«Фантазии офисной мышки»

Наталья Александрова Фантазии офисной мышки

Василий Андреевич Самоцветов спустился с крыльца и подошел к бронированному «Мерседесу». Охранник Вадим предупредительно распахнул перед ним заднюю дверцу, помог шефу устроиться на мягком сиденье. Василий Андреевич недовольно фыркнул: что он, старик, чтобы с ним так нянчились?

Впрочем, подумал он тут же, он действительно стал сдавать в последнее время, нужно заняться своим здоровьем. За последний год набрал еще семь килограммов. Скоро не только в машину — в двери дома с трудом будет проходить. Казалось бы, все есть — и бассейн в доме, и персональный тренер, и врач-диетолог, но никак не заставить себя подняться хотя бы на полчаса раньше, чтобы поплавать или позаниматься на тренажерах.

Он вздохнул, откинулся на подушки и прикрыл глаза.

«Мерседес» плавно выкатился к воротам. Стальные створки бесшумно разъехались, и машина стремительно понеслась по ровному асфальтовому покрытию. За пуленепробиваемыми окнами мелькали нарядные коттеджи, загородные дома и таунхаузы, выстроившиеся по сторонам Выборгского шоссе.

Ранним утром пробок на дороге еще не было, и уже через двадцать минут они мчались по проспекту Энгельса. Когда до Светлановской площади оставался всего один квартал, водитель притормозил и повернул руль: проспект был перегорожен временными ограждениями, перед ними стоял знак объезда.

Однако через минуту водителю снова пришлось затормозить: поперек дороги застрял громоздкий мебельный фургон с яркой рекламной надписью на борту. Он то неловко сдавал назад, то немного продвигался вперед, но никак не мог освободить дорогу.

Водитель «Мерседеса» чертыхнулся, прижался к правому краю дороги и скосил глаза на шефа в зеркале заднего вида. Тот обычно очень злился на всякие непредвиденные задержки, но сейчас, похоже, задремал и не заметил остановки. Водителю хотелось опустить окно и высказать тупому шоферу фургона все, что он о нем думает, но это категорически запрещалось правилами безопасности. Поэтому оставалось либо терпеливо ждать, либо разворачиваться и ехать обратно, чтобы найти другой объездной путь.

Мебельный фургон, кажется, наконец сумел развернуться и вот-вот должен был освободить дорогу.

Ни водитель, ни охранник не заметили, что на мостовой под днищем «Мерседеса» сдвинулась крышка люка. Из-под земли высунулась голова в оранжевой строительной каске. Этот человек был вооружен короткой винтовкой необычной формы и прибором, напоминающим медицинский стетоскоп.

Поднеся датчик своего прибора к днищу бронированной машины, человек в каске внимательно прислушался. Он расслышал тяжелое, хриплое дыхание Самоцветова, навел прицел винтовки на источник звука и нажал спуск. Звук был едва слышным — не громче, чем хлопок лопнувшего воздушного шарика. Однако в днище «Мерседеса» появилось небольшое круглое отверстие. Человек в каске нырнул в люк и торопливо задвинул за собой тяжелую чугунную крышку.

Маленькая пуля с заостренным наконечником пронзила металлическое днище и легко, как горячий нож в масло, вошла в рыхлое, дряблое тело Василия Андреевича. Здесь она взорвалась, разбрызгав вокруг несколько миллиграммов сильнодействующего яда.

Самоцветов широко открыл глаза, как будто увидел что-то неожиданное и странное, глубоко вздохнул и затих. Сидевший на переднем сиденье охранник Вадим следил за мебельным фургоном и не сразу обратил внимание на то, что шеф больше не подает признаков жизни.

Я бросила взгляд на электронные часы над дверью и облегченно вздохнула: было еще без семи минут десять, я вовремя успела на работу. Моя непосредственная начальница, директор кредитного отдела Лариса Ивановна, очень не любит опозданий. Она не устраивает опоздавшим сотрудникам выволочку — она просто смотрит своими водянистыми рыбьими глазами, и у провинившегося на целые сутки портится настроение. И потом, она может припомнить опоздание при распределении вознаграждений по результатам работы, так называемых бонусов. А поскольку я фактически единственный кормилец семьи — или кормилица? — то для меня этот бонус — вещь принципиально важная.

Охранник Вася перехватил мой взгляд, подмигнул и ухмыльнулся. Он любит поболтать с персоналом женского пола, особенно любит рассказывать анекдоты, к сожалению, очень бородатые. Вот и сейчас он начинает:

— Прикинь, Женя: торопится мужик на поезд, подбегает к калитке соседа…

И вдруг он замолк, вытянулся, как солдат на плацу, и придал своему лицу выражение служебного рвения.

Я проследила за его взглядом и увидела вошедшего в холл банка мужчину. Крупный такой мужик, довольно плотный, в отлично сшитом костюме и с лысой круглой головой. Вся его фигура излучала уверенность, силу, власть. По-хозяйски оглядевшись вокруг, он как бы мысленно проговорил вслед за персонажем известного рекламного ролика: «Это мой банк!»

Я хотела было шепотом спросить Васю, что это за самоуверенный тип, но вдруг словно онемела. В ушах у меня раздался противный звон, руки затряслись, на лбу выступили капли холодного пота. На меня опять накатил один из моих дурацких приступов. Неужели это из-за наглого бритого мужика?

Кое-как справившись с дурнотой, я проскользнула мимо охранника и скрылась в своем кабинете. Там я села за стол, прикрыла глаза и досчитала до двадцати, чтобы немного успокоиться.

Как ни странно, это помогло, и когда на столе зазвонил телефон, я смогла ответить вполне нормальным голосом.

Звонила Лариса Ивановна.

У нее есть такая манера — обзванивать своих подчиненных за пару минут до начала работы. Якобы у нее уже появились вопросы. На самом деле она проверяет, сидим ли мы на рабочем месте.

Но на этот раз, кажется, она звонила действительно по делу.

— Евгения Николаевна! — произнесла моя начальница голосом сухим, как годовой финансовый отчет. — Вас хочет видеть Илья Артурович. В десять тридцать. Будьте любезны не опаздывать.

Она тут же повесила трубку, а я еще несколько минут сидела, уставившись в рекламный плакат нашего банка на стене и обдумывая полученную информацию. Потому что ее звонок нес в себе не только ту информацию, которую Лариса озвучила.

Во-первых — мы уже давно знаем, что наш банк сливается с более крупной финансовой структурой. Причем, выражаясь языком корпоративного права, происходит не слияние, а поглощение, то есть большой финансовый волк собирается слопать нас, как Красную Шапочку. Или как ее бабушку — если вам так больше нравится. И несколько раз в кулуарах банка произносили имя господина Меликханова, который будет непосредственно представлять в нашем банке этого самого финансового хищника. Кажется, господина Меликханова действительно зовут Ильей Артуровичем. Так вот, если он вызвал меня на десять тридцать — значит, поглощение уже произошло, Красную Шапочку с аппетитом скушали, и у нового шефа даже имеется в нашем офисе собственный кабинет.

Во-вторых — если у него есть кабинет, то наверняка есть и секретарша. Но звонит мне не она, а Лариса. Что это значит?

Это значит, что Лариса и сама напугана, не знает, чего ждать от нового начальника, и хочет предупредить меня, чтобы я была в разговоре с ним предельно бдительна и не вздумала наболтать лишнего. Особенно про свое непосредственное начальство — про нее, Ларису Ивановну, единственную и неповторимую.

Возник и еще один маленький вопрос — я не знала, где находится кабинет Меликханова. Но задать такой вопрос Ларисе нельзя: она обольет меня презрением, намекнет на мою тупость, граничащую с профнепригодностью, и вообще может поставить вопрос о моем увольнении. Действительно, как можно не знать, где находится кабинет главного босса?

Очень даже просто, если еще вчера этого кабинета не было. Как и самого босса.

Время уже подходило к десяти тридцати. Я сложила в папку самые необходимые (на мой взгляд) бумаги, встала из-за стола и выскочила в коридор.

Строго говоря, я не сомневалась, что никакие бумаги мне не понадобятся.

Новый шеф наверняка просто хочет познакомиться с персоналом, а точнее — хочет показать нам, какой он суровый и беспощадный. Серый волк собирается продемонстрировать свои клыки. Но появиться у него без бумаг — это значило бы показать свою несерьезность, легкомысленное отношение к работе. А так — пожалуйста, я ко всему готова, спрашивайте — отвечаем.

Надо только найти, где этот кровожадный корпоративный монстр обосновался.

Спрашивать у Ларисы, как уже сказано, нельзя, поэтому придется сыграть в игру «пойди туда — не знаю куда».

Я напрягла свои извилины и пришла к единственному возможному выводу: Меликханов наверняка занял самый лучший кабинет — кабинет нашего управляющего Антона Степановича. А тот, в свою очередь, потеснил кого-нибудь из своих замов.

Я добежала до лифта, поднялась на четвертый этаж, облюбованный нашим банковским начальством, прошла к кабинету управляющего и убедилась в своей правоте: на двери, поверх старой таблички, была косо укреплена новая, наспех отпечатанная на принтере — «Управляющий филиалом И. А. Меликханов».

Я перевела дыхание, взглянула на часы, сосчитала до десяти и толкнула дверь.

Секретарь Лидия Петровна сидела на своем месте. Значит, наш шеф передал ее Меликханову вместе с кабинетом. Выглядела она очень озабоченной.

— Лидия Петровна, — проговорила я, входя, — меня вызывали на половину одиннадцатого…

Она не ответила, только махнула рукой в сторону кабинета — мол, проходи…

За массивным столом Антона Степановича сидел тот самый бритый мужик, которого я встретила в холле. Впрочем, могла бы и догадаться — по выражению верноподданнического идиотизма, появившегося при его появлении на лице охранника.

И снова при виде этого человека на меня неожиданно накатила дурнота. Снова у меня зазвенело в ушах, снова задрожали руки, на лбу выступила испарина. Ноги резко ослабели, и, может быть, они просто подкосились бы, но, к счастью, Меликханов поднял на меня глаза и проговорил:

— Садитесь, пожалуйста.

Я не села — я буквально свалилась в кресло. К счастью, он этого, кажется, не заметил.

А мне стало еще хуже.

Почему-то особенно плохо мне стало от его голоса. Сама не знаю почему.

Меликханов окинул меня долгим, внимательным, изучающим взглядом.

Я постаралась взять себя в руки, принялась считать. Обычно это мне помогало.

— Евгения Николаевна, если не ошибаюсь? — проговорил новый шеф. — Вы у нас занимаетесь корпоративными клиентами…

— Девять, — машинально ответила я, поскольку как раз досчитала до девяти.

Я спохватилась, но было уже поздно — слово не воробей.

— Что? — удивленно переспросил шеф и сверился со своим списком. — По моим сведениям, их несколько больше…

— Я имела в виду девять наиболее значительных клиентов, — принялась я выпутываться.

— Да? Ну, может быть… хотя по имеющимся у меня данным… — Он встал из-за стола и принялся ходить по кабинету. — Имейте в виду, что мы с вами не должны зацикливаться только на крупных клиентах. В большинстве солидных финансовых компаний основную часть денежного потока дают мелкие клиенты, за счет своей многочисленности. Кроме того, именно мелкие клиенты создают стабильность поступлений. Поэтому мы должны сделать наши предложения особенно привлекательными для рядового инвестора…

Я включилась в деловой разговор, и дурнота понемногу прошла. Меликханов расхаживал по кабинету, энергично жестикулируя и расписывая перспективы дальнейшего роста банка и всех его сотрудников, включая меня. Понятно — хочет произвести впечатление на персонал, начинает психологическую обработку, действует давно известным, проверенным методом кнута и пряника… но почему он начал с меня, с рядового работника?

— Я ознакомился с вашим досье, — сообщил он, как будто отвечая на мой невысказанный вопрос. — Оно произвело на меня впечатление. Вы — очень перспективный работник, и ваш потенциал далеко не полностью использован. Должен сказать, я возлагаю на вас большие надежды…

Интересно, он просто вешает мне лапшу на уши? Или действительно хочет продвигать по службе? Например, назначить меня на место Ларисы Ивановны… вот это будет номер! Хотя, конечно, это маловероятно. Скорее всего, решил просто прощупать почву и заручиться на всякий случай поддержкой персонала…

Громко рассуждая о моих перспективах и расхаживая по кабинету, Меликханов приблизился ко мне.

Я почувствовала исходящий от него запах.

Конечно, он пользовался дорогой и модной мужской туалетной водой, но через благородный аромат этого парфюма, через тонкий запах элитного табака пробивался еще какой-то едва различимый запах. Запах подавленной, глубоко упрятанной агрессии и, как ни странно, запах неуверенности. Запах плохо скрытого страха…

И тут мне стало совсем плохо.

В висках застучали тысячи маленьких молоточков, во рту пересохло, и появился привкус ржавого металла и отвратительной горечи, перед глазами замелькали разноцветные пятна.

И еще мне показалось, будто я слышу хруст битого стекла и кирпичной крошки — тот самый звук, который преследовал меня в повторяющихся ночных кошмарах.

Еще немного — и я просто потеряла бы сознание.

Но в это мгновение на столе шефа зазвонил телефон.

Он отошел от меня, снял трубку и заговорил.

Мне сразу стало легче, сжимавший виски обруч распался, я смогла вздохнуть полной грудью.

Меликханов прикрыл трубку ладонью, поднял на меня глаза и одними губами произнес:

— Можете идти, вы свободны!

Я молча кивнула, выбралась из кресла и стрелой вылетела из его кабинета.

В приемной остановилась, прислонившись к стене и глотая воздух открытым ртом.

— Женечка, что с вами? — участливо проговорила Лидия Петровна, приподнявшись из-за своего стола.

Я вспомнила, что у сотрудников нашего банка есть примета: если Лидия Петровна выражает кому-то сочувствие, значит, скоро этот человек вылетит с работы…

Однако сейчас меня не волновали никакие, самые скверные приметы, я не думала даже об увольнении. Я с трудом прошептала:

— Воды!

Лидия Петровна бросилась к стойке с кулером, налила мне воды в одноразовый стаканчик, заботливо подала мне и спросила, покосившись на дверь кабинета:

— Что, совсем зверь? Увольняет, да?

— Вроде нет… — пробормотала я, жадно выпив половину стакана, — может быть, даже повысит…

— Вот как? — Лидия Петровна поскучнела и вернулась за свой стол. — Стаканчик бросьте в мусорницу…

Не знаю, как я дожила до конца рабочего дня.

Впрочем, работа отвлекает от самых дурацких мыслей и действует лучше любого успокоительного. Работа помогает преодолеть депрессию, справиться с проблемами и забыть о существовании нервной системы. Как только я вернулась от нового шефа, в моем кабинете возникла Лариса Ивановна и потребовала отчет по эффективным показателям четырех самых крупных клиентов. Хотя на ее лице было написано, что эти показатели интересуют ее не больше, чем прошлогодний снег или урожай зерновых в северных провинциях Китая, а пришла она исключительно для того, чтобы выведать, о чем я разговаривала с Меликхановым. Тем не менее до прямых вопросов она не унизилась, а я сделала вид, что ничего не понимаю, и пообещала подготовить отчет по клиентам к обеду. Так что Лариса ушла несолоно хлебавши, а я засела за компьютер.

К обеду сделать отчет не удалось, потому что Лена Андросова потеряла нужный файл, потом завис компьютер, затем мне позвонил Моржов из фирмы «Импульс» и потребовал срочно представить ему сводные данные по доходам за прошлый квартал — в общем, все было как обычно, и когда я наконец закончила отчет, часы показывали уже без десяти шесть.

Я послала отчет на электронный адрес Ларисы Ивановны, облегченно вздохнула и только тогда вспомнила, что у меня с самого утра ни крошки не было во рту.

Тем не менее есть не очень хотелось. Я помассировала виски, перевела дыхание и навела порядок у себя на столе — в конце концов, если примета не обманывает и меня скоро уволят, нельзя оставлять своему преемнику такой беспорядок.

Наконец я вышла из здания банка и огляделась.

Наш банк находится на перекрестке оживленной Пушкарской улицы и тихого Карабасова переулка. По поводу названия этого переулка не шутил только ленивый, и нашего управляющего Антона Степановича за глаза называли то Карабасом Степановичем, то Антоном Карабасовичем, а то и вовсе Карабасом-Барабасом.

Обычно возле банка почти безлюдно, сейчас же кроме меня на углу вовсе не было ни души.

Впрочем, я ошиблась — одна живая душа здесь все-таки была: со стороны Филимоновского сквера по Карабасову переулку шел очень живописный бомж. Заросший до самых глаз густой черной бородой, одетый в грязный, продранный на локтях пиджак, из-под которого выглядывала полосатая тельняшка, он медленно брел навстречу мне, шаркая по тротуару стоптанными башмаками примерно сорок шестого размера, из тех, которые в народе называют говнодавами. В руке у него ритмично раскачивалась авоська, набитая пустыми бутылками, которые брякали на каждом шагу. Для довершения образа лицо бомжа украшали черные очки без одной дужки, а на мятом лацкане пиджака болталось что-то вроде медали. Когда расстояние между нами сократилось до нескольких шагов, я разглядела, что это — памятный знак «Сто лет воронежскому областному музею орнитологии».

Этот колоритный персонаж совершенно не вязался с парадным и представительным входом в наш банк. Боковым зрением я заметила, что за стеклянной банковской дверью возник дежурный охранник — не Вася, другой, помоложе. Он явно колебался — не следует ли выйти и шугануть бомжа, но передумал, побоявшись испачкаться об него, да и бомж вот-вот должен был пройти мимо.

И в эту минуту дверь банка открылась и оттуда вышел наш новый начальник Меликханов.

Илья Артурович на мгновение задержался на пороге, огляделся по сторонам и направился к своей черной «Ауди».

Все дальнейшее заняло считаные секунды.

Бомжа, который до этого мгновения едва плелся, нога за ногу, словно подменили. Он резко изменил траекторию своего движения, бросился наперерез Меликханову и схватил его за плечо. Меликханов попытался вырваться, но бомж сжимал его плечо, будто клещами. Я смотрела на происходящее, превратившись в статую.

Бомж склонился к Меликханову, потянулся губами к его уху и что-то едва слышно проговорил.

Лицо Ильи Артуровича посерело. Он отшатнулся, уставился на странного бомжа округлившимися глазами…

Из дверей банка, громко топая, выбегал охранник.

Однако бомж уже отпустил Меликханова, бросил свою авоську и помчался в сторону сквера с неожиданной прытью. Охранник споткнулся о брошенную бомжом авоську, покачнулся и рухнул на тротуар, вытянувшись на нем во весь рост. При этом пустые бутылки издали громкий дребезжащий звук, и мне показалось, что это охранник со звоном разбился на тысячу осколков.

Меликханов отступил к дверям банка, провожая бомжа взглядом. Отступая, Илья Артурович оказался рядом со мной.

И я снова почувствовала ароматы дорогого мужского парфюма, хорошего табака, теперь к ним примешался еще запах ирландского виски… но на этот раз все эти ароматы перекрывал, заглушал, сметал, как горная лавина, запах страха, запах безумия, запах паники…

И опять мне стало плохо от этого запаха. Опять у меня застучали в висках молоточки, поплыли перед глазами радужные пятна, затряслись руки…

Только на этот раз я не сидела в удобном, мягком кресле, а стояла на улице, на глазах равнодушных людей.

Перед которыми мне совершенно не хотелось демонстрировать свою слабость.

Я прислонилась к стене, сосчитала до двадцати, пытаясь взять себя в руки.

И мне это, кажется, удалось.

Охранник наконец поднялся с тротуара и крутил головой, пытаясь определить местоположение беглеца, однако того и след простыл. Тогда он отряхнулся, как собака, и засеменил к Меликханову. Остановившись перед начальником, как побитый пес, он искательно заглянул тому в глаза и проблеял:

— Вы, того… не зашиблись? Вас, может быть, до машины проводить? Вам, может, пиджачок почистить? — и уже потянулся к плечу Ильи Артуровича, вытащив из кармана носовой платок и собираясь оттереть следы прикосновения грязной лапы бомжа.

— Убери руки! — рявкнул на него Меликханов и зашагал к своей машине.

Я не могу ездить в метро. Особенно в часы пик. Дело не в том, что я боюсь замкнутого пространства или чувствую давящие на меня тысячи тонн земли и камня, нависшие над головой. Нет, дело совсем не в этом. Никакими силами я не могу заставить себя войти в битком набитый вагон, где со всех сторон тебя окружают чужие, незнакомые люди. Я буквально кожей чувствую излучаемую ими агрессию, враждебность. Мне кажется, все они меня ненавидят, иногда я перехватываю полные ненависти взгляды.

Умом я понимаю, что все это — плод моего больного воображения, что на самом деле всем этим людям нет до меня ровно никакого дела, что они погружены в собственные мысли, в собственные проблемы, но легче мне от этого не становится. Для того чтобы чувствовать себя комфортно, мне нужно собственное пространство, принадлежащее только мне, мне одной.

Пустое пространство, на которое никто не покушается. Пусть даже совсем небольшое, но мое собственное пространство.

Где-то я читала о том, что для любого животного, особенно хищника, существуют два критических расстояния: если нарушить первую границу, приблизиться к нему, допустим, на двадцать метров — хищник предпочтет убежать, так сказать, от греха подальше. Но если он не успел или не смог убежать, например, не заметил тебя вовремя, а ты подойдешь еще ближе, преодолеешь вторую границу — скажем, приблизишься к нему на пять метров, — он нападет. Потому что считает, что убегать уже поздно, а ты представляешь для него опасность.

Я, безусловно, не хищник, и когда меня окружают посторонние люди — не нападаю ни на кого, а просто впадаю в панику.

Сердце у меня колотится, на лбу выступает холодный пот, и кажется, еще немного — и мне придет конец. Однако не приходит. Потому что на работу я езжу на метро — больше не на чем. Стало быть, пришлось научиться преодолевать свою фобию. О том, что у меня фобия, я догадалась еще в старших классах школы. Но никому об этом не рассказывала, как-то не представлялось случая. На самом деле это никому не интересно, я точно знаю.

За все время моей учебы и трудовой деятельности, то есть за десять лет поездок в метро, я не смогла совладать с собой всего три раза — однажды упала в обморок, второй раз меня затрясло и пришлось сжать зубы, прокусив язык до крови. А в третий раз я просто расшвыряла пассажиров и выскочила из вагона, на перроне сразу стало легче.

Все три происшествия случились из-за того, что я почувствовала запах. Как думаете, чем люди пахнут в метро? Парфюмерией, потом, съеденным наверху хот-догом… Иногда кошками… Один раз меня притиснуло к бомжихе, воняющей помойкой… Я вытерпела — деться-то некуда.

Но в те три раза, когда я не смогла совладать с собой, я чувствовала запах очень сложный. Дорогой одеколон — ветер с моря, ветер странствий — смешивался с запахом мужского пота — жестокий агрессивный запах. Этот запах всегда напоминал мне страшное событие из далекого детства. Видит бог, как я не хотела его вспоминать. И почти преуспела в этом. Если бы не проклятый запах в метро…

Мне было семь лет, моей сестре Саше — двенадцать, но она уже тогда была очень хорошенькая и пользовалась успехом у окрестных мальчишек. И, надо сказать, этим успехом гордилась.

Мы недавно переехали в этот дом, однако у Саши уже появилось множество знакомых мальчиков. Родители разменяли квартиру, чтобы выделить площадь отцу, — они развелись. Но все не могли никак расстаться, отец приходил в эти наши две комнаты в коммуналке, они уединялись с матерью в дальней комнате и говорили, говорили, все время упрекая друг друга, припоминая давние обиды. В пылу ссоры они повышали голос, так что я из другой комнаты слышала разговор.

Однажды отец выскочил из комнаты весь красный, бормоча ругательства, и наткнулся взглядом на меня. После этого мама во время его посещений отправляла нас с сестрой гулять, поручала Саше присматривать за мной. Вряд ли это доставляло Александре большое удовольствие.

Едва мы появлялись во дворе, к Саше, как пчелы на мед, слетались мальчишки самого разного возраста — начиная с четырнадцатилетних придурков, у которых над верхней губой только начал проступать пушок, и заканчивая великовозрастными болванами, которым со дня на день грозил призыв в армию. Они ходили вокруг нее кругами, пытаясь привлечь ее внимание, говорили неуверенным ломающимся баском и делали то, что определяется емким и выразительным словом — выпендривались. Я в этом цирке была явно лишней.

— Поиграй с девочками, — высокомерно произносила сестра и отправляла меня в угол двора, где девчонки лет восьми-десяти играли в классы и в «пять имен».

Там меня тоже принимали не очень охотно — я была чужой, притом самой маленькой и совершенно не вписывалась в сложившиеся кружки и союзы. Поэтому обычно я стояла возле стенки, косясь на свою старшую сестру.

Она сидела на скамейке в окружении своих поклонников.

До меня доносились взрывы смеха, я видела, как Вовка Мальцев из соседнего подъезда ходит на руках, чтобы привлечь к себе Сашкино внимание…

Мне было скучно.

Мне было обидно.

Я думала, что никому нет до меня дела, что я никому не нужна.

И однажды я увидела котенка.

Котенок был серый в полоску, только полоски у него были не поперечные, как обычно, а продольные. Котенок был такой же неприкаянный, как я. И еще он был очень самостоятельный. Он шел через двор по своим собственным делам, вдруг остановился и посмотрел прямо на меня, как будто куда-то приглашая.

Я оглянулась на Сашу — ей было явно не до меня, посмотрела на девчонок, которые в упоении скакали по расчерченному мелом асфальту, и отправилась в неизвестном направлении.

Точнее, в направлении, известном этому самостоятельному котенку.

Он пересек двор и скрылся в щели забора, окружавшего полуразрушенный дом.

Ходить туда, к этому дому, мне, как и всем детям нашего двора, категорически запрещалось. Мало того — девчонки постарше шепотом рассказывали про него всякие ужасы. Вроде истории про черную руку или про девочку, которая зашла туда вечером и от которой остались одни косточки.

Но сейчас был день, и мне очень захотелось пробраться туда, за этим удивительным котенком. И еще я подумала, как Сашка спохватится и начнет меня искать. И как она будет волноваться.

Я мстительно оглянулась на нее.

До меня донесся хохот — Вовка Мальцев очень смешно упал.

На меня никто не смотрел.

«Ну и пожалуйста», — подумала я и скользнула в щелку забора.

По ту сторону забора не было ничего интересного.

Там было грязно, пыльно, пахло цементом, старыми газетами и засохшим обойным клеем. Дверь дома болталась на одной петле, раскачиваясь с унылым скрипом.

Котенок сидел на пороге и умывался.

Увидев меня, он вскочил и неторопливо вошел в дом.

Я последовала за ним.

Войдя внутрь, я почувствовала себя неуютно.

Здесь было темно, под ногами хрустели осколки битого стекла и кирпичная крошка. Я сделала несколько шагов, но скоро мне стало страшно, да и котенок куда-то подевался. Я прошла еще немного, потом повернула назад, но как-то так получилось, что вместо того, чтобы выйти из дома, я оказалась в длинном темном коридоре.

С нарастающим ужасом я поняла, что заблудилась и теперь никогда не смогу выбраться из этого страшного места. Так и буду бродить по этим темным комнатам, пока не умру от голода и жажды. Или от чего-нибудь похуже. Оставалась еще надежда на котенка: если он привел меня сюда, может быть, он меня и выведет? Я сделала еще несколько шагов и неуверенно позвала:

— Кис-кис!

Впереди, за полуоткрытой дверью, раздался какой-то негромкий, приглушенный шум.

— Вот ты где! — проговорила я и решительно двинулась в направлении этого звука.

Однако, войдя в эту дверь, я увидела не котенка.

Я увидела очень большого мужчину с пышной рыжей шевелюрой. Впрочем, тогда все взрослые казались мне очень большими — и мужчины, и женщины.

Как ни странно, этот человек был одет в хороший, чистый костюм. Окружающая грязь, цементная пыль и кирпичная крошка каким-то удивительным образом не запачкали его. Он стоял спиной ко мне и что-то делал. Приглядевшись, я поняла, что он разгребает груды битого кирпича и штукатурки старой лопатой со сломанной ручкой.

Я хотела окликнуть его, объяснить, что заблудилась, и попросить вывести меня на улицу, но замешкалась, стесняясь незнакомого.

Вдруг он сам обернулся и увидел меня. Я застыла на месте, наблюдая за его лицом. Лицо и так было красным, а тут еще больше покраснело.

В один прыжок он подскочил, схватил меня за плечо и прошептал каким-то странным, как будто очень огорченным голосом:

— Ну, зачем же ты сюда зашла?

— За… за котенком! — ответила я испуганно.

Я поняла, что мне сейчас попадет.

Но он, этот рыжий мужчина, как-то странно улыбнулся, сглотнул и повторил за мной:

— За котенком…

И тут лицо у него сделалось таким страшным, что я обмякла, как старая тряпичная кукла, и наверняка упала бы, если бы он не держал меня за плечо.

В этом лице проступили и ненависть, и какое-то удивительное, нечеловеческое равнодушие. Как будто он что-то решил для себя и теперь не отступит.

— За котенком… — машинально повторил он и потащил меня на середину комнаты. Лопата стояла, воткнутая в строительный мусор. Я совсем обвисла в его руках и прикрыла глаза. Я почти ничего не видела, но чувствовала всем своим существом, всей своей кожей исходящую от этого человека слепую, нерассуждающую ненависть, понимала своим детским умом, что мне пришел конец… от него исходил острый, едва уловимый запах ненависти и опасности и еще, как ни странно, легкий, свежий запах хорошего мужского одеколона, запах горьковатой смолы и соленого морского ветра, запах дальних странствий…

Он отпустил меня на мгновенье, я тут же упала на колени. А этот жуткий тип схватил лопату и повернулся ко мне. Он пробормотал что-то, склонил набок голову, примериваясь, и я поняла, что он сейчас меня убьет. Отчаяние придало мне сил, я попыталась отползти в сторону, я хотела кричать, но горло перехватило. Страшный рыжий мужчина замахнулся лопатой, но вдруг передумал, отбросил ее и нагнулся ко мне. Он рывком поднял меня за плечи, я пыталась его оттолкнуть, но что может семилетний ребенок?

Наверное, он споткнулся о лопату, потому что вдруг потерял равновесие и навалился на меня всем телом. Руки его добрались до моего горла, совсем рядом я почувствовала учащенное дыхание. И запах — запах ненависти и злобы. И еще чего-то…

И тут в соседней комнате раздались тяжелые шаги, и хриплый голос выкрикнул:

— И кто тут шляется? Я вам, хулиганье, щас всыплю…

Сжимавшие мою шею руки разжались. Мужчина стоял на четвереньках и прислушивался к шагам.

Я выскользнула из-под него, вскочила, метнулась в сторону, бросилась бежать, не разбирая дороги, пока не уткнулась во что-то грязное, пахнущее масляной краской.

— Ты что тут делаешь? — прорычал заросший щетиной дядька в ватнике и кирзовых сапогах, ухватив меня за ухо. — Никак девчонка? А вот я тебе щас накостыляю по шее! Будешь знать, как на охраняемую эту… территорию залазить!

— Дяденька, там… — пропищала я, тыча пальцем в ту сторону, откуда прибежала, — там…

Но, кроме этого «там», я ничего не могла проговорить. В моем языке просто не было слов, чтобы описать только что пережитый ужас. Я лишь открывала рот, как выброшенная на берег рыба.

— Где твоя мамка? — продолжал допрос сторож, волоча меня к выходу. — Вот щас сдам тебя ей на руки, пускай как следует тебе ухи надерет! Или папаша ремнем отходит! Это виданное ли дело — чтоб на эту… охраняемую территорию залазить! Главное дело, что девчонка! Пацанчики, бывает, залазят, но чтоб девчонка…

Мы оказались на улице, потом — в нашем дворе, и сторож сдал меня с рук на руки Александре.

Сестра уже спохватилась, бегала по двору и расспрашивала всех, не видел ли кто-нибудь, куда я подевалась. Увидев меня, всю замурзанную, она жутко разозлилась. Сторож обругал ее матом за то, что не смотрит за малявкой, погрозил пальцем и ушел. Тут я разревелась по-настоящему. Я тряслась и всхлипывала и сквозь икоту пыталась рассказать о страшном рыжем дядьке. Я даже произнесла слово «маньяк». В голове всплыли все предостережения матери и рассказы соседок о маньяках, которые заманивают маленьких девочек в укромные места и делают там с ними ужасные вещи.

Как я сейчас понимаю, Сашка тогда была озабочена лишь тем, что ей попадет за мою грязную курточку. Поэтому она прикрикнула на меня и потащила домой.

По дороге прижала меня к стенке и прошептала:

— Какой еще маньяк! Выдумала тоже! Подумаешь, сторож ее отругал! И правильно — не лезь куда нельзя! Только заикнись матери! Ты не знаешь, как она тебя накажет! Ты просто не представляешь!

Я перестала плакать и молча кивала: я понимала, что сестра беспокоится о самой себе, о том, как бы ей не досталось от матери за то, что оставила меня без присмотра. После рыданий в голове шумело, я плохо соображала и все равно не смогла бы связно рассказать о пережитом ужасе.

Дома Сашка протащила меня в ванную. Мы никого не встретили — из дальней комнаты доносились крики родителей. Потом отец ушел, хлопнув дверью, мама закрылась в комнате и долго разговаривала там по телефону с близкой подругой тетей Галей. Сестра смотрела телевизор, а я сидела на диване, обняв подушку. Преследовавший меня запах исчез, и перед глазами не стоял больше страшный рыжий дядька, я не ощущала больше чужих рук на своей шее.

Вечером мама все же что-то заметила. Она озабоченно потрогала мой лоб, смерила температуру, уверилась, что все в норме, и решила, что я просто устала.

С тех пор мы с сестрой никогда не разговаривали о том случае. Очень может быть, что она о нем вообще забыла. Но у меня в памяти навсегда отпечатался тот взгляд, полный злобы и равнодушия, и запах смерти, запах ненависти, смешанный с острым, свежим, смолистым запахом мужского одеколона…

Нет худа без добра, сказала я себе, пробираясь к выходу на нужной остановке, хоть воспоминания и причиняют мне много неприятностей, однако дорога показалась незаметной. Я решила пройти до дома сквериком, чтобы подышать свежим воздухом. Хотелось успокоиться. А домой не слишком хотелось. И если бы не чувство голода, то можно было бы погулять подольше.

Не то чтобы я не люблю свою семью, однако существовать мне с ними рядом тяжеловато. Сестра говорит, что у меня скверный характер от одиночества. Забыла сказать, что я — стопроцентная старая дева. В самом прямом смысле этого слова. Сохранить невинность до двадцати семи лет — это в наше время удивительный случай. Однако у меня были на то причины, но об этом после.

Мы все живем в трехкомнатной квартире, которую когда-то выменяла бабушка: мама, я, Тинка и сестра с мужем. Муж у Сашки не то третий, не то четвертый. Нет, официальный, кажется, третий… Он — непризнанный гений, так и представляется незнакомым женщинам. И даже зовут похоже — Геннадий. Гениальность его лежит в области искусства, то есть он пытается себя реализовать в творчестве. Он художник. Но картин не пишет. И обложки для книг не рисует. И дизайном не занимается. Зато просто фонтанирует идеями. В голове множество художественных проектов, вот только с реализацией неважно. Он объясняет это засильем пошлости и бездарности. И еще кругом блат и семейственность, а у него нет ни денег, ни полезных связей, чтобы пробиться наверх. А на талант всем вокруг плевать, утверждает он. Сестра, кажется, и вправду его любит, во всяком случае, принимает на веру все, что он скажет.

Тинка выросла хорошенькой — вся в Сашку, однако у сестры моей характер легкий и наплевательский на всех и вся, дочка же ее вредная и грубая, но мы надеемся, что это пройдет, когда Тинка выйдет из трудного подросткового возраста.

Мама два года назад тяжело болела, ей пришлось бросить работу, да и возраст уже подошел. Вот и получается, что единственным кормильцем в семье являюсь я.

Не подумайте, что я упрекаю домашних за это, просто хотелось бы иногда чуть больше тепла и заботы с их стороны. Чуть больше внимания. Но это уже из области несбыточного.

У подъезда стояла Тинка, как всегда в компании мальчишек. Они громко хохотали и пили пиво. Две соседки, сидящие на скамеечке, смотрели крайне неодобрительно, поджав губы. Увидев меня, соседки оживились.

— Твоя вчера опять окно на лестнице не закрыла! — заговорила первая старуха. — Всю ночь рама хлопала, я заснуть не могла! Теперь вся разбитая, наверно, давление подскочило!

— Окурков на площадке набросали, бутылку разбили! — вступила вторая. — Я уж участковому жаловалась…

— Извините. — Я стушевалась, хотя насчет окурков была совершеннейшая неправда, все жильцы прекрасно знают, что это курит Василий Петрович со второго этажа, его жена домой не пускает, если Васька выпивши, так он и слоняется по лестнице.

— Был бы у девки отец, — снова начала первая старуха, — отходил бы ремнем по заднице, сразу бы поняла, как себя вести следует!

— Да какой там отец! — махнула рукой вторая. — С этакой мамашей чего хорошего ждать? Яблочко от яблони…

Я в это время безуспешно рылась в сумке в поисках ключей от домофона.

— Сами кошелки старые! — раздался рядом Тинкин голос, звонкий от злости.

— Тина! — вскричала я. — Как ты разговариваешь со взрослыми?

— Да плевала я на них! — Тинка подошла ближе. — Какое право они имеют нас оскорблять?

— Слушай, тебе обязательно нужно их провоцировать? — рассердилась в свою очередь я. — Что, нарочно возле подъезда толчетесь, нельзя подальше отойти?

— Где хочу, там и стою! — Тинка обратила агрессию на меня. — Нечего тут распоряжаться…

Я наконец нашла ключи и проскочила в двери. В нашем общем с соседями тамбуре было темно, как в преисподней. Второй день, как перегорела лампочка, и наша очередь ее менять. Вчера вечером я пришла поздно, просила сестру напомнить Геннадию, утром, когда я уходила, они еще спали. Ощупью я добралась до двери в квартиру. Нечего было и думать найти в темноте замочную скважину, так что я долго жала на дверной звонок, пока не поняла, что никто не откроет. Мама плохо слышит, Геннадий принципиально не подходит ни к двери, ни к телефону, а сестры, очевидно, нет дома.

Открылась дверь соседей, их невестка выкатила коляску, не поздоровавшись со мной. Пока она разворачивалась, я при свете успела вставить ключ в замочную скважину и распахнуть свою дверь.

И сразу же налетела на «Аврору».

Я уже говорила, что муж сестры художник. «От слова „худо“, — тихонько добавляет Тинка. Кроме нее, никто в нашем доме не осмеливается произносить это вслух. Геннадий очень трепетно относится к своему творчеству, а сестра — очень трепетно к своему мужу, так что оскорбивший его рискует получить хорошую взбучку.

Геннадий постоянно находится в творческом поиске, пытается пристроить свой талант куда бы то ни было. На слово в наше время работодатели не верят, и это совершенно правильно, от Геннадия требуют конкретных, осязаемых результатов. Мы с мамой ничего не имеем против профессии художника, однако хотелось бы все же, чтобы произведения Геннадия были… более камерными, что ли. К примеру, те же книжные обложки или, допустим, иллюстрации. Места много не занимают, формат в обычный лист, сложит их человек в папочку, возьмет ее под мышку и идет себе по делам. Или в рулончик аккуратненький свернет… А если не нужны станут, то на антресоли всегда убрать можно. Или в кладовку. Но у Гены гигантомания, его талант может существовать только в крупных формах. И хуже всего то, что все эти формы он изготовляет в нашей квартире — что делать, говорит он, он ведь не член Союза художников, мастерская не положена…

Итак, едва войдя в квартиру, я налетела на огромную, под потолок, металлическую конструкцию, которую Геннадий сделал для того, чтобы участвовать в инсталляции, посвященной научно-техническому прогрессу, в частности нанотехнологиям. Говорят, сейчас это очень актуально. Конструкция представляла собой беспорядочное переплетение металлических труб от лесов, которые Генка упер с ближайшей стройки, обшитых кое-где погнутыми стальными листами, выкрашенными серой корабельной краской, за что Тинка сразу же назвала Генкину работу крейсером «Аврора».

У меня образование экономическое, однако про нанотехнологии сейчас только ленивый и глухой не слышал. И вот на мой непросвещенный взгляд — это что-то такое крошечное, невидимое невооруженным глазом. И как с этим сочетается Генкина металлическая орясина — убей бог, не пойму, очевидно, не обладаю творческим мышлением.

Свои сомнения я держала при себе — в противном случае Генка обидится, уйдет в комнату и ляжет на диван лицом к стене, а сестра налетит коршуном, наговорит гадостей — про завистливую старую деву, которая ничего не понимает в мужчинах, в искусстве, в нанотехнологиях и вообще в жизни. Все это я уже слышала от нее, и не раз, так что предпочла промолчать.

Как ни странно, устроители инсталляции тоже не обладали творческим мышлением, потому что не приняли у Геннадия эту металлическую громадину, и теперь она занимает половину нашей прихожей. Выбросить свое творение на ближайшую помойку Генке опять-таки не позволяет трепетное отношение к искусству.

Потерев ушибленное место, я нашарила на стене выключатель и прислушалась. В дальней комнате у мамы орал телевизор — значит, кто-то все же дома. Проходя мимо комнаты сестры, я увидела, что дверь раскрыта, Генка валяется на диване, а Сашка щекочет его голое пузо, при этом оба они дурашливо хихикают. Геннадий поднял голову и встретился со мной взглядом.

— Что, очень интересно, да? — спросил он вкрадчиво. — Никогда не видела?

Меня нисколько не обманул его мягкий голос, Генка по жизни очень вредный, поэтому я поскорее проскользнула к себе. То есть в нашу с мамой комнату.

Мама с удовольствием наблюдала за развитием отношений героев очередного сериала из красивой импортной жизни и приветствовала меня, не отрывая глаз от экрана. И тут же в комнату ворвалась сестра в халате на голое тело.

— Слушай, ты что это себе позволяешь? — с ходу набросилась она на меня. — Совсем сбрендила на почве сексуального голода? За людьми подсматриваешь? Все настроение мужику сбила!

Что толку объяснять, что я просто проходила мимо, а если уж они хотят заняться сексом, то отчего бы не закрыть для начала дверь на задвижку. И что если уж хочется это делать днем, лучше бы в то время, когда я на работе, Тинка в школе, а мать все равно ничего не слышит…

Я молча пожала плечами, но по лицу сестры все же сумела прочитать нечто для себя не совсем лестное.

— Мои отношения с мужем тебя совершенно не касаются! — заорала она. — И вообще секс очень хорошо снимает стресс.

— Тебе опять отказали? — догадалась я.

Сестра у нас находится в постоянном поиске работы. Она прочитывает множество рекламных газет, бесконечно звонит по телефону и разговаривает с нанимателями. Некоторые, привлеченные ее приятным голосом, приглашают на собеседование, однако дальше этого дело не идет. Диплома у нее нет, специальности тоже никакой. Иногда все же берут куда-то с испытательным сроком, но увольняют сразу же по его окончании.

— Там начальница баба — такая сволочь, сразу видно! — сестра махнула рукой.

Тут в телевизоре образовалась рекламная пауза, и мама приглушила звук.

— Вы не могли бы дать мне досмотреть эту серию? — спросила она страдальческим голосом.

Я решила не ругаться попусту, а лучше ввинтить лампочку на лестнице. Потолки у нас высокие, стремянки в доме нет, идти к соседям за ней не хотелось, так что я взгромоздилась на табуретку, да еще пришлось встать на цыпочки. Однако осветить темный тамбур мне все же удалось. И с табуретки не упала. И током не дернуло.

В прихожей сестра вертелась перед зеркалом в моем новом джемпере. Я купила его недели две назад, когда в обед прогулялась как-то по магазинам, да все забывала захватить. А вот сегодня принесла, и сестрица распотрошила сумку.

Кофточка была ярко-желтого цвета, я решила, что при моей блеклой внешности такой цвет меня немного украсит.

— А что, ничего… — сестра сделала вырез поглубже, — очень даже неплохо…

— Я вообще-то его себе купила… — напомнила я.

Сестра нехотя стащила джемпер через голову и протянула мне. Я не хотела мерить при всех, но пришлось. Даже мама оторвалась от телевизора, хотя, кажется, сериал кончился.

М-да-а… разница видна была сразу. У сестры джемпер выгодно обтягивал высокую грудь, на мне же топорщился пузырями, потому что на том месте, где должен быть бюст, у меня все плоско. К тому же желтый цвет джемпера выгодно оттенял броскую внешность сестры.

— Слушай, ну он же тебе все равно не идет! — вскричала сестра и снова натянула джемпер на себя.

— Да, откровенно говоря, Саше он лучше, — подтвердила мать.

Что было делать? Вырвать у них свою вещь и запереть на ключ? Но ведь на сестре он действительно лучше смотрится. И я уже знала, что носить джемпер все равно не стану.

— Ну, забирай, — вздохнула я, — раз он тебе лучше…

— Подлецу все к лицу! — высказалась появившаяся в прихожей Тинка, поставив точку в нашей беседе.

Я побрела в ванную, чтобы смыть с себя трудовой пот, а также горечь от потери джемпера. Если вы думаете, что это легко, то глубоко ошибаетесь. В ванной все свободное место занято лошадью. Лошадь эту Геннадий начал изготовлять из папье-маше для какой-то авангардной постановки «Каменного гостя» по Пушкину. Уж не знаю почему, но он решил начать с задней части. Но припозднился, он вообще делает все очень медленно — ждет, когда вдохновение появится, а оно посещает Гену не каждый день. Так что когда режиссер потребовал показать ему лошадь, у Генки оказалась только задняя половина.

Я, конечно, не зоолог, но примерно представляю себе, как выглядит лошадь сзади — круп, две ноги и хвост. Так вот, у Гены лошадиный зад был какой-то угловатый и вообще не лошадиный. К тому же он не успел приделать хвост. Короче, Генка сам рассказывал, что режиссеру от его лошади чуть плохо не стало, а артист, который должен был изображать Каменного гостя, решительно заявил, что на этого крокодила из папье-маше он никогда не сядет. Вот так Гене с его половиной лошади указали на дверь. И денег, понятное дело, не заплатили. Что, на мой взгляд, совершенно справедливо. И этот недоделанный гений вместо того, чтобы бросить лошадиную задницу прямо там, в театре, припер ее обратно домой — жалко, видите ли, было своих трудов. Нам всем он заявил, что пристроит лошадь в постановку «Дон Кихота» в качестве Росинанта. И еще взял у меня денег на машину — в метро, ясное дело, Генку с такой дурой не пустили.

То ли про «Дон Кихота» Генка нам просто нахально наврал, то ли постановку вообще отменили, но только с тех пор половина лошади стоит в нашей ванной — ей, видите ли, нужна сырость, иначе пересохнет и развалится.

Очень осторожно, не делая резких движений, я влезла в ванну, взяла в руки гибкий душ и кое-как вымылась несильной струей. Потом вытерлась, опять-таки стараясь не размахивать руками, натянула спортивные брюки и футболку и отправилась на кухню, чтобы поужинать. Тинка что-то жевала, стоя у плиты.

— Мам, что поесть? — крикнула я.

— Там котлеты… — рассеянно сказала мама, появляясь на кухне с журналом в руках, — ты только посмотри, как прекрасно выглядит Мерил Стрип…

Тинка схватила со сковородки половину котлеты и запихнула в рот. Я заглянула под крышку — сковородка была пуста.

— Тина, — растерянно сказала мать, — я же просила Жене оставить…

— Кой черт! — мгновенно рассвирепела Тинка. — Там и было-то всего две штуки!

— Как — две? — Мама попятилась и села на табуретку. — Я все утро жарила…

Тинка очень красноречиво показала глазами в сторону комнаты сестры, откуда опять раздавались хихиканье и визг.

— Но не могу же я все время на кухне сидеть, как сторожевая собака… — вздохнула мама и виновато добавила: — Жень, там еще каша гречневая… и сыр…

Я достала из буфета тарелку и слишком сильно закрыла дверцу. Хлоп! — на голову мне свалился спичечный коробок.

— Хорошо, что не кирпич, — обрадовалась Тинка.

Дело в том, что на буфете у нас стоит пирамида Хеопса. Не сочтите меня ненормальной, эта пирамида сделана Генкой из спичечных коробков, но в масштабе все пропорции соблюдены. Коробки раскрашены под камень, и даже внутри есть ходы и лабиринты. Пирамиду Генка готовил к постановке оперы «Аида» в кукольном театре (я же говорила, что он — непременный участник самых неудобоваримых и фантастических проектов). Однако проект благополучно провалился, Генке выдали его пирамиду, и теперь она стоит в кухне на буфете. Не скрою, эта пирамида доставляет гораздо меньше неудобств по сравнению с лошадиным задом и с крейсером «Авророй», одно плохо: коробки отваливаются от нее в самый неподходящий момент и падают на голову. И правда, хорошо, что не кирпич!

Я поела гречневой каши, выпила чашку чаю с пустым хлебом (как оказалось, сыр Генка тоже съел) и поняла, что на кухне больше нечего делать.

Мама снова уткнулась в телевизор, Генка, как обычно, скандалил на кухне, требуя еды, сестра пыталась умаслить Тинку, чтобы послать ее в круглосуточный супермаркет. С моей племянницей у нее этот номер не пройдет.

И правда, Тинка закрылась у себя в комнате, а сестра принялась жарить яичницу.

Что ж, обычный вечер в нашем семействе. Пора ложиться.

Я не сомневалась, что засну, едва только прикоснусь головой к подушке.

Во-первых, я сегодня ужасно устала.

Во-вторых, у меня вообще никогда не было проблем со сном. Точнее, была одна-единственная, хотя и очень серьезная проблема: по утрам ужасно не хотелось просыпаться. В этом смысле я пошла в маму — она всю жизнь засыпала в считаные минуты в любом положении — лежа в собственной кровати или сидя на чемоданах в аэропорту, в гамаке, подвешенном между двумя соснами, или в кабине мчащегося грузовика, даже, как ни дико это звучит, стоя в очереди… вот и сейчас она заснула, едва успела погасить свет.

Тем не менее я пролежала десять, двадцать минут, полчаса — а сна не было ни в одном глазу.

Я пробовала лечь на левый бок и на правый, на спину и на живот — результат был прежний, то есть — никакого.

Подушка стала отвратительно горячей, я перевернула ее, плотно закрыла глаза, попыталась считать овец, слонов, жирафов, даже трамвайных кондукторов и инспекторов ГАИ — ничего не помогало. Овцы, жирафы и гаишники сбивались в шумную толпу и откровенно издевались над моими попытками заснуть.

Рядом из темноты доносилось спокойное, ровное мамино дыхание, и, как ни странно, этот успокаивающий звук не вызывал у меня ничего, кроме раздражения.

Я приподняла голову, взглянула на светящийся в темноте циферблат электронных часов. На них была уже половина первого.

Да что же это такое!

Завтра мне надо идти на работу, и там мне просто необходима свежая голова — в конце концов, я имею дело с большими деньгами, и моя ошибка может очень дорого стоить, в буквальном смысле очень дорого… мне нужно, обязательно нужно выспаться! Неужели придется переходить на снотворное?

Я села в кровати и уставилась в темноту, пытаясь разобраться в причинах своей бессонницы.

И тут же передо мной появилось лицо нашего нового начальника Ильи Артуровича Меликханова. Как будто он сидел в углу комнаты и ждал, когда же я о нем вспомню.

Так что же — именно в нем кроется причина моей сегодняшней бессонницы?

И вдруг я поняла — да, в нем.

Я просто до сих пор не хотела признаваться самой себе, до какой степени меня напугало его появление.

Но почему, собственно?

Обыкновенный дядька, не хуже и не лучше других, из породы вечных начальников, которым все равно, чем руководить — коммерческим банком или алмазным прииском, нефтяной компанией или металлургическим заводом, лишь бы через подчиненную ему структуру протекали обильные финансовые потоки.

Обыкновенный начальник — в меру хамоватый, прилично одетый, пользующийся хорошим мужским парфюмом…

Стоп!

Вот оно.

В этом все дело — в запахе.

Я вспомнила, что трижды в течение дня оказывалась рядом с Меликхановым, оказывалась настолько близко к нему, что могла почувствовать его запах, — и все три раза мне становилось плохо, настолько плохо, что я едва не теряла сознание.

Потому что этот запах напоминал мне тот самый эпизод из далекого детства, эпизод, который я старалась загнать как можно дальше в подсознание.

Полуразрушенный дом, хруст битых стекол и кирпичной крошки под ногами и страшный человек с лопатой в руке… он бросает эту лопату, и его руки сжимаются на моем горле… в глазах у меня темнеет, я почти не могу дышать, но когда вдыхаю — чувствую его запах, запах мужского одеколона, смешанный с запахом агрессии, ненависти и страха…

Так вот, сегодня, оказавшись рядом с Меликхановым, я почувствовала тот же самый запах.

Нет, разумеется, он пользовался совершенно другим одеколоном.

Но под этим парфюмерным запахом, под его свежим, смолистым, энергичным покровом, под ароматом дорогого табака и ирландского виски прятался тот, давний запах. Так за темной бархатной портьерой прячется убийца, и только чуть заметное колыхание тяжелой ткани выдает его присутствие.

Где-то я читала, что обоняние лучше всех остальных чувств пробуждает воспоминания. Что представители разных первобытных народов — американские индейцы, австралийские аборигены, лесные жители Филиппин — на память о важных событиях своей жизни сохраняют комочек ароматической смолы, пучок пахучей травы или еще что-нибудь в этом роде. Чтобы потом понюхать этот «парфюм» и вспомнить связанное с ним событие. И еще я читала, что запах человека так же индивидуален, как отпечатки пальцев. Что на свете нет двух людей с совершенно одинаковым запахом.

Так что же получается — тот страшный человек, тот маньяк, который чуть не задушил меня в заброшенном доме, и новый управляющий нашего банка Илья Артурович Меликханов — это одно и то же лицо?

Бред какой!

В темноте раздался вздох и неразборчивое бормотание — это мама произнесла во сне какую-то фразу на непонятном языке, на языке сна.

Нет, это невозможно.

Тот человек был рыжим, худым и очень высоким, а Илья Артурович — плотный, среднего роста и лысый, как колено.

«Ну и что? — отвечала мне маленькая девочка, которой я была двадцать лет назад. — С тех пор прошло много лет, он вполне мог поправиться и облысеть…»

И стать меньше ростом?

«А вот это как раз очень понятно: маленькой девочке все взрослые кажутся очень высокими… особенно если взрослый наваливается на нее и пытается задушить…» — это уже я, взрослая, пытаюсь рассуждать логически.

Мама снова что-то пробормотала во сне, как будто участвовала в моем споре с самой собой.

Самое ужасное, что я даже ей ничего не могу объяснить. Потому что тогда, двадцать лет назад, мы с Сашкой ничего ей не рассказали. И сейчас она мне просто не поверит. И надо ли объяснять? Мама не поймет, а остальным это неинтересно. Моя личность вообще никому не интересна — некрасивая закомплексованная старая дева…

«Все так, — соглашается мой рассудительный взрослый голос, — ты терпеть не можешь ездить в метро, ты ненавидишь, когда кто-то стоит к тебе вплотную, едва почувствовав знакомый запах, ты впадаешь в панику, потому что ощущаешь себя семилетней девочкой, на которую напал маньяк. Но ведь это правда, то, что случилось двадцать лет назад в старом заброшенном доме, тебе не приснилось. Это только Сашка посчитала тогда, что ты все придумала, просто отмахнулась от твоих жалоб, чтобы не влетело от матери. Но теперь, во взрослом состоянии, ты ясно представляешь себе, что если бы не тот сторож, то тебя не было бы в живых… Однако не слишком-то он смахивал на ангела, ну да что говорить, видно, я другого и не заслуживала…»

Я усмехнулась и села на кровати, свесив ноги.

Было-то все это было, да вот только что потом со мной стало? Три раза я умирала от страха, почувствовав в метро тот самый запах. Случайно почувствовав. Мало ли кто там был — в толкотне и давке? Но вот сегодня я воочию увидела человека. И боюсь его, как того маньяка, который двадцать лет назад едва не задушил меня.

— Нет, это просто не может быть он! — говорю я на этот раз вслух. — Этого не может быть, потому что не может быть никогда! Он — серьезный, значительный человек, большой начальник… и — лопата, кирпичная крошка, заброшенный дом, руки на горле маленькой девочки? Бред, бред и еще раз бред! Я схожу с ума!

Мама заворочалась, обеспокоенная моим голосом.

Я замолчала, легла, укрылась одеялом до самого подбородка и, отбросив все попытки заснуть, стала думать о своей жизни, начиная с того дня, двадцать лет назад…

Тогда мама так ни о чем и не догадалась. Через некоторое время соседний дом сломали окончательно, и грузовики увезли мусор. Потом вырыли котлован и построили на том месте новый красивый дом с красной крышей. Я пошла в школу, страшные воспоминания являлись уже не так часто. Отец приходил все реже, потом вообще перестал ходить, потому что у мамы появился мужчина — лысый, солидный Михаил Иванович. Мне он не нравился, с некоторых пор я вообще боялась незнакомых мужчин. К нам с сестрой он относился подчеркнуто равнодушно, просто не замечал. Через некоторое время Михаил Иванович пропал — вернулся к жене, как ехидно объяснила мне Сашка, подслушавшая материн разговор с тетей Галей.

Затем был мужичок попроще, слесарь из ЖЭКа, где мама подрабатывала бухгалтером, не помню, как его звали, этот ночевать не оставался, только чай пил целыми вечерами. Потом слесарь умер от неудачно прооперированной язвы — оттого и пил только чай, а не водку, в этом вопросе нас просветила соседка.

Следующего ухажера мама выгнала, потому что Сашка нажаловалась, что он лапает ее в темном коридоре. Сестре в ту пору исполнилось шестнадцать лет, и она была потрясающе хорошенькой, это все признавали. Мальчишки обрывали телефон, во дворе не раз вспыхивали драки из-за нее, учителя женского пола ее люто ненавидели и часто вызывали маму в школу. Училась сестра действительно плохо, нахально утверждая, что ей это ни к чему.

Мама много работала и неустанно пыталась найти себе спутника жизни, причем делала это исключительно назло отцу, как выкрикнула сестра ей как-то в пылу скандала. На моей памяти это, пожалуй, был единственный случай, когда мать ударила Сашку по лицу, обычно она на все ее бесчисленные выкрутасы только махала рукой. До меня же вообще никому не было дела, хотя старшие и замечали, что девочка нелюдимая и нервная. Это они еще не знали, какие мне изредка снятся сны… Но мама тоже отмахивалась — что, мол, вы хотите, ребенок растет без отца…

А потом в дело вмешалась бабушка. Она возникла в нашей жизни как-то совершенно неожиданно — поменяла квартиру из другого города. До этого мы мало общались, какая-то у бабушки была давняя распря с отцом. Теперь отца в нашей жизни не стало, и бабушка взяла ее, эту жизнь, в свои твердые руки.

Прежде всего она отругала мать за легкомыслие и Сашку за лень. Потом приступила ко мне. Но, поглядев на меня внимательно, приумолкла и заговорила об общем обмене. Мы выедем из коммуналки, мать сможет спокойно работать, потому что бабушка будет присматривать за детьми. При этом Сашка скорчила такую рожу, что мне стало смешно.

Однако бабушка не бросала слов на ветер. Она живо обменяла всю нашу наличную жилплощадь на трехкомнатную квартиру в спальном районе. После чего сама, собственными руками, отремонтировала кухню и прихожую. С Сашкой она воевала неустанно и добилась того, что сестра окончила школу с довольно приличными отметками. Меня же бабушка записала в бассейн, откармливала витаминами и даже сводила к невропатологу. Тот больно стукал меня по коленкам, мял спину и едва не сделал ребенка косоглазым, заставляя следить за своим кривым, желтым от никотина пальцем. Потом выписал какие-то таблетки, от которых я засыпала даже на уроках. Но кошмары сниться перестали.

Те два года я вспоминаю с нежностью. Бабушка будила меня утром не криками и звоном будильника, а легонько щекоча за ушком. Она стояла у окна, махая мне рукой, пока я не скрывалась за поворотом. Так приятно было возвращаться домой в теплую квартиру, где с кухни доносились запахи пирожков (бабушка считала, что я слишком худа, и кормила мучным и сладким).

Всех Сашкиных парней бабушка отвадила сразу же, так что никто не торчал в квартире, в прихожей не валялись грязные кроссовки, меня не выгоняли из нашей с сестрой общей комнаты, и, вернувшись, я не находила на ее постели воняющие чужим потом простыни.

Через два года бабушка умерла — просто присела на диван передохнуть и не встала. По прошествии нескольких месяцев сестра спешно вышла замуж, едва дождавшись положенных восемнадцати лет. Она была беременна от того самого Вовки Мальцева, что увивался за ней с двенадцати лет. Он был старше ее на три года, уже отслужил в армии и вернулся. Молодые поселились у нас, поскольку Вовкина мать тетя Зина Сашку на дух не выносила, говорила, что на ней пробы ставить негде и что, пока ее сын служил на границе в далеком Таджикистане, Сашка тут шалавила, как только можно. Тут она, конечно, перегибала палку, потому что в то время еще была жива бабушка, и Сашка при ней ходила шелковая.

Родилась девочка. Все говорили, что она — вылитая Сашка, а мне виделись в ней бабушкины черты. Назвали ее в честь бабушки Валентиной.

Вскоре выяснилось, что на роль мужа Вовка Мальцев никак не подходит. Он не получил никакой профессии до армии и в армии тоже ничему не научился, кроме пьянки и мордобоя. Под давлением молодой жены он устроился на работу в автосервис, но даже я понимала, что там он был на самых последних ролях — что называется, подай-принеси. Вечерами он сидел на кухне в полосатой армейской майке, пил пиво и пел под гитару песни про сухую пустыню и про суровую мужскую дружбу. Голос был у него не противный, однако малышке, надо думать, не слишком нравился папашин репертуар, потому что она сразу же начинала плакать. После того как маленькая Тинка, как мы ее называли, накричала грыжу, мама не выдержала и сделала Вовке выволочку. Тогда он стал уходить из дома и петь свои песни под окном на лавочке. Там во дворе подгребали к нему разные сомнительные личности, и дело кончалось грандиозной попойкой. В пьяном виде Вовка был злой и очень агрессивный, рвал на себе тельняшку и орал, как они там в армии всех сделали и как их предали генералы. Соседи не принимали его всерьез.

Пару раз дело кончалось милицией — Вовку забирали за драку. Однако его мать тетя Зина приходила на помощь и уговаривала потерпевших Вовкиных собутыльников забирать заявления.

Потом в автосервисе, где работал Вовка, случилось подряд несколько краж ценных деталей. Хозяин не стал разбираться и уволил всех. Вовка проболтался два месяца без работы, они с сестрой бесконечно скандалили из-за денег, и наконец Вовка ушел к матери. Тетя Зина пару раз приходила ругаться, но я высматривала ее из окна кухни, и дверь на звонок мы не открывали.

Еще через полгода Вове проломили голову бутылкой в пьяной драке, да так сильно, что после операции он потерял речь и ходил, подволакивая левую ногу. Помню, я встретила его как-то в сумерках, чуть заикаться не начала — весь синий, спотыкается, глаза пустые, руками размахивает и мычит.

Сестру все жалели — не повезло с замужеством. Она сидела дома с Тинкой, быстро оправилась, снова похорошела и начала менять кавалеров. Мама много работала, а Тинку сестра подсовывала мне и выпроваживала нас из дома гулять. Снова я, вернувшись раньше времени, находила в прихожей валявшуюся чужую обувь, из комнаты сестры слышались визги и стоны, потом выползал очередной ее приятель в трусах и пил на кухне воду из чайника. Почему-то все они ленились даже взять стакан, так и лили в себя прямо из носика, так что мне потом хотелось выбросить чайник в мусоропровод.

От людей ничего не скроешь, соседки сопоставили дневные вскрикивания за стенкой и количество пустых винных бутылок, выносимых Сашкой на помойку, вычислили всех ее гостей и как-то вечером показали реестрик матери.

Знаю, о чем вы думаете. Почему же я еще раньше не пожаловалась матери на Сашкино поведение, не открыла ей глаза? Мама тогда жалела сестру и Тинку, что осталась без отца, надеялась, что Сашка найдет себе кого-то. Без мужа жить плохо, говорила она, я подозревала, что она до сих пор тоскует по отцу. Так что мама, скорее всего, посчитала бы, что я просто наговариваю на сестру. А Сашка непременно присовокупила бы, что я ей просто завидую — у нее куча приятелей, а у меня ни одного знакомого парня, она красавица, а я — уродина, оттого и характер у меня злобный, завистливый…

Однако от соседок так просто не отвяжешься, и в конце концов мать вынуждена была принять меры. Она устроила Сашку на работу секретаршей в свою фирму, и бойкая моя сестренка тут же закрутила роман с начальником.

Тинку отдали в садик, а я вздохнула свободнее — в квартире днем стояла восхитительная тишина, не пахло сигаретным дымом, никто не названивал по телефону и не мешал заниматься.

Я оканчивала школу, и если были у мамы надежды, что младшая дочка выправится и станет если не красавицей, как сестра, то хотя бы миловидной, привлекательной, то к этому времени они уже угасли. Мы с сестрой были яростно, резко непохожи, создавалось такое впечатление, что она забрала все лучшее от родителей, а меня сделали из остатков, слепили из обмылков. У сестры — роскошная фигура с округлыми формами, я же худа, как доска, и ноги как палки. У сестры пышная светлая грива, у меня не слишком густые тонкие волосы непонятного цвета.

Мне говорили, что у меня красивые глаза, и, пожалуй, это единственное, что есть в моей внешности красивого. И то не всегда. Считается, что они зеленые, хотя я этого никогда не замечала.

Я, конечно, расстраивалась по поводу своей внешности, но не сильно. Во-первых, такой я была всегда, то есть не вдруг облысела после болезни или покрылась коростой. Так что я привыкла к своей некрасивости.

Во-вторых, вы не поверите, но вниманием лиц противоположного пола я в школе не была обделена. И вот тут-то начались неприятности. Пока бегали на каток, ездили купаться в Озерки большой компанией и готовились к контрольным по математике, все было прекрасно. Но как только мальчишки подросли и школьные компании начали разбиваться на парочки, все и случилось.

Я не могла находиться с мальчиками рядом. Да что там, я и на вечеринках старалась уклониться от медленного танца, когда двое топчутся на месте, тесно прижавшись друг к другу. Пару раз меня пытались проводить. Но когда в подъезде Витька Малофеев вдруг прижал меня к себе и попытался поцеловать, я ощутила такое отвращение и страх, что, не помня себя, оттолкнула его и бросилась вверх по лестнице.

Все ожило, и ночью мне снова приснился забытый кошмар. Тяжело навалившееся тело мужчины, его руки у меня на горле, учащенное дыхание и этот запах…

Сами понимаете, при таком раскладе никакого интереса к мальчикам я не испытывала. Надо сказать, они это быстро поняли и ни на чем не настаивали — я ведь не писаная красавица.

Так что моя внешность не доставляла мне особых огорчений, поскольку привлекать ею мужчин я вовсе не собиралась. Ну, в зеркало на себя смотреть противно — так привыкнуть ко всему можно…

В нашей семье всю красоту забрала сестра. И пользовалась ею вовсю.

Бурный роман с начальником закончился скандалом — кто-то позвонил его жене, та, надо полагать, устроила своему муженьку небольшой такой ад в отдельно взятой трехкомнатной квартире, после чего сестру выгнали с работы. Сашке-то все это было по барабану, она только обрадовалась, что не нужно больше рано вставать и тащиться на эту каторгу, но мать очень рассердилась, поскольку у нее испортились отношения с руководством фирмы. Поэтому она дала Сашке денег на курсы и велела приобретать профессию. Сашка долго тянула резину и наконец выбрала курсы кассиров.

Ее с охотой взяли на работу в магазин, а через месяц повесили крупную недостачу, так что матери пришлось выплачивать, поскольку я в то время еще училась на втором курсе и денег в дом не приносила. Сейчас я понимаю, как маме было тогда тяжело — старшая дочка лентяйка, младшая — дурнушка, да еще малышку посадили на шею.

Я в отличие от сестры училась хорошо, так что без труда поступила в Экономический институт по специальности «Банковское дело». Мама мой выбор приветствовала, поскольку расчет на удачное замужество в моем случае отпадал.

Иное дело — сестра. Насчет нее мама не теряла надежды. А что ей еще оставалось, Сашка была не приспособлена ни к какой трудовой деятельности…

Но не получалось. То есть мужиков-то вокруг нее вертелось предостаточно, но все какие-то несолидные, голь-шмоль, и в кармане, и в голове пусто, как сказала бы бабушка. А которые поприличнее, те обязательно женатые, и семью свою из-за сестрицы никто бросать не собирался. Нет, все-таки Генка у нее третий. Был у нее и второй официальный муж, но это очень долгая история. Если я буду вспоминать, то до утра не засну…

Как ни странно, спать все же захотелось, усталость взяла свое.

…На следующее утро, едва я вошла в свой кабинет, на моем столе снова зазвонил телефон. Я сняла трубку, не сомневаясь, что звонит Лариса Ивановна со своей обычной утренней проверкой.

Однако это была не она.

В трубке раздался мужской голос, который я не сразу узнала.

Дело в том, что это был наш прежний шеф Карабас-Барабас… то есть Антон Степанович, а его голос мне почти никогда не приходилось слышать по телефону. Прежде по его поручениям звонила секретарь Лидия Петровна. Которая теперь стала секретарем Меликханова. Сам он, кажется, никогда не снимал телефонную трубку и номер не умел набирать.

— Евгения… Николаевна, — проговорил Карабас неуверенно, — пожалуйста, зайдите ко мне минут через пятнадцать. С материалами по «Импульсу».

Я что-то пробормотала в ответ, но он уже повесил трубку. Вот интересно, с чего это я им всем вдруг понадобилась? Сидела незаметно, спокойно работала. Неплохо вроде бы работала, нареканий со стороны начальства не было, но отчего же раньше мне не давали понять, что я такой ценный сотрудник? Вчера новый начальник едва ли не первую меня вызвал для знакомства, сегодня прежний с утра пораньше торопится поговорить… Ей-богу, пять лет без малого работаю, ни разу с ним один на один не разговаривала!

Собрав нужные бумаги, я вышла в коридор и подошла к лифту.

Теперь я уже знала, что Антон Степанович переехал в бывшую переговорную, на том же четвертом этаже. То есть понижение по служебной лестнице не сказалось на местоположении его кабинета.

Кабина лифта открылась, я вошла в нее и хотела уже нажать кнопку четвертого этажа, как вдруг в коридоре появился Меликханов.

— Подождите! — проговорил он повелительно.

Я отдернула руку от кнопки и отступила к стенке.

Потому что уже догадывалась, что меня ожидает.

Илья Артурович вошел в кабину и сам нажал на кнопку четвертого этажа. При этом он был мрачен, как грозовая туча, не поздоровался со мной, не поблагодарил за то, что я его дождалась, и вообще смотрел на меня как на пустое место. Точнее, не на меня, а сквозь меня. Как будто это не он только вчера распинался о моих замечательных достоинствах и блестящих перспективах.

Но мне было не до его хамского поведения. Мне было даже не до своих блестящих карьерных перспектив. Мне вообще было наплевать, сохраню ли я свою работу. Снова в присутствии Меликханова мне стало худо.

Мне стало даже хуже, чем накануне, гораздо хуже, поскольку теперь мы находились в тесном замкнутом пространстве лифтовой кабины, которую целиком заполнил его запах, тот запах, от которого на меня накатывала волна дурноты, и я не могла никуда от него деться, не могла даже отстраниться.

Все тот же аромат дорогой мужской туалетной воды, благородный запах хорошего табака — и отчетливо пробивающийся сквозь них запах агрессии, запах неуверенности и страха. Причем сегодня этот запах был гораздо отчетливее, гораздо ощутимее, чем вчера.

Сердце мое глухо и тяжело забилось, руки задрожали, так что я едва не выронила свои бумаги. На висках выступил холодный пот, во рту пересохло, я начала задыхаться.

Как можно дальше отодвинувшись от Меликханова, я вжалась спиной в стенку кабины. Ноги едва держали меня, казалось, еще немного — и я сползу по этой стенке на пол…

К счастью, шеф не замечал, что со мной происходит. Он мрачно смотрел прямо перед собой, явно погруженный в какие-то безрадостные мысли.

Я сжала зубы и постаралась взять себя в руки.

В конце концов, мне не семь лет. И даже не пятнадцать. Как можно до такой степени распускаться, как можно так поддаваться глупым детским страхам… И к тому же если я сейчас грохнусь в обморок или устрою истерику, меня завтра же уволят. Выгонят с треском. И где я найду еще такую работу? То есть рано или поздно что-то я найду. Но вот когда… И точно не за такую зарплату.

Кажется, мне удалось немного приструнить свой страх. Во всяком случае, я не упала на пол, не выронила бумаги, даже смогла преодолеть предательскую дрожь в руках.

Меликханов поднял руку, чтобы поправить узел на своем галстуке.

Я уставилась на эту руку, как зачарованная.

Короткие, толстые пальцы Ильи Артуровича были покрыты жесткими рыжеватыми волосками. И такие же рыжеватые волосы торчали из-под белоснежного манжета его идеально отглаженной рубашки.

Значит, Меликханов — рыжий! Точнее, был рыжим, пока не потерял свою густую шевелюру, пока его голова не стала лысой, как бильярдный шар.

Осторожно, робко, испуганно я перевела глаза с руки босса на его лицо. Да, в это почти невозможно поверить, но до сих пор я ни разу не осмелилась внимательно взглянуть на лицо Ильи Артуровича. Он вызывал у меня такой страх, что я этого всячески избегала.

Лишь сейчас я разглядела веснушчатую кожу, густые рыжеватые брови, водянисто-голубые глаза того оттенка, какой бывает только у рыжих…

Значит, то, о чем я думала прошедшей ночью, то, из-за чего я не могла сомкнуть глаз, — не плод моего больного воображения. Я действительно вспомнила тот запах, запах человека, который едва не задушил меня в заброшенном доме.

Мне показалось, что рука Меликханова, сильная рука с короткими, толстыми, покрытыми рыжими волосами пальцами сомкнулась на моем горле. Еще мгновение — и я, наверное, потеряла бы сознание.

Но тут лифт, к счастью, остановился, двери кабины разъехались, и Меликханов вышел, не сказав ни слова и не удостоив меня взглядом.

Я на подгибающихся ногах вышла следом за ним.

Идти в таком состоянии в кабинет к Антону Степановичу было глупо. Вернее, просто невозможно. Тем более что у меня оставалось еще три минуты из отпущенных им пятнадцати. Поэтому я свернула не налево, где находилась переговорная, а направо, к комнате с женским силуэтом на дверях.

В дверях туалета я едва не столкнулась с Лидией Петровной. Разглядев мое лицо, она изумленно подняла брови и передумала выходить.

Следя, чтобы вода не попала в глаза, я обмыла лицо и промокнула его салфеткой. Из косметики я пользуюсь только тушью для ресниц, чтобы подчеркнуть глаза, да изредка подкрашиваю губы.

— Вам не идет эта помада, — заметила Лидия Петровна, внимательно наблюдая за моими действиями.

Помада сейчас волновала меня меньше всего, поэтому я промолчала.

— Хотя подход у вас правильный, — не унималась Лидия.

Тут я не выдержала и поинтересовалась, что она имеет в виду. Лидия посмотрела на меня очень внимательно и уселась на подоконник.

Не помню, говорила я или нет, что Лидия Петровна весьма представительная дама за сорок. Вид имеет величественный и ухоженный. На секретарском месте сидит со дня основания банка, и сдвинуть ее оттуда нет никакой возможности. Вот и сейчас — казалось бы, новый начальник явился, новая метла по-новому метет… Ан нет — Карабаса-Барабаса выпихнули, а секретаря не тронули.

— Вы, Женечка, умница, я давно это знала, — заговорила Лидия Петровна вкрадчивым голосом, — но меня вы не проведете, я вас очень хорошо изучила… У секретарей, знаете ли, это профессиональное — разбираться в людях.

Я напряглась: неужели Лидия каким-то образом догадалась о моих фобиях? Этого только не хватало…

— Не смотрите такой букой, — рассмеялась Лидия, — ничего нового вы не придумали. Просто обычный способ делать карьеру.

— Вы шутите? — оторопела я. — Какая карьера? Я совершенно рядовой работник…

— Были им до сегодняшнего времени, — сказала Лидия твердо, — но это скоро изменится, уж поверьте моему опыту.

— Но почему, что случилось?

— Не делайте вид, что ничего не понимаете, я все равно не поверю, — нахмурилась Лидия. — Начальник приходит на новое место работы, и даже если у него уже есть свои люди, он не может сразу заменить ими всех сотрудников, потому что они не в курсе дела и фирма может пострадать. Тогда он поступает следующим образом: потихоньку убирает с руководящих постов прежних сотрудников и на их место берет людей из фирмы же, но рангом пониже. Таким образом, он убивает двух зайцев: дело не страдает, а приближенных к прежнему начальству потихоньку отпихивают от пирога. И вас, я так понимаю, Илья Артурович хочет поставить на место Ларисы Ивановны.

— Но почему я? — в полном изумлении завопила я. — Чем я лучше других?

— Ничем, — холодно сказала Лидия, — вы ничем не отличаетесь от других, разве что более дисциплинированны и более ответственно относитесь к работе. И еще вы некрасивы, и это сыграло главную роль. Если бы на вашем месте оказалась фотомодель, то все подумали бы, что новый начальник продвигает свою пассию. А про вас, уж простите, никто этого не скажет.

Вот, значит, как. Лидии не откажешь в умении объяснить человеку все, чего он не понимает. Я усмехнулась, глядя в зеркало. В первый раз в жизни некрасивая внешность пошла мне на пользу!

— А вы не боитесь, что и вас так же, как Ларису Ивановну, захотят заменить? — нахально спросила я.

— Меня? — Лидия расхохоталась. — Да куда же он без меня денется! Посадит на мое место девчонку-свиристелку, она понятия не имеет о работе. Во всяком случае, не сейчас… А уж потом я докажу ему, что без такого секретаря он будет как без рук. Я умею быть полезной, — с намеком добавила Лидия.

Я вдруг вспомнила, что меня ждет Карабас.

— Попробуйте эту помаду. — Лидия протянула мне черный с золотом тюбик «Шанели».

Темно-красный цвет неожиданно оживил мое лицо, даже глаза заблестели.

— И непременно надо что-то сделать с волосами, — продолжала Лидия Петровна, — измените прическу, при вашей худобе вам нужны более пышные волосы.

— Да… — Я склонила голову. — Помада, конечно, неплохая. Но, пожалуй, не стоит, а то шеф еще подумает, что я специально для него прихорашиваюсь.

— Я говорила, что вы умница! — согласилась Лидия, протягивая мне салфетку.

Теперь можно было идти к начальнику.

Из-за двери переговорной доносился крик.

Я невольно замедлила шаги и даже задумалась — не отложить ли посещение Антона Степановича. Но тот выразился вполне определенно, и я нерешительно приоткрыла тяжелую дверь.

То, что я увидела, вызвало в моей душе изумление и чувство неловкости.

Антон Степанович сидел за широким письменным столом с видом побитой собаки. Точнее было бы сказать, что он не сидел за этим столом, а растекся по нему, как лужица подтаявшего мороженого. Его хотелось вытереть со стола тряпкой.

Перед ним посреди кабинета возвышался Меликханов.

Он именно возвышался, несмотря на свой средний рост, и метал в Антона Степановича громы и молнии.

— Думаешь, все останется по-старому? Будешь сидеть здесь удельным князьком, распоряжаясь финансами по собственному усмотрению? Как будто банк — это твоя вотчина? Кончилось твое время! Я тебя насквозь вижу! Окружил себя фаворитами, подхалимами, которые тебе в рот смотрят! Развел семейственность!

— Позвольте, Илья Артурович, при чем тут семейственность? — попытался вставить слово наш бывший шеф. — Что вы имеете в виду? Я не понимаю…

— Я знаю, что я имею! Ничипоренко из кредитного отдела — он тебе кем приходится?

— Он… он племянник моей жены, но при чем тут это? Толковый парень, справляется с работой…

Мне стало даже жалко нашего Карабаса — такой несчастный, измученный, униженный у него был вид.

— Это мы еще посмотрим, как он справляется! Но это ерунда, мелочь, а вот почему ты дал кредит «Астролябии»? Из каких таких соображений, хотелось бы мне знать? В качестве гуманитарной помощи? Или ты вообразил себя Санта-Клаусом?

— Кредит дал не я, а банк, — попытался возразить Антон Степанович, — «Астролябия» представила серьезный бизнес-план, полный пакет документов… можете проверить… ее запрос рассматривали на общих основаниях…

— Именно — кредит дал не ты, а банк! Это не твои деньги, чтобы ты мог ими распоряжаться! И не забывай об этом! И документы я обязательно проверю, можешь не сомневаться! И не надо впаривать мне насчет общих оснований! — грохотал Меликханов. — Наверняка они тебе откат обеспечили…

— Это оскорбление! — взвился Карабас. — Вы ответите за свои слова!

— Да? Это перед кем же? Не перед тобой ли? — Меликханов зверем взглянул на Антона Степановича и отвернулся к окну, проговорив другим голосом, негромким и каким-то скучным: — Учти — ты здесь еще остался только потому, что твою деятельность хотят внимательно проверить! Чтобы ты был под рукой — на всякий случай, понятно тебе?

И тут с лицом Карабаса что-то произошло.

Если до этого он казался совершенно раздавленным, безвольным, несчастным, как побитая собака, униженно просящая хозяина о прощении, теперь его черты отвердели. Антон Степанович смотрел в спину Меликханова с такой ненавистью, что мне показалось — еще немного, и у того пиджак на спине задымится. Я не сомневалась: если бы от него зависела жизнь нового начальника, Карабас уничтожил бы его в ту же секунду.

Мне стало неловко, как будто я случайно подсмотрела непристойную сцену. Я тихонько притворила дверь и отошла от нее в сторонку.

Прошло не больше минуты, дверь распахнулась, и из кабинета вышел Меликханов. Он прошел мимо меня, не заметив, и скрылся в своем кабинете… то есть в бывшем кабинете Карабаса.

Я выждала еще пару минут, постучала в дверь переговорной и робко приоткрыла ее:

— Антон Степанович, вы меня вызывали…

Я ожидала увидеть все, что угодно.

Ожидала застать Карабаса раздавленным, рыдающим… Или красным от ярости. Может быть, даже болтающимся в петле. Но он совершенно спокойно сидел за столом и с невозмутимым видом просматривал бумаги. Услышав мой голос, он поднял глаза и деловито осведомился:

— Вы принесли материалы по «Импульсу»?

— Да, конечно… — Я положила перед ним папку.

В этот день я все же вспомнила про обеденный перерыв и отправилась в ближайшее к нашему банку бистро «Мурена». Кормили там неплохо. Однако не успела я заказать бизнес-ланч (в него на этот раз входили суп-пюре из лососины, блинчики с сыром и кофе), как к моему столу подошла Лариса Ивановна.

У меня, разумеется, сразу пропал аппетит.

Лариса — моя непосредственная начальница и дикая, просто фантастическая стерва. Не подумайте, что я голословно утверждаю, про это все знают. Человека унизить, стереть в порошок — ей что нам с вами чихнуть. И еще при этом она получает удовольствие. И вроде бы внешность у нее приятная — симпатичная женщина (сорока ей точно нет, а выглядит и того моложе), миниатюрная блондинка с точеной фигурой, а вот поди ж ты, никого эта внешность не обманывает. Стоит только поглядеть Ларисе в глаза, сразу все становится ясно. Глаза у нее очень светлые и колючие, как две льдинки.

Всем известно, что со стервами-начальницами лучше не вступать ни в какие внеслужебные отношения. И на работе спорить с ними — боже упаси! Но и в друзья нельзя набиваться. Разговаривать всегда ровным тоном, без улыбки. Если распекает — не оправдываться, а согласно кивать — мол, вы во всем правы, а я кругом виновата. Но я исправлюсь. Если похвалит — скромно потупиться — не заслужила, мол, благодарствуем за доброту вашу, век помнить будем…

Все это мне советовала мама, а уж она проработала с такой теткой много лет бок о бок. И ничего, выжила. Так что я в этом вопросе ее послушалась и не жалела никогда об этом.

Надо сказать, что Лариса Ивановна никогда никого на моей памяти не хвалила. И уж вовсе ни к чему с такой начальницей обедать вместе в бистро или после работы прохаживаться по магазинам.

Сейчас Лариса изобразила на своем лице приветливую улыбку (представьте себе улыбающуюся гиену, и вы получите приблизительное представление об этой улыбке) и поставила свой поднос. На ее подносе были те же суп и блинчики. С невыразимым злорадством я отметила, что ее блинчики подгорели.

— Ты не возражаешь? — осведомилась она, уже расставив тарелки на столе.

— Чего уж там. — Я пожала плечами.

Мои возражения все равно запоздали. Да и вряд ли она приняла бы их в расчет.

Лариса уселась, зачерпнула ложку супа и шумно втянула ее содержимое. Я отодвинула свою тарелку: есть мне окончательно расхотелось.

Черт с ними, с ее манерами. Самое главное — я пыталась понять, чего Лариса от меня хочет. Ведь явно она подсела ко мне не просто так, не с целью завести со мной сердечную дружбу.

Очень скоро моя догадка подтвердилась.

Отхлебнув еще одну ложку супа, она подняла на меня глаза и проговорила:

— Ну, и как он тебе?

— Кто? — переспросила я, совершенно искренне не понимая, кого Лариса имеет в виду.

— Ну вот, только не надо этого. — Лариса поморщилась, потерла двумя пальцами переносицу. Я знала, что у нее этот жест служит проявлением крайнего раздражения.

— Не надо делать вид, что не понимаешь… — процедила она сквозь зубы.

— Я и не делаю вид. Я действительно не понимаю.

— Уж будто! Разумеется, я говорю про Илью Артуровича… — Она взяла в руку стильную солонку из нержавеющей стали и заглянула в нее, словно проверяла — не спрятался ли там Меликханов.

— Ах, про Илью Артуровича! — протянула я, невольно оглянувшись по сторонам. — Да вроде ничего… начальник как начальник. Опытный руководитель. Грамотный профессионал. А почему вы о нем именно меня спрашиваете?

— Ну, не строй из себя гимназистку! — прошипела Лариса. — Ты у него явно в фаворе… каждый день тебя приглашает…

— Исключительно по работе!

— Естесс-но! — прошипела она, как гадюка, которой наехал на хвост велосипед. — А о чем он тебя расспрашивает? Исключительно по работе, как ты выразилась?

— О нашем подходе к крупным и мелким вкладчикам! — выпалила я, глядя на нее честными глазами. — О том, как соотносится в нашей финансовой политике количество тех и других.

— Не хочешь говорить… — вздохнула Лариса и снова принялась за суп. — Ты имей в виду — новый начальник, он, конечно, будет заигрывать с персоналом, внушать разные надежды… ты что… — Она подняла на меня пристальный, подозрительный взгляд. — Ты никак всерьез вообразила, что он назначит тебя на мое место?

Ох, как хорошо, что Лидия Петровна ввела меня в курс дела! А то бы сейчас я имела бледный вид…

— И в мыслях такого не было, — отмахнулась я, нервно складывая из салфетки бумажный кораблик.

— Он что-нибудь говорил обо мне? — не унималась Лариса. — Спрашивал тебя? Обо мне или о других сотрудниках?

— Да и речи ни о чем таком не заходило! — ответила я совершенно честно. — Вот с Антоном Степановичем они действительно здорово скандалили…

Сама не знаю, почему у меня вырвались эти слова.

Наверное, у Ларисы какой-то особенный талант, умеет она вытянуть из человека информацию. Ей бы следователем работать.

— Скандалили? — ухватилась она за мою проговорку. — А по какому поводу?

— Да не то чтобы скандалили… — Я поспешно перешла в отступление, — так, крупно поговорили… я ничего толком не слышала… что-то про «Астролябию»…

— Про «Астролябию»? — Лариса прямо подскочила на месте, глаза у нее загорелись, как тормозные огни автомобиля. — А что конкретно они говорили про «Астролябию»?

— Да говорю же вам — я ничего не слышала! И про «Астролябию» не уверена, может быть, мне послышалось…

— Значит, все-таки не хочешь говорить, — протянула Лариса, потерла переносицу и снова принялась за свой суп. — Дело твое, дорогуша, но только не забывай, что я пока еще работаю на своем прежнем месте и кое-что на этом месте решаю… от меня многое зависит…

— Нисколько в этом не сомневаюсь! — Я похлопала глазами с видом законченной идиотки и попрощалась: — Я, пожалуй, пойду… приятного аппетита!

— Спасибо… — Она выдавила из себя это слово, как остатки зубной пасты из пустого тюбика.

Я развернулась и пошла к дверям, и в это время Лариса бросила мне в спину:

— Женя!

Я обернулась.

Во-первых, Лариса никогда не обращалась ко мне по имени. Иногда — по фамилии, реже, в официальной обстановке — по имени-отчеству, а чаще всего — вообще избегая какого-либо обращения, просто «ты». Так что то, что она окликнула меня по имени, само по себе было необычно.

Но еще больше удивила меня интонация, с которой она произнесла мое имя. Как будто она хотела сказать мне что-то важное, что-то доверительное, что-то… человеческое.

Я обернулась и застыла, глядя на нее.

Мне показалось, что в лице у Ларисы Ивановны промелькнуло какое-то живое, человеческое выражение. То ли сочувствие, то ли, наоборот, просьба о помощи…

— Да, Лариса Ивановна? — проговорила я, с трудом скрывая удивление. — Вы что-то хотели сказать?

Но ее лицо снова приняло свое обычное, так сказать, дежурное официально-неприязненное выражение, и она проговорила холодно:

— Между прочим, в твоем вчерашнем отчете кое-какие цифры не сходятся!

Этим вечером домашние встречали меня ласково. Еще бы — ведь сегодня зарплата. И я, как Дед Мороз, явилась домой с подарками. Маме купила легкий шарф в разноцветную полоску, Тинке — маечку в горошек, сестре — французский крем для лица, а Генке — бутылку коньяка. И как всегда, не угадала.

Мама вежливо поблагодарила и отложила шарф в сторону с таким видом, что мне стало ясно: она его никогда не наденет. Сестра скорчила недовольную физиономию — оказывается, крем этой фирмы давно уже производят в Польше, и он не обладает достоинствами французского. Тинка заорала, что точно такая маечка есть у ее ближайшей подружки, а Генка поглядел на меня жалостливо, как на идиотку, пускающую слюни, и сказал, чтобы впредь я не покупала того, в чем совершенно не разбираюсь, и что ему лучше подарки давать деньгами.

Вам интересно, отчего я все это терплю? Они — моя семья, если они отвернутся от меня, я останусь совсем одна. Жалкими подарками я пытаюсь купить их расположение. Не всегда это удается, но я стараюсь.

Иногда, в минуту слабости, я думаю, что все могло бы быть по-другому. У меня вполне могла бы быть своя собственная семья — муж, дети… Про детей думалось как-то смутно. Но не у всех же вырастают такие чудовища, как Тинка. А у меня был бы маленький мальчик — толстенький, солидный, клеил бы модели из конструктора, книжки умные читал… Весь в папу…

Так, не хотела же вспоминать, но пришлось. Не то чтобы эти воспоминания доставляли мне много горя, после того происшествия двадцать лет назад в заброшенном доме худших воспоминаний у меня быть не может. Но все же некоторые неприятные ощущения… сожаления… И все такое прочее. Моя отвратительно себя ведущая судьба дала мне один-единственный шанс устроить свою жизнь по-нормальному. И та же судьба тут же этот шанс отобрала.

Мне было двадцать лет, и мы познакомились с Сашей на курсах английского языка. Он подсел ко мне на первую парту, извинившись, что сзади плохо видит то, что написано на доске. И так с тех пор и садился на свое место, я никого больше туда не пускала. Он был старше меня года на четыре, уже окончил институт, английский нужен был ему для работы — предлагали стажировку в Штатах. Он был очень симпатичный — хорошая улыбка, серые глаза, очки их совершенно не портили. Когда сидишь рядом, невольно касаешься друг друга — то локтем, то ручку или карандаш передать. Я долго не осознавала, что Сашины прикосновения нисколько не пугают меня и не раздражают. Однажды он пропустил два занятия, и я поймала себя на мысли, что скучаю по нашим прогулкам до метро и разговорам обо всем.

Потом он появился, сказал, что был в командировке, забрал мои тетрадки, а потом, чтобы их отдать, пригласил в кафе. И до меня наконец дошло, что я влюбилась. Он был такой хороший… Главное чувство, которое я испытывала к Саше, — это доверие. Я твердо знала, что этот человек никогда не сделает мне ничего плохого. Больше того, я забыла о том, что когда-то мне пытались причинить боль, даже пытались убить. Детские воспоминания отошли далеко-далеко в глубину моей измученной души. Конечно, они сдались не сразу — медленно, шаг за шагом, я привыкала к мужчине рядом. Для меня было открытием, что можно ходить по улице обнявшись, и от близости горячего мужского тела хотелось не убежать, а прижаться к нему еще сильнее. Впервые почувствовав на своих плечах его руки, я не шарахнулась в сторону, а сама доверчиво обняла его за шею.

Первый поцелуй прошел не так гладко, как хотелось бы, но я быстро делала успехи.

Лето прошло, наступила дождливая осень, нам совершенно негде было уединиться — он жил вдвоем с мамой в крошечной двухкомнатной квартирке, у меня же сестру в очередной раз выгнали с работы, и она, стесняясь подрастающей Тинки, не водила своих хахалей в квартиру, а исчезала по вечерам. Но днем, по ее выражению, занималась собой — то есть спала до полудня, болтала по телефону, валяясь на неубранной кровати, наложив на лицо питательную маску. Я не скрывала от Саши, что до него у меня никого не было — вообще никого, даже не целовал никто ни разу. Он выслушал меня очень внимательно и сказал, что нам не подходит такой вариант, как встречи наспех в чужой захламленной квартире на час-полтора. И что нужно взять путевку в какой-нибудь дом отдыха или забронировать номер в хорошей гостинице. Там неделю мы будем только вдвоем, никто не помешает.

Я с восторгом согласилась. Но перед тем, как совершить такой ответственный шаг, все же решилась привести Сашу в дом и познакомить со своей семьей. Мама бы не отпустила меня никуда с незнакомым человеком…

Думаю, вы уже догадались, что произошло потом? Я-то целый месяц ни о чем не догадывалась — говорила же, что испытывала к Саше безграничное доверие.

Отчего сестрица положила на него глаз? Ну, интересный, конечно, но зарабатывал он маловато, да и жилищные условия оставляли желать лучшего — мама, двушка в пятиэтажке… Для сестры это был не вариант. То есть для серьезных отношений не вариант. Что касается легкого флирта (под этим сестренка понимает необременительный секс на второй день после знакомства), то на это Александра готова в любое время дня и ночи, с любым мужчиной, который проявил к ней мало-мальский интерес, если он, разумеется, не Квазимодо и не Мафусаил. Последний, впрочем, на мою красотку сестрицу и сам не посмотрит по причине преклонного возраста.

Подозреваю все же, что на «легкий флирт» Саша согласился не сразу, все же он был очень порядочный молодой человек и не то чтобы имел насчет меня серьезные намерения, но мы с ним были знакомы несколько месяцев, и я даже два раза пила чай с его мамой Нонной Леонидовной.

Поэтому, хоть формы моей сестры и произвели на него сильное впечатление, Саша удержался от немедленных действий. Думаю, его хватило дня на три-четыре, самое большее — на неделю. Сестренка за это время так распалилась, что устроила ему концерт по заявкам по полной программе, а по ее же хвастливому выражению, редко какой мужик такое выдержит без ущерба для здоровья.

Вы только не подумайте, что я злобствую, все это я узнала потом от самой сестры, а она врать не любит, говорит все как есть. Тогда же я удивилась немного, что Саша тянет с путевками — то у него на работе завал, то мама приболела, но все отговорки приняла на веру.

Саша, конечно, потерял голову, но не до конца. А сестре хотелось полной и окончательной победы. До сих пор не понимаю зачем. Хотя, возможно, тут вмешалась мама Нонна Леонидовна, она-то в отличие от меня сразу поняла, что происходит, и люто возненавидела мою старшую сестру. А та назло ей решила выйти за Сашу замуж. Возможно, тут сыграло роль то немаловажное обстоятельство, что больше замуж сестренку никто не звал.

Когда сестра, торжествующе блестя глазами, объявила нам с мамой о своем замужестве, я уже о чем-то догадалась, так что не упала в обморок и не бросилась на сестру с кулаками. Мама, оказывается, тоже догадывалась, но молчала, она вообще взяла себе за правило не вмешиваться в отношения своих дочерей — мы, мол, взрослые, сами разберемся. Однако глядела на сестру неодобрительно, и та начала орать:

— Ну что ты на меня смотришь? У них же ничего не было, ну ровным счетом ничего!

Ага, ничего… Только его руки на моих плечах, я прижимаюсь к нему крепко-крепко, сердца бьются в унисон, и такое чувство, что с этим мужчиной у меня все получится, а самое главное — он никогда не сделает мне ничего плохого.

Как выяснилось, сделает. И уже сделал. Но по сравнению с тем, что было двадцать лет назад, его поступок не такой ужасный.

Может, вам интересно узнать, как я все это пережила? Легко, потому что как только я утратила чувство доверия к Саше, вернулись все мои комплексы. Я стала шарахаться от мужчин, которые подходили ко мне слишком близко. Так что любовь быстро прошла. Обида? Обида тоже быстро прошла, тем более что родственники, явившиеся на свадьбу, все как один говорили, что молодые — прекрасная пара, что они удивительно подходят друг другу и что даже имена у них одинаковые — Александр и Александра.

Действительно, они оба стояли в загсе такие красивые… Если бы это случилось со мной, фотографии выглядели бы гораздо хуже.

И я сдалась, как сдавалась всегда под напором сестры.

Они продержались меньше года. Сначала снимали квартиру, потом пытались жить вместе с его матерью, а затем Саша уехал на стажировку, и больше мы о нем ничего не слышали. Документы о разводе принесла Нонна Леонидовна. Сестры не было дома, со мной она поздоровалась очень сухо. Я тоже была не слишком приветлива.

Вот такая история, я вспоминаю о ней изредка, когда семейка слишком уж наглеет…

В целом можно сказать, что нынешний вечер прошел в теплой дружественной обстановке.

На этот раз мне удалось заснуть, как только голова коснулась подушки.

Однако и во сне не было мне покоя.

После того как бабушка в далеком детстве сводила меня к невропатологу, я не видела никаких снов, а если и видела — какие-то бессвязные, быстро сменяющиеся цветные картины, оставлявшие после себя чувство растерянности и недоумения. Но на этот раз мне снился четкий, яркий, удивительно реальный сон.

Я шла по какому-то просторному полутемному помещению. Под ногами у меня громко хрустела кирпичная крошка и осколки стекла. Кое-где с потолка свисали, словно тропические лианы, скрученные жгуты электрических проводов. Впереди, за полуоткрытой дверью, раздавались неясные, но очень тревожные звуки — какой-то скрежет, скрип, невнятное бормотание.

Я толкнула дверь и вошла в следующую комнату.

Здесь было чуть светлее, и я сразу увидела крупного мужчину с пышной рыжей шевелюрой, одетого в хорошо сшитый костюм. Он стоял спиной ко мне и что-то делал. Приглядевшись, я поняла, что он большой тяжелой лопатой разгребает груды битого кирпича, цемента и штукатурки.

Я хотела окликнуть его, объяснить, что заблудилась, и попросить помощи, но не смогла произнести ни слова, мой язык словно прилип к гортани.

Вдруг он сам обернулся и увидел меня. Я застыла на месте, наблюдая за его лицом. Лицо и так было красным, а тут еще больше покраснело.

Незнакомец неприязненно скривился, глухо выругался и в один прыжок подскочил ко мне, схватил меня за плечо и прошептал странным, как будто очень огорченным голосом:

— Я же говорил — незачем вмешиваться в чужие дела! Незачем следить за мной!

Я хотела что-то ответить, возразить ему, объяснить, что вовсе не вмешивалась в его дела, что оказалась здесь совершенно случайно и немедленно уйду, как только он покажет мне дорогу, но язык по-прежнему не слушался меня, да этот мужчина и не ждал моих объяснений.

Он выпустил мое плечо и перехватил меня за горло.

Я попыталась вырваться, отступила назад… и каким-то чудом мне удалось освободиться из его рук. Мужчина шагнул за мной, споткнулся и едва удержал равновесие. Он тут же выпрямился, но потерял долю секунды, и я успела отскочить в другой конец комнаты.

Но рыжий незнакомец сделал огромный прыжок и снова настиг меня. И тут я увидела на грязном полу выпавшую из его рук лопату. Старую тяжелую лопату со сломанным черенком. С той ловкостью, которая бывает только во сне, я схватила эту лопату и с размаху ударила по голове своего преследователя.

Он покачнулся, выругался… и вдруг густая рыжая шевелюра, оказавшаяся париком, слетела на пол, и я увидела круглую, лысую, как колено, голову.

И наконец-то узнала его.

Это был наш новый начальник Илья Артурович Меликханов.

По его веснушчатому лицу текла кровь — видимо, я серьезно ранила его лопатой. Тем не менее он неотвратимо надвигался на меня, выставив вперед сильные руки с толстыми короткими пальцами.

Меня охватил такой дикий, непереносимый страх, какой бывает только во сне, в ночных кошмарах. Я понимала, что, если Меликханов дотянется до меня, схватит за горло своими короткопалыми руками — мне придет конец. Со мной случится что-то ужасное, что-то еще более ужасное, чем смерть…

Но у меня в руках была лопата.

Я размахнулась, собрав все свои силы, весь свой страх, все отчаяние, и опустила лопату на лысую голову Меликханова. Я ударила его раз, и еще раз, и еще… я била его лопатой, но он все надвигался и надвигался на меня…

И вдруг все кончилось.

Мужчина лежал передо мной неподвижный и безопасный, уставившись в потолок широко открытыми блекло-голубыми глазами. Вокруг его головы растекалась лужица темной крови.

Я вскрикнула… и проснулась.

На часах была уже половина восьмого, скоро зазвонит будильник. Сердце бешено колотилось. Мама ровно дышала во сне. Генка прошествовал в туалет, как всегда топая, нарочно хлопнул дверью. Мама во сне тяжело вздохнула.

Я бросила взгляд на часы и замедлила шаги. Было еще без двадцати десять. Что-то я сегодня слишком быстро добралась до работы. Видимо, сказалась нервозность последних дней.

Впрочем, не одна я так рано явилась на работу. На стене банка висел человек в строительной люльке, который драил губчатой шваброй стеновое покрытие из полированного гранита. Сделав небольшой крюк, чтобы на меня не попала мыльная вода, я вошла в холл.

На входе снова дежурил Вася. Увидев меня, он оживился.

— О, Жень, ты прямо ранняя пташка! Перед новым начальством выслужиться хочешь? Брось, все равно не оценят! Послушай лучше анекдот. Прикинь, мужик возвращается из командировки на день раньше, а в прихожей…

Я не дослушала его и скрылась в своем кабинете.

Навела порядок на столе, включила компьютер, пересмотрела оставшиеся со вчерашнего дня документы. Хотела уже приступить к подготовке квартального отчета, как вдруг зазвонил телефон.

На этот раз я сразу узнала Антона Степановича.

— Евгения Николаевна, — проговорил он несколько сухо, — зайдите, пожалуйста, ко мне. И прихватите все материалы по кредитованию ООО «Астролябия».

— Мне нужно несколько минут, чтобы их собрать.

— Постарайтесь сделать это быстрее.

Я вспомнила вчерашнюю сцену в его кабинете, невольным свидетелем которой оказалась. Тогда Меликханов распекал его именно из-за этой «Астролябии». Все понятно — Карабас хочет оправдаться с документами в руках.

Тут выяснилось, что не все материалы у меня под рукой, некоторые хранятся у Ларисы. Ну, если Карабасу нужно, он сам ее вызовет. Я сложила материалы в папку и отправилась на четвертый этаж.

Дверь переговорной, которую Антон Степанович превратил в свой кабинет, была приоткрыта. Я негромко постучала в нее, не дождалась ответа и вошла внутрь.

В кабинете было полутемно — почему-то в нем были задернуты плотные зеленые шторы. Когда я открыла дверь, эти шторы словно ожили от сквозняка, надулись, как паруса под свежим ветром. За письменным столом никого не было, и в первый момент мне показалось, что в комнате вообще пусто. Но затем я боковым зрением заметила движение слева от двери и повернулась в эту сторону.

Слева от входа, возле стеллажа с документами, стоял спиной ко мне крупный, широкоплечий человек. Он доставал какую-то папку с нижней полки, поэтому довольно низко наклонился, и я сперва приняла его за Карабаса.

— Антон Степанович, вот эти документы… — проговорила я в широкую спину.

Человек возле стеллажа медленно распрямился и повернулся ко мне.

Это был не Антон Степанович.

Это был Меликханов. Лицо его было красным от раздражения и недовольства, а при виде меня оно еще больше покраснело.

Внезапно я вспомнила свой сегодняшний сон. И еще — реальное событие двадцатилетней давности. Событие, которое я так хотела, но не могла забыть.

Нет, это был не Меликханов, а я была не взрослой, самостоятельной женщиной, банковской служащей с приличным окладом, а смертельно испуганной семилетней девочкой, забравшейся в полуразрушенный дом и вдруг столкнувшейся с чем-то непонятным, с чем-то непонятным и страшным. Девочкой, заставшей в этом доме взрослого человека с красным от ярости лицом. Точно так же он повернулся тогда ко мне, раздраженный, разъяренный.

Вся эта сцена внезапно с потрясающей отчетливостью всплыла в моей памяти. И на этот раз мое сознание не выдержало. Перед моими глазами вспыхнул яркий свет, сменившийся полной темнотой.

Пришла в себя я от холода и от боли в спине.

Я пошевелилась, застонала и попыталась приподняться.

И только тогда окончательно поняла, что лежу на паркетном полу, что рядом со мной стоит громоздкий письменный стол, а в спину мне врезался какой-то острый предмет.

Я приподнялась повыше и скосила взгляд на то, что причиняло мне такую боль. Это был осколок синего стекла. Видимо, падая, я что-то разбила…

Тряхнув головой, чтобы сбросить остатки дурноты, я огляделась по сторонам.

Я помнила, как вошла в кабинет Карабаса, то есть в бывшую переговорную, но сейчас я находилась не возле двери, а в глубине комнаты, позади стола Антона Степановича. Сбоку от этого стола, возле его левой тумбы, на полу темнела какая-то лужица. Видимо, там растеклось содержимое разбитой мной бутылки… или не бутылки? Что же я такое разбила?

Я с трудом поднялась на ноги и огляделась.

И чуть не закричала от ужаса.

На полу, по другую сторону стола, лежал на спине Илья Артурович Меликханов. Он лежал на спине в спокойной, расслабленной позе, и его широко открытые глаза смотрели в потолок кабинета, как будто там, на потолке, он увидел что-то очень интересное. Настолько интересное, что не мог отвести взгляд.

— Илья Артурович! — позвала я его испуганным шепотом.

Хотя уже прекрасно понимала, что он не отзовется.

Потому что слишком неподвижным был взгляд его широко открытых глаз. У живых людей не бывает такого взгляда.

Кроме того, я поняла, что за лужица растеклась по паркетному полу. Эта лужица вытекала из разбитой головы Меликханова.

А рядом с его головой на полу валялось то, что осталось от массивной вазы синего стекла, которая раньше украшала невысокий столик в углу кабинета.

Так вот что за осколок впивался в мою спину!

Неужели это я? Неужели я в помутнении сознания схватила вазу и разбила голову Меликханова?

И снова я вспомнила сегодняшний сон, вспомнила, как в порыве страха и отчаяния раз за разом бью Меликханова тяжелой лопатой.

Неужели этот сон стал правдой?

Входная дверь скрипнула.

Я ахнула, опустилась на четвереньки, спрятавшись за стол. Конечно, это было глупо, совершенно по-детски, но в это мгновение я не могла рассуждать, не могла оценивать свои поступки. Я действовала не раздумывая, повинуясь древним, первобытным инстинктам, но в следующую секунду все же поняла, что мое убежище ненадежно, что здесь меня мгновенно найдут…

Не поднимаясь с четверенек, я переползла к приоткрытой двери стенного шкафа, юркнула внутрь, замерла с бьющимся в горле сердцем, как загнанное животное…

Входная дверь кабинета медленно открылась.

Я припала к двери стенного шкафа, осторожно выглянула.

На пороге кабинета стоял Антон Степанович. Сказать, что на лице его было удивление, — значит ничего не сказать. С выражением полной растерянности и нарастающего ужаса он смотрел на распростертое на полу тело Меликханова. Затем он шагнул вперед, опустился на колени возле трупа, попытался приподнять его голову, испуганно отдернул руку и уставился на свои окровавленные пальцы…

Я сжала зубы, чтобы не закричать и не выдать своего присутствия.

Случайно я уперлась спиной в заднюю стенку шкафа… и она подалась, пропустив меня.

Я оказалась в другой комнате, примыкающей к переговорной.

Дверь этой комнаты была не заперта, и через секунду я вылетела в коридор четвертого этажа, а еще через несколько секунд спускалась в кабине лифта к себе, на первый…

Перед моими глазами все еще стояла эта страшная картина — Антон Степанович, рассматривающий свои окровавленные пальцы, и безвольно вытянувшийся на полу Меликханов…

Во всей этой картине, кроме ее ужасного смысла, была какая-то неправильность. Что-то было не так в кабинете, что-то не сходилось, хотя я не могла понять, что именно, и это мучило меня едва ли не сильнее всего остального.

Я безуспешно пыталась уловить эту ускользающую мысль, но она не давалась, уходила, как рыба, в темную глубину, и наконец я прекратила свои бесплодные попытки.

Я сидела за своим столом, машинально перекладывая бумаги, и пыталась осознать происшедшее.

Неужели мой сон стал реальностью?

Неужели я действительно убила Меликханова, неужели я разбила ему голову в состоянии минутного помешательства… неужели я сошла с ума?

За дверью моего кабинета послышались какие-то шаги, возбужденные голоса.

«Его нашли, — подумала я, — нашли труп… впрочем, ведь Антон Степанович давно уже нашел его… еще при мне… сейчас ко мне придут, меня схватят!»

Дверь моего кабинета распахнулась.

Я сжалась в комок, испуганно уставившись на вошедшего…

Не знаю, кого я думала увидеть, но это была всего лишь Лена Андросова из финансового отдела.

— Ты слышала? — выпалила она с порога.

Я пробормотала что-то нечленораздельное, но Андросова не обратила на мои слова никакого внимания. Она была переполнена сенсационной новостью.

— Меликханова убили! — сообщила она дрожащим от волнения голосом. Явно в ней пропадала драматическая актриса.

— Я знаю… — ляпнула я сдуру.

Тут же я прикусила язык. Это же надо так выдать себя… впрочем, все равно меня скоро разоблачат, так что не все ли равно — чуть раньше, чуть позже…

Однако Лена по-своему отреагировала на мои слова.

— Уже все знают! — протянула она разочарованно. — Неинтересно с тобой! Пойду в кассу, может, хоть там еще не слышали…

— А кто его убил? — выпалила я в ее удаляющуюся спину.

— Так Карабас же, — проговорила она, полуобернувшись. — Его прямо на месте преступления застали… глаза горят, руки в крови, представляешь, какой кошмар? Она чуть в обморок не грохнулась!

— Она? — переспросила я. — Кто — она?

— Да начальница твоя, Лариса Ивановна! — ответила Лена уже из коридора и помчалась в кассовый зал в надежде первой принести туда сенсационную новость.

А я, совершенно огорошенная, осталась за своим столом.

Что же это получается? Лариса застала Антона Степановича над трупом Меликханова. С безумным лицом и окровавленными руками. Разумеется, она решила, что это он убил нашего нового начальника. А что еще можно подумать на ее месте?

Но тогда… тогда я оказываюсь ни при чем. Тогда меня не арестуют, не выведут из банка в наручниках, не втолкнут в милицейскую машину на глазах сослуживцев…

В первый момент я не испытала ничего, кроме облегчения.

Спасена!

Прошло еще несколько минут. Впрочем, я была в таком состоянии, что вряд ли могла точно оценивать прошедшее время. Может быть, прошло полчаса или даже час. Я по-прежнему сидела за столом и мучительно размышляла. То есть это только так называется — размышляла. На самом деле я просто боялась. Тряслась, как овечий хвост.

Боялась всего. Боялась, что меня разоблачат, поймают, посадят на много лет в тюрьму — или на зону? Как там полагается?

Я представляла себе все ужасы, которые меня там ожидают. Благо сейчас по телевизору и в книжках нам очень много рассказывают о тамошней жизни, обо всех царящих в местах заключения кошмарных порядках. Как будто нет ничего более интересного.

Но еще больше, чем тюрьмы и зоны, я боялась, что меня признают невменяемой и поместят в сумасшедший дом. На самом деле — ведь я совершенно не помню, как убивала Меликханова. Значит, я сделала это в помешательстве… то есть я на самом деле потеряла рассудок, хотя бы временно?

Тут же в моем мозгу возникла слабая надежда: если я не помню, как убивала его, может быть, я этого действительно не делала? Но кто же тогда? Антон Степанович?

Нет, я видела, как он вошел в кабинет, когда Меликханов уже бездыханным лежал на полу…

А кто же тогда?

В таких вот «размышлениях» прошло некоторое время, и вдруг в дверь моего кабинета постучали.

Сначала я отчего-то решила, что это вернулась Лена Андросова, чтобы рассказать мне еще какие-нибудь душераздирающие подробности убийства.

Но потом я сообразила, что Лена не стала бы стучать в дверь. Она ворвалась бы в кабинет, как шаровая молния, чтобы взорваться информацией.

Поэтому я не стала гадать, кто стучится в мою дверь, а просто проговорила:

— Войдите!

Дверь распахнулась, и на пороге появился какой-то мальчик.

Он был небольшого роста, с круглым румяным лицом и наивными голубыми глазами, опушенными светлыми ресницами.

Я чуть было не сказала: «Что тебе, детка?» — но вовремя сообразила, что охрана вряд ли пустит к нам в банк ребенка, и прикусила язык. А в следующую секунду разглядела, что «мальчик» одет в милицейскую форму с майорскими погонами.

Приглядевшись к майору повнимательнее, я поняла, что он вовсе не такой молоденький, каким кажется с первого взгляда. Наверное, ему было лет тридцать, а то и тридцать пять. Просто круглое розовощекое лицо вводит в заблуждение.

И тут уж сердце у меня заколотилось от страха, а на лбу выступили капли холодного пота.

Вот оно! Милиция уже разобралась в преступлении и моментально вышла на след убийцы.

На мой след.

И сейчас этот моложавый майор предъявит мне неопровержимые улики, доказывающие мою вину, вырвет у меня признание и выведет из кабинета в наручниках…

Я тихо застонала и сползла с кресла.

— Что с вами? — растерянно спросил майор, подходя к столу и заглядывая за него. — Вам плохо?

В голосе майора звучало искреннее участие, и я немного успокоилась. В самом деле, не могли они так быстро выйти на мой след… даже в кино на это уходит хотя бы несколько дней…

— Да нет, — придушенно подала я голос из-под стола. — Я просто ручку уронила!

— Вам помочь?

— Спасибо, не надо.

Я вернулась в свое кресло, предъявила майору шариковую ручку с логотипом банка, якобы найденную под столом, и уставилась на него в ожидании.

— Майор Синицын, — представился он наконец.

— Евгения Николаевна, — ответила я.

— Вы работаете в кредитном отделе. — Он не то чтобы спросил, скорее уточнил.

— Ну да…

— И вы знаете, что произошло сегодня в вашем банке.

— В общем и целом, — призналась я. Отрицать это было бесполезно.

— Так вот, у вас сейчас работает опергруппа… я в нее тоже вхожу… и мы хотели бы поговорить со всеми сотрудниками, кто хоть что-то может знать об обстоятельствах дела.

— Допросить? — уточнила я.

— Я предпочитаю допросу доверительный разговор! Обычно он дает гораздо больше…

— Я ничего не знаю! — поспешила я заверить майора.

— Не спешите с заявлениями! — ответил он. — Бывает, что человек и сам не догадывается, что он знает. Так что мы будем разговаривать со всеми сотрудниками…

Сам не догадывается, что он знает… в голове у меня снова шевельнулась неясная мысль — что-то важное, что ускользало от моего сознания. Казалось, еще чуть-чуть — и я ухвачу эту мысль…

Но майор прервал мои размышления:

— Поэтому я попрошу вас через час зайти в кабинет начальника банковской службы безопасности. Там находится временный штаб нашей опергруппы.

Я пообещала прийти, и майор Синицын покинул мой кабинет, на прощание окинув его внимательным взглядом.

Мне снова стало нехорошо: от такого проницательного взгляда ничего не утаишь…

Через час я поднялась на третий этаж, где размещался кабинет Михалькова, нашего начальника службы безопасности.

Сам Михальков сидел в углу кабинета, оседлав стул и положив подбородок на спинку, с обиженным видом хозяина, которого потеснили наглые гости.

Я вспомнила, что в банке его называют полковником — Михальков действительно в прежней жизни был полковником то ли милиции, то ли какой-то спецслужбы. В трудные девяностые годы он ушел в отставку, польстившись на высокий банковский оклад, и теперь частенько с грустью вспоминает об этом решении.

За собственным столом Михалькова с хозяйским видом сидел мой знакомый майор Синицын. Увидев меня, он приветливо улыбнулся и показал на стул:

— Садитесь, Евгения Николаевна! Садитесь, поговорим!

Я уселась напротив его стола и выжидательно уставилась на моложавого майора.

Синицын украдкой заглянул в лежащий на столе список и проговорил, подняв на меня глаза:

— Итак, Евгения Николаевна, думаю, вам есть что мне рассказать… я в этом просто не сомневаюсь…

При этом он смотрел на меня так проникновенно, что казалось, видит меня насквозь. Под этим рентгеновским взглядом я почувствовала себя неуютно. Неужели он знает… да нет, не может быть! Меня никто не видел в кабинете… Если бы он действительно знал, не так бы он со мной разговаривал!

— Нет… честное слово, я не знаю, о чем вы… — проговорила я едва слышным голосом, опустив глаза в пол.

— А вот я думаю, что вы со мной не вполне искренни! — В голосе майора прозвучали нотки глубокого разочарования — как будто он был обо мне лучшего мнения, а я не оправдала его надежд. — Может быть, вы все же постараетесь вспомнить? Поможете следствию?

— Не знаю, о чем вы, — ответила я, обреченно опустив плечи.

— А вот ваша коллега была с нами более откровенна! — И он подал знак кому-то у меня за спиной.

Сзади хлопнула дверь, послышались приближающиеся шаги, и хорошо знакомый мне голос неприязненно проговорил:

— Я подтверждаю! Она мне сама признавалась!

Я удивленно обернулась. За моей спиной стояла Лариса Ивановна. Лицо ее горело праведным негодованием.

Я почувствовала, что земля буквально уходит у меня из-под ног.

— В чем это я вам признавалась? — спросила я свою начальницу, с трудом справившись с голосом.

— Во время обеда в бистро «Мурена» гражданка Комарова сообщила мне… — зачастила Лариса, как будто озвучивала хорошо вызубренный текст, — сообщила мне, что лично присутствовала при ссоре между гражданином Мельниковым и пострадавшим… Ильей Артуровичем Меликхановым!

Должна признаться, я почувствовала облегчение. Так вот о чем они! А я-то испугалась…

— Хорошо излагаете! — одобрил майор. — Вы раньше в милиции не служили?

— Нет, к сожалению! — Лариса глубоко вздохнула и потерла двумя пальцами переносицу. Значит, она здорово нервничает! А с виду кажется такой спокойной…

— Все еще можно поправить! — с этими словами майор повернулся ко мне и неодобрительно проговорил: — Ну что же, вы и теперь ничего не хотите нам сообщить?

— Ну… я слышала, как они ссорились… — призналась я, недоуменно глядя на майора. — А какое это имеет значение?

— Самое прямое! — Синицын перевел взгляд с меня на Ларису: — Не правда ли, Лариса Ивановна? Эта ссора показывает нам очевидный мотив убийства!

— Мотив? — переспросила я. — Да если бы все, кто с кем-то поссорится, тут же убивали своих… собеседников, на всей земле сейчас было бы пусто, как в Антарктиде!

— Не скажите! — Майор постучал согнутым пальцем по столу. — Ссора ссоре рознь! Какая причина была у той ссоры? Может быть, вы нам все-таки расскажете?

— Понятия не имею! Я случайно услышала… только и поняла, что они препираются…

— А вот Лариса Ивановна с ваших слов говорила совсем другое! — И он взглянул на Ларису, как дирижер на музыканта, который должен начать соло.

— Во время обеда в бистро «Мурена» гражданка Комарова… — затараторила Лариса, но, увидев недовольство на лице майора, опустила предисловие и перешла к делу: — Она сказала, что причиной ссоры послужил кредит, выданный банком компании «Астролябия».

— Поясните мне, как человеку, далекому от специфики вашего банковского дела! — попросил майор, причем на лице у него было написано, что все он отлично понимает, а пояснений требует исключительно для протокола.

— Дело в том… — начала Лариса с явным удовольствием, — дело в том, что выдача кредита в значительной степени зависит от решения управляющего…

— Ну, это уж как водится! — Синицын понимающе усмехнулся.

— Гражданин Мельников… управляющий нашим отделением банка всегда лично принимал решения относительно наиболее крупных кредитов. И вполне возможно, что на это решение могли повлиять… не только интересы банка.

— Короче — речь об откате! — Ухмылка на лице Синицына стала еще шире, и он снова повернулся ко мне: — А вы говорите — нет мотива!

— Я не знаю… — забормотала я. — Я не уверена… может быть, мне послышалось про «Астролябию»… во всяком случае, это только предположение…

— Может быть, это и предположение, — неожиданно согласился со мной майор, — но вот то, что рассказала нам Лариса Ивановна, — далеко не предположение!

И тут Лариса Ивановна рассказала душераздирающую историю.

Оказывается, Антон Степанович позвонил ей и попросил зайти к нему с материалами по фирме «Астролябия».

«Точно так же, как мне!» — подумала я и едва удержалась, чтобы не произнести это вслух.

Лариса приготовила документы, поднялась на четвертый этаж, подошла к бывшей переговорной, которую Антон Степанович превратил в свой кабинет, постучала и, не дождавшись ответа, толкнула дверь…

— Та картина, которую я застала в кабинете, до сих пор стоит перед моими глазами! — воскликнула Лариса Ивановна с интонациями провинциальной актрисы. Но я слушала ее затаив дыхание — меня-то по вполне понятной причине очень волновало, что увидела эта стерва. Что, если она увидела там меня?

— На полу посреди переговорной лежало тело пострадавшего… тело Ильи Артуровича Меликханова, а над ним склонился гражданин Мельников. И руки его были в крови пострадавшего!

— Я попрошу вас придерживаться фактов, — майор Синицын едва заметно поморщился. — Вы не могли знать, чья кровь на руках гражданина Мельникова.

— Извините… его руки были в крови. Но голова пострадавшего была окровавлена, поэтому я предположила…

— А вот этого не надо! — снова перебил ее майор. — Заниматься предположениями — не наше с вами дело. Наше дело — придерживаться фактов.

— Извините… в первый момент я не поняла, что происходит, точнее, просто не поверила своим глазам, и вошла в переговорную…

Лариса вошла в кабинет, разглядела представшую перед ней ужасную картину и дико закричала.

Антон Степанович поднялся от тела Меликханова, повернулся к Ларисе и шагнул к ней, вероятно собираясь заставить ее замолчать. Выглядел он при этом устрашающе — окровавленные руки, дикое выражение лица… в общем, самый настоящий маньяк-убийца из американского фильма ужасов.

Лариса попятилась, не сводя расширенных от страха глаз с начальника.

Он продолжал надвигаться на нее, повторяя:

— Да замолчи ты, наконец!

Но Лариса и не думала молчать — напротив, она еще прибавила громкости.

Тогда он подскочил к ней, выхватил из рук папку с документами и с размаху опустил эту папку на Ларисину голову. Как будто хотел прихлопнуть надоедливую муху.

— Наверняка он и меня собирался убить! — воскликнула Лариса.

— Давайте придерживаться фактов! — повторил майор, с сомнением взглянув на свидетельницу. — Вы не могли знать его истинные намерения. Кроме того, в моей практике не встречалось убийство при помощи канцелярской папки. Это недостаточно тяжелый предмет…

— Однако я упала! — мстительно возразила Лариса.

Скорее всего, она упала не от удара папкой, а просто от неожиданности или оттого, что, попятившись, зацепилась ногой за телефонный провод.

Тем не менее она упала на пол, больно ударившись о паркет затылком, а гражданин Мельников, вместо того чтобы оказать ей помощь, перешагнул через нее и выскочил в коридор, захлопнув за собой дверь.

— Я попыталась встать, но не смогла сделать это без посторонней помощи. К счастью, через минуту в переговорную вбежал сотрудник охраны. Должно быть, он услышал мой крик…

— Совершенно верно, — подал голос из своего угла начальник службы безопасности Михальков. — Дежурный сотрудник Деткин услышал крик и отправился в бывшую переговорную с целью проверки. Там он обнаружил на полу громко кричащую сотрудницу банка Гладкую и рядом с ней — не подающего признаков жизни гражданина Меликханова. Определив, что последний мертв и, следовательно, не нуждается в помощи, сотрудник Деткин помог гражданке Гладкой подняться и убедил ее перестать кричать…

Надо сказать, что Лариса Ивановна не выносила свою фамилию — Гладкая, с ударением на предпоследний слог. Все сотрудники банка это знали и обращались к ней исключительно по имени-отчеству, чтобы не нажить в ее лице врага. И сейчас, услышав свою фамилию из уст Михалькова, она зашипела было, но поняла, что ситуация не подходящая для проявления эмоций, и затихла, только снова потерла переносицу двумя пальцами, но никто из присутствующих, кроме меня, не знал, что этот жест служит у нее проявлением крайнего раздражения.

— Выяснив у гражданки Гладкой, что произошло, сотрудник Деткин немедленно связался со мной, как того требует должностная инструкция, а я сразу же вызвал милицию и отдал приказ задержать подозреваемого гражданина Мельникова на выходе из банка. Однако дежурный охранник задержать его не смог, поскольку гражданин Мельников на выходе из банка не появился. Вероятно, он воспользовался служебным или техническим выходом…

— В связи с чем у меня появляются несколько вопросов, — прервал Михалькова майор. — Вопрос первый. Каким образом человек мог выйти из здания, миновав все посты охраны и не попав в поле зрения видеокамер наблюдения? И вопрос второй: почему в помещении переговорной не была установлена видеокамера? Если бы убийство было зафиксировано на пленке, наша задача значительно упростилась бы!

— Отвечаю, — начальник службы безопасности придвинулся к столу майора вместе со своим стулом. — Камера в переговорной не была установлена по просьбе руководства банка, поскольку в этом помещении происходят… вернее, происходили конфиденциальные переговоры.

— То есть по просьбе подозреваемого гражданина Мельникова! — уточнил майор.

— На тот момент он был не подозреваемым, а управляющим отделением банка, то есть моим непосредственным начальником. Кроме того, это — обычная практика: в кабинетах руководителей и ведущих сотрудников не устанавливают видеокамер…

— Чтобы им было проще обделывать всякие темные делишки! — вставил майор.

— Чтобы соблюдать гарантированную нашим клиентам тайну вкладов и финансовой деятельности! — поправил его Михальков.

— Допустим, — неохотно согласился майор, — но вы не ответили на мой первый вопрос. Как подозреваемый мог выйти из здания, не попав на глаза охране?

Михальков тяжело вздохнул и объяснил майору то, что знали все в нашем банке.

Раньше в этом здании располагался крупный научно-исследовательский институт. Во время перестройки и всеобщего обнищания институт оказался на мели, прекратилось финансирование работ, несколько месяцев сотрудникам не выплачивали зарплату, но тут возник один из новых коммерческих банков и проявил интерес к зданию. Надо сказать, здание у нас хорошее, расположено в удобном и престижном месте, так что интерес банкиров вполне понятен.

Директор института провел переговоры, в результате которых здание перешло в собственность банка. Для самого директора эти переговоры закончились тоже очень удачно: он стал одним из учредителей банка, членом совета директоров. Надо сказать, что он не забыл и своих бывших сотрудников, по крайней мере — самых заметных. Все его заместители и начальники отделений института получили в банке приличные должности. В частности, Антон Степанович Мельников, главный инженер НИИ, получил пост управляющего отделением банка.

— Как бывший главный инженер института, он очень хорошо знает это здание, знает здесь все входы и выходы, поэтому выйти незамеченным для него не составляет труда, — закончил свой рассказ Михальков. — А всяких служебных выходов тут великое множество, здание старое, так что оснастить их все системами видеонаблюдения или постами охраны представлялось технически невозможным…

— Технически невозможным! — передразнил Михалькова майор. — Вот и упустили убийцу… то есть подозреваемого! Мы, конечно, повсюду разослали его фотографии и словесное описание, но время упущено, и он мог скрыться…

Тут он вспомнил, что препирается с Михальковым, который в каком-то смысле является его коллегой, в присутствии нас с Ларисой Ивановной — то есть штатских, женщин, да еще и свидетелей по делу, и решил выяснить отношения с начальником службы безопасности позднее, в более подходящей обстановке. Нас же с Ларисой Ивановной он отпустил, велев никуда не уезжать из города на тот случай, если у следствия появятся к нам новые вопросы.

Впрочем, я никуда и не собиралась.

Поскольку меня допросили самую первую, то есть после Ларисы Ивановны, то делать мне на работе было нечего — не трудиться же, в самом деле! Какая уж тут работа, когда босс убит, а его зам подозревается в этом самом убийстве. А моя непосредственная начальница — главный свидетель.

Труп Меликханова увезли, а я решила, что сил моих больше нет находиться в этом вертепе, именуемом банком, и пошла домой, отпросившись у синеглазого майора Синицына.

В голове был полный сумбур, мысли разбредались, да и было-то их немного. В основном всю душу заполняла радость от того, что милиция меня не подозревает в убийстве.

В метро народу было немного, все же не час пик, однако сидячие места все были заняты, и я пристроилась в уголке, держась за поручень. Чуть в стороне мужчина читал газету. Поезд разогнался между станциями и вдруг затормозил резко, мужчина не удержался на ногах, повалился на меня, инстинктивно схватил за плечи и едва ли не приник щекой. Я привычно сжалась, ожидая приступа ужаса и паники, однако обычной реакции не последовало. Ну, не слишком приятно, конечно, когда тебя хватает посторонний тип, но пережить можно.

Некогда было удивляться по этому поводу, потому что настало время выходить.

Хорошо бы, думала я, чтобы сестры с ее муженьком не было дома, мне просто необходимо отдохнуть в тишине.

Но не тут-то было. Еще на лестнице я услышала звук работающего электрического прибора. В прихожей на полу валялись какие-то досочки и чурочки, пахло паленым. Из кухни раздавалось гудение, как будто бормашина работала.

— Что у нас происходит? — гаркнула я на всю квартиру.

— Женька, а ты чего так рано? — спросила Тинка, выглянув из своей комнаты, и, не дождавшись ответа, ввела меня в курс дела.

На Гену внезапно напал приступ вдохновения, впрочем, это я и сама поняла. Открывается новый центр по продаже мобильных телефонов, у них вскоре будет рекламная акция, и сейчас идет конкурс на лучший рекламный макет.

— И представляешь, этот сундук не придумал ничего лучше, чем выпилить из фанеры огромный мобильный телефон! — говорила Тинка вполголоса.

— Да уж, — согласилась я, — как-то это все допотопно, как при царе Горохе.

Но сестра все равно услыхала и явилась на защиту своего ненаглядного муженька.

— Вы ничего не понимаете! — заорала она, перекрывая шум. — Гена работает только с натуральными материалами! Это очень важно! Это его право как художника! Он так видит макет!

Я подумала, что вряд ли Генкино видение совпадет с видением заказчиков рекламного макета, и предсказать судьбу фанерного телефона нетрудно: он будет пылиться у нас в квартире.

Заглянув на кухню, я увидела, что Генка полулежит на полу и орудует электрическим лобзиком. Размеры макета привели меня в ужас. Этакую махину никуда не втиснешь — ни в стенной шкаф, ни на антресоли. На балкон? Но там и так уже валяются шины от Генкиного автомобиля, который он разбил в прошлом году в хлам. И шины почти новые, так что ему жалко их выбросить. А скорей всего просто лень.

Хотелось есть, чтобы протиснуться мимо Генки, я нечаянно пихнула его в бок дверью.

— Куда прешься? — заорал он, выключив лобзик. — Не видишь, человек работает?

Раньше в таких случаях я молча прикрывала дверь и уходила, проглатывая обиду. Но сегодня настроение было совсем другое, усталость и чувство голода трансформировались в злость.

— Дай пройти! — крикнула я. — Ишь, развалился посреди дороги, как боров!

— Обойдешься, — ухмыльнулся Генка, не тронувшись с места.

Я топнула ногой, от этого из пирамиды Хеопса, стоящей на буфете, вывалился очередной коробок и шлепнулся Генке на голову.

— Ты чего это в такую рань? — полюбопытствовал он, отбросив коробок. — Тебя с работы уволили?

— Не твое дело, — ответила я, — собирай живо свои деревяшки, я есть хочу.

Генка поглядел нагло, потом, не вставая с пола, протянул руку к плите, не глядя запустил руку в сковородку и вытащил из нее голубец. Откусил и стал жевать у меня на глазах. Я проглотила голодную слюну: обожаю мамины голубцы, а тут еще с утра не евши. Мать тоже хороша, готовит то голубцы, то котлеты, то блинчики с мясом! Этот троглодит и таскает их прямо со сковородки. Делала бы рагу или бефстроганов какой-нибудь! Хотя с Генки станется, он и мясо из борща руками вытащит!

Генка ощутимо сглотнул, прислушался к себе и нагнулся за лобзиком. Я подавила желание пнуть его в увесистый зад, хлопнула дверью и увидела через стекло, как с пирамиды Хеопса на Генку дождем посыпались спичечные коробки. Жаль, что не кирпичи!

— Что, съела? — ехидно спросила Тинка.

Казалось бы, она терпеть не может Генку, все время с ним ругается, и с матерью тоже у нее плохие отношения. Что ей стоит поддержать меня хоть иногда? Если бы мы все трое объединились, возможно, удалось бы приструнить сестру с ее муженьком? Но нет, моя племянница не может преодолеть себя, обязательно ей нужно вставить словечко. Я крутанулась на пятках и ушла в ванную.

Вид лошадиного зада привычно расстроил. Хотелось сейчас принять горячий душ, чтобы смыть с себя всю усталость и нервное напряжение, но как это сделать? Кажется, проклятая половина лошади стала еще больше, разбухает она, что ли? Тут к тому же я вспомнила, что забыла переодеться, и пришлось возвращаться.

Тинки в прихожей уже не было, из кухни доносились голоса.

— Дадут мне когда-нибудь работать или нет? — надрывался Генка. — Ты что, не можешь эту дуру угомонить?

— Успокойся, — говорила сестра, — сам знаешь, какой у нее характер, она всем завидует и злится — типичная старая дева. Мне всю жизнь завидовала, что я красивая, а она — уродина. Все детство мне испоганила — ни погулять, ни в кино сходить, вечно мать с ней сидеть заставляла…

Все это я уже слышала неоднократно. Однако воспринимала совсем не так. Я одинока, думала раньше я, у меня никого нет, они — моя семья. Мама, Тинка, Сашка и даже Генка, раз он муж моей сестры. А в семье чего не бывает, и не выбирают родных-то…

Сегодня я взглянула на вещи по-другому. Вот, оказывается, как сестра про меня думает, она всерьез считает, что нянчила меня в детстве, недосыпала-недоедала, как несчастный чеховский Ванька Жуков. Раньше я думала, что Сашка все врет, чтобы ее пожалели, но теперь я, стоя за дверью, слушала ее беспристрастно и поняла, что сестра искренне верит в то, что говорит.

Я вспомнила, как Сашка хохотала и визжала в углу двора, окруженная мальчишками, а меня в это время едва не убили в темном заброшенном доме…

Но странно, раньше при этих воспоминаниях сердце начинало биться где-то у горла, кровь стучала в висках, я ощущала дикий ужас, сейчас же ничего этого не было. То есть я все помнила: как навалилось на меня тяжелое мужское тело, руки, сжимающие мое горло, ощущала, как крошки битых кирпичей и штукатурки впиваются мне в спину, но не было панического страха, я никого не боялась. Более того, я была твердо уверена, что никогда больше не будут мне сниться кошмары. Неужели я освободилась?

Ладно, об этом мы подумаем после. А сейчас разберемся с семейкой.

Рывком я распахнула дверь кухни. И как вы думаете, чем они там занимались? Правильно, Сашка повисла у Генки на шее и обслюнявила всю его морду. Показалось мне или нет, что Генка вовсе не в восторге от ее приторных ласк? Впрочем, он тут же перевел взгляд на меня и совершенно озверел.

— Опять подслушиваешь и подсматриваешь! — взревел он и отшвырнул сестру. — Ну я просто не знаю, что сейчас с ней сделаю!

— Ты соберешь свои деревяшки и уберешься из кухни, — отчеканила я. — И в прихожей не забудь убрать. И вообще, будь любезен, избавь нас от своих проектов, скоро все пространство заполонишь. Надоели твои трубы и лошадиные задницы!

— Да что ты в этом понимаешь! — заорал Генка. — Она еще мне указывать будет!

— Ты в квартире живешь не один, — твердо сказала я, — с другими тоже надо считаться. А если тебе не нравится — скатертью дорожка, мы никого не держим.

Генка прямо задохнулся от возмущения, а пока он приходил в себя, вступила сестра.

— Да как ты смеешь так разговаривать с моим мужем! — заорала она. — Да ты вообще тут не хозяйка!

— Ой, достала она меня! — Генка едва продышался.

— Да она всю жизнь всех достает! — орала сестра.

Генка бросил свой лобзик, пнул ногой фанерки и ушел в комнату. На кухне появилась мама, испуганно на нас глядя. Я кинулась к сковороде — голубцов не было. Нарочно все сожрал, сволочь, и как только не подавился!

Ярость заволокла глаза и требовала выхода. Сестра еще что-то кричала мне вслед, но я устремилась к стенному шкафу в прихожей. С грохотом вывалилась оттуда старая обувь, Тинкины коньки, какие-то коробки. И в самом дальнем углу я нашла то, что искала, топор. Хороший топор, ладный, топорище гладкое.

— Ух ты! — взвизгнула Тинка, увидев меня с топором наперевес, она думала, что я иду убивать Генку.

— Женя! — слабо вскрикнула мать, а сестра с визгом бросилась в комнату.

Я вошла в ванную и вспомнила свой последний сон, как я бью и бью ненавистного рыжего мужика лопатой.

Хрясь! — несчастная половина лошади упала на пол. Хрясь! — отвалилась одна нога. Через несколько минут в ванной валялась куча ошметков. Я собрала их в старую наволочку и наконец приняла настоящий душ.

Выходила я из ванной осторожно, держа топор наготове. Они все торчали в прихожей.

— Видел? — Я показала Генке наволочку. — Вот так-то.

— Сука, — выдохнул он и сделал шаг в мою сторону, но сестра ухватила его за руки.

— Слушай внимательно, сестричка, — заговорила я миролюбиво. — Я, конечно, в этой квартире не хозяйка, но ты сколько уже не работаешь? Месяцев пять или больше? А твой муженек когда последний раз приносил в дом хоть что-то полезное, а не это барахло? — Я пнула ногой остатки бедной лошади. — Так позволь разъяснить ситуацию. Вы все живете на мои деньги.

— Так и знала, что ты опустишься до попреков! — высокопарно выкрикнула сестра.

— А если я вас достала, то вот интересно, как это кусок вам поперек горла не становится?

Никогда не ожидала я от себя подобных слов, вот и у мамы в глазах ужас.

— Женя, вы же родные сестры! — прошептала она.

Сашка быстро опомнилась и сообразила, что разговор принимает неприятный для нее оборот. Что-что, а свою выгоду соблюдать она всегда умела.

— Но я же не виновата, что не могу найти работу! — заговорила она нервно. — Сколько раз тебя просила устроить меня в банк!

— Угу, и кем? — поинтересовалась я. — Начальником? Ты же ничего делать не умеешь, никакого диплома у тебя нет. Могу рекомендовать тебя только уборщицей, да и то не стану, потому что ты лентяйка, мне же потом выскажут!

— Ну знаешь! — вспыхнула Сашка.

— В общем так, дорогие мои. Тебя, сестрица, и твоего дармоеда кормить я больше не собираюсь, — твердо сказала я. — Хватит сидеть на моей шее, переходите на собственную.

— Да с них обоих где сядешь, там и слезешь! — влезла Тинка.

— Ты пока помолчи! — оборвала я. — С тобой отдельный будет разговор по поводу учебы и мальчиков. Спрошу по всей строгости!

Тинка поскучнела и удалилась.

— Мама, я не шучу. — Я повернулась к матери. — Хватит уже им потакать! Переходим на раздельное хозяйство! Пускай Сашка сама своего борова обихаживает!

— Хоть какой, а муж, — пробормотала мать, — без мужа плохо жить…

— Ты мне просто завидуешь… — начала сестра.

— Перестань! — перебила ее я. — Слушай, если я вам так мешаю, то отчего бы тебе не переехать к мужу? Все-таки у него отдельная квартира, однокомнатная, правда, но все же разместиться можно. Пускай он там творит, воплощает в жизнь свои идеи, а ты будешь за ним ухаживать. Я же не против… А Тинку можете оставить здесь, я прокормлю…

Сестра хлопнула дверью, а я пошла пить чай.

На следующее утро погода испортилась, как это часто случается в июне у нас в городе. Небо за окном хмурилось, явно обещая дождь, и градусник показывал далеко не летнюю температуру.

Я вздохнула и надела плащ.

И, разумеется, едва я вышла на улицу, солнце выглянуло из-за туч, и воздух быстро прогрелся, так что я в своем плаще выглядела белой вороной. Точнее, светло-оливковой — именно такого цвета был мой плащ.

Войдя в свой кабинет, я удивленно нахмурилась: на моем столе, рядом с клавиатурой компьютера, стояла чашка из-под кофе с коричневыми разводами на стенках.

Накануне, перед уходом с работы, я вымыла эту чашку. Точно помню, что вымыла… или нет?

Что же это — у меня начинается склероз?

После вчерашних переживаний в этом нет ничего странного. После такого не то что склероз — шизофрения начнется. Или паранойя. Впрочем, я не разбираюсь в психиатрии и не очень понимаю, чем отличаются друг от друга эти две болезни.

Я отвернулась от загадочной чашки и направилась к стенному шкафу, чтобы повесить туда плащ на плечики.

Дернув ручку шкафа, я распахнула дверцу…

И чуть не свалилась в обморок.

В шкафу, неудобно привалившись к его задней стенке, сидел на корточках мужчина.

То есть это только в первый момент мне показалось, что это просто мужчина. Уже в следующую секунду я узнала в этом мужчине Антона Степановича Мельникова. Разыскиваемого, между прочим, по подозрению в убийстве.

Антон Степанович был мужчина крупный, даже немного полный, и помещался в шкафу с трудом. Самое удивительное, что, несмотря на неудобное положение, он там спал.

Правда, как только я открыла дверцу, он проснулся и уставился на меня заспанным недовольным взглядом.

Первым моим побуждением было завопить во все горло.

Но я тут же вспомнила, что на самом деле произошло накануне в кабинете Антона Степановича, и передумала кричать. Если на мой крик сбежится охрана — от этого всем будет только хуже, и мне — в первую очередь.

Все перечисленные мысли пронеслись в моей голове в долю секунды, и я захлопнула рот, для верности крепко сжав зубы.

— Кричать не будешь? — прошептал Антон Степанович, глядя на меня из шкафа.

Я помотала головой — открыть рот я боялась, поскольку не была уверена в себе — а вдруг все же закричу.

— Ну и молодец! — одобрил мое решение Мельников. — Я в тебя всегда верил.

— К…как вы здесь оказались? — спросила я дрожащим голосом, когда справилась с первым испугом и убедилась, что желание кричать у меня прошло.

— Это не главный вопрос. — Антон Степанович отмахнулся. — Во-первых, я должен тебе сказать — я не убивал Меликханова.

— А я знаю, — брякнула я, не успев подумать.

— Откуда? — В его глазах загорелся живейший интерес.

— Вы — не тот человек, который способен убить… — сказала я первое, что пришло в голову. Мне самой противно было себя слушать, но Антон Степанович принял это неубедительное объяснение.

— Ну, если ты мне веришь, может быть, поможешь выкарабкаться? — проговорил он с надеждой в голосе.

— Сейчас, конечно… — И я подала ему руку, чтобы помочь выбраться из шкафа.

— Да я не об этом! — Он поморщился и вылез наружу без моей помощи, кстати, довольно ловко для своего возраста и телосложения.

Впрочем, это раньше, когда я видела Антона Степановича в основном через широкий стол начальника, он казался мне пожилым и слишком солидным.

Сейчас я разглядела его вблизи и поняла, что ему немногим больше сорока, да и не такой уж он полный — просто крупный, плечистый и сильный мужчина.

Выбравшись из шкафа, Антон Степанович с хрустом потянулся, помассировал плечи и уселся в мое кресло.

— Так это вы пили кофе! — догадалась я. — А я-то думала, что у меня начинается склероз…

— Я там у тебя в столе нашел еще полпачки печенья, — сознался Антон Степанович.

— И это все, что вы ели со вчерашнего утра? — ужаснулась я.

То есть для меня-то самой в этом не было ничего поразительного, мой дневной рацион бывает иногда таким же, но на примере Генки я знаю, как много едят среднестатистические мужчины, а Антон Степанович — не среднестатистический, он крупный, энергичный мужчина, не чета Сашкиному мужу.

— Да, это все, — вздохнул он и посмотрел на меня с таким странным выражением, что я на всякий случай попятилась — кто его знает, на что он способен от голода.

— Еда — это еще ладно, это полбеды… — продолжил он, тяжело вздыхая. — В конце концов, без еды человек может прожить несколько дней… но вот другие потребности… в общем, я тут всю ночь думал и решил сдаться в руки милиции.

Я хотела сказать, что, когда открыла шкаф, он вовсе не думал, а спокойно спал, но решила не портить с ним отношения.

— А если так — чем я-то могу быть вам полезна?

— Но ты же только что сказала, что веришь в мою невиновность!

— Вряд ли это произведет на милицию впечатление. Мою веру к делу не подошьешь…

— Но ты можешь помочь мне собрать доказательства невиновности. Во всяком случае, доказательства того, что я не замешан в деле «Астролябии», то есть у меня не было мотива…

— Интересно, — протянула я, подозрительно взглянув на Мельникова, — а откуда вы знаете, что милиция использует «Астролябию» в качестве мотива? Такое впечатление, что вы присутствовали на моем вчерашнем допросе!

— В каком-то смысле так и есть. — Антон Степанович потупился и рассказал, что вчера, сбежав из своего кабинета, какое-то время прятался в аппаратной системы безопасности, откуда мог прослушивать почти все помещения банка, и подслушал всю сцену моего допроса.

— Именно после этого я понял, что ты не веришь в мою виновность, и решил довериться тебе!

— Спасибо, конечно, за доверие… — протянула я без энтузиазма.

Про себя я подумала: знал бы он, почему я уверена в его невиновности — не так бы со мной разговаривал!

— Кстати, — проговорила я, оглядевшись по сторонам, — а в моем кабинете тоже установлена система наблюдения и прослушивания?

— Нет, — успокоил меня Антон Степанович. — И это было второй причиной, по которой я пришел именно к тебе…

И в этот самый миг в дверь моего кабинета постучали.

— Одну минуту! — вскрикнула я в панике и замахала на Мельникова руками, чтобы он скорее убирался обратно в шкаф. Он испуганно вылетел из кресла, упал на четвереньки и в такой позе торопливо пополз к шкафу. Видел бы его кто-нибудь из подчиненных! Несмотря на серьезность момента, я фыркнула, затолкала шефа в шкаф и захлопнула за ним дверцу. Только после этого вернулась к столу и крикнула в сторону двери:

— Ну, заходите, кто там?

Почему-то я не сомневалась, что в кабинет войдет Лариса Ивановна. И очень этого боялась: эта ведьма отличается завидной наблюдательностью и может заметить следы постороннего присутствия.

Однако на пороге появился Стасик Творогов, наш местный компьютерный гений и по совместительству то, что называется «городской сумасшедший». Стасик был в своем обычном виде — в драных джинсах, растянутом на локтях свитере и с одной небритой щекой.

— А ты чего это закрылась? — пробормотал он, склонив голову к плечу, как любопытный фокстерьер. — Что это ты тут делаешь? Травку, что ли, тайком покуриваешь?

Он принюхался, забавно шмыгая носом, и закончил:

— Да вроде не пахнет!

— Да у меня колготки порвались, я меняла! — сообщила я, демонстративно поправляя юбку. — А тебе чего надо-то?

— Какая ты грубая и негостеприимная! — протянул Стасик. — Неужели ты мне совсем не рада?

— Рада, рада, только у меня работы много. — Я показала на стол, заваленный папками. — Мне, в отличие от тебя, платят не за гениальность, а за работу.

— Да ладно тебе! — Стасик хмыкнул. — Я вообще-то пришел к тебе кофе занять. У меня кончился, а у тебя, я знаю, всегда есть, ты девушка хозяйственная!

— Кофе? — переспросила я. — Ладно, только на обмен: я тебе кофе, а ты мне — чего-нибудь пожрать: я сегодня позавтракать не успела.

— До чего же все стали прагматичные! — вздохнул Стасик. — Давай так: ты мне сейчас дашь кофе, а я тебя потом угощу обедом…

— Как же, дождешься от тебя! Да и вообще — я до обеда умру с голоду! Так что если хочешь кофе — неси еду, причем еду вперед: мама меня учила никогда не верить мужчинам.

— Безжалостная ты! — Стасик сделал еще одну попытку разжалобить меня, но я была холодна как лед.

Вдруг из шкафа донесся отчетливый чих.

Стасик удивленно покосился в направлении звука.

Я достала из пачки бумажный платок, громко высморкалась и проговорила в нос:

— Кажется, я простудилась, так что на твоем месте я бы сократила контакты: к тебе же любая инфекция моментально пристает!

— А мне показалось, что это оттуда… — Он покосился на шкаф.

— У меня здесь такая акустика… — Я для верности еще раз фыркнула в платок.

Стасик снова вздохнул и отправился за едой.

— Ну что там, можно вылезать? — донесся из шкафа придушенный голос Мельникова.

— Сидеть! — прикрикнула я на него. — Сидеть и не чихать! Он сейчас вернется!

— Это я от пыли… — пробурчал шеф. — У тебя здесь такая пылища… ты хоть иногда тут прибираешь?

— Я что — уборщица? За свою зарплату я и так слишком много делаю! И вообще, в вашем положении не приходится привередничать!

Я оказалась права: Стасик вообще-то на редкость медлительный, но когда хочет кофе, может поставить личный рекорд в беге на короткие дистанции. Так что не прошло и пяти минут, как он снова появился в моем кабинете.

В руках у него была коробка с пончиками и оранжевая кружка с крупной надписью «Я ненавижу Windows XP».

— Ты какой будешь — с вишней или с клубникой? — деловито осведомился Стасик, усаживаясь напротив меня и открывая коробку с пончиками.

— Оба, — ответила я строго, убирая пластиковую коробку с выпечкой в верхний ящик своего стола. — А ты бери кофе и выматывайся: у меня много работы.

— Да ты че? — Стасик уставился на меня, отвесив челюсть. — Ну ты даешь! Я думал, мы с тобой как люди попьем кофе, потрендим за жизнь… а ну, отдавай один пончик!

— И не подумаю! — Я нагло посмотрела на него и показала на дверь. — Хочешь кофе — бери, нет — так проваливай!

— Ну как же меняет людей повышение по карьерной лестнице! — воскликнул Стасик, насыпая в свою кружку две ложки с горкой. — Ты стала просто другим человеком!

— Повышение? — недоуменно переспросила я. — Какое повышение? О чем это ты?

— Ну как же. — Он задумчиво посмотрел на кружку и добавил третью ложку. — Все знают, что новый шеф хотел назначить тебя на место Ларисы… хотя теперь… — До него, похоже, дошло, что нового шефа убили, и он замолчал.

— Взял кофе? Можешь идти!

Стасик вздохнул и поплелся прочь из моего кабинета.

Как только дверь за ним захлопнулась, из шкафа донеслась возня, дверцы распахнулись, и Мельников вывалился наружу.

— Кто-то говорил про пончики… — воскликнул он, голодным взором оглядывая мой стол.

— Вы какой будете — с вишней или с клубникой? — повторила я вопрос Стасика, вынимая из ящика коробку с пончиками.

— А? Что? — переспросил Антон Степанович, запихивая в рот пончик. — Что ты спросила?

— Да неважно, — ответила я, наблюдая, как он торопливо заглатывает первый и тянет в рот второй. — Кофе будете? Питаться всухомятку вредно…

— Всухомятку! — передразнил меня Мельников. — В моем положении только и приходится питаться всухомятку, потому что… в общем, сама понимаешь.

— Не понимаю и понимать не хочу!

— Какая ты! — Мельников надулся. — Сама посуди, в туалет я могу выйти только ночью, и то с оглядкой — чтобы не попасть на глаза охране и не оказаться в зоне обзора видеокамеры… а до ночи еще ох как далеко, так что придется резко ограничить потребление жидкости!

Я вынуждена была признать, что вопрос серьезный. Немного подумав, сказала:

— Ну, до обеденного перерыва как-нибудь дотерпите, а там я вас выведу. Есть у меня одна идея.

— До обеда доживу! — Антон Степанович явно оживился. — Тогда, пожалуй, налей мне чашку кофе…

Я с грустью взглянула на коробку из-под пончиков: позавтракать мне действительно не удалось, а в свете только что обозначенных планов в обеденный перерыв поесть тоже не удастся.

Напоив шефа кофе, я загнала его обратно в шкаф. Перед тем как закрыть за собой дверцы, Мельников сказал:

— Давай договоримся об условном сигнале на случай тревоги. Если произойдет что-нибудь непредвиденное, ты запоешь арию Лизы из «Пиковой дамы», а если все спокойно и я могу вылезать…

Но я молча повертела пальцем у виска, и он усовестился, а я наконец смогла приступить к выполнению своих непосредственных обязанностей. Пусть один начальник убит, а другой прячется в стенном шкафу, клиентам банка до этого нет никакого дела, и наша финансовая машина должна работать без перебоев.

Заработавшись, я едва не прозевала обед.

Однако ровно в час из шкафа донеслось негромкое покашливание: Антон Степанович напоминал мне о моем обещании.

Я отложила бумаги, выключила компьютер и выглянула в коридор.

Помещение банка опустело: трудоголики вроде меня сидели по кабинетам, а секретарши, офис-менеджеры и прочие персонажи, в течение дня непрерывно шастающие по коридорам, воспользовались законным перерывом и разлетелись по окрестным кофейням и бистро.

Так что путь был свободен.

Я быстро перебежала от своего коридора до кладовки, где уборщица тетя Клава держала свои нехитрые инструменты — ведра, швабры, большой моющий пылесос, банки и коробки с разными моющими и чистящими средствами.

Здесь же стоял столик на колесах, который тетя Клава обычно катила перед собой, составив на него свое оборудование. Этим-то столиком я и хотела воспользоваться для транспортировки Антона Степановича.

Закатив столик в свой кабинет, я покосилась на шкаф.

Что он там велел петь в случае, если все в порядке? Кажется, ничего не успел сказать.

Тогда я просто позвала его по имени-отчеству:

— Антон Степанович, на выход!

Дверцы распахнулись, и он буквально выпал из шкафа.

— Ну, я уж думал, ты никогда не вернешься! Тебя только за смертью посылать!

— Можете меня уволить, — сказала я жизнерадостным тоном. — По-моему, сейчас для этого самый подходящий момент!

Он пробурчал что-то невразумительное и удивленно уставился на тети Клавин столик:

— А это еще зачем?

— А вот сюда вы сейчас залезете! — Я показала ему на нижнюю полку столика, откуда предусмотрительно убрала все тети Клавины моющие средства.

— Я? Сюда? — Он уставился на меня с детской обидой. — Я ведь не йог и не цирковой акробат! Я сюда ни за что не помещусь!

— Нужда делает чудеса! — холодно проговорила я. — В туалет хотите?

Он покраснел, но тут же согнулся и послушно полез в столик. Самое интересное, что через пять минут он сумел там как-то устроиться, только одна нога в дорогом модном ботинке предательски вылезала наружу. Я попыталась впихнуть ее глубже, но тогда с другой стороны высунулся локоть.

Я махнула рукой на несущественные детали, завесила столик застиранной простыней, найденной в той же кладовке, и выкатила столик с Мельниковым в коридор.

К счастью, там не было ни души.

Я представила себе, что кто-то из деловых знакомых Антона Степановича увидит, как его, управляющего отделением банка, в сложенном виде везут в туалет, и невольно прыснула. Из-под простыни донеслось возмущенное пыхтение.

Впрочем, мне и самой стало не до смеха: без груза столик был легким, но с Мельниковым внутри я его едва катила, чувствуя себя каторжником, прикованным к тачке с рудой. К счастью, ехать пришлось недолго: ближайший туалет был через две двери от моего кабинета.

Я вкатила столик внутрь, убедилась, что в туалете никого нет, и выпустила Антона Степановича наружу.

Выбравшись из столика, он огляделся и побагровел:

— Куда ты меня привезла? Это ведь женский туалет! Ты надо мной просто издеваешься!

— А чего вы хотели? Чтобы я таскала вас с этажа на этаж по лестнице или вызывала лифт? На этом этаже мужского нет! И вообще — хватит привередничать!

Мне действительно осточертели его бесконечные капризы, так что буквально подмывало послать бывшего шефа к черту… однако я вспомнила вчерашнюю сцену в его кабинете, осознала, что он страдает фактически за меня, и я уже хотела извиниться, но он тоже, наверное, понял, что позволил себе лишнее, пробурчал что-то примирительное и скрылся в кабинке.

Я встала перед зеркалом, как говорят, на стреме, и от нечего делать оглядела свое лицо.

Как ни странно, выглядела я довольно неплохо: в глазах появился блеск, на щеках играл румянец… похоже, что стрессы двух последних дней действовали на меня благотворно.

Однако обстановка была нервной. Я покосилась на кабинку и уже хотела поторопить Мельникова, как вдруг дверь туалета открылась и в него вошла Лена Андросова.

Я вздрогнула и, чтобы предупредить Антона Степановича, запела первое, что пришло в голову.

Это оказалась песенка из детской передачи «Спокойной ночи, малыши».

— Спят усталые игрушки… — пропела я как можно громче.

Андросова посмотрела на меня с ужасом.

— Жень, ты чего? Тебе плохо? Это на тебя так смерть начальника повлияла?

— Да нет, мне хорошо. — Я широко улыбнулась и продолжила: — Книжки спят!

Андросова на всякий случай отступила к двери.

— Ты извини, — проговорила она, вглядываясь в мое лицо. — Если ты тут… того… нюхаешь чего или колешься… так я про это ничего знать не хочу!

— Да ты не бойся. — Я улыбнулась еще шире. — Мне врач велел петь для укрепления легких, вот я и пою, пока никто меня не слышит! Одеяла и подушки ждут ребят…

— Ну ладно, я тогда в другой туалет пойду! — И испуганная Ленка вылетела в коридор.

— Можете выходить! — окликнула я Антона Степановича.

Он тут же выбрался из кабинки и спросил:

— Что это было?

— Это вы о чем?

— Ну, вот это… спят усталые игрушки…

— Ну, вы же велели мне петь в случае опасности!

— Да, но ведь не это! Я предлагал вам петь арию Лизы из оперы «Пиковая дама»…

— А что, вы думаете, это выглядело бы менее глупо?

На самом деле я просто не помню эту арию, но не обязательно же ему в этом признаваться!

— Давайте, скорее залезайте в стол, а то как бы еще кто-нибудь не пришел, пока мы тут обсуждаем ваши музыкальные пристрастия!

Он тяжело закряхтел и полез обратно.

На этот раз на упаковку ушло гораздо больше времени — теперь у него не было такого мощного стимула.

Наконец Мельников кое-как упихнулся в стол, я завесила его простыней и покатила в обратном направлении.

До моего кабинета добрались без приключений. Я взглянула на часы и подумала, что, пожалуй, еще успею чего-нибудь быстренько съесть.

Антон Степанович с трудом выбрался из стола, размял конечности и проговорил:

— Да, вот еще что… будьте добры, принесите мне чистое белье. Носки, рубашку… трусы…

Перед последним словом он немного замялся.

— Да?! — Я уставилась на него как баран на новые ворота. — Это еще зачем?

— Что значит — зачем? — Он преисполнился искреннего возмущения. — Я, между прочим, цивилизованный человек и привык менять белье каждый день! Конечно, принять душ или ванну мне здесь не удастся, — при этом он окинул мой кабинет неодобрительным взглядом, как будто это я виновата, что здесь нет ванной комнаты, — но это не значит, что я должен совершенно опускаться!

— И где я все это должна взять? — осведомилась я, стараясь сдержать переполнявшее меня возмущение.

— Ну, где… купите в магазине! Ах да… — Он достал из кармана бумажник и протянул мне карточку «Виза Голд».

Я сосчитала до десяти, чтобы не взорваться, и покинула кабинет.

Выйдя из здания банка, я захотела есть. Однако обеденное время катастрофически заканчивалось, и вместо того, чтобы не торопясь пообедать и выпить чашечку кофе в соседнем бистро, я понеслась в сторону Большого проспекта — искать белье для «цивилизованного человека».

Миновав целых три обувных магазина, я так и не увидела ни одного подходящего профиля. Наконец, свернув в переулок, увидела несколько лотков, около которых суетились две разбитные тетки с громкими, как у политического оратора, голосами.

— Девочки, берем кофточки! Пижамки всех расцветок! Лифчики любых номеров, от нулевого до цирка шапито!

— Мужское белье имеется? — осведомилась я, остановившись возле лотка.

— А как же ж! — обрадовалась одна из торговок. — Все, что душе угодно! Тебе в подарок или чтоб носить?

— Не поняла. — Я удивленно уставилась на продавщицу.

— Ну, когда в подарок — это только чтобы красиво выглядело, главное дело — упаковка, а там уж — как получится, а чтоб носить — это уж упаковка не очень, зато не сразу выбросишь, даже после стирки пригодно к употреблению…

— Тогда — в подарок! — проговорила я мстительно. Уж что-что, а стирать это белье я не собиралась.

— Понятненько! А что насчет фасона?

— А какие бывают фасоны? — Я как-то никогда не задумывалась о фасонах мужского белья.

— Ну, если у вас отношения серьезные, длительные, с настроем на семейную жизнь — тогда бери «боксеры», семейные по-старому, а если одна романтика — тогда стринги…

Я представила Карабаса в стрингах и хихикнула:

— Нет, лучше уж «боксеры»…

— Ну а размер-то какой?

— Размер? — Я всерьез задумалась. — Черт его знает, какой у него размер… вроде большой…

— Ну ты даешь! — изумилась продавщица. — Я на тебя, девушка, просто поражаюсь. Раз ты ему такие интимные подарки делаешь — значит, отношения у вас близкие, судя по «боксерам» — серьезные, а самого главного про близкого человека не знаешь…

— Ну, наверное, размер пятьдесят второй или даже пятьдесят четвертый… — предположила я.

— Значит, икс-икс-элька… — Продавщица выдала мне яркую упаковку с трусами и носками. Разумеется, заплатить за покупку мне пришлось из своих денег — не предлагать же уличным торговкам мельниковскую «Визу»! Они меня просто на смех поднимут…

Кажется, он просил еще рубашку, но я решила, что обойдется — не буду же я по всему району за рубашкой бегать, и так обеденный перерыв давно уже кончился…

Ну, слава богу, с покупками разобралась. Теперь нужно прихватить еды побольше, чтобы Карабас не умер с голоду до завтрашнего утра. Проще всего было, конечно, набрать гамбургеров в ближайшем Макдоналдсе, но я представила, что мне скажет бывший шеф, и прошла мимо. Мужчину нужно кормить хорошо, утверждала мама, чтобы он на сторону не глядел. При этом она тяжко вздыхала — видно, жалела, что в свое время не готовила отцу разносолы.

Судя по комплекции, Антон Степанович поесть любит. Но где я ему сейчас возьму домашний борщ и котлеты? И так слишком много с ним вожусь!

Поразмыслив, я решила зайти в китайский ресторан — там можно попросить еду с собой. Только вдруг он не любит китайской еды? А, наплевать, пускай лопает, что дают!

С утра вожусь с бывшим шефом, и как же я устала решать его бытовые проблемы! Бедные замужние женщины, сколько же они трудностей выносят на своих плечах! Разумеется, это не касается таких, как моя дорогая сестрица, — уж она-то умеет переложить бытовые проблемы на кого угодно!

Первой, кого я увидела в китайском ресторане, была Лариса Ивановна. Она сидела в уголке в темных очках и с аппетитом ела курицу в кляре, запивая ее зеленым жасминовым чаем. Из-за очков я не сразу ее узнала, а когда разглядела, то неудобно было демонстративно повернуться и уйти. Она же, несмотря на очки, очень хорошо меня разглядела и зашипела, как кобра:

— Что это ты не на работе? Обед давно кончился…

— У меня скользящий график, — буркнула я, кстати, зараза прекрасно это знала.

Очевидно, после смерти Меликханова Лариса поняла, что никто ее теперь не понизит, а, учитывая чрезвычайно сложное положение бывшего шефа Карабаса, вероятно, даже повысят, во всяком случае, на своем месте она сидит очень прочно и может себе позволить поиздеваться над подчиненными.

— Думаешь, теперь ты на работе удержишься? — продолжала Лариса, решив не тратить время на бесполезные разговоры. — Уж я об этом позабочусь…

Вот что плохого я ей сделала, а? Однако если раньше, да что там, еще вчера, я услыхала бы от своей начальницы такие слова, то впала бы в жуткую панику. Я не могла себе позволить потерять работу. Но со вчерашнего вечера из всей семейки, висящей на шее, осталась только Тинка. Мама не в счет, у нее какая-никакая пенсия, да и человек она нетребовательный. Да что я, работы не найду, что ли?

Не спрашивая разрешения, я присела за Ларисин стол и поинтересовалась самым невинным тоном:

— Как себя чувствуете, Лариса Ивановна? Головка после вчерашнего не болит? Шума в ушах не слышите? Сами говорили, что шеф вас папкой сильно приложил…

Наверно, Лариса сильно удивилась, что я ее нисколько не боюсь. Потому что откинулась на стуле и сняла очки. Я невольно вскрикнула. На лице ее вокруг глаз отчетливо выступили черные синяки, как у очкового медведя.

Впрочем, в китайском ресторане это было очень уместно — ведь родина очковых медведей, если я не ошибаюсь, именно Китай.

— Вроде бы он только в один глаз вам дал… — сдуру ляпнула я.

Она прорычала, что это от ушиба головы, когда она шлепнулась затылком о паркет.

— Врач сказал, что сотрясения мозга нету, но все равно этому мерзавцу я никогда не прощу! Уж попомнит он меня, за все хорошее! Будет париться на нарах возле параши или на зоне лес валить и вспоминать свою Ларисочку!

Тут она поймала мой изумленный взгляд, поняла, что болтает лишнее, и засобиралась.

— А вы уверены, что это он убийца? — пролепетала я.

Лариса круто развернулась и поглядела на меня в упор через очки.

— А кто еще-то? В кабинете никого больше не было, да и кому быть-то? Это его кабинет… Окна закрыты…

— Как? — вскинулась я. — Как вы сказали — окна закрыты, вы точно помните?

— Да что с тобой, Комарова? — протянула Лариса Ивановна. — Ты не в себе, что ли? Какое тебе до всего этого дело? Может, у тебя с Антоном роман был?

И, поскольку я молчала, задумавшись о своем, Лариса продолжала издевательским тоном:

— Вот это вряд ли, ни за что не поверю. Антоша наш всегда красивых женщин любил, с фигурой и вообще… А у тебя — ни рожи ни кожи. Может, думаешь, кто-то на тебя внимание обратит, что ты сильно работящая? Ошибаешься, этим мужиков не возьмешь! Да и не больно-то ты умная. Вечно все перевираешь и путаешь…

Последнее была заведомая ложь, однако меня в данный момент волновало совсем не это.

— Вы уверены, что окна в переговорной были закрыты? — Я сделала над собой титаническое усилие, чтобы голос звучал спокойно.

— Точно, закрыты, — подтвердила Лариса, — когда этот, как его, охранник Деткин пришел, он занавески раздернул — закрыты окна были… Да при чем тут окна? Ты что думаешь — НЛО, что ли, влетел да Меликханова вазой по кумполу стукнул? Совсем ты рехнулась, лучше бы о работе думала…

С этими словами Лариса удалилась, а я продолжала сидеть, ошеломленная. Если окна в переговорной были закрыты, это значит… значит…

— Вот ведь стерва! — раздался надо мной знакомый голос, и за столик присела Лидия Петровна.

— А? — нехотя оторвалась я от раздумий. — Вы про Ларису? Да уж, жуткая женщина. С чего это ее так разбирает, не пойму! Топит и топит нашего Карабаса Барабасовича. Вроде бы у них раньше были отношения нормальные…

Лидия Петровна откинула голову и поглядела на меня с превосходством тайного знания.

— Вы еще не обедали? — спохватилась я. — Так давайте поедим! Я угощаю!

Лидия приняла мое предложение благосклонно и заказала дорогущие тигровые креветки. Я же удовольствовалась тушеными баклажанами с ореховым соусом и салатом из морской капусты. Мысль о том, чтобы прихватить еще пару-тройку китайских блюд с собой для Антона Степановича, пришлось отбросить как совершенно неприемлемую: Лидия Петровна неминуемо бы заинтересовалась, кому это я тащу такую прорву еды.

Отправив в рот креветку, Лидия зажмурилась от удовольствия и заговорила невнятно:

— Ты, Евгения, сколько у нас работаешь?

— Пятый год, — ответила я, — но всю предыдущую историю знаю — что до банка в этом здании НИИ был и Антон Степанович работал там каким-то начальником.

Этими словами я хотела дать понять Лидии, чтобы не тянула резину, не устраивала вечер воспоминаний, не тратила время на длинное вступление, а переходила прямо к делу.

— Мы все там работали. — Лидия прожевала креветку и пыталась палочками подцепить следующую, — в том числе и Лариса Ивановна. Только она раньше была просто Ларисой.

— Ну-ну, продолжайте! — оживилась я, сообразив, куда она клонит.

— Антон — мужчина интересный, видный…

— Вы думаете? — усомнилась я.

— Если ты все время будешь перебивать, я никогда до сути дела не дойду! — обиделась Лидия.

— Молчу! — испугалась я.

— Опять же — начальник. И положила Лариска на него глаз. Он, конечно, женатый — какой приличный мужик без хомута останется? — но детей у них не было: сердце у нее слабое, и врачи рожать запретили. А Ларисочка хоть и хрупкая с виду, но здоровье у нее лошадиное, об асфальт не расшибешь! И решила она на этом сыграть — закрутить с Антоном любовь, забеременеть, а дальше все само собой решится, он на ней женится, потому что скандала не захочет.

«А вы-то откуда все в таких подробностях знаете?» — подумала я, боясь произнести вслух хоть слово. Однако Лидия Петровна не зря хвасталась своим знанием человеческой природы, она все поняла, как будто прочитала мои мысли.

— Это еще не подробности, слушай дальше! Значит, открыла она на Антона настоящую охоту. То в праздник какой к нему подсядет, то в кабинет к нему бегает вроде бы по делу. А мы-то все давно поняли, потому что куда денешься, все в одном котле варимся много лет, и не такое видали. Однако должна тебе сказать, что Антон Степанович твердо держался. У него принцип был — на работе ни-ни! В этом плане кристальной души человек, ни с кем и никогда! Жену любил!

«Ну надо же, ни за что бы не подумала…»

— А может, просто сплетен не хотел!

«Оно-то вернее…»

— Но, как известно, судьба играет человеком, а человек слаб, особенно мужчина. И нет такого мужика, который хоть раз не изменил бы жене, разве уж совсем нестоящий, на кого ни одна женщина не польстится… А Лариска упорная баба, шла к своей цели, как бульдозер. И однажды послали их в командировку. Как уж она интриговала, чтобы с ним вместе оказаться, не могу тебе сказать, а скорее всего, просто повезло. Знаешь ведь, кто ищет, тот всегда найдет! Никогда не сдавайся!

«Бороться и искать, найти и перепрятать…»

— Вот ты все шутишь, а с этого места трагедия начинается, — укоризненно сказала Лидия и подобрала с тарелки соус. — Значит, в командировке нашли они время, улучили минутку. Короче, добилась Лариска своего. Как вернулись — мы по Ларкиному виду все поняли. Ну, ждем, что дальше будет. А дальше — ничего. Время идет, ничего не меняется. В столовую они вместе не ходят, кофе не пьют, на машине Антон ее с работы не увозит. Все по-старому, как будто ничего и не было. А Лариска с этаким положением вещей примириться не хочет. Ребенком его пугнуть она не может, ребенок еще получиться должен… И главное дело, разговора-то у них никакого не было, чтобы отношения выяснять, просто он дает понять своим поведением, что ни во что ее не ставит. Мало ли что в командировке было, дело житейское…

«Обидно, понимаешь…»

— Вот-вот. И тогда она подговорила одну такую… в общем дуру полную, свою подружку, позвонить жене Антона и все рассказать. Как говорится, глаза раскрыть.

«Так ему и надо. Не нужно было спать с кем попало…»

— Да, а про сердце больное ты забыла? — не согласилась Лидия. — Короче, одна женщина из соседнего отдела жила в том же доме, что и Антон, только в соседнем подъезде. От нее мы все точно узнали. Значит, в тот день приходит Антон Степанович домой как ни в чем не бывало, а жена ему: вот какую информацию я имею. И что ты на это ответишь? Ну, он, конечно, юлит, оправдывается… В таком ведь деле что главное? Все отрицать — не было, мол, ничего, никогда и ни с кем. А Антон слабаком оказался. Жена его в лоб спрашивает: знаешь такую Ларису Ивановну Гладкую? Он и говорит как дурак, что знает.

— А что же, не признаваться, если они вместе работают? — я не выдержала и проговорила вслух.

Лидия поглядела на меня с легкой грустью.

— Наивная ты, Женя. И вроде уж не очень молодая, так что пора бы и поумнеть, розовые очки сбросить. Ни в чем нельзя сознаваться, ни с чем нельзя соглашаться, никаких утвердительных ответов нельзя давать. Как только сказал «да» — все, пропал! Надо было стоять на своем — не знаю, мол, никакой Ларисы, мало ли кто у нас в институте работает. А что ей, жене, по телефону наговорили — так это все врут, из зависти нарочно подговорили какую-нибудь бабу. Кто-то на его место начальника метит, вот и решил ему подгадить на личном фронте. Или еще что-то придумать. В крайнем случае — очной ставки требовать с той бабой. А Антон, видишь, растерялся — опыта у него в таком деле маловато было. Короче — скандал, жене с сердцем плохо, «Скорую» вызывали — наша сотрудница все из окна видела.

Антон Степанович утром на работу приходит мрачнее тучи, Лариску в проходной встретил — при всех ее неприличным словом обозвал. Ну, народ поговорил об этом да и успокоился, потому что тут как раз все завертелось с банком, и этот вопрос, сама понимаешь, нас всех гораздо больше интересовал.

А у Антона жена долго болела, в больнице лежала, он все ездил к ней после работы. С Лариской они не разговаривали.

А как известно стало, что Мельникова берут в банк управляющим, то, конечно, к нему сразу другое отношение. А Лариска интриговала там с начальством, и тоже в банк ее взяли, да не простой сотрудницей. И стала она сразу же Ларисой Ивановной, на всех свысока смотрит, и даже Антон ничего не смог сделать, чтобы ее уволить. Но затаила она на него злобу жуткую.

— Вот интересно — за что? — сгоряча вступила я. — Ведь это она ему жизнь подпортила, она его жену в больницу уложила, это он должен ее ненавидеть!

— Ой, Женя, — вздохнула Лидия Петровна и подперла щеку рукой, — даже странно от тебя такое слышать. Ведь Антон ею пренебрег, попользовался и бросил. Такое не прощают.

Может, и так, подумала я, однако очень приятно сознавать, что кто-то пренебрег Ларисой Ивановной, уж больно мерзкая она личность.

Лидия взглянула на часы, охнула и заторопилась. Я расплатилась и помчалась за ней, заскочив по дороге в маленький продуктовый магазин, чтобы купить там палку полукопченой колбасы и батон. Пускай Антон Карабасович привыкает к походной жизни!

Войдя в свой кабинет, я настороженно огляделась. На первый взгляд все было нормально, но папки на столе лежали не в том порядке, в каком я их оставила, а из шкафа не доносилось ни звука. Не обнаружили ли милиционеры тайное убежище Мельникова? Может быть, пока я отсутствовала, его уже арестовали и увезли в тюрьму? Или он просто умер от голода, пока я наслаждалась китайской едой?

Положив покупки на стол, я с глубоким чувством запела русскую народную песню «То не ветер ветку клонит».

Я, конечно, помнила, что Карабас называл в качестве пароля вовсе не это вокальное произведение, а какую-то оперную арию, но решила, что и так сойдет — в крайнем случае, он просто узнает мой голос. Так и вышло. В шкафу послышался громкий шорох, скрип, натужное кряхтение, дверцы распахнулись, и Антон Степанович вывалился оттуда, как чемодан из багажного транспортера.

Лицо его было багровым от возмущения.

— Где ты пропадала столько времени?! Я уже решил, что ты больше не вернешься! И что это ты поешь? Мы же договаривались, что ты будешь петь арию Лизы…

— Может, я еще должна изображать ансамбль песни и пляски донских казаков в полном составе? А то и станцевать что-нибудь латиноамериканское? — Я швырнула покупки на стол. — Вот, держите! Я всю Петроградскую сторону обегала, чтобы найти это белье, и что получаю вместо благодарности?

— Ну, извини. — Карабас, кажется, усовестился и взял в руки упаковку с бельем, продолжая говорить: — Ты понимаешь, я очень волновался… тут еще без тебя приходила Гладкая…

— Что? Лариса Ивановна? — Я изумленно уставилась на Карабаса. — Что ей тут было нужно?

— Понятия не имею… она открывала твой стол, перебирала папки с документами и даже подошла к шкафу… представляешь, что мне пришлось пережить?

— Да уж… — Я вспомнила, как поспешно Лариса припустила из китайского ресторана, и поняла, что она торопилась сюда, чтобы спокойно порыться в моем кабинете, пока я обедаю. Вот только что она рассчитывала здесь найти?

Поток моих мыслей прервал возмущенный возглас Антона Степановича:

— Что это?

Он двумя пальцами держал купленные мной «боксеры» и смотрел на них с омерзением.

— Трусы, — спокойно ответила я. — Вы же сами просили меня купить вам белье. Между прочим, купила на свои деньги…

— Где ты это купила — на вещевом рынке? Или, может быть, на благотворительной распродаже? Неужели ты думаешь, что я буду носить эту гадость?

— Трусы как трусы. — Я пожала плечами. — По-моему, довольно приличные…

— Приличные? — Он потряс трусами в воздухе. — Они изготовлены в Турции! Неужели ты думаешь, что я буду это носить? Я надеялся, что ты купишь белье марки Ardi, или Orange, на худой конец, Dim или Pelican…

— Пеликан? — переспросила я возмущенно. — Не хотите носить это — ходите в грязном! Вы мне уже осточертели со своими бесконечными капризами! И вообще, не кричите, если не хотите, чтобы сюда кто-нибудь прибежал! Или нет, кричите — вас арестуют, и я наконец свободно вздохну…

Кажется, Мельников сообразил, что поднимать шум не в его интересах, но тут же снова повысил голос:

— Ты что, издеваешься надо мной? Ну, допустим, ты не разбираешься в марках белья, это понятно при твоем семейном положении, и вообще… но размер! Ведь это сшито на слона!

— Так! — оборвала я его возмущенным возгласом. — Еще раз и помедленнее. Что значит — «и вообще»?

— О чем ты? — Он несколько притих.

— Вы отлично знаете о чем! Вы только что сказали: «При твоем семейном положении и вообще…» Что вы конкретно имели в виду? Поясните для непонятливых!

— Ничего такого! — заюлил Карабас. — Я уже не помню… так, вырвалось… и вообще, извини, если что не так! Но только этот размер… Эти трусы сшиты на штангиста-тяжеловеса или на японского борца сумо!

— Ничего страшного! Лучше чересчур большой размер, чем слишком маленький. В конце концов, можно укоротить резинку.

— Неужели ты думаешь, что я такой толстый? — не унимался Карабас, рассматривая трусы.

— Только мне и дел, что думать о размерах вашей задницы! — фыркнула я.

— Ты говоришь, можно укоротить резинку? — проговорил он задумчиво, убедившись, что другого выхода я ему не оставила. — Может быть, ты это сделаешь?

— Ну уж нет! — отрезала я. — Сами занимайтесь своими трусами. Вы же только что сказали — «при моем семейном положении, и вообще»… Я и так сделала все, что смогла. Между прочим, угробила на ваши дела весь свой обеденный перерыв… еле успела перекусить!

— Перекусить? — повторил он, как эхо. — А мне ты ничего не принесла? Знаешь, я так проголодался…

— Вообще-то принесла, — смилостивилась я. — Но если будете капризничать — ничего не получите!

— Не буду! — пробубнил Антон Степанович голосом обиженного ребенка.

— Ладно, на этот раз поверю! — И с этими словами я выложила на стол колбасу и батон.

Все-таки я не настолько жестока, чтобы морить человека голодом. Даже если он капризный, склочный, вредный, вздорный… в общем, состоит из одних недостатков.

Карабас уставился на принесенные мной продукты в молчаливом изумлении. Я подумала, что он онемел от счастья, но оказалось, что дело совсем не в этом.

— Что это такое? — тихо проговорил он, когда я уже подумала, что пауза слишком затянулась.

— Повторяетесь! — Я строго взглянула на Мельникова. — Вы что, никогда такого не видели? Могу пояснить. Колбаса полукопченая «Московская», батон «Домашний»… что — опять не той марки, к которой вы привыкли? Ничего не знаю, омары и фуа-гра в нашем районе не продаются, а ехать за ними в «Глобус гурмана» мне некогда. В общем, как сказал Чехов — лопай, что дают.

— Извини… — Антон Степанович судорожно сглотнул. — Я не капризничаю, но все же… как прикажешь это есть? Ведь здесь даже ножа нет!

— Может, вам привезти саксонский сервиз и набор столового серебра? — окончательно озверела я. — Обойдетесь! Зубками, зубками кушайте! Вроде зубы у вас здоровые, стоматолога регулярно посещаете!

И что вы думаете? Повторять это приглашение дважды мне не пришлось.

Антон Степанович снова шумно сглотнул набежавшую слюну, издал утробное рычание и впился в колбасу зубами. Надо сказать, зрелище было не для слабонервных. Именно так, должно быть, голодный лев разрывает бедную беспомощную антилопу. Это ужасное зрелище мне неоднократно приходилось наблюдать. Не в натуре, конечно, а в телевизионной программе про жизнь диких животных, мама очень любит смотреть такие передачи.

Несколько минут в моем кабинете царила тишина, нарушаемая только страшным щелканьем зубов и негромким рычанием. Правда, мне изредка слышался хруст разгрызаемых костей, но, думаю, это была всего лишь слуховая галлюцинация.

Наконец Антон Степанович наелся, сыто облизнул губы и поднял на меня взгляд. Честно говоря, я немного испугалась — вдруг он вошел во вкус и решит продолжить трапезу… хотя он и съел без остатка целую палку колбасы, но кто его знает, какой у него аппетит!

Но он, к счастью, не проявил агрессии, напротив, искренне поблагодарил меня за заботу. Наверное, вместе с сытостью к нему вернулись приличные манеры.

— Если вы наелись, — проговорила я строго, — думаю, самое время обсудить ваше будущее.

— Что ты имеешь в виду? — В глазах Карабаса промелькнул страх. Не знаю, что он вообразил, но я поспешила его успокоить:

— Не волнуйтесь, ваши личные планы меня нисколько не интересуют. Единственное, что хотелось бы понять, — как долго вы собираетесь обитать в моем кабинете. Нет, я, конечно, вполне могу удовлетвориться половиной жилой площади, одним стулом, половиной стола и компьютера, но вот насчет стенного шкафа… знаете, иногда я вешаю в него свои вещи. Есть у меня такая глупая привычка. Летом это еще не очень насущно, но если вы намерены прятаться здесь до зимы…

— Да я и сам хочу как можно скорее отсюда убраться! — Глаза Карабаса загорелись. — Надо только придумать, как и куда… и тут я тоже очень рассчитываю на твою помощь… одному мне не удастся выбраться из банка…

— Интересно, что я могу сделать? Вынести вас в сумочке? Вывести на поводке под видом декоративной собачки? Или выкатить в тети Клавином столике? Вряд ли это получится! Охрана наверняка заинтересуется содержимым стола… да и потом — одно дело докатить столик до туалета, и совсем другое…

— Ты меня неправильно поняла! — перебил меня Мельников. — Конечно, я выберусь сам, ночью, когда все сотрудники разойдутся…

— Тогда при чем здесь я?

— Вот при чем. На главном входе банка находится круглосуточный пост охраны, плюс постоянное видеонаблюдение. Технический выход тоже защищен камерой. Но есть еще два выхода, из подвального этажа…

Я вспомнила слова начальника службы охраны Михалькова о том, что Антон Степанович, как бывший главный инженер НИИ, лучше всех знает все входы и выходы из нашего здания, поэтому незаметно выйти для него не составит труда.

— Опять-таки не понимаю, какую роль в этом фильме ужасов вы отводите мне?

— Те два выхода заперты на замок, а ключи от них находятся в моем бывшем кабинете. Так что если бы ты достала эти ключи, то я смог бы незаметно выбраться из банка…

— Вот сами и доставайте эти ключи! Кабинет ваш, так что вам и карты в руки… прошлой ночью вы уже расхаживали по зданию, и никто вас не застукал, так что вполне сможете сегодня повторить этот поход и забрать чертовы ключи!

— Я боялся, что ты откажешься… — Карабас тяжело вздохнул. — Значит, ничего не выйдет. Дело в том, что ночью коридор возле моего кабинета просматривается камерой, за которой следит дежурный с поста охраны. Так что, если ты мне не поможешь, придется мне и дальше скрываться у тебя в шкафу…

— Ну уж нет! — возмутилась я. — Нечего брать меня «на слабо»! Я не поддаюсь на провокации! Одно дело — принести вам поесть, купить для вас всякие мелочи, — я покосилась на турецкие «боксеры», — но совсем другое — пробраться в кабинет и выкрасть ключи! Вы подумали, что будет, если меня застанут на месте преступления? В глазах милиции я сразу же превращусь в вашего сообщника!

Произнося эти слова, я уже поняла, что сделаю все, о чем он просит. Потому что я, и только я знала, что на самом деле он ни в чем не виноват, что он никого не убивал… а вот я — я, разумеется, не была его сообщницей. Как раз я и была настоящим убийцей… хотя абсолютно не помнила, как убивала Меликханова.

Видимо, Антон Степанович по выражению моего лица понял, что я сломалась и готова выполнить его просьбу, достать для него эти ключи, потому что сразу перешел к следующему пункту.

— Остается еще один большой вопрос, — проговорил он, опустив глаза. — Куда мне деваться, когда я уйду из банка? Домой возвращаться мне никак нельзя, там меня наверняка караулят…

— А вот кстати, — неожиданно осенило меня, — как вы объяснили все происходящее вашей жене? Она в курсе, что вы не пустились в бега, не выехали из города в бетономешалке, не пересекли границу по фальшивым документам, а спокойно сидите у меня в шкафу? И как она на это отреагировала?

Карабас засопел и отвернулся.

— У меня нет жены, — буркнул он.

Вспомнив рассказ Лидии Петровны, я ощутила, как щеки опалила краска стыда. Антон Степанович отвернулся, подошел к окну, плечи его ссутулились.

— Простите меня, — я подошла ближе, — я сказала не подумав, простите…

Он не ответил, тогда я мягко обняла его за плечи, потому что хотела отвести подальше от окна — кто-нибудь мог заметить у меня в кабинете постороннего мужчину и заинтересоваться.

— Давно ваша жена умерла? — спросила я, ненавязчиво подталкивая Антона к шкафу.

— Да с чего вы взяли, что она умерла? — Он сбросил мои руки, и стало видно, что он вовсе не горюет, а страшно злится.

— Как? — растерялась я. — Но ведь она болела… сердце…

— Сердце! — закричал он. — Да не было у нее никакого сердца!

«У всех оно есть», — подумала я.

— Ну да, конечно. — Он внял моему красноречивому взгляду, — сердце у нее было, совершенно здоровое. Она нарочно придумала себе болезнь, чтобы не работать и не рожать!

— Так не бывает… — растерялась я.

— Бывает. — Он сжал кулаки, потому что руки сильно дрожали. — Я узнал об этом в больнице. Она случайно разбила тарелку и сильно порезала руку. Зашивали под наркозом, сделали кардиограмму, и вот… После этого мы развелись.

Это же надо, как мужчине везет на разных стервоз! Что они все к нему липнут? Жена — эгоистка и врунья, Лариса — та еще зараза… Но, однако, как это Лидия Петровна не знала о таком факте биографии Карабаса? Очевидно, это в НИИ, как в большой деревне, все про всех знают, а на банк этот закон не распространяется.

Мне стало жалко несчастного Карабаса. Какой-то он невезучий… Теперь вот в убийстве обвиняют…

— Ну-ну, все пройдет, — я погладила его по колючей щеке, — все наладится…

— Оставьте меня в покое! — Он отшатнулся и поглядел с ненавистью.

Вот мило! Кто к кому пристает, хотела бы я знать?

— Слушайте, идите вы в шкаф! — возмутилась я. — Мне, между прочим, работать надо! Это вы у нас вроде как во временном отпуске, с вас-то работу не спрашивают…

Карабас опомнился, глаза его виновато забегали.

— Ну… я не хотел тебя обидеть… понимаешь, я очень нервничаю. Сижу здесь в четырех стенах, тебе мешаю… Нужно отсюда уходить. В квартиру нельзя, это мы выяснили, и вообще деваться некуда…

— Ну, уж это ваши проблемы! — заметила я. — Вы все-таки большой начальник, хотя и бывший… у вас наверняка есть дача…

— Нет у меня дачи, она… она жене досталась!

— Очень может быть… — согласилась я, — но есть же у вас какие-то родственники, друзья… любовницы, в конце концов…

На лице Мельникова появилось выражение вселенской скорби. Он тяжело вздохнул.

— В том-то и дело! Пока ты ходила за этим, — он показал рукой на турецкие «боксеры» и колбасную шкурку, — я сидел в шкафу и думал. И понял, что совершенно никому не могу довериться. Никому, кроме тебя. Родственники в основном дальние, друзья — никакие не друзья, а просто приятели, женщины… ну, о них лучше и не говорить. Вот такой неутешительный итог жизни!

— Не нужно пытаться меня разжалобить! — На этот раз я была глубоко возмущена этой тюфяковой позицией. — Мне действительно некуда вас спрятать! Что вы думаете — у меня три квартиры, купленные на фиктивные имена с целью наживы? Да я теснюсь в одной комнатке с матерью! Мне и без вас своих собственных проблем хватает!

Я не успела излить все свое возмущение, поскольку в дверь неожиданно постучали. Замерев на полуслове, я замахала на Мельникова руками. Он вскочил со стула и бросился к своему шкафу, по дороге сбросив со стола чашку. К моему удивлению, чашка не разбилась, только по полу расплескались остатки кофе. Все-таки какую прочную посуду выпускают трудолюбивые китайцы!

Антон Степанович втиснулся в шкаф, поспешно захлопнул за собой дверцы, и только после этого я повернула задвижку на двери кабинета и громко проговорила:

— Заходите! Открыто!

Дверь медленно открылась, и на пороге возник объемистый живот, обтянутый сиреневой трикотажной безрукавкой. Вслед за животом, в качестве бесплатного приложения к нему, появился невысокий человечек средних лет с обвислыми, как у бульдога, щеками и ежиком коротко стриженных седоватых волос. Это был наш завхоз Никита Виленович Барсуков, отставной майор строительных войск.

— Это у вас радио работало? — осведомился Барсуков, оглядевшись по сторонам.

Сообразив, что Никита Виленович услышал через дверь наши с Карабасом препирательства, я поспешно подтвердила:

— Да, радио, передача «Театр у микрофона».

— Современная пьеса, — с неодобрением произнес завхоз. — То ли дело раньше были спектакли! «Человек с ружьем», «Кремлевские куранты», «Все остается людям»…

— А вы, собственно, по какому вопросу? — довольно невежливо оборвала я эту дискуссию о театральном искусстве.

— А мы, собственно, по вопросу текущего косметического ремонта. По графику подошла очередь вашего кабинета. — Он сверился с какими-то мятыми листками и ткнул в них коротким толстым пальцем с желтым от никотина ногтем. — Окраска стен, замена светильников, ремонт стенных шкафов…

Он осмотрел мой кабинет неодобрительным взглядом и добавил:

— Действительно, очень запущенное помещение! И чистоту в нем не поддерживаете на уровне… — при этом он покосился на залитый кофейной гущей пол.

— Ну, на то есть уборщица… — протянула я, — а ремонт здесь не так давно делали…

— Это не нам с вами решать! — строго проговорил завхоз. — Раз по графику положено — будем ремонтировать!

С этими словами он неспешно проследовал к шкафу, в котором прятался Антон Степанович, и потянулся к дверной ручке:

— Фурнитуру заменить, петли… внутренняя окраска тоже, наверное, потребуется…

— Стойте! — Я коршуном кинулась к шкафу и заслонила его от завхоза. — Не открывайте, у меня там папки грудой сложены, попадают, потом неделю в порядок приводить придется! Да и вас ненароком зашибить могут, а это — производственный травматизм…

— Это нехорошо! — поморщился Барсуков. — Документация должна в аккуратном виде содержаться!

— Хорошо-хорошо, — отмахнулась я. — А как же мне быть? Куда мне перебазироваться на время ремонта? Мне же работать нужно, с меня служебных обязанностей никто не снимал!

Барсуков снова сверился со своими записями и важно сообщил:

— Вам будет предоставлено во временное пользование помещение двадцать шесть дробь четыре!

— Это еще что такое?

— Кладовка дальше по коридору!

— Да вы что? — возмутилась я. — Там же темно и никаких условий для работы…

— Искусственное освещение там имеется, и розетка для подключения компьютера, а насчет всего прочего — ничего не могу поделать. Это же временно! График есть график, так что к завтрашнему дню будьте готовы к переезду.

Он колыхнул огромным животом и медленно проследовал обратно к двери. Там он на мгновение задержался и произнес голосом доброго дядюшки:

— Если хотите — могу вам во временное помещение радиоточку подключить. Будете слушать свой «Театр у микрофона».

Едва дверь за завхозом закрылась, из шкафа выкатился Антон Степанович и возмущенно запыхтел:

— Вот ведь старый жулик!

— Кто? — недоуменно переспросила я. — Что вы так волнуетесь? Выпейте водички!

— Барсуков! — пропыхтел Карабас, наливая в стакан минералку. — Ну вот, опять напьюсь, а ты ведь меня второй раз выводить не станешь, придется до вечера терпеть…

— Не стану, — подтвердила я. — А почему вы считаете Барсукова жуликом?

— Жулик и есть! — Антон Степанович одним духом выпил минералку и с громким стуком отставил стакан. — Думаешь, почему он сейчас с ремонтом завелся?

— По графику… — неуверенно проговорила я.

— Ага, по графику! — передразнил меня Карабас. — Просто он знает, что, раз у нас в банке убийство произошло и следственная бригада работает — непременно будут и хозяйственную деятельность проверять. Так уж заведено. А у него рыльце в пушку. Ты же знаешь — дачу он строит, так все материалы, доски, краски и прочее наверняка через банк оплачивал… вот теперь срочно хочет ремонт провести, чтобы все это свое строительство под ремонт списать.

— Но теперь вам точно придется отсюда выбираться! — подвела я итог дискуссии.

— Это да, — согласился Карабас, — но я, пока сейчас в шкафу сидел, вспомнил один вариант.

— Это радует! — усмехнулась я. — Видимо, экстремальные условия активизируют вашу умственную деятельность. Когда все это благополучно завершится, вам имеет смысл установить в своем кабинете такой же стенной шкаф и обдумывать в нем все наиболее значительные жизненные и служебные вопросы…

— Если, — поправил меня Карабас.

— Что?

— Не «когда все это благополучно завершится», а «если все благополучно завершится». В чем у меня имеются серьезные сомнения.

— Ладно, не будем спорить о формулировках. Лучше расскажите, что за вариант вы придумали в шкафу.

— Понимаешь… — начал он задумчиво, — у меня была тетка… Дарья Семеновна, тетя Даша…

— С чем я вас и поздравляю!

— Не перебивай! Тетка уже пять лет как умерла и похоронена на Богословском кладбище…

— Так что, вы надумали поселиться в фамильном склепе?

— Говорю тебе — не перебивай! Тетя Даша всю свою сознательную жизнь прожила вдвоем с подругой.

— У нее что, нетрадиционная ориентация?

— Ты дашь мне закончить? — Карабас повысил голос. — Подругу ее зовут Марья Семеновна, тетя Маша. Все знакомые их считали сестрами, что неудивительно, учитывая одинаковое отчество. Но на самом деле они вовсе не родственницы, просто когда-то вместе работали на одном заводе и очень подружились, даже жилплощадь сменяли, чтобы жить вместе. Так вот, эта тетя Маша еще жива и очень даже бодра, и она — идеальный вариант. По документам она мне никакая не родственница, значит, милиция не будет меня у нее искать…

— А вы уверены, что она вас к себе пустит? — с сомнением осведомилась я.

— Конечно! — Карабас широко улыбнулся. — Она только обрадуется! Тетя Маша всегда относилась ко мне как к родному, опять же, человек пожилой, одинокий, так что ей даже приятно будет, если я у нее какое-то время поживу…

— Ну, в общем, ваши родственные отношения меня не касаются, но вам, так или иначе, сегодня ночью нужно выбираться из банка. С учетом ремонта, я вам больше не могу предоставлять политическое убежище…

— Но у меня все же есть последняя просьба, — в голосе Карабаса впервые прозвучали просительные интонации. — Достань из моего кабинета ключи от запасных дверей банка…

— Ничего не могу обещать!

— Даже приговоренный к смерти имеет право на последнее желание! — произнес он с явным желанием меня разжалобить. — А самое главное — если мне удастся благополучно выбраться из банка, я освобожу тебя от своего присутствия.

— Ну ладно. — Я вздохнула. — Последний аргумент звучит убедительно. Говорите, где находятся эти чертовы ключи.

— В моем письменном столе, во втором ящике сверху, в самой глубине…

Он протянул мне ключ от своего кабинета и второй, поменьше, — от ящика стола.

Я недовольно фыркнула, однако взяла ключи и показала Антону Степановичу на шкаф.

Поднявшись на четвертый этаж, я воровато огляделась по сторонам, убедилась, что в коридоре нет ни души, и торопливо подошла к двери бывшей переговорной.

На дверь была наклеена бумажка с печатью, но это препятствие меня не очень испугало: я подсунула под бумажку шариковую ручку и осторожно отделила ее с одной стороны, не повредив печать. Затем я отперла замок, воспользовавшись ключом Мельникова, проскользнула внутрь и плотно закрыла за собой дверь.

Внутри кабинета я почувствовала себя очень неуютно.

Невольно мне вспомнились вчерашние события — как я вошла в этот самый кабинет, как увидела согнувшегося возле стеллажа Меликханова… как внезапно потеряла сознание и как потом очнулась на полу и увидела его труп…

То место, где лежал труп, было обведено мелом. Я направилась к письменному столу, старательно обходя этот меловой силуэт.

Зайдя за стол, бросила взгляд туда, где я пришла в себя.

Как я сюда попала? Сама обошла стол в беспамятстве или кто-то перетащил меня сюда?

Однако сейчас у меня было другое дело.

Вторым ключом я открыла ящик стола, выдвинула его и запустила руку в глубину. Действительно, под грудой бумаг я нащупала связку ключей. Их было не два, а три, все ключи старого образца, так называемые английские, с зубчатой бородкой.

Я вытащила ключи, заперла ящик и еще раз огляделась.

Вот там, возле стеллажа, стоял Меликханов.

Что он там искал? И вообще, что он делал в кабинете Мельникова в отсутствие хозяина?

Я подошла к стеллажу, наклонилась, посмотрела на ту полку, где рылся Илья Артурович.

Здесь стояли в ряд полтора десятка картонных и пластиковых папок.

Косясь на дверь, я быстро перебрала их.

На каждой папке было напечатано название одной из фирм, с которыми работал наш банк. Наверняка в этих папках не содержится ничего секретного, все серьезные документы хранятся в сейфе, а закрытая финансовая информация, представляющая коммерческую тайну, — в защищенных файлах компьютера. Что же могло здесь заинтересовать Меликханова?

На одной из папок было напечатано знакомое название — «Астролябия».

В коридоре за дверью кабинета послышались приближающиеся женские шаги. Я замерла, настороженно прислушиваясь. Шаги затихли, неизвестная женщина остановилась перед дверью переговорной. Я лихорадочно оглядывала комнату, думая, куда бы спрятаться. Однако прошло не больше минуты, и женщина пошла прочь. Я прислушалась к ее удаляющимся шагам. Они показались мне знакомыми. Конечно, я не была уверена на все сто процентов, но мне показалось, что я узнала походку Ларисы Ивановны.

Что она делала перед дверью переговорной? Тоже хотела зайти сюда, чтобы осмотреть место преступления, но не заметила нарушенную печать и побоялась открыть опечатанную дверь?

Она постоянно что-то выведывает, разнюхивает, всюду сует свой нос… сначала пробралась в мое отсутствие ко мне в кабинет, теперь вертится вокруг переговорной… что ей здесь нужно?

Однако и мне надо было скорее уходить отсюда, пока меня не поймали на месте преступления.

В буквальном смысле этого слова.

Секунду поколебавшись, я взяла папку с надписью «Астролябия», чтобы на досуге изучить ее содержимое. Впрочем, когда он появится у меня, этот досуг!

Прежде чем выйти из кабинета, я остановилась перед дверью, прислушиваясь. Вроде бы в коридоре царила тишина. Я последний раз огляделась и протянула руку к двери, но в это мгновение мой взгляд упал на окно.

Тяжелые портьеры были наполовину раздернуты, и я увидела, что окно плотно закрыто. Конечно, его могли закрыть уже после появления милиции, но я вспомнила слова Ларисы Ивановны: когда на ее крик в переговорную прибежал охранник Деткин, он первым делом раздернул занавески, и окна были закрыты… она уверенно, не один раз повторила это.

Однако я отлично помнила, что, когда я вошла в переговорную перед самым убийством Ильи Артуровича, окно было распахнуто. Занавески действительно были задернуты, и врывающийся в окно ветер надувал их, как паруса… мне даже сейчас стало немного зябко, как будто я снова почувствовала гуляющий по комнате сквозняк.

Что же из этого следует?

Во всяком случае, из этого следует, что в кабинете был еще кто-то, кроме меня и Меликханова. Кто-то, кто закрыл окно, пока я находилась без сознания.

Или этот кто-то был там все время, или он появился после того, как я потеряла сознание, и покинул кабинет до того, как я пришла в себя. Но это значит… это значит, что я вовсе не убивала Меликханова!

У меня словно гора с плеч свалилась.

Мучившее меня все это время сознание, что я в беспамятстве убила человека, отпустило меня, я смогла вздохнуть полной грудью.

Но и Антон Степанович, наш бедный Карабас, тоже никого не убивал, хотя над ним и тяготеет это обвинение.

Значит, мы с ним должны объединить свои усилия и самостоятельно распутать это дело, чтобы освободить себя от всяких подозрений.

Я приоткрыла дверь, выскользнула в коридор, настороженно осмотрелась. Убедившись, что никого поблизости нет, снова закрыла дверь, заперла ее ключом Карабаса, приладила на место бумажку с печатью.

По дороге в свой кабинет я, к счастью, никого не встретила.

Войдя к себе, я с порога пропела:

— Без женщин жить нельзя на свете, нет…

Антон Степанович, кряхтя, выбрался из шкафа и проворчал:

— Ну сколько можно повторять! Мы же договаривались, что это будет ария Лизы из «Пиковой дамы»…

— Мало ли о чем мы договаривались! Я всего лишь спела то, что очень подходит к настоящему моменту. Что бы вы без меня делали? — и с этими словами я протянула ему металлическое колечко с тремя надетыми на него ключами.

В шесть часов, когда закончились официальные часы работы банка, громко захлопали двери, по коридору простучали шаги расходящихся сотрудников. Я решила для верности выждать еще минут двадцать и оказалась права: в четверть седьмого по коридору мимо моей двери прошел еще кто-то из задержавшихся на работе трудоголиков. Я переждала еще десять минут и только после этого открыла дверь и выглянула в коридор.

Там было тихо и пусто, лампы дежурного освещения горели через одну.

Я не стала заморачиваться на оперные арии и прочие дурацкие условные сигналы и просто позвала Антона Степановича. Он не заставил меня повторять дважды — моментально выскочил из шкафа и устремился в коридор.

— Тс-с! — Я ухватила его за рукав и приложила палец к губам. — Кажется, кто-то идет…

Действительно, из-за поворота коридора доносились неторопливо приближающиеся шаги.

— Наверное, охранник! — прошептала я.

— Что — опять в шкаф? — Лицо Карабаса вытянулось, как будто я отменила обещанный праздник.

— Нет, в шкаф нельзя, мне нужно запереть кабинет и поставить его на сигнализацию. Спрячьтесь пока в дамской комнате… тем более это вам не впервой…

Карабас стремглав ринулся в направлении туалета, а я включила датчик охранной сигнализации и заперла дверь. Из-за поворота коридора появился знакомый охранник Вася — тот самый, который обожает рассказывать анекдоты.

— О, Женя! — обрадовался он, увидев меня. — Что-то ты сегодня заработалась! От работы кони дохнут! Прикинь, один мужик в предпраздничный день выпил на работе и заснул, а его кабинет заперли! И не только заперли, а еще и опечатали! И вот он просыпается — а дверь заперта, и нельзя ее открыть…

— Этот анекдот ты мне уже рассказывал, — проговорила я, убирая ключ в сумочку.

— Да? Ну ладно, тогда другой. Приходит Вовочка из школы, а мать ему говорит…

Я так и не узнала, что сказала Вовочкина мать, потому что на поясе у Васи ожил переговорник и хриплым голосом старшего смены Митрофаныча проговорил:

— Ну, Василий, ты где застрял? Чай стынет!

— Извини, Евгения! — Вася с сожалением развел руками. — Служба зовет!

Я охотно извинила его, проводила взглядом до поворота коридора и только тогда устремилась к туалету, где меня в нетерпении поджидал Карабас.

— Ну что, можно идти? — прошептал он, испуганно выглядывая из кабинки.

— Можно, — подтвердила я, — по агентурным данным, в течение ближайших десяти-пятнадцати минут охранники будут заняты приемом пищи, так что нужно поторопиться!

На этот раз впереди пошел Карабас.

Он уверенно миновал тускло освещенный коридор, куда выходили двери кабинетов таких же, как я, менеджеров среднего звена, вышел на лестничную площадку и направился вниз.

Мы спустились на два лестничных марша и оказались в темном подвальном тупичке, где, как я знала, можно было украдкой покурить (в остальных помещениях банка курить категорически запрещалось). Здесь же студенты профильного института, проходившие у нас преддипломную практику, проводили долгие часы, флиртуя и обсуждая свои животрепещущие проблемы. В глубине тупичка имелась огромная железная дверь.

Никто никогда не видел эту дверь открытой, да никому и в голову не приходило, что она открывается.

К этой-то двери подошел Антон Степанович. Он вставил один из ключей, которые я принесла из его кабинета, в едва заметную скважину, повернул его… и огромная дверь с тоскливым скрипом открылась.

— Вот это да! — воскликнула я, заглядывая в затхлую темноту за дверью. — Так, значит, через эту дверь грабители могут проникнуть в наш банк…

— Не все так просто! — отмахнулся Карабас и шагнул вперед. — Здесь можно только выйти, и то с трудом, а войти не получится!

Я вошла вслед за ним. Антон с громким лязгом закрыл за мной дверь и повернул ключ в замке.

Мы оказались в полной темноте. Во всяком случае, так показалось мне в первое мгновение, пока глаза не привыкли к скудному освещению. Но через несколько секунд из окружающей тьмы проступили смутные очертания предметов.

Мы находились в длинном, но узком подвальном помещении с низким потолком, под которым проходили толстые трубы центрального отопления. Из дальнего конца подвала доносился ровный непрестанный гул и оттуда же просачивался тот слабый свет, благодаря которому мы могли различать окружающие предметы.

Именно в том направлении, к источнику гула и света, и двинулся Антон Степанович.

Шли мы медленно, обходя торчащую из пола ржавую арматуру и глубокие лужи. В какой-то момент из-под моих ног метнулось что-то живое. Я едва сдержала крик и зажмурилась от страха. Только крыс мне не хватало для полного счастья!

Вдобавок ко всем прочим удовольствиям, это подземное путешествие живо напомнило мне тот страшный эпизод из далекого детства — заброшенный дом, битый кирпич и осколки стекла под ногами…

Как ни странно, это воспоминание не повергло меня в обычный шок, а наоборот — придало силы. Видимо, после смерти Меликханова то воспоминание утратило надо мной власть…

Чем дальше мы продвигались, тем громче становился ровный гул, и тем ярче был свет. Кроме того, в лицо нам дул странный ветер — сильный, но пахнущий не вечерней свежестью, а пыльным жаром. Наконец я разглядела, что в нескольких метрах перед нами подвал перегораживает толстая металлическая решетка, за которой стремительно вращаются лопасти огромного вентилятора. Я поняла, что именно этот вентилятор служит источником ровного гула и жаркого ветра, дующего нам в лицо.

И еще я поняла, почему охрана банка не следит за подвальной дверью, через которую мы только что прошли.

— Ну и как вы собираетесь пройти дальше? — осведомилась я, повернувшись к Карабасу. — Если даже вы сможете открыть эту решетку, останется вентилятор. Эти лопасти превратят нас в хорошо перемолотый фарш. Не знаю, как вы, а я не планирую завершить свою жизнь в качестве котлеты!

— Котлеты отменяются! — бодро отозвался Антон. — Ты не забыла, что я работал главным инженером НИИ, который был в этом здании до банка? Так что смело можешь на меня положиться!

С этими словами он уверенно двинулся прямо к решетке и вентилятору.

Я вспомнила сцены из американских кинобоевиков, где герои, чтобы сбежать из тюрьмы или, наоборот, пробраться в какую-нибудь сокровищницу (например, в банк, вроде нашего) стремительно проскальзывают между вращающимися лопастями приблизительно такого вентилятора.

Но там этот трюк проделывают герои, супермены, да и то наверняка в этом кадре их подменяют дублеры. Мне же придется проделать это самой, без всякого дублера…

Нет! Я на это не согласна!

Я хотела сказать это Антону… но он вдруг куда-то пропал.

Только что шел прямо передо мной, неуклонно приближаясь к решетке и вращающимся за ней лопастям, — и неожиданно исчез, словно сквозь землю провалился.

Но мы и так уже находились под землей, в подвале, так что проваливаться нам как будто некуда…

Я не успела додумать эту мысль до конца, потому что, сделав следующий шаг, потеряла почву под ногами. В буквальном смысле слова — у меня под ногами оказалась пустота, я провалилась в какой-то темный проем. В следующую секунду я поняла, что скольжу вниз по гладкой наклонной трубе, вроде тех, какие устанавливают в аквапарках и на пляжах морских курортов. Только там эти трубы делают из прозрачного пластика, и, съезжая по ним, ты видишь пальмы, голубое небо и теплое ласковое море, в которое и погружаешься в конце пути.

Здесь же труба была металлической, совершенно непрозрачной, и, прокатившись по ней, я плюхнулась не в теплое море, а на что-то тоже довольно теплое, но явно живое и очень недовольное.

То, во что я врезалась в конце полета, громко выругалось, откатилось в сторону и оказалось Антоном Степановичем Мельниковым.

Он проделал путь по трубе прежде меня и не успел вовремя отскочить, чтобы освободить место для моего приземления.

Во всяком случае, налетев на Карабаса, я обошлась без повреждений, совершила, так сказать, мягкую посадку. Впрочем, и он, ощупав себя, убедился, что ничего не сломал.

Придя в себя, я огляделась по сторонам, пытаясь понять, куда мы попали. Судя по тому, как долго мы скользили в глубину, можно было предположить, что мы находимся в аду. Как и положено в аду, здесь было удивительно жарко. Кроме температуры в пользу этой гипотезы говорили мрачные красноватые отсветы, пляшущие на тоскливых темно-серых стенах просторного помещения. Для полноты сходства не хватало только чертей. Но и они вскоре обнаружились в дальнем конце помещения — два подозрительных субъекта в темных робах, с закопченными адским пламенем лицами, удивленно разглядывали нас с Антоном.

— Где это мы? — вполголоса спросила я Антона Степановича.

— Это ведомственная котельная, — ответил он и показал на огромную топку, в которой с ровным гудением полыхало пламя. За этой топкой, вероятно, и присматривали те двое, кого я приняла за чертей.

Судя по всему, они были удивлены не меньше нашего. Действительно, что могли подумать эти истопники, когда к ним в котельную свалились две крайне подозрительные личности в мятой и перемазанной пылью одежде?

— Видишь, Артемий, — проговорил один из них, постарше и покрупнее. — Видишь, как много чудес преподносит природа пытливому уму, который не ленится наблюдать за событиями и отмечать их в своей памяти? Только что здесь никого не было, кроме нас с тобой, и вдруг, откуда ни возьмись, появились эти два мажора! Что означает сие явление? Оно означает, что все вокруг нас — порождение нашего ума и ничего нет за его пределами! — Он потянулся к стоящей рядом с ним допотопной пишущей машинке и торопливо застучал на ней — видимо, запечатлел для потомков поразившую его мысль.

— А я так думаю, Арсений, — возразил ему более молодой и более плюгавый коллега. — Я так думаю, что мы с тобой травки перекурили, оттого нам и мерещится всякая гадость! И на самом деле нету здесь никого, кроме нас с тобой, потому что откуда здесь кому-нибудь взяться? А два эти мажора — обыкновенные глюки. Так что надо нам, Арсений, сокращать количество потребляемой травы, а то в следующий раз такое увидим, что вовсе спать перестанем…

— Вот и видно сразу, Артемий, что ничего ты не понимаешь! — возмущенно перебил его старший товарищ, оторвавшись от пишущей машинки. — Если бы эти двое были глюки, то разве бы мы с тобой могли видеть их одновременно? Когда это ты слышал, чтобы у двоих людей были одинаковые видения?

— Ну вот же они! — воскликнул Артемий, указывая на нас. — А если ты сомневаешься, что они нам мерещатся, я их сейчас чем-нибудь проткну…

Мне совсем не хотелось, чтобы меня протыкали. Я решила доказать, что не являюсь галлюцинацией, а заодно выяснить, как выбраться из этого мрачного подземелья. Шагнув ближе к истопникам, я вежливо поинтересовалась:

— Мужчины, где у вас выход?

— Ой! Разговаривает! — Артемий испуганно попятился. — Первый раз вижу… то есть слышу, чтобы глюк разговаривал!

— Ты же видишь, с ними не договоришься! — окликнул меня Антон. — Они уже до полного бесчувствия докурились! А выход отсюда я и без них найду! — Он подхватил меня за локоть и потащил мимо топки, мимо ошарашенных истопников, к низкому проему, который вел в соседнее помещение.

Там было прохладнее.

Возле стены стоял узкий девичий диванчик, аккуратно застеленный клетчатым пледом — видимо, на нем по очереди отдыхали истопники. Рядом с диванчиком находилась унылая больничная тумбочка, на которой одиноко красовалась наполовину пустая бутылка водки.

А еще чуть дальше виднелась металлическая лесенка, которая вела к потолку и дальше — в квадратный люк, аккуратно прорезанный в этом потолке.

Антон встал на нижнюю ступеньку лестницы и бодро полез наверх, сделав мне знак следовать за ним.

Я полезла за Антоном, невольно удивляясь, как спускаются и поднимаются по этому трапу истопники, учитывая то, что они явно налегают не только на водку, но и на травку, что вовсе не способствует поддержанию физической формы.

Однако все обошлось, мы вылезли наверх и оказались во в меру грязном и вонючем полуподвале, из которого на вольный воздух вела обычная дверь, закрывавшаяся изнутри на допотопный железный засов. Народу на улицах встречалось порядочно, я поймала на себе несколько недоуменных взглядов: погода отличная, люди гуляют после работы, а тут двое каких-то замурзанных типов идут, и не понять — то ли они в канаве валялись, то ли такси с мусоровозом перепутали. Настроение испортилось, и я обратилась к Карабасу излишне раздраженным тоном:

— Вы хотя бы позвонили этой вашей родственнице… как ее… тете Глаше?

— Во-первых, не тете Глаше, а тете Маше, — поправил меня Мельников, — во-вторых, она мне вовсе не родственница, она — подруга моей покойной тетушки, а в-третьих… — его голос зазвучал несколько смущенно, — я не помню номер ее телефона… да он наверняка поменялся… вот адрес — очень хорошо помню, правда… только зрительно. Во всяком случае, не сомневайся, я ее квартиру запросто найду!

— Вам не кажется, что нагрянуть к пожилому человеку без предупреждения — не очень-то вежливо? Вы уверены, что она откроет вам дверь? В наше время люди стали не очень-то гостеприимны! Тем более что она, по вашим собственным словам, даже не родственница?

— Да что ты! — с неумеренным энтузиазмом воскликнул Антон. — Тетя Маша мне как родная! Больше чем родная! Вот увидишь — она будет мне очень рада!

— Хотелось бы верить… — проговорила я со вздохом и поплелась в сторону Большого проспекта, где в любое время дня и ночи можно без проблем поймать машину.

— Думаешь, я не понимаю, как утомил тебя за эти сутки? — бормотал Карабас, идя рядом со мной. — Но не волнуйся, сейчас мы приедем к тете Маше, она угостит нас чаем со своим знаменитым крыжовенным вареньем — и ты будешь совершенно свободна! Сможешь заниматься своими собственными делами!

Я вспомнила об этих самых «делах» и тяжело вздохнула. Вот выспаться бы — это не мешало!

В дальнем конце улицы появилась милицейская машина. Мельников заметался, как заяц на шоссе.

— Спокойно! — прошипела я, схватив его за локоть. — Вам что, на нары захотелось?

— Нет! — испуганно вскрикнул он. — Только не это! Но ведь я… как это говорят? В розыске… меня узнают… меня поймают…

— Конечно, если вы будете специально привлекать к себе внимание! Если не хотите в тюрьму — ведите себя естественнее! Лучше всего — изобразите пьяного в стельку мужа, которого верная жена тащит на себе домой!

Он взял себя в руки, прекратил суетиться, навалился на меня всем телом и побрел нога за ногу, что-то невразумительно бормоча.

— Отлично! — пропыхтела я, едва справляясь с висящим на плече грузом «семейных обязанностей». — Пожалуй, даже слишком естественно! Сразу чувствуется, что у вас большой опыт. Или вы в самодеятельности играли?

— Нет, — пробормотал он. — Я просто мобилизуюсь в экстремальной ситуации…

Милицейская машина проехала мимо, не снижая скорости. Мы облегченно перевели дух.

— Теперь можете не наваливаться, — прошипела я. — Опасность миновала!

— Кто знает! — отозвался Антон, однако снизил нагрузку на мое плечо. — А из тебя действительно получилась бы хорошая жена! — добавил он, когда мы вышли на Большой проспект.

— На дешевые провокации не поддаюсь! — ответила я, стоя на краю тротуара. — Лучше бы вы встали в сторонке! Мне одной легче будет остановить машину.

Антон послушно отступил в тень.

Я подняла руку, и почти сразу рядом со мной затормозили аккуратные чистенькие «Жигули» очень подходящего к сезону цвета «белая ночь». За рулем сидела крепкая тетка средних лет в синем спортивном костюме и кепке-бейсболке, надетой козырьком назад.

Я сделала знак Антону. Он подошел к машине, по-прежнему слегка покачиваясь — видимо, очень хорошо вошел в роль.

— Муж? — проговорила, взглянув на него, тетка. — Налакался?

— Да как водится, — подтвердила я, заталкивая Антона на заднее сиденье. — Не уследила…

— На фига он тебе нужен! — проговорила бомбистка, презрительно покосившись на Антона. — От них, от мужиков, одни неприятности! Я вот своего бросила — так словно заново жить начала! На десять лет помолодела! Вот ты думаешь — сколько мне лет?

— Тридцать пять… — ответила я, чтобы польстить тетке. На самом деле она выглядела на сорок пять.

— Вот видишь? — обрадовалась она. — А ведь мне уже больше сорока! Вот что значит — сама себе хозяйка!

— Ну, все-таки муж… — проговорила я, не выходя из роли, — кормилец… добытчик…

— Вижу я, какой он кормилец! Что ты, сама себя не прокормишь? Я вот тоже не всегда машину водила…

— Жалко все-таки…

— Ну и дура! Куда едем-то?

— К Театральной площади, на Крюков канал…

Пробок в этот час уже не было, и мы очень быстро домчали до дома Карабасовой тетки. Лихая бомбистка высадила нас перед подъездом и укатила, напоследок оглядев с явным неодобрением.

Дождавшись, когда ее машина скроется за углом, я повернулась к Антону Степановичу:

— Все, выходите из роли подвыпившего мужа и перевоплощайтесь в любящего племянника! В какой квартире живет ваша тетя Маша?

— В двенадцатой… — неуверенно проговорил он, озираясь по сторонам, — или в тринадцатой…

— Но вы же уверяли меня, что очень хорошо помните ее квартиру, найдете без труда!

— Да найду, найду! — успокоил меня Антон. — Ты не переживай! Сейчас нам нужно во двор, мимо помойки…

Мы вошли во двор. Он весь был разрыт, как будто здесь недавно проходили учения саперного батальона. Возле одной стены лежали ржавые трубы, возле другой — новые, привезенные на замену.

— Ну, и где ваша помойка? — раздраженно осведомилась я. — То есть весь этот двор похож на помойку, но это, по-моему, не совсем то, что вы искали…

— Да, той помойки нету… — озабоченно бормотал Мельников. — Но я вроде узнаю… кажется, нам нужно в этот подъезд…

— Кажется или вы уверены? — поинтересовалась я. — Одно дело — заявиться вечером к тетке, пусть и не родной, но беспокоить незнакомых людей…

— Не волнуйся, — успокоил меня Антон. — Все в порядке! Я узнаю подъезд, тут такое крылечко разбитое…

Разбитое крылечко не казалось мне достаточно верной приметой, здесь каждое второе крыльцо было в таком состоянии, однако я не стала разубеждать Мельникова и решила положиться на его память. Дверь подъезда, хотя и была оснащена кодовым замком, легко открылась — кто-то из жильцов или гостей дома подложил щепку, чтобы она не закрывалась до конца.

— Ну вот, все правильно! — радостно сообщил мне Антон, поднимаясь по лестнице. — Это тот самый подъезд! Видишь, здесь раньше камин был, в этом камине кошка котят вывела…

Действительно, на площадке первого этажа просматривалось что-то вроде давно разрушенного камина. Я успокоилась и последовала за Карабасом.

Он поднялся на четвертый этаж и остановился перед дверью с номером девятнадцать.

— Вот она, эта квартира! — сообщил Антон с заметной гордостью. — Я ведь говорил, что найду ее!

— Вы не ошибаетесь? Вы уверены, что это именно та квартира? — поинтересовалась я. — Ведь вы говорили, что она то ли двенадцатая, то ли тринадцатая…

— А я всегда цифры путаю! У меня это с детства! — воскликнул Антон жизнерадостно. — А квартира точно та, вот здесь еще гвоздь в дверь забит, я его хорошо помню…

Я хотела поинтересоваться, как же это Антон Степанович работает управляющим банка, если путает цифры, но решила воздержаться от колкости — тем более что наше приключение, кажется, приближалось к концу.

По крайней мере, мое в нем участие.

Антон поднял руку и нажал на кнопку звонка.

Из-за двери донеслась мелодичная трель.

Я думала, что нам придется долго ждать, пока старушка добредет до двери, но почти сразу из квартиры раздались быстрые шаги, и бодрый голос воскликнул:

— Сейчас, дорогой! Одну секунду!

— Так значит, вы все-таки предупредили тетушку о своем приезде? — Я оглянулась на Мельникова. — Судя по всему, она вас ждет!

— Да нет. — Антон недоуменно пожал плечами. — Я же говорю — у меня не было ее телефона…

— Может быть, у нее есть еще один племянник кроме вас?

— Насколько я помню, у нее никого не было… она была совершенно одинокая, поэтому и поселилась вдвоем с моей тетей Дашей…

Мы не успели закончить свою дискуссию, как дверь квартиры распахнулась. На пороге стояла вовсе не старушка — божий одуванчик, которую я ожидала увидеть. Перед нами стояла довольно моложавая женщина неопределенного возраста, на мой взгляд, слишком кокетливо одетая и не по возрасту ярко накрашенная. На ногах у нее были розовые пушистые тапочки на высоких каблуках, на которых она стояла очень неуверенно.

У меня пропали последние сомнения, что Антон Степанович перепутал квартиру, и сейчас нам придется извиняться за вторжение к незнакомому человеку.

Мы стояли на плохо освещенной лестничной площадке, и хозяйка квартиры не сразу разглядела моего спутника. Сощурившись, она нараспев проговорила:

— Вале-ерочка! А я уж тебя заждалась! У меня и ужин остыл… А кто это с тобой?

— Куда вы меня привели? — тихо прошипела я в ухо Антона Степановича. — Говорила я вам…

— Здравствуйте, тетя Маша! — не слушая меня, воскликнул Карабас. — Давно не виделись! Как вы хорошо выглядите! Помолодели!

— А кто это? — Хозяйка квартиры попятилась, вглядываясь в Антона. — Антошенька, ты, что ли? А что это ты так поздно? И не позвонил! Я тебя и не ждала!

— Не прогоните, тетя Маша? — С этими словами Антон Степанович шагнул в прихожую. Мне ничего не оставалось, как войти следом за ним.

Заняв стратегическое положение посреди прихожей, Карабас продолжил:

— Такое дело, тетя Маша… у меня сейчас… гм… семейные проблемы, так нельзя ли у вас пожить? Совсем недолго, буквально несколько дней…

— Понимаешь, Антоша… — проговорила хозяйка, нервно теребя краешек кокетливого передника. — Я, конечно, рада тебя видеть, но я теперь не одна…

— Не одна? — машинально повторил за ней Антон. — В каком смысле не одна?

— Я теперь не одна и не знаю, как отнесется Валерий Анатольевич… может, он будет недоволен…

— Валерий Анатольевич? — Кажется, Антон был способен только повторять за хозяйкой ее слова. — Кто такой Валерий Анатольевич?

— Муж мой! — с заметной гордостью произнесла тетя Маша и двумя руками разгладила передник.

— Муж?! — Антон широко раскрыл глаза и уставился на тетку в немом изумлении.

— Муж! — повторила та. — А что тебя удивляет?

— Но, тетя Маша, вам уже…

— Вот только не надо этого говорить! — прервала его тетка. — Женщине столько лет, на сколько она себя чувствует, а я после встречи с Валерием Анатольевичем чувствую себя двадцатилетней! И вообще, Антошенька, любви, как ты знаешь, все возрасты покорны!

— И кто этот ваш Валерий Анатольевич? — осведомился Антон. — Пенсионер-доходяга?

И в это время за нашей спиной раздалась залихватская трель дверного звонка.

— А вот и он! — Лицо тети Маши засияло, она стремглав кинулась к двери, по дороге чуть не сбив Антона с ног.

Замки лязгнули, и в квартиру ввалился красномордый детина лет тридцати в белом свитере.

— Здравствуй, Вале-ерочка! — Тетя Маша повисла у него на шее. — Уж как я заждалась! Ужинать-то будешь?

— Отстань со своим ужином! — Детина стряхнул с себя тетку, потянулся и заметил нас с Антоном.

— А это кто к нам притащился? Мария, ты кого это в мое отсутствие принимаешь? Сколько раз тебе говорено — никого без меня не впускать! Знаешь, какие сейчас аферисты попадаются? Зайдут в квартиру, якобы счетчик проверить, и всю технику в минуту вынесут! У Васи Спиридонова холодильник сконтропупили!

— Валерочка, это не аферист, это племянник мой, Антон! — испуганно залепетала тетя Маша. — В гости заглянул…

— А что, если племянник, так, значит, не аферист? — усмехнулся Валерий. — Племянники — они самые и есть аферисты! Сперва в гости зайдет, потом поселится, а там, глядишь, на жилплощадь претендует… вот, к теще Васи Спиридонова племянница приехала из Новохоперска, вечером зашла — под предлогом чайку попить, потом мосты развели, ночевать напросилась, а там, глядишь, эта племянница уже прописана и комнату у Васиной тещи отсудила…

— Я совсем ненадолго… — начал Антон.

Я потянула его за рукав: здесь ему явно ничего не обломится, этот Валерий насмерть будет стоять на страже своих интересов. Но Антон не понял моего сигнала и продолжил:

— Мне бы буквально несколько дней перекантоваться… пока семейные проблемы не утрясу…

— Ах уже несколько дней? — вскинулся Валерий. — Я так и знал! Так и чувствовал! Ты видишь, Мария, к чему приводит твоя безответственность? Ты меня огорчила, Мария! Ты впустила этого своего так называемого племянника, он уже втерся к тебе в доверие, хочет у нас поселиться, вместе со своими семейными проблемами, — Валерий покосился на меня, — а там его уже никакими силами не выпроводишь! Он ухудшит наши жилищные условия! А ты знаешь, Мария, сколько молодых семей распалось по причине плохих жилищных условий? Так и наша молодая семья распадется, не дожив даже до первой годовщины!

Эта угроза чрезвычайно испугала тетю Машу. Она отступила в глубину прихожей и воскликнула:

— Да он вовсе и не племянник мне! Он подруги моей племянник, Дарьи Семеновны… Не расстраивайтесь, Валерий Анатольевич, я просто не могу видеть, как вы расстраиваетесь! У меня от этого начинается мигрень и сердечная аритмия…

— Ах так он еще и не племянник?! — Лицо Валерия, и без того красное, побагровело, как спелый астраханский помидор. — Так если он не племянник, что он тогда в нашей квартире делает в такой поздний час? Я, может, желаю на своей жилплощади культурно пива выпить, и мне совсем неинтересно при этом наблюдать какую-то постороннюю личность подозрительной наружности! Ты видишь, неплемянник, что ты мою супругу расстроил? У нее от тебя алгоритмия началась!

— Он не совсем посторонняя личность, — засмущалась тетя Маша, разрываясь между родственными чувствами и супружеской любовью. — Он покойной подруги…

— Вот и пускай идет к этой покойной подруге! — оборвал ее муж. — Самое место ему на кладбище! И семейные проблемы свои пускай прихватит, — обернулся Валерий в мою сторону. — А то, вишь, разохотился на чужую жилплощадь! Еще и с бабой притащился!

— Ты, Валера, в каком общежитии до свадьбы проживал? — осведомилась я с неожиданной злостью. — Номер четыре, где маляры-штукатуры?

— Номер шесть, где разнорабочие, — выпалил он от неожиданности и тут же еще больше разъярился: — А тебе какое дело? Ты ваще кто такая? Приперлась, понимаешь, в семейный дом и занимается тут, понимаешь, провокациями! Здесь тебе не тут! Я с тобой и с хахалем твоим быстро разберусь! Другана моего, Васи Спиридонова, двоюродный брат в милиции служит большим человеком, он с вами цацкаться не будет! А ну, неплемянник, проваливай отсюда!

— Привет Новохоперску! — ответила я и потащила упирающегося Антона к выходу.

Дверь за нами с грохотом захлопнулась, Антон медленно брел вниз по лестнице, переживая поражение.

— Нет, но какой мерзавец! — бормотал он. — Въехал в квартиру и хозяйничает! А тетя Маша — тоже хороша! Седина в бороду… то есть в голову…

— Но признайтесь, — с усмешкой проговорила я, — выглядит она очень неплохо… вы ведь ее не сразу узнали! Сколько ей лет?

— Сколько? — переспросил Антон и принялся что-то считать, шевеля губами. — Семьдесят два… или семьдесят три…

— Ну, для этого возраста она выглядит просто потрясающе! — заверила я Антона. — И тапочки на каблуках! Правда, думаю, вряд ли эта идиллия продлится долго… но меня, честно говоря, больше волнует другое — куда же пристроить вас… хотя бы на эту ночь?

Когда до Антона Степановича дошло, что он только что потерял последнюю надежду на теплую постель и крышу над головой и что вероятнее всего ему сегодня придется ночевать под мостом, любуясь бледными в это время года звездами, он сгорбился, опустил голову и зашаркал ногами. Щеки его обвисли, как у старого сенбернара, он тяжко вздохнул и поглядел на меня очень жалобно.

— Ладно-ладно, еще не все потеряно, — ворчливо сказала я, — есть у меня запасной вариант. Не точно, конечно, но будем надеяться на лучшее.

Через сорок минут мы подходили к моему дому.

— Подождете меня в скверике, — обратилась я к Карабасу не терпящим возражений тоном.

— Да? — огорчился он. — А нельзя мне ненадолго зайти? Очень душ хочется принять и чаю хорошего выпить, а то у тебя только из пакетиков, а кофе растворимый…

Я онемела от возмущения. О чем только думает этот тип? Он, видите ли, хочет зайти! Да не просто так, на минутку, а обосноваться капитально — чай пить, ванну принимать, а потом захочет лечь спать — надоело в шкафу корчиться… Вы не поверите, но впервые в жизни я обрадовалась, что у нас полная квартира народу и не то что свободной комнаты — метра лишнего нету! Страшно подумать, что было бы, если бы я жила одна — Карабас утвердился бы в моей квартире без спроса и навсегда. Ведь притащился же он в мой кабинет…

— Антон Степанович, — строго сказала я, — возьмите себя в руки. Я же говорила, что живу не одна, у нас очень тесно…

По его глазам я поняла, что он впервые об этом слышит. Вот интересно — я распинаюсь перед ним, а этот тип настолько занят своими переживаниями, что, наверное, и имени-то моего не помнит… Или все мужчины такие эгоисты?

У меня, конечно, мало опыта, однако достаточно близко я наблюдала одного мужчину — сестрицыного Генку. Положа руку на сердце, Карабас, конечно, не такой противный. Просто расстроен человек свалившимися на него неприятностями, оттого и ведет себя неадекватно.

— Ладно, — смягчилась я, — в скверике, пожалуй, не надо ждать — еще привяжутся какие-нибудь подонки, или милиция захочет документы проверить. Вон там — видите? — круглосуточный супермаркет, идите туда и погуляйте. Там и кафе есть, кофе вам девушка сварит, какой хотите. Только никуда не уходите, я скоро.

Он вздохнул тяжело и послушно потопал через дорогу. Я тоже вздохнула — вот еще навязался на мою голову! Мне бы посидеть спокойно, подумать насчет этого дела. Теперь я уже точно уверена, что не убивала Меликханова. Все же не может нормальный человек сделать такое в беспамятстве. Во всяком случае, раньше со мной такого никогда не случалось. Стало быть, пока я валялась там, в переговорной, без сознания, кто-то ухлопал нашего шефа, перетащил меня в сторонку, чтобы не путалась под ногами, потом закрыл окно и вышел. Но почему его никто не видел? Да потому что вышел он вовсе не в дверь. Он вышел в окно. И не улетел на летающей тарелке (незачем было Ларисе Ивановне надо мной издеваться), а спустился вниз на строительной люльке. Я же видела человека в люльке в тот день, когда произошло убийство.

Но если я только попробую рассказать всю эту историю майору Синицыну, он, во-первых, не поверит. И во-вторых, тоже. Для того чтобы он поверил, придется рассказывать о том, что произошло со мной двадцать лет назад, но я ни за что не расскажу. Просто не могу. К тому же он все равно не поверит.

И Карабасу я не помогу, и себя в невыгодном свете выставлю. А если милиция узнает, что я скрываю человека, которого обвиняют в убийстве, тогда будет совсем плохо…

Размышляя таким безрадостным образом, я вошла в свой подъезд и вызвала лифт.

Вот и получается, что, кроме меня, никто не будет расследовать убийство Меликханова. Потому что милиция ищет сбежавшего Карабаса и больше ничем не занимается. Поэтому сейчас мне нужно спрятать Антона Степановича подальше, а уж потом, когда у меня будут развязаны руки, я выясню, кто убил шефа и зачем. Для этого мне надо узнать о нем как можно больше. Я знаю только, что он делал двадцать лет назад — едва не убил семилетнюю девочку в старом заброшенном доме. А также что три дня назад он вступил в должность управляющего филиалом банка… В этом промежутке с Меликхановым случилось что-то такое, за что его убили. И я непременно выясню, что это было.

В этом месте я сама себе удивилась. Куда делась запуганная пичуга, покрывавшаяся испариной, едва лишь незнакомый мужчина приблизится к ней на несколько шагов? Что случилось с моими комплексами? Раньше я впадала в панический ужас при одном только воспоминании о том эпизоде. Раньше я боялась любых ссор, даже разговоров на повышенных тонах, сейчас чувствую себя достаточно сильной для того, чтобы заботиться о Карабасе. Неужели двадцатилетний кошмар закончился со смертью его участника?

«Кто бы ни был убийца Меликханова, — мысленно произнесла я, — мне он сослужил хорошую службу».

Тут я заметила, что лифт приехал и двери его давно гостеприимно раскрыты.

Я открыла дверь своим ключом и наткнулась на какое-то препятствие, которое оказалось сестрой. Сестрица мыла пол в прихожей — капитально, согнувшись в три погибели, возя по мокрому линолеуму тряпкой.

Казалось бы — что такого особенного? Ну, моет женщина пол, эка невидаль! Но я удивилась не тому, что Сашка делает это в пол-одиннадцатого вечера, — мало ли у кого какой график уборки. Надо знать мою сестру — она ужасно ленива и ненавидит любую домашнюю работу. Не домашнюю, впрочем, тоже. И заставить ее, допустим, помыть посуду или почистить картошку с детства было не просто. Когда я подросла, все хозяйство легло на мои плечи, поскольку матери вечно не было дома — она трудилась на двух, а то и на трех работах, чтобы хоть как-то свести концы с концами.

Отчасти в хорошую сторону повлияло на Сашку замужество — третье, с Генкой. Да и то она больше сюсюкает с ним и лезет с поцелуями, а готовит и убирает мама.

Поэтому я очень удивилась и решила, что назавтра ожидаются у нас гости. Или к Генке придет кто-нибудь важный смотреть макет фанерного телефона.

Сестра оглянулась на звук отпираемой двери, и я приготовилась к обороне. Вы покажите мне такую женщину, которая радуется, когда ходят в ботинках по чисто вымытому полу. Уж на что у мамы спокойный характер, но и она, бывало, рявкнет на нас с Сашкой и тряпкой замахнется. Однако сестра ничего не сказала, даже не нахмурилась, а пробормотала приветствие и снова принялась возить тряпкой по полу. Я сняла туфли и прошла босиком к себе.

— Обожди, я еще ванну не мыла! — крикнула вслед Сашка.

Ванна — это что-то новенькое, вряд ли кто-то из Генкиных посетителей захочет принять в нашем доме ванну. Стало быть, сестра старается не из-за Генки. И тут до меня дошло: это она пытается меня задобрить после вчерашнего крупного разговора! Надеется, что я передумаю и не стану выгонять их с Генкой из дома. И что интересно, если бы такое случилось раньше, семейка меня бы и слушать не стала. То есть не приняла бы всерьез все мои угрозы, они решили бы, что я просто временно взбесилась от одиночества и неудовлетворенных желаний (дословно цитирую сестру) и к утру все пройдет и останется по-старому.

Между прочим, это очень приятное чувство, когда с тобой считаются. Мама рассеянно кивнула мне, как всегда занятая телевизором. В прихожей подсыхал чисто вымытый пол, из ванной доносился шум воды. Я на цыпочках пробежала по коридору и негромко стукнула в дверь комнаты сестры.

Мой шурин — или зять? — как всегда возлежал на диване, глубокомысленно уставившись в потолок. Это означало, что Гена обдумывает очередной гениальный проект, по нашим же с Тинкой наблюдениям, он просто спал с открытыми глазами.

— Привет! — сказала я.

— Чего тебе? — Он испуганно встрепенулся и даже подобрал под себя ноги в рваных носках.

— По делу, — коротко ответила я и присела на край дивана, — слушай, у тебя ведь квартира пока свободна?

— Ну-у… — Глаза его забегали, он хотел нахамить привычно — мол, какое твое собачье дело, да что ты все вяжешься, но вовремя вспомнил, что было вчера, и промолчал, видно, здорово я нагнала на него страху, прогуливаясь по квартире с топором.

— Так свободна или нет? — настаивала я.

— В принципе да, — осторожно ответил Генка, и я по его бегающим глазам тотчас сообразила, что мерзавец, конечно, свою однокомнатную квартирку давно уже сдает. Или пускает в нее кого-то. Но ни за что не признается, потому что дойдет до сестры, и она устроит скандал. Денег-то он ей не дает, все на себя, любимого, тратит!

— Слушай, Гена, — терпеливо, как маленькому, объяснила я, — мне дела нет до того, что ты обманываешь мою сестру. Это ваши с ней проблемы, решайте их сами. Мне сейчас нужно место, где мог бы поселиться один человек. Дня на три, не больше. Можешь устроить? Само собой, не бесплатно.

Генка поерзал на диване, задумчиво поглядел на потолок, потом подсчитал что-то, шевеля губами.

— Сегодняшний день тоже считается, — нагло заявил он.

— Побойся бога, сейчас уже одиннадцать часов! — вскричала я.

— Полторы тыщи в день! — не слушая, твердил Генка.

— Да ты офонарел, что ли, совсем от жадности? — ахнула я. — У тебя там что — гостиница пять звезд?

— Деньги вперед, не нравится — других найду! — твердо стоял на своем Генка, и я полностью уверилась, что он сделал из своей квартиры постоянный источник дохода. Подумать только, а в семью даже на питание не давал, ел-пил за мой счет!

Но время поджимало, и мы сторговались за тысячу в день, и то только потому, что я пригрозила сдать его сестре со всеми потрохами. Генка испугался, что малина накроется медным тазом, и согласился.

— Но чтобы через три дня хахаль твой выметался! — строго велел он, отдавая мне ключи.

— Да он мне не хахаль вовсе… — начала было я.

— Да мне без разницы! — махнул рукой Генка, но я-то видела, что он заинтригован и сильно сокрушается, что нельзя обсудить мое поведение с сестрой.

Мы с ней столкнулись на пороге.

— Вы чего это? — Сашка подозрительно уставилась на меня.

— Так, поговорили… — Я проскользнула мимо и ушла.

Еще издали увидела я на пороге супермаркета солидную фигуру Антона Степановича. В руках у него был огромный фирменный пакет. Вблизи оказалось, что пакет набит продуктами и всевозможными товарами.

— Вы что, весь магазин скупили? — с ходу накинулась я на Антона. — Куда мы с этаким кулем?

— А что, я должен был просто так по супермаркету прогуливаться? — огрызнулся в ответ Карабас. — Охрана бы заподозрила, документы бы проверила, а я, как вам известно, в розыске. И то страху натерпелся, когда карточкой расплачивался…

— Да бросьте вы! — отмахнулась я. — Это только в американских боевиках преступников через кредитную карточку отслеживают! Наши доблестные органы до такого еще не дошли…

— А ты знаешь, — Антон внезапно усмехнулся, — в крайнем случае, в таком супермаркете можно очень долго просуществовать. Там все время проводят какие-то дегустации — в одном углу угощают французскими сырами, в другом — итальянской колбасой… еще в одном месте — пельменями, так что даже без горячей пищи не останешься. Порции, конечно, маленькие, но понемножку можно хорошо напробоваться!

— По-моему, от вас и спиртным попахивает. — Я подозрительно принюхалась.

— Да, — подтвердил Карабас, — в винном отделе дегустировали ирландское виски. Очень даже неплохое, я два раза продегустировал…

— Ну так и возвращайтесь в супермаркет, если вам там так нравится! — Я не сдержала раздражения. Бегаю тут по всему городу, ищу для него пристанище, а он, видите ли, виски дегустирует!

— Но я очень устал, — признался Антон жалобным голосом, — а отдохнуть там совершенно негде!

При этом у него сделалось такое детское, беспомощное лицо, что я забыла о своих обидах.

— Ладно, сейчас отвезу вас в одно безопасное место, там сможете три дня прокантоваться.

Генкина квартира находилась в спальном районе у черта на куличках. Снова мы долго ехали на машине. Я с трудом нашла нужный дом, и водитель отказался подвезти нас к подъезду, потому что двор был фантастически загажен.

Было не то чтобы светло, но стояли обычные для нашего города июньские сумерки, фонари в этой богадельне, разумеется, не горели, так что в темноте здесь появляться не рекомендовалось.

В одном углу двора стоял проржавевший остов старого автомобиля, возле него были свалены старая пружинная кровать, детская коляска без колес и пара-тройка кастрюль без дна.

— Нам туда не надо, — сообщила я, сверившись с адресом. Нам нужно было в другой угол, где на двух пеньках лежала доска, валялись бутылки и чье-то ватное пальто с продранной подкладкой. Дверь подъезда была распахнута настежь — чего и ждать-то от такого дома. На площадке первого этажа была наложена куча — отчего-то хотелось думать, что собачья. Карабас быстро и целенаправленно шел прямо к ней, я едва успела придать ему нужное направление.

Квартиру я узнала по самой обшарпанной двери. Пахло внутри затхлостью и еще чем-то очень противным.

— Ну какая же скотина Генка, за такую халабуду дерет с людей втридорога! — сказала я.

Мне никто не ответил, потому что Антон бодро заторопился в ванную. Я заглянула следом. Ванна вся проржавела, пластиковая занавеска была продрана, но горячая вода из крана текла. Даже когда ее об этом не просили. Антон, однако, ничуть не расстроился, а помчался на кухню разбирать свой пакет.

На кухне в углу притулился старенький работающий холодильник, напротив доживала свой век удивительно загаженная газовая плита. Еще там имелось кресло-кровать старого образца — когда-то в детстве у меня было такое же, только на этом обивку будто много лет подряд кошки драли. Больше, кроме крошечного стола и старой расшатанной табуретки, на кухне не было ничего. Да ничего и не поместилось бы.

Карабас мигом вывалил содержимое мешка на стол и выхватил из него запакованное полотенце и пакет с бельем.

— Разберись тут пока с продуктами! — бросил он и исчез в ванной.

Я заглянула в комнату. Обои висели клочьями, по полу перекатывались огромные комки пыли, однако посреди комнаты стояла новая, ужасающих размеров деревянная кровать, на ней валялись подушки и смятые простыни. Из кровати одуряюще пахло какой-то косметикой. Ясно, для каких целей Генка сдавал квартиру. Был там еще допотопный телевизор и видеомагнитофон — старый, с кассетами. Я пожала плечами и открыла настежь форточку. Сейчас дождусь Карабаса из ванной, покажу квартиру, велю не подходить к телефону и уйду. А завтра заеду проведать.

Я вспомнила о продуктах.

Хозяйственный Антон Степанович набрал быстрорастворимых супов, а также каш, которые можно не варить, а просто заливать кипятком. Еще там были вакуумные упаковки с колбасой и ветчиной, сардельки и восемь банок пива. На мой взгляд, выбор продуктов не слишком правильный, учитывая комплекцию Карабаса и его сидячий образ жизни, но, в конце концов, мне-то что за дело?

Я еще протерла стол и отыскала под ним закопченный чайник. И вот, когда я уже совсем собралась и красила губы той самой темно-красной помадой, которую подарила мне Лидия Петровна в благодарность за обед в китайском ресторане, в замке заскрежетал ключ. Я обмерла и выскочила в прихожую, прихватив из кухни столовый нож.

Дверь распахнулась и впустила колоритную парочку — пышную аппетитную блондинку и невысокого, просто крошечного мужичка характерной наружности — милиция про таких говорит «лицо кавказской национальности». Увидев меня с ножом, блондинка остановилась на пороге, вылупив круглые, как будто нарисованные глаза.

— Вы кто? — спросила я хрипло. — Вы как сюда попали?

— Дэвушка, — спутник блондинки выпрямился и расправил плечи, при его малом росте это вышло очень уморительно, — я эту квартиру снимаю, дэньги плачу и за свои дэньги встречаюсь тут с любимой женщиной, понимаешь?

— Ашотик! — Блондинка сделала неуверенную попытку завизжать. — Кто эта маринованная селедка? Откуда ты ее выкопал? Из какого холодильника?

— Тише! — Мы с Ашотиком одновременно шикнули на блондинку, потому что дверь напротив начала легонько приоткрываться. Для полного счастья нам не хватало только любопытных соседей! Для того чтобы те двое протиснулись в квартиру, мне пришлось отступить в кухню, потому что прихожая в Генкиной квартире была размера «больше двух не собирайся». Блондинка прижала руки к своему впечатляющих размеров бюсту и застыла, сложив губки бантиком.

— Очень интересно, — медленно проговорила я, выразительно помахивая ножом, — я, между прочим, тоже эту квартиру снимаю. На три ближайших дня, сечешь?

Ашотик заметно смутился, и я поняла, что нахожусь на правильном пути.

— Ты когда с хозяином договаривался? — Я продолжала планомерно развивать наступление. — Я — только что, три тыщи рублей ему отдала своих, кровных…

Тут я, конечно, малость приврала, потому что деньги были не мои, а Карабаса. Но это, в конце концов, совершенно не касается Ашотика и его пышнотелой пассии.

Ашотик опустил свои черные глазки и сделал шаг назад. Но уперся в свою блондинку — его голова как раз пришлась на уровне ее роскошных буферов. Очевидно, это придало ему сил, потому что он приложил руку к сердцу и заговорил горячо и хлопотливо:

— Ну, дорогая, зачэм подсчеты эти? Такой молодой красывый дэвушка, а все считает! Ты бухгалтер, да? Или ты счетная машина? Арифмомэтр?

Он сделал паузу, чтобы набрать воздуха, и продолжил:

— Ну, снимал я у Гэны эту квартирку на прошлой неделе, так? И в принципе договорился, что еще приеду в следующей месяц, так? А тут случай такой вышел, нэ мог я не приехать, чтобы с любимой жэнщиной лишний раз повидаться! Ты знаешь, дэвушка, что такое лубовь? — И он выразительно закатил свои выпуклые черные глаза.

— Ашотик! — грозно заговорила блондинка, и бюст ее заколыхался в такт речам. — Ты говорил, что эту квартиру на постоянно снял. А тут вдруг чужая баба обретается, как это понимать?

— Это еще вопрос, кто тут чужой, — процедила я, — кто тут по-честному, а кто — не пришей кобыле хвост! Давай, Ашотик, выметайся отсюда по-хорошему, пока я хозяину не позвонила. Очень ему будет интересно, откуда ты ключ от квартиры взял? Дубликат сделал?

По глазам Ашотика, наполненным черной печалью, я поняла, что права.

— Ну ты и жук! — восхитилась я. — Решил деньги за квартиру не платить? Ну Генка тебе устроит… Забирай свою свиноматку и чтобы я тебя больше никогда не видела!

В принципе девица была ничего себе, со «свиноматкой» я погорячилась, но она первая начала, нечего было «маринованной селедкой» обзываться.

— Ашотик! — заорала она. — Твою любимую женщину оскорбляют, а ты…

— Заткнись! — одновременно приказали мы с Ашотиком, оглянувшись на входную дверь, откуда раздавались подозрительные звуки — явно кто-то подслушивал.

И дело было бы на мази, потому что Ашотик, скорбно насупив густые черные брови, собрался уходить, как вдруг в самый неподходящий момент распахнулась дверь ванной и на пороге появился Антон Степанович в турецких трусах и с намыленными щеками.

— Женя! — сказал он. — Поищи там в пакете бритву…

По ходу дела он разглядел двух непрошеных визитеров и замолчал на полуслове. Зато Ашотик необычайно приободрился, он подумал, что мы с Антоном пришли сюда за тем же самым, что и они с девицей, а стало быть, с нами можно не церемониться. Еще хитрыми своими глазками Ашотик приметил, что я побаиваюсь соседей и, значит, не стану раздувать скандал.

— Зачэм ссориться? — заговорил Ашотик по-свойски. — Всэм места хватит! Раз уж так получилось… Нэ идти же на улицу… Время позднэе… Дэньги я тебе верну, не сомневайся…

— Да вы кто такие? — опомнился Антон.

Затем, сообразив, что кто-то покушается на его полноценный двенадцатичасовой сон на мягкой кровати, он пришел в ярость и пошел было уже на Ашотика грудью, но мы с блондинкой оказались на высоте и растащили своих мужчин по разным углам, как секунданты растаскивают разбушевавшихся боксеров.

— С ума сошел! — зашептала я Карабасу на ухо. — В милицию захотел? Сиди тихо!

— Нэ надо милиции! — согласился Ашотик. — Сами разберемся. Значит, вам — кухня, а нам — комната. Ты уж извини, дорогой, — обратился он к Антону, — но моя любимая жэнщина на той коечке не поместится. А у тебя худенькая, на любителя, конечно…

Блондинка фыркнула, но, внимая моему грозному взгляду, вовремя прикусила язык. Карабас хотел есть и пить, поэтому согласился ночевать на кухне. Чтобы не тащить его среди ночи еще куда-то, я тоже согласилась на все.

Через пять минут все разбрелись по местам, и в квартире наступила тишина. Но ненадолго, потому что Ашотик, видно, был не из тех людей, что тратят время даром, он тут же принялся за дело. Сквозь тонкую стенку доносились до нас ритмичные скрипы кровати и взвизгивания блондинки. Я с интересом прислушивалась, Антон же деловито варил суп и гречневую кашу с грибами. Видя, как он ловко управляется с пакетами, я поняла, что дело это для него привычное.

Вот странно, думала я, вроде бы Антон Степанович мужчина видный, опять же, солидный и не бедный, все-таки был управляющим банка, пусть и небольшого. Ну, допустим, не повезло с первой женой. Но как же его потом-то никто не подобрал? Живет один, питается бомж-пакетами… как-то это ненормально.

— Я суп очень люблю, — извиняющимся тоном сказал Карабас, встретив мой взгляд.

Ему бы маминого борща или грибного супа, невольно подумала я и сообразила, что тоже хочу есть.

Мы похлебали супчика с вермишелью почти по-семейному.

Отставив пустую тарелку, Антон грустно вздохнул и проговорил:

— Хороший супчик… прямо как домашний!

— Домашнего вы не пробовали! — фыркнула я.

— Ну, жена моя, конечно, готовила не очень… — признался он после недолгого раздумья, — честно говоря, она совсем не готовила. Она говорила, что не для того вышла замуж, чтобы все свои лучшие годы простоять у плиты.

Только этого мне не хватало! Начнет теперь, как все мужики, жаловаться на жену! И почему он думает, что это меня может интересовать?

Я сама удивилась своему раздражению и решила перевести разговор на более безопасную тему. Точнее, не столько безопасную, сколько более насущную.

— Антон Степанович, нужно поговорить…

Но Карабас был поглощен гречневой кашей.

— Куда масло делось? — слышался его голос из холодильника. — Жень, ты масло не видела, я покупал — сливочное, несоленое…

— Да не брала я вашего масла, вон оно, на верхней полке!

Антон плюхнул в кастрюлю едва не полпачки, размешал, попробовал и зажмурился:

— Кашу маслом не испортишь!

— А печень? — поинтересовалась я ядовито.

— С печенью каши не было, — на полном серьезе сообщил Карабас. — Была только с грибами…

Да он просто помешался на еде! Ладно бы еще правда голодал месяц в пустыне, а то всего-то денек-другой посидел без горячего! Просто какое-то патологическое обжорство!

— Антон Степанович, я должна с вами поговорить очень серьезно! — отчеканила я и отобрала у него кастрюлю с кашей.

Карабас взглянул на меня и тут же притих.

— Может, не надо? — просительно протянул он, отводя глаза. — Сейчас не самое лучшее время для такого разговора… Как-то я не готов…

— Да вы что! — немедленно рассвирепела я. — Вы соображаете, что говорите? Не самое лучшее время, да у вас вообще времени нет!

— Ну хорошо, — покорился Карабас и отвел глаза от кастрюли с самым страдальческим видом. — Я слушаю тебя внимательно…

— Это я вас сейчас буду внимательно слушать, — проворчала я, — вот скажите, вы про этого… про покойника… что знаете? Кто он такой, где раньше работал…

— Про покойника? — недоуменно переспросил Карабас. — Про какого покойника?

Судя по растерянному выражению лица, он только что был где-то далеко от меня и от этой запущенной квартирки. Неужели до сих пор вспоминает бывшую жену?

— Про Илью Артуровича Меликханова, — напомнила я с ангельским терпением. — Вы еще помните такого? Между прочим, вас разыскивают по подозрению в его убийстве!

— А, ты про Меликханова! — отозвался Антон с удивлением. — Так ты что, о нем хотела поговорить?

Никак не понять мне этого человека, отчего он вдруг так обрадовался. Глаза заблестели, улыбается. И между прочим, сейчас, когда помылся и побрился и взгляд стал не такой затравленный, Антон Степанович показался мне очень даже ничего.

— Ну о чем же еще нам с вами разговаривать в такое время и в таком месте. — Я постаралась смягчить резкость своих слов улыбкой. — Не хочу вам напоминать о неприятном, но все же надо что-то с этим делом решать. Вы же не можете долго быть в бегах, ведь найдут…

— Точно, — однако он совсем не расстроился, а продолжал улыбаться и даже придвинулся ко мне поближе, — ну, до того как прийти к нам, Меликханов два года в Москве работал. В крупном банке. Но вообще-то он отсюда, из нашего города. А мы еще что-нибудь будем есть? А то каша стынет…

— Я наелась. И вообще на ночь много есть вредно. А тем более — посреди ночи. А вы если хотите — сами готовьте, тем более что вам это не впервой. Только продолжайте рассказывать про Меликханова. Если, конечно, умеете совмещать два дела.

— Ну ладно… — Антон поставил на горелку кастрюлю сомнительной чистоты и положил в нее три сардельки. Немного подумал и добавил еще две.

— На меня не рассчитывайте! — напомнила я.

— Я понял, — кивнул Антон. — Это я для себя…

И тут же, без всякого перехода, он продолжил:

— Прежде чем переехать в Москву, он работал здесь в фирме… как же она называлась? Ах да — «Посейдон»!

— Что, эта фирма занималась чем-нибудь, связанным с мореплаванием? Ведь Посейдон — это бог морей!

— С мореплаванием — вряд ли, — проговорил Антон. — Кажется, какая-то торговая фирма. Хотя, может быть, они доставляли свои товары морским путем…

— Ну, и что случилось с этим «Посейдоном»? — нетерпеливо спросила я, почувствовав, что Антон не торопится продолжать свой рассказ.

— Действительно, была там какая-то история… — произнес он задумчиво, вылавливая из кастрюли сардельку, — но я, честно говоря, не в курсе…

Только я хотела продолжить воспитательную работу, как за стенкой раздался жуткий грохот, потом послышались визг и стоны. Не слишком сексуальные, обычно человек стонет так от боли.

Я осторожно постучалась в дверь комнаты.

— Ребята, вы живы? Ашотик не переутомился?

— Помогите… — послышался слабый голос блондинки.

Антон неуверенно топтался возле двери, тогда я отодвинула его и протиснулась в комнату.

Вид, который открылся нам с порога, произвел на меня неизгладимое впечатление. Кровать рухнула, не выдержав пыла страсти любвеобильного Ашотика, и погребла в развалинах блондинку. Ашотик, в силу своей мелкой комплекции, был отброшен ударной волной к окну, где с размаху врезался в подоконник и, кажется, потерял сознание, поскольку раскинулся в вольготной позе, не подавая признаков жизни.

Мы с Карабасом тут же поделили обязанности. Я бросилась к Ашотику, Антон же боязливо шагнул к блондинке.

— Эй, приятель, ты жив? — Я несколько раз шлепнула Ашотика по щекам. — Давай, скорее возвращайся к своей любимой женщине, ей помощь нужна.

Ашотик негромко застонал и пошевелился. Я ощупала его голову, там не было даже шишки, руки-ноги тоже сгибались отлично. Кажется, все обошлось без серьезных повреждений. Ашотик открыл мутные глаза и пробормотал что-то на незнакомом языке. Пришлось применить проверенное народное средство — холодную воду. Пронося полный чайник к окну, я заметила, что Карабас безуспешно пытается вытащить блондинку из-под обломков кровати. Он схватил ее под мышки и изо всех сил тянул на себя, а она стонала и отбивалась, прижимаясь к нему, однако, своими роскошными буферами.

Мне немедленно захотелось опрокинуть на них полный чайник, однако вода нужна была для Ашота, так что я просто мимоходом пнула ногой Антона под коленку и сказала, чтобы не маялся дурью, а потихоньку разбирал завал.

Ашотик, облитый водой из чайника, моментально пришел в себя и задрожал мелкой дрожью. Я прикрыла его одеялом, после чего нам с Карабасом совместными усилиями удалось выволочь блондинку из-под обломков.

— Выпить бы, — вздохнула блондинка, оказавшаяся Анютой.

Высосав по две банки пива и закусив нашими сардельками, сладкая парочка расстелила на полу матрац и устроилась отдохнуть после пережитых потрясений. Я реквизировала у них подушку и одеяло и ушла в ванную. Каково же было мое удивление, когда, вернувшись, я увидела, что Карабас разлегся на кресле, уютно завернувшись в одеяло.

— Эй, Антон Степанович! — Я постучала в широкую спину. — У вас совесть есть? А мне куда прикажете?

— А ты что, остаешься? — сонно спросил он.

— А куда, интересно, я денусь в два часа ночи? — удивилась я. — Подвиньтесь!

— В конце концов, это просто неприлично… — бормотал он, — что подумают люди…

— Какие люди, вы что, рехнулись? — рассердилась я, но тут с удивлением заметила, что Карабас, оказывается, крепко спит и разговаривает со мной во сне.

— Люди все знают… — продолжал он, — от них никуда не деться… Ты думаешь, что удачно скрываешь свои чувства, а она давно уже тебя вычислила…

— Что я скрываю? Кто меня вычислил? — Я изо всех сил потрясла Карабаса за плечо.

Он всхрапнул недовольно, но ответил:

— Она, Лидия Петровна… Она видит тебя насквозь, как рентген… она сказала, что ты влюблена в меня… давно… тайно… и что тебя нужно пожалеть…

— Та-ак… — протянула я, — стало быть, вы пожалели и поэтому решили спрятаться у меня в кабинете?

Антон повернулся на бок и захрапел в полную силу, с руладами и переливами, а мне захотелось как следует огреть его сковородкой. Или облить кипятком. Такие кровожадные мысли, должно быть, дошли до Карабаса сквозь сон, он перестал храпеть и обиженно зачмокал губами, как младенец, у которого отобрали соску. Я выдернула из-под него часть одеяла и тихонько ввинтилась рядом. Если бы не моя худоба, такой номер никак не прошел бы. В который раз за последнее время я отметила, что внешность идет мне на пользу, после чего мысли приняли совершенно другой оборот.

В первый раз в жизни я сплю рядом с мужчиной. И что? Ощущения, скажу прямо, не слишком приятные. Тесно, душно, к тому же все время боюсь, что этакая туша раздавит меня, неловко повернувшись во сне. И что, спрашивается, находят в этом другие женщины? Я пихнула Карабаса кулаком в бок. Он зарычал сердито и возмущенно, как детский плюшевый медведь, но все же подвинулся. Дышать стало немножко легче. Пахло от него приятно — чисто вымытым телом и душистым кремом для бритья. Но какова Лидия Петровна! Старая сплетница, с чего это она взяла, что я тайно влюблена в Карабаса? Болтает невесть что, уж я-то точно знаю, что ничего этого нет и в помине. Может, она и про Ларису Ивановну все наврала?

Подивившись, до каких пределов может доходить человеческая фантазия, я заснула.

Утром я проснулась рано и застала на кухне Ашотика. Он был свеж и бодр, как апрельское утро, и разбудил меня ароматом свежезаваренного кофе.

— Жэня! — проникновенно начал Ашотик. — Ты — настоящий друг. Ты мне жизнь спасла!

— Да ладно тебе, — засмущалась я, — что я сделала-то? С каждым может случиться…

Мы со вкусом выпили кофейку и съели всю ветчину и сыр, так что Карабасу остались только каши. Это ему за вчерашнее — нечего было болтать ерунду. А ведь он, пожалуй, Лидии поверил… И что? Сначала, небось, и внимания не обратил — подумаешь, какая-то серая мышь в него влюблена! А зато потом, когда припекло, сразу вспомнил, в чьем шкафу можно спрятаться. Нахально так себя вел, был уверен, что я его не прогоню и не выдам! Пожалеть, говорит, меня надо… Пожалел волк кобылу, оставил хвост да гриву!

Открылась дверь кухни, и на пороге появилась заспанная блондинка Анюта. Волосы ее были всклокочены, как стог сена после грозы, под глазом чернел здоровенный синяк, при ближайшем рассмотрении оказавшийся размазанной тушью.

— Вы чего это здесь? — хмуро спросила она, подозрительно приглядываясь ко мне.

И что вы думаете? Пока мы с Ашотом пили кофе и тихонько разговаривали, этот соня Карабас лежал, как бревно, даже не повернулся. Но как только на кухне появилась Анюта, он тут же сел в кресле, и в глазах его не было ничего сонного. Этими самыми глазами он оживленно уставился на блондинку, однако интерес тут же потух, поскольку бюст немыслимого размера имел место, но все остальное выглядело довольно потасканным после бурной ночи.

Ашот прикрикнул на Анюту, чтобы быстрее собиралась, ему ждать некогда. Я тоже вспомнила, что являюсь самостоятельной трудящейся женщиной, наскоро произвела все обязательные утренние процедуры и упорхнула, строго наказав Карабасу убраться на кухне и починить кровать, а то мне с Генкой вовек не расплатиться. Он поглядел мне в глаза и решил не спорить.

По дороге я заскочила в магазин и купила коробку пирожных со странным названием «Муравейник». Не знаю, при чем тут муравьи, но это было что-то очень сладкое с вареной сгущенкой. Сама я сладкое не очень люблю, «муравейники» мне были нужны для Стасика Творогова — нашего местного компьютерного гения. Потому что, едучи в метро, я мысленно набросала краткий план своего собственного расследования убийства Меликханова.

Антон Степанович не снабдил меня полезными сведениями — сказал только, что Меликханов до отъезда в Москву работал в фирме «Посейдон». И все. Прошло два года, и вполне возможно, что фирма еще функционирует. Стало быть, для начала мне нужно выяснить, жива ли фирма и где она находится. А потом ехать туда и определяться на месте, полагаясь на свою интуицию. Рассчитывать я могу только на себя: Карабас выбыл из игры, довериться кому-то на работе я не могу — та же Лидия тут же разнесет по всему банку, да еще и от себя прибавит, чего не было. А уж если Лариса Ивановна пронюхает, что я имею какое-то отношение к исчезновению Антона Степановича, то просто укусит меня, пропитает ядом и оставит умирать мучительной смертью. Казалось бы, чего проще — поглядеть базу данных. Но я не хотела делать это со своего компьютера, потому что Лариса Ивановна очень хитрая, запросто может проверить мой компьютер и выяснить, какими вопросами я интересовалась. А ведь она наверняка в курсе, что раньше Меликханов работал в «Посейдоне», уж она-то подстраховалась и все выяснила про будущего начальника. Да только зря все это оказалось…

Я задумалась и возле самой двери налетела на невысокого молодого человека — румяного и синеглазого. Он не успел вовремя отскочить в сторону, поскольку задумчиво задрал голову и любовался стенкой здания.

— Простите! — одновременно сказали мы, и он просветлел лицом:

— Евгения Николаевна! Что это вы сегодня так поздно? Опаздываете… нехорошо…

— А вам-то какое дело? — нелюбезно буркнула я. — И без вас найдется кому мне на вид поставить!

— Что-то вы сегодня слишком агрессивная, — улыбнулся майор, — не выспались? А я, собственно, хотел у вас спросить… — Он снова задрал голову и приглашающе махнул рукой, — не знаете ли, откуда вон там, на стенке, взялось это светлое пятно?

Действительно, прямо над окнами нашей переговорной каменная стена была гораздо чище, чем вокруг. Я-то сразу поняла почему — ведь именно там висела строительная люлька в тот самый день, когда убили нашего шефа. И человек в люльке старательно мыл стену, вот она и чистая.

— Понятия не имею. — Я пожала плечами и попыталась обойти майора Синицына.

Однако он мне этого не позволил.

— Кое-кто из сотрудников, — вкрадчивым голосом заговорил он, заступив дорогу, — видел на стене дома строительную люльку. И в ней человека.

— Да… — я опустила глаза, — кажется, я припоминаю, я тоже видела, но не связала эти два события…

— Почему же вы мне не сказали? Человек, сидящий в люльке, мог видеть то, что творилось в комнате.

— Я же не знала, что люлька находится перед окном переговорной! — Я сделала жалкую попытку оправдаться. — И вообще, вы же все равно об этом узнали, обошлись без моей помощи! Я ведь не единственный свидетель, у вас есть еще… кое-кто, как вы выразились.

Он поглядел недоверчиво и сказал:

— Напрасно вы не хотите со мной сотрудничать. Вы — умная и наблюдательная, могли бы помочь следствию…

— Вот если бы я была кудрявой блондинкой с голубыми глазами, — в сердцах начала я, — тогда вы бы не сомневались, что я ничего не соображаю, а поскольку внешность у меня не очень, то все почему-то считают меня умной!

— И вовсе нет! То есть я хотел сказать — да! — смешался Синицын. — Вы, конечно, умная и наблюдательная, но внешность ваша мне нравится…

— Да ну? — Я улыбнулась, а майор покраснел. — Так что там с люлькой, вы нашли этого человека?

Спросила я просто так, для разговора, но майор все понял буквально.

— Понимаете… — Он отвел меня в сторонку. — Ваш завхоз клянется, что никого не нанимал. Местная и районная администрация тоже не в курсе, по плану никаких работ по очистке и реставрации фасадов в этом квартале не предусмотрено и денег на это из муниципального бюджета не отпущено. А вы же понимаете — кто будет в наше время работать без денег? Да и в любое другое тоже. Так что все это очень подозрительно…

— То есть вы хотите сказать, — я решила называть вещи своими именами, — что Антон Степанович Мельников не виноват в убийстве Меликханова, что это сделал человек из люльки?

— Вовсе я не это хотел сказать, — удивился майор. — Я не могу делать такие выводы на основании непроверенных сведений. Просто человек, находившийся в люльке, мог видеть сцену убийства. Он является неоценимым свидетелем, и ваш долг как честного гражданина… гражданки… содействовать следствию.

В этом месте я резко потеряла к майору интерес, невежливо повернулась спиной и вошла в здание банка. Раз он не может сразу же оправдать Карабаса, чтобы снять с моей шеи этот груз, то пускай ищет пресловутую люльку без меня.

У дверей моего кабинета я застала Ларису Ивановну, и было такое впечатление, что она только что оттуда выскочила, заслышав мои шаги по коридору. Медом ей там намазано, что ли?

— Комарова, — прошипела она по своему обыкновению, не утруждая себя утренним приветствием, — для тебя что, законы не писаны? Может быть, тебе надоело работать в банке? Так я могу это устроить — живо пойдешь на улицу…

— Вот это вряд ли, — любезно ответила я, глядя ей прямо в глаза, — насчет улицы вы погорячились. Не вы меня на работу принимали, не вам и увольнять, а поскольку мы сейчас остались без начальства, то вполне возможно, что уволят нас всем филиалом. Так что под одним фонарем на улице стоять будем…

— Тебя не возьмут, — прошипела она, — страхолюдину такую…

Вот это уж мелко, не высший сорт, не чистая работа. Гадости говорить надо тонко, а если не умеешь, то лучше промолчать. Я хотела ответить, что Ларису Ивановну на панель тоже не возьмут, по возрасту, но решила пока придержать язык. И так ясно, что в этом споре победила я. Поэтому я сделала вид, что последнее ее замечание меня очень расстроило, я даже опустила глаза и шмыгнула носом, после чего тихим прерывистым голосом сообщила, что опоздала я вовсе не по своей вине, а меня задержал для допроса майор Синицын.

Получилось, что налетела Лариса на меня абсолютно зря, и она не то чтобы усовестилась, но поскорее ретировалась. А я позвонила Стасику Творогову, и он примчался через пять минут, подтягивая рваные джинсы и ероша пятерней спутанные длинные лохмы.

Вот за что уважаю Стасика, так это за то, что может оперативно работать. Увидев «Муравейник», он сразу понял, что мне от него что-то нужно, не стал задавать глупых вопросов, покопался в своем компьютере и вскоре принес мне все данные на фирму «Посейдон». Располагалась она на Васильевском острове в офисном центре под названием «Кавалергард».

Я едва дождалась обеда, быстренько собралась и, разумеется, столкнулась у дверей с Лидией Петровной.

— Женечка, вы что такая взъерошенная? — всполошилась она. — Случилось что-нибудь?

Старая сплетница, она еще спрашивает! Наболтала Карабасу невесть что и теперь глядит доброй мамочкой!

— Вы не обедать? — прищурилась Лидия, заметив, что я поворачиваю к автобусной остановке. — Куда вы так спешите?

И смотрит прямо в душу! Черт ее знает, может, она мысли читает? Еще пронюхает про Карабаса…

— Мне в больницу, — быстро соврала я, — надо… (ни маму, ни Тинку, ни сестру нельзя называть, а то еще заболеют) надо зятю передачу отнести. У него болезнь такая заразная, свинка…

— Да? — разочарованно вздохнула Лидия. — А то вы в последнее время такая оживленная, я уж думала, что сумели наладить свою личную жизнь…

Вот почему всех так интересует моя личная жизнь, хотела бы я знать?

Майор Синицын неторопливо шел по тихому Карабасову переулку с таким видом, как будто он переловил всех преступников на подведомственной территории, достиг на этой территории показателей благополучной Швейцарии и теперь наслаждается заслуженным покоем. Он насвистывал мелодию из старого мюзикла, с интересом поглядывал на встречных девушек и подставлял круглое румяное лицо дующему со стороны Невы ласковому ветерку.

Однако безмятежный вид майора был обманчив. Его наивные голубые глаза посматривали по сторонам зорко, и ничто не ускользало от его внимания.

Майор разглядывал не только встречных девушек, но и прочих прохожих, выискивая среди них того, кто поможет ему решить непростую криминальную загадку.

И наконец он увидел того, кто ему был нужен. Точнее, тех.

Со стороны Среднего проспекта с деловым и озабоченным видом шагали двое работяг в заляпанных краской и цементом робах неопределенного цвета, с тяжело нагруженными полиэтиленовыми пакетами в руках. Форма этих пакетов и характерное звяканье, которое они издавали, с полной определенностью выдали такому опытному криминалисту, как майор Синицын, что внутри них находятся бутылки. Скорее всего — с пивом. Впрочем, не такой опытный криминалист, как майор, но даже любой прохожий сделал бы точно такой же вывод.

Синицын с независимым видом засунул руки в карманы, засвистел громче и прибавил шагу.

Работяги свернули под арку и вошли во двор.

Майор последовал за ними.

Во дворе он увидел еще нескольких строителей, которые в нетерпении ожидали своих посланцев и теперь радостно выгружали из принесенных ими пакетов бутылки. Бутылки, как и предполагал майор, были пивные. Пиво было известной народной марки «Рыбалка». Оно обладало двумя важными качествами — было дешевым и забористым.

Но майора интересовала не марка пива. Его интересовала строительная люлька, которая висела возле стены на уровне первого этажа.

Строители выставили все принесенные бутылки на ящики и собирались приступить к распитию пива. Один из них, молодой и неопытный парень с густым черным чубом и большой родинкой на левой щеке, озадаченно поинтересовался, где же закуска.

— Закуска? — переспросил бывалый, опытный строитель по имени Митрич. — Ты что, жрать собрался? Ох, молодежь, молодежь! Мы в твои годы были не такими! Мы буквально горели на работе! Ну ладно, вот тебе закуска! — И он протянул парню карамельку «Дюшес» в мятой голубенькой бумажке.

Проведя таким образом воспитательную работу среди молодого поколения и удовлетворившись ее результатами, Митрич заметил Синицына, который с независимым видом стоял посреди двора и поглядывал то на работяг, то на объект их ударного труда — недокрашенную стену шестиэтажного кирпичного дома.

— Гражданин, вы что тут делаете? — сурово осведомился Митрич. — Тут вам не где-нибудь, тут вам строительная площадка, объект повышенной опасности, посторонним вход воспрещен.

— Серьезно? — удивленно переспросил Синицын, оглядывая «объект» наивными голубыми глазами. — А это у вас что?

— Люлька строительно-монтажная, — важно сообщил Митрич. — Интереса для посторонних не представляет. Так что попрошу срочно покинуть стройплощадку во избежание несчастных случаев и чрезвычайных происшествий!

Закончив эту красивую фразу, Митрич ловко откупорил пивную бутылку крупными, желтыми от никотина зубами и уставился на непрошеного посетителя. Должно быть, он ожидал, что тот растворится в воздухе, испарится, как пролитый на землю растворитель для акриловых красок, или, на худой конец, просто уйдет со стройплощадки, предоставив Митричу и его коллегам возможность культурно отдохнуть. Но незнакомец явно не понимал всей серьезности момента. Он стоял на прежнем месте, хлопая глазами.

— Ты чего-то не понял? — Из-за спины Митрича выдвинулся Костя Бузыкин, горячий парень, отсидевший за хулиганство разной степени тяжести десять раз по пятнадцать суток и два раза по три месяца. — Тебе надо объяснить?

— Не горячись, Константин! — Рассудительный Митрич придержал Бузыкина за плечо. — Может, гражданину охота с нами поговорить. Допустим, об жизни!

— А мне, может, охота пива выпить! — В голосе Константина все явственнее звучала угроза. — У меня, может, душа горит, и мне со всякими-разными об жизни разговаривать совершенно не интересно!

Бузыкин стряхнул со своего плеча руку Митрича, надвинулся на нахального незнакомца и повторил:

— Тебе надо объяснить?

— Желательно! — подтвердил тот, безмятежно улыбаясь.

Константин, рассвирепев от такой неописуемой наглости, поднял пудовый кулак и попытался двинуть им незнакомца в круглую улыбающуюся физиономию. Но разговорчивый тип с неожиданной ловкостью отступил в сторону, перехватил руку Константина чуть выше запястья и легонько крутанул ее против часовой стрелки. Этого оказалось достаточно, чтобы Бузыкин громко взвыл, отлетел в сторону и приземлился в непосредственной близости от переполненного мусорного бака.

— Вы меня правильно поняли, папаша, — как ни в чем не бывало проговорил Синицын, обращаясь к Митричу, как к самому авторитетному из строителей. — Я с вами действительно хотел поговорить об жизни. Точнее — об этой вот люльке строительно-монтажной, как вы только что красиво выразились.

— А чего об ней разговаривать? — опасливо осведомился Митрич. — Люлька — она и есть люлька. Стену с нее красить можно или, допустим, пескоструить при помощи установки пескоструйной «УПС-22»…

— Во-во! — оживился Синицын. — А если мне нужно что-нибудь в частном порядке покрасить или… отпескоструить при помощи установки «УПС-22», могу я у вас эту самую люльку позаимствовать… на некоторое время?

— Люлька — она не наша личная собственность! — проговорил Митрич солидно. — Она — собственность строительного треста, так что вам этот вопрос с трестом и нужно решать!

При этом взгляд Митрича переместился на что-то за спиной Синицына. Внимательный майор заметил это и немного отступил в сторону. В результате этого маневра Костя Бузыкин, который уже поднялся и хотел сзади напасть на обидчика, промахнулся и проскочил мимо. Синицын, пропустив его немного вперед, двумя пальцами подтолкнул Константина в спину, из-за чего тот потерял равновесие и снова рухнул.

— С трестом — оно, конечно, — невозмутимо продолжал Синицын, — но только с трестом оно и дольше получится, и дороже. И конкретно вам от этого ничего не перепадет. А вот ежели прямо с вами договориться — оно и быстрее будет, и к взаимной выгоде…

Однако опытный Митрич почувствовал, что незнакомец — не просто случайный прохожий, а подозрительная и опасная личность, и решил от греха подальше не вступать с ним ни в какие деловые или личные отношения.

— Кроме как с трестом — никак нельзя! — отрезал он. — И попрошу немедленно освободить строительную площадку! Во избежание несчастных случаев и прочих человеческих жертв!

Тем временем неугомонный Константин снова поднялся и двинулся на Синицына, грозно сверкая глазами и размахивая огромными кулаками.

— Да я тебя!.. — рычал он, приближаясь к обидчику. — Да я тебя сейчас!.. Да от тебя же сей минут одно мокрое место!..

Синицын покосился на него, неторопливо двинулся навстречу, но в самый последний момент, когда столкновение казалось неизбежным, немного наклонился, присел, внезапно поднырнул под руку Константина, ухватил того одной рукой за рукав, а другой за штанину, легко поднял в воздух и, перевернув, как куль с мукой, зашвырнул в открытый мусорный бак. Голова Константина погрузилась в пищевые отходы, ноги же остались снаружи и дрыгали в воздухе.

При виде этого зрелища молодой неопытный парень с родинкой на щеке гулко захохотал, но взрослые, умудренные жизнью коллеги одернули его и повернули лицом в другую сторону — нехорошо смеяться над неприятностями товарища. Особенно если у этого товарища пудовые кулаки и скандальный нрав.

— Так что — никак нельзя? — повторил Синицын, который даже не запыхался.

— Никак, — подтвердил строгий Митрич.

— А вот у меня есть сведения, что вы одному гражданину давали эту люльку, — продолжил настырный майор. — И даже сами ее перенесли на новый объект и установили в рабочем положении. А потом забрали ее обратно. И было это всего три дня назад.

— Клевета, — спокойно возразил Митрич. — А вы сами, к примеру, кто будете? Из треста или из строительной инспекции?

— Я сам буду из уголовного розыска, — ответил Синицын и продемонстрировал общественности служебное удостоверение, как и положено, в раскрытом виде, — майор Синицын, отдел по расследованию убийств.

— Матерь божья! — огорчился Митрич. — Неужто того мужика убили? Ну, мы-то уж точно ни при чем!

— Значит, все же был мужик? — оживился майор. — Ну-ка, с этого места поподробнее!

— Ничего не знаю! — опомнился Митрич. — Никакого мужика в глаза не видел! Правда, ребята? — Он повернулся за поддержкой к своему дружному коллективу.

— Конечно! — загалдели строители. — В глаза не видели! Знать не знаем! Не было никакого мужика!

Даже торчащие из мусорного бака ноги Константина Бузыкина задрыгали в такт этому дружному хору.

— Вот, значит, как… — огорчился майор. — Ну что ж… придется, значит, как вы говорили — через трест…

— Чего через трест? — опасливо переспросил Митрич.

— Придется обратиться в трест, так, мол, и так, ваши рабочие в частном порядке предоставили постороннему человеку люльку строительно-монтажную, само собой, за плату… которую, натурально, положили себе в карман…

— Не надо! — прервал майора Митрич. — С трестом — оно и дольше получится, и хлопотнее…

— А еще мне придется проверить вас всех на предмет регистрации… — продолжал майор. — Вот вы — гражданин Молдавии? — Он проницательно взглянул на молодого парня с родинкой и густым, черным как смоль чубом.

— Молдовы… — поправил тот.

— Тем более… а вон этот гражданин — житель Таджикистана… а тот мужик, — Синицын кивнул на торчащие из мусорного бака ноги Бузыкина, — он у меня вообще по злостному хулиганству пойдет… у него ведь уже есть судимость, правда?

— А может, мы с вами договоримся, — заныл Митрич, — оно и быстрее будет, и к взаимной выгоде…

— Может, и договоримся, — сказал покладистый Синицын. — Все будет зависеть от вашей искренности и готовности сотрудничать со следствием…

— Мы… это… всегда готовы! — неохотно выдавил из себя Митрич. — Правда, мужики?

Митрич пользовался в коллективе непререкаемым авторитетом, и в ответ на его слова последовал дружный хор согласия, как перед тем — такой же дружный хор возражений. Даже торчащие из мусорного бака ноги Константина дрыгнули утвердительно.

— Значит, давайте по порядку, — майор Синицын достал из внутреннего кармана пиджака миниатюрный диктофон и поставил его на запись. — Значит, пришел к вам незнакомый человек…

— Ну вот, примерно как ты, — начал Митрич. — Пришел в обед, когда у нас самое настроение культурно отдохнуть. Только он, понятное дело, не с пустыми руками пришел, пива принес двадцать бутылочек… — На этом месте Митрич сделал паузу, чтобы майор мог осознать все моральное превосходство того мужика и собственную низость. — Принес, значит, пивка и сам с нами сел тут, на ящичках. Как человек, с пониманием, — Митрич снова сделал паузу. — Сперва, понятное дело, выпили, а потом перешли к водным процедурам… в том смысле, чтобы поговорить. Ну, он и говорит — так, мол, и так, работает в банке завхозом, тут, неподалеку. И начальник у него оченно суровый. Чуть что не так — вплоть до высшей меры. В смысле, до увольнения. И вот этому начальнику захорошело непременно фасад банка вымыть. То ли у него день рождения, то ли еще какой праздник — но только чтобы непременно завтра все было помыто. Ну, я-то, понятное дело, спрашиваю: мы-то чем конкретно можем помочь? А этот мужик, который завхоз, говорит: дайте, мол, вашу люльку напрокат. На один всего день. А не то выгонит меня начальник без разговоров, а у меня дети малые на руках и мать-старушка…

Митрич глубоко вздохнул и развел руками:

— Ну, виноваты! Пожалели человека! Еще и люльку сами на место установили!

— Что, неужели бесплатно? — недоверчиво осведомился майор.

— Ну, почти даром, — смущенно признался Митрич, но глазки его блудливо забегали. — Ты только, мил человек, в тресте строительном про это не говори!

Он снова тяжело вздохнул и продолжил:

— Вот сколько лет на земле живу, а все никак не поумнею. Знаю, что нельзя людям верить, — он произнес слово «людям» с ударением на второй слог, — а все ж таки верю! Наврал ведь тот мужик!

— Как наврал? — переспросил Синицын. — Неужели денег не дал?

— Ну, это шутишь! — Митрич усмехнулся. — Мы не какие-нибудь всякие, деньги у него вперед потребовали! Это уж как водится! А на другой день мы пришли поглядеть, но он фасад-то и не помыл, маленький только кусочек! И сам больше не появился. Не иначе наврал и про начальника сурового, и про малых детей, и про мать-старушку. Ну, мы, понятное дело, люльку обратно отволокли, но все ж таки обидно! Нельзя людям верить, никак нельзя!

— Ладно, — майор понял, что трогательная история Митрича закончилась. — А как тот мужик выглядел?

— Как выглядел? — переспросил Митрич. — Обыкновенно выглядел. Как, к примеру, ты.

— То есть что — круглое лицо, голубые глаза, росту небольшого? — В голосе майора прозвучало недоверие.

— Зачем небольшого? — обиделся Митрич за незнакомца. — Нормального росту. Все при нем…

— А чем же тогда он на меня похож?

— А кто тебе сказал, что похож? Ничего он на тебя не похож!

— Но вы же только что сказали — примерно как ты. У меня это и на магнитофоне записано! — И майор щелкнул ногтем по корпусу диктофона.

— К примеру, как ты — это разве похож? — Митрич оглянулся на своих друзей в поисках поддержки. — К примеру, как ты — это значит, что в пиджаке он был, в рубашке… во всем чистом, а не как мы! Не в спецухе, краской заляпанной!

— Ну хорошо, — терпение майора было неистощимо. — А все-таки, какой он был — высокий или не очень, волосы темные или светлые, глаза, опять же…

— Волосы-то? — Митрич задумался, потом оглянулся на коллег. — Леха, как тебе показалось — блондин он был али брюнет?

— Блондин, — отозвался один из рабочих.

— Брюнет, — в один голос с ним выпалил другой.

— Ладно, — майор вздохнул. — Ну, поглядите — может, узнаете его!

Он выложил на ящик целую стопку фотографий. Здесь были все сотрудники банка мужского пола, а также — на всякий случай — несколько находящихся во всероссийском розыске преступников.

— Кажись, вот этот… — указал Митрич на одну фотографию. — А может, вот тот…

Через пять минут с фотографиями ознакомились все члены бригады, включая Константина Бузыкина, которого ради этого дружными усилиями выдернули из мусорного бака. Он держался озлобленно, но как-то испуганно и больше на конфликт не нарывался. При этом от него исходил такой запах, что остальные строители сторонились его, даже бывалый Митрич держался подальше.

В итоге опознание по фотографиям ничего не дало — все строители показали на разные снимки, опознав всех без исключения сотрудников банка (даже покойного Меликханова), а также злостного алиментщика Равиля Шамилевича Рахатлукумова, находящегося в розыске по заявлениям его семи брошенных жен.

На Васильевском острове еще сохранились места, где ты словно выпадаешь из времени. Крошечные, слегка покосившиеся особнячки с колоннами, не так давно отметившие свое двухсотлетие, громоздкие доходные дома из унылого темно-красного кирпича, мостовые, вымощенные булыжником, — будто на дворе не двадцать первый век, а девятнадцатый. Здесь можно снимать исторические фильмы, не прилагая больших усилий и затрат на создание соответствующего колорита. Достаточно нарядить прохожих в подходящие костюмы, поставить на углах городовых, да вместо новеньких «Пежо» и «Мерседесов» пустить по булыжной мостовой конные экипажи…

Именно в такое место попала я, разыскивая офисный центр «Кавалергард».

Миновав очередной полуразрушенный особняк, я прошла вдоль забора, за которым буйно разрослись кусты жасмина и прогуливались интеллигентные пациенты клиники нервных болезней, свернула за угол… и увидела суперсовременное здание из стекла и металла, торчавшее в этом захолустном углу города, как торчит единственный золотой зуб во рту нищей старухи, знававшей лучшие времена.

Это и был нужный мне офисный центр с претенциозным названием «Кавалергард».

Перед ним дружной стайкой стояли аккуратные чистенькие иномарки сотрудников и посетителей: охранник в черной униформе следил, чтобы местная шпана не причинила урона этому лакированному стаду.

Стеклянные двери разъехались передо мной, и я вошла в просторный холл центра.

Справа от входа разместился ларек с канцтоварами и печатной продукцией, слева — кофейный автомат, а прямо, перед лифтами, находилась хромированная стойка, за которой восседал мужчина средних лет в темном костюме. Этот человек куда лучше смотрелся бы в защитной форме и сапогах — судя по всему, это был военный отставник, выполнявший в «Кавалергарде» роль привратника.

Я подошла к стойке и уставилась на отставника с просительным и выжидающим выражением.

— Куда? — осведомился он, смерив меня пристальным и недовольным взглядом из серии «ходют тут всякие».

— У меня пакет для фирмы «Посейдон», — сообщила я и демонстративно помахала перед носом охранника предусмотрительно заготовленным конвертом.

— Ну, вспомнила! — Охранник откинулся на спинку своего стула, и выражение его лица сменилось на скучающе-сочувственное. — «Посейдона» здесь уже два года как нету!

— Ну надо же! — Я изобразила искреннее расстройство и даже готовность заплакать. — В такую даль тащилась — и все зря! Начальство меня в порошок сотрет! А куда они переехали, вы случайно не знаете?

— Васильич! — крикнул охранник куда-то назад. — Слышь, тут девушка про «Посейдон» спрашивает!

За стойкой приоткрылась незаметная дверка, и появился еще один отставник, в отличие от первого — худой, как жердь, и лысый, как колено. Он окинул меня заинтересованным взглядом и переспросил:

— «Посейдон»? А на что вам «Посейдон»?

— Пакет я для них принесла! — Я снова помахала в воздухе конвертом. — Проект бизнес-плана…

— Пакет, говоришь? — Отставник громко сглотнул, потер руки, глазки его подозрительно забегали. — Ты оставь мне этот пакет, я передам, если случай подвернется…

— Нет, дяденька. — Я прижала пакет к груди. — Мне велено в самые руки отдать… не знаете, куда они переехали?

— Зря только добиралась, — проговорил Васильич, облокотившись на стойку. — Устала, небось?

— Ну… — ответила я неопределенно, ожидая продолжения.

— Чаю хочешь? — Васильич буравил меня маленькими бесцветными глазками. Мне стало как-то неуютно, но я не отступала:

— А куда все-таки этот «Посейдон» переехал? Мне начальник велел непременно пакет передать…

— Ты заходи, отдохни… — тянул Васильич, — чайку выпей, а я, может, разузнаю, где они теперь… у меня, знаешь, знакомых много, ведь говорят — не имей сто рублей, а имей сто друзей…

Я обошла стойку и проследовала за настырным Васильичем в едва заметную дверцу.

За этой дверью оказалась маленькая комната, где имелась металлическая стойка с несколькими мониторами, на которых можно было видеть вход в офисный центр, автостоянку, холл, площадку перед лифтами и еще какие-то помещения, где сновали озабоченные сотрудники и посетители центра. Нижние полки этого стеллажа были плотно заставлены видеокассетами. Приглядевшись, я заметила надписи на этих кассетах — даты записи и короткие пометки, сделанные от руки, — «холл», «стоянка» и другие какие-то названия.

Еще в этой комнатке стоял захламленный стол, на котором красовались электрический чайник с логотипом «Кавалергарда», несколько оранжевых кружек, открытая пачка печенья, подсыхающий плавленый сырок и мятые газетные листы, здесь их использовали вместо скатертей и бумажных салфеток.

Васильич пододвинул мне стул, подал одну из оранжевых кружек (с виду самую чистую) и коробку с чайными пакетиками.

— Ты выпей чайку, передохни, — повторил Васильич свое гостеприимное предложение, — а я покамест попробую про твой «Посейдон» разузнать…

Я и вообще-то не очень люблю чай из пакетиков — на мой вкус, он отдает размокшей бумагой и веником, — а здесь к тому же было на редкость неопрятно, да и вода в чайнике наверняка не фильтрованная, но пришлось с благодарностью согласиться, чтобы получить нужную мне информацию.

— Ой, большое вам спасибо! — воскликнула я чуть не со слезами на глазах. — Надо же, какой чай у вас хороший! Мой любимый! Хоть немножко у вас передохну, а то с утра на ногах, так устала — просто сил нет! Знаете, как начальство к курьерам относится? Просто ни во что не ставит! Только вот руки бы помыть… где это у вас?

— Туалет-то? — переспросил прямолинейный Васильич. — А вон, дверь рядом с канцелярским киоском!

Я воспользовалась его указаниями и без труда нашла нужную комнату.

Возвращаясь, я приблизилась к стойке охранника. Тот как раз в это время выписывал пропуск очередному посетителю и не обратил на меня внимания. Я обошла стойку, приблизилась к незаметной двери в помещение охраны, но отчего-то задержалась, прежде чем войти внутрь. Как будто чья-то невидимая рука придержала меня за плечо.

Из-за двери доносился голос Васильича.

Судя по всему, гостеприимный охранник разговаривал с кем-то по телефону.

— Да, вы же велели… да, она спрашивает про «Посейдон»… конверт для них вроде бы… пробовал, но она не отдала… на курьера не очень похожа…

Он замолчал, очевидно выслушивая указания собеседника.

Я замерла, боясь пропустить хоть слово.

— Задержать? Хорошо… минут пятнадцать я ее продержу, но за большее не ручаюсь… все понял… до связи…

Я сосчитала до десяти, чтобы справиться с волнением, и вошла к Васильичу с широкой наивной улыбкой на губах.

— До чего у вас все красиво! — пропела я восхищенно. — Кафель всюду импортный, краны новые, даже трогать не надо — руку протянешь, вода сама льется!

— Евроремонт! — с достоинством проговорил Васильич. — Ты садись, дочка, чаю выпей… вот, печенье у меня есть…

Он пододвинул мне пачку, уселся напротив, сочувственно разглядывая.

Я скромно отломила кусочек печенья, отпила чаю. Чай был даже хуже, чем я ожидала.

— Ну как, удалось вам узнать, куда переехал «Посейдон»? — осведомилась я, сделав еще один глоток и скосив глаза на большие настенные часы.

С момента подозрительного телефонного разговора прошло три минуты.

— Да вот позвонил одному знакомому, — отозвался Васильич. — Служили вместе в строительных войсках, в Закавказском округе, а теперь он в начальники попал. Обещал выяснить. Ты подожди, дочка, он скоро должен перезвонить.

Он озабоченно взглянул на свои наручные часы, потом, для верности — на стенные.

В это время дверь приоткрылась, заглянул второй охранник, тот, что дежурил за стойкой.

— Слышь, Васильич, тут какие-то еще пришли… эротизаторы!

— Не эротизаторы, а дератизаторы! — проговорила, выдвинувшись из-за его спины, тетка огромных размеров со сложным сооружением из рыжих волос на голове. — Дератизаторы — это борцы с грызунами, мышами и крысами… нас начальство ваше пригласило для экстренной обработки! Верно, Карлуша?

Откуда-то у нее из-под мышки выскочил маленький тщедушный мужичок в приплюснутой кепке, с длинным и подвижным, как у крысы, носом.

— Крысы — они вредители номер один! — важно сообщил он, откашлявшись. — От них такой ущерб, что просто ужас! Страшенный, одним словом, ущерб! Так что нам, дератизаторам, памятник надо ставить…

— Слышишь, что Карл Иванович говорит? Он зря говорить не станет! — уважительно пророкотала тетка и погладила своего спутника по кепке.

— Да откуда здесь крысы? — недоверчиво воскликнул Васильич. — Здание новое, всего-то три года как построено…

— Неважно, что новое! — не сдавалась тетка. — Здесь, на Васильевском острове, крыс просто море! Во-первых, гавань близко, во-вторых, старый фонд в большом количестве, так что в новые здания они тоже сразу поселяются… на Шестой линии одни жили, «новые русские», тоже думали, что если у них ремонт, то крысы не поселятся, так у них крысы собаку съели, породы ротвейлер!

— Надо же! — ужаснулся Васильич. — Ну, раз начальство велело, значит, надо… я человек маленький… только днем я вас все равно не пущу, а то вы всех клиентов разгоните. Приходите после закрытия и травите на здоровье ваших крыс…

— После закрытия расценки будут двойные, — сообщила тетка.

— А мне-то что? Деньги же не мои!

Дверь за дератизаторами закрылась. Васильич украдкой взглянул на часы и повернулся ко мне:

— Ну, дочка, выпьешь еще чайку?

— Да вообще-то мне уходить надо… — протянула я. — Мне к четырем еще в одну фирму непременно нужно успеть, а то начальник заругается… он у меня строгий…

— Ну подожди. — Васильич занервничал. — То тебе «Посейдон» нужен, а то подождать не можешь…

— Ну, еще немножко подожду… — Я отломила еще кусочек печенья и бросила взгляд на стойку с мониторами.

— И много тебе платят? — завел Васильич разговор на животрепещущую тему.

— Ой, и не спрашивайте! — отмахнулась я. — Копейки! И то вечно задерживают… а мне еще за жилье платить надо, комнату я снимаю, а это ох как дорого…

В это время из динамика донесся голос второго охранника:

— Васильич, подойди-ка на минутку, тут Вахромеева какие-то спрашивают…

Отставник встрепенулся, двинулся к выходу, но перед дверью задержался и настороженно взглянул на меня:

— Ты только, дочка, никуда не уходи, дождись меня! Чай пока пей. Я быстро. Вернусь и узнаю про твой «Посейдон»…

— Хорошо, дяденька! — Я послала вслед ему самую наивную из своих улыбок.

Едва дверь закрылась за Васильичем, я вскочила и подошла к стеллажу с кассетами. Пленки с пометками «стоянка», «лифты», «холл» меня не интересовали, на остальных кассетах были написаны от руки названия фирм, арендовавших в «Кавалергарде» офисные помещения.

Я просматривала эти незнакомые названия, сама не зная, что рассчитываю найти.

Чтобы разглядеть надписи на самой нижней полке, мне пришлось опуститься на колени.

На этой полке кассеты больше выступали вперед, как будто позади, за ними, было еще что-то спрятано. Я оглянулась на дверь и торопливо вытащила несколько коробок.

Как я и подозревала, за ними стояло еще несколько кассет — не корешком вперед, как в первом ряду, а боком, плашмя, чтобы не занимать много места. Я выхватила эти кассеты со стеллажа, взглянула на корешки с надписью.

И поняла, что не зря занялась этими поисками.

На одной из кассет было неровным, наклонным почерком написано знакомое название — «Астролябия».

Но это было не все.

Наклейка с надписью была прилеплена к корешку кассеты неровно, из-под нее выглядывал краешек еще одной, более старой этикетки.

Волнуясь, боясь, что Васильич вернется и застанет меня за этим подозрительным занятием, я подцепила кончиком ногтя верхнюю этикетку и осторожно отделила ее от кассеты.

Под ней была вторая этикетка, на которой тем же самым почерком было написано: «Посейдон».

Так вот оно что!

Собственно, я еще не вполне поняла, что значит это неожиданное открытие, но не сомневалась в его важности.

Сунув кассету за пазуху, я торопливо попихала остальные на прежнее место и едва успела вернуться за стол, как входная дверь приоткрылась и вернулся Васильич.

— Ну как, дочка, не заскучала? — проговорил он приторно-сладким голосом, в то же время быстро оглядывая помещение.

— Что вы, дяденька! — Я широко улыбнулась. — Хоть отдохнула немножко! Тут у вас так хорошо…

— Ну и славно, — взгляд отставника смягчился. — Ты, дочка, сама-то откуда?

— Из Саратова, — выпалила я первое попавшееся название, моля бога, чтобы Васильич не приступил к подробным расспросам. В Саратове мне бывать не доводилось, и я могла проколоться на самых простых вопросах — названиях улиц, площадей…

Но Васильича волновали другие вещи. Он покосился на стенные часы. С телефонного разговора прошло уже двенадцать минут.

— И как там у вас, в Саратове? — проговорил он с показным интересом. — Работа есть?

— Плохо с работой! — вздохнула я. — Была бы работа — неужто бы я уехала из дому?

— А образование у тебя какое?

— Десять классов! — Я наивно заморгала глазами.

— Учиться надо, дочка! — проговорил Васильич наставительно. — Без образования сейчас никуда. У меня своя дочка примерно как ты, тоже учиться не хотела, думала, замуж выйдет, а где сейчас хорошего человека найти?

— Да, хорошего человека найти непросто… — согласилась я и снова взглянула на монитор, где была видна стоянка перед входом в офисный центр.

На площадку въехала темно-зеленая машина, ее дверцы распахнулись, из машины выбрались трое мужчин в черном.

— Я еще на минутку выйду, — сообщила я с глуповатой улыбкой, — что-то мне от чая нехорошо стало…

— Подожди минутку… — Васильич вскочил и попытался остановить меня, но я ловко обошла его и устремилась к двери, скороговоркой выпалив: — Ой, мамочки… мне срочно… да я сейчас вернусь…

Я стрелой вылетела в холл.

В дверях как раз появились трое в черном, они оглядывались по сторонам, оценивая обстановку. Я стремглав метнулась к туалету, в дверях его на секунду оглянулась и успела заметить Васильича, который появился за стойкой и делал вошедшим выразительные знаки.

В туалете слева от входа находилась крошечная каморка, где здешняя уборщица держала свой инвентарь. Я увидела яркое пластмассовое ведро, швабру. На крючке висел голубой халат с логотипом офисного центра.

Решение созрело мгновенно.

Я натянула халатик, повязала голову голубой косынкой, которую нашла в кармане халата, набрала в ведро воды и спиной вперед выбралась в холл, волоча за собой красное ведро.

Боковым зрением я увидела, что Васильич переговаривается с людьми в черном. Те выслушали его и направились к туалету, то есть — прямиком ко мне. Согнувшись в три погибели, я разлила по полу полведра воды и принялась размазывать ее тряпкой.

Трое поравнялись со мной, один из них остановился, подозрительно приглядываясь.

— Ходют и ходют! — проворчала я раздраженно и плеснула воду из ведра прямо под ноги подозрительному типу. Он отпрыгнул, выругался и присоединился к своим спутникам, которые приближались к двери туалета.

Я возила тряпкой по полу, не поднимая головы и быстро смещаясь в сторону выхода.

Вдруг передо мной появились две ноги в поношенных армейских брюках.

— Это ты, что ли, Настасья? — раздался над моей головой вкрадчивый голос Васильича. — Ай это и не ты!

Он наклонился, протянул руку и ухватил меня за подбородок, чтобы заглянуть в лицо. Я выплеснула под ноги подлому отставнику остатки воды из ведра и шарахнулась назад, по-прежнему не разгибаясь. Настырный Васильич бросился за мной, но поскользнулся на мокром полу и грохнулся на спину.

Я бросила ведро и помчалась к выходу, стаскивая с себя халат и срывая косынку. Уже в самых дверях я оглянулась и увидела Васильича, который барахтался на полу, как упавший на спину жук, и безуспешно пытался подняться.

Выбежав на площадку перед входом, я быстро огляделась.

В нескольких шагах от меня полный невысокий мужчина лет пятидесяти с круглым, безобидным лицом примерного семьянина усаживался за руль белой «Тойоты».

Не раздумывая ни секунды, я бросилась к его машине, распахнула правую дверцу, плюхнулась на пассажирское сиденье и повернулась к толстяку с широкой улыбкой:

— Джентльмен подвезет даму до ближайшего ресторана?

Мужчина повернулся ко мне с явным удивлением, окинул недоуменным взглядом. Наверное, я выглядела не слишком убедительно, и он уже хотел что-то недовольно проговорить. Возможно, даже сообщить мне, что он — не джентльмен, а, говоря проще, шугануть меня из машины.

На крыльце «Кавалергарда» показалась зловещая троица. Они оглядывались по сторонам. Еще совсем немного — и поймут, куда я пропала…

Времени на размышления не было.

Я вспомнила сестру.

Небрежным жестом коснувшись юбки, приподняла ее край, одновременно облизала губы кончиком языка. Кажется, получилось. Глаза толстяка замаслились, он захлопнул дверцу «Тойоты» и решительно выжал сцепление. В зеркало заднего вида я наблюдала, как «люди в черном» о чем-то совещаются между собой.

«Тойота» свернула за угол, и толстяк повернулся ко мне:

— А ты, видать, ничего! Сперва ты мне не показалась, думал — вобла сушеная, а потом разглядел… ну что — куда поедем? В «Акварель»? В «Тишину»? А может, прямо ко мне? По дороге купим всего и прямо в постельку…

— Не знаю, как вы, — я строго взглянула на водителя, — а лично я никуда не собираюсь! Высадите меня вон там, напротив метро!

— Что?! — Лицо толстяка неуловимо изменилось, в нем появилось что-то волчье, даже нижняя губа немного опустилась, приоткрыв кривой желтый клык. — Ты меня за кого приняла? Ты меня динамить надумала? Не на того напала, дрянь! Я — Марципанов! Со мной такие шутки не проходят! Я с тобой хотел по-хорошему, но раз не хочешь — будем по моим правилам играть! Щас завезу тебя в укромное местечко и так отделаю, долго будешь вспоминать Марципанова!

Я поняла, что попала из огня да в полымя. Безобидная внешность толстяка оказалась обманчивой, и меня действительно ожидали большие неприятности.

В это время впереди, за ближайшим перекрестком, я заметила притаившегося в засаде гаишника. Светофор прямо перед «Тойотой» поменял цвет на красный. Водитель уже собрался затормозить, но я пнула его по ноге и быстро нажала на педаль газа. Белая машина удивленно рыкнула мотором и на полной скорости проскочила перекресток. Сзади раздался заливистый свист и усиленный мегафоном радостный голос милиционера:

— Водитель «Тойоты» номер…! Немедленно остановитесь!

Толстяк злобно скрипнул зубами, но ударил по тормозам.

Машина подкатила к тротуару и остановилась. К ней уже подходил рослый милиционер с лихо закрученными рыжими усами.

— Сержант Скворцов! — представился он, поднеся руку к шлему. — Что же это мы нарушаем? Документики попрошу!

— Торопился, сержант! — забормотал толстяк, угодливо улыбаясь и протягивая гаишнику права. — Может быть, договоримся?

Я увидела его лицо. Оно опять стало безобидным и трогательным. Как будто и не было только что этого волчьего оскала, не было желтого кривого клыка…

Впрочем, мне некогда было его рассматривать.

Распахнув дверцу, я выпорхнула из машины, жизнерадостно проговорив:

— Ну, пока, Марципанов! Я уж как-нибудь на метро! До скорой, может быть, встречи!

Пока Марципанов разбирался с милиционером, я перебежала дорогу и свернула в ближайший переулок.

Избавившись от непосредственной опасности, я задумалась над тем, что делать дальше. Конечно, хотелось бы просмотреть добытую с таким риском кассету, но сделать это на работе, разумеется, невозможно, дома — тем более: перед телевизором неотлучно дежурит мама, да и Генка вечно всюду сует свой нос.

И тут я очень своевременно вспомнила о том, что в квартире моего непутевого зятя, куда я пристроила Антона Степановича, имеется телевизор с видео. Вот где можно беспрепятственно изучить кассету!

В переулке, где я оказалась, располагался небольшой рыночек — несколько лотков, с которых продавали свежие овощи, фрукты, зелень и раннюю черешню. Я решила купить Карабасу каких-нибудь витаминов — пропадет ведь мужик на одних полуфабрикатах!

Приблизившись к лотку, за которым возвышался рослый кавказец с густыми сросшимися бровями и огромными, лихо закрученными усами, я принялась разглядывать его ароматный товар, как вдруг рядом со мной раздался удивительно знакомый голос.

— Нэхорошо, Тенгиз! Ты мне когда дэньги обещал отдать? В срэду! А сэгодня у нас что?

— Ну подожди, Ашот-джан! — воскликнул продавец, сразу сделавшись меньше ростом. — Подожди еще немного! Я тебе отдам! Я тебе обязательно отдам, дай только время! Дай мне еще три дня!

— Я тебе врэмя давал! Я тебе много врэмя давал! Ты мнэ хоть копейка отдал? Ты меня за лоха дэржишь?

Я обернулась и увидела того самого Ашотика, с которым мы последнюю ночь делили Генину квартиру. Но сейчас маленький Ашотик выглядел чрезвычайно грозно, чему, конечно, способствовали двое здоровенных парней с пудовыми кулаками, молча стоявших за спиной недомерка.

— Привет, Ашотик! — воскликнула я. — Ты, никак, на работе?

— Вах, здравствуй, дорогая! — радостно отозвался он. — На работе, да, на работе! А у тебя как дэла? Тебе чего надо — помидор, огурец, пэрсик? Все тебе сейчас дадут, самый лучший, как для свой челавэк!

Он повернулся к рослому продавцу и хозяйским тоном распорядился:

— Тенгиз, сдэлай эта дэвушка все, что она скажет. Как мне сдэлай, все самый лучший. Помидор, пэрсик, черэшня — все сдэлай! Эта дэвушка — моя подруга, хороший подруга!

— А как насчет денег, Ашот-джан? — заискивающим тоном проговорил продавец.

— Ай, Тенгиз, пей моя кровь! Дам тебе еще врэмя… дам тебе три дня.

— Спасибо, Ашот-джан! — Продавец расцвел, как весенний сад, обернулся ко мне и затараторил: — Все что надо выбирай! Я тебе все самое лучшее дам!

Я застеснялась и выбрала немного помидоров, яблок и зелени. Когда потянулась за кошельком — продавец замахал на меня руками:

— Не надо денег, какие деньги? Ты Ашота подруга! — И он возвел глаза к небу, чтобы показать, каким большим авторитетом пользуется в его мире маленький Ашот.

Подхватив пакет с витаминами, я двинулась в сторону метро.

Ашот в сопровождении своих телохранителей стоял неподалеку, мирно беседуя с пожилым солидным милиционером. Увидев меня, он замахал рукой и прервал разговор, бросив милиционеру:

— Бывай, Пэтрович!

Подойдя ко мне, расплылся в улыбке и спросил:

— Ну что, дорогая, Тенгиз все тебе дал?

— Все, все, — отозвалась я. — Большое тебе спасибо…

— Вах, какой спасибо? — отмахнулся Ашот. — Ты ко мне по-людски, и я к тебе по-людски! Мы с тобой друзья, верно?

— Верно, — согласилась я.

— Может, тебя подвэзти надо? Я на машине, живо довэзу… куда хочэшь довэзу…

— Спасибо, — поблагодарила я и хотела уже распрощаться с вежливым коротышкой, как вдруг у меня мелькнула интересная мысль. — Слушай, Ашот… — Я невольно понизила голос и огляделась по сторонам. — Со мной тут такая история приключилась…

И, не вдаваясь в лишние подробности, я рассказала ему о своем визите в бизнес-центр «Кавалергард», о том, как охранник Васильич сдал меня каким-то темным личностям, от которых я с трудом сумела сбежать.

— Убью гада! — пообещал Ашот, грозно вылупив свои выразительные черные глаза.

— Убивать не стоит, — засомневалась я, — а вот если бы вы с друзьями… — Я покосилась на молчаливых мордоворотов, — если бы вы с друзьями могли этого Васильича немножко припугнуть и узнать, кому он звонил и кто такие эти «люди в черном», которые по его звонку примчались в бизнес-центр… я была бы тебе очень благодарна!

— Мы ведь друзья! — заверил меня Ашот. — А для друга я все сдэлаю! Гдэ этот бизнез-шмизнес? Нэт, нэ надо ничего говорить, со мной поедешь, сама все покажешь! Вован, подгоняй «бэху»!

Один из его подручных по-прежнему молча удалился и через минуту подъехал к нам на черной «БМВ» с тонированными стеклами. Второй мордоворот уселся рядом с водителем, мы с Ашотом расположились на заднем сиденье.

— Ашотик, — обратилась я к коротышке, как только машина тронулась, — а что, парни твои — они глухонемые? Что они все время молчат?

— Зачэм глухой-немой? — обиделся Ашот. — Они робкий очэнь, очэнь стэснительный! Когда нэ знаешь, что говорить — лучше молчать, вэрно? Вот они и молчат, а я за них говорю! Потому я старший, потому я бригадир! Понятно?

Десять минут спустя наша машина остановилась перед «Кавалергардом». Ашот выглянул в окно машины, поманил охранника стоянки. Тот поспешно приблизился, подобострастно склонился к открытому окошку.

— Послушай, дорогой, ты знаешь Васильича?

— Как же, конечно, знаю! — отчеканил охранник.

— Сходи к нему, дорогой, скажи — друг его ждет на стоянке, поговорить хочэт! — В дополнение к словам Ашот сунул в руку охраннику сторублевку.

Тот скрылся в дверях бизнес-центра.

Минуту спустя на пороге появилась тощая фигура Васильича.

— Этот? — уточнил Ашот, повернувшись ко мне.

— Этот! — подтвердила я.

Ашот снова выглянул в окно и помахал доблестному охраннику рукой.

Тот неторопливо приблизился к «БМВ» и осведомился:

— Ты, что ли, поговорить хотел? А на какую, к примеру, тему?

— Садись, дорогой! — Ашот гостеприимно распахнул дверцу машины. — Садись, в ногах правды нэт!

— Чего это я к тебе сяду? — подозрительно проговорил Васильич и попытался заглянуть в салон «бэхи».

— Сядешь, дорогой, сядешь! — И Ашот помахал в воздухе сложенной вдвое зеленой купюрой.

— Может, и сяду, — пробормотал Васильич. — Отчего не сесть к хорошему человеку…

Он умостился рядом с Ашотом на заднее сиденье, повернулся к нему… и только тогда заметил меня.

Васильич попробовал выскочить из машины, но Ашот уже захлопнул дверцу и заблокировал замок.

— Это что такое, — забормотал отставник. — Я ничего не знаю! Меня ваши дела не касаются! Выпустите меня сей же час обратно, мне на работу надо!

— Выпустим, дорогой, непремэнно выпустим! — пообещал Ашот, но тут же повернулся к водителю: — Поезжай, Вован, поезжай отсюда!

Машина сорвалась с места и через несколько минут выехала на безлюдную набережную реки Смоленки.

Там «бэха» затормозила, Ашот повернулся к Васильичу и проговорил:

— Нэхорошо, дорогой! Нэхорошо!

— Чего нехорошо? Чего ваще тебе от меня надо? — заныл отставник. — Я человек бедный, маленький, с меня взять нечего… ты меня, наверное, с кем-то перепутал…

— Ни с кем я тебя нэ пэрепутал! — Ашот выпучил глаза. — Ты нэхорошим лудям звонил? Ты им дэвушка сдавал? Дэвушка — подруга моя! Нэхорошо! А еще старый человэк!

— Я ничего не знаю! — жалобно бормотал Васильич. — Даже не понимаю, про что такое ты говоришь!

— Жалко! — вздохнул Ашот и замолчал.

— Чего тебе жалко? — подозрительно проговорил Васильич, когда молчание затянулось.

— Дэтей твоих жалко! — отозвался Антон. — У тебя дэти есть?

— Есть, дочка! — оживился отставник.

— Вот ее жалко… — И Ашот выразительно закатил глаза. — Плакать будэт…

— Отчего это моя дочка плакать будэт? — От волнения Васильич тоже заговорил с кавказским акцентом.

— Когда тэбя в речка найдут, дочка плакать будэт! — пояснил Ашот и со значением посмотрел в сторону реки.

— Не надо в речку! — забеспокоился Васильич. — Зачем в речку? Я же не знал, что она — твоя подруга!

— Тэперь знаешь, — печально проговорил Ашот.

— Ну, велели они мне позвонить, ежели кто про этот «Посейдон» спрашивать будет… — начал колоться бравый отставник.

— Кто — они? — спросила я, перегнувшись через Ашота.

— Ты слышал, что дэвушка спросила? — На этот раз голос Ашота прозвучал строго.

— А я знаю? — пригорюнился Васильич. — Подошли, сказали — позвони, мол, Васильич…

— Позвони? — переспросила я, почувствовав покалывание в кончиках пальцев, которое сигнализировало мне, что я иду по верному следу. — А по какому телефону?

— Ась? — Васильич приложил руку к уху, изображая внезапный приступ глухоты.

— Жалко дочку… — вздохнул Ашот, потирая руки. — Тебя — нэт, тебя — нэ жалко, ты сам виноват. Старый челавэк, а ума нэт! За свою глупость заплатишь…

— Так тебе, дочка, телефон ихний нужен? — засуетился испуганный Васильич. — Это можно, это я тебе посодействую. Только он у меня, телефон этот, на рабочем месте остался. В ящике, это, стола… Поехали, ребятки, обратно, там я вам этот телефончик дам… сей же час дам, вот самое честное слово!

— Нэхорошо! — Ашот выпучил темные глаза. — Ты меня что, за лоха дэржишь, да? Хитрый, да? Я тебя на работа отвэзу — и все, поминай тебя, как звали! Нэт, плевал я на тот тэлефон, пускай я ничего нэ узнаю, а только тебя в речка положу! Давай, Колян!

Бандюган, сидевший рядом с водителем, молча повернулся и протянул к Васильичу огромные лапы.

— Не надо! Не надо в речку! — залепетал отставник. — Кажись, тут он у меня, тот телефончик…

Он принялся рыться в многочисленных карманах форменной куртки, вытащил оттуда связку ключей, несколько использованных трамвайных билетов, дисконтную карту крупного супермаркета, магазинные чеки, бумажную салфетку, потрепанную фотографию унылой коротко стриженной девушки и, под самый конец, картонный прямоугольник с отпечатанными на нем цифрами.

— Вот он, вот телефончик! — радостно сообщил Васильич, протягивая карточку Ашоту. — Надо туда позвонить и спросить Иванова!

— Хорошая фамилия! — одобрила я. — Главное, редкая.

— Ну, подруга, — Ашот передал карточку мне, — что еще хочешь? Для тебя — все сдэлаю!

— Спасибо, дорогой! — Я поцеловала Ашота в щеку. — Ты и так для меня много сделал! Подвези к метро, а то здесь как-то безлюдно…

— Нэт проблем! — Ашот скомандовал водителю, и мы поехали к метро, по дороге высадив Васильича в одном квартале от «Кавалергарда».

Сердечно распрощавшись с Ашотом, я вылезла из машины, но не вошла в метро, а устроилась на скамеечке возле фонтана.

Сквер между Шестой и Седьмой линиями Васильевского острова в последние годы превратили в пешеходную зону. На скамейках возле фонтанов в промежутках между лекциями (или вместо этих самых лекций) загорали, флиртовали и просто убивали время студенты университета и прочая молодежь.

Втиснувшись между целующейся парочкой и озабоченным веснушчатым очкариком, сосредоточенно листающим потрепанный конспект, я достала мобильник и набрала телефонный номер, полученный от Васильича.

— Вы позвонили в сеть кинотеатров «Кинопарк», — проговорил в трубке записанный на автоответчик приятный женский голос. — Чтобы узнать текущий репертуар, нажмите цифру один в тоновом режиме. Чтобы прослушать краткие аннотации к фильмам, нажмите цифру два. Чтобы узнать адреса кинотеатров, нажмите цифру три. Чтобы связаться с оператором, нажмите цифру четыре или дождитесь ответа…

Я уже хотела нажать четверку, но в трубке послышался негромкий щелчок, и другой голос, на этот раз мужской, проговорил:

— Смотрите в кинотеатре «Нептун» новый полнометражный мультфильм «Приключения Немо». Если вы хотите прослушать аннотацию к этому фильму, нажмите в тоновом режиме цифру семь.

Голос замолк, в трубке снова щелкнуло, и мне наконец ответила женщина-оператор:

— Слушаю вас!

— Соедините меня с Ивановым! — попросила я.

Моя собеседница помолчала, видимо что-то уточняя, и после короткой паузы проговорила:

— Перезвоните, пожалуйста, через пятнадцать минут.

Я нажала кнопку отбоя и уставилась на струящуюся воду фонтана.

Что-то в этом телефонном разговоре насторожило меня.

Даже не то, что меня попросили перезвонить, — это как раз вполне объяснимо. Меня насторожило что-то другое… что-то, что я услышала, прежде чем мне ответил оператор.

Я смотрела на фонтан, вспоминая текст автоответчика.

Говорят, на струящуюся воду можно смотреть бесконечно. Еще говорят, что текущая вода помогает сосредоточиться, привести в порядок мысли, найти ответ на мучающий тебя вопрос…

Вода… водопроводная, речная, морская…

Вот оно!

Я вспомнила последнее сообщение автоответчика.

«Смотрите в кинотеатре „Нептун“ новый полнометражный мультфильм „Приключения Немо“…

Но тот замечательный мультик назывался «В поисках Немо»! И он далеко не новый, наверное, уже несколько лет прошло с его выхода на экраны! И еще… Нептун — это же античный бог морей, другое имя которого… Посейдон!

Я лихорадочно набрала тот же телефонный номер, едва дождалась ответа и нажала семерку.

В трубке негромко щелкнуло, и приглушенный, словно шелестящий голос проговорил:

— «Морская звезда»!

— У меня важная информация по поводу «Посейдона»! — ответила я, невольно тоже приглушив голос.

— Слушаю, — прошелестел мой собеседник. Или собеседница? Голос был такой странный, что я не могла даже точно определить, мужской он или женский.

— Это не телефонный разговор. — Я невольно огляделась по сторонам, как будто опасалась, что меня подслушивают. — Я должна сообщить все лично… вы сами знаете кому.

— Капитан будет здесь в половине одиннадцатого, — отозвался шелестящий голос.

— Передайте ему, что я приду… он легко узнает меня, я буду держать в руке журнал «Катера и яхты».

— Я передам, — прошелестело в ответ, и связь прервалась.

Я сидела, тупо уставившись на фонтан.

Кто тянул меня за язык? Зачем я сказала, что приду сама не знаю куда? Зачем ляпнула про журнал? Почему именно «Катера и яхты»? Впрочем, это-то как раз понятно — название журнала навеяла мне вся эта морская тематика, все эти «Посейдоны», «Нептуны» и «Морские звезды»…

Очкарик рядом со мной закрыл свой конспект, вскочил и двинулся через сквер. Навстречу ему шла девушка с рюкзачком, удивительно на него похожая — такие же круглые очки, съехавшие на кончик носа, такие же веснушки… они обнялись и пошли вместе в светлую даль.

Я же думала, что мне удалось узнать.

Как я и подозревала, нажав в тоновом режиме семерку, я попала вовсе не в кинотеатр «Нептун». Может быть, такого кинотеатра и вовсе не существует. Но вот куда я попала?

«Морская звезда», сообщил мне шелестящий голос. Сначала «Посейдон», потом «Нептун», теперь «Морская звезда». Опять что-то, связанное с морем.

Я поднялась со скамейки, пересекла сквер и подошла к стеклянному «стакану» таксофона. К массивному аппарату толстым проволочным жгутом был прикручен потрепанный том телефонного справочника.

Конечно, просматривать весь том бесполезно. Но вряд ли «Морская звезда» — фирма по производству погрузочных механизмов или круглосуточный продовольственный магазин. Скорее всего, это ресторан или ночной клуб…

Я перелистала страницы, добралась до заведений на букву «М».

«Магнит», «Магнолия», «Мама Рома», «Мандарин», «Марат», «Маркиз», «Монтекристо»… вот она — «Морская звезда»! Клуб, расположенный в Тучковом переулке. Это недалеко, здесь же, на Васильевском острове!

Как сказал мне странный шелестящий голос? «Капитан будет здесь в половине одиннадцатого». И я в ответ сказала, что тоже приду, и даже назвала примету, по которой меня должен будет узнать таинственный Капитан.

Неужели я сама, по собственной воле, сунусь в эту «Морскую звезду», прямо к волку в пасть?

Я бросила взгляд на часы.

Прошло пятнадцать минут со времени моего первого звонка в «Кинопарк», сейчас должен появиться некий Иванов… или человек, скрывающийся под этим незатейливым псевдонимом…

Я повторно набрала написанный на картонке номер, дождалась ответа оператора и снова попросила соединить меня с Ивановым.

— Секундочку! — В трубке раздался щелчок, и тут же мне ответил другой голос — на этот раз определенно мужской, низкий и хрипловатый.

— Есть важная информация о «Посейдоне»! — зашептала я, прикрыв трубку ладонью, чтобы изменить голос.

— Кто это? — подозрительно осведомился мой собеседник.

— Это не должно вас интересовать! Вам нужна информация?

— Но все-таки — с кем я говорю?

— Вам, может быть, еще и паспортные данные сообщить? Вы ведь, я думаю, вовсе не Иванов! Короче, сегодня в половине одиннадцатого в «Морской звезде». Чтобы вас можно было узнать, держите в руке журнал «Катера и яхты». Апрельский номер.

— Почему именно апрельский? — удивленно переспросил мой собеседник, но я уже отключила трубку.

Итак, я разворошила осиное гнездо. Теперь нужно следить за происходящим. И при этом хотелось бы самой уцелеть.

Но до вечера еще достаточно много времени…

Тут я вспомнила, что собиралась поехать в Генкину квартиру, чтобы там просмотреть добытую у Васильича кассету. Кстати, я ведь купила для Антона Степановича фруктов и зелени, так что нужно скорее ехать, пока все это свежее. Я направилась к Среднему проспекту, где собиралась поймать машину. И тут по пути на глаза мне попался магазин с характерным названием «Маска», судя по вывеске, торговавший всевозможным театральным реквизитом.

Я зашла в этот магазин и приобрела там парик жгуче-черного цвета и еще кое-что из гримерных принадлежностей. Любопытной продавщице я сообщила, что готовлюсь к корпоративной вечеринке.

Отоварившись в театральном магазине, я вышла на Средний проспект, без проблем остановила машину и назвала адрес Генкиной берлоги. Услышав, куда надо ехать, водитель заломил немыслимую цену, но я не стала торговаться. И все равно бомбист высадил меня за квартал от нужного места и умчался, как будто боялся, что местные хулиганы прямо на ходу разберут его обожаемую машину на запчасти.

Подойдя к двери Генкиной квартиры, я нажала звонок.

За хлипкой дверью раскатилась гулкая трель, неуловимо напоминающая милицейский свисток. Сразу за звонком из квартиры донесся грохот, как будто упало что-то тяжелое, потом послышались приближающиеся шаги, и настороженный голос Карабаса осведомился, кто пришел.

Я назвала себя, он лязгнул запорами и открыл дверь.

Антон стоял на пороге с удивительно смущенным видом.

Он был аккуратно одет, чисто выбрит, благоухал одеколоном — но глазки его бегали очень подозрительно.

«Так-так… — подумала я в недоумении, — что это он прячет глазки? Чем это он тут занимался?»

Сцена напоминала банальные истории о неверном муже и о жене, не вовремя вернувшейся с работы.

«Привести он сюда никого не мог — не полный же дурак, раскрывать свое единственное убежище. Но вот блондинка Анюта… Как он смотрел на ее буфера… Да нет, не может быть! Он вовсе не ходок».

— А я тебя не ждал, — проговорил Антон, подливая масла в огонь моих подозрений.

— Да вот, решила вас проведать, витаминчиков прихватила, а то вы на одних растворимых супах ноги протянете. — Я продемонстрировала ему пакет с зеленью. — Вы в квартиру-то меня впустите или так и будем стоять на пороге? У вас там что, кто-то есть?

— Да нет, никого нету! — Он замотал головой и отступил в сторону, с вожделением поглядывая на пакет.

Я шагнула в сторону комнаты, но он оттеснил меня к кухне.

— Салатик сейчас сделаем! Что тут у тебя? — Антон запустил руку в мой пакет и вытащил оттуда брюнетистый парик. Его лицо удивленно вытянулось.

— А это еще что такое?

— Это не для салата, — успокоила я его и отложила в сторону парик и прочие покупки из магазина «Маска».

«Точно, кого-то он там прячет! — думала я, выкладывая в раковину остальные покупки. — Вот ведь, а с виду такой тихоня! Говорят же — в тихом омуте черти водятся!»

— Кстати, я раздобыла одну интересную кассету, — проговорила я, вымыв помидоры и перекладывая их в салатницу. — Сейчас мы посмотрим ее на Генкином видике…

Почему-то мои слова привели Карабаса в ужас.

— На видике? — переспросил он, бледнея. — Разве здесь есть видик?

— Конечно, есть, — невозмутимо отозвалась я. — Да вы же сами знаете… там, в комнате…

— Ничего я не знаю! — Теперь он на глазах наливался краской, приближаясь по цвету к купленным мной помидорам. — По-моему, здесь нет никакого видика…

— Да что с вами такое? — Я решительно отставила салатницу и шагнула в сторону комнаты.

— Нет… не надо туда! — Карабас бросился мне наперерез. Похоже, он всерьез решил не пускать меня в комнату. Но не на ту напал! После того как я в «Кавалергарде» удрала от целой банды злоумышленников, такой увалень, как Антон Степанович, не представлял для меня серьезной угрозы. Я пригнулась, поднырнула под его руку, сделала ловкий финт и проскользнула в дверь комнаты.

Первым делом я бросила взгляд на кровать.

Она была починена, аккуратно застелена, и сразу было видно, что после ночных развлечений Ашота и его пылкой блондинистой подружки никто к ней не приближался.

И вообще — в комнате не было никаких признаков посторонней женщины…

«Да что я так разбушевалась? — подумала я, взглянув на себя со стороны. — Ну хоть бы он и проводил время с блондинкой — меня-то это каким образом касается?»

И тут же представила, как бы я разъярилась, если бы действительно застала здесь их двоих… нет, все-таки не зря говорят, что мы, женщины, удивительно нелогичные создания!

Подумав так, я несколько успокоилась.

И только после этого мне на глаза попался включенный телевизор.

Это может показаться странным — обычно телевизор — это первое, что замечают, входя в комнату. Особенно если он включен. Но дело в том, что я искала постороннюю блондинку, а на неодушевленные предметы не обращала внимания. Кроме того, звук у телевизора был выключен, и стоял он в дальнем углу, возле самого окна, так что я не сразу его заметила.

Но когда я увидела изображение на экране, глаза у меня полезли на лоб.

Действие фильма, судя по всему, происходило в довольно просторном гостиничном номере. В этом номере с комфортом устроились то ли шесть, то ли восемь персонажей мужского и женского пола и разного цвета кожи. Точнее подсчитать было затруднительно, потому что «актеры» постоянно перемещались, менялись местами и принимали самые замысловатые позы. Из одежды на них на всех был один галстук, несколько пар туфель и очень кокетливая дамская шляпка с вуалью.

Но то, что вся эта компания вытворяла, не поддавалось никакому описанию. Конечно, я в вопросах секса человек совсем не подкованный, но это, по-моему, и на более продвинутую публику произвело бы сильное впечатление.

— Порнушку, значит, смотрим, — проговорила я насмешливо, поворачиваясь к Карабасу, который стоял в дверях, малиновый от смущения. — Женщина, значит, носится по городу, пытается вытащить вас из неприятностей… с риском для жизни, между прочим! А вы тут тем временем…

— Евгения! — воскликнул он с пафосом. — Ты все неправильно поняла! Совершенно неправильно!

— А чего тут понимать? — Я покосилась на экран и удивленно присвистнула: — Ух ты! Ничего себе! Бывает же такое!

— Бывает, но редко, — сообщил он со знанием дела, но тут же спохватился: — Понимаешь, здесь так скучно… по телевизору ничего хорошего не идет, сама знаешь, книг в этой квартире вообще нет, а кассеты тут все только такие, как на подбор… соответствующего жанра… что мне оставалось делать?

Тем временем события на экране развивались по нарастающей. Как будто мало было постояльцев, в номер вошла миловидная горничная, которую тут же взяли в оборот. Вслед за ней появился чернокожий сантехник, который немедленно присоединился к общему веселью, добавив в него несколько специфический колорит. Удивительно, как при таком отношении к работе где-то еще работает сантехническое оборудование!

— Да выключите, наконец, это безобразие! — не выдержала я. — В конце концов, я к вам приехала по делу, а не развлекаться!

— Да-да, конечно… — Карабас, по-моему, с сожалением остановил видео и вытащил кассету. Мы отправились на кухню, причем мне показалось, что он посматривает на меня с заметным интересом. Надо же, как на него повлияла эта кассета!

Я приготовила овощной салат, причем убедилась, что помидоры, приобретенные при посредничестве Ашота, на порядок вкуснее и сочнее обычных. Антон с аппетитом пообедал, я тоже немного поела и отправилась в комнату, чтобы просмотреть добытую с риском для жизни кассету.

Антон Степанович присоединился ко мне, хотя, по-моему, без особого энтузиазма — Генкину порнушку он смотрел наверняка с большим увлечением.

Запись на кассете была сделана в специальном режиме, с повышенной плотностью, чтобы на одну кассету влезло как можно больше информации. Поэтому люди в кадре носились как сумасшедшие, смешно подскакивая и нервно размахивая руками, даже после того, как я включила замедленный режим воспроизведения. Это напоминало старые комедии с Чарли Чаплином.

Чтобы хоть что-то разглядеть, приходилось время от времени останавливать картинку. Правда, на первый взгляд ничего интересного на этой кассете не было.

Как я вскоре поняла, запись включалась только после окончания рабочего дня, когда офис ставили на охрану. И камера фиксировала только движущиеся объекты. Поэтому нам с Антоном пришлось раз за разом наблюдать за ежедневными перемещениями дежурных охранников, за работой уборщиц, да еще несколько раз — за сотрудниками офиса «Посейдона», что-то забывшими и вернувшимися на рабочее место после подключения охраны.

Вот этих-то забывчивых сотрудников мы особенно внимательно разглядывали, переводя видео в режим стоп-кадра.

Впрочем, ничего особенного заметить нам не удавалось, что совершенно неудивительно, если учесть, что мы понятия не имели, что хотим найти.

— Трудно найти черную кошку в темной комнате, особенно если ее там нет! — глубокомысленно изрек Антон, когда прошел час, а мы так и не нашли на кассете ничего интересного.

Умеют же некоторые мужчины выдать заведомую банальность с таким видом, как будто сделали открытие!

Я пустила кассету дальше.

По коридору быстро, как в комедии эпохи немого кино, шли два охранника в униформе с логотипом «Кавалергарда». Что-то в их лицах, а может быть, в их движениях привлекло мое внимание. Я отмотала пленку немного назад.

Вот эти же охранники проходят по тому же самому маршруту. Один из них поворачивает голову, что-то говорит… скачок изображения, и они снова проходят перед камерой, судя по цифрам в правом нижнем углу, между этими фрагментами записи прошли ровно сутки. Те же самые лица, те же самые жесты…

Вот один из охранников снова повернул голову, заговорил… тот же самый поворот головы, тот же самый ракурс… нет, это не просто похожий фрагмент записи. Это та же самая запись, только дата в углу экрана сменилась.

Значит, кто-то дважды монтировал кусок пленки, подделав дату в кадре. Наверное, для ловкого человека, хорошо разбирающегося в электронике, такой трюк не представляет труда. Только вот для чего это могло понадобиться? Для того, чтобы скрыть что-то, что произошло в тот день.

Воспроизведение записи продолжалось. Вот наступил следующий день, опять по коридору идут двое охранников. Те же самые, что накануне! А ведь охранники наверняка должны сменяться, не могут же они работать неделями! Вот еще одно доказательство того, что запись за один день уничтожена!

Стоп!

Я удивленно уставилась на экран. Охранники те же самые, но в их лицах что-то неуловимо изменилось. На этот раз они выглядят совершенно по-другому… в чем дело?

Я хотела еще раз перемотать пленку назад, чтобы проверить свое впечатление и попытаться в нем разобраться, но в это время рядом со мной раздался голос Антона:

— А вот этого мужика я знаю!

— Какого? — Я покосилась на Карабаса.

— Да вот этого, с папкой…

Изображение на экране сменилось, вместо охранников по коридору шел, прижимая к боку кожаную папку и нервно оглядываясь, коротко стриженный мужчина с длинным, что называется, лошадиным лицом и глубоко посаженными темными глазами.

— И кто это?

— Мотыгин, директор фирмы «Астролябия»…

— Ну, это в общем не удивительно, — проговорила я, вглядываясь в лицо Мотыгина. — Если фирма «Посейдон» прекратила свое существование и стала «Астролябией», почему бы ему здесь не появиться?

— Насколько я знаю, его в это время не было в нашем городе… — Антон вглядывался в дату на экране. — Странно…

— Вы уверены, что это он?

— Конечно… ну, давай-ка прокрутим этот кусок еще раз…

Я отмотала пленку назад, но немного переборщила и снова попала на тот фрагмент, где по коридору шли двое охранников. Кадр сменился, опять эти двое проходят перед камерой… что же в них не так? Как будто за прошедшие сутки оба охранника заметно помолодели. А, они — те же самые, изменилось освещение! На первых кадрах их лица ярко освещены прямым светом, который безжалостно подчеркивает все морщины, все складки на их лицах, а на следующих — они проходят как бы в тени, и все изменения, отложенные безжалостным временем, деликатно скрадываются освещением…

Я вспомнила, как моя собственная внешность, и без того не самая выигрышная, изменилась к худшему на корпоративной вечеринке, которую наш банк устроил в банкетном зале соседнего офисного центра, где было включено чересчур яркое искусственное освещение. Увидев себя в зеркале, я так расстроилась, что отправилась домой, сославшись на головную боль и даже не дождавшись подведения итогов финансового года и вручения подарков.

— Точно, это он, Мотыгин! — воскликнул Карабас. — Останови изображение!

На экране снова появился тот же нервный коротко стриженный мужик с лошадиным лицом.

Я отвлеклась и потеряла ту мысль, которая возникла у меня при виде охранников. Хотя вряд ли это было что-то действительно важное… гораздо важнее было то, что этим вечером я собиралась посетить клуб «Морская звезда». И прежде чем отправиться туда, я должна изменить свою внешность.

— Сеанс прекращается! — объявила я Антону. — У меня сейчас другое, более важное занятие!

Карабас пристал ко мне с расспросами, и мне в конце концов пришлось рассказать ему всю историю. Ну, за исключением кое-каких мелких, незначительных подробностей, вроде моего героического побега из «Кавалергарда».

Выслушав меня, Антон позеленел:

— Зачем ты туда пойдешь? Это слишком опасно!

Ну надо же, как трогательно! Он беспокоится обо мне, его волнует моя безопасность!..

Но я не успела проникнуться симпатией к Карабасу, как он испортил все впечатление, продолжив:

— Ты не должна так поступать! Не должна так рисковать! Тебя могут выследить и обнаружить эту квартиру!

Вот те раз! Я-то вообразила, что он беспокоится обо мне, а этот эгоист волнуется, что его собственной драгоценной персоне может угрожать опасность!

Я с трудом сдержала возмущение.

— Если мы хотим разобраться с убийством Меликханова, нельзя сидеть здесь сложа руки… и пялиться на порнуху!

Последнюю фразу я добавила из вредности. Но Антон, кажется, очень обиделся. Он надулся, как индюк, и мрачно замолчал.

Впрочем, меня такой поворот вполне устраивал: главное, что он мне не мешал и не болтался под ногами.

Я отправилась в ванную комнату. Конечно, тут была немыслимая грязь, ванна в ржавых разводах, сантехника времен царя Гороха, но зеркало все же имелось, и я приступила к изменению собственной внешности.

Никакого опыта в таких делах у меня не было, и сначала получился полный кошмар. Я стала похожа на «ночную бабочку» самого низкого пошиба. Из тех, что крутятся возле вокзалов и автозаправок в надежде подцепить шофера-дальнобойщика или командированного из провинции. Так что пришлось смыть грим и повторить все с самого начала.

На третий раз вышло более-менее прилично. Я напялила черный парик и придирчиво оглядела свое отражение в зеркале.

Из зеркала на меня смотрела разбитная, неумеренно накрашенная провинциальная девица с наглым и самоуверенным лицом. В общем, то самое, что нужно для посещения ночного клуба.

Я вышла из ванной и окликнула Антона.

Он все еще был обижен, однако появился на мой зов и уставился на меня, удивленно отвесив челюсть.

— Ну, как вам? — осведомилась я, встав поближе к свету, чтобы он мог по достоинству оценить дело моих рук.

— Слушай, да ты хорошенькая! — выдавил из себя этот недоделанный донжуан. — Как вы, женщины, этого добиваетесь? То — тихая, незаметная, а то — яркая такая, глаз не отвести!

— Но-но! — оборвала я его. — То вы боитесь, что я приведу за собой «хвост», то сами готовы пуститься во все тяжкие… и вообще, меня не интересует ваше мнение о моей внешности, я только хочу понять, можно ли меня узнать в таком виде!

Несмотря на такую гневную отповедь, должна признаться, что слова Карабаса доставили мне удовольствие.

— Нет, я бы тебя ни за что не узнал, встретив в таком виде! — ответил мне Антон Степанович.

М-да… это, конечно, хорошо, но Карабас, мягко говоря, не самый наблюдательный человек из моих знакомых. Ну что же, мне остается надеяться только на то, что в клубе моих знакомых вообще не будет. И еще — на везение.

Время неумолимо двигалось к вечеру.

Я последний раз оглядела себя в зеркале и направилась к выходу, бросив на прощание Антону:

— Ну, ладно, сидите здесь тихо, никого не впускайте… ладно уж, так и быть, можете смотреть свою порнуху, если больше вам совершенно нечем заняться.

Антон Степанович покраснел, махнул рукой и проговорил смущенным басом:

— Ну… ты… это… береги себя!

Ночной клуб «Морская звезда» вполне соответствовал своему романтическому названию. Перед входом фейсконтроль осуществлял представительный дядька средних лет с таким обветренным лицом, что не возникало сомнений — он не раз обошел на своем корабле вокруг света, и в таком роскошном кителе, что его вполне можно было принять за адмирала какой-нибудь неизвестной державы. Ну, в самом крайнем случае, за капитана первого ранга.

Окинув меня пренебрежительным взглядом, этот морской волк широко распахнул дверь заведения. Наверное, мой внешний вид вполне соответствовал облику подруги моряка. Таких подруг у него по две-три в каждом порту.

Войдя внутрь, я едва не оглохла от грохота музыки и едва не ослепла от потоков цветного света. Внутри клуба морская тематика была представлена на все сто процентов: прямо возле входа громоздился огромный заржавленный якорь, к которому прислонилась то ли здорово пьяная, то ли накурившаяся какой-то дряни девица с безумными глазами и растрепанными волосами цвета морской волны. Танцпол был оформлен под корабельную палубу и покачивался, как в шторм, так что танцующие с большим трудом сохраняли равновесие.

Наверху, выше качающегося танцпола, парила в воздухе, как капитанский мостик над палубой корабля, небольшая сцена, на которой две стриптизерки в ритм музыки синхронно сбрасывали с себя одежду, отдаленно напоминающую форму морских офицеров. За спиной у них миниатюрный паренек в костюме матроса, с длинными огненно-красными волосами, пел в огромный микрофон что-то про шторма и ураганы. Он так близко поднес микрофон к губам, что казалось, еще немного — и проглотит. Впрочем, ни на него, ни на раздевающихся девиц никто не обращал внимания.

В глубине зала виднелся бар, который представлял собой подобие рубки рулевого, главным украшением которой, разумеется, служил штурвал из красного дерева, отделанного медью и вытертого до блеска руками вахтенных. Сам вахтенный, то есть бармен, был облачен в темно-синий морской бушлат, из выреза которого выглядывала полосатая тельняшка.

Честно говоря, я впервые в жизни попала в заведение такого рода. Вообще, ночная жизнь нашего города для меня — явление совершенно неизученное, и я чувствовала себя не в своей тарелке. Оглядевшись по сторонам, я с трудом протолкалась к рубке рулевого… то есть к стойке бара, и хотела попросить чего-нибудь безалкогольного, но этот лихой морячок сам обратил на меня внимание и ловко пододвинул ко мне по хромированной стойке высокий стакан с какой-то искрящейся жидкостью, переливавшейся удивительной смесью рубиново-красного и изумрудно-зеленого цветов. В стакане плавала одинокая веточка мяты и глухо бренчали несколько кубиков льда.

— Что это? — спросила я, пытаясь перекричать оглушительно гремящую музыку.

— Это наш фирменный коктейль «Рассвет над Гибралтаром», — с готовностью ответил бармен.

— Но я не заказывала!

— Угощение клуба! — И, не дав мне времени ответить, он переместился на другой конец стойки, где его внимания давно уже добивались двое высоких рыжих англичан.

Ну что ж, если меня угощают… пожалуй, легкий коктейль мне сейчас не повредит, он поможет мне расслабиться и вписаться в царящее вокруг веселье…

Я поднесла стакан ко рту и пригубила напиток.

В первый момент его вкус показался мне восхитительным. В нем чувствовались аромат экзотических фруктов и тропических растений, запах дальних странствий и удивительных приключений, залитых солнцем коралловых островов и прячущихся в тени скалистых берегов таинственных бухт, в моих ушах зазвучали поэтические и интригующие названия — Вальпараисо, Антананариву…

А когда волшебная жидкость упругим мячиком прокатилась по моему пищеводу и достигла желудка, мне показалось, что там, у меня в желудке, разорвалась осколочная граната. Из моих глаз посыпались искры… легкий коктейль? Да этот коктейль, пожалуй, покрепче динамита!

Но сразу за этим острым ощущением пришло следующее, гораздо более приятное и волнующее: меня охватила восхитительная пьянящая легкость, ночной клуб вместе со всеми его посетителями поплыл перед моими глазами, как будто и вправду я стояла на верхней палубе белоснежного океанского лайнера, неторопливо проплывающего Гибралтарским проливом, и вдали передо мной проходили в утреннем тумане скалистые берега Африки…

Мне стало легко, я почувствовала незнакомую свободу. Выпив еще один глоток, я громко, радостно рассмеялась. Теперь мне море было по колено… и даже океан! Грохочущая вокруг музыка показалась мне на редкость ритмичной, надрывавшийся на сцене певец — мастером вокала, а извивающиеся стриптизерки — королевами красоты… на них, кстати, к этому времени остались только капитанские фуражки с золочеными якорями, и девицы крутились на сцене волчком, чтобы зрители могли разглядеть их фигуры со всех сторон.

— Никак не могу вспомнить, где мы с тобой раньше встречались, — раздался у меня над ухом мужской голос.

Я обернулась. Рядом со мной возле барной стойки появился плотный мужчина средних лет, загорелое и обветренное лицо которого выдавало в нем настоящего морского волка, своего человека в тропических морях и во всех портах пяти материков. Взгромоздившись на высокий хромированный табурет, он разглядывал меня с явным мужским интересом. Вот это коктейль! Он сделал меня совсем другим человеком! Или все дело в удачном гриме и подходящем парике?

— Может быть, мы встречались в Вальпараисо? — ответила я, загадочно улыбаясь.

— Где?!

— Или в Антананариву?

— Это что, новые московские клубы? — с интересом осведомился морской волк.

— Дусик, куда ты пропал? — Рядом с ним, вынырнув из оглушающей музыки и ослепляющего света, как Афродита из морской пены, возникла тощая коротко стриженная блондинка в чем-то блестящем, с красивым капризным лицом. — С кем это ты тут флиртуешь? Что это за швабра с тобой? Ты не забыл, что ты обещал своей Дашутке?

— Что я тебе обещал? — переспросил мужчина с испуганным раздражением.

— Ты обещал мне проходку на завтра к Аркадию! И не делай вид, что ты этого не помнишь!

— Да помню я, Дашенька, все помню! — Морской волк бросил на меня разочарованный взгляд, соскочил с табурета и скрылся среди клубящейся вокруг публики.

— А теперь, дрянь, запомни, — прошипела мне прямо в ухо блондинка. — Дусик — это моя законная добыча, и нечего к нему бить клинья! Я пасу его уже третью неделю, угробила на него массу сил и времени и не позволю, чтобы какая-то провинциальная дрянь, какая-то дешевая шалава из Подзаборска перебегала мне дорогу!

— Да пошла ты! — Я огрызнулась с удивившей меня саму злостью. — На фиг мне нужен этот твой Дусик! Таких вокруг пруд пруди! Сама с ним разбирайся!

— То-то! — Блондинка победно сверкнула глазами. — Смотри, еще раз увижу с ним — глаза выцарапаю!

Она развернулась и хотела уже отправиться вслед за своей законной добычей.

— Постой, — остановила я ее, — скажи, кто он — капитан дальнего плавания?

— Что?! — Девица вылупила на меня бесцветные глаза. — Ну ты даешь! Стала бы я возиться с каким-то нищим капитаном! Всю жизнь мечтала! Тоже мне, радость! Дусик — пивной король! Пиво «Тундра», слышала? Так вот это — он! — И она с царственным видом удалилась в глубину зала, всей спиной выражая свое презрение.

Не успела я проводить взглядом блондинку охотницу, как возле меня вынырнула из толпы еще одна личность — приземистая рыжеволосая девица в зеленом платье.

— Чтобы тебя здесь через пять минут не было! — проговорила она жестким повелительным голосом.

— Это еще почему? — На этот раз я здорово удивилась. Кажется, в этом клубе всех интересует моя скромная персона.

— Потому что все девушки, которые здесь работают, приходят только через меня!

— Работают? — Я ничего не понимала. — Официантки, что ли? Но я вовсе не официантка!

— Официантки? — Рыжая громко расхохоталась, потом резко оборвала смех, как будто нажала выключатель. — Ну ты острячка! Ладно, даю тебе десять минут, но ни секунды больше. Нам здесь незнакомые шлюхи не нужны, от них только неприятности…

— Да за кого ты меня приняла? — Я покраснела от возмущения.

— Нечего тут разыгрывать студентку сельхозинститута! — зашипела на меня рыжая. — Я тебя насквозь вижу! У меня глаз — рентген! Видела, как ты к Дусику клинья била…

— Ах, так ты про Дусика! — На этот раз я расхохоталась. — Нет, подруга, тебя подвело зрение! Этот Дусик — герой не моего романа, у него уже есть хозяйка…

Я хотела еще что-то сказать, но в это время рядом со мной среди публики стремительно проскользнул высокий худощавый мужчина в черной трикотажной водолазке. В нем не было совершенно ничего особенного, кроме того, что в левой руке он сжимал номер журнала «Катера и яхты». Апрельский номер.

— Все, подруга! Разговор был интересный, продуктивный, но у меня нет времени! — Я соскочила с табурета и устремилась вслед за мужчиной с журналом.

Рыжая что-то крикнула мне вслед, но ее голос затерялся в грохоте музыки.

Мужчина с журналом пересек зал, разрезая толпу, как ледокол разрезает весенний лед. Я следовала за ним, с трудом проталкиваясь сквозь скопление танцующих, пьющих, целующихся, болтающих о всяких пустяках людей. Едва не потеряв его из виду, я наконец увидела, как он прошел в соседний зал.

Этот зал был оформлен как таинственный подводный грот, выложенный камнем и ракушечником.

Я пробилась сквозь последние ряды танцующих и устремилась внутрь грота.

Там было темно, как в глубоководной пещере. В дальнем углу из сгущающегося и клубящегося мрака виднелись останки затонувшего корабля — полусгнивший корпус, обломки мачт, старый, окованный железом сундук, выпавший из трюма. Казалось, что этот сундук полон старинными испанскими дублонами или драгоценностями. В другом углу грота шевелил щупальцами огромный осьминог — почти как настоящий. Все остальное пространство грота занимали маленькие диванчики, на которых сидели и полулежали жаждавшие уединения парочки.

Конечно, уединение здесь было относительное, но, по крайней мере, почти полное отсутствие освещения создавало какую-то видимость интимной обстановки. Кроме того, за счет какого-то удивительного акустического эффекта здесь было тихо, как под водой, — грохот музыки из соседнего зала едва проникал сюда.

В таинственном полумраке грота я не сразу заметила человека с журналом. Он сидел опустив плечи на свободном диванчике и нервно поглядывал на часы. Он был один и чувствовал себя некомфортно, то есть пришел сюда не отдохнуть и оттянуться, как другие гости. Он взял из пачки сигарету и похлопал по карманам в поисках зажигалки. Однако вместо этого вытащил обычную шариковую ручку. Досадливо поморщившись, он махнул рукой официанту, тот, пробегая мимо, бросил на столик коробок спичек. Человек закурил, но не успокоился, руки его нервно шарили по столу. Машинально он схватил ручку и стал чертить что-то на обложке журнала. Я вытянула шею, стараясь разглядеть, тогда он вдруг обернулся резко, почувствовав мой взгляд. Еле успела я спрятаться за резинового осьминога и перевести дух.

В это время откуда-то из глубины грота, кажется, из-за обломков затонувшего корабля, появился еще один человек.

Это был очень необычный персонаж. Его заметили бы в любой компании, на любой вечеринке, в любом портовом кабаке. Если до сих пор я ошибалась, принимая за бывалых моряков клубную обслугу или бизнесменов средней руки, то здесь ошибки быть не могло. Лицо этого человека, загорелое и обветренное, было изрезано шрамами, глубокими, как океанские впадины, его глаза горели, как бортовые огни затерянного в океане корабля. И при этом за версту было видно, что человек этот хитер и опасен и выхватить нож для него так же просто, как для другого — достать кошелек.

И этот опасный и таинственный человек шел прямиком к тому, первому, с журналом в руке, за которым я следила. К тому, кто представился по телефону незамысловатой фамилией Иванов. Которая вряд ли была его настоящей фамилией.

К счастью, таинственный полумрак грота скрывал мое волнение и позволял мне находиться за диваном, на котором сидел мой телефонный знакомый с журналом. Этот диванчик стоял совсем близко к тому углу, где шевелил резиновыми щупальцами искусственный осьминог, за которым я пряталась.

Отсюда до диванчика было не больше метра, и я могла хорошо видеть обоих мужчин.

К счастью, как я уже сказала, в этом гроте было не только темно, но и довольно тихо, поэтому я могла услышать их разговор.

— Это ты? — удивленно проговорил человек с изрезанным шрамами лицом, подходя к диванчику. — Какого черта?

— Капитан? — Человек с журналом тоже был не на шутку удивлен. — А ты что здесь делаешь?

— Пришел на встречу… — Капитан показал на журнал. — Мне сказали, что у того, кто меня пригласил, будет в руке этот номер…

— Так это, выходит, ты назначил мне встречу? — перебил его собеседник. — Любишь ты всякие фокусы! Не мог просто договориться о встрече? На фига тебе понадобилось придумывать какой-то пароль? Между прочим, я с трудом нашел этот журнал! Мог бы придумать что-нибудь попроще…

— Не придумывал я никакого пароля и вообще не назначал тебе встречу. Не нравится мне все это!

— Не назначал? — переспросил его «Иванов». — Но кто же тогда ее назначил?

Капитан ничего не ответил ему, вместо ответа он настороженно огляделся по сторонам.

Я вжалась в стенку позади шевелящегося осьминога, надеясь, что в темноте моего убежища он не заметит меня.

И тут, случайно бросив взгляд на других посетителей грота, я заметила среди них еще одну личность, которая, как и я, явно не желала быть замеченной.

Здесь, где нашли убежище исключительно жаждущие уединения парочки, любая одинокая женщина невольно обращала на себя внимание. Так вот, с другой стороны грота, неподалеку от останков корабля, я заметила женщину в темных очках и полосатом шелковом платке, прикрывающем волосы. Мало того, что эта подозрительная особа, как и я, пряталась в темном углу грота. Мало того, что она в этом и без того темном помещении не снимала темных очков. Мало того, что она, как и я, явно следила за Капитаном и его собеседником. Кроме всего прочего, она еще показалась мне удивительно знакомой.

Хрупкая, миниатюрная, немного сутулая… кого же она мне напоминает?

— Не нравится мне все это! — повторил Капитан, пристально глядя на своего собеседника. — Смотри у меня! Если ты играешь со мной в какие-то свои игры… это для тебя кончится очень плохо!

— Да ты что, Капитан! — Мужчина с журналом ударил себя кулаком в грудь. — Как ты мог подумать!

— Очень даже просто! — криво усмехнулся Капитан. — Кто-то ведь убил Илью? Может быть, это ты?

— Да что я, по-твоему, — с ума сошел? Зачем мне это нужно? Сам посуди, мы так и не нашли деньги Самоцветова, а ведь наверняка это гад Илья спрятал деньги… Тогда он сумел отбиться, но раз деньги за два года нигде не засветились — это точно его рук дело. И вот теперь он убит, а мы ничего не знаем…

— А может быть, ты уже нашел эти деньги и теперь хочешь спрятать концы в воду? — Капитан склонился над собеседником, желваки на изрезанном шрамами лице угрожающе заходили.

— Да я понятия не имею… — проблеял человек с журналом, отстранившись от Капитана.

Даже на расстоянии я почувствовала жгучий страх этого человека.

— Смотри у меня! — повторил Капитан. — Если я узнаю, что ты пытаешься нас кинуть, — твоя песенка спета!

Я случайно перевела взгляд с двоих мужчин на женщину в темных очках. Она явно тоже пыталась прислушаться к разговору Капитана и человека с журналом, но расстояние от них до ее убежища было слишком велико. Это явно раздражало ее, но подобраться ближе к собеседникам женщина опасалась. В раздражении она потерла переносицу двумя пальцами.

Я не поверила своим глазам.

То-то мне показалась знакомой эта хрупкая фигура!

Неужели это она?

Я снова, еще более внимательно пригляделась к таинственной незнакомке — и последние сомнения у меня отпали.

Это была моя непосредственная начальница, Лариса Ивановна Гладкая. Темные очки и полосатый платок на голове… она надеялась, что такая примитивная маскировка сделает ее неузнаваемой, но фигура, движения и особенно этот характерный жест выдали Ларису с головой.

Капитан снова огляделся по сторонам, склонился к своему собеседнику и что-то тихо проговорил. Я не расслышала его слов, как ни напрягала слух.

Человек с журналом утвердительно кивнул, поднялся и устремился к выходу из грота. Невостребованный журнал остался валяться на столе.

Капитан выждал минуту-другую и быстрым шагом двинулся следом за ним.

Лариса Ивановна поправила полосатый платок, выскользнула из-за обломков корабля и поспешила за Капитаном. Я чуть-чуть выждала и тоже покинула свое убежище, направившись вслед за Ларисой.

Однако едва я вышла из грота, погрузившись в грохот и ослепительное сияние главного зала, навстречу мне из толпы выскочили две девицы. Одна из них — та самая рыжая особа в зеленом платье, которая приняла меня за шлюху и пыталась выпроводить из клуба, вторая была на голову выше ее, с широкими плечами, короткими совершенно бесцветными волосами и татуировкой на левой руке. Татуировка изображала маленького красного дракона, вылезающего из синей лилии.

— Я тебе, юмористка, сколько времени дала? — прошипела рыжая девица, заступив мне дорогу.

— Сколько она тебе дала? — повторила за ней блондинка с татуировкой.

— Я тебе дала десять минут! — Рыжая ухватила меня за локоть. — А сколько времени прошло?

— Сколько прошло? — как эхо повторила мускулистая блондинка.

— Прошло уже полчаса, а ты все еще здесь! Ты меня что, не поняла? Тебе нужно повторить?

— Счастливые часов не наблюдают! — отозвалась я, дурашливо усмехнувшись и попытавшись вырвать локоть.

— Издеваешься, да? — оскалилась рыжая. — Ну, Дракоша тебе сейчас устроит! Ты пожалеешь, что с нами связалась! Ты вообще пожалеешь, что на свет родилась!

— Пожалеешь, что родилась! — повторила ее плечистая подруга.

— Девчонки, вам надо в шоу-бизнес податься, — проговорила я, снова попытавшись вырваться. — Петь дуэтом… или парный эротический танец исполнять — вы будете классно смотреться!

— Ты видишь, Дракоша, я же тебе говорила — она самая настоящая юмористка! — Рыжая девица, не выпуская мой локоть, повернулась к своей подруге.

— А по-моему, она над нами издевается! — отозвалась та и угрожающе надвинулась на меня. — Ну, она об этом сейчас пожалеет! — И блондинка схватила меня за другой локоть.

— Пойдем, поговорим, — прошипела рыжая мне на ухо, и подружки потащили меня куда-то.

Со стороны могло показаться, что три приятельницы движутся сквозь толпу, мило беседуя о нарядах, мужчинах и прочих пустяках. Я безуспешно пыталась вырваться, но они держали меня за локти, сжимая их, как в тисках.

Звать на помощь в этом содоме было бесполезно — здесь никто не интересовался ничем и никем, кроме самого себя, не видел и не слышал никого, кроме себя. Я вспомнила услышанное где-то выражение — одиночество в толпе. Этот клуб был настоящей иллюстрацией такого одиночества. Словно для того, чтобы подчеркнуть это, певец на парящей в воздухе сцене пел про одиночество корабля, затерянного в бескрайнем ночном океане.

Девицы подтащили меня к женскому туалету и втолкнули внутрь. Туалет тоже был выполнен в морском стиле: ярко начищенные медные и хромированные детали, круглый иллюминатор, за которым плескалась вода, ряды блестящих заклепок, скреплявших металлические листы, которыми были обшиты стены, гравюры с изображениями старинных парусников и морских сражений.

Возле большого круглого зеркала стояла высокая девица в открытом платье из розового шелка. Склонившись к стеклянной полочке под зеркалом, она втягивала носом насыпанный на полочку белый порошок через свернутую трубочкой стодолларовую купюру.

— Слышь, ты! — окликнула ее Дракоша. — Давай нюхай скорее свой кокос и выметайся отсюда к чертовой матери, нам тут с подругой поговорить нужно!

Девица удивленно оглянулась и уставилась на вошедших. Кончик ее носа был припудрен белым, глаза казались очень темными из-за расширившихся зрачков.

— Вы, шалавы дешевые, не много ли на себя берете? — процедила она низким презрительным голосом. — Я здесь делаю все, что хочу, и не позволю каким-то подзаборным мартышкам портить мне удовольствие! Врубаетесь?

— Это кто тут подзаборные? — взвизгнула рыжая, отпустив мой локоть и сделав шаг по направлению к обидчице. — Ну-ка, повтори, что ты сказала?

— И десять раз повторю! — Девица в розовом невозмутимо поправила бретельку платья, сложила купюру и убрала ее в крошечную бисерную сумочку. — Ты, шлюха помойная, давно от сифона вылечилась? А спидометр еще не подхватила?

— Дракоша, ты слышала? — истерично выкрикнула рыжая и, подскочив к обидчице, попыталась вцепиться ей в волосы. Но та, по-прежнему невозмутимо, отступила в сторону и едва заметным движением ткнула рыжую в живот. Та охнула, согнулась пополам и закрутилась волчком на одном месте.

— Ну что, есть еще вопросы?

Дракоша отпустила мою руку и прыгнула к девице в розовом, намереваясь нанести ей сокрушительный удар в челюсть. Но та была начеку. Сделав обманное движение, она пропустила Дракошу мимо себя и резко ударила ее по шее ребром ладони. Дракоша споткнулась, по инерции сделала еще несколько шагов вперед и ударилась головой в зеркало. По зеркальной поверхности зазмеились трещины.

Я не стала дожидаться, чем кончится этот милый обмен мнениями, и бросилась к двери, на прощание крикнув своей избавительнице:

— Спасибо!

— Вот еще! — отозвалась та, снова вытащила из сумочки купюру и свернула ее в трубочку. Видимо, потасовка вызвала у нее желание принять еще одну дозу тонизирующего порошка.

Выскочив в зал, я огляделась по сторонам.

Капитан и его спутник как сквозь землю провалились. Впрочем, я отсутствовала достаточно долго, чтобы они могли покинуть клуб и уехать на другой конец города. Или вообще уйти в дальнее плавание на океанской яхте.

Я сунулась было в грот — там на месте тех двоих сидела уже какая-то сильно обкуренная парочка. Журнал лежал на столе. Я прихватила его с собой, сама не зная для чего.

Я ввинтилась в толпу, чтобы пробиться к выходу из клуба — находиться в этом вертепе не было больше никаких причин, а нарваться на неприятности вроде тех, которых я только что чудом избежала, можно было запросто.

Вдруг чья-то рука прикоснулась к моему плечу.

— Никак не могу вспомнить, где мы с тобой раньше встречались, — услышала я знакомый голос.

Повернувшись на этот голос, я, разумеется, увидела Дусика. Его загорелое, обветренное лицо сияло.

— Мы виделись в сортире «Вальпараисо», — отозвалась я. — Это новый клуб в Урюпинске. Только, дорогой, не очень увлекайся — тебя ищет Дашутка!

— Где? — испуганно переспросил Дусик.

— Вон там, возле сцены! — Я неопределенно махнула рукой и двинулась сквозь толпу дальше — к выходу. Тем более что мне показалось — там, возле самого выхода, мелькнул полосатый платок Ларисы Ивановны.

Действительно, когда до выхода из зала оставалось совсем немного, я увидела знакомую хрупкую фигуру.

Лариса о чем-то вполголоса возбужденно разговаривала с каким-то элегантным мужчиной.

Этот мужчина тоже показался мне смутно знакомым, но я видела его сбоку и немного сзади, так что не могла как следует разглядеть лица. Кроме неудобного ракурса, яркие вспышки разноцветных прожекторов и стробоскопов слепили меня и не давали возможности разглядеть Ларисиного спутника. Я увидела только, что он слишком хорошо одет для этого клуба.

Значит, Лариса тоже упустила Капитана и его спутника. Или слежка за ними не входила в ее планы?

Я протолкалась к ней еще ближе, надеясь, что смогу подслушать разговор. Кроме того, я хотела разглядеть ее собеседника. Где же я его видела?

Однако здесь так грохотала музыка, что даже в метре от Ларисы мне ничего не удалось расслышать. Зато она, будто почувствовав мой взгляд, повернулась и уставилась на меня.

Сердце у меня ушло в пятки. Неужели Лариса меня узнает?

Я схватила за руку проходившего мимо парня с двумя бокалами и радостно воскликнула:

— Привет, Стас! Это ты мне коктейль несешь?

— Чего? — Парень оторопел. — Я тебя ваще первый раз вижу! И я не Стас, а Вадим!

Я скосила глаза на Ларису. Она смотрела на меня в упор, но явно не узнавала. Ну что ж, значит, за грим мне можно поставить пятерку. С актерским мастерством похуже, но все же со своей сегодняшней ролью я более-менее справилась. Настолько справилась, что даже местные шлюхи приняли меня за свою. А самое главное — к моему собственному удивлению, я держалась сегодня на редкость решительно, ни разу за все время не впала в панику, не раскисла, не проявила природную слабость характера. То ли на меня так благотворно повлиял коктейль «Рассвет над Гибралтаром», то ли характер изменился к лучшему под действием выпавших на мою долю испытаний…

Однако раздумывать о таких тонких материях было некогда. У меня были более важные задачи.

Лариса вместе со своим спутником направилась к выходу, и я последовала за ними.

В дверях «адмирал» приветственно помахал мне рукой и пожелал счастливого плавания. Я поблагодарила его кивком. Наверняка он рассчитывал на более существенную благодарность, но у меня с деньгами было неважно, и я решила сделать вид, что ничего не понимаю. Тем более что вряд ли я еще когда-нибудь приду в этот клуб. Такого рода развлечения не в моем характере.

Выйдя на улицу, я огляделась.

Лариса и ее спутник разговаривали около большой темно-синей машины. Мужчина повернулся лицом ко входу в клуб, и яркий неоновый свет от вывески упал на его лицо.

И тут я его наконец узнала.

Коротко стриженный, чуть седоватый мужчина с лошадиным лицом и глубоко посаженными темными глазами. Даже при таком освещении было видно, как он подчеркнуто, старомодно элегантен.

Именно его я видела идущим по коридору на видеокассете, которую с риском для жизни утащила из помещения охраны бизнес-центра «Кавалергард».

Антон Степанович сказал тогда, что знает этого человека. Как же он его назвал?

Я напрягла память и вспомнила слова Карабаса.

«Мотыгин, директор фирмы „Астролябия“.

Мотыгин открыл дверцу машины, помог Ларисе сесть на пассажирское сиденье, сам сел за руль, и синяя машина резко сорвалась с места.

Я проводила ее взглядом и решила, что на сегодня с меня хватит. Я не стану следить за Ларисой, я не поеду к Карабасу, я хочу домой. Поесть маминой домашней еды (после сцены с топором у Генки здорово уменьшился аппетит), принять душ, благо в ванной больше нет лошади, мир и покой ее праху, заснуть наконец в собственной мягкой и чистой постели.

Поэтому я бодро припустила к метро и успела на последнюю электричку. Плюхнувшись на сиденье, я осознала, что сжимаю в руке все тот же злополучный журнал «Катера и яхты». Сзади на обложке было нарисовано что-то шариковой ручкой, это собеседник Капитана таким способом успокаивал нервы. Это оказались не бессмысленные каракули, не крестики-нолики, не палочки-черточки, не домики-садики и не лютики-цветочки.

Как видно, человек, который скрывался под фамилией Иванов, имел несомненный талант рисовальщика. Потому что на обложке была нарисована птица. Лицо у нее было женское, плачущее, одним крылом она пыталась его закрыть. Я вгляделась в рисунок.

Во-первых, сразу было ясно, что это не импровизация, что человек видел эту женщину-птицу не раз и успел хорошо запомнить. Во-вторых, птица была каменная. Или из другого какого-то грубого природного материала. То есть это была скульптура. Очень хорошо были переданы перья и складки на крыле. Определенно у этого Иванова талант. Наверно, очень уж запала эта каменная птица ему в душу, если рука сама ее рисует. Но где он мог видеть эту скульптуру?

Я так напрягла мозги, что даже голова зачесалась под париком. Только поймав заинтересованный взгляд мужчины напротив, я сообразила, что со мной что-то не то. Ну да, парик съехал набок на манер берета, который носили свободные художники. Или скульпторы.

И тут меня осенило. Да ведь каменная птица — это памятник! Женское плачущее лицо, закрываемое крылом… Вроде бы не ангел, но похоже… И где ставят такие памятники? Ясное дело, на кладбище.

Но как мне узнать, кому поставили такой памятник и на каком кладбище? А самое главное — зачем мне это нужно?

Я подумала еще немного и пришла к выводу, что памятник — мой единственный шанс продвинуться в расследовании. Вполне возможно, что мне ничего это не даст, тогда придется признать полную свою несостоятельность и идти сдаваться майору Синицыну. В конце концов, он не полный дундук, должен понять. Тем более что сам ищет человека в люльке. Карабаса, конечно, он тут же арестует и запрет в камеру, но тут уж я ничего не смогу сделать.

Итак, я ответила на второй вопрос — зачем мне нужно разыскать памятник. И тут же сам собой пришел ответ на первый вопрос — каким образом я это сделаю. Я обращусь к Генке. Сам-то он в смысле искусства ровным счетом ничего из себя не представляет, но имеет кучу знакомых и ревниво следит за их успехами. Как ни мало я разбираюсь в искусстве, все же понятно, что птица с женским лицом — произведение очень талантливого человека. Таких в нашем городе, верно, не так уж много, и Генка должен его знать.

Я поправила парик, подмигнула мужичку напротив и устремилась к выходу.

— Вам кого? — испуганно спросила мама, возникнув в прихожей в длинной ночной рубашке.

И поскольку я замешкалась, потому что «молнию» на куртке заело, мама крикнула громче:

— Вы кто? Что вам тут надо?

— О господи, мама… — с досадой начала я, но тут распахнулась дверь комнаты сестры, и она вывалилась в прихожую в халате на голое тело.

— Что, что случилось? Нас грабят?

— Уже ограбили, — ворчливым голосом ответила я, — муженька твоего украли. Что вы все выперлись среди ночи?

— Отпад! — восхищенно пропела Тинка. — Женька, да тебя прямо не узнать!

— Ой, — засмеялась мама, — и правда Женька! Надо же, как прическа и косметика меняют человека!

— Круто! — подтвердил появившийся к шапочному разбору совершенно голый Генка, для вида прикрывавшийся полотенцем. — Встретил бы где на улице — точно бы не узнал!

— Вот именно! — ревнивым голосом подхватила сестра. — В таком виде только на улице клиентов ловить! Размалевалась, как шлюха! И парик этот вороний!

— А сейчас блондинки вообще не в моде! — тут же встряла Тинка, чтобы досадить матери.

— Ладно, закончили обсуждение, — решительно сказала я, — всем спать! Гена, выйди на минутку на кухню, поговорить надо. Да срам-то прикрой, а то ребенок все-таки смотрит!

— Подумаешь! — протянула Тинка. — Было бы на что смотреть…

Сестра, нахмурившись, приступила было ко мне, но Генка мигом утянул ее в комнату. Тинка стащила с меня парик и примеряла его перед зеркалом.

— Ты не слушай Сашку, — заговорщически сказала мама, собирая на стол поздний ужин, — тебе очень идут темные волосы. Парик, конечно, носить не надо, но покраситься и прическу попышнее сделать… Вон как глаза блестят…

Глаза блестели оттого, что вот уже несколько дней я ничего и никого не боюсь и, несмотря на то, что семейка по-прежнему висит на шее, да еще прибавились моральные обязательства перед Антоном, чувствую себя совершенно свободной.

Мама ушла, через пять минут послушно явился Генка — в брюках и рубашке. Он теперь ходил по струнке, так как боялся, что я выдам сестрице его махинации с квартирой.

— Ну ты и жлоб! — накинулась я на него. — Такие деньги дерешь за форменный сарай! Телевизора приличного и то нету!

— Тебе что, там телевизор смотреть нужно? — прищурился он. — Есть более интересные занятия, когда с мужиком один на один остаешься.

С этими словами он придвинулся ко мне ближе.

— Осади назад, Казанова недоделанный! — отпрянула я. — У меня к тебе деловой вопрос.

— Деловая стала… — вздохнул он и неохотно отодвинулся.

— Слушай, ну что ты за козел! — не выдержала я. — Ведь жена под дверью стоит. У тебя совесть есть?

— При чем тут совесть, если у меня темперамент? — возмутился Геннадий.

— А по-моему, у тебя все от безделья, — прямо высказалась я, — повкалывай по двенадцать часов — так весь темперамент пропадет! Ладно, смотри сюда, не дуйся… — Я показала ему обложку журнала. — Знаешь, кто автор?

— Ну, знаю… — засопел Генка, — а тебе зачем?

— Вот когда я спрашиваю, то нужно отвечать прямо и правдиво, не тратя лишних слов, — заговорила я. — А вопросы задавать будешь жене на предмет пересоленных щей или пригоревшей каши.

Из-за двери послышался шорох, Саша и правда подслушивала.

— Это Ленька Сидоровский сделал, — неохотно сообщил Генка, — повезло мужику! — Он вздохнул. — Представляешь, ваял-ваял, ни денег, ни славы, мастерской даже своей не было, а потом вдруг сделал одному типу памятник на могилу матери, она актриса какая-то была знаменитая, только никто уже ее не помнил. Ну и заказчику здорово понравилось. И пошла ему пруха. Богатые люди, знаешь, очень часто умирают. А не сами, так их родственники. Сейчас в Париже Ленька заказ какой-то хапнул, сюда и глаз не кажет…

— А этот-то памятник кому? — перебила я.

— Черт его знает… — неуверенно пробормотал Генка, — помню я эту вещь, на выставке видел… Выставка у Леньки была в Манеже в прошлом году…

Он сорвался с места и побежал к себе. За дверью стояла сестра и смотрела на меня волком.

— Ты что это к нему пристаешь? — набросилась она на меня с ходу.

— А ты на работу не устроилась? — отбилась я. — Поторопись, сестренка, пока у меня терпение не лопнуло…

Генка отодвинул ее плечом и положил передо мной каталог выставки Леонида Сидоровского.

— Ого, сколько успел наваять! — удивилась я. — Работящий мужчина!

Были там фотографии памятников, барельефы на стенках зданий и даже макет фонтана. Птицу я узнала сразу.

«Макет памятника В. А. Самоцветову, установленного на Серафимовском кладбище», — прочла я подпись под фотографией.

— Довольна? — Генка зевнул.

— Вполне, спасибо, зятек! — Я чмокнула его в щеку.

Сестра пнула ногой дверь в бессильной злобе.

Рано утром я закрылась на кухне и позвонила в Генкину квартиру. Свой мобильный Карабас отключил, испугавшись, что по нему его вычислит милиция.

— Ты почему вчера не позвонила? — буркнул он в трубку. — Я волновался, ночь не спал…

Однако голос был сонный. Я представила, как он валяется на Генкиной двуспальной кровати, и отчего-то разозлилась. Но взяла себя в руки и шепотом поведала ему про мои вчерашние приключения, опустив эпизод с рыжей девицей, а также всю историю с рисунком женщины-птицы. Это была моя идея — попробовать выяснить, каким образом Иванов, а значит, и Капитан связаны с памятником В. А. Самоцветову. То есть фамилию эту они называли… Впрочем, Антон Степанович не заметил пробелов в моем рассказе. Он заинтересовался Капитаном только потому, что тот упомянул в разговоре Меликханова.

— Судя по всему, они его не убивали, — осторожно сказала я. — Он им был нужен, потому что знал что-то про деньги. Они ищут какие-то деньги.

Деньги оставили Карабаса равнодушным, но зато когда он узнал, что я в клубе видела Ларису, он просто взбеленился. Я воочию увидела, как он подпрыгнул на кровати, и с необъяснимым злорадством поняла, что больше он не заснет.

— Ладно, мне на работу надо, вечером заеду. — Я поскорее отключилась.

Я вбежала в банк буквально за минуту до начала рабочего дня. В дверях стоял Вася, но он был какой-то как в воду опущенный — никаких шуток, никаких анекдотов. Я даже озабоченно спросила:

— Вась, ты не заболел? Хочешь, анекдот расскажу? Приходит мужик в цирк и говорит…

— Да ладно тебе. — Он отмахнулся и тяжело вздохнул. — У нас тут свой цирк… каждый день по канату ходим, а вокруг — одни хищники!

Я пожала плечами и направилась к своему кабинету. Однако не прошла и нескольких шагов, как столкнулась с незнакомым человеком.

Это был мужчина лет шестидесяти, очень маленького роста, с густыми седоватыми волосами, кустистыми бровями и крупным, мясистым носом. Он напоминал гнома — не сказочного, а скорее садового, одного из тех, которых ставят на своих участках любители ландшафтного дизайна. Однако те гномы встречают прохожих приветливой улыбкой, а этот обжег меня неприязненным, пристальным взглядом маленьких темных глаз.

Я невольно вздрогнула и прошла мимо, не поздоровавшись.

Гном проводил меня взглядом, и я, идя по коридору, спиной чувствовала этот взгляд. Мне казалось, что он прожигает мою спину между лопатками.

Возле лифта стояла Лидия Петровна.

Я задержалась рядом с ней, поздоровалась и вполголоса спросила:

— Что это там за страшный карлик?

Лидия скосила на меня глаза и зашипела:

— Ты что! Надо же такое сказать — карлик! Это не карлик, это большой человек, один из основных акционеров нашей компании! Начальство надо знать в лицо! Это же Николай Андреевич Заведонский из центрального московского офиса!

— И что этот большой человек делает в нашем маленьком банке?

— Неужели неясно? Приехал лично разобраться, что у нас здесь происходит, и навести порядок. Так что будь внимательна и осторожна — он все замечает и из всего делает выводы!

— Мне-то что? — Я пожала плечами. — Я — человек маленький, вся эта большая политика меня не касается…

— Между прочим, — Лидия Петровна еще понизила голос, — говорят, что покойный Меликханов был его человеком…

В это время подъехал лифт, и Лидия Петровна вошла в кабину. А я тихонько проскользнула в свой кабинет, села за стол и попыталась сосредоточиться.

Чем нам с Антоном грозит появление этого московского гостя?

Надо же — я мысленно произнесла «нам с Антоном», как будто мы с ним составляем единое целое! Только этого не хватало! Да, на какое-то время наши интересы совпали — но не более того!

Мне нужно было подумать, привести свои мысли в порядок, но этому мешало неприятное ощущение между лопатками. Мне казалось, что я все еще чувствую спиной взгляд Заведонского. Дошло до того, что я даже оглянулась. Разумеется, за спиной у меня не было никого.

Лариса Ивановна не вышла на работу, видно, легла вчера поздно и проспала. Вообще я заметила, что дисциплина в банке после всех событий неуклонно падала. Так что приезд московского начальства был весьма своевременным. Не скрывая своей радости от того, что Ларисе попадет от начальства, я нахально заявила сотрудникам, что меня ждет на допрос майор Синицын, и ушла с обеда.

Водитель высадил меня перед железнодорожным переездом в сотне метров от ворот Серафимовского кладбища. Возле самого переезда сгорбленная старушка в черном ситцевом платочке продавала темно-красные пионы.

— Дочка, купи цветков! — окликнула она меня. — Свежие, не сомневайся! Только утром срезала… дешево отдам!

Сама не знаю зачем, я купила у старушки два пиона и двинулась к воротам.

— Ей понравится! — проговорила цветочница мне в спину.

— Что? — Я удивленно обернулась. — Кому — ей?

— Бабушке твоей… Ты же к ней на могилку идешь…

Я отвернулась и ускорила шаги. Меня пронзил мучительный стыд. Когда последний раз я была на бабушкиной могиле? Два года назад? Три? Четыре года?

Я вспомнила покосившийся крест, бледную фотографию на эмали, буйно разросшиеся на могиле сорняки и дала себе слово сходить туда и навести порядок, как только закончатся все мои теперешние неприятности. Если, конечно, они когда-нибудь закончатся…

Войдя на кладбище, я огляделась по сторонам.

Справа от входа располагался строгий мемориал, посвященный погибшим в блокаду ленинградцам, слева — помпезные могилы «новых русских».

Где среди этих роскошных надгробий мне искать могилу Василия Самоцветова?

Навстречу мне по обсаженной липами дорожке шел кладбищенский рабочий с лопатой на плече.

— Гражданин! — окликнула я его. — Можно вас на минутку?

— Граждане в прокуратуре показания дают! — отозвался землекоп.

— Так что тогда — господин? — Я с сомнением покосилась на его спецовку и стоптанные сапоги.

— Господа — вон они, по могилкам отдыхают! — Он кивнул на ряды надгробий.

— Так неужели товарищ? — переспросила я с недоверием.

— Товарищи перед бабками речи произносят!

— Ну, так как же мне вас называть?

— А назови человеком — я не обижусь!

— Ну ладно, добрый человек, вы ведь здесь все знаете… как бы мне дяди своего могилу найти?

— Кладбище большое, народу на нем лежит немерено. Все здесь никто не знает, окромя одного Павла Петровича! — наставительно произнес землекоп.

— А кто это — Павел Петрович? — осведомилась я. — Директор, что ли?

— Зачем директор? Павел Петрович — это призрак здешний, привидение, попросту говоря! Семьдесят лет по кладбищу шатается, так уж все досконально изучил. При жизни-то он здесь сторожем работал, так это еще пятьдесят лет прибавь…

— А кроме привидения никто мне помочь не в состоянии? — расстроилась я. — Дяди моего фамилия Самоцветов, Василий Андреевич… памятник у него такой красивый, необычный — птица с человеческим лицом, плачет и крылом лицо свое закрывает…

— Птица, говоришь? — переспросил могильщик. — Ну, памятников-то тут много, все разве упомнишь… память-то у меня не очень… особенно если до обеда…

Однако в его голосе, а особенно в выражении лица мне почудился некий намек и даже подсказка на то, как можно улучшить его ослабевшую память.

— Значит, не помните? — Я достала из кошелька сторублевку. — А это вам не поможет вспомнить?

— Птица, говоришь? — Могильщик ловко выхватил у меня купюру и спрятал в карман спецовки. — Кажись, вспомнил, где такая птичка имеется. Ты сейчас, девонька, прямо до церкви иди, за ней, значит, повернешь направо, там еще чуток — и увидишь эту птичку. Не сомневайся, мимо не пройдешь!

— Спасибо! — поблагодарила я и зашагала к церкви.

Миновав голубую деревянную церквушку с золоченым крестом на куполе, я свернула направо и увидела ряд довольно новых могил. Как и сказал могильщик, не заметить здесь могилу Самоцветова было трудно — она и размерами превосходила все остальные, и памятник на ней был действительно очень впечатляющий. Зря Генка злопыхает — его знакомый потрудился на совесть! Птица с заплаканным женским лицом у каждого прохожего вызывала невольное сострадание.

Я подошла к могиле, перешагнула низкую ограду, положила на черную каменную плиту свой скромный букет, выпрямилась и прочла надпись на надгробии.

…

«Василий Андреевич Самоцветов. 1948–2005. Дорогому другу, авторитетному руководителю, преданному мужу и отцу».

Ну, и что я здесь узнала?

Судя по тому, что мужем и отцом он назван в последнюю очередь, оплачивали могилу не члены семьи, а деловые компаньоны и совладельцы фирмы. Но семья у покойного, несомненно, была, и эта семья наверняка кое-что знает об обстоятельствах его смерти. Только вот вряд ли мне что-то расскажут…

— Так вот ты какая! — раздался вдруг у меня за спиной женский голос.

Я обернулась.

В нескольких шагах от могильной ограды стояла женщина.

Она была, безусловно, красива и очень ухоженна, одета во все черное — впрочем, ей это шло. На ногах у нее были дорогие черные босоножки на высоком каблуке — совершенно неподходящая обувь для кладбища. В первый момент я дала бы ей не больше тридцати, однако, приглядевшись внимательнее, поняла, что незнакомке никак не меньше сорока, а то и сорока пяти лет.

— Ни рожи ни кожи! — произнесла она, оглядев меня с ног до головы. — Не понимаю, что он в тебе нашел?

— Кто? — переспросила я. — О ком вы говорите? И вообще, мы с вами разве знакомы?

— Ты дуру-то не разыгрывай! — Ее рот искривился, глаза потемнели. — Я думала, что у Василия хороший вкус! Выходит, и в этом я ошибалась! Нет, я его совсем не знала!

— Вы не так поняли… — перебила я, поняв наконец, за кого она меня принимает. — Я вовсе не…

— Ага, ты представитель благодарной общественности! Сотрудница благотворительного фонда! Шлюха! Дешевка! Дрянь! Гадина ползучая! Уродка!

Женщина двинулась вперед, сверкая глазами и размахивая букетом бордовых роз на длинных колючих стеблях. Я подумала, что этими шипами она запросто располосует мне все лицо и нужно срочно принять какие-то встречные меры, если я не хочу попасть на больничную койку.

Никакого подходящего орудия самообороны под рукой не было, и я схватила с могильной плиты свои пионы.

Мы скрестили два букета, как две шпаги. Розы, конечно, были более серьезным оружием, стебли у них гораздо прочнее, да еще покрыты острыми шипами, но старушкины пионы успешно выдержали несколько ударов, и мне даже удалось немного потеснить черную вдову. Ей мешали высоченные каблуки, и это давало мне шанс на победу.

— Я совсем не то, что вы думаете! — выкрикивала я между атаками и контратаками. — Я не была любовницей вашего мужа! Я только пытаюсь расследовать обстоятельства его смерти…

— Не верю! — Вдова снова бросилась вперед, ее тщательно уложенные волосы растрепались, рукав черного платья треснул, но она не обращала на это внимания. — Сука! Дрянь! Куда ты девала деньги? Признавайся немедленно!

— Деньги? — удивленно переспросила я и от растерянности едва не пропустила удар. — Какие деньги?

— Ты отлично знаешь какие! Пять миллионов долларов! И не делай вид, что ты ничего не знаешь!

Она сделала новый выпад, но споткнулась, едва не сломала свой высокий каблук и потеряла равновесие. Еще секунда — и она растянулась бы на земле, но я вовремя подхватила ее под локоть и помогла вернуться на дорожку.

— Спасибо, — прошипела вдова, — но не думай, что я пойду на мировую! — Она извернулась и снова попыталась хлестнуть меня розами по лицу. Я отскочила за надгробие ее мужа. Ведь знаю же, что добрые дела никогда не приносят дивидендов!

— Тебя как зовут? — осведомилась вдова, медленно двигаясь вокруг могилы и подкарауливая меня, как кот подкарауливает зазевавшуюся мышку.

— Женя… Евгения… — отозвалась я, сохраняя безопасное расстояние. — А вас?

— Анна Владимировна… ты что, хочешь сказать, что не знала? Что Василий тебе не говорил?

— Говорят же вам — я вовсе не была его любовницей! Прекратите гоняться за мной! Лучше поговорим об этих деньгах…

— Я тебе все равно не верю! — Анна сделала обманное движение и чуть не догнала меня, но я была начеку.

— В конце концов, это неприлично! — взывала я к ее разуму. — Представляете, как это выглядит со стороны?

— Я должна отомстить за свою честь! — не унималась вдова. — И я отомщу!

— Вы просто ужасно выглядите! — сделала я еще одну попытку. — Волосы растрепались, тушь размазалась…

Этот ход оказался верным. Анна замерла, бросила розы на могилу и поспешно достала из сумочки пудреницу с зеркалом.

— Боже мой! — воскликнула она, разглядев свое отражение. — И правда, во что я превратилась!

Она занялась восстановлением своей внешности, а я опасливо приблизилась и проговорила:

— Анна Владимировна, поверьте мне — я действительно не была его любовницей! Я вообще ни разу не видела вашего мужа! До вчерашнего дня я не подозревала о его существовании!

— Тогда зачем ты притащилась на его могилу? — Она недоверчиво взглянула на меня поверх зеркальца. — Да еще с этими жуткими уродливыми цветами!

— Не такие уж они уродливые, — обиделась я за старушкины пионы. — Во всяком случае, пока мы не устроили сражение на букетах, они были очень даже красивые! Только утром срезаны… А теперь и ваши розы больше похожи на мочалку…

— Это все ты… — прошипела вдова.

— Забудем обиды! — произнесла я примирительным тоном. — Лучше расскажите, что случилось с этими деньгами.

— Вот еще! С какой стати я должна рассказывать это первой встречной? — фыркнула Анна, но тут же, с чисто женской логикой, приступила к рассказу.

Анна Владимировна руководствовалась в своей жизни двумя простыми правилами: каждый человек — кузнец своего счастья, и спасение утопающих — дело рук самих утопающих. Природа наградила ее красивой внешностью, и она постаралась извлечь из этой внешности все возможные дивиденды.

Сначала, как она выражалась, на заре туманной юности (как давно это было, Анна не призналась бы и под самой страшной пыткой), она вышла замуж за перспективного комсомольского работника. Ее первый муж умел произносить зажигательные, идеологически выдержанные речи и составлять грамотные отчеты о проведенных мероприятиях, так что ему было гарантировано большое номенклатурное будущее. Правда, периодически он встречался в бане с другими комсомольскими работниками, там они выпивали и по слухам, доходившим до Анны, — не только выпивали. Анна была недовольна, но точно так же жили все коллеги мужа, и приходилось терпеть ради многочисленных благ и привилегий. Терпеть и ждать, когда перспективный комсомольский работник сделается большим и настоящим начальником.

Однако в самый неподходящий момент началась перестройка, не к ночи будь помянута. Все вокруг кинулись ловить рыбку в ее мутной воде. Многие коллеги мужа, даже не такие перспективные, как он, сумели-таки наловить полные невода, но Аркадий, так звали ее первого мужа, как назло, запил. Если раньше это ему сходило с рук, теперь порядки были другие, и однажды, в один далеко не прекрасный день, Аркадий сообщил, что его уволили с работы.

Анна, разумеется, не собиралась проводить свои лучшие годы в очередях службы занятости. Она совершенно случайно встретилась с бывшим замом Аркадия, тихим, невзрачным мужчиной, который теперь занимал новую и очень перспективную должность начальника районной налоговой инспекции. В новых условиях жизни его должность стала, можно сказать, ключевой.

Как выяснилось, зам Аркадия (звали его Леонид) всегда питал к жене шефа сильное, глубоко спрятанное в душе чувство. Которое, однако, не укрылось от глаз наблюдательной Анны. Может быть, большую роль в развитии этого чувства играла элементарная зависть — Леонид подсознательно хотел обладать всем, что принадлежало его шефу. В частности, его женой.

Короче, жизнь опять наладилась.

Тем более что сейчас, после перестройки, в ней появились новые радости, прежде недоступные даже женам перспективных комсомольских работников. Такие, как одежда от знаменитых французских кутюрье, косметика лучших фирм, поездки на дорогие европейские курорты… правда, Леонид утверждал, что его доходов определенно не хватает на все капризы и прихоти жены (которые Анна считала вовсе не капризами и прихотями, а совершенно естественными и необходимыми потребностями). Анна с его доводами категорически не соглашалась и подталкивала мужа к неуклонному увеличению доходов.

И в один, опять-таки, далеко не прекрасный день Леонид не вернулся с работы. Его арестовали прямо в кабинете. Как выяснилось, кому-то из вышестоящего начальства показалось, что он слишком успешно наращивает свое благосостояние. Проще говоря — берет не по чину.

Перед Анной снова замаячила служба занятости.

Но она вспомнила свой главный принцип: каждый человек — кузнец своего счастья. И совершенно случайно на концерте заезжей знаменитости она встретила Василия Андреевича Самоцветова. Самоцветов как-то встречался с ее бывшим мужем Леонидом, когда тот еще был в силе, а сам Самоцветов еще только приступал к первичному накоплению капитала. Уже тогда Василий обратил внимание на красивую, ухоженную жену налоговика и подумал, что такая женщина может стать достойной спутницей крупного бизнесмена. К моменту их новой встречи Леонид уже парился на нарах, а Василий стал заметной фигурой на финансовом рынке. Правда, он был женат, но его жена ничего из себя не представляла — бледная, унылая особа неопределенного возраста. В конце концов, спасение утопающих — дело рук самих утопающих!

В общем, жизнь опять наладилась, и на этот раз надолго.

Василий был именно тем мужчиной, которого Анна искала всю свою сознательную жизнь. То есть таким мужчиной, который способен вполне удовлетворить ее постоянно растущие потребности.

Годы шли, потребности возрастали, но и доходы Василия тоже становились все больше.

Анна чувствовала себя почти счастливой. Почти — потому что всегда найдется женщина, чьи потребности удовлетворяются еще лучше, чей муж еще богаче и успешнее…

Но Анна старалась не думать об этих счастливых женщинах и очень уважала себя за такую поразительную скромность и умеренность. Хотя и всячески поощряла мужа к планомерному увеличению их совместного благосостояния. Пусть они богаче, думала она иногда, разглядывая фотографии жен олигархов в глянцевых журналах, зато их положение менее устойчиво и надежно. Слишком заметное положение вызывает зависть у окружающих, и чересчур большое состояние могут однажды отобрать. Прецеденты бывали.

Собственное будущее казалось ей безоблачным. Но однажды случилось страшное.

Василий, как обычно, уехал утром в свой офис.

Анна проводила его до порога дома.

Она считала это своей неотъемлемой обязанностью и не одобряла тех жен, которые спали до полудня и практически не видели мужей, спозаранку отправлявшихся на работу и возвращавшихся из офиса глубокой ночью.

Проводив мужа, Анна сидела, полузакрыв глаза, в удобном мягком кресле, вокруг ее головы летали легкие руки знаменитого парикмахера Виталика. К ней, единственной в городе, Виталик приезжал на дом. Он творил с ее волосами настоящие чудеса и одновременно рассказывал все городские сплетни. Как все знаменитые парикмахеры, Виталик был геем или старательно изображал его. Как все геи, он был женствен и кокетлив и просто обожал разносить по городу сплетни. Анна с удовольствием эти сплетни выслушивала и благодаря Виталику была всегда в курсе светской жизни. Как раз сейчас Виталик с придыханием рассказывал ей, что от Лизы Расторгуевой ушел ее последний молодой любовник.

— И к кому бы вы думали?

— К кому? — переспросила Анна, замирая от предчувствия.

Ответа на этот животрепещущий вопрос она так и не узнала.

В этот самый момент распахнулась дверь ее будуара и на пороге появился охранник мужа Вадим.

— В чем дело? — спросила Анна, окинув того недовольным взглядом. Но тут же поняла по лицу охранника, что случилось непоправимое, и, повернувшись к Виталику, попросила оставить их с Вадимом наедине. Потому что прекрасно понимала — то, что узнает Виталик, через час будет знать весь город. Парикмахер, избалованный вниманием богатых клиенток, обиделся, но обиду свою никак не показал. Он собрал свои инструменты и вышел, правильно рассудив, что вряд ли Анна сможет и дальше оплачивать его визиты.

Как только дверь за парикмахером закрылась, Вадим проговорил, опустив глаза:

— Анна Владимировна, не уберегли… лично я не уберег… моя вина…

И он рассказал о непонятной, загадочной смерти Василия Андреевича.

О том, как он был застрелен в застрявшем в пробке бронированном «Мерседесе».

Анна держалась хорошо. На похоронах она продемонстрировала ровно такую порцию эмоций, чтобы вызвать у присутствующих одобрение и сочувствие, но не испортить сложный траурный макияж. Бросая в разверстую могилу горсть земли, она действительно была печальна: как-никак, с Василием она прожила значительно дольше, чем с прежними своими мужьями. И он, несомненно, был хорошим мужем — то есть позволял ей тратить много денег. Вполуха слушая слова соболезнования, она думала, что надо бы подумать о будущем, но не сразу, в этом нет особой спешки, потому что Василий наверняка оставил достаточно средств, чтобы безбедно прожить некоторое время…

Как она ошибалась!

Не прошло и недели с похорон, как к ней пришел компаньон мужа. Начал он с того, что подробно объяснил, кто и почему убил Василия. Убили его серьезные и опасные конкуренты, которые хотели прибрать к рукам их с Василием совместный бизнес.

Но на этом разговор не закончился.

Анна чувствовала, что компаньон Василия пришел не только для того, чтобы довести до нее эту информацию. Так и оказалось. Он немного помялся и сообщил, что пропала значительная сумма денег. Василий за несколько дней до смерти перевел эту сумму одной сомнительной фирме, и деньги бесследно исчезли. Так вот, не знает ли она, Анна, куда могли эти деньги подеваться.

Анна ответила, что никогда не вдавалась в дела Василия и что совершенно ничего в них не понимает. Еще она спросила, большая ли сумма пропала. Узнав, что речь идет о пяти миллионах долларов, она недоуменно пожала плечами: по ее представлениям, это была совсем не большая сумма, в масштабах финансовых потоков, которые контролировал Василий, просто незначительная. Она дала понять компаньону покойного, что не понимает — зачем он беспокоит ее из-за такой ерунды в дни траура, мешая от души предаваться воспоминаниям о покойном и о прожитых с ним счастливых годах.

На что тот ответил, что сумма не такая уж маленькая, а финансовые потоки, которые они с Василием контролировали, вовсе не являются их собственностью. И конкуренты убрали Василия именно для того, чтобы подчинить себе эти самые финансовые потоки. Он долго и занудно объяснял Анне особенности работы финансовых компаний, которые в конечном счете сводились к тому, что даже такая, относительно небольшая сумма, несвоевременно выдернутая из этих потоков, может полностью погубить все дело, и чтобы привести финансы в порядок, нужно эти деньги срочно возвратить.

Анна ничего не поняла, кроме того, что ее дела не так хороши, как хотелось бы. Компаньон мужа принес ей какие-то бумаги и объяснил, что их надо подписать, если она не может найти и вернуть злополучные пять миллионов. Анна дала слабину — и документы подписала.

В итоге она осталась практически нищей.

Загородный дом ей пришлось продать, потому что содержать его она была не в состоянии, да и всплыли еще кое-какие долги, которые она сама же наделала, пока был жив Василий и ее траты были практически бесконтрольными. Конечно, продать дом удалось меньше чем за полцены — деньги были нужны срочно, а спешная продажа, как известно, имеет свои минусы. Конечно, на этой продаже нагрел руки агент по недвижимости, который до сих пор был едва ли не другом семьи. Вырученных денег ей едва хватило, чтобы расплатиться с долгами и купить довольно скромную городскую квартиру. В этой квартире не имелось даже просторной гардеробной, и многочисленные наряды Анны, не поместившиеся в несколько шкафов, были свалены беспорядочной кучей в полутемной кладовке.

Разумеется, ей пришлось рассчитать всю прислугу. Правда, в маленькой городской квартирке прислуге и делать-то было почти нечего, но сама Анна совершенно разучилась вести хозяйство, и возникшая теперь необходимость привела ее в ужас.

В довершение всех неприятностей, она неаккуратно парковалась и разбила свою элегантную машину — маленький «Мерседес» с откидным верхом. Страховка оказалась просроченной, и с машиной пришлось распрощаться.

Самое печальное — в этот тяжелый момент от Анны отвернулись все ее многочисленные друзья и подруги. Отвернулись, чтобы больше никогда не повернуться к ней. Как будто она умерла вместе с Василием, убитая той же самой пулей. Если же кто-то и бросал на нее случайный взгляд — в этом взгляде можно было прочесть лишь откровенное презрение и насмешку.

Кроме того, с таким же презрением стала относиться к Анне дорогая элитная обслуга — все эти парикмахеры, массажисты, косметички, все эти Виталики, Валерики, Танечки. Они больше не мчались к Анне по первому зову, в их расписании никогда не находилось для нее места. Чего греха таить — она больше не была для них важной клиенткой.

Но это только сначала показалось Анне самым печальным в ее положении.

В действительности это была незначительная мелочь, а по-настоящему печальную, более того — трагическую сторону своего положения Анна осознала позднее, когда задумалась о новом замужестве как о единственном доступном ей способе поправить материальное положение. Во всяком случае, прежде она применяла только этот способ.

Она внезапно поняла, что все сколько-нибудь достойные внимания мужчины даже не смотрят в ее сторону. Все они женаты, а если и разводятся — то не ради сорокапятилетних вдов, пусть даже очень хорошо сохранившихся, а ради двадцатилетних длинноногих авантюристок, успевших к своим двадцати годам пройти огонь, воду и медные трубы и в совершенстве освоивших основные правила охоты на обеспеченных мужчин. Пока Анна безбедно жила с Василием, в стране расплодилось великое множество таких охотниц без принципов и сомнений.

Анна на этом рынке уже не котировалась. Приходилось признаться — она была попросту стара.

Теперь она с ненавистью думала о покойном муже: как он смел умереть, не подумав о ее будущем, не обеспечив ее, как она того заслужила многолетней и беспорочной супружеской жизнью.

И еще она время от времени задумывалась о тех пяти миллионах, которые бесследно пропали незадолго до смерти мужа. Теперь эта сумма не казалась ей незначительной, напротив — она могла бы помочь ей продержаться на плаву хоть какое-то время.

И еще она думала: знала ли она на самом деле своего покойного мужа? Может, у него была другая, тайная, неизвестная ей жизнь? Может, у него была, страшно подумать, другая женщина? Да, Василий был далеко не красавец. Он был толстым, рыхлым, неспортивным — но разве в наше время внешность мужчины играет хоть какую-то роль? Анна хорошо усвоила простую истину: внешность женщины — все, внешность мужчины — ничто!

А если так, если у Василия была другая — может быть, именно она и наложила руку на пропавшие миллионы?

Эта мысль не давала Анне покоя, и сегодня, когда она увидела незнакомую девицу на могиле Василия, первым делом она подумала именно о пяти миллионах.

Конечно, девица была невзрачная, неказистая, но все же молодая, а кто его знает, покойника, — может, у него были странные вкусы?

…Анна рассказала мне в общих чертах историю своей неудавшейся жизни. Не могу сказать, что я ей посочувствовала. Большая часть ее жизни прошла безбедно и беззаботно, так что ей было за что расплачиваться. Но и злорадства я тоже не испытала. Конечно, потерять мужа — это большая трагедия. И не мне об этом рассуждать… Откровенно говоря, во всем ее рассказе меня больше всего заинтересовали слова о пропавших деньгах. Пять миллионов долларов! Из-за такой суммы люди вроде Капитана могут наломать много дров…

— А вы случайно не помните, как называлась та фирма, куда ваш покойный муж перевел те злополучные деньги? — поинтересовалась я на всякий случай.

— Что ты, милочка! — фыркнула Анна. — У меня всегда была очень плохая память на все эти деловые подробности! Вот если бы ты, к примеру, спросила у меня телефон Виталика — я продиктовала бы его на память… хотя я не пользовалась его услугами уже почти два года! — И она тяжело вздохнула.

Да, о своем покойном муже она не так сожалеет, как об этом парикмахере!

— И вообще, — продолжила она подозрительным тоном, — почему ты так интересуешься этими деньгами?

— Не волнуйтесь, я на них не претендую! Я просто хочу разобраться в другом убийстве, которое может быть связано с убийством вашего мужа. Возможно, и ваши деньги заодно найдутся…

— Это, конечно, было бы неплохо, но я в такие чудеса не верю. Слишком много прошло времени. И в любом случае — вряд ли я чем-то могу помочь…

— Но когда к вам приходил компаньон вашего мужа и говорил о тех пропавших деньгах — он наверняка называл ту фирму! Может быть, вы попытаетесь вспомнить этот разговор?

— Да я о нем и вспоминать не хочу! — Анна покраснела от злости. — Он отнял у меня последние средства! Мерзавец! Обобрал несчастную вдову! Пока был жив Василий, он изображал лучшего друга, а как только его не стало — от дружбы не осталось и следа! Нет, я не буду даже пытаться вспомнить наш разговор!

И снова, с непостижимой женской логикой, она выпалила:

— Ну да, он называл ту фирму… что-то медицинское… панадол, или цитрамон…

— Странное название для фирмы, вы не находите?

— Нет, не цитрамон… — Анна наморщила лоб, напряженно припоминая, — что-то от головы, но более старомодное…

— Анальгин? — предположила я.

— Нет, не анальгин… — Она щелкнула пальцами и радостно воскликнула: — Пирамидон!

— Вы уверены? Какое-то странное название…

— Вообще-то нет… — Анна снова нахмурилась, — не пирамидон, но очень, очень похоже…

И тут меня осенило.

— Может быть, «Посейдон»?

— Точно! — Она засияла. — Совершенно верно! Он так и сказал — фирма «Посейдон»! Теперь я уверена! Но ведь это тоже какое-то лекарство от головной боли, правда?

Вдруг на ее лицо, как облако, набежало подозрительное выражение:

— А откуда ты знаешь про эту фирму?

— Не волнуйтесь! — попыталась я успокоить Анну. — Я же говорила вам, что расследую другое убийство, связанное с убийством вашего мужа. И там мелькнула эта самая фирма…

Анна вышла за ворота кладбища и направилась к своей машине.

Эта машина была еще одним постоянным поводом для расстройства: ей, привыкшей за долгие годы обеспеченной жизни ездить или на маленьких элегантных дамских машинах, или на представительских автомобилях с шофером, теперь приходилось довольствоваться скромным подержанным «Опелем». Выходя из машины, Анна каждый раз торопилась отойти от нее подальше и сделать вид, что не имеет к этому безобразию никакого отношения. Подходя к «Опелю», она оглядывалась по сторонам, чтобы убедиться, что поблизости нет никого из знакомых.

Точно так же поступила она и на этот раз.

Оглядев стоянку перед кладбищем, она заметила приятного, хорошо одетого мужчину лет тридцати с небольшим за рулем новенькой темно-зеленой «БМВ». На глазах у этого господина ей не хотелось садиться за руль своего «Опеля», и она задержалась возле ворот, надеясь, что незнакомец скоро уедет.

Однако он и не думал уезжать.

Анна вздохнула: торчать перед воротами кладбища было совсем глупо. Она подошла к своей злополучной машине и села за руль.

И тут «Опель» подбросил ей очередную неприятность: он отказался заводиться.

— Вот так всегда! — прошипела Анна в сердцах.

Она вылезла из машины, захлопнула дверцу и огляделась по сторонам.

— Вас подвезти? — раздался рядом с ней приятный мужской голос.

Она оглянулась.

Это был тот самый симпатичный мужчина из зеленой «БМВ». Он улыбался и открывал дверцу своей машины, приглашая Анну на пассажирское место.

«Значит, я еще могу заинтересовать мужчину! — оживилась Анна. — И даже такого молодого и привлекательного!»

Она решила, что за «Опелем» приедет позднее, со своим знакомым автомехаником Пашей, и смело села в «БМВ».

— Вы даже не спрашиваете, куда мне нужно, — пропела она своим музыкальным голосом, бросив на мужчину кокетливый взгляд, и назвала свой адрес.

— Такую женщину я готов везти хоть на край света! — галантно ответил тот, выруливая со стоянки.

После таких слов Анна невольно бросила взгляд на свое отражение в зеркале заднего вида… и обомлела: после стычки с той вульгарной девицей на могиле мужа она выглядела просто ужасно! Волосы растрепаны, макияж, хотя она и подправила его, все равно далек от совершенства… она достала из сумочки косметичку и принялась судорожно исправлять дефекты внешности.

За этим ответственным и увлекательным занятием Анна совершенно не обращала внимания на дорогу. Когда же случайно взглянула в окно, она увидела, что они едут вовсе не в ту сторону, куда ей нужно.

Анна вспомнила многочисленные рассказы о женщинах, которые необдуманно сели в машины незнакомых мужчин. Эти рассказы заканчивались печально. Но то были молодые женщины, и садились они к подозрительным незнакомцам… Анна же, честно говоря, уже не молода, да и водитель «БМВ» производит очень хорошее впечатление и вызывает доверие… хотя говорят, что самый респектабельный вид бывает у сексуальных маньяков и серийных убийц…

Словно прочитав тревожные мысли пассажирки, водитель повернулся к ней и проговорил:

— На Торжковской улице ремонт дорожного покрытия, и я поехал другой дорогой. Кстати, тут рядом есть очень неплохое кафе. Не хотите выпить кофе или еще чего-нибудь?

«Какой приятный молодой человек!» — подумала Анна.

Ей стало стыдно за свои недавние мысли, и она приняла приглашение.

Тем более что после неприятной сцены на кладбище ей действительно хотелось выпить кофе, чтобы снять стресс и привести в порядок свои расстроенные нервы.

«БМВ» остановилась возле входа в кафе. Мужчина вышел первым и предупредительно подал Анне руку. Он определенно все больше и больше очаровывал ее.

Если по интерьеру кафе можно судить о его уровне, это было очень неплохим. Оно было оформлено в простом и очаровательном стиле маленького французского бистро — кружевные занавески на окнах, белоснежные крахмальные скатерти на столах, плетеные корзиночки со свежими круассанами, приветливые официантки в кружевных передниках и наколках… в общем, здесь царила обстановка домашнего уюта.

Анна и ее спутник заняли столик возле окна и сделали заказ.

— Мне так неловко, — кокетничала Анна. — Я даже не знаю, как вас зовут…

— А знаете что? — Ее собеседник перегнулся через стол. — Давайте поиграем в одну игру… я попробую узнать ваше имя по руке! Кстати, у вас очень красивые руки…

Он завладел правой рукой Анны.

— О, какая интересная ладонь! Какая необычная линия жизни! У вас была непростая судьба! — Он взглянул на Анну с еще большим интересом.

— Да, можно так сказать! — ответила та, кокетливо взглянув на мужчину. — Впрочем, почему вы говорите о моей судьбе в прошедшем времени? Я надеюсь, что у меня еще все впереди! Но ведь вы, кажется, хотели угадать мое имя?

— Совершенно верно! — Мужчина склонился над ее ладонью, как будто читая мелкий текст, и проговорил: — Вас зовут Анна!

— Здорово! — восхитилась женщина. — Это же просто чудо! Как вы это делаете?

— Анна Владимировна Самоцветова! — продолжил мужчина.

Анна вырвала у него руку.

— Кто вы такой? — прошипела она, уставившись на своего спутника. — Что вам от меня нужно?

— Не понимаю, — тот откинулся на спинку стула и с интересом рассматривал Анну. — Я же обещал прочесть ваше имя по руке! Ну, вот и прочел… а если я разглядел на вашей ладони не только имя, но еще отчество и фамилию — это говорит только о моей квалификации!

— Не вешайте мне лапшу на уши! Вы подкарауливали меня возле кладбища! Я немедленно ухожу…

Она начала подниматься из-за стола.

— Не спешите, Анна Владимировна! — Мужчина снова схватил ее за руку. — Мы с вами немного поговорим, и все! Потом я отвезу вас домой…

— Нет уж, ни за что больше не сяду в вашу машину! — отрезала Анна. — И вообще, не хватайте меня за руки!

В это время к столику подошла официантка с подносом, и Анна с незнакомцем, переглянувшись, заключили временное перемирие, чтобы не выяснять отношения при посторонних.

Как только официантка, расставив на столе чашки и тарелки, удалилась, мужчина проговорил:

— Я хочу поговорить о вашем муже…

— Так и знала, что это касается Василия! — выдохнула Анна. — Но я совершенно ничего не знала о его делах! Он меня в них не посвящал, клянусь вам… и я не хочу ни о чем с вами разговаривать! — Она снова сделала попытку встать из-за стола.

— Я говорю вовсе не о Василии Андреевиче! — перебил ее собеседник. — Я имел в виду второго вашего мужа, Леонида… того, который работал начальником налоговой инспекции. Того, который потом попал на нары…

— Я ничего о нем не знаю… — выдохнула Анна, опять усевшись за стол.

Это была чистая правда: с тех пор, как ее второй муж отправился на зону, она ничего о нем не знала. Анна не наводила о нем справок, не носила передач. Она просто вычеркнула Леонида из своей жизни и напрочь забыла о его существовании, поскольку он больше не мог обеспечивать ее многочисленные потребности. И когда незнакомец напомнил ей о нем, почувствовала что-то вроде укола совести.

— Он вышел на свободу? — спросила она тихо.

— Вышел, — отозвался собеседник.

— И где он теперь? Кем работает?

Внезапно Анна вообразила, что это — ее судьба, что Леонид по-прежнему любит ее и сможет обеспечивать… но слова собеседника подрезали крылья этой светлой мечты.

— Он работает сантехником в одном ТСЖ.

И, чтобы уж поставить все точки над «i», он добавил:

— Пьет.

Анна расстроилась.

— И что же о нем говорить? — Она подперла щеку кулаком и вздохнула. — Я отдала этому человеку лучшие годы моей жизни, а он так меня подвел! Леонид — человек без будущего!

— Совершенно верно! — согласился с ней собеседник. — Больше того — он человек без настоящего…

Он сделал небольшую паузу и закончил:

— Поэтому я хочу поговорить с вами о его прошлом. О том времени, когда он еще работал в налоговой инспекции…

— Но я совершенно ничего не знала о его делах! — завела Анна прежнюю песню. — Он меня в них не посвящал…

— Только не клянитесь, прошу вас! — перебил ее мужчина. — Я вам и без того верю. Вы — не из тех женщин, которые интересуются делами мужа. Вас интересуют только результаты его дел…

— Совершенно верно! — необдуманно согласилась Анна.

— Вот об этих результатах я и хочу с вами поговорить! В то время, когда ваш муж работал в налоговой инспекции, в поле его зрения попала одна фирма. У этой фирмы, конечно, были кое-какие грехи, и ее руководителя могли ожидать очень серьезные неприятности, вплоть до… — мужчина сделал выразительный жест, сложив пальцы рук в подобие тюремной решетки. — Впрочем, не буду утомлять вас подробностями. Вы действительно старались не вдаваться в дела мужа. Достаточно будет сказать, что ваш муж сделал тому бизнесмену предложение, от которого тот не смог отказаться. Он избавил его от неприятностей в обмен на некоторую сумму денег. Но денег у того не хватило, и он отдал вашему мужу кое-какие драгоценности.

В этом месте Анна, которая явно начала скучать, насторожилась.

— Подозреваю, что по крайней мере часть этих драгоценностей муж подарил вам, — мужчина понизил голос и перегнулся через стол. — Так вот, Анна Владимировна… среди этих вещей был крест. Он не такой уж дорогой, но для меня представляет большую ценность. Это — семейная реликвия, и я очень хотел бы его вернуть…

— Ничего не знаю! — по привычке выпалила Анна.

— Не думайте, что бесплатно! — поспешил заверить ее собеседник, заметив подозрительный блеск ее глаз. — Я куплю у вас крест!

Анна молчала.

Она вспомнила ту историю. Муж действительно подарил ей на годовщину свадьбы несколько старинных вещей. Среди них был красивый нательный крест. Анна в то время не слишком разбиралась в драгоценностях и старинным изделиям предпочитала новое золото. А этот крест был и вообще слишком велик для нее. Она забросила его в самую глубину ящика и на какое-то время забыла. Потом, после смерти Василия, когда она впервые столкнулась с материальными трудностями, Анна продала большую часть оставшихся у нее драгоценностей. Пыталась продать и крест, но знакомый ювелир предложил за него совершенно смешную цену — крест оказался всего лишь серебряным, и камни на нем — недорогими… Анна снова убрала вещицу в ящик и забыла о ней до сегодняшнего дня.

— И сколько вы готовы за него заплатить? — осведомилась она, с новым интересом поглядывая на своего собеседника.

Он написал на салфетке сумму — заметно большую, чем та, которую предлагал ювелир, но не такую, чтобы Анне хватило на безбедную жизнь.

— Это несерьезно, — ответила она, снова делая вид, что встает. — Нам с вами не о чем разговаривать.

— Сколько же вы хотите?

Анна придвинула к себе салфетку и приписала к сумме еще один ноль.

— Таких денег у меня нет! — раздраженно ответил мужчина. — И вы прекрасно знаете, что крест столько не стоит!

— Я знаю, что он вам нужен! — прошипела Анна. — А значит, вы заплатите за него любую цену!

— Но у меня действительно нет такой суммы!

— Я кое-что придумала! — проговорила Анна, и глаза ее хитро блеснули. — Как я поняла, вы наводили справки обо мне. И знаете, как погиб мой третий муж.

Ее собеседник кивнул, ожидая продолжения.

— Так вот… перед смертью Василия пропала большая сумма денег. Я подозреваю, что она где-то до сих пор спрятана. Вы, как я вижу, — довольно ловкий молодой человек. Найдите эти деньги, отдайте мне — и я отдам вам вашу семейную реликвию!

Увидев, что собеседник колеблется, Анна поспешно добавила:

— Ну, давайте по-другому. Если вы найдете деньги Василия, мы с вами поделим их. Допустим, вам — двадцать процентов…

— Пятьдесят! — отрезал мужчина.

— Тридцать! Не забывайте про крест!

— Пятьдесят, и крест вы отдадите немедленно!

— Ну уж нет! Пока не найдете деньги — про крест можете забыть! Давайте так — сорок процентов и крест!

— Пятьдесят! — отчеканил мужчина.

— Креста на вас нет… — вздохнула Анна.

— Но надеюсь, что будет…

…Еще на лестнице я услышала доносившиеся из квартиры звуки скандала. Резкий и визгливый голос моей старшей сестрицы перемежался с дребезжащим Генкиным баритоном.

— Ты скотина! — надрывалась Сашка. — Уж теперь-то я поняла, что ты из себя представляешь на самом деле!

«Лучше поздно, чем никогда, — подумала я, — однако что ее подтолкнуло к такому разумному выводу?»

Осторожно, стараясь не делать резких движений, я просунула голову в дверь. И правильно сделала, потому что едва увернулась от Генкиного ботинка, который сестра в сердцах бросила в своего муженька. Судя по всему, семейный скандал был в самом разгаре. Наша парочка устала ругаться у себя в комнате и выскочила в прихожую — там места побольше, опять-таки, Сашка обожает работать на публику. Публика в лице мамы боязливо выглядывала из кухни. Тинка со скучающим видом наблюдала из своей комнаты.

В первый раз в жизни моему приходу обрадовалась вся семья.

— О, Женька! — бурно приветствовала меня племянница. — Гляди, как у нас весело! Сейчас морду она ему набьет! И правильно, давно пора!

— Женечка! — шепнула мать. — Успокой их как-нибудь, уже соседи в стенку стучали, не дай бог милицию вызовут…

Но больше всех моему появлению обрадовался Генка.

— Евгения! — громко вскричал он. — Скажи ей, скажи, что я ни при чем!

Он даже подскочил ко мне и схватил за руки.

— Да что случилось-то? — отбивалась я, но Сашка была в той степени ярости, когда уже и говорить невозможно.

Она зарычала и бросилась на своего мужа, как тигрица, споткнулась по дороге о галошницу, упала на колени, выругалась неприличным словом и пихнула галошницу на Генку. Тот заорал от боли и хлестнул Сашку подвернувшимся под руку ее же зимним сапогом. Вот нужно аккуратнее быть, тут же мстительно подумала я, убрала бы зимнюю обувь в шкаф весной, как все люди делают, так и не получила бы сейчас по физиономии. Сестра села на пол и зарыдала — процентов на пятьдесят искренне, а это для нее цифра серьезная.

Пользуясь всеобщим замешательством, Тинка втянула меня к себе в комнату и, захлебываясь от переполнявших ее чувств, рассказала следующее.

Оказывается, сестрица вняла наконец моим многочисленным предупреждениям и решила принимать меры. На самом деле, как думаю я, она просто приревновала меня вчера к мужу (было бы к кому!) и решила, что нужно им с Геночкой съезжать в его однокомнатную квартиру. Или хотя бы бывать там почаще, чтобы меня не раздражать и одним побыть. С этими мыслями сестрица приступила к Генке на предмет изъятия ключей. Генка, разумеется, всячески отмахивался — у него налаженный бизнес, солидная клиентура, с Ашотом и ему подобными постоянный договор — кто ж от таких денег откажется? Очевидно, он не сумел придумать серьезные оправдания, и сестра, хоть и не блещет умом, все же сообразила, что дело нечисто.

И вот, когда муженек ее делал вид, что обдумывает очередной гениальный проект, а на самом деле сладко спал после обеда, сестра просто выкрала у него ключи и отправилась сама поразведать на месте, в чем же там закавыка.

— Ой! — встревожилась я и выскочила в прихожую.

— Евгения! — снова патетически воскликнул Генка. — Объясни ты наконец моей жене, что я перед ней чист и в глаза не видел никакой блондинки!

Он старался говорить солидным баритоном, но все же пустил в конце петуха.

Далее выяснилось, что, войдя в Генкину квартиру, сестрица застала там подозрительную блондинку в неглиже, поскольку та собиралась принимать ванну. Блондинка была в чудном настроении, и сестра сразу определила, что обитает она в квартире если не постоянно, то довольно часто. И приняла ее за Генкину любовницу.

— Нет, вы подумайте, а? — выдала сестра невнятно, потому что мама прижимала к ее лицу мокрое полотенце. — Поселил у себя бабу какую-то жуткую, вульгарную… одни буфера чего стоят! Убирайся немедленно из моей квартиры!

— Женя! — взвыл Генка, которому некуда было идти. — Ну скажи ей!

— Блондинка правда не его, просто он квартиру сдает разным всяким, преимущественно парочкам для любовных свиданий. — Я поглядела Генке в глаза и добавила злорадно: — Денег дерет немерено!

— Негодяй! — не выдержала мама и хлестнула Генку мокрым полотенцем. — А у меня деньги стреляет и никогда не отдает! Отвратительный тип! Отказываюсь готовить!

Сестра, напротив, услышав мои слова, совершенно успокоилась и была озабочена только тем, как быстрее устранить на своем лице след сапога — здоровый синяк под левым глазом.

— Постой! — спохватилась я. — Так ты только блондинку там видела? А мужчину?

Сестра процедила, что никакого мужика в этой однокомнатной квартире спрятать невозможно, она бы заметила. Я тоже сообразила, что если блондинка расхаживала по квартире полуголой, то Карабаса там нет — уж не стала бы она его соблазнять, ей бы ревнивый Ашотик устроил веселую жизнь!

Но куда же тогда делся Антон? Я ведь велела ему сидеть тихо и не высовываться! То по мобильнику звонить боится, а то потащился куда-то на ночь глядя!

Я посмотрела в зеркало в прихожей и поняла по своим глазам, что вряд ли Антон выскочил на минутку в магазин за пивом или за чипсами. Случилось что-то серьезное.

— Женя, ты куда это? — Испуганный голос мамы настиг меня уже на лестнице.

Как и предполагала, в Генкиной квартире я застала только зареванную блондинку Анюту. Была она всклокочена, на лице наливался фиолетовым цветом здоровенный синяк, только не как у сестры под левым, а под правым глазом. Увидев меня, Анюта заговорила нервно, что ничего не знает и до сих пор опомниться не может, потому что она сидела и ждала Ашотика, а тут врывается какая-то ненормальная, начинает орать и обзывать ее, Анюту, неприличными словами. Если бы она спросила по-хорошему — кто да что, Анюта бы ей ответила и все объяснила. Но на неприличные слова Анюта обиделась — всякая тут будет орать и ругаться. Какое ей дело, если за квартиру заплачено…

В общем, эта стерва, Генкина жена, повыдергала Анюте половину волос, разорвала новый лифчик и поставила синяк под глазом. И что теперь скажет Ашотик?

В этом месте Анюта пустила привычную слезу.

— Да уж, темперамент у моей сестрицы посильней твоего будет… — вздохнула я. — А где Антон-то?

— Он ушел, — всхлипнула Анюта. — Он тебе записку оставил…

«Женя! — прочитала я неровные расползающиеся строчки. — Я смотрел кассету и все понял. Это невероятно, но может быть правдой. Я должен немедленно разобраться во всем сам… это слишком опасно, чтобы вмешивать тебя…»

Подписи не было, видно, очень торопился. Но куда, куда он намылился? И что он понял? «Смотрел кассету» — какую? Не после порнухи же его осенило?

Я поставила ту самую кассету, что утащила у вредного Васильича, и проглядела ее быстренько. Все то же самое — ходят люди, охранники, Мотыгин перед дверью топчется… Ничего не понятно. Куда мне ехать? Где искать Антона? Потому что бросить все как есть я не могла. Не для того я его спасала от милиции, чтобы он теперь вляпался в какую-то опасную авантюру.

Ясно одно: нужно ехать в бизнес-центр «Кавалергард». Именно там происходят события, записанные на кассете. Больше я ничего не могла придумать.

…Водителю я назвала адрес клиники нервных болезней на Васильевском острове. Это — на всякий случай, чтобы не вызывать у него лишних подозрений. Вряд ли кто-то с благими намерениями в такое позднее время поедет в бизнес-центр, а с пациента нервной клиники взятки гладки, от него никто и не ожидает адекватного поведения.

И действительно, бомбист взглянул на меня сочувственно, но на всякий случай попросил деньги вперед.

Улицы были свободны, и через полчаса он высадил меня возле калитки, ведущей на территорию нервной клиники, пожелал скорейшего выздоровления и поспешно укатил. Я дождалась, когда машина скроется за углом, прошла мимо забора больничного сада, из-за которого сладко пахло жасмином, обогнула забор и оказалась на площади перед бизнес-центром «Кавалергард».

В прозрачных июньских сумерках здание из стекла и металла казалось призрачным замком. Хотя бизнес-центр был уже закрыт и автомобильная стоянка не охранялась, на ней оставалось еще несколько машин, а перед самым входом в здание переговаривались два человека.

Разглядеть их с такого большого расстояния я не смогла, но мне показалось, что один из них напоминает Антона. Крадучись, держась в тени деревьев и время от времени замирая, я короткими перебежками добралась до автостоянки и юркнула за ближайшую машину.

Высунувшись из своего укрытия, я снова взглянула на людей у входа. Антона там не было. Один из них, худой, как скелет, и лысый, как колено, оказался тем самым охранником Васильичем, который сдал меня «людям в черном». Второй тоже показался мне знакомым. Чтобы получше разглядеть его, я скользнула за следующую машину и… наткнулась на прятавшегося за ней человека. Он зашипел, повернулся ко мне… и оказался Антоном Степановичем Мельниковым.

— Ты? — выпалила я, нечаянно в первый раз обратившись к нему так фамильярно.

— Евгения?! — воскликнул он, разглядев меня. — Ты что здесь делаешь? Как ты меня нашла?

— Тс-с! — зашипела я, пригнувшись и покосившись на людей у входа. — Я прочитала вашу… твою записку и поняла, что ты поехал сюда…

— Чушь какая! — отозвался Антон. — Я сначала поехал вовсе не сюда…

— Но как же! — запротестовала я. — Там же ясно написано, что ты пересмотрел видеозапись и все понял… а запись была сделана именно здесь, в «Кавалергарде»…

— Бред! — фыркнул Антон. — Типичная женская логика!

— Типичный мужской шовинизм! — ответила я, чтобы не остаться в долгу.

— Но это действительно женская логика! — повторил Антон. — Все гораздо сложнее! Я проявил блестящие дедуктивные способности. Просматривая видеозапись, я обратил внимание на Мотыгина… на его зажим для галстука…

— Что?! Какой еще зажим?

— Тише! — Антон понизил голос. — Я тебе потом все объясню! В общем, я следил за Мотыгиным, и он привел меня сюда…

Я снова взглянула на людей возле входа и убедилась, что собеседник лысого Васильича действительно тот самый мужчина с лошадиным лицом, которого я видела сначала на видеокассете, а потом — в клубе «Морская звезда», в компании моей «обожаемой» начальницы Ларисы Ивановны. Даже сейчас, в такое позднее время и в такой экстремальной обстановке, Мотыгин казался старомодно элегантным.

— Объясни сейчас же! — потребовала я. — Что ты мне лапшу на уши вешаешь? Какой еще зажим?

— Какой-какой, самый обыкновенный зажим для галстука! То есть не совсем, конечно, обыкновенный… Старинный… А Мотыгин — он нарочито старомодный… фишка у него такая…

Я вспомнила, что Антон прав — этот Мотыгин и в клубе «Морская звезда», и даже сейчас, у входа в бизнес-центр, показался мне старомодным пижоном.

— Не понимаю, при чем тут его зажим, его галстук и его устаревшая элегантность…

— Вот навязалась на мою голову! — проворчал Антон. — Не можешь, что ли, подождать?

— Не могу, — честно призналась я. — Если ты сейчас же мне все не объяснишь, я просто умру от любопытства!

— Ну ладно… в тот день, когда убили Меликханова, я вошел в переговорную и увидел его труп… — при этом неприятном воспоминании лицо Антона перекосилось. — Я увидел его труп, — повторил Антон, — а рядом, на полу, лежал маленький блестящий предмет. Я машинально поднял его и разглядел. Это был серебряный зажим для галстука в форме разинувшего пасть крокодила с изумрудными глазами. Редкая вещица… я положил этот зажим на свой стол. А потом ворвалась Лариса, вызвала охрану, и все завертелось…

— Майор Синицын ничего не говорил про этот зажим… — вставила я короткую реплику.

— Вот видишь! — Антон поднял палец. — Наверняка Лариса забрала его! Она соучастница Мотыгина! Я понял это, когда ты сказала, что видела их вместе!

— Все равно не понимаю, почему вы стали за ним следить!

— Ну как ты не понимаешь! — фыркнул Антон. — Я же говорю тебе, что пересматривал видеозапись и увидел на галстуке у Мотыгина этот самый зажим! Значит, это он был в тот день в переговорной, он убил Меликханова и при этом потерял свой зажим!

— Может быть, у него просто похожий? — усомнилась я.

— Точно тебе говорю — этот самый! Я же сказал — у крокодила были изумрудные глаза… точнее, один глаз, второй камешек выпал! И на кассете тоже не было одного камешка!

— Выходит, с тех пор он его так и не удосужился вставить… — протянула я. — А мы-то считаем его элегантным!

— В любом случае, немедленно отправляйся домой! — зашипел на меня Карабас. — Тебе здесь совершенно нечего делать!

Я хотела сказать, что без меня он наломает дров, что вытаскивать его из всевозможных неприятностей стало уже моим хобби, но вовремя поняла, что на такого закоренелого эгоиста, как Антон, мои слова подействуют, как красная тряпка на быка, и решила действовать по-другому. Он говорит о женской логике? Так он получит женскую логику по полной программе.

— И никуда я не уйду! — проговорила я капризным тоном. — А если будешь гнать меня отсюда, я подниму такой визг, что на твоей слежке можно будет поставить жирный крест! Понял?

Похоже, такой аргумент он действительно понял, во всяком случае, надулся и замолчал. Я тоже замолчала, прислушиваясь.

Разговора возле дверей мы слышать не могли, но, судя по жестам и долетавшим до нас словам, Мотыгин просил, чтобы Васильич пропустил его внутрь, а тот упирался — видно, все еще был напуган Ашотом. Наконец Мотыгин сумел уговорить охранника (видимо, они просто сошлись в цене), и оба скрылись за дверью бизнес-центра.

— Ну, теперь отправляйся домой! — проворчал Антон, поворачиваясь ко мне. — Я тебе приказываю!

— Мы не на работе! — отмахнулась я. — И нечего мне приказывать!

— Все равно слежка отменяется. — Он вздохнул и сбавил тон. — Внутрь незамеченными не попасть!

— Это еще как поглядеть! — ответила я бодро. — Я этот центр успела изучить и, пожалуй, смогу пробраться внутрь… и тебя проведу, если, конечно, ты перестанешь командовать и оставишь этот высокомерный тон.

— Когда это ты успела его изучить? — осведомился Антон, переводя взгляд с меня на призрачный силуэт бизнес-центра.

— Пока некоторые отсиживались в шкафу, отъедались полукопченой колбасой и крутили по видику порнуху! — проговорила я мстительно. — Ну так как — мы работаем в команде или дальше я иду одна?

— Ох уж эта колбаса! — Антон поморщился. — У меня от нее до сих пор изжога!

— Дело не в колбасе, а в ее количестве, — не удержалась я. — Конечно, если съесть сразу целый батон…

— Да хватит тебе! — вспыхнул Антон. — Мы будем и дальше препираться или ты проведешь меня в здание?

— Ладно уж! — Я выбралась из-за машины и направилась в сторону бизнес-центра. При этом я вспомнила изображения на мониторах в комнате охраны и старалась идти по тому маршруту, который не попадал в поле зрения камер видеонаблюдения.

Приблизившись к стене здания, я двинулась вдоль нее, восстанавливая в памяти план первого этажа.

Здесь находится киоск канцтоваров… здесь — лифты… а вот тут, если я не ошибаюсь, туалет, в котором я поменяла внешность и из курьера превратилась в уборщицу!

Точно, вот то самое окно, которое я видела изнутри. И форточка, к счастью, не закрыта.

Те, кто отвечает здесь за охрану, не обращают внимания на такие мелочи, как форточка в туалете. Ну да, они же вместо этого обделывают свои темные делишки, как мой знакомый лысый Васильич! Ну, в их оправдание можно сказать, что в такую форточку не залезет человек обычной комплекции. Разве что такая тощая особа, как я. Такая сушеная селедка, как иногда, в дурном настроении, называет меня сестрица.

— Ну, что стоишь? — повернулась я к Антону. — Подсади меня!

Он с готовностью выполнил мою просьбу, подсадил, причем при этом умудрился подержаться за мою задницу, что, по-моему, было совершенно лишним. Я пролезла в форточку (надо сказать, не без труда), спрыгнула на пол и открыла шпингалет. Честно говоря, в этот момент я здорово струхнула: вдруг у них на этом окне установлен датчик сигнализации? Но в здании царила тишина. Все обошлось. Я распахнула окно и позвала Антона.

Кряхтя и ворча, он подтянулся на подоконнике и ввалился в помещение.

— Если меня уволят из банка, — прошептала я, — кусок хлеба мне обеспечен. Буду работать воровкой-домушницей, это у меня явно получается!

— Где это мы? — прошептал Антон, боязливо оглядываясь по сторонам.

— В дамском туалете, — ответила я насмешливо. — Тебе, по-моему, к этому не привыкать. Когда ты прятался в шкафу…

— Да прекрати ты напоминать мне об этом! — взорвался Антон. — Скоро ты убедишь меня, что мне пора поменять сексуальную ориентацию или вообще сделать операцию по перемене пола!

— Только не это! — выпалила я, окинув его взглядом. — Как мужчина ты смотришься куда привлекательнее!

Антон густо покраснел, а я поняла, что немного перебарщиваю и пора прекратить подшучивать над ним. Тихонько приоткрыв дверь, я выглянула в холл.

Охранника на посту не было — видимо, он совершал плановый обход здания, а скорее всего — просто пил чай в хорошо знакомой мне служебной комнате. Припомнив расположение камер, я сложными зигзагами пересекла холл, направляясь к лестнице. Антон шел за мной след в след, как по минному полю.

Мы уже начали подниматься по лестнице, как вдруг со второго этажа донеслись приближающиеся шаги и негромкий разговор.

— Что делать? — прошипел Антон, схватив меня за локоть. — Мы попались! Нас арестуют! Узнают, кто я такой, — и мне крышка!

— Не паниковать! Сюда! — Я юркнула под лестницу. Там мы обнаружили неплотно прикрытую дверь. Шаги приближались, раздумывать было некогда, и мы проскользнули внутрь, притворив дверь за собой.

За этой дверью оказалась тесная кладовка, здесь было несколько стеллажей с моющими средствами и бытовой химией, по стенам висели синие форменные халаты.

Дверь была прикрыта неплотно, и мы хорошо слышали шаги и голоса в холле.

— Щас, Васильич, только переоденемся да руки вымоем, — говорил смутно знакомый женский голос. — Все ж таки с ядами работаем… хоть мы и привычные, а не ровен час, потравиться можем! Ежели эта отрава на крыс действует, так на нас с тобой тем паче! Крыса — она ведь здоровая, ее попробуй еще отрави… вот Карл Иваныч не даст соврать… верно, Карлуша?

Я поняла, что это — те самые крысоморы-дератизаторы, которые приходили в центр одновременно со мной, и с ними — все тот же неизменный охранник Васильич.

— Ну, лады, — отвечал ей Васильич. — Умоетесь да заходите. А я пока чайник поставлю. Выпьем чайку… с вашими пряниками! — Он довольно хохотнул, и послышались удаляющиеся шаги.

Но в следующую секунду мы поняли, что если шаги Васильича удалялись, то шаги дератизаторов, наоборот, приближались к нашему убежищу. Я прижала палец к губам, быстро всунула руки в рукава висящего на стене синего халата, а ноги — в огромные резиновые сапоги и замерла, прижавшись к стене, сделав Антону знак повторить мои действия. Он торопливо натянул халат, который оказался ему мал и едва не треснул по швам, попытался надеть сапоги, но ноги в них категорически не влезали… тогда вместо сапог Антон сунул ноги в два красных пластмассовых ведра и застыл около стены. Я скосила на него глаза… и едва не прыснула: он напоминал огородное чучело.

Однако сейчас был не самый подходящий момент для веселья. Борцы с грызунами уже приближались к двери. Я протянула руку и вывернула лампочку.

В ту же секунду дверь приоткрылась, и в проеме показались два силуэта — массивной тетки и ее тщедушного спутника.

Тетка протянула руку к выключателю, щелкнула… в кладовке было все так же темно.

— Ну вот, Карлуша, лампочка перегорела! — со вздохом проговорила тетка. — Надо будет Васильичу сказать… ну да ладно, мы свою одежку и в темноте не перепутаем! А спецуху здесь оставим, завтра все равно снова сюда придем, довершать начатое!

Шумно вздыхая и возясь, дератизаторы стащили свои балахоны, переоделись и отправились восвояси.

Едва их шаги затихли в дальнем конце холла, я выскочила из своего убежища и схватила оставленные на полу защитные балахоны.

— Вот отличная маскировка! — проговорила я, повернувшись к Антону.

Он мучительно пыхтел, пытаясь вытащить правую ногу из ведра. Мне пришлось помочь ему.

Балахоны дератизаторов пришлись нам впору, только, разумеется, Антон натянул спецодежду тетки, а я — ее тщедушного спутника. В этих бесформенных одеяниях, с защитными масками на лице мы выглядели жутко, но узнать нас было невозможно.

Мы выбрались из чулана и на этот раз без препятствий поднялись на третий этаж, где два года назад помещался офис фирмы «Посейдон».

Свернув в коридор, мы услышали впереди какие-то странные звуки.

Грохот падающих предметов перемежался раздраженными выкриками и натужным пыхтением. Мы с Антоном переглянулись. Звуки доносились из-за третьей двери по левой стороне коридора.

— Мотыгин! — прошептал Антон.

— Мотыгин, — согласилась я. — И можете не шептать: он там так шумит, что не услышит репетицию духового оркестра пожарной команды!

Мы подошли к двери и приоткрыли ее.

Внутри, в просторном помещении, творилось что-то невообразимое. Все ящики из столов были выдернуты, содержимое их разбросано по полу, бумаги покрывали пол, как первый снег покрывает темную осеннюю землю. По этому белому покрову были разбросаны комья земли из цветочных горшков. Среди всего этого кошмара метался человек, в котором очень трудно было узнать всегда такого элегантного и ухоженного Мотыгина.

Его густые седеющие волосы были всклокочены, пиджак валялся на полу, рубашка выбилась из-за пояса брюк, лицо покрывали красные пятна. Он метался по комнате, то в очередной раз перерывая содержимое столов, то заглядывая в опустошенные горшки из-под комнатных растений, и время от времени истерично вскрикивал:

— Ничего! И здесь ничего! Мерзавец! Скотина! Перед смертью и то обманул!

— Куда, интересно, смотрит охрана? — пробормотал Антон, взирая на устроенный Мотыгиным погром. — У них под носом такое творится, а им и дела нет!

— Охрана пьет чай, — напомнила я.

— Сволочь лысая! — воскликнул в очередной раз Мотыгин, заглядывая в горшок из-под пальмы. Сама пальма сиротливо валялась рядом, жалостно растопырив черные корни.

— О ком это вы? — громко произнес Антон, входя в комнату и направляясь к Мотыгину. — Об убитом вами Илье Меликханове?

Мотыгин замер и уставился на приближающееся к нему существо.

Должна признаться, что Антон в защитном балахоне, с маской на лице выглядел устрашающе. Не знаю, за кого Мотыгин принял Антона — за ангела мести, за инопланетянина или за вернувшегося с того света Меликханова, но только он попятился, отмахиваясь рукой, как будто надеясь, что это страшилище сгинет, и завопил:

— Я не хотел его убивать! Я хотел только, чтобы он сказал мне, где спрятаны деньги! Он сам виноват! Он издевался надо мной! Он сказал, что деньги все время были здесь, у меня под носом! И все равно он соврал! Я перерыл здесь все, но денег нет! Я не хотел! Честное слово, я не хотел! Это получилось случайно! Ваза подвернулась мне под руку…

Мотыгин пятился, не сводя глаз с Антона, и, разумеется, не смотрел себе под ноги. В результате он зацепился ногой за корни той самой пальмы, споткнулся, потерял равновесие и грохнулся на спину, ударившись об пол затылком.

Антон склонился над ним, потрогал пульс.

— Жив, — сообщил он мне, распрямившись. — Только потерял сознание. Ничего, через полчаса оклемается, и мы сдадим его милиции. Ты слышала, как он признался в убийстве Меликханова?

— Боюсь, что потом он отопрется, — проговорила я с сомнением.

— Этот майор… как его… Пеночкин… то есть Синицын… он очень упорный, он его дожмет! Но мне другое непонятно — что Мотыгин искал здесь? О чем он допытывался у Меликханова перед тем, как его убил? О каких деньгах он говорил?

— Вот про это, кажется, я знаю… — И я вкратце рассказала Антону то, что узнала от вдовы Самоцветова Анны Владимировны.

— Вот эти-то деньги и ищет вся криминальная общественность! — закончила я свой рассказ. — Из-за них Мотыгин и убил Илью Меликханова… он решил, что Меликханов вернулся из Москвы, чтобы достать из тайника спрятанные два года назад деньги, и попытался выпытать у него тайну… и во время бурного разговора не совладал с собой и разбил собеседнику голову.

— Ну, теперь эта тайна окончательно похоронена вместе с Меликхановым, — проговорил Антон. — Вряд ли кто-то найдет эти деньги…

— А вот это не факт, — задумчиво проговорила я и вышла в коридор. Задрав голову, я уставилась на потолок. Как я и думала, он был подвесной, составленный из белых квадратных плиток.

— Что ты хочешь этим сказать? — осведомился Антон, следуя за мной по пятам. — Ты мне еще не все рассказала?

— Факты — все, а вот свои наблюдения… ну-ка, пройди по коридору!

— Это еще зачем?

— Ну пожалуйста, я тебя очень прошу!

— Ну ладно, чем бы дитя ни тешилось… — Антон пожал плечами и послушно проследовал по коридору мимо двери разгромленного офиса.

Я отступила в сторону и внимательно смотрела на него.

— Ну что? Ты мне объяснишь, зачем это нужно? Или ты просто любуешься моей неотразимой внешностью?

— Больше мне делать нечего! — фыркнула я. — Не только ты внимательно просматривал ту злополучную кассету… я обратила внимание, что охранники, заснятые на пленку здесь два года назад в два разных дня, выглядели по-разному. Просмотрев запись несколько раз, я поняла, что все дело в освещении. Оно по-разному падало на их лица, второй раз они были хуже освещены. Сначала я подумала, что между этими записями перегорел один из потолочных светильников, но сейчас вижу, что все светильники горят, но свет все равно падает по-другому. Значит, один светильник просто убран, заменен глухой потолочной панелью…

— И ты хочешь сказать…

— Я хочу сказать, что вон там, в углу, стоит стремянка, которая нам сейчас понадобится!

Не говоря ни слова, Антон сбегал за алюминиевой стремянкой, поставил ее рядом с дверью и вскарабкался на самую верхотуру.

— Которую плитку? — спросил он, взглянув на меня сверху вниз.

— Вон ту…

Он осторожно приподнял одну из белых плиток, сдвинул ее в сторону и запустил руку в пространство над подвесным потолком…

— Ну, что там? — спросила я нетерпеливо.

— Кажется, что-то есть… — отозвался он голосом, севшим от волнения. — Сейчас… секундочку…

Он запыхтел, вытянулся как мог и вытащил из квадратного проема пыльный кожаный саквояж.

— Ты была права! — проговорил он взволнованно, прижав сумку к своему животу и начиная спускаться по стремянке.

Услышать такие слова от мужчины удается одной женщине из тысячи!

— Да бросай ты сумку! — Я задрала голову. — Тебе же неудобно спускаться!

— Бросить пять миллионов долларов? — переспросил он в ужасе. — Ни за что!

— Правильно! — раздался у меня за спиной удивительно знакомый голос. — Никогда не выпускай деньги из рук, раз уж они тебе достались!

Я обернулась… и увидела сначала направленный на меня ствол пистолета, а уже потом — ухмыляющееся лицо Ларисы Ивановны.

— Поставь саквояж на пол и отойди в сторону! — проскрежетала она холодным, как железо на морозе, голосом, переведя пистолет на Антона. — И чтобы без фокусов!

— Лариса! Лариса Ивановна! — На лице Антона было написано крайнее удивление. — Что вы себе позволяете! Немедленно уберите оружие! Иначе…

— Иначе — что? — переспросила она с кривой усмешкой. — Иначе ты объявишь мне выговор? Лишишь премии по результатам финансового года? Обойдешь при повышении? Ты не у себя в банке, дорогой! Ты со своей костлявой подружкой сделали для меня очень много! Вы нашли для меня эти деньги! Мне оставалось только следить за вами и появиться в нужный момент. Я вам за это крайне признательна. — Лариса отвесила шутовской поклон. — И даже, может быть, сохраню вам жизнь… если, конечно, вы не будете создавать мне проблем. Так что еще раз повторяю: поставь саквояж и отойди в сторону!

— Ну это же надо! — Я решила вмешаться в разговор. — Все знали в банке, что ты стерва, но чтобы до такого дойти, в людей из пистолета целиться… Неужели выстрелишь?

— Запросто, — ответила Лариса, и при этом глаза ее сверкнули таким колючим блеском, что я поверила сразу.

— Очень денег хочется?

— Очень, — почти мирно согласилась Лариса, — ты не поверишь, до чего хочется… Причем лично себе, ни с кем не делиться — так оно будет надежнее…

— А как же твой приятель Мотыгин? — спросила я, чтобы оттянуть время. — Он лежит там, в офисе, без сознания…

— Да плевала я на него! Он ни на что не годен, как большинство мужчин! В тот день я провела его в банк, чтобы он припугнул Меликханова, пообещал сдать его бандитам, если будет лезть в дела с «Астролябией»…

— Так махинация с кредитом — это твоя работа? — догадался Антон.

— Это дело прошлое! — отмахнулась Лариса. — А этот идиот Мотыгин не придумал ничего лучше, чем убить Илью. Так что мне пришлось срочно выводить его из банка, а потом переводить на тебя подозрения милиции… Да еще, кретин этакий, умудрился потерять там свой зажим от галстука! Все равно что визитную карточку оставил! Хорошо, я вовремя заметила…

— Как ты его вывела? — заинтересовался вдруг Антон.

— Ты что, думаешь, ты один знал про потайной выход? Я ведь тоже давно работаю в этом здании…

— Но ведь у тебя не было ключей!

— А это что? — Лариса свободной рукой вытащила из кармана знакомую связку ключей и потрясла ею в воздухе. — Я давно уже сделала себе дубликаты! Ладно, хватит разговоров! Последний раз повторяю: ставь саквояж и отходи в сторону, или я для начала прострелю тебе колено… ты не представляешь, как это больно!

— Да подавись ты этими деньгами! — Антон поставил саквояж на пол и отступил в сторону.

Лариса шагнула вперед…

И в это время откуда-то сверху на нее обрушилось что-то большое… оказавшееся рослым мужчиной лет тридцати в камуфляжном костюме.

Незнакомец сбил Ларису с ног, отобрал у нее пистолет, заломил обе ее руки за спину и связал их куском провода. После этого поднялся, оставив ее на полу, и шагнул к саквояжу.

— А вы кто такой и откуда здесь взялись? — проговорила я, опомнившись от изумления, вызванного его неожиданным появлением.

— На второй вопрос ответить легче. — Он показал открытую стеновую панель, за которой виднелся ход в вентиляционную шахту. — Я пробрался сюда через вентиляцию, и очень вовремя!

— Но кто вы? — повторила я свой первый вопрос. — Человек Капитана? «Свободный художник» с большой дороги? Охотник за чужими сокровищами?

Антон дернул меня за рукав — тише, мол, не зарывайся, у него все же пистолет. Но в меня как будто бес вселился. Я отпихнула руку Антона и сделала шаг вперед. Незнакомец тоже подошел ближе и направил на меня свое оружие. Но если насчет Ларисиной способности выстрелить я не сомневалась, то здесь был другой случай. Этого человека я не боялась. Мысли проносились в голове со скоростью курьерского поезда. Кто же он — этот незнакомец, так вовремя явившийся, чтобы обезвредить Ларису? Он не из милиции — там всем заправляет майор Синицын. Он не человек Капитана — не для того Капитан так долго искал эти деньги, чтобы послать за ними постороннего, уж такое дело Капитан никому не доверил бы, тут Лариса права, нужно самому подсуетиться.

— Я знаю, кто вы! — внезапно вскричала я. — Вы — тот человек, что был в люльке! Понятно… теперь мне все понятно… Значит, вынюхиваете, высматриваете, а потом норовите чужими руками жар загребать? Ведь видели же, что Антон не убийца, так почему же не сообщили куда следует? Человек из-за вас скрывался… милиция ведь на него думала! А теперь еще деньги захапать хотите! Ишь, явился на готовенькое…

— Что-что? — Антон шагнул вперед. — Так это я из-за тебя в шкафу больше суток просидел? А ну, брось пистолет, поговорим! — При этих словах Лариса приподнялась и попыталась вцепиться Антону в лодыжку, как бультерьер, но я была начеку и пнула ее ногой.

— Зря вы так, — незнакомец явно огорчился. — Я вовсе не преступник… правда, эти деньги мне очень нужны, но только для того, чтобы вернуть семейную реликвию.

— Какую еще реликвию, — пробурчала я, — лапшу вешаете…

— Боюсь, вы не поверите, — вздохнул незнакомец, — но все началось двадцать лет назад…

— Ну, завел бодягу! — рявкнул Антон. — Этак мы до утра проговорим!

— Подожди! — севшим внезапно голосом сказала я, услышав про события двадцатилетней давности.

Ведь и мои несчастья начались двадцать лет назад…

— Меня зовут Олег… — Он помедлил. — Фамилия вам ничего не скажет. Двадцать лет назад мы жили здесь, в Петербурге, то есть тогда он назывался по-другому… Отец работал в машиностроении, что-то там изобретал, даже патенты у него были. Мама была учительницей музыки. Но жили мы не бедно, потому что мама происходила из старинной купеческой семьи, прадед в свое время владел несколькими домами в центре города. Это все было давно, но даже я помню, что кое-что от былого великолепия осталось. Дедушка был профессором консерватории, мы жили в большой квартире на Мойке, обставленной старинной мебелью. И драгоценности у мамы имелись. Правда, она никогда их не носила — некуда было. Да и побаивалась. Сами понимаете, какое было время. Но я мальчиком мало интересовался разными побрякушками.

И вот в тысяча девятьсот восемьдесят седьмом году нашей семье пришлось срочно уезжать в Штаты. Родители не собирались этого делать, но моя сестренка очень болела — почки. Нужна была срочная операция, а в нашей стране тогда их не делали. И они решились. Квартиру тогда можно было только обменять на меньшую, но на это ушло бы много времени. Успели лишь продать дачу, да и то задешево. Драгоценности, сами понимаете, вывезти было никак нельзя, тогда по рекомендации нашли людей, которые, купив драгоценности здесь, в России, перевели бы деньги за них на счет за границей. Это сейчас все стало гораздо проще, а тогда было не так. Конечно, родители собирались нарушить советский закон, но никого не ограбили, не обворовали, просто им нужны были деньги на лечение ребенка.

— И что дальше? — тихо спросила я.

— Дальше начинается собственно драма, — вздохнул Олег, — человека, который взялся найти покупателя на драгоценности, звали… Илья Меликханов. Двадцать первого мая отец запаковал драгоценности и деньги от продажи дачи в пластиковый пакет — портфель решил не брать, чтобы не привлекать внимания, — и ушел на встречу с Меликхановым — тот обещал проводить его к ювелиру. Больше отца никто никогда не видел.

«Двадцать первого мая, — стучало у меня в висках, — я не помню точной даты того, что случилось в полуразрушенном доме, но это было весной, потому что на мне были легкие ботинки и новая курточка… Стоп! — курточку принесла мама на день рождения, а он у меня пятнадцатого мая… Так что вполне возможно, что…»

— К вечеру позвонил Меликханов, сказал, что прождал отца в условленном месте ровно час и что так дела не делаются, — продолжал Олег, — и что он умывает руки. Мама не находила себе места. Отец пропал, а через три дня надо было уезжать. Что было делать? Идти в милицию и рассказывать, что у него была с собой крупная сумма денег и драгоценности? А как доказать, что он не сбежал от семьи? К тому же нам не позволили бы уехать… И мама решилась — взяла нас с сестрой и самые необходимые вещи и села в самолет. Никаких известий от отца мы не имели, и мама уверилась, что он умер. У них были очень хорошие отношения, отец никогда бы не поступил с ней так подло — украл драгоценности, деньги и скрылся. Мы жили трудно, но сестре все же сделали операцию, и она поправилась. В последние десять лет я по делам много раз бывал в России. Мы с матерью часто говорили на тему о прошлом, и она призналась мне, что не вспоминает о тех драгоценностях, но хотела бы получить назад фамильный серебряный крест — он принадлежал еще ее прабабке, уцелел во всех войнах и революциях… Он дорог ей как память.

И вот я все это время наводил справки, завел знакомства среди ювелиров и наконец нашел человека, который видел этот крест. И кто, вы думаете, ему его продал?

— Меликханов… — пробормотала я и отметила удивленный взгляд Антона.

Он явно скучал, слушая длинный рассказ, и удивлялся моему серьезному отношению.

— Ясно, что этот гад заманил отца в ловушку, а там убил и ограбил — не смог совладать с собственной жадностью. И ведь как верно все рассчитал — что мать не станет поднимать шум, у нее было безвыходное положение! И теперь мы даже на могилу отца не можем сходить!

— Я знаю, где он лежит… — еле слышно сказала я. — Я вам покажу…

— Как? — Олег отшатнулся. — Откуда?

Я наклонилась к нему ближе и быстрым шепотом поведала всю историю, случившуюся со мной двадцать лет назад.

— Он закапывал там труп… вашего отца, оттого и всполошился так, когда меня увидел… Он и меня хотел убить, чтобы свидетелей не оставлять… Меня сторож спас. И если бы кто-нибудь сообразил тогда выслушать семилетнего ребенка внимательно… хотя вашему отцу это уже не помогло бы… А как вы узнали про деньги?

— Я долго искал крест и вышел на женщину, чей муж когда-то получил его в качестве взятки…

— Бывшая жена Самоцветова! — вскричала я. — Вернее, его вдова!

— Вы должны извинить меня, Женя, — серьезно сказал Олег. — Я не смог вам помочь в тот день, когда убили Меликханова. Сначала я хотел его напугать, чтобы он сам пошел в милицию и признался в убийстве.

— Бомжом притворялись…

— И не только это… — смутился Олег. — Но понял, что зря теряю время, — это не тот человек, у него совесть просто отсутствует. Тогда я решил с помощью люльки влезть в окно… видит бог, я его так ненавидел, что мог бы и сам убить. Но тут пришли вы и почему-то упали в обморок, а потом явился этот… Мотыгин, они стали ссориться… дальше вы знаете. Я успел только перетащить вас в сторону, чтобы вас не сразу заметили, а потом вылез и закрыл окно. Теперь все разъяснится, а Анна сказала, что вернет мне крест, только когда я найду эти деньги.

Итак, вы понимаете, что мне они очень нужны! — закончил Олег свое повествование и наклонился к саквояжу.

— Скотина! — подала голос Лариса, извивавшаяся на полу, безуспешно пытаясь освободить руки. — Ты еще не знаешь, с кем связался!

Олег не обратил на ее слова никакого внимания. Он взялся за сумку, но прежде чем поднять ее, щелкнул замком и открыл…

Лицо его вытянулось и побледнело.

— Ничего себе! — проговорил он, выпрямляясь. — Вот за чем все охотились! — И он громко расхохотался.

— Что там? — движимая любопытством, я подскочила к нему и заглянула в саквояж.

— Что там? — повторил за мной Антон и заглянул через мое плечо.

— Что там? — скрипя зубами в бессильной злости, пропыхтела Лариса, которой с полу ничего не было видно.

А там действительно было на что посмотреть. Саквояж был наполнен зеленовато-серой трухой, мелкими обрывками и клочками — тем, что когда-то, два года назад, было пятью миллионами долларов.

— Крысы… — догадалась я. — Не зря здесь работали дератизаторы… здесь и вправду пропасть крыс!

Затем я взглянула на Ларису, которая по-прежнему корчилась на полу, и добавила:

— Двуногие крысы охотились за этими деньгами, но четвероногие их опередили…

— Ну, ладно, — проговорил Олег, застегивая саквояж. — Думаю, учитывая новые обстоятельства, на этот саквояж больше никто не претендует?

— Во всяком случае, не мы! — Я переглянулась с Антоном.

— Тогда я его возьму… у меня появились кое-какие мысли. И разрешите откланяться, а то здесь скоро будет чересчур людно!

Олег юркнул в вентиляционный ход, втащил за собой саквояж и молниеносно закрыл за собой стеновую панель, так что со стороны могло показаться, что он просто ушел сквозь стену.

— Нам все это не померещилось? — проговорил Антон, оглядываясь. — Деньги, изжеванные крысами… супермен в камуфляже…

— Ну, вот это нам, по крайней мере, не мерещится! — Я показала на связанную Ларису.

— Сейчас же развяжите меня! — прошипела она. — Иначе вы очень пожалеете…

— Слушай, а что он такое сказал в конце? — повернулась я к Антону, не обращая внимания на ее бессильные угрозы.

— Что именно?

— Ну, насчет того, что здесь сейчас будет людно…

— Наверное, вот это…

Теперь и я отчетливо слышала приближающиеся шаги многих людей.

— Тогда нам надо отсюда быстро сваливать…

— Боюсь, уже поздно!

Действительно, из-за поворота коридора появилось несколько парней в одинаковых кожаных куртках. Я растерялась, не зная, чего ждать от их появления, но вдруг среди них заметила знакомое круглое лицо с детским румянцем.

— Это вы, майор? Как вы нас нашли?

— А вы что, и вправду думаете, что можно ночью пробраться в охраняемый центр и не засветиться в системе охраны? — Синицын усмехнулся. — Как только вы влезли в окно, на пульте вневедомственной охраны сработала сигнализация. А я заранее предупредил их, чтобы при тревоге из этого бизнес-центра они не выезжали на объект, а немедленно связались со мной… так что мое появление здесь вполне объяснимо. А вот ваше… солидные люди, работники банка, ночью, в таком виде…

Я вспомнила, что до сих пор облачена в защитный балахон, и расстроилась. Но поскольку, как известно, лучшая оборона — это нападение, я тут же набросилась на майора:

— А если милиция не занимается своим прямым делом? Если вместо того, чтобы искать настоящего убийцу, она преследует ни в чем не повинного человека? — Я покосилась на Антона и закончила: — Именно поэтому нам пришлось самим установить истину! Так вот, имейте в виду: Антон Степанович ни в чем не виноват, Меликханова убил Мотыгин, он тоже здесь, в офисе, без сознания… а вот она, Лариса Ивановна, — его сообщница…

— Ничего не докажешь! — прошипела Лариса. — Это только слова! И вообще, немедленно развяжите меня! Вы не имеете права! Я буду жаловаться вашему начальству!

— Можете жаловаться кому угодно, — спокойно проговорил Синицын, — но только я собираюсь вас арестовать за соучастие в убийстве гражданина Меликханова…

— На каком основании? — взвизгнула Лариса.

— Вот на этом! — Майор достал из внутреннего кармана видеокассету. — Вы не забыли, что здесь установлена видеокамера, которая зафиксировала ваше признание?

— Это все он! Это Мотыгин! — истерично выкрикнула Лариса. — Он шантажировал меня! Он грозил убить меня, если я не помогу ему раздобыть эти деньги!

— Она все врет! — послышался за моей спиной хриплый мужской голос.

Я обернулась и увидела Мотыгина. Он стоял в дверях офиса, прислонившись к дверному косяку. От его былой элегантности не осталось и следа.

— Она все врет! — повторил он. — Это была ее идея! Она уговорила меня, сказала, что это будет легче легкого! Ей были очень нужны деньги, она играла на бирже и очень много проиграла, влезла в долги…

— Вот и отлично. — Синицын потер руки и повернулся к своим людям. — Уведите этих двоих…

Ларису и Мотыгина повели к лифту.

Мужчина шел понурившись, безвольно опустив плечи, женщина вырывалась, визжала и ругалась последними словами. Возле самого лифта она обернулась и выкрикнула:

— Я найму хорошего адвоката, и он не оставит от этих обвинений камня на камне…

— Нанимайте кого хотите, но хороший адвокат стоит больших денег! — вмешался в разговор Антон. — С саквояжем у вас ничего не вышло, сбережений у вас нет, а в банке вы больше не работаете!

— Еще неизвестно, работаешь ли ты сам в этом банке! — отозвалась Лариса, сверкнув глазами.

— Думаю, что этот вопрос решится положительно, — проговорил Синицын. — Во всяком случае, со стороны правоохранительных органов к Антону Степановичу нет никаких претензий.

— Так мы действительно свободны? — недоверчиво переспросил Антон, когда за арестованными закрылись двери лифта.

Мне очень понравилось это «мы».

— Конечно, свободны! — довольно равнодушно ответил майор.

— А на этой кассете… — нерешительно проговорила я, — вы видели там еще кого-то?

— На какой кассете? — В глазах Синицына было недоумение.

— Ну, как же… вот на этой! — Я показала на кассету в его руке.

— Ах, это… да это китайский фильм о восточных единоборствах… — круглое лицо майора залилось детским румянцем. — Я увлекаюсь этим жанром… а вы поверили?! — Он засмеялся. — У них тут камера работает из рук вон плохо, а по видеомагнитофону охранники давно смотрят боевики и порнуху. Хотя я видел достаточно, чтобы понять, что к чему, но записи у меня нет. Но не беспокойтесь, Лариса Ивановна и Мотыгин будут топить друг друга и дадут исчерпывающие показания! А кого еще я должен был увидеть на кассете? И что услышать?

— Да нет… так… никого… ничего…

— Мы, пожалуй, пойдем! — Антон потащил меня к лифту.

Когда мы вышли из лифта на первом этаже, я увидела Васильича.

Охранник, воровато оглядываясь по сторонам, набирал телефонный номер. Я подскочила к нему и гаркнула в самое ухо:

— Звонишь, старый хрен? Капитану и его дружкам звонишь? Я тебе позвоню! Я тебя с потрохами сдам Ашоту и его отморозкам! Завтра же будешь в Смоленке плавать кверху пузом!

Васильич затрясся, вспомнив встречу с Ашотом, и выронил трубку из рук.

Анна Владимировна припарковала старенький «Опель» возле сквера и пошла по центральной дорожке к фонтану. На этот раз она была не в черном, а в бежевом, только большие черные очки конспиративно закрывали пол-лица.

На скамейке перед фонтаном ее уже ожидал привлекательный мужчина тридцати с небольшим лет. Рядом с ним стоял объемистый кожаный саквояж. Анна скосила взгляд на эту сумку и облизнула пересохшие от волнения губы.

Заметив Анну Владимировну, мужчина привстал и помахал ей рукой.

Анна опустилась рядом с ним на скамейку, положила на колени большую бежевую сумку и вполголоса проговорила:

— Зачем эти приветствия? За нами могут следить…

— Что вы! — Мужчина усмехнулся одними губами. — Вы кого-нибудь видите?

В сквере действительно не было ни души. Только голуби громко ворковали в пыльной траве.

— Это то, о чем я думаю? — прошептала Анна, бросив горящий взгляд на саквояж.

— А вы сомневаетесь? — Мужчина повернул саквояж другим боком, и Анна увидела металлическую пластинку с гравировкой:

…

«Василию Андреевичу Самоцветову — в день юбилея от сотрудников и подчиненных».

— Так, значит, Василий все знал! — прошипела Анна, почти не разжимая губ. — Значит, он сам обналичил и припрятал эти деньги!

— Выходит, так, — мужчина пожал плечами.

— Но этого мало! — Анна нервно потерла руки. — Я должна увидеть деньги!

— А я должен увидеть крест! — ответил мужчина. — Надеюсь, он при вас?

Анна похлопала рукой по своей сумке.

— Покажите!

— А вы покажите деньги!

Мужчина щелкнул замками, приоткрыл саквояж. Анна наклонилась, заглянула внутрь, увидела россыпь зеленовато-серых бумажек и почувствовала неприятный затхлый запах.

В ту же секунду мужчина захлопнул саквояж.

— Почему деньги россыпью? — подозрительно прошептала Анна. — И почему они так странно пахнут?

— Вы же не в банке! — отозвался ее собеседник. — Берите какие есть. Они, в конце концов, хранились не в депозитной ячейке… и вообще — деньги не пахнут!

— Оставьте ваши шуточки для другого случая! — раздраженно бросила Анна, раскрывая свою сумку.

Она достала небольшой предмет, завернутый в кусок черного бархата, развернула ткань.

Мужчина бросил взгляд на содержимое свертка — массивный серебряный крест с крупными самоцветами, кивнул:

— Да, это тот самый крест, наша семейная реликвия…

— Меня все эти душещипательные истории не волнуют! — прошипела Анна. — Мы будем делать дело?

— Конечно, — мужчина кивнул и пододвинул саквояж ближе к Анне. — Конечно, этот крест не стоит миллионы… красная цена ему — пять тысяч долларов…

— Ну вот, опять вы за свое! — раздраженно проговорила Анна и потянулась к саквояжу. — Я так понимаю, что свою долю этих денег вы забрали…

— Да, ровно половину, как мы и договаривались… крест!

Анна положила сверток с крестом на скамейку, схватила саквояж за ручки. Мужчина спокойно взял сверток, поднялся и зашагал к воротам сквера. Отойдя на несколько шагов, обернулся и проговорил:

— Красная цена — пять тысяч! Да, и очень советую вам поискать работу! Безделье развращает!

Анна удивленно смотрела в спину уходящего человека, безуспешно пытаясь понять его слова. Это ей плохо удавалось — мысли мешались в голове. Неужели кончится ее унизительная бедность?! Что он сказал — поискать работу? Вот еще! С такими-то деньгами!

Она воровато огляделась по сторонам, убедилась, что поблизости никого нет, и открыла саквояж. В нос снова ударил неприятный запах. Черт с ним, с этим запахом — деньги и правда не пахнут. Анна прикоснулась к деньгам, сладко зажмурилась, погрузила руку в глубину саквояжа… и в ужасе выдернула ее.

Под тонким слоем денег была бумажная труха и какие-то зловонные комочки…

Анна вскрикнула, сгребла верхний слой денег и увидела под ним серо-зеленую бумажную массу и крысиный помет…

— Жулик! Аферист! — завопила она, хотела побежать за мужчиной… но поняла, что он уже уехал, и безвольно откинулась на скамью. Крысиный помет — вот чего она достойна. Что этот аферист сказал ей напоследок? Посоветовал искать работу? Неужели ее действительно ожидает такое кошмарное будущее?

Анна еще раз открыла чемодан и, преодолевая отвращение, собрала и пересчитала рассыпанные поверху деньги. Там оказалось две с половиной тысячи долларов. Этот мерзавец взял себе половину от настоящей цены креста…

Прошла неделя. За это время я успела отъесться, отоспаться и выкрасить волосы в темный цвет. Сестра помирилась с Генкой, но взяла дело о сдаче квартиры в свои руки. Генка ходит шелковый и даже собственноручно вынес на помойку крейсер «Аврора».

Мы встретились с Олегом, я проводила его к тому новому дому, что стоит на месте старого, разрушенного. Можно считать, что именно там погребен его отец. Теперь там же были похоронены мои комплексы. Олег показал мне серебряный крест и, посмеиваясь, рассказал, каким образом его получил. Я полностью его поддержала.

В банке все устаканилось. Московский начальник быстро все решил и назначил Антона Степановича директором филиала. Про Ларису Ивановну все быстро забыли.

Охранник Вася поздоровался со мной без обычной радости — отвел глаза и не пытался рассказать дежурный анекдот. Он даже поморщился при виде меня, но ничего не сказал. Я удивилась, но ничего не спросила — мало ли: у человека зубы болят или живот прихватило. Лена Андросова мелькнула вдали, сделав вид, что не заметила меня, и вот тут я удивилась — чтобы Ленка не остановилась пересказать очередную местную новость?..

У дверей моего кабинета маялся Стасик Творогов.

— Здравствуй, Женя, — сказал он. — Я вот тебе принес… — И протянул мне коробку конфет.

Глаза мои полезли на лоб — невероятно: Стасик не клянчил у людей сладкое, а сам кому-то что-то принес?!

— Тебе что-нибудь нужно? — опасливо осведомилась я.

— Да нет, я просто так. — Он сунул коробку мне в руки и убежал. Я пожала плечами и уселась за стол. И тут же позвонил телефон и голосом Лидии Петровны сказал:

— Евгения Николаевна, сдайте, пожалуйста, Ничипоренко все бумаги Ларисы Ивановны. С сегодняшнего дня он занимает должность начальника кредитного отдела.

— То есть как? — не сдержалась я.

— Не как, а почему, — в голосе Лидии Петровны добавилось металла, — по распоряжению директора Антона Степановича.

— Хорошо, я все подготовлю…

— Будьте любезны, поторопитесь… — и тут же услышала, как Лидия говорит в другую трубку: — Всем начальникам отделов к одиннадцати подойти на совещание к директору банка.

Я положила трубку и задумалась. Вот почему Вася хмурился, Ленка сделала вид, что меня не заметила, а Стасик притащил коробку конфет! Им всем было неудобно передо мной. И только старая гиена Лидия Петровна, которая на секретарском месте повидала всякого, ничуть не удивилась вероломству начальства. Я замещала Ларису Ивановну, и все, да и сама я, честно говоря, думали, что меня и назначат начальником кредитного отдела. Учитывая мой хороший послужной список и особые отношения с Антоном Степановичем. Но оказалось, что новоиспеченный директор так не считает, у него есть более достойная кандидатура — племянник его бывшей жены. Парень он, кстати, и правда неплохой, и в работе соображает, этого у него не отнимешь.

Однако все же обидно как-то. А хотя почему, собственно, обидно? И какие такие у нас особые отношения с Антоном Степановичем? Ну прятался он у меня в шкафу, ну покупала я ему трусы и продукты, и что из этого? И чего я хочу? Разве я рисковала жизнью, занимаясь расследованием убийства Меликханова, возилась с Карабасом, определяла его на квартиру и маялась одну ночь рядом с ним на кресле-кровати для того, чтобы он отдал мне место Ларисы Ивановны?

Но перед собой-то хитрить не стоит, разумеется, я ожидала благодарности. Не материальной, а хоть слово бы сказал доброе — спасибо, мол, Женя за все, вы мне очень помогли, поддержали в трудную минуту. В ресторан бы пригласил, что ли, ценный подарок вручил! Зарплата у него теперь стала больше, не обеднел бы…

Не захотел Антон Степанович проявить элементарную благодарность, не нужно это ему. И я ему больше не нужна, как говорится, мавр сделал свое дело, мавр может уходить…

Вот именно, мне дают понять, что присутствие мое в банке более нежелательно. Что ж, пойдем навстречу пожеланиям трудящихся, напишем заявление об уходе по собственному желанию.

Сказано — сделано. Написав заявление, я отправилась в приемную директора. Вручу заявление Лидии, она сама передаст, куда нужно.

— Добрый день! — Я постаралась, чтобы голос звучал ровно-доброжелательно.

— Ах, это вы? — сухо отозвалась Лидия. — Разве вас вызывали?

— Нет, но я по личному делу.

— Антон Степанович очень занят и по личным вопросам принимает исключительно в конце недели… — теперь голос Лидии спокойно можно было использовать в качестве трута, до того был сух, что воспламенился бы от малейшей искры.

— Я не стану беспокоить Антона Степановича такими пустяками, — кротко заметила я, положив на стол Лидии свое заявление, — будьте любезны, отдайте ему, когда он освободится. Всего хорошего.

Я выскочила из приемной и нос к носу столкнулась с майором Синицыным.

— Что вы здесь делаете? — удивилась я. — Разве дело еще не закрыто?

— С моей стороны да, — он замялся и опустил глаза, — но вас еще, думаю, вызовет следователь… Евгения… Ник… а можно я буду звать вас просто Женя?

— Ну… если вам так хочется… — милостиво согласилась я, понимая, к чему клонит бравый майор.

— Мне было очень приятно с вами работать… — продолжал он.

— Взаимно, — кивнула я, — так что?

— Вы не могли бы… пойти со мной в театр? — вдруг выпалил майор.

Ой, какой чувствительный милиционер! Можно подумать, что это не я сохранила до таких лет невинность, а он!

— Думаю, что это можно устроить, — успокоила я майора Синицына, — созвонимся попозже.

Дальше начались настоящие чудеса. Стасик перехватил меня в коридоре и пригласил на джазовый концерт. Володя Ничипоренко, которому я передавала дела, был страшно смущен, долго мялся и пригласил меня в кафе отметить его назначение и обсудить наше дальнейшее сотрудничество. Он был так мил, что язык не повернулся сказать ему, что я увольняюсь.

От такого внимания к своей особе я несколько утомилась и, воспользовавшись случаем, отпросилась у Володи домой. А когда я миновала проходную, простой и незатейливый охранник Вася пригласил меня в кино на новый боевик. Ей-богу, я почти согласилась, но отложила наш поход на следующий день.

«Чудеса да и только, — посмеивалась я, не спеша идя по улице, — сговорились они все, что ли? Но вот интересно — они все ждали, когда я перекрашу волосы, чтобы начать за мной ухаживать?»

Ведя мысленно такие речи, я притворялась сама перед собой. Потому что прекрасно знала, в чем дело. Все кругом твердят, что я похорошела, — но не из-за краски же для волос и не из-за новой помады. Исчезли воспоминания, которые мучили меня двадцать лет, в моем прошлом нет больше ничего ужасного и таинственного. Так что и в будущее я смотрю спокойно. И это, разумеется, немедленно отразилось на моем внешнем виде. Не красавица, конечно, но как гласит народная мудрость: «Не родись красивой…»

Не могу сказать, что я чувствую себя абсолютно счастливой, — все ж таки Антон Степанович сумел подпортить мне настроение. Но на данный момент это не главное.

Солнце отражалось в чисто вымытых окнах и слепило глаза. В скверике чирикали воробьи. Я загляделась на оливковый летний костюм в витрине магазина и решила, что непременно его куплю завтра. Сестре он явно не налезет — бюст не пройдет, так что я буду носить его сама с радостью.

Я шагнула в сторону и налетела на мужчину в темных очках. Мы здорово стукнулись лбами, его очки слетели, и с изумлением я узнала в мужчине Сашу. Ну да, того самого Сашу, с которым чуть было не случилась у меня великая любовь. Я бы назвала его своим первым мужчиной, если бы мы успели хотя бы раз заняться любовью. Но не сложилось, сестра вмешалась и увела моего несостоявшегося любовника.

— Ты? — Он тоже узнал меня, хотя прошло шесть лет и я здорово изменилась. — Неужели это ты, Женя?

Я подтвердила, что он не ошибся, это действительно я, собственной персоной, и, чтобы не разговаривать на улице, Саша потянул меня в кафе.

Первое удивление от встречи прошло, я смогла рассмотреть Сашу спокойно.

Он изменился. Похудел, под глазами появились морщинки, кожа стала того сероватого оттенка, который бывает у людей, все время находящихся в помещении. Улыбка по-прежнему красила его лицо, но, на мой взгляд, улыбался он редко и как-то… искательно, что ли.

Я тут же мысленно опомнилась и решила, что злопыхаю совершенно зря — просто годы идут, а раньше я была молода и смотрела на мир сквозь розовые очки.

«Ну уж нет, — тут же возразил внутренний голос, — розовые очки исчезли с твоих глаз в семь лет, и какие же это Сашины годы? Сколько ему — едва за тридцать? Для мужчины это вообще не возраст…»

Одет он был аккуратно, но не то чтобы бедно, а как-то безлико. Против воли я отметила, что из трех кафе, находящихся рядом, он выбрал самое дешевое. Это ничего не значит, просто не подумал или вообще не знал об этом.

Я попросила Сашу рассказать о себе, и он вздохнул. Заграничную стажировку пришлось прервать через год и вернуться, потому что заболела мама. А потом уже трудно было найти приличный контракт, да и тут с хорошей работой по его специальности нелегко.

— Что мы все обо мне! — спохватился Саша. — Женя! Я должен просить у тебя прощения за все!

— Да брось ты! — абсолютно искренне ответила я. — Дело прошлое… я уж и забыла…

На самом деле, конечно, я ничего не забыла, просто перестала придавать тому эпизоду большое значение. Но Саша меня удивил. Он говорил горячо и долго. Он сказал, что очень переживал из-за случившегося — потом, после того, как прошло то наваждение, с сестрой. Он даже хотел мне написать, но побоялся доверить такой важный вопрос бумаге или компьютеру. Для того чтобы объяснить то, что тогда произошло, ему нужно было смотреть мне в глаза. Он твердо верил, что если бы тогда все случилось, как задумывалось, если бы я была с ним, то жизнь его сложилась бы по-другому.

Он был так убедителен, так крепко сжимал мою руку, что я невольно растрогалась. В душу тихонько, бочком закралась мысль, что не зря мы встретились именно сегодня, когда я решила порвать с прошлым и начать новую жизнь с новой работой, с новым внешним обликом и новыми друзьями.

— Что мы здесь делаем? — Саша огляделся по сторонам. — Давай пойдем ко мне! Нет, ты ничего не подумай… Мама будет очень рада тебя повидать.

Я согласилась, потому что он очень просил…

Они жили там же, в той же крошечной двухкомнатной квартирке в спальном районе. Тогда мне казалось, что обстановка обычная, как у всех. Теперь же глаз резанули бедность и убожество. Нет, конечно, в квартире было прибрано, нигде ничего не валялось, не висела паутина на потолке, и окна чистые, но полотенце на кухне — застирано едва ли не до дыр, занавески вылиняли, их давно пора сменить. Да и всю квартирку неплохо бы подновить…

Сашина мама Нонна Леонидовна очень сдала. Но мне обрадовалась до слез, даже обняла и поцеловала. И тут же услала сына в магазин, чтобы купить что-нибудь к чаю. И пока я помогала ей накрывать на стол, она подробно рассказывала, как долго болела, перенесла несколько операций, и какой Саша у нее замечательный сын — выходил ее, вытащил с того света. И вообще он умный и талантливый, вот только с работой у него не ладится, все время попадаются какие-то несимпатичные люди в коллективе, и начальство придирается…

Пришел Саша, и сели пить чай. Сервиз был тот же самый, я его узнала. Как видно, Нонна Леонидовна берегла его как парадный. Теперь она вспомнила об обязанностях гостеприимной хозяйки и принялась расспрашивать меня о жизни. Стараясь избегать упоминаний о сестре, я рассказала, что живу в той же квартире, что замуж не вышла и детей не заимела. Окончила институт, работала в банке, но решила уволиться оттуда, чтобы оглядеться и поискать что-то новенькое, а то скучно сидеть на одном месте.

— И сколько же ты получала в банке? — спросили одновременно мать и сын.

Услышав мой честный ответ, Нонна Леонидовна схватилась за сердце.

— И ты решила уволиться с такой хорошей работы?

Минут сорок она меня воспитывала, что нельзя быть такой безответственной, пока Саша не прервал ее и не увел меня в свою комнату.

— Ты не сердись на маму, — сказал он, — она хочет как лучше. Разумеется, ты вправе сама решать по поводу работы…

Тут он снова тяжело вздохнул, потом обнял меня и поцеловал в щеку. Я мягко отстранилась. Не то чтобы я представила его в объятиях сестры и это было невыносимо, просто в голове у меня роились отнюдь не любовные мысли.

Безусловно, Саша рад нашей встрече, он искренне хочет быть со мной. Возможно, он даже хочет на мне жениться. Но что я получу от такой перемены? Да ничего особенного. Перееду сюда, в эту крошечную квартирку, из банка увольняться и не подумаю, поскольку моя зарплата придется как нельзя кстати. Все это мне знакомо. Я буду работать, и деньги станут уходить на житье, на ремонт квартиры, на лекарства для свекрови… Что же это получается? Свою родную маму я променяю на свекровь, а Тинку на чужого мужика? Кстати, я уже говорила, что мама-то как раз человек абсолютно нетребовательный, всем довольна, лишь бы телевизор не ломался. А Тинка хоть и вредная, но она моя родная племянница… И что же это такое — здоровый мужик, умный, образованный, не урод, не калека, а не может заработать на мало-мальски сносную жизнь для себя и старухи матери? У меня вон на шее четверо сидело — и то таких занавесок не было! Точь-в-точь как моя сестрица — и то ей на работе не так, и это, и начальство придирается! Может, это какая-то особенная болезнь, и передается она половым путем? Ой, тогда мне отсюда срочно надо бежать, пока до постели дело не дошло!

Вот именно. Что я все рассуждаю о деньгах да о занавесках, когда самое главное — я Сашу больше не люблю. Вот не нравится он мне ни капельки!

Нет. Саша явно не мой случай. Может, попробовать закрутить роман с майором Синицыным?

Едва наутро я открыла дверь пока еще своего кабинета, услышала по телефону голос Лидии Петровны:

— Евгения Николаевна, срочно зайдите к Антону Степановичу!

Ага, подписал мое заявление и жаждет пожелать мне успехов в работе, только не в его банке. Я причесалась, подкрасила губы и отправилась на четвертый этаж.

— Пройдите в кабинет! — пригласила Лидия нейтральным голосом.

Антон Степанович сидел за своим огромным письменным столом и просматривал какие-то бумаги. Он поднял голову на скрип двери, и лицо его осветилось улыбкой:

— А, Женя! Молодец, что зашла!

Сегодня ничто не напоминало в этом чисто выбритом и аккуратно одетом деловом человеке ту жалкую личность, что пряталась у меня в шкафу. Все было забыто, как дурной сон.

И только я открыла рот, чтобы напомнить, что это он сам меня вызвал, Карабас выскочил из-за стола и подбежал ко мне.

— Ты извини, что никак не мог найти время с тобой поговорить… — бормотал он, — столько дел навалилось… Я разговаривал с Заведонским… в банке нужна полная реорганизация… впрочем, тебе, наверное, это неинтересно.

«Да уж, — подумала я, — реорганизовываться они будут без меня».

— Вот хотел же поговорить с тобой после работы, в спокойном месте, — огорчился Карабас, — а то тут… Лидия Петровна, меня ни для кого нет! — рявкнул он в переговорник, потом потер лицо, усадил меня в кресло для посетителей и забегал по кабинету.

— Антон Степанович! — Я начала терять терпение.

— Да не перебивай ты! — крикнул он. — И так едва решился! В общем, так. Ты в банке больше работать не будешь!

Я и так это знала, но что-то подсказало мне промолчать.

— Твое место я отдал Ничипоренко — хороший парень, толковый работник…

— Я согласна с вашим мнением… но…

— Никаких «но»! — закричал Антон. — Дай сказать! Ты не будешь больше работать, потому что выходишь за меня замуж!

— Что-о? — Хорошо, что я сидела в кресле, а то можно и на пол свалиться от такой новости.

— Не перебивай! — Антон замахал руками. — Я и так сколько времени потерял, Лидия еще в прошлый Новый год мне сказала. А я все грелся от этой мысли — вот, мол, девочка, молодая, умница, меня любит, как хорошо! И не спешил. Если бы я сразу… то тогда и не было бы этого кошмара последних дней.

— Да с чего вы взяли, что я за вас замуж хочу? — пискнула я, получилось, честно сказать, неубедительно.

— Женя. — Он рывком поднял меня из кресла и заглянул в глаза. — Женя, мне ведь ждать некогда. Сорок два года — это что тебе, шутка? Мне ведь еще детей вырастить надо!

— Каких детей? — обмерла я.

— Наших, конечно! — Он поморщился от моей непонятливости. — Поэтому ты работать не будешь, а будешь заниматься воспитанием детей!

— Да ведь мы еще и не женаты, какие дети! — Я знала, что говорю не о том, но ничего не могла с собой поделать.

— Завтра же пойдем в загс и распишемся! — пообещал Антон. — Или ты хочешь пышную свадьбу? Вот и займешься, все организуешь, а мне работать надо!

— Да вы меня не спросили, может, я не согласна…

— Как это не согласна? — накинулся на меня Антон. — А чего тогда ты со мной возилась, от тюрьмы спасала, у себя в шкафу прятала? А ну говори быстро — хочешь за меня замуж?

— Я… не знаю… д-да… — заикалась я.

— Вот и умница, — заулыбался Антон и потянулся меня поцеловать.

— Ой, да подождите вы! — в отчаянии вскричала я. — Лидия Петровна все придумала, я вовсе не была в вас влюблена!

— Теперь это уже неважно…

«И правда, неважно», — подумала я, отвечая на поцелуй.

«Вот он какой… умный, решительный… а вовсе не тот рохля, который сидел у меня в шкафу… Просто так повлияли на него обстоятельства. А если опять случится какая-нибудь криминальная история и Антон падет духом? А я-то на что? Я всегда буду рядом и сумею ему помочь…»

Минут через сорок я вышла в приемную и увидела, что Лидия Петровна отважно отбивается от целой своры сотрудников и посетителей.

— Господа, проходите по одному! — крикнула она, но вся толпа ринулась в кабинет к Антону.

— Ну что, все выяснили? — ворчливо спросила она.

— Лидия Петровна, так это вы меня вызвали? — догадалась я.

— Угу, а то бы он еще сто лет собирался…

— А вы ему заявление мое не отдавали?

— Еще чего! Ты за кого меня принимаешь? Ты психанула и написала, он бы психанул и подписал, а потом что? Нет уж, у меня правило: пока неделю заявление не вылежится — ходу ему не давать!

— Какая же вы молодец! — вскричала я.

— Поработаешь с мое — всему научишься, — вздохнула Лидия Петровна.

Оглавление

Наталья Александрова . Фантазии офисной мышки

Реклама на сайте