«Гнев Шибальбы»

Лин Гамильтон «Гнев Шибальбы»

Посвящается моим родителям

Пролог

Меня назвали Курящая Лягушка в честь одного из величайших воинов, покорителя Вашактуна.

Я — не воин, я простой летописец, и с тех далеких времен Венера не раз пересекла небосвод, прежде чем я появился на свет. Но, быть может, я ношу его имя по праву. Ибо свои отважные подвиги этот великий воин совершал в эпоху расцвета нашего народа, а я могу стать свидетелем конца нашей истории.

Прибывшие по воде белокожие бородатые люди оказались не божествами, как мы сначала верили. Для моего народа они стали посланниками Повелителей Шибальбы, Повелителей Смерти.

Скоро они завоюют нас, но не оружием и не своими страшными хворями. Они уничтожат наш язык, историю и наших богов и заменят их своими.

Я видел, как они сбросили кульче, а четыре ночи тому назад из своего большого каноэ я наблюдал, как небо над островом Иш-Чель осветило зарево погребального костра, в котором они сожгли наши священные тексты.

Но Древнее Слово — вечно, и я — его хранитель, хотя мне грозит смерть, если об этом станет известно. Я отправлюсь к священным рекам Ицы к самой пасти Шибальбы и спрячу его там. Если я останусь жив, то вернусь за ним и напомню своему народу о том, чему учит Древнее Слово. Если этого не случится, тогда я буду молиться, чтобы, когда наступят лучшие времена, его нашли и донесли его мудрость до моего народа.

Имиш

Меня многие спрашивали — и, подозреваю, следующим, кто начнет задавать вопросы, будет мексиканский судья и прокурор, — зачем я пролетела тысячи миль, чтобы помочь человеку, которого я не особенно хорошо знала, а затем отправилась на розыски маленького существа с мягкой шерсткой, длинными ушами, розовым носом и литературными амбициями.

На самом деле более остро стоит вопрос, почему я продолжала поиски, несмотря на то что кое-кого из связанных с этим делом людей стали находить мертвыми?

Во всем виноват мой бывший муж Клайв — экс-супруги в большинстве случаев всегда становятся удобными козлами отпущения: именно из-за него у меня появилось столько свободного времени.

Но истинная причина гораздо сложнее. Оглядываясь назад, мне кажется, что, утратив все хоть сколько-нибудь для меня значимое — бизнес, который я создавала несколько лет, и неудачный брак, который я пыталась сохранить, — я решила, что больше мне терять нечего.

В итоге мне понадобилось совершить мистическое путешествие в мир тьмы и познакомиться с людьми, ставшими связующим звеном между мной и царством Повелителей Смерти, чтобы вновь научиться удивляться этому миру.

Начало этому путешествию положил телефонный звонок от доктора Эрнана Кастильо Риваса, ученого и джентльмена, чей энтузиазм и знания древних цивилизаций Мексики на всю жизнь заразили меня интересом к этой части света. Он был исполнительным директором частного музея в Мериде, в Мексике, специализировавшегося на истории майя, и после ухода на пенсию стал мексиканским агентом моей фирмы — к слову сказать, теперь моей бывшей фирмы — магазинчика, в котором продавались предметы искусства, мебели и аксессуары и просто милые вещицы, собранные со всего света.

— Лара, — начал он, — из беседы с Ортисами я понял, что ты занялась учебой и предметом твоего изучения является область, представляющая для меня большой интерес. — Ортисы были моими давними друзьями, они и познакомили меня с доктором Кастильо — доном Эрнаном, как я любила его называть. — У меня есть предложение, надеюсь, оно тебя заинтересует. Если я не ошибаюсь, то учебный семестр подходит к концу, и месяц ты будешь отдыхать. Я бы хотел, чтобы ты приехала в Мексику и помогла мне с проектом, над которым я работаю. Мне нужен помощник. Не могу рассказать тебе большего прямо сейчас, но гарантирую, что — как там говорят американцы? — это по твоей части. Это не только заинтересует тебя, но, возможно, даже тронет до глубины души.

— Я должна знать больше! — со смехом ответила я.

— Это не телефонный разговор, — ответил он. — Риск слишком велик.

Но потом, видимо из опасения, что я не приеду, имея такую скудную информацию, он немного приоткрыл завесу.

— Намекну, раз уж ты изучаешь майя, что мы ищем то, что написал кролик.

Больше он мне ничего не сказал.

Его просьба показалась мне забавной, и я отправилась в Мексику.

Как я уже упоминала, у меня появилось свободное время. Несколькими месяцами ранее, переживая период вынужденного бездействия, я вернулась в университет и приступила к изучению майя, древней цивилизации Центральной Америки, расцвет которой пришелся на период с четвертого по десятый века, и которая располагалась там, где теперь находятся Гватемала, Белиз, Гондурас и мексиканский полуостров Юкатан.

Прежде я была одной из двух владельцев — вторым был мой муж Клайв Свейн — весьма преуспевающего магазинчика под названием «Макклинток и Свейн», располагавшегося в Йорквилле, модном районе Торонто.

Клайв, чья заинтересованность в том, чтобы зарабатывать на жизнь, проявлялась, мягко говоря, несистематически, странным образом воспылал энтузиазмом и под закат нашего брака вдруг занялся бизнесом.

Ценой моей свободы стали половина дохода от продажи «Макклинток и Свейн» и настоятельный совет моего адвоката по крайней мере еще год держаться подальше от этого или любого другого бизнеса.

— Лара, если ты прямо сейчас начнешь какое-либо дело, он вернется, чтобы забрать свою долю, — предупредила меня адвокат. — Он попытается отсудить все, что у тебя есть!

Я могла позволить себе ничем не заниматься. Половина дохода от продажи не обогатила меня, но в режиме экономии я смогла бы протянуть год или около того. Однако мне страшно не хотелось отдавать Клайву половину всех денег, учитывая, что его вклад в бизнес был гораздо меньше половины всей проделанной работы, к тому же меня все еще мучили боль, причиненная разводом, и досада от осознания того, что я ошибалась в Клайве.

Единственным утешением было то, что женщина, которой я продала свой бизнес, Сара Гринхальг, похоже, не меньше моего любила заниматься антиквариатом.

Некоторое время я пыталась вести беззаботный образ жизни, но чем меньше у меня было дел, тем больше появлялось времени для размышлений над сложившейся ситуацией. И я вернулась в университет. Однако университетская жизнь, хоть и интересная, не смогла отвлечь меня от мыслей о своем эмоциональном и финансовом крахе. Признаюсь, что звонок от дона Эрнана принес мне некоторое облегчение. Не прошло и нескольких минут после разговора, как я уже звонила своему туристическому агенту, чтобы купить билет до Мериды.

В день, который майя называют имиш, день земного существа, я заперла дверь своего маленького домика в викторианском стиле, вручила ключи Алексу Стюарту, соседу, который пообещал присматривать за домом и моим рыжим полосатым котом, которого звали Дизель. Дизель был официально признан магазинным котом и являлся, по крайней мере на мой взгляд, единственной настоящей достопримечательностью моей лавки за все двенадцать лет работы.

Сначала я добралась до Майями, затем направилась в Мериду. Этим маршрутом я путешествовала три или четыре раза в году по делам, а еще и потому, что у меня была масса других причин любить это место. На этот раз, глядя в иллюминатор, я вдруг поняла, что пытаюсь отыскать внизу приметы огромной империи, которую обнаружили испанские конкистадоры, когда открыли Новый Свет.

Как же они были удивлены, увидев огромные города, крупнее которых им не доводилось видеть ни в Испании, ни, коли на то пошло, где-либо в Европе. Огромные города существовали у майя еще в ту пору, когда на месте Парижа находилась лишь маленькая грязная деревушка. Теперь эти города почти полностью исчезли, а зеленые холмы, возвышающиеся над лесом, — лишь намеки на их прошлое существование.

С борта самолета мне было трудно обнаружить большое количество материальных свидетельств культуры майя, зато с этой удобной точки обзора я имела возможность проникнуться богатыми образами мира майя. Земля, или имиш, в представлении майя — это огромная водяная лилия, или какая-нибудь рептилия, иногда это была черепаха, но чаще всего крокодил-монстр, лежащий в бескрайних водах, на изогнутой спине которого покоится земля.

Под этим чудищем находится заполненная водой Шибальба — преисподняя и обитель страха, — на которой покоится имиш, земное существо. Ночью через это водное пространство совершает свое путешествие солнце, превращаясь в страшного бога Ягуара, а над землей изгибается змей с двумя головами. Пятна на шкуре этого небесного змея являются знаками небесных тел.

Глядя вниз с высоты двадцати тысяч футов, нетрудно представить огромную водяную лилию, покоящуюся на волнах Мексиканского залива, и изогнувшегося от горизонта до горизонта небесного змея. Я даже немного расстроилась, когда самолет миновал леса, где когда-то жили майя, и начал снижение, подлетая к Мериде.

Я быстро покинула борт самолета, без помех пройдя таможню. Через подобную процедуру я проходила и раньше, когда прилетала за товаром для магазина. Быстро пройдя через толпы коробейников и жуликов, обещавших все блага цивилизации — от дешевого жилья до приятного времяпрепровождения, я с радостью обнаружила встречавшую меня Изабеллу, дочь Ортисов. Видимо, она прилетела из Мехико, когда узнала о моем приезде.

С Изабеллой, или, если коротко, Изой, я дружу уже двадцать пять лет. Мы познакомились, когда моего отца, чья карьера была связана с Организацией Объединенных Наций, перевели на работу в Мексику. Я с родителями прожила там два года, и мы с Изой, проведя вместе пару непростых подростковых лет, стали близкими подругами.

У Изы был весьма успешный бизнес в Мехико, она придумывала современную женскую одежду на основе классического наряда ее родного Юкатана — украшенной вышивкой традиционной рубашки аборигенок. Дизайн ее одежды пришелся по вкусу мексиканским женщинам, и теперь лицо Изы и линия ее одежды регулярно появлялись на обложках и страницах глянцевых журналов. У Изы появился новый приятель, Жан-Пьер, командированный в Мексику банкир из Франции, который к тому же являлся неофициальным менеджером ее бизнеса.

— Бьенвенидос, добро пожаловать, Лара.

Она улыбнулась, обняв меня и вручив мне букет из райских птиц[1].

— Мы так рады твоему приезду.

Я бросила свою ужасную дорожную сумку на заднее сиденье ее «мерседеса» с откидным верхом — бизнес явно шел в гору, — и мы направились в небольшую принадлежащую ее семье гостиницу под названием «Каса де лас Буганвильяс», в буквальном переводе: «дом бугенвиллий». Она располагалась на тихой боковой улочке, в стороне от Пасео де Монтехо, и именно там я всегда останавливалась, когда приезжала в Мериду.

Поднявшись по изогнутой каменной лестнице, облицованной яркими синими и белыми плитками, через резные деревянные двери вы попадаете в прохладную и темную прихожую с куполообразным потолком. Полы выложены терракотовой плиткой, стены покрыты штукатуркой в колониальном стиле. Деревянные потолки расписаны вручную традиционным узором, коридоры и прихожая освещены большими коваными канделябрами с плафонами из дутого стекла.

Гостиница служила жилищем и самому семейству Ортисов. Поскольку дом был слишком большим и поэтому непрактичным, а еще потому, что Сантьяго Ортис Менендес большую часть времени находился в служебных разъездах, работая в Мексиканском дипломатическом корпусе, Франческа Ортис сначала время от времени селила какого-нибудь квартиранта, а затем постепенно превратила дом в чудесную гостиницу, которой он является и по сей день.

Дом до сих пор хранит следы былого великолепия. Конторкой портье служит огромный старый резной стол, привезенный сюда еще предками Ортисов на испанском паруснике. Теперь за ним, радушно улыбаясь, расположился Сантьяго Ортис Менендес. Он рано вышел в отставку и покинул дипломатический корпус из-за тяжелого прогрессирующего мышечного заболевания. Теперь он сидел в инвалидном кресле-каталке, но тем не менее успешно руководил отелем из-за конторки портье.

Я перегнулась через стол, чтобы поцеловать его в обе щеки, на европейский манер. Долгие годы, проведенные в дипломатическом корпусе, проявлялись в некоторой формальности его общения даже со своими двумя маленькими внуками.

— Для нас — большая честь снова видеть тебя в нашем доме, — серьезно произнес он, — и мы с нетерпением ждем новостей о твоей семье и работе. Однако, несомненно, у тебя был тяжелый день, и ты была бы не прочь отдохнуть и перекусить. Очень надеюсь, что мы будем иметь удовольствие видеть тебя в столовой нашего отеля. Не так ли? Мы будем ждать тебя около девяти. Доктор Кастильо сказал, что он, с твоего позволения, отужинает вместе с тобой. Семья также будет весьма рада, если вечером ты присоединишься к нам выпить кофе у нас дома. Моя жена горит нетерпением увидеться с тобой и услышать новости о твоих родителях.

Он вручил мне ключ от моего номера. Я с радостью обнаружила, что это была моя любимая комната — в глубине дома на втором этаже, окнами выходящая на задний двор. Молодой человек, которого я прежде не видела, возможно, кто-то из обширного семейства Ортисов, начавший свой путь в мире бизнеса с работы в отеле, подхватил мою дорожную сумку и повел меня по каменным ступеням на второй этаж.

Когда за ним закрылась дверь, я подошла к окну и раздвинула жалюзи. Окно комнаты выходило во внутренний двор с небольшим водоемом в центре, над которым восседала терракотовая статуя одного из божеств майя. Даже в слабеющем свете раннего вечера я могла разглядеть вьющиеся по беленым стенам двора великолепные пурпурные бугенвиллии, в честь которых была названа гостиница.

Взглянув поверх одной из стен, я увидела крышу веранды — беленую дубовую решетку, поддерживаемую колоннами из местного камня. Столы на веранде были уже накрыты, и Норберто, старший сын Ортисов, проверял, все ли готово, хотя до ужина, который в Испании начинается очень поздно, оставалось по крайней мере еще часа два или три.

Времяпрепровождение на борту самолета или ожидание в здании аэропорта считается самым утомительным занятием. Поэтому, зная, что до ужина еще несколько часов, я вытянулась на кровати и скоро крепко заснула. Однако, засыпая, я услышала голоса: двое или, возможно, трое мужчин спорили во дворе под моим окном на языке, которого я не понимала. Это был не английский и не испанский — вероятно, одно из множества наречий майя. Казалось, что они о чем-то отчаянно спорят, но я понятия не имела, о чем.

Пробуждение было внезапным, меня разбудил звонок стоявшего рядом телефона. Это был доктор Кастильо, который сообщил мне, что задерживается и, к сожалению, не сможет повидаться со мной за ужином. Он сказал, что уезжает из города, но свяжется со мной по возвращении, чтобы назначить новое время для встречи.

— Мне жаль, что приходится отменять нашу встречу сегодня вечером, амига[2] но, уверяю тебя, все это ради благой цели, — сказал он. — Зато ты проведешь приятный вечер в обществе семейства Ортисов. Дело принимает новый оборот!

И с этими словами он бросил трубку.

Я приняла душ, чтобы попытаться рассеять туманность и запутанность ситуации. Мой короткий дневной сон оказался не слишком освежающим. Перспектива ужина в одиночестве меня расстраивала, а еще бесило то, что я бросила все и прилетела за тысячи миль, чтобы гоняться за пишущим кроликом!

Я закончила распаковывать сумку. Когда среди твоих друзей есть модельер, то единственный недостаток этого факта в том, что время от времени тебе приходится сознавать ущербность собственного гардероба. Мой гардероб в те дни преимущественно составляла одежда из джинсовой ткани, а основными цветами были черный и хаки. Я называла это своей студенческой униформой. Мой сосед Алекс утверждает, что я одеваюсь так для того, чтобы отпугивать мужчин. Не исключено, что он прав. Я выбрала кремового оттенка блузку и брюки из серо-коричневого габардина. Они должны подойти.

Подойдя к лестнице, ведущей вниз, в вестибюль, я увидела Изу с отцом. Склонив головы, они о чем-то тихо беседовали. Казалось, их что-то тревожит, но только я начала спускаться вниз по лестнице, они оборвали разговор. Иза улыбалась, но меня не покидало ощущение, что у моих друзей что-то случилось.

Норберто проводил меня на освещенную свечами веранду и подвел к столу с видом на внутренний дворик. Этот стол зарезервировал доктор Кастильо и попросил, чтобы мне принесли любое вино на мой вкус, в качестве извинения за его отсутствие.

Потягивая «Калафию», белое вино с западного побережья Мексики, я рассматривала таких же, как и я, посетителей.

Меня, конечно, расстроила перспектива ужина без спутника, но в действительности мне нравилось время от времени ходить в рестораны, чтобы поесть в одиночестве. Часто я развлекалась тем, что представляла себе, каким мог бы быть образ жизни людей, сидящих за соседними столиками.

В зале было много мексиканцев, большинство из которых, вероятно, жили по соседству, а другие были постояльцами отеля. Доктор Кастильо и сам был постояльцем отеля, переехав сюда года два тому назад после того, как в возрасте сорока пяти лет умерла его жена.

Отель был не слишком известен туристам с севера, но уже стал чем-то вроде местной легенды. Донья Франческа — майя по происхождению — вышла замуж за испанца дона Сантьяго, дипломата. Они оба были радушными хозяевами, возможно, из-за аристократического воспитания дона Сантьяго или их многолетнего пребывания на дипломатической службе.

Вопреки распространенной мексиканской традиции, согласно которой жены богатых мужей не учатся готовить и пришли бы в ужас от подобной перспективы, донья Франческа оказалась искусным поваром. Ее кухня сочетала испанские традиции с кулинарным искусством майя и пользовалась заслуженной славой. Ее фирменные блюда, такие как «пескадо боррачо», в буквальном переводе «пьяная рыба», и «фазан в зеленом соусе по-юкатански» собирали на веранде не только постояльцев отеля, но и проживающих по соседству горожан.

В этот вечер в меню значился фазан, и слух об этом уже успел распространиться по округе, поскольку ресторан быстро заполнялся гостями.

Вычислить постояльцев было легко. Чаще всего это пожилые, как доктор Кастильо, люди, считавшие записанный за ними столик в ресторане своей собственностью. При появлении такого посетителя его приветствовали по имени. Постояльцы всегда здоровались друг с другом, когда их вели к столику, который был накрыт сообразно с их пожеланиями. Иногда на столе стояла уже откупоренная бутылка вина.

Одна из дам выглядела довольно необычно на общем фоне. Она восседала за соседним столиком совершенно одна. На вид ей можно было дать лет восемьдесят пять, и ее аристократичные манеры свидетельствовали о том, что воспитание она получила в более строгие времена. Она была в черном, скорее всего вдова, седые волосы также были убраны под черную мантилью.

Время от времени она останавливала свой взгляд на мне: у нее были ярко-голубые глаза, что довольно необычно для этой части света. На столике рядом с ней лежал черный кружевной веер и пара черных кружевных перчаток. Она казалась воплощением любезности, но я чувствовала, что в действительности это была волевая женщина. Я заметила, что официанты с особым старанием обслуживали ее столик. Ее требования были явно строги. Она сидела слишком близко, поэтому я постеснялась расспрашивать о ней Норберто.

Еще два посетителя — мужчины за столиком в углу — казались неуместными в этом почтенном окружении.

Оба они были вполне привлекательны, хотя и по-разному. Один был мексиканцем, смуглый, лет сорока пяти, с красивыми длинными темными волосами и темными глазами. Из собравшейся публики его выделяла одежда — черные джинсы и черная футболка, что выглядело довольно неуместно на фоне элегантно одетых посетителей.

Другой, лет пятидесяти на вид, был одет хорошо. В его одежде было что-то от «Лиги плюща»[3]. Серые фланелевые брюки, синий двубортный блейзер, белая рубашка, красный галстук и аккуратно подстриженные волосы с небольшой сединой и немного вьющиеся у висков. У меня возникло чувство, что они изучают меня, так же как и я — их, но через несколько минут темноволосый ушел.

Тайком понаблюдав за оставшимся мужчиной сначала поверх бокала с вином, а затем поверх меню, я попыталась взять себя в руки и уделить фазану должное внимание. Однако я снова посмотрела в его сторону, и на этот раз, уже не делая вид, что он на меня не смотрит, мужчина улыбнулся мне.

Вскоре после этого он покинул обеденную залу, сделав небольшой крюк, чтобы пройти мимо меня. Поравнявшись с моим столиком, он едва заметно кивнул мне. Мне было жаль, что он ушел так быстро.

Позже, вечером, я сидела за семейным столом в облицованной плиткой кухне доньи Франчески, где собралась большая часть ее семейства. Вместе с родителями за столом сидели Иза и Норберто с женой Мануэлой. Отсутствовали двое внуков, которые к тому времени уже были в постелях, и младший брат Изы и Норберто, Алехандро.

Когда я спросила об Алехандро, я снова почувствовала легкое напряжение в воздухе, все на мгновение замолкли, прежде чем ответить. Иза заговорила первой.

— Теперь мы не часто видим его. У него своя жизнь, свои друзья, — сказала она.

— Да, у него своя жизнь, — согласился с ней Норберто. — Свои дела.

Совершенно очевидно, что сказать им больше нечего.

Я подумала, что и мне не стоит распространяться по поводу моего развода. Мы провели приятный вечер, и спать я легла уже очень поздно.

Той ночью мне приснился жуткий сон, за которым последовала целая вереница похожих кошмаров. Я летела, глядя вниз на землю, которая превращалась подо мной в змееподобное чудище. Когда я пролетала над ним, чудище встало на дыбы и поглотило меня. Я падала в кромешной темноте под звуки чьих-то злобных голосов. Я понимала, что произошло. Я — в утробе Шибальбы, а голоса принадлежат Повелителям Преисподней.

Несмотря на склонность к повторяющимся снам, я не сразу поняла то, что мое подсознание старалось мне сказать. Пару лет тому назад у меня была серия снов, в которых я стояла в дверном проеме с чемоданами, не понимая, где я и куда направляюсь. Потребовалось пять или шесть повторов этого сна, прежде чем до меня дошло, и я, собрав свои вещи, навсегда ушла от Клайва.

Оглядываясь назад, я понимаю, что, если бы я придала должное значение тому кошмару и событиям, которые за ним последовали, я, в худшем случае, смогла бы избежать некоторых ошибочных выводов, а в лучшем — предотвратить хотя бы одну смерть.

Ик

Мерида заслуженно пользуется репутацией Уайт Сити, самого чистого и самого красивого города в Мексике, но для меня Мерида — город, чье происхождение, как и происхождение многих других колониальных городов Испании, омыто кровью. Даже в наши дни Мериду продолжают терзать неразрешенные противоречия между поселенцами из колоний и аборигенами, наполняя это место непростой энергией.

Возьмем, например, площадь, где мы с Изой встретились ради альмуэрсо, позднего завтрака, день спустя после моего прибытия. Мы сидели в кафе на площади, которую жители Мериды называют Пласа Гранде, поглощая уэвос ранчерос[4] и жадно внимая новостям из жизни друг друга.

Когда мы появились в кафе, некая праздная компания только расходилась по домам после бурных возлияний предыдущей ночи. Мерида — один из городов Мексики, где очень серьезно относятся к карнавалу, и, несмотря на то что официально он проводится в неделю, предшествующую Великому посту, некоторые жители Мериды начинают праздновать задолго до его начала.

Площадь, где находилось наше кафе, официально называлась площадью Независимости и была сердцем Мериды, также как когда-то все это обширное пространство было сердцем огромного города майя Т-хо. С одной стороны площади возвышался собор, построенный в 1561 году из камня разрушенных зданий Т-хо. На южной стороне находился Каса Монтехо. Теперь здесь располагался банк, а когда-то это был дворец Франсиско де Монтехо, основавшего Мериду и разрушившего Т-хо. На случай если кто-нибудь не поймет, о чем речь, на фасаде дворца были изображены испанские завоеватели, стоящие на поверженных воинах майя.

Иза прекрасно понимала значение этого изображения.

— Если бы меня попросили дать характеристику этому городу, я бы назвала его шизофреническим, — задумчиво произнесла она. — С географической точки зрения Мерида, да и весь полуостров Юкатан оказались отрезаны от остальной Мексики. По этой причине у города сформировался особый характер. Мерида, например, колониальный город, что подтверждает архитектура зданий, окружающих эту площадь. Но дух майя продолжал оказывать на это место свое влияние, и, если честно, именно он придает этому месту особую атмосферу Это гремучая смесь. В определенном смысле культура Мексики — единственная в обеих Америках, где старый и новый мир встретились и перемешались. В чем-то баланс был достигнут легко, а в чем-то — нет. Очень похоже на мою семью.

Она улыбнулась.

Я рассказала ей о своем ощущении, посетившем меня днем раньше — о том, что в семействе Ортисов что-то случилось, и о споре, который, как мне показалось, я слышала под своим окном.

— Я почти уверена, что они говорили на языке майя, возможно, юкатанское наречие. Хотя не исключено, что мне все это просто приснилось.

Мгновение она казалась чем-то обеспокоенной.

— По поводу спора я тебе ничего не скажу, я его не слышала, и, возможно, как ты и говоришь, это действительно был сон. Но раз уж разговор зашел о моей семье, то мое сравнение между Меридой и нами очень точное. Алехандро узнал или, быть может, заново осознал, что он — потомок майя. Это стало причиной некоторых трений в семье. Он обвиняет мать в том, что она продалась испанцам.

Она снова улыбнулась.

— Да, я знаю, взрослея, все мы проходим через определенные этапы, когда нам не слишком нравятся наши родители, но Алехандро, похоже, попал в университете в компанию молодых людей, от которых мы не в восторге. Он произносит множество речей, когда вообще соизволяет заговорить с нами, о борьбе с несправедливостью, и его тон сильно беспокоит родителей. Уверена, его разговоры о бунте — обычное юношеское поведение, стадия, через которую проходят все университетские студенты. Конечно, аборигены сильно пострадали от завоевателей, и зачастую они открыто выказывают свое недовольство. Вспомни недавние восстания в Чьяпас.

Я вспомнила. На самом деле я была там в то время — покупала вещи для магазина. Бунты были подняты в Новый год и продлились несколько дней.

— Если я правильно помню, — сказала я, — восстания были делом рук группировки под названием «Сапатистская армия национального освобождения», и спланировали их так, чтобы они совпали с днем, когда Североамериканское соглашение о свободе торговли, НАФТА[5] вступит в силу.

— Точно. Говорили, что сапатисты десять лет тренировались в джунглях, прежде чем выступить в тот Новый год, — сказала Иза. — Конечно, ходили слухи. Все их слышали. Невозможно планировать что-либо подобное в течение десяти лет в полной тайне. Но когда это случилось, казалось, что правительство застигли врасплох. Со времени революции в Мексике не случалось ничего подобного. Все закончилось довольно быстро, хотя и после первого бунта были еще выступления. Иногда сапатисты и правительство договаривались, иногда — нет. Но всегда была вероятность применения силы. Так или иначе, но наши семейные проблемы до некоторой степени отражают существующую напряженность в обществе. Алехандро много говорит о несправедливости и намекает на революцию. Конечно, мама очень расстроена, — продолжала она. — Алехандро — ее сын, поздний ребенок. Я уже была подростком, когда он родился, и признаюсь, что, несмотря на то что он был любимым ребенком в семье, все-таки у нас довольно большая разница в возрасте, и мне с ним было неинтересно. Думаю, он и сейчас меня раздражает, несмотря на то что по очень многим вопросам я с ним согласна. Например, Алехандро презирает меня за то, что, как и многие дети богатых родителей в Мериде, я отправилась учиться в университет в Соединенных Штатах. Он выбрал университет здесь, в Мериде, и я считаю, что он правильно поступил, правда, он так всех этим достал, что я никогда не говорила ему о том, что одобряю его выбор.

— Уверена, со временем это пройдет, — сказала я. — В конце концов, когда я училась в университете, я была самым большим консерватором в студгородке, и все потому, что моя мать временами вела себя несколько эксцентрично, и мне было за нее неловко. Теперь-то я понимаю, что она просто опережала свое время. Она никогда не следовала правилам, указывающим на то, что женщине позволено, а чего нет.

— Конечно, ты права, — ответила Иза, и на этом мы расстались. Иза направилась на фабрику, где производилась ее одежда, а я — осматривать Музей Эмильо Гарсиа, названный так в честь его основателя, зажиточного филантропа из Мериды. Музей располагался в бывшем монастыре, в нескольких кварталах от Пласа Гранде.

Я надеялась встретиться с доктором Кастильо Ривасом, у которого в музее был свой кабинет. Сантьяго Ортис сообщил мне, что прошлой ночью дон Эрнан так и не вернулся к себе в номер, но такое уже случалось, и никто не придал этому большого значения. Дон Эрнан часто увлекался поисками каких-нибудь сокровищ, и в такие периоды становился эксцентричен, а с годами эта склонность только усилилась. Я всегда рассматривала это его качество, как признак гениальности, вроде «безумного профессора». Его жене, если я не ошибаюсь, это нравилось несколько меньше.

Я прошмыгнула мимо таблички с надписью «проибидо энтрар»[6] на двери для персонала на последнем этаже музея и остановилась у его кабинета. В кабинете было темно, а дверь — заперта.

Я решила разгадать загадку дона Эрнана о пишущих кроликах. Мне показалось, что он дал мне слишком мало информации, но мы с доном Эрнаном провели в свое время вместе не один чудесный день в поисках товаров для моего магазинчика, и я была намерена проникнуть в суть этого дела.

Именно доктор Кастильо первым познакомил меня с цолкин, способом отсчета дней у майя, поэтому я в первую очередь подумала об этом. Он объяснил мне, что существует двадцать названий дней и тринадцать связанных с ними чисел. Каждому дню соответствует одно число: один — имиш, два — ик, три — акбаль, и так далее. Поскольку названий больше, чем чисел, четырнадцатому снова дается число «один». Проходит 260 дней, прежде чем первое название и первое число, в моем примере «один» и «имиш», снова совпадут.

В один из своих прошлых визитов в Мериду, как-то поздно вечером за чашкой очень крепкого мексиканского кофе в полумраке ресторана «Каса де лас Буганвильяс» дон Эрнан объяснял мне:

— Чтобы понять майя, ты должна понимать их концепцию времени, — говорил он. — Как и мы, майя разработали способы записи периодов времени. Как и мы, они дали дням названия, но в отличие от нас они наделили эти дни характерными признаками. Большинство из нас забыли происхождение названий дней — например, ваш четверг был днем норвежского бога Тора, а среда — днем Вотана[7] — а многие из народа майя до сих пор помнят о значении своих дней. Для майя все зависит от характеристики дня, его порядкового числа, свойств хааба или того, что мы бы назвали знаком месяца, а также от характеристики знака квадранта, четырех божеств, каждое из которых различается по цвету: красный для востока, черный для запада, белый для севера и желтый для юга. Каждое из этих божеств управляет одной четвертью из восьмисот девятнадцати дней.

— Мне кажется, это чем-то похоже на то, как мы наделяем человеческими характеристиками знаки зодиака и судим о событиях по движению планет. К этому прибегали даже американские президенты, — сказала я. — А взаимосвязь дня-числа и дня-названия очень похожа на наше «пятница, тринадцатое».

— Да, но как ты узнаешь в дальнейшем, система майя гораздо сложнее и может двигаться вперед и назад, проходя огромные периоды времени. Мы измеряем время годами, декадами, веками и так далее, а майя измеряют время катунами, или циклами по двадцать лет, и бактунами, циклами двадцать раз по двадцать лет, или циклами по четыреста лет. У нас самая большая единица времени — тысячелетие, а у майя она гораздо больше. У них, например, есть калабтун, период в сто шестьдесят тысяч лет. Они ведут счет времени с начала того, что они считают нынешней вселенной, четвертой, по их подсчетам. На храмах майя вырезаны даты и числа, предшествующие Большому взрыву, майя предсказывали даты на тысячелетия вперед. То есть для майя прошлое до сих пор живо.

Вспоминая этот разговор, я прошла по музею, стараясь отыскать связь с загадкой. Сегодня был «ик», день ветра, дыхания и жизни. Никакой связи с кроликом. Я мысленно перебрала двадцать названий дней. День «ламат», который наступит через шесть дней после «ик», имел некоторую ассоциацию с кроликом и луной или Венерой, но если связь и была, то я не знала, какая именно.

Возможно, думала я, это — игра слов, вероятно перевод на испанский. Но на ум ничего не приходило.

Думая, что ответ находится где-то в музее, я потратила добрую половину дня, бродя между экспонатами и тщетно разыскивая кролика майя.

Я стояла, наклонившись над артефактами из священной гробницы, как вдруг услышала позади себя голос.

— Послушайте, а не встречались ли наши взгляды в одном переполненном зале? — спросил голос с явным британским выговором.

Я повернулась. Это был тот самый мужчина из ресторана гостиницы, которого я видела прошлым вечером. Должна признать, что выглядел он так же безупречно, как и тогда. За ним стоял его смуглый приятель.

— Полагаю, вы — госпожа Макклинток, — произнес он, протягивая руку.

— Но вас я не знаю, — ответила я.

— Простите, я — Хамелин, а это — мой коллега, Лукас Май. Мне удалось убедить Норберто, что я учился с вами в одной школе или что-то в этом духе, и выпытать у него ваше имя. Раз уж мы часто встречаемся в одних и тех же местах, не могли бы мы пригласить вас выпить? Кофе, текила? Если вы не против короткой пешей прогулки, то тут неподалеку есть один чудесный бар на Пасео де Монтехо.

Он вел себе так уверенно, что я и опомниться не успела, как оказалась с ними на улице и через несколько кварталов уже шла по бульвару, улице с движением в три ряда, очень европейской по виду, которую жители Мериды несколько оптимистично называют Елисейскими Полями. В начале века, когда испанцы сколачивали целые состояния на торговле агавой, Мерида была одним из самых богатых городов в мире. Бульвар был главным местом в городе, местом, где богатые люди жили даже не в домах, а во дворцах, голубых, розовых, темно-желтых и желто-оранжевых, с воротами из кованого железа и искусно вырезанными декоративными украшениями, выполненными скорее в парижском стиле, чем в американском, и больше напоминали «прекрасную эпоху»[8] а не колониальный стиль.

Дома остались, но большинство семей переехало: видимо, содержание домов обходилось слишком дорого для их истощенных состояний. Некоторые дома были заботливо отреставрированы, и теперь в них размещались банки и офисы тех корпораций, которые могли себе это позволить, а другие продолжали величественно или безрадостно разрушаться.

Мы вошли в один из таких старых домов, былое великолепие которого было старательно восстановлено и который теперь служил вестибюлем и входом в отель «Монсеррат». Сзади, примыкая к нему, находилась дополняющая основное здание башня из стекла и бетона, где располагались номера отеля. Мы направились в бар, большую залу напротив основного здания. Джонатана Хамелина здесь, очевидно, хорошо знали, поэтому свободный столик с приятным видом на бульвар был найден довольно быстро.

В этой обстановке Джонатан чувствовал себя спокойно и уверенно. Даже его повседневная одежда была весьма элегантна. Однако его коллега был одет практически так же, как и накануне вечером, только теперь на нем был еще и черный пиджак. И снова он выбивался из общей массы посетителей.

Бар назывался «Эк Балам» — «Черный ягуар». В оформлении явно использовались мотивы майя. В одном конце располагались две тускло освещенные витрины, в которых было выставлено то, что, очевидно, являлось, по крайне мере так казалось с расстояния, подлинными артефактами доколумбового периода.

Но это было единственное, что имело связь с местным колоритом. Слишком большой и потому не особенно уютный бар был оформлен в холодных персиковых тонах и оттенках морской волны. Ни марьячи, ни фламенко нуво не терзали слух постоянных посетителей. Вместо этого сидящий в глубине зала струнный квартет исполнял то, что называется салонной музыкой: Равель, Гайдн, Копленд, Штраус.

Атмосфера бара была наполнена дорогим парфюмом и дымом сигар. Без сомнения, именно сюда приходит элита Мериды, чтобы себя показать и на других посмотреть. Кое-кому из них очень нравилось сидеть за столиком в полуосвещенном углу в окружении свиты. Это был человек лет шестидесяти, невысокий и с небольшим брюшком. Не красавец, он обладал каким-то одному ему присущим обаянием, возможно, причина была в его деньгах, которые притягивали внимание по крайней мере половины женщин в баре и вызывали зависть большинства мужчин. Двое за его столом показались мне как минимум телохранителями, поскольку они постоянно сканировали взглядом бар, а их разговорные навыки, похоже, были сведены к нулю.

— Сеньор Диего Мария Гомес Ариас, — сказал Джонатан, заметив направление моего взгляда.

— Имя смутно знакомое.

— Весьма богат. Владелец отеля. Страстный собиратель.

— Чего?

— Красивых вещей.

Джонатан улыбнулся.

— Включая женщин? — спросила я, наблюдая, как несколько женщин в баре бросали взгляды в сторону сеньора Гомеса Ариаса.

— Включая женщин, — согласился он.

— Артефакты в витринах подлинные?

— О да, полагаю, так оно и есть.

— Разве их место не в музее?

— Очень может быть.

Он пожал плечами.

— Кажется, я вспомнила, откуда я его знаю. Он — клиент Эрнана Кастильо Риваса?

— Думаю, что был. Я слышал, что они поссорились из-за чего-то. А откуда вы знаете дона Эрнана? — спросил Джонатан.

Я рассказала ему о «Макклинток и Свейн».

— Так, с Макклинток мы знакомы, а кто такой Свейн?

— Мой бывший муж.

— Ясно.

— А если ясно, то закрываем тему.

Затем я рассказала, как продала бизнес, и о звонке, который днем ранее привел меня сюда. Даже Лукас, который до этого момента не произнес ни единого слова, подался вперед.

— Не томите, Лара, — сказал Джонатан. — Что это за проект?

— Я не знаю. Еще не виделась с доном Эрнаном. Он позвонил вчера вечером и отменил ужин. Ему пришлось уехать из города — похоже, напал на какой-то след или что-то в этом роде.

Я начала рассказывать им о кролике, но что-то меня остановило. Я задумалась, а в своем ли уме дон Эрнан, не тронулся ли он, с тех пор как я виделась с ним в последний раз. Все-таки ему скоро восемьдесят. Я не хотела, чтобы он — или, коли на то пошло, я — выглядели глупо в глазах Джонатана Хамелина.

Так или иначе, я заставила себя замолчать. Лукас пристально смотрел на меня так, словно знал, что я чего-то недоговаривала, но подошел официант с нашим заказом: маргаритой для Джонатана и меня и пивом для Лукаса, и наш разговор скатился к обычным банальностям, о которых болтают в барах.

Еще по дороге в бар я узнала, что Джонатан — археолог из Кембриджского университета в Англии, а Лукас — местный археолог, которого мексиканские власти определили ему в помощь.

Они, или по крайней мере Джонатан, ибо Лукас снова взял на себя роль наблюдателя, рассказал мне о работе, которую они проводили на раскопках в нескольких милях от Чичен-Ицы, огромного, относящегося к периоду постклассицизма, поселения неподалеку от Мериды, где жили майя. Прежде я много раз бывала в Чичен-Ице, но всегда считала, что это место стоило того, чтобы туда приехать вновь.

Со своим аристократическим британским акцентом Джонатан объяснял мне, что означают разнообразные изображения, вырезанные на каменных известняковых плитах, и о подземных реках в той части Юкатана, а также повеселил меня рассказами о принесениях в жертву косоглазых девственниц в священных сенотах, когда случалось что-то из ряда вон выходящее.

В бар вошли двое в черных одеждах и с повязанными на лицах платками на манер грабителей. У одного из них в руках была винтовка, а у другого — лом. Никто и опомниться не успел, как они быстро подошли к одной из стеклянных витрин в глубине бара, разбили стекло и схватили один из старинных предметов. Они покинули бар так же стремительно, как и вошли.

Мгновение стояла гробовая тишина, затем в баре поднялся невероятный шум. Некоторые из посетителей бара смеялись, думая, без сомнения, что все произошедшее — преддверие грядущих карнавальных празднеств. Гомеса Ариаса оттеснили из бара двое его телохранителей.

Я посмотрела на своих спутников. Казалось, что Джонатан сильно напуган. Лукас, как всегда, был невозмутим. Но в его взгляде было выражение, которое я бы охарактеризовала как восхищение.

Все мысли о шутниках — участниках карнавала были рассеяны, когда вскоре после происшествия появилась федеральная полиция.

Полицейский, который вел расследование, не был, на мой взгляд, тем, кому хотелось доверять. Это был высокий и худой человек с внушительными усами. У него, если можно так сказать, был какой-то тощий или голодный вид, жесткий взгляд, то ли из-за природной жестокости, то ли из-за какого-то горького разочарования, я не могла определить точно.

Не могу сказать, что в его поведении так быстро вызвало у меня к нему антипатию. Возможно, причина в его властном обращении со всеми нами, посетителями бара, или в грубости его обращения с персоналом, как отеля, так и со своими подчиненными. Или его высокомерие, с которым он объявил всем нам, что виновники — и здесь он посмотрел на нас так, словно считал, что каждый по-своему виноват в случившемся — будут скоро задержаны.

Джонатан и Лукас, который, как мне показалось, был хорошо знаком полиции, были вызваны для опознания украденного предмета, затем всех посетителей быстро допросили, взяли адреса и телефоны, по которым их можно было бы найти, и отпустили.

Джонатан проводил меня до такси. Полиция попросила его задержаться, чтобы помочь следствию. Журналисты не заставили себя долго ждать, и скоро толпа репортеров и зевак уже бродила у отеля.

— Я повторю свой вопрос, — сказала я. — Разве место этих предметов не в музее?

— Туше!

— Я серьезно. Как Гомесу Ариасу удается вот так запросто под стеклом в баре хранить предметы, представляющие историческую ценность?

— Может, ему хочется показать свою коллекцию народу?

— Народ вообще-то в его бар не ходит, — с раздражением сказала я. — Скорее всего он делает это для тех, кто сюда ходит, чтобы знали, что он может себе это позволить. Интересно будет посмотреть, как он переживет потерю части коллекции.

На этом мы пожали друг другу руки, и я отправилась на такси обратно в «Каса де лас Буганвильяс». К тому времени, когда я вернулась в отель, новость уже разлетелась, и гостиница напоминала гудящий улей.

Алехандро, пребывающий в угрюмом настроении, вместе с отцом стоял за конторкой портье. Его взгляд потеплел, когда он меня увидел.

— Видел тебя по телевизору, — сказал он.

Неожиданно я почувствовала, что дико устала.

Даже на ужин не осталось сил. Я рассказала Алехандро о своих приключениях, и он предложил сходить для меня за миской сопа де фрихоль, похлебки из черных бобов, приготовленной его матерью. Я с благодарностью приняла его предложение.

Я приняла душ, затем в дверь постучали. Это была Иза, которая принесла похлебку, свежий сыр и хрустящие тортильи. Поставив еду на приставной столик у окна, она притянула к себе стул со словами: «Ну, рассказывай».

Я с облегчением рассмеялась. Прямо как в старые добрые времена. Я рассказала ей все, что произошло.

— Я видела по телевизору, — сказала она. — Группировка, которая называет себя «Дети Говорящего Креста», взяла ответственность за ограбление, заявив, что вернет статуэтку законным владельцам, а именно майя.

— Эти «Дети Говорящего Креста» — они, ну… главная террористическая группировка или что-то в этом роде? Я никогда о них не слышала.

— Насколько я знаю, о них никто не слышал, — ответила Иза. — Я уж точно не слышала.

— Определили, что это была за статуэтка? — спросила я, вспомнив о Джонатане и Лукасе.

— Да, на месте преступления случайно оказались два археолога. Твои друзья? Они сказали, что это было вырезанное из камня изображение божества, крылатой змеи, которую называют Ицамна.

После того как Иза взяла тарелки и спустилась вниз к семье, я забралась в кровать.

Несмотря на усталость, я никак не могла заснуть. Я оказалась между двух огней. Моя вина или, скорее, большая ошибка заключалась в том, что Изе я рассказала не все. Я не знала, стоило ли рассказывать ей, что в «Эк Баламе», несмотря на маску на лице, я узнала Алехандро? Должна ли я была сказать это ему? Или федеральной полиции? Но я вспомнила того полицейского и решила, что как раз полиции я ничего рассказывать не буду.

Акбаль

Давным-давно у меня был приятель, который каждому, кого знал, он давал характеристику того или иного автомобиля. Самым нелестным считалось сравнение с фургоном эконом-класса.

Я была, как он мне говорил, похожа на «тандерберд» с откидным верхом 1956 года выпуска. Не слишком разбираясь в машинах, как в старинных, так и в современных, я не понимала, что это означало. Но однажды, спустя пару лет после нашего расставания, я оказалась на шоу классических автомобилей и увидела эту машину: серебристая, она стояла на вращающейся платформе. Возможно, я нравилась ему больше, чем мне казалось.

Так или иначе, несмотря на то что я едва помнила, как выглядел этот мой приятель, после нашего расставания я начала классифицировать людей, используя его способ. Иза, например, похожа на машину, которую водит. Элегантный и модный «Мерседес-580SL» с откидным верхом.

Джонатан? Британский зеленый гоночный «роувер» с кожаной обивкой салона. Благородный, сдержанно-дорогой и, быть может, немного надменный.

Лукас? Пока я не могла точно определить его автомобиль. Но, независимо от марки, цвет должен быть черным.

Когда утром следующего дня я спустилась вниз чтобы раздобыть чашечку кофе, у конторки портье стоял человек, о котором я уже начала думать как об огромном грузовике «Мэк тракс». Из тех, что с ревом нависают над вашим бампером так, что в зеркало заднего вида видна только серебряная решетка, похожая на ряд акульих зубов. Не сомневаясь, что еще немного, и он передним бампером вас раздавит, словно какое-то мелкое насекомое, вы испытываете почти осязаемое облегчение, когда, наконец, он, рыча, проносится мимо, после чего вашу машину начинает дергать и кренить в его кильватере.

Это был офицер полиции, расследующий похищение, майор Игнасио Мартинес, как я выяснила накануне вечером. Было совершенно ясно, что этот человек из тех, кто сначала стреляет, а затем задает вопросы, кто назначает виновных уже в начале расследования, а после ни перед чем не остановится, чтобы доказать это, не обращая внимания на свидетельствующие об обратном доводы.

Вскоре я узнала, что в краже статуэтки Ицамны, по его мнению, был виновен доктор Эрнан Кастильо.

Я проснулась поздно. День был пасмурный, что соответствовало акбалю, дню зла и мрака. Я так и не смогла прийти к какому-либо решению дилеммы прошлого вечера, но когда я увидела стоящего у конторки портье Мартинеса, то поняла, что решение найдено, хотя оно было самым ужасным из всех возможных.

Но Мартинес искал не Алехандро, а меня. Он хотел поговорить о докторе Эрнане.

Из вестибюля мы прошли в небольшую гостиную.

— Что привело вас в Мексику, сеньора? — начал он.

— У меня перерыв в занятиях, каникулы.

— Что заставило вас выбрать именно Мериду целью своею путешествия?

— Я изучаю историю майя и языки, — ответила я.

Затем наступила пауза.

— Думаю, ваши ответы на мои вопросы, так сказать, не до конца исчерпывающи. Итак, в чем причина?

— Возможно, вы задаете не те вопросы, — огрызнулась я. — Что именно вы хотите узнать?

— Я хочу знать местонахождение доктора Эрнана Кастильо, и я полагаю, что у вас есть ответ на этот вопрос, — сказал он.

«Местонахождение? Кино насмотрелся!» — подумала я.

— Ради всего святого, какое отношение ко всему этому имеет доктор Кастильо? Вы же не считаете, что он связан с ограблением? Доктор Кастильо — уважаемый ученый.

— Полагаю, я здесь уполномочен задавать вопросы, сеньора, а не вы. Я не думаю, что он зашел в бар и сам взял статуэтку. Но я считаю, что он замешан в преступлении. Они с сеньором Гомесом Ариасом поссорились из-за украденной статуэтки, это произошло несколько недель тому назад.

— Я не знаю, где он, — ответила я. — Но точно знаю, что он не стал бы ввязываться в подобную отвратительную историю.

Он не обратил внимания на мое последнее замечание.

— Но вы приехали в Мериду, чтобы встретиться с ним, не так ли?

Похоже, Джонатан или Лукас были более исчерпывающими в своих свидетельских показаниях, чем я.

— Да, но он отменил первую встречу, наш ужин, позапрошлым вечером. С тех пор я о нем не слышала.

— А в чем причина такого проявления плохих манер с его стороны?

— Плохих манер?

— Отказ от ужина с такой симпатичной иностранной гостьей, которую сам же и пригласил, нельзя назвать хорошими манерами даже в Канаде, не так ли?

Я проигнорировала насмешку.

— С какой целью вы собирались с ним встретиться? Быть может, чтобы вывезти нечто краденое из страны? Насколько я понимаю, вы хорошо осведомлены о ввозе-вывозе товаров.

— Я действительно не знаю, о чем он хотел со мной поговорить. Я приехала сюда, чтобы просто отдохнуть от учебы и канадской зимы, — ответила я. Мой ответ, хоть и правдивый, даже мне показался подозрительным. Да к тому же выглядела я слишком взрослой для студентки.

Еще одна продолжительная пауза. Возможно, это такой прием, подумала я, — выдержать длительную паузу, чтобы человек чего-нибудь да выболтал.

— Можно взглянуть на ваш паспорт?

Новая попытка. Я вручила ему паспорт, затем с беспокойством наблюдала, как он засовывает его в карман своего пиджака и поднимается со стула.

— Вы не можете вот так запросто забрать у меня паспорт! — возмутилась я.

— Да, но я это сделаю. И, как говорят в ваших американских фильмах, никуда не уезжайте из города, сеньора.

Затем он ушел, а я подумала, что единственное, в чем он прав, так это в том, что касалось фильмов.

Моей первой реакцией была попытка связаться с отцом, чтобы узнать, может ли он что-нибудь сделать, прибегнув к своим старым дипломатическим связям. Удивительно, но, вне зависимости от того, сколько нам лет, попав в затруднительное положение, мы обращаемся за помощью к родителям. Однако, когда отец вышел на пенсию, мои родители превратились в страстных путешественников и постоянно находились в разъездах, обычно в каком-нибудь малоизвестном месте. В настоящее время, если я не ошибалась, они путешествовали на поезде, идущем со всеми остановками до Улан-Батора. Поэтому я отправилась разыскивать дона Сантьяго.

Высказав мне свое возмущение далеко не дипломатическим языком, он подъехал к телефону и начал названивать каким-то старым знакомым по дипломатическому корпусу.

Выйдя из гостиной, я направилась к конторке портье, за которой сидел Алехандро.

— Алехандро, нам нужно поговорить, — прошипела я, проходя мимо.

Он ни на мгновение не смутился, а лишь улыбнулся и кивнул. Алехандро был невозмутимым молодым человеком.

— Жди меня через час в «Кафе Эскобар», — сказала я, назвав небольшой ресторан, расположенный в паре кварталов от отеля.

Немного успокоившись после короткого разговора с Сантьяго Ортисом и его обещания постараться уладить эту неприятность с паспортом, я отправилась в кухню, чтобы, налить себе кофе. Иза с матерью сидели за большим дубовым столом и потягивали кофе. Вскоре к нам присоединился и дон Сантьяго. Я рассказала им о событиях этого дня и спросила о доне Эрнане.

— Он до сих пор не вернулся, и о нем ничего не слышно. Мы начинаем волноваться, — сказала Франческа.

— Он уже не раз так пропадал, — заметил Сантьяго.

— Да, но обычно он звонит, — возразила Франческа.

— Вчера я была у него в офисе. Дверь заперта. Я надеялась, что он там, а если его там нет, я думала, что мне удастся проникнуть внутрь и посмотреть, нет ли там указаний на то, где он может быть.

Ортисы переглянулись, и Франческа встала.

Сантьяго сказал:

— У нас есть ключ. Дон Эрнан всегда терял свой, поэтому он оставил нам запасной. Франческа тебе его даст. Уверен, дон Эрнан не стал бы возражать.

Когда, спустя несколько минут, я с ключом в руках уже собиралась уходить, в кухне зазвенел колокольчик. Отель «Каса де лас Буганвильяс» до сих пор сохраняет традиции изысканных домов ушедшей эпохи, включая сигнальную систему из колокольчиков на шнурках, соединяющую верхние и нижние этажи, чтобы какой-нибудь постоялец-аристократ с верхних этажей мог, потянув за шнур, позвонить в кухню. Кто-нибудь из персонала отправлялся наверх, чтобы выслушать распоряжения, затем спускался вниз, исполнял их и снова возвращался наверх доложить о выполненном задании.

Конечно, большинство постояльцев отеля, когда им что-то было нужно, просто звонили портье.

— Я думала, что эта система уже давно не работает, — сказала я.

— Так оно и есть, — вздохнула Иза, — колокольчик есть только у Императрицы.

Франческа поднялась со стула, чтобы лично ответить на звонок.

— Императрицы? — спросила я.

— Сеньора Хосефина Рамирес де Леон Тиноко, — ответила Иза. — Она обращается с членами семьи так, словно они ее личная прислуга!

Я даже не попыталась сделать вид, что понимаю мексиканскую систему присваивания имен, но общую идею я уловила: чем длиннее имя, тем выше статус. Такое имя должно было поставить донью Хосефину на уровень королей, возможно, даже божества. Было очевидно, что ей ни к чему знать, как пользоваться телефоном.

— Она носит мантилью? — спросила я.

— Всегда.

Иза улыбнулась.

Я отправилась в «Кафе Эскобар». Я не знала, появится там Алехандро или нет.

Кафе было самым обычным, сплошная «формайка»[9] и то, что мой сосед Алекс называет утилем, — свисающие черепа со Дня мертвеца и все такое. Но кормили там вкусно и обильно. На одной из стен красовалась фреска в стиле Диего Ривера[10], которая пришлась бы по вкусу студентам и стареющим диссидентам. Я подумала, что в этом месте Алехандро будет уютно.

Ожидая Алехандро, я старалась успокоиться. Я с утра ничего не ела, время было уже давно за полдень, и это только усугубляло мое состояние. Я выпила несколько чашек очень крепкого черного кофе, и от кофеина, а также адреналина и тревоги, вызванных событиями этого дня, голова шла кругом.

Я заказала цыпленка килакилес — блюдо, состоящее из тарелки тортилий, мелко нарезанного мяса цыпленка, томатов, перца чили, сливок и сыра. Вместо напитка я заказала пиво «Dos XX». Если Алехандро не появится, то хоть пообедаю. Я села на скамейку у стены, мысленно представляя, как начать разговор.

Алехандро все-таки появился. Наглый и самоуверенный.

Он скользнул в мой закуток, сел напротив и быстро заказал себе пиво. Его явно хорошо здесь знали: он даже не назвал сорт.

— Ты хотела о чем-то со мной поговорить?

Алехандро улыбнулся.

Весьма самоуверенный молодой человек. Мне пришлось напомнить себе, что я его вдвое старше.

— Да, хотела, Алехандро. Об ограблении. В том баре. Об ограблении, случайной свидетельницей которого я стала.

Выражение его лица не изменилось.

— Я не только стала свидетельницей, — продолжала я, — но и оказалась вовлечена в это преступление.

— Вовлечена?

Казалось, он удивился.

— Да. И по многим пунктам. Полиция полагает, что у меня есть информация, которая приведет их к преступнику.

Теперь мне показалось, что до него начинает доходить суть нашего разговора, судя по тому, как он принялся нервно вертеть подставку под пивную кружку.

— Я действительно могла бы, если бы захотела, навести их на одного из преступников. По иронии судьбы это не тот человек, которого они разыскивают.

— Не уверен, что понимаю, о чем ты, — сказал Алехандро, но теперь он выглядел не так безмятежно, как прежде.

— Между прочим, полиция подозревает доктора Кастильо в том, что он стал вдохновителем всего случившегося. И теперь этот грубиян, майор Мартинес, его ищет.

Слабая вспышка эмоций, возможно опасения, скользнула по лицу Алехандро.

— Даже представить не могу, почему они так решили, — только и сказал он. Но я заставила его понервничать.

— Расскажи мне, кто эти «Дети Говорящего Креста»? — спросила я.

— Понятия не имею, — ответил он.

— Нет, думаю, имеешь. Зачем этим людям, кем бы они ни были, красть именно Ицамну?

— Возможно, по каким-нибудь политическим соображениям, которых тебе не понять, — медленно произнес он.

— Или, возможно, это просто компания юных хулиганов, бунтующих против своих родителей и творящих безобразия, впутывая невинных людей!

Он странно посмотрел на меня, бросил несколько монет на стол за пиво и торопливо вышел из ресторана.

«Так, замечательно! — сказала я себе. — Он знает все, что знаешь ты, а ты знаешь не более того, что знала раньше. И он никогда тебе ничего не расскажет, потому что теперь убежден в том, что ты — мерзкая старая корова!»

Я расплатилась за еду и поймала такси до музея. Я попросила водителя остановиться в квартале от места назначения и оставшийся путь прошла пешком.

Заплатив за вход, я несколько минут делала вид, что осматриваю экспозицию, а затем, как и днем ранее, я проскользнула в дверь на последнем этаже с табличкой «Проибидо энтрар», тихо вошла в кабинет дона Эрнана, заперев за собой дверь. Мне не хотелось, чтобы меня кто-нибудь увидел, и уж совсем не хотелось, чтобы меня застукал здесь майор Мартинес.

Несмотря на то что дон Эрнан давно разменял пенсионный возраст, музейное руководство позволило ему устроить в музее небольшой кабинет в знак признательности за его вклад в изучение майя вообще и в частности, за его щедрость по отношению к музею. Многие из экспонатов на этажах под кабинетом появились благодаря его пожертвованиям.

Комната не слишком походила на кабинет и представляла собой темное маленькое помещение в конце длинного коридора на последнем этаже. Там до сих пор пахло сигарами, которыми он себя баловал, и я тихонько на пару дюймов приоткрыла окно, чтобы впустить немного свежего воздуха.

В комнате было не особенно светло, отчасти из-за пасмурной погоды, но я боялась включать настольную лампу. Я подумала, что из коридора свет лампы может оказаться заметен.

Мое лицо горело от стыда при одной только мысли, что меня найдут здесь, когда я буду обыскивать кабинет. Что я скажу? Я задумалась. Скажу, что доктор Кастильо послал меня что-то взять? И что именно? Действительно, если задуматься, что, черт возьми, я здесь делаю? Хочу найти карту, на которой указано его точное местонахождение? Я почувствовала приступ раздражения. Дон Эрнан сказал, что собирается уехать из города и позвонит по возвращении. Он все время так поступал, по крайней мере так было всегда. Возможно у него все в порядке, а я занимаюсь глупостями.

Но я находилась в его кабинете, обуреваемая тревогой за пожилого человека. Я уже совершила преступление, пусть и незначительное, проникнув в кабинет без разрешения, так что нужно идти дальше, решила я.

Я огляделась. Комната была такой же, какой я ее помнила: повсюду масса книг и бумаг, на столе рассыпаны керамические черепки. Будет сложно найти что-либо в этом беспорядке, но мне очень быстро удалось обнаружить логичный исходный пункт своего расследования — дневник дона Эрнана.

У окна был удобный уступ, ведущий, как это часто встречается в архитектуре старых зданий, к пожарной площадке. После короткого размышления на тему, какой идиот додумался устроить пожарную площадку за пределами запертой комнаты, я начала просматривать записи в дневнике, сделанные похожим на паутинку почерком дона Эрнана.

Я уже совершенно освоилась, как вдруг услышала шаги в коридоре.

Я стояла, не шевелясь и стараясь не дышать. Шаги стихли у двери в кабинет. Я услышала звяканье ключей, и кто-то пытался сначала одним, потом другим ключом отпереть дверь. Я не сомневалась, что какой-нибудь ключ в конце концов подойдет, и в панике оглядела комнату в поисках места, где можно было спрятаться.

В этот момент послышался страшный шум: кто-то вызвал очень старый грузовой лифт, располагавшийся дальше по коридору. Тот, кто находился по ту сторону двери, перестал подбирать ключи и замер. Этот человек или люди, видимо, также как и я, меньше всего хотели, чтобы их здесь застали.

Под лязганье и грохот грузового лифта я тихонько проскользнула через открытое окно на площадку пожарного выхода, опустив за собой раму окна. Только я это сделала, как услышала щелканье замка и скорее почувствовала, чем увидела, как дверь осторожно открылась. Я вжалась в стену рядом с окном.

Прошло несколько минут, прежде чем я смогла восстановить хоть толику самообладания и, стараясь не шевелиться, осмотреться вокруг. Задача была не из легких, поскольку я плохо переношу высоту. Даже при самых благоприятных условиях, чего никак нельзя было сказать о моем теперешнем положении, стоя на открытой пожарной площадке четвертого этажа, я бы все равно чувствовала себя очень неуютно.

Посмотрев вправо и вниз, я заметила, что ступеньки пожарной площадки, по-видимому, чтобы воспрепятствовать грабителям, вели не вниз, а к другому окну, расположенному двумя этажами ниже.

Мне не понравилась перспектива залезть в чужой кабинет. Но, как бы там ни было, воспользоваться этой лестницей я смогла бы лишь теоретически, так как, чтобы добраться до ступенек, я должна была пройти мимо окна кабинета дона Эрнана. А поскольку окно было приоткрыто, то я слышала, что незваный гость все еще находился там, сантиметр за сантиметром обыскивая кабинет. Мне вдруг пришло на ум, что это мог быть доктор Кастильо, но он не стал бы подбирать ключ, чтобы войти, а затем методично обшаривать собственный кабинет.

Посмотрев вниз, я увидела, что нахожусь у задней стороны музея, в переулке, который выходил на более широкую улицу. Напротив находилось другое здание, у которого не было окон на обращенной к музею стене. В моем разыгравшемся воображении, которое и в лучшие времена было слишком богатым, я уже видела свидетелей в тени проулка.

Чем дольше я стояла там, тем хуже мне становилось. Прилив адреналина, который помог мне так быстро выбраться из окна, теперь подливал масла в огонь, вызывая то, что можно было бы назвать настоящим приступом паники. Мое сердце билось так громко, что я была уверена — его стук слышно в кабинете. Мне не хватало воздуха, как бы часто или глубоко я ни дышала. Я постаралась сосредоточиться на том, чтобы не шевелиться и нормально дышать, но меня переполняло желание любой ценой покинуть эту ненадежную пожарную площадку.

Видимо, небольшая здравомыслящая часть моего мозга все-таки продолжала работать и оценивать ситуацию, потому что я вдруг поняла, что прислонилась к чему-то очень неудобному, и в конце концов выяснилось, что это — железная лестница. Вытянув шею, я разглядела, что она ведет на плоскую крышу музея. Как можно медленнее и тише я повернулась, медленно поставила ногу на первую перекладину, затем другую ногу на вторую.

Я почти достигла конца лестницы, когда ступила на обломившуюся перекладину, издав при этом резкий лязгающий металлический звук, да такой, что он показался мне самым громким звуком в мире.

Я услышала, как кто-то начал поднимать окно, и, собрав остатки сил, подтянулась и перевалилась через верх лестницы, уткнувшись лицом в посыпанную гравием поверхность плоской крыши. Я лежала, не шевелясь и представляя, как кто-то выбирается по пожарному выходу и поднимается по лестнице. Но никто не появился, и по прошествии времени, показавшегося мне вечностью, я услышала, как окно закрылось и раздался громкий щелчок, словно окно заперли.

Я пролежала неподвижно еще несколько минут, затем перевернулась на спину и села. Надо мной рядом с кирпичной стеной возвышался большой железный бак, который я приняла за шахту лифта.

Медленно, спиной вперед я начала продвигаться к баку, полагая, что он послужит мне укрытием. На крыше я чувствовала себя еще незащищенней, чем на пожарной площадке. Мне хотелось вжаться в угол и переждать, пока опасность не минует. Я подумала, что если я доберусь до бака, то смогу отдохнуть, прячась в его тени, и обдумать, что мне делать дальше.

Ладони кровоточили от камней, за которые я цеплялась, пока ползла по усыпанной гравием крыше, но наконец я почувствовала, как спиной коснулась бака. Я попыталась вжаться в него. Но, протянув руку, я ощутила не стенку бака, а нечто холодное, как сама смерть.

Кан

У меня до сих пор перед глазами стоит картина: Эрнан Кастильо Ривас в тот самый день. Это кан, день ящерицы, знака Повелителя Маиса, приносящего изобилие.

Согласно восстановленному мной ходу событий, дон Эрнан сидел в кафе в пыльной маленькой деревушке, расположенной на грязной, никуда не ведущей дороге.

В этой деревне есть только крошечное кафе, в котором он сидит, однонасосная бензоколонка и пара магазинов. Один из них — сувенирная лавка, победа надежды над здравым смыслом, поскольку туристы здесь редкость.

Еще есть кабинет врача — местный доктор принимает только по вторникам — и пять или шесть маленьких домиков с белеными стенами, крытыми соломой крышами, с курами и маленькими детьми, которые ковыряются в земле во дворах.

Несмотря или, возможно, вопреки этой нищете, во дворе перед каждым домом, цепляясь за шпалеры, растут ярко-красные цветы. За этими маленькими домами простираются кукурузные поля жителей деревни. Сады и поля отделяются друг от друга каменными изгородями. Несмотря на пыль, я чувствую запах апельсиновых деревьев.

Из-за сильной жары дон Эрнан сидит на веранде кафе за столиком в густой тени. Так как это день ящерицы, я вижу, как время от времени по плиткам веранды пробегает ящерка и забирается вверх по шпалерам.

Гваделупе, жена владельца и мать трехлетнего Артуро, приносит своему посетителю панучо — крошечные тортильи, на которых лежит мясо цыпленка, кусочки авокадо, пережаренная фасоль и сваренные вкрутую яйца, и холодное пиво с лаймом.

Дон Эрнан — крупный мужчина. С первого взгляда вас сразу поражают его размеры и выразительные брови — два дугообразных акцента над темными глазами. Он носит усы и испанскую бородку, его волосы по-прежнему густые, но совершенно седые, и если им не уделять постоянного внимания, превращаются в непослушные космы.

Несмотря на размеры и возраст, он всегда был активным человеком. Лишившись женской заботы после смерти жены, он приобрел несколько помятый вид, но тем не менее продолжал с головы до ботинок и трости одеваться в элегантные светло-желтые цвета тропиков.

Не имеющий собственных детей, он души не чаял в чужих. Я представляю, как маленький Артуро отважился выйти на веранду, с любопытством рассматривая незнакомца, и попал под чары дона Эрнана, который одарил его парой песо.

Несколькими днями или, возможно, неделями раньше, погрузившись в изучение несметного количества ящиков с артефактами в архивах музея, вглядываясь в каждый предмет через лупу, которую он носил на шее на цепочке, он обнаружил и расшифровал надпись, которая и привела его в маленькое кафе в этой деревушке.

Зная, что ему понадобятся более молодые и зоркие глаза и более сильные руки и ноги, он вспомнил, кто из его знакомых не связан с политикой и не страдает от алчности, и сделал звонок, который привел меня в Мексику.

Возможно, именно тогда, когда мой рейс пересекал Карибы, он заподозрил, что кто-то еще обнаружил его открытие, и отправился в это поспешное и необдуманное путешествие.

Подозревая, что за ним могут следить, он не вернулся в свой номер в гостинице, а отправился из кабинета в музее окружным путем: на такси по закоулкам, затем несколько кварталов пешком, пыхтя от напряжения, потом на автобусе в Вальядолид, где он провел день или два, чтобы завершить все приготовления, и, наконец, в эту деревню на взятой в прокат машине.

В универсальном магазине он купил фонарь, компас и веревку.

В какой-то момент во время подготовки, поскольку он привык держать слово, дон Эрнан позвонил мне в «Каса де лас Буганвильяс», чтобы отменить ужин, но ничего не сказал о том, что он обнаружил.

Итак, дон Эрнан сидит в ожидании, то сворачивая, то разворачивая мятый листок бумаги, который привел его в это место. Чего он ждет? Помощи? Спасения? Своего убийцу?

Он больше не позвонил ни мне, ни какому-либо другому своему другу или коллеге. Возможно, он заметил помятый синий пикап, который уж слишком часто проезжал мимо него по дороге, ведущей в никуда. А быть может, он почувствовал, как к нему приближаются и сгущаются некие силы, какие-то из них добрые, а какие-то злые, и он хотел оградить нас от них.

Только один человек может спасти его, который даже теперь отчаянно ищет то место, где находится дон Эрнан.

Но как дон Эрнан узнает его? Как ему угадать, кто хочет ему помочь, а кто желает ему смерти? Ответ неизвестен.

Труп за баком для воды, как я узнала день спустя, после того как обнаружила его, принадлежал молодому человеку по имени Луис Валлеспино.

И по сей день я очень смутно помню, что же произошло после того, как я коснулась его мертвой руки. Единственное, что я могу сказать наверняка, это то, что я никогда не смогу забыть его лица. Оно было спокойным, с длинными-предлинными ресницами и лишь намеком на пушок над верхней губой, возможно, первая попытка отрастить усы. Юноша на пороге зрелости. Ему было не больше пятнадцати или шестнадцати.

Сбоку на голове был виден след от удара, оказавшегося смертельным. Его тело, так неестественно торчащее из-за бака для воды, напоминало Тряпичного Энди[11] и от этого он казался еще моложе и уязвимее.

Каким бы ни был Луис Валлеспино при жизни, мертвым он казался очень милым. Выражение его лица показалось мне печальным, словно он осознал утрату шансов на жизнь. Хотя, быть может, это лишь отражение моей собственной скорби при виде этого юного лица.

Мне показалось, что время замерло на то короткое мгновение, что я таращилась на него. Затем меня охватил ужас от увиденного. Помню, что, словно в кошмарном сне, я попыталась закричать, но не смогла произнести ни звука. Я попыталась встать, но мышцы меня не слушались.

Затем мне удалось подняться и вцепиться в вентиляционный люк. Он был не заперт, и я, почти падая, спустилась по деревянной лестнице, ведущей на нижний этаж, а затем направилась к лестничному колодцу, выход из которого вел на задворки музея.

Я смутно помню, как я поймала такси у площади перед зданием музея, и попросила водителя отвезти меня в «Каса де лас Буганвильяс». Сомневаюсь, что по прибытии в гостиницу я смогла что-то связно рассказать, но Сантьяго и хватило этого, и он вызвал полицию и послал за врачом. Доктор сделал мне укол, и я отключилась до утра.

Проснувшись, я обнаружила, что у двери моего номера дежурит полицейский. На мой взгляд, это не слишком украшало обстановку, а также не особенно улучшало мое настроение.

Наверно, когда я выглянула за дверь, дежуривший офицер полиции сообщил, что я проснулась, потому что, когда я приняла душ и оделась, мой «любимый» полицейский Игнасио Мартинес уже поджидал меня внизу.

Теперь можно попробовать немного схитрить! Без сомнения, его первым вопросом будет что-то вроде: «Что именно вы делали на крыше музея, сеньора?»

Принимая душ, я обдумала несколько вариантов ответа. Проблема, связанная с ложью, как всем нам известно, заключается в том, что стоит вам начать лгать, и уже трудно остановиться. Моя вина заключалась в том, что я не рассказала Мартинесу все, что знала об ограблении в баре и о том, зачем я приехала повидаться с доном Эрнаном. Мне всегда было приятно сознавать, что подобное, а именно ложь, не является для меня нормой поведения в подобной ситуации, но Мартинес не принадлежал к числу тех, кому я была готова доверить своих друзей или себя, коли на то пошло. Я не была уверена в том, как он отреагирует на мои попытки обыскать офис дона Эрнана, поэтому теперь мне придется солгать, чтобы найти выход из положения. Вопрос в том, какой ответ мне выбрать.

Может: «Я поднялась по ступенькам, надеясь встретиться с доном Эрнаном, и, заблудившись на лестнице, случайно оказалась на крыше»?

Или тот, что был ближе к правде: «Я пришла повидаться с доном Эрнаном, у меня был ключ, я вылезла на пожарную площадку (одному Богу известно, зачем!), окно за мной закрылось, и я воспользовалась лестницей, ведущей на крышу, чтобы выбраться из музея»?

Но Мартинес, со своей манерой все контролировать, меня удивил.

— Я считаю, сеньора, что ваша жизнь — в опасности, — была его первая фраза.

Я не знала, что ответить.

— Вы обязаны рассказать мне, где находится доктор Кастильо Ривас.

— Вы хотите сказать, что ваше первое и второе заявление как-то связаны? — выдавила из себя я.

Он посмотрел на меня так, словно я была умственно отсталой или безнадежно наивной.

— Позвольте мне объяснить вам, сеньора, — произнес он самым снисходительным тоном, на который только был способен. Этот человек доводил снисхождение до уровня искусства. — Доктор Кастильо и сеньор Гомес Ариас имели некоторые разногласия, по заявлению самого сеньора Гомеса Ариаса, касательно статуэтки. Вскоре после этого статуэтка была украдена группировкой, называющей себя «Дети (он сделал ударение на слове “дети”) Говорящего Креста». На следующий день в музее, или в данном случае на крыше музея, обнаружено тело молодого человека, с которым доктор Кастильо знаком уже несколько лет. Совпадение, сеньора? Я так не думаю.

Я была с ним согласна, хотя мои выводы были совершенно иными.

— Все это, безусловно, очень интересно. Но — прямо как в кино, подумалось мне, — улики косвенные. У вас есть факты, подтверждающие эту точку зрения, и то, как именно это подвергает мою жизнь опасности? Я нашла тело. Конечно, радости мне это не доставило, но я не вижу причины убивать.

— Дело не только в этом, сеньора. Дело в том, что вы слишком много знаете.

Снова как в кино. Что этот человек произнесет потом? «Аста ла виста, бэби?» Или, может, процитируем диалог из «Ровно в полдень»[12]?

— Я ничего не знаю. Я совершенно запуталась; похоже, вы тоже.

Он проигнорировал насмешку.

— Вы знали, где находится тело. Никто из посетителей нашего музея не приходит от экспозиции в такой восторг, что решает посетить и крышу!

Очко в его пользу.

— Я заблудилась. Я хотела проверить, нет ли доктора Кастильо в его кабинете…

— И он там был?

— Нет. Но я заблудилась на лестнице и увидела кровь на крыше. Я подумала, что, быть может, кто-то ранен… — я принялась выдавать один из своих заученных ответов.

— Хватит! — он поднялся со своего места. — Вы можете, конечно, и дальше рассказывать мне весь этот бред, но я отвечаю за вашу безопасность. Пока мы не найдем доктора Кастильо, вы останетесь в отеле под охраной моих офицеров.

Итак, вчера я могла перемещаться лишь в пределах страны, ибо мой паспорт был конфискован, а с сегодняшнего дня мои перемещения были ограничены стенами отеля. И все ради моей личной безопасности.

Я прошла с Мартинесом до входной двери.

— Вы даже не скажете мне, кто был этот молодой человек на крыше? — спросила я его.

— Я полагал, что вы знаете. Луис Валлеспино.

Я впервые слышала это имя, но оно явно что-то значило для Алехандро, который в тот момент сидел за конторкой портье.

Его руки дрожали, когда он забирал ключ от одной из постояльцев отеля и отдавал ей ее корреспонденцию.

Очень интересно, подумала я. Теперь я знаю обоих грабителей?

Я хотела поговорить с Алехандро, но пока он находится за конторкой, это невозможно. И, как оказалось, в тот день больше я его не видела. Вскоре после того как появился его отец, чтобы сменить его, Алехандро исчез.

Остаток дня я, естественно, провела в отеле под бдительными взглядами двух полицейских: один стоял у входной двери, а другой обходил этажи отеля.

Хотя весь этот сыр-бор был устроен ради моей безопасности, несмотря на приятное мне окружение, я чувствовала себя так, словно нахожусь под домашним арестом.

Я часами мерила шагами свою комнату, тщательно анализируя все, что приходило на ум. Существует ли связь между ограблением в отеле «Монсеррат» и убийством Луиса Валлеспино? Замешан ли в этом Алехандро? Вдруг ему грозит опасность? Где сейчас Эрнан Кастильо и каково его участие во всем этом деле, если он вообще замешан? Кто такие эти «Дети Говорящего Креста»?

Я прекрасно понимала, что, сидя в номере отеля, ответы на эти вопросы я не найду, и бездействие начинало сводить меня с ума. Я решила, что должна хоть что-то предпринять.

Этот номер, как я уже упоминала, был моим любимым. Но не из-за его прекрасного вида на двор. Много лет тому назад, в детстве, этот номер, когда он был свободен, служил нам с Изой штаб-квартирой. Когда в отеле все утихало, мы пробирались туда с помощью универсального ключа. Из окна ванной комнаты номера мы выбирались на ведущий по задней стене гостиницы уступ, по которому мы добирались до огромной сейбы.

Часами мы сидели в ветвях этого большого дерева, обсуждая мальчишек из класса — в то время мы обе ходили в международную школу, — и, конечно, курили. Если наши родители и знали об этом, то из вежливости ничего нам не говорили.

Тогда же, в школьные годы, мы обнаружили, что можно пройти по одной из больших ветвей, перебраться на стену, окружавшую отель, и спуститься на улицу. Мы проделывали это только пару раз: нашей смелости хватало только на курение, но это был наш общий большой секрет.

Около одиннадцати вечера я потушила свет, сделав вид, что легла спать, затем, надев темные брюки, водолазку и кроссовки, прошла в ванную комнату. Я поставила маленький стульчик в ванную, как делали мы с Изой, и подтянулась на руках, протискиваясь через раму окна.

Теперь это оказалось сложнее, чем раньше. Казалось, что окно и уступ уменьшились за эти годы, к тому же я уже успела утомиться от вылазок на всякие уступы и пожарные площадки. Но дерево оказалось на месте, его ветви еще выдерживали меня, и уже через несколько минут я, преодолев стену, как можно быстрее и тише шла по улице.

Вскоре я очутилась у «Кафе Эскобар». Я навела справки, не видел ли кто Алехандро, и, услышав отрицательный ответ, попросила разрешения воспользоваться телефоном. Меня направили в темный коридор в глубине бара к телефону-автомату, и я заказала разговор с моим соседом Алексом Стюартом.

Самое замечательное в моем маленьком домике в викторианском стиле в районе старого Торонто, который я купила после расставания с Клайвом, — это мой сосед, который мне достался вместе с покупкой этой недвижимости.

Алекс — подвижный невысокий человек, который тридцать с небольшим лет провел в торговом флоте, прежде чем обосноваться в домике по соседству. Годы на пенсии он проводил за выращиванием местных растений — остальные соседи называли их сорняками — и поддерживанием различных мероприятий, связанных с социальной жизнью и охраной окружающей среды. На протяжении первых нескольких месяцев нашего знакомства он таскал меня на заседания разнообразных обществ, по возвращении угощал травяным чаем и рассказывал истории из своей морской жизни.

Совершенно неожиданно он оказался асом в том, что касалось Интернета, и проводил значительную часть времени, блуждая по киберпространству. Не берусь утверждать с уверенностью, он ли меня удочерил или я его усыновила, но Алекс напоминал мне моего давно умершего любимого дедушку, и я его обожала. Во многих отношениях именно он помогал мне сохранять бодрость духа все прошлые неспокойные годы.

Алекс — «сова», и даже с разницей в два часа, а это означало, что сейчас в Торонто полвторого ночи, я была уверена, что он не спит. Я заказала разговор за счет абонента.

Он сразу же поднял трубку и с энтузиазмом согласился оплатить расходы, что было весьма мило с его стороны, учитывая час и тот факт, что он живет на пенсию. Услышав его голос, я почувствовала себя лучше.

Мы коротко поболтали о моем коте, по которому я, к собственному удивлению, действительно скучала, и о моем доме — и кот, и дом, как я поняла, были в полном порядке, — затем я перешла к главному.

— Алекс, — сказал я, — ты в курсе всех этих дел. Ты слышал когда-нибудь о группировке под названием «Дети Говорящего Креста»?

— «Дети Говорящего Креста»? Нет. А о последователях «Говорящего Креста» — да, слышал! Правда, для тебя это слишком современная история. Если точно, то это было в прошлом веке. Ты же занимаешься вещами, которые лежат гораздо глубже. Но тем не менее это интересно.

— Алекс, не надо читать лекцию о нехватке у меня социальной сознательности, — засмеялась я. — Расскажи мне о «Кресте».

— Полагаю, чудодейственный «Говорящий Крест» впервые заявил о себе примерно в 1850 году как раз в твоей части света, на Юкатане, — начал он.

— Это случилось вскоре после Войны рас, да? — спросила я. — Я просто хочу доказать тебе, что мои знания месоамериканской[13] истории не ограничены одним классическим периодом, — добавила я.

— Возможно, я тебя недооценил, — хихикнул Алекс. — Да, ты права. Как мы с тобой уже говорили, завоевание испанцами майя было успешным далеко не во всех отношениях. Тому было множество причин, и не последней стала жестокость испанских сюзеренов, которые заставляли майя работать на себя и обложили ужасной энкомьендой[14], или данью. Многие майя не захотели подчиняться этому гнету. Война рас — так эту войну назвали европейцы — разразилась в 1847 году. Движимые отчаянием майя одержали невероятную победу. Вскоре единственной частью полуострова Юкатан, которой управляли испанцы, осталась Мерида да еще пара мест. Но, когда настало время сажать маис, майя вернулись в свои деревни, их армия распалась, и испанцы начали возвращать себе все, что потеряли.

— На этом все и кончилось?

— Как бы не так. Примерно в 1850 году в одной деревеньке на Юкатане начали ходить слухи о чудодейственном «Говорящем Кресте», который предсказывал священную войну против испанских угнетателей. Время от времени случались стычки, но окончательную победу испанцы одержали в 1901 году. Однако «Говорящие Кресты» распространились по всему региону, и рассказывают, что последователи «Говорящего Креста» до сих пор существуют, просто они ушли в подполье. Сообщения о последователях «Говорящего Креста» встречались и до недавнего времени.

— Ты считаешь их суеверной чушью, как думают многие? — спросила я.

— Конечно, я не верю в говорящие неодушевленные предметы любого рода. Я — не идиот. Но я верю, что они были очень мощным символом сопротивления угнетению и, насколько я знаю, возможно, до сих пор им остаются. Довольно интересно, что это — именно кресты, не правда ли? Я тут прочитал, что у майя была сильная вера в ритуал, из чего испанская церковь извлекла выгоду, подчинив их именно через ритуал. Майя приняли христианскую символику, но повернули ее против своих угнетателей.

— Все равно, что быть застреленным из собственного ружья, да?

Алекс рассмеялся.

— Как ты думаешь, почему группа мятежников украла статуэтку Ицамны? — спросила я.

— Оставь в стороне самое простое, вроде денежной выгоды — ты ведь знаешь, сколько могут стоить предметы искусства доколумбовой эпохи в наши дни, учитывая контроль над их экспортом, — и подумай, разве не Ицамна находится на вершине пантеона божеств майя? Возможно, твоя статуэтка должна стать новым символом сопротивления, «Говорящим Крестом» образца девяностых двадцатого века. Однако точно сказать не могу. Это лишь предположение.

Мы еще немного поболтали. Я сказала, что позже верну ему деньги за звонок, и подробно пересказала свою версию событий последних нескольких дней, после чего в его голосе послышались тревожные нотки.

— Не беспокойся, Алекс, со мной все будет хорошо, — сказала я. Но, повесив трубку, я задумалась, а так ли это на самом деле.

Затем под пристальными взглядами поздних посетителей я прошла через кафе, потом по улице к окружавшей гостиницу стене. Мы с Изой забирались назад, вытянув из стены незакрепленный камень, превращая его в импровизированную ступеньку. Я проверила стену. К счастью, спустя все эти годы камень оставался на месте. Я вернулась прежним маршрутом и, не включая света, забралась в кровать.

Чикчан

Чикчан — день небесного змея, двухголового чудища, которое изгибается дугой над землей и образует небо. По календарю майя это хороший день. В общем и целом так оно и было, оазис покоя между трагедией, которая уже произошла, и грядущего ужаса.

День начался довольно хорошо. Было еще темно, когда меня разбудил настойчивый стук в дверь. Это был Джонатан.

— Тебя освободили под залог, — прошептал он. Находясь в полубессознательном состоянии, я не совсем понимала, что это значит.

— Сантьяго отпустил тебя под нашу с Изой ответственность до девяти вечера. Так что поторопись, Лара. Возьми купальник и шляпу от солнца.

Приняв душ и одевшись, уже через десять минут я стояла внизу. Лукас и Иза тоже были там, позевывая, как и я. Оказалось, что прошлым вечером Джонатан с Лукасом приходили меня проведать после того как я, как предполагалось, легла спать, встретили Изу и вместе разработали этот план, чтобы немного развлечь меня. Мы вышли из дверей на цыпочках, чтобы не разбудить никого из постояльцев, и направились к джипу «чероки», стоящему на улице.

Иза села вперед с Лукасом, а мы с Джонатаном сели сзади. Когда я снова принялась клевать носом, сквозь сон я слышала, как Иза мужественно пыталась разговорить Лукаса. Задача оказалась не из легких. Я старалась не заснуть, роняя голову на плечо Джонатана. Это тоже было нелегко.

Мы направились по трассе 180, и, поскольку в такую рань машин на шоссе не было, Лукасу удалось проехать семьдесят пять миль до Чичен-Ицы за рекордно короткое время, хотя мы и отказались от новой платной дороги, выбрав старую трассу, проходящую через несметное число небольших городков, главной приметой которых были «лежачие полицейские» и бессчетное количество шелудивых псов. Больше всего мне понравился город, который назывался Либре Юнион, «свободный союз». Иза сказала, что городок назвали так потому, что там проживало много пар, отношения которых не были освящены церковью. Учитывая свои более чем просто неудовлетворительные брачные достижения, я не могла не порадоваться этому факту.

К семи утра мы были уже на территории развалин, направляясь в Эль Кастильо, чтобы застать раннее утреннее солнце, рассеивающее дымку, в которую была погружена эта местность. Мы прошли на развалины, куда не пускали посетителей. Лукас был знаком со сторожем.

Когда-то Чичен-Ица была гигантской метрополией, которую в течение нескольких веков строили поколения людей, правивших северными майя. Эль Кастильо был и остается самым потрясающим сооружением Чичен-Ицы. Известная как храм Кукулкан, эта четырехсторонняя пирамида высотой семьдесят пять футов расположилась на поросшей травой площадке. Мы с трудом вскарабкались по одной из отреставрированных лестниц на вершину храма.

Солнце коснулось своими лучами храма Воинов, что располагался восточнее под нами. У вершины ступенек, у входа в этот меньший по размеру трехъярусный храм с рядами колонн у основания, когда-то образовывавших колоннаду, стоял Чак-Мун, зловещая статуя, охранявшая это место. С флангов располагались головы двух вырезанных из камня змеев, первоначально, вероятно, образовывавших дверной проем.

На мгновение первые лучи солнца осветили статую сзади, создав вокруг этой страшной фигуры огненное сияние.

Я бродила по вершине храма, глядя на леса, простирающиеся на мили вокруг и кое-где прерываемые курганами, которые когда-нибудь окажутся очередным сооружением майя. На юге солнце осветило вершину Эль Караколь. Это напоминающее улитку и возвышающееся над деревьями необычное круглое строение считалось обсерваторией, из которой древние майя весьма точно отслеживали путь Венеры.

Когда я, бродя кругами, шла туда, где сидели все остальные, Иза потянулась к большой сумке, которую она всегда носила с собой, и вытащила термос с кофе с молоком, четыре пластиковых стаканчика и печенье. Мы сидели в дружеской тишине, прислонившись спинами к стене храма, и смотрели, как все отчетливей и отчетливей проступает из дымки окружающий нас пейзаж.

Через несколько минут начнут прибывать первые автобусы, заполненные туристами, но пока все вокруг принадлежало только нам. Зачарованная магией места, я на короткое время забыла лицо Луиса Валлеспино.

Какое-то время мы молчали. Внизу собирались торговцы с товаром — минеральная вода, соки и прочие напитки, а также поделки народных умельцев, — и их голоса через огромную площадь доносились до нас.

Из задумчивости нас вывели звуки проходящей через вход первой туристической группы. Два мальчика пустились наперегонки до пирамиды, а их мамы бросились бежать за ними, задыхаясь и крича им вслед, чтобы они были осторожными.

— Предлагаю держаться от них на один шаг впереди, — с энтузиазмом произнес Джонатан, и мы быстро начали спускаться по крутой лестнице. Я схватилась за тяжелую металлическую цепь, чтобы не упасть, и заскользила на пятой точке. Подъем на пирамиду в спешке может показаться утомительным, но спуск вниз вселяет настоящий ужас.

Мы быстро пересекли площадку, ведущую к храму Воинов. Очутившись на верху лестницы, я остановилась в предвкушении.

Этот храм был моим любимым с тех пор, как я впервые побывала в нем еще маленькой девочкой. Когда мы с Изой рассказывали друг другу страшилки, сидя на том старом дереве, Чак-Мун всегда отчетливо просматривался на горизонте.

Вырезанная из камня фигура наклонена, колени согнуты, голова повернута на запад, туда, где, по мнению майя, мрак и тьма. Он — это мог быть только он — держал у груди плоское блюдо, на которое, как гласит легенда, клали еще бьющиеся сердца приносимых в жертву людей, чтобы ублажить богов.

Самое страшное, что, поднявшись по лестнице, вы оказываетесь прямо перед его невидящим взглядом. Он никогда не моргает. Он все знает. Он ждет. У нас с Изой уже был опыт, но и мы, оказавшись на вершине, прижались друг к другу, хихикая от замешательства и страха.

Вдруг Лукас посмотрел на меня и улыбнулся:

— Страшный, да?

Мне понравилось, что он это сказал, и я подумала, что он не настолько безнадежен, как можно было судить по всем его прежним репликам.

Иза подошла ко мне сзади и, вложив свою руку в мою, произнесла:

— Лара, снова мы пришли сюда искушать богов.

— Это же просто статуя, — усмехнулся Джонатан. — Да к тому же, на мой взгляд, не самый интересный образец тольтекской резьбы. Единственный интерес, который она представляет, так это то, что она вдохновила Генри Мура[15], одного из моих талантливых соотечественников, — улыбнулся он, — на создание своих знаменитых наклонных статуй.

— Теперь вы решили подразнить богов, а, Джонатан? — ехидно спросила Иза.

— Ерунда!

— Не знаю, не знаю, — возразила я. — Кажется, я слышала, как совсем недавно прямо здесь кого-то нашли мертвым.

— Да, правда. Этого человека поразила молния. Кстати, если я не ошибаюсь, он тоже был археологом, — сказала Иза.

— Да, — согласился Джонатан. — Во время грозы эти храмы не самое безопасное место. Этому знаменитому археологу здорово не повезло, что он оказался на вершине храма Воинов во время непогоды. Его убила молния.

— Зато Чак-Мун какое-то время не будет требовать новой жертвы, — сказала я. — Хоть он и не умеет разговаривать, думаю, для него Генри Мур — песчинка в потоке времени.

Лукас улыбнулся во второй раз за все время нашего знакомства.

— О нет, эти маленькие монстры снова здесь, — простонала Иза.

Она была права. Приближались те двое мальчишек, которые бежали впереди группы, а их мамаши, задыхаясь, продолжали отчаянное преследование.

Джонатан схватил меня за руку, мы спустились по ступенькам, повернули на север через площадь, потом прошли мимо плато Венеры и затем, направляясь на восток, вышли на тропу, вдоль которой тянулись бесчисленные стенды с сувенирами.

— Это может показаться обычной тропинкой или, возможно, отличным местом для рынка под открытым небом, — Джонатан улыбался, продолжая держать меня за руку. — Но в действительности это — остатки древней дороги майя, или сакбе. По всему полуострову встречаются остатки этих сакбе; многие из них, вероятно, связывали крупные города.

Он все говорил и говорил, указывая на различные достопримечательности, но я не особенно прислушивалась к его рассказу. Я думала о том, что уже давно я не держала кого-то вот так, за руку, и о том, как приятно снова это почувствовать. Я давно не испытывала таких простых выражений близости — да и на протяжении почти всего моего замужества, если откровенно, — и я почувствовала, что мне хочется всегда держать его за руку.

Тропинка кончилась слишком быстро, и мы остановились у края священного сенота, или Жертвенного Колодца.

Сенот, или, на языке майя, «цонот», похож на огромный колодец, ширина которого в диаметре достигала ста восьмидесяти футов. Он — почти круглый, а от самого высокого края до воды — минимум восемьдесят футов. Стены были образованы испещренными прожилками известняком, с цепляющимся за него невысоким кустарником.

Джонатан снова вернулся к своей роли профессора и гида.

— Производящий глубокое впечатление этот природный феномен, сенот, возник, когда стены подземных пещер и рек обрушились и образовали провал на поверхности, а люди…

— Косоглазые девственницы! — прервала его Иза, подмигивая мне. Она намекала на весьма распространенное мнение, что члены племени ица приносили в жертву косоглазых девственниц, чтобы ублажить богов.

— Поскольку воды здесь почти нет, — как ни в чем не бывало продолжал Джонатан, — мы не считаем, что этот колодец был задействован в системе водоснабжения. Он мог быть использован для ритуальных или жертвенных целей. Из колодца несколько раз вычерпывали грунт и находили огромное количество артефактов — нефрит, золото и около полсотни скелетов.

— Ага, наконец-то добрались до косоглазых девственниц, — рассмеялась Иза.

— Как оказалось, — сказал Джонатан, — это были скелеты взрослых и детей, мужские и женские. И, выражаясь словами одного из моих ученых коллег, их останки не дают нам исчерпывающей информации, был ли кто-либо из них или все они косоглазыми или девственниками, — сухо закончил Джонатан.

Мы рассмеялись.

— Самое интересное, что у вас всегда возникает ощущение какой-то силы, когда вы находитесь в том месте, которое считается священным, — сказала я.

Лукас, казалось, смутился, а Джонатан выглядел слегка озадаченным.

— Что ты имеешь в виду?

— Непонятно, почему эти стены были такими особенными. Предположительно они были входом в водный подземный мир, в Шибальбу, царство Повелителей Смерти. Вы заметили, какой здесь тихий и густой воздух? Почти гнетущий. Там, на площадке, дул приятный легкий ветерок. Уверена, этому существует физическое объяснение — мы испытываем здесь что-то вроде депрессии, правда? — но мне кажется, это место обладает каким-то гипнотическим свойством. Приносимые в жертву, возможно, шли навстречу своей смерти именно под этим воздействием.

— Или, может, они просто туда упали, — предположил Джонатан. — Здесь несколько веков жили люди. Пятьдесят скелетов — это не так уж и много для такого временного промежутка.

— Если они туда упали, то почему они не смогли выбраться? — поинтересовалась Иза.

— А вы видели, какое расстояние до воды? К тому же вода сгладила стены. Вылезти было бы чрезвычайно трудно, — объяснил Джонатан.

— Есть предположение, что ица были колдунами, умевшими заговаривать воду, или кем-то вроде того, да? — спросила я.

— Совершенно верно, — ответил Джонатан. — Это буквальный перевод слова «ица», а Чичен-Ица — это Жерло Колодца племени ица. Это было, как отметила Лара, священное место. Однако из-за всех этих разговоров о воде мне захотелось пить. Как насчет ленча? Если не ошибаюсь, неподалеку есть небольшое кафе. Ничего особенного, но кормят вкусно. Вам там понравится, Иза. Там есть фреска, изображающая сексапильных косоглазых девственниц, которых связанными бросают в колодец, а похотливые божества за ними наблюдают.

Мы пошли назад по сакбе, останавливаясь, чтобы пропустить толпы туристов под предводительством гидов с зонтиками от солнца.

— Самое время, — проворчала Иза. — Давайте выбираться отсюда!

На пути мы сделали крюк, чтобы осмотреть знаменитые площадки для игры в мяч, где играли не на жизнь, а на смерть. Джонатан сообщил нам, что ица не записывали свою историю иероглифами, как это делали традиционные майя. Вместо этого они решили украшать стены площадки для игры в мяч потрясающими картинами, вырезая их в камне, часть из которых изображала мифологию сотворения, а множество других — ритуальную игру.

— В этой игре мяч считался символом движения солнца по небу, и, таким образом, сама игра имела высочайшую ритуальную важность, — сказал Джонатан. — Проигрыш означал смерть через обезглавливание или вырезание сердца. Подобные смерти были гарантией, что вселенная будет продолжать развертываться, как ей и положено.

Пока Иза, Джонатан и я стояли у резных картин, наслаждаясь солнцем, Лукас отошел в сторону, чтобы поговорить с гидами и смотрителями.

Позже мы пересекли огромную площадь и остановились, чтобы понаблюдать, как орды туристов, словно муравьи, карабкаются вверх и спускаются вниз по Эль Кастильо. Время и правда было выбрано идеально.

Мы сели в джип и направились на запад — на этот раз за рулем был Джонатан, — двигаясь той же дорогой по старой 180-й трассе к кафе, о котором он говорил.

В том, что касалось фрески, он оказался прав. Там действительно была настенная роспись, изображающая молодых женщин, которых бросали в колодец. Недостаток мастерства художник восполнил своим энтузиазмом. Мы решили поесть в небольшом дворике снаружи.

После ленча, который состоял из сопа де лима[16] и жареной рыбы, мы еще немного посидели, потягивая заказанное нами вино и пиво. Наша беседа неизбежно скатилась к теме убийства Луиса Валлеспино и исчезновения дона Эрнана.

— Есть у кого-нибудь из вас хоть малейшее представление о том, где может находиться дон Эрнан? — спросил Джонатан.

— Нет, — в один голос ответили мы.

— Полагаю, мы можем утешиться тем, что полиция ищет его, даже если они и ошибаются в своих выводах, — сказала я, хотя сама и не была в этом уверена.

Мы все кивнули.

— Кто-нибудь из вас верит в то, что он как-то замешан в ограблении? — спросила Иза.

— Или в убийстве? — добавила я.

Иза удивилась. Я рассказала ей о разговоре с майором Мартинесом.

— Похоже, он действительно считает, что дон Эрнан как-то с этим связан. Кстати, о Мартинесе, — сказала я. — Джонатан, как дону Сантьяго удалось, выражаясь твоими словами, «освободить меня под залог»?

— Просто он позвонил кому-то из своих бывших коллег в правительстве. Но нам нужно кое-что тебе рассказать, — сказала Иза, посмотрев на Джонатана, который кивнул.

— Отец слышал о майоре Мартинесе не самые лестные отзывы, и он подозревает, что твоя сегодняшняя свобода, к сожалению, может быстро закончиться. Он думает, что Мартинес очень скоро снова запретит тебе покидать отель.

— Так что, Лара, наслаждайся свободой, пока можешь, — заключил Джонатан.

Я проглотила это и сменила тему.

— Кто такой этот Луис Валлеспино? — спросила я.

— Понятия не имею, — ответил Джонатан.

— Я знаю только то, что его старший брат учится в одной из групп университета Алехандро. Во всяком случае, между ним и доном Эрнаном никто никакой связи не замечал, — сказала Иза.

— Кроме того, что Луиса нашли мертвым, так сказать, прямо над головой дона Эрнана, — вставил Джонатан.

Пока мы болтали, Лукас снова покинул нас, и я видела через дверной проем, как он весьма оживленно беседовал о чем-то с официантом. Очевидно, в компании других людей он не был таким уж молчуном.

— У меня есть предложение, — сказал Джонатан, перейдя к более приятной теме, когда Лукас вернулся. — В Чичен-Ице есть еще немало всевозможных достопримечательностей, поэтому остаток дня мы могли бы спокойно провести здесь. Но мы с Лукасом работаем на очень интересных раскопках здесь неподалеку. Это подземная пещера. Хотите взглянуть?

— Еще бы! — сказала я. Иза тоже согласилась.

На этот раз за руль сел Лукас и повел машину обратно по трассе, а затем свернул на восток. В нескольких милях от Чичен-Ицы он выехал на пыльную грунтовую дорогу, помеченную знаком «Проезда нет». Мы ехали по ней еще милю-две, пока почти у самого конца дороги не заметили некоторое оживление. Лукас съехал на обочину и припарковался рядом с парой старых грузовичков и тремя очень древними «фольксвагенами» из тех, что получили ласковое прозвище «жуки».

— Целая флотилия, — сказал Джонатан, с улыбкой указывая на машины.

Мы прошли несколько ярдов через лес по тропинке, расчищенной на первобытный манер, и вскоре подошли к тому, что с расстояния казалось узким входом в пещеру. Снаружи пыхтел и извергал дым небольшой генератор.

Эта часть Юкатана необычайно плоская, и наземных рек почти нет. Здесь только два рельефа местности, заслуживающих внимания: зеленые курганы, под которыми зачастую скрываются древние руины, неприметные пещеры и реки под известняковой поверхностью.

— Вначале будет довольно опасный спуск, — сказал Джонатан, когда Лукас скользнул вниз по весьма крутому скату и быстро исчез из виду.

— Спускайтесь, — крикнул он, и Иза, бросив в мою сторону притворно-испуганный взгляд, шагнула за ним.

Я спустилась следом. Вход в пещеру круто уходил вниз и был довольно грязным. Я, как и остальные, неожиданно почувствовала, что скольжу вниз, и обрадовалась, когда Лукас протянул мне руку, чтобы помочь спуститься до того места, где почва под ногами была ровной. Джонатан шел за мной.

Мы находились в туннеле, освещенном несколькими лампочками на длинном проводе, который тянулся от расположенного у входа генератора.

В этом месте все мы, включая Джонатана, самого высокого из нас, могли встать в полный рост, но впереди виднелись очень низкие каменные уступы.

Лукас показывал дорогу, видимо, двигаясь по главному туннелю, ширина которого едва позволяла протиснуться одному человеку. Мимо сновали рабочие, и, когда один из них приблизился к нам, катя перед собой тачку, нам пришлось вжаться в стену туннеля, чтобы дать ему дорогу.

Время от времени нам приходилось ползти на четвереньках под низкими каменными уступами. То и дело я замечала боковые туннели, уходящие куда-то в темноту.

Главный туннель все время спускался вниз, и по мере нашего движения воздух становился все более теплым и влажным.

Спустя несколько минут, когда мы находились уже на большой глубине под землей, туннель резко оборвался, и мы очутились в просторной круглой пещере диаметром несколько ярдов.

Здесь горел очень яркий прожектор, и в его свете трое или четверо рабочих терпеливо очищали кисточками каменные стены.

Первое, что сразу бросалось в глаза, — две огромные вырезанные из камня маски. Частично все еще покрытые грунтом, эти маски тем не менее производили довольно сильное впечатление: семь-восемь футов в высоту, с огромными глазами с вытаращенными зрачками, длинными носами и мочками ушей, украшенными большими круглыми серьгами. Рты масок были разинуты, виднелись зубы и торчащие языки. Это были маски Чака, весьма почитаемого божества дождя у майя, населявших Юкатан во времена завоевания.

После нескольких минут почти гипнотического рассматривания масок я вдруг отчетливо услышала звук воды. В дальней части пещеры находился другой туннель. Однако он круто уходил вниз, в темноту.

Внизу, как сообщил нам Джонатан, находится сенот, уменьшенная копия Жертвенного Колодца, который мы видели в Чичен-Ице. У края колодца было устроено довольно ветхое веревочное ограждение на деревянных кольях. Даже перегнувшись через веревки, разглядеть воду внизу было невозможно. Джонатан бросил камешек. Камешек какое-то время летел вниз, отскакивая от стен, а потом мы услышали плеск воды. Вода была очень далеко внизу.

— Там есть какие-нибудь артефакты? — спросила я.

— Пока не знаю, — ответил Джонатан. — Мы не планируем вычерпывать грунт из колодца, пока не закончим работу здесь, а на это потребуется еще несколько недель. Как вы понимаете, без доступа дневного света сделать это будет очень непросто.

У одной из стен виднелась горка каменных обломков, осколки костей, керамики и тому подобное.

— Что это? — спросила я.

— Это, — улыбнулся Джонатан, — то, что мы, археологи, называем БЕЗ — «Бог Его Знает». Мы займемся идентификацией этого позже. А вот эти предметы мы можем идентифицировать уже сейчас, — пригласил Джонатан, подводя нас к большому деревянному ящику, размером примерно три на четыре фута. В ящике лежали лотки с тщательно пронумерованными, занесенными в каталог и переложенными неотбеленной ватой керамическими черепками, бусами и возможно, из нефрита. В одном из поддонов лежали украшенные красивой резьбой кремневые лезвия, ни одно из которых не повторяло другое, и все они, без сомнения, были потрясающими произведениями искусства.

— Пока мы обнаружили восемь таких клинков, — объяснил Джонатан.

— Будет девять, — сказал Лукас. — Девять клинков для девяти Повелителей Тьмы.

Его редкое участие в разговоре всегда меня удивляло.

— Возможно, Лукас прав. Без сомнения, эти пещеры считались входами в преисподнюю, в Шибальбу. Мы полагаем, что это место было священным. Нам не известно, зачем были спрятаны здесь эти клинки или какой обряд мог проводиться под землей, но можем предположить, что это что-то очень важное, — сказал Джонатан. — Возможно, это было место, куда приходил правитель майя, ахау, чтобы попоститься и пообщаться с предками и божествами. После нескольких дней поста и молитв в состоянии, подобном трансу, правитель прокалывал себе язык или гениталии иглой электрического ската. Пролитая таким образом кровь капала на бумагу, которая сжигалась, чтобы ублажить богов. Затем правитель появлялся перед своим народом в белой одежде, испачканной его собственной кровью. Нам это могло бы показаться отвратительным, но кровь считалась носителем души, и этот обряд для майя был очень могущественным, он, подобно игре в мяч, гарантировал продолжение жизненного цикла.

— Не забудьте и о людях, которые без электрического света работали под землей, вырезая эти грандиозные маски, — прошептала Иза.

Она была права. Пока их друзья и их семьи трудились и играли на поверхности, художники майя должны были добраться сюда, преодолевая первобытные страхи перед тьмой и освещая дорогу лишь факелами, чтобы вырезать из камня эти приводящие в трепет лица.

Когда мы повернулись, чтобы уйти, я заметила на стене, рядом с входом в туннель, едва заметные очертания резьбы, которые рабочие еще не расчистили. Резьба имела довольно сложный рисунок с двумя, как мне казалось, завитками, тянущимися из основания и скорее напоминающими две поднятые руки.

Я хотела было расспросить поподробнее об этом изображении и посмотреть поближе, но нам действительно нужно было идти. Каждый был занят собственными мыслями, когда мы покидали пещеру и выбирались обратно на поверхность.

Мы вернулись к джипу и направились к Мериде. Проехав примерно полпути, мы снова свернули с дороги и остановились у маленького симпатичного домика.

— Жилище скромное, зато — мое, — заявил Джонатан. — По крайней мере — мое, пока я руковожу раскопками. Пошли поплаваем!

Дом, быть может, и маленький, но в нем было все, чего только можно пожелать. Большая просторная кухня, камин в гостиной, которая одновременно служила столовой, и очень милая спальня, откуда был выход на патио и в бассейн. Мы окунулись и выпили прохладительных напитков.

Спустя примерно час, когда солнце село, мы двинулись по направлению к Мериде.

Даже фигура майора Мартинеса у конторки портье не испортила мне впечатление от дня, хотя было видно, что из-за моего исчезновения он был еще более раздражительным, чем обычно. Он лишь хмыкнул, увидев меня, и демонстративно посмотрел на часы.

Но мы не опоздали, и ему нечего было мне сказать.

Я пригласила компанию поужинать, но у всех были дела: Иза собиралась помочь матери на кухне, Лукас и Джонатан тоже оказались заняты.

Уходя, Джонатан легонько коснулся моей руки:

— Я надеюсь, что скоро ты снова посетишь мой маленький домик, там будем только мы вдвоем. Приедешь?

— С удовольствием, — ответила я, и это было правдой.

Когда я поднялась к себе в номер, у меня возникло чувство, что в нем кто-то побывал. Не девушка, что убиралась в номерах, а кто-то еще. Странно, но такое всегда чувствуется, даже если вещи не тронуты.

Я попыталась прогнать это ощущение, и в этом мне очень помогла мысль о вечере с Джонатаном в его чудесном маленьком доме.

Кими

Кими — еще один день смерти.

«Пополь-Вух», великая эпопея майя-киче, рассказывает о легендарной битве между Повелителями Смерти, обитателями преисподней, называемой Шибальбой, и Героями-близнецами. Близнецы, Хун-Ахпу и Шбаланке, потомки Повелителя Маиса и изгнанной из преисподней принцессы, днем затеяли игру в мяч с обитателями Шибальбы, а ночью им пришлось пройти несколько испытаний.

Они выдержали испытание огнем, дождем и градом, летучими мышами, острыми, как бритва, камнями, которые оживали и пытались разрезать их. Один из братьев был обезглавлен, они тонули, их кости были измельчены и брошены в море. В конце концов они перехитрили Повелителей Смерти и вознеслись сквозь землю к небесам, став солнцем и луной. Этим, как объясняется, герои должны были принести надежду миру: призванный Шибальбой так же, как и близнецы, способен победить Повелителей преисподней и восторжествовать над смертью.

Хотя я этого еще не знаю, но сегодня последний день жизни дона Эрнана, день, когда его душа войдет во чрево Шибальбы и начнет свою собственную битву с Повелителями Смерти. Он умрет, так и не найдя того, что искал.

То, что это произошло с ним в кими, день, обозначенный иероглифом, изображающим человеческий череп, древним майя показалось бы вполне естественным.

Но естественной его смерть назвать было нельзя. Кем бы ни был тот человек — посланник Повелителей Шибальбы, — кто убил его, смерть дона Эрнана имела привкус истории и была несколько… театральна.

В тот день мою свободу вновь ограничивали стены моего временного пристанища. Мы с Изой, Франческой и Сантьяго завтракали на кухне, и Сантьяго рассказывал мне о своих попытках еще раз освободить меня из этого временного заключения.

Я сама позвонила в канадское посольство в Мехико, и после нескольких приводящих в ярость попыток прорваться сквозь бюрократическое болото я нашла сотрудницу по имени Маргарет Семпл, которая несколькими годами ранее работала вместе с моим отцом и пообещала мне все уладить.

Зная, что в Мексике «все уладить» означает нечто другое и требует гораздо больше времени, чем дома, я решила расслабиться и наслаждаться наступившим днем в обществе семейства Ортисов.

Алехандро был в отеле и выглядел бледным и неразговорчивым. Он больше не походил на того нагловатого парня, с которым я пару дней тому назад пила пиво во время нашей недолгой встречи. Этим утром он был на похоронах Луиса Валлеспино с группой своих друзей, и увиденное и пережитое подействовало на него угнетающе.

— Прости, что я была груба с тобой тогда, Алехандро, — сказала я ему, когда мы ненадолго остались наедине. Его взгляд слегка вспыхнул. — Я ужасно беспокоюсь за дона Эрнана. Я не понимаю, в чем дело, но буду молчать, обещаю тебе. Я просто хочу поговорить с тобой.

Его губы дрогнули, словно он хотел что-то сказать, но затем он повернулся и ушел.

Позже мы с Изой поплавали в бассейне, расположенном во дворе, позагорали и посплетничали под присмотром, если можно так сказать, доньи Хосефины, которая, подтверждая свое прозвище, сидела в тени веранды и царственным взглядом провожала любого, кто приходил или уходил.

— Ну, Иза, расскажи мне о своем приятеле.

— Он замечательный. Банкир, но не зануда. Из Франции. По счастью, его отправили работать в Мексику два года тому назад. Мы встретились вскоре после его приезда. Правда, из-за неустойчивости мексиканского песо он вряд ли считает свое назначение выгодным. Теперь вопрос в том, что нам делать, если его отзовут обратно в Париж.

— Какими именно банковскими операциями он занимается?

— Валютой, что-то вроде международных денежных переводов на крупные счета. Вообще-то он очень помог мне с бизнесом. Он всегда дает дельные советы в том, что касается покупки и продажи долларов или евро. Он очень талантливый.

— Талантливый и…?

— Красивый. Может, даже очаровательный, что еще сказать? Француз до мозга костей, очень милый, забавный и хорошо одевается. К тому же он поладил с моей семьей, даже с Алехандро. Теперь твоя очередь. Что мы думаем о наших археологах?

— Вообще-то я думаю об Алехандро. Он такой тихий в эти дни, тебе не показалось?

— Да, мы переживаем за него. Похоже, это первые похороны в его жизни. Луис, как я говорила тебе, был младшим братом друга Алехандро, Рикардо Валлеспино. Я не знаю, были ли они такими уж большими друзьями или просто принадлежали одной компании, но, полагаю, в его возрасте смерть, особенно такая жестокая, всегда кажется чем-то нереальным. Только не пытайся сменить тему! Так как насчет археологов?

— Трудно сказать. Иза, ты же знаешь о моих отношениях с мужчинами. Я постоянно влюбляюсь в кретинов. А по-твоему, что мы должны о них думать?

— Ну, без сомнения мы знаем, кто из них самый общительный. Или лучше одевается. Мокасины от Гуччи, не меньше!

— Это ведь хорошо? — спросила я, хмыкнув. Иза считала, что я совершенно ничего не смыслю в моде, и мне нравилось поддразнивать ее, а ей — меня.

Иза вздохнула.

— Лара, твои познания в моде просто ужасны. Мне действительно придется заняться твоим обучением. Г-у-ч-ч-и. Это Италия, это модно и дорого. Без сомнения, Джонатан — самый хорошо одевающийся археолог из всех археологов, которых я видела. У него даже повседневная одежда с Савил-Роу[17]. К тому же он отличный собеседник. Лукас не особенно многословен, тебе не показалось?

— Да, зато он одевается, как археолог. Я не думаю, что есть какой-либо смысл спрашивать у тебя, кто, где или что такое Савил-Роу.

Иза отнеслась к моему замечанию с тем презрением, которого оно заслуживало.

— Думаю, можно с уверенностью предположить, что Джонатан живет не на зарплату археолога. Скорее всего, он с самого начала был богат, выходец из аристократии, выпускник Оксфорда, из золотой молодежи. Чаепития в Букингемском дворце и все такое. Думаю, нам следует навести о нем справки.

Тут вошел Норберто с двумя маргаритами на подносе.

— За счет заведения, — улыбнулся он. — Мама просила принести все, что вы пожелаете. Она ушла высказать соболезнования матери Луиса и Рикардо.

— Иза, как продвигается полицейское расследование? — спросила я, когда Норберто ушел в дом.

— Полиция говорит, что это вооруженные разборки между группировками, — ответила Иза.

— Наверно, это их официальное заявление, но, как я уже тебе говорила, майор Мартинес намекнул — даже более чем просто намекнул, — что в этом замешан дон Эрнан.

— Но это чушь!

— Попробуй скажи об этом Мартинесу. Луис был найден на крыше музея. Как, черт возьми, его туда занесло, если это были разборки между группировками?

Некоторое время мы молчали.

— Иза, я хочу попросить тебя об одолжении.

— Пожалуйста.

— Мне нужно знать адрес и точный маршрут к дому Диего Марии Гомеса Ариаса.

Она удивленно подняла брови.

— Его имя или, скорее, инициалы Д.М.Г.А., если я не ошибаюсь, довольно часто встречаются в дневнике дона Эрнана.

— А как ты собираешься… дерево!

Я кивнула.

Позже тем же днем она ушла и вернулась через пару часов.

Она вручила мне листок бумаги с адресом и нарисованным от руки маршрутом. Еще она передала мне связку ключей от машины.

— Тебе понадобится транспорт, — заговорщицки прошептала она. — К одиннадцати часам вечера моя машина будет стоять на боковой улочке. Я поеду к друзьям на пару часов, потом по пути домой заберу ее и поеду в гараж.

Остальная часть дня тянулась уныло, если не считать Джонатана, который зашел выпить и «навестить заключенную», как он выразился. Мы хорошо провели время, но он не смог остаться на обед. Сказал, что ему нужно работать. Теперь я взглянула на его обувь с уважением. Итальянская, модная и дорогая…

Мы сидели в кухне и смотрели новости по телевизору. Смерть Луиса Валлеспино вызвала взрыв гнева и горя среди жителей города. Его похороны показывали в новостях, и на них присутствовало много народу. Я вглядывалась в толпу, надеясь разглядеть Алехандро, но не увидела его.

Сразу после одиннадцати я выключила свет, снова надела темные брюки и свитер и вылезла через окошко в ванной комнате, как я уже проделывала раньше.

Мне пришлось ждать, сидя на дереве, пока не уйдет вышедшая прогуляться пара, затем я спустилась вниз и повернула за угол.

Как Иза и обещала, «мерседес» был на месте, и я поехала так быстро, как только могла.

Согласно указаниям Изы я ехала на север по Пасео де Монтехо в ту часть города, которую считали местом проживания богачей и знаменитостей. Когда торговля агавой перестала быть выгодным бизнесом, пав жертвой появления искусственных волокон, а содержание и ремонт домов на бульваре стали слишком дорогим занятием для следующих поколений, богатые переехали на север и поселились вдоль дороги, ведущей в Прогресо.

Действительно, если считать Пласа Махор[18] центром Мериды, то чем дальше на север вы уедете, тем богаче дома вы увидите. Семья Гомеса Ариаса жила далеко на севере, даже дальше загородных клубов. Дома здесь были огромными, и, несмотря на полдвенадцатого ночи, почти все окна были залиты светом как доказательство любви мексиканцев ложиться спать далеко за полночь.

Я была рада, что еду на «мерседесе». Мне попалось несколько патрулей частной охраны. Некоторые из них ехали в машинах, другие шли пешком с собаками. «Мерседес» в этом месте не вызывал подозрений.

Среди извилистых улочек было непросто отыскать нужный мне адрес, однако наконец я остановилась у ворот роскошного поместья, которое Диего Мария Гомес Ариас называл своим жилищем. Я нажала кнопку звонка у входа и произнесла свое имя в маленькую коробочку, на безукоризненном, как я надеялась, испанском прося о короткой встрече с сеньором Гомесом Ариасом. Последовала долгая пауза, во время которой я пришла к мысли, что все это — очень глупая затея. Ну кто откроет ворота незнакомому человеку в полдвенадцатого ночи?

Я была готова сдаться и отправиться назад, в гостиницу, опасаясь, что на меня спустят собак, но вдруг огромные кованые железные ворота медленно распахнулись.

Я въехала во двор по чисто подметенной подъездной аллее, фары «мерседеса» высвечивали кусты гибискуса, которые, должно быть, весьма эффектно смотрели в свете дня.

Дом поразил меня, ибо был довольно необычным для Мериды. Его архитектурный стиль можно было счесть скорее английским или французским, чем традиционным испанским: вход через галерею, травленное свинцом оконное стекло и, вопреки моим ожиданиям, никакой плитки или массивной деревянной резьбы.

Это впечатление усилилось, когда в ответ на мой звонок открылась дверь, и я вошла в потрясающее зеркальное, облицованное черно-белым мрамором фойе. Открывшая дверь горничная также была в черно-белой униформе и довольно высокомерно оглядела мое одеяние. По крайней мере, будучи вся в черном, я тоже соответствовала дизайну. Мне пришлось немного подождать.

Минуты ожидания я использовала как прекрасную возможность осмотреться. Вход украшала огромная хрустальная люстра, с одной стороны фойе находилась винтовая лестница, а справа от меня — дверь, ведущая, как я очень скоро узнала, в гостиную.

Все стены были зеркальными, но подобный декор мне никогда не нравился. Картины висели прямо на зеркалах, свисая на тонкой проволоке, прикрепленной к потолку. Однако полотна впечатляли. Одна из картин, я была в этом почти уверена, являлась настоящим Пикассо, другая — Матисс. Дела у сеньора Гомеса Ариаса явно шли хорошо. Да к тому же он знал толк в искусстве.

Дверь налево вела в столовую, укомплектованную еще одной хрустальной люстрой. Оба осветительных прибора были такими огромными, что мне подумалось, а не позаимствовал ли дон Диего Мария парочку лишних люстр из залы своего отеля.

Спустя несколько минут я услышала, как кто-то спускается по ступенькам. Это был не дон Диего, а элегантная женщина примерно сорока лет, которая одной рукой вцепилась в перила, а другой — в бокал с мартини. Она довольно неуверенно спускалась по ступенькам.

Ей шла бежевая гамма: зачесанные назад светлые, серовато-желтые, длинные распущенные волосы, кремово-бежевый свитер, который, как мне показалось, был из кашемира, и бежевая замшевая юбка.

— Шейла Страттон Гомес, — сказала она, обращаясь ко мне по-испански. — Жена Диего. Его третья жена, если быть точной. А вы…?

— Лара Макклинток.

— Слава Богу, с таким именем вы должны говорить по-английски. Входите, — сказала она, махнув рукой в сторону двери направо. Ее обувь была на очень высоких каблуках, которые так нравятся мужчинам, а у меня вызывают головокружение. Я не могла представить, как она умудрялась ходить на них даже в трезвом состоянии, а, судя по бокалу мартини и ее общей неустойчивости, она была пьяна.

— Вы же не откажетесь выпить, — сказала она, когда мы уселись в большие продавленные бархатные кресла напротив огромного мраморного камина имперских пропорций. Я поняла, что она хочет еще мартини.

Снова появилась горничная, и Шейла Гомес попросила принести белого вина для меня и еще один мартини для себя.

Обращаясь ко мне по-английски, что выдавало в ней американку, с горничной она разговаривала на официальном кастильском испанском. Этот язык казался мне экзотикой, даже когда на нем говорил уроженец Кастилии, но от человека вроде Шейлы, которая явно выучила его, уже будучи взрослой, услышать подобное было чем-то уж совсем сверхъестественным. Ее нынешнее, не слишком трезвое состояние только усугубляло довольно невнятное качество ее речи.

— Моего мужа нет дома. Может, я смогу вам чем-то помочь? — произнесла она, когда принесли напитки.

— Я кое-кого разыскиваю, — ответила я, — и я надеялась, что сеньор Гомес Ариас сможет мне помочь.

— Как восхитительно таинственно, — сказала она. Слово «восхитительно» она произнесла не слишком внятно. — Расскажите мне подробнее.

— Я пытаюсь найти сеньора Эрнана Кастильо. Я приехала в Мексику несколько дней тому назад по его просьбе, но в первый же вечер моего приезда он позвонил и сообщил, что ему нужно уехать, и с тех пор от него нет никаких известий.

— Доктор Эрнан. Прекрасный человек. Образованный, добрый. Мне было жаль, что он перестал к нам заходить. Раньше он часто приходил к нам на обед. Мы говорили о Нью-Йорке, Бостоне, где я родилась, Филадельфии. Дон Эрнан очень интересовался всем американским, вы понимаете, о чем я. Чудесный человек, — повторила она.

— Когда и почему он перестал приходить к вам? — спросила я, стараясь перейти к главному, пока очередной бокал мартини не окажет на нее свое пагубное воздействие.

— Думаю, с месяц тому назад. Они с Диего из-за чего-то поссорились. Это произошло в кабинете Диего, дверь была закрыта. Я не знаю, о чем они спорили, но мне показалось, что они ругаются, — сказала она.

— У вашего мужа были деловые отношения с доном Эрнаном? — спросила я.

— Думаю, да. Диего входит в правление музея. Он не слишком любит разговаривать со мной о своих делах. Я — молодая жена состоятельного человека, понимаете. Из хорошей американской семьи, я имею в виду — из состоятельной семьи. Он берет меня с собой только на официальные мероприятия, — горько произнесла она.

Я сочувственно вздохнула.

— Он — неплохой человек, правда. Я знаю, что у него репутация бессердечного дельца, но… — она умолкла.

Мы обе услышали, что в холл кто-то зашел. В комнату заглянула молодая, весьма привлекательная женщина лет двадцати пяти, с темными волосами и карими глазами. Мне показалось, что я уже где-то ее видела. Она бросила взгляд на бокал мартини в руке Шейлы, затем на меня и вышла, не произнеся ни слова. Шейла встревожилась.

— Кто это?

— Это — Монсеррат, дочь Диего от первой жены, которую он очень любил. Они все время ссорятся, но он обожает ее.

— Как я понимаю, он назвал в честь нее отель, — сказала я.

— Да, — она помолчала, а потом хихикнула, прикрывшись бокалом с мартини. — По крайней мере, надеюсь, что все происходило именно в этой последовательности. Вряд ли девушке понравится, если ее назовут в честь отеля, не так ли? Вообще-то она — управляющий отеля и вице-президент какого-то другого бизнеса Диего. Он ей очень гордится.

— Она непохожа на отца, да? — сказала я, вспомнив этого довольно непривлекательного человека, которого видела в «Эк Балам».

— Нет, она похожа на свою мать, Иносентию, которая умерла, когда Монсеррат была совсем маленькой. Портреты ее матери развешаны по всему дому.

Казалось, еще немного, и пребывающая под воздействием алкоголя Шейла зарыдает.

— Расскажите мне о делах своего мужа, — попросила я, стараясь отвлечь ее от жалости к себе. — Он — владелец отеля?

— Да. Но его главный бизнес, который сделал его богачом, — вода.

— Вода как…

— Как сырье, из которого делают лед для мартини. — Она снова хихикнула. — Вы много здесь видели источников пресной воды? Вода для этого города поступает из водоносного слоя, расположенного под городом.

— Ветряки! — сказала я, вспомнив эту характерную достопримечательность города, которую я видела еще в детстве.

— Да. Вся вода Мериды доставляется на поверхность с помощью ветряков, которые можно увидеть повсюду. Вот почему иногда этот город называют Городом ветряков. Отец Диего умер, когда сам Диего был еще довольно молод, и думаю, что его мать не считала, что младшему ребенку нужно давать серьезное образование. Диего по большей части — самоучка. Он узнал, что водное снабжение здесь всегда было проблемой, и изучил все, что касается механики грунтов, подземных рек и тому подобного, и придумал более действенный ветряк — что-то вроде улучшенной мышеловки, — а остальное, как говорится, уже история. Когда Мерида переключилась на городскую систему водоснабжения, Диего скупил старые ветряки за бесценок, переоборудовал их и выгодно продал в сельской местности.

— Как он отнесся к краже статуэтки из бара? — спросила я.

— Очень расстроился. Это был один из его любимых экспонатов. Вообще-то тем вечером за ужином Диего и дон Эрнан поссорились как раз из-за этой статуэтки.

Я подождала, пока она сделает еще один глоток мартини.

— Вам нужно знать кое-что о Диего, чтобы понять его. Ему недостаточно только восхищаться редкими или красивыми вещами. Он должен ими обладать. И чем они более редки или чем их сложнее заполучить, тем сильней ему хочется их иметь. Вы, должно быть, заметили, что этот дом сильно отличается от домов, расположенных по соседству. Он увидел этот небольшой особняк в одном поместье в Англии. Владелец, кажется какой-то английский граф, сказал, что дом принадлежал семье на протяжении многих лет, и поэтому он ни за что его не продаст. Но Диего удалось купить его: он выяснил что-то о графе, то, о чем лучше было бы молчать, — и граф согласился на его условия. Затем Диего перевез здание, камень за камнем, сюда и заново собрал его. Диего же сам — владелец небольшой судоходной компании! — она рассмеялась. — А потом появилась я. Мы познакомились на официальном обеде в резиденции губернатора, там, в Америке. Диего был гостем губернатора. Я тогда была замужем, но это Диего не остановило. Он преследовал меня с настойчивостью, которая мне очень льстила. Теперь я — очередная его собственность.

— А Ицамна, статуэтка?

— Вероятно, она действительно была древней реликвией майя. Дон Эрнан всегда считал, что подобные предметы должны находиться в музеях, а не в частных коллекциях. После нескольких визитов в музеи Штатов он также пришел к убеждению, что будущее за совместным владением и разделением ответственности за старинный экспонат между такими учреждениями, как музеи, и людьми, которым экспонат первоначально принадлежал.

Так или иначе, дон Эрнан узнал об Ицамне и сказал о ней Диего. Они начали разыскивать ее, и Диего нашел ее первым. Тот день положил конец их дружбе и стал для меня самым печальным днем.

Шейла взглянула на свой пустой бокал и позвонила в колокольчик, чтобы вызвать горничную. Но вместо горничной появилась Монсеррат.

— По-моему, Шейла, тебе хватит, — сказала она.

Шейла выглядела расстроенной. Монсеррат кивнула мне и вышла из комнаты.

— Мне, наверно, пора, — сказала я, констатируя очевидное. — Спасибо за гостеприимство.

— Не думаю, что вы придете к нам снова, — сказала она с некоторой грустью.

— Ну что вы, — сказала я, на мгновение забыв, что нахожусь под домашним арестом.

— Где вас найти?

— «Каса де лас Буганвильяс».

— Где жил дон Эрнан. Мне рассказывали, что это чудесное место.

Мы пожали друг другу руки, и я направилась обратно в гостиницу. Я понимала, почему Шейла впустила совершенно незнакомого человека в дом в такой поздний час. Этой женщине было очень грустно и одиноко.

Но в нашем разговоре было нечто, что не давало мне покоя, пока я ехала обратно в отель. На полпути я вдруг осознала, что Шейла все время говорила о доне Эрнане в прошедшем времени.

А еще я вспомнила, где видела Монсеррат: по телевизору, в толпе на похоронах Луиса Валлеспино.

Я припарковала «мерседес» на боковой улице, и, прошмыгнув по тротуару, влезла на стену, оттуда — на дерево и через окно — на стул в ванной.

Тут я и заметила свет из-под двери ванной комнаты в моем номере. С мрачным предчувствием я открыла дверь.

На моей кровати сидела Иза с красными от слез глазами.

— Дон Эрнан мертв, — произнесла она.

Маник

Дона Эрнана нашли уборщицы на полу его кабинета в музее. Он лежал, согнув колени, туловище и голова в смертельном оцепенении были обращены к двери. Его поза напоминала карикатурное изображение Чак-Муна, охраняющего храм Воинов в Чичен-Ице.

Он был заколот прямо в сердце. В его кабинете было очень мало крови. Орудие убийства найдено не было.

Сантьяго Ортису Мендесу, как одному из старых друзей дона Эрнана, досталась незавидная роль: утром следующего дня он должен был отправиться на идентификацию тела. Мы с Изой сопровождали его. Мне разрешили присутствовать, на этом настаивал сам майор Мартинес. Франческа осталась в гостинице, чтобы сообщить печальные вести постояльцам.

Это был маник, день оленя, день охоты и день, если вольно использовать аналогию, когда мне стало совершенно ясно, что устроенная доном Эрнаном охота за тем, что написал этот неуловимый кролик, была не причудой пожилого человека, а игрой в мяч на поле Чичен-Ицы, состязанием не на жизнь, а на смерть, в котором проигравший расплачивается жизнью.

Мы взяли семейный микроавтобус Ортисов, приспособленный для кресла-каталки дона Сантьяго, и отправились в морг.

Когда мы прибыли, нас уже поджидал майор Мартинес. Предвидя это, дон Сантьяго еще в микроавтобусе предложил мне дать ему — дону Сантьяго — десять песо и нанять его в качестве моего адвоката. Прежде чем поступить в дипломатический корпус, он учился на адвоката, и, несмотря на то что выбранной им сферой деятельности стало международное право, мы все сошлись во мнении, что если у Мартинеса возникнет законная потребность допросить меня, будет неплохо, если рядом будет дон Сантьяго.

Мартинес повел нас по стерильным коридорам и ступеням в подвал, затем к окошку с надписью «Регистрация», за которым сидел молодой человек, энергично поедая лепешку тако с начинкой, скорей всего, из свинины, если, конечно, обоняние меня не подводило, в чем я, находясь в морге, не могла поклясться. Красно-коричневая жидкость каплями стекала по его подбородку и капала на лист вощеной бумаги на столе. Очевидно, работа в морге не у всех вызывает отвращение к еде.

Мартинес быстро показал свой значок, нас всех переписали, и молодой человек испачканным в жире пальцем ткнул кнопку, открывая расположенную за его спиной дверь. Мы проникли в самое сердце морга.

Следуя за Мартинесом, мы вошли в комнату с расположенными вдоль стены холодильными шкафами, где хранились тела. Воздух здесь мне казался холодным и влажным, и я увидела, что Иза дрожит. Как бы там ни было, я не могла определить, действительно ли в той комнате было так холодно.

Молодая женщина в лабораторном халате выдвинула ящик с телом дона Эрнана, и перед доном Сантьяго предстало для опознания его лицо.

Полагаю, все мы до этого момента еще надеялись, что это ошибка, что, когда ящик будет открыт, мы увидим совершенно незнакомого нам человека.

Но этого не случилось. Сантьяго молча кивнул, и нас быстро повели обратно. У Сантьяго дрожали руки, когда он поправлял плед, укрывавший его ноги. Иза положила ему на плечо руку, когда мы шли назад к молодому человеку с тако. Молодой человек, в свою очередь, казалось был несколько раздражен тем, что его обед прерван во второй раз, но снизошел до нас и вручил Мартинесу коробку. Затем нас проводили в небольшое помещение, где стояли стол и пара стульев, и попросили осмотреть содержимое коробки.

В коробке лежало все, что было найдено у дона Эрнана. Его часы — изящный хронометр конца девятнадцатого века на цепочке, принадлежавшей его матери, с фотографией его покойной жены, его одежда, совершенно пустой бумажник и несколько песо. Только один предмет казался неуместным: маленькая зеленая бусина из нефрита. Сопровождавшая нас молодая женщина в лабораторном халате заметила, что бусина привлекла мое внимание.

— Была найдена у него во рту, — сказала она. — Ее впихнули ему в рот, когда он был мертв уже несколько часов.

— Когда он умер? — спросила я.

— По моим расчетам, вчера рано утром, — сказала она, не обращая внимания на предостерегающий взгляд Мартинеса. Было видно, что майор не признавался в морге за главного.

Пока Мартинес спрашивал Сантьяго, принадлежали ли эти вещи дону Эрнану, я коснулась кремовых ботинок Эрнана. С первого взгляда это было трудно заметить, но ботинки были покрыты тонким слоем пыли, весьма распространенной за городом. Отвороты брюк также были в пыли.

Возможно, надо было спросить, где он умер, а не когда.

— Кто же это сделал? — почти шепотом спросил Сантьяго.

— Очевидно, это было ограбление, — ответил Мартинес. — Бумажник пуст, — добавил он, когда Сантьяго посмотрел на него. — Конечно, я приложу все усилия, чтобы задержать преступника или преступников.

— Безусловно, — согласились все мы.

— Здесь каждый день случается множество ограблений. Потребуется некоторое время, чтобы провести расследование.

— Где он был убит? — спросила я Мартинеса.

— Следствие еще не закончено, но мы полагаем, что это произошло у него в кабинете, где он и был найден, — ответил он. Молодая женщина в лабораторном халате с сомнением посмотрела на Мартинеса, но ничего не сказала.

Я не поверила, но тоже промолчала. Мы с Изой спросили Мартинеса, когда полиция закончит работать с телом, и он ответил, что, вероятно, в конце этого дня или завтра утром.

— Думаю, мы можем с уверенностью предположить, что это — смерть от руки неизвестного или неизвестных, — заключил он.

Когда мы вышли из здания, дон Сантьяго собрался с духом и обратился к Мартинесу уже как мой адвокат:

— Сеньора Макклинток наняла меня в качестве своего адвоката, — начал он.

— Да? — прервал его Мартинес. — А почему сеньора решила, что ей нужен адвокат?

— По причине незаконного акта конфискации вами ее паспорта и заточения ее в отеле. Уверен, вы согласны с тем, что, получив информацию о местонахождении доктора Кастильо, которого вы искали — теперь его нынешнее местонахождение вам хорошо известно, — вам больше не нужно ограничивать ее перемещения. И поскольку она не может быть замешана в смерти доктора Кастильо, так как последние несколько дней сеньора находилась, если вы помните, под домашним арестом и несколько человек могут это подтвердить, вы должны без промедления вернуть ей паспорт.

— Если сеньоре Макклинток не нужна наша защита, пожалуйста, — вежливо произнес полицейский, — а что касается паспорта, то вы понимаете, что мы расследуем два убийства, и нам предстоят обстоятельные переговоры с нашим начальством, чтобы решить, можем ли мы позволить ей покинуть страну до окончания следствия.

Итак, это была наша с Мартинесом ничья, один — один. Хорошо, что теперь у меня была возможность покинуть гостиницу тогда, когда захочу, и через дверь, а не через окно. С паспортом я разберусь позже.

Мы молча сели в микроавтобус и вернулись в отель. На полпути домой Иза нарушила тишину.

— Так печально видеть его вещи в коробке, — сказала она. — Удивительно, что у такого большого человека, я имею в виду не его телосложение, а размах личности, оказалось так мало вещей. Он всегда казался мне таким масштабным.

— Вещей действительно слишком мало, — медленно произнесла я.

Иза и дон Сантьяго посмотрели на меня.

— Очков нет. Трости — тоже.

Пауза.

— Ты хочешь сказать, что его убили не в его кабинете, иначе очки и трость были бы среди его вещей. Он никуда не выходил без очков и почти всегда брал с собой трость. Может, они остались в его кабинете, — предположила Иза.

А может, и нет, подумала я. Но я была уверена, что выясню это.

В «Каса де лас Буганвильяс» Франческа и ее невестка, Мануэла, утешали постояльцев отеля.

Большинство из них были такие же пожилые люди, как и дон Эрнан, и их шок и неверие в произошедшее почти физически ощущались в воздухе. Они обменивались предположениями, слезы лились ручьями, каждый по-своему старался справиться с известием об этом ужасном преступлении.

Словно сломанная кукла, донья Хосефина в мантилье, кружевах и с дрожащими руками сидела в кресле, которое казалось непомерно большим. Мануэла села рядом с ней, убеждая ее выпить горячего чаю с лимоном.

Мне было ее очень жаль. Она была из тех, кого в магазине я относила к категории состоятельных покупателей и которые имели право требовать самого лучшего обслуживания.

Но дон Эрнан, как мне рассказывали, нашел к ней подход. Вежливому и терпеливому, ему удавалось заставить ее улыбнуться.

Среди постояльцев даже ходили слухи, что на него — мужчину моложе ее — она положила глаз.

Витавшую в «Каса де лас Буганвильяс» атмосферу страха и одиночества нарушили Джонатан с Лукасом Маем, следовавшим за ним по пятам, словно тень. Моментально уловив настроение, царившее в комнате, и заметив два ярко-розовых пятна на щеках доньи Хосефины, он попросил принести тонизирующего средства — мексиканского анисового ликера «Штабентун», и Мануэла быстро исполнила его заказ.

Скоро все потягивали огненную жидкость, а Джонатан по очереди тихо разговаривал с каждым присутствующим. За несколько минут каждый рассказал свою любимую историю о доне Эрнане. Лукас устроился рядом с донной Хосефиной и тихо сидел, держа ее руку.

Вдруг Хосефина вышла из оцепенения.

— Он нашел что-то очень важное, — сказала она, и ее голос услышали все в комнате.

— Очень важное, — повторила она, — и я знаю, что это.

Взгляды всех присутствующих обратились к ней. Но больше она ничего не сказала. Ее лицо исказил страх, словно она только что осознала, что находка дона Эрнана, чем бы она ни была, могла стать мотивом для убийства.

Лукас ей что-то прошептал, а Джонатан подошел к ней и спросил, что она имеет в виду.

Но она только покачала головой и плотно сжала губы.

Мне следовало бы поговорить с ней прямо тогда и убедить рассказать мне все, но казалось, что семья Ортисов все держит под контролем. Я знала, что мне нужно поговорить с доньей Хосефиной, только не в этом людном месте и после того, как я закончу одно срочное дело.

Джонатан и Лукас вышли со мной из гостиной, и Джонатан спросил меня, куда я направляюсь.

— Обратно в морг, — ответила я. Он с некоторой, тревогой посмотрел на меня, но храбро предложил мне себя в качестве провожатого.

Мы поехали в его джипе и припарковались в конце улицы, где располагалось это ужасное здание. К моему большому удивлению, проникнуть внутрь оказалось довольно просто. Я снова прошла тем же путем, которым мы проходили раньше, и оказалась у окошка администратора.

Вместо юноши с жирными тако сидела худенькая девушка и красила ногти.

— Извините, — сказала я, — я уже была сегодня здесь, помогала идентифицировать тело.

Она кивнула, словно бы это было вполне нормальным явлением.

— Здесь была одна очень милая женщина в лабораторном халате, она мне здорово помогла. Я не поблагодарила ее за оказанную любезность и хотела бы сделать это, если она еще здесь.

Джонатан несколько скептически посмотрел на меня, но смолчал.

— Она уже ушла.

— Она появится завтра? — спросила я.

Девушка вздохнула, встала со стула, осторожно держа руки перед собой, чтобы не повредить маникюр, и, безуспешно пытаясь надеть очки, принялась изучать обширный график работы сотрудников.

— Ее не будет еще четыре дня, — сказала она. — У нее свободный график, — добавила она. Я подумала, что в Мексике у всех свободный график, но решила не высказывать этого мнения вслух.

Зато теперь я знала ее имя. Эулалия Гонсалес. Это была единственная женщина в графике, которая работала сегодня и должна была появиться через четыре дня.

— Грасиас, — поблагодарила я, и мы с Джонатаном направились к выходу.

— Могу ли я узнать, что все это значит? — спросил он, когда мы вышли из этого страшного здания и снова вдохнули свежего воздуха.

— Я хотела подробнее расспросить ее о том, что случилось с доном Эрнаном, — сказала я.

— Может, будет лучше, если этим займется полиция?

— У меня нехорошее предчувствие касательно следствия, которое проводит Мартинес. Думаю, торопясь дать заключение по такому серьезному делу, как это, — в конце концов, дон Эрнан имеет международное признание в своей области, — он готов не обращать внимания на некоторые несоответствия.

— Например?

— Например, место совершения преступления. Как насчет основных деталей? Когда мы отправились опознавать тело, Мартинес сказал, что дон Эрнан, вероятно, был убит в своем кабинете, но я так не думаю. Его ботинки были в дорожной пыли и отвороты брюк тоже. Откуда может взяться пыль, если вы работаете, сидя за письменным столом? Я заметила выражение Эулалии Гонсалес, она тоже была не согласна с тем, что дон Эрнан был убит в кабинете. Разве это не наводит на размышления о причине, по которой Мартинес настаивает на том, что это случилось в кабинете?

— Лара, возможно, ты несправедлива к полиции. Может, Мартинес просто не хочет говорить что-либо на публике. Я отвезу тебя обратно в отель. Тебе нужно отдохнуть от всех этих перипетий.

Отчасти я была с ним согласна. Так или иначе, у меня не было другого плана. Я позволила ему отвезти меня в гостиницу. На обратном пути он наклонился ко мне и сжал мою руку.

— Когда все уляжется, давай снова съездим за город, только мы вдвоем.

— Отличная идея, — сказала я, надеясь, что и он с этим согласен.

Остаток дня я провела, помогая Ортисам готовиться к похоронам. Полиция пообещала выдать тело вечером, а похороны должны были состояться через два дня.

Мы все, невероятно уставшие, рано отправились спать. Донья Хосефина удалилась в свою комнату еще до моего возвращения в отель. В тот вечер я ее больше не видела.

Я поставила будильник на три часа ночи, и, когда он прозвенел, через пару минут я была готова. Я снова надела черное. Для выполнения поставленной мной задачи мне нужно было выбраться через окно в ванной. Я не хотела, чтобы кто-нибудь увидел, как я выхожу из отеля в этот поздний час.

По моим подсчетам, музей находился менее чем в миле от гостиницы. Я решила не останавливать такси и побежала, стараясь держаться жилых улиц и теневой стороны. Добежав до музея, я спряталась в небольшом садике на заднем дворе, чтобы восстановить дыхание. Полиции нигде не было — ни машин, ни патруля.

У меня остался ключ от кабинета дона Эрнана, и, так как это был единственный ключ дона Эрнана в отеле, я здраво рассудила, что он был универсальным. На ключе была надпись «музей», а не «кабинет», а дон Эрнан являлся исполнительным директором музея. Я осторожно пробралась к задней двери.

Через пару секунд я оказалась внутри и как можно тише поднялась по ступенькам. Когда я добралась до верхнего этажа, я остановилась, чтобы дать глазам привыкнуть к темноте. Я разглядела желтую полицейскую ленту, преграждавшую вход в кабинет, но охраны не было. Полиция закончила здесь работу.

Крадучись я прошла по коридору. Проскользнуть под желтой лентой не составило труда, и я очутилась в кабинете. Я взяла с собой фонарик из кухни в гостинице и быстро осмотрела комнату. Очков нет. Трости — тоже. Только очертания тела, сделанные мелом там, где оно было найдено.

Дневник, который я обронила в спешке, когда покидала кабинет в прошлый раз, остался между выступом окна и шкафом для хранения документов, и, очевидно, при беглом осмотре полиция его не заметила. Я схватила дневник и двинулась в обратный путь, остановившись у входной двери, чтобы убедиться, что снаружи никого нет, прежде чем выйти на улицу.

К четырем тридцати я была уже в кровати. Но я не спала. Мне нужно было многое обдумать.

До этого момента я ходила вокруг да около. Но теперь мое положение было сродни тому, как если бы я стояла у самого верха Ниагарского водопада. Опусти я ногу в воду, и меня бы просто унесло. Меня бы неминуемо затянуло в мир масок, мир зла. Возможно, думала я, может сбыться мой сон, который я увидела в первую ночь, проведенную в Мериде, когда я проваливалась в черный мир Шибальбы, где меня поджидали Повелители Смерти.

Почему я так охотно поехала?

Может, на этой поздней стадии моего развития у меня проявился какой-нибудь рецессивный спонтанный ген. Или в этих событиях сосредоточились все страдания и обиды прошлого года. Или я просто схожу с ума.

Однако, похоже, причина в чем-то более значительном.

Дон Эрнан называл меня амига. Он считал, что ему нужен помощник в этом деле, и позвал меня.

Я должна хоть что-нибудь сделать.

Следующий день, ламат по календарю майя, который ассоциируется с кроликом, был хорошим днем для начала чего-либо, впрочем, не более чем любой другой. Я должна разгадать загадку, найти кролика и последовать за ним, куда бы он меня не привел.

Я уже совершила как минимум одно незаконное деяние — воровство, да к тому же с места преступления. Нет, даже два. Я утаила от полиции информацию об ограблении в баре. Прежде чем все выяснится, случится еще что-нибудь.

Радости это полиции, особенно майору Игнасио Мартинесу, не доставит.

Я решила, что, когда до этого дойдет, меня вряд ли будет волновать мнение майора Мартинеса.

Ламат

Это конец восьмого периода финальной игры в мяч между легендарными Героями-близнецами и Повелителями Шибальбы. Дела у наших героев не слишком хороши. Злобные Повелители отрезали голову Хун-Ахпу и сделали из нее мяч!

Однако у другого близнеца, Шбаланке, есть собственный план. Взяв страницу из книги обитателей Шибальбы, он просит кролика подождать в кустах, у края поля игры в мяч, а потом бросает голову своего брата туда, где спрятался кролик.

В этот поворотный момент, если можно так сказать, точно по сигналу кролик бросился бежать. Обитатели Шибальбы решили, что кролик — это голова, и с дикими криками побежали за ним. Обманув обитателей Шибальбы, Шбаланке получает время, чтобы вернуть Хун-Ахпу голову. Победа над обитателями Шибальбы близка.

В мифологии и истории майя кролики появляются часто, это я выяснила, когда работала в читальном зале справочной библиотеки музея. Это был утомительный процесс. Музей, будучи частным заведением, всегда страдал из-за недостаточного финансирования, и, несмотря на то что в офисе красовался новенький компьютер и собрание музея постепенно заносилось в электронный каталог, содержимое справочной библиотеки до сих пор было описано на маленьких карточках, хранившихся в маленьких ящичках.

В тот день я обнаружила нескольких кроликов: на восточном побережье полуострова Юкатан, к югу от Тулум Пуэбло, находятся развалины классического сооружения майя, называемого Муйиль. Муйиль означает «место, где живут кролики».

Лунная богиня, молодая женщина, сидящая в полумесяце, согласно записям часто изображается держащей кролика. Возможно, в пятнах полной луны майя разглядели очертания кролика, так же как и мы — человеческое лицо.

Кролики также упомянуты в работе брата Диего де Ланда, которая называлась «Сообщение о делах в Юкатане» и была написана в 1566 году этим печально известным испанским священником, чтобы оградить себя от обвинений в слишком жестоком обращении с майя, и это во времена инквизиции! Он описывал местных зайцев как больших животных, пригодных в пищу.

Я даже обнаружила традиционный рецепт, как готовить кролика в хересе, томатах и перцах халапено.

Насколько я теперь знала, ни один из этих кроликов ничего не писал.

Библиотека музея располагалась в пыльном, душном, старом помещении с одним-единственным окном. Руководил библиотекой некий сеньор доктор Антонио Валескес.

Валескес оказался библиотекарем до мозга костей. Он был одержим порядком и тишиной, а также соблюдением всех формальностей. Я не думала, что кто-нибудь в этом месте называл его просто Антонио.

Я встала рано и, узнав, что донье Хосефине все еще нездоровится из-за шока, вызванного известием о смерти дона Эрнана, сразу отправилась в библиотеку, которая начинала работать сразу после открытия музея в девять часов утра. Ровно в девять пятнадцать Валескес открыл двери библиотеки: для Мексики подобная точность — явление почти нереальное.

Учитывая события последних нескольких дней, такая пунктуальность была особенно удивительной, но Валескес был не из тех, кто мог позволить убийству или даже двум нарушать распорядок его дня. Это был мужчина пятидесяти лет с копной седых волос и привычкой снимать воображаемые пушинки со всех попадавшихся ему под руку предметов. Он взглянул на меня поверх очков для чтения и довольно решительно заявил, что сегодня библиотека открыта только для серьезных исследований, а не для общего пользования.

К счастью, у меня с собой было удостоверение университета Торонто, в котором значилось, что я — аспирантка, изучающая месоамериканскую культуру. Этого было достаточно, чтобы впустить меня в библиотеку, правда, как незваного гостя.

— Сеньор доктор, — начала я. Я вдруг заговорила шепотом, как и он, несмотря на то что в комнате кроме нас двоих никого не было. — Я пишу научную статью о природном символизме в пантеоне майя, и меня направили к вам, как к возможному источнику материала.

— И кто же вас направил? — фыркнул он.

— Доктор Эрнан Кастильо, — солгала я. Как обычно, это была заготовленная ложь, и она с поразительной легкостью слетела с моего языка. — Доктор Кастильо очень помог мне в исследованиях, которые он считал необычной темой, ведущей к большим перспективам. Я не раз разговаривала с ним по телефону из Торонто и надеялась, что мне удастся пообщаться с ним в этот приезд, но я не смогла его найти, — продолжала я.

На мгновение мне показалось, что спокойствие Валескеса вот-вот его покинет, но библиотечная выучка взяла верх.

— Доктора Кастильо постигло несчастье, — сказал он, не обращая внимания на то, что мне должны были попасть на глаза заголовки первых полос газет, сообщающие об убийстве. Я издала подобающий возглас удивления и сожаления.

— И хотя его компетентность, безусловно, превосходит мою, — продолжал он, — я помогу вам всем, чем смогу. Какой именно природный символизм вас интересует? — прошептал он.

— Кролики, — сказала я.

Он кивнул с понимающе-серьезным видом. Если он и удивился, то не показал этого. Я подумала, что в такой библиотеке можно услышать еще не такие странные запросы. Он указал на карточный каталог и повел меня по нему. Сообщая что-либо, он с легкостью вытаскивал какую-нибудь учетную карточку и с той же легкостью и с точностью до миллиметра вставлял ее обратно.

— Все здесь занесено в каталог по темам и авторам, согласно системе Дьюи[19]. Я лично ознакомился с большинством хранящихся здесь книг и могу указать вам на те, с которых вам следует начать работу. Редкие книги и первые издания доступны по специальному письменному запросу. Выносить книги запрещается. И, конечно, никакой еды или напитков, — закончил он.

Об этом можно было бы и не говорить. Таблички с напоминанием и так были развешаны повсюду.

Я прошла к столу в глубине комнаты за стеллажами с книгами и отодвинула стул. Ножки стула, скользя по мраморному полу, издали громкий скрежет, неизбежно вызвав суровый взгляд библиотекаря, из которого было ясно, что мне следует обратить внимание на свое поведение в библиотеке.

Через пару часов я обнаружила кроликов, о которых уже упоминала, и еще несколько полезных книг. Переписывать то, что я хотела запомнить, оказалось непростой задачей. Я не нашла в зале фотокопировальной техники и побоялась спрашивать, есть ли вообще такая техника в библиотеке. Мне и так сделали одолжение, пустив меня сюда, и я не хотела злоупотреблять гостеприимством.

Я никому не рассказывала о пишущем кролике, и мне очень хотелось спросить совета у кого-нибудь, более опытного в этой области. Моя учеба ограничивалась языком майя и иероглифическим письмом, чего уже было бы достаточно для получения массы информации о цивилизации, однако мои познания пребывали на начальном уровне.

После смерти дона Эрнана из всех моих знакомых больше меня в этой теме разбирались только Джонатан и Лукас.

А что я знала о них, кроме того, что они оба — археологи? Джонатан Хамелин бы британцем — по его словам, он окончил Кембриджский университет, обладает сдержанными аристократичными манерами, носит хорошую обувь и снимает миленький домик. Еще мне понравилось держать его за руку.

Лукас Май? Мрачный и задумчивый. О нем я знала еще меньше. По словам Изы, его обувь хорошей назвать нельзя, и я была согласна с ее невысоким мнением о нем как о собеседнике. Я понятия не имела, где он живет или где изучал археологию. Чувствовалось, что он что-то скрывает, какую-то тайну, но это было только ощущение. Еще у него была приятная ироничная улыбка, хотя появлялась она не слишком часто.

Несколько минут я размышляла, рассматривая пылинки, плывущие в лучах света от настольной лампы. Доктор Валескес беззвучно появился у моего стола и прошептал, что, к сожалению, он вынужден закрыть библиотеку, но с четырех до шести пополудни библиотека снова будет открыта.

Я удивилась тому, что прошло почти три часа, и меня тревожило то, что я так и не приблизилась к разгадке тайны пишущего кролика. Я поблагодарила его за помощь, получив в ответ вежливый поклон, и сказала ему, что вернусь в четыре.

Я спустилась по ступенькам и через мгновение стояла, щурясь в ставшем непривычном солнечном свете, словно ящерица, чье темное потайное убежище было внезапно раскрыто.

Я отметила, что ключ нужен лишь для того, чтобы попасть внутрь, а чтобы выйти наружу, требуется только отодвинуть засов на двери.

Поэтому если вы задумали какую-нибудь аферу после закрытия, то нужно всего лишь спрятаться в музее до закрытия, а после выйти, когда захотите.

Я бесцельно бродила по улицам, убивая время до открытия библиотеки, и вскоре очутилась в районе рынка, где меня увлекли виды, звуки, запахи и потрясли цвета, казавшиеся слишком насыщенными для моего северного восприятия.

Наступало время карнавала, приближался первый день поста, Пепельная среда, День покаяния, и ярко раскрашенные маски и накидки висели на самых видных местах. Снова старый и новый мир сосуществовали рядом. Истоки карнавала лежали в христианстве, а костюмы определенно принадлежали культуре майя — обезьяны, создания, предшествовавшие появлению майя, и различные образы обитателей Шибальбы с гротескными рогатыми масками. Один предприимчивый торговец предлагал даже костюм «Детей Говорящего Креста», дополненный черной банданой и деревянной винтовкой.

Другие прилавки были завалены фруктами и овощами, некоторые из них были мне знакомы. Там были горы острых сушеных перцев, больших и темных; мексиканские томаты, или томатилло — маленькие зеленые плоды в естественной, похожей на ткань, коричневой оболочке-обертке; колючий нопаль, съедобный кактус, иглы которого надо удалить, прежде чем использовать его в салат или моле[20]; острые специи — эпасоте, семена аннатто, тмин, перец чили и шафран.

Устав от блужданий, я остановилась у небольшого кафе, чтобы купить мексиканский сандвич, лепешку с начинкой из обжаренной черной мексиканской фасоли, авокадо и сыра анехо и порцию слегка обжаренного перца халапено, фаршированного сыром и креветками.

Воздух был приятно горячим, и я сидела в кафе, пытаясь проанализировать все хитросплетения той ситуации, в которой я оказалась.

Ограбление среди бела дня на глазах у толпы свидетелей и два убийства — все эти три события, похоже, были связаны между собой, хотя и очень тонкими нитями.

Сначала ограбление. Наверняка в нем замешан Алехандро. Преступление совершено в баре отеля, принадлежащего Диего Марии Гомесу Ариасу. Украденный предмет — статуэтка, из-за которой недавно поссорились Эрнан Кастильо и Гомес Ариас. Она была украдена самопровозглашенной террористической группой, называющей себя «Дети Говорящего Креста». Но разве террористические группы крадут статуэтки из баров? Ограбление банков, угон самолетов, взрывы машин — это понятно, но кража резной фигурки доколумбовой эпохи?!

Убийство Луиса Валлеспино. На похоронах присутствовали брат Луиса — друг Алехандро — и Монсеррат, дочь Гомеса Ариаса. И еще тот факт, что Луис был найден убитым на крыше музея, в правлении которого состоят Гомес Ариас и дон Эрнан, также штатный сотрудник и важный благотворитель.

Убийство дона Эрнана скорей всего произошло где-то в другом месте, но его тело было найдено в его кабинете в музее с нефритовой бусиной во рту, смысл которой я не понимала. Он искал то, что совершенно точно принадлежало майя, поскольку он сам сказал, что это соответствует моим университетским исследованиям. Это было для него так важно, что он вызвал меня в Мериду.

Дон Эрнан раньше работал с Гомесом Ариасом, но они поссорились. Гомес Ариас — маниакальный коллекционер. Вдруг эти двое искали одно и то же? А если так, то на что был готов пойти Гомес Ариас, чтобы заполучить эту вещь?

Должна была существовать какая-то связующая нить, будь то человек или вещь. Пока получалось, что это — я. Я приехала сюда по приглашению дона Эрнана, я была свидетельницей ограбления, я нашла тело Луиса Валлеспино. Похоже, майор Мартинес был прав, так пристально интересуясь моей персоной. Я побрела назад к музею и немного посидела в маленьком внутреннем садике, вспоминая о времени, проведенном с доном Эрнаном. Я старалась припомнить только доброе, отбросив то, что видела и чувствовала в минуты нашего прощания в подвале морга.

Из садика я увидела Антонио Валескеса, он вошел в заднюю дверь, которой я сама пользовалась пару раз. У скольких еще людей есть ключ от этой двери?

Я снова вошла в здание и подошла к дверям библиотеки как раз вовремя: Валескес, пунктуальный, как и всегда, открыл библиотеку. На столе в глубине комнаты возвышалась стопка книг.

— Это о кроликах, — только и сказал он. Этот темный уголок начинал казаться мне родным, и вскоре я с новым энтузиазмом энергично взялась за изучение книг. Пока я работала, Валескес занимался своими библиотечными делами, наводя порядок в комнате и разочаровывая случайных посетителей.

В 695 году от Рождества Христова, прочитала я, правитель по имени 18-Кролик[21] унаследовал трон Курящего-Имиш-Божества К, став царем города-государства Копан, расположенного на севере полуострова Юкатан, там, где теперь находится Гондурас. Страстный покровитель искусств, 18-Кролик правил сорок два года, пока не был побежден и принесен в жертву Кавак-Небом из расположенного по близости Киригуа, одного из самых знаменитых сооружений цивилизации майя, с храмовой резьбой и стелами, подобных которым нет нигде в цивилизации майя. Его изображение до сих пор можно увидеть на величественных каменных стелах вокруг Копана, где он изображен как реинкарнация Героев-близнецов и прочих божеств майя.

Однако трудно представить более унизительный конец, чем быть побежденным речным правителем, которого возвели на соседний трон несколькими годами ранее самого 18-Кролика, а затем оказаться принесенным им в жертву. Три десятилетия спустя его великий внук Яш-Пак реабилитировал память о 18-Кролике.

После примерно часа тщетных поисков, почти отчаявшись, я спросила Валескеса, есть ли у него что-нибудь о Войне рас и о деревнях Говорящего Креста.

Алекс оказался прав в том, что касалось чудодейственных Говорящих Крестов. В 1850 году в пещере с подводным озером в городе Чан Санта Крус вырезанный на дереве крест заговорил, побуждая майя поднять восстание против своих притеснителей, испанцев, и победить их раз и навсегда. Это был первый из множества Говорящих Крестов, послания которых почти всегда были одинаковыми.

Из этого отчета я узнала две интересные вещи. Первое — майя всегда знали, что Говорящие Кресты были голосами не божеств, а живших с ними по соседству людей. Некоторые оспаривали это утверждение и считали, что через их соседей с ними разговаривают боги. Другие подходили более радикально: они знали, что эти голоса можно использовать в качестве мощного символа сопротивления. Во всяком случае, майя начали строить что-то вроде столицы в Чан Санта Крус, где впервые появился такой крест.

Вторая заинтересовавшая меня информация оказалась более сложной, и точно оценить ее важность мне было не под силу. Я просмотрела отчет о различных победах, как испанцев, так и майя, особенно успехи мексиканской армии в Чан Санта Крус, как вдруг увидела имя: генерал Франсиско Май.

Как оказалось, несмотря на то что мексиканцы в начале двадцатого века успешно возвращали себе потерянные в Войне рас земли, набеги партизан продолжались, и в итоге в 1915 году мексиканской армии пришлось отступить из-за революции.

После ухода мексиканцев генерал майя по имени Франсиско Май обрел власть и устроил штаб-квартиру в городе Чан Ко Веракрус — «маленький город Истинного Креста».

Генерал Май, разбогатев на торговле каучуком, заключил мир с мексиканским правительством, что наделило его имя в летописях о сопротивлении майя дурной славой.

Мексиканцы вернулись, лишили Мая власти, и оппозиция ушла в другие места и сменила лидеров.

Май умер в 1969 году, и в память о нем в Фелипе Карильо Пуэрто установлена мемориальная доска. Когда-то этот город назывался Чан Санта Крус — первый город Говорящего Креста.

Интересное имя, Франсиско Май, и интересная ассоциация с деревнями Говорящего Креста. Вспомнив выражение лица Лукаса, когда из бара «Эк Балам» была украдена статуэтка Ицамны, я подумала, что, видимо, мне придется включить Лукаса Мая во все события последних нескольких дней.

Близилось время закрытия, и я начала собираться. Подойдя к стойке, я выразила Валескесу свою благодарность, а он в свою очередь спросил меня, не планирую ли я прийти еще раз.

— К сожалению, завтра мы будем закрыты, — сказал он. Он поколебался, а затем продолжил: — Я не рассказал вам всей правды. С доктором Кастильо произошел не просто несчастный случай, как я сообщил вам утром. Его убили. Завтра музей будет закрыт, чтобы сотрудники смогли присутствовать на похоронах.

Я посмотрела на этого человека с копной седых волос и нервными движениями, и мне показалось, что еще немного, и он заплачет.

— Я тоже не рассказала вам всей правды, — сказала я. — Я буду завтра на похоронах. Дон Эрнан был моим другом.

Он переварил эту информацию.

— А вам действительно нужны были кролики? — нервно спросил он.

— Да, — ответила я. — Но особый вид кролика. И я делаю это ради дона Эрнана.

Я замолчала, потом глубоко вздохнула и продолжила:

— Я ищу кролика, который пишет. Я бы не хотела, чтобы кто-нибудь знал об этом, потому что у меня нехорошее чувство, что его поиски могут оказаться опасными!

Услышав это, Валескес принялся лихорадочно снимать мириады воображаемых пылинок со своего костюма, но он нашел в себе силы кивнуть в знак понимания того, что я сказала.

Здесь, вблизи экватора, ночь наступает быстро, и уже стемнело, когда я выходила из музея по черной лестнице. Я взглянула в сторону огней Пасео де Монтехо, находившегося примерно в квартале от меня, но, как и прошлой ночью, решила возвращаться обходным путем.

Когда я шла к «Каса де лас Буганвильяс», у меня возникло чувство, что за мной если не следят, то наблюдают. Пару раз я оглядывалась, но ничего не увидела, кроме легкого движения в тени. Возможно, это были лишь отблески дальних фар в темноте, или света, включенного в одном из домов вдоль моего маршрута.

В гостинице меня ждали очередные плохие новости. Днем Франческа вдруг вспомнила, что колокольчик Императрицы не звонил уже несколько часов подряд, и, проверяя ее номер, она обнаружила донью Хосефину без сознания. Ее разбил инсульт. Донью Хосефину быстро отправили в больницу, где ее состояние оценили как стабильное.

Она не говорила и могла видеть только одним глазом. Вряд ли в ближайшее время она сможет рассказать то, что ей было известно, если вообще ей это когда-нибудь удастся.

Мулук

Эрнан Кастильо пользовался большим уважением, и то огромное количество людей, пришедших на его похороны, было тому подтверждением.

Собор был полон. Здесь были представители университетов и музеев даже из Европы, а также много известных людей. Ходили слухи, что, возможно, приедет сам президент Мексики. Если он и был там, то я его не видела.

Быть может, он был занят другими проблемами. Песо падал, а обвинения в нарушениях закона в его правительстве распространились даже на членов его семьи. Как и всегда, в Мехико все решала политика.

Но Джонатан пришел. Он появился бы в любом случае, чтобы составить мне компанию, как он сказал, но Кембриджский университет попросил его быть их представителем, и он сел вместе с официальной делегацией. Лукаса я не видела.

Похороны проводились в главном соборе на Пласа Гранде. Полагаю, это производило определенный резонанс, учитывая интерес дона Эрнана к майя. Сотни рабочих майя тридцать шесть лет строили это здание из камня их разоренных городов.

Это довольно унылое и мрачное место. Соборы тех времен зачастую служили еще и крепостями, поскольку майя были покорены не везде. Этот собор не был исключением. Вместо огромных окон с витражами, которые мы, североамериканцы, привыкли ассоциировать с элементами храмовой архитектуры, здесь были ружейные бойницы.

Фасад был очень простым, как и интерьер, где единственным световым пятном был алтарь с ярким, расшитым в стиле майя убранством.

Для тех, кому подобные вещи небезразличны, отмечу, что в Северной Америке это самый старый собор, а крест над главным алтарем является вторым по величине в мире. Быть может, когда-то он был украшен золотом, но во время революции золото исчезло почти со всех церквей.

Когда люди начали входить, я поняла, что мои мысли заняты утренним разговором с доньей Франческой. Я помогала, как могла, на кухне, разнося подносы с кофе и выпечкой постояльцам, многие из которых из-за событий последних дней пребывали на грани истерики.

Франческа предложила мне сделать перерыв на кофе, и я с благодарностью приняла ее приглашение. Когда мы сели, попивая кофе с молоком, я заговорила с ней об Императрице.

— Вы удивительно терпеливы с ней, — начала я. — Ей нелегко угодить.

— Ну что ты, она — замечательная, — сказала донья Франческа.

Она замолчала на мгновение.

— У нее была трудная жизнь. Знаете, она ведь родилась в Англии. Я думала, что Хосефина — ее настоящее имя. Я понятия не имела о том, какая у нее фамилия. По некоторым ее рассказам я поняла, что ее семья была очень бедной, и она годами копила деньги, прежде чем смогла купить билет на корабль, идущий в Северную Америку. Конечно, она хотела попасть в Нью-Йорк. Как и все. Но билет до Мериды стоил дешевле. Кажется, она рассказывала, что прибыла на грузовом судне.

— Когда это было?

— Давно. Она говорила, что была очень молода. Наверно, в конце двадцатых годов.

— В те времена для молодой женщины это, наверно, считалось очень смелым поступком, — сказала я.

— Да, думаю, так оно и было. Но мне кажется, что она это сделала скорее из отчаяния, чем из храбрости. Она рассказала, что работала няней в богатой мексиканской семье. Иногда ей позволялось присоединяться к их гостям за обедом, и именно там она встретила любовь всей своей жизни.

Он был женат, и законный союз с любимым был для нее невозможен. Вскоре после их знакомства она забеременела, и четыре года он помогал ей и ее ребенку. И она, и ее возлюбленный души не чаяли в сыне. Для нее он был всем. И полагаю, для ее любовника тоже, судя по тому, что вскоре произошло. Однажды она вернулась из магазина и обнаружила, что ее сына нет дома. Женщина, которая присматривала за ним, оказалась запертой в чулане. Она не запомнила мужчин, которые забрали ребенка.

Однако Хосефина знала, кто это сделал. Она побежала к любовнику домой, но там никого не нашла. Ей сказали, что семья уехала за границу. Она обежала все доки в поисках корабля, отправляющегося в Европу, день и ночь ждала у дома, но сына она так и не увидела. Она осталась в Мериде, ожидая возвращения семьи и надеясь услышать хоть словечко о своем малыше или увидеть его. Заработать на жизнь она могла только тем, что умела делать. Прожив несколько лет в приличной семье, она приобрела безупречные манеры. Скорей всего, она не получила хорошего образования, но она читала книги из семейной библиотеки и быстро училась.

Она стала одной из тех, кого из вежливости называют куртизанками. Она всегда представлялась вдовой, и полагаю, что в каком-то смысле была права. Знаю, некоторые люди считают, что с ней нелегко. Мне всегда казалось, что ее поддерживает сильный характер.

У меня комок подкатил к горлу, когда Франческа рассказывала мне историю этой казавшейся мне смешной женщины, и теперь, вспоминая ее рассказ в церкви, я была готова расплакаться. Выросшая в аристократической семье, она на протяжении пятидесяти лет продолжала ждать сына, завоевывая сердца мужчин. В тот день нужно было заказать молитву и о донье Хосефине.

Когда над главным алтарем зажегся свет и началась служба, у меня появилось странное ощущение: какая-то дезориентация мыслей. Это не было простым головокружением. Я пыталась сконцентрироваться на словах проповеди и найти в них утешение, но не могла.

Священник говорил о Христе как о рыбаке, ловце человеков, и я вспомнила, что сегодня мулук, день, который в календаре майя ассоциируется с водой и рыбой. Вдруг мне показалось, что мрачные противоречия, сконцентрировавшиеся в этом городе, смешение западного мира с миром майя в этом соборе являются предтечей чего-то еще более страшного.

Мне вдруг очень захотелось в прохладное и темное место. Разум говорил мне, что все это — результат потрясений и переживаний последних дней, но голос разума не убеждал. Я чувствовала непреодолимое желание найти темный уголок, подальше от света. Поднявшись с места, я начала пробираться по рядам к выходу.

Слева от главного алтаря находилась маленькая часовня с резным изображением, называемым «Кристо де лас Ампольяс» — «Христос, покрытый волдырями». Это изображение Христа предположительно было вырезано в шестнадцатом веке из дерева, которое горело в огне всю ночь, но не обуглилось. Церковь, в которой это изображение первоначально находилось, тоже горела, и рассказывают, что после пожара и церковь, и статуя были покрыты волдырями.

Вцепившись в стену затененной стороны бокового придела собора, я приросла к месту от ужаса, когда увидела с зажженной свечой в руках и преклонившуюся в молитве перед Христом светловолосую женщину в черном платье, черных перчатках и черной мантилье. Какое-то мгновение я была уверена, что это была выздоровевшая донья Хосефина. Затем женщина поднялась и повернулась. Это была Шейла Страттон Гомес.

Увидев меня, она слабо улыбнулась. Ее глаза были красными от слез. Я подумала, как они с Хосефиной похожи: белые иностранки, одинокие, хотя и по очень разным причинам, и обе — каждая по-своему — стали жертвами безжалостных мужчин.

Она, должно быть, заметила мое потрясение, потому что быстро взяла меня за руку и повела к боковым местам. Когда мы сели, она тихонько открыла сумочку и жестом указала на содержимое. Я увидела только две вещи: платиновую[22] кредитку и небольшую серебряную фляжку.

Обернув фляжку носовым платком, она быстро сделала большой глоток, затем передала фляжку мне. Я пригубила. Это был сильно охлажденный мартини. Несмотря на шок, должна признать, мне это помогло.

Мы сидели рядом, она держала меня за руку на протяжении всей службы, а потом мы последовали за идущей за гробом процессией, возглавляемой Сантьяго в инвалидном кресле. Норберто и Алехандро несли гроб.

Выйдя из церкви, мы с Шейлой надели солнцезащитные очки и двинулись за процессией на кладбище. Кладбище в Мериде, как и все другие кладбища в Мексике, казалось гораздо ярче и несколько экстравагантным по сравнению с теми кладбищами, к которым я привыкла. Памятники были покрыты ярко-синей, коралловой, зеленой и белой краской, на многих виднелись изображения умерших, окруженные гирляндами цветов. Цветы тоже были необычны: лилии, гвоздики, розы и маргаритки, которые продавали женщины майя, стоя за небольшими прилавками под навесами на главной дороге к кладбищу. Сами памятники, от простых крестов до небольших часовен, словно свадебный торт, были украшены белым мрамором, подтверждая особое отношение мексиканцев к смерти.

Наша процессия, которая двигалась к семейному склепу дона Эрнана, где его должны были похоронить рядом с женой и предками, походила на праздничное шествие. Смущало только огромное количество полицейских, расставленных по периметру толпы. Один из полицейских, прячась за большой часовней, снимал на видеокамеру людей на кладбище.

Майор Мартинес также появился на кладбище, и я была уверена, что он все это время следит за мной. Хотя, возможно, все это мне нарисовало мое разыгравшееся воображение. Возможно, поразившее меня количество полиции на похоронах было нормой, идеальными условиями для прессы, освещающей событие. Но что же все-таки произошло и как скоро Мартинес задержит преступников, я не знала.

Когда церемония погребения была завершена, у входа на кладбище остановился лоснящийся черный лимузин с затемненными стеклами.

— Вы хорошо себя чувствуете? — спросила Шейла, взглядом указав на лимузин. — Я могла бы подвезти вас до гостиницы.

Я поблагодарила ее за любезность, сказала, что я останусь с Ортисами.

Она снова печально улыбнулась.

— Я не лукавила, когда говорила, что надеюсь снова увидеть вас в нашем доме. Я бы хотела познакомить вас с мужем. Может, зайдете к нам на обед в конце недели?

Я задумалась, а часто ли Гомес Ариас обедает дома, но ответила, что с удовольствием приду. В конце концов, он был в моем списке подозреваемых, и мне действительно нужно был с ним встретиться.

Она скользнула в лимузин, и машина уехала.

Близкие друзья дона Эрнана были приглашены в «Каса де лас Буганвильяс» на чай. К моему большому удивлению, среди приглашенных я увидела Антонио Валескеса. Было заметно, что все здесь ему чуждо, кроме собрания книг Сантьяго, которое он просматривал в гостиной.

— Значит, мы с вами являемся… являлись друзьями дона Эрнана, — сказал он, когда я принесла ему чашку чая. Я кивнула. — Может, вы расскажете мне, каким вы его знали, — попросил он.

Шоковое состояние иногда сопровождается излишней разговорчивостью, и я рассказала этому странному маленькому человеку о своей давней дружбе с семейством Ортисов, как благодаря им я познакомилась с доном Эрнаном. Я рассказала ему о своем любимом деле, о том, как я его потеряла, о неудавшемся браке, о звонке, который привел меня на Юкатан, и о кролике, который должен привести меня к разгадке этой тайны. Не раз во время разговора внутренний голос разума спрашивал меня, правильно ли я поступаю и не может ли мой рассказ услышать кто-то еще.

— Теперь ваша очередь, — сказала я, продолжая разговор. Мне больше нечего было ему рассказать, да и голос сел.

— Я живу с матерью, — ни с того ни с сего начал он, — что вы хотите услышать от человека, для которого реальность — книги? — спросил он с ироничной улыбкой. — Моя мать болеет уже три года. Ей требуется очень дорогое лечение, которого я не могу себе позволить. Когда я собирался забрать ее из больницы, так как у меня кончились деньги, я обнаружил, что все счета оплачены.

— Дон Эрнан, — сказала я, наконец, ухватив суть.

— Я долго не догадывался, что это был он. В больнице мне ничего не сказали. Какое-то время я думал, что это сделал Диего Мария Гомес Ариас. У него денег точно бы хватило. Однажды я увидел дона Эрнана в больничном офисе. Я спросил у него напрямую, и с некоторой неохотой он признался. Он попросил меня не беспокоиться и заверил, что проследит, чтобы о моей матери позаботились.

До того момента я относился к нему с некоторым благоговением, как к человеку, до которого мне очень далеко. Он был исполнительным директором музея большую часть того времени, что я работаю здесь библиотекарем. Он мне всегда нравился, к тому же каждый год он отстаивал мой скромный бюджет на приобретение книг, когда наступало время предоставлять смету на следующий год, но сделать такое! Я буду благодарен ему вечно.

Я бы с удовольствием поговорила с Валескесом подольше, но заметила, что многие из приглашенных начали расходиться, поэтому я извинилась и присоединилась к Ортисам. Франческа и Сантьяго выглядели изнуренными, и Иза отвела их домой.

Мы с Изой вымыли посуду, а Мануэла — ее двое маленьких детей бегали в это время по кухне — начала готовиться к ужину, пока Норберто приводил в порядок столовую. В гостиничном бизнесе работа никогда не прекращается, несмотря на убийства и похороны.

— Пора заняться делом, — сказал кто-то по-английски. Конечно, это был Джонатан.

— Давай-ка сам займись делом, хватит копаться в грязи, — ответила я, протягивая ему овощечистку и указывая на гору картофеля.

Он с энтузиазмом принялся чистить картошку, но, когда пришла девушка, которая помогала Франческе и Мануэле на кухне по вечерам, он быстро передал ей свою овощечистку.

— Я пришел назначить дату, — сказал он. — Как насчет ужина и ночного купания?

Мы условились встретиться через три дня, и я проводила его до ступенек выхода. Когда я наклонилась вдохнуть аромат цветов у лестницы, я почувствовала, как он коснулся губами моей шеи. Мы не проронили ни слова. Я смотрела, как он сел в джип и, махнув мне рукой, уехал.

Весь оставшийся вечер я, как могла, помогала Изе и Мануэле, а затем поужинала с ними в кухне. Иза сказала мне, что звонил адвокат дона Эрнана и сообщил, что завтра он ждет всю семью в офисе для оглашения завещания, и что я тоже приглашена.

Поздно вечером, когда я поднималась по ступенькам в свою комнату, Алехандро из-за конторки портье знаком показал, что мне звонят. Я взяла трубку в маленькой гостиной, расположенной позади конторки. Это был Антонио Валескес.

— Я нашел его! Кролика, который пишет. Вы можете встретиться со мной в музее завтра в девять утра? Музей будет закрыт, но я встречу вас у черного входа и впущу.

— Я приду, — сказала я, решив не рассказывать ему о том, что мне не составляло большого труда попасть в музей, если только после двух убийств кто-нибудь не додумался поменять замки.

Старина Антонио Валескес. Нервный маленький человек, который был в большом долгу перед доном Эрнаном. Он, должно быть, отправился прямо в музей из гостиницы и приложил все свои недюжинные исследовательские способности к решению этой проблемы.

Когда я легла, я была совершенно без сил. На этот раз мне приснилось, что я преследую кролика, похожего на кролика из «Алисы в Стране чудес», который ходил на задних лапах.

Я шла за ним по музею. Когда я собиралась схватить его, подо мной разверзлась яма, и я снова провалилась в черноту в окружении голосов.

Я села в постели, разбуженная собственным криком. Прошло некоторое время, прежде чем мне удалось снова заснуть.

Когда я засыпала, я поймала себя на мысли, что молю о том, чтобы Валескес не умер и успел показать мне кролика. Как оказалось, информация о пишущем кролике сокращает продолжительность жизни ее обладателя. Осознав это, я не должна была забывать о том, что это правило распространяется и на меня.

Ок

Одна Смерть, главный Повелитель Шибальбы, горделиво восседает на своем троне, на его лице играет подобие улыбки.

А почему бы ему не улыбаться? Его окружают лысые богини, готовые исполнить любой его каприз. Одна из них преклонила колени у его ног. Другие кружат вокруг.

Ему на забаву два шута, изображающие жрецов, собираются принести в жертву у его трона человека, связанного по рукам и ногам.

А его главные враги, Герои-близнецы? Их нет, они изжарены в печи, их кости обращены в пыль и брошены в реку в преисподней.

Жизнь, или в данном случае смерть, идет своим чередом, как ей и положено.

Но давайте поближе рассмотрим двух шутов-жрецов. Заглянем им под маски, не кажутся ли они вам знакомыми? Вдруг герои не побеждены? Судьба наших душ висит на волоске. Есть ли еще надежда?

Но кто или что находится здесь и записывает этот поворотный момент истории наших богов? Под храмовой площадкой, на которой сидит Одна Смерть, некий летописец старательно выводит историю Героев-близнецов и их странствования по преисподней.

Антонио Валескес, как и обещал, встретил меня у черного входа музея. Его руки дрожали, то ли от страха, то ли от возбуждения, когда он, проверив, запер ли он за нами дверь, повел меня к старому лифту, а оттуда в подвал музея. Мне вдруг подумалось, что, проведя меня в музей подобным образом, он совершил самый отчаянный поступок за всю свою жизнь.

Музей был закрыт, в здании никого не было, кроме, как я предполагала, охранника, который время от времени совершал обходы.

Подобно Оку, собаке, которая еженощно провожает солнце через преисподнюю, Валескес вел меня по лабиринтам коридоров.

Он не включил электричества, полагаясь на слабый дневной свет, который просачивался через несколько маленьких окошек, расположенных на уровне земли, и на аварийное освещение, горевшее в темных коридорах на случай чрезвычайной ситуации.

Кое-где вдоль стен коридора стояли металлические стеллажи с артефактами. В одном из коридоров я остановилась, чтобы взглянуть на большой деревянный ящик, такой же, как и те, что я видела в пещере на раскопках у Джонатана.

Наконец Антонио отпер дверь, на которой не было никакой таблички, и мы вошли в помещение, оказавшееся лабораторией, предназначенной для консервации экспонатов. Там была пара вентиляционных камер и вытяжек для работы с химикатами, а также оборудование, напомнившее мне кабинет стоматолога. Еще я заметила бутылочки с жидкостью, промаркированные универсальным символом «яд»: череп и две перекрещенные кости.

В лаборатории находились два больших рабочих стола. На одном, словно пазл в натуральную величину, собирали древний скелет, кость за костью, отбирая нужные из стоявшего на полу под столом контейнера, полного грязи и костей.

Валескес с победным видом на секунду остановился. Здесь кто-то старательно составлял крошечные кусочки горшка из терракоты с основой кремового цвета и красным ободком. На нем было какое-то изображение, искусно выписанное тонкой кистью. Не касаясь его и едва смея дышать, таким хрупким все выглядело, я наклонилась, чтобы внимательно рассмотреть изображение.

Там был какой-то текст, который я попыталась расшифровать, но не смогла. Но я узнала фигуру Одной Смерти, курящей сигару в окружении женщин благородного происхождения, которые, похоже, ублажали его, как он только пожелает. Странная птица, наполовину филин, наполовину попугай ара, сидела на спинке его трона.

Он смотрел на сцену жертвоприношения: две фигуры с топорами и жертва, которую можно было опознать по акбалю, знаку тьмы.

— Видите? — взволнованно спросил Валескес, указывая на небольшую фигуру под троном.

Я снова взглянула. У основания храма сидело усатое толстое существо с длинными ушами. Оно было подпоясано рабочим ремнем с инструментами, указывающими на его род занятий. Он или оно что-то записывал на, как мне показалось, стопке бумаги с твердой верхней и нижней обложкой, переплетенной каким-то пятнистым материалом, который показался мне шкурой ягуара. Это был пишущий кролик.

Я выпрямилась и кивнула.

— Когда вы ушли вчера, я все думал о вашем пишущем кролике, — сказал Валескес. — В конце концов, ваш запрос был довольно необычный. А учитывая, что вы сделали его ради дона Эрнана, что ж, мне кажется, я просто обязан был его выполнить, — сказал он просто. — Мне показалось, что я уже слышал о чем-то подобном. Затем я вспомнил, что один из наших реставраторов пару месяцев тому назад просил меня кое-что разузнать. Он пытался реконструировать горшок с рисунком из обломков, обнаруженных в гробнице храма возле границы с Гватемалой, и был уверен, что уже видел где-то нечто подобное, возможно на выставке искусства майя или в книге на эту тему. Там была изображена, как он думал, сцена из «Пополь-Вух», в которой упирающийся человек приносится в жертву Героями-близнецами, после чего его снова оживляют. Это часть фокуса, проделанного близнецами с Правителями Шибальбы.

Я понимал, что, узнав это, сильно облегчу ему задачу по восстановлению экспоната. Я часто делал подобные исследования для сотрудников музея. Несколько дней подряд я любую свободную минуту проводил в поисках.

Наконец я нашел. Горшок, который он видел, находился в коллекции университета США. Я обнаружил цветную фотографию горшка в каталоге выставки.

Если честно, я не стал рассматривать фотографию слишком пристально. У меня было столько работы! Я просто принес ее сюда. Но, должно быть, что-то осталось в памяти. Посмотрите, вот этот каталог.

Книга лежала, прислоненная к основанию настольной лампы, так чтобы реставратор мог заглядывать в нее во время работы.

— Видите, эти два горшка не идентичны, но похожи, — продолжал Валескес. — Реставратор сказал, что ему это очень помогло.

Сходство было. Правда, уровень исполнения иной, а также имелись различия в деталях, но на обоих горшках было изображено одно и то же событие.

Я машинально перевернула странички каталога и обнаружила надпись:

«Нашему коллеге и другу доктору Эрнану Кастильо по случаю его визита в Соединенные Штаты, июнь 1989 года».

Подпись была неразборчивой.

— Этот каталог принадлежал дону Эрнану? — спросила я.

— Очень может быть, — ответил Валескес. — Он часто передавал кое-что из своего личного собрания в библиотеку, особенно когда это было что-то дорогое или больше не издавалось. Мой бюджет для закупок книг очень мал, — извиняющимся тоном сказал он.

— Думаю, вы нашли то, что мне было нужно, — сказала я, — особенно если учесть, что эта книга принадлежала дону Эрнану. Он, видимо, был знаком с работой, которую здесь выполняли. Но что это значит?

— Понятия не имею. Но вы правы. Дон Эрнан действительно проводил много времени в музее, правда, вступив в должность исполнительного директора, он уже реже появлялся здесь, внизу. Думаю, последний раз я его видел в помещении, которое мы называем комнатой фрагментов. Она находится с той стороны коридора. Помню, что я напугал его. Он был чем-то очень взволнован и едва нашел время поговорить со мной в тот день.

— Вряд ли мне можно удастся в эту комнату, комнату фрагментов, — сказала я.

— Почему нет? — вздохнул Валескес. — Вам здесь вообще находиться не положено. Но раз уж вы здесь, зачем ограничивать ваши перемещения?

Я посмотрела на него, чтобы убедиться, что он не шутит. Но он, как обычно, выглядел ужасно серьезным.

Он тщательно запер дверь лаборатории, затем открыл другую, располагавшуюся через коридор напротив.

Три стены очень просторной комнаты были уставлены шкафами с выдвижными ящиками, которые я бы назвала координатными. Они были длинные и широкие, но неглубокие. Валескес взял ключ из ящика письменного стола, стоящего посреди комнаты, и отпер один из шкафов.

— Выбирайте ящик, — сказал он, жестом указывая на шкаф.

Я вытащила один из ящиков. В нем лежали аккуратно пронумерованные керамические черепки, которые в итоге будут соединены вместе, подобно тем, что я только что видела в лаборатории.

Я вытащила другой. Я бы предположила, что это фрагменты каких-то инструментов.

В одном конце комнаты находились непронумерованные фрагменты, так как были слишком велики. Я внимательно их рассмотрела. У стены лежали большие каменные глыбы, возможно, обломки храмовых бордюров. Там же находились разбитые стелы и крупные расколовшиеся маски и фигуры.

Я улыбнулась Валескесу.

— Чудесное место. Спасибо за то, что показали мне его.

— Да, чудесное, — сказал он, а затем бросил в сторону стола полный отвращения взгляд.

Я проследила за направлением его взгляда и увидела стоящий на столе компьютер. Я все поняла.

— Составляете базу данных? — спросила я.

— Да, — ответил он. — Не могу поверить, что записи о коллекции могут храниться в этой штуке в целости и сохранности. А если электричество отключат? Такое часто случается, сами знаете. Все записи будут потеряны. Это будет катастрофа!

Я подумала, что стоит рассказать ему о резервном копировании файлов на диск и тому подобном, но, похоже, сейчас не время. Когда-нибудь в будущем компьютерная эпоха доберется и до его библиотеки, а Антонио Валескес или уйдет на пенсию, или, если останется, продолжит вести собственные записи на своих любимых маленьких карточках.

Я подумала о своем соседе, Алексе, который был лет на десять старше Валескеса, и задумалась, почему некоторые идут навстречу будущему, а другие отчаянно цепляются за прошлое. Но Валескес мне очень помог. Я предложила угостить его кофе или даже завтраком. Он с подозрением взглянул на свои часы.

— Пусть это будет второй завтрак, — сказала я, вспомнив, что прием пищи рано утром для мексиканцев равносилен проклятью. Лучше сделать это поздним завтраком, чем ранним обедом.

Заявив, что это не обязательно, он тем не менее согласился, и вскоре мы уже сидели в расположенном неподалеку небольшом кафе, запивая вегетарианские пирожки пивом с лаймом. Какой-никакой, а завтрак!

— Сеньор Валескес, вы нашли мне пишущего кролика, — начала я после того, как нам принесли еду.

— Зовите меня Антонио, сеньора.

— Тогда вы называйте меня Лара, Антонио, — улыбнулась я.

— Интересное имя. Что-то из «Доктора Живаго», — сказал он.

— Совершенно верно. Я родилась, когда моя мама изучала русскую литературу, — ответила я.

— Мама, которая любит литературу. Как необычно! — сказал он. Его мать, похоже, литературу не любила.

Я рассказала ему немного о своей семье, затем вернулась к нашей прежней теме.

— Антонио, как вы думаете, что означает «пишущий кролик»? — спросила я.

Он помолчал.

— Я — библиотекарь. Естественно, я могу предположить, что это связано с книгой.

— Люди убивают, используя книги? Я слышала, что ученые разрушают репутацию друг друга с помощью книг, но не убивают же они ими в буквальном смысле.

— Что ж, не знаю. Интересно, сколько бы стоила Библия Гутенберга, например? — он задумался. — Наверняка миллионы песо. Могли бы какие-нибудь люди убить ради того, чтобы завладеть ей? Или один из свитков Мертвого моря, или ранняя версия Тибетской книги мертвых? Могут ли люди решить, что это стоит человеческой жизни? Не буквально убить кого-нибудь, конечно, — быстро добавил он, — но вы понимаете, о чем я.

— Думаю, да, — согласилась я. — У майя существует эквивалент Библии Гутенберга?

— Мне кажется, что такое возможно. Мы никогда не ценили нашу собственную культуру. Но возьмем книги «Чилам Балам», например. Есть книги на латыни, которые, как считается, имеют ритуальное значение для майя. Одна из таких, «Чилам Балам из Тьюзика», — их называют по названиям мест, где их находят, — исчезла в семидесятые годы. Как рассказывают, владелец и хранитель умер при обстоятельствах, которые некоторые считают подозрительными.

— Интересная идея, — сказала я. — Вы не могли бы мне помочь это исследовать?

Он улыбнулся.

— Вы знаете часы нашей работы. Я помогу вам всем, чем смогу.

Он вдруг взглянул на часы и воскликнул:

— Боже мой! Так поздно. Сегодня днем я должен присутствовать на оглашении завещания дона Эрнана!

— Я тоже, — сказала я. — Может, пойдем вместе?

Я оплатила счет, и мы взяли такси до адвокатской конторы. В такси мы были заняты собственными мыслями. Я думала о том, как уютно мне было вместе с этим маленьким нервным человеком. Я больше ни с кем другим так не разговаривала. Не с Изой. Даже не с Джонатаном, с которым, я не сомневалась, я собиралась переспать.

«Что это говорит о моих отношениях?» — размышляла я. Но сейчас я была не готова анализировать эту мысль.

Мы прибыли в контору Рудольфо Альвареса с небольшим опозданием. Ортисы были уже на месте, как, к моему удивлению, и Шейла Страттон Гомес. Я была рада ее видеть. Присутствовали еще несколько человек, которых я не знала. Антонио пошептался с одним из них. Это был высокий безупречно выглядящий джентльмен, который оказался хранителем музея.

Альварес, очень худой и высокий человек, начал читать завещание в ту минуту, как мы с Антонио заняли свои места.

Начиналось все с обычных слов, что, будучи в здравом уме и все такое, а потом мы перешли к сути.

Она заключалась в следующем: артефакты, которые музею предоставил дон Эрнан, становились частью постоянной коллекции музея. Услышав это, хранитель облегченно вздохнул. Его явно тревожило то, что он может потерять добрую часть музейной коллекции.

Но были и исключения. Плечи хранителя снова напряженно поднялись. Собрание первых изданий дона Эрнана переходило в собственность Сантьяго Ортиса Мендеса и, после его смерти, к Норберто Ортису.

Для этого исключения было еще одно исключение. Первое издание «Случаев в путешествии» Джона Ллойда Стефенса, одна из моих любимых книг, переходила в собственность «Лары Макклинток, моего друга и коллеги, не меньше меня полюбившей цивилизацию майя». Я была потрясена. Теперь справедливость просто обязана была восторжествовать.

Следующим было личное имущество. Франческе, Изе и Мануэле Ортис были оставлены чудесные старинные украшения, принадлежавшие семье дона Эрнана. Шейле Гомес перешли часы, которые были найдены на теле дона Эрнана. Донье Хосефине, находившейся в полубессознательном состоянии в госпитале, было завешано обручальное кольцо его матери с сапфиром и бриллиантами, которое носила его жена.

Основные сбережения дона Эрнана передавались в местную больницу, которой руководили монахини и где, по печальному совпадению, теперь находилась донья Хосефина. Антонио Валескесу была назначена ежегодная выплата жалования. Антонио был готов расплакаться.

Остался еще один пункт. Альварес произнес подчеркнутым тоном:

— «Моему юному другу Алехандро Ортису я оставляю одну из моих самых драгоценных владений, статуэтку игрока в мяч майя. Хорошая игра в мяч — залог продолжения смены земных циклов. Молю, чтобы это знание направило его стопы по правильной дороге и дало ему то умиротворение, которого он жаждет и заслуживает».

Алехандро расплакался и выскочил из комнаты. Семья пребывала в замешательстве.

На этом чтение завещания сеньора доктора Эрнана Кастильо Риваса было окончено. Альварес пригласил всех выпить по стакану портвейна, а затем, погруженные в свои мысли, мы по одному покинули его офис.

За такое завещание не убивают. Почти все состояние было передано организациям, музею и больнице. Драгоценности и книги, конечно, имели какую-то коммерческую ценность, но, по крайней мере, этим людям они в первую очередь были дороги как память. Деньги Антонио Валескесу очень пригодились бы, но ему не нужно было убивать, чтобы получить их. Дон Эрнан и так все время помогал ему.

Я пребывала в полной неизвестности.

Я жду наступления ночи, чтобы отдохнуть от света, или, скорее, насладиться его отсутствием. Теперь я могу дать волю своим чувствам, которые я заглушала днем, чтобы оградить свою измученную психику, и каждое действие, вид или звук обретают почти пугающую четкость. Я чувствую так, словно я во сне, но я знаю, что не сплю. Наоборот, все стало таким очевидным, что я понимаю, что вынуждена сделать то, чего так боюсь.

Я направилась в больницу, где лежала донья Хосефина.

Я тихо шла по темным и безмолвным белым коридорам, в которых были слышны лишь жужжание вентиляторов да приглушенные звуки поздней службы в часовне. В построенной на манер испанского монастыря больнице повсюду висели распятия. Я задумалась, религиозна ли донья Хосефина или она давно утратила веру в Бога.

Сестра показала мне, где ее палата. Мне вдруг подумалось, знают ли сестры, что донья Хосефина когда-то была куртизанкой, и что значило это для них или для Самого Господа.

Освещение в палате было тусклым, но я видела ее очень хорошо. Она лежала на кровати, один глаз был закрыт, другой — полузакрыт. Одну руку скрутила судорога, другая то сжималась, то разжималась, цепляясь за простыню, выражая, как мне показалось, сильное огорчение и отчаяние.

Я подошла к кровати и заговорила шепотом. Я сказала ей, что я — та самая светловолосая женщина, друг семьи Ортисов, и что именно я несколько дней тому назад сидела за столом рядом с ней в гостинице.

Я сказала ей, что мне очень жаль, что у нас не было возможности поговорить, что Франческа Ортис кое-что рассказала мне о ее прошлом и что мне хотелось поговорить с ней о ее и о своей жизни.

Я рассказала ей, как приехала в Мериду по звонку Эрнана Кастильо, который теперь мертв, что я отчаянно ищу то, что искал он, для того чтобы злодей, который убил его, получил по заслугам.

Я говорила, что мне трудно будет убедить ее в том, что я говорю правду, но мне очень нужна ее помощь.

— Не знаю, слышите ли вы меня, понимаете ли, но если можете, — говорила я, беря ее здоровую руку, — попытайтесь поговорить со мной. Сожмите один раз, если хотите сказать «да», и два раза, если — «нет».

Я почувствовала, как она слабо пожала мою руку. Одно пожатие — «Да».

— Он говорил вам, чего он искал? — спросила я.

«Да».

— Вы не можете сказать мне, что это. Это была книга? — снова спросила я.

«Да».

— Это редкая книга?

«Да».

— Одна из книг «Чилам Балам»? — спросила я, вспомнив слова Антонио.

Два пожатия — «Нет».

— Но это книга майя.

«Да».

— Грасиас, — сказала я ей.

В дверях появилась сестра.

— Уходите, — сказала она. — Ей необходим покой.

Я повернулась, чтобы уйти, но затем снова подошла к ней.

— Сегодня прочитали завещание дона Эрнана. Он оставил вам обручальное кольцо своей матери, — почти беззвучно произнесла я.

Уходя, я заметила в уголке ее здорового глаза слезу, которая медленно стекала по щеке. Я погладила ее по руке.

— Обещаю, что приду к вам еще раз, — только и смогла сказать я.

Чуэн

Приглашение, лежавшее в конверте из тисненой тонкой бумаги, сообщало, что сеньор Диего Мария Гомес Ариас и Шейла Страттон Гомес просят об удовольствии видеть меня у себя дома за ужином этим вечером.

Вряд ли приглашение в резиденцию Гомесов принесли сегодня. Справедливости ради следует заметить, что если бы я выходила и входила в отель через переднюю дверь, как все, я бы увидела приглашение тогда, когда его и прислали, прошлым вечером. Приглашение было доставлено, как мне сообщили, на лимузине с водителем, а когда я отправилась в одно из своих ночных путешествий по Мериде — в больницу к донье Хосефине, кто-то вечером сунул мне это приглашение под дверь. Я ничего не планировала на тот вечер и все еще хотела встретиться с доном Диего, чтобы поговорить с ним о доне Эрнане. А поскольку сегодня был чуэн, день обезьяны, которая по мифологии майя считается артистом, то он годился для встречи с доном Диего, собирателем и покровителем искусств.

Еще считалось, что это хороший день, день обретения знания, и я горячо надеялась на то, что так оно и будет. Я надеялась, что календарь майя разворачивается, как ему положено, и с радостью приняла приглашение.

Правда, в приглашении был один неприятный пункт, в нижнем левом углу было написано: «Вечерний туалет». У меня с собой не было ничего из того, что даже близко подходило бы под описание «вечерний туалет». Я бросилась к Изе. Она улыбнулась, когда увидела приглашение.

— Предоставь это мне, — сказала Иза. Мне показалось это хорошей мыслью.

У меня была еще масса других дел. В морге сегодня должна была появиться Эулалия Гонсалес, и мне нужно было еще много чего разузнать. Я могла, конечно, пойти трудным путем, отправиться в библиотеку музея и копаться в рядах маленьких учетных карточек и в стопках книг. Но у меня была идея получше.

Сначала я направилась в «Кафе Эскобар». Я внимательно оглядела зал кафе, ища Алехандро, но его там не было. Иза сказала мне, что сразу после чтения завещания он заперся в своей комнате и даже не спустился к обеду. Франческа оставила поднос с едой у его двери. Немного он все-таки поел, но большая часть еды осталась нетронутой. Должно быть, он до сих пор находился у себя в комнате.

Я снова прошла к платному телефону и заказала разговор с Алексом. Последние несколько дней я пару раз звонила Алексу из отеля, чтобы сообщить о случившемся. Я рассказала ему об убийствах и о морге, а он рассказал мне о последних проделках моего кота. Казалось, ему совсем не интересно то, что у меня здесь происходит. Но мне кажется, он решил, что в противовес тому, что со мной произошло в Мериде, я должна получить информацию из дома о чем-то обыденном.

Я не хотела пользоваться телефоном отеля. Времена наступили странные, да и я была не настолько наивной, чтобы не понимать, что майор Мартинес найдет какой-нибудь способ подслушать мой разговор. Платный телефон пусть и в коридоре кафе, казался мне более безопасным.

— Алекс, ты не полазишь для меня по Интернету? — начала я. — Мне нужна помощь в кое-каком расследовании.

— Конечно! — ответил он, я знала, что он согласится. В действительности Алекс больше всего на свете любил бороздить информационные супермагистрали. — Что нужно найти?

— Книги. Если точно — редкие книги. Книги майя. На книги «Чилам Балам» не обращай внимания. Это не то, что мы ищем, — сказала я, вспомнив информацию, полученную от доньи Хосефины. — Это должны быть какие-то очень редкие книги. Как Библия Гутенберга или свитки Мертвого моря, что-то вроде того.

— Прямо сейчас этим и займусь, — сказал он. И точно, я услышала стук клавиш компьютерной клавиатуры. Он вошел в сеть прямо во время нашего разговора.

— Что-нибудь еще?

— Да. Не знаю, сможешь ты или нет, но мне нужно кое-кого проверить.

— Имена?

— Лукас Май, Диего Мария Гомес Ариас, майор Игнасио Мартинес, и — я помолчала пару секунд — Джонатан Хамелин. Первый, Лукас Май, археолог, мексиканец, больше я о нем ничего не знаю. Гомес Ариас — местный богатый чудак: отели, вода и все такое, владелец судоходной компании, собиратель предметов искусства…

— Похоже, ты и так знаешь о нем довольно много, — прервал меня Алекс. — Хочешь знать о нем что-то особенное?

— Не знаю. Просто посмотри, есть ли о нем какая-нибудь необычная информация. Мартинес работает в федеральной полиции, больше я о нем ничего не могу сказать, кроме того, что он мне не нравится.

— А последний?

— Джонатан Хамелин. Археолог. Британец. Кембриджский университет. Специализируется на Месоамерике. Иза считает, что он — из благородной семьи.

Не могу сказать, был ли мой интерес к Джонатану вызван личными причинами или он проходил у меня как часть расследования гибели дона Эрнана. Я очень надеялась, что верным окажется первое.

— Есть, — сказал Алекс. — Чтобы узнать о некоторых из них, мне придется влезть в одну из новостных служб. В отличие от Интернета, они не бесплатные. Какие подробности тебе нужны?

— Все. Я оплачу расходы. Алекс, не волнуйся и возьми деньги из тех, что я оставила на дом, а я пришлю еще.

Я оставила немного денег на всякий случай, пока меня нет дома.

— Спасибо. Как с тобой связаться?

— Звони мне в отель. Если я буду там, скажи, что у меня затопило подвал или что-нибудь в этом роде. Я пойму и перезвоню тебе с другого телефона в течение часа. А если меня в отеле не будет, просто оставь сообщение, что звонишь по поводу кое-каких незначительных проблем у меня дома. Я перезвоню тебе сразу, как только смогу.

— Хорошо, — ответил он.

— И еще, Алекс, — сказала я, — будь осторожен. Ты ищешь информацию, за которую кое-кто готов убить. Так что, пожалуйста, не делай ничего такого, чтобы привлекло к тебе внимание. Не гоняй по Интернету, ладно?

— Лара, на электронных магистралях не бывает радаров, — сказал он. — Но я понял, о чем ты. Постараюсь не высовываться.

На этом мы закончили наш разговор, и я направилась в морг. Еще немного, и я стану специалистом по прохождению всех хитросплетений коридоров этого сурового заведения. Вскоре я снова стояла перед небольшим окошечком. Там опять сидел тот самый молодой человек с испачканными жиром пальцами и ел. Я спросила Эулалию Гонсалес.

— Как вас представить? — сказал он довольно официальным для человека с набитым ртом тоном.

Я сообщила свое имя. Ей оно все равно ни о чем не скажет.

Он позвал кого-то, затем нажал кнопку, открывавшую дверь, и указал на два обитые винилом стула, которые больше подошли бы чьей-нибудь кухне. Я села. Вскоре появилась Эулалия.

— Я так и знала, что это вы, — сказала она, увидев меня. — Чем могу помочь?

Я хотела расспросить ее о доне Эрнане, но заметила в ее поведении какую-то церемонность, к тому же она бросила в сторону любителя поесть тревожный взгляд, и я замолчала.

— Я просто пришла поблагодарить вас за любезность, оказанную нам в тот день. Мы были так потрясены, но потом нам показалось, что мы были не слишком вежливы… — я замолчала.

— Все нормально, — сказала она. — Не многие приходят поблагодарить сотрудников морга.

— Что ж, я вот тут подумала, можно я угощу вас кофе?

Пауза.

— Конечно, почему бы и нет? — сказала она. — У меня будет перерыв между часом и тремя. Встретимся в кафе «Пирамида», — добавила она, назвав маленькое кафе в районе рынка.

— Примерно в полвторого, ладно?

— Отлично, увидимся в кафе.

У меня был еще час в запасе, поэтому, чтобы убить время, я побрела в музей повидаться с Антонио Валескесом. В написанной от руки записке, которая была приклеена к двери библиотеки, говорилось, что он скоро вернется, но я прождала минут пятнадцать или около того, а он так и не появился. Я направилась в кафе.

Я немного поблуждала по рынку и все равно пришла на пять минут раньше, но я решила войти в кафе не через переднее патио, а через боковой вход.

В зале заведения почти не было посетителей. Хотя кафе явно пользовалось популярностью. Все сидели на улице на солнце или под навесом.

Я внимательно оглядела толпу, находясь в относительно темном помещении ресторана. Мне потребовалась минута, чтобы узнать Эулалию.

В морге на ней был белый халат и белые туфли, как у медсестер, черные длинные волосы собраны на затылке в хвост и никакого макияжа на лице. В кафе она пришла с распущенными волосами, в черной мини-юбке, блузке цвета фуксии и черных туфлях без каблуков.

Она сидела лицом ко мне, весьма оживленно общаясь с мужчиной, расположившимся напротив нее. Я колебалась, стоит ли прерывать их, но мужчина наклонился вперед, пожал ей руку, затем встал и повернулся вполоборота ко мне.

Это был Лукас. Он наклонился и поцеловал Эулалию, а она в ответ потрепала его по щеке. Затем, оглядев улицу, возможно ища меня, он исчез в рыночной толпе.

Я не ожидала такого поворота. Я надеялась добыть информацию у Эулалии, но теперь не знала, могу ли я ей доверять.

Пару минут я колебалась. Я предположила, что это — совпадение. Они явно были друзьями. А почему бы и нет? В конце концов у них так много общего. Она работала с недавно усопшими, а он с теми, кто покоился веками. Как романтично!

Несмотря на обстоятельства я улыбнулась, размышляя об их беседе. Получалось, что с ней за столиком в кафе он проговорил дольше, чем со мной за все время нашего знакомства.

Я решила привести в исполнение свой план.

— Привет, — сказала я, подходя к столику. — Спасибо, что приняли мое приглашение.

Она с некоторым удивлением посмотрела в направлении, откуда я появилась. Я могла бы поклясться, что ей было интересно, долго ли я там находилась.

— Несколько дней тому назад вы заходили в морг, — сказала она. — Мария передала, что вы спрашивали обо мне. А еще она сказала, что не говорила вам, как меня зовут.

— Свободный график, — сказала я. — Я вычислила вас по графику.

Она кивнула.

— Теперь моя очередь. Как вы узнали, что это была я, и почему вы решили, что я вернусь?

— Мария вас описала. К нам в морг не так часто заходят гринго, а вы в тот день были единственной иностранкой. А что касается возвращения, то вы задавали много вопросов, и по вашему виду было ясно, что ответы вас не удовлетворили. Кстати, меня тоже. Я видела, как вы дотронулись до ботинок. Какой вывод вы из этого сделали? — спросила она.

— Они были покрыты пылью. И отвороты брюк тоже. Это сложно заметить из-за цвета ботинок, но пыль можно было почувствовать на ощупь. Не думаю, что такую пыль можно собрать на ботинках, сидя в кабинете.

Она улыбнулась.

— А вы заметили, что один ботинок недавно намокал? Он был немного влажным.

Я покачала головой.

— Такое в кабинете тоже редко случается.

— Тогда как вы думаете, где и когда он был убит?

— Ну, я не патологоанатом, а только ассистент. Я ассистирую при вскрытии трупа и пишу отчеты для патологоанатома. Но я уверена, что его убили не в музее. Его перетащили туда из другого места — остались следы. Отсюда и пыль на отворотах и с изнанки его брюк. Пыль показалась мне похожей на известняк. Такую можно обнаружить где-нибудь за городом. Но помимо этого были выявлены остатки песка. Соли в песке или на его обуви не было, так что он ходил не по пляжу. Его путь пролегал по лесу. На ботинках были обнаружены остатки листвы деревьев, которых не встретишь в городе. А что касается времени, то я бы сказала, что он был убит ранним утром, скажем, между тремя и пятью часами утра того дня, когда было найдено тело, хотя трудно вычислить время с абсолютной точностью, что бы об этом ни писали в учебниках. Он был найден около восьми часов вечера уборщицей, и трупное окоченение уже начинало проходить. Метод убийства — очевиден. Его несколько раз ударили кинжалом, и это не был обычный кухонный нож. Лезвие довольно острое, но неровное.

Подошел официант с заказанным нами кофе и едой. Мы подождали, пока он уйдет, и продолжили.

— Расскажите мне о нефритовой бусине.

— Как я думаю — я и тогда об этом сказала, — ее положили ему в рот после смерти. Это значит, что кому-то пришлось разжать ему челюсти, чтобы вложить ее туда.

— Но зачем?

— Я бы сказала, что это часть древнего ритуала. Как говорит один мой друг («Лукас?» — подумала я) нефритовые бусины клали в рот усопшим в качестве пищи на время путешествия по подземному миру.

Мгновение я обдумывала ее слова.

— Но зачем убивать кого-то и позже совершать с ним нечто подобное? Разве это не странный поступок для убийцы — беспокоиться о душе своей жертвы? Возможно, это должно было стать знаком, который указывал, что эта смерть связана с майя?

— Понятия не имею, — она пожала плечами. — Но, возможно, это сделал тот, кто любил доктора Кастильо Риваса и для кого подобная вещь имеет значение.

Это была интересная мысль, и она в первый раз назвала покойного по имени.

Я поблагодарила ее за помощь и задала еще один вопрос.

— Почему вы рассказываете мне все это?

— Думаю, потому, что мне не особенно нравится Мартинес. Он — из полицейских старой закалки. Здесь, в Мексике, у нас проблема с полицией. Зарплата низкая, и в полицию не всегда попадают люди, которые были бы вам по душе. В такси заработки выше. А те, кто поступает на работу в полицию, как известно, прибегают к другим методам увеличения своих доходов, способам, которые не всегда благоприятно сказываются на обществе, если вы понимаете, о чем я.

Я кивнула. Видимо, она имела в виду, что они или берут взятки, или замешаны в чем-либо более серьезном.

— Чтобы изменить такое положение, нужно проделать много работы. Кандидаты проходят тщательный отбор, занимаются на специальных курсах и тому подобное. Но в такой обстановке очень трудно сформировать честную полицию, и правительству придется пройти долгий путь. К сожалению, еще есть такие люди, как Мартинес. Настоящие деспоты.

Мы еще немного поговорили на другие темы. Она оказалась очень приятным человеком. Когда ей пора было уходить, я снова поблагодарила ее, и она ушла, когда я оплачивала счет. После этого разговора мне было над чем поразмыслить.

Я решила вернуться в отель, чтобы отдохнуть. Полуденное солнце и жара угнетали, и, уставшая от своих ночных странствований, я быстро заснула. Полуденный сон был необходим еще и для того, чтобы вечером я могла достойно выглядеть на званом ужине у Гомесов.

Вернувшись в отель, я проверила, нет ли сообщений от Алекса.

Я поднялась в свой номер. Комнату заливало солнце, поэтому я немедленно подошла к окну и закрыла жалюзи.

Когда я отвернулась от окна, то на кровати увидела большую коробку. Открыв ее и развернув упаковочную бумагу, я обнаружила красивое расшитое платье, одно из тех, которые придумывала Иза. Платье было потрясающим: из шелка цвета морской волны с белой, темно-бирюзовой и серебряной вышивкой, глубоким вырезом и без рукавов. Еще в коробке лежала пара серебристых босоножек моего размера и маленькая вечерняя сумочка. Все было просто идеально!

К содержимому прилагалась маленькая карточка, на которой было написано: «Для моей дорогой подруги Лары. Пусть это сделает твои дни ярче!»

У меня в горле встал ком. Я, конечно, старалась сдерживать депрессию, причиной которой стал мой неудачный брак и потеря бизнеса, и ничего не говорила о переживаниях, связанных с убийством здесь, в Мериде. Иза все чувствовала и старалась меня ободрить.

Дело не в событиях последних нескольких дней или целого года, которые мне пришлось пережить, я просто знала, что мне очень повезло иметь такую подругу, как Иза.

Сантьяго сказал, что он попросит кого-нибудь из отеля подвезти меня к резиденции Гомесов, а я уверила его, что обратно поеду на такси, так как полагала, что будет уже поздно.

Незадолго до полдевятого я спустилась в вестибюль. Иза и Сантьяго ждали у конторки. Иза улыбнулась, когда увидела платье.

— Иза, оно мне очень нравится. Спасибо, — сказала я.

— Ты чудесно выглядишь, — сказала она, не замечая мешков у меня под глазами. — Я знала, что этот цвет подойдет к твоим волосам. Ты будешь мне лучшей рекламой. Надо дать тебе мои визитки, чтобы ты раздавала их на вечеринке, — пошутила она.

Я обняла ее.

Норберто вызвался отвезти меня и заставил сесть на заднее сидение, чтобы он выглядел как настоящий личный шофер.

Этим вечером мне не пришлось ждать у маленькой коробочки у ворот. Человек в униформе и белых перчатках стоял у входа и отмечал имена прибывающих гостей. Мы подъехали к входной двери, где еще один человек из обслуживающего персонала, щеголяя белыми перчатками, открыл мне дверь. Норберто сказал, что надеялся устроить шоу, лично открыв для меня дверь, но дом, похоже, просто переполнен прислугой! Он также отметил, что где-то, должно быть, прошла распродажа белых перчаток, и ему жаль, что он ее пропустил.

Ему удалось меня рассмешить, что было очень непросто, и ко времени, когда меня проводили в салон — в ту комнату, где, несколько дней тому назад, я пила с хозяйкой дома, — я чувствовала себя гораздо лучше. Я вдруг вспомнила, что пару лет тому назад, когда я была еще с Клайвом, у меня было чувство юмора.

Шейла и ее муж стояли у дверей в салон, приветствуя гостей. Они были необычной парой: она — высокая, светловолосая, голубоглазая и аристократичная; он — на пару дюймов ниже, темноволосый, но казался привлекательней, чем тогда, когда я видела его в баре. А еще он был очень обаятельным.

Он первым поприветствовал меня.

— Вы, должно быть, новая подруга моей жены. Рад с вами познакомиться. Вы также были коллегой доктора Кастильо Риваса. Мы были ужасно опечалены его кончиной.

Я пробормотала что-то вежливое и затем улыбнулась Шейле. Она действительно выглядела чудесно в молочно-белом с блестками платье. Однако центром внимания в комнате, по крайней мере, если судить по концентрации мужчин, была Монсеррат. На ней было просто сногсшибательное красное платье, которое обтягивало ее как перчатка, и красные туфли на очень высоких каблуках. Свои темные волосы она забрала наверх, демонстрируя серьги и ожерелье с бриллиантами и рубинами, без сомнения — подарок от папочки.

Большинство мужчин в комнате вились вокруг нее, словно мухи вокруг меда. И одной из этих мух был Джонатан.

Думаю, многие, если не большинство мужчин, хорошо смотрятся в смокинге. Однако немногие чувствуют себя в нем уютно. Джонатан был рожден для того, чтобы носить смокинг. Отчасти причиной тому был самонадеянный вид, который ему всегда удавалось сохранять, и, если выводы Изы были верны, привычка. Если вы регулярно посещаете Букингемский дворец, то вам часто приходится надевать смокинг.

Он заметил меня и отделился от островка, образовавшегося вокруг Монсеррат. Я заметила, как она проводила его взглядом, когда он шел через комнату и, подойдя ко мне, коснулся губами моей щеки.

— Какой приятный сюрприз, — улыбнулся он.

— Для меня — тоже, — улыбнулась я в ответ.

— Ты потрясающе выглядишь, — тихо произнес он, а затем добавил: — Позволь мне представить тебя кое-кому.

К тому времени в комнате было около тридцати человек. Следующий час или около того я провела, попивая шампанское и болтая с элитой Мериды: главой банка, различными политическими персонажами, председателем правления музея и парой членов правления.

Ужин подавался в столовой около десяти вечера. Все тридцать человек расселись за столом — можете представить его размеры — под люстрой, которую я видела в свой первый визит.

Дон Диего Мария и донья Шейла, как полагается хозяевам, сидели в противоположных концах стола, но Монсеррат сидела рядом с отцом по правую руку. Я подумала, что посадка за столом идеально отражает динамику обитателей этого дома: Диего и Монсеррат — неотделимы друг от друга, а между ними и Шейлой лежит пропасть.

Я сидела с той же стороны стола, что и Монсеррат, но напротив Джонатана. Они с Монсеррат были само очарование и остроумие. Моя встроенная радарная система, отлаженная несколькими годами замужества и без труда засекавшая мужчин с блуждающим взглядом и склонностью к молоденьким девушкам возраста Монсеррат, подала мне тревожный сигнал, и что-то кольнуло меня в глубине души.

Возьми себя в руки, Лара, сказала я себе, и с лучезарной улыбкой повернись направо к сидящему рядом с тобой доктору Ривере, который специализируется на здоровье богачей: болезнях печени, лишнем весе, липосакции и тому подобном.

Еда была великолепной, блюда сменяли друг друга, и, на мой взгляд, их было даже слишком много. Суп-крем, салат, рыбное блюдо, перепела, говядина, блюдо с сырами и лучшее из десертных блюд. Каждому блюду соответствовало специально подобранное вино, которое лилось рекой. Подобная диета действительно могла сделать доктора Риверу очень богатым человеком.

Затем дон Диего объявил, что мужчины удаляются в гостиную выкурить по сигаре и выпить портвейна, а дамы возвращаются в салон выпить дижестив[23].

— Как необычно старомодно, — одними губами сказала я Джонатану через стол. Ему с трудом удалось сохранить серьезное выражение лица.

Я провела вежливые полчаса с дамами, и, когда на исходе вечера мы воссоединились с нашими мужчинами, я направилась в дамскую комнату. Она была занята, но слуга направил меня наверх в другую. Выйдя из нее, я остановилась в коридоре наверху, чтобы полюбоваться картинами. Они были великолепны.

— Любите искусство? — произнес голос позади меня. Это был хозяин, сам дон Диего Мария, с бокалом портвейна в одной руке и сигарой в другой. Он, должно быть, видел, как я рассматриваю его картины, и ненадолго покинул своих гостей.

— Разве это может не понравиться? Матисс, не так ли? — спросила я, указывая на картину напротив меня.

— Да, — ответил он. — Одна из моих любимых. Вы позволите немного рассказать вам о ней?

Я кивнула, он присел со своей сигарой и выпивкой на небольшой приставной столик и принялся описывать детали картины.

Без сомнений, он был большим знатоком. Но страсть, с которой этот человек рассказывал о живописи, казалась несколько странной. Когда он говорил, его голос переходил на шепот. Похоже, он даже забыл о моем существовании.

Я не сомневалась, что для него линии картины были подобны контурам тела любовницы, цвета отражали цвет глаз, губ и волос, художник являлся для него богоподобным существом, вдохнувшим в нее жизнь. Когда он говорил, то, словно лаская, водил рукой по поверхности картины. Описывая картину, он в каком-то смысле занимался с ней любовью.

Когда он закончил, то поднялся, помолчал мгновение, а затем повернулся ко мне со смущенной улыбкой.

— Как видите, я — раб искусства.

Он рассмеялся.

Я улыбнулась в ответ.

— Вы еще и страстный коллекционер доколумбовых предметов искусства, насколько я понимаю, — сказала я.

Он кивнул.

— Мне нравится так думать. Однако кое-что из коллекции было украдено.

Никто не посмел во время ужина упомянуть о краже статуэтки Ицамны, но здесь он заговорил об этом открыто.

— Такое несчастье. Я сам был там той ночью, в «Эк Балам».

— Правда? А что вы думаете о «Детях Говорящего Креста»? Я теряюсь в догадках о том, что касается мотива. Насколько я понимаю, прежде никто и никогда не слышал об этой группировке, к тому же с тех пор они ничего больше не совершили, по крайней мере из того, о чем бы они заявили публично.

— Вы читаете мои мысли. Именно поэтому я воспринял эту кражу так близко к сердцу.

— И по этой же причине вы высказали в полиции предположение, что доктор Кастильо может быть к этому причастен.

Мое замечание его скорее удивило, чем вызвало раздражение.

— Вообще-то полиции о нашей ссоре рассказала моя дочь, Монсеррат. Я просто подтвердил ее слова. Если честно, то, не упомяни она об этом, я бы даже не связал два этих события. У нас с доктором Кастильо были разногласия по поводу этих произведений искусств. Но я не питаю иллюзий. Я знаю, люди считают, что в этих спорах прав он, а не я. Моя вина в том, что я хотел владеть этими вещами.

Знаете, несмотря на тот факт, что я нахожусь в составе директоров музея, у меня часто возникали проблемы с некоторыми из основных принципов правления. Почти восемьдесят процентов собрания музея томится в запасниках. А моя коллекция выставлена для всеобщего обозрения. Вы можете возразить, что только избранным позволено видеть эти произведения искусств в моем доме или моем отеле, но это больше чем пара хранителей музея!

— А как насчет проводимых музеем исследований этих артефактов? — вставила я.

— Если они хотят исследовать предметы искусства из моей коллекции, пусть только предложат, — возразил он. — В том, что касается идеи передачи артефактов коренным жителям, — продолжал он, — то вы что, действительно считаете, что «Дети Говорящего Креста» собираются передать недавно добытый предмет искусства доколумбовой эпохи аборигенам этих мест? Чушь! Они продадут его на черном рынке тому, кто предложит лучшую цену, коллекционеру, который, поскольку вещь краденая, будет владеть ей тайно, и только он сможет ей любоваться.

Я хотела рассказать ему об идее, которую поддерживал и дон Эрнан, о совместной ответственности между местными жителями и музеем, которая будет выгодна всем, но я знала, что это бессмысленно. Он был одержим.

— Вы упомянули, что вас лишили одного или двух предметов искусства. У вас еще что-то пропало?

— Да, около года тому назад. Прекрасная скульптура обнимающейся пары. Она была украдена из дома, когда я находился в отъезде по делам. Конечно, страховка покрыла потерю, как это будет и с Ицамной. Но сердцем я понимаю, — он на мгновение замолчал, — что материальная компенсация в данном случае слабое утешение.

Я была с ним согласна.

Было уже очень поздно. Я сказала ему, что мне пора и что мне необычайно понравился вечер и его гостеприимство.

— Надеюсь, до отъезда в Канаду вы еще посетите нас, — сказал он. — У моей жены не так много друзей, и ей нужна компания.

В этот момент в поле зрения появилась та, о которой шла речь. Мне показалось, что во время обеда она пила довольно мало, но явно успела компенсировать свою сдержанность. Монсеррат тащила ее через фойе почти волоком.

— Иди наверх, — прошипела она. — Ты нас с отцом позоришь!

Шейла прошла мимо нас по ступенькам, в ее глазах стояли слезы. Диего посмотрел на свою дочь, затем на удаляющуюся жену и вздохнул. Он спустился вниз попрощаться со своими гостями, которые уже начали разъезжаться.

Джонатан стоял в дверях.

— Ты на машине? Тебя подвезти? — спросил он.

— Я могу доехать и на такси, — сказала я.

— Я этого не слышал. Я вызвал свою машину, и она будет здесь через минуту.

Сразу после этих слов появилась Монсеррат.

— Не останешься чего-нибудь выпить, Джонатан? — спросила она.

— Не сегодня, дорогая, — сказал он. — Я должен отвезти сеньору Макклинток обратно в отель.

Монсеррат это явно не понравилось. Она привыкла получать то, что хотела, люди не были исключением. Это была фамильная черта.

Прибыла машина, и мы сели. Часть пути Джонатан ехал по шоссе, затем свернул.

— Как насчет того, чтобы передвинуть наше свидание на пару вечеров поближе? — предложил он. — У меня дома?

— Почему бы и нет? — ответила я. Меня никто не ждал, и, несмотря на чувство, что я каким-то образом изменяю своему бывшему мужу, я не могла придумать причины, чтобы отказаться.

В том, что касалось секса, Джонатан был также самонадеян и уверен, как и во всем остальном, и я почувствовала, что та часть моей души, которая, казалось, замерла навсегда, снова начала оживать.

Позже, лежа в его постели и наблюдая, как он, бледный в проникавшем через щели жалюзи лунном свете, спит, по-хозяйски обняв рукой мой живот, я спрашивала себя, почему я не испытываю чувства удовлетворения.

Эб

Я проснулась от звука дождя и ощущения, что кровать пуста. Оглушающий тропический ливень, к счастью короткий, уже заканчивался, что вполне подходило для эб, дня дождя. Спустя десять минут небо расчистилось, чего нельзя было сказать о моем настроении.

Я прошла на кухню и нашла на столе записку. «Меня вызвали. Проблема на раскопках. Чувствуй себя как дома, — прочитала я. — Лукас приедет около одиннадцати тридцати и отвезет тебя в Мериду». В конце записки было несколько более приятных слов: «Как насчет сегодняшнего вечера?»

Десяти еще не было, так что я решила искупаться в бассейне, хотя у меня и не было с собой купальника. Укрытый тенью бассейн казался таким уединенным и приятным и был надежно защищен от любопытных взглядов густой живой изгородью.

Однако, выбравшись из воды, я очутилась лицом к лицу с маленькой женщиной племени майя, одетой в традиционную расшитую женскую рубашку. Мы обе очень удивились, увидев друг друга, но у нее было значительное преимущество: она была в одежде.

Женщина посмотрела на меня с большим подозрением, даже с любопытством, когда я, схватив свое полотенце, бросилась в спальню. Я приняла душ и оделась, и все это время я слышала, как она перемещается по дому.

Кроме шелкового платья с прошлого вечера у меня больше ничего не было. Для пол-одиннадцатого утра эта одежда была несколько экстравагантна. Я хотела отсидеться в спальне, пока меня не вызволит Лукас, но поняла, что это глупо, поэтому пошла в кухню.

Мы снова взглянули друг на друга через кухонный стол. Ростом она была не выше пяти футов, а в ее темных волосах, собранных в пучок, виднелась седина. Ее внимательно изучающие меня глаза светились благодушием и, как мне показалось, интеллектом. Наконец она улыбнулась и указала на кофейник, стоящий на плите. Запах был великолепный, я кивнула, и она налила мне чашку.

Она говорила только по-испански с сильным акцентом. Ее родным языком, как она мне сказала, было юкатанское наречие. Мы познакомились. Ее звали Эсперанса, и она была, по ее словам, домработницей сеньора Хамелина. Она приходила каждый день, чтобы убраться и приготовить что-нибудь на ужин.

Ее явно заинтересовало мое платье, поэтому я рассказала ей о своей подруге Изе. Скоро мы уже вовсю болтали. Я сказала, что приехала из Канады к друзьям в Мериду. Как и многие из южан, кто никогда не был в Канаде, Эсперанса предположила, что Торонто весь год засыпан снежными сугробами в семь футов высотой, и очень хотела узнать, как мы перемещаемся по городу и на что похож снег.

— Я слышала, что не бывает двух одинаковых снежинок, — сказала она. Когда я кивнула, она добавила: — Наш мир полон чудес, правда?

Она спросила меня о моей семье, где я выросла и ходила в школу. Ее любопытство было безграничным. Она рассказала мне о своей деревне, располагавшейся неподалеку.

— Деревня была гораздо больше, когда я была маленькой, — сказала она. — Теперь многие молодые люди уезжают. Они отправляются в большие города в поисках лучшей жизни, но не думаю, что этим они что-то выигрывают. Многие из них теряют свой стержень, свои корни. Они начинают думать о цивилизации майя как о чем-то ушедшем, о том, что вытеснила другая, европейская цивилизация, и стремятся стать частью этой новой цивилизации.

— Может, стоит возвратить их назад, к корням? Оградить себя от европейской цивилизации? — спросила я, полагая, что она именно это имеет в виду.

— Это совершенно невозможно, — сказала она. — Но мы не можем до конца принять и европейскую цивилизацию, не потеряв при этом важной части нас самих. Молодые люди должны понять, что европейская цивилизация не вытеснила нашу. Просто две цивилизации теперь движутся параллельно. Только так можно стать полноправными и успешными участниками современной жизни.

— У нас есть поговорка, которую можно перевести примерно так: «Кто забывает свое прошлое, тот обречен повторить его». Быть может не совсем то же самое, но основная мысль совпадает, — сказала я.

— Мне нравится, — улыбнулась она.

— А что вы думаете о «Детях Говорящего Креста»? — спросила ее я.

— Если вы хотите знать, одобряю ли я лично воровство, даже ради правого дела, то я отвечу: нет. Но если вы спрашиваете о том, понимаю ли я то разочарование, которое заставляет мой народ прибегать к подобным действиям, я скажу, что да, понимаю. Мой народ угнетали веками, иногда это было открытое, жестокое подавление, иногда скорее политическое и почти незаметное.

Вспомните наших братьев и сестер майя в Гватемале, которых согнали с их земель, и теперь они вынуждены жить в страхе из-за правительственных бригад смерти. За последние двадцать лет были убиты как минимум сто пятьдесят тысяч майя, и еще десять тысяч пропали без вести!

Я, конечно, понимаю, что есть много способов выдержать этот гнет. Один из них — просто принять его или, лучше сказать, уступить. Другой — приспособиться, отказаться от самих себя, становясь более европеизированными, чем те, кто нас подавляет. Многие из нас так и поступили. Но есть и еще один способ — сопротивление, если потребуется, то вооруженное, с применением насилия.

В этот момент к нам присоединился Лукас. Он обнял Эсперансу и уселся между нами за кухонный стол.

— Моя крестная, — сказал он, улыбаясь ей, но обращаясь ко мне.

Если у Лукаса и было какое-то мнение по поводу нового статуса моих отношений с Джонатаном, то он оставил его при себе. Однако я заметила, что он старался не смотреть на меня во время разговора. Когда наши глаза нечаянно встречались, он быстро отводил взгляд в сторону.

Чего нельзя было сказать о его крестной, чьи глаза, казалось, заглядывали прямо мне в сердце. Если и существовал рентгеновский прибор для души, то этим прибором была она. Когда Лукас вышел, чтобы подогнать машину к дому, а я начала собираться в дорогу, она вдруг схватила меня за руку.

— У моего народа есть один образ солнца, который мне очень нравится, — сказала она. — В мироздании майя солнце находится в нашем мире днем, но должно пройти через темную преисподнюю ночью. Иногда мне кажется, что это похоже на наши души. Порой мы должны пройти через тьму, прежде чем по-настоящему оценить свет.

С этими словами она попрощалась со мной и вернулась к своей работе на кухне.

Я села в джип, на котором должна была вернуться в Мериду. Я знала, что путешествие будет долгим и молчаливым, если мне не удастся разговорить Лукаса.

— Мне очень понравилась Эсперанса, — сказала я, начиная разговор. — Она правда твоя крестная?

— Да, — ответил он.

Молчание. Похоже, будет нелегко.

— Она слишком молода для этого, не намного старше тебя.

— Да.

Опять молчание.

— Ты не слишком болтлив, а?

— Нет.

Некоторое время мы сидели молча.

— Она — двоюродная сестра моего отца, — наконец произнес он. — Жизнь здесь непростая. Люди рано взрослеют. Когда я родился, она была подростком, но взрослые решили, что она подойдет для того, чтобы стать моей крестной.

— Думаю, что она уже тогда была мудрее своих лет, — сказала я.

Он с подозрением взглянул на меня, словно желая убедиться, не подшучиваю ли я над ним, но понял, что я говорю серьезно.

— Ты тоже это заметила? — спросил он. — Она — очень важный человек в моей семье. Ее брат, двоюродный брат моего отца, глава семьи по мужской линии, тот, кого некоторые майя называют мать-отец, хранитель дня.

Из своих научных изысканий я знала, что хранители дня были предсказателями, толкователями знамений и священных текстов.

— Эсперанса получила свой статус благодаря не только родству с матерью-отцом, но и собственным заслугам. Ее считают хранительницей великой мудрости. — Он тихо рассмеялся. — Некоторые даже говорят, что она может предсказывать будущее. Думаю, причина в том, что она хорошо понимает людей и мир вокруг нас.

— Я догадываюсь, откуда это.

Я вспомнила ее замечание о тьме и душе.

— Значит ты — майя?

— Метис. Мои бабушка с дедушкой были чистокровными майя. Мать — испанка.

Метис, я знала, был скорее культурный, чем расовый термин. Те, в ком текла смесь индейской и испанской крови и которые так себя определяли, были склонны считать себя ближе к латиноамериканской культуре.

— Твоя фамилия Май. Для истории майя это знаменитая фамилия, не так ли?

Он снова посмотрел на меня.

— Ты имеешь в виду — печально знаменитая. Думаю, ты намекаешь на одного моего дальнего родственника, генерала Франсиско Мая, который перешел на сторону испанцев. Здесь, на Юкатане, Май — довольно распространенная фамилия.

Но в его голосе было нечто, что подсказывало мне, что лучше эту тему не развивать, поэтому я не стала расспрашивать.

Мы посидели некоторое время в компанейском молчании, затем я попробовала сменить тактику.

— Кажется, я знакома с твоей подругой, — сказала я.

Он удивился:

— С кем?

— С Эулалией Гонсалес. Я познакомилась с ней в морге. Она мне очень понравилась, и вчера мы вместе выпили по чашечке кофе.

— Она моя двоюродная сестра, — сказал он.

«С кузиной целовался», — злорадно подумала я.

— Она говорила тебе обо мне? — спросил он.

— Нет. Вообще-то я видела тебя, когда подходила к ресторану.

После этих слов он на некоторое время снова замолчал.

— Да, она очень милая, — только и сказал он, касаясь этой темы.

Я попыталась снова.

— Джонатан упомянул, что на раскопках возникла какая-то проблема, — сказала я.

— Да, — ответил он.

Снова молчание.

— Ну хватит, Лукас. Поговори со мной! — сказала я с явным раздражением. — Я же видела, как ты бойко болтаешь с другими. Почему ты не хочешь разговаривать со мной?

Теперь мы ехали в гробовом молчании, глядя на мостовую.

— На раскопках остановлены работы, — наконец произнес он. — Все рабочие ушли.

— Бунт! — сказала я. — С чего бы вдруг? Конечно, работа там не сахар. Я бы даже сказала, каторжный труд.

— Да, — согласился он. — Но… взбунтовались они по другой причине.

Он на мгновение улыбнулся, произнося слово «взбунтовались».

— Они говорят, что Повелители Тьмы сердятся на нас за то, что мы там работаем. Рабочие боятся, что из-за наших работ может случиться что-то страшное и уже случилось.

— Что именно?

— Да так, кое-что. Кто-то из рабочих сильно порезался об один из кремниевых клинков, которые ты видела. Другой обнаружил знаки на песке в пещере и сказал, что это дело рук Повелителей Тьмы. И тому подобное. Невежественные люди, — сказал он извинительным тоном.

— Ну тогда это все объясняет. Или все дело в их невежестве, или что-то нехорошее действительно происходит. Мой нынешний опыт, полученный здесь, не исключает подобного развития событий.

— Да, тебе досталось, — согласился он. — Как бы там ни было, по возвращении на раскопки я переговорю с ними об условиях возобновления работ.

Он улыбнулся.

Мы прибыли в отель. Я поблагодарила его за то, что он меня подвез, и вошла в холл.

Иза и Сантьяго сидели за конторкой портье. Сантьяго сурово посмотрел на меня, без сомнения, считая, что, пока я нахожусь здесь, он является представителем моих родителей, и неважно, сколько мне лет. Однако Иза, увидев меня, улыбнулась.

— Полагаю, мое платье имело грандиозный успех, — сказала она. Я скорчила рожицу.

Для меня было оставлено два сообщения: одно от Маргарет Семпл, контактного лица в посольстве Канады в Мехико, а другое от Алекса, уведомляющего меня, что у меня в подвале небольшая протечка, ничего страшного, но неплохо будет, если я перезвоню.

Из отеля я перезвонила Маргарет Семпл. Выразив свои соболезнования по поводу кончины доктора Кастильо, она приступила к главному.

— Один противный полицейский не дает вам проходу, — начала она.

— Трудно с вами не согласиться, — сказала я. — Но что именно вы хотите этим сказать?

— Пока мне не удалось выяснить что-либо до конца, что не удивительно — местные военные и полиция не особенно с нами считаются, — но у меня возникло впечатление, что ваш майор Мартинес и сам не без греха. На вашем месте я бы не стала портить с ним отношения.

Поздно, подумала я, но поблагодарила ее за предупреждение.

— Что касается вашего паспорта, то работа ведется, хотя, как я выяснила, вам разрешается покидать отель. Но я бы не стала на вашем месте покидать город, не предупредив майора. Не давайте ему повода следить за вами.

Я поблагодарила ее и уже собиралась повесить трубку, как она сказала:

— Звоните мне каждые два дня, хорошо? Чтобы я знала, что с вами все в порядке.

Похоже, ее действительно тревожила эта ситуация. Я задумалась. Что могло заставить Маргарет Семпл так волноваться за меня? Даже я за себя так не переживала. А еще она была вторым человеком после Эулалии Гонсалес, который предупреждал меня о возможной коррумпированности Мартинеса.

Затем я выскользнула из отеля и направилась к своему любимому платному телефону в темном коридоре «Кафе Эскобар».

Алекс сразу же снял трубку.

— Я рад, что это ты. Я уже начал немного волноваться, — сказал он. Я решила не упоминать, где я провела последние пятнадцать часов.

— Алекс, ты что-нибудь узнал? — спросила я.

— Массу всего. Поразительные новости, должен сказать. С чего начать?

— С книг.

— Хорошо. Может, тебе это уже известно, но я буду краток, потому что, если честно, книги майя — большая редкость. Самая главная, исходя из того, что мы об этом знаем, это «Пополь-Вух». Это книга о мифологии майя, что-то вроде месоамериканской «Илиады» или «Одиссеи». В ней описаны главным образом фрагменты мифа — истории возникновения и деяний весьма изобретательных божеств, называемых героями-близнецами, а также информация о происхождении и истории киче, одного из основных племен майя времен завоевания.

В середине шестнадцатого века один молодой индеец-киче знатного происхождения перевел эту книгу на латынь, правда, до наших дней дошла только одна копия.

Другие книги периода после завоевания, о которых мы знаем — это «Чилам Балам», которые, как я выяснил, являются книгами пророка-ягуара. Я не стал подробно ими заниматься, так как ты просила не обращать на них внимания, но отмечу только то, что эти книги могут являться фрагментами более ранних произведений, созданных до испанского завоевания. Их также можно найти в переводе на европейские языки, и они получили имена по названию мест, где хранятся.

— Алекс, а как насчет еще более ранних книг?

— А вот тут мы подобрались к самому интересному. На сегодняшний момент в мире на языке оригинала осталось только четыре книги майя. Я не понимал, почему их осталось так мало, — представь, что можно было бы сказать о нашей цивилизации на основании лишь четырех книг! — пока не узнал о печально известном монахе Диего де Ланда, который, вместе с некоторыми из своих братьев во Христе, взял на себя миссию систематически уничтожать книги майя, написанные иероглифами. Он написал королю Испании, что, поскольку в книгах содержатся дьявольские суеверия и ложь, им пришлось сжечь их все. Любой представитель майя, пойманный с каким-нибудь подобным текстом, рисковал быть замученным до смерти.

Четыре книги на языке майя, называемые кодексами, получили имена по названию мест, где они впервые были выставлены. Три книги выставлялись в Европе: Дрезденский кодекс, Парижский кодекс — его можно увидеть под стеклом в Национальной библиотеке Парижа — и Мадридский кодекс. Все они содержат информацию о божествах и ритуалах, и все книги — в очень ветхом состоянии.

— А четвертая?

— Грольерский кодекс. В определенном смысле он самый необычный. По меркам самого кодекса он был найден сравнительно недавно, в 1971 году. Рассказывают, что его обнаружили грабители в деревянном ящике в пещере в Чьапас, и по крайней мере три десятилетия кодекс хранился у частного коллекционера в Мексике, после чего его выставили в клубе «Грольер».

Эти кодексы сделаны из какой-то особенной бумаги. Как долго, по-твоему, что-то, сделанное из бумаги, может сохраниться в таком влажном климате? И все же Грольерский кодекс был датирован началом тринадцатого века, став, таким образом, самым древним из всех! Многие думают, что он не смог бы сохраниться на протяжении такого долгого времени вне особо поддерживаемой атмосферы музея, но, прочтя специальную литературу, я узнал, что возраст кодекса был установлен благодаря радиоуглеродному анализу и это — подлинник, хотя и в очень плохом состоянии.

— Как выглядят эти книги?

— Они написаны на длинных полосках бумаги, сложенных на манер ширмы, как меха аккордеона, с обложкой из дерева и меха. Видимо, читать надо, переходя от сектора к сектору, сверху вниз.

Я подумала о пишущем кролике, изображенном на кусочке керамики в музее. Он писал на пачке сложенной бумаги, там был и какой-то пятнистый материал, которым была покрыта верхняя и нижняя доска-обложка.

— Значит, одна из этих книг представляет собой особую редкость.

— Точно! Представь, что обладающая письменностью цивилизация ограничивается только четырьмя книгами! Интересно, какие книги можно оставить для нашей цивилизации? Томик Шекспира, книгу по физике Стивена Хокинга, Библию, книгу поэзии или философии?

Ладно, оставим эту дискуссию на потом. Лучше я расскажу тебе, что я разузнал о людях, которые тебя интересовали. Гомес Ариас. Ты и сама довольно много знаешь. Родился в Мериде, большую часть детства провел в Панаме. После смерти своего отца, когда Ариас был подростком, он или сбежал из дома, или его выгнала мать, в зависимости от того, каким сообщениям о его жизни ты больше поверишь.

Работал в качестве прислуги, пока не сколотил собственный капитал — я бы сказал, состояние — на системах водоснабжения. Владелец большого количества компаний. Похоже, любит называть их в свою честь и в честь своей дочери. Отель «Монсеррат», морские перевозки «Монсеррат» и некая контора под названием «ДМГА Инвестиции», которая, как я понимаю, занимается инвестированием дохода от других его предприятий. Три брака. Первый с женщиной по имени Инносентия — один ребенок, вышеупомянутая Монсеррат; второй брак с англичанкой, Шарон, закончился разводом через полтора года. Детей нет. Сейчас женат на Шейле Страттон, богатой американской светской львице. Они женаты пять лет, детей также нет. Любит искусство и блондинок, не уверен, в какой именно последовательности.

Джонатан Хэмелин. Археолог, получил образование в Кембридже. Публиковал работы в различных научных журналах. Последние шесть лет работает на Юкатане. Автор нескольких интересных археологических открытий, самое последнее — на раскопках возле Тулума. Но ему не повезло с некоторыми из его находок. Расхитители могил успевали опередить его на несколько шагов. Один из предметов, за которым он охотился, — нефритовая маска — не так давно всплыл в частной коллекции в Европе. Из хорошей семьи. Имеет место в палате лордов. Однако его семейство зажиточным не назовешь. Фамильный дом передан Национальному тресту[24]. Его родители жили в нем до своей смерти, затем дом перешел в собственность треста. Небогат, зато имеет статус. Возможно, разорился, но на британский аристократический манер.

Лукас Май. О нем почти никаких сведений. Изучал археологию в Мексике и в Техасском университете. Десять лет тому назад прошел стажировку в Национальном музее археологии в Мехико. После этого — тишина. Ни научных работ, ни участия в конференциях, ни археологических открытий.

Майор Мартинес. Странный тип. Еще пять лет тому назад у него была безупречная карьера в федеральной полиции. Вообще-то его не раз награждали. Он был членом неофициальной антитеррористической бригады, которая захватила одного из местных лидеров группы повстанцев.

Затем он оказался замешан в одной неприятной истории, связанной с какой-то археологической достопримечательностью. Неподалеку от неких развалин местные устроили симпатичный маленький рынок. Правительство построило другой рынок примерно в полумиле от старого. Местным новый рынок не понравился — все равно что переехать в бетонный бункер, так что я их понимаю.

Как бы там ни было, переезжать местные отказались. Какое-то время ничего не происходило. Но однажды к рынку подкатили бульдозеры в сопровождении федеральной полиции под командованием майора Мартинеса с автоматами наизготовку. Местным дали сорок минут, чтобы убраться с рыночной площади… можно только представить, какая началась истерия.

Мартинес очень серьезно отнесся к своему заданию. Можно сказать, слишком серьезно. Но к концу дня старый рынок исчез, был просто стерт с лица земли. Уверен, начальство расценило это как хорошо выполненную работу, но пострадало несколько человек, сильно пострадало — действительно отвратительная история, — и общественность подняла шум. Правительство принялось искать виноватого, и из Мартинеса сделали злодея.

С работы его не выгнали, но, похоже, с того времени ему начали поручать менее важные дела, вроде расследования кражи статуэтки из бара, которые, как ты понимаешь, он считал ниже собственного достоинства. Он очень ожесточился.

Это — все!

— Спасибо, Алекс. Ты просто чудо. Это очень ценная информация.

— Если понадобится еще, звони. Мой компьютер под парами!

Позже позвонил Джонатан, чтобы сообщить мне, что в конце дня он заедет в Мериду, и мы могли бы вместе пообедать. Он пригласил меня в ресторан отеля «Монсеррат», довольно дорогое место, обед в котором стоил недешево, да и сюрпризы могли поджидать на каждом шагу, принимая во внимание досаду одной молодой особы, в честь которой был назван этот отель, после того как он прошлым вечером отказался остаться и выпить с ней.

В какой-то момент во время обеда у нас зашел разговор о его работе на раскопках.

— Я слышала, что у тебя проблемы с расхитителями могил, — сказала я, вспоминая рассказ Алекса.

— Еще бы! — сказал он. Затем, потеряв всю свою британскую беспристрастность, он продолжил:

— Чертовы свиньи! Прости за грубость.

— Расскажешь?

— Неужели тебе интересно?

— Что ты, очень интересно. Это так захватывающе.

— В сезон дождей, когда работа на раскопках невозможна, я провожу исследования и пишу научные работы о различных правителях этого региона.

Пару лет тому назад я был уверен, и не без оснований, в том, что могу найти гробницу знаменитого ахау — аристократа майя, — датируемую поздним классическим периодом. Я обнаружил фрагмент камня, который указывал на то, что он был похоронен в нефритовой маске.

Я с нетерпением ждал окончания дождей, чтобы вернуться к раскопкам. Да, под пирамидой в лесах южного Юкатана я нашел гробницу, но маски в ней не было.

Зато там были следы, которые свидетельствовали, что в гробницу кто-то недавно проникал. Следы были совсем свежие.

Полтора года спустя, а именно шесть месяцев тому назад, нефритовая маска появилась на аукционе в Европе. Конечно, я не мог себе позволить купить ее. Это же десятки тысяч фунтов стерлингов. Сейчас, когда существует контроль над экспортом артефактов доколумбовой эпохи, они очень редко попадают в Европу и стоят баснословно дорого. Мне они не по карману.

Это сложно доказать, но я уверен, что это была та самая маска, которую я искал. Но что действительно жжет мне задницу, уж прости мне это выражение, — гневно произнес он, — так это то, что это произошло со мной уже во второй раз. В свой первый сезон здесь мне повезло, и я нашел другую гробницу, но она тоже оказалась разграблена. Я даже не знал, какие сокровища из нее вынесли.

Такое ощущение, словно кто-то стоит позади меня, когда я занимаюсь исследованиями, подглядывает через плечо и, опередив меня, успевает поживиться за мой счет. Чертовски раздражает, должен сказать, — подытожил он.

— На этих раскопках ты ищешь что-то особенное? — спросила я.

— Не так чтобы очень. Просто место очень удачное, и все.

— Почему ты занялся археологией? — снова спросила я.

— Точно такой же вопрос мне задали родители, когда я много лет тому назад сообщил им о своем университетском выборе.

Он рассмеялся, а затем серьезно добавил:

— После этого они отдалились от меня, хотя и остались со мной в довольно вежливых отношениях. Они считали, что их отпрыскам больше подойдет жизнь врача с Харлей-стрит[25].

Но я рос, читая о знаменитых британских исследователях и археологах. Когда мои друзья мечтали стать военными и политиками, я жадно читал истории об открытии усыпальницы Тутанхамона Говардом Картером и лордом Карнарвоном, о сэре Леонарде Вуллей в Месопотамии, о сэре Артуре Эвансе в Кноссосе на Крите. Сколько я себя помню, я всегда хотел стать археологом.

— Разочаровался?

— Конечно. Я мечтал о славе и богатстве, но в действительности серьезные открытия случаются нечасто. И у меня нет своего лорда Карнарвона, чтобы субсидировать мои исследования. Но жизнь редко протекает так, как нам бы хотелось, и любое занятие со временем теряет былую привлекательность.

Если честно, то жизнь врача с Харлей-стрит никогда меня не привлекала, как и место в палате лордов. Оно перейдет к моему старшему брату. Когда наш престарелый отец умрет, его там с радостью примут.

Мы оба молчали несколько секунд. Я немного поразмышляла о разочарованиях собственной жизни, о том, как я с нуля подняла свой бизнес, развивала его, как переживала трудности первых лет. Я совершила только одну ошибку — я вышла замуж за своего первого служащего, дизайнера по имени Клайв Свейн, и в качестве свадебного подарка отдала ему половину бизнеса.

Вдруг Джонатан наклонился и взял меня за руку:

— Единственное, о чем я сожалею, это то, что мне не удалось найти женщину, которая согласится терпеть мои путешествия и время от времени разочаровывающий образ жизни… По крайне мере, пока не удалось, — сказал он, сжимая мою руку.

Мы отправились обратно в отель, и, улучив минутку, когда за конторкой портье никого не было, я стремительно увлекла его вверх по ступенькам. Когда вы останавливаетесь у друзей ваших родителей, иногда приходится вести двойную жизнь.

Вечером, когда мы лежали, обнявшись, Джонатан сказал:

— Я думал о том, что ты сказала мне в тот день в морге, о полицейском расследовании убийства дона Эрнана.

— Угу.

— Похоже, ты права. Мартинес — странный парень. В этом расследовании что-то не так.

— Ага.

— Ты ходила в морг еще раз?

— Да.

— И?

— Возможно, дона Эрнана убили за городом. На его брюках и обуви была пыль, а также следы лесной растительности.

— Быть может, мы сами проведем маленькое расследование?

— Например? — осторожно спросила я.

— Ну, дон Эрнан зачем-то вызвал тебя сюда. Может, мы постараемся выяснить, что это было за дело.

— Я подумаю над этим, — уклончиво ответила я.

Мы заснули.

Рано утром он проснулся и начал собираться. Нам обоим не хотелось, чтобы его видели выходящим из парадной двери, поэтому я показала ему, как можно уйти через окно в ванной, а он сказал, что снова почувствовал себя подростком.

Бен

По одному из странных стечений обстоятельств, которые отклоняют, а то и полностью меняют ход истории, Эрнандо Кортесу удалось прибыть в Новый Свет в год один-Бен, также оказавшийся годом, в который, по предсказаниям ацтеков, из восточного моря вернется Кецалькоатль.

Предположительно, бледнолицые и бородатые испанцы, облаченные в доспехи и украшенные перьями шлемы, имели случайное сходство с местным представлением о светлокожем змеином божестве. Одно можно сказать с уверенностью: они пришли оттуда, откуда ждали то божество.

Месоамериканский эквивалент года был равен тремстам шестидесяти дням, которые образовывали восемнадцать циклов цолкина — периода в двадцать дней — плюс еще пять дней в конце года, которые считались плохими днями. Так их календарь приводился в соответствие со знаниями майя о солнечном годе. Название солнечному году давал день, с которого год начинался. Не вдаваясь в подробности, отмечу, что цолкин и год, в нашем случае один-Бен, наступал в одной и той же комбинации каждые пятьдесят два года. Кортесу повезло.

Результатом этого совпадения стало то, что Кортеса и его армию, по крайней мере некоторое время, принимали за богов и относились к ним с соответствующим уважением и трепетом. Кортесу удалось закрепить это психологическое преимущество, и к 1521 году, всего спустя два года после своего прибытия, он завоевал ацтеков.

В 1697 году испанцы покорили индейцев ица, ставших последним покоренным племенем из всех месоамериканских племен. Примечательно, что произошло это в начале Катуна-восемь-Ахау. Катун или двадцатигодичный цикл, всегда означал для ица приближение опасности. К тому времени испанские генералы, видимо, уже разбирались в календаре майя, не забывая о собственной выгоде.

То, что не смогли довершить армии, пророчества календаря майя и более совершенное оружие, сделали оспа, грипп, корь и испанский алкоголь. Одни только болезни за сто лет пребывания европейцев уничтожили девяносто процентов коренного населения.

Но главным распространителем европейской культуры была церковь. Испанцы привезли свои обряды, свои образы и, конечно, своих священников. Францисканцы получили неограниченные полномочия на территории: это был единственный допущенный на Юкатан монашеский орден.

Зная силу языка, как письменного, так и устного, многие из этих священников неустанно боролись за то, чтобы уничтожить все его следы. За проведение ритуалов и владение книгами майя местное население наказывали пытками и убивали. Дети майя, если их отдавали учиться, обучались только на испанском языке и латыни.

Диего де Ланда, монах-францисканец, который позже стал епископом Юкатана, был одним из самых жестоких. В шестидесятые годы шестнадцатого века в Мани, местечке неподалеку от Ушмаль, одного из самых прекрасных городов майя, Ланда устроил крупномасштабное аутодафе[26]. В огромные костры были брошены все книги, которые смог найти Ланда. Тысячи майя были подвергнуты пыткам, сотни казнены.

Еще больший урон имеющимся у нас немногочисленным свидетельствам о жизни майя того времени нанес написанный самим Ландой отчет «Сообщение о делах в Юкатане» от 1566 года. Работа, которая переводилась на многие языки, как отчет о состоянии дел на Юкатане, была адресована королю Испании, чтобы оправдать жестокость монахов. Это был не слишком подробный отчет и в основном представлял собой описание того образа жизни, который Ланда отчаянно старался уничтожить.

Но майя — жизнелюбивый народ. Несмотря на запрет использования своего языка и своих книг, они тайно записывали свою историю, используя единственный алфавит, который они знали на тот момент, — алфавит своих завоевателей. Не будь этой неистребимой традиции, не существовало бы «Пополь-Вух» майя-киче и книг «Чилам Балам» юкатанских майя, а древняя культура фактически вымерла бы, затерявшись в туманном прошлом.

До недавнего времени глифическое письмо[27] считалось утраченным, а вместе с ним и способность понимать старый иероглифический язык, все священные тексты и саму летопись.

Это была невероятная трагедия. По сравнению с другими цивилизациями технически майя оказались не слишком продвинутым народом. Они не использовали колеса, не обрабатывали металлы. Они были в меру воинственны и не особенно заботились о том, чтобы сохранять окружающие их предметы.

Зато главным в культуре майя стали их великие интеллектуальные достижения. Они изобрели ноль и десятичную систему цифр, то, что было недоступно культурам Древней Греции и Рима. У них был сложный способ измерения и записи временных периодов. Майя умели измерять видимые небесные циклы и просчитывать их математически.

Но, вероятно, самым главным достижением была их грамотность. Перуанские инки, несмотря на свои художественные и архитектурные успехи, не имели письменности. В Месоамерике существовали и другие письменные языки, и майя не были первым народом, создавшим письменную систему.

Но у майя был полноценный письменный язык, который состоял из произносимых слов и с помощью которого можно было описывать сложные понятия. Благодаря этому они были самыми образованными из всех месоамериканских цивилизаций.

Писцов ценили и уважали, и их работы узнавались по глифам, отображавшим их имена. Книги-свитки из древесной бумаги, которые теперь называют кодексами, и надписи на камне на памятниках стоили весьма дорого. И хотя маловероятно, что в классический период все майя умели читать или писать, есть свидетельства, благодаря которым можно предположить, что по крайней мере элита была грамотной.

От языка, который сами майя выпестовали и сохраняли на протяжении многих веков до прибытия испанцев, остались лишь фрагменты, найденные на месте раскопок, и четыре рукописные книги, каждая из которых является обрывочными свидетельствами прошлого.

А вдруг их осталось пять? И если это так, где может находиться пятая?

Вопрос о существовании пятой книги был для меня главным. А пока, как сообщил мне Алекс, в 1971 году где-то здесь, в регионе, возможно, тридцатью годами ранее, была найдена еще одна книга, Грольерский кодекс, в крайне ветхом состоянии. Время шло, и шансов на обнаружение еще одной такой книги почти не оставалось.

Я задумалась, как могла одна из таких книг в подобных условиях сохраниться в течение, по крайней мере, пяти веков?

Джонатан сказал, что мы должны вместе расследовать убийство дона Эрнана. И он ответит на все мои вопросы, если таковые возникнут. Но я боялась спрашивать. Пока я не особенно ему доверяла и не была до конца уверена в наших отношениях.

Кто следующий? Лукас? Еще проблематичней.

Антонио Валескес.

Я снова пришла в музей и зашла в его маленькую пыльную библиотеку. Увидев меня, он сдержанно улыбнулся.

— Антонио, — сказала я, — я обдумала вашу идею по поводу книги. Но мне не дает покоя мысль, как такая книга могла сохраниться на протяжении всех этих лет. Даже первое издание Стефенса, оставленное мне доном Эрнаном по завещанию, и то не в самом хорошем состоянии. Кожа обложки обветшала, страницы испорчены влагой. А датируется издание 1841 годом. Как могло что-то, сделанное из бумаги, сохраниться со времен испанского завоевания?

— Я, конечно, мог бы подобрать вам книги по консервации, даже целые горы книг, так как это — музей. Однако полагаю, что можно найти и более быстрый способ, — сказал он. — Кажется, я вам кое-что должен, вы называете это ленч. Встретимся в кафе «Пирамида». Это в районе рынка.

— Я знаю, где это, — сказала я.

— Я буду там со своим коллегой. Час тридцать вас устроит?

— Увидимся в кафе, — кивнула я.

К назначенному времени я без труда нашла кафе и уже сидела за столиком, когда ко мне подошел Антонио с молодым человеком на вид лет двадцати, одетым в белые слаксы и футболку, а его уши украшал пирсинг из колечек и «гвоздиков». Весьма неожиданной оказалась и его прическа: очень коротко подстриженные и почти полностью осветленные волосы, правда не профессионально. Выглядело довольно модно.

— Знакомьтесь: Эрнесто Диас, один из наших самых талантливых хранителей-консерваторов. Это он работал с вазой, о которой я вам рассказывал.

— Приятно познакомиться, — сказала я.

— Мне тоже, — ответил он.

Мы сделали заказ. В это время дня в Мексике еда часто готовится из того, что называется «кукурузной кухней», кухней времен ацтеков. В те времена кукурузу высушивали, затем варили с лаймом, а после мололи. Сейчас эту традиционную муку под названием «маса арина» можно купить в любой бакалейной лавке, правда без прежней романтики.

Мы заказали энчилады[28] с зеленью, кориандром и зелеными томатиллос, энчилады с соусом моле и тамале[29] по-юкатански с острым перцем и мясом цыпленка, а также кувшин пива.

Мы плотно поели, прежде чем приступить к теме нашего разговора.

— Эрнесто, сеньора Макклинток хочет у тебя проконсультироваться, ей это нужно для работы, которую она пишет для получения ученой степени в области месоамериканских исследований, — начал Антонио. Он умел врать почти с той же легкостью, что и я.

— Эрнесто, пожалуйста, зовите меня Лара, — сказала я, когда молодой человек с интересом взглянул на меня.

Он улыбнулся.

— А в чем вопрос?

— Я исследую кодексы майя, — начала я. — Происхождение последнего, Грольерского, довольно…

— Туманное? — предложил он.

— Туманное, — согласилась я. — Я знаю, что датирование по углероду доказало, что этот кодекс — самый старый из четырех…

— Начало 1200-х, — согласился он.

— Но это же невозможно! Как что-то, того же возраста, что и этот кодекс, и сделанное из такого же материала, могло сохраниться до наших дней, пусть даже в очень плохом состоянии?

— Вопрос интересный, — сказал он. — Правда, это не наша сфера деятельности. Мы работаем с терракотой. Придется подумать над этим.

После паузы он продолжил.

— Они написаны на бумаге, сделанной из коры фигового дерева, как мы полагаем. Органика. Целлюлоза. Но обложка сделана из гипса или чего-нибудь подобного, возможно минерального происхождения. Самое ужасное в этом климате — сырость, относительная влажность. Плюс грибок. Он — настоящий убийца. Это одна из причин, по которой кодексы, находящиеся в Европе, пребывают в таком плохом состоянии. Даже если их берегли с момента обнаружения, что вряд ли, поскольку в то время существовал только один способ доставить их в Европу — на корабле. Кошмарное путешествие в абсолютной сырости!

По крайней мере, одной книге, которая хранится здесь, не придется испытать на себе морское путешествие. А хорошая новость в том, что кора деревьев часто содержит природные фунгициды. И некоторое время они ее защищают. Но все же кодекс должен храниться в относительно сухом помещении.

Есть еще масса всего, что вызывает тревогу, хотя это уже второстепенные моменты. Бумага весьма восприимчива к кислотам. Но почва здесь — щелочная, известняковая. Это хорошо. Бумага не слишком чувствительна к свету, хотя о том веществе, которое использовалось в качестве чернил, этого утверждать нельзя. Цвета легко выгорают. Возможно, беспокоиться не о чем, ибо недавно обнаруженный Грольерский кодекс указывает на то, что он хранился в надежном месте, предположительно в темноте. Еще остаются жуки, насекомые и бактерии, прекрасно чувствующие себя в теплом влажном климате, — задумался он. — Я правильно понимаю, мы пытаемся выяснить, где хранился Грольерский кодекс? — спросил он.

Я кивнула. Если Антонио был готов врать этому человеку, то и я не была исключением.

— Это была бы интересная область для изучения. Конечно, ходит масса слухов.

— Например?

— Самый распространенный слух утверждает, что кодекс был найден расхитителями гробниц в пещере неподалеку от Тайясаля.

— Где это?

— Тайясаль, или Та-Ица, был последней цитаделью племени ица до порабощения их испанцами в конце 1600-х. Он находился там, где сейчас располагается город Флорес в Гватемале.

— Так, значит, если кодекс был найден в пещере, то он был огражден от массы проблем, например света? Свитки Мертвого моря были найдены в пещерах, — сказала я.

— Да, но не от жуков и, конечно, не от грибка. Свитки Мертвого моря были найдены в пещерах, которые находились в климате пустыни.

— А как насчет гробниц? Вы не думали, что запечатывание древних книг в могилах могло бы сохранить их? — сказала я, потихоньку теряя терпение от всех эти размышлений.

— Возможно, это так, но доказательств нет. Книги были очень важны для майя, поэтому мы не думаем, что они вот так запросто могли положить их в гробницы, как нечто, что должно было храниться вечно. — Он рассмеялся. — Но они были найдены в гробницах.

— Расхитители гробниц?

— Да, в некоторых случаях. В действительности могилы не так уж хорошо опечатаны, а если и опечатаны, то в них остается еще много воздуха. К тому же он — влажный. Так что воздух и паразиты в гробницах усердно потрудились над этими книгами.

Он ненадолго замолчал, жуя энчиладу.

— Нужно искать сбалансированную среду. Вдали от источников света, жары, разного рода колебаний и прочих материалов, которые могли бы воздействовать на книгу.

Он помолчал несколько секунд.

— В идеале наша книга должна была быть запечатана в водонепроницаемом и невосприимчивом к щелочной среде контейнере.

— Что бы это могло быть? — спросила я.

— Ну известняк, например, хотя он довольно пористый. Большинство кремниевых веществ — керамика, стекло и камень. Нефрит хорошо сохраняется, как кремень и обсидиан. Терракота тоже, хотя она может оказаться слишком пористой.

Это должен быть небольшой контейнер. В нем не должно быть слишком много воздуха. Самое лучшее, если бы его удалось герметично закрыть. Смысл в том, что среда внутри контейнера в таком случае быстро приходит в равновесие и остается неизменной.

Да, это должен быть контейнер. Из камня. В нем должна лежать только книга. Мы никогда не слышали, чтобы майя изготавливали подобные каменные контейнеры, но почему бы и нет? Писцы майя все время работали в окружении камня. Целые города майя построены из камня. Так почему бы не сделать контейнер из того же материала?

Если я не ошибаюсь, у этих книг были деревянные обложки или обложки из шкуры ягуара. Лучше, если бы их не было в контейнере. Сложно сохранить в одном контейнере несколько разных материалов. Они могут по-разному взаимодействовать друг с другом, оказывая губительное воздействие.

Вот что бы нам действительно понравилось, так это герметичная упаковка контейнера в пластиковую оболочку. Что, конечно, невозможно.

Он рассмеялся.

— Тогда чем мы можем герметично закрыть контейнер? — спросила я, перенимая его манеру говорить.

— Нам надо подумать. Существовало ли в то время у майя что-либо похожее на плащевую ткань? Какая-нибудь ткань — я уверен, у них был хлопок, — покрытая веществом, не пропускающим воду. Раньше мы думали, что майя не знали каучука. Но недавно были найдены свидетельства, из которых можно предположить, что, вероятно, они были знакомы с этим материалом. Я не много знаю о природном каучуке, и как долго он может сохранять свои свойства. Может, это была какая-нибудь смола.

Он еще немного пожевал энчиладу.

— Воск! — победоносно воскликнул он. — Конечно! Еще более водонепроницаемый, чем любые смолы. Майя были замечательными пчеловодами. Как насчет пчелиного воска? А смола элеми? Ее можно найти на Юкатане. Или канделильский воск. Он добывается из растения, произрастающего в Мексике. Даже битум. Природный битумный материал, который, мы уверены, был им знаком. Мог быть использован любой из этих материалов.

— Значит, можно сказать, что есть вероятность того, что в сносном состоянии до настоящего времени могла сохраниться одна из книг? — быстро спросила я.

— В зависимости от того, что понимать под сносным состоянием. Хотя теоретически возможно, что такая древняя книга могла сохраниться даже в лучшем состоянии, чем просто в сносном. Но мы исследуем Грольерский кодекс, не так ли? Или, может, ищем еще одну?! — медленно произнес он с возбужденным взглядом.

— Только теоретически, — сказала я, удивляясь тому, что наш разговор зашел так далеко.

Я поблагодарила его за помощь и как можно быстрее и без всякой явной причины сменила тему, затем извинилась и отправилась искать дамскую комнату.

Она располагалась в глубине ресторана, а по возвращении я снова стала свидетелем дружеских отношений. Эрнесто протянул руку и, положив ладонь на колено Антонио, быстро поцеловал его в щеку. Кафе «Пирамида» было довольно романтичным местечком.

Ко времени, когда я вернулась за столик, атмосфера снова была деловой. Они обсуждали какие-то неотложные исследования. Но теперь я поняла, почему Антонио потратил так много времени, помогая этому хранителю-консерватору в поисках изображения на вазе с пишущим кроликом, и почему Эрнесто оказался так любезен при первой встрече.

Я сказала, что мне пора, поблагодарила Эрнесто за помощь, а Антонио за ленч и направилась в гостиницу. По дороге я сделала небольшой крюк, чтобы зайти в больницу, где до сих пор лежала парализованная донья Хосефина. Сестра сказала мне, что улучшения если и есть, то незначительные.

Я снова села рядом с доньей Хосефиной, взяв ее за руку. Я спросила ее, стоит ли мне искать пятую иероглифическую книгу майя, и она сжала мою ладонь один раз, говоря «да».

Я спросила ее, не знает ли она, где искать. Она сжала мою ладонь дважды, отвечая «нет».

Мне хотелось посидеть с ней немного дольше, чтобы рассказать ей о потрясающей вечеринке, на которой я побывала, о доме, угощении и гостях, о моем новом платье. Но когда я сказала ей, что все происходило в резиденции Гомеса Ариаса, она вдруг разволновалась, да так, что мне пришлось позвать медсестру.

Сестра Мария сказала, что позаботится о больной, но будет лучше, если я уйду. Я и сама сильно переживала. Я не хотела огорчать донью Хосефину, но мне казалось, я должна выяснить, чем огорчило ее упоминание о Гомесе Ариасе.

Однако по возвращении в отель я обо всем забыла. Семейство Ортисов пребывало в сильном расстройстве, таком, что я не сразу поняла, что случилось.

Майор Мартинес прибыл в отель с ордером на арест Алехандро, которого обвинял не только в краже статуэтки Ицамны, но и в убийстве дона Эрнана.

Рикардо Валлеспино, брат Луиса, также проходил по делу как обвиняемый, как и еще пара студентов университета. Полиция сказала, что они являются главарями организации «Дети Говорящего Креста». Луис, хоть и мертвый, по мнению полиции, тоже считался участником группировки.

Алехандро в наручниках увели полицейские. А мои перемещения снова были ограничены стенами отеля, поскольку я считалась важной свидетельницей одного из этих событий.

Иш

Наши победители, Герои-близнецы, проникли в царство Шибальбы, спустившись в глубокую пропасть и переправившись через кровавую реку, но Повелители Тьмы уготовили им испытания, каждое из которых должно было окончиться неминуемой смертью.

Первую ночь они должны были провести в Темном Доме. Им дали один на двоих горящий факел и по зажженной сигаре каждому, приказав вернуть факел и сигары такими же, какими они их получили накануне ночью. Изобретательные близнецы заменили пламя факела ярким оперением попугая ара, а вместо горящих сигар они использовали светляков. Так им удалось вернуть предметы в том виде, как того требовали условия.

Затем они вошли в Дом Лезвий, но им удалось убедить клинки не резать их, пообещав им взамен мясо животных, да еще послали армию муравьев вручить цветы Одной Смерти и Семи Смертям, двум самым страшным Повелителям Шибальбы.

Следующей ночью наступил черед испытания Холодным Домом с ледяными сквозняками и градом. Но могучие Близнецы просто не впустили холод.

Затем последовал Дом Ягуара, где Близнецы отвлекли жестоких животных, бросив им груду костей, и животные принялись за них драться.

Последним и самым страшным испытанием был Дом Летучей Мыши, куда были посланы чудовищные летучие мыши, чтобы убить Близнецов. Они спаслись, устроившись на ночлег в дулах своих духовых ружей. Однако Хун-Ахпу слишком рано высунул голову, и ее отхватила ужасная летучая мышь, а тело его осталось в ружье. Его брату Шбаланке пришлось применить всю свою изобретательность, чтобы Близнецы снова вышли победителями.

Испытание, которому Близнецы никогда не подвергались, это — испытание средствами массовой информации.

Лицо майора Мартинеса было на первой полосе каждой газеты и, казалось, каждый час мелькало по телевидению.

Согласно утверждению Мартинеса, Алехандро Ортис и Рикардо Валлеспино были главными членами террористической группы, которая занималась кражами произведений искусств, чтобы добыть средства для поддержки подрывной деятельности группировки. Штаб-квартира находилась в университете, месте, как часто отмечал Мартинес, которое всегда было известно своей антиправительственной деятельностью.

Также арестовали трех профессоров, назвав их главарями террористов. Смущенные выражения их лиц, когда профессоров сажали в полицейские фургоны, говорили сами за себя.

Луис Валлеспино также считался одним из террористов, но он порвал с группировкой и попытался предупредить доктора Эрнана Кастильо о том, что, как сказал Мартинес, «ему грозит смерть», потому что дон Эрнан, используя свои связи в сферах искусства, выяснил, кем были грабители. Луиса перехватили в музее и убили, возможно, это сделал его брат, оставив тело Луиса на крыше.

Затем террористы дождались доктора Кастильо и тоже убили его. Мартинес намекнул, что это не последние аресты.

Все это выглядело вполне правдоподобно, кроме того факта, что дон Эрнан — я это знала, а Эулалия Гонсалес могла подтвердить — был убит не в музее. Я попыталась дозвониться к ней в морг, но мне сказали, что она ушла в продолжительный отпуск. Я засомневалась, а по доброй ли воле она ушла в отпуск и все ли с ней в порядке.

Средства массовой информации также бурно освещали событие. Это была грандиозная новость. «Дети Говорящего Креста» были пойманы, публика в своем воображении немедленно связала их с кражей Ицамны из бара. Многие местные эксперты высказывались по телевидению в защиту если не воровства, то как минимум участников группировки.

Но с учетом недавних событий — заявления об убийстве Луиса Валлеспино и одного из самых знаменитых жителей Мериды — эти защитники притесняемых быстро дистанцировались от своих протеже.

Чтобы как можно шире осветить событие, местное телевидение устроило передвижную студию прямо напротив «Каса де лас Буганвильяс» — автофургон, спутниковая тарелка и кабели практически перекрыли и без того узкую улочку.

Каждый раз, когда кто-то отваживался выйти или войти в отель, включались прожектора и начинали работать камеры. Местные газеты и радиостанции, боясь, что их затмят, также отправили своих репортеров дежурить у гостиницы. Специальные фургоны подвозили им еду.

Все было сделано для того, чтобы усугубить постигшее семью несчастье. Репортеры, страдая от отсутствия каких-либо фактов, отчаянно выискивали подробности жизни семейства Ортисов. Дипломатическая карьера Сантьяго была исследована вдоль и поперек, как и бизнес Изы. Снимки ее маленькой фабрики в Мериде мелькали в каждом сообщении.

Соседей, пожелавших продефилировать перед камерами, спрашивали об отеле, Ортисах и особенно об Алехандро. Одна соседка, женщина по имени Кармелита Чавес, заявила, что с того самого момента, как Алехандро в возрасте восьми лет стащил апельсин из ее сада, она знала, что добром он не кончит.

Думаю, предел был достигнут, когда известный местный психолог дал интервью в дневном ток-шоу. Алехандро, сказал он, страдал оттого, что был младшим сыном очень успешного человека. Возможно, он стал жертвой нехватки родительского внимания, так как его отец крайне редко появлялся дома и, следовательно, не воспитывал и не заботился о своем сыне должным образом.

Это было ужасно.

Около полудня мы собрали военный совет. Жан Пьер, приятель Изы, прилетел из Мехико, чтобы побыть с семьей. Я позвала Джонатана. Обоих мужчин сразу же атаковали репортеры, и в гостиницу попытались проникнуть любопытные.

Действуя по принципу, что действие лучше, чем ожидание, мы распределили между собой задачи. Первым делом мы наняли охранное агентство, чтобы поддерживать порядок за пределами гостиницы и не допускать репортеров на территорию. Но убрать их с улицы мы не могли.

Затем мы опросили всех постояльцев отеля, выясняя их пожелания. Временным постояльцам мы нашли жилье в близлежащих отелях. Некоторые из постоянных обитателей гостиницы согласились остаться; другие смогли найти себе пристанище у родных и друзей. К концу дня все, кто пожелал покинуть отель, смогли это сделать.

Самочувствие Сантьяго, которому стресс не добавлял здоровья, ухудшилось. Вызвали врача, но единственное, что было в его силах, это дать Сантьяго совет отдохнуть.

Джонатан, должна признать, отлично держался в сложившейся ситуации. Именно он вместе с Жан Пьером заставил всех нас собраться и без устали таскал чемоданы постояльцев в конец улицы, так как машины такси не могли подъехать к гостинице.

Как-то днем он затащил меня в пустую гостиную, чтобы обнять и переговорить.

— Послушай, Лара, — сказал он, — мы должны что-то сделать. Ты наверняка знаешь больше, чем рассказала. Все-таки зачем дон Эрнан вызвал тебя сюда?

— Джонатан, я действительно не знаю, — ответила я. — Я сама пытаюсь сложить все в единую картину. Он лишь сообщил мне, что ищет то, что пишет кролик.

Джонатан посмотрел на меня так, словно я сошла с ума.

— Мне удалось кое-что сложить воедино, и я поняла, что пишет этот кролик. Это скорее всего иероглифический кодекс, но где его искать, я понятия не имею.

— Интересная мысль. Быть может, донья Хосефина знает, — сказал он.

— Не думаю. Я навещала ее, и мы пытались разговаривать знаками.

— Правда?

— Да. Она подтвердила, что дон Эрнан искал кодекс, но она не знает, где. Я даже не уверена в том, что дон Эрнан действительно знал, где его искать.

— Интересно, — только и сказал он.

Сумерки наступили довольно быстро, и вместе с ними пришло облегчение, которое я испытывала теперь каждый день после захода солнца. Днем мне все время хотелось укрыться в тени и дождаться темноты.

После легкого ужина Джонатан ушел, и мы, утомленные испытаниями, рано отправились спать. Я знала, что Франческа не заснет, пока Алехандро не вернется домой, но ее убедили попытаться немного отдохнуть.

Я упаковала дневник дона Эрнана в пластиковый пакет и спрятала за панелью в ванной комнате, где находились водопроводные трубы. Теперь я достала его и, забравшись в кровать, принялась читать.

Довольно много упоминаний о встречах с Гомесом Ариасом, самая последняя состоялась за неделю до моего приезда на Юкатан и последующего исчезновения дона Эрнана. Он пропустил прием у дантиста и встречу со своим банкиром. Дата моего прибытия также была упомянута. Ничего особенного.

Дон Эрнан любил рисовать на полях, и все свободное пространство страниц дневника было покрыто его каракулями. По большей части это были просто геометрические рисунки, вроде тех, которые чертят многие, сидя на скучных заседаниях или разговаривая по телефону. Однако на последней странице дон Эрнан сделал три очень подробных и замысловатых рисунка.

Один изображал женщину в мантилье и с ребенком на руках. Второй рисунок изображал воина майя в одеянии, которое дополнял хвост из перьев и пышный округлый головной убор, увенчанный птицей с искусно изображенным хвостовым оперением. У воина были копьеметатель и булава, а над ним был изображен иероглиф майя, который я приняла за имя воина.

Третий рисунок был еще более подробным. Изображение походило на двух змей или драконов, соединенных хвостами и напоминавших огромную зевающую пасть, соединенную внизу и образующую букву U.

Я решила, что если представится возможность, то попробую идентифицировать оба эти рисунка по книгам в кабинете дона Эрнана или в библиотеке Антонио. Мне вдруг пришло на ум, а не поможет ли мне ключ от музея проникнуть и в библиотеку, так как у меня не было возможности пойти туда в часы ее работы.

Я взяла листок гостиничной бумаги для записей, одной из разновидностей тонкой бумаги для авиапочты и потому идеально подходящей для моей цели, и аккуратно скопировала два последних рисунка. Затем я положила дневник обратно в потайное место и попыталась заснуть.

Должно быть, я заснула почти мгновенно, но проснулась около двух часов ночи, как это происходило теперь почти каждую ночь. Некоторое время я лежала в темноте, затем снова ощутила желание прогуляться.

Я оделась, скользнула вниз по ступенькам к входной двери и выглянула наружу. Телевизионный фургон был на месте, но прожектора были выключены, и я различила силуэты двух людей на передних сиденьях фургона, высвеченные уличным освещением.

По виду оба человека крепко спали. Другие репортеры, похоже, ушли на ночь, хотя я не сомневалась, что утром они появятся снова. Однако на улице дежурила полицейская машина, и сидящие в ней люди не спали, а читали газету под освещением салона автомобиля.

Я вернулась в свой номер и выбралась через окно ванной комнаты. Я подождала несколько минут, прячась на дереве, пока офицер охраны, которого мы наняли, не закончит обход периметра владений и не исчезнет за углом.

Затем я спрыгнула на улицу и побежала от отеля по темным жилым улицам к музею. Я снова подождала немного в темноте садика на задворках музея и затем прошла к черному входу. На этот раз я направилась к цокольному этажу, стараясь в темноте повторить маршрут, которым я шла вместе с Антонио Валескесом несколькими днями ранее.

По ночам здесь не горело даже аварийное освещение. Я включила фонарик и пошла мимо шкафов-хранилищ, стоявших вдоль стен коридора. Когда я поворачивала за угол, в луче фонарика появлялись гротескные лица и фигуры божеств майя.

Я помнила, что это был иш, день ночного солнца, бога Ягуара, который каждую ночь проходит через преисподнюю. Казалось, что музей оживал по ночам, и эти статуи были настоящими божествами преисподней, ожидающими человеческих жертвоприношений. Признаюсь, что мне было страшно, но я продолжила путь.

Антонио сказал, что в последний раз, когда он видел дона Эрнана, профессор был очень возбужден или взволнован чем-то и выходил из комнаты фрагментов. Это было там, куда я направлялась, хотя я понятия не имела, что нужно искать.

Я вошла и в центре комнаты увидела небольшой рабочий стол, за которым днем, как я уже знала, кто-то заносил в компьютерный каталог собранные предметы.

Я опустила штору, закрывающую стекло двери, и привязала ее тесемками, затем я включила настольную лампу. Я справедливо полагала, что максимум, на что отваживается охранник, это спускается сюда на лифте и, не отходя от лифта, с помощью фонарика осматривает пространство. На больше у него духа не хватит.

Удивительно, что можно узнать о людях по их рабочим столам. Хозяйкой этого стола была женщина по имени Мария Бенитес. Это было легко узнать: на столе лежала табличка с именем. У сеньоры Бенитес было четверо чудесных детей, три мальчика и девочка, их фотографии были развешаны везде, где она могла их увидеть, когда работала. Она души не чаяла в своей младшенькой, в дочке. Карандашный рисунок дома, мамы и ребенка в саду — люди и дом одного размера, как обычно рисуют все дети, — занимал на столе самое почетное место. «Для мамочки с любовью, Фрида», — гласила подпись.

Мария Бенитес была очень аккуратным и организованным человеком, это подтверждал порядок на столе. Я включила компьютер и ввела в строку «Пользователь» ее имя. Затем последовало напоминание, которого я боялась: «Пароль». Я попыталась использовать обычные приемы: имя пользователя, написанное наоборот, затем Мерида, потом название музея. «Пароль неверен, — сообщил мне экран. — Попытайтесь еще раз». Интересно, сколько у меня есть попыток, прежде чем меня окончательно заблокируют.

Я еще раз осмотрела стол. Мой взгляд упал на детский рисунок. Я набрала: «Фрида».

И вошла в систему.

Некоторое время я пыталась понять принцип, по которому коллекция заносилась в каталог. Вскоре я выяснила, что предметы кодировались не только по типу, но и по месту нахождения. Я металась между компьютером и ящиками, которые открывала с помощью ключа от стола, как это делал при мне Антонио. Я обнаружила, что списки составлялись не только по типу предметов — инструменты, оружие, фрагменты гончарных изделий и тому подобное, — но и по ящикам. Можно было ввести в строку поисковика номер ящика, и появлялся список его содержимого. Это очень удобно как для исследователей, так и для того, кто хочет узнать какой именно предмет и в каком ящике находится.

Я открыла один ящик, проверила его содержимое, затем отправилась обратно к компьютеру и ввела номер. В ящике было двенадцать предметов, подсчитала я, и двенадцать наименований появилось на экране.

Я ввела номер другого ящика. Десять предметов и десять наименований в списке. Я просмотрела список, чтобы определить, нет ли в нем чего-либо необычного.

Затем я попыталась набрать наименования самих предметов. Я напечатала слово «терракота», и на экране появилось несколько номеров ящиков. Я метнулась к ящикам, и, действительно, в указанных ящиках находились фрагменты керамики. Пара фрагментов была промаркирована, как экспонаты, предоставленные на время.

Я продолжала искать. Я понятия не имела, что именно мне нужно искать.

Что-то необычное. Я попыталась напечатать слово «кодекс». Ничего.

Я напечатала «стела». Несколько ящиков содержали фрагменты каменных стел.

Я попробовала напечатать слово «оружие». В двух ящиках находились предметы, занесенные в каталог как оружие. Я заглянула в первый. Это были кремниевые осколки острия копья. Было перечислено пятнадцать предметов, в ящике тоже было пятнадцать.

Я проверила список второго ящика. Девятнадцать предметов. Я заглянула в ящик. Я посчитала, потом пересчитала. Двадцать предметов. Мария Бенитес ошиблась.

Я взглянула на содержимое. Это были различные фрагменты кремниевых и обсидиановых лезвий.

Затаив дыхание, я попыталась сопоставить описания, чтобы понять, чего не хватает. Я распечатала список предметов и направилась к ящику, чтобы проверить пункт за пунктом.

Я знала, какой предмет был лишним. Это было красивое резное лезвие, лежавшее в глубине ящика. Должно быть девять, сказал Лукас. Девять лезвий для девяти Повелителей Тьмы. В пещере было обнаружено восемь. Должно быть, это девятое.

Что это значило? Возможно, кто-то, исследуя пещеру, еще раньше обнаружил это лезвие и передал его в музей, не подумав, что на раскопках можно найти еще что-то ценное. Может, лезвие вообще было найдено в другом месте, которого я не знаю, поскольку его описали неправильно.

В моем подсознании начала сформировываться мысль, но я не могла заставить себя хорошенько ее проанализировать. Сеньора Бенитес педантично описывала коллекцию, и она не могла не заметить самый крупный и самый красивый предмет в ящике.

Я вытащила лезвие из ящика и внимательно рассмотрела его. Когда вы проводите так много времени в темноте, цветное зрение ухудшается, и глазам нужно время, чтобы привыкнуть к свету фонарика, но воображение рисовало мне лезвие, омытое кровью.

Я была уверена, что если я исследую это лезвие под микроскопом, оно окажется тем самым оружием, которым убили дона Эрнана. Кто-то спрятал его в простом месте. Тот, кто имел доступ в музей, в кураторскую и хранилища. Тот, у кого хватило жестокости убить человека, притащить его тело в музей и оставить в его кабинете, а потом спокойно спрятать орудие убийства в комнате фрагментов.

Это мог быть любой человек, работающий в музее, Эрнесто и Антонио — не исключение. Я подумала, существует ли журнал посетителей этой комнаты.

Я обыскала стол и нашла его. Книга посетителей. Я просмотрела имена людей, побывавших здесь незадолго до обнаружения тела дона Эрнана. Большинство имен ни о чем мне не говорили. Но двух человек я знала.

Джонатан Хамелин и Лукас Май.

У меня на глаза навернулись слезы, я закрыла ящик и шкаф и выключила компьютер и настольную лампу. Спотыкаясь в темноте, я отыскала дверь, отвязала тесемку и подняла штору, а затем вернулась на первый этаж и вышла на улицу.

Теперь даже темнота стала опасна. Я подумала, что смогу найти прибежище у доньи Хосефины, среди белизны, тишины и покоя больницы. Но когда я добралась до больницы, снаружи стояла полицейская машина, синие огни которой били прямо в глаза.

Я побежала назад в отель, преследуемая какой-то тенью. Я не знала, кто этот враг, я только знала, что он есть и находится рядом.

Когда отель был уже близко, тень обрела человеческие очертания и схватила меня сзади. Я задыхалась. В глазах потемнело, и я упала. Я услышала жужжащий звук, крик и тени вокруг меня сгустились.

Глотая воздух, я сидела, прислонившись спиной к каменной стене гостиницы. Дон Сантьяго, как и я, задыхающийся от напряжения, сидел рядом в кресле-каталке. Он не смог заснуть и, увидев, что репортеры ушли, решил прогуляться в одиночестве по улице за пределами отеля.

Он спас мне жизнь.

Нож остался у меня в руке. Мне было страшно.

Мен

Весь следующий день я шарахалась от любой тени и старалась собрать осколки уверенности в себе, чтобы осуществить задуманное.

Сантьяго хотел вызвать полицию, но мы оба быстро поняли, что это было бессмысленно, поскольку мне было запрещено покидать пределы гостиницы.

О нападавшем на меня человеке Сантьяго мог рассказать лишь то, что он был в плащ-накидке, черных перчатках и черной маске, что было вполне обычным для карнавала нарядом. Сантьяго пообещал мне, что не расскажет остальным членам семьи о нападении. Они и так поволновались.

Я вернулась в свою комнату и с переменным успехом попыталась поспать. Мне снова приснился сон, в котором я преследовала кролика, но на этот раз по улицам Мериды, затем я начала куда-то проваливаться, чувствуя, как за мной наблюдает существо в черном капюшоне с лицом совы, птицы смерти. Когда я падала, меня снова окружили голоса Повелителей Шибальбы. Ночь выдалась беспокойной.

Поздно утром Иза принесла мне кофе и тосты, а на десерт — «Интернэшнл геральд трибюн»[30] и одну из серьезных газет Мехико. Видимо, Жан Пьеру пришлось выдержать бой с толпой репортеров, чтобы принести мне эти газеты.

«Интернэшнл геральд трибюн» была мрачным изданием. Главным материалом стало печальное состояние мировой экономики. Казалось, что падение цен на нефть, нестабильность валют и падения на фондовых биржах были единственной повесткой дня.

Также был отдельный материал о Мексике, который рассказывал об усилиях, пока безуспешных, замедлить падение песо и вернуть уверенность мексиканской экономике и политическим лидерам. Одним из факторов, ослаблявших стабильность Мексики, было усиление активности партизанских формирований в Чьапас и неспособность правительства достигнуть соглашения с повстанцами, которое могло бы положить конец войне. Многое строилось вокруг того факта, что силам повстанцев нравилась поддержка церкви. Интересная инверсия из более ранних времен, подумала я.

В газете из Мехико был обзор дела «Детей Говорящего Креста», как его называли, но, к счастью, в отличие от местных средств массовой информации он не занимал столько места. Возможно, именно поэтому Жан Пьер принес эту газету, а не местную. Статья, которую я читала, несмотря на растущее отвращение к подобным обзорам, тоже ссылалась на волнения в Чьапас, предполагая, что между «Детьми» и сапатистами существует связь — мысль, которую я сочла весьма нелепой, учитывая, что скорее всего Алехандро и его друзья только играли в повстанцев.

Экономические новости, которые сообщала газета из Мехико, тоже были невеселые. Фондовая биржа Мехико была неустойчивой, курс шел на снижение, и царила истерия, так как почти ежедневно кто-то разорялся.

Я задумалась о Гомесе Ариасе. Как это все отразится на нем? Неустойчивость валюты не пойдет на пользу его бизнесу, который, похоже, размещается только в Мексике. Быть может, ставка на туризм из-за низкого песо сделает его отель самым прибыльным делом в списке его предприятий, хотя я ни разу не слышала о том, чтобы гостиничный бизнес становился надежным способом финансовой безопасности. Отели постоянно меняли владельцев и закрывались. Правда, званые вечера он будет устраивать при любом раскладе.

Франческа и Иза, стараясь занять себя чем-нибудь в ожидании новостей от Алехандро, принялись упаковывать вещи дона Эрнана, и я решила присоединиться к ним, чтобы не думать о своем собственном положении. Нож был спрятан в ванной комнате, там же, где и дневник, но мысль о нем жгла мне мозг, и я с нетерпением ждала, когда смогу избавиться от этого груза.

Полиция вернула костюм дона Эрнана, в котором он был найден, и мы упаковали его вместе с остальными вещами, чтобы отослать их в благотворительную организацию.

Я еще раз ощупала отвороты на брюках. На ткани все еще оставались следы пыли. Затем, когда Иза с матерью занялись уборкой платяного шкафа и ванной комнаты, я проверила карманы.

Я нашла только один предмет. На самом дне внутреннего кармана находился корешок какого-то билета. Это не был билет в кино или на аттракцион. Мне показалось, что это был автобусный или железнодорожный билет, хотя я не была в этом до конца уверена. Последние буквы — «…олид» — были единственным, что осталось от названия места назначения, если это был транспортный билет.

— Часто ли дон Эрнан выезжал за пределы Мериды? — спросила я женщин семейства Ортис самым обычным, как мне казалось, тоном.

— В последнее время не слишком часто, — ответила Франческа. — Раньше он разъезжал по всему миру. Он всегда где-то пропадал. А за последние пару лет он выезжал только для того, чтобы купить чего-нибудь для твоего магазинчика, да месяц или два тому назад он ездил в Мехико, чтобы получить какую-то награду от университета. А так он сидел дома. Иногда оставался на ночь в музее. Он засыпал в своем кабинете, а когда просыпался среди ночи, то переходил спать на диванчик в комнате персонала.

Переваривая эту информацию, я сунула корешок в карман джинсов и отправилась помогать убираться в комнате. Франческе было очень грустно, и она то и дело теряла самообладание, пока мы работали.

Позже тем днем Иза пришла ко мне и сказала:

— Ты поможешь нам убраться и в комнате доньи Хосефины? Мы хотим разделаться со всем за один раз. В больнице сказали, что она вряд ли вернется.

Я согласилась. Комната доньи Хосефины меня потрясла. Во-первых, в ней было очень темно. Жалюзи были закрыты. Иза сказала, что так было всегда. Комната походила на небольшой музей, словно из другой эпохи. Донья Хосефина привнесла несколько своих собственных предметов в обстановку комнаты: маленькое кресло с вышитыми подушками, дамский письменный столик.

Но самым поразительным был комод. Он походил на небольшое хранилище реликвий. Верх был покрыт отрезом черного бархата. На бархате рядом с маленькой серебряной детской ложечкой, серебряной чашкой и бронзовой детской туфелькой стояла очень старая, тонированная сепией фотография в серебряной рамке, на которой был запечатлен маленький мальчик, предположительно ее пропавший сын. Фотография была задрапирована черным крепом. В подсвечнике рядом с фотографией виднелись остатки свечей.

В верхнем ящике комода, завернутое в материю лежало пожелтевшее платье для крещения и капор, а также старые деревянные игрушки. Так, словно бы ребенок умер, что, насколько я знала, могло оказаться правдой. Смотреть на это было очень, очень грустно.

Пока мы убирались, Иза спросила меня, не слышала ли я о том, что кто-то пытался проникнуть в больницу, где лежала донья Хосефина. Я вспомнила полицейскую машину, которую я видела накануне ночью, но ничего не сказала.

— Кто-то бродил по коридорам и заглядывал в палаты, — сказала Иза. — Сестрам этот человек показался подозрительным, и они прогнали его. Или это сделала мать-настоятельница. Представляю, что он испытал!

На лице Франчески мелькнула тень улыбки.

Иза вычистила остальные ящики комода, в которых больше не было детских вещей, а только черные мантильи доньи Хосефины, веера, перчатки и еще то, что Изе показалось очень экстравагантным черным шелковым бельем.

Мне поручили убраться в платяном шкафу. Пристрастия доньи Хосефины в одежде были весьма последовательны. Шкаф был забит черными платьями, длинными черными юбками и блузками в старомодном испанском стиле.

На полке в шкафу стояли две коробки. В одной лежала пара очень красивых старинных кружевных мантилий, обе белые, и красивые белые кружевные перчатки. А также причудливая черная кружевная маска, идеально подходящая для бала-маскарада.

В другой коробке лежал альбом для газетных вырезок.

— Думаю, донья Хосефина будет не против, если я загляну в ее альбом? — спросила я, когда мы закончили упаковывать вещи, на этот раз для того, чтобы оставить их на хранение в отеле, так как Франческа сказала, что в глубине души надеется, что Хосефина вернется.

— Не думаю, что сейчас ее это волнует, — сказала Франческа, поэтому я взяла альбом с собой в гостиную.

На первой странице было несколько фотографий Хосефины и ее сына. На них она была в белом, как и ее сын. Пристрастие к черному вызвано исчезновением ее сына, а не ее мнимым вдовством, как все полагали.

В дополнение к этим фотографиям донья Хосефина хранила газетные вырезки и фотографии людей, которые что-то для нее значили. Самые последние вырезки были статьями об Изе и ее модном бизнесе или обзоры об отеле и еде, которую готовила Франческа.

В более ранних газетных вырезках описывалась выдающаяся дипломатическая карьера Сантьяго. Также была небольшая статья из местной газеты, в которой рассказывалось о том, как местная футбольная команда из старшеклассников выиграла плей-офф благодаря блестящей игре Норберто Ортиса.

Еще там были статьи о доне Эрнане и его музее и большой очерк о его работе с общинами аборигенов, нацеленной на сохранение культуры майя.

Также там хранились старые приглашения на танцы, званые вечера и торжественные балы, билеты в театры и на открытие галерей. Донья Хосефина, похоже, весело проводила время в Мериде, и я была за нее рада.

В вырезках было несколько упоминаний о таинственной даме в маске, которую видели на многих светских раутах города, и я поняла, для чего донье Хосефине была нужна та элегантная маска, которая лежала в шкафу.

Среди всех этих воспоминаний были статьи об успехах нескольких бизнесменов Мериды. Многие из них, без сомнения, удивились бы, если бы узнали, что информация об их финансовых и социальных делах была сохранена той, которая, как я догадывалась, была на тот момент их настоящей или бывшей любовницей.

Одним из таких бизнесменов был Диего Гомес Ариас, о котором в более ранних заметках писали как о молодом и перспективном человеке. В самой первой статье много говорилось о его удачном бизнесе, связанном с ветряками. Очевидно, ему удалось получить лицензию на этот план раньше, чем крупным европейским и североамериканским производителям.

Там же хранились объявления о его свадьбах, рождении дочери, о спуске на воду его первого корабля, открытии его роскошного отеля. Еще в альбоме было множество статей о грядущей шикарной вечеринке, которую он устраивал для Монсеррат — очевидно, это был светский раут сезона.

У доньи Хосефины был подробный отчет о делах этого человека, собранный за многие годы, и мне стало вдруг интересно, в чем причина такого внимания. Она была по крайней мере на двадцать или тридцать лет его старше. Может, она несла ответственность за его первый сексуальный опыт, с некоторым удивлением предположила я. У него явно была склонность к блондинкам.

Или, возможно, было что-то еще. Помню, как она разволновалась, когда я упомянула его имя в больнице. Тогда я подумала, что она знает, что он как-то связан с гибелью дона Эрнана. Возможно, так оно и было.

Я подумала о своем более раннем предположении, касающемся его нынешнего финансового статуса. Тогда я думала, что, даже если ему пришлось бы закрыть свой нефтяной бизнес, его другие предприятия продолжали бы приносить ему прибыль. Но теперь я не была в этом уверена. Возможно, он просто делал хорошую мину при плохой игре. И, по-видимому, у него была богатая жена.

Я должна была это как-то проверить. Он был одним из моих главных подозреваемых, и я знала, что деньги были очень сильной мотивацией. Хотя как могло убийство дона Эрнана поправить его финансовое положение, я не понимала.

Я вернула альбом для вырезок в коробку и положила ее к остальным вещам доньи Хосефины. Я горячо надеялась, что Франческа права и донья Хосефина вернется за своими вещами.

Остаток дня я готовилась к побегу. Я одолжила у Изы большую сумку с ремнем через плечо и уложила в нее все самое необходимое: туалетные принадлежности, смену белья, джинсы, футболки и пару вещей, которые, как мне казалось, могут понадобиться, — фотографию дона Эрнана и фонарик.

Украдкой я вытащила из коробок с вещами доньи Хосефины длинную черную юбку, мантилью, перчатки и веер, а также — маску. У себя я примерила свой новый карнавальный костюм.

Юбка, которая миниатюрной Хосефине доходила бы до пола, мне оказалась выше лодыжек. В талии юбка оказалась немного тесноватой, и мне пришлось застегнуть ее большой английской булавкой, а в бедрах, к счастью, она оказалась свободной. Я планировала надеть к ней черную рубашку с длинным рукавом.

В конце дня я снова попыталась поспать, жалюзи в моей комнате были плотно закрыты и не пропускали солнечный свет. В отель прибыл майор Мартинес и настаивал на личной встрече со мной, чтобы убедиться, что я все еще здесь.

Наконец стемнело. Я ждала, пока в гостинице не наступит тишина, затем оставила записку Изе, в которой просила ее не беспокоиться и, если получится, уговорить Жан Пьера воспользоваться своими банковскими связями и выяснить финансовый статус Гомеса Ариаса, после чего я в последний раз выбралась через окно ванной комнаты.

В юбке и с большой сумкой на плече это оказалось непростой задачей, но в конце концов мне это удалось. Я подождала, пока пара гуляющих пройдет мимо, затем спустилась по стене и со всех ног бросилась к Пасео де Монтехо, где надела маску, мантилью и попыталась смешаться с праздничной толпой.

Мой костюм был составлен очень грамотно, а вот плана действий я не обдумала. Я знала, что должна избавиться от ножа, пока я не сошла с ума, поэтому я последовала за толпой на площадь, и, когда мы оказались возле музея, я быстро прошла по боковым улочкам, а затем — через маленький внутренний садик.

Убедившись, что никто меня не видит, я, объятая неподдельным ужасом, снова вошла в музей. Как можно быстрее я прошла на цокольный этаж, в комнату фрагментов, затем подошла к столу Марии Бенитес и ее компьютеру, чтобы найти ящик, который был мне нужен. Скоро нож — как я надеялась, тщательно вытертый от следов моих пальцев, — снова оказался в ящике.

Мне, словно современной леди Макбет, показалось, что мои руки покрыты кровью. И это было правдой. Отчаянно протирая лезвие, я сильно поранила руку. Начало было не слишком хорошим.

Я отправилась на поиски общественного туалета и в нескольких кварталах от музея на автобусной станции нашла, что искала. Я промыла руку, сказав служащей, что перебрала на карнавале, — ложь, которую она сочла забавной. Она даже оказала мне любезность и принесла йод и марлю, после чего я снова отправилась в путь.

Проходя мимо кассы, я вспомнила о билетном корешке, который я обнаружила среди личных вещей дона Эрнана. Я принялась наблюдать, как люди покупают билеты. По виду эти билеты походили на мой корешок.

Я подошла к стенду, где были перечислены маршруты, ища название, которое бы оканчивалось на «…олид». И я его нашла. Автобусы отправлялись туда почти каждый час днем и каждые два часа ночью. Это был Вальядолид, располагавшийся примерно в ста милях на востоке от Мериды. Я купила билет и снова слилась с карнавальной толпой, ожидая двух часов ночи, когда отправлялся мой автобус.

У меня оставалось очень мало наличных денег, только дорожные чеки, но я нашла круглосуточный обменник. С меня там затребовали непомерный кассовый сбор, зато не слишком интересовались такими вещами, как удостоверение личности, что было мне на руку, так как мой паспорт все еще находился у майора Мартинеса.

Приближался час отправления, я подождала до последней минуты, а затем села в автобус. В автобусе никто не обратил особого внимания на высокую женщину в черном одеянии, мантилье и маске. Возможно, пассажиры решили, что я ездила в Мериду, чтобы повеселиться на карнавале, а теперь возвращаюсь домой.

Я направилась к свободному сиденью в глубине автобуса, в надежде, что водитель выключит свет, как только мы тронемся. Он так и сделал, и салон погрузился в темноту.

Я очень устала и скоро задремала. Автобус сделал остановку в Писте, но довольно скоро мы прибыли в Вальядолид. Вальядолид намного меньше Мериды и по сравнению с Меридой не слишком годился для карнавала, поэтому я быстро сняла маску и мантилью и подняла юбку повыше.

Я решила, что с таким небольшим багажом и нежеланием пускать в ход кредитки на свое имя мне не удастся поселиться в приличной гостинице, поэтому к рассвету я нашла дешевую гостиницу, которая располагалась неподалеку от автобусной станции и в которой никто не стал интересоваться моим удостоверением личности. Я заплатила наличными за два дня.

Это было невысокое грязное здание. В номере была только раковина — туалет и ванная располагались в коридоре. Кровать жутко скрипела. Мне было страшно раздеваться, поэтому, отдернув покрывало ужасного зеленого цвета и тщательно осмотрев постель на предмет клопов, я легла поверх простыней прямо в одежде. Со студенческих дней, да и в студенческие дни тоже я никогда не останавливалась в подобных местах.

У меня было единственное туманное представление о том, зачем я приехала сюда. Возможно, дон Эрнан тоже приезжал сюда, но даже если это была правда, то я не знала, была ли это его последняя поездка. Я двигалась на автопилоте, следовала инстинкту. Две вещи я знала наверняка: мне нужно держаться подальше от Мартинеса, и, что было более важным, пытавшийся задушить меня прошлой ночью человек и все события последних дней: ограбления, убийства, исчезновения доколумбовых шедевров, нефритовая бусина во рту дона Эрнана, даже донья Хосефина — все это было как-то связано между собой, но как, я пока не знала.

Я понимала, что мне нужно отдохнуть, и если я не буду думать, то смогу поспать и, несмотря на обстановку, я скоро задремала. В полудреме в моем мозгу мелькнула мысль, что в календаре майя этот очень долгий день назывался мен — день, который ассоциировался с орлом и считался днем мудрости.

Однако если я и стала немного умнее к концу этого дня, то я этого не осознавала.

Киб

В 1846 году Юкатан отделился от Мексики, и зажиточные владельцы гасиенд, боясь нападения из Мексики или со стороны Соединенных Штатов, вооружили своих рабочих из числа майя, которые по сути были рабами на их плантациях агавы и сахарного тростника.

Однако в 1847 году майя использовали оружие своих хозяев и захватили Вальядолид, убивая всех попадавшихся им на пути европейцев, таким образом отомстив за разрушение их священного города Саси и за то, что почти три века тому назад Франсиско де Монтехо поработил жителей этого города.

Это было первое военное сопротивление, из тех, которые позже выльются в Войну рас.

В наши дни Вальядолид — жители произносят название родного города «Бей-а-до-лид» — это сонный маленький сельскохозяйственный город-ярмарка, построенный вокруг центральной площади. Как и в Мериде, его кровавое прошлое надежно спрятано под колониальной архитектурой.

Из тяжелого сна меня вывел громкий стук в дверь и голоса в коридоре. Я открыла один глаз и как раз вовремя. Под кровать прошмыгнул огромный таракан.

В комнате было жарко, и я чувствовала себя так, словно приняла какой-то наркотик. На моих часах было уже за полдень, чему я с трудом поверила, даже принимая во внимание поздний час моего прибытия в это ужасное место.

Я не собиралась спать так долго. Майор Мартинес мог появиться днем в отеле Ортисов, скорее в конце дня, чем в начале, и объявить меня в розыск. А до этого мне нужно было успеть осуществить задуманное.

Воспользовавшись раковиной в комнате, я обтерлась губкой, со страхом следя, чтобы не появился таракан или еще какие-нибудь насекомые, затем натянула джинсы и футболку и вышла под полуденное жаркое солнце.

Я резонно предположила, что если Мартинес уже меня ищет, то он ведет розыск в Мериде. Или, быть может, думая, что я попытаюсь каким-нибудь образом выбраться из страны, что я бы и предприняла, будь у меня паспорт, он устроит засаду в аэропорту. Но я не хотела рисковать.

Я направилась к центральной площади, которая находилась неподалеку от автобусной станции, и, чувствуя себя беглецом, что было правдой, я шла, опустив голову и по возможности перемещаясь по теневой стороне.

На центральной площади я с завистью оглядела приличные отели, затем отправилась на «Базар Мунисипаль» — городской рынок-пассаж, где продавцы съестного выставляли столы и стулья, когда приближалось время обеда. Было около двух часов дня, время комиды — мексиканского обеда. Между двумя и пятью часами дня пообедать можно было везде. За маленькими столиками сидели рядом бизнесмены и рабочие.

Из всех предложенных меню ни одно не было на английском. Можно было просто посмотреть на еду, когда она готовилась, и указать на то, что показалось вам аппетитным. Я попыталась смешаться с толпой, и, усевшись под навесом с видом на площадь, так чтобы никто не мог подойти ко мне сзади, я заказала суп из кукурузы со сладким красным перцем и рис с горячими сосисками, которыми так славится Вальядолид.

Обычно после этого заказывают какое-нибудь мясное или рыбное блюдо, а затем десерт, но мне не особенно хотелось есть, а еще слишком долго оставаться на одном месте. Кроме того, у меня было дело.

Я вернулась к автобусному терминалу другим путем, стараясь убедиться, что хорошо запомнила рельеф местности на случай, если мне придется бежать к станции.

Я взяла с собой фотографию дона Эрнана. У него была выразительная внешность, и я надеялась, что кто-то видел его и узнает. Я обращалась ко всем, кто казался мне постоянным обитателем этих мест, — к мальчишке в газетном киоске, к мужчине, который чистил обувь на углу, к персоналу автобусной станции. Все впустую.

Женщина, продающая цветы в квартале от станции, сказала, что помнит, как продала ему гвоздику, которую он вдел в петличку. Я подумала, что это похоже на любившего пощеголять дона Эрнана, но она не знала, откуда он прибыл и куда направлялся. У меня появилась крохотная надежда, что я была на верном пути.

Я заходила в пару отелей, расположенных недалеко от автобусной станции. Однако и там мне не повезло. Я не решилась расспрашивать персонал своей гостиницы: вряд ли дон Эрнан пал бы так низко, даже если бы дела его были совсем плохи. Я знала, что дон Эрнан не водит машину. Он не мог взять машину напрокат. Если бы он захотел отправиться куда-либо, он бы наверняка взял такси. Возле автобусной станции находилась стоянка такси, где водители в ожидании клиентов сидели, пили кофе и обменивались сплетнями. Время от времени я подходила к ним, чтобы показать фотографию таксистам, которые то приезжали, то уезжали.

Наконец, когда я уже совсем отчаялась, молодой таксист сказал, что узнал его. Я воодушевилась.

— Вы помните, куда вы возили его? — спросила я.

Молодой человек поскреб свой довольно седой подбородок и задумался. Вдруг до меня дошло. Я протянула ему пятьдесят песо.

— Американские доллары? — поинтересовался он.

Я повиновалась, обменяв песо на десятидолларовую купюру. Этого было достаточно.

— Думаю, я смогу вспомнить, — любезно произнес он. — И могу отвезти вас туда. Но это очень далеко и очень дорого.

Он назвал цифру, которая была близка к двум сотням долларов.

У меня заканчивалась наличность, и я была не уверена, что смогу себе это позволить, но он был непреклонен. Он понимал, что знает нечто, чего я не знала и была готова платить за информацию.

Остальные таксисты с интересом за нами наблюдали. Один из них отделился от толпы, подошел к нам и съездил молодому человеку по уху. Молодой человек испарился.

— Мой младший брат, — сказал он. — Прошу прощения за его поведение. Я знаю, куда он возил вашего друга, и я отвезу вас туда за сотню долларов. Но сейчас я не могу туда поехать, потому что сегодня последний день карнавала, и я должен отвезти семью на праздник. Будьте здесь завтра в полдень, и я отвезу вас.

Я подумала, что в ту минуту, сколь ни грустно, это было лучшим, что можно было сделать, поэтому в знак договоренности мы пожали друг другу руки. Уходя, я слышала, как два брата, если они действительно были братьями, спорили. Они говорили очень быстро, и с расстояния я не могла разобрать, о чем шла речь, но мне показалось, что я услышала что-то вроде «Хуака де Чак».

День катился к закату. Я вернулась в отель, чтобы дождаться темноты и снова надеть свой карнавальный костюм и смешаться с толпой.

Шторы были плотно задвинуты, и я сидела на кровати по-турецки, боясь опустить босую ногу на пол, так как мог вернуться тот огромный таракан, прихватив с собой друзей и родню.

Пребывая в усталом и, как я теперь понимаю, мрачном состоянии, я подумала, что должна испытывать чувство родства с существами, делившими со мной эту комнату, поскольку мы испытывали одно и то же стремление спрятаться и забраться в темный угол. Меня вдруг обожгла мысль: чем, черт возьми, я тут занимаюсь и чего я вообще добилась, приехав сюда?

Около девяти часов вечера я надела одежду доньи Хосефины и снова вышла на улицу. Из толпы я наблюдала, как начиналось карнавальное шествие. Оно состояло главным образом из двух платформ. Одна изображала составленную из проволоки и парусины шестифутовую раковину моллюска, покрашенную в ядовито-розовый цвет и установленную в кузове пикапа.

Другая платформа была фургоном фермера, и ее тащил за собой другой грузовик. На платформе несколько людей в костюмах майя изображали ритуал жертвоприношения. Сильно нарушая хронологию, из громкоговорителя на крыше грузовика гремело диско.

Многие из зрителей и сами были в костюмах.

Маленькие девочки были в блестящих платьях и коронах из алюминиевой фольги, их лица были щедро расписаны мамиными румянами и помадой. Они были в восторге.

Люди в костюмах клоунов, усадив детей в корзины на багажнике, ехали на велосипедах, летали воздушные шары, шли люди в причудливых головных уборах на любой вкус. Гуляющие танцевали прямо на улицах. Я с завистью наблюдала за ними. Мне хотелось, чтобы сейчас было другое время или место, а я была бы свободной и могла веселиться вместе с ними.

Вдруг наступила тишина, затем послышался какой-то нервный смех. С боковой улочки вышел кто-то в одеянии священника, сопровождаемый людьми, одетыми в армейский камуфляж с игрушечными винтовками из фанеры. Их лица скрывали черные маски.

— «Дети Говорящего Креста», — шептали люди, и скоро из толпы послышались редкие аплодисменты. Мужчины подняли свои винтовки, салютуя, и присоединились к хвосту шествия.

Следом появилась федеральная полиция, и я поспешно отступила на одну из темных боковых улочек, чтобы не попадаться на глаза полицейским. Только я сделала это, как увидела, что полицейские догнали людей в костюмах повстанцев. Несколько человек, предположительно те, кто аплодировал «Детям», засвистели, когда полиция проходила мимо. Я не стала тесниться вперед, чтобы посмотреть, что произошло, но посочувствовала тем, у кого хватило храбрости изображать повстанцев. У федеральной полиции, похоже, не было чувства юмора.

Стараясь держаться на некоторой дистанции от полиции, я двинулась по одной из боковых улочек, расположенной в менее благополучной части города. Я не могла точно определить, где я нахожусь, но, завернув за угол, я очутилась на маленькой площади с милым деревцом и деревянной скамьей в центре.

С одной стороны площади находилось кафе с большой площадкой для барбекю. Дым от барбекю заполнял площадь, и пахло чем-то вкусным. Я поняла, что хочу есть, и направилась к кафе.

Кафе, с видом на площадь и крышей из переплетенных пальмовых листьев, называлось «Пахарос» — «Птицы», на мой взгляд, без всякой видимой на то причины. Постоянные посетители места были главным образом белые, европейцы и американцы, которых сразу узнаешь по бейсболкам и ковбойским сапогам. Американки были в жилетках с бахромой, коротких юбках и женских ковбойских сапогах. В глубине кафе стоял старомодный музыкальный автомат: из колонок доносились стоны Вейлона Дженнингса.

Я села за небольшой столик в углу и прислушалась к группе сидящих по соседству мужчин, которые обсуждали свои приключения в Наме. Похоже, я нашла место, где по вечерам любили собираться бывшие патриоты, проживающие в этой местности. По крайней мере, моя белая кожа здесь не привлекала ничьего внимания.

Официантка, не дожидаясь моего заказа, принесла пива, а затем предложила мне самой набрать еды. Я направилась к барбекю, и высокий американец, вероятно владелец кафе, в ковбойском прикиде, который, похоже, был здесь чем-то вроде униформы, и, несмотря на темноту, в зеркальных солнцезащитных очках, подал мне что-то завернутое в банановый лист, подогретую тортилью и немного пережаренные бобы.

В листе был цыпленок в остром красном соусе. Я жадно набросилась на еду, пальцами подчищая остатки. Официантка улыбнулась, глядя на меня.

— Это все, что у нас есть, — сказала она. — Возьмите еще.

Я поблагодарила ее, но вспомнила, что в записке назначила Изе время, поэтому ответила, что я просто посижу, допью пиво, и попросила ее показать мне, откуда можно позвонить. Она указала мне на темный угол.

— Света нет, — сказала она. — Придется ощупью. Но телефон работает.

Поскольку найти работающий телефон уже было удачей, я направилась в темный угол, поискала мелочь и с некоторыми трудностями все же дозвонилась до «Каса де лас Буганвильяс».

Трубку снял Сантьяго.

— Это я, — сказала я.

— Тереза! — ответил он. — Как хорошо, что ты позвонила. Иза сейчас подойдет.

Тереза?

Тут же трубку взяла Иза.

— Привет, Тереза, — сказала она. — Рада тебя слышать.

— Там кто-то стоит рядом? Мартинес?

— Да. Нас всех очень встревожила твоя недавняя болезнь. Как ты?

— Нормально, — сказала я. — Как Алехандро?

— Мама виделась с ним, ему сейчас приходится нелегко.

— Сочувствую.

— Спасибо. Ты хотела узнать об инвестициях, которые ты хотела сделать. Жан Пьер стоит рядом.

Трубку взял Жан Пьер.

— Привет, Тереза. Я проверил компании, в которые ты хотела сделать инвестиции, и твое беспокойство оправдано. Я бы не советовал тебе вкладывать в них деньги, потому что ценность их бумаг сильно упала за последние год или два. Компания почивает на лаврах, если можно так выразиться. Главному акционеру и его семье грозят довольно серьезные потери, я в этом уверен, и я бы не хотел, чтобы ты рисковала своими деньгами.

— Главный акционер — Гомес Ариас, как я понимаю, — сказала я.

— Совершенно верно.

— Ты хочешь сказать, что появился кто-то, у кого ветряки лучше?

— Не только лучше, но и дешевле, если можно верить слухам. И, откровенно говоря, в наши дни предложений подобной продукции очень много. Рынок переполнен. В довершение всего нестабильностью песо нанесен ущерб и некоторым другим инвестициям. По слухам, эти компании попали в серьезные неприятности. Так или иначе, но фондовая биржа этим слухам верит!

— Понятно. Тебе не удалось узнать, кто в совете директоров трех этих компаний?

— Удалось. Кроме главного акционера и его дочери, есть еще только пара имен. Однако ни одно из них мне не знакомо.

— Руководители компаний?

— То же самое.

— Ты просто супер, Жан Пьер. Спасибо.

— Пожалуйста. Иза хочет сказать тебе что-то еще.

Трубку снова взяла Иза. Я слышала, как Сантьяго разговаривает с кем-то, возможно с Мартинесом. Разговор шел на повышенных тонах. Я догадалась, что Мартинес понял, что я сбежала, и Сантьяго принял на себя его гнев.

— Береги себя, Тереза, — сказала она. — Звони мне, как только сможешь.

— Позвоню. Спасибо, Иза, тебе и всей твоей семье. Я надеюсь, что этот ужасный человек не причинил вам из-за меня слишком большого беспокойства.

— Ничего из того, с чем бы мы не могли справиться, — сказала она, и мы повесили трубки.

Я прошла обратно к своему столику и села допивать пиво, слушая музыку кантри, рвавшуюся из колонок. Подошла официантка с кофейником. Я выпила кофе.

Пока я сидела, появился еще один тип в бейсболке и сел за соседний столик. Он принялся оживленно рассказывать своим товарищам о торжественном шествии и о появлении полиции.

— Это надо было видеть. Парни были одеты как повстанцы. Тут появилась полиция. Небось решили, что эти парни настоящие индейцы. А может, они и правда были настоящие. Но только я подумал, что федералы сейчас их выкурят с праздника, как они исчезли, растворились в закоулках, как венчурные инвестиции в рисовых полях. Это было нечто!

На посетителей за столиком его рассказ произвел сильное впечатление. Один сказал:

— Знаешь, я слышал, что здесь, в лесах, и правда есть партизанские отряды, они готовятся к революции. Их называют «Дети Говорящего Креста». Имеют связи с сапатистами.

Все закивали с умным видом. Я представила, как Алехандро обучается в джунглях. Это уж слишком. Но я была рада, что «повстанцам» удалось убежать.

Один из моих соседей направился к музыкальному автомату, и снова раздалась громкая музыка.

Я не большая поклонница кантри. Обычно мне все равно. Но этим вечером эта музыка заставила меня заскучать по моему маленькому дому, семье, Алексе, друзьям и коту.

Я заказала «Штабентун», местный ликер, затем еще порцию. Если бы я не была осторожной, то сегодня вечером я бы напилась с горя. Никто со мной не разговаривал. Похоже, это место посещали только свои. На незнакомцев вроде меня смотрели с любопытством, но в компанию не приглашали.

Я подумала об Ортисах. Они сильно рисковали, разговаривая со мной в присутствии Мартинеса. Конечно, они заранее договорились, что скажут, и выкрутились с большим искусством. Они были замечательными друзьями.

Я вспомнила о семействе Гомесов, которые наслаждались сытой и спокойной жизнью. Но как долго это еще продлится? Возможно, они проживали состояние Страттонов. Если это так, то Монсеррат могла быть полюбезней со своей мачехой.

Возможно, кража артефактов культуры майя из семейной коллекции была мошенничеством со страховкой. Но зачем? Гомес Ариас вряд ли отдал хоть что-нибудь из своей коллекции, в этом я даже не сомневалась; в конце концов, раз уж наступили тяжелые времена, то почему бы не продать парочку Матиссов? Большинству из нас этих денег хватило бы надолго!

Но ничего из этого не приблизило меня к тому, что же пишет кролик. Разве что я подобралась к мотивам убийства дона Эрнана.

Наконец, около трех часов ночи я, пьяная и жалеющая себя, направилась в свой жуткий отель. День был не из самых лучших. Это был киб, плохой день по календарю майя, день совы — птицы, которая ассоциировалась с Повелителями Тьмы. Сегодня Повелители одержали победу.

Кабан

Я задремала, и мне снились ползущие ко мне огромные тараканы. Вот к чему приводит злоупотребление «Штабентуном».

Я проснулась рано, и после очередного обтирания губкой над раковиной в комнате — ванная комната в коридоре была просто ужасной — я собрала свои пожитки и выписалась из гостиницы. Служащий за конторкой портье даже не взглянул на меня, когда я отдавала ключ. Видимо, люди, которые работают в подобных местах, не особенно интересуются личностью своих клиентов.

На улицах было тихо, если не считать нескольких отважных дворников, которые подметали оставшийся от празднований прошлой ночи мусор. Большинство остальных жителей еще несколько часов будут отсыпаться после ночных гуляний.

Стоя на углу, я видела, как подкатил фургон и молодой человек швырнул в направлении киоска кипу газет. Затем фургон уехал.

Это была газета Мериды, и, поскольку киоск был еще закрыт, я вытащила верхний экземпляр, оставив на пачке несколько монет. Зайдя в небольшое кафе, которое, похоже, уже работало, я заказала кофе и развернула газету, ожидая заказа.

Передовица была по-прежнему о «Детях Говорящего Креста», но, к своему ужасу, я обнаружила, что большая часть материалов была обо мне. В статье говорилось, что важная свидетельница исчезла из-под домашнего ареста, и теперь ее разыскивает полиция. Они даже поместили фотографию — неудачную копию с моего паспорта. К счастью, у меня с моей фотографией на паспорте лишь мимолетное сходство, поэтому я не думала, что меня смогут по ней опознать.

Однако в газете приводилось довольно подробное описание, которое дала женщина, работающая в туалете автобусной станции. Она в живописных подробностях рассказала, как увидела меня всю в крови в туалете, как помогла мне умыться, даже не подозревая, что я была сбежавшей преступницей. Репортер предположил, что я поранилась пока по не установленной причине, но, очевидно, совершая какое-то страшное преступление, и задавал риторический вопрос, а чья вообще кровь была на моих руках.

Если бы это была еще чья-то кровь, то мне не понадобился бы йод и перевязочные средства, но то ли эта мысль не пришла репортеру в голову, то ли этот факт не вязался с его потрясающим материалом.

Так или иначе, меня описали как таинственную даму в черном, в мельчайших подробностях обрисовав мою одежду. И если кто-нибудь из парней в «Пахарос» читал бы по-испански, то я бы стала темой для обсуждения за их столом на несколько недель вперед!

Мне нужно было убить еще несколько часов до встречи, назначенной на стоянке такси, и я не была уверена в том, догадался ли майор Мартинес, что я — в Вальядолиде.

Я направилась к рынку, который всегда был удобным местом, чтобы затеряться в толпе. Фермеры, которых карнавал совершенно не коснулся, уже принялись за работу, выставляя свой товар, и я как можно энергичнее прохаживалась между прилавков.

Я купила соломенную шляпу с большими полями и натянула ее на глаза. Я была в джинсах и джинсовой рубашке, поэтому вряд ли походила на таинственную даму в черном. Я выглядела как обычная туристка.

Время от времени я видела полицейских на рынке, но продолжала прохаживаться, держась в тени и не привлекая внимания.

Около одиннадцати утра я двинулась обратно к стоянке такси, сделав крюк, чтобы за ближайшим углом не попасть в лапы полиции.

Когда я добралась до стоянки, я встала в тени дверного проема станции и наблюдала за окрестностями. Мой водитель уже был на месте, продолжая спорить со своим младшим братом. Все выглядело вполне обычно.

Я уже собиралась выйти из тени и подойти к таксистам, как услышала звук сирены. У входа на автобусную станцию, всего в нескольких ярдах от стоянки такси остановилась полицейская машина. Из машины выпрыгнул майор Мартинес собственной персоной. Он оказался хорошим следователем.

Я быстро дала задний ход, подальше от стоянки такси, но вдруг я увидела фигуру, которая показалась мне знакомой и приближалась ко мне по улице с противоположного направления.

Я нырнула обратно в дверной проем и вжалась в тень. Примерно через минуту, очевидно, не заметив меня, мимо прошел Лукас Май. Я подождала, пока он не завернет за угол, а затем как можно быстрее пошла в противоположном направлении.

Я прошла через небольшую площадь, где я побывала накануне ночью, мимо кафе «Пахарос», еще закрытое в этот час. Я направилась по другой небольшой улочке, не зная, куда она меня приведет.

В конце концов я вышла на главную дорогу, остановила такси и назвала водителю единственное место, куда я могла податься.

Спустя почти час такси остановилось у маленького домика Джонатана, и я бросилась к двери. Дверь открыла Эсперанса и искренне обрадовалась, увидев меня. Она провела меня в маленький кабинет, расположенный вдали от спальни, где работал Джонатан.

— Дорогая, я так рад, что ты пришла, — сказал он. — Я надеялся, что ты появишься.

Тут же вся моя одежда была передана в стирку Эсперансе, а я очутилась в горячей ванне с пеной через край. Джонатан принес мне коньяк.

— «Реми Мартэн» хорош в любое время суток, — сказал он и уселся на край ванны, пока я отмокала.

Позже, вымывшись до скрипа, я в белом махровом халате Джонатана сидела с ним в гостиной, куда через окно проникало полуденное солнце.

Вдруг он стремительно подошел ко мне, встал на колени у дивана, на котором я сидела, и взял меня за руку.

— Лара, я очень хочу помочь тебе. Ты должна доверять мне. Я не знаю, за что сражаюсь, но должен это знать, чтобы от меня был хоть какой-нибудь толк.

— Джонатан, я расскажу тебе все, обещаю. Только я не знаю, с чего начать.

— Почему бы не с начала? — сказал он.

— Думаю, началом стал звонок от дона Эрнана, который просил меня приехать сюда и помочь ему найти то, что пишет кролик. С тех пор я пытаюсь понять, что же это такое. Но, как я уже говорила тебе пару дней тому назад, мне кажется, что это иероглифический кодекс. Я понятия не имею, где и как его искать. Все, что мне известно, это то, что из-за него убили двух человек, по крайней мере одного точно убили из-за кодекса.

— Есть ли у тебя какие-нибудь соображения по поводу того, кто мог убить дона Эрнана?

— Похоже, все следы ведут к Диего Марии Гомесу Ариасу. Он поссорился с доном Эрнаном из-за разногласий по поводу владения артефактами, принадлежащими культуре майя. Я знаю, что Гомес Ариас пребывает в сильных финансовых затруднениях, и не сомневаюсь, что кодекс майя купили бы за любую цену, назначенную владельцем, по крайней мере в определенных кругах. Если откровенно, Гомес Ариас производит впечатление человека, который смог бы совершить что-либо подобное.

— Думаешь, сам?

— Нет, вряд ли. Он не похож на того, кто делает всю грязную работу сам. Если бы меня попросили указать на сообщника, я бы назвала майора Мартинеса, хотя я не могу быть объективной, потому что майор мне не нравится. Или таким человеком может быть кто-то, кто находится рядом с тобой, Джонатан, — сказала я, думая о Лукасе.

Он удивился:

— Может, в таком случае лучше попытаться найти книгу, — медленно произнес он.

— Именно это я и пытаюсь сделать. В личных вещах дона Эрнана я нашла корешок от автобусного билета в Вальядолид, поэтому я отправилась туда…

— А потом?

— А потом… потом… Джонатан, — сказала я, — я невероятно устала. Я, правда, очень хочу поговорить с тобой обо всем. Но сначала мне нужно поспать.

— Прости, дорогая. Да. Как необдуманно с моей стороны! — воскликнул он, поднимаясь и помогая мне подняться с дивана. — Отдыхай. Мы поговорим позже.

Тут он заметил порез на моей руке.

— Как это произошло? — спросил он.

— Позже, Джонатан, — единственное, что я смогла произнести.

И с этими словами он повел меня в спальню и уложил в кровать. Постель была такой мягкой, белой и чистой, что я была готова заплакать от признательности и скоро почувствовала, что засыпаю.

— Не рассказывай никому, что я здесь, — пробормотала я. — Особенно Лукасу.

— Будь уверена, я никому ничего не скажу, — ответил он.

Последнее, что я помню, это прикосновение его губ к моей щеке и мысль, что со временем я, наверно, смогу полюбить этого человека.

Я проснулась под конец дня, небо на западе уже порозовело. В доме было совершенно тихо. Я прошла на кухню; там, на стуле, висела моя одежда, чистая и выглаженная. Еще там была записка от Джонатана.

«Очередные проблемы на раскопках, — говорилось в ней. — Вернусь к ужину, тогда и поговорим. С любовью, Джонатан».

Я заглянула в холодильник. Там был холодный цыпленок и бутылка очень хорошего белого вина.

Я приняла душ — из принципа — и переоделась в свою одежду.

Я подумала, что, ожидая возвращения Джонатана, я могу продолжить расследование. Я прошла в кабинет Джонатана, где, как я заметила, была неплохая подборка книг о майя, вытащила клочок бумаги, на который я скопировала каракули дона Эрнана, и начала поиски этих двух глифов.

Здесь была книга иероглифов майя, с которой я познакомилась еще во время учебы, и я начала с нее. Я быстро нашла глиф, ассоциирующийся с воином майя, это был глиф Курящей Лягушки, ахау, или аристократа из Тикаля, который вел войну с городом Вашактуном на стороне правителя Тикаля, Лапы Великого Ягуара.

Для майя это был новый вид войны, ставки на которой были очень высоки. Впервые, вместо того чтобы просто унизить соперника и захватить пленных, победитель забрал себе государство проигравшего. Тикаль завоевал Вашактун 16 января 378 года, и на трон был возведен воин Курящая Лягушка. Тикаль стал одним из самых могущественных и процветающих городов раннего классического периода в истории майя. Его влияние на искусство, архитектуру и, что еще более важно, на ритуалы майя было необычайно велико. Думаю, в каком-то смысле это дало начало той великой цивилизации майя, которую мы знаем.

Для поисков второго глифа потребовалось немного больше времени. Но когда я нашла его, то какое-то время сидела, в замешательстве переваривая информацию. Глиф, который напомнил мне две поднятые руки, словно два соединенных внизу дракона, был символом Чрева Шибальбы. Считалось, что это была голова с разинутой пастью какого-то существа, отмечающего место, в котором наш мир встречается с миром Шибальбы. По-видимому, проход через врата, которые изображал этот символ, означал проникновение в царство Повелителей Тьмы.

Я открыла ящик стола в поисках бумаги и ручки, чтобы сделать записи, как вдруг обнаружила в вате и материи часть сосуда из терракоты с иероглифической надписью. К моему великому удивлению, на этом фрагменте оказались глиф Курящей Лягушки и символ Чрева Шибальбы. Со словарем иероглифов майя в одной руке и керамическим черепком в другой я попыталась расшифровать надпись на фрагменте.

Мой перевод, конечно, нельзя было называть точным. Но я смогла понять, что фрагмент был сделан писцом по имени Курящая Лягушка, но не воином Тикаля, а кем-то, кто жил во времена испанского завоевания.

Этот второй, по имени Курящая Лягушка, пытался защитить то, что он называл древний мир, возможно, историю, мифологию или ритуалы майя. Свое знание он спрятал в месте, которое называл пещерами Ицы у входа в Шибальбу.

Я долго сидела в кабинете, наблюдая, как тени становятся длиннее, пока садилось солнце.

Я услышала, как подъехала машина. Джонатан, решила я.

Я подошла к окну кабинета и смотрела на паркующийся джип. Но из машины вышел не Джонатан, а Лукас.

Мое сердце забилось, я схватила сумку и, выскочив через стеклянные двери в задней части дома, побежала мимо бассейна к дыре в изгороди, а затем выскочила на пыльную дорогу. Я бежала, пока не начала задыхаться, затем я нырнула в придорожный кустарник и, почти парализованная ужасом, ждала, что меня нагонит Лукас.

Затем, когда стало совсем темно и я убедилась, что за мной никто не гонится, я выползла обратно на дорогу и пошла к старой трассе, где остановила попутку. Я сказала водителю, весьма приятному человеку по имени Ренальдо Салинас, что мне нужно попасть в Ла Хуака де Чак, название местности, которое я услышала на стоянке такси. Он ответил, что это недалеко, и, сделав небольшой крюк по дороге, которая была отмечена знаком «Проезда нет», привез меня на место.

Это был небольшой город, расположенный неподалеку от археологических раскопок Джонатана. Город был освещен яркими фонарями, висевшими на столбах, и состоял из нескольких зданий, включая закрытый в тот час универсальный магазин и небольшое кафе.

Я вошла в кафе, где жена владельца, которая сказала, что ее зовут Гваделупе, предложила мне панучо[31] домашнего изготовления и бокал холодного пива. Я показала ей фотографию дона Эрнана, и она сразу же его узнала.

— Он ел у нас неделю тому назад или около того, — сказала она. — Такой приятный человек. Он дал Артуро — моему маленькому сыну — несколько песо и был очень мил с ним. Он довольно долго сидел на веранде. Я не видела, как он ушел.

— Гваделупе, мне нужно где-то переночевать. Я очень устала и несколько поиздержалась. Вы не могли посоветовать мне недорогое место, где я могла бы остановиться?

Она жестом указала на пространство позади себя, и я пошла за ней через кухню. Мы пересекли небольшой двор — я ощутила запах апельсинов — и оказались перед деревянным домиком с крышей из пальмовых листьев. Внутри висел гамак, умывальник и полотенца. Все было удивительно чистым.

За все она просила двадцать песо, всего несколько долларов, в стоимость входил легкий завтрак. Ванная находилась через двор — в главном здании, рядом с кухней. Я кивнула, и она ушла, оставив мне пару свечей и спички.

Я лежала в гамаке, разглядывая пальмовую крышу. Мне казалось, что все, что нужно знать, я уже знаю. Подсознанием я понимала, где находится книга, и если я хорошенько подумаю, то мысль придет ко мне сама. Сегодня кабан, очень могущественный день по календарю майя, день, ассоциирующийся с землетрясениями и мышлением, и очень скоро я все пойму. Я лежала, ожидая вдохновения, убежденная, что ни за что не засну в гамаке, но я все-таки уснула, и мне приснился сон.

Я бегу через лес, снова преследуя гигантского кролика. На этот раз я вижу, что он несет книгу с глифом Курящей Лягушки на обложке.

Но когда я хочу схватить его, мы оказываемся перед воротами со знаком Чрева Шибальбы. Они выглядят странно, дверной проем посреди лесной тропинки, но мы с кроликом входим.

Затем я начинаю падать в кромешной тьме, меня окружает бормотание голосов, которого я не могу понять. В ушах свистит ветер.

Откуда-то сверху за мной наблюдают две фигуры в капюшонах. У одной лицо и яркое хвостовое оперение ара, птицы, которая часто изображается, как часть головного убора Повелителей Шибальбы.

У другой фигуры лицо совы, птицы смерти и одного из немногих существ, оставленных поклоняться Повелителям Тьмы после того, как их победили.

Я падала все дальше и дальше в темноту, но на этот раз я достигла дна. Я — в кромешной тьме, едва могу определить, где верх, а где низ. Я знаю, что здесь есть кто-то еще, но почему-то мне не страшно. В крохотном проблеске света я вижу черного ягуара, который смотрит на меня, и я понимаю, что свет, благодаря которому я его увидела, льется из его глаз.

Ягуар качнул головой, что я поняла как «следуй за мной», и шагнул в темноту.

Я проснулась и мгновенно собрала свои пожитки. Меня разбудил звук подъехавшего пикапа, глушитель которого требовал безотлагательной замены.

Я тихонько подошла к двери своего домика и посмотрела в сторону кафе. Оно было закрыто, горела только одна лампочка, освещавшая заднюю дверь.

Гваделупе говорила, что ее муж работает на двух работах, чтобы свести концы с концами, и приезжает очень поздно. Я видела, как свет в кафе включился и выключился, затем со стороны ресторана кто-то прошел в ванную. Я решила, что хозяин кафе вернулся домой.

Прошло какое-то время, прежде чем я вернулась в гамак и смогла снова заснуть. Я долго стояла в дверном проеме, глядя на миллионы звезд в южном небе, и мне казалось, что до них лишь несколько футов.

Я не могла точно истолковать свой сон, что значили все эти странные существа и падение в темноту. Но одна вещь была мне совершенно ясна: то, что я ищу, находится у меня под носом и находилось там все это время.

Эцнаб

Но как и кем были побеждены Повелители Тьмы? Это сделал кто-то чистый сердцем и духом, кто преодолел все искушения и одержал победу. Быть может, это был великий воин, который убил чудовище и спас мир? Или кто-то, кто отдал свою жизнь, чтобы спасти остальных?

Вовсе нет. Повелителей Тьмы одолела парочка бродяг-танцоришек, колдунов с помощью обмана.

Обитатели Шибальбы, уверенные в том, что их враги Герои-близнецы повержены, услышали о двух бродягах, которые, по слухам, показывали удивительные фокусы.

Желая развлечься, обитатели Шибальбы приказали им прийти и продемонстрировать свое искусство. Бродяги запротестовали, ответив, что они не достойны представлять перед Повелителями, но все же пришли. Они не назвали своих имен.

Итак, они предстали перед Повелителями Тьмы. Бродяги станцевали танец козодоя, танец горностая, танец броненосца. Они сожгли дом и восстановили его. Они убили собаку и оживили ее. Обитатели Шибальбы жаждали еще и потребовали человеческой жертвы. Был приведен человек, у него вырвали сердце, а затем его тоже оживили.

Нет нужды говорить, что он был очень рад снова оказаться живым. Даже это не удовлетворило Повелителей, которые потребовали, чтобы бродяги принесли в жертву себя самих. Тогда Шбаланке (ибо этими бродягами были Герои-близнецы, которые все еще — или снова? — были живы) принес в жертву Хун-Ахпу и воскресил его.

Затем Повелители Тьмы попросили сделать их самих частью представления. Они хотели, чтобы их принесли в жертву, а затем вернули к жизни. Одна Смерть, главный Повелитель Шибальбы, и Семь Смертей встали перед ними.

Одна Смерть пошел первым. Его принесли в жертву. Бродяги не воскресили его. Семь Смертей взмолился о пощаде, но и его принесли в жертву. Остальные Повелители склонились перед колдунами, и Герои-близнецы открылись им. Над Повелителями Шибальбы была одержана полная победа.

Я проснулась от очень странного чувства. Мне казалось, что комната качается, а на лице я ощущала чье-то горячее дыхание. Ощущение было странным, но, когда я открыла глаза, все прояснилось. Это был маленький Артуро, который разглядывал меня, подойдя почти вплотную. Он же раскачивал гамак. Впервые мне захотелось засмеяться, и я рассмеялась. Мой смех испугал его, и малыш бросился наутек. Гваделупе, которая присматривала за Артуро, не понравилось, что ее сын мешает мне. Я успокоила ее и сказала, что скоро подойду в кафе выпить чашечку кофе.

Я собралась быстро, так как спала в одежде. Ничего другого у меня с собой не было. Я очень рассчитывала на универсальный магазин.

Я боялась, что меня увидят, если я сяду на веранде, поэтому я решила попить кофе с печеньем в баре, затем я вышла на улицу, чтобы изучить местность.

Деревня была крошечной, но довольно симпатичной. Маленькие домики в действительности оказались хотя и ухоженными, но простыми хижинами, которые были покрашены в яркие цвета. Универсальный магазин был выкрашен в потрясающий ярко-пурпурный цвет с розовой отделкой. Само кафе было сочного цвета морской волны, также с розовой отделкой.

Остальные дома были белеными, как и мой маленький домик на задворках кафе. Бугенвиллии росли повсюду, со стороны улицы на окнах почти каждого дома висел ящик для растений с алыми цветами.

На задворках находился общественный колодец, где любили собираться местные женщины. Темой их разговора этим утром, без сомнения, была моя персона.

Еще в деревне была игровая площадка. Старшие мальчишки вяло играли в волейбол, пока не подошла я. После появления зрителя игра приобрела соревновательный характер.

Меня подозвал один из мальчишек по имени Карлос. Он явно был главным в компании и решил спросить, что здесь делает иностранка.

Я ответила, что я туристка и очень хочу осмотреть сельскую местность. Он посмотрел на меня с сомнением.

Я спросила его о названии города — Ла Хуака де Чак.

— Это смесь испанского и майя, — робко сказал он. — «Хуака» по-испански означает «священное место», а Чак — ну, Чак — это бог дождя майя, очень могущественный. Раньше никто не знал, почему наш город так называется. Недалеко археологи обнаружили пещеру с огромными высеченными в камне изображениями Чака. Там работал мой отец, он мне об этом и рассказал. Он говорит, что наш народ, майя, были когда-то великой цивилизацией, с огромными городами и все такое. Он говорит, что чем больше мы узнаем о них, тем больше будем гордиться тем, что мы — майя.

Я согласилась с ним и вспомнила разговор с Эсперансой о том, что молодежь майя отворачивается от своего наследия.

Но Карлос был прав. Чем больше мы узнаем о цивилизации майя, тем больше она нас впечатляет и тем больше у меня причин искать книгу Курящей Лягушки. Но я хотела услышать о пещере подробнее.

— Какая удивительная пещера, — сказала я. — А туристов в нее пускают? Она открыта для осмотра?

— Нет. И скорей всего туристов туда никогда не пустят, — сказал он, понизив голос. — Отец говорит, что боги гневаются из-за того, что там ведутся работы.

— Почему он так говорит? — спросила я.

— Там кое-что происходит, — ответил он, и с этими словами вернулся к игре в волейбол.

К тому времени универсам уже открылся. Я пошла в магазин, где познакомилась с женщиной по имени Мария, которая, как и Гваделупе, занималась семейным бизнесом вместе с мужем, а он еще где-то подрабатывал, чтобы увеличить скудный семейный доход.

Я много времени провела в магазине. Сначала я уделила внимание предметам первой необходимости. В глубине магазина был небольшой отдел, где продавались туалетные принадлежности, и я купила там зубную щетку, пасту и шампунь.

Затем я сделала покупки для запланированного мной путешествия. Я нашла пару накидок из парусины защитного цвета, веревку и батарейки для фонарика. Еще я обнаружила там маленький компас; правда, он больше походил на игрушку, которую вкладывают в коробки с детской кашей, поэтому я засомневалась в его надежности.

В пыльном углу, где лежали различные бывшие в употреблении и сломанные товары, я нашла старый армейский бинокль в коричневом кожаном футляре. Одна линза была поцарапана, и не было защитных крышек. Ремешок на футляре тоже отсутствовал. Все эти вещи стоили около пяти долларов, что идеально мне подходило. Потом я нашла рюкзак, также бывший в употреблении, но вполне годный, и сложила в него покупки. Весьма довольная своими приобретениями, я вышла из магазина.

Затем я отправилась в кафе и спросила у Гваделупе, можно ли мне остаться еще на одну ночь и не сделает ли она мне в дорогу сэндвич, по-местному — торту. Она согласилась.

Вскоре я уже шла к лесу в направлении пещеры. Я не знала точной дороги и, чтобы не заблудиться, шла очень осторожно.

Я почувствовала запах дыма прежде, чем услышала голоса, и успела спрятаться. Затем я осторожно двинулась по направлению к небольшому расчищенному участку леса.

Под скалистым навесом полукругом сидели четыре человека. Один из них, пожилой мужчина, был чем-то занят, и когда я настроила бинокль, то увидела, что он сидит возле импровизированного алтаря со свечами и керамической жаровней, в которой что-то горело, возможно ладан. Пожилой мужчина что-то тихо напевал, а остальные беседовали друг с другом.

Из своего укрытия я могла видеть только троих: старика, который, видимо, был либо жрецом, либо шаманом, молодого человека и еще одного пожилого мужчину. Четвертый сидел ко мне спиной, закутавшись в черную ветровку, так что я не могла его разглядеть.

Они разговаривали тихо, видимо, чтобы не мешать обряду. Молодой человек казался взволнованным, и его голос звучал громче остальных.

— Мне плевать, на то, что ты говоришь, — произнес молодой человек. — В этом месте происходит что-то странное. У меня мурашки по коже бегают.

Если он говорил о пещере, то подобное заявление казалось вполне подходящим.

Второй пожилой мужчина махнул рукой и выдал какую-то шутку в адрес молодого человека, которой я не расслышала, но остальные рассмеялись.

— Это была кровь, — сказал молодой человек. — Не вода, не грязь, не чей-то ленч. Кровь!

Один из мужчин опять что-то произнес, и я снова ничего не услышала.

— Это произошло раньше, до того, как Густаво порезал руку, а не после, так что не надо!

— Ладно, а как ты объяснишь, что ящики были передвинуты?

— Артефакты остались на месте. А это — главное.

— Ящики не могут двигаться сами по себе, — продолжал молодой человек.

— И кто же, по-твоему, их передвинул? — спросил пожилой. — Повелители Тьмы?

Они снова рассмеялись.

— Может, это были «Дети Говорящего Креста», — продолжал он. — Прячутся в пещере, а ночью, когда нас здесь нет, крадут артефакты для своей коллекции.

Компания сочла это забавным. Пожилой от души рассмеялся.

— «Дети Говорящего Креста» — плод чьего-то воображения, — сказал третий мужчина. — Также, как ящики и лужи таинственной крови, — плод твоего, — сказал он, обращаясь к молодому.

Молодой человек помрачнел.

— Может, тогда это дело рук партизан.

— Может быть, — отозвался пожилой.

Вдруг четвертый мужчина, который до этого момента молчал, наклонился вперед и начал что-то тихо говорить. Мужчины придвинулись к нему, чтобы лучше слышать. Я не услышала ничего.

Спустя несколько минут трое мужчин кивнули, затем встали и пожали друг другу руки.

— Я подежурю сегодня ночью, — сказал третий. — Твоя очередь завтра, — сказал он, жестом указывая на жреца, который кивнул ему в ответ.

Я отступила в лес, когда четверка уходила в противоположную от меня сторону. Я продолжала следить в бинокль за четвертым мужчиной, который, остановившись у края площадки, оглянулся.

Лукас Май! Казалось, он глядел прямо на меня, и я замерла, затаив дыхание. Правда, у меня был бинокль, а у него — нет. Я подумала, не заметил ли он отблеска от линз или что-то вроде того. Но спустя несколько секунд он повернулся и последовал за остальными.

Я села на брезентовую подстилку, прислонившись спиной к дереву, и начала обдумывать увиденное.

Кто были эти люди? Партизаны? Сапатисты? Может, они тоже ищут книгу Курящей Лягушки? Конечно, такая находка стала бы мощным средством усиления национальных чувств майя, а также серьезным оружием в руках партизан.

Если эти люди, кем бы они ни были, собирались охранять пещеру по ночам, то мои планы сорваны. Придется что-нибудь придумать, чтобы обмануть или отвлечь охранника.

Я нашла место, откуда хорошо просматривался вход в пещеру. Рабочие то входили, то выходили, я узнала тех трех человек, которые были с Лукасом на поляне.

Около часа дня я съела сэндвич, приготовленный мне Гваделупе, и отпила воды из бутылки, которую она дала мне вместе с ленчем. Я сказала ей, что собираюсь пешком исследовать окрестности, и она собрала мне внушительный ленч, чтобы я смогла поддерживать силы в путешествии. После плотного обеда трудно было не заснуть, и, видимо, я время от времени впадала в дрему.

Около пяти вечера подъехал джип, и из него вышел Джонатан.

Я внимательно наблюдала, как он входит в пещеру. Около часа спустя он и Лукас вышли из пещеры, Джонатан сел в джип, Лукас — в грузовик, и они уехали. Интересно, что Джонатан думал обо мне, беспокоился ли он.

Вскоре раздался свист, и усталые рабочие вышли из пещеры. Последний уходивший выключил генератор.

Несколько рабочих уселись в кузове другого грузовика, которым управлял один из мужчин из леса. Двое оставшихся помахали им рукой и отправились пешком, видимо, в другую деревню. Один из них, если я не ошибалась, был тем самым человеком, который вызвался дежурить сегодня ночью на поляне.

На раскопках было абсолютно тихо. Быстро темнело, да и сам лес был очень мрачный. Я сидела и осматривала местность в поисках каких-нибудь передвижений.

Я прождала уже больше часа, как вдруг увидела всполох света, словно кто-то чиркнул спичкой, затем снова стало темно. Возможно, он закурил сигарету или посветил на часы. Но этого мне хватило, чтобы засечь местоположение дозорного.

Он находился довольно близко ко входу, и я знала, что этой ночью я не смогу попасть в пещеру.

Однако завтра на дежурство заступит Лукас, и у меня появится шанс.

Когда я вернулась в деревню, то обнаружила, что мальчишки играют в волейбол при свете яркой лампы. Я позвала своего маленького друга Карлоса, мы немного поговорили и через несколько минут заключили сделку. Раз уж для победы над Повелителями Тьмы Героям-близнецам пришлось прибегнуть к обману, тогда пусть это будет обман.

Сегодня был эцнаб, день жертвоприношений, для которого майя использовали обсидиановые лезвия. На этот раз пожертвовать придется правдой.

Кавак

Едва рассвело, как на деревню обрушилась гроза. Незадолго до восхода солнца воздух вдруг стал очень густым и неподвижным, наступило затишье перед бурей. Затем упали первые крупные капли дождя, образовывая в сухой почве маленькие кратеры. Но они исчезли еще до наступления главного удара стихии. Потоки воды, несомые порывами ветра, размывали дороги, в считанные минуты превращая их в грязное месиво.

Гром гремел почти непрерывно, а молнии полыхали с такой первозданной силой, что собаки в деревне скулили, умоляя хозяев пустить их в укромное место.

Сила этой грозы, учитывая то, что до наступления сезона дождей оставалось еще несколько недель, всех удивила. Те, кто в этот ранний час оказался на улице, были застигнуты врасплох и спешно искали укрытия.

К полудню гроза стала главной темой деревенских обсуждений и споров, в которых высказывались предположения от облаков пыли в стратосфере, вызванных вулканическими извержениями в Южно-Тихоокеанском регионе, до озоновых дыр, уничтожения лесов и моей любимой теории — гнева бога дождя, вызванного современными политическими интригами в Мехико.

С моей точки зрения, последнее было наиболее всех прочих близко к правде. Буря разразилась, потому что это наступил кавак, день грома и молнии. Цолкин разворачивался так, как ему было положено.

В полдень я укрылась в небольшой пристройке в лесу, одну брезентовую накидку постелив на землю, чтобы не сидеть в грязи, а другую укрепив над головой, как навес. К счастью, буря утихала.

Я смотрела в бинокль на вход находившейся в нескольких сотнях ярдов от меня пещеры. Я не знала, что хочу увидеть, но пристально за всем наблюдала, время от времени протирая линзы от капель дождя.

Время сиесты истекло, и рабочие вернулись к пещере, устроив столпотворение у входа, укрываясь от дождя газетами и бумажными пакетами, словом всем, что было под рукой.

Около пяти снова появился грузовик, из него вышел Лукас и бросился бегом в пещеру, чтобы укрыться от дождя. Несколько минут спустя приехал Джонатан и тоже побежал в пещеру. Я знала, что они оба приезжали на раскопки, чтобы проверить работу за день и помочь описывать какие-нибудь археологические находки.

Довольно быстро стемнело, и я могла различить только выходящие из пещеры и бегущие к грузовикам тени, разъезжавшихся по домам рабочих. Темная фигура, которую я приняла за Джонатана, села в джип. Машина выехала на дорогу или на то, что от нее оставили потоки воды, и направилась в сторону его дома. Несколько минут спустя появилась еще одна фигура: видимо, это был Лукас. Он выключил генератор, сел в грузовик и уехал, оставив место раскопок в тишине и темноте.

Я ждала, настроив свой бинокль на то место, где прошлой ночью стоял часовой. Если я правильно рассчитала, Лукас должен был дважды появиться на месте раскопок. Вскоре я заметила какое-то движение в нужном направлении. Лукас, если это был он, действовал более скрытно, чем вчерашний часовой.

Точно в назначенное время появился Карлос, мой юный и ничего не подозревающий сообщник, — его фонарик задолго объявил о его приближении. Но к тому времени, когда он подошел ко входу в пещеру, Лукас уже добрался до места и встретил мальчика. Карлос вручил ему письмо, и Лукас прочитал его в свете фонарика Карлоса.

Карлос ушел, и некоторое время спустя я заметила в темноте какое-то движение внизу у входа. Потом я услышала, как где-то на дороге кто-то завел мотор, и вскоре грузовик Лукаса проехал мимо раскопок по направлению к главной дороге.

Я знала, что было в записке. Это была моя записка, в которой я сообщала ему, что у меня есть новости об убийстве дона Эрнана, и просила его встретиться со мной у музея в десять вечера. По моим расчетам, он должен был прямо сейчас уехать в Мериду, что заняло бы у него весь вечер. Я полагала, что, пока он не нашел себе замену, — хотя я вряд ли оставила ему для этого достаточно времени, — раскопки были в моем полном распоряжении.

Как можно осторожней я посветила на часы короткой вспышкой фонарика. Было около восьми вечера. Я решила подождать еще пару часов, прежде чем преступить к делу, а пока развернула торту, которую мне дала Гваделупе, и принялась жевать лепешку, большими глотками запивая еду водой из бутылки. Довольно скудный ужин, но какой есть.

Время двигалось ужасно медленно, и мое внимание начинало рассеиваться. Вдруг мне почудилось, что на раскопках кто-то есть. Я замерла и начала вглядываться в направлении пещеры.

Мне показалось, что я вижу какое-то движение у входа, но в такую непогоду в кромешной темноте разглядеть что-либо было сложно. Генератор был выключен, а света фонарика я не заметила.

На всякий случай я решила подождать еще час. Я слышала только шум ветра в деревьях, шелест дождя и гром где-то вдали. Даже обитатели леса: филины и ночные насекомые, — и те попрятались от непогоды.

Около полуночи я решила подойти к пещере. Бросив брезентовые накидки, я как можно тише и осторожнее двинулась ко входу пещеры. Я помнила, что вход круто уходил вниз, но все равно оказалась не готова к тому скользкому спуску, в который он превратился из-за ливня. Я поскользнулась в грязи и на пятой точке съехала по первому спуску, произведя довольно много шума. Дальше я пошла осторожно, держась за провод от генератора, чтобы не заблудиться. Когда я решила, что нахожусь на безопасном расстоянии внутри пещеры, я включила фонарь, полагая, что от входа его света не видно, и продолжила путь, останавливаясь через определенные интервалы и прислушиваясь к звукам, на случай, если в темноте кроме меня есть кто-то еще.

Проход стал еще опасней, чем когда я была здесь в первый раз со своими друзьями, или, по крайней мере, с людьми, которых я считала друзьями. Я не без оснований полагала, что один из них мог оказаться убийцей.

Наконец я добралась до пещеры, и осветила фонариком стены, стараясь не пугаться жутких изображений Чака.

Я бегло осмотрела едва заметную резьбу над туннелем, который уходил отвесно в подземное озеро, и меня охватило удовлетворение и страх: резьба походила на рисунок в дневнике дона Эрнана и изображение на керамическом черепке, который я нашла в столе у Джонатана.

В пещере почти ничего не изменилось. Там стояли те самые большие ящики с артефактами, описанными и подготовленными для отправки в музей, хотя теперь ящиков было меньше, чем в прошлый раз. Я вспомнила ящики, которые видела в цокольном этаже музея. По-видимому, они были отсюда, из пещеры.

Луч моего фонарика наткнулся на груду неопознанных артефактов — как их там называл Джонатан? БЕЗ — «Бог Его Знает». Она здорово прибавила в размерах, заметила я, и улыбнулась, вспомнив ее название.

Я прошла мимо нее, чтобы осмотреть ту часть пещеры, что находилась возле туннеля, ведущего в сенот, чтобы убедиться, есть ли там символ Чрева Шибальбы, места, где может находиться книга Курящей Лягушки.

По пути я перешагнула какой-то ручеек, который струился между мной и входом в туннель. Наверно, натекло из-за дождя наверху, подумала я, но затем присмотрелась к нему повнимательней.

Это была не вода. Это была кровь. Я посветила фонариком, чтобы понять, где находится его источник. Оказалось, что ручеек вытекает из кучки под названием БЕЗ, находящейся в паре футов от входа в туннель.

Мне не хотелось на это смотреть, но я знала, что должна. На негнущихся ногах я подошла к куче грязи и артефактов и установив фонарик так, чтобы его луч светил мне, взяла лежащую рядом палку и начала соскребать слои грязи. Вскоре мне открылось мертвое лицо майора Мартинеса.

Я отпрянула от страшного зрелища и быстро отвернулась, закрыв руками лицо, оказавшись спиной к куче БЕЗ и лицом ко входу в туннель. Я услышала звук, но повернуться не успела и почувствовала, как кто-то схватил меня сзади. Я отчаянно боролась, и мне почти удалось освободиться. Но я потеряла равновесие, и чьи-то руки с силой толкнули меня в туннель.

Падение показалось мне вечностью. Я очень сильно ударилась о воду, которая залила мне рот и нос. Отплевываясь, я молотила по воде, стараясь для начала удержаться на поверхности, а затем добраться до берега сенота.

Мой противник бросился за фонариком, возможно, моим, и вскоре я увидела луч света, который в поисках меня обыскивал туннель. К счастью для меня, спуск был очень длинный, крутой и погружен в кромешную тьму, поэтому заглянуть в него, увидеть поверхность сенота и при этом не свалиться было довольно сложно.

Я вжалась в стенку сенота прямо под входом в туннель и постаралась понять, где я нахожусь. Надо мной был небольшой уступ или выход пласта, который закрывал меня от света фонарика. Но стены были очень гладкими, так что и в лучшие времена мне вряд ли удалось бы выбраться отсюда. Здесь нужны были веревки и посторонняя помощь. Но даже если бы мне удалось выбраться, то у меня не было уверенности в том, что наверху мой противник не поджидает меня.

Я сидела в воде, вцепившись в стенку сенота, и наблюдала за тем, как по туннелю мечется луч фонарика. В какой-то момент в свете фонаря я заметила еще один выход из колодца, всего в паре футов над уровнем воды. Быть может, это еще один туннель или маленькая пещера.

Это был мой единственный шанс, но луч фонарика продолжал обшаривать туннель. Тот, кто на меня напал, хотел понять, не карабкаюсь ли я наверх.

К счастью для меня, людям свойственно шаблонное поведение, хотят они этого или нет. Луч фонарика, сначала непредсказуемый, по прошествии некоторого времени обрел явный устойчивый ритм.

Я обнаружила, что могу медленно досчитать до четырнадцати или пятнадцати, прежде чем луч, раскачиваясь справа налево, сделает очередной круг.

Я подождала, пока луч проскользнет мимо меня, затем очень осторожно, стараясь не шуметь, неслышно поплыла туда, где заметила ход в стене. Добравшись до той стороны, я вытянула руки, пытаясь найти уступ под входом в другой туннель.

Я досчитала до пятнадцати и была уверена, что сейчас луч начнет справа налево обшаривать сенот и натолкнется на меня. Я сделала вдох и нырнула под воду. Открыв под водой глаза, я посмотрела наверх и увидела, как искаженный водой луч света скользнул над моей головой.

Когда он исчез, я осторожно всплыла на поверхность, затем еще раз поискала уступ. Я успела досчитать до десяти, когда нашла его, и снова нырнула под воду, когда луч принялся обшаривать сенот.

Я знала, что должна двигаться быстро, потому что невозможно забраться в пещеру из воды, не производя шума. Нырнув, я снова ждала, когда луч проскользнет мимо, а затем как можно быстрей и тише подтянулась на руках.

Как я и ожидала, раздался громкий плеск. Луч снова принялся шарить по сеноту, но мой противник, должно быть, успел отойти от края, и ко времени, когда снова появился свет фонаря, я успела довольно глубоко спрятаться в проходе нового туннеля и была уверена, что меня не видно.

Прислонившись спиной к стене туннеля, я села, стараясь отдышаться. Теперь я слышала какие-то голоса и шум, доносившийся из пещеры. Я решила переждать, быть может, дождаться рабочих, которые появятся утром. Но я не знала, смогу ли я выбраться из подземного озера, и боялась, что тот, кто был наверху, слышал всплеск, когда я влезала в пещеру. Он или придумает, как до меня добраться, или будет ждать до тех пор, пока не убедится, что я утонула.

Мне показалось, что я провела там очень много времени, глядя в темноту туннеля на то, как луч фонарика время от времени обшаривал стены колодца.

Я пыталась сообразить, кем мог быть мой преследователь. Может, тени, которые, как мне казалось, я видела, были майор Мартинес и его убийца или, быть может, его убили днем? Последним уходившим был Лукас, это я хорошо помнила, но я не видела, что Мартинес входил в пещеру днем. Вряд ли его тело могло пролежать здесь весь день, и рабочие его не заметили. Неудивительно, что они взбунтовались! Но, возможно, они все завязаны. Сверху доносилось несколько голосов, но я не могла узнать по голосам, кто это был наверно, колодец искажал звук.

Зачем Мартинес вообще пришел сюда? Искал меня?

Несмотря на сырой воздух, я почувствовала озноб. Я промокла, мне было страшно, и зубы стучали от холода. Я попыталась свернуться калачиком, чтобы согреться. Прошло некоторое время, прежде чем я поняла, что откуда-то справа, из той стороны, куда уходил туннель, явно сквозит.

Это означало, что существовал еще один вход или, что более существенно в данном случае, еще один выход. Я посмотрела в темноту, но ничего не увидела. Я только чувствовала, как холодный воздух обдувает мне лицо.

Повернувшись спиной к представлявшему опасность свету, я начала медленно перемещаться в кромешной тьме. Стены туннеля были очень сырые, а пол — неровный. Много раз я теряла опору под ногами и пару раз ударялась головой о выступы. Я чувствовала соленый пот на губах, или это была кровь, стекавшая по моему лицу.

Время от времени я переходила вброд лужи, вода которых доходила мне до бедер. Мне приходилось ползти на карачках, огибая выступы.

В другой раз я почувствовала, как что-то промелькнуло мимо, легко коснувшись меня, и мне стоило усилий, чтобы не закричать. Я слышала громкие скрипучие звуки вдалеке, видимо, из бокового туннеля, и время от времени зловоние ударяло мне в нос. Летучие мыши!

Когда одна из мышей пролетела мимо, я потеряла равновесие и упала, и несколько минут лежала, задыхаясь.

Я постоянно ощущала на лице дуновение ветра, ставшее для меня дыханием надежды. Я поднялась и продолжила путь.

Продолжая двигаться вперед, я вдруг начала понимать, что именно к этому переходу меня вели события всех последних дней. С первого мгновения моего пребывания на земле майя мне суждено было проделать путь по темному и сырому царству Шибальбы. Я сама стремилась в эту темноту, мои почти ежедневные ночные прогулки предваряли события этой ночи и этот путь во мраке.

Я понимала, что мое болезненное стремление к темноте, боль, которую вызывал дневной свет, были симптомами депрессивного состояния души, которые проявились в последние несколько месяцев моего брака, развода и потери любимого бизнеса, а после обнаружения тела Луиса Валлеспино и смерти моего друга дона Эрнана переродились в мощную и сокрушительную силу.

Это путешествие, пересечение кровавых рек, падение в темную пропасть, борьба в доме тьмы и летучие мыши казались мне моим личным испытанием.

Я задумалась, какие существа способны жить в этой тьме, вдали от живительного света? Я вспомнила, что читала о рыбах, живущих в подземных реках, которые, если следовать логике Дарвина, были рождены безглазыми. Каким же сильным должно быть у этих безглазых рыб стремление жить.

Я понятия не имела, сколько я уже прошла или сколько мне еще предстоит пройти. Но была уверена, что хочу жить, снова увидеть свет, обрести прежнюю жизненную энергию, потерю которой я мучительно переживала. Я хотела снова полюбить, и неважно, чем бы я при этом рисковала.

Я чувствовала, или мне это только казалось, что ветерок усиливается, становясь свежее с каждым шагом. Туннель шел вверх, туда, где безопасно.

А затем я наткнулась на стену. В буквальном смысле. Я шла по пояс в воде и натолкнулась на каменную стену.

Но ветерок не стихал. Я даже слышала его свист. Это был выход. Словно слепая, я ощупала камень.

Неожиданно я поняла, откуда дул ветер. Он дул из трещины размером шесть на пятнадцать дюймов, не больше. С другой стороны была свобода, жизнь и любовь. Но у меня не было шанса туда попасть.

Я вылезла из воды на узкий каменный уступ, уткнулась лбом в щель и заплакала.

Ахау

Я очнулась, мне было холодно, тело сводила судорога, ветер продолжал обдувать лицо. Зато теперь я видела проблеск света через расщелину в камне, манящий отблеск мира, куда мне не было пути.

Я не могла пролезть через эту щель. Я, словно заключенный-смертник, наблюдала, как свет, которого я, видимо, больше не увижу, находился всего в нескольких футах от меня и с каждой минутой становился все ярче. В отчаянии я царапала камень, пока не разбила пальцы в кровь.

Проникавший снаружи свет все ярче освещал мою маленькую тюрьму.

Я огляделась, и в тусклом свете мне показалось, что я вижу выход, что-то вроде ведущего наружу люка. Я вскарабкалась по стволу шахты, но наверху мой путь преграждала каменная плита. Я налегла на нее изо всех сил, но не смогла сдвинуть ее с места.

В отчаянии сидя на уступе, я увидела, как проникавший из трещины луч света упал на противоположную скалу с другой стороны потока. Я жадно посмотрела в сторону источника света, затем обернулась. Солнце высветило небольшую нишу в стене туннеля. Я перепрыгнула через поток и заглянула внутрь.

Как там говорил Эрнесто? Каменный контейнер, запечатанный воском или любым другим веществом, которое предохранит его от сырости. Это был каменный контейнер, да, и на нем я обнаружила следы какого-то материала, возможно кожи или шкуры.

Я попыталась открыть его, но крышка прилегала слишком плотно. Возможно, там находилась драгоценная книга Курящей Лягушки, но ее там могло и не оказаться. Что это меняет? Я задумалась. Я попала в ловушку. Если я вернусь обратной дорогой, меня наверняка убьют. Если я останусь здесь, то умру от голода или от жажды. Вода в потоке была солоноватой на вкус.

Разве люди не сходили с ума от жажды? Быть может, я проведу свои последние часы, пытаясь взломать контейнер, а спустя десятилетия люди найдут мой скелет с ужасным оскалом и костями рук, обхватывающими каменный ящик.

Сидя в своем заточении, я наблюдала, как солнечный луч продолжал освещать мою маленькую тюрьму Я внимательно рассмотрела камень в конце туннеля. Там было что-то вырезано. Похожее изображение, но не идентичное тому, что находилось в другом конце туннеля пещеры. Если я не ошибаюсь, это было изображение, которое должно было находиться внутри царства Шибальбы и указывать путь в мир людей.

Я сидела, наблюдая, как свет коснулся воды небольшого и очень чистого ручья. Я завороженно следила за игрой голубых и зеленых бликов на воде и наблюдала, как крошечные серебристо-серые и голубые рыбки увертывались от потоков воды и друг друга, размышляя, откуда они здесь взялись.

Затем наступило и умственное прозрение. Я сползла в воду и нырнула.

Я увидела впереди что-то яркое и светлое, путь, который проложила себе вода через камни. Он был длиной в несколько ярдов и кое-где угрожающе сужался. Но это был мой единственный шанс. Я всплыла, сделала глубокий вдох и как можно быстрее поплыла, протискиваясь через узкий проход навстречу свету.

Я была свободна.

Задыхаясь, я вынырнула. Я находилась в первобытном мире, в окруженной лесом и вытекавшей из-под земли реке с чистейшей водой. В нескольких футах надо мной к воде с берегов спадали длинные лианы.

Над рекой возвышалось строение, очертаниями напоминавшее пирамиду, высотой по крайней мере сорок или пятьдесят футов, учитывая то обстоятельство, что я смотрела на сооружение с поверхности воды.

Я поплыла к берегу, вылезла по лианам на насыпь, огляделась и, спотыкаясь, пошла к лесу.

Рассвело совсем недавно, и лес был окутан легкой дымкой. Хрупкие лучи солнечного света проникали через кроны деревьев, вдыхая жизнь в просыпающийся мир. Я взглянула на лазурь воды находившейся подо мной речушки, розовато-голубое небо над головой, свежую зелень леса, умытую вчерашним дождем, и мне показалось, что мир, такой сияющий и первозданный, был создан заново, создан для меня.

Я повернулась, чтобы рассмотреть пирамиду, стража этого волшебного места, часового у входа в Шибальбу, ибо для этой цели она и должна была служить. Пирамида была разрушена, ступени, по которым на протяжении веков взбирались майя, теперь превратились в груду камней. Две-три огромные сейбы, священные для майя деревья, проросли сквозь пирамиду, обхватив корнями огромные камни. Хоть и с трудом, но еще можно было различить храм, построенный на вершине, окна и дверной проем были оплетены лианами.

Но даже в таком состоянии он был великолепен, и я переживала те же чувства, что и первооткрыватели, впервые увидевшие руины великих городов Юкатана. Даже в состоянии запустения чувствовалось, что когда-то здесь процветала величественная цивилизация. Я подумала о людях, которые здесь жили, о скульпторах, воинах и королях, писцах и фермерах, ныне забытых, о жизни которых мир, вероятно, мог бы узнать из книги Курящей Лягушки.

От пирамиды и реки вело некое подобие тропинки. Она проходила мимо других сейб и груд камней, по-видимому, служивших угловыми камнями огромной площади. Я шла по узкой тропинке, которая вскоре перешла в более широкую каменную дорожку, а затем и в полноценную дорогу. Я просто шла, не останавливаясь.

День обещал быть очень теплым. Я уже различала мерцание, исходившее от камня, которым была вымощена дорога впереди, и время от времени мне казалось, что я вижу там людей. Но усталость не позволяла мне догнать их, и они уменьшались, уходя все дальше.

Однако две маленькие фигурки шли в мою сторону, и я словно со стороны наблюдала, как они приближаются ко мне, увеличиваясь в размерах.

Одну фигуру я узнала. Это была Эсперанса. Вместе с ней шел мужчина в традиционной для майя рубашке-гуайавера. Когда они подошли совсем близко, я увидела шок и тревогу на их лицах и поняла, что вид у меня жутковатый.

Стараясь успокоить их, я открыла рот, чтобы заговорить, но язык распух, и голос звучал хрипло.

— Со мной произошел небольшой несчастный случай, — сказала я. — Но, к счастью, все обошлось.

И вдруг мой новый и сияющий мир стал слишком ярким, а затем я снова погрузилась в темноту.

Я пришла в себя в кузове грузовика и, оглядевшись, увидела, что меня окружают какие-то люди. У одного из мужчин была винтовка. Партизаны, подумала я. Но моя голова покоилась на коленях Эсперансы, которая поглаживала меня по лицу своими прохладными ладонями.

Мне вдруг стало очень жарко. Во рту пересохло, и я не могла пошевелиться или открыть глаза. Я чувствовала, как сильные руки подняли меня, вынесли из кузова и положили в кровать. Я снова провалилась в темноту.

Позже я узнала, что Повелители Тьмы гневались на меня. Я нашла то, что они старались спрятать. Я слышала их голоса, чувствовала их горячее дыхание на своем лице; их руки, изъязвленные болезнями, тянулись из преисподней, чтобы затащить меня обратно в свое царство под груду камней в лесу. Я пыталась позвать на помощь, но не могла; я пыталась убежать, но ноги меня не слушались.

Я чувствовала, что меня обхватили руки, и голос, который, если я соберу остатки сознания, то узнаю, говорил мне, что я в безопасности. Наконец я заснула.

Я проснулась, когда день клонился к концу. Я определила это по положению солнца, свет которого просачивался через трещины в стенах. Я лежала на раскладушке в каком-то помещении. На небольшом столике стоял кувшин с водой и тарелка с фруктами, сыром и лепешками, и я с удовольствием поела.

Звуков за пределами комнаты слышно не было, и я тихо встала и подергала дверь. Она была заперта. Похоже, из одной тюрьмы я попала в другую.

Я все еще чувствовала сильную слабость, но была уверена, что должна выбраться отсюда. Эти люди, похоже, не представляют для меня опасности, но у меня развилась настоящая непереносимость замкнутого пространства. Более того, я была убеждена, что должна достать тот контейнер, в котором, как мне казалось, должен был находиться кодекс. Только тогда у меня появится возможность договориться с теми, кто меня преследует.

Я открыла оконные ставни и обнаружила еще одни, запертые снаружи.

Однако между двух половинок внешних ставень была щель, и я прикинула, что смогу отпереть щеколду, если найду что-нибудь подходящее. Я оглядела комнату и обнаружила металлическую вешалку, которую я разогнула, сделав из нее длинный прут.

Я осторожно просунула ее через щель и медленно, стараясь не шуметь, начала передвигать засов. Ставни открылись, и я вылезла наружу.

Я очутилась на заднем дворе небольшого, крытого соломой домика, стоявшего на краю опушки. По двору гуляли куры, а в отдалении я заметила поднимающийся с полей дым, словно фермеры собирались расчищать поля для посевной следующего года. Из-за дождя на полях явно было больше дыма, чем огня, зато дым станет для меня замечательным прикрытием.

Грузовик, в кузове которого я, похоже, и приехала сюда, стоял под навесом на заднем дворе дома. В кузове лежал фонарик, который я взяла, так как решила, что он может мне пригодиться. Дорога, или, скорее, грязное месиво, в которое она превратилась после дождя, заканчивалась у дома, поэтому я прошла через кусты и двинулась параллельно дороге прочь от дома.

Наконец я вышла на мощеную дорогу. Я посмотрела на солнце, которое теперь находилось низко, и начала вспоминать, в каком направлении падали его лучи утром, когда я вышла из леса. Надеясь, что я не ошиблась, я повернула и пошла дальше.

Через некоторое время я услышала, что ко мне приближается какое-то транспортное средство, но вдоль дороги тянулись густые заросли, и спрятаться в них не составляло особого труда.

После почти получаса ходьбы я увидела тропинку, которая сворачивала влево, туда, куда, как мне казалось, я должна идти, и я свернула. Темнело, но я боялась включать фонарик, чтобы его не увидели те люди, которые заперли меня в доме на опушке.

Ко времени, когда я дошла до пирамиды, почти совсем стемнело. Я была уверена, что шахта, которую я обнаружила в пещере, вела в пирамиду или к камню на площади напротив нее. Но для того чтобы это выяснить, потребуется время, поэтому я решила воспользоваться водным путем в пещеру. Я не знала, как защитить фонарик, пока не вспомнила о щели в скале. Если мне удастся определить, где она, я смогу пропихнуть через нее фонарик, а затем проникнуть в пещеру через реку.

Я запомнила, где находится пирамида, и осторожно спустилась в воду. Держа фонарик над головой, чтобы не намочить, я нашла щель и постаралась как можно дальше просунуть туда фонарь, затем нырнула и с некоторыми трудностями нашла подводный проход.

Я снова всплыла в пещере и внимательно прислушалась. Кроме журчания воды, я ничего не слышала. Летучие мыши еще спали.

Я вытащила фонарик и включила его.

Контейнер был там, где я его и оставила, рядом с нишей. Я укрепила фонарь и, используя два небольших камня — один как молоток, а другой как рычаг, — принялась энергично оббивать край крышки контейнера, который, как Эрнесто и предполагал, был запечатан каким-то веществом, похожим на воск.

Наконец крышка подалась, и я затаив дыхание открыла контейнер.

Видимо, я слишком увлеклась, открывая контейнер — да и камни издавали довольно громкий стук, — поэтому я не услышала приближающихся шагов.

Вдруг над моей головой что-то заскрежетало, и огромный камень в шахте надо мной был сдвинут в сторону. В шахту скользнула какая-то темная фигура, а за ней — еще одна. На их головах были черные шапки-маски. У первого в руках был пистолет, дуло которого было направлено на меня.

— Спасибо, что привела нас к книге, — по-английски произнес голос.

Я не поверила своим ушам. Первое, что я подумала, что меня нашел друг, но тон его голоса и пистолет никак с этим не вязались.

Свободной рукой Джонатан стащил шапку, а другой продолжал удерживать направленный на меня пистолет. Вторая фигура стояла у него за спиной.

— Ты постоянно нам препятствовала, Лара, но кое в чем ты нам даже помогла. Не знаю, сколько времени заняли бы у нас поиски этого туннеля, если бы мы не шли за тобой по пятам.

— Кто это мы?

— Вряд ли тебе нужно это знать. А теперь, с твоего позволения, мы заберем контейнер.

— Но это же твои раскопки, Джонатан. И у тебя все права на эту находку. Я не из тех расхитителей могил, которые тебя так доставали, — сказала я, все еще не понимая, зачем ему пистолет.

— Права? Я предпочитаю наличность, дорогая, только наличность. А это принесет мне кругленькую сумму.

Свет начал тускнеть.

— Так вот чем ты занимаешься? — с недоверием произнесла я. — Делаешь вид, что работаешь на законных археологических раскопках, на людях сокрушаешься о том, как расхитители могил все время тебя опережают, а в действительности оказывается, что ты сам все украл?

Он только улыбнулся и жестом показал на контейнер.

— Подними крышку, чтобы мы могли увидеть, что внутри, — приказал он. Контейнер был тяжелый, но я повиновалась.

Книга была там. За те несколько мгновений я успела рассмотреть хрупкую бумагу из древесной коры и расплывшийся иероглифический текст. Он был сильно поврежден, но то малое, что я увидела, вполне читалось.

В тот момент я не сомневалась, что нашла тексты, в которых рассказывалось о неизвестных страницах истории майя, подтверждающих, что цивилизация майя стоит в одном ряду вместе с другими великими цивилизациями мира.

А эти люди пришли сюда, чтобы забрать книгу, выгодно продать ее где-нибудь подальше от Мексики, от людей, которым она принадлежала по праву.

— Тебя же разоблачат. Ты не сможешь сохранить это в тайне.

— По-моему, кроме нас и тебя об этом никто не знает, — сказал Джонатан. Я вспомнила об Антонио и решила, что, как говорится в поговорке, его имя им из меня клещами не вытянуть.

— Я не сомневаюсь, что ты убьешь меня, так же, как ты убил дона Эрнана, — сказала я и, глубоко вздохнув, добавила: — и Луиса Валлеспино.

— Прискорбно, но это так.

Фигура за ним раздраженно задвигалась. Я узнала ее.

— А Монсеррат, — сказала я, — она по собственной инициативе обкрадывала своего отца или он тоже в доле?

— Красть свои любимые произведения искусства? Вряд ли. Он слишком их любит. Да он скорее готов разориться, чем тронуть коллекцию. Разве что попросит денег у своей размазни-женушки. Однако его судоходная компания нам очень пригодилась, когда приходилось вывозить товар из страны. Можешь снять маску, любовь моя, она догадалась, кто ты, — сказал он, полуобернувшись к фигуре за его спиной.

— К счастью для него и, конечно же, для меня, у его дочери нет подобных табу. Да к тому же она — хороший математик. Она подсчитала, что если украдет что-то из коллекции, то страховка возместит потерю, а мы с ней получим доход с продажи. Все довольны.

Монсеррат Гомес.

При других обстоятельствах я сочла бы свою глупость забавной. Я решила, что раз столько следов ведут к семейству Гомеса Ариаса, то виновником должен оказаться именно он. Мне просто не приходило на ум, что, обращая пристальное внимание на него, нельзя было упускать из виду и его дочь. Если у отца финансовые трудности, то страдает и дочь. Разве не она директор всех его предприятий, вице-президент инвестиционной компании, управляющая отелем?

— Пусть говорит за себя, — резко сказала я.

— Конечно, она скажет. Чего тебе еще хотелось бы узнать? Похоже, твои знания по данному вопросу не слишком обширны, если ты вообще в курсе наших планов, что вряд ли.

— Почему бы вам не украсть «Пикассо» или «Матисса»? Это сэкономило бы кучу времени и избавило вас от хлопот.

Но я знала ответ еще на стадии вопроса. «Пикассо» или «Матисса» проще вычислить и проследить их путь. К тому же Джонатану и Монсеррат не смогли бы оказать помощь их былые сообщники, самопровозглашенные и по существу сами себя обманувшие «Дети Говорящего Креста».

— Как ей… тебе, — сказала я, обращаясь к фигуре, спрятавшейся в глубине пещеры, — удалось убедить Алехандро Ортиса, Рикардо и Луиса Валлеспино ввязаться во все это?

Стоявшая в глубине пещеры фигура сдернула маску, и темные волосы упали ей на лицо.

— Глупые сентиментальные мальчишки! Они так и не узнали, кто ими управлял. Они дольше выбирали имя для своей организации, чем занимались настоящим делом, — сказала она. — Они думали, что крадут эти произведения искусства на благое дело, для революции. Они видели переговоры сапатистов с правительством, много спорили и решили, что теперь они будут истинными защитниками угнетенных. Но Луис не захотел оставаться с ними.

— Зачем ты убила его?

— Рикардо хватило глупости похвастаться брату своими подвигами. Луис направился прямо к Кастильо, чтобы рассказать ему об этом. Он наслушался лекций Кастильо в музее о совместной работе музея и местных общин, чтобы сохранить наследие майя, и считал это лучшим выбором. Кастильо на месте не оказалось, но ждать, когда Луис обретет здравый смысл, было бесполезно, — очень прозаично произнесла она.

— А дон Эрнан? Он ведь тоже обо всем догадался?

— Нет. Просто он узнал о книге и намеревался добыть ее прежде, чем до нее доберется мой отец. Он был просто глупым стариком, который стоял у нас на пути. Правда, то, что он знал, где искать книгу, усложнило дело. Он, видимо, понял и то, что с раскопок Джонатана исчезает слишком много находок.

— Поэтому ты убила его здесь и перевезла тело обратно в музей в ящиках для артефактов, спрятала его там до закрытия, затем выгрузила тело в его кабинете.

— Какая ты умная, — саркастически ответила она.

Я поняла, что ошибалась, полагая, что она была простой помощницей Джонатана. Это было ясно по ее тону. Он ее слушается, и именно она всем руководила. Решимость и упертость характера Гомесов сделали свое дело.

— А Мартинес?

— Еще один нечистый на руку полицейский. Решил, что ему все известно, специально занялся этими ограблениями и кое-что вычислил. Наверно, думал, что это дает ему право на долю. Могу тебя уверить, никто не будет о нем горевать.

Похоже, мы всех обсудили, сеньора Макклинток. Кроме того, что Джонатану, возможно, придется еще раз прибегнуть к удушению, на этот раз — доньи Хосефины, если она придет в себя. — Займись ей, радость моя, и сделай все, как следует, — сказала она, ткнув своим ярко-красным ногтем Джонатана в плечо и указывая на меня.

Я смотрела на этого человека, вспоминала, как еще сорок восемь часов тому назад я думала, что когда-нибудь я смогу его полюбить, и с недоверием произнесла:

— Ты хочешь сказать, что убил трех человек из-за книги?

— Четырех, — сказал он, взводя курок.

Никому не дано знать заранее, о чем он будет думать в последнюю долю секунды перед смертью. Кто-то будет беспокоиться о состоянии своего нижнего белья, другой, с более философским складом ума, подумает о том, успел ли он обнять своих детей напоследок.

Нелепая картина предстала моим глазам. Родители, Алекс, Клайв и семейство Ортисов стоят на кладбище вокруг надгробья, на котором было написано: «Лара Макклинток, которой всегда не везло с мужчинами».

Это было уже слишком!

В ярости я швырнула коробку с ее драгоценным содержимым в сторону, где стоял Джонатан, и через секунду грохнул выстрел. Выстрел так громко прозвучал в этом маленьком пространстве, что я почти оглохла и почувствовала, как на меня сыплется дождь из каменных обломков, так как пуля ударила в стену надо мной.

Казалось, время на мгновение остановилось, мы представляли собой жуткую картину. Контейнер с грохотом упал на каменный пол пещеры, и его падение словно эхом откликнулось на выстрел. Но контейнер не перевернулся, и его содержимое осталось внутри. Когда эти двое сделали шаг к контейнеру, я бросилась в воду и отчаянно поплыла к выходу наружу.

Я вынырнула и начала карабкаться вверх на берег, но он был очень скользкий, а Джонатан с Монсеррат оказались проворнее меня. Видимо, они вылезли через шахту и тут же бросились к берегу реки. Я почувствовала, как сильные руки схватили мою голову и погрузили под воду.

Вдруг меня отпустили, и я, отплевываясь, вынырнула на поверхность. Я вскарабкалась на берег реки и увидела полукруг из бьющих из леса лучей фонариков, которых было, наверно, штук двадцать.

Джонатан и Монсеррат тоже увидели их и бросились бежать. Когда люди с фонарями вышли на опушку, я узнала их предводителя. Это был Лукас.

Он бросил фонарь и рванул за Джонатаном. Я побежала за Монсеррат. Я догнала ее, когда она была уже у внешнего края огромной площади. Мы упали, поскользнувшись в грязи.

Она была меньше меня и, возможно, не такой уж и сильной. Но она была моложе, а я после всего пережитого за последние несколько дней почти сразу ощутила смертельную усталость. Ко всему прочему у нее были более длинные ногти, которые она с большим искусством пускала в ход. Мы возились, словно участницы женских боев, в грязи, и скоро я оказалась лежащей на животе, а она, стоя на коленях на моей спине, молотила по мне что есть мочи.

Мне удалось повернуть голову и в сложившейся ситуации произнести как можно более ровным голосом:

— А я не говорила, что донья Хосефина, возможно, твоя бабушка?

На мгновение она замешкалась, но мне этого хватило. Я откатилась в сторону и со всей силы ударила ее по голове. Она упала, но снова поднялась.

Затем мы обе словно застыли на месте. В свете фонаря преследуемый Лукасом Джонатан карабкался по стене разрушенной пирамиды. Почему он выбрал именно этот маршрут, я уже никогда не узнаю. Может, ему просто было некуда больше бежать, когда лучи фонарей вышедших из леса людей приблизились к нему почти вплотную.

Он добрался до вершины, Лукас находился двадцатью футами ниже. Но ветер и дождь сделали свое дело. Раздался жуткий грохот, за которым последовал нечеловеческий крик, когда камни храма на вершине обрушились, не выдержав веса Джонатана. Лукасу удалось увернуться от обвала, но Джонатану не повезло.

В ужасе мы наблюдали его падение. Сопровождаемое камнепадом и опутанное лианами тело скользило вниз мимо окон и дверных проемов храма, пока не достигло низа пирамиды. Почти погребенный под грязью и камнями, он лежал, неестественно вывернув шею.

Лукас подбежал к нему, опустился на колени, но через несколько секунд поднялся и покачал головой. Повелители Шибальбы взяли то, что им принадлежит.

К этому времени двое других мужчин, которых я еще днем видела в кузове грузовика, подбежали ко мне и увели Монсеррат.

Я опустилась на колени прямо в грязь. Силы меня покинули.

Ко мне подошел Лукас и тоже опустился на колени. Он положил руки мне на плечи, посмотрел мне в глаза и произнес:

— Да, за тобой нужен глаз да глаз!

Эпилог

Последователи «Говорящего Креста» предсказывали, что грядет невероятная по размаху катастрофа. Согласно пророчеству, в Чичен-Ице появится новый предводитель. Создания прошлого творения вместе с ископаемым крылатым змеем оживут и уничтожат всех созданных нынешним, четвертым, по мифологии майя, творением.

Ну а пока этого не произошло, нам рано сдаваться.

Алехандро Ортис провел несколько месяцев в мексиканской тюрьме, ожидая суда за кражу статуэтки Ицамны в «Эк Балам». В конце концов его срок был сокращен до того, что он уже отсидел, и Алехандро, уже более уравновешенным молодым человеком, вернулся домой к семье и занятиям в университете.

Монсеррат Гомес повезло меньше. Было бы интересно посмотреть, какое наказание вынесет ей судебная система, не имеющая презумпции невиновности и не гарантирующая права на слушание дела судом присяжных.

Мне рассказали, что она свалила всю вину за убийства на Джонатана, а себя представила как невольную соучастницу, которой пришлось организовать вывоз артефактов доколумбовой эпохи, воспользовавшись судоходной компанией отца. Меня должны вызвать как свидетеля обвинения, и надеюсь, я сделаю все для того, чтобы ее осудили.

Диего Мария Гомес Ариас фактически потерял дочь, зато воссоединился со своей матерью и помирился с женой. Шейла Страттон Гомес поступила благородно и поддержала мужа, оказав ему помощь, как финансовую, так и моральную, в которой он так нуждался. Когда я виделась с ней в последний раз, она сказала, что поняла, почему Диего женился на ней. Подсознательно она напоминала ему его мать, которой он лишился в раннем детстве, но она надеется, что со временем он полюбит ее по-настоящему. А еще она сказала, что дала зарок полгода не притрагиваться к спиртному.

Узнав, что ее сын хочет с ней увидеться, донья Хосефина очнулась и, несмотря на все прогнозы медиков, снова обосновалась в своей комнате в «Каса де лас Буганвильяс», величественная, как всегда. Думаю, она узнала в доне Диего своего исчезнувшего сына еще тогда, когда он впервые появился в Мериде, но, видимо, из-за бурного прошлого она побоялась ему открыться. И вот теперь спустя годы они воссоединились и медленно собирали по кусочкам свое прошлое.

К учебе я так и не вернулась. Сама жизнь внесла коррективы в мои планы. Сара Гринхальг, женщина, которая купила «Макклинток и Свейн», предложила мне долю в компании. Она объяснила, что не слишком разбирается в торговле и у нее нет страсти к путешествиям — качеств, необходимых для процветания этого бизнеса.

Сначала я отказалась, рассказав ей о том, что мой адвокат просила меня некоторое время держаться подальше от любого бизнеса, чтобы Клайв не смог преследовать меня и требовать денег.

Затем Клайв сделал мне одолжение, сам того не подозревая. Он нашел себе богатую вдовушку, охмурил ее и, не откладывая, женился. По рассказам очевидцев, свадьба была главным светским событием сезона. Я в этом мероприятии не участвовала. Но в минуту, когда союз стал законным, я позвонила Саре и спросила, осталось ли в силе ее предложение. Она ответила утвердительно, и я приняла его.

Спустя пару месяцев на магазине красовалась новая табличка «Гринхальг и Макклинток», а от присутствия Клайва не осталось и следа. Алекс каждый день приходит к нам на пару часов, чтобы помочь по хозяйству. Лукас согласился быть нашим временным агентом в Мексике, пока я не подыщу замену дону Эрнану. Но я не особенно тороплюсь с поисками. Каждые три-четыре месяца я летаю в Мериду посмотреть, что для нас нашел Лукас. А раз в месяц между моими прилетами мы с Лукасом встречаемся в Майями, чтобы провести вместе уикенд.

После нескольких дней поисков Лукас первым обнаружил в музее тело дона Эрнана, не подозревая, что дон Эрнан ездил — как позже и я — туда, где Лукас работал. Это он положил нефритовую бусину в рот мертвому дону Эрнану. Он сказал, что раз ему не удалось уберечь дона Эрнана от смерти, по крайней мере он постарался облегчить ему путешествие в его следующей жизни.

Сейчас наши с Лукасом отношения идеальны. Я не хочу за него замуж, по крайней мере пока, а он оказался нежным и заботливым другом и любовником.

Интересно, можно ли абсолютно доверять человеку, который утаил от вас что-то очень важное?

Он не рассказал мне, что за люди сопровождали его в лесу и связан ли он с партизанами.

Но самое главное я так и не спросила, полагая, что он когда-нибудь мне сам об этом расскажет, — куда он дел книгу Курящей Лягушки. Надеюсь, книга послужит добрым целям.

Примечания

1

Европейское название цветов стрелиции, произрастающей в тропиках.

(обратно)

2

Здесь: дружеское обращение к знакомой женщине (исп.).

(обратно)

3

Группа престижных частных колледжей и университетов на северо-востоке США.

(обратно)

4

Яичница по-деревенски (исп.).

(обратно)

5

Межгосударственный пакт о взаимном регулировании тарифов и условий торговли между США, Канадой и Мексикой.

(обратно)

6

Проход запрещен (исп.).

(обратно)

7

Thursday (англ. четверг) — Thor's Day (англ. день Тора); Wednesday (англ. среда) — Woden's Day (англ. день Вотана).

(обратно)

8

Начало XX века.

(обратно)

9

Фирменное название прочного жаростойкого пластика одноименной компании; часто используется для покрытия кухонной мебели.

(обратно)

10

Диего Мария Ривера (1886–1957) — мексиканский живописец, художник-монументалист и график.

(обратно)

11

Имя тряпичной куклы, деревенского мальчика, придуманного художником Джонни Груэлли в 1915 году.

(обратно)

12

Знаменитый вестерн 1952 года, режиссер Фред Зинненманн.

(обратно)

13

Месоамерика — историко-культурная область в Центральной Америке доколумбовой эпохи.

(обратно)

14

Право на пользование землей и сбор подати с проживающих на ней индейцев.

(обратно)

15

Генри Мур (1898–1986) — английский скульптор.

(обратно)

16

Похлебка с лаймом (исп.).

(обратно)

17

Улица в Лондоне, где расположены ателье дорогих мужских портных.

(обратно)

18

Главная площадь.

(обратно)

19

Библиотечная система классификации книг.

(обратно)

20

Мексиканский шоколадный соус; подается к мясным блюдам.

(обратно)

21

Имя правителя было записано двумя глифами или символами, один означал число 18, другой — «кролик».

(обратно)

22

Кредитная карточка компании «Американ экспресс» с неограниченным кредитом и многочисленными привилегиями, предназначенная для состоятельных клиентов.

(обратно)

23

Улучшающий пищеварение алкогольный напиток, подаваемый в конце трапезы.

(обратно)

24

Национальный трест Англии, Уэльса и Северной Ирландии — организация по охране исторических памятников, достопримечательностей и живописных мест.

(обратно)

25

Улица в Лондоне, где расположены кабинеты преуспевающих врачей.

(обратно)

26

Публичное сожжение еретиков и еретических книг на кострах.

(обратно)

27

Письмо особыми символами — глифами.

(обратно)

28

Кукурузная лепешка с острой начинкой и приправой чили.

(обратно)

29

Приготовленная на пару и обернутая кукурузными листьями лепешка из кукурузной муки с начинкой из мясного фарша с перцем чили.

(обратно)

30

Выходящая в Париже ежедневная американская газета.

(обратно)

31

Кукурузная лепешка с начинкой из фасоли и мяса акулы.

(обратно)

Оглавление

Пролог

Имиш

Ик

Акбаль

Кан

Чикчан

Кими

Маник

Ламат

Мулук

Ок

Чуэн

Эб

Бен

Иш

Мен

Киб

Кабан

Эцнаб

Кавак

Ахау

Эпилог X Имя пользователя * Пароль * Запомнить меня

Регистрация

Забыли пароль?