно так сказал. – То, что собрать необходимое количество ценностей в условленный срок не удалось, – не наша вина!

– Очень уважаемые люди предлагали пустить их на другие цели… – добавил второй. – А ты говоришь, что все это пустые сплетни!

«Значит, не благодарил. Он все это время ждал их, – поняла Жаккетта. – Все готово, а денег нет. Воины ждут, туареги ждут. Время идет. Если людей в ожидании передержать, боевой пыл пропадет. А пираты задерживаются, Кто-то противостоит шейху. А пираты эти тоже себе на уме – имен не называют, ссориться с теми людьми не хотят. Сам, мол, догадайся. Мы тебя предупредили. Вот про это, наверное, и говорил Абдулла, когда говорил, что друзей нет. У каждого свой интерес. И вроде заодно, а все не вместе. Плохо так жить Уж лучше по-простому, друг – так друг, враг – так враг».

Шейх начал еще одну длинную речь. Поминал и Аллаха, и шайтана.

Гости внимательно слушали.

– Да будет Аллах благосклонен к твоим начинаниям и пусть посланный им ветер развевает султаны на шлемах твоих воинов. Час поздний. Нам пора, – поднялся первый гость.

Посланцы удалились.

Куда делись привезенные ими деньги, Жаккетта не поняла. Наверное, были убраны в надежное место.

Шейх, наконец, стряхнул с себя путы ожидания и воспрял духом. От напряженной сдержанности не осталось и следа. Теперь можно было покинуть опостылевший город и начать разбираться с врагами.

И всю ночь шейх брал штурмом Жаккетту, словно непокорный оазис.

Госпожа Фатима бы сказала: «Господин ведет себя так, словно забыл ключ от решетки твоего розового сада! Глупо кидаться с тараном на маленькую дверку!» – подвела итог ночи Жаккетта.

Чуть свет в усадьбе началась бурная деятельность. Шейх собрался уходить обратно в пески. Он был счастлив.

Глава XV

Жанна думать тоже умела, Уж во всяком случае не хуже Жаккетты. Она тоже видела и движение во дворе, и переговоры шейха с приходящими в усадьбу людьми. И тоже чувствовала напряжение, пробивающееся даже через возведенную ею стену ненависти.

И после той ночи, когда шейх получил средства от пиратов, Жанна проснулась с ясным знанием в голове.

«Надо немедленно что-то делать, иначе конец! Этот дикарь араб, который кроме своего шатра ничего не признает вот-вот уйдет обратно в пустыню. И заберет нас с собой. Оттуда уж точно сбежать не удастся и придется до конца дней сидеть на крохотном зеленом островке посредине моря песков. И тогда точно – лучше самой в петлю или на кинжал! Надо бежать сейчас же, немедленно! Даже завтра может быть уже поздно!»

Жанна торопливо надела свое золотистое платье, путаясь в шнурках, затянула его. Быстро собрала волосы в подобие прически и кинулась в комнату Жаккетты.

Утомленная игрой во взятие крепости, Жаккетта сладко спала.

– Вставай! – затрясла ее Жанна. – Вставай, корова толстая!

– Что случилось, госпожа Жанна? – нехотя разлепила припухшие веки Жаккетты, – Вы перестали молчать?

– Вставай! Пора выбираться отсюда! Неужели ты хочешь остаться здесь навсегда?! – потянула камеристку за руку Жанна.

– А что!.. – зевнула Жаккетта. – Абдулла сказал, что господин Али мне верблюда подарит…

Жанну так и затрясло.

– Ты в своем уме? – прошипела она. – Какой верблюд, опомнись?!

– Белый! – объяснила Жаккетта, вырываясь из рук госпожи. – Мне белый больше нравится. А вы бегите, госпожа Жанна. Я вам помогу.

Жанна в отчаянии топнула ногой. Весь мир перевернут, да что же это такое! Служанка, видите ли, белого верблюда в подарок ждет! Господин Али ее любит! Совсем рехнулась. А бежать одной…

Почему, собственно, она, Жанна, должна бежать одна? Без камеристки? Ну уж нет!

– Значит, ты отказываешься бежать? – холодно спросила она, сжимая свою ярость, как пружину.

– Ну не могу я, госпожа Жанна… – виновато объяснила Жаккетта. – Шейх мне украшения подарил, шанбар называется. По сердцу я ему. Не могу!

От отчаяния на Жанну снизошло вдохновение. Она поняла, как можно сломить упрямицу.

– Хорошо! – бросила Жанна, отходя от постели Жаккетты. – Я уйду одна. А ты постарайся получше молится своему новому богу, чтобы совесть тебя не замучила насмерть.

– Какому богу?! – не поняла Жаккетта.

– Как какому? – улыбнулась стянутыми губами Жанна. – У мусульман один бог. Аллах. Если будешь усердно к нему взывать, может, и сможешь забыть, что предала свою веру и веру своих отцов!

– В-вы что, белены объелись? – заикаясь от возмущения, прошептала Жаккетта. – Ничего я не предала!

– Да что ты говоришь! – деревянно засмеялась Жанна. – И ты думаешь, что сможешь остаться христианкой среди мусульман? Шейх подарил тебе украшения, значит, он обязательно возьмет тебя с собой, в свои земли. А там нельзя быть католичкой, нужно будет менять веру и переходить в ислам. Но тебе ведь все равно, правда? Раз шейх подарит белого верблюда?! И Иуда продал Учителя за серебро! Не мне тебя осуждать!

Жанна наотмашь хлестала словами съежившуюся под градом страшных обвинений Жаккетту, прекрасно зная, что на самом деле все не так черно-бело. И не менее прекрасно сознавая, что будь она на месте Жаккетты, то при необходимости перешла бы в ислам без всяких терзаний, словно платье поменяла, объясняя это необходимостью и жизненными обстоятельствами. И совесть ее при этом даже бы не шелохнулась.

Но именно поэтому она беспощадно ставила Жаккетту перед выбором. Ведь у Жаккетты выбора не было. Миллионы таких, как она, бессловесно гибли за веру, за слова, за идеи, которые несли им проповедники, для себя обычно оставляющие другой путь, куда менее тернистый. И вера для Жаккетты не была платьем, которое можно было скинуть. В ее мире спокойно уживались все боги, которых она только знала. Но сама она душой принадлежала католической церкви. Нерушимо. Потому что вера – это верность. Потому что родилась под сенью креста, а не полумесяца. Выбирать для себя между верами она просто не умела. В ее голове такой выбор не укладывался. Поэтому слова Жанны были страшнее телесных мук. Ее, Жаккетту, обвиняли в предательстве веры! Как Иуду!

Жанна, усмехаясь в душе, безжалостно отмечала все изменения на лице и в душе камеристки. Цель была достигнута – Жаккетта попалась на крючок.

– Я иду! – равнодушно сказала Жанна. – Найди мне покрывало.

– Я с вами! – пересохшими губами сипло шепнула Жаккетта и принялась снимать кольца и серьги.

– Ты что? – зашипела Жанна. – Зачем? Бери все украшения с собой, кто тебя бесплатно повезет?

– Это нехорошо… – тихо сказала Жаккетта. – Как будто я ворую…

– Да не воруешь ты! – Жанна силой опять надела Жаккетте кольцо на палец. – Это тебе шейх подарил? Значит, твое! Шевелись, времени мало!

Жаккетта перестала снимать украшения. Она съежилась на постели и невидящим взглядом смотрела в пол.

– Я пойду с вами… – медленно сказала Жаккетта, вслушиваясь в себя. – Если вы напишете то, что я скажу…

– Чем я тебе напишу? – взвилась Жанна. – Что-то выдумываешь, выдумываешь!

– В вашей комнате есть и бумага, и чернила, и перо. Абдулла туда сам заносил, – так же медленно сказала Жаккетта. – Не напишете – не пойду. Умру здесь. Христианкой. И поклянитесь, что слово в слово запишете. Я дам вам распятие.

Жанна, чертыхаясь в душе, побежала за бумагой и чернилами.

Когда она вернулась, Жаккетта поднялась и, двигаясь словно во сне, сняла с шеи крестик. И вложила его в руку Жанне.

– Клянитесь! Пресвятой Девой клянитесь, она добрая, но за нарушение этой клятвы покарает! Я знаю.

– Пресвятой Девой клянусь, что слово в слово запишу то, что ты мне скажешь! – произнесла оробевшая Жанна, настолько серьезной и непохожей на себя была Жаккетта. У нее. сначала было искушение написать шейху от имени Жаккетты какую-нибудь гадость на прощание, но после клятвы желание улетучилось.

– Пишите!

Жаккетта встала у окна и, глядя на черный шатер во дворе, глухим голосом принялась диктовать:

– Господин мой! Извини, я ухожу! Мне было хорошо с тобой. Но госпожа Жанна говорит… – Жанна поморщилась: эта дура тут же выложила все, но клятва… – чтобы быть с тобой, надо менять веру. Я не могу. Мне будет плохо без тебя. Никто не говорил мне, что я грею сердце. Только ты. Спасибо. Победи своих врагов! Будь счастливым. Нитка Жемчуга.

Жанна безмолвно, слово в слово, написала письмо.

Жаккетта отошла от окна, взяла листок и положила на свой тюфяк. Достала из ниши в стене покрывала для себя и для Жанны и тускло сказала:

– Возьмите. Во время молитвы уйдем.

Сам побег совершился очень буднично, просто и неинтересно. Беглянки дождались часа молитвы и, когда вся усадьба замерла на ковриках лицом к Мекке, на цыпочках прошли по двору, держась в тени стены, и вышли маленькой боковой калиткой.

Уже перед тем как закрыть дверь, Жаккетта бросила взгляд на молящихся. И увидела спину шейха. «Ну повернись! – кричало ее сердце. – Почему твой Аллах и мой Иисус должны враждовать, когда нам хорошо вместе? Ты же мужчина, ты же сильный! Повернись, останови меня! Не нужна твоему Аллаху моя душа, но я-то тебе нужна, я ведь знаю! Я не хочу уходить! Повернись, останови меня!»

Жанна нетерпеливо дернула ее за руку.

Жаккетта опустила на лицо покрывало и закрыла калитку. Слезы текли по ее лицу и капали одна за другой. В пыль. На красные туфли без задников…

Ты зашей мне ворот сердца, порванный рукой разлуки, Чтобы швом на том разрыве шелк волос твоих блистал. Всяк пожнет, что сам посеет; только мне во всем злосчастье: Сеял я, любовь и верность – боль и бедствия пожал. К своему живому взгляду я с утра тебя ревную, Ведь вчера во сне глубоком он твой образ созерцал. О, к тебе, как Нил к Египту, слез моих поток стремится, Омывая лишь обрывы безотрывных мертвых скал.

Триполи, арабский Тарабулюс, давно так не развлекался, как в тот день. Из усадьбы шейха сбежали две невольницы. Французская принцесса и любимая наложница шейха. По улицам Медины, ища беглянок, носились вскачь воины шейха. Они прочесывали каждый переулок христианского квартала и ведущих к нему улиц. Ведь только здесь, у единоверцев, могли укрыться пленницы. Были предупреждены власти на базарах и выходах из города. Приличные деньги ожидали того, кто нашел бы беглянок и доставил их в усадьбу.

Девушек нигде не было. Они словно растворились.

На основных улицах Триполи кипела жизнь. Сновали люди, повозки, ослики. Всадники и пешие торопились по делам. А в лабиринтах кварталов царило сонное безлюдье.

Две женские фигурки, закрытые с ног до головы покрывалами, бестолково кружились по извивам улиц этого глиняного муравейника уже не один час. Жанна с Жаккеттой безнадежно заблудились. Где-то, буквально за две стены от них, проносился галопом, в развевающемся белом бурнусе Абдулла, сверкая глазами и зубами. С гиканьем скакали воины шейха. А здесь было тихо. Похожие, как близнецы, глухие с улицы дома, узкие проулки. Где-то высоко над стенами небо. В какой стороне христианский квартал – непонятно. Спросить нельзя никого. Остается безнадежно брести по бесконечным глиняным траншеям.

Жанна растерялась. Она думала, что без затруднений найдет дорогу, но увы… С высоты носилок Бибигюль улицы казались совсем другими.

Жаккетта же брела за Жанной, совсем ничего не замечая вокруг. А когда, понукаемая госпожой, она попыталась осмотреться, выяснилось, что и Жаккетта это место не узнает. Путешествие вслепую на ослике не способствовало запоминанию дороги, а в баню Жаккетту возили по другой улице, куда выходили главные ворота усадьбы. Да и ей было все равно, где они и что с ними. Какая разница, где будет плохо?

Голодные, с гудящими ногами, они в полном изнеможении остановились у какого-то дома. Уже давно перевалило за полдень. Злые слезы ярости закипали на глазах у Жанны. Так хорошо начался побег и так бессмысленно кончается! Словно кто-то водит их за веревочку по заколдованному кругу!

За спиной раздался топот копыт. Жанна обернулась – и уткнулась взглядом в белое одеяние. Страшный, словно черт из преисподней, Абдулла слетел с седла. Жанна с ужасом заметила, что неосторожно зацепилась покрывалом и стал виден подол ее золотого платья.

Абдулла метнулся не к ней. Он резким движением откинул покрывало с лица, привалившейся к стене Жаккетты. Жаккетта была без сознания.

Абдулла подхватил ее на руки и, бросив Жанне:

– Иди за мной! Быстро! – вошел в ворота этого самого дома, около которого они стояли.

Жанна понимала, что бежать сил у нее не осталось. И покорно пошла за нубийцем.

Жаккетта очнулась от голоса Абдуллы.

– Хабль аль-Лулу! – рычал он ей в ухо. – Какого шайтана ты задумала!

Жаккетта открыла глаза и опять закрыла.

– Хорошо, что ты жива! – Абдулла водил по ее лбу кусочком льда;

«Откуда лед?» – подумала Жаккетта.

– Ты хоть знаешь, что учинила? – устало спросил Абдулла. – Зачем сбежала?

– Не спрашивай! – пролепетала Жаккетта. – Нельзя мне оставаться…

– Ты про ту чушь, что написала в бумажке? – скривился, как от лимона, Абдулла. – Полулысый Рыба – дура, я знал. Я не знал, что Нитка Жемчуга тоже дура!

Жанна, которая забилась в другой угол комнаты, затравленно взглянула на разъяренного нубийца.

– Почему ты равняешь свою судьбу и ее судьбу? – продолжал Абдулла. – Она бы скоро вернулась домой. Господин продал бы французскую принцессу за хорошую цену. И все довольны. Полулысый Рыба дома, господин с деньгами.

– Сам дурак! – взвизгнула Жанна. – Мало вас, мавров, в Испанских Землях резали! Надо было всех вырезать!

– Почему ты не пришла ко мне? Почему не узнала у самого шейха? Неужели господин обидел бы свою Нитку Жемчуга? Ты думать, надо менять вера? – не унимался Абдулла. – Зачем сейчас? Ты бы поменять потом, совсем потом. Если стала жена господина. Если родить ему дети. Нельзя бежать от такой судьбы!

– Я не могу, Абдулла… – простонала Жаккетта. – Я все равно чужая… Меня или отравят, или еще что-нибудь… Домой нам надо, Абдулла!

– У вас не травят! – обозлился нубиец. – У вас хороший мир! Чужой человек любить, в клетка держать, меч на него точить! Везде можно отравить! Не верь этой сказке! Ты стала своей в нашем мире, и он будет добрый!

– Я католичка и католичкой помру! – зарыдала Жаккетта. – Я никогда не приму другую веру! Нам домой надо! Я ничего не знаю! Я же помогла тебе тогда, Абдулла! Помоги теперь ты нам!

– Ты загоняешь меня в угол! – жестко сказал нубиец. – Я не хочу, ты это знаешь! Если ты так решила, завтра я посажу тебя и твою Полулысую Рыбу на корабль. И приму гнев господина. Мы будем в. расчете. Но я верить, что Нитка Жемчуга просто устала и говорит глупый слова. Ты подумай этой ночью, как жить дальше. Полулысая Рыба может плыть домой и одна!

– Я поплыву с госпожой, Абдулла… – шепнула Жаккетта. – Господин найдет другую Нитку Жемчуга.

– Ты думай ночь, утром говори! – отрезал Абдулла.

– А где мы? – Жанна немного приободрилась, услышав про согласие Абдуллы посадить ее на корабль. «Интересно, что же связывает Жаккетту и нубийца? Как она его заставила принять такое решение?»

Абдулла смерил ее убийственным взглядом и коротко сказал:

– В моём доме!

– У тебя есть дом? – удивилась Жаккетта и даже приподнялась с подушки. – Откуда?

Абдулла фыркнул.

– У солидного господина солидный невольник! У меня много что есть!

Во дворе послышались крики. Кричал вбежавший человек, один из рабов. Услышав его крики, Абдулла вскочил.

Жаккетта резко села на тюфяке. Сердце почувствовало непоправимую беду.

– Что он говорит?! Скажи!

– На усадьбу напали! Бой идет! Я должен ехать!

Абдулла сдернул со стены простую, скромную саблю и заменил ею свою роскошную. Видимо, именно она была сделана для схваток, а не для показухи.

– Завтра мой раб отведет и посадит вас на корабль. Все. Может, я больше не увижу вас.

– Нет! – вскочила на ноги Жаккетта. – Я с тобой!

– Не пущу! – дико взвыла Жанна и бросилась к Жаккетте. – Не смей!!!

– Да отцепитесь вы от меня, госпожа Жанна! – вырывалась Жаккетта. – Я сейчас шейха не брошу, пропадет он без меня! Тут вера ни при чем, даже не встревайте! А не то как двину! Сидите здесь спокойненько, а завтра на корабль сядете!

Жаккетта оторвала от себя Жанну и кинулась к покрывалу.

Абдулла, не слушая женских воплей, уже ускакал.

Жанне стало вдруг невыносимо страшно, что сейчас она останется одна в этой комнате, неизвестно где, неизвестно с кем…

– Я тоже с тобой! – взвизгнула она. – Глупая ты курица! Зачем ты только появилась на мою голову!

Жаккетта не слушала больше криков госпожи. Она схватила брошенную Абдуллой саблю, выскочила во двор и взялась за посланца беды.

– А ну веди нас в усадьбу! – приказала она, поднеся клинок к его носу.

Со страху посланец моментально понял французскую речь и повел девушек обратно к усадьбе, из которой они утром так благополучно сбежали. Оказалось, это было совсем близко.

Никогда еще Триполи так не веселился.

Было уже поздно.

Усадьбу взяли врасплох, с налета. Воспользовавшись тем, что часть воинов занималась поисками беглянок. Кто-то долго готовился, выжидал и безошибочно дождался нужного момента.

Отсветы огня выплескивались в темное небо. Горела деревянная галерея, пылал шатер.

Посредине двора стоял белоснежный Абдулла, как опоздавший ангел. Он успел зарубить парочку нападавших, да что толку. Поздно, слишком поздно…

Жаккетта скинула у распахнутых настежь ворот усадьбы покрывало, опустила на землю саблю и с непокрытой головой шла по двору.

Из шатра получился хороший, но вонючий факел. Шерстяная ткань, покрывавшая его, была облита чем-то горючим. Она чадила и воняла паленым.

Шейх лежал у шатра. Он был страшно иссечен, убита и защищавшая его борзая. Как водится, шейх успел захватить с собой к мосту аль-Сирах несколько противников, да что толку…

Разбился солнца круг об острый край земли, И жаркой крови дня потоки потекли. И скрыла лик луна, Зухра остригла косы, И в траур ночь-вдову поспешно облекли.

– Это твой добрый мир? – обронила в спину Абдулле Жаккетта.

Она села на землю около мертвого шейха. Тянуло гарью, Паленым волосом. В воротах усадьбы, не решаясь зайти, встала Жанна.

Шатер догорел, теперь на его месте было только черное пятно гари, в котором лежали бесформенные обугленные останки, бывшие когда-то подушками, коврами, столиками.

Жаккетта держала шейха за руку. Рука была еще теплая. Пробиравшийся во двор легкий ветерок шевелил ее волосы. Слипшиеся от крови пряди шейха и завитки Зухры он поднять не мог.

Абдулла возвышался над ними, как центральная светлая ось закрученного здесь гибельного вихря.

Жаккетта вздохнула, поднялась с земли и пошла к воротам. Принесла оттуда свое покрывало и накрыла шейха.

– Зачем? – уронил Абдулла.

– Хочу.

– А ты? – Абдулла показал на ее голову.

– Да какая разница! – равнодушно махнула рукой Жаккетта и опять села на землю рядом с шейхом.

Месяц двигался по небу, отсчитывая мгновения ночи.

Преодолев страх, во двор вошла Жанна. Приподняв платье, она, пугливо озираясь, пошла по двору к бывшему шатру.

– Неужели всех убили? – дрожащим голосом спросила она у Абдуллы.

Этот вопрос нарушил оцепенение, охватившее Абдуллу и Жаккетту.

Теперь время начало счет с того момента, как шейх покинул мир смертных. Минуты превратились в час. Еще немного – и часы сольются в день. Дни в месяц. Месяцы в год, и потянутся годы, годы, годы чередой…

– Они ждали, когда будут деньги. Тогда напали! – сказал Абдулла. – Надо узнать, нашли или нет. Ты помогай!

Он рывком поднял Жаккетту с земли, и они пошли по усадьбе.

Немногие уцелевшие воины шейха сносили в одно место тела. В живых остался только тот, кто искал на улицах Триполи Жаккетту и Жанну и подоспел, как Абдулла, уже в разгар нападения. Те люди, что оставались в усадьбе, погибли в стычке. Слишком мало людей оставалось в усадьбе, слишком внезапным было нападение.

Абдулла прошел на женскую половину.

Все наложницы тоже были убиты, методично, хладнокровно. У каждой был вспорот живот.

– Зачем? – Жаккетта сухими глазами смотрела на них.

Жанна, как прилипучий, никому не нужный хвост, плелась позади, не глядя никуда, кроме как в спину Жаккетты.

– Так надо, – равнодушно сказал Абдулла. – Если убит шейх, надо убить всех его женщин, чтобы не было наследника. Тогда можно не бояться мести. Просто.

Он прошел во вторую комнату.

– Тайник не вскрытый! – крикнул оттуда. – Знали только шейх и я, поэтому деньга целый!

Он вынес одну за другой три переметных, тяжелых даже с виду сумы, какие крепят к седлу верблюда берберы. Одну протянул Жаккетте.

– Тяжелый! Держи!

Жаккетта послушно ухватила суму. В ней были не деньги – иначе бы она просто не смогла ее удержать. Запустив ладонь в ее нутро, Жаккетта нащупала небольшие замшевые мешочки, в которых чувствовались округлые предметы. Камни?

– Вы сейчас с оставшимися людьми возвращаться в мой дом. Я устроить дела с погребением господина и всех людей.

– Я хочу с тобой! – Жаккетта поставила тяжелую суму на пол.

– Нельзя! – отрезал Абдулла. – Господин мертв, враг – жив. Он ушел, но он здесь. Пока он тоже зализывает раны, но это время быстро пройти. Он хочет убить меня и тебя. Хочет забрать деньги.

– Но как же мы завтра уплывем? – пролепетала Жанна.

– Завтра вы не уплывете! – отрицательно махнул Абдулла. – На обычном корабле вас быстро убьют. Хабль аль – Лулу любимица господина. Ее смерть очень важна для врага. Будем ждать Друзей.

– В вашем мире нет друзей… – устало сказала Жаккетта. – Одни враги.

– Ты – друг, я – друг, еще есть друг, все равно есть друг. Будем ждать.

Абдулла с натугой подхватил две сумы и пошел к двери. Жаккетта с трудом подняла свою. Вместе с Жанной они вынесли ее во двор.

Абдулла что-то говорил воинам. Один из них согласно кивнул. Тогда нубиец поменялся с ним оружием. Воин выбрал коня, оседлал, вскочил на него и исчез за воротами.

Абдулла сам вывел из стойла крепкую лошадь, навьючил ей на спину сумы.

– Я доведу вас до дома! – решил он внезапно. Лошадь всхрапывала и тревожилась, огонь, лижущий остатки опор галереи, пугал ее. Волновались и остальные животные в стойлах. По счастью, стойла были с наветренной стороны, и огонь на них не перекинулся.

Жаккетта подала нубийцу свою суму, вернулась к воротам и взяла саблю Абдуллы. Затем подхватила лошадь под уздцы и, как была с непокрытой головой, повела ее со двора.

Жанна, спотыкаясь, шла сбоку, вцепившись в седло. Она даже бояться устала.

Абдулла и оставшиеся воины окружили их и направились в дом нубийца.

Второй раз за день Жаккетта уходила от шейха, на этот раз навсегда. Ветер теплой ладонью гладил ее непокрытые волосы. Позвякивал в такт шагам шанбар, подаренный, чтобы уберечь Нитку Жемчуга от бед, войн и стихий.

Уберег. Только сердце, которое она грела, уже не билось.

Глава XVI

Только ближе к утру собравшиеся в доме нубийца люди забылись сном.

Жанна внезапно проснулась от всхлипываний. Не просыпаясь, тихо плакала во сне Жаккетта, жалобно, взахлеб. Ей снился шейх, еще живой. Но страшное знание было рядом – его уж нет. И Жаккетта давилась слезами, чувствуя знакомое тепло, тяжесть руки. И зная, что это – только память. Тело помнило, и душа видела.

Из Жанны этот плач всю душу вынимал. Слезы начали душить и ее. Она почувствовала, что согрешила перед Жаккеттой, страшно согрешила. Холодный ум подсказывал, что наоборот, не сбега они утром, лежали бы сейчас рядом с остальными женщинами. Радоваться надо. Все правильно сделано, и бог их уберег от смерти.

Но душа кровоточила оттого, что она, Жанна, обманула простодушную Жаккетту, оторвала ее от шейха, нарушила что-то невесомое, но очень важное в двух судьбах. И нет ей теперь прощения. Потому что видит во сне Жаккетта своего шейха живым, и плачет, и давится слезами. И не знает, кого же она предала, веру ли свою, любовь, а предала ведь не Жаккетта, а Жанна, поставив ее перед выбором, которого не было…

И не – убежать от этого плача никуда, и уши не заткнуть. И отдала бы все, чтобы время назад повернуть и все исправить, только не нужно это никому, равнодушны боги к бедам смертных, и тоненько плачет Жаккетта во сне, захлебывается и не хочет проснуться, потому что во сне шейх живой, а наяву уже нет…

Обливаясь слезами, Жанна подсела к спящей Жаккетте и взяла ее за руку. Жаккетта доверчиво сжала ладонь. Жанне стало еще хуже, чувство вины заполнило ее до краев.

Из соседней комнаты пришел на плач Абдулла. Он без слов понял, в чем дело, сел с другой стороны, взял Жаккетту за другую руку и затянул бесконечную колыбельную песню на своем родном языке.

Потихоньку, под колдовской мотив африканской колыбельной затихла и ровнее засопела Жаккетта. Жанна ладонью вытирала сочащиеся из глаз слезы и тихонько покачивалась в такт мелодии.

Так они досидели до восхода солнца.

День пришел и принес новые хлопоты. Раз живы, надо было жить дальше.

Абдулла запретил Жаккетте и Жанне даже нос казать из дома. Пиратские сокровища он опять спрятал. Теперь только в ему одному известном месте.

Как похоронили убитых, Жаккетта не знала, все это свершилось без нее.

– Абдулла, а почему мы не остались в усадьбе? – спросила она вечером нубийца.

Первый день в его доме прошел просто мучительно. Хотелось что-то делать, какую-нибудь тяжелую работу, до пота, до кровавых мозолей, лишь бы не помнить, не знать, не чувствовать.

– Усадьба для нас теперь слишком большая, – вздохнул нубиец. – И опасная.

– Но почему? Ведь все непоправимое уже сделано? Кому мы теперь нужны? – тоскливо удивилась Жаккетта.

– Подумай головой! На усадьбу могли давным-давно напасть. Но не нападали. Почему?

– Почему? Денег пиратских ждали! – вспомнила слова Абдуллы Жаккетта. – И когда людей немного будет.

– Точно!

Нубиец что-то услышал во дворе, вышел, проверил часовых.

– Они убили господина, но не убили меня, не убили тебя, не нашли деньга! – сказал он, вернувшись. – Дело надо заканчивать!

– А почему мы не уйдем в пустыню к людям шейха? Или к туарегам? – спросила Жаккетта. – Сидим как тараканы под метелкой.

– Хабль аль-Лулу! – невесело усмехнулся Абдулла. – Нас совсем мало. Мы только выедем из города – нас догонят и убьют.

– Но, по твоим словам, и так и так, – конец один! – резонно заметила Жаккетта. – Что мы, теперь всю жизнь здесь просидим? Ты же что-то придумай, я вижу!

– Мы ждем корабль пиратов. Ушел гонец от меня. Они придут – мы отдадим деньги.

– Зачем? – вмешалась в разговор Жанна.

С ненавидящим ее Абдуллой она старалась не говорить, но здесь не удержалась.

– Да, Абдулла, почему? – поддержала госпожу Жаккетта. – Ведь шейху они были так нужны?

– Теперь не нужны! – резко сказал Абдулла.

Даже его вера в то, что судьба каждого человека начертана в Книге Судеб и надо жить по заветам Хайяма, не могла удержать Абдуллу от мнения, что, если бы не Жанна, подбившая Жаккетту на побег, возможно, исход нападения на усадьбу был бы другим.

– Это были деньги для определенной цели. Деньги пиратов. Очень большие деньга. Там не только динары, но и драгоценные камни, жемчуг – все, что мало весит, но дорого стоит. Это были деньги господина. Я не господин. Такие деньга для меня смерть. Надо успеть вернуть. Поэтому мы сидим и ждем.

– Но мы-то могли бы сейчас с каким-нибудь кораблем уплыть! – сказала упрямо Жанна. – Нам зачем ждать? Правда, Жаккетта?

– Над этим домом висит угроза гибели. Смерть для меня, правой руки господина. Смерть для Нитки Жемчуга, его любимой женщины. Смерть для фальшивой французской принцессы, если глупый враг подумает, что шейх мог всходить на ее ложе! – еле сдерживался Абдулла. – Я не допущу гибели Нитки Жемчуга. И посажу ее на нужный корабль. Полулысая Рыба может уходить на все четыре стороны. Для нее дверь открыта. Я даже дам деньга, достаточные для платы за проезд! Но Полулысая Рыба не дойдет до пристани и не доживет до поднятия паруса. А я не буду плакать, когда ночная стража найдет ее труп с кинжалом в животе. Я буду много смеяться над глупым врагом, который может думать, что в чреве Полулысой Рыбы есть неродившийся ребенок господина!

– Но ведь и у меня нет!: – вдруг крикнула Жаккетта.

– Ты об этом знаешь. Хорошо. Я знаю. Враг не знает. Что теперь, взять краску и нарисовать большие буквы на воротах, что у Хабль аль-Лулу не будет ребенка от господина? Враг поверит и уйдет? – постучал по голове Абдулла.

– Боже мой, ну как жестоко, как жестоко! – всхлипнула Жанна. – Не люди, а звери какие-то!

– Не жестоко! – отрезал Абдулла. – Правильно!

– Что правильно? – удивилась Жаккетта. – Убивать женщин и животы им вспарывать? Да?

– Да! – рубанул Абдулла. – Это надежное правило: убивай всех людей твоего врага, и тогда жизнь будет мирной. Сама подумай: султан имеет много сыновей от разных женщин. Умирает. Начинается резня. Побеждает один сын – он убивает всех остальных братьев. Тогда мир. Если оставляет хоть одного, тот будет его свергать, опять резня.

– А может, они и не думали его свергать! – нахмурилась Жаккетта.

– Сын султана не может не думать стать султаном. Если он так думает, это не сын султана.

– А он все равно не хочет! Он хочет на верблюде ездить и стихи писать! – упрямо сказала Жаккетта.

– Если он не хочет – хочет мать, дядя, родственник. Все хотят власти. И будет резать всех, кто мешает. Или победит, или умрет.

Жаккетту передернуло. Какая-то жуткая обреченность была в словах Абдуллы. Но ведь верно – у детей султана матери разные. Они тихо, но люто ненавидят друг друга. По-гаремному. И дети султана не чувствуют себя братьями. Поэтому борются они за власть страшно, как пауки в закупоренном горшке. Власть для них – это жизнь.

– Поэтому тот, кто убил шейха, хочет поступить правильно. Не нужно оставлять живыми ни меня, ни тебя – он так думает. Мы думаем по-другому и бережем наши жизни.

– А может, это кто-то из родственников господина? – спросила Жаккетта.

– Может быть, – глухо сказал Абдулла. – Я не верю никому. Только тебе —. потому что ты ничего не знаешь.

– Знаю. Про Хафсидов с Зайянидами.

– Если бы ты знала про дело, я бы не верил и тебе! – Абдулла встал. – Вы можете выходить во дворик. На улицу выходить нельзя. Близко к воротам не подходить. Если я погибну, пробивайтесь в христианский квартал. Сами. Берите мулов и скачите. Нитка Жемчуга, я дам тебе деньга и необходимые бумаги. Ты держи это у себя, Полулысой Рыбе не давай! Понимаешь?

Жаккетта послушно кивнула.

Жанна и ухом не повела. Главное, что у них будет возможность выжить. А там разберемся, кто принцесса, а кто фальшивый…

Пока они разговаривали с нубийцем, ночь вступила в свои права. Звезды ярко и равнодушно светили с неба, как всегда.

Темнокожая молчаливая девушка принесла поесть. Она была очень юной, с пухлыми губами и красивыми живыми глазами. «Наверное, соплеменница Абдуллы», – решила Жаккетта, тихонько рассматривая ее. Девушка была в доме евнуха за хозяйку.

Вечернюю трапезу они тянули долго, всеми силами отодвигая время сна. Сон страшил обеих, как черный колодец, как источник боли.

Но усталость победила. И они заснули.

Утром выяснилось, что Абдулла был кругом прав. Кто-то пытался проникнуть во двор и смертельно ранил часового. Они оказались в осаде.

Глава XVII

Находиться на осадном положении в небольшом доме в восточном городе было очень тоскливо.

Жанна от нечего делать представляла себе, как бы проходила осада в замке Монпеза. И решила, что значительно интереснее, чем тут. И куда более комфортно.

Колодцы в замке свои, подвалы обширны и вместительны, вина лет на десять хватит. Единственное неудобство – за крепостные стены не выйдешь. Зато можно пересидеть в них всех и вся, А на самый крайний случай подземные ходы есть, совсем туго станет – можно уйти.

А здесь чего ни хватишься – нет. Хорошо еще, что осада не явная. Водонос к воротам воду подносит беспрепятственно. Торговцы, разносчики приходят. Недруги где-то таятся, себя особо не обнаруживают. Днем вроде бы тихо все, ночью приключения, начинаются.

Нубиец держит часовых по ночам не только у ворот, но и на крыше. И ведь не успевают отбиваться. Каждую ночь осаждающие пытаются проникнуть в дом. Жутко… Абдулла теперь и днем и ночью бодрствует. Когда спит – непонятно. Ходит до зубов вооруженный, то караулы проверяет, то на крыше дежурит. Куда пиратские сокровища спрятал – никто не знает. Все люди в доме настороженные, напряженные, словно струны. Тронь – и порвутся! Злые… Хотя разве поймешь их? Они и в мирное-то время гортанно говорят, словно ругаются.

Что спасает пока оставшихся в живых людей шейха, и заодно с ними ее, Жанну, так то, что и шейх, и его враги – чужие в городе. Точнее, не свои. За. этих поэтому заступиться некому, но и другие таятся, стараются, чтобы стычка город не задела…

… Колодец во дворе есть. Только вода в нем невкусная жутко. Воняет – бр – р-р – чуть не мочой. Животные пьют. Хорошо, хоть он имеется, иначе поить лошадей было бы нечем.

А вообще-то припасов много. Хитрый нубиец дом свой получше, чем у господина, сделал. Пусть не такой большой – зато необходимое есть. Голодать пока не приходится.

А все-таки как, интересно, проходили бы осады в замке Монпеза? Наверное, красиво… Вот еще лет сто – двести назад было бы так.

Она, Жанна, – Прекрасная Дама, красивая, как Мадонна. Но супруг ее – сущее исчадие ада. Толстый пьяница, грубиян и сквернослов. А на ней светло-голубое платье, затканное цветами и бабочками, и чеканный пояс на бедрах, длинным концом достающий до подола юбки.

Она стоит на крепостной стене, и локоны ее сверкают, как золотые нити в лучах солнца.

И вдруг появляется он – Странствующий Рыцарь. Вылитый Марин. И влюбляется в нее с первого взгляда.

Они долго-долго стоят и смотрят друг на друга. Она на стене, он на боевом коне. И взгляды их красноречивей всяких признаний.

Но коварный муж замечает возникшую между ними любовь. И поднимает мост, запирая замок.

Ночной порой, уже в фиолетовом платье с флорентийской вышивкой и белым сюрко поверх, опять спешит она, Жанна, на крепостную стену. И спускает возлюбленному веревку, сплетенную из изрезанного на полосы парадного плаща супруга.

Рыцарь поднимается к ней на стену, падает на колени и целует край ее платья. И клянется, клянется в вечной любви… А плащ у него красный, просто алый!

А потом он дарит своей Даме долгий-долгий поцелуй, от которого кровь шумит в ушах и ноги слабеют…

На улице дико завопил осел, но даже это не смогло вырвать Жанну из страны грез, куда она унеслась воображением. Ей было так сладко представлять и замок, и рыцаря, и себя…

… Но стража замка прервала свидание. Рыцарю пришлось спуститься.

А супруг, сволочь толстая, пардон, коварный негодяй, надел на нее, Жанну, стальной несокрушимый пояс верности. И повесил ключ от него к себе на шею!

В этом месте воображение Жанны немножечко затормозило. Если предоставить Рыцарю решать эту задачу, возникают чисто технические проблемы: где в окрестностях замка быстро найти достаточно умелого кузнеца, а если он и найдется, удобно ли тащить его с собой на свидание по веревке на стену, да еще с инструментом? И потом, каким образом он будет вскрывать замок пояса верности? Лезть под юбку Даме? Рыцарь после этого просто обязан будет сбросить беднягу в ров. Все это так сложно, никакой кузнец на такой риск не пойдет…

Но потока бушующего воображения эти проблемы не остановили, он просто устремился в другое русло.

… Она, Жанна, стоя на стене в зеленом, отделанном золотым шнуром платье, бросает Рыцарю записку со словами любви. И там написано, чтобы Рыцарь поднялся на стену не раньше полуночи.

Супруг еще не хватился своего плаща, поэтому ничего не подозревает.

Прекрасная Дама приказывает доставить в опочивальню бочонок лучшего в замке вина. И с притворной нежностью ласкает ненавистного супруга. Размякнув от внимания жены и непомерного количества спиртного, супруг засыпает.

Она, Жанна, дрожащими руками снимает с его груди шнурок с драгоценным ключом и бежит (в палевом бархатном платье, отделанном соболем) на стену.

Марин, тьфу, Рыцарь уже ждет. Ветер развевает складки его плаща, и в руке у него копье с гербовым флажком. Лик Рыцаря бледен, он печален.

Увидев свою Прекрасную Даму, он падает на колени…

(Куда-то резко исчезло копье – Жанне было не до него.)

Она, Жанна, со слезами на прекрасном лице протягивает Рыцарю в ладонях ключ. Рыцарь покрывает ее ладони горячими поцелуями…

… Опять некстати всплыл еще один технический вопрос: что делать Рыцарю, бросать все, спускаться со стены и бежать к кузнецу, чтобы тот сделал копию, или поторопиться открыть пояс верности со всеми вытекающими отсюда последствиями?

Но Жанну такими мелочами было уже не остановить. Не поток, а море чувств бушевало в ней!

… Рыцарь берет из ладоней Прекрасной Дамы ключ и вдавливает его в комок влажной глины! Теперь кузнец сможет сделать второй ключ от ее оков!

Твердой рукой Рыцарь открывает двери металлической темницы. И соединяется с возлюбленной. На крепостной стене. Назло коварному супругу…

– Госпожа Жанна, есть будете? – раздался в захватывающий момент голос Жаккетты.

– Не хочу!!! – отмахнулась Жанна. – Потом!

… Но коварный супруг сумел проснуться и увидел Рыцаря, спускающегося с крепостной стены. В гневе он спешит туда, держа в волосатой руке обнаженный меч. И с размаху перерубает веревку!

Она, Жанна, в ужасе падает без чувств. Прямо на камни стены. Но, к счастью, Рыцарь успел спуститься и не погиб от падения.

Разъяренный супруг увидел, из чего сплетена веревка, и обнаружил в руке у Дамы ключ. В ярости он приказывает унести бесчувственную Жанну и заточить в донжоне.

Рыцарь собирает войско верных вассалов и штурмует замок, но стены его неприступны…

Прекрасная Дама томится в своей башне, и свет ей не мил. Она плачет целыми днями и пытается распилить пояс верности пилочкой для ногтей. Но усилия тщетны, и Прекрасная Дама чахнет на глазах.

Супруг, желая сломить стойкость узницы, морит ее голодом.

Но она, Жанна, решает бежать от тирана.

Лунной ночью спускается она по плющу, обвивающему башню, на землю и по потайному ходу выбирается на свободу!

Она идет босыми ногами по утренней серебряной росе к белому шатру на холме, где страдает в думах о ней верный Рыцарь, и темная цепочка маленьких следов остается позади нее…

У Жанны заныло в груди.

… Легкая, как ангел, входит она в шатер и падает на руки своего Рыцаря.

Рыцарь снимает с шеи золотой ключ, который сделал ему кузнец по глиняному слепку, и наконец-то срывает с нее ужасный пояс! И увлекает свою Даму на шелковое ложе, где предлагает ей турнир любви. И тут такое начинается!…

Жанна запнулась, воображение сдержать уже было нельзя совсем, но слов не было, чтобы описать эту захватывающую картину. Пережив ее бессловесно, Жанна продолжала представлять.

… А верный скакун всю ночь бил ногой у шатра.

Рыцарь сажает Прекрасную Даму на коня, и они скачут прочь от замка.

Утром супруг пришел в башню и увидел, что она пуста. Со смотровой площадки он видит беглецов и кидается в погоню.

Топот коней его рыцарей, закованных в черные латы, разносится над долиной. Они почти настигают белого скакуна, несущего двойную ношу. Но уже близко лазурное море, и крепкий корабль качается на его волнах.

Рыцарь вносит Прекрасную Даму на палубу, и корабль распускает паруса как раз в тот момент, когда передние копыта коня супруга опустились на доски пристани.

Рыцарь увозит ее, Жанну, на сладкую землю Кипра и там, в прекрасном белом замке, делает ее своей королевой!

Жанна так замечталась, что не заметила, как и день прошел. Вечерело. Призывали к очередной молитве громкоголосые муэдзины. Готовились к очередной тяжелой ночи воины. Жаккетта, сидя на корточках как заправская восточная женщина, деловито подшивала свое новое покрывало.

«Ну почему жизнь такая противная! – тоскливо подумала Жанна. – Как все красиво происходит в рыцарских романах…»

Сделав такой глубокомысленный вывод, Жанна вдруг почувствовала, что сильно проголодалась.

Глава XVIII

Если смотреть с какого-нибудь минарета на россыпь триполийских кварталов, дом нубийца представлял собой квадрат, две стороны которого были собственно домом, по третьей стороне шла глухая стена с воротами, а по четвертой располагались стойла и загоны для скота. Там же был и колодец.

Угол, образованный домом и постройками, покрывала решетка. Виноградная лоза буйно заплела ее, образовав тенистую беседку. Чуть подальше беседки по направлению к стойлам располагалась кухня с ее нехитрыми приспособлениями.

Дом углом выходил на пересечение улиц, а с двух других сторон его окружали соседние дома. На плоской крыше дома, как и у всех горожан, лежали камни, защита от ветров. На ней же невольница Абдуллы сушила бесконечные одежды и прочее тряпье.

Враги, убившие шейха, упорно нащупывали слабое звено в цепи осады. И нашли его.

Однажды днем воду принес другой водонос. И незамедлительно выяснилось, что пить эту воду без риска для здоровья никак нельзя. Это обнаружили караульные, томившиеся на жаре. Вода была отравлена.

Дело кончилось бы очень печально, не вмешайся Жаккетта со своим неотразимым рвотным из куриного помета и не имейся в хозяйстве нубийца, помимо прочих нужных вещей, молочная коза. Ее молоком удалось отпоить отравленных, иначе количество осажденных уменьшилось бы еще на два человека.

– Какой нечестный, плохой враг! – сплюнул Абдулла, выплескивая драгоценную влагу на улицу. – Блеска меча не любит, яд использует. Как женщина! Теперь будем пить воду из колодца.

Остальные только уныло вздохнули. Вода в колодце по вкусу была не слаще неразбавленного яда.

– А что, у вас мужчины ядом не пользуются? – тут же спросила Жаккетта. – А чем они тогда убивают? Если надо по-тихому?

– Кинжал! – отрезал нубиец. – У тебя, Хабль аль-Лулу, странный интерес. Какая тебе разница, чем убивают Мужчины?

– Так у вас только зазеваешься… – Жаккетта приняла от темнокожей невольницы Абдуллы еще одну чашку с молоком и принялась поить одного из отравленных караульных.

– Тогда, чтобы твое знание жизни стало совсем полным, – сказал Абдулла, – ты запомни, что молодая невольница убивает старого хозяина подушкой, набитой пером, или кусочком беличьего меха.

– Как? – удивилась Жаккетта. – Камней в нее наложить и треснуть его по голове?

– Нет. Дождаться, когда хозяин уснет. Взять подушку и положить на лицо господина. И прижать. Тогда он задохнется. Теперь ты ученая дама в этом вопросе.

– Хороший способ! – одобрила Жаккетта, принимая вторую чашку и переходя ко второму караульному. – Очень по-вашему.

– Что ты прицепилась? – возмутился Абдулла. – Ваш, наш. Везде один закон.

– Везде, да не везде! – буркнула Жаккетта. – У нас тоже и война шла, и в Бретани, пока не освоились, как в осаде сидели. Но столько крови и смерти я там не видела! Там бы господина не убили! Дома мы хорошо жили, тихо! А здесь все из огня да в полымя! Сколько же можно! Нехорошее место!

– И дома так же было бы, если бы господин там занимался тем же делом, что и здесь! Не важно, в каком месте, важно, что делать. Сосед за стеной, – нубиец ткнул пальцем в направлении соседнего дома, – всю жизнь мирно живет, в лавке торгует, деток растит. Как и у вас!

– Да-а! – всхлипнула Жаккетта. – И живой. А господин нет!

– Это было дело господина, которое предначертал Аллах! Он не мог не делать!

– Раз все предначертано, почему же мы дергаемся? Защититься пытаемся? Сели бы на лавочку и сидели бы. А Аллах твой сам бы все сделал.

– Аллах не помогает глупцам и лентяям. Это глупый разговор, Хабль аль – Лулу!

Абдулла оставил Жаккетту при отравленных и пошел в очередной раз осматривать караулы.

Жаккетта проводила взглядом его прямую спину, отметила уверенную походку и который раз удивилась: ведь в Аквитании нубиец был совсем другим. Там он даже бороться за жизнь не хотел; приходилось его силой спасать. Такой же был жизнелюбивый, как куриная тушка. А здесь – прямо орел. Ну интересно!

В очень скором времени ко всем проблемам осады прибавилась еще одна. Если пить воду из колодца по большой нужде Жанна и Жаккетта еще могли, то умываться ею не получалось никак. Не принимала кожа эту воду, начинала страшно зудеть, шелушиться, лицо отекало.

Умывшись в первый раз, ничего не подозревающая Жанна вдруг почувствовала, что лицо ее начинает гореть, словно от кислоты. Она кинулась к зеркалу и ахнула. Лицо стремительно надувалось, превращаясь в подушку. Все оттенки красного, от малинового до вишневого, полыхали теперь на нем. Жанна закричала от ужаса и выронила зеркало.

Несколько минут спустя ощутила жжение на лице и Жаккетта. У нее, наоборот, кожу стянуло, и впервые в жизни Жаккетта увидела в зеркале, как лицо пробороздили самые настоящие морщины.

Жаккетта завопила еще громче Жанны:

– Абдулла!!!

Пришел удивленный нубиец и сказал:

– Чего орать?

С возмущением тыкая себя пальцем в щеку, Жаккетта крикнула:

– Ты какую отраву в свой колодец налил?

– Какая есть! – Абдулла не мог понять, из-за чего сыр-бор. – Зачем кричать?

– Твоей водой умываться нельзя! Посмотри, у меня морщины появились!

– Я не знал, что ты такая старая! – пригляделся к Жаккетте Абдулла. – Точно, есть морщины.

Жаккетта от возмущения даже заикаться стала:

– Это я-то с-старая? Это твоя вода м-мерзкая!

– Значит, не мойся, раз плохо! – сделал вывод Абдулла и ушел.

Легко сказать, не мойся! Хорошо бы еще по доброй воле, а то из-за отсутствия воды!

Уже на второй день и Жанна, и Жаккетта почувствовали, как невыносимо мучительна образовавшаяся корка из пота пополам с вездесущей глиняной пылью. Они были не такие уж и грязные, но сознание того, что мыться нечем, заставляло все тело свербеть, зудеть и чесаться. Самым обидным было то, что вода действовала только на них, ни арабы, ни Абдулла с домочадцами абсолютно не страдали. Да и умывались они нечасто, предпочитая не тратить ставшую теперь бесценной воду.

– Ты почему угрюмая? – заметил страдания Жаккетты Абдулла.

– Мыться хочу! Зудит все! – взмолилась Жаккетта, словно Абдулла был джинном, который способен за одно мгновение соорудить бассейн с чистой прохладной водой.

– Раз мыться нельзя, значит, не хоти, – посоветовал Абдулла.

– Не могу! – скривилась от жгучего желания почесать спину Жаккетта.

– Почему? – искренне удивился Абдулла. – Не надо делать беды из такой простой вещи. Есть вода – надо мыться. Нет воды – не надо мыться. Просто!

– А я не могу!

– Бедуины и берберы, которые живут совсем в пустыне, намоются вообще и чувствуют себя как у Аллаха за пазухой! – привел пример для подражания Абдулла.

– У меня за пазухой даже Аллах не выдержит! Мыться хочу! – замотала головой Жаккетта.

– Ты и твоя Полулысая Рыба всегда недовольны! – сказал Абдулла. – Когда моетесь, жалуетесь, что зудит, когда не моетесь, жалуетесь, что зудит. Вы сами не знаете, что вам надо.

– Помыться! – плюнула на бессмысленный разговор Жаккетта и пошла в комнату, представляя, как будет сейчас расчесывать себя в кровь.

– Ты погоди, не горюй, – неожиданно сказал ей в спину Абдулла. – Я сейчас пришлю к вам свою невольницу. Она поможет.

Жаккетта не очень поняла, чем ей может помочь невольница, разве что спину почешет, но решила на всякий случай подождать ее.

Темнокожая девушка принесла в комнату тазик, наполненный тестом, и пиалу с оливковым маслом.

– Она что, – удивилась Жанна, – лепешки печь, собралась?

Жаккетта недоуменно пожала плечами.

– Я ничего не пойму, – призналась Жанна. – Что ей от нас надо?.

Девушка потянула рукав платья Жаккетты, показывая, что надо раздеться.

– А, хуже не будет! – решила Жаккетта и разделась. Что-то щебеча на своем языке, невольница принялась втирать в кожу Жаккетты кусочки теста.

Жанна решила, что та сошла с ума.

Но девушка втерла порцию теста на одном участке тела, потом костяным скребочком аккуратно сняла тесто вместе с налипшей на него грязью. Затем сделала то же самое на соседнем – и так обработала все тело.

После теста вступило в действие масло. Невольница растерла им очищенную Жаккетту до блеска, и Жаккетта неожиданно почувствовала себя чистой, свежей и воздушно легкой.

– Получается, госпожа Жанна! – в восторге крикнула она. – Я прямо как из бани.

Теперь новый способ мыться захотела испытать и Жанна. В четыре руки невольница и Жаккетта быстро проделали всю процедуру. Жанне, как и Жаккетте, стало намного легче.

– Слава Богу! – вздохнула она, глядя в зеркало. – Лучше уж тестом мыться, чем этой водой. И чего только люди не придумают!

Жаккетта была с ней полностью согласна.

Недруги, судя по всему, попались людям шейха на редкость настырные. После нескольких дней относительной передышки, когда воинам, охраняющим дом, просто не давали скучать по ночам, противники опять начали операции по уменьшению, количества осажденных.

Это было в ночь новолуния. Темнота стояла – хоть глаз выколи. Люди на крыше и у ворот тоже были в темном. Даже Абдулла сменил свою излюбленную белоснежную хламиду на более неприметный наряд.

Обстановка была спокойная, даже слишком. Верный признак – затевается пакость. Так оно и оказалось, не надо было быть пророком. На крышу и во двор дома одновременно закинули несколько тлеющих головней.

Пока часовые раздумывали, что это и зачем и какая от них опасность, у них резко защипало в носу и зуд стал распространяться на лицо.

Но Абдулла просто неприлично цеплялся за свою жизнь и жизнь своих людей. В Триполи, в отличие от окрестностей замка Монпеза, он не считал, что Аллах уготовил ему верную гибель именно в этом месте и в это время. И сопротивлялся всем попыткам отправить его поближе к гуриям.

Повинуясь его четким командам, люди, стараясь не вдыхать воздух, засыпали испускающие ядовитые ароматы головни толстым слоем земли. Ядовитый дым заглох.

А яд был качественный. Один караульный, слишком близко оказавшийся от источника дыма, умер к утру. Остальным посчастливилось отделаться сильной головной болью и изжогой. Два человека на несколько часов ослепли.

Так что утро оказалось невеселым.

– Враги наняли мастера по ядам! – подвел итог Абдулла, рассказывая о событиях ночи Жаккетте.

У него уже вошло в привычку делиться с ней бедами. Жаккетте эта привычка нравилась. Боль от утраты шейха перестала быть острой, отодвинулась и затаилась.

Не попади они в осаду, может быть, еще долго Жаккетта плакала бы во сне, но сейчас страстное желание выжить заслонило все остальное. Выжить назло упорным врагам, отправившим на тот свет господина и стремящимся отправить их.

– И заставили этого мастера отрабатывать свои деньги в полную меру! – добавил нубиец.

– С чего ты взял? – спросила Жаккетта.

Они разговаривали в таком неромантичном месте, как загон козы. Хозяйство Абдуллы не было все-таки рассчитано на такое количество народу, и челядь нубийца, состоящая из темнокожей девушки и темнокожего старика, не справлялась с навалившимися хлопотами. Жаккетта как-то забыла, что она дорогая женщина, не предназначенная для работы, и принялась помогать им. Ведь больше было некому. Госпожа Жанна скорее бы яду выпила, чем до работы опустилась. Да и работница из нее как из осла верблюд. Вот и доила Нитка Жемчуга, дорогая невольница и почти шейхиня, самолично козу. А куда деваться?

– Так с чего ты взял? – повторила она свой вопрос.

– Ты знаешь, как сделать яд? – спросил в ответ Абдулла.

– Знаю!.. – безмятежно сказала Жаккетта, направляя белые струйки молока из вымени козы в глиняный горшок.

Таких знаний от нее Абдулла не ожидал.

– А ты сможешь приготовить этот яд? – спросил он, наконец.

– Смогу! – кивнула Жаккетта. – Только возни очень много, мух ловить, ящерицу доставать…

– Вот-вот! – обрадовался нубиец, – И я знаю много рецептов, но никогда не готовил.

– Откуда ты все знаешь? – подозрительно спросила Жаккетта. – По-французски говоришь, про яды соображаешь, про мамлюков и хафсидов всяких треплешься, не заткнешь! Ты же всю жизнь с шейхом на куче песка просидел?

– С чего ты взяла? Господин много путешествовал. И я с ним! Господин многие науки изучал. И я с ним! Господин по-французски говорит так же хорошо, как и я! Это твоя Полулысая Рыба думает, что мы дикари, потому что живем в палатках и не сидим на стульях. Я знаю столько, сколько не знают десять ваших мудрецов! – по-детски обиделся Абдулла.

– Ну, я же и говорю, умный ты, страсть! – подтвердила невозмутимая Жаккетта. – И ядов много знаешь, ну и что?

– Я знаю, но я не буду готовить. Это большой-большой труд. Только сильно ученый мастер может. И яд стоит дороже золота. А на нас уже извели яду порядочное количество, простой человек на его стоимость может жить несколько лет. Наш враг богатый.

– Нам от этого не легче! – буркнула Жаккетта, оглаживая забеспокоившуюся козу. – А вот ты знаешь, из чего может быть сделан яд, который они на головни насыпали?

– Я знаю несколько ядов, которые делают воздух отравленным. Наверное, это один из таких ядов.

– Ну и какой?

– Очень опасный яд можно сделать, если смешать сок луковицы нарцисса и сок растения гашиш.

– Неужели он такой простой? – удивилась Жаккетта.

– Нет. Это основа. Там много надо делать.

– А еще?

– Вот хороший яд, – прищурился Абдулла. – Берешь крокодила, заставляешь его много писать.

– Что делать? – не поняла Жаккетта.

– Писать, – пояснил Абдулла, – Мо-читъ-ся. А потом топишь крокодила в этой моче, что он написал. Кладешь в сосуд из красной меди, закапываешь на дне колодца и ждешь, пока народившийся месяц станет полной луной. Потом наливаешь три части кунжутного масла на одну часть фиалкового масла. И варишь. Потом добавляешь смолу, деготь, жир от рыбы. Потом заставляешь верблюда много писать. И варишь крокодила со всей этой приправой в моче верблюда. Не яд – чистая смерть!

– Да тут сам уписаешься, пока всех этих тварей писать заставишь! – возмутилась сложностью рецепта Жаккетта. – А крокодил еще покусает, чего доброго!

– Вот почему яд делает мастер. И яд дорого стоит! – засмеялся Абдулла. – Будем питать надежду, что денег у врага не так много. Я видел, лепешки уже готовы. Мужчины идут кушать. Давай молоко!

Жаккетта отдала ему молоко, а сама осталась при козе. Женщины ведь едят во вторую очередь…

И где же сейчас бедолага Масрур, который пичкал ее сладостями с утра до ночи?! Эх, какая райская все-таки была жизнь! Золотая!

После ядовитых атак противник некоторое время людей шейха не тревожил. Не то деньги на яд кончились, не то крокодил писать не хотел.

Пользуясь затишьем, Жанна решила поучаствовать в хозяйственной деятельности и поруководить стиркой своего платья.

Жаккётта безропотно договорилась с Абдуллой о том, что его невольница даст госпоже на время одежду, и что можно брать воду из колодца.

Жанна с видом глубокого отвращения облачилась в шаровары и рубаху. И поняла, насколько приятнее в здешнем климате такая одежда. Сохраняя выражение страдания от необходимости носить одежды дикарей, она принялась прикидывать, как бы остаться в ней подольше и не отдавать обратно, когда золотистое платье высохнет.

Несмотря на ее ценные указания, Жаккетте удалось вернуть платью первоначальную чистоту.

В разгар великой стирки к осажденным прибыл парламентер от нападающих. Это был неприметный человек в европейской одежде. Вдобавок к этому он не говорил по-арабски. Или не хотел говорить. По-французски тоже. После длительных объяснений у ворот обнаружилось, что он говорит по-итальянски. Услышав знакомый язык, Жанна предложила нубийцу услуги толмача.

У Абдуллы было сильное искушение послать и странного парламентера, и «французскую принцессу» в место, куда водят ишаков на случку. Но доводы разума взяли верх над чувствами.

– Хорошо, я буду говорить с этим иноземцем! – сказал он. – Хотя я не. думаю, что человек, который послал его, имеет большой ум. Я все равно узнаю, кто он, даже если на переговоры придет одноногий великан из билад ас-Судан, который спит, накрываясь своим ухом. Что хочет его хозяин?

– Люди, пославшие меня, – переводила слова человека Жанна, – хотят завершить это затянувшееся дело миром. Они не хотят больше крови. Разве не принесли посланцы Аллаха слово мира на эти земли?

– Что Хочет его хозяин? – опять повторил Абдулла, тяжело глядя на посредника нападающих.

– Они предлагают вам жизнь в обмен на деньги, которые находятся у вас. Если вы отдадите деньги, они уйдут с миром.

– Я так не думаю! – спокойно уронил Абдулла.

– Это будет хороший обмен для вас. Люди с Той стороны сделали главное дело, и ваши жизни им не нужны, – говорил устами Жанны парламентер. – Но деньги они получат в любом случае. Так стоят ли чужие сокровища таких усилий?

– Ты иди с миром! – послал Абдулла парламентера. – И передай: нет. Если ты придешь еще раз, мои люди убьют тебя. Все.

А когда посланец ушел, Абдулла сказал, выразительно глядя в сторону Жанны:

– Пусть ни в чьей голове не родится мысль, что можно найти и отдать деньги. Это будет плохая идея. Вредная для жизни.

Он угадал: Жанна уже подумывала, не договориться ли с осаждающими за счет пиратских денег? Ведь, когда воины отбивают очередной приступ, можно поискать сокровища, Абдулла не мог их далеко спрятать. У людей шейха свои счеты с его убийцами, Жанне с ними все равно не по пути. Хитрый нубиец пресек эту интересную задумку на корню. У-у, бестия темнокожая!

А Абдулла размышлял, почему посланец говорил по-итальянски? Чьи же интересы пересеклись на караванных путях, от контроля которых отстранили племя шейха?

Глава XIX

Чем дальше, тем жарче. Мудрая мысль, не правда ли? Главное, оригинальная. Но она соответствовала действительности. Это относилось к погоде.

– Ну, где же твои пираты? – ныла Жаккетта в спину Абдулле.

Ей так хотелось ощутить на лице дуновение ветерка вместо неподвижного изнуряющего зноя, стоявшего в их глиняном дворе-колодце. Даже на крышу, где хоть какое-то движение воздуха можно почувствовать, из-за запрета нубийца выбраться нельзя.

– А может, они здесь и не появятся?

– Почему ты так решила? – устало спросил Абдулла.

– Но сколько же можно сидеть! Им, наверное, эти деньги больше не нужны, раз они их шейху отдали! Они думают: «Это ваши дела!» и к нам не собираются!

– Не болтай глупые слова! Ты просто никогда не имела даже сотой доли таких денег и поэтому говоришь ерунду!

– Не имела и неплохо жила! – огрызнулась Жаккетта.

– Они обязательно придут! – твердо сказал Абдулла.

– А может, гонец не добрался? Лошадь захромала? – придумала новую причину Жаккетта.

– Это отличный берберский конь. Он стоит двадцать черных невольников! Почему он должен хромать? Не сочиняй, Хабль аль-Лулу.

– Ну почему тогда никого нет?! – взвыла Жаккетта. – Ну почему?!

Абдулла не отреагировал. – Жаккетта попыталась зайти с другой стороны:

– Давай еще пошлем гонца!

– Кого?

– Ну-у… кого-нибудь. Да я пойду, если надо! – предложила она.

– Ты решила закончить жизнь?

– Я незаметно!

– И куда ты пойдешь? – поинтересовался Абдулла.

– Куда надо, туда и пойду! – разозлилась Жаккетта. – Хоть что-то сделаю. А то свихнусь.

– Не свихнешься! – отмахнулся от нее Абдулла. – Чтобы свихнуться, надо иметь голову на плечах!

– Ну и ладно! – надулась Жаккетта. – Я как лучше, а меня же и обижают!

– Мы будем ждать. Сколько надо. Потерпи, Хабль аль-Лулу! – чуть смягчился Абдулла. – Я тоже хочу плюнуть на все, саблю обнажить и на врага накинуться. Надо терпеть.

«Хорошо Абдулле говорить „надо терпеть“, а как терпеть; когда сил никаких нет?! Была бы возможность, не только бы одежду, кожу бы скинула, чтобы только прохладней было!»

Жаккетта послонялась бесцельно по двору и наконец пристроилась в тени зеленого навеса. В дом идти совсем не хотелось. Там хоть и прохладнее, но зато душно, стены давят. И госпожа Жанна кислая сидит, смотреть на нее тоже радости мало. А здесь зелень.

Невольница, а со слов Абдуллы Жаккетта знала, что ее зовут Нарцисс – точнее, по-арабски Нарджис, видя ее метания, принесла миску урюка.

Во дворике было тихо. Воины (кроме караульных и нубийца) крепко спали, перейдя из-за осаждающих на ночной образ жизни. Старик-невольник хлопотал у коней. Им тоже было тяжко.

Примостившись на лавочке, Жаккетта и Нарджис принялись уничтожать урюк. Это приятное занятие несколько скрасило страдания от жары. Наевшись и приободрившись, Жаккетта с помощью языка жестов, принялась выяснять у Нарджис, как та попала к нубийцу.

После усиленного махания руками и тыканья пальцем во все стороны удалось выяснить, что и девушка, и старик из родственного Абдулле племени. Если не из того же, то, во всяком случае, из очень близкого.

Жаккетта не удивилась. Конечно, нубиец все равно должен тосковать по своим землякам. И господин, как бы не уверял Абдулла, семьи все равно не заменит. Хоть такой.

На побережье Средиземного моря нубийцы попали накатанным путем. Караван купцов, везущий на продажу черных рабов, пересек пустыню и добрался до Триполи. Здесь их и купил Абдулла. И поселил в этом домике, где сам бывал наездами, когда служба у господина позволяла.

Показав руками свою историю, Нарджис отправилась делать бесконечные хозяйственные дела, а разморенная жарой Жаккетта принялась сонно ворочать мозгами.

Ее волновало, не обиделась ли святая Бриджитта за то, что Жаккетта молится ей не так часто, как могла бы? А с другой стороны, что молиться-то лишний раз, святую беспокоить? Здесь Аллаховы земли, так что бедняжке Бриджитте со своим уставом (как в чужой монастырь) и соваться-то нечего. Да и пока вроде бы не надо. Сейчас речь о жизни и смерти идет, такие проблемы, как приставания мужчин, и не возникают. Люди шейха, слава Богу, в ее сторону и не смотрят. Для них она – любимица господина, и этим все сказано.

И все-таки как тяжело ждать этих пиратов. И страшно. Мало ли какие дела Абдулла с ними имеет. У нее, Жаккетты, свой опыт общения с этими людьми. Ничем воспоминаний о нем не вытравить. Что впереди будет – непонятно совсем! Думает ли госпожа Жанна вернуться во Францию? Или всю жизнь собирается на чужбине провести? А что было бы, не согласись она, Жаккетта, бежать с госпожой? Нет, нельзя думать об этом!

Интересно, как идут дела в Аквитанском отеле? Ришар и Аньес поженились и ребеночка, наверное, ждут… Большой Пьер всеми делами заправляет! Как надежно было с ними там, дома. Только скитаясь по чужим землям, начинаешь понимать, какое это счастье – свой дом, своя земля… Где думают, говорят, как ты. Живут по таким же обычаям. Где ты – свой, до последней косточки. Госпоже Жанне этого не понять, она везде своя, где ее сообразно титулу и внешности принимают. Это здесь, у шейха, она не прижилась. А посчитай шейх, как остальные господа по ту сторону моря, ее красавицей, она бы и с места не сдвинулась. Вертела бы шейхом, как покойным герцогом… Хотя нет, она на верблюде наверняка ездить не любит.

Увидела бы Фатима сейчас свой цветочек, ахнула бы! Ведь вся та красота, ради которой она упорно откармливала «бедную девочку», потихоньку улетучивается.

Для таких форм нужна безмятежная жизнь, полная сладостей и покоя, а совсем не сидение в осаде с бесконечной гороховой кашей в качестве еды. Пусть и с оливковым маслом.

Пропали уроки Фатимы зазря. Не обогатилась Жаккетта золотыми браслетами и дорогими подарками. Может, просто не успела, а может, характер не тот… Фатима бы, наверное, без этой, как Абдулла говорит, га-ран-тии браслета и персиком бы не шевельнула. А какие сказки она рассказывала…

Кстати, почему Абдулла сказки не рассказывает? Все равно времени у него невпроворот, ходит по двору и тоже мается. Ведь неизвестно, сколько еще сидеть здесь? Надо пойти обрадовать нубийца, что теперь ему скучать не придется!

И окрыленная Жаккетта отправилась искать Абдуллу, еще сном-духом не ведающего, что для него нашли лекарство от скуки.

Абдулла идею Жаккетты воспринял, естественно, без малейшего восторга и попытался отвертеться от навязываемой роли сказителя.

– У меня сильно много дела! – отнекивался он. – Я не знаю никаких сказок. Хабль аль-Лулу, заклинаю тебя именем Аллаха великого, отстань от меня!

– Надо же, Аллаха вспомнил! – возмутилась Жаккетта. – Как меня ругать, ты свободный oт дел, а как сказки рассказывать, так занятый по уши! Чем ты так загружен? Вечером они все равно плохо нападают, стараются в Мертвый час, к утру ближе! Вот время бы и коротали, их ожидая! Пиратов твоих дурацких все равно нет, гонца тоже! Госпожа Фатима мне так каждый вечер про Ала ад-Дина рассказывала, а она женщина была занятая не хуже тебя! Альмея! А все равно все дела бросала! Ни разочка не пропустила, хотя сказка длиннющая была, что змеиный хвост! А раз ты сказок не знаешь, чему же вы с господином на пару учились?! Не ври уж, пожалуйста! Чтобы ученый человек сказок не знал! Да у нас любой мудрец, которого ты в десять раз ученей, как говоришь, столько сказок знает! Только начнет рассказывать – не остановишь! И про фей, и про королей, и про чудеса – на все лады! А ты даже одной, самой завалящей, вспомнить не можешь!

Сбитый с ног потоком слов, нубиец сдался.

– Хорошо, Хабль аль-Лулу! – замахал он. – Я буду рассказывать тебе сказку. Только ты закрой рот и дай мне послушать посланную Аллахом тишину!

Обрадованная Жаккетта поспешила известить госпожу, что у них появилось развлечение на несколько вечеров.

Абдулла, тяжело вздохнув, принялся копаться в памяти, выискивая подходящую сказку. В душе он окончательно решил, что легче выдержать прямой бой с превосходящими силами противника, чем высидеть осаду в компании с вредными заморскими женщинами.

На границе дня и ночи Жаккетта с Жанной выбрались во дворик и важно уселись в тени навеса беседки, ожидая обещанную сказку.

Жанна аккуратно убрала свое роскошное платье, постиранное Жаккеттой, и во всеуслышание заявила, что не будет пачкать придворный наряд, которым восхищался сам покойный герцог Бретонский, в пыли какой-то лачуги на краю земли. И ходила теперь как ни в чем не бывало в восточных одеждах.

Абдулла обреченно, как приговоренный к виселице, подсел к ним и тоскливо спросил:

– Какие сказки хотят слушать женщины?

– Про л-ю-ю-б-о-о-о-вь! – пояснила ему Жаккетта. – Про что же еще?

– Хорошо. Сказка про любовь.

Абдулла переместился так, чтобы были видны караульные и начал:

– Жил-был в благословенном городе Каире купец. Почтенный и богатый. И был у него сын. Сначала он был младенцем, потом мальчиком, потом стал юношей. Hyp ад-Дин звали его.

И вот друзья решили сделать Hyp ад-Дина настоящим мужчиной. Они пригласили юношу в один уютный сад, где росли прекрасные деревья, тек быстрый ручей с чистой водой и бил фонтан. А главное, там был хозяин, который имел много кувшинов вина и покладистых девушек.

Hyp ад-Дин первый раз попробовал и вино, и женщину. И превратился из юноши в мужчину.

– Странное дело! – заметила Жаккетта. – Вино вам Аллахом запрещено, а все равно пьете!..

– Аллах умеет прощать, – буркнул Абдулла. – Он прощает грехи бесплатно, а ваш наместник бога, папа из Рима, прощает только за деньги.

– А что за покладистые девушки? – не поняла Жанна.

– Это девицы, которые покладаются на мужчин, – любезно объяснил Абдулла. – Не дорого.

Жанна покраснела.

– Но Hyp ад-Дин не пил вина до этого. И вино сильно ударило ему в голову. И когда он вернулся домой, то так стукнул своего отца в глаз, что глаз заплыл. А сам упал и уснул.

– Ничего себе, про любовь! – ахнула Жаккетта. – Отцу глаз выбил!

– Хабль аль-Лулу! Если ты лучше знаешь, как рассказывать сказку про любовь, делай это сама! – обозлился Абдулла. – Я говорю, как умею!

– Все, молчу-молчу-молчу! – закрыла рот ладошкой Жаккетта. – Рассказывай!

– Купец пришел в сильный гнев и поклялся, что, когда наступит утро, он отрубит Hyp ад-Дину правую руку!

Мать юноши не стала ждать утра и пошла будить сына.

Hyp ад-Дин уже протрезвел и, когда узнал, что сделал с отцом, и что отец хочет сделать с ним, пришел в ужас.

«Надо бежать! – толковать ему мать. – Я дам тебе деньги на жизнь, а когда они кончатся, ты пошлешь мне письмо с человеком, минуя отца».

Почтенная женщина достала из сундука маленький мешочек с динарами, дала Hyp ад-Дину и сильно плакала. А Нур ад-Дин заметил, что матушка забыла около сундука еще один мешок, большой, и взял и эти деньги.

И когда Аллах послал утро на землю, Нур ад-Дин был уже на берегу. И увидел там корабль.

«Вы куда плывете?» – спросил он капитана. «В город Искандарию». – «Я хочу плыть на вашем корабле!» – «Добро пожаловать, о юноша, о красавец!» – обрадовался капитан.

У Жаккетты, усиленно ждущей любви в сказке, на этом месте опять возникли сомнения.

– А ты точно про настоящую любовь рассказываешь? Без всяких фиглей-миглей?

– Чем ты опять недовольна? – возмутился Абдулла. – Какая любовь тебе нужна? Чем я прогневил Аллаха, что он послал мне такую женщину в компании?!

– Любовь мужчины и женщины! – уточнила подозрительная Жаккетта. – А не любовь мужчины и мужчины!

Воинам, стоящим у ворот и на крышах, очень хотелось занять место нубийца. Но, увы, для этого надо было быть евнухом и знать французский язык.

– Нет, Хабль аль-Лулу, ты не сомневайся! – простонал в изнеможении Абдулла. – Это будет настоящая любовь между мужчиной и женщиной! Ты веришь?

– Ладно, я верю, – согласилась недоверчивая Жаккетта. – А лишний раз уточнить все равно не мешает! Знаю я вас, ученых людей. Никакой этой, как ее, га-ран-тии.

– Запомнила! – хмыкнул Абдулла. – Я даю тебе гарантию, что любовь будет, а ты даешь гарантию, что немного помолчишь, иначе Нур ад-Дин не доплывет до Искандарии. Его съест крокодил.

– Помолчи, раз говорят, интересно ведь! – пихнула Жаккетту Жанна.

Подчиняясь нажиму, Жаккетта неохотно кивнула.

– Корабль быстро доплыл до города, – облегченно продолжил рассказ в наступившей, тишине нубиец, – Там юноша сел в маленькую лодочку и попал в Искандарию.

Это хороший город. Древний. Его построил великий Искандер Зу-ль-Карнейн. У города крепкие стены, дома из белого камня, а мечети и медресе построены из мрамора.

– А что значит Зу-ль-Карнейн? – не удержалась все-таки Жаккетта.

– Это прозвище, – не стал скармливать Нур ад-Дина крокодилу Абдулла. – Это значит Двурогий.

У господина было прозвище Зу-с-сайфайн, то есть Обладатель Двух Мечей.

– Красивое прозвище… – вздохнула Жаккетта. – Рассказывай дальше.

– Hyp ад-Дин вошел в Искандарию через Ворота Лотоса. Он ходил по базарам и площадям и сильно удивлялся. И вот он увидел на рынке старика купца, который приветствовал юношу. «Я знал твоего отца, он очень помог мне! – говорит старик. – Ты гость в моем доме!»

Hyp ад-Дин стал жить у купца, гулять по городу и веселиться. Так он спустил деньги из маленького мешочка.

Однажды он сидел на рынке, ждал у лавки купца, чтобы взять большой мешок. И видит, по рынку едет на муле старый перс и везет девушку. Красивую, как газель.

– Знаю-знаю, – тихонечко пробурчала Жаккетта. – Нога, как концы бурдюка, лицо, как динар в тазу, попа, как подушка, набитая страусовыми перьями…

Абдулла не расслышал ее слов и продолжал:

– Перс позвал к себе посредника. И велел, продать девушку, но только тому покупателю, которого она сама выберет.

Посредник стал кричать о продаже невольницы, и цена дошла до девятисот динаров.

Посредник подвел девушку к первому покупателю. Это был старик, дряхлый и седой.

«Ты сошел с ума! – сказала девушка. – Если этот старик хочет меня купить; он. должен купить и тряпочку, чтобы полировать свои рога».

Покупатель обиделся на эти слова и выгнал посредника из своей лавки.

Посредник повел девушку к другому купцу, который тоже был стариком, но с крашеной бородой.

«Ты совсем сошел с ума! – говорит невольница. – Этот человек прячет свои седины под краской – значит, он имеет сомнительнейший нрав и кучу пороков под личиной добродетели!»

Купец с крашеной бородой тоже обиделся.

Посредник оставил девушку у входа в лавку третьего покупателя и тихонько сказал этому купцу: «Господин, я побоялся вести к тебе невольницу. У нее злой язык». – «Я не боюсь! – гордо сказал третий купец. – Веди!» Посредник привел в его лавку девушку. «О господин! – спросила невольница. – Ты имеешь дома подушку, набитую кусочками меха?» – «О красавица красавиц! – ответил купец. – У меня дома десять таких подушек. А зачем они тебе?» – «Я положу подушку на твое лицо и подожду твоей смерти! – говорит девушка. – О посредник, ты совсем потерял ум. После двух стариков, которые имеют по два порока, ты предлагаешь меня этому купцу, который имеет три порока. Короткий рост, большой нос и длинную бороду».

Купец стал багровым от гнева и стукнул посредника.

«Я верну тебя хозяину! – воскликнул посредник. – Ты не приносишь доход, ты приносишь много неприятностей!»

Девушка посмотрела туда-сюда и увидела красивого юношу с чистым лицом и тонким станом.

«А этот господин разве не хочет купить меня?» – «Он чужеземец», – отвечает посредник. Тогда девушка сняла с пальца драгоценное кольцо и сказала посреднику: «Мы пойдем к тому юноше. Если он купит меня, ты получишь кольцо!»

Они подошли, и девушка спросила Hyp ад-Дина: «О господин, я красива?» – «Да, ты очень красива!» – ответил Hyp ад-Дин. «Почему тогда ты не дал к моей цене даже динар? Я не нравлюсь тебе?» – «Госпожа красавица! В моем родном Каире я купил бы тебя за любую цену». – «Господин! – говорит хитрая невольница. – Я не хочу, чтобы ты покупал меня против своего желания. Но если бы ты дал за меня какую-нибудь цену, другие купцы сказали бы: да, эта девушка красива, ведь люди из Каира знают толк в красивых невольницах!»

Hyp ад-Дин покраснел от этих слов и спросил посредника: «Какая цена?» – «Девятьсот динаров». «Я даю за эту девушку тысячу динаров!»

И только он это сказал, как девушка быстро промолвила: «Я хочу, чтобы меня купил этот красивый юноша!» И все купцы закричали: «Да, да! Он достоин. Горе тому, кто называет цену и не покупает!»

И пока Hyp ад-Дин хлопал ушами, посредник выправил все бумаги. Пришлось Hyp ад-Дину взять большой мешок и отдать за невольницу.

И вывод у этой истории такой: нельзя верить словам красивой девушки!

– Не надо ушами хлопать! – обиделась за невольницу Жаккетта.

– Забыл сказать, – хмыкнул Абдулла. – Эта девушка была ваша соплеменница, разве вы не заметили большое сходство с вашими характерами? Такой же вредный. На сегодня сказка вся. У меня болит язык, словно я жевал пирожок из песка.

– Но до любви-то еще не добрались! – возмутилась Жаккетта. – Пока одни почему да потому. Поехал-приехал, продал-купил.

– Любовь будет завтра! – решительно сказал Абдулла. – Я уже знаю, что часы, когда я рассказываю вам сказку, самые тяжелые в моей жизни.

Его слова прервал шум со стороны улицы. Потихоньку, пользуясь темнотой, подтянулись осаждающие. Они поменяли тактику: теперь ломились во владения нубийца не так настырно, просто не давали расслабиться. Видимо, людей у них тоже осталось немного, а дом Абдуллы выдержал испытание на звание крепости в миниатюре. Осаждающие, похоже, тоже кого-то ждали. Или чего-то.

Вторая ночь в роли Шехеразады была для Абдуллы чуть полегче, чем первая. Хотя слушательницы ему попались придирчивые, не хуже грозного Шахрияра. Особенно Жаккетта, жаждущая любви.

– Hyp ад-Дин привел невольницу, которую звали Мариам, в комнату, где он жил. Мариам увидела бедное убранство комнаты, дырявый ковер и удивилась. И говорит: «Господин, чем твоя невольница прогневила тебя? Почему мы не идем к твоему отцу?» – «Мой отец живет в городе Каире! – говорит Hyp ад-Дин. – Это комната, которую дал мне друг моего отца. И я отдал последние деньги за тебя». – «Не надо грустить, господин!»

Абдулла помогал словам мимикой, то изображая расстроенного юношу, то удивленную девушку. Жанна словно завороженная, открыв рот, смотрела на его гримасы.

«Сходи к своему другу и займи полсотни дирхем. А я скажу, что делать».

Hyp ад-Дин пошел к купцу. «Мир тебе, дядюшка!» – говорит он.

«Мир и тебе! – отвечает старик. – Что ты купил на свою тысячу динаров?» – «Дядюшка, я купил невольницу, которая родом из дочерей франков». – «О мальчик, лучшая невольница из этого народа стоит на нашем рынке сто динаров. Тебя обвели вокруг пальца. Но ты не пускай горесть в сердце. Сегодня ты попробуешь девушку, а завтра продашь. Пусть ты потеряешь даже двести динаров – зато вернешь восемьсот». – «Твои слова – чистое золото! – говорит Hyp ад-Дин. – Но теперь у меня нет ни монетки. Одолжи мне полсотни дирхем, а я отдам, когда продам девушку».

Он получил деньги и вернулся в комнату.

«Господин, теперь иди на рынок и купи там цветного шелка на половину суммы, а на другую половину – еды и вина для нас».

Hyp ад-Дин купил все, что велела невольница и принес домой. Девушка состряпала роскошный ужин, накормила и напоила господина. Hyp ад-Дин от изобильного угощения совсем осоловел и уснул, а Маркам села и сплела из шелка красивый зуннар, пояс такой.

А когда она сплела зуннар (ты, Хабль аль-Лулу, слушай в этом месте внимательно!), то сняла с себя все одежды и легла рядом с юношей. И начала гладить его и поднимать его желание. Hyp ад-Дин пробудился. И разгорелся такой горячей любовью, что они протерли еще одну дыру в старом ковре.

Такая любовь, Хабль аль-Лулу, тебя устраивает?

– Нет! – возмутилась Жаккетта. – Слишком просто! Купил, привел и пошли коврики протирать!

– Зато правда! – обиделся Абдулла. – Тебе все не так! Какая еще может быть любовь женщины и мужчины? Может, в вашей стране любовью занимаются не на коврике, а сидя на потолке?

– В нашей стране любовью обычно занимаются, лежа на кровати! – отпарировала Жаккетта. – А о ваши ковры все пятки посотрешь, пока с господином общаешься!

– Чтобы пятки были целы, люби в тапочках! – посоветовал Абдулла.

– Как умею, так и люблю! Не тебе меня учить! – взорвалась Жаккетта.

Разговор явно перешел на личности.

– Нет мне! У меня должность такая, заведовать гаремом. А ты сегодня один глаз плохо накрасила! Даже воины шептались об этом.

– А у меня кохл кончился! Раз ты управляющий гаремом, так достань!

– Когда осада кончится, я куплю для тебя ведро кохла. Пока нет. Бери уголек – рисуй так.

– Еще углем я глаза не подводила! – вконец обиделась Жаккетта. – Сама этот дурацкий кохл сделаю! Если кусок графита дашь!

– Дам. Завтра. Тогда идите спать! – обрадовался концу разговора Абдулла. – На сегодня любовь вея. – И не слушая возражений, сбежал от слушательниц на крышу.

В глубине души он начал понимать, какую труднейшую задачу пришлось выполнить Шехеразаде. Теперь Абдулла страстно ждал прибытия пиратов и еще по одной причине. Ежевечерняя сказка про любовь нависла над ним, как готовый опуститься на шею ятаган.

Ночь прошла тихо. Нападений не было.

Утром надутая Жаккетта принялась демонстративно готовить подводку для глаз, пользуясь рецептом госпожи Фатимы. Она нашла среди кухонной утвари старую медную ступку и сердито принялась скоблить с нее налет.

Смеющийся Абдулла принес ей кусочек графита.

– Помочь? – спросил он, прикрывая улыбку концом тюрбана.

– Лучше отойди! – сухо посоветовала Жаккетта.

Она утром все-таки подвела глаза сажей, собранной с днища котла. Хоть и злилась при этом. Но быть красивой в глазах мужчин так хотелось!

– Не попади мне под горячую руку, а то не обрадуешься!

Абдулла отошел от ощетинившейся, как ежик, Жаккетты и от души насмеялся около загона козы.

Графит Жаккетта растерла с окисью меди прямо в этой же ступке. Запас лимонов в хозяйстве Абдуллы имелся. Следуя рецепту, Жаккетта выскребла мякоть и заполнила лимон приготовленной смесью. И поставила на огонь.

К сожалению, таких важных компонентов, как крыло летучей мыши, кусочек хамелеона, жемчуг, кораллы, амбра и прочее, достать было никак нельзя. Плюнув на добавки, Жаккетта решила ограничиться имеющимися в наличии ингредиентами. Кусочек ракушки отлично заменил жемчуг, уголек акации – благородный сандал. А части животных, пришлось вообще исключить из рецепта.

Мессир Марчелло гордился бы в этот момент способной ученицей!

Растерев вместе со всем прочим обуглившийся лимон, Жаккетта еще раз прокалила смесь и смешала ее с розовой водой. Решив, что кохл получился не хуже кончившегося, она понесла демонстрировать его нубийцу.

– Видал? – сунула ему под нос ступку Жаккетта. – То-то! – Ты искусница не хуже Мариам! – заулыбался во все зубы Абдулла. – Будем открывать лавочку и наживать большие деньги на твоем товаре.

– Как же! Я женщина для любви, а не для работы! – гордо заявила Жаккетта и удалилась на женскую половину.

Там ее нетерпеливо ждала Жанна, которая все-таки не смогла побороть соблазн и тоже попыталась накрасить глаза новым кохлом в соответствии с местной модой.

Наступила третья ночь испытаний Абдуллы.

– Я. слышал, кто-то крадется по той улице! – заявил он усевшимся под навесом девицам. – Я лучше пойду послушаю!

– Там никто не крадется! Еще рано! – твердо заявила Жаккетта. – Давай стаскивай Мариам и Hyp ад-Дина с ковра. Они у тебя до сих пор его протирают!

– Если бы ты не перебивала, они бы давно закончили и легли спать!

Абдулла вздохнул и сел на свое место.

– Утром девушка встала первой, принесла Hyp ад-Дину умыться и поесть. И когда он сделал все дела, сказала: «Вот зуннар, который я сделала. Сходи на рынок и отдай пояс перекупщику. Он продаст зуннар за двадцать динаров». – «Быть не может!» – удивился Hyp ад-Дин.

Но он послушался Мариам и взял пояс. И получил за него на рынке двадцать динаров. Hyp ад-Дин очень обрадовался, отдал долг старику купцу, купил ещё шелка и еды. И отнес Мариам.

Вот так они стали жить. За ночь девушка успевала и любить господина, и делать хорошие, дорогие вещи.

Вот настоящая женщина! А не настоящая женщина даже коврик сплести не хочет!

Жанна поняла, что это камешек в ее огород, но она уже научилась молчать.

– Так то же сказка! – фыркнула за нее Жаккетта. – А в жизни или – или. Или работа, или любовь. Мне госпожа Фатима сразу так и сказала!

– Госпожа Фатима знает свое дело, но дала девушке вредный совет! – хмыкнул Абдулла.

– Ну вот, так они прожили целый год. Мариам сшила Hyp ад-Дину красивый платок, и он носил его на плече. И такого платка не было даже у сына султана.

Но Аллах посылает людям вещие сны. Мариам увидела такой сон и долго плакала. «Господин мой! – говорит девушка утром. – Если ты не хочешь нашей разлуки, то остерегайся кривого франка, хромого на левую ногу. Он пришёл в город искать меня. Так сказал Аллах». – «Не бойся, владычица моего сердца!» – воскликнул легкомысленный Hyp ад-Дин и пошел на базар. А там был кривой франк, который увидел Hyp ад-Дина и узнал платок. Он понял, что девушка у Hyp ад – Дина, и решил обмануть юношу. Кривой франк пошел к разным купцам, дал им много денег и попросил устроить пир и позвать Hyp ад-Дина. Купцы в роскошном зале устроили большой пир. Они наливали и наливали Hyp ад-Дину румийское вино, пока он не стал совсем пьяным.

Тогда франк сказал: «Я хочу купить твою невольницу за пять тысяч динаров». Купцы закричали: «Это хорошая цена, это отличная цена!» И пьяный Hyp ад-Дин продал свою любимую девушку. Франк не дал винным парам испариться из Hyp ад-Дина, отсыпал деньги и сказал: «Идем за Мариам!» Hyp ад-Дин только тогда понял, что он сделал. И впал в великую печаль.

Они пошли в дом Hyp ад-Дина. Мариам сразу поняла, какое дело совершилось и сказала: «Господин мой Hyp ад-Дин, ты, кажется, продал меня?» Hyp ад-Дин горько заплакал. А франк вошел в комнату и забрал Мариам. На прощание девушка сказала: «Я дочь короля из города Афранджи, Франк увезет меня к моему отцу. Я больше не увижу тебя!» И они ушли, а Нур ад-Дин упал на дырявый ковер без чувств…

– Раз она дочь короля, почему же попала к мусульманам в неволю? – тут же спросила Жаккетта.

Абдулла, обрадованный, что появился повод закончить на сегодня сказку, объяснил:

– Мариам жила в своей стране, но сильно заболела. И дала обет, что посетит одно святое место на острове, если бог пошлет ей исцеление. Бог послал. Мариам села на корабль и поплыла в святое место. Но корабль захватили пираты.

– И тут пираты! – тихонько заметила Жаккетта.

– Они продали Мариам персу, который был больным человеком и не мог любить женщин. Перс заставил Мариам ухаживать за ним. Аллах послал на него сильную болезнь, и Мариам хорошо заботилась о персе до полного исцеления. Перс предложил ей перейти в ислам, и Мариам согласилась. А потом перс приехал в Искандарию и продал Мариам человеку, который ей понравился. Все, я иду на пост.

И Абдулла, как обычно, моментально исчез.

Жанна с Жаккеттой посидели, поглядели на звезды и пошли спать.

Ночью, ближе к утру, произошла небольшая стычка с осаждающими. Потерь у обеих сторон не было.

Глава XX

Жанна решила коротать время осады за столь ненавистным ей ранее вышиванием.

Раздобыв у невольницы Абдуллы цветной шерсти, кусок полотна и иглу, Жанна принялась вышивать лик Пресвятой Девы, расчетливо представив, как красиво это будет смотреться со стороны, с того берега Средиземного моря: плененная французская красавица-графиня, окруженная врагами, вышивает икону во славу веры. Монастырские уроки даром все-таки не прошли, и игла неуверенно, но затем все более сноровисто начала протыкать ткань, таская за собою цветной хвостик.

Жаккетта такой дальновидностью не обладала, поэтому занялась более интересным делом. Она начала пересказывать Нарджис и старому негру вечернюю сказку Абдуллы. Помогая себе руками и всем телом.

Теперь после трапезы, когда двор пустел, и только невольница терла песочком котлы и сковороды, а старик, блаженно вытянув ноги, сидел в тенечке, Жаккетта устраивала перед ними целые представления, разыгрывая в лицах все перипетии сюжета. Видимо, общение с труппой Франсуа не прошло даром, великий жар искусства опалил и ее душу.

Оба благодарных слушателя, точнее зрителя, восхищенно смотрели на сольное выступление Хабль аль-Лулу. Выяснилось, что к этому трудному делу у Жаккетты талант, потому что очень скоро ее театр пополнился зрителями. Отдыхающие воины во все глаза смотрели из окон мужской половины дома на яростно машущую руками, изображающую то корабль, то купца Жаккетту.

Абдулла был доволен, что обе девицы нашли себе занятие по душе и не донимают его днем. Хотя его так и подмывало рассказать Жаккетте, что же видят перед собой зрители. Ведь Нарджис и старик были в полной уверенности, что перед ними развивалась история могущественного султана, который пошел войной на соседей, сжег их корабли и разграбил города. А одна девушка того народа, с которым он воевал, проникла к нему в шатер и отравила завоевателя.

Но потом нубиец решил, что какая, в сущности, разница, видит ли Нарджис то, что хочет показать Жаккетта. Главное – им обеим интересно, да и у остальных обитателей осажденного дома жизнь стала значительно веселей.

Настала четвертая ночь «Шехеразады».

– Франк посадил девушку на корабль, корабль поднял паруса и поплыл в город Афранджи, – начал рассказ Абдулла.

– А что это за город? – тут же спросила Жаккетта.

– Как, ты не знаешь город Афранджи? – притворно удивился Абдулла. – Это такой же большой город, как и Кустантыния. Город различных ремесел, диковин и растений. Он известен во всем мире. Стыдно не знать такого города!

– Ну не знаю я, что ж такого! – примирительно сказала Жаккетта. – Давай дальше.

– И вот корабль поплыл в Афранджи. Мариам смотрела в сторону Искандарии, пока город не скрылся из глаз, и горько плакала.

А Нур ад-Дин очнулся, прибежал на пристань и смотрел, как корабль увозит Мариам. Он плакал, стонал и сетовал.

Подходит к нему старик: «О дитя, ты плачешь о девушке, которую увез этот корабль?» – спросил он. Нур ад-Дин услышал слова старика и упал замертво от горя. А старик был капитаном корабля, он пожалел юношу.

«На моем корабле купец плывет в город Афранджи, – сказал он. – Ты можешь присоединиться». И Нур ад-Дин с проснувшейся надеждой сел на корабль.

Корабль плыл до города Афранджи два месяца. Но когда берег был уже близко, на судно напали пираты и захватили всю команду и весь товар. И доставили к королю Афранджи.

В это же время прибыл корабль с Мариам. Король встретил дочь, пожелал ей здоровья и спросил: «Ты девушка, какой была раньше, или ты стала женщиной, которую знал мужчина?» – «Отец мой! – говорит Мариам. – Как можно остаться девушкой в стране, где ты невольница? Один купец продал меня другому, тот – третьему. И все они требовали от меня совсем не работы по дому».

– Так ты же говорил, что перс был не мужчина, а потом ее купил Нур ад – Дин?! – строго спросила Жаккетта.

– Я говорил! – не стал отпираться Абдулла. – И еще я говорил: нельзя верить словам красивой девушки!

Отец Мариам огорчился и сказал: «Ты потеряла чистоту. Я прикажу убить сто мусульман, чтобы смыть их кровью твой позор!» И он приказал отсечь головы команде захваченного корабля.

Первой покатилась с плеч голова старика-капитана. Затем была убита вся команда, и в живых остался только Нур ад – Дин. Палач завязал ему глаза и занес меч над его головой.

Но тут к королю вошла старая женщина и сказала:

«О владыка, когда пропала твоя дочь, ты дал обет, что отдашь нашей церкви пять пленников. Мариам вернулась. Исполни обет!» – «О матушка, почему ты не пришла чуть раньше? – огорчился король. – У меня остался только этот пленник. Возьми его, а четырех я пришлю потом!»

Старуха поблагодарила короля и взяла Нур ад-Дина. Отвела его в церковь, дала черные одежды и заставила прислуживать там.

Неделю прослужил Нур ад-Дин в церкви, а потом пришла старуха, принесла ему одежду и говорит: «Надевай свою старую одежду! Возьми десять монет и на сегодня уходи из церкви. Не оставайся здесь, если хочешь спасти свою жизнь. Дочь короля со свитой придет сюда молиться, и если тебя увидят, то изрубят в куски».

Hyp ад-Дин взял деньги и вышел на улицу. И видит: Мариам со свитой девушек подходит, к церкви.

Hyp ад-Дин не смог совладать со своим сердцем и закричал: «Мариам, о Мариам!»

Девушки из свиты услышали его и кинулись к нему с обнаженными мечами. Но Мариам сказала: «Стойте! Это бесноватый, разве вы Не видите?!» И Hyp ад-Дин прикинулся бесноватым. Мариам говорит:

«Вы идите, а я посмотрю, как далеко зашла болезнь у этого человека!»

Свита удалилась, и Мариам спросила: «Зачем, о Hyp ад-Дин, ты навлекаешь на свою голову беду, приехав сюда? Я говорила тебе, что Аллах послал мне сон о нашей разлуке. А ты не поверил!» – «Моя жизнь невыносима без тебя! – сказал Hyp ад-Дин. – Без тебя я все равно умру». – «Этой ночью приходи тайно в церковь! – велела Мариам. – Присоединись к моей свите и войди в храм.»

Hyp ад-Дин дождался ночи и вошел в церковь. Все девушки спали, только Мариам сидела словно на сковородке с угольями…

«Странное представление у мусульман о нашей церкви!» – ехидно подумала Жанна.

– Мариам отвела Hyp ад-Дина в укромное местечко, сняла свое зеленое, украшенное драгоценными камнями и жемчугом, платье. Hyp ад-Дин скинул свою одежду и прижал девушку к груди. Мариам села к Hyp ад-Дину на колени, и опять они занимались всю ночь любовью, пока на башне не ударил большей колокол, призывающий к молитве.

И Мариам сказала Hyp ад-Дину: «Следующей ночью ты взломаешь сундук, в котором лежат пожертвования для этой церкви. Заберешь деньги и выйдешь к морю по боковой улице. Ты увидишь маленький корабль, на нем будут десять моряков и капитан. Ты поднимешься на корабль и будешь ждать меня. И молись Аллаху, чтобы не проспать!»

Hyp ад-Дин оделся, стал в уголке и подождал, пока Мариам вышла к свите. Стража окружила дочь короля и довела до дворца ее отца.

«Где ты ночевал?» – спросила старуха Hyp ад-Дина. «Я бродил по городу». – «Правильно, дитя, ты избежал злой смерти!»

Hyp ад-Дин весь день делал обычную работу. А когда настала ночь, он поднялся с ложа, пришел в церковь, сломал замок сундука и забрал ценные, но легкие вещи. И пошел на берег моря. Там у берега качался на волнах маленький корабль, а капитан корабля, красивый старик с длинной бородой стоял посередине палубы.

Hyp ад-Дин взошел на корабль, и капитан приказал: «Мы уплывем, пока не настал день. Поднять паруса!» Но моряки возразили своему капитану: «Утром король хотеть плыть на нашем корабле по морю». – «Как вы смеете возражать!» – крикнул капитан и убил всех десятерых моряков. А потом сказал Hyp ад-Дину: «Иди вырви причальный кол!» Hyp ад-Дин испугался за свою жизнь, спрыгнул на берег, вырвал кол и забрался опять на корабль. И что капитан приказывал, то он и делал. Ум его был в великом смятении.

Так они плыли, пока не отошли далеко от города Афранджи, и не наступил рассвет. И только солнце поднялось над волнами, как капитан взял свою бороду и снял ее вместе с лицом. Hyp ад-Дин увидел, что это Мариам.

А Мариам в тот вечер убила капитана корабля, сняла кожу с его лица вместе с бородой и натянула на свое лицо.

Hyp ад-Дин удивился такой смелости и твердости ее духа и чуть не обезумел от радости!

Мариам умела делать многие вещи и знала, как управлять кораблем, как поймать ветер и как нужно определить путь. Девушка достала из-под своей одежды драгоценные камни и разные другие сокровища из дворца своего отца и показала Hyp ад-Дину. Hyp ад-Дин сильно обрадовался. Они стали есть, пить и веселиться. Ветер был попутный, и скоро появилась на горизонте Искандария.

А что было дальше, я расскажу потом.

Жаккетта во время сказки непривычно долго молчала, но тут уж не удержалась и задумчиво подвела итог:

– В твоей сказке мужчина-то Мариам! А Нур ад-Дин больше на девицу смахивает. А та головы сечет и не морщится. Ничего себе, слабая женщина! Я бы на месте Нур ад-Дина побаивалась такой подружки. Она же прирежет, если что не по ней!

– Женщины бывают разные! – наставительно сказал Абдулла. – Такая грозная девица нам бы сейчас совсем не помешала. Она бы разогнала всех врагов, и мы не боялись бы за наши жизни!

Правду сказать, каждодневная сказка Абдулле осточертела до крайности, надоела хуже горькой редьки. Педагогических целейт как мудрая Фатима, он не преследовал.

И Абдулла попытался переменить тему.

– Может, сегодня я расскажу вам другую историю? – вкрадчиво спросил он. – Занимательную и поучительную? Про великого героя бербера ибн Тумарта? А?

– А мы хотим про любовь! – твердо сказала Жаккетта. – Знаю я твои истории про ибнов и прочих Хафсидов. Тот убил этого, этот того.

– Так это и есть жизнь! – возразил Абдулла.

– А мы хотим сказку! – отрезала Жаккетта.

«Все в руках Аллаха! Единый посылает нам испытания, чтобы проверить нашу твердость!» – пробормотал по-арабски Абдулла и начал:

– Корабль с Нур ад-Дином и Мариам приплыл в гавань города Искандария. Нур ад-Дин спрыгнул с палубы и привязал корабль к камню из Камней Сукновалов. И сказал: «Посиди, госпожа, я сейчас вернусь и введу тебя в город, как я хочу!» «Ты поспеши! – предупредила Мариам. – Не случилась бы беда от твоего опоздания!» – «Я быстро!» – успокоил девушку Нур ад-Дин.

Он пошел к жене старика купца и взял покрывало, чтобы ввести Мариам в Искандарию, как подобает мусульманской женщине.

Король Афранджи, когда наступило утро, хватился своей дочери. Он понял, что Мариам сбежала в Искандарию и послал большой корабль с хромым франком. А это был его главный визирь!

Франки быстро доплыли в Искандарию. И увидели маленький корабль, где сидела Мариам и ждала Нур ад-Дина. Франки, числом сто воинов, захватили и корабль, и дочь короля. А потом с великой радостью вернулись в город Афранджи;

Король встретил дочь с великим гневом: «Ты опозорила имя своего отца! – кричал он. – Ты переменила веру и последовала вере бродяги!» (Так вы, надменные христиане, называть ислам)!

«Нет, отец! – возразила хитрая Мариам. – Мусульмане силой схватили меня и отвезли в свою страну. Я сильно обрадовалась, когда твои люди освободили меня!» – «Молчи! – закричал король. – Я не верю твоим лживым словам и казню тебя, а твое тело велю повесить на воротах!»

Но кривой франк визирь сказал: «О владыка! Ты лучше не убивай Мариам, а отдай мне в жены! А я построю крепкую башню, самую высокую, куда не проникнет никакой вор, зарежу у ворот башни три десятка мусульман во славу нашей веры и посажу туда Мариам». Королю понравился план визиря, и он дал согласие на брак, И визирь стал строить башню.

Я пойду, нужно срочно проверить посты!

Абдулла сделал передышку в повествовании и пошел проверять людей. К его огорчению, все было в порядке, осаждающие не давали о себе знать, и пришлось вернуться под навес.

– А Нур ад-Дин с покрывалом в руках пришел на пристань и видит: нет корабля, нет Мариам. И он заплакал великим плачем, а все люди подходили узнать, что случилось, и ругали юношу: «Зачем тебе непременно понадобилось покрывало?» И Нур ад-Дин плакал еще сильней.

В это время из гавани уходил еще корабль в то место, куда увезли Мариам и уже выдергивали причальные колья. Hyp ад-Дин вскочил на этот корабль и поплыл вместе с ним.

Но не успели они доплыть до города Афранджи, как их взял в плен корабль франков, так как король возненавидел всех мусульман сильной ненавистью. Моряки доставили пленников к королю, и тот убил их. Палач убил команду корабля, кроме Нур ад-Дина, который был последним.

Король узнал юношу и закричал: «Ты Нур ад-Дин, который был у нас?» – «Я Ибрахим! – возразил Нур ад-Дин. – И я не был у вас!» – «Ты лжешь! Я позову старуху из церкви, и тогда мы посмотрим, какой ты Ибрахим!»

И когда они так говорили, вдруг вошел визирь. «Король, я закончил башню, одолжи мне пленников, чтобы я мог зарезать их на пороге. У меня сейчас нет». – «Возьми этого человека и зарежь! – сказать король. – А я пришлю остальных, когда захвачу другой корабль».

Визирь взял Нур ад-Дина и повел к башне. Но маляр, который красил дверь, сказать визирю: «Еще осталось работы на два дня. Подожди убивать пленника!» И визирь запер Нур ад-Дина в конюшне.

Там стояла пара красивых жеребцов, но у одного болел глаз. «Развяжи меня, – говорит Нур ад-Дин, – и я вылечу твоего коня». А сам думает: если конь лишится глаза после моего лечения, визирь убьет меня, и кончатся мои страдания.

Но Аллах помогает правоверным, и конь выздоровел.

«Много тебе Аллах в плену помог! – подумала Жаккетта. – Не пожалей тебя Пресвятая Дева, так и помер бы у кузнеца!»

Визирь освободил Нур ад-Дина от смерти и сделал его начальником конюшни. И так прошло несколько недель.

Визирь перевез Мариам в башню. И запер на замок. Мариам как-то выглянула в окно своей башни и увидела во дворе своего любимого Нур ад-Дина, который совсем похудел от горя. И девушка написала записку: «Господин, твоя невольница Мариам приветствует тебя и желает мира! Дождись ночи, возьми коней и иди за город. Если кто спросит, отвечай, что визирь приказал поводить скакунов! Там жди меня».

Она завернула в записку камень и бросила Нур ад-Дину. Нур ад-Дин увидел бумажку, взял, прочитал и растаял от радости. Он поблагодарил Аллаха и пошел готовить коней к побегу. Когда настала ночь, Нур ад-Дин отвел скакунов за город и стал ждать Мариам.

А Мариам стала подлизываться к визирю и предложила ему разделить с ней трапезу. Глупый визирь поддался чарам красавицы и получил банж в кубке с вином. И упал на ковер, как срубленная лоза. Мариам сняла с визиря все ценности, забрала оружие и доспехи, и сбежала из дома визиря. Дочь короля догнала Нур ад – Дина, они сели на коней и поскакали прочь от города, пока не достигли прекрасного луга, где остановились На отдых.

Но не успели они толком поесть, как услышали конский топот и бряцанье оружия. Это были три сына, посланные королем Афранджи, который пришел утром в дом визиря и видит: его советник лежит на ковре и не знает, где у него голова, а где ноги. Король в гневе закричал: «Эта мерзавка обвела кривого дурака вокруг пальца!» Он обнажил меч и снес визирю голову. И велел своим сыновьям скакать за Мариам.

Когда беглецы увидели погоню, Мариам надела доспехи, села на коня и спросила: «Как ты, господин, ведешь себя в бою?» – «Я устойчив в стычке, – говорит Hyp ад-Дин, – как устойчив кол в отрубях!» – «Тогда сиди здесь!» – рассмеялась Мариам и выехала одна на битву с тремя мужчинами.

«Если ты вернешься в свою веру, отец помилует тебя! – стали кричать братья. – А если будешь упорствовать, мы убьем тебя!» – «Выходите на бой!» – отвечала Мариам.

И она победила в схватке братьев, убила их и устрашила остальное войско. А затем ускакала с Hyp ад-Дином в сторону Сирии и достигла города Дамаска, где остановилась.

Когда король узнал о смерти своих сыновей, он написал письмо повелителю всех правоверных, халифу Гарун аль – Рашиду, в котором пожаловался, что каирец Hyp ад-Дин испортил дочь короля Мариам, похитил и увез в сторону своей земли. Король попросил халифа дать приказ разыскать и вернуть Мариам. И обещал за это выделить в своей стране много земли, где построить мечети для правоверных. И послал это письмо с новым визирем.

Халиф приказал найти Мариам и доставить в Багдад, Обитель Мира. Эмир Дамаска получил приказ, схватил беглецов и отправил к халифу.

Халиф увидел Мариам и восхитился ее красотой, умом и быстрыми ответами. Он спросил: «Что ты ответила на слова своего отца?» – «О преемник Аллаха на земле! – воскликнула Мариам. – Я приняла вашу веру и оставила веру короля Афранджи. Если ты отошлешь меня к отцу, то в день, когда я предстану перед Аллахом, я пожалуюсь ему на тебя!» Халиф рассмеялся и сказал: «О Мариам, я никогда не отсылаю в страну неверных женщин, принявших истинную веру! Я лучше женю на тебе Hyp ад-Дина» – «Слава великому халифу, слава всемогущему Аллаху!» – воскликнули Hyp ад-Дин и Мариам.

Халиф прогнал посла короля Афранджи и устроил пышную свадьбу.

ВСЕ!!!

Абдулла выкрикнул последнее слово и с блаженной улыбкой потянулся, радуясь, что закончилась его каторга.

– А еще какую-нибудь сказку про любовь? – вкрадчиво спросила Жаккетта. – Пожалуйста!

– Нет! – вскочил как ужаленный нубиец. – Никогда! Никакой сказки! Лучше поднимать воду на поля вместо осла, чем развлекать женщину!

И, путаясь в полах бурнуса, сбежал от Жанны и Жаккетты.

Под утро Жанне приснился замечательный сон. Один из тех редких снов, когда, что бы ни происходило в нем, душа все равно поет от радости. Жанне снилось, что она маленькая и едет с отцом на коне ранним утром по окрестностям замка. Только-только Встало солнце и косыми лучами золотит все листочки, пронизывая их насквозь и делая почти прозрачными. Птицы поют, и небо чистое-чистое. Спокойный конь неторопливо несет их по полям, рощам, виноградникам. По улочкам просыпающихся деревень. И пахнет чем-то острым, но таким щемяще-родным, что сердце сжимается…

Жанна проснулась. Сон ушел, а запах остался. Он просто плавал, в воздухе, словно и не арабский Триполи за окном, а двор замка Монпеза.

С полузакрытыми глазами, сонная, Жанна вышла во дворик, притягиваемая дурманящим голову запахом. Он привел ее на кухню.

Там сидела Жаккетта, которая решила разнообразить бесконечный вареный горох и приготовила к нему из подручных средств «гасконское масло». И ради пробы полила этим чесночным соусом гороховую кашу, которую с удовольствием уплетала теперь за обе щеки.

Как же ненавидела Жанна дома неприличный запах чеснока! До слез, до истерик, до громких скандалов с челядью! И каким родным, каким вкусным показался он ей здесь!

– Положи и мне! – попросила она Жаккетту.

Взяла миску и с наслаждением принялась за еду, пахнувшую родиной…

Глава XXI

Хорошо или плохо, что все на свете имеет начало и конец? И конец одного означает начало другого? Во всяком случае, так оно идет с Начала Времен. И неважно, случайности ли сплетаются в единую цепь, или все расписал Аллах. Важно, что в обоих случаях человеку все равно приходится проявлять терпение, волю и настойчивость, чтобы в нужном состоянии дождаться мгновения конец – начало.

Его ждали изо всех сил, и все-таки он появился внезапно.

В полдень, когда от источающего жар солнца хотелось спрятаться куда-нибудь в подземную, прохладную норку, в ворота постучали и раздался голос, требующий, чтобы открыли. Этот возглас для часовых прозвучал словно труба Джабраила.

Тяжелые створки распахнулись, пропуская всадника на крепкой берберской лошади, стоящей двадцать черных невольников, и вновь сомкнулись за ее хвостом.

Все. Теперь сидение в домике Абдуллы заканчивалось – корабль пиратов ждал на берегу. В бухточке за городом. Входить в городскую гавань он по каким-то причинам не стал.

– Быстро собираться! – приказал Абдулла, заглядывая на женскую половину.

Жаккетте собираться было не надо. Все движимое имущество, нажитое в Триполи, висело у нее в ушах, на шее, на запястьях и щиколотках. А в мешке давным-давно, еще со дня побега, были уложены индийские футляры для груди, парадные шелковые шальвары и разные мелочи. Так что восточной женщине собраться – только покрывало накинуть.

Жанна же вспомнила, что она европейская красавица, и кинулась надевать свое платье. Жаккетта быстро шнуровала ей корсаж и прикидывала, как же госпожа собирается в негнущейся нижней юбке забраться на коня. В то, что им подадут персональные носилки, слабо верилось.

Жанна еле-еле успела одеться, когда мечущий молнии из глаз Абдулла повторно заглянул к ним и рявкнул:

– Быстро во двор! Или мы вас оставим!

– Куда спешим?! – зло крикнула Жанна, засовывая в свой дорожный мешок рукоделие. – Если корабль здесь, значит дождется!

– Полулысая Рыба дождется клинка в живот от врага! Если хотите быть живыми, вопросов не задавать, слушать меня, делать быстро! Во двор!

Оробевшие девицы, накидывая на ходу покрывала, выбежали во двор. Там уже стояли оседланные лошади. Одна сума с пиратскими ценностями была приторочена к седлу Абдуллы, две – к седлу лошади без всадника. Скакунов было меньше, чем людей. Мулов нубиец не брал.

Абдулла указал Жаккетте и Жанне на двух воинов, за спинами которых им надлежало ехать. Жаккетта в своем восточном наряде легко забралась на коня, но Жанна тоже не стала делать проблем из-за костюма. Она решительно вздернула юбки и лихо села позади указанного ей араба, вцепившись в него мертвой хваткой. Под юбками у нее оказались предусмотрительно оставленные шаровары……

Старик-невольник и Нарджис тоже сели на одну лошадь. По каким-то причинам Абдулла забирал и домочадцев, оставляя дом пустым.

Нубиец зацепил за седло своего скакуна повод нагруженной сумами лошади. Сборы завершились.

Гортанный клич – и оставшиеся в живых люди шейха повезли опасные сокровища к пиратскому кораблю, чтобы потом налегке уйти в пески и воссоединиться с племенем. И подумать, как можно отомстить за смерть вождя. И кому.

По городу проехали спокойно. Врага шейха, каждую ночь штурмовавшие дом нубийца, по-прежнему не желали делать город свидетелем этой войны. Но как только городские ворота остались позади, а дорога, ведущая к бухточке, нырнула в ложбинку, с двух сжимающих ее холмов на отряд кинулись всадники. Они отрезали путь вперед и назад и блокировали людей шейха в ложбине.

Жаккетта, с волос которой во время скачки покрывало, как обычно, слетело, в ужасе закрыла глаза и уткнулась носом в потную спину сидящего впереди воина. Опять смерть стала опасно близка, теперь от нее не отделяли даже глиняные стены домика. Единственная надежда, которая теплилась в ней, – это уверенность, что Абдулла не мог не предусмотреть возможности нападения.

Зажмурившаяся Жаккетта слышала крики и топот со всех сторон, пыль забивалась в нос и рот и душила не хуже подушки.

Каким образом они прорвались, Жаккетта не узнала, но когда она открыла глаза, часть их отряда во главе с Абдуллой уже скакала по свободной дороге. Остальные сдерживали противника.

Дорога поднялась на холм и нырнула с него прямо в бухточку, где красовался корабль. Жанна узнала бухту – это была та самая, из которой ее увезли носилки Бибигюль. Петля времени замкнулась.

Абдулла, ведя в поводу вторую лошадь, первым подскакал к кораблю, где его ждали. Опасные, пахнущие смертью сокровища перекочевали на борт судна. Деньги, которые не понадобились. Теперь он вел переговоры о девушках.

Жанну и Жаккетту ссадили на землю у домика, прямо у финиковой пальмы, под которой тогда сидел капитан, продававший их.

Они скинули покрывала и принялись отряхивать дорожную пыль, не решаясь приблизиться к пиратскому кораблю. Теперь вся надежда, что их с корабля не перепродадут в соседней гавани, была на слово Абдуллы. Послушаются ли его пираты? Причин доверять им не было.

Жанна тщательно расправила юбки, рукава, корсаж. Больше, чем сидящие на хвосте враги, ее волновала проблема, что пыль осела на белоснежную рубашку и ее надо опять как-то стирать. Но как?

Жаккетта поправила перекрутившиеся цепочки и попыталась стряхнуть пыль с волос.

Подошел Абдулла.

– Все, я договорился! Хабль аль-Лулу, может, ты не поплывешь? Поедешь со мной? Я устрою тебя в хороший гарем, ты опять станешь любимицей какого-нибудь господина? Что хорошего тебя ждет там, за морем?

– Я с госпожой… – вздохнула Жаккетта. – Спасибо, Абдулла. Не хочу я в ваши гаремы.

– Тогда пошли!

Абдулла повел девиц к стоящему на берегу моряку. Зоркая Жанна, издалека заметив, что это европеец, светловолосый, причем очень даже симпатичный, вдруг сразу почувствовала интерес к жизни. Походка ее изменилась, головка приподнялась, веки томно опустились долу. Жанна, подобрав подол золотистого платья, грациозно плыла, словно только вышла из церкви после утренней мессы, а не спрыгнула с седла вооруженного до зубов араба.

Жаккетта шла, тоже уставившись на свой подол. Но совсем по другой причине. Она увидела на нем пятно и пыталась на ходу вспомнить, где же умудрилась его поставить. Поэтому голову подняла, когда они вплотную подошли к кораблю. И вдруг увидела лицо, которое она отлично запомнила.

Тогда, в Нанте на пристани. Золотисто-рыжая шевелюра, прямой, с легким намеком на горбинку нос и глубоко посаженые глаза; твердая линия скул и очень четко обрисованный рот. Глаза… Глаза непонятного цвета, голубой цвет мешается с коричневым, зрачки обведены карими ободками, а в глубине вспыхивают крохотные золотые звездочки. Наверное, все-таки голубые…

– Я не поеду! – заявила она. – Или он, или я!

Абдулла, Жанна и моряк замерли как громом пораженные.

– Ты рехнулась? – не веря своим ушам, спросила Жанна. – Почему?

– Он меня в Нанте за попу ущипнул, паразит рыжий! – отчеканила Жаккетта, развернулась и пошла к домику.

Обстановка между тем накалялась. Сколько бы не оттягивали на себя силы противника воины шейха, всадники вот-вот должны были появиться в бухточке.

– Абдулла, деньги на борту. Через пару минут мы отчаливаем. Разбирайся с девушкой сам. Вы идете, госпожа? – сказал рыжеволосый моряк.

Жанна, кляня на все корки сошедшую с ума Жаккетту, подхватила свой дорожный мешок и поднялась по сходням на корабль, не отказав себе в удовольствии топнуть напоследок желтым сафьяновым башмачком по земле, на которой ей пришлось так несладко.

Абдулла кинулся за Жаккеттой.

Она дошла до пальмы и остановилась, решив умереть здесь.

– Хабль аль-Лулу, пошли! – потянул ее Абдулла.

– Не пойду! – буркнула Жаккетта, вцепившись в пальму.

– Значит, ты решила ехать со мной?

– Нет! – отказалась Жаккетта. – Здесь умру!

– Я заставлю его попросить у тебя прощение! – умоляюще сказал Абдулла, делая отчаянные знаки рыжему моряку, чтобы корабль не отчаливал. – Больше он не будет щипать тебя за попу!

– Не нужно мне его прощение! – вытерла нос рукавом Жаккетта. – Перебьюсь!

Времени не оставалось, надо было разбегаться. Абдулла схватил Жаккетту за руку и, страшно вращая глазами, сказал:

– Если я открою тебе невозможно тайную тайну, ты пойдешь на корабль? Да?!

Желание узнать «невозможно тайную тайну» пересилило в Жаккетте обиду на рыжего моряка.

– Пойду…

– После того как я возвратился, из плена, – громко зашептал Абдулла, – я попал к великому лекарю из земли ас – Судан. И он сделал меня мужчиной! Ты понимаешь? Не евнух, мужчина!!! Пока это тайна!

У Жаккетты, в свою очередь, округлились глаза:

– Ой, Абдулла! Нет, правда, Абдулла?! Аб-ду-л-л-а-а-а!!!

Нубиец поволок ее к кораблю.

– Правда, Хабль аль-Лулу! Я – плохой мужчина, но я мужчина! И Нарджис ждет моего ребенка!

– Это же невозможно… – лепетала на ходу Жаккетта.

– У меня – возможно! – кричал Абдулла. – Если бы осталась, ты бы могла проверить! У нас в теле великая тяга к любви!

– Но как, Абдулла?! Ой, умру, Абдулла? И скрывал, Абдулла! Абдулла!!! – частила Жаккетта.

Радость за нубийца захлестнула ее, как водопад. Абдулла втащил Жаккетту по сходням на корабль.

– Все, мне пора уходить! Да хранит тебя Аллах, Нитка Жемчуга! – крикнул он на прощание. – Береги мою тайну!

– Абдулла! – расплылась в счастливейшей улыбке Жаккетта.

Нубиец сбежал на берег и быстро пошел к лошадям. Уже вскочив в седло, он в последний раз махнул кораблю, и небольшой отряд рысью покинул ложбинку, направляясь навстречу неизвестному будущему.

Водная гладь между Африкой и кораблем становилась все шире. Жаккетта смотрела на удаляющийся берег, где ей было так хорошо и так плохо. Хабль аль-Лулу осталась там…

– Добро пожаловать на «Козочку», – подошел к девушкам рыжеволосый моряк. – По просьбе моего друга Абдуллы я приношу вам, сударыня, глубокие и искренние извинения за нанесенную обиду.

Жаккетта только искоса взглянула на моряка и отвернулась.

Жанна кокетливо улыбнулась и сказала:

– Будьте так любезны, отвезите нас, пожалуйста, на Кипр.

– А почему на Кипр? – удивился моряк. – Это будет не так-то просто.

– Но почему? – в свою очередь удивилась Жанна. – Ведь Кипр от Триполи не так уж и далеко. Когда мои предки отправились в третий крестовый поход под знаменами Ричарда Львиное Сердце, они принимали участие в освобождении на Кипре невесты короля, захваченной коварным греческим императором. После славной победы Ричарда они без осложнений добрались до Триполи. Почему у нас должны возникнуть проблемы?

– Милая дама! – улыбнулся моряк. – Триполи, в который прибыли ваши доблестные предки, действительно находится неподалеку от Кипра. Можно сказать, рядом. Но это Триполи сирийский. А мы проплываем мимо Триполи ливийского.

– Ну и какая разница? – надменно спросила Жанна.

– Небольшая. Просто тот Триполи расположен в Азии, а этот в Африке. Только и всего!

Жанна застыла на палубе соляным столбом и сказать, что она была расстроена, значит ничего не сказать.

– Не убивайтесь так! – заметил моряк. – Ну, подумаешь, перепутали! Азия, Африка. Для женщины это вполне простительно. Возможно, на Кипр мы попадем.

– Почему возможно? – глотая слезы, спросила Жанна.

– Потому что вам только кажется, что ваши беды кончились, – жизнерадостно заявил моряк. – Дело в том, что старина Али, решая свою семейную проблему, умудрился наступить на хвост сразу нескольким крокодилам. Умница Абдулла перевесил основную головную боль на нас и этим значительно сократил риск лишиться собственной головы. Мы еще с Джербы тянем за собой нежелательных друзей. Пока скорость была на нашей стороне, и упорство Абдуллы не позволило врагам отправить вас на тот свет в Триполи. Так что мы пока чуть-чуть в выигрыше.

После этих слов Жанна еще больше обозлилась на шейха, втравившего их своей смертью в такую беду.

Жаккетта же просто возненавидела рыжего моряка. «Старина Али!» Он не смеет так отзываться о господине! Не только рукам, но и языку волю дает, и не стесняется! Одно слово – рыжий! Хотя, волосы у него не такие уж и рыжие, скорее золотистые, как платье госпожи Жанны… Но это его не оправдывает!

– Я попрошу вас, милые дамы, спуститься в каюту! – сказал рыжий. – К сожалению, «Козочка» наша невелика, а сейчас команде предстоит поработать. Я вам покажу.

Жанна и Жаккетта, запинаясь о какие-то балки и канаты, обходя прикрытую парусиной лодку, направились к люку.

Глава XXII

Судно, на котором им теперь предстояло путешествовать, было небольшим. Длина его составляла примерно сорок Жаккеттиных шагов, ширина около двенадцати. Две мачты несли косые паруса. Оно ходко двигалось на северо-восток, уверенно ловя в эти паруса ветер. Если бы все пошло хорошо, то до Кипра они могли добраться за три недели.

А до Франции и того раньше…

Девиц, нагрузку к пиратским сокровищам, разместили в трюме, где было выгорожено несколько закутов-кают. Там было тесно и пахло прогорклым рыбьим жиром.

Рыжий привел их к одному закутку.

– Прошу.

Жанна, войдя в каюту, первым делом вынула из мешка свой ларец и достала оттуда ожерелье из ароматических шариков, испускающих приятный запах. Ожерелье Жанна берегла для совершенно исключительных случаев, но здесь не выдержала и повесила его на шею. Шарики помогли точно так же, как веер в пустыне на солнцепеке в полдень. Рыбий жир мощной волной специфического аромата забивал любые благовония.

– Ничего, – успокаивающе сказал рыжий пират, наблюдая, как Жанна, заткнув нос платочком, судорожно глотает воздух ртом. – Скоро привыкнете. А пройдет немного времени, и этот запах будет казаться вам самым прекрасным в мире.

Жанна посмотрела на него, как на сумасшедшего. Нимало не смущаясь, рыжий заявил:

– Правда-правда, можете смело верить. У меня есть один приятель, который не получает никакого удовольствия от женщины, будь она хоть раскрасавица, если дама не пахнет этим самым рыбьим жиром.

– Тогда ваш друг, – несколько гнусаво (из-за зажатого, носа) сказала Жанна, – должно быть, девственник или некрофил, потому что живая дама так пахнуть не может. Разложившийся труп – возможно.

– Я видел его подружек, все они производили впечатление очень живых и весьма хорошеньких особ! – весело сказал рыжий. – От нескольких из них и я бы не отказался.

– Значит, ваш друг вам нагло лгал!

– Нет, просто за определенную сумму компенсации любая дама согласится исполнить маленькую прихоть своего кавалера.

– Ничего себе маленькую! Что они, приходили на корабль и вываливались в трюме в этих благовониях для приобретения столь любимого вашим другом аромата? – фыркнула Жанна.

– Нет, что вы! Зачем утруждать прелестные создания? Просто на свидания он брал с собой склянку рыбьего жира и натирал даму. И все были довольны. В общем, размещайтесь. Можете занять две каюты, рядом тоже пустая. Я вас ненадолго покидаю!

Рыжий ушел.

Занимать вторую каюту девицы не стали. Страшновато было разделяться, лучше уж в тесноте, но вместе.

Жанна с облегчением растянулась на лежанке в каюте, предоставив Жаккетте заниматься платьем. Она была рада, что мир наконец-то начал возвращаться в нормальное состояние. И она опять молодая красивая дама в изысканном наряде, на корабле, плывущем в сторону Кипра, а не непонятно кто, в глиняной лачужке, с ужасной кличкой в придачу. Полулысая Рыба… Ну и мерзавец все-таки этот Абдулла! Неужели не было сравнения поприличней!

Обидно, конечно, что она перепутала Африку с Азией… Но, с другой стороны, действительно, какая разница… Главное – они плывут туда, куда нужно. Недаром все-таки она, Жанна, вышивала лик Пресвятой Девы! Надо будет его закончить. И появился человек, которому стоит построить глазки. Хотя любит она, конечно, только Марина…

Вечером они поели припасов, захваченных хозяйственной Жаккеттой, и принялись устраиваться на ночь. Первую ночь на третьем корабле.

За бортом шумело море. Оказалось, они успели привыкнуть к звукам восточного города, крикам муэдзинов. Чего-то не хватало. Уже засыпая, Жанна с удивлением поняла, что Африка теперь навсегда останется частью ее жизни.

– Жаккетта! – объявила первым делом Жанна, не успели они еще толком глаз после сна разлепить., – Что хочешь делай, а волосы мои должны быть чистыми и уложенными!

Жаккетта кивнула. Пираты пиратами, погоня погоней, а знатная дама – это знатная дама. Все вернулось на круги своя.

Она не спала почти всю ночь, вспоминая и вспоминая. Утром воспоминания как-то потускнели, отодвинулись, стали далекими. Словно и не было ничего. Так, сон приснился под шелест моря. Но восточный наряд говорил, что все это было явью буквально вчера. И рецепты жизни от госпожи Фатимы, прочно засевшие в голове…

«Умная женщина – любимая женщина, богатая женщина, счастливая женщина».

Глупая ты, Жаккетта, и никуда от этого не деться… Видно, не быть тебе ни любимой, ни счастливой, ни богатой…

Жаккетта вздохнула и пошла на палубу искать ненавистного рыжего. Морской водой мыть голову госпоже дохлый номер. Волосы превратятся в нечто неописуемое. Придется чистить их сухим способом. Нужна горсть муки.

Приведя себя в божеский вид и снова облачившись в платье, Жанна в сопровождении Жаккетты вышла на палубу. Там было почти безлюдно. Судно бодро бежало по волнам, и большая часть команды безмятежно отдыхала.

Жанну совсем не интересовало состояние команды. Ей хотелось пообщаться с золотоволосым моряком…

Он стоял около штурвала, которым управлял старый седой араб. Штурвал представлял собой два колеса, насажанных на одну ось. Раскоряченные подпорки удерживали его в нужном положении. Вокруг толстой оси был накручен прочнейший канат, концы которого уходили в прорези настила. Когда штурвал вращался в ту или иную сторону, канат натягивался с одной и ослаблялся с другой стороны, приводя в движение руль.

Жаккетта понимала, но не разделяла, желание госпожи повертеть хвостом перед красавцем. К перечню его грехов добавился еще один: утром он выслушал Жаккетту, выдал по требованию нужную порцию муки и слова поперек не сказал. Вот негодяй!

Рыжеволосый тоже был не прочь побыть в дамском обществе. Он оставил кормчего и подошел к ним.

– Доброе утро, нас не догоняют? – поинтересовалась Жанна.

– Пока нет! – улыбнулся моряк. – Утро, действительно, доброе. Вам повезло с врагами.

– Почему? – удивилась Жанна.

– Потому что, будь я на их месте, вы бы давно уже сидели в трюме, пардон, голые. И ждали бы в качестве пленников дальнейшей участи. А скорее всего, после гибели шейха вы бы даже не дождались корабля. Интересно, почему они не использовали, луки, раз уж упустили время и позволили Абдулле занять оборону в домике? Глупость противника спасла вам жизнь.

– Видимо, убивать для вас не только профессия, но и удовольствие! – не удержалась Жанна.

– Нет, просто я люблю делать все хорошо! – уточнил моряк.

– Вы француз? – спросила Жанна.

– Не совсем. Я потомок гасмулов, если это что-то вам говорит.

Жанна чуть виновато улыбнулась и развела руками.

– То есть лет этак двести пятьдесят назад, после того как пал Константинополь и Романия стала Латинской, мой французский прадедушка взял в жены мою греческую прабабушку. Вот с той поры и тянется, что мы не туда и не сюда. И там чужие, и здесь не свои.

– Неужели дело обстоит столь печально? – удивилась Жанна.

– Конечно, нет, острой эта проблема была двести лет назад. Сейчас легче.

– Но почему же ваш предок, чтобы не осложнять жизнь потомкам, не заключил брак с девицей собственного круга?

– Потому что девица собственного круга сидела дома, тогда как молодые французские юноши шли на завоевание новых земель на Востоке. А любить женщин им очень хотелось, ждать пока соплеменницы подъедут, сил не было. Старая, как мир, история. Для греков мы были потомками завоевателей, для французской родни – почти бастардами. Поэтому потомки гасмулов отличаются повышенной сообразительностью и незаурядными способностями, как и ваш покорный слуга. Традиции семьи. Кстати, давайте познакомимся. Меня зовут Жан.

– Жан де?.. – попыталась услышать продолжение Жанна.

– Просто Жан. Пока этого достаточно, – опять усмехнулся моряк.

– Жанна де Монпеза, вдова герцога де Барруа, – представилась Жанна.

– А ваша неразговорчивая, смертельно обиженная на меня спутница? – подмигнул Жаккетте моряк.

Та фыркнула и отвернулась.

– Моя камеристка Жаккетта. Крестьянское имя… – извиняюще сказала Жанна. – А я вижу, команда «Козочки» больше арабская?

– Да, в основном. Я, пожалуй, единственный, кто не араб.

– А вы капитан? – уточнила Жанна.

– Нет! – расхохотался моряк. – Я вообще с боку припека!

– Вы, видно, любите по разным судам шастать! – вдруг заявила Жаккетта. – То на каракке плавали, теперь вот на этом! Не сидится на одном месте?!

– Хвала владыке морей Посейдону! Хоть какие-то слова из замкнутых уст! – Моряк казался очень довольным, что Жаккетта заговорила. – Наша «Козочка» из породы арабских дау. Турки, правда, назвали бы ее скорее фелукой, но их бы удивило отсутствие весел. А мы считаем, что они не так уж и нужны. Но очень приятно слышать, что девица знает слово «каракка».

Жанна, недовольная, что Жаккетта влезла в разговор, незаметно пихнула ее локтем и обратилась к Жану:

– Но вас-то что побудило заняться этим ремеслом?

– Каким? – откровенно веселился рыжий.

– Пиратским… – в замешательстве все же выговорила Жанна.

– О, мне просто повезло!

Жанна растерялась. Дальше продолжать разговор было страшновато. Долго ли будет оставаться веселым рыжий моряк? Похоже, каяться и рассказывать о тяжелом детстве на маленьком клочке земли, погнавшем его в море за лучшей долей, он не собирается. А так интересно узнать, как он оказался на пиратском Джербе. Такой интересный мужчина, прямо сердце вздрагивает, когда смотришь на него. Солнечный весь.

Моряк словно прочел ее мысли.

– И трудное детство, конечно, тоже было. Если от этого вам будет легче.

– Но в вас же видно природное благородство, вы не похожи на тех тупых мужланов, что захватили нас и продали в Триполи. Вы же могли, если земельные владения не позволили вам вести жизнь, достойную вас, получить образование в одном из университетов и стать уважаемым человеком! – заявила Жанна.

Теперь Жаккетта предупреждающе пихнула госпожу в бок, не понимая, с чего ей вздумалось наставлять на путь истинный этого пирата. Ну, красивый, ну, зайчики солнечные в волосах скачут… Ну и что? Главное, чтобы до места довез.

Пока они перепихивались, рыжего моряка позвали.

– Извините, я вас покину, – сообщил он и ушел, оставив девиц в растрепанных чувствах.

Пиратская «Козочка» отличалась от судна, захватившего Жанну и Жаккетту в первый раз, не только внешним обликом, но и распорядком жизни с сильным арабским акцентом. Жизнь на судне была регламентирована пятиразовыми ежедневными молитвами. Видимо, ведя бурную и непредсказуемую жизнь, ссорится с Аллахом мусульманские моряки не желали.

На рассвете один из матросов поднимал своих сотоварищей на утреннюю молитву. Он был кем-то вроде муэдзина. Расстелив коврики на палубе, где был хоть клочок свободного места, сонные пираты начинали молиться.

Пока они молились, кок, умудряясь делать тоже самое на рабочем месте, одновременно успевал готовить утреннюю трапезу. Она была простой: горячий напиток с пряностями, лепешки, сыр, сушеная рыба. В качестве сладостей – финики.

Помолившись, а затем поев, команда принималась делать текущие дела. Размеренно и неторопливо, не суетясь, моряки плели канаты, латали паруса, чистили оружие.

В положенное время опять расстилались коврики.

После обеденной трапезы матросы укладывались подремать в тени от парусов, а затем, освеженные сном, опять что-то делали.

Рыжий, судя по всему, мусульманином не был и в протирании ковриков участия не принимал. Большую часть времени он проводил на корме, за беседой с капитаном или рулевыми. Конечно, за исключением периодов, когда развлекался, вгоняя в краску девиц.

Погоня двух пиратских кораблей за одним, тоже пиратским, но везущим ценности на крупную сумму и двух беглянок, чью смерть уже оплатили, продолжалась.

Пока искусство команды и капитана удерживало «Козочку» впереди преследователей.

Глава XXIII

Жанна с Жаккеттой занимались в своей, каюте очень тайным и важным делом. Жанна, полагая, что до Кипра осталось всего ничего, начала собираться. Она решила достать из нижней юбки сапфировое ожерелье, так идущее к ее глазам. Кроме того, сапфир – это камень, приносящий владельцу… а-а, что бы он ни приносил, главное – идет к глазам! Но весь вопрос был в том, что и Жанна, и Жаккетта за бурными событиями последних месяцев позабыли, в какой складке спрятано искомое украшение.

Жанна сняла платье, юбку и осталась В рубашке. Жаккетта принялась прощупывать каждую складку, стараясь определить, что же там зашито. Одна складка показалась ей подходящей.

– Вот эта! – показала она госпоже.

– Не похожа! – не поверила Жанна. – Дай сама попробую!

Жаккетта запомнила «свою» складку и отдала юбку госпоже. Жанна начала делать досмотр.

В это время в дверь громко застучали. Жанна в испуге выронила юбку. Жаккетта, стараясь загородить собой всю каюту, открыла дверь.

За дверью стоял рыжий. Он поверх плеча Жаккетты оглядел съежившуюся на лежанке Жанну, безумно страдающую (не оттого, что ее могут застукать за исследованием своего нижнего белья, а оттого, что платье в другом углу каюты). Потом с обычной улыбкой сказал:

– Когда будет время, поднимитесь наверх. Передай госпоже, что ей очень идет эта прозрачная рубашка.

Жаккетта попыталась испепелить нахала взглядом.

– А у тебя глаза полыхают синим огнем! – добавил рыжий. – Понимаю Али.

Повернулся и пошел.

Жаккетта с треском захлопнула дверь.

Ожерелье оказалось в третьей складке, совсем не там, где они думали.

В полном недоумении, зачем они понадобились на палубе, Жанна и Жаккетта вышли из каюты.

День уже перевалил на вторую половину, и солнце начало двигаться к закату. Моряки снимали парусину с лежащей на палубе лодки. В глаза бросалась ее необычная голубая окраска.

– Зачем мы вам понадобились? – спросила Жанна рыжего.

– Милые дамы, если вы хотите добраться до Кипра, приготовьтесь поменять средство передвижения, – сообщил рыжий.

Жанна с ужасом посмотрела на голубую скорлупку.

– Вы же не хотите сказать, что посадите нас на это?

– Именно на это! – кивнул моряк. – Только не вас, а нас. Я же не могу лишить себя удовольствия наслаждаться вашим обществом. Но выбор за вами. «Козочка» на Кипр не пойдет – это во-первых, на хвосте у нас висят головорезы – это во-вторых. Ничего не гарантирую, но в ближайшее время другой возможности попасть на Кипр у вас не будет.

– Поплывемте с ним! – неожиданно сказала Жаккетта. – Если нагонять будут, с этакой лоханки легче утопиться. Не так далеко до воды лететь. Перевалил за борт – и привет!

– Ты что, серьезно топиться собралась? – возмутилась Жанна.

– Ага! – кивнула Жаккетта. – Второй раз мне под команду попадать совсем не хочется. А если это враги господина, то лучше уж самой спокойно захлебнуться, чем ждать, пока живот вспорют. Я им не селедка!

– Мудрое решение! – серьезно одобрил рыжий. – Не хочу вас пугать, но в случае поимки, похоже, будет именно то, чего боится Жаккетта. На Востоке столько ненужных обычаев… Решайте быстрее, госпожа Жанна, времени немного.

– Хорошо… – решилась Жанна.

– Вот и замечательно! Собирайте пожитки. Как стемнеет, мы покинем «Козочку»! – улыбнулся моряк.

Всю техническую часть операции рыжий взял на себя. Под, его руководством маленькое суденышко, полностью снаряженное для независимого плавания, было спущено с борта острогрудой «Козочки» на воду. Было уже достаточно темно.

Жанна с Жаккеттой перебрались в шлюпку, стараясь не визжать от страха. Пират переговорил по-арабски напоследок с провожавшими их людьми и тоже перемахнул в суденышко.

Жаккетта, почему-то уверенная, что рыжий их обязательно бросит (ей так и представлялось: он сажает их в лодку, а потом с ухмылочкой отпихивает ногой от борта, плывите, мол, куда хотите!), даже разочаровалась, когда он оказался в лодке вместе с ними. Вот и канаты, удерживающие суденышко рядом с кораблем, ослабли.

«Козочка» оделась парусами, поймала ветер и начала убегать от оставленной на волнах скорлупочки. Косые паруса делали ее неуловимо похожей не на мирную козочку, а скорее уж на хищную, стремительно несущуюся за зверем борзую. Горел на корме язычок фонаря в окошечке капитанской каюты. А может, и не горел, может, просто очень хотелось, чтобы посветил напоследок трем беглецам прощальный огонек.

Из маленького суденышка море казалось совсем другим, чем с борта корабля. Оно сразу властно придвинулось, стало всеобъемлющим, пугающе громадным и живым. Было страшно и неуютно.

– Добро пожаловать на мою «Бирюзу»! – громко сказал рыжий пират, прогоняя из лодки тишину.

– В вас погиб поэт, – сухо заметила Жанна, пытаясь представить, как сможет она прожить здесь в своем платье хотя бы сутки.

Получалось – никак. В будущем маячили две нерадостные перспективы: либо резко ухудшится состояние платья, либо здоровье Жанны. А может, то и другое одновременно.

– Не расстраивайтесь, – заметил рыжий, опять угадавший ее мысли. – Все устроится. Вы и в рубашке неплохо смотритесь!

– Далась вам моя рубашка! – вспыхнула Жанна.

– Не гневайтесь, душа моя, полностью с вами согласен! Готов видеть вас без рубашки! – Рыжий перебрался на корму, оставив девиц сидеть в носовой части.

Жанна густо залилась краской.

– Но если вам есть во что переодеться, лучше переоденьтесь! – посоветовал с кормы рыжий. – Вы всегда сможете пустить пыль в глаза, рассказывая на пирах и вечеринках, как переплыли Море Среди Земель, восседая в утлой ладье в золотом платье и сжимая в руках Библию. Проверить вас все равно никто не сможет, а мы с Жаккеттой обязуемся молчать. Правда, злючка?

– И не собираюсь! – обиделась на «злючку» Жаккетта.

– Ага, загвоздочка! – захохотал моряк. – Придется вам, Жанна, остаться в платье, а то в разгар повествования войдет правдивая Жаккетта и заявит, что платье всю дорогу пролежало в мешке. Вот конфуз-то будет!

– Не буду я ничего говорить! – тоже покраснела Жаккетта. – Ну и язык у некоторых, мелет и не остановится!

– Ладно, – сдалась Жанна, которая, покидая дом Абдуллы, прихватила-таки платье Нарджис. – Я переоденусь! Жаккетта, подержи покрывало!

– Дорогая Жанна! Жаккетта с покрывалом сейчас все равно, что мачта с парусом! – заметил рыжий. – Нам лишняя скорость сейчас не нужна. Я просто отвернусь.

– Но вы предупредите меня, когда мы приблизимся к Кипру? – спросила Жанна на всякий случай, начиная развязывать шнурки корсажа.

– Ну конечно! И вы появитесь в его водах в полном великолепии! – повернулся к ним спиной моряк. – А вы чувствуете, какая прекрасная погода? Просто летать хочется в такие ночи.

Жанна с некоторой грустью, но с большим облегчением скинула платье, юбку и рубашку и надела восточный наряд. Жаккетта тщательно свернула их и убрала в дорожный мешок.

«Только бы не промокло! – тревожно подумала Жанна. – Жаль, что нельзя в нем остаться! Оно мне так идет!»

– Все, можете поворачиваться! – разрешила она.

– Слава богу! – отозвался рыжий. – А то у меня шея болит от желания повернуть голову и подсмотреть!

«Ну и нахал!» – вспыхнули разом Жанна и Жаккетта.

– Поскольку жизнь нам теперь предстоит тесная, полная всяческих неудобств и лишений, – сообщил рыжий, – то предлагаю сразу договориться о таком важном предмете, как облегчение тела.

– Чьего облегчения? – не поняла Жаккетта.

– Тела! – повторил рыжий. – Вот водички напьетесь, а потом она наружу должна выйти. Так ведь? Или что другое? Поэтому, чтобы не оскорблять грубыми словами ваши нежные уши, предлагаю дать поэтическое название этому процессу. Скажем: «Настало время вспомнить о Плутархе!» После этого имеющий желание вспомнить отправляется на корму, а остальные дружно глядят на нос.

– Но почему о Плутархе? – только и смогла вымолвить Жанна.

– Ну-у, во-первых, я очень люблю его «Жизнеописания», – серьезно объяснил рыжий. – А потом, кого еще можно вспомнить в такой ситуации?

– Ладно, ладно! – слабо махнула ладонями Жанна. – Пусть о Плутархе. Надеюсь, больше никого нам вспоминать не придется?

– С остальными вещами таких осложнений вроде бы не предвидится… – задумчиво сказал рыжий. – Трапезы люди пока еще не относят к неприличным действиям, которые надо совершать в одиночестве, без свидетелей. И это приятно.

Пока они разрешали эти животрепещущие: вопросы, «Козочка» уже совсем исчезла в темноте.

– А сдается мне, – заявила Жаккетта, нарушив только что данное самой себе слово помалкивать в тряпочку, чтобы не попадать лишний раз на острый язык рыжему, – что те, кто за «Козочкой» гонятся, как раз в нас прямиком и врежутся!

– Не волнуйся, отрада глаз моих! – заявил рыжий. – Я для того и здесь, чтобы они не врезались. Я не хочу делить тебя ни с кем!

Жаккетте краснеть дальше было некуда, она давно сидела пунцовая от шуточек рыжего, поэтому она просто плотно сжала, губы и еще раз поклялась молчать аж до Кипра.

– Да, кстати, – вмешалась Жанна, – расскажите поподробней, почему этот способ попасть на Кипр лучше обычного? Вы обещали.

– Что-то я таких обещаний за собой не помню… – хмыкнул рыжий. – Но отказать дамам просто не могу. Видите ли, наши желания не всегда совпадают с нашими возможностями. Я тоже принимал некоторое участие в сборе средств и доставке их шейху Али. Но моя доля в этих деньгах незначительна. Поэтому, когда прибыл гонец от Абдуллы с известием о том, что дела в Триполи пошли совсем плохо, шейх убит, а все, кто остался жив, будут держать осаду в доме евнуха, я не собирался двигаться с места. Мой корабль сейчас ремонтируется, и команда отдыхает. Но Абдулла попросил меня лично заняться вашей судьбой и доставить двух французских девиц туда, куда они захотят. Тут мне, конечно, захотелось срочно примчаться в Триполи на утыканной пушками каракке, разогнать всех злодеев, и внести вас на палубу, разумеется по очереди, ступая по красному хорасанскому ковру. Вот тут мои желания не совпали с возможностями. Поэтому я присоединился к ребятам, плывущим за нашими деньгами, но прихватил с собой собственное суденышко, чтобы выполнить просьбу Абдуллы.

– Значит, вы все-таки капитан? – не удержалась Жанна.

– У нас не говорят «капитан», – поправил ее рыжий. – Говорят «раис».

– Так это ты в ту ночь у шейха в шатре был! – мрачно сказала Жаккетта, плюнув на клятву.

– А ты, птичка, откуда знаешь? – первый раз удивился чему-то рыжий.

– По голосу! – коротко сказала Жаккетта.

– Как по голосу?

– Так я тоже в шатре была, в подушках… – вздохнула Жаккетта. – Господин Али сильно ваших денег ждал. Дождался, на свою голову…

– Все в руках Аллаха высокого! – совсем как мусульманин отозвался рыжий. – Но вернемся к нашей истории. Сейчас у нас больше возможностей избежать ненужной встречи с преследователями, чем у «Козочки». А деньги, если все будет нормально, доставят куда надо.

– А почему их не отвезли обратно на Джербу? – спросила Жанна.

– Там стало слишком много охотников на них, – объяснил рыжий. – Проще перебазировать средства в другое место.

– А мы все-таки столкнемся! – убежденно сказала Жаккетта.

– Не должны! – мотнул головой рыжий.

– А почему лодка такого странного цвета? – вспомнила Жанна возникший у нее еще на «Козочке» вопрос.

Рыжему вопрос очень понравился.

– Древние латиняне, чьи жилища, статуи и вещицы стало так модно выкапывать сейчас и чем занимаются многие флорентийские, римские и прочие сеньоры, использовали в наблюдательных целях суда, кои именовали скифы, как утверждают писатели того времени, и среди них Флавий Вегеций Ренат.

Девицы безмолвно переварили и древних латинян, и Флавия Вегеция Рената.

– Для того чтобы суда были меньше заметны, – продолжал рыжий, – их корпуса и снасти покрывали венётской краской. Пользуясь опытом древних мужей, я покрасил свою «Бирюзу» и надеюсь узнать, будет ли она незаметной на волнах.

– И давно вы ее покрасили? – полюбопытствовала Жанна.

– Буквально перед отплытием сюда! Думал, не успеет высохнуть. Высохла! – поделился радостью рыжий.

– Так, значит, вы еще не знаете, правда это или нет?! – поразилась Жанна. – Я-то думала, вы специально так сделали, чтобы мы от погони ускользнули!

– Скоро узнаем! – безмятежно сообщил рыжий. – Милые дамы, время идет, а ночь недостаточно темная. Я предлагаю вам прилечь в носовой части нашего гордого судна. Постарайтесь поспать. Если все пойдет хорошо и наши преследователи, увлеченные гонкой, не обратят внимания на хлипкую, пустую с виду лодчонку, то завтра мы поднимем мачту и поставим парус. А пока нам надо дожить до утра.

Жанна и Жаккетта послушно съежились на носу лодки по обеим сторонам от лежащей мачты и, прикрывшись своими белыми покрывалами, задремали. Рыжий раис сидел на корме.

В самый глухой час ночи «Бирюзу» догнали два точно таких же, как. «Козочка», корабля. И перегнали.

Расчет рыжего оправдался. Можно было двигаться к Кипру.

Глава XXIV

Утром рыжий обрадовал проснувшихся девиц, что погоня теперь далеко впереди.

– Главное, вовремя остановиться!

К искренней радости Жаккетты подмешивалось тревожное, острое чувство. Дело в том, что ей очень хотелось на корму. Но она напрочь забыла, о ком же нужно вспомнить, чтобы туда попасть.

Ерзая по скамье и так и сяк, Жаккетта с тоской перебирала имена, начинающиеся на П.

«Папа Римский? Нет… Петр, апостол? Тоже нет… Пульхерий, святой? Нет, эти была Пульхерия…»

Наконец она поняла, что сейчас лопнет.

– Настало время!!! – с отчаянием в голосе сказал она начало формулы. – Вспомнить кое-кого!

– Кого? – изумились хором Жанна и рыжий, решив по голосу Жаккетты, что она хочет открыть какую-то важнейшую тайну.

– Того… – безнадежно сказала Жаккетта, – который про жизнь писал…

– Все понял! – на ее счастье быстро сообразил рыжий. – Корма в твоем распоряжении. Милая Жанна, посмотрите, пожалуйста, какие красивые рыбки плывут у нас прямо по курсу.

Только побывав на корме, Жаккетта ощутила полную, безмятежную радость оттого, что их больше не преследуют.

Когда все проблемы разрешились, рыжий невозмутимо сказал:

– Его зовут Плутарх.

Жаккетта постаралась зазубрить это имя, чтобы оно навсегда засело в памяти.

Не прошло и получаса, как желание вспомнить о Плутархе испытала и Жанна. Она тоже позабыла это славное имя, потому что слыхом не слыхивала о его знаменитых «Жизнеописаниях». И тоже мучалась.

– И все-таки, откуда вы знакомы с Плутархом? – спросила Жанна.

«Бирюза» превратилась в одномачтовый парусник и не очень быстро, но все – таки двигалась в нужном направлении.

– А я вообще много что знаю! – с обычной самоуверенностью заявил рыжий. – Это к вопросу, почему бы мне не получить образование.

– Я уже давно поняла, что этот вопрос был бестактным… – смиренно сказала Жанна.

– А что касается Плутарха, который теперь часто будет упоминаться на нашем флагманском галеоне, – заметил моряк, – то, как ни странно, он, как и другие мужи языческой древности, хорошо известен арабам. Лет сто назад магистр ордена ираннитов, хитрый и мудрый арагонец Эредия, собрал в восточных краях великолепную библиотеку рукописей на арабском, персидском, еврейском, греческом и других языках. Потом она хранилась в Авиньоне. По его приказу манускрипты переводили. Перевели с греческого и «Жизнеописания». Я читал и перевод, и греческий оригинал, работа была сделана весьма тщательно. Здесь, в Средиземноморье, вообще много интересного. Столько всего намешано, диву даешься. Кстати, Кипр, куда вы упорно рветесь, славится своими астрономами. И астрологами.

– А чем еще славен Кипр, куда я упорно рвусь? – язвительно спросила Жанна, которую заело, что рыжий пират с невозмутимым видом рассуждает о библиотеках и достоинствах переводов. Нашелся профессор!

– Кипр славится сахаром, медными рудниками, да и виноград на нем неплохой, – усмехнулся моряк, словно не заметивший издевки. – Ведь само название Кипр происходит от латинского слова «медь». Жить там можно. Правда, его здорово пощипали мамлюки и мои друзья пираты, да и война Лузиньянов1 с Генуей тоже подсократила число поселений. Виноградников много на Лимасольском плато и по южным и юго-западным склонам Троодоса. Землевладельцы живут неплохо, сервы отдают там треть урожая с поля, франкоматы платят монетой. Если люди посажены на барщину, то обязаны отработать сто четыре дня в году. Вас это интересует?

– Не совсем! – улыбнулась Жанна. – Про астрологов было бы куда интересней.

– И вы верите в эту чепуху? Главное, что мы узнали от них, что конец света будет в тысяча пятисотом году от Рождества Христова. Значит, времени еще полно и волноваться не о чем. Давайте лучше поговорим о вас. Как вам понравилось пребывание в Триполи?

– Ужасно! – непроизвольно вырвалось у Жанны.

– Неужели так плохо? – поднял брови рыжий. – А я думал, у вас должна была появиться масса новых впечатлений. Не все же они неприятные! А у вас, молчаливая гурия Нитка Жемчуга?

– Откуда ты знаешь, как меня зовут? – удивилась Жаккетта.

– Кто же не знает любимицу шейха, несравненную Хабль аль-Лулу? – хохотнул пират. – Мужчины не менее любопытны, чем женщины. А история о том, как достопочтенная госпожа Фатима купила себе пегого мула, гуляет теперь по побережью от Искандарии до Танжера.

– Верблюд мне понравился, – честно сказала Жаккетта.

– Это радует! – заметил рыжий. – Я их, признаться, тоже люблю.

«Подлизывается!» – решила неприступная Жаккетта.

– Там странные представления о красоте… – выдавила из себя Жанна.

Ей не понравилось, что рыжий переключился с вопросами на камеристку.

– Красота – штука относительная, – заметил рыжий. – Я догадываюсь, к кому относится ваше замечание. Что поделать, старина Али привык к совсем иному типу женщин!

Жанна покраснела, но упрямо спросила:

– А вы?

– Я люблю красоту в разных проявлениях! – удовлетворил ее любопытство рыжий. – И в больших количествах!

Жанна и Жаккетта дружно фыркнули.

– Это вы у мусульман научились? – поинтересовалась Жанна. – В их гаремах?

– Ну почему же сразу у мусульман! Есть много и народов, и религий, у которых стоило бы поучиться!

– Например?

– Например, у древних эллинов, которых взяли в учителя гордые римляне. Они считали, что существует шесть разновидностей любви. Следовательно, одновременно Можно любить шесть женщин без всяких обид с их стороны. Просто разной любовью.

– Правильно! – подхватила Жанна. – И паштет, и пирог можно любить одновременно. Но мы, женщины, слава Богу, не булочки и не перемены блюд! Не бывает шести разновидностей любви, любовь она одна!

– Вы думаете? – улыбнулся рыжий. – Тогда давайте считать. Любовь первая. Филиа эретике. Это дружба между влюбленными. Замечательное чувство. Любовь вторая. Эунойа. Отдавание. Когда девица выходит замуж с прицелом на кошелек будущего супруга, это, по-моему, чистейшей воды эунойа. Следовательно, очень распространена. Любовь третья. Агапэ. Бескорыстное чувство. У девиц в портах она встречается крайне редко. Но бывает.

Жаккетта опять вспомнила Нант.

– Любовь четвертая. Потос. Это любовное желание. Смотрю я сейчас на вас обеих, и такой потос меня охватывает, хоть прыгай за борт и охлаждайся.

Девицы засмущались.

– Любовь пятая. Харис. Любовь, опирающаяся на благодарность и уважение. Хорошая любовь, а главное, долговечная. Любовь шестая. Мания. Необузданная страсть. Ну, от этой любви я бы советовал держаться подальше. Когда нет узды, дело может далеко зайти и кончиться весьма плачевно. Слишком сильные чувства опасны. Бог мой, милые дамы, прошу прощения! Я вспомнил, что существует также эрос. Желание. То есть эрос стоит рядом с потосом. Вот видите, гарем пополнился еще на одну женщину. И все довольны.

– Ваш монолог о видах любви очень интересен, но все-таки мы живем совсем в другом времени! – решительно сказала Жанна. – Поэтому у нас любовь одна.

– Вам не хочется видеть себя в компании с шестью женщинами? – простодушно спросил рыжий.

– Да, не хочется! Не вижу в этом ничего привлекательного!

– А вы посмотрите на эту проблему с другой стороны. Не вы одна из семи возлюбленных своего кавалера, а у вас семь любимых мужчин, – посоветовал рыжий. – Тогда семь разновидностей любви покажутся вам куда более привлекательными.

– И вас бы не обижало, что вы были бы седьмым у какой-нибудь дамы? – с вызовом спросила Жанна.

– Отнюдь! – невозмутимо ответил рыжий. – Я бы потихоньку объяснил шести кавалерам, что для их же здоровья полезней убраться с моего горизонта. А любвеобильной даме предложил бы, раз уж она такая большая охотница до разнообразия, любить меня по семи дням недели семью способами.

– Вы так уверенно об этом говорите, словно в вашей жизни уже было подобное! – съехидничала Жанна.

– Было, – просто согласился рыжий. – Но прошло. Теперь мое сердце вновь открыто всем ветрам.

– Значит, советовать проще, чем выполнять свои же советы! – обрадовалась Жанна.

– Конечно, нет. Просто в маленькой головке вышеупомянутой дамы столько разновидностей любви не помещалось. И она любила всех своих мужчин на один лад. Так что принцип древних мудрецов не пострадал.

– А вы бы доходчиво объяснили своей вышеупомянутой даме все, что так красноречиво изложили нам. Вместо того чтобы изгонять бедных кавалеров.

– Увы, не мог! – вздохнул рыжий. – Я просто не успевал сделать это при наших свиданиях, настолько бурно они проходили.

– Это вас не оправдывает! – оставила последнее слово за собой Жанна.

– Проводить время в таких интересных беседах с такими интересными дамами страшно увлекательно, но пора и подкрепиться! – заметил рыжий и осторожно перебрался на нос.

Оттуда он принес припасы и приятно булькающий бочонок.

– «Бирюза» тюка нас не подводит. Можно спокойно потрапезничать. Сейчас вы попробуете тунисского вина. Прелестная, скажу вам, влага! Хоть мусульмане и не одобряют винопитие, но виноградники в Тунисе сохранились еще со времен Карт Хадашта, сиречь Картаго. Христианская община делает вино, но в небольших количествах. Кстати, на Кипре тоже вино недурно, хотя мне оно кажется тяжеловатым.

– К вашим несомненным достоинствам и необозримым знаниям вы еще и знаток вин? – подхватила Жанна.

– Угадали! – тряхнул золотой шевелюрой пират, откупоривая бочонок. – А почему вы так скептически улыбались, когда я расхваливал перед вами тунисское вино?

– Потому что настоящее вино только у нас, в Бордо… – скромно сказала Жанна.

– Все, сдаюсь! – вскинул руки вверх рыжий. – Но пока придется пить, что есть. Если вы, конечно, не пристрастились за время своего пребывания в мусульманской стране к потреблению воды. Прошу к столу. К сожалению, протрубить сигнал к трапезе некому.

И тунисское вино было очень неплохим, и скромная еда показалась самой вкусной на свете. Голод обладает изумительной способностью менять вкус пищи. Или, наоборот, расставляет вещи по местам в порядке их настоящей ценности?

Понемногу наладился быт и на маленькой «Бирюзе». Оказалось, что на ней вполне можно жить.

Главной задачей Жанны и Жаккетты было не путаться под ногами, когда рыжий проводил манипуляции с парусом, рулем и прочими вещами. И быть рабочей силой на подхвате: тянуть, что дают, толкать, когда велят.

Неожиданно в Жаккетте проснулся охотничий инстинкт, и она ощутила острое желание что-нибудь поймать. Желательно съедобное.

Рыжий благоразумно предоставил ей полную свободу действий, не помогая, но и не мешая.

Все можно сделать, было бы желание. Не обращая никакого внимания на выражение лица госпожи Жанны и на ехидную улыбку рыжего, Жаккетта приступила к осуществлению своей рыболовной операции. Раз рыбу ловят на крючок, значит, нужен крючок. Ха, проще простого. На деревянной коробочке, в которой хранился кохл, был крючок. Раз. Можно загнуть шпильку. Два. Ну и для троицы можно пожертвовать обоюдоострым тонким лезвием крохотного ножичка, который Жаккетта позаимствовала в доме нубийца «на всякий случай».

Подумав, Жаккетта решила остановиться на ножичке. Все-таки как-то солиднее. И к рукоятке удобно веревку привязать.

– Загни! – категорически потребовала она у рыжего, протягивая ему нож.

– Желание дамы закон для кавалеров! – не стал спорить он и, используя весло в качестве подставки, осторожно загнул лезвие, постукивая по нему рукояткой своего массивного клинка.

– Ну и ножи сейчас делают! – заметил он, закончив работу.

Крючок получился просто устрашающе грозным. У Жаккетты появились сомнения в его пригодности. Будь она рыбой, при виде такого предмета, болтающегося в лазурной воде, она унеслась бы подальше со всех плавников. Но отступать было поздно. Поэтому Жаккетта с невозмутимым видом взяла крючок и стала прилаживать к нему запасной шнурок от юбки, оставшийся после превращения двух нижних юбок Жанны в одну. Орудие лова было готово. Осталось придумать приманку. Жаккетта остановилась на сыре. Из всех съедобных вещей, имеющихся в наличии на борту, слово «приманка» больше всего подходило, именно к нему. А едят ли рыбы сыр? Ну, уж если рыба сыра не ест, то и ловить ее нечего, потому что кому нужна такая никудышная рыба! Насадив ломтик полузасохшего твердого сыра на нож, Жаккетта опустила свою приманку в воду.

Рыжий кинул ей еще веревку и спокойно сказал:

– Удлини свою снасть и привяжи к мачте. Чтобы рыба не сорвалась.

Приняв его слова за чистую монету, Жаккетта вытянула нож с сыром, послушно связала вместе шнурок от юбки и веревку рыжего. Обернула веревку несколько раз вокруг мачты, завязала, опустила крючок с наживкой за борт и приготовилась ждать.

Рыжий с непроницаемым выражением лица долго смотрел на волны по левому борту, потом закашлялся.

Жанна, куда меньше верящая в людей, удивилась довольно странному креплению снасти. Но посчитала ниже своего достоинства вмешиваться.

Вера творит чудеса. Жаккетта поймала рыбу. Может, эта макрель была сумасшедшая, а может, она давно искала надежный способ свести счеты с жизнью и кинулась на болтающийся в воде нож.

Жаккетта почувствовала, как веревочка в ее руках дергается и завизжала не своим голосом:

– Попалась!

Услышав ее визг, рыжий забыл про кашель и кинулся на помощь. Отстранив Жаккетту от дальнейшего лова, он; умело манипулируя веревкой, подвел рыбу к борту.

Через несколько мгновений красавица, блещущая яркими синими красками, темными на спине и светлеющими к брюху, покрытая широкими поперечными размытыми полосами, большая и толстая, дергающаяся и бьющая хвостом, очутилась в лодке.

Жанна порадовалась, что сидит в носовой части и не принимает участие в этом рыболовном празднике. И останется сухой и чистой.

Ловким ударом по голове рыжий превратил рыбу в пищу. Краски ее потускнели, и макрель стала просто серебристой.

– Да, правду говорят, что женщин и еще кое-кого Бог любит! – заметил рыжий. – Сама разделывать будешь или мне позволишь?

– Делай! – милостиво разрешила Жаккетта, смутно представляя, что можно сделать из рыбы без кухни, очага и даже завалящего костра.

Рыжий знал, что можно сделать.

Он выпотрошил рыбу, отделил голову и хвост и распластал ее вдоль хребта. Потом освободил один из мешков, расстелил его, уложил тушку и густо посыпал ее солью. Затем свернул мешок и убрал, предоставив рыбе в нем спокойно солиться.

Серебристые чайки, преследующие «Бирюзу», были очень рады нежданно подвалившему угощению и с резкими криками расхватывали выкинутую за борт требуху.

– Завтра, может быть, попробуем! – пообещал рыжий. – А еще лучше подвялить. Тогда с нее жир струиться будет. Вкусно, слов нет!

Жаккетта, горя желанием еще раз отличиться, опять опустила крючок с новым кусочком сыра за борт. Но больше желающих отведать сыра не оказалось.

Глава XXV

Чем ближе становилась вторая ночь на лодке, тем сильнее в Жаккетте нарастало беспокойство. Сначала она долго не могла понять, почему тревожится. Но потом поняла. Ночью наверняка надо ждать штурма со стороны рыжего! Силы святой Бриджитты не бесконечны, а лодка тесная.

«Да и пират этот, видно по всему, ни одной юбки не пропускает. Семь разновидностей любви. У-у, макушка рыжая! Как пить дать ночью полезет! Да только пусть попробует, я ему покажу, как к порядочным девушкам приставать! Ей-богу, за борт скину!» – храбрилась Жаккетта.

Ее подозрения усилились после того, как рыжий сказал:

– Сегодня ночью спать будем все, потому как из вас никакого толку на руле не будет, а у меня и днем дел много.

– А как мы разместимся? – поинтересовалась Жанна.

– К сожалению, у нас только одна возможность! – заявил рыжий. – Правый борт будет женским, там вы разместитесь, одна в носовой части, другая в кормовой. А мне придется делить с барахлом левый борт. Конечно, я страстно желал бы переночевать в середине лодки, окруженный с двух сторон теплыми женщинами, но, увы, мачта мешает! Когда остров будет рядом, мы выкинем ее за борт к чертовой бабушке и осуществим эту прекрасную идею. А пока придется спать так! – и подмигнул Жаккетте.

Только отсутствие вблизи тяжелого предмета помешало Жаккетте кинуть чем – нибудь в рыжего. Желание отправить его за борт стало еще острее.

Наступила ночь.

Жаккетта лежала в лодке, запрокинув лицо и смотрела, как покачивается бескрайнее небо над бескрайним морем. И звезды складываются в созвездия.

Благодаря урокам мессира Марчелло, даваемым на смотровой площадке его башни в перерывах между страстной любовью, Жаккетта научилась немного разбираться в созвездиях. Самых простых и заметных. Вот ковш Большой Медведицы. Продолжи вверх линию двух звезд, образующих боковую стенку «ковша», – и упрешься в Ось Мира, Полярную звезду. А вот три одинаковых звездочки – пояс Ориона. Вокруг них расположен сам Орион, но, как он выглядит, Жаккетта представляла слабо. Звездная дорожка Млечного Пути… Интересно, для мессира Марчелло звезды сейчас такие же яркие? И на таинственном Кипре, куда так рвется госпожа сквозь все невзгоды, в этот момент, наверное, важные бородатые астрономы и астрологи изучают небо, узнавая прошлое и будущее…

Жаккетта долго смотрела на звезды, пока опять не ощутила беспокойства. Она осторожно приподняла голову и тихонько осмотрела лодку.

Госпожа Жанна уже спада и даже что-то бормотала во сне. Совсем рядом, у левого борта раскинулся рыжий и спал. Спал?!

«Специально ждет, гад коварный!» – подумала Жаккетта и замерла, готовясь во всеоружии встретить посягателя на честь. Скоро у нее затекли руки и ноги. Рыжий не шевелился. Жаккетта разозлилась: «Думает, самый хитрый, выждет и обманет! Не выйдет, милый!»

Она стала потихоньку перемещаться по направлению к рыжему, сокращая расстояние, чтобы он побыстрее обнаружил свои гнусные намерения. Рыжий шевельнулся. Жаккетта удовлетворенно замерла, приготовившись учинить страшный скандал. Рыжий поменял затекшую руку под головой и опять ровно засопел. Жаккетта разочарованно вздохнула и переместилась еще ближе. Она уже чувствовала тепло его тела. Рыжий чуть пошевелился, и бедро Жаккетты прикоснулось к его ноге. Жаккетта радостно насторожилась. Но рыжий не двигался ни туда, ни сюда. Оставалось ждать, надеясь, что долго он не продержится и проявит себя во всей красе.

Лодку покачивало, как громадную колыбель. Волны лизали синие бока «Бирюзы». Тихонько говорила во сне с Марином Жанна. У Жаккетты сна не было ни в одном глазу. Рыжий спал. Жаккетта совершенно расстроилась и почувствовала себя нагло обманутой. Со злости она подкатилась к рыжему вплотную под бок, протаранив его грудью. Рыжий продолжал равномерно сопеть. А потом, не просыпаясь, опять поменял руку под головой и повернулся на правый бок.

Теперь перед Жаккеттой возвышалась его спина, неприступная и равнодушная, как утес. Об нее можно было разбить грудь вдребезги с таким же успехом, как о борт корабля.

Жаккетта немного поерзала у подножия этой стены и, не выдержав, резко села. Рыжий спал. Жаккетта пробралась на корму, нащупала там флягу с водой и с расстройства долго пила.

Ночной ветер холодил ее разгоряченное тело. Жаккетта продрогла. Попив водички, она упрямо вернулась к рыжему под бок, прижалась к его горячей спине. Рыжий безмятежно спал.

Жаккетте стало очень обидно и жалко себя. Слезы потихоньку закапали из глаз.; Горестно шмыгая носом, она натянула свое белое покрывало, еще теснее прижалась к рыжему и в полном расстройстве чувств уснула.

Жаккетта проснулась оттого, что солнце светило ей прямо в лицо. Теплой спины рядом не было. Жаккетта полежала с закрытыми глазами, раздумывая, сразу ей сгореть от стыда или сначала все-таки разлепить на всякий случай веки.

Вдруг кто-то затряс ее за плечо.

– Жаккетта, Жаккетта, вставай! – тормошила ее Жанна. – Корабль рядом.

Жаккетта села.

«Бирюза» споро шла под синим парусом, рыжий сидел на руле.

– Боюсь, представилась прекрасная возможность проверить, правду ли написали древние авторы! – заметил он. – У нас в соседях симпатичная галера.

Жаккетта потерла опухшие от ветра и солнца глаза и посмотрела туда, куда показывала Жанна.

По волнам на всех парусах, не прибегая к помощи весел, неслась галера. Черные весла были подняты над водой, и Жаккетте показалось, что корабль растопырил руки. Чего имелось на этом судне в изобилии, помимо весел, так это флагов. Зубчатые, с длинными змеящимися концами, они реяли по ветру. Гербы на них пока еще не различались.

На корме красовался полосатый навес, напоминающий палатку. Края его были украшены фестонами. А с носа вызывающе глядели на мир жерла пушек.

– И все равно она мне не нравится! – заявила Жаккетта, рассмотрев расфуфыренный корабль.

– А уж мне-то как не нравится! – подхватил рыжий. – Просто ругаться при дамах не хочется.

– Но она же такая красивая! – возмутилась Жанна. – Вы просто предвзято к ней относитесь, это нечестно!

– Зато правильно! Этот утюг только за счет галерных рабов и берет, – зло бросил рыжий. – Когда есть кому веслами орудовать, много ума не надо, чтобы ветер ловить!

– А чья она? – спросила Жаккетта. – Нам хорошо или плохо, что она здесь?

– Удивительно мудрые вопросы! – то ли одобрил, то ли съехидничал рыжий. – Вам, может быть, и неплохо, а мне так совсем нехорошо. А чья она, пока не понятно. Но христианская, судя по всему.

– А почему вам нехорошо? – поинтересовалась Жанна.

– Потому что командовать этой галерой меня никто не поставит, а приставить к веслу наверняка найдутся желающие. А это очень неприятное занятие, ворочать весло на галере, поверьте уж мне на слово.

– А почему неприятное? – не поверила на слово Жанна.

– Потому что гребцы прикованы, к скамьям, по несколько штук на одной. А у каждого надсмотрщика длинный кнут, достающий спину любого. И грести приходится, если капитану нужна скорость, целый день, а то и больше.

– Да быть такого не может! – возмутилась Жанна. – Человек просто не может столько грести.

– Ну почему же, может. А если гребцу становится дурно, он даже получает кусочек хлеба, вымоченный в вине. Ну уж если после этого он не укладывается в ритм, могут выкинуть за борт. Проще взять нового раба.

– Вы с таким знанием дела рассуждаете об этом… – заметила Жанна. – Приходилось грести?

– Приходилось! – кивнул рыжий. – Теперь, глядя на подобные галеры, я испытываю чувство счастья, что меня там нет.

– И вы укладывались в ритм? – спросила Жанна.

– Нет. И меня выкинули за борт.

– Ну и как же вы выбрались?

– Я хорошо плаваю!

– А почему мы не убегаем? – вмешалась в разговор Жаккетта, у которой галера теперь вызывала чувство страха, хотя шансы, что она окажется на ней в качестве гребца, были равны нулю.

– Мы затаились! – хохотнул рыжий. – Прячемся. А точнее говоря, ничего не делаем, позволяя «Бирюзе» спокойно продолжать свой путь, и не обращаем на соседку никакого внимания. Чтобы этот напряженный момент прошел более приятно, ты, Нитка Жемчуга, можешь подкрепиться и не урчать пустым животом.

Подкрепиться Жаккетта была всегда согласна. А вот подковырка рыжего вызвала сложные чувства. С одной стороны, хотелось треснуть его изо всех сил и за насмешку, и за ночные страдания. Но, с другой стороны, не хотелось… Вот и разберись в собственной душе…

Жанна тоже мучалась сомнениями. С одной стороны, чистое безумие сидеть на какой-то хлипкой посудине, когда рядом проходит такое роскошное современное судно. Тем более христианское. А с другой стороны, где гарантии, что оно будет заходить на Кипр? У рыжего пирата хоть какие-то обязательства перед нубийцем есть, ради которых он худо-бедно, но везёт их в нужное место.

Хотя все тело болит от ночевок в скрюченном виде. И кожа от ветра загрубела. И арабское покрывало от загара не спасает, нос, того и гляди, облупится. А там такой красивый навес на корме. Как бы смотрелась она под ним в своем платье… И волосы можно было бы распустить, надоела эта коса вокруг головы сил нет… Но ведь Кипр недалеко…,

– Чтобы лицо не так страдало от ветра, – сказал рыжий, снова прочитавший ее мысли, – можете взять глиняную плошку, что в ящике, на котором вы сидите. В ней жир. А покрывалом укутайтесь, чтобы только глаза виднелись, как делают наши друзья из пустыни. Это принесет мне массу страданий, ибо я буду созерцать только ваши прекрасные глаза, лишившись вида остальных прелестей. Но я приношу себя в жертву ради великой идеи!

Жанна молча полезла в ящик искать плошку.

Галера прошла мимо, то ли действительно не заметив их, то ли не обратив на такую мелочь внимания.

За исключением встречи с галерой, день прошел тихо.

Жаккетта была бы рада попадаться рыжему и на глаза и на язык, но разве это возможно. Вечером, когда солнце грозило вот-вот плюхнуться в волны, рыжий долго колдовал на корме над пойманной Жаккеттой рыбиной. После того как она подсолилась, пират подвесил ее к мачте, где она подвяливалась на солнышке. Теперь он доводил макрель до ума, намереваясь поразить дам получившимся яством.

– Прошу к столу! – позвал он изголодавшихся девиц.

Жаккетта, вся измучившаяся в ожидании еды, первая начала нетерпеливо пробираться на корму. И надо же так, впопыхах зацепилась за ящик и шлепнулась. Хорошо еще, не за борт. Но и не в самое удачное место на лодке – прямо лицом рыжему в колени.

– Видишь, как славно? – невозмутимо сказал рыжий, просто отодвигая подальше разделочную доску с рыбой. – Не я, так нос бы разбила.

От толчка у Жаккетты вывалился наружу крест, подаренный Абдуллой.

Рыжий его тут же заметил:

– Красивая вещица. Давайте есть, а потом поговорим о драгоценностях.

Проклиная и рыбу, и лодку, и рыжего, Жаккетта поднялась и села. Нос действительно остался целым, но все равно болел.

Аккуратно перемещаясь между тюками, мешками и ящиками, к ним присоединилась Жанна.

Рыбу Жаккетта проклинала зря. Она светилась янтарным цветом от жира и просто таяла во рту. Даже Жанна признала, что никогда не ела ничего более вкусного. Жаккетта уплетала за обе щеки и гордилась, что именно она поймала такую вкусную вещь.

Когда от макрели остались лишь воспоминания и тяжесть в желудке, рыжий сказал:

– Покажи крест.

Жаккетта нехотя сняла крестик с шеи и протянула рыжему. Но цепочку не отпускала.

Жанна заинтересованно придвинулась поближе и тоже стала рассматривать. Легкое чувство зависти кольнуло ее – крест был очень красивый.

– Откуда он у тебя? – спросила она.

– Абдулла подарил.

– Это за то? – угадал рыжий.

– Да! – не стала расшифровывать Жаккетта. Какая госпоже Жанне разница, за что подарил ей крест нубиец.

– Неужели он такой богатый? – с недоверием спросила Жанна.

Если бы крест Жаккетте подарил шейх, было бы все понятно, но этот противный Абдулла…

– Абдулла богаче иного христианского князя! – засмеялся рыжий. – У него была удивительнейшая особенность безупречно выполнять самые безумные поручения своего господина и при этом не забывать про собственные интересы.

– А почему была? – возмутилась Жаккетта.

– Потому что теперь некому давать ему безумные поручения. Теперь он сам себе господин.

– Странно… – кисло сказала Жанна. – Богатые и щедрые невольники, бедные скупые князья… Мир перевернулся, и к чему мы катимся, не ясно даже Богу. Все-таки раньше было правильнее.

– И раньше был страшный бардак! – утешил ее рыжий. – А вещица изумительная. Если я что-то понимаю, а я понимаю, то ему цены нет. То есть цена-то, конечно, имеется, но второго такого креста не найти.

– Почему? – удивились и Жанна, и Жаккетта.

– Он же не такой уж и большой! – придирчиво заметила Жанна.

– Его ценность не в размерах.

Рыжий поднял ладонь с крестиком так, чтобы заходящее солнце его осветило. Заиграл красным пламенем рубин, засветились теплыми опаловыми боками жемчужинки.

– Рубин здесь довольно обычный, – сказал рыжий. – А вот жемчуг нет. Видите, какого он чудесного розового оттенка и безупречной формы?

Жанна и Жаккетта, заворожено глядя на крест в его ладони, кивнули.

– Это знаменитая «золотая роза».. Жемчуг, ожерелий из которого не носят даже королевы.

– Почему?! – в один голос воскликнули девушки.

– Потому что он страшно редок и так же дорог. Из «золотой розы» делают серьги, кулоны, кольца абсолютно запредельной стоимости. Его никогда не мешают с другим жемчугом. Жемчужинки на этом кресте небольшие, но их аж девять. Девять «золотых роз»! Я не думаю, что это прихоть ювелира. Будь это его жемчуг, он бы сделал девять дорогущих подвесок и обеспечил безбедную жизнь своим внукам и правнукам; Значит, Абдулла заказал крест именно с девятью «золотыми розами», которые сам где-то достал. Широко, ничего не скажешь!

Рыжий вернул крест Жаккетте, и она быстро надела его обратно на шею.

– А каким еще бывает жемчуг? Откуда он берется?

– Давайте-ка располагаться на ночь! – предложил рыжий. – А я буду рассказывать то, что узнал от арабов.

Девушки заняли ставшие привычными места.

– За тремя Аравиями, там, где начинаются моря, доносящие корабли до далекой Индии, в заливе у большого острова, напротив земель, где изготавливают одежду, которую так любил носить пророк Мухаммед, и где правят вожди из племени бану набхан… – прямо как сказку начал свою историю о жемчуге рыжий.

– А вы не боитесь? – неожиданно перебила его Жанна.

– Чего не боюсь?

– Что после такого полного объяснения мы расскажем, где можно добыть жемчуг нашим купцам, и они рекой потекут туда?

– Не боюсь! – Рыжий зашевелился, устраиваясь поудобнее. – Просто порекомендуйте этим купцам перед путешествием обзавестись башмаками из кожи саламандры, потому что у тамошних племен есть милый, но некультурный обычай поджаривать незнакомцам пятки. Так что массовое появление в тех местах купцов и ювелиров исключено. Самое смешное, арабы и персы жалуются, что в тех местах жемчуг почти на корню скупают индийские торговцы, а потом часть его попадает в ту же Европу кружным путем, через Индию и Китай. Ну вот, в том заливе на дне морском и добывают лучший в мире жемчуг.

– Как это на дне? – удивилась темная Жаккетта.

– Вот так, моя ненаглядная Нитка Жемчуга, из раковин. Какие-то раковины несут в себе жемчужины, какие-то нет. Все свершается по воле Аллаха. Кстати, ту страну зовут «Земля, где куры кормятся жемчугом». А почему вы не спрашиваете почему?

– Почему? – послушно сказали девицы.

– Потому что так проверяют стойкость цвета жемчужины. Если она побывала в желудке курицы и не изменилась, то, значит, ее цена будет соответствовать красоте. Кроме этого, хорошему жемчугу идет на пользу такое испытание, он становится еще лучше.

Рыжий опять повернулся.

– Круглый, матовый нежно-розовый жемчуг зовут «джавахир». Это и есть «золотая роза», королева жемчужин. Пониже рангом, в титуле принцессы-наследницы, идет «набати». Он более густого розового цвета. Дальше идут принцессы королевской крови «зуджаджи» – белые блестящие жемчужины. В качестве герцогинь и графинь выступают голубоватые «самави». Титул виконтессы присвоим голубому жемчугу «санка-баси», а самый последний сорт – «калябия», серо-зеленый, грязноватый такой, оставим за баронессами.

Жанна злорадно вспомнила баронессу де Шатонуар.

– Это цвет. Но есть еще и размер, – продолжал рыжий. – Захожу я как-то к знакомому торговцу, который все на бедность жаловался, божился со слезами на глазах, что даже нищим подать нечего, а он, мошенник, жемчуг в своей лавке ситом сеет. Пришлось облегчить ему труд.

– Вы нам о жемчуге рассказывайте, а не о своих подвигах! – мягко попросила Жанна. – Может быть, бедный торговец вам не врал. Насколько я знаю, подавать милостыню жемчугом все-таки не принято.

– Вот я и говорю, по размеру жемчуг на ситах распределяют. Самый крупный – «рас», затем «бати», «зиль» и «сахтит», – сказал рыжий. – И конечно, ценится жемчужина за форму. Наиболее красивый, безупречно круглый, называют «джайун». Чуть похуже именуется «хашн», а не имеющий законченной круглой формы «фулява». Ниже его «бадаля», еще ниже «наим» и последний «бука». Простите, у меня горло пересохло. Рыбка просит воду.

Рыжий встал, напился и продолжил:

– Тот, что на кресте у Жаккетты, простите, несравненной Хабль аль-Лулу, «джавахир джайун», сомнений нет. Вот только размер я не назову. Для «рас» он все-таки мал. Скорее «батн»: Купцы говорят, что жемчуг хорошо родится в те годы, когда на море много штормов. Кстати, у римлян «золотой розы» практически не было, иначе они бы обязательно включили ее в свой список символов. Но как раз розового жемчуга там и нет. Есть белый – символ свободы, зеленый – счастья, желтый – богатства и даже коричневый, который символизировал почему-то мудрость. А вот розового нет! Мусульмане не любят желтый жемчуг, он не идет женщинам.

– А у меня, между прочим, есть ожерелье из белого жемчуга! – с вызовом сказал Жанна, раздраженно ворочаясь на носу. – Крупного и круглого. К каким сортам вы его отнесете?

– Если вы правильно описали, – игнорируя вызов, сказал рыжий, – то это «зуджаджи рас джайун». Поздравляю вас, прекрасное ожерелье. Носите его почаще, жемчуг любит тепло тела. Давайте завершим наш интересный вечер и отдадимся сну. Спокойной ночи, мои прекрасные жемчужины!

Жанна, немного утешившись, что ее ожерелье, которое хранится сейчас в нижней юбке, такое же ценное, как и Жаккеттин крест, уснула.

А Жаккетта, засыпая, думала: надо же, как странно получается, самое дорогое в ее жизни украшение подарили ей не за любовь, а за дружбу. Ну все не как у людей!

Глава XXVI

Кипр.

Для Жанны в этом слове, как в затянутом узле, сосредоточились все нити жизни. Кипр виднелся впереди – и холодок полз по спине.

Даже в Ренне, в сердце Бретани, он казался не таким далеким, как здесь. Ведомая волей, она все-таки сумела преодолеть это громадное расстояние, непостижимое в мерках трезвой, обычной, размеренной жизни.

Только желание, глупое желание, неистребимое желание вело ее к далекому острову.

И ведь довело, зашвыривая по пути в. такие места, откуда и возврата, кажется, не будет. Вот он Кипр – уже видна зеленая точечка на горизонте.

И страшно, словно это мираж, остров яблок Авалон, пристанище фей и рыцарей без страха и упрека… А нет никакого Кипра, никакого Марина, все сон… Морская гладь разверзнется перед лодкой и не даст ей, Жанне, добраться до человека, к которому она так рвалась.

Но не может же быть сном ноющая от сидения в лодке спина, синяк на локте!

Жанна ничего не видела и не слышала. Вся она превратилась в одно напряженное ожидание того момента, когда нос «Бирюзы» ткнется в берег Кипра. Кипра!!!

Она сидела, смотрела и смотрела на пятнышко вдалеке.

Рыжий и Жаккетта ее не трогали. Они тихонько болтали. Про госпитальеров.

Правда, слово «болтали» тут неуместно. Говорил в основном пират. Жаккетта лишь изредка вставляла слово. Ей было все равно, про что слушать, про рыцарско-монашеский орден или про выращивание савойской капусты. Лишь бы время шло.

Тему выбрал рыжий. Он мудро рассудил так: поскольку Плутарх в девственной девичьей – голове ассоциировался теперь только с определенными действиями, и то Жаккетта каждый раз почему-то мучительно вспоминала его имя, забивать ее голову другими великими мужами древности совсем не стоит, хотя бы ради того, чтобы девушка не страдала. А иоанниты хоть каким-то боком имели отношение к Кипру.

– Я думаю, историю эту надо начать с того момента, когда наши доблестные рыцари помчались отвоевывать Гроб Господень. Ты, звездочка, знаешь, как это было?

– Да! – уверенно кивнула Жаккетта. – Английский Ричард Львиное Сердце, наш Карл Великий и дедушка госпожи Жанна набрали войска, сели на корабль и поехали за море к Иерусалиму, где греки с арабами в главный храм сокровищ наволокли и крышу золотом покрыли. Они, значит, всех этих схизматов и мусульман разогнали и сокровища забрали. И крест там поставили. Дедушка госпожи с того золота, что он с купола пообдирал, еще земель прикупил, только их отняли у отца, госпожи, за то что плохо королю служил.

На счастье Жаккетты, задумчивая Жанна, погруженная в себя, не слышала народную версию подвигов ее крестоносных предков.

– Я и не предполагал, что твои познания столь глубоки! – заметил рыжий.

Жаккетта зарделась от похвалы.

– Ну ладно, главное ты знаешь. Но, пожалуй, я начну пораньше. Задолго до походов веры в святом городе Иерусалиме был небольшой госпиталь, где паломники получали помощь. Судьба у госпиталя была тяжелой, его несколько раз разрушали, а братьев изгоняли, но госпиталь цепко держался за жизнь. Когда Иерусалим взяло Христово воинство, а глава монашеского братства, помнится, Жерар его звали, деятельно участвовал в этом деле, помогая изнутри, его помощь не осталась неоцененной. И появился орден иоаннитов. Потихоньку скромные монахи стали неплохими вояками. Да такими, что известный всем, точнее, неизвестный тебе Салах ад-Дин…[16]

– Как же неизвестный! – возмутилась Жаккетта. – Этого Саладина дедушка госпожи на турнире в Гранаде победил!

– Да? – удивился рыжий. – Не знал. Ну вот, а чуть раньше этого трагического для Салах ад-Дина дня он изгнал крестоносцев из Иерусалима. О его благородстве ходят легенды, но вот госпитальеров он по каким-то причинам не любил. И в плен их не брал.

– А куда девал? – удивилась Жаккетта.

– Вырезал, – коротко объяснил рыжий. – Это говорит о том, что напакостили они там изрядно. Но зато уж крепости держали до последнего, и Крак де Шевалье пал только в тысяча двести семьдесят первом году, а Акка была христианской еще двадцать лет после этого. Именно госпитальеры прикрывали отход и на корабли взошли последними, унося раненого великого магистра.

И первое время они отсиживались именно на Кипре. Потихоньку на верфях Лимасола построили собственный флот. Но им и Лузиньянам было, естественно, тесно. Учитывая основательность госпитальеров, это можно понять. Но тут почтенный гражданин города Генуи, промышлявший на своих судах грабежом и разбоем, то есть мой коллега, обратил внимание тогдашнего великого магистра на остров Родос. Боюсь, им руководили не святые чувства – уж больно с него удобно чистить Левант.

Жаккетта с умным и независимым видом слушала, радуясь, что оказалась вполне на высоте и поразила знаниями рыжего.

Он ни полусловом, ни полувзглядом не намекнул, что слышал, как она вздыхала ночью под его боком.

Жаккетте было немного стыдно и досадно, что она ошиблась в его намерениях.

– Орден вцепился в Родос своими цепкими когтями и прочно там обосновался. Но рано или поздно ему придется либо уйти, либо погибнуть. Шансов у него практически нет.

– Ты сильно не любишь иоаннитов? – спросила Жаккетта.

– Да нет, – удивился рыжий. – Я люблю или не люблю людей. Страны и организации вызывают у меня другие чувства.

– Ты вообще, как я погляжу, с мусульманами общаешься! – заметила Жаккетта. – Словно и не христианин!

– Милая жемчужина! – Рыжий с хрустом потянулся. – Меня много раз пытались отправить на тот свет собратья по вере, и много раз протягивали руку помощи верящие в других богов. Хотя не скажу, что не было и наоборот.

– Ну, ты же пират! – заявила Жаккетта. – А госпитальеры – серьезные люди. Они ради веры живут.

– Да? – хитро прищурился рыжий. – Было время, когда папа даже пригрозил госпитальерам вместе с тамплиерами отлучением от церкви. За то, что имели договор с ассасинами..[17]

– Какими убийцами?

– Теми самыми. Ну, или исмаилитами. В преданиях про дедушку госпожи Жанны такие не встречались?

– Нет… – удивленно сказала Жаккетта.

– Понятно! – кивнул рыжий. – Они, наверное, разбегались при его появлении и в историю не попали. Видишь ли, рыбка, примерно тогда, когда Карл Великий штурмовал твердыни Иерусалима, там же, в горах, засел в крепости Аламут один нехороший человек, который называл себя Старец Горы. Он был вождем исмаилитов, которые признают духовным главой мусульман Исмаила и его потомков.

– А кто этот Исмаил?

– Как приятно общаться с девушками. Исмаил – это один из многочисленных потомков родственников пророка Мухаммеда. Понятно?

– Понятно! – кивнула Жаккетта. – И что делал твой Старец Горы?

– У него было много сторонников в городах, а главное, в крепости он имел целое войско молодцов, которые по его приказу готовы были и убить, и умереть. Что они и делали. Вот этих-то молодцов и звали ассасинами. Они гадили исподтишка, поэтому, сама понимаешь, бороться с ними было трудно.

– А может, господина эти убийцы и убили? – решила вдруг Жаккетта. – Тоже исподтишка, прямо как ты говоришь.

– Да нет, не эти. Этих давно уже. нет. Разве что по примеру Старца Горы в пустыне Старец Песка завёлся… Боюсь, руку к этому делу приложила личность.

– Куда менее выдающаяся, – покачал головой рыжий. – А ты любила Али?

Сначала Жаккетта даже не поняла, о ком он спрашивает. Потом догадалась, что Али – это шейх.

– Тебе-то какая разница! – бросила она.

– Интересно, – невозмутимо сказал рыжий.

– Не скажу! – отрезала Жаккетта.

– Жаль, – заметил небрежно рыжий. – Значит, не любила…

– Любила, не любила – не твое дело! – возмутилась Жаккетта. – Он знаешь какой был? Как сверкнет глазами – так все разбегаются, чтобы не зарубил под горячую руку. А добрый на самом деле! И ласковый!

– Видно, любила… А зачем сбежала? – опять спросил рыжий, насмешливо, но внимательно поглядывая на нее.

Жаккетта вдруг резко устала от этого разговора. Усталость просто упала ей на плечи, придавила к земле. Сразу все стало безразличным, тусклым и унылым.

Она безнадежно махнула рукой и сказала:

– Какая разница! Все равно господина больше нет!

– Значит, не любила… – мягко сказал рыжий.

– Слушай, отстань, а? – попросила Жаккетта. – Вас любить – себе дороже! То за задницу ущипнете, то еще как – нибудь в душу плюнете.

– Хорошая память… – заметил рыжий.

– Если бы я тебе на заду синяк поставила, ты бы тоже долго помнил! – взорвалась Жаккетта.

– Познакомиться хотел! – улыбнулся рыжий.

– Вот и познакомились!

Жаккетта оскорблено отвернулась. Вся ее ненависть к рыжему вернулась и забушевала с новой силой. Слезы навернулись на глаза, и Жаккетта, вцепившись в борт так, что пальцы побелели, заплакала. Она делала нечеловеческие усилия, чтобы не шмыгать носом и не выдать рыжему, что плачет.

«Любила – не любила! Я же не интересуюсь, по сколько девок у него в каждом порту! Познакомиться хотел! Сволочь рыжая! Пусть вон госпожу своими расспросами донимает и улыбается сколько влезет! Господи, ну какая же я дура, уши развесила, как же, про госпитальеров рассказывают! Он же меня как человека и не видит, я для него живая диковинка, как певчая сойка из клетки! Любимица шейха Али! Нитка Жемчуга! Вот и лезет с расспросами! Ненавижу! Не-на-ви-жуШ»

Теперь на борту «Бирюзы» царило гробовое молчание.

В этот день они до Кипра так и не доплыли.

– Может быть, будем дежурить по очереди? – спросила Жанна вечером. – Ведь остров близко!

– Нет, эту ночь мы вполне обойдемся без дежурного, – решил рыжий. – Остров еще далеко.

Жаккетта молча и равнодушно поела, завернулась в покрывало и устроилась на своем месте, не обращая внимания на твердость настила и ставшую привычной боль в спине от скрюченной позы.

Улеглись и остальные.

Ночью в полусон-полудрему Жаккетты вторгся шум. Она чуть-чуть приоткрыла глаза и увидела, что рыжий поднялся, чтобы проверить, все ли в порядке.

Убедившись, что все нормально, он немного посидел на корме, достал флягу и глотнул воды. Затем вернулся обратно на спальное место, но перед тем как лечь, приблизился к Жаккетте и погладил ее по щеке тыльной стороной ладони. Ладонь была гладкая и теплая, а костяшки твердые.

Жаккетта так и не поняла, зачем он это сделал. Извинялся?

В гробовом молчании грозил пройти и следующий день.

Но молчать рыжему было скучно. После исполнения всех обычных утренних дел, когда девушки уселись на привычные места и приготовились опять целый день пялиться в море, он, не обращаясь конкретно ни к кому, сказал:

– Кстати, госпитальеры, о которых мы говорили вчера, лишь слабая тень другого могущественного ордена, ордена Храма.

– Это которые храмовники-чернокнижники? – не выдержала и спросила Жаккетта.

– Да, они, – подтвердил рыжий.

– А почему слабый отблеск?

– Потому что тамплиеры были значительно богаче, сидели в Европе и считали, что могут жить так, как им хочется.

– Поклоняться сатане, устраивать шабаши и убивать младенцев? – уточнила Жаккетта.

– Выкинь эту чушь из головы! – посоветовал ей рыжий. – Просто они думали, что могут не считаться с властью и в гордыне допустили, что их враги объединились. Король Франции очень хотел пополнить свой кошель, папа римский тоже был не против утяжелить свой, вот они сообща и провернули это дело. Ведь тамплиеры скопили в своих руках столько золота, сколько не снилось и Гаруну аль-Рашиду. Только королю досталось не так уж и много. Основная масса ценностей испарилась.

– Как испарилась? – вмешалась Жанна.

– Вот так. В казну поступили крохи, по сравнению с тем, на что рассчитывали.

– Так они, храмовники, наверное, проели все… – сказала Жаккетта. – Туда – сюда…

– Не проели, милая, – мягко сказал рыжий. – Спрятали. Они ведь получали доходы от земель, городов и замков, а в их хранилищах при храмах держали ценности многие знатные люди.

– Да, я припоминаю, – сказала Жанна. – Даже английская корона хранилась в Париже, в храме ордена. Так ведь?

– Именно так! – подтвердил рыжий. – Кстати, на Кипре тоже были владения, принадлежащие ордену. И тоже был процесс над здешними руководителями, они успешно взошли на костер. Но и тут казна тамплиеров оказалась неприлично пустой. Судьба свела меня как-то с одним типом из семьи Дюрфор де Дюра. А у них, пока был орден, кто-то обязательно состоял в тамплиерах, так сказать, наследственная тамплиерская фамилия. Он по пьяному делу упомянул, что часть сокровищ тамплиеров на Кипре спрятана, неподалеку от Лимасола, в одной из пещер Троодбса.

Глаза у Жанны загорелись.

– И вы знаете, как найти эту пещеру?

– Знаю, – безмятежно сказал рыжий. – Он довольно подробно ее описал.

– И вы ни разу не пытались ее отыскать? – ахнула Жанна.

– С той поры я был далековато от Кипра, – пожал плечами рыжий.

– Но давайте их найдем! Ведь сейчас мы будем на Кипре! Это же сокровища!!!

Жанна уже видела темную пещеру, в глубине которой грудами лежит золото и драгоценные камни.

– Душа моя, несравненная госпожа дё Монпеза! – Рыжий никак не загорался желанием добывать на Кипре клад тамплиеров. – У вас мало неприятностей из-за чужих сокровищ?

– Но ведь глупо знать, что где-то лежат ценности, и даже не попытаться достать их! – возмутилась Жанна.

– Кто из нас, интересно, пират? Feminio praedae et spoliorum ardebat amor! – сказал рыжий. – Вергилий.

– Чего?! – в силу необразованности Жаккетта имела полное право спросить и, конечно, спросила.

– «Она пылала чисто женской страстью к добыче и грабежу», – любезно перевел рыжий.

– Ах так! – вспыхнула оскорбленная Жанна. Жаккетта даже восхитилась нахальством рыжего: и госпожу довел, злодей!

– Не злитесь, прекрасная Жанна, это вам не идет! – насладившись зрелищем красной от гнева Жанны, сказал рыжий. – Просто веры тому сообщению очень мало. Согласен, часть необнаруженных тогда ценностей где-то надежно спрятана. Возможно, до сих пор. Тогда ведь по ордену ударили крепко, много людей погибло, и не только официально, на кострах, но просто в ходе следствия. Так что слухи о кладах тамплиеров вполне достоверны. Но вот то, что рассказал мне огрызок семьи де Дюра, на веру брать не хочется. О таких вещах не болтают в кабаках, а я более чем уверен, что эту историю до меня он рассказал еще десятку собутыльников. Так что мне не улыбается лазить по солнцепеку в горах и пугать там греющихся на камнях змей. Я живу честным разбоем.

– И все-таки жалко… – вздохнула Жанна. Жаккетта вздохнула вместе с ней. За компанию.

Глава XXVII

Как и представляла Жанна, «Бирюза» ткнулась носом в берег одной из бухточек залива Эпископи юго-западного побережья Кипра. Точно так же, как ткнулась бы в любой другой остров. Правда, именно на этом кусочке побережья, по преданию, вышла из вод морских на земной берег прекрасная Афродита. Может быть, как раз в этой бухте;

Гордо высились над островом, высовываясь из своих вечнозеленых кустарниковых воротников, вершины Троодбса – главного хребта Кипра, вздыбленные вверх в давние времена вулканической деятельностью.

Хотя по юго-западному побережью острова было раскидано немало деревушек, прямо на берегу не стояла ни одна. Наученные горьким опытом, небольшие селения, не имеющие возможности, как крупные города, надежно защитить себя и свои пристани, предпочитали с-моря не обнаруживаться. Все они прятались среди холмов и зеленых рощ подальше от берега.

Жанне и Жаккетте удалось все-таки хлебнуть моряцкой доли. Когда остров был рядом, рыжий посадил их на. весла и заставил грести. С греблей девицы справились довольно успешно, даже ни одного весла не потеряли. Со стороны это смотрелось очень интересно: голубая лодка приближалась к берегу, похожая на странную птицу, с шумом и плеском вразнобой загребающую черными лапами.

– Более позорного прибытия на сушу я и не упомню, – хмыкнул рыжий, бросив тщетные попытки добиться от гребчих слаженности. – Ну ладно, в жизни надо все испытать.

Появление «Бирюзы» отметила только любопытная ящерица, выскочившая на камень.

– Ну, вот мы и прибыли! – объявил рыжий, взявший за правило озвучивать все их перемещения, будь то водворение на борт «Козочки», «Бирюзы» или берег Кипра. – К сожалению, праздник цветов уже прошел, а праздник вина будет только в сентябре, а то мы могли бы неплохо повеселиться.

– Нам нужна гостиница! – умоляюще сказала Жанна, с ужасом оглядывая себя. – Боже, я похожа на… на…

– На крокодила? – любезно пришел на помощь рыжий.

– Нет, спасибо! – отказалась от предложенного сравнения Жанна. – На нелюбимую невольницу престарелого арабского уборщика мусора, давным-давно разорившегося.

– Вам виднее… – не стал спорить рыжий. – Сейчас я, пардон, прогуляюсь по вон той кипарисовой рощице, чтобы вспомнить о Плутархе в нормальных условиях, а потом мы доплывем до ближайшей деревни с гостиницей.

Владелец маленькой гостиницы в деревушке у дороги, ведущей от Пафоса по побережью залива Эпископи, минуя мыс Гато с его озерами, к Лимасолу, находящемуся на южном побережье в заливе Акротири, был очень удивлен, когда к нему явился невесть откуда свалившийся наглый рыжий молодец в сопровождении двух закутанных с головой арабских женщин. И снял три лучшие смежные комнаты, куда затребовал неимоверное количество кувшинов горячей и холодной воды.

Предметом гордости хозяина был тот факт, что в деревне все дома были одноэтажными, из сырцового кирпича, с земляными полами, а его гостиница была сложена из камня, имела два этажа и деревянные полы в комнатах для постояльцев. И в каждой комнате он смог поставить по кровати, сундуку и шкафу, что свидетельствовало о солидности заведения и состоятельности владельца.

Остановившиеся в гостинице загадочные женщины сидели (впрочем, как и полагается мусульманским женщинам) взаперти, а рыжий спустился вниз к хозяину. Он приказал принести в комнаты обильный ужин и заплатил за все вперед полновесной золотой монетой, чего никак нельзя было ожидать, глядя на его скромную, хоть и добротную одежду.

Хозяин молча удивлялся, держа рот на замке. Мало ли кто бродит по миру и кого заносит на славный остров Кипр? Главное, люди платят, а там хоть трава, не расти.

Рыжий выспросил про дела в округе, рассказал хозяину пару баек и, попросив еще горячей воды, поднялся к себе.

Троица вела себя тихо.

Ночь прошла спокойно.

Ранним утром хозяина гостиницы чуть не хватил удар. Нет, постояльцы не сбежали и даже не устроили скандала. Просто со второго этажа его заведения неторопливо спускалась по лестнице прекрасная дама в невероятно красивом платье. Ее золотистые локоны водопадом сбегали по спине, красоту шеи, рук, ушей оттеняли дорогие украшения. Белизна рубашки подчеркивала слегка загорелую кожу.

Хозяин перекрестился, надеясь, что видение рассеется, но красавица приближалась прямо к нему;

– А-а… это… ваши спутники еще того? То есть спят? – спросил он, заикаясь.

– Вы говорите по-французски? – произнесла дама. Чтобы владелец гостиницы да не говорил на языке постояльца, будь он хоть пацинак из племени, которое всю жизнь проводит в повозках, перевозит свои жилища с места на место и питается стыдно сказать чем!

– Конечно, госпожа! – поклонился хозяин.

– Подскажите мне, пожалуйста, где находятся владения семьи Фальеров? – спросила красавица.

– Так вот же, буквально за деревней, если по той дороге пойти! – нервно обрадовался хозяин, тыча пальцем в нужную сторону. – Это одно из их любимых поместий, больно уж виноградники здесь хороши. Господин Марко по делам в Лимасоле, а господин Марин сейчас здесь…

– А экипаж у вас взять можно? – поинтересовалась дама.

– Нету сейчас… – развел руками хозяин. – Если вы к Фальерам, то тут пешком недалеко, буквально за околицей.

– Ну хорошо, пожалуй, прогуляюсь до завтрака! – улыбнулась дама. – Скажите моим людям, когда они проснутся, куда я пошла.

И Жанна покинула гостиницу.

Было еще рано. И рыжий, и Жаккетта спали беспробудно, отсыпаясь за все путешествие на «Бирюзе». Жаккетта, кроме того, весь вчерашний вечер приводила госпожу в порядок, отмывая с нее дорожную грязь. А потом всю ночь возилась с платьем, стирала и сушила рубашку, словом, делала все, чтобы Жанна утром довела владельца гостиницы до полуобморочного состояния. И сейчас ее не могла разбудить даже пушечная канонада.

А Жанна так и не смогла уснуть.

Сейчас она шла в сторону, указанную владельцем гостиницы, и чувствовала, как ее бросает то в жар, то в холод. Ей хотелось ущипнуть себя, чтобы убедиться, что это не сон. Деревья настоящие, дома настоящие, дорога настоящая.

«Господин Марко уехал по делам в Лимасол, а господин Марин здесь». Боже мой, как просто он это сказал!

Жанна почти бежала, насколько это было возможно при длинных юбках и восточных туфлях без задников. Еще несколько шагов – и замок Марина появится во всей красе.

Деревня кончилась. Дорога змеилась вдоль берега, по правую руку сквозь рощицы ал опекой сосны и стайки кипарисов виднелось праздничное море. По левую шли виноградники, заползая на пологие склоны.

Жанна в смущении остановилась. Замок не был похож на замок. Довольно грубое однобашенное строение из блоков плохо отесанного известняка возвышалось невдалеке. Других поместий поблизости не было. «Пусть такой!» – подумала Жанна.

Из ворот поместья вышел высокий человек и пошел по этой же дороге, направляясь в деревню. Сердце Жанны узнало и рванулось к нему. К Марину! На ослабевших ногах Жанна медленно пошла навстречу.

По дороге шагал Марин. Загоревший, одетый совсем не так изысканно, как в Бретани, но это был он. Марин куда-то торопился и шел размашистым шагом, уставившись на дорогу и не обращая внимания на то, что творится вокруг.

«Верхом же быстрее!» – почему-то промелькнуло в голове у Жанны.

– Доброе утро, Марин! – пролепетала она. Марин Фальер оторвал глаза от дороги, увидел девушку и резко остановился.

– Жанна?!

Как бритвой полоснул по сердцу Жанны этот возглас. Удивления в нем было больше, чем радости.

Жанна вдруг с ужасом представила: а если подол ее платья чуть приподнят и видны желтые туфли? И голые пыльные пятки? О ужас!

Она судорожно одернула юбку (которая, впрочем, прекрасно все закрывала и до этого).

– В вашей гостинице нет экипажей. Представляете? – пытаясь улыбнуться, сказала Жанна. – А меня вот на Кипр занесло. Почти чудом…

Марин тоже немного пришел в себя.

– О, это замечательно! – . сказал он. – Наш остров стоит посмотреть. Вы надолго? – Он галантно предложил Жанне руку.

– Вы изменились… – тихо сказала Жанна.

– Да, заботы одолевают, – охотно согласился Марин. – А у вас как дела?

– За-меча-тель-но! – по слогам сказала Жанна. – Раз я вижу вас.

Марин насторожился. Это было видно и по глазам, и по подобравшемуся, напряженному лицу.

– Мы стоим посередине дороги, ни туда ни сюда. Давайте прогуляемся до гостиницы, я как раз туда спешу, – предложил он.

Жанна молча кивнула.

Внутренним взором она видела, как рушится ажурный белый замок, погребая под обломками чернокудрого бледного рыцаря в сверкающих доспехах. Нет больше ни замка, ни ее верного рыцаря. Королева Кипра, боже, какая чушь…

Она шла по дорожке обратно к деревне, ведомая Мариной, который рассуждал о каких-то сложностях, проблемах и бедах, и горькие мысли взрывались в ее голове: «Честнее было, если бы, любимый, у тебя обнаружилась жена и восемь детей. Я полмира прошла, чудом избежала знакомства с инквизиторским судом, меня продавали, как связку чеснока. Я же рвалась к тебе, а ты… А ты боишься меня. Я нарушаю твой покой, и у тебя одна мысль, сплавить меня побыстрее! Я тебе не нужна…»

– Жанна, у вас лицо прямо как в тот вечер в Ренне, печальное и прекрасное! – заметил, улыбаясь, Марин.

Жанна резко остановилась.

– Извините, у меня есть еще дело, я не пойду с вами в деревню! – сказала она, широко раскрытыми глазами глядя в лицо Марина.

– Здесь? – удивился Марин. – Ну-у, дело ведь может и подождать. Я думал, мы сейчас придем в гостиницу, закажем завтрак, вспомним Ренн, раз вы тут ненадолго.

– Здесь! – шепотом крикнула Жанна. – Уж лучше бы вы имели восемь детей! – И развернувшись, бросилась прямо через придорожные кусты к морю.

Марин замер на дороге. Несколько раз он крикнул:

– Жанна, вернитесь!

Но заметив, что на дороге появились еще люди, пожал плечами и пошел обратно в свою усадьбу.

Глава XXVIII

Жанна сидела на берегу моря, на большом камне, в своем красивом, никому не нужном платье и рыдала навзрыд. Волны с шипением набрасывались на берег, доставая пенистыми языками до ее подола. Жанне было все равно. Если бы волна накрыла ее с головой, она бы даже не пошевелилась.

«За что? – шептала она. – Я же душу ему отдала, а он! Здесь я ему не нужна, здесь я свалившаяся на голову неожиданность. А я-то, дура, платье выбирала, торговалась с капитаном. Божественная Жанна… Боже мой, почему я не умерла от яда еще в усадьбе шейха?»

Жанне хотелось прямо сейчас рассыпаться на мелкие кусочки, раствориться в сияющем солнце, воде и воздухе, лишь бы не чувствовать боли от равнодушной подлости человека, который был для нее всем. Куда идти с этого камня, она не знала. Везде чужая, никому не нужная. Одна-одинешенька на краю света, на сладкой земле Кипра. Как жить дальше, зачем жить дальше?

Позади раздался хруст гальки.

Слабая надежда, что это Марин, заводилась в душе Жанны. Она повернула залитое слезами лицо и увидела бредущую к ней Жаккетту. Жанна разочарованно всхлипнула и заревела еще сильней.

Жаккетта робко примостилась рядом с ней на камне. Жанна уткнулась лбом в ее плечо и простонала:

– Ну что я ему сделала?

Постепенно ее плач стал переходить в истерику. Спазмы начали сжимать горло. Теперь Жанна и рада была бы остановиться, но не могла. Она всхлипывала, захлебывалась, стонала от боли в горле, чувствуя, что каждый вздох дается все труднее и воздуха не хватает.

Жаккетта поняла, что госпоже совсем худо, и заметалась, не зная, что делать. К счастью, подоспел рыжий, который взял дело в свои руки. Он снял с пояса фляжку и насильно влил в рот Жанне немного воды.

Жанна не сразу смогла напиться, но потихоньку вода все же проникла в ее горло. Сразу стала легче. Чуть погодя Жанна смогла уже сама выпить еще воды. Постепенно спазмы утихли, и Жанна лишь изредка всхлипывала.

– Это с дороги бывает! – объяснил неизвестно кому (ведь они все трое знали, что дорога здесь ни при чем) рыжий. – Сейчас вам поспать надо, а там, глядишь, жизнь веселей покажется.

Жанна, благодарная за вранье, согласно кивала. Весь мир перед ее глазами заволокло туманной пеленой.

– Э-э, да вы сейчас, пожалуй, идти не сможете! – посмотрев на обмякшую Жанну, сделал вывод рыжий. – Жаккетта, оботри ей лицо!

Жаккетта намочила край своего покрывала в морской воде и вытерла лицо госпожи. Рыжий подхватил Жанну и понес в гостиницу. Жаккетта шла чуть позади. Если честно, то она предпочла бы, чтобы рыжий госпожу на руках не носил.

То, что госпожа Жанна не поладила со своим кавалером, было ясно без слов.

«Все мужчины – сволочи!» – сделала однозначный вывод Жаккетта, глядя в широкую спину рыжего, который вносил по лестнице Жанну наверх.

Хозяин гостиницы молча ахал в душе, строя предположения одно интригующее другого, но внешне лишь сочувственно кивал, изображая полное понимание. В самом деле, ну приболела дама с дорога, с кем не бывает? Особенно с красивыми дамами – так сплошь и. рядом. Они же нежные, как цветы. Только дунь – и вянут сразу.

Рыжий донес бесчувственную Жанну до ее комнаты, пинком открыл дверь. Ногой она зацепилась за косяк и желтая сафьяновая туфля слетела. Жаккетта подобрала ее, вошла в комнату и закрыла дверь.

Рыжий положил Жанну на кровать и сказал:

– Ей надо выспаться.

И без малейшего смущения принялся расшнуровывать корсаж ее платья.

Жаккетта уже замахнулась, чтобы треснуть этого бесстыжего, бесчувственного нахала желтой туфлей, но рыжий, не оборачиваясь, сказал:

– Положи тапок. Кто у нас камеристка, я или ты? Помогай!

Жаккетта мысленно уронила ему на голову каменную плиту, но принялась молча помогать пирату. Вместе они стянули с Жанны платье.

– Я бы, конечно, мог снять с нее и рубашку… – заметил рыжий, – но боюсь, что тогда я не доживу до утра. Ты меня либо отравишь, либо прибьешь. Снимай сама.

– Очень ты мне нужен! – фыркнула Жаккетта, стягивая с Жанны рубашку. – Да хоть целуйся с госпожой, мне-то что!

– Если бы тебе было все равно, – заметил рыжий, бросив золотистое платье на стул, – ты бы мне дыру в спине взглядом не прожгла. А тебе идет, когда ты злишься. У тебя глаза сразу темнеют.

– А вот мне рыжие не нравятся! – независимо заявила Жаккетта. – Ну, ни капельки!

– И зря. От нас женщины без ума.

– Вот и иди к своим женщинам! – посоветовала вспыхнувшая Жаккетта.

Она опять разозлилась и на рыжего, издевающегося над ней, и на себя за то, что ввязалась в разговор.

– Не хочу! – сказал рыжий. – Мне и тут неплохо.

Жаккетта прикрыла забывшуюся сном Жанну, положила ее рубашку рядом с платьем и задумалась, что же делать дальше. Позавтракать они уже успели перед тем, как отправились на поиски госпожи. Обедать еще рано. Идти куда-нибудь не хочется. Сидеть здесь без дела – тоже.

– Шутки в сторону, – сказал над ее ухом рыжий. – Предлагаю еще поспать. Лично для меня ночь была непростительно короткой.

Вот что хочется, поспать!

Рыжий угадал смутное желание Жаккетты.

– Ладно, у меня тоже глаза закрываются! – сказала Жаккетта.

В комнате Жанны, как и в комнатах, которые занимали Жаккетта и рыжий, было две двери. Одна дверь выводила в коридор, а другая в смежную комнату, где поселилась Жаккетта.

Жаккетта заперла дверь, ведущую в коридор, и вслед за рыжим вышла из комнаты госпожи. Рыжий через смежную дверь ушел в свою комнату, а Жаккетта, убедившись, что госпожа спит, прикрыла дверь, разделась и нырнула в свою кровать, чувствуя, как радуется чистое тело свежим простыням.

Глаза ее закрылись, и она сразу уснула, даже во сне чувствуя радость оттого, что спит не на тюфячке на полу, не на дне лодки, а в самой настоящей кровати.

Но прошло совсем немного времени, и она проснулась, потому что кто-то сел на край ее кровати. Ну кто? Рыжий, конечно.

– Тебе чего? – недружелюбно спросила Жаккетта.

– Двигайся! – сказал рыжий. – Уговор ведь был поспать. Я сейчас приду.

И ушел в свою комнату.

Жаккетта стрелой вылетела из кровати и, как была голая, кинулась к двери. Заперла ее на крюк и для надежности еще прислонилась спиной.

Рыжий толкнул дверь с той стороны. Дверь не открывалась, он толкнул еще сильнее.

Жаккетта уперлась пятками в пол и превратилась в несокрушимую подпорку. Толчки с той стороны прекратились.

Но не успела Жаккетта ни огорчиться, ни обрадоваться, как открылась дверь в коридор, про которую она совсем забыла. Невозмутимый рыжий появился на пороге со своей обычной улыбкой на устах и пузатой бутылкой вина в руке. —

– Очень мило с твоей стороны, что ты уступила мне всю кровать, – заметил он. – Но это излишне, мне вполне хватит и половины. Я, признаться, давно ломал голову, светлые у тебя волосы при синих глазах или темные? Фатима могла тебе так голову выкрасить, что мама родная не догадалась бы о настоящем цвете волос. Теперь вижу, что темные.

Жаккетта, которой показалось, что от смеси стыда, ярости и возмущения ее уши стали не просто красными, а огненно – алыми, отлепилась от двери и демонстративно выпрямившись, прошла к кровати.

– Буду спать, хоть ты тресни! – заявила она, забираясь на постель.

– Спи, моя радость, кто же тебе не дает! – отозвался рыжий. – А ты не хочешь убедиться, что я не крашеный?

– Не хочу! – отрезала Жаккетта, поворачиваясь спиной.

– А жаль!

Судя по звукам, рыжий бесцеремонно раздевался. Жаккетте до ужаса хотелось повернуться и глянуть хоть одним глазком, но она держалась.

– Спокойной ночи, звезда гарема!

Рыжий тоже очутился в кровати. Большой и горячий.

Жаккетте стало так хорошо, что она чуть не замурлыкала от счастья. Но вспомнив, что она ненавидит пирата, Жаккетта принялась молча выпихивать его спиной и попой. С ужасом думая, а вдруг, и правда, упадет, обидится и уйдет?

Как же, скорее кровать бы упала, чем рыжий отодвинулся на длину хоть трех овсяных зерен!

– Маленькая моя, я тебя тоже очень хочу! – заявил он. – Но не атакуй меня так сразу. Дай согреться.

Жаккетта попыталась пихнуть его локтем. Это было стратегической ошибкой. Одна рука у нее была прижата телом, вторую рыжий тут же обезвредил, после чего начал беспрепятственно изучать Жаккетту от коленок до макушки.

Жаккетта таяла от наслаждения, не забывая для порядка отбрыкиваться.

– Не женщина, а какой-то брыкучий мул, – заявил рыжий. – Ну скажи хоть словечко.

– Дурак!!! – сказала словечко Жаккетта.

Бес противоречия, крепко сидевший в ней, победил расслабившееся тело. Она вспомнила, что рыжий всю дорогу насмехался над ней, называя то птичкой, то рыбкой, то еще бог знает кем. И вообще, она его ненавидит на всю жизнь, особенно за то, что грудь гладить перестал!

– Придется целовать! – вздохнул рыжий и развернул ее лицом к себе. – В воспитательных целях.

Жаккетта уткнулась лбом в его гладкую, безволосую грудь. И подумала, что шейх-то был куда шерстистей.

– Подними личико! – попросил мягко рыжий.

– А целовать не будешь? – спросила Жаккетта, поднимая лицо.

– Конечно, буду! – утешил ее рыжий.

А целовался-то он, пожалуй, даже лучше мессира Марчелло…

Удивленная этим открытием, Жаккетта даже перестала дергаться.

– Ну что, как выражаются наши флорентийские друзья, спустим моего сокола на твою горлинку? – предложил рыжий.

«В жизни не встречала человека, который бы столько болтал!» – подумала Жаккетта и решительно заявила:

– Никогда!

– Да? – удивился рыжий, – А зачем же ты тогда ерзаешь по моему бедру? Лепестки помнешь. Есть же более естественный способ.

– Ненавижу тебя! – всхлипнула Жаккетта. – Что ты надо мной издеваешься?!

– Так, мы опять сворачиваем на старую дорожку! – сказал рыжий, и, отбросив все слова, наконец-то занялся Жаккеттой всерьез.

Такой оборот дела Жаккетте очень понравился.

Нет глупых вопросов, на которые надо давать глупые ответы. Есть ты и он, и хочется раскрыться, принять его и хоть на несколько мгновений стать единым целым в странном, дергающем душу и тело сгустке времени, принимая чужой напор и подчиняясь ему, уносясь неизвестно куда, в сладко-горькое ничто, где остро пульсирует счастье…

Сколько прошло времени – так и осталось тайной в веках. Несколько миллионов лет наверняка. Во всяком случае, до конца света и страшного суда стало значительно ближе.

«Вот и заступничество святой Бриджитты кончилось… – думала Жаккетта под аккомпанемент ровного дыхания рыжего. – Надо новую покровительницу искать. Кюре говорил по этому, как его, алфавиту иди. А кто там следующий, и не упомнишь. Надо будет спросить.

А все-таки обидно. В романах госпожи Жанны кавалеры пока даме тысячу раз в любви не объяснятся, и подойти не смеют. А здесь хоть копье к горлу приставь, ни один вразумительно про любовь не скажет, чтобы было конкретно, ясно и понятно: я тебя люблю. Коротко и ясно. А если и скажет, то наврет. Госпожа Жанна своего Марина небось и близко не подпускала, пока он все, что положено, не указал. И что? Там он был от нее без ума, а здесь, видно, хозяйство, то да се. Вот она и рыдала. И что теперь дальше будет, ни Пресвятой Деве, ни Аллаху неизвестно…»

– Да, маленькая, совсем забыл! – сообщил ей проснувшийся рыжий. – Если ты хочешь услышать, то я тебя люблю.

– А ну пошел отсюда! – разъярилась Жаккетта. – Ничего я слышать не хочу!

– Опять за старое… – потянулся рыжий. Кровать хрустнула.

– Уматывай! – категорически сказала Жаккетта. – Получил, что хотел, – и уходи. Не надо мне твоих одолжений!

– Почему одолжений? – поинтересовался рыжий и достал из-под кровати бутыль. – Разве такая роскошная женщина, как выяснилось, очень в постели горячая, не достойна любви?

Жаккетта задумалась: опять издевается или хоть капельку правды сказал?

Рыжий терпеливо ждал ее ответа.

– Когда любят, так не говорят! – заявила она наконец.

– А как говорят?

– Не так! – отрезала Жаккетта. – Так, как ты сказал люблю, про миску каши говорят.

– Да, я не прав! – согласился рыжий. – Тут не миской каши, а целым котлом пахнет!

– Я тебя укушу! – пригрозила Жаккетта.

– За что? – удивился рыжий.

– За шею! – рявкнула Жаккетта.

– Моя маленькая зубастая рыбка проголодалась, – сделал вывод рыжий. – Спешу за обедом. Любишь псито?

– Что?

– Это местная вкуснятина. Тушат мясо с зеленой фасолью. По глазам вижу, что уже, любишь.

Он поставил бутыль на пол, оделся и вышел в коридор.

«Одно слово – рыжий! – махнула рукой Жаккетта. – Такого не переспоришь!»

Повинуясь чувству долга, она тоже оделась и пошла посмотреть госпожу.

Жанна спала. В этот день она так и не проснулась.

Глава XXIX

Ночью в новолуние вода в заливах была совсем черной, как дорогой бархат. Черные кипарисы стояли на темном острове над черной водой и протыкали макушками звездное небо.

Оставив спящую Жанну в гостинице, рыжий, не давая Жаккетте опомниться и толком переварить хваленое псито, увлек ее на ночное купание. В ту же бухточку, где рыдала утром Жанна.

Летняя вода была теплой и затягивающе мягкой. Теплыми были и нагретые за день прибрежные камни.

Рыжий моментально скинул всю одежду и, фыркая как дельфин, сразу же уплыл в неизвестность по черной воде, оставив Жаккетту на берегу.

Жаккетта, не торопясь, разделась и с недоверием вошла в ночную бездонную воду. Плавала она почти никак – то есть при большом желании выплыла бы, но плавать ради удовольствия было не по ней. Расположившись на мелководье, чувствуя, как мелкие рыбешки легко тыкаются в ее ноги, Жаккетта сидела и с упоением хлопала по водному бархату ладонями, разбивая в мелкие брызги морскую гладь. По ее меркам, это было купание в полную силу.

Вдруг кто-то схватил ее за ногу и дернул. Жаккетта с головой окунулась в воду.

– Нечестно! – завопила она, отплевываясь, вынырнувшему рыжему.

Мокрый, он тоже смотрелся неплохо. Вода стекала по широким плечам и рельефной груди, волосы смешно прилипли ко лбу.

– Ты почему не плаваешь? – требовательно спросил рыжий.

– Не умею я… – нехотя призналась Жаккетта.

– Ничего себе, аквитанка! Да ты должна свой Галльский океан вплавь перемахивать! – возмутился рыжий.

– Я и моря-то не видела толком! – защищалась Жаккетта. – Мы от него далеко. Да и зачем мне плавать?

– Учить тебя сейчас смысла нет! – решил рыжий. – Такая ночь пропадет! Держись за мои плечи!

Жаккетта вцепилась в плечи рыжего, и он поплыл на глубину, легко удерживаясь на поверхности воды вместе с дополнительной нагрузкой.

Жаккетте хотелось визжать от восторга и ужаса. Руки рыжего легко и неторопливо раздвигали воду, и остров становился все дальше. Темные пики кипарисов уменьшались.

– Ой, так мы обратно в Африку уплывем! – крикнула Жаккетта в ухо рыжему.

– Боишься? – спросил тот.

– Боюсь! – призналась Жаккетта. – Вдруг кто-то снизу выплывет и как укусит!

– Не бойся, если это кто и будет, так только такой же любитель приключений, как и мы! Рыбам ты не нужна!

– А мне все равно, кто это будет! – возмутилась Жаккетта.

– Теперь сама плыви!

Такой подлости от рыжего Жаккетта не ожидала. Не успела она и охнуть, как он рывком высвободился из ее рук и нырнул.

Жаккетта с отчаянием замолотила руками по воде, поднимая тучу брызг и чувствуя, что погружается все глубже. Звезды качались перед глазами. Жуткая пустота подстерегала внизу.

Когда на поверхности осталось только ее лицо, рыжий вынырнул и опять подставил плечи. Жаккетта в изнеможении вцепилась в них, радуясь, что опять обрела опору посреди зыбкой воды.

– Да-а, плаваешь ты – как якорь! – сделал вывод рыжий. – Поворачиваем к берегу.

На мелководье Жаккетта немного ожила. Почувствовав, что достает дно ногами, она осмелела и даже отпустила плечи рыжего, делая вид, что плывет сама. На самом деле Жаккетта отталкивалась носками от грунта.

Рыжий с упоением нырял. Жаккетта никак не могла угадать, где в следующий раз появится его голова.

– Хочешь прокатиться на дельфине? – неожиданно предложил рыжий.

– Это как?

– Садись!

Жаккетта осторожно села ему на спину, рыжий нырнул и поплыл под водой. Жаккетта, изо всех сил сжимая бедрами талию пловца, с визгом неслась по морю, разрезая волны грудью. И в конце концов с шумом слетела со скользкой спины.

– Хороший дельфин? – крикнул рыжий, выныривая.

– Замечательный! – призналась Жаккетта.

Они еще немного поплескались на мелководье. Рыжий научил Жаккетту лежать на спине и не тонуть. И выбрались на берег.

– Только предупреждаю, что любить тебя здесь, на песочке, я не буду! – заявил рыжий, одеваясь.

– Почему? – вырвалось у Жаккетты, которая, грешными делом, на это и рассчитывала.

– Ну, во-первых, твоя кровать куда мягче. А во – вторых, нас давно ждет ужин.

Жаккетта, выжимая мокрые волосы, молча кивнула. Пусть так.

Кровать была мягче прибрежного песка, это ее и сгубило. Ей пришлось скрипеть большую часть ночи. Хотя, как всякой кровати, стоящей в гостинице, ей пришлось много чего испытать.

А Жаккетту сгубила репутация хозяина и желание пообщаться с мужчиной в привычном положении, достоинства которого (положения) она отстаивала в споре с Абдуллой.

Хозяин дорожил своей репутацией владельца лучшей гостиницы от Пафоса до Лимасола и постелил постояльцам новенькие жесткие простыни. А мужчина был достаточно резвым и тяжелым. Жаккётта стерла спину почти до крови. Остаток ночи пришлось спать на животе. Рыжий во сне держал Жаккетту за руку, словно боялся, что она сбежит.

На следующее утро к Жанне пришел лекарь. В маленькой фетровой шапочке и длинном суконном одеянии с широкими рукавами, безошибочно указывающем на его профессию.

Надо заметить, его никто не приглашал. Похвальную инициативу проявил владелец гостиницы, медленно жарившийся на огне своего любопытства. Лекарь был его родным братом.

– Приветствую вас, господа! – заявил лекарь удивленно уставившимся на нежданного. визитера Жаккетте и рыжему. – Я пришел справиться о здоровье путешествующей дамы.

Жаккётта стала прикидывать, во сколько обойдется им этот визит и не послать ли лекаря подальше, ведь рано или поздно госпожа сама проснется, куда она денется?

Но рыжий решил по-другому.

– Да, дама занемогла. Жаккётта, ты отведешь доктора к госпоже?

Жаккётта рассудила, что раз рыжему денег не жалко, пусть лекарь смотрит – госпожу Жанну сколько влезет. Только глаза у почтенного представителя медицины чересчур любопытные.

– Пойдемте! – коротко сказала она. Жанна спала.

Лекарь принялся осматривать ее, попутно расспрашивая Жаккетту.

– Вы с госпожой приехали на Кипр погостить?

– Нет! – отрезала Жаккётта.

– Как, разве у госпожи здесь нет никого знакомых?

– Нет у госпожи здесь никого знакомых! – упрямо сказала Жаккётта. – Она по святым местам путешествует, где ее предки воевали.

– О, как интересно! – пробурчал врач. – А, ты, дитя мое, христианка?

– Конечно! А что одежда мусульманская, так то не моя вина! – почувствовала подвох Жаккётта. – В такой переплет попали, еле выбрались! Господин Жан нас вытащил! – мотнула она головой в сторону рыжего, который с невозмутимым видом слушал ее вранье. – Госпожа даже лик Пресвятой Девы вышивать начала в благодарность за спасение!

Жаккётта не поленилась, достала рукоделие Жанны и ткнула под нос лекарю.

– Все свое ношу с собой, – глубокомысленно сказал врач.

– Чего? – обиделась Жаккетта.

– Смотря на больных, наши глаза и сами заболевают, – объяснил лекарь. – Просто чудо, что все так хорошо кончилось. Теперь понятно, почему дама слегла. Она ведь почувствовала себя плохо на прогулке? По дороге, ведущей мимо поместья наших крупнейших землевладельцев Фальеров?

– Уж не знаю, куда ведущей, а только на той дороге дедушка госпожи, когда в походе за веру был, чуть было жизни не лишился, а Господь его спас. С той поры он завещал своим потомкам, кто на Кипр попадет, вознести в том месте благодарственную молитву за свое чудесное спасение! – поведала лекарю Жаккетта. – Вот госпожа и пошла, да только не надо было ей ходить, а надо было сил набраться.

– В свое время и в своем месте, – сделал вид, что поверил, лекарь.

– Правильно, все как вы говорите! – подтвердила Жаккетта.

Лекарь понял, что выведать интересующие его подробности, кроме бесконечной истории про благочестивую госпожу и ее героического дедушку, у камеристки вряд ли удается. Он скосил глаза на рыжего господина Жана и понял, что лишние вопросы приведут только к неприятностям. Но знать правду так хотелось…

Поэтому он нагнал побольше морщин на лоб и категорически заявил:

– Госпожа серьезнейшим образом больна. Лечение может продлиться несколько недель, и больной даме совсем не место на постоянном дворе. Я предлагаю перевезти ее в мой дом, где она будет иметь постоянный присмотр. Иначе за ее жизнь я не поручусь. Очевидное не нуждается в доказательствах!

– А в чем, собственно, дело? – открыла глаза Жанна.

Она смотрела на мир и окружающих ее людей очень недружелюбно, но вполне осознанно.

– Доктор говорит, вы помрете скоро! – сообщила ей последние новости Жаккетта. —

– Я так не говорил, дитя мое! – возмутился лекарь. – Мы все очень рады, что вы очнулись, но во избежание нежелательных осложнений вам лучше побыть неделю под присмотром человека, чей долг в этом мире – врачевать людей.

– Спасибо, доктор, но я здорова! – процедила Жанна. – Очень приятно было с вами познакомится. Извините, я должна одеться.

Лекарь, разочарованный, что спасти даму от неминуемой смерти в силу ее упрямства не удастся и узнать про нее побольше, соответственно, тоже, ушел.

– Жаккетта, рубашку подай! – хмуро сказала Жанна.

– Поскольку в последнее время Я решил, на случай, если пиратством прокормить себя не удастся, овладеть новым ремеслом прислужника прекрасным дамам, то принимаю на себя тяжкий труд по доставке завтрака! – сообщил рыжий и удалился.

Жаккетта принялась одевать госпожу.

– Ну и какие у вас теперь планы? – спросил рыжий Жанну, когда она поела.

– Купить новые платья! – заявила Жанна.

– Хорошо, – пожал плечами рыжий. – Едем в Лимасол. Какие проблемы…

– На «Бирюзе»? – спросила Жаккетта.

– На «Бирюзе»! – подтвердил рыжий. Стоявшая в бухточке в укромном месте «Бирюза» опять приняла на свой борт трех беглецов, распустила небесный парус и навсегда унесла Жанну от разбившейся вдребезги мечты.

Марин Фальер был немного раздосадован, что Жанна загадочно появилась и загадочно исчезла, но в целом был рад, что она не стала задерживаться. Бретань это Бретань, а Кипр это Кипр. Здесь дом, и правила игры здесь совсем другие. Молодому неженатому человеку совсем незачем компрометировать себя романтическими встречами с молодой красивой дамой матушками потенциальных невест. Будет новое – будут новые хорошенькие и ласковые женщины. Только одно непонятно, причем тут восемь детей?

Глава XXX

Лимасол встретил их шумом и гамом. Как обычный портовый город. Над невысокими черепичными крышами домов возвышались византийские храмы, готические здания и минареты. Стиснутые поясом крепостных стен, узкие ул9чки змеились и переплетались, хвастаясь одна перед другой своими лавочками и мастерскими.

Рыжий уверенно повел девушек в лавку, торгующую тканями и готовым платьем.

Конечно, купить готовое платье – совсем не то, что сшить, его на заказ, не торопясь, наслаждаясь бесконечными, радующими душу примерками. Но Жанна хотела срочно купить новые платья по двум причинам. Во-первых, она возненавидела свое золотистое платье, которое явилось немым свидетелем крушения ее надежд, а во-вторых, не могла больше без содрогания смотреть на восточный наряд Жаккетты. Слава Господу, они больше не в мусульманском плену и пора вернуть себе и камеристке нормальный вид.

Для этого пришлось продать ювелиру в одной из лавочек Лимасола серьги, так долго ждавшие своего звездного часа в складках нижней юбки. Впрочем, Жанна и так рассчитывала обратить их в наличность для расходов.

… Оказывается, они совсем отвыкли от городской толчеи. Все воспринималось по-новому, и шум разноязыкой толпы, и звон колоколов на церквях. Жаккетта поймала себя на мысли, что, увидев минарет, обрадовалась ему, как знакомому. Восток все еще цепко держал ее крашенными хной пальцами.

Жаккетта была и рада, и не рада, что получала новое платье. С одной стороны, кто же не будете радоваться обновке? Но, с другой стороны, вдруг рыжий, больше любит женщин в восточных одеждах?

В тон своему настроению Жанна выбрала темно-синее, почти ничем не украшенное платье. В тон же настроению был почти черный плащ с капюшоном.

«Теперь я похожа на монашку! – с мрачной удовлетворенностью подумала Жанна. – Так мне и надо!»

Жаккетта получила рубашку, юбку и скромное темно-коричневое платье.

Приведя таким образом внешний облик в соответствие с царящим в душе трауром, Жанна неожиданно чуть приободрилась. Она представила, как придет в гостиницу, снимет старое платье, наденет новое и вместе с ним наденет новую жизнь. Такие думы чуть-чуть развлекали, заполняя пустоту в душе.

Жаккетта рассматривала разложенное на прилавке новое платье и чувствовала, что ей оно не очень нравится. От этого платья за версту веяло благочестивостью, скромностью и прочими похвальными вещами…

Госпоже хорошо, ее кавалер бросил, теперь она может позволить себе быть унылой, как мельничный жернов. А у нее, Жаккетты, все наоборот… Только-только захотелось ради одного человека стать самой красивой на земле… А попробуй быть даже просто хорошенькой в таком платье.

– У платья есть одно громадное достоинство… – шепнул ей на ухо рыжий, как обычно, читающий мысли на лету. – Если ты будешь в нем, я буду испытывать жгучее желание поскорее стянуть его с тебя. Пока я помню, какая ты голая, никакое платье не повредит тебе в моих глазах:

Жаккетта фыркнула, но платье забрала. Раз дело обстоит таким образом, то можно походить и в темно-коричневом. Недолго.

Торговец упаковал их покупки.

Покинув лавку, Жанна, Жаккетта и рыжий, не торопясь, пошли по улочке, направляясь к центру, чтобы найти там гостиницу и решить, наконец, что же делать дальше.

Ну и помимо этого глобального вопроса рыжий намеревался получше запомнить Жаккетту в обнаженном виде, чтобы платье действительно никому не повредило. Жаккетта, увидев, что госпожа находится в относительно ровном расположении духа, решилась задать волнующий ее вопрос.

– Госпожа Жанна, а какая святая за Бриджиттой Шведской по этому… алфавиту идет?

Но Жанне не хотелось выныривать из пучин своего горя, вспоминать святых, алфавит и прочие глупости.

– Спроси у господина Жана! – отмахнулась она.

Посвящать рыжего в свои проблемы Жаккетта совсем не хотела. Еще чего, будет смеяться и свои ехидные вопросы задавать!

Но он уже услышал слова Жанны и вцепился в Жаккетту как репей.

– Я весь к твоим услугам.

– Мне нужна святая, которая за Бриджиттой Шведской идет… – нехотя выдавила из себя Жаккетта.

– Святые – это не борзые или гончие, чтобы их по алфавиту выбирать, – резонно заметил рыжий. – Каждая святая своими делами занимается. И вообще, зачем тебе святая?

– Чтобы такие, как ты; за попу не щипали! – отрезала Жаккетта, страшно злая, что вообще раскрыла рот на общее посмешище.

– А что, проблема приняла такие большие размеры? – поинтересовался рыжий.

– Громадные!

– И давно?

– Всегда!

– Понятно. Ничего удивительного при таких-то талантах. А святая-то зачем?

– Ограждать!

– Тогда молись Екатерине Александрийской, – невозмутимо посоветовал рыжий. – Она, как женщина ученая, конечно, должна относиться к подобным глупостям с негодованием и будет ограждать на всю катушку. Ведь она покровительствует девочкам, хотя ты для ее покровительства, наверное, уже старовата.

– Я тебя убью! – заявила Жаккетта.

Неизвестно, куда завел бы этот разговор, но в конце улочки показался маленький человечек, важно вышагивающий, несмотря на жару, в длинном суконном одеянии. С левой стороны в одеянии была прорезь, в которую виднелась рукоять кинжала или небольшого меча. Его сопровождали три городских стражника.

У Жаккетты почему-то появилась уверенность, что идут они к ним. Рыжий тоже заметил четверку и сказал:

– Милые дамы, разрешите откланяться. Как ни печально, но, боюсь, наше совместное путешествие прерывается по не зависящим от меня причинам. Надеюсь на следующую встречу, которая состоится несмотря ни на что, хотя не знаю, когда. Маленькая, я обязательно подумаю над твоей проблемой!

Затем спокойно пошел в противоположную сторону. Жанна с Жаккеттой в растерянности замерли. Человечек, увидев, что рыжий удаляется, крикнул:

– Держи его!

Стражники кинулись за рыжим. Но он резко набрал скорость и скрылся в одном из проулков, оставив преследователей ни с чем.

Жаккетта с тоской смотрела, как он убегает.

Вот и еще один исчез из ее жизни. Грустно. Только начала теплиться надежда, что просыпаясь по ночам, можно будет слушать мерное биение другого сердца и засыпать, прижавшись щекой к широкой ладони. Но все вернулось на круги своя. Беги, рыжий, беги… Только верни кусок души, что прихватил с собой.

Не вернул. Опять будет щемить сердце, как тогда в порту Нанта, от обиды, досады и еще чего-то, чему нет названия.

Тем временем человечек подбежал к застывшим девицам и заявил:

– Вы задерживаетесь, как сообщницы опаснейшего пирата!

Глаза у Жанны полыхнули от удовольствия, что можно наконец-то, разрядиться в страшном скандале.

– Это вы мне говорите? – процедила она, глядя на человечка сверху вниз. – Мне, Жанне де Монпеза, вдове герцога де Барруа, фрейлине герцогини Бретонской?! Вы в своем уме?!

– А что делает вдова герцога в наших краях в таком обществе? – стал петушиться человечек.

– Вдова герцога пытается попасть домой после того, как ей, чудом избежав смерти, удалось бежать из мусульманского плена! – Голос Жанны был не таким уж и громким, но настолько четким и звучным, что улица затихла, прислушиваясь к ее репликам. – И мне не пришлось выбирать общество, достойное моего положения, а пришлось воспользоваться услугами первого попавшегося пирата, чтобы опять попасть на христианскую землю! Надеюсь, мои объяснения вас удовлетворили?

Тон Жанны был настолько самоуверенным, а вид вызывающим, что человечек решил не связываться с разгневанной девицей. Если она сообщница рыжего, рано или поздно он присоединится к ним, Так что проще спокойно проследить за ними, чем нарываться на неприятности, связанные с арестом знатной дамы.

– Простите мою дерзость, госпожа! – сказал он. – Но вы должны нас понять.

– Я вас прощаю! – величественно кивнула Жанна, давая всем своим видом понять, что не простит вплоть до страшного суда. – Проводите нас до гостиницы. Мы совсем не знаем города!

Человечек растерянно кивнул и повел свалившихся на его голову девиц к ближайшей гостинице под насмешливые перегляды стражников.

Рыжий к Жанне и Жаккетте не присоединился.

Глава XXXI

Галера, почти такая же красивая, что встретилась «Бирюзе» по пути на Кипр, направилась из Лимасола на Родос. Еще минуту назад она, большая, яркая и в то же время строгая, как подобает судну ордена монашествующих рыцарей, стояла у причала. Развевались флаги с госпитальерскими крестами, четыре конца которых символизировали христианские добродетели, восемь углов – добрые качества христианина, а белый цвет на красном фоне – безупречность рыцарской чести на кровавом поле войны.

Но вот капитан, рыцарь ордена, одетый в черный плащ с белым крестом на левом плече, отдал приказ отплывать. Офицер картинным жестом поднес ко рту серебряный свисток и свистнул, этот сигнал подхватили два надсмотрщика в центре судна и на носу.

Весла опустились в воду, и галера начала свое плавание.

Жанна находилась на борту галеры. Ей до смерти надоело подвергаться риску нового столкновения с пиратами, и она решила воспользоваться услугами госпитальеров, попасть на Родос и уже там решить, куда плыть дальше. Разговор Жаккетты и рыжего не прошел мимо ее ушей.

Жанна сиротливо сидела на корме. Что-то сломалось у нее внутри, равнодушие Марина было только самым тяжелым, но не единственным камнем, расколовшем целостность души. Все оказалось настолько зыбким, жизнь и смерть, красота и уродливость, верность и измена, подлость и прямодушие. Оказалось, что незыблемых истин нет и в то же время они есть, но это совсем не те истины, в которые верилось раньше. А самое страшное – жизнь потеряла привлекательность. Даже в усадьбе шейха и домике Абдуллы Жанна жила надеждой, усиленной ненавистью и упрямством, куда-то рвалась, за что-то боролась. Теперь некуда рваться, не за что бороться. Хочется сесть в тени и сидеть там, глядя на листья. Сидеть и не шевелиться. Череда дней впереди представлялась серой-серой, как зимний слякотный дождь.

Жанна только теперь начала понимать, какой же счастливой она была, когда был жив ее герцог. Любимой по – настоящему. Человеком, а не красивой статуей. Мужчиной, который: был ее рыцарем и защитником до последнего вздоха, как и обещал. Да что теперь толку от этого понимания…

Жанна устало смотрела, как Кипр остается за кормой. Сладкая земля… Каким же разноцветным казался мир по дороге сюда, и каким однотонным он видится теперь. Нет сил ни плакать, не проклинать судьбу и любимого. Ничего нет, одна пустота и безнадежность.

Вот, оказывается, что самое страшное. Все можно вытерпеть, выстрадать, выстоять, когда тебя – ведет любовь и надежда… Но когда любовь твоя разобьется о равнодушные глаза человека, к которому вела тебя твоя надежда, и станет ясно, что в свою душу он тебя и не собирался пускать, вот тогда падает небо. И непонятно, как же жить теперь в этом мире, где небо разбилось о землю?

Без слез, без признаков душевной муки на лице Жанна отвернулась от Кипра.

Жанна недолго сидела в одиночестве.

– Грустно видеть печальное лицо у такой красивой дамы! – Один из пассажиров, по виду преуспевающий купец, давно наблюдал за ней и теперь решил подойти. – Что случилось, неужели какое-то горе заставило вас взойти на борт этой галеры?

Жанне так захотелось рассказать все этому незнакомому человеку, без утайки и без прикрас… Но она только вздохнула.

– Вы грек? – спросила Жанна.

– О нет, донна, я генуэзец, – сообщил купец. – Джирламо Пиччинино, представитель торгового дома семьи Фрегозо к вашим услугам.

– Жанна де Монпеза, – представилась в свою очередь Жанна. – А вас что занесло на Кипр?

– Торговые дела заставляют мотаться по всему свету… – вздохнул генуэзец. – Сейчас вот спешу на Родос, А вы – француженка. Я слышал еще на берегу, как вы разговаривали с камеристкой.

– Да, я аквитанка… – Жанна тоже вздохнула. – Со мной и моей камеристкой произошла очень неприятная история. Мы были захвачены пиратами, проданы в Триполи и только чудом Господним вырвались живыми оттуда и добрались до Кипра. Так что радоваться мне нечему.

– Как нечему радоваться?! – поразился генуэзец. – И вы так печально об этом говорите?! Да вы должны сиять от радости как июльское солнце! Я не раз и не два был посредником, когда выкупали: людей из плена, и знаю, какой это долгий и мучительный процесс. А чтобы красивая дама так легко вернулась с Востока, это вообще чудо! Да еще без выкупа!

– Да, все получилось довольно удачно, – согласилась Жанна. – Но один Господь знает, сколько раз мы были на волоске от гибели. А до дома так далеко…

– Не грустите! – с чувством воскликнул генуэзец. – Путь домой покажется вам совсем коротким. Уж я-то по собственному опыту знаю!

Жанна лишь улыбнулась.

Генуэзец понял это как разрешение продолжить разговор и спросил:

– А Кипр вам понравился?

– Я слишком мало на нем была. Поэтому он остался для меня загадочной страной, – покривила душой Жанна, для которой Кипр теперь был самым гадким местом на земле. – Но помню, что крестоносцы отзывались о нем с большим одобрением. С ним была связана какая-то пикантная история во время третьего похода? Что-то с дамами… – добавила она, чувствуя небольшую радость, что не только ей одной пришлось несладко на сладком острове.

Генуэзец очень обрадовался, что красивая попутчица подкинула тему для светской болтовни, и сказал:

– О да, вы совершенно правы. Когда корабли с крестоносцами спешили в Сирию, к осажденной Акке, на Кипре сидел византийский правитель из рода Комниных, по характеру чистый пират. Корабли, которые терпели крушение у берегов острова, он обирал до нитки. И когда в Лимасоле пристал к берегу корабль с сестрой и невестой английского короля, то Комнин решил захватить столь ценный подарок судьбы. Но это намерение ему дорого обошлось, потому что вскоре сам Ричард прибыл на Кипр и взялся за правителя всерьез. И когда он отплыл с острова, то Кипром уже правил Гвидо Лузиньян.

Жанна поглядывала на навязавшегося попутчика и не могла понять, нравится он ей или нет. Человек как человек. Не толстый и не тонкий. Лицо смуглое, волосы черные. Довольно приятный, хотя чувствуется, что по-купечески настырный. Достаточно молодой. Даже очень молодой. Станет постарше, путешествовать будет значительно меньше. Станет владельцем какой-нибудь конторы в каком-нибудь крупном городе. Будет запирать в сундуке долговые обязательства знатных лиц и чувствовать, что держит бога за бороду.

Самое привлекательное в нем – огонек интереса в глазах. Приятно сознавать, что даже в простом платье вызываешь интерес у мужчин. Но все равно тоскливо.

– Вы так интересно рассказываете! Извините, я пойду прилягу… – поднялась Жанна.

Генуэзец поспешил предложить ей руку и галантно довел до каюты.

Жанна прошла в свою каюту и легла. Через минуту она напрочь забыла, как зовут генуэзца. Через две – уснула.

Жаккетта, увидев, что госпожа спит, осторожно убрала ее платье и тихо вышла, чтобы постоять на свежем воздухе и погрустить. Для создания грустного настроения Жаккетта решила повспоминать своих любимых мужчин. Правда, не так, как госпожа Жанна, томившаяся в усадьбе шейха, своего Марина.

Если бы Жаккетта предалась воспоминаниям по этой системе, то у нее за все путешествие от Кипра до Родоса минутки свободной бы не было ни на сон, ни на еду времени бы не хватило. При таком-то количестве и самом разном качестве… Нет, Жаккетта просто вспоминала, как они появлялись в ее жизни и исчезали.

Деревенские кавалеры утонули в какой-то дымке. Были – и прошли. Разве только Николя, споривший с кюре, виделся ярче других, да Жерар, невольно принявший участие в спасении Абдуллы. Всех их заслонила колоритная фигура мессира Марчелло. Он стал эталоном, как образцовый золотой ливр, хранившийся у парижских храмовников рядом с английской короной. Мессир Марчелло не ограничился обучением куаферскому ремеслу, а щедро наделил знаниями и в более интересной области… Потом балагур Франсуа… С ним, было все просто, он одинаково пылко любил всех женщин мира. Шейх… Сердце тихо и тупо заныло. Как там говорил рыжий? Любовь пятая. Харис. Основана на уважении и благодарности…

Холодный, невозмутимый шейх всех людей держал на расстоянии, да иначе и быть не могло. Но каким же он был другим, когда удавалось сократить это расстояние до таких пределов, когда между двумя сплетенными телами нельзя протиснуть даже лезвие сабли!

Быть его Ниткой Жемчуга было замечательно… Стены шатра шейха были бы прочнее крепостных стен замка Монпеза, не оборвись его жизнь так внезапно.

Жаккетта вздохнула.

Рыжий… Ох уж этот рыжий! И откуда он только взялся, солнечный ветер? Только поняла, что ненавидит его всей душой, выяснилось, что это не ненависть, а любовь. Только стала привыкать, что он рядом, – сбежал! Опять надо забывать, как скачут солнечные зайчики по его волосам и светятся звездочки в глазах… Ну одно слово – рыжий!

Перебрав всех по очереди, Жаккетта решила, что греки были правы. Мужчины настолько разные, что и чувства к ним тоже. И все они спокойно уживаются в одном сердце, ничуть друг другу не мешая.

Потому что мессир Марчелло никаким боком не соперник шейху, Франсуа тоже сам по себе, только рыжий все норовит потеснить остальных и занять в сердце самый большой угол, но кто он такой, этот рыжий? Пусть не воображает! И вообще, ребенку ясно, что с рыжими надо держать ухо востро!

Зациклившись на рыжем, Жаккетта решила, что думать хватит, и пошла в каюту.

У дверей ее поймал генуэзец. Он сунул Жаккетте в руку монету и сказал:

– Я буду тебе очень признателен, милая, если твоя госпожа получше разглядит мои достоинства и проникнется ко мне большим расположением. А я в долгу не останусь.

Жаккетта молча вошла в каюту. Ей мало улыбалась роль сводни, расписывающей перед госпожой Жанной неизвестные достоинства нахального купца. Не зная, что делать, она кинула монету на крохотный столик и завалилась спать.

Жанна проснулась первой и обнаружила новую денежную единицу в каюте.

– Это откуда? – разбудила она Жаккетту.

– А-а, это! – сказала Жаккетта, зевая во весь рот. – Это господин дал, с которым вы на палубе болтали.

– За что? – удивилась Жанна.

– За что, чтобы вы прониклись к нему большим расположением, – честно объяснила Жаккетта, не придумав со сна, что бы соврать.

– Он дал мне эту мелочь, чтобы я прониклась к нему расположением? – не поверила ушам Жанна.

– Да почему вам? – возмутилась Жаккетта. – Мне дал, чтобы я открыла вам глаза на его достоинства.

– Ну и какие же у него достоинства? – спросила Жанна, поигрывая монеткой.

– Скупой, видно, раз вы ее мелочью обозвали, – решила Жаккетта.

– Нашла достоинство! – обиделась Жанна. – Это для меня мелочь, для тебя в самый раз.

– Да не вижу я в нем никаких достоинств! – взмолилась Жаккетта.

Ей так хотелось досмотреть сон, из которого госпожа вытащила ее на самом интересном месте.

– Да, сильна ты убеждать! – хмыкнула Жанна. – А этот гусь хорош! Уже и камеристку подкупает! Я верну ему монету.

– Но он же мне дал! – вдруг захотела разбогатеть Жаккетта.

– А ты ее не заработала! – заявила Жанна. – Никаких достоинств в нем не разглядела. Значит, надо вернуть.

– А это вперед, не за работу, а за знакомство! – пробурчала Жаккетта. – Вдруг я потом разгляжу.

– Ладно, оставь себе. Сделаем вид, что я этого не знаю! – решила Жанна. – А ты, если он будет про меня спрашивать, ври с три короба.

– А про что? – удивилась Жаккетта.

– Про то, что я очень любвеобильна. Жаккетта согласно кивнула и опять заснула.

А Жанна вспомнила про заброшенное рукоделие, достала из мешка свое вышивание и отправилась на палубу демонстративно рукодельничать.

Усевшись в кресло так, чтобы не видеть берегов Кипра, который галера огибала, выходя на курс к Родосу, Жанна продолжила вышивать лик Богоматери, сделав вид, что всецело увлечена этим занятием.

Она не успела вышить даже пряди волос Девы, как генуэзец опять появился рядом с ее креслом.

Сохраняя невозмутимое выражение лица, Жанна в душе расхохоталась.

– Какой прекрасный лик! – сообщил генуэзец, почтительно рассмотрев творение Жанниных рук.

– Это Пресвятая Дева! – серьезно пояснила Жанна. – Я поклялась сделать и принести ее изображение в дар храму святой Марии у нас в Монпеза в благодарность за спасение.

– Гляжу на вас и не могу представить прекрасную даму среди мусульман!

– О, это было так ужасно! – Жанна смахнула несуществующую слезу и принялась живописать свое пребывание на Востоке. – Когда пираты продали нас, меня за бешеные деньги купил очень влиятельный шейх. Он запер меня в своем дворце, а их у него несколько, и каждый день приходил с требованием отдаться ему. Он завалил меня подарками, варварскими, но безумно дорогими. И даже подарил белого верблюда! Но я сказала ему…

Жанна аккуратно отложила шитье, стиснула ладони и подняла очи к небу.

– Я сказала: «Шейх! Вы можете сделать со мной что угодно! Вы можете взять мое тело силой, вы можете отдать меня на растерзание вашим собакам-людоедам, но мою любовь вы не получите!»

Жанна разжала ладони, вернула глаза в прежнее положение и взяла полотно.

– Шейх, как всякий дикарь, бесновался, словно дьявол. Каждый раз я думала, что не доживу до утра. Сколько подушек и ковров он изрубил своей саблей в моих покоях – просто ужас! Но я решила твердо – умру, а не сдамся!

Жанна сделала значительную паузу, поменяла нитку в игле и снова принялась врать напропалую, перемежая ложь крупицами правды.

– Но самое страшное было не это. У шейха имелся целый гарем жен, где заправляла его любимая жена, толстая, как стельная корова. Она взревновала шейха ко мне страшной ревностью и решила убить меня, чтобы вернуть любовь господина.

– И ей это удалось? – воскликнул в волнении генуэзец.

Жанна смерила его удивленно-холодным взглядом:

– Как видите, нет. Если бы ей это удалось, я бы с вами сейчас не беседовала. Но она напитала ядом халву. Я, к счастью, съела небольшой кусочек, поэтому меня спасли. А шейх затравил свою бывшую любимицу собаками. Но долгое время я была на грани жизни и смерти. Вот тогда-то я и начала вышивать этот образ. А потом случилось ужасное… Враг шейха с войском напал на его дворец, убил шейха, а меня с камеристкой похитил и увез к себе. Мы бежали. Нас ловили и чуть было не поймали. Но тут нам встретился пират, ну прямо Абдул Маумен.[18]

Мой отец в свое время спас ему жизнь, и он узнал меня. Мы покинули Триполи на его корабле, но люди, убившие шейха, преследовали нас. Они догнали наш корабль, и было жуткое сражение. Но пират сумел спасти нас и увез на небольшой лодке. На ней мы попали на Кипр, и тут пират нас покинул, а я пытаюсь найти защиту у ордена иоаннитов. Смерть теперь ходит за мной по пятам, мусульмане поклялись убить и меня, и мою камеристку. И что будет дальше, я даже думать боюсь.

– Пока я рядом, вам нечего бояться! – воскликнул генуэзец.

– Спасибо! – склонила голову Жанна. – Возможно, ваше общество поможет мне не чувствовать того ужаса, что сжимает мое сердце, когда я одна.

Лицо у генуэзца стало таким, словно он готов был круглосуточно и безвозмездно предоставлять свое общество прекрасной даме.

Жанна, чопорно вышивая полотно, веселилась. События на Кипре, давно заслонили от нее все перипетии их бегства из Триполи, и Жанна уже совсем не боялась людей загадочного противника шейха. Кому они теперь нужны, чтобы искать двух сбежавших девиц по всем островам Средиземноморья? А вот попугать кавалера приятно. Все-таки развлечение.

Жанна и Жаккетта откровенно дурили генуэзцу голову.

После душераздирающего рассказа о сказочном спасении из мусульманского плена, Жанна сделала несколько стежков и, трагически вздыхая, удалилась.

Генуэзец поймал выспавшуюся Жаккетту.

– Ну что, детка, ты начала знакомить госпожу с моими достоинствами?

– За такую мелочь? – холодно сказала Жаккетта. Генуэзец прибавил еще несколько монет и спросил:

– А твоя госпожа, наверное, очень строгого нрава?

– Совсем не строгого! – фыркнула Жаккетта.

– Я имею в виду по отношению к кавалерам?

– И к кавалерам тоже! – утвердительно кивнула Жаккетта.

Генуэзец очень удивился.

– Уж не хочешь ли ты сказать… – начал он.

– Не хочу! – отрезала Жаккетта.

– То есть у нее были мужчины, ну, как бы сказать…

– – – Да по пять любовников зараз! – решила не мелочиться Жаккетта. – Быть не может! – воскликнул ошарашенный генуэзец.

– Вы, господин, ей-богу, какой-то странный! – презрительно смерила его взглядом Жаккетта. – Да у нас, при дворе, ежели знатная дама меньше имеет, то со стыда сгорит. И мужу позор какой: жена, значит, уродливая или больная. А госпожа Жанна, слава Господу, дама не хуже прочих. Только ее супруг, покойный герцог, из замка шасть на охоту – так кавалеры не успевают в окошки залазить… Госпожа Жанна даже пеняла герцогу, что, мол, охотится он быстро. Тогда он в дальние леса ездить стал.

Вывалив на растерявшегося генуэзца эти сведения, Жаккетта, довольная собой, вернулась в каюту.

День был неправдоподобно длинным, но все-таки близилась ночь.

Жаккетта думала, что хоть за время путешествия на галере выспится на всю жизнь. Делать нечего, а ход тяжелого, широкого судна прямо располагает к приятному, крепкому сну.

Но ранним утром следующего дня Жанна разбудила ее, как только рассвело. Жаккетте не хотелось просыпаться, но Жанна была неумолима.

– Вставай! Быстро вставай!

И голос у нее был прямо как в день турнира в замке Монпеза.

Жаккетта встала, натянула платье.

– Одень меня и причеши! – потребовала Жанна. – И как можно лучше!

А как можно лучше одеть в одно-единственное скромное синее платье? Жаккетта просто зашнуровала корсаж потуже и постаралась, чтобы белая рубашка в разрезах рукавов выглядывала красивыми буфами и складками.

Укладке волос в сложную прическу ни обстановка, ни подручные инструменты не способствовали. Призвав на помощь все свое умение и фантазию, Жаккетта соорудила из скрученных в жгуты локонов подобие короны. Как оказалось, именно этого и хотела госпожа.

Она осмотрела себя в крохотное зеркальце:

– Хорошо. Возьми это!

Жаккетта растерянно взяла ее дорожный мешок.

– Пошли!

Жанна вышла из каюты, сонная Жаккетта за ней.

На корме под навесом было пусто. Солнце только-только выкатывалось на небо со стороны Малой Азии. Ветер был попутный, и судно шло под парусами, к великой радости гребцов.

Жанна, словно королева в изгнании, величественно шла по палубе. Косые лучи низкого солнца, проникая под навес, зажигали золотом ее белокурые волосы и тонули в темной синеве складок платья.

«Уж не топиться ли госпожа собралась? – встревожилась Жаккетта. – Больно торжественно идет!» Но секунду спустя отвергла это предположение. Стоило ли тратиться на проезд, чтобы прыгнуть в море с борта галеры, если это прекрасно и бесплатно можно было сделать с любой скалы Кипра?

Жанна остановилась у самого борта. Корма галеры была сделана не без изящества, украшена резьбой и покрыта лаком. Это была своего рода визитная карточка, дополнение к флагам. За бортом плескалось море. Жанна стояла, поджидая Жаккетту. Лицо ее было спокойно, лишь плотно сжатые губы свидетельствовали о внутреннем напряжении.

Жаккетте опять на память пришел турнир. Госпожа вела себя так, словно стояла на трибуне над бушующим морем зрителей. Но в этот час даже рулевой не смотрел на них. Спектакль разыгрывался непонятно перед кем.

Жанна растянула завязки мешка и вынула сложенное золотистое платье. На секунду лицо ее исказилось. Не успела Жаккетта и ахнуть, как Жанна резко выбросила за борт свое роскошное, великолепное, дорогущее платье, мечта любой капризной и избалованной обилием нарядов принцессы.

Сначала платье не тонуло. Ветер, раздув юбку, погнал его по волнам вслед за кораблем. Но парча и шелк намокли, отяжелели, и платье постепенно стало погружаться в воду. Галера быстро уходила от того места, где медленно шла ко дну разбитая мечта.

Жанна внимательно смотрела, как скрывается под водой ее любимый наряд. Жаккетта стояла рядом и молчала. Да и что можно сказать? За все блага мира и французскую корону в придачу она не променяла бы свои горести и беды на плач госпожи у моря около поместья Марина Фальера.

Солнце поднялось над горизонтом. Жанна убедилась, что платье затонуло, и невозмутимо пошла в каюту. Жаккетта за ней.

Рулевой краем глаза видел, что дамы что-то выкидывают, и удивлялся. Но это было не его дело.

После, утренней трапезы обнадеженный враньем Жаккетты генуэзец в весьма игривом настроении подошел к упорно вышивающей на корме Жанне.

Жанна встретила его скорбным взором.

– Доброе утро, мессир э-э…

– Джирламо Пиччинино, – подсказал генуэзец, сочтя забывчивость дамы вполне естественной. Еще бы, при таком – то обилии кавалеров!

– Ваше общество просто целебно для меня, – сообщила Жанна. – Страх уже не так терзает мою душу. После долгих размышлений здесь, на борту судна, принадлежащего ордену, который служит Господу, я решила, что уйду в монастырь.

Генуэзец, растаявший после первых слов Жанны, вздрогнул. В принципе он был не против желания дамы уйти в монастырь, но зачем, же так сразу? Уход можно немножко отодвинуть во времени и посвятить эти дни более веселым занятиям.

– Тихая обитель, – воодушевленно продолжала Жанна, – вот что влечет меня теперь. Чистая, безгрешная жизнь, посвященная Господу, добрые дела. Молитвы, молитвы, молитвы! Ночные бдения…

Ночные бдения вывели генуэзца из оцепенения, и он промямлил:

– Но как же двор?

– Что двор… – вздохнула Жанна. – Двор – это вертеп, обиталище суетных желаний и скопище грехов. Все тлен и суета!..

Она опять углубилась в вышивание, придав себе то выражение, что царило обычно на лице тетушки Агнессы.

Генуэзец топтался рядом, не в силах сложить более-менее вразумительную фразу, поскольку в его голове сплелись в затейливый узел две несочетающиеся вещи – пять любовников и мечта о монастыре.

Наконец он выдавил:

– Госпожа Жанна, по моему мнению, вам пока не следует менять титул «прекрасная» на титул «добродетельная». Вы слишком красивы, чтобы скрыть себя от мира, это будет громадная потеря!

– О, вы мне льстите! – сделала постное лицо Жанна. – Но что такое красота по сравнению с вечностью? Суета сует… Подержите, пожалуйста, ткань, я передвину пяльцы. Генуэзец послушно взял полотно и попытался подойти в интересующей его проблеме с другого бока.

– Но вам надо поставить на ноги детей, раз ваш супруг скончался.

– У меня нет детей! – любезно объяснила ему Жанна. – И это обстоятельство тоже вынуждает меня подумать о монастыре.

– Но вы будете иметь детей в новом браке! – воскликнул генуэзец.

– Новый брак? Никогда! – воспылала гневом Жанна. – Я до гробовой доски буду любить своего дорогого герцога! Я отказала в любви шейху, хотя могла сделаться госпожой громадной страны, а вы говорите брак! Ради меня герцог выиграл большой турнир в Ренне, соревнуясь с лучшими рыцарями! И мои цвета победно реяли над полем! Он буквально носил меня на руках! Нет, я решила – только монастырь! O, извините, но за нашим разговором я пропустила час молитвы!

Жанна поднялась и удалилась, оставив генуэзца в полном недоумении.

Он посидел, подумал и пошел на поиски Жаккетты.

– Что-то не похоже, чтобы твоя госпожа была так уж благосклонна к кавалерам!

– Это смотря к каким! – нагло заявила Жаккетта. – Госпожа платье-то по полдня выбирает, а уж о кавалере и говорить нечего. Она на абы что кидаться не будет. Она даже баронов за людей не считает.

Нервы генуэзца не выдержали, а может быть, обладая холодным расчетливым умом (непременная принадлежность удачливого торговца), он прикинул все за и против и решил с капризной дамой не связываться. Замечание Жаккетты о баронах вбило последний гвоздь в крышку гроба, где упокоилась его надежда.

И Жаккетте не удалось больше разбогатеть ни на сольдо, а Жанна потеряла прекрасную возможность быстро закончить лик Девы Марии, потому что вышивать просто так было страшно неинтересно.

Глава XXXII

По сложившейся в незапамятные времена традиции привилегированные пассажиры столовались вместе с капитаном.

Жанна, по вредности характера упустившая генуэзца, который теперь вежливо держался от нее вдалеке, принялась искать новых развлечений. Познакомившись с капитаном чуть поближе, Жанна принялась выспрашивать у него про орден и остров, куда они плыли.

Капитан был патриотом Родоса и знал он немало.

– А вы знаете, госпожа Жанна, – рассказывал капитан, – что нынешний глава ордена, наш несгибаемый Пьер д'Обюссон, уже сороковой Великий магистр со времен брата Жерара. Да-а… С тех пор как меч Святого Престола утвердился на острове, турки нам покоя не дают. Но господин Великий магистр преподал им хороший урок.

– Я знаю! – кивнула серьезная Жанна. – О господине Пьере д'Обюссоне слагают легенды по всей Европе. Но так хочется узнать, как же было дело, от очевидца. Когда слышишь, как горсточка рыцарей и их оруженосцев отстояла Родос, сердце сжимается от гордости и тревоги за них.

– Сейчас тревожиться нечего! – уверенно сказал капитан. – Милостью Божией мощь ордена сейчас отпугивает османов. А знаете, господин Пьер ведь попал на Родос совсем молодым. Дай бог памяти, в тысяча сто сорок четвертом году это было. Послушником он начал служение ордену. И сразу показал себя не только храбрым молодцом, но и умницей.

А в пятьдесят третьем пал Константинополь, и слепому стало ясно, что турки примутся за нас. И тогдашний Великий магистр послал господина Пьера в Европу собрать денег и оружия, чтобы было чем отражать нападения. Господин Пьер с блеском выполнил это поручение и, когда вернулся, его поставили адмиралом. А ведь это было вопреки традициям: обычно адмирал флота в ордене итальянец! Мне даже посчастливилось некоторое время плавать на его судне.

Господин Пьер лично руководил возведением укреплений. Наши бастионы построены так, что могут выдержать пушечные залпы! И в стенах есть специальные бойницы для пушек, специальные – для арбалетчиков, а под стенами заложили сухие рвы, широкие и глубокие.

А в семьдесят шестом году господин Пьер стал Великим магистром. Турки становились с каждым годом все наглее и наглее. Господин Пьер даже отправил послание султану Мехмеду с требованием прекратить разбойные набеги на земли ордена. Но султану мало было, что его головорезы жгут поселения и режут вилланов. Орден был ему как кость в горле. Он желал большой войны. Султан собрал войско тысяч в сто и посадил на корабли. А у нас, смешно сказать, рыцарей и оруженосцев было шестьсот человек, да наемного войска тысячи две, да городское ополчение – а какие из них вояки? Летом дело было. Турки, не мешкая, высадились в заливе и сразу же установили пушки.

– А я и не думала, что у них такое современное вооружение, – удивилась Жанна.

– Были бы деньги! – махнул рукой капитан. – Султан не только пушек накупил, но и немцев сведущих. А его башибузукам только бы саблями махать, пушкари из них – как из овечьего хвоста парус.

И вот только они установили пушки, как стали обстреливать бастион святого Николая, а он – как ключ к крепости. Несколько суток стреляли почти непрерывно. Ядер перевели, страсть. Но наши держались. А где-то через неделю после начала осады, конец мая был, как помню, перебежал к нам немец один. Мастер Георг. Выяснилось, большущая шишка у турок – главный умелец по пушкам. Лопотал он, что, мол, не может снести, как братьев-христиан с его помощью уничтожают. Господин Пьер его радушно принял, все честь по чести. Но велел шести рыцарям следить за немцем неусыпно. Друг, враг, а когда такая война, сам себе иногда не веришь. И выяснилось: Георг этот проклятый лазутчиком был. Не то на большие деньги от турок польстился, не то еще почему.

Я тогда еще господину Пьеру поразился. Другой бы, только слух об измене перебежчика прошел, приказал бы снести одним махом голову немцу и в ров его выкинуть, без лишних разговоров!

– Неужели вы хотите сказать, что Великий магистр его пощадил? – поразилась Жанна.

– Нет, господин Великий магистр созвал орденский суд, на котором рассмотрел вину этого немца, ее доказательствами, только когда суд вынес приговор, мастера Георга казнили.

Ну вот, получил он, значит, по заслугам. А мы все в крепости сидим. Лето к своей маковке идет, жара. Турки то ядрами стены бьют, то сами лезут. Мы отбиваемся. Город уже в руинах, особенно в южной части. Окраины разрушили напрочь. Еврейский квартал разметали по камешку. Тяжко было, скажу я вам, очень тяжко. Кажется, чего я в жизни только не видел, а вот та осада так мне в память врезалась – до страшного суда помнить буду. Ведь я чудом уцелел, все мои товарищи полегли на стенах. Июля двадцать седьмого дня это было. Пошли башибузуки в атаку. А в стенах уже то там дыра пробита, то здесь пролом светится.

Ну все, думаем, вот и пришел наш смертный час. Конец нам, конец ордену. В Палестине удержались, с развернутыми знаменами на кораблях из Аккры ушли, а здесь поляжем за веру Христову. Помолились, отпущение грехов приняли и встали в разломах. Господин Пьер сам в самом опасном месте встал, за спинами не прятался. Ох и сеча была…

Господина Великого магистра четыре раза ранило, но, пока не упал, он сражался. Я как сейчас вижу – стоим мы в проломе, бьемся, а янычары все лезут и лезут, конца края нет. Ни усталости, ни боли не чувствуешь, злость одна. И вдруг понял: падаю. Какой-то турок меня копьем достал, я и свалился. Потом, в госпитале, как очнулся, гордился даже, что у нас с господином Пьером последнее ранение почти одинаковое – его тоже на копье посадили. И ведь не выдержали турки, госпожа Жанна, запаниковали!

Капитан треснул кулаком по столу.

– Смешно сказать, как отступать кинулись, так собственное подкрепление потоптали. Больше народу, чем на стенах, подавили. И главный их, Мисак-паша, струсил. Струсил и дал сигнал отступать. Чуть рассвело, сели турки на суда и восвояси убрались. Только Мисак этот паша до султана и не добрался. Сказывают, открылся у него, прошу прощения, госпожа Жанна, кровавый понос и в дороге он скончался. Но я так думаю, это его свои же со злости отравили. За трусость.

А господин Пьер долго болел. Шутка ли сказать – копье насквозь пронзило и со спины вышло! Да и легкое задело по пути. Но все обошлось.

Султан Мехмед все успокоиться после такого позора не мог, новый поход снарядил. Уже сам войска повел.

Но, слава Господу, умер в пути. Полегче ордену стало. После Мехмеда два сына остались. Баязет и Джем. С Джемом – то еще при султане у нас хорошие отношения были, в бытность его турецким послом. И. когда он от брата во Францию сбежал, Великий магистр ему свой корабль дал. Братья власть делили – ордену выгода.

А вы знаете, госпожа Жанна, на стене Родоса, – а она широченная, туазов тридцать будет, – маки выросли. То там головка краснеет, то сям, А в следующую весну после осады – словно ковер красный там кинули, целые поляны. Говорят, это кровь защитников… Вот такие дела.

– Я слышала, на Родосе даже дракон был? – спросила Жанна. – Это правда?

– А как же! – с удовольствием подтвердил капитан. – Водился, бестия. И не так давно это было, лет сто с лишком. Завелся он, значит, у подножия горы святого Стефана. Округа от его проделок опустела, просто обезлюдела. Рыцари шли на схватку один за одним и гибли. Тварь была сильная, вертлявая. Напором брал.

И вот пошел на битву с драконом господин Дьедонне де Гозон, он потом Великим магистром стал. А господин Дьедонне охотником был страстным, охота ведь у нас на Родосе славная, не хуже, чем на большой земле. Лани есть, олени благородные. И поэтому пошел он не один, а гончих своих взял. И пустил их вперед. Собаки дракона выманили, только он на них отвлекся, господин Дьедонне голову ему и отсек! Это было чуть позднее битвы у Аморгоса.

– А что это такое? – поинтересовалась Жанна.

– Это остров, миль сто к северо-западу от Родоса, – пояснил капитан. – Тогда орден туда подтянул все силы, которые в наличии были, и турки потеряли свой флот. Это помогло закрепиться ордену на новом месте.

– Дома на острове, наверное, красивые? – спросила Жанна. – Кипрские поселения меня, надо признать, разочаровали. Только в Лимасоле есть отдельные здания, на которые стоит посмотреть.

– Ну, здания я не мастер описывать… – признался капитан. – Но у нас очень красиво.

– А вы как можете расскажите, – попросила Жанна.

– Что же вам рассказать… – задумался капитан. – Главные-подворья ордена стоят на улице Рыцарей, она упирается во дворец Великого магистра. Раньше представителей было семь. Из Франции, Оверни, Прованса, Италии, Англии, Арагона, Германии. Но Арагон разделился на Арагон и Кастилию. Самое красивое подворье, как мне кажется, наше, французское. На фасаде у нас бурбонские лилии, провансальцы украсили свое здание такими же. Дома строили лучшие каменщики, поэтому они не уступают по красоте и парижским.

– А сколько ступеней надо пройти, чтобы стать Великим магистром?

Капитан рассмеялся.

– Вы так заинтересованно слушаете, госпожа Жанна, и горячо расспрашиваете, словно хотите влиться в ряды госпитальеров!

– Если бы я была мужчиной, – искренне сказала Жанна, – я бы, наверное, вступила в орден. Только он сейчас занимается стоящим делом. Слушая вас, я жалею, что родилась женщиной.

– Не жалейте! – сказал польщенный капитан. – Сыновья таких горячих душой женщин, как вы, и становятся лучшими рыцарями ордена! А путь до Великого магистра достаточно труден.

Братья ордена делятся на оруженосцев, капелланов и рыцарей. Из рыцарей каждые пять лет избираются командоры. Следующая ступень – великие приоры, кавалеры Малого Креста. Это бальи капитулярные. Их собрание именуется Капитулом ордена. Затем идут наши «столбы» – пилье. Они стоят во главе представительств. Это бальи конвентуальные. Их совет называется Конвентом ордена. Кавалеры Большого Креста. Каждый пилье руководит какой-то деятельностью ордена. Так повелось, что казначей обычно германец, главнокомандующий всеми вооруженными силами – провансалец, старший по Госпиталю – француз, легкой кавалерией командует англичанин, а адмирал флота – итальянец, как я вам уже говорил. И над ними уже стоит Великий магистр. Это звание пожизненное. Но при решении важных проблем Великий магистр обязан созывать Капитул или Конвент, смотря по важности дела. Мне удалось подняться до командора.

– Вы обязательно станете Великим магистром! – заверила капитана Жанна.

Глава XXXIII

Жанна не знала, судьба у нее такая, или. действительно на море грабят друг друга все кому не лень, а только опять ее путь пересекся с пиратами. Путь галеры иоаннитов, соответственно, тоже.

Правда, судно, которое воспылало к галере недружелюбными чувствами и пыталось эти чувства обратить в действие, не было безродным бродягой. Нет, к ним направлялась новая, солидно оснащенная и вооруженная галера. Только турецкая. Слова капитана о том, что тревожиться нечего, оказались неверны. Турецкая галера приближалась.

Жанна вцепилась в борт и с ужасом смотрела на нее. «Неужели все сначала? Опять плен, перекупщики, гарем. Господи, Пресвятая Дева, ну сколько же можно! В чем я так провинилась, что, кажется, все беды мира собрались на моем пути? Я не хочу, не хочу, не хочу опять быть добычей!!!»

Ярко представлялось, как острый, окованный таран-нос турецкого судна вонзается в борт их галеры и крушит его, словно плетеную корзинку. И снова вокруг смеющиеся лица в тюрбанах или чалмах.

Но судно иоаннитов не было широким, плохо защищенным «Пузом». В море оно не раз участвовало в сражениях и стычках. И капитан его недаром стоял в разломе крепостной стены Родоса в 1480 году от Рождества Христова.

Четко, без суеты, зазвучали новые команды. Изменился ритм работы гребцов. Приводились в боевую готовность пушки на носу. Занимали свои давно определенные места воины, входящие в состав команды. Галера разворачивалась, чтобы встретить противника во всеоружии.

Жанна ничего этого не видела. Она, не отрываясь, смотрела в сторону турок. Дикое отчаяние и полная безнадежность охватили душу.

Поэтому, когда кто-то сзади приблизился к ней, Жанна, не разбираясь, кто это, свалилась без чувств на руки подошедшему. Так легче. Это был генуэзец.

Остальные пассажиры по приказу капитана, которого Жанна даже не услышала, разбежались по каютам, чтобы не путаться под ногами и не мешать команде. Приказ был разумным. Слаженная команда галеры хорошо знала, что ей делать в бою, а вот горящие желанием помочь, но неопытные пассажиры были бы только помехой их слаженным действиям.

Генуэзец подошел к Жанне, оставшейся в гордом одиночестве, чтобы попросить ее спуститься в каюту и объяснить, что находиться сейчас на палубе не только бессмысленно, но и опасно.

Но когда бесчувственная дама упала ему на руки, он, как и подобает кавалеру, подхватил ее и понес. Только не в ее каюту, а в свою.

Жанна, очень даже довольная, что ее куда-то несут, чуть разомкнула ресницы и увидела рядом крутой, выбритый до синевы подбородок генуэзца, В конце концов, перед лицом неминуемого плена должно же остаться какое-то приятное воспоминание. Хотя бы зачеркивающее подлеца Марина. И Жанна опять закрыла глаза.

За стенками каюты купца жизнь била ключом. Галеры шли на сближение, зажигались фитили у пушек. А в каюте генуэзец молча и решительно раздевал ничуть не протестующую Жанну.

Молча – чтобы не нарваться на рассуждения о монастыре или еще какой чепухе, и решительно – чтобы успеть до абордажа, ежели таковой случится. Опасность придала этому неожиданному свиданию чарующую пикантность. Тряслись от страха в соседних помещениях пассажиры, а каюта генуэзца тряслась совершенно от другого… И странное спокойствие пополам с благодарностью охватило Жанну. Она совсем перестала бояться.

Вторым безмятежным человеком, кроме радикально успокоенной Жанны, была Жаккетта. Даже не подозревая о том, что их свободе опять угрожает серьезнейшая опасность, она крепко спала, памятуя, что камеристка – тот же солдат, который спит, а служба идет. Тем более что сон у Жаккетты был не только испытанным средством лечения как душевных, так и телесных расстройств, но и наиболее доступным развлечением.

Жаккетта спала под гомон пассажиров, резкие команды офицеров, грохот начавших обстрел противника пушек. И не проснулась ни разу.

Силы у двух противоборствующих сторон были равны. Небольшое преимущество имели турки, которые, как в засаде, сидели до появления иоаннитов в одной из бухт близкого берега.

Рыцарь-капитан потерял много времени на разворот, и поэтому шансы на успех у турок были немного выше.

Но хрупкое равновесие сил неожиданно резко нарушилось. С максимально возможной скоростью к месту стычки неслась вторая иоаннитская галера, патрулирующая эти воды. В отличие от грузовой, она была сугубо военной. Длинная, узкая, вытянутая галера стремительно приближалась. Восьмиконечные кресты были и на ее флагах, и на парусах.

Обнаружив новое действующее лицо, турок-раис не стал испытывать благосклонность Аллаха, а предпочел, пока расстояние между ним и противником еще позволяло, красиво ретироваться в лазурную даль. И даже умудрился не получить ядром в корму. Флаг с полумесяцем удалился, оставив этот кусочек моря белым крестам.

Такой исход дела устроил всех.

Сопровождаемая военным кораблем, грузовая галера легла на прежний курс и направилась к уже недалекому Родосу.

Пассажиры выбрались переживать миновавшую опасность на воздух, Жаккетта спала, а Жанна с генуэзцем успешно расшатывали принадлежащую ордену госпитальеров мебель.

Опять светило солнце.

После счастливой развязки, казалось бы, неизбежного столкновения с пиратами, Жанна почему-то преисполнилась претензий к окружающему миру.

– Ну почему так? – патетически вопрошала она капитана на первой же трапезе после инцидента. – Неужели нет способов справиться с этой заразой? Ведь это ужас какой-то! Целые пиратские государства, та же Джерба, пираты-одиночки, бог еще знает кто! Неужели нельзя ввести какие-нибудь законы, кары против них?

– Госпожа Жанна! – улыбнулся капитан. – Никакие кары, никакие наказания не могут остановить эту чуму египетскую. В некоторых местностях жители живьем сжигают попадающих к ним в руки пиратов и что… Думаете, их собратьев это устрашает? Ничуть! Этот промысел стар, как море, и ему конца-края не видно.

– Но неужели державы, имеющие флоты на Средиземном море, королевства и республики не могут объединиться ради такого важного дела и вместе покончить с этим злом? Ведь пираты – общая беда?! – не успокаивалась Жанна.

– Да нет, госпожа Жанна, не общая! Это очень выгодное занятие, а раз выгодное, значит, есть много желающих получить свою долю от благ. Пиратам негласно покровительствуют многие правители, своим пиратам, разумеется. А многие разбойники откровенно переходят на службу к тем или иным государям и считаются частью их флота. Вот как та галера, что хотела нас общипать.

– Я так устала путешествовать! – честно призналась Жанна. – Особенно по морю. Одни неприятности.

– Да, недаром служба на корабле считается куда более трудной и менее почетной, чем военная служба на суше. Там в сражениях и славы больше, и трофеев, да И шансов уцелеть. А на море никогда не знаешь, доплывешь ли туда, куда намеревался. Купец хоть и получает барыши от морской торговли, не сравнимые с сухопутными, но и рискует в десять раз больше. Как говорят, на суше, если потеряешь товар, то жизнь, быть может, сохранишь, а на море приготовься расстаться и с тем, и с другим.

– Говорят, в древние времена, – вмешался в разговор генуэзец, – с пиратами удалось справиться. Но тогда всей ойкуменой правил римский орел. Это была эра господства одного государства на нашем море, поэтому, действуя слаженно и одновременно, флоты Рима истребили пиратские гнезда и корабли. Вот тогда суда бороздили воды и не боялись, что их рейс оборвет какой-нибудь лихой молодец.

Генуэзец теперь пользовался расположением Жанны и сидел рядом с ней, а не на другом конце стола. Жанна честно объяснила, что господин Пиччинино просто спас ее во время нападения турецкой галеры и не дал умереть от страха, когда она уже собралась отдать Богу душу, лишь бы второй раз не попасть в плен.

Капитан, хоть и был воинствующим монахом (или монашествующим воином) прекрасно понял, как спасал расторопный генуэзец испуганную даму. Но вполне одобрял такой способ спасения, лишь тихонько посмеиваясь про себя.

– Вы вот меня про здания на Родосе пытали, – заметил он. – Теперь поспрашивайте сеньора Пиччинино, он был в крепости и все видел. А язык у него должен быть подвешен лучше, чем у меня, вояки.

Генуэзец довольно легко справился с задачей, поставивший в тупик капитана:

– Дворец Великого магистра очень похож на бывшую папскую резиденцию в Авиньоне. Он имеет четыре башни, две из которых квадратные, а две полукруглые. Внутренний дворик окружен аркадами. В Большой зал приемов ведет лестница, ступени ее невысоки, чтобы рыцарям в латах было удобно подниматься по ней, не прибегая к помощи оруженосцев. Зал действительно большой, его своды опираются на колонны. Поменьше зал орденского Совета, к нему непосредственно примыкают комнаты Великого магистра. Залы изукрашены росписями, мне запомнились великолепные сцены сражений в зале аудиенций. Впечатление от дворца Великого магистра, конечно, незабываемо.

– А про улицу Рыцарей я все рассказал, тут и добавить нечего! – перебил его гордый собой капитан. – Только забыл сказать, что живем-то мы не в отелях. Там больше почетные гости останавливаются, ассамблеи да трапезы проходят. А у рыцарей обычные дома, двухэтажные, как здесь греками заведено. Жду не дождусь, когда порог своего дома переступлю. Хотя через неделю опять в море потянет.

Под столом генуэзец сжал ладонь Жанны, молча приглашая в свою каюту. Жанна поняла его без слов.

Проникнувшись временными теплыми чувствами к генуэзцу, Жанна теперь наверстывала упущенное время, почти круглосуточно находясь в его обществе. После очередного жаркого свидания она вдруг поняла, что уже почти полгода ничего не знает о жизни Европы, не слышит новостей, сплетен, слухов. Ведь столько, наверное, произошло! Может быть, теперь и мода поменялась так, что только локти будешь кусать от досады за собственную убогость, попав в приличное общество?

– Джирламо, а что теперь носят в Италии? – вопросила Жанна с таким видом, словно ее жизнь решалась от его ответа.

– Да то же, что и носили, моя донна, – пожал плечами генуэзец. – Право, не упомню…

– Но все-таки? – заломила брови Жанна.

– Парчи стало больше, – подумав, решил генуэзец. – А может, и не больше….

«Значит, парча!» – сделала отметку в памяти Жанна.

– А фасоны платьев поменялись?

– Да они настолько разнообразны, что им и меняться-то некуда! – высказывал редкую несообразительность генуэзец. – Разве что дамы теперь вырез на груди делают побольше. А то смотришь раньше на их глухие платья, и сердце кровью обливается. Венецианцы, негодяи, наладили неплохое производство кружев, и дамы теперь частенько щеголяют этими ажурными сеточками.:.

«Значит, вырез можно увеличить! – делала соответствующий вывод Жанна. – И подумать о новомодном кружеве!»

– А юбки стали шире или уже? – продолжала она, допрос.

– А бог их разберет! – барахтался в теме генуэзец. – Наверное, шире. Но, на мой взгляд, дамы сейчас чересчур увлекаются цокколи.

– Ой, а что это?

– Да это уличные туфли на толстенной деревянной подошве! – генуэзец немножко оживился. – Иная дама возвышается над тобой, словно башня. А одна модница заказала себе настолько высокие подошвы, что не смогла в обновке сделать и нескольких шагов, упала на землю.

– Ну-у, разве это новинка! – разочарованно вздохнула Жанна. – Такие еще моя матушка носила. Нет, только женщина может вразумительно объяснить, что же сейчас носят, не обижайтесь, милый Джирламо!

«В любви ты разбираешься лучше, чем в людях!» – сделала она неутешительный, а может, наоборот, утешительный вывод.

Давно сказано: «Можно бесконечно смотреть на огонь, воду и на то, как другие работают».

Жаккетта бездумно смотрела на ворочающих веслами гребцов. Гребцы работали в обычном темпе, медленно, но верно убивающем человека на веслах.

На море, хоть и лазурное, сил смотреть больше не было, а в каюту вернуться нельзя. Госпожа Жанна находилась там в компании с генуэзцем, который больше ни денежки не дал, скряга такой! Видите ли, госпожа и так распрекрасно познакомилась с его достоинствами и без помощи Жаккетты! Жаккетте было жалко даже не денег, а принципа. Приличный человек только из чувства деликатности продолжал бы дарить монетки, а этот едва желаемого достиг, сразу кошель туго – натуго завязал. Сразу видно, что купец. Будь дело на суше, Жаккетта обязательно бы задумалась, какую пакость сделать чересчур бережливому генуэзцу. Но в море мысли колыхались туда-сюда, трудно было сосредоточиться.

Ей очень хотелось опять устроить рыбалку. Согнутый нож и веревочка лежали в дорожном мешке, но Жаккетта побаивалась строгого капитана. Наверняка не разрешит снасть к мачте привязывать, да и веревку не даст. А шнур от юбки короткий. Но даже если бы разрешил, веревка, наверное, гребцам мешать будет. Жаккетта окинула взглядом гребцов, пытаясь понять, помешает им веревка, привязанная к мачте, или не очень. «Но какую же свинью подложить генуэзцу?» – вернулась она к старой мысли, убедившись, что веревка очень даже помешает.

Вдруг у Жаккетты возникла идея. Она решила обдумать ее поподробней и пошла вниз к каютам. Там, после осмотра коридорчика, оказалось, что идею вполне можно осуществить. Пока она стояла и думала, появился темноволосый, кудрявый мальчишка с галерной кухни, расположенной ниже.[19] Мальчишка нес выкидывать отходы, и в его ведре бултыхалась смердящая рыбная требуха.

– Эй, заработать хочешь? – тихонько спросила его Жаккетта.

– Сколько? – остановился мальчишка.

Жаккетта достала и показала ему монету, подаренную генуэзцем.

Плата мальчишку устроила, и он сказал:

– Смотря за что.

– Разлей немного помоев вон у той двери! – показала Жаккетта.

Мальчишка почувствовал, что запахло жареным.

– Э-э, да мне шею намылят! – сморщил он смышленую мордочку.

– А как же! – согласилась Жаккетта. – Потому и плачу!

– А ты скажи, зачем это тебе надо! – потребовал мальчуган.

Жаккетта не стала ничего выдумывать.

– Один господин меня обидел, хочу ему пакость сделать! – объяснила она. – А ты, если тебя спрашивать будут, скажешь, что споткнулся и пролил. И через часок прибеги, чтобы убрать, – ты ничего не знал, не ведал.

Идея сделать пакость кому-нибудь из пассажиров нашла живейший отклик в мальчишечьей душе.

– Ладно, – согласился он. – Сейчас налью, жалко что ли. Давай деньгу!

Мальчишка взял монетку и щедро ливанул помоев в указанном месте. Зажимая рот ладонью, чтобы не расхохотаться, он понес ведро дальше.

Часть помоев впиталась в деревянный пол, но более густые ошметки остались. Убедившись, что эта часть плана выполнена как надо, Жаккетта поднялась обратно на палубу. Ей был нужен тонкий шнур или прочная нить. Использовать тесемки от своей нижней юбки Жаккетта не хотела. Во-первых, надо где-то снимать эту юбку, потом прятать в укромном месте, ведь носить ее без завязок нельзя. Потом надо опять незаметно надевать. Да к тому же госпожа Жанна может опознать в предмете преступления ее, Жаккеттины, тесемки. Тогда не отопрешься. Нет, Жаккетта решила найти что-нибудь другое. Тайком отрезать одну из многочисленных веревок, натянутых от мачты и рей, она тоже не решилась. Вдруг мачта упадет? Лучше не рисковать. Поэтому Жаккетта отправилась прямо к навесу, пузырящемуся над кормой, замечательному навесу в красную и синюю полоску. Жаккетте было все равно, какой он расцветки, а вот парусина на нем была соткана из достаточно прочных нитей.

Устроившись в таком месте, где ее было почти не видно, Жаккетта принялась потрошить полотняный навес. Она вынула из волос шпильку, имеющую небольшую особенность, отличающую ее от остальных шпилек. На ее закруглении, с внутренней стороны, кромка была чуть сплющена и заточена. Замшевый чехольчик, украшенный тремя бусинками, закрывал заточенное место. Нет, этой шпилькой не перерезали горло надоедливым любовникам и постылым мужьям, просто очень удобно было иметь под рукой предмет, которым можно обрезать кончить нити или распороть старый шов. Только и всего.

Концом шпильки Жаккетта вытащила из плотной ткани петельку нити и разрезала ее. Теперь можно было вытащить нить из плотного переплетения, что Жаккетта и сделала. Проще простого! Бабушка, учившая внучку делать мережки, была бы довольна ее работой. Вышивать мережки на иоаннитском навесе Жаккетта не собиралась. Она прикинула, какой длины нитка ей нужна, и обрезала второй конец. Навес практически не изменился, но в дело мести генуэзцу внес свой посильный вклад.

Вернув шпильку на место, Жаккетта направилась вниз.

Скоро незаметная, но достаточно прочная нить была привязана поперек коридора, и Жаккетта спряталась неподалеку.

Когда генуэзец вырвался из объятий старательно забывающей Марина Жанны, его немного покачивало. Пребывая в расслабленном состоянии тела и духа, он направился к себе. Путь генуэзца, как и предвидела Жаккетта, пересекся с ниткой, он споткнулся и грохнулся прямо в лужу помоев. Лицом и костюмом.

На его вопль из каюты выглянула чуть растрепанная, в одной рубашке Жанна, ахнула и поспешила на помощь.

Жаккетта кинулась к месту происшествия из своей засады.

– Что это с вами, сеньор?! – причитала она, быстро убирая нить, пока госпожа помогала подняться пострадавшему.

– Вы не ушиблись, милый Джирламо? – вторила ей Жанна.

Благоухающий рыбными отбросами генуэзец, ругаясь, поднялся.

– Ничего не понимаю! – воскликнул он. – Я обо что-то зацепился!

– Да? – удивилась Жаккетта. – Ума не приложу, за что вы, могли зацепиться!

– Бог мой, чем тут разит? – с отвращением спросила Жанна, прикрывая нос рукавом рубашки.

Жаккетта добросовестно понюхала генуэзца.

– Рыбой! – сообщила она.

Тут, как по заказу, появился мальчишка с кухни. Не раньше и не позже. У Жаккетта было чувство, что он тоже сидел где-то поблизости и ждал представления.

– Извините, господа, я убрать хочу! – забубнил сорванец. – Ой, вы, я вижу, уже вляпались?

– Так это ты, паршивец?! – взвился генуэзец.

– Я нечаянно! – заныл мальчишка, прячась за Жаккетту. – Споткнулся на этом месте и разлил. Побежал за тряпкой и водой, а вы уже…

– Вот видите! – вмешалась Жаккетта. – Он тоже тут споткнулся. Это место такое, спотыкаются все кто ни попадя!

Махнув рукой, расстроенный генуэзец побрел к себе мыться и чиститься.

Жаккетта невинно смотрела ему вслед. Приятно, когда можно устроить собственными руками небольшой праздник!

Из воды вырастал долгожданный Родос. Галеры неслись к нему, словно птицы к родному гнезду. Вот и гавань, над которой нависла крепость.

Если капитану и остальным родосцам она, наверное, казалась доброй матерью, призывно раскинувшей руки навстречу вернувшимся из странствий детям, то Жаккетта увидела в крепости сказочного каменного краба, выставившего к воде многочисленные клешни. Оптимистично выделялась на фоне волн скромная виселица, установленная на одной «клешне».

Пассажиры собрались под навесом. Генуэзец понимал, что прощание с прекрасной Жанной не за горами, поэтому старался провести последние минуты путешествия рядом с ней.

Он бывал на Родосе и сейчас показывал на башни и бастионы:

– Это бастион святого Георгия, а вон там башня Девы Марии, башня Испании, башня Италии. Те ворота носят имя святого Иоанна, а форт, во-о-он там – святого Николая.

– Да, от этой крепости прямо веет неприступностью! – решила Жанна.

Крепость Родоса гораздо больше походила на замок ее мечты, чем одинокая башня грубой кладки имения Фальеров. Но хозяева этой крепости дали обет целомудрия и безбрачия, и королевы были им не нужны.

Отсюда можно будет сесть на судно, идущее с надежным сопровождением в Европу. Осталось несколько часов, и надо решить, куда же плыть, чтобы берега не встретили радостным костром инквизиции. Не голова думать отказывалась. Липкий, неизвестно откуда взявшийся страх подкрался к сердцу, заставляя его учащенно биться. Жанне хотелось, как и в час нападения турецкой галеры, прижаться к генуэзцу, чтобы не остаться одной перед поглощающим все краски мира ужасом. Чтобы кто-то еще разделил ее горести, с которыми так трудно бороться одной, взял часть ее бед.

Но нести это бремя и дальше предстояло в одиночестве. Про висящий над головой инквизиторский меч не рассказывают случайным знакомым. Если хотят жить.

– Вы опять загрустили, госпожа Жанна? – спросил генуэзец. – Раскройте причину вашей грусти. У вас точно такое же лицо, как, в начале нашего путешествия.

– Я понятия не имею, где мне остановиться, пока я не определюсь, с каким кораблем поплыву домой, – с усилием улыбнувшись, сказала Жанна. – И это меня огорчает.

– Вы избрали странный повод для огорчения! – воскликнул генуэзец. – Я сам сопровожу вас в лучшую гостиницу города и сниму достойные вас апартаменты. – Жанна благодарно, но с достоинством, склонила голову.

– Буду очень вам признательна.

Пока они обменивались любезностями, галера стала на якорь. В гавани было много судов, мелкие лодчонки сновали туда-сюда, перевозя людей и товары.

Жаккетту, стоящую около госпожи, поразили находящиеся слева, на выдающемся в залив моле, ряды каких-то странных, похожих на маленькие мельницы сооружений. Она хотела спросить про них генуэзца, но он был занят Жанной. Костюм его, к радости Жаккетты, очень слабо, но пах протухшей рыбой. Ей нравилось сознавать себя хитрой и коварной женщиной, так ловко проучившей скрягу.

Путешествие от Кипра до Родоса завершилось. К судну подошла барка, которая должна была перевезти пассажиров на берег. Она была довольно чистой и удобной, сиденья, для удобства перевозимых персон, были обиты коврами.

Распрощавшись с капитаном, снова облаченным в официальный плащ, пассажиры поплыли на барке к берегу.

Жанна, поддерживаемая генуэзцем, ступила на землю. Жаккетта выбралась сама. Земля, как всегда после корабля, покачивалась под ногами. Генуэзец нанял для них экипаж.

Во время поездки к гостинице странное желание вдруг овладело Жанной.

– Вы исполните одну мою просьбу, милый Джирламо? – спросила она.

– Да, моя донна! – ответил генуэзец.

– Я хочу подняться на городскую стену! – сказала Жанна, сама удивляясь, что она там забыла.

– Хорошо, моя донна! – согласился генуэзец. Над широкой крепостной стеной привольно гулял морской ветер. Было уже позднее лето, и маки, конечно, отцвели. Лишь отдельные запоздавшие головки кланялись ветру то там, то сям. Если в них поселились души защитников Родоса, то они выбрали хорошее место.

Жанна стояла на стене и смотрела по сторонам. Ветер трепал ее волосы, рукава, юбки, купал в своих тугих потоках.

Справа по стене шел зубчатый парапет с выступающими бойницами, за которыми были установлены пушки и могли прятаться арбалетчики. Слева парапета не было, и город виднелся во всей красе.

Деревья казались с такой высоты кустами. Теснились песчано-желтые, серые, бурые кубики домов. Высился дворец Великого магистра, выделялся четырехугольный двор Госпиталя и короткая и прямая улица Рыцарей. Плоскости крыш прорывали колокольни и купола.

Жанна стояла на стене и смотрела в море. Она чувствовала, как ветер сдувает ее липкий страх, уносит его море. И легко пришло не дававшееся раньше решение. Оно принесло громадное облегчение.

– Мы едем в Рим! – сказала Жанна стоящей рядом Жаккетте. – Я добьюсь аудиенции у его святейшества и все ему расскажу. Только в его власти изменить мою судьбу и спасти от инквизиторского розыска. Так будет лучше. Скитаться по окраинам земли я больше не хочу.

Жаккетта, пропускавшая напористый ветер через растопыренные ладошки, кивнула.

Стараясь не наступать на маки, они спустились со стены.

Примечания

1

Магриб – регион в Африке, включающий Тунис, Алжир и Марокко. (Здесь и далее прим, авт.)

(обратно)

2

Сук – городской базар

(обратно)

3

Иблис – одно из имен дьявола у мусульман.

(обратно)

4

Тарабулюс – арабское название Триполи

(обратно)

5

розовый сад

(обратно)

6

Каир

(обратно)

7

Диван – здесь: приемная султана.

(обратно)

8

беспокойный дух

(обратно)

9

Фельс – мелкая медная монета. Кират – мера веса, равная 0, 212 грамма.

(обратно)

10

Макук – мера объема, равная 4, 08 кг. Розовое масло – достаточно дорогое благовоние, и такими объемами покупать его довольно накладно

(обратно)

11

Аль-Кавсар – райский источник, в котором вода белее молока и благоуханней мускуса. Тот, кто прошел первую ступень испытаний на мосту аль-Сирах и испил из аль-Кавсара, навсегда забывает жажду.

(обратно)

12

Банж – снотворный порошок на основе мака или конопли.

(обратно)

13

Второй Учитель – титул арабского мыслителя-философа аль-Фараби, учение которого было широко известно в арабском мире. Первым Учителем считался Аристотель.

(обратно)

14

Нитка Жемчуга

(обратно)

15

Ближневосточный аналог ниндзя.

(обратно)

16

Салах ад-Дин, Саладин Юсуф ибн Айюб (1138–1193) – правитель Египта с 1171; г., легендарный противник крестоносцев, изгнавший их из большей части Сирии и Палестины, отвоевавший Иерусалим.

(обратно)

17

Во французском языке assassin – убийца. Так закрепилась в веках слава ассасинов – беспощадных убийц-фидаев, беспрекословно подчинявшихся Старцу Горы, главе исмаилитов, развязавшему политический террор на Ближнем Востоке (XI–XII вв.

(обратно)

18

Известный в XV в. пират.

(обратно)

19

Из-за гребцов почти все жилые и хозяйственные помещения были сосредоточены в кормовой части.

(обратно)

Оглавление

Глава I

Глава II

Глава III

Глава IV

Глава V

Глава VI

Глава VII

Глава VIII

Глава IX

Глава X

Глава XI

Глава XII

Глава XIII

Глава XIV

Глава XV

Глава XVI

Глава XVII

Глава XVIII

Глава XIX

Глава XX

Глава XXI

Глава XXII

Глава XXIII

Глава XXIV

Глава XXV

Глава XXVI

Глава XXVII

Глава XXVIII

Глава XXIX

Глава XXX

Глава XXXI

Глава XXXII

Глава XXXIII . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Реклама на сайте