«Экс-баловень судьбы»

Марина Серова Экс-баловень судьбы

Глава 1

«…Если рассматривать вопрос с позиций, скажем, натуропатии: чем меньше продукт подвергался обработке перед употреблением, тем он полезнее для здоровья. Возьмем табак… Сигареты дорогих сортов подвергаются обработке в степени просто недопустимо высокой… напитываются всякими смолами, ментолами и прочими вредными для здоровья составляющими… а вот сигареты дешевых сортов… или папиросы… „Прима“, например, или „Астра“… брррр…»

Так рассуждала я еще полчаса назад, с грустью глядя на две последние сигареты, оставшиеся в пачке, этикетка которой свидетельствовала об и так уже очень недорогом их сорте. Но как только воображению предстали такие названия, как «Прима» и «Астра», в зобу, как говорится, дыханье сперло, и волей-неволей пришлось направить рассуждения в другое русло.

Я стала думать о том, как мне правильнее будет поступить, если сию же минуту не зазвонит телефон, предвещая перспективу жизненно необходимых денежных поступлений. Что доблестнее будет для души — утопиться, застрелиться или повеситься? О! Точно! Правильнее всего — отравиться! Именно так и поступить! Купить пачку «Примы» и выкурить ее враз. Всю, до последней капли не подвергавшегося ни малейшей обработке никотина! Пускай прервется биение жизни младой! И не поминайте лихом тогда гениального частного детектива Татьяну Иванову вы, подлые натуропаты. Так и напишите в некрологе: «Прима скончалась от „Примы“».

Да-а-а-а… Каламбур, чтоб его… чтоб ему…

И в этот момент раздался долгожданный телефонный звонок.

Судорожно рванувшись к телефону, я опрокинула стул и благодаря этому неожиданному обстоятельству вдруг осознала, что слишком резкие порывы не пристали солидному и многоопытному профи, каковым я, несомненно, являюсь. Что подумает клиент (надеюсь, это звонит клиент), если услышит в трубке запыхавшийся голос, прерывающийся от радости — что наконец-то в голубой дали забрезжила перспектива работы и связанного с ней вознаграждения.

Сообразив все это, я выдержала паузу, в течение которой перевела дыхание и успокоила сердцебиение, и, взяв трубку только после третьего гудка, солидно и спокойно сказала в нее:

— Алло?

Из трубки раздался взволнованный женский голос, вежливо и неуверенно поинтересовавшийся:

— Могу я услышать Иванову Татьяну?

— Да, слушаю вас.

— Ах… Здравствуйте… Видите ли… мне порекомендовали… Это правда, что вы занимаетесь частными расследованиями?

— Занимаюсь. У вас какие-то проблемы?

— О… Все это так неприятно… и неожиданно… и…

В трубке послышались подозрительные всхлипывания, и я посчитала своим долгом принять меры к успокоению расстроенной женщины. Что проку будет мне с нее, если она сейчас разрыдается или впадет в истерику?

— Пожалуйста, не волнуйтесь так. Просто расскажите, что случилось, и мы вместе подумаем, чем можно будет вам помочь.

— Ах… если бы вы только знали, как мне сейчас тяжело… И я никогда раньше не имела дел с милицией или с частными детективами… Видите ли… у меня погиб муж…

В трубке повисла долгая пауза, в течение которой, как можно было предположить по доносившимся оттуда неясным и приглушенным звукам, активно использовался носовой платок. Судя по началу, разговор обещал затянуться до вечера. Но давить на клиента не в моих правилах, и оставалось только терпеливо ждать.

— Ну вот, — все еще всхлипывая, через некоторое время продолжила женщина. — Видите ли, он преподает историю… в Покровске… то есть… преподавал…

Чувствуя, что в дело вот-вот снова пойдет носовой платок, я решила немного направить мою чувствительную собеседницу в нужное русло.

— Ваш муж — учитель?

— Нет, он преподаватель вуза. Профессор… Позавчера он не вернулся вечером домой после лекций. Утром я сообщила в милицию, а уже днем узнала, что его тело нашли в Покровском морге…

Женщина снова разрыдалась.

Даже принимая во внимание мое катастрофическое финансовое состояние, я все-таки не могла сдержать раздражение. Ох уж эти бабы! Все-таки мужики если звонят по делу, то о деле и говорят. А эти… как заведут…

Но от того, чтобы бросить трубку, я была еще достаточно далека, поэтому, когда очередной приступ рыданий прошел, решила взять инициативу в свои руки.

— Вашего мужа убили?

И зачем я спросила? Знала же, с кем говорю!

Еще минут через пять, когда она снова успокоилась, я, отказавшись от попыток добиться чего-то конкретного в нашем разговоре, спросила наобум — первое, что пришло в голову:

— Это, наверное, большая потеря для вас?

— О да! Вы знаете, ведь у нас нет детей. Муж — единственный близкий мне человек. И какой это человек, если бы вы знали! Добрый, отзывчивый, мухи не обидит! И такая жестокость! Ведь его избили, вы только подумайте — избили до смерти!

Вот уж действительно, не знаешь, где найдешь, где потеряешь. И спросила я вроде бы совсем не о том, ан вот она — удача! Итак, судя по всему, муж моей собеседницы позавчера вечером, во вторник, не вернулся домой с вечерних занятий. Причем занятия происходили не в Тарасове, а в соседнем Покровске. На следующий день, в среду — вчера, жене сообщили, что его тело находится в Покровском морге. Неудивительно, что женщина все еще под впечатлением. Но все-таки процесс общения хотелось бы как-то активизировать.

— Что вам сказали в милиции?

— Ах… если бы вы только знали…

О черт!!!

— Видите ли, они ничего не хотят делать. Сказали, что какие-то хулиганы… Но какие могут быть хулиганы: Толечку все обожали, студенты… они просто души в нем не чаяли… Прошу вас, разберитесь, пожалуйста, нельзя допустить, чтобы такое жестокое преступление осталось безнаказанным!

А милиция-то, пожалуй, угадала. Человека поздно вечером избили до смерти на улице — типичный случай для малолетних хулиганов и наркош. Серьезный убийца не станет использовать такие несолидные и рискованные методы — мало ли кто может увидеть избиение на улице?..

Похоже, дамочка позвонила мне напрасно. Но тут в моем подсознании всплыли недавние рассуждения о преимуществах дешевых папирос перед дорогими сигаретами, и это заставило меня посмотреть на вопрос с другой точки зрения.

Если человек обращается к частному детективу за помощью, значит, он нуждается в ней, и отказывать ему недопустимо. Тем более если эта помощь оплачивается. Раз уж взволнованная дама на том конце провода считает, что я должна заняться этим делом, — извольте, я займусь. Проведу дополнительное расследование, проверю подозрительные контакты, изучу возможные мотивы. И если в результате всего этого я приду к тем же выводам, что и доблестные органы внутренних дел, это только докажет еще раз профессионализм и добросовестность нашей милиции. А гонорар — сам по себе. Работа сделана — извольте оплатить!

Конечно, рассуждения мои на фоне рыданий расстроенной женщины, только что потерявшей мужа, выглядели очень цинично, но в моей профессии, как и в некоторых других, нужно уметь абстрагироваться, иначе недолго и умом тронуться… Я решила внести ясность в главный вопрос:

— Вам известны мои расценки?

— Да, конечно. Насчет этого вы не беспокойтесь, мы имеем средства. Главное, чтобы злодеи понесли заслуженное наказание!

— В таком случае необходимо встретиться, чтобы заключить договор, и, кроме того, я хотела бы более подробно ознакомиться с обстоятельствами дела.

Записав адрес, я получила косвенное подтверждение платежеспособности своей новой клиентки. Квартира, которую мне предстояло посетить, находилась в доме, расположенном в одном из самых престижных районов Тарасова — на набережной Волги.

* * *

И вот теперь, спустя полчаса после всех вышеописанных событий, я мчусь в своей неизменной и ненаглядной «девяточке» навстречу новым приключениям.

По результатам предварительных переговоров с женой убитого профессора у меня сложилось твердое убеждение, что конкретика — не ее стихия, и я мысленно набросала для себя примерную формулировку задания, которое от нее получу. Скажем, так — мадам поручает мне провести дополнительное расследование по факту кончины ее мужа и определить причины наступившей смерти. Это на первых порах.

Что же касается представления пред очи заказчика самого убийцы, то, если версия милиции верна и это рядовое хулиганство, сделать это будет не так-то просто. Поди угадай, кто именно из нескольких тысяч неуравновешенных подростков оказался в тот вечер в опасной близости от несчастного профессора! Поэтому вторую часть расследования, если таковая понадобится, нужно будет начинать не раньше, чем удастся найти хоть что-нибудь, наводящее на след.

Впрочем, нечто подсказывает мне, что дамочка, к которой я еду, начнет именно со второй части. Думает, что если уж она обратилась к частному детективу, то не успеет и глазом моргнуть, а уж убийца — вот он!

Надо будет в разговоре ненавязчиво сориентировать ее, что во всяком деле есть своя технология, и любая работа — это не сиюминутное действие, а процесс, протяженный во времени. И это время должно оплачиваться.

Кажется, я сама себе заговариваю зубы. Как и всякий профессионал, я не успокоюсь, пока не дойду до конца и не выполню именно ее — ту самую пресловутую вторую часть: пока не найду убийцу. А дельце это, судя по началу, тот еще «глухарь», и найти преступника будет не так-то просто.

Испугались вы, Татьяна Александровна, вот в чем все дело! Испугались, что можете не справиться и профессиональное самолюбие ваше пострадает. Поэтому и рассказываете сами себе истории разные. «Первая часть» да «вторая часть»! Сомневаетесь, так нечего и ехать.

Ну это уж дудки! Чтобы я — профессионал до мозга костей, ас, зубр, монстр — не нашла каких-то сопливых ублюдков?! Да из-под земли достану! За шиворот приволоку!

В таком боевом настроении я припарковала машину возле нужного дома, поднялась на третий этаж и позвонила в дверь.

Мне открыла дама (именно дама, по-другому не назовешь) чуть старше средних лет, не по-домашнему ухоженная, в очень приличном, хотя и немного старомодном, домашнем платье с небольшой гранатовой брошью у горловины.

— Надежда Сергеевна, — представилась она. — Проходите, пожалуйста.

Пройдя по слабо освещенному коридору, в глубине которого угадывались двери, ведущие как минимум еще в три-четыре комнаты, мы оказались в гостиной, весьма недурно обставленной.

«А квартирка-то ничего себе — ковры, картины… Бабушкино наследство?»

Меня такие признаки благосостояния только обрадовали. Значит, проблем с оплатой действительно не будет.

— Присаживайтесь, — пригласила Надежда Сергеевна, гостеприимно указав на диван подозрительно антикварного вида.

Я села, стараясь не оставлять слишком глубоких вмятин, и попросила ее рассказать со всей возможной подробностью о том, что же произошло за последние два дня.

— Вы меня, пожалуйста, простите — наш разговор по телефону получился несколько сумбурным, но мне действительно все еще трудно прийти в себя после происшедшего.

— Нет-нет, что вы! Конечно, я понимаю, потерять близкого человека — это…

— Вы знаете, в таких случаях обычно спрашивают: не было ли каких-нибудь предпосылок, угроз, каких-нибудь подозрительных фактов… Но уверяю вас — ничего абсолютно! Все шло как всегда: работа — дом, тихо и спокойно.

— Кстати, раз уж вы упомянули о работе: нельзя ли об этом поподробнее — где именно работал ваш муж, каким был его обычный график?

— Да, конечно. Раньше мы оба работали в Тарасове, в Техническом университете, но лет шесть назад Анатолию Федотовичу предложили должность заместителя заведующего кафедрой в Покровском институте кооперации, и он согласился. С тех пор и работает там… работал… Преподавал историю, вел семинары, занимался со студентами дополнительными исследованиями — все как обычно. С понедельника по среду у него были занятия на вечернем отделении. Они заканчиваются не поздно — в девять часов вечера, поэтому я и не волновалась сначала, но потом…

Мне показалось, что самообладание готово уже изменить моей собеседнице, но она сумела удержать себя в руках.

— Это практически все, что я могу сообщить вам конкретно о самом происшествии. В четыре утра, так и не дождавшись мужа, я позвонила в милицию, а где-то около двух часов дня мне сообщили, что в Покровском морге находится тело мужчины, по приметам похожего на моего мужа. Я поехала туда… Ах если бы вы знали, что мне пришлось пережить…

Рядом с диваном на небольшом столике стоял графин с водой, и я поспешила налить стакан и предложить его своей собеседнице.

Все-таки зря я наезжала на нее. Это вам, Татьяна Александровна, давно уже примелькались изуродованные трупы и всевозможные проявления человеческой порочности, а непривычная к эксцессам тепличная интеллигенция и в ночных кошмарах такого не увидит. Учитывая обстоятельства, моя мадам держится еще молодцом. Другая на ее месте не то что расследование заказывать — свою фамилию забыла бы.

— Убийство произошло в Покровске, — продолжала Надежда Сергеевна, выпив воды, — и расследование ведется покровскими органами внутренних дел. Они установили, что смерть произошла в результате побоев. Причем характер ссадин и синяков свидетельствует о том, что нападали несколько человек. Они склоняются к тому, что это хулиганская выходка радикально настроенной молодежи. Из вещей ничего не похищено… да и нечего было похищать, крупных сумм Толечка с собой не носил, мобильным телефоном не пользовался — он не очень любил разные нововведения…

— Какие-нибудь особые улики на месте преступления были?

— Передо мной они не особенно распространялись, но по разговорам я поняла, что улик не было и что дело это считается почти безнадежным… Поэтому очень вас прошу — помогите!

— Разумеется, я сделаю все, что могу. Но для этого и вы должны помочь мне. Если вы не подозреваете каких-либо предпосылок к совершению такого преступления…

— Нет, абсолютно никаких!

— …то для начала мне необходимо будет проверить всех, с кем ваш муж поддерживал наиболее частые контакты. Вспомните, с кем он больше всего общался, дружил, имел общие интересы.

— Это будет нетрудно, поскольку живем мы достаточно замкнуто. С коллегами по старой работе, почти со всеми, мы давно уже не общаемся, как говорится: с глаз долой — из сердца вон. А в Покровском институте Анатолий Федотович плотнее всего контактировал с Владимиром Павловичем Залесским с кафедры экономики. Они вместе организовывали курсы повышения квалификации или что-то в этом роде… Я не очень вникала. Ну и еще можно назвать Веру Иосифовну Зильберг. Она преподает философию в Техническом университете в Тарасове. Когда мы с мужем еще работали там, мы были очень дружны. Часто ходили в гости друг к другу, как это называют — дружили семьями. Но потом Верочка рассталась со своим мужем, у нее был очень тяжелый период, и мы стали видеться реже. Ну а когда мой муж стал работать в Покровске, она и вовсе перестала заходить к нам. Но я знаю, что Толечка поддерживал с ней связь: у них еще со времени совместной работы в университете остались какие-то общие профессиональные интересы. Что-то связанное с исследованиями или с какими-то курсами… Я не старалась слишком подробно вникать в дела мужа: сама я преподавала немецкий, и проблемы историко-философские довольно далеки от меня.

— Если я правильно поняла, сейчас вы тоже не работаете в Техническом университете?

— Да, совершенно верно. Когда мужу предложили новое место работы, он сказал, что теперь будет зарабатывать вполне достаточно для того, чтобы я могла сидеть дома. У меня небольшие проблемы со здоровьем, да и возраст дает себя знать, а работа преподавателя требует иногда больших нервных затрат. Но я не совсем пенсионерка. Освободившись от обязательных занятий в университете, я получила возможность заниматься репетиторством и в плане денежных доходов скорее выиграла, чем потеряла. Но все это пустяки. Главное сейчас — найти преступников!

Увы! Предчувствия не обманули меня. Ни одного мотива, ни одной зацепки, а ей преступников подавай! Придется дамочкину прыть слегка попридержать. Да и об оплате не мешало бы напомнить. Я призвала на помощь все дарованную мне вежливость и галантность и начала свою речь, которая должна была дать представление моей собеседнице о трудностях и превратностях работы частного детектива, а мне — обеспечить получение авансовых платежей.

— Да, разумеется, найти преступников — это самое главное. Но вы, конечно, понимаете, что поимка злоумышленника — это уже результат, а мы с вами еще в самом начале процесса. Мне потребуется некоторое время (здесь я еле удержалась, чтобы не сказать «и деньги»), чтобы обследовать место преступления, изучить возможные версии, найти улики… То есть проделать всю ту работу, за которую вы мне и платите.

Клиентка моя оказалась даже догадливее, чем я предполагала. Только лишь услышала напоминание об оплате, она предложила выплатить аванс. Но я все-таки условилась с ней, что пока берусь только за то, чтобы подтвердить или опровергнуть заявленные органами милиции причины смерти ее мужа, а дальнейшее расследование будет зависеть от того, что мне удастся установить, закончив первую часть. Не удержалась-таки я — брякнула про эту дурацкую «первую часть».

Мы, как обычно, условились, что все текущие расходы по делу клиент тоже обязуется возместить, и я отправилась домой, по дороге пытаясь набросать в уме приблизительную схему своих дальнейших действий.

Как и ожидалось, личная встреча с клиентом так же мало обогатила меня информацией, как и телефонный разговор. Придется начинать с самого начала. А самое начало находится у нас в славном городе Покровске, через реку от Тарасова. Ехал Грека через реку, видит Грека — в реке… труп. Юморок, скажу я вам… профессиональный.

Так! Завтра встать пораньше, хватит бездельничать, и бодренько, с утреца — в Покровский морг. После обеда так и жди, что все пьяными будут, никаких концов не найдешь. Правда, большая загадка — с какой стати они меня туда пустят трупы осматривать, даже будучи трезвыми. Ладно, что-нибудь придумаем, не впервой.

Потом — на место преступления. Институт кооперации, думаю, найти будет несложно, а переулок, в котором все произошло, — неподалеку. Кстати, как этот переулок называется? Я хотела было достать блокнот, в который записывала основные данные по этому делу, но тут какой-то лихач впереди меня пошел на двойной обгон, чуть не столкнулся со встречной машиной, со всех сторон, как водится, стали сигналить, а мне пришлось резко тормозить и маневрировать. Нет, спокойнее всего «думать мысли» дома.

Я заехала в магазин и истратила часть полученного аванса на кое-какие продукты, а главное — на кофе и нормальные сигареты, и, приехав домой, смогла наконец насладиться любимым напитком и дымом неприлично дорогих сигарет, напичканных очень вредными для здоровья эфирными смолами.

Итак, что же мы имеем? А имеем мы институтского профессора, безобиднейшего и тишайшего человека, если верить словам жены, которого поздним вечером после занятий забили до смерти неизвестные лица в одном из переулков недалеко от института.

Вопрос первый: чем забили? Просто кулаками или у них были какие-то орудия? Это выяснится завтра, в морге.

Вопрос второй: кто забил? Недовольные студенты? Жена говорит, что они в нем души не чаяли, но все может быть. Десятеро души не чаяли, а одиннадцатый — люто ненавидел. Так что в качестве версии можно принять и студентов. К тому же и время, и место преступления тому способствуют. А если не студенты — тогда случайные прохожие, а таковыми могут быть все, кто угодно. Да, именно это не нравится мне в новом деле! Если профессор — жертва случая, вся надежда только на такой же случай: неожиданные свидетели или нечаянно оброненный в пылу драки паспорт с пропиской. Впрочем, время покажет, отчаиваться рано. Есть еще и третий вариант — нанятые убийцы. Но как-то слишком уж несолидно. Нанять киллера стоит денег, и немалых, у какого-нибудь ханыги таких не водится, а человек серьезный не станет заказывать избиение в темном переулке. Вот разве что действительно — заказывали избиение, а не убийство? Какой-нибудь огорченный коллега (тот же Залесский) обиделся на что-то да и нанял дешевеньких бомжей (или тех же студентов), чтобы они отдубасили хорошенько господина профессора. А он, паче чаяния, возьми да и скончайся. Надо будет в беседе с коллегами эту тему пробить.

Третий вопрос: за что? То есть — мотив? Здесь пока ясно только одно — не ограбление. И косвенно это свидетельствует против версии о случайных прохожих. Гопники и прочий сброд наверняка не преминули бы обшарить карманы, а у профессора, похоже, не пропала даже мелочь из кошелька. Но, в общем и целом, с мотивами пока глухо. Надеюсь, что в процессе расследования проявится что-нибудь подходящее. Если, например, Залесский…

Но, впрочем, нет. Строить догадки и предположения, не имея перед собой фактов, — последнее дело. Выдвижение конкретных версий отложим на завтра, а сегодня займемся утолением волчьего аппетита, который после целого дня разговоров и раздумий, подстегнутый кофе и сигаретами, начинает уже заводить у меня в животе весьма недвусмысленную музыку.

Этот день был закончен валтасаровским пиром, и, уничтожив солидную часть съестного, закупленного в магазине, я завалилась спать, довольная и объевшаяся.

Глава 2

Разумеется, на следующий день я проспала. Насмотревшись кошмарных снов, не преминувших явиться мне в виде наказания за переедание на ночь, я проснулась уже около одиннадцати часов с мутным взглядом и опухшим лицом.

Поняв, что уже не успею попасть на утреннюю «планерку» в Покровский морг, я высказала зеркалу все, что о нем думаю, и попыталась привести в порядок свой внешний вид. Приняв контрастный душ, поразмявшись немного с гантелями и завершив все это чашечкой крепкого кофе и сигаретой, я смогла оценить свое состояние как удовлетворительное.

Ничего страшного, никуда этот морг не денется и после обеда. Надо будет только захватить что-нибудь «погорячее» для сотрудников — еще и спасибо скажут. Мало ли как бывает: сидели, сидели — бац! — и закончилось все! А тут откуда ни возьмись — Танечка Иванова, да не одна, а с подарочком. Пробьемся!

Я закурила сигарету и отправилась к своей «девяточке», с которой нам предстояло сегодня совершить путешествие в город Покровск.

Уже подъезжая к мосту, соединяющему Покровск и Тарасов, я начала испытывать нехорошие предчувствия. Движение подозрительно замедлилось, а колонна машин впереди становилась все плотнее и непроницаемее. А что тут удивляться — давно известно: как Новый год встретишь, так его и проведешь. Если уж с утра день не задался, чего же ожидать после обеда? Разумеется, только одного — хорошей многочасовой пробки в лучших традициях классического жанра.

Продвигаясь в сторону моста со скоростью двадцать сантиметров в час, я мучительно думала, как бы мне скоротать невыносимое время, проходящее в бесплодном ожидании неизвестно чего. Придумать, под каким предлогом мне проникнуть в морг? Импровизация мне больше по душе, но основные тезисы стоит наметить. Чтобы врать увереннее. Да и время пройдет с большей пользой.

Итак, за каким дьяволом мог бы понадобиться мне убитый профессор? Да ни за каким! Кто он мне вообще?

А действительно, кем бы он мог мне быть? Скажем — дядей. Очень хорошо! Дядя. Самых честных правил. Был дядя, да и сплыл. Пропал без вести.

А я здесь при чем? А при том, что других родственников у дяди нету. Кроме тети. А тетя — старенькая, из дому почти не выходит. А милиции до дяди и дела нет. Вот и приходится мне, любимой племяннице… Да куда же ты прешь на встречную, задница, а?! Не видишь — народ в очереди стоит?! Ну конечно, мы же крутые, мы же на «Ауди». Нам же некогда всегда! Это вы, деревенские девушки на бежевых «девятках», ждите, пока пробка рассосется, а нам законы не писаны… Ага! Засвистал! Засвистал, родимый! Поделом тебе! Будешь знать, как правила дорожного движения нарушать. Иногда и от гаишников на дороге бывает польза. То бишь, как их теперь кличут? Гибэдэдэшников. Простите меня, дети до 16, за такое слово!

На чем я остановилась? На племяннице. Хожу я, племянница, с тех пор, как пропал дядя, по моргам и больницам и выполняю за милиционеров их работу. А куда деваться? Дядю искать надо, а то тетя совсем расстроится, а у нее и так здоровье неважное.

Легенда вроде бы ничего себе, осталось только уточнить, подходит ли мой внешний вид под любимую племянницу утерянного дяди. А что — ничего. Джинсики, маечка… курточка… Хорошо, что джинсовую взяла. Кожаная-то, пожалуй, была бы крутовата для племянницы, шляющейся по моргам. На крайний случай, можно было бы и совсем без курточки, но на дворе конец сентября, так что лучше не экспериментировать.

Уф! Никак поехали. Вот и Покровск. Ну в морг-то дорога мне известна! Вот вам специфика моей работы — нормальные люди, попадая в незнакомый город, первым делом узнают, где расположены музеи или рестораны, а для меня два первых и главных адреса — морг и дежурная часть.

Кстати, когда именно дядя пропал? Не мешало бы уточнить. Месяца три назад? Нет, много. Через три месяца по моргам бегать уже бесполезно. Три недели будет в самый раз. Ну — ни пуха тебе, Татьяна Александровна!

* * *

— Здравствуйте, а могу я с заведующим поговорить?

— Нет, его нет сейчас. А что вы хотели?

Высокий брюнетистый медбрат в не слишком белом халате и с не очень трезвыми глазами на покрытом характерными прыщиками лице смотрел на меня с нескрываемым интересом. Да уж, нечасто заходят к тебе такие посетители, милый мой. Ну давай, Танюша: глазки круглее, и вперед — сделай дурочку и поваляй ее.

— Ой, вы знаете, у меня к вам будет такая просьба… У нас пропал дядя, понимаете: ушел из дому, и с тех пор — ни слуху ни духу. Мы уже и в милицию заявляли. Там сказали, что будут искать, но, сколько я ни звонила, ничего, а тетя так переживает, ночей не спит, а у нее и так сердце слабое…

— Да вы присядьте, девушка, — пригласил немного ошалевший от моего напора медбрат.

— Ой, спасибо большое. Вы знаете, люди — такие отзывчивые, не то что эта милиция! Мне везде помогали, еще ни в одном морге не отказывали.

— В каком смысле? — Медбрат окончательно потерял способность соображать и уставился на меня даже с некоторым испугом. Тем временем из глубинных помещений стали подтягиваться и другие трудящиеся. Резкий запах лука и копченой рыбы весьма недвусмысленно давал понять, как они проводят время в отсутствие заведующего. Оно и к лучшему. Я сделала глаза еще круглее и, обращаясь уже ко всей аудитории, продолжила:

— Ну как же вы не понимаете? Я же объясняю вам — у меня пропал дядя, и я теперь обхожу морги и больницы: вдруг хоть какая-то информация появится? В Тарасове мне все помогали, никто не отказал, но, к сожалению, ничего. Боже, тетя так расстраивается, она последнее время сама не своя, я так боюсь за нее! Ведь неизвестность хуже, чем самая горькая правда. А тут мне посоветовали знакомые: съезди в Покровск, может, там что-то окажется. Вот я и приехала… У вас бывают, наверное, неопознанные трупы… нельзя ли мне на них посмотреть, а?

Я доверчиво взирала на них широко распахнутыми глазами, из которых так и лилось на окружающих выражение беззащитности и надежды. Могли ли они мне не помочь?

— А давно пропал ваш дядя? — спросил один из слушателей, маленький, рыженький и кудрявый.

— Двадцать девятого августа, — без запинки отрапортовала я.

— Ну что, ребята, поможем девушке? — По тону рыженького было ясно, что мое дело в шляпе. «Ребята» нерешительно заухмылялись, и тут я пустила в ход своего козырного туза.

— Ой, такое вам спасибо… а я уж для вас… вы не думайте, я знаю, у вас работа нелегкая…

— Да уж, работенка — та еще, — донеслось откуда-то из задних рядов.

— Ну вот! А я тут вам сувенирчик небольшой… — И на свет появилась моя поллитровая домашняя заготовка. Настроение у аудитории сразу стало бодрее. Послышались нечленораздельные, но явно одобрительные звуки, и рыженький, который, видимо, был тут за главного, сказал брюнету в прыщах:

— Вадик, проводи девушку, покажи там… что нужно. Да вы в обморок-то не плюхнетесь? У нас тут не кино.

— Ой, я за это время такого уже насмотрелась… Вы мне только покажите, кто к вам за последнее время поступал, а я уж там… сама уж…

— Ну ладно, проводи, Вадик. А если что, и я могу с вами сходить, чтобы не так страшно было, — с ухмылкой предложил рыжий, как-то уж слишком фривольно пройдясь глазами по моим внешним данным.

— Ой, нет-нет, большое спасибо, мне и так неудобно…

Отделавшись от рыжего, я вслед за Вадиком, который, по счастью, не был таким разговорчивым, углубилась внутрь помещений морга.

Не люблю я эту жуткую атмосферу — и правда, как они работают здесь, бедные? Предвкушая то, что мне сейчас предстоит сделать, я постепенно теряла свой легкомысленный настрой, и настроение становилось все более мрачным. История с дядей оказалась удачной, но благодаря ей мне придется теперь осматривать не один изуродованный труп, а несколько. Может быть, даже больше десятка. К счастью, дело оказалось не так плохо.

— Неопознанных поступало только шесть, две из них — женщины, один — явный бомж. Женщины вас, как я понял, не интересуют?

— Нет! — Я ответила с такой поспешностью и нажимом, что Вадик, шедший впереди, обернулся и снова с недоумением посмотрел на меня. Но спрашивать ни о чем не стал. Как хотите, а он мне начинает нравиться.

— Бомжа будете смотреть? — спросил Вадик, когда мы оказались в холодильнике.

— Давайте я всех посмотрю, чтобы душа спокойна была, — проговорила я, изо всех сил стараясь не сбиться с тона круглоглазой дурочки.

— Ну как хотите. Тут еще один: поступил как неопознанный, но в среду приезжала… не знаю — жена, что ли, говорят, опознала.

Ага! Есть!

— Нет, вы уж, пожалуйста, покажите всех… чтобы душа спокойна была, — не найдя лучшего выражения, повторила я.

— Как вам угодно…

Флегматичный Вадик выдвинул нужные ящики, и я стала обходить их по очереди, пытаясь угадать — в каком же из них лежит мой профессор?

Так, этот, сразу видно, бомж. На лице грязь въелась в морщины, руки — просто черные. Не мой «клиент». Что дальше? Блондин, неплохая фигура, без седых волос. Этот, пожалуй, тоже не мой — слишком молод. Так, а этот похож! Синяки, кровоподтеки. Наверняка — мой. Но убедиться не мешает. Я, не сходя с места, попыталась рассмотреть четвертый труп. Коренастый крепыш небольшого роста не носил на лице черт интеллигентности, был явно намного ниже, чем жена профессора, а главное — не имел на теле следов побоев.

Стараясь не привлекать повышенного внимания Вадика, я углубилась в изучение трупа мужчины, который лежал передо мной. Продолговатые удлиненные синяки свидетельствовали о том, что удары наносились не кулаками. Скорее — палкой. А вот что-то более интересное! В центре синяка — кровоподтек и рана: как будто воткнули что-то острое. Палка с гвоздем? Или доска. Доска с гвоздем… вполне возможно.

Что еще? Синяки практически по всему телу, то есть и тут милиция не ошиблась — нападавших было несколько. Вот, кажется, и все. Никаких сенсаций. Пока все данные только подтверждают выводы многоуважаемых органов, и взять с этого бесперспективного трупа мне особо нечего. Разве что образец крови: вдруг пригодится? Я незаметно достала из кармана специальный пакетик и сковырнула в него немного застывшей крови из кровоподтека. «С паршивой овцы хоть шерсти клок», — промелькнуло в голове с неуместной иронией.

— Ну как? — решился наконец подать голос молчаливый Вадик.

— Нет… нет, его здесь нет.

Опустив глазки, я постаралась изобразить скорбь по утраченному дяде.

— Ничего, еще найдете… — неуверенно попытался успокоить меня Вадик.

— Да… да, конечно… спасибо вам.

Я бросила на Вадика полный благодарности прощальный взгляд и поспешила выбраться на свежий воздух.

Не найдя ничего нового в морге, я поехала осматривать место преступления. Расспросив по дороге, как найти институт кооперации, я припарковалась в сторонке и медленно направилась в сторону института, внимательно осматриваясь по сторонам.

Объясняя мне, как найти переулок, в котором убили профессора, Надежда Сергеевна говорила, что рядом находится кондитерская фабрика. Судя по пряношоколадному запаху, который разносился по окрестностям, фабрика была совсем недалеко. Однако указателей улиц нигде не было, и, чтобы найти требуемый переулок, мне пришлось расспросить человек пять прохожих. Оказывается, такие тонкости, как названия переулков, жители города Покровска не особенно стремятся запоминать.

Наконец мне попалась пожилая женщина, благодаря которой я и обнаружила искомое. Переулок был расположен весьма удачно: с одной стороны метра на три возвышалась глухая бетонная стена кондитерской фабрики, с другой был газон, довольно плотно усаженный кустами и деревьями, и за ним — ворота какой-то базы, казалось, специально созданные для того, чтобы никогда не открываться. Даже сейчас, днем, в переулке не было ни души. Представляю, каково здесь ночью!

Интересно, что заставило покойного профессора разгуливать среди ночи по таким укромным уголкам? Кто-то заманил? Тогда это, несомненно, был кто-то хорошо знакомый, и версия со случайными прохожими отпадает. Но, возможно, здесь проходил обычный путь профессора, когда он возвращался домой. Если я правильно поняла, ученый муж автомобиля не имел и пользовался общественным транспортом. Или такси? Впрочем, такси — это вряд ли. Он ведь все-таки был не академик, а рядовому профессору, насколько мне известно, ежедневное такси не по карману. Нужно будет поподробнее узнать маршруты, которыми обычно пользовался уважаемый Анатолий Федотович.

А сейчас изучим место преступления. Сегодня пятница. Следовательно, с момента убийства прошло три дня. Дождей не было, что-нибудь да осталось. Ну да: вот кусты примяты, ветки поломаны… Трава утоптана… так-так… а нет ли чего-нибудь интересного в этой траве?..

Все-таки хорошо, что переулок был безлюдным. Увидев, как я, стоя на карачках, вожу руками туда-сюда, приглаживая траву, многие бы приняли меня за ненормальную, и неизвестно, чем бы мои изыскания могли закончиться. А так — очень даже известно, чем они закончились: ничем.

Перебрав руками чуть ли не каждую травинку и безвозвратно испортив маникюр, я осталась с тем же, с чем и была. Единственное, что можно было заметить, — это слабые бурые следы, попадавшиеся то тут, то там. И хотя было очевидно, что это следы крови профессора, я от отчаяния, что ничего больше не нашла, достала еще один пакетик и погрузила в него одну травинку и листок с какого-то куста.

Мой улов на месте преступления стоил того, что был в морге. Осталось уточнить кое-что насчет орудий убийства, и я с чистым сердцем и пустыми карманами (точнее, пустой сетью, если уж продолжать аналогию с уловом) могу возвращаться домой.

В переулке не оказалось ничего похожего на палку, которая подошла бы для того, чтобы наносить побои. Следовательно, палки, а может быть, это были куски труб, где-то выбросили. Вряд ли унесли с собой. Разве что это были какие-то специальные дубинки, предназначенные для многоразового использования.

В любом случае вариант с выбрасыванием — вполне вероятный, его необходимо отработать. Нет ли здесь поблизости какой-нибудь импровизированной мусорной свалки, на которые так щедры наши города?

Я прошлась взад-вперед по переулку и неподалеку действительно заприметила некую малохудожественную пестроту, говорящую о том, что здесь жители Покровска складируют отходы своей жизнедеятельности. Пробежав глазами по неопрятному разноцветью, я обнаружила небольшую кучку набросанных друг на друга кусков толстых веток и досок, оторванных, скорее всего, от каких-то ящиков. Из одной доски торчал кривой гвоздь, на котором явственно виднелись бурые следы.

Ничего не поделаешь, придется бегать по свалке не только глазами. С трудом преодолевая брезгливость, я ступила в самую гущу антисанитарии и, сделав пару шагов, смогла дотянуться до необходимого мне вещественного доказательства.

Но здесь эксперимент уже не сошел мне с рук так удачно, как в безлюдном переулке. Когда я обернулась, увидела, что за моими манипуляциями внимательно наблюдает довольно симпатичный молодой мужчина, не мальчик, но и далеко еще не пенсионер, в общем — как раз то, что надо.

— Помочь? — немного иронично, но как-то совсем не обидно спросил он.

Увы — стоя посреди городской свалки, вооруженная доской с торчащим из нее кривым гвоздем, я была просто физически неспособна адекватно реагировать на заигрывания симпатичных мужчин.

— Справлюсь, — каким-то неестественно хриплым басом ответила я и поспешила ретироваться, чтобы не остаться в памяти человечества в виде фурии с доской наперевес.

* * *

На обратном пути в Тарасов пробок уже не было, и я могла проанализировать свой небогатый улов.

Худо-бедно, а ответ на первый вопрос я получила: узнала, чем били профессора, и даже смогла заполучить одно из орудий. Образцы крови нужно будет еще сдать на анализ в лабораторию, но я была уверена, что и на трупе, и на листьях, и на гвозде — кровь одна и та же.

Поскольку использовались палки, можно сделать предположение, что нападавшие не очень надеялись на свои кулаки. Проще говоря, они были хлюпиками. Не совсем хлюпиками, но все-таки недостаточно физически развитыми, чтобы, нападая даже группой, обойтись без вспомогательных орудий. И уж конечно, они не были профессионалами. Какой же профессионал сложит все орудия преступления в наивную кучку на ближайшей свалке? Как хотите, а есть во всем этом что-то неуловимо детское.

Имеется и еще одна любопытная деталь. В переулке не было никаких ящиков, и ветки на деревьях все были целые, значит, палки и доски были откуда-то принесены, а это уже свидетельствует о некоторой преднамеренности и обдуманности. Весь вопрос в том: откуда именно принесены? Если бы я смогла узнать это, многое бы в этом темном деле прояснилось. Что характерно: куски веток не были свежесломанными. Они имели слегка заостренные окончания и были испачканы в земле, что явно свидетельствовало о каком-то их хозяйственном использовании. Эх, надо было и веточку одну прихватить для образца!

Хотя зачем? Как они выглядят, я и без того помню, а место, откуда они торчали до того, как стать орудием убийства, по их внешнему виду не определишь. Что мне, породы деревьев сличать? И потом, еще вовсе не факт, что место первоначального нахождения веток или досок имеет непосредственное отношение к личности преступника. Их могли взять откуда угодно.

Размышляя таким образом, я и не заметила, как доехала до дома. День уже заканчивался, я чувствовала усталость, но полученные результаты не удовлетворяли меня. Я почти не продвинулась ни на шаг в этом деле. Найденные мною немногочисленные улики не отвечают на вопросы, а наоборот, ставят новые.

Кире, что ли, позвонить? Может, что подскажет? По крайней мере, поможет узнать, что там выяснила милиция. Мне-то они вряд ли расскажут. Хотя поздновато уже… Позвоню наудачу, может, он еще на работе. Раньше он не особенно строго придерживался нормированного рабочего дня, занимаясь любимым делом. Да чему и удивляться, когда такой пример перед глазами, не преминула отметить я, мимоходом взглянув в зеркало.

Как я и ожидала, мой старинный приятель Владимир Сергеевич Кирьянов своим привычкам не изменил и в этот поздний час был еще на работе.

— Здравия желаю, товарищ подполковник!

— Танюша, ты?! Рад слышать. С чем пожаловала?

— Да вот, заскучала что-то, дай, думаю, позвоню другу старому, расспрошу о житье-бытье…

— Ой, что-то плохо верится мне в такое бескорыстие. Признавайся: проблемы возникли?

— Ах Кирюша, ах рыбка ты моя, ну ничего-то от тебя не скроешь! Не то чтобы проблемы, а так… нечто вроде дополнительной информации мне хотелось бы получить.

— Говори. Чем смогу — помогу.

— Ты вот с покровскими товарищами общаешься?

— Да как тебе сказать… Если по работе что-то возникает — тогда контактируем, но больше в официальном ключе. А в общем и целом особенной дружбы между нами нет. Скорее что-то вроде социалистического соревнования. А у тебя какие-то дела в Покровске?

— Дело-то официально как раз у покровских товарищей в ведении, а мне хотелось бы поподробнее узнать: о чем они там уже разведали, а о чем еще нет.

— Извини, Танюша, но в этом я тебе помочь не смогу. А если начну наводить справки, то могу даже навредить. Как-то у нас был один случай: понадобилась дополнительная информация по делу, и как раз из Покровска — один товарищ у нас там параллельно проходил. И дело-то пустяковое было, так они из него чуть ли не государственной важности тайну сделали. Закрытая информация — и все тут! Так что в Покровске ты уж сама. Если по Тарасову какие-то вопросы возникнут — ты знаешь, я всегда рад помочь.

— Кирюша, конечно, знаю. На нет и суда нет. Извини, что побеспокоила.

— Ну что ты, это ты меня извини… А что за дело-то?

— Да так, неважно…

— Ох, и все-то у тебя секреты, и все-то тайны!

— Да нет никаких тайн, просто…

— Просто! Это у нас, грешных, все просто, а тебя о чем ни спроси — одни загадки. Успехов тебе, звони, не забывай.

— До свидания, Кирюша.

Придется вам, Татьяна Александровна, справляться без посторонней помощи, своими силами.

Я сварила кофе, закурила и на сон грядущий решила подвести итог сегодняшнего не совсем удачного дня. Нужно было, наверное, позвонить своей клиентке, доложить о результатах, но результаты эти были не слишком богатыми, и звонить не хотелось. Однако не успела я об этом подумать, как клиентка позвонила сама.

— Здравствуйте, это Татьяна?

— Да, это я. Здравствуйте, Надежда Сергеевна.

— Можно мне узнать, как продвигается дело? Или, может быть, еще слишком мало времени прошло?

— Нет, вы вправе требовать у меня отчет в любое время, но результаты пока невелики. Мне удалось подтвердить причину наступления смерти, которую высказывали органы милиции: смерть в результате побоев. Кроме того, мне удалось найти предполагаемое орудие убийства. Для окончательного подтверждения требуется экспертиза, но, думаю, ее результаты будут положительными. Однако в связи с особым характером этого дела мне пока не удалось найти какие-либо улики, указывающие более конкретное направление, в котором необходимо работать. Завтра я собираюсь встретиться с господином Залесским. Возможно, в результате беседы с ним мне удастся получить дополнительную информацию.

— А что это за особый характер дела?

— Велика вероятность того, что это действительно была хулиганская выходка подростков и на месте вашего мужа мог оказаться любой другой человек. То есть, возможно, в этом преступлении отсутствует мотив. Если это действительно так, вероятность нахождения преступников очень низка.

— Но… но… вы ведь не откажетесь от дела?

Голос ее звучал испуганно и неуверенно, и мне стало казаться, что сейчас она снова разрыдается. Эх, мадам, знали бы вы, что для меня означает отказаться от дела, — не волновались бы так! Расписаться в собственной несостоятельности… и после этого выбросить лицензию да на деревню к дедушке — кур разводить. Но всего этого я своей клиентке говорить не стала, а просто попыталась ее успокоить и убедить в том, что бояться ей нечего.

— Не стоит так волноваться, Надежда Сергеевна. Если уж я берусь за дело, то иду до конца. Проблема может быть лишь в том, что это потребует больше времени и… обойдется вам дороже.

— О! Нет-нет — о деньгах даже не беспокойтесь! Тратьте, сколько вам нужно! И время… я понимаю… ну что ж, придется подождать. Главное — найдите их! Ведь согласитесь, если человека убивают за какой-то нехороший поступок, тут хотя и с натяжкой, но можно найти оправдание. А когда так просто, ни за что… лишить человека жизни… Нет, они должны понести наказание, непременно! Ведь вы согласны со мной?

— Разумеется. Уверяю вас, я сделаю все, чтобы найти преступников.

Тем более что это соответствует моим финансовым интересам, могла бы добавить я, но не стала. И не только потому, что не хотела портить мнение о себе в глазах клиента. Хоть денежки я и люблю, что скрывать, но мой профессиональный статус превыше всего, и довести дело до конца для меня — вопрос чести. Так что волнуетесь вы напрасно, уважаемая Надежда Сергеевна. Не забывайте, что вы имеете дело с Татьяной Ивановой!

Уже полусонная, я все-таки заставила себя подытожить сегодняшние события.

Итак, ответ на первый поставленный мною вопрос получен: преступление совершено с помощью неких орудий, и эти орудия мною найдены. Но на месте одного вопроса, снятого с повестки дня, появляются сразу несколько новых. Во-первых, откуда были взяты орудия убийства? Во-вторых, как профессор попал в темный переулок, столь удобный для совершения преступления? Зашел ли он туда сам или его заманили? И в-третьих: каков был обычный маршрут профессора, когда он приходил, а точнее, приезжал с работы и на работу?

«Завтра суббота, — уже совсем засыпая, думала я. — Но учебные заведения в субботу работают… Не стоит рассказывать всем, что я частный детектив… Похоже, снова придется прикинуться дурочкой…»

Глава 3

Утром я встала вовремя, как раз, чтобы успеть собраться, взбодриться чашечкой кофе и продумать свой имидж на сегодняшний день. Кардинальное изменение внешности мне сегодня было не нужно, поэтому к услугам своей подруги Светки-парикмахерши я решила не прибегать. Справлюсь как-нибудь и своими силами.

Я сделала незатейливый тинейджерский макияж, подпудрив и подмазав лицо тональным кремом где нужно, стянула сзади волосы в легкомысленный хвостик и, взглянув в зеркало, убедилась, что, если добавить к моему лицу вчерашнюю джинсовую курточку и брючки, я вполне сойду за слушательницу последних курсов школы милиции, которой пришла пора набираться практических знаний и которой поручили собрать дополнительные сведения по делу о загадочном убийстве профессора истории.

Ведь об истинных причинах смерти профессора еще ничего не известно, и вполне может оказаться, что какие-то ниточки ведут к месту его работы. Не стоит раньше времени поднимать переполох на этом самом месте, появившись там в качестве частного детектива.

Добравшись (на этот раз без особых проблем) до уже знакомого мне института кооперации, я, не раздумывая, обратилась к первому попавшемуся мне гражданину, который на вид был достаточно пожилым. Можно было предположить, что он работает в институте давно и даст мне необходимую информацию.

— Простите, вы не подскажете, как мне найти кафедру истории?

Задавая свой вопрос, не скажу, что я целиком была сосредоточена на собеседнике, поскольку, попав в незнакомое место, старалась поподробнее осмотреться. Но, уловив несколько затянувшуюся паузу, я внимательно взглянула на своего визави.

Передо мной стоял невысокого роста старичок с тоненькими-претоненькими ручками и тоненькими-претоненькими ножками, которые пошатывались и подрагивали от тяжести свисающего до коленок пуза. Беззастенчиво рассматривая меня, он плотоядно улыбался. Все лицо его было покрыто какими-то бородавками (или это родинки такие?), фиолетовые сердечно-сосудистые тонкие губки извивались, как две глисты, усиливаясь не провалиться окончательно в беззубый рот, а когда-то, видимо, роскошная шевелюра свисала теперь в виде двух сальных прядей на глубоко запавшие, но все еще блестящие, неспокойные глазки. В общем — ловелас.

— А вы, собственно, что хотели, девушка? — голосом, скрипевшим, как старая дверная петля, прокаркал старичок, когда убедился, что я полностью сосредоточила свое внимание на его персоне.

Признаюсь, первым моим побуждением было послать его куда-нибудь подальше. Но вспомнив, что я здесь по делу и что сексуально озабоченные старички иногда оказываются весьма полезны (если правильно к ним подойти), я решила отбросить амбиции и прямо с этой минуты стать выпускницей школы милиции, собирающей дополнительные сведения по делу об убийстве.

— Видите ли, — доверчиво глядя в блестящие глаза старичка, стала рассказывать я, — я прохожу преддипломную практику в школе милиции, и мне разрешили принять участие в расследовании дела по факту смерти профессора вашего института… с кафедры истории…

Еще продолжая говорить, я вдруг с ужасом поняла, что забыла фамилию профессора. Надо же так проколоться! Профессионал, называется! Что я сейчас скажу этому престарелому донжуану? Собираю данные о профессоре, а о каком, и сама не знаю?

К счастью, старичок не стал дожидаться, когда я озвучу фамилию, и назвал ее сам. Любопытно-плотоядное выражение немного угасло на его лице, и он, глядя уже мимо меня, каким-то недовольным голосом произнес:

— Это о Разумове, что ли?

Да, этот тип явно не сожалеет о безвременной кончине профессора. Недовольные нотки в голосе и двусмысленный его взгляд насторожили меня, но внешне я старалась сохранять простодушное выражение лица выпускницы милицейской школы.

— Да, о нем. Вообще-то, считается, что дело это вполне ясное — хулиганская выходка, но, поскольку выйти на конкретных исполнителей в таких делах всегда довольно затруднительно, мне поручили собрать дополнительную информацию, изучить контакты профессора…

— Ну что же, изучите… контакты… Вы молодые, вам и книги в руки. — Старичок снова плотоядно заулыбался. — Кафедра истории на втором этаже. Кстати, и кафедра бухгалтерского учета там недалеко, так что, если понадобится что-нибудь, обращайтесь.

— А вы преподаете бухучет?! — с радостным удивлением уставилась я на него, как будто всю жизнь только и мечтала о том, как бы мне познакомиться с каким-нибудь бухгалтером.

Старичок галантно, как в восемнадцатом веке, наклонил голову и представился:

— Спиридонов Эрнест Эрастович, кандидат экономических наук.

Час от часу не легче! К чести своей могу сказать, что, услышав столь оригинальное имя, я не изменила выражения лица, но правда и то, что это потребовало некоторых усилий.

До отказа растянув губы в улыбку, так что щеки совсем скрыли выражение моих глаз, я со всей отпущенной мне природой очаровательностью сказала:

— Как-нибудь зайду, — и отправилась на второй этаж отыскивать кафедру истории, все еще чувствуя спиной прилипший к некоторым местам моего тела неспокойный взгляд Эрнеста Эрастовича.

На кафедре истории по случаю субботы не замечалось особенного оживления. Две скучающие полусонные девушки сидели по разным углам и вяло перекидывались незначительными фразами, выглядывая из-за своих компьютеров.

Моя задача заключалась том, чтобы найти с ними общий язык, и я посмотрела на них так, как смотрит на желанный берег моряк, вернувшийся из кругосветного плавания. Счастье, переполнявшее меня, было настолько очевидным, что девушки начали пробуждаться от своего сна и посмотрели на меня с интересом.

— Наконец-то я вас нашла! — радостно выдохнула я и, не давая им опомниться, опрокинула на них целый ушат очень интересной информации о преддипломной практике, о школе милиции, о том, как много у нас с ними общего, и о том, что люди должны друг другу помогать.

Когда я почувствовала, что они уже достаточно напуганы и думают, что я сейчас надену на них наручники и начну требовать пароли и явки, я резко снизила обороты и сказала то, чего они услышать уж точно не ожидали:

— А давайте чаю попьем?

Известно давно, что главный секрет успеха любой импровизации — в ее предварительной подготовке. Вот и я стараюсь всегда иметь такой своеобразный «рояль в кустах». Моя практика показывает, что самый надежный способ найти общий язык с секретаршами, лаборантками и прочим обслуживающим персоналом женского пола — это иметь в запасе коробку конфет.

На этот раз конфеты у меня были специальные: вишня в коньяке, поэтому я имела все шансы рассчитывать на успех. Девушки, немного ошалевшие под моим натиском, потеряли бдительность и поставили чайник. Может быть, они угощали чаем всех, кто заходил на кафедру истории, но своего я добилась. Через двадцать минут после того, как мы впервые увидели друг друга, мы уже пили чай и, как старые добрые подруги, обсуждали нюансы внутренних взаимоотношений на кафедре истории.

— Ничего мужик был Разумов, только занудный какой-то, — говорила белокурая кудрявая девушка по имени Маша. — Как прикопается к чему-нибудь… или к кому-нибудь, так, считай, на всю пару. Или объяснять что-нибудь начнет, дело выеденного яйца не стоит, а он как затянет — «с одной стороны, да с другой стороны»… Все уже давно все поняли, сидят, зевают, а он все рассказывает. Он вел у нас на втором курсе. Ха! Знаете, я сейчас вспомнила: читала книжку про Швейка, там тоже один… любил объяснять. «Вот, — говорит, — например, окно. Знаете ли вы, что такое окно?» И Разумов — такой же был.

— А как, любили его?

— Нельзя сказать, что любили, нельзя сказать, что и не любили. Как-то… никак.

— Конфликтов особых не было, — вступила в разговор вторая девушка, Ира. — Экзамены он принимал нормально, взяток не брал, с руководством не спорил… с Залесским только в последнее время стали они цапаться из-за этих курсов… у нас тут курсы платные недавно открыли, так они там вдвоем верховодили, ссорились иногда. Но тоже не глобально: поговорят, поспорят и перестанут.

— А из студентов никто не выделялся — угрозами, например, или, наоборот, обожанием чрезмерным?

— Ходил тут за ним один… Он какое-то исследование писал и просто тенью Разумова заделался. Было у профессора несколько человек, вроде факультатива, они и после занятий часто оставались… вы их самих спросите, сейчас пара кончится, они на перемену пойдут. Это группа 3705, Разумов у них куратором был.

— И правда, сейчас звонок будет, — испуганно сказала Маша, посмотрев на часы. — Давай скорее убирать, а то Макарова придет — опять разорется.

— А кто это — Макарова? — на всякий случай спросила я.

— Тоже историю ведет, такая вредная, даже чаю попить не дает: для этого у нас, видите ли, обеденный перерыв есть!

— Жестоко она с вами, — рассеянно говорила я, думая о том, что мнение госпожи Макаровой мне тоже не помешает.

В это время зазвенел звонок, и девушки, поблагодарив меня за вкусные конфеты, поспешно расселись за свои компьютеры.

Дверь открылась, и в комнату вошла представительная дама, судя по всему, еще советской закалки. Я рассказала ей свою легенду о милицейской школе и спросила, что она может сказать о профессоре Разумове.

— О, это был прекрасный, грамотный специалист, хороший преподаватель. Какая потеря для нашего института, — начала мадам Макарова без малейших признаков выразительности в интонациях.

Присовокупив к этому бессодержательному началу еще пару-тройку дежурных фраз, она дала мне понять, что это все, что она может сказать по поводу безвременной кончины своего коллеги. Да, советская школа — это на века. Но кое-что полезное я все-таки смогла извлечь из ее равнодушного монолога. Такая реакция — косвенное подтверждение того, что профессор не слишком тесно общался со своими коллегами и мнение жены о том, что «все его обожали», имеет некоторые неточности. Во-первых, не все, а во-вторых, не «обожали», а просто были равнодушны и поэтому не выказывали явного неприятия.

Складывается ощущение, что Надежда Сергеевна не очень-то хорошо была осведомлена о делах своего мужа и о его взаимоотношениях с окружающими. Она и сама об этом говорила.

Выйдя из помещения кафедры, я почти нос к носу столкнулась с высоким и худым мальчиком, который поспешил извиниться, хотя даже не задел меня.

— Ничего, ничего, — доброжелательная улыбка выпускницы милицейской школы весеннею розою расцвела на моем лице. — Вы не подскажете, как мне найти группу 3705?

— Да все уже, наверное, ушли, у нас последняя пара. А что вы хотели? Может быть, я смогу вам помочь, я тоже из этой группы.

— Правда? Вот какая удача: я собираю дополнительные сведения о профессоре Разумове, ведь он был вашим куратором?

На лице молодого человека в течение одной секунды промелькнуло сразу несколько различных выражений. Доброжелательность, с которой он разговаривал со мной, сменилась какой-то болезненной гримасой, а та, в свою очередь, перешла в восхищенную полуулыбку, которая тоже почти сразу исчезла, и на лице юноши осталось выражение печали. Пораженная такой метаморфозой, я в молчании смотрела на него.

— Да… — наконец произнес он. — Вы знаете, все мы до сих пор в шоке. Невозможно поверить, что такое могло случиться. У кого рука поднялась? Ведь Анатолий Федотович, он… он никому не сделал ни малейшего зла… мы все так любили его…

Казалось, он сейчас расплачется.

— Вы, наверное, хорошо знали профессора?

— Может быть, никто не знал его так, как я! Какой это был прекрасный преподаватель, как он умел интересно рассказывать! Только благодаря ему я ощутил настоящее значение и смысл истории. Он даже готов был заниматься дополнительно с теми, кто интересовался историей, и мы приходили к нему — я и еще несколько человек, — изучали материалы, проводили исследования…

Меня вдруг осенило — не иначе как я разговариваю сейчас именно с тем парнем, про которого говорили мне девушки с кафедры. Тем самым, который «заделался тенью» профессора Разумова. Любовь к своим наставникам — это прекрасно, но, на мой взгляд, во всем нужно знать меру.

То, что мальчик, стоявший передо мной, чувствителен и эмоционален, было видно невооруженным глазом. Тонкая кожа, быстрый взгляд, непроизвольные реакции… Но был в его экспрессии какой-то диссонанс, который я бы не взялась определить, но который почему-то заставлял меня сомневаться в его искренности.

Мальчик произвел на меня двойственное впечатление, и я решила при случае навести о нем более подробные справки. Чем он занимался в ночь убийства, например? Хотя с таким хлипким тельцем, без малейшего намека на мускулы, он был не очень подходящим кандидатом для наемного уличного хулигана.

Мы познакомились, оказалось, что зовут его Влад и что он готов всячески споспешествовать мне в моих поисках. Обещал даже приобщить к этому своих друзей с исторического факультатива. С его друзьями тоже поговорить не мешает. Не будем забывать, что малолетки — одна из версий, и, в каком бы виде они ни выступали, как нанятые кем-то или по своей инициативе, пока преступление не раскрыто, нельзя сбрасывать их со счетов.

Следующим пунктом программы был Владимир Павлович Залесский, и, уточнив у Влада, где находится кафедра экономики, я отправилась заводить новые знакомства.

Господин Залесский с первого взгляда поражал отсутствием всякого выражения на лице. Глядя на меня рыбьими глазами, он молча выслушал рассказ о милицейской школе и голосом, таким же бесцветным, как и его лицо, сказал, что по интересующему меня делу он ничего сообщить не может.

— Но ведь вы работали вместе с профессором Разумовым?

— Так же, как и еще пятьсот человек, состоящих в штате института.

— Однако, занимаясь организацией курсов повышения квалификации, вы находились с ним в более тесном контакте, чем остальные пятьсот человек?

— Наши взаимоотношения касались только профессиональных вопросов, которые не имеют ни малейшего отношения к случившемуся.

— И ваши профессиональные взаимоотношения всегда были безоблачными, вы во всем были согласны друг с другом, никогда не конфликтовали?

— Любую проблему можно решить.

— А я слышала, что в последнее время вы часто ссорились.

— Это были текущие рабочие трудности, которые могут возникнуть во всяком деле и которые всегда разрешались к взаимному удовлетворению.

— Вот как! Да это просто идеальный образец делового партнерства, можно позавидовать. А не подскажете, где вы находились вечером во вторник?

— Эти сведения я уже представил правоохранительным органам. Кстати, школа милиции, если я не ошибаюсь, находится в Тарасове? Что же заставило вас проходить практику в Покровске? Или тарасовские преступники объявили забастовку?

Это был удар не в бровь, а в глаз. Уважаемый Владимир Павлович благодаря своей неподражаемой манере общаться начал вызывать у меня раздражение с самого начала нашего разговора. По мере его продолжения это раздражение постепенно нарастало, тем более что в ответах моего собеседника было совершенно не за что зацепиться. Но последний удар просто поверг меня наземь. На какую-то долю секунды я даже прикусила язык.

Но хоть я и не посещала никогда школу милиции, зато окончила академию права! И, к вашему сведению, господин Залесский, частному детективу Татьяне Ивановой доводилось бывать и не в таких переделках. Поэтому я прикусила язык лишь на долю секунды — не больше.

— Мой руководитель считает, что из всех дел, в которых мы имеем возможность участвовать, это — наиболее интересное. Ну что ж, если вы ничем не можете помочь мне, всего хорошего.

— До свидания.

Ах ты, засранец! Я была в ярости. Шутки шутками, а ведь этот бесчувственный кусок полена с рыбьими глазами практически расколол меня! Недооцениваем мы нашу интеллигенцию. Так просто, мимоходом, равнодушно, как будто пылинку с рукава сдул. А ведь не пылинку сдул — нарушил инкогнито опытнейшего частного детектива! Умен, курилка! Но и мы тоже не лыком шиты. А за урок — спасибо, выучим на всю оставшуюся жизнь. Заигралась, расслабилась — вот тебе и результат.

С Залесским теперь говорить бесполезно, нужно действовать в обход. Он курсами занимается? Вот с ними и поговорю.

Хуже всего, если Залесский имеет отношение к убийству. Возможно, мои расспросы и не смогли по-настоящему встревожить его, но такая хитрая бестия, узнав, что проводится дополнительное расследование, наверняка предпримет меры, чтобы подстраховаться. Да-а, здесь у вас накладочка получается, Татьяна Александровна. Впрочем, рано или поздно он все равно бы узнал.

Держится уверенно… Либо меня не принимает всерьез, либо имеет надежные гарантии. Это тоже уточним. Проверим, Владимир Павлович, все проверим, дайте только срок!

Так размышляла я, проходя по коридору, как вдруг открылась одна из дверей, и навстречу мне вышел Спиридонов Эрнест Эрастович собственной персоной. Увидев меня, он радостно заблестел глазками, и его тоненькие ножки начали активнее подрагивать под тяжестью округлого животика.

— А, милиция! — радостно приветствовал меня он. — Как успехи?

В этот момент я была настолько расстроена, что мысль о том, что есть все-таки на свете существо, которое радо меня видеть, пролилась как бальзам на мою душу, несмотря даже на то, что это был всего лишь Эрнест Эрастович.

— Да вот, сотрудники ваши совсем не хотят помогать.

— Это кто же? Кто посмел? Проработаем на профсоюзном собрании!

— Коллега ваш, господин Залесский.

Глазки господина Спиридонова снова приняли двусмысленное выражение, и он, глядя в угол, как-то сквозь зубы пробормотал:

— А, этот… про свои курсовые операции он много не расскажет.

И, ухмыльнувшись своими змеевидными губами, Эрнест Эрастович отправился восвояси.

Вот это да! Мое полушутливое предположение насчет полезности любвеобильных старичков начинает оправдываться. Не знаю, догадался ли об этом сам Эрнест Эрастович, но слово «курсовые» в его фразе я поняла очень хорошо. Несомненно, речь идет о тех самых пресловутых курсах повышения квалификации, о которых я с самого начала слышу со всех сторон.

Брошенное мимоходом замечание господина Спиридонова еще больше утвердило меня в мысли пообщаться с «курсантами». Занятия начинались в шесть часов вечера, и у меня еще было время посидеть в кафе, выпить кофе и покурить.

* * *

Времени оказалось даже больше, чем надо: как выяснилось, к началу занятий приходить бесполезно — времени на беседы ни у кого нет. Пришлось дожидаться окончания пары.

На перемене я заприметила небольшую группу девушек, стоявших у окна и лениво о чем-то переговаривавшихся.

— Девчонки! — сделав глазки покруглее, обратилась к ним я. — А можно спросить у вас… я хочу поступить на курсы, не расскажите, как здесь у вас все происходит?

— Как обычно — ходишь на занятия, потом сдаешь зачет и получаешь свидетельство об окончании.

— Или не ходишь и… получаешь свидетельство, — с усмешкой сказала одна из девушек.

— Как это? — очень удивилась я.

— Так это. Нужные знакомые есть — можешь не напрягаться. У нас в группе сорок пять человек числится, а на занятиях и двадцати ни разу не бывало. А «корки» наверняка все получат.

— Ничего себе! А тем, кто ходит, это какую-то пользу приносит? Не в смысле зачетов, а в смысле знаний?

— Какое там! Для галочки пару отсидят, свое отбарабанят — и взятки с них гладки.

— А берут дорого?

— За зачет? — с иронией спросила девушка, намекнувшая, что можно получить зачет, не посещая занятий.

— Да нет, за обучение.

— Нам мало не кажется. Да было бы еще обучение, а то… не поймешь что…

— Знаете, девчонки, — заговорщическим тоном сказала одна из девушек, — я однажды в деканат зашла, у них там шкаф раскрыт был, и в нем, представляете, зачетки прямо стопками друг на друге лежат. А стопка — на всю высоту полки!

— Ни хрена себе масштабы!

— А это что означает? — наивно поинтересовалась я.

Девушки посмотрели на меня, как на законченную идиотку, и со снисходительным цинизмом объяснили вещь, по их мнению, элементарную:

— А то, что зачетки приготовлены для проставления зачетов, вот что это означает. Когда нужный преподаватель в деканат заходит, ему партию зачеток дают — он пустые графы и заполняет.

— Вот это да-а! — изумленно протянула я. — Дела у вас тут…

— Да какие это дела, так сейчас везде, а вот руководители наши, Залесский с Разумовым, эти и в самом деле крутили дела.

— Правда? — Всеми силами я старалась не показать, насколько интересует меня продолжение разговора.

Девушки было замялись, но, видимо, не узрев в моей личности ничего настораживающего, продолжали разговор.

— Правда. У меня знакомая есть в деканате — Юлька. Знаешь ее, Свет?

Ироничная девушка, которую, как оказалось, звали Света, понимающе кивнула.

— Света рассказывала: как-то раз провели деньги, вроде бы на покупку калькуляторов, а завскладом как прикопался: «Где калькулаторы? Деньги получали — показывайте! Или деньги, или калькуляторы». Юлька говорит: «Я сижу — угораю. Захотел денег! Они давно уж у Залесского в приходе учтены и расписаны».

— Да-а, дела… А ты говоришь — обучение, — с некоторой даже укоризной посмотрела на меня одна из девушек.

— Или еще: проводят деньги как плату за обучение, а студентов таких не числится. Спрашивается — откуда они их берут?

А вот это уже действительно интересно! Это ведь не что иное, как классическое отмывание нелегальных доходов. Чем же они занимались тут, на этих тихих и ничем не примечательных курсах? И потом: это весьма и весьма существенная предпосылка для появления мотива к убийству. Если предположить, что и у господина Разумова был такой же оригинальный характер, как у господина Залесского, вряд ли их отношения были безоблачными. Да и девочки из исторического деканата намекали на то, что в последнее время они часто ссорились… Как будто в подтверждение моих догадок одна из девушек задумчиво произнесла:

— Да уж, крутили они тут неслабо… Только грызлись постоянно. Оно и неудивительно — денежек всякому хочется, и чем дальше, тем больше… И это убийство, еще неизвестно, кто его…

Ого! Чем дальше в лес, тем больше дров! Ну что же ты растерялась-то, милая моя, — продолжай! Но девушка продолжать не стала, и я, в качестве новенькой, решила задать вопрос:

— Какое убийство?

Однако номер, к сожалению, не прошел.

— Никакое, — остановили слишком разговорчивую девушку ее бдительные подружки. — Пошли, сейчас звонок будет.

Так и не довелось мне узнать, что думают о загадочном убийстве профессора курсистки. Но и без этого выведала я достаточно.

Уже совсем поздним вечером, возвращаясь домой, я пыталась мысленно разложить по полочкам все данные, которые мне сегодня удалось получить.

Из разговора с девочками из деканата было понятно, что высказывание жены профессора о том, что все в нем «души не чаяли», как минимум преувеличение. Отношение к нему окружающих было скорее сдержанно-равнодушным.

Учитывая информацию, полученную от курсисток, можно предположить, что уважаемый профессор был нечист на руку. Хотя не такое уж это из ряда вон выходящее событие. Кто же не будет пользоваться, имея возможность? А вот стычки с Залесским — это факт, на который следует обратить внимание. Шутки шутками, а в девяти случаев из десяти — где деньги, там и мотив.

Что еще? Экспрессивный мальчик, слишком резко переходящий от восторга к отчаянию? Если он общался с профессором достаточно тесно, мотив мог быть и у него, хотя в одиночку он не сумел бы справиться и с хромой курицей. А для того, чтобы позвать помощников, он должен был их как-то заинтересовать, что всегда очень сложно, если мотив личный. Кому какое дело до ваших симпатий и антипатий? Разумеется, проверить нужно будет всех.

Поднявшись к себе и открыв дверь в квартиру, я вдруг поняла, как сильно устала сегодня. Вроде бы и землю не пахала, и бревна не таскала, а ощущение такое — упасть бы сейчас без движения и до утра не вставать.

Это все разговоры. Болтаешь, болтаешь, что-то изобретаешь, и все время — в напряжении, все время боишься на чем-нибудь попасться. И ведь попалась-таки! Сволочь Залесский! Надавать бы ему по морде вместо всех этих разговоров. И ему наука, и мне польза — по крайней мере, хоть психологическая разрядка была бы.

Но в данный момент мне нужна подзарядка. Я сварила кофе, закурила и попыталась составить план своих действий на ближайшее время. Завтра воскресенье, посещение официальных учреждений отменяется. Из тех, кто был назван женой профессора в качестве наиболее частых контактеров, я не встречалась еще с Верой Иосифовной Зильберг. Ее-то персоной я и займусь в следующий понедельник, а завтра нужно будет сделать одну вещь, не менее важную, чем все эти встречи и разговоры. А их наверняка будет у меня в этом деле еще предостаточно.

Чем глубже я вникаю в это дело, тем больше передо мной новых данных, по своей значимости — приблизительно равных. Осмотр трупа показал, что возможны все три варианта убийства: неизвестные хулиганы, студенты и нанятые исполнители, и они имеют практически одинаковые шансы на победу. Беседа с коллегами профессора и студентами показала: кого ни возьми — у всякого мог быть какой-нибудь мотив; и не показала ничего, что указывало бы на мотив, достаточно сильный для того, чтобы совершить убийство. Наверняка общение с пока еще неизвестной мне Верой Иосифовной тоже приведет к чему-то подобному.

В конце концов, я просто запутаюсь среди всех этих новых данных, достаточно важных, чтобы обратить на них внимание, но недостаточно значительных, чтобы навести на след убийцы. Нет, так не пойдет! Необходимо понять, что главное в этом деле, а что — второстепенное, на чем нужно сосредоточиться, а что просто принять к сведению. Надо бы бросить кости. Но сегодня уже нет сил. Завтра…

А сегодня — спать!

* * *

Утром в воскресенье я проснулась бодрой и отдохнувшей. Вчерашней усталости как не бывало.

Решив провести этот день правильно, я приняла контрастный душ и уделила серьезное внимание гантелям и физическим упражнениям. Учитывая, что основная моя работа в этом деле пока ограничивается разговорами, дополнительная тренировка мышц будет весьма кстати.

Образцово-показательный день должен включать в себя и правильное питание. Не обычную сухомятку, которой я привыкла перебиваться в запарке всевозможных следственных экспериментов, а нормальные «суп, второе и компот», которые для каждого советского человека являются эталоном еще с детского садика. Но, заглянув в холодильник, я поняла, что достигнуть идеала будет непросто.

Ничего, хотя бы приблизительно похожего на ингредиенты к супу, в холодильнике не оказалось. Были какие-то мясные полуфабрикаты. В лучшем случае они могли бы сойти за второе. Однако сломить душевную твердость частного сыщика Татьяны Ивановой не так-то просто!

Я спустилась вниз и в ближайшем продуктовом магазинчике купила две пачки лапши быстрого приготовления. Залив содержимое пакета кипятком и раскрошив туда кубик куриного бульона, я получила нечто до такой степени похожее на настоящий суп, что меня охватила неподдельная гордость своими хозяйственными способностями.

Засунув в микроволновку мясной полуфабрикат, я убедилась, что и второе будет присутствовать в моем правильном обеде. А компот — это и вовсе просто: чашечка прекрасного свежеприготовленного кофе — вот мой самый лучший «компот».

Закончив правильный обед, я закурила сигарету и попыталась сосредоточиться на вопросах, которые предстояло мне разрешить с помощью гадальных костей. Что же я хочу узнать? В первую очередь: удастся ли мне вообще распутать это дело? Время идет, происходит накопление все новых и новых данных, из которых все имеют отношение к делу. Но они не дают оснований для того, чтобы начать серьезно подозревать кого-то конкретного.

Что меня ожидает — вот первый вопрос.

И еще один вопрос, который вчера оформился в моей голове: что главное в этом деле, на чем мне нужно в первую очередь сосредоточиться?

Я достала замшевый мешочек с костями, потрясла его, чтобы они перемешались, и высыпала кости на ковер.

Сочетание цифр оказалось таким: 7, 13, 31. В словесном представлении это означало: «Вас ожидает много разочарований. Не забывайте о противоположности».

Вот тебе и прояснила обстановочку! Вместо того чтобы разложить все по полочкам, гадание еще больше все запутало.

По поводу разочарований все предельно ясно. Они преследуют меня с самого начала этого дела. Рада узнать, что они будут мешать мне и дальше.

А вот «не забывайте о противоположности» — это что-то загадочное. О какой противоположности? О противоположности разочарованиям? Хорошо бы! Или, может быть, о противоположности вообще? Что подразумевается под противоположностью вообще? Черный — белый: это противоположность; умный — глупый: противоположность; хороший — плохой… Не здесь ли собака порылась?

То есть то, что (или тот, кто) на первый взгляд кажется хорошим, на поверку может оказаться и плохим; а то, что кажется плохим, вполне может оказаться и хорошим. В этом смысле?

Если так, возможно, зверски убитый профессор истории пострадал за дело, а до икоты неприятный на вид господин Залесский в душе — никем не понятый последний романтик.

Перевертыши? Приходилось сталкиваться с такими явлениями! Не теряйте бдительности, Татьяна Александровна: если вы правильно истолковали результаты гадания — расследуемое дело стало интереснее в два раза. Теперь придется думать не только о том, какие именно из всего многообразия данных могут иметь непосредственное отношение к убийству, но и какие из них следует трактовать в противоположном смысле. Чует мое сердце — ждут меня разочарования, аж облизываются от нетерпения!

Пребывая в некоторой растерянности от результатов гадания, я закурила сигарету и попыталась собраться с мыслями. Но они не собирались. Обещание новых разочарований расстроило меня, а загадочное напоминание о противоположностях сбило с толку. Так и не придя ни к какому консенсусу, я решила положиться на народную мудрость «Утро вечера мудренее» и отправилась спать.

Глава 4

Утро хотя и не внесло безоблачной ясности в мои мысли, но зато подарило позитивный настрой, благодаря которому я приняла твердое решение: следовать намеченному плану, несмотря на все разочарования и противоположности, которые могут меня ожидать.

Сегодняшний день должен быть посвящен Вере Иосифовне Зильберг, одной из коллег профессора Разумова по Техническому университету, с которой он, по словам жены, продолжал поддерживать отношения. На этот раз ехать в Покровск было не нужно. Я оказалась перед дверью кафедры общественных дисциплин, которой, как выяснилось, заведовала Вера Иосифовна, в самом начале рабочего дня.

Но, к моему удивлению, на рабочем месте ее не оказалось.

— Вера Иосифовна уехала на научную конференцию. А вы по какому вопросу? — с любопытством посмотрела на меня секретарша, немолодая уже женщина с маленькими бойкими глазками на востреньком личике, чем-то напоминающая старуху Шапокляк.

Похоже, снова придется рассказывать историю про милицейскую школу.

— Я хотела бы побеседовать о профессоре Разумове. Я собираю дополнительные сведения по этому делу по заданию своего руководителя дипломной работы. Я оканчиваю обучение в школе милиции, — с доверчивой улыбкой сообщила я.

— Ах молодежь! — тоже с улыбкой, но уже с материнской, посмотрела на меня женщина. — Девушка, и на тебе — милиция! Не страшно?

— Что вы, это так интересно — расследования, преступники… вот и по этому делу… — попыталась было я навести женщину на нужную мне мысль, но сбить ее оказалось не так-то легко.

— Вот именно — преступники… Девушка должна выбирать женскую профессию — быть учителем или врачом…

Я почувствовала: если ее сейчас не остановить, словоохотливая дамочка еще долго будет объяснять мне свою систему разделения профессий по половым признакам. Поэтому решила поставить вопрос ребром:

— Вы знаете, что профессора убили?

Ничуть не меняя выражения глаз, смотрящих на мир с оживленным любопытством, Шапокляк изобразила на своем остреньком лице гримасу печального сострадания.

— Да, нам сообщили. Это очень печально. Мы все хорошо относились к Анатолию Федотовичу, когда он работал здесь. И Вера Иосифовна, она тоже… страшно огорчилась.

Невооруженным глазом было видно, что моей собеседнице не терпится высказаться на какую-то весьма интересную для нее тему, но она не знает, как начать. Не имея представления, о чем может пойти речь, я опасалась задавать наводящие вопросы, чтобы это похвальное желание не улетучилось от какого-нибудь моего неосторожного намека.

Чтобы добиться успеха и позволить секретарше высказать все, что было у нее на душе, я решила пойти другим путем и прибегнуть к уже много раз оправдавшей себя классической схеме. Правда, на этот раз у меня не имелось в запасе ни конфет, ни шампанского, но это было делом поправимым.

— Вы знаете, — голосом, преисполненным дружелюбия, сказала я. — Вера Иосифовна, наверное, будет еще не скоро, а дождаться ее мне необходимо. Может быть, мы с вами пока попьем чайку? Я сбегаю, куплю что-нибудь вкусненькое…

Но оказалось, что гостеприимство своей собеседницы я явно недооценила.

— Что вы, деточка, не нужно никуда бегать! Тут у нас не казарма, кусочек печенья к чаю найдем.

— Ой, мне так неудобно, получается, что я напросилась…

Но добрая тетя Шапокляк уверила меня — ничего подобного, она все равно приблизительно в это время всегда пьет чай и ей будет только приятно, если я составлю ей компанию.

Конечно, я предпочла бы кофе, но, понимая, что в чужой монастырь со своим уставом не ходят, я во второй раз с того времени, как начала расследовать это дело, занялась распиванием чаев с обслуживающим персоналом высших учебных заведений. То, что именно чай — наиболее распространенный напиток в этой среде, было мне хорошо известно, и нарушать эту давнюю традицию было бы неправильно.

По мере того как наши души согревал ароматный напиток, беседа становилась все доверительнее, и я уже чувствовала, что вот-вот моя собеседница, которую звали вовсе не Шапокляк, а Подпалова Степанида Михайловна, откроет мне то заветное, что знала она по интересующему меня вопросу.

— Какие были у них отношения? — спросила я, в очередной раз восхитившись тем, какое вкусное у Степаниды Михайловны печенье.

— Ах деточка, если бы вы знали, какие сложные иногда бывают у людей взаимоотношения! — взгляд Степаниды Михайловны сделался романтическим и загадочным.

Я навострила уши.

— Конечно, Вера Иосифовна старалась не подавать виду… серьезный преподаватель, к тому же теперь — такая должность у него… Но ведь мы, женщины, все чувствуем сердцем?

Я с готовностью кивнула.

— С того времени, как они разошлись с мужем… не знаю, какая была причина, но Вера Иосифовна сильно переживала и, чтобы как-то отвлечься, всю себя посвятила работе. Анатолий Федотович… он всегда был так предан своему делу, подолгу пропадал в институте. Бывало, мы уже все уходим, а они все спорят, обсуждают какие-то проблемы… Ну и…

— И что?

— Ах деточка, что может быть, когда мужчина и женщина постоянно находятся вместе? Конечно, между ними, в конце концов, возникают не только профессиональные чувства. Но вы не подумайте: никаких скандалов или неприличных сцен! Ведь оба они уже достаточно взрослые люди, Анатолий Федотович женат… Думаю, они боялись признаться в этом даже самим себе! Но такое не скроешь… Все мы знали, и все сочувствовали им. Ведь Надежда Сергеевна ни в чем не виновата, она прекрасная женщина, все любили ее… Так все оказалось запутано, что и не распутаешь. С какого-то времени мне стало казаться, что Надежда Сергеевна что-то подозревает. Разумов стал реже встречаться с Верой Иосифовной, они начали ссориться. Однажды — сама я не присутствовала при этом, мне рассказали, — они поругались очень серьезно. Не прошло и недели, как Анатолий Федотович уволился и стал работать в Покровске. Надежда Сергеевна тоже ушла. И даже, насколько я знаю, больше никуда не устроилась. А Вера Иосифовна после развода с мужем так и не вышла второй раз замуж.

— Вы хотите сказать, что профессор Разумов уволился из-за своего романа с Зильберг?

— Не знаю, из-за романа или нет, но одно время они проводили очень много времени друг с другом, а потом поссорились, и Анатолий Федотович ушел, — явно не желая нести ответственность за свои слова, несколько обтекаемо высказалась Степанида Михайловна.

А профессор-то, оказывается, мастер на все руки! И денежки успевал крутить, и романы. А жена, значит, зациклилась на преподавании иностранных языков и не ведала, что у нее под носом творилось? Если верить общительной Степаниде Михайловне, она о чем-то догадывалась, но насколько реальное подтверждение эти догадки получили — вот что хотелось бы знать!

— А Надежда Сергеевна не могла застать… какую-нибудь неподходящую сцену? Для того, чтобы уволиться с работы, тем более они работали здесь не один год… Разумовы достаточно долго работали в университете?

— О да! Анатолий Федотович учился здесь, потом поступил в аспирантуру… и так далее, пошел по восходящей. Он — наш, коренной…

— Ну вот, видите! Он лучшие годы свои отдал университету — и вдруг ушел. Согласитесь, причина должна быть достаточно серьезной.

— Не знаю. Возможно, и было что-то… С нами они свои чувства не обсуждали. Только по каким-то намекам догадываешься… Анатолий Федотович человек был закрытый, необщительный, и Вера Иосифовна лишнего слова никогда не скажет. Когда она с мужем разводилась… и видно было, что переживает, а спросишь: «Нет, ничего, все нормально». Тяжело иногда с ними, — с усталой улыбкой сказала Степанида Михайловна, как говорит о своих питомцах воспитательница детского сада в конце напряженного трудового дня.

Ясно: именно себе она отводила роль заботливой няньки, призванной следить за всеми проказами и глупостями, которые по неопытности своей совершают непутевые шалуны-преподаватели.

Слушая ее, я вдруг вспомнила о противоположностях и разочарованиях, которые посулили мне гадальные кости, и подумала, что к рассказу моей собеседницы нужно относиться с некоторой долей здорового цинизма.

В самом деле: вряд ли ее непосредственная начальница только тем и занимается, что раскрывает ей душу в личных беседах. А уж покойный профессор, будучи мужчиной, тем более не должен был иметь склонность обсуждать свои личные дела с этой словоохотливой дамочкой.

Высказывать свои сомнения Степаниде Михайловне я не стала, наоборот, в самых изысканных выражениях поблагодарила ее за интересную беседу. Заслышав в коридоре четкие звуки цокающих каблуков, я поспешила помочь моей собеседнице поскорее убрать следы нашего чаепития, правильно догадавшись, что цоканье это производит не кто иной, как сама Вера Иосифовна Зильберг.

Дверь открылась, и я увидела невысокую представительную женщину, по возрасту — давно за сорок, но все еще достаточно хорошо выглядевшую. При виде ее общительная Степанида Михайловна как-то беспокойно засуетилась, а Зильберг, ни слова не говоря, вопросительно посмотрела на нее, желая узнать, что это за посторонние личности находятся в предбаннике ее кабинета.

— Это по поводу Анатолия Федотовича… из милиции… — поспешно заговорила секретарша.

— Из милиции? — немного удивившись, окинула взглядом Вера Иосифовна мой не очень представительный вид.

— Не совсем из милиции… — нарисовав одну из самых очаровательных своих улыбок, принялась я исправлять положение. — Я пока учусь, и руководитель диплома поручил мне собрать дополнительные материалы по этому делу.

Не могу сказать, что на лице Веры Иосифовны отразился безудержный восторг по поводу этой новости, но, немного подумав, она все-таки пригласила меня в свой кабинет.

Скинув плащ и предложив мне присесть, она заняла свое руководящее кресло и начала беседу именно так, как я и предполагала:

— Вряд ли я смогу сообщить вам что-то важное. С тех пор как Анатолий Федотович уволился из университета, мы почти не общаемся. Кстати, почему вы решили обратиться именно ко мне? Его теперешние коллеги гораздо больше могли бы сообщить вам о нем.

— С его теперешними коллегами я уже беседовала, и они ответили на все интересующие меня вопросы, — немного приукрасила я ситуацию. — А к вам мне посоветовала обратиться жена профессора Разумова, Надежда Сергеевна. Она рассказывала, что вы довольно тесно общались…

В свете того, что поведала мне секретарша, мне была очень интересна реакция Веры Иосифовны на мое упоминание о жене профессора, и я специально не стала уточнять, кто именно и с кем тесно общался. Но, увы, гадальные кости оказались правы: даже в такой мелочи меня не преминуло постичь разочарование. Великолепная Вера Иосифовна не выразила на своем лице ни малейших эмоций по поводу услышанного и так ловко оставленной мною недоговоренности. Она ответила просто, что одно время они с мужем действительно тесно общались с семьей Разумовых, но дело это давнее, и контактов они давно уже не поддерживают.

— Однако Надежда Сергеевна говорила, что вы продолжаете… продолжали общаться с профессором и после того, как он уволился из университета.

Лицо мадам Зильберг отобразило едва заметную досаду, какая бывает, когда вам надоедает муха, но почти в ту же секунду приняло свое обычное непроницаемое выражение.

— Иногда у нас возникали общие дела по работе…

— А какие именно, вы не могли бы уточнить?

— Не думаю, что это имеет отношение к делу, которым вы занимаетесь.

— И все-таки хотелось бы знать. В нашей работе никогда нельзя заранее предсказать, что может относиться к делу, а что — нет.

Вера Иосифовна тяжело вздохнула, выражая неудовольствие моим чрезмерным упорством, и сказала, кажется, первое, что пришло ей в голову:

— Иногда у нас проводятся совместные межвузовские конференции, семинары… Поскольку мы раньше работали вместе, нам легче было решать некоторые организационные вопросы. По этому поводу мы и встречались.

То есть отвечать ты не хочешь. Ладно, так и запишем. Я перешла к другой теме.

— А почему Разумов уволился из университета? Ведь, насколько я знаю, он проработал здесь большую часть своей жизни?

При этом вопросе лицо моей собеседницы стало не просто непроницаемым, а каким-то железобетонным.

— Здесь у него не было достаточных возможностей для карьерного роста, — проговорила она голосом, в котором уже явственно слышались признаки раздражения, — а в Покровске ему предложили более высокую должность и пообещали некоторые перспективы в будущем.

— Но едва ли он решился бы бросить учебное заведение, где проработал столько времени, имел уже какую-то репутацию и статус, основываясь только на одних обещаниях?

— Я ведь сказала вам: ему сразу предложили положение более высокое, чем то, которое он занимал здесь. Кроме того, ректор Покровского института приходится ему каким-то дальним родственником, так что, кроме обещаний, у Разумова были и некоторые гарантии.

— А не могли быть причиной его увольнения какие-то личные мотивы?

— Какие? — Мадам Зильберг явно избегала смотреть мне в глаза.

— Мало ли какие… Например, любовная интрига…

Удивление, выразившееся на лице моей собеседницы, выглядело таким искренним, что я даже немного смутилась.

— Любовная интрига? Что за вздор?

Играет? Или все интересные сведения, которые сообщила мне Степанида Михайловна, — не более чем досужие домыслы скучающей секретарши? Но если все наоборот и удивление Веры Иосифовны наигранно, надо признать — актриса она великолепная. Однако, если ее задача — скрыть истину, то моя — истину эту установить. Я продолжила атаку.

— Согласитесь, в случае с профессором Разумовым простого предложения переменить место работы явно недостаточно. Наверняка существовала некая первопричина, предопределившая такое решение. Если не интрига, то… не знаю… скандал какой-то…

По лицу моей собеседницы я поняла, что попала в точку. Оно опять сделалось железобетонным, и, кажется, я потеряла последние шансы добиться от нее каких-то сведений.

— Лично я не знаю другой причины, кроме той, которую уже назвала вам. Если же вам этого недостаточно, вы можете использовать все свое воображение для того, чтобы придумать причину, которая вам понравится больше.

— Но возможность любовной интриги вы все-таки отрицаете?

— Простите, девушка, но если вы склонны повсюду видеть любовные интриги, даже в самых обыкновенных, прозаических вещах, то вам следовало бы заниматься не расследованиями преступлений, а сочинением любовных романов. А сейчас прошу извинить: у меня много работы.

В голосе Веры Иосифовны звучали уже нескрываемые раздражение и недовольство. Что-то тут нечисто! Но было совершенно очевидно, что мадам Зильберг больше ничего не скажет, причем не только сегодня, но и позднее, если бы мне вдруг понадобилось еще раз обратиться к ней за комментариями. Похоже, я имела неосторожность разозлить ее.

Ладно, не все коту масленица. Мне не оставалось больше ничего, как вежливо попрощаться и убраться восвояси. Степанида Михайловна сидела за своим секретарским столом, опустив глазки с видом провинившейся школьницы. Похоже, она думала, что все это время мы обсуждали ее оригинальную версию увольнения профессора Разумова, и она боялась, что я сейчас начну предъявлять ей претензии в несостоятельности такой версии.

Но претензий я предъявлять не стала, а так же вежливо попрощалась с секретаршей, как и с ее начальницей, и, выбравшись на свежий воздух, попыталась привести в порядок мысли и систематизировать сведения, полученные мною в результате двух очень разных разговоров с двумя очень разными женщинами.

Секретарша чересчур откровенна, начальница чересчур скрытна — вот вам и первая противоположность. Вторая в том, что иногда слишком подробное изложение каких-то событий преследует только одну цель — отвлечь внимание от других. Тогда возникает вопрос: пыталась ли секретарша своей неуемной откровенностью отвлечь мое внимание или изливала все, что у нее на душе, без всякой задней мысли?

Теперь — Зильберг. Явно старается что-то скрыть. Но что? Какие-то факты, которые могут иметь отношение к убийству профессора, или просто нелицеприятный случай из своей биографии?

Практический результат пока только один — я получила еще одного кандидата, у которого тоже мог быть мотив если уж не устранить, то, по крайней мере, навредить профессору Разумову.

Что ни говори, баба — кремень! Такая если уж вобьет что-нибудь себе в голову — через себя перепрыгнет, а сделает… Но… если причина действительно в любовной интриге, то более подходящей кандидатурой для мщения была бы жена профессора! Разве что любовь оказалась не взаимной, и мадам Зильберг решила отомстить Разумову за невнимание к своим чувствам?

Что же она скрывает? Замечание о любовной интриге она перенесла гораздо спокойнее, чем мой намек на скандал. Или так хорошо сыграла, или предполагаемый скандал не имел отношения к интимным чувствам?

Я сидела в машине и неторопливо покуривала сигарету, прикидывая, на что бы могли навести меня полученные сегодня дополнительные сведения. Ясно одно: четко вырисовываются две версии, по одной из которых вероятный заказчик — Залесский, по другой — Зильберг. Проверять их алиби не имеет смысла. Предположение, что они могли бы самостоятельно принимать участие в расправе над профессором, я не рассматривала даже теоретически. Если преступление действительно совершено кем-то из них, несомненно, они сделали это чужими руками.

Итак, задача на ближайшее время — вплотную заняться любезнейшим господином Залесским и выяснить, что в действительности он собой представляет, каковы были его отношения с покойным профессором, а также собрать все возможные сведения о загадочной мадам Зильберг, и в особенности те, которые она всеми силами старается скрыть.

Если имеет основание версия о любовных отношениях Разумова и Зильберг, получается, что у жены профессора тоже был мотив? И весьма существенный! Обманутая женщина способна на самые отчаянные поступки. Надежда Сергеевна не производит впечатления коварной убийцы, но, следуя рекомендации своих гадальных костей, я старалась не забывать о противоположности и о разочарованиях, поджидающих меня в этом запутанном деле.

Задумавшись, я не заметила, что уже давно начало смеркаться, и обратила внимание на то, что вечер уже довольно поздний, только когда меня ослепил свет фар поворачивающей в переулок машины. Спохватившись и сразу вспомнив, что я сегодня так и не смогла нормально пообедать (если не считать чая с печеньем, которым я угощалась больше трех часов назад), я завела машину и, ощущая весьма чувствительные позывы голода, поехала домой.

Поднявшись к себе, я первым делом загрузила в микроволновку очередной полуфабрикат и, через некоторое время успокоив желудок, удобно устроилась на диване с чашечкой кофе и сигаретой, размышляя о том, какую же из двух наметившихся версий мне начать отрабатывать первой.

Последнее время профессор работал в Покровске — и убили его именно там, в непосредственной близости от места работы. Можно предположить, что версия с Залесским — наиболее предпочтительная.

Но если принять во внимание, что, чем дальше от места преступления, тем меньше вероятность подозрений и именно в этом заключается удобство совершения преступления для мадам Зильберг, то версия с ней тоже имеет право на первое место.

Если говорить о мотивах, то у Зильберг они слишком уж загадочные, а у Залесского — вполне очевидные. Могли они денежки не поделить? Могли. Вот вам и мотив.

В таком случае первое место остается за господином Залесским. Тем более что в городе Покровске осталось еще несколько вопросов, связанных с местом преступления, на которые я пока так и не получила ответов. А именно: по каким тропам профессор Разумов ходил с работы и на работу и как он оказался в роковом переулке? Все это тоже надо прояснить. Решено — завтра еду в Покровск.

Уже ложась спать, я вдруг вспомнила замечание, которое вскользь промелькнуло в нашем разговоре с Верой Иосифовной Зильберг. Как там она сказала? «…ректор Покровского института приходится ему каким-то дальним родственником…» Да, именно! Это тоже не мешало бы уточнить. Жена ничего не говорила ни о каких родственниках. Редко общались? Но тогда с какой стати родственник стал бы предлагать профессору какие-то должности? А если они поддерживали отношения, то почему жена профессора ничего об этом не упомянула?

Уф-ф… Не хватало еще, чтобы к числу возможных кандидатов на убийцу добавился этот неведомый родственник, появившийся как черт из табакерки. Версии множатся, но ничего похожего на настоящую пока не видно.

На этой оптимистической ноте я и погрузилась в сон, так и не позвонив своей заказчице. Продвигалось расследование пока что не очень-то бойко, так что и сообщать ничего не хотелось.

Глава 5

Но побеседовать с Надеждой Сергеевной мне все-таки пришлось: на следующее утро она позвонила сама.

— Алло, это Татьяна?

— Да, слушаю вас.

— Это Надежда Сергеевна. Я бы хотела узнать, как продвигается дело, и, может быть, сообщить кое-что.

— Вспомнили что-то важное?

— Не то чтобы важное, но ведь вы спрашивали, с кем Анатолий Федотович часто общался…

— Да-да…

— Кроме Владимира Павловича и Верочки, он еще очень часто встречался с одним из студентов, Владиком Незнамовым. Наверное, это не пригодится вам, но раз уж вы спрашивали, я решила сказать.

Я вспомнила впечатлительного юношу, с которым познакомилась во время своего первого визита в Покровский институт.

— А в связи с чем они так часто встречались?

— Владик писал историческое исследование, и Анатолий Федотович ему в этом помогал. Он вообще очень много работал со студентами, вел исторические курсы, часто оставался после занятий… А Владик так привязался к нему… он даже бывал у нас дома, Анатолий Федотович давал ему книги, мы вместе пили чай…

— То есть Влад Незнамов, скорее всего, не имел претензий к профессору?

— Что вы! Конечно, нет! Напротив, он очень любил Анатолия Федотовича, души в нем не чаял!

«За каким же дьяволом ты мне его тогда подсовываешь?» — очень хотелось мне заорать в трубку, но, конечно, я этого не сделала.

Надежда Сергеевна, кажется, и сама почувствовала, что ее информация вряд ли окажется мне полезной.

— Наверное, это для вас несущественно… то, что я рассказала? — неуверенным голосом спросила она.

Я решила ответить дипломатично:

— Отчего же. Я приму вашу информацию к сведению, а насчет того, что существенно, а что нет, в нашем деле никогда нельзя сказать заранее. В любом случае спасибо вам за помощь. Вы не поможете мне уточнить еще одну деталь?

— Да, конечно.

— Вы не можете сказать, от кого именно исходило предложение Анатолию Федотовичу перейти на работу в Покровский институт?

— Это ему предложил ректор, Михаил Исакович, тоже Разумов. Они какие-то дальние родственники, но мы почти не общались, я не знакома с ним близко.

— А как вы думаете, можно предположить, что именно родство явилось причиной такого приглашения?

— Возможно, в какой-то степени. Но не подумайте, что преподаватель такого уровня, как Анатолий Федотович, нуждался в чьих-то протекциях!

В голосе моей собеседницы послышались обиженные нотки, и я поспешила направить ее мысли в другое русло:

— Нет, что вы! Напротив, я имела в виду, что именно сам Анатолий Федотович мог быть чем-то полезен своему родственнику. Я была бы очень признательна вам, если бы вы смогли подсказать мне — чем именно?

— Чем он сам мог быть полезен? — Надежда Сергеевна задумалась. — Даже не могу сказать… Я ведь уже говорила, что не очень вникала в дела мужа.

«Да уж», — подумала я, вспомнив рассказы курсисток и словоохотливой Степаниды Михайловны.

— Мне кажется, что и уровень профессионализма, и опыт Анатолия Федотовича — вполне достаточная причина, чтобы пригласить его на работу, — сказала она.

— Да, конечно.

Я решила, что не стоит разубеждать ее. Чем бы дитя ни тешилось…

— А как продвигается ваше расследование?

— К настоящему моменту у меня сложились две версии, которые я начну отрабатывать в самое ближайшее время.

— А какие именно, можно узнать?

Ну смотри — сама напросилась! Вот не хочешь человека огорчать, бережешь его, так нет же, сам на рожон лезет.

— Не хотелось бы расстраивать вас, но пока наиболее вероятные подозреваемые — это Залесский и Зильберг.

— Да что вы, этого быть не может!

— Увы! Обнаруженные мною факты свидетельствуют об обратном. Но, поскольку ни одна из версий пока что не доказана и не опровергнута, я бы не хотела сейчас вдаваться в подробности. Дня через два я буду иметь на руках конкретные данные и тогда уже смогу сообщить вам что-то более определенное.

— Хорошо… признаюсь, вы очень расстроили меня. Невозможно даже предположить, чтобы Верочка или Владимир Павлович… это в голове не укладывается!..

— Сочувствую вам, но в моей практике не так уж редки подобные случаи.

— Да-да, конечно…

Надежда Сергеевна рассеянно попрощалась и, по-видимому, отправилась переваривать услышанную от меня новость. Как хотите, а про предполагаемый роман Разумова и Зильберг она даже приблизительно не догадывалась! Если он на самом деле был, этот роман.

Закончив разговор с женой профессора, я попыталась придумать, как же мне раздобыть те самые «конкретные данные», которыми я похвасталась минуту назад и на получение которых у меня почти не было шансов.

В самом деле, кто, кроме самого Залесского, может знать всю подоплеку финансовых махинаций на курсах в таких подробностях, чтобы подтвердить или опровергнуть свою — или чью-то еще — причастность к убийству? А если кто-то, кроме него, и знает, с какой стати он будет об этом рассказывать?

Положение было почти безвыходным. Девочки-курсистки, возможно, и не откажутся поговорить, но что им может быть известно? Ведь нужны реальные факты и твердые обоснования. Чтобы точно можно было сказать — да или нет. Возможно, что-то конкретное известно деканатским… но те не меньше самого Залесского заинтересованы в неразглашении. Кому же захочется работу терять? Вот и все. Два канала получения информации, и оба абсолютно бесперспективны.

Придется снова прибегнуть к крайним мерам. Затаиться где-нибудь в укромном уголке Покровского института кооперации и под покровом ночи проникнуть…

И тут меня осенило. Да у меня же есть эффективнейший канал! Без сомнения, весьма осведомленный и наверняка не боящийся потерять из-за такого пустяка работу: очаровательнейший Эрнест Эрастович Спиридонов. Вот кто мне сейчас нужен! Мой герой, мой рыцарь, мой Дон Жуан!

На радостях я даже не подумала о том, что для получения необходимых сведений я должна буду достаточно длительное время находиться в непосредственной близости от Эрнеста Эрастовича и все это время лицезреть его оригинальную внешность. Я думала только — какая я молодец, что о нем вспомнила, — и еще о том, под каким предлогом удобнее всего будет его раскрутить.

Пригласить его на свидание… пожалуй, это слишком смело. Впрочем, учитывая преклонный возраст господина Спиридонова, я не опасалась каких-то поползновений с его стороны. Но мне представились совершенно резонные соображения о том, что атмосфера романтического свидания будет мешать мне поддерживать нужный тон собеседования: он должен был быть сугубо деловым. Нет, предлог должен быть каким-то другим…

И тут я вспомнила, что учусь в милицейской школе, а по новым законам те, кто учится, частично освобождаются от налога на доходы. Ведь уважаемый Эрнест Эрастович — бухгалтер? Вот мы и обратимся к нему за консультацией. Не подскажете ли, как правильно декларацию заполнить?

Очень довольная своей выдумкой, я откопала среди бумаг старый бланк декларации, оставшийся еще с прошлого года, когда я отчитывалась перед налоговой, и поехала в Покровск.

Благополучно переехав мост, я подъехала к остановке автобусов, которые курсировали по маршруту между Тарасовым и Покровском. Припарковав машину, я решила пройтись пешком от остановки до института и выяснить, каким же путем добирался до своего места работы профессор Разумов.

Институт кооперации находился далековато от остановки, но был расположен так, что не имело смысла использовать транспорт, чтобы добраться до него. Городская площадь и две парковые зоны, которые необходимо было пересечь на пути к институту, проще было пройти пешком. Что я и сделала.

Следуя в довольно плотном людском потоке, направлявшемся в сторону института, я поняла, что путь лежит мимо интересующего меня переулка, в котором был убит профессор. Но, осмотревшись повнимательнее, я сообразила — если пройти через переулок, можно существенно сократить дорогу до автобусной остановки. Правда, этот сокращенный путь будет пролегать по различным темным закоулкам и дворам, но для взрослого мужчины это обстоятельство вряд ли могло иметь значение. Возвращаясь с лекций поздно вечером, наверняка он хотел поскорее добраться домой и сокращал путь.

Будем считать, что вопрос — сам ли профессор попал в переулок или его заманили — с этого момента закрыт. С прошлого моего посещения института оставался еще один вопрос — откуда были взяты орудия убийства, но время для разрешения этого вопроса еще не настало. Настанет ли оно вообще когда-нибудь?

Когда я появилась в Институте кооперации, занятия уже закончились и коридоры были пусты. Поднявшись на второй этаж и отыскав кафедру бухучета, я предупредительно постучала и открыла дверь. В достаточно большом помещении стояло множество столов, за одним из которых восседал Эрнест Эрастович собственной персоной и просматривал какие-то бумаги. Больше в помещении никого не было.

Обрадовавшись такому удачному стечению обстоятельств, я лучезарно улыбнулась и направила свои стопы к человеку, на которого сейчас были возложены все мои упования. Он должен был разрешить мои сомнения и внести ясность хотя бы в одну из версий.

— Ах Эрнест Эрастович, как я рада вас видеть! А я шла сюда, все думала, застану вас или нет? — голосом, преисполненным радостного оживления, пропела я.

Справедливость требует отметить, что Эрнесту Эрастовичу понадобилось некоторое время, чтобы припомнить, кто же это так рад его видеть, но для своих лет он сориентировался быстро. А когда вспомнил, то и сам заулыбался, и две фиолетовые глисты на его лице оживленно и плотоядно задвигались.

— А-а, милиция! Как продвигается дело?

— Потихоньку. Но я к вам по другому вопросу… Помните, вы как-то пообещали мне помочь, если возникнут трудности?

На лице престарелого бухгалтера отразилось некоторое замешательство. Он явно силился вспомнить, когда и по какому поводу черт дернул его пообещать мне какую-то помощь.

— Мня-мня-мня, — неуверенно промямлил он, что я со своей стороны истолковала как приглашение к дальнейшему разговору.

— Видите ли, сейчас по новым законам если платишь за обучение, то можно не платить какие-то налоги, но для этого нужно заполнять декларацию. А я в этом совсем не разбираюсь. Вы не могли бы проконсультировать меня?

Узнав, что все далеко не так страшно, Эрнест Эрастович весь превратился в любезность и снова обрел ужимки престарелого ловеласа.

— С превеликим удовольствием, — забормотал он со своим неспокойным взглядом, — присаживайтесь, пожалуйста… да, а ведь я до сих пор не знаю вашего имени…

— Татьяна.

— Очень приятно, Танечка, садитесь, пожалуйста… вот сюда…

Эрнест Эрастович указал мне место очень близко от себя, и мне пришлось занять его, хотя это не вызвало у меня ни малейшего энтузиазма. Но зато сам господин Спиридонов, ощутив мои формы в самой непосредственной близости от себя, засиял, как начищенный унитаз. Фиолетовые глисты расползлись к самым ушам, слегка обнажив коричневые, наполовину сточенные зубы. «Красота — это страшная сила», — почему-то вспомнилось мне.

— Ну показывайте, что там у вас, — поскрипывал своим голоском сладострастный бухгалтер и при этом смотрел почему-то не на бланки деклараций, которые я старательно раскладывала перед ним на столе, а вниз, на мою мини-юбку, которую я надела для пущей соблазнительности и которая и так показывала уже слишком много. Но я, разумеется, взгляда этого «не заметила».

— Вот… декларация…

— Декларация? — с интересом переспросил Эрнест Эрастович, рассматривая мои ноги. — Прекрасно…

Наконец он перевел взгляд на листки, лежащие перед ним на столе.

— Ну и что же тут у нас с декларацией… да она у вас совсем пустая!

— Да, конечно, ведь я говорила вам, что совсем не разбираюсь в этом… Вы не поможете мне ее заполнить?

— Но, милочка, чтобы заполнить декларацию, нужны цифры, данные… доходы, расходы.

— А я все-все помню!

Еще немного поулыбавшись и поиграв глазками, неуемный бухгалтер занялся наконец моей декларацией, и наш разговор перешел в необходимое для меня деловое русло.

Через час с небольшим, объяснив мне все нюансы и тонкости бухгалтерского искусства и вдоволь поприжимавшись ко мне, Эрнест Эрастович закончил свои объяснения по заполнению декларации и, немного утомившись, по моим наблюдениям, потерял бдительность. Настало время перейти в наступление.

— К вам, наверное, многие обращаются за помощью? Ведь здесь все студенты обучаются платно, каждый, наверное, хочет выиграть на налогах?

— Бывает, бывает… обращаются.

— Особенно те, кто сам работает… например, на курсах повышения квалификации…

— Хе-хе-хе, — скрипучим смешком захихикал бухгалтер. — Да они на этих курсах сами от себя свои проплаты скрывают, не то что в налоговую несут их показывать!

— Как это? Ведь, мне кажется, наоборот — получить налоговые льготы…

— Вам кажется, милочка? — с какой-то злой ехидцей уставился на меня Спиридонов.

— Ну… да… а что?

— Кажется ей… когда кажется, креститься нужно! А то, что на этих курсах крутилось, да и сейчас еще крутится, налоговой только дай: она на них таких собак спустит — до своих последних дней не забудут.

— А что — мухлевали они там? — игриво подмигнула я Эрнесту Эрастовичу.

— Мухлевали, не беспокойтесь, — снова заулыбался он, глядя на мои ноги. — Так еще мухлевали, как другим и во сне не приснится! Конечно, сами по себе немного бы они накрутили, но благодаря тому, что сам Разумов там руку держал… в смысле, не тот Разумов, а ректор… они родственники какие-то, седьмая вода на киселе… он профессора и перетащил сюда, чтобы удобнее было свои дела делать. В руки брать опасался, а проводил, как будто курсистки за курсы оплачивают… Только это уж, милочка, не для протокола.

Осторожный бухгалтер запнулся и как-то подозрительно посмотрел на меня. Кажется, он уже раскаивался в сказанном. Призвав на помощь все отпущенное мне природой простодушие, я постаралась изобразить его на своем лице. Увы! К сожалению, не помогло. Эрнест Эрастович явно был недоволен собой, и я поняла: если буду побуждать его продолжить этот интересный разговор, потеряю всякое доверие в его глазах. Впрочем, он и так сказал уже достаточно.

— Ну что, милочка, помог я вам с декларацией?

— Ой, так помогли! — поспешила я рассыпаться в благодарностях, и, признаюсь, почти не лукавила: ведь любезнейший Эрнест Эрастович действительно очень помог мне.

Моя машина так и осталась припаркованной у автобусной остановки, и я могла неспешно пройтись пешком и поразмышлять.

Какие же выводы мы можем сделать из нечаянно оброненной господином Спиридоновым коротенькой фразы, на первый взгляд не очень-то понятной? Если подумать, все становится ясно, и выводы здесь могут быть следующими: по каким-то (пока неизвестным мне) причинам покойный Разумов собирается уходить из Технического университета. Ему нужно искать новое место, и он обращается к своему родственнику, ректору Разумову, который руководит Покровским институтом кооперации. Тот берет профессора на работу и отдает в его ведение курсы повышения квалификации. Имея там надежного человека, ректор может прокручивать деньги, приходящие к нему в виде взяток, как оплату за обучение, и наверняка не ограничивается только этим.

Этого достаточно, чтобы вчистую исключить из числа подозреваемых неприятнейшего господина Залесского. За то, что с их помощью крутились деньги (а отчасти и за молчание), и Залесский, и Разумов наверняка получали «откат». А поскольку ректор — родственник Разумова, то именно с приходом профессора Залесский получает возможность иметь дополнительные доходы. То есть Разумов был для него чем-то вроде дойной коровы, и нужно было быть круглым дураком, чтобы желать ему смерти. А Залесский — не дурак. Далеко не дурак, подумала я, вспомнив, с какой легкостью он раскусил меня при первом свидании.

Наверное, в глубине души я хотела, чтобы именно Залесский оказался виноват. Конечно, со стороны частного детектива, который в любой ситуации должен оставаться беспристрастным, такая предвзятость достойна осуждения, но, нарушив мое инкогнито при первой встрече, он нанес слишком сильный удар по моему самолюбию. Однако, как бы ни хотелось мне противоположного, сведения, полученные мною от Эрнеста Эрастовича, полностью снимают подозрения с Залесского и убеждают меня в том, что версия, на которую я надеялась больше других, лопнула.

Я была разочарована, но не удивлена. Это и предсказывали мне гадальные кости — «много разочарований». Да и противоположности налицо: тот, кто казался наиболее вероятным преступником, имеет самое твердое алиби из всех, какие только могут быть. Залесский не только не имел оснований желать смерти Разумова, а был кровно заинтересован в его долгой жизни и процветании. Заинтересован материально — а какой же интерес в нашем испорченном мире может быть сильнее этого?

Я села в машину и, разочарованная и убитая противоположностями, поехала домой.

Во всем этом есть и положительные моменты. Например, то, что количество версий сократилось и хоть на полшага, но приблизились вы, Татьяна Александровна, к финалу. Постарайтесь сосредоточиться на этом, а не на постигших вас разочарованиях.

Рабочий день еще не закончился, и я заехала в лабораторию забрать образцы крови, которые отдавала на экспертизу. Бегло просмотрев отчет, я убедилась, что, как я и предполагала, кровь на трупе, на листьях и траве, собранных мною с места преступления, а также на доске с гвоздем — одна и та же. Хорошо, что хоть в этом разочарование не постигло меня.

Совпадение образцов крови давало не так уж много. Разве что подтверждало вещи, и без того очевидные. Например, что преступление совершено именно в том самом переулке и той самой доской с гвоздем, которая была обнаружена мною на свалке.

Поставив машину и поднявшись к себе, я сделала кофе, закурила и попыталась определить, каким же должен быть ход моих дальнейших действий.

Из двух основных кандидатов у меня осталась только Зильберг, и никто не гарантирует мне, что версия насчет ее причастности к убийству так же бесславно сойдет на нет, как и версия с Залесским. А если не он и не она, то кто? Неужто и вправду случайные прохожие?

Из косвенных кандидатов оставалась еще жена профессора, да еще этот мальчик, любитель исторических расследований… И еще возникший откуда ни возьмись высокодолжностной родственник.

Попробуем проанализировать его возможную причастность. Если он приглашает Разумова на работу, имея при этом в виду, что тот может помочь ему беспрепятственно прокручивать левые доходы, то единственное, за что он может этого родственника неожиданно возненавидеть, — это шантаж. Впрочем, причиной может быть и любовная интрига, но учитывая их возраст — вряд ли. В таком возрасте больше ссорятся из-за места на больничной койке, чем из-за девочек.

Итак — шантаж. Был ли у профессора Разумова смысл шантажировать ректора Разумова? Он имел благодаря своему покровителю высокий и стабильный доход, кроме того, наверняка под общей ширмой проворачивал и свои дела (а здесь вполне возможен и встречный шантаж). Нет, пожалуй, в положении профессора пытаться шантажировать своего родственника и начальника означало пилить сук, на котором сидишь. Кроме того, если бы ректор захотел убрать его, то наверняка нашел бы более солидные, а главное — более надежные способы.

Значит, на данный момент в качестве основной кандидатуры рассматривается Зильберг, а в качестве дополнительных — жена и мальчик. Пока что мне неизвестно, что каждый из них делал в ночь убийства. Насчет мальчика и его друзей я выясню это позже, а вот что касается уважаемой Надежды Сергеевны, это можно сделать прямо сейчас. Должна же я сообщить ей о том, что прелестнейший Владимир Павлович вышел сухим из воды! Не стоит говорить ей, что мне необходимо установить ее алиби. Возьмет и опять расплачется. Скажу, что должна узнать точное время, когда она звонила в милицию и когда позвонили ей — с сообщением о найденном трупе.

— Алло, Надежда Сергеевна?

— Да, это я.

— Татьяна Иванова вас беспокоит.

— Очень рада вас слышать. Выяснили что-то об убийцах?

— Пока только о том, кто не причастен к убийству. Могу с полной уверенностью сообщить вам, что Владимир Павлович Залесский не имеет к этому отношения.

— Ах, но это и так было очевидно!

— Напротив, были данные, которые убеждали в обратном.

— Вы говорили, я помню… Но теперь все выяснилось?

— В отношении Залесского — да.

— Вы хотите сказать, что Верочка… Вера Иосифовна все еще под подозрением?

— К сожалению, да, но отработкой этой версии я займусь в самое ближайшее время. Если она также окажется непричастной к делу, вы очень скоро узнаете об этом. А сейчас у меня есть к вам один вопрос.

— Да, пожалуйста.

— Вы не могли бы точно припомнить тот вечер, когда ваш муж не вернулся с лекций, и по часам расписать мне, в какое время он обычно приходил, когда вы позвонили в милицию и когда позвонили вам, чтобы сообщить о… о том, что его нашли?

— Постараюсь… Приходил Толечка обычно часов в десять или чуть позже. Вечерние занятия заканчивались в девять, пока придет автобус… около часа уходило на дорогу. У меня в тот вечер тоже были занятия, я занимаюсь репетиторством, я говорила вам…

— Да.

— Ко мне приходил мальчик, он ушел в восемь часов. Я стала ждать Толечку и к десяти, как обычно, разогрела ужин, но его все не было. Потом я прилегла на диван и задремала. Проснулась около четырех утра и, видя, что мужа все еще нет, начала беспокоиться и позвонила в милицию. После этого так и не смогла больше уснуть, а в два часа дня мне позвонили из морга…

Чувствовалось, что говорить ей тяжело и она с трудом удерживает всхлипывания, нет-нет да и прорывающиеся сквозь слова, но в этот раз моя впечатлительная собеседница держалась молодцом.

— За все это время никто не приходил к вам, не было ли каких-то подозрительных звонков?

— Да нет, не было.

— Вы точно помните?

— Да, абсолютно точно.

Что ж, поздравляю, Надежда Сергеевна, — алиби у вас нет!

Я попрощалась со своей клиенткой, пообещав сообщить ей новости, как только они появятся, и внесла ее в список возможных подозреваемых. Правда, по моим личным ощущениям, она меньше, чем кто бы то ни было, подходила на роль возможного убийцы или заказчика убийства, но ощущения к делу не подошьешь. Как профессионал, я обязана проверить все версии, а подтверждать что-то или опровергать я должна, только оперируя фактами.

Именно сбору этих самых фактов я намеревалась посвятить следующий день. А именно — фактов, касающихся жизни и деятельности Веры Иосифовны Зильберг — Железной Леди из Технического университета. Поскольку после нашей последней встречи к контактам со мной Вера Иосифовна, скорее всего, не расположена, факты эти мне придется собирать без ее помощи.

Для начала подойдет самый классический прием — слежка. А уж там сориентируемся по ходу событий.

Наметив несложный план завтрашних действий, я отправилась спать.

Глава 6

На следующее утро, бодрая и жизнерадостная, я дежурила возле Технического университета. Оставив машину неподалеку, я притаилась под покровом каких-то деревьев и кустов. Они полностью скрывали мое присутствие от постороннего глаза, а мне предоставляли достаточно широкий обзор окрестностей.

Вера Иосифовна появилась точно по расписанию. Она вошла в здание, и я приготовилась ждать как минимум до обеда, а если она обедает в университетской столовой (в чем я почему-то сомневалась), то и до вечера.

Поудобнее устроившись в кустах, я с тоской созерцала закрытые двери и небольшой участок тротуара перед ними, который мне было видно из своего укрытия. Сидеть было невыносимо скучно, но уйти было нельзя, хотя я почти наверняка была уверена, что до обеда ничего интересного не увижу. Однако небольшой процент вероятности, который всегда остается на долю неожиданных происшествий, меня, как профессионала, заставлял находиться на своем посту.

В первом часу дня, как я и ожидала, Вера Иосифовна снова появилась в дверях и направилась к проезжей части. Я незаметно выбралась из кустов и пошла за ней, украдкой выглядывая из-за спин студентов, которые во множестве появились на дорожках, ведущих к университету.

Вера Иосифовна остановилась у края дороги с явным намерением остановить такси или частника. Чтобы не упустить ее из виду, я поспешила к своей машине, которая была припаркована очень удачно — не слишком далеко от того места, где голосовала Зильберг, и не настолько близко, чтобы она могла меня заметить.

Время шло, а Зильберг все стояла на обочине. Явно ждет такси, не хочет брать частника. Уже интересно!

Действительно, только лишь показалась машина с шашечками, Зильберг усиленно замахала рукой. Устроившись на сиденье, она сказала шоферу, куда ехать, и мы тронулись.

Немного попетляв по городским улицам, «Волга» с шашечками, а за ней и моя «девятка» направились к выезду из города. Непохоже, чтобы она собиралась использовать обеденный перерыв по назначению. Разве что у нее забронирован столик в каком-нибудь загородном лечебно-оздоровительном заведении.

На полупустой загородной трассе мне сложнее было сохранять инкогнито. Надежда только на то, что Вера Иосифовна никогда раньше не видела меня за рулем моей «девятки». Чтобы не привлечь ненароком ненужного внимания, я немного поотстала, продолжая внимательно следить за маршрутом «Волги» с шашечками.

Через некоторое время мы въехали в небольшой лесок, который скрывал в своих недрах много интересного. На этой дороге уже совсем никого не было, и, чтобы остаться незамеченной и не вызвать преждевременных подозрений, мне пришлось еще сильнее отстать. Потеряться я не боялась: дорога была одна, и свернуть было некуда — с обеих сторон стоял хотя и не слишком густой, но довольно кустистый лес, который представлял большие неудобства для катания на автомобилях.

Продвигаясь почти вслепую, я чуть было не обнаружила себя: дорога совсем неожиданно круто повернула. Перед глазами открылась довольно большая площадка, которая с трех сторон была ограничена лесом, а с четвертой — очень солидным кирпичным забором и глухими железными воротами, из-за которых виднелась крыша некоего здания, по всей видимости, двухэтажного.

Едва успев затормозить, я поспешила свернуть на лесные нехоженые тропы, чтобы по возможности спрятать машину и продолжить наблюдение. Извиваясь, как уж на сковороде, то и дело до отказа выкручивая руль то влево, то вправо, я наконец ухитрилась углубиться в лесные дебри настолько, чтобы меня не было видно с дороги. О том, какое воздействие оказали всевозможные ветви и сучья на внешний вид и окраску моей машины, я старалась просто не думать.

Заглушив двигатель и проделав обратный путь до дороги уже пешком, я осторожно выглянула из-за ветвей и увидела, что «Волга» разворачивается, а Вера Иосифовна Зильберг направляется к загадочным воротам. Она нажала на какую-то кнопочку и что-то проговорила в серый прямоугольник, на котором эта кнопочка располагалась.

Внимательно осмотрев ворота и часть забора, которая была видна с моей позиции, я убедилась, что все весьма серьезно. Чуть ли не каждый пролет забора украшали видеокамеры, они же располагались над воротами, и наверняка что-то подобное было вмонтировано в переговорное устройство, с которым в настоящее время общалась Вера Иосифовна.

Когда идентификация завершилась, в воротах что-то щелкнуло, и они стали разъезжаться в стороны. Я смотрела во все глаза, но увы — любопытству моему сегодня не суждено было удовлетворить свои аппетиты. Едва только Вера Иосифовна ступила на территорию, огражденную забором, как ворота тут же начали обратное движение. Я успела разглядеть только ухоженный газон, аккуратные, как будто только вчера заасфальтированные подъезды к дому и сам дом — двухэтажное, как я и предполагала, длинное здание, по своей архитектуре больше похожее на старинные замки, чем на современные сусально-пряничные коттеджи с искусственной черепицей и всякими там петушками и завитками.

Ворота закрылись, и тайна, которую они за собой скрывали, снова стала недоступна простым смертным.

Что ни говори, а мое оперативное мероприятие начинает приносить плоды. Домик-то ой-ой-ой какой интересный! Вот только как в него пробраться…

Не выходя из-под лесного покрова, я обошла открытую площадку и постаралась подойти как можно ближе к забору. При желании я могла бы подойти к нему и вплотную, но поскольку по всему периметру ограждения были установлены видеокамеры, а обнаруживать свое присутствие не входило в мои планы, то я ограничилась наблюдением с некоторого расстояния из-за деревьев.

Продолжая свое лесное путешествие вдоль загадочного забора, я видела все одно и то же — глухая кирпичная стена, увенчанная видеокамерами, расположенными на очень небольшом расстоянии друг от друга. Сколько же может стоить такая система наблюдения, ведь забору конца-края не видать?

Наконец мое путешествие закончилось, и я подошла к дому с противоположной стороны, так и не обнаружив в кирпичной стене забора ни одной бреши. Необходимо было сосредоточиться и решить, что делать дальше.

Любая попытка проникнуть внутрь означала неизбежное раскрытие моего инкогнито, а этого допустить было нельзя. Ждать, когда снова появится Зильберг? Я посмотрела на часы. Обеденный перерыв давно закончился. Нет никакого сомнения, что непроницаемая Вера Иосифовна нашла вполне благовидный предлог, чтобы иметь возможность не появляться в университете до конца рабочего дня. Значит, она может задержаться в этом загадочном доме и до завтра. Кто ее знает, может, она сюда на садомазохистские вечеринки ходит? Мысленно вообразив себе Зильберг в ошейнике с шипами, я нашла, что ей подобное «украшение» очень пойдет.

Однако шутки шутками, а нужно как-то определяться. Действовать на открывшейся мне площадке я сейчас была не готова — ведь утром, отправляясь на слежку, я не могла предугадать, куда заведет меня судьба. Чтобы предпринять шаги, возможные в сложившейся обстановке, я не имела нужного оборудования. Поэтому самым правильным будет оставить на время линию фронта и перенести свои действия в тыл.

Завтра утром я вернусь сюда, вооруженная всеми необходимыми средствами наступления и обороны, а сегодня попробуем собрать урожай на информационном поле. Ведь Киря обещал мне помочь, если дело будет касаться Тарасова, вот пускай и поможет. Наверняка у него есть если уж не сама информация по этому загадочному дому, то канал, по которому такую информацию можно получить.

Разрешив вставшую передо мной проблему, я села в машину и, повиляв между кустами, поехала домой.

Времени моя слежка заняла немного. Когда я приехала домой, то могла позвонить Кирьянову Владимиру Сергеевичу, не опасаясь, что его уже не будет на работе.

— Алло, Киря?.. То бишь… Владимир Сергеевич?

Я понимала всю неуместность фамильярных обращений, когда я звоню на работу такому большому начальнику, как Киря, но старые привычки всегда берут свое.

— Да, Танюша, слушаю тебя.

— Извини, что я так… немного неофициально…

— Да ничего, это прямая линия.

— Кирюша, умничка, чтобы тебя долго не отвлекать, скажу коротко. Помнишь, я недавно звонила тебе насчет того дела, в Покровске?

— Конечно, помню. Тот редкий случай, когда мне нечем было тебе помочь.

— Но зато сейчас ты очень даже сможешь мне помочь! Мне нужна информация по одному дому в окрестностях Тарасова.

Я как можно более подробно постаралась объяснить, где именно находится мой загадочный дом, и добрый друг Киря пообещал им заняться.

Теперь необходимо было подготовиться к завтрашней экспедиции. Судя по той солидности, с которой было оборудовано внешнее окружение дома, внутри наверняка тоже имелась охрана, и соваться мне смысла нет. Незамеченной пройти не удастся, а если меня обнаружат, то все мои усилия, предпринимаемые по расследованию этого дела, пойдут прахом.

Но кое-что предпринять я могу. Для разных непредвиденных случаев в моей косметичке имелась супер-мини-видеокамера, которая с небольших и средних расстояний передавала качественный сигнал в небольшой чемоданчик, снабженный монитором и всеми нужными кнопочками. Вот именно это чудо техники и собиралась я использовать, чтобы посмотреть: что же происходит за непроницаемым кирпичным забором?

Я подготовила чемоданчик, взяла кое-что из дополнительного снаряжения и на этот раз решила прихватить пистолет. Место глухое, дополнительная страховка не помешает.

Окинув взором приготовленный «инвентарь», я почувствовала себя подкованной на все четыре колеса и со спокойной душой отправилась спать, обдумывая на сон грядущий, где именно лучше всего будет установить мини-камеру.

Проделав сегодня днем путешествие по всему периметру загадочного забора, я теперь неплохо ориентировалась на местности и, закрыв глаза, мысленно представляла себе различные ракурсы и позиции, с которых удобнее всего было бы подойти к стене, чтобы, закрепляя камеру, подвергнуться минимальному риску быть замеченной.

Но тут возникало одно противоречие, которое портило все расчеты. Вероятность оказаться пойманной была бы меньше всего, если бы я орудовала у части забора, проходившей за задним фасадом дома. Наверняка за этими камерами следили не так внимательно, как за установленными над воротами и той частью забора, которая отделяла от внешнего мира подъезды к дверям дома. Да и в случае обнаружения в лесу легче и быстрее можно скрыться.

Но что же интересного может происходить за задним фасадом дома и для чего направлять туда объектив видеокамеры? Нет! Не на задний двор, а именно на подъезд должны быть устремлены мои взоры. Если и происходит что-то интересное во дворе загадочного дома, то происходит это, конечно же, перед входом, а не на заднем дворе.

Мне нужно было выбрать такую позицию, чтобы она, с одной стороны, открывала максимальный обзор для моего «видеожучка», а с другой — обеспечивала минимальный обзор моих действий по его установке.

На каком-то неуловимом этапе перехода из полусонного состояния в состояние полного забытья такая позиция, видимо, была мною найдена и закреплена подсознанием: на следующее утро я проснулась, имея в голове совершенно четкий алгоритм того, что мне сегодня следует делать и в какой последовательности.

Проделав все традиционные утренние процедуры, включая кофе и сигарету, я уже совсем было собралась экипироваться в защитный костюм, который в лесной зоне был как нельзя более кстати. Но в последний момент поняла, что в городской зоне появляться в таком виде было бы неправильно. Полувоенная форма, которая поможет мне в нужный момент укрыться среди зеленых насаждений, в городе, среди афиш и асфальта, наоборот, привлечет нездоровое внимание окружающих.

Я оделась как обычно, а свой маскировочный костюм до поры до времени упаковала в сумку.

Выехав из города, я свернула с дороги и остановилась возле небольшой кущи каких-то ив. Укрывшись от нескромных взоров под не слишком надежным покровом редкой листвы, я сменила гражданскую форму на военную и отправилась дальше.

На этот раз я уже гораздо увереннее чувствовала себя в небольшом лесу, где находился нужный мне объект, и смогла спокойно спрятать машину за кустами и деревьями, выбрав более удобное место и нанеся своему транспортному средству гораздо меньший урон, чем вчера, когда мне пришлось так поспешно ретироваться.

Защитный костюм, кроме преимуществ окраски, сливающейся с местностью, имел еще и массу других. Например, карманы. Самой разной величины и конфигурации, они щедро были распределены практически по всей площади штанов и куртки и представляли неограниченные возможности для переноски и хранения самых разных грузов. Я могла не обременять себя поклажей и в незнакомой обстановке, чреватой всяческими неожиданностями, пускать свободные руки в действие в нужный момент.

Рассовав по карманам снаряжение и пистолет, я осторожно двинулась в сторону загадочного дома. Прежде чем приступить к установке камеры, я решила немного понаблюдать за происходящим. Выглянув из-за кустов и веток, я обнаружила, что со вчерашнего дня ничего не изменилось — так же незыблемо стоял забор и так же плотно закрыты были железные ворота.

Полюбовавшись некоторое время на сей однообразный пейзаж, я собралась было покинуть свой наблюдательный пункт, как вдруг услышала шелест покрышек по асфальту и тихое урчание двигателей, какое бывает у автомобилей запредельно дорогих модификаций.

С дороги, по которой вчера приехала Вера Иосифовна, а сегодня — я, по направлению к воротам выдвигался целый кортеж черных тонированных иномарок представительского класса. Видимо, гостей ждали: машины, почти не задерживаясь, проехали в ворота, которые начали раздвигаться при их приближении.

На этот раз ворота разъехались полностью и открыли довольно широкий обзор внутреннего двора. Но ничего особенного там не оказалось: все те же аккуратные газоны и дорожки. Разве что теперь пейзаж несколько оживляли встречающие — несколько человек в черной униформе и масках, несомненно охранники. Мои подозрения оказались вполне обоснованными: внутренняя охрана по солидности не уступала внешней, и мое решение не соваться за забор было правильным. Что я смогу сделать с этой оравой накачанных мужиков, я — слабая женщина, имеющая в своем арсенале всего лишь пистолет и черный пояс? Вот если бы имелся в запасе гранатомет… Но об этом думать пока рано. Ведь у меня нет доказательств, что это тайная база террористов или притон наркомафии. А на нет и суда нет. Подождем вестей от Кирьянова и результатов съемки моей видеокамеры.

Тем временем представительский кортеж разместился наконец во дворе дома всем своим составом, и ворота закрылись. Но, как потом оказалось, пока я рассуждала о гранатометах и своей женской беззащитности, я допустила непростительную ошибку, ослабив внимание и упустив из виду одно маленькое событие, которое повлекло за собой неприятные последствия. Оно практически свело на нет всю работу, проделанную мной за сегодняшний день, не говоря уже о том, что не раз еще икнулось мне впоследствии на всем протяжении расследования этого дела.

Увидев, что ворота закрылись, и не предполагая, что в ближайшее время возле них может произойти еще что-либо интересное, я начала пробираться на позицию, зафиксированную прошлой ночью моим подсознанием.

На ближайших подступах к забору не было такой позиции, которая не просматривалась бы видеокамерами, но некоторые факторы внушали мне надежду на то, что я смогу добиться поставленной цели. Первый фактор — растительность. В некоторых местах лес подходил почти вплотную к забору, и, отойдя от него буквально на два шага, можно было совершенно скрыться из виду. Второй фактор — избирательное внимание. Я уже упоминала о том, что за камерами, расположенными на стене, окружающей задний фасад дома, наверняка следят не так внимательно, как за установленными на воротах. И вряд ли охранники, не отрываясь, круглые сутки пялятся в мониторы, отслеживающие пространство в этом безлюдном месте.

Совпадение этих двух координат придавало мне уверенности: даже если меня все-таки заметят, я успею скрыться до того, как передовые части перейдут в наступление. Но увы: благодаря моей невнимательности все обернулось иначе.

Я благополучно достигла места, намеченного мною для установки видеокамеры, и стала готовиться к решающим действиям. Все необходимо было сделать очень быстро. Хоть я и надеялась, что меня не заметят, но, как профессионал, понимала, что надежды хороши в любовных романах, а в частных расследованиях более предпочтительны предусмотрительность и чистота работы. Поэтому сейчас моей задачей было закрепить «жучок» и исчезнуть с места преступления, затратив на это минимальное количество времени — независимо от того, будут ли за мной все это время наблюдать или не заметят вообще.

План мой был простым и невероятно нахальным. Поскольку «жучок» нельзя было просто положить на верхнюю кромку забора и так оставить, а сверлить дыры под крепление у меня не было возможности по времени — тем более что это создало бы шум, сразу привлекающий внимание в этой тихой обители, — я решила задачу просто и гениально. Шпионский «жучок» я собиралась прикрепить к ножке, легальной видеокамеры. Чтобы посторонний предмет не бросался в глаза, для присоединения «жучка» к ножке я захватила с собой обыкновенный медицинский пластырь. Белый пластырь будет почти незаметен на белой ножке и сможет достаточно долго удерживать мой «жучок» в нужном положении. Почаще заглядывайте в аптечку и на кухню, господа шпионы, — там кроется масса еще не изведанных возможностей!

Положив в ближайший карман мини-камеру, отрезав кусок пластыря и намотав его на палец, я стала выдвигаться на позицию. В том месте, где я решила штурмовать забор, к нему довольно близко подходили насаждения, и особенно одно дерево, которое росло почти рядом. Если бы не видеокамера на заборе, именно с него удобнее всего было бы осуществить задуманное. Но дерево просматривалось насквозь, а чтобы забраться на него, потребовалось бы время. И я посчитала более эффективным воспользоваться «кошкой». Это будет немного неудобнее, чем с дерева, но зато быстрее. Кроме того, находясь непосредственно под камерой наблюдения, я имею больше шансов не попасть в ее поле зрения.

Держа «кошку» на изготовку, я пробиралась меж ветвей. Вот оно — заветное дерево и сразу за ним нужный мне пролет забора. Теперь ничего не стоит меня обнаружить, поэтому главный мой козырь — скорость!

Одним прыжком выскочив из-за дерева и достигнув забора, я забросила «кошку», которая зацепилась за верхний край стены. Взобравшись вверх по веревке, я повисла на одной руке, а другой лихорадочно начала доставать свою мини-камеру, отлеплять приготовленный пластырь и пытаться все это закрепить. Действовать одной рукой было очень неудобно: второй рукой приходилось всю себя держать на весу, но у меня уже начало что-то получаться, как вдруг я почувствовала резкий рывок вниз.

Тонкий канат впился в ладонь, прохватив, казалось, мясо до костей; пластырь, уже почти закрепленный, оторвался и остался в руке. Посмотрев вниз, я увидела, что мумия в черной маске, не испуская ни малейшего звука, изо всех сил дергает меня за ногу, пытаясь сорвать с каната.

Вот они — роковые последствия невнимательности! Если бы в то время, когда в ворота заезжали машины, я не зевала бы по сторонам, я заметила бы, что еще до того, как ворота начали закрываться, из них вышли двое охранников и отправились в противоположные стороны вдоль забора, совершая обход, предусмотренный их внутренним распорядком. Но я этого не заметила и не смогла вовремя принять меры предосторожности. И охранник, который пошел в мою сторону, через некоторое время обнаружил приятный сюрприз.

Сначала меня удивило, что он действует в полном молчании, не пытаясь как-то сигнализировать своим, но потом я поняла, что в этом он совершенно прав: кто меня знает — может быть, я здесь не одна? Создавая шум, он привлечет внимание моих сообщников, а обезвредив меня в индивидуальном порядке, сможет выведать все пароли, явки и имена.

Не на ту напал! Я и не рискнула в одиночку связываться со всей их бригадой, но это вовсе не означает, что каждому придурку в черной маске будет позволено запросто взять и обезвредить меня.

Я спрыгнула с каната и, тоже ни слова не говоря, применила к своему нетактичному собеседнику пару приемов, наглядно доказавших, что черный пояс по карате принадлежит мне не зря. Прежде чем применить третий прием, известный в ненаучных кругах под названием «дать стрекача», я сорвала с лежащего в полной отключке тела черную маску. Под маской оказалось очень приятное молодое лицо с мужественными чертами, которое так и просилось в рекламный ролик мужского дезодоранта или бритвы. Но мне некогда было рассуждать об этом: видеокамера на заборе наверняка давно засекла мое присутствие, и с минуты на минуту нужно было ожидать боевых товарищей вырубленного мною красавца.

Сорвав со стены «кошку» и засунув черную маску в один из своих многочисленных карманов, я бросилась бежать. В непродолжительное, но запомнившееся мне надолго время этого лесного кросса, когда по лицу непрерывно хлестали какие-то ветки и я все время чувствовала, что еще немного — и очередной сучок выколет мне глаз, а ноги соприкасались не с землей, а чаще всего попадали в разветвления многочисленных кустарников, меня согревала только одна мысль: если уж меня обнаружили, то и я раскрыла личность таинственного солдата в черной маске.

Добежав до машины, я судорожно врубила зажигание и стала выезжать из своего укрытия на скорости намного больше той, что считается допустимой при маневрировании в лесах. Но я выбрала достаточно удобное место для парковки, и выезд мой прошел без видимых потерь.

Оказавшись на дороге, я до упора придавила газ и, выжимая все, что только можно, из своей старушки, полетела по направлению к городу.

Однако очень скоро я смогла убедиться, что имею дело действительно с серьезными людьми и так легко отделаться мне не удастся. Посмотрев в зеркало заднего вида, я увидела на горизонте черный силуэт автомобиля, явно не отечественного производства: несмотря на мою внушительную скорость, он неумолимо приближался.

Сближение, кроме опасности физического контакта, еще и тем было бы для меня неприятно, что, подъехав достаточно близко, мои преследователи могли разглядеть номер моей машины и потом без труда вычислить меня по ней. А это, как я догадывалась, чревато большими неприятностями! Поэтому я что есть силы давила на газ, стараясь не смотреть, сколько там на спидометре. Но черный автомобиль не отставал.

Медленно, но верно сближаясь друг с другом, мы одновременно приближались и к городу, и только в этом было мое спасение. Уж в Тарасове-то, наизусть зная все потайные закоулки, я наверняка смогу от них уйти, только бы мне дотянуть, оставаясь на безопасном расстоянии.

Наконец желанная городская черта был преодолена. Машина преследователей все еще находилась от меня достаточно далеко, и при умелом маневрировании у меня есть реальные шансы запутать следы. Я резко свернула влево, потом, проехав приблизительно с квартал, — вправо, все время держа направление в глубь города и настороженно вглядываясь в зеркало заднего вида: нет ли там пугающего черного силуэта?

В конце концов, я оказалась в одном из районов, близких к моему дому и очень хорошо мне знакомых. На всякий случай я оставила машину в укромном местечке, а домой отправилась пешком, то и дело внимательно осматривая окрестности. Однако ничего подозрительного не было видно. Подозрительной могла показаться окружающим только я сама: в пылу погони я не успела переодеться в гражданское и все еще была облачена в свой удобный маскировочный костюм с карманами, очень подходящий для лесополосы, но весьма неуместный в городе. К счастью, в переулках и дворах, которыми я пробиралась домой, народу было не так уж много.

Зайдя в свою квартиру, я первым делом выхватила из пачки сигарету и сделала хорошую затяжку. Ну и денек! Ничего из намеченного мною вчера не было исполнено. Мало того, что мне не удалось поставить эту чертову камеру, — еще и еле ноги унесла! Я вытащила на свет свой трофей: черную трикотажную маску, еще недавно прикрывавшую лицо мужественного красавца-охранника, и, любуясь ею, раздумывала о своем сегодняшнем приключении. Что же это за дом такой и с какой целью вы наносите туда визиты, моя невероятная Вера Иосифовна?

Как будто спеша ответить на мой вопрос, зазвонил телефон.

— Здорово, Татьяна, ну и работку ты мне задала! — бодрым голосом заорал в трубку товарищ Кирьянов.

— Ты же меня знаешь — я по пустякам беспокоить не буду.

— Да уж, тут такие «не пустяки» открываются, что даже и не знаю, с чего начать.

— Начни с самого плохого.

— Да там все — самое плохое! Объясни, почему тебе нельзя, как всем нормальным людям, спокойно сесть и работать? Почему тебе обязательно нужно влезть в какое-нибудь… Почему я никогда не попадаю в разные сомнительные истории?

— Рожденный ползать…

— Очень смешно! Ладно, слушай. Вторглась ты во владения лиц, близких к правительству Тарасовской области. Причем близких финансово. Сама понимаешь: малейшее неудовольствие таких лиц или не вовремя причиненное им беспокойство может повлечь за собой самые плачевные последствия. Так что не езди ты туда больше — прошу убедительно!

Хотела я сказать ему, что после сегодняшних происшествий и сама уже так решила, да не стала друга расстраивать.

— Значит, так, — продолжал Киря. — Фамилии я тебе, по понятным причинам, называть не буду, но могу сказать, что дом зарегистрирован не на самих лиц, а на некоего престарелого родственника…

«Уж не на Разумова ли? — мелькнуло у меня. — В плане престарелости — вполне подходит».

— Киречка, умничка, золотко, солнышко! А престарелого родственника-то фамилию можно назвать?

— С ума сошла?

— Ну пожа-а-алуйста, — жалобно-просительным голосом тянула я.

Но подполковник остался непреклонен.

— Тебе только скажи! Чтобы потом ты все эти родственные связи до седьмого колена прощупала, а меня с работы выгнали? Нет уж, спасибо. Я и так тебе слишком много сообщаю.

— Много, нечего сказать! А известно тебе, что этот престарелый родственник, может быть, и есть… — Но тут я осеклась. Ведь профессор мертв! Значит, чтобы получить ответ на свой вопрос, мне достаточно узнать… — Послушай, а этот родственник — он в добром здравии или, может быть, приболел в последнее время, ты не в курсе?

— Да он еще нас с тобой переживет! Видел я его как-то раз… На него ведь не только дом, на него еще одна фирма записана, левая какая-то. Его приводили тут знакомить с некоторыми товарищами и проинструктировать кое-кого, чтобы такому-то предприятию препон не чинили. До того въедливый старикан! Мелкий, хлипкий, в чем душа держится, а как докопался до одного — так тот всю жизнь свою проклясть был готов. И попробуй возрази ему!

Да, мелкий и хлипкий, это не про Разумова. Отрицательный результат — тоже результат.

— А что за фирма?

— Фирма-то? Ну я же сказал тебе — левая. Называется «Атлант». Думаю, они ее используют, чтобы удобнее было деньги крутить. Да она и не одна у них такая наверняка. Просто эта на деда оформлена, и, поскольку я его видел, то и знаю. А офис этой фирмы — как раз в том доме, куда ты забрела. Это, к твоему сведению, вовсе не за городом, дом имеет вполне определенный адрес — улица Маркина, 128. В последнее время они опасаются каких-то нападений, скорее всего, с кем-то бабки не поделили, даже усилили охрану. Так что еще раз убедительно прошу: не езди ты туда, не ищи приключений на свою… голову. Они ведь и стрельнут — недорого возьмут.

Так вот в чем дело! Значит, они приняли меня за нападавшую. Точнее, за нападавшего. Принимая во внимание мою экипировку, вряд ли они догадались, что перед ними — женщина. А денек-то получился не такой уж и неудачный! Если они подумали, что мое присутствие — это весточка от тех, с кем они не поделили бабки, то уже сам факт, что мне удалось от них уйти, дорогого стоит!

— Да не поеду, не поеду я туда больше, не волнуйся, — успокаивала я своего заботливого друга. — А ты не знаешь, постоянно кто-нибудь в этом доме живет? Или там только офис?

— Насколько мне известно, постоянно в доме находится только обслуга. И охрана, конечно. А насчет офиса… в гостях я там не бывал, но, думаю, офис — просто для вывески. Надо же им какой-то адрес для фирмы иметь? С проверкой туда никто не поедет, своя голова никому еще не мешала, а если и найдется такой дурак — отучат быстро. Тот, кто спонсирует власти, охраняется лучше, чем сами власти. Скорее всего, дом используют для встреч… неофициальных или для каких-то мероприятий. У них ведь горизонты-то широкие, у этих ребят. Белый бизнес, серый бизнес… нелегальный бизнес…

— Противозаконный бизнес…

— Этого я не говорил! Это все, что я могу тебе сообщить по данному вопросу, не слишком рискуя своей головой. Но не забывай, пожалуйста, что информация — строго конфиденциальная.

— Обижаешь, начальник!

— Ну-ну, не дуйся, это я так, по привычке.

— Да знаю я, не волнуйся. Спасибо тебе за сведения. Всегда ты мне помогаешь, я перед тобой в неоплатном долгу!

— Ладно, на том свете угольками сочтемся.

На этой оптимистической ноте мы с Кирей попрощались, и, положив трубку, я еще какое-то время размышляла о том, как все-таки хорошо иметь надежных друзей. Ну кто еще, кроме старого доброго Кири, смог бы снабдить меня столь ценной, эксклюзивной и «строго конфиденциальной» информацией?

Что мы имеем? А имеем мы то, что респектабельная Вера Иосифовна Зильберг, преподаватель философии и заведующая кафедрой общественных дисциплин Тарасовского технического университета, присутствует на весьма подозрительных «неофициальных встречах», как выразился мой старый друг, подполковник милиции Кирьянов. И что же происходит на этих встречах? И как связана Зильберг с лицами, близкими к правительству Тарасовской области, по выражению того же подполковника? И главное — с какого боку мог бы здесь прилепиться покойный профессор?

Вопросы настолько интересные, что для того, чтобы их прояснить, я готова несколько отступить от строгого соблюдения законов и посетить кабинет мадам Зильберг еще раз, но уже без ее ведома. А что делать? Ведь сама она разговаривать со мной больше не хочет, а если гора не идет к Магомету, то приходится Магомету лезть в чужие кабинеты. Улов, который может ожидать меня в рабочем кабинете Зильберг, наверняка не составит и десятой части того, что я могла бы узнать, просмотрев ее домашний архив. Но идею проникновения домой к Вере Иосифовне я в самом начале отвергла как заведомо нереальную.

Поскольку она в этой квартире проживает, то ночной визит исключается, а лезть в чужую квартиру днем — это уже верх наглости. А главное — верх легкомыслия. Не говоря уже о том, что в любую минуту меня могут увидеть соседи, неожиданно может появиться и сама Зильберг. Как я убедилась во время слежки за ней, она не очень строго придерживается рабочего расписания и в любой момент может уйти с работы по своим делам, сказав, что идет по делам университетским. Да и дверь у нее там наверняка солидная — простой булавкой не откроешь, не исключено, что и сигнализация стоит… Во всем нужно меру знать, даже в нарушении уголовного законодательства.

Решено — завтра наносим визит в кабинет Веры Иосифовны Зильберг. Визит предполагается ночной, не мешает мне хорошенько выспаться сегодня. Да и от дневных треволнений неплохо бы отдохнуть. Как-никак вырвалась целой и невредимой из когтистых лап профессиональной вневедомственной охраны!

День закончился приятной расслабляющей ванной и не менее приятным легким массажем с кремом.

Глава 7

На следующий день я, как и планировала, дала себе волю и проспала до обеда.

Проснувшись с ощущением человека, который провел недельный отпуск где-нибудь на Мальдивах, я взбодрила себя контрастным душем, поставила кофе и решила в общих чертах наметить план сегодняшних действий.

Незаметно посетить Технический университет в то время, когда там не было занятий, а именно с девяти часов вечера и до восьми утра, не было возможности. Придется мне проникнуть туда вместе со студентами. Совершенно легально, через проходную, и точно так же выйти, используя для этого временной промежуток — от восьми утра до девяти вечера. После чего вся ночь будет в моем распоряжении, чтобы отсидеться, спрятавшись где-нибудь в уголке, и, дождавшись тишины, проникнуть в кабинет Зильберг и провести там небольшую ревизию.

Перспектива провести целую ночь запертой в стенах университета, рискуя в любую минуту попасться на глаза каким-нибудь сторожам или вахтерам, не пробуждала во мне особого оптимизма и вызывала желание хотя бы дневное время провести на свободе. Поэтому я решила отправиться в университет как можно позже, лучше всего часам к семи-восьми, когда будут приходить на занятия вечерники. До семи часов времени было еще много, и я решила погадать.

Неожиданные гонки с преследованием, которые не позволили мне вчера осуществить задуманный план, вселили в меня опасения: не случится ли чего-либо подобного и сегодня? Мне захотелось кинуть кости и узнать, ожидает ли меня какая-нибудь новая опасность.

Достав заветный мешочек, я сосредоточилась на поставленном вопросе и бросила кости на ковер. Выпало 3, 17, 28. Это означало следующее: «Любое предприятие, даже самое рискованное, сулит вам удачу».

Предсказание мне понравилось. Если мое рискованное предприятие сулит мне удачу, то как минимум меня не арестуют за незаконное проникновение в чужой кабинет. А может быть, удача окажется более существенной, и я найду среди записей мадам Зильберг что-нибудь действительно интересное.

Вдохновленная тем, что на этот раз кости не посулили мне разочарований, я бодро и оптимистично начала готовиться к своему рискованному предприятию.

Учитывая специфику задуманной мною операции, главным фактором, обеспечивающим ее успех, были хорошие отмычки. В моем арсенале таковые имелись. Другой вопрос — не понадобятся ли мне какие-нибудь специальные отмычки? Дело в том, что в тот единственный раз, когда довелось мне побывать в кабинете Зильберг, я заметила в углу небольшой сейф. Именно он вызывал самый большой мой интерес. Но, немного поразмыслив, я отказалась от намерения его вскрывать. Во-первых, несмотря на мои достаточно удовлетворительные навыки по вскрытию всевозможных дверных замков, с работой медвежатника, имеющей специфические особенности, я не была знакома. А во-вторых, какие-либо действительно серьезные документы Зильберг, скорее всего, хранит дома, а не на работе. Спрятать бумажку в квартире можно отнюдь не хуже, чем в сейфе. Не говоря уже о том, что при желании сейф можно иметь и дома. А всевозможные ревизии и проверки, которые нет-нет да и случаются в тех или иных учреждениях и при которых рабочий сейф хочешь не хочешь, а приходится открывать, для частной квартиры совершенно не актуальны. Аллах с ним, с этим сейфом, пускай себе стоит спокойно.

Кроме отмычек, я взяла два фонарика, один побольше, другой поменьше, и еще решила захватить с собой небольшой цифровой фотоаппарат, чтобы иметь возможность сфотографировать нужные мне документы или вещи и потом загрузить это все в компьютер и проанализировать. Ну и, конечно же, невозможно будет бодрствовать целую ночь, не имея возможности сделать хотя бы пару глотков кофе.

Я взялась за кофемолку, и минут через сорок небольшой полулитровый термос до краев был заполнен ароматным горячим напитком.

Почувствовав, что подготовилась я вполне основательно, я отыскала в кладовке старый «дипломат» (именно с «дипломатами», по моему твердому убеждению, примерные студенты должны ходить на занятия) и принялась упаковывать в него подготовленные мною технические средства. В этот раз я не стала брать никакого оружия.

Выехав из дома около семи часов, в двадцать минут восьмого я была уже перед зданием университета. По оживленному движению около входной двери я поняла, что приехала как раз к началу перемены. Смешавшись с толпой, я беспрепятственно проникла в здание со своим «дипломатом» и решила, пока есть возможность, побродить, осмотреться и подыскать укромное местечко, в котором можно будет переждать окончание дневной жизни университета.

Поднявшись на последний, пятый этаж, я увидела, что лестница здесь не заканчивается, а имеет еще один пролет, явно ведущий на чердак. Лестничный пролет уходил в темноту, из которой доносился резкий запах табака и слышались мужские голоса. Мальчишки, чтобы не попадаться на глаза ректору, устроили здесь курилку.

Прозвенел звонок, народ стал рассасываться по аудиториям. Я зашла в туалет и дождалась, пока все утихнет. Потом снова вернулась на лестницу, ведущую в темноту. Достав маленький фонарик, я осветила окрестности и действительно увидела на потолке небольшую дверцу, которая была закрыта массивным навесным замком. Судя по воздушным потокам, которые со страшной силой вырывались изо всех щелей, дверь вела не на чердак, а непосредственно на крышу. Переждать можно и на крыше, хотя было бы холодновато, но проблема заключалась в навесном замке. Открыть его мне не составит труда, но как повесить его на место, когда я буду на крыше? А если обнаружат, что замка нет, и начнут проверять? Ведь они, наверное, обходят здание перед тем, как окончательно закрыть его?

Лучше не рисковать. Пересижу в туалете. Я снова отправилась в женский туалет на пятом этаже, зашла в самую дальнюю кабинку, где было замазанное краской окно и грязный подоконник, и, кое-как расположившись на нем, принялась ждать.

Сидеть в кабинке было невыносимо скучно. Тут только я поняла, что во время своих приготовлений упустила одну важную вещь — захватить какой-нибудь журнал или хотя бы кроссворд, чтобы скоротать время ожидания. Я отпила немного кофе, выкурила массу сигарет, а время все тянулось, как резиновое, и конца-края ему не предвиделось.

Закончилась последняя пара, туалет наполнился звуками. Потом снова все стихло, но я упорно сидела на своем подоконнике, понимая, что момент для активных действий еще не наступил. И только в первом часу ночи, когда в коридоре послышались шаги и кто-то выключил в туалете свет, я почувствовала, что время мое близко.

Для верности подождав до часу ночи, я наконец встала с ненавистного подоконника и, захватив свой «дипломат», отправилась к знакомой двери предбанника, ведущего в кабинет Зильберг. Замок оказался настолько детским, что, открывая его, я поняла, что именно чувствовали конструкторы военных самолетов, которым во времена конверсии предлагали разрабатывать утюги. Обидно за специалистов!

Оказавшись в предбаннике, я закрыла дверь и, включив свой фонарик, решила осмотреться сначала здесь. Ничего интересного в столе секретарши не оказалось. Черновики приказов, какие-то текущие документы, ведомости и прочая чепуха. В предбаннике тоже имелся сейф, но он был доверчиво открыт и предоставлял на обозрение окружающих только чистые бланки, пачки бумаги и чайные принадлежности гостеприимной Степаниды Михайловны.

Не найдя ничего достойного моего внимания в помещении секретарши, я покусилась на дверь кабинета ее начальницы. Здесь замок был посложнее, но тоже не слишком замысловатый, много времени он у меня не занял.

Проникнув в кабинет, я первым делом направилась к письменному столу. Кроме стола, у стен стояли шкафы, в которых тоже находилось очень много разных бумажек, но я решила, что шкафами займусь в самом крайнем случае, если уж совсем ничего не обнаружу в столе. Наверняка в этих шкафах упрятана какая-нибудь замшелая «методическая литература», бережно сохраняемая здесь еще со сталинских времен, и если и завалялся где-нибудь меж ее листками полезный документик, мне, чтобы отыскать его, понадобится еще миллион лет провести здесь в заточении. С тоской взглянув на недоступный для меня сейф, я открыла первый ящик стола.

В этом ящике лежали документы текущего пользования. Несколько черновиков деловых записок, чистовые экземпляры, отпечатанные на компьютере, ведомости чистые и заполненные и прочая дребедень, какой предостаточно в арсенале любого мелкого и среднего руководителя. Нечто подобное можно найти даже в моем столе.

Открыв второй ящик, я обнаружила нечто гораздо более интересное. Там находилась документация и лежали черновые заметки по деятельности приемной комиссии, в которой мадам Зильберг принимала живейшее участие. Кроме официальных документов о зачислении, в ящике находились еще некие более подробные данные по нескольким студентам, которые по каким-то причинам обратили на себя внимание заведующей кафедрой общественных дисциплин. И, бегло просмотрев эти более подробные данные, я даже начала догадываться — по каким именно.

В данных были указаны места работы и должности родителей интересных студентов, а в некоторых местах — сделаны карандашные пометки, несомненно, рукой самой Зильберг, указывающие, что вот этот — племянник такого-то, а папа вот этого — двоюродный брат такого-то.

Не слишком уверенная в том, что эта красноречивая находка сможет чем-то пригодиться мне в расследовании, я все же достала фотоаппарат и, включив более сильный фонарик, начала фотографировать заинтересовавшие меня бумажки. Кто знает, может, кто-нибудь из этих мальчиков и девочек имеет какое-нибудь отношение к Разумову? Или к тому, кто как-то связан с Разумовым? Дополнительная информация в этом запутанном деле мне в любом случае не помешает.

Фотографирование заняло некоторое время — заметок было много, и, закончив снимать, я решила глотнуть кофе и немного передохнуть. Безумно хотелось курить, но Зильберг, насколько я могла понять, сигаретами не злоупотребляла — нигде не было ни пепельницы, ни баночки из-под консервов, поэтому малейший намек на запах сигаретного дыма мог вызвать подозрение, а это мне было совершенно ни к чему. В голове уважаемой Веры Иосифовны не должно появиться даже намека на мысль, что в ее отсутствие в кабинете побывали.

Сделав несколько глотков кофе и посидев в начальственном кресле, я продолжила осмотр. Во втором ящике оставалось еще несколько бумажек. Я начала просматривать их, еще не подозревая, что тут-то и кроется та самая удача, которую посулили мне кости. Прочитав первый листок, написанный от руки, я поняла, что это черновик заявления о выплате командировочных. Оказывается, Вера Иосифовна ездила на научную конференцию в Москву, и, судя по тому, что черновик заявления еще сохранился, совсем недавно.

Оставшиеся на дне ящика документы подтверждали, что командировочные Верой Иосифовной были благополучно получены. На квитанциях значилось 16 сентября.

Я посмотрела на календарь, который лежал на столе. Оказалось, что шестнадцатое — это понедельник. Учитывая, что поезда ходят в Москву ежедневно, можно предполагать, что в этот же понедельник Вера Иосифовна и отчалила в столицу нашей родины. Та-а-ак… Вполне возможно, что в момент убийства профессора ее не было в городе… Хотя… учитывая, что она не сама орудовала палками, ее присутствие в этот момент совершенно необязательно. Даже наоборот, очень многие именно ее отсутствие в городе расценили бы как алиби. Но уж конечно, не такой опытный следопыт, как Татьяна Александровна Иванова. Вера Иосифовна, меня вам не провести!

Профессор был убит поздним вечером, во вторник, 24 сентября. Зильберг уехала на конференцию за неделю до этого, 16 сентября. Спрашивается: могла ли она находиться в Москве в то время, когда было совершено нападение на профессора Разумова, и вернуться уже после того, когда все свершилось, тем самым обеспечивая себе иллюзию непричастности? Могла.

Остается выяснить, когда она вернулась. Я пролистала перекидной календарь на столе. Почти все его листки были исчерканы разными пометками о встречах, звонках и прочих важных делах. Но начиная с субботы, 14 сентября, и до среды, 25-го, листки сияли девственной белизной. Причем на листке 25-го была только одна запись: «Отчитаться в бухгалтерии».

То есть с достаточно высокой долей вероятности можно предположить, что вернулась из Москвы Зильберг именно 25 сентября, когда профессор уже был убит… а если говорить еще точнее — на следующий день после того, как он был убит. Хм… глуповато как-то… тем более для Зильберг. Если это ее заказ, то появление на следующий день после исполнения подчеркнет скорее ее причастность, чем непричастность. Каким же дураком нужно быть, чтобы наивно демонстрировать: «Когда преступление совершалось, меня не было, а теперь, когда все уже свершилось, — вот и я, тут как тут». Не вяжется! Похоже, именно то, что должно было указать на причастность Зильберг, как раз и обеспечивает ей алиби. Опять эти коварные перевертыши! «Не забывайте о противоположностях». А где же удача? В том, что слетела еще одна более-менее вероятная версия?

Хотя такая ли уж вероятная? Ведь еще в самом начале расследования я думала: если бы Разумова хотели устранить такие солидные люди, как Залесский или Зильберг, они наверняка выбрали бы гораздо более надежные способы. Возможно, мою находку действительно можно расценивать как удачу: чем больше версий отметается, тем меньше их остается, тем ближе я к разгадке. Однако если так, то делать мне в кабинете Веры Иосифовны больше нечего. Но время еще есть, для очистки совести не мешает просмотреть и последний ящик.

Попытавшись открыть его, я обнаружила, что он заперт. Ага, вот они — тайны мадридского двора!

Я достала отмычки, и через минуту содержимое ящика было у меня перед глазами. Но, к своему удивлению, я не обнаружила там ничего особенного. Те же списки студентов, почему-то написанные от руки, с какими-то пометками напротив некоторых фамилий. В этих списках не было сведений о родителях и родственниках, а стояли некие загадочные знаки. Иногда по нескольку штук их красовалось около той или иной фамилии. Были тут и плюсы, и минусы, и разные числа, преимущественно трехзначные. Изредка попадалось и слово «родители», но никакой дополнительной информации об этих родителях не было; или непонятное слово «буклет», неизвестно по какому поводу выныривавшее то там, то здесь.

Списки представляли для меня китайскую грамоту. Кроме них, в ящике ничего не было. Раздумывая о том, стоит ли мне их фотографировать, я сопоставила оставшееся в моем распоряжении безопасное время и неуютный подоконник в женском туалете и решила, что стоит. Безопасным я считала время приблизительно до пяти часов утра. Хотя занятия начинались в восемь, но убраться из кабинета я рассчитывала не позже половины шестого: около шести наверняка активизируют свою деятельность вахтеры и сторожа. А до половины шестого мне нужно было чем-то занять себя, и, сравнив такие занятия, как фотографирование и тоскливое сидение на подоконнике, я сделала выбор в пользу первого.

Невнимательно глядя уже давно слипавшимися глазами в расплывавшиеся перед фотоаппаратом буквы и числа на листках из третьего ящика, я на скорую руку пересняла их и, судорожно зевая, стала приводить кабинет Зильберг в исходное состояние. Аккуратно положив на место все бумаги, я закрыла ящики и, снова воспользовавшись отмычкой, заперла нижний на замок. После этого тщательно осмотрела все горизонтальные поверхности — не осталось ли на них пятен от кофе или каких-либо других следов? Убедившись, что все в порядке, я собрала свои пожитки в «дипломат», оставив только маленький фонарик и отмычку, которой пользовалась, когда открывала дверь в кабинет Зильберг. Дверь секретарской просто захлопывалась, так что с ней проблем не было. А вот с дверью кабинета пришлось немного повозиться.

Благополучно достигнув облюбованного мной женского туалета на пятом этаже, я снова водрузилась на подоконник и жадно затянулась сигаретой. Тут-то уж никто не удивится, почуяв запах дыма. Проникнув сюда вчера вечером на перемене, я сразу поняла, что если мужская курилка находится под крышей, то женская — несомненно здесь.

Прошло совсем немного времени, в коридоре снова послышались шаги. В туалете зажегся свет, послышалось недовольное ворчание:

— Ишь, как накурили, и ночь прошла, а воняет так, будто только что вышли!

Услышав эти слова, я перестала дышать. Но ворчливый голос стал стихать и скоро совсем замер где-то в глубинах храма науки. Кажется, пронесло… не напрасно кости посулили удачу. Но я-то какова! Моему возмущению собственной персоной не было предела.

«Ах ты, профессионал хренов! — ругала я себя. — Не могла двадцать минут подождать! Курить она, видите ли, захотела. А если бы засветилась сейчас, а?! С фотоаппаратом и чемоданом, полным отмычек?! Как бы тогда выкручивалась?» Но в удручающем безмолвии женского туалета некому было ответить на эти горькие и справедливые упреки.

Да и что тут можно было сказать? Признаю — проштрафилась, как первокурсница, как самая неталантливая студентка милицейской школы. Виновата, исправлюсь. Но не мешало бы принять во внимание и то, что я не спала всю ночь. И не просто не спала, а к тому же работала.

В мысленном диалоге с самой собой провела я остаток времени до того момента, когда студенты дневного отделения начали подтягиваться к первой паре и в коридорах снова застучали каблуки и ботинки.

Незаметно выбравшись под этот шумок из туалета, я спустилась в вестибюль и, благополучно миновав проходную, выбралась на улицу. Никто не обратил на меня внимания и не поинтересовался, почему это я ухожу из университета в то самое время, когда все нормальные люди, наоборот, в него приходят.

Счастливая от мысли, что нахожусь вне стен университета и, несмотря на все свои ночные проделки, передвигаюсь не под конвоем, я направлялась к своей машине. Мечтала о том, как я сейчас приеду домой и завалюсь спать, не подозревая, что меня ожидает еще одно, последнее испытание.

Поворачивая на одну из дорожек университетского парка, я чуть было не столкнулась нос к носу с самой Верой Иосифовной Зильберг, шествующей на работу. У меня снова перехватило дыхание и учащенно забилось сердце, но и тут удача, предсказанная мне гаданием, вовремя подоспела на выручку. Зильберг кто-то окликнул, и как раз в тот момент, когда она должна была увидеть меня с моим компрометирующим «дипломатом», Зильберг обернулась, чтобы посмотреть — кто ее зовет?

Сделав резкий разворот на сто восемьдесят градусов, я фривольным полугалопом понеслась в противоположную от Зильберг сторону. Забыв о том, что все дальше ухожу от места парковки моей «девятки», я думала только об одном — скрыться подальше от Зильберг.

Когда расстояние между нами оказалось достаточно внушительным, я сбавила скорость и осторожно обернулась. В парке уже почти никого не было, дорожки опустели, и только редкие фигуры, короткими перебежками спешащие по направлению ко входу в университет, виднелись то там, то сям. Я посмотрела на часы. Стрелка перевалила за восьмичасовую отметку. Значит, так напугавшая меня Вера Иосифовна Зильберг уже на своем рабочем месте.

Вздохнув наконец свободно, я вернулась, погрузила свои трофеи в машину и поехала домой.

Дома я исполнила все в точности, как и запланировала: бросила «дипломат» в прихожей, не раздеваясь, повалилась на диван — и тут же отключилась.

Проснулась я уже около двух часов дня и, чувствуя, что силы мои, порядком порастраченные предыдущей бессонной ночью, восстановлены, решила заняться систематизацией добытых мною материалов.

Главное было ясно — Вера Иосифовна Зильберг вылетает из круга наиболее вероятных подозреваемых. Хотя алиби у нее не такое непререкаемое, как у Залесского, но вполне достаточное, чтобы заставить сильно сомневаться в ее причастности к убийству профессора. И хотя я не готова беспрекословно внести ее в белый список, но и для черного она теперь не подходит. Оставим ее в сером. Так сказать, под рубрикой: «Взять на заметку». Если расследование окончательно зайдет в тупик, кандидатура Зильберг будет первой в числе тех, кто подвергнется повторному анализу.

А кроме Зильберг, кто же у нас остается? Выбор небогатый — впечатлительный студент и жена профессора. Неужели кто-то из них?.. Нельзя забывать и о самой первой и самой бесперспективной версии — уличное хулиганство. Вот уж чего никак бы не хотелось! А ведь вполне возможно, что было именно так. И придется вам тогда, Татьяна Александровна, всю оставшуюся жизнь просеивать уличные банды города Покровска в тщетной надежде найти среди них участников таинственного ночного нападения.

Однако мой выспавшийся организм сейчас не склонен был долго задерживаться на негативе. Оставив грустные мысли о том, что может ожидать меня, если среди намеченных мною кандидатов так и не окажется преступника, я распаковала свой «дипломат» и углубилась в научно-технические дебри, переводя все то, что наснимала за ночь, из фотоаппарата в компьютер.

Когда работа была закончена, я просмотрела списки, в которых были пометки, касающиеся родственных связей некоторых студентов, и скопировала их в отдельный файл. Получилось странички полторы текста, заполненного фамилиями и комментариями. Вероятность того, что какая-то из этих фамилий имеет прямое или косвенное отношение к профессору Разумову, очень невелика. Но если оставшиеся версии тоже сулят мне ранее предсказанное костями разочарование, необходимо будет всех их проверить — на предмет связи с покойным профессором.

Разобравшись с первой группой списков, я занялась второй. Несмотря на прояснившийся после сна разум, все эти плюсики и минусики, которыми пестрели списки, написанные от руки, так и оставались для меня китайской грамотой.

Если предположить, что трехзначные числа, которые стояли возле некоторых фамилий, — это деньги, то, видимо, те, напротив кого они стоят, уже уплатили. А те, напротив кого минус, наверное, не уплатили. А те, напротив кого плюс? Уплатили, но сколько — неизвестно? Для расшифровки этих китайских иероглифов требуется дополнительная информация.

Я решила не забивать себе голову и оставить списки до лучших времен. Ведь передо мной снова два направления действий, опять я должна определиться с приоритетами. Итак, кто же — жена или студент?

Тут я вспомнила, что уже довольно давно не отчитывалась перед своей заказчицей. Она оплачивает мое время, причем весьма аккуратно. Независимо от того находится она под подозрением или нет, о ходе расследования я должна ее проинформировать. Я набрала номер моей клиентки.

— Алло, Надежда Сергеевна?

— Да, слушаю вас.

— Это Татьяна Иванова. Я хотела…

— Ах Танечка! Очень рада вас слышать. А я хотела было тоже позвонить вам, но потом подумала — зачем буду напрасно вас беспокоить. Если вы не звоните, значит, новостей нет?

— До последнего времени конкретных фактов, которыми я могла бы располагать, чтобы делать какие-либо обоснованные утверждения, у меня действительно не было. Но теперь с уверенностью могу сказать вам, что имею данные, практически полностью снимающие подозрения с Веры Иосифовны Зильберг.

— Я же говорила… Не может быть, чтобы Верочка… Ведь мы были так дружны!

Как я и предполагала, Надежда Сергеевна не обратила внимания на мою формулировку: она ясно указывала, что подозрения сняты не полностью, а «практически полностью», то есть в большей своей части. Но я не посчитала необходимым сейчас обращать ее внимание на то, что в какой-то части (пусть и небольшой) эти подозрения все-таки остались. Не стоит расстраивать человека, пока к тому нет серьезных оснований. Я хотела выяснить кое-что другое.

— Надежда Сергеевна, когда вы дружили с Зильбергами, вы не припомните: они не хвастались какими-то высокими связями или, может быть, у кого-то из них были высокопоставленные родственники?

Моя собеседница задумалась.

— Кажется, нет, — не очень уверенно сказала она после непродолжительного молчания. — Вы знаете, мы ведь тогда были молоды, не обращали внимания на такие вещи… Позже у мужа Верочки появились знакомые из высоких сфер. Он не очень распространялся об этом, к тому же тогда они уже начали часто ссориться, а потом и совсем расстались, так что всем нам было не до того.

— Да, конечно. Все равно, спасибо вам за информацию.

— Ну что вы, Танечка, какая уж это информация… А чем вы планируете заниматься дальше?

— У меня есть еще две версии, которые нуждаются в тщательной проверке, — сказала я, не уточняя, что одна из версий напрямую касается моей клиентки. — Когда я получу конкретные результаты, я сразу же сообщу вам о том, на каком этапе находится расследование.

— Спасибо, Танечка, желаю вам успеха, поскорее найдите этих негодяев!

— Благодарю вас, до свиданья.

Итак, вполне возможно, что Вера Иосифовна Зильберг имеет возможность посещать загадочные загородные дома, принадлежащие лицам, «близким к правительству Тарасовской области», и снабженные вневедомственной охраной, благодаря старым связям своего мужа. Это тоже не мешает взять на заметку. Если придется отрабатывать Зильберг по второму разу, такие сведения пригодятся.

А сейчас нужно определиться, с кого же мне начать: со студента или с жены?

Принимая во внимание мое постоянное ощущение какой-то несерьезности и непродуманности совершенного преступления, а также учитывая методы его совершения, студент — кандидатура гораздо более вероятная, чем жена. Хотя в прошлый раз я тоже думала, что Залесский — наиболее вероятная кандидатура, а вышло, что он не виновен. Да, забыть о противоположностях это дело не даст мне, наверное, до самого конца.

Завтра я займусь студентом. Им самим и его товарищами. Если Влад Незнамов причастен к преступлению, то явно с кем-то еще, учитывая его хлипкое телосложение. Съезжу завтра в Покровск, побеседую с ребятами, наведу мосты. Запущу пробный шар. А там уж определится и более конкретное направление, по которому мне следует двигаться.

Глава 8

Выучив уже наизусть расписание, по которому занимаются студенты высших учебных заведений, я приехала в Покровский институт кооперации к началу большой перемены. Выяснив, в какой аудитории находится нужная мне группа, я поднялась на третий этаж и застала студентов уже выходящими в коридор.

— Влад! — позвала я.

Высокие худощавый юноша слегка вздрогнул, услышав свое имя, но потом улыбнулся и подошел ко мне. Следом за ним подошли еще несколько человек, видимо его друзья.

— Я бы хотела побеседовать…

— Ну мы пойдем? — проявила тактичность одна из девушек, подошедших вместе с Владом.

— Нет-нет, — поспешила остановить ее я, — напротив, я буду очень рада, если вы тоже согласитесь поговорить со мной.

— Это Татьяна, — представил меня Влад. — Она расследует обстоятельства смерти Анатолия Федотовича.

— Не расследую, а собираю дополнительные материалы, — скромно потупив глазки, сказала я. Однако опущенный долу взгляд не помешал мне заметить некоторое напряжение, возникшее на всех лицах при упоминании о профессоре. Впрочем, оно быстро исчезло.

— Мне бы хотелось побольше узнать о том, каким человеком был профессор, — начала я «наводить мосты», — особенности его характера, привычки, склонности…

— О! Анатолий Федотович был прекрасным человеком! — снова с неуемной восторженностью начал Влад (и почему меня каждый раз так коробит от его тона?). — Он всегда заботился о тех, кто был близок к нему, могу сказать хотя бы по себе: когда бы я ни обратился к нему, всегда он находил для меня время, объяснял все, что было непонятно, консультировал…

— Ты ведь, кажется, писал какое-то исследование под его руководством?

— Да, исследование о первых христианах. Мы вообще много занимались дополнительно, вот и ребята скажут… — при этом Влад устремил на одного из стоявших рядом парней пронзительный взгляд, в котором явственно читалось: «Ну давай и ты поговори, чего я один отдуваюсь?»

Парень тут же оживился и, как будто у него вдруг нажали кнопку «пуск», затараторил:

— Да-да… мы занимались… факультативно… Часто оставались после занятий, изучали дополнительные исторические материалы, было очень интересно! Анатолий Федотович — хороший рассказчик, слушать его всегда было очень увлекательно. Конечно, на факультатив ходили в основном те, кто и раньше увлекался историей, но благодаря ему многие из нас смогли по-новому взглянуть…

Пока парень отбарабанивал свой монолог, как хорошо заученное стихотворение, я исподволь изучала лица стоящих вокруг меня молодых людей. На большинстве этих лиц читалось полное отсутствие интереса к происходящему, многие смотрели по сторонам и считали ворон, другие слушали оратора с едва заметной, но довольно циничной усмешкой. Только две-три девочки, которые оказались в этой мужской компании, слушали, как мне показалось, с участием.

Снова вспомнив о противоположностях, я попыталась разгадать секрет загадочных ухмылок, так не соответствующих произносимым словам. Ведь именно эти студенты, если верить словам Надежды Сергеевны, должны были «души не чаять» в профессоре Разумове. На поверку же выходило, что все их восторженные отзывы крайне неискренни. Почему? Потому что дружба с профессором в действительности была обусловлена не интересом к истории, а каким-то другим? Например, беспрепятственным получением зачетов по истории и обеспечением протекции перед другими преподавателями? Вполне возможно. Но не будем забывать, что это — только предположение, а настоящая причина может быть совсем другой.

Чтобы получить больше шансов на выяснение этой настоящей причины, я наметила для себя одну из девочек, которая выглядела наиболее искренней, и решила по окончании общей беседы отозвать ее в сторонку и побеседовать индивидуально.

Красноречивый парень разливался соловьем. Время от времени его эмоционально перебивал Влад, вставляя восторженные реплики. Если бы их слышала сейчас жена профессора, она, без сомнения, была бы на седьмом небе.

— …и невозможно даже представить себе, кто мог совершить такой ужасный поступок… в голове не укладывается…

В это время довольно близко от нас проходил по коридору угрюмого вида молодой человек в черной кожаной куртке, очень коротко стриженный. Если называть вещи своими именами, «под Котовского». Судя по выражению его лица, он был очень чем-то недоволен, и, скорее всего, это недовольство было его повседневным состоянием. В общем, типичный представитель бритоголового движения.

Поравнявшись с нашей компанией, он, видимо, услышал обрывок разговора и взглянул в нашу сторону так, что мне показалось — вот-вот кому-то из нас или всем вместе придется отвечать за его плохое настроение. Но дело ограничилось тем, что, проходя мимо, он пробормотал что-то вроде: «Туда и дорога», снабдив эти слова еще некоторыми выражениями в исконно русском духе.

Неприветливое поведение паренька заметила не я одна: оратор прервал свою речь, и на всех лицах снова промелькнуло какое-то странное выражение, как будто всех в одночасье озарила одна и та же мысль.

— Не знаете, кто это? — как бы невзначай поинтересовалась я.

— Это Сережка Жигалин с параллельного потока, — сказала одна из девушек. — Он Анатолию Федотовичу все никак не мог историю сдать, раз двадцать приходил.

— А что, Анатолий Федотович строго принимал?

— Нормально принимал, но ведь что-то знать все равно нужно, что же ему — ставить оценку только за то, что студент на экзамен пришел?

— Может быть, между ними был какой-то конфликт?

— Да не было никакого конфликта! Анатолий Федотович, наоборот, всегда навстречу шел. Если видел, что человек совсем ни в зуб ногой, даже давал конкретные задания: выучи от сих до сих и сдашь экзамен. Так любой первоклассник сможет сдать! А Жигалин даже по такому варианту не сумел. Не знаю — или совсем тупой, или просто не хотел… Зато каждый раз грозился: «Я его достану», «Я его урою».

Я очень внимательно посмотрела на девушку, пытаясь угадать: говорит ли она правду или пресловутый Сергей Жигалин в настоящую минуту подвергается оговору? Но выражение ее лица было совершенно естественным, и даже лица всей остальной компании стали попроще. Похоже, девочка не лукавила, и непонимание между профессором Разумовым и студентом Жигалиным действительно имело место. Но тогда это меняет все мои планы!

Если принимать версию о хулиганском нападении, то Жигалин — идеальная кандидатура. Агрессивен, несдержан, не контролирует свои эмоции и к моменту убийства находился в состоянии ссоры с профессором Разумовым.

— Жигалин, он действительно угрожал?

— Каждый раз! И к месту, и не к месту…

— И в лицо Разумову все это говорил?

— В лицо не говорил, но за глаза — постоянно.

— Хм… А как по вашему мнению: Анатолий Федотович был конфликтным человеком?

— Конечно, нет! По-стариковски ворчал иногда, но чтобы провоцировать кого-то или, как некоторые любят, раздувать из мухи слона, это было совсем не в его характере.

— То есть, если бы к нему на улице стали приставать пьяницы или бомжи, он не стал бы устраивать скандал?

— Конечно, не стал бы.

— Это довольно важная характеристика… А вот это исследование, о котором вы упоминали, — обратилась я к Владу, — то, что вы писали под руководством Анатолия Федотовича: вы не могли бы рассказать о нем поподробнее?

Признаюсь, я и сама хорошенько не понимала, для чего мне может понадобиться подробная информация об этом исследовании, но сидел во мне какой-то подсознательный инстинкт сыщика, который самыми окольными и иррациональными путями выводил меня каждый раз на верный след. Что-то внутри меня заставило спросить об исследовании, и, как выяснилось несколько позже, далеко не зря.

Услышав мой вопрос, компания снова выразила на своих лицах то несколько неестественное оживление, которое так неприятно поразило меня в самом начале, и наперебой начала рассказывать о том, какие это были интересные люди — первые христиане.

— И вот эти моменты, когда их, совершенно беззащитных, выталкивали на арену к голодным львам… — голосом, преисполненным сочувствия, говорил Влад.

— И все эти мучения и пытки… — пламенея взглядом, вторил ему кто-то из товарищей.

— Но, несмотря на это, они все равно не отказались от своих убеждений, — подводила итог одна из девушек.

Как оказалось, в исследовании Влада принимала живое участие и вся остальная группа. Они поведали мне, как ходили в архив и часами просиживали в Интернете, пытаясь найти что-то интересное по данному вопросу и знакомясь с разработками других исследователей.

— Мы даже достали специальные программы, с помощью которых можно переводить текст с другого языка, с английского, например, чтобы получить больше информации.

— А что, самим-то читать по-английски слабо? — поддразнила я. Компания смущенно заулыбалась.

— Пока слабо. Но мы ведь не английским интересуемся, а историей.

Поговорив еще немного о том, какое это интересное занятие — проводить исторические исследования, я попрощалась и попросила девушку, которую выбрала для индивидуального разговора, показать мне, где находится кафедра бухучета. Учитывая теплые дружеские отношения, которые сложились у меня с Эрнестом Эрастовичем, одним из ярчайших представителей этой кафедры, я всегда могла объяснить свое появление там. Поэтому сочла этот предлог наиболее подходящим для того, чтобы вступить в более тесный контакт с девушкой.

— Хотела проконсультироваться насчет заполнения налоговой декларации… — издалека начала я.

— Да, у нас очень грамотные специалисты, — с полнейшим безучастием глядя куда-то вдаль, машинально ответила девушка.

— А студентам это передается? — не теряла я надежды наладить контакт.

— Тем, кто добросовестно занимается…

— А ваши друзья занимаются добросовестно?

Девушка вопросительно посмотрела на меня, как будто пытаясь угадать, какой же здесь может быть подвох. Но лицо мое выражало одно лишь только доброжелательное любопытство.

— В основном да…

— Даже по истории?

Тут она окончательно смутилась.

— Что вы имеете в виду?

Я дружески рассмеялась, показывая своей собеседнице, что она может расслабиться.

— Да ничего… простите, как вас зовут?

— Зина.

— Ничего страшного, Зиночка. Просто мне показалось, что ваши друзья были немного неискренни со мной… Может, это просто оттого, что я для них — незнакомый человек?..

— Да нет, почему? — сказала Зина, несколько успокоившись. — Они не были неискренни… просто эти события… вы понимаете… они так повлияли на всех нас…

— О, могу себе представить… А вы действительно так хорошо относились к профессору Разумову или здесь есть преувеличение?

— Что вы, никаких преувеличений, мы действительно очень любили его…

То ли мне показалось, то ли на самом деле в голосе девушки зазвучали те подозрительно восторженные нотки, которые поселили во мне сомнения в искренности ее друзей. Однако я не отступила.

— Но вот, например, Влад: у него все — настолько через край, что это даже странно… Можно подумать, что для него на целом свете не было человека дороже, чем профессор.

— Ах Влад… Он вообще по характеру очень впечатлительный, а в последнее время на него столько всего навалилось… Вы только не говорите, пожалуйста, что я вам рассказала… ведь у него серьезно больна сестра… Что-то связанное с сердцем, нужна дорогая операция, а семья у них не такая уж богатая… Вы только представьте: знать, что близкий тебе человек погибает, и не иметь возможности ему помочь! Тут и более сдержанный человек, чем Влад, может потерять самообладание. А когда он узнал еще и о Разумове…

Тут в выражении лица Зины снова промелькнуло что-то странное, и она сделала долгую паузу. Снова повинуясь непонятному инстинкту, я задала неожиданный для себя самой вопрос:

— Что узнал?

Бедная Зина вздрогнула так, как будто ее ударили.

— Ой, извините… я задумалась, и вы напугали меня… Так о чем вы говорили?

— Я спрашивала о том, что Влад узнал о Разумове, — вежливо повторила я во второй раз свой вопрос, ничуть не сомневаясь, что он прекрасно был расслышан и в первый.

— Ну как — что? Об этой истории… с убийством… После этого он стал какой-то дерганый. Он и раньше-то чересчур эмоционально на все реагировал, а тут… просто через край, правильно вы сказали. То восторгается чем-нибудь — и тут же, через минуту, кипит ненавистью. Даже не знаю… может, ему к врачу обратиться… а то… к чему это может привести?

Было видно невооруженным глазом, что последние слова она сказала совершенно искренне и действительно переживала за своего друга.

— Вот мы и пришли, это кафедра бухучета.

— Ой, Зиночка, спасибо вам большое!

— Не за что…

Мы попрощались, и она отправилась было восвояси, но, пройдя немного, обернулась и еще раз попросила меня:

— Так вы уж, пожалуйста, не говорите, что я рассказала вам о сестре Влада…

— Ну что вы, Зиночка, все останется между нами, я прекрасно понимаю — это очень личное…

Подождав, пока Зина скроется из виду, я тоже отправилась по направлению к выходу. На кафедре бухучета делать мне было нечего, и я спешила убраться от нее подальше, пока, чего доброго, не появился на горизонте мой старый приятель, неподражаемый господин Спиридонов.

Благополучно избежав трогательной встречи, я вышла из здания института и направилась к своей машине. Устроившись на сиденье, я не спешила заводить двигатель, а для начала с удовольствием затянулась сигаретой, размышляя о том, что принес сегодняшний день.

Поездка прошла не напрасно. Выяснился еще один весьма вероятный подозреваемый, и открылось весьма пространное поле для исследований в связи со странным и двусмысленным поведением студентов, близко общавшихся с профессором Разумовым. Правда, я лично предпочла бы, чтобы результаты дня сузили круг подозреваемых, а не расширили его. Но, принимая во внимание, что версия с Жигалиным гораздо больше отвечает всем особенностям этого дела, чем предположение о жене профессора или его студентах, можно оценивать общие результаты как положительные.

В связи с этим в ближайшее время мне снова придется заняться слежкой, ибо как еще я смогу узнать что-то о личной жизни брутального бритоголового юнца? Не с мамочкой же его об этом беседовать!

Решено. Завтра, как штык, заступаю на пост, только на этот раз не в Тарасове, а в Покровске. Надеюсь, здесь сыскная деятельность не заведет меня так далеко. Хотя — как знать? Оружие, пожалуй, надо будет прихватить с собой.

Пока я строила планы на завтрашний день, какой-то туманный вопрос все время не давал мне покоя и мешал сосредоточиться на разработке стратегии. Как будто я забыла нечто очень важное. Но что?

Я сосредоточилась и восстановила в памяти все события сегодняшнего дня. Вот я встретилась со студентами и начала разговор; отметила их неискренность; потом появляется Жигалин; его замечание и новая информация; я мысленно рисую себе еще одну новую версию; потом разговоры об исследованиях… вот что-то здесь… или не здесь? Что же было потом? Потом мы с Зиной отправились искать кафедру бухучета, и она рассказала мне о сестре Влада. Сказала, что это выбило его из колеи, а когда он… Вот оно! Она сказала: когда он узнал о Разумове, это его доконало, но когда я спросила, что именно он узнал, она повела себя очень странно.

Я вспомнила испуганные глаза, устремленные на меня, и неуклюжую попытку сделать вид, что она не расслышала вопрос. Что-то тут не то! Неужели смерть профессора так напугала их, что при каждом упоминании заставляет впадать в кому? Что-то не заметила я ничего подобного, когда мальчики в начале нашей беседы рассуждали о том, какое это «нехорошее дело» и как это «не укладывается в голове». Возмущение их было явно напускным, а на самом деле они были довольно равнодушны. Так чего же испугалась Зина? И что же узнал Влад Незнамов о профессоре Разумове?

Может быть, он узнал о финансовых махинациях Разумова с Залесским на курсах? Вполне возможно. Это объясняет испуг девочки. Она, конечно, ни в коем случае не желала бы, чтобы кто-то узнал, что те или иные студенты имели компромат на недавно убитого профессора Разумова. Да и поведение Незнамова это объясняет. На каком они курсе-то — на втором? Совсем еще дети. А в этом возрасте все воспринимается обостренно, и суждениям свойствен максимализм. Вот и вышло, что Влад, мальчик и без того впечатлительный, узнав о проделках горячо любимого им профессора, совсем расстроился. А если он поделился своими сведениями с товарищами, то и нагловатые ухмылки, и их неискренность становятся понятными. Но тут я вспомнила, что во время нашей беседы уже нашла одно объяснение для этих ухмылок, и поняла, что в настоящий момент оторвалась от реальности и витаю в области догадок. А для профессионального сыщика это недопустимо. В своих теориях я должна оперировать только фактами, а пока этих фактов нет, незачем портить свои аналитические способности чрезмерным полетом воображения. Будут факты — будем думать. Пока что следует принять к сведению неестественное поведение студентки в ответ на мой невинный вопрос.

Задумавшись обо всем этом, я не заметила, что прошло уже достаточно много времени, и, взглянув на часы, заспешила домой.

В этот день мне не повезло с дорогой. На обратном пути я снова попала в пробку, как и в самый первый раз, когда направлялась в морг. Разница была только в том, что на этот раз мне не нужно было придумывать никаких историй про дядю, и, безнадежно застряв где-то в самой середине бесконечного ряда машин, я готова была волком выть от скуки.

Пробка снова задержала меня на несколько часов, и домой я попала, уже когда на улицах стемнело.

Приняв расслабляющую ванну, я завалилась на диван перед телевизором, который не смотрела, кажется, уже целую вечность. Вдоволь нахихикавшись над высказываниями разных ведущих разных новостей, типа: «Если уж представители городской власти что-то обещают нам, мы должны этому обещанию верить, особенно если оно будет выполнено»; или: «Никто из депутатов ничего хорошего не обещал, и это радует», — я выкурила на сон грядущий сигаретку и в первый раз с того времени, как начала расследовать это дело, легла спать, совершенно не думая о нем.

Глава 9

На следующий день я уделила повышенное внимание своему туалету. Нет никакого сомнения, что следить за Жигалиным мне придется большей частью в пешем режиме. Необходимо позаботиться о том, чтобы мой внешний вид как можно меньше бросался в глаза и не привлекал внимания окружающих.

Облачившись в грязно-серого цвета джинсики, старые и благодаря этому очень удобные кроссовки, я завершила образ неопределенного цвета и фасона курткой, которую отыскала в самых дальних закромах. С волосами тоже необходимо было что-то сделать, иначе они слишком резко диссонировали бы с моим общим незаметным фоном. Поэтому я водрузила на голову темную шапочку, скрывшую мои златые косы, и, посмотрев на себя в зеркало, нашла образ окончательно завершенным. Из зеркала на меня смотрела худенькая девушка в мешковатой куртке, какие ежедневно тысячами проходят по улицам города, не обращая на себя ничьего внимания.

Покончив с внешним оформлением, я обратилась к внутреннему содержанию и повесила на шею мобильник, спрятав его под курткой, а за пояс джинсов заткнула пистолет. И, почувствовав себя готовой ко всем неожиданностям, которые могла преподнести мне слежка за агрессивным студентом, я стартовала по направлению к Покровскому институту кооперации.

Приехав в Покровск, я оставила машину подальше от института и устроилась в парке на скамеечке, с которой очень хорошо просматривались входные двери. Надо сказать, что выделить определенного студента из целой толпы оказалось труднее, чем отследить представительную Веру Иосифовну. Я поймала взглядом несколько сутуловатую фигуру Сергея Жигалина как раз в тот момент, когда он заходил в здание.

Теперь мне оставалось только ждать. Я закурила и, поскольку снова не взяла с собой ни газету, ни кроссворд, сосредоточила свое внимание на изучении окрестностей.

— Скучаете? — Мужчина средних лет и приятной внешности незаметно подошел ко мне, пока я глазела по сторонам. Было что-то мучительно знакомое в его голосе и в этой иронической, но не злой интонации, однако вспомнить, где я могла раньше слышать этот голос, мне не удалось.

Угрюмо выглянув из-под своей темной шапочки, я неприлично сплюнула и, поддерживая имидж, созданный моим сегодняшним костюмом, неприятно-развязным тоном произнесла:

— А твое какое дело?

Мужчина не ответил, какое ему дело, только еще раз внимательно посмотрел на меня, чуть заметно усмехнулся и пошел своей дорогой. Где-то я его все-таки видела!

Сидеть мне пришлось, по моим подсчетам, целых четыре пары. Видимо, сегодня ожидался насыщенный день. На большой перемене я имела возможность еще раз увидеть Жигалина. Он и еще какой-то парень выходили на улицу покурить, и после этого снова в течение двух пар не происходило никаких движений.

Наконец занятия закончились, и из дверей института повалила толпа. Мне снова пришлось напрячь внимание. Вскоре я увидела Жигалина: он выходил из здания в сопровождении нескольких приятелей.

Они пошли по улице, и я отправилась следом за ними, держась в некотором отдалении. По дороге они о чем-то оживленно разговаривали, но у меня не было возможности приблизиться к ним. Я заметила, что компания постепенно редеет. Видимо, так они обычно возвращались с занятий по домам.

Вскоре в одну из возникших на пути подворотен завернул и сам Жигалин. Я подождала немного и повернула вслед за ним, успев увидеть, как за одной из подъездных дверей скрывается спина в черной куртке. Медленно направившись в сторону нужного подъезда, я через некоторое время тихо вошла в подъезд и услышала, как где-то наверху хлопнула дверь. Второй или третий этаж… учитывая приглушенность звука, скорее всего третий.

Больше в подъезде делать мне было нечего, и я вышла на улицу. Огляделась по сторонам и увидела подходящую для моих целей лавочку возле одного из подъездов дома, расположенную неподалеку. С нее хорошо просматривалась подворотня, а сама скамейка была расположена так, что не привлекала внимания тех, кто мог бы из подворотни выходить. Кроме того, почуяв неладное, я могла в одну минуту спрятаться за огромный куст сирени, который рос совсем рядом с лавочкой.

Ждать пришлось долго. Было уже около семи часов вечера, начинало темнеть, когда в подворотне снова замаячила сутуловатая фигура в черной куртке. Глядя в землю и совершенно не интересуясь тем, что происходит вокруг, Сергей Жигалин быстрым шагом вышел из подворотни и направился куда-то, явно спеша. Я последовала за ним.

Сгустившиеся сумерки позволяли мне держаться довольно близко к объекту наблюдения. Общественным транспортом Жигалин пользоваться не стал, хотя, судя по всему, путь нам предстоял неблизкий.

География города Покровска не была знакома мне так же хорошо, как география Тарасова, и я на какую-то долю секунды проявила малодушие, подумав — как же мне удастся вернуться обратно к своей машине после стольких пройденных мною поворотов, закоулков и улочек, которые уводили нас все дальше и дальше от центральных районов города?

В конце концов, мы оказались в какой-то безлюдной, почти не освещенной местности, где даже воздух был пропитан запахом криминала. Тусклый свет, с трудом пробивавшийся сквозь стекла некоторых квартир, создавал ощущение, что и окна здесь никогда не моют, чтобы не портить общего впечатления.

Теперь мне приходилось то и дело прятаться за разными углами и выпуклостями архитектурных деталей, поскольку улицы были совершенно пустынны и Жигалин легко мог заметить мое повышенное к нему внимание. Это чуть было не свело на нет все мои усилия: выглянув в очередной раз из укрытия, где мне пришлось на время притаиться, я обнаружила, что потеряла ведомого.

Стараясь не впадать в панику, я внимательно осмотрелась по сторонам и решила, что он мог скрыться только в одном направлении. Недалеко от того места, где я находилась, в торце дома виднелась дверь, ведущая, видимо, в подвал. Нет никакого сомнения, что именно сюда и лежал долгий путь моего подозреваемого.

Убедившись, что за мной никто не наблюдает, я осторожно открыла дверь и спустилась в подвал. Акустика пустого помещения довольно явственно доносила до меня приглушенные голоса, но, чтобы выйти на источник звука, мне пришлось долго пробираться между тепловыми и сантехническими коммуникациями, битыми кирпичами и странными высокими бордюрами, всякий раз совершенно неожиданно возникавшими из темноты.

В этот раз предусмотрительность меня несколько подвела. Ну что мне стоило к своему снаряжению добавить фонарик? Даже в голову не пришло! Вот и корячьтесь теперь здесь, между куч мусора и всяких прочих «интересностей», уважаемая Татьяна Александровна!

Десять тысяч раз споткнувшись и наверняка до неузнаваемости испачкав свою эксклюзивную куртку, я добралась наконец до того места, откуда доносились голоса.

Осторожно выглянув из-за какого-то угла, я увидела пространство, освещенное тусклой лампочкой. Ландшафт почти ничем не отличался от всех прочих частей подвала. В центре помещения находилось что-то вроде стола, вокруг которого были наставлены ящики и еще какие-то предметы, на которых сидели молодые люди, с виду очень похожие на Жигалина. Такие же стриженные почти под ноль и, как мне показалось, такие же сутулые. Вслушавшись в разговор, я поняла, что идет оживленное обсуждение одного из последних культурных мероприятий.

— …и смотрю — еще двое подбегают… Типа, помочь. Помощники, е… Ну я схватил что под руку попалось, и на них. И так прикольно — пару раз двинул, они и припухли… А потом смотрю: труба-то попалась мне железная… от водопровода! Прикинь?

Громкий одобрительный смех был ответом рассказчику, который обильно пересыпал молодежный сленг ненормативной лексикой.

— Да, погудели в прошлый раз клево! Жаль только, бабок не срубили. Слышь, Серый, пахан твой ничего не намечает? А то мы — всегда…

— Я его не видел с того раза… Да и разозлился он… Штырь, я тебе сколько раз говорил: когда для пахана работаем, не ширяйся, а ты?

— Чего я?

— Ничего! Сначала, как дурак, не на те ларьки полез, а потом и вообще отключился, чуть не на руках тебя тащили. В следующий раз бросим, на хрен, — и сиди в ментовке, жди, когда тебе опер дозу принесет. Даун хренов!

— Да ладно тебе, Серый…

— Ни хрена не ладно! Если пахан перестанет работу заказывать, где бабки будем брать? Ты, что ли, принесешь?

Разговор принимал угрожающий характер, но на этот раз все обошлось — на выручку кругом виноватому Штырю пришел кто-то из товарищей, переведя беседу в другую плоскость.

— Да, пахан — мужик серьезный. Он по мелочам и рук марать не станет. Помнишь, летом — целый рынок разбомбили? И черных, и белых, всех под одну гребенку! Вот это был класс!

— Само собой, серьезный, — сказал тот, кого называли Серым. — У него такие бабки крутятся — крестный отец отдыхает! И ментовка прикуплена… Не бойся, Штырь, — вдруг весело обратился он к своему приятелю, которого только что готов был чуть ли не избить, — попадешь в КПЗ, мы тебя не оставим. Малявы будем слать, о здоровье спрашивать. У пахана в ментовке много друзей, в обиду тебя не дадут. Отправят в санаторий лечиться, глядишь, и с иглы соскочишь.

Это тоже было очень смешно, вся компания снова загоготала. Разговор продолжался, обильно сдабриваемый пивом, а от сигаретного дыма в помещении, и так плохо освещенном, повис какой-то сизый туман. Мне тоже очень хотелось сделать пару затяжек, но я понимала, что это невозможно, и продолжала слушать байки о славных подвигах засевшей в подвале удалой бригады. Вдоволь наговорившись о делах минувших и вылакав, наверное, целый ящик пива, малолетние дегенераты перешли к настоящему времени, и я навострила уши.

— А сегодня че будем делать? — спросил один из сидевших на ящиках, снова обращаясь к Серому, который у них был кем-то вроде атамана.

— Да че делать… бабки стрелять пойдем.

— А куда?

— На кудыкину гору! В центр пойдем, лохов щипать. Только предупреждаю — без закидонов. Бык, к тебе относится!

Юноша, по своему внешнему виду полностью соответствующий названному животному, ничего не сказав, упрямо наклонил голову, словно собирался кого-то забодать, и уставился в пол.

— Ты слышал?

— Слышал…

— Ну смотри! Я повторять не буду. Пахан конкретно сказал: еще хоть один кони двинет — он с нами больше не работает. Ему по мокрухе светиться ни с какой стороны не припало. Он бизнес делает и тебе, между прочим, отстегивает, так что — думай. Нам из-за тебя бабки не хочется терять!

Слушая этот не очень длинный, но весьма красноречивый монолог, я буквально затаила дыхание, стараясь не проронить ни слова. Неужели я их нашла?!

Совершенно очевидно, что недавно, во время очередного «дела», мальчики увлеклись и отделали кого-то так, что несчастный прекратил свое земное существование. И, судя по услышанному мной в самом начале рассказу о водопроводной трубе, жертву именно забили. Насмерть. Точно так же, как профессора Разумова. Или не «точно так же, как», а именно — профессора Разумова?

А что — все сходится! У Жигалина был мотив, у его друзей — энергия. Орудие убийства, характер преступления, небрежность исполнения, жестокость — это весьма характерно для почерка подобных группировок. А здесь еще и некоторая страховка обеспечена — в случае чего пахан выручит. Прямых указаний на то, что жертва, о которой шла речь, именно профессор Разумов, нет, но совпадений предостаточно. А улики — дело техники. Посетить подвальчик днем, когда компания еще не заняла свою берлогу, отработать Серого и прочих мальчиков, особенно Штыря, который благодаря своей склонности к искусственным стимуляторам хорошего настроения — первый кандидат на то, чтобы расколоться: вот вам и улики.

Радостное чувство, охватившее меня при мысли, что наконец-то я размотаю этот безнадежно запутанный клубок и раскрою дело, которое для любого милицейского опера — стопроцентный «глухарь», непозволительно ослабило мой самоконтроль. Под наплывом эмоций я начала совершать непроизвольные движения и, разумеется, задела локтем какой-то кирпич, который тут же с грохотом обрушился мне под ноги.

Под тусклой лампочкой моментально все смолкло. Кто-то сделал было слабую попытку задать вопрос, типа: «А че это?» — но Серый так на него шикнул, что повторять подобные попытки больше никому не захотелось. И его можно было понять. В пустом подвале тишайший звук отдавался стократным эхом, и если кирпич упал не сам по себе, а с чьей-то помощью, то в наступившей тишине Серый очень скоро без труда смог бы определить — с чьей именно.

В какую-то долю секунды в моей голове прокрутилось сразу несколько сценариев возможного развития событий. Имея при себе «макаров», да даже и без него, я не слишком опасалась встречи с неуравновешенными юнцами, которые вряд ли могли действовать успешно, не имея в руках куска железной трубы. Но если их причастность к убийству профессора действительно имеет место быть, то мне ни в коем случае нельзя попадаться им на глаза, и уж тем более — демонстрировать свой повышенный интерес к их персонам. А об этом интересе они обязательно догадаются, если увидят меня, подслушивающую разговоры в их логове. Нужно уходить! Увлеченные разговором, они не обращали внимания на посторонние звуки, вряд ли они точно определили, откуда донесся звук упавшего кирпича. Небольшая фора у меня есть.

Стараясь не дышать, ежесекундно рискуя в кромешной тьме задеть еще какой-нибудь кирпич, я очень медленно и практически бесшумно начала сдавать назад. Тусклый свет лампочки, который немного освещал место моего укрытия, становился все слабее, и я с ужасом понимала, что сейчас мне придется совершить не просто гонки с препятствиями, а гонки с невидимыми препятствиями.

Идя на звук разговора, я не позаботилась о том, чтобы наметить какие-то ориентиры в незнакомом мне темном подвале, да и вряд ли это бы у меня получилось. И теперь мне предстояло удирать в полную неизвестность, не видя под собой земли, а перед собой — направления. Услышав, что тишина в слабо освещенном помещении сменилась дробным топотом, я поняла, что время пришло.

Выброс в кровь адреналина, который я получила, когда бежала неизвестно куда в полной темноте, спотыкаясь, падая, раздирая ткань и кожу и слыша сразу со всех сторон неумолкающий топот стада мамонтов, был сравним разве что с тем, что испытывает человек, в первый раз прыгнувший с парашютом. Хотя я и убеждала себя, что не боюсь кучки дебильных ребятишек, но стереотип «охотник — жертва» сработал как часы, и, удирая в темноту, я чувствовала совершенно явственное сосание под ложечкой.

Кроме численного преимущества и отсутствия необходимости прятаться, мои преследователи имели еще одну привилегию, которой я была лишена: у них были фонари. Это обеспечивало им гораздо большие удобства в передвижении, но совершенно неожиданно сыграло на руку и мне. По колеблющимся лучам света я могла определить, с какой стороны они находятся, и, едва завидев их, вопреки всем инстинктам, влекущим человека к светлому и прекрасному, как безумная, шарахалась в темноту. Привлечь внимание к себе какими-то звуками я теперь не опасалась, поскольку топот нескольких пар ног гнавшихся за мной жеребцов способен был заглушить звук работающего дизеля, а не только мои деликатные женственные движения.

Видимо, дом, подвал которого они облюбовали, был очень длинным. Бежала я довольно долго, так и не наткнувшись на такое место, которое можно было бы назвать тупиком. Но, в конце концов, я почувствовала, что силы мои на исходе: гонку пора прекратить. Топот и свет фонарей были далеко от меня, и, остановив свое броуновское движение, я начала ощупывать стены в надежде отыскать в них щелку, куда я могла бы забраться и пересидеть лихие времена.

Через некоторое время, к моей вящей радости, щелка нашлась, и я забилась в нее, как испуганная мышка, и, как мышка же, мокрая. Курить вновь было нельзя, и я сидела в своей щели, тоскливо коротая минуты в ожидании момента, когда можно будет вылезти на свет божий, не опасаясь ненужных свидетелей. Сообразив, что у меня есть зажигалка, я засветила маленький огонек и посмотрела на часы. Стрелка показывала двенадцатый час ночи. Значит, сидеть мне еще долго.

Топот стада мамонтов окончательно замер где-то вдали. Вокруг было тихо и темно. Глаза немного привыкли к темноте, и я смутно различала какие-то выступы и пороги, которые были видны в узенькую бойницу, открывавшую из моей щели вид на окружающее пространство. Не находя в окрестном пейзаже ничего интересного, я сидела и ждала, когда внутренний инстинкт подаст мне сигнал, что обстановка стала безопасной. Однако инстинкт молчал.

Просидев, кажется, целую вечность, я снова высекла огонь из своей зажигалки и увидела, что прошло только двадцать минут. Неужели мне придется сидеть в этом карцере целую ночь? Ну уж дудки!

Никаких звуков извне так и не доносилось, и я на ощупь начала выбираться из своего убежища. Но лишь только я зашевелилась, как услышала голоса и шаги. Со всей поспешностью, которая только была возможна в этом мраке, я полезла обратно.

Несколько человек, переговариваясь друг с другом, неторопливо шли в мою сторону, освещая сумрачные своды подвала фонариками. Они обсуждали какие-то свои текущие дела и, кажется, не очень беспокоились о том, что им никого не удалось догнать. У меня родилась слабая надежда: может, они подумали, что кирпич упал сам по себе, и не стали организовывать тщательных поисков? Притаившись в своей щели, я прислушалась к разговору, и в одном из голосов узнала голос Жигалина.

— А вчера че было? — спрашивал он у кого-то.

— Да так, ниче особенного. В «Вулкане» потусовались да бухнули маленько… А ты че не приходил-то?

— На консультацию ходил.

— На консультацию?

— Ну да. Эта сука, Разумов, так и не поставил мне зачет…

— Какой Разумов?

— Да есть там один… Историю у нас вел. Коз-з-зел… Не принял у меня ни хрена!

— Чего не принял?

— Экзамен не принял! Че ты, как тупорылый?

— Ну и че, вчера сдавал, что ли?

— Да ни хрена не сдавал, говорю же, на консультацию ходил. Разумова-то этого грохнули недавно, так теперь к другому надо идти. Такой же… коз-з-зел.

Жигалин щедро приукрашал свой рассказ непечатными выражениями, хотя его товарищ держался в рамках приличий.

— А за что грохнули?

— Да хрен его знает… туда ему и дорога! Жаль, не я там был — вот уж бы получил он от меня… такой бы ему экзамен устроил, что…

Продолжение беседы мне уже не было слышно, но этого было достаточно: разочарование, предсказанное костями в самом начале расследования, снова постигло меня. Совершенно очевидно, что Жигалин не причастен к убийству и сегодняшний день потрачен зря.

Если бы Жигалин имел хоть какое-то отношение к смерти профессора, он не стал бы скрывать этого от своих приятелей, в глазах которых подобные действия выглядят как подвиг. Напротив: он стал бы хвастаться и расписывать, как лихо он действовал и как сумел показать себя.

Не говоря уже о моей первоначальной версии, что убийство совершено всей «бригадой». В свете вновь полученной информации идея не выдерживает никакой критики. Зачем Жигалину сейчас, когда прошло уже достаточно много времени после убийства профессора, объяснять, при чем здесь экзамен по истории, если вся его группа принимала участие в убийстве? Жигалин не замешан. А какая версия вырисовывалась! Ведь все нюансы объясняла!

Вся во власти постигшего меня очередного разочарования я даже забыла, что собиралась покинуть свое неудобное логово, и все сидела, скрючившись на каком-то выступе, и переваривала нахлынувшие эмоции. Ну и дельце! Как будто ходишь по какому-то бесконечному лабиринту с завязанными глазами. Вот как этот подвал. Чуть только начинаешь думать, что приближаешься к выходу, как тут же оказывается, что дорога привела в очередной тупик. Похоже, я недооценила тот факт, что кости насулили мне не просто разочарование, а много разочарований.

Надо выбираться отсюда. Мальчики давно уже успокоились, а может быть, и совсем ушли. На очередную тусовку в какой-нибудь очередной «Вулкан». Представляю себе, что это за местечко!

Снова засветив зажигалку, я направилась, как мне казалось, в ту сторону, откуда бежала, спасаясь от преследования. Зажигалка была не слишком ярким светочем, но все же это было лучше, чем ничего. Уже не страдая от столкновений с неожиданными препятствиями, я медленно пробиралась между грудами мусора и кирпичей и непонятными стенными выступами, убеждая себя, что двигаюсь в правильном направлении.

К своему удивлению, очень скоро я обнаружила, что это действительно так: через некоторое время слабый свет зажигалки осветил большое свободное пространство, в середине которого угадывалось нагромождение предметов, отдаленно напоминающих стол и стулья. Точнее, табуретки. Я увидела, что нахожусь в «зале заседаний». Значит, мальчики действительно ушли.

Я нашла то место, с которого подслушивала их разговоры, и после этого уже без особых трудностей смогла добраться до выхода из подвала.

Очутившись на свободе, я, как и всякий человек, выбравшийся из заточения, ощутила огромную радость. На дворе был второй час ночи, а мне еще предстояло найти свою машину. Пройденный мною путь — от дома Жигалина до подвала и от института до дома Жигалина, — сначала показавшийся мне длинным и запутанным, на самом деле не отличался замысловатыми виражами. Дорога в основном проходила по прямой, изредка перемежаясь поворотами направо или налево. Пройти ее в обратном направлении не составит особого труда. Но проблема заключалась в том, что мне придется ее именно пройти. Даже если бы в городе Покровске и наблюдалось в столь позднее время движение городского транспорта, это все равно не дало бы мне никаких преимуществ. Я ведь не знаю, какие маршруты куда едут?

Придя к такому безнадежному заключению, я бодрым шагом двинулась к исходной точке своего сегодняшнего не слишком удачного путешествия. По дороге я смогла воочию убедиться, что в это время в городе Покровске вообще отсутствует всякое движение. На улице не было пешеходов, желающих насладиться свежим ночным воздухом, не было даже хулиганов и влюбленных парочек. Хотя практически полное отсутствие освещения на тех улицах, которые я проходила, казалось бы, должно способствовать тайной ночной жизни…

Только когда я уже подходила к центральным районам, где был расположен институт и стояла моя машина, уличное освещение стало более заметным, и в его лучах обозначилось несколько групп и отдельных личностей, которые не спали в эту ночь.

Добравшись до машины, я, как ни странно, не почувствовала себя усталой и подумала, что с легкостью смогла бы совершить еще одну прогулку до подвала и обратно. Но такой необходимости не было, и я сложила на заднем сиденье свою неподражаемую курточку, которой выпало столько испытаний за сегодняшний вечер, и поехала домой.

Глава 10

На следующий день я проснулась в очень грустном настроении. Версии возникали и лопались, как пузыри во время дождя.

Как хорошо все складывалось с Жигалиным! Просто идеальный кандидат, так нет же, и он оказался ни при чем. Теперь в активе снова группа христианских исследователей во главе с Незнамовым и жена, точнее, вдова профессора, которая на вид не способна убить даже муху. Ладно, будем работать с тем, что есть.

Для начала не помешало бы выяснить, чем занимался каждый из интересующих меня студентов в ночь убийства. А заодно и уточнить — что же именно вызывало их двусмысленные ухмылки во время нашего разговора и чего так испугалась девочка? Действительно ли причина в том, что они узнали о денежных махинациях профессора, или в чем-то другом?

Только как это сделать? Сами они не расскажут, а кто-то еще вряд ли в курсе дел этой весьма закрытой компании. А может быть, использовать для этой цели Жигалина? Что с того, что мне известно, что он ни при чем: другие ведь этого не знают! Выяснить, в какой группе он числится, и поинтересоваться у однокашников: не было ли у него с профессором Разумовым конфликтов и где бы, например, мог он находиться в ту роковую ночь? А потом и на Незнамова с друзьями выйти. Мир тесен, если Незнамов и его приятели знают про Жигалина, то почему бы Жигалину и его приятелям не знать про Незнамова? Хм… кажется, получился каламбур.

А насчет того, имеется ли у этих исследователей компромат на профессора, можно будет на испуганную девочку Зину надавить. Хотя — только в крайнем случае. Для начала не помешает собрать какую-нибудь дополнительную информацию. Разрабатывая это дело, я уже не раз сталкивалась с тем, что в процессе разговоров выяснялись какие-то новые данные, которые давали расследованию совершенно иное направление. Вполне возможно, что и в этот раз я смогу узнать что-то новое, что поможет мне понять — с какой стороны удобнее всего будет браться за этих с виду простеньких, но очень себе на уме ребятишек.

Надо ехать в Покровск. Снова разыгрывать выпускницу милицейской школы и вести бесконечные разговоры. Ох уж мне эти разговоры! Кажется, легче двадцать раз морду кому-нибудь начистить, чем заниматься этим нудным переливанием из пустого в порожнее! На один процент действительно стоящей информации — девяносто девять процентов мусора. Да еще, того и гляди, заврешься на чем-нибудь!

От расстройства я даже закурила. Паршивое дельце, давно у меня таких не было. Сплошные разочарования и противоположности. Однако, докурив, я строго сказала себе: хватит морально разлагаться, пора заняться делом. Подкрасившись и облачившись в джинсовый костюмчик, я отправилась в Покровск.

Приехав в Институт кооперации, я навестила знакомых мне девочек из исторического деканата и спросила у них, в какой группе учится Сергей Жигалин. Оставалось только изучить расписание и узнать, в какой аудитории занимается нужная мне группа.

К началу большой перемены я уже сидела в засаде, поджидая, когда из дверей аудитории появятся студенты и я смогу наметить себе жертву, на долю которой придется нелегкая участь — снабдить меня информацией.

Наконец двери открылись, и из них вывалилась толпа народа, в едином порыве устремившаяся, скорее всего, в столовую. Только несколько девчушек никуда не спешили, а весело переговаривались с парнями. В одном из них я узнала приятеля Жигалина, с которым он выходил вчера покурить, когда я следила за ним. Что ж, кумушки, вас-то мне и нужно!

Через некоторое время юноши удалились, а девушки так и остались стоять в нише у окна. Я направилась к ним, еще не зная, как начну разговор, но полностью доверяя своим импровизаторским способностям.

— Девчонки! Привет! Можно поговорить с вами?

Сначала они отнеслись ко мне несколько недоверчиво, но, когда я рассказала им про милицейскую школу и намекнула, что они могут помочь своему товарищу, дав какую-либо информацию, подтверждающую его алиби, они очень оживились.

— Сережка — он такой… Чуть что не по нему — сразу начинает психовать. Но вы не думайте, он просто языком болтает. Он такого сделать не мог.

Вспомнив все увиденное и услышанное в подвале, я очень посочувствовала этой девочке, но не стала разрушать ее иллюзии. Найдутся желающие и без меня — тот же Сережка. Жизнь такие заблуждения быстро исправляет.

— А вы не можете сказать, где он был ночью двадцать четвертого?

— Конечно, можем.

— Правда?! Это бы мне очень помогло.

— Да тут никакого секрета нет, это вам многие смогут подтвердить. В ту ночь все у Генки на дне рождения были. И наши, и с параллельного…

— А кто это — Генка?

— Макаров Генка, с параллельного потока. Он как раз из той группы, которую Разумов курировал.

Разговор становился все интереснее.

— И эта группа тоже была?

— Да. Сначала только они и были, ну и наши девчонки, а Сережка с друзьями попозже подошли, уже часам к одиннадцати.

— А вы не поможете мне уточнить одну деталь: если я не ошибаюсь, в той группе с параллельного потока несколько человек дополнительно занимались с Разумовым по истории — факультатив или что-то в этом роде…

— Это Незнамов, что ли?

— Да, кажется, у кого-то там была такая фамилия…

— Ну да, Незнамов и вся их компания… они тоже там были.

— Вы это точно помните?

— Конечно. Они-то там и зажигали, пока наши ребята не пришли. Ну а потом Сережка со своими пацанами стал хороводить. Так прикольно было — до сих пор все тащатся!

«Представляю себе», — подумала я, вспомнив Сережку и его разудалых «пацанов».

— А у этого Генки, что — квартира большая? Как вы там все поместились?

— Да он в частном доме живет, там места — хоть отбавляй. Далековато, правда…

— Не в центре?

— Не-ет, совсем не в центре. Мы пешком туда шли… с занятий. Показалось, целая вечность прошла, пока доплелись.

— Так, значит, Жигалин весь вечер был у Генки?

— Да, и Жигалин, и Сережка с пацанами, и все мы… До утра гудели. Пацанам, как всегда, не хватило, так они замучились бегать в магазин… там круглосуточный далеко. Принесут, не успеют оглянуться — опять надо бежать. Умора!

Это подтверждает алиби Незнамова и его приятелей. Разве что периодические отлучки внушают некоторое сомнение… Но в принципе они там все были друг у друга на виду. Если бы кто-то ушел надолго, наверняка бы заметили.

— И много народу было?

— Наших, считай, почти две группы да еще Сережкины пацаны…

— А если бы кто-то ушел, это бы заметили?

— Да никто не ушел, мы и по домам возвращались так же, как пришли, все со своими компаниями.

— А когда возвращались, не помнишь?

— Часов в пять, наверное, светало уже.

— Да, неплохо посидели. Разошлись-то удачно?

— Ой, я лично еле доползла.

— Значит, праздник удался?

— Это точно!

Разобравшись с днем рождения, я попыталась узнать у этих девочек какую-нибудь дополнительную информацию насчет взаимоотношений Разумова и его факультативной группы, но оказалось: в том, что касается учебных будней, они не слишком осведомлены о делах друг друга.

— Нормальные были взаимоотношения, — сказала одна из девушек. — Занимались по истории, говорили, что очень интересно, даже нам как-то предложили присоединиться.

— А вы что?

— Да ну ее, эту историю, на занятиях надоедает.

Так и не добилась я ничего более конкретного по интересующему меня вопросу двусмысленного поведения студентов. Неужели придется мне на девочку давить? Но, раз я не имею никаких данных, хотя бы косвенно указывающих, в каком направлении должно осуществляться такое давление, предпринимать эту крайнюю меру пока не стоит. Не имея фактов, я могу впасть в ошибку и сделать акцент не на том, на чем следует, и тогда пугливая Зина либо просто соврет мне, чтобы отвязаться, либо перепугается окончательно и совсем откажется разговаривать.

Девочки давно уже ушли по своим делам, а я все стояла в нише у окна, анализируя только что полученную информацию. Нечто в ней было такое, что не давало мне успокоиться. Какая-то мелочь, которую я отметила скорее подсознанием, чем разумом, и которую благодаря этому никак не могла воспроизвести на логическом уровне. Как заноза, эта мелочь сидела в голове и не давала выстроить правильную модель, подтверждающую алиби студентов.

Зная по опыту, что в таких случаях нужно просто ждать, пока мозг не обработает сигнал и сам не выдаст уже готовый результат, я заставила себя не думать о дне рождения. Полностью переключилась на поиск дополнительных способов получения информации о взаимоотношениях профессора Разумова и юных исследователей истории.

Еще раз поговорить с деканатскими? Вряд ли они посвящены в такие тонкости, да у них и своих интриг хватает. Друзья Влада? Они все — участники факультатива, с ними я уже разговаривала. Как раз разговор с друзьями и заставляет меня искать дополнительную информацию. Девушка? А и правда — есть ли у Влада девушка? Это надо выяснить!

Обдумывая, под каким предлогом и у кого именно мне удобнее всего будет выведать столь интимную информацию, я снова спустилась в вестибюль: посмотреть в расписании, где сейчас занимается группа, в которой числится Влад Незнамов. Разумеется, меня постигло очередное разочарование. Оказалось, что у группы 3705 сегодня только две пары и что в начале большой перемены, когда я так удачно пряталась от них в оконной нише, никого из этой группы уже не было в институте. Правильно — ведь теперь им не с кем оставаться для дополнительных факультативных занятий.

Я начинала раздражаться. Это было очень непрофессионально, но, раз от раза сталкиваясь с тем, что мои усилия не приносят никаких реальных результатов и я ни на шаг не продвинулась в сторону действительного убийцы (точнее, убийц) профессора, я начинала ощущать весьма негативные эмоции. А они, как известно, отнюдь не способствуют успешному расследованию запутанных дел.

Поэтому я решила плюнуть на не очень удавшуюся сегодня поездку в Покровск и оставшееся время дня, так неожиданно оказавшегося выходным, посвятить борьбе с негативными эмоциями.

Для того чтобы обеспечить себе твердую и бесповоротную победу в этом бою, я выбрала самый надежный способ — вкусно поесть. Переехав мост, отделяющий Покровск от Тарасова, я завернула в один из центральных супермаркетов, где были бессовестно высокие цены, но зато довольно широкий и местами даже изысканный ассортимент.

Решив начать с вин (ведь приличный ужин немыслим без хорошего вина), я в раздумье остановилась перед витриной, уставленной всевозможными сосудами самых разных форм и размеров, сиявших золотыми этикетками.

— Могу я вам чем-нибудь помочь? — видя, что я задержалась у витрины, обратился ко мне кто-то из продавцов.

— Нет, спасибо, — машинально ответила я, вдруг замерев от гениальной догадки, а точнее, воспоминания, которое озарило меня, едва только продавец задал свой вопрос.

Конечно, это был он!

Вот я впервые еду в Покровск… Морг… место преступления… И вот я, проникнув в недра городской свалки, выковыриваю из груды мусора палку с гвоздем. И этот вежливый вопрос: «Помочь?» И после — другой: «Скучаете?» Конечно, это был тот же самый, немного ироничный, но не злой голос! Вот, оказывается, кто подошел ко мне вчера, когда я сидела на лавочке в своей «эксклюзивной» экипировке, поджидая Сергея Жигалина! Но неужели он узнал меня? Глупый вопрос! Конечно, узнал, иначе не подошел бы. И почему это, чуть только у меня появляется шанс познакомиться с приятным мужчиной, я обязательно оказываюсь либо по уши в… городской свалке, либо в «эксклюзивной» курточке?

Однако какую зрительную память надо иметь! Уже одно то, с каким интересом и вниманием он разглядывал меня в моем «выходном костюме», показывает, что узнал. И кажется, чуть было не спросил: «А как еще ты умеешь?» Если следовать логике вещей, в следующий раз мы должны встретиться, когда я буду сидеть где-нибудь на паперти, прося милостыню. Кто знает, может быть, найдется какой-нибудь новый подозреваемый, который будет отличаться повышенной религиозностью, и мне придется следить за ним, переодевшись в пьяненькую старушку, прикорнувшую возле церковной ограды рядом с коробкой для подаяний? И тогда, конечно, вновь мимо меня будет проходить таинственный незнакомец — и снова узнает меня. А мне придется застрелиться от мысли, что мужчина, с которым я должна была бы встретиться где-нибудь на балу, облаченная в вечернее платье, все время видит меня в самых невыгодных ракурсах.

Размышляя об этом, я все еще стояла возле витрины с алкогольной продукцией, когда до слуха моего донесся голос моей давней приятельницы, Ленки, преподававшей в школе французский.

— Привет, подруга! Затариваешься? — спросила я, подходя к ней.

— Ой, Татьяна, представляешь, хотела купить ананас… а корзинку, пока выбирала, к краешку прилавка прислонила, а там же все горами лежало, покупки и посыпались… так неудобно…

— Да ладно, не напрягайся. А на кой черт тебе ананасы?

— Ты знаешь, это очень полезно, сейчас все едят ананасы. Есть даже такая специальная ананасная диета от ожирения…

Надо сказать, что Ленку нельзя было назвать не только полной, но даже упитанной. А с того времени, как я ее видела в последний раз, она, на мой взгляд, еще больше похудела. Поэтому я постаралась уничтожить в зародыше безумную идею о каких бы то ни было диетах, которая неизвестно откуда появилась в голове моей подруги. Я поставила ей на вид размеры ее заработной платы и заявила, что человек, живущий на такую сумму, самим положением вещей обречен на соблюдение пожизненной диеты и никаких дополнительных усилий для этого прилагать не требуется.

— Посмотри на себя, — сказала я ей. — Кожа да кости! В каком месте ты обнаружила ожирение?!

— Ну как же, Танечка! На животе, и вот здесь еще… — неуверенно говорила Лена, изо всех сил пытаясь нащупать на своем совершенно плоском животе жировую складку. — И потом, это сейчас очень модно, — продолжала она после того, как все ее попытки ни к чему не привели.

— Выбрось из головы, — коротко резюмировала я. — Расскажи лучше, как у тебя дела?

— Ничего. В этом году дали классное руководство, прибавилось работы.

— А денег?

— Денег не очень… Но тоже немножко добавили.

— Представляю себе…

— Да ладно… как будто только деньги одни… Ты-то как?

— Нормально. Сейчас расследую дело. Кстати, тоже связано с учебой.

— С учебой?

— Ну да. Одного вузовского профессора… Как бы это тебе мягче сказать… лишили жизни.

— Какой ужас!

— Да уж. У меня в каждом расследовании такой ужас. А в этом деле, вполне возможно, и студенты замешаны, — решила я поддразнить свою приятельницу, для которой ученики, в каком бы возрасте они ни находились, обладали вечной и безусловной презумпцией невиновности.

— Да что ты, этого быть не может! — в порыве справедливого негодования набросилась она на меня. — Разве дети способны на такое!

В моей памяти снова возник подвал в Покровске, который я посещала совсем недавно, и разговоры, которые мне довелось там услышать. Но я не стала расстраивать свою подругу подробными рассказами о том, на что способны дети, а решила ограничиться темами нейтральными.

— Дети как дети. Учатся, исследования проводят… а твои не проводят?

— Исследования? Какие?

— О первых христианах, например.

Все-таки интуиция — великая вещь! Ну кто бы мог подумать, что совершенно нечаянно затронутая мной тема, которая еще секунду назад даже в предположении у меня не находилась, лежащая в плоскости, бесконечно далекой от француского языка, который преподавала моя подруга, и уж тем более — от криминалистики, вызовет столь бурную реакцию? И в конце концов приведет к разгадке этого запутанного дела? Едва заслышав о первых христианах, Ленка просто взвилась на дыбы.

— Это такие негодяи, ты даже не представляешь себе! — подпрыгивая на месте, почти закричала она.

— Кто негодяи — первые христиане?

— Да при чем тут христиане! Сектанты — негодяи! Ты представляешь, они… даже детей завлекают к себе! Взрослых им уже мало. У меня один мальчик… хорошо, что они маленькие еще, все рассказывают, а то так и затянули бы в свои сети.

— Подожди, в какие сети? Ты о ком говоришь-то?

— Ну как о ком — о секте этой, ты разве не слышала: «Свидетели Иеговы»?

— Слышала, но не слишком подробно…

— А я очень тесно с этим столкнулась. И с методами их подлыми, и с тем, что деньги вытягивают, людей калечат…

— Калечат?!

— В духовном смысле. Вечно у тебя одно на уме! Иногда духовные раны бывают гораздо серьезнее физических.

Несмотря на присущий мне здоровый цинизм, в этот раз я Лене возражать не стала. Что и говорить — бывают и духовные раны весьма… чувствительные.

— И что же тот мальчик?

— Какой мальчик?

— Которого чуть было в сети не затянули.

— Сначала родители заметили: он стал вести себя как-то странно, а потом и мне сказали. Вместе мы его кое-как смогли разговорить. Они ведь знают, как на человека воздействовать! Запрещают говорить, что ты в секте, стараются, чтобы человек как можно меньше общался с близкими… Ты даже не представляешь, какие это негодяи!

— А при чем здесь первые христиане?

— Ну как же: ведь они утверждают, что секта их, братство или движение… оно возникло в первые века и что именно они — настоящие христиане, а все остальные, которые в церковь ходят, — не настоящие.

— Вот даже как? И на чем они основывают такие самонадеянные утверждения?

— Да на всяких глупостях, которые сами выдумывают. Мол, что еще Христос повелел им начать проповедовать, и причем не сразу, а через двадцать веков, то есть в наше время, и прочая ерунда…

— Хм… интересно…

— Ничего интересного, гадость одна и подлость! Тебе известно, что многие, кто вступал в эту секту, жизнь самоубийством оканчивали?

— Самоубийством? Хм… А ты не в курсе — убийства они не практикуют? Ритуальные, например?

— Танька, как ты можешь так об этом говорить? Как будто ритуальные убийства — это мероприятие вроде воскресного пикника!

— Так ты ничего не знаешь об этом?

— Точно не могу сказать, но по-моему — нет. Это не такая агрессивная секта, как сатанисты, но они другим берут.

— Чем, например?

— Как тебе сказать — прилипчивостью… Если один раз пошел у них на поводу — с крючка уже не соскочишь. Пока все деньги не высосут до последней копейки, так и будут тебе голову морочить. А что потом с тобой станется, им и дела нет. И методы у них специальные разработаны, психологические. Так голову задурят, что и себя позабудешь. А дети — они ведь такие доверчивые, такие беззащитные…

Лена оседлала своего любимого конька, а я стояла, задумавшись над только что услышанным. Первые христиане, секта, дети… все это крутилось вокруг одного центра, в котором я почувствовала что-то очень близкое к моему расследованию… но что именно, пока и сама не смогла бы сказать.

Наконец мне надоели разглагольствования подруги о своих учениках, и я решила продолжить свой неожиданно прерванный поход за гастрономическими редкостями. Выбрав вино, я добавила к нему несколько разновидностей эксклюзивных закусок, большинство которых было представлено в виде полуфабрикатов, и увенчала все это курицей, которую собиралась запечь. Я даже купила Ленке ананас, чтобы ей не пришлось впустую тратить львиную долю своей месячной заработной платы, но еще раз строго-настрого наказала ей, чтобы она даже и мысли никогда не допускала о каких-либо диетах.

Распростившись с подругой, я поехала домой — пировать. Однако навязчивые мысли о первых христианах все время не давали мне покоя, и, загрузив курицу в микроволновку, я решила посидеть в Интернете и посмотреть, нет ли там чего-нибудь любопытненького о сектах или о первых христианах. Найдя несколько сайтов, которые могли представлять интерес, я обнаружила, что курица уже готова — и пора было приступать к непосредственным действиям по укреплению и преумножению положительных эмоций.

Через некоторое время я лежала на диване, объевшаяся и упившаяся до полного безобразия, совершенно не в силах пошевелить ни какой-либо частью тела, ни какой-либо извилиной в голове. Вот она — нирвана! Лениво протянув руку, я взяла пульт и включила телевизор. И заснула, кажется, в ту самую секунду, когда мой палец коснулся кнопки.

Через некоторое время я проснулась, чувствуя отвратительный вкус во рту и в недоумении глядя на телевизионную рябь, которая мелькала у меня прямо перед глазами. Первой моей мыслью было: какой дурак включил телевизор, пока я спала? Но, вспомнив, что в настоящее время никого из посторонних в моем жилище не наблюдается, я решила, что сама нечаянно включила его во сне.

Вкусная пища действительно может поднять настроение, но в этот раз я перестаралась. Неуверенными шагами добравшись до кухни, я обнаружила, что у куриной тушки бесследно исчезла целая половина, и вместе с ней полностью испарилось содержимое бутылки вина. От одного только предположения, что все это может находиться сейчас в моем желудке, мне стало так нехорошо, что я чуть было не вернула все это обратно. Однако, внимательно посмотрев на стол, я увидела, что остальные закуски, купленные мной днем, остались нетронутыми, и мне немного полегчало. Но та самая «такая тяжесть», о которой постоянно говорят в рекламе, совершенно явственно ощущалась мною и в животе, и в ногах, и в руках, и в голове.

Самое правильное в таком состоянии — лечь спать. Но перед включенным телевизором я проспала часа четыре, и больше не хотелось. Раздумывая, чем же заняться, я вспомнила об интернет-сайтах, которые нашла накануне вечером. Такое занятие вполне доступно мне в моем плачевном состоянии, и я решила почитать — что же глобальная сеть поведает мне о первых христианах и наживающихся на их добром имени сектах? А заодно и проверить — не осенит ли меня какая-нибудь гениальная догадка, связанная с моим делом?

Однако в процессе чтения ничто меня не осеняло. Перед глазами мелькали разные интересные факты, ни один из которых не давал ни единого намека — как можно было бы связать исследование о первых христианах, проводимое студентами, со смертью их профессора, этими исследованиями руководившего? Даже если предположить, что все они были неравнодушны к деятельности «Свидетелей Иеговы»… Впрочем, здесь может быть два варианта: либо они были неравнодушны в отрицательном смысле и проводили исследования с целью разоблачить деятельность секты; либо в положительном: исследовали первых христиан, чтобы оправдать деятельность секты. Хотя возможен и третий вариант: они проводили исследования именно деятельности первых христиан совершенно независимо от того, имеют ли к ней отношение какие-то секты. Судя по тому, что они рассказывали мне о своих исследованиях при нашей последней встрече, третий вариант — наиболее вероятный.

Я продолжала просматривать сайты. «Секта возникла в 1919 году…», через несколько строк: «…в день Пятидесятницы в 33-м году нашей эры…»; «…христиане истинные…»; «…христиане ложные…»; «Христос повелел начать проповедническую деятельность через двадцать веков и именно через организацию „Свидетели Иеговы“, которая в XX веке покинет церкви христианского мира…» — об этом упоминала и Ленка. Что еще? «…Сторожевая Башня…»; «Тринадцатилетний мальчик из Пензы повесился под влиянием секты…»; «…пожертвования…»; «…распространение литературы…»; «…Залы Царства…». Черт знает что, белиберда какая-то!

Голова совсем не варила. Просмотрев еще несколько сообщений о судебных разбирательствах, свидетельствующих о переменном успехе деятельности иеговистов на юридической ниве, я окончательно пришла к выводу, что интересная дополнительная информация мало что дает применительно к проводимому мною конкретному расследованию. Пора из виртуальной реальности перемещаться в реальность действительную и хотя бы немного упорядочить сведения, которые мне удалось получить за последние сутки.

Я выключила компьютер и попыталась «включить» голову. Значит, так: во-первых, из разговора со студентами параллельной группы мне стало известно, что и Незнамов, и его товарищи в вечер и ночь убийства находились на дне рождения у друга в частном доме, довольно далеко от центра, что вполне можно расценивать как алиби. Но что же такое торчало, как заноза, в этом алиби и не давало мне окончательно утвердиться в своей вере в него? Эта заноза возникла еще во время разговора, и теперь я снова вспомнила о ней. То, что при таком скоплении народа небольшая кучка студентов вполне могла незаметно уйти? Уйти, совершить преступление, а потом вернуться? И тогда слова девочки о том, что домой они возвращались все вместе, полностью подтверждаются — и одновременно с этим ничего не доказывают.

Такое вполне могло произойти. Жаль, что я не уточнила адрес дома, в котором проходил праздник. Тогда легко можно было бы проверить — в действительности ли этот дом так далеко от центра и от места убийства или подвыпившей девочке показалось? Но у меня еще все впереди. И даже если имеется теоретическая возможность за короткое время пройти от этого дома к институту и обратно, это еще ни о чем не говорит. Нет причины, по которой кто-либо из студентов захотел бы проделать такое путешествие, — нет и мотива.

А насчет мотива, помнится, я хотела попытать предполагаемую девушку Влада Незнамова. А имеется ли у него дама сердца, я собиралась узнать у его одногруппников, которые вчера слишком рано закончили учебу и не дали мне такой возможности.

И тут меня наконец-то осенило. Ну конечно! Именно она — вдова профессора Разумова — наверняка сможет дать мне такую информацию! Мало того, я сразу смогу убить двух зайцев. Вдова тоже под подозрением, и, явившись к ней под предлогом поисков девушки Влада, я заодно смогу прощупать и ее саму на предмет возможной причастности к убийству мужа.

Разрешив так удачно хотя бы одну из мучивших меня головоломок, я почувствовала большое облегчение. Даже голова начала работать лучше: сразу же вслед за первой меня посетила и вторая гениальная идея. Ведь узнать поподробнее о взаимоотношениях студента и профессора я тоже смогу от его вдовы! Единственное, что я пока слышала от нее на эту тему, — что все студенты в нем «души не чаяли». Но не может быть, чтобы все нюансы человеческих взаимоотношений исчерпывались этой мало что говорящей рекомендацией, даже в глазах такого сентиментального человека, как Надежда Сергеевна. Надо только разговорить ее, и наверняка вспомнятся и ссоры, и непонимание, ведь без этого не обходится даже самая тесная дружба. Глядишь, что-нибудь да выплывет. Тогда мне не придется наугад оказывать давление на пугливую девушку Зину, и я смогу более четко ориентироваться в тех кнопочках, на которые следует нажимать.

Еще один пункт. Необходимо выяснить: имело ли исследование Влада о первых христианах какое-либо отношение к деятельности секты «Свидетели Иеговы»? Только спрашивать впрямую об этом не стоит. Мало ли какая может последовать реакция… Надежда Сергеевна — женщина впечатлительная. Попробую действовать окольными путями. Если она сама затронет эту тему — все будет понятно: значит, связь есть. Останется только выяснить, каков знак этой связи — положительный или отрицательный.

Было около пяти часов утра, и я посчитала, что сейчас еще рановато, чтобы звонить своей клиентке и договариваться о встрече. Правильнее всего будет доспать свою суточную норму, которую организм наверняка недобрал, «отдыхая» перед включенным телевизором.

Глава 11

— Алло, Надежда Сергеевна? Это Татьяна Иванова.

— Да, Танечка, здравствуйте, рада вас слышать.

— Мы не могли бы сейчас встретиться с вами?

— О! Неужели вы нашли преступников?!

— Пока нет, но мне необходима некоторая дополнительная информация, которую можете дать только вы.

— Приезжайте! Ученики мои придут только вечером, так что весь день я свободна и буду очень рада, если смогу чем-нибудь вам помочь.

В голосе моей клиентки не слышалось разочарования, и я была очень благодарна ей за это. Хотя я и озаботилась тем, чтобы заранее предупредить — расследование может затянуться, но самой-то мне было очень хорошо известно, что в моей практике большинство дел было раскрыто за гораздо меньшие сроки.

— А о чем вы хотели поговорить со мной, если не секрет? — неожиданно спросила Надежда Сергеевна, и тут только я поняла, насколько деликатна та сфера, в которую я собираюсь вторгнуться.

За последнее время я уже привыкла исходить из того, что либо Влад, либо Надежда Сергеевна причастны к преступлению. А что, если они-то как раз и непричастны? Что, если та небольшая доля сомнения, которая осталась у меня в отношении Зильберг, как раз и окажется ниточкой, ведущей к настоящему убийце?

Я сейчас начну расспрашивать, какие были отношения у профессора с Владом, не ссорились ли они, не конфликтовали ли, не говорила ли чего-либо подозрительного девушка Влада, если таковая имеется… Конечно, моя собеседница обязательно догадается, к чему я клоню. Она хоть и сентиментальна, но вовсе не глупа. Она расстроится, станет кого-нибудь подозревать, утратит свою веру в людей, а в результате окажется, что все это напрасно. Что настоящие виновники не имеют никакого отношения к людям, в чью порядочность она перестала верить с моей помощью. Это было бы в корне неправильно.

Нужно подать все это под таким соусом, чтобы у Надежды Сергеевны даже мысли не возникло — кто-то из студентов ее мужа и она сама находятся под подозрением.

Пора было отвечать на заданный вопрос:

— Я бы хотела, чтобы вы припомнили те моменты, когда вам приходилось общаться со студентами, которые дополнительно занимались по истории с Анатолием Федотовичем. В таком деле любой полунамек может оказаться ключом к разгадке. Ведь ребята довольно тесно общались с профессором, и мне бы хотелось знать: не говорили ли они вам в последнее время о переменах в его настроении, о каких-то странных фактах… обо всем, что как-то выделялось на привычном фоне их повседневных взаимоотношений.

По возникшей на том конце провода паузе я догадалась, что мой монолог собеседнице был не очень понятен. Честно говоря, он и мне самой был не очень понятен, но должна же я была что-то сказать!

— То есть… — неуверенно начала Надежда Сергеевна.

— Просто расскажите мне о них. О студентах, о своем муже, об их занятиях. Я понимаю, трудно вспомнить какую-то мелочь, которая когда-то показалась вам необычной, но о которой вы давно уже забыли — просто потому, что это была именно мелочь. Просто расскажите об их взаимоотношениях и по ходу рассказа вы вспомните что-то такое, что окажется полезным в расследовании.

— Танечка, думаю, я поняла вас. Постараюсь припомнить что смогу. Впрочем, из всех ребят я была знакома только с Владом. Он бывал у нас дома, и мы действительно несколько раз беседовали с ним…

— Вот-вот! Именно это мне и нужно. Если бы вы смогли припомнить содержание этих бесед, вы очень помогли бы мне.

— Хорошо, я жду вас.

На этот раз необходимость «разговаривать разговоры» вызывала у меня особенное отвращение. Мне казалось, что я, взрослая тетенька, строю козни, чтобы обманом отобрать у ребенка его любимую игрушку. Ощущение на редкость паршивое. Но поддаваться сантиментам я не имела права. Расследование должно быть закончено, а преступник — найден.

Непрерывно повторяя мысленно эту «мантру», я поднялась на третий этаж и позвонила в дверь.

Гостеприимная хозяйка открыла мне и пригласила пройти. Вторично очутившись в квартире профессора Разумова, я рассмотрела обстановку более внимательно, чем в первый раз.

Ковры на полу были очень толстыми и, несомненно, дорогими. Они приглушали звуки, и от этого в квартире царила атмосфера уюта и какой-то загадочности. Картины на стенах были подозрительно похожи на оригиналы. Журнальные столики карельской березы, какие-то секретеры и бюро, миллион лет тому назад снятые с поточного производства, бронзовые подсвечники, хрустальная люстра и масса других вещей, мелких и крупных, от которых за версту разило антикварной лавкой, плохо гармонировали в моем воображении с обликом рядового институтского профессора.

Уж кто-кто, а я-то прекрасно знала, сколько получает моя подруга Лена — рядовая школьная учительница. Известно мне было и соотношение между ее зарплатой и зарплатой директора. Вряд ли в вузах эти соотношения разительно отличаются. Да и номиналы… На сколько порядков может отличаться часовая ставка профессора от учительской? Пусть раз в пять она больше… или в десять… Даже если помножить это на учебные часы и прибавить сюда возможные доплаты за заместительство заведующего кафедрой, это недотягивает до серьезных гонораров. Например, моих. А я, к вашему сведению, не могу себе позволить складывать газеты на столик восемнадцатого века из карельской березы.

И потом: нужно знать, где их брать, такие столики. А сие знание приходит только с опытом: человек, имеющий слабость к дорогим столикам, явно не один год вращается в определенных кругах… где же он такие бабки берет? Точнее — брал?

Да и сама квартира. Поселиться на набережной — это вам не в кулак свистнуть! Я знакома с людьми и покруче, чем рядовой преподаватель вуза, которые и в мечтах не видят такой возможности. А тут — на тебе! За какие же это заслуги, интересно было бы узнать? Возможно, здесь как раз все объяснимо. Дома эти старые, может, квартира досталась Разумову (или его жене) в наследство от кого-то из родственников. Но все эти факторы в совокупности у меня, как у сыщика, вызывают неподдельный интерес.

Покойный профессор, который с момента своей смерти уже успел показать себя в самых разных ипостасях — и как зануда, и как финансовый махинатор, и как герой-любовник, — неожиданно раскрылся передо мной с совсем новой стороны.

Откуда у него такие средства? «Курсовые операции», — как метко выразился мой хороший приятель Эрнест Эрастович Спиридонов? Несомненно, и они тоже, но масштабы здесь явно покруче. Уж не ведут ли дорожки в загадочный дом на улице Маркина? Если его посещает Зильберг, почему бы не бывать там и профессору? У меня нет точных данных, свидетельствующих о том, что высокие связи Зильберг получила именно через мужа. Возможно, именно профессор Разумов стал ее проводником в это злачное место…

Я так увлеклась своими рассуждениями, что не заметила: Надежда Сергеевна давно уже что-то говорит мне.

— …и когда он приходил, я все время готовила чай. Кстати, не хотите ли? У нас здесь неподалеку кулинария, еще с тех времен сохранилась! У них всегда прекрасное свежее печенье. Совсем как домашнее, я всегда беру у них к чаю. Я, знаете ли, плохая хозяйка — совсем не умею ничего печь, — смущенно заметила она после небольшой паузы, как будто это и правда могло сейчас считаться серьезным недостатком. Кажется, от внимания Надежды Сергеевны ускользнул тот момент, когда хозяйки, не умеющие печь, перестали считаться плохими, а хозяйки, печь умеющие, превратились в музейную редкость.

— О, большое спасибо! Только я бы предпочла не чай, а кофе.

Силы небесные! Оказывается, в этом доме есть даже настоящий кофе! Не тот вонючий порошок, который ленивые невежды разводят в теплой водице, а настоящий, заправский кофе, который нужно сначала смолоть в кофемолке, вдыхая восхитительный аромат молотых зерен, а потом терпеливо прогревать на самом слабом огне, сняв за секунду до того, как он начнет закипать.

Уважение мое к хозяйке дома подскочило сразу на несколько пунктов. Еще немного, я и готова буду снять с нее все подозрения!

Предупредив меня, что приготовление кофе займет некоторое время, Надежда Сергеевна удалилась на кухню, сказав, что я могу чувствовать себя как дома, и предложив мне для просмотра несколько журналов.

Однако журналы интересовали меня гораздо меньше, чем старинное бюро, стоявшее в уголке и таившее в себе самые разнообразные ящики и ящички, вызывавшие у меня зудящее любопытство. Едва только хозяйка вышла из комнаты, я с видом шкодливой кошки прокралась в интересующий меня угол и, как ночные воры ощупывают неподвижно лежащего пьяницу, начала обыскивать бюро.

Мне попадались какие-то записки, чеки, квитанции по оплате за квартиру и за телефон, разные бытовые записи, каких немало найдется в любой квартире среднестатистического российского гражданина. Ничего компрометирующего или наводящего на мысль.

Только одна квитанция привлекла мое внимание. Это был счет по оплате услуг типографии на очень крупную сумму. После мелких счетов за квартиру и телефон… я даже еще раз внимательно рассмотрела число — нет ли там в середине запятой, которую я второпях пропустила? Но запятой не было, и число сияло, записанное в нужной графе, во всей своей полноте и завершенности. Дата на квитанции свидетельствовала о том, что счет был оплачен еще при жизни профессора, а тип документа говорил о том, что оплатили наличными.

Факт существования квитанции еще не доказывает, что упомянутые наличные были собственными средствами профессора Разумова, но уж больно сумма хороша! Надо будет в эту типографию заглянуть.

Я сложила квитанцию и засунула ее в карман. Конечно, мои действия можно было квалифицировать как воровство, но, убежденная, что действую в интересах истины, я отпустила себе этот грех.

Тем временем из кухни стал доноситься чудесный запах, который доказывал, что Надежда Сергеевна готовит кофе почти так же хорошо, как и я.

— Вот и кофе, — сказала она, появившись в комнате с небольшим подносом, на котором располагались маленькие чашки и кофейник.

«Не хватает еще, чтобы это оказался какой-нибудь севрский фарфор», — подумала я, с большим интересом разглядывая сервиз, действительно очень тонкий и изящный.

— Танечка, кроме того, что я уже сообщила, я мало что смогу сказать вам, — говорила Надежда Сергеевна, продолжая монолог, начало которого я пропустила мимо ушей, пока разглядывала антикварные редкости, заполнявшие квартиру.

Мы сидели в креслах возле небольшого столика и, попивая напиток, действительно мастерски приготовленный, беседовали об особенностях взаимоотношений студентов и преподавателей.

— А вообще… например, Влад — как бы вы его охарактеризовали?

— О, это очень впечатлительный мальчик! Все эмоции — очень бурные, всегда ярко выраженные… причем частенько он мог от бурной восторженности тут же перейти к такому же бурному негодованию.

— А с Анатолием Федотовичем у него не возникало недоразумений из-за этого?

— Ну что вы! Какие недоразумения! Ведь Влад совсем еще мальчик, Анатолий Федотович прекрасно понимал это, — в голосе Надежды Сергеевны прозвучало самое искреннее удивление моим странным вопросом, и не было никакого намека на то, что она старается покрыть какие-либо конфликты, возникавшие между профессором и его учеником.

— Напротив, он всегда стремился внушить Владу, что не нужно так откровенно проявлять свои эмоции, пытался подействовать… воспитательными мерами, — продолжала она. — Но не напрямую, а намеками, примерами… Анатолий Федотович был очень деликатным человеком.

Моя собеседница снова загрустила, и я начала беспокоиться, как бы она опять не расплакалась. Сменю-ка я тему.

— А вы не знаете, у Влада есть девушка? Может быть, он дружил с кем-то или кто-то ему нравился?

— Насколько мне известно, нет. И думаю, всему виной именно его эмоциональность. Такие люди обычно не хотят довольствоваться просто равными себе, со всеми их достоинствами и недостатками. Они ищут идеал и хотят, чтобы их возлюбленный или возлюбленная непременно были воплощением всех мыслимых и немыслимых достоинств. — Надежда Сергеевна вздохнула. — Думаю, если бы у Влада была девушка, это могло бы очень помочь ему… во всем.

Девушка сорвалась. Значит, узнавать о возможных причинах испуга Зины и двусмысленного поведения студентов мне придется либо сейчас, у Надежды Сергеевны, либо, как бы ни претило мне использовать жесткие методы по отношению к ребенку, у самой Зины. Но сначала нужно попытать счастья здесь.

— А вы не припомните, когда Влад в последний раз был у вас, он… кстати, а когда он в последний раз был здесь?

— В последний раз? Может быть, за неделю или за полторы, до того как… все это случилось.

— Вы не заметили: в то свое посещение он не выказывал чего-то необычного в своем поведении? Не было ли каких-то поступков, нехарактерных для него?

— Кажется, нет… А почему вы спрашиваете?

Черт! Кажется, я прорвалась. Я поспешно дала задний ход, без остановки выбалтывая все, что приходило на язык, лишь бы только в голове у моей собеседницы не задержались ненужные подозрения, которые, кажется, возникли у нее из-за моего слишком прямого вопроса.

— Видите ли, Влад имел возможность контактировать с профессором и в рабочее время, в отличие от вас. Может быть, он стал свидетелем какого-то случая или происшествия, на первый взгляд незначительного, которое чем-то обратило на себя его внимание, и он в разговоре упомянул об этом… Иногда даже самая незначительная мелочь подсказывает очень ценные идеи.

— Да нет… В ту нашу встречу не случилось ничего особенного. Влад, как обычно, около часа занимался в кабинете с Анатолием Федотовичем, потом мы все вместе пили чай, затем он ушел.

— А за чаем… все было как обычно? Никто не рассказывал о каких-то странных происшествиях?

— Нет… Мы поговорили об учебе Влада, Анатолий Федотович пожурил его за лень, но, как и всегда, скорее в шутку. Потом Влад поблагодарил за чай и пошел домой…

«Смотри-ка ты, прямо святое семейство! Впрочем, это понятно: у Разумовых не было своих детей, вот они и привечали Влада… Но мотив, мотив! Как хотите, а мотива нет. Надежда Сергеевна, совершенно очевидно, не лукавит, и нарисованная ею идиллия если и не есть сама истина, то довольно близка к ней. Если бы и случился в отношениях профессора и ученика какой-нибудь негатив, она наверняка бы заметила это и не стала бы скрывать от меня. Просто не смогла бы. Такие дамочки по природе своей не способны правдиво врать, их обязательно глаза подведут. В связи с этим моя версия о причастности к убийству мужа моей клиентки звучит не так уж убедительно. Но для полной уверенности нужно проверить и ее. Итак, свойственно ли вам чувство ревности, уважаемая Надежда Сергеевна?» Я перешла к новой группе вопросов.

— Надежда Сергеевна, вы дали мне подробную характеристику Влада Незнамова. Не могли бы вы также охарактеризовать и Анатолия Федотовича? У меня сейчас в разработке находится несколько версий, и, чтобы более конкретно определить для себя, на какой из них нужно сосредоточить главные усилия, я должна иметь более точное представление о том, каким человеком был профессор Разумов, — в этот раз я уже была осторожнее. — Например, насколько он был коммуникабельным, склонным к новым знакомствам? — пыталась я незаметно забросить удочку.

— Толечка был не слишком общительным человеком. Он был очень разборчив в знакомствах, и даже… Вы знаете, я вспоминаю смешной случай. Как-то однажды, еще в молодости, мы ездили отдыхать в Крым. И там, в одном из летних кафе, Толечка встал в очередь за мороженым, а я сидела за столиком. К нему обратились две девушки. Такие загорелые, симпатичные. Что-то спросили, начали заигрывать с ним, кокетничать. Так он, бедный, чуть не бегом убежал из этой очереди, и пришлось нам искать другое кафе. Ох и подтрунивала я потом над ним! Целую неделю, наверное. Испугался девчонок!

Н-да-с… И это — в молодости! Когда все нормальные мужья так и ищут, где бы свернуть «налево», а все нормальные жены закатывают сцены ревности аккурат три раза в день. И эту женщину я пытаюсь подозревать в том, что, прожив со своим необщительным мужем не один десяток лет, она захочет лишить его жизни за роман с одной из коллег? Смех, да и только!

— И потом, — продолжала Надежда Сергеевна, — мы ведь жили очень бедно. Это в последнее время, когда и у Анатолия Федотовича сложилась прочная репутация, появилась возможность дополнительного заработка, мы понемногу начали обрастать… имуществом. А сначала… подумайте сами: оба преподаватели, зарплата одинаково низкая — какая это жизнь? Весь год копим, необходимого себя лишаем, чтобы хоть летом недели на две на юг съездить, совсем уж мхом не обрасти. Толечка всегда очень переживал из-за этого и винил себя. Мол, я, мужчина, не могу обеспечить семье нормальный уровень существования! Я разубеждала его, но он не успокаивался, старался дополнительные часы брать, подрабатывал где только можно было… В общем, если вы говорите об общении, то и возможностей у нас особых не было, и времени, чтобы на тусовки ходить. Общались с коллегами в основном.

«С ними же и романы крутили», — мысленно продолжила я. Ясно: если предполагаемый роман с Зильберг и имел место, Надежда Сергеевна не стала бы воспринимать это как трагедию, даже если бы и узнала о нем.

Результат моей сегодняшней беседы предельно очевиден. У студента мотива нет, у жены нет, а я снова по уши в разочарованиях, предсказанных мне гаданием. Даже узнать, имели ли исследования студентов какое-либо отношение к секте, мне не суждено. Если верить словам Надежды Сергеевны, профессор с Владом занимались в кабинете, присутствовать при занятиях она не могла; и, как человек интеллигентный и деликатный, наверняка не считала возможным вмешиваться в работу своего мужа и его учеников, приставая к ним с расспросами. Не говоря уже о том, что это вряд ли вообще интересовало ее. Ведь муж преподавал не иностранные языки.

Очевидно, наиболее вероятной из всех остается версия милиции — немотивированное хулиганское нападение. Придется мне провести остаток дней своих, перепроверяя на причастность к убийству профессора Разумова всю покровскую шваль! Правда, есть еще квитанция из типографии… Но что может дать мне этот ничего не значащий клочок бумажки, который даже не был спрятан, а так и лежал, доступный всеобщему обозрению, в одном из незапертых ящиков бюро? Какие-нибудь дурацкие методические пособия или задачники… Разве что в большом количестве, судя по сумме. Не мешало бы кое-что уточнить…

— Если я правильно поняла, почти все свое время Анатолий Федотович посвящал работе? — спросила я, исподволь подходя к новой теме.

— О да.

— А скажите, у него были какие-то научные или методические разработки, публикации?

— Конечно, и очень много.

— А в части опубликования: как обычно решались такие вопросы — приходилось ли вам самим оплачивать публикации или финансирование осуществлялось из каких-то других источников?

— Нет, за публикации мы не платили. Да и не смогли бы, с нашими-то доходами. Обычно такие материалы издавались централизованно, часто в сборнике принимали участие несколько авторов, и финансировалось все это по каналам Министерства образования.

— А в последнее время… ваше материальное благосостояние улучшилось… вы не осуществляли каких-то публикаций за свой счет?

— Нет, уверяю вас. Теперь, конечно, мы смогли бы, но в этом совершенно не было необходимости. Работы Анатолия Федотовича с удовольствием брали для публикаций и университетские сборники, и научные журналы, часто его даже специально просили написать статью на ту или иную тему.

— Что ж, спасибо вам большое, Надежда Сергеевна, извините, что отняла у вас столько времени, но вы мне действительно очень помогли.

— Что вы, Танечка, какие извинения, так приятно было пообщаться с вами! Не знаю уж, чем мои рассказы смогли помочь вам, но если это так — я очень рада.

Мы распрощались, и я поехала в типографию на улице Смородиновой, очень довольная, что мне удалось избежать слишком прямых намеков и я не поселила коварных подозрений в сердце женщины, которая с каждым разом все больше мне нравилась и к тому же умела готовить кофе почти так же хорошо, как я.

Прибыв в типографию, я не стала изображать из себя ни выпускницу милицейской школы, ни бомжующего следопыта, а без всяких околичностей сообщила, что я — частный детектив и провожу расследование по факту убийства человека, фамилия которого значится на квитанции по оплате услуг типографии, в которой я сейчас нахожусь.

— Так его убили?! — округлив глаза и раскрыв рот, уставилась на меня крашеная блондинка в секретарской.

— Убили. Могу я поговорить с директором?

— Да, конечно… Сейчас, одну минутку!

Она скрылась за дверью кабинета и довольно скоро пригласила меня войти.

Директором типографии был изможденного вида мужчина неопределенного возраста и с неопределенным цветом волос. Он пригласил меня присесть и попросил разрешения взглянуть на квитанцию.

— Ну да, именно этот заказ. Оплачен больше трех недель назад, все давно отпечатано, и никто не приезжает, чтобы забрать. Мы уже начали беспокоиться, и потом, у нас ведь складские помещения не резиновые! Идут новые заказы, нужно куда-то их складывать, а тут, на тебе — оплатили и пропали. Так вы говорите, что его убили? Очень печально. Но нам-то что делать? У нас заказы…

— Простите, вы не могли бы описать человека, который оплачивал квитанцию? Я должна убедиться, что он и убитый — одно и то же лицо.

Директор сосредоточился и назвал пару-тройку примет, несомненно, принадлежащих профессору Разумову. Значит, делал заказ он сам, без посредников, и оплачивал тоже самолично: посторонних в дело вмешивать не хотел.

— А что именно вы должны были опубликовать?

— Вы знаете, у меня столько всего… и потом, уже целый месяц прошел, как я могу все помнить? Брошюры какие-то… цветные. То ли реклама, то ли что-то в этом роде.

— А нельзя ли мне получить одну, для образца?

— Да, конечно, хоть все забирайте, мы только рады будем. Лидочка, — позвал он, нажав кнопку на аппарате, стоящем на столе.

В кабинете возникла Лидочка.

— Принеси, пожалуйста, образец вот по этому заказу.

Лидочка взяла квитанцию и испарилась.

— А почему вы не можете доставить заказ самостоятельно? Ведь работа оплачена. И транспорт у вас наверняка имеется. Или вам неизвестен адрес получателя?

— И адрес известен, и транспорт имеется. Только, во избежание всяких недоразумений, для получения заказа необходимо предъявить квитанцию. А поскольку квитанцию нам никто не предъявил, то и заказ доставлять мы не имели права.

В кабинете снова появилась Лидочка, держа в руках какую-то разноцветную тонкую книжицу.

— Спасибо, Лидочка, передайте это, пожалуйста, нашей гостье.

Я взяла брошюру и в самом верху ее прочитала написанную достаточно заметными буквами фразу: «Общество Сторожевой Башни».

Опа!

В голове моей в эту секунду поднялась такая круговерть, что на какое-то время я даже утратила чувство реальности. Профессор Разумов самолично заказывает иеговистские брошюры… студенты проводят исследования о первых христианах… ах ты, черт вас всех дери!

Но мне удалось собрать волю в кулак и вернуться к происходящему. Адрес!

— Так вы говорите, адрес получателя вам известен?

— Да.

— Нельзя ли и мне его узнать?

— Пожалуйста. Лидочка!

Снова появилась незаменимая Лидочка, и минуты через три мне пришлось опять собирать воедино все свое самообладание, чтобы не подпрыгнуть на стуле.

— Улица Маркина, дом 128.

Все разрозненные данные, все мои смутные подозрения начинали выстраиваться во взаимосвязанный логический ряд. Но для того чтобы создать действительно обоснованную логическую схему, мне требовались кофе, сигарета и полное сосредоточение. Я наспех попрощалась с директором типографии и поехала домой.

Всеми своими фибрами, всем существом прирожденной ищейки я чувствовала, что это — оно! Та самая ниточка, которая ведет к разгадке. И хотя я даже приблизительно не могла бы себе представить сейчас, в чем именно заключается эта разгадка, но уверенность, что я на верном пути, вселяла в меня такой бурлящий оптимизм, что окружающие предметы плясали перед глазами и, признаюсь, машину я вела в этот раз отвратительно.

Приехав домой, я первым делом поставила варить кофе и проверила наличие сигарет. Результаты проверки меня вполне удовлетворили — моих запасов хватило бы, чтобы убить с помощью никотина целый табун лошадей.

Когда кофе был готов, я устроилась на диване, разложив на журнальном столике (не из карельской березы) сигареты и поставив чашку и пепельницу. Теперь все было готово к тому, чтобы начать «думать мысли».

Нет никакого сомнения в том, что профессор Разумов имел отношение к секте «Свидетели Иеговы». И, судя по тому, что он имел право распоряжаться суммами (вроде той, которая была обозначена в квитанции), — отношение довольно близкое. Проясняется также и еще один вопрос: имело ли исследование студентов о первых христианах какое-либо отношение к иеговистам? Очевидно, что имело. Учитывая деятельность их наставника, отношение было именно положительным.

Можно предположить, что профессор параллельно с обучением вербовал для секты новых адептов в студенческой среде. Оно и понятно: ведь дети гораздо более внушаемы, чем взрослые, им намного легче задурить голову. Мне явственно вспомнилось негодование моей подруги Лены. Да, бельишко-то у профессора грязноватое!

Теперь — адрес. В загородном доме по адресу Маркина, 128, я видела только Зильберг. Возможно, и профессор там не однажды бывал. При жизни. А это говорит о том, что и загадочная Вера Иосифовна имеет к упомянутой секте самое непосредственное отношение! Возможно, именно этим объясняются внерабочие контакты Разумова и Зильберг, а вовсе не любовной историей, которую так лелеет в душе гостеприимная секретарша Степанида Михайловна.

Что же получается? Зильберг и Разумов, пользуясь своим служебным положением, «затягивали в сети» своих доверчивых учеников, обеспечивая тем самым все новых и новых членов, а вместе с этим, несомненно, и доход секте «Свидетели Иеговы».

Тут я вспомнила о загадочных списках из последнего, запертого ящика Зильберг. Сейчас я была совершенно уверена: это списки тех, кого им удалось привлечь в секту.

Я включила компьютер и еще раз просмотрела отснятые мной в кабинете Зильберг материалы. Теперь все очень хорошо раскладывалось по полочкам. Плюсы и минусы — это те, кто «повелся» и кто «не повелся» на предложение вступить в секту. Числа — несомненно, суммы взносов. Возможно, вступительных. Разные загадочные слова вроде «буклет» и прочие — рабочие пометки: кому, например, раздавалась литература.

Ну и дела! Вот и получай себе высшее образование. С «приложением»!

Открывшаяся мне картина была весьма неприятного свойства. Все-таки когда по улицам бродят улыбающиеся тетеньки и предлагают вам разные «интересные» брошюрки религиозного содержания — это одно. Но когда вербовкой занимаются люди, изначально призванные обучать и воспитывать, формировать личность, люди, к которым дети уже по самому их положению наставников склонны прислушиваться, — это совсем другое! Снова я натыкаюсь на перевертыш в этом деле, снова сталкиваюсь с противоположностью, и на этот раз, пожалуй, с самой отвратительной.

Однако не время предаваться эмоциям. Хотя я была совершенно уверена в правильности сделанных мною выводов, но юридически мои позиции пока что очень шаткие. Единственная неопровержимая улика — это квитанция. Но и она доказывает только то, что профессор Разумов заказывал в типографии брошюры, агитирующие граждан вступать в секту «Свидетели Иеговы». Точнее, в общество «Сторожевая Башня». Сие не доказывает даже того, что сам профессор в этом обществе состоял.

Списки Зильберг тоже не содержат никаких конкретных указаний. Если заявиться к ней сейчас, она легко может придать своим «плюсам» и «минусам» какую угодно трактовку. Да еще меня же и привлечет за незаконное проникновение в ее кабинет.

Здесь нужно начинать с другого конца. Прежде всего — поподробнее узнать о деятельности этой секты на территории нашей области. Кто верховодит, кто шестерит, где встречаются, и все такое прочее. Ах мой ненаглядный подполковник! Не иначе, как снова придется вам поработать сверхурочно.

Я набрала нужный номер и услышала до боли знакомое:

— Алло?

— Владимир Сергеевич? Все трудитесь?

— Здравствуй, Танюша. Как дела?

— Да какие дела — слезы одни! Представляешь, до сих пор все над тем покровским делом сижу.

— Да брось, быть этого не может. Неужели начинаешь квалификацию терять?

— Не иначе. Хотя я-то, в отличие от доблестных милицейских органов, не стала списывать свои неудачи на то, что дело — заведомый глухарь. Трудилась я, Владимир Сергеевич, в поте лица. И труды мои увенчались-таки результатами. В отличие от доблестных милицейских органов.

— Ну завелась!

— Да ничего я не завелась. У самой это дело уже в зубах навязло! Сам посуди, ночью в переулке забили человека: ни свидетелей, ни улик, ни мотива. Поди-ка найди здесь убийцу!

— И ты взялась за такое дело?!

— А куда было деваться — характер такой, не могу отказать людям.

— Ну еще бы, за такой гонорар!

— Киря! Ты меня извини, пожалуйста, но покажи мне еще хотя бы одного человека в этом городе, который взялся бы расследовать заведомо нераскрываемое дело даже и за подобный гонорар.

— Да ладно, не петушись. Разве я когда-нибудь сомневался в том, что ты — гений сыска?

— Так и быть, прощаю. Просьба у меня к тебе будет.

— Ты будешь смеяться, но в этом я тоже не сомневался.

— Молодец. Значит, история такая: в городе Тарасове ведет весьма активную жизнедеятельность секта под названием «Свидетели Иеговы». Слышал о такой?

— В общем, да, хотя подробно не интересовался.

— А придется. Мне нужна вся возможная и невозможная информация по деятельности этой секты. Даю наводку: дом по улице Маркина, 128, имеет к ней самое непосредственное отношение.

— Таня, я же просил…

— А я так и сделала, как ты просил: на улицу Маркина — больше ни ногой. Но я же не виновата, что некоторые совершенно конкретные документы, касающиеся деятельности секты, имеют именно этот адрес!

— Хм, не знаю… попробую…

— Попробуй, Киречка, умница, а уж я-то как любить тебя буду… Да, еще. Если будет возможность, пробей на причастность к секте такие фамилии, как Разумов и Зильберг.

— Это еще кто?

— Разумов — это тот, которого убили.

— А Зильберг — кто такой?

— Это женщина, коллега потерпевшего по работе.

— Коллега, говоришь… То есть ты предполагаешь, что убийство как-то связано с сектой? Ритуальное убийство?

— Пока рано говорить, ты же знаешь — я не люблю необоснованных теорий.

— Ну рано, так рано. Попытаюсь что-нибудь найти для тебя, хотя этот дом… Посмотрим, как сложится. Сам я не занимаюсь этими вопросами, но у нас недавно открыли новый отдел, который как раз вплотную разрабатывает и секты, и экстремистов, и конфликты на национальной почве…

— Что-то новенькое! Идете в ногу со временем?

— Не говори. Это все из-за терроризма. Решили ввести новое подразделение, которое отслеживало бы разные несоответствия и душило террористические поползновения в зародыше. Полномочия у них довольно широкие, и к информации они имеют доступ, но никаких фамилий и документов не жди.

— Это понятно. Но ты хотя бы мои две фамилии не засекречивай.

— Это я помню, не волнуйся. Начальник у них — отличный парень и настоящий профи. У нас с ним сразу контакты наладились, как только он пришел. Думаю, он не откажется мне помочь.

— Тогда я жду звонка?

— О’кей.

Положив трубку, я задумалась над тем, что сказал Киря по поводу связи убийства с деятельностью секты. Ритуальное убийство? Если бы речь шла о каких-нибудь сатанистах или «Аум Сенрике», такое предположение имело бы основания. Но, судя по материалам, найденным мною в Интернете, «Свидетели» не практикуют подобные методы. Да и моя подруга Лена, так переживающая за своих деток, тоже говорила, что сектанты не проявляют агрессии. «Другим берут», — вспомнилось мне.

Да, для этого случая, пожалуй, более характерен был бы суицид, чем разбойное нападение. Довести человека до ручки, высосать все соки — вот основы деятельности общества «Сторожевая Башня». Ободрать как липку и выбросить. Не здесь ли кроется основа благосостояния профессора Разумова? Если он вел свою деятельность активно, то и взносы поступали аккуратно. Размер суммы в типографской квитанции — лишнее тому подтверждение. А если профессор был причастен к процессу распределения финансовых средств, то почему бы он не мог часть из них просто положить в свой родной карман?..

Был уже поздний вечер, и я, несколько утомленная неожиданными открытиями этого дня, с большим удовольствием спряталась под теплое уютное одеяло и, свернувшись клубочком, моментально заснула.

Глава 12

На следующий день я встала поздно. Сказывалась общая усталость от продолжительных и малорезультативных поисков, и в особенности — вчерашнее эмоциональное напряжение.

Я решила уделить дополнительное время физиотерапевтическим процедурам, что всегда очень благотворно действуют в плане отдыха от слишком бурных эмоций.

Пустив в ход гантели, шведскую стенку, а также выполняя силовые упражнения, не требующие дополнительных снарядов, я издевалась над своим телом до тех пор, пока не почувствовала настоящую усталость.

Когда мне удалось вызвать у себя приблизительно те же ощущения, которые испытывает загнанная лошадь, я решила, что теперь мое физическое состояние уравновешивает психическое и я могу наконец принять душ.

После душа мне стало совсем хорошо, я почувствовала прилив сил и готовность расследовать еще хоть десяток самых железобетонных «глухарей».

Я как раз собиралась выпить кофе, когда зазвонил телефон.

— Алло, Таня? Это Кирьянов.

— Кирюша, ты? Неужели уже с новостями?

— А то как же!

— Ну ты оперативник!

— Стараемся…

— Рассказывай, я — вся внимание.

— Значит, по порядку. Сначала — самое неприятное. Дом на Маркина действительно имеет отношение к «Свидетелям», но рядовые прихожане туда, разумеется, не вхожи. Мой знакомый, о котором я тебе говорил, сказал, что этот дом давно уже у них на заметке. И не только у них. Там такие дела крутятся, что даже товарищи из Интерпола проявляют интерес. Но в подробности посвящать он меня не стал. Ясно одно — бабки там «моют» космические. И похоже, не всегда легальные.

— А я еще тогда говорила тебе…

— Не перебивай. Так вот, деятельность всей этой бригады вызывает много вопросов. Но, учитывая высокие связи и то, что непосредственно к терроризму это не имеет отношения, ребята пока ограничиваются отслеживанием и сбором информации. Что касается секты, то это — один из каналов циркуляции денежных сумм, такая же ширма, как и подставные фирмы, о которых я тебе говорил раньше. Как обычно, к реальным денежным потокам самой секты приписываются некие дополнительные суммы, и все это принимает легальный характер и идет под одной вывеской…

— Помощи голодающим детям из Гватемалы!

— Вроде того. Дальше. Кроме дома на Маркина, имеется еще одно помещение, так называемый Зал Царства, где могут собираться рядовые прихожане. Это где-то на Лунной. Видимо, во избежание ненужных контактов.

— А вот ты упомянул о денежных потоках секты: как они возникают?

— Официально — благодаря добровольным взносам, восемь-десять баксов с каждого. Типа, на литературу. Раньше-то они эту «литературу» продавали, а теперь распространяют якобы бесплатно, а все взносы — добровольные.

— А неофициально?

— Неофициально: конечная цель — забрать у человека все. Включая и его самого. Психологические приемы, гипноз, зомбирование — все приветствуется. Но не афишируется. Внешне они — самые правильные и бескорыстные.

— А насчет детей — их тоже… зомбируют?

— Детей-то, как сама понимаешь, убедить легче всего. Причем откровенного давления они избегают, действуют силой многократных повторений. Знаешь правило — если человеку десять раз сказать, что он свинья, на одиннадцатый раз он хрюкнет? Так же и здесь. Поэтому и придраться к ним сложно. Ведь фактов откровенного насилия нет.

— С этим ясно. Между прочим, в свете полученной информации сам можешь убедиться, что твое предположение о ритуальном убийстве выглядит необоснованно.

— Да, пожалуй…

— Что по моим фамилиям?

— Фамилии твои оказались моему знакомому очень хорошо известны: он сказал, что оба эти товарища являются чем-то вроде руководителей Тарасовского отделения секты. Своего рода топ-менеджеры. Они имели право распоряжаться доходами, были в курсе некоторых нелегальных операций и так далее. В общем, оба замараны по уши.

— Насчет их взаимоотношений — дружили, ссорились?

— Это ты немного хватила. Такие тонкости официальными органами не отслеживаются.

— А жаль!

— Жаль тебе… Столько информации для тебя нарыл, и все мало?

— Что ты, Киречка, спасибо тебе большое! Так всегда мне помогаешь, я без тебя как без рук.

— То-то же! Кстати, о том, что Разумов убит, в отделе не знали, так что на этот раз обмен информацией оказался не односторонним, а взаимным. Даже может оказаться так, что своими сведениями ты поможешь органам внутренних дел изрядно увеличить осведомленность о деятельности компании, расположенной в известном тебе доме. Свято место пусто не бывает, и должность Разумова кто-то, в конце концов, займет…

— Например, подставной агент?

— Не знаю… — загадочно протянул Киря, и я не стала требовать уточнений.

Если упомянутым органам внутренних дел удастся развалить всю эту шарашку изнутри, я буду только рада. Но лично у меня много своих дел.

Я попрощалась с Кирей, порадовалась, что собранная им информация подтверждала практически все ранее сделанные мною предположения, и попыталась наметить план своих дальнейших действий.

Если и Разумов, и Зильберг имели отношение к руководству сектой и к распределению ее финансовых ресурсов, то столкновения между ними весьма вероятны: ведь характеры-то у обоих не сахарные. С другой стороны, если именно подобное столкновение (или частое повторение столкновений) явилось мотивом для убийства — и Зильберг причастна к нему, то знать об этом может только она сама. А просто так она своими знаниями со мной не поделится.

Но теперь, обладая информацией, я смогу заставить уважаемую Веру Иосифовну стать более разговорчивой. Наверняка она не афиширует свою вербовочную деятельность! Если пригрозить, что поставлю в известность руководство, то ответить на некоторые вопросы частного детектива Татьяны Ивановой вам придется, любезная мадам.

Преисполненная решимости, я поехала в Технический университет.

На этот раз я не собиралась разыгрывать выпускницу милицейской школы и оделась вполне прилично. Я не преследовала цели очаровать Зильберг совершенством своих форм и надела свободную куртку, под которой очень удобно помещался портативный диктофон. Если мне удастся расколоть Зильберг на интересное признание, это совсем не означает, что она захочет повторить его в присутствии свидетелей. Так что диктофон окажется очень кстати.

Войдя в предбанник, я сухо поздоровалась с секретаршей и попросила ее доложить о моем прибытии. Похоже, Степанида Михайловна почуяла недоброе, потому что посмотрела на меня с изумленно-испуганным недоумением. Признаю — сегодня я выглядела несколько иначе, чем в прошлое мое посещение. Но объяснять я ничего не стала, а прямо прошла в кабинет Зильберг.

— Здравствуйте, Вера Иосифовна. У меня есть к вам несколько вопросов, касающихся убийства профессора Разумова…

В свою очередь, и начальница была удивлена не меньше, чем секретарша, глядя на мой новый имидж, но, в отличие от последней, сохранила полное самообладание.

— Если не ошибаюсь, вы уже имели возможность задать мне свои вопросы, и вряд ли я смогу прибавить что-то к тому, что уже сообщила вам.

Увы! Она все еще разговаривала с выпускницей милицейской школы. Пора расставить точки над «ё».

— Для начал разрешите представиться: Татьяна Иванова, частный детектив. В прошлое мое посещение я была вынуждена выступить в иной роли, чтобы не вызывать ненужных подозрений, и, как выяснилось, не напрасно.

— В самом деле?

Железная Леди и не думала сдавать своих позиций. Ну ничего, еще не вечер! На легкую победу я и не рассчитывала. Проигнорировав ироничную интонацию вопроса, я продолжала:

— В ходе расследования мне удалось установить, что профессор Разумов имел самое непосредственное отношение к секте «Свидетели Иеговы», развернувшей весьма активную деятельность на территории Тарасова и области. Мне стало известно, что, пользуясь возможностями, которые дает ему профессиональная деятельность, он занимался вовлечением в секту студентов. Излишне было бы говорить, что все выше сказанное относится и к вам. Вы и Разумов занимали руководящее положение в секте и имели свободный доступ к распределению ее финансовых ресурсов. А если у власти находится больше чем один человек, это рано или поздно приводит к конфликту, тем более что ни вы, ни профессор не обладали слишком покладистыми характерами. За что вы его убили, Вера Иосифовна?

Не скажу, что она упала в обморок; хотя при упоминании о секте лицо ее на секунду перестало быть непроницаемым. Крепостные стены дрогнули. Я включила диктофон.

— У вас имеются доказательства всему, что вы сейчас сказали?

В самую точку! Только и меня на мякине не проведешь. Хочешь доказательств? Будут тебе доказательства!

— Разумеется. Не вижу смысла перечислять их все. Вполне достаточно будет упомянуть о квитанции по оплате публикации брошюр, рекламирующих деятельность общества «Сторожевая Башня», на которой имеется собственноручная подпись профессора Разумова. А также о фотоснимках, на которых со всей наглядностью запечатлено, как вы, уважаемая Вера Иосифовна, посещаете некое здание на улице Маркина, 128, которое, как вам известно, является чем-то вроде штаб-квартиры упомянутого мною общества.

При упоминании о квитанции на лице Зильберг мелькнуло выражение мимолетной досады. Явственно читалось: «Вот дурак, разбрасывает бумажки где попало!» Но как только Зильберг услышала адрес загадочного дома, она пришла в совершенное замешательство. Вероятно, тут она уже опасалась не столько за свою репутацию, сколько за то, что ее высокие покровители, узнав, что их логово рассекречено по ее вине, будут очень огорчены. А уж кому-кому, а Вере-то Иосифовне лучше всех известно, какими последствиями чревато такое огорчение. Мне это только на руку — в случае чего будет дополнительный рычаг для давления.

Однако следующий вопрос, который задала моя собеседница, показывал, что она не собирается сдаваться так просто.

— Я могу взглянуть на эти фотографии?

Я начинала злиться.

— Разумеется, сможете. Они хранятся в памяти моего компьютера, и в любой момент, который вы найдете удобным для организации… выставки, я могу распечатать их в формате А-4 и развесить по вестибюлю Технического университета. Думаю, вашему руководству будет очень интересно узнать, какому хобби посвящает свой досуг заведующая кафедрой общественных дисциплин!

Конечно, я блефовала. Но, судя по реакции моей собеседницы, получалось неплохо. И правда, почему я не догадалась взять фотоаппарат, когда следила за Зильберг? Когда был не нужен, при ночной слежке за Жигалиным, взяла, а когда все события происходили днем, при прекрасном освещении, и можно было наснимать целый архив — фигушки. Тоже противоположность своего рода!

Мое выступление, получившееся благодаря возникшему у меня чувству раздражения несколько более эмоциональным, чем я планировала, повлекло за собой довольно продолжительную паузу.

Подумай, подумай! Сама догадаешься, что для тебя лучше: или ты сейчас поговоришь со мной, или я поговорю с твоим университетским начальством — потом. Пауза закончилась, я наконец-то услышала долгожданный вопрос.

— Что вы хотите узнать?

Бурная радость, зародившаяся где-то в недрах моего солнечного сплетения, чуть было не выплеснулась наружу. Но, собрав волю в кулак, я сумела сохранить беспристрастно-деловой тон.

— Как я уже говорила, я хочу, чтобы вы ответили на несколько вопросов.

— Спрашивайте.

— По какой причине профессор Разумов ушел из Технического университета?

— Он претендовал на ту должность, которую занимаю сейчас я.

— А подробнее?

— Руководство рассматривало две кандидатуры — мою и его, но он был абсолютно уверен, что предпочтение отдадут мужчине. Ходил тут… острил… — судя по выражению, которое появилось на лице Зильберг, острил профессор не слишком деликатно. — Когда выяснилось, что должность все-таки достанется мне, он просто на дыбы встал. Разумова обошли! Бабу назначили! Да как они посмели! Сдуру пошел к начальству и поставил ультиматум — либо ему дают должность заведующего, либо он уходит. Тоже еще — пуп земли… Ультиматумы здесь мало кому интересны. Когда он догадался, что сам себя в дурацкое положение поставил, было уже поздно, и ему на самом деле пришлось уходить.

— А как вы сами объясняете, что выбрали вас, а не его? Ведь у нас действительно чаще всего предпочтение отдается мужчинам? Или у вас имелись какие-то дополнительные возможности?

— Вы хотите спросить, не досталась ли мне эта должность в результате какой-нибудь интересной интриги? Вынуждена разочаровать вас. Я не прилагала никаких дополнительных усилий для того, чтобы занять эту должность, и не могу точно сказать, почему назначили именно меня. Возможно, потому, что со мной легче работать. У Разумова был весьма вздорный и капризный характер, и если уж он что вколачивал себе в голову, то никаким молотком этого нельзя было оттуда выбить. А деятельность руководителя основывается на достижении компромисса. Кроме того, если говорить о профессиональной компетенции, то и в этом плане Анатолий Федотович несколько отставал… впрочем, не думаю, что это повлияло.

Итак, красивая любовная история отменяется. Бедная Степанида Михайловна, какое разочарование ее ждет!

— Ваши контакты с профессором после того, как он ушел из университета, были основаны только на совместной деятельности в секте или имелись еще какие-то общие интересы?

— Никаких общих интересов. Его интересовало только одно — деньги.

«И антикварные вещицы», — добавила я про себя.

— Чем вы занимались в секте?

— Организационными вопросами.

— А именно?

— Публикацией и распространением литературы, аудио— и видеоматериалов.

— А распределением финансов?

— Большинство всех собранных денег уходило на оплату материалов, о которых я упоминала. Кроме этого, небольшое вознаграждение получали руководители и некоторые сотрудники.

— Например, охрана дома на улице Маркина?

— Из каких источников финансировалась деятельность охраны, не могу вам сказать, но из фондов общества на эти цели ничего не выделялось. Мы просто не смогли бы оплачивать такие расходы. Вы напрасно думаете, что наше общество — такое уж богатое.

Ну да, сиди тут, рассказывай сказки! У самой дома наверняка антикварная лавка не хуже, чем у Разумова.

— Вы упомянули о деньгах: каким образом они собирались?

— Доходы общества формируются исключительно за счет добровольных пожертвований.

— Но ведь существуют и некоторые приемы, с помощью которых можно побудить человека жертвовать добровольно?..

— Я такими приемами не пользовалась.

Похоже, тут Веру Иосифовну трудно будет сбить с твердой позиции, и я заговорила на другую тему.

— Каким образом вербовались студенты?

— Никто никого не вербовал. Добровольность — один из главных принципов нашего общества. Со студентами проводились беседы, раздавалась литература, и те, кто действительно испытывал желание вступить в общество, вступали. Никакого принуждения.

Представляю себе эти «беседы»! Никакого принуждения — только охмурение! До сих пор я не упоминала о списках, найденных мною в нижнем ящике ее стола. Но я твердо решила, что поведу о них речь только в самом крайнем случае. Мне не хотелось, чтобы Вера Иосифовна узнала, что в одну прекрасную ночь я незаконно проникла в ее кабинет.

— При вступлении в секту новые члены должны были платить?

— По желанию.

Черт бы тебя побрал! Что и говорить, «принцип добровольности» Вера Иосифовна выучила назубок. Это и понятно: иначе те или иные действия можно трактовать как вымогательство, а это — уже криминал. Попробуем прощупать мадам Зильберг на предмет ее отношений с профессором Разумовым.

— Ваше совместное руководство сектой с профессором протекало без эксцессов?

— Когда как. Я ведь уже упоминала, что у Анатолия Федотовича был сложный характер.

— По каким вопросам труднее всего было достигнуть взаимопонимания?

— Разумеется, по финансовым. Разумов все время спорил, даже по тем суммам, которые были необходимы на заказ литературы и кассет, не говоря уже о своем личном вознаграждении. Он получал больше, чем я, но ему все равно казалось мало.

— Вы часто ссорились?

— В общем — да, но если вы думаете, что эти ссоры как-то относятся к его убийству, то вы очень ошибаетесь. Наоборот, убийство Разумова только добавило мне проблем: теперь я вынуждена выполнять не только свою, но и часть его работы. Дела он вел очень неаккуратно, и мне приходится тратить очень много времени на то, чтобы разобраться, что к чему.

— Значит, работать с профессором было сложно?

— Да. Если ему попадала шлея под хвост, он совершенно не считал необходимым сдерживаться и мог затеять скандал в самом неподходящем месте. У нас есть еще одно здание на Лунной улице…

— Зал Царства?

— Да, — сказала Вера Иосифовна, удивленная моей осведомленностью. — Туда могут приходить члены общества для бесед и совместных занятий. Там имеются служебные помещения, небольшие кабинеты для руководителей. И однажды Разумов начал ссору в одном из этих кабинетов. Орал так, что слышно было, наверное, на улице. В зале полно прихожан — а ему и дела нет… Да, работать с ним было действительно тяжело.

— Но вы все-таки работали?

— Все мы должны выполнять свой долг!

Ну да — долг! Какие же бабки тебе обламывались, если ты терпела такого засранца, как Разумов?

— А как оказалось, что эти посты занимали именно вы и профессор Разумов?

— Так получилось.

— Но ведь кто-то назначил вас на это место? Секта, подобная «Свидетелям Иеговы», не могла бы действовать так свободно, если бы у нее не было высоких покровителей. Может, они и предложили вам занять это место?

— Лично я ничего не знаю ни о каких покровителях.

Выражение лица Зильберг снова стало непроницаемым, и я поняла: чтобы получить сведения о загадочных покровителях, мне придется ее пытать. Уж не этими ли покровителями и было заказано убийство профессора? От одной мысли об этом мне стало нехорошо. Если ниточки ведут так далеко наверх — мне крышка. Тогда уж точно дело не раскрыть! Но я снова вспомнила об их методах и немного успокоилась. Несолидные больно методы для таких высоких лиц — ночное избиение палками.

Я получила ответы почти на все вопросы, которые меня интересовали. Но мотив так и не обозначился. Если не считать постоянных ссор Разумова и Зильберг. Без сомнения, при достаточно длительном воздействии это может очень достать. Но взять и убить человека просто за вздорный характер… Вера Иосифовна уже не в том возрасте, когда причуды темперамента дают себя знать.

Я попрощалась с Зильберг, многозначительно сообщив ей, что на сегодня считаю наш разговор законченным, и отправилась домой.

Дома, еще раз прослушав запись на диктофоне, я попыталась взвесить все «за» и «против» того, причастна ли Вера Иосифовна Зильберг к убийству профессора Разумова.

В пользу ее непричастности говорило то, что Зильберг совершенно свободно рассказала о ссорах с профессором, не пыталась скрыть этот факт, понимая, что частые ссоры можно трактовать как мотив.

В пользу причастности говорило то, что, имея устойчивую психику и сильный характер, Вера Иосифовна, даже под давлением приведенных мною фактов, не выдала ничего такого, чего бы сама не захотела сказать. Она сумела дать вполне удовлетворительные ответы на мои вопросы, но достаточно вспомнить, как она отреагировала на вопрос о покровителях, чтобы убедиться: несмотря на мою осведомленность, оказавшуюся для нее неожиданной, она чувствовала себя достаточно уверенно и совершенно отчетливо «фильтровала базар».

Только однажды, как мне показалось, она несколько превысила допустимый уровень эмоциональности: когда рассказывала, как Разумов устроил скандал в Зале Царства. Интересно — из-за чего? Наверняка — из-за денег. Это как же он должен был наскандалить в тот раз, если Железная Леди — Зильберг — даже по прошествии столь долгого времени так эмоционально об этом вспоминает!

Мотив пока не вырисовывается. Но и для того, чтобы однозначно ответить «не виновна», данных тоже не хватает. Надоесть он ей мог? Мог. Свинью подложить мог? Вполне. В особенности учитывая, что, по словам Зильберг, профессор был человеком капризным, а такие люди всегда злопамятны: ведь должность в университете досталась не ему. В конце концов, они могли бабки не поделить? Еще как могли!

Я вспомнила, что приблизительно такими же рассуждениями я руководствовалась, когда отрабатывала Залесского, и что закончилось это полным разочарованием. Неужели и на этот раз будет то же самое? Однако по Залесскому я имела совершенно твердые факты, свидетельствующие о его непричастности, а по Зильберг — пока все вокруг да около. Вроде бы могла, а вроде бы и не могла… Чтобы исключить ее из списка, необходимо иметь на руках что-то более существенное.

Чует мое сердце, не миновать пугливой девушке Зине неприятного разговора! Теперь-то я точно знаю, на какие кнопки давить. Только жалко девчонку. Нет никакого сомнения, что и она, и вся компания вовлечены в секту, значит, и без меня есть кому обрабатывать бедных детишек.

Размышляя об этом, я отправилась спать, твердо решив ехать завтра в Покровск и не возвращаться, пока не разберусь наконец в этих сектантских хитросплетениях и не добуду данных, которые совершенно неопровержимо доказывали бы либо причастность Зильберг к убийству, либо полную ее невиновность.

Глава 13

Чтобы снова не попасть впросак и, как в прошлый раз, не упустить своих студентов прямо из-под носа, я приехала пораньше, и благодаря этому мне пришлось ждать. Просмотрев расписание в вестибюле, я поднялась на второй этаж, нашла аудиторию, в которой должна была заниматься группа 3705, и приступила к унылому ожиданию. «Не понос, так золотуха, — раздраженно думала я. — То домой смываются когда не надо, хоть бросайся догонять их, то на паре сидят — не дождешься!»

До конца пары оставалось еще минут двадцать, когда на лестнице послышались шаги. Оказалось, что это не кто иной, как Влад Незнамов, опоздавший на пару и теперь тоже спешивший на второй этаж, чтобы встретиться со своими друзьями.

Но встретился он со мной, и я решила воспринять это как неожиданный подарок судьбы. Хорошо, если что-то новенькое сможет поведать мне Зина, но еще лучше, если свою лепту внесет и Влад, благо интимная обстановка пустого коридора весьма к тому располагает. Ведь именно он теснее всего общался с профессором, и именно он узнал что-то такое, что вызывало ужас в глазах Зины. Но в случае с Владом давление как метод воздействия совершенно не годится.

На ходу меняя планы, я выразила на своем лице бурную радость по поводу неожиданной встречи и решила действовать на стороне противника. Участвуете в религиозных сектах? Что ж, прекрасно! Вот и мы тоже очень хотим поучаствовать!

— О Влад! Рада тебя видеть!

— Здравствуйте.

Я уже начинала привыкать к тому, что при каждом обращении Влад сначала вздрагивал, а потом уже отвечал. Но сегодня, присмотревшись к нему повнимательнее, я словно впервые увидела, насколько он худ, какие у него заостренные черты лица и синие круги под глазами, как он ходит, будто аист, не сгибая, а словно переламывая ноги в коленях. И какие недетские складки залегли между углами рта и носом этого совсем еще мальчика. Как же их обрабатывают в этой секте?

Я вспомнила, что у него больная сестра, подумала о том, как этот мальчик, от природы очень эмоциональный и чувствительный, должен переживать события, способные даже черствого человека выбить из седла. Я представила себе все это и почувствовала, что сосредоточилась сейчас совершенно не на том. Высказать соболезнования я еще успею, а сейчас надо дело делать. Я перешла в наступление.

— Что, опоздал?

— Да…

— Ничего, бывает. А я как раз поджидаю вашу группу, хотелось поговорить.

— Хотели собрать какие-то новые сведения?

— Не то чтобы сведения, а… как бы тебе сказать… Видишь ли, в какой-то момент жизни каждый человек приходит к тому, что задает себе определенные вопросы. С какой целью он пришел на эту Землю? В чем его предназначение? Что есть зло, а что добро? Я всегда думала, что христианская религия может ответить на эти вопросы, но в последнее время она все больше разочаровывает меня…

«Разочарования и противоположности», — ни с того ни с сего мелькнуло у меня в голове.

— Когда приходишь в церковь и на каждом шагу видишь ящики для подаяний, а заходя в храм, сначала попадаешь в лавку, а уж потом к иконам… теряется ощущение, что ты находишься в таком месте, где во главу угла ставится духовность. Занимаясь этим делом, я узнала о том, что существуют люди, которым так же чужда официальная христианская религия, как и мне. Люди, познавшие свет истинной веры, которым завещал нести в мир свет ее сам Христос! И недаром они называют себя обществом «Сторожевая Башня», ведь на них возложена высокая миссия оградить и уберечь истинных служителей веры от сатанинских плевел…

Извергая из себя эту галиматью, я постепенно вошла в раж и разливалась соловьем. Я говорила и об истине, и о добре, и о зле, и о том, как тяжело сейчас в современном мире, полном соблазнов, сторожить эту самую «Башню», и еще много такого, за что мне пришлось бы стыдиться до конца своих дней, если бы фразы, произносимые мной, не слетали с языка автоматически, без малейшего участия в процессе моего сознания. Хорошо еще, что, начав свою вступительную речь, я не стала включать диктофон, который на этот раз не забыла захватить с собой. Иначе никого, кроме себя, записать я бы уже не смогла: места бы не осталось. Бездумно выбрасывая в пространство потоки слов, я совсем позабыла о своем собеседнике и о том, что именно для него я сейчас говорю и что именно он должен под влиянием моего монолога доверчиво рассказать мне о том, как это хорошо — быть членом секты «Свидетели Иеговы» и какие интересные случаи в этой секте бывают…

Чтобы определить, достаточно ли уже обрадовался Влад или мне нужно еще потрепать языком, я взглянула на него — и моя речь оборвалась на полуслове.

Непроизвольно дергая то ногой, то рукой, Влад учащенно дышал, шевелил губами, как будто силился и не мог сказать что-то, и на лице его, сменяя друг друга, появлялись то злобные, то болезненные, то какие-то жалкие гримасы. Мальчишку трясло. Как будто его подсоединили к высоковольтной линии электропередачи и он не может ни отсоединиться, ни позвать на помощь.

Наконец, разбрызгивая вокруг себя слюни, слезы и сопли, Влад произнес, чуть ли не по слогам выговаривая никак не идущие наружу слова:

— Истинная вера?.. Да?.. Высокая миссия?.. Да?.. А известно вам, что они… что они…

Тут нервы его окончательно сдали, и он разрыдался. Размазывая по щекам слезы, которые текли из его глаз, так, что казалось, конца-краю им не будет, Влад бормотал что-то невнятное, и только время от времени мне удавалось уловить какие-то слова, произнесенные более четко. То это было слово «сестра», то слово «деньги». Но чаще всего слышалось сочетание звуков, которое напоминало слово «проклятый» или «проклятая».

Я была в шоке. Что это?! С чем я столкнулась? Какая трагическая загадка кроется за всеми этими безудержными всплесками? Что же случилось с бедным мальчиком и связано ли это с тем, что он узнал о профессоре… и что так пугает Зину?

Посмотрев на часы, я увидела, что до конца пары осталось каких-то пять минут. Нужно было срочно что-то делать. Невозможно было допустить, чтобы Влада сейчас увидели студенты, выходящие на перемену.

Постаравшись хоть немного успокоить его, я предложила спуститься в институтский парк.

— Там воздух… развеешься немножко, успокоишься…

— Да… да, конечно, пойдемте… — всхлипывая, но уже не рыдая в голос, говорил Влад.

Мы сидели на скамейке в парке и молчали. Опасаясь какой-нибудь новой вспышки, я не задавала вопросов. Пускай сам начнет разговор. Если захочет. А не захочет — так посидим. Черт его знает — вдруг это что-то очень личное, зачем я буду в душу к нему лезть? Может, это с сестрой его связано… говорил же он о сестре? А информация — черт с ней, с этой информацией… Зина расскажет. Припугну хорошенько — никуда не денется…

— Это я убил Разумова.

Задумавшись, я в первый момент даже не уловила смысла произнесенных слов. А когда уловила — потеряла дар речи.

— Что?!

— Это я… убил.

— Владик, ты что говоришь?! Зачем наговариваешь на себя?

— Ничего я не наговариваю. Сказал — я, значит, я.

Голос его звучал очень спокойно, не показывая ни малейших признаков того, что пять минут тому назад обладатель этого голоса бился в истерике. Я всмотрелась в еще красные от слез глаза, в которых тяжелым камнем лежали беспредельные усталость и равнодушие, посмотрела на изможденное тело, без сил облокотившееся на спинку скамьи, и… включила диктофон.

— Еще на первом курсе, когда мы проходили период начала нашей эры, — безучастно, как будто речь шла о ком-то постороннем, начал Влад, — Разумов заводил разговоры о деятельности христиан, о разных ответвлениях от традиционной конфессии, о том, кто следовал заветам истинным, а кто — ложным. Это было интересно, тем более что я всегда любил историю.

Он предложил заниматься дополнительно. Я и несколько моих друзей стали приходить к нему на факультатив. Сначала с нами занимались студенты со второго курса… Теперь-то я понимаю — это делалось для того, чтобы они могли привлечь нас личным примером. От них мы узнали о «Свидетелях Иеговы». Они говорили, что «Свидетели» — это небольшая, чудом сохранившаяся с первых веков часть христиан, которые исповедывали истинную веру. А все остальные христиане — ложные, потому что поддались сатанинским искушениям.

В один прекрасный день в наших дискуссиях принял участие профессор Разумов. Получилось все так, будто мы сами обратились к нему за разъяснениями, хотя сейчас мне понятно, что все было сыграно точно по сценарию: сначала нас «пробили на всхожесть», а потом, когда мы уж были готовы «воспринять свет истинной веры», — тепленькими передали в руки профессора.

Обществу постоянно требовались пожертвования, которые считались добровольными, но мы все верили, что делаем великое дело. Когда нам говорили о тех или иных нуждах, которые всегда оказывались неотложными и жизненно необходимыми, мы беспрекословно вносили требуемые суммы.

Так продолжалось довольно долго. Мы пребывали в состоянии эйфории, молились на своих наставников и время от времени продавали кое-что из имущества, если не хватало денег на очередной взнос. Пренебрежение материальными благами вообще очень акцентировалось, часто приходилось слышать о том, что бескорыстие — одна из главных добродетелей истинного христианина.

Хотя нам постоянно внушали, что наша вера — самая правильная, напрямую призывать кого-то к вступлению в общество не разрешалось. Допускались разъяснительные беседы с родными и знакомыми, раздача литературы, и, если человек выказывал желание стать членом организации, его необходимо было привести в Зал Царства, где им занимался уже кто-то из руководителей. Если же человек не проявлял интереса, то рекомендовалось прекратить с ним всяческое общение. Говорилось, что если эти люди не воспринимают свет истинной веры, значит, они находятся в лапах сатаны и любые контакты с ними представляют опасность. Я знаю некоторых людей, которые из-за этого порвали со всеми своими родственниками и перестали общаться с друзьями…

Так все и шло… мы посещали собрания, делали взносы и проводили разные исследования, которые должны были еще раз подтвердить правильность действий «Свидетелей Иеговы»… Но недавно у меня серьезно заболела сестра…

Влад сделал длинную паузу, после которой продолжал:

— У нее оказались серьезные проблемы с сердцем, потребовалась дорогая операция… У нас не было таких денег, мы очень переживали… Разумов заметил, что со мой что-то происходит, стал расспрашивать… Он вообще выделял меня, часто приглашал к себе домой, спрашивал о делах… такой… добренький папенька… И я верил в него как в своего идола!

Я рассказал ему о сестре и, как дурак, спросил, не сможет ли общество чем-то помочь… Дур-рак… как будто я не знал!.. Да они скорее съедят эти деньги, чем отдадут кому-то! Знаете, каким был его первый вопрос? А является ли моя сестра членом общества? Не является?! Да как такое может быть?! И я все еще продолжаю общаться с ней?!

Он набросился на меня, но потом, видимо, понял, что переборщил. Стал говорить о том, что на все воля божья и одним из важнейших качеств истинного христианина является смирение. Никакой помощи я от него, разумеется, не добился.

После этого случая Разумов не упускал ни одной возможности, чтобы поговорить со мной о смирении, о бескорыстии и о том, что на все — воля божья. И — вы не поверите — со временем я и сам привык так думать! Внушал себе: раз нам послано такое горе, значит, мы в чем-то провинились и теперь безропотно должны принять все, что бы ни случилось. До такой степени я верил ему. А моя сестра умирала!

Однажды мы, как обычно, собрались на Лунной, в Зале Царства. Мне нужно было что-то узнать у Разумова, и я пошел к нему в кабинет. Вообще-то, прихожанам не разрешается заходить в служебные помещения, но я уже говорил, что Разумов выделял меня из общей массы, и я мог приходить к нему когда захочу. Когда я подошел к двери, заметил, что она приоткрыта и оттуда доносятся голоса. Один был мужской, и я сразу узнал Разумова, другой голос — женский. Его я узнал не сразу, но потом догадался, что он принадлежит этой неприятной женщине… какая-то у нее фамилия сложная…

— Зильберг?

— Да, именно — Зильберг. Я хотел было сразу войти, но услышал, что разговор ведется на повышенных тонах, и подумал, что лучше будет зайти в другой раз. Они о чем-то спорили, и я не стал бы подслушивать, если бы не обрывок фразы, нечаянно долетевший сквозь приоткрытую дверь. «…Ну конечно, — раздраженно говорил Разумов, — ты еще эти деньги Владьке отдай на операцию! Он же просил у тебя». — «Он просил у тебя, — отвечал женский голос, — и, между прочим, ты мог бы хоть взносы с него пока не брать».

Я понял, что речь идет обо мне и о том случае, когда я просил их помочь с деньгами на операцию сестры. Задержавшись у двери, я стал слушать, чем закончится разговор. По наивности я чуть не подумал даже — вдруг они действительно захотят помочь мне?.. Дур-рак!

Я стоял и слушал. Когда Разумов услышал предложение — не брать с меня взносы, он совершенно вышел из себя и стал орать так, что, наверное, слышно было бы и при закрытой двери. «Ну а как же! Конечно! Да зачем только Влад — давай ни с кого не будем брать! Займемся благотворительностью, все деньги отдадим на операции болящим, а сами пойдем по миру!» — «Да я не об этом…» — «Не перебивай меня!! У тебя что, такие клиенты каждый день бывают?! Что, каждый день приходят к тебе директора заводов с предложением финансово поучаствовать?! А?! Да за все время, что я тут работаю, — это единственная золотая рыбка, которую удалось подцепить на крючок! Только и делаем, что с этих нищебродов по копейке собираем! И ты хочешь, чтобы я налево и направо разбрасывал его деньги?!» — «Может, хватит орать? Я не предлагала тебе ничего разбрасывать. Я просто сказала, что часть его взноса нужно направить на оплату буклетов, иначе нам через несколько дней нечего будет раздавать прихожанам. А потом, что останется… поделим». — «Да что там останется — рубль с полтиной? А у меня, к твоему сведению, вещь взята в кредит, я с человеком рассчитаться должен». — «Объяви дополнительный сбор…» Они говорили уже спокойнее. «Дополнительный? — задумчиво протянул Разумов. — А на что?» — «Да на тот же буклет: скажи, что обществу не хватает денег для публикации литературы, нужны пожертвования». — «Хм… можно и так. А с этим чудиком что делать будем?» — «То же, что и с остальными. В первый раз, что ли? Приставь к нему кого-нибудь, чтобы не отходил в сторону… можно даже на работу его устроить… секретарем или замом… по связям с общественностью. Это — самый оптимальный вариант. Во-первых, он всегда на глазах будет, а во-вторых, со временем можно будет и самим… в предприятии поучаствовать». Разумов засмеялся и стал хвалить свою собеседницу за сообразительность: «Ну и башка у тебя — просто Эйнштейн! Перспективно мыслишь!»

Я понял, что им удалось привлечь в общество какого-то богача и теперь они спорят, как распорядиться его деньгами.

«А что у тебя в кредит-то взято? Опять люстра какая-нибудь?» — «Нет, марка». — «Марка?!» — «Да, марка, а что тебя удивляет? Есть очень дорогие экземпляры». — «И сколько же стоит твоя?» — «Полторы штуки». — «Полторы штуки баксов?! За марку?!» — «Да что ты глаза-то таращишь? Да, за марку! И это еще очень дешево! По случаю. Поэтому и деньги нужны — срочно нужно рассчитаться. Зато перепродам потом раза в три дороже». — «Это какой же дурак купит?» — «Сама ты дура! Настоящие филателисты за нее что хочешь отдадут!»

Я слушал — и не верил своим ушам. Вот чего стоила жизнь моей сестры — марки! Как в тумане я шел по коридору и не знал, что делать. И этот человек говорил мне о бескорыстии и смирении! Об истине! И не только мне! Скольким людям удавалось ему задурить голову! «Свет истинной веры, братство, благодать…» Как только язык у него поворачивался!

В тот раз я ушел с собрания, и на следующий день Разумов стал расспрашивать, что случилось. Я сказал, что плохо себя чувствовал. Он спросил, как продвигается мое исследование, снова говорил о героизме первых христиан, о том, что в те времена свет истинной веры еще не был омрачен сатанинскими плевелами, о том, что на нас, членах общества, лежит ответственная миссия — нести в мир проповедь истинного христианства. Закончил он, как обычно, словами о бескорыстии и о том, что каждый, кто имеет счастье принадлежать к такой организации, как наша, должен забыть о своих личных интересах и думать только о том, какой вклад он может внести в общее дело.

Со мной чуть было не случилась истерика. То есть она и случилась, но Разумов этого не понял. Меня вдруг стали одолевать неудержимые приступы смеха. В голове один за другим рождались дурацкие вопросы: типа того, что, покупая за бешеные деньги какую-то марку и намереваясь ее перепродать, профессор, конечно же, думал только о том, как бы внести вклад в общее дело; или — достаточным ли вкладом в общее дело будет жизнь моей сестры… это почему-то казалось мне очень смешным… Но именно благодаря истерическим приступам смеха, не дававшим мне говорить, я так и не задал ему ни одного вопроса.

Следующие несколько дней я ходил как пьяный. Привычные слова, которые изо дня в день я слышал от своих наставников, воспринимались теперь совсем по-другому, и я все яснее видел, что главная и единственная цель их — заставить людей отдать свои деньги. Не для каких-то иллюзорных нужд братства, а для того, чтобы они еще и еще раз смогли наполнить свои бездонные карманы!

Вскоре я имел случай убедиться, что подслушанный мной разговор — не пустые слова. На очередном собрании было объявлено о сборе пожертвований на публикацию буклета. Разглагольствуя о проповеднической миссии общества и о том, каким важным в этой связи является регулярное снабжение существующих и потенциальных прихожан разъяснительными материалами, Разумов и Зильберг наперебой призывали делать взносы. Но мне-то было известно, что настоящая цель этих сборов — марка, «очень дорогой экземпляр».

Я не выдержал и рассказал об этом друзьям. И что вы думаете? Ни один не поверил мне! Вот до чего затуманены были наши головы! Тогда я предложил еще раз подслушать разговор в кабинете. Как раз в этот день в Зале появилась новая партия прихожан, и, проведя с ними вдохновляющую беседу об истинной вере, им тоже предложили поучаствовать в финансировании. Не было ни одного, кто бы не сдал деньги, и я подозревал (не без оснований), что сегодня в кабинете будет происходить дележ.

Но мои товарищи заартачились. Не говоря уже о том, что подобный поступок был вопиющим нарушением дисциплины, их останавливала еще и безоговорочная вера в своих наставников, которую до недавнего времени испытывал и я. Но, в конце концов, мне удалось уговорить одного из них, и вдвоем мы прокрались к двери кабинета.

На этот раз она была плотно прикрыта, но, приложив ухо к замочной скважине, можно было довольно отчетливо расслышать, о чем шел разговор.

«Сколько на этот раз?» — спрашивал женский голос. «Ничего, ничего, — отвечал ему очень довольный мужской, — ребятишкам на молочишко наскребем». — «Ну вот, я же говорила! Маленький дополнительный сбор — и все проблемы сняты. Теперь и в типографию заплатим, и марку свою купишь. Стоило из-за этого скандал затевать?» — «В типографию… Дерут они в этой типографии… три шкуры». — «Ох и жлоб же ты, Разумов! Свои, что ли, отдаешь? На себя-то не скупишься! Слыхано ли — такие деньги за марку отваливать!» — «Ладно, ладно. Давай списки проверим. Все сдали-то?» — «Давай. Так, Антипов сдал, Иванов… Трифонов… Сидорчук… Чурилин… Чунтонов… что это они там все на „Чу“ — из Чуркестана, что ли?»

Из кабинета донесся смех. Лицо моего товарища выражало, наверное, те же чувства, что и мое, когда я впервые услышал эти разговоры. И если в тот раз я не мог увидеть сам себя, то сейчас, глядя на него, очень четко представил свою тогдашнюю мину.

Проверив списки и пропустив по рюмке коньячку за то, что им успешно удалось «окучить» очередную партию лохов, Разумов и Зильберг стали собираться домой, и мы поспешили убраться восвояси.

Когда мы снова присоединились к остальным, моему товарищу не нужно было ничего говорить — все было написано у него на лице. Пересказав кое-что из услышанного разговора, он смог окончательно убедить всех: то, что я говорил о профессоре, не было выдумкой. Мы решили, что так этого оставлять нельзя.

Хотя у нас все платят за учебу, но родители не у всех богатые, многие вынуждены отказывать себе в чем-то, чтобы дать детям возможность получить образование. А если добавить к этому еще и взносы в общество, которые многие из нас вымогали у родителей под видом учебных нужд, то понятно, в каком положении оказывались эти люди. И все это — для того, чтобы Разумов смог купить себе очередную марку!

Мы решили наказать его. Обсуждая, как это сделать, мы перебирали разные варианты, но самый лучший предложил Леха: подкараулить в темном закоулке и просто избить. Если бы мы попытались сделать какие-то разоблачения — стали бы рассказывать о его делишках другим студентам или переубеждать членов общества, — это нам самим вышло бы дороже: поверили бы очень немногие (если уж даже мои товарищи отказывались верить мне). Да и словами таких, как Разумов, не заденешь. Подать на него в суд — много чести! Мы решили поступить с ним так же, как он поступал с другими, — незатейливо и по-хамски.

Ведь, отбирая деньги, он не утруждал себя придумыванием каких-то сложных схем, просто говорил — приносите, и люди несли. Так же и мы: не будем возноситься в эмпиреи и придумывать изощренную месть, а разберемся так, как разбираются с быдлом. С быдлом, за которое он держал нас всех, но которым на самом деле был только он!

Во вторник, 24 сентября, нас всех пригласил на день рождения Генка Макаров, мой одногруппник. Народу собиралось много, и мы решили, что сможем потихоньку уйти в середине праздника, сделать свое дело и так же незаметно вернуться. Мы знали, что по вторникам у Разумова занимаются вечерники, поэтому он поздно возвращается домой. Чтобы сократить путь, он всегда проходил одним темным переулком, вот там-то мы и хотели его подловить.

Генка живет в частном доме, довольно далеко от центра, но мы рассчитали время так, чтобы успеть. Как раз когда мы собрались уходить, пришел Сережка Жигалин с параллельного потока и со своими пацанами очень удачно отвлек от нас внимание.

Никто из нас никогда раньше не делал ничего подобного, но страха не было. Одна мысль о том, как он поступал с нами, разглагольствуя о высших материях и тут же набивая себе карманы нашими деньгами, которые многие собирали, продавая нужные вещи, придавала нам бесповоротную решимость. Даже девчонки хотели идти с нами, но мы, конечно, не взяли их.

У Генки в огороде торчали какие-то колья — помидоры, что ли, были привязаны, — мы их выдернули да прихватили еще пару досок от какого-то раздолбанного ящика, что валялся во дворе…

Так вот она — заноза, не дававшая мне покоя! Конечно же — частный дом! Ну где еще можно взять неровные палки, напоминавшие собой ветки дерева, с заостренными концами, испачканными в земле? И как это я раньше не додумалась! Но Влад продолжал свой рассказ, и я стала слушать.

— На дне рождения мы немного выпили, и от этого смелости прибавилось. В кураже мы не думали о том, что идем в своей одежде и с открытыми лицами: профессору легко будет узнать нас. Не думали и о том, как это может потом отразиться на учебе… Мы не собирались убивать его, — сказал Влад, впервые за все время своего рассказа взглянув на меня, — только избить… проучить, чтобы не смел так обращаться с людьми! Еще прикалывались — мол, как-то он появится в институте с синяками на морде? Но я не жалею… и знайте, — снова посмотрел он на меня, но уже совершенно другими глазами, жесткими и упрямыми, — профессора убил я один, и, что бы я вам сейчас ни говорил, вина лежит только на мне одном, никто не заставит меня впутать в это дело моих друзей! Они были на дне рождения, понятно вам?

Бедный мальчик, если бы он знал про диктофон!

— Мы вошли в переулок как раз в тот момент, когда с другой стороны в нем показался профессор. Не знаю, кто ударил первым, но помню, что я чувствовал какую-то животную ярость и дикое удовольствие от того, что могу наконец дать выход своим чувствам. Разумов узнал меня. Помню, на лице его выразилось изумление, и он пробормотал что-то вроде: «Влад! И ты здесь? А я-то думал, что ты продолжишь мое дело…» Точно его слов я не помню, к тому же говорил он довольно бессвязно. Но смысл я уловил, и это окончательно взбесило меня. «Твое дело?! Твое дело?! — неистово орал я. — А как же моя сестра?! Человек, жизнь которого не стоит ничтожной марки? Сколько еще таких, которые из-за тебя лежат сейчас в могиле?! Это на их костях я буду продолжать твое дело?!»

Я был вне себя и изо всех сил лупил по чему попало. Мне досталась доска от ящика, в которой торчал гвоздь, и я ощущал неизъяснимое удовольствие, видя, как по лицу профессора течет кровь.

Не помню, как долго мы били его. Остановил нас все тот же Леха. Он первым заметил, что Разумов уже не пытается сопротивляться, и стал всех успокаивать. С трудом заставив себя остановиться, мы пошли обратно к Генке домой, по дороге бросив палки на какой-то мусорной свалке.

Как мы и предполагали, отсутствия нашего никто не заметил. Мы еще немного выпили, чтобы окончательно успокоиться, и потом со всеми вместе пошли домой. Вот и все, — после небольшой паузы сказал Влад. — На следующий день мы узнали, что профессор мертв, и хотя это нехорошо — мы не очень переживали. Договорившись в случае каких-то расспросов отвечать, что мы ничего не знаем, и при всяком удобном случае расхваливать профессора, мы продолжали учиться, но с того времени на собрания общества больше не ходили.

Оказалось, что держать это в себе не так-то просто, и, иногда встречаясь и разговаривая о случившемся, мы каждый раз все настойчивее убеждали друг друга в необходимости хранить тайну… и все больше сомневались в своей способности ее сохранить. Особенно мы боялись, что проболтаются девчонки… Видите — проболтался я, — с невеселой усмешкой сказал Влад. — Вы теперь, наверное, в милицию заявите?

Пораженная всем услышанным, я не сразу нашла что ответить. Наконец, медленно собираясь с мыслями, я проговорила:

— Видишь ли, Влад… я тоже должна тебе признаться кое в чем. Я никогда не училась в школе милиции… я окончила академию права, достаточно давно. А сейчас я занимаюсь частными расследованиями и разрабатываю дело об убийстве профессора по просьбе его… одного из моих клиентов.

Влад смотрел на меня с нескрываемым удивлением, но потом на его лице промелькнула какая-то новая мысль, и он задал вопрос:

— Вы сейчас сказали: «…по просьбе его…». Кого — его? Его друга? Неужели у такого человека были друзья?

— Влад, данные клиента — это закрытая информация.

— Или, может быть, эта неприятная женщина… как ее там… Зилькерт…..Зильберг… Она заказала расследование?

— Извини, я не могу говорить об этом, — ответила я своему настойчивому собеседнику, и не подозревавшему, что «эта неприятная женщина» была одной из самых первых подозреваемых.

— Скорее всего, это она, — говорил Влад, пытливо глядя мне в глаза, как будто надеясь высмотреть там ту самую истину, которую не смог ему поведать покойный профессор. — Ей интересно узнать, кто ее дружка кокнул. Повторяю: к убийству причастен только я один!

— Разумеется, Влад, это твое право — говорить так, но я, как ты понимаешь, должна буду передать своему клиенту твой рассказ именно в том виде, как я его услышала.

Не знаю почему, но я так и не решилась сказать ему про диктофон. Он давно уже был выключен, и сейчас мы беседовали с Владом «без протокола».

— Говорите что хотите, — лицо его снова стало угрюмым, — мне все равно. Если бы вы знали, каково это — приходить каждый день домой и видеть, как из близкого тебе человека по капле уходит жизнь…

Влад невидящими глазами смотрел в пространство, и у меня язык не поворачивался задать какой-нибудь сочувственный вопрос. Понимая, что абсолютно невозможно сейчас задерживать этого мальчика или применять к нему какие-либо другие репрессивные меры, я молча сидела рядом с ним на скамейке, пытаясь задавить в себе профессиональные инстинкты. Девяносто девять процентов было за то, что никуда он не денется, даже в том случае, если Надежда Сергеевна посчитает необходимым обратиться в милицию и рассказать о нем следователям. Но один процент вероятности я, как настоящий профессионал, всегда оставляла, и он будоражил все мое детективное нутро. «А ну как Влад удерет?» — коварно подначивал мерзкий процент откуда-то из закоулков сознания, и мне стоило труда не пойти у него на поводу. Но я уже решила, как поступлю.

— Влад, — сказала я, выводя его из хмурой задумчивости, — на данный момент наш с тобой разговор — конфиденциальная информация, которая, кроме нас двоих, станет известна еще только одному человеку: моему клиенту. Именно он будет решать, как с ней поступить. Я действую в интересах клиента, а не в своих собственных, поэтому самолично никаких заявлений ни в милицию, ни куда бы то ни было давать не уполномочена. Твоя судьба сейчас — в руках моего заказчика. Как он решит, так и будет. Если он посчитает нужным передать полученную информацию компетентным органам, тебе придется отвечать в суде. Но, возможно, он не захочет этого делать…

— Ну да — не захочет, — язвительно ухмыляясь, перебил меня Влад. — Да эта, как там ее, Зилькрец, что ли, она только рада будет, если меня посадят! Им же нет большего удовольствия, чем смотреть, как над человеком издеваются…

— Пожалуйста, не перебивай меня! Давай будем исходить из того, что пока тебе неизвестно, кто заказал расследование, тем более что это на самом деле так. Я бы хотела попросить тебя только об одном: до того момента, пока мой заказчик не примет окончательного решения, постарайся ни с кем не говорить о том, что сегодня произошло. Даже со своими друзьями. Они могут заволноваться, могут сами проговориться, а это совершенно ни к чему ни тебе, ни им.

— Хорошо, я не скажу. Но привлечь их вам не удастся, даже не надейтесь. Я все буду отрицать!

— Это я уже поняла, можешь не повторяться. Ты не мог бы оставить свой телефон, на случай, если…

— Если меня приедет милиция забирать?

— Нет, если я захочу сообщить тебе, какое решение принял мой клиент.

— Да. Записывайте.

Я записала номер, мы попрощались, и я медленно побрела из институтского парка, где только что было раскрыто одно из самых моих запутанных дел, к своей машине.

Дело было раскрыто. Достаточно сложное, несмотря на внешнюю его незатейливость, но почему-то удовлетворения от хорошо выполненной работы я не ощущала.

Ситуация была не из тех, когда можно четко подразделить: вот — черное, а вот — белое. В только что выслушанной мною истории была масса обстоятельств, которые так и подталкивали оправдать преступника и обвинить его жертву. Но, с другой стороны, дикое в своей жестокости избиение человека, повлекшее за собой смерть, — такой поступок не должен остаться безнаказанным. Как найти равновесие в этой ситуации? Меру вины Влада — и меру его невиновности?

Размышляя о высоких материях, я неторопливо шла по тротуару вдоль проезжей части, совершенно не обращая внимания на то, что происходило вокруг. А вокруг была осень. С дождями и неизбежными после них лужами. Как выяснилось впоследствии, как раз мимо одной из таких луж, больше похожей на озеро, я и проходила, задумавшись о том, что есть истина, когда какой-то местный Шумахер, которому и в голову не пришло сбавить скорость, на всем скаку пролетел по этому озеру совсем рядом с тротуаром и облил меня с ног до головы. Не забрызгал, не испачкал, а именно — облил.

Онемев от неожиданности и такого беспросветного хамства, я стояла на тротуаре, не зная, что должна сейчас сделать, а грязные потоки стекали с меня, капая с волос за шиворот и пробегая ледяными струйками по телу.

Настроение мое, и без того не слишком радостное, упало до нуля. Я готова была просто разреветься прямо посреди тротуара, как первоклассница, и, скорее всего, именно так бы и сделала, если бы над ухом не прозвучало с иронией, но без злобы:

— Не повезло?

На этот раз я узнала его моментально. И моментально же поняла, что если я собираюсь застрелиться, то сейчас — самое время. Действительно: на свалке он меня уже видел, в прикиде бомжа — тоже, единственное, чего недоставало для завершения впечатления, — полюбоваться на меня в образе мокрой курицы. Точнее, грязной мокрой курицы. Теперь картина полная, и если приятный мужчина, проявивший ко мне интерес, тот давний случай на свалке и мог бы принять за недоразумение, то теперь-то уж у него не будет никаких сомнений в том, что я — сумасшедшая бомжиха, сбежавшая из обезьяньего питомника. Где меня держали в отдельной клетке и за деньги показывали гражданам.

В таком отчаянном положении плакать мне сразу же расхотелось, и, поддаваясь, возможно, последней в этом деле противоположности, я от уныния перешла к бешенству, минуя все промежуточные стадии. Я уже набрала в легкие воздуха, чтобы исторгнуть из себя все русские народные выражения, которые теснились в моей груди, тем самым окончательно лишив себя надежды когда-нибудь познакомиться с загадочным собеседником поближе, но он успел опередить меня, совершенно спокойно и все с той же легкой иронией предложив:

— Возможно, я смог бы помочь вам. Я живу недалеко, у нас уже целую неделю есть горячая вода, и вы легко сможете возместить ущерб, нанесенный вашему гардеробу.

Предложение прозвучало хорошо. От души и без всяких там омерзительных полунамеков, которые иногда проскальзывают и у самых приятных на вид мужчин. Но так просто сдаваться я не собиралась. Тот факт, что я в таком виде стою перед мужчиной, который мне нравится, чертовски задевал мое самолюбие, и хотя от нецензурных выражений я решила воздержаться, но и к шоколадной любезности переходить не спешила. Я оглядела его с ног до головы отвратительным оценивающим взглядом и спросила:

— А жена у нас не ревнивая?

— Не могу вам сказать — мы давно в разводе.

— А-а-а… Вот вы и ходите по улицам — не попадется ли кто… беспризорный?

— Ну да. Так вы идете?

Что мне оставалось делать? Разве может слабая женщина вроде меня устоять перед человеком, который на все ее попытки скорчить недоступно-презрительную мину и нахамить только вежливо улыбается и отвечает с корректностью английского лорда? Разумеется, мне пришлось подняться в квартиру, где вот уже целую неделю была горячая вода, и возместить ущерб, нанесенный моему гардеробу.

Оказалось, что таинственного незнакомца зовут Максим, а факт наших постоянных столкновений в районе Института кооперации объясняется очень просто — он преподает там высшую математику и поэтому видел меня не только на свалке и в парке на скамейке, но и во время моих разговоров со студентами, только не решался обратиться ко мне — не хотел мешать.

Добавить к этому могу одно: более близкое знакомство только усилило положительное впечатление от знакомства поверхностного, и на следующий день, чтобы завершить расследуемое мной дело, мне пришлось ехать не из Тарасова в Покровск, а из Покровска в Тарасов…

Эпилог

Ночь, проведенная в гостях у Максима, смогла возместить не только ущерб, нанесенный моему гардеробу, но отчасти и моральный ущерб, который я перенесла, выслушав историю о новоявленных ловцах душ из секты «Свидетели Иеговы».

Но утром, оказавшись в своей машине и сразу же переключившись на деловую волну, я снова почувствовала внутренний дискомфорт.

Мало того, что история сама по себе была очень неприятной, — сейчас мне придется еще сообщить все это своей клиентке! В глубине души я надеялась, что Надежда Сергеевна ничего не знала о деятельности своего мужа на религиозной ниве. И уж тем более не представляла она, что убийцей окажется Влад, которого она угощала чаем с печеньем…

Одна мысль о том, как она воспримет все эти новости, свалившиеся ей как снег на голову, приводила меня в полное расстройство.

Живя в каком-то своем мире, к которому она давно уже привыкла, и находя вполне понятные объяснения явлениям, которые в нем происходили, — что может почувствовать она, узнав, что на самом деле ее мир — это только обложка, занавес, скрывающий мир настоящий: циничный и грубый; и что явления, которые она привыкла объяснять себе по-своему, на самом деле толкуются совершенно иначе?

Настроение мое было отвратительным. А ведь придется еще говорить о гонораре! Какими словами, скажите на милость? Кстати, не мешало бы предупредить ее, что я еду.

Я достала из сумки мобильный и набрала номер.

— Алло, Надежда Сергеевна? Это Татьяна. Мы сможем сейчас встретиться с вами?

— Да, Танечка. Есть какие-то новости?

— Расследование закончено.

— О! Да что вы говорите?! Неужели вы все-таки нашли этих негодяев?!

— Да… нашла…

— О, прекрасно, не зря я обратилась к вам! Теперь справедливость восторжествует и зло будет наказано! Так кто же это сделал?

— Мы поговорим об этом при встрече.

— Жду вас с нетерпением!

Да, расследование закончено… Чувствительный мальчик не сладил с нахлынувшими на него эмоциями, и частному детективу Татьяне Ивановой не пришлось затрачивать новых усилий, чтобы довести до конца это дело.

А интересно — если бы он ничего не рассказал? Смогла бы я сама докопаться до истины? Конечно. Во-первых, у меня еще оставалась Зина. Ведь Влад и сам говорил, что девчонки того и гляди проболтаются. Если бы я на нее правильно подействовала (а зная о том, что профессор и его студенты принадлежат к секте, мне было бы легко это сделать), она что-нибудь рассказала бы. Если не о самом убийстве, то как минимум о том, что же все-таки «узнал» Влад о Разумове.

Во-вторых, в запасе у меня оставалось и еще одно направление: ведь сектантские-то дела я по-настоящему пока не раскручивала, а если бы обстоятельства прижали, то наверняка бы принялась за них — и узнала бы, что разумовские студенты, всегда аккуратно посещавшие собрания, после убийства не были там ни разу. Из одного этого можно было бы сделать весьма определенные выводы.

Конечно, раскрыла бы я это дело самостоятельно, разве что несколько позже. Но результат оказался «досрочным», хотя никакой особенной радости это у меня не вызывало. Нехотя поднималась я в уже знакомую мне квартиру, понимая, что несу отнюдь не добрые вести.

Надежда Сергеевна встретила меня радостно, с распростертыми объятиями. Пригласила в комнату, предложила чаю, вела себя так, что я долго не решалась начать трудный разговор. Но начинать было нужно.

— Надежда Сергеевна, как вы относитесь к деятельности религиозных сект?

— Сект?

Совершенно искреннее удивление говорило о том, что все мои предположения верны: о проделках мужа ей ничего не известно. Напрасно я не захватила из автомобильной аптечки валидол.

— Какой странный вопрос… А почему вы об этом спросили? А-а, подождите, я, кажется, догадываюсь. Толечку… убили сектанты, да?

— Можно и так сказать. Надежда Сергеевна, давайте сделаем так: я вам дам прослушать запись, которая является главным доказательством по этому делу, а потом, если у вас возникнут какие-то вопросы, мы с вами поговорим, хорошо?

— Хорошо…

— На случай, если вы не узнаете голос, сообщаю вам, что рассказ ведет Влад Незнамов.

— Владик? А он-то здесь при чем?!

— Из записи вам все будет понятно.

Диктофон давно молчал, молчала и я, только Надежда Сергеевна время от времени всхлипывала и утирала слезы. Наконец она произнесла:

— Бедный… бедный мальчик! Танечка, я предположить не могла, что Толечка… что он мог… Сама я всегда осуждала все эти секты и вообще подобную деятельность… это в голове не укладывается!..

— Понимаю. Для вас все это, конечно, явилось полнейшей неожиданностью.

— О да… и какой еще неожиданностью!..

— Есть ли у вас какие-то вопросы ко мне?

— Нет… к сожалению, все слишком ясно.

— Понимаю, что сейчас не время, но не могли бы вы… не могли бы мы рассчитаться с вами?

— Конечно, вы выполнили свою работу, раскрыли это дело и вполне заслуживаете вознаграждения.

— Но на этот раз результаты моей работы никому не принесли ни радости, ни удовлетворения.

— Что касается радости — в этом вы правы…

Она пошла за деньгами, а я осталась сидеть на антикварном диване в таком тоскливом настроении, как будто я не раскрыла это дело, а наоборот, провалила.

— Могу ли я еще чем-то помочь вам? — спросила я, когда все финансовые вопросы были урегулированы.

— Да… я хотела спросить… эта девочка, сестра Влада, — чем она больна?

— Точно не знаю, что-то с сердцем.

— С сердцем… Он ведь говорил, что ей нужна операция?

— Да. Насколько я могла понять, дорогостоящая.

— Нужно связаться с ней… с врачами… Нельзя допустить, чтобы девочка осталась без помощи! Вы не откажитесь помочь мне в этом? Я могла бы заплатить дополнительно… какую-нибудь премию…

Меня слегка передернуло от этих слов. Оказывается, слишком очевидная склонность к конкретике в финансовых вопросах может повернуться и другой своей стороной. Новая и совершенно неожиданная для меня противоположность в этом деле! Но разочаровываться на этот раз я могу только в себе самой. Что же она думает обо мне, если за подобные вещи предлагает деньги?

Стараясь не утратить остатков собственного достоинства, я сдержанно произнесла:

— Возможно, достаточно высокие суммы гонораров за мои услуги ввели вас в заблуждение, Надежда Сергеевна, и вы сделали вывод, что я без оплаты не соглашусь и лишний шаг сделать. Но уверяю вас, это совершенно не соответствует действительности! Если вы думаете, что за помощь умирающей девочке я потребую дополнительную премию или что-то подобное, то…

— О боже! Танечка, простите меня, пожалуйста, со всеми этими происшествиями я совсем потеряла разум! Я вовсе не хотела обидеть вас, просто мне неудобно вас беспокоить… ведь для вас все мы — и я, и Влад — достаточно посторонние люди… Не обижайтесь!

— Ох, мне столько всего пришлось пережить, пока я разбиралась с этим делом, что мне кажется — не такие мы друг другу посторонние, — моментально забыв все свои обиды, сказала я. — Кстати, Влад не знает, что это вы заказали мне расследование. Если вы хотите финансировать операцию его сестры, сделать это нужно поаккуратнее. Лучше всего будет решить этот вопрос с врачами. Я постараюсь как можно быстрее выяснить, в какой больнице лежит сестра Влада, и договориться об анонимном финансировании… Конечно, в том случае, если вы не хотите, чтобы Влад узнал, что вам все известно об этом деле… в том случае, если вы не сочтете нужным сообщить полученную информацию в милицию…

— О… нет! Окончательно сломать судьбу несчастным детям?! Что вы, я не способна на такое! Хороша была бы помощь… Да… я думаю, что анонимное финансирование — наилучший вариант. Ведь Толечку теперь не вернешь… Кто мог предвидеть, что все повернется именно так… Если бы это были какие-то хулиганы или… я не буду сообщать в милицию!

Это было очень непрофессионально, но я почувствовала, как с души у меня свалился огромный камень. Конечно, преступники должны нести наказание, но этот случай не вписывался в привычные схемы, и я была очень довольна, что моя клиентка приняла именно такое решение. Теперь главное — чтобы не проболтались сами ребята.

Я попрощалась с Надеждой Сергеевной, пообещав позвонить ей, как только выясню все насчет больницы, и спустилась вниз.

Стоял теплый осенний денек, после нескольких пасмурных дней выглянуло наконец-то солнышко, и впервые с того момента, как мне стала известна вся подоплека этого дела, я почувствовала что-то похожее на внутренний комфорт.

Завтра я позвоню Владу и скажу ему, что мой клиент не станет сообщать в милицию. Если они сами не проболтаются, никто и не узнает о том, кто убил профессора.

Это я сделаю завтра… а сегодня поеду в прекрасный город Покровск, где живут такие интересные люди, ироничные, но не злые, в чьих квартирах уже целую неделю есть горячая вода!

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Эпилог

Реклама на сайте