«Выстрел в чепчик»

Людмила МИЛЕВСКАЯ ВЫСТРЕЛ В ЧЕПЧИК

Глава 1

Моя Роза — гинеколог. Казалось бы, кто еще может к жизни ближе стоять — только такой же гинеколог.

И как тут не позавидовать, ведь Роза у самых истоков бытия с утра до вечера. Изучает их, рассматривает, холит, лелеет. Сколько жизней на свет появилось благодаря нашей Розе, и при этом при всем у самой Розы нет никакой жизни. Может, потому, что этих жизней она немало и истребила, но речь пойдет не о вреде аборта и не о его пользе. Речь пойдет о морали, точнее, о ее отсутствии.

У Розы случилась такая неприятность, от которой немало хлопот досталось и другим. Я в их числе.

И если после этой истории мне кто-то скажет, что убийство штука незаразная, — обязательно возражу.

Почему бы нет? Ведь заразным же оказалось покушение, от которого пострадала Роза. Этим покушением переболели мы все одна за другой…

Но начну с самого начала.

У моей Маруси трагедия.

Даже две трагедии.

А если уж быть до конца откровенной, то целых три.

Хотя потерю Ивана Федоровича, нацелившегося на квартиру, дачу и тело Маруси, к трагедии я бы не отнесла. Это скорей удача. Очень вовремя она его потеряла, дай ему еще немного времени, и трудно было бы сказать, кто владелец Марусиной квартиры: Маруся, Иван Федорович или вся его многочисленная родня, оставшаяся в заснеженном Архангельске.

Безусловно, потеря Ивана Федоровича — удача.

Крупная удача. Так считали все, кто знал Марусю.

И все были рады, потому что всем он уже надоел со своими нескромными восторгами: «А щеки! Щеки!»

Не представляю, как выносили эти восторги бедные щеки Маруси. Без боли не могла я смотреть, как он с криками «А щеки! Щеки!» безжалостно набрасывался на них и грыз, и смокал, и…

Что он с ними только не делал. Конечно, он всем надоел, этот Иван Федорович Архангельский с его ненасытной любовью, в которую не верил никто ни на грош. Он надоел всем. Всем, кроме Маруси.

Маруся потерю переживала тяжело и истерически жаждала найти то место, где ее обожаемый Иван Федорович — бабник и алкоголик — потерялся. Я всеми фибрами души его ненавидела, он ограничивал доступ к Марусе, а жизнь без Маруси чрезмерно пресна.

Нет, я жила, конечно, своей обычной жизнью, но дни мои стали похожи на ту картину, из которой вдруг убрали все краски. То есть остались одни очертания, как в контурных картах, помнится, в детстве нас до одури истязали ими учителя географии. Не имея возможности подсмотреть в учебник, я всегда путала цвета, и Черное море у меня почему-то было черным, Красное — красным, а Желтое — соответственно желтым.

Примерно то же происходило и в моей жизни, когда Иван Федорович лишил меня Маруси. Не имея возможности обратиться к ней за советом, я правду наивно принимала за правду, а ложь за ложь, не докапываясь до самой сути и не опрокидывая все и вся с ног на голову. В связи с этим в моей жизни наступил сокрушительный порядок…

Всем известно, каково русскому человеку жить в полном порядке…

Впрочем, этого знать не может никто, поскольку никто никогда не пробовал.

Никто, кроме меня.

Я попробовала и могу сказать: ужасно! Врагу не пожелаешь! Счастливым случаем избежала смертельной скуки, грозящей неизлечимой депрессией.

Вот, каково оно жить в порядке без привычки. Так уж устроен наш человек с его загадочной русской душой — органически не переносит порядка. И вождей таких выбирает. Если (не приведи господи) попадется умник, который и в самом деле на порядок навострится, тут же русский человек и бунтанет: «Кто такой? Откуда взялся грамотей этот? Гнать его в шею!»

Думаю, после такого скрупулезного анализа каждому станет понятно, каково мне было без Маруси. Зато теперь, когда Иван Федорович исчез из Марусиной жизни, я получила полную дозу того необходимого беспорядка, которого была лишена все эти месяцы, пока Маруся с трогательной наивностью принимала алчные и меркантильные домогательства Ивана Федоровича за мексиканскую любовь.

Моя доверчивая Маруся. Ну откуда взяться в застуженном архангельском сердце мексиканской любви, когда в сердце этом одна лишь борьба за выживание?

Маруся же со свойственным ей упрямством выдавала желаемое за действительное.

И вот результат. Он ее бросил, а я страдаю.

Каждое утро Маруся будит меня и требует сочувствия. Я вскакиваю с кровати и нечесаная-немытая досматриваю сон уже на кухне, по пути готовя черный кофе и бутерброды с балыком, потому что страдать без балыка Маруся не может. Ей нужно много балыка, впрочем, я не жадная и всегда готова угощать черт-те кого, ну просто всех подряд. Это мой недостаток, с которым я успешно борюсь, поэтому все считают меня скупой, не замечая при этом моего уникального хладнокровия. Впрочем, и оно покинуло меня на десятом бутерброде.

— Хватит! — крикнула я Марусе. — Больше так продолжаться не может!

— Конечно, не может, — с жаром поддержала меня она, проглатывая одиннадцатый бутерброд. — Не может, поэтому я взяла себя в руки и Ваню нашла. Теперь знаю, где он живет, паразит, скотина, урод. Приглядел себе другую дуру, какую-то жирную уродину.

Хоть я прямо вся не видела ее, но уверена, что она жирная уродина. Кого еще мой Ваня может полюбить?

Я осела на табурет и сомнамбулически проследила за тем, как исчез двенадцатый бутерброд. «Сама, глупая, виновата, — рассеянно подумала я, — могла бы эти бутерброды делать поменьше».

— И что теперь? — промямлила я, втайне радуясь, что осталось всего два бутерброда.

— Теперь ты поедешь к этой его новой бабе и скажешь все, что я о ней думаю, — безапелляционно заявила Маруся.

«Неужели еще недавно я чувствовала себя счастливой от того, что Маруся снова моя?» — внутренне изумилась я.

Теперь по этому поводу я уже горевала — так безгранична моя Маруся. Я, признаться, от ее безграничности уже начала отвыкать, а потому подзабыла, как умеет Маруся врываться в мою жизнь с целью «поставить ее на колеса». Правда, на этот раз все было еще хуже: Маруся жаждала, чтобы «на колеса» была поставлена ее жизнь. Но почему именно моими усилиями? Я же не единственная Марусина подруга. Есть же и другие несчастные.

Этот вопрос я тут же задала Марусе.

— Другие работают, а ты — никогда, — мгновенно выдала ответ Маруся.

Я возмутилась:

— Ха, значит, пока они там беззаботно прохлаждаются на своей работе, я должна отдуваться за них и как угорелая носиться по городу в поисках твоего Вани?

— Ваню искать не нужно, Ваня уже известно где, — напомнила Маруся. — Он у своей бабы.

— Тем более. Если я и поеду туда, так только с одной целью: послать их по-русски красочно и емко.

В этом месте Маруся схватилась за голову и, зверея, закричала:

— Старушка, ты сошла с ума! Епэрэсэтэ! Я прямо вся сейчас упаду! Прямо вся потеряю сознание!

— Теряй себе на здоровье, — ответила я. — Тебе и терять нечего. Понять не могу, зачем тебе этот Ваня?

Или ты забыла, как начала толстеть при нем?

Кстати, это была первая трагедия, которая случилась с Марусей, — она стала быстро поправляться, росла словно на дрожжах.

Должна сказать, что изнурительные поиски мужа, растянувшиеся на двадцать с лишним лет, измотали мою Марусю, в последние годы она весила всего лишь чуть больше ста килограммов.

Уверяю вас, я не шучу, это сущая мелочь для Маруси при ее гренадерском росте. С этим весом наша «крошка» не расплылась, как прочие, а даже имела формы и очень выгодно выступала ими в пространство. Несмотря на бескрайнюю грудь, необъятные бедра и живот, из-за которого ее, как беременную, усаживали в общественном транспорте, Маруся выглядела даже стройной, если не сказать поджарой. Во всяком случае, всем так показалось, когда Маруся начала толстеть.

Началось это со щек Маруси, но, поскольку Иван Федорович так часто их кусал, щипал и прочее, все не обратили на этот факт никакого внимания, считая естественным то, что щеки выехали за пределы физиономии Маруси.

Потом Маруся вошла в конфликт с обувью: не было в нашей торговле сапог, которые местом, предназначенным для икр, сошлись хотя бы на Марусиной щиколотке. Глядя на ноги Маруси, мы просто смеялись, понимая ничтожность всех этих сапог.

Смеялись, но, когда дело дошло до того, что Маруся отправилась к портнихе заказывать бюстгальтер (не буду говорить, какого размера), тут уж всем стало не до смеха. Все поняли, что дальше так продолжаться не может, что спокойная счастливая жизнь нашей Маруси с этим позорным Иваном Федоровичем доведет нашу «крошку» до слоновьей болезни, не говоря уже о прочих неприятностях: о поломанных диванах, раздавленных креслах и расплющенных стульях. Таксисты, к примеру, завидев Марусю, не только не притормаживали, а панически давали газу, невзирая на близость постовых. Штрафы им казались пустяком в сравнении с убытками, в которые могла их ввергнуть Маруся.

В общем, Маруся набирала вес, а все мы, ее друзья, с гнетущей тревогой обсуждали эту проблему, все больше и больше приходя к выводу, что из косметической проблема выросла в социальную и надо срочно что-то делать. Строились даже версии рискованно циничные.

Роза, к примеру, героически предложила отбить у Маруси Ивана Федоровича. Все напомнили ей, что она замужем за Пупсом и может пострадать ее семейная карьера, но Роза с пафосом сообщила, что ради подруги она готова на все, тем более что Иван Федорович ей не так неприятен, как всем остальным.

— Я готова начать действовать! — заявила Роза.

И все представили, что с ней будет, когда Маруся узнает об этих замыслах. Кстати, друзья наши, несмотря на природную вредность, об этом плане Марусе не сообщили до сих пор. Никто не пошел на убийство. Никто не пошел и на самоубийство и не решился Ивана Федоровича соблазнять, как предлагала Роза.

Слава богу, до этого дело не дошло, потому что Иван Федорович неожиданно посередине полнейшего счастья вдруг перестал кричать: «А щеки! Щеки!»

Перестал он их и кусать, а потом и вовсе стал задумчив.

И вот тут-то случилась вторая трагедия — Маруся начала худеть. Учитывая набранную ею массу, это было поначалу не так заметно, как ей хотелось бы, но когда мы поняли, что происходит, — ужаснулись. Никто не помнил Марусю худой, как не помнил никто, была ли она когда-нибудь худой вообще. Все сразу стали говорить, что худеть Марусе нельзя.

— Этак и я растолстею, — выразила опасения Тося. — Раньше, глядя на Марусю, я приходила в ужас, который избавлял меня от аппетита, а теперь как же?

От кого я буду в ужас приходить?

— С этим не будет проблем, — заверила Тосю Роза. — Почаще смотрись в зеркало, и ужас тебе обеспечен, а вот Марусю надо спасать. Окружим ее заботой, повиснем на этом Иване Федоровиче и не дадим ему уйти из семьи.

И мы набросились на худеющую Марусю. Пока спасали Марусю, Иван Федорович и вовсе исчез. Горе Маруси обрело такую силу, что внезапно прорезался дивный аппетит, с которым Маруся и начала есть.

Преимущественно мои бутерброды с балыком. Поскольку с тех пор, как исчез Иван Федорович, Маруся практически не выходила из моей кухни, у меня возникли проблемы, несопоставимые с горем Маруси, — над моей семьей навис голод. Евгений не успевал набивать продуктами холодильник.

— Кстати, куда делись бутерброды? — возмутилась Маруся, запихивая в рот последний.

— Разве не знаешь? — изумилась я. — Ты их съела.

Все. До одного.

— Правда? — удивилась Маруся. — Ну…

Она на секунду замялась, видимо, это как раз то время, которое понадобилось для победы ее жадности над ее же совестью.

— Ну сделай еще бутербродов, — продолжила Маруся. — Я прямо вся чего-то нервничаю.

— Балыка больше нет, — отрезала я.

— Да? Нет балыка? — удивилась Маруся, будто это нормально, когда человек каждый день покупает по килограмму балыка.

Женька ругается, говорит, что продавщицы уже косо смотрят на него.

— Нет балыка?.. Нет балыка?.. — обиженно мямлила Маруся.

Легко понять ее горе.

— У меня — нет, — заверила я. — Но зато сколько хочешь есть в магазине. Если приспичило, можешь сходить. Это совсем рядом.

— Ну, порежь там еще чего-нибудь, раз нет балыка, — словно вмиг потеряв слух, небрежно бросила Маруся.

— Чего? — теряя остатки терпения, спросила я.

— Ну колбаски там московской или ветчинки.

— Маруся, у меня нет ничего, — рассвирепела я. — Ты знаешь, я не жадная, но ты уже неделю от меня не выходишь, и почему-то все время тебя тянет на деликатесы. Раз такой аппетит, лопай все подряд. Хочешь, дам манной каши?

Маруся отшатнулась и воскликнула с глубоким отвращением:

— Нет, нет! Каши не надо, я полнею от нее.

— А от жирного балыка, значит, не полнеешь.

— Я не виновата, старушка, что у меня от нервов аппетит, — принялась оправдываться Маруся. — Так много горя у меня и так мало радости, — добавила она, кивая на мой холодильник.

Мне стало стыдно. Пришлось послать бабу Раю за балыком.

— Что-то не пойму, — сказала я, когда баба Рая принесла балык и были готовы бутерброды. — Ты сейчас что, худеешь или полнеешь?

— Когда нервничаю, могу жрать сколько угодно и все равно худею, — заверила меня Маруся, меча в рот сразу два бутерброда. — Так ты поедешь к его бабе или не поедешь?

— Об этом не может быть и речи, — рассердилась я. — Нет на свете такого мужика, за которым стоило бы бегать. Я тебя, Маруся, не узнаю. Что ты раскисла?

Только и разговоров, что об этом… Тьфу! Даже говорить не хочу о ком. У тебя что, дел нет больше?

Маруся опешила:

— А чем бы занялась на моем месте ты?

— На твоем месте? — Я задумалась. — Поменяла бы мебель в спальной, твоя уже никуда не годится, а раз ты свободна, теперь все может быть, вполне может случиться новый жених. Слушай, я на днях видела такой роскошный гарнитур! Передать не могу. Белый. Весь белый. Белый шкаф, белая кровать, белый туалетный столик и даже пуфик белый.

— Белый цвет меня полнит, — вздохнула Маруся.

— Но ты же худеешь!..

— Не всегда же будет так. Вот Ваня вернется, и снова начну толстеть.

Я хотела рассердиться, но не успела — раздался телефонный звонок. Это была Роза. Она так бойко защебетала своим высоким тонким голоском, что у меня зазвенело в ушах.

Роза говорила долго, но так долго не могла молчать Маруся. Пришлось ее немного развлечь.

— Это Роза, — шепнула я, прикрыв трубку.

— Что ей надо?

— Понять не могу, она очень возбуждена, кричит про какое-то горе…

Маруся пришла в изумление:

— Горе? У Розы?

— Ну да, а что здесь такого?

— Да она же гинеколог.

— И что из того?

— Вот если бы я была гинекологом, — сразу же размечталась Маруся, — то сидела бы себе в джакузи и в потолок поплевывала, ну прямо вся и поплевывала бы.

Признаться, я понять не могла, в чем здесь причина.

Чем гинеколог отличается от прочих людей и почему он может поплевывать в потолок, а Маруся нет — я этого совсем не поняла, но выяснять было некогда.

Роза требовала, чтобы я срочно к ней приехала.

— Срочно! Срочно! — кричала Роза.

— Срочно не могу, у меня Маруся горем убивается, — призналась я.

— Ничего страшного, — сказала Роза. — Вези и ее, убьется у меня, здесь ничем не хуже.

Я посмотрела на Марусю, которая, рискованно качнув табурет, прямо всей собой пыталась постигнуть смысл происходящего, из чего, естественно, ее больше всего интересовало то, что она слышать не могла.

— Поедешь со мной к Розе? — спросила я.

— А что? Что у нее? — сразу же возбудилась Маруся.

И тут же, уже плохо владея собой, она вырвала из моих рук трубку и завопила так, будто собиралась докричаться до Розы без всякой телефонной связи.

— Роза! Роза! — вопила она. — Что?! Что?! Говори быстрей, а то я прямо вся сейчас упаду!

Угроза, видимо, подействовала на нашу умную Розу, потому что она мгновенно что-то сказала, после чего Маруся, вскочившая до этого со своего табурета в порыве завладеть трубкой, тут же обратно на табурет и осела.

— Розу пытались убить, — промычала Маруся, капая крупными слезами прямо в свое декольте.

Глава 2

Мы запрыгнули в «жигуленок» Маруси и помчались к Розе. Для такого события (не могу не отметить) Роза держалась молодцом, чего никак нельзя было сказать о Марусе, которая выла ну просто неприлично. Из-за ее воя я ничего не могла толком понять и в конце концов разозлилась.

— Маруся, — закричала я, — ну что ты воешь? Это же не бразильский сериал, которыми ты окончательно расшатала свои нервы, это жизнь, и выть здесь некогда и даже опасно. Здесь надо вовремя свою задницу убирать из-под чужих зубов.

Маруся мне ничего не ответила, а Роза, с завистью глядя на Марусю, сказала:

— Если бы у меня были ее размеры, я бы тоже выла, потому что такую задницу уже даже можно и не убирать. Будь у меня такая задница, — размечталась Роза, — я бы вышла замуж за богатого азербайджанца или армянина, сидела бы себе в джакузи и в потолок поплевывала бы, а не таскалась бы каждый день на работу в это опротивевшее мне отделение гинекологии.

Маруся от удивления выть перестала и предприняла немало усилий, чтобы обратить наконец свое пристальное внимание на предмет, который вверг в зависть нашу добрую Розу.

Пока Маруся мучилась от любопытства, я с укором посмотрела на Розу. С укором, потому что Роза свою работу очень любила и не променяла бы ее ни на какого богатого армянина с джакузи. К тому же Роза была маленькая, и ее зависть к Марусе была мне просто непонятна, нет, не потому, что задница Маруси плоха, вовсе нет, а потому, что Роза для задницы Маруси была маловата.

«Это черт знает что такое! — внутренне вдруг возмутилась я. — О чем думаю, когда нашу Розу совсем недавно пытались убить!»

— Роза, — закричала я, пользуясь отсутствием Марусиного воя, — расскажи же мне наконец, что с тобой произошло? Неужели тебя и в самом деле пытались убить?

— В самом ли деле, не знаю, но целых три раза, — сокрушаясь, сказала Роза, приглашая нас в комнату и кивая на турецкий диван.

Там почему-то лежала громадная картина. Обычно эта картина висела над диваном. Я многократно хвалила роскошную раму, в которую была забрана совершенно бездарная работа неизвестного мне художника с Арбата.

— Эта картина неожиданно и без всяких причин сорвалась со стены и упала мне на голову, — сказала Роза.

Мы с Марусей уставились на голову Розы, сильно сомневаясь, что она способна выдержать удар такой картины, точнее рамы.

— Ну, не совсем мне на голову, — замялась Роза. — Слава богу, я в это время была на кухне, но если бы случайно оказалась на этом диване, то обязательно пострадала бы. Голова была бы вдребезги, это уж точно, говорю вам как гинеколог!

— Да? — удивилась я. — И поэтому ты решила, что тебя пытались убить?

Роза выглядела растерянной.

— Тося сказала примерно такую же фразу, — призналась она.

— Что сказала Тося? — пожелала знать Маруся.

— Тося, а она уехала буквально за минуту до вашего приезда…

— Почему же эта мерзавка нас не дождалась? — возмущенно рявкнула Маруся.

Маруся возмущалась всегда, если представлялась ей такая возможность.., и если не представлялась — тоже.

Здесь она точь-в-точь похожа на нашу Тамару, может, поэтому они не разговаривают уже двадцать с лишним лет.

Роза вздохнула:

— Тося сказала, что не может смотреть на то, как тает Маруся.

Маруся победоносно взглянула на меня:

— Ты слышала, старушка?

— Слышала, — промямлила я, — но не пойму, в чем здесь дело. Почему ты так горда? Давайте лучше о картине, — обратилась я к Розе. — Так что сказала Тося?

Роза встрепенулась и ушла в подробности, без которых не обходится ни одна нормальная женщина.

— Как только я с вами поговорила, пришла Тося, — защебетала Роза. — Это было очень кстати, потому что картина только-только упала и я места себе не находила от страха. Я тут же рассказала Тосе о происшествии, на что она рассмеялась: "Чепуха. Если уж надо нам дойти до такого идиотизма и делать выводы из упавшей картины, то под объект покушения скорей попадает твой Пупс. Он же не встает с этого дивана. Насколько мне известно, ты даже чай ему туда носишь.

Просто удивительно, что Пупса там не оказалось в тот момент, когда упала картина".

— Кстати, а где Пупс? — спросила я.

— У него появились срочные дела, — отмахнулась Роза. — Он пошел консультироваться с Соболевым, первым мужем Тамары.

— Я редко соглашаюсь с Тосей, — сказала Маруся, — но, по-моему, на этот раз Тося права. Как думаешь, старушка? — обратилась она ко мне.

— И мне так кажется, — ответила я. — Если уж на кого и покушались, так скорей на Пупса. Лично я ни разу не видела тебя сидящей или лежащей на этом диване, в основном ты крутишься на кухне. Следовательно, можно предположить, что покушавшийся — человек, совершенно не осведомленный, но лично я думаю, что вообще не было никаких покушений, а картина упала сама.

Я подошла к дивану, обследовала веревку, на которой висела картина, и сказала:

— Удивительно не то, что картина упала, а то, что она еще как-то на этой веревке висела. Веревку же изгрызли тараканы. Да, теперь я уверена, что никто не собирался тебя убивать.

— Я тоже, — поддержала меня Маруся.

— Это потому, что вы не все знаете, — воскликнула Роза. — Когда я рассказала Тосе то, что было до этого, она уже не была так уверена в своей правоте, а когда я показала ей свою шляпку, то тут уж Тося и вовсе задумалась и сказала: «Подруга, береги себя».

— Что за шляпка? — оживилась Маруся.

Она всегда в таких случаях оживлялась.

— Секунду, — сказала Роза и вынесла из прихожей шляпку.

Я взяла шляпку в руки, покрутила ее и заметила:

— Недурно… На мой вкус, поля бы пошире, а так ничего. Но почему я не видела у тебя ее?

— Пупс подарил мне на днях, — с гордостью сообщила Роза. — Я же обожаю шляпки.

— Кто их не обожает, — грустно промычала Маруся, физиономия которой никак не была приспособлена к подобным атрибутам элегантности.

Не было на свете такой шляпки, за пределы которой не выходили бы легендарные щеки Маруси.

— Ну? — спросила я. — И в чем тут дело? Шляпка как шляпка, почему ты мне ее даешь?

— А ты присмотрись получше, — посоветовала Роза.

Я присмотрелась, обнаружила в шляпке дыру и воскликнула:

— Ба! Да она же испорчена! Кто прогрыз ее?

— Не прогрыз, а прострелил, — поправила меня Роза. — Мы с Тамарой сидели в кафе, ну, в том, в нашем, за тем столиком, где обычно сидим: на открытом воздухе возле стены. Сидели, пили кофе и обсуждали свои дела, как вдруг на нас посыпалась штукатурка.

Сначала мы ничего не поняли, а потом Тамара увидела застрявшую в стене штуковину, выковырнула ее и пришла в ужас. Это оказалась пуля.

Мы с Марусей охнули и переглянулись.

— Епэрэсэтэ! — выдохнула Маруся.

Я же решила промолчать, дабы не рассеивать миф о моем хладнокровии.

— «Бежим отсюда», — крикнула мне Тамара, и мы убежали, — продолжила Роза.

— Никто не гнался за вами? — тревожно поинтересовалась Маруся.

— Конечно, гнался, — обиженно сообщила Роза, поджимая свои бантиком губки. — Два квартала за нами гнался официант. Мы так спешно покинули кафе, что не успели расплатиться.

— И что было дальше? — спросила я.

Роза пожала плечами:

— Расплатились, конечно же, куда денешься, раз уж он нас до гнал.

— Да нет, я о пуле. Что было дальше?

— Ничего. Мыс Тамарой решили, что налет был на тех бритоголовых «бизнесменов», что вовсю глушили пиво за соседним столиком, и разошлись, а дома я обнаружила дырку в шляпке. Я сразу же поняла, что это от той пули, которая застряла в стене. Видимо, перед этим пуля прошла через мою шляпку. Вот когда мне стало не по себе!..

— А где та пуля? — неожиданно заинтересовалась Маруся, с недоверием глядя на Розу. — Хочу на нее поглядеть.

Роза почему-то смутилась и забормотала:

— Пулю Тамарка забросила в кусты. Зачем она нам?

Мы же в милицию идти не собирались. И вообще, я не придала тому случаю никакого значения. Через несколько дней намертво забыла про шляпку и пулю и не вспомнила бы больше никогда, если бы не второй случай во дворе. Стрела!

С этим криком Роза выскочила из комнаты и довольно долго отсутствовала.

— Странная она сегодня, — громогласно шепнула Маруся. — Странная прямо вся.

Я пожала плечами.

— Девочки! — закричала Роза.

С этим криком она и вернулась, изумленная и растерянная. Вернулась и тут же бросилась звонить своему Пупсу на мобильный.

— Пупсик мой, — с максимальной нежностью закричала она. — Ты где?

Видимо, Пупс пытался ей ответить, потому что Роза тут же продолжила. Не в ее правилах давать слово Пупсу. Общение с мужем она признавала только в форме монолога — своего монолога, разумеется.

— Пупсик мой, ты зачем взял стрелу? — строго спросила она.

Думаю, Пупс доходчиво пытался донести до своей жены, что стрела не нужна ему ни при каких обстоятельствах, а если по-русски, то просто не нужна ему и на… Впрочем, вариантов великое множество. Боюсь, он не все их донес до жены — слишком интеллигентный.

Но что-то все же донес, потому что Роза страшно разозлилась и перешла на радикальный крик.

— Не смей мне лгать, ничтожество! — зазвенела она. — Кто еще мог взять стрелу в нашем доме?! Кто, кроме тебя?! Это ты, ничтожество, хватаешь все прямо из-под рук!

Короче, переговоры длились довольно долго и изрядно измотали нашу Розу. В конце концов она бросила в сердцах трубку на аппарат и тоном полнейшей безнадежности сообщила:

— Девочки, пропала стрела.

— Ну и черт с ней, — удовлетворенно рявкнула Маруся и на всякий случай поинтересовалась:

— А что за стрела?

Думаю, чтобы оценить характер потери.

— Да стрела, которой пытались меня убить! — закричала Роза.

Она очень разнервничалась.

— Понимаем, — успокоила я ее. — Мы слушаем, спокойно продолжай.

— Арбалетная стрела, — с жаром продолжила Роза. — Во всяком случае, так сказал сын Лены, соседки с третьего этажа. Это было вчера. В нашем доме давно не делали ремонт, все жильцы уже только об этом и говорят. Вчера вечером я как раз беседовала с Леной, ну, о ремонте, будь он неладен, когда эта стрела вонзилась в ствол клена, возле которого стояла я. Просвистела мимо и вонзилась. Возьми эта стрела чуть правее, и не было бы у меня глаза.

— Да ну! — хором усомнились мы с Марусей.

— Как гинеколог вам говорю, — заверила Роза и показала на свой глаз, красиво подведенный синей тушью и оттененный голубыми перламутровыми тенями.

— Слушай, епэрэсэтэ, как тебе удается так ровно красить глаза? — невпопад восхитилась Маруся. — Накрась так и меня.

— Тебе не пойдет, — вставила я.

— Девочки, — обиделась Роза. — Как вы можете?

Я вам про такое, а вы!

— Ты о чем? — удивилась Маруся.

— Да о стреле же, — напомнила я, не отводя завороженного взгляда от действительно искусно подкрашенных глаз Розы.

— Ах, про стрелу, — зевая, вспомнила Маруся. — И что? Что стрела?

— Она вонзилась, — уже с меньшим энтузиазмом продолжила Роза. — Прямо рядом с моей головой, но в ствол дерева. Как раз в это время к нам подошел сын Лены. Я вырвала стрелу из ствола, не без труда, еле вырвала, а Лена начала ругаться на мальчишек, которые перебрасывались неподалеку в картишки. Она начала их стыдить, мол, совсем обнаглели, так и покалечить человека недолго, а сын ее взял из моих рук стрелу, покрутил ее и сказал, что это скорей всего арбалетная и ни у кого такой нет. Во всяком случае, если вести речь о тех, кто живет в нашем дворе.

— И где же стрела? — спросила Маруся.

Роза пожала плечами:

— Ее нет, еще вчера она была, а сегодня нет. Что я такое говорю? — хлопнула себя по лбу Роза. — Сегодня утром она была.

— А ты не показывала стрелу Тосе? — поинтересовалась я.

— Не-ет, — качая головой, ответила Роза. — Тося даже слушать про стрелу не захотела. Она подняла меня на смех и сказала, что такие истории с ней происходят чуть ли не через день, если из каждой делать выводы, то и с ума недолго сойти.

— Зря вот Тося заводит речь о своем уме, — вставила Маруся. — Слышать такое я прямо вся не могу! Хотя в чем-то она права. Нет в вашем дворе арбалета, значит, есть в соседнем. Эти мальчишки перемещаются из одного двора в другой очень даже легко. Я бы их на цепь посадила. Ты как думаешь, старушка? — обратилась она уже ко мне.

— Думаю, что в наши дни убивать арбалетом глупо, — ответила я. — Слишком ненадежно, да и зачем, когда полно другого оружия.

Роза, похоже, огорчилась, а ведь должна была бы радоваться тому, что жизнь ее вне опасности. Как странно у строены люди.

— Так вы считаете, что меня не собирались убить? — растерянно спросила она. — Тося все же сказала: «Береги себя, подруга». Неужели совсем не собирались меня убить?

— Если и собирались, то никак этого не обнаружили, — оставляя ей надежду, сказала я. — Случай со шляпкой, конечно, исключительный, но почему-то мне Тамарка о нем не рассказывала.

— Она была очень занята в эти дни, — пояснила Роза. — Замоталась.

— Арбалетная стрела во дворе дома, — продолжила я, — полнейшая ерунда. Какой дурак станет все так усложнять? В твоем же дворе почти нет кустов.

— Стрелять могли из окна дома, — неожиданно встала на защиту Розы Маруся.

— Могли мальчишки-шалуны, — усмехнулась я. — Что касается картины, мой тебе. Роза, совет: как можно скорей выведи из дома тараканов. Если хочешь, я тебе на время свою ловушку одолжу. Прекрасное средство. Я вывела за три дня, и это при том, что за стеной у меня Старая Дева — оптовый поставщик тараканов.

— Мне лучше одолжи, — оживилась Маруся.

Я рассердилась:

— Тебя поставлю в очередь, будешь за Розой. Все равно ты сейчас живешь у меня.

— А ночую-то дома, — плаксиво напомнила Маруся.

Уж не хочет ли она и ночевать у меня?

Однако Роза сникла.

— Так, значит, меня не собирались убивать? — упорно не желая расстаться с открытием, допытывалась она.

— Нет, конечно, — заверили мы хором с Марусей.

— Вот и Тося сказала то же самое, — обиженно призналась Роза. — Даже хуже: она на смех меня подняла.

Правда, когда увидела стрелу и узнала про картину, задумалась. Тося сказала, что я должна себя беречь. Что, по-вашему, она тогда имела в виду?

— Исключительно твое психическое здоровье, — заверила я и напомнила:

— Ты же утверждала, что Тося не видела стрелы.

— Я утверждала? — удивилась Роза.

— Это точно, — подтвердила Маруся. — Я прямо вся это слышала.

— Да как же Тося не видела стрелы, — воскликнула Роза, — когда стрела лежала в прихожей перед зеркалом? Не могла я такие глупости утверждать.

— Могла и не такие, — злорадно сообщила Маруся.

Глава 3

Обсуждать историю Розы мы начали, едва за нами захлопнулась дверь ее квартиры.

— Ты ей веришь? — спросила Маруся, входя в лифт и с лишней силой вдавливая кнопку первого этажа.

— Не вижу причин для лжи, — ответила я, перебирая в памяти всю предыдущую жизнь, начиная с детсадовского горшка, потому что именно на нем я впервые увидела Розу.

Очень хорошо помню этот красочный момент: голубоглазая и румяная Роза с огромными сиреневыми бантами на белокурых мышиных хвостиках. Она сидела на синем в красный горошек горшке и деловито ковыряла в носу. «Я наслала», — честно призналась она, как только я вошла в туалетную комнату.

Нет! У меня нет причин подозревать в неискренности Розу. Она всегда была предельно честна. Даже с Пупсом, что уж совсем не обязательно. Роза врала только один раз — когда утверждала, что похитит у Маруси Ваню. Целомудренная Роза в принципе не могла кого-нибудь соблазнить, даже Пупса. Но и в случае с Ваней Роза лгала только себе самой, остальные-то обмануты не были.

— Думаю, Роза не врет, а заблуждается, — сказала я, выходя из лифта и направляясь к «жигуленку» Маруси. — Картина действительно упала, и дырка в шляпке есть, что касается копья…

— Не копья, а стрелы, — поправила меня Маруся, усаживаясь в машину и начиная терзать зажигание. — Я прямо вся с нее смеюсь. Стрелы-то нет, стрелу-то она так и не показала. Вряд ли Пупсу понадобилась эта стрела, да и шляпка — дело сомнительное. Взяла и проделала дырку сама, а потом все это сочинила. Кстати, и пульки нет. Надо бы расспросить подлую Тамарку, но это уже, старушка, работа твоя. Эх, жаль, сама не могу, но не мириться же с ней из-за этого.

Наконец «жигуленок» дернулся, с ревом сорвался и устремился вперед. Испуганная кошка шарахнулась в кусты, чудом избежав колес. Я вздохнула с облегчением, перевела дух и тут взмолилась, с ужасом увидев мирно беседующих на тротуаре старушек:

— Марусенька, сбавь скорость, пока не передавила всю живность в этом дворе.

— Что тут за скорость? — удивилась Маруся, с презрением глядя на спидометр, показывающий семьдесят километров в час. — Разве это скорость? — спросила она, лихо выруливая прямо на старушек.

Бабульки вскрикнули и разлетелись в стороны, а Маруся (очень довольная собой) продолжила беседу.

— И вообще, вся эта история сильно напоминает какой-то детектив, — задумчиво изрекла она. — Не помню, то ли Сименон, то ли Стаут. Кто-то об этом писал.

— Агата Кристи, — подсказала я. — И последовательность та же: сначала шляпка, пробитая пулей, потом картина, упавшая со стены.

— Нет, картина была третьим номером, между шляпкой и картиной была стрела. У Кристи стрелы не было, я не знаю, что там было, но помню точно, что не стрела. Кажется, у героини отказали тормоза.

— Маруся! — закричала я, с ужасом глядя на идущую впереди машину. — Тормоза отказали у тебя.

Если не сбавишь скорость, я пойду пешком.

— Если я не сбавлю скорость, — справедливо заметила Маруся, благополучно выруливая из весьма неприятной комбинации «Хонды» с «Мерседесом», — нас понесут на кладбище, а родственники всю оставшуюся жизнь будут выплачивать мафиозам долги. А у героини тормоза отказали, и, если бы не закончился бензин, она сиганула бы с обрыва.

— Какое счастье, что у нас нет обрывов, — порадовалась я сразу двум вещам, потому что вдобавок к вышеупомянутым обрывам, которых нет, Маруся еще и скорость сбавила. — Но ты не права, героиню пытались утопить. Впрочем, что мы гадаем. Какая разница?

Детективы так похожи и вместе с тем разнообразия в мире так мало, что мы из кожи будем лезть, чтобы помочь кому-нибудь уйти из жизни оригинально, а все равно выяснится, что все это уже многократно было.

— Да, но в разной последовательности, — не согласилась Маруся и на всякий случай сообщила:

— И лично я уходить из жизни не собираюсь.

— Как, вообще?

— Нет, пока. Позже обязательно уйду, это стоит у меня в плане. Должна же я прямо вся родиться в другой жизни. К сожалению, этого нельзя сделать, не уйдя из этой. Так что я обязательно уйду, тем более что мне прогнозировали, будто я в следующей жизни стану мужчиной. Интересно, кем там будет мой Ваня?

— Мечтаешь поменяться с ним ролями?

Маруся заржала:

— Ха-ха, старушка, если бы я была мужиком, представляешь, что тут началось бы? Епэрэсэтэ! Ох! Не стоит бередить душу Я прямо вся негодую от того, что я баба. А что касается Розы, то за шляпкой идет картина, если не считать копья.

— Стрелы, — подсказала я.

— Нет, старушка, Роза или стареет, или закисла с этим своим Пупсом Епэрэсэтэ! До чего довели гинеколога! Ей не хватает внимания, я прямо вся это чувствую. Как только оправлюсь от горя, сразу же возьму Розу с собой и.., буду ставить ее жизнь на колеса. Ей надо срочно заводить любовника.

— Целиком и полностью с тобой согласна, но напомни, если забуду ей позвонить. Эти россказни про убийства, конечно, глупость, но лучше держать руку на пульсе. Для нашего же спокойствия.

В этот момент я увидела кондитерский магазин и закричала:

— Маруся, останови! Куплю Саньке торт!

— Правильно, — сказала Маруся. — А я прямо вся куплю Саньке шоколадку.

— О, как ты добра!

В кондитерском Маруся сразу же встретила старую знакомую, с которой когда-то работала в своем буфете.

Встретила и тут же бросилась делиться новостями, их изрядно скопилось за те пять лет, что приятельницы не виделись. Я поняла, что это надолго, и приуныла, но не решилась их тревожить (знакомая, к несчастью, стояла за прилавком).

Каким-то чудом я успела купить торт раньше, чем Маруся обнаружила, что продавщица и знакомая — одно лицо. По этой причине я топталась рядом с Марусей, нетерпеливо перекладывая торт из одной руки в другую. Видимо, Марусе это действовало на нервы, потому что она дала мне ключ от «жигуленка» и раздраженно приказала:

— Чем приплясывать тут, старушка, лучше пойди положи в багажник продукты.

И я пошла.

И тут же у входа в магазин нос к носу столкнулась с Тамарой.

— Мама, — радостно закричала Тамара, — как удачно я тебя встретила. Какими здесь судьбами?

— Мы с Марусей делали покупки, — ответила я. — Маруся осталась трепаться с приятельницей, а я иду к ее машине.

Радость из Тамары мгновенно улетучилась.

— Как неудачно, Мама, я вас встретила, — хмурясь, сказала она. — Хорошо, что ты меня предупредила, сейчас бы налетела на эту корову. Теперь я совсем туда не пойду, хотела купить кекс Дане.

— Да хватит вам дуться друг на друга, — сказала я, имея в виду их ссору, — уже не дети.

— Вот именно, что не дети, — буркнула Тамара, — поехали, Мама, со мной, я сегодня без охраны и сама за рулем. — Она кивнула на свой, стоящий рядом с Марусиным «жигуленком», «Мерседес».

Я понимала, что увести меня из-под носа Маруси для Тамары дело чести, и в, общем-то, не была против, да и Маруся повела себя беспардонно (так долго трепаться — преступление), но, с другой стороны, у нее горе.

— У Маруси горе, — скорбно качая головой, сообщила я.

— Да ты что! — смягчаясь, воскликнула Тамара. — Умер кто-то?

— Да нет, ее Ваня ушел.

Тамара удовлетворенно рассмеялась:

— Нашла горе. С таким горем она родилась, с ним же и умрет.

— Ну-у, — замялась я, понимая, что отчасти Тамара права, — все же жалко ее.

— Мама, ты невозможная, нашла кого жалеть! Ты чем заниматься сейчас собираешься?

— Сяду в «жигуленок» Маруси и буду ее ждать. Должен же нас с тортом кто-то отвезти домой, не телепаться же в метро.

— С ума сошла? — ужаснулась Тамара. — Маруся умеет трепаться часами, а ты будешь ее ждать? Твой торт плесенью покроется. Поехали, я отвезу тебя.

Кстати, у меня есть новость.

С этими словами Тамара схватила меня за руку и, не принимая возражений, потащила к своему «Мерседесу». Я вырвалась и метнулась в магазин. Без всяких объяснений сунула ключи от «жигуленка» Марусе в декольте (она меня даже не заметила) и вернулась к Тамаре.

«Нечасто можно увидеть Тамару без ее телохранителей», — уже в «Мерседесе», в оправдание себе, подумала я, глядя на превращающийся в точку «жигуленок»

Маруси.

— Ты не надумала с квартирой? — тем временем поинтересовалась Тамара, следя цепким взглядом и за мной и за тем, что творится на дороге. — О будущем Саньки надо позаботиться уже сейчас, тем более подвернулся удачный случай.

Компания Тамары в Питере за бесценок приобрела долгострой и развернула бурную деятельность. Около года Тамара убеждала меня купить в этом строящемся доме квартиру моему сыну, главным аргументом выдвигая ее дешевизну.

— Тома, — раздраженно отмахнулась я, — если ты думаешь, что мне некуда выбросить свои деньги, то жестоко ошибаешься. С этой задачей легко справляюсь и без тебя, а что касается Саньки, то он как раз в школу пойдет, когда ты сдашь в эксплуатацию свой дом.

Однако Тамара была непробиваема.

— Вот и хорошо, — обрадовалась она. — Санька будет лучше учиться, зная, что жильем он уже обеспечен.

— Странная у тебя логика, — удивилась я. — Баба Рая и без того называет моего сына барчуком и все уши ему прожужжала, что у него уже все есть и ему не придется на старости лет подаваться в няньки, а если я, не дай бог, куплю еще ему и квартиру, она умрет от зависти к его детству. Санька же сделает вывод, что нет смысла учиться вообще, раз и так все есть. И потом, что я с этой квартирой буду делать?

— Ты ее сдашь за приличные деньги. Это же ежемесячный доход.

— Боюсь, этот доход введет меня в большие расходы, слишком он далеко. Всем известно, какие сейчас квартиранты. Они будут меняться один за другим, а я разорюсь на одних поездках в Питер. Нет, Тома, нет, и не морочь мне больше голову. Никогда не соглашусь, даже если эту квартиру будешь даром давать.

— Жалко, — расстроилась Тамара. — Очень выгодная была бы сделка. Я же тебе по дружбе хочу уступить, а ты отказываешься…

— Лучше говори свою новость, — прервала я, понимая, что пошел второй виток обработки клиента.

Тамара оживилась:

— Ах, новость! Представляешь, на меня было покушение!

— Да что ты?! — испугалась я.

— Да! — с гордостью подтвердила Тамара. — Думаю, настоящее покушение.

— Так почему же ты мотаешься без охраны?

— А, толку от нее чуть. Если очень захотят, все равно убьют, — довольно-таки небрежно заметила Тамара. — Я поехала по своим женским делам, не таскать же мне за собой мальчиков. И, если честно, мне уже надоело ходить под конвоем. Воли хочу.

— Понимаю, понимаю.

— Ничего ты не понимаешь. Мы сидели с Розой в кафе и обсуждали сделку. Кстати, вот Роза не стала ерепениться, она покупает квартиру.

— Ей-то зачем? — удивилась я. — Квартира у нее уже есть, а детей нет.

— Во-первых, что касается детей, еще не все потеряно, а во-вторых, квартира в Питере достается по такой выгодной цене, что есть смысл ее потом обменять на Москву с расширением.

— Наша маленькая Роза хочет большую квартиру? — изумилась я. — Ей что, не хватает уборки?

— Это не наше дело, — отрезала Тамара. — Может, она прислугу наймет. Так вот, мы сидели в кафе, и вдруг я услышала странный звук, и сразу же на нас посыпалась штукатурка.

— Да ты что? — делая большие глаза, воскликнула я. — А потом ты нашла в стене пулю и выбросила ее в кусты, и еще за вами гнался официант.

— Так ты все знаешь, — разочаровалась Тамара. — Кто тебе рассказал?

— Роза, разумеется, только вряд ли стреляли в тебя.

Ты и сама так не думала, раз убедила Розу, что вишенью были бритоголовые «бизнесмены».

— Мама, не будь наивной, ну зачем бы я стала пугать нашу Розу? В ней и без того душа еле держится. Да и сплетен мне не надо. Представляешь, сколько у некоторых будет радости, когда пройдет слух об этом покушении?

Здесь Тамара явно намекала: на Марусю, в первую очередь на нее. Но зря она так, Маруся вредная, конечно, но и добрячка известная.

— Конечно, я, пользуясь случаем, — продолжила Тамара, — тут же перевела стрелки на бизнесменов (господи, столько «бля» я в жизни не слыхала), а наивная Роза и поверила, что покушались на них, но я-то знаю, что покушались только на меня. Кому нужны эти дешевые «бычки»? Раз уж покушались, так только на меня!

Я, не разделяя ее мнения, удивилась и спросила:

— Почему ты так уверена?

— Мама, ты невозможная, — закричала Тамара. — Знаешь же, чем я занимаюсь. Вот, долгострой купила, большой компании дорогу перешла. Компания эта корни в Питере пускает и потому всех на корню купила, да и я так умею, почему бы и мне в Питере корни не пустить? Знаешь, сколько у меня врагов?

— Лучше не перечисляй, — испугалась я.

— Вот. И не только поэтому, что врагов много, я уверена — покушались на меня. Это каким же надо быть слепым, что послать пулю на три метра левее этих бизнесменов? В нашей стране брака много, конечно, но не до такой же степени. А больше там стрелять было не в кого. Не в официанта же? И уж тем более не в Розу. Уж ее-то преступно убивать, святым делом человек занимается.

Я усмехнулась:

— Понимаю, что ты расстроишься, но возражу.

— Возразишь? — изумилась Тамара. — Это как же?

— А вот так: если стреляли в тебя, то почему прошили шляпку Розы? Вы что, сидели как голубки, прижавшись друг к другу головками?

— Мама, что ты такое говоришь? Мы с нормальной ориентацией и сидели достойно. Между нами был стол, и Роза, как всегда, сидела, откинувшись в кресле, так что головы были на приличном расстоянии.

— Следовательно, снайпер не мог так лихо промахнуться, чтобы продырявить шляпку Розы, целясь в тебя, — уточнила я.

— Шляпку Розы? Кто сказал тебе такую чепуху? — возмутилась Тамара. — Шляпка Розы в порядке.

— Только что видела ее своими глазами. В ней дырка. От пули.

Тамара призадумалась.

— Дырка? — рассеянно переспросила она. — В шляпке? Точно?

— Можешь не сомневаться, — заверила я.

— Между нашими головами был метр с лишним, неужели промахнулся этот подлец?

— Ты о ком?

— Да о снайпере, черти его раздери! О снайпере, который покушался на меня! — закричала Тамара, нервничая и рискованно бросая «Мерседес» на обгон. — Руки ему надо поотбивать за такую работу. Бедная Роза чуть безвинно не пострадала.

— Постой! — возмутилась я. — Ты по-прежнему считаешь, что покушались на тебя?

— А на кой хрен кому нужна эта Роза?

Ответить я не успела, помешал мобильный. Маруся и ее приятельница расцепились-таки своими языками, и Маруся тут же бросилась искать меня. Понятно, ее переполняет полученная информация, ей не терпится поделиться впечатлениями, а у меня ребенок. Я нахожу время на все, но только не на то, чтобы почитать Саньке сказку. Ребенок вырастет бездушным, если не узнает, как жилось Емеле-дураку и Иванушке-дурачку.

Во всяком случае, так утверждают психологи.

— Старушка, ты куда пропала? — хотела знать Маруся.

— Я уже дома давно, — ответила я, чтобы не портить Марусе настроение Тамаркой.

— Все! — закричала Маруся. — Я прямо вся к тебе мчусь!

— Кто это? — насторожилась Тамара.

— Это Маруся, — «обрадовала» ее я. — Прямо вся мчится ко мне.

— Это черт знает что! — возмутилась Тамара, кивая на лежащую у меня на коленях коробку с тортом. — Я уже кофе не могу с подругой попить! Мама, ну почему ты не сказала ей, этой корове, что едешь со мной и радуешься жизни?

— Язык не повернулся, — честно призналась я. — Ты вон какая счастливая. Такая счастливая, что даже с минуты на минуту покушения ждешь, а Маруся никому не нужная, у нее все время горе.

— Ну и черт с вами! — психанула Тамарка.

Она довезла меня до дому и в очень дурном настроении укатила. Я поплелась к подъезду. Я тоже расстроилась. Радоваться и в самом деле не было причин. Маруся не успокоится, пока не расскажет мне биографию приятельницы, перечисляя ее родственников, начиная с пятого колена. Потом она приступит к другим приятельницам, про которых, думаю, только что узнала…

Кусты, мимо которых проходила я, зашевелились.

От неожиданности я, едва не уронив коробку с тортом, отпрыгнула на приличное расстояние.

— Мама! Мама! — радостно закричал мой Санька.

Это он выскочил из кустов.

— Мама, посмотри, что я нашел!

— Тьфу, гадость какая, — не глядя, сказала я.

— Мама, но ты же даже не посмотрела!

— И так знаю, что гадость. Разве что-нибудь другое бывает в твоих руках? Иначе почему бы им все время быть такими грязными?

Санька обиделся и засопел.

— А где баба Рая? — удивилась я. — Почему ты гуляешь один?

— Баба Рая потерялась.

«Боже, какой умный у меня ребенок! — порадовалась я. — Даже баба Рая потерялась, старая сплетница, а он как взрослый гуляет один. И в руках у него не гадость, а прелестный котенок».

— Санька, отпусти котенка, и пошли домой есть торт, — сказала я.

— Мама, почему отпустить? Он что, тебе не понравился?

— Понравился, потому и хочу ему добра, потому и прошу отпустить. Аида домой.

— А баба Рая? — заволновался Санька. — Она же будет плакать, если не найдет меня.

— Сынок, я тебя доверила бабе Рае, а не наоборот.

И вообще, за все поступки надо отвечать. Вот пускай баба Рая и отвечает.

— Мама, она уже отвечать не должна, она уже старая. Ее даже в тюрьму не посадят.

Я, обремененная жизненным опытом, уже хотела вступить с сыном в полемику, но помешал визг тормозов. Мы шарахнулись в сторону от Марусиного «жигуленка» и тут же услышали ее радостный вопль:

— Епэрэсэтэ! Кого я вижу! Александр, какие люди и без охраны!

— Тетя Муся, вы мне утром уже это говорили, — не разделяя Марусиной радости, напомнил Санька и демонстративно обратился ко мне:

— Мама, а сказку ты мне почитаешь потом, когда я торт съем?!

— Почитаю, — заверила я.

— А боксерские перчатки купишь?

— Куплю, — ляпнула я.

Маруся не могла так долго молчать и решительно встряла в нашу беседу.

— Старушка! — гаркнула она. — Что я узнала! Помнишь Светку, что за Витьку Танькиного вышла и через год развелась, а он женился потом на Тоськиной соседке, которая была замужем за Пашкой-кандидатом, так вот, оказывается, она…

— Маруся, — возмутилась я, — Светку не помню и вряд ли знаю, и, что точней всего, знать не хочу. За этими сплетнями мне ребенку сказку почитать некогда.

— Так ты читай, а я буду рассказывать, — тут же разрешила все проблемы Маруся.

А еще Тамарка говорит, что я невозможная. Она до завидного давно не общалась с Марусей.

Глава 4

В течение двух недель я как часы отмечалась у Розы, подробно выясняя, не было ли новых покушений.

К счастью, покушений не было. Роза все сокрушалась по поводу стрелы, которая так внезапно пропала.

— А где она лежала перед тем, как пропасть? — спросила я лишь для того, чтобы поддержать беседу.

— В прихожей у зеркала, — ответила Роза. — Я раз сто тебе это говорила.

— Да-да, я забыла. Значит, ты уверена, что Тося не брала стрелы?

— Зачем ей стрела? Она же с меня посмеялась.

— Маруся вроде тоже стрелу не брала, впрочем, и она с тебя посмеялась. И я стрелу не брала. Кстати, что говорит об этом твой Пупс?

— Клянется, что ему не до стрелы, — заверила Роза. — Он занят своими делами и тоже надо мной смеется. Он не верит в покушения. А я дрожу. Даже не знаю, что и думать. Мне страшно. Уже по улице хожу с втянутой в плечи головой. Куда это годится?

— Никуда, — согласилась я, — а с каким интервалом были те покушения?

Роза задумалась.

— Шляпку прострелили в понедельник, стрела прилетела в среду, а картина упала в четверг, — после минутной паузы бойко отчиталась она.

— Картина не в счет, — возразила я, — картина упала сама по себе. Это просто совпадение. Я тут подумала: можешь больше не втягивать голову в плечи.

— Почему?

— Вряд ли на тебя будут покушаться еще.

Роза пришла в волнение.

— Почему? — закричала она. — Почему ты так решила?

— Сама посуди, две недели прошло, и ни одной попытки. Видимо, тебя оставили в покое, хотя взять в толк не могу, зачем на тебя вообще покушаться? Ты же безобидней воробья.

— Воробей просто разбойник в сравнении со мной, — уточнила Роза. — Но, может, это маньяк?

У них, у маньяков, возникают порой очень странные фантазии, это я тебе как гинеколог говорю.

В своем отделении со своими пациентками Роза приобрела вредную привычку ссылаться на свой авторитет и теперь делает это где попало. На авторитет этот она однажды сослалась при выборе ткани и как гинеколог посоветовала мне купить шифон.

— Страшный народ маньяки, — заверила Роза.

— И сама знаю, — с пониманием откликнулась я, — не первый год общаюсь с Марусей. Только представь, она уже запилила меня.

— И что хочет?

— Всего лишь чтобы я сходила к этой новой бабе Ивана Федоровича и высказала ей мнение прямо всей Маруси. Можешь представить, что я должна ей говорить? А Маруся уже кипит. Кстати, в одном Маруся права, тебе действительно надо развлечься. Ты слишком напряжена.

— Да, это так, — согласилась Роза. — Мне надо развлечься.

— Слушай, — обрадовалась удачной мысли я. — С минуты на минуту жду с работы Евгения. Мы с ним собрались в «Детский мир» покупать Саньке боксерские перчатки. Не хочешь с нами пойти?

— Думаешь, это меня развлечет? — усомнилась Роза.

— Конечно, мы же берем с собой и Саньку.

— Ах вот в чем дело, — уныло прозрела Роза и.., неожиданно решилась. — Знаешь, — сказала она, — я уже год обещаю Саньке автомат на батарейке. Вот и куплю, раз представилась такая возможность. Изредка полезно делать добрые дела.

— Думаешь автомат — это доброе дело? — теперь уже усомнилась я.

Санька, пользуясь особым расположением моих подруг, в последнее время пристрастился вырывать у них рискованные обещания. Это очень тревожило меня, поэтому я расстроилась, но сказала:

— Хорошо, Роза, жди, мы заедем за тобой.

Вскоре я, Евгений, Санька и Роза шумно разгуливали по «Детскому миру». Мы с Розой сразу поняли, что попали в свою стихию, и как дети радовались обилию типично женских вещей. Я с ходу присмотрела себе восхитительный крем против морщин, который, следуя рекламе, уже несколько месяцев бесплодно искала по парфюмерным магазинам. Неожиданно крем оказался там, где никто бы и не подумал его искать.

— Как полезно, оказывается, уделять внимание ребенку, — сказала я Розе, с удовлетворением выбивая чек на пять баночек этого дивного крема.

— Да, я тоже куплю, — согласилась со мной Роза. — И еще в соседнем отделе продается чудная сумочка.

Такой цвет я уже не надеялась найти под свое пальто, а тут надо же, какая удача.

— Сумочка нужна и мне, да надо заглянуть и в шляпы. Ты видела, какое рядом с ними продается белье?

Белоснежный комплект с откровенно открытым бюстгальтером и ханжески высокими плавочками! По-моему, выглядит очень сексуально.

— О, я должна это хотя бы видеть! — закричала Роза.

— Так пойдем же! — обрадовалась я.

Евгений тоже не тратил времени даром. Он застрял в мужском обувном отделе и, не веря глазам своим, энергично выбирал мужские туфли сорок четвертого размера, с которым у него всегда были большие проблемы. Кто бы мог подумать, что в «Детском мире» этого добра навалом? Там был потрясающий выбор, чем не могли похвастать лучшие обувные магазины.

Ну конечно, где же еще продавать сорок четвертый размер, если не в «Детском мире»? По этому случаю на лице Евгения отразилось непередаваемое удовлетворение и довольство жизнью.

Впрочем, довольство жизнью, думаю, возникло от общения с молоденькими продавщицами. Они по заслугам оценили его внешность и размеры и не скупились на комплименты.

В общем, день удался, и если бы не Санька, который постоянно ныл, капризничал и тащил нас невесть куда, мы все достигли бы полной нирваны. Однако Санька никак не мог разобраться в своих разнообразных желаниях, растерянно крутил головой по сторонам, стремительно терял расположение духа и все время спрашивал:

— Мама, разве это «Детский мир»?

— «Детский мир», сыночек, — заверила я, — и мы просто глупцы, что так долго сюда не ходили. Роза, ты довольна?

— Очень, — живо откликнулась Роза. — Какая ты умница, что вытащила меня сюда.

— А я недоволен! — закричал Санька и брызнул слезами.

Пришлось выдать ему легкую затрещину, хоть я и не сторонница такого метода воспитания. Но Санька обладает удивительной способностью капризничать в самый неподходящий момент.

Это все влияние бабы Раи. С тех пор как она взялась за его воспитание, ребенок стал жутко невоспитанный.

Видели бы вы, какой эффект произвела моя затрещина. Санька завыл так, будто его кувалдой по голове хватили, а ведь я едва коснулась его затылка рукой.

— Что за шум, а драки нет? — игриво спросил подошедший с коробкой под мышкой Евгений.

— Что ты купил? — хором закричали мы с Розой, воззрясь на коробку.

— Может, и мне надо? — воскликнула я.

— Может, и Пупсу моему? — воскликнула Роза.

— Может, и моему Тасе? — воскликнула возникшая из ниоткуда Тося.

Естественно, мыс Розой обрадовались ее появлению и тут же шумно выплеснули эту радость из себя.

Тося, в свою очередь, окатила нас своей. Евгений присоединился к всеобщему восторгу сдержанной улыбкой и раскрыл коробку. Все, кроме Саньки, ахнули.

В коробке лежали мужские туфли.

— Какая прелесть! — хором выдохнули я, Тося и Роза. — И сколько стоят такие?

Евгений тут же назвал цену, и она нам понравилась.

— Все, бегу покупать Пупсу, — заявила Роза.

— Там только сорок четвертый размер, — предупредил Евгений.

Роза сникла, а Тося обрадовалась.

— Это как раз размер моего Таси! — восторженно закричала она.

Мы с Евгением снисходительно ее пожалели, а Роза заметила:

— Тося, имеется в виду размер обуви, а не одежды.

— Я что, дура? — воскликнула Тося и устремилась в мужской отдел.

Мы побежали за ней. Ужасно интересно, как она будет покупать туфли, в которые без труда можно спрятать всего ее Тасю, пусть простят мне легкое преувеличение.

К нашему огорчению, в последний момент Тося одумалась и сказала:

— Жаль, туфли хорошие, но Тасе они чуть-чуть велики. Нет у вас меньшего размера?

Продавщица возмущенно покачала головой, мол, мелочью не торгуем.

После этого мы с Розой потеряли к Тосе интерес и разбрелись по обувному отделу. Евгений же переместился в соседний и с ходу увлекся пиджаками.

Я же с восторгом обнаружила чудные комнатные тапочки, совершенно женские, по непонятной причине оказавшиеся среди грубых мужских. По нежнейшему черному бархату вышивка золотом и розовый пушок.

Прелесть! Прелесть!

Я уже хотела поделиться своей радостью с Розой, но неожиданно услышала Тосин визг. Она кричала, как овца перед закланием:

— Безобразие! Что за глупые шутки?! Так можно и убить!

Я, Роза и продавщицы устремились к ней, не в силах ничего понять. И в этот момент закричала и Роза.

— Это же моя стрела! — закричала она, с огромным трудом выдергивая стрелу из деревянного обрамления витрины, рядом с которой стояла Тося.

Это и в самом деле была стрела. Настоящая, довольно данная стрела. Во всяком случае, такая легко прошила бы человека. Тося просто в рубашке родилась, просто счастье, что она осталась жива. Особенное это счастье для Юли, ко горой Тося три тысячи долларов должна.

Меня это происшествие сильно впечатляло. Одно дело слышать, другое — видеть своими глазами. Огромная жуткая стрела в непосредственной близости от головы человека…

Я была потрясена.

Продавщицы тоже отнеслись к стреле с удивлением и принялись крутить головами по сторонам. Тося уже не кричала и, остолбенев, боялась двинуться с места, а Роза поспешно спрятала в сумочку стрелу, которую по нраву первенства считала своей…

И в этот миг я поняла, что чего-то здесь не хватает.

Евгения?

Я прекрасно видела, что он в соседнем отделе пытается разорвать на части пиджак, который мал ему размера на два. Понятное дело, Евгений любит как раз такой стальной цвет, и понятно, что цвет этот встречается крайне редко, но нельзя же так увлекаться…

«Роза здесь, Евгений здесь, даже моя сумка здесь, — подытожила я, — но чего-то все же не хватает».

Память истерично прокручивала картинки последних десяти минут. И тут я с ужасом осознала, что на этих картинках нет моего Саньки.

Мне уже было не до Розы, не до Тоси и уж тем более не до их стрелы. Передать не могу, как я испугалась, ведь, будучи в возрасте моего сына, я сама неоднократно терялась в этом самом «Детском мире», доставляя немало переживаний и хлопот продавщицам и покупателям, пока родители отдыхали от меня. Стыдно признаться, что я здесь творила, и это при том, что я была тихим ребенком. На что же способен мой сын?

Клянусь, у меня были причины для паники.

Я бросилась к Евгению, который застрял в пиджаке, и две продавщицы тщетно пытались стянуть с него свой товар. Заведенная пропажей сына, я в одно мгновение вытряхнула Евгения из пиджака и с криком:

«Пропал наш Санька!» — понеслась незнамо куда.

Роза, Тося и Евгений понеслись за мной.

Глава 5

Это был настоящий ужас!

Жуть!

Все эти американские страшилки, призванные нас напугать, но легко конкурирующие с беззаботными комедиями — так сурова наша действительность, — все эти фильмы ужасов — просто «тьфу!». «Кошмары на улице Вязов» — просто мелодрама в сравнении с тем, что я пережила, нарезая круги по универмагу в погоне за Санькой. Сердце мое выбивало противоестественный марш, ноги подкашивались, правда, это совсем не мешало бежать, крик ужаса стоял комом в горле, волосы стояли дыбом на голове, сумка без присмотра болталась на плече…

— Девушка, девушка, у вас сумка расстегнута, — кричали мне вслед добрые люди.

— Там, кроме денег, ничего нет, — на ходу кричала я им в ответ.

Теперь вы можете представить, в каком я была состоянии? Как это «кроме денег, ничего нет»? Совершенно забыла о том, что в сумке лежали баночки с противоморщинным кремом, духи, пудреница, губная помада, мой мобильник, тени для век, только что купленный комплект женского белья…

Впрочем, зря я перечисляю все эти сокровища.

Я бредила сыном, я глотала слезы, судорожно вопрошая Всевышнего:

— Где мой Санька?!

И Всевышний сжалился. На одном из этажей универмага я вдруг увидела некое существо, сердито топающее по полу туфлями очень взрослого размера. На голове существа абсолютно косо сидела меховая шапка, из-под лохматого уха которой раздавался страшный рев и ползли сопли.

Существо тащило по полу огромную спортивную сумку и страшно ругалось на покупателей и продавщиц, которые из сострадания пытались узнать о его горе. Покупатели недоумевали, а продавщицам было и грустно и смешно, что особенно злило существо. Оно махало на них руками, возмущенно топало ногами, и шло дальше, таща за собой сумку. Все это, естественно, происходило под аккомпанемент истеричного рева, не прекращающегося ни на секунду.

Экзотический вид существа сбил меня с толку. Это был мой Санька, но я не сразу о том догадалась. Я даже пробежала мимо, так маленькое существо было не похоже на то, что я искала. Я даже приняла его за негритенка, поскольку кто-то из сострадания угостил Саньку шоколадкой, которая тут же и была размазана по лицу.

Да, я не сразу поняла, но когда поняла, то от радости едва не потеряла сознание. Я схватила сына на руки и попыталась его расцеловать. Должна сказать, что это было непросто, поскольку он вырывался и исступленно кричал:

— Мама! Мама! Где моя мама?!

Слезы градом текли по его щекам. Я едва сама не прослезилась, так все было трогательно. Мой Санька так был ослеплен своей бедой, что утратил способность оценивать происходящее, он потерял меня, и я воочию видела, какое это для него горе.

Сердце мое трепетало.

— Сынок, сынок, это я, твоя мама, — сказала я и тут же пожалела об этом: мой сынок начал душить меня прям-таки с мужской силой, в порыве восторга, естественно.

Что было странно, при этом он ничуть не успокоился, а кричал и рыдал с новым вдохновением. Больших трудов стоило мне, Евгению и Розе его успокоить.

Точнее, удалось только Розе, которая проявила находчивость и воскликнула, будто бы обращаясь к нам:

— Ой, смотрите, автоматы какие! Точь-в-точь, как хотел наш Санька!

— Где автоматы? — воскликнул Санька, и слезы тут же высохли на его глазах.

Так изменяться может только ребенок: горе, страшное горе черной тучей заслонило весь мир, и вдруг фонтаном забила счастливая радость.

— Где автоматы? Мне нужны эти автоматы! — закричал Санька, сдирая с себя дурацкую шапку, которой он прикрывался от чужого мира.

На меня обрушилась совесть.

— Женя, — сказала я, кивая на коробку с туфлями сорок четвертого размера, — выбрось эту гадость, и пошли покупать ребенку все, что он захочет. Наш ребенок это заслужил.

— Я не против, — согласился Евгений, покрепче прижимая коробку к себе, — но на нем слишком много товаров, за которые мы не заплатили, и стоят они недешево. Санька знает толк в вещах.

— Ты прав, — сказала я.

Несколько часов ушло на поиски отделов, в которых наш Санька «приобрел» эти товары. Слава богу, все обошлось, шапку и обувь мы всучили без вопросов, продавщицы даже преисполнились благодарностью, а вот со спортивной сумкой вышли проблемы — ее категорически не хотели брать обратно, ссылаясь на то, что у сумки теперь нетоварный вид.

— Чего вы от меня хотите? — в конце концов возмутилась я.

— Чтобы вы ее купили, — бессовестно заявила продавщица, а ведь сама же прохлопала сумку.

Хотела бы я знать, чем занималась она, когда Санька эту сумку утаскивал.

— Думаете ли вы, что говорите? — изумилась Роза. — Зачем нам платить за сумку, которая уже есть у нас совершенно бесплатно.

— Да, — подтвердила я, — сумка даром у нас оказалась, так зачем мы должны платить?

— Затем, — возмущенно пояснила продавщица, — что второй раз продать ее уже невозможно.

— Вы и в первый раз не смогли ее продать, — напомнила Роза. — Сто лет стояла бы она у вас за эту цену, если бы не глупый ребенок, еще не умеющий считать.

В общем, мы схватились с продавщицей не на жизнь, а на смерть. Евгений, пользуясь этим, заплатил за сумку, закинул ее за спину, вытер носовым платком Санькино лицо и отправился покупать боксерские перчатки. Когда мы с Розой очнулись от стычки, Санька был уже во всеоружии: из-под мышки у него торчал автомат, на груди висели боксерские перчатки размером гораздо больше его головы, на поясе болталась сабля, а из-за спины выглядывал самурайский меч.

Увидев эту картину, Роза вспомнила, что обещала Саньке автомат, и, оставив грустить продавщицу, помчалась выполнять обещание. Мы с Евгением помчались за ней, в надежде Розу отговорить, поскольку в нашем доме уже имела склад игрушечного оружия.

— Если хочешь, купи настоящий, — посоветовала я, но Роза ограничилась пластмассовым автоматом с красной лампочкой на том месте, где должно быть дуло.

Санька, чувствуя подходящий момент, потребовал и других игрушек. На это ушло еще несколько часов, после чего мы, нагруженные покупками, покинули универмаг и отправились домой.

Только дома мы с Розой поняли, что потеряли Тосю.

— Ну, Тося не Санька, уже взрослая, найдется, — успокоил нас Евгений.

Мы с ним согласились, но все же бросились ей звонить. Оказалось, что Тося давно уже дома и не слишком расположена к общению.

— Ты жива? — спросила я.

— Я жарю котлеты, — сказала она и бросила трубку.

И в это время Роза, выкладывающая часть Санькиных подарков из своей сумки, извлекла оттуда стрелу.

Стрела сильно заинтересовала Евгения.

— А ну-ка, ну-ка, где ты это взяла? — спросил он, с интересом стрелу рассматривая и ощупывая.

— Ну как же. Женя! — возмутилась я. — Разве ты не знаешь?

— Он в это время терзал пиджак в соседнем отделе, — напомнила Роза.

— Эта стрела вонзилась рядом с головой сначала Розы, а потом Тоси, — сказала я.

Евгений удивился.

— Вы шутите? — спросил он. — Эта стрела не от детского и не от спортивного арбалета.

— А от какого? — заинтересовалась я.

— От охотничьего. Такая запросто убьет человека.

Откуда же она взялась?

— Говорю же, мы нашли ее в универмаге. Она торчала из деревяшки, обрамляющей витрину, в нескольких сантиметрах от головы Тоси. Как думаешь, что бы это могло значить? Похоже на покушение.

Евгений пожал плечами:

— Да что угодно, кроме покушения. Кому нужно убивать Тосю, да еще арбалетной стрелой в универмаге, полном народу?

— А лично я думаю, что в толпе удобней всего убивать: все заняты только собой и ни на что не обращают внимания, — сказала Роза.

— К тому же напротив мужской обуви был отдел игрушек, — поддержала я Розу. — Может, там и игрушечные арбалеты продаются. Мало ли кто в кого целится из игрушечного арбалета, может, человек его только что купил и испытывает на остальных покупателях.

— Да, — поддержала Роза меня, — там, в детском универмаге, никто и внимания не обратит, если увидит человека с арбалетом. Очень удобное место для убийства. Правда, одно непонятно: Тосю-то нашу убивать зачем?

Евгений выразил изумление:

— Зачем убивать Тосю — у меня вопросов нет, будь я ее мужем, давно убил бы, а вот насчет арбалета вы заблуждаетесь. Вы не видели настоящего арбалета. Штуковина интересная и грозная. Женщины, может, и не обратят внимания, но в универмаге были и мужчины.

Редкий мужик равнодушно пройдет мимо человека, целящегося из арбалета. Да рядом с этим убийцей собралась бы толпа, можете мне поверить.

Мы с Розой озадаченно переглянулись.

— Но как-то он все же выстрелил, — напомнила я. — Вот стрела.

Евгений задумался.

— Я бы стрелял из примерочной кабинки, — сказал он, — там их много — выбирай любую. Берешь, к примеру, костюм, идешь в кабинку, сумку, естественно, захватываешь с собой. Арбалеты, кстати, есть и разборные, чтоб вы знали. Под маркой примерки быстро собираешь арбалет, целишься и… Процесс почти беззвучный. Другой вопрос, зачем убивать вашу Тосю таким сложным способом? Проще дождаться, когда она войдет в собственный подъезд, и свернуть ей шею.

Лично я умею это делать одним движением рук — вот она была и нету. — Евгений выразительным жестом продемонстрировал свою мнимую расправу с Тосей.

Меня и Розу передернуло.

— Побойся бога, Женя! — закричала я. — Что ты такое говоришь?

— Говорю? Было время, когда мне приходилось это делать, — рассмеялся Евгений, намекая на свое темное прошлое.

Мы зашикали на него и прогнали на кухню готовить ужин, поскольку баба Рая взбунтовалась и взяла выходной.

— На весь день гулять пойду, — сказала она еще утром, зловредно вручая мне Саньку.

Это означало, что к ужину она вернется и будет трескать за обе щеки то, что приготовим я или Евгений. Трескать и безбожно критиковать. К критике я отношусь неоднозначно, поэтому стараюсь ее избегать. Евгению же все равно, он только посмеивается над сентенциями бабы Раи.

— Может, надо Женьке помочь? — взволновалась Роза, намекая на ужин.

— Ни в коем случае, — испугалась я. — Хочешь попасть под критику бабы Раи?

Роза дала понять, что не хочет.

— Вот пускай Женька и готовит, у него нервы крепкие, а она будет критиковать, даже если ты просто нарежешь колбасы. Скажет, не так нарезала и не та колбаса. Вредное создание, — вздохнула я и отправила Саньку в Красную комнату наслаждаться новыми игрушками.

После этого углубилась в беседу с Розой.

— Куда ты денешь эту стрелу? — спросила я.

— Отнесу домой и спрячу, — поеживаясь, ответила Роза.

— Спрячь получше, — посоветовала я, собираясь всецело отдаться этой теме.

Нам было о чем поговорить. Шутка ли сказать: два покушения. Теперь я верила, что это покушения…

И тут меня осенило.

— Шляпка! — закричала я.

— Ай, божечки ж! — закричала баба Рая, которая, пользуясь отсутствием Саньки, нагулялась досыта, да и вернулась.

Видимо, она уже успела побывать в Красной комнате и увидеть, сколько мы купили игрушек.

— А сколько жа ж денежков-то потратили! — так скорбно голосила она, будто имела к этим денежкам какое-то отношение. — А сколько жа ж на ветер-то выкинули!

Роза панически боялась бабы Раи, особенно если та была в дурном настроении. Поэтому продолжить беседу мне не удалось.

— Я пойду, — вскочила Роза.

— Куда? А ужин? — расстроилась я.

— Нет, нет, и Пупс, наверное, уже дома. Я пойду.

Созвонимся.

И Роза убежала, а я отправилась на истязание к бабе Рае оправдываться, почему купила так много игрушек.

Почему нельзя угодить всем одним махом? Санька счастлив — баба Рая негодует, баба Рая довольна — Санька плачет, и так во всем…

Глава 6

В тот вечер мне не удалось перезвонить Тосе: сначала баба Рая долго бушевала из-за игрушек — кричала, мол, нам-то что, управились, купили, а ей теперь эти игрушки за Санькой убирать или таскать на улицу, где он будет позорно хвастать. Дальше шел длинный монолог о воспитании ребенка, воспитании, которого нет, по пути выдавались подробнейшие оценки моих и Женькиных качеств (все в негативе), в заключение следовали пророчества: что нас с Женькой ждет в будущем и как воспитание Саньки скажется на нашей старости. В качестве окончательного приговора баба Рая обычно советовала воспользоваться ее опытом.

Когда с воспитанием и нашими характеристиками было покончено, баба Рая приступила к ужину. Она тут же подвергла жесточайшей критике Женькину яичницу и без всякого перехода снова перешла на наши характеры, под занавес был дан подробный прогноз Санькиного будущего, опять же в приложении к нашей старости.

В такой обстановке я намертво забыла и про Тосю, и про стрелу, и про то, что, кроме бабы Раи, есть и другие обитатели на нашей планете…

После ужина, наспех уложив Саньку в кровать и скороговоркой в ролях прочитав ему сказку, мы с Евгением скрылись в спальне.

— Зачем это нам? — кивая на дверь и намекая на бабу Раю, спросил Евгений.

— Чтобы не забывали: жизнь — юдоль слез и печали, — ответила я.

Уже засыпая, я вспомнила про Тосю и решила утром же отправиться к ней.

* * *

«Утро начинается с рассвета…» — оптимистично поется в песне.

«Не у всех», — вынуждена добавить я.

Мое утро начинается с Маруси. Спрашивается, зачем Евгений на цыпочках из спальни выходил и, не включая света, одевался в прихожей, рискуя в любой момент столкнуться с бабой Раей? Почему потом баба Рая, невзирая на свою вредность, ругала меня на кухне робким шепотом?

Для чего они, спрашивается, старались, отчего деликатничали, когда безразличная ко всяким тонкостям Маруся, топая как слон, ворвалась ко мне ни свет ни заря, вытащила из постели и под предлогом своего горя погнала варить кофе и резать бутерброды.

Одна радость — бабу Раю из кухни будто корова языком слизала Маруся и баба Рая несовместимы.

Слава богу, они и сами это понимают и никогда не пересекаются. Точнее, баба Рая, пользуясь своими мудростью и опытом, не пересекается с Марусей, хотя Маруся против бабы Раи ничего не имеет. Она радуется ей радостью ребенка и кидается лобызать и обнимать, после чего баба Рая долго жалуется на свои ребра.

Может, поэтому субтильная баба Рая избегает общения с Марусей? Может, это мешает их отношениям?

Если бы не ребра, думаю, они нашли бы общий язык.

Впрочем, не уверена, поскольку баба Рая мыслит консервативно и мгновенно поджимает губы при одном упоминании о либеральной Марусе, а за глаза Марусю она называет разгульным бегемотом.

Меня это устраивает. Когда я нестерпимо устаю от бабы Раи, достаточно лишь позвать Марусю, и проблема решена. Хотя, как говорят в народе, хрен редьки не слаще.

— Маруся, не располагайся надолго, я поеду к Тосе, — не просыпаясь, предупредила я, как только она показалась на пороге спальни.

— Зачем? — насторожилась Маруся.

— Надо, — уклончиво ответила я, не собираясь посвящать ее в события вчерашнего дня.

— И я с тобой! Я прямо вся с тобой поеду, — мигом разрушив мои планы, сообщила Маруся. — Тося давно меня зовет.

Я молча поднялась с постели и благородно отправилась на резку бутербродов, понимая, что в жизни не одни только радости.

— Старушка, я прямо вся про нее узнала… — завела свою шарманку Маруся. — Она компьютерщица.

Я попыталась прикинуться дурочкой:

— Кто?

— Епэрэсэтэ! Старушка! Да Ванина баба! О ком еде я могу говорить?

— И что из того? — скептически поинтересовалась я.

Маруся, фонтанируя восторгом, мне в ответ:

— А то, старушка, что ты должна радоваться. Теперь тебе не обязательно с ней видеться, с этой уродой, можешь сказать все, что я о ней думаю, через Интернет — пусть все знают, старушка, пусть и в Америке знают.

Очень удобно, хвала компьютерам.

— Билл Гейтс умер бы от счастья, узнай он, сколько принес тебе пользы, — заметила я, разливая по чашкам кофе.

— Плевать я на него хотела, — отрезала Маруся — Старушка, я прямо вся предвкушаю, как она откроет эту свою страницу, а там мое послание! И пусть все его прочтут! И в Австралии тоже!

— Кто — все? — спросила я, окончательно просыпаясь.

— Весь мир!

— Полагаешь, всему миру есть дело до ее страницы?

И потом, не хочу огорчать тебя, но я не смогу послать твое мнение, не зная ее адреса.

— Какого адреса? — взволновалась Маруся. — Адрес я тебе дала.

— В сети Интернет адреса другие, — пояснила я. — Как я зайду на ее сайт?

— Да-да, — пригорюнилась Маруся. — Я что-то слышала…

— Слышала? — изумилась я. — Маруся, да об этом знает каждый ребенок. Ты безбожно отстала от жизни.

— Старушка, — рассердилась Маруся, — я от всего этого далека! У меня интересы другие…

— Знаю, Ваня.

— Да, Ваня, и теперь вот она.

— Кстати, если хочешь сообщить о ней всему миру, тогда уж лучше помести эту информацию на своей страничке. Еще лучше будет, если дашь рекламу, тогда уж точно хоть кто-то на твою страничку зайдет.

— Сколько проблем, — расстроилась Маруся. — Адрес, страничку, рекламу… Тогда уж проще просто выйти на Красную площадь и ругать ее самыми последними словами.

— Уверяю, эффект будет больший, — заметила я.

Но, похоже, Марусю уже волновали другие проблемы.

— Ох, — потягиваясь, воскликнула она, — почему у меня нет волшебной палочки?!

— А чего бы ты хотела? — спросила я, отправляя на тарелку первый бутерброд.

— Хотела бы во Францию. Уехать в Париж, глотнуть там свободы…

— Побойся бога, — возмутилась я. — Франция — полицейское государство. Оттуда даже статуя Свободы сбежала в Америку, правда, сбежала весьма неудачно, поскольку тут же выяснилось, что и Америка полицейская страна. Там нарушены все права человека, которых, по сути, нет нигде и быть не может.

— А что же там есть?

— Там есть все, кроме свободы.

— А где же свобода? — растерялась Маруся.

— Настоящая свобода только в России. Статуя Свободы это сразу же поняла, как только в Америку хлынула толпа русских эмигрантов.

— Ты права, — согласилась Маруся, отправляя в рот бутерброд. — Только у нас можно делать все, что хочется, — жутко чавкая, добавила она.

— Маруся! — закричала я. — Прекрати хватать бутерброды! Так я никогда не наполню тарелку! Что за обжорство и жадность?

— Старушка, это не жадность и не обжорство.

— А что же?

— Чувство самосохранения, — с достоинством пояснила Маруся, принимаясь за следующий бутерброд. — Таким образом я сохраняю себя от голода.

Я вышла из берегов и закричала:

— Все! Хватит! У моих бутербродов совсем нет чувства самосохранения, раз им не удается сохраниться от тебя. А вот у меня есть чувство самосохранения, но и оно почему-то плохо меня сохраняет. Как хочешь, а я поехала к Тосе. Раз уж меня так рано подняли.

— Я тебя отвезу, — подскочила Маруся, панически дожевывая бутерброд.

* * *

С Тосей мы столкнулись у двери ее же квартиры.

— Ты что здесь делаешь? — со всей прямотой поинтересовалась Маруся.

— Только что проводила Ларису, — скорбно качая головой, сообщила Тося.

— А почему мы ее не видели? — удивилась я.

— Лариса спустилась по лестнице.

Маруся презирала лестницы и даже на второй этаж всегда поднималась на лифте, какая бы очередь возле него ни собиралась. Я же всегда входила с Марусей в лифт со страхом, опасаясь, хватит ли его грузоподъемности.

— У меня жуткие творятся дела, — жестом приглашая нас в квартиру, сообщила Тося.

— Тасик опять скандалит? — обрадовалась Маруся, проходя прямо на кухню и жадным взглядом обследуя стол.

— Нет, хуже. Вчера — стрела, сегодня — шляпка.

— Наоборот, — воскликнула я, — сначала шляпка, потом стрела.

Тося удивленно на меня посмотрела и спросила:

— Откуда ты знаешь?

— Вывела чисто логически, — важничая, сообщила я. — Путем сложнейших умопостроений.

Маруся переводила взгляд с меня на Тосю, с Тоси на меня и ничего не понимала.

— Епэрэсэтэ! — закричала она. — На каком языке вы говорите?

— На русском, разумеется, — ответила я.

— Так почему же я прямо вся вас не понимаю?

— Она не в курсе? — удивилась Тося.

— Прямо вся, — заверила Маруся.

— С Тосей вчера произошла та же история, что и с Розой, — пояснила я. — Ее пытались из арбалета убить.

А перед этим прострелили шляпку.

— Нет, ну как ты догадалась? — изумилась Тося, пока Маруся широко открытым ртом судорожно глотала воздух. — Про шлянку я еще никому не рассказывала, кроме Ларисы. Да и Ларисе рассказала только что. Я сама про нее узнала вчера вечером.

— Ты под сильным впечатлением вернулась из универмага и, вспомнив про шляпку Розы, решила исследовать и свою? — тоном утверждения спросила я.

— Именно! — воскликнула Тося. — Даже не знаю, когда ее прострелили! С ума можно сойти! Меня хотели убить, а я даже не заметила. Вот до чего замоталась с этим Тасиком.

— Думаю, убить тебя хотели три дня назад, — предположила я. — В Розу стреляли в понедельник, а стрела прилетела в среду. Вчера был четверг, и в тебя летела стрела, следовательно, шляпку прострелили во вторник. Если убийца ничего не перепутал.

Тося побледнела.

— Думаешь, он соблюдает один и тот же интервал? — спросила она.

— Сегодня узнаем, — ответила я. — Если до завтра не упадет картина, значит, не точно соблюдает, а если упадет, то соблюдает. В том, что вас хотел убить один и тот же человек, у меня нет сомнений.

— У меня тоже, — согласилась Тося.

— Вы что, епэрэсэтэ! — закричала очнувшаяся Маруся. — Шутите?! Вы же сами говорили, что картина — случайность!

— Теперь я так не думаю, — нахмурилась Тося. — Я своими глазами видела стрелу, и в шляпке моей дырка. Когда я сегодня рассказала об этом Ларисе, она рассмеялась и сказала, что дырку в шляпке я сделала сама. Боже, ведь то же самое я говорила Розе! Я бездушно над Розой посмеялась, когда бедняжка от страха была сама не своя, вот бог и наказал меня.

Тося схватилась за голову, а потом нервно затеребила крестик на груди, бормоча молитву.

— Лариса права, а вы разум потеряли! — гаркнула Маруся. — Я прямо вся с вас смеюсь. Кому может понадобиться убивать вас? Если кто-то решил над вами подшутить, это я еще пойму, а в убийство поверю только тогда, когда увижу ваши трупы…

На этом речь Маруси оборвалась, потому что со стороны комнат до кухни донесся грохот. Мы, расталкивая друг друга, вырвались из двери, в которой застряли по причине чрезвычайной спешки, и помчались в зал.

Тщательные обследования показали, что все предметы стоят на своих местах.

Мы дружно переместились в спальню и, кроме разобранной кровати, ничего интересного не увидели.

В Тасиной комнате тоже не было никаких разрушений. Мы изумленно переглянулись.

— Что же это было? — растерянно спросила Тося.

— Я прямо вся слышала грохот, — гаркнула Маруся.

— Картина! — закричала я. — На этой стене висела картина! Где она?

Действительно, над письменным столом Таси всегда висела вполне приличная копия картины «Бурлаки на Волге». Тася еще любил по этому поводу шутить, что картина — копия с той жизни, которую устроила ему Тося. С ним я абсолютно согласна: жизнь его действительно нелегка.

— Картина! — закричала Тося. — Куда делась картина?

Мы дружно упали на пол и заглянули под стол — там лежала картина. Рамка разбилась вдребезги, и бурлаки тянули лямку уже на полу.

— Бедный Тася! — запричитала Тося. — Что было бы с ним, если бы он сидел за этим столом?

— Так на кого покушаются? — деловито осведомилась Маруся, тщательно пережевывая зацепленный на ходу бутерброд.

Глава 7

Минут пять мы говорили хором, а потом как по команде замолчали и задумались. Первой нарушила молчание Маруся.

— Надо срочно ехать к Розе, — гаркнула она.

— Зачем? — удивилась я.

— Чтобы посмотреть, жива ли она, — пояснила Тося.

— Нет, к Розе ехать не надо, — с волнением воскликнула я. — Бедняжка с большим трудом успокоилась, а вчерашнее приключение опять всколыхнуло ее страх. Зачем тревожить Розу? Чтобы узнать, жива ли она, достаточно ей позвонить.

— Раз ее страх вчера все равно всколыхнули, то можно и поехать, — рассуждала Тося, — вот только я не знаю — зачем? Что Роза нам скажет?

— Ничего, — не переставая жевать, ответила Маруся. — Но мы будем все вместе думать и сопоставлять.

Раз дело такое и даже картина упала, то я прямо вся поверила: вас кто-то хочет убить. Грохнуть. И вас, и ваших мужей.

— Насчет мужей сомневаюсь, а вот в остальном Маруся права, — подтвердила я. — Хорошо, поехали к Розе. Тося, захвати свою шляпку.

И мы отправились к Розе.

— Роза, ты только не падай, но в Тосю тоже стреляли, и сегодня у нее сорвалась со стены картина, — с ходу сообщила Маруся, после чего Роза сразу упала. — Я бы гоже прямо вся умерла, если бы на меня покушались, — заверила Маруся, перешагивая через Розу и направляясь на кухню.

Мы с Тосей подняли Розу и, сгибаясь от тяжести, потащили ее на диван, хотя Марусе сделать это не составило бы труда, но кто дерзнет ее просить? Ведь после этого у Розы могут быть переломы, столько силищи у Маруси. И она эту силу не всегда контролирует.

— Надо брызнуть на нее холодной водой, — сказала Тося.

— Нет, лучше дать понюхать нашатыря, — возразила я.

— Я бы сделала и то и другое, — жутко чавкая, прокомментировала Маруся.

— Маруся, тварь такая! — закричала Тося. — Что ты там уже жрешь?!

— Колбасу, — виновато призналась Маруся.

— Где ты ее взяла?

— В холодильнике.

Тут уж не выдержала и я.

— Пока хозяйка лежит в обмороке, ты шаришь в ее холодильнике? — возмутилась я. — Ты просто мародерка какая-то!

— Я просто хочу есть, — пожаловалась Маруся. — И если срочно что-нибудь не сожру, то прямо вся упаду от голода, а это совсем не одно и то же, что с Розой. Меня всю вы не поднимете. Меня всю даже «Скорая помощь» не сможет забрать, поэтому я должна особенно всю себя беречь, хотя бы из заботы о вас.

— О нас? — изумились мы.

— Ну, чтобы не доставлять вам хлопот, — пояснила Маруся и откусила фантастически огромный кусок колбасы.

— Ужас! — закричала Тося. — Она все жрет!

— Правильно, — согласилась Маруся.

— Нет, поверить не могу. Неужели она и в самом деле так жрать хочет? — спросила Тося уже у меня.

— Думаю, да, — ответила я, массируя виски Розы и нервничая.

— Практически всегда, — уточнила Маруся.

«Что-то Роза слишком долго в себя не приходит», — забеспокоилась я.

— Она действительно хочет жрать, — согласилась Тося.

— Хоть это и удивительно, — добавила я. — И не забывай, она сейчас теряет вес. Как же она будет жрать, когда начнет поправляться? Нам ее уже не прокормить.

— Лично я ее кормить не собираюсь, — раздраженно сообщила Тося.

— Отстаньте от нее, пусть жрет, — проговорила Роза.

Мы обрадовались:

— Ты уже жива!

— А что, у меня были другие варианты? — насторожилась Роза и на всякий случай предупредила:

— Сегодня мне умирать нельзя, сегодня у меня три операции, это те, что плановые, а могут быть и срочные.

— Тося, покажи ей свою шляпку, — приказала Маруся, — что-то она слишком оживилась, куда-то рвется, нас не покормив.

Мы с возмущением уставились на Марусю, но Роза, похоже, больше терять сознание не собиралась. Она глянула на часы и засуетилась:

— Девочки, если у вас есть что важное, то рассказывайте по-быстрому, я уже опаздываю на работу.

Я и Тося, перебивая друг друга, рассказали о стреле и картине. Пользуясь этим, Маруся исчезла в недрах кухни и к концу нашего рассказа показалась в дверях комнаты с новым куском колбасы.

— У вас с Тоськой есть общий враг, — компетентно заявила она.

Тося и Роза откликнулись хором:

— Мы знаем, это ты.

Только в этот момент я сообразила, почему Тося так охотно отозвалась на предложение поехать к Розе — она спасала свой холодильник, точнее, его содержимое.

— Зря шутите, — обиделась Маруся, — я прямо вся переживаю за вашу жизнь.

— Она права, — согласилась я. — Вспоминайте, где пересекались ваши пути?

— Да буквально на каждом шагу, — воскликнула Роза. — Заканчивая сегодняшним днем. Видимся не реже раза в неделю, постоянно друг другу звоним…

— Нашли о чем говорить, — возразила Маруся. — Этак и в меня завтра палить начнут, если только в этом причина. Я тоже со всеми вами пересекаюсь.

Мне пришлось признать, что и я таким образом пересекаюсь со всеми подругами.

Роза опять поглядела на часы и пришла в ужас.

— Все! — запаниковала она. — Уже опоздала, а мне пилить на другой конец города! Маруся, выручай!

— Значит, так, — ставя руки в бока, сказала Маруся, — теперь перед нами две задачи: одна пустяковая, другая невыполнимая, но мы справимся.

— Начни с пустяковой, — воскликнула Роза.

— Пока ты будешь краситься и одеваться, мы со старушкой и Тоськой быстро бежим вниз, меняем свечи, заднее правое колесо, подкачиваем заднее левое и доливаем в бак бензин.

Мы с Тосей сникли, а Роза обрадовалась и сказала:

— Прекрасно. Теперь давай трудновыполнимую.

— Перед этим ты кормишь меня досыта.

Тут уж сникла и Роза, а мы с Тосей обрадовались, что не одним нам будет плохо.

В результате после некоторых мучений мы кое-как доставили Розу на работу и поехали ко мне, поскольку Тося, ссылаясь на Тасю, к себе нас активно не приглашала. Я отправила бабу Раю на прогулку с Санькой, и мы начали строить догадки.

— Признайся, у тебя есть враги? — откровенно спросила я у Тоси.

— Сколько хочешь, — ответила Тося, недвусмысленно глядя на меня и Марусю. — Все завидуют моей красоте.

Тот, кто хоть раз видел Тосю, поймет, насколько беспочвенно ее заявление. Бесхитростная Маруся тут же хотела его опровергнуть, но я заткнула ей рот бутербродом, шепнув:

— Побойся бога, разве можно плохо о покойниках?

В том, что Тося весьма близка к этому состоянию, я не сомневалась, да и как тут сомневаться, когда непонятно кто и непонятно за что постреливает в нее то из пистолета, то из арбалета. Ведь когда-нибудь можно и не промахнуться.

— Странно, что на меня покушаются, — горестно заметила Тося.

— А мне странно, что в тебя так долго не стреляли, — сказала я.

Маруся радостно заржала.

— Будь я твоим врагом, — заявила она, — я прямо вся в тебя стреляла бы. Эх, жалко, что я не твой враг, — горестно заключила она, с досадой хлопая себя по ляжкам.

Я рассердилась:

— Маруся, как ты можешь, мы с тобой о разных вещах говорим. Ты говоришь черт-те о чем, а я говорю о том, что слишком много времени прошло с того дня, как начали покушаться на Розу. Розу, кажется, оставили в покое, и все. Почти две недели не покушались на Тосю. Интересно, чем это можно объяснить? Почему так тянули?

Тося пожала плечами.

— Может, их не устраивала твоя шляпка? — сострила Маруся.

— Кого их? — возмутилась Тося. — Думаешь, покусителей было много?

— А ты думаешь, что все умеют одновременно хорошо стрелять и из пистолета, и из арбалета? — в свою очередь поинтересовалась Маруся.

— Кто все? — возмутилась Тося.

— С тобой невозможно разговаривать, — огрызнулась Маруся.

И тут меня осенило. Да она же права!

— Тося, ты же ходила без шляпки, — сказала я. — Когда ты ее надела?

— Да вот три дня назад и надела, а больше и не носила, будь она неладна. Надела, и сразу дырка.

— Так что же мы гадаем и с помощью логических заключений выясняем, когда в тебя стреляли, если ты знаешь это почти точно? — изумилась я.

— Я не знаю, — буркнула Тося. — Я не гадаю.

— Так вот, дорогая моя, — воскликнула я. — В тебя так долго не стреляли потому, что ты ходила без шляпки. Они ждали, когда ты ее наденешь. Надела бы раньше, раньше и прострелили бы.

Маруся покрутила пальцем у виска и выразительно посмотрела на Тосю.

— Наша старушка прямо вся сошла с ума, — сказала она. — Как мне повезло, что я книг не пишу. И со мной было бы то же самое.

Тося промолчала, но по ее взгляду я поняла, что она полностью согласна с Марусей.

— Ну и черт с вами! — разозлилась я. — Вы всегда надо мной смеетесь, а потом выясняется, что напрасно. Вот увидите, так будет и сейчас.

Как я порой бываю права.

— Да брось ты обижаться, старушка, — приободрила меня Маруся. — Лучше скажи, как он выглядит, этот адрес?

Какой адрес? — не поняла я.

— Да этот, интернетовский.

— Бог ты мой! — возмутилась я. — О чем она говорит? У подруг такие неприятности, а она про своего Ваню! По-разному этот адрес выглядит.

— К примеру?

— К примеру сайт: три "w", точка, какое-нибудь имя или название, точка, «ru». Это простейший, конечно, но есть и очень длинные.

— Что за «ру»? — наивно изумилась Маруся.

Мы с Тосей переглянулись и, как истинно ш-сские, оставили ее вопрос без ответа, впрочем, Маруся уже была вся в размышлениях, где такой адрес достать. Видимо, она нашла выход, потому что очень быстро повеселела и, потирая руки, сказала:

— Девочки, а не принять ли нам по пять капель?

— Можно, — обрадовалась Тося, — а то у меня в груди все сжалось и никак не разжимается.

— И у меня Женька на дежурстве, — согласилась я, вынимая из холодильника его изрядно початый коньяк.

Мой ход не понравился Марусе.

— Что там пить? — возмутилась она.

— Сама же сказала — по пять капель, — напомнила я.

— Но не так же буквально, — пожурила меня Тося. — Сейчас сбегаю.

Через полчаса у нас шел пир горой, но вскоре вернулись Санька и баба Рая. Я знала, что баба Рая чувствует себя бездомной, когда у нас задерживается Маруся, и решила проявить сочувствие.

— Маруся, — сказала я, — не пойми меня превратно и не подумай, что мне жалко бутербродов, но из кухни пора сваливать.

— Гонишь? — ужаснулась Маруся.

— Нет, давайте перейдем в гостиную, а то баба Рая не получит свою дозу кухни и будет в жутком кумаре.

Синдром кухонной абстиненции, так хорошо знакомый всем русским женщинам, возвращающимся с длительного отдыха. У бабы Раи этот синдром протекает буйно, боюсь, нам мало не покажется.

— Старушка уже напилась, раз по-блатному и по-научному заговорила, — констатировала Маруся, послушно подхватывая тарелки, бутылку и перемещаясь в гостиную.

Тося забрала остальное и последовала ее примеру.

— А что она у тебя дикая такая, баба Рая эта? — поинтересовалась Маруся, располагаясь за журнальным столиком и щедро наполняя рюмки.

— Она не дикая, а своенравная, — пояснила я.

— Слушай, старушка, — восторженно хлопнула меня по плечу Маруся, — а может, этой бабе Рае того?

Найти ей хорошего деда, и сразу характер исправится.

Подобреет.

Я испугалась, живо представляя, что может получиться, если Маруся возьмется ставить на колеса еще и жизнь бабы Раи.

— Нет, — сказала я, — давайте лучше споем душевную песню.

И мы запели. И сразу время побежало…

Нам было хорошо, мы забыли про шляпки, стрелы и пули и совсем оторвались от мира…

Душевные песни мы перемежали с разговорами о политике, дружно ругали Америку и своих мужей. Маруся за неимением мужа ругала Ваню. Потом мы дружески обменялись секретными рецептами пирогов, которые тут же и забыли. После этого опять поругали вероломную Америку и принялись за песни.

Звонок Розы застал нас за очень проникновенным исполнением «Хотят ли русские войны?». Маруся песню не пела, Маруся песню страдала. Мы с Тосей пытались соответствовать ей в меру своих сил.

— Что за вой? — ужаснулась Роза.

Я с достоинством затеяла беседу и мгновенно выяснила, что время не только быстро летело, но и улетело довольно далеко: Роза уже успела сделать все свои плановые операции и вернуться домой.

— Куда пропала Тося? — строго вопрошала она. — Не могу до нее дозвониться.

— Тося у меня, — пьяно, но честно призналась я. — И Маруся здесь же.

— Так вот, — закричала Роза, — признавайтесь, кто из вас украл стрелу!

Глава 8

— Мне стрела зачем нужна? — удивилась я.

— Я прямо вся в той стреле не нуждаюсь, — воскликнула Маруся.

— А я даже думать о ней не могу, не то чтобы ее красть, — призналась Тося.

— Если вы стрелу не брали, то срочно приезжайте, — приказала Роза.

Но Маруся и Тося заупрямились. Ехать к Розе им не хотелось.

— Тогда я поеду одна, — сказала я.

— А мы? — обиделась Маруся. — Мы же у тебя сидим, как же ты поедешь? Ты что, нас выставляешь?

Будто первый раз я выставляю ее. Однако алкоголь иногда воздействует на Марусю странным образом: она становится чрезвычайно обидчива. Так она поступила и на этот раз: обиделась ни с того ни с сего и, хлопнув дверью, ушла. Я забеспокоилась.

— Тося, беги за ней, — попросила я. — Вдруг она спьяну на своем «жигуленке» поедет?

Слава богу, Тося послушалась и помчалась за Марусей. Я же, чтобы не раздражать бабу Раю, спешно прибралась в гостиной, задвинула грязную посуду за диван (завтра помою, когда баба Рая пойдет на прогулку), пустые бутылки спрятала в шкаф и, радуясь тому, что походка еще ровна, пошла посмотреть, чем занимается мой Санька.

Санька сидел на кухне с бабой Раей. Он рисовал акварельными красками то ли лошадь, то ли козу, а баба Рая, тупо уставившись в стену, лузгала семечки. Когда до нее дошло, что в кухне появилась я, к тупости добавилась злость.

— Съезжу к Розе на часок, — в пространство сказала я, целуя Саньку.

— А чего еще от тебя ждать? — буркнула баба Рая, к злости добавив презрение.

Я не стала устраивать диспут, а молча вышла из кухни.

«Очень милая старушка, — подумала я, — просто удивительно, почему она меня терпит?»

* * *

Роза была сердита — Что такое?! — с ходу возмутилась она, морща свой вздернутый нос. — Опять стрела пропала!

— Господи, — возмутилась и я. — Кому нужна твоя стрела?

— Не знаю, но до вас она была, а потом пропала. Где эти лахудры?

— Маруся спит в своей машине возле моего подъезда, а Тося, думаю, пошла домой.

— Почему же они не явились?

— Маруся пьяна, ты же знаешь, она пьет за троих.

А Тося тоже пьяна, хоть и пила только за себя. Я самая транспортабельная, потому и пришла.

Роза посмотрела на меня с осуждением и спросила:

— А почему это ты самая транспортабельная?

Я испытала легкое чувство вины и, потупившись, ответила:

— — Не знаю, так получилось: пропускала.

— А что у вас за праздник?

Вопрос показался мне сложным, во всяком случае, я не знала, что на него ответить.

— Покушения все эти, — расплывчато сказала я и перевела разговор в более понятное русло:

— А где твоя стрела лежала?

— Да там же, где и в прошлый раз: у зеркала в прихожей.

Я рассердилась:

— Говорила же тебе: спрячь ее хорошенько.

— Да некогда все, — начала оправдываться Роза, — вечером поздно домой приползла, то-се, Пупса покормила, а там уже и спать пора, а утром не успела опомниться, как вы пришли, ну и тут же меня с панталыку сбили.

— Ты уверена, что это была та стрела, которую ты выдернула из дуба?

— Из клена, — поправила меня Роза. — У нас во дворе растет клен.

— Кле-еен ты мой опавши-ий, — пьяно грянула я, но Роза возмущенно меня оборвала.

— Да, уверена, — сказала Роза. — Это та самая стрела, которой меня чудом не убили.

— Почему ты так уверена? — удивилась я.

— Да потому, что я ее грызла, понимаешь, нервничала и грызла. И эта стрела была обгрызена.

Да, есть у Розы такая привычка, Роза, как маленькая, все в рот сует и грызет-грызет…

— В тот день, когда пропала стрела, в твоем доме были Тося, я и Маруся?

— Да, — подтвердила Роза, — и сегодня были только вы: Тося, ты и Маруся. Раз на Тосю покушались, значит, она не в счет. Остаетесь вы с Марусей. Ты не брала стрелу?

— Зачем она мне?

— Может, Саньке взяла?

— Чтобы он этой стрелой мне в глаз засандалил?

Я еще не выжила из ума, чтобы тащить в дом такие опасные предметы. Ты еще ядерную бомбу ему принести предложи. Нет, стрелу я не брала, могу поклясться хоть на Коране.

— Тогда остается Маруся" — развела руками Роза. — Тосю-то мы исключили.

— Это ты ее исключила, — напомнила я. — И зря, Тося тоже могла спереть стрелу.

— Но на нее же покушались…

— Ты что, не знаешь нашу Тосю? Она соврет — недорого возьмет. Ты видела, как в нее летела стрела?

Роза растерянно покачала головой.

— Вот и я не видела. Тося запросто могла слямзить у тебя стрелу, а потом устроить эту отвратительную сцену в универмаге. Что может быть проще? Воткнула стрелу в деревяшку, пристроила свою пустую голову рядом с ней и подняла визг. А мы из кожи вон лезем, гадая, как это убийце удалось выстрелить из арбалета прямо в толпе. Произведя на нас впечатление, Тося вернулась домой, проделала дырку в шляпке, ты же ей показывала свою, вот она точно такую и проделала, а потом начала прикидываться жертвой. С картиной проще простого: веревку подпили и жди, когда картина грохнется.

На Розу моя речь произвела сильное впечатление, ее озорная мордаха потемнела и погрустнела, что бывает редко, такое уж у Розы задорное мальчишеское лицо.

Актрисы с такими лицами становятся травести и до пенсии играют пионеров, так много в них оптимизма.

В Розе тоже много оптимизма, несмотря на то, что она не травести, а гинеколог — помощник бога.

— А зачем Тосе устраивать нам спектакли? — спросила Роза.

Я развела руками:

— Вот уж не знаю.

— Думаешь, она как-то связана с убийцей?

— Сомневаюсь, может, просто решила над тобой подшутить, да заодно и над нами. Ты ей рассказала про покушения, про картину, она намотала на ус, слямзила стрелу и пошла нас разыгрывать. Что, не знаешь Тоську? Будет потом по всему городу эту байку таскать, как она нас наколола, а все будут ржать и в нас пальцами тыкать. В общем, так, — приказала я, — что бы она ни рассказывала, ты, Роза, не реагируй. Усмехайся, и все, пускай эта Тоська обломается. Я уверена, она еще много розыгрышей замыслила, ведь не зря же она снова слямзила стрелу.

— Да, ты права, — согласилась Роза. — Тоська действительно решила нас разыграть. Ну, держись, Тоська, фиг что у тебя получится.

И Роза скрутила ловкую комбинацию из трех пальцев.

— Вот и чудненько, — обрадовалась я. — Тогда провожай меня, пойду Саньке сказку читать, если он еще не заснул.

— Может, чайку попьем? — загрустила Роза.

Она явно не хотела оставаться одна.

— Нет-нет, спешу, — разочаровала я ее. — Уже поздно, и Санька…

Как все нормальные женщины, мы с Розой еще минут десять поговорили в прихожей, потом минут двадцать прощались, а потом появился ее Пупс.

Пупс так странно выглядел, что мы не сразу его узнали. Начну с того, что от него страшно несло перегаром — даже я услышала, хоть и сама была заправлена алкоголем. Плащ Пупса был измят, шляпа сидела косо, на щеках кустилась трехдневная щетина… Очень живописная картина.

Роза отшатнулась и схватилась за сердце.

— Ты же должен быть у Соболева! — закричала она. — Где же ты так нажрался, скотина?!

— Пошла вон! — отталкивая жену, сказал Пупс и, не разуваясь, проследовал в свою комнату.

Роза смятенным взглядом уставилась на меня. Такое Пупс позволил себе впервые. Я пожала плечами, давая понять, что даже помыслить не могла увидеть Пупса дерзким таким. Однако времени на постижение происходящего у нас не было, события развивались стремительно, причем по весьма причудливому сценарию.

Пупс повел себя еще более рискованно. Он вышел из комнаты и презрительно бросил Розе:

— Денег дай!

Роза, не привыкшая к такому обращению, так растерялась, что спросила:

— Сколько?

— Сто баксов, — приказал Пупс.

И Роза дала. Да, да, она дала этому озверевшему пьяному Пупсу сто баксов, и он тут же без всяких объяснений с ними и отчалил. Я не поверила своим глазам и закричала:

— Да на фига же ты ему сто баксов дала? Зачем ты это сделала, глупая? Он же, негодяй, их сейчас же пропьет!

— И это в то время, когда мы собрались покупать квартиру, — всхлипнула Роза. — Тося купит, а мы нет.

Естественно, что после такого поворота я уже уйти никак не могла, пришлось успокаивать Розу.

— Раз он такой, давай и мы выпьем, — сказала я, — тем более что мне пора опохмеляться.

— И то верно, — обрадовалась Роза, — тем более что мы так редко пьем.

— Не чаще раза в неделю, — согласилась я. — И то нерегулярно.

— Тем более что завтра выходной, — добавила Роза.

— И Женька на дежурстве, — вспомнила я.

Мы выпили. Слава богу, поговорить нам было о чем, а тут еще этот инцидент с Пупсом.

— Я ему покажу! — пьяно грозила Роза. — Пускай только придет, пускай только явится.

Я с опасением подумала, что в таком состоянии она и в самом деле может показать ему что-нибудь не то, и решила дождаться Пупса, чтобы в случае чего погасить семейный скандал в самом зародыше.

Ждать пришлось не так уж и долго. К полуночи Пупс объявился. Вид у него был значительно лучше, чем в первый его приход: шляпа надета по всем правилам элегантности, плащ, как обычно, щегольски свеж, щетина тоже исчезла. О прежнем Пупсе напоминал лишь легкий коньячный перегар.

Мы с Розой недоуменно переглянулись.

— Солнышко, как я устал, — вздохнул Пупс, нежно целуя Розу в щеку. — Сколько наворочал сегодня дел, ты бы знала. А-а, — внезапно обрадовался он, — Сонечка у нас в гостях. Здравствуй, Сонечка, — обратился он ко мне так, словно не перед ним я, ошарашенная, стояла каких-нибудь пять часов назад.

— Здравствуй, Витя, — растерянно ответила я, обалдевая от его превращения.

Однако Роза, увидев перед собой прежнего Пупса, почувствовала себя в своей тарелке и завопила:

— Куда ты дел сто баксов, ничтожество?!

Пупс, у которого (несмотря на усталость) был вид человека, жизнью довольного и готового к всяческому покою и наслаждению в недрах любимой семьи, Пупс, всей душой уже разогнавшийся к Розе, внезапно затормозил и напрягся.

— Каких сто баксов? — паникуя, спросил он.

— Ха! — закричала Роза, взглядом ища поддержки у меня. — Он еще спрашивает! Не вздумай ломать комедию! Ничтожество!

Я никакой поддержки Розе не оказала, более того, я украдкой ее ущипнула, многозначительно наступила ей на ногу и прошипела:

— Прекрати терроризировать мужа.

— Как это прекрати? — уже в мой адрес громко возмутилась Роза. — Ишь какая умная!

Пупс, сообразив, что без него я лучше отстою его права, мгновенно испарился.

— Не с ума ли ты сошла, заступаться за эту скотину? — с чувством поинтересовалась Роза.

— Ах, брось, — ответила я, — твой Пупс такой паинька, что ему можно все простить. Подумаешь, раз в жизни нажрался до отшиба памяти. Ему даже идет такое гусарство. И вообще, я находила твоего Пупса чрезмерно пресным, а тут он впервые в жизни отважился на поступок, повел себя как истинный, настоящий мужчина. Тебе бы радоваться, а ты уже до смерти готова его загрызть. Так нельзя, советую сдерживаться.

Роза, вместо того чтобы внять моим советам, начала нервно хихикать:

— Хи-хи, истинный мужчина? Хи-хи, мне бы радоваться?

— Да, настоящий мужчинами тебе бы радоваться, — подтвердила я.

— Он взял сто долларов! — напомнила Роза.

— Бог мой, какая мелочь. Что такое сто долларов?

Тьфу! Даже стыдно говорить. Другой бы потратил их за пять минут, а твой Пупс на них целых пять часов гулял.

А посмотри, какой он вернулся? Не приполз на рогах, как делают это другие, а появился на своих ногах, пусть с легким перегаром, зато в полном порядке, не поленился выгладить плащ, гладко выбрился… А как он чист, да еще зовет тебя солнышком и целует в щечку.

— Еще бы, взял у меня сто баксов! — возмутилась Роза. — Да за сто баксов знаешь куда целуют? Нет, я не могу такое спускать на тормозах! Я ему, стервецу, покажу! Покажу!

Здесь я уже по-настоящему разозлилась и закричала:

— Это возмутительно! Ты что, хочешь, чтобы у Пупса выросли ангельские крылья за спиной? Говорю тебе, отстань от мужика и не смей его терроризировать.

Он ничего такого ужасного не сделал.

— А где он брился? — Господи, неужели это так важно? Ты придираешься. Не брился — плохо, брился — тоже плохо.

— Ты не знаешь, где он брился, а я знаю!

— И где?

— У бабы! У него завелась баба, — зверея, воскликнула Роза.

Я расхохоталась:

— Не будь смешной, какая баба? Уверяю, мужская компания, проспался, ужаснулся, привел себя в порядок и вернулся.

— Думаешь? — спросила Роза, впадая в сомнения.

— Уверена, — с напором воскликнула я. — Не будь занудой, прости мужика.

— Если я его прощу, он и дальше пойдет так распоясываться, — в общем-то, резонно заметила Роза.

— Не пойдет, — успокоила я, — он даже не помнит, на что отважился. И лучше ему не напоминай, во избежание зла.

— А что, может, ты и права, — задумалась Роза.

Глава 9

Самая большая глупость — это встревать в семейные разборки. И пяти дней не прошло, как Роза мне позвонила и, рыдая в трубку, сообщила:

— Я знаю, кто покушается.

Меня прошиб озноб.

— Неужели опять? — закричала я. — Что на сей раз тебе сделали?

— Ничего, — успокоила Роза. — Новых покушений не было, но я знаю, кто инспирировал предыдущие.

— Кто?

— Сейчас скажу, и ты сама поймешь: у Пупса любовница, — и Роза горестно завыла в трубку.

— Не может быть! — выдохнула я.

— Я тоже так думала, но теперь, когда есть доказательства… — и Роза снова зарыдала. — Срочно! Срочно приезжай! — сквозь всхлипывания просила она.

Я, как истинная подруга, конечно же, понеслась к Розе. Но благое дело обернулось против меня. Роза встретила меня упреками.

— Это ты виновата! — закричала она. — Если бы я в тот раз ему не простила, все было бы иначе! Я хотела устроить ему скандал, чтобы неповадно было, а ты не дала, и вот, пожалуйста!

— Да что — пожалуйста? — удивилась я. — Что произошло-то? С чего ты взяла, что у Пупса любовница?

Как такое в голову тебе пришло?

— Как пришло? — опять зарыдала Роза и дальше уже говорить не смогла.

Уж лучше бы она ругалась. Сердце разрывается у меня от жалости, когда она плачет. Всхлипывает, как ребенок.

— Он что, сам признался? — осторожно поинтересовалась я.

Роза отрицательно покачала головой.

— Кто-то насплетничал?

Роза опять помотала головой.

— Получила анонимку?

— Нет, все хуже, гораздо хуже.

— Неужели застукала сама?! — ужаснулась я.

— Да нет же, — рассердилась Роза. — Сегодня Пупс ушел на работу, но вскоре вернулся и набросился на меня. — Роза многозначительно повела глазами.

— Как набросился? — испугалась я. — Он что, душил тебя или бил?

— Хуже, — хватаясь за сердце, призналась Роза.

Я пришла в смятение. «Господи, да что же может быть хуже?»

— Роза, что он сделал? — закричала я. — Говори, не тяни, побереги мои нервы!

— Он набросился и овладел мною прямо здесь, в прихожей, вот только что, буквально час тому назад, — выпалила Роза.

Я вздохнула с облегчением и с некоторым разочарованием спросила:

— И все?

— Ну да, а чего еще тебе надо?

— Мне надо знать, почему ты решила, что у Пупса любовница.

— Именно потому и решила. Раньше он и в постели такой активности не проявлял, всю жизнь он был ни то ни се. Видела бы ты, что он вытворял! — взвизгнула Роза. — Платье чуть на мне не порвал, просто зверь какой-то. До этого дня я и мечтать о таком не могла!

— Так радуйся, — посоветовала я. — Господи, а она плачет, глупая.

— Кто его всему этому научил, если не баба? — всхлипывая, спросила Роза.

Я растерялась:

— Понятия не имею, кому, как не тебе, знать, ты же у нас гинеколог.

— Я гинеколог; а не проститутка, — обиженно промямлила Роза и тут же взвизгнула опять:

— Боже, что он со мной вытворял! Что вытворял! Будто год не видел живой бабы!

— А может, он «Виагры» нажрался? — смело предположила я.

— Да при чем здесь «Виагра»? Говорю же тебе как гинеколог, у него любовница! И деньги он для нее просил, и пил у нее, и брился, и гладил плащ.

Я задумалась. Черт его знает, все в этой жизни бывает. Однако Пупс парень правильный, на глупости он неспособен. Если ненароком увлекся, у него это быстро пройдет, следовательно, ничего страшного не грозит моей Розе. Ее Пупс никуда от нее не денется.

— Успокойся, подруга, — сказала я, — тебе же, как я поняла, понравилось?

— Ну, в общем, да, — смущаясь, призналась Роза.

— Тогда успокойся и моли бога, чтобы Пупс не забыл и не разучился делать то, что делал с тобой сегодня. А в остальном, даже если человек и гульнул где, так тебе от этого сплошная польза. Денег же он у тебя больше не просил?

— Нет, денег не просил.

— Вот и хорошо, — обрадовалась я, — остальное легко можно простить.

Тут только я заметила, что Роза не в традиционном домашнем халате, а вырядилась так, словно собралась в театр.

— Ты куда вырядилась? — спросила я.

— Жду Юлю, обещала ей составить протекцию к Ряшкину.

Я возмутилась:

— Сколько можно к нему протекцию, составлять?

Юля знает его как облупленного.

— Поэтому он и избегает ее, — пояснила Роза.

Ряшкин — врач-косметолог — одна из граней любовного куба. Ряшкин с детских лет запал на Розу, Роза запала на Пупса, Пупс как-то сам по себе, а Юля упорно рвется к Ряшкину. Он же упорно рвется от нее, от чего возникают неприятности у других мужчин. Будь Ряшкин храбрей и женись он на Юле, и, возможно, она была бы верной женой.

— Юля опоздала, — пожаловалась Роза. — Я бы и не узнала, на что способен Пупс, если бы Юля не опоздала. Юля запаздывает, я сижу дома, а тут Пупс прибежал и давай… В общем, не буду повторяться.

— Так в чем проблема? — удивилась я.

Роза вздохнула:

— Теперь такая тяжесть на сердце… Сразу позвонила тебе, чтобы с горя не разболтать Юле. Ты же знаешь Юлю, от моего рассказа она или прибалдеет, или психанет — этого никогда не предскажешь, — а мне и то и другое неприятно.

Наша подруга Юля — женщина с бесконечным шармом, а что ей еще остается?

Отсутствие достоинств побуждает ее гордиться недостатками и развивать их. Думаю, именно в этом секрет ее успеха у мужчин.

Юля тщательно следит за тем, что осталось от ее фигуры: не ест на ночь, не курит, мало пьет и не признает сладкого и мучного. Может, потому она так зла. Зла и раздражительна. Юля бросается не только на мужей, соседей, собак и подруг, но даже на неодушевленные предметы. В минуты особого раздражения она запросто может лягнуть фонарный столб, толкнуть урну и запустить сумочкой в чиновника или налогового инспектора. Впрочем, как Юля ни зла, но и она способна на исключения. Так, Юля очень добра к своему бюсту: холит его и без устали лелеет.

Боюсь, получился не слишком точный портрет, но каким бы он ни получился, должна сказать, что я Юлю люблю и восхищаюсь ею регулярно. В ней есть то, чего не хватает многим: Юля умеет лакомиться. Юля лакомится буквально всем: едой, вином, знакомствами, подругами, природой, мужчинами. Она всем лакомится, она все смакует, испытывая невероятное наслаждение.

У Юли бывают всего два состояния — злость и наслаждение. То, что не способно доставить ей наслаждение, вызывает злость. Она сразу начинает беситься, лягаться и кричать. Все оставшееся время Юля балдеет.

Но не подумайте, что это какая-то приблажная кретинка. Нет, Юля разумна, во всем знает меру и не позволяет себе увлекаться чем-то основательно, она говорит: «Всего много, а я одна. Меня может не хватить».

По этой причине Юля очень бережет себя и не раздает налево и направо.

Общаться с Юлей (если ее ненароком не разозлить) — громадное удовольствие, думаю, и в этом секрет ее успеха у мужчин. Кому же не приятно, когда от тебя балдеют? Мужчины к этому особенно чувствительны, поскольку не слишком в этом смысле избалованы, ведь посторонние женщины обычно не имеют привычки открыто выражать свои чувства, а жены чаще всего выражают только плохие.

Юля оказалась легка на помине. Увидев меня, она сразу же приготовилась балдеть, поскольку я — без лишней скромности скажу — приятная собеседница.

— Софи, — замурлыкала Юля.

Юля ни слова в простоте не молвит, она обожает изыски, поэтому меня называет Софи, Розу — Рози, Марусю — Мэри, Тосю — Тони и так далее. Пусть себе называет, раз ей это кажется изысканным. Сама я не терплю манерности, но у Юли это выходит даже мило.

— Софи, — замурлыкала она, — ты уже видела мою новую грудь?

Да, забыла сказать: Юле легко получать удовольствие от беседы, поскольку речь всегда идет только о ней.

Как правило, никто не рискует переводить разговор на себя, в противном случае Юля начнет злиться, а что при этом бывает, я уже сообщила.

По этой причине я подвергла скрупулезному осмотру новую грудь Юли и, не найдя в ней ничего нового, очень ее похвалила. Пока Юля жмурилась от удовольствия, встряла Роза и задала вопрос:

— Ты где была? Больше часа тебя ждала!

Юля испуганно захлопала глазами, но по растянувшимся в блаженной улыбке губам было ясно, что та страшная история, которую она собирается нам рассказать, доставила ей истинное наслаждение.

Между прочим, мимика Юли вызывает у меня настоящую зависть. Как ей удается передавать столь противоречивые чувства? Я пробовала это делать перед зеркалом, получилось нечто ужасное — сама не поняла, что моя гримаса выражает, у Юли же все выходит очень понятно и органично.

— Девочки, — изнемогая от наслаждения, поведала Юля, — я только что была у Дарены. У нее творится такое! — Юля закатила глаза. — Потому и задержалась…

И Юля замолчала, давая нам возможность помаяться от любопытства, что было ей очень приятно. Она молчала, красила губы и смаковала наше нетерпение.

— Так что там? Что у Ларисы? — нервничая, закричали мы с Розой.

Кричать пришлось довольно долго, потому что Юля к нашим крикам была глуха. Когда же нетерпение наше достигло кульминации, она не спеша спрятала губную помаду в сумочку, нежно разгладила мизинцем свои выщипанные брови и, жмурясь от удовольствия, произнесла:

— Ларену хотели убить.

Я и Роза ахнули;

Глава 10

Роза ахала еще долго, а я тут же пожелала знать, при каких обстоятельствах хотели убить Ларису.

— Только не говори мне, что прострелили ее шляпку, — предупредила я.

Юля удивилась:

— Шляпку? Нет, про шляпку Ларена ничего не рассказывала. В Ларену едва не вонзилась стрела.

— А картина? — завопила Роза. — Картина уже падала?

— Падала, — подтвердила Юля, — но при чем; здесь картина?

Нам некогда было отвечать. Мы с Розой растерянно переглядывались, мы зашли в тупик, поскольку версия с Тосей отпадала.

Ход моих мыслей был таким: вряд ли Тося, выкрав стрелу, бросилась бы разыгрывать Ларису, ведь она же ей первой сама про эти покушения и рассказала…

Впрочем, именно по этой причине Тося могла разыграть Ларису, раз та уже про стрелу и картину знает.

Какой смысл разыгрывать, скажем, Юлю, если та не станет связывать стрелу с покушениями? Возьмет и подумает, что кто-то из детей шалит. Какой же здесь розыгрыш?

Да нет же! Все не так! Лариса не знает про картину!

Когда картина упала, Лариса уже ушла…

Дальше я размышлять не могла, в меня полетела сумочка разозлившейся Юли.

— При чем здесь картина? — рассердилась она, для надежности запуливая в меня и расческу.

— А когда упала картина? — уворачиваясь от расчески, спросила я.

— Да вот только что и упала, — от злости топая Ногой, сообщила Юля. — Ларена рассказала про стрелу, а следом упала картина. Я полюбовалась изувеченной картиной, пока Ларена собирала осколки рамы, и пошла к Розе.

— Так, — сказала я, — давайте считать. Раз картина упала сегодня, значит, стрела прилетела вчера.

— Точно, — подтвердила Юля. — Именно так Ларена и сказала.

— Следовательно, двумя днями раньше была прострелена шляпка. Роза, — закричала я, — что же это выходит? Шляпка была прострелена в пятницу?

— Да не была прострелена шляпка! — возмутилась Юля, лягая ножку журнального столика и подскакивая ко мне с настораживающе непонятными намерениями. — Не была шляпка прострелена! С чего ты взяла?

— Уйди, — рискнула я отодвинуть Юлю, поскольку в гневе и сама была страшна. — Ты ничего не знаешь.

И Лариса, думаю, не знает. Да не думаю, а бьюсь об заклад, что у Ларисы прострелена шляпка, только она об этом ничего не знает. В общем, так, я еду к Ларисе, а вы давайте по своим делам.

— Потом позвони мне, — попросила Роза.

— Всенепременнейше, — пообещала я и помчалась к Ларисе,* * *

У Ларисы меня ждал сюрприз — в прихожей под вешалкой прямо на полу сидел Пупс Розы. Вид его совсем не допускал событий, так живо описанных Розой.

Пупсу было явно не до секса, его трясло, а в глазах стояла полнейшая бессмысленность. Думаю, в таком состоянии ему трудно было бы отличить козу от коровы, не то что…

Впрочем, я не об этом.

— О, — изумилась я, глядя на Пупса, но обращаясь к Ларисе, — а трясогузка откуда у тебя?

— Какая трясогузка? — растерялась Лариса.

— Ты что, не знаешь, что такое трясогузка? — изумилась я.

— Понятия не имею, — призналась Лариса.

— Бог мой, что с вами происходит? Как вы отстали от жизни! Маруся не знает, что такое Интернет, ты — что такое трясогузка. Радуйся, ты ее переплюнула.

— Хорошо, я радуюсь, но что это такое?

— Трясогузка — похмельный алкоголик, — сказала я, брезгливо склоняясь над Пупсом. — Но когда он успел так сильно протрезветь, что его уже всего колотит? Он же совсем недавно общался с Розой и не был пьян. Во всяком случае, Роза обязательно это отметила бы.

Пупс тупо смотрел на меня снизу вверх и делал робкие попытки подняться, однако толку от них не было, Пупс неизменно возвращался под вешалку.

— Прямо на глазах идет ко дну человек, — констатировала я, уже с жалостью глядя на Пупса. — Как он здесь оказался?

Лариса пригорюнилась.

— Ах, лучше не спрашивай, — ответила она, — в моей жизни пошла черная полоса. Сначала эти странные события, а тут еще и Пупс. Двое молодых людей позвонили в мою дверь, я открыла. Они предъявили мне Пупса и спросили: «Вы его знаете?» Пришлось сказать, что знаю. Они вручили мне его и сказали:

«Пускай отсидится, пока в ментовку не попал». Вот, отсиживается. Затащить его в комнату я не смогла.

Звоню Розе, никто не отвечает.

— Розы нет дома, она повела Юлю к Ряшкину на консультацию, — сообщила я и обратилась уже к Пупсу:

— Вить, ты где так набрался-то?

Пупс поднес палец к губам и прошипел:

— Тес. Я не наббиралссся.

Я покачала головой:

— Оно и видно, ну, да ладно, теперь сиди, пока не оживешь.

— Как думаешь, долго он так сидеть будет? — поинтересовалась Лариса.

— В зависимости от того, сколько выпил, — предположила я.

— Ты же сказала, что у него похмелье.

— Да-а, здесь и то и другое наблюдается, если так бывает, конечно. А вообще он странный, может, вызовем «Скорую»?

Лариса испуганно замахала руками:

— Ты что, его же с работы выгонят!

— И давно его привели? — поинтересовалась я.

— Минут за двадцать до твоего прихода.

— Ты знаешь этих молодых людей?

— Первый раз видела.

Я удивилась:

— Тогда почему они привели его именно к тебе?

Почему не ко мне, не к Тосе, про Розу я уже не говорю.

Как они адрес твой узнали?

Пупс, видимо, в происходящем немного разбирался, во всяком случае, он понял, о чем я говорю, и замычал, потрясая кулаком.

— Лариса, глянь, что там у него? — попросила я.

Лариса разжала кулак Пупса, и на пол выпала смятая бумажка. Лариса разгладила ее и прочла.

— Мой адрес, — сказала она, — теперь понятно, почему его ко мне привели.

— А что они сказали, ребята эти? Это не они его так напоили?

— Не думаю, — покачала головой Лариса. — Они сказали, что нашли Пупса на улице в совершенно беспомощном состоянии.

— Не называй его Пупсом, — посоветовала я, — он нас понимает. Правда, Витя?

Пупс энергично замотал головой, но тут же взвыл, думаю, от боли.

— Боже, — воскликнула я, — сердце кровью обливается, на него глядя. До чего довел себя человек. А ведь совсем недавно был образцово-показательным мужчиной. Вот к чему приводит алкоголь. Кстати, нет ли у тебя выпить? Столько горя я не переживу.

Лариса забеспокоилась:

— А что случилось?

— Как — что? — удивилась я. — Сначала ты, потом Пупс. Это ужасно по отдельности, а вместе — просто невыносимо.

— А что — я? — падая духом, спросила Лариса.

— Ну как же, Юля мне рассказала про стрелу и картину… Кстати, ты в последние дни носила шляпку?

— Да, носила.

— Покажи-ка мне ее.

Лариса неуверенно глянула на "Пупса. Я поняла, в чем проблема, с ростом Ларисы невозможно достать с вешалки шляпку, не наступив на Пупса. Слава богу, у меня таких проблем нет и быть не может. Я, не подходя к Пупсу (длина рук позволяет), достала шляпку и, не сходя с места, внимательно осмотрела ее.

— 0-ля-ля, — сказала я.

Иногда люблю блеснуть французским.

— Что такое? — насторожилась Лариса.

— В шляпке дырка, что говорит нам…

Впрочем, я не стала расстраивать Ларису. Бедняжка и без того вся на нервах.

— Пойдем выпьем кофе с коньячком, — предложила я и повела ее на кухню.

— Так Юля тебе все рассказала? — спросила Лариса, разливая по чашкам дымящийся ароматом кофе.

— Не все, а лишь то, что узнала от тебя, — уточнила я. — Боюсь, и ты не все знаешь.

— В шляпке дырка, — бледнея, произнесла Лариса. — В шляпке дырка, все как у Тоси. Даже упала картина.

— Ты знаешь и про картину? — удивилась я.

— На следующий день Тося мне позвонила и все рассказала, как вы искали картину, как нашли ее под столом, как поехали к Розе…

— Ты и про Розу знаешь? — ужаснулась я.

— Да, я третья. Сначала Роза, потом Тося, потом я.

Тося высмеяла Розу, я высмеяла Тосю… Что же со мной теперь будет?

Бедная Лариса.

— Уверена, что ничего, — сказала я.

Лариса с надеждой посмотрела на меня и, нервно заикаясь, спросила:

— П-почему т-ты уверена?

— Сама подумай, тому, кто так точно умеет промахиваться, ничего не стоит в цель попасть, но он этого по какой-то причине не делает, следовательно, его цель не ваши шляпки.

— Б-боюсь, что мы.

— И не вы. Роза до сих пор жива. С тех пор, как упала картина, на нее никто не покушался, следовательно, можешь жить спокойно. Твоя картина тоже упала, значит, покушения прекратятся.

— Правда?

— Поверь моему опыту. Тося тоже жива. Прошло пять дней, и на нее больше ни разу не покушались. Все как с Розой. Кстати, где та стрела, которой якобы пытались тебя убить?

— Что значит — якобы? — обиделась Лариса.

— Ну не убили же, следовательно, можно предположить, что не хотели, — пояснила я. — Так где стрела?

— Лежит в прихожей.

Я рассердилась:

— Что за мода у вас с Розой бросать стрелы в прихожей! Это же улика!

Лариса к моему заявлению отнеслась скептически и спросила:

— Против кого?

— Пока не знаю, но стрела может пригодиться.

Принеси ее сюда.

Лариса нехотя поднялась из-за стола и вышла в прихожую. Вскоре оттуда донесся ее удивленный крик:

— Стрелы нет!

— Так я и знала, — воскликнула я. — Ты хоть ее рассмотрела?

— В общем, да, — возвращаясь, ответила Лариса.

— Не заметила, на конце она была жеваная?

— Вроде да.

— Точно, так и есть, — заключила я. — Та же стрела.

Роза ее жевала. Ты же знаешь Розу, все сует в рот.

Лариса кивком подтвердила, спросив:

— И что это значит?

— Что у нее сохранились детские рефлексы.

— Да нет, я про другое, — рассердилась Лариса. — Что из того, что стрела та же?

— В тебя стреляли утром или вечером?

— Рано утром. Я вышла из подъезда, а стрела просвистела мимо и вонзилась в дверь. Так что из того, что стрела та же? — повторила Лариса свой вопрос..

— Впрочем, какая разница — утром стреляли или вечером, — невзирая на ее вопросы, продолжила я. — Главное, что промахнулись.

— Ты скажешь мне или не скажешь?! — рассердилась Лариса.

— Пока сказать могу лишь одно: Тося не крала у Розы эту стрелу. Ведь шляпку твою прострелили как раз в тот день, когда Тося с тяжелейшим похмельем лежала дома. Накануне мы крепко выпили.

— Я точно не помню, когда в меня стреляли. Даже поверить не могу, что это действительно произошло со мной. Брр! Дикость какая.

— Я знаю, — заверила я. — По времени все сходится. В тебя стреляли в субботу.

— Но кому это нужно? — заламывая руки, вопросила у люстры Лариса.

— Меня это тоже интересует, — обратилась к люстре и я. — Лариса, скажи честно, у тебя есть враги?

Она отшатнулась:

— Откуда им взяться?

— Кто знает. Вот у Тоси, к примеру, много врагов.

Во всяком случае, она так считает.

— Нет у Тоси врагов, кроме Юли, — воскликнула Лариса и тут же прикусила язык.

— Договаривай, — пригрозила я, — а то дети будут заиками.

— Да нет, — замялась Лариса, не собиравшаяся иметь детей. — Я толком ничего и не знаю, так, видела их однажды вместе, и все. Но это же ничего не значит.

Может, они случайно встретились.

— Да кто — они? — рассердилась я. — Говори понятней. Тасик, что ли?

— Да, — оживилась Лариса, — на днях видела расфуфыренную Юлю выходящей из машины Тасика.

И это уже не в первый раз.

— Ты ей об этом говорила?

— Конечно.

— А что она?

— Жмурится от удовольствия, и все. Ты же ее знаешь. На прямо поставленный вопрос ответила загадочной игрой глаз. — Лариса попробовала изобразить, но потерпела фиаско.

В этом деле далеко ей до Юли, но сообщение подействовало на меня.

— А-ааа! — Вопль изумления вырвался из меня сам собой. — Неужели Тасик свернул с тропы верности на автобан измен? Поверить не могу. А мы подозревали Пупса, а он, бедняга… Кстати, а почему это Пупс у тебя лежит? — спросила я у Ларисы на этот раз с большим подозрением.

«Уж не застукала ли я их случайно? — мелькнула у меня шальная мысль. — После этой Юли кого угодно начнешь подозревать».

— Я же тебе рассказывала, — рассердилась Лариса. — Пупса привели незнакомые…

— Ладно, верю, это я в качестве шутки спросила.

Кстати, пойдем посмотрим на Пупса, жив ли он там, наш болезный.

Пупс был жив, но дышал с трудом. Он завалился на бок и подрагивал. Глаза его были закрыты.

— Виктор, тебе плохо? — спросила я.

Он промычал в ответ что-то нечленораздельное и тут же затих.

— Мне это не нравится, — запаниковала я.

— Мне тоже, — воскликнула Лариса.

— Надо «Скорую» вызывать.

Казалось бы, такое простое решение, а сколько негодования вызвало оно. Лариса замахала руками и возмущенно закричала:

— Какая «Скорая»! У него же работа!

И я вызвала своего Евгения.

Глава 11

Узнав, что случилось с Пупсом, Евгений примчался в рекордно короткие сроки. Вот она, мужская солидарность, к моим портнихам он так бы ездил.

— Почему не вызвали «Скорую»? — спросил он, бегло осмотрев пострадавшего.

Я пожала плечами, а Лариса опять завела шарманку про работу.

— А что с ним? — поинтересовалась я, уповая на опыт Евгения.

— Думаю, отравление, — поставил диагноз он.

— Водкой?

— Вряд ли. Только если к ней подмешали какую-то дрянь.

— Это у нас запросто, — вставила Лариса.

— А по-моему, он просто перепил, вот и стало плохо с непривычки, — возразила я. — Водка сама по себе дрянь.

— Жаль, что ты не всегда так считаешь, — посетовал Евгений. — Маруся до добра тебя не доведет.

В воздухе запахло грозой. Мне не хотелось семейных сцен в присутствии Ларисы, и я быстро вернулась к основной теме.

— С чего ты взял, что Пупсу что-то подмешали? — деловито поинтересовалась я.

Евгений уставился на меня с непередаваемым удивлением.

— Ты когда-нибудь видела Виктора в таком состоянии? — спросил он. — Мужик практически не пьет.

Я возразила:

— Судя по всему, Пупс перешел на непонятный образ жизни. В последние дни он только в таком, ненормальном для себя состоянии, и пребывает. Послушал бы Розу, перестал бы удивляться.

Евгений и меня слушать не захотел. Он возмущенно отмахнулся, подхватил Пупса и потащил его в машину.

— Звякну тебе потом, — пообещала я Ларисе и поплелась за Евгением.

По моему разумению, Пупсу надо было всего лишь дать отлежаться, в крайнем случае напоить его рассолом или кефиром, думаю, до пива он еще не дорос, стаж маленький. Однако Евгений уперся и повез-таки Пупса в больницу. Там глянули на беднягу и спросили у Евгения, не заблудился ли он, разыскивая вытрезвитель.

— У парня отравление, — заявил Евгений, доставая купюру анонимного достоинства.

Для меня анонимного, поскольку я в переговорах не участвовала, а медперсоналу достоинство купюры понравилось настолько, что они тут же признали отравление и кучу других болезней, от которых тут же Пупса вылечить и поклялись, начав с промывания желудка.

Я сидела на лавочке перед приемным отделением и свирепела на всю катушку, столько времени теряю даром, а ведь дел невпроворот.

Евгений с видом человека, сумевшего исполнить свой долг, подошел ко мне и, удовлетворенно закуривая, сказал:

— Подождем немного, Витьку скоро на ноги поставят, обещали.

— Зачем ждать? — взвилась я. — Иди, собирай остальных. Мало, что ли, их по городу валяется, отравленных. Чем они хуже этого алкоголика?

Евгений и ухом не повел. Он всегда умел гнуть свою линию, как бы я ни сердилась. Более того, он поддержал беседу в том русле, на которое я настроилась.

— Да-а, — клубясь дымом, произнес он, — что-то Витек пошел вразнос. Я его не узнаю. Врачам отдал, а сам смотрю — Витек это или не Витек.

— Не ты один так смотришь. Если ему на старости лет приспичило порезвиться, так не стоит и мешать.

Пускай резвится по полной программе.

— Соня, ты не права, — возразил Евгений, — когда я резвился, Витек меня не бросал, возился со мной как положено. Теперь пришла моя очередь. Пойду, узнаю, как он там.

Под этим благовидным предлогом Евгений избавился от моих упреков. Вскоре он вернулся с Пупсом.

У Пупса уже появилось выражение лица, но выглядел он все еще пришибленно.

— Виктор, ты ли это? — воскликнула я. — Просто тебя не узнаю.

— Сам себя не узнаю, — ответил Пупс и весь покрылся виной.

Евгений всячески ему сочувствовал (и жестами и взглядами) и тоже покрылся виной, видимо, от, того, что сам-то он вынужден пребывать в непростительной трезвости.

— Ну, и что прикажешь теперь с тобой делать? — подбочениваясь, спросила я у Пупса.

— Делайте со мной все, что хотите, только не отдавайте Розе, — взмолился Пупс.

— На растерзание, — от себя добавила я, понимая, что Пупс на такие рискованные пояснения не решится.

Я окинула его более пристальным взглядом и обнаружила, что вид у него чрезмерно отвратительный: плащ помят, шляпа…

— Что ты намерен делать? — строго спросила я уже Евгения.

У Розы, конечно, горе, но так интенсивно его с ней делить мне не хотелось.

— Отвезем Виктора к нам и приведем его в порядок, — ответил Евгений. — Не бросать же мужика в беде. Роза и в самом деле не правильно поймет, если он завалится в таком виде.

«Она правильно его поймет», — подумала я и спросила:

— Женя, а как ты собрался приводить его в порядок?

— Ну, причешем, умоем, ты погладишь его плащ, брюки надо тоже подгладить, — окидывая Пупса заботливым взглядом, принялся перечислять Евгений.

Я запротестовала:

— Плащ гладь сам, брюки тоже, и вообще, начал делать доброе дело, так делай его до конца.

Дома, пока Евгений на кухне чистил брюки и гладил плащ, я за чашечкой душистого травяного чая энергично читала Пупсу лекцию в гостиной.

— Устроился, понимаешь ли, — гремела я, — а мы еще с Розой гадали, кто тебе в прошлый раз гладил плащ. Теперь такие вопросы отпали, во всяком случае, у Евгения. Да и у меня. Роза, наивная, думает, что у тебя завелась любовница, а ты безбожно эксплуатируешь друзей! Ну, признавайся, кто в прошлый раз гладил твой плащ? Даня? Тасик?

Пупс испуганно хлопал глазами и молчал."

— Ты даже любовницу не можешь завести, — с укором продолжила я, — вот до чего докатился.

— До чего? — жалобно выдавил из себя Пупс.

— До полной деградации. С кем ты пил? Признавайся!

Пупс глубоко задумался и признался:

— Не помню. Я опешила:

— Как, совсем ничего?

— Абсолютно.

— И как домой возвращался и Розу…

Я замялась, продолжив предложение жестами и взглядом. На лице Пупса появилась паника.

«Совсем память отшибло, — подумала я. — Бедная Роза, этого больше не повторится».

— Хорошо, — сказала я, — ты не помнишь, с кем пил, не помнишь, как оказался у Ларисы, но сегодняшнее-то утро ты помнишь?

Пупс задумался и ответил:

— Смутно.

— Ну хоть как проснулся и на работу пошел, помнишь?

— Смутно.

«Бедная Роза», — подумала я, желая любым способом заставить Пупса вспомнить хотя бы то, что произошло у него с Розой прямо в прихожей.

Однако на пути у таких понятных намерений выросли непреодолимые препятствия. Евгений с наглаженными брюками и плащом появился в дверях и возмущенно загремел:

— Что ты пристала к нему? Я для чего не повез его к Розе? Чтобы ты ему промывала мозги?

— Фу, какой ты грубый, — обиделась я и отправилась заниматься воспитанием сына.

Я нашла его в Красной комнате в обществе бабы Раи, которая была увлечена уборкой. Санька активно ей мешал.

— Как жа ж загулял мужичонка, — поделилась баба Рая со мной впечатлениями, определенно имея в виду Пупса. — Как жа ж он набрался жа ж, бог меня прости.

— Не говорите глупостей, баба Рая, его отравили, — из чистого противоречия вступилась за Пупса я.

Баба Рая, качая головой, мне возразила:

— Как жа ж, отравили, вас жа ж с Маруськой так через день травят. И когда уже у этого разгульного бегемота отпуск кончится? Как жа ж она уже мне надоела жа ж.

— А не поджарить ли нам сегодня на ужин блинчиков? — поспешно меняя тему, предложила я.

— Блинчиков! Блинчиков! — подхватил мою идею Санька. — С медом и вареньем!

Баба Рая, протиравшая пыль с Санькиного телевизора, так с тряпкой в руках и застыла.

— Это кто жа ж вам жарить-то будет? — вдохновляясь на лай, спросила она.

Я уже почувствовала, что сказала что-то не то, но сдаваться из гордости не захотела.

— А в чем дело? — спросила я. — Почему нельзя блинчиков пожарить?

Лучше бы я этого не спрашивала. Баба Рая в сердцах ударила тряпкой об пол и пошла разворачивать тему.

— Вам, значить, все можно, а я, значить, раба ваша, — издалека зашла она. — Вы, значить, с утра до вечера водку жрете и песни орете…

(Господи, да когда ж такое было-то?) — ..А я, значить, раз в неделю любимую передачку посмотреть не могу. Усю ж неделю жа жду, а как вечер наступить, дак у них сразу жа желания появляются.

Тому — это, этому — то. Я жа ж вам не казенная! Имею жа ж я право «В глаз народу» посмотреть! Спокойно, без всяких блинчиков, мать вашу ити!

«Ах, вот в чем дело, — прозрела я. — Да-а, — „Глас народа“ — дело серьезное. Это я действительно не на то посягнула».

«Глас народа» баба Рая смотрела, как футбол. Она твердо знала, за кого болеет, тут же делала свои прогнозы и ликовала, вскакивая со стула и подпрыгивая выше Саньки, если ее фаворит одерживал верх. «Хорошо намял врагам бока!» — приговаривала она, поскольку в любом диспуте для нее шло противостояние России с Америкой.

Баба Рая, ярая приверженка коммунизма, ненавидела все, на что падала тень демократии, а популярная передача образно виделась ей летящим в глаз народу кулаком, который обязательно должен быть развернут каким-нибудь другом сирых и болезных в обратную сторону, думаю, не стоит объяснять в какую.

Действительно, я погорячилась, потому что надо обладать изощренным садизмом, чтобы заставлять бабу Раю жарить блинчики в такой знаменательный вечер. Мне оставалось только завидовать бабе Рае, насколько ярче протекает ее жизнь. Ну почему я засыпаю под этот «Глас народа»? Как жаль, что недоступны мне столь дешевые и простые радости. Все тянет меня на какие-то «подвиги».

Однако от блинчиков отказываться я не собиралась; пока Евгений холил Пупса, я решила заняться стряпней. Евгений отнесся к моей затее с энтузиазмом и тут же полез в холодильник за сметаной, а вот Пупс на блинчики отреагировал рвотными спазмами. Он категорически отказался идти на кухню, ссылаясь на то, что даже запаха пищи не переносит. Бедняга полулежал на диване в гостиной и тщетно пытался припомнить хоть что-то из сегодняшнего дня. Больше всего, естественно, его интересовало, с кем он пил, а также сколько и что.

— Пора везти Пупса домой, — шлепая на тарелку свежеиспеченный блинчик, сказала я Евгению.

— Рано еще, пускай сначала в себя придет, — возразил тот, выворачивая на блинчик половину банки сметаны.

«Столько сметаны жрать! — с осуждением подумала я. — Конечно, после этого любая женщина покажется фригидной».

— Ха! — воскликнула я. — Придет в себя! Глядя на Пупса, трудно поверить, что это возможно. Надеюсь, ты не собираешься оставлять его на ночь? И потом, раз уж он ступил на эту скользкую тропу, то ничем ему не поможешь. Завтра он наберется опять, и что ты будешь делать? Снова начнешь гладить его плащ? Нет уж, вези его к Розе, пускай она сама принимает меры.

— Попробую, — неуверенно согласился Евгений. — Но сначала спрошу, захочет ли он.

Пупсу было все равно. Потеряв память, он вдруг перестал бояться жены, а напрасно.

— Ты бы сначала подготовила Розу, — попросил Евгений.

— Если Роза уже вернулась с консультации, — сказала я, нехотя набирая ее номер.

Роза вернулась.

— Чем занимаешься? — дипломатично поинтересовалась я.

— Ужин Пупсу готовлю, — доложила Роза.

Естественно, я тут же захотела посоветовать ей не тратить даром время, но совладала со своим желанием и спросила:

— Как Юля?

— Ты же знаешь ее, — ответила Роза. — Лучше скажи, как Лариса?

— У Ларисы прострелена шляпка, — держась из последних сил, чтобы не проболтаться про Пупса, сообщила я.

И в этот миг силы вдруг покинули меня, и, не помня как, я выложила все, начиная от вешалки Ларисы, под которой лежал Пупс, и заканчивая его рвотными позывами на мои блинчики.

Роза была в шоке.

«Это даже хорошо, — успокоила я себя, — зато теперь она не станет нервничать по поводу покушений».

— Где он, это ничтожество? — закричала Роза. — Где эта скотина?

— Лежит на диване в свежевыглаженом плаще, — поведала я. — Успокойся, у него нет любовницы, плащ гладил мой Евгений.

— Я убью его! — завопила Роза и бросила трубку.

— Женя, — сказала я, — сейчас же вези Пупса домой. Он срочно понадобился Розе.

Евгений неохотно повез Пупса к Розе, а я, радуясь, что уж где-где, а в моей-то жизни одна божья благодать, продолжила жарить блинчики. На радостях во мне открылось великодушие. Пока баба Рая и Санька (он оказался приверженцем взглядов бабы Раи) смотрели свой «В глаз народу», я сердобольно таскала свежеиспеченные блинчики к телевизору. С удивлением я обнаружила, что баба Рая ест гораздо быстрее, чем работает. Санька же слишком увлекся диспутом и к блинчикам проявлял равнодушие.

«Как хороша семейная жизнь», — с наслаждением подумала я, стоя у плиты.

Однако долго наслаждаться семейным счастьем мне не пришлось — позвонила Маруся. Она так отчаянно ревела в трубку, что я грешным делом похоронила ее разлюбезного Ваню, мысленно, разумеется. Слава богу, тут же выяснилось, что Ваня жив, чего нельзя сказать о самой Марусе. Если верить ее словам, то она прямо вся на краю могилы.

— Маруся, что случилось? — паникуя, завопила я.

— Если хочешь меня всю застать живой, поспеши, — трагически проревела Маруся. — У тебя есть всего тридцать минут.

Глава 12

Я уложилась в двадцать.

Спустя двадцать минут я в нервном нетерпении сучила ножками под дверью Маруси и так взвинтила себя, что буквально упала на Марусины руки, едва она показалась на пороге.

Старушка, только не говори, что и в тебя стреляли, — без всякого сочувствия завопила Маруся. — Я прямо вся негодую!

И она гневно швырнула меня на диван, за что ей большое спасибо — я сразу пришла в чувство и спросила:

— Что случилось?

— Что случилось? — повторила мой вопрос Маруся, размашисто меряя комнату шагами. — Что случилось?

Возмущению ее не было предела.

— Шляпку мерзавцы прострелили! Вот что случилось! — заявила она.

Я опешила. Как шляпку? Какую шляпку?

— Маруся, ты же не носишь шляпок. Последней была та, из-за которой ты рассорилась с Тамаркой лет двадцать назад.

— Правильно, с тех пор прямо вся и не ношу, — согласилась Маруся и разразилась страшными ругательствами в адрес Тамары. Зачем я только про нее заикнулась.

Выпустив из себя пар, она вспомнила о своем горе и, схватив меня за руку, потащила в спальню, в которой я не была с тех пор, как приключилась с Марусей любовь к Ване.

В спальной…

Ба, что я там увидела! Над широкой кроватью висела картина — портрет Маруси, написанный маслом…

Руки бы поотбивать тому художнику, разве можно так далеко от реальности отходить? Терпеть не могу льстецов, а этот ну просто негодяй, никакой нет у него совести.

— Дикость какая, — только и выдохнула я, — В чем тут дикость? — удивилась Маруся.

— Да портрет совсем на тебя не похож.

— Но как-то ведь ты узнала, что это я.

— Чисто логически: никакую другую женщину в своей спальне ты бы не потерпела, даже Марию — мать Иисуса.

— Ты права, — согласилась Маруся, — надело не в этом. Разве больше ты здесь ничего не видишь?

— Нет, ты затмила все, — призналась я.

— Да смотри же, смотри, прямо вся смотри! — рассердилась Маруся.

Я присмотрелась и с удивлением обнаружила, что та палкообразная особа, которая прикидывалась на картине Марусей, была в шляпке. В совершенно безобразной шляпке, похожей то ли на чепчик, то ли на ночной горшок.

«Какое счастье, что в жизни Маруся предпочитает капюшоны и платки», — порадовалась я.

— Так что? — сгорая от нетерпения, поинтересовалась Маруся. — Что-нибудь скажешь ты наконец?

— А что тут сказать, — кивая на картину и скорбно поджимая губы, ответила я. — Эта жертва концлагеря в кошмарной шляпке.., вернее, чепчике.

— Жертва концлагеря? — ужаснулась Маруся, видимо, считая себя на картине неотразимой.

— А как прикажешь называть этого дистрофика? — в свою очередь удивилась я.

Не знаю, куда завела бы нас эта дискуссия — Маруся бывает чрезмерно обидчива, — но я вдруг увидела в шляпке-чепчике дырку. В той шляпке, которая была на картине, я увидела дырку.

— Маруся, что это? — завопила я.

— Ты о чем? — спокойно поинтересовалась Маруся, уже довольная непонятно чем.

— Да о картине! Кто сделал в ней дырку?

— Слава богу, заметила наконец, — утомленно закатывая глаза, воскликнула Маруся. — Я же битый час тебе твержу, что меня всю хотят убить.

— Об этом слышу впервые, да и при чем здесь ты?

Кто-то сделал дырку в картине, за что я никак его осудить не могу. У самой руки чешутся, глядя на это безобразие. Сама я, решись на такое, начала бы как раз с чепца. Дырка — это еще ерунда, я взяла бы нож и вырезала этот чепец из картины прямо вместе с твоей головой.

Я сильно рисковала, произнося такие признания.

В другое время за это можно было бы поплатиться, но теперь Марусе, как видно, не до этого. Она бесстрашно прыгнула на кровать и сняла картину. Я увидела в штукатурке дырку, которую явно кто-то расковырял.

— Теперь ты поняла, что в картину стреляли? — с торжеством спросила Маруся.

— Похоже на то, — вынуждена была согласиться я. — А где пуля?

— Вот этого не знаю. Ужас! — воскликнула Маруся, вешая на место картину, любовно ее оглядывая и лишь после этого хватаясь за голову. — Ужас! Кто-то проникает в мою квартиру и простреливает мой портрет.

Потом этот мерзавец вытаскивает из стены пулю и спокойно удаляется с ней, не оставив никаких следов.

Я прямо вся негодую. Жаль, что не застала его, вот уж отвела бы душу, долго помнил бы меня.

— Что бы ты ему сделала? — содрогаясь, поинтересовалась я.

— Выбросила бы из окна. Пойдем отсюда, старушка, — последний раз окидывая нежным взглядом картину, сказала Маруся.

— Куда? — насторожилась я, боязливо посматривая на окно и уже сожалея о всех критических высказываниях, опрометчиво мною допущенных. — Куда ты меня тащишь?

— На кухню. Будем размышлять и пить водку. Нельзя бездарно тратить время, у меня завтра заканчивается отпуск.

— Маруся, — взмолилась я, — не могу я так много пить. У меня и с Женькой будут неприятности, да и перед бабой Раей уже стыдно, и перед читателями, и вообще я пить не хочу.

— Тебя никто и не заставляет. Я же не алкоголик, компания мне не нужна. Пить буду я, а ты будешь размышлять.

Такое разделение труда меня устраивало и, пока Маруся соображала на стол, я размышляла довольно энергично и доразмышлялась до жуткого вывода.

— Маруся, — закричала я, — теперь и ты попала в их компанию, я имею в виду Розу, Тосю и Ларису.

— А я про че? — обрадовалась Маруся, зубами срывая пробку с бутылки. — Я ж не дура, сразу сообразила.

Шляпок-то я не ношу, и мерзавец об этом знает. Он не стал дожидаться, пока я напялю на себя какую-нибудь дурацкую шляпку, он знал, что этого не произойдет никогда, а потому пришел в мою спальню и прострелил единственную, ту, что у меня на картине.

— Но какой в этом смысл? — страшно волнуясь, воскликнула я.

— Сейчас выпьем и все поймем, — успокоила меня Маруся, разливая по рюмкам великолепнейшую водку, жаль, не могу сказать какую — ненавижу рекламу.

— Хватит-хватит, — остановила ее я и, подумав, добавила:

— Впрочем, плесни еще.

Маруся плеснула до краев, тут же подняла свою рюмку и произнесла:

— Так выпьем за мой отпуск, старушка. Хорошо прошел, но быстро и жаль, что без Вани.

— Да, за это стоит выпить, — охотно поддержала тост я, радуясь, что прекратится наконец это пьянство, в которое втравила всех нас неприкаянная Маруся.

Так и до алкоголизма докатиться недолго, тем паче, что уже есть перед нами жуткий пример — Пупс, катящийся по наклонной…

— Но с чего поднялась эта свистопляска? — закусывая и безбожно чавкая, спросила Маруся. — Кто устраивает этот спектакль? Прямо вся знать хочу!

— Маруся, тебе не страшно? — содрогаясь, поинтересовалась я.

— Страшно, потому и пью. Еще по одной?

— Я — пас, — отшатнулась я.

— А мне придется гасить стресс, — сокрушенно призналась Маруся.

Она решительно отодвинула в сторону рюмку и взяла стакан. Видимо, стресс был приличный.

— Вот так живу и в любой момент жду кончины, — наполняя стакан наполовину, вздохнула она. — А за что? Вроде зла не, делала никому. Ладно Тоська, та давно кары заслужила, и не такой, а я-то киска, маська, лапочка и зайчик.

— С чего ты взяла? — удивилась я.

— Так мне Ваня говорил.

— Ой, Маруся, нельзя быть такой доверчивой. А что касается покушения, ты — ладно, а вот Розу за что обидели? Уж она-то добрячка известная. За что ее убивать?

Ее только хорошенько попроси — и сама все отдаст.

Даже Пупсу на днях едва ли не силой сто долларов всучила.

— Да ну?! — изумилась Маруся. — Небось врет.

— На моих глазах все происходило, — заверила я. — Нет, Розу убивать совершенно не за что. Даже у Пупса нет причины.

Маруся шлепнула меня по плечу:

— Слушай, старушка, а может, она свидетель? Может, увидела или узнала что-нибудь не то?

— А Тося? Тося что тогда узнала? И если узнала, то какой смысл убивать ее? Ведь если не сделать это сразу, то уже через десять секунд будет поздно. Весь мир узнает. Кстати, и о тебе могу сказать то же.

— Обижаешь, старушка, я — могила. Если что узнаю, пытать будут — не скажу.

— Трезвая — да, но ты трезвой уже не бываешь.

— Да-а, — горестно согласилась Маруся, — с тех пор, как ушел мой Ваня…

— У тебя начался отпуск, — продолжила за нее я. — И между прочим, не знаю, радует тебя это или нет, но из отпуска ты можешь отправиться сразу в могилу.

Маруся в этот момент жизнерадостно заносила стакан в рот, да так и застыла.

— Ты о чем, старушка? — каменея, спросила она.

— Ха — о чем! Будто сама не знаешь. Если сегодня прострелили твою шляпку, значит, следуя по плану, убийца послезавтра засандалит в тебя из арбалета. Учитывая твою комплекцию, ему будет очень трудно промахнуться, ведь до этого он покушался на пигмеев.

Роза, Тося и Лариса от горшка два вершка, ты же достойнейшая мишень… Впрочем, что говорить, сама понимаешь.

Уж не знаю, какого сообщения ждала от меня Маруся, но к словам моим она отнеслась халатно — беспечно махнула рукой и спокойно вылила в себя содержимое стакана.

— Все вздор, старушка, — сообщила она, смачно закусывая соленым огурцом.

— Только что ты была другого мнения, — напомнила я.

— Это от испуга. Понимаешь, старушка, как испугаюсь, так сразу начинаю психовать, а потом подумаю и снова наполняюсь добрым настроением. Ведь так мало хорошему человеку надо: стакан водки, хвост селедки, чтоб кулак мужа был легок и денег немного.

Признаться, такая философия повергла меня в шок.

— Маруся, — закричала я, — ты где эту глупость подслушала?

— Так Санька твой сказал. Думаю, его научила баба Рая — мудрая женщина. Я как услышала, так прямо вся и рассмеялась, до чего верно.

«Боже, — подумала я, — в недрах моей семьи зреет заговор, а я тут водку жру с Марусей. Надо срочно бежать домой и спасать от бабы Раи ребенка».

— Знаешь, — сказала я, вскакивая из-за стола, — пойду. Уже и поздно.

— Как? — изумилась Маруся. — И ты не хочешь узнать, что я открыла?

— Только что слышала про водку и селедку.

— Это ерунда. Епэрэсэтэ! Старушка! Садись, ты прямо вся сейчас упадешь, когда узнаешь.

— Ты о чем? — все же присаживаясь, спросила я.

— Да о покушениях этих. Знаешь, что это такое?

— Что? — тупо спросила я.

Маруся оглянулась по сторонам, словно желая проверить, одни ли мы в кухне, и, заговорщически приблизив ко мне лицо, шепотом сообщила:

— Это вирус.

Глава 13

Я растерялась:

— То есть как — вирус? Какой вирус?

Маруся, очень довольная собой, отпрянула, загадочно повела глазами и воскликнула:

— А хрен его знает какой! Думаю безопасный, ведь никто же не убит.

— Насчет того, что никто не убит, я бы строить иллюзий не стала, еще не вечер, мы не знаем замыслов врага, а вот насчет вируса могу высказаться: это полнейшая глупость. Социальное зло заразно, но не в таком примитивном проявлении.

Я сама поняла, что сказала нечто слишком умное, потому что Маруся минут пять хлопала глазами, а ведь у нее философское образование.

— Епэрэсэтэ, старушка, — сказала она, переварив мою мысль, — ты не права. Вспомни, как все было.

Прострелили шляпку Розы. Правильно?

— Ну да, — вынуждена была согласиться я.

— Потом — стрела, потом — картина.

— Ну да.

— А потом что? — Маруся хитро улыбнулась.

— Что?

— Потом Роза рассказывает о своих неприятностях Тосе, а Тося смеется над ней.

Я рассердилась:

— Ну да, и что из этого? Я и без тебя все это знаю, так незачем и перечислять!

— Знаешь, а не анализируешь, — снисходительно заметила Маруся. — Совсем ты прямо вся разучилась думать, старушка, потому и боишься всего.

— Если думать начну, еще больше бояться буду, — нехотя пояснила я.

— Как сказать… Я вот тоже вся испугалась, а когда подумала, то прямо вся и успокоилась. Прикинь, как было: только Роза рассказала Тосе про покушения, они сразу же и прекратились. На Розу больше ни разу не покушались, но зато начали покушаться на Тосю.

Здесь я ничего возразить не могла и потому промолчала, а Маруся продолжила:

— Что делает Тося? Тося рассказывает о стреле Ларисе. Лариса тоже смеется над Тосей и уходит. И все.

После этого Тосю сразу же оставляют в покое и принимаются за Ларису, так чем же это не вирус?

Я была ошарашена: ай да Маруся! Всегда знала, что она не дура, но что так умна, даже не догадывалась, а ведь столько лет мы знакомы. Нельзя недооценивать друга, это очень опасно.

— Подожди, — закричала я, — но при чем здесь ты?

Ты же не смеялась над Ларисой. Тогда уж должны были прострелить шляпку Юли.

— А Юля здесь при чем? — удивилась Маруся.

— Ей же Лариса рассказала про стрелу.

— Ну да, но фишка как раз в другом. Нам Роза тоже рассказала про стрелу. И про стрелу, и про шляпку, и про картину. А у Тоси эта картина вообще упала чуть ли не на нас. Мы с тобой были живыми свидетелями и ничего, не заразились.

— О тебе так уже сказать нельзя, — поеживаясь, напомнила я.

— Да, я прямо вся вляпалась, — согласилась Маруся, — но это потому, что первой узнала о стреле Ларисы. Роза до нашего прихода успела передать эту заразу Тосе. Когда мы пришли, Тося уже унесла ее с собой, поэтому на нас никто не покушался. Тося же перед нашим приходом передала вирус Ларисе. Когда мы пришли, Лариса вирус уже вся унесла, а Юля примчалась к Ларисе уже после нашего с ней разговора. Я случайно оказалась у Ларисы первой и тут же нарвалась на неприятность: Лариса с ходу выложила мне про стрелу.

— А зачем тебя вообще понесло к Ларисе? — удивилась я, в общем-то, ничего против не имея.

— Зачем меня понесло к Ларисе? — изумилась Маруся. — Ну ты, старушка, даешь, у меня же отпуск кончается, должна же я была всех оповестить. Сегодня утром как проснулась, так прямо вся и понеслась по подругам. Вот на свою беду в недобрый час попала к Ларисе. Хотела с ней выпить, то да се… С тобой же в последнее время нету дел. И баба Рая твоя косо смотрит, подумает еще, что я пьянь какая-нибудь.

— Ага, а ты у нас трезвенница невероятная, — язвительно вставила я.

— У меня горе, любой меня поймет, — возмутилась Маруся. — А тут и у Ларисы горе, но пить она отказалась.

— Есть же на свете сильные люди, — безмерно порадовалась я.

Маруся, не обращая на меня внимания, продолжила:

— В общем, выслушала я про стрелу, головой покачала и отправилась к Елене. Уже оттуда позвонила и узнала, что мое место заняла Юля, сидит у Ларисы, выслушивает жалобы на стрелу. Потом упала картина, и Лариса тут же мне пожаловалась. Я напомнила ей, что у Розы и Тоси было то же.

— А про шляпку ты и не вспомнила, пьянь.

— Не до этого было, — отмахнулась Маруся, — мы с Леной так хорошо посидели и сидели бы до сих пор, если бы Лена не… Ну, в общем, Лена уже никакая, пришлось ехать дальше. Когда я обошла всех друзей и поняла, что трезвой останусь навсегда, что бы с ними, слабаками, ни происходило, решила отправиться домой. Мне же к работе готовиться, стирки у меня — бог ты мой! А все некогда.

И тут меня осенило:

— Маруся, постой, значит, ты приехала к Ларисе, а Лариса тебе первой рассказала про стрелу?

— Конечно, теперь зараза передалась мне. Ларису оставят в покое, а я, как в квартиру свою вошла, так прямо вся неладное и почуяла. Случайно, ангел хранит, увидела в картине дырку и бросилась звонить тебе. Пока ты ехала, меня и осенило: вирус! Заразилась, теперь станут покушаться на меня. Шляп не ношу, так картину, сволочи, прострелили, а завтра будут пытать арбалетной стрелой.

— Послезавтра, — поправила я, изрядно зверея, — и меня тоже, Маруся, осенило. Спасибо тебе, подружка, век помнить буду! Ты о Саньке моем подумала?! — уже загремела я. — Жаль, нет у меня врагов, а то тебя с ними подружила бы! Нет, ну так мне нагадить! Так подло! Так жестоко! И так сознательно!

Маруся струхнула и, еще не зная своей вины, уже мучительно ее переживала.

— Да что ты, старушка, взвилась-то? — робея, спросила она.

— Ты еще спрашиваешь? — окончательно возмутилась я. — Она делает открытие, узнает про заразу, про вирус этот, и тут же зовет к себе меня, вирусом делиться. Почему ты о Саньке моем не подумала?

— Да никто же не пострадал… — замямлила, Маруся. — Все же живы.

— Я должна на то рассчитывать, что злодей промахнется? Какая же ты подлая! Зачем ты позвала меня?

Зачем мне первой сообщить поспешила? Чтобы и на меня покушались?

Маруся, страшно гордясь собой, поставила руки в бока и рассмеялась:

— Так вот ты о чем, старушка. Ну и напугала же ты всю меня. Да нет же, успокойся, не первой я тебе рассказала. Не бойся. Как только сообразила, что вирус это, так сразу же пошла дальше соображать, кого бы мне им наградить. Сама знаешь, врагов хватает.

— И кого же ты выбрала? — спросила я, приходя в себя.

— Юлю, — от удовольствия потирая руки, сообщила Маруся. — Юлю наградила. Пока ты ко мне ехала, я ей позвонила и все рассказала. Представь себе, не стала ждать стрелы, пока она еще там прилетит, а я уже про стрелу рассказала. Пусть знает.

— Бедная Юля, — вздохнула я. — И за что ты так на нее ополчилась?

Маруся фыркнула:

— Еще спрашиваешь! Ваню моего хотела отбить.

Я прямо вся на нее злая.

— Но не отбила же, Ваня ушел к другой.

— Но хотела же. Лучше скажи, старушка, как думаешь, будет или нет стрела?

— Этого знать не могу, — ответила я, — но, следуя логике, быть должна.

— Почему же должна? — возразила Маруся. — Как раз, если следовать логике, стрелы-то быть и не должно. Ведь заразу-то я уже Юльке передала. Вспомни, как только Роза рассказала о покушениях, они сразу прекратились. С Тосей было то же самое и с Ларисой, так почему со мной быть не должно? Я уже рассказала, так и хватит, пускай Юлькой занимаются.

Я задумалась.

— Не знаю, Маруся, может, ты и права, посмотрим.

Дай бог, чтобы не было стрелы. Ума не приложу, как удастся злодею промахнуться в тебя. Уж очень сложно это, ты же везде.

— Да, опасно, — согласилась Маруся. — Ну как же ты, старушка, так плохо подумать обо мне могла?

Чтобы я, узнав о вирусе, тебе его передала? Да ни в жисть. С тобой что случится, а мне потом Саньку воспитывай. Нет, я еще для себя пожить хочу.

— Маруся, — на всякий случай предупредила я, — если вдруг стрелять в тебя будут, ты сохрани ту стрелу, спрячь подальше, а еще лучше, отдай ее мне.

— Ладно, — пообещала Маруся. — И главное — как не вовремя. Из отпуска же выхожу. Будь я в отпуске, фиг бы в меня кто выстрелил, сидела бы дома, и баста.

А теперь прямо вся на работу пойду, буду беззащитная за стойкой стоять, любому, кому придет в голову, открытая, только стреляй, вот она я.

Сердце мое облилось кровью.

— Ты береги себя, Марусечка, — жалостливо попросила я.

— А как тут убережешь? Сама же говоришь, раз сегодня шляпку прострелили, значит, послезавтра будет стрела. А я, как назло, именно послезавтра свой буфет принимать пойду.

— Ты же говорила, что завтра?

— Ой, старушка, какая разница? Епэрэсэтэ! Это же вокзал! Черти занесли меня туда. Прямо вся погналась за длинным рублем. Хоть бери и увольняйся.

Естественно, при таких обстоятельствах я не могла оставаться в стороне.

— Маруся, — воскликнула я, — мы вместе пойдем.

Буду наблюдать за пассажирами и сидеть в укромном местечке. Есть там такие?

— Найдем, — успокаиваясь, пообещала Маруся. — Старушка, ты настоящий друг, вот только…

Она замялась. Это меня насторожило.

— Что там еще? — закричала я, не ожидая ничего хорошего от Маруси.

— Да вот прямо вся переживаю я, а вдруг этот вирус не передается по телефону? Вдруг Юлька не заразилась? Тогда выходит…

— Что заразилась я? Точнее, ты заразила меня.

Глава 14

Должна сказать, что давно уже я не носила шляпок, но сообщение Маруси так впечатлило меня, что на следующий же день я отправилась в бутик и украсила свою прическу весьма дорогим и кокетливым широкополым созданием некоего маэстро Кадзуа — если верить клятвенным заверениям консультанта, известного художника из Японии. Судя по цене шляпки, известен он безгранично.

Несмотря на то, что в считанные секунды был потрачен полугодовой доход моего Евгения, настроение у меня поднялось.

«Что ж, — подумала я, с удовольствием разглядывая себя в зеркало, — если уж суждено мне умереть, так пусть это лучше произойдет в шляпке, чем без нее. Так эстетичней».

В этом состоянии духа я вышла из бутика и направилась на пешую прогулку по Москве. Бесстрашно врезалась в самые людные места, презревая опасность и бросая вызов судьбе, и добросалась.

Судьба приняла мой вызов и послала кару в виде…

Маруси. Я как раз пыталась нарушить правила уличного движения и перейти дорогу в неположенном месте, когда ушей моих достиг ее радостный вопль:

— Епэрэсэтэ! Старушка! Что ты делаешь здесь?

Оглянувшись, я увидела торчащую из «жигуленка» голову Маруси.

— Садись, подвезу, — предложила голова.

Поездки с Марусей не входили в мои планы, и я вежливо отказалась, но тут же пожалела об этом, потому что Маруся мгновенно выразила готовность покинуть «жигуленок» и составить мне компанию. Бродить по Москве в компании с Марусей я не хотела, а потому сдалась:

— Ладно, поехали.

— Куда? — обрадовалась Маруся.

Пока я судорожно соображала, какой выбрать маршрут, Маруся, не теряя времени даром, восхищалась моей шляпкой.

— Старушка, где взяла? — вопрошала она.

— Купила, конечно же, не на дороге же нашла, — нехотя ответила я.

— Просто блеск, старушка, я прямо вся одобряю, — сообщила Маруся и, резко меняя тему, спросила:

— А что ты здесь шляешься без дела?

— Почему — без дела? — обиделась я. — Возможно, это будет самое последнее в моей жизни дело. Я надела шляпку и проверяю, заразила ты меня вчера или нет.

— Так ты ходишь и ждешь покушения? — прозрела Маруся.

— Да, — с гордостью подтвердила я.

— Ты прямо вся сошла с ума!

— Возможно, но не люблю тянуть резину — если заразилась, так уж пускай стреляют скорей, сама предоставляю им такую возможность. Неизвестность страшит меня больше смерти. Уж такой я человек.

— Уж такой ты человек? Епэрэсэтэ, я не про это! — возмущенно завопила Маруся. — Ты прямо вся сошла с ума, раз разгуливаешь здесь в шляпке! Как ты можешь так рисковать?

— Я бесстрашна, и никакому злодею меня не сломить, — упиваясь своей храбростью, сообщила я.

— А мне плевать! — заявила Маруся. — На твое бесстрашие мне прямо всей плевать! Ха, нашла чем хвастаться! Надо же, чудо! Так и дурак может! Ты бы лучше подумала о другом.

— О чем? — разозлилась я.

— Обо мне. Что будет со мной, если тебя сейчас пристрелят вместе с твоей шляпкой? Кто будет завтра в моем буфете сторожить?

— Эгоистка, — расстроилась я. — Думаешь только о себе. И к тому же меня заразила.

— Это еще неизвестно — заразила или нет, а про меня уже точно можно сказать, шляпку-то прострелили. И ты обещала, что завтра будешь дежурить около буфета, сама предложила, — напомнила Маруся. — Я прямо вся рассчитывала на тебя и сдуру спала спокойно.

Я устыдилась. Действительно нехорошо, о Марусе я как-то не подумала. Здесь в толпе легко промахнуться , и попасть в меня, даже если будешь добросовестно целиться в шляпку, — неровен час толкнет под руку какой-нибудь негодяй, и подлый убийца в меня промажет. Да, в самом деле не стоит разгуливать…

Сомнения развеяла Роза. Она позвонила мне на мобильный и, рыдая, сообщила, что Пупс окончательно тронулся умом.

— Маруся, — пугаясь дотребовала я, — срочно вези меня к Розе!

— А что у Розы? — встрепенулась Маруся. — Гости?

— У Розы Пупс, — пояснила я, не собираясь вдаваться в детали.

— Тогда у меня стирка, — вспомнила Маруся, сразу охладевая к Розе.

Маруся скромнела в присутствии мужей, и это ее напрягало. Она любила быть самой собой.

— Смотри, не забудь про дежурство, — напомнила она, высаживая меня у дома Розы.

— Обязательно буду прямо с утра, — пообещала я и, пожелав Марусе удачной стирки, удалилась.

* * *

Роза была безутешна. Вопреки обыкновению, она сидела на турецком диване и, рыдая, воспитывала Пупса. Пупс забился в угол, прикрылся шторой и с тоской поглядывал в окно.

— Вот, скажи ему, — всхлипывая, потребовала Роза. — Скажи, как он, ничтожество, взял у меня сто долларов, а то не верит.

Я изумилась: что я слышу? Речь все о тех же пресловутых ста долларах, про которые давно пора забыть.

Все же Роза порой бывает жестока.

— А в чем, собственно, дело? — не спеша свидетельствовать, спросила я.

Роза мгновенно прекратила рыдать и начала звереть прямо на глазах.

— В чем дело? — закричала она. — Ты бы послушала, что он тут мне буравит! Сдуру вызвала его на откровенность и сама не рада уже.

— А что он буравит? — заинтересовалась я и обратилась непосредственно к Пупсу:

— Вить, ты что буравишь?

— Ничего я не буравлю, — ответил из-за шторы Витя. — Послушать ее, так я точно сошел с ума.

— Ты рассказала ему про то, что случилось в прихожей? — ужаснулась я.

— Вот именно, — промямлил Пупс, покрываясь краской стыда.

Роза обратилась ко мне воплем отчаяния:

— Ты слышала?! Слышала?!

— Конечно, — подтвердила я, — а что ты хотела?

Разве можно пытать человека, когда он еще не отошел после вчерашнего? Беднягу с трудом удалось спасти, а ты сразу на него нападать. Дай ему, болезному, хотя бы оклематься, а уж потом лезь со своими сексуальными проблемами.

— С моими проблемами? — ужаснулась Роза. — Будто я просила его прибегать с работы и зверем набрасываться на меня, рвать платье и все остальное…

Внезапно краснея, Роза стушевалась.

Тут бы торжествовать, а Пупс почему-то почувствовал себя оскорбленным. Он выскочил из-за шторы и с мольбой устремился ко мне:

— Соня! Ты слышала? Слышала, что она говорит?

И кто после этого сошел с ума?

Мне было трудно определить, поскольку сцены в прихожей, той сцены, где Пупс оказался на высоте, я не видела, а знала о ней лишь из рассказа Розы. Кто знает, не привиделось ли это ей, не галлюцинации ли это на почве хронического неудовлетворения. Хотя и Пупс хорош, но он статья отдельная. Он алкоголик, следовательно, не сумасшедший. Нельзя же на него вешать сразу всех собак.

В общем, я склонялась к мнению, что если кто и сошел с ума, так это Роза.

— Дорогая, — вкрадчиво начала я, — успокойся.

Сядь, успокойся и подумай.

— Над чем я думать должна? — не успокаиваясь, спросила Роза.

— Над тем, что было у вас с Пупс… Что было у вас с Витей в прихожей. Ты действительно настаиваешь, что он был чрезмерно активен?

— Не чрезмерно, но активен, — подтвердила Роза. — Это было.

Нельзя заступаться за мужчин, я вам скажу. Это их портит. Пупс, почуяв мою поддержку, повел себя нагло: он воспрял и заявил:

— А кто это может подтвердить, кроме тебя?

Роза на мгновение потеряла дар речи, что в последующие секунды компенсировала сокрушительным криком.

— Кто может подтвердить, ничтожество? — коченея от возмущения, завопила она. — Да стены! Эти стены!

Они видели тебя во всей красе!

— А кроме стен, ты что-нибудь предъявить можешь? — спросила я.

— А разве мало стен? — возмутилась Роза.

Начавший было унывать Пупс снова мгновенно воспрял.

— Стены? — ехидно усмехнулся он. — Ты слышала, Соня, и после этого она еще будет утверждать, что это я сошел с ума.

— А мне надо было позвать соседей? — заорала Роза. — Стены, видишь ли, не устраивают его. Соня, и после этого он будет утверждать, что я сошла с ума.

«Вот как уже вопрос стоит, — изумилась я. — Эти оба, с позволения сказать, супруга подозревают друг друга черт знает в чем. И не без оснований. Если Пупса хоть как-то можно оправдать — все же алкоголь штука коварная, пока Пупс жрал водку, водка жрала Пупса и отгрызла приличный кусок его мозгов, да и на нервной системе пьянство не сказаться не могло — в общем, если хоть как-то можно оправдать Пупса, то Роза ведет себя более чем странно».

Тут я вспомнила: за время отпуска Маруси и Роза пожрала этой водки немало, что пагубно могло сказаться на ее сознании. Вспомнила и вовсе зашла в тупик.

— Роза, — осторожно спросила я, — ты уверена, что все это было?

— Что — было? — опешила Роза.

— Ну, все это.., то, что в прихожей.

Роза бестолково похлопала ресницами, а потом поставила руки в бока и с прежним жаром обрушилась уже на меня.

— Кто мне это говорит? — завопила она. — Моя лучшая подруга! Сначала ты сомневаешься, был ли активен Пупс, потом долго таращишь глаза, и вот уже дело дошло до того, был ли он вообще, этот мерзавец и скотина? Так, что ли?

— В общем-то, так, — вынуждена была признать я.

Я не только признала, но и (чтобы освежить Розу) развила свою мысль:

— Может, тебе показалось все это или приснилось, или ты увлеклась фантазиями и приняла их за действительность…

Долго говорить мне не пришлось. Роза прервала меня настораживающе тихим голосом.

— Что дало тебе повод так плохо думать обо мне? — в лоб спросила она. — Этот алкоголик, — она возмущенно кивнула на Пупса, — пропил последние мозги, а я-то почему в немилость впала?

— Ну, если вести речь об алкоголизме, то благодаря инициативам Маруси и ты немало в последнее время водочки употребила, — напомнила я.

— И поэтому надо подозревать меня в умалишении? — с явным подвохом поинтересовалась Роза.

— Врачи утверждают, что водка — враг здоровья, — уклончиво ответила я, теряясь в догадках. — Ты должна знать это хотя бы как гинеколог.

— Вот видишь, Роза, — обрадовался Пупс. — Это ты сошла с ума!

— Это она сошла с ума, — возмутилась Роза, кивая на меня. — Если причина в водке, то Сонька от меня не отставала, а может, и перегоняла порой.

— Ты на что намекаешь? — заволновалась я.

— Не намекаю, а прямо говорю: ты сошла с ума, если веришь не мне, а Пупсу.

Мне не понравилась такая постановка вопроса.

Разве можно умственные способности человека ставить в зависимость от его симпатий и взглядов, тем более нельзя проводить между ними параллели. Следуя этим критериям, можно поставить под вопрос умственное здоровье многих наших политиков, не говоря уже о вождях. Нет уж, я уважаю традиции нашей страны, а в нашей стране принято по-другому: мозги за поведение своих хозяев не отвечают, потому что они — мозги — сами по себе, а хозяева сами по себе. И никаких параллелей.

Все это, не задумываясь, я выложила Розе и произвела невыгодное впечатление даже на Пупса. Тут уж и он призадумался и перестал звать меня в свидетели своей разумности.

— Вижу, все мы допились, — страшно огорчившись, констатировал он.

— Ничего не допились! — возмутилась я. — Сейчас разберемся. Какие, Роза, у тебя к нему претензии?

— Тут помнит, а тут забыл, — пояснила Роза, поочередно показывая на оба свои полушария.

Я, окрыленная вернувшимся доверием, обратилась к Пупсу:

— Вить, а ты что можешь сказать? Как Женька плащ тебе вчера гладил, помнишь?

— Помню, — радостно признался Пупс.

— А как в больнице тебя перед этим лечили, помнишь? Ну, клизму и прочее…

Пупс мгновенно помрачнел и без всякой охоты буркнул:

— Помню, но лучше бы это забыть.

Я обратилась к Розе:

— Какие проблемы, подруга, он все помнит.

— Про доллары его спроси, — посоветовала Роза.

Я перевела свое внимание на Пупса и спросила:

— Про доллары помнишь?

— Какие? — насторожился он.

— Вот видишь! — торжествуя, закричала Роза.

— Да подожди, — отмахнулась я. — Сейчас восстановим картину. Вить, сосредоточься и скажи: как примчался домой и потребовал у Розы сто долларов — помнишь?

Пупс неожиданно взорвался.

— Что вы мне голову морочите! — закричал он. — Пьете сами беспробудно, а потом достаете меня. И уже не в первый раз Роза разговор заводит про какие-то доллары! Точно хочет свести с ума!

— Ну? Что скажешь? — презрительно кивая на Пупса, спросила Роза. — Кто тут из нас того? — И она покрутила у виска пальцем.

По всему выходило, что Пупс, но я признать этого почему-то не захотела. Бываю я иногда вот такая: непредсказуемая и необъяснимая.

— Послушай, — сказала я, — помнишь, мы как-то погуляли хорошо на банкете у Тамарки, и ты по пьяной лавочке пыталась с собой ее подарок унести — огромную хрустальную вазу. Всей гурьбой еле тебя от нее отодрали.

Роза растерянно посмотрела на Пупса.

— Вить, правда, что ли? — спросила она.

Пупс с достоинством кивнул головой, мол, все так, могу засвидетельствовать.

— Вот видишь, — подытожила я, — это же не дает нам основания утверждать, что ты сошла с ума. С каждым русским человеком такое бывает хотя бы раз в году, так зачем же внимание заострять? Мы про вазу ту тебе даже и не напомнили, вот и ты с долларами этими будь снисходительней.

Пупс промолчал, но взглядами и жестами всячески меня одобрил.

— Да не-ет, — возмутилась Роза, — ты тогда меня не поняла. Дело тут не в долларах. Он забывает все и на каждом шагу. Я пригласила тебя лишь за тем, чтобы доказать ему, что большая часть событий в его жизни происходит как-то странно.

— Что значит — странно? — удивилась я.

— Неосознанно, — пояснила Роза. — Вот, к примеру, сегодня утром позвонила Тамара и сказала, что Пупс забыл у них кейс.

Пупс мгновенно занял свой пост у окна и воззвал уже из-за шторы:

— Роза, умоляю, хватит.

— Забыл кейс! — повышая голос, повторила Роза.

— Да не забывал я, — взмолился Пупс.

— Значит, врет она? — наступая на него, закричала Роза. — Тамарка врет, я вру, один ты у нас говоришь правду?!

— Подожди, Роза, а что он делал у Тамарки? — заинтересовалась я.

— Спаивал Даню, — отрезала Роза.

— И когда это было?

— Позавчера. Позавчера он в рабочее время, пользуясь отсутствием Тамарки, приперся к Дане и подло его споил. Там и кейс забыл.

— Да не забывал я кейс, — взвыл Пупс.

— Посмотри на него, — рявкнула Роза. — Вот же ничтожество, и еще стоит на своем.

Тут уж Пупс окончательно взбунтовался. Он выскочил из-за шторы и завопил:

— Да на работе я тогда был! На работе! Позвони, проверь сама, тебе каждый скажет!

Он вопил с таким чувством, что хотелось верить ему, а не Розе.

— Да не на работе ты был, а у Тамарки, — топая ногами, закричала Роза.

Теперь и она была очень убедительна. Я совсем растерялась.

— Послушайте, — осененная мыслью, обрадовалась я, — а что мы тут гадаем? Давайте сейчас же поедем к Тамарке и выясним, чей у нее кейс.

Роза в пылу сражения с мужем забыла, что есть здравомыслие, а оно всегда приведет к более легкому разрешению спора, чем взаимные упреки и оскорбления.

Впрочем, об этом забывает в первую очередь всякий и всегда, когда дело доходит до выяснения истины.

— Прекрасно, — поддержала меня Роза и скомандовала:

— Пупс, одевайся, едем к Тамарке.

И мы поехали.

Тамары дома не было, но зато был Даня. Я как увидела его, так сразу почуяла неладное. Многолетнее знакомство Дани и Пупса не переросло в дружбу, однако, вопреки этому, Даня отреагировал на Пупса странно: он обрадовался и едва ли не бросился обниматься. В общем, встретил Пупса как закадычного дружка.

Пупс тоже насторожился, но, все еще имея какую-то надежду, спросил:

— И где же мой кейс?

Даня оживился, исчез в недрах комнат и быстро вернулся, держа в руках кейс.

— Вот, — сказал он.

Пупс остолбенел, глазам своим не веря.

— Как же так? — пробормотал он, растерянно глядя на Розу.

Она хищно схватила кейс, открыла его, и оттуда посыпались бумаги. Пупс бросился их подбирать.

— Мой квартальный отчет! — обрадовался он. — Я же искал его!

Должна сказать, что мы с Розой радости Пупса не разделили. Да и сам он перестал радоваться, как только понял, что Роза права.

— Теперь видишь, что у тебя меркнет сознание, ничтожество? — строго спросила Роза, когда мы вернулись с кейсом домой.

— Да, что-то я не то… — согласился Пупс.

— Это все от пьянки, — гнула свою линию Роза.

— Видимо, да, — подавленно соглашался Пупс.

— Ты работаешь с такими важными документами и пьешь, — не отставала Роза. — Тебя в худшем случае посадят, а в лучшем погонят.

Дальше события пошли естественным образом:

Пупс осознал свою вину и в моем присутствии поклялся Розе, что больше ни капли в рот не возьмет.

На этом мы и расстались, а вернувшись домой, я сделала своему Евгению профилактическое внушение, заключив его фразой:

— Боже тебя упаси пить вообще, и в частности с этим падшим Пупсом. Он разложился совсем и пошел разлагать всех подряд. Только представь, уже принялся за Тамаркиного Даню.

— Даня пил с Пупсом? — удивился Евгений. — Тогда дело плохо. Он что, забыл? У него же язва.

— Он сам язва, — отметила я, — потому и не пьет, но сегодня был просто душка.

— Следовательно, не на всех плохо действует алкоголь, — сделал вывод Евгений.

— Пупс тоже так думал, до того как потерял свой кейс с квартальным отчетом.

На Евгения это сообщение произвело потрясающее впечатление. Тот, кто знает Пупса, поймет.

— Витек потерял свои бумаги? — изумился Евгений и сделал радикальнейшее заключение:

— Ты права, категорически нельзя пить… Пупсу.

Глава 15

Приключения Пупса потрясли и меня. Ночью я ворочалась в постели, страдая от полученных впечатлений и приключившейся от них бессонницы. Заснула с рассветом, а проснулась от телефонного звонка. Звонила Маруся.

— Старушка, — вопила она, — ты прямо вся про меня забыла! Епэрэсэтэ!

— Что? — испугалась я. — Уже прилетела стрела?

— Да нет, — успокоила Маруся, — другое. Я вся в буфете, срочно приезжай.

И я поехала.

Давненько я не видела Марусю при исполнении тех обязанностей, за которые ей платят. Маруся была так мила, так энергична и оптимистична, словно и не было ее отпуска без сна и отдыха.

«Свежа, чертовка», — подумала я, любуясь ее тугими румяными щеками.

Тут же зеркало, висящее напротив столика, за которым меня пристроила Маруся, сообщило, что мой вид далек от совершенства: бессонная ночь сказалась самым нелучшим образом. Это открытие так расстроило меня, что я неспособна была поглощать информацию, щедро вливаемую в мои уши Марусей. Я мучительно переживала свою трагедию и очнулась только тогда, когда Маруся рявкнула:

— Ты что, прямо вся не слушаешь меня?

— Слушаю-слушаю, — успокоила я. — Прямо вся и слушаю, продолжай.

— Что — продолжай? Записывай давай!

И Маруся придвинула ко мне тетрадный листок и шариковую ручку.

— Я прямо вся не знаю, — сказала она, — текст принимала с голоса, так что, как надо, запишешь сама.

— Хорошо, постараюсь, — все еще не вникая, отмахнулась я.

И Маруся начала диктовать, я же машинально записывала.

— Здесь, видимо, латынью, — сказала она. — ni, точка, ru, точка.

Я послушно записала: — ni.ru.

— Бля, — продолжила Маруся.

Я добросовестно попыталась записать латынью «бля», но в последний момент задалась вопросом: зачем мне это, и, не найдя ответа, воскликнула:

— При чем здесь «бля», Маруся? И что я вообще записываю?

— Как что? — изумилась Маруся. — Адрес!

— Адрес?

— Ну да, адрес этого вашего Интернета. Ну письмо чтоб послать. Ру, точка, бля, — вдохновенно продолжила она.

— А-а, вот оно что, адрес, значит, — удовлетворилась я и принялась ломать голову, как правильно записать «бля».

И тут меня осенило.

— Постой, Маруся, да откуда взялось это «бля»? Не может там на конце быть «бля».

— А что может?

— Точка, т, и все. А «бля» — это уже какая-то другая страна. Или тебе для прикола в качестве связки слов «бля» предложили.

— Да нет, — усомнилась Маруся. — Пупс не употребляет такие слова. Ты слышала когда-нибудь, чтобы он «бля» говорил?

— Нет, не слышала, — призналась я.

— Вот и я не слышала. Ваня мой запросто может так сказать, даже Женька твой в сердцах скажет, а Пупс — никогда. Он же интеллигент.

— А при чем здесь Пупс? — удивилась я.

— Ну как же, — всплеснула руками Маруся. — Это же он мне адрес достал. Рано утром приходил сюда, просил опохмелиться. Ясное дело, Розка денег ему не дала, хоть и говоришь, что он брал у нее бабки когда-то прямо на твоих глазах.

— Брал-брал, — подтвердила я.

— Значит, сегодня взять постеснялся, — заключила Маруся, — или Розку жадность одолела, а мне это и на руку. Я как узнала, что Витька выпить хочет, так и обрадовалась прямо вся. «Сколько хочешь налью, — сказала, — а ты за это адрес мне достань».

— И что же Пупс ответил?

— Без проблем.

— Ну и ну, — подивилась я. — А ведь вчера весь вечер нам с Розой клятву давал. И чем это дело закончилось?

Маруся победоносно глянула на меня:

— Позвонил и адрес продиктовал. Я записала, вот, посмотри.

И Маруся протянула клочок бумаги. Это было жалостливое поношение судьбы, почему-то разбитое Марусей точками. Думаю, точки она ставила в том месте, где Пупс пьяно икал. Заканчивалось послание фразой:

«Нет ни рубля». И все это, вместе взятое, наивная Маруся приняла за электронный адрес.

— Маруся, мне тебя жаль, — только и сказала я. — Еще немного, и сама отправлюсь к той бабе. Ты меня доведешь…

— Так это не адрес? — загоревала Маруся, возвращаясь в свой буфет.

Я пошла за ней, горюя тоже, но предметом моих переживаний был Пупс. Он явно попал в беду и не знает, как выпутаться.

— Неужели так быстро можно стать алкоголиком? — сказала я, машинально наблюдая взглядом за тем, как Маруся садится за кассу и пробивает чек.

И тут я увидела стрелу. Она спокойненько торчала в колонне, возле которой стояла касса. Маруся даже не заметила стрелу и, естественно, не могла сказать, когда и кто стрелял из арбалета. И я в это время, возможно, крепко дома спала.

— Маруся, — растерянно прошептала я, — завтра рухнет твоя картина. Ты бы посильней привязала ее.

— С чего ты взяла, что рухнет картина? — оптимистично поинтересовалась Маруся.

Вместо ответа я глазами указала на стрелу. Вопреки ожиданиям, Маруся обрадовалась, восторженно всплеснула руками, издала вопль ликования и закричала:

— Слава богу, я жива!

Заметив мое изумление, она пояснила:

— Картина — это не опасно.

Я не разделила ее оптимизма.

— Уж не знаю, — сказала я, — учитывая, что картина висит над кроватью, а следовательно, и над твоей головой, я бы так утверждать не стала. Поспи. — ка несколько дней на диване.

— Придется, — согласилась Маруся.

* * *

На следующий день рано утром я позвонила Марусе и спросила:

— Картина еще не упала?

— Я сняла ее со стены и поставила в угол, но дело не в этом. Что с Пупсом?

— А что с Пупсом? — испугалась я.

— Он странный, — сообщила Маруся. — Вчера вечером я позвонила Розе и попросила позвать Пупса.

— Роза не удивилась?

— Удивилась, но позвала — я сказала, что Пупс обещал мне свою помощь. Роза Пупса позвала, и вот тут-то началось самое удивительное.

— Пупс все отрицает, — догадалась я.

— Точно, — подтвердила Маруся. — Отрицает все начисто. Самое обидное, старушка, что не признает и то, что я прямо вся его бесплатно поила.

— Ни о каком адресе, естественно, он не хочет и слышать.

— Да, что удивительно. Он так охотно согласился его достать, а теперь даже слышать не желает. Я прямо вся киплю.

— То, что Пупс отказывается доставать адрес, совсем не удивительно и для него характерно, — заметила я. — Лично мне было странно слышать, что Пупс вообще ввязался в эту авантюру.

— Что тут странного? — рассердилась Маруся. — Я попросила, он согласился. Пупс и мой Ваня были вполне дружны, кому, как не ему, удобней всего зайти навестить Ваню? А там и адрес нетрудно узнать. Ничего в моем поручении сложного для него не было.

Странно, что Пупс не помнит.

— Вот это как раз не странно. Не ты одна жалуешься, — успокоила я Марусю. — Кстати, как там Юля?

Ты ей не звонила?

— Мне некогда, я работаю. Ой, подожди, кто-то пришел, пойду открою.

Маруся бросила трубку, и ждать мне пришлось довольно долго. Наконец она вернулась и, запыхавшись, сообщила:

— Представляешь, опять Пупс. Легок на помине И пьян с утра.

— Чего он хотел?

— А как ты думаешь, чего?

У меня мелькнули сразу две догадки. Пугали обе, но последняя значительно больше После откровений Розы от Пупса я ждала уже всего.

— Маруся, только не говори, что он домогался…

— Успокойся, — сжалилась надо мной Маруся. — Выпить он хотел.

— Надеюсь, ты ему не налила?

— Конечно, налила, иначе как бы я его выпроводила? Он бы не ушел. И зачем я только связалась с ним.

Бедная Роза, такое горе на ее голову. Я прямо вся ей сочувствую.

— Но Пупса поишь, — о укором напомнила я.

Маруся рассердилась.

— Старушка, лучше спасибо мне за это скажи, — закричала она.

— Почему «спасибо»?

— Я налила ему хорошей водки, а то он травился бы непонятной дрянью, — тут же пролила свет Маруся. — И вообще, думаете, у меня дел нет больше? Ой! Ай! Епэрэсэтэ, да что же это такое? Ужас! Убивают!

Дальше я уже ничего понять не могла, речь Маруси стала невнятной.

Меня охватила паника. Я заметалась по комнатам, хаотично раздумывая, звонить ли в милицию.

К счастью, Евгении еще не ушел. Он собирался на работу и топтался в прихожей.

— Женька, — завопила я, — срочно вези меня к Марусе!

— Это еще зачем? — удивился он.

— Пока не знаю, но думаю, что ее уже нешуточно убивают.

— Неужели Ваня вернулся! — обрадовалась баба Рая, хронически подслушивающая наши разговоры.

Глава 16

До Маруси мы добрались на удивление быстро. Евгений, узнав, что Марусе грозит опасность, устроил настоящие гонки.

Более того, Евгений не только подвез меня к дом;

Маруси, но и поднялся в ее квартиру со мной, нервничая невероятно. Вот, оказывается, как она ему дорога.

Кто бы мог подумать. Я даже заревновала.

Впрочем, увидев Марусю в добром здравии, Евгений зло сплюнул и заорал:

— Бляха-муха, вы тут балуетесь, а я на работу опоздал.

И с нервным топотом удалился. Я же ворвалась в Марусину квартиру и, как ищейка, засновала по комнатам.

— Что случилось? — не переставая, кричала я.

Маруся была в страшном волнении и ничего не могла ответить, а только бегала за мной, прижимая руки к сердцу. Таким образом мы забежали в спальню.

Первое, что бросилось мне в глаза: на стене не было картины. Не было ее и на полу.

— Маруся, — поразилась я, — а где же картина?

— Разбилась, — скорбно сообщила Маруся.

— Как разбилась? Ты же ее сняла.

— Я сняла, а кто-то повесил.

Нетрудно представить мое изумление.

— Как это — повесил? — закричала я. — Когда?

— Видимо, когда я прямо вся разговаривала с тобой по телефону. Когда ты позвонила, картина стояла возле кровати. Я ее к стенке поставила.

— А почему ты так кричала?

Маруся выразительно закатила глаза и опять схватилась за сердце.

— А что мне оставалось делать? — рыдающим голосом вопросила она. — Эти пули, эти стрелы! Нервы сдают прямо все. Я вся спокойненько разговариваю с тобой по телефону, и вдруг раздается страшный грохот. Конечно же, я прямо вся испугалась. Я подумала, что это уже пришли меня всю убивать.

И на это были у Маруси причины, ведь кто-то же проник в ее квартиру, не сама же картина застрелилась. Впрочем, будь я картиной, именно так и поступила бы, до того ужасна шляпка, а может, чепчик, не говоря уж о самой Марусе — нет, нельзя ей худеть.

Природа знает, что делает.

— Ты с какого телефона звонила мне? — деловито осведомилась я.

— Старушка, мне звонила ты, — напомнила Маруся. — А я завтракала на кухне.

— Точно, на этот раз звонила я. Раз ты была на кухне, следовательно, пока мы с тобой разговаривали, любой мог зайти в спальню и повесить на стену картину, а заодно и подпилить веревку.

— Не любой, а только тот, у кого есть ключи, — резонно заметила Маруся.

— А у кого могли быть твои ключи?

Маруся задумалась.

— Вообще-то, кроме Вани, я ключей никому не давала, — с огромным сожалением сообщила она.

— Еще дашь, не переживай, какие твои годы, будет и на твоей улице праздник, — приободрила я Марусю. — Кстати, у Вани ты отобрала ключи?

— Он сам их оставил.

— Значит, теперь ключи есть только у тебя, но если вспомнить, как ты с ними обращаешься, то легко можно предположить, что твои ключи могут быть у любого, кто проявит к ним интерес.

И тут я вспомнила про Пупса. Ведь картина упала сразу же после того, как Маруся, напоив Пупса, выпроводила его из квартиры.

— А Пупс мог твой портрет обратно на стену повесить? — спросила я.

— Нет, не мог, — возразила Маруся.

— Почему? Вспомни, как он вошел, куда направился, где ты в это время была, не выпускала ли ты его из поля зрения?

— Нет, портрэт повесить он не мог, — уверенно заявила Маруся и после секундного размышления с большими сомнениями добавила:

— Или мог?..

— Так мог или не мог? — с трудом сдерживая раздражение, спросила я.

Маруся глубоко задумалась и, рубанув рукой воздух, отрезала:

— Мог. Когда Пупс пришел и попросил выпить, я не стала приглашать его на кухню.

— Почему?

— Я же разговаривала с тобой и прямо вся хотела поскорей от него отвязаться, а он в ботинках, пока снимет их, пока развяжет шнурки… В общем, приказала ему ждать, а сама отправилась на кухню, ну, накапать сто граммов.

— И пока ты капала, он все это время был в прихожей? — мгновенно выстраивая гипотезу, спросила я.

— Конечно.

— Следовательно, мог спокойно зайти в спальню и повесить картину?

— Мог, — заверила Маруся, — конечно, мог. Я на кухне была достаточно долго: пока водку нашла, пока бутылку открыла, пока стакан из шкафа достала… Все это время Пупс был в прихожей. Портрэт он повесить мог, но зачем ему это?

Я отмахнулась:

— В последнее время он сам не свой. Всему поверю, что бы про него ни рассказали. Похоже, чудачества становятся нормой его жизни.

— Бедный Пупс, — посочувствовала Маруся. — Неужели ты думаешь, что шляпку прострелил он? Знаешь, у него так дрожали руки… Нет, он бы в портрэт не попал, даже если бы стрелял в упор.

— Дай-ка мне свои ключи, — приказала я, — а сама отправляйся на кухню, возьми телефон и позвони кому-нибудь.

— Кому?

Я рассердилась:

— Господи, что за вопрос, уже не знаешь, кому позвонить? Несчастная, каждый второй в городе твой знакомый. Скоро памятники с тобой сплетничать будут. Позвони Юле или Розе.

Маруся отправилась на кухню, а я вышла из ее квартиры, демонстративно захлопнув за собой дверь.

Выждав несколько минут, я осторожно вставила ключ в замочную скважину, повернула его и осторожно, стараясь не шуметь, приоткрыла дверь.

В уши мне ударил громкий голос Маруси, доносящийся из кухни. Очень выразительно она делилась с кем-то своим горем, расписывая в красках достоинства упавшего портрета и преувеличивая тяжесть утраты.

— Я прямо вся упала со стены, с рамкой и шляпкой.

Рамка раскололась, а шляпка слетела, — ревущим голосом сообщала Маруся.

«Да что она врет-то, бессовестная, — тут же осудила я подругу, — как чепец ее проклятый с картины слететь мог? Он же нарисованный».

Судя по всему, тот же вопрос был задан Марусе, потому что она сразу ответила на него.

— Очень просто, — заверила она, — шляпка слетела вместе с лицом, причем самым натуральным образом.

Подлый художник плохими красками писал мой портрэт. Жаль, его уже нет в живых, прямо вся мошенника убила бы, столько денег с меня, негодяй, содрал, царства ему небесного!

Очень захотелось Марусе возразить, но я подавила в себе это желание и на цыпочках отправилась в спальню. Там я походила вокруг кровати, потом залезла на нее, потом слезла и вышла в прихожую. Маруся болтала без умолку и, похоже, о том, что я нахожусь в квартире, даже не подозревала.

Я уже собралась выйти на лестничную площадку, чтобы потом у Маруси спросить, слышала ли она, как закрывалась дверь и как я по спальне ходила, но этого не понадобилось. Когда я взялась за дверную ручку, в уши мои влетела ужасная фраза. Речь явно шла обо мне.

— Ты же знаешь эту Мархалеву, — с кем-то делилась мыслями бессовестная Маруся. — Мархалева соврет — недорого возьмет. Уж такая она, старушка, с детства.

Я затаилась. Знать, что думает о тебе лучшая подруга, всегда полезно.

Слава богу, не все обо мне такого плохого мнения.

Тот, с кем Маруся делилась, явно ей возражал, на что Маруся, психуя, отвечала.

— Да, — возмущенно гремела она, — конечно, Сонька своему слову хозяйка, потому она, как слов хозяйка, всегда это слово обратно и заберет. Лично я ей не верю и на грош. Кто рассорил меня с Ваней? Она!

Конечно, она! Ты подальше от Мархалевой держись, как друг тебе говорю. Я-то уж держусь подальше. Стараюсь не видеться с ней без нужды. У тебя любовник?

Епэрэсэтэ! Не вздумай говорить ей об этом. У нее такая зависть. Знаешь, как она мне с Ваней завидовала…

Надо было бы послушать еще, но я оказалась слаба.

Посудите сами, слышать про себя такое…

Я, коченея от возмущения и обиды, влетела в кухню, вырвала из рук Маруси телефонную трубку и завопила:

— Ах ты подлая! Вот ты какого мнения обо мне!

Стараешься не видеться со мной без нужды? Только почему-то нужда эта возникает каждый день!

Маруся побледнела, в глазах ее заметалась вина, и, не имея хвоста, она была точь-в-точь как поджавшая хвост собака.

— Старушка, старушка, — залепетала она. — Ты не так все поняла. Это Юлька, это все она. Юлька нападала на тебя, а я защищала.

— Слышала, как ты защищала. Нет, такое нагородить про меня! Я тебя с Ваней развела? Я тебе завидую?

Господи, да сердце мое просто-таки разрывается от жалости к тебе.

Маруся охнула, ахнула и, бия себя в грудь кулаком, сейчас же мне поклялась, что не говорила она никогда такого.

— Это все Юлька, это-асе она, епэрэсэтэ, — твердила Маруся.

И была при этом она так убедительна, что, несмотря на то, что я слышала все своими ушами, сомнения начали подкрадываться к моей душе. А тут уже и слезы накатились на Марусины глаза. Неподдельные исходили из нее страдания, и я сдалась.

— Черт с тобой, — сказала я, — живи уродом. Только знай, всю квартиру можно вынести, когда ты разговариваешь по телефону, а не то что незаметно повесить на стену твой портрет.

— Так это сделал Пупс или не Пуде? — захотела знать Маруся.

— Понятия не имею, — призналась я. — Мог быть Пупс или просто совпадение. Пупс пришел за водкой, ты же добрая у нас.., к мужчинам, а перед этим завернул убийца и повесил твою картину.

— Ага, а потом скинул. А я прямо вся была на кухне.

Если я была на кухне, то у злодея не было никакой надежды, что картина упадет на меня, — заявила Маруся. — Следовательно, это не покушение.

Я, отчаянно ворочая мозгами, уставилась на Марусю.

— А что?

— Розыгрыш. Розыгрыш какой-то. Вот только кому это надо? Если узнаю, прямо вся голову ему отверну. Портрэт-то мой пострадал. Шуточки же у дураков!..

Я вздохнула:

— Буду счастлива, если это шуточки. Но даже если шуточки, все же опасные. Где уверенность, что этот шутник не промахнется когда-нибудь и вместо шляпки не продырявит чью-то голову?

Маруся испуганно всплеснула руками и закричала:

— Старушка, если эта зараза по телефону не передается, это может быть твоя голова! Нет, я прямо вся сейчас упаду! Не вздумай надевать шляпку и беги скорей домой.

— Зачем это? — насторожилась я.

— Снимай свой портрэт, пока он не… Ну, сама понимаешь.

Я похолодела. Учитывая размеры моего портрета и вес его рамы, действительно возможны жертвы.

А в доме ребенок, да и баба Рая не чужой мне человек.

Глава 17

Я решила так: раз уже покушались на Марусю и даже падала картина, значит, со дня на день наступит наша пора — или моя, или Юлина. Просто так сидеть и ждать сложа руки я не могла.

На следующий же день я надела новую шляпу и отправилась гулять. Выбирала самые людные места — универмаги, салоны и бутики, — потратила уйму денег, истоптала ноги, поругалась с тремя продавщицами и двумя консультантами, через каждые десять минут снимала шляпу и тщательно обследовала ее на предмет дырки от пули, но все зря. Шляпа была цела, и никто на меня не покушался, В конце концов это мне надоело, я с облегчением вздохнула и, разочарованная, пошла домой.

Дома я первым делом позвонила Юле и, заходя издалека, попыталась навести разговор на ее шляпу, поскольку раз уж не стреляли в мою, то должны бы стрелять в ее, уже пора.

Но Юля о шляпе говорить не желала, она все больше о себе рассказывала и загрузила меня так, что я на покушение уже смотрела как на благо единственное, способное избавить меня от многих бед. Не знаю, как выбиралась бы я из той «приятной» беседы, если бы не выручил меня Пупс. Он неожиданно пришел. Баба Рая открыла ему дверь и тут же зычно гаркнула:

— К тебе, непутевая!

Я, удивляясь, почему не нашла этот повод сама, спешно распрощалась с Юлей и сломя голову бросилась в прихожую.

Там топтался Пупс. Он сравнительно неплохо выглядел, даже, кажется, был трезв и совсем не помят.

В руках у него был кейс, найденный у Дани.

— Привет, — скромно поздоровался он.

— Привет, — растерянно ответила я.

Признаться, я была удивлена, потому что по собственной инициативе Пупс никогда к нам не заходил и уж тем более без Розы.

— А Жени нет дома, — воскликнула я, абсолютно исключая, что Пупс пришел ко мне.

— А он мне и не нужен. Я к тебе, — застенчиво молвил Пупс.

— Ко мне? — испугалась я и тут же завопила:

— Что с Розой?

— С Розой все в порядке, — заверил Пупс и, подумав, добавил:

— Думаю, что в порядке.

— Почему это думаешь? — насторожилась я.

— Потому что с утра не был дома.

— В таком случае я ей звоню.

— Нет-нет, не надо, — струхнул Пупс. — Она не должна знать, что я к тебе заходил. Я пришел по секрету, у меня разговор, а с Розой наверняка все в порядке, что ей сделается, моей Розе.

Я слегка успокоилась и пожала плечами:

— Что ж, тогда заходи.

— Нет-нет, я на пару слов, я только спросить, если можно.

Вид у Пупса был затравленный, загнанный, и, кажется, не Роза затравила его и загнала.

«Вот что делает алкоголь с мужиками», — с болью в сердце подумала я, вспоминая прежнего Пупса с огоньком уверенности в глазах.

Раньше он терял этот огонек лишь в присутствии Розы, теперь же, боюсь. Пупс угас навсегда.

— Ну, спрашивай, — подбадривая беднягу взглядом, сказала я.

Он подозрительно покосился в глубь коридора, ведущего в комнаты и в кухню, и шепотом спросил:

— А нас никто не услышит?

— Баба Рая обязательно, — заверила я, — думаю, уже подслушивает из последних сил, но ты же сам не хочешь проходить в комнату.

— А там она нас не услышит?

— Услышит и там, конечно, но уже хуже — дверь-то мы закроем.

Пупс задумался, нерешительно потоптался и попросил:

— Давай лучше здесь.

— Пожалуйста, как тебе будет угодно, — уже нервничая, сказала я.

Нервничала я от нетерпения, потому что, пока Пупс решался, надумала уже черт-те чего — фантазия-то богатая. Однако он не спешил и все опасливо косил на коридор.

— Хорошо, успокойся, пойду закрою все двери, — прошептала я и отправилась на кухню, где готовила ужин баба Рая.

Никакой ужин она, конечно, уже не готовила, а стояла в проходе, якобы протирая пыль с дверного косяка.

Этот косяк она уже до блеска натерла, предварительно стерев с него мебельный лак, поскольку гостей у меня всегда много и подслушивать ей приходится изнурительно часто. Евгений даже начал подумывать, не создать ли ей щадящих условий, все же у старушки уже возраст не тот, чтобы часами стоять под дверью с приложенным к щели ухом.

Однако на этот раз ни о каких щадящих условиях не могло быть и речи. Я была полна решимости подслушивания пресечь. Угадав мое намерение, баба Рая нехотя прошла в кухню, и вовремя: там уже выкипало что-то, булькая и шипя. Я демонстративно закрыла дверь и вернулась к Пупсу.

— Все в порядке, — сказала я, — говори.

— Соня, скажи, пожалуйста, — краснея, спросил он, — это правда, про доллары?

— То, что ты просил у Розы сто долларов и она тебе их дала, — чистая правда, тому я свидетель.

Пупс побледнел. Мне даже показалось, что бедняга вот-вот упадет, но он устоял, лишь покачнулся и спросил:

— А как это было?

— При каких обстоятельствах, ты хочешь знать?

— Да-да.

— Я побеседовала с Розой и собиралась от вас уходить — уже прощалась в прихожей, уже взялась за ручку двери, как неожиданно влетел ты…

— Как я выглядел? — воскликнул Пупс, еще больше бледнея, хотя казалось, это уже невозможно.

Мне не хотелось его огорчать, но и лгать я не могла, а потому сказала:

— Ужасно выглядел. Небрит, пьян, в помятом плаще. Шокировал и меня, и Розу.

— И что я сказал? — уже в полнейшей прострации спросил Пупс.

— Ты, пользуясь тем, что мы с Розой онемели, не разуваясь залетел в свою комнату, но вскоре вернулся и рявкнул: «Дай сто долларов».

— Я?! — запаниковал Пупс.

— Ты, — сочувственно заверила я.

— И Роза дала?! — с непередаваемым ужасом спросил Пупс.

— Да, Роза, несмотря на мои протесты, дала сто долларов, с ними ты и скрылся.

— Кошмар! — только и вымолвил Пупс.

С этим словом он и покинул мою квартиру, а я, остолбенев, еще долго стояла в прихожей, в который раз думая: «До чего доводит пьянство».

* * *

Из-за этого Пупса я опять ночью не спала. Уже второй раз.

"Сколько это может продолжаться, — думала я, — куда смотрит Роза? Человека надо спасать. Надо тащить его к врачу, к психиатру, к наркологу, куда угодно, но только не сидеть и не смотреть, как он тонет в грехе и погрязает в недуге буквально на наших глазах.

Это жестоко".

Я решила, что пора принимать меры, и на следующий день пошла к Пупсу на работу. Я хотела посмотреть, в какой он находится обстановке, нет ли вредного влияния на него.

Без труда я отыскала его кабинет и без стука вошла.

Пупс обрадовался, выскочил из кресла и с криком «Соня!» устремился ко мне.

— Как ты сегодня чувствуешь себя? — придирчиво исследуя его мешки под глазами, спросила я.

— Очень плохо, а почему ты спрашиваешь? — удивился Пупс.

— Магнитная буря, — пояснила я.

— Да-да, я ее чувствую, — воскликнул Пупс, придвигая мне кресло и галантно помогая сесть.

Я еще раз внимательно всмотрелась в него и спросила:

— Витя, какие у тебя проблемы? Можешь говорить без утайки все. Я — могила.

Пупс с сомнением уставился на меня, но все же ответил:

— Много проблем.

— Выкладывай все. Пойму, — с напором воскликнула я.

Он замялся:

— Ну… Тут кое-что мучает меня…

— Не стесняйся, говори, — оживилась я.

Пупс набрал в легкие воздуха и уже собрался что-то сказать, но вдруг передумал.

— Да нет, не стоит, это мои проблемы, я о них не хочу говорить, тем более женщине, да еще подруге моей жены. Нет-нет, Сонечка, не обижайся, но давай о чем-нибудь другом.

— Да зачем же о другом, — возмутилась я, — когда как раз я и пришла за этим! Нет, Витя, уж давай о проблемах! Я жду!

Пупс растерялся. Против женского напора иммунитета у него так и не выработалось за долгие годы жизни с Розой.

— Это мучает меня, я боюсь, — пролепетал он.

— Что — это? Ты можешь сказать? — сгорая от любопытства, воскликнула я.

Пупс заробел, покрылся краской, уже изрядно меня пугая. Чего я пугалась, наверное, пояснять нет нужды — конечно же, того, что он откровенничать передумает.

— Ну! Ну же! Говори, — страшно волнуясь, закричала я, — Говори! Облегчи свою душу!

И он облегчил.

— Я боюсь этого больше всего, — признался Пупс, — потому что для меня это хуже смерти.

— Что — это? — воскликнула я.

— Тогда я пропал, — сильно нервничая и покрываясь капельками пота, продолжил Пупс, словно не слыша меня. — Я боюсь ее больше смерти, — как заклинание повторял он.

— Импотенции, что ли? — догадалась я, потому что ни для кого не секрет, что больше смерти любой мужчина боится только ее.

— Да нет, — раздраженно отмахнулся Пупс, — бессонницы. Бессонницы боюсь, с импотенцией уже давно смирился.

Я была разочарована: приготовилась буквально ко всему, и вдруг такая прозаическая развязка.

— Бессонницы? — растерянно промямлила я.

Однако Пупс переживал натурально.

— Бессонницы, — с жаром воскликнул он. — Потому что бессонница для бухгалтера — профессиональная смерть. У бухгалтера мозги должны быть всегда свежие, а тут до утра заснуть не могу. Все думаю, думаю…

— И о чем же ты думаешь? — поинтересовалась я.

Пупс с непередаваемым укором посмотрел на меня.

— Будто не о чем? — с обидой сказал он. — Сама видишь, какие кунштюки выделываю, фокусы творю какие. Голова кругом идет.

— Возьмись за ум, брось пить, и все прекратится, — посоветовала я.

Пупс аж подпрыгнул от негодования и закричал, явно веря самому себе:

— Да я же не пью! В рот практически уже не беру!

Так, с Соболевым сто граммов коньячку если когда накачу, а больше ни-ни.

Ха, ни-ни! Видели мы его ни-ни!

— Побойся бога, — возмутилась я. — Поверила бы тебе, когда бы не видела своими глазами. Нет, Виктор, так нельзя, так и до алкоголизма докатиться недолго.

А уж если до конца мое дружеское мнение хочешь знать — ты уже алкоголик!

— Да не алкоголик я! — синея от гнева, завопил Пупс. — Не алкоголик!

— Вот, видишь, — обрадовалась я. — Это первое тому доказательство. Все алкоголики кричат, что они не алкоголики. Симптомы налицо, о чем разговор? Ты вот что, Витя, не оправдывайся, а лучше в руки себя бери.

— Да как же брать, когда я из рук и не выпускал-то себя, — едва ли не со слезами пожаловался Пупс.

Я смилостивилась и от обличения перешла к уговорам.

— Не переживай, Витя, — ласково гладя его по спине, сказала я, — мы все с тобой и пропасть не дадим.

Согласна, в последнее время мы с Розой плохой подавали тебе пример, но это все Маруся. Теперь она на работу вышла, и пьянству бой. Держи равнение на нас.

Пупс посмотрел на меня так, как смотрят только на полоумных, и сказал:

— Точно сопьюсь, если держать начну.

Я вышла из себя.

— Ты что, действительно веришь в то, что говоришь? — закричала я.

— А ты? — в свою очередь поинтересовался Пупс. Ты же веришь, что ты не алкоголик, так почему же должен сомневаться я?

— Потому что это я откачивала тебя с Евгением, а не ты меня. Потому что я забирала твой кейс от Дани, а не ты мой. Потому что я была свидетелем тому, как ты пьяный отобрал у Розы сто долларов…

— Роза мне их сама дала, — уже весьма нагло напомнил Пупс.

Эта наглость показалась мне еще одним симптомом алкоголизма, и я закричала:

— Вот что, дорогой, не ерепенься, когда тебе верные люди помощь предлагают. Послушайся меня, и пошли к доктору. Сразу все станет на свои места.

При слове «доктор» Пупса передернуло, он затравленно поглядел на дверь.

«Сбежать хочет», — догадалась я и сразу же его предупредила:

— Даже и не думай. Обидишь этим смертельно меня, а я единственный человек, способный помочь в трудную минуту и сохранить эту помощь в тайне. Покумекай сам, кому довериться можно? Юле? Марусе?

А может быть, Тосе? Доверься, и завтра же будет знать вся Москва, что у тебя алкоголизм и белая горячка.

Однако Пупс повел себя абсолютно неблагодарно.

— Да никому я доверяться не хочу, — заявил он. — Я здоров, чего и вам желаю.

— Боже меня сохрани от такого здоровья, — обижаясь, ответила я. — Что ж, ты сам виноват, в случае чего.

Я сделала все, что могла. Прощай, но знай, наступит время, когда ты пожалеешь об этом.

— Да о чем об этом? — удивился Пупс.

Ну до чего же наглый народ мужчины, особенно если они алкоголики!

— О том, что пьешь и лечиться не хочешь, — ответила я, скромно умалчивая о том, что он жестоко меня обидел.

— Да не пью я, не пью, — уже зеленея от злости, закричал Пупс. — Как доказать это тебе?

— Как доказать? А не ты ли валялся у Ларисы под вешалкой?

Пупс сконфузился, но быстро нашелся и сказал:

— Меня отравили.

— Ну-ну, — усмехнулась я, — еще один симптом алкоголизма — бред. Ладно, считай, что я про этот разговор забыла, но боюсь, ты сам напомнишь о нем.

Как я сказала, так в дальнейшем и получилось.

Глава 18

От Пупса я вышла в ужасном настроении и, чтобы поскорей его поднять, тут же решила пройтись по магазинам. Не обошла и пяти бутиков, как нос к носу столкнулась с Юлей. Она неслась сама не своя, ничего вокруг не замечая. С трудом успела ее за руку ухватить, лишь после этого Юля затормозила.

— Это ты, Мархалева, — переводя дыхание, воскликнула она, явно собираясь умчаться.

— Куда ты несешься голову сломя? — удивляясь, спросила я.

Если бы так носилась Тамарка, Тося или Маруся, это было бы в порядке вещей, но Юля носит узкие юбки и потому двигается степенно. Однако и узкая юбка не помешала ей на этот раз.

— Софи, Софи, спрячь меня, спрячь, — лихорадочно зашептала Юля, грудью устремляясь куда-то, а остальными частями пятясь на меня.

Лишь после этого поняла я, что напугана Юля предельно.

— Что случилось? — спросила я, на всякий случай прикрывая ее собой от прохожего — мужчины двухметрового роста.

Однако Юля боялась не этого гиганта. Она испуганно оглядывалась, и я вдруг заметила, что в руках у нее стрела. Та стрела, которую Роза жевала и которую я отобрала у Маруси и спрятала…

Да никуда я ее не спрятала, а бросила в прихожей возле зеркала…

Да-да, я забыла про нее, и вот теперь эта стрела в руках у Юли. Как она оказалась у нее?

— Юля, — спросила я, — где ты взяла эту стрелу?

Бедняжка задрожала.

— Этой стрелой только что едва не убили меня, — призналась она.

Я не стала допытываться, при каких обстоятельствах это произошло, поскольку важно было другое.

Сейчас меня больше интересовала шляпка.

— Юля, — воскликнула я, — в какой шляпке была ты позавчера?

— Ты что, не видишь? — рассердилась Юля. — Я в модном салоне сделала дорогую стрижку.

Стрижка действительно хороша.

— И теперь я должна прикрыть ее шляпкой? — возмущенно спросила Юля и пояснила:

— Недели две шляпок вообще не ношу.

Аргумент был весомый, однако вопросы у меня не отпали.

— Ты куда бежишь? — спросила я, отбирая у Юли стрелу.

— Домой, конечно. При таких обстоятельствах было бы глупо разгуливать по улицам.

— Правильно, — одобрила я, — пошли, напоишь меня кофе.

* * *

Пока Юля на кухне готовила кофе, я, озаренная догадкой, отправилась к ее гардеробу. Битый час я придирчиво осматривала все ее шляпки. Их было немало, одна кошмарней другой. Удивляюсь, каким образом Юля достигает своего шарма. Все порознь у нее ужасно, а соберется вместе — и просто блеск.

— Слушай, кофе уже остыл, — рассердилась уставшая ждать Юля. — Долго ты еще будешь копаться в моем добре?

Я как раз взяла в руки вишневую шляпку в стиле тридцатых годов. Шляпка сама по себе недурна, но больше подходит мне, чем хозяйке.

Я повернулась к Юле, собираясь поделиться здравой мыслью, но Юля, изменившись в лице, вырвала из моих рук шляпку и закричала:

— Какой болван испортил ее?

— Только не я, — учитывая вспыльчивость Юли, решила оправдаться я.

— Ясно, что не ты. Боже, какая дырка!

Я пригляделась и поняла, что нашла то, что искала.

Кто-то прострелил шляпку Юли. Думаю, тот же, кто прострелил все остальные шляпки, не исключая Марусиной.

— Быстро говори: когда ты в последний раз надевала ее? — спросила я.

— Господи, да в прошлом году, — закатывая глаза, призналась Юля. — Но откуда же дырка? Неужели прожрала моль?

— Успокойся и сядь, — приказала я. — Шляпку прострелили.

Юля схватилась за сердце, рухнула в кресло и дрожащим голосом спросила:

— Кто?

— Думаю, тот же, кто сегодня стрелял в тебя из арбалета. Шляпку он прострелил позавчера.

— Но зачем? — изумилась Юля.

Вполне резонно, должна заметить, изумилась.

— Понятия не имею, — ответила я.

— Это странно, взять и прострелить мою шляпку.

Добро бы она была на моей голове, а так… Что за баловство?

— Поживем — узнаем.

Юля побледнела:

— Если поживем.

Бедняжка вскочила с кресла и заметалась по комнате, приговаривая:

— Боже мой, боже. Кому я дорогу перешла? Что теперь со мной будет?

Зная крутой нрав Юли, я не решалась в ее переживания встревать. Того и гляди полетит в меня из-под ее шальной руки какой-нибудь тяжелый предмет.

— Это Ряшкин виноват! — наконец сделала вывод Юля. — Вечно бабы вьются вокруг него — подлые соперницы. Какая-нибудь стерва меня и хочет убить!

Заметив, что она остыла, я поняла, что теперь можно и потихоньку уйти.

— Не надо нервничать, — посоветовала я. — Тебе уже ничего не грозит. Судя по всему, ты заразилась известной уже заразой.

— Заразой? От кого?

— От Маруси. Она же тебе рассказывала про шляпку и стрелу?

— Да, но я подумала, что все это розыгрыш. Однако странно. Кому это нужно?

— Есть у меня одна мысль, — призналась я, — но не стану пока ее разглашать. Оставайся дома, а я пошла.

У меня еще масса дел.

Юля испугалась:

— А как же я?

— Тебе уже ничего не грозит, — еще раз успокоила я бедняжку.

Знала бы, как заблуждаюсь, вела бы себя по-другому. Вместо того чтобы шляться по магазинам, я занялась бы этим делом вплотную и докопалась бы до истины. Но я повела себя легкомысленно, недооценивая анонимного врага.

Как вы уже догадались, на этом история не закончилась. На следующее утро Юля позвонила и с ужасом сообщила, что у нее все точь-в-точь как у Ларисы.

— Что у тебя как у Ларисы? — испугалась я, думая, что Пупс опять лежит под вешалкой.

— Картина упала!

— Но у тебя же нет картины! — изумилась я.

— Ты ли мне это говоришь? — в свою очередь изумилась Юля. — Не верю своим ушам.

Я рассердилась:

— При чем здесь твои уши? И что я такого сказала, чтобы этому не верить?

— Ну как же, — рассердилась и Юля. — Сама присылаешь мне в подарок картину и сама же утверждаешь, что у меня ее нет.

— Картину?! Я должна это видеть своими глазами! — закричала я и помчалась к бабе Рае.

Она усиленно занималась воспитанием Саньки, прямо и косвенно внушая ему, что я настоящая макитра. От моего гнева бабу Раю спасало только то, что я не знала истинного смысла этого слова и никак не могла понять, что это — похвала или ругательство. Я даже не знала, как, это слово пишется: через "о" или через "а".

Слава богу, Санька бабу Раю не слушал, а, высунув язык, всеми силами пытался разорвать дорогой эспандер Евгения. Эспандер не поддавался, что лишь укрепляло Саньку в его намерениях.

— Я уйду на часик по делам, — сообщила я бабе Рае, на что она с осуждением ответила:

— А чего еще от тебя ждать.

* * *

Юля была напугана изрядно и долго не хотела мне открывать, досконально выспрашивая, кто я, и заставляя все ответы подкреплять доказательствами. В конце концов мне удалось ее убедить, что я — это я, а не злоумышленник, и она впустила меня в квартиру.

— Вставь в дверь «глазок», — тут же посоветовала я.

— Ах, до этого ли мне, — пожаловалась Юля.

— Ты права, — согласилась я. — Что ты там говорила про картину?

— Она упала.

— Нет, я о другом. Кто подарил ее тебе?

— Ты.

— Я?!!

Можно представить мое изумление.

— Ты, ты, — заверила Юля.

Тут задумаешься.

— И когда это было? — после секундного, но тщательного анализа спросила я.

— Вчера, после того как мы расстались.

«Началось. Неужели у меня та же болезнь, что и у Пупса? — испугалась я. — Что может быть страшней: совершать поступки и тут же забывать об этом?!»

— Где эта картина? — спросила я.

Юля повела меня в комнату и показала на лежащие в углу обломки рамы. На спинке стоящего рядом стула висел вполне целый, жутко испачканный краской холст. Я его развернула, посмотрела и пришла в ужас — мой Санька рисует значительно приличней. Да что там Санька, перевернутая банка с краской способна на большее в смысле искусства.

— Ты хочешь сказать, что, после того как мы расстались, я вернулась и подарила тебе эту.., картину? — содрогаясь от отвращения, спросила я.

— Не вернулась, но подарила, — ответила Юля.

Однако я не слушала ее, я была потрясена уродством картины.

— И ты рискнула повесить это на стену? — возмутилась я. — Твое счастье, что оно свалилось. Это же позор всему, что имеет руки.

— Мархалева, как ты можешь так говорить о художественном произведении, — укорила меня Юля.

— Не называй это художественным произведением.

Кто-то просто чистил кисти о холст, а потом загнал эту грязь по пьяни, совести не имея. Неужели я это в руки брала? Бррр! Поверить не могу. Если я вернулась с этой картиной, предоставь доказательства.

— Нет, я этого не говорила. Ты не вернулась. Пришел какой-то мальчишка и принес замотанный в газеты сверток. Я удивилась, а он сунул сверток мне в руки, сказал, что ты мне в подарок передала, и убежал.

Я сверток развернула, и там оказалась эта картина.

— Не называй это картиной! — взмолилась я. — В противном случае все то, что висит в Эрмитаже, надо как-то по-другому называть. Да что там в Эрмитаже!

Называть по-другому надо даже то, что продается на Арбате. Кто-то просто посмеялся над тобой.

— Этого не может быть, — обиделась Юля.

— Посуди сама, стала бы я заворачивать свой подарок в газеты? Неужели я приличней ничего не нашла бы? Я знаю, кто послал этот ужас!

— Кто?

— Тот, кто прострелил шляпку и стрелял из арбалета. Он и безобразие это прислал.

Юля смотрела на меня с недоверием.

— Зачем? — спросила она.

— Чтобы оно со стены упало. Разве ты не в курсе?

У Розы так было, потом у Тоси, потом у Ларисы и у Маруси — и вот теперь у тебя.

Я подробно поведала Юле все, что знала. Не могу сказать, что она мне полностью поверила, но призадумалась.

— Софи, а зачем это нужно? — спросила она, ни на секунду уже не допуская, что на нее покушались.

— Видимо, есть причина, но нам она неведома.

— Могу предположить лишь одно, — сказала Юля. — Развлекается какой-то маньяк.

— Похоже, но странно другое. Кстати, это Маруся открыла. Все это передается, как зараза. Знаешь, от кого ты заразилась? От Маруси.

— Ты уже говорила.

— Но не говорила как. Она рассказала тебе о шляпке и стреле, и ты тут же заразилась.

— По телефону? — удивилась Юля.

— Увы, да, эта гадость передается даже по телефону.

Видимо, здесь дело не в том, каким путем. И передается она не всем подряд, а лишь тому, кто услышал историю о шляпке и стреле первым.

И тут-то до меня наконец дошло.

— Юля, — завопила я, — ты, кроме меня, кому-нибудь об этом рассказывала?

— Нет, — грустно покачала она головой.

— Ну все, я влипла, — пригорюнилась я. — Теперь и у меня начнется. Надо выбрать все же шляпку похуже, а то есть у меня тяга к расточительству.

Глава 19

Я не просто влипла. Теперь, когда я постигла способ передачи этих неприятностей, на мне лежала большая ответственность.

Выразить не могу, как неприятно осознавать, что ты заразна. И зараза какая-то странная, непонятная и науке неведомая. А я очень осознавала, как говорит Маруся, прямо вся осознавала, что могу еще кого-нибудь заразить. Поскольку делать мне этого не хотелось — брать на себя такой грех, — я решила молчать и никому о своих бедах не рассказывать, что бы со мной ни случилось.

«Штука эта абсолютно безобидная, — успокаивала я себя, — подумаешь, кто-то прострелит мою шляпку, раз — и все, я даже не почувствую. Шляпку жалко, конечно, но если вспомнить про голову… Тут и речи нет, пускай стреляют, лишь бы не промазали. Вот Марусе повезло, она даже головой не рисковала, а все потому, что не носит шляпок. А кто заставляет меня их носить?»

Когда со шляпкой я нашла решение, встал вопрос о стреле.

«А что стрела? — подумала я. — Маньяк этот, видимо, парень меткий, раз так точно промахивается. Он уже неплохо зарекомендовал себя, так почему я должна ему не доверять? Со всеми же он промахивался, значит, промахнется и со мной, точнее в меня, ну, в смысле, в меня не попадет. А что касается картины, тут и вовсе нет никакого риска. Картина упадет, и я человек свободный — буду жить-поживать и ни о чем не волноваться. И вообще, если все это происходит без жертв, то и сейчас волноваться не стоит. Не стоит и дальше передавать эту заразу, поэтому буду молчать. Кто знает, может, все и закончится на мне, может, на мне все и прекратится, раз я буду молчать и никому не передам эту заразу».

С помощью такого тренинга я окончательно успокоила себя, но все же предприняла кое-какие меры безопасности. На всякий случай сняла со стены свой огромный портрет и спрятала его подальше, а чтобы не разочаровывать маньяка, повесила в зале на стене малюсенькую картинку, ее падение уж точно не принесет никакого вреда ни Саньке, ни паркету.

Однако не понравилось это почему-то нашей бабе Рае. Тут же пристала с вопросами «куда уперли картину» да «куда уперли картину». В конце концов мне это надоело.

— Баба Рая, — сказала я, — что такое? Не вы ли возмущались, глядя на мой портрет, и призывали меня к скромности? Сами же говорили, что у меня мания величия, вот я и решила сделать вам приятное — сняла портрет.

— Если так, тады ладно, — махнула рукой баба Рая. — Тады повесь туда мой.

Только отвязалась баба Рая, начал удивляться Евгений:

— Зачем убрала свой портрет?

— Баба Рая меня застыдила, вот и убрала, — сказала я, понимая, что аргумент не слишком убедительный.

— Нашла кого слушать, — возмутился Евгений. — Ты там очень красивая, хоть и на себя не похожа. Повесь себя обратно, или я сам повешу тебя.

«Точно, — думаю, — повесит, если не переубедить его вовремя».

— Женя, у Маруси упала картина?

— Ну, упала, так и что?

— А то, что могла упасть и на голову.

— Я повешу тебя на такой канат, что не упадешь, — успокоил меня Евгений.

«Ой-ей-ей, — подумала я, — только этого не хватало. И картину жалко (все же я там действительно красавица), и ту голову, на которую она может упасть».

И я придумала новую версию.

— Отдала на реставрацию, — сказала я Евгению. — Рамка треснула, бронза местами слетела, и полотно кое-где подновить не мешает.

И Евгений успокоился.

После этого я собрала все свои шляпки и отвезла их к Тамаре.

— Пускай пока поживут у тебя, — сказала я.

— Зачем? — удивилась она.

Я прибегла к хитрости.

— Те, что понравились, можешь носить, пока шляпки у тебя жить будут, тебе же понравилась шоколадная фетровая с широкими полями, — напомнила я, после чего у Тамары все вопросы отпали.

Она была влюблена в эту шляпу странной любовью и даже несколько раз просила ее у меня для каких-то особо важных случаев. Я не жадная, давала поносить, раз уж Тамарка вбила себе в голову, что в этой шляпе она выглядит на десять лет моложе.

«Ну что ж, — подумала я, — картина снята, шляпки пристроены, посмотрим, что дальше будет».

А дальше не было ничего.

День живу, два живу, три — ничего. Четвертый день, пятый проходит — никаких покушений.

И вдруг звонит Тамарка и причитает:

— Мама, я не виновата.

— Что случилось? — испугалась я, уже почуяв, что дело в шляпке.

Тамарка горестно мне сообщает:

— Сегодня хотела, Мама, твою шляпку надеть, ну ту, зеленую, как моя тоска. Вытащила из коробки, глядь, а в ней дыра.

Я сразу же подумала: «Началось, и у Тамарки мою шляпку достали».

Однако вида подавать не собиралась, помня о заразе.

— Ну и фиг с ней, — безразлично ответила я, стараясь увести Тамарку от этой скользкой темы, чтобы случайно ее не заразить. — Дырка и дырка, может, моль проела.

— Мама, ты невозможная! — возмутилась Тамарка. — Какая моль?! Шляпа новая!

— Не такая уж и новая. Больше месяца прошло, как купила. Современная моль за это время и всю шляпу могла бы сгрызть. Что такое, собственно, дырка? Это для нее просто тьфу.

— Мама, ты что, за дуру меня держишь? — обиделась Тамарка. — Сейчас же говори, что там у тебя?

Стрела еще не прилетала?

— При чем здесь стрела?

— Мама, ты невозможная! Хватит прикидываться. Я все знаю.

— Кто рассказал тебе? — изумилась я.

— С ходу могу назвать человек десять. В нашем кругу все только об этом и говорят. В общем, так, Мама, раз пришла твоя очередь, ты держись, не нервничай, я с тобой. Можешь целиком рассчитывать на меня.

— Да почему я должна на тебя рассчитывать? — спросила я, в душе давая себе клятвы любой ценой отделаться от Тамарки для ее же блага.

— Потому что я лучшая твоя подруга и без меня тебе никуда. Жди, Мама, еду, потому что скоро прилетит стрела.

Я хотела сказать Тамарке, что она «обрадовала» меня, но не успела — Тамарка бросила трубку.

— Едет, — безрадостно прошептала я.

— Их-то едить? — забеспокоилась баба Рая, обнаглевшая в своем любопытстве окончательно.

— Баба Рая, — закричала я. — Вы скоро от трубки меня отпихивать будете, чтобы ухо свое к ней приложить.

— Дак хто едить? — презрительно игнорируя мое эмоциональное замечание, повторила вопрос баба Рая. — Едить-то хто?

— Тамарка едить! — гаркнула я, и с бабой Раей приключилась радость.

В отличие от Маруси Тамарка была ее кумиром. Все в Тамарке любила баба Рая, даже пьянство, которое органически не терпела в Марусе.

— И пусть пьеть, — говорила баба Рая, когда я указывала ей на эту несправедливость, — ей по должности положено. Она жа ж, должна сделку каждую обмыть, чтобы с богом сладилось дело, и партнеров опять жа ж умаслить должна, и к чиновникам подкатиться, потому как Тамарка не буфетчица там какая жа ж, а цельный президент компании. Тамарка жа пьеть культурно.

Здесь я возразить ничего не могла — Тамарка действительно пила культурно, хоть и много. Приятно было одно: это редко происходило в моем доме.

Пока я размышляла над тем, что будет теперь с Тамаркой и заразится ли она, пришел с работы Евгений, чмокнул меня в щеку и крикнул:

— Баба Рая, жрать хочу!

— Мне ж некогда ж, — заявила с кухни баба Рая. — Я жа ж занята.

Евгений удивился.

— А чем занята? — почему-то спросил он у меня, хотя имел возможность поинтересоваться прямо у бабы Раи.

— Ужин торжественный Тамарке готовит, — сообщила я.

— Ой, е-мое, — подивился Евгений и отправился на кухню, хватать куски из-под рук бабы Раи.

Имея аппетит, который уступал только Марусиному, Евгений был большой любитель крутиться на кухне и втихарцах подъедать самые важные продукты.

Так, Евгению ничего не стоило слопать крем перед непосредственным нанесением его на торт. Крем, конечно же, обычно оказывался очень сложным, и на его приготовление требовалось как минимум два часа, а гости ожидались с минуты на минуту. Можно представить, как возмущалась такими поступками Евгения баба Рая.

Вот и в этот раз он, несмотря на то, что только зашел, уже успел съесть что-то чрезвычайно важное.

Баба Рая аж зашлась от крика, это и помешало ей услышать звонок Тамарки. Я сама ей открыла и прошептала:

— Проходи.

Тамарка на цыпочках прошла и, резко понижая голос, спросила:

— А почему шепотом?

— Чтобы баба Рая не услышала, — пояснила я. — Она уже тебе жутко рада и готовит ужин.

— Ах она моя рыбочка, — умилилась Тамарка, которая обожала бабу Раю уже за одно то, что баба Рая ненавидела Марусю.

— Пойдем в гостиную, — сказала я, — пока нас не застукали. Ведь не дадут поговорить.

В гостиной мы уселись на диван. Тамарка раскрыла сумочку и достала из нее небрежно свернутую шляпку, шляпку, которую сворачивать не рекомендовалось ни при каких обстоятельствах, ту самую шляпку, которую я и в коробку-то укладывала не дыша.

— Вот, Мама, полюбуйся, — трагически воскликнула она, расправляя шляпку и стряхивая с нее крупицы табака и шелуху от семечек.

Я взяла шляпку, с кислым видом покрутила ее в руках и вернула Тамарке.

— Пускай пока поживет у тебя, — сказала я, стоически ставя на шляпке крест.

Тамарка скомкала шляпку, запихнула ее обратно в сумку, сделала мне страшные глаза и спросила:

— Мама, что это такое?

— Еще не знаю сама, — ответила я.

— Хохма не хохма, — продолжила Тамарка, — прикол не прикол, но руки кому-то поотбивать надо бы.

Ума не приложу, кому это выгодно. Юлька сказала, что это маньяк.

— Вполне возможно, — согласилась я.

— Если маньяк, то не так уж покушения и безопасны, как вы все настроились. Маньяк — он существо непредсказуемое. Побалуется-побалуется, да и пришьет кого-нибудь ради прикола. Зря вы к этому так легкомысленно относитесь.

— Почему мы? А ты? У тебя, моя птичка, есть все возможности отнестись к этому нелегкомысленно, — саркастически заметила я. — Покажи нам пример.

Тамарка опешила:

— Мама, а я здесь при чем?

— Нет, ну как я упиралась! — закричала я. — Как не хотела с тобой разговаривать об этом! Нет же, ты, неугомонная, сама на неприятности полезла.

— Да куда я полезла-то? — рассердилась Тамарка. — Говори ясней.

— Куда уж ясней. Сама же утверждала, что все только и говорят об этом, так разве не сказали тебе, что это заразно? Вот Юлька, к примеру, она разве тебе не сказала?

— Говорила что-то…

— Говорила, — передразнила я Тамарку. — Зачем ты пришла? Не хочу я разговаривать с тобой об этом. Если промолчу, кто знает, может, еще и пронесет, не заразишься.

— Думаешь, я могу заразиться от тебя? — с большим сомнением спросила Тамарка.

— Не думаю, я уверена.

— Да ну, чепуха, — отмахнулась она.

Я воздела руки к потолку и, забыв про бабу Раю, завопила:

— И еще она говорит о легкомыслии! Не чепуха! Ты заразилась!

Слава богу, баба Рая меня не услышала, уж слишком она была занята борьбой с Евгением. Ее лай доносился из кухни.

А Тамарка после моего сообщения призадумалась.

Думала сосредоточенно и долго, рассеянно блуждая взглядом по комнате и время от времени выдавая комментарии, не относящиеся к предмету ее углубленных раздумий.

— Коврик, что ли, новый купила? — бросила она вопрос, уронив взгляд на коврик, лет десять уже лежащий у дивана.

— Какой новый, сто лет в обед, — удивилась я.

— Раньше его не замечала, — буркнула Тамарка, не выходя из глубокой мысли.

Я напряженно ждала, чем закончится ее анализ. Тамарка же, упершись взглядом в потолок, по ходу мысли равнодушно отметила:

— Хорошая люстра, жалею, что и себе не купила.

Была ты, Мама, права, брать надо было.

— Я всегда права, — радуясь открывшейся возможности, вставила я.

Но Тамарка уже далека была от люстры. Она уже шарила взглядом по старинной горке, оставшейся мне в наследство от бабушки.

— Горку продавать не решилась? — бегло спросила она.

— Бог с тобой, — испуганно отшатнулась я. — Это же память о бабуле!

— Решишься — я куплю, — невзирая на мою реакцию, рассеянно проинформировала Тамарка.

— Ты о чем говоришь? — рассердилась я. — О том ли у нас речь?

— Я не говорю, я думаю, — пояснила Тамарка.

— Вижу, что думаешь, — мысли скачут, как блохи по шерсти. Неужели не можешь сосредоточиться на чем-то одном? И как только ведешь дела своей компании с такой организацией ума? — подивилась я.

— Хорошо веду, — заверила Тамарка, перепрыгивая взглядом на дверь.

Я с сомнением покачала головой, а Тамарка вдруг изменилась в лице и как закричит:

— Слушай, Мама, а что это там торчит из дверного косяка?

Я оглянулась и увидела стрелу, ту стрелу, которую сначала пожевала Роза, а потом я по очереди находила то у Тоси, то у Ларисы, то у Маруси.

— Так, Мама, что там торчит? — Голос Тамарки был предельно раздражен, думаю, как и она сама.

— Стрела, — промямлила я.

Глава 20

Торчащая из дверного косяка стрела навела меня на многие мысли. Вдруг вспомнила, что, изъяв стрелу у Юли, я не бросила ее халатно в прихожей у зеркала, как я предыдущий раз, а изобретательно спрятала, что исключает доступ к стреле кого бы то ни было, кроме меня. Однако и глазам своим не верить я не могла: стрела торчала из косяка, и это была та самая стрела, которую пожевала Роза.

— Мама, что это за стрела? — строго спросила Тамарка.

Я попыталась удовлетворить ее упорным молчанием, но номер не прошел.

— Ты что, оглохла, Мама?! — возмущенно завопила она. — Отвечай!

— Ай, ну что пристала, какая-то Санькина игрушка, — ответила я, уповая на то, что Тамарка ни разу той стрелы не видала.

Уж очень мне хотелось замять этот разговор, не хотелось разговаривать об этих покушениях и тем заражать свою любимую подругу. Ведь надежда еще была на то, что она не совсем заразилась.

Однако Тамарка на мою хитрость не клюнула и даже рассердилась.

— Мама, — закричала она. — Мама, ты невозможная! Возле этого косяка ты проводишь большую часть своей жизни, и сейчас оттуда торчит стрела, а ты морочишь мне голову Санькиными игрушками.

— Почему это я провожу большую часть жизни у этого косяка? — искренне удивилась я, за собой такого не замечая.

— Да потому, что эта дверь выходит в прихожую и здесь телефон, по которому ты привыкла трепаться часами, и гостей ты встречаешь здесь же — одного за другим, — и провожаешь их потом пачками здесь же, в прихожей. Любому, кто тебя знает, понятно, что здесь стрелой тебя и надо ловить.

— Глупости, это Санька, — твердо стояла на своем я. — Проказник утащил у меня стрелу и воткнул ее в дверной косяк.

— Мама, ты невозможная! — закричала Тамарка. — Стрела вонзилась на уровне твоей головы, как, по-твоему, так высоко мог достать Санька?

— Он подпрыгнул.

— Подпрыгнул?

— Подпрыгнул.

— На метр с лишним?

— А почему бы нет, — уже без прежней уверенности стояла на своем я.

— Он что у тебя, олимпийский чемпион? — ехидно поинтересовалась Тамарка.

— Он стул подставил, — нашлась я.

Мой последний аргумент оказался удачным — у Тамарки отвисла челюсть, что является признаком многих ее состояний, но на этот раз, думаю, свидетельствовало о растерянности.

— А вот мы сейчас у него у самого спросим, — очень быстро пришла в себя Тамарка и завопила:

— Санька!

Санька!

Из кухни донесся пугающий топот, подобный топоту слоновьего стада, если, конечно, ходят стадом слоны. Вместе с Санькой на зов прибежали Евгений с куском бисквита в руке и баба Рая со скалкой. Баба Рая, увидев Тамарку, обрадовалась и горестно запричитала:

— Ай, божечки, дай она жа ж уже жа ж пришла, ай дак у меня жа ж еще жа ж ничего не готово! Ай да что жа ж здесь будешь делать?!

— Баба Рая, не жужжи, — попросила я.

А Тамарка вскочила с дивана и, умиляя всех нас, обняла бабу Раю и с нежностью ее успокоила, сильно насторожив Евгения.

— Бабулечка Раюлечка, — сказала она, доставая из сумки литровую бутылку водки. — Я надолго, и вы все успеете, можете не волноваться.

Тамарка радостно потрясла бутылкой и торжественно передала ее бабе Рае.

— Только не это! — закричала я, шарахаясь от бутылки как черт от ладана.

— Чавой-то ты? — осудила меня баба Рая. — То пьеть беспробудно, а то целку из себя строить.

— Баба Рая, — возмутилась я, — здесь ребенок!

— А той он сам тебе все не расскажеть, — махнула рукой баба Рая и отправилась на кухню.

Евгений, пожимая плечами, поспешил за ней, а Тамарка погладила по голове моего Саньку и ласково у него спросила:

— Санечка, это ты воткнул в косяк стрелу?

Санька отреагировал правильно, в этих вопросах учить его не приходится.

— Какую стрелу? — спросил он, устремляя на Тамарку невинный взор.

— Вот эту. — Тамарка ткнула пальцем непосредственно в стрелу.

— Не-а, — изображая скуку и зевая, ответил Санька. — Не я.

— Вот видишь! — торжествуя, воскликнула Тамарка. — Я же говорила. Ребенок сказал «не-а».

— А ты полагала услышать другой ответ? — изумилась я ее наивности. — Ты полагаешь, что он сказал бы «ага»? Он не сказал бы этого, поймай ты его за руку.

Санька, — обратилась я к сыну. — Если бы ты воткнул в косяк эту стрелу, что бы ты мне сказал? Только честно, ругать не буду.

— Я ее туда не втыкал, — очень дипломатично ушел от ответа Санька Я загордилась своим ребенком. Какой он умница, и это в пять лет. Что же с ним будет дальше?

— Иди к бабе Рае и передай ей, что я разрешила дать тебе шоколадку, — в качестве поощрения сказала я, целуя сына в макушку.

Санька радостный убежал, а я с укором посмотрела на Тамарку.

— Какая разница, — сказала я. — Ну какая тебе разница, кто воткнул сюда стрелу? Ведь нет же никакой разницы.

— Большая разница, — упрямо возразила она. — Так — на тебя уже покушались и больше не будут, а так — тебе еще это предстоит. Вдруг промахнутся и попадут тебе в голову?

— Типун тебе на язык, — содрогнулась я. — Ты допрыгалась, брюнетка, теперь я тебя поздравляю. Попадут мне в голову или нет, это уже не твоя забота. Теперь заботься о своей голове.

— Что ты имеешь в виду? — мгновенно озаботилась Тамарка.

— То, что теперь ты точно заразилась.

Громкий рев раздался из кухни и быстро начал приближаться к нам. С этим ревом и вбежал в комнату Санька.

— Ма-аамааа, а баба Рая не дала шоколадки-иии! — безутешно рыдал ребенок.

— И что она сказала? — опрометчиво поинтересовалась я.

— Чтобы шел я вместе с то-боой, а дальше не скажу, ты ругаться буде-еешь.

Да, баба Рая за моей спиной не слишком-то подбирает выражения.

— Вот же вредная старуха, — возмутилась я, обращаясь уже к Тамарке. — Видишь, в каких условиях мне приходится жить. Разве испугаешь меня какой-то стрелой, когда рядом такие враги?

— Успокойся, мой маленький котеночек, — сказала Тамарка, оставаясь безучастной ко мне и вытирая слезы Саньке. — Баба Рая уже старенькая, не стоит на нее обижаться. Она добрая и скоро умрет, — все же сжалившись надо мной, подбодряюще закончила свою сентенцию Тамарка.

Она достала из сумочки шоколад, которым обычно угощала ребенка на прощанье, и протянула плитку Саньке.

— На, выпросил-таки раньше времени, — сказала она, подталкивая Саньку к выходу.

Счастливый Санька схватил шоколад, поднял его высоко над головой, да так и помчался злорадно хвастаться бабе Рае.

— Значит, ты думаешь, что и я заразилась? — делая мне страшные глаза, спросила Тамарка.

— Не думаю, а уверена.

— Может, еще пронесет?

— Сомневаюсь.

— Ах, черт! — щелкнув пальцами, выругалась Тамарка.

— Сама виновата, — напомнила я.

— Ладно, посмотрим, — беспечно махнула рукой она. — Во всяком случае, никто не погиб, следовательно, это совсем не страшно. Ну прострелят там шляпку, упадет картина — ерунда.

— Кто-то только что обвинял нас всех в легкомыслии, — напомнила я.

Тамарка рассердилась.

— Мама, ты невозможная! — закричала она. — Чего ты от меня хочешь? Хорошо, давай думать. Кто это может быть? У тебя есть варианты?

— Есть, — бодро ответила я.

Глава 21

— Есть варианты?! — изумилась Тамарка.

— Конечно, без этого я не могу.

— И кто же покушается на всех?

— Пупс, — небрежно молвила я.

— Пупс?!!

— Пупс.

Тамарка разволновалась.

— Неужели Пупс?

— Думаю, да.

— Не может быть.

— Получается, что может.

— Да почему же Пупс? — нервничая, спросила Тамарка.

— Потому что он украл мою стрелу и она вскоре полетела в Юлю.

— Что значит — украл стрелу?

— Я бросила стрелу у зеркала в прихожей, а Пупс как раз в этот период очень странно ко мне приходил.

Вдруг взял и пришел без всякого повода.

Тамарка пришла в изумление:

— Невероятно! Без всякого повода? Он что же, просто пришел, и все? Без вопросов?

— Ну нет, вопросы он, конечно, задавал, — призналась я, — но все это не убедительно. Гораздо убедительней то, что после его ухода стрела пропала, а ведь она лежала на самом видном месте в прихожей: на столике возле зеркала.

— Думаешь, он взял?

— Да. Уже потом я поняла, что Пупс приходил за стрелой.

— И как же ты это поняла? — преисполняясь ехидством, осведомилась Тамарка.

— Очень просто. Посуди сама, он вел себя очень странно: сначала Пупс отказался проходить в комнату, ссылаясь на то, что скоро уйдет, потом долго топтался в прихожей, не решаясь начать разговор и якобы опасаясь, что баба Рая подслушает.

— Тебе это кажется странным? — ядовито заметила Тамарка. — Не этого ли опасаются все твои гости, не исключая меня?

— Этого, — вынуждена была согласиться я, — но Пупс слишком очевидно вынуждал меня выйти из прихожей. Уверена, он уже заметил стрелу — трудно не заметить, когда она лежит на самом видном месте, — а потому задался целью выпроводить меня поскорей, чтобы сцапать стрелу и смыться.

— Глупости, — надменно изрекла Тамарка. — Кто угодно, только не Пупс. Он абсолютно не предназначен для этого.

— Для чего этого: для убийства или для воровства? — на всякий случай уточнила я.

— И для того и для другого. Пупс вообще ни для чего не предназначен, просто удивительно, как с ним Роза в этой жизни выкручивается.

— При чем здесь Роза? Я о стреле!

— Пупс не мог ее взять, — рассердилась Тамарка.

— Больше стрелу взять было некому, — разозлилась и я. — Он спер ее, пока я ходила закрывать дверь, чтобы не подслушивала баба Рая.

Тамарка призадумалась.

— Ты так уверена, а я даже не знаю, — продолжала сомневаться она.

Из кухни снова донесся истошный крик, и с молниеносной скоростью он опять устремился к нам в гостиную. С этим криком секундой позже вновь вбежал Санька.

— Баба Рая отняла мою шоколадку-ууу! — безутешно выл он.

Мы с Тамаркой, негодуя, переглянулись.

— А ты сказал бабе Рае, кто ее дал тебе? — возмущенно спросила я.

— Не-еет, — размазывая слезы по лицу, признался Санька.

— Так пойди ей скажи, — посоветовала я. — Скажи бабе Рае, что шоколад тебе дала сама тетя Тамара, и увидишь, что будет.

— Она отдаст? — загораясь надежной, спросил Санька.

— Обязательно, — заверила я. — И еще от себя сунет в придачу.

— Ура-ааа! — радостно завопил Санька и, окрыленный, помчался на кухню.

Я же решила брать быка за рога.

— Вот что мы с тобой должны сделать, Тома, — не теряя времени даром, сказала я. — Совершенно очевидно, что маньяка так сразу не найдешь, голову сильно поломать придется, а зараза передается вербальным методом, то есть в устной форме.

— Куда ты клонишь? — насторожилась Тамарка.

— Послушай — и все поймешь, — пообещала я. — Нам сейчас что надо? Остановить эту странную эпидемию. Найдем мы маньяка или нет, это еще бабушка надвое сказала, а вот поставить щит на пути распространения эпидемии нам по силам.

— Это как же? — спросила Тамарка, преисполняясь скептицизмом.

«Посмотрим, голубушка, что ты скажешь, когда увидишь, как я умна», — не без гордости подумала я и продолжила:

— Следи за моей мыслью глубокой. Каким образом маньяк выбирает следующую жертву?

Тамарка тупо уставилась на меня, испытывая большие затруднения с ответом. У меня же таких затруднений не было, поэтому я мгновенно ответила на свой вопрос.

— Маньяк следующую жертву выбирает с помощью предыдущей, — с чувством глубочайшего восхищения собой сообщила я и тут же эту сложную мысль пояснила:

— Как только с Розой случилась стрела и дырка в шляпке, она сразу же бросилась трезвонить об этом.

— Так же поступила и Тося, а следом и Лариса, и Маруся, и Юля, — ловя мою мысль на лету, продолжила Тамарка.

— Правильно, — одобрила я. — А чего еще от них ждать? Бабы — они и есть бабы. Мы же с тобой женщины умные, тонкие, интеллигентные.

— Не могу с тобой не согласиться, — вставила Тамарка.

— Следовательно, у нас есть все шансы эпидемию остановить. Мы же не варвары типа Тоси или Юли, у нас же нет того зуда, который не позволяет удержаться в… Короче, сама знаешь.

— Знаю-знаю, — прочувствованно заверила Тамарка.

— Поэтому мы не станем рассказывать о своих шляпках, картинах и стрелах, летящих бог знает откуда. О том, что заразилась я, все узнали от Юли. Маньяк, Пупс это или не Пупс, не важно пока, важно то, что он, маньяк, близкий к нашим кругам человек.

— Почему так думаешь?

— Ну как же, конечно, близкий, раз он может беспрепятственно слушать все наши сплетни.

— Да, — согласилась Тамарка, — я тоже не верю в чудеса.

— В них никто не верит, кроме Маруси. Так вот, маньяк узнает от предыдущей жертвы о последующей.

Сначала это было не так просто, поскольку жертвы ни о чем не догадывались, а он почему-то нацелился покушаться именно на ту, которая узнает о последующем покушении самой первой.

— Лично я, задав Розе несколько вопросов, легко установила, кому она первому поведала о своей шляпке, — сообщила Тамарка. — То же мог сделать и маньяк, если он из нашего круга.

— Ты права, — согласилась я, — но сейчас еще проще, сейчас и узнавать не надо — жертвы сами трезвонят, кому эстафету передали. Вот Юля, к примеру. Не успев толком заразить меня, она сразу же растрепала об этом всему белому свету.

— Это так, — подтвердила Тамарка. — Лично я узнала о том, что ты заразилась, ровно через десять минут от Юльки. Не звонила тебе лишь потому, что расстраивать не хотела.

— А что меня расстраивать, — удивилась я. — Я узнала это раньше тебя.

— Не тебя, а меня, — пояснила Тамарка. — Себя я расстраивать не хотела. У меня в эти дни была череда очень важных встреч, поэтому я старалась избегать вредных эмоций, а всем известно, что самая вредная эмоция — это ты, Мама. Вот я и хотела тебя избежать, вместе со всеми эмоциями.

— Зато теперь не избежишь, — злорадно заявила я. — Приготовь похуже шляпку. Ее скоро прострелят.

— Я надену твою, — той же монетой отплатила Тамарка.

— Надевай хоть сразу все, — демонстрируя неслыханную щедрость, заявила я. — Если не станешь распускать свой язык, моим шляпкам ничего не грозит.

— Почему это? — обиделась Тамарка.

— Тогда ты ничего не поняла, — расстроилась я. — Как ты узнала, что и я уже в деле?

— Ну Юля же сообщила, сколько можно об этом.

— Вот видишь, Юля всем сообщила, что я заразилась, а я никому ничего сообщать не буду.

— Но ты уже мне сообщила.

— Да, но не в твоих интересах это разглашать, ведь ты же первая, кому я сообщила, следовательно, покушаться маньяк будет уже на тебя. Тебе это нужно?

— Совершенно не нужно, — призналась Тамарка.

— Вот и молчи. Маньяк покрутится-покрутится, а на кого покушаться-то, и не поймет. Я же молчок.

И ты, надеюсь, молчок.

— Я-то молчок, но как выдержишь ты? Все же теперь будут страшно пытать тебя.

— Пускай пытают, а я умная, тонкая и интеллигентная, потому и молчок. Буду всем говорить, что нет никаких покушений.

— Врать будешь, — поджимая губы, констатировала Тамарка.

— Да, буду врать, — храбро подтвердила я. — Пускай маньяк хоть стреляет, хоть стрелы в меня пускает, а я о подвигах его рассказывать не буду. Не буду и не буду! Вот тут-то он и обломается.

Я скрутила внушительную дулю и злорадно изрекла в пространство:

— Ну что, съел, маньяк? Схавал?

Тамарка обласкала меня восхищенным взглядом и заверила:

— Я тоже буду молчать.

— Молодец, — одобрила я.

— Пускай цепочка оборвется, не надо больше жертв, а то далеко дело может зайти. Кто это остановит, если не я? — с пафосом вопросила Тамарка, неуклюже пытаясь сделать вид, что старается исключительно ради человечества, будто я дура и не понимаю, что в этом молчании есть ее прямая выгода.

Я хотела Тамарку тут же изобличить, чтобы не задирала она нос, но в комнату вбежал счастливый Санька.

В каждой его руке было по две шоколадки.

— С ума сойти! — ужаснулась я. — Ты где столько. шоколаду взял?

— Баба Рая дала, — радостно сообщил Санька.

— Как только узнала, кто инициатор, — догадалась я, не без зависти глядя на Тамарку.

— Вот она, волшебная сила любви, — с довольной улыбкой изрекла Тамарка.

— Слишком мало баба Рая с тобой общается, — справедливо заметила я.

Баба Рая — легка на помине — вошла в комнату и торжественно произнесла:

— Ужин жа готов. Милости просим к столу.

Тамарка расплылась в улыбке, а я сердито сказала:

— Вот чтоб каждый вечер меня так на ужин звала.

Я рисковала нарваться на грубость, но бабе Рае было не до меня, она уже погрузилась в милую беседу с Тамарой.

На кухне нас ждал роскошно накрытый стол. Пока Евгений радовался яствам, как ребенок, я мрачнела от злости, ревности и обиды.

«Почему жизнь полна лжи и несправедливости?» — думала я.

Однако вопль души моей был нем, а души окружающих — глухи.

Все уселись за стол, каждый со своими намерениями: Санька — чтобы тут же, когда увлекутся взрослые, выскользнуть в Красную комнату и включить телевизор; Евгений — чтобы сытно поужинать и отбыть на диван; баба Рая — чтобы насладиться приятной беседой; Тамарка — чтобы забыться от забот среди людей, которые искренне ее любят…

Для чего, ни есть ни пить не желая, за стол села я?

Как тот жид — за компанию.

Поскольку компания не замечала меня, долго я за тем столом не просидела, чего нельзя сказать о Тамарке и бабе Рае.

Могу сказать, что Во всем дальнейшем виновата только она, баба Рая.

Если бы баба Рая не напоила мою Тамарку, честная Тамарка, хоть кровь из носу, сдержала бы слово, но баба Рая и литровая бутылка водки сделали свое…

Пока мы с Евгением после легкого ужина занимались воспитанием ребенка в духе сознательности и гуманизма, читая по ролям сказку про Емелю-дурака и щуку, Тамарка и баба Рая энергично приговорили бутылку.

Бабе Рае ничего, ее сморило, она спать легла и на утро проснулась как стеклышко, если не считать проблемой похмелье, а вот Тамарка…

Хочется в связи с этим вспомнить известную всем историю про того бедного монаха, который в странствии своем, желая уютно на ночлег пристроиться, долго решал задачу, коварно поставленную хитрой вдовой: в чем грех меньший — в чарке самогонки, в заклании козла или в совокуплении с самой же вдовой, бесстыдно источающей женскую силу.

Поскольку от решения этой задачи зависело, где монаху предстоящую ночь ночевать — в теплой и мягкой постели или под открытым небом в придорожных кустах, — голову поломал бедняга изрядно и после немалых мук решил, что погубить козлиную душу — грех чрезмерно великий и больше его — только грех совокупления с дебелой, истекающей жизненным соком вдовой. На фоне этих двух гигантских грехов какая-то жалкая чарка самогона показалась монаху тем мизером, который, являясь все же грехом, дает надежду на всемилостивейшее божье прошение, а следовательно, грех этот можно и во внимание не принимать, если речь идет о теплом и мягком ночлеге.

Таким образом рассудив, несчастный монах ради теплой постели, начав с одной чарки, вылакал бутыль самогона, потом твердой рукой заколол невинного козла и уж после всего этого был в полном распоряжении дебелой вдовы, к немалым ее плотским утехам.

Неоднократно исполнив свой мужской долг и через край изумив сладострастную вдову, монах, напрочь забыв о ночлеге, гордо удалился в темную ночь.

Утром, найдя себя сильно побитым в пыльных кустах возле деревенской дороги, он в совершенстве постиг истину, в чем самый страшный грех — в отсутствии контроля над разумом, разумом, который надежно бережет от всех прочих грехов.

Этому монаху и уподобилась моя Тамарка. Потеряв контроль над разумом еще в моей квартире, она бросилась в пекло дружбы с бабой Раей. Распрощавшись же с собутыльницей — бабой Раей, — она не пошла домой, а глупейшим образом отправилась по всем друзьям и знакомым.

Не в силах бороться со вспыхнувшей в ней вдруг жаждой общения, Тамарка не только выдала все наши планы и секреты, но и мерзко надо мной надсмеялась, многократно называя меня маразматичкой, заедающей лучшие годы бабы Раи.

Все это добрыми людьми было передано мне в ту же ночь. Передано неоднократно — Евгений только трубку с телефона успевал хватать. Я же, стараясь не слышать пьяного храпа бабы Раи, доносящегося из соседней комнаты, неистово костерила Тамарку.

Нет, обиды я на Тамарку не держала и не держу, поскольку сама в пьяном виде способна и не на такое…

А то, что Тамарка внезапно встала на защиту бабы Раи…

Уж так устроен человек: душа у него одна, и рвется она любить в разные стороны.

Баба Рая за той бутылкой тоже времени даром не теряла — щедро жаловалась на свою судьбину, испытывая при этом настоящее блаженство. Поскольку из короткого перечня человеческих радостей ее жизнь вычеркнула почти все, баба Рая научилась смаковать еще доступные удовольствия и осуждала меня долго и замысловато, пользуясь тем, что Тамарка на ее стороне.

Наслушавшись россказней бабы Раи и за бутылкой сроднившись с бабой Раей душой, Тамарка прониклась ненавистью ко мне — угнетательнице.

С фанатической преданностью бабе Рае пьяная Тамарка бросилась меня осуждать при всех, кто под руку подворачивался. И после этого заграница еще гадает, в чем секрет русского фанатизма.

Что касается меня, скажу: рада была бы я, если бы Тамарка ограничилась одним лишь разбором моих косточек, но Тамарка ограничиться не смогла, за что в дальнейшем и поплатилась.

Но не моя в том вина.

Глава 22

На следующий день случились сразу два события: упала картина и позвонила Тамарка.

Картина упала во время обеда. Поскольку она была маленькая, легкая и невзрачная, мы с бабой Раей не слишком обратили на это внимание.

Баба Рая после вчерашнего обращать внимание не способна была ни на что. Душераздирающе охая и ахая, она перевязала голову платком и каждые пять минут заставляла меня смотреть, не полезли ли наружу ее старые мозги.

Мозги если и были у бабы Раи, то доказательств тому не давали и наружу не лезли. Я же в перерывах между осмотрами бабы-Раиной головы выполняла множество других обязанностей: капала в стакан с водой валерианку, мерила давление, щупала пульс и регулярно совала валидол под язык бабы Раи, не забывая ей напоминать о бесчинствах прошедшей ночи.

Баба Рая стоически старалась сентенций моих не слышать, но, видимо, это у нее не получилось. Иначе откуда бы взяться тому выводу, которым порадовала меня она.

— Как тяжело быть молодой, — в конце концов сказала старушка, и Санька тут же с ней согласился.

Он время от времени завидовал старости бабы Раи, в чем неоднократно мне признавался.

— Бабе Рае хорошо, — говаривал Санька, — она может без игрушек, и зубы ей не надо чистить, только в стаканчик класть, и рано ложиться спать ее никто не заставляет, и просыпается она утром сама и шаркает ногами сколько хочет, и никто ее за это не ругает.

К этому перечню я могла бы кое-что добавить и от себя, но завидовать бабе Рае ни в коем случае не стала бы, поскольку недалек тот день, когда сама смогу воспользоваться всеми теми благами, которыми так восторгается глупый Санька.

Что касается бабы Раи, то счастья она своего не понимала вообще, а в тот день особенно.

— Как жа ж тама бедная Тамарка-то? Она жа ж еще и работаеть? — с потаенным восхищением вопрошала баба Рая. — Как жа ж на работу она пошла, когда я жа ж ни сидеть, ни стоять не умею?

Слава богу, долго мучиться этим вопросом бабе Рае не пришлось, потому что Тамарка позвонила и во всех подробностях своей собутыльнице сообщила о всех своих похмельных ощущениях.

Длилась их беседа долго. В конце концов пообещав прислать бабе Рае от их общего недуга прогрессивного заморского лекарства, Тамарка с бабой Раей простилась и переключилась на меня.

Поскольку я уже была в курсе всех ее подвигов, то разговаривала с ней предельно сухо, Тамарка же была верней побитой собаки и, как говорит Маруся, прямо всей собой рвалась мне чем-нибудь услужить. Я вежливо, но непреклонно отражала ее рвение.

— Ну что ты, Мама, как неродная, — в конце концов взмолилась Тамарка. — И разговариваешь со мной сквозь зубы.

— А как прикажешь с тобой разговаривать? — рассердилась я. — Ты меня предала.

— Если кого и предала, так только себя, — нахально Заявила Тамарка и тут же шепотом спросила:

— Как у тебя, Мама, картина, еще не падала?

— Падала, но я не уверена, что ее не сшиб Санька.

Что-то он задумчивый какой-то.

— Это не Санька, — пылко заверила меня Тамарка. — Клянусь, не он.

— Тогда домовой, — рассердилась я. — Я из дому не выходила, отпаивала лекарствами бабу Раю, выведенную из строя тобой.

Тамарка рискнула мне возразить:

— Ну и что, что из дома не выходила? Веревку могли и ночью подпилить.

— А мы разве спали ночью? Благодаря тебе я не сомкнула глаз, все выслушивала, какой ты грязью меня поливаешь.

— Мама, ты жестокая, при чем здесь грязь, когда я говорю про картину?

— До обеда картина висела, а после обеда оказалась лежащей на полу. Уверена, что это Санька. Он у меня такой проворный, маньяк не годится ему и в подметки по части стрел и картин.

— Ну не знаю, — занервничала Тамарка. — Как бы там ни было, шляпу уже прострелили.

Я пришла в ужас, потому что не ожидала, что это произойдет так быстро.

— Прострелили твою шляпу? — испуганно закричала я.

— Почему мою, твою прострелили, — непорочно сообщила Тамарка. — Я была в твоей шоколадной фетровой шляпе, в той, в моей любимой, ну, которую я еще раньше просила у тебя. У этой шляпы широкие поля спадают волной на лицо. Очень удобно, когда плохо выглядишь. Сегодня я выгляжу безобразно.

— Это не удивительно, — заметила я.

— Да, — покорно согласилась Тамарка.

Но покорство ее только раздражало меня.

— Значит, уже прострелили вторую мою шляпу, — закричала я. — А твоей ни одной? Неплохо ты устроилась. Может, тебе и картину напрокат дать?

— А что, это идея, — обрадовалась Тамарка. — Ты же знаешь, мои слишком дорогие, чтобы со стен падать. Я переживаю уже, какая из них пострадает.

— Переживать надо было до того, как языком чесала, — укорила я. — Кстати, ты про шляпу еще никому не рассказывала?

— Никому, кроме тебя.

— Будем надеяться, что у меня уже выработался иммунитет против этой заразы и маньяк на второй круг не решится зайти.

— Чует мое сердце, что он оставит тебя в покое, — поспешила заверить меня Тамарка и тут же жалобно спросила:

— Мама, ты уже простила меня? Мне так стыдно, Мама, так стыдно, передать тебе не могу.

Больше такого не повторится, хоть и половины не помню из того, что сделала.

Я любила свою подругу Тамарку больше тридцати лет. Мне казалось, она была всегда, а потому я дрогнула и со слезами умиления закричала:

— Ах, что о том, забудем! Забудем навсегда! Все это глупости. Сейчас волнуюсь о другом. Тома, умоляю, ты можешь рисковать собой, хоть мне это и больно, но совсем уж подло сознательно ставить под угрозу чужую жизнь.

— Да нет же никакой угрозы, — оптимистично воскликнула Тамарка.

— Ах, вот как ты заговорила. Нет угрозы, следовательно, можно заражать.

Надо же, Тамарка еще и рассердилась.

— Мама, ты невозможная, — закричала она. — Опять упреки! Сколько можно? Теперь на брюхе прикажешь ползать? Я виновата, но уже все поняла, прочувствовала и даже поплатилась…

— Ага, моей шляпой, — ехидно вставила я.

— Да разве дело в шляпе? Где твоя стрела?

«Действительно, где моя стрела?»

Я бросилась в прихожую, там не было стрелы. И, что удивительней всего, я не помнила, куда ее положила, так заморочила вчера мне голову эта Тамарка.

— Нет стрелы, — призналась я.

— Как — нет?

— Совсем.

— Ну вот, а говоришь, что не спали всю ночь. Не я же ту стрелу взяла. И кто-то уж точно ее взял. Значит, кто-то все же приходил к вам. Ха, ты не спала всю ночь, — уже чуть ли не глумилась Тамарка.

— Да, я не спала всю ночь и благодаря этому чудесно спала утром, — психуя, сообщила я.

— Значит, утром к вам кто-то и приходил. Где Евгений?

— Надеюсь, на работе, — предположила я.

— Звони скорей ему, а я потом тебе перезвоню, — крикнула Тамарка и отключилась.

Я позвонила Евгению и спросила:

— Где стрела?

Его ответ меня потряс.

— Стрела там, куда я ее воткнул, — спокойно сказал Евгений.

— Господи, так где же она? — запаниковала я.

— В дверном косяке торчит твоя стрела, — утешил меня Евгений.

Я прозрела:

— Так это ты, бессовестный, воткнул стрелу в дверной косяк?!

— Ну да, а что тут такого?

— А я бедного Саньку пытаю, допросы ему с Тамаркой чиню.

— Так его я метать стрелу и учил, — с трогательной наивностью признался Евгений.

Не стану передавать, что на это я ему сказала — не для страниц этой книги речь моя, но настроение испортилось у Евгения изрядно.

— Да починю я твой косяк, починю, — проворчал он, когда я устала и поутратила ораторский пыл. — Покрашу и отполирую, раз ты погрязла в мещанстве. Все будет чин-чином.

— Ладно, фиг с ним, с косяком, не в нем дело. Скажи лучше, утром у нас были гости? — вспомнив, зачем звонила, спросила я.

— Был один гость, — охотно ответил Евгений, радуясь, что не о нем пошел разговор.

— Кто?

— Виктор.

— Пупс?! — изумилась я.

— Ну, если хочешь. Пупс, — согласился Евгений, хоть и терпеть не мог он этого прозвища. — Пупс утром приходил.

— А чего он хотел? — не слыша своего голоса, спросила я.

— «Чирик» просил до зарплаты.

Глава 23

Я не знала, что и думать. Пупс.

Снова Пупс, и снова пропала стрела.

Я впала в очень глубокую задумчивость, из которой не вывел меня даже звонок Тамарки.

— Ну что? — спросила Тамарка. — Кто-нибудь у вас утром был?

— Утром Пупс был, — не выходя из задумчивости, ответила я.

— И чего хотел?

— Занял «чирик» у Евгения.

— Чего занял? — переспросила Тамарка.

— Да «чирик» занял, — раздражаясь, повторила я. — «Чирик»!

— А что это такое?

— Точно сказать не могу, но, по-моему, это десятка.

Десять рублей.

Тамарка ахнула:

— А-а, Пупс занял десять рублей?!

— Так Евгений говорит, а у меня нет причин ему не верить, — буркнула я.

Тамарка опять ахнула:

— А-аа! Пупс же бухгалтер!

— Ну и что из того? — удивилась я.

Тамарка ахнула еще сильнее:

— А-ааа! У него же сейф, полный денег!

— У Пупса?

— Ну конечно.

— Точно, а я и не подумала.

— Ты никогда не думаешь, — обрадовалась Тамарка. — Нет, я не пойму! И все же объясни мне! Неужели ты хочешь сказать, что Розин Пупс занял у твоего Женьки десять рублей?

— Не хочу, но говорю, — призналась я; — Сама над этим голову ломаю.

— Уму непостижимо! — возмутилась Тамарка. — И что можно сделать с этим «чириком»? На него даже спичек приличных не купишь!

Я была полностью с ней согласна, но имела кое-какие соображения.

— Лично меня тоже сильно удивляет поведение Пупса, — сказала я. — И именно то, что он взял у Женьки «чирик». Уверена, раз у Пупса денег сейф полный, значит, «чирик» он просил для отвода глаз, но почему он так глупо глаза отводил? Неужели не мог попросить у Женьки больше?

— Ты хочешь сказать, что у твоего Женьки в бумажнике денег больше, чем в сейфе главного бухгалтера крупной компании? — с обидным сарказмом поинтересовалась Тамарка.

— Всеми силами стараюсь, чтобы это было не так, — скромно ответила я. — Но разве дело в этом?

Как бы там ни было, Пупс этот «чирик» попросил, и Женька ему его дал, невзирая на сейф. Разве это не странно?

— Да, странно, — согласилась Тамарка, — а может, и в самом деле крыша у Пупса поехала? Об этом уже все говорят.

— Конечно, поехала, иначе зачем бы он стал красть стрелу. Пришел под марку «чирика», а сам слямзил стрелу. И в прошлый раз поступил так же.

— В прошлый жа ж раз он дважды приходил, — встряла в разговор баба Рая, которая приноровилась подслушивать нас с параллельного телефона.

— Как дважды? — удивилась я.

— А вот так, — похмельным голосом ответила баба Рая. — Вы тогда жа ж пошепталися, и Пупс ушел, а ты, макитра, к портнихе жа ж на примерку наладилася, вот Пупс жа ж после твоего ухода сразу и пришел. Бойкий такой.

— Пупс? Бойкий? Что же ты мне не сказала, баба Рая! — возмутилась я.

— Тю-ю, что жа ж ты на ухо так кричишь-то, оглашенная, — возмутилась баба Рая.

— Не смей кричать бабе Рае на ухо, — потребовала Тамарка.

— Пускай уберет свое ухо из нашей линии, — посоветовала я.

— Пожалуйста, уберу, — обиделась баба Рая, не убирая и не собираясь убирать.

— Ничего убирать не надо! — запротестовала наивная Тамарка. — У меня вопрос: баба Рая, скажите, зачем он приходил?

Баба Рая охотно зажужжала:

— Да рази жа ж яго поймешь? Сказал, чтой забыл чавой-то, а потом жа ж попросил глоток воды. Я жа ж не выгоню яго. Пошла жа ж за водой…

— Вот тогда Пупс стрелу и слямзил, — прерывая бабу Раю, догадалась я. — Видимо, в первый раз не успел, я-то дверь мигом закрыла, так он вернулся.

— Может, и слямзил, — согласилась баба Рая, — я жа ж когда с водой вернулася, дак яго жа ж уже и не было. И дверь жа ж оставил нараспашку.

— Теперь ты веришь, что Пупс слямзил стрелу? — спросила я у Тамарки.

— А куда мне деваться? — ответила она. — Больше некому. Но что он с ней может сделать?

— В смысле? — удивилась я.

— Мама, ты невозможная! — закричала Тамарка. — Не допускаешь же ты, что Пупс стреляет из арбалета.

И из пистолета, надеюсь, ты тоже не допускаешь. Самое безопасное место то, куда Пупс целится. Хотя, — вдруг осенило Тамарку, — может, поэтому еще никто и не убит. Если Пупс целится в голову…

— Тише-тише, нас подслушивают, — напомнила я.

Баба Рая, услышав про пистолет, уже молчала как партизан.

Вот что мне в ней нравится, так это ее выдержка.

Французский коньяк может позавидовать такой выдержке. Часами может наша баба Рая подслушивать и ни разу вопроса не задаст, а ведь не все ей бывает понятно.

Это подвиг, должна вам сказать. Я бы так не смогла.

— Если Пупс целится в голову, то, конечно же, промажет в шляпку, — продолжила Тамарка.

— Тамарка, все, — сказала я. — Раскручивать беседу нет никакой возможности. У бабы Раи хрупкое и надломленное пьянством здоровье. Наших версий она может не выдержать, понимаешь? От наших версий баба Рая может сломиться, а у меня Санька без присмотра и уборки скопилось полный дом.

— Хорошо-хорошо, — все сразу поняла Тамарка, — но скажи, что ты собираешься делать?

— Ехать к Розе, — ответила я.

* * *

Я не решилась сразу ехать к Розе, а сочла за благо предварительно ей позвонить.

Роза, к моей радости, была дома.

— Дорогая, как твои дела? — для разгона темы спросила я.

— Как мои дела? — закричала Роза. — Только садист может задать мне такой вопрос!

«Значит, дела у Розы плохи, — удрученно подумала я. — Что ж, зайдем с другой стороны».

И зашла.

— А чем ты занимаешься? — спросила я.

— Придумываю, как бы половчей повеситься, — со всей серьезностью сообщила Роза.

— Опять Пупс?! — испугалась я.

— А то кто же! Каждый день сюрпризы. А ведь ничто не предвещало подобных превращений, скромный был такой, когда я замуж за него выходила. Права была мама, когда говорила, что в тихом омуте черти водятся.

Как она меня замуж выдавать не хотела! Господи, да за что только я полюбила его. Кощея этого Бессмертного!

Нет, права моя мама — в тихом омуте черти водятся!

— Да Пупс на омут-то не тянул, когда ты замуж за него выходила, — остановила ее я. — Вспомни, похож был на желе, посыпанное пудрой сахарной.

— Зато теперь похож на вулкан, — пожаловалась Роза. — То прибегает, то убегает, то трезвый, то пьяный, то буянит, то прощения просит… Больше же не могу, замучилась и подумываю о разводе.

Я испугалась.

— Ты что, даже и не помышляй! — возмутилась я. — Разве можно человека в такой беде бросать? Спасать его надо, срочно спасать!

— Пока спасать буду, погибну сама, — выразила опасение Роза и заплакала. — Мне от людей уже стыдно, — всхлипывая, призналась она. — Каждый день звонят друзья и сослуживцы Пупса, рассказывают такое, что хоть бери топор и вешайся. Знаешь, я, наверное, не выдержу и убью его.

— Нет-нет, не вздумай! — взмолилась я. — Держись, изо всех сил держись, я еду к тебе. Скоро буду.

— Только скорей, — сморкаясь, попросила Роза. — Мне тебя очень не хватает.

* * *

В квартире Розы меня ждала страшная картина:

Роза встретила меня с жутчайшим фингалом, а Пупс в плаще и шляпе лежал в прихожей на полу.

Увидев его, я отшатнулась и, с ужасом глядя на Розу, закричала:

— Убила его?!

— Ну что ты, — успокоила меня Роза. — Сам упал.

Как стоял, так и упал.

— Огрела?

— Да ну, — обиделась Роза.

— Тогда в чем дело? Пьяный?

Роза покачала головой:

— Нет, абсолютно трезвый.

Это было так удивительно, что я не поверила и, опустившись на колени, приблизилась вплотную к бледному лицу Пупса и принюхалась. Запаха алкоголя я не услышала, только приятный аромат одеколона, который Пупс всегда умел со вкусом подбирать.

— А что же с ним? — спросила я.

— Обморок, — с презрением сказала Роза.

— Может, «Скорую» вызовем?

— Ничего страшного нет, — рассердилась Роза. — Полежит-полежит и придет в себя, это я тебе как гинеколог говорю. Лучше посмотри на мой фингал. Как я завтра на работу пойду?

Я присмотрелась к фингалу и не смогла ответить на ее вопрос. Фингал был внушительный, объемный, такой не спрячешь ни под какой пудрой.

— А фингал откуда? — робея, спросила я.

— От верблюда, — ответила Роза, пиная ногой бесчувственного Пупса.

Глаза мои полезли на лоб.

— Неужели Пупс наварил? — отказываясь верить, что допускаю такое, спросила я.

Роза всплеснула руками и защебетала:

— Сегодня взяла отгул, отдохнуть решила, выпроводила на службу Пупса, вымыла на кухне посуду и сидела спокойно перед телевизором, смотрела «Новости», вдруг возвращается это ничтожество и начинает устраивать скандал…

— Подожди, — остановила ее я, — как это — он начинает устраивать скандал? А ты где была?

— В том-то и дело, что я на скандал настроена не была. Спокойно смотрела телевизор, он же, ничтожество, схватил со стола вазу и зарычал: «Не дашь сто баксов — разобью».

Я оцепенела.

— И что ты? — осипшим от волнения голосом спросила я.

Роза грозно поставила руки в бока и, презрительно кивая на стол, спросила:

— Ты видела мою хрустальную вазу? Разве ей цена сто баксов?

Я вспомнила вазу и ответила:

— Нет, она значительно дешевле.

— Вот и я так сказала: «Бей, если приспичило, а денег не дам».

— А он?

— Разбил.

— А ты?

— Возмутилась.

— А он?

— Тоже.

— А ты?

— Огрела вешалкой.

— А он?

— Он дал мне в глаз, — и Роза со слезами показала на свой фингал.

У меня даже дух захватило от таких событий. Триллер! Настоящий триллер!

Какими страстями живет народ, а у нас с Женькой все так пресно.

— Дал в глаз, и все? — спросила я.

— Убежал, — пожаловалась Роза. — Я закричала, что теперь-то уж точно его убью — и за вазу, и за глаз.

Он испугался и убежал.

Я растерялась. Судя по всему, фингал совсем свежий, тогда почему на полу лежит Пупс? По всем приметам, должна бы лежать Роза. Неужели Роза догнала его, убила, затащила в прихожую, а теперь пудрит мне мозги?

Я испугалась и бросилась щупать у Пупса пульс.

Пульс был, был-был, более того, Пупс дышал и для покойника выглядел слишком свежо.

— Что ты его щупаешь? — возмутилась Роза. — Он жив, что этому ничтожеству сделается? Я скорей умру.

Он, вижу, этого и добивается.

— Роза, как же оказался бедняга на полу? — строго спросила я, всей душой почему-то болея за Пупса.

— Я же говорю тебе, — рассердилась Роза. — Набил мне фингал и убежал, а спустя час вернулся на обед и спокойненько целует меня в щеку. «Котеночек, я устал, чем ты меня сегодня кормишь?» — мастерски передразнила Пупса Роза.

— А фингал? — изумилась я.

— Ну, конечно же, он увидел его да как закричит:

«Розочка, что это такое?» — «Ах ты гад, — говорю я ему, — ты еще имеешь наглость спрашивать? Сейчас я тебя накормлю!»

— Бог ты мой! — ужаснулась я.

— Вот именно, — подтвердила Роза. — Он еще верить не хотел, что сам же набил мне этот фингал.

— Да еще расколошматил вазу, — напомнила я.

— Вот именно, — подтвердила Роза. — Я и про вазу ему сказала. Он долго не верил, а как увидел осколки, я их нарочно не убирала, как увидел осколки, так сразу поверил. Ничтожество!

Я слушала, затаив дыхание, но Роза замолчала, явно не собираясь продолжать.

— Поверил — и что? — осторожно спросила я.

— Ив обморок, — возмущенно сообщила Роза, вторично пиная мужа. — В обморок сразу, подлец. В чем пришел, в том и упал — в плаще и шляпе.

Я покосилась на лежащего Пупса и сказала:

— Вижу.

— Все увидят, — пригрозила Роза.

— И долго он будет так лежать?

— Пока в себя не придет.

— Ясное дело, — заволновалась я, — а когда он в себя-то придет, скажи мне как гинеколог?

Роза свирепо взглянула на меня и зло ответила сквозь зубы:

— А вот этого я даже как гинеколог не знаю. По мне, подольше бы так полежал, все же спокойней. Кто знает, что в его голову стукнет через минуту. Сейчас в обморок шлепнулся, а вдруг в себя придет и второй фингал наварит? Нет уж, пусть лежит.

— Но как-то странно, — посетовала я. — Человек лежит живой, без сознания, а мы ему не помогаем.

Как-то не по-людски.

Роза с осуждением покачала головой.

— Помоги, — сказала она, — а он в себя придет и тебе фингал наварит. Думаешь, заржавеет за ним?

— Что, не заржавеет? — с ужасом прошептала я.

— Теперь уверена, что нет. В полный разнос парниша пошел.

— Тогда пускай лежит, — переступая через Пупса, сказала я.

Глава 24

Мы с Розой переместились из прихожей в гостиную, но дверь не закрыли (не звери все же) — изредка наблюдали за лежащим Пупсом.

— Роза, скажи мне честно, — спросила я, — Пупс умеет стрелять?

— Из чего? — опешила Роза.

— Да хоть из чего-нибудь.

Роза задумалась.

— Знаешь, — сказала она, — точно поручиться не могу, сама видишь, что происходит, но если хочешь знать мое мнение, то Пупс, думаю, даже из рогатки не умеет стрелять, даже в детстве не мог этого.

— Думаешь?

— Ха, думаю. Уверена. Это же урод, ничтожество.

Бухгалтер!

Я вздохнула:

— Да-а, бухгалтер. Но он же в армии, наверное, служил?

— Пупс? — изумилась Роза. — Да кто его возьмет-то, урода, в армию? Помнишь, какой он был? Дистрофик, настоящий дистрофик. Это сейчас всех подряд гребут чуть ли не лопатой, а тогда медкомиссия строго браковала. Пупс по весу не прошел. Он и сейчас не пройдет по весу, разве что с кейсом своим взвешиваться будет, Кощей Бессмертный.

Пупс действительно был, мягко говоря, худощав, но это его не портило.

— Значит, — подытожила я, — не умеет Пупс стрелять. А зачем же ему стрела?

— Какая стрела? — насторожилась Роза.

— Мне показалось, что Пупс прихватил стрелу, которую я взяла у Юли. Кстати, на Юлю покушались той самой стрелой, которую ты обгрызла.

— Не может быть!

— Увы, может.

Роза призадумалась.

— И что теперь? — спросила она. — Ты думаешь, что Пупс прихватил стрелу? А как он это мог сделать?

— Спокойно, — ответила я. — Пришел к Евгению под каким-то предлогом…

О «чирике» я тактично не стала поминать, чтобы окончательно не расстраивать Розу.

— И упер стрелу? — продолжила она за меня. — А где эта стрела лежала?

— У зеркала в прихожей, — призналась я.

Роза от возмущения подскочила.

— И еще кто-то ругал меня за легкомыслие, — закричала она, явно намекая на меня. — Кто-то кричал, что растяпа.

— Ну, такого я не говорила! — рассердилась я.

— Говорила кое-что, ничуть не лучше. И зачем этому ничтожеству стрела?

Я пожала плечами:

— Не знаю.

— А я знаю, — сказала Роза и сникла. — У него мания, и не одна. Назанимал денег.

— Много? — насторожилась я.

— Даже не знаю, сколько назанимал. Каждый день выясняется новая сумма. Мне страшно, страшно. Он же главный бухгалтер, не сделал бы растраты.

Это и в самом деле страшно, но я переживала больше за стрелу.

— Роза, — осторожно спросила я, — а если Пупс, ну скажем, сомнамбулически взял стрелу, то где он мог ее спрятать?

— Даже не знаю, — развела руками Роза.

— Может, в своей комнате?

— Не обязательно, и на работе мог. Там у него сейф.

И не один.

— И все же давай поищем, — предложила я.

— Давай, — согласилась Роза.

Мы отправились в комнату Пупса и в одно мгновение перерыли в ней все. Стрелы не было.

Мы вернулись в гостиную.

— А зачем ему стрела? — опять спросила Роза. — И как она от него к злодею тому попасть могла?

Розу я знала с детства, очень любила ее и потому не могла хитрить. Поэтому призналась честно.

— Роза, — сказала я, — ты только не падай в обморок, но я подозреваю твоего Пупса.

Роза падать в обморок и не собиралась. Более того, она сказала:

— Я и сама его подозреваю. Он в последнее время такой странный, что угодно можно от него ожидать.

Загвоздка только в одном: ну не сможет Пупс выстрелить из арбалета.

— Выстрелить-то сможет, попасть не сможет, — уточнила я.

— А на мой взгляд, даже выстрелить не сможет, — возразила Роза. — Посмотри на него, он же полнейшее ничтожество.

Я оглянулась и обмерла — Пупс стоял на пороге в плаще и в шляпе. Несмотря на длительное лежание на полу, плащ даже не помялся, и вообще вид у Пупса был нормальный, а настроение даже приподнятое. Увидев меня, он обрадовался и воскликнул:

— Сонечка! Рад тебя видеть!

— А уж как мы рады! — опередила меня Роза. — Как мы рады, что ты в себя пришел!

Пупс озадачился:

— Ах, да, Розочка, что-то не понял я…

— Чего ты, мой милый, не понял? — с обманчивой нежностью просюсюкала Роза.

— Да на полу я почему оказался, — потирая затылок, промямлил Пупс.

Роза сделала стойку и голосом полнейшего отвращения спросила, показывая на свой фингал:

— А вот это ты видел?

Пупс воззрился на фингал жены, прямо на наших глазах мертвецки бледнея.

— Что это, Розочка? — с ужасом спросил он, видимо, имея на этот счет какие-то пугающие его соображения. — Розочка, как же так?

Роза кипела, но сдерживалась, представляя собой ту пороховую бочку, которой только того и надо, чтобы подожгли фитиль. Роль зажженного фитиля сыграл следующий вопрос Пупса.

— Розочка, как тебя угораздило? — спросил он.

Роза живо к нему подлетела и так завизжала, что жалобно зазвенела хрустальная люстра, о Пупсе и не говорю: бедняга смешался, что-то залепетал, в бледности своей уже соперничая с меловой стеной.

— Что? Как меня угораздило под твой кулак попасть? — не слушая его, визжала Роза. — Это тебя, ничтожество, интересует?

Не слушая мужа, она явно ждала ответа, но Пупс лепетать перестал и молчаливо упал. Снова рухнул в обморок.

— Чувствительный какой, — с ненавистью прошипела Роза, страдающая от того, что не имеет никакой возможности с мужем поговорить.

Она зло пнула Пупса ногой и уставилась на меня.

— Ну? Видела?

— Да-а, впечатляет, — призналась я. — Бедный Пупс. Он действительно не сможет и выстрелить ИЗ арбалета, не то чтобы из него попасть.

— Я же не вру, — возмутилась Роза.

Пупс, лежащий на полу от одного вида фингала жены, был очень трогателен, пускай и сам же он его подсветил. Такого Пупса не хотелось ни в чем подозревать. Я поняла, что мне у моей несчастной Розы больше нечего делать.

«То, что Пупс приходил в мой дом и после этого пропала стрела, — простое совпадение», — окончательно решила я.

Простившись с Розой и пожелав ей выдержки и здоровья, я ушла.

Я шла по улице и думала о Пупсе.

Я вспоминала, каким он всегда был трогательным, честным, чистым, наивным…

Пупс же писал стихи.

Да-да, он писал стихи, и неплохие стихи.

Пупс не просто писал стихи, он их декламировал так, что мороз продирал по коже. А как он играл на гитаре! А как пел!

"И Роза еще вспомнить не может, за что полюбила его, — с невыразимой грустью подумала я. — Да мы все его сразу же полюбили, как только услышали песни те.

А теперь Пупс уже не поет".

Глава 25

Задумавшись, я брела по улице и вдруг услышала за спиной громкий топот.

Оглянулась — Пупс. Он бежал, явно догоняя меня.

В руке он тащил огромную спортивную сумку.

— Виктор, — обрадовалась я, — ты уже пришел в себя!

— Как видишь, — ответил Пупс.

— А я только что о тебе думала.

— Что? — спросил он.

— Вспоминала, какие красивые песни ты пел.

Пупс глупо ухмыльнулся, протянул мне сумку и попросил:

— Подержи-ка, за сигаретами смотаюсь.

Я удивилась, но сумку взяла. Она была не очень тяжелая, но и не легкая. И черт меня дернул туда заглянуть. Глянула и обомлела.

— Умереть мне на этом месте, если это не арбалет, — прошептала я, рассматривая лежащую в сумке штуковину. — Вот тебе и Пупс!

— Ну как, заждалась? — услышала я голос Пупса и поспешно закрыла сумку.

— Да нет, все нормально, — ответила я.

— Ты сейчас куда? — спросил он.

— Никуда, так просто гуляю.

— Я тоже. Можно погулять с тобой?

Я удивилась, но ответила:

— Пожалуйста.

И мы пошли. Просто шли по улице. Пупс топал рядом и молчал, я тоже была задумчива. Мучил меня один вопрос, и, не выдержав, я спросила:

— Вить, а ты умеешь стрелять?

— Из чего? — спросил он.

— Да хоть из чего-нибудь.

— Из арбалета могу, — сказал Пупс и расстегнул свою сумку.

Я с трудом верила своим глазам, а он спокойненько достал арбалет, вставил в него стрелу и, почти не целясь, влупил в стоящее неподалеку дерево. И попал, что меня потрясло больше всего.

— Так это ты стрелял? — немеющим языком спросила я.

Пупс удивился:

— Ты о чем?

— Ну во всех нас стрелял ты?

Он усмехнулся, спрятал арбалет в сумку, туда же отправил стрелу, предварительно выдернув ее из ствола, и загадочно сказал:

— С этим надо поосторожней, это оружие, за него и срок дают, если разрешения не имеешь.

Я хотела развить эту тему, и, поверьте, мне было что сказать, да только Пупс слушать меня не стал. Он вдруг радостно крикнул:

— О! Это за мной! — и кому-то помахал рукой.

Я оглянулась на дорогу и увидела притормаживающую у тротуара белую «Волгу».

— Ну, покедова, — бросил Пупс, открыл дверцу «Волги» и был таков.

Я же, ошеломленная, осталась стоять на тротуаре.

В голове был такой бардак…

Нет, простите, я забыла, у нас, у русских, бардак — это когда порядок.

С этим «порядком» я домой и пришла. Баба Рая, увидев меня, испугалась.

— Ты что, дочка? — заранее жалея меня, спросила она. — Случилось что?

— Даже не знаю, — светила я и отправилась в спальню.

Полежав там на кровати, фортель Пупса обдумала и решила, что надо мне срочно увидеть Ларису.

Почему именно Ларису?

Да потому, что эта надоевшая всем стрела пропадала из трех мест: из дома Розы, из моего дома и из дома Ларисы. Из моего дома Пупс мог запросто взять стрелу при известных уже обстоятельствах, причем дважды.

Из дома Розы тем более. У Розы стрела пропадала тоже дважды, первый раз — когда стреляли в саму Розу, второй — когда стреляли в Тосю.

«Господи, — усомнилась я, — неужели Пупс стрелял в свою Розу? Он же ее обожает. А вот в Тосю Пупс запросто мог стрелять. Он ее недолюбливает, чтобы не сказать большего».

Потом стрела появилась вновь, уже у Ларисы. Казалось бы, здесь все очевидно — когда я пришла в тот раз к Ларисе, Пупс уже под вешалкой лежал…

Да, лежал, но взять стрелу он не мог. И не мог по двум причинам. Во-первых, он тогда вообще ничего не мог и вовсе не притворятся. А во-вторых, мы с Евгением отвезли его к себе домой и раздели. Стрелы при нем не было. Ему даже спрятать ее было некуда — в кармане плаща стрела не поместится, а кейса у Пупса не было. Следовательно, для того чтобы украсть у Ларисы стрелу, Пупс должен был к ней приходить еще раз, перед тем, как его принесли.

Я отправилась к Ларисе.

— Когда у тебя последний раз был Пупс? — прямо с порога спросила я.

Лариса даже не удивилась, так этот Пупс уже со своими фокусами прогремел.

— Да вот тогда и был, когда под вешалкой лежал, — ответила она.

— А перед этим он был у тебя?

Лариса задумалась.

— Да, был. На минуту заходил.

Я насторожилась:

— Зачем он заходил? «Чирик» занять?

— Какой «чирик»? — изумилась Лариса.

— Ну, деньги он у тебя занимал?

Лариса замялась. Я поняла, что занимал, но взял с нее слово не говорить об этом Розе. Теперь Лариса пребывала в задумчивости, проболтаюсь ли я Розе, если она проболтается мне.

— Говори, — подбодрила я ее, — Розе уже все равно.

Он каждый день где-нибудь занимает.

— Понимаешь, — призналась Лариса. — Он занял у меня крупную сумму минут за тридцать до того, как принесли его, невменяемого, те незнакомые ребята.

— А что ж ты молчала?

— Не хотела его выдавать. Он потому и адрес мой в кулаке держал. Записал, когда брал деньги.

— Он что же, адреса твоего не знает? — удивилась я. — Не один раз был у тебя с Розой.

— Зрительно, как попасть ко мне, знает, а письмо послать не смог бы.

Я изумилась:

— Он что же, почтой долг возвращать собрался?

— Да нет, с сотрудником. Сказал, мол, на работу приеду и сразу сотрудника с долгом пришлю.

— Прислал? — скептически поинтересовалась я.

Лариса пригорюнилась:

— Пока нет. Жду.

— Боюсь, долго ждать придется.

— Вот и я этого боюсь, — призналась Лариса. — А что делать?

— Пока не знаю, — огорчила я ее. — Будем думать.

Думать я, само собой, отправилась домой и, что удивительно при таких обстоятельствах, благополучно до дома добралась, но у самого подъезда напоролась на Старую Деву. Передать не могу, как обрадовалась она мне — дня три не виделись.

— Соседка, — уже издали закричала Старая Дева. — Соседка!

В последнее время она повадилась называть меня соседкой. За столько лет нашла наконец мне хоть какое-то название, что все же лучше, чем жить без имени.

— Куда ты пропала, соседка? — любезно осведомилась Старая Дева.

— Никуда не пропадала, — ответила я. — Вот, стою, держусь за ручку двери.

— Стой, — обрадовалась Старая Дева. — Вот так и стой. Хорошо стоишь и хорошо держишься. И выглядишь потрясающе.

С тех пор, как у меня появилась баба Рая, Старая Дева стала питать ко мне прям-таки добрые чувства.

Думаю, ненависть к бабе Рае затмила в ней ненависть ко мне. Душа Старой Девы была узка, много там не помещалось, поэтому и количество ненависти в ней было ограничено.

— Да-да, выглядишь потрясающе! — повторила Старая Дева, видимо, заметив сомнение в моих глазах. — Просто потрясающе!

Я никак не могла привыкнуть к ее доброте и потому с опаской спросила:

— Потрясающе плохо или потрясающе хорошо?

— Потрясающе хорошо, конечно, — заверила Старая Дева и, отбросив пустяки, принялась за основное:

— Ты в курсе, что Кузякины со второго этажа купили японский холодильник? — деловито осведомилась она. — Двухкамерный.

— Баба Рая что-то про это говорила, — вяло откликнулась я.

При упоминании бабы Раи Старая Дева поджала свои узкие губки и недовольно буркнула:

— Да, она крутилась во дворе, когда холодильник выгружали. Самохин как раз из подъезда с чемоданом выходил.

— Куда-то уехал? — в ответ на доброту Старой Девы и чтобы не показаться неблагодарной, спросила я.

Старая Дева встрепенулась, учуяв полноценный разговор.

— Тонька опять его погнала, — не скрывая удовольствия, заговорщически сообщила она. — Всех теперь убеждает, что будет развод. Ты веришь?

Я пожала плечами:

— Не знаю.

— Никакого развода не будет, — заверила Старая Дева. — Уже небось ему в общежитие звонит и умоляет вернуться обратно.

— И пускай возвращается, нечего глупостями заниматься, — ответила я, испытывая самые дружеские чувства к чете Самохиных.

— Он-то вернется, а вот Колднер к Кларе не вернется. Я знаю, он к любовнице ушел. И надо что-то делать с этой кошкой, — без всякого перехода вдруг сказала Старая Дева. — Повадилась, дрянь, на мой коврик гадить. Хочу ее занести.

Речь шла о кошке, которую дружно кормили всем подъездом, три раза в год пристраивая по знакомым ее котят.

— Не надо заносить, — рассердилась я. — Надо коврик почаще выбивать. Кошка — существо опрятное и умное, на чистый коврик не нагадит. Она думает, что это не коврик, а песок.

Таким высказыванием я рисковала лишиться расположения Старой Девы и обязательно лишилась бы, если бы не стрела. Стрела просвистела мимо моего уха и воткнулась в дверь подъезда.

Пока я приходила в себя от шока, Старая Дева, забыв про кошку и коврик, визгливо высказывала свое мнение насчет прилетевшей стрелы. В своем мнении она недвусмысленно склонялась к мысли, что всех местных мальчишек, не исключая и моего Саньки, надо собрать в одну кучу и торжественно отправить на костер, как поступили в свое время святые отцы с Джордано Бруно, тоже позволявшим себе черт-те что.

Когда сознание мое прояснилось, я не стала туманить его диспутом со Старой Девой, а занялась извлечением из двери стрелы. Думаю, не надо пояснять, что это была та самая стрела, которую жевала моя Роза.

Старая Дева, надо ей должное отдать, недолго оставалась безучастной. Увидев, что одной мне не справиться, она пришла на помощь, и вдвоем мы вытащили из двери стрелу.

— Я знаю, кто стрелял! — завопила она, осененная вдруг какой-то мыслью. — Я видела эту стрелу у мужчины, который изредка бывает у вас в гостях. Он еще утром, когда я Жульку выгуливала, сидел у подъезда на лавочке и вертел эту стрелу в руках.

— Как он выглядел? — коченея, спросила я.

— Он был в плаще и шляпе, — с достоинством сообщила Старая Дева, гордясь тем, что она полезна.

— Пупс! — взвыла я.

Глава 26

Абсолютно естественно то, что после столь странных событий я не пошла домой, а отправилась к Тамарке. Поскольку застать Тамарку вероятней всего можно в офисе ее компании, туда я и отправилась.

Тамарка восседала в своем кабинете в сумасшедше дорогом кресле за фантастически дорогим столом и с кем-то трепалась по телефону — последнему чуду техники и дизайна.

Могу сказать лишь одно — ни в чем нет у Тамарки меры. Отсутствие меры приводит к потере вкуса — мысль не свежая, но точная. Точно и то, что деньги почему-то всегда попадают не в те руки. Плоды капитализма.

— Слава богу, ты жива, — обрадовалась Тамарка, увидев меня.

— А что со мной должно сделаться? — насторожилась я.

— Послушай своего сына, — сказала Тамарка, протягивая мне трубку параллельного телефона и повторяя свой вопрос:

— Не поняла, что делает твой папа?

Я приложила трубку к уху и услышала жизнерадостный Санькин голосок.

— Папа вешает маму, — сообщал мой сын.

Мне, как и Тамарке, сделалось не по себе.

— А куда он ее вешает? — спросила Тамарка.

— На стенку, — со знанием дела пояснил Санька.

— А мама твоя оттуда не упадет?

— Не-а, папа взял толстую веревку.

Тамарка с осуждением уставилась на меня и, прикрыв трубку рукой, зловеще прошептала:

— В твоем доме происходят страшные вещи.

Я пребывала в такой растерянности, что ответить ничего не могла.

— Если папа вешает маму, то что же делает баба Рая? — поинтересовалась у Саньки Тамарка.

— Баба Рая радуется, и я вместе с ней, — бодро сообщил мой сын.

Я хлопнула себя по лбу и завопила:

— Речь идет о моем портрете! Они вешают его!

О, горе! Я побежала!

— Постой-постой, сумасшедшая, — выскакивая из кресла, вцепилась в меня Тамарка. — Зачем приходила-то, расскажи!

— Потом, — вырываясь, закричала я. — Потом!

Женька вешает картину, надо ему срочно помешать!

Тамарка схватила меня за шкирку и, пользуясь тем, что намного сильней, усадила в свое дорогое кресло.

— Мама, ты невозможная! — возмутилась она. — Прибегаешь, тут же убегаешь, ничего не объяснив.

А как же я? Обо мне ты подумала?

— При чем здесь ты?

— Я с ума от любопытства сойду. Что случилось?

Почему нельзя вешать картину?

— Будто не знаешь, черт возьми! — рассердилась я, выскакивая из кресла. — Зачем ее вешать, когда она все равно упадет?

— Да почему же она упадет, если она уже падала? — спросила Тамарка, грубо возвращая меня в кресло. — Сиди! Говорю тебе, сиди!

— Не могу сидеть, когда там меня вешают!

— Мама, ты невозможная! — топнула ногой Тамарка. — Скажешь ты, в чем дело, или нет?

— Скажу, — успокоила ее я. — Скажу, только прекрати меня турзучить. И вообще, отойди.

— Я отойду, а ты сбежишь.

— Не сбегу, — пообещала я, не собираясь выполнять обещания.

Однако Тамарку не проведешь. Она отошла от меня, но не к столу, а к двери, таким образом перекрыв мне путь отступления.

— Так в чем дело. Мама? — спросила она. — Что ты так волнуешься? Стрела уже была, картина падала, так в чем же дело?

— В том и дело, что стрела — не та и не та картина.

Пупс приходил не за тем, чтобы картину уронить, а за стрелой. Он украл ее и вот буквально только что, перед моим к тебе приходом, выстрелил в меня.

Я вытащила из сумки стрелу и показала ее Тамарке.

Тамарка безгранично удивилась и спросила:

— А как же та стрела, которая в косяке?

— Стрелу в косяк воткнул Евгений.

— А картина?

— Картину сбил мой шаловливый Санька. А вот эта, — я потрясла стрелой, — настоящая. Пупс только что пустил ее в меня.

— А разве Пупс умеет стрелять?

— Еще как умеет, — заверила я. — Сегодня мне демонстрировал. У него и арбалет есть.

Сообщением моим Тамарка была оглушена.

— Вот тебе и Пупс! — только и сказала она.

— Точно так же выразила свое отношение к этому событию и я. Теперь ты понимаешь, что я должна быть дома, а не здесь.

— Не понимаю, — возмутилась Тамарка. — Мама, ты невозможная! Зачем тебе бежать домой сегодня, если картина будет падать только завтра?

— Ты права, — успокаиваясь, согласилась я. — Если из арбалета в меня стреляли сегодня, значит, картина на следующий день упадет.

— И знаешь что, — сказала Тамарка, — дай-ка мне стрелу. Что-то я тебе не доверяю, слишком часто воруют ее у тебя. А я так эту стрелу спрячу, что днем с огнем не найдут. Тебе же все равно, тебе это уже не грозит, а мне еще предстоят испытания.

— Послезавтра, — напомнила я, протягивая Тамарке стрелу.

— Вот именно, — вздохнула она, укладывая стрелу в ящик стола. — Посмотрим, что Пупс будет делать, если не будет у него этого инструмента.

— И посмотрим, что он будет делать, если не будет в моем доме ни одной картины. Все со стен сниму, даже ковер в Санькиной комнате.

— Давно пора, это мещанство, — заметила Тамарка.

— Вы прямо сговорились с Женькой, — возмутилась я. — Все вам мещанство, а ребенку холодно без ковра. Стена там ледяная.

— Но сейчас же не зима.

— Потому и иду на то, чтобы снять ковер, если вообще это поможет. Вон, у Юльки не было картин, так Пупс нашел выход: прислал мазню, да еще и сказал, что от меня подарок.

— Значит, строго-настрого бабе Рае прикажи, чтобы не принимала никаких подарков.

Мне стало смешно. Бабе Рае прикажи. Будто я в моем доме приказываю. Даже говорить об этом не хочу, так обидно.

— Тома, как думаешь, что с Пупсом? — спросила я. — Он совсем с ума сошел. Даже фингал набил Розе и вазу грохнул хрустальную.

Тамарка неожиданно психанула.

— Мама, ты невозможная! — закричала она. — Я седьмая жертва. Пупс, с риском попасть в голову, пробивает уже седьмую шляпку, время от времени постреливает в людей из арбалета, потом громит дорогие картины, а ты переживаешь за фингал Розы. Будто большего горя у нас нет, чем ее хрустальная ваза.

Ну как тут не обидеться?

— Я сказала тебе для информации, если не хочешь слушать, так я пошла. Не знаю, о чем еще нам разговаривать тогда.

— Действительно, кроме Пупса, не о чем. Ты квартиру ребенку покупать собираешься? — уже деловито поинтересовалась Тамарка. — Бери, пока дешево. Тося уже взяла. Я трехкомнатную тебе устрою по цене двухкомнатной. Или четырехкомнатную по цене трехкомнатной, но с небольшой доплатой.

Никаких нервов не хватит на эту Тамарку. Нашла о чем разговор затевать.

— Как могу я предаваться размышлениям о квартире, когда у нас происходят такие дела? — закричала я. — Ты действительно думаешь, что я сейчас отключусь от Пупса и начну покупать у тебя квартиру, да еще и в Питере, да еще и Саньке, которому до женитьбы двадцать лет как минимум. Раньше я не позволю.

— А почему бы не купить, если дешево? — изумилась Тамарка.

— Ты настоящая капиталистка! Уже нет в тебе души!

У человека, у друга твоего, беда, а ты только и думаешь, как бы на мне понаживаться!

— Да я помочь тебе хочу.

— Силой? Ты же буквально с пытками доброе дело творишь. Сколько можно истязать меня этой квартирой? Не куплю я ее, не куплю! Даже даром не возьму, если давать будешь!

— Это вряд ли, — туманно откликнулась Тамарка, до сих пор не знаю, что она имела в виду.

Выяснять времени не было, зазвонил мой мобильный.

— Все, не знаю, что с ним делать, — разрыдалась в трубку Роза.

— Что случилось? — испугалась я. — Снова Пупс?

— А то кто же?

Господи, когда он только все успевает? Лежал же в обмороке, так нет же, вскочил и давай с арбалетом по городу нарезать.

— Роза, что у вас произошло, когда я ушла?

— Когда ты ушла, — ответила Роза, — Пупс пришел в себя и собирался обедать, но ему позвонили. Он быстро оделся и ушел.

— И сумку спортивную с собой взял, — на всякий случай уточнила я.

Роза оторопела:

— Какую сумку?

— Большую спортивную сумку, — напомнила я.

— Да нет у него большой спортивной сумки! — закричала Роза. — Нет никакой, да и что прикажешь ему с этой сумкой делать? Пупс и спорт несовместимы. Его же со стадиона ветром сдувает.

Теперь уже оторопела и я:

— Да ну? А я видела его с большой спортивной сумкой. А в сумке лежал…

— Арбалет, — перебивая меня, закончила фразу Роза. — В сумке лежал арбалет.

— Ничего не понимаю, — сказала я Тамарке.

— А что там? Что? — оживилась она.

— Да черт-те что, — ответила я ей и обратилась к Розе. — Роза, — возмутилась я, — у тебя не поехала крыша вместе с Пупсом?

— Почему ты спрашиваешь? — обиделась Роза.

— Да потому, что понять тебя не могу: то есть у Пупса сумка, то нет.

— В том-то и дело, что нет, а как ушел он, так сразу появилась. А в сумке арбалет.

— Правильно, — подтвердила я. — В сумке арбалет, а ту стрелу, которую ты жевала, Пупс уже выпустил в меня. Он все время ее ворует, но теперь не украдет, теперь я отдала ее Тамарке. Ты же знаешь, как украсть у нашей Тамарки. Кто попробует, своего лишится.

— Сразу надо было стрелу Тамарке отдать, — похвалила меня Роза. — Кстати, ты где околачиваешься?

— У Тамарки и околачиваюсь, — призналась я.

— А я с сумкой сижу у тебя. Срочно приезжай, — крикнула Роза и отключилась.

Я растерянно посмотрела на Тамарку, которая буквально впилась в меня своим хищным взглядом.

— Так что там случилось? — сгорая от любопытства, спросила она.

— Сама не поняла, но Роза сидит у меня, — ответила я. — Надо ехать.

— Поезжай, — согласилась Тамарка. — Жаль, я не могу поехать с тобой, но я тебе потом позвоню. Держи меня в курсе.

* * *

Зареванная Роза сидела одна в гостиной. У ног ее стояла та самая сумка, которую я видела у Пупса и даже сама держала в руках.

— Только что звонил, ничтожество, — всхлипывая, сказала Роза. — Я ему сообщила, что фиг он теперь стрелу украдет. Пусть попробует украсть у Тамарки.

— Правильно, пусть попробует, — согласилась я. — А реветь-то зачем?

Роза полезла в сумку.

— Это что? — спросила Роза, доставая из сумки арбалет и потрясая им.

— Судя по всему, арбалет, — проявила эрудицию я. — Тот самый арбалет, из которого часа полтора назад твой Пупс в меня стрелял.

Глава 27

— Я уже ничему не удивляюсь, — до обидного будничным тоном сказала Роза. — Только и мечтаю довести Пупса до врача, но все же странно. Как же он стрелял в тебя? Он же стрелять не умеет.

— Еще как умеет, — похвастала я. — Совсем недавно продемонстрировал свое искусство.

— Ты шутишь?

— Старой Девой клянусь!

Роза схватилась за голову:

— Боже! С кем я живу! Пупс! Чертов Пупс! На родную жену покушался! Нет у него ничего святого!

— Не делай преждевременных выводов, — посоветовала я. — Не все так просто. Зачем ему покушаться на тебя таким сложным способом, когда гораздо проще задушить тебя в супружеской постели. Благо, для этого у него все возможности есть, а теперь, когда вы в ссоре, есть и причины.

— И сразу всем станет ясно, что он убийца, хи-хи, — нервно хихикнула Роза.

Бедная, у нее уже, похоже, в голове тараканы завелись.

— Думаешь? — спросила я.

— Конечно. Умней из-за угла стрелу из арбалета пустить, а потом еще и в Тоську, и в Лариску с Маруськой, и в Юльку с тобой, и в Тамарку до кучи, чтобы подозрение от себя отвести.

Роза снова нервно хихикнула, и еще у нее дернулся глаз.

Бедная.

Бедная!!!

— Думаешь, Пупс все это затеял лишь для того, чтобы убить тебя? — ужаснулась я.

— Конечно, — заверила меня Роза. — И ненормальным прикинулся для этого же.

— А ненормальным прикидываться ему зачем?

Вроде не выгодно ему привлекать к себе внимание.

— Прикинулся на тот случай, если все же разоблачат, тогда сразу будет доказывать, что он невменяем.

И, клянусь, у него это получится! — Роза с ненавистью пнула сумку с арбалетом.

В комнату вбежал Санька.

— Мама, баба Рая спрашивает: кормить тетю Розу или она так отчалит?

Роза — какая умница, все понимает — сквозь слезы улыбнулась и сказала:

— Передай бабе Рае, что мне не до еды, я сейчас домой пойду.

Санька тут же стартовал на кухню, доставлять бабе Рае радостную весть. Думаю, она еще не настолько оклемалась, чтобы принимать гостей.

— Черт, — укоряя себя, прошептала Роза, — с этим Пупсом даже шоколадку ребенку забыла купить.

— Обойдется без шоколадки, — смело решила за Саньку я и тут же вернулась к Пупсу. — Слушай, не могу поверить в то, что Пупс способен затеять убийство. Слишком не похоже на него. Тем более если ты утверждаешь, что он притворяется. Разве может притворяться твой Пупс?

— Конечно, притворяется, — заверила меня Роза. — Прикидывается дурачком. Сначала я тоже думала, что крыша у него подъезжает, а сегодня проанализировала все и решила, что притворяется, но к врачу бы его повела, будь у меня случай.

— А если притворяется, тогда я и вовсе поверить не могу. Пупс, наш Пупс. Он такой утонченный, песни абстрактные поет о любви шнурка к туфельке… Нет, не мог такой стрелять из арбалета.

— Сама же говоришь, что стрелял.

Во мне шла жуткая борьба, я совсем запуталась, да так и не распутываясь, сказала:

— Надо Пупса дома посадить и не выпускать, тогда все выяснится.

Роза, она такая целомудренная, ну не могла я ей правду сказать — не перенесет она этого.

— Как я могу Пупса дома посадить? — удивилась Роза. — Разве он послушает меня?

В комнату опять вбежал Санька и сообщил:

— Баба Рая уже зовет.

— Зачем зовет? — спросила я и тут же от Саньки отключилась, бросив ему:

— Подожди, сынок. Пупс тебя, конечно же, не послушает, — обратилась я уже к Розе, — а друга вашего послушает, ну этого, как его, забыла, черт, ну проктолога.

— Баркасова? — подсказала Роза.

— Мама, а кто это — проктолог? — тут же пожелал знать Санька.

— Я не знаю, — отмахнулась я, не желая посвящать сына в правду жизни.

— А кто знает? — спросил он.

— Тетя Роза, — предательски перевела стрелки я.

Санька тут же адресовал свой вопрос Розе, Роза, хитрая, изящно выкрутилась.

— Это доктор, — сказала она.

— А какой доктор? — не унимался Санька.

— Это только баба Рая знает, — на свою голову ляпнула я, но Санька тут же замолчал и больше не мешал нашей беседе.

— И что может сделать Баркасов? — спросила Роза. — Как он Пупса удержит?

— Баркасов может заманить Пупса на рыбалку.

Представляешь, с ночевкой на три дня.

— Точно, — обрадовалась Роза. — Даже не на три дня, а на неделю — у Пупса отгулов полно. Все, иду к Баркасову. Он кого хочешь на рыбалку сблатует.

У него свой катер — Пупс не устоит.

Роза подхватила сумку и устремилась в прихожую.

Я и Санька за ней.

— А как же пирог? — спросил Санька. — Баба Рая всех звала.

В прихожую вышел Евгений и, увидев, что Роза собирается уходить, возмутился.

— Что это за безобразие? — в шутку грозно спросил он. — Там яблочный пирог стынет!

Роза беспомощно посмотрела на меня, но я, вспомнив, что у нее безобразно стройная фигура, присоединилась к домогательствам мужа.

— Не дури, — сказала я, — поешь пирога. Баркасов не денется никуда.

— Я же на диете, — мямлила Роза. — Какого пирога?

— Яблочного пирога ты должна отведать, — безапелляционно заявила я. — У бабы Раи он непередаваемо хорош.

Роза пыталась еще возражать, но Евгений уже забрал из ее рук сумку, поставил ее на пол и, подталкивая Розу к кухне, скомандовал:

— Марш за стол.

Розе ничего другого не оставалось, как подчиниться.

А на кухне баба Рая уже доставала из холодильника принесенную Тамаркой бутылку, которую они, к огромному моему удивлению, не до конца приговорили.

Чуть-чуть осталось на донышке. Ну не осилили — бывает.

Увидев бутылку, мы с Евгением брезгливо поморщились, а баба Рая пояснила:

— Опохмелиться мне жа ж надо, вот Роза как раз и поддержит кумпанию.

Роза не возражала, и ее легко понять после таких неприятностей.

Баба Рая быстренько разлила водку по рюмкам — себе и Розе — и сказала тост:

— Ну, за здоровие тяпнем, которого совсем уже жа ж и не осталася.

Розе тост подходил, и они тяпнули. После этого все принялись за пирог. Евгений, Санька, баба Рая и даже Роза ели пирог традиционным образом, я же, для сохранения фигуры, только глазами.

С годами, скажу я вам, сохранять эту фигуру все труднее и труднее. Иной раз ловлю себя на мысли, что за столом мне уже просто нечего делать — сижу и глазею, как едят другие, а лишние килограммы все равно откуда-то наплывают.

Баба Рая, запоздало опохмелившись, ожила, зарумянилась и даже опьянела.

— Чтой-то мы все молчим, — удивилась она, хотя рот ее не закрывался ни на секунду.

Выпив (даже самую малость), она становилась потрясающе говорливой.

— А ты что сопишь, ребенок, — обратилась баба Рая к моему Саньке. — Рот пирогом занят?

Зря она его, глупого, тронула. Санька, чтобы доказать бабе Рае, что не весь пирогом занят рот, возьми да и спроси:

— Баба Рая, а что такое проктолог?

А запьяневшая баба Рая возьми да ответь. Радостно хлопнув в ладоши и подмигивая Розе, она всем присутствующим сообщила:

— Проктолог — это гомиков гинеколог!

Откуда она только знает такое?

Роза схватилась за голову, я за сердце, Евгений за Саньку и утащил его в Красную комнату — молодец, нечего ребенку с пьяной бабой Раей общаться. Она и трезвая-то полна нецензурных мыслей…

Санька так хорошо, так чудесно со взрослыми за столом сидел и бесконтрольно трескал яблочный пирог за обе щеки…

Понятное дело, он в Красную комнату идти не захотел и дал такого рева, что пришлось закрыть дверь в кухню.

— Ничего, — успокоила нас с Розой баба Рая, — поореть-поореть, да и умолкнет. Еще по одной? — обратилась она к Розе и в качестве веского аргумента добавила:

— Допить нада.

— Ну, раз надо, так надо, — смирилась Роза.

Баба Рая шустренько вылила в рюмки остатки водки и повторила тост:

— Ну, за здоровие тяпнем, которого совсем уже жа ж и не осталася.

Как только они тяпнули, зазвонил Розин мобильный.

— Это Пупс! — обрадовалась Роза.

Глупая, она ему еще радуется.

Баба Рая мгновенно сделала стойку, я, впрочем, тоже. Было очень интересно, о чем пойдет у Розы с Пупсом разговор.

— Я у Сони, — по привычке доложила Роза.

Пупс, видимо, в резкой форме выражал недоумение, потому что Роза разъярилась.

— Чья бы мычала, — возмутилась она и тут же пригрозила:

— Ничего, дома поговорим. Ах, сумка! Сумка здесь, со мной. И то, что в ней лежит, тоже здесь. Где?

У Сони в прихожей. Что? Ах ты ничтожество! Сказала бы я тебе, да людно здесь. Ничего, скоро приду и скажу. Потерпи.

Роза, тяжело вздымаясь грудью, отключила телефон, положила его в карман и сказала:

— Баба Рая, наливай.

— Дак нечего, — развела руками баба Рая и с упреком посмотрела на меня.

— Можно Женьку послать, — неуверенно пробормотала я. — Женя!

В кухню вошел Евгений. Роза увидела его и застеснялась.

— Нет-нет, не надо, — поспешно сказала она. — Это я так, с горя. Да и времени пьянствовать нет.

К Баркасову еще надо успеть.

— О чем разговор? — удивился Евгений. — Я быстро — одна нога здесь, другая там.

— Нет-нет, — испугалась Роза. — Правда, ребята, я пойду.

И вдруг она изменилась в лице да как закричит:

— Вот же сволочь! Еще и с претензиями! Испортил-таки настроение мне!

— Можно подумать, оно у тебя было, — заметила я. — Теперь он хронически всем настроение портит.

— Представляешь, сумку бросился искать, — не удержалась от душевных излияний Роза. — Мало кровушки попил! Я покажу ему сумку! Срочно понадобилась ему она…

Из прихожей донесся звонок.

— Жень, открой, — попросила я.

— Один момент. — Евгений пошел открывать входную дверь.

Роза продолжила повесть о Пупсе.

— Сумку он захотел! — с новой силой возмутилась она. — Еще кого-то, значит, собрался укокошить!

— Да он же не укокошил еще никого, — напомнила я. — Так, балуется.

— Добалуется, — пообещала Роза.

Баба Рая сидела-сидела, слушала-слушала, да в разговор и встряла.

— А зря Женьке-то не дали сходить, — с большим осуждением сказала она. — Ведь жа ж, хотел сходить парень, дак не дали.

— Баба Рая, хватит! — возмутилась я. — Угомонитесь. Так можно и здоровье подорвать.

— Дак я жа ж опохмелиться, — пояснила баба Рая.

— Вот так опохмеляются-опохмеляются, а потом алкоголиками становятся, как мой Пупс, — многозначительно заметила Роза.

— Дак я жа ж пью редко, — удивилась баба Рая. — Вот и Сонька скажеть.

— Редко, но метко, — засвидетельствовала я. — В пьянку баба Рая как нож в масло входит, а вот выходит очень тяжело.

В прихожей хлопнула входная дверь, и почти сразу же раздался телефонный звонок. Озадаченный Евгений заглянул в кухню и сказал:

— Сонь, возьми трубочку.

— Кто? — спросила я.

— Тамарка.

Я взяла трубку.

— Мама, стрела пропала! — закричала Тамарка.

— Как пропала стрела? — возмутилась я и Тамарку передразнила:

— Что-то я тебе не доверяю, слишком часто воруют ее у тебя.

— Мама, не занудствуй. У меня горе, а ты радуешься. Это скверно.

— Нечего было стрелу у меня отбирать. Ты хорошо искала? Помнишь, куда положила ее?

— Помню, в стол, — буркнула Тамарка.

— Вот там и смотри.

— Да сколько можно смотреть? И смысла нет, когда я точно знаю, кто взял стрелу.

— Кто? — спросила я и, затаив дыхание, приготовилась к сенсации.

Тамарка вздохнула и горестно сообщила:

— Пупс.

Я столько за последние дни удивлялась, что казалось бы, ну все, закончилось мое удивление, нет его больше. И все же еще немного нашлось, даже не немного, потому что на этот раз я удивилась сильно.

— Опять этот вездесущий Пупс? — изумилась я. — Как он мог взять стрелу?

— Он после твоего ухода ко мне по одному вопросу зашел, — призналась Тамарка, — а когда вышел, то стрелы на столе не оказалось, но я кинулась за ним уже поздно. Времени достаточно прошло.

— Как это — на столе не оказалось? — опешила я. — Стрела же в ящике стола была.

А Тамарка мне в ответ с явным чувством вины:

— Правильно, но когда ты ушла, я ее оттуда достала, ну, хотела получше рассмотреть, и в этот момент Пупс со своим вопросом пришел. Короче, я увлеклась и забыла про стрелу, а когда вспомнила — ее уж и нет.

— Как это «нет»? Даже слушать такое не желаю, — возмутилась я. — Какое самомнение. Отобрала у меня стрелу. Что говорила-то? — И я опять передразнила Тамарку:

— Так спрячу эту стрелу, что днем с огнем не найдут. Вот нашли, прямо на столе. Ты бы еще Пупсу в карман положила ее, растяпа. Ладно, у меня как раз сидит Роза…

Я прикрыла трубку рукой и шепотом спросила у Розы:

— Про арбалет можно Тамарке скажу?

— Говори, — махнула рукой Роза.

— Так вот, — продолжила я, — у меня сидит Роза, сумку у Пупса с арбалетом нашла, я видела своими глазами. Пока я домой ехала, Пупс ей звонил, а она ему разболтала, что стрела у тебя.

— Господи, языки у вас хуже помела! — рассердилась Тамарка.

— Не нервничай, — успокоила я. — Найдется стрела. Скажу Розе, чтобы она стрелу у Пупса поискала. Он уже, вижу, и не прячется, раз сумку домой приволок.

— Домой приволок? Не может быть! — ужаснулась Тамарка.

— Главное, как обнаглел этот Пупс, — пожаловалась я. — На меня покушаться шел и прямо на моих глазах арбалет испытал, а после покушения спокойненько сумку отнес домой.

— Странное поведение, — согласилась Тамарка.

— Вот и я так считаю. Создается впечатление, что Пупс не просто дурит, но и старательно привлекает к этому наше внимание. Все сделал, чтобы мы изобличили его.

Роза дернула меня за рукав и прошептала:

— Закругляйтесь, да меня провожай, а то к Баркасову не успею.

Я наспех попрощалась с Тамаркой и отправилась провожать Розу.

В прихожей обнаружилось, что сумки нет.

— Да куда же она делась? — удивилась я и закричала:

— Жень! Жень, ты сумку не убирал?

Евгений вышел из Санькиной комнаты и спокойно сказал:

— Ее Пупс только что унес.

Глава 28

Это был шок.

Настоящий шок.

Пупс забрал свою сумку, а Евгений отдал ее.

Стыдно сказать, как долго и я и Роза хватали ртом воздух, не в силах Евгению объяснить, кто он есть после этого. Огромное желание зачастую лишает простейшей возможности — кто был мужчиной, тот парадокс этот поймет. И у женщин частенько происходит такое, но в противоположной плоскости. Со мной и Розой произошло, поэтому, страстно желая с Евгением поговорить, мы очень долго — секунд десять — сделать этого не могли.

— Ты отдал Пупсу сумку?! — наконец завопила я. — Отдал Пупсу сумку?!

— Как ты мог?! — тут же присоединилась ко мне Роза. — Как ты мог?

Евгений выглядел озадаченно и напуганно — он уже понял, что сделал что-то не то, но что именно не то и насколько тяжел проступок, осознать еще не успел и очень старался сделать это поскорей, пока не полетели в него тяжелые предметы.

Бедный Евгений усиленно чесал в затылке, но объяснить ему, какой он шляпа, было некому. И я и Роза были заняты нашим общим горем.

— Ты отдал Пупсу сумку?! — кричала я. — Отдал Пупсу сумку?!

Меня заклинило — слишком велико было потрясение.

— Как ты мог?! — речитативом вторила мне Роза. — Как ты мог?!

Ее заклинило тоже. Так продолжалось довольно долго.

Первым не выдержал Евгений — сам виноват. Он не вынес анонимности своей вины и гаркнул:

— Что за паника?! Что я сделал такого?!

Мы с Розой хором завопили:

— Ты отдал Пупсу спортивную сумку!!!

— Да, отдал Витьке его же сумку, так что за базар-вокзал? — возмутился Евгений. — Почему из всего надо шум поднимать? Что вы за народ такой, женщины, — одни эмоции.

Руки мои сами воткнулись в бока.

— Ха! — возмутилась я. — Ты слышала, Роза, он же еще нам и лекции читает! Отдал чужую сумку, болван, еще и лекции читает.

Мой Евгений — не Пупс, он еще не привык к тому, что его время от времени можно называть болваном, ну не адаптировался к семейному счастью человек.

Стаж не тот, это его и подвело — запсиховал, из берегов выходить начал.

— Ты что! — зарычал он на меня, играя желваками и покрываясь красными пятнами. — Так можно и…

Я терпеливый, но… Ты себе не смей!.. Да еще в присутствии!.. — и он кивнул на Розу.

Я сделала вид, что ничего не поняла, по-прежнему наступая и демонстрируя пароксизм возмущения. Роза же прекрасно все осознала и бросилась Евгения успокаивать.

— Это все Пупс, ничтожество, — заскулила она. — Всех перессорил. Я пашу на него с утра до вечера, как рикша впрягаюсь в хозяйственную сумку и волоку ее с рынка прямо к нему на стол. Ах, мой Пупсик, ах ему надо этого, ах, ему надо того! А он что делает? Ничтожество! Падая с ног, бегает по городу, занимает «чирики» и тут же пропивает их!

— Если бы только «чирики», — вставила я, вспомнив откровения Ларисы.

— И допился, — кивнув, мол, согласна, продолжила Роза. — В уголовника уже превратился. Руку поднял на жену. Фингал видишь?

Евгений уже забыл о своем бескрайнем возмущений и поджал хвост. Он запаниковал так, словно был автором этого фингала.

Роза — мудрейшая женщина — атаковала умело.

— Я, как рикша, — зарядила она, — таскаю этого подлого Пупса на себе, всю жизнь таскаю, а в благодарность получаю фингалы одни. А теперь еще и эта сумка. Притащил домой сумку с арбалетом.

— Может, он спортом заняться решил? — неуверенно промямлил Евгений.

Руки мои, как по команде, снова уперлись в бока.

— На хрена ж ты сумку Пупсу отдал? — опять наступая, завопила я. — Вещдок отдал!

— Какой вещдок? — отступал сломленный Розой Евгений. — Алее нихт ферштейн. Сами же про сумку говорили, я и отдал.

— Кто говорил? — возмутилась я.

— Ну Роза по телефону с Пупсом разговаривала, я и понял, что Пупсу сумка срочно нужна. Он тут же и прибежал.

— А кто тебе сказал, что сумку отдавать надо? — психуя и страдая, вопила я.

— Да Пупс и сказал, — проникаясь моим настроением, завопил и Евгений, — А почему ты не позвал нас с Розой, балда?

— Пупс не захотел, — снова покрываясь красными пятнами, закричал Евгений. — Он сказал, что спешит, схватил сумку и убежал. Как я мог не отдать мужику его же сумку? Я что, должен был его за руку держать и звать Розу? Он четко сказал, что Розу видеть не хочет.

А сумка его, Роза конкретно это подтвердила. Так за что вы спускаете собак?

Роза прозрела и с удивлением уставилась на меня.

— Он что, не знает? — растерянно спросила она. — Жень, ты что, не знаешь?

— Чего я не знаю? — насторожился Евгений.

— Про Пупса ничего не знаешь? — почему-то перешла на шепот Роза.

— Женька не терпит сплетен, — на всякий случай пояснила я. — Даже слышать о них не хочет. Лучше ему не говори — все равно не поверит.

— Да чему я не поверю?! — излишне эмоционально воскликнул Евгений, которому стало казаться, что его здесь действительно держат за болвана.

— Сумку отдал — и успокойся, — миролюбиво ответила я, — выполнил свой мужской долг — и иди к телевизору, а мы с Розой теперь разберемся сами.

Евгений почесал в затылке и нехотя ушел, а я зашипела на Розу:

— Ты что? Решила ему про все покушения разом вывалить? Хочешь и его заразить? Запомни, он шляп не носит, терпеть их не может. Во что тогда Пупс, по-твоему, промахиваться будет?

— Ты права, — согласилась Роза. — Ему лучше не знать.

— Еще как права. Чем меньше он будет знать, тем будет лучше. Удивляюсь, как угораздило тебя такие вопросы при нем поднимать. Если бы не я, уже проболталась бы.

— Но, согласись, как-то странно, что все давно знают и сходят с ума, а Женька даже ни о чем не подозревает, — оправдывалась Роза. — Мы же обсуждали при нем ту стрелу, которая в Тосю едва не угодила.

— Он от этих дел страшно далек, — пояснила я. — Женька живет своей тревожной жизнью, которая лично меня, как исследователя, очень занимает. Ты знаешь, к примеру, что сейчас грядет великое событие: какой-то чемпионат по футболу?

— Мне не до пустяков, — отмахнулась Роза.

— Вот видишь, а Женька этим очень поглощен. Вечерами рисует разные схемы, какая команда против какой, кто куда выйдет, в какой финал, полуфинал или четверть финала.

— Чего-чего? — удивилась Роза.

— У него там свои схемы: четверть, полуфинал и полный финал. Полный финал — это все. В доме то праздник, то траур. Тебе кажется, что все это не имеет смысла, а у него там жуткие разыгрываются трагедии.

Он весь на нервах порой, а ты про какую-то сумку с арбалетом ему талдычишь. Для него такие проблемы дальше, чем созвездие Дракона.

— Ясно, — кивнула Роза. — Лучше я к проктологу пойду. Уже без сумки, а жаль, хотела ему показать. Интересно, что сказал бы Баркасов.

— Пускай приложит все силы, чтобы Пупса на рыбалке подольше подержать. Посмотрим, прекратятся ли тогда покушения.

— Да-да, пойду, — сказала Роза и взялась за ручку двери. — Слушай, — вдруг вспомнила она. — Я же совсем забыла. Надо что-то делать с Марусей.

— А что с Марусей? — насторожилась я, чувствуя некоторую вину за то, что до сих пор не наладила связи с компьютерщицей — счастливой соперницей Маруси.

Лично я, зная Ивана Федоровича, не могла допустить, что компьютерщица может быть долго счастливой, но Маруся-то вбила себе в голову, что это так.

— Маруся совсем плоха, — делая страдальческое лицо, сообщила Роза. — Крепко достал ее этот Ваня.

Она слишком запила.

— Мы все уже с ней слишком запили, — посетовала я. — Даже я пристрастилась, а ведь ты знаешь, что у меня патологическое отвращение к алкоголю.

— Знаю, но не верю, — бросила Роза. — А у Маруси вот-вот начнется депрессия. У нее уже патологическое отвращение к жизни.

Я заволновалась. За этим Пупсом забросила Марусю — дня два не видела ее и даже не звонила. Во мне возникла острая потребность выпроводить поскорей Розу и узнать, что случилось с Марусей, из ее же уст.

Однако Роза уже забыла, что спешила к проктологу.

Она отпустила дверную ручку и настроилась на длительную беседу.

— Знаешь, до чего дошла Маруся? — спросила она.

— До чего? — испугалась я, не предчувствуя ничего хорошего.

— Она уже Интернетом хочет овладеть.

— Зачем это ей?

— Говорит — чтобы ни от кого не зависеть. Каждый день звонит мне.

— А ты что, уже овладела?

Роза сделала огромные глаза.

— Ты же знаешь, куда я с утра до вечера смотрю, — раздражаясь, сказала она.

— Не будем конкретизировать, — испуганно отыскивая глазами Саньку, воскликнула я.

Саньки, к счастью, поблизости не оказалось.

— Слава богу, мне не до Интернета, — продолжила Роза, — а вот Маруся хочет им овладеть. Ну, не им, а Ваней, конечно, но через Интернет. Каждый день мучает Пупса. Сначала просила, чтобы он достал адрес, теперь просит, чтобы он давал ей уроки. Даже компьютер собирается купить.

Я одобрила эту идею:

— Пускай покупает — буду с Марусей общаться через Интернет.

— Это тоже борьба с пьянством, — съязвила Роза.

— Иди ты к проктологу, — шутливо напомнила я. — Уже хочу позвонить Марусе.

Роза опять взялась за ручку двери.

— Да, пойду, — сказала она. — Так мы не решили, что делать с Марусей?

— Позвоню и вместе с ней решу.

— Будь с ней поласковей, — посоветовала Роза.

Я обиделась:

— Хочешь сказать, что я грубая?

— Ни в коем случае, — испугалась Роза. — Ты не грубая, ты прямолинейная, но тот, кто тебя не знает, может эту прямолинейность за грубость принять.

— Маруся знает меня достаточно, — напомнила я. — Иди к проктологу, а я иду звонить Марусе.

— Да, правильно.

Роза приоткрыла дверь, сделала решительный шаг на лестничную площадку, но внезапно затормозила и, волнуясь, сказала:

— И все же будь с Марусей понежней. Она одна, у нее тяжелый период, это я тебе как гинеколог говорю.

— Хорошо, буду, — пообещала я.

— Ну все, я пошла.

— Да-да, конечно, иди…

Я послала Розу к проктологу и сразу же позвонила Марусе.

— Что ты делаешь? — спросила я.

— Ухожу из жизни, — печально сообщила Маруся.

Глава 29

Маруся уходит из жизни!

А как же все мы! Как мы будем без нее?!

— Маруся! — закричала я. — Сейчас не время для шуток! Период не тот. Пупс и все такое, шляпки опять же эти, стрелы, картины.

— Я ухожу из жизни, — рыдающе сообщила Маруся, — и мне на все наплевать.

— Опять напилась? — спросила я, про себя отмечая, что если и напилась, то совсем несильно, поскольку пьяная Маруся обычно любит жизнь.

— Я напилась? Как не стыдно тебе? — укорила меня Маруся. — Это вы там пьете беспробудно, а я тут одна из жизни ухожу.

— Я не пила, — оправдалась я. — Это Тамарка пила с бабой Раей.

— А со мной баба Рая не пьет, — пожаловалась Маруся и сразу же сделала не правильный вывод:

— Значит, правильно я из жизни ухожу.

— Маруся, баба Рая с тобой не пьет, потому что ты слишком бурно ей радуешься, а у нее кости слабые, вот она и боится.

Услышав это, Маруся и вовсе запечалилась.

— Я всем радуюсь, — сказала она, — и все меня боятся, особенно мужчины. Один Ваня меня не боялся, он прямо всю меня любил. Мне не страшно уходить из жизни — у меня была любовь, а не та циничность, не та пошлость, что у вас с Астровым.

Опа! Вот и донежничалась, послушалась Розу как гинеколога. И после этого еще будут мне говорить, что это я грубая.

— А что у меня с Астровым? — насторожилась я.

— Сказала же тебе уже, — заявила Маруся. — Не приведи господи, что там у вас.

— Ты можешь выражаться ясней?

— Ясней цензура не позволяет.

— А в чем, собственно, дело? — зверея, спросила я. — Чем тебе мой Астров не нравится?

— Астров мне нравится, я про отношения говорила. Прямо вся сгораю со стыда за вас. И еще ты прямо вся берешься воспитывать чужого ребенка. Покойная Нелли в гробу переворачивается, наблюдая за тем, как ты уродуешь ее сына. Да что там Нелли, мне прямо всей Саньку жалко.

Вот это Маруся дает! Жаль, что она далеко. Нет, поспешила я с Интернетом. С Марусей надо общаться только живьем и только с дубиной в руках.

— А чем я плохо воспитываю Саньку? — с трудом сдерживая слезы, спросила я. — Сказки ему каждый вечер читаю. С Астровым и читаем. Между прочим, по ролям. Тебе вот читали по ролям сказки?

— Разве из меня что-то хорошее получилось, что ты взялась равняться на меня? — вопросом ответила Маруся.

И на том спасибо, во всяком случае, самокритично.

— Целые спектакли с Астровым Саньке перед сном устраиваем, — продолжила я. — Санька так ржет…

— Вот именно, что ржет, — прервала меня Маруся. — Чем ты кормишь его? Одним овсом. Потому и ржет уже, как конь, ребенок. Я же видела, каждый день на завтрак овсянка. Так и порадуешься, что Нелли умерла. Хоть не видит, как издеваются над ее ребенком.

Слезы брызнули из моих глаз.

— Овсянка полезная, — закричала я, — ее даже эквилибристы каждый день едят для развития связок.

— Ну и не жалуйся потом, что твой Санька скачет, как эквилибрист. Тебе что, балыка дать ребенку жалко? Да колбасы копченой.

Я пришла в ужас.

— Маруся, да кто это говорит-то? Мне жалко? Да ты столько поела у меня этого балыка, что всю улицу накормить было можно — О, уже упрекаешь, — обрадовалась Маруся. — Все ждала, когда начнется, и дождалась — началось. Давай, давай, упрекай. Тебе всего жалко. Тебе и для Саньки жалко И балыка жалко. Ишь, как разнервничалась, а все почему? Да потому, что я прямо вся тебе правду сказала!

Тут уж я обезумела, потому что только сумасшедший стал бы такой разговор продолжать, а я продолжила.

— Мне жалко Саньке балыка?! — завопила я. — Нет, ну сказать такое! Это же ребенок! Он же не может, как взрослые, как ты, жрать все подряд, любую гадость.

Может, и водки прикажешь ему подавать?

— Да с такой мамой он скоро и сам догадается, — изрекла Маруся и, забыв о том, что уходит из жизни, жизнерадостно заржала, хоть и не ела овсянки.

Смех этот меня немного охладил, я взяла себя в руки и, сдерживаясь, сказала:

— Маруся, ты, по-моему, чем-то занята была, так не буду тебе мешать.

— Чем я была занята? — удивилась Маруся, явно считая, что высказала мне непростительно мало.

Был у нее приличный настрой.

— Ты из жизни собиралась уходить, — напомнила я, — так уходи и не отвлекайся на чужие проблемы.

Кто знает Марусю, тот поймет, в каком русле пошел наш разговор. Я взялась выступать не в своей весовой категории, и нахрапистая Маруся в два счета довела меня до слез. Закончилось тем, что я крикнула:

— А, иди ты! — и с рыданиями бросила телефонную трубку.

Евгений, услышав мои рыдания, даже на подвиг пошел: он оторвался от телевизора и, выскочив в прихожую, спросил:

— Что случилось?

— Ма-ару-усяя! — только и смогла сквозь душившие меня рыдания выдавить я.

Обида была нанесена смертельная и в самое мое больное место — Саньку. Как ни старалась я быть матерью родной, а, оказывается, не получилось.

— Ма-ару-усяяя! — задыхаясь от рыданий, с трудом выговорила я.

Евгений изменился в лице:

— Что, заболела?

Я отрицательно потрясла головой.

— Умерла?!

Я махнула рукой и помчалась в спальню. Евгений за мной. Я закрыла дверь и истерично крикнула:

— Отстань!

Евгений мгновенно притих, но остался стоять под дверью, уже не решаясь тревожить меня своими вопросами.

А я рыдала!

Как я рыдала!!!

Не знаю, как Маруся, но я уже уходила из жизни прямо вся. Прямо вся уходила.

Такое сказать! Так меня осудить!

Я, глупая, жила и радовалась, а, оказывается, у меня просто кошмар что с жизнью творится. Думала, что хоть с Евгением порядок, так нет же, оказывается, Астров мой сплошной цинизм и эта, как ее, пошлость. Думала, с Санькой…

Ох, с Санькой вообще все не то. Я не даю ему балыка. Маруся права, не даю балыка сыну. А он просит.

Постоянно просит. Как увидит, что жрет Маруся, так сразу же именно это и просит: балык — так балык, колбасу копченую — так колбасу копченую…

А я не даю. Не даю из лучших побуждений, печень его берегу, Роза сказала, что ребенку нельзя балыка, канцерогены там, а Санька просит. Он запомнит, что я не давала ему балыка, а потом вырастет, узнает, что я ему неродная мать, и скажет: «Теперь мне ясно, почему я не получал балыка».

Но Маруся тоже мне неродная, однако с моим балыком у нее нет проблем.

Рыдая, я упустила из вида Евгения, а он между тем уже с кем-то там разговаривал и, судя по тону, не с бабой Раей и не с Санькой.

Я прислушалась.

— Роза, не могу я ее, позвать, — смущенно отвечал Евгений.

«С Розой говорит, — догадалась я. — По телефону».

Видимо, Роза недоумевала, почему Евгений не может меня позвать.

— Да плачет она, плачет, — пояснял уже он. — Ты разве не слышала, умерла Маруся.

Я пришла в ужас. Ну, он Розе сейчас наговорит…

Выскочив из спальни, я выхватила у Евгения трубку и закричала:

— Роза, не верь, эта стерва жива.

— Да знаю, — сказала Роза, — только что с ней разговаривала. Страдает она.

— Только не советуй быть с ней понежней, — предупредила я. — Следуя твоим советам, страдаю уже и я.

Ты оказалась права, с Марусей что-то происходит, но лично мне от этого хочется быть подальше.

— Я-то права, — рассердилась Роза, — да ты не права. Маруся в ужасном состоянии, если мы ее сейчас не поддержим, то потом будем очень жалеть.

— А я уже жалею, и как раз потому, что поддержала.

В результате разругались вдрызг. Присоединяюсь к Тамарке и больше слышать о ней не желаю.

— Это черт-те что! — возмутилась Роза. — Мне что же, самой к ней ехать?

— А почему бы нет?

— Да я же на пути к Баркасову! Ты же знаешь, как долго возвращаться от него, а я уже почти приехала.

Я вся на нервах: Маруся звонит мне на мобильный, жалуется, говорит, что вот-вот из жизни уйдет…

— Пока она уходить будет, мы раньше ее управимся, — заверила я. — Уж она это нам обеспечит. Как хочешь, а я не поеду к ней. И зачем?

— Ее нельзя оставлять одну, она в жутком стрессе! — закричала Роза.

— А я? Думаешь, я не в стрессе? Слышала бы, чего она мне наговорила.

— Она из жизни уходит! — воплем отчаяния заключила Роза.

— Я тоже после разговора с ней чуть не ушла, захлебнувшись слезами.

Роза, как ни странно, удивилась.

— Ты что, и в самом деле плакала? — уже спокойно спросила она. — Значит, не преувеличил Евгений?

— Нет у него такой привычки, — отрезала я. — Он все преуменьшает: я не плакала, я исступленно рыдала.

У меня не душа, а разверзнутая рана после беседы с Марусей. Она же как с цепи сорвалась.

— Сонечка, ты не должна на нее сейчас обращать внимание, — принялась увещевать меня Роза. — У нее абулия с признаками аггравации [1] на фоне тяжелейшей агипногнозии [2], это я тебе как гинеколог говорю.

Услышав это, я взбесилась.

— Ты на меня терминами не дави, — закричала я, — термины я и сама знаю. Абстиненция [3] у нее на почве злостной гамомании [4], помноженной на истерическую изолофобию [5], с тяжелыми признаками булимии [6], отягощенной неизлечимой вербоманией [7].

— Есть немного и это, — вынуждена была признать Роза, — что картину усугубляет. К ней надо с пониманием, с теплом и лаской. Ее надо успокоить.

— Я уже поняла, что ее жутко успокаивает, когда я выслушиваю гадости, но мне-то это зачем?

— Ну хорошо, обещала не говорить, но скажу, — не выдержала Роза. — Знаешь, зачем она мне позвонила?

— Чтобы нажаловаться на меня, — без тени сомнений ответила я.

— А вот и нет, она в истерике от того, что вы поругались.

— Здесь мы похожи: я тоже в истерике, но от того, что ты заставляешь меня ехать к ней.

— Я не заставляю, я заклинаю, — явно страдая, взмолилась Роза. — Мы потеряем Марусю.

— Невелика потеря. Роза, я люблю тебя, ты знаешь, но к Марусе меня больше не тащи. Ты с ней раньше дружбу начала, вот у тебя и обязанностей больше.

— Как это раньше? — возмутилась Роза. — Вы уже год в младшую группу ходили, когда я пришла. Ты что, забыла, мы познакомились в средней.

— Да что ты врешь, — пристыдила я Розу. — Разве в средней группе на горшки ходят? Я же тебя впервые увидела сидящей на горшке. Хотя, — вспомнила я, — Маруся на горшок ходила и в средней группе, и в старшей группе, когда все нормальные дети уже давно нужду по-взрослому справляли. Она с детского садика была инфантильной, такой и осталась. Помнишь, как мы дразнили ее? Маруся-серуся. Не удивлюсь, если она и сейчас втихарцах от всех нас до сих пор ходит на горшок, несчастная дебилка.

— Поэтому поезжай к ней, успокой, да заодно и помиритесь, а я спокойно отправлюсь к Баркасову. Я вам оттуда позвоню.

— Ну, не знаю, — ответила я, не представляя, как на это дело посмотрят мои ноги.

Вряд ли они понесут меня к Марусе.

— Зато я знаю, — рассердилась Роза. — У Маруси беда, не время ругаться и втыкать друг в друга копья.

Даже фашисты были способны на перемирие. Мы решили установить дежурство, завтра буду с Марусей я, послезавтра Тося, потом Юля, Лена, Лариса…

— А начать решили с меня. Благодарю за оказанную честь. Я поеду, но, если с ней сопьюсь, лечить меня будете тоже по очереди.

Глава 30

И я поехала, а куда было деваться, раз очередь установили?

"Надеюсь, остальным достанется от Маруси не меньше, чем мне, — успокаивала себя я. — Не на мне же только пятна, у Тоси их гораздо больше, Юле тоже недостатков хватает, и у Ларисы есть что обсудить.

Даже у Розы найдется, хоть она и идеал".

В общем, по мере приближения к Марусе настроение мое улучшалось, а к ее дому подъезжала я уже в совсем хорошем настроении. Я живо представляла, что она будет высказывать, к примеру, Тосе в пароксизме своей болезни. Вот бы послушать.

«Надеюсь, Маруся запомнит, а потом расскажет мне», — успокоила себя я, утапливая кнопку звонка.

Дверь открылась мгновенно, зареванная Маруся выскочила и тут же попыталась положить свою голову на мою грудь. Это оказалось невозможно по чисто физическим причинам. Маруся мгновенно перестроилась и сделала все наоборот: мою голову прижала к своей груди и завопила:

— Я люблю тебя, старушка!

Ну инфантильная, что с нее возьмешь? Да еще и фильмов американских насмотрелась, где все герои, как идиоты, то и дело признаются друг другу в любви.

Для русского человека это дело немыслимое, последнее, если можно так выразиться, дело. Русский человек если любит, то и признаваться не надо, и без того видно. Что я, не вижу, что Маруська любит меня? По всем признакам знаю, так зачем о том орать, что и так очевидно? Американка она наша.

К любви русский человек относится очень серьезно, потому и мало о ней говорит. Думаю, оттого русский человек нерелигиозен, что очень уж сексуален, похлеще грузинов, французов и итальянцев всех, вместе взятых. Те только с виду такие крутые, хорохорятся, потому что знают — внутри пшик. А русский мужик грешен. Он даже господа всуе помянет, а любовь — никогда. Потому что с этим у него полный порядок: если что где подвернется — не упустит и без лишних слов. И женщины наши сразу все понимают, схватывают на лету. Мужик только на бабу посмотрит, а она уже все понимает и даже знает когда. Обстоятельства ее не интересуют — речь же идет о любви.

Но вернемся к Марусе. Я видела, что права Роза.

Во-первых, Маруся схуднула. Это даже стало заметно.

Во-вторых, ее тугие розовые щеки пожелтели и обвисли, но это бы еще ничего, это мне даже приятно, а вот то, что у Маруси потухли глаза, — настораживало. Не могу я видеть у Маруси таких глаз — старых и усталых.

Да, забыла главное сказать — Маруся была трезва, причем настолько, что даже без запаха перегара, чего в последний месяц с ней не бывало. Все время, бедняжка, старалась держать себя в тонусе.

— Старушка, — закатывая глаза, проревела она, — умираю.

— Что, совсем? — насторожилась я.

— А че мелочиться, — со всей серьезностью ответила Маруся. — Я прямо вся на тот свет отхожу, причем живьем. Видишь?

— Вижу, — подтвердила я. — А что же ты раньше-то молчала? Зачем до крайности себя довела?

В глазах Маруси мгновенно загорелся огонь негодования.

«Ну пускай хоть такой горит, чем никакой», — удовлетворенно подумала я, радуясь, что не зря приехала, оживила-таки нашу Марусю.

— Ты как тот еврей, — возмутилась она. — Всю дорогу жалуюсь, а ты спрашиваешь, почему я молчала.

Еще скажи, мол, знала, что тебе плохо, да не знала, что так плохо, тогда уж точно как в анекдоте будет.

— Но оно так и есть, — ответила я. — Очень жизненный анекдот. Ты всегда жалуешься, вот я и не обращала внимания. Знай я, что так тебе плохо — аж уходить собралась, — давно приняла бы меры.

Маруся мгновенно оживилась:

— Какие меры?

— Сама к Ване твоему пошла бы. Уж с ним поговорила бы по-мужски, — и для убедительности я потрясла кулаком.

— Ой, я прямо вся не могу, — дрожащим голосом призналась Маруся. — А что же мешает тебе пойти сейчас? Сходи, только зря все это. Он прямо всю меня забыл. Прямо весь равнодушен.

И Маруся угасла. Она легла на диван и закрыла глаза. И руки на груди сложила.

— Марусенька, — попросила я, — руки-то с груди убери.

— Мне так удобно, — прошелестела она слабым голоском.

— Нехорошо так лежать. Словно покойница.

— Я уже покойница и есть, — прошелестела она, а по щекам слезы катятся.

Сердце мое от жалости зашлось. Все простила Марусе, потому что душа у нее, как и сама Маруся, огромная, и туда помещается много и любви, и ненависти, и зависти, и осуждения. Не перечислишь всего.

«Что же это такое? — подумала я. — Минут десять я уже у нее сижу, а Маруся за это время всего каких-то двадцать фраз произнесла. Куда это годится?»

В безмолвии я посидела немного еще, глядя на уходящую из жизни Марусю, и решилась.

«И в самом деле уйдет, если не остановить», — забеспокоилась я и сказала:

— Все, Марусечка, я пошла.

— Посиди, старушка, — жалобно попросила она. — Что-нибудь расскажи…

«Да что же это такое происходит-то? — в отчаянии подумала я. — Когда это такое было, чтобы Маруся сама, по доброй воле давала возможность кому-то что-то рассказать, и не только давала возможность, а сама предлагала даже. Будто у нее своих слов нет, чтобы мои слушать. Нет, действительно пора Марусю спасать».

— Ты полежи здесь пока, а я пошла. — преисполняясь решимостью, сказала я. — Не волнуйся, долго одна не будешь. Розу пришлю, а сама быстренько смотаюсь к Ване, посмотрю в его наглые глаза.

Маруся мгновенно вскочила с дивана и, прижав и мои и свои руки к своей жаркой груди, взволнованно залепетала:

— Ване передай, что люблю его, что только о нем и думаю, каждый день во сне вижу…

— Может, ночь? — уточнила я.

— И ночь…

«И день и ночь спит, а Роза говорит, что у нее бессонница», — отметила я про себя.

— Передай Ване, — тем временем продолжала Маруся, — что помню каждое слово его, взгляд каждый, и стишки, что он мне написал, как молитву перед сном повторяю, и выучила наизусть…

— Передам, Марусенька, передам, — усиленно кивая, заверила я.

— Передай, что тапочки его под кроватью моей стоят, а пижама его под подушкой лежит моей…

— Передам, Марусенька, передам.

— Передай, что единственный он, что и не было других у меня…

Я опешила.

— Ну, не-ет, Маруся, это передавай сама. Кто же мне поверит? Да и возраст у тебя уже не тот, чтобы врать так рискованно. Я лучше скажу, что он первая твоя и последняя любовь. Вот в это мужчины охотно верят. Я так каждому клялась, и все были довольны.

На том и порешили.

Я пошла к Ване. Не знаю, выучила ли Маруся ту поэму Брюсова, которую Ваня, пользуясь всеобщей безграмотностью, выдает за свою, но адрес, данный Марусей, я действительно выучила наизусть.

Глава 31

Имени счастливой соперницы, этой подлой компьютерщицы, я не знала, поэтому, пользуясь жизненным опытом, придумала, как выходить из положения.

Я решила применить к ней тактику энергичного переполоха. Предварительно подготовившись, я застегнула пиджак не на те пуговицы — в результате одна пола была длинней другой, а сам пиджак превратился в сплошные волны. Воротнику моей блузки такая драпировка не понравилась, и он встал дыбом, что устраивало меня вполне. Прическу свою я изрядно растрепала, экстремально вздыбив волосы. Губную помаду съела, тушь слегка размазала, румяна к черту стерла вообще.

"Боже упаси этой мымре понравиться, — подумала я, — еще ревностью изойдет и меня к Ване не допустит.

Надо быть скромней. Этакая загнанная работой, мужем и детьми ослица, которая отсутствие времени пытается компенсировать очень дорогим костюмом, купленным в рассрочку на пять лет".

Произведя все необходимые действия, я осталась довольна. «По-моему, вышло неплохо», — подумала я, удовлетворенно глядя на то, как шарахается от меня народ.

У двери квартиры компьютерщицы я провела короткую репетицию, стараясь изобразить крайнюю сбивчивость дыхания, что, учитывая седьмой этаж и отсутствие лифта, было совсем несложно. В последний раз сделав ревизию всем своим превращениям, я похвалила себя и уверенно нажала на кнопку звонка. Нетерпеливо притопывая, приготовилась ждать.

Долго ждать не пришлось. Почти мгновенно дверь открыла высокая невзрачная блондинка, не годящаяся нашей Марусе и в подметки. Как только Ваня позарился на нее?

Я, как по команде, сделала бешеные глаза и, задыхаясь и беспорядочно заикаясь, затараторила:

— 3-здрасте, я С-суслова из отдела с-снабжения, извините, что з-задыхаюсь, но у вас лифт не работает…

Роняю сумочку, поднимаю ее, по ходу опытным взглядом проверяя, с кем имею дело — ничего баба, если и стерва, то не ярко выраженная, а умеренная: в глазах не только ожидание, удивление, любопытство, но и сочувствие. Удовлетворившись, продолжаю:

— П-простите, з-загоняли совсем, начальник ззлой как з-зараза, з-зло, естественно, с-срывает на мне, грозит вообще уволить, а п-пашу за к-копейки.

Снова роняю сумочку, неуклюже поднимаю, виноватой улыбкой извиняюсь, получаю в ответ улыбку понимания и продолжаю:

— Я к в-вам по важному делу, м-можно п-пройти, хочу уп-пасть хоть на стул, н-ноги не держат.

В последний раз роняю сумочку — для нее, думаю, будет достаточно, больше она не выдержит, начнет нервничать, а мне это ни к чему, — поднимаю сумочку, виноватым взглядом извиняюсь, в ответ получаю уже улыбку симпатии и продолжаю:

— С-семь д-домов за ч-час обежала — только в ттрех лифты работают. М-мозги совсем н-набекрень, возраст, понимаете ли, уже не т-тот. Так я п-пройду? — заключила я свою речь, делая решительное движение вперед.

— Конечно, входите, — уступая мне дорогу, отскочила в сторону компыотерщица.

На лице ее отразилась сложная гамма из удивления, любопытства и вины за неработающий лифт.

Я стремительно влетела в квартиру и, пользуясь превосходством в скорости, успела обежать ее всю до того, как опомнилась компыотерщица. Слава богу, это было нетрудно, поскольку комнат было мало — всего две.

— Куда мне? Куда? — растерянно вопрошала я, внутренне отмечая, что, похоже, Вани нет, следовательно, мой поход будет более продуктивен, чем ожидалось.

— Да куда хотите, — гостеприимно пригласила компыотерщица.

«А она не так уж и плоха, мила даже. Жаль, такую и дурить как-то неудобно, но ничего не поделаешь, Маруся мне дороже», — пришла к мысленному выводу я и ответила:

— Если можно, на к-кухню.

— Пожалуйста, — обрадовалась компыотерщица, — к тому же в комнатах бардак.

«Ну нет, милая, — внутренне возразила я, — в комнатах у тебя не бардак, в комнатах у тебя беспорядок, причем дивный. Как только Ваня здесь живет?»

— Я, с-собственно, на минуту, — пообещала я, рискованно пристраивая свой пышный зад на микроскопическую табуретку.

Обещая минуту, я решительно намеревалась пробыть в квартире не меньше часа. Это как раз то время, в которое можно уложить даже самую длинную биографию.

— П-простите, — спохватилась я, доброй улыбкой давая хозяйке понять, что мы с ней свои люди. — З-забыла с-спросить, к-как вас з-зовут. Меня — Г-груша. П-правда, ид-диотское имя? Р-родителей до с-сих пор б-благодарю, ц-царства им небесного. Г-груша, — и я самокритично заржала, после чего спросила:

— М-может, п-поэтому меня все п-поедом и жрут?

Компыотерщица улыбнулась улыбкой симпатии, даже с легким налетом любви.

— Груша — это Аграфена? — спросила она.

Я уже хотела ответить ей: «А черт его знает», — но вовремя опомнилась и сказала:

— Д-да.

— Очень приятно, — снова улыбнулась компыотерщица, — а меня зовут Маша.

«Вот это номер, — изумилась я, — Ваня остался верен имени моей Маруси, поменял одну Марусю на другую Мелочь, а приятно. Во всяком случае, мне».

— О-очень приятно, — сказала я и деловито полезла в свою сумочку.

Покопавшись там с минуту, я хлопнула себя по лбу и тоном полнейшей безысходности произнесла:

— П-потеряла. Опять п-потеряла. Вот т-теперь меня т-точно уволят.

После этого я вскочила с табурета и, демонстрируя крайнее отчаяние, принялась бестолково крутиться возле стола, якобы пытаясь там что-то найти.

— Что? Что вы ищете? — взволновалась компыотерщица, уже страстно желая мне помочь, но еще не совсем представляя, как это сделать.

— Д-договор, — подскуливая, сообщила я. — Д-договор подписания.

Ха, договор подписания — неплохо придумано. Что это такое — убейте меня, не знаю.

— Боже мой! Договор подписания! — ужасается компьютерщица, бросаясь к входной двери.

Видимо, она-то знает, что это такое.

Я бросаюсь за ней, по пути отмечая, что Вани точно нет в этой квартире, несмотря на позднее время. Правда, я не была в туалете, но если Ваня и там, то когда-то же он оттуда выйдет. Все равно я позже уйду.

Компьютерщица тем временем выбежала на лестничную площадку и принялась носиться по ней, как угорелая, заглядывая во все углы. Когда она устремилась к лифту, я напомнила:

— Л-лифт не работает.

— Ах, да, — согласилась она, — но вы же все время роняли сумочку.

— Р-роняла ее не только у вас, — призналась я. — Все время ее р-роняю.

— Так что же теперь делать? — расстраиваясь похлеще меня, спросила компьютерщица.

Я поняла, что не только она ко мне, но и я к ней прониклась симпатией. Добрая баба. С огромным пониманием к людям. Судите сами, какая-то рассеянная, затурканная работой кулема врывается в ее дом поближе к ночи и морочит мозги, а эта милая женщина, вместо того чтобы эту кулему погнать, бросила свою работу (я видела в комнате включенный компьютер) и ищет несуществующий договор подписания.

Вряд ли на такое способна моя Маруся.

Исходя из вышесказанного, я уже предвидела большие трудности на пути водворения Ивана Федоровича в Марусину жизнь. Какой дурак уйдет от такой добрячки?

— А что же нам теперь делать? — повторила вопрос компьютерщица.

«Нам». Она уже обобществляет мою проблему. Какое трогательное сочувствие к моим голодным детушкам. Нет, эта Маша просто подарок, она достойна гораздо лучшего мужа, чем Иван Федорович. Иван Федорович — удел Маруси.

«Без зазрения совести верну Марусе ее беглеца, чего бы мне это ни стоило», — решила я.

— Н-ничего не д-делать, — успокоила я Машу, — ззапишу все дданные, а з-завтра внесу в д-договор. Пправда, п-придется п-прийти к вам опять, за п-подписью, но мне это б-будет не слишком неприятно.

Свою фразу я сопроводила улыбкой обольщения.

— Тогда пройдемте на кухню, — улыбнувшись в ответ, сказала Маша. — Чаю хотите?

— О, в-вы с-слишком ко мне добры, — с полнейшей искренностью воскликнула я.

На кухне выяснилось, что мне не на чем записать эти данные. Пока компьютерщица ходила за бумагой, я успела проверить ванную и туалет — Вани там не было. Меня это устраивало. Без мужчин женщинам всегда легче договориться.

Вернулась Маша со стопкой бумаги.

— Груша, такая вам подойдет? — спросила она, протягивая мне листок.

— Б-более чем, — ответила я и подумала: «Все равно писать не собираюсь».

— А ручка у вас есть? — заботливо поинтересовалась Маша.

— Р-ручка есть, — ответила я и полезла в сумку.

Тут же выяснилось, что и ручки нет. И в самом деле, откуда в моей сумочке взяться ручке? Что я ею буду записывать? Сплетни Маруси? Или жалобы Розы на ее сдвинувшегося Пупса? Или… К тому же у меня прекрасная память.

Маша пошла за ручкой.

— А г-где Иван Ф-федорович? — крикнула ей вслед я. — Ч-что-то он з-задерживается с-сегодня. Д-думала, ч-что уже з-застану его.

Маша резко затормозила и повернула обратно. На лице ее было неподдельное удивление.

— К-какой Иван Федорович? — с легким заиканием спросила она.

Видимо, от меня заразилась.

— К-как к-какой? — изумилась я и чуть не сказала:

«Марусин».

Слава богу, вовремя опомнилась и сообщила:

— Иван Ф-федорович Архангельский, — и тут же спросила:

— Он что, не п-придет?

Маша пребывала в искреннем замешательстве. Судя по ее наморщенному лбу, она честно соображала: придет Иван Федорович Архангельский или не придет.

Однако мне уже было совершенно ясно, что не придет, потому что едва ли знаком с этой Машей. Ведь она даже не вспомнила его, а Иван Федорович мужчина видный уже только из-за одного высокого роста, не говоря о других достоинствах.

— Постойте, — воскликнула я, за ненадобностью отбрасывая свое заикание, потому что изрядно устала от него. — Вы что, не знаете Ивана Федоровича?

Маша виновато пожала плечами:

— Может, знаю, но не помню.

— Тогда как же он сюда придет? — искусно взволновалась я.

— Ну может, он помнит, — успокоила меня Маша. — А по какому вопросу он придет?

— Ну как же! — с укором воскликнула я. — На договор подписания!

— Ах, да, — вспомнила Маша и опять удивилась:

— А я здесь при чем? Почему у меня его должны подписывать, этот договор?

— Так начальник сказал, — ответила я и добавила:

— Сами знаете, как спорить с начальниками. Перлась сюда с другого конца города.

Здесь я не врала.

— Ну подождите немного, — с чувством вины предложила Маша, — может, он еще приедет.

— Да как же он приедет, если вы незнакомы?

Маша задумалась. Она очень хотела мне помочь.

Это было видно.

— Иван Федорович, знакомое имя, — рассеянно бормотала она. — Какой он?

Я тут же выдала экспресс-портрет:

— Громадный мужчина, симпатичный, если не учитывать мой вкус, иногда громко смеется, много ест, мало зарабатывает.

— Кажется, я его знаю, — обрадовалась Маша. — Точно, знаю. Он обращался ко мне несколько раз.

Точно. И недавно звонил.

Я взволновалась уже натурально:

— А как бы мне его разыскать?

— Подождите секунду, я в компьютер загляну, — сказала Маша и убежала в комнату.

Я осталась горевать на кухне.

«Ну, Маруся, — мысленно возмущалась я. — Где она только адрес этот взяла? Ну, я ей покажу! Хорошо еще, что здесь добрые люди живут и меня не побили».

Вскоре Маша вернулась. В руках она несла лист бумаги.

— Вот, Груша, адрес Архангельского Ивана Федоровича. И телефон здесь, — радуясь за меня, сказала она. — Можете прямо от меня позвонить.

Так я и сделала. Иван Федорович был дома и даже согласился меня принять.

Нежно простившись с Машей, я отправилась к Архангельскому.

Глава 32

То, что я увидела в квартире Архангельского, озадачило меня. Непередаваемо тоскливо выглядели обшарпанные стены однокомнатной хрущевки, ужасали скрипучие полы, удручало отсутствие самой примитивной люстры, поражали газеты на окнах и изумляло полное отсутствие мебели, поскольку назвать мебелью наспех сбитый из досок хромоногий табурет и раскладушку язык у меня не поворачивается. На кухне, правда, раковина, двухконфорочная газовая плита, некое подобие стола и пародия на холодильник пытались создать уют, но исправить общего гнетущего впечатления они не могли.

"И Маруся будет меня убеждать, что он ушел к другой женщине? — мысленно возмутилась я. — Снимает такой сарай, что просто сердце кровью обливается. Но что заставило его пойти на столь радикальные меры?

У Маруси ласка! У Маруси уют! Уж в чем, в чем, а в. уюте она толк знает. Я сама бы у нее жила".

Несмотря на убогое существование, Архангельский выглядел неплохо даже на самый придирчивый взгляд.

Побрит, одет, хорошо причесан — впрочем, все это он мог сделать специально для меня.

«Зря предупредила его, — с досадой подумала я. — Надо было застать врасплох».

Не скрывая любопытства, я прошлась по всей квартире, не постеснялась даже в ванную заглянуть и после осмотра вынуждена была отметить, что нищенский антураж компенсирует идеальная чистота. Молоток, Иван Федорович.

«Это первое, о чем сообщу Марусе», — решила я.

Иван Федорович был смущен и озадачен моим появлением.

— Как ты меня нашла? — спросил он, когда я, удовлетворившись осмотром, успокоилась и рискнула присесть на колченогий табурет.

— Кто ищет, тот всегда найдет, — туманно ответила я.

— Ну-ну, — саркастически покачал головой Иван Федорович, что я, прекрасно зная его, смело перевела как «долбанутым нет покоя».

Я решила, отбросив обиды, сразу брать быка за рога.

— Ты когда к Марусе возвращаться собираешься? — категорически поинтересовалась я.

— Никогда, — гордо ответил Иван Федорович.

Гордость эта настораживала. Иван Федорович, несмотря на главный свой недостаток — мою нелюбовь, — был нормальный мужчина. А когда нормальный мужчина демонстрирует гордость? Ясно любому, что тогда, когда его пытаются унизить или он унижен уже.

«Так-так-так, — подумала я. — Маруся что-то недоговаривает. Одно дело — когда мужчина ушел от женщины, а совсем другое — когда он сбежал».

Обстановка, в которой пребывал Иван Федорович, говорила о торопливом бегстве: он не просто сбежал, а умчался сломя голову, следовательно, с Марусей у него вышел конфликт.

Дальнейшую беседу я решила вести с учетом этого нюанса и потому со вздохом произнесла:

— Видит бог, Маруся не подарок. Совсем не подарок. Сама всю жизнь мучаюсь с ней. Знаешь, что она мне сегодня сказала?

— Что? — оживился Иван Федорович.

— Что я плохая для Саньки мать.

На лице Ивана Федоровича отразилось разочарование.

— А-ааа, — протянул он и потух.

«Вот это да, — мысленно поразилась я. — А что же он хотел услышать? Видимо, то, как Маруся тоскует о нем, следовательно, вопрос этот его волнует. Что ж, прощупаем почву».

— Что — а-аа? — возмутилась я. — Ты тоже так считаешь? Чем я плохая мать?

Иван Федорович пожал плечами.

— Не знаю, мать как мать, бывают и хуже, — промямлил он, после чего я окончательно поняла, что тема эта ему неинтересна.

— И на том спасибо, — успокоилась я. — Но вернемся к Марусе. Как ты понимаешь, я здесь из-за нее, хоть и сама рада тебя видеть.

— А что — Маруся? — загораясь, но явно не желая обнаруживать это, сказал Иван Федорович.

Вот теперь передо мной был собеседник, а не вялая абстракция.

— Маруся любит тебя, — трагическим тоном сообщила я, поскольку любовь Маруси искренне не считала благом.

— Вранье, — внезапно разозлился Иван Федорович, — Не хочу об этом говорить. Раз пришла, давай поговорим о чем-нибудь другом, но только не об этой лживой женщине.

«Ага, — сообразила я. — Следовательно, Маруся в чем-то обманула его, что неудивительно, поскольку Маруся и дня не проживет, если не солжет. Обманывать же любимого мужчину для нее самое святое дело, но я-то при чем? Вот же хитрая бестия, обманула и молчит. Страдает. Нет бы мне всю правду рассказать для своей же пользы. Я бы знала точней, как вернуть ее Ваню в стойло, а теперь что мне делать? Сиди тут, разгадывай ребусы, мозги напрягай».

— Как там Женька? — начал говорить о другом Иван Федорович. — Давненько его не видел.

— Женька нормально, а вот у меня одни неприятности. Сразу две шляпки прострелили. Картина, правда, еще не упала, но Евгений не соглашается убирать ее со стены — значит, обязательно упадет. Завтра. У меня был ужасный день. Стрела прилетела.

— Какая стрела? — удивился Иван Федорович.

— Арбалетная. Из арбалета сегодня стреляли в меня.

— Кто? — — Пупс.

— Витька?

Взгляд Ивана Федоровича говорил: «А какие еще у Маруси могут быть подруги? Только с пришлепом».

Мне стало обидно. Захотелось срочно реабилитироваться, и я рассказала все, что знала про шляпки, стрелы и картины, начиная с Розы и заканчивая Тамарой.

К рассказу моему Иван Федорович относился со скептическим равнодушием, но до тех пор, пока я не дошла до Маруси.

— И в Марусю стреляли? — спросил он, причем вид у него был очень тревожный, напуганный даже.

— И в Марусю, — подтвердила я. — Сначала прострелили ее шляпку…

В этом месте Иван Федорович удивленно меня прервал.

— Маруся уже носит шляпки? — спросил он и тут же мечтательно предположил:

— Должно быть, они ей очень к лицу.

«Кошмар!» — внутренне ужаснулась я, но, не подавая вида, ответила:

— Слава богу, нет, Маруся по-прежнему не носит шляпок, а прострелили ту, что была на портрете. На том, что в спальне висел.

— Почему — была? Почему — висел? — забеспокоился Иван Федорович.

— Потому что теперь уже все иначе — портрет упал и сильно пострадал вместе с Марусей. Перед этим в нее стреляли из арбалета, но все это не беда в сравнении с тем, что исчез ты. Маруся очень тяжело это переживает и, если верить ее словам, уходит из жизни. Иван Федорович, миленький, возвращайся, — уже пуская слезу, заключила я и полезла в сумку за платком.

Иван Федорович досадливо крякнул и озадаченно почесал в затылке.

— Если верить Марусе, говоришь, — сердито сказал он. — А верить ей нельзя. Я Марусе не верю — она все врет. Она врет на каждом шагу.

Я вспомнила ее осунувшееся лицо, круги под глазами, потухшие глаза и с жаром воскликнула:

— Иван Федорович, клянусь, она умирает без тебя.

Еще немного, и она станет точь-в-точь как та дистрофичка на картине!

Иван Федорович снова досадливо крякнул, но было очевидно, что в нем уже появились сомнения. Сомнения, которые поселила я.

— Умирает? — растерянно спросил он.

Я, понимая, что пора ударить эмоциями, вскочила с табуретки и закричала:

— Да! Да, Ваня, да! Марусе без тебя не нужна эта жизнь. Под своей подушкой она хранит твою пижаму, под ее кроватью стоят твои тапочки, твои стишки она читает как молитву… Короче, крыша поехала совсем.

И еще, — здесь я перешла на шепот, — Ваня, ей жить одной просто опасно. Эти покушения…

— Ерунда, — отмахнулся Иван Федорович. — Выдумки все. Никто не убит.

— Может быть, — согласилась я, — но ей страшно.

Боюсь, и на этой почве у нее масса психических расстройств. Роза говорит, что у нее уже абулия, аггравация и агипногнозия.

— А что это? — спросил Иван Федорович, обнаруживая тщательно скрываемую панику.

— Ужас что, — заверила я. — Можешь представить, как ей тяжело? Она страдает, мучается, любит тебя, тоскует, нервы ее измотаны, а тут начинаются эти покушения. Плохо они легли на психику Маруси. Видел бы ты, в каком состоянии она.

— Но ты же только что сказала, что покушались не только на нее, но и на Розу, и на Тосю, и на Ларисус Юлей, и на тебя с Тамарой. Вы-то не боитесь, так почему должна бояться она?

— Да потому, что мы не одни, — закричала я. — Мы живем с мужьями, а Марусю некому в случае чего защитить.

Иван Федорович не смягчился. Против моих ожиданий он озверел.

— Пусть Акима своего позовет! — рявкнул он и так зло посмотрел на меня, что я попятилась.

Мне стало ясно, что на сегодня достаточно, тем более что разговор зашел не туда. Одно отрадно — я кое-что узнала.

«Ну, Маруся! — свирепея, подумала я. — Уж я тебе покажу!»

Глава 33

От Архангельского я вышла слишком поздно, чтобы показываться Марусе в этот же день. Домой вернулась далеко за полночь, и единственное, что сделать могла, так это позвонить Марусе.

— Где ты взяла этот адрес? — гневно спросила я. — Бедная компьютершица! С ума ее чуть не свела!

— Я вся умираю, — пожаловалась Маруся, — а ты на меня кричишь.

— Да как же не кричать на тебя, когда посылаешь меня к посторонним людям. Эта женщина с трудом вспомнила, кто он такой, твой Ваня.

— Так он не к ней, значит, ушел? — прозрела наконец Маруся.

— Нет, не к ней, — подтвердила я и гаркнула:

— Говори, где взяла этот адрес?

— В записной книжке, — пролепетала Маруся.

— Голубушка! — возмутилась я. — Кто же так штудирует записные книжки будущего мужа? В твоем возрасте пора бы уже овладеть этим искусством..

— Я овладела, — вяло защищалась Маруся.

— Ха! Овладела! Это уже называется — овладела!

Какую-то малозначительную компьютерщицу от егойной дульцинеи не можешь отличить. Куда же это годится? Пора тебе брать уроки у меня.

Похоже, Маруся пришла в смущение.

— Неужели и в самом деле промахнулась? — растерянно спросила она.

— Абсолютно, поверь моему опыту. Уж я-то не промахнусь. Бедная женщина едва твоего Ваню в глаза видала. Клянусь, ей не до него.

— Епэрэсэтэ! А ведь три раза ее адрес был в Ваниной книжке записан, — загремела Маруся.

— Это говорит лишь о незначительности знакомства. Несколько раз Ваня информацию о ней получал и всякий раз тут же забывал. Вот если бы она его интересовала, то вместо адреса был бы телефон, напротив которого была бы запись: Сидор Петрович или какой-нибудь там Сергей Алексеевич. Уж я-то знаю, столько книжек перепотрошила за свою длинную и неинтересную жизнь, что врагу не пожелаю.

— Старушка, ты права, — согласилась Маруся. — И что же мне делать теперь?

Передать не могу, сколько боли и печали было в ее голосе, а сердце у меня не камень.

— Тебе ничего не надо делать, когда у тебя есть такая подруга, как я. Все, что надо, ты уже сделала: свалилась мне на голову тридцать с лишним лет назад.

Кстати сказать, это произошло в прямом смысле.

Мой папа, помнится, привел меня в детский сад, подвел к воспитательнице и сказал:

— Вам очень повезло, эта прелесть, — он умиленно кивнул на меня, — теперь будет у вас.

Воспитательница меня одобрила, ласково погладила по голове и сказала:

— Видишь, дети играют возле избушки, беги к ним, знакомься.

Я опрометчиво ее послушалась и радостно побежала знакомиться. Как только я оказалась у дверей избушки, с ее крыши раздался восторженный вопль, и тут же что-то на меня слетело. Это была Маруся, которая уже тогда имела немалый вес, благодаря чему я мгновенно заработала перелом ноги, перелом руки и легкое сотрясение мозга, сопроводив все это дичайшим криком.

Мой папа, извещенный этим криком о больших неприятностях, подхватил меня на руки и с рискованной скоростью помчался в больницу. Второй раз Марусю я увидела лишь три месяца спустя.

— Если у меня есть такая подруга, как ты? — взволновалась Маруся. — На что намекаешь?

— Не намекаю, а прямо говорю: я нашла твоего Ваню и даже говорила с ним о тебе. Кстати, все забываю спросить: что ты там плела насчет моего Саньки?

Вроде я плохая ему мать, не даю балыка и прочее… Ты это серьезно?

— Старушка, ты прямо вся обижаешь меня! — взревела Маруся. — Как ты не правильно меня поняла!

Я сказала, что памятник тебе при жизни поставить надо за то, что ты взялась воспитывать сына Нелли. Не будь она покойница, сказала бы я, какими погаными генами наградила Саньку она, а тебе сейчас выпутываться приходится. Я прямо вся тобой горжусь!

— Ну, ты это брось, — посоветовала я. — Санька мой ангельский ребенок.

— Правильно, — мгновенно согласилась Маруся. — Старушка, правильно. По-другому и быть не могло, раз ты взялась за его воспитание.

— А с Женькой что у нас не так? — решила я уж до конца прояснить ситуацию.

Маруся аж захлебнулась от восторга.

— Твой Женька просто идеал всех баб, — в экстазе заявила она. — Шварцнеггер, Сталоне, Депардье, Делон и Каприо не годятся ему и в подметки. А также Круз и этот, как его…

— Это понятно, — успокоила я ее, — а об отношениях наших ты что говорила?

— Отношения у вас есть, и этим все сказано, — со знанием дела ответила Маруся. — Будь у нас с Ваней такие отношения, и больше мне не надо ничего.

Удовлетворившись, я выдержала многозначительную паузу и сообщила:

— Ваню можно вернуть.

Маруся мгновенно перестала уходить из жизни. Она завизжала от восторга и спросила:

— Когда?

— Не торопись, здесь поработать придется. Ты почему мне наврала? Почему не сказала про Акима?

Маруся вздохнула и ответила:

— Теперь вижу, что ты действительно с Ваней общалась. Старушка, не верь ему. Он все врет.

— Да что врет-то? — рассердилась я. — Ты же еще ничего не знаешь. Не знаешь, что он сказал, а сразу — врет. Нельзя же так огульно обвинять человека.

— Ваню можно, — заверила Маруся. — Старушка, он уже давно собрался уходить и поругаться искал причин, а тут Аким подвернулся. Мы с Акимом и выпили-то всего ничего, даже поллитру не раздавили, а тут Ваня пришел. Увидел, что на кухне сидит Аким, обрадовался, схватил вещички и умчался.

— Удивительная ты женщина, Маруся, — возмутилась я. — Это тебе еще добрый Ваня попался. Боюсь, от Евгения ждать такой мудрости не пришлось бы. Подумать страшно, что он сделал бы, застукай меня на кухне с моим прежним любовником за недодавленной поллитрой. Как тебе в голову пришло, глупая, Акима в дом тащить?

— Да ты сама же, все мозги мне продолбала Акимом этим! — взревела Маруся. — Сама же говорила, что сосед твой, что жалеешь его, вот я и решила его душевно поддержать.

— Это когда я говорила? Сто лет с тех пор прошло Аким уж и забыл про тебя давно.

— Не забыл, — кокетливо сообщила Маруся.

— Ну тогда и не жалуйся, что Ваня ушел. А я еще, дура, собралась тебе помогать.

Маруся переполошилась:

— Старушка, помогай мне скорей, я прямо вся буду слушаться, только говори: что делать?

— Пока ничего. Выждать надо. Ваня страшно на тебя зол, но есть надежда его разжалобить. Похоже, я даже нащупала его больное место. Он очень разволновался, когда узнал, что на тебя покушаются.

Маруся обрадовалась.

— Старушка, — возликовала она. — Это правда? Он ко мне не безразличен?

— Более скажу, если бы явления со шляпками, стрелами и картинами показались ему опасными, еще неизвестно, как он повел бы себя. Возможно, отбросив все обиды, примчался бы тебя спасать, но, увы, я лгать не решилась, сказала все как есть.

И Маруся, с присущей ей наглостью, еще и начала меня стыдить:

— Старушка, ну что же ты так облажалась-то? Не ожидала от тебя. Не могла уж придумать что-нибудь?

Сказала бы, что меня ранили или отравили.

— Чтобы он увидел, что ты жива и здорова, и после этого перестал верить и мне? — рассердилась я такой недальновидности. — Уж нет, малышка, потерпи. Немного выждем, а потом придумаем тебе какую-нибудь смертельно опасную болезнь, посоветуемся с Розой — она дока. Может быть, Роза даже в больницу положит тебя с жестоким диагнозом, после этого я отправлюсь к Ване и скажу, что ты очень плоха. Бьюсь об заклад, это сработает — Ваня вернется.

— Да Роза же у меня! — радостно завопила Маруся. — Она же приехала вместо тебя, сидит над душой, не дает спокойно из жизни уйти.

— Дай мне Розу, — потребовала я.

Маруся послушно выполнила приказание. Она теперь была вся в моей власти, естественно, лишь до тех пор, пока не вернется Ваня.

— Роза, — строго спросила я, — ты была у проктолога?

— Была, — ответила Роза. — Баркасов согласился сманить Пупса на рыбалку. Сейчас напою Марусю лекарствами, уложу ее спать и поеду уговаривать Пупса.

Предвижу большие сложности. У Пупса не ладятся дела на работе, вряд ли он захочет уезжать.

— Не ладятся дела на работе? — горько рассмеялась я. — Не удивительно. После всего того, что он в последнее время творит, у него нигде дела не ладятся.

* * *

Оживив Марусю и вдохновив на доброе дело Розу, я наскоро поругалась с бабой Раей, поспорила с рассерженным моим поздним приходом Евгением, поцеловала спящего Саньку и отправилась спать сама.

Сны мне снились безобразные, что и понятно при столь богатом на впечатления дне. А наутро зазвонил телефон. Зазвонил слишком рано, даже Евгений на работу еще не проснулся.

Звонила Тося.

— Соня, — рыдала она, — Розу убили!

Глава 34

Я еще не вышла из сна и в таком состоянии узнаю о смерти любимой подруги! Конечно, тут же рухнула на подушку и отключилась, пытаясь себя убедить, что все еще продолжается сон. Однако я уже не спала, а только дремала, обсматриваясь ужасами. Хорошо еще, что долго это не продолжалось, потому что позвонила Лариса и, паникуя, сообщила:

— Роза умерла.

Тут уж не до сна. Я окончательно проснулась и спросила:

— Как умерла? При каких обстоятельствах?

— Не знаю, — рыдая, ответила Лариса. — Мне только что позвонила Тося, сообщила эту страшную весть и тут же бросила трубку. С ее стороны это настоящее свинство, теперь до нее дозвониться не могу.

— Конечно, бросила трубку, — заступилась за Тосю я. — Она и со мной так поступила, но должна ты понимать, что мы не одни. Должны же и другие знать эту страшную весть. Лучше Тоси ее никто в кратчайший срок не распространит. Я знаю только одного человека, который переплюнет в этом деле нашу Тосю.

— Кто же это? — пожелала знать Лариса.

— Изабелла, третья жена Фрола Прокофьевича, первого мужа Тамарки. Уж она в этом деле рекордсмен, с которым не тягаться даже нашей Тосе.

— Но она незнакома с Розой, — напомнила мне Лариса.

— Боюсь, что да, — согласилась я. — Ой, подожди секунду. Сотовый звонит.

Звонила Юля и сообщила ту же весть, но только гораздо более эмоционально, чем Тося и Лариса, вместе взятые.

— Почему вы все мне звоните? — удивилась я.

— Кто это — все? — обиделась Юля.

— И ты, и Тося, и Лариса.

— Да мы все друг другу звоним, раз случилось такое, вот позвонили и тебе.

— Звоните, а сами не знаете ничего, — рассердилась я. — Поверить не могу, что умерла Роза.

— Почему? — изумилась Юля.

— Потому, что она мне срочно нужна. Она обещала проконсультировать по женскому вопросу мою соседку. Что же Роза, так, не проконсультировав, и умерла?

Нет, на нее это не похоже. Роза добросовестный и аккуратный человек. Ты ей звонила?

Юля опешила:

— Но она же умерла.

— А Пупс-то жив. Как хочешь, а я звоню.

После этого я отключила мобильный и, вспомнив о Ларисе, взяла трубку.

— Ты слышала? — спросила я у нее.

— Кто звонил тебе? — не ответив, спросила она у меня.

— Юля. Я послала ее к Розе.

— Но Роза же умерла! — ужаснулась Лариса.

— Вздор, — рассердилась я. — Роза связана обязательствами. Все, встретимся у нее. Я еду туда.

После этого я позвонила Розе. Слава богу, трубку подняла она сама.

— Ох, — сказала она. — Ох.

— Что у тебя происходит? — возмутилась я. — Что ты делаешь?

— Я лежу, — простонала Роза.

— Ты там лежишь, а тебя тут уже заживо хоронят.

Можешь сказать, что произошло?

— Могу, — безжизненно сообщила Роза, — но не могу. Приезжай.

* * *

У подъезда Розы собралась толпа подруг. Там были Тося, Лариса, Юля и даже Маруся. Вид у них был пришибленный.

— Вы что тут стоите? — удивилась я. — Почему не поднимаетесь к покойной?

Тося сделала страшные глаза и шепотом сообщила:

— Там Пупс. Он очень странный.

— В последнее время он все время странный, — рассердилась я, — так что же нам, не видеть Розы?

— А разве Роза там? — ужаснулась Тося.

Юля, Лариса и Маруся ужаснулись следом за ней.

Мне это не понравилось.

— В чем дело? — строго спросила я. — Почему вы решили, что умерла Роза? Я только что с ней разговаривала.

Юля, Лариса и особенно Маруся посмотрели на меня как на сумасшедшую, а Тося, давясь изумлением, воскликнула:

— Ты с ней говорила?!

— Ну да, а что здесь такого?

— Но как же? — взволновалась Юля.

— Подняла трубку, набрала номер, и все. Удивляюсь, как вы не сделали того же, прежде чем дурные сплетни распускать.

— Но мне же сегодня ночью позвонил сам Пупс и сообщил, что Роза погибла, — хватаясь за голову, закричала Тося.

— Нашла кому верить, — рассмеялась я. — Будто не знаешь, какие вальты в последнее время у нашего Пупса. Он тебе еще и не такое скажет, только слушай.

Кстати, а почему ты не осталась у Розы, раз все же к ней поднялась?

Тося замахала руками и затараторила:

— Ты что, я боюсь покойников, я к ней даже в квартиру не входила, там бродит Пупс и приговаривает:

«Этого следовало ожидать. Это я во всем виноват».

— Да? Странно, — удивилась я. — Ну, нечего здесь топтаться, пошли-ка к Розе, раз уж мы все в сборе. Тамарки только не хватает.

Услышав о Тамарке, Маруся поморщилась и пробурчала:

— Здесь еще много кого не хватает: Пиночета, Гитлера и Джека-Потрошителя.

Мне некогда было вступать с ней в дискуссию, я повела всех к Розе.

Роза лежала в кровати. Голова ее была перебинтована, под глазами синели огромные фингалы, в которых утонуло последнее произведение Пупса — тот жалкий синяк, наваренный им накануне.

Сам Пупс действительно вел себя странно. Он был трезв, рысью бегал по комнатам, нервно потирал руки и, пугливо озираясь, бормотал:

— Это я. Это я во всем виноват. Этого следовало ожидать. Надо соглашаться.

Мне некогда было с ним разбираться. Я спешила к Розе, одиноко лежащей в спальне.

Роза обрадовалась нам, насколько, конечно, могла в своем неприятном положении. Она обвела Тосю, Ларису, Марусю, Юлю и меня рассеянным взглядом и сказала:

— Девочки, хорошо, что вы пришли.

— Что произошло? — хором спросили девочки, чуть громче, чем следовало бы у постели больной, которую еще недавно ошибочно принимали за умершую.

Роза поморщилась (думаю, от головной боли) и еле слышно произнесла:

— Не знаю сама.

— Но что-то же ты знать должна, — разволновалась Тося. — Не совсем же у тебя память отшибло.

— Что-то — да, — согласилась Роза. — Помню, как возвращалась поздно ночью от Маруси, помню, как вошла в подъезд, а дальше не помню ничего. Очнулась в больнице. Потом пришел Пупс, я попросила его забрать меня домой, а уж дальше что было, очень хорошо помню до самого вашего прихода.

— Все получилось потрясно. Пупс пустил слух, что ты умерла, — жмурясь от удовольствия, промурлыкала Юля.

— Он дурак, — сообщила страшную новость Роза. — Может, он об этом мечтает, но я жива.

— Дурак дураком, но для такой дезинформации должна же быть причина. Почему Пупс всполошил нашу Тосю? — спросила я.

Роза вопросительно уставилась на Тосю.

— Пупс ночью позвонил и страшно выл, что ты умерла, — тут же отчиталась Тося. — Ужас! Ужас! Я испытала такое, что передать не могу! Целый час сидела в прострации, а потом бросилась всем звонить. Звонила до самого утра.

«Хорошо, что она не начала с меня», — порадовалась я.

Роза, выслушав Тосю, разъярилась, конечно, насколько позволяло ей сотрясение мозга.

— Где он, это ничтожество? — морщась от головной боли, пропищала она.

Позвали Пупса, задали ему аналогичный вопрос — как вышло, что Роза будто бы умерла?

Пупс, разумной частью своей находясь где-то далеко от нас, неразумной сумбурно поведал, что ночью прибежал соседи сказал: «Роза, вся в крови, лежит на первом этаже под лестницей и не дышит». После этого Пупс, вместо того чтобы бежать спасать жену, запаниковал и истерично поделился с Тосей своим горем.

Дальше шел длинный и путаный рассказ Пупса о всех его мытарствах и злоключениях, из чего я кое-как прояснила для себя обстановку.

Дело было так: сосед возвращался из командировки, вошел в подъезд и нашел Розу без сознания. Он по мобильному вызвал «Скорую помощь» и до ее приезда успел смотаться к Пупсу и ввергнуть его в панику.

Пупс, до смерти напугав нашу чувствительную Тосю, бросился вниз к телу Розы — там уже хлопотали врачи «Скорой помощи». В больнице Роза пришла в себя и тут же пожелала ехать домой, куда ее и вернули с легким сотрясением мозга. Однако Пупс в легкость сотрясения верить никак не хотел.

— Не может быть, — сомнамбулически вопрошал он. — Столько крови… Столько крови…

— Это потому, что на голове множество кровеносных сосудов, — пояснила Роза и добавила:

— Это я тебе как гинеколог говорю.

После этого мы выпроводили Пупса и принялись гадать, из-за чего пострадала Роза.

— Денег при тебе не было? — деловито осведомилась Лариса.

— Были, но мелочь, — посетовала Роза.

— А ты хотела бы много? — удивилась Маруся.

— Всегда приятней быть богатой, — с ужимкой удовольствия заметила Юля.

— Но не тогда, когда тебя грабят, — уточнила Тося.

— А кто тебя по голове треснул? — спросила Маруся. — Мужчина или женщина?

— Не знаю, — вздохнула Роза. — Говорю же, что не видела ничего. Все произошло так неожиданно, к тому же было темно. О, как меня тошнит!

— Бедненькая, — заскулила Лариса.

— Зато теперь тебя все любят, — демонстрируя блаженство, успокоила Розу Юля.

— Я прямо вся тебя люблю, — подтвердила Маруся, заботливо натягивая на Розу одеяло.

— До вечера останусь с тобой, — самоотверженно пообещала Тося. — На Пупса рассчитывать в таком деле опасно.

— И я останусь, — присоединилась к ней Лариса.

— И я прямо вся на работу не пойду, — обрадовалась Маруся.

— Я тоже буду наслаждаться твоим обществом, — пообещала Юля, удобно устраиваясь в кресле.

Я поняла, что у постели Розы тепла и без меня хватает, и сказала:

— А у меня, девчонки, есть дела. Думаю, сейчас полезней выяснить, кто все же огрел нашу Розу и не продолжение ли это того спектакля со шляпками, стрелами и картинами.

Это вызвало всеобщий шок. Пока Юля, Тося и Лариса застыли с открытыми ртами, Маруся сразу же отвергла мою версию.

— Ерунда, — сказала она. — Обычный в наше время случай. Местное «бычье» хотело разжиться на пиво.

Нечего шляться по ночам.

— А от кого я шла? — обиженно вопросила Роза. — От тебя же и шла, неблагодарная.

Все с осуждением уставились на Марусю, а я отправилась к Пупсу.

Он был в очень жалком состоянии. Все метался и что-то бубнил себе под нос.

Когда я подошла к нему и тронула за плечо, он вскрикнул и шарахнулся в сторону: «Кто его так запугал?» — подумала я и осторожно спросила:

— Вить, а что ты имел в виду, когда говорил: «Надо соглашаться»?

Пупс мгновенно побледнел, губы его затряслись, глаза воровато забегали.

— Этого я не говорил, — пятясь, пробормотал он.

Я растерялась:

— Ну как же, Вить? Когда вошли мы, ты бегал по комнате и приговаривал: «Это я во всем виноват. Этого следовало ожидать. Надо соглашаться».

— Чего ты хочешь от меня? — раздраженно спросил Пупс.

— Ничего, — обиделась я. — Всего лишь хочу узнать: в чем ты виноват? Чего надо было ожидать и с чем (или на что) надо соглашаться?

— Не говорил я этого! — отрезал Пупс. — Тебе показалось.

Пока я хватала ртом воздух, он схватил кейс и с криком «Роза, я на работу!» выбежал из квартиры.

— Ну и дела! — изумилась я.

Глава 35

Маруся, Лариса, Юля и Тося остались ухаживать за Розой, а я отправилась к Тамарке. Точнее, к ее мужу Дане, поскольку Тамарку дома застать всегда было очень сложно. Зато Даня был дома всегда.

— Тамарка уже ушла, — недовольно буркнул он, увидев меня.

— Неужели она ночевать приходила? — ядовито поинтересовалась я.

Даня относился к постоянному отсутствию жены болезненно, поэтому рассердился и спросил:

— Ты, как всегда, явилась издеваться?

— Нет, на этот раз пришла узнать о твоей внезапной дружбе с Пупсом.

— Да не было никакой дружбы, — разочаровал меня Даня. — Виктор пришел, принес бутылку.

Глаза мои совершили попытку переместиться на затылок, но я им сделать это не дала.

— Бутылку?! — закричала я. — Даня, ты хочешь сказать, что два здоровых мужика потерялись во времени и пространстве из-за какой-то бутылки?

— Ну две, — вынужденно признался Даня. — Хотя Виктору хватило бы и одной, но в тот день он меня удивил. Хлестал стаканами и не пьянел.

— Ну-ка, ну-ка, — оживилась я. — Здесь, пожалуйста, поподробней. Как это хлестал стаканами? Я не сильна в арифметике, но по опыту знаю: две бутылки — это четыре стакана, ну от силы шесть. От такой дозы не отшибет у человека память. Признавайся, сколько было бутылок? Тамарке не скажу, не бойся.

Даня обреченно махнул рукой:

— Да что я их, считал? Пили и пили. Виктор даже шляпы не снимал. Торопился. И не помню, как он ушел. Очень он был расстроен.

Я насторожилась:

— Чем расстроен?

— А фиг его знает. Так толком и не сказал, на проблемы жаловался, на жену, на жизнь всякую. Я ничего не понял. Ты же знаешь Виктора, он не слишком любит распространяться, а тут разговорился и плел такую чушь, пуржил, не приведи господи.

— А в шляпе-то пил почему?

Даня пожал плечами:

— Уходить собирался. Все толковал: «Я на минутку, я на минутку», а просидели сколько, даже трудно сказать. Он-то трезвый ушел, даже не покачнулся, а я с трудом помню тот момент.

— Какой момент? — удивилась я.

— Ну, когда мы расстались.

— Все ясно, — резюмировала я, — кроме того, как могло такое произойти, чтобы наш Пупс, который никогда ничего не забывает, вдруг забыл свой кейс, да еще с квартальным отчетом?

Даня пожал плечами.

— Вот тут я уже ничего не помню, — признался он. — Да и не я его провожал.

— А кто?

— Домработница, конечно же.

— Зови ее сюда, — приказала я.

Слава богу, домработница все прекрасно помнила, надо было раньше ее позвать. Помнила она все, начиная от того момента, как Пупс в квартиру вошел и до момента его отбытия.

— Он действительно был не слишком пьян? — уточнила я.

— Был в твердой памяти и прекрасно держался на ногах, — заверила меня домработница.

Мы с Даней переглянулись. Еще бы, это совсем не похоже на Пупса, пьянеющего от первой же рюмки.

— Даня, вы точно пили? — теряясь в догадках, спросила я. — Ты ничего не перепутал? Может, Пупс пропускал? Может, он филонил?

— Пили на равных, — засвидетельствовал Даня.

— И был он трезв? — обратилась я уже к домработнице.

— Трезв не трезв, но сильно пьяным не был, — стояла на своем она.

— А как же тогда Пупс забыл свой кейс?

Домработница усмехнулась и спокойненько так сообщила мне то, от чего я просто обалдела.

— Гость ничего и не забывал, — сказала она. — Я, провожая его, вручила ему кейс прямо в руки, а он кейс мне вернул и сказал, мол, пусть пока останется здесь, мол, потом заберет при более подходящем случае.

Даня тупо уставился на меня. Похоже, для него это было открытием.

— При каком еще случае? — спросил он.

— При подходящем, — пояснила я.

— Так Витька что, не забывал, что ли, кейс? — прозрел Даня.

— Выходит, так, — подтвердила я и добавила. — Очень странное поведение.

— Он вообще был очень странный, — оживилась домработница. — Я даже Тамаре Семеновне хотела звонить, чтобы узнать, пускать ли его в дом.

— Да что в нем было странного? — неожиданно рассердился Даня. — Мужик как мужик, обычный вид у него, пришел, две бутылки принес.

Домработница с осуждением посмотрела на Даню и заговорщически мне сообщила:

— Пришел в темных очках, хотя на улице было темно, и не знал, где здесь туалет, хотя утверждал, что в квартире не в первый раз.

Даня даже задохнулся от гнева.

— Да ничего здесь странного нет! — закричал он. — В очках пришел, потому что ячмень был у него и глаз распух, а туалет где — забыл, потому что Тамарка здесь все на европейский лад перестроила. Я сам ничего уже здесь не найду. Скоро с путеводителем по собственной квартире ходить буду Услышав про ячмень, я судорожно начала соображать. Всю память перерыла, но ячменя там не нашла и бросилась звонить Розе.

— Роза, — спросила я, — был у Пупса ячмень?

— Ну-у, может, в детстве и был, — ответила она. — Я не знаю.

— Зачем мне его детство? — рассердилась я. — Вот сейчас, недавно, был ячмень у него?

— А ты как думаешь? — в свою очередь рассердилась Роза. — Что за глупый вопрос? У меня фингалы, это могу подтвердить, а ты Пупса видишь каждый день, вот и скажи: был у него ячмень или нет? Сколько живу с ним, такого не помню. Чирь на заднице был, а ячмень — никогда.

— И я так думала, — согласилась я с Розой.

— Не было у Пупса никакого ячменя, — сказала я Дане, кладя телефонную трубку.

— А зачем же тогда он нацепил темные очки?

— Вот этого не знаю, — ответила я, собираясь идти домой.

Не успела и шагу сделать, как зазвонил телефон.

Домработница рефлекторно кинулась к аппарату, но Даня ее опередил.

— Да, — гордо сказал он, — я поел, — и положил трубку.

— Кто это был? — спросила я.

— Тамара, — невинно сообщил Даня.

— Так почему же ты положил трубку? — возмутилась я. — Почему не дал ее мне?

— Распоряжения не поступало, — пожал плечами Даня. — И ты не собиралась с ней говорить.

— Нам всегда есть о чем поговорить! — рявкнула я, направляясь к телефону.

Однако Тамара опередила меня, позвонив на мобильный.

— Мама, где тебя носит? — с ходу возмутилась она. — Ты невозможная!

— А в чем, собственно, дело? — поинтересовалась я. — Что за переполох?

Тамара и не подумала отвечать на мои вопросы. Она хотела задавать свои.

— Мама, ты где? — спросила она.

— А ты где? — зловредно спросила я.

— Я-то у тебя, — беспричинно торжествуя, ответила Тамара, — а вот ты где?

— А я у тебя, — торжествуя тоже, ответила я.

— Ты невозможная, Мама! Что ты там делаешь?

— Допрашиваю Даню, — честно призналась я.

— На кой фиг он тебе сдался?

— Тома, в твоей квартире прямо сейчас происходят интересные вещи.

— Зачем тебе моя квартира, когда таких вещей полно и в твоей? — рассердилась Тамара. — Мама, беги скорей сюда. Посмотри, что сталось с твоим портретом. , — О, ужас! — испугалась я. — За этими Марусями и сотрясениями я забыла про свой портрет.

* * *

Портрет, точнее то, что осталось от него, лежал на полу. Рама раскололась, полотно треснуло в нескольких местах. Это было очень обидно.

Пока я, заламывая от отчаяния руки, предавалась скорби, Тамарка удивлялась.

— Мама, я тебя не узнаю, — возмущалась она. — Ты невозможная, Мама. Как же ты не заставила Евгения снять портрет? Ведь ребенок же ясно тебе сообщил, что папа вешает маму на стену.

— Он так же ясно сказал, — напомнила я, — что вешает маму папа на толстый канат.

— Какая разница, Мама? Будто нельзя подпилить и толстый. Ты должна была сразу же снять картину, как только приехала домой. Не для этого ли ты в панике умчалась вчера от меня?

— Да, и для этого, но ты забыла, у меня была Роза.

С этим Пупсом скоро все мы сойдем с ума. А когда Роза ушла, я поехала к Марусе, а потом к компьютерщице, а потом к Ване…

— Мама, ты невозможная! — рассердилась Тамарка. — Как ты можешь стараться для этой неблагодарной коровы? С ней надо порвать раз и навсегда, как это сделала я, о чем ни секунды не жалею. Как просторна стала моя жизнь! Ты только посмотри на нее: буфетчица, шлюха и алкоголичка! Стыдно таких знакомых иметь, не то что друзей.

Мне стало обидно за Марусю.

— Пьет она не больше тебя, — ответила я. — Что касается сексуальной стороны ее жизни, Маруся за пределы нравственности старается не выходить и вряд ли станет изменять мужу, случись ей хоть раз выйти замуж. А то, что Маруся буфетчица, так это не ее стыд, а стыд ее друзей, которые не захотели бедняжке помочь в трудную минуту. Все устроены самым интеллигентным образом. Почему бы тебе не взять ее в свою компанию?

— Боже упаси! — отшатнулась Тамарка. — Что она умеет делать?

— Ты забыла? Она имеет прекрасное образование, философ, кандидат наук. Будет у тебя философствовать, сидеть для престижа компании.

— Времена не те. Для престижа компании сейчас работать надо, а не философствовать. А ее иждивенческая философия всем известна, и руки у нее загребущие.

— А ты злопамятная, — парировала я. — Не можешь простить Марусе свой парик, в котором ворона свила гнездо. Двадцать лет с тех пор прошло, даже больше, уж пора бы вам помириться. Я-то простила ей шляпу.

Услышав это, Тамарка просто взбесилась.

— Мама, ты невозможная! — завопила она. — Будто дело в парике или в шляпе! Ты прекрасно знаешь, что нет. Будь это не Маруся, а ты, и я простила бы тебе не то чтобы парик, но и…

Тамарка резко осеклась, думаю, из опасения взболтнуть лишнее или переборщить, я же воспользовалась этим и закричала:

— Ты простила бы мне свою шляпу? Трудно поверить в это, особенно сейчас, когда ты даже в критический момент умудрилась подставить под пулю мою.

Прострелили две моих шляпы, а твоей ни одной. Ты не можешь простить Марусе того, что она единственная из всех нас умудрилась тебя перехитрить.

Тамарка внезапно успокоилась, сложила руки на груди, словно для молитвы, и воскликнула:

— Господи, Мама, о чем мы говорим? Ты в курсе, что было покушение на Розу?

— Только что еду от нее, — доложила я.

— Ты же говорила, что едешь от меня, — напомнила Тамарка.

— Да, от тебя, а перед этим была у Розы.

— И что Роза? Как она себя чувствует? Говорят, у нее сотрясение мозга?

— Легкое, — успокоила я Тамарку. — Ее тошнит, она лежит, но довольно бойко разговаривает.

— Роза всегда разговаривает, она и в гробу разговаривать будет.

— Типун тебе на язык, — рассердилась я. — До этого дело не дойдет.

— Ты так думаешь?

— Да, я так думаю.

— Значит, у тебя есть причины, — с каким-то неясным намеком заметила Тамарка.

Я рассердилась:

— Никаких причин у меня нет, кроме внутреннего голоса. Мне вообще кажется, что ни я, ни ты, ни Маруся, ни Тося, ни Юля с Ларисой и уж тем более ни Роза… Короче, никто из нас к этому делу отношения не имеет. Весь этот спектакль со шляпками, стрелами и картинами разыгран для кого-то другого. Мы там всего лишь статисты.

— Это внутренний голос тебе подсказывает? — ехидно поинтересовалась Тамарка.

— Да, он подсказывает мне. И вообще, хватит об этом болтать, лучше скажи: почему ты считаешь, что на Розу было покушение?

— А разве нет? — удивилась Тамарка.

— Но это же не укладывается в версию с Пупсом.

Мы склонялись к мысли, что эти стрелы, картины и пули в шляпках — его рук дело. Так зачем же Пупсу бить по башке свою Розу в темном подъезде? Он что, более комфортабельного места не нашел?

— Нашел бы, если бы захотел, — подтвердила Тамарка.

— Так почему же ты решила, что это покушение?

Лично я Пупса уже не подозреваю.

— Неужели?

— Да, я склоняюсь к совершенно другой версии, но ты-то об этом не знала, так почему ты решила, что это покушение?

— Потому что час назад таким же образом была отправлена в больницу Тося. Ее огрели по голове, — сообщила Тамарка, и мне сделалось дурно.

Глава 36

Сообщение Тамары слишком подействовало на меня. Если Тосю постигла та же участь, что и Розу, это действительно пугало. Это уже не выглядело как простая случайность. Хотя называть случайностью удар по голове может лишь тот, кто его не получал.

— Откуда ты знаешь, что покушались на Тосю? — страшно волнуясь, спросила я.

— Юля позвонила, — тоже волнуясь, ответила Тамарка. — Я бросила все дела, как только позвонила Юля, но следом за ней позвонила твоя баба Рая, и я понеслась к тебе.

— Баба Рая? А она-то звонила зачем? — удивилась я.

— Ну как же, упала картина, твой портрет.

Я возмутилась:

— И поэтому надо было звонить тебе, а не мне!

Будто баба Рая не могла позвонить мне на мобильный.

Ну как же, ей надо всем показать, как мало я бываю дома. Ее бы воля, привязала бы меня к себе. Зачем ей только это — непонятно.

— Она любит тебя как дочь, — с чувством призналась Тамарка.

— Тогда уж лучше как внучку, — уточнила я. — Меня как внучку, тебя как подружку.

— Мама, ты язва, — обиделась Тамарка, но мне уже было не до нее.

В голове моей шла энергичная работа. Работа мысли, разумеется.

— Но как же Тося пострадала? — никак не могла я взять в толк. — Я же оставила ее у постели Розы. Она весь день обещала там быть. Не у постели же Розы ее по голове огрели.

— Конечно, нет, — подтвердила Тамарка. — Тося вспомнила, что у нее есть сильное лекарство от тошноты. Маруся и Юля потребовали, чтобы она отправилась домой и сейчас же принесла это лекарство, раз так плохо Розе. Тося отправилась…

— Постой, ты сказала «Маруся и Юля»?

— Ну да, а что здесь такого?

— Ничего, но куда делась Лариса? Я же оставила ее там же, у постели Розы.

Тамарка почему-то разозлилась.

— Господи, Мама, ты невозможная! — закричала она. — Какие мелочи тебя занимают. Ну оставила ты Ларису там, но слава богу, она живая и могла уйти.

Разве в этом сейчас дело? Я рассказывала про Тосю, и, если память мне не изменяет, ты сама об этом просила, так почему не слушаешь?

— Слушаю, слушаю, — успокоила я ее.

— Тося вышла от Розы и почти сразу же получила по голове, но, к счастью, успела закричать. Маруся и Юля прибежали на ее крик, увидели окровавленную Тосю, лежащую на лестничной площадке, и сразу же вызвали «Скорую помощь».

— Надеюсь, она жива?

— Жива, — заверила Тамарка. — Еду к ней в больницу. Хочешь поехать со мной?

Я замялась, имея другие планы.

— Так ты едешь или не едешь? — нетерпеливо спросила Тамарка, показывая мне свои часы. — Времени в обрез.

— Знаешь, — ответила я, — полностью тебе доверяю. Ты человек ответственный. Раз за дело взялась, значит, можно спать спокойно.

— Мама, — закричала Тамарка, — ты что, спать собираешься?

— Я собираюсь поехать к Пупсу. Кстати, ты вчера видела его. Каким он тебе показался?

Тамарка выразительно закатила глаза:

— Мама, он украл стрелу, и этим все сказано.

У меня с ним важные дела, его компания наш подрядчик, а довести дело до конца я так и не смогла.

— Почему?

— Все из-за Пупса. Нервный он был какой-то, все вскакивал и глазел в окно, еще охал и стонал, ячмень у него. Знаешь, как несносны мужики, если у них что-нибудь болит. Пришел в очках…

— Пупс был в очках? — изумилась я.

— Ну да, Мама, что с тобой сегодня?

— А что сегодня со мной?

— Еще спрашиваешь. Тебя удивляет буквально все, что я ни скажу.

— Это потому, Тома, что последнее твое сообщение укрепило меня во мнении, которым я обзавелась несколько дней назад.

Тамарка была заинтригована.

— И что это за мнение? — спросила она. — Почему я не знаю?

— Потому что уверенности у меня полной еще не было, а теперь, когда я поговорила с Даней, уверенность есть. К тебе приходил не Пупс. У Пупса нет ячменя. Я совсем недавно видела его. Он трезв и свеж, следовательно, вчера у тебя был не Пупс.

— А кто же? — удивилась Тамарка.

— Уж не знаю, но только не Пупс. Господи! — заламывая руки, воскликнула я. — Бедная Роза! Эта сцена в прихожей покоя мне не дает!

— А что с Розой? — испугалась Тамарка.

— Ее чистота. Там в прихожей разыгралась настоящая драма. Надеюсь, ты в курсе?

— В курсе, — кивнула Тамарка. — И порадовалась за Пупса. Подумала, что сумасшествие пошло на пользу ему — и «Виагры» не надо. «Теперь Пупс сексуален, как все дебилы», — подумала я.

— Подумала и ошиблась. Оказывается, в тот день Роза изменила Пупсу черт знает с кем. О-о! Она этого не переживет.

— Лишь бы Пупс пережил, — резонно заметила Тамарка. — Но кому все это нужно? Думаешь, у Пупса есть двойник?

— Даже думаю, что не слишком двойник. Просто подобрали мужика, максимально похожего, одели его в ту же одежду и гоняют туда-сюда, сильно осложняя жизнь Пупсу. При всем при этом Пупс выглядит сумасшедшим, а кому-то это на руку.

— Да что же он, дурак? — изумилась Тамарка. — Не может разобраться в собственной жизни? Попробовали бы на меня натравить моего двойника, мигом его изобличила б.

— Да поят беднягу какой-то гадостью, от которой Пупс теряет речь, сознание и память, двойник же, пользуясь этим, черт-те что творит: дырявит шляпки, занимает «чирики», насилует Розу, пьет с твоим Даней и ворует стрелы…

Тамарка задумалась.

— Что же, Роза не может отличить родного мужа от какого-то двойника? — спросила она.

— Отличить может, но для этого надо как минимум на него глядеть, а Роза в таких отношениях с Пупсом, что даже видеть его не хочет.

— Знаешь, по-моему, это полная ерунда, — возразила Тамарка. — Я вчера разговаривала с Пупсом и не заметила ничего такого, если не считать того, что он странный.

Я разозлилась. Ставить под вопрос мою теорию?

Что может быть пошлей?

— А как ты могла заметить, если сразу уставилась в свои бумаги? — закричала я. — К тому же сама говоришь, что Пупс пришел в черных очках и наверняка не снял шляпу, прикрывающую половину лица.

— Точно, не снял, — подтвердила Тамарка.

— И все время в окно выглядывал. Следовательно, он на месте не сидел, а зачем он это делал?

— Зачем?

— Чтобы не дать себя рассмотреть. Теперь я вспомнила, в тот день, когда он у Розы сто долларов взял, он тоже не давал себя рассмотреть. Ворвался, убежал в свою комнату И потом все время сновал. Если бы мне сказали, что это не Пупс, я мигом разоблачила бы его, но я-то думала, что это Пупс. Я даже мысли другой допустить не могла. Понимаешь, кому-то очень нужно привлечь к Пупсу внимание, вот и придумали эти шляпки, стрелы и картины. Что может быть смешней и нелепей? А-ааа! — закричала я, осененная мыслью.

— Я бы не назвала это смешным, — поеживаясь и не подозревая, о чем я сейчас подумала, призналась Тамарка. — Всегда есть опасность, что, целясь в шляпку, попадешь в голову.

— Тома, бьюсь об заклад, что никто не целился в наши шляпки. Ах, как же я раньше не догадалась!

Шляпки были прострелены давно, а стрелы и картины придуманы лишь для того, чтобы мы и на шляпки внимание обратили.

— Что за глупость? — изумилась Тамарка. — Мама, ты хуже ребенка.

— Нет, не хуже, — обиделась я. — Посуди сама. Как получилось, что обе мои шляпы прострелили? Как преступник мог узнать, где моя шляпа? Никак. Он и не узнавал этого. Просто перед тем как затеять эту фантасмагорию с покушениями, он прошелся по нашим шляпкам и в каждой проделал дыру. Он даже в них не стрелял, а просто дырявил.

Тамарка побледнела и схватилась за сердце.

— Ты хочешь сказать, что и мои шляпки все в дырах? — дрожащим голосом спросила она.

Я поспешила ее успокоить:

— Ну, не все, а лишь самые любимые, те, которые мы часто надеваем. С любимыми шляпками выше вероятность, что мы заметим дыру.

— Мама, я должна это проверить! — закричала Тамарка.

— Проверишь потом. Я не договорила. Будь ты наблюдательней, спросила бы у меня про Розу.

— А что я должна спросить?

— Ну как же, ты с Розой сидела в нашем любимом кафе за нашим любимым столиком, и на вас посыпалась штукатурка…

Тамарка оживилась:

— Да-да, Мама, я же свидетелем была, в нас стреляли.

— Никто в вас не стрелял, — страшно гордясь собой, сообщила я. — Этот лжепупс знал, что все мы любим посидеть в том кафе и именно за тем столиком, вот он заранее и подготовил трюк с пулей. Пользуясь нашей неопытностью, он под покровом темноты расковырял штукатурку и вставил туда пулю. Шляпки к тому времени уже были продырявлены.

Тамарка опять схватилась за сердце:

— Мама, сколько можно? — взмолилась она, не в силах пережить этого горя.

— Шляпки уже были продырявлены, — зловредно повторила я, — оставалось выбрать жертву. По какой-то причине ею стала Роза, может, потому, что ты была без шляпки. Пуля — в стене, вы — за столиком, оставалось залезть на крышу и высыпать на ваши головы штукатурку. Вы, естественно, сразу же отвлеклись от своих сплетен, стали искать источник и увидели пулю.

Причем на вашем месте могла оказаться любая из нас:

Тося и Лариса, или Юля и Тося, или Маруся и я. Может, то, что началось все с Розы, совпадение, а может, и нет, раз взялись и за Пупса.

На этот раз Тамарка задумалась основательно.

Я всегда считала ее не дурой, поэтому с нетерпением ждала, что она скажет.

— Ладно, я пошла, — сказала Тамарка.

— Как это пошла? — возмутилась я. — А мнение?

Ты разве не выскажешь своего мнения?

— У меня его нет. Я опаздываю.

И она действительно собралась уходить. Я схватила ее за руку и закричала:

— Тома, ты ведешь себя так, будто все это пройдет мимо тебя, а ведь по плану завтра должны стрелять в тебя. Из арбалета. Это я, считай, отделалась, раз упала-таки моя картина.

— Не отделалась, — пытаясь вырваться от меня, заметила Тамарка. — Теперь тебя еще должны шарахнуть по голове.

— Возможно, — согласилась я, всеми силами вцепившись в Тамарку, — но это лишь придает еще больший смысл моим попыткам найти истину, а вот ты ведешь себя неразумно. Остановись!

Тамарка остановилась и закричала:

— Мама, отстань от меня! Ну что ты вцепилась? Думаешь, я сразу тебе этого двойника найду? Надо подумать, возможно, ты и права.

— Да как же не права, — обрадовалась я, — если все сходится. Подумай сама, наш Пупс совсем не егозливый, а этот же на месте совсем не стоит. Так и снует: туда-сюда, туда-сюда. Только плащ да шляпу и видишь. И появляется всегда при таких странных обстоятельствах, делает такие маневры. Посуди сама, меня догнал, а в руках сумка. Куда я смотреть буду?

— Конечно, на сумку, а не на него, — язвительно усмехнулась Тамарка.

Можно подумать, сама поступила бы иначе. Пупс и спортивная сумка. Что может быть необычней?

— Правильно, — воскликнула я. — Сколько в памяти ни копалась, кроме сумки, там нет ничего. И что он делает дальше: догнал, сумку сунул, сказал, что за сигаретами убежал. А-аааа! — Я едва не задохнулась от внезапно посетившей меня мысли.

— Ну что там еще у тебя? — нервно поглядывая на часы, спросила Тамарка.

— Тома, он нарочно дал мне сумку подержать. Клянусь, это так!

— Зачем?

— Кому-то было просто необходимо, чтобы я узнала, что в сумке лежит арбалет. Потом сумку подкинули Розе. Нет, теперь мне очевидно, это целый проект, там работали психологи. А шляпки? Разве это не остроумно? И никакого риска промахнуться. Этот псевдопупс все время появляется то тут, то там, причем, чтобы его не разоблачили, мастерски уводит внимание от себя.

Понимаешь? Ошарашивает чем-нибудь. Теперь понятно, почему он попросил у Женьки «чирик».

— Почему?

— Потому что хотел Женьку изумить. Вот если бы он попросил больше, Женька уставился бы на него и смотрел бы несколько секунд, соображая, есть у него требуемая сумма и давать ли ее, а «чирик» не та сумма, из-за которой Женька будет голову ломать. Он «чирик» сразу выложил и голову ломал уже потом, когда псевдопупс убежал. Он же все время бегает, а не ходит, псевдопупс этот. И ведет себя вызывающе.

Тамарка заерзала:

— Ну, ладно, Мама, отпусти меня.

— Скажи, что я права, — приказала я.

— Хорошо, ты права, — согласилась Тамарка. — Только отпусти. Я опоздаю. У меня три важные встречи, а еще к Тосе надо заскочить.

Я поняла, что каши не сваришь с ней. Даже если я убедительно докажу, что Пупс не Пупс, а сам граф Дракула, Тамарка все равно умчится, чтобы на встречи свои не опоздать.

— Ладно, иди, — вздохнула я, выпуская ее руку. — Но дай мне клятву, что, если к тебе заявится Пупс (каким бы он ни был, ложным или настоящим), ты тут же позвонишь мне и не отпустишь его до тех пор, пока я тебе не позволю.

— Как это — не отпущу? — опешила Тамарка. — Я что, его за руку буду держать? Как сейчас ты меня?

— А на кой фиг ты платишь охране? — возмутилась я. — Пускай хватают и держат за что угодно под любым предлогом. И помни, Тома: помогая друзьям, ты помогаешь себе.

О, как я была права!

Простившись с Тамаркой, я тут же обзвонила всех, у кого мог появиться Пупс или лжепупс. Под разными предлогами я просила держать Пупса до моего прихода. Учитывая не совсем нормальное состояние Пупса, друзья моим просьбам не слишком удивлялись, поэтому вопросов я получила мало. Больше всех почему-то недоумевала Маруся.

— Зачем я его должна держать? — спросила она.

— Потому что он мне срочно нужен, — ответила я, не собираясь посвящать Марусю в свои планы.

— Если он тебе срочно нужен, пойди к нему на работу. Роза сказала, что он прямо весь сейчас там.

Я возмутилась:

— Тебе что, трудно Пупса задержать, если он вдруг придет к тебе? Задержи и позвони мне на мобильный.

Я тут же примчусь.

— А зачем? — поинтересовалась Маруся. — Зачем я должна его держать и почему ты примчишься? Старушка, как я это должна понимать?

— Как мою просьбу, которую ты должна выполнить неукоснительно, если, конечно, хочешь, чтобы Ваня вернулся к тебе.

Это был наглый шантаж, но по-другому с Марусей нельзя.

— Хорошо, — сказала она, — можешь считать, что Пупс уже задержан.

Глава 37

Будет ли нормальный человек равнодушен к неприятностям друзей? Нет, конечно, нормальный человек не сможет оставаться равнодушным к неприятностям друзей. Он захочет им помочь и не поленится поломать голову над тем, как сделать это продуктивней. Если он к тому же еще и умный, от этого даже будет польза.

Не призадумается ли нормальный человек, узнав, что на его друзей все время кто-то покушается? Конечно, призадумается и будет искать то место, откуда исходит опасность. Если он не полный идиот, то, возможно, эту опасность он даже найдет.

Должна сказать, что я нормальный человек, хоть и не всегда такой кажусь. Когда прострелили шляпку Розы, я насторожилась. Когда то же самое произошло со шляпкой Тоси, я.., еще больше насторожилась.

Когда пострадала шляпка Ларисы, я.., многократно насторожилась. Шляпка Маруси меня удивила и испугала. А шляпка Юли вызвала массу плохих предчувствий.

И предчувствия меня не обманули, вот уже пострадали мои шляпки. Сразу две, что не удивительно при моей бездумной готовности подставить другу свое плечо, в данном случае — свою шляпку, ведь вместо Тамаркиной шляпки прострелили мою. Тут уж поневоле задумаешься, что будет с моей головой. Не огреют ли и ее вместо Тамаркиной?

Тамарке я выдвинула версию, что все шляпки были прострелены заранее. Версия, которую я выдвинула Тамарке, сразу же теряла реальность, как только речь заходила о моей голове. Кто знает, может, я права и с пулей разыгран спектакль, а может, и нет, и в нас действительно кто-то стреляет, в таком случае я подвергаюсь опасности.

Я преданный в дружбе человек и готова идти на всяческие самопожертвования, но всему есть предел, даже Вселенной. Так неужели жизнь потребует от меня такой беспредельной самоотверженности? Неужели заставит подставить свою голову вместо Тамаркиной?

Это было бы обидно в первую очередь за саму же Тамарку. За что тогда она платит своим телохранителям, если в ход уже пошла моя голова?

Слава богу, моя голова еще никуда не пошла, и я собиралась предпринять все меры, чтобы остановить эти мерзкие преступления.

"Шляпки шляпками, — подумала я, — стрелы стрелами, картины картинами, а у Розы сотрясение мозга, хоть и легкое. А это уже не шуточки. Возможно, я бы не стала так уж сильно паниковать, когда бы мне кто-нибудь мог гарантировать только легкое сотрясение, но может же быть и тяжелое. Может быть, и…

Да. Это совсем уже не шуточки. Мозги порой имеют свойство и покидать пределы черепа. Именно. Порой они имеют свойство выскакивать вообще, что уж никак недопустимо. Мне совсем не хотелось раскидываться своими мозгами, поскольку из всех моих органов мозги — единственный, которым я хоть как-то умею работать. Остальные же органы просто никуда не годятся. Если у неумех из задницы растут только руки, то, боюсь, у меня все оттуда растет".

Короче, я была охвачена страстью сохранить свои мозги, какими бы они у меня ни были. Бабе Рае такое желание показалось бы странным, потому что о моих мозгах она совсем нелестного мнения, но я-то сверх всякой меры всегда ценила свои мозги, а потому понимала, что лучше меня их никому не защитить.

Поэтому, бросив все дела, я помчалась на работу к Пупсу.

К моей радости, он сидел в своем кабинете и корпел над какими-то бумагами.

— Витя, — сказала я, — ты знаешь, что и Тосю уже по голове огрели?

По его безумному взгляду я поняла, что Пупс что-то знает, и продолжила:

— В отличие от твоей Розы Тося осталась в больнице, что говорит уже о тяжелом сотрясении мозга. Учитывая логику предыдущих преступлений и их последовательность — на очереди Лариса.

Пупс запаниковал прямо у меня на глазах, это давало надежду на откровенный разговор, к которому я безотлагательно и приступила.

— У тебя неприятности? — прямо спросила я, рассчитывая на легендарную честность Пупса.

Однако на этот раз честным быть Пупс не пожелал.

Он вообще не пожелал со мной разговаривать. Он испуганно глянул на часы и нервно сказал:

— Я занят.

— Вижу, но дело, о котором хочу поговорить, не терпит отлагательств. Ты понял? Могут быть жертвы, и я не хочу оказаться в их числе.

— Я занят, — стоял на своем Пупс.

Он был непробиваем. Я озверела.

— Ха! Ты занят! — закричала я. — А что прикажешь делать мне? Сидеть и дожидаться, когда кто-то долбанет меня по голове?

— Не долбанет, — уверенно сказал Пупс.

Его уверенность почему-то не передалась мне, напротив, она вселила в меня большие сомнения.

— Не долбанет? Почему ты так думаешь? — подозрительно глядя на него, спросила я. — На каких основаниях зиждется твоя уверенность?

— Я принял к тому меры.

— Меры?

Мне стало смешно, так бывает в минуты крайних неприятностей: вдруг ни с того ни с сего засмеешься тоненьким нервным смехом. С кем такого не бывало, тот счастливый человек.

Пока я хихикала, Пупс, хмурясь, сказал:

— Можешь быть спокойна, я принял меры. Больше такого не повторится.

Мой смех как корова языком слизала.

— Что-о? — зверея, завопила я. — Ты принял меры?

Какая самонадеянность! Он принял меры! Ему все по плечу! Ты что, супермен?! Этот, как его? Бэтмен?

Горец? Майти-Маус? Иван Царевич? Илья Муромец?

Кто ты?

— Ты знаешь, кто я, — спокойно ответил Пупс. — И прекрати истерику.

Я успокоилась, а что толку? Пупс есть Пупс.

— Витя, подумай сам, — обращаясь к нему уже как к маленькому, спросила я, — какие ты мог принять меры? Ты что, знаешь, кто дырявит шляпки, постреливает из арбалета и сбрасывает картины со стен?

— Знаю, — сквозь зубы процедил Пупс и стал багровым. — Знаю.

Я даже испугалась, однако вида не подала. Я схватила его за руку и, стараясь выглядеть убедительно, закричала:

— Витя, ты не первый год со мною знаком, и тебе должно быть известно: если я во что-то вцепилась, то не отпущу. Я до всего дознаюсь сама, так что говори сразу, так будет лучше. Кто занимается всей этой ерундой?

— Я, — ответил Пупс.

— Ты?

— Я.

Изумлению моему не было предела. Пупс сам, без всякого принуждения, признает свою вину.

— Соня, не надо меня осуждать, — продолжил он. — Я уже слишком пострадал, но теперь будет все хорошо.

Все наладится. Вот увидишь, больше я не буду стрелять и картины бросать тоже не буду. — Он потряс флаконом с таблетками.

Я была поражена, даже потеряла дар речи, который, слава богу, мгновенно восстановился.

— А как ты это делал? — спросила я.

Пупс смутился.

— Ты же знаешь, в последние дни я был не в себе, — страдая, ответил он. — Не все помню. Это от перегрузки, психическое нарушение, но мне нашли хорошего доктора. Я пошел на поправку. Доктор выписал сильное лекарство, оно очень помогло. Случаи провалов памяти сильно сократились.

Признаться, меня посетили сомнения. Возможно, они и остались бы у меня, когда бы я не вспомнила нашу бедную Тосю. Я схватила мобильный и набрала номер Тамары.

— Что ты делаешь? — спросил Пупс.

— Звоню Тамарке, — ответила я.

— Зачем?

— Хочу узнать, что с Тосей.

Пупс опять побагровел.

— Не надо, — прошептал он. — Мне только что звонила Роза. Я все знаю.

— Знаешь? — изумилась я. — Знаешь и продолжаешь вешать мне лапшу про свое чудесное исцеление?

— Это рецидив, — пролепетал Пупс. — Доктор сказал, что такое возможно. Это будет еще некоторое время, редко, но будет.

— Редко, но метко! — вскипела я. — У тебя рецидив, а у Тоси сотрясение мозга! Понимаешь, что ты социально опасен? Тебя надо срочно упечь!

Бедный Пупс, зачем я это сказала? Нет, иногда я бываю чудовищно жестока. Пупс начал бледнеть и терять сознание прямо у меня на глазах. Слава богу, у него на столе стояла бутылка минеральной воды.

Очень кстати он ее туда поставил. Не задумываясь, я вылила воду на его голову, и Пупс пришел в себя.

— С ума сошла?! — закричал он, вытирая голову носовым платком.

— Думаешь, это заразно? — испугалась я.

Мне вовсе не хотелось рысачить с арбалетом по городу, тем более что за это срок могут дать. Уж где-где, а в тюрьме без меня как-нибудь обойдутся.

— Ты чуть не облила важные документы! — продолжал возмущаться Пупс.

— А ты чуть не умер, — ему в ответ возмутилась я. — Думаешь, пригодились бы тебе эти документы, если бы я не привела тебя в чувство?

Пупс снова нервно поглядел на часы и сказал:

— Все, Соня, уходи. У меня с минуты на минуту будут гости.

Пришлось заупрямиться:

— Никуда я не уйду, пока ты не скажешь, как такое произошло.

— Какое — такое?

— Тосю ты как оглушил? Ты же был на работе!

Пупс закатил глаза и схватился за голову.

— О, боже! — закричал он. — Неужели тебе так хочется потиранить меня? Лучше сдай меня ментам, это будет гуманней. Я не помню, понимаешь? Не помню.

Я сам задумывался над этим. Все, уходи. У меня очень важная встреча.

— Что ж, но попозже зайду, — пообещала я и вышла из его кабинета.

Однако далеко я не пошла, а притормозила у столика секретарши. Мне нужно было выяснить, покидал ли рабочее место Пупс.

Пятиминутная беседа с секретаршей убедила меня в том, что Пупс рабочее место покидал. Целый час отсутствовал, этого вполне достаточно для того, чтобы стукнуть по темечку Тосю.

"Что же это такое? — изумилась я. — Неужели Роза права? Неужели Пупс устроил ей легкое сотрясение?

Ужас! Собственной жене!

Хотя, если хорошенько подумать, ему позавидовали бы миллионы мужей, не осмелившихся на подобное.

А Пупс осмелился. Под прикрытием сумасшествия он сообразил Розе легкое сотрясение мозга. Сначала ей, потом Тосе — подруге жены, которую ненавидит. Конечно, любой мужчина позавидует такой смелости.

Однако так недолго и до меня дойти. Не рискую ли я получить сотрясение прямо сейчас, раз он такой сумасшедший?"

Не успела я так подумать, как дверь кабинета распахнулась и оттуда выскочил Пупс. Он промчался мимо как угорелый, даже не заметив меня.

«Неужели опять? — испугалась я. — Неужели побежал к Ларисе? На очереди-то она. Что ж, чему быть, того не миновать, а кабинет между тем пустой. Почему бы мне туда не войти?»

— Ax, — вскрикнула я, испуганно глядя на секретаршу, — кошелек в кабинете забыла. Можно вернусь и возьму?

— Возьмите, — бросила та, не отрывая сосредоточенного взгляда от монитора.

Я скользнула в кабинет Пупса и бросилась к столу.

Аккуратный Пупс документы, конечно же, спрятал.

Я открыла ящик стола и, стараясь не сильно там все перерывать, поискала ту папку, которая лежала передо мной, когда я разговаривала с Пупсом.

Папки не было.

«Наверное, он положил ее в сейф, — догадалась я. — А сейф закрыл».

Я ринулась к сейфу, в твердом намерении проверить свою догадку, но в этот самый момент за дверью кабинета раздались чьи-то голоса.

Я заметалась.

«Что делать? Пупс парень свой, но, боюсь, он меня не поймет. И кто понял бы? Роясь в чужих документах, я действительно выгляжу не слишком интеллигентно, мягко говоря. К тому же Пупс явно не один. С ним те, кого он так напряженно поджидал. И возможно, они имеют отношение к тем документам, иначе зачем бы Пупс их так сосредоточенно изучал перед этой таинственной встречей. Эх, может, сама судьба дает мне шанс, и грех его не использовать».

Дверь скрипнула.

Самым естественным образом вдруг возникло непреодолимое желание спрятаться под стол. Слава богу, у меня хватило ума не пойти на поводу у этого желания. Зачем под стол, когда в кабинете есть огромный шкаф, куда штуки три таких, как я, влезет.

«Конечно, в шкаф, — решила я, — тем более что я в таких делах просто мастер. Одним ударом убью двух зайцев: спасу свою репутацию и разнюхаю, с кем Пупс встречается и зачем».

Я спряталась в шкаф, и очень вовремя, потому что в тот же миг кабинет наполнился мужскими голосами.

— Присаживайтесь, — сказал Пупс, — а я пошлю Милочку за сигаретами. Я, видите ли, начал курить.

— Да есть у нас, бля, сигареты, — пробасил незнакомый мне голос.

— Нет, я все же ее пошлю, — после короткой паузы повторил Пупс.

«Странные у него посетители, — сидя в шкафу, подумала я. — Никакой в них тонкости. Даже мне ясно, что Пупс не столько нуждается в сигаретах, сколько не чает эту Милочку — свою секретаршу — подальше от кабинета услать. Значит, разговор обещает быть очень интересным».

Как только Пупс вышел, я рискнула выглянуть в щелку — кто же там за его столом сидит? Выглянула и обомлела: Ваня Марусин, точнее, Иван Федорович Архангельский, а с ним еще двое верзилообразных молодых людей.

«Вот это да!» — подумала я.

Глава 38

Иван Федорович в присутствии дам всегда прикидывался интеллигентом: не матерился и сморкался только в платок. Теперь же мне представился случай полюбоваться на него натурального, если можно так выразиться, во всей его красе. И при этом, должна заметить, на фоне тех двоих, которые пожаловали с ним, он выглядел просто профессором Преображенским.

Те двое ко всему в этой жизни подходили «чисто конкретно», все у них было «типа», а «бля» являлось не только качественной, но количественной оценкой и к тому же связкой слов.

Учитывая вышеперечисленное, мне очень трудно было ориентироваться в их диалоге, остро не хватало переводчика. Положение усугублялось тем, что я не имела возможности что-либо спросить.

— Ваня, бля, этот лох сегодня подпишет? — пробасил один из верзил.

— Сто пудов подпишет, или ему хана, — явно подражая верзиле, ответил Ваня.

— Бугор уже весь на измене, — напомнил верзила.

Дальше шел трехэтажный мат, призванный показать степень недовольства бугра.

— Да пошли вы, — буркнул Иван Федорович, громко сморкаясь прямо на пол.

Это было все из того, что можно цитировать. Остальное не сразу поддавалось осмыслению, не то чтобы переводу на пристойный язык.

Не могу передать своих ощущений. Испытать такое, сидя в шкафу!

«Судя по всему, верзилы настроены решительно, — внутренне съеживаясь, подумала я. — Упаси бог Пупса случайно заглянуть в этот шкаф. Даже не хочется предполагать, что со мной будет. Не поможет мне и Марусин Ваня, если он еще захочет мне помогать. Пока складывается впечатление, что он с этой шайкой-лейкой заодно».

Пупс отсутствовал довольно долго. Верзилы успели здорово насквернословить. Впрочем, Ваня от них не отставал. Из всего того, что я услышала, можно было сделать вывод один: Пупса наклоняют подписать какую-то бумагу, а он уже даже не слишком и сопротивляется, только выискивает удачный момент.

Что за бумага и каково ее содержание, похоже, верзилы не слишком «догоняли» и сами. Один прямо так и сказал:

— Ты, Ваня, типа того, смотри в оба. Хана тебе, если проглядишь, потому что я чисто конкретно в бумагах этих не догоняю.

"Бог ты мой! — подумала я, сидя в шкафу. — Пупс и в самом деле сошел с ума, если с этой бандой связался.

Они же его только положат на один зуб, и будет ему хана чисто конкретная".

Мне хотелось выскочить из шкафа и спасти Пупса от какого то ни было подписания бумаг, но я вовремя вспомнила, что своя рубашка ближе к телу, и передумала. К тому же абсолютно неизвестно было, как отнесутся к моему вторжению в переговоры верзилы.

«Лучше я потом с ними разберусь», — успокоила себя я.

А тут и Пупс вернулся.

— Все улажено, — воскликнул он, фальшиво источая довольство и оптимизм. — Теперь можно спокойно поговорить.

И верзилы, словно по команде, хором заговорили, с ходу Пупсу пообещав и пику в бок, и что-то там в зад, и многое другое. У меня даже дух захватило от такого циничного откровения, а Пупсу хоть бы что. Видимо, привык. Зато мне ясно стало, почему в срочном порядке была эвакуирована секретарша. Верзилы психически были больны похлеще Пупса и в тяжелейшей форме страдали бласфемией [8], помноженной на апситирию [9]. Они гремели нецензурщиной так, что у меня уши закладывало.

Ваня хмурился и молчал. Пупс тоже молчал и нервно перебирал на столе свои бумаги. Наконец он сказал:

— Зря стараетесь, сегодня не подпишу.

Верзилы растерянно переглянулись и воззрились на Ваню, рискованно свирепея.

— Почему не подпишешь? — осипшим голосом поинтересовался Иван Федорович.

— Потому что директор не уехал, — спокойно пояснил Пупс.

Мне тут же захотелось расцеловать его, но пришлось отложить это мероприятие до лучших времен.

— Ты что нам, бля, вчера базлал? — прорычал верзила. — Да я урою тебя, бля…

— Да подожди ты, — рявкнул на него Иван Федорович. — Разобраться дай. Вить, — уже нежно обратился он к Пупсу. — Так в чем заминка?

— Я же сказал, директор не уехал, — твердо ответил Пупс.

Мне понравилась его независимость.

«Мужик! — сидя в шкафу, порадовалась я за Розу. — Настоящий мужик. Не наделал от страха в штаны, а ведь мог бы».

Лично я была к этому очень близка.

— Вить, а без директора, а? — спросил Иван Федорович.

В его голосе послышались нотки мольбы. Видимо, очень уж им приспичило документ этот получить. Верзилы тоже притихли и не орали уже про пику в бок и прочие неприятности.

— Без директора? — Пупс задумался. — Без директора я подпишу, да вас это не устроит. Компания с моей подписью может не согласиться, подаст в суд и выяснится, что я подписывать документ права не имел, поскольку сам директор был на месте.

Иван Федорович с хрустом почесал в затылке и спросил:

— Вить, я что-то не понял. Ты мне объясни: как суд узнает, что твой начальник не сам подписывал? Подпись же его, настоящая.

— Очень просто, — сказал Пупс. — Когда директор уезжает, он оставляет мне бланки с подписью, но тогда нет его подписи в специальном журнале, который я веду. По этому журналу суд и узнает, что директор на месте был, поскольку сегодня за его подписью уже несколько документов в журнале проходило, а по этому договору подписи в журнале он не оставил, значит, я самодеятельностью занимался.

Иван Федорович снова почесал в затылке:

— А что же делать?

Пупс — молодчина — пожал плечами. До чего же он независим! Только что ему пообещали черт-те чего и в бок и всюду, а он им храбрый отказ. Если бы каждый так давал отпор криминалу, в стране наступил бы рай.

«Пупс, так держать!» — мысленно из шкафа поддержала его я.

И он, словно меня услышав, даже совершил на верзил наезд.

— Если память мне не изменяет, — строго сказал Пупс, — был договор, что я только ставлю подпись, остальное вы должны были взять на себя, так какой с меня спрос? Давайте, устраивайте моему директору командировку. За мной дело не станет.

Иван Федорович снова почесал в затылке и потянулся к мобильному.

— Тут такое дело, — кому-то сказал он, — директор не уезжает. Главбух обижается, говорит, что директора не он должен усылать. Что будем делать?

По молчанию Ивана Федоровича несложно было догадаться, что тот, кому он звонил, гнул тоже неплохие маты, иначе о чем так долго можно было говорить?

Наконец Иван Федорович спросил:

— Когда?

Верзилы подались вперед. Видимо, их тоже этот вопрос очень интересовал.

— В общем, так, — сказал Иван Федорович, пряча мобильный в карман пиджака. — Подписание откладывается до четверга.

— Это значит то, что директор уедет в четверг? — спросил Пупс.

— Именно это и значит, — подтвердил Иван Федорович.

— А как вам это удастся? — не унимался Пупс.

— Не твое дело, — поднимаясь и явно собираясь уходить, пробасил верзила.

Второй верзила тоже встал со своего места и направился к двери.

— Дельце ему заманчивое подкинут, — все же пояснил Архангельский. — Ну, лады, Виктор, — сказал он. — Значит, в четверг на том же месте в тот же час.

И он пошел к выходу.

— А куда мне деваться, — вздыхая, ответил Пупс.

— Хорошо, бля, что догоняешь, — хохотнул верзила. — Подпишешь как миленький, бля, в четверг.

Пупс покраснел от негодования, но промолчал. Он устало поднялся из-за стола, поплелся за верзилами и Иваном Федоровичем, чему я порадовалась несказанно, собираясь воспользоваться его уходом и покинуть шкаф, а затем и кабинет.

Однако чаяниям моим не суждено было сбыться.

Пупс, выпроводив Ивана Федоровича и верзил, не вернулся в кабинет, а запер дверь на ключ.

«Вот это номер!» — поразилась я.

Мне совсем не улыбалось провести ночь в этом кабинете. К тому же Евгений мог энергично не одобрить эту затею. Пока я лихорадочно искала выход из создавшегося положения, зазвонил мой мобильный.

Тут только я вспомнила, что не отключила его.

Вспомнила и пришла в ужас. Трудно сказать, что со мной было бы, зазвони мобильный минутой раньше.

Глава 39

Звонила Тамарка. Она уже побывала у Тоси и спешила поделиться впечатлениями.

— Мама, ничего страшного, — сообщила она. — Тося, трусиха, упала раньше, чем доска опустилась на ее голову.

— Не хочешь ли ты сказать, что Тося видела покушавшегося на нее? — спросила я.

— Нет, она ничего не видела, просто реакцией сверхчеловеческой обладает: падала вниз со скоростью, значительно превышающей скорость падающей на ее голову доски, поэтому отделалась легким ушибом колена. Хотя сотрясение мозгов ей не помешало бы — это единственный способ поставить их на место.

Здесь я выразила свою солидарность под громкое одобрение Тамарки.

— Мама, а ты где? — внезапно заинтересовалась она. — Ты сегодня такого наговорила мне, что я подумала: а не посидеть ли нам за чашечкой коньячка? Заодно и расскажешь про Пупса.

"Вот это да! — испугалась я. — Черти ее надирают.

То не допросишься, все занята она, а то сама предлагает, и как раз тогда, когда я в шкафу сижу. А что это я здесь сижу? Уж и выйти пора бы".

И я вышла из шкафа.

— Мама, ты что, оглохла? — возмутилась Тамарка. — Ты где?

— В кабинете, — не солгав, сказала я. — И освобожусь не скоро.

— В каком кабинете?

— Тома, я потом все расскажу, а сейчас, хоть убей, не могу.

Тамарка приуныла.

— А как же Пупс? — спросила она. — Только что пересмотрела все свои головные уборы… Ужас! Мама, ты права, дырок в шляпах наделали, не поскупились.

Одно радует, что и у Тоси с Юлей та же петрушка. Так что, Мама, надо срочно искать двойника, пока и меня по балде не огрели. Думаю, второго удара моя голова не перенесет.

Если учесть, что первый удар я когда-то нанесла Тамарке сама, можете представить, как мне хотелось поддерживать эту тему.

— Тома, боюсь, я была не права, — поспешила сообщить я. — Пупс — это только Пупс, и нет никакого двойника.

— Как же нет? — забеспокоилась Тамарка. — А я уже всех обзвонила, работу провела и пришла к тому же выводу: с арбалетом бегал не Витька. И шляпки дырявил не он, и картины сшибал…

— Тома, ты не волнуйся, это он, — заверила я. — Ему проще простого к шляпкам нашим подобраться.

Пока мы сплетничаем взахлеб, Пупсу только и остается, что шляпки дырявить. Готова поклясться, что он чокнулся и на такое дело пошел.

— Почему ты так думаешь?

— Он сам только что мне признался. И Тосю огрел он. Я спрашивала у его секретарши, он как раз в это время свой кабинет покидал и целый час отсутствовал.

И вообще, с Пупсом тут очень темное дело, но пока я ничего тебе сказать не могу. Ограничься пока только этой информацией.

— Мама, ты невозможная! Как могу я ограничиться после всего, что ты мне сегодня наговорила? Ты бы смогла?

— Я — вряд ли, но ты же совсем другое дело. Ты у нас не женщина — кремень, так что ограничься.

— Ну ладно, — смирилась польщенная Тамарка. — Если ненадолго — смирюсь.

Уж очень ей хотелось выглядеть сильной, а, спрашивается, зачем? Но с другой стороны, уже утомила сказочка про женскую силу, которая в слабости. Это то же самое, что сказать: в покорности сила раба. Попробуйте, догадайтесь, кому выгодна такая формулировка — рабовладельцу или рабу? Думаю, это будет несложно, поскольку ответ очевиден. То же и с женской силой, которая якобы в слабости. В слабости ничего нет, кроме слабости, а сила — это только сила, если мы о ней речь ведем.

Как бы там ни было, Тамарка успокоилась и смирилась. Я же, едва отделалась от нее, тут же позвонила Розе, поскольку всей душой стремилась на волю.

— Роза, — сказала я, — звони мне на мобильный, как только Пупс заявится домой. Он уже вышел, значит, скоро будет.

— Если не завернет куда-нибудь опять, — горько вздохнула Роза.

Я вспомнила, как Пупс заверял меня в том, что уже почти вылечился, и сказала:

— Не завернет, к тому же сегодня такой день, ты лежишь в постели с легким сотрясением мозга. Такое не часто бывает, так что, думаю, он придет.

— Надеюсь, — еще горше вздыхая, ответила Роза.

— Смотри, не забудь мою просьбу. Как только явится, сразу звони.

— Хорошо, — пообещала Роза.

После этого я уселась за рабочий стол Пупса придумывать причину, по которой оказалась закрыта в его кабинете. Должна же я выдвинуть Пупсу хоть какую-то версию своего пребывания здесь!

Думала старательно. Ничего умного, вынуждена признать, в голову не шло. Все мысли не те. Никакой оригинальности. Иной раз так удачно соврешь, аж душа радуется, а тут — ну заклинило. Только и крутится в мозгах: «Полезла под стол, а тут ты пришел».

Зачем полезла под стол? И почему, когда он пришел, я оказалась в шкафу?

Долго я мучилась, благо времени свободного завались. И даже нащупала кое-какую приличную мыслишку, но в это время зазвонил мобильный.

«Как далеко шагнул прогресс, — раздражаясь, подумала я. — Раньше волком выла бы в пустом кабинете, а теперь ну просто соскучиться не дают».

Звонила Маруся. Приличная мыслишка, конечно же, сразу покинула мою голову, зато Маруся здорово развлекла. Вопила эта несчастная не своим голосом.

— Старушка! Старушка! — вопила она. — Я его задержала! Я прямо вся его задержала! Епэрэсэтэ!

— Кого? — изумилась я.

— Да Пупса же! Ты же прямо вся меня просила! И я изловила его, хоть и отчаянно сопротивлялся Пупс.

Пришлось силу применить!

Услышав о Марусиной силе, я запаниковала. Пупс такой субтильный, эта слониха может запросто ему что-нибудь поломать, что-нибудь очень нужное.

— Где Пупс? — в смятении закричала я.

— В чулане сидит! — торжествуя, сообщила Маруся. — Ха-ха, старушка, он прямо весь там и сидит! Я его перехитрила!

«Круг замкнулся, — подумала я. — Пупс в Марусином чулане, я в его кабинете».

— Маруся, — простонала я. — Отпусти несчастного Пупса. Пускай он скорей едет к своей Розе.

— Как это — отпусти?! — возмутилась Маруся. — Целый час ловила его, а теперь — отпусти?

— Какой час, Маруся? Любишь ты преувеличивать.

Час назад я лично разговаривала с Пупсом.

— Ну, может, и не час, разве в этом дело? Требуешь от меня невозможного.

— Марусенька, зайчик, отпусти Пупса, — взмолилась я.

— Нет уж, старушка, приезжай и прямо вся сама отпускай его. У меня рука не поднимется, к тому же я потерпела от него. Он так, подлец, сопротивлялся, будто я не в чулане его просила посидеть, а в крокодиловой яме. А когда услышал, что сидеть придется недолго, всего лишь до твоего прихода, и вовсе взбесился. Наварил-таки мне фингал. Мерзавец! Ты слышишь, старушка, повадился фингалы прямо всем варить — Розе наварил, мне наварил… Нет, старушка, приезжай, пускай и тебе наварит.

Я пришла в ужас.

— Бог ты мой, постыдись, Маруся, что движет тобой. Какие-то фингалы…

— Не какие-то, а мои, то есть мой. И как я его получила? Ловила старалась Пупса, а ты прямо вся теперь обижаешь меня — говоришь: отпусти. Я прямо вся тебя не понимаю.

— Марусенька, да, ты поймала его, умница, а теперь отпусти.

— И это вся благодарность?

— Нет, не вся, остальная благодарность впереди, Марусенька. А пока только устная, спасибо тебе, клянусь, я тебе очень признательна, ценю твою ловкость, а теперь отпусти человека. Он устал, весь день работал, пускай идет домой. Да что там у тебя за стук?

— Да это же Пупс назад просится!

— Надеюсь, ты его не связала?

— А это мысль! — обрадовалась Маруся. — Можно и кляп вставить.

— Тебе не стыдно? — попыталась воззвать к ее совести я. — Как ты завтра будешь человеку в глаза смотреть после всего этого?

— Ой, совсем смотреть не буду, — посетовала Маруся. — Стыдоба.

— Вот и отпусти его.

Маруся без всякой причины потеряла терпение.

— Старушка, — завопила она. — Я с тобой не в бирюльки играюсь! Знаешь, с каким трудом мне дался этот Пупс? Я просто узнать его не могла, как сопротивлялся стервец. Сначала просила его по-хорошему, потом в ухо дала, так нет же, не понял, пришлось руки крутить. В общем, я изрядно упрела, старушка, и просьбы твои мне слышать обидно. Я руку на мужчину подняла! На мужчину руку из-за тебя подняла, задавила в себе все святое, а гы мне так запросто — отпусти.

С какой стати? Век бы у себя его держала теперь, да так и быть, отпущу, когда приедешь.

Тут уж и я вышла из себя и завопила:

— Да как ты, дурища, не поймешь, что не могу я приехать к тебе! До тех пор не могу, пока Пупс будет в чулане сидеть.

— Почему? — изумилась Маруся.

— Да потому, что я сижу в его кабинете, — вынуждена была признаться я.

— И что?

— Закрытая сижу на все замки и выйти до тех пор не смогу, пока Пупс меня не откроет. Ну, не меня, конечно же, а свой кабинет.

Маруся мгновенно прониклась моим горем и жалобно заскулила:

— Ой, да как же тебя угораздило-то, старушка? Как же Пупс тебя закрыл? Нарочно, что ли? Ах он изверг! — уже зверея, воскликнула она. — Ну я ему, епэрэсэтэ, сейчас покажу!

Можете представить, как испугалась я за Пупса.

Столько неприятностей на голову бедняги от этой неудавшейся семейки. Мало он от Вани, шантажиста, пострадал, так теперь еще и Маруся взялась за Пупса.

А Марусю натравила я.

— Нет!!! — истошно завопила я, загрызаемая совестью. — Нет-нет, Маруся, не надо ничего показывать несчастному Пупсу. Я влипла сама. Он и не знает, что я в его кабинете.

— Как — не знает? Ты что же, пряталась там? А-а, — прозрела наконец Маруся. — Подслушивала, старушка. И что ты подслушала? — загораясь любопытством, спросила она.

«Что с ней будет, если правду сказать?» — подумала я, но рисковать не стала.

— Маруся, тебе приспичило об этом узнать обязательно по телефону?

— Нет, живьем лучше, конечно.

— Так сделай доброе дело, — приказала я. — Раз уж ты все знаешь, так пойди к Пупсу и скажи ему, что я сижу под замком в его кабинете, где туалета нет. Может, это придаст ему скорости. Уж очень я хочу выбраться на волю поскорей.

— Иду, иду! — закричала Маруся. — Отпущу Пупса, но только для тебя, старушка. Отпущу Пупса и сразу погоню открывать кабинет, а ты, как освободишься, сразу иди ко мне. Прямо вся и беги.

— Обязательно, — пообещала я, вовсе не собираясь к Марусе бежать, потому что были у меня дела и поважней.

Отключившись от Маруси, я сосредоточилась и попыталась поймать ту ценную мысль, которую упустила. Однако мобильный — коварное чудо цивилизации — ожил опять. На этот раз звонила Роза.

— Пупс пришел, — радостно сказала она.

— Когда? — коченея, спросила я.

— Да вот только что в квартиру и вошел.

Глава 40

Если бы Роза взяла в руки дубину и просто огрела меня, клянусь, эффект был бы меньшим, чем после сообщения о приходе Пупса.

Я, видимо, долго молчала, потому что Роза, не в силах пережить отсутствие реакции с моей стороны, повторила свое сообщение:

— Пупс пришел.

— Ты в этом уверена? — не слыша своего голоса, спросила я.

— Ну, конечно, — рассмеялась Роза, принимая мой вопрос за шутку, что, в общем-то, несвойственно мне абсолютно, поскольку я человек серьезный, чем справедливо и горжусь.

— Роза, что-то плохо слышно, — прошептала я. — Не могла бы ты повторить то, что сказала?

— Я сказала: «Пупс пришел!»

Тут-то чувства ко мне и вернулись.

— Как пришел? — оторопела я. — Он же это, ну.., в чулане сидит.

— В каком чулане? — рассердилась Роза. — Пупс уже у моей постели сидит. Если хочешь, дам ему трубку.

— Нет-нет, — лихорадочно закричала я. — Потом, потом. Роза, держи Пупса, никуда его не отпускай.

Я сейчас тебе перезвоню.

Представляю удивление Розы, но мне было не до того. Мне было важно остановить Марусю, возможно, уже совершающую глупость по моей вине. Хотя на самом деле виноват сам Пупс, Пупс же убедил меня, что он автор всех покушений.

Он признался, что слегка помешан, и я, само собой, сразу отбросила двойника — и вот результат. Наша храбрая Маруся действительно совершила подвиг, каким-то неслыханным чудом ухитрилась поймать этого лжепупса, а я по собственной глупости заставила ее этого мерзавца отпустить.

— Только бы Маруся не успела, только бы не успела, — как молитву, бормотала я, напряженно прислушиваясь к гудкам из трубки.

То, что Маруся так долго не отвечала, и настораживало, и обнадеживало одновременно. Наконец я услышала ее голос и, не теряя ни секунды, истошно закричала:

— Марусенька! Не отпускай Пупса! Ни в коем случае не отпускай!

— Ты что, старушка, играешься со мной?! — возмутилась Маруся. — То — отпускай, то — не отпускай.

Как это понимать? Первое слово дороже второго.

— То есть?

— Я его уже вся отпустила, епэрэсэтэ, потому что в первый раз ты сказала: отпускай.

— О горе! — воскликнула я. — И давно ты его отпустила?

— Как же — давно? — удивилась Маруся. — Вот прямо только сейчас и отпустила. Ты мне позвонила как раз, когда он умчался, хвост задрав. Думаю, он на лифте сейчас спускается.

— Так задержи его, задержи! Беги за ним, Маруся!

Умоляю! Дверь заклинь или придумай другое что, только задержи этого мерзавца! Одна ты это сможешь!

Оказывая ей такое доверие, я имела свой расчет.

Маруся порой бывает наивней ребенка. Конечно же, она побежала лжепупса догонять.

Нервничая невероятно, позвонила я Розе и попросила позвать к телефону настоящего Пупса.

«Что же это делается? — страдала я. — Там творятся такие дела, а я сижу тут, спутанная по рукам и ногам этим чертовым кабинетом».

— Что случилось? — спросил Пупс, не подозревая о моих страданиях.

— Витя, — закричала я, — срочно приезжай.

— Куда? — испугался он.

— К себе на работу.

— А ты где?

— В твоем кабинете.

— Я же его закрыл, — вспомнил Пупс.

— В том-то и дело, — возмутилась я. — Ты его закрыл, а я теперь выйти не могу. Что же мне, прикажешь здесь ночевать?

Пупс некоторое время молчал — видимо, информацию переваривал, а когда переварил, то разозлился и закричал:

— Как ты попала в мой кабинет?

— Как все, ногами вошла, — спокойно ответила я.

— А почему я тебя не видел?

— Потому что я под стол закатилась.

— Ты что, горошина? — возмутился Пупс.

— А ты что, сумасшедший, такие глупые вопросы задавать? Почему ты меня не видел? Да потому, что я спряталась.

— Зачем?

— Да вот затем и спряталась, чтобы ты меня не видел, зачем же еще? Спряталась в шкафу и сидела, пока ты с Ваней ваньку валял.

— Так ты подслушивала? — прозрел наконец Пупс. — Нас подслушивала?

— Само собой, а что мне еще оставалось, — скромно заметила я. — Добром же решить это дело ты сам не захотел.

Пупс почему-то признание мое близко к сердцу принял — в такое возмущение впал, кричать на меня начал, начал меня стыдить.

— Ты что, Вить, никого не подслушивал никогда? — удивилась я.

— Никогда! — гордо ответил Пупс.

— А все потому, — съязвила я, — что ты был другим делом сильно занят. Я вот тоже из арбалета не стреляла, не довелось, все некогда, по шкафам, видишь ли, скитаюсь.

Это был запрещенный прием, но он подействовал — Пупс мгновенно сник и сказал:

— Еду.

Я несколько успокоилась и для проверки позвонила Марусе, хотя, в общем-то, уверена была, что Марусе не до меня. Она действительно к телефону не подошла, значит, была в погоне за лжепупсом.

«Кто знает, — подумала я, — от нашей малышки всего Можно ждать. Чем черт не шутит, может, снова поймает его. Ведь поймала же в первый раз. Эх, не была бы я такая шляпа…»

Слава богу, долго сокрушаться мне не пришлось.

Пупс примчался в рекордные сроки. Истерично поковырял в замке ключом, распахнул дверь и, едва переводя дыхание, закричал:

— Ты где?

Я сидела на самом видном месте: за его столом, а потому вопросу сильно удивилась.

— Что значит — где? Разве не видишь? Вот она я, сижу тут, как дура.

Пупс вздохнул с облегчением и, не входя в кабинет, скомандовал:

— Пошли.

Я опешила:

— Как это — пошли? А поговорить?

— О чем? — спросил Пупс.

— Нам что, не о чем поговорить? — рассердилась я. — Этот паршивый Ваня врывается к тебе и требует черт знает чего, а нам не о чем поговорить?

Пупс меня тут же изумил — он неожиданно встал на защиту Архангельского.

— Иван не виноват, — сказал он.

— Это было сразу заметно, — с издевкой ответила я. — Закрой дверь и садись. Разговор будет длинный.

— Какой — длинный? — рассердился Пупс. — Ты забыла? У меня Роза!

— Да, Роза, которой ты дал дубиной по голове, я про это не забыла. Нашел чем хвастаться.

Пупс потупился и, прикрыв за собой дверь, вошел в кабинет.

— Присаживайся, — широким жестом пригласила я его к его же столу. — Присаживайся и мне расскажи: чего хотели от тебя те невоспитанные молодые люди?

— Ты же слышала, — нехотя ответил Пупс. — Хотели, чтобы я договор подписал.

— Какой договор?

— Этого я тебе не скажу.

— Хорошо, а Ваня здесь при чем?

— Ваня связался с той фирмой, которой нужен этот договор. Ты же видела этих «быков», думаешь, приятно с ними общаться?

— Не думаю, — со знанием дела ответила я.

— Вот я сам и попросил Ваню быть посредником, — признался Пупс.

— А зачем ты вообще спутался с бандой этой?

Пупс грустно посмотрел на меня и трагически произнес:

— Соня, я честный человек.

— Знаю, — поспешила засвидетельствовать я. — Легенды ходят о твоей честности.

— Я честный человек, — мрачнея, повторил Пупс. — Честный, но больной.

Глава 41

Целый час рассказывал мне Пупс историю своей болезни, в красках рассказывал, с душещипательными иллюстрациями из семейной жизни — утомил меня изрядно. Можно представить, как тяжело мне было его слушать, когда я точно знала, что Пупс здоров. Здоров совершенно, хоть и запуган.

— Вот что, Витя, — сказала я, так и не дослушав до конца его повесть. — Мне уже все понятно, что и затмения бывают у тебя, что и нападаешь ты на людей под этими затмениями, и действуешь как маньяк, и все прочее, да только сущая все это ерунда. Хочешь знать, как на самом деле все было?

— Как? — без всякого интереса спросил Пупс, уже заранее понимая, что ничего умного я не скажу.

— А вот как, — ответила я. — Какие-то сволочи затеяли непонятную мне игру, а ты там выступаешь в главной роли. Чтобы заставить тебя подписать некий документ, они с помощью двойника убеждают тебя в психическом расстройстве и подсовывают сомнительного врача. Почему бы тебе не обратиться к собственной жене? Ведь Роза, она гинеколог! Ей же каждый будет рад оказать услугу! Уж она-то тебе настоящего врача нашла бы. Да что там — нашла бы? Роза только о том и мечтает, как бы показать тебя врачу!

Пупс разнервничался и заговорил, всеми способами давая мне понять, что большей глупости он и не слыхивал.

— Ага, — закричал он, — а врач этот под гипнозом узнает о том, что я страшное совершил, и тут же сдаст меня в милицию. Нет уж, спасибо, я как-нибудь без моей Розы обойдусь.

«Господи, да что же он там совершил-то?» — забеспокоилась я и тут же вспомнила, что все это враки.

В худшем случае это что-то страшное совершил дублер, а не наш доверчивый Пупс.

— Витя, опомнись, — воскликнула я. — Не вздумай ничего подписывать, это шантаж. Они нарочно подстроили все. Ты здоров, абсолютно здоров, а все покушения — дело рук твоего двойника.

— Какого двойника? — усмехнулся Пупс. — Соня, ты святая наивность.

«Ха, и это мне говорит он!»

— Почему же наивность? — пылая возмущением, закричала я. — Витька, тебя самым наглейшим образом дурачат. Ты даже из арбалета не умеешь стрелять.

— Это в нормальном состоянии, а в том — умею. Из глубин подсознания выплывает такое, только за голову держись. И перестань, ты меня не переубедишь. Сама же вытаскивала меня из-под вешалки Ларисы. Ведь это я, а не двойник лежал.

— Конечно, ты, да как ты попал туда? Происками двойника. Двойник заскочил к Ларисе, под твоим именем занял у нее деньги, ее адрес на бумажку записал, а потом сунул этот адрес тебе в руку, предварительно напоив тебя какой-то дрянью. Это сделать проще всего — глотаешь доверчиво всякую гадость, которую негодяй врач тебе подсовывает. Ты вырубился, а дальше все как по маслу: ты падаешь на улице, добрые люди находят тебя, а в руке адрес, туда и ведут, благо что рядом.

Пупс не поверил.

— Сама же говорила, что я сто долларов брал у Розы. Что же ты, не смогла распознать двойника? — спросил он.

Опять двадцать пять. Можно, конечно, и дальше убеждать его, но доводы бесполезны.

— Хорошо, а что ты, Витя, скажешь, если этого двойника я к тебе приведу?

— Ничего не скажу. Все равно подпишу бумаги, уже часть подписал.

— Ты это помнишь? — ужаснулась я.

— Не помню, но подпись моя.

— Ее подделали, чтобы заставить тебя и дальше подписывать. Неужели люди, которые не поленились состряпать тебе двойника, не смогут подделать какую-то жалкую подпись?

Пупс психанул:

— Перестань, Соня, стыдно слушать. Начиталась, понимаешь, книжек.

— Книжек не читаю, ты забыл, я их пишу, — напомнила я.

— Значит, еще хуже, написалась книжек и выпала из реальности. Да кто в наше время станет двойника мне совать? Зачем? Гораздо проще вставить в мой зад паяльник, и я все, что захочешь, подпишу. Никакой инсценировки не было. Просто я заболел, а вы благополучно рассвистели это по всему городу, вот в плохие уши и попала информация эта. Умные люди смекнули, что можно воспользоваться моей болезнью, и начали низкий шантаж.

Я растерялась. Вроде он и прав, во всяком случае, с паяльником.

— Христа ради, Вить, скажи, что это за документы?

Он лишь головой покачал.

— Ну хорошо, миленький, тогда скажи — это долгий процесс? Ты подпишешь, и все? Они деньги, что ли, снимут? — взмолилась я.

— Нет, не деньги и не все. Попозже еще моя подпись понадобится. Вообще-то вся процедура растянется месяца на полтора.

— Вот тебе и ответ! — обрадовалась я. — Ты что же, полтора месяца в заду с паяльником ходить будешь?

Нет, Вить, им запугать тебя здорово надо было, чтобы ты все их желания выполнил. Видимо, на карту поставлено много, раз не поленились они Ваню втянуть, двойника подсунуть и целую комедь разыграть. И получилось у них, кстати, все неплохо. Я бы посоветовала тебе обратиться в милицию, а пока там разбираться будут, на рыбалку с проктологом поехать.

— Я не поеду, — заявил Пупс. — Ты видела этот народ? Кстати, я не уверен, что это я — Розу. Нет, Соня, двойник там у них или я сам чокнулся, но подпишу.

Иначе не отстанут от меня.

— Ты точно с ума сошел! — заламывая руки, воскликнула я. — Витя, умоляю, не подписывай.

Похоже, он был даже растроган моими переживаниями.

— Хорошая ты женщина, Соня, — украдкой смахивая слезу, сказал Пупс.

— Конечно, хорошая, — легко согласилась я. — Так не тяни из меня жилы, видишь же, на нервах вся. Ты же мне не чужой, пока муж Розы.

— Успокойся, — сказал он. — Я, собственно, ничем не рискую. Преступления в том, что я сделаю, нет.

Уволят меня, это точно, на этом дело и заглохнет. И по бумагам этим они материального ущерба не нанесут никому, разве что только моральный.

— Точно не нанесут? — спросила я.

— Точно, — заверил Пупс. — Мероприятие, в обшем-то, невинное. Так, фирмочка развалится одна, их конкурент, и все.

— Но тебя-то уволят?

— Уволят, обязательно уволят, но я без работы остаться не боюсь. Меня уже давно зовут в другую фирму, и платят больше там, и работы меньше, а уж то, что там лучше, чем в тюрьме, так это, как говорят некультурные люди, сто пудов.

— Что-то уж больно хорошо у тебя все получается, — засомневалась я. — Ну, да ладно, как знаешь, тогда я пошла.

На самом деле я сдаваться не собиралась. Какая-то сила подгоняла меня дельцу этому помешать. Уж такой я хороший человек.

«Умру, — подумала я, — а не дам подписать те бумаги».

Вырвавшись на волю и простившись с Пупсом, я отправилась к Архангельскому.

«Он-то не открутится у меня», — подумала я, останавливаясь у его двери и с трудом переводя дыхание, поскольку, конечно же, не работал лифт.

Я нажала на кнопку звонка и секундой позже получила шок. На пороге стояла Маруся. Она открыла дверь и, увидев меня, почему-то вознегодовала. Потом успокоилась и сказала:

— А-а, это ты старушка, хорошо, что я вовремя поняла, а то уже кулаки у меня зачесались, как увидела, что баба к Ване моему.

Я тупо смотрела на Марусю, силясь понять, как узнала она адрес Ивана Федоровича, когда мне до сих пор казалось, что адрес этот я держу в строжайшей тайне.

— Ну что стоишь тут прямо вся? — удивилась Маруся. — Раз пришла — проходи.

Я прошла. Маруся закрыла за мной дверь на ключ, ключ же спрятала в своем декольте.

— Пошли, мы на кухне, — сказала она, и я поплелась за ней.

На кухне действительно сидел Иван Федорович. На столе стояла бутылка водки, начатая едва-едва.

«Значит, вовремя приехала», — порадовалась я, усаживаясь на подоконник, поскольку больше было некуда.

— Вот, Ваня почти весь уже меня простил, — сказала Маруся, — да только возвращаться почему-то не хочет. Заладил: потом да потом. А что ждать-то? Я прямо вся его сегодня и забрала бы.

— Нет, Машенька, нет, — мрачнея и отводя в сторону глаза, возразил Архангельский.

— Маруся, а как ты его нашла? — переполняясь удивлением спросила я.

Маруся хлопнула себя по лбу и воскликнула:

— И ты еще у меня спрашиваешь, старушка! Гналась же за этим Пупсом твоим, а он шмыгнул сюда…

Епэрэсэтэ! — вдруг взвыла она. — Совсем я тут с вами заболталась! А где же Пупс?

Услышав такое, я обезумела: сорвалась с подоконника, схватила Архангельского за грудки и начала его трясти, приговаривая:

— Так это ты натравил двойника на Пупса! Так это ты натравил!

Архангельский так растерялся, что начал жалобно лепетать:

— Он же безвредный, он же никого не убил и убивать не собирался. Это так, чтобы попугать немного.

Маруся хлопала глазами, силясь что-нибудь понять.

Мне лишь оставалось надеяться на ее бестолковость, надеяться и радоваться ей.

— Попугать? — не теряя времени, возмутилась я. — Зачем нас пугать? Думаешь, жизнь с этим плохо справляется, еще и ты пристроился. И не так это все безобидно. Уже есть жертвы.

Глаза Архангельского наполнились ужасом.

— Какие жертвы? — закричал он.

— Роза и" Тося. Пошел второй круг. Они в той же последовательности получили сотрясение мозга, в какой были шляпки, стрелы и картины. После Тоси на очереди Лариса, и кто знает, не проломит ли ваш двойник ей череп. Кстати, после Ларисы идет Маруся.

Архангельский беспомощно воззрился на Марусю.

— Да, я прямо вся за Ларисой иду, — по-прежнему ничего не понимая, подтвердила та.

— Что же они делают, сволочи! Так же не договаривались! — прорычал Архангельский, после чего начало твориться совсем уже невообразимое.

Архангельский понесся в комнату, а оттуда выскочил Пупс.

— Я только из арбалета! — завопил он. — Только бабки занимал и из арбалета стрелял, все как договаривались. Картины — тоже моя работа, а по голове я никого, слышь, Вань, никого!

И Пупс бросился к входной двери. Он отчаянно тряс дверь за ручку, пытаясь ее открыть, но ключ-то был в декольте Маруси. Маруся во все глаза уставилась на Пупса и тут вдруг поняла, что это не он.

— Да это же не Пупс! — завопила Маруся. — Это же прямо весь не он!

И она всею собою пошла на двойника. Бедняга истерически забился у двери и начал оседать на пол, прикрывая руками голову и поджимая под себя ноги. Против Маруси он был пигмей. Пигмей дистрофичный.

Архангельский это быстро осознал.

— Маша, Машенька, Машулька, — побледнев, залепетал он.

Обхватив Марусю за талию, он пытался утащить ее обратно на кухню, но у Маруси планы были свои.

— Так это он сбросил мою картину? — зверея, спросила она у меня.

— Конечно, он, — подтвердила я.

— Ну, сейчас ему покажу! — надвинулась на лжепупса Маруся.

Тот затрепыхался под дверью, как попавший в силок зайчонок. И я и Архангельский тоже изрядно струхнули.

— Маша, Машенька, — снова залепетал Архангельский, пытаясь отбуксировать Марусю на кухню, но это было непросто.

Между ними завязалась борьба, за которой и я и лжепупс наблюдали с огромным напряжением. Вдруг что-то звякнуло об пол. Я глянула и увидела ключ, выпавший из декольте Маруси. Видимо, ключ этот до ее прихода к Ване торчал в двери, а войдя в квартиру, Маруся по привычке закрыла дверь на ключ, чтобы не сбежал кто-нибудь ненароком, и положила ключ в свое обычное хранилище — в декольте.

Теперь этот ключ лежал на полу. Архангельский и Маруся были слишком заняты, чтобы ключ заметить, а вот лжепупс проявил сноровку. Впрочем, я тоже. Мы с ним одновременно поспели к этому ключу, едва не столкнувшись лбами. Однако, к моей гордости, я оказалась ловчей и первой схватила ключ, за что тут же и поплатилась. Лжепупс не стал миндальничать, он чем-то хватил меня по голове, я взвыла, и мир померк.

Когда пришла в себя, то увидела переполненное состраданием лицо Маруси. Она склонилась надо мной и капала крупными слезами.

— Ты жива еще, моя старушка? — спросила Маруся. — Хоть скажи, ты прямо вся жива?

— Не прямо вся, а местами, — сказала я, безуспешно пытаясь подняться с пола.

Лжепупса не было так же, как и ключа.

— Где этот мерзавец? — спросила я.

— Убежал, гад, — возмущенно сказала Маруся и погрозила своим огромным кулаком.

Я воззрилась на Архангельского.

— Ваня, — с укором произнесла я, — как ты мог?

Как ты мог связаться с этим убийцей?

Архангельский смутился, но все же сказал:

— Кузя не убийца, Кузя парень неплохой, а это был розыгрыш.

Возмущение придало мне силы, с этой силой я на ноги и вскочила.

— Розыгрыш? — завопила я. — А если бы он промазал? Если бы он из своего арбалета промазал и вдолбил кому-нибудь в лоб? В лоб твоей, скажем, Марусе?

— Да, мне прямо всей в лоб! — гневно подтвердила Маруся.

— Он не промажет никогда, — уверенно заявил Архангельский. — Кузя такой мужик, у него первый разряд, а расстояние было смешное.

— Видели мы, какой он мужик, — возмутилась Маруся. — Под этой дверью прямо сейчас навалялся твой мужик. Глянь, старушка, там хоть сухо, — чисто риторически спросила Маруся и тут же продолжила:

— А перед этим в моем чулане прямо весь насиделся. Он же, сволочь, на этом не остановится. Он же маньяк. Он же дальше пойдет всех по башке лупить.

— Да не он же лупил, — ужасаясь, закричал Иван Федорович. — Договора у нас такого не было. Зачем бы он лупил? Не он это, вы же слышали, он сам сказал, что не он по голове лупил.

Маруся подбоченилась и проревела:

— Ваня, лучше не пудри нам мозги! Видела я, как не он по голове лупил! Так кулаком хватил нашу старушку, что, думала, череп ее расколется.

«Боже мой, — от ужаса теряя сознание, подумала я, — неужели прямо так и влупил?»

Маруся, недолго думая, окатила меня водой и спросила:

— Ну как, старушка?

— Больше не надо, я жива, — поспешила сообщить я.

Тогда Маруся продолжила:

— И ты после этого, Ваня, будешь утверждать, что и Тосю не он по голове шарахнул?

— Не он, — отступая на кухню, гнул свое Ваня.

— А если не он, так почему же Соньку — он? Бедная баба! Так саданул: были бы у нее мозги, выскочили бы.

Изверг! Сделал свое дело и убег, а нам теперь мучайся с ней, с полоумной? И как, Ваня, я верить тебе могу, когда в твоем присутствии дали старушке по голове, а ты утверждаешь, что это не он?

Архангельский растерялся. Выглядел он уже задумчиво. Ушел куда-то мыслью и бормотал:

— Не он, не он, не мог он, был другой договор…

— С кем договор? — спросила я.

— Со мной, — будто бы очнувшись, ответил Архангельский.

— Маруся, — украдкой подмигивая, сказала я, — здесь творятся страшные дела. Вызывай милицию.

— Я не могу сдавать моего Ваню, — ответила Маруся. — Вызывай сама.

Я вытащила мобильный и демонстративно начала набирать номер.

— Не надо, — закричал Архангельский. — Это глупо. Зачем ты звонишь?

— Вызову ментов, пускай с вами разберутся, — пригрозила я. — Можешь, правда, все мне рассказать.

Тогда и менты не понадобятся.

Архангельский вздохнул с облегчением.

— Зря шантажируешь, — с обидой сказал он. — Здесь и рассказывать нечего. Как-то в пьяной компании бреханул один корешок, что таких худых, как Витька-главбух, больше и нет на планете, а я возьми и ляпни, что есть у меня знакомый один, который точная копия Витьки-главбуха. Ляпнул и забыл, а время прошло, и заявился ко мне тот корешок. «Подзаработать хочешь?» — говорит. А кто ж не хочет? Я вот квартиру купить хочу да забрать к себе Марусю.

— Ах ты мой мусипусик! — заворковала Маруся.

— Ты, глупая, не расслабляйся, — прикрикнула я, показывая на свою голову.

— Успокойся, старушка, ты вне очереди прошла, — обрадовала меня Маруся. — Зато теперь тебе ничего не грозит, а вот мне еще предстоит, и кто знает, чем это кончится. Может, я прямо вся тяжелое сотрясение получу.

Архангельский озадаченно уставился на нас.

— Какое сотрясение? — нервно спросил он. — Вы о чем? Больше не будет никаких сотрясений. Все. Мы выбываем из игры. Раз так, пускай сами разбираются, а мне и денег никаких не надо.

— Правильно, — обрадовалась Маруся, — прямо сразу ко мне и переезжай. Жили же мы как-то без денег, так зачем рисковать? Кто его знает, может, с деньгами нам и не понравится.

— Маруся, — возмутилась я, — ты все время поперед батьки в пекло лезешь. Дай выяснить. Что это за знакомый? — обратилась я уже к Ивану Федоровичу. — Зачем он дурачил Пупса?

— Ваня! Как ты мог на такое пойти? — не удержалась от вопроса и Маруся.

— Да на какое — на такое? — рассмеялся Иван Федорович. — Там даже статьей не пахнет. Никакого преступления нет.

— Как нет? — взревала Маруся. — А покушения?

А картина моя?

Архангельский пожал плечами:

— С картиной Кузя перестарался, а в остальном все безопасно. Шляпки я сам продырявил, еще когда с Марусенькой жил.

— Права, значит, я! — восхищаясь собою, воскликнула я. — И пульку в стену кафе вы вконопатили?

— Ну, мы. Кузя потом из арбалета постреливал, чтобы наделать шороха Он же и по знакомым ходил, «чирики» сшибал, все как договорились мы с ним.

Подгримировали мы его, я заценил — вылитый Витька, если не сильно приглядываться. Тогда и на прямое общение с Розой замахнулись. Кузя пьяные дебоши устраивать начал. Мы же знали, Соня, что ты мимо никак не пройдешь, обязательно нос свой совать везде станешь, на это и рассчитывали. Не так уж и много пришлось потрудиться нам, а бабки за это крутые пообещали.

— А кто пообещал-то? — деловито поинтересовалась Маруся. — Может, я прямо вся их и получу?

— Тебе еще туда надо сунуться, — прикрикнула я. — Угомонись! А чего этой фирме надо от Пупса? — спросила я уже у Ивана Федоровича.

— Надо было всего лишь Виктора наклонить документ какой-то подписать.

— Так ты не знаешь даже, что за документ? — изумилась я.

Архангельский шумно поскреб в затылке и сказал:

— Ну, да. Не знаю. В мою задачу входило только переговоры с Витькой вести и Кузю направлять.

— А кто это все придумал? — спросила я.

— Ваня! — поддержала меня Маруся. — Сейчас же говори, кто это придумал!

— Да не могу я вам этого сказать. Опасно вам знать это. Он крутой мужик, кстати, работал раньше на «Мосфильме».

— Это сразу бросается в глаза, — отметила я, — состряпал неплохой сценарий.

— Да, — согласился Архангельский, — состряпал он. Как узнал, что Кузя из арбалета стреляет отлично, тут же и придумал. Неплохо замутил.

— А если бы мы в милицию заявили? — поинтересовалась я.

— А что бы вы там сказали? — удивился Архангельский. — Даже при самом плохом раскладе всегда можно на розыгрыш списать. Я тайком Тамарке позванивал, сплетни от нее узнавал, поскольку она не дружит с Марусей и потому не скажет ей обо мне.

— А потом, наслушавшись сплетен Тамарки, — продолжила я, — ты, подлый, Кузю на новые покушения посылал. Поняла теперь, Маруся, откуда зараза эта произрастала?

— От Тамарки?! — почесывая кулаки, взревела Маруся. — Ну, старушка, умеешь ты подруг себе выбирать!

— Ох, и потешились мы вволю, — добавил масла в огонь Архангельский.

Он улыбнулся, видимо, вспоминая самые смешные эпизоды их сценария.

Маруся возмутилась:

— Ты что дыбишься? Я прямо вся испугалась, а ты лыбишься! И зачем вы все время воровали стрелу?

У вас что, стрел нет больше?

— Есть у них стрелы, — ответила за Архангельского я, — им надо было наше внимание посильней привлечь к Пупсу. Им хотелось, чтобы мы все о нем заговорили, какой он странный, и все прочее. Репутацию чокнутого Пупсу создавали.

— Одно я точно знаю, что для пользы народной старались. Чиновника какого-то крупного с помощью документа, который Витька подпишет, собираются завалить. Обвинят его во взяточничестве, в газете пропишут — и нет человека. А Витьку в крайнем случае уволят, и больше ничего.

— Ваня! — возмутилась Маруся. — Как ты мог? Ты же был дружен с Пупсом! Пупсу репутацию испортил, старушке голову разбил! Шляпы издырявил! Нет, я прямо вся обиделась на тебя!

Маруся схватила меня за руку и рявкнула:

— Старушка, пойдем отсюда. Я прямо вся его не прощаю.

И мы ушли.

Признаться, я была за Марусю горда. Наконец-то она повела себя как настоящая подруга.

— Спасибо, малышка, — прошептала я, пожимая ее честную руку. — Ты растрогала меня, хотя, если правду сказать, у меня не так уж и сильно болит голова. Не стоило из-за этого ругаться с Ваней.

— Ты что, старушка? — изумилась Маруся. — При чем здесь твоя голова? Я просто вспомнила, что у меня в туалете бачок потек.

— А при чем здесь бачок? — изумилась и я. — Ты же поругалась с Ваней!

— А что мне оставалось делать? Рано утром придет Аким ремонтировать мой бачок. Что, по-твоему, я сказала бы Ване?

Глава 42

Не стоит, думаю, говорить, что к семейному очагу я вернулась поздно. Евгений рвал и метал.

— Что происходит? — закричал он, едва я переступила порог дома.

Я попыталась изобразить невинность:

— А что происходит?

— Еще спрашиваешь? В доме творится непонятно что! Санька делает стойку на голове, баба Рая обсматривается рекламой, на кухне шаром покати, а тебя я скоро буду видеть только на фото, на ментовском стенде среди объявлений «разыскивается преступница».

— Вот жа ж до чяго додумалися! — раздался из комнаты голос бабы Раи. — Уже жа ж усю семью блатуют у пса пробовать. И говорять, что от боли помогает.

Я поспешно прикрыла дверь и зашептала:

— Женька, что случилось? Почему ты про милицию заговорил?

А Евгений мне в ответ, качая головой:

— Звонил тебе Иван и кодирование как-то объяснялся, а я подозреваю, что он в бегах. И ты с ним в каком-то деле.

— Что за чушь! — рассердилась я. — Почему Иван в бегах? Он просто ушел от Маруси.

— И потому уволился с работы, снял квартиру и никому адреса не оставил? Знаешь, какую работу он заказывал компьютерщице?

— Какой компьютерщице? — попыталась я прикинуться дурочкой.

Но разве с моим Женькой прикинешься?

— Сама знаешь какой, — усмехнулся он.

— Ты что, следишь за мной?

— А как я еще узнаю, чем занимается моя жена?

— Ладно, черт с тобой, следи. Все равно я ничем таким не занимаюсь.

— Точнее, вообще не занимаешься ничем, если не считать занятием твою беготню по городу.

— Не морочь мне голову, — возмутилась я. — Лучше скажи: что Ваня заказывал компьютерщице Маше?

— Маша подделывала подпись Виктора.

— Подпись Пупса? — испугалась я.

— Да. Я недавно разговаривал с ней. Маша сказала, что изобразила подпись Виктора под каким-то документом, содержание которого она не знает. Точнее, она изобразила его подпись на чистом листе бумаги.

— Этой подписью и шантажировали Пупса, — догадалась я. — Они так заморочили ему голову, что он уверовал во все, даже в то, что сомнамбулически подписал какую-то бумагу. «Раз подписал эту, терять уже нечего, подпишу и другую», — подумал Пупс.

Евгений рассердился и спросил:

— А ты-то здесь при чем?

— Странные у тебя вопросы. У Розы неприятности, а ты предлагаешь мне стоять в стороне и любоваться?

Пойми же, я не по городу ношусь, а спасаю Розу вместе с ее Пупсом.

— И поэтому вошла в сговор с Марусиным Ваней, который Виктора подставил?

Я была потрясена. Столько времени потратила на то, что мой Евгений раскрыл в два счета. Но это говорит скорее о его гениальности, чем о моей бестолковости.

— Откуда ты знаешь про Ваню? — поразилась я.

— Виктор сегодня приходил и вкратце обрисовал ситуацию. Он сказал, что ты везде лезешь и мешаешь ему решить его проблемы. Виктор боится, что ты помешаешь ему подписать какой-то договор и от этого всем будет только хуже.

— Что за договор, он тебе сказал?

Евгений нахмурился:

— Нет, но сказал, что там и не пахнет преступлением. У некоторых людей будут неприятности, только и всего. А если ты от Виктора не отстанешь, крупные неприятности будут у многих людей, в том числе и у тебя.

Ясно?

Я попятилась:

— Пупс что, угрожал?

— Нет, это я тебя предупреждаю, — успокоил меня Евгений.

— А про Машу как ты узнал?

— Нашел у тебя ее адрес и поехал, представился другом Ивана, поскольку под адресом стояло его имя.

Дальнейшее узнать не составило труда.

— Маша занимается подделкой подписей? — изумилась я. — А на вид такая милая женщина.

— Ничего преступного она не сделала, — неожиданно вступился за нее Евгений. — Ей сказали, что потерян документ, она его и восстановила по копии с помощью своей программы. А зачем туда полезла ты?

— Я же тебе сказала: Пупса спасаю.

Евгений как разозлится да как закричит:

— Да он же не хочет спасаться! Так оставь его в покое!

Я сделала вид, что не испугалась, и сказала:

— Он, глупый, сам не знает, что ему надо.

— А ты умная? А может, ты связалась с той бандой, которая шантажирует Пупса?

— Бог с тобой, Женя, подумай, что ты говоришь?

— А что я должен говорить, когда звонит Ваня и сообщает, что какой-то Кузя уже уехал из города и поэтому ты можешь быть спокойна. Ваня пообещал, что тоже отвалит, как только договор подпишут. Нетрудно догадаться, какой договор он имеет в виду.

— Кузя уехал из города! — обрадовалась я. — Значит, не будет больше покушений! Женя, ты должен поговорить с Пупсом. Возьми его под охрану.

Евгений опять рассердился:

— Да как я его под охрану возьму? Против его воли? Я Виктору помощь свою предлагал, он запуган, боится, говорит, что и без меня свою проблему решит. Все твердит: «Осталось немного, уже скоро».

— Вот именно, — огорчилась я. — Совсем немного до подписания договора осталось. Хорошо, хоть Кузя этот противный уехал, но еще лучше было бы, если бы я его поймала и Пупсу предъявила. Ничего, я и без Кузи Пупса от глупости спасу. Роза скажет еще мне спасибо.

Евгений схватился за голову.

— Права баба Рая, — заявил он. — Тебе хоть кол на голове теши, ты все про свое.

Плюнул и ушел, а я бросилась звонить Архангельскому.

— Это правда, что Кузя уехал? — спросила я у него.

— Что ж вы с Марусей его так напугали, — горестно вздыхая, упрекнул меня Архангельский. — Даже от денег человек отказался, побег так, что пятки засверкали.

— Пусть лучше его пятки сверкают, чем наши головы сотрясаются, — резонно заметила я.

— Да не бил он никого по голове! — взорвался Архангельский.

— А почему ты так уверен?

— Да потому, что Кузя делал только то, что оговорено было. Зачем ему на себя лишнюю работу брать?

— А может, он ненормальный.

— Он нормальней тебя. Просто подзаработать хотел человек, а как услышал, что ему уже сотрясение мозга на телегу грузят, так и испугался. Он мухи не обидит, вот какой человек.

Я рассмеялась, хотя надо бы было заплакать.

— Это было очень заметно, — сказала я. — Такой фингал наварил Розе, посмотреть любо-дорого. И у Маруси неплохой фиш ал. Сам видел.

— Это случайно, — оправдывался Иван Федорович. — Маруся виновата сама.

— А Роза?

— И Роза.

— Все у тебя, Ваня, виноваты, кроме Кузи и тебя.

А я считаю, что плохой ты человек.

Несмотря на все преступления, Архангельский удивился и даже обиделся.

— Чем это я плохой человек? — спросил он.

Немало наглости такой поражаясь, я ответила:

— А тем, что толкаешь Пупса на преступление. Был бы ты хорошим человеком, то договор не дал бы ему подписать.

Тут уж Архангельский повел себя просто вероломно.

Он заявил:

— Да Виктор пускай еще спасибо скажет мне, что я в это дело ввязался. Могло быть гораздо хуже, если бы я мысль о двойнике не подал. Витьку могли бы и силой заставить. Ты вот что, Сонь, не обижайся, знаю я кое-что, но при Марусе говорить не хотел.

— Так говори же скорей без Маруси! — закричала я. — А не то ввяжусь и всю малину вам сам знаешь что…

Иван Федорович испугался и начал выдавать чистосердечные признания.

— Вообще-то я где из разговоров, где по случаю разузнал кое-что, — сказал он. — Не дурак же лезть в дерьмо полное. Дело больше политическое, хотя и с меркантильным уклоном. Витькина фирма никого не интересует. Хотя она, конечно, и неслабый генподрядчик. Через нее хотят притопить другую компанию, посолидней, а в процессе затопления той, другой, компании нагадить по-крупному хотят кое-кому из администрации. Точнее, хотят человека из администрации убрать, чтобы своего поставить, а сделать все так, будто компания эта, с которой Витькина фирма сотрудничает, взятки администрации дает. Ну, ополчились они на компанию, дорогу она им где-то перешла. Напрямую туда лезть боятся, так через Витьку какой-то придумали трюк, но я в этом не понимаю. В бумагах не разбираюсь ни шиша. Зато если Витька договор подпишет, неприятностей избежит и бабки приличные получит.

— Все ясно, — сказала я. — Из-за бабок Пупс от моей да Женькиной помощи отказывается. Ладно, фиг с вами, раз вы такие алчные, но лично я бы, Ваня, не советовала тебе на подписание договора ходить.

— Почему? — насторожился Архангельский.

— По кочану, — ответила я, повесила трубку и отправилась читать Саньке сказку.

* * *

На следующее утро я позвонила Тамаре и напомнила:

— Сегодня должна прилететь стрела, а завтра картина на очереди.

— Да знаю я, Мама, не трави мою душу. Больше всего я боюсь за свою голову. Второго удара она не перенесет.

Мне стало стыдно, к тому же захотелось Тамарку успокоить, и я приоткрыла часть своего секрета.

— Стрелы может и не быть, — сказала я. — А уж за голову и вовсе не беспокойся — голова у них не в плане. Я все устроила. К, узя уехал.

— Какой Кузя? — удивилась Тамарка.

— Да тот, который дублировал Пупса.

— Мама, ты невозможная! — закричала Тамарка. — Уж не соскучишься с тобой. Вчера мне что говорила?

Что Пупс действительно тронулся умом.

— У-у-у, моя дорогая, — рассмеялась я. — С тех пор столько воды утекло. Но об этом не спрашивай, все равно пока не расскажу.

Тамарка так и послушалась меня — сразу начала спрашивать, но я, ссылаясь надела, быстренько разговор свернула.

«Сегодня хозяйством займусь», — решила я.

И занялась. Несмотря на протесты бабы Раи, я вывалила из шкафа всю одежду на пол и начала ее перебирать. Это такое интересное занятие, рыться в собственных вещах, передать вам не могу. Весь день у меня на это ушел. Даже забыла про Пупса и все неприятности, связанные с ним. Да и какой там Пупс, когда впечатлений и без него хватало. Совершенно неожиданно нашла выпускное платье Маруси. Как оно оказалось у меня, одному богу известно.

«Маруся меня убьет, если об этом узнает, — подумала я, разглядывая платье, больше похожее на чехол для самолета. — Надо будет как-нибудь незаметно подбросить ей этот кошмар, хотя как незаметно подбросить десять метров кримплена — ума не приложу».

Евгений, вернувшись с работы и найдя меня за мирным женским занятием, пришел в благодушное расположение духа. Он так обрадовался, что сразу же пригласил меня.., посмотреть с ним по телевизору футбол.

Я решила быть паинькой, а потому вежливо отказалась и продолжила перебирать вещи.

Спать я ложилась с огромными впечатлениями и всю ночь видела во сне кружевную бабулину блузку, шитую в позапрошлом веке. Очень интересный сон, незабываемый и непередаваемый.

Проснулась я в отличном настроении и, поскольку первая половина шкафа была уже перебрана, я принялась за вторую.

Там было ничуть не хуже. Чего я там только не нашла: шарф Розы, берет Ларисы, зонтик Маруси, сумку Тамарки…

Не шкаф, а склад потерянных вещей. Просто напасть какая-то. Свои шмотки некуда класть, с годами плодятся как кролики, так я еще и чужие храню. О, что это? Перчатка Тоси… Одна.

Дырку Тося проделала мне в голове этой перчаткой.

Как я, помнится, сопротивлялась, но Тося оказалась права: у меня она забыла эту перчатку. А кто виноват?

Баба Рая, конечно.

А это что? О, боже! Кашне Тамарки с бриллиантовой брошкой, которую она искала даже с милицией.

Надо срочно обрадовать ее.

Я тут же позвонила Тамаре и сообщила:

— Нашлась твоя брошь с бриллиантами.

— Мама, только не говори мне, что она у тебя, — возмутилась неблагодарная Тамарка. — Ты уже жизнью своею клялась, что ничего подобного у себя не находила. Брошь была на кашне?

— Увы, да, — согласилась я и, чтобы прервать этот неприятный разговор, спросила:

— Ну, что стрела? Не покушались на тебя?

— Мама, нет, — радостно воскликнула Тамарка. — Ты гений.

— То-то же, — сказала я. — Одна кручусь, спасаю вас всех — и никакой помощи. Ладно, Тома, некогда мне.

— А чем же ты так занята?

— Да надо Тосе еще позвонить — обрадовать и ее.

— Неужели нашлась перчатка? — поразилась Тамарка.

Я тоже поразилась:

— Ну как ты только помнишь все? У меня события в голове перемешиваются в винегрет сразу после их свершения.

— Уж я-то знаю, — с удовлетворением сообщила Тамарка, и на этой радостной ноте мы простились.

Я позвонила Тосе, но трубку поднял Тася, ее муж, и сообщил, что Тося у Ларисы.

— А что она там делает? — без всякого энтузиазма поинтересовалась я.

— Неужели ты не знаешь? — удивился Тася. — На Ларису было совершено нападение.

Глава 43

Когда я вошла в квартиру с перчаткой Тоси и беретом Ларисы в руках, Лариса в полной прострации сидела на диване. Ее волосы почему-то были мокрые.

Халат и тапочки тоже были мокрые. Тося сновала по комнате, беспорядочно переставляя предметы. Рот ее не закрывался ни на секунду, но, несмотря на это, понять я ничего не могла, так речь Тоси была бессвязна.

Лариса же, увидев меня, лишь стонала и закатывала глаза.

— Что произошло? — спросила я. — И почему у тебя все мокрое?

Лариса только открыла рот…

— Кровь отстирывали, — ответила за Ларису Тося. — Даже диван был в крови.

— Тося, помолчи, — рассердилась я. — Не тебя спрашивают. Зачем мне информация из десятых рук, когда очевидец передо мной.

— Я не очевидец, — простонала Лариса. — Я участник. Вышла почту достать и…

Она безнадежно махнула рукой и снова закатила глаза.

— Кто-то хватил ее сзади по голове, — протараторила Тося. — Кровищи было! — И она тоже закатила глаза.

— Раз кто-то, — рассудила я, — значит, Лариса ничего не видела?

— Не видела ничего, — скороговоркой сообщила Тося. — На голове рана, я прижгла рану йодом и пластырем залепила. Лариса, покажи.

Лариса послушно нагнула голову. Я возмутилась:

— Ты ей волосы зачем выстригла?

Лариса вскочила с дивана и с криком «Как выстригла?» устремилась к зеркалу.

— Выстригла мне, дурочка, половину головы, — удрученно констатировала она.

— А как бы я кровь остановила? — вяло оправдывалась Тося.

И мне и Ларисе было ясно, что кровь здесь ни при чем. Тося жутко завидовала Ларисе, густая шевелюра которой была необычайно красива.

— Не волнуйся, волосы вырастут, — успокоила Тося Ларису.

— Спасибо, что сообщила, — огрызнулась Лариса. — Без тебя никогда не узнала бы.

Я посмотрела на Тосю, на Ларису и сделала вывод, что все живы и, раз ругаются, значит, и дальше будут жить.

— Ну ладно, девочки, — сказала я. — Побегу к Марусе. Если память мне не изменяет, после Ларисы на очереди она.

Тося и Лариса ужаснулись.

— Думаешь, это все та же зараза? — хором спросили они.

— Уверена, — ответила я.

— А после Маруси идет Юля! — вспомнила Тося.

— А после Юли идет Сонька, — продолжила Лариса.

— Меня уже били, — поспешно сообщила я.

— Как били? — хором изумились они.

— Вне очереди прошла, — пояснила я.

Тося рванула к телефону.

— Надо Тамарке сообщить, — сказала она, набирая номер.

"Почему Тамарке, а не Марусе? — мысленно удивилась я и тут же ответила на свой вопрос:

— Тося в последнее время слишком уж старается выслужиться перед Тамаркой, и все из-за квартиры. Зря Тося старается. Тамарка мне эту квартиру буквально силой сует, значит, ей это выгодно, так чего же зря стараться? Нет, я имею свое право говорить в глаза гадости, тьфу! Правду, конечно же, свое право говорить в глаза правду не продам ни за какую квартиру!" — гордо подумала я.

Тем временем Тося с жаром сообщала и о самом происшествии, и о подведенных итогах.

Тамарка, узнав, что и я присутствую при этом, тут же захотела говорить со мной. И с ходу начала ругаться. Тамарка, если может, ругается всегда.

— Мама, — закричала она. — Мама, ты невозможная! Тебе верить совсем нельзя!

— Как и тебе, — парировала я, не унижаясь до пояснений.

Думаете, Тамарка обратила внимание на мои слова?

Нет, она продолжила так, словно я как рыба молчу.

— Мама, ты же заверяла, что сотрясений не будет!

Что теперь прикажешь делать? Морду тебе бить?

Я рассмеялась:

— Ха! Тома, не будь наивной, прогноз погоды сегодня заверял, что будет дождь, а светит солнце — ты же не идешь бить морду всему Гидрометцентру.

— Ладно, Мама, сама понимаю, что не все в твоих руках, — сразу же простила меня Тамарка. — Так кто там у нас следующий на очереди? Маруська, что ли?

— Выходит, она, — со вздохом печали подтвердила я.

— Так ей и надо, ха-ха-ох-го-го-го! — загоготала Тамарка.

— Зря злорадствуешь, судя по всему, не минет и тебя чаша сия, — напомнила я.

— Мама, ну почему не минет? Из арбалета в меня не стреляли, картина не падала… Ха-ха-ох-го-го-го!

— Фу, как противно ты смеешься, — сказала я и повесила трубку.

Не могу слышать, когда так радуются чужому будущему горю.

Я отправилась домой, надо же было привести в порядок свои вещи, разбросанные по полу.

Дома я первым делом позвонила Архангельскому.

— Ваня, — сказала я, — зачем ты меня обманул?

Кузя не уехал из города.

— Клянусь, уехал, — торжественно изрек Архангельский. — Сам его на поезд посалил.

— Тогда чем ты объяснишь тот факт, что покушения продолжаются?

— А кто там у нас шел по очереди? Напомни, — невозмутимо поинтересовался Архангельский.

— Тамарка шла. Вчера в нее Кузя должен был из арбалета стрелять, а сегодня ее картину ронять.

— А после Тамарки кто?

— Никто. Она же не рассказывала о своих покушениях никому, так в кого же Кузе стрелять?

Архангельский задумался и почесал свой затылок с таким хрустом, что я даже на другом конце связи услышала.

— Так что там с Тамаркой? — спросил он. — В нее что, из арбалета вчера стреляли?

— Нет.

— А картина сегодня падала?

— Нет.

Архангельский зашел в тупик:

— Так чего же ты от меня хочешь?

— Да дело же и не в этом уже, — возмутилась я. — Тут уже не такие безобидные вещи, как дырка в шляпке. Роза получила сотрясение мозга, Тося отделалась шишкой, но это лишь благодаря своей реакции. А Лариса, я только что видела ее, вся в крови. Тося ей даже клок волос выстригла, чтобы рану йодом прижечь.

Вместо сотрясения мозга у Лариса рана.

Архангельский опять задумался.

— Да нет, — сказал он. — Кузя уехал, да и не его это работа. Не стал бы Кузя баб по башкам колотить.

— А чья же это работа? — спросила я.

— Не знаю, надо подумать.

— Думай скорей, на очереди твоя Маруся, — предупредила я.

Словно в воду смотрела. На следующее утро — а это был тот злополучный четверг — я собралась идти к Пупсу, но неожиданно позвонила Маруся и ревом больного слона сообщила:

— Старушка, я прямо вся пострадала. Срочно приезжай и вези меня в больницу.

Я испугалась:

— Что? Что случилось с тобой?

— Старушка, и меня!

— По башке хватили? — мигом догадалась я.

— Ой, хватили! Хватили, старушка! — запричитала Маруся. — Вчера возвращалась с работы, не успела в подъезд зайти, как тут же получила в лоб. Видела бы ты, какая там шишка. А эта сволочь выскользнула мимо меня и убежала.

— Какая сволочь?

— Не знаю, старушка, я прямо вся не знаю. В черном спортивном костюме сволочь. Еле до двери своей добрела да чуть замертво на кровать после ужина не упала. Уж ты вези меня куда-нибудь?

— Куда?

— В больницу в какую-нибудь, ведь говорила же мне сама, что так будет хорошо. Вези и беги скорей к Ване, сообщай, что и Марусеньку его по башке того.

Пускай идет меня всю жалеет.

— Ничего не понимаю, — опешила я. — Как же ты звонишь мне сегодня, Маруся, когда ударили тебя по голове вчера?

— Так вчера уже поздно было. Я подумала, что в больницы уже не принимают.

— Таких чокнутых, как ты, в больницы круглые сутки принимают, — рассердилась я. — Никуда тебя не повезу. В крайнем случае позвоню твоему Ване, порадую его.

— Ой, старушка, да хоть Ване позвони. Я целый день буду дома. Не пошла на работу.

Поскольку времени до подписания договора оставалось не так уж и много, я не могла его тратить бездарно, но просьбу Маруси выполнить согласилась. Даже не стала звонить — увидеться с Ваней мне хотелось и самой.

Глава 44

Когда Архангельский узнал", что пострадала уже и Маруся, он вскипел.

— Что же они делают, сволочи! Какую затеяли игру за моей спиной?! — сквозь зубы процедил он и бросился под раскладушку.

Вытащив чемодан, он побросал туда вещи и сказал:

— Все! Сматываюсь!

— А как же договор? — спросила я.

— Без меня подпишут. Такого уговора не было, чтобы баб по башкам лупить. Такие бабки мне не нужны, чтобы на нарах потом париться. Все, я умываю руки.

— И правильно делаешь, — обрадовалась я, — потому что у меня есть план, которому только ты и мешал.

И Пупсу на нарах не стоит париться.

Из квартиры мы вышли все вместе: я, Архангельский и его чемодан.

— Ты куда? — спросила я.

— У родственников отсижусь и вернусь. Марусю за меня поцелуй, да я ей еще позвоню.

И мы простились. Я сразу же помчалась к Пупсу.

Пупс страшно нервничал и, похоже, ночью не спал — под его светлыми глазами были темные круги.

— Витя, — сказала я, — ты должен передумать. Не подписывай ничего.

— Ты слышала, что Ларису по голове уже стукнули? — спросил Пупс. — А я в это время здесь, в кабинете, сидел. А вечером Марусе дали по голове, а я не отходил от Розы. Кто это?

Я пожала плечами.

— Вот, а ты говоришь — не подписывай. Думаю, это предупреждение мне, чтобы не вздумал дергаться.

Я поняла, что бесполезно с Пупсом беседы разводить, никакие уговоры не подействуют на него.

— Как знаешь, — сказала я и отправилась к Тамарке.

* * *

Тамарка сидела в своем кабинете. На голове ее была совершенно дурацкая шляпа.

— Что ты на себя нацепила? — поразилась я.

— Ой, Мама, не приставай! — психанула Тамарка. — И без тебя вот такая голова.

Она широко в сторону развела руки, потом крестом сложила их на груди и уставилась в монитор.

— Хорошо, не буду, — согласилась я, присаживаясь в кресло напротив. — Тома, у нас будет серьезный разговор. Очень серьезный.

— Мама, умоляю, — простонала Тамарка, не отрывая взгляда от монитора, — уйди, мне не до этого. Ой, Мама, ой!

— Тома, надо Пупса спасать, — спокойно начала я, но тут же не выдержала и закричала:

— Да оторви же ты глаза от этого дурацкого компьютера!

— Ой, ой, ой! — взвыла Тамарка. — Мама-Мама, не кричи, а то из меня мозги полезут.

— Пить меньше надо, — посоветовала я.

Тамарка посмотрела на меня и жалобно сказала:

— Мама, купи Саньке квартиру. Хороший район, вид прекрасный, я дешево отдам.

Я озверела:

— Ты что? Я зачем пришла? Даром не возьму эту квартиру, а ты заставляешь меня ее покупать! Я про Пупса тебе говорю. Его надо спасать.

— А кто меня будет спасать? — вскочила с места Тамарка и тут же со стонами рухнула обратно в кресло.

— Да что ты стонешь все время? — раздражаясь, спросила я.

— А то, что ты во всем виновата. Вчера я вошла в свой подъезд, и кто-то ударил меня по голове. Аж чертики перед глазами заплясали, или зайчики, фиг их возьми. Боль невероятная, думала, на месте скончаюсь.

— Ага, а сегодня уже как штык на работе, — осудила Тамарку я. — Люди гибнут за металл.

— Ой, Мама, какой там металл. Купи Саньке квартиру. Если купишь, Пупсу помогу.

Это был подлый шантаж. Пупс муж Розы, Роза такая же подруга Тамаркина, как и моя. На одних горшках в детсаду сидели, но что тут поделаешь.

Я сказала:

— Согласна. Если поможешь, куплю, но зря ты не хочешь, Тома, понимать, что, помогая другу, ты помогаешь себе.

— Мама, тебя еще по голове не ударяли?

— Нет.

— Странно, а очень похоже, — констатировала Тамарка.

Я разозлилась:

— Странно или не странно тебе, но меня не ударяли по голове. Меня по голове не ударяли, — на всякий случай повторила я.

— А меня — уже, так что не пудри мне мозги, а говори скорей, что надо делать, и работать не мешай. Кстати, деньги за квартиру когда внесешь?

— Ну, Тома, — поразилась я, — ты просто акула капитализма — на ходу подметки рвешь. Сначала с Пупсом помоги, уж я-то не обману.

— Фиг с тобой. Мама, — согласилась Тамарка. — Что поделаешь, если ты невозможная. Так чего ты от меня-то хочешь?

— Хочу, чтобы ты дала мне своих телохранителей.

Они должны Пупса скрутить и куда-нибудь на время от общества изолировать.

— Куда?

— Ну, не знаю, куда угодно, лишь бы он не околачивался в своем кабинете.

— И после этого ты купишь квартиру?

— Клянусь, куплю.

— Ладно, за квартиру я могу и Розу изолировать, чтобы Пупсу не скучно было.

— Нет, Розу не надо.

Получив в распоряжение телохранителей, я отправилась к Пупсу — времени до подписания договора осталось совсем немного, а я столько еще собиралась сделать.

Телохранителей я оставила у входа в офис под окном секретарши, а сама отправилась в кабинет Пупса. Пупс, как увидел меня, сразу замахал руками:

— Соня, Соня, Соня, нет-нет! Уходи, у меня ни минуты свободной, — и он показал на ту папку, которую я видела у него в прошлый раз.

«Ага, — подумала я, — вот они и документы».

Пупс папочку закрыл и всем своим видом на дверь указывал, но молчал.

— Это последнее твое слово? — спросила я.

— Последнее-последнее, — сказал он.

— Что ж, сам виноват, — и я вышла.

Секретарша сидела за столом и пилочкой ковыряла под ногтями.

— Милочка, — промурлыкала я, — Виктор Викторович сходить за сливками попросил. У него скоро важные гости будут.

— Знаю, — сказала секретарша и протянула руку.

Я вложила туда деньги.

— К сливкам купи еще и…

Как назло, ничего не приходило в голову, а мне хотелось эту Милочку подальше заслать.

— Знаю, — сказала она и вышла из приемной.

Какой ум на секретарской работе пропадает — знает буквально все.

Не теряя времени, я высунулась в окно и дала знак Тамаркиным орлам. Они тут же отреагировали. В кабинет к Пупсу я зашла уже с ними.

Бедный Пупс ничего не понял. Это было видно по его отвисшей челюсти, зато я прекрасно все поняла и сказала:

— Витя, не сопротивляйся. Будет не больно.

Пупс вскочил и попытался спрятать документы в сейф, но я закричала:

— Скорей крутите ему руки!

И глазом моргнуть не успела, как Пупса выволокли из кабинета, я же бросилась к папке, раскрыла ее и уставилась в документы.

Коза, смотрящая в фразеологический словарь, понимает больше, чем понимала я, глядя в эти документы. Ясно было только одно — напротив фамилии Пупса подписи не было. Нигде. Ни на одном документе, а их было много.

Я тупо смотрела в папку и, возможно, что-то все же поняла бы, но не успела. В приемной послышались голоса, и дверь распахнулась. На пороге стояли те верзилы, которые несколько дней назад терроризировали Пупса, пока я сидела в шкафу.

«Сегодня будет все по-другому», — подумала я, пряча папку в стол.

— А Витька где? — спросил один из верзил.

— Виктор Викторович? — спросила я. — Его только что забрала бригада.

Верзилы опешили:

— Какая бригада?

— Понятно какая, — сказала я. — Крыша у человека поехала, вот такая бригада его и забрала.

Верзилы растерянно переглянулись.

— А кто вместо него? — спросил один из них.

— Как видите, я.

Верзилы вторично переглянулись.

— А договор он нам не оставлял? — спросили они хором.

— А-а, — обрадовалась я. — Так это вы. Проходите, господа, садитесь. Там секретарша моя не появилась? — небрежно поинтересовалась я.

Не дожидаясь ответа, я выглянула в приемную. Милочки там не было, но я на всякий случай приказным тоном бросила в пустоту:

— Приготовь, деточка, дебет и пассив с кредитом.

Подумав, я вспомнила еще одно умное слово и добавила:

— Акцепт туда же занеси.

Абракадабра, конечно, ужасная, но верзилы все равно «не догоняют».

После этого я вернулась на место и, приветливо глянув на верзил, спросила:

— Так чем обязана, господа?

— Нам бы это.., договорчик, — робея перед моей ученостью, попросил один из них.

— Просмотрела этот договор, — важничая, ответила я. — Нам совсем не подходят условия. Нет, вынуждена вас огорчить.

Говоря это, я подняла телефонную трубку, наобум набрала какой-то не правильный номер и сказала:

— Прессу присылай, — сделав паузу, добавила:

— И охрану.

Верзилы заерзали.

— Какую прессу?

— Как я поняла, на нашу фирму совершен наезд?

А у меня лучший друг в «моське» работает и плачет по горячему материалу. Почему бы ему не услужить?

Матом, с примесью угроз, меня, конечно, верзилы укрыли, но и кабинет спешно покинули.

Я радостно потерла руки и позвонила Тамарке.

— Мама, срочно приезжай! — истерически закричала она. — Уже не знаю, что с этим Пупсом делать, а тут еще и мозги наружу от боли лезут. Ах, как не вовремя меня долбанули по голове.

— Куда приезжать? — опуская тему с мозгами, спросила я.

— Ко мне домой, куда же еще! — рявкнула Тамарка. — Будешь теперь квартиру у меня покупать. Как миленькая будешь.

Глава 45

Я примчалась к Тамарке и с порога спросила у домработницы:

— Где?

Она глазами показала на спальню.

Когда я вошла в спальню, телохранители стояли по углам комнаты, связанный Пупс лежал на кровати, а Тамарка нежно гладила его по щеке и ласково приговаривала:

— Витечка, Витечка, для твоей же пользы…

По щекам Пупса катились крупные слезы.

— Мама, — закричала Тамарка, увидев меня. — Ты невозможная! Видишь, на какие подвиги ради тебя иду?

Я протянула ей папку с документами Пупса и попросила:

— На, почитай и, пожалуйста, разберись. Я там ничего не пойму.

— Мама, ты невозможная! — возмутилась Тамарка, ни на секунду не прекращая гладить Пупса по щеке. — Из меня мозги воспаленные лезут, а я буду всякую дрянь читать. Своих бумаг мало?!

— Тома, пожалуйста, — взмолилась я, — тебе же это ничего не стоит. Должна же знать я, с кем схватилась насмерть и ради кого.

Тамарка нехотя взяла в руку папку и, не прекращая гладить Пупса другой рукой, углубилась в чтение.

Вдруг она отвесила Пупсу пощечину и закричала:

— Ах ты подлец! Да я же тебя убью! Мою компанию хотел погубить?!

Бедный Пупс посинел и засучил ножками. Он явно что-то хотел сказать в свое оправдание, но пластырь на губах ему сильно мешал.

— Что случилось? — испугалась я. — За что ты лупишь беднягу?

— Беднягу?! — взревела Тамарка. — Этот бедняга по миру меня пустить захотел. Он подрядчик мой и собрался раздать квартиры налево. Мои квартиры!

Я опешила:

— А разве это возможно?

— Нет, конечно. Вот бумага здесь лежит, что передает он их администрации Санкт-Петербурга. Ты понимаешь, что это значит?

— Да неужели же администрация чужое возьмет? — изумилась я.

— На то она и администрация, чтобы чужое брать, — отрезала Тамарка, — уже немало моего взяла, пока я этот дом себе выдурила, но в данном случае это мне подстава. Кто будет Витькину компанию подозревать? Они всего лишь строители. А участок мой, я с фундаментом его уже взяла, с нулевым циклом. Одна администрация знает, чего мне это стоило! А теперь меня хотят подставить. Как Витька подпишет, сразу поднимут в прессе вой, что я администрацию подкупила. Поняла?

— Нет, — честно призналась я.

— Да вопрос этот политический! — рявкнула Тамарка.

Она в ярости топнула ногой и отпустила еще одну пощечину Пупсу.

— Что смотришь? — делая ему козу, издевательски спросила она. — Скажешь — не знал? Эта компания, у которой я из-под носа объект увела, хочет за мой счет кому-то услужить? Говори, кого они хотят спихнуть из администрации? Кого подставить хотят? — Она пнула Пупса и взревела:

— А что говорить? Тут же черным по белому написано, квартиры дарят кому! Сволочи! Эта фирма в политику лезет, а я за всех отдувайся? А меня потом с говном смешают! Все отберут!

Я воспряла.

— Тома, — закричала я. — И что я тебе говорила?

Помогая другим, ты помогаешь себе.

— Ой, Мама, иди ты знаешь куда?

И это вся благодарность?

Я обиделась и пошла домой. Со слезами на глазах рассказала все Женьке.

— А кто же по головам-то вам стучал? — спросил он. — Какое это имеет отношение к политическому вопросу?

— Никакого, — ответила я.

А на следующий день я собрала у себя всех своих подруг.

Тося, Роза, Маруся, Лариса и Юля пришли вовремя, а Тамарка опаздывала, как всегда. И это при том, что она не знает еще, что встретит у меня Марусю. Знала бы, не явилась бы вообще. И Маруся неизвестно как повела бы себя, скажи я ей, что придет Тамарка, но я не сказала.

Когда все уселись, я обвела подруг строгим взглядом и торжественно произнесла:

— Как говорится, я собрала вас здесь, чтобы вы, упаси бог, не собрались в другом месте.

— Такая мысль может прийти только в голову, — воскликнула Роза.

— Шутки в сторону, — строго сказала я и уставилась на Марусю.

— Что? — вжимая голову в плечи, спросила она.

— Не что, а зачем ты Розу по голове долбанула? Вот что скажи.

— А как ты узнала? — спросила наивная Маруся.

— Просто, — ответила я. — Ваню ты пытала только насчет Тоси. Почему-то не интересовало тебя, кто дал по голове Розе. Следовательно, был у тебя на этот вопрос ответ.

Маруся покрылась красными пятнами и разрыдалась. Роза кинулась ее успокаивать, бросив мне по пути «жестокая». Милое дело, это я еще и жестокая.

— Я в больницу попасть хотела, — рыдая, бубнила Маруся.

Все вопросительно воззрились на меня, потому что хорошо знали Марусю — ведь невозможно понять, почему она, желая попасть в больницу, ударила Розу.

Одна я это знала, о чем тут же и сообщила:

— Я посоветовала этой глупышке попасть в больницу, чтобы Ваня вернулся. Вот она и решила устроить инсценировку.

Тося вскочила со своего места и возмущенно закричала:

— Так это что же, она всех нас по головам стукала?

И меня? И Лариску? И Юлю?

— Нет, — ответила я. — Юлю стукнула ты.

Тося покраснела, но возразила:

— Глупости, с чего ты взяла?

— А с того, что никто не знал об этом, кроме Юли и меня. Когда Юля позвонила мне и сообщила о нападении, я посоветовала ей молчать. Она и молчала. А ты только что выдала себя.

— Ты ревнуешь меня к своему Тасе, — швыряя в Тосю зажигалку, закричала Юля. — А он мне не нужен.

У меня с Ряшкиным роман.

— А кто же тогда ударил меня? — удивилась Тося.

Я многозначительно посмотрела на Ларису — та даже не смутилась.

— А почему бы не ударить, если есть такая возможность? — спокойно ответила она.

Пока Тося растерянно хватала ртом воздух, я продолжила:

— А Ларису ударила Юля. Вот только не знаю, за что.

Все взглянули на Юлю.

— Пускай меньше сплетен про меня распускает, — огрызнулась она. — Разболтала всем про то, что я выходила из автомобиля Таси.

Я с грустным осуждением покачала головой и обратилась к Марусе:

— Ты знаешь, от кого пострадала твоя голова?

— От Тамарки? — мгновенно догадалась она.

— Думаю, да, — согласилась я.

— Тогда мы квиты! — обрадовалась Маруся. — Ох и долбанула же я ее тогда под шумок волны, раз уж все равно вы думаете на лжепупса! Не будет сплетни наши больше передавать.

— А почему никто не долбанул меня? — удивилась я. — Неужели я такая хорошая, что и зла на меня не держит никто?

— Не самообольщайся, — посоветовала Тося. — Тебе дашь, а ты сразу поймешь. Вон как всех нас разоблачила.

— Оказывается, полезно иногда быть умной, — порадовалась я.

И в этот миг вошла Тамарка.

— Мама, ты невозможная! — с ходу возмутилась она. — Я тут подумала насчет квартиры…

Я мгновенно воодушевилась и воскликнула:

— Тома, если ты еще раз попросишь меня ее купить, клянусь, я тебя убью!

— Мама, все наоборот, я хотела квартиру тебе подарить, но вовремя вспомнила, что тебе она и даром не нужна. Ты столько раз об этом кричала…

— Мне — да, — согласилась я, — но есть же еще баба Рая. Баба Рая, — закричала я.

Баба Рая, подслушивающая на своем обычном посту, мгновенно явилась на зов.

— Тут Саньке нашему предлагают в подарок квартиру, — сказала я.

— Надо жа ж брать, — степенно ответила баба Рая. — К нему жа ж, в квартиру эту, и помирать пойду.

Примечания

1

Аггравация — преувеличение больным реально существующей болезни.

(обратно)

2

Aгипнoгнoзия — нарушение осознания сна. Больные жалуются на тяжелую бессонницу, хотя объективно, по наблюдениям окружающих, у них отмечаются периоды сна.

(обратно)

3

Абстиненция — синдром психических и физических расстройств, наступающих при внезапном прекращении поступления в организм больного алкоголя, наркотических и токсических веществ, по отношению к которым имеется токсикоманическая зависимость.

(обратно)

4

Гачомания — повышенный эротизм, чрезмерная половая возбудимость в сочетании с усиленным стремлением к деятельности. Симптом маниакальных состояний.

(обратно)

5

Изолофобия — навязчивый страх одиночества в жизни.

(обратно)

6

Булимия — патологически усиленный, чрезмерный аппетит, прожорливость, неутолимое чувство голода. Наблюдается при органических поражениях головного мозга межуточно-диэнцефальной локализации. Часто отмечается при глубоком слабоумии, при кататонической шизофрении.

(обратно)

7

Вербомания — чрезмерная многоречивость, болтливость, сопровождающаяся усилением жестикуляции, подвижной мимикой, живыми эмоциями. Наблюдается при маниакальных состояниях.

(обратно)

8

Бласфемия, или к о продали я, — болезненное, иногда непреодолимое импульсивное влечение к произношению без всякого повода циничных, бранных слов. Особой выраженности достигает при шизофрении.

(обратно)

9

Апситирия — утрата способности говорить шепотом. Наблюдается при истерии.

(обратно)

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29

Глава 30

Глава 31

Глава 32

Глава 33

Глава 34

Глава 35

Глава 36

Глава 37

Глава 38

Глава 39

Глава 40

Глава 41

Глава 42

Глава 43

Глава 44

Глава 45

Реклама на сайте