«Под ручку с мафией»

Марина Серова Под ручку с мафией

Глава 1

Для тех, кто меня не знает: Татьяна Александровна Иванова, возраст, скажу по секрету, довольно почтенный — уже почти 27 лет, профессия — частный детектив. Хотя в моем родном Тарасове знают меня многие. Не то чтобы узнавали на улице и спешили помочь донести сумку, уступить место в трамвае или на перекрестке — пропустить мою машину вперед. У наших людей такая поразительная самоуглубленность, что и соседей-то своих замечают редко. А вот, бывает, из «братвы» кто вдруг нежданно-негаданно, вопреки всем примочкам, загремит в места отдаленные за грехи свои, так нет-нет да и проверят, не приложила ль тут Ведьма чертово копыто. Надеюсь, вы догадались, у кого это такое милое прозвище? Впрочем, оно мне нравится. Или на суде адвокат вдруг выдаст новые подробности по делу, не оставляющие камня на камне от сварганенного на скорую руку обвинения, так опера себя спрашивают: «А чем в последнее время была занята Иванова? Да не просрочена ль, наконец, у нее лицензия?»

Все хорошо у Ивановой. Все в норме! Живет она и солнышку радуется. И будет радоваться, пока живет. И подруги у нее есть, и друзья, и, по секрету опять же, мужиков хватает.

Кстати, о мужиках. Соседка моя по подъезду, Ольга Олеговна, а по-простому — баба Оля, я называю ее бытовой энциклопедией, потому что знает все обо всех, симпатичнейшая старушечка, что-то не дает мне последнее время проходу: мол, подружки твои, Танька, замужем все, иные уж не по первому разу, а ты все в мамзелях бегаешь. Нехорошо, мол. Не знаю, чего она ко мне пристает? Может, фигура моя меняется, может, в лице что, а я не замечаю? Всему свое время. Настанет срок и продлению рода. Дело это ответственное, и заниматься им, на мой взгляд, нужно в тепле и достатке. А на это я пока не заработала. Выскочить за богатого? Мечта многих начинающих клушечек. Да, случаи такие мне представлялись, и не раз. Не прельщает. Вообще-то нормальных мужиков не густо — кто на деле своем повернут, кто на деньгах, кто на самом себе. Да и от денег больших до криминала расстояние невелико, это я как специалист говорю, можете верить. А с криминалом я предпочитаю иметь дело только в качестве детектива.

Опять на профессиональную тему сворачиваю. Уж, казалось бы, о самом нейтральном, о мужиках, заговорила, и все туда же! Видно, права баба Оля, замуж пора.

А за кого бы? Есть тут некий Стасик. Что на четыре года моложе — плевать, окручу, если с азартом за дело взяться. Глаза хороши, будто у Киркорова, — в душу заглядывают, беспокоят. Высокий. Рыхловат, правда, но не безнадежен, перевоспитать можно. Нo не то! Он — пупок. Серьезно, пупок. Матушка у него богатая, его к делу приставлять пытается, а ему это — как мокрице до потолка. Живет при ней в особнячке пупком. Пупом то есть. Всея земли. И смеется визгливо. А всех достоинств-то: с девками не перебарщивает, наркотой не увлекается, выпивает редко и умеренно. Хотя, может, уже и это немало.

А живи-ка ты, Станислав, без Татьяны!

Есть еще Володя. Фамилия его хороша. Звучная такая: Коврин. Мы с ним ровесники, или он постарше чуть, не помню. Простой электрик в больнице. Зарабатывает некрупно, живет скромно. Один живет. Был женат, что-то разошлись они. А почему? Ладно, этот лучше Стасика, потому что проще. И здоровье у него дворняжье. Порезали его недавно, так всего две недели в больнице отлежал, бегает сейчас, как мустанг.

С ним был случай: проходил соучастником по одному делу. И деньги взял. За соучастие. Это я ему простила. Роль его была телячья, деньги — приличные. Многие бы не отказались при случае. Но все-таки моя фамилия мне нравится больше, чем Коврина.

А вот… Имени, теперешнего, правда, не знаю. Звался Страдаевым, Иваном Антоновичем. Агентурная кличка Джентльмен. Это я его так назвала, потому что он упорно не желал представляться. Такое прозвище уже, согласитесь, характеристика. Только не кандидат он в мужья. Староват, но не это главное. Злой он, змей с холодным взглядом. Да и в подполье сейчас, а значит, неведомо где. Довелось мне от него натерпеться.

Кирьянов, тоже Володя, женат давно, двойняшки у них, жена дома сидит, детьми занимается. Живут на его подполковничью зарплату. Изо всех известных мне ментов этот — самый порядочный. Знаю его давно, с институтской еще поры. И знаю хорошо. А когда-то знала еще ближе. И ничего плохого от него не видела.

Остается один Чекменев. Спортсмен — мордобоец. Тоже частник, вроде меня. Людей тренирует, учит самообороне. Знает карате и у-шу. А слабость его — уличный стиль. Обычная народная уличная драка. Действия без ритуалов. Рациональнее, говорит, нет ничего. Ему виднее — специалист. Костенька! Хорош и как партнер по ресторанам, и как поддержка в трудную минуту. Бывает на мели, бывает при деньгах. За душой, знаю наверняка, ни гроша. И не добивается ничего. При расставании смотрит немного по-собачьи, так, знаете, с поволокой в глазах. Если откровенно, не раз меня подмывало, ну, вы понимаете. Останавливало только одно, но зато мощно: сейчас мы с ним друзья, а как вылезем из-под одеяла, начнутся права и обязанности. Но я когда-нибудь не выдержу, ей-Богу, и организуем мы с ним сыскное бюро. Или школу рукопашного боя. Зависеть это будет от одеяла, вернее, от того, кто его на себя перетянет.

Этой пятеркой круг моих знакомств среди мужского населения Тарасова, конечно, не ограничивается, и в деле, о котором я буду рассказывать, участвуют не только они. Но этих, за исключением Страдаева, судьба связала через меня друг с другом надолго. Пользовалась я их помощью не раз. С их доброго согласия или без оного использовала в изобретаемых мной комбинациях при расследовании целого ряда криминальных и житейских передряг. А в этой истории все вместе они фигурировали впервые, по-разному, но весомо.

Ох, что-то размечталась я! Неужели права баба Оля? А, кстати, история с ресторана-то и началась. Меня беспокоил стресс после очередного, благополучно законченного расследования. Было необходимо избавиться от ненужных теперь впечатлений. Над способом достижения этого голову ломать не хотелось, так и выпало, не самое оригинальное, но вполне эффективное — посетить какое-нибудь место не из самых злачных. Костя Чекменев согласился составить мне компанию в этом мероприятии и место определил.

Есть уютненький такой ресторанчик неподалеку от городского парка. Кормят там неплохо. Блюда простые, но качественные. И знаете что, там можно заказать самогон! Русский, пшеничный самогон! Мы с Костей его и заказали после шампанского. Подали в приплюснутом граненом графине в комплекте с солеными огурчиками. И выпили мы с Костей самогончику, и сказал Костя, похрустывая огурчиком, что это не хуже «Джонни Уокера». А чуть позже, танцуя, выясняли мы вопрос: что это, танец такой покачивающийся или напитки, нами употребленные, — покачивающие… И нам было хорошо, и всем вокруг было очень мило. Приятно вспомнить.

Может, вы уже считаете меня алкоголичкой? Ошибаетесь, уверяю. В тот вечер я была не у дел и при деньгах, Константин — вообще свободный человек, и мы отдыхали. Я сбрасывала стресс, Константин получал встряс. Вот и расслаблялись, никому не мешая. А тут — на тебе, самогон! Экзотика!

И вокруг там было очень живописно. Музыканты то и дело с воодушевлением отрывали «Пару гнедых» в ритме доброго рок-н-ролла; на танцплощадке в паузах неизменно оставалась одна и та же пара, и он, присев на корточки и уперевшись для верности руками в пол, громко целовал ей колени; когда начиналась музыка, они уходили выпить и поспевали назад только к концу танца, так что им никто не мешал; а за соседним столиком старичок с плоской лысиной и в великолепном смокинге осторожно катал ладонью по скатерти зеленый горошек, и мы с Костей пришли к выводу, что это он его так вытирает и что желудок старичка не переваривает майонез.

Словом, все было здорово настолько, что осталось здорово даже после того, как возле нас возник из небытия и забвения добрый молодец с приклеенной к лицу очень вежливой полуулыбкой. Он подал мне коротенькую записочку, что-то вроде: «Элла Владимировна Шубарова, владелица заведения, где Вы сейчас отдыхаете, просит у Татьяны Александровны Ивановой встречи в удобное для нее время для консультации по конфиденциальному вопросу».

Пока Костя дочитывал записочку, я уже успела согласиться. А что? Я была не у дел. Деньги, правда, еще оставались.

— Хорошо, завтра в двенадцать, — сказала я, — нет, пожалуй, в три.

Этот, что записку принес, кладет передо мной бумажный прямоугольник с золотыми завитками — визитка Эллы Владимировны.

— Где состоится встреча, позвольте узнать?

Я внимательно смотрю на его портрет и медленно объясняю:

— В кабинете Эллы Владимировны.

Вечер мы продолжили и закончили в том же ключе, а на следующий день я сидела дома, пила кофе и мне очень не хотелось ехать на встречу с Эллой Владимировной Шубаровой ни к двенадцати, ни к трем. К трем, правда, я была чуть бодрее. Но слово было сказано, и ехать мне пришлось.

Элла Владимировна оказалась женщиной лет пятидесяти — пятидесяти пяти, небольшого роста, с несколько полноватой, но хорошо сохранившейся фигурой. Почему-то ей нравились раскосые глаза, на мой взгляд, напрасно, при ее русском иконописном лике. А вот голос был с «трещинкой» и немного грубоват, как это бывает у курящих, хотя с сигаретой я ее так никогда и не увидела.

Маячивший в ресторанных дверях швейцар, которому впору было бы работать молотобойцем, проводил меня к ней, после того как я вручила ему хозяйскую визитку.

Шубарова сразу отослала этого коня, и хорошо сделала, мне при нем было неуютно.

— Баночку «Туборга»? — любезно проворковала хозяюшка. Видно, была в курсе нашего с Костей вчерашнего расслабления.

— Спасибо, лучше чашку кофе.

Кофе быстро принесли.

— Танечка! Можно я так буду вас называть?

Я приподняла брови, любезно соглашаясь.

— Наслышана о вас и уверена — никто нам больше не поможет. Мы в отчаянном положении. А в милицию просто боимся обращаться, тем более что мы и так уже у них на виду. Вчера, приметив вас в зале, я подумала, что это дело рук провидения, и не удержалась от немедленного обращения к вам с просьбой о встрече. Как у вас со временем, Танечка?

Вот новости, значит, есть, если я здесь.

— Дело в том, что этого в двух словах не изложишь. — И началось. — Мы с сыном живем вдвоем, неподалеку отсюда, в своем доме. Уверяю вас, Станислав прекрасный парень, очень добрый и вежливый. Я бы сказала, даже не от мира сего — сегодняшнего. Слова грубого от него никогда не услышишь.

Элла Владимировна отвернулась, прикусила губу.

— Что с ним случилось? — проговорила я как можно мягче.

— Мы люди небедные. Живем, правда, умеренно. И Станислав воспитан в таком духе — излишеств себе не позволяет ни в чем никогда. И вдруг он меняется.

Недавно мы с ним были в Греции. Стасик очень скучал по дому, дни считал до возвращения. А какой счастливый был, когда мы летели назад! Верите ли, светился весь! А тут вскоре по возвращении начал пить.

Элла Владимировна порывисто поднялась, прошла к окну в малиновых шторах, топнула ногой:

— Подонки!

Пока что мне было интересно наблюдать за ней. Менялась она довольно искусно, но ее игре чего-то недоставало, увлеченности, что ли? Словом, мне казалось, что переживает она не так сильно, как хочет продемонстрировать.

— Какой-то грубый стал, колючий, меня избегает. Я — к нему, он — от меня. Смотрит мимо. А когда его пьяным привезли, он ведь сам идти не мог, я поняла — дело нешуточное, медлить больше нельзя.

Пока мы были в Греции, здесь ограбили наш дом. Поначалу я думала, что он из-за этого переживает. Он так любил отца. От мужа осталась коллекция старинного оружия — унесли самое ценное. Стас воспринял это как надругательство над памятью. Мои побрякушки тоже пропали, но я вполовину так не огорчилась. Хотя стоят они солидно. Там тоже было кое-что антикварное. С ним была истерика, — продолжала Элла Владимировна, — он сорвался по-настоящему впервые в жизни. Но я проявила твердость! И сын рассказал мне все. Подонки!

Элла Владимировна саданула кулаком по столу, и моя чашка с недопитым кофе покатилась по полу.

— Стас рассказал мне, что какие-то негодяи имеют наглость ему угрожать! Если напрямую, Танечка, — мадам, сжав мою руку, проникновенно сверлила меня взглядом, — кое-какими возможностями я располагаю, ну, вы понимаете, да? И защититься от всякой шпаны способна сама.

Я вспомнила «коня» у входных дверей. Да уж!

— Но Стас меня убедил, и я верю ему, что обычные методы здесь неприменимы. На него клевещут. Его шантажируют. Я не знаю, что это за клевета, на этот вопрос он категорически отказался отвечать, но я знаю, чем ему угрожают. Вы — специалист, вы найдете способ выдоить из него эту информацию.

Интересное дело, она говорит так, будто мы уже достигли договоренности. И сразу — доить Стасика. Бр-р, как это?

— Эти ублюдки уверяют, что способны нанять и свидетелей, и соучастников и подтасовать факты так, что самая гнусная их ложь будет выглядеть чистой правдой.

— Как я понимаю, Станислава хотят оклеветать, поставив ему в вину совершение какого-то преступления?

— Это гнусно, гнусно! Стаса, вы подумайте только!

— Но это не так просто сделать.

— Эх, Танечка, мы с вами современные люди и знаем, что в наше время деньги решают все. А располагая средствами от реализации того, что они вынесли из нашего дома… — Шубарова развела руками.

— Ну, это еще надо реализовать.

— Нет, нет, нет, необязательно! Можно заложить под «черный нал». Это несложно. Сумма, конечно, будет меньше, чем от продажи, но и ее для такого дела хватит вполне.

— Хорошо! — бодро воскликнула я. — Что же конкретно грозит вашему сыну, запусти эта публика свой механизм в действие?

— Говорю только с его слов, — мадам в подтверждение собственной искренности закрыла глаза, — как минимум опорочить его честное имя, а это уже очень много, ведь мы — бизнесмены, для нас репутация — это все. А как максимум, — она вдруг перекосила рот и всхлипнула, — скамья подсудимых!

Вот так у нас в России: от Греции до Воркуты — рукой подать.

Чтобы переключить Эллу Владимировну со всхлипываний на что-нибудь более полезное, я попросила еще чашечку кофе.

— Две чашки кофе! — гаркнула она, приоткрыв дверь, и за стеной что-то бухнуло, зазвенело, взвизгнуло и заурчало. Музыканты пришли, настраиваются.

Кофе принесла молоденькая официантка в маленьком колпачке на взбитых волосах и таком же маленьком передничке поверх капроновых колготок. Что-то вчера такой униформы я не замечала. Да и вообще вчера было гораздо уютней. Старичок в смокинге горошек ел прямо со скатерти…

Опять бухнуло, и ностальгией по вчерашнему вечеру прозвучали несколько аккордов из «Пары гнедых».

— Милочка, — окликнула Элла Владимировна официантку, уже взявшуюся за дверную ручку, — скажи там, чтобы прекратили пока.

Вчерашний день канул в Лету. День сегодняшний грел душу очередной чашкой кофе и наполнял уши голосом мадам Шубаровой, о существовании которой день вчерашний и не подозревал.

— Подонки! — снова вознегодовала Элла Владимировна, шумно отхлебнула кофе и опустила занавес:

— Так что, Танечка, на вас вся надежда.

Я задумчиво покачивала в руках чашку.

— Но ведь это два совершенно разных дела — ограбление вашего дома и шантаж вашего сына.

— Да Бог с ним, с ограблением. Наживем. Я прошу оградить от клеветы Станислава. Тем более что ограблением занимается милиция.

— Станислав вам сказал, какую сумму требуют вымогатели?

— Да, это — да! Пятьдесят тысяч долларов.

Я быстренько прикидываю — это около трехсот миллионов деревянных. Триста тысяч новыми. Солидно!

— Предположим, я нашла бы эту сумму, а где гарантия, что, получив ее, они не потребуют еще? Что же мне, ресторан продавать, из дела выходить и жить с одних баров, что ли?

— Элла Владимировна, — опускаю занавес и я, — прежде чем дать ответ, мне нужно подумать.

— Конечно, конечно, Танечка! — К мадам вернулся весь светский лоск, на который она была способна. — А в случае согласия?

— Условия обговорим, — улыбаюсь я не менее куртуазно.

— Запомните, Татьяна, — говорит она мне напоследок. — Я лучше заплачу вам, чем этим ублюдкам.

«Триста тысяч? — спрашиваю я про себя. — Мне это нравится!» — И мы наконец расстаемся.

Когда я пересекала небольшое фойе, за спиной грянули «Пару гнедых» в рок-н-ролльном варианте, а «конь» предупредительно открыл передо мной дверь.

«Дело как дело, ничего выдающегося», — думала я, выруливая на своей «девяточке» со стоянки перед рестораном. Признаться, Элла Владимировна меня утомила. Если я все-таки решу взяться за ее дело, она станет для меня клиентом, а клиент в частнодетективной практике существо особое. Он источник и информации, и беспокойства, и, наконец, денег. Предполагается, что клиент должен помогать распутывать и приводить в порядок его же дела. Если исходить из первого впечатления, от Шубаровой я жду больше беспокойства, чем помощи. Словом, в своем согласии браться за дело Шубаровых я пока сомневалась. Что-то мне в нем не нравилось. Что?

Оглядывая это «что» с разных позиций, я повернула на улицу с оживленным движением и влилась в плотный поток машин.

Что-то же не дает мне покоя? Давай, дорогая, думай! Шубаровых грабят в их отсутствие. Раз. Станислав воспринимает это как оскорбление памяти покойного отца. Два. «Наезжают» на него, требуя деньги. Три.

Станислав по каким-то серьезным соображениям не желает распространяться о сути дела, твердит только о последствиях. Четыре.

Вот оно! Одно из двух — или суть такова, что матери о ней не расскажешь, тогда это разгрязная грязь. Тут можно напридумывать много. Или у него действительно рыльце в пуху, а перед матушкой стыдно. Тогда единственный выход — представить все клеветой.

Если мы действительно имеем дело с клеветой, то я не нахожу причин, по которым Шубарову нельзя было бы исповедаться передо мной. Моя профессия, как и профессия священнослужителя, предполагает сохранение тайны исповеди.

Если же Шубаров в самом деле нахреновничал так, что может сесть и ему угрожают разоблачением его делишек, то он будет молчать. Тогда, разобравшись во всем и исполняя обязанности, возложенные на меня мадам Шубаровой, я буду вынуждена защищать от шантажа негодяя. Вот почему мне не нравится это дело! Тут можно влезть в такое болото, что потом расхлебать его будет непросто. Отказаться? Деньги пока есть. А если Шубаров-сын ангельски чист, и не дай Бог с ним что-нибудь случится, как я буду выглядеть, отказавшись? Да меня совесть сгложет, а мадам Шубарова сгложет мою репутацию, раструбив по всему Тарасову о том, как Татьяна Иванова отказала в помощи утопающим. И придется тогда краснеть и беднеть. Думай, Танечка, ду-май!

Помнится, жил в прошлом некий Буридан, и был у него осел. И поставил Буридан осла между двух охапок травы, точно посередине. Бедный осел постоял-постоял да и сдох от нервов — не мог решить, к какой из равноудаленных от него охапок двинуть. Сволочь был этот Буридан!

Но я-то не ослица. Я хочу жить!

Я извлекла из сумочки заветный мешочек из мягкой замши, осторожно выкатила из него на ладонь три двенадцатигранных кости. Теперь шутки в сторону, к гаданию я отношусь серьезно. Кости не раз помогали мне принимать решения, подавая мудрые, хотя и не всегда понятные советы.

Итак! — встряхнула их, глянула — кости лежали вверх цифрами: 10+20+27. Значение? Дай Бог памяти. Вот: «Близится опасная пора — Вас ожидают трудности и окружают враги». Еще раз!

4+36+17: «Несмотря на трудности, дела пойдут как надо».

Ну и еще, как положено.

4+18+27: «Тайное всегда становится явным».

Просто нет слов!

Я поймала свое отражение в зеркальце заднего вида. Слегка искаженное кривизной стекла, оно выглядело все же очень недурно.

«Ну что, подружка, займемся?» — спросила я, подмигивая зеркальцу.

«А мы уже занялись!» — ответило, подмигнув в ответ, отражение.

О\'кей!

Глава 2

Итак, решение принято, колебания отброшены, сразу стало просто и легко, и нужно приниматься за работу. Время, правда, уже сугубо вечернее, но вечер, если человек полон энергии и имеет желание действовать, ничем не хуже любого другого времени суток.

Фонари светили мне сквозь окостеневшие от вечернего морозца ветки деревьев, и их света было вполне достаточно, чтобы разобрать номер домашнего телефона на визитной карточке Эллы Владимировны. Диск автомата вращался нехотя, приходилось помогать ему — подталкивать пальцем. Мне ответил приятный мужской голос:

— Алло!

— Это Станислав Шубаров?

— Нет. Но он дома. Сейчас я его приглашу.

— Секунду! Мне нужна Элла Владимировна.

— Она будет позже. Так позвать Станислава?

— М-м, пожалуй.

После серии шорохов и щелчков в трубке раздался сочный, жизнерадостный басок:

— Здравствуйте, Стас у аппарата. Я вас знаю?

— Наверное, нет. Я Татьяна Иванова.

— Очень приятно, Татьяна, Станислав Шубаров. Вам нужна мама? Она будет в течение получаса. Что-нибудь ей передать?

— Нет, спасибо. Мне нужно побеседовать с нею лично.

— Ну так приезжайте.

— Удобно ли? Вечер. А я по делу.

— Мама будет рада вас видеть?

— Во всяком случае, не будет огорчена.

— Тогда приезжайте непременно. Делами она занимается допоздна.

— Объясните, как вас найти.

— Не знаете? Вокзальная, пять. Возле парка и больничного городка. Сориентировались?

— Вполне. Если Элла Владимировна появится раньше меня, прошу назвать ей мою фамилию.

— Согласен. Всего доброго.

Трубку повесили.

Так. Опять все дороги ведут в парк.

Я специально построила разговор в нейтральном, этаком безличном ключе. Насколько я знаю мужчин, в подобных случаях они склонны представлять образ дамы, соответствующий своим пристрастиям. При встрече останется только уловить то, что он там себе навоображал, и постараться если не превзойти, то хотя бы соответствовать его фантазиям. Если это проделать достаточно тонко, считайте, что мужская симпатия у вас в кармане.

А Станислава мне придется склонять к сотрудничеству, так что сами понимаете…

Я ехала и развлекалась мыслями о нелегком хлебе частного сыщика.

Прибыли. Вот Вокзальная, пять. Да, это дом! Если не грабить такие дома, то я не знаю, какие и грабить. Два этажа, это, конечно, не предел в наше время, но раскосые стены, стрельчатые окна, шпили, башенки, прочие архитектурные прибамбасы, плюс разноцветный кирпич, плюс наружная подсветка стен неведомо где упрятанными фонарями. И окружено все это великолепие кирпичной стеной фигурной кладки.

Думаю, ворот мне здесь не откроют. А вот и ворота. Чугунные кружева. По бокам — два фонаря пирамидками, под старину. Калиточка под аркой.

Как там Остап Бендер насчет Воробьянинова высказался: «Предводитель дворянства жил в пошлой роскоши».

Это я про тебя, Стасик.

Отворилась калиточка, вышел из нее мужичок в неновом пуховике, с непокрытой головой. Посмотрел, как я вожусь, запирая машину, не торопясь пошел вдоль улицы во тьму.

Давлю на кнопку звонка, калитка отворяется еще раз, и глазам моим предстает старушечье личико, все в глубоких морщинах.

— Татьяна Иванова? Предупреждали. Входи.

Бабуленька. Шаркает впереди меня по асфальту ко входным, наполовину стеклянным, надо же, дверям. Не удержалась, стукнула костяшками по стекляшкам — беззвучно! А стекла-то пуленепробиваемые и сами двери стальные. Вот тебе и «надо же»!

— Хозяйка там.

Бабуленька ткнула рукой в сторону кипенно-белой двери под широкой лестницей светлого дерева.

Я уже настроилась на чудеса роскоши, но вместо палат княжеских оказалась в комнате с подвесным потолком, белыми стенами и почти офисной мебелью.

— Та-нечка! Входите, входите!

Элла Владимировна. В точности та же, что в своей ресторанной берлоге.

— Как я рада!

О, сколько радости. Давно не виделись.

— Я не поздно?

— Ну что вы!

— Давайте сразу уточним все детали. Между нами не должно быть никаких неясностей.

Как меняется эта женщина! Лучащаяся теплом и гостеприимством хозяюшка за секунду превратилась в собранную и целеустремленную бизнесменшу. Я с удивлением замечаю, что невольно подыгрываю ей. Однако ее расположение мне небесполезно, поэтому я заговорила с суховатой прохладностью и четкой краткостью, в строгом, как мне кажется, соответствии с ее сиюминутной ролью.

— Нам необходимо внести ясность по трем пунктам. Первое, почему вы решили обратиться именно ко мне и как узнали меня среди вчерашних посетителей вашего ресторана. Ведь, если мне не изменяет память, мы до сегодняшнего дня знакомы не были.

— Это несложно. — Шубарова сдержанно улыбнулась. — Вам ничего не напоминает такое название — «Нарцисс»?

Наповал! Она меня сразила! Мне даже показалось, что я на мгновение потеряла контроль над собой. Во всяком случае, в глазах Шубаровой промелькнуло торжество.

«Нарцисс». Несколько месяцев назад, летом, я там била рожи трем хамам, и во время этой драки погибла моя знакомая. А бармена звали Ашот. Ашот Мамедов. Все, вспомнила!

Убийство проститутки для… рекламы фирмы. Фирма называлась «Сирена». Расследуя это дело, я крепко наступила на мозоль милиции. Да, дело о рекламной паузе. Так я его называла для себя.

— Я вижу, вы вспомнили. Владелец «Нарцисса» — мой хороший знакомый. Да мы все, пищевики, знаем друг друга. Бизнес-то один. Так вот, в этом баре вы ловко отбрили одного, извините, мента. Старшего лейтенанта.

Я, не мигая, смотрела на Шубарову безмятежным, но неподвижным взглядом. Эти пищевики знают друг друга и вообще много знают. А того мента я не отбрила, а только кое-куда послала, разница есть. Сразу после драки и убийства моей знакомой. И так послала, что пошел он по этому адресу, не возражая.

— На владельца «Нарцисса», — продолжала Элла Владимировна, — это происшествие и ваши действия произвели такое впечатление, что он заинтересовался вами и вскоре установил через знакомых, что у нас в Тарасове по частному розыску Татьяне Ивановой равных нет. А дальше, Танечка, все по поговорке — «Худая слава камнем лежит, а добрая — впереди бежит».

Шубарова развела руками и рассмеялась.

Что ж, все понятно. Хотя поговорку она переврала.

— Я ответила вам?

Ответила она. Ответила и даже огорчила. Излишняя известность может осложнить мне жизнь.

— Хорошо. Второе. Предположим, по третьему пункту мы договорились, и я взялась за ваши дела. В этом случае я просила бы не вмешиваться в мои действия и не пытаться их контролировать.

Я остановила ее протестующий жест.

— Прошу помнить, что даже лишний контакт со мной может, при определенных обстоятельствах, повредить ходу дела.

— Глупо вмешиваться в то, о чем не имеешь представления, — ответила Шубарова. Что ж, здравая точка зрения.

— Третье. Сумма гонорара.

— Пятьдесят тысяч долларов или триста тысяч в новых деньгах. Сумма, названная шантажистами.

Я невольно улыбнулась и присовокупила:

— И Станислав остается на свободе, в добром здравии и с чистой репутацией. Чем тогда я отличаюсь от шантажистов?

— Тем, что у нас будет абсолютная уверенность в выполнении этих условий и в отсутствии повторных «наездов».

Этот ответ меня удовлетворил, и я согласилась на пятьдесят кусков «зеленью», оговорив, правда, что эта сумма — расчетная, и накладные расходы в нее входить не будут. Мадам, видимо, не ожидала от меня такой хватки и проводила слегка удивленным взглядом поверх любезной улыбки.

Теперь еще Стас. Куй железо, Танечка.

Возле лестницы, у самой двери, зеркало во весь мой рост. Я остановилась напротив, вгляделась и, «отпустив» мысли восвояси, подняла в себе образ волчицы. Зрачки едва заметно, но сразу же замерцали оранжевым, недобрым пламенем.

Все в порядке. Есть еще порох в пороховницах.

Будь здорова, Ведьма!

Отражение улыбнулось в ответ, и я неторопливо затопала вверх по ступеням.

Станислав встретил меня в уютном холле с большим, темным сейчас, окном на потолке.

— Вот теперь я вас знаю, Татьяна Иванова! — проговорил он вместо приветствия. — Расспросил матушку.

Шатен с большими, влажно блестящими глазами. Возраст двадцать два — двадцать пять, не больше.

— Никогда не встречался с настоящим частным сыщиком. Да еще дамой.

— Детективчики почитываете? — подхватила я в тон.

— Балуюсь на досуге.

Глаза его обежали меня всю — сверху вниз и снизу вверх, и я видела, что произвожу впечатление. Не скажу, что это было мне неприятно. Высокий, правильные черты лица. Тело, правда, несколько рыхловато, но в целом — породистый, хорошо ухоженный экземпляр. Имеет смысл проверить, поддается ли он внушению. Должен, если не будет этого ожидать заранее. Со слов Шубаровой, он скрытен. Попробую внушением повысить его уровень контактности, облегчу себе существование.

Он предложил мне сигарету и после моего отказа бросил пачку на широкий, низкий подоконник. От выпивки я тоже отказалась.

— Как насчет нескольких вопросов? — осведомилась я.

— Ясно, — он медленно кивнул, — дружеская беседа вас не устраивает, и вы переходите к делу.

— Время позднее, — ответила я любезно.

— Тогда, может быть, перенесем встречу на более удобное для вас время?

Я ясно почувствовала, как во мне насторожила уши волчица.

— Вы так торопитесь расстаться?

Я произнесла это низким, грудным голосом.

— Нет! Что вы!

Ответ растерянный. Явно не ожидал от меня такого. Момент — и он восстановится.

— Вам нужна только дружеская беседа?

Я легко коснулась его руки, поймала глазами взгляд и больше не отпускала.

— Нет, — с расстановкой и невыразительно, — вовсе нет.

— Согласитесь, что и недружеские беседы могут быть очень полезными.

— Соглашаюсь.

Он начинает производить впечатление задумавшегося и отвечающего почти автоматически. Может, хватит? Не переборщить бы, наживу врага. Глаза в глаза — уже хорошо для первого раза. Взяла его ладонь в свою и тихим голосом медленно произнесла:

— Недружеские беседы могут быть еще и успокаивающими, обволакивающими покоем и тишиной. Не так ли?

Он почти прошептал:

— Да.

У него начали дрожать веки, взгляд заметно отупел. Начиналось расслабление.

Волчица, поскуливая, просилась наружу. Да, сейчас самое время перейти к шоковому воздействию. Сопротивляться он не способен. Даст ответ на любой вопрос. Но только сейчас. Этот мой «наезд» оказался для него неожиданным и потому успешным. Примени я сейчас шок, в следующий раз он будет настороже. А настоящие вопросы к нему у меня еще не созрели.

— Недружеские беседы могут приносить удовольствие, оставляя после себя желание повторить их. Правда?

Он прикрыл глаза, кивнул.

— Смотри мне в глаза, Станислав!

Он подчинился, и я осуществила волевой посыл — максимально сосредоточившись, мысленно связала его, мужчину, и себя, женщину, в единое целое и по этому единству, как по каналу, направила к нему теплую волну доброжелательности.

— В дальнейшем мы будем рады беседовать друг с другом. Мы хорошие люди. Мы рады нашему знакомству. Мы рады друг другу. Мы рады, но сегодня устали. Мы сегодня пораньше ляжем спать. Мы ляжем спать и будем видеть приятные сны. Мы будем видеть сны друг о друге. Мы друг другу приятны. Нам приятно будет увидеться вновь.

Голова его покачивалась, мышцы лица расслабились настолько, что слегка приоткрылся рот. Я осторожно отпустила его руку, едва заметно отодвинулась. Этот неожиданный сеанс — первый мой успех в деле Шубаровых.

— Станислав! — пропела я как можно музыкальнее. — Станисла-ав!

Он встрепенулся, огляделся.

— Что? Что случилось?

— Вы задумались, Станислав! — И, тихо рассмеявшись, я поднялась с места.

— Мне пора.

— Но мы же ни о чем не поговорили!

— Зато как приятно провели время.

— Приятно!

Он был заметно утомлен, но нашел силы проводить меня до лестницы.

— Вы удивительное создание, Татьяна Иванова!

Я попрощалась с ним улыбкой.

Внизу мне попалась на глаза женщина, которая впустила меня в дом. Судя по всему, она слышала последние слова Станислава и взглянула на меня с интересом.

— Вы работаете здесь?

— Да, — она тряхнула тряпкой, — прихожу четыре раза в неделю. Убираюсь, немного готовлю.

— Я — Татьяна.

— Варвара, — ответила она дружелюбно.

— Очень приятно. Скажите, Варвара, а кто тот мужчина, который вышел из калитки, перед тем как вы меня впустили?

— Это Володенька Коврин. Вообще-то он в больнице работает, электриком. А здесь подрабатывает.

— Спасибо, Варвара. Закройте за мной.

— До свидания.

Усевшись в машину, я не торопилась запускать мотор — оценивала впечатление от своих действий. Впечатление было неплохим. Единственный минус я поставила себе за излишнюю осторожность. Однако перегнуть палку с самого начала — значит усложнить дальнейшую жизнь.

Уже включив передачу, я оглянулась — в окне второго этажа Станислав, явно интересующийся моей машиной. У уха — короткая антенна сотового телефона. В сердцах надавила на педаль газа — взвизгнули покрышки, машина рванула с места.

Прошипев сквозь зубы несколько слов из тех, что неупотребимы в приличном обществе, я взяла себя в руки. Испытанного мной минуту назад удовлетворения как не бывало, Станислав Шубаров только что сообщил кому-то по телефону номер моей машины.

Это был факт. Он подлежал осмыслению. Это было хорошо. Плохо было то, что, направляясь сюда, я не догадалась поменять номера на фальшивые.

Следуя золотому правилу не грызть себя долго за промахи, я постепенно успокаивалась и мчалась на едином дыхании от светофора до светофора. Одна из основных городских транспортных магистралей, забитая днем до предела, радовала сейчас простором и скоростью.

В самом деле, мы участвуем в событиях, события участвуют в нас, все идет своим чередом. Шубаров сообщил кому-то мой номер? Посмотрим, что за этим последует.

Вот и центр. До дома — рукой подать. Повинуясь внезапному побуждению, я свернула на Дзержинскую. Знаем мы эти побуждения. Это язык, на котором общается с нами наша интуиция. А моя ничего плохого мне не посоветует.

Перекресток. За ним — серая громада «серого дома». Здание областного УВД. Интересно, подполковник Кирьянов еще здесь или уже ушел? Здесь. Вон окно его светится. Засиделся. Друг сердешный, сколько же мы с ним не виделись? А и встречались последний раз тоже по делу.

Из высоких дверей, один за другим, вышли несколько человек. Постояли, прикурили и, поправив фуражки, направились по тротуару к служебной автостоянке.

А вот, похоже, и Кирьянов пожаловал. Сейчас я его, безлошадного, как генерала…

Удивился Киря, опешил даже, когда подшелестела к нему моя «девятка» и сама собой открылась дверца: «Машина у подъезда!», шагнул от удивления назад, но, рассмотрев меня в темноте салона, расцвел широкой улыбкой:

— Ха! Танюха!

Садясь, зацепился фуражкой, еле успел подхватить.

Я была ему рада. Он мне — тоже. Это нечасто случается в наше время, чтобы люди действительно радовались друг другу.

Офицерики на автостоянке смотрели нам вслед.

— Каким ветром тебя сюда, Танюха?

— Осень на дворе, Володенька, осенним, значит. Ехала мимо, в окне твоем — свет. Дай, думаю, сделаю доброе дело, отвезу домой старого друга и себя ублажу — повидаю тебя, побеседую.

Смеется Володя. Поблескивают звезды на его погонах. Подполковник! Никак не привыкну. Дело! Ну да и я не баклуши бью, не хлебом единым сыта.

— Как с наркотой-то твоей, дружище?

— Прет с югов, зараза эдакая! Осень, сезон, сама понимаешь.

— Выходит, без дела не сидишь?

— Что ты! А ты-то как?

— Тоже не без дела.

— Танюха, Танюха! — Он накрыл своей мою руку на рулевом колесе — теплая его ладонь, большая. — Переходила бы ты, Танюха, в нашу уголовку. Хочешь, сразу старшим инспектором устрою? Место как раз освободилось.

Я смеюсь, головой мотаю.

— Боюсь, не справлюсь, Володенька, сразу старшим-то.

— Брось! Из тебя такой опер выйдет!

Смотрю на него, улыбаюсь, благо — перекресток и красный свет. Молчу.

— Эх! — тряхнул головой Володенька. — Кошка ты, которая гуляет сама по себе.

— Вот именно, — соглашаюсь я. — Главное, чтобы интересно было гулять.

Вот так и болтали мы ни о чем, пока не доехали до его дома. Могли и еще поговорить, но подполковнику надо было скорей к своим сорванцам и жене в халате. А то уложит она детишек без него, и не повидается сегодня с ними подполковник.

Поэтому я не стала тянуть.

— Вов, помоги.

— Тань, конечно. Выкладывай!

— В вашей уголовке крутят дело об ограблении дома Шубаровых, Вокзальная, пять. Ущерб там, похоже, «в особо крупных размерах», так что должно у ваших быть, не в районе.

— Сделаем!

* * *

Машину к своему дому я не погнала, а оставила на автостоянке неподалеку. Дошла пешком. По дороге думала о волчице. Что-то она последнее время своевольничать стала. Мало собой занимаюсь. Дала себе слово сегодня, несмотря на усталость, «поведьмачить» как следует.

Многие из тех, с кем нехорошо сталкивала меня судьба, знают мое прозвище. Но лишь некоторые из них испытали на собственной шкуре, что значит Ведьма. Думаю, им лучше было бы попасть под кулак накачанного мордоворота. Удары по сознанию болезненнее ударов по организму. Вторые не всегда увечат тело. Первые, как правило, корежат психику.

Занялась я этим давно. Еще в студенческую пору. Повальное увлечение гороскопами, хиромантией, биоэнергетикой зацепило своим крылом и меня. Мало кто в этом разбирался, но мало кто не пытался медитировать на досуге. Я же взяла на себя труд прочесть несколько книг по теме. По чистой случайности книги попались толковые. Это было почти чудом, если принять во внимание горы оккультной макулатуры, окружающие нас со всех сторон. Короче, увлечение со временем потеряло свою остроту, но полезные знания и навыки остались.

Вот и дом. У подъезда, на лавочке, двое парней с обтянутыми кожаным «убором» крутыми плечами. Услышав мои шаги, подобрали ноги, оглянулись в мою сторону. Нездешние. Я их не знаю. Стараясь не выходить на свет, я свернула в глубь двора, к детской площадке, опустилась на скрипнувшие качели прямо напротив них. Если шпана нездешняя, то, скорее всего, сейчас встанут и подойдут в поисках приключения. Я им его гарантирую. А если нет? Похоже — нет. Потому что один из них привстал было, но второй придержал его за полу куртки, и тот опустился на место. Сидят, покуривают, поплевывают. Интерес ко мне теряют. Теперь в мою сторону поглядывают лишь изредка.

Вперед!

Я испуганной лебедушкой процокала мимо них, скрылась в подъезде. Ничего!

«Из ничего и будет ничего», — Шекспир сказал. Глубокая мысль. А если не «ничего»? И этот вариант имеет право на существование.

Стас, конечно, мог звонить, скажем, подружке и кривляться при этом перед окном, любуясь природой, а мог и сообщать в экстренном порядке кому-то номер моей машины.

Эти двое могут поджидать приятеля, зашедшего к знакомому взять на просмотр кассету с фильмом, а могут дожидаться Татьяну Иванову, чтобы удостовериться, что живет она именно здесь.

Поднявшись к себе на шестой этаж, я погнала лифт обратно и с деловым видом вышла из подъезда.

Лавочка была пуста.

Это, конечно, тоже не аргумент, но уже ближе. Тот или те, кому звонил Шубаров, сейчас получают сообщение, что Татьяна Иванова действительно живет по указанному адресу.

Вопрос первостепенный на текущий момент: кому звонил Станислав?

Вопрос второстепенный: что связывает с ним Станислава?

Вывод: интересуется мной достаточно способная личность или группа, выход на которую возможен пока только через Шубарова.

Мафия? Может быть.

Запишем это на извилинах и не будем ломать голову над вопросами без ответов. Как я уже говорила, мы участвуем в событиях, события участвуют в нас, пусть все идет своим чередом.

Я почти успокоилась, но дверь квартиры запирала, как дверь сейфа — со всем тщанием.

Хочу заметить, что многим моим подзащитным и противникам невдомек, что Татьяна Иванова не только суперменша, вернее, супервуменша, с ногами, растущими от плеч, и не носящая шпильки из опасения совершить убийство в рукопашной, что Татьяна Иванова — человек, как и все остальные, довольно часто испытывающий чувство страха. Особенно перед неизвестным.

Уже раздевшись и пустив воду в ванну, я услышала звонок телефона. Пришлось трясти грудями через всю квартиру. Но это дало мне время приготовиться. Услышав в трубке после своего «Алло!» упорное молчание, я понесла такую ахинею, на какую только была способна в данный момент.

«Коленька! — взвыла я плаксиво. — Коленька, милый, не молчи опять, Коленька, прости меня дуру, прости, ведь я не хотела, Коленька, я люблю тебя!»

Молчание в трубке я определила теперь как озадаченно-заинтересованное и сменила направление:

«Колька, молчишь, гад! Ведь и ты, стервец, виноват в том, что произошло, не меньше моего! Еще и обижаться смеешь, рожу делать! Сволочь ты, Коля!»

И бросила трубку, давясь от смеха.

Уже через минуту погрузила ноющее от усталости тело в теплую воду, зарылась до подбородка в пахнущую Францией пену и едва успела подумать перед тем, как мне стало совсем хорошо, что вела я себя правильно и что ни те, у подъезда, ни тот, что звонил сейчас, не могли заметить моей настороженности.

Один-один, господа, ничья-с! Очко я вам проиграла, не сменив номера машины, но и отыгралась тут же, оставив вас в глупой безмятежности.

И почти сразу поплыла по волнам сладкой дремы под тихое мурлыканье магнитофона.

Глава 3

Утро встретилось со мной среди вороха душистых простыней на широкой кровати.

«Челаэк! — проурчала я, сладко потягиваясь. — Кофию в постель!»

Солнце играло со шторами в переливе света и цвета.

Сейчас войдет «челаэк», неся на подносе чашку дымящегося кофе. А я, Бог мой, в полном неглиже! Ну, думаю, он меня прости-и-ит! И не осудит. Вспомнила, как вчера изо всех сил скулила и рявкала по телефону, стало смешно. Проделано было талантливо. Мой слушатель должен был мне аплодировать. А если бы он меня при этом еще и видел!

Ну где же «челаэк», где кофе?

Перевернувшись на живот и уперев подбородок в ладони, я сонно уставилась на дверь.

Не идет. Ну и пусть. Да и кофе-то у него растворимый, а настоящего он отродясь не умел готовить.

«Стремительная, как сорвавшаяся с защелки пружина, Татьяна взметнулась над ночным ложем и, едва ноги ее коснулись ковра, нанесла серию мгновенных и сокрушительных ударов воображаемому противнику».

Красиво!

Я лениво поднялась и прошлепала на кухню, глянув по дороге в зеркало. Нерасчесанные после вчерашней ванны волосы стояли дыбом.

Вот уже закипает вода, на блюдце — горка свежемолотого кофе, как вдруг заверещал телефон.

Не подойду! Еще раз! Как вы назойливы! Еще!

— Алло!

— Татьяна, здравствуйте, это Станислав. Узнали?

— Я вас приветствую.

— Что поделываете?

— Считаю сушеных мух.

— Что-что?

— Мух сушеных считаю. Мне нужно ровно пятьдесят штук.

— Танечка, вы мне снились всю ночь, прямо наваждение какое-то!

— А у меня двух не хватает.

— Чего не хватает?

— Мух.

— Каких мух?

— Сушеных!

— Ничего не понимаю! Зачем вам они?

— Для кофе. Сейчас в моде кофе по-африкански, с толчеными мухами, а у меня двух не хватает.

— А если без них?

— Без них ничего не выйдет — вкус не тот.

— Хорошо, куда мне их привезти?

— Кого?

— Мух.

— Каких?

— Сушеных.

— Зачем?

— Для кофе.

Бр-р, какую чушь он порет!

— Станислав, вам что, делать нечего?

— Нечего! Тем более что вы мне снились всю ночь.

— И что дальше?

— Я тоже хочу кофе. Давайте попьем его вместе.

— А что, это идея. Где?

— В «Вене», на проспекте.

— Идет, через час-полтора.

— Отлично.

Фу-у! Отбой.

Дежурный макияж. Кофе, чтоб ему! Джинсово-кожаная униформа. На работу пора. В «Вену». Хорошо хоть работаю сегодня недалеко от дома. Что-то терминология у меня пошла, как у «девочки по вызову». Дожили! Времени — хоть отбавляй, пойдем пешком.

Все изменилось, стоило мне взяться за ручку двери. Будто выключили свет — кончилось мое безмятежное существование.

Едва я управилась с последним замком, дверь распахнулась сама собой, чуть не треснув меня по лбу. В проем влезла бритоголовая рожа с квадратным торсом и двинулась ко мне. За этим маячил еще один, аналогичный. В габариты двери одновременно они не вписывались, и это было хорошо.

Выйти из состояния ступора, в которое меня погрузила внезапность их появления, мне помогли они сами, вернее, передний, прохрипевший что-то вроде:

— Тихо, красавушка, не возникай зря!

Ну, уж тут извините! Не в мой дом лезть с такой рожей и тем более с такими советами.

Я сделала короткий шажок назад, вскинула колено к груди и, резко выдохнув: «Х-ха!» — послала пятку в его солнечное сплетение.

Это его остановило. Он хрюкнул, глаза полезли из орбит. Но на ногах удержался.

Быстро изменив позицию — теперь я была к нему вполоборота, — мыском ноги достала его ухо. Равновесие восстановила едва ли не раньше, чем увидела, как его голова мотнулась от удара.

Теперь он решительно осел вниз. Бескровный нокаут. Классика!

Если бы не джинсы, сковывавшие мои движения, последний удар мог бы его всерьез покалечить.

Второй оправился от изумления и решительно вступил в дело. Мозгов у него явно не было и, значит, сомнений — тоже. Он еще подогрел меня, выдавив из себя блевотным голосом: «С-сука!»

Махать ногами мешал лежащий. Но крутиться было можно. Я и крутнулась. На полный оборот и в конце, по всей науке, движением плети бросила вперед руку, ногти скрюченных пальцев «драконьей лапы» воткнулись в кожу лба, а пятка ладони жестко врезалась в его переносицу.

Удар его отшатнул, он шагнул назад, зацепился за порог, но не свалился даже теперь, а замотал головой и, полуослепший, с медвежьим рыком двинулся на меня, согнув ноги в коленях и раскинув в стороны руки. Этих его эволюций было более чем достаточно, чтобы я успела отступить в глубину прихожей. Там я его даже подождала немного, а когда он перешагнул через товарища, двинулась навстречу и подпрыгнула как можно выше. Мои ноги легли ему на плечи. Он был высоковат для этого номера, но, откинувшись назад, я достала-таки руками пол и, резко согнувшись, бросила его вперед головой. При этом могла сломаться шея, но в тесноте он всего лишь тяпнулся теменем о стену и, словно мешок, рухнул на меня. При этом мой нос очутился возле его колен, а его голова упокоилась между моими ногами. Позиция! Прямо Камасутра какая-то!

Я едва выкарабкалась из-под него, такой он оказался тяжелый. Постояла, переводя дух, поправляя одежду и оглядывая поле битвы.

Пора было выволакивать этих головорезов на лестничную клетку, запирать дверь на все засовы и переносить свою жизнедеятельность на конспиративную квартиру, потому что здесь стало слишком беспокойно.

Я сбегала в спаленку, побросала в сумочку всю имеющуюся наличность и, с грустью глянув напоследок на ворох душистых простыней, вернулась в прихожую.

Тот, который у порога, тихо постанывал на каждом выдохе, а второй признаков жизни не подавал. Я нагнулась и провела ладонью по ежику волос на его битом темени. Крови не было. И тут откуда-то сзади моей щеки коснулся холодный и острый металл.

— Не делай резких движений, иначе я вспорю тебе щеку, — прозвучало надо мной.

По спине побежали мурашки.

— Медленно разогнись! — услышала я команду.

Медленно выполнила. Он оказался сзади, а нож теперь ласкал мне шею в области сонной артерии.

Драться в таком положении могут только герои боевиков, а я — нет.

— Пошли в комнату.

— Не поцарапай! — попросила я.

Медленно прибыли. Дальше что?

— Мы не враги тебе, зря ты так. Пришли к тебе за помощью, а ты — в морду, не разобравшись! Уймись, сестренка, дай пару слов сказать. Вот, возьми.

Я повернула голову — он протягивал мне нож рукояткой вперед.

— Повесь его себе на хрен, братишка!

С этой публикой надо быть грубой и безжалостной, а то сначала сядут верхом, а потом, глядишь, и лечь захотят.

Черный расстегнутый плащ, темный костюм, белая рубашка, галстук. Сумка через плечо.

— Прошу тебя, успокойся.

Взгляд его был, как бы это сказать, несколько тяжеловат. Да и мой сейчас, думаю, не блистал игривостью. Поиграем в гляделки? Кто кого? Я внутренне подобралась, приготовилась к неожиданностям, а в сознании зафиксировала треугольник: он — я — нож на столе.

Он отвел глаза первым.

— Мир, мир! — плавно провел рукой перед грудью. — Скора ты на руку, Татьяна Иванова. Не хотели мы так.

Не хотели они. Не выруби я этих амбалов, разговор шел бы сейчас совсем в другом ключе.

— Мы к тебе с просьбой пожаловали. Давай сядем, что ли!

— Все бы так жаловали! Садись.

— О, наконец-то голос подала по-нормальному, уже хорошо. Перестань обижаться. Ребята ошиблись немного в обращении, ты им на их ошибку указала. Расквиталась. А что я нож на тебя поставил, так по-другому с тобой заговорить уже не получилось бы. А поговорить мне с тобой хочется.

Надо его выслушать. Грубить сейчас — значит, нарываться на новые неприятности, а мне они ни к чему. Но я не Стасик, со мной им придется повозиться.

— Вот ты два раза назвал меня по имени, а сам не представился. — Я полностью справилась с собой и говорила вполне любезно. — Это невежливо.

На вид ему лет сорок с небольшим, в волосах кое-где седина, лицо не кабинетного работника, но к галстуку подходит.

— Называй меня Сергеем.

— Очень приятно! — поклонилась я. — А нож твой я запомню.

— Возьми его себе. Не пожалеешь, работа мастера.

— Давай к делу, — предложила я.

— Хорошо! — Он закинул ногу на ногу, скрестил на груди руки.

— Начну со вчерашних недоносков у твоего подъезда. Они не наши, если ты так подумала. Обычные дешевки и были наняты за рубль двадцать, чтобы дождаться тебя и сообщить об этом. Нанял их человек, которым я очень интересуюсь. А он интересуется тобой. А ты — им. Въезжаешь помаленьку?

— Можно?

Я наклонилась за ножом. Он был небольшим, с массивной рукояткой, очень острый и неожиданно тяжелый. Клинок отполирован до зеркала.

Сергей, покопавшись в сумке, протянул мне ножны из светлой кожи.

Он не соврал — это было настоящее оружие ближнего боя.

— По недоноскам въезжаю. А вот что за человек, который мной интересуется, — невдомек. Я вроде пока никем конкретно не озабочена.

— Ну так озаботишься.

Темнит что-то этот Сергей. Для чего же тогда заявился, да еще с такой помпой?

— А тобой он не интересуется?

В его глазах мелькнула голубая искра, на мгновение сузила зрачки.

— Интересуется и мной.

— Как занимательно!

— Да, по кругу. — Он слегка улыбнулся, без глаз, одними губами.

— Ошибаешься, по дуге, — поправила его я. — Он интересуется нами, мы — им, ты интересуешься мной, а я тобой — нет.

— Вот поэтому я здесь.

Он вздохнул с облегчением, продолжил, подобрев лицом:

— Я здесь, чтобы объяснить, почему ты нужна нам, а мы — тебе.

— Уж не назовешь ли ты мне этого человека?

— Называть я тебе его не буду по двум причинам: во-первых, раздавать авансы не люблю, а во-вторых, вдруг тебе станет неинтересно сотрудничать с нами. А нам это необходимо! Возись тогда с тобой. Сама разберешься, а он поможет, не сомневайся, я серьезно говорю.

В несерьезности я его подозревать не могла, поэтому после его последних слов мне действительно стало интереснее его слушать, хоть и говорил он чересчур тягуче.

— Объясни, сделай милость, а то я все-таки мало что понимаю, уж такая бестолковая у тебя собеседница.

Его лицо посуровело.

— Что ты не понимаешь?

Да, это тебе не Стасик.

— Зачем ты заявился и с чего ты взял, что я ИМ интересуюсь? Представь такой вариант, что тех двух дешевок у подъезда я едва заметила, и мне все равно, кого они ждали, и все равно, кому и что они сообщили.

— Татьяна, я не лезу в твои дела. Ты — не лезешь в мои. Это нормально. Я не держу тебя за дуру, а ты, давай, не держи меня за дурака, я ведь к тебе по-хорошему. По идее, ты не должна интересовать этого змея подколодного, но раз он тобой интересуется, значит, ты топчешься рядом с ним. А те двое лохов вчерашних, ведь мы их уже немного подержали за голые гузна ежовой рукавицей. Так чего ж ты вдруг решила выламываться? Давай не будем!

Ну не получается у этого Сергея. Убеждать он не привык или привык убеждать другими способами. Вот, даже галстук расслабил.

Звонок Стаса, придурки у подъезда, молчание по телефону. Без сомнений, все это взаимосвязано. Тот, кто за этим стоит, — шантажист. И он нужен мафии. И совсем не нужен Шубаровым. Шубаровы мне платят. Так чего ж я выламываюсь?

— Ладно, Сергей, не буду. Излагай дальше и скажи: этот «змей» связан с неприятностями Шубаровых?

— Я скажу тебе, Таня, очень много: мы хотим взять этого человека, но сами — не можем. Пусть этого будет тебе достаточно, ладно? Но если он вдруг пропадет на каком другом деле, скажем, на своем деле с тобой, то тут мы вроде как ни при чем. Но помогать мы тебе будем.

В прихожей что-то зашуршало, стукнуло. Легонько чмокнула закрывшаяся дверь. Сергей и ухом не повел, и я, глядя на него, решила не обращать внимания.

— Въезжаю я и, пожалуй, согласна. Согласна на то, что вы используете меня, а я попользуюсь вами.

— А-а! Отлично! Так дела и делаются!

Он был явно доволен.

— Но у меня есть условие.

— Выкладывай.

— После всего мне нужно будет кое о чем расспросить этого «змея».

— Если захочешь — сама, а если надо будет — поможем. Но и у меня есть условие. После своего расспроса ты забудешь о нем так, что больше не вспомнишь нигде и никогда. И о деле нашем забудешь тоже.

— С удовольствием!

— Живи спокойно. А как все дозреет, мы не прозеваем, подойдет к тебе человек, тоже Сергей, и если предложит наточить нож, то ты его не опасайся, ладно?

— Ладно, Сергей.

Он встал, запахнул плащ. Выходя, обернулся:

— Удачи тебе, Ведьма!

* * *

Ведьма побродила немного по опустевшему дому, в одиночестве позволив себе растеряться. Вроде ничего и не произошло. И только нож в светлых кожаных ножнах напоминал мне о пережитом приключении. Даже в «Вену» идти было еще не поздно, хотя уже не хотелось. Сейчас нужно бы подумать, чтобы не брести вслепую, получая на каждом шагу затрещины, но голова была на удивление пустая.

Я плеснула себе в тонкий бокальчик хорошего коньячка, зажевала благородный напиток горстью орешков. Бросила в сумочку нож, а оттуда достала мешочек из мягкой замши. Кости. Сейчас единственные мои советчики.

5+20+27: «Близятся трудности, но вы сумеете овладеть ситуацией».

И утешители. Спасибо.

* * *

На улице, несмотря на яркое солнце и безоблачное небо, было холодно. Лужи на асфальте подернулись ледком, и дул неприятный ветер. Пришлось запахнуться и затянуть пояс. На проспект мне выходить не хотелось, и, недолго думая, я двинула по боковой. А еще через некоторое время натянула и капюшон. Стало еще лучше, обзор, правда, сократился. Поэтому я не заметила Аякса — пропитого престарелого голодранца, к которому питала необъяснимую симпатию и ссужала время от времени мелочевочкой «на поправ души» — по его выражению. А он, в благодарность, ссужал меня разного рода уличными новостями, среди которых встречались и любопытные, и полезные.

— Танька, Танька, Танька, Та-анечка! — услышала я прямо над ухом негромкое пение. Здравствуй, красавица моя!

Седые, всклокоченные лохмы, седая щетина на лице морковной красноты. Вениамин его имя.

— Здравствуй, Венечка!

— Идет, гляжу, Танька, не узнает. Гордая, как царица Савская.

— Ох, Аякс, что-то не до шуток мне сегодня. Настроение не то.

— Влюбилась, царица ты моя ненаглядная!

Он достал руки из карманов грязного пальто, хлопнул в ладоши.

— Не печалуйся, твой будет, куда ему деться, скотине этакой!

Не выдержала я, рассмеялась его неподдельной жизнерадостности, а он даже сплясал что-то от удовольствия.

Проходящая мимо нахмуренная матрона, дородность которой увеличивала шуба роскошного искусственного меха, шарахнулась от нас в сторону, зацепилась ногой за выбоину на асфальте. Аякс мгновенно порхнул к ней, поддержал за локоток:

— Осторожнее, мадам, не дербанитесь!

Вконец шокированная мадам замахала на него руками и быстро засеменила прочь, дробно стуча каблучками.

Я смеялась в голос, а Аякс кричал ей вслед:

— Мадам, следите за дорогой, берегите тело!

— Ну, ты хам, Венчик! — попеняла я ему, когда он вернулся.

— Отвечу тебе, Танька, двояко. — Он многозначительно поднял вверх палец: — «Не судите и не судимы будете!» — раз, «Вынь прежде бревно из своего глаза!» — два.

— Ох, Аякс, мне сегодняшним утром только Святого писания не хватает!

— Потому и произнесено-о! — протянул он басом на дьячий манер и тут же, без перехода, противным, ерническим козлетоном:

— Танек, дай червончик, душа горит!

Надо дать, чтобы талант его скомороший не погиб от похмельного синдрома. Развеселил он меня, почти в норму привел.

— Спасибо! — он важно кивнул лохмами и, посерьезнев, тихо произнес: — А теперь слушай, что скажу. Помнишь Ирку, которая проституткой у Никиты работает? Ну, ту самую, что летом менты таскали за наводку? После того, как черножопых грабанули? Вспомнила? Ты ей тогда помогала еще чем — то, вытаскивала? Не мое, конечно, дело, но слухом земля полнится.

Вспомнила я ее. Действительно, помогла я тогда девчонке, осталась она на свободе.

— Так вот, Ирка недавно хвалилась хозяйке своей, у какой комнату снимает, что переходит на самостоятельную работу. Дескать, скандал большой у «крутых» пошел, чубы трещат у каждого второго. И Никиту ее смахнули. А грызутся-то вроде промеж себя свои, внутрисемейно, смекаешь? И чего это они, а? Ну, ладно, ты ничего не слышала, я тебе ничего не говорил, чава!

И Аякс, круто развернувшись, быстро удалился, приплясывая на ходу. Пальто его, колоколом расширявшееся книзу, болталось из стороны в сторону.

В «Вене», как всегда в это время, чинно, тихо и очень чисто. Посетителей было мало, и Станислава я увидела от дверей. Он сидел за столиком у окна и тупо глазел на окружающее через хрустальной прозрачности стекло.

— Татьяна! — обрадовался он мне. — Наконец-то!

— Мух принес? — спросила я, глянув на него с нежно-грустной улыбкой.

— Я нес в коробочке, но у меня их взяли поглядеть и упустили.

Я фыркнула носом, чтобы не рассмеяться.

Какой-то он сегодня утомленный, пожеванный, не то что вчера. Спал, что ли, плохо? Я снилась. И что же мы с ним в его сне делали, если он так приустал?

— Чем будешь поить даму, мухолов?

— Кофе, как договаривались.

— Какой же кофе без мух?

— Шампанского? — предложил он, поразмышляв.

— Чересчур аристократично, с утра-то! — наморщила я нос.

Станислав сбегал к стойке и быстренько принес два коньячных коктейля. Кофе, правда, принес тоже.

Он начал с кофе, а я, удалив из бокала соломинку, глотнула крепкого.

«Танечка, — сказала я себе, — прикинься паинькой, пьющей с утра, на пустой желудок, коньяк!»

Станислав с интересом наблюдал за мной, а я соображала, потупив очи, с чего начать. Давить на него мне не хотелось по двум причинам. Во-первых, связь его с шантажистом была настолько крепкой, что напоминала собачью преданность. Чем же иным объяснить факт, что вчера он моментально сдал меня, свою избавительницу? И преданность эта, скорее всего, основывается на страхе. А страх — средство мощное, для многих почти непреодолимое, дави на них не дави.

Во-вторых, мне нужен был сам шантажист, а выйти на него, минуя Станислава, явных возможностей я не видела.

Так что, отбей я у Станислава охоту к общению, придется долго и нудно работать на «косвенных», искать другие подступы, а такое шерлокхолмство мне не по душе.

Моя интуиция, а я ей доверяю, подсказывала нехитрый план. Ясно, что шантажист, сочтя необходимым «установить» меня после звонка Станислава, не ограничится этим, если я предприму дальнейшие действия по «вскрытию» ситуации.

Грядут события, сказала я себе, и по мере их развития его личность, хочет он того или нет, будет постепенно проясняться. Так давай, голубушка, трогать черта за рога. Как? Наполеон говаривал перед битвой: мол, главное ввязаться, а там посмотрим. Словом, война план покажет. Вот только в войне этой надо уцелеть.

Чередование коньяка и кофе было восхитительным. Коньяк поднимал в груди теплую волну, а кофе гнал ее в остальные части тела. Станислав следовал за мной по пятам, отставая, может, всего на полкорпуса. Мы оба несли милую ахинею, он пробовал флиртовать, я сводила на нет все его попытки и ждала момента в нашей болтовне, за который можно зацепиться, чтобы невзначай задать мало-мальски стоящий вопрос. И случай вскоре представился. Он объявил, что знает меня уже тысячу лет, не меньше, и перешел к объяснению, что это дает ему право названивать мне в любое время суток. Тут я перебила его, попросив в подарок их семейный телефонный справочник. Он сначала помычал, сбитый с толку, а потом осведомился:

— Он нужен вам так же, как сушеные мухи?

— Нет, как маринованные тараканы!

— Понятно. Для очередных кулинарных изысков.

— Для освоения ясновидения! — прошептала я ему на ухо.

— Как интересно! — он вытянул губы трубочкой.

— Не лицемерь, Станислав, ты эту науку уже превзошел.

— Вот как? При помощи справочника?

— Несомненно. Как же иначе, не обладая таким даром, ты смог бы отыскать в нем номер моего телефона? Среди десятков-то Ивановых?

Оп-па! В точку! Шлепает губами, молчит Стасик. Свою визитку я Шубаровым не давала. Смеюсь, делаю вид, что удачно пошутила.

Давай, милый, выворачивайся, а то разозлюсь сейчас и вопреки всем своим планам прямо здесь аборт тебе сделаю! Вытащу из тебя все на мое обозрение.

Наконец он нашелся:

— А я обзванивал всех Ивановых подряд. На шестом или восьмом номере попал на вас. Повезло, конечно!

Я была в восторге, даже, не удержавшись, погладила его по щеке.

— Было бы правдоподобнее, если бы ты ответил сразу, не раздумывая.

Он скорчил гримасу обиженного пятилетнего мальчика. Но я уже не шутила.

— Ты, любезный Станислав, вообще волшебник телефонных переговоров. Или, точнее, ученик волшебника. Но очень способный. Отъезжая от вашего дома, я видела, как ты разговаривал по телефону, и представь, какое совпадение, сразу после этого со мной приключилась масса неприятностей. Признайся, ты звонил учителю?

На него было так жалко смотреть, что я на прощание поцеловала его лоб. Правда, выйдя из дверей, едва не сплюнула, но плеваться молодой, красивой женщине на виду у всех не позволяют приличия.

Глава 4

«Отряхнем его прах с наших ног!» — фраза вдвойне святая и по евангельской, и по коммунистической памяти.

Время от времени прах с ног отрясать полезно — ноги будут чище, здоровее, а значит, двигаться станешь резвее и уверенней.

Выйдя на улицу, стряхнула я с себя Шубаровых и все, что с ними связано. Ситуация через Станислава теперь заряжена мною до хорошего разогрева, все остальное терпит, пусть будет у меня тайм-аут. На сегодня достаточно. К тому же я не успела размяться перед гимнастическими упражнениями в прихожей. Мышцы ноют. Значит, едем к Косте Чекменеву. Позволим себе хороший массаж и парную баню.

В раздевалке извлекла ключ из потайного местечка и открыла шкаф со своим снаряжением. Переодеваясь, с удовольствием прислушивалась к звукам, доносившимся сверху, — глухие удары, вскрики, дружный топот. Костя гоняет своих подопечных.

Константин зарабатывал на хлеб насущный, преподавая технику самообороны и поведения в экстремальных ситуациях, на что имел соответствующую лицензию от властей предержащих. В городских спортивно-мордобойных кругах имел авторитет классного рукопашника, слегка, правда, подпорченный упорным нежеланием следовать какому-либо определенному стилю и твердо устоявшимся презрением к любого рода правилам. Его манера ведения боя была дикой и прекрасной смесью приемов, надерганных изо всех видов единоборств и удивительно гармонично увязанных друг с другом.

Заметив меня, Костя кивнул, коротко бросил: «Разминайся!»

В зале происходило нечто, напоминающее групповую драку. Около двух десятков человек обоего пола, пестро и разнообразно одетых, самозабвенно колошматили друг друга. Удары наносились не в полную силу, но со стороны выглядели довольно чувствительными. То и дело кто-нибудь из участников, оказавшись на краю побоища, выходил из борьбы, отбегал в сторону, переводил дух, оперевшись о собственные колени, и опять кидался в драку. Задерживавшихся Костя подхлестывал резкими окриками.

Здесь его надлежало слушаться беспрекословно, и я занялась собой, продолжая следить за тренировкой. Константин то и дело, заходя с разных сторон, нырял в свалку. Его не щадили, но он, играючи отмахиваясь от зуботычин, целеустремленно добирался до намеченной жертвы, недостаточно активно, на его взгляд, работающей конечностями, добросовестно «обрабатывал» ее и так же легко выбирался из этого водоворота. Участники выматывались все больше, и Константин наконец остановил драку.

— Все, все, все! Закончили! — крикнул он, хлопая в ладоши. — Восстановились!

Никто не сел и не лег, хотя, видно было, многим очень хотелось. Вместо этого Константин погнал их вокруг зала легкой трусцой. Вначале бегуны, особенно девчонки, едва переставляли ноги. Но потом бежали все легче и через несколько кругов чувствовали себя вполне сносно.

— Групповой спарринг? — спросила я у подошедшего Константина.

— Уличная махаловка. Здравствуй, Таня.

— Привет! А не покалечатся?

— Что ты, я же слежу! Подожди еще пару минут, скоро я их вытурю.

Когда зал опустел, Костя с улыбкой обнял меня.

— С чего начнем?

Он сделал несколько мягких, быстрых движений из у-шу, закончил короткой, резкой связкой карате.

— Нет, нет! — запростестовала я, помня о слегка потянутых связках. — Давай удары корпусом и уход, но без подножек.

Константин нырнул вперед, подсел, по-утиному передвинул ногу, выпрямляясь и поворачиваясь, с силой толкнул меня плечом. От неожиданности я потеряла равновесие и грохнулась бы навзничь, не поддержи он меня. Вырвавшись, я отступила назад, выполнила короткий мах ногой и прыгнула вверх и вперед с поворотом в воздухе, поджимая ногу. Проделано все было достаточно быстро, и Костя принял грудью удар моего тела. Правда, в момент контакта он уже оседал вниз, и поэтому результатом нападения был мягко выполненный им кувырок назад. Секунда — и он стоял в боевой стойке «лук и стрела».

Спасибо Константину, в норму он привел меня умело и быстро. И разогрел, и промассажировал, и сауну предоставил в полное мое распоряжение. Благодаря ему я устала телом и отдохнула душой. Вернулась в себя настолько, что, выйдя на улицу, на предвечернее уже солнышко, почувствовала приливную волну здорового оптимизма. А это значило, что тайм-аут завершен. Раз так, то мне, конечно, в первую очередь требуется телефон.

— Алло! — прозвучал в трубке голос Кирьянова.

— Добрый день, Владимир Сергеевич, Иванова беспокоит.

— Здравствуйте, здравствуйте, Татьяна Александровна! — Голос Кири радовал сердечностью. — Очень хорошо, что вы позвонили. Вы можете сейчас ко мне приехать?

— Да, разумеется, — ответила я, взглянув на часы. — Буду через сорок минут.

— Я выйду вас встретить.

Кирьянов дал отбой.

Повесив трубку автомата, я на ходу достала заветный мешочек из мягкой замши, выкатила на ладонь кости: 2+18+27 — «Готовьтесь к скорым волнениям».

Что ж, не привыкать!

Я не задержалась, прибыла минута в минуту, а Володенька уже ждал меня на Дзержинском перекрестке.

Киренька, синенький, крупнопогонненький, стоит себе, будто и дел у него больше нет никаких, меня ждет. Что-то хмурый он какой-то. Смотрит и не узнает. Понятно.

Я, едва заметно кивнув ему, поворачиваюсь и ухожу вверх по Дзержинской.

Неприятности какие-то у подполковника. Что-то он захотел в конспирацию поиграть.

Об этом я и спросила у него, когда он догнал меня и поздоровался. Нет у него неприятностей. Счастливый он человек! Озабоченность есть, угу. Озабочен мною? Как это приятно! Озабочен мною до конспиративности. Киренька, что ты? Да не смеюсь я и не думаю даже. Дело нехорошее? Шубаровых? Так-так-так, давай, давай. Ага, в Греции были, а здесь обчистили их дом. Почему, странно? Замки не сломаны, окна не выбиты? Как это? Будто ключом открыты? Действительно, странно. Да, есть у них такой работник Коврин. Твой тезка, Володя. Ого! Среди дня ушел от них на пару часов, а вернулся — дело сделано. Так, он и позвонил, значит. А сам он не мог? Лох. Совок. Фраер. Понятно. Подписался о невыезде и весь как на ладони. Очень хорошо! Ну и где он сейчас? Выехал? Нет? Я его, Киренька, вчерашним вечером воочию видела. Мельком, правда. Тот самый мужичок в старом пуховике, у шубаровского особняка вышедший из калитки, сразу как я подъехала. Что? Вот это номер! В реанимации! Четыре ножевых! Выходит, сразу после того, как я его видела. Это он тогда в темноту-то навстречу ножу пошел, бедолага! В какой, ты говоришь? Так. В первой городской, в реанимации. Я запомню. Знает больше, чем говорит. Как молчит? Так, наглухо! Интересно. Стас — наглухо! Коврин — наглухо! Этого — ножом! Того — шантажом! Вот что, подполковник, чтобы озабоченность твоя мною и дальше тебя донимала, дай-ка я тебя сейчас, да принародно! И не сопротивляйся, не смей!

Я обняла Вовку Кирьянова за шею и, не ерничая нисколько, ну, может, только самую малость, крепко поцеловала в губы, чуть дольше, чем следует, продержав момент контакта.

— Спасибо, Володенька, век твоей доброты не забуду!

— Танюха! — коснулся он моих волос. — Ты же умная девочка, ну, не перебегай дорогу нашим, не ищи неприятностей!

— Я и не ищу их, товарищ подполковник, они меня сами находят. А с вашими я конкурировать не собираюсь. Ограбление дома меня не интересует, по крайней мере — пока. Люди — Шубаровы, Коврин — да, а ограбление дома — нет. Так что книжный шкаф — один, а полки — разные. Понимаешь?

Что? Почему я ими интересуюсь? Володенька, расскажу все в подробностях, но попозже, ладно? Не обидишься? Не обидится, не такой он.

Вот человек, как поговорю с ним — на душе тепло. Расстались, пошли в разные стороны, оглянулась — и он оглянулся тоже. Руками помахали.

Итак, в свете неожиданно открывшихся обстоятельств решила я «шевельнуться» сегодня еще раз. Вознетерпелось, так сказать, а проще — испытала любопытство. Очень захотелось мне поговорить с Эллой Владимировной Шубаровой, узнать у нее — как там Стасик себя чувствует. Все-таки поцеловала я его сегодня. В лоб. Каково его впечатление от этого моего поцелуя да и от всей встречи нашей в «Вене»?

До автостоянки, где с вечера отстаивалась моя красавица, рукой подать.

Наблюдает ли кто за машиной? Вряд ли. Нецелесообразно. Однако, отпирая ее, не могла удержаться, чтобы не бросить несколько внимательных взглядов вокруг. Тоже нецелесообразно. Большой двор, забитый техникой. С одной стороны — громада института смотрит сотнями глазастых окон, с двух других — жилье. Разве вычислишь наблюдателя в таких условиях.

И еще, по необъяснимой пока причине, меня начинал интересовать работник Шубаровых Коврин. Хотя, какое отношение он может иметь к шантажу? Просто поговорила бы с ним, и все. Еще один повод для беседы с мадам Шубаровой.

А-а! Как Винни-Пух говорил в том достославном мультике? «Это „ж-ж-ж“ — неспроста!» Неспроста и проснувшийся вдруг интерес. Интуиция, ей-Богу! Чутье. Тянет меня дело, втягивает на быстрину потока. Танечка, не выгребай против, плыви по течению. Время раннее, мадам может быть на рабочем месте. Едем!

Машина ласточкой выпорхнула из ворот стоянки. Попавшийся навстречу старый «Москвич», жук навозный, увильнул в сторону, обругал сигналом.

В ресторане встретили меня радушно, словно долгожданную гостью. Но Эллу Владимировну я там не застала. Метрдотель, сияющий чистотой униформы и приветливостью лица, сообщил, что хозяйка дома, готовится к скорому отъезду. Я откланялась, и тот самый «конь» привратный одарил меня на прощание плотоядной улыбкой.

Ей-ей, при свете дня этот фамильный особнячок производит уже не то впечатление. Пряничный он какой-то, тортовый. Или настроение у меня другое? Станислава в окне не видно. Зашторено то окошечко.

Открыла сумочку — бандитский нож лезет в руку. Символично как-то! В карман его пока, чтобы не мешал. Вот он, мешочек. Кости. Осторожно бросаю на пустое сиденье: 6+18+31. Редкое сочетание. Дай Бог памяти. Вот: «Меняйте планы и ловите удачу, но остерегайтесь случайных встреч».

Советчики вы мои прозорливые! Прямо диспозицию выдали, надо же!

Калитку мне открыла все та же Варвара. Поздоровались мы с ней хорошо — знакомые. Провела в дом, усадила, судя по запахам, недалеко от кухни. Взялась доложить обо мне хозяйке. Интересно, дома ли Станислав любезный? Может, что новое выдать решится? На тему учителя? Ведь должно же в конце концов в нем проснуться благоразумие! А вот и сама хозяюшка. Элла Владимировна павой вплыла в открытую дверь. Так. Судя по лицу, играем печальную скорбь. Или скорбную печаль. Роскошный у нее халатик на плечах. Надо завести себе такой же.

— Танечка, милая!

Поздоровались.

— Что случилось, Элла Владимировна?

— Ничего, ничего.

Ответ дан со вздохом из бразильского сериала. И даже ручкой — этак вот, слегка. Играем участие.

— Новые неприятности?

— Последнее время они преследуют меня на каждом шагу.

— Поделитесь со мною, вам станет легче.

— Станислав напился! Уже второй раз, представляете? Еле дошел. Я не знаю, что думать!

Ну, думаю, во второй раз — пора привыкнуть. И ведь дошел все-таки. Неужели с моего поцелуя нажрался? Скотина! С поцелуя не нажираться надо, а порхать на крыльях. А что с ним было бы, если б я его в губы чмокнула? Подумать страшно!

— Пьяный, язык заплетается, городит какую-то чушь! — продолжала причитать хозяюшка.

Максимум звуков при минимуме информации. Насторожившись, осторожно так спрашиваю:

— А что он такое говорил?

У Эллы Владимировны глаза набухли слезами.

— Мама, говорит, хочу научиться стрелять из автоматического оружия. Это мой Стасик!

М-да! Что у пьяного на языке — то у трезвого на уме. Интересно, на кого ему автомат понадобился?

Мама промокнула глаза платочком.

— Вот такие дела, Танечка, а мне, как назло, улетать надо. В командировку. Уже завтра. Самолетом!

— Успокойтесь, Элла Владимировна, прошу вас! Человек он взрослый, просто не рассчитал своих возможностей. Ведь не алкоголик же он!

— Нет, что вы! Я вот что думаю, милая. — Шубарова глотнула слезы и глянула на меня глазами, полными страдания: — Уж не из-за этих ли он идиотов, которые ему угрожают?

Я тронула ее руку.

— Очень может быть. Но, уверяю вас, скоро все кончится.

Я утвердительно прикрыла глаза.

— Спасибо, Танечка, скорее бы!

— Куда вы летите, Элла Владимировна?

— В Питер, завтра, в шестнадцать. Пробуду там дня два-три. А тут, как на грех, Стас вечеринку хочет собрать. Пусть отдохнут ребята, ничего плохого в этом нет, но мне так неспокойно за него!

Танечка, мне не хочется обращаться к посторонним, скажите, вы не взялись бы организовать охрану во время этого праздника? Заплачу вперед, и по самым высоким ставкам.

Я подумала про Чекменева: «Вот, калымчик Косте подваливает. Телячья работа для двоих. Хлопот особых быть не должно. С него коробка конфет».

С надеждой смотрит на меня Элла Владимировна. Сейчас я соглашусь, и она подумает: мол, как мила Татьяна Иванова.

— Хорошо, — отвечаю наконец, — я это устрою для вашего спокойствия.

— Ах, как вы милы! — расчувствовалась она.

И я расчувствовалась тоже — от своей прозорливости. Интересно, как будет она реагировать, назови я ей сейчас сумму гонорара?

Но в этом не возникло надобности, потому что назвала она ее сама, и назвала на удивление точно. Да, обо многом осведомлены пищевики, знающий они народ.

Да, два охранника. О! И мне за труды? Не откажусь, хотя и скромничаю.

— Люди очень опытные, Элла Владимировна, не молодежь зеленая, можете ни о чем не волноваться. А когда вечеринка?

Так. Завтра вечером. Да, успеем. Гонорар получим в ресторане на следующий день. Понятно. Красиво как! Впервые пойдем с Костей в ресторан не с деньгами, а за деньгами.

— Конечно, конечно! Когда мадам сядет в самолет, охрана будет уже здесь. Изучат обстановку, познакомятся с домом, садом, улицей. Специалисты, разумеется!

Вот и улыбается Элла Владимировна, с халатом своим гармонирует. Жаль, на нем нет драконов!

— В ресторане, Танечка, обратитесь к Андрею, я его вместо себя оставляю, он будет в курсе. А чтобы, упаси Бог, сомнений не возникло, хотя вас там, конечно, уже знают, я сейчас ему записочку напишу, а вы передадите. Деньги все-таки! Подождите минуту.

Шубарова выплыла из комнаты, и я осталась одна.

Где-то наверху, за этим вот лепным-расписным потолком, мается сейчас хмельными снами Станислав. Пусть приснится ему, как мы с его учителем-вымогателем танцуем танго на завтрашней вечеринке.

В глубине души я жалела Станислава. Он не производил впечатления человека, обладающего достаточно твердым характером, чтобы быть способным противостоять страху. Но то, что он вообще избегал в разговорах затрагивать темы, касающиеся его проблем, настораживало меня.

В комнату заглянула Варвара и, не обнаружив здесь хозяйку, вошла.

— Чайку хотите? — предложила она радушно.

Я отказалась и подумала, что, пожалуй, пора честь знать. Ничего существенного я здесь не вызнала, так, мелочь. Хотя — вечеринка. Ее можно будет использовать. Как? Будем думать.

— Варвара, в каких отношениях вы с Ковриным?

— Да ни в каких! — возмутилась она и, сразу же подобрев, добавила:

— Знаем друг друга, и все. Нормальный мужик, непьющий, одинокий. Одно время хотела дочку за него пристроить — не получилось. Руки у него золотые, да не так вставлены.

Я рассмеялась.

— Почему?

— Как начинает что — в руках горит, а закончить, до конца довести — заряду не хватает.

Варвара уселась рядом со мной, туда, где только что горевала Элла Владимировна.

— Может, оттого что устает он, — сделала она, на мой взгляд, довольно неожиданное предположение.

— На двух работах — это не шутки. Я вам говорила, он еще в больнице электриком работает, тут неподалеку.

— Живет он, наверное, тоже рядом?

Я постаралась, чтобы вопрос прозвучал как можно естественней.

— В двух шагах почти. В конце Вокзальной, в девятиэтажке с гастрономом внизу.

Святая простота ты, Варварушка.

— А вы знаете, сейчас он в больнице?

— Ну а как же, не приходит ведь. А то ходил регулярно. Человек он добросовестный.

— Вот вам, Танечка, можно сказать, доверенность на предъявителя. — В комнате появилась Шубарова, и Варвара без промедления зашаркала к выходу.

Школит мадам своих слуг, школит!

— О чем вы беседовали?

«Да не выведывала я твоих постельных тайн», — ответила ей про себя.

— О Коврине.

— Болтушка! — шутливо попеняла вслед Варваре Шубарова.

Приподняла брови над очень усталыми глазами:

— Все одно к одному! Тут дел невпроворот, а с Володей такая неприятность.

Стасик, значит, спиртного перебрал — трагедия до слез, а человек прошел по краю смерти — неприятность.

Что-то тошно мне стало в доме Шубаровых, и я поспешила откланяться.

* * *

На улице смеркалось. Заметно потеплело, и пошел мелкий дождь. Я порадовалась машине — хватило ума взять, а то мокнуть бы на остановке, толкаться в троллейбусе.

В какую сторону направился мужичок в потасканном пуховике прошлым вечером?

Пошарив в багажнике, отыскала увесистый пакет и, захлопнув крышку, двинулась в ту же сторону. Надеюсь, что я-то здесь не нарвусь на нож.

Впереди маячила светлыми окнами единственная на всю округу девятиэтажка. Захочешь — не ошибешься.

Глава 5

Я неторопливо обошла дом вокруг, затратив на это не менее четверти часа. На торце, над двумя телефонными будками с тщательно выбитыми стеклами, хорошо различимая даже в полутьме цифра «тридцать пять» и ниже, помельче, трафаретно оттиснутое название улицы, разобрать которое удалось с большим трудом, — «Смоляная».

Итак, Смоляная, тридцать пять, Коврин Владимир. Уже хорошо.

Что там на костях выпало в последний раз? «Меняйте планы и ловите удачу, но остерегайтесь случайных встреч». Планы мои сегодня менялись, дело — за удачей и встречами. Удача бы сейчас не помешала.

Длинный, узкий двор. Пять подъездов. Какой из них мой? То есть Коврина? Надо работать с аборигенами, иного способа получить ответ на этот вопрос я пока не нахожу. Время не позднее, но темное. Плюс сырость. Аборигенов во дворе негусто. Что в данном положении самое глупое? Ходить взад-вперед по автомобильной дорожке мимо подъездов и надеяться на удачу. Так и поступим. Не скажу, что эта прогулка доставляет мне удовольствие. У соседнего подъезда судачат две женщины. Прогуливаюсь мимо в третий раз. Уже косятся, смотрят вслед. У крайнего молодежь хохочет. Этим — все равно, гуляй хоть до утра.

Словом, перекинуться не с кем!

А утешусь-ка я мыслью, что гулять вот так, с пустой головой и спокойной душой, нечасто доводится. Это дело детей и пенсионеров. А мы, сознательные люди, выходя из своих пещерок, обязательно спешим куда-то, куда нам надо в данный момент чуть ли не позарез. Так что гуляю я и дышу воздухом, нервы поправляю и набираюсь здоровья. В конце концов спать этой ночью буду качественно. Хотя, когда это я некачественно спала? Вот не спать некачественно — этого сколько угодно!

— Эй, подруга, ты чего здесь дрейфуешь? — От одного из подъездов (Боже мой, ни фонаря во всей округе!) отделилась темная фигура и направилась ко мне. Интересно, что это, удача или случайная встреча, которой следует опасаться?

— Я за тобой уже полчаса наблюдаю. Не меня ждешь?

«Может, и тебя, друг. Ты подойди ближе, разберемся».

Подошел. Свет из окна второго этажа дал возможность рассмотреть подробности. Абориген, что и говорить! Руки — в брюках, задранные ими полы расстегнутой куртки топорщатся, воротник сзади наверняка на уровне лопаток.

«Тебя как, ловить или опасаться?»

Решаю, что чем беспомощней выставлюсь перед ним, тем проще при необходимости его уделаю. Но, конечно, беспомощной не настолько, чтобы спровоцировать на безобразие. Тут нужно соблюсти грань.

Все-таки удача или встреча? А если — удачная встреча? Действуем!

— Ой, может, хоть вы мне поможете? — чирикнула я тоненьким голоском.

— Помогу, конечно, хотя смотря в чем.

Усмехается абориген. Что, подруга соответствует?

— Вы не знаете Коврина? Он здесь живет.

— Вовку, что ль? Да на кой он тебе, когда есть я!

— Подскажите, пожалуйста, его квартиру, он мне так нужен! — и повторяю проникновенно: — Пожалуйста!

Жива в нем мужская душа, подействовало.

— Вон подъезд. Четвертый этаж. Дверь направо.

Удача все же! И я ее поймала!

— Только его сейчас нет дома.

— Это ничего, — щебечу обрадованно, — я ему оставлю записку в почтовом ящике. У него номер на двери есть? Чтобы ящик определить? Не знаете?

— Черт его знает! — с уверенностью отвечает абориген. — Только без толку. Он в больнице сейчас. Говорили, вчера на улице порезали его.

— Ой, мамочки! — пугаюсь я, по-бабьи прикрывая ладошкой рот и, немного помедлив, будто пришибленная этой новостью, опрометью бросаюсь мимо аборигена к углу дома.

— Эй, подруга, а как же я? — раздается сзади.

Я перегнала машину ближе к девятиэтажке, поставила в месте, удобном для резкого старта, и не меньше часа провела в ней, выжидая. Встретить аборигена еще раз мне не улыбалось. Усилившийся дождь шелестел по крыше, мыл стекла извивающимися водяными струйками. Наконец, решив, что в такую погоду и собаки по улице не бегают, я выбралась наружу, закрыла без хлопка дверь и направилась к дому.

В подъезде на первом этаже сильно пахло жаренной на постном масле картошкой. С луком. Запах этот явственно чувствовался и на четвертом. Дверь квартиры Коврина, как и остальные три, простецкая, выкрашенная масляной краской цвета свернувшейся крови и местами облупленная. В двери напротив поблескивала стекляшка «глазка», и это мне не понравилось. Не задерживаясь, я поднялась чуть выше и, разжевав подушечку резинки, вернулась и прилепила ее к «глазку». Замок. Простой, без защелки, скважина на уровне пояса. Не водятся сокровища за дверью, запертой таким образом. Покопалась в своем пакете, стараясь не брякать металлом. При помощи нехитрого, но мастерски изготовленного приспособления, называемого отмычкой, замок провернулся с первой попытки. Я медленно, по миллиметру приоткрыла дверь. Кто знает, смазывал ли когда-нибудь хозяин ее петли. Не заторопилась, даже когда услышала, как снизу вверх по лестнице затопали чьи-то торопливые ноги. Скользнула в темноту прихожей и плавно, но плотно притворила дверь. Сделано! Пошарив по стенам, отыскала выключатель, зажгла свет. Пусто. Так и ожидалось. Как сказала Варвара, простая душа, — хозяин здесь непьющий и одинокий. Значит, ни собутыльников, ни женщины в его отсутствие быть не должно.

До беседы с Ковриным мне необходимо установить его примерный психологический портрет, и пользу от осмотра жилья для этой цели трудно переоценить. Заочно познакомиться, так сказать.

И еще я очень надеюсь кое-что здесь отыскать.

Квартира однокомнатная, без балкона или лоджии, кухня, совмещенный санузел. Что еще? Кладовочка. Хоромы! Два окна, по одному в комнате и на кухне. Выходят во двор. Напротив жилья нет. Задергиваю занавески и шторы, без колебаний включаю свет. Если вести себя достаточно тихо, мое существование здесь останется не замеченным соседями. Возвращаюсь в прихожую, и на глаза сразу попадается ключ, висящий рядом с дверью на гвоздике. Удача. Запираю дверь, и ключ опускаю в карман в компанию к ножу, о котором я напрочь успела позабыть.

Женских запахов в жилище не было, следов — тоже. Обитала здесь одиночная особь мужского пола, с достатком ниже среднего уровня, судя по виду и качеству одежды, набору посуды и содержимому холодильника. Особь, склонная к аккуратности, имеющая образование и чувство юмора.

Посуда чиста и прибрана, в доме порядок, все на своих местах. Книжный шкаф забит сверх всякой меры. Книги на подоконнике — стопками.

Профессиональных книг не видно. Не трудоголик или работает не по профессии. Книги разные, и все читаные. Много научно-популярных. История. География. Путешествия, приключения, фантастика, боевики, мистика. Классики почти нет. Ого, Библия, Коран, астрология, йога!

Не озабочен. Порнухи нет никакой. Но и не импотент. В одном из выдвинутых ящиков обнаруживаю две коробочки презервативов. Одна — открытая. За шкафом — гитара в пыльном чехле. Давно стоит. Так. Телевизор, аудиоплейер, кассеты. Рок, кантри, блюз.

Пустых бутылок не нашла нигде.

А ничего, довольно симпатичная особь этот Володя Коврин.

Под ванной, в ящике с инструментами, я обнаружила сверток. Деньги. Четыре пачки. Четыре миллиона. Или новыми — четыре тысячи наших деревянных. И чего это Вова их сюда затолкал? Воров боялся?

Я поймала удачу во второй раз — нашла, что искала, на что надеялась. Догадка моя оказалась верной. В этой квартире не должно быть таких денег, если хозяин не выиграл их в лотерею, не получил в наследство, не добыл грабежом. Грабежом?

Сидя на краю ванны, я задумалась. Теперь для разговора с Ковриным я была во всеоружии. Он знал кое-что из того, что мне тоже хотелось бы знать. И теперь я это узнаю. Положив деньги обратно, я аккуратно задвинула ящик на место, сполоснула в раковине руки.

Зарабатывая в двух местах, Владимир Коврин является существом достаточно занятым для того, чтобы не предпринимать попыток к активному поиску дополнительных источников пополнения своего бюджета. Теперешних доходов явно недостаточно для появления у него таких денег. Самое вероятное из возможного — предложено ему было заработать, и он не отказался. Причем предложено или в его больнице, или у Шубаровых. У Шубаровых неприятностей полон дом, и Коврин подозревается в участии в них. Не отсюда ли деньги? Интересно, обыск у него был? Беспечно держать под ванной компрометирующую сумму. Следователь, работающий по шубаровскому грабежу, ухватится за этот факт обеими руками, но я ему не помощница. Пусть потеет самостоятельно. А Коврин, если знает многое об одной хозяйской неприятности, то не знает ли хотя бы кое-что и о другой?

В таком случае посещение Коврина и разговор с ним равносильны попытке взять черта за рога. Интересно, какова будет реакция черта? Хорошая тема для гадания. Пойду-ка я погадаю, тем более что делать здесь мне больше нечего.

Я покинула ванную, не оставив за собой следов. Газ не зажигала, свет везде, кроме прихожей, погашен. Мир этому дому!

— Мадемуазель, я заждался, прошу вас!

Ничего себе приглашеньице! Я почувствовала, как лоб покрывается испариной. Голос раздался в комнате, и это было не радио. Рука сама вскинулась к выключателю, и настала тьма.

«Так, значит, черта за рога? — подумала я. — А если тебя саму — за вымя?»

И изо всех сил постаралась взять себя в руки. Тишина длилась бесконечно, и я почти пришла к заключению, что голос мне пригрезился. Очень сильно захотелось, чтобы это было именно так. И только успело захотеться, как последовало продолжение:

— Мадемуазель, давайте поговорим спокойно. При вашем разумном поведении обещаю даже не подниматься с места.

Послышался легкий хлопок ладони по подлокотнику кресла.

Голос. Просто голос. Уверенный и очень спокойный, несмотря на неявную угрозу, прозвучавшую в последних словах. Намек сразу на все, в том числе и на то, что дверь ты, Танечка, отпереть не успеешь. Хотя…

Я, стараясь не слишком шуршать одеждой, достала из кармана ключ, переложила его в левую руку, а правой, прямо в кармане, обнажила нож.

Нож в сноровистых руках, при готовности бить на поражение, тоже не последнее средство обороны.

Не таясь, щелкнула выключателем и левой рукой вставила ключ в скважину. Что-то мне вовсе не любопытно узнавать, кому принадлежит этот голос.

— Не спешите, Татьяна, — раздалось вновь, — я, как вы изволили выразиться, учитель Станислава Шубарова.

Такого со мной давненько не случалось — чувствовать испарину на лбу второй раз за короткий промежуток времени.

Ни много ни мало — шантажист Шубарова собственной персоной. Магомет пришел к горе!

— Зажгите свет! — потребовала я, стараясь говорить твердо.

Послышался легкий смешок, не менее легкие шаги, и прямоугольник дверного проема осветился.

— Вы правы, так лучше. Эта нездоровая таинственность нам ни к чему. Правда?

И через короткое время:

— Мы с вами здесь в гостях, хоть и в отсутствие хозяина. Тем не менее я приглашаю вас. Не стойте у порога, там дует.

Ну что же, надо следовать вежливым приглашениям.

Я отклеила ноги от пола, сунула руку с ножом в карман и не спеша двинулась вперед.

Оказалось, никакой это не монстр с копытами, рогами и серной вонью из-под хвоста, а довольно пожилой невысокий мужчина в черном с искоркой спортивном костюме, вязаной шапочке и темных кроссовках. И чего я так оробела? От неожиданности, что ли? И не из воздуха он соткался — в кроссовках-то, а, должно быть, как и я, вошел в дверь. Ловко, правда? Ничего не было слышно, хотя вела я себя тихо.

Так. Эта встреча уж наверняка для меня случайная, и, следуя рекомендациям, мне нужно опасаться. Будем считать, что опасаться я начала еще в прихожей.

Сидит прямо, руки на коленях, ноги подобраны. Расслаблен, но «заряжен» — готов к движению в любой момент. Знаем мы цену такой расслабленности. Увы, непрост человек! Глаза сияют холодным возбуждением. Опасен, как взведенный пистолет. С ним придется без дураков. Но сначала надо «разжаться».

— Мне следует вас поприветствовать? — начинаю я.

— Это условности.

Какой молодой у него голос. И выглядит очень спортивно вовсе не за счет костюма. Спецподготовка?

— Могу я попросить вас вынуть руки из карманов? Это настораживает. Настороженность нервирует, а нервозность — лишнее в любой беседе, вы согласны?

Не согласиться трудно, и я выполняю просьбу. Теперь обнаженный и очень острый нож в кармане предоставлен самому себе. Это может оказаться опасным моему бедру.

— Садитесь.

Прекрасный повод расстегнуть куртку и обезопасить бедро. Он внимательно наблюдает за мной. Догадывается?

Стараясь выглядеть безмятежно, я усаживаюсь на диванчик напротив него. Так между нами будет угол стола, это может пригодиться.

— Кто вы?

— Я уже сказал, когда уговаривал вас не торопиться.

— У меня есть для вас еще одно название, более точно характеризующее взаимоотношения ваши и семейства Шубаровых. Вы — шантажист.

— Простите иронию, но это прозвучало как обвинение.

По-моему, он начинает издеваться надо мной.

— Я хотела бы знать о вас больше.

— Мне понятно ваше любопытство, и я попробую удовлетворить его хотя бы отчасти.

Это что, разрешение задавать вопросы?

Я попыталась улыбнуться, но из этого ничего не получилось. Разозлиться бы сейчас, ну хоть немного, для разгона.

— Зачем вы здесь?

— Чтобы поговорить с вами. А вы?

— Чтобы в будущем квалифицированно побеседовать с владельцем этой квартиры.

Он удовлетворенно наклонил голову.

— Будем представляться? — спрашиваю, глядя на него в упор.

— Будем вести себя серьезно, — отказывается он, — и вежливо.

— Мне спрашивать, или вы будете держать речь?

— Спрашивайте. Мне тоже хочется, чтобы вы узнали обо мне больше. Может быть, после этого вы измените свои намерения. А о себе легче всего рассказывать, отвечая на вопросы.

Я немного подумала, похрустела пальцами. Задавать прямые вопросы и ожидать на них искренних ответов мне представлялось неразумным, поэтому спрашивать необходимо невинно, но так, чтобы впоследствии, обдумав, можно было сделать полезные выводы.

— Ваше отношение к миру криминала?

— Как отношение хирурга к пациенту.

Ого! Что же ты, хирург, такое сумел оттяпать, что пациент прямо-таки жаждет заполучить тебя в свои благодарные руки?

«Информация к размышлению» — ставлю мысленно зарубку на памяти.

— Ваша характеристика собственной деятельности?

— Достижение хороших целей не всегда хорошими методами.

— Для кого хороши ваши цели?

— В первую очередь для меня самого. Я, знаете ли, не альтруист.

— В случае с Шубаровыми цель — как следует обобрать их?

— Этому пациенту не повредит кровопускание. Но вы ошибаетесь. В случае с Шубаровыми кровопускание не цель, а средство для ее достижения.

Впору придержать челюсть руками, чтобы не отвисла! Вторая зарубка на памяти. Однако как излагает! Будто на пресс-конференции с заранее расписанными вопросами.

— Давайте о Шубаровых поговорим позже, — предлагает он.

— Давайте.

Я соглашаюсь, оставив на потом адресованное ему пожелание добиваться цели иными, не такими кровожадными методами. Хотя методы зачастую соответствуют цели. Какова же в таком случае цель?

— Входите ли вы в какую-нибудь группировку?

— Вы о мафии? Нет. Естественно, я не волк-одиночка. Но мы абсолютно вне мафии.

С кем же меня свела судьба? Это что-то новое, если он не врет, конечно.

— Как вы оцениваете свои возможности?

— Как довольно обширные. С некоторыми из них вы уже знакомы по недавним событиям.

Да, отслеживает он меня квалифицированно, буквально каждый мой шаг. Это надо уметь.

— Каковы моральные ограничения вашей деятельности?

— На этот вопрос, извините, отвечать не буду.

— Хорошо, почему вы откровенничаете со мной?

— Чтобы вы узнали меня и составили верное представление о тех, против кого пытаетесь действовать.

— Что заставляет Станислава, по сути вашу жертву, работать на вас?

— Страх.

Ничего нового, как говорят англичане.

— Для чего вам понадобилась наша встреча?

— Чтобы убедить вас отказаться от дела Шубаровых. Забыть о нем накрепко и навсегда.

— Я не отказываюсь от дел, за которые берусь.

— Это ваш принцип?

— Пожалуй.

— Спасибо. Принципиальность — это стратегическое ограничение, а любая ограниченность, известная противнику, может быть использована им в своих интересах. Вы меня вооружаете. Это во-первых. Во-вторых, поставив себе ограничения, невозможно в полной мере пользоваться обстоятельствами. В-третьих, это излишняя прямолинейность в действиях, неспособность вовремя изменять планы на более выгодные. Я все еще не убедил вас?

«Меняйте планы» — выпало при гадании. Он что, телепат?

— Меняете ли вы свои планы? — спросила я.

— Бывает.

— То есть, если это для вас непринципиально?

— Да.

— Почему бы вам не изменить их в отношении Шубаровых?

— Вы предлагаете мне отказаться от шантажа? Браво! Не нахожу целесообразным. То есть сообразным цели. Как я уже говорил, шантаж в этом случае — не цель, а средство ее достижения.

— Какова же цель?

— Воспитание. Кнут и пряник, знаете ли. В данном деле — кнут.

— Цель благородная, — замечаю я осторожно.

— Да, — согласился он без тени смущения. — А тут вы, досадная помеха.

Ну надо же, я просто помеха, пусть даже и досадная!

— А помехи нужно устранять. — В его голосе ни малейшей угрозы.

— Нехорошими методами?

— Действенными, — медленно поясняет он.

Нехороший у него взгляд. Такой же, как методы.

— И наша беседа?..

— Первый и наименее хлопотный из этих методов.

— И если он не сработает? — интересуюсь я.

— Последуют другие. Но это нежелательно. Для меня было бы оптимальным уйти отсюда в уверенности, что частный детектив Татьяна Иванова не является более помехой в осуществлении наших планов. В уголовной сфере вас уже сейчас попытались бы ликвидировать, хотя реальной угрозой делу вы пока не являетесь. Это примитивно, но действенно.

Не по себе мне слушать его рассуждения. И какая убежденность в своей всесильности! Как будто о котенке — топить, не топить!

— Мне известна сумма вашего гонорара. Хотите получить ее уже сейчас?

Ах, Стасик, продажная твоя душонка, заложил ты и матушку вместе с ее халатиком! Квалифицированно стучишь.

— Заманчиво, скрывать не буду. Но ответить сразу не могу.

— Очень жаль. Спрашивайте дальше.

Не могу понять, какого вопроса он так терпеливо ждет от меня? Хоть бы намекнул.

— Какие гарантии я буду обязана дать в случае моего согласия?

— Никаких. Мы заключим с вами чисто джентльменское соглашение.

Вот так, значит. Как это благородно! Два порядочных человека договариваются, и заурядное мошенничество становится делом чести.

А все-таки, какого рожна он от меня дожидается? Стоп! Где я? В квартире Коврина. Влезла сюда, дверь вскрыла. Что нашла деньги, он знать не может. А их существование свидетельствует о том, что у хозяина квартиры руки в навозе.

— Имеет ли Коврин отношение к шантажу?

Мой собеседник поморщился, опять, мол, за старое, а глаза на миг блеснули радостью. Попала? Если он знает о существовании денег, то вполне может быть их источником. А за что платить Коврину?

— Коврин имел маленькую роль в комбинации и справился с ней как нельзя лучше.

— И в благодарность его едва не отправили на тот свет?

Он вполне мог откреститься от покушения на Коврина. Мало ли от кого можно принять в тело нож. Это иногда случается даже без повода. Мог. Но не стал. Уверенность в себе у него безграничная.

— Коврина никто не собирался убивать.

— Вот как?

— Именно. Уверяю вас. Класс игры высокий, и если бы убивали — убили.

Легкость, с какой он все берет на себя, поразительная. Одно из двух: или считает меня уже чуть ли не союзницей, но это вряд ли, нужна я ему больно, или, что вероятнее, уверен в своей неуязвимости.

— Его ранили сразу после того, как вы принялись за дело, договорившись с Шубаровой. Вам не приходило в голову, что это наглядное предупреждение о тяжелых последствиях необдуманных действий. Предупреждение, предназначенное вам?

Вот как повернул! И ведь было б правдоподобно, если бы не…

— Как-то не совсем по-джентльменски. Самому Коврину-то каково!

— Мораль! — усмехается Джентльмен. — А представьте такой вариант: Коврина отправили на больничную койку с его согласия, заплатив ему ну, скажем, по тысяче в новых деньгах за каждое ранение.

Все. Уел он меня, и моя версия, которой впору было гордиться, за которую я была готова сражаться с Ковриным, вырывая у него признание, летит в тартарары. А под ванной-то ровно та сумма, которую сейчас назвал этот подколодный змей.

— А если учесть, — продолжает он, — что характер ранений обеспечивает полное выздоровление пострадавшего, то с моральной стороны все в полном порядке. Согласны?

Согласна я. Только с Ковриным все-таки побеседую. И сделаю это тайком от Джентльмена. Если такое для меня еще возможно. Все-таки он изложил сейчас вариант. А вариантов в единственном числе не существует.

— Убедил я вас?

— Убедили, правда, не совсем, но, как говорят на Востоке, вы изменили мой мир.

— Уже хорошо.

Он явно подводит итог, закругляется.

— Еще вопрос, можно?

Взгляд внимательный и холодный, но не такой колючий, как вначале. Спрашивать о причинах «воспитания» Станислава глупо. На такие вопросы прямые ответы не дают.

— Вы заинтересовали меня. При каких обстоятельствах мне было бы позволено узнать о вас все?

— Все! — Брови на его неулыбчивом лице приподнялись. — Только непосредственно перед актом вашей ликвидации. И если мы будем принуждены к этому вашими действиями, обещаю, что перед смертью вы узнаете все в полном объеме.

Вид у него даже довольный. Значит, можно сделать вывод, что моя предполагаемая, как он выразился, ликвидация не будет внезапной. Перед «актом» со мною поговорят. Храни меня Бог от таких разговоров!

На этом пресс-конференция закончилась. Этот Джентльмен сообщил мне еще, что в случае моего согласия получить гонорар из его рук мне достаточно будет сказать Станиславу о своей готовности к заключению джентльменского соглашения.

Поднялись мы одновременно. Причем я сразу сунула руку в карман и зафиксировала нож. По логике, после такой беседы подвохов с его стороны ждать не следовало, но кто его знает. Открыла дверь, он наблюдал за мною, остановившись у входа в комнату. Подхватив свой пакет с набором деликатного инструмента, я выметнулась на лестничную площадку. Теперь я уже настолько владела собой, что не забыла сковырнуть жвачку с «глазка» двери напротив.

Спускаясь вниз, я не сразу услышала за собой мягкое шлепанье его кроссовок, он задержался, запирая дверь, но, когда это произошло, невольно ускорила темп — в затылок повеяло холодным ветром, подогнало. Мое внимание было полностью обращено назад, на оценку расстояния между мною и им.

Всецело поглощенная этими волнениями, я оторопела, когда темнота внизу, на самом выходе из подъезда, разразилась вдруг командой:

— Стой, зараза!

Я оторопела настолько, что на мгновение со мной случилась полная обездвижка, закончившаяся, едва из-под лестницы в тусклый отсвет лампочки, освещающей площадку на втором этаже, выступила несуразная фигура в расхристанной куртке. Я понадежнее перехватила пакет с инструментами, выдернула из кармана руку, все еще сжимающую нож, и ударила ногой в голову типа, загораживающего мне выход. Он не пытался обороняться. Возможно, достаточно было и одного удара, но в темноте я не могла убедиться в этом. Второй удар его свалил. И только тогда я услышала мягкие прыжки по лестнице сверху. Мною руководили инстинкты и навыки, и, переступив через упавшего, я обернулась и приняла стойку, покачивая нож в расслабленных пальцах. Джентльмен, не обращая на меня внимания, склонился над лежащим телом, положил руку ему на шею. При виде такой подставленности, я наконец пришла в себя, отступила на шаг и убрала нож.

— Вам повезло, он жив, — проговорил Джентльмен, выпрямляясь. — Вы его знаете?

— Это здешний, абориген, — выговорила я.

На улице мы уже повернулись друг к другу спинами, но мне захотелось задать еще один вопрос. Никогда не считала себя навязчивой, а тут — как незатыкаемый фонтан.

После, обдумывая все на досуге, я пришла к заключению, что подсознательно считала эту встречу единственной и неповторимой и старалась получить от нее как можно больше.

— В самом начале нашей беседы вы упомянули о нездоровой таинственности, — остановила я его.

Он вернулся сразу, будто ждал моих слов, и пошел рядом, внимательно слушая.

— Так объясните, окажите милость, чем вызвано ваше столь демонстративно-фантомное появление из темноты чужой квартиры? Насколько проще было бы просто подойти ко мне на улице или в баре, в конце концов подсесть в машину на перекрестке!

Меня удивляла в этом человеке его способность мгновенно выдавать ответ на любой, даже самый неожиданный вопрос. И отвечал он только качественно. Скорость мышления у него бешеная, что ли?

— Действуя по вашему рецепту, я был бы вынужден преодолевать некоторые трудности. Во-первых, естественное нежелание общаться со случайным человеком. Пришлось бы тратить энергию на организацию какого-то повода, стимулирующего общение. Во-вторых, общение пришлось бы начинать на равных, без какого-либо морального перевеса, и для его достижения также пришлось бы тратить энергию. В-третьих, ваша мобильность. Выбирать подходящий момент? И для этого «вести» вас долгое время? Большие затраты. Организовать подходящие обстоятельства самому? Затраты еще большие.

При состоявшемся варианте вам было затруднительно уклониться от навязываемых мной действий, хотя такое намерение вы вначале имели. Эффект внезапности, и как результат — повышенная эмоциональность, а значит, снижение уровня волевой защищенности… Я ответил? Ваша машина, прошу вас.

Действительно, он проводил меня, внимательно его слушающую, к машине.

— Желаю вам всего самого хорошего! — вежливо попрощался Джентльмен и, не дожидаясь ответа, повернулся, засеменил трусцой по мокрому асфальту, старательно огибая крупные лужи и не обращая внимания на мелкие. Ни дать ни взять припозднившийся любитель этого домашнего вида спорта.

В своих объяснениях в одном он был неточен до «наоборот» — меня «вели», как он выразился, отмечая каждый мой шаг. Это было видно не то что невооруженным, а прямо-таки голым глазом. Причем «вели» так, что мне было невдомек.

Учись, Танечка, профессионализму!

Я наконец вложила порядком намозоливший мне руку нож в ножны и забралась в машину, отгораживаясь от всего недружественного мне в этом мире. Включила двигатель и приемник, по которому мне тут же сообщили, что: «Есть реклама на Русском радио в Тарасове!»

«Поговорили!» — подвела я итог состоявшемуся вечеру.

А потом меня разобрал смех. Абориген-то подумал, что помог домушникам, дал наводку на пустующую квартиру. Сунулся восстановить справедливость и получил по морде. И от кого? От дамы. Не повезло бедняге.

Глава 6

И опять я гнала машину по вечерним улицам от перекрестка до перекрестка на одном дыхании. Мокрый асфальт отражал огни фонарей, фары встречных машин и разноцветные всполохи реклам на фасадах. В приоткрытое окно дул ветер, шевелил волосы. Радиоприемник радовал блюзом, широким и высокомерным, как пожилой негр.

Я была успокоена. По крайней мере до утра неприятностей можно было не ждать. Самим фактом нашей встречи Джентльмен выдал мне индульгенцию на все прошлые грехи — облегчил мою душеньку от тревоги за телесное благополучие. Смиренное ему за это спасибо.

Где-то во глубине этой облегченной душеньки вспучивался ясно ощущаемый нарывчик злости. Я давила его, раздавливала, не мешай, окаянный, моей безмятежности, а он, переждав малое время, опять давал о себе знать.

День получился насыщенный, и мне хотелось пустого вечера, без особых мыслей и эмоций. Злость же, как поводырь вереницы слепых, могла испортить его просто и необратимо, явившись ко мне, чтобы сыграть на моих нервах очередную стрессовую композицию.

Красиво получилось. Но это так, в качестве лирического отступления, навеянного блюзом.

Несомненно, чувствовала я себя облегченно и успокоенно, но не беззаботно. Забот хватало, и я вполне могла отбросить, отодвинуть в сторону, оставить на потом многие из них, почти все. Но одна требовала моего внимания так настойчиво, что, не пообещай я заняться ею вплотную сразу после возвращения домой, она вполне могла бы, особенно в союзе с подавляемой злостью, отравить и поездку по отраженным в мокром асфальте огням, и радиоприемный блюз, и весь предстоящий вечер.

Забота согласилась подождать, и я продолжала поездку в состоянии глубокой безмятежности. Мысли, а их к этому моменту было совсем немного, стали стихать и успокаиваться.

Я уже упоминала о моем былом увлечении оккультизмом и о том, что увлечение это со временем потеряло остроту, но полезные знания и навыки были оставлены мною для повседневного пользования.

В последнее время я чувствовала расслабляющую внутреннюю запущенность, но жизнь была прекрасна и поводов к принятию мер пока не находилось. И вот грянуло. Свое поведение в беседе с Джентльменом я оценивала как психологический срыв, не больше и не меньше. В самом деле, налицо был набор самых блестящих прелестей — растерянность, почти паника, боязнь, подавленность и почтение на грани реверанса.

Вместо боя сдалась на милость, и, пожелай он этого, мог бы свить из меня кнут и меня же им отстегать.

Вот чем я была озабочена. И в этом крылась причина возникновения досаждавшего мне нарывчика в самой глубине моей душеньки.

Короче, я решила, что еду сейчас не к ублажающей ванне и вороху душистых простыней, а к Ритуалу, к торжественному акту саморегуляции, восстанавливающему мои психические возможности. С каждым десятком оборотов несущих меня колес я все более становилась Ведьмой.

После тщательного омовения под горячим душем я, серьезная и сосредоточенная, обошла с зажженной свечой в руке все помещения квартиры, двигаясь в каждом по часовой стрелке и задерживаясь в центре для «отбрасывания Следа» — очищения от энергетики происшедших здесь со времени последнего Ритуала событий. После этого оголила пол гостиной, скатав лежащий на нем ковер. Через равные промежутки, по кругу, нанесенному на половицы тонкой белой чертой, установила пять свечей в маленьких фарфоровых чашечках и, сотворив краткую молитву Творцу, уселась в середине образованной ими пентаграммы. Чуть поодаль, на возвышении, позволяющем быть им на уровне глаз, горели ровным пламенем три тоненькие церковные свечки, расположенные треугольником.

Обретя устойчивость камня и взяв под контроль ум, я обратилась к Миру с идущим от сердца пожеланием, древняя формула которого помогла выйти в состояние торжественной сосредоточенности: «Да будут все Существа мирны. Да будут все Существа спокойны. Да будут все Существа блаженны».

Три огонька передо мной заколебались, слились в один и зажгли яркое пламя между бровями, осветившее путь по ступеням, уходящим в мрак подвалов и чердаков моего сознания. Я двинулась туда одна, без колебаний и страхов.

Никому еще не удавалось достаточно подробно описать Ритуал, или медитацию, не люблю этого обмусоленного невеждами слова. Настолько индивидуальным, интимным является это событие.

Из измененного состояния сознания я вернулась далеко за полночь. Церковные свечки уменьшились менее чем наполовину. А за то короткое время, пока ко мне возвращалась ясность зрения, они со все возрастающей скоростью истаяли. И огоньки их погасли среди лужиц рассплывшегося воска. С этим странным фактом я сталкивалась не раз, он описан и у классиков метода. Не знаю, чем это объясняется. Возможно — просто иллюзия.

Выполняя дыхательные упражнения и разминая спину, я думала о том, что хорошо поработала. Живые творения неосознаваемой части моего ума — маски злости, доброты, пытливости, тупости, остроумия, апатии и тому подобное, каждая из которых при определенных обстоятельствах является для окружающих самой Татьяной Ивановой, — лишены самомнения, расставлены по местам. Теперь ими можно пользоваться, выбирая по необходимости, как пользуются одеждой, доставая ее из шкафа. Я мельком заглянула в темную глубину, на дне которой копошится память о моменте рождения, где из смертного ужаса формируется жажда жизни. Мне удалось прикоснуться к звонкой ясности, возле которой самые чистые и возвышенные состояния души и ума имеют неопрятный вид.

Я выкупалась в могучей силе волчицы, напиталась ее жизнелюбием, неутолимостью, упорством и желанием действия. Утвердила свое превосходство над ней, оттренировав способность впускать ее в свое сознание и изгонять оттуда.

Как всегда после Ритуала, мне снились спокойные и величественные сны. А проснувшись и прислушавшись к себе, я поняла, что избавилась от гнетущего впечатления, произведенного на меня личностью Джентльмена — «змея подколодного». Теперь я была не слабее его.

Глава 7

— Да сиди ты, мышь полевая, не дергайся! Мы же тебя не трогаем!

Один из двух гоблинов, сдавивших меня с боков на заднем сиденье замызганного «Фольксвагена», повернул ко мне свой стриженый череп и, щербато оскалившись, добавил:

— Пока!

Это значит, пока они меня не трогают, мне следует сидеть тихо, не дергаясь. Хорошо, ублюдки, на это я согласна. Что ни говори, с какими-то бандитами договоренность у меня имеется, и обижать вас первой я не буду. А ваше любезное приглашение к этому путешествию временно забуду. Прощаю вам мои слезы, все еще текущие из глаз, и необходимость то и дело шмыгать носом после того, как вы опрыскали мое лицо какой-то поганью из баллончика. Прощаю вам и то, что держите мои руки — по одному ублюдку на каждую. А вот то, на что вы сейчас отважитесь, я вам уже прощать не буду. Пусть все получится по вашим словам: уж извините, дернусь!

Машина выехала на Астраханскую и, набирая скорость, покатила к детскому парку.

Щербатый так и не отвернулся, нагло разглядывал мой профиль, дыша зловонием чесночного перегара. Он меня раздражал. Второй, слева, тупо смотрел в затылок водителю, потряхивал головой на ухабах и время от времени тихо порыкивал себе под нос. Он был явно разобижен на меня за оплеуху, которую схлопотал вскоре после того как обхватил меня сзади во дворе первой городской больницы. Теперешнее его поведение мне нравилось.

Я выжидала. Когда машину чувствительно тряхнуло, взвизгнув, подскочила вверх и съехала задом по спинке и сиденью. Короткая, не по погоде, юбочка вся собралась чуть ниже пояса. Ноги, прикрытые теперь лишь колготками, были представлены на всеобщее обозрение. Мои похитители принялись за это обозрение с самозабвением.

Я продолжала выжидать и от нечего делать хвалила себя за то, что утром, не пожалев времени, надежно закрепила ножны дареного ножа в кармане куртки. Надежно, безопасно и всегда под рукой.

Мы явно приближались к пункту назначения. Машина, сбросив скорость, начала сворачивать во двор двухэтажного убогого жилого строения. На дальнейшее выжидание времени не оставалось. Хорошо. Пусть этот момент и будет самым подходящим.

Я, вдруг засмущавшись, слегка подтянула ногу вверх и проделала трогательно-неуклюжую попытку прикрыть ею другую от нескромных взглядов. Получилось неплохо, и неплохо подействовало.

Щербатый издал звук — нечто похожее на «Ы-и-и!», облапил пятерней мое колено и решительно двинул руку вверх по бедру. Я резко повернула к нему голову, но глянула на него исподлобья в упор уже Ведьма. Машину опять тряхнуло, и мой лоб с треском врезался в его переносицу. Руку он мне освободил и, полуослепший, занялся произнесением нецензурных звуков. Я же, извернувшись змеей, коленями оказалась почти на полу, уперлась во что-то ногами и, выпрямившись пружиной, впечатала локоть под челюсть левого. То ли прибыв наконец к месту назначения, то ли опешив от внезапной возни сзади, водитель резко затормозил. Щербатый, полностью не разбираясь в ситуации и осознавая только, что его вдруг сильно ударили, глупо махнул рукой и задел меня по виску. Прическа на мне не ахти какая, но и ее не следовало бы портить так грубо. В ушах зазвенело. Тяжелая, однако, оказалась у него рука. Он быстро приходил в себя, уже вовсю хлопал глазами, стараясь разглядеть окружающее. Водитель, выскочив из машины, распахнул левую заднюю дверцу и, бурча что-то угрожающее, тащил за ворот отключенного гоблина. Пауза затягивалась, и это не было мне на пользу. Я втиснулась телом в промежуток между передними сиденьями, дотянувшись, сорвала с магнитолы сенсорную панель, ухватила за скобу и, обрывая провода, выдернула увесистый металлический ящичек из гнезда. И почувствовала, как рука щербатого, вцепившись в куртку на моей спине, тянет назад. Я даже помогла ему и, оказавшись нос к носу с его перекошенной от злобы физиономией, шмякнула магнитолой, словно половинкой кирпича, по его стриженой головушке. Оценивать результаты было некогда, но я успела заметить, как его глаза поплыли в разные стороны. Он обмяк и привалился к дверце. Водитель, горя желанием во что бы то ни стало до меня добраться, прикладывал максимум усилий, стараясь выдернуть гоблина наружу, но застрявшая под передним сиденьем нога несчастного сильно усложняла дело. Я освободила защелку двери, и щербатый наполовину вывалился наружу. Рухнув на колени, он повернулся ко мне филейной частью. Я достала нож и легко, но длинно полоснула им поперек его задницы, прошипев сквозь зубы: «На память от Ведьмы!»

Схватка потеряла темп, но произошло это не по моей вине. Водитель наконец вырвал гоблина наружу и сунул свою изрыгающую ужасные слова голову в салон. Я оценила это и, размахнувшись, ударила его магнитолой по устам. Он взвыл по-дурному и исчез из поля зрения. Через секунду я опять увидела его, спешащего куда-то в сторону.

Можно считать, что выход отсюда я себе отвоевала. Что ж, посмотрим, как обстоят дела снаружи.

Прижав нож клинком к запястью, я выбралась на свет Божий.

Узкий, длинный двор, сзади — арка, через которую мы сюда попали, с боков двухэтажное жилье, окна без стекол, под ногами — гоблин уже шевелится, прямо — метрах в сорока — глухая кирпичная стена и перед ней «Мерседес», не из самых больших, черный, с темными, блестящими стеклами.

Тихо фыркнув двигателем, «Мерседес», слегка присев на задние колеса, двинулся и «шагнул» на половину расстояния между нами. Чавкнул дверями и выпустил из себя чистеньких ребят, пригодных ростом любой баскетбольной команде. Они, не сделав и шага, прислонились к машине, с любопытством меня разглядывая. Драться больше не хотелось. Убегать от них было бессмысленно, и я занялась приведением в порядок одежды, перекрученной на мне самым замысловатым образом. О ноже я не забывала и действовала с осторожностью.

— Иванова!

Из водительской дверцы «мерса» выбрался еще один и медленно пошел ко мне, снимая на ходу темные очки.

Сергей.

Что за идиотство! Нельзя было обойтись без спектакля?!

Негодование рванулось наружу. Я встала прямо, чуть расставив ноги и спрятав руки за спиной.

— Привет!

Я сдвинулась назад и в сторону.

— Мир, мир! — плавно повел он рукой перед грудью.

— Ты была в больнице у Коврина? Ребята берут всех, кто приходит к нему, и везут ко мне. Ты просто попала в нашу облаву, не психуй.

— Что дальше?

Настроена я была немиролюбиво.

— Тебе нож наточить не надо?

Из дома справа, из двери, болтающейся на одной петле, высунулся водитель «Фольксвагена» и, не отнимая от нижней части лица тряпку, истошно проорал:

— Цибиз! У нее нож! Она, падла, Пашке всю жопу изрезала!

Один из тех, у «Мерседеса», подскочил к водиле и затолкнул его обратно в дом, второй двинулся к нам и остановился сбоку от Сергея.

— Не затупился?

Я, не скрывая, глянула на нож. В месте, где клинок входит в рукоятку, — тонкая коричневая полоска. Пашкина кровь.

— Терпимо пока.

— Садись ко мне, — Сергей мотнул головой в сторону «мерса», — поговорим.

Ох, как я устала от всех этих разговоров, недомолвок, секретов! Хорошая вещь кружева, красивая, но они идут на отделку кромок, а не на шитье рубашек. Хорошо «плести кружева», флиртуя, а не в таких делах.

— Вот что, Сергей, — Ведьма опять выглянула из моих глаз, — усадить в машину ты меня, конечно, можешь, но разговор у нас не получится, мне надоела болтовня ни о чем!

С ним, наверное, давно никто не разговаривал в таком тоне. Потемнел лицом Сергей, раздул ноздри.

— Значит, хочешь скандала! Вообще-то ты задолжала уже пятерым моим парням, а у нас есть правило — получать с должников.

— Твои парни слишком легко дают в долг. А я взаймы не просила ни у тех, в квартире, ни у этих.

Я показала ножом на уже сидевшего на асфальте и щупавшего горло гоблина.

— Как хочется, Иванова, сказать тебе, что мне по хрену, просила ты о чем-нибудь или нет! Жаль, но это будет уже дешевый базар!

Он во гневе? Хорошо, я буду в ярости.

— Ладно! — процедила я сквозь зубы и, слегка рисуясь плавностью движений, направилась мимо него к машине, заталкивая на ходу нож в карман. Он остановил меня, взяв за руку повыше локтя, когда я с ним поравнялась.

— Как ты думаешь, могу я позволить ребятам разложить тебя, как шлюху, здесь, прямо на капоте?

Слаб ты играть со мной в гляделки, Сергей. Сморгнешь! Вот так!

Только что прибранный нож пришлось достать снова. Достать и протянуть рукоятью вперед.

— После этого ты вскроешь мне живот. Иначе, позже, я перережу тебе горло, а им отшибу яйца.

Чувство, посетившее меня за этими словами, можно испытать, стоя на вышке для прыжков в воду, на самом конце подкидной доски, над незаполненным водой бассейном.

Он отвел мою руку с ножом:

— Едем!

Так и повел меня, держа за локоть. Со стороны я выглядела, должно быть, обалденно покорной. Вот только нож оставался в свободной руке.

Как мы вольно здесь себя ведем. Нож, ублюдки, целые и битые. Разборка бандитская, да и только. Где же люди из этих домов? Воевали здесь, что ли? Отселены все?

Сергей сел за руль, я — на соседнее сиденье. В «Мерседесе» пахло кожей. Кожаный салон, шикарная вещь. Чистенько, не чета «Фольксвагену».

— Давай, Таня, разговаривать. Надо?

— Надо, — соглашаюсь. — Люди-то отселены, что ли? — киваю на дома.

— Давно. Дома на снос. Но все равно уезжать надо. Менты дуровые заскочить могут. За алкашами да шпаной. Место пустое.

«Фольксваген», плотно загораживающий выезд, отогнали в сторону, и мы покинули это неуютное место.

Звук двигателя почти не прослушивался, так, тихое урчание. Мягко переваливаясь с боку на бок, машина выбралась на дорогу.

— Ментов бояться — на «мерсе» не ездить! — попробовал пошутить Сергей. Я не поддержала.

Миновав перекресток, мы въехали на тротуар и остановились.

— Часто у вас такие недоразумения случаются? — поинтересовалась я вполне миролюбиво.

— Редко. И все время с тобой.

Владеет он собой, молодец. Вот уже улыбается, а ведь только что кипел самоваром, ужасы какие-то сулил.

— Тряхнули наших немного. Менты. Коврина, к которому ты ходила в больницу, на нас повесить хотели. Мы проверили — ба, да тут курьер наш работает!

— Стоп! — замотала я головой. — Опять ерунда начинается!

— Почему?

— Потому что ничего не понятно, и в прошлый раз тоже непонятно было, все на намеках и догадках. Я так понимаю: мы друг другу нужны?

— Да!

— Мы нужны друг другу для нейтрализации определенного человека.

— Можно и так сказать.

— Стало быть, в этом деле мы являемся партнерами?

— Да. То есть собираемся ими стать.

— Во-от, Сергей, собираемся! Но мы ими никогда не станем, если не заключим соглашение о партнерстве.

— Что за чушь, Татьяна?

— Не чушь. Не перебивай. Любое соглашение включает в себя информацию и обязательства. Обязательства мы определили в прошлый раз — вы предоставляете мне свои возможности, я соглашаюсь на роль наживки, и это устроило обе стороны, слава Богу. Дело за информацией. И давай начнем с тебя, потому что, мне кажется, у тебя ее больше. А насчет секретностей всяких, знаешь, если мы не будем друг другу доверять, то о каком партнерстве может идти речь?

— Красиво излагаешь, Иванова, я бы так не смог.

Согласен со мною Сергей, мозжечком чую. Иного и не ждала, ведь умный же он мужик, иначе выше гоблина у них не подняться.

— А ты понимаешь хоть, что информация может быть опасной? — пробует он запугать меня.

— Это смотря, как ею распорядиться, — возражаю я.

— Даже передача информации и то опасна.

Дозревает Сергей наконец-то.

— Опасна для кого?

— И для тебя, ты ее услышала, и для меня, я тебе ее сообщил.

— А кто, кроме нас двоих, может узнать об этом? У тебя что, в багажнике чужие уши растут?

Смеется:

— Ох, много мы прощаем красивым бабенкам!

— Ох, какие мы сильные да снисходительные! — парирую я.

— Ты тоже дай Бог! Вон как по едалам хлыщешь.

— Это сноровка, не сила.

Сергей помолчал, собрался с мыслями.

— К этому году все в нашем зоопарке стало хорошо. Все в городе устроилось, везде был порядок. Каждый при своей кормушке, при деле. Между районами все обговорено, установлено и проверено. Кто умел — торговал, кто хотел — занимался товаром, кто мог — деньги крутил. Мелкота имела налог за безопасность, наблюдала за порядком на своих территориях. Большие люди налаживали прихваты, открывали фирмы, обеспечивали «крышу» у властей. Крупные разборки прекратились. И в самом деле, чего делить, все разобрано. Скандалы — редко, да и то в основном с залетными. Хорошо стало, Татьяна, к началу этого года. А вот, смотри, ноябрь на улице, года не прошло, а все перевернулось. Хипеж вокруг, безобразие.

Сергей приоткрыл окно, закурил тонкую дамскую сигарету. В машине запахло ментолом.

— Объявились в городе люди. Хотя «объявились» — не то слово. Не объявлялись они, их до сих пор никто не видел и не знает, знают только, что они есть. Да и как не знать!

Вначале подломали одного банкира. Он в наших кругах вес имел, кое в чем погоду делал. Стукнули вдруг на него вкладчикам, из тех кто покруче, о кое-каких его махинациях. Те обиделись, ну и сама понимаешь… И, главное, кто его заложил — не усекли. Странно. Пригласили спецов со стороны, проверили — все так, информация достоверная. Мать честная!

В общем, заведение обанкротилось, заводитель подевался куда-то. Вкладчики — крутые — зубами скрежещут, мирная публика верещит себе тихонько в пустые карманы.

Дальше — больше. Крутым на крутых стучать стали. Не на всех подряд, а на тех, кто позлее. Многие хотели вычислить и задавить стукачей. Бесполезняк! Чудо! Тут уже дело в иных случаях и до мочилова доходить стало. Ты, подруга, пойми, жуткое дело, когда авторитет лажается. Кто под ним ходил и около, такие мысли иметь начинают: мол, это мое и то мое, и ты мне не указ, и ты — тоже. В общем, скандал. И в основном все в нашем районе почему-то. Район будто года на три-четыре назад в прошлое вернулся. И у ментов шерсть дыбом, даже у прикормленных.

Я вспомнила Аякса. Его слова, что среди крутых скандалы начались, — друг друга жрут. Вот оно что!

Сергей докурил, выбросил окурок в окно.

— Фантастика! — потрясла я головой. — Откуда у этих неизвестных такая осведомленность о ваших делах?

— Не знаю.

— И скольких же эти всезнайки зацепить сумели?

— Банкира и еще двоих уважаемых людей — наглухо, человека четыре уважение потеряли. А сколько еще откупается, черт знает?!

— Что-что?

— Да! — Сергей огорченно кивнул. — Откупаются, регулярно платят, а что делать?

— Как, что делать?!

— Замолчи! Сами замужем не первый год. Вот послушай, как со мной дело было.

— Ты тоже? — изумилась я.

— Ты что, глупая? А с чего б я ерзал-то!

— И что же, не найдется никого, кому бояться нечего? Чистых нет?

— Вот что, Танька, ты опер! И сейчас в деле, да? Расскажи мне все, что делала за последние сутки, и я, клянусь, хоть одну статью УК на тебя найду. И это за сутки! А у нас — свои дела. Каждый день.

Я быстренько прикинула — нет, одной статьей УК мою деятельность за истекшие двадцать четыре часа не оценить. Мало будет одной-то!

— Короче, ты будешь слушать? Ну, вот. В один прекрасный день звонят мне, называют даты, имена, цифры, все подробно и правильно и обещают прислать курьера — договариваться. Встречаюсь с ним, с интеллигентом вшивым, седой ежик волос, усы обвислые, мирный такой. Не трогаю его, конечно, не враг я себе — настучат братве, то что по телефону мне говорили, и хана Цибизу! А когда отпускаю курьера, пускаю за ним топтуна. Есть у меня способный малый, от природы хорошо след держит. Признаюсь, думал про себя, что самый умный, вычислю их и на куски порву! Сижу, значит, жду, что из этого получится. Тут сотовик заскулил. Отвечаю, а мне сообщают, подробненько так: где сейчас мой Андрюха, куда идет и в какой руке сигаретку держит. А тут и Андрюха вскоре вернулся, избитый весь. Говорит, мужик мимо проходил и вдруг по лбу, как кувалдой!

В другой раз за курьером машины пустил, лихая карусель, проверенная. Десятка полтора людей и машин десяток. Слежку ведут по очереди, маршруты возможные перекрывают и по рации друг друга корректируют. Хлопотно, но кого хочешь зашаховать можно. Представь, одного «жигуля» самосвал давит, другого — бортовая мнет, двоих ребят на глазах у всех увезли, а мне в это время по сотовику голову вымыли, пообещали, если хреновничать не перестану, запустить всю информацию в дело. Грузовики угнанными оказались, а те двое вернулись на третьи сутки, говорят, в темноте, в подвале, как в ШИЗО, отсидели. С тех пор и плачу.

И вот недавно обчистили Шубаровых. Район наш. Менты ребят перетряхивают. Нам обидно — кто-то в нашем районе резвится, а на нас оттягивают. Соседей спросили — не они. Справки навели — нет никого! Чудно! Просто так, от фонаря, стали присматривать за домом, за людьми. Приезжают хозяева. И знаешь с кем встречается молодой Шубаров в парке на следующий день? С этим самым курьером!

Тут у меня в голове план родился — взять курьера. Жаль, тогда же, в парке, и надо было, да не успели организоваться. К вечеру сажаю я молодого в эту машину и катаю по городу. Молчит! Спрашиваю: мол, неужели ты его больше меня боишься? Больше, говорит. Хоть и заело меня, да не убивать же парня за это? Оказывается, и на него курьер наехал, только, чем придавил — не рассказывает. Так и не видели мы больше курьера, зазнобу нашу. А тут вскоре появляешься ты, и сразу работник Шубаровых, Коврин, на нож попадает. Ментам-то он неинтересен, а мы узнали, у местной шпаны поспрашивали — никто не бил его. Чудно! Уж не от нашего ли начальничка руку приложили? В этот момент я к тебе пришел, вчера. А сегодня с утра к Коврину доступ открывают. Я так рассудил: зачем-то его били, не убили, правда, значит, что-то знает. Сам курьер не придет, едва ли, а прислать кого-нибудь может. Или добить, или пригрозить. Логично? Поставил я туда две машины с людьми — брать всех, кто к нему явится, и везти ко мне, а я разбираться буду. Припоздал. Ты уже там была. Вот и взяли. Откуда им тебя знать.

Я, зажмурившись, помассировала виски, надавила пальцами на глаза. Сейчас самое время взять тайм-аут хотя бы до завтра, утоптать узнанное, продумать все до мелочей, погадать, в конце концов. Ситуация заряжена, величина заряда велика, времени прохлаждаться нет, а то искра проскочит — и адью, гуд бай, покедова, Танечка, до встречи в небесах! Вчерашняя индульгенция ограничена вчерашним днем. Мое посещение Коврина, узнай о нем Джентльмен, понравится ему меньше невинных намеков Стасику о его учителе. А что я еще сегодня предпринять планирую! Думать надо здесь и сейчас!

— Ты давай излагай, — проговорил Сергей, отвернувшись к окну, — а я в сторону отъеду. Сдается мне, мы здесь кому-то глаза мозолим.

Глянув из-за его плеча, вижу в скверике, через дорогу, двух в милицейской форме. И один уже рацию тащит из кармана бушлата. Прав Сергей, надо место менять. Не улыбается мне подвергнуться проверке документов в его обществе. Особенного ничего нет, конечно, а неприятно. Связь с мафией.

Каких-то минут сорок назад эта самая мафия могла устроить мне принудительный секс на капоте машины.

Я пощупала нож в кармане куртки.

— Шубарова шантажируют за какие-то его грешки, грозя подорвать семейную репутацию в деловых кругах города, а то и засадить в тюрьму. Причину шантажа Станислав называть не хочет. Сумма, требуемая шантажистом, значительна, но Шубаровы вполне платежеспособны.

Сергей с интересом глянул в мою сторону. Я продолжала:

— Вместо того чтобы спрятаться за мою спину, Станислав постоянно находится на связи со своим недоброжелателем. Узнав мое имя и номер машины, сообщает их ему по телефону. Шантажист узнает мой адрес и успевает посадить у подъезда наблюдателей, тех, которых вы потом допросили. Кстати, как вы на меня вышли?

— Ну, мы тебя знаем. И адрес твой знаем. Ты на виду, не первое дело раскручиваешь. Увидели у Шубаровых и сразу к твоему дому. План-то насчет курьера у меня в голове сидит, думаю: Иванова — самый подходящий для этого человек. А там эти двое. Тебя дождались, пропустили — и к телефону. Только трубку положили, а тут мы. Ребята оказались покладистые, сразу все выложили, да и не резон им было упираться — нанятые! Утром номер проверили, по которому они звонили, — квартира, бабка одинокая. Приняла пару слов и передала, когда позвонили еще. Заработала. Подставка, простое дело. А тебя вечером беспокоить не стали. Поздно было.

— Так вот, после твоего визита…

— И разминки! — хохотнув, перебил меня Сергей. — Бойцы и сегодня с утра еще хворые были.

— Да, после твоего визита у меня было свидание со Станиславом, во время которого я дала понять, что знаю о его стукачестве. Пусть, думаю, донесет и об этом, полезно будет для обострения ситуации. Вскоре я узнаю, что Коврина порезали. Кстати, дом Шубаровых ограбили чуть ли не при нем. Вышел он ненадолго, вернулся, а дело уже сделано. Об этом после.

И захотелось мне познакомиться с Ковриным. Ограбление и шантаж — дела разные, но пострадавшие в них одни и те же. Может, Коврин скажет что новое о Стасе, а я хоть смогу прикинуть, чем его шантажист давит, курьер твой. От Коврина мне нужна была покладистость. Да и больной он. Поэтому разговор необходимо было построить кратко и умно. Я сочла необходимым посетить его квартиру, посмотреть по ней, кто он таков. В квартире Коврина вчера вечером я встретила шантажиста, твоего змея подколодного, или курьера. Для себя я назвала его Джентльменом.

Хорошо, что Сергей уже припарковал машину, а то от неожиданности вполне мог бы забыть об управлении. Я продолжала:

— Шантажист предложил мне прекратить деятельность и поставил перед выбором — или пресс, вплоть до физической ликвидации, или значительная сумма! Тем не менее, сегодня я посетила Коврина, то есть продолжаю копошиться.

Вот и все. Как видишь, мои сведения бедные и бледные и ни в какое сравнение с твоими не идут. А теперь займемся анализом.

— Подожди, Татьяна, давай я тебя поспрашиваю. — Он щелкнул зажигалкой, бросил в окно пустую пачку. Предложил бы даме кофейку попить, неотеса.

— Кое-что в твоем рассказе осталось непонятным. Шубаровых не было, дом их ограбили, стоило им появиться, наехали на молодого. Будто дожидались. Не одна ли и та же фирма действует? Кстати, компанию курьера мы между собой называем фирмой.

— Ну не мафией же! — фыркнула я, не удержавшись.

— На это указывает кое-что еще.

Я имела соображения по этому вопросу, но меня интересовали его доводы.

— Например?

— Стиль, почерк, понимаешь? Грабанули так, что все шито-крыто. И менты, насколько мне известно, до сих пор бьются задом об асфальт без толку. И сразу — наезд на Шубарова. И тоже все тихо. Ты третий день по этому делу ерзаешь! А что имеешь? Одни догадки. Пшик!

— Знаешь, что сказал мне Джентльмен про свой наезд на Шубаровых? Что шантаж для него — не цель, а способ ее достижения.

Сергей отжевал фильтр у сигареты, выбросил. Достал из «бардачка» пачку «Примы», вскрыл с треском.

— Что же тогда для него цель? Он ведь с них деньги отсасывает! Чего ему еще нужно?

Прикурил, отплевался в окошко, уставился на меня.

— А разве всегда деньги отсасывают ради денег? — аккуратно навожу его на ответ.

— Бывает, таким макаром за что-то наказывают.

На лету схватывает этот человек.

— Наказывают, значит, воспитывают?

— Можно и так сказать.

— Джентльмен мне открытым текстом сообщил, что шантаж Шубаровых — средство воспитания. Кнутом.

— За какие грехи?

— Об этом я не спросила. И Стас молчит.

— Что-то мы на месте топчемся. Вернулись к его молчанию.

— Не согласна. Мы установили мотив действия, ради чего все это заварено.

— Да. Для воспитания! — Сергей улыбнулся. — Сразу все стало ясно! Интересно, после всего молодой воспитанным станет или останется таким же олухом? Что тебе Коврин сказал?

— В квартире у Коврина лежат четыре миллиона.

— Ну и что? Ага! — До Сергея дошло. — Для него четыре — как для меня сорок! Где он так скалымил?

— Это явилось основным рычагом в беседе с ним. Но начала я с выяснения обстоятельств его ранения. Сперва он заправлял обычную формулу: «Шел — упал, очнулся — гипс».

— Нормальное поведение, — перебил меня Сергей, — партнера по драке не выдавать. Оклемается и разберется сам.

— А когда я упомянула о деньгах, мужик замкнулся и на все мои выверты отвечал так: спроси, мол, у Стаса! Но разобижен Коврин сильно. Не ожидал он, что с ним так поступят.

— Кто поступит? — немедленно отреагировал Сергей.

— Сам понимаешь, напрягать я его не могла, он там еле живой сейчас, но блефанула. Поднялась и сказала: дескать, лежи и жди, когда придут тебя добивать, а я пошла и помочь ничем не могу, поскольку ты мне помочь не хочешь. И, знаешь, проняло его, страх он свой обозначил. Взял меня за руку и говорит, что деньги, мол, получил за ограбление. За то, что вовремя ушел из дома и оставил ключи в условленном месте, а, вернувшись, забрал их уже вместе с деньгами.

Резали, оказывается, его со словами: «Это тебе предупреждение, чтобы молчал. Расколешься — добьем!» Кто резал — не знает, но утверждает, что Стас знает того, кто за этим стоит.

— Ну, молодой! — сжал Сергей кулаки. — Зря я его здоровым из машины выпустил! Пожалел, язви его мать!

— Следовательно, — продолжала я, — Станислав разбирается не только в мотивах шантажа, но и в обстоятельствах ограбления.

— Татьяна, я что-то сбился, чего ради мы вдруг насели на ограбление?

— Мы предположили, — напоминаю я, — что и шантаж, и ограбление — дела фирмы, которую представляет Джентльмен.

— Да, да, да! — трет лоб Сергей. — Значит, так: фирма грабит Шубаровых, молодой — в курсе. Фирма его воспитывает, наказывает. За что? Коврина подрезали для профилактики, мочить не стали — менты за мокрое крепче берутся, на молодого накатили, чтобы не рыпался, а деньги шантажные — отмазка для посторонних. А?

— Может быть, — соглашаюсь я.

— Выходит, фирма как-то прокололась на молодом. — Ему что-то стало известно.

Сергей сжал губы, нахмурился.

— Надо брать молодого и трясти. Надо!

Хлопнул ладонью по колену, словно утверждая это решение.

— Считай, что сделано. — Я одариваю Сергея лисьей улыбкой. — Сегодня вечером.

— Берешься?

Я киваю:

— Со вчерашнего дня берусь.

Услышав от мадам Шубаровой о вечеринке, запланированной Стасом на нынешний вечер, я подумала о том, что непременно использую ее в своих целях. Правда, тогда я еще не знала, как именно. Теперь знаю. И с Костей Чекменевым сегодня об охране этого празднества договорилась. Он проявил энтузиазм. Костя свободно сумеет обеспечить нам со Станиславом необходимый для беседы в четыре глаза уровень уединенности, в какой бы бордель ни вылилось это вечернее мероприятие.

— Я берусь допросить Станислава и думаю, что на сей раз он мне ответит. А ты готовься с завтрашнего утра, а может, и с сегодняшней ночи принять Джентльмена. После того как Стас сообщит ему о нашей беседе, этот тип решит, что и я достойна его внимания. Мне это не нравится.

— На твоем месте мне бы тоже не понравилось, — признался Сергей. Успокоил!

Наверное, я как-то изменилась в лице при его словах, и он это заметил.

— А так ли уж необходимо нам подставляться? — спросил он, поворачиваясь ко мне. — Ты говорила, что этот змей предложил тебе деньги за то, чтобы отошла в сторону и не возникала? Можешь ли ты сообщить ему о своем согласии?

— Да, через Станислава.

— Опять эта задница! Ну, ладно, сообщай и настаивай на встрече. Мы его возьмем еще на подлете. И все. Просто и безопасно.

Сергей выглядел довольным и явно ожидал одобрения, но я отрицательно качнула головой.

— Это очень опасно! Он действует не один, и в этом все дело. Представь, он едет ко мне и исчезает по дороге. Кого о нем спросят? Меня, больше некого. И спросят от души! Поступим иначе: я довожу его до необходимости принять решение о моей ликвидации. Выйдя на акцию, он пропадает, а я как ни в чем не бывало разгуливаю по городу. Тут неопределенности больше, и его друзья будут вынуждены начать разбирательство. Если быть настороже, появятся шансы вынудить их засветиться. Я рискую и в этом случае, но меньше.

— Ничего, подружка, мы тебя спрячем. Если с твоей помощью удастся взять этого козла, мы тебя на общаковые бабки отправим на месяц в круиз по Атлантике! Отдыхай, лечи нервы.

— Ну и диапазон у тебя, командир! — улыбнулась я. — То на капоте меня разложить, как шлюху, то в круиз по Атлантике!

— Забудь о капоте, — морщится он, — погорячился, каюсь. Только вот что. — Сергей помолчал немного. — Почему ты думаешь, что на дело пойдет именно он? Мочат киллеры, а не джентльмены.

— Он дал слово, перед тем как меня убьет, открыть мне свою душу.

Сергей взглянул на меня с сомнением.

— Таня, если пошлют киллера, мы ведь его не узнаем.

— У меня есть основания надеяться, что Джентльмен пойдет сам.

Основания-то у меня были, но уверенности не было. Необходимость идти на риск бодрости мне не прибавляла. Сказать проще, я только сейчас оценила в полной мере, на что иду, и ощутила первое прикосновение страха.

«Не бойтесь бояться, Татьяна Александровна!» — сказала я себе, и сразу вздохнулось легче. Помнится, я собиралась проводить в отъезд Эллу Владимировну. Вот только нужно ли это мне?

— Чего мы добьемся, вынув из Джентльмена сведения о его фирме? — продолжает Сергей.

Он, как большинство мужчин, войдя во вкус, может долго жевать жвачку. А я, признаться, начала уставать от этого марафона.

— Засветка, — вяло ответила я. — Фирма не может действовать, а значит, и существовать на виду. Слишком мощные у нее противники.

Сергей даже слегка напыжился от тщеславия.

— Да, — согласился он, — нам бы ее вычислить, а там повоюем.

— Ты давай начинай действовать уже с сегодняшнего вечера, — попыталась я опустить его с небес на землю, — а то первой жертвой в этой войне придется стать мне.

Сергей извлек из кармана связку ключей и, глянув на меня серьезными глазами, отцепил от нее брелок. Пластмассовый квадратик легко умещался на ладони. Я нажала на кнопку, и машина коротко вякнула сигнализацией.

— Зачем это мне?

— Пищалка, после того как над ней поработали, действует на расстоянии около полукилометра. В машине, которую я за тобой пущу, будет приемник. Людей в нее посажу надежных. Ты нажмешь, они сработают. Куда и к какому часу прислать машину?

— Затемно, к дому Шубаровых.

* * *

Сергей высадил меня поблизости от первой городской больницы. Я с удовольствием прошлась пешком, подышала воздухом. Лужи, подернутые ледком, хриплая воронья ругань в ветвях деревьев над головой, хмурые от природы и погоды лица прохожих, моя «девяточка», смирно дожидающаяся там, где ее поставили… Какая же ты после «Мерседеса», как девочка деревенская.

В машине было холодно. Я запустила двигатель и включила печку. Затолкала замерзшие руки в карманы. В правом — нож в ножнах, в левом — пищалка. В перспективе — круиз по Атлантике. Да подавился бы ты, дружочек, своим круизом!

Мне стало как-то вдруг одиноко и скучно. Нет, пожалуй, не скучно, тоскливо. Ехать домой и дожидаться вечера, слоняться из угла в угол? Или двинуть с Чекменевым в шубаровский особняк? Он будет с товарищем. Мешаться им, путаться под ногами. Тем более что обозначаться там до времени мне нельзя. Гостям видеть меня необязательно, Стасу, до поры, нежелательно. Мое появление должно быть для него неожиданным. Психологический фактор. Закатиться в какое-нибудь заведение, взбодриться напитками? Они напитают! Нет, не по настроению. Так и придется ехать в аэропорт.

Глава 8

Так и пришлось. И пришлось по дороге изобретать себе там дело, потому что в принципе делать мне там было нечего. Конечно, не вредно бросить лишний взгляд со стороны на персонажей текущего представления, но и только. К Шубаровой подходить не буду, к расставанию с ней равнодушна, в кортеж провожающих не приглашена, говорить нам с ней не о чем. А чтобы уж вовсе не осталось это мое путешествие бесцельным, я ее сфотографирую. Камера под рукой, в «бардачке». Дешевенький «Кодак», забытый кем-то в моей машине в незапамятные времена.

Дорога пошла в гору. Широкая, просторная трасса с трамвайными путями посередине. Скоро начнется подготовка к перемене серого дня на серые сумерки. У ночи в этом отношении преимущество: ночь не бывает серой.

Я свернула с трассы в жилой массив. Выбрала окраину запущенной детской площадки, остановила машину. Место, довольно удаленное от окон и подъездов, меня устраивало. Достала кости, сжала мешочек в руке. Более важного вопроса, чем «уцелею ли в приближающейся заварухе», мне на ум не приходило, а гадать на него, только искушать судьбу. Отрицательный ответ бодрости мне не добавит. Кости вернулись в сумку. Обратилась сама к себе: «Что-то ты хандришь, дорогая!» И сама себе ответила: «Только идиотам всегда весело».

Страх — дело неприятное, но ничего плохого в нем нет. Напротив, он несет с собой мощнейший энергетический заряд, побуждающий к действию с полной самоотдачей. Плохо то, что мы боимся бояться и, закрывая глаза на действительность, занимаемся самоуспокоением. Нередко для этого идут в ход таблетки. А спиртное льется рекой. И загоняется страх в самые глубокие подвалы нашей психики, и своевольничает там, как хочет, и корежит нас конвульсиями стрессов, и посещает нас господин Кондратий, укладывая на больничную койку. А надо всего лишь бояться на здоровье, дать страху дорогу — и все горе! Но при этом не торопиться действовать. А вот это — трудно!

«Да будут все Существа мирны. Да будут все Существа спокойны. Да будут все Существа блаженны!» Древняя формула привычно угомонила ум, подарила ему тишину.

Внимание не металось больше по сторонам, не растягивалось утоньчающейся пленкой, не рассеивалось по расширяющемуся и теряющему при этом яркость лучу. Аморфным, бесформенным комком оно обволакивало вечное заблуждение, воспринимаемое разумом как мою личность, мое Я, и неслось вместе с ним в потоке сознания по темным, придонным областям моего эмоционального мира. Страх начинался здесь, кривым зеркалом причудливо искажая встречавшиеся формы.

Мне не нужен был сон без сновидений, и по проторенному пути я перешагнула грань мира символов.

Широкие, приземистые ворота, сооруженные из неохватных, растрескавшихся от древности древесных стволов. Сквозь редкие щели тяжелых створок пробивался призрачный, похожий на лунный, свет. Воздух колебался от непрерывно звучащего волчьего воя. Волчица была где-то рядом.

Волчица была рядом, выла на возвышенности, задрав кверху морду. Я поманила ее, и она, не сводя с меня горящих янтарным пламенем глаз, махнула через темную ложбину, ткнулась лобастой головой в мои колени.

Теперь, в наступившей тишине, стало легче воспринимать окружающее. Ворота скрипели, и створки их колебались под напором с той стороны. Их надо было открыть. Я двинулась. Уши волчицы прижались, шерсть встала дыбом, клыки оскалившейся пасти заблестели в полумраке. Она громко лязгнула зубами на шевелящиеся створки ворот и поджала тяжелый хвост. Я постепенно отступала перед медленно расходящимися в стороны створками, не сводя глаз с открывающейся картины.

Густым, мертвенно-белым туманом заполнено все пространство по ту сторону ворот. В нем проглядывают какие-то смутные очертания. Сгущалось желание обрести безмятежность и уплыть отсюда, отдавшись густому, медленному течению, избавлявшему от необходимости принимать решения и отвечать за них. Бросить здесь волчицу, предать ее воле мертвящего тумана, имя которому — страх, и жить, проснувшись, дрожа от полосующих нутро волчьих зубов.

«Нет!» — молотками стучало в висках.

«Да!» — прорвалось шепотом сквозь еле разлепившиеся губы.

Волчица простонала, приседая на задние лапы.

Хлынул из ворот светящийся туман, свинцово прижимаясь к растрескавшейся земле, захлестнул, удушьем забил гортань. Волчица, зажмурив янтарные глаза, широко разинула пасть и завыла, расслабленно поматывая задранной головой.

Глаза открылись, когда все было кончено. Страх прошел. Он прошел быстро, потому что волчица все еще мотала головой, правда, молча. Я коснулась ее, она посмотрела. Пустота была в ее звериных глазах, или это моя пустота отразилась в них? Мы обе пересекли линию ворот и направились по узкому проходу между столами, покрытыми оцинкованным металлом. Я смотрела на возлежащие на них обнаженные человеческие тела, вглядывалась в лица. Старые и молодые, мужчины и женщины, красивые и безобразные. И нигде нет просвета, ни одного свободного места, а прилечь бы сейчас я не отказалась. И волчица не станет возражать против даруемой свободы, воспользуется ею с готовностью, а может, и с облегчением. Вон как понуро бредет она сзади, вывалив язык. Я в изнеможении привалилась к краю очередного, забрызганного нехорошей грязью стола. Как же быть?

«Быть!» — содрогнулся неподвижный воздух.

«Быть!» — конвульсивно дернулось мое утомленное тело.

Волчица, вняв этому призыву, вобрав его, с визгом бросилась мне на грудь и, приняв меня в себя без остатка, опрометью поскакала из этого сумеречного места.

Как всегда при возвращении из «путешествия», мозг не сразу принялся за исполнение своих обязанностей, и некоторое время я бессмысленно таращилась, смутно воспринимая окружающее. Наконец осознала, что вижу перед собой маленькую фигурку с отломанной по колено ногой, расплющенной грудью и перемазанным личиком, на котором сияли радостью непропорционально большие голубые глаза.

Кукла была прислонена снаружи к лобовому стеклу, прямо напротив меня. Что это, эхо из мира символов? Я завертела головой в поисках шутника и услышала детский смех. В боковом окне возникла развеселая детская физиономия, радовавшаяся отлично удавшейся шутке. Девчушка лет пяти-шести дотянулась, ухватила свою игрушку и, прижав ее к груди, вприпрыжку побежала по асфальтированной дорожке.

Дай тебе Бог, милое создание!

Время подходило, и, выведя машину на трассу, я уверенно двинула в гору. Сознание было спокойно, мысли четки. Страх жил, но ворота, открытые перед ним настежь, радовали уверенностью в собственных силах. К тому же я не обнаружила себя в том потустороннем морге, даже места для себя не отыскала! Сны бывают и вещими, а у меня — особенно.

* * *

Машину я припарковала в одном из дворов, поблизости от аэропорта.

Дальше пошла пешком. Пока можно было — по дворам, затем — вдоль бетонного ограждения летного поля по тропинке, между чахлыми, невысокими деревцами.

На место съемки фотограф обязан прибывать раньше своего «объекта», чтобы правильно выбрать место и надлежащим образом подготовиться. В моем случае времени на это не оставалось. Растранжирила я времечко, надеюсь, не без пользы.

Зал первого этажа не изобиловал пассажирами, и я пересекла его как можно быстрее, стараясь при этом не привлекать внимания окружающих. Укрывшись в углу под прозрачным колпаком над телефоном-автоматом, я быстро, но внимательно огляделась. Шубаровой в поле зрения пока не было.

Первый этап пройден. Я на месте и на линии движения объекта. Дверей, в одну из которых я вошла, объекту не миновать при объявлении посадки на рейс. Здесь же регистрационные кассы. Правда, Шубарова вполне может послать зарегистрировать свой билет кого-либо из провожающих, если таковые имеются. Для фотосъемки точка малопригодна, но для предварительного ознакомления с обстановкой — идеальна. С телефонной трубкой в руке я имею возможность в любой момент развернуть нос в любую сторону, не вызвав при этом недоуменных взглядов.

Мне ответила Варвара и любезно поздоровалась. На мой сочувствующий вопрос о кухонной запарке рассмеялась: мол, и хуже бывало, дочка помогает, да и готово уже все, а перемоют за гостями с утра. И охранники здесь. Один — снаружи где-то, другой — по дому мыкается. Я попросила позвать того, кто мыкается. Подошел, как я и рассчитывала, Костя. Быстро обговорила с ним детали нашего взаимодействия на сегодняшний вечер и попросила раздобыть у Варвары нашатыря на случай, если Станислав переберет спиртного и придется приводить его в чувство. После отбоя огляделась еще раз. Безрезультатно. Не спеша двинулась вдоль стены к переходу в смежный зал с входом со стороны остановок городского транспорта.

Я спокойно обошла весь аэровокзал, заглянула в кафетерий на втором этаже, еще раз оглядела с высоты оба зала. Мадам не было. Не торопится мадам, несмотря на то что регистрация билетов на питерский рейс уже начата.

Лоток у дверей со стороны остановок транспорта был обширен и привлекателен разнообразием разложенного на нем для всеобщего обозрения добра. Я выбрала место у стенда с фототоварами и, краем глаза поглядывая на входящих с улицы, занялась изучением выставленных на нем фотоаппаратов. Между прочим, я приметила «Кодак» — точную копию лежащего в моем кармане.

С трудом добившись внимания хозяйки всей этой роскоши, я извиняющимся тоном осведомилась, работала ли она в прошлую пятницу. Оказалось, что да, в прошлую пятницу она была здесь.

— Тогда вы должны меня помнить, — продолжила я радостно, — вы помогли выбрать мне фотоаппарат, вот этот, — я протянула ей камеру, незаметно сдвинув планочку под объективом.

Она взяла его и, нахмурившись, сравнила с имеющимися.

— Может быть. Я всем помогаю, а что?

— Вспышка не работает! — пояснила я со вздохом. — Совсем.

— Заряжен?

Она вертела аппарат, разглядывая его со всех сторон.

В распахнувшуюся в очередной раз дверь вошла Шубарова, сопровождаемая невысоким мужчиной в мятом кожаном плаще.

— Да, пленка чистая, только вставили. — Теперь я играла робкую неумеху, способную только надавить на кнопку.

Шубарова с сопровождающим направилась к середине зала, и к ним подошел молодой человек с бумагами в руках.

— Не работает?

Лоточница в сомнении переводила взгляд с фотоаппарата на меня и обратно.

«Билеты! — поняла я. — Так и есть, регистрацией занимался посыльный».

— Нет! — пожала я плечами.

Сопровождающий открыл кейс, подперев его коленом, уложил туда бумаги и отдал посыльному. Шубарова что-то говорила, любезно улыбаясь.

— И не будет! — заверила меня лоточница. — Потому что вы ее не включили.

Он кивнул и, заложив руки в карманы плаща, направился в мою сторону.

Я почувствовала, как сильно трепыхнулось сердце.

— Правда?

— Конечно!

Фотоаппарат в ее руках зажужжал и полыхнул белой молнией.

— Все в порядке.

Я повернулась спиной к подходившему Джентльмену и, с признательностью глядя на лоточницу, попросила:

— Сфотографируйте меня, пожалуйста!

Она пожала плечами и, вскинув «Кодак» к лицу, прицелилась. Снова полыхнуло прямо в глаза.

— Спасибо!

Сжав обеими руками ставшую вдруг драгоценной игрушку, я четко выполнила поворот налево и, сдерживаясь изо всех сил, чтобы не побежать, пробилась сквозь встречный людской поток на улицу. В дверях оглянулась — моя консультантша с недоумением смотрела мне вслед, а рядом с нею, с недовольным выражением лица, высматривал что-то на лотке мой дорогой, почти любимый сейчас Джентльмен.

Обегая вокруг здания аэровокзала, я переживала ощущение собственной быстроты, ловкости, уверенности, собранности, решительности, удачливости. Я почти любовалась собой и своими действиями, как это иногда бывает в хмельной эйфории.

Дверь служебного входа в торце была не заперта, длинный коридор — безлюден и почти не освещен — все приготовлено, все для меня, только действуй.

Четырьмя прыжками преодолев два лестничных марша, я оказалась на галерее второго этажа, над залом, где только что заполучила фото Джентльмена. По углам в жестких дерматиновых креслах сидели размякшие от ожидания люди. Продавщица в аптечном киоске зевала от скуки. Шубаровой с присным ни здесь, ни внизу не было. Соседний зал. Кафетерий, видеосалон, галерея — вот они! Внизу, на противоположной стороне, у касс. Выбрала место на галерее, откуда четко видны их профили. Сюда бы телеобъектив! Ничего, на карточке большого формата будут вполне узнаваемы. Делаю один за одним несколько снимков. Вот если б еще направленный микрофон на ограждении пристроить! Но их и в милиции негусто. А честному частному российскому детективу и вовсе взять негде. О чем же они так увлеченно беседуют? Шубарова и Джентльмен. Вспомнила ее выкрики: «Подонки!», «Негодяи!». Надо же! Ай да мадам!

Черт дернул меня не оглядеться раньше! Увлеклась, профессионалка! Добрый молодец совсем недалеко уже, потихоньку движется ко мне. А у самого хвост струной, нос по ветру, уши торчком и в глазах блеск. Все, будто у охотничьего пса при виде дичи. Подстраховался Джентльмен, охрану себе организовал. Как я об этом не подумала? Ой, Та-нечка, уноси свои подошвы!

А дальше — все, как в том анекдоте: я в переход — он за мной, я по галерее — он за мной, я носом в служебную дверь и сразу — на лестницу, прижалась к стенке, дрожу, словно овечий хвост, и слушаю шлепанье его башмаков по коридору. Сунулся сюда, и вместо того чтобы дать ему сбежать вниз, а самой, по всем правилам, двинуть в обратную сторону, протягиваю ногу. Мало что видя со свету, он задевает за нее и классически гремит по ступеням. Фиг тебе, а не фотоаппарат, счастливого пути!

Как я очутилась на улице — неведомо. Помню только, что, галопируя вниз с галереи, едва не смела на лестнице мужика в полушубке со здоровенным рюкзаком в руках. И что орал он мне вслед что-то нехорошее. На церемонии не было времени. Лопатками чувствовала погоню так явственно, что кровь, казалось, кипела от адреналина.

На улице кинулась к грязненькому «Москвичу» с желтым фонариком на кабине, вбилась вовнутрь, гаркнула оторопевшему хозяину:

— Быстро, к черту, к дьяволу, за поворот, по дворам, куда хочешь, только в темпе! — и мазнула ему под носом сотенной бумажкой.

Реакция и обоняние у него оказались хорошими. По-сельскохозяйственному взревев, машина лениво тронулась с места. Извернувшись корпусом на сто восемьдесят градусов, я увидела, что из аэровокзала, прихрамывая, выскочил мой преследователь и, придерживая одну руку другой, поскакал к стоящей неподалеку «бээмвэшке».

— Быстро, отец, — торопила я своего извозчика, — а то с меня сейчас шкуру спустят, не раздевая!

— Да что ж тебя угораздило-то! — бурчал он, манипулируя рычагами и педалями, косясь на сотню, подрагивающую поверх приборной доски.

— Так вот, гораздило, гораздило и угораздило!

Он, кособоча на сторону отвисающую челюсть, тоже оглянулся. «Бээмвэшка» с трудом выдиралась из ряда вплотную стоящих к ней машин.

— Эти, что ль?

— Они!

Трясясь, лязгая металлом и зубами, мы весело катили по дороге к повороту.

— Слушай внимательно, отец, — быстро и убедительно взялась я за инструктаж, — сразу после поворота тормознешь, я вывалюсь, а ты дуй что есть мочи, там дорога под горку пойдет. Ты дуй куда-нибудь подальше и не останавливайся нигде, помни — эти, что сзади, попадись ты им, из тебя и твоей колымаги могут сделать винегрет.

— Я по дворам, по дворам! — кричит он, поворачивая. А ничего, разбежалась машинешка. Бетонная стена — ограждение летного поля — все дальше отодвигалась от дороги и окончательно увернула вправо. Сзади пока было пусто.

— Стой! — скомандовала я и едва не треснулась лбом о лобовое стекло. Хороши тормоза!

— Удачи тебе, отец! — крикнула, выскакивая из машины. Он что-то запричитал в ответ, терзая рычаг передач. Взвыв, «Москвич» принял с места и покатил, набирая скорость. Я махнула через дикий газон к стене и едва успела укрыться за ее углом, как мимо со свистом пролетела «бээмвэшка» с преследователем. Что будет!

Будь что будет, а рисковать пришлось. Стараясь сохранить дыхание и чистоту одежды, я затрусила по тропинке вдоль стены обратно к аэровокзалу, видная с дороги как на ладони. Времени до объявления посадки на питерский рейс оставалось в обрез.

Выскочив к накопителям, я резко сменила темп и двинулась вдоль стеклянной стены вальяжной, неторопливой походкой.

Одна из дверей дальней от меня секции была открыта, и через нее сочилась наружу вереница людей. Юное создание в синем плаще, держась рукой за металлический косяк, добросовестно контролировало их истечение. Здесь происходил заключительный этап процесса возвращения людей с небес на землю.

Поморгав, зажглись лампы еще в одной секции. Над ее входом высветилась неоновая надпись: «Идет посадка на рейс…», и тут же над местностью загрохотал гнусавый голос, объявивший посадку на Питер. Сейчас здесь станет людно.

Подойдя вплотную к юному созданию, я некоторое время смотрела на нее в упор очень серьезными глазами, пока ее рассеянное по пассажирам внимание не обратилось целиком ко мне, и заговорила не раньше, чем почувствовала, что вопрос о принадлежности моей персоны уже вертится у нее на языке.

Состроив гримасу, напоминающую улыбку, и воспользовавшись информацией с карточки, пришпиленной к ее груди, я с холодной вежливостью проговорила:

— Привет, Оленька, у тебя все спокойно?

И после паузы, достаточной для формирования ответа, но слишком короткой для его произнесения:

— Дмитрий на месте?

Действовать дальше пришлось бы нагло, если б судьба не послала пассажира с невероятных размеров баулом.

— Это безобразие! — Положив руку на плечо Оленьки, я слегка подтолкнула ее в сторону тащившего этот багаж.

— Такие мешки запрещено брать с собой в салон, это не ручная кладь, туда пулемет упаковать можно, я рапорт подам на экипаж!

И, отодвинув Оленьку в сторону, я, до предела возмущенная, решительно вошла в дверь, внеся небольшую сумятицу во встречный людской поток.

Мне везло, и явно в конце дня везло больше, чем в начале. По крайней мере, проникнуть на летное поле за счет вранья, состоявшего всего из пары фраз, я никак не рассчитывала. И в накопитель, назначенный для питерского рейса, я попала совершенно свободно, через дверь, хотя ее обычно держат на замке до самого вывода пассажирского стада к самолету. Это было замечательно. Я серой мышкой пристроилась на скамеечке в уголке, надеясь на незаметность и удачу в дальнейшем. Вскоре помещение стало быстро заполняться людьми, и опасность быть замеченной и выдворенной миновала. Несмотря на владевшее мной возбуждение и желание высмотреть свой «объект» сквозь витринное стекло стены, я продолжала сохранять неподвижность до появления среди толпы мадам Шубаровой. Выждав еще малое время и убедившись, что процесс прощания она закончила и попыток к общению с внешним миром не предпринимает, я взяла на себя смелость окликнуть ее:

— Элла Владимировна!

Среди суеты, гула голосов и разнообразных шумов мой оклик прозвучал совсем негромко, однако достиг нужных мне ушей, заставив мадам завертеть головой.

— Элла Владимировна, идите сюда, здесь можно присесть.

Она меня заметила. На ее лице отразилось радостное удивление, и наша встреча состоялась.

— Боже мой, Танечка, как это неожиданно! Из багажа у нее был только кейс, который, усевшись рядом со мной, она разместила у себя на коленях.

— Неужто вы тоже летите? А как же Стас?

— Нет, не лечу. Не удержалась от искушения задать вам на прощание несколько вопросов.

Тянуть резину не было времени. Мне необходимо успеть удовлетворить любопытство не позже окончания процедуры проверки документов и фильтровки багажа улетающих.

— Вы уж извините, но я прямо к делу, — начала я. — Кто сейчас регистрировал ваш билет?

— Понятно, — она глубокомысленно качнула головой, — вы проверяете мое окружение. Или уже вышли на негодяев?

И в ответ на мой бессловесный протест:

— Хорошо, хорошо, я все понимаю! Немного посмотрели за нами, не так ли? Регистрировал Игорек Чадов, мой помощник по барам.

— На чем вы подъехали сюда?

— На машине! — взглянула на меня недоуменно: мол, на чем же еще?

— Какой марки машина? Цвет?

— «Ауди», по-моему, бордовая. Татьяна, в чем дело?

Я успокаивающе коснулась ее руки:

— Все в порядке. Кто вел машину? Чья она?

— Да Чадова же. Он и вел.

Ага, вот как. Значит, что-то я все-таки проморгала. Хотя, не зная этого Чадова, имела право его не заметить. Он же опознать меня мог.

— Вас провожал кто-нибудь еще?

— Страдаев Иван Антонович.

Я почувствовала, как поджимается живот.

— Кто это?

— Старый знакомый, еще по Москве.

— Расскажите о нем вкратце, буквально в двух словах.

— Приятель мужа, его коллега по «Внешторгу». Холостяк. Обаятельный человек, знаете. Друг семьи. Всегда был в очень хороших отношениях со Станиславом. Сейчас занимается финансами. Мы и сюда, в Тарасов, перебрались не без его помощи.

Шубарова развела руками — все, мол. Сквозь сумбур, воцарившийся вдруг в моей голове, продавился несложный, связанный с предыдущими вопрос:

— Итак, вас было трое: вы, Чадов и Иван Антонович?

Шубарова склонилась ко мне и тихо спросила:

— Танечка, за нами наблюдали? Был кто-то еще?

— Никто за вами не наблюдал, кроме меня, — успокоила я ее.

У меня чесался язык от множества вопросов, но я и так могла ее насторожить, уже не исключена возможность ее тревожного звонка Джентльмену, или как его там. Через несколько часов, после прибытия в Питер, это сделать было элементарно. И он, вполне резонно решив, что я подобралась к нему на недопустимо близкое расстояние, мог просто шлепнуть меня. Ну, хотя бы в подъезде, чужими руками и без всякой предварительной беседы.

Поэтому тему Джентльмена я развивать не стала, напротив, стремясь замаскировать направленность моего интереса, побеседовала с Эллой Владимировной о работниках ее баров и особый упор в расспросах на всякий случай сделала на метрдотеле ресторана. Пожелав подзащитной счастливого пути, я прорвалась через милицейский и досмотровый кордоны, возмущенно объясняя им, что являюсь всего лишь провожающей, и оставляя без внимания их требования рассказать, как я смогла проскользнуть мимо их бдительных глаз так недопустимо далеко. Наконец, взъерошенная и счастливая, оказалась на свободе.

Дело было сделано. Пусть недостаточно профессионально, зато ловко и с изрядной долей здоровой наглости. Результат поражал меня своей неожиданностью. Отложив его осмысление на недалекое будущее, я не спеша зашагала все по той же тропинке вдоль бетонной стены прочь отсюда.

* * *

Место мне было незнакомо, и теперь в поисках машины пришлось изрядно поплутать по дворам. Наступающие долгие осенние сумерки задачу мне не облегчали. Вышла я к ней со стороны какой-то помойки и не сразу узнала свою красавицу. В мое отсутствие она послужила объектом детских игр, и теперь на ее капоте красовалась коллекция консервных банок, а к дверце был прислонен детский велосипед без седла. Повреждений не было, а против прочего я не возражала.

— Это ваша машина? — услышала я, едва устроившись за рулем.

— Моя! — гордо ответствовала я молоденькому пареньку в милицейской форме, заглянувшему ко мне в еще открытую дверцу.

— Документы, пожалуйста!

Я, не шевелясь, смотрела на него ясными очами, пока он не догадался козырнуть и представиться. Будь у него побольше милицейского стажа, он вместо этого стал бы хамить, и я поимела бы возможность поупражняться в красноречии. Но этого не случилось, мне стало его жаль, и я протянула ему права, не вылезая из машины. Он их почитал, глянул на меня, на номер, зайдя спереди. Отдал их мне и, козырнув, откланялся. Интересно, он что, помойку здесь охраняет? Справляться об этом у него было бы хамством уже с моей стороны, и пришлось сдержаться.

Отпустив его на безопасное расстояние, я занялась машиной. Скинув куртку и ежась от холода, я поменяла номера на запасные. Средство слабое, но в первом приближении действующее на постороннего наблюдателя эффективно. В свете последних событий эта операция представлялась мне своевременной. Увлекшись возней с подоржавевшим крепежом, я упустила момент появления неподалеку от меня зрителя — брюхатенького, сутулого мужичишки с помятым лицом, веселыми глазками и ввалившейся от беззубья верхней губой.

— Хелло! — поприветствовал он меня по-международному. — Ты ее че, дюзнула?

— Моя! — успокоила я его.

— Жаль! — разинул он беззубый рот.

— Почему?

Я выпрямилась, закрутив последний болт.

— А то, как в телевизоре — дюзнули, номера сменили — и фьють! — пояснил он дружелюбно.

— Иди домой, телевизор смотреть, фьють! — послала я его со смехом.

— Ладно! — согласился он. — Телевизор, он всегда на месте, а ты бабенка красивая!

Его логика была сложна и мне недоступна.

— Я Гена! — сообщил он, с интересом наблюдая, как я собираю инструмент и усаживаюсь в машину.

— Марина, — ответила я, запуская мотор. Он прокричал мне на прощание в боковое окно:

— Приезжай еще, Маринка, номера менять. Помогу!

На выезде со двора мне навстречу попался тот паренек в форме. Видно, память на номера у него была хорошая, потому что, переводя взгляд с бампера на меня, освещенную загоревшимся на углу фонарем, он, дурашка ретивый, едва не кинулся мне под колеса.

Глава 9

Я никогда не летала на дельтаплане. Но если напрячь воображение, то ощущения лежащего в ременных петлях под крыльями этого чудодейного аппарата вполне можно представить. И они будут натуральными до времени, пока не доведется полетать, так сказать, «в натуре».

Такие же ощущения свободы, плавности и быстроты я испытала, спускаясь на машине с горы от аэропорта в город. Светофоры, по совпадению, открыли мне зеленую волну, и я скатилась, ни на миг не задержавшись по дороге.

Адреналиновая накачка, перенесенная мной при побеге от джентльменовского телохранителя, давала себя знать — несмотря на удовольствие от свободной и быстрой езды, веки слегка слипались. Но пора сегодняшней активности еще не миновала, и я не могла позволить себе расслабиться. Через некоторое время мне предстоит процесс выматывания из не подозревающего о моих намерениях Станислава всей его подноготной. Сыворотки правды в моем распоряжении нет, действовать буду доступными методами, но вплоть до самых жестких — до психологической и физической обработки. Время дипломатических поцелуйчиков кончилось. Если возникнет необходимость, придется познакомить его с волчицей. Но это уже действительно крайняя мера. Почти запрещенная.

В студии, куда я завернула, чтобы отдать в обработку пленку из «Кодака», мне пообещали через два часа выдать снимки но, уплатив двойную цену, я добилась сокращения этого времени вдвое.

За этот час я успела посетить уютную забегаловку в подвале на углу муниципальной ювелирки и еще раз переговорить по телефону с Костей Чекменевым.

В забегаловке мне удалось проглотить несколько вполне безобидных на вид бутербродов и прихватить с собой плоскую бутылочку коньяка, а от Кости я узнала, что Варвара с дочерью уже удалились, гости в сборе, начинают шуметь, и дым у них постепенно приобретает форму коромысла. На мой вопрос, не замечает ли он над головой Станислава Шубарова сгущающихся туч, Костя, рассмеявшись, ответил, что тучи, если и есть, не спешат сгущаться, так как по лицу хозяина явно гуляют солнечные блики — он весел.

Пообещав Косте скорое свидание, я вернулась в фотостудию и приняла в руки фотографии Джентльмена, то есть Ивана Антоновича Страдаева, друга семьи Шубаровых. Будь мне известно, где можно найти Цибиза, ей-Богу, не удержалась бы, послала ему несколько штук, просто так, чтобы знал наших.

Фонарь возле дома Шубаровых разбили чьи-то неумные руки, и машину припарковала я в темноте. Откинувшись на сиденье и расслабившись телом, побыла немного в покое, зажгла верхнее освещение салона.

Последний раз кости рекомендовали мне опасаться случайных встреч. Джентльмена я встречала дважды, и оба раза случайно. Третья встреча, надеюсь, случайной не будет, потому что я ищу ее сама.

Потрясла кости между ладонями, глянула не без трепета: 7+13+35 на поблескивающих гранях. «Даже в безвыходных, на ваш взгляд, ситуациях старайтесь соблюдать правила хорошего тона».

«Вот тебе, Танечка!»

Редкий случай, когда результат гадания меня разочаровывает. Не значит ли это делать хорошее лицо при плохой игре? Плохая игра шла, когда бойцы Сергея — Цибиза ввалились в мой дом или силой втолкнули в машину и повезли невесть куда и неведомо для чего. Что же, мне вежливо обращаться к ним: что, мол, вы, господа, делаете? Хороша б я была!

Кости, на сей раз без должного почета, отправились назад в сумочку, а я, скрутив пробку с плоской бутылочки, сделала маленький глоток. Напиток оказался благородным, как мне и обещали. Допинг. Хорошо!

И тут открылась правая дверь машины, и я увидела лицо благородных черт, обрамленное снизу белой полоской кашне.

— Я Сергей, — произнесло лицо.

— Здорово как! — восхитилась я.

— Я могу наточить ваш нож.

Черт побери. Мафия, оказывается, вездесуща, как господь Бог! Стоит только вспомнить о ней — и нате вам!

— Вы Иванова?

— Да. И нож у меня есть. Садитесь.

Этот вежливый. В порядке исключения или люди учатся на ошибках?

— Правда, в заточке он пока не нуждается, потому что применила я его всего раз, да и то по мягкому месту.

Он поежился.

— У вас другие номера на машине. Я сомневался.

— Ничего особенного. Я поменяла их. У меня еще есть, вам не нужно?

— Нет. — Он улыбнулся, и его улыбка мне понравилась. И чего, спрашивается, я его третирую?

— Пищалка при вас?

Я предъявила пластмассовый квадратик, достав его из кармана. Этот Сергей взял его у меня и, высунувшись наружу, нажал кнопку. Неподалеку гнусно вякнуло.

— Хорошо! — оценил он и вернул мне приборчик. — Для нас что-нибудь имеется?

— Как же, как же!

Я достала фотографии, отобрала пару, опустила в пакет и вручила ему.

— Переправьте Цибизу, и чем скорее, тем лучше.

Он взял.

— Мы будем рядом.

— Всегда?

— Всегда, — пообещал Сергей Второй на прощание.

* * *

Как же так получается, что Джентльмен, шантажист, курьер загадочной фирмы, оказывается, не изверг полный, а, напротив, «обаятельнейший человек, знаете» и даже друг семьи Шубаровых?

Этот вопрос занимал меня сейчас больше всего. И мне было интересно. Очень интересно! Теряешься невольно, когда черное оказывается белым, а враг — другом. Нереальность какая-то, парадокс, существующая невозможность.

Я довольно долго ломала над этим голову, гуляя по темным парковым аллеям, пока не пришла к заключению, что самой мне этой загадки не разгадать, а знают об этом лишь Шубаровы, вот они мне и расскажут. При этом корежился весь план разговора со Станиславом, продуманный мною достаточно подробно. Будем менять планы!

Сзади неподалеку шуршали опавшими листьями двое спортивных хлопцев. Телохранители от Сергея. На этот раз вполне нормальные ребята, вид которых в вечернее время не вызывает желания удрать за ближайший угол. Обнаружив их за собой, я было заикнулась, что, рано, мол, парни, пасти меня так плотно, не время еще для таких хлопот, на что получила немногословный, но убедительный ответ: «Не твоя забота!» Что ж, пусть функционируют, коли так.

Хорошо в парке в темное время. Тихо. На центральной, достаточно освещенной аллее еще встречаются прохожие, сосредоточенные и торопливые, а на боковых с редкими, а то и битыми фонарями — безлюдье. Рай для окрестной шпаны всех мастей и надежный источник материала для рапортов милицейских патрулей.

Интересно, Стасик в детстве рысачил по парку или был паинькой? Хотя какой там парк! Шубарова ведь Москву упоминала, они — перемещенные. В Тарасов им Джентльмен перебраться помог. Для процветания. Еще она упомянула, что «друг семьи» связан с финансами и в хороших отношениях со Станиславом. А сам он утверждает, что шантажирует молодого в целях воспитания. Кнутом, значит. Не чересчур ли замысловатые, чтобы не сказать большего, методы воспитания для друга семьи? А крутых из мафии он со товарищи воспитывает тоже по неравнодушию к ним? И кнут все, да кнут. Пряники, видно, фирма себе оставляет.

Фирма, фирма! Шубаровы для фирмы — плотва, мелочь. Скорее всего, здесь Джентльмен орудует один. А вот с мафией интересно придумано. Ловкие ребята в этой фирме живут. Сейчас они, если я правильно поняла Сергея, на пути установления контроля над криминальными денежками. Пока только в одном районе города. Фирма разворачивается, идет процесс налаживания деятельности. В перспективе это мафия во второй степени, второй этаж, криминал над криминалом. А вот когда развернутся да утвердятся на хребтах Цибизов, то станут их властью, их центром, их мозгом, их иерархической верхушкой. Ребята ловкие, отладят работу подопечных, чтобы большую прибыль приносили, без сбоев работали, новые формы деятельности изобретут, вот тогда и пряники начнутся, и подопечным по душе придется более спокойная и жирная жизнь, и не то что на куски рвать, а коронуют они фирмачей, признают, покорятся. Настанут страшные времена, потому что обжоры от власти сытости не ведают. А может, это объективный процесс, эволюция преступности? Скажем, в Америке она приостановилась на промежуточном этапе, а у нас условия таковы, что червяк и окуклится, и бабочкой полетит. Есть в природе такая бабочка — «мертвая голова» называется. На спинке у нее, под крылышками, узор, напоминающий человеческий череп. Гусеница листья жрет, растение портит, а бабочка цветы опыляет, помогает растению размножаться. Растение — мафия, гусеница — фирма Джентльменовская. Не дай Бог червяку бабочкой стать! Не моему умишку прозреть последствия этого!

Ох, Танечка, что-то ты расфилософствовалась! С коньяка, что ли? А если есть в этом рациональное зерно, то против кого ж ты, хиленькая, поперла? Червяк — это он ведь для тебя червяк, а для тли зеленой он не меньше носорога. А не хочешь ли рогом, да в область желудка? Бр-р!

Бутылочка с коньяком согрелась во внутреннем кармане куртки. Коньячок теплым и употребляют. Хорош он с кофе. И кофе с ним тоже хорош.

— Эй, голенастая, дай и нам вмазать!

Трое. Сосунки. Но головы уже бритые. Щенячья крутизна. Для червяка, того, который носорог, — не листья еще, почки, в пищу пока неупотребимые. Но придет время, и сожрет он их, не подавится, потому что растения, не люди.

— Дай, я сказал, сюда фанфурик свой!

— Ребятки, кнута у меня для вас нет, придется руками воспитывать.

— Чего? Ах ты, тварь! Диман, бей ее, суку!

Оскорбление я пропустила мимо ушей — дети ведь еще почти, но на то, как Диман выпрастывает из-под курточки велосипедную цепь, взглянула с сожалением.

— Отдай прибор! — лениво произнесли сзади.

Это мои хранители тела подоспели. А я и забыла о них, задумавшись. Кстати. Мордовать детей мне не улыбалось.

— А не уделаешься? — Диман тряхнул намотанной на руку цепью.

Смеются мои хлопцы, не распаляются. Силу показывают.

— Ступай, — кивает мне один, — мы сейчас.

Не женское это дело. И я пошла потихоньку, не оглядываясь, хоть и любопытно было. Сзади невнятный тихий разговор, вскрик и громкий всплеск. Так! Один в пруду. И еще два. Петушиный голос со слезой отчаяния:

— А ты Ракитова знаешь?

И злой ответ:

— Скажи своему деревянному, что я его завтра трахать буду!

Ну, мужские дела, на все сто!

* * *

Калитку мне открыл незнакомец. Но это оказалось односторонним, потому что меня он узнал сразу.

— Входи, Тань, — пригласил, освобождая проход.

Я вошла, и за спиной лязгнула железно калиточка, защелкнулся на ней замок.

— Вон туда! — указал он на дверь в конце дорожки.

— Я знаю, спасибо. Там открыто?

— Да, — ответил и сгинул в темноте между кустами.

Наружная охрана. Не Стасик, а принц крови. Костя в доме, этот — во дворе, еще трое — на улице. Трое, правда, больше ко мне отношение имеют, но тем не менее.

Константин имел вид элегантный и злой. В доме звучали музыка и топот. Где-то визжали.

— Наконец-то! — поприветствовал меня Костя, и его глаза потеплели улыбкой. — Пойдем отсюда.

На кухне, слабо освещенной розовым плафончиком, шум был слышнее, хоть мы и притворили за собой дверь. Судя по всему, вечеринка была в разгаре и до конца еще далеко. Музыка стихла, раздался выкрик, прервавшийся взрывом смеха.

— Ты что невесел, страж его высочества? — осведомилась я, снимая с себя куртку.

— Мать его, это высочество! — с выражением проговорил Константин, пододвигая мне стул.

— Мать его уже изволила отбыть из города. Изволила отбыть в тревоге за отпрыска.

— Чего ради? — пожал Костя плечами. — Страшней женской оплеухи этим вечером ему ничего не грозит. Здесь, я имею в виду.

Я не стала его разубеждать.

— Закругляться не собираются?

— Что? — он распахнул глаза. — У них кобеляж еще не начинался, только раскачиваются.

В темном холле, который мы пересекли перед тем как попасть сюда, раздались быстрые шаги, открылась дверь, и в кухонный зал нетвердой походкой вступило нечто воздушное и нежное, в свободно развевающихся полупрозрачных одеждах и с копной рыжих растрепанных волос.

— О! Фея пришла! — оценил ее Константин.

Фея хихикнула, склонилась над раковиной и, пустив воду, занялась промывкой глаз, впрочем, довольно аккуратно.

— Сама видишь, одетые еще совсем.

Оказалось — не совсем. Вслед за ней в дверях возник босой и голый по пояс кавалер.

— А вот и эльф! — Костя ткнул в его сторону пальцем.

Но мы для него не существовали.

— Рози, вы бежали! — развел эльф по-театральному руками.

— Гансик, ты меня уже достал! — возмутилась фея. — Иди в трещину!

— Дорогая, как я счастлив! — Гансик, словно на колесиках, подкатился к раковине, выпрямил отбивающуюся Рози и заключил ее в объятия. В этом она приняла участие без возражений.

— Я вас достал, и вы достанетесь мне, именно так я понимаю ваш намек на трещину, милая!

Он подхватил фею на руки, но она так взбрыкнула, что они чуть не свалились. Тогда он, подсев, перевалил ее через плечо и вынес, обмякшую, из кухни.

— С этими все ясно, — констатировал Константин.

— Пожалуй, — согласилась я.

Он извлек откуда-то два тонюсеньких бокала, наполнил их на треть из квадратной, обклеенной крест-накрест золотой лентой бутылки. Из внутреннего кармана достал и бросил на стол пачку денег в банковской упаковке.

— Какой-то хлюст в руку сунул. Нет, не хозяин. Сказал — за то, чтобы я им не мешал.

— И чего ж тут злиться?

— Да я не против, — он хмыкнул, — чем больше, тем лучше!

— Так чего же?

— А, черт!.. Меня просто убивает их самомнение. Сам из себя — щенок мозглястый, в голове — семь дыр и пустота за ними полная, а апломба — будто у потомственного дворянина. Господа!

Матерится Костя с изысканной виртуозностью. Кто-то его задел, и не просто задел — достал.

Я взялась за бокал, Костя — за свой.

— Ладно, будет тебе!

Музыка, она, скорее всего, доносится сверху, изменилась характером. Какое-то полувосточное заунывье с придыханиями. Топота и криков больше не слышно. Хотя временами еще визжат. Расслабуха начинается. Все по сценарию.

— Драки будут?

Константин их видел, должен прикинуть возможности, а мне необходимо знать общий показатель буйства — приватная беседа не терпит посторонних помех, меры надо заранее принять, чтобы дело прошло без сбоев.

— Какие драки? Бойцов там — ни одного, все как на подбор — толстосалые. Девки, правда, хороши, да ты сама видела, — все наподобие этой. Нажрутся, накурятся обязательно и устроят общий бордель с переменой мест. Для того и собрались.

Костя лизнул спиртное из бокала, причмокнул с видом знатока. Стал изливать душу.

— Компашка собралась уже. Все более-менее, некоторые даже здороваются, проходя мимо. Подъезжают последние — трое, с бабами. Хозяин, молокосос, вышел их встретить, вниз спустился. И вот один из этих, рыхлый, как манная каша, щеки обвисшие, встал лицом ко мне, покачался с носков на пятки, пальчиком с перстнем мне в нос ткнул и осведомляется, тварь потная, голосом «голубого»: «Маэстро, а этот кто?»

Тань, лет восемнадцать псу, не больше! Мне люди, покруче его папы, пальцем в нос тыкать опасаются! Дерьмо с цепочкой! А хозяин любезно его так под ручку берет и на ухо сообщает: мол, это подарок нам от маман, охрана наша, восприми его как экзотику.

«О!» — квакнул. А сам на меня, как на манекен пялится. У меня уже зубы сами скрипеть начали. Ну, думаю, еще немного, и я покажу тебе такое «О!»!

Тут достает он вот эту пачку, сует мне в карман и указывает, подлый: ты, мол, нам не мешай, а, говорит, знай свое место! Хорошо, у меня руки в карманах были!

Костя излил душу и возлил в себя джин, пригасил им свой душевный трепет. Охолонул.

— Знаешь, Тань, попозже, когда у них полный угомон создастся, я этого рыхлого найду и опущу мордой в какой-нибудь салат. Так, для отвода души. Давай еще по капельке.

— Давай, Константин, мне сейчас вдохновение нужно будет.

— А мне — терпение. До утра дотянуть. Слава Богу, проспавшись, собираются уходить в сауну всей толпой — опохмеляться. Баньку, слышал, сняли уже. Спорили — девок этих взять или сменить на свежих. Приказывали было и мне с ними ехать. Отказался, конечно. Уже сытый.

— Костенька! — начала я, когда мы опустошили бокалы. — Оставь этого хамовитого в покое. Прости его, хорошо? Нет у него ума. Деньги есть, а ума нет. Призри его ущербность несчастную. Жизнь — штука разворотливая, и денег он может лишиться по разным причинам, он может вновь их найти, а ума не будет у него ни с деньгами, ни без них.

Костя пошел гулять по кухонному залу, благо территория размять ноги позволяет. А мне пора в седло. Как говорится, «кони сытые бьют копытами».

Я достала из куртки пищалку и положила ее на стол рядом с деньгами. Константин, завершив круг и оказавшись рядом, посмотрел с любопытством.

— Ты на машину новую сигнализацию поставила?

— Эту сигнализацию я оставляю тебе. Пожалуйста, держи ее в кармане под правой рукой.

Он выполнил мою просьбу — опустил пищалку в карман.

— Объясни.

Я погладила его по щеке, и он поцеловал мои пальцы — вольности, позволяемые нами в редких случаях.

— Помоги мне.

Ну ничего не могу поделать с собой, симпатичен мне мордобоец!

— Говори.

Вот и его глаза повлажнели, напоминают собачьи — влагой подернулись, и преданность в них светится.

— Я сейчас наверх пойду, хозяину уши драть, не спрашивай, так надо. А сегодня я успела порядком набедокурить, и сюда могут приехать по мою душу.

— Устрою баррикаду! — перебил меня он.

— Ни в коем случае! Отопри и дверь, и калитку, и замки зафиксируй, не забудь напарнику сказать, чтоб не ввязывался. А как прибудут гости, я жду немолодого такого, невысокого, подвижного мужчину, пропусти его без вопросов. Хорошо, если б ты даже на глаза ему не попался. И сразу нажимай эту штуковинку. Дальше, Костя, будет интересно. Запомни накрепко, ввязываться тебе ни во что нельзя. Так вот. За воротами, в машине, сейчас сидят трое. Им этот гость нужен как воздух. Получив сигнал от пищалки, они ворвутся сюда и будут его брать. Они должны его взять, Костя. Тебе все понятно, как ты думаешь?

Он посуровел лицом, поиграл желваками, глянул коротко и тут же отвел глаза.

— Я думаю, ты знаешь, что делаешь, — проговорил негромко.

— Несомненно! — ответила я и поднялась с места.

Оставила я его. Сказано достаточно, он понятливый, Костя. Переварит за короткое время и сделает все, как надо. Хорошо, если б не пришлось ему действовать. Хотя кто знает, как лучше.

Я медленно пересекла темный холл и вышла к лестнице из светлого дерева, ведущей на второй этаж. Рядом — зеркало во весь мой рост. Свет достигает сюда из прихожей. Полутьма. Остановилась, вгляделась в себя — глаза в глаза. Готова!

Решив ничего не пропускать, чтобы потом не пришлось возвращаться, я начала осмотр с тихого первого этажа. В кухне и холле уже побывала, в прихожей, по здравому разумению, делать нечего, и я почти бесплотной тенью проскользнула за гладкую белую дверь в комнату, где в свое время имела беседу с мадам. Оказавшись в темноте этого покоя, я, по едва уловимым признакам, почувствовала присутствие жизни. То ли тихий шорох, то ли дыхание — звуки на пределе слышимого. Пожалела, что не догадалась взять фонарик. Помнится, здесь два окна, подвесной потолок, официозная мебель. Так, бра на белой стене! Вот на этой. Вышла точно. Бра. Дернула за шнурок. Тлеющий, интимной яркости свет, вполне достаточный после того преисподнего мрака, что здесь царил. На гобеленовом диване две обнаженные фигуры в позиции, подходящей для разворота порнографического журнала. Подавила смешок — вспомнила читанную когда-то бредятину: «Во время акта сном объяты блаженно-пьяные ребяты».

Удивительно подходящие строчки! Она заснула — это бывает, ладно, но он! Слезть не потрудился — как был между ее ног, так и отошел баиньки. А что, в самом деле, проснется — продолжит без лишних движений, все уже к месту притиснуто еще с прошлого раза. Батюшки! Да у нее и бутылка — между грудями, недопитая! Вот это компоновка!

Я подошла, не опасаясь разбудить их, и, взяв с пола тарелку с бутербродами, поместила ее между женским ушком и мужским посапывающим носом. В любом натюрморте важна законченность темы.

Свет гасить не стала, чтобы детям не страшно было проснуться.

Выйдя из комнаты, ступила на лестницу и дошла уже до середины, когда сверху появился живописный индивидуум в длинных пестрых трусах и мерцающем оттенками красного галстуке на голой шее. Обнаружив меня, он громко икнул от изумления и, ухватившись для твердости за перила, чувственно забормотал заплетающимся языком:

— Фемина! О, Фемина! Одетая Фемина!

Когда я с ним поравнялась, он ухватил меня растопыренными руками, и мне пришлось остановиться поразмышлять — дать ему по морде сразу или немного подождать, а он прищурился и рассмеялся — будто козел заблеял. Животных бить грешно. Я взяла его за руку и направилась по коридору к ближайшей двери. Он скакал следом, высоко поднимая колени. Перед дверью я резко остановилась и пропустила его мимо. Он врезался в нее так, что гул пошел по коридору, и с размаху сел на свою пеструю задницу.

Оставив его размышлять о причинах, следствиях и одетых Феминах, я вошла в эту дверь и оказалась в банкетном зале с большим, но совершенно разоренным столом посередине. Воздух здесь смердел разнообразными запахами, среди которых преобладающим был табачный с отчетливым марихуановым оттенком.

За столом сидели трое. Двое, растрепанные окончательно, в расстегнутых до пупов и перемазанных едой рубашках, что-то убедительно доказывали друг другу, используя при этом минимум слов и максимум медленных жестов. Третья — миленькая лицом девочка в одних трусиках — сосредоточенно мазала соусом соски небольших, идеальной формы грудей. Увидев меня, она, предлагая отведать, обеими руками приподняла их. Я наклонилась к ней — в ее глазах радужки почти не было, одни зрачки. Обкурилась до одури. Она чмокнула губами мне навстречу. У стены, стоя в тесных объятиях, колыхалась раздетая пара то ли в танце без музыки, то ли в вялом половом акте.

Стаса тут не было, и я ушла, прихватив со стола почти полную бутылку спиртного.

Следующая дверь открыла мне библиотеку. Стеллажи с книгами вдоль стен, письменный стол у окна, кресло и тахта посередине. Обрадовал ключ, торчавший с внутренней стороны двери. Помещение соответствовало. Стаса я приведу сюда. Придется по полу его катать — не простудится — палас не даст. А наблюет, так он у себя дома, какой может быть укор!

Оставив бутылку на столе, я быстро разделась до исподнего и, вздрагивая от неуютности и уколов просыпающейся злости, отправилась на продолжение поисков.

Нашла я его почти сразу. Ориентируясь по звукам музыки, оказалась в небольшой, совершенно свободной от мебели комнате, слабо освещенной и с полом, застланным чем-то мягким.

Вспоминая позже процесс, происходящий здесь, я определила его как особую форму группового петтинга.

Под тихую музыку, льющуюся из скрытых динамиков мощнейшей стереосистемы, более десятка голых тел обоего пола извивались, ползали, переплетались, елозили друг на друге, принимая причудливейшие позы. Можно было подумать, что основной задачей упражняющихся в этом странном занятии является выставление на всеобщее обозрение наиболее интимных частей тела и «проезд» по этим частям конечностями. Каждый стремился коснуться всех, и все старались коснуться каждого. Хрипы, бормотание, пыхтение, стоны, вскрики и даже всхрапывание испускались ими в страстном самозабвении. От них несло потом и алкоголем. Временами то один, то другой начинал биться в оргазмических конвульсиях, и тогда живая плоть, окружавшая это место со всех сторон, начинала двигаться активнее, закрывала дергающуюся особь шевелящимся слоем.

Обессилевшие в свалке выбирались на край секс-арены и располагались вдоль стен, кто лежа, кто сидя. Некоторые засыпали. Увлеченные сверх меры своими хлопотами, эти люди не обращали на меня внимания, хотя я довольно долго стояла и разглядывала их, разбираясь, что к чему.

Антипод чекменевского спортзала, черт побери!

Станислав сидел, привалившись к стене, неподалеку от входа. Я опустилась рядом, обхватив руками колени.

Интерес к происходящему, даже возбуждение, испытанное мной поначалу, постепенно сменялись отвращением. Что-то мне стало тошнехонько.

— Станислав, что за гадюшник вы здесь устроили?

Как ни слабо было освещение, я рассмотрела его глаза, благо совсем близко они были. Два одурелых стеклянных шарика под припухшими веками.

— Вы? — узнал он меня через некоторое время. Я положила пятерню ему на лицо, сдавила пальцами, а тыльной стороной другой руки сильно шлепнула под подбородок — прием беззвучный, но действенный.

— Ты подонок, Шубаров! Встань на ноги!

Крупноват он все-таки, если мне его тащить, то только волоком.

Я выпрямилась, и он воззрился на то, что оказалось перед его носом — мой живот. Его руки легли мне на талию, и он сделал-таки попытку подняться. Я помогла, как могла — вздернула под мышки, и мы, теснейшим образом обнявшись, заковыляли прочь из этого вонючего вивария.

Ввалившись в библиотеку, я подставила ему ногу и слегка толкнула. Он рухнул, грохоча об пол локтями и коленями. Приподнявшись на дрожащих руках, пробормотал жалостным голосом:

— Вы меня бьете?

Я заперла на ключ дверь и села на корточки перед его лицом, широко разведя колени.

— Ты ошибаешься, дружок, это моя первая ласка.

Мне нужно было устроить ему шок, сломать его сопротивление с самого начала.

— Ты хочешь меня, Станислав? Ты меня хочешь! Перед тобой не мясо ваших потаскух, а настоящая, живая плоть.

Он завороженно смотрел на черное кружево моего белья, которого на мне было совсем немного, и наконец вот оно — ноздри его дрогнули, и в глазах живой искрой мелькнула осмысленность. Небезнадежен!

Он потянулся ко мне, а я, опустившись на разведенные в стороны колени, по-кошачьи выгнувшись, чуть-чуть коснулась его лица животом и тут же, отпрянув, вполсилы ударила по щеке. Получилось звонко и подействовало хорошо. Он завозился, засучил ногами, с трудом поднялся и тут же плюхнулся на тахту, уронил голову на голую грудь.

— Вы меня бьете! — пьяно замотал ею.

Мне была противна его нагота: тощие руки, мягкая грудь, без намека на мужские формы расплывшиеся по краю тахты ляжки и большие, отвисшие яйца.

Ласки мои он запомнит надолго, потому что ласкать его будет Ведьма, и ласкать его Ведьма будет не ради чувственного удовольствия!

Я медленно, фиксируя вниманием каждое свое движение, двинулась к нему. Он еще не боится меня, подается навстречу, тянет руки. Сейчас, милый, начнутся кошмары.

Встав вплотную, подняла ногу и обняла ею его торс. Низом живота медленно надавила на грудь. Он засопел и послушно опрокинулся навзничь. Уселась на него всем весом. Ему уже трудно дышать. Положив ладони на его лицо, я мягко улеглась на них грудью. Удушье. Постучал об пол ногами, слабо побил меня свободной рукой по спине и начал обмякать. Я поднялась, выдернула из-под него ногу. Полутруп. Смятый на сторону рот дышит все-таки! Коротко, но дышит. Глаза закатились. Будем считать прелюдию сыгранной. Хорошо бы этим и ограничиться.

Чеканный металлический стаканчик со скрепками. Я высыпала их на пол и плеснула в него спиртного. Пригубила — крепкое!

Он уже сел и с ужасом смотрел на меня.

— Что вы делаете? — промямлил так, будто имел полный рот хлебного мякиша.

— Стараюсь тебя полюбить.

— Не надо! — он отстранил стаканчик, но я настаивала.

— Это приведет тебя в чувство.

Он внял, взял и вылил содержимое в рот.

— Так не любят! — возразил он, скривившись.

— Я же говорю, что стараюсь, — пояснила я терпеливо и мягко, почти по-матерински, — когда полюблю, вести себя буду иначе.

Чтобы спиртное пошло «в жилу», а не ударило в его слабую голову, нужна была боль, и я неожиданно и резко надавила большими пальцами на точки за его ключицами. Он охнул и скорчился, сжав руками плечи. Коротким, но сильным тычком нашла косточку над солнечным сплетением, и он зашелся в беззвучном крике. Отругала себя — можно было ограничиться одними ключицами.

— Уйди, не мучай меня! — попросил он так, что теперь оплеуху я готова была закатить самой себе.

— Ладно, уйду, — согласилась я, — если ты поделишься со мной всеми своими неприятностями.

— А если нет?

Я опять нашла ту же косточку и, наблюдая разинутый рот и скребущие живот пальцы, впервые пожалела его по-настоящему. Но размякать у меня прав не было, и пришлось утешиться стандартным в таких случаях положением: мол, все, что я делаю, это и к его благу тоже. Станислав осознал-таки серьезность моих намерений и покорился.

— Мне нужны были деньги! — почти выкрикнул он и неожиданно разрыдался мокро и бурно. Наконец-то!

Очень надеясь на окончание спектакля, я отошла к столу и глотнула прямо из горлышка, поздравляя себя с «тронувшимся льдом». Крепкая, зараза! Ощутив слезы на глазах, продемонстрировала их ему, все еще всхлипывающему.

— Говори, говори, родной мой!

— Мне нужны были большие деньги. Я мог открыть свое дело, очень прибыльное. Маман не хотела и слышать о нем. У нее на уме один ресторан.

А Стасик-то трезвеет!

— Тогда пришлось попросить их у одного знакомого. Он все устроил, но потребовался залог, и я решил использовать в этом качестве часть коллекции отца. Старинное оружие. Голландия, позапрошлый век. Маман об этом нельзя знать!

Он опять захлюпал и вторую порцию из чеканного стаканчика опрокинул без уговоров.

— Такую ссуду частному лицу в банке получить трудно, и пришлось договариваться с людьми, имеющими черный нал.

— То есть с мафией? — перебила я его.

— Можно сказать и так, — согласился он.

— Договаривался знакомый?

— Да. И через этих же людей он организовал фиктивное ограбление, пока мы с маман были в Греции. Но тут все пошло вкривь и вкось. Экспонаты унесли, сейф взломали и еще деньги требуют, а не то грозятся предать все огласке, выставить меня, меня, — Станислав шлепнул себя кулаком в грудь, — организатором ограбления собственного дома!

— Помощник твой — Иван Антонович Страдаев?

Я взялась за свою одежду.

— Да.

Он смотрел на меня с безграничным удивлением.

— Откуда вы знаете?

— Хороший человек?

— Очень!

— Это ему ты звонил после каждой нашей встречи?

— Ему. Он должен быть в курсе всего. Если б не он, меня, возможно, и в живых уже не было, вон как с Ковриным обошлись!

— За экспонаты ты хотел получить пятьдесят тысяч?

— Долларов, — согласился Стасик, — и столько же требуют с нас.

— Ужасно! — посочувствовала я, застегивая на себе все, что необходимо.

— Где живет Страдаев? Его телефон, быстро!

— Не знаю, где он живет.

— Стас!

— Правда, не знаю! Возле набережной, что ли. А номеров много. Он звонит с утра и сообщает номер, по которому его можно найти в этот день. Обычно звонишь и просишь, чтоб ему передали, а он потом перезванивает.

Я подошла к Станиславу, за подбородок подняла его голову, глядя в глаза, спросила:

— Почему ты сделал все это втайне от матери?

Станислав попытался освободиться, и я его отпустила.

— Потому что это чудовищно! Я-то думал вернуть экспонаты со временем, отдав деньги. Ведь они должны были послужить только залогом. А получилось…

Он махнул рукой.

— Стас, ты веришь Страдаеву?

Он уставился на меня взглядом таким же бесхитростно-обнаженным, как он сам. Теленок!

— Получается, что он крупно подвел тебя. Ты сейчас в состоянии соображать?

Он слабо улыбнулся:

— Почти.

— Тогда давай рассудим. Страдаев, очевидно, по своей серости и неопытности, умудрился отдать коллекционные экспонаты, да сюда еще и ювелирка матушки твоей приплелась, не отхлопотав никаких гарантий, что за это заплатят. Бандиты, не будь дураками, платить не стали. Более того, возник шантаж. Как? При каких обстоятельствах?

— Иван Антонович пригрозил им, что все расскажет милиции, а они перевели стрелки на меня — пообещали и свидетелей, и соучастников выставить, доказать где угодно, что я сам ограбил свой дом!

Господи, святая простота! Мне захотелось найти чьи-нибудь штаны почище, чтобы не вымазаться, пока буду вытягивать из них ремень, и спустить у этого великовозрастного дитяти шкуру с голой задницы.

— Иван Антонович отказался от этой идеи, но они стали требовать денег, ту же сумму, что была мне нужна, обещая, что за них отдадут назад экспонаты, а не дадим — и коллекцию потеряем, и меня ославят.

— А как же матушкины драгоценности?

— Пропали они! — Стас поник головушкой. — Навсегда!

Он поднялся пошатываясь, ноги его держали плохо, дошел до стола, взяв с него бутылку, уселся в кресло. Я смотрела на него, испытывая сложные чувства — жалость, брезгливость и раздражение в одном букете.

— Я не хотел бы больше встречаться с вами, Татьяна Иванова! — обратил он мутный свой взор ко мне, основательно приложившись.

— Это обоюдно, миллионер.

Все! Даже отношения выяснили.

— Как Страдаев оценивает мою деятельность?

«Миллионер» скривился и опустил очи долу.

Я медленно двинулась к нему. Почуяв неладное, Стас поспешил с ответом:

— Сказал, что, если бы не вы, все уже закончилось бы самым наилучшим образом.

— Каким именно?

— Отстали бы от нас, а коллекцию себе оставили.

— Ты хоть понимаешь, какую дерьмовую кашу заварил, Шубаров?

— Впору вешаться!

— А что, это идея! — поддержала я его с энтузиазмом. — И все сразу кончится.

— Вы полагаете? — И он опять поднял бутылку.

— Напьешься, скотина! — заорала я, отбирая у него водку. — А тебе еще надо хорошему человеку позвонить, заложить меня и себя тоже с потрохами. Он ведь должен знать все, иначе обойдутся с тобой, как с Ковриным, ты что, этого хочешь?!

— Нет! — завопил он изо всех сил, уперев в меня ненавидящий взгляд.

Пощечину на этот раз я отвалила ему полновесную, вложив в нее и страх свой, и Костину пачку денег, и девчонку с вымазанными соусом сосками, и копошащийся вонючий клубок человеческих червей в полутемной комнате.

— Сука! — выплюнул он вместе с кровью из разбитого рта.

Грохот небольшого взрыва, раздавшийся сзади, заставил меня отпрянуть в сторону. В проеме выбитой двери стоял Константин, элегантный и спокойный, только желваки вздувались на худом и бледном лице.

— Вышвырни ее к чертовой матери, немедленно! — завопил Стас еще громче.

— Ты, тварь голая… — начал было Константин, но я, спасая положение, быстренько удалилась из помещения, зацепив Костю за рукав и увлекая за собой.

На ступеньках лестницы остановилась, не могла не перевести дух, не опереться на мордобойца моего, твердого и чистого.

— Я искал тебя, — сообщил он, сжимая мои локти. — Что там у вас… — не закончил — сверху донеслись задыхающиеся звуки:

— Сучка ты, сучка, все из-за тебя перевернулось!

Перевесившись через перила, Стас грозил нам полусогнутым пальцем.

Боже мой, он опять не в себе! Ненадолго же хватило моей терапии!

— Он тебя найдет, все равно найдет, слышишь?

Я толкнула Костю вниз, а сама задержалась, чтобы рассмеяться в это перемазанное кровью и соплями лицо:

— Не свались, чадо, костей не соберешь!

* * *

Внизу, забрав у Константина не потребовавшуюся ему пищалку, я с облегчением покинула особняк Шубаровых. Перед расставанием Костя хотел отдать мне часть денег из пачки, которыми ему заплатили за унижение, но я отказалась. Деньги у меня еще были.

Машина, припаркованная в темноте, оказалась в компании — возле нее маячила фигура, двинувшаяся навстречу, стоило мне показаться на улице. Сергей-ножеточец, которому я отдала фото Джентльмена. Что-то утомлена я для новых забот в этот затянувшийся вечер.

— Вы предложили Цибизу товар. — Сергей без вступлений начал с дела. — Цибизу товар подошел. Он у вас товар покупает.

И вручил мне давешний пакет с фотографиями. Я, слабо соображая, что к чему, мотнула на всякий случай головой, но его уже не было рядом, только звук удаляющихся в темноту шагов.

В машине я изможденно откинулась на сиденье, закрыла глаза. Несколько минут неподвижности и тишины. Одиночества и темноты. В голове гудело. И в теле тоже. Кофейная и алкогольно-бутербродная диета последних дней давала о себе знать слабостью в коленках. Сейчас бы чего-нибудь простого и здорового, безо всяких изысков — жареной картошки или яичницы с салом. Макарончиков с сыром и молока. И кофе, черт возьми! Устроим?

С неприязнью взглянув в последний раз на фигурную стену и фонари-пирамидки над воротами, я двинула прочь отсюда. Сзади, всю дорогу до дому, неотвязно, как тень, следовала точная копия моего экипажа, может, чуть темнее цветом.

Асфальтированная площадка перед подъездом, где я обычно оставляю машину, была занята измызганным дальней дорогой «Запорожцем».

«Наглец!» — аристократически укорила я его от имени своей «девяточки», останавливаясь поодаль.

Мафиози выпали из поля зрения, да и то, не домой же их приглашать.

Все, теперь я свободна до самого утра! Вот только господину Страдаеву желаю спокойной ночи от всей своей души. Пусть он спокойно поспит и даст спокойно поспать другим. Мне, например.

Зажгла в салоне свет, глянула на себя в зеркальце заднего вида. Бледновата что-то Татьяна Иванова. Ничего, зато глаза и губы кажутся ярче. Сумочка с ключами, ножом, костями. А ну…

9+36+17. Что же это? Ага! «Страсть глупцов — поспешность, не видя помех, они действуют без оглядки».

Да не поспешно я действую! По-моему, кости последнее время гадают не мне.

Что-то еще было. Пакет с фотографиями. Нет, не пустой! Выуживаю из него на свет две симпатичные бумажки. Две по сто. С президентом. Есть повод испытывать удовлетворение. Хотя, деньги у меня еще были…

Входя в родной подъезд, я прочувствованно продекламировала про себя бессмертные слова: «И дым отечества…» — и впрямь, дым. Лифт не вызывается, между этажами на площадке мелочь дворовая дымит сигаретами. Заметив меня, поспешно подбирают ноги, кто помладше, зажимают окурки в кулаки.

«Здравствуйте, здравствуйте, здравствуйте!»

Поднявшись этажом выше, слышу произнесенное вполголоса: «Иванова!»

Хорошо, не Распутина.

«И дым отечества нам сладок и приятен!»

Четвертый, пятый, еще рывок — и я у двери.

— Стой, зараза!

Что-то до боли знакомое в этом добром призыве. Впечатление такое, что совсем недавно я это где-то слышала. Ах ты, ну да, абориген из ковринского подъезда. Здесь-то он как оказался?

Обдумывая эту загадку, я медленно отступала вниз, а сверху, так же медленно, надвигался на меня, я не ошиблась, нет, абориген собственной персоной.

Смеяться будем? Едва ли. Кажется, не расположен он сейчас к юмору. Опять драться? Надоело как!

— Эй, абориген, что ты ко мне привязался? Влюблен?

— Ага! Сейчас я тебя приласкаю и за тот, и за этот раз сразу!

Надо же, чуть больше часа прошло, как я сулила ласки, а теперь их обещают мне.

Какие-то неестественные у нас передвижения происходят. Пячусь вниз, а мне надо вверх. Вот и площадка. Все, назад пути больше нет. Моя Москва — наверху.

— Слушай, абориген, прошу тебя, не наступай на одни и те же грабли дважды!

— Какие грабли? Спятила?

Сопит, приближается. У мухи ума больше — замахнешься, она улетит.

Я бросила в него сумочку с ножом и долларами. Он отбил ее в сторону, остервенился взглядом и отвел руку для удара. Русская выучка, дворовая. От замаха до удара можно прочесть «Отче наш».

Я поднырнула под его руку и, разворачиваясь, сильно толкнула в спину. Он зацепился курткой за угол перил — послышался треск рвущейся кожи. Ходить нужно опрятным, застегнувшись! Подхватила сумочку и, дождавшись его полного поворота ко мне, как по мешку в спортзале, бедро — корпус — рука, провела хороший удар в солнечное сплетение. Не полюбовавшись результатом — надоело мне все это, — потопала вверх, к своей двери.

«Мой дом — моя крепость!» — произнесла, как заклинание, запирая изнутри последний замок. Все, все на сегодня, все, отстаньте от меня, оставьте меня в покое! Мне до утра и здесь вполне хватит воздуха. Но только одной, без визитеров!

Глава 10

Ковринские бинты, резаный зад Пашки Щербатого, «Мерседес» Цибиза, волчица, воющая среди трупных столов потустороннего морга, Джентльмен со своим псом-охранником, догоняющим меня, голый Стас Шубаров, перемазанный собственной спермой, — все впечатления прошедшего дня прошли друг сквозь друга и перемешались в беспокойном, причудливом сне, не ставшем кошмаром только благодаря Костиным губам, неизменно целующим мои глаза в особо напряженные моменты.

Я проснулась задолго до рассвета от настойчивого волчьего воя, идущего из-за моего сердца. Звук, раздавшийся во сне, разбудил меня.

Полная луна смотрела в самую середину незакрытого шторами окна.

Волчица будит меня в исключительных случаях. И полнолуние сегодня, а значит, следуя мистическим представлениям, время ведьм. Как же в такое время может спать ведьма? Тем более ведьма, на которую вот-вот откроется охота?

Итак, я проснулась от страха. Но от страха заговоренного, не лежащего на душе тяжким, обессиливающим бременем, а подвижного, свободно текущего через открытые ворота сознания. От страха, побуждающего к действию и дающего доступ к необходимой для действия энергии.

Голова была ясной, а тело — легким. Встав под лунный свет, я потянулась, долго и сладко. И волчица во мне потянулась, напружинив задние лапы. Сейчас мы были с ней наедине. И нам с ней было хорошо наедине тревожной и полнолунной ночью. Волчица не всегда удостаивает меня общением, хотя никогда не отказывает в помощи.

В каждом человеке живет зверь. Это его животное начало. Это самое нормально-здоровое, что есть в нем, и искренне-настоящее, не отягощенное вывертами ума.

«Когито, эрго сум», — сказано в прошлом одной умной головушкой. «Мыслю, значит, существую». Как однобоко!

Ненадолго закрыла глаза, сосредоточилась на своем внутреннем состоянии — месте обитания волчицы и, стихнув мыслями, попросила понятной символики. На секунду, не больше, в сознании возникла картина — невысокая трава, звериная морда — прищуренные в своеобразной улыбке янтарные глаза, настороженные уши, черный, влажно блестящий нос.

Дрогнула плечами от холода, веявшего из открытой форточки, и потянулась еще, прогнувшись, вскинув вверх руки, покрытая ровным, не видимым глазу лунным загаром.

Здоровы мы с волчицей. Молоды и здоровы.

Тоненько звякнул телефонный звонок, возвращая меня с небес на землю. Всегда так — хорошенького понемногу. Кто бы это мог быть — в пятом часу утра?

Дождалась второго звоночка и решительно взялась за трубку. Длинный, непрерывный гудок, хоть номер набирай. Что же мне, послышалось? Проверяют — дома ли? Ладно, будем считать — ошиблись номером.

Набираю. И там трубку берут на втором гудке.

— Константин, бедолага, ты что, так еще и не ложился?

— Уснешь тут!

— Какой усталый у него смешок!

— А мне-то казалось, публика была при последнем издыхании.

— Они и передохли все. Кто как. В основном друг на друге. Ну, Танька, такие упражнения не часто увидишь. Способный тут народ собрался!

— Понятно, дружище, — смеюсь я ему в ухо, тепло, по-сонному. — Ты, никак, перевозбудился, вот и не спится!

— Угадала! — соглашается Костя. — Чего звонишь-то, тоже бессонница?

— Луна сегодня полная. А у меня в полнолуние суставы ломит, растяжка нужна.

— Тянешься, значит?

— Потягиваюсь. Как там себя хозяин чувствует?

— После твоей обработки вешаться собрался. На ремне от штанов. Вынул я его да этим же ремешком немного поучил, как жизнь-то любить. Проняло, должно быть, — спит. Вот, сидел над ним полночи, караулил от его же дурости.

Бедный Костя! А не зря Шубарова беспокоилась. Материнское сердце — вещее.

— Расслабься. Вешаться он больше не будет. Проспится — начнет звонить. Ты ему не мешай, пусть звонит, это хорошо.

— Темные дела, Тань.

— Еще какие!

Отбой. Жизнь продолжается.

После этой новой подробности из ночной жизни Шубарова луна за окном больше не трогала меня и не занимала. Заняло меня кофе. Хотя кофе в пять утра, в темноте, согласна, явление не совсем нормальное.

Вешался Стас? Так не повесился же! В конце концов, это его дело, как использовать свой брючный ремень. А сказал он мне не все, а если и все, то не так. Дурака валял, хоть и пьян был, но сумел Ваньку разыграть, простачка сиволапого. Я и не поверила ему. Но сказал достаточно, чтобы, увязав с тем, что у меня было до него, попытаться получить более-менее соответствующую истине картину.

Так вот! Плывет Татьяна по течению, держится быстрины, подгребает время от времени, чтоб не снесло. Хорошо плывет. Предлагали ей в заводь свернуть, на берег выйти — не захотела. Нырнула раз — посмотрела, что под ней делается, и теперь за этот просмотр да непокорство утопить ее попробуют.

Вот за этим волчица меня и разбудила, чтобы продумала да представила, как и когда на меня покусятся.

Цибиз назвал Джентльмена змеем подколодным. Ему ль не знать! От таких-то головоломов, что у него, да деньги отстегивать на сторону, это надо в крайности быть. А со слов Шубарова, Страдаев — какой там змей, ягненок курчавенький, обобрали его самого, как ягодный куст. Это — раз.

Стас, бедолага, плачет — наехали, положение такое, что вешаться решился, а Джентльмен заявляет, что шантаж Шубарова для него не самоцель, а средство воспитания подрастающего поколения. Это — два.

А Коврин? И этот врет, должно быть. Или недоговаривает. Как Володя Кирьянов про него сказал: знает больше, чем говорит. Так оно и есть. Подполковники — они народ головастый, и умные среди них встречаются. Да кто-то же и порезал доходягу. Сам он объясняет так: что предупредили, мол, чтоб молчал, иначе — убьют, а Иван Антонович, как я его поняла, подал это как предупреждение мне. Это — три.

Коллекционные экспонаты благополучно убыли. Но с ними убыли и побрякушки Шубаровой, как бы попутно. А шифр к современному сейфу подобрать сложнее, чем открыть входную дверь. Ощущение у меня такое, что драгоценности пропали как-то внепланово. Элла Владимировна, помнится, не очень огорчилась их пропаже, а Стас о них выразился определенно: пропали, мол, навсегда. Вот так. Коллекцию, заплатив по счету, можно выручить, а побрякушки — навсегда! Это — четыре.

И еще. Шубарову в Питер провожал Страдаев. Ну, джентльмен, что и говорить! Все по-благородному: ограбил, Стасика до неврастении довел и ручку матушке на прощание целует. Просто ли так он ее провожал? Это — пять. До двадцати дойду, а ясности не найду. Не выстраивается. Есть здесь какой-то возмущающий фактор. У людей, планировавших это дело, скажем, у Стаса и Страдаева, первоначально, несомненно, было все по полочкам — ясно и точно. Но потом что-то произошло. Как-то пошло не туда. Может, эпизод с ювелиркой мадамовой? Что недоговаривает Коврин? О степени своего участия или о ролях Джентльмена и Шубарова? Спросим Владимира Коврина еще раз. Начну с этого сегодняшний день. Если Джентльмен допустит — не опередит. Двое ему сейчас «не в кайф» — я и Коврин. Ну, о Володе-то я позаботиться сумею. Сейчас, только кофе допью и начну заботиться. А заодно грехи свои посчитаю. Как Иван Антонович выразиться изволили — тяжелые последствия необдуманных действий? Мои действия не подпадают под его понимание обдуманных: я плыву, не вышла на берег, ослушалась, не взяла денег, не отошла в сторону. Посещение Коврина — раз, аэропорт, неаккуратна я там была, какая жалость, — два, приключение со Станиславом, которому позавидовал бы маркиз де Сад, — три. На цугундер Иванову! Ату ее!

Подняло меня с кресла, понесло босую по комнате. Нет, метаться я не буду, потому что знаю: нетерпение — от беспокойства, беспокойство — от тревоги, тревога — от страха. Не боюсь я бояться!

Утро за окном. Небо синеть начинает. Луна к оконной закраине подобралась, прячется. Скорее бы уж светало! Накинуть на себя кое-что кое-как да войти в серенькое утро.

Это была слабость. И я ее преодолела. Не выскочила наспех, а занялась собой по полной программе — от ванны до макияжа. Не заставить меня страху предстать неопрятной даже перед гоблинами. Хотя бессонницу предутреннюю он мне устроить сумел. Один-один, ничья!

Оделась я по-военно-полевому, в расчете на разного рода непредвиденности. Короткие, мягкие сапожки на прямой подошве, широкие джинсы поверх толстых шерстяных колготок, мощный свитер, вязаная шапочка и куртка из бежевой плащовки со множеством карманов. В одном из них хорошо поместился нож. Привыкать я к нему стала. Стала нравиться мне его тяжесть. В нагрудный карман опустила мешочек с костями.

На улице основательно морозило, и до восхода солнца оставалось совсем немного.

А ведь случись у Джентльмена осечка со мной, на что я от всей души надеюсь, и вывернись он из рук Сергеевых бойцов, в число нежелательных для него свидетелей попадает и Стас Шубаров, знающий по делу если не все, то, ох, много! Добро пожаловать, молодой!

Машина «спортсменов» оказалась за углом, в закуточке между деревьями, возле самой дороги. Разглядела через лобовое — спят оба, как младенцы, разинув рты. Раззявы! Присела на капот.

Спят гоблины, надо же! Я, можно сказать, сняв лифчик, иду грудью затыкать амбразуру, а они — спят!

Не успела подумать — пришлось подскочить от рявкнувшего подо мной автомобильного сигнала. Обернулась — ржут оба заспанными физиономиями. Шутники, мать вашу! Придурки!

Подождала, пока выползут. Один махнул в кусты через дорогу, другой, закурив, подошел ко мне, поздоровался.

— Крепко спите, хлопцы!

— А чего нам! Ревун — в кабине. Рявкнет — мертвый поднимется. Вот если б ты нас с вечера к себе пригласила!

Не понравилась мне его шутка, и он это по моим глазам понял — шагнул назад.

— Да хватит, что ль, — смутился, — пошутил я!

— Я сейчас зайду в этот дом, — показала на соседнюю «хрущевку» и пробуду там около часа. Если освобожусь раньше, вернусь к себе этот час досиживать. А вы, пожалуйста, сбегайте к своим и передайте мою просьбу…

Не согласен. Головой мотает категорически, даже глаза прикрыл. И второй к нему присоединился, поясняет мне резонно и вдумчиво, что не вправе они это сделать — оставить меня одну. От пищалки моей оторваться на расстояние, превышающее ее радиус действия.

Ох, ребята, понимаю я вас, но и вы меня поймите, мне себя уберечь надо и здоровье свое. На вас надеюсь, но еще больше надеюсь на себя, потому что вам я — до лампочки, вам лишь бы Джентльмена сожрать, а что при этом с Татьяной Ивановой сотворится — дело десятое. Незабвенный Остап Бендер утверждал, что спасение утопающих — дело рук самих утопающих, вот и хочу я спасаться всеми доступными мне средствами. И по человеколюбию, мне присущему, хочу спасти других. Поэтому растолковываю им в доступной форме, что все, что во вред Джентльмену, — на пользу нам, и наоборот. Поэтому езжайте и попросите своих от моего имени сделать так, чтобы Коврина, лежащего в хирургии первой городской больницы, сегодня не убили.

Они соглашаются, но с трудом.

— Только сегодня? — уточняют.

— Да. Завтра уже убивать не будут.

И направляюсь не спеша, грешно спешить в такое-то утро, в означенную «хрущевку», к Иринке-проституточке, о которой мне так кстати Аякс напомнил, будить ее. Помнится, клиентов в свое гнездышко Ира не водила. Работала на стороне. Обязана она мне по прошлым делам, пусть расплатится.

Хозяйка квартиры была дома, встретила меня в темной прихожей, молча махнула рукой в сторону закрытой двери — туда, мол.

Ира спала, как котенок, зарывшись в одеяло. Умаялась, бедная, боевую раскраску не смыла, так и легла.

В комнате, не обремененной мебелью, было прохладно.

Я долго трясла ее плечо, прежде чем она начала подавать признаки жизни.

— О-ох, только легла! — пропела детским голоском, рывком села, с трудом разлепила веки.

— Ну куда еще, других, что ли, нет!

Уставилась на меня бессмысленными глазами, не сомневаясь, что будят ее к очередному клиенту. Я терпеливо ждала, и наконец ее взгляд заблестел жизнью.

— Татьяна Александровна, собственной персоной!

— С каких это пор я тебе Александровной стала?

— С-счас!

Ирина, как была, в одной комбинашке ушлепала босыми ногами из комнаты. Слышно было — зашумела где-то вода, донеслись звуки энергичного сморкания, и через пять минут в комнату вернулась не ночная красавица в стиле вамп, а нормальная русская девка с пухлыми губами, вздернутым носиком и глазами, красными от недосыпа.

— Что, Тань, опять ментовка по мою душу? За мной вроде ничего такого нет.

— Нет, Ира, я пришла сама по себе.

Обрадовалась она, настороженность как рукой сняло.

— Так я сейчас чайку…

— Не надо ничего, — заспешила я, — мне некогда, бежать надо. Ведь я по делу заскочила, на минутку буквально.

— Да чего там, у хозяйки чайник на плите кипит!

Она вдвинула ноги в огромные суконные шлепанцы, накинула на себя халат и, не слушая возражений, скрылась за дверью.

Все у нее делалось на удивление быстро и просто. Через короткое время на столе вокруг зеленого чайника расположились сахарница, банка с вареньем, пачка печенья. И мы сидели рядышком и прихлебывали из чашек с отбитыми ручками.

Я дала ей поговорить и даже заинтересовалась ее проблемами, но разговор почти не поддерживала и, когда в нем наступила неизбежная пауза, взяла инициативу в свои руки.

— Помнишь летнюю заварушку, Ирина?

Этим летом она со своим тогдашним дружком, не помню, как его звали, и его компанией обчистили группу «лиц кавказской национальности», проезжих, остановившихся в Тарасове, чтобы выпить и погулять. Вели южане себя разудало, платили хорошо, но зарвались и крепко обидели Иринкиных подруг по профессии. Дело началось мордобоем во имя справедливости, а закончилось примитивным грабежом. Благодаря моим советам в процессе следствия и на суде грабители вели себя так, что из обвинения была изъята формулировка о предварительном сговоре, а Ирина вообще прошла по делу простой свидетельницей.

В показаниях потерпевших фигурировало оружие — двухствольный обрез охотничьего ружья, которым якобы угрожали им нападавшие и который так и не был найден. За этим я и пришла сейчас к ней.

— Помнишь, Ирина, божилась помочь, чем сможешь?

Помнит Ирина, с памятью у нее в порядке.

— Мне нужен ствол. Хотя бы на сегодня. В силах помочь?

В силах она. И соображает правильно. Ствол в деле не был, экспертизе не подвергался, в милиции не засвечен, хозяина в данное время у него нет. А что спрятан у нее — это я еще тогда догадалась, но виду не подала.

Выпорхнула Ирина за дверь и принесла мне валенки. Вот дьявол! В «Бриллиантовой руке», помнится, бабенка пистолет в жестянке из-под крупы держала и вытирала передником. А Ирка ствол — в валенок да в кладовку! И не нашли ведь! Да и не у нее искали.

Обрез был хорош. Настоящая сицилийская лупара ижевского завода. И содержался в порядке.

Повесив его на плечо под куртку, уложив в карман несколько патронов, я, благодарная, подалась восвояси, провожаемая озадаченно-сочувствующим взглядом Ирины.

Вооруженная таким образом до зубов, сопровождаемая машиной с бандитами, я, собранная и решительная, неторопливо катила по городским улицам. Триллер, черт возьми, кинематограф! В других условиях, обрисуй мне кто подобную ситуацию, — оторвалась бы на нем, посмеялась!

Так, поглядывая по сторонам, но не замечая ничего подозрительного, я добралась до больницы.

Бесхалатную, меня в палату не пустят, придется раздеваться, и куртку я скинула в машине, завернув в нее обрез. Запирать машину не стала — чтобы в случае чего не возиться с дверью. И ключ из замка зажигания не вынула. Присмотрят. Мои сопровождающие встретили своих коллег-корешей, уже дежурящих здесь.

В корпусе, на этаже, бросился в глаза «браток», бритоголовый, в халате с рукавами по локоть.

— Проходи, зверь-баба, — поприветствовал он меня.

Коврин спал. Я шуршала пакетами с традиционной больничной передачкой, размещая их в тумбочке, а он спал, свернув голову набок.

Гоблины в машине, Ирина в постели, Коврин на больничной койке — все спят передо мной сегодняшним утром.

Неприметной шерстяной кошечкой сидела я рядом и дожидалась, пока у самой не начали слипаться глаза, и уже ничего — ни гомон больных в палате, ни жесткий стул подо мной — мне не мешало. Я отдалась дреме.

Очнулась, услышав негромкое «Эй!» и почувствовав прикосновение к своему колену. Встрепенулась от неожиданности, выронила пищалку из руки.

— Опять пугать пришла?

— Нет, Володя, пугать я тебя больше не буду. Мы сегодня с тобой в одной лодочке кувыркаемся, да все по быстрине.

Он шепотом рассмеялся и сморщился от боли.

— Веселый ты человек!

Я наклоняюсь к нему, почти касаюсь губами его щеки. Сейчас он чувствует теплоту моего дыхания. Со стороны это сильно похоже на нежности.

— По секрету скажу тебе, Володя, — говорю я тихо-тихо, — сегодня я от страха веселая. Тот самый отморозок, что тебя ножом предупредил, сегодня меня убивать будет.

Коврин смотрит внимательно, с недоверием.

— Тебя что, пожалеть? — говорит он тоже негромко.

— Нет, — отказываюсь я. — С какой стати? Тебя-то ведь не пожалели!

У нас с ним началась дуэль глазами. У него взгляд настороженный, изучающий, у меня — печально-сочувствующий.

— Ты знаешь, — решилась я на провокацию правдой, — наш с тобой доброжелатель рассказал мне в беседе без свидетелей, что тебе по «лимончику» за каждую рану заплачено. Это, как девочке, когда платят за каждый сеанс услуг.

Ну, достала я его! И ожидать не могла такого эффекта! У него включилось состояние, в котором здоровые люди начинают очертя голову махать кулаками. Дернулся, комкает одеяло и зубами скрежещет. Горячий мужик! Ничего, адреналин тебе полезен, лучше заживать будет.

А Иван Антонович-то явную ложь мне подложил насчет денег, которые я под ванной нашла, поступил не по-джентльменски. Хотя это в полном соответствии с его принципом беспринципности.

— Сволочь! — шипит Коврин, задыхаясь от злости.

— Должно быть, — допускаю я. — По его словам, таким вот образом, — касаюсь одеяла на груди Коврина, — меня предупредили, чтобы не влезала не в свои дела.

— Вранье! — он отвернулся к окну.

Смотри ты, как пробрало парня!

— Я тоже так думаю, — закончила я задумчиво.

После длинной паузы, будто начиная признаваться, он сообщил:

— Порезал меня Станислав Шубаров.

Тут уже мне, ничего не поделаешь, пришлось рот приоткрыть. Держите меня четверо, я падаю!

* * *

В регистратуре меня к телефону не подпустили. Две бабули, одинаковые шапочками, халатами, очками, проявили твердость и, несмотря на все мои ухищрения, позвонить по служебному аппарату мне не позволили. Объяснив неудачу отсутствием вдохновения, я не стала разочаровываться в своих способностях, а, выйдя на улицу, воспользовалась телефоном-автоматом. Он был со странностями, потому что взявший на том конце провода трубку первое время меня совершенно не слышал, и мне пришлось орать прилюдно, что Ивановой требуется подполковник Кирьянов и никто другой его заменить не может. В конце этого концерта в трубке глухо хрюкнуло, и мой абонент очень вежливо сообщил, что он не глухой и незачем так повышать голос, после чего мне пришлось довольно долго ждать без куртки и шапки на пронизывающем холодном ветру. Наконец все получилось, и Володя мне ответил, и сказал, что выйти сейчас никак не может, а закажет для меня пропуск к себе в кабинет.

В машине, одеваясь и пряча нож в «бардачок», а обрез — под сиденье, не брать же их с собой в здание УВД, я радовалась предполагаемой реакции бандитов на мое посещение «серого дома».

Они были уже в седле, и наша кавалькада плавно вырулила с больничного двора.

Подуспокоившись, Володя Коврин поведал мне, развязав наконец-то язык, о всех подробностях своего участия в деле, что, на мой взгляд, представляло собой одну большую и сплошную передрягу. О Джентльмене он не имел никакого представления. Для него все замыкалось на Шубарове, связанном, по его мнению, с компанией ушлых в уголовном отношении людей.

Коврин спокойно, в назначенный день и час, вынес из дома предварительно отобранные Станиславом экспонаты коллекции, завернув их в чистое тряпье и уложив в две наплечные сумки. Довез их, отдуваясь, — весили они немало — до железнодорожного вокзала и положил там в ячейку камеры хранения, номер которой Стас собственноручно записал ему на сигаретной пачке. В ячейке его ждал пакет с гонораром.

Беспокойным был этот день для Володи Коврина.

Позвонив по 02, дождался приезда милиции и на месте — в доме Шубаровых, а потом в райотделе твердил одно и то же, не отступая ни на запятую от инструкций, полученных от Станислава: ушел, вернулся, обнаружил открытой дверь, хотя запирал, и далее по тексту.

Свозили его, предъявив ордер, к нему на квартиру, где ему пришлось присутствовать при обыске, проведенном за рекордно короткое время. Я была там. Что там спрячешь! Сильно помог и приятель, к которому Володя заглянул перед возвращением в особняк, — подтвердил, чем создал для Коврина жалкое подобие алиби.

На любезный вопрос опера: «Ты думаешь, прощелыга, я тебе верю?» — Володя ответил с подкупающей искренностью: я бы, мол, на твоем месте не поверил тоже. А железки ведь я мог спереть и вчера, не так ли?

Поздно вечером, взяв подписку о невыезде, его вытолкали под дождичек, показавшийся ему, измотанному бесконечными коридорными ожиданиями, райским душем.

Вскоре вернулись Шубаровы, и обнаружилась пропажа ювелирных украшений Эллы Владимировны. Вор даже не потрудился захлопнуть дверцу сейфа, о местонахождении которого Коврин имел чисто теоретическое представление.

Еще один день изматывающих допросов в райотделовских кабинетах доконал Володю. Справедливо сочтя, что сочинившаяся заваруха не соответствует полученным им деньгам, он потребовал у Станислава, чтобы тот с дружками нашел способ избавить его от столь пристального внимания правоохранительных органов, пообещав в противном случае деньги вернуть, а меры принять самостоятельно. Я уж не знаю, что он под этим подразумевал. Запаниковавший Станислав наверняка обговорил со своим «учителем» детали, напился от безысходности и напугал матушку намерением выучиться владению автоматическим оружием. На следующий день после доклада Джентльмену о знакомстве с посетившей его Татьяной Ивановой Станислав на темной улице догнал Коврина и четырежды ударил его ножом, проявив, судя по характеру ранений, удивительное хладнокровие и умение владеть стальной занозой.

«Если раскроешь пасть, тебя закопают!» Володю затрясло, едва он повторил эти слова, произнесенные тогда Шубаровым.

И все это приключилось, когда я уже соглашалась взяться за дело, чтобы избавить сына Эллы Владимировны от неприятностей.

Сукин сын!

Что же касается его матери, я благодарила судьбу за отсутствие в городе Шубаровой. Отпадала необходимость объясняться с ней о причинах принятого мной только что решения закатать ее сынка на пару суток в изолятор временного содержания. Думаю, в этой просьбе подполковник Кирьянов не откажет. Хотя по Стасику в полный голос плачет не ИВС, а СИЗО. Моя задача — обеспечить его безопасность. Осквернять же его присутствием мою конспиративную квартиру не хотелось, да и как преодолеть при этом его рабскую преданность господину Страдаеву? Как убедить его сидеть в предоставленном убежище тихо и смирно? Связать разве что да рот залепить скотчем. Обделается за сутки, убирать за ним придется.

Есть поговорка: «Когда Бог хочет наказать, он отнимает разум».

Есть и такая: «Пока гром не грянет, мужик не перекрестится».

Первый гром грянул на бензоколонке, куда мы заехали заправиться. Вислоусый, седой как лунь, но не старый водитель черной «Волги», стоявший передо мной у окошка кассы, получив чек и сдачу, пристально посмотрел мне в лицо и, нехорошо осклабившись, с расстановочкой произнес: «Мадемуазель, прошу вас!»

Вроде бы к месту, а холодок пополз в душу. И позже, когда я вставляла шланг в горловину бензобака, он, отъезжая, посигналил мне на прощание. Тоже, в общем, ничего особенного. Только не разобрала я за тонированными стеклами, кто сидел в его машине сзади.

А чуть позже, на оживленном перекрестке, я лишилась своих охранников. И как же случайно и просто это произошло!

Между моей «девяткой» и сопровождающими, у самого светофора, с наглостью уважающего себя недоумка, вполз облезлый, на всю улицу рычащий рыдван, лишь отдаленно напоминающий «Жигули». Когда автотранспортная стайка, дождавшись зеленого сигнала, дружно вспорхнула с места, он, треща и громыхая, рванулся вперед сразу на несколько метров и, моментально вырубившись, встал как вкопанный. Это произошло неожиданно, и машина гоблинов хорошо клюнула его в багажник.

Не обращая внимания на возмущенные сигналы обгоняющих, я выбралась на край проезжей части и, притормозив у обочины, увидела, как выскочивший из рыдвана мужичонка, размахивая длинными руками, в страшном возбуждении наскакивает на моих стражей. Выкрикивал он при этом, наверное, страшные вещи, потому что один из бандитов с непривычки к такому обращению коротко смазал его по морде, не замечая, что сзади, вплотную, уже остановилась машина ГАИ.

Дело заварилось не на пять минут, но время терпело, и я решила свернуть с магистрали в ближайший переулок и подождать окончания инцидента. Должны были договориться, не первый раз на улицах такие осложнения.

Переулок имел вид стопроцентно частного домовладения эпохи развитого социализма — одноэтажные залепушки с подслеповатыми оконцами, серые от старости и непогоды, объединенные некрашеными штакетниками.

Я покинула машину, намереваясь вернуться пешком к месту происшествия, и уже вставила ключ в замок дверцы, когда с только что покинутой мною магистрали, как розыскной пес, уверенно идущий по следу, в переулок свернула черная блестящая «Волга». Ключ вернулся в карман, дверца приоткрылась сама собой, а я, как заяц на пригорке, стояла столбом, насторожив уши.

Что заставляет человека быть дичью? Что заставляет волка бежать от идущего по следу пса? Почему не кинется он, не раздерет собачью глотку, лишив охотника и нюха, и зрения, и слуха?

Я была дичью. У меня чесались пятки. И когда в раме лобового стекла я ясно различила седой ежик волос и обвисшие усы, без размышлений нырнула внутрь салона и рванула вперед со второй передачи. Дверца сама захлопнулась на ходу.

Попетляв по узким улочкам и вырвавшись из тисков раздолбанной колеи, я вспотела и успокоилась, убедившись, что меня не преследуют. Во мне еще оставалась надежда, что повторная встреча с вислоусым не более как совпадение, и в этом случае я сваляла дурочку, оторвавшись от ставших мне вдруг дорогими гоблинов. Можно было, конечно, плюнуть и катить себе в УВД к Кирьянову, но без них все планы по нейтрализации «змея подколодного» летели в тартарары.

Осторожно преодолев озероподобную лужу, я выехала на магистраль в нескольких кварталах от места аварии и двинулась в ту сторону, тщательно соблюдая правила дорожного движения. Но, как выяснилось, писаны они сейчас были не для всех. Включив левый поворот, я пошла на обгон еле плетущегося, отчаянно чадящего, набитого людьми «Икаруса», но тот, не обращая внимания на меня — мелочь такую, тоже решительно и бесцеремонно принял влево. Я двигалась следом за автобусом, беспомощно чертыхаясь, в клубах черной соляровой копоти, вонь которой проникала в салон, несмотря на закрытые окна.

Да что мне, в самом деле, задохнуться, что ли! Притормаживаю, чтобы выйти из зоны действия выхлопной трубы этого желтого сарая, и напрасно — работяга «зилок», оказавшийся невесть откуда справа от меня, уже занят выполнением поворота в жилой массив, откуда я только что выбралась, причем делает это, не снижая скорости, будто меня нет у него перед боком! Выхода не было, и, чтобы не быть смятой корпусом грузовика, я поспешно рванулась в сторону, благо моя «девятка» намного маневренней. Проехав десятка три метров, прижимаюсь к тротуару, покрытому замерзшей грязью, остановившись, жду, когда этого хама пронесет мимо, но он, неторопливо закончив поворот, движется прямо на меня. Совсем одурел! Улочка узкая, с колеей посередине. Иного не остается — двигаю от грузовика подальше. Чудно! Теперь и ему вздумалось увеличить скорость — подкинул газку, скачет, не жалея рессор, по ухабам и рытвинам. Или у меня паранойя в развитой форме, или это преследование. А что? Устроить Ивановой автокатастрофу с летальным исходом — это ли не выход для господина Страдаева? Хрен тебе в глотку, змей подколодный! Не согласна я! Ты обещал разговор перед актом ликвидации, так будь любезен!

Жалко мне мою красавицу, но себя еще жальче — кручу руль, и машина, визжа тормозами, влетает, со скрежетом задевая правым боком врытый на повороте столб, не в проезд, нет, в проход, в узкую щель между двумя горбыльными заборами, посередине которой тянется хорошо утоптанная тропинка. Углубившись в эту прорезь достаточно для того, чтобы появление людей с обеих сторон не явилось неожиданностью, останавливаюсь, оглядываюсь, вижу сзади синюю зиловскую кабину. Стоит грузовик, перекрыл мне выезд. Нет, Танечка, это не паранойя. Это облава на тебя, голубушка. Тащу за ремень обрез из-под сиденья, освободив от куртки руку, пристраиваю его под мышкой, переламываю, вкладываю в стволы латунные патроны. Тихо. Только звук моего дыхания да звяканье металла о металл. Поражаюсь своему спокойствию. Может, доходит до меня по-жирафьему? Масленый щелчок вставших на место стволов. Готово.

Джентльмен и кто там с ним, прошу вас!

Нет никого. Загнали, теперь можно не спешить? Ну, я-то выжидать не намерена. Один выход — впереди — свободный. Похоже, им надо, чтобы я туда двинула. Сейчас, ребята.

Сняв сапожок, кладу в него пищалку. Пусть будет под ногой. Пусть при каждом моем шаге срабатывает ревун в машине гоблинов, конечно, если они окажутся в радиусе действия. Потому что искать их, заблудших, мне больше некогда.

Завожу двигатель и медленно ползу по этой кишке межзаборной к выходу. Тихо пока все, безоблачно. Солнечный денек сегодня. На выезде останавливаюсь — пусто. Район-то какой безлюдный! Собаки только брешут разноголосо. Да и то вдалеке. Повернула. Улочка вовсе никудышная — зигзагом. Сейчас до пересечения, вон оно, впереди, а по нему — к людям, на Садовую, в гущу машин и по центру проезжей части, сверхосторожно — к Кире, в ментовку, там меня достаньте-ка!

Не получилось на Садовую. Пришлось свернуть совсем в другую сторону, потому что «ЗИЛ» — вот он, близко уже, вприпрыжку торопится, разбрызгивая лужи. Утомил он меня! Ну, посмотрим, улица асфальтированная!

«Девяточка» моя битая взвыла в азарте — успевай переключать скорости! Грузовик отстал, но тоже гонит изо всей мочи. Или ошиблись они, и уйду я сейчас по этакой-то дороге, или… Вот подлость! Еле затормозить успела!

Траншея поперек улицы, доски, обрезки труб. «Девятку» занесло, еще чуть — и быть ей в яме. Осталось бы только приблизиться и тихо кончить Татьяну Иванову.

Я выскакиваю из машины. Грузовик, визжа тормозами, летит прямо на меня. По жиденькому трапу перебегаю на ту сторону траншеи, чтобы она была между мной и ими. Неподалеку — мусорная машина возле переполненных баков. Двое пожилых с лопатами замерли от такого бесплатного кино. Сейчас, отцы, будет еще интересней! Выдергиваю из-под куртки оружие, лихорадочно взвожу курки. «ЗИЛ» на излете бьет мою «девятку», та задними колесами соскакивает в яму. Базука в моих руках рявкает огнем, и что-то жестоко бьет меня по затылку.

…Очнулась я от тряски и боли. Трясло всю так, что подбрасывало. Болели ноги, руки, спина, голова — все, что у меня было, болело. Тошнота ползала по пищеводу от желудка до горла и обратно. Мне было так плохо, что довольно долго я воспринимала себя бесформенным комком плоти, ощущающим только свое скверное состояние. Чуть позже вернулось самосознание, и следом возникли два вопроса: «Что со мной?» и «Где я?» Тело казалось завернутым в какую-то дрянь — невозможно было пошевелиться, рот забит тряпкой, глаза и лоб обмотаны чем-то плотным. Глухо доносился звук двигателя. Меня везли по плохой дороге, погрузив в толщу сыпучей, зловонной массы.

«Мусорка!» — догадалась я и от боли, колыхнувшей после сильного толчка снизу, вновь лишилась сознания.

Второй раз очнулась в покое и относительной тишине. Тело было совершенно свободно. От боли, не считая ноющего ощущения в затылке, не осталось следа. Сомнений в том, что я все-таки попалась как кур в ощип, не было никаких, и осторожность советовала начинать действовать со скрытного выяснения обстановки.

Подо мной жестко, пожалуй, даже чересчур. Воздух слегка затхлый, но его много. Где-то глухо журчит, будто по ту сторону кирпичной стены бьет небольшой фонтан. И больше никаких звуков. То ли я в одиночестве, то ли присутствующие способны пребывать в каменной неподвижности.

Потихоньку разлепляя веки, я обнаружила свет. Тусклая лампочка под низким бетонным потолком секунду казалась мне ослепительным солнцем, но вскоре все пришло в норму, и я медленно села, озираясь по сторонам.

Подвал. Узкая длинная камера. Пустая. Гулкая. Одна стена вся в трубах, идущих из торца в торец. В другой — две металлические ржавые двери.

Попыталась встать — не держали ноги. Впечатление такое, что провела в неподвижности очень долгое время. На затылке, под шапочкой, запекшаяся ссадина с влипшими в нее волосами. Чем же это меня так нешутейно благословили? Вспомнила двух пожилых возле мусорных баков, глазеющих, как я взвожу курки обреза. Здорово вы можете бить, отцы! Припомнилось мое состояние в кузове мусоровоза — нет, это не от удара. Это мне что-то вкололи, для гарантии, чтоб не трепыхалась. Завернули, погрузили, присыпали и привезли сюда. Чисто фирма работает, убеждаюсь. Дальше что? Визит Ивана Антоновича с вежливой речью на устах и шприцем в руках или газовой гранаткой в кармане. А в морду? Ведь сопротивляться буду тигрицей, волчицей, кошкой — сколько мне способностей оставят, но до самого последнего. Не такая Татьяна Иванова овца, чтобы лапки сложить и безропотно принять смерть. Стрельбы можно не ждать. После нее бывает грязно, а фирма работает чисто.

Ну, овца-тигрица, давай возвращать себе подвижность, пока возможность имеется, не то выдашь ты такой спарринг, за который и на том свете краснеть придется.

Я думаю, что если бы кто-нибудь из моих похитителей наблюдал за мной в те минуты, то неизбежно пришел бы в состояние полного охренения, не побоюсь этого слова, видя, что после хорошей передряги, смазливая и в общем-то жиденькая на вид бабенка не размокает навзрыд, свернувшись в комочек у бетонной стены каземата, а понемногу расходится и, наконец, в полные силу и размах выполняет один из сложнейших комплексов карате-до. Бог — да в помощь!

Закончив упражнение и посидев как следует на пятках для полноты ритуала, я почувствовала себя очень даже сносно, насколько это возможно было в данной ситуации. Подвижность и сила ко мне вернулись, и дух укрепился. Теперь нужно заняться обследованием помещения.

Собственно, обследовать-то было нечего. Трубы да двери. В западном боевике каком-нибудь эти трубы обязательно были бы использованы для обострения ситуации. Скажем, ловкая мадам, устроившись на них, как пантера, с горящими беспощадным огнем глазами, дожидается в тишине и неподвижности смертельного врага. И когда лох входит в хрипатую от ржавых петель дверь, она бросается на него сверху, каблуками ломая ему хребет. Или проламывая череп. Это зависит от вкуса режиссера. И лампочку при этом не вредно разбить заранее. Чтобы лох сильнее боялся. Меня бояться не будут. Лампочку разбить — нечем, рукой до нее не дотянуться. Трубы слишком далеко от дверей. Вскарабкаться на них несложно, но заметят мадам сразу, даже не входя в помещение. И получится из мадам не пантера, сидящая на дереве, а курица на насесте. Это вам не боевик!

Ну, ладно, с трубами разобрались. Что представляют из себя двери? Ржавый металл, миллиметра три толщиной, на раме из стального уголка. Снаружи, разумеется, задвижка. В этой, на уровне груди, несколько отверстий. Палец не просунуть. Снаружи — тьма кромешная. Во второй их нет, но вот интересная особенность — притворена она неплотно. Не заперта! Милости просим, Татьяна Александровна! Или как там у них: «Мадемуазель, прошу вас!» Черт, делают со мной что хотят и выбора не оставляют.

«Предложение неожиданных прогулок — это урок танцев, предложенный нам Богом», — вычитала я у кого-то из классиков. Что ж, придется танцевать вверх по лестнице, первые ступени которой освещены светом из моего каземата. Куда пританцуем?

Лестница оказалась бесконечной. Каждый мой шаг, каким бы осторожным он поначалу ни был, долгим эхом отдавался во тьме кромешной. Ирреальность какая-то. Восхождение во тьму. Красиво! Интересно, какой праздник души и тела ожидает меня в конце восхождения? Праздник отделения души от тела. А монстры здесь водятся?

Я шла на ощупь. Шла долго, шаркая подошвами по ступеням. Несколько раз останавливалась, чтобы перевести дух. И во время одной из остановок испариной на лице ощутила легкое движение воздуха, сквознячок этакий, и уже через минуту стояла в узком проеме выхода на крышу.

Восхождение окончилось картиной звездного неба. Серебряные россыпи на черном бархате — и все такое. Вот и мы!

Переоценивала я себя. Никто меня здесь не дожидался, не встречал. Даже обидно стало от такого невнимания.

Крыша была размером с хоккейную площадку, плоская, без перепадов высоты и ограждений. Единственная неровность — будочка, из которой я сюда попала, и антенна над ней. Очень высоко. Подо мной и вдоль во все стороны — грозди городских огней.

А и долго же я пробыла в отключке — ночь уже на дворе. То есть на крыше!

От нечего делать по огням внизу попыталась определить район города, куда меня затащила судьба, и не смогла — не привыкла смотреть на Тарасов ночью с высоты птичьего полета. Летать не умею. И учиться не желаю!

— Мадемуазель!

Как неожиданно и нехорошо это прозвучало! И ветер стих. И похолодало сразу. И я поняла, нет, почувствовала физически, как недопустимо мало расстояние от меня до кромки крыши — края бездны с развеселыми огоньками на дне.

Медленно-медленно, словно боясь потерять равновесие, повернула голову. Скошенными вбок глазами глянула через плечо — неподалеку от меня темная и, слава Богу, неподвижная фигура. Шагнула назад, расслабилась.

— Мадемуазель, вы прекрасны!

Что это он? Начинает во здравие… Я потихонку двинулась к нему скользящим шагом, чуть отрывая подошвы от поверхности крыши. Не сыграть ли мне с ним за упокой? Посмотрим…

— Не стоит, мадемуазель!

Он останавливающим движением протянул руку:

— Мне не хотелось бы увечить вас напоследок.

Вот, значит, как! Мне это тоже не пришлось бы по душе.

Люди берут разным. Видом, поведением, глоткой, наконец. Джентльмен брал уверенностью. Спокойной уверенностью.

Я уже стояла с развешенными ушами и прилипшим к нёбу языком.

— Вы превосходны, мадемуазель, в своем упорстве, — вернулся он к недосказанному. — Я это оценил. И пожалел об этом. Особенно сейчас. Потому что, согласитесь, не одно и то же принять решение о ликвидации противника и осуществить это решение. Тем более собственноручно.

Что-то мне не хотелось рассуждать на эту тему, и я решила поздороваться — восполнить его упущение в этом плане.

— Я вас приветствую, Джентльмен!

— Взаимно, мадемуазель.

Смутить его было невозможно.

— Вам будет любопытно узнать, что Джентльмен — моя агентурная кличка в течение ряда последних лет службы в органах Госбезопасности. Видите, какое совпадение?

— Вижу. Но давайте вернемся к моему упорству.

Я лихорадочно соображала, как и чем отвлечь его внимание от меня хотя бы на несколько секунд, достаточных для покрытия расстояния между нами и нападения на него. Лезть напролом нельзя — он наверняка вооружен.

— Да, упорство, — согласился он, — упорство ваше сверх ожиданий. Ни угроза (я думаю, вы не сомневались в реальности ее осуществления), ни деньги (предложенная сумма, согласитесь, была для вас весьма значительна), ни наинагляднейший пример серьезности наших намерений, я имею в виду Владимира Коврина, не заставили вас изменить направление, переориентироваться, так сказать.

Пусть разглагольствует. Мне бы для начала оказаться между ним и выходом на крышу. Как можно ближе к этому выходу. Как? Надо начать двигаться. Но так, чтобы не вызвать подозрений.

Играя глубокомысленную заинтересованность, я заложила руки за спину и начала потихоньку переступать с места на место. Он расценил мое поведение в совершенно неожиданном ракурсе:

— Не надо пыжиться от гордости, мадемуазель! Это упорство мухи, которая возвращается под удар резиновой хлопушки. Это упорная безмозглость, извините за резкость.

— Извиняю, — великодушничаю я, увеличивая раз за разом амплитуду своих шажков. — Вы очень красноречивы. Вас занятно слушать.

— А за вами было занятно наблюдать, — парирует он, — удивительно, но факт. — Джентльмен коротко рассмеялся, и его смешок не пришелся мне по душе. — При вашей полной неспособности к рациональной последовательности в действиях вы умудрились продвинуться неожиданно далеко и владеете теперь массой взрывоопасной информации.

— Нелестная оценка! — покачала я головой.

— Оценка специалиста, — заключил он очень авторитетно. — Вы действуете, используя слабости и примитивность окружающих вас людей. Вы играете на этом, доводя порой игру до уровня простейшей интриги. Что ж, это тоже метод. Но дело в том, что вам никогда не удалось бы подняться до действительно высокого уровня, когда следователь превращается в исследователя, обучаясь виртуозному владению умом и логикой. Вы — посредственность, мадемуазель Татьяна, и посредственностью были всегда.

— Вы хотите меня обидеть?

— Нет, нет! — Теперь его ухмылка подошла бы для обращения к ребенку. — Не хочу. Вы — дитя своего времени. Ваш профессиональный уровень соответствует уровню современных требований в среде вашего обитания. Вы соответствуете. Вот этим можете и погордиться.

— Что-то не получается, — ответствовала я, обрадованная результатами своих прохаживаний — я уже почти между ним и будочкой. — Подкиньте еще что-нибудь положительного. Что еще хорошего есть во мне, с точки зрения профессионала?

Жаль, что темно здесь, что я почти не вижу его лица, а он — моего. Я — женщина, а он все-таки мужчина. Можно было бы для ослабления его бдительности ввести в действие и женское начало. Поиграть в слабость, например, попытаться вызвать жалость. Сейчас все пригодилось бы.

— Есть в вас еще кое-что. Это действительно ценное и с точки зрения профессионала — тоже. Ваша способность пользоваться обстоятельствами. Замечать их, понимать и использовать в своих целях. Только этим объясняется ваша так называемая удача, мадемуазель Татьяна. В этом — ваша незаурядность.

Свершилось! Будочка выхода на крышу была за моей спиной. Страдаев стоял передо мной. Я расставила ноги, освободила, чуть согнув, колени, замерзшие пальцы в любой момент готовы сжаться в кулаки, тело расслаблено и способно к взрывному броску. Ждем момента.

— Так вы комитетчик? — спрашиваю я, внимательно следя за его движениями.

— Бывший, — отвечает он с оттенком неприязни в тоне.

— Поглядите на город, Татьяна!

Он встает ко мне вполоборота и даже больше — в три четверти, почти спиной!

Руки сами отошли в стороны, и я легкой белочкой бросаюсь ему на спину, подтянув высоко колено. Но оно не встретило цель! Я так настроилась на удар, на сокрушение, что, когда противник исчез из зоны поражения, едва успела выпустить шасси — приземлиться на ноги. Чуть не покатилась кубарем. Резко повернулась на одной ноге, носочком второй подстраховывая равновесие.

Страдаев каким-то чудом оказался сзади. Метрах в пяти. Он стоял в безупречной, грозной стойке киба — «железный всадник» на широко расставленных в стороны и чуть согнутых ногах, держа кулаки у пояса и пригнув голову. Я отступила назад и пружинящим шагом двинулась вокруг него. Он оставался неподвижным, даже головы не повернул, пока я не оказалась сбоку. Решив, что пора, я резко опустилась на одну ногу, вытянув другую в его сторону, для длинного шага в нижнем положении — передвижение из школы «Цай», обычно сбивающее противника с толку.

Не ожидала! Он очень резко сделал боковой шаг, не меняя стойки, просто развернувшись на сто восемьдесят градусов, и мгновенно оказался вплотную ко мне. Продолжая двигаться в том же направлении, перенес вес на одну ногу, другую, полусогнутую, выкинул вбок, разворачиваясь через спину, поймал мою голову коленным сгибом и сжал ее ногой, как тисками, вынудив меня упасть. Скоростью и точностью движений он превосходил Чекменева. Я ничего не могла с ним поделать. Пришлось лежать, признав поражение и отдавшись на милость победителя, поскрипывая зубами от боли в почти свернутой шее. По логике боя, за этим должна следовать жесткая обработка корпуса и — финал. Но он меня отпустил. Встал, навис надо мной.

— Прекратите экспериментировать, — проговорил он, сдерживая учащенное дыхание. — Я же говорил, что не хочу вас увечить напоследок!

— Спасибо!

Я была ему признательна хотя бы за это.

— Прошу извинения за демонстрацию моих способностей. Не удержался, знаете, искушение было велико.

Он даже помог мне подняться.

С нападением на него и действиями с позиции силы все было ясно. Оставался второй вариант — побег с крыши. Нырнуть в будочку, закрыться изнутри и, оставив его здесь, поискать путь, которым он сюда попал. Если внизу его ожидают пособники, использовать фактор неожиданности. План!

— Свое мнение о вас я высказал, душу отвел, ваше обо мне меня не интересует, поэтому сейчас, как было обещано, — немного о себе, и покончим с этим.

— Я буду спрашивать? — спросила я позволения.

— Вы будете слушать, — не позволил он. — Выбирайте: или обо мне, или о шантаже Шубарова.

— О вас.

— Мы — небольшая группа людей — бывшие сотрудники спецслужб бывшего Советского Союза, по разным причинам оставшиеся не у дел с момента разрушения Системы. Мы объединены общей участью, как матросы, списанные с корабля в чужом порту. Нас опрометчиво выбросили на свалку, но это сделали неумные головы, не учитывающие наших знаний, опыта и способностей. А способности, как известно, определяют возможности. Поэтому, предоставленные самим себе, мы занялись реализацией возможностей. Свободные от шизофренического стремления к власти, знаем мы ей цену, мы занялись для начала созданием для себя высокого жизненного уровня. Эта работа находится в процессе. Наша база и источник ресурсов — криминальная среда, уточняю, сугубо криминальная среда, которую мы понуждаем к сотрудничеству в нужном нам направлении определенными средствами, одним из которых является великолепная информированность в их делах, как прошлых, так и настоящих.

Видите ли, Татьяна, на свалке рядом с нами оказалось много драгоценного. Это архивы, старая, но дееспособная пока агентура, межрегиональные связи, еще вполне пригодные к использованию. Многое мы, уходя, забрали с собой, многое было вышвырнуто нам вслед благодаря некомпетентности наших преемников.

Позиции наши, Татьяна, достаточно неуязвимы, потому что мы пользуемся всем, что имеем, — от игры на людских слабостях и извращениях до конструирования ситуаций для осуществления наших планов.

У нас есть будущее, Татьяна. Группы, подобные нашей, существуют сейчас во многих местах России. И вскоре на здоровой основе общности целей и интересов начнется процесс объединения. Возможно, со временем в стране возникнет особая каста неприкасаемых. Впрочем, футурология — не мой профиль.

Это все, мадемуазель.

Он повернулся ко мне.

— Очень интересно.

Я кривила душой — интересно мне было бы смыться отсюда подобру-поздорову.

— Но я ожидала большего.

— Подробности? — он рассмеялся весело, от души. — То, что знают двое, знает свинья!

Знакома мне эта поговорка.

— Но вы же убьете меня, значит, ничем не рискуете.

Он продолжал смеяться.

— Мадемуазель, любопытство не сведет вас с ума. И не буду я вас убивать. Вы покончите с собой сами.

— Черта с два!

От неожиданности я сорвалась с тона и выкрикнула это ему в лицо.

— И не возражайте! — с нажимом проговорил он. — Ситуация сконструирована, и обстоятельства сильнее вас. Я замечаю, как вы коситесь в сторону выхода. — Он указал рукой на будочку.

Опять неожиданность. Я непроизвольно дернулась в ту сторону. Но еще до начала моего движения его нога носком зацепила мою — демонстрация классической подножки.

— Нет, нет! — качнул он головой. — Роли распределены, не пытайтесь переписывать сценарий. Крышу покину я. А вы останетесь здесь. А это вам на прощание от Джентльмена.

Он бросил к моим ногам маленький мешочек из мягкой замши.

Расчет был точный. Не могла я не нагнуться за гадальными костями.

Я нагнулась. Взяла мешочек, и в этот момент сильный удар по ногам сбоку лишил меня опоры, и я грохнулась набок так, что несчастную шею опять пронзило болью.

Шок был коротким, но он был, и сквозь шум в ушах я услышала металлический лязг закрывающейся двери.

Вот так, не по-джентльменски…

Глава 11

Поднялась я резво. Закаркала надо мной тварь пернатая — невесть откуда взявшаяся здесь среди ночи ворона. Сидит, поганка, на антенне над будочкой и орет. И швырнуть в нее нечем — крыша как под метелку убрана. Ну, у нее-то крылья есть, а у меня?

Наконец стало ясно, какую смерть мне приготовил Иван Антонович. Головастый он все-таки мужик! Змей подколодный. Одна, на крыше небоскреба, без шансов спуститься вниз. Жаль, нет во мне поэтического дара, а то такой текст для блюза сочинить можно было бы! К сожалению, не самурайского я роду-племени. Это они перед харакири обязаны сложить прощальный стишок. Мой род русско-крестьянский, и поэтому, вместо того чтобы потрясать стихами Вселенную, распростертую над моей головой, пойду-ка я прогуляюсь, потому что стоять вот так, на месте, скучно и холодно. Садиться — еще холодней, да и простудиться можно, а пред очи Всевышнего явиться желательно в добром здравии. Прогуляться и поорать как следует. Последний раз я орала просто так, ради процесса, лет двадцать назад. Вспомним детство.

Не спеша я несколько раз обошла всю крышу по периметру, с интересом разглядывая нижний для меня мир. Время шло. Луна и звезды висели надо мной, и заметно холодало. Попробовала крикнуть раз-другой, получилось очень уж непривычно для уха горожанина — глухо и совсем слабо. Не громче вороньего карканья. Ворона, кстати, оценила мой вокал, сорвалась с антенны, сделала круг и унеслась во тьму, посвистывая крыльями. Может, днем какие воробьишки и прилетят, а сейчас я осталась совершенно одна.

Ладно, этой ночью я не замерзну. Одежда в комплекте, грязная, правда, после мусорки, двигаюсь свободно, греться буду в движении. До утра продвигаюсь. Дальше? Какие шансы, что днем сюда кто-нибудь заглянет? Увы! Сломать антенну? На будочку влезу. Мачта метров восемь высотой. Тонкая, гладкая труба. Не выйдет. Дожидаться дня, сесть на край, свесить ноги, орать и размахивать курткой? Не услышат. А услышат — не обратят внимания, мало ли шума в городе. А обратят внимание, заметят, обругают — хулиганье, мол, дуркует. И то вряд ли. Бывает, лежит на улице человек, и одет прилично, и на пьяного не похож — перешагивают и чешут дальше. Да, я здесь, как на плоту в океане. Сносно, пока есть-пить не захочется. Вот тогда станет холодно. Вот тогда начну слабеть. Говорят, что смерть от переохлаждения легкая, незаметная даже. По весне, когда пригреет, нагрянут сюда мужики с лопатами, нанятые снег вниз сбрасывать, и найдут меня, Татьяну Иванову. Ах, черт! Можно и по-другому. Колготки на мне шерстяные, выдержат. Одну штанину — за мачту антенную, из другой петлю вяжем. Затылок как раз на край будочки придется. Неудобно, но «общий привет» получится качественно. А можно еще по-другому. Трусцой по периметру крыши, как можно ближе к краю, кругов сорок, до полного изнеможения, и вдруг споткнуться… И будет все, как сказал Иван Антонович: вы, мол, покончите с собой сами.

Обозлилась я. Налилась бессильной злобой. Прислонилась плечом к этой будочке сволочной и рассмеялась демонически. Молиться впору от безысходности!

«Прими, Господи, молитву Ведьмы заблудшей и многогрешной!»

Волчица! Простонала она по-своему в глубине моего сознания. Выпустить ее? Отдать ей ум? Прийти в колдовское исступление и, в нем пребывая, полететь вниз. Или сесть, по обычаю, не мной заведенному, скрестив ноги, и отпустить волчицу на волю, грубо прогнать прочь. Тогда можно будет, слышала об этом, сжав мысленно сердце, остановить его.

Да что я помираю-то все! Это волчица, вскинувшись от позвоночника, глянула моими глазами, вздохнула моими легкими.

И я, отбросив к черту это заунывное нытье, в десятый раз двинулась вдоль краешка, близко-близко, но со звериной осторожностью, мягко ступая полусогнутыми ногами, чутко прислушиваясь к каждому звуку, доносящемуся снизу. И остановилась в каком-то месте. Звуки музыки. Ну и что?

Ушла волчица вглубь. Будто дело сделала и удалилась. Верю я интуиции, верю! Музыка, дальше что? Что дальше? Хоть кости бросай!

Так музыка же! Не со дна она сюда доносится, далеко до дна-то, не дозвучать ей с такого расстояния! Форточка открыта, должно быть, причем на последнем — верхнем этаже. Музыка из открытой форточки — значит, люди там, совсем рядом со мной!

Чувствую — меня начинает трясти. Легла на живот и ползком, осторожно — к краю. Зажмурилась: Боже мой, вот это высота! Рычит волчица, понукает. Не вижу никакой форточки. Стенка подо мной, прямая и ровная. Сдвигаюсь в сторону по-крабьи, еще, еще и еще. Музыка вроде делается тише. Назад! Пугачева прокуренным визгом обещает своей душе исцелить ее любовью. Здесь!

«А я в воду войду!» — уверяет кумирша. Когда же ты заткнешься, родимая!

Унялась. Теперь моя очередь. Набираю полную грудь воздуха и ору, не жалея связок, ору в звезды и тьму, ору в городские огни, ору в стену многомильную, начинающуюся от моего носа.

Три раза я крикнула так до того, как внизу опять заиграло. Зашелся в судорожных голосовых спазмах леонтьевский Казанова, заколотился картинно в чувственном исступлении.

Глотку саднило. Еще раз, пожалуй, гаркну, но на большее ее не хватит. Порвется, как бумажная. Мало надежды, что публика внизу, оглушенная музыкальными кумирами, обратит внимание на мое вяканье.

Мысль пришла сама собой, словно подсказал кто. Я отодвинулась на безопасное от края расстояние, встала. Корежа ногти на «молниях» и застежках, принялась раздеваться.

Госпожа судьба, только бы не закончили они свой сабантуй, подождали!

Освободившись от колготок, напялила кое-как все остальное. Цибизовскую пищалку, не раздумывая, забросила обратно в сапог и зубами впилась в шерстяную штанину. Нитки рвались и разлетались от меня в разные стороны. Переборщила я сгоряча с зубами, резанула слишком глубоко. Наконец пошла, пошла, пошла единая, непрерывная, тонкая веревочка. Схватив свое тряпье в охапку, я подбежала к будке, привязала нитяной кончик, ускользающий из прыгающих пальцев, и, осторожно отступая назад, стала распускать шерстяную вязку.

Не знаю, сколько времени я сдерживала свое нетерпение, эту лихорадку, бьющую моим сердцем по моим же ребрам. Счетверила нить, смотала на руку — метров десять длиной получилась. Мешочек с костями опутала, стянула узлом. Надежно, не выскочит.

Вернулась на край, раскрутила и запустила кости в пространство. Они полетели вверх, вперед, вниз по дуге и где-то, в запредельном для меня месте, шлепнулись о стену. Вытянула, поцеловала, перекрестить впору — и запустила опять. Повторяла раз за разом, меняя место и длину привязи, пока не услышала слабый шлепок по стеклу. Попала! Повторила — удача! Музыка стихла на полувскрике. Хороший признак! Еще раз! Теперь — будто в раму тюкнула. Невнятный голос снизу. Заорала что-то благим матом и на четвереньках — к краю. Поскользнулась впопыхах, одна рука провалилась в страшную пустоту, другая вцепилась неизвестно во что, упала грудью на кромку, вытянулась, замерла, словно кипятком по голому облитая. Мутно, сквозь слезы на глазах, вижу — высовывается прямо из стены, из невидимой мне форточки стриженая головушка, кажется, рядом совсем, рукой подать, и ясно так раздается:

— Эй, кто там? Карлсон, что ли?

— Нет, — отвечаю, всхлипывая, — инопланетянка с летающей тарелки!

Разворачивается головушка, смотрит на меня парнишечка, разинув от напряжения рот, и ртом этим самым с натугой произносит:

— О! Точно! А чего не светишься?

Да я, дорогой ты мой лопоух, если б могла, для тебя сейчас не только засветилась — пламенем бы вспыхнула, дугой электрической! А хочешь, на пузе станцую, только не теряй ко мне интерес, не спеши возвращаться к попсе своей магнитофонной, или что у тебя там!

— Бандиты меня здесь заперли, умереть приказали. Сделай раз в жизни доброе дело, поднимись по черному ходу наверх, откинь задвижку на двери, что на крышу выходит!

Помолчала голова, улезла к себе и опять появилась.

— Слышь, а черный ход-то за стенкой, от нас к нему доступа нет. Как быть? Может, до утра там поживешь?

— Не могу я до утра. Этой ночью такого же, как ты, может, чуть постарше, кончать будут. Вмешаться надо, не допустить!

В милицию? Да что ты, голуба, от них же и правым, и виноватым — всем достанется. Всем сестрам по серьгам раздадут, никого не обделят, а то сам не знаешь!

— Веревка у тебя есть, покрепче только?

Ага, сторож он. Офис здесь строится, а он этаж по ночам сторожит. Веревка — на складе, склад — на замке. Ломай, к черту, замок! Послушай, ведь кровь теперь на тебя ляжет, да человек же ты, в конце концов!

Принес он веревку. Минут через десять принес. Видно, и ломать-то там нечего было, так, раза два дернуть как следует. Хороший моток нейлонового шнура! Рояль выдержит, а не частного детектива!

— А как тебе его подать?

Демонстрирует, трясет мотком в воздухе, на высоте трехсотого-то этажа! Не урони!

— Видишь, веревочка у тебя под носом болтается?

Посмотрел внимательно, нашел веревочку с мешочком у себя под носом.

— Так ты этой штукой мне в окошко колотила?

Колотила я, да, и сама колотилась!

— Размотай шнур у себя в комнате, середину привяжи к веревочке, я ее вытяну. Да не дергай сильно, не оборви! И раскрой окно, если сможешь.

Господа хорошие, за сегодняшний день я уже устала бояться. А страх превратился в мое естественное состояние.

Сейчас я сидела на краю крыши, сжимая в пальцах сдвоенный нейлоновый шнур, перехлестнутый серединой за антенную мачту и свисающий вниз, в бездну, и боялась. Боялась высоты. Я никогда не знала, что так боюсь высоты. До замирания души!

Рожали меня не для альпинизма — это точно!

Не дождаться ли утра, не спуститься ли по лестнице? Не примет ли Страдаев на веру то, что не поделилась я ни с кем своими сведениями о нем, померла вместе с ними, не тронет Стаса — единственную после меня опасность всезнающую? Гарантий нет. А поэтому надо мне сползать по скользкому нейлоновому шнуру вниз.

Шапочку свою я надела на руку и вокруг нее, в один виток, намотала веревку. Другой рукой вцепилась повыше, легла на живот, согнулась в поясе — ноги мои приняла пустота. Полежала, привыкая, пока сердце не перестало колошматиться в груди. Подташнивает! Опустила руку с шапочкой и петлей ниже края крыши и, зажмурившись, сдвинулась вниз, повисла, носом — в кирпичи. Вцепилась левой, чуть ослабила хват правой — веревка поползла из рук. Нейлоновая, скользкая! Концы ее внизу болтаются, бьют по стенке. Уже не ползет веревка, скользит в ладонях! Кончится сейчас!

— А-а! — взвизгнула, зажмурилась, попыталась вцепиться в веревку зубами — лечу!

Лечу!

Свет ударил в глаза сквозь веки. Что-то обхватило мои колени и мощно рвануло вперед, спина ударилась о жесткое.

— А-а! — простонала я от боли.

— А-а! — опора подо мной, и тянут меня, ухватив за запястья, втягивают в тепло и свет.

Я оказалась лежащей на полу под распахнутым окном. Передо мной на коленях стоял мой спаситель и пытался вырвать веревку из моих пальцев.

— А-а! — выдохнула я из себя все и, как могла, ему улыбнулась.

* * *

Через тридцать минут я была уже в нор-ме! Среди нормального хаоса нераспределенной по не готовым для нее комнатам мебели, внутри нормального, по-человечески освещенного помещения я нормально сидела — нога на ногу — на нормальном фальшиво-кожаном диване, с кружкой нормальной черной бурды в руках, рядом с нормальным парнем Майклом и смотрела, как на экране старенького телевизора дергается в песне и пляске Джексон. Тоже Майкл. Нормально он дергается.

* * *

С пола я поднялась сама. Сразу, как только Майклу удалось освободить веревку от моих пальцев.

— С прибытием! — поздравил он, глядя восхищенными и изумленными глазами.

Я не ответила — губы плясали. Оглянулась на открытый, полный ночной черноты оконный проем, и мне стало плохо от его близости — ослабли ноги. Майкл усадил меня, захлопотал, городил какую-то чушь, делясь впечатлениями. Слушала его и понимала, а потом меня разобрал смех. И он засмеялся, на меня глядя. Нормальный парень! С этого и началось. Сидели рядом и перечисляли друг другу все нормальное в этом мире. Много нормального набралось. А потом он загрустил и сказал, что попрут его теперь из сторожей за сломанную складскую дверь. А я выспросила, где его найти, в каком институте, чтобы завезти при случае его годовую здешнюю зарплату — две сотни на двенадцать — пустяк какой, в самом деле! И попросила позвонить Шубаровым, посоветовать Станиславу бежать из дома со всех ног куда глаза глядят. Сама я этого сделать не могла, вы понимаете. У Шубаровых трубку так никто и не взял, хотя ждали мы долго. Это могло и ничего не значить, но, тем не менее, вернуло меня к реальности окончательно. Одна передряга закончилась, и я была готова к продолжению. Вот только умыться бы!

Глава 12

Майкл свел меня вниз, проводил — выпустил из стеклянных дверей на широкие ступени. Я, умытая и причесанная, поцеловала его на прощание, как брата.

В белом свете фонарей легкими пушинками оседали редкие мелкие снежинки. Луна и снежинки. Здорово! Луны, впрочем, видно не было. Загораживала луну громада моего небоскреба. Моего! Он теперь долго будет для меня называться моим. Да и не небоскреб он вовсе. И этажей в нем вовсе не триста.

Улица имени Героя Советского Союза. И как я ее сверху не узнала? Не в себе была потому что. И не какой это не край света, а город в самом разгаре. К Шубаровым — вон в ту сторону. Мне нужно к ним. Хотя бы для того, чтобы убедиться, что Станислав еще живой. А если нет — Боже, какими глазами буду я смотреть на его матушку?

Ночь поздняя, карманы пустые, а пешком до Шубаровых я как раз к утру дотопаю. Ехать надо. А вот и машина.

Подходя к перекрестку с четырьмя дружно мигающими желтыми огнями-светофорами, я издалека заметила светящиеся фары, движущиеся мне навстречу по прямой и безлюдной улице. На перекресток мы попали одновременно. Я была готова угрожать, обманывать, христарадничать — что угодно, лишь бы соблазнить владельца отвезти меня, куда надо. После всех сегодняшних неприятностей одежда на мне имела вид более чем затрапезный и шансов на успех не добавляла. Но не выбрасывать же водителя из машины! Тем более что боец из меня сейчас никудышный.

Машина остановилась сама, не доезжая до меня метров двадцати, у одинокого в этой глухомани коммерческого ларька, похожего на сарайчик с тускло освещенными витринами. Представительный мужчина небрежно прихлопнул дверцу и, на ходу застегивая пиджак на выдающемся животике, не спеша двинулся к открывшемуся ему навстречу лючку-окошку. Я, держась в тени и стараясь производить как можно меньше шума, ускорила шаг. Все стало просто и по-иному быть не могло, потому что сама волчица выступала впереди Ведьмы, натягивая поводок.

Ноги-пружины втолкнули в салон невесомое тело. Рычаг скоростей сам собой воткнулся во вторую передачу, двигатель взревел, и под визг завертевшихся с пробуксовкой колес весь окружающий мир помчался навстречу.

— Вы с ума сошли! — оглушительно взвыли за моей спиной. — Остановитесь немедленно!

Отсчитав про себя ровно десять секунд езды с хорошей скоростью, я ударила по тормозам. Сзади охнули дурным голосом.

Медленно скосив вбок оранжево светящиеся глаза, Ведьма повернула голову. Смазливая девица с лицом в полной боевой раскраске смотрела расширяющимися от ужаса очами. Ведьма приоткрыла рот, начиная с уголков губ, и клокочущим шипением, удивившим меня саму, приказала:

— Вон!

Невесть каким сквозняком, легким, сухим листочком деваху вымело наружу.

Мир, к моему удовлетворению, опять пришел в движение.

Ничего! Через пятнадцать, самое большее двадцать минут это будет не только угнанная, но угнанная и брошенная машина. А к утру ее уже найдут и вернут безутешному сейчас хозяину. И всем будет хорошо — и мне, и хозяину, и милиции. Вот только у девицы охота сорвалась. Ну, уж извини, сестренка по полу!

И ничего, оказалось, подобного! Десяти минут не провела я спокойно за рулем этой резвушки.

Первым меня обогнал взявшийся из ниоткуда «БМВ». Подрезал, загородил дорогу. Ну, я его обошла, не снижая скорости.

«Прости, мужик, — обратилась к хозяину, от меня потерпевшему, — оказывается, бить буду твою машину!»

И все теперь, сразу, несчастные — и я, и хозяин, и сестренка по полу. А милиции — что ей, машину найдут, а все остальное по фигу!

«БМВ» опять догнал меня. На этот раз, не обгоняя, пристроился сбоку, но на расстоянии, оценил, видно, мою решительность. Какой-то придурок, опустив стекло, машет оттуда руками, требует остановиться. Щ-щас! Пошел ты!

Надо же! Сзади еще две фарами моргают. Летим в два ряда, тесной группой, по пустой улице, с ветерком! Вон впереди удобный перекресток. Сейчас ка-ак!..

Что там у него? Нож? Нож в окошко выставил, водит пальцем по клинку взад-вперед, будто точит. Нож наточить! Гоблины! Побери вас прах, родные мои!

Дверь ко мне рванул тот самый, с обнаженным ножом в руках.

— Иванова? — рявкнул в мои искрящиеся радостью глаза и виртуозно обматерил всю, с головы до ног.

Слушать его было приятно.

— Погоди, — перешел он наконец на человеческий язык, — сейчас Леха Маленький Цибизу дозвонится, узнаем, что с тобой делать.

— Везти меня надо к Шубаровым за курьером вашим. А Леха пусть на ходу дозванивается.

И, видя его колебания, кричу на него, страшно выкатывая глаза:

— Вези, бес, не то упустим вашего зверя! — и добавляю тихо, обессиленно: — Если уже не упустили.

— А как же твоя машина? — осведомляется, открывая для меня дверь.

— Какая она моя! Угнанная, пусть стоит.

Ехать оставалось всего ничего, но он, накручивая баранку, успел рассказать, какой большой езды дал Цибиз охранникам, как братва на ушах стояла, колеся на машинах по району, где принимался сигнал моей пищалки, и как никто не мог понять, каким образом я могу давить на кнопку бешеным пунктиром часами подряд.

Пунктир этот меня позабавил, и я достала из сапога черный пластмассовый квадратик, бросила сверху на приборный щиток. Парень только хмыкнул.

Машины мы оставили метрах в ста от особняка и двинулись по хорошо известной мне темной улице пешком. Из трех машин набралось шесть боевиков, и это вселяло уверенность. Особо выделялся Леха Маленький — двухметровый фитиль, тощий и гибкий, словно канат в гимнастическом зале.

— Ты на нас не ори! — предупредил меня владелец ножа. — Мы тебе не «шестерки» какие-нибудь!

Не буду я на них орать. Откровенно говоря, мне уже не до них. Черт, на крыше так не волновалась. И не за себя боюсь — за Стаса!

— Скоро Цибиз подъедет, — сообщают вполголоса сзади.

— Сказал, по-любому трясти будем, — басит Леха сбоку, — не курьера, так молодого. И еще велел, чтоб дождались его.

— Тихо, рядом уже!

Изучили бандиты место, в темноте ориентируются. Ну, не «шестерки» же!

— Я войду одна, — говорю не допускающим возражений тоном. — Вы — через несколько минут — следом.

— Не наоборот?

Слышу, посмеивается владелец ножа над моей решительностью.

— Не наоборот! Доказывать сейчас нет времени, поверь на слово, в обстановке я ориентируюсь лучше.

— Да, мочить его нельзя, — рассуждают бандиты.

— Это дело ваше, — я поворачиваю голову к сказавшему, — моему появлению он сильно удивится, отвлеку его, а тут вы возникайте.

— Ладно! — соглашаются. — Маленький с тобой пойдет, постоит за спиной. На, держи вот.

Ладонь ощутила сталь. Опять нож! Штыков мне только не хватало! В рукав его, что ли?

И фонарь возле дома, разбитый чьей-то неумной рукой, и фонарики-пирамидки над воротами — не горят, темень. Оно и к лучшему, с такой компанией.

— Калитка-то открыта, не на замке!

В доме свет. В прихожей и в кухне, по-моему.

Мы, аккуратно притворив калитку, тихо прошли по дорожке, собрались кучкой у двери.

— Давай! — прошептал мне кто-то, и я, чувствуя спиной близость двухметрового Лехи, вошла в дом.

Тихо в доме, ни звука не уловила, как ни прислушивалась. Жестом показала Лехе направление к кухне, сама двинулась по лестнице на второй этаж, к молодежным апартаментам. Сегодня мне здесь особенно не нравится.

Наверху из одной двери, неплотно прикрытой, пробивался свет. В этом помещении мне бывать еще не доводилось. Выходит оно окнами в другую сторону, поэтому света со двора мы не видели.

Внизу что-то звякнуло, сдвинулось. Леха шарит.

Громко скрипнули петли в тишине, и я вошла. Комната молодого. Светлые, сплошные, во всю стену шторы. Возле них — письменный стол, старинный, резной, на нем лампа с зеленым абажуром. Мебельная стенка причудливых форм. Ковер на полу, бумажки на нем какие-то. Кровать без спинок. Слева — обычный полированный шифоньер. Одна створка открыта, и на ней, на тонком шнуре, отрезанном, вероятно, от штор, чуть-чуть не доставая коленями пола, висит, слегка наискосок, Станислав Шубаров.

Не успела!

Подхожу вплотную, нагнувшись, касаюсь расслабленной кисти. Мягкая она и пальцы — теплее моих! Мышцы лица едва заметно дрогнули судорогой. Да он висит не более пары минут!

— Леха!

Ножом, выдернутым из рукава, рублю веревку. Тело, согнувшись, мягко валится на бок, голова глухо стукается о ковер. Разрезаю веревку сзади, возле узла, осторожно освобождаю от нее его шею.

— Леха!

— А-а-а! Мать твою!

Грохнуло внизу и не стихло. Топот и крики, треск какой-то, удары и густая, по-тюремному злая матерщина.

— Не мочить! — вопит истошно тонкий голос. — Убери волыну!

Приподнимаю Станислава, подхватив под мышки, надсаживаясь, тащу к кровати. Голова у него запрокинулась, рот раскрылся. Язык не синий!

Грохот внизу не смолкает, хотя криков стало меньше. И кажется мне, что драка идет уже на лестнице. Кладу Станислава, поворачиваю его на бок, чтобы язык глотку не заткнул.

— Падла! — доносится с лестницы. Хлесткие, сильные удары. Бульканье какое-то вперемежку с хрипом, кошачий вскрик и быстрые, легкие прыжки.

— Подожди меня, Стасик!

Метнулась за ножом и едва успела подхватить его с ковра, ударило с разбега в дверь тело, исчезла она, грохнувшись о стену. В темном проеме — образ нечеловеческий, с окровавленной сплошь нижней частью лица и черным провалом раскрытого рта. Холодные, беспощадные глаза.

— Мадемуазель! — звучит косноязычно, и Джентльмен бросается на меня так быстро, что я едва успеваю уклониться.

Он на всей скорости врезается в стол, и удар сгибает его пополам. У меня подворачивается нога, и, падая, я, ничего не соображая, тянусь к нему ножом. Он, спружинив руками, отскакивает от стола, словно резиновый, и, разворачиваясь, отставляет ногу. Нож в моей руке сам, молниеносно, режет его ногу под коленкой — в одну сторону, еще сильнее и глубже по щиколотке — в другую.

Иван Антонович обваливается на меня всей тяжестью тела, вцепляется мертвой хваткой в куртку на моей груди, я слышу далекие крики бандитов, врывающихся в комнату один за другим, прямо перед глазами у меня окровавленный рот с розовыми корешками свежевыбитых зубов, боль в шее и ощущение дождевого червя, попавшего под дорожный каток.

Очнулась я оттого, что кто-то хлестал меня по щекам и довольно болезненно тер уши.

— Фра в обмороке! — язвительно сообщила оказавшаяся со мной нос к носу обезьянья рожа с разбитыми губами и рассеченным лбом.

Поняв, что я ожила и уже ворочаю глазами, рожа отстранилась, приказала удовлетворенно и пренебрежительно:

— Вставай!

Бандит вышел, оставив нас со Станиславом наедине.

Станислав Шубаров, пусть не здоровый, но явно живой, держась за шею, сидел, привалившись спиной к кровати, и тупо смотрел в пол.

— А я тебя уже похоронила!

И не узнала своего голоса. Какой-то прокуренный полушепот. Тронула шею — елки зеленые!

Приоткрытая створка шифоньера, на ней до сих пор болтается обрезок веревки, с внутренней стороны блестела зеркалом.

Подняться на ноги удалось легко. Все вроде бы в порядке. Вот только на шее, под самым подбородком, — три красных пятна — следы пальцев Джентльмена. Синяки будут классные! Как он мне трахею не сломал, непонятно. Поворачиваюсь к Станиславу.

— А ты живой!

Ничего, есть голосок, когда погромче.

— Живой! — удостоил он меня мутным взглядом.

— Поздравляю!

Опускаюсь рядом с ним на колени.

— С чем? — глупо спрашивает он.

С нежностью приглаживаю волосы на его стоеросовой головушке. Давлю тупой комок в горле и еле сдерживаю подступающие слезы.

— С окончанием неприятностей.

Он не давит и не сдерживает, а с длинным, вибрирующим всхлипом валится носом мне в колени и ноет, ноет, вздрагивая плечами. А я сижу над ним, смотрю в пространство и не разберусь никак, чего мне хочется, то ли поцеловать его в лоб, то ли угостить подзатыльником. А скорее и того, и другого по очереди, в указанной последовательности.

Хотя с подзатыльником следует быть осторожнее — на затылке у него здоровенный желвак, не иначе, след прощальной беседы с его учителем. Такую шишку кулаком сотворить трудно. Простой и надежный способ выбрал Иван Антонович для того, чтобы добиться последней покорности от своего подопечного, перед тем как затянуть петлю на его шее. Торопился Джентльмен. Может быть, нас услышал. Будь веревка немного короче, или опоздай я еще на минутку — похоронили бы молодого.

Тишины в доме не было. Шаги, стук, голоса, где-то лилась вода, несколько раз роняли что-то звонкое.

Затих наконец Станислав, вздохнул судорожно. Вздрагивает только временами, как маленький, нарыдавшись. Надоел он мне на коленях. Вставай, чадо, ну!

Загомонили внизу мужики все разом. Что такое?

Встает чадо. Носик мягонький, глазки зареванные, губки распухли. Сучонок ты бедненький! Ох, как шею-то у него разносит!

Не удержалась, да и зачем, поцеловала в лоб, притянув к себе за уши, а он уставился недоуменными глазами, очистившимися, омытыми.

— Оставь, Татьяна, эту соплю, иди сюда!

Цибиз приехал. Вот он в дверях стоит, на нас смотрит. Весь сильный и уверенный. И я сейчас такая буду.

Спускаясь по лестнице за ним следом, думаю, что хорошо бы мне сейчас таблеточку какую — для бодрости, а то поламывает у меня в разных местах от сегодняшних беспокойных дел.

Да, битва тут была! Побоище. Перила внизу выломаны, осколки белые из ступенек торчат. Стенка кровью измазана. Зеркало, то самое, расхристано в крошево, одна рама осталась, и осколки под ногами хрустят.

— Он, гнида, — поворачивает Цибиз ко мне голову. — Маленькому кинжалом живот вскрыл!

Фыркнул зло носом, продолжил сквозь зубы:

— Как знал, сволочь, что мочить не будут!

Компания расположилась на кухне, освещенной все тем же розовым, похожим на язычок огня, плафончиком. Когда мы вошли туда, один из бандитов стоял нагнувшись над раковиной — смачивал раны на изуродованной физиономии, двое других шарили по шкафам и холодильникам, занимаясь сервировкой стола, — выставляли на него все, что, по их представлениям, подходило под понятие съестного. На столе, уже запотевшие, поблескивали три бутылки водки с зелеными наклейками, литровая бутыль белого мартини была пренебрежительно оставлена на полу возле холодильника. По всему видно — хозяйничали здесь люди простые и грубые.

— Где Егерь? — спросил Цибиз, по-хозяйски усаживаясь на трехногую табуреточку.

— Во дворе, за улицей смотрит.

Удовлетворенно хмыкнув, Цибиз скрутил пробку с одной из бутылок, задержался, оглядывая стол.

— Из чего пить будем?

— Да, черт, стаканов-то нет, — ответил один, показывая издалека стопку, вспыхивавшую по граням разноцветными искрами, — все баночки какие-то сраные!

И ахнул ее, разлетевшуюся на тысячи хрустальных брызг, об пол.

— Хватит буянить, все! — пробубнил губами-оладьями тот, у мойки. По одежде, похоже, тот самый, что отдал мне нож.

Ох, если б не нож!

— Ладно, льем во что-нибудь, — Цибиз встряхнул бутылку, — а то Татьяна вздыхает что-то!

Во что-нибудь налили, выпили молча. Вкуса я не почувствовала, проглотила, как воду. Вообще-то я водку не люблю. Но вместо таблетки…

В руки мне сунули баночку с икрой и ложку. Позаботились.

— Закусывай, Ведьма, а то окосеешь!

— Как там Маленький? — интересуюсь, набивая рот всем подряд.

— Спросим мы с него, — обещает Цибиз, глянув подобревшими глазами, — за все спросим, и за Маленького тоже!

— Его уже везут! — радостно сообщает мне тот, что стопку разбил. — Он сейчас уже черт знает где!

И засмеялся, придерживая пальцами щеку под напрочь заплывшим глазом.

Похихикали все, даже Цибиз изволил улыбнуться. Одна я, ничего не понявшая, сохранила невозмутимость.

— Тихо!

Через холл из прихожей донесся шум распахнувшейся двери, вскрик, звук оплеухи.

— Вот тебе и везут!

Бандиты разом вскочили, табуретки с грохотом покатились по полу.

— Да я ж с него одежду содрал и ханки вколол — коня свалит!

— Тихо, сказал!

Цибиз с пистолетом в руке, мягко ступая, прошел к двери.

— Идем, кентуха, идем! — донеслось из холла.

— Егерь это!

— Егерь, ты чего?

— Непонятки, Цибиз! — Голос задыхающийся, словно у человека, занятого тяжелым трудом. Звук, будто пнули кого-то.

— Что там еще?

Цибиз поднял табуретку, сел на свое место — напротив меня. Мне не хотелось оборачиваться, ну не хотелось, и все тут!

— Какой-то фраер возле дома вертелся. Волына при нем.

— Давай его сюда.

Судя по звукам, в кухню кого-то втолкнули. Звучный шлепок — еще одна оплеуха.

На стол рядом с моим локтем со стуком положили пистолет. Старенький, грязненький, потертый, пластмассовая накладка на рукоятке с трещиной.

— Где «макара» взял, а?

Вопрос не в бровь, а в глаз.

— И на кого ж ты его поставить собрался?

Вот теперь — по сути, «в цвет», как говорится. И все-то у них непросто, все с вывертом!

— Мой это!

Что-что? Голос — родной почти! Оборачиваюсь и чуть не падаю с табуретки — такой меня смех разобрал, до визга! Наверно, нервное! Слышу, как кто-то сказал ошарашенно:

— О! Теперь Ведьма умом двинулась!

— Абориген! Еще один убийца на мою голову!

— Так ты на нее!..

Подхватились бандиты, налетели, сгребли за грудки, боднули в нос рассеченным лбом так, что закровянился он сразу.

— Ты, тухляк, за нее тебе не просто шнифты выставят! Я обещаю! Яйцами своими закусишь — это самое малое, понял?

Цибиз спросил меня взглядом и, без слов во всем разобравшись, махнул рукой:

— Гони его на хер!

— Ствол отдайте! — буркнул абориген, вытирая под носом.

Вот наглец!

— Вали отсюда, козел вонючий, — ответили ему блатной скороговоркой, — делай ноги, пока можно, и больше не оглядывайся!

Егерю налили, и он опять ушел, а Сергей, достав из угла, выставил на стол сумку. Небольшую, черную, на «молниях».

— Это багаж Джентльмена твоего, Танюха, — проговорил он размеренно, почти торжественно. — Ты уж извини, поговорить тебе с ним теперь не удастся.

Ох, наговорилась я с ним. Вспомнила розовые корешки выбитых зубов. На всю оставшуюся жизнь наговорилась!

— Мы заглянули, — Цибиз шлепнул по сумке, — и решили — нам эти вещички без надобности. Это тебе. Делай с ними что захочешь.

Он двинул сумку ко мне. Она оказалась довольно тяжелой. Я поставила ее под стол, чем вызвала восхищение бандитов.

— Во дает Ведьма! Правильно, чего там, на пол ее, под ноги! Полна сумка рыжья — дерьма-то!

— Ты посмотрела бы хоть, — попросил Цибиз, — а ну как не понравится.

Пришлось открыть и запустить руку.

Вы видели фильмы, в которых из окованных медью сундуков дрожащими от алчного возбуждения руками загребают гроздья перепутанных, свисающих между пальцами бус и ожерелий, и перстни вперемешку с камешками катятся при этом со звоном по каменным полам? Тут было то же самое. Только руки не дрожали.

Правильно сказано — полна сумка рыжья. И не только его.

— Где же он столько шопнул, курьер-то наш?

— Татьяна знает где, — ответил Цибиз. — Правда?

Правда, Сергей, правда. Грязные дела здесь творились сегодняшней ночью до нашего приезда.

— Он забрал это, — отвечаю, — у Станислава Шубарова, перед тем как его повесить, там, наверху, на дверце от шкафа. А Станислав шопнул драгоценности у Эллы Владимировны Шубаровой перед поездкой с ней в Грецию.

— Мать обокрал! — осудили бандиты и молча допили водку.

* * *

Ехать с ними я отказалась, решила дожидаться Варвару. Побоялась оставить Станислава одного в доме. Он лежал на кровати в состоянии ужасной депрессии, и мне стоило больших усилий расшевелить его и стащить вниз — заставить помыться и сменить белье, потому что после веревки смердело от него, как из засорившегося унитаза.

Пока он мылся, я, внутренне все еще взведенная, томилась от бездействия, ходила взад-вперед по дому и размышляла на последнюю джентльменскую тему. Выходит, все-таки допускал Иван Антонович, что я выберусь живой из его высотной западни, иначе не стал бы убивать Станислава. Зная мои способности, понимал, что, заполучи я Шубарова в свои Ведьмины руки, слеплю из него, мягкого, любую нужную мне фигуру. А что мне нужно было от Станислава — понять несложно. Если бы не мафиозный исход истории, все это для Джентльмена явилось полной неожиданностью, выдоила бы я из Стасика всю подноготную и шантажа, и самого Страдаева, и его таинственной фирмы, все, по пунктам, подробно, что было ему известно, без остатка. И, обладая этим «джентльменским набором», сумела бы им распорядиться с наибольшей для себя выгодой.

Так что первым, активным врагом господина Страдаева была я, Татьяна Иванова, вторым врагом, пассивным, — Станислав Шубаров, а Володя Коврин что? Он даже не слышал ничего о Джентльмене.

Сполоснувшись сама и почистив одежду, я затащила Станислава на кухню. Положила примочку на его раздувшуюся шею, напоила горячим крепким чаем и, когда он обрел способность к связной речи, вывалила перед ним содержимое сумки Ивана Антоновича, не к ночи он будь помянут.

Момента истины не получилось. Станислав равнодушно взирал на сверкающую в свете розового плафончика груду. А на вопрос, заданный без экивоков, — за что Страдаев наказывал его шантажом, ответил предельно точно и кратко:

— Вот за это!

В лоб я его уже поцеловала. После рыданий, завершивших процесс воскрешения. Теперь наступила очередь подзатыльника.

А когда, не без его помощи, я запихивала побрякушки в их семейный сейф, агрегат небольшой, но, надо сказать, солидный, Станислав отважился на произнесение целой речи, что вот, мол, маман обрадуется этому, когда приедет, а к коллекции оружия она всегда была равнодушна.

Это уже меня не касалось. Свое дело я сделала, и даже более того, но еще по инерции я задала-таки вопрос, о чем впоследствии жалела:

— Где же сейчас те экспонаты, которые Коврин отвез на вокзал? — спросила я Станислава.

Он, наказывая себя за все уже Бог весть какой раз, ответил мне как на духу:

— В Питере они давно. А маман, того не зная, питерским знакомым Ивана Антоновича багажную квитанцию на них повезла.

Знаем мы этих знакомых!

Пришлось уйти, не дождавшись Варвары.

А на улице уже светало вовсю.

Осенние рассветы — они поздние, транспортные, людные. Ехала я в переполненном троллейбусе и думала о том, что надо получить в ресторане гонорар для Кости Чекменева, думала о скором приезде мадам Шубаровой и о том, что не стану вдаваться в подробности, а только деньги возьму за то, что сынка ее шантажировать больше некому, и еще думала о ворохе душистых простыней на моей широкой и мягкой кровати.

* * *

Прибытие Эллы Владимировны не было удостоено моим вниманием. С какой стати мне спешить к ней на доклад, если результаты — налицо. Правда, дом их требует небольшого ремонта, но это мелочь по сравнению со свободой и жизнью ее дорогого сыночка. Да и содержимым ее сейфа по-прежнему можно украсить новогоднюю елку средних размеров сверху донизу. Так что денежки, которые она передала мне с доверенным лицом, заработаны мной честно. А что лично поблагодарить не захотела, даже номер моего телефона не набрала, на это я не обижаюсь, полагаю, неудобство некоторое, дискомфорт моральный испытывает она за кое-какие качества, присущие ее отпрыску. Уж не знаю, как он ей о происшедшем рассказать изволил.

Судьба Джентльмена покрыта для меня мраком, углубляться в который я не испытываю желания. Зато Цибиз, я все-таки предпочитаю называть его Сергеем, у меня как на ладони. Посетил он меня на сей раз по-людски, без хамства, и с какой бы вы думали целью? Да, предложил круиз по Атлантике. Освободила я его от этого обещания, отказалась. Потихоньку заваривалось новое дело, и мне было некогда. Уходя, он осчастливил меня новостью, что Джентльмена они отдали, за что легендарная фирма от политики жесткого давления перешла к взаимовыгодному сотрудничеству. Правда, как он выразился: «Змей к тому времени стал пиявкой аптекарской, так его спрессовать успели».

Прессовать эти ребята могут.

Раза два встречала аборигена. Здоровается он со мной первым и, не дожидаясь ответа, пряча глаза, убыстряет шаг. Хотя ему-то чего стыдиться?

Костя Чекменев и Володя Кирьянов — каждый при своем амплуа, а я, Татьяна Александровна Иванова, частный детектив, стала, и к радости, и к сожалению, еще более известной в своем родном городе Тарасове. Кто-то надеется на меня и мне благодарен, кому-то глаза мозолю.

Словом, все хорошо у Ивановой, все в норме! Живет она и солнышку нашему радуется. И будет радоваться, пока живет!

Да, чуть не забыла, на часть денег, которые получила от Шубаровой, я купила машину — младшую сестренку моей покойной «девяточки», потому что обходиться без колес при моем образе жизни, значит, стереть себе ноги, вы сами знаете, до чего.

Так что все в порядке, нор-рмально все!

А за этим я, Татьяна Иванова, желаю всем счастья и благополучия. А в первую очередь — себе.

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Реклама на сайте