«Охота на ведьму»

Марина Серова Охота на ведьму

Глава 1

— Припаздываешь, мадемуазель! — Такими словами встретил меня Костя, едва я переступила порог пустого спортзала. Он сидел на низкой и длинной скамейке, уперев локти в колени, у стены с большими, до потолка, зарешеченными окнами. В небольшом помещении с дощатым полом, наполовину заложенным влажно блестевшими гимнастическими матами, пахло краской, мокрым дерматином и потом.

— Лукавишь, сэнсэй, — ответила я, — ждешь ты меня не долго.

— Ну да! — Он поднялся навстречу — прямой, с тенями под скулами, уставший после трех сегодняшних тренировок. Его серое кимоно с иероглифом на плече было жестким, как наждачная бумага. Ежик коротко стриженных волос успел просохнуть от пота. Константин, подчиняясь легкому нажиму моей ладони, склонил голову для поцелуя и сменил гнев на милость.

— Почему не долго? — осведомился, пожимая мне руки.

— Потому что здесь еще пахнет потом.

Он скривил в виноватой гримасе губы и, достав из-под скамьи длинную рейку с крючком на конце, толкнул ею через решетку узкую форточку — открыл доступ сырому весеннему воздуху.

— Что ты будешь делать, не удается мне тебя пристыдить! Так и будешь опаздывать до старости, мадемуазель!

— Дамы должны опаздывать, — ответила я, готовясь взорваться возмущением, — если хочешь знать, это признак хорошего тона. И не называй меня больше мадемуазель, — потребовала я категорично. — Не переношу этого слова!

Вскрикнув, без подготовки ударила его ладонью в солнечное сплетение и отскочила в стойку, готовая защищаться от атаки по любому уровню. Но Константин, будто сраженный принятым ударом, раскинув руки, мягко свалился навзничь, на маты и остался недвижим, вздрагивая от беззвучного смеха.

Не он, так я! И, широко шагнув, прыгнула вперед, целясь пятками в лежащее тело и готовая смягчить удар до «бархатного касания», если он продолжит валять дурака и дальше. Но передо мной лежал сэнсэй! Едва я оторвалась от пола, Константин перекатился на живот, с возмутительным спокойствием уйдя от атаки. Пятки пришлось втыкать в черный дерматин. А он, не теряя ни секунды после переворота, так же неторопливо махнул рукой, подбил меня под коленки и опрокинул, не успевшую как следует утвердиться на ногах, на маты. Мгновение — и вот он уже плотно сидит на моих бедрах, и запястьями я ощущаю крепкую хватку его пальцев.

— Давай, Танечка, разомнись сначала! — ласково предлагает он. Наклоняется и легонько касается губами моего носа.

— Давай! — соглашаюсь. Он выпрямляется, а я, оттолкнувшись подошвами от мата, слегка подбрасываю его, перемещая себе на живот, и бью согнутыми коленями в спину. Предугадав мои намерения еще раз, он с готовностью переворачивается через голову, вскакивает и оказывается лицом ко мне намного раньше, чем я успеваю подняться. Костя даже не снисходит до имитации атаки. Понятно и так — времени на мое уничтожение он имел более чем достаточно.

Плечо к плечу мы идем к скамейке — искупаться в холодном воздухе, пахнущем мокрым снегом.

Он внимательно смотрит на меня и произносит медленно:

— Мадемуазель.

Его шевельнувшиеся брови, наверное, повторяют движение моих, и лицо становится встревоженным и недовольным.

— Почему тебе так не нравится это обращение?

— Был недоброжелатель, — отвечаю неохотно, — который меня так называл. Дело прошлое, но вспоминать об этом тягостно.

Константин притягивает меня к себе, целует в щеку.

— Я сейчас ревновать начну.

— Бог в помощь! — смотрю на него с укором. — Хватит, а? — прошу, наблюдая за происходящей в нем переменой. — Змей он был преизрядный! — добавляю, передернув плечами.

Холодным все-таки воздухом из форточки тянет.

— Чуть не угробил меня змей этот.

— А как ты его называла? — не унимается Костя. — Месье?

— Джентльмен! — отвечаю. — Да что ты привязался-то! — В деланном возмущении отталкиваю его обеими руками. — Заканчивай, приятель! Не заставляй вспоминать несостоявшегося убийцу, а то настроение у меня испортится, и я постараюсь испортить твое, и тогда…

— И тогда мы поругаемся с тобой на вечные времена и будем дуться друг на друга до самого утра!

Ну, наконец-то! Таким он мне нравится больше.

— Привет драчунам! — раздается от двери, и в зал входит дядя Слава — седой как лунь, с крючковатым, сбитым на сторону носом дед. Со стуком опускает на пол ведро, полное воды, и салютует шваброй с болтающейся на ней тряпкой.

— Целы? — осведомляется, двигаясь к нам боком. — Здоровы? — Берет наперевес швабру и, припадая на одну ногу, бросается на нас с неожиданной резвостью. — Марш отсюда, бестии! — рычит устрашающим басом. Мы с Костей бросаемся врассыпную, а тряпка хлопается на место, где мы только что сидели.

— Танюха, берегись! — слышу сзади и не успеваю увернуться — тряпка хлещет меня пониже спины.

Дядя Слава вьюном поворачивается к спешащему на помощь Косте, и черенок швабры встречается с его ногами. Костя мягко падает на руки и вскакивает как резиновый.

— Руки вверх! — орет дядя Слава, целясь в нас шваброй. Мы смеемся, поднимая руки.

— Слабы вы, ребятишки, против старого боксера!

Дед, довольный удавшимся представлением, опускает оружие.

— Как в старом анекдоте: немцы дрались с партизанами до тех пор, пока не пришел пьяный лесник и не разогнал всех!

— Вот так, Танюха, опаздывать! — корит меня Костя. — Пришел старый боксер и всех разогнал!

— Занимайтесь! — проявляет дед необычную для себя терпимость. — Вы мне не мешаете!

— Нет уж! — протестую я. — С такой травмой, — хлопаю себя по заду, — не то что заниматься, ходить стыдно!

— Пошли, милая! — Константин, обняв за плечи, увлекает меня к двери. — Я тебя сейчас полечу — в баньке попарю, массаж больного места сделаю.

— Ах вы, охальники! — усмехаясь, стыдит нас дядя Слава.

* * *

Небольшая комната глубокого подвала по стенам и потолку сплошь затянута черной материей без складок и просветов. Свет тусклой лампочки над входом тонул в черноте, терялся, и комната казалась неестественным образом лишенной размеров. На полу, окрашенном в темно-коричневый цвет, возле невысокого стола были уложены два деревянных бруса с поперечными пропилами и моток грубой, волосяной веревки. Холодный воздух неподвижен, как в склепе.

В глубокой тишине раздался негромкий глухой звук шагов, и в комнату вошла женщина в черном длинном халате, стянутом в талии широким матерчатым поясом. Двигаясь неторопливо, она обошла помещение, установила по углам принесенные с собой подсвечники на высоких трехногих опорах, поставила на стол глубокую чашу из обожженной глины. Из фляжки, висевшей через плечо, наполнила чашу прозрачным маслом и, перекрестясь слева направо, бросила в нее кусок толстого фитиля с поплавком на одном конце. Зашла за стол и, встав лицом к двери, сцепила пальцы опущенных рук, закрыла глаза и, подняв голову так, что рыхлый узел седых волос на затылке коснулся спины, замерла в неподвижности. В дверь вошла еще одна, средних лет женщина, одетая так же. Молча, глядя прямо перед собой, установила в подсвечниках толстые темные свечи, встала напротив первой женщины и положила рядом с чашей короткий, широкий, со скошенным лезвием нож.

Постояв в тишине и пропитавшись ею, женщины шагнули к брусьям, подняли, сложили, связали веревкой, установили крест за столом, прислонив его к стене. Заняли места по углам стола и уставились на дверь. Погас свет, и вскоре опять зашаркали снаружи шаги, и тусклым трепетным светом осветился дверной проем. Молоденькая девушка в белой, доходящей до колен рубахе, едва переступая босыми ногами, покачиваясь и запинаясь, появилась в комнате, поддерживаемая с боков под локти двумя черными фигурами. Тоненькая церковная свечка в ее кулачке клонилась вперед. Одна из сопровождавших берегла свечу рукой, выправляла, сжимала расслабляющиеся пальцы своими.

— Сейчас, милая, сейчас ляжешь, — ласково проговорила седая, обеими руками поднимая чашу до уровня груди.

Слабый огонек коснулся фитиля, и тот занялся высоким и ровным красно-оранжевым пламенем.

— Сейчас ляжешь, милая! — повторила, опуская чашу на край стола — к будущему изголовью.

Девушка, с трудом приподняв веки, нашла говорившую мутными, блуждающими глазами и слабо, вовсе уж бездумно улыбнулась. Седая, забрав у нее свечку, утопила слабый огонек в масле, бросила на пол восковую палочку.

— Свечи! — прозвучал приказ, и две черные тени метнулись в стороны, протянули руки из темноты, воспринимая свечами пламя чаши.

Освещенная теперь пятью огнями, комната наполнилась странными колдовскими тенями, мечущимися от пола по черным стенам.

Девушку осторожно усадили на стол и, мягко управляя не сопротивляющимся телом, положили на него головой к чаше. Седая, отодвинув нож, поддержала ей голову, ласково огладила волосы, поправила руки, устроив их вдоль тела.

* * *

Ждал меня сэнсэй, готовился. Под ложечкой всплеснулась волна нежной благодарности. Сауну, поди, сам вымыл — чисто, хоть языком облизывай. Утром пришел пораньше, специально чтобы помыть, успеть до первой тренировки. Включил ко времени, веничков припас и не пустил никого, хоть я и припозднилась. А от желающих завалиться сюда, я знаю, отбою нет.

Константин первым делом, не раздеваясь, налил в шаечку кипятку, замочил веники.

— Чего припоздала, Танюш? — спросил, развязывая пояс кимоно. — Новое дело?

— Нет, Костик. Все мои частно-детективные заботы пока побоку. Отдыхаю я сейчас. Восстанавливаюсь. Слишком дерганым оказалось последнее расследование.

И замолчала, наблюдая, как он стягивает свою униформу с иероглифом на плече. Он улыбнулся:

— Не банный разговор?

— Да, — согласилась, — не к месту как-то.

— Раздевайся, — подошел, взялся за пояс на мне, повесил его на крючок. Я придержала его руки. Он долго, удивленно смотрел на меня. Качнул головой.

— Совсем за заботами отвыкла! — погладил по щеке жесткой, как дощечка, ладонью. — Ну, не буду мешать.

Обнажился и, довольный своей деликатностью, скрылся за дверью парной. Оттуда пахнуло паром. Даже здесь, в предбаннике, почувствовала.

Не отвыкла я, дурачок! Подразнить тебя захотела, а ты не понял.

Я не спеша избавилась от белья, собрала волосы на затылке, заколола, подошла к зеркалу.

— Он устал сегодня! — сказала отражению. — Будь осторожнее. — И, заглянув в свои умные, много понимающие глаза, пошла к Косте.

Парная встретила сухим жаром и крепким ароматом прогретого дерева. Константин сидел на верхней ступени полка и, оскалившись от удовольствия, тер ладонями глаза. В воздухе, жгущем ноздри, слоился желтый полусвет. Тонко шипела каменка за деревянным заборчиком. Костя поднял голову на звук закрывшейся двери и обнял меня взглядом всю с головы до ног. Взгляд его я ощутила крепче любого жара, так, что мурашки побежали по коже. Он подал мне руку, усадил рядом. Я, дурачась, дунула на него, он зажмурился от муки, загородился ладонями.

— Ты не просто горячая женщина, — проговорил, хлопая меня в наказание по спине, — ты сейчас женщина огнедышащая!

— Терпи, сэнсэй! — прошептала, не в силах вдохнуть полной грудью.

— Не сэнсэй, нет! — возразил Костя. — Тебе понравится, если я все время буду называть тебя частным детективом?

Я, извиняясь, коснулась его плеча сухим и горячим лбом. Он обнял меня за плечи, медленным движением провел рукой по коленям.

— Подожди! — прошептала, но он, не слушая, повернул и привлек меня для поцелуя.

Господи, тут и так дышать нечем! Я едва отдышалась. И только успела — он повторил экзекуцию, легонько гладя мое расслабившееся тело.

— Татьяна! — пропел, задохнувшись тоже.

— Иванова! — ответила, целуя его ладони.

— Женщина! — титуловал высоко, одарив сияющим взглядом.

— Сэнсэя! — не удержалась и, спасаясь от наказания, прыгнула вниз, пренебрегая техникой безопасности.

Вода маленького бассейна с голубой придонной подсветкой приняла в себя мое распаленное парной и Костиными руками тело. От температурного контраста спазмой перехватило горло. А когда удалось перевести дух, легла на спину, и вода держала меня, и впору было рассмеяться — так легко вдруг стало жить на белом свете!

— Наяда! — прозвучало сверху.

— Афродита! — капризно поправила, не открывая глаз.

Он, пренебрегая лесенкой, шагнул с невысокого бортика, и волна захлестнула меня, взвизгнувшую от неожиданности.

Теперь вырываться было бесполезно. Я и не хотела, и не вырывалась, держалась руками за его шею, прижималась щекой к крепкому плечу. Константин покачивал меня в голубой, светящейся воде, перекатывал с руки на руку, плавно, медленно кружился от стенки к стенке. Пространства маленького бассейна оказалось вполне достаточно для этого завораживающего танца. Я касалась губами его щеки и, заглядывая в глаза, шепотом просила отпустить ноги. А когда он снизошел до моей просьбы, обняла его ими, откинулась назад, зажмурившись от внезапного головокружения.

* * *

Седая склонилась над столом, положила руку на грудь девушки, ощутила биение жизни, вгляделась в лицо, освещенное масляным, жертвенным пламенем. Выпрямилась, обвела глазами стоящих у углов стола неподвижных соучастниц.

— Посланница спит! — сообщила громким голосом.

У стоявшей рядом дрогнули и слегка приподнялись плечи. Седая сдвинула брови.

— Время для наставления!

Огонь одной из свечей в углу затрепетал, раздался тихий треск, и несколько тусклых искр упали на пол. Три пары глаз внимательно и скорбно глядели на седую.

— Тепло и холод, — начала она, — звук и безмолвие, движение и неподвижность, добро и зло, свет и тьма — каждая из произнесенных пар слов являет единство. Человеческий ум сознает и называет их крайности. Добро, зло — крайности одного единого, свет, тьма — другого. Звук, движение, свет — активны. Безмолвие, неподвижность, тьма — пассивны. Пассивны, но первичны, поскольку являются средой обитания активных. Звук существует в безмолвии, движение меряется по неподвижному, свет существует во тьме, ибо сказано в Писании: «Свет во тьме светит, и тьме его не объять!» Тьма — носитель света, безмолвие — звука. Зло же — носитель добра! Они едины, поскольку крайности одного целого. Все в мире и сам он колеблется от пассивности к активности и обратно. От неподвижности к движению — пользуясь силой. Можно бесконечно долго двигаться, стремиться к свету, увлекаясь идеей добра. А можно сознательно воспринять силу тьмы и направить ее на достижение света, меняя силу зла на энергию добра, ибо они — одной природы.

Седая смолкла. Ее ноздри раздулись, и затрепетали приоткрытые губы.

— Толкнем же качели своего сознания во тьму, и обретем силу знания истины и истратим ее на познание добра. На обретение высокой энергии света! Во имя служения людям, во имя исцеления их от физических немощей и духовных хворей, принесем в жертву себя на кресте вхождения в свет. Опустимся во тьму, сестры, по доброй воле, глубоко осознавая необходимость этого шага!

* * *

Небольшой супермаркет, сияющий витринами с двигающимися в них разноцветными рекламными прибамбасами привлек наше внимание издалека. Зазывно помигивали синими неоновыми буквами вывески, освещая узкую улицу. Ну как не остановиться!

Хлопнув дверцами, мы покинули машину и вошли внутрь, к ломящимся от снеди стеллажам.

Пока Константин от избытка энергии переругивался с охраной, я, толкая перед собой тележку, прошла к закромам. В общем-то, все у нас с ним было — кроме, как говорится, нужды. Просто захотелось проявить творческие способности здесь, в этой области. Он выбирал для меня, я для него, и тележка быстро наполнялась всякой всячиной. Мы радовались и радовали друг друга — и все тут. Все вокруг посматривали на нас с улыбками, и даже охрана нас понимала.

Возле дома мы немного поспорили и устроили потасовку в тесном пространстве между сиденьями и лобовым стеклом, споря, кто останется парковать машину, а кто потащит пакет по лестнице к квартире. Первое было предпочтительней, потому что лифт в подъезде не действовал уже третьи сутки. Перекричать его я сумела, а потасовка закончилась вничью. Машина была моя, и парковать ее досталось мне. И пакет держать тоже мне пришлось, а нести его — вместе со мной — Косте. Взопрел сэнсэй и задохнулся, доставив нас на шестой этаж, но от своего не отступил.

Мы были голодны и испытывали жажду после бани. Пока Константин перетирал бокалы и ополаскивал бутылки перед водружением их на стол, я обдирала упаковки с полуфабрикатов, а когда пиво зашипело и пенной шапкой полезло через края посуды, из кастрюль на плите уже валил ароматнейший пар от булькавшего в них варева.

Кормили мы друг друга с ложечки и поили изо рта в рот, заканчивая последний глоток благодарным поцелуем. У Константина больше не возникало опасений, что я отвыкла от него за время, прошедшее со дня нашей последней встречи.

По мере насыщения, мы утрачивали игривость и к концу трапезы общались уже вполне нормально. Впереди был приятный во всех отношениях вечер, сонно-интимная ночь и свежее утро для неторопливого расставания на новый, неопределенной продолжительности срок.

На сегодняшний день я имела несколько предложений, и одно их них наиболее для меня интересное — расследовать шалости малолетнего шалопая из очень обеспеченной семьи, связавшегося с дурной компанией и попавшего с подачи дружков в скверную историю. В итоге — максимальный гонорар при хлопотах, определенных моим опытным глазом как минимальные. «Страна Лимония» — нашла я для себя название этого дела, не вникнув еще, правда, в детали. Но все это послезавтра. Или завтра. А сегодня…

Приняв от Константина, совершившего вояж к мусоропроводу, пустое ведро, я быстро расправилась с грязной посудой, рассовала ее по местам и отправилась искать своего дорогого сэнсэя, затихшего где-то в недрах квартиры. Обнаружила его в гостиной, скромно восседающим на диванчике, напротив беззвучно работающего телевизора. Уселась рядом и подверглась его первой, уверенной и блаженно-неторопливой атаке.

Уснули мы далеко за полночь.

* * *

Метя халатами пол, соучастницы ритуала сошлись в тесном для четверых пространстве между столом и стеной. Восемь рук взялись за перекладину креста, подняли и, наклонив его влево, перевернули изголовьем вниз — поставили мягко, без стука.

Древний, глубоко дохристианский символ движения по пути добра превратился в свою противоположность, а соучастницы, объединенные единым благоговейно-молитвенным порывом, постояли, соприкасаясь в тесноте телами, склонив головы перед величием предстоящего действа, и разошлись в разные стороны по углам стола.

Спящая на нем жертва дышала неслышно и ровно. Еле заметно шевелилась складочка рубашки на высокой груди. Ее лицо было бледным даже в красно-оранжевом пламени чаши.

— Бог предал в наши руки девственницу, — глухим голосом проговорила седая, с нежностью проводя ладонью по волосам девушки. — Бог послал нам девственницу в момент, когда мы готовы воспринять великий урок изменения сознания!

Три пары сияющих счастьем глаз смотрели на седую не отрываясь.

— И теперь она наша посланница к Силе. Мы вольны отправить ее в места нездешние, восприняв нисходящую на нас способность к изменению сознания.

Седая простерла руку над грудью жертвы.

— А когда мы усвоим урок и обретем возможность восприятия, она вернется к нам с благословением Начала всех начал и проводит к источнику мировой Славы. И дай нам бог пройти по этому пути!

Седая обеими руками взялась за расстегнутый ворот рубашки, нагнувшись, рванула так, что заколебалось красно-оранжевое пламя. Тонкая ткань с треском распалась, обнажив грудь посланницы. Соучастницы, дружно взявшись, быстро освободили расслабленное сном тело от остатков одежды.

— Приступим во имя Источника всех сил!

Седая, закатав до локтя рукав, протянула вперед руку ладонью вверх. Стоящая рядом взяла нож и рукоятью вперед передала его соседке. Побывав в руке каждой, каждую приобщив к действу, нож лег в ждущую его ладонь. Седая ввела влажно блестящее, косое лезвие в пламя чаши и подняла нож над головой. Обнажила оскалом белые зубы и, шумно выдохнув, ударила им обнаженное тело.

* * *

Костя, как, на мой взгляд, и полагается мужчине, сильному телом и духом, проснулся раньше меня. И, как полагается мужчине, разрядившемуся за ночь в достаточной степени, проснувшись, не стал меня тревожить, а, тихо встав, удалился от ложа, оставив даму нежиться в сладкой утренней дреме.

Сонно поразмышляв над всем этим, я встала и, завернувшись в тяжелый халат, отправилась на поиски своего рыцаря, испытывая, как и полагается даме, легкое смущение перед его первым взглядом, вполне протрезвевшим после ночных неистовств.

Костик мой, как всегда, на высоте! Кофе мне в постель он, конечно, подавать не будет. Да я и сама не позволю, и он об этом знает. Кофе у него на столе стоит, паром исходит, меня дожидается. Не первый раз так: я — к столу, а он — кофе на стол. Предугадывает мое появление, что ли?

Костя спешит мне навстречу, а я позволяю проводить себя, как дорогую гостью, к своему обычному месту — к табуреточке между столом и окошком, рядом с батареей отопления. Сейчас я тепла, мягка и во всем с ним согласна. Возражаю только против кофейной чашечки, заменяю ее добрым бокалом.

Мы улыбаемся друг другу и молча потягиваем ароматный, обжигающий напиток.

— Уйдешь? — спрашиваю его об очевидном.

Он морщит лоб гримасой: надо, мол, куда деваться!

«Знаю!» — отвечаю ему взглядом и влезаю в холодильник — соорудить громадный бутерброд ему на прощанье, такой, как он любит. У меня даже руки подрагивают во время этой работы — досадно!

Всегда одно и то же. Да не навек же мы расстаемся! А не расставаться нельзя. Разная жизнь у нас, и мы слишком разные. Он, к примеру, всегда будет больше сэнсэем, чем мужем, какую бы принцессу на горошине или белокурую бестию ни подай ему в постель. А я слишком азартно отношусь к почти каждому из своих расследований, чтобы стать прилежной женой. Вот и выработалась у нас система отношений, встреч и расставаний, при которых мы — пара, как те два пресловутых сапога.

Звонок в дверь раздался, когда я, устроив на обеих ладонях сотворенное мною чудо, подносила его своему рыцарю.

Да будь там кто угодно — высший в городе криминальный авторитет или областной прокурор, глава местной администрации или сам президент, какая разница — пока Костя торжественно-благодарно не примет из моих рук это хлебное, мясное, овощное чудо, не откусит кусок и не изобразит благодарное восхищение моим кулинарным талантом, я не пойду к двери.

Запахнув поглубже халат на груди, я наконец отомкнула замки и отодвинула задвижки, досадуя на некстати нагрянувшего визитера.

— Привет, Танюха! — простуженно прохрипел дурно одетый человек, настороженно воззрившийся на меня из-под надвинутой на глаза вязаной шапочки и даже не пытающийся переступить порог. — Это я к тебе, извини. Выйди на пять минут, будь добра. Дело есть!

Еще чего! К бомжам я не выходила!

— Заходи! — киваю Аяксу.

Глава 2

А через двадцать минут Аякс, раздетый и разутый, сидел на кухне, рядом с Константином, держал красной, похожей на гусиную лапку с вырезанными перепонками рукой пол-литровую кружку с чаем и, пережевывая свой бутерброд с колбасой, хищно поглядывал на остатки бутербродного чуда моего сэнсэя.

«Веселый бомжуха», как он любил себя называть, все пытался начать разговор о причинах, его сюда приведших, но Константин строго командовал ему: «Ешь!» — и тот замолкал, поджимал под себя ноги и еще старательнее работал челюстями. Управившись наконец с полубатонным деликатесом, перевел дух и, вытерев рот длинным, обмотанным несколько раз вокруг шеи шарфом, глянул на меня с таким отчаянием, что не сжалиться над ним было выше моих сил.

— Рассказывай, Вениамин! — разрешила я, положив руку на Костино колено.

— Да что рассказывать-то?! Рассказывать-то, в общем, нечего! — зачастил он, опять впадая в смущение. — И не рассказывать я пришел, а просить тебя, Танюха, к нам приехать и посмотреть по-своему, как и что. На месте разобраться и совет дать. А то людишки мало-помалу уже в рожу друг другу залезать стали. А это не дело, в рожу-то, не по-людски как-то!

И замолчал, часто помаргивая слезящимися глазами, бегающими под тяжелым взглядом Константина.

— Не дело! — согласился тот, наклоняя голову.

— Вот-вот, и я про то же! — взбодрился Аякс. — Так что, поехали, а? А по дороге я и рассказал бы.

— Куда?

Сегодня я ему удивлялась. Куда подевался острый язык и связная речь этого проходимца, во все времена года и в любых передрягах не терявшего естественной наглости и присутствия духа.

— На свалку! — Он пожал плечами, мол, что тут непонятного! — Кино бесплатное, ей-богу! — вздохнул удрученно Аякс. — Как дети малые, правда-правда!

— Тихо! — возвысил голос Костя, и Вениамин затаил дыхание.

— Какие дети?

— Да не дети, какие там дети! — бормотал Аякс быстро и виновато. — Девчонка там одна. Понимаете, люди, Кваскин ее вечером нашел. Шел и набрел на нее… Под деревьями, на снежке и от дороги-то вроде бы в стороне. А как нашел, припер к нам на закорках, вот, говорит, дочка у меня была, раньше еще, в те времена, так, говорит, до того похожа! А девчонка-то голенькая совсем. Фадеич говорит… давай зароем ее в мусор… а как огонь дойдет, то сгорит пусть, и концы в воду. И другие его поддержали, а Кваскин — в истерику, да на Фадеича, ты, говорит, стерва старая, ментов надо вызывать, а не жечь девчонку-то!

— Как жечь? — обрела я дар речи. — И почему голенькая?

— Так ведь мертвая она, — выговорил Аякс слово, которого боялся, и замер с распахнутыми глазами.

На Костином лице набрякли брови, тяжело сошлись к переносице.

— Маленькая? — только и спросил необычно густым голосом.

— Да вот, помоложе Танюхи будет. — Аякс боязливо, искоса смотрел на него. — Может, даже — раза в два.

— А точно мертвая?

Бестолочь Костя! Да разве бомжи ошибутся в этом?

— Да как же! — понизил голос Аякс. — Если у нее живот разрезан! — Он провел ребром ладони поперек себя сразу под ребрами. — И через край веревочкой зашит.

— А я зачем? — спрашиваю осторожно. Хоть тресни, непонятен мне его визит.

— Да Кваскина урезонить, — он ответил укоризненно и терпеливо. — Или Фадеича с остальными. Как решишь, словом.

— Милицию вызывать надо, что ж тут неясного?

— Все! — возразил уверенно Аякс. — Сгорит она, если сделать, как Фадеич предложил, и какая тебе милиция?!

Константин поднялся так, что табуретка его с грохотом назад отъехала. Аякс прижался плечом к стенке и опять подобрал ноги.

— Так ты, выходит, послом ко мне от бродяг с помойки? — опередила я Константина, и он всхрапнул только. Сдержался и сел опять, подальше от стола и Аякса.

Понимала я этих людей. Своя у них справедливость, особенная. У Константина — своя. И поэтому ему их не понять.

— Я сам предложил, — объяснил мне Аякс терпеливо, как ребенку, — чтобы они кидаться друг на друга прекратили. Человек, сказал я им, опытный и хороший, плохого не посоветует. И ментов, если надо, сама вызовет.

— Как будем? — спросил меня Костя.

«Как, как! — досадую про себя. — А ну как маньяк опять объявился, и за этой, первой, потянется цепочка кровавая таких же! Так чем раньше милиции об этом известно станет, тем лучше. А то сожгут ведь!»

— Поеду я, Костя! — отвечаю ему. — Нельзя тут не ехать.

Он кивнул, как будто и не ожидал иного, а Аякс влез со своей заботой:

— Не то перехлещутся ведь!

Константин глянул так, что заботника будто в стену вжало.

Не откладывая, я пошла в ванную привести себя в порядок, а когда, совсем одетая, вышла оттуда, на кухне нашелся один Аякс, скромно сидевший на своем месте.

— Танюх, что за бык с тобой сегодня? — спросил сиплым шепотом. — Строгий! Из ментов, что ли?

— Нет, — отвечаю, — но это страшный человек, Венчик!

— Я по-онял! — протянул он, прищурившись.

Константин сидел в кресле перед телевизором и ждал меня.

— Я с тобой! — заявил решительно. — И не возражай! Там целая банда ублюдков! — махнул рукой в сторону кухни.

Эх, Костя, разве это банда!

Вид телевизора навел меня на мысль, и я взялась за телефон. Один из моих принципов предписывает стараться делать людям добро, особенно если это не требует больших затрат времени и энергии.

Есть у меня знакомая, Анохина Алла, журналистка местного телевидения, временами донимающая просьбами о необычных материалах или об участии в передачах на криминальные темы. Труп девушки на городской свалке, смотря по тому, как повернется дело, может в недалеком будущем принести ей дополнительный кусок хлеба. Разумеется, после окончания следствия.

Алла встретила известие с энтузиазмом и пообещала не лезть туда сломя голову, чтобы, прибыв раньше нас, не оказаться с тамошней братией один на один. Какие бы эти Кваскины и Фадеичи мирные ни были, а поступать вопреки технике безопасности она не станет.

Грузились мы торжественно, почти с пышностью. Перед Аяксом открыли дверь на почетное заднее сиденье, и он устроился там с комфортом, подвернув кверху полы грязного, колоколообразного пальтеца. Тронутый таким необычным для его звания вниманием, он приосанился и, вытянув тощую, заросшую седыми волосами шею, гордо озирался по сторонам. Константин уселся рядом со мной, когда я уже запускала двигатель, и так глянул через плечо назад, что голова Аякса в момент исчезла из зеркальца заднего вида.

Мы выехали со двора под пристальными взглядами домовых сударушек. А на ближайшем перекрестке я со всей отчетливостью поняла, что мне не хочется ехать на свалку. По крайней мере сегодня. И Константин поддерживал меня взглядом. Интуиция, верная моя советчица, предупреждала о неприятностях. Но смерть неизвестной девушки каким-то краем уже как бы касалась моей совести.

Черт бы побрал тебя, Вениамин, вместе с твоей теперешней компанией!

У съезда с автострады на дорогу, ведущую к городской свалке, нас поджидала машина Анохиной. Неугомонная Алла успела раньше нас, хоть мы и не мешкали.

Признаться, я слабо представляла себе обитателей свалки. Бомжи, бродяги, жалкие существа, бывшие люди, влачащие алкогольно-растительное существование, вот, пожалуй, все, что я о них думала. Действительность оказалась живописнее.

Мы не успели проехать и двух километров, как округа заволоклась серой дымкой. Зловоние горящих отбросов явственно ощутилось в салоне даже при наглухо закрытых окнах.

— Веня, здесь всегда так смердит?

Аякс, мирно дремавший сзади в тепле и уюте, мгновенно очнулся и ответил вполне бодрым голосом:

— Ветерок сегодня в эту сторону, вот и наносит. Это еще ничего!

— Ничего! — эхом отозвался Костя, так и не поборовший свою угрюмость.

Следуя указаниям Аякса, мы съехали с асфальта и по обледенелой грунтовке добрались до курящихся дымом темно-серых мусорных барханов. Свернули еще раз и краем этой адовой пустыни направились к лесопосадке, видневшейся невдалеке, за небольшим, но оказавшимся совершенно непроходимым для автомашин овражком. Какие-то люди копошились на той его стороне.

— Ваши? — спросил Константин.

— Нет! — радостно ответил Аякс. — Они, как и я, из города, поденщики, на промысел прибыли.

Он подался вперед, приблизив голову к отодвинувшемуся от него Константину, всмотрелся, прищурившись.

— Толку не знают. Новички! — заключил уверенно. — Дряни разной набрали и рады-радешеньки!

— Дряни? — повернул к нему лицо Константин.

— Ты, мил человек, на меня не обижайся, — в голосе Аякса ясно прозвучало ожесточение. — Извини уж, не знаю твоего роду-племени, но только возьми в толк вот что: людишки здешние, конечно, по-своему Богом обиженные каждый, но ведь не воруют и не грабят, а живут себе тихо с того, что под ногами найдут. И не вредят никому, кроме разве самим себе иногда. Не любят их, а им и не надо! Презирают, да, а им — по хрену, не трогали бы лишь!

Костя потешно хлопал глазами от нагловатой смелости, прорезавшейся у вернувшегося в привычную атмосферу бродяги.

— Не обижайся только, — не унимался Аякс, — ты на своих посмотри, на дела, на отношения их. Что, хороши людишки? Да не лучше этих! Рожи, правда, шире и одеты лучше. Тань, мне убегать? — закончил он вдруг неожиданным вопросом свою проповедь и взялся за ручку дверцы.

— Стой! — Я почти смеялась. — Нам без тебя здесь никак!

— Да? — удивился он. — Ах да! — опомнился. — Тогда пошли!

Анохина, глядя на нас, выбралась из машины, робея и поэтому демонстрируя всем строгий, деловой прищур.

— Куда нам? — осведомилась, оглядываясь по сторонам и стараясь не морщиться от вони.

— Туда, милая! — крикнул ей Аякс, махнув рукой в сторону оврага.

И мы пошли за ним, бросив машины на произвол судьбы.

Фанерный сарай стоял неподалеку от лесочка, слава богу, с наветренной стороны, и смрад поэтому здесь ощущался не так резко. Перед ним, возле очага, сооруженного на малом обломке бетонной плиты, хлопотала женщина в овчинном полушубке, резиновых сапогах и зеленой береточке, кокетливо сбитой на сторону.

— Здравствуй, Вика, ненаглядная моя, вот я и прибыл! — издалека еще радостно прокричал ей Аякс. — Ты мне рада? — спросил, когда подошли вплотную.

Только теперь она соизволила обратить к нам лицо, ощерилась радостно беззубым ртом и разразилась приветственной, изощренной матершиной.

— Во дает! — удивился Аякс, мотнул головой, хохотнул и нырнул в сарайчик.

К нам Виктория интереса не испытывала, занялась своими делами возле большой, черной от копоти кастрюли.

Анохина со словами: «И чего люди за экзотикой в Африку ездят?» — сняла ее на видео. Вика, повернувшись спиной, тихо послала ее подальше сквозь отсутствующие зубы.

— Татьяна, иди сюда! — появившийся в поле зрения Аякс махнул мне рукой.

Сарайчик оказался всего лишь навесом, защищавшим от непогоды вход в землянку, загороженный грубо сколоченной дверью.

— Пойдем! — пригласил Аякс, открывая дверь. — Там она. От собак убрали.

Поскольку в нору я лезть не торопилась, а стояла в сомнении, он счел необходимым пояснить:

— Собак здесь много!

В нору я не полезла, а мертвое тело, плотно завернутое в старую офицерскую шинель, вытащили Аякс с Костей вдвоем. Положили неподалеку от очага.

— Что, брезгуете? — Вениамин презрительно, снизу вверх посмотрел на нас и решительно взялся за пуговицы.

Алла тихо ахнула за моим плечом, когда он откинул полы шинели в стороны, и не сразу вспомнила про свою видеокамеру.

Милицию я вызвала по сотовому Константина, не обращая внимания на мнения и советы окружающих, количество которых возрастало, пока я беседовала с дежурным по горотделу. Похоже, все население землянки оказалось налицо. Для милиции обилие свидетелей кстати. Кстати, о милиции!

Видно, сильно подействовал на меня вид обезображенного тела, как Венька назвал ее, девчонки? До того, что не сразу вспомнила об Анохиной и ее видеокамере. А вспомнив, за руку оттащила Аллу и послала к черту в сторону машины, пожелав ей успешного исчезновения отсюда до приезда оперативной группы. Алле еще не доводилось видеть меня в экстремальных ситуациях, поэтому мой тон и вид произвели на нее впечатление достаточно сильное — взяв с меня обещание позвонить при первой возможности, она спешно ретировалась.

До приезда милиции мы с Константином топтались особнячком, в стороне, наблюдая за бомжами и стараясь не встречаться глазами друг с другом. По-дурацки неудобно было за вчерашний день, так здорово закончившийся для нас и так страшно для этой бедняжки, лежащей теперь перед нами на старой шинели. Обменялись всего лишь двумя-тремя словами.

— Ты ни о чем их поспрашивать не хочешь? — Константин показал на оборванцев, сгрудившихся вокруг закопченной кастрюли, спинами в основном к мертвой, которую даже не потрудились прикрыть.

— Не мое это дело, Костя, — ответила нехотя. — Я лицо частное и убийство расследовать не имею права. — И, помолчав, добавила: — И желания не имею тоже.

Милиция прибыла на удивление быстро. Алла наверняка повстречалась с ними на дороге. Вовремя я ее отсюда спровадила.

Пять человек, двое из них в форме и при оружии, перебрались через овраг и направились к нам. Папки с документами, чемодан и носилки. Целая бригада. Бомжи заметили их раньше нас. Поднялись, сгрудились, негромко, тревожно загомонили. Вика, нахлобучив беретку обеими руками на самые уши, решительно двинулась прочь, в сторону лесочка. Аякс по-крабьему, боком перебрался к нам с Костей, спрятался за нашими спинами.

Милицейские подошли к бомжам и после короткого нелюбезного разговора по одному перебрались к телу, закопошились вокруг него. Бомжи, не медля, двинулись было вразброд, но один из одетых в форму вскинулся и заорал, не жалея связок:

— Стоять! Всем назад, с-сволочи!

Бомжи нехотя вернулись.

— Ко мне по одному! — по-армейски четко скомандовал парень в форме, отходя в сторону от своих.

— Молодой, не наигрался еще! — осторожно подал голос Аякс.

— Закрой рот! — посоветовала я ему.

Работавшие у тела будто услышали нас, видно, первое впечатление прошло, стали замечать окружающее и действовать профессионально.

— Подойдите сюда! — позвал нас мужчина в штатском. Тоже приказал, как бомжам, но помягче. Мы повиновались.

Один из них, врач, должно быть, в резиновых перчатках, тормошил тело. Раздвигал окоченевшие пальцы, приподнимал конечности, поворачивал его на бок, чтобы взглянуть на спину, и, похлопывая по впалому животу рядом с огромным, сшитым через края разрезом, черным от крови, диктовал мудреными словами результаты осмотра другому, записывавшему за ним.

Костю замутило от такого зрелища — простонал коротко и тихо.

— Звонили вы? — спросил позвавший.

— Мы.

— Имя?

Я молча смотрела на него и отвечать не собиралась. Он же не отводил глаз от занятых делом коллег.

— Имя? — повернулся наконец к нам. Глаза бешеные и удивленные одновременно.

— С кем имею честь? — отчеканила ему в ответ.

— Следователь Горчаков! — сообщил, раздув ноздри.

— Иванова. Татьяна Александровна.

— Как вы относитесь к неприятностям, Татьяна Александровна?

Сзади, мне в затылок, засопел Константин. Тоже бесится.

— Стараюсь избегать, если это возможно, — отвечаю поспешно, пока Костя не брякнул что-нибудь неуместное.

— Это радует! — Горчаков удовлетворенно кивнул.

— Хамства, как неприятности, избежать трудно.

Он поморщился, как от кислого.

— Все мы сейчас на взводе, — поднял к нам голову врач, — не усложняйте друг другу существования!

Для тела у них не нашлось даже полиэтиленового мешка. Завернули все в ту же шинель, бросили на носилки, стянули ремнями.

— Багапов! — крикнул врач менту, опрашивающему бомжей. — Давай сюда двух, пусть это тело в машину оттащат!

— Не отвлекайтесь! — попросил Горчаков уже по-человечески. — Еще раз: имена, фамилии, адреса…

Пока он записывал, я наблюдала, как носилки на двух здешних аборигенах поплыли к оврагу, сопровождаемые врачом.

— Молодого с собой заберем, — сообщил подошедший Багапов, — он ее нашел. Да и второго можно до кучи, чтобы было кому там дотащить до места.

— Бери! — разрешил Горчаков. — Хоть всех!

Багапов заспешил вслед за носилками, конвоируемыми его коллегой, а я с интересом наблюдала, как Аякс, появившийся откуда ни возьмись, с опаской оглядываясь на нас, торопится к оставшимся оборванцам.

Стало как-то легче после того, как унесли тело.

Горчаков предложил нас подвезти, но мы отказались и двинулись вместе с ним к своей машине.

— У меня к вам один вопрос, — нарушил он установившееся было молчание, — каким образом и для чего вы оказались сегодня здесь?

И тут я совершила такую ошибку, что, если бы имела привычку грызть себя за прошлые промахи, назавтра сглодала бы Татьяну вчерашнюю до костей! Видя, что Аякс избежал беседы с Багаповым, я решила исключить его участие в этой истории, захотела облегчить жизнь «веселому бомжухе» и усложнила жизнь себе.

Я протянула Горчакову свое удостоверение частного детектива, и он узнал меня, на что я и надеялась.

— Слышал-слышал, как же! — глянул с интересом, возвращая корочки.

— Бомжи тоже от кого-то слышали, потому что сегодня утром позвонили ко мне и спросили совета, как поступить с мертвецом, найденным ими здесь. Вам сообщать никто из них не хотел, опасались неприятностей. Проще всего для них было закопать тело в мусор и забыть о нем. Но тут их мнения разделились.

Горчаков слушал не перебивая, покачивал головой.

— Мне подумалось о новом маньяке, и я решила познакомиться с обстоятельствами на месте. Константин согласился сопровождать меня, сами понимаете, оружие мне не положено по закону. А с бомжами я, можно сказать, не разговаривала, не было нужды. Увидела тело и позвонила вам.

Горчаков в сомнении покачал головой.

— А из города нельзя было позвонить, после их звонка, сразу?

— Можно, — согласилась я, — но, не согласись я приехать, вы вряд ли бы нашли ее здесь. Бродяги похоронили бы ее по-своему. А как могло прозвучать мое сообщение, вы представляете? «Мне позвонили и сказали, что там-то обнаружено мертвое тело, проверьте, пожалуйста!» Проверили бы?

— Скорее всего.

Неуверенность, прозвучавшая в голосе следователя, меня порадовала. Он проводил нас с Константином до машины и не скрыл, что интересуется номерами. Глядя на него, записывающего их карандашом на сигаретной пачке, я поняла, что дело на этом не кончится. Поэтому повестка на завтра, которую он выписал прямо на капоте, меня не удивила.

Глава 3

Уехали горчаковцы. «ГАЗель» и «УАЗ», ведомые опытными руками, быстро скрылись из виду, затянулись вонючей дымкой. Мы с Константином, прислонившись задами к грязному багажнику, проследили за ними. Переглянулись — без них воздух еще чище стал и атмосфера успокоилась — ветерок стих. Сквозь зловоние, к которому мы уже порядком принюхались, чудом пробился запах влажной, оттаявшей земли. Весна. И день солнечный. Я пошарила по карманам в поисках сигарет, не нашла и взяла из пачки, протянутой Константином. Костя курит только в исключительных случаях и никогда — за компанию. Покурили мы, помолчали, забрались в машину и двинули не торопясь прочь.

Не знаю, как его, меня молчание тяготило, а говорить не хотелось. Странное состояние. Муторное. Обсуждать происшедшее — все равно что стараться запить устойчивую изжогу раствором чайной соды ради полуминутного облегчения. А нейтральных тем для нас сейчас не существовало.

Константин тоже, видно, этой изжогой мучился, а может, и сильнее меня, потому что первым не выдержал.

— Тебе приходилось встречаться с подобным? — нарушил он тягостное молчание.

К криминалистике он никогда отношения не имел, поэтому его любопытство мне было вполне понятным.

— С подобным… — Я кивнула. — Трупы мне встречались.

И едва не брякнула, что даже приходилось их самой создавать и способствовать их созданию. Ущипнула себя мысленно за самое больное место и договорила:

— Но не такие!

И, опережая его неизбежный вопрос, спросила сама:

— Может, она себе харакири сделала?

Константин воспринял шутку правильно, но без энтузиазма. Ответил нехотя:

— Действительно похоже, судя по описаниям. При харакири рядом стоит лучший друг и, когда дело сделано, из милосердия сносит мечом голову. У нее голова на месте. Живот только вспорот.

Вот именно — вспорот! Не вскрыт, не взрезан, не проткнут, вспорот! Точное слово у него получилось! Я ему об этом сказала.

— Ну и что? — пожал он плечами.

Простительно ему, профану, такое невнимание к деталям. Поясняя, я попутно занялась анализом.

— То, — сказала, — что по характеру раны и еще по кое-каким следам, которые можно обнаружить, осматривая тело, делаются выводы об обстоятельствах, предшествующих моменту умервщления.

— По-русски скажи! — попросил он, поежившись, как от холода.

— Разрез ровный, — я размышляла, больше не обращая на него внимания, — и неглубокий. Сделан, скорее всего, коротким и очень острым предметом по голому телу. Одежда не мешала, не цеплялся нож за одежду и прошел плавно. У левого края раны — синяк, гематома. Сюда ножом ударили, ударили сильно и провели вправо, и выдернули оружие. Значит, действовали спокойно, без спешки и аффекта. Спокойно, по голому животу ножом, а, Костя?

Он хотел что-то сказать, но я не дала, продолжила:

— Тело, конечно, я не осмотрела, но то, что было перед глазами, других следов насилия на себе не имело. Покорна была девчоночка, не сопротивлялась. И разрез ровный. Даже не дернулась, когда ее ножом ударили. Вот тебе, Константин, и обстоятельства. И это пока одни факты, без выводов и предположений. Все ли понятно?

— Нет! — качает головой Константин. — Не все! По-твоему, выходит, покорность у нее была овечья какая-то, ладно! Это бывает. Но вот не дернулась, когда ножом ударили, это, Танечка, неестественно. В таких случаях мышцы сокращаются сами по себе. Может, к этому моменту она уже мертвой была?

— Может, и так, — отвечаю. — Но еще теплой. Кровь из раны шла. На края внимание не обратил? И с живота кровь стерта небрежно — следы остались.

— А зачем сшивать понадобилось?

Я смотрю на него, как на дитя неразумное.

— Чтобы при перевозке не вывалились внутренности.

— То есть готовили тело к перевозке?

— Верно!

Костя опять полез за сигаретами, посмотрел с сомнением на пачку и сунул ее обратно в карман. Нервничает, хотя по нему не скажешь.

— Заинтересовался?

Я улыбнулась, пожалуй, впервые с момента появления Аякса в моей квартире.

— Похоже.

Он достал-таки сигарету. Предложил и мне, пришлось отказаться, сморщиться.

— А ты? — спросил, рассчитывая на солидарность.

— Нет! — ответила очень серьезно. — Частный детектив должен зарабатывать себе на кусок хлеба насущного с маслом и, желательно, с икрой, а здесь какая корысть? Только обострение отношений с органами следствия.

И, видя, как потемнел лицом мой сэнсэй, крикнула, боднув его головой в плечо:

— Не положено по закону мне… — машина вильнула в сторону, к обочине, — убийства расследовать!

— Неистовая ты кошка! — пробурчал сэнсэй под нос, но я успела заметить улыбку, на мгновение тронувшую уголки его губ.

— Я тебе, Костенька, правду говорю всегда, какой бы она ни была. Себе вру, бывает, а тебе — нет. Вот так ты на меня действуешь!

— Ты тоже на меня действуешь! — осчастливил он меня признанием, и я ответила, что, мол, это — слава богу!

Свободно было на шоссе этим весенним днем. Лишь изредка приходилось сторониться встречных машин, а обгоняли нас еще реже. Отчасти потому, что скорость у нас была приличная.

Почти на самом въезде в город, где дорога была прямая и ровная, как ученическая линейка, нас дожидалась Алла Анохина. Я затормозила сразу, как только узнала ее, но разгорячившаяся машина, не сразу почувствовав удила, проскочила вперед, и потребовалось какое-то время, чтобы убедить ее остановиться. А когда я управилась, экипаж Анохиной был уже сзади нас, вплотную.

Меня порой раздражает страсть газетчиков по любому поводу пускать в дело свои фото — и видеокамеры. Алла с ходу, опустив стекло, нацелилась на меня объективом.

— Вы недооцениваете мое профессиональное любопытство! — ответила она на мой вопрос о причинах, заставивших ее так задержаться. — Должна же была я узнать, чем кончилось дело!

— Да ничем особенным! — ответила я. — Приехали, на бродяг покричали, меня поспрашивали, забрали тело и подались ко своим дворам.

— А что дальше будет?

Алла, покопавшись в карманах, достала диктофон и защелкала его кнопочками.

— Дальше будет расследование. Следователь произвел впечатление умного человека, но вовсе не обязательно, что дело поручат ему.

Добавить к сказанному мне было решительно нечего, и это ее огорчило, но не разочаровало. Узнав о повестке, выписанной мне Горчаковым на завтра, она добилась от меня обещания непременно позвонить и рассказать подробности, как она выразилась, обрушившихся на меня неприятностей.

— Не неприятности это, — возразила я, слегка потешаясь над ее стремлением видеть все в превосходной степени. — Так, напряг легкий, но мне, кстати, совершенно не нужный.

Я предупредила ее о действительных неприятностях, способных попортить ей нервы, если опубликованный ею материал не устроит следствие. Она отнеслась к этому с равнодушным пониманием и пообещала нигде не упоминать мое имя.

— Не спешите с публикацией! — посоветовала я ей. — Как знать, может, всплывут новые подробности.

Она согласилась подождать до моего завтрашнего звонка. И на том спасибо!

В город мы влетели с пологой горочки, проигнорировав ограничение скорости у КП ГАИ.

— Положи, где взяла! — потребовал Константин в ответ на мой вопрос — подвезти ли его куда.

И то! Несмотря на утро, полное приключений, в спортзал он поспевал к началу первой тренировки.

Продираясь через паутину перекрестков и оставляя на каждом часть отрицательных эмоций, мы подъехали к месту почти спокойными, почти веселыми, почти такими же, как встретились сегодняшним утром. У Кости даже оставалось немного свободного времени, и он пригласил меня выпить кофе в забегаловке на углу. Там его хорошо знали и уважали за способность мирного разрешения споров подвыпившей клиентуры всех мастей и фасонов и в знак уважения заваривали для него натуральный молотый кофе, крепкий и удивительно ароматный.

Потягивая огненную жидкость и дыша ее благостным паром, я жалела только об одном, что чашечка, умещавшаяся в ладони, меньше — и настолько! — моей кухонной полулитровой кружки.

Впрочем, мы повторили процедуру.

— Когда ты увидишь еще раз того проходимца, что выманил нас сегодня из дома, — Костя наклонился ко мне через столик и говорил почти на ухо, — передай ему мое обещание при встрече спустить его с ближайшей лестницы!

— Он отнесется к этому без возражений.

Я от души рассмеялась, представив Аякса в единоборстве с сэнсэем.

— И пусть, если хочет, приводит с собой всю свою сатанинскую банду, всем ребра посчитаю!

Он немного красовался передо мной, будто в шутку, распускал веером хвост.

Эх, Костя, да разве это банда!

Он проводил меня до машины и помахал от стеклянных дверей спорткомплекса. А я пожалела его, невольника учеников, не имеющего возможности послать к черту любую обязаловку.

У меня на сегодня обязаловки не было. Была легкая усталость от естественного для прошедшей ночи недосыпа и обилия сегодняшних впечатлений. Послав к черту вообще все, я доставила себя домой с твердым намерением не покидать родных стен до вечера ни под каким предлогом.

Совершив омовение, наевшись и поскучав какое-то время, я неожиданно уснула. Сон выдался тяжелым, полным путаных и тревожных сновидений, которые, проснувшись, с удовольствием забываешь, а проснулась я от потустороннего голоса, пробубнившего мне в ухо что-то насчет «сатанинской банды». Вот так отливаются в сны полученные нами наяву впечатления.

Сны я быстро забыла, а слова «сатанинская банда» все крутились и крутились в голове… В былые времена я потратила довольно много времени на ознакомление с оккультными науками. Увлекалась этим всерьез и до тех пор, пока не вышла из возраста, в котором занимаются выяснением смысла жизни, раскапывая для достижения цели самые разнообразные пласты человеческих знаний — от Гермеса Тримегиста до Карла Маркса. В результате из всей мешанины я вынесла стойкое убеждение в том, что не все так просто в этом мире, как хотелось бы. Практические навыки по психогигиене в состоянии измененного сознания и безграничное доверие к собственной интуиции, на развитие которой я затратила много времени и сил, не раз помогали мне.

Голос, прозвучавший на грани сна, несомненно, к интуиции имел отношение самое непосредственное.

Поломав голову и не придя ни к какому выводу насчет «сатанинской банды», я углубилась в книги, надеясь набрести в них если не на разгадку этого ребуса, то по крайней мере на совет, где искать ее.

Интуиция просто так голос не подает!

«Тотальное отрицание, как и профанированное поклонение, — порождение невежества. Это две крайности одного единства — невежественного заблуждения», — сообщил мне Теократ Александрийский.

Хорошо, но не из моей оперы!

«Не может не иметь рационального зерна то, над чем века трудились лучшие умы человечества. Познание сущности вещей и сущности взаимодействий, взаимосвязей и взаимозависимостей — благородная задача, стоящая перед умом человека», — это пифагорейцы.

Мимо, мимо!

«Для того чтобы толкнуть качели бытия из возможности в необходимость и не нарушить при этом мирового равновесия, разрушение которого чревато последствиями непредсказуемыми, принеси жертву огня. А если велика она для тебя, то — жертву крови, посвятив ее в посланницы к Началу всех начал!»

Правильно! Где же еще искать намек насчет «сатанинской банды», как не в «Красном гримуаре»? Тьфу, не к ночи он будь помянут!

Полистав еще немного «Евангелие Сатаны» — даже от ксерокопии серой пованивало, — я затолкала его как можно глубже в книжные недра, где и было его место, и отправилась на кухню — растворимый кофе пить и пялиться в сумерки за окном над батареей центрального отопления. К кофе я налила хорошего коньячку, рассудив, что открытия не каждый день делаются и что их положено отмечать чем-нибудь необыкновенным.

Употребив приготовленное мелкими дозами, заготовив сигарету, я принесла на кухню телевизор и запустила его на местный канал чисто для светового оформления моего праздника. Окутавшись ментоловым дымом и машинально наблюдая сквозь его завесу за тенями на маленьком экране, я обдумывала всякие сложные вопросы, сводящиеся к главному — зачем мне все это надо? И ответа, кроме глупого: «для утехи», не находилось никакого.

Остохреневшую рекламу сменила заставка «Криминального канала», и я налила еще коньячку и размешала в чашке новую кофейную дозу.

Жертву крови, значит, для воплощения возможности в необходимость?

На экране появилась пожилая, но молодцеватая физиономия. Скорбный и торжественный голос за кадром сообщил о необъяснимой пропаже этого вот майора милиции, занятого в последнее время борьбой с подпольными производителями спиртного.

Я отхлебнула во здравие майора кофейку и пожелала ему поскорее отыскаться живым и невредимым.

Жертву, значит, посвятив ее в посланницы к Началу всех начал? Черная это магия. Жертву, надо же!

Не сразу до меня дошло, что я теперь вижу. А когда дошло, пришлось челюсть рукой придержать, чтобы не отпала, не травмировала бы грудь. Бывают, конечно, совпадения, но такие! Сижу и довольно тупо размышляю о жертве церкви сатаны, и на экране появляется подправленное, подкрашенное, чтобы не испугать зрителя истинной правдой, но вполне узнаваемое лицо нашей девчоночки со свалки. Дикторы, меняясь, просят узнать человека, опознать личность, сообщают особые приметы — шрамы и родинки.

Оперативно работает Горчаков, молодец!

То-то меня сразу разрез на ее животе привлек! Читала ведь, знала и без «гримуара» об этом обряде жертвоприношения в сатанистской церкви, а сразу не догадалась! А может, это еще что?.. Ох, неужто в нашем провинциальном Тарасове активные сатанисты завелись? Обычно мерзостью этой в столицах страдают.

Коньяк я выпила за упокой души убиенной.

* * *

Горчаков начал разговор с неожиданного и не понятого сначала мною вопроса:

— Вы собираетесь настаивать на своей версии причин, побудивших вас присутствовать на свалке к моменту нашего приезда?

Пока я раздумывала, что здесь к чему и откуда что взялось, он, выдержав подходящую к случаю паузу, огорошил меня новым высказыванием.

— Не со-ве-тую! — почти продекламировал довольно дружелюбно, но с большим сожалением о моей неразумности.

— Настаивать не советуете? — осторожно спросила я.

— Не советую недооценивать важности вашего ответа, в первую очередь для вас самих.

Будь на его месте Константин, я бы, ей-богу, попросила разговаривать по-русски.

— Я и не недооцениваю, — отвечаю очень скромно.

Не нравится мне начало нашей беседы. Похоже оно не на снятие свидетельских показаний, а на допрос подозреваемого.

— Хорошо! — Он сцепил пальцы рук, положил на них подбородок, уперев локти в полированную столешницу. — Давайте с самого начала и как можно подробнее.

Кабинет следователя — жалкий, не более шести квадратов закуточек, с выкрашенными в уровень человеческого роста темно-зеленой краской стенами и узким окном, забранным толстой решеткой. Стол, два стула, сейф. На стене, под потолком, вызывающе белый прямоугольник с гвоздем в верхней части — след висевшего здесь многие годы портрета. Теперь правосудие торжествует без икон и вождей.

Все это я осмотрела не торопясь, создавая видимость своего глубокомыслия. Горчаков терпеливо и неподвижно ждал начала моего выступления.

— Вам случалось видеть, как человека бьют по голове табуреткой? — Я обратила к нему умный, слегка усталый взгляд. — Надо сказать, вы мастерски добиваетесь своей цели — недоверие к моему рассказу ошеломило меня почти как удар по голове.

Его переплетенные пальцы побелели от напряжения. Вспыльчив он, однако, сверх всякой меры. Сейчас я тебя еще подогрею, чтобы спесь твою сбить!

— Я не буду повторять своего рассказа! — смотрю исподлобья в его глаза. — Будьте уверены — на расхождениях и противоречиях меня не поймать, потому что я правдиво и полно изложила вам все при первой встрече и способна повторить все слово в слово. Могу, но не буду.

— Почему? — спрашивает он, разбив слово на слоги.

— Потому что таким образом вы хотите заставить меня защищаться. Пусть защищается виновный, а мне это ни к чему.

Я не знаю, как бы он действовал, окажись на моем месте мужчина. Сейчас же он вскочил, сжав побелевшие губы, и уставился на меня сверху вниз округлившимися глазами. Я спокойно выдержала его взгляд и продолжила так же невозмутимо:

— Не советую недооценивать важность способности держать себя в руках при беседе со свидетелем, которому хорошо известны его права и обязанности.

Уела я его. Отвел взгляд Горчаков, сел и спросил, не поднимая глаз:

— Как же, прикажете, получить с вас свидетельские показания? Ведь по закону вы не имеете права не отвечать на вопросы.

— Так я уже ответила на них там, на свалке, так что все по закону! Запротоколируйте мои ответы, и я их подпишу без проблем.

— Подпишете? — к нему вдруг вернулась первоначальная мягкость.

— Подпишу, — соглашаюсь осторожно, — свои ответы.

— Тяжело с вами разговаривать! — вздыхает он.

— Тяжело, — соглашаюсь, — если недооценивать мои способности.

— Скажите, — вот он уже и улыбается, — вас Ведьмой из-за способностей прозвали?

— Ведьмой меня прозвали уголовники, да, из-за способности хорошо работать головой в экстремальных ситуациях.

— Обратите внимание, — он проводит ладонью по столу, — передо мной нет бумаг. Я не собираюсь ничего записывать. Я хорошо помню ваши объяснения. Я знаю, что такое презумпция невиновности, и не забываю о ней, уверяю вас! И я хочу рассказать вам другую версию вашего участия в этом деле. Всего лишь версию, вариант, ни в чем вас не обвиняя. Помните об этом, когда будете возмущены.

Интересно. Хоть по началу разговора я и представляю, чего от него можно ждать, но все равно интересно. Пока он молчал, выдерживая очередную тактическую паузу, я постаралась приготовиться ко многим неожиданностям и взять под контроль эмоции. Привела себя в состояние, сходное с внутренней готовностью бойца-рукопашника к нападению и защите. Так что с паузой своей он промахнулся.

— Итак, вариант номер два.

Он сел поудобней и принялся излагать ровно и невозмутимо вещи настолько вздорные, что уже через несколько минут я поблагодарила его за предоставленную мне возможность взять себя в руки.

— Ваше присутствие рядом с телом в момент прибытия оперативной группы было не случайным, это очевидно и вами не отрицаемо. Вы объясняете это принятой на себя добровольно ролью арбитра между бомжами, мнения которых по вопросу, как поступить с мертвой, разделились. Знаете, я даже готов принять это объяснение. Тем более что бродяги, взятые нами сюда, говорят то же самое. Далее. Вы вызываете милицию и поступаете совершенно правильно с любой точки зрения. Я бы даже назвал ваши действия безошибочными. По здравому рассуждению, по-иному поступать просто глупо. Альтернатива — встать на позицию бездействия и позволить бомжам похоронить труп в мусоре, поближе к огню. В этом случае тело исчезнет бесследно, но где гарантия, что эта нетрезвая, кочующая по городу публика удержит языки за зубами? Не убивать же вам их, в самом деле!

Горчаков откинулся на спинку стула и замолчал, внимательно за мной наблюдая. Позаниматься этим сколько хотелось я ему не позволила.

— Решись они все же закопать тело в мусор, я бы поубивала их, в самом деле!

Качнув головой и согнав с лица скептическую, не понравившуюся мне улыбку, он продолжил:

— По роду деятельности вы, Татьяна Александровна, связаны с самыми разнообразными слоями населения, от бродяг до представителей деловых кругов, от самых конченых уголовников до чинов МВД и ФСБ. Досье на вас давно не умещается в одну папку. И, как следует из него, действуете вы не всегда в рамках закона, но действуете чисто и всегда успешно.

Исходя из такой на вас характеристики, можно предположить, с определенной долей вероятности, ваше особое участие в этом деле, не ограничивающееся ролью третейского судьи между двумя группами бездомных бродяг.

В самом деле, — Горчаков подался ко мне и запустил доверительный тон, подкрепленный умным взглядом, — при вашей-то занятости, да ехать на свалку только для того, чтобы сдать милиции давно уже мертвое тело? — И, скривив губы, медленно покачал головой. — А чего стоит ваш подкрепляющий аргумент? Просьба бездомных, синевы бездельной, которую вы, Татьяна Иванова, прямо-таки поспешили уважить! Что вы на это скажете?

— Я понимаю, куда вы клоните, — проговорила с самым, на какой только была способна, безмятежным видом, — но очень хочу вас дослушать.

Он заметно вдохновился, пребывая в состоянии приятной приподнятости перед завершающим ударом, и в предвкушении победы заерзал на своем заду. Вот что называется протирать штаны. Хоть я и ни в коей мере не чувствовала себя добычей, наблюдать за ним было настолько неприятно, что пришлось глушить вспыхнувшее раздражение. Что я и сделала мгновенным, но мощным усилием. Не править тебе, следователь, моими эмоциями. На то я и Ведьма! А вот твоя радость мне на руку!

— Слушайте, — согласился он снисходительно, с превосходством учителя над второгодником. — Я не знаю характер вашей взаимосвязи с убитой. Не знаю и не задаю вам о ней вопросов, хоть и не сомневаюсь в ее существовании. Я не хочу сказать о вашем участии или соучастии в убийстве, это было бы глупо. Но вот такой вариант как, к примеру, поездка на свалку, к телу, совершенная в интересах вашего очередного заказчика-клиента, вполне жизнеспособен. Цель? Пожалуйста! Отследить информацию, полученную органами следствия от бомжей — возможных очевидцев обстоятельств, при которых труп оказался там. Ведь не с облака же он свалился! Была машина, были люди, и местные их могли видеть.

Вы наблюдали за нашей реакцией, — в голосе Горчакова зазвучал металл, — были свидетелями наших действий. Из всего этого умному человеку вполне можно сделать выводы о возможных направлениях, по которым двинется следствие, и вовремя принять соответствующие контрмеры.

Я не обвиняю вас, — он теперь стал холодно-официальным, — я только хочу сказать, что этот вариант, эта версия имеет право на жизнь не меньше любой другой и, как любая другая, нуждается в проверке. Не так ли?

Логика в его словах есть, это несомненно. Вот так и шьются дела. Поначалу белыми нитками да по-грубому, внахлест, а потом, когда пришиваемый к такому творению человечек теряет от отчаяния над собой контроль и начинает нести ахинею, подсказанную следователем, желающим, как правило, ему добра, то очень быстро превращается из запуганного лоха в обвиняемого — лакомое блюдо для суда любой инстанции.

— Проверяйте! — соглашаюсь, а что мне еще сказать! Не бить же себя в грудь и не кричать: «Не виноватая я!..»

— Проверим! — заверяет меня он. — Обязательно! Знаете, как называется ваша роль в обрисованной мной версии?

— Соучастие. Или пособничество. В зависимости от того, как будет повернуто дело.

— Верно. Но вы имеете возможность облегчить жизнь себе и нам. Помочь следствию.

Вот тут меня смех разобрал, увы, не сдержалась! А от вида его в момент поглупевшей физиономии стало еще смешнее.

— Вы что, хотите предложить мне явку с повинной? — просипела, вытирая с глаз слезы.

Он невозмутимо переждал приступ моего веселья.

— Я хочу вам предложить заняться доказательством вашей невиновности.

Ого! Круто замешивает этот деятель! В первом приближении, навскидку доказать свою невиновность означает найти виновного, не больше и не меньше.

«Возьмите, господин следователь, вот он вам, на блюдечке с голубой каемочкой!»

Из меня наружу попросилась Ведьма в худшем понимании этого слова, и мне стоило значительных усилий не пустить ее. Нервишки, надо же! От веселья до дикой злобы — за короткий промежуток времени! Это я тебе, следователь, припомню в недалеком будущем! Если не прощу вскоре.

Я протянула ему свою повестку: отмечай, мол, разговор закончен, пусть отпускают на вашей проходной! Он расписался без возражений и протянул мне вместе с ней чистый лист бумаги, на котором я под его диктовку собственноручно начертала подписку о неразглашении сведений, имеющих отношение к делу.

— Секундочку! — остановил он меня уже в дверях. Подошел и доверительно, как товарищу по оружию, занятому с ним общим делом, сообщил:

— Вчера по телевидению передали нашу ориентировку на убитую. Редкий случай, но сегодня утром позвонили из центра нетрадиционной медицины и сообщили ее личность. Женя Реутова, из глубинки, проходила у них курс лечения. Не закончила. Пропала.

Я думаю, за свою божескую милость он не ждал от меня благодарного поцелуя. Информацию я приняла к сведению и, сухо попрощавшись, покинула его убогий кабинет и присутственное место в целом. Оказавшись под ясным, голубым небом, вздохнула все же с облегчением, несмотря на груз, возлегший мне на плечи с этого часа. От благодушия, с каким я шла сюда, не осталось и следа.

Вспомнила, как жалела Константина, связанного своей обязаловкой, и захотелось взвыть, повернувшись к окнам горчаковской конторы… И повернулась, глянула на все четыре этажа облезлой стены, но выть не стала. Не позволила мне это сумасбродство Ведьма. Посмотрела моими глазами на занавески за мутными стеклами, на мешающий друг дружке в дверях народ, на машины, стоящие под стенкой колесами в грязной снежной каше, и прокляла своим ведьмачьим проклятьем обитателей сего места. И вроде полегчало. А когда толпа в торговых рядах через дорогу от присутственного места закрутила меня своими потоками, затолкала боками и спинами, снизошло на меня отрезвление и тронуло голову короткой вспышкой боли.

Взяв свалившуюся на меня заботу за шиворот, я выкинула ее к чертям и отдала пространство под черепом тишине и покою. Внутреннее умывание — акт психогигиены — хорошее средство от стресса. Из толпы я выбралась уже вполне спокойной.

Глава 4

Убийство — дело грязное и если даже не очень сложное, то всегда трудное. Не хотелось мне лезть в эту грязь, бог мой, как не хотелось! Одно дело для потехи, как я вчера хотела, — пораскинуть мозгами, потренировать сообразительность, имея возможность в любой момент переключиться на что-нибудь совсем другое, а тут… чистое принуждение! Можно, конечно, плюнув на угрозы Горчакова, продолжать предаваться блаженному бездействию и дальше.

Пусть вертится сам, пробуя доказать свою дикую версию. «Пришить» мне дело ему, скорее всего, не удастся, не на ту напал. Оставлю его с попорченными нервами у разбитого корыта — это определенно. Я так бы и поступила, будь время у меня сейчас в дефиците и не испытай я мгновение черной ярости, за которое кто-то должен же заплатить — не будь я Ведьмой! Так что придется лезть в эту грязь.

Убийцу, в случае полного успеха, я следователю не предоставлю, лавры правосудные мне по барабану, постараюсь расправиться с ним каким-нибудь нетрадиционным образом. А если случай представится Горчакова при этом вымазать с головы до ног, то считай, что за нервы свои я с него получила.

Рассуждая таким образом, я не спеша брела по солнечной стороне улицы, по уже очистившемуся ото льда асфальту и дышала полной грудью весенним полуденным теплом.

Как-то от Аякса услышала, что жизнь представляется ему бесконечной чередой всевозможных передряг. Я тогда посмеялась над ним вместе с ним же, а зря. Самое переменчивое в жизни — сама жизнь, и любую перемену в ней со скидкой или натяжкой можно смело называть передрягой.

— Стерва ты, сволочь последняя, ясно? — Парень в телефонной будке, в такт речи стуча по аппарату кулаком, вполголоса орал в трубку непотребные слова. Заметив меня, наблюдавшую за ним с интересом, бросил трубку на рычаг и заспешил прочь, бурча под нос и застегиваясь на ходу. На полочке, рядом с телефоном, осталась маленькая записная книжка.

— Анохину, пожалуйста! — попросила у красивого мужского голоса, сообщившего мне в ухо, что он очень внимательно меня слушает. Голос с воодушевлением попросил минуту, и вскоре, после шорохов и стуков, мне ответила Алла.

— Ужасно рада твоему звонку! Насилу дождалась! У меня такая новость, прямо невероятная! — затрещала, не давая мне раскрыть рта. — Вчера с блоком новостей передали фотографию той девушки и два телефонных номера, — милицейский и наш — и что бы ты думала?

— Уже позвонили? — перебила я ее.

— Да! — Она задохнулась от радости. — Это, оказывается, Женя Реутова из Красноармейска!

— Надо же, а я-то думала!.. — не удержалась я от насмешки.

— Что? — не поняла ее Алла.

— Реутова Женя, оказывается!

— Да! — Алла меня не слышала, гнала свое изо всех сил. А я за насмешку обругала себя. — Она приехала сюда к бабе Рите, полечиться от чего-то своего. Приняла два сеанса и больше не явилась. Ну, ясно теперь, почему. Здорово?

— Еще как!

— Поможет это тебе?

— Несомненно!

Интересно все-таки! Она что, думает, что я хватаюсь за любое проплывающее мимо дело?

— Два вопроса, Алла! Кто позвонил по вашему номеру и кто такая баба Рита?

— Ты меня удивляешь! — Алла, похоже, даже обрадовалась. — Баба Рита — известная народная целительница, ездит по всей России, сама из Питера. Выступает в залах, дает массовые сеансы. Говорят, многим помогает.

— И что, сейчас у нас гастролирует?

— У нас создан ее центр, а по стране у нее их несколько.

— Понятно!

— Что? — кричит в трубку Анохина.

— Бизнес, — говорю, — поставленный на широкую ногу!

— Так ведь многим помогает, госпожа неверующая!

— Я знающая! — отвечаю ей, похоже, уже слегка обидевшейся. — Бог с ней, с этой бабой, кто звонил-то? Она сама?

— Нет, из ее центра. Татьяна, это Центр нетрадиционной медицины, вот адрес. Запомнила? Женя там у них зарегистрированной оказалась.

Запомнила я адрес и поблагодарила Аллу за хлопоты, надеясь положить трубку раньше, чем она спросит меня о результатах похода к Горчакову.

— Не стоит! — поскромничала она. — Мы о них недавно передачу делали, так что все пока на памяти.

— Удалась передача?

— В общем, да! Спонсор их, правда, вел себя в кадре уж очень назойливо, бесплатной рекламой пользовался, дуб!

— Спонсор? Даже у такой бабы Риты?

— Где сейчас без них?.. — вздохнула Анохина. — Какие у вас новости?

— Плохие! — отвечаю весело. — Я не понравилась следователю настолько, что он хочет видеть во мне соучастницу убийства.

Алла хрюкнула в трубку и для выражения своего возмущения нашла только одно слово.

— Ва-аще! — пропела совсем по-студенчески.

— Поэтому я очень прошу, попридержите вчерашний материал, не используйте его без согласования со мной.

— Ладно! Тем более что его теперь недостаточно. Вот если бы вы…

— Хорошо, посмотрим!

Я почти пообещала держать Аллу в курсе событий и поспешила распрощаться, опасаясь ее профессиональной хватки.

* * *

Занимаюсь я этим делом, да! Решено бесповоротно!

К окончательному решению я пришла, выкатив на ладонь из замшевого мешочка гадальные кости. Три полированных двенадцатигранничка показали мне цифры, сочетание которых вызвало в памяти расшифровывающую ее формулировку: «Опасность — это бешеный пес, вырвавшийся на свободу. Слабый бежит от нее, сильный старается уничтожить, а мудрый защищает от нее других. Не будьте слабым!»

Не знаю, сильная я или мудрая, но только не слабая, поэтому этим делом я занимаюсь!

Центр нетрадиционной медицины — ну и названьице! — разместили неподалеку от городского центра в старинном, на совесть отремонтированном особнячке с причудливым фасадом в стиле ампир. Через дорогу — сквер с лавочками вокруг огромной клумбы. Каштаны, сейчас голые, протянувшие темные ветви-руки над истоптанным за зиму людьми и собаками снегом. На скамейках — две молоденькие мамочки с колясками и рядом — пожилой алкаш, прячущий за пазуху початую бутылку бормотухи, да еще я, задумчиво перекатывающая в ладони три блестящих двенадцатигранничка.

Моя вчерашняя идея насчет ритуального убийства красива и нравится мне до сих пор, но по-настоящему она была хороша, пока вольная фантазия не ограничивалась необходимостью мыслить трезво. Сегодня на первый план выступила именно трезвость мышления. Поэтому я и присела на лавочку в тихом сквере — оценить все, что имею, и наметить хотя бы приблизительный план действий, сообразный своему методу ведения расследования.

Я пошарила по карманам в поисках сигарет. Не нашла. Сегодня, собираясь к Горчакову, я постаралась одеться попроще, сменила свою обычную кожано-джинсовую униформу на чудо-плащовку с десятком карманов в разных местах и теперь ориентировалась в них с трудом.

Сонная неподвижность вокруг клумбы сменилась вдруг крайней активностью. В одной из колясок запищал младенец, мамочки, обе сразу, захлопотали вокруг нее, алкаш глотнул из горлышка и вытер лиловые подошвы губ тыльной стороной руки, а я нашла-таки сигареты и, что вообще уже невероятно, зажигалку. Закурила.

Нет у меня никаких сыщицких секретов, и шерлокохолмство с его хитроумной дедукцией хоть и понятно, но чуждо моему женскому разумению. А действую я по схеме простой, эффективной и довольно опасной, по мнению всех тех, кого я когда-либо посвящала в ее суть.

Любое расследование — это не просто раскапывание обстоятельств вокруг преступления, это прежде всего люди, за этими обстоятельствами стоящие и зачастую являющиеся их авторами. Именно с ними я и стараюсь работать с самого начала, хоть я изначально имею о них представление, в лучшем случае, приблизительное.

Метод предельно прост и выражен был Бонапартом буквально в двух словах.

«Главное — ввязаться, а там посмотрим!» — так Наполеон изложил план одного из сражений.

У кого и учиться, как не у великих, доказавших свое величие не на словах.

В каждом расследовании я стараюсь с первых шагов как можно глубже вникнуть в дело, оказаться в гуще событий и стараться влиять изнутри на формирование обстоятельств самым невыгодным для злоумышленника образом. Заставляю раскрыться, вызывая, так сказать, его огонь на себя, а уж после этого работаю с ним голыми руками. Порой при этом приходится, простите, вертеться вошью на гребешке для самосохранения.

— Дай закурить, а? Если не жмотка!

Это алкаш. Пока я плавала в мыслях, готовясь к предстоящим сражениям, он подобрался вплотную, нагнулся и шлепает губищами у моего лица, вовсю воняя перегаром.

Я поднялась и, отшвырнув окурок, двинулась прочь.

— Жмотка, да? — раздалось сзади. — Эх ты-и-и!

— Ты такие не куришь! — ответила через плечо.

Рассмотрела вблизи — совсем не старый, битый и пьяный только. Надо же!

Зацепиться пока не за что. Буду внедряться в обстоятельства. Здесь, за этой дверью, бывала Женя Реутова. Побываю и я.

Центр-то медицинский все-таки, и я подсознательно ожидала медицинских запахов и белых стен, линолеумного пола. Сей-час! Стены веселенькими, но не яркими обоями оклеены, на полу ковровая дорожка. Ногами, с улицы, наступать страшно. А главное — иконы! Как картины, по стенам развешаны, глядеть любо-дорого. Да и дорого, несомненно. При теперешних ценах такой офис себе не всякая фирма позволит. Хорош спонсор у нетрадиционных медиков. Да и они хороши должны быть, потому что рука руку моет.

— Вы бывали у нас?

В конце коридора за канцелярским столом, под большой картиной, на которой сидит на камне задумчивый Иисус Христос, дама в скромной темной робе, почти в монашеской рясе.

— Нет, — отвечаю смиренно и робко, — я впервые.

— Тогда вам надо записаться у меня, — шелестит она полушепотом.

Я села на стул, рядом со столом, записываться и продиктовала ей, кто я и откуда, чем страдаю и зачем пришла.

— Двадцать семь лет, — честно ответила на последний вопрос.

Пока она всю мою полуправду вносила в графы и столбцы своего журнала, я не сводила глаз с крестика на простом шнурочке, висевшего на ее шее поверх халата. Любопытный был крестик, я таких раньше не видывала. Очень простой, в середине овала, прикрепленный к нему концами. Крест-перевертыш. Он и висел, перевернувшись, длинной стороной вверх.

Она, заметив мое внимание, улыбнулась добрыми и грустными глазами.

— У вас крест перевернулся, — брякнула я, не подумав.

— Ничего, — ответила она, — пусть. Баба Рита скоро освободится и примет вас.

Я тоже улыбаюсь совсем чуть-чуть и сообщаю ей негромко и доверительно:

— А я предпочитаю носить перевернутым изображение Распятого.

— Это кощунство! — потемнела она лицом и уткнулась в журнал, перелистывая его назад.

Бабой Ритой оказалась мощная старуха в точно таком же полумонашеском одеянии с крупным, рыхлым узлом седых волос на затылке. Крестика на ней, однако, не было.

Комната, в которой она вела прием страждущих, язык не поворачивается назвать ее кабинетом, была под стать хорошей гостиной, обставленной со вкусом, но старомодно, с элементами мебельного антиквариата, возможно сделанными на заказ. Иконы присутствовали и здесь, но не в таком обилии, как в коридоре. А одна, на покрытом шелковой скатертью столе, на резной деревянной подставочке, привлекала внимание своей несомненной древностью. Рядом с ней лежал священнический наперстный крест — длинным концом к иконе и современная Библия в красном переплете.

«А крест-то наоборот лежит! — подумала я. — Но умно, профану не понять! Разве что по рассеянности так положен».

Баба Рита не производила впечатления рассеянной женщины. Цепкий взгляд не по-старчески внимательных глаз своей прямотой, вероятно, заставлял смущаться многих ее пациентов. Прямая спина, не касающаяся спинки стула, опущенные плечи и руки, свободно лежащие на коленях. Ей бы чуть напряженности в позе, и я бы подумала, что она занята демонстрацией образцовой осанки. Для того чтобы долго так сидеть, нужно иметь здоровый позвоночник. Мне бы так в ее годы!

— Я слушаю вас, — обратилась ко мне, указав на стул рядом.

Голос властный, но мягкий. Дружелюбный тон.

— Головные боли, — я морщу лоб и заламываю брови, — от затылка до шеи. В основном по утрам.

— А вы немногословны, — произносит она с сожалением.

— Ни к чему, — пожимаю я плечами. — Вы и так должны все видеть.

Она наклоняет голову в знак согласия и протягивает ко мне руки. Я висками чувствую идущее от них тепло и прикрываю глаза. Думаю, что веду себя правильно. Обращаю вдруг внимание на тишину. Тихо в комнате так, будто стены под обоями пенопластом обклеены.

— Мало спите, — находит она причину моей несуществующей хвори, — и сильно устаете.

— Да, — соглашаюсь я. — Но когда много сплю, голова болит тоже.

— Хронический недосып, доченька, добрым сном и за неделю не выведешь!

Ну вот, еще одной матушкой наградил меня господин случай!

Она, видно, почувствовала мелькнувшую во мне неприязнь и обратилась уже не по-родственному:

— Вам что предпочтительней, от боли избавиться или повысить порог утомляемости?

— И то и это, если можно.

— Можно, можно, — закивала головой, встала и зашла мне за спину.

Довольно долго я сидела в тишине и неподвижности. Не беспокоила меня баба Рита, молча стояла сзади и вздыхала время от времени. Может, молилась. Потом быстро шагнула к столу и, взяв икону, перекрестила меня ею и приблизила к лицу для поцелуя, но я склонила голову, и икона коснулась темени. Озорно и радостно посмотрела на ее удивленное лицо.

Продолжая священнодействовать, целительница испробовала на мне немало способов молитвенных заклинаний, заканчивавшихся перекрещиванием, от которого я отклонялась, предложением для поцелуя креста и иконы, от которых я уворачивалась, окроплением святой водой, от которой я ежилась. Не отреагировала лишь на возложение рук, после которого «баба», утомленная суетой, села на свое место.

Я ждала, а она молчала, вроде как размышляла, опустив глаза. Это начинало надоедать, и я уже подумывала о том, как бы взять инициативу в свои руки, но стоило мне открыть рот, как целительница, прервав меня на полузвуке, заговорила сама. Все это производило впечатление достаточно сильное даже на скептически настроенного человека.

— Я вижу трудности и осложнения, сгущающиеся вокруг вас.

И никакого прорицательства. Голос был самым обыкновенным, с оттенком сострадания, вызывающий доверие. Еще немного, и я перестану так напряженно анализировать каждый произносимый ею звук.

— Вокруг вас чернота, — добавила она. — Вам известны ее причины?

Тут она меня не удивила. Любому скажи, что вокруг него трудности, и любой согласится. У кого их нет?

— Известны мне, — отвечаю, — причины и черноты и трудностей. Дело в том, что я ведьма, — улыбаюсь в ее удивленное лицо — сочтет ненормальной, это мне только на руку будет. — Ведьма, не боящаяся икон, крестов и святой воды. И не чернота вокруг меня, тут вы ошиблись. Тьма, так будет правильней.

— Впервые вижу человека, — баба Рита опять слегка улыбается, — открыто заявляющего о своей приверженности злу.

— Зло обычно воспринимается как некие действия, совершаемые кому-либо во вред. Поэтому я предпочитаю слово «тьма».

— Что же, по-вашему, такое зло?

Она меня экзаменует? Напрасно!

— Зло — синоним тьмы. Абсолютно пассивный носитель любой активности в мире, среда ее существования. Это и состояние сознания, души, если хотите.

Баба Рита, соглашаясь, медленно наклоняет голову.

— А как же действия? — продолжает она экзамен.

— А действия могут быть любого оттенка, — заявляю я. — Тьма принимает в себя свет.

Кивает «баба», соглашается со мной, а сама пока еще не раскрылась, не обозначила свое отношение к изрекаемым мною истинам. Иконница!

— Тьма принимает в себя свет! — повторяет «баба» мои слова. — И свет во тьме светит!

— И тьме его не объять, — заканчиваю я цитату. — Евангелист Иоанн был сведущ в вопросах тьмы и света.

— Путь в свет труден, а во тьму мучителен! — В глазах ее боль, будто, делясь сокровенным, она ждет сочувствия.

— Но оправдан обретением силы! — поддерживаю я ее и замираю от заблестевших в ее глазах огоньков.

— А сила нужна для достижения света, иначе нисхождение во тьму равнозначно самоуничтожению.

Хорошо мы с ней поем дуэтом, будто заклинания читаем.

— Трудно вступить в грязь, не вымазав при этом ног! — говорю я вроде не к месту, но она меня понимает прекрасно.

— Воистину!

Вот теперь баба Рита села глубже на стуле, облокотилась о спинку. Вроде передышка у нее посреди трудов.

— У вашей помощницы, там, в коридоре…

— У подручницы! — поправила она меня. Надо же, какая у них здесь иерархия!

— У нее крестик на груди перевернут. Это неосторожно.

— Мы живем не в средневековье. И крест не христианский.

Все, досточтимая баба Рита, или как тебя там по-вашему, ясней признаться ты не могла! Ведьмино кобло здесь у вас, это ясно теперь, как белый день. Боже, над чем только не фанатеют в наше время люди!

— Я буду рада видеть вас завтра.

Материнские нотки в ее голосе стали еще заметнее после наших откровений.

— Скажите подручнице, пусть запишет ко мне на удобное для вас время.

Она даже поднялась и проводила меня до двери, честь оказала!

— А хворь вашу мы отгоним. Не молитвой, так крестом. Не крестом, так силой.

И отвернулась, пошла от меня — без церемоний.

Подручница без возражений записала меня в журнал и назвала сумму — цену за два целительных сеанса. Солидная цена. Еще столько же, и мне экономить придется. Впрочем, платить я, конечно, не собиралась.

Я терпеливо дождалась, пока она поставит точку в выделенной для меня строчке, и решительно, настолько, что возразить она не сумела, отобрала у нее журнал и перелистнула его назад — в позавчерашний день.

«Реутова Евгения» — вот вам, черным по белому! Отчеркнула ногтем строку. Глаза ее широко распахнулись, и приоткрылся рот. Воодушевленная предчувствием отличной импровизации, я прошипела ей в лицо:

— А из меня вы, ведьмины дочки, посланницу к Началу всех начал не сотворите?

Она отшатнулась от меня — и такое было у нее лицо!

* * *

Костя негодовал по-своему, молча, только желваки перекатывались под скулами на худом лице. Ощущение бессилия для сильного человека тягостно, я это знаю и поэтому не мешаю ему кипятиться. Переварит сейчас, уложит в себе все, и полегчает ему.

Машина ерзала по заледеневшей к вечеру дороге. Легкий дождик, сменившийся редким снежком, украсил ее поверхность зеркальным блеском, протираемым легкой поземкой. Требовалось много внимания и терпения, чтобы двигаться по ней с наименьшим риском. Хорошо — недалеко было.

— Ты уж не трогай Аякса-то! — с улыбкой напомнила ему его обещание расправиться при встрече с веселым бродягой. — Он как лучше хотел!

— Пошутил я, ладно! — вздохнул тихонько. — Шутки, похоже, кончились.

— Ну почему же! — возразила я. — Шутить будем мы, а господа Горчаковы пусть принимают наши шутки за чистую монету.

Он тряхнул головой:

— Тебе оно надо?

— Куда деваться! — урезонила я и свернула с шоссе на грунтовочку, ведущую к свалке.

Дело пошло еще хуже. Обледеневшая колея не давала машине ходу. Мы еле ползли вперед под натужное завывание двигателя. Разговаривать в таких условиях было непросто, и пришлось помолчать. Константин держался за ремень над дверцей, а я вовсю сражалась с управлением.

Костя с готовностью согласился сопровождать меня в этой поездке. Я позвонила ему, и он, не задавая вопросов, бросил все и приехал ко мне домой. По дороге пришлось выложить в подробностях причины, сделавшие желательной беседу с бомжами со свалки. Не сказала только, что, возможно, придется обставить ее в виде допроса с пристрастием, настолько мне необходимы сейчас сведения о людях, доставивших туда тело Жени Реутовой. Но Константин — человек сообразительный и в обстановке ориентирующийся быстро. В его поддержке я не сомневалась.

В молчании мы добрались до овражка, за которым находилась землянка местных обитателей. Покинули машину, осмотрелись. Воздух был чист. От вчерашнего дыма не осталось и следа. То ли осадки тому причиной, то ли ветер. Снежок прекратился. Темное, низкое небо нависало над нами, прогнувшись под собственной тяжестью. Мокрые мусорные холмы сами по себе пованивали в меру. Было безлюдно.

— Прячутся, наверное, от непогоды, — прочитал Константин мои мысли. — Пойдем, посмотрим.

Еще на подходе, в окрестностях землянки, я почувствовала неладное. Есть не выразимая словами разница между безлюдьем и местом, где человека всего лишь нет на виду. Должно быть, так мои предки чувствовали засаду. До места мы еще не дошли, но я уже поняла — людей здесь нет. И Константин недоуменно оглядывался по сторонам. У него своя экстрасенсорика, мужская, но не менее чуткая.

— Что-то не так тут сегодня! — поделился впечатлениями.

Место такое — чувства обостряются, как в преддверии опасности.

Фанерный шалаш нашелся на месте, и ведерная кастрюля была здесь, на бетонном очаге. И даже варево какое-то противное в ней осталось, наполовину размазанное по стенкам.

— Татьяна! — призывно махнул рукой Константин от шалаша. — Смотри!

Я подошла и глаза распахнула — на темной и вздувшейся от сырости деревянной стенке явственно выделялся бурый кровяной мазок. Дверь в землянку была распахнута, и возле нее, на земле, валялась грязная и свежепорванная, судя по белой вате, торчащей из дыр, телогрейка.

— Потолковали! — буркнул Костя непонятное и головой вперед полез под землю.

Что ж, он там уже побывал, а я и так знала, что в землянке никого нет.

— Вверх дном все! — крикнул он снизу. — Как медведь порезвился! Облава здесь была, что ли? — предположил, выкарабкиваясь ко мне.

— Облава, может быть, — согласилась я. — Во всяком случае, войну здесь точно устроили.

— А бомжей что, в плен взяли?

Иронизирует Константин, смеется над моими словами. И то, кому такие пленники нужны! Милиция наша родная давным-давно потеряла к ним всякий интерес. Коллективных драк у них не бывает, смертоубийства редки. Что за эвакуация такая, с переплясом?

— Поехали, Костя, — тяну его за рукав, — поехали, родной мой, поехали к Аяксу, может, дома он, может, скажет что интересное!

До машины мы добрались вприпрыжку, скользя на обледенелостях и едва не падая. Как на грех, мотор запустился не сразу, капризничал, чихал на стонущий от натуги стартер. Я, стиснув зубы, ругалась от нетерпения, не обращая внимания на сидящего рядом Константина. Он поначалу недоуменно посматривал на меня, а когда я рванула с места в карьер по нехорошей колее, прикрикнул, повысив голос от страха за наше здоровье:

— Танька, не бесись, остынь!

Подействовало, и я дала волю педали газа, только когда мы вывернули с грунтовки на нормальную дорогу, с трезвой, впрочем, скидкой на гололед.

— А ты не говорила, что у Аякса квартира есть! — разрешил он себе заговорить уже на въезде в город. — Я-то думал — бродяга.

— Бродяга! — подтвердила. — Еще какой! Убежденный бродяга!

Я даже запыхалась от такой езды и рада была городским ограничениям, по крайней мере просыхать начала от испарины. А перед центром «бабы Риты», на лавочке, мне даже прохладно было.

— Да какая там квартира — полуподвальчик занюханный! Но все же жилье!

Костя глянул на часы, и я опомнилась — может, дела у него еще не все на сегодня просрочились?

— Тебя положить, где взяла?

— С тобой остаюсь, — ответил он мирно. — Не прогонишь?

Я промолчала. Улыбнулась только очередному светофору, и то про себя.

Улица двухэтажных залепушек, где жил Аякс, раскопана была в середине зимы, и с тех пор передвигаться по ней можно было только пешком, и то с осторожностью. Я предложила Косте остаться в машине, не месить грязь. Он не послушался.

Я заглядывала к Аяксу еще в морозы, нужда в нем была, не помню, правда, какая, так и тогда здесь жидкой грязи хватало. А сейчас — сплошное месиво.

Мы перешагивали и балансировали, прыгали и поддерживали друг друга, пока не плюнули и не пошли, почти не обращая внимания на хлюпанье под ногами.

Стучаться пришлось долго и громко. Рабочий день еще не кончился, и соседки наверняка не было дома, а Вениамин вполне мог игнорировать этот шум. Тем более если сам он никого не ждал. Но нам повезло — в жилье, за дверью, обозначились признаки жизни. После очередной серии ударов оттуда, из самых недр, раздался голос, прооравший что-то сердитое и нечленораздельное. Вошедший в раж Константин саданул в дверь еще несколько раз, и неожиданно с той стороны послышалось очень четкое:

— Да ты что, совсем с ума сошел? Ты по голове себе так подолби! Долбитель!

Костя, не разжимая кулака, глянул на меня растерянно и сдвинулся в сторону, уступая место.

За дверью брякнул тяжелый крючок, она приоткрылась на ширину ладони, и в щели появилось лицо Вениамина. Глянул он не на меня, хотя стояла я ближе, а на Константина, уж так у него получилось, и дверь захлопнулась, как от пружины.

— Ох! — донеслось с той стороны под стук накидываемого крючка. — Опять этот бес!

— Венька! — крикнула я, выведенная из себя этими сложностями, — Венька, чтоб тебя кусало и чесало, открывай немедленно!

— Чего? — зло и задорно ответил Аякс из-за двери.

— Открывай, хватит придуриваться!

За спиной, с той стороны узенького дворика стукнула форточка, и мясистая седоусая физиономия уставилась на нас с выражением бессмысленного любопытства. Стало неудобно за наш шум.

— У Веньки опять скандалят, — сообщила физиономия в глубь своего жилья.

— Танюха, ты, что ли?

Вениамин, впуская нас, извинялся на свой, своеобразный манер:

— А я смотрю — вот, гражданин в дверях, а с ним баба какая-то, про тебя и не подумал совсем. Ты не сердись, перепуганный я нынче.

По темной лестнице с широкими деревянными ступенями мы спустились в полуподвальные апартаменты и попали на крохотную кухоньку с запахом застарелой жарехи. Оконце, начинавшееся от уровня носа, с подоконником, заставленным плошками, обилием света не радовало. Приоткрытая по случаю теплой погоды форточка давала надежду на ручеек свежего воздуха.

— Танечка! — обласкал меня Аякс и прислонился к боку хорошо протопленной печки, приложил к нему ладони.

Расстегиваясь на ходу, я перешагнула кухоньку, боком миновав печку и полки, уставленные пустыми мытыми бутылками — заначка хозяйская на черный день, — и с порога комнаты махнула Константину, нерешительно топтавшемуся у входа.

— У меня без церемоний! — подкрепил Аякс словом мой жест. — Милости просим!

— Ну, выкладывай, что за перепуг у тебя? — спросила, когда мы устроились по бокам узкого, заваленного немытой посудой стола.

В комнате троим места не было, и Аякс взгромоздился на высокую металлическую кровать, аккуратно застеленную рваным тряпьем, привалился к гобелену с оленьими рогами над протертым до ковровой основы пятном.

Только теперь мне удалось рассмотреть его как следует. Да, в такие переделки мой бомжующий приятель не попадал уже давно. Черный обширный синяк покрывал налившийся кровью глаз под раздутой опухолью бровью. Скула со стесанной кожей — запекшаяся болячка, смазанная, скорее всего, маслом.

— Поуродовали, вот, Танюх, как ни берегся! — проговорил он, будто винился, не сумев избежать побоев.

— Сам-то как? — поинтересовалась, чувствуя холодок в сердце от такого зрелища.

— Да ничего сам-то! — пожал он плечом. — Увечить не хотели, били по морде. Ладно, не меня одного!

— Мы со свалки сейчас… — начал Константин, но Аякс перебил его, выкрикнул с восторженным оживлением:

— Ха! — Даже в ладони хлопнул. — Хорошо, что не с утра туда завалились, а то и вам бы едала поотшибали!

Константин нахмурился, но смолчал, глянул на меня коротко и опустил голову, показывая, что не он здесь главный.

— Говори, дружище, рассказывай! — поторопила я Аякса, отвернувшегося в сторону, и помолчала, подождала, пока он разлепит сжатые нешуточной злостью губы.

— А ты что это, впрячься за нас решила?

Еще немного, и хамить начнет Вениамин. Совсем это на него не похоже — так злиться. Не раз он был бит и не два. За дело и так просто. При его-то жизни такое событие — не из ряда вон выходящее.

— Аякс! — радую его благородным прозвищем. — Чего ты, в самом деле, я-то здесь при чем? И мне от зуботычин не всегда удавалось уворачиваться, ты знаешь. А на нем, — показала на сдержанно молчащего сэнсэя, — вообще места живого нет!

— Знаю я, Танюха! — машет Аякс рукой теперь уже в досаде. — Да ладно бы бузданули и уехали, нет ведь, сюда привезли! Ноги в машине об меня вытирали, выкинули и на глазах у всего двора пинками в дверь вколотили. «Хорошо, — говорят, — теперь знаем, как тебя отыскать, в случае чего — за всех нам ответишь!»

— За кого? — рявкнул Костя, утомившийся от безуспешных попыток что-либо понять из бессвязного рассказа.

— Он что, сегодня с самого утра не в себе? — Аякс сверкнул на опешившего от такого вопроса Константина здоровым глазом и воззрился на меня, дожидаясь ответа на свою издевку. А Костя только голову склонил.

— Что произошло на свалке, Аякс? Ты там был?

— Ну! Еще бы!

Аякс слез с кровати, сбегал на кухню, сплюнул там куда-то, булькнул водой, а вернувшись, заговорил наконец спокойно и вразумительно:

— Утром, рано было, мужики едва позавтракали, Викторию еще не успели отматерить, как всегда, для профилактики, чтоб обед не продрыхла.

Аякс кивнул для подтверждения истинности сказанного и продолжил, быстро увлекаясь и все более вдаваясь в живописные подробности, растягивая на четверть часа то, что можно сказать в двух словах. Но прерывать, поправлять и поторапливать его не следовало, это я знала по опыту, иначе рассказ мог бы украситься еще и эпитетами в адрес критика.

— Жуть, Танюха, ей-богу, что там говорить! В общем, на добычу еще никто не отошел, Кваскина только в город понесло. А мы все остались возле кормушки. Нажрались уже, правда, и поэтому больше над Викой подтыривали, чем жевали.

Ну вот, развлекаемся это мы так и рассуждаем между делом, что пора бы и вставать, сходить пошариться — машины-то утренние уже отошли, рейсы сделали. Еще немного, и городские нагрянут со своими мешками. А закон для всех один — кто нашел, того и есть. Тому и есть! — поправил он с улыбкой, совсем перекривившей его разбитую физиономию.

Константин поморщился, отвернувшись.

— И рассветать уже вовсю взялось. «Пошли, — говорит Фадеич, — берите свои торбы». Только мы снарядились, слышим — завывание какое-то невдалеке. На собаку не похоже. А потом видим — человек через овраг перебрался и к нам торопится. Подбежал ближе — ба, Кваскин вернулся! Мы ему, мол, забыл что? А он скулит и назад оглядывается. Подошел ближе, мы смотрим: елки зеленые, рожа у него в крови, да здорово как! Спросили было, не ментов ли, мол, обматерил на городской дороге, а он, не говоря ни слова, мимо, да ходу, да еще быстрей!

Только это все сотворилось, сзади, от оврага как шмульнут! Мы аж поприседали! Виктория визжать взялась и в землянку полезла. Я уже давно не видел, чтобы она так торопилась. Последний раз, пожалуй, осенью, когда кобели прямо из кастрюли мосол свистнули. Догнала она тогда кобелей-то! Мосол, правда, пропал.

Так вот. После выстрела орут нам в три горла: «Стоять, гады, догоним — мозги вышибем!»

Нет, думаю, это не менты! И точно. Подвалила бригада, человек около десяти, или мне с перепугу столько показалось, может быть. Молодняк крутой, помоложе вот вас с гражданином, обошли нас со всех сторон и взяли в кулаки, слова лишнего не сказав. Мы орем им, что, мол, вы, вообще что ль, а они знай свое дело делают. Трудолюбивые оказались ребята! А Кваскин так и ушел! Я подумал еще о нем в той кутерьме.

Много времени мы у них не заняли. Вику они тоже достали, шлепнули пару раз и бросили в нашу кучу.

Как оказалось, умыли нас для профилактики, чтоб голос не подавали. Сказали, чтоб убирались со свалки сейчас же, без промедления, и не появлялись бы здесь до первых березовых листочков. Вика ответила было, дура, что, дескать, вы нас жилья лишаете, они ее так пинками обвешали, что и не встала до конца разговора. Пообещали шлепнуть любого, кто их приказания ослушается, и мы им поверили. А потом спрашивают — у кого в городе свой угол есть. Фадеич, гнида, на меня показал. Они меня за ворот да к машинам, да в нее, да под ноги себе. Остальное вы знаете. Вот так! — Аякс с облегчением перевел дух, потрогал скулу.

— За что вас, как ты думаешь? — спросила я его.

— Впервые такое! — Он недоумевал искренне. — Не тренировались же они на нас!

— Нет! — усмехнулся Константин. — Они и били-то не всерьез.

— Ни фига себе! — взвился было Аякс, но я поспешила его угомонить:

— Всерьез, ладно! Вопрос не в этом. За что?

— За что — не знаю, а так просто болтать не хочу. Скажу только, что беспокойно что-то в последнее время на свалке стало! Пора работу менять, на базар возвращаться. Позавчера — труп, вчера — менты, сегодня — отморозки! Танюха, а? То-то!

Пока Аякс ходил на кухню за мокрой тряпочкой для заслезившегося глаза, я подсунула под край черной сковородки денежную бумажку — на лечение ему от перепуга. В дверях уже попросила посидеть дома, хотя бы дня три. Он обещал, конечно, но я, не подавая виду, отнеслась к его обещанию скептически.

Глава 5

Решив единодушно, что чашка кофе после легкой закуски нам сейчас повредить не сможет, мы с Константином благополучно прибыли в ту самую забегаловку рядом с его спортзалом. Покидая машину, я, помня о своем обещании Алле Анохиной, не забыла положить в карман коробочку сотового телефона, рассчитывая позвонить ей прямо от столика.

День закончился, по крайней мере я так думала, и для первого дня расследования он оказался достаточно результативным. Бед для нас никаких не предвиделось, а информации было достаточно, чтобы испытать потребность в ее осмыслении. Спокойная обстановка и время между чашками хорошего кофе — что еще нужно.

День плотно завернулся в сумерки, стал вечером. Косте теперь было уже некуда спешить, и я этому радовалась. Сейчас, после кафе, я увезу его к себе домой. Умою, накормлю и уложу спать. Он об этом пока не знает, но, по-моему, догадывается. А вот о том, что завтра встать придется задолго до рассвета, он догадываться не может. Отвезу его, куда скажет, а сама двину к центру целительниц — очень хочется мне выяснить, какая там охрана, когда приходят уборщицы и во сколько появляются ведьмины дочки, потому что намерена я посетить этот центр во внеурочное время и желательно так, чтобы не быть при этом замеченной.

Я не отбросила окончательно версию о ритуальном характере убийства Жени Реутовой, тем более что принадлежность целительниц, к которым она приезжала в Тарасов, к сатанинскому культу не вызывала у меня сомнений. А самоуверенность их даже поражала — с какой готовностью отозвались они на телевизионную просьбу об опознании, в два адреса позвонили — и в милицию, и Анохиной! Это могло быть свидетельством их непричастности к убийству.

Цепочка, выстроенная Аяксом: труп — милиция — отморозки, тоже была интересной, в последней, естественно, своей части, хотя и тут полной уверенности пока не было.

Поразмыслить было над чем, и я рассчитывала на Константина, пусть не на всего, а хотя бы на уши, но и уши мне не достались.

Когда кофе уже стоял перед нами, и рты освободились от еды, и мы совсем готовы были для игры в вопрос — ответ на темы сегодняшнего дня, представительный мужчина, не спрашивая разрешения, подсел к нашему столику и положил на него папку, вспухшую от бумаг.

— Поймал я вас, Константин! — радостно объявил он нам и с удовольствием расстегнул «молнию» на папке.

— Извини, Танечка, — заюлил Костя, — это по аренде спортзала.

И отворотил от меня свои уши.

Скучать и кручиниться я себе не позволила, а, вспомнив про сотовик, набрала номер Анохиной. В редакции ее уже не было, пришлось звонить домой, и там я ее застала. Поболтав немного о пустяках типа того, что вот как переменчива жизнь, теперь мне приходится разыскивать журналиста, названивая повсюду, и если так дальше пойдет, то вскоре буду гоняться за ней на машине и поджидать вечерами у подъезда, я спросила у нее фамилию спонсора центра «бабы Риты».

— Салазаров! — ответила Алла и продиктовала номер его телефона. — Выполнила я свое обещание?

Обязательная она женщина, образец для подражания многим нашим однополчанкам.

— Вполне! — ответила я и попросила вкратце сообщить подробности об этом новом для меня господине.

Оказалось — да, господин! Господин Салазаров, и никак иначе. Оптовая торговля импортными медицинскими препаратами и клиническим оборудованием. Широкий бизнес, забугорные контакты, солидные доходы, крепкие связи. Подельщики в крупных российских городах и в столицах.

Поблагодарив Анохину и в очередной раз пообещав держать ее в курсе своих дел, я отключилась.

К паре моих «гнедых» повернулась не вовремя — тот, что по аренде спортзала, выложил на стол пачечку денег и смущенно на меня покосился, будто попался на глаза в лично-интимный момент. Делать вид, что я ничего не заметила, и скромно смотреть в сторону было поздно, и я просто подождала, пока они разрешат свой вопрос. Константин расписался в какой-то бумажке, арендный выхватил ее у него из рук и упорхнул прочь вместе со своей папкой. По-моему, расстались они обоюдодовольными.

— Живем, Татьяна! — Константин хрустнул деньгами и опустил их во внутренний карман. — Мой доход за прошлый месяц!

Я быстро прикинула — мой доход, пожалуй, составлял и большую сумму, но, получаемый по частям, расплывался неведомо как и куда.

Когда Костя приходит в шальное настроение, он легко заражает и меня, а заразив, соблазняет на поступки не всегда благоразумные. Я не сопротивляюсь, особенно когда это никому не вредит.

К моему дому мы подъехали поздно. Двор был пуст и темен, и машину мы решили оставить неподалеку от подъезда. Конечно, возник традиционный спор, кому заниматься ее парковкой на ночь, а кому нести пакет на шестой этаж. Но сегодня я быстро убедила сэнсэя уступить мне во всем без пререканий.

Я не стала дожидаться его, а потопала себе вверх по лестницам, неся в руках мешок с деликатесами. Вспомнила, как вчера у Кости руки дрожали после восхождения на шестой этаж со мной в качестве «приза», и дожидаться не стала. Кроме того, вид гостеприимно распахнутой двери в дом, где он сегодня может быть хозяином, для мужчины тоже кое-что значит!

Неработающий лифт меня не обескураживал. Но то, что в подъезде на всех этажах не было света, вызвало раздражение еще внизу. А ближе к цели вдруг испытала нечто схожее по ощущению с тем, что возникло сегодня на свалке. Мелькнуло и прошло, сбитое раздражением, но заставило остановиться. Не знала как, но была уверена — действовать надо быстро. Не все ладно в подъезде, и это неладное, возможно, имеет отношение ко мне. Кто-то здесь есть, не на виду, но он ждет, и ждет с недобрыми намерениями. Масса информации! Госпожа интуиция, низкий тебе поклон! Так опытные воины чувствуют засаду.

Я осторожно и медленно, готовая к прыжку и уклону, даже к падению во имя самосохранения, двинулась вверх. На миг память высветила картину — кровавый мазок на мокрой стенке фанерного шалаша. Я приняла ее к сведению. Напрасного мой ум мне сейчас не подкинет. Самым разумным было бы поворачивать оглобли и наведаться домой в другой раз, но даже при полном доверии к интуиции я все еще не отбрасывала надежду, что это не более чем морок — детская ночная страшилка. И надежда, похоже, имела под собой основания.

Я поднималась, и ничего страшного не происходило. Вот и мой этаж. Я осмотрелась и даже поднялась выше — никого! А вниз не так страшно, тем более что и Константин уже где-то там шуршит подошвами, прыгая налегке через несколько ступеней сразу.

Облегченно вздохнув, я шагнула к двери и вынула ключи. Посмеемся мы с Костей сегодня над моим страхом. А теперь надо поторопиться — встретить его распахнутой квартирой.

Не прошел даром мой переполох. Сохранившаяся по инерции настороженность помогла различить еле слышный посторонний шорох даже за грохотом ключей в моей руке. Не сопротивляясь внезапному побуждению, я рухнула на пол под звук звонкого щелчка по моей двери. Рикошета не было. Стальной лист остановил пулю, и она застряла в деревянной облицовке.

Страх перед следующим выстрелом парализовал меня, и это было хорошо, потому что лежала я уже как мертвая, и следующего выстрела с расстояния не последовало. Киллер сглупил — пошел ко мне — добивать в голову. Он спешил, потому что слышал прыжки Константина уже совсем рядом. Три быстрых шага, и ствол покачивается в потемках в полуметре от моего лба.

Еще больший страх, током высокого напряжения ударивший меня изнутри, сжег оцепенение тела, и я, повинуясь инстинктам и навыкам, почти вслепую, но безошибочно ударила ногой по руке, сжимавшей пистолет. Он шмякнулся о стену и сработал от удара — раздался негромкий хлопок, визг отскочившей от бетона пули и лязг упавшей на цементный пол смертоносной машинки. Отчаянно сопротивляясь появлению нового пистолета откуда-то из-за пазухи киллера, преодолевая тошноту, я из последних сил снизу вверх воткнула носок сапога между его ног. Удар оказался слабым, он едва присел, и я приготовилась к худшему, как вдруг могучая сила смела его из поля моего зрения.

Константин, придавив коленом спину убийцы, за подбородок оттягивал его голову назад, гранью болевого порога лишая воли к сопротивлению.

— Что с тобой, что здесь?.. — пролепетал он, задыхаясь.

— Домой его, пока соседи… — смогла все-таки пробормотать я и скорчилась, сдерживая рвоту.

Костя швырнул киллера в комнату, преодолев его отчаянное сопротивление и лишь распаляясь от его усилий вырваться. Наконец тот понял бесполезность сопротивления и угомонился, сидя на полу, раскинув в стороны ноги в измазанных грязью ботинках. Я предоставила право первого допроса сэнсэю, а сама, приведя себя волей и глубоким дыханием в более-менее вменяемое состояние, заперлась в ванной — умыться и растереть трясущиеся конечности.

Пытались меня убивать, бывало, но впервые это происходило так некрасиво!

Странное дело, свет в квартире казался мне чересчур ярким, а цвета предметов — слишком тусклыми. Зато очертания их были четкими, как никогда до сего момента.

Дьявол! Я чуть не умерла от страха! Привкус смерти, знакомый каждому из кошмарных сновидений, до сих пор ощущался мной явственно. Впрочем, я постепенно успокаивалась.

В комнате что-то происходило. Оттуда непрерывно доносились звуки возни и приглушенного разговора на два голоса. Иногда — негромкий вскрик, а один раз даже смех, я не разобрала чей.

Закончив свои процедуры, я напилась из крана, вытерла лицо и пошла полюбоваться плодами Костиных усилий.

Киллер сидел в прежнем положении и довольно нагло искоса поглядывал на Константина, расположившегося над ним на краешке стула. Занятые друг другом, меня они вниманием не удостоили.

— Раздавив твою гортань, это не очень больно, но голоса лишает полностью, я буду тебя увечить крайне медленно и до тех пор, пока ты не прошипишь ответы на все мои вопросы!

На мой взгляд, Константин разговаривал с ним очень убедительно, но киллеру так не казалось. Он скалил зубы и покачивал головой, демонстрируя наглое упрямство. Он не знал возможности допрашивающего. Мне даже стало его жалко.

— Я ответил на твои вопросы! — Голос его был хриплым, как у курящего наркотик, но довольно высоким. Странное сочетание. — Машина моя за углом, не заперта, ключ в замке зажигания. Работаю без помощников. Заказчика знаю только в лицо. Оружие у тебя, вон оно валяется. Сам иногородний. Чего тебе еще?

На журнальном столике лежали два пистолета, два «макарова», один обычный, другой с глушителем. Из него меня убивали.

Я осмотрела оба. Оружие было совсем новым и в идеальном состоянии, насколько я могла судить.

— Сейчас я объясню тебе в последний раз, что мне нужно! — Константин присел на корточки рядом с убийцей и, глядя ему в глаза, почти нежно погладил его по волосам.

Мне опять стало нехорошо от этого зрелища. Вот черт, как перенервничала!

— В последний раз, понял? Поэтому слушай внимательно!

— Подожди объяснять! — Киллер все еще был на удивление спокоен. — Вон те часы, они правильно идут?

Он указал на электронные часы, висящие на стене.

— Ты, шут гороховый! — начал Костя, но его перебили:

— Если правильно, то через десять минут здесь будет милиция. Время выверено заранее. Они уже едут, и вы, ребята, в глубоком ауте. На пушках только ваши пальцы. В подъезде стреляли тоже вы. В меня. А если б я ее положил, то они прибыли бы к телу.

Он впервые глянул мне в глаза, и от его взгляда зачесались корни волос на голове.

Костя закусил губу.

— Был у меня помощник, прав ты, резвун, внизу стоял и дожидался шума. А как дождался, милицию вызвал и дернул отсюда на все четыре стороны. И легенда у меня есть о том, как вы, вооруженные, на меня напали. Так что, в заднице вы, ребята, с чем вас и поздравляю!

Оторопь, завладевшая мной с момента, как до меня начал доходить смысл его слов, сменилась неуемной жаждой деятельности, обострявшейся с каждым шажком секундной стрелки.

— Вы меня даже убить не можете! Не успеете унести подошвы! А за мокруху, да групповую, дают не то, что за покушение!

Эти слова я слушала, находясь уже в другой комнате, лихорадочно роясь в ящике книжного шкафа и постанывая от нетерпения. Вот оно, наконец!

Я выскочила к ним с рулоном скотча в трясущихся руках. Константин, казавшийся совершенно спокойным, помог найти его край, и я с треском оторвала длинный кусок липкой ленты.

Киллер отшатнулся было от меня, но Константин за волосы запрокинул его голову назад, с силой придавил подбородок. Я несколько раз обмотала лентой голову киллера, надежно залепив ему рот.

Вздернув бандюгу на ноги, Костя поволок его к выходу, и я поспешила за ними, затолкав в карманы оба пистолета.

Мы были уже почти в самом низу, когда, грохоча башмаками, в подъезд ввалился милицейский наряд.

Верила я пленнику, но, оказывается, не до конца, и их появление меня неприятно удивило.

Мы едва успели свернуть в сторону, к трубе мусоропровода, на последней перед низом лестничной площадке. С двух сторон прижали к стене пленника и прижались к ней сами как раз ко времени, когда первые из приехавших по наши души протопали наверх.

Киллер, спасая свою шкуру, рванулся и замычал, как бык по дороге в убойный цех. Костя дал ему под дых, тот замолк и скрючился, но было поздно. Менты, уже проскакавшие мимо, дружно включили тормоза и повернули вспять.

— Беги! — заорал Константин и, ухватив киллера за зад и шиворот, швырнул его в гущу не успевших разогнаться охотников по наши души.

Дело у них застопорилось резко, один, по-моему, даже упал. Впрочем, я не рассмотрела, потому что через какую-то секунду мы были уже на улице и что есть сил чесали мимо милицейского «уазика» и моей машины, скромно стоявшей в сторонке, за угол. А когда завернули, скользя подошвами по ночному весеннему ледку, услыхали сзади крики и звук заведенного мотора.

Не соврал бандюга, не соврал, умница, вот она, его машина, и дверь не заперта, и ключ в замке зажигания!

Я рыбкой нырнула через водительское сиденье назад и застряла там ногами кверху в классической стойке на руках с воспоможением, как для начинающих гимнастов. И только утвердилась в этой позиции, как машина, подчинившись неистовству Константина, рванула с места, даже не успев, по-моему, взреветь двигателем. Старт оказался настолько резким, что мои ноги с размаху грохнулись на сиденье и поехали на нем, в то время как голова с руками оставались все еще на полу, и Костя в зеркало заднего вида мог лицезреть мой зад в месте, совсем для сего не предназначенном.

Когда я наконец приняла позу, подобающую человеку, едущему на заднем сиденье хорошего автомобиля, мы уже солидно оторвались от охотников и петляли теперь по переулкам, путая след.

— Мы их сделали, Татьянка! — крикнул мне Константин, озорно блеснув через плечо глазами. — Боже мой, как мы их сделали!

Я в полной мере разделяла его ликование.

— Куда дальше?

— К Аяксу, Костя! И дай бог найти его живым!

Он ничего не спросил, посмотрел на меня в зеркало посерьезневшими глазами и подкинул газу.

Хорошо понимая, что если милиция возьмется за дело всерьез, то машина вскоре станет для нас ловушкой, способной захлопнуться на любом из перекрестков, мы крадучись вогнали ее в один из неприметных двориков старого жилого фонда и оставили там, в закуточке между сараями. Впопыхах я едва не забыла сгрузить в бардачок пистолеты с отпечатками наших пальцев. Оставлять здесь их было опасно, но еще опаснее таскать с собой. Из двух зол выбирают меньшее.

Аякс все еще был дома и не спал в этот поздний час. В приямке, забитом до половины снегом, светилось его кухонное окошко, и я постучала в стекло длинной веточкой. Форточка у нас под ногами открылась шире, и оттуда донеслось односложно:

— Ась?

— Ведьма! — представилась я для опознания, и вскоре тихо открылась для нас его дверь.

— Ведьма в гости к домовому! — вполголоса проговорила его плохо различимая в потемках ряшка. — Подходящая компания!

— Мне еще для комплекта прозвище дайте! — хохотнул в темноте Константин. — Подходящее к вашим!

— Подходящее прозвище зарабатывать надо! — нравоучительно пояснил Аякс. — Входите тихо, чтобы соседку не разбудить, — он указал на входную дверь квартиры первого этажа. — Ох и лютая баба!

— Венчик! — Я легонько шлепнула его по груди, по потертой овчинной безрукавке. — Без слов, собирайся, запирайся и бежим отсюда со всех ног, понял?

— Голому одеться — только подпоясаться!

И Венчик без слов заскрипел вниз по лестнице.

Головокружительный вихрь событий, подхвативший нас этим вечером и несущий пока неведомо куда, ослабил свой напор. Первым своим порывом могуче отшвырнул нас от вожделенной теплой постели и любовной истомы, занес в холод ночной улицы, в мерзкую нервную дрожь и, наконец, в общество подвыпившего Аякса. Опасно было со всех сторон. Убийцы, милиция — все против нас, всем хочется взять нас за голое гузно ежовой рукавицей.

Любое событие имеет причины и входит в ряд причин событий последующих. Случайностей не бывает. События выглядят случайными, пока причины не уложены в сознании. Вот вам и целая лекция по элементарному оккультизму.

А раз не бывает случайностей, то чем вызван этот вихрь непредвиденных событий? Уж конечно, не Божьим промыслом, хоть пути Его и неисповедимы. Причины их — в наших действиях. Причем в действиях двух последних дней, а они как на ладони.

Мне все ясно. Косте — едва ли. А когда ясно, события можно предвидеть. Более того, на них можно влиять. Чем и займемся вплотную в самое ближайшее время. Константину, уж коль скоро мы с ним в одной лодке оказались, я, конечно, все растолкую, и он поймет, это элементарно, но сначала постараюсь удивить хорошо организованным предвидением. Надо же мне поддерживать свою ведьмину репутацию на должном уровне, а то он над прозвищем моим уже подсмеиваться начал.

Аяксу, на мой взгляд, грозила опасность разве что чуть меньше моей, и оставлять его с ней один на один мне не позволяла совесть. Я еще не представляла до конца возможностей моих недоброжелателей, не была уверена в тех, которые представляла, но знала, если эти люди так энергично взялись за подчистку своих грязных следов, им не составит труда прихлопнуть веселого бомжуху, как таракана на обеденном столе, просто за уровень его осведомленности по делу Жени Реутовой.

«Он слишком много знал!» — старая, но вполне рабочая формула.

Аякс, слегка пошатываясь на ходу, вел нас в какие-то одному ему известные подвалы, пообещав, что если будем вести себя тихо, не егозить чересчур, как он выразился, то будем там в полной безопасности. Против безопасности я ничего не имела, но убежище это нужно было мне для другого. В конце концов, в городе у меня есть еще одна мало кому известная квартира, засев в которой можно существовать на нелегальном положении, но это меня совсем не устраивало. От опасности не бегать надо, догонит рано или поздно и сожрет, не подавится. Опасность следует уничтожать, чтобы спокойно жить и радоваться жизни.

Аякс радовался жизни даже в такое время и заражал своим жизнелюбием нас.

Толкая коленками распахнутые полы старого колоколообразного пальто, он шел чуть впереди, то бормоча, то напевая что-то себе под нос. Даже Константин, поглядывая на него, не мог сдержать улыбки.

— Танюх, помнишь Гену Слипко? — Аякс оглянулся на меня, мигнув подбитым глазом, споткнулся, чуть не упал, но справился, взмахнув руками.

— Друг твой, которому в богадельню удалось попасть?

— Да-а! — разинул Аякс рот. — Он! Был у него как-то, видел, тебе от него привет имею, забыл передать, извини! Да?

— Извиняю! Как он там, Гена Слипко?

— Лучше всех! — убежденно ответил Аякс. — Он там к поварихе под бочок подлез, на кухне трется, недоеденное за жизнь наверстывает. Рожа скоро будет поперек себя шире. Пальцем тронь — треснет!

Я припомнила гладкую лысину Гены, легкий седой пушок за оттопыренными ушами, тягостный, с мороза, взгляд старчески слезящихся глаз и — поперек себя шире? Невероятно!

— Рада за него! — отвечаю.

— За себя порадуйся! — советует Аякс. — Пришли! Только, ребята, тихо! В гостинице мент до утра дежурит, мимо надо проползти, чтобы каблучок не стукнул! Есть, конечно, другой путь, — ответил он на вопрос Кости, — но вам он едва ли подойдет. Через тепловой коллектор.

— Пусть коллектор будет нашим выходом, — пожелала я, и мы сквозь калиточку в железных воротах, загораживающих арочный въезд в гостиничный двор, пробрались наконец на подохранную одиноким ментом территорию.

Крытая лестница, ведущая под стену старинного, еще дореволюционной постройки здания гостиницы, ввела нас в густую, сырую тьму подземелья.

— Фонаря-то нет! — попенял нам Аякс и, пошуршав, чиркнул спичкой.

Мы с Костей помогли ему зажигалками.

— А надо бы фонарь-то!

Он откуда-то сверху достал толстую грязную свечку, засветил ее от моей зажигалки.

— Прожектор!

И повел нас через груды мусора на входе в подвальные глубины.

По кирпичным лестницам, ведущим то вниз, то вверх, по низким, просторным залам, через тесные комнатенки и коридоры, напоминающие щели, мы вышли за пределы гостиничного здания и, по-моему, миновали проезжую часть проспекта перед ней.

— Эй, Вергилий, ты не заблудишься? — тронул Венчика за плечо Константин.

— Ты не заблудись! — быстро ответил тот. — А обзываться я тоже умею! Пришли! Смотрите, люди, и запоминайте. Справа — вход в лабиринт, а дальше туда — под площадь, там затоплено все, и вам туда не надо ни под каким видом, иначе вас потом неделю не отыщешь. Прямо — тупик метрах в двадцати. Комнат много, но дорога кончается. Отсюда нам только налево, в тепловой коллектор, пошли покажу.

Вскоре мы вышли к теплотрассе. Грязный, но удобный путь через люк в один из переулков городского центра.

Когда вернулись назад, на развилку трех дорог, Аякс прилепил свечку к выступу в стене, повернулся к нам и, сложив смиренно руки, осведомился:

— Теперь скажите, люди, зачем вам сюда надо было?

Мы с Костей переглянулись.

— Ладно, это не мое дело, может, вы в спелеологи готовитесь, но зачем меня из дома выдернули, мне узнать можно?

— Ее чуть не убили этим вечером, Аякс, — ответил ему Костя. — В подъезде стреляли.

— Стреля-али! — эхом отозвался Венчик. — Я всегда тебе, Танюха, говорил, выходи замуж и живи тихо. Вот, за него хотя бы. Эх и дети будут! Все-все-все! — выставил вперед ладони. — Стоп! — крикнул двинувшемуся было с места Константину и, не обращая больше на него внимания, обратился ко мне: — Ну, раз в тебя стреляли, мне, конечно, надо из дома бежать, чтобы, скажем, еще не пальнули, так?

— Так, Венчик, — я киваю ему, — так, в самую точку. В меня стрелял бес из той компании, что била вас сегодня на свалке. А из вашей компании ты один связан со мной, меня привел на свалку ты. Стреляли потому, что уже много знаю по этому убийству. А раз ты связан со мной, кто поручится, что от меня ты не узнал чего-то лишнего? Люди взялись чистить территорию от грязи, ты меня понимаешь? И мы с тобой подлежим зачистке.

— Черт меня дернул с тобой связаться!

— Не исключено, что сейчас ты полностью в стороне, не дошли до тебя и доходить не собираются, но поручиться за это нельзя. Поэтому, если стреляли в меня, то и ты беги из дома тоже.

— Тоже — тоже! — сверкнул Аякс кровавым, вурдалачьим глазом.

— А зачем их били-то? — подал голос Константин.

За меня ответил Аякс:

— Выгоняли нас оттуда, чтобы, если видели, как труп привезен был, не обрисовали это ментам или вот ей! А битье это так, в виде подкрепления, да и по обычаю положено.

— А здесь, Веня, мы вот зачем, — продолжила я отвечать на его вопрос. — Я вызываю на нас милицию…

Они оба уставились на меня, как на особу, вдруг заголившуюся в общественном транспорте, только Константин молча, а Аякс с комментариями.

— О-о! — воскликнул и закрыл щеки ладонями. — Рехнулась Танюха сегодня вечером в подъезде! Знаешь что, — он коснулся пальцем моей груди, — я так не играю! Еще два таких же слова, и я скажу, что ты меня не видела, а я тебя не замечал. Коллектор вы знаете где. Чава!

Хмель в нем, что ли? Трещит без умолку, как радиоприемник!

Я почувствовала приближение раздражения и потерла лоб, а когда отвела руку, Константин жестко держал Вениамина за воротник пальто. Тот не трепыхался, а с ангельским выражением разбитого лица почти висел, подняв плечи и растопырив руки. Я молча и мягко освободила Вениамина от железной хватки сэнсэя.

— Так вот, — продолжила я изложение сути дела, — ты, Веня, вызываешь на нас милицию…

— Ась? — вскинулся он, но, быстро глянув на шевельнувшегося Константина, сник. — Угу, вызываю, да.

— …и сюда больше не возвращаешься. Мы дожидаемся ее и, убедившись, что это именно милиция, тихо уходим через коллектор теплотрассы.

Теперь взревел Костя:

— А может, он прав, и ты действительно не в себе?

Вот почему я предпочитаю работать в одиночку. Хоть и трудно порой бывает выпутываться из переделок, зато не требуется никого убеждать, ничего объяснять и доказывать, а действуешь себе, как считаешь нужным, и следишь за результатами.

— Давайте, друзья, не будем терять времени. Ты, Венчик, и сам никогда не хотел знать лишнего, тем более такого, за что стреляют в голову, а Косте я объясню все в более подходящий момент.

Это подействовало наконец-то! Аякс развел руками и попросил инструкций.

— Господин Салазаров, Веня, Салазаров, запомни. Вот номер его сотового телефона. Скажешь так, что Татьяна Иванова вместе с другом сидит в этих вот подвалах, что ты, — Пупкин, Тюлькин, Кваскин — устроился здесь на ночь, и внезапно появились мы. Мы тебя не заметили, и из нашего разговора ты узнал, что мы только что сбежали от ментов, вызванных по наши души господином Салазаровым. Номер его телефона ты тоже услышал от нас. Понял, что мы его крутые враги, выбрался отсюда и поспешил позвонить, рассчитывая на вознаграждение.

Видя перед собой его заинтересованное лицо, я поторопилась уточнить:

— Упаси тебя бог, Венчик, явиться к нему за вознаграждением! Я тебя любя предупреждаю!

Он искренне возмутился:

— Я что, придавленный! Чава!

И, неожиданно нагло и озорно подмигнув Константину, потопал во тьму, оставив нам свечку.

Елкины души! Зеленые елкины души! Как они меня утомили!

Я опустилась на корточки и спиной привалилась к вековым, изъеденным влагой кирпичам стены.

Хорошо, что я не одна здесь, что сохраняется необходимость держать грудь колесом, а живот впалым, хорошо, что есть перед кем выпендриваться, демонстрируя свои волевые качества.

Положила лоб на сведенные колени, обхватила их руками.

Сейчас, Костя, не мешай и не вмешивайся, дай мне минуточку на расслабушку. Сейчас восстановлюсь я! Не каждый же день в меня стреляют из-за угла!

Я приняла в себя тишину подземелья. Тишина — она везде тишина. В горных высях и затхлых подвалах она одна. Тишина — носитель звука. Звук в тишине звучит, и тишине его не объять… Звук пройдет, и останется тишина. Во мне прошли все звуки, все мысли и все страхи. Остался чистый луч внимания, поток сознания, протяженность существования. Они-то и подняли меня на ноги — спиной по стенке, через оговоренную минуту.

Костя держал в ладонях огонек свечи, загораживал его от меня, помогал чем мог.

— Прошло, Тань?

Я погладила его по щеке и уклонилась от поцелуя — для этой расслабушки не место. Пошарила по карманам, нашла замшевый мешочек.

— Поиграем в кости, Костя?

— Проиграет Тане Костя!

За словом в карман не лезет, но и со словом в глаза не спешит. А что в гадания не верит, считает их женской, милой, но придурью — так нет людей без недостатка.

А погадать самое время. Чему дальше быть да на чем сердце успокоится.

Я разжала ладонь — «11+19+26» на полированных гранях.

«Не верь затишью перед бурей!» — вот что вкратце это значит. Ничего себе затишье!

Поразмыслить над результатом Костя мне не позволил — потребовал прояснить ситуацию. Времени, дескать, девать некуда, рассказывай, Татьянка, пока все тихо, раз целоваться не хочешь. Пожалуйста, я для тебя на все готова, а это — мелочь.

— Ты видел, как тушканчика в степи собаки травят? Гонят скопом, подшибают и рвут на части просто и быстро. А как глупый пес его из норы выкопать пытается, не наблюдал? Из-под лап земля летит, а сам пыхтит, бедолага, от усилий, носом в разрытую землю суется. А тушканчик метрах в десяти, а то и позади пса из отнорка выскочит, да по родным просторам — семимильными прыжками. Только кисточка на конце хвоста мотается!

Мы, Костя, с тобой сейчас как тушканчики в норе, дворняг почуявшие, и выход наш запасный через коллектор — замечательный! А по-другому, знаешь, что-то надоело мне сегодня в догонялки играть! Будем уходить спокойно.

Я не думала, что они так быстро нагрянут! Не успела Константину про тушканчика рассказать, как зажал он мне рот ладонью, а потом ладонью же свечку накрыл, чтобы, погаснув, дымок в себя взяла, и не припахивало бы им здесь после нас.

— Тсс, слушай! — прошелестел мне в ухо.

Подвал ожил массой звуков. Тишины не бывает, когда стараются идти тихо несколько человек. Кто носом шмыгнет, кто пяткой шаркнет, кто споткнется и выругается неожиданно для себя самого.

Радостный страх, такое бывает? Я его сейчас испытывала. Соединение страха с радостью. Блестяще подтверждаются мои предположения — раз! Наша беда невдалеке от нас шарит сейчас лучами фонариков по подвальным закоулкам, это — два. Нужно посмотреть на них, убедиться в их породе, но не попасться в лапы. Боже, упаси от этого!

В кромешной тьме, с крайней осторожностью ощупывая ногами место для каждого шага, мы отступили за поворот, притаились за выступом. Хорошо, что не гулко здесь, хорошо, что ровно! И место удачное — перекресток трех дорог, его им не миновать.

Шли они правильно и вышли к выбранному нами для них месту вскоре после нашего отступления. Сначала свет заметался по полу и потолку, потом сопение послышалось, дыхание то есть, и звуки осторожных шагов. Но разве можно осторожно шагать в форменной обуви, когда ее дешевый кожаный скрип, особым шиком считающийся, за версту слышно?

Можно было уходить — менты! Отморозки скрипучих башмаков не носят. Но мы все-таки подождали, пока вслед за светом и звуками мимо нашего проема прошли несколько человек в форме, а потом тихо — гораздо тише, чем у них, у нас получалось — двинулись прочь, огоньками зажигалок освещая себе дорогу.

— Скорее! — шепнул Костя после первого десятка метров. Я успокоила его рукопожатием и отрицательно мотнула головой. От перекрестка они двинулись прямо, времени на просмотр того хода им понадобится немного, но даже если предположить, что, вернувшись, они двинутся в нашу сторону, то и в этом случае им нас уже не догнать. А поторопимся — наделаем шуму, расхлебывай тогда!

Права я оказалась, на улицу из люка мы вылезли спокойно. Вымазались вот только, как слесари-сантехники. Аккуратно вернув крышку на место, потопали себе в тот дворик, к чужому автомобилю с пистолетами в бардачке. Радостный страх переплавился в радостную усталость от всего происшедшего, не мешавшую веселой болтовне, заниматься которой, с легкой теперь душой, тоже было радостно. Сейчас — за полночь. Смею надеяться, что этот день наконец-то кончился!

Глава 6

Да, день кончился и превратился во вчерашний, присовокупив к себе минувшую ночь.

Я проснулась, но глаза не открывала, полежала так, вспоминая телом прикосновения и движения Костиных рук. После вчерашних приключений нас хватило не на многое. Какая досада!

Моего мужчины рядом со мной не было. Костя, как и полагается мужчине, сильному телом и духом, проснулся раньше меня и покинул спальню, не разбудив. Что-то чудно даже. Может, это позавчерашнее утро, и скоро придет к нам Аякс?

Я открыла глаза и рывком села на кровати. Нет! И кровать поуже, и спаленка поменьше. Хотя обе — мои. Мы там, куда прибыли вчера, уйдя от милиции во второй раз, — на моей нелегальной квартире.

После того как мы сменили номера на трофейной машине, прикрутив вместо родных снятые по дороге, и, стараясь не сильно шуметь, вывели ее со дворика на улицу, произошел у нас короткий, но с демонстрацией трофейного оружия спор по теме — куда направить стопы свои. Я предлагала сюда. Константин звал меня к себе. Не было речи только об основной моей квартире — не безопасно там стало. Костя заявил, что еще пара возражений с моей стороны, и он просто похитит меня, не обращая внимания на пистолет с глушителем в моей руке. Надо же! Все сразу — убийство, пленение, похищение — и все не состоявшееся. Хорошее дело! Он сдался, вняв моему железобетонному доводу: ехать следует туда, где нас не знают по фамилиям и почти не знают в лицо, сюда то есть. Мы, дурачась, и ехали сюда, потому что машиной управляла я.

Машину бросили за два квартала, покинули, поклонившись ей в колесики, и дошли пешком, прихватив номера и пистолеты. А здесь — ванна, полная горячей воды, холодильник, полный классных концентратов, кровать, полная наших тел. Земной рай! И вот я одна…

Из кухни доносились шорохи и постукивания. Нет, все-таки человек — создание общественное, а женщина, какой бы она ни была и кем бы себя ни считала, еще и семейное существо. Приятно, проснувшись, чувствовать себя не в пустом доме. Мужчинам это свойственно меньше.

Гадая, какое зрелище ждет меня на этот раз, я прошлепала к Косте, лишь на секундочку задержавшись перед зеркалом для того, чтобы убедиться в том, что вчерашние переживания и легкий недосып не отразились губительно на моей внешности.

Вот уж не предполагала, что фантазия моя настолько немощна! Дальше бутербродов, кипящего чайника и вытертого стола она, бессовестная, не двинулась.

— Танечка, доброго тебе утра! — улыбнулся мне Костя и лязгнул затвором лоснящегося от свежей смазки пистолета.

— Не принято чистить оружие растворителем и мазать оливковым маслом!

Я поцеловала его в висок, он обнял меня, не вставая с табуретки.

— За неимением лучшего! — оправдался. — Зато теперь в полном порядке! — И полюбовался делом рук своих, вертя машинку перед глазами.

Редкий мужчина равнодушен к оружию, это у них в крови и генах.

Он отложил пистолет, встал и обнял меня так, что хрустнули мои дамские косточки. Вот это я понимаю! Одно такое объятие стоит половины утренней зарядки!

— Ну что ты смеешься! — проговорил грубовато. — Кто знает твои сегодняшние планы, может, ты войну господину Салазарову объявить захочешь, — он показал на пистолеты. — Так арсенал наш в полном порядке!

Милый мой сэнсэй, на все ты ради меня готов без лишних слов и колебаний. И шутишь сейчас всерьез, по глазам вижу. Ну как не отблагодарить тебя, хотя бы поцелуем!

— Спасибо! — говорю ему после ласки, к которой он отнесся с должным вниманием. — А смеюсь оттого, что впервые тебя не с костылями на веревочке и не с черенком от лопаты увидела, а с настоящим боевым железом.

— Напрасно! — отвечает, слегка задетый моим пренебрежением к единоборственной атрибутике. — Нунчаки и бокэн оружие мощное.

Я согласна с ним, но только все оно, мать его, включая и эти железки, пропало бы пропадом!

Распорядившись срочно ликвидировать с кухонного стола оружейную мастерскую, я занялась женским и самым что ни на есть приятным на сей момент делом — приготовлением семейного завтрака.

Утреннее чаепитие проведено было нами в лучших традициях — степенно, без спешки и почти без разговоров. Мое воображение добавляло к его облику домашние тапочки и газету, стольким женам дающую повод поворчать, размять с утра красноречие или хотя бы посопеть носом. Интересно, Константин газеты читает?

Нет, в больших количествах он мне противопоказан. На третий, а то и на второй день нашего с ним общения появляется желание выйти за него замуж.

— Так что мы имеем против господина Салазарова? — перешел он к делу, отставив в сторону пустой стакан.

Дело, Костя, дело! Боец для успешного взаимодействия с коллегами должен хотя бы в общих чертах разбираться в обстановке.

— У нас к нему крупный счет, — ответила я и для убедительности продемонстрировала забытый им на столе глушитель. — Первая попытка оказалась неудачной, значит, последуют еще. Салазаров от своего не отступится, просто не сможет.

— И выход?.. — Костя стал вдруг очень серьезным.

— Попытаться уничтожить его. Может быть — жестким шантажом, но это вряд ли даст результаты, а не получится — физически. Да! А что ты думаешь, я сочту более уместным свою голову под пулю подставить? — воскликнула при виде его расширившихся глаз. — Да пусть он сгинет!

— Пошли, красавица, — Константин встал и протянул мне руку, — кухня не для таких разговоров. Не та здесь энергетика.

И вправду, в комнате было лучше. Тюль на окне шевелился от ветерка из открытой форточки.

— Кто такой Салазаров?

— Официально — спонсор здешнего центра нетрадиционной медицины. Меценат этакий, благодетель, вложивший в него деньги для блага страждущих. На деле — воротила, через которого баба Рита обосновалась здесь и теперь успешно потрошит кошельки страждущих — для себя и своего спонсора.

— Кто такая баба Рита?

— Ведьма.

— Да? — Воцарилась пауза. — Прямо так вот? И чем же она еще славна, кроме своего шарлатанства?

— Убийством Жени Реутовой.

— Да ты что!

Ерничать Константин начал от неожиданностей не хуже Аякса. Язвить. Это ничего, простительно. Сейчас я ему все растолкую. Человек, взявшийся за оружие, имеет право, нет, он должен знать, за и против кого его направляет. Только тогда он действительно боец.

— Центр бабы Риты, Костя, это сборище людей, — я пока не знаю, сколько их там, да это и не важно, — исповедующих культ Сатаны и, похоже, здорово офанатевших на этом. А церковь Сатаны — наиболее злоносная религиозная организация, зарекомендовавшая себя так еще со средних веков.

— Звучит довольно сказочно, — в сомнении покрутил головой Костя.

— Мне сразу странным показался характер ранения, помнишь? Удар, разрез и извлечение ножа?

— Да, мы с тобой об этом говорили в машине, по дороге со свалки.

— Дома я все мучилась, припоминая, что мне это напоминает? Дошло — ритуал жертвоприношения в церкви Сатаны. По описаниям — очень похоже. Вчера за неимением лучшего я посетила центр этой «бабы». И по атрибутике, и по разговору, в основном с его хозяйкой, мне стало ясно — сатанисты, причем убежденные. А ведь девушка из Красноармейска приехала именно к ним, полечиться. Побывала на приеме, приняла сеанс, об этом запись в их регистрационном журнале есть, и на следующий день была убита известным тебе способом.

Предположение вроде бы получило обоснование, но предположением пока и осталось. Ни одного объективного довода для перевода его в разряд фактов у меня не было.

После этого я узнаю о Салазарове, покровителе сатанистского кобла и об изгнании бомжей со свалки. Бойцы отмороженные, постаравшиеся там, действовали не по своей инициативе. Городская помойка в область их интересов входить никак не может, им с нее просто нечего взять. И уж никоим образом их не интересуют обитающие на ней отщепенцы. Значит, если сами они не имели отношения к трупу, то, мордуя и прогоняя оттуда бомжей, они выполняли чей-то заказ. Человек, заказывающий отморозкам работу, должен иметь связь с их авторитетами и деньги для оплаты услуг.

— А если труп — дело рук самих отморозков?

— Не исключаю, но маловероятно. С какой тогда стати Салазарову после звонка Аякса организовывать на нас милицейскую облаву в подвалах?

Константин потерял нить, покрутил головушкой и потребовал:

— Нет, Тань, давай по порядку. Некто заказывает буйным молодцам удалить со свалки бомжей, чтобы те, если им случилось быть свидетелями выгрузки трупа, не помогли работе следствия, если уже не помогли к тому моменту. Дальше!

— При посещении «бабского центра», перед уходом уже, меня посетило вдохновение к импровизации. Пришла я туда в качестве пациентки, приняла, как полагается, сеанс их молельных услуг, очень мило побеседовала с самой бабой Ритой, а перед уходом осведомилась у ее подручницы — не поступят ли они со мной после повторного сеанса как с Женей Реутовой — не приготовят ли из меня жертву во имя, так скажем, их неординарных целей.

— Ты провоцировала их! — моментально сообразил Константин.

— Вот именно! — Его сообразительность меня радовала. — А как же еще я могла заставить их раскрыться? И вечером меня попытались убить.

Константин поднялся, прошелся взад-вперед по комнате. Мала ему комната. Ему бы в его спортзал сейчас, размяться.

— Получается, что эта самая баба Рита, возможно, так обеспокоилась твоей догадкой, что послала к тебе убийцу?

— Баба? Едва ли. Нет. Она из Питера, центров у нее по России несколько, этот, похоже, новый, не раскручен еще как надо, вот и торчит здесь. Корней в Тарасове не имеет, связей глубоких, скорее всего, тоже, а заказать убийство, да в такие сроки, это суметь надо!

— Что же, Салазаров? — Костя нахмурился, оценил мысль. — Сомневаюсь!

— Это твое право. Только как по-иному ты объяснишь появление милиции в подвалах?

— Рассказывай! — потребовал, подтверждая свое бессилие к самостоятельному анализу ситуации.

Ну, не развит он в этой области, так она ему и не нужна. По-другому он зарабатывает. И в его сфере деятельности, по-моему, ему равных нет.

— Милицию, пытавшуюся накрыть нас в подъезде, могли вызвать сами киллеры, не исключаю, но для них это опасно, может произойти накладка, и менты, приехавшие раньше времени, повяжут их у моего теплого трупа. Да и ход такой для убийц, согласись, уж слишком нетрадиционный. Зачем это им надо, в конце концов? С двумя-то пистолетами да бояться бабы! Ведь если бы не ты, он бы меня застрелил с гарантией, потому что сопротивляться я уже не могла. Даже если иметь в виду, что на профессионалов они не похожи, класс игры не тот, топорная работа, шансов уцелеть у меня не было. Все это, Константин, наводит на мысль, что кашу заварили наспех.

— Кашу — ладно, а что же милиция? Ее появление ты не объяснила.

— Милиция не вписывается в картину случившегося, если не принять единственного предположения, не имеющего вариантов и альтернатив — убрать киллера. Убрать его так, чтобы исчез он для всех и навсегда, и с ним исчезло бы имя заказчика убийства. Но для этого нужны очень плотные связи в верхах милицейских эшелонов. А сам процесс исчезновения можно обставить и не в Тарасове, это уже техника.

— Что-то уж больно изощренно все!

Сомневайся, Костя, сомневайся, милый! Чем больше сомневаешься, тем большая потом будет у тебя уверенность.

— Пока ты в комнате с убийцей разговаривал, я в ванной тряслась, умывалась и очень напряженно, прямо-таки лихорадочно думала, прикидывала со всех сторон — кому выгодно сбыть Танечку Иванову с воза, какой кобыле от этого полегчает, и ничего в тот момент меня больше не интересовало, потому что повторения происшедшего мне не хотелось до поросячьего визга! До ванной и после нее я тоже головой работала, и вот как у меня выстроилось.

Жене Реутовой вспороли живот твердой рукой и с хирургическим хладнокровием. Не хирургическим, правда, инструментом. И ее тело попадает на свалку. Хладнокровные люди, они что, не могли скрыть его как-нибудь по-иному, надежнее? Не думали, стало быть, об этом всерьез, другим были заняты.

Характер умерщвления, вид раны, предполагаемое орудие, пол и возраст жертвы навели на мысль об обрядовом убийстве, и сатанисты отыскались тут, неподалеку, и очень испугались прямо поставленного вопроса, потому что никак его не ожидали. Позвонив после телепередачи, в которой на весь город показали фотографию Жени, они считали себя застрахованными от неожиданностей и рассудили верно — позвонить надо, следствие рано или поздно все равно на них выйдет, а так они долг свой исполнили, что же еще? И вдруг — на тебе!

Запаниковала баба Рита, обратилась к своему компаньону и спонсору — к господину Салазарову, рассказала ему все. Тот понял быстро, насколько его подшефные замазаны черными делами, понял, что под угрозой оказывается само существование центра, а с ним и очень приятный источник доходов и, что самое главное, его репутация.

Что делать? Звонить в милицию и сдавать ведьм со всей их атрибутикой? Или зачищать следы их деятельности, защищать их, себя и деньги? Салазаров, оценив свои возможности, выбрал второе. Действовать начал быстро и решительно. Убрал отморозками бомжей со свалки — на всякий случай — и убил меня. То есть попытался убить. Заметь, Костя, если бы это ему удалось, как и нейтрализовать киллера, то уже сейчас, с его точки зрения, все было бы просто великолепно!

— Да, но еще Горчаков есть! — протестует Константин.

— Горчаков отстаивает не свои жизненные интересы, а занимается расследованием только по служебной необходимости. Да и в оккультизме он, скорее всего, разбирается слабо, поэтому наверняка ловит рыбку не в том озере.

— Ну да, на тебя накатил! — соглашается Костя.

— Так вот, — возвращаюсь я к рассказу, — менты, прибывшие «по вызову» киллера — будь земля ему пухом, — очень меня насторожили. Неужели, спросила я себя, Салазаров настолько могуч, что может манипулировать милицией? И не каким-то участковым, а целыми подразделениями? Ой, едва ли это в возможностях даже такого воротилы, как он. Тут власть нужна, и власть реальная, а не только деньги. Салазаров же делец.

— Может быть, знакомства, связи? Сама говоришь — воротила не из слабых.

— Знакомства — едва ли. Связи! Тут ты в точку попал! Причем связи настолько плотные, что они обязывают к содействию даже в таких грязных и опасных делах.

— Обязывают! — Константин задумался, а я дала ему время, не торопила. Как-никак, это был очень важный момент во всем построении версии, я сама пришла к нему не сразу, через тревожное недоумение.

— Какие связи могут так обязывать власть имущего воротилу? Деньги?

— Мало, Костя. Деньги и страх! Страх за благосостояние и страх за благополучие.

— Страх потерять деньги и страх за собственную шкуру, — расшифровал он мою фразу.

— Вообще, власть, страх и деньги — вещи в нашем мире взаимосвязанные. Но это лирика! Итак, мы предположили…

— Предположили? — перебил меня Костя.

— Мы, за исключением малого, предположениями только и занимаемся, которые тем не менее вчера очень хорошо сработали — в подвале!

Костя немного порычал, прочистил клапаны, поерзал и разрешил мне продолжать.

— Мы предположили, что у Салазарова есть некто во властных структурах, скорее всего, городских или губернских, который, скажем, репутацией и благосостоянием настолько от него зависит, что готов поддерживать Салазарова буквально во всем. Он-то и способен распоряжаться милицией. Его стараниями убран, да, убран, мой киллер. И как быстро работает эта связь! Минут тридцать прошло, как Аякс пошел звонить Салазарову, а они уже приехали. Это, Костя, проверка была, проверка предположений и связей, и я ее произвела блестяще! А если бы вместо ментов отморозки явились, картина была бы иная.

— А я-то подумал, что ты у Аякса убежища просишь, будто нам податься некуда!

Я напомнила ему о тушканчике, и он повеселел.

— Хороши тушканчики, — расцвел немного даже хищной улыбкой, — с этакими зубками! — И согнутым пальцем показал, как нажимается курок.

— Зубки-то хороши, — согласилась я, — да мы среди такого зверья находимся, что выбьют нам их на раз, так что и воспользоваться ими скорее всего не успеем. Тут действовать нужно не так!

— Да, это тебе не рукопашная! — пожалел он. — Когда до драки дело дойдет, будешь слушаться каждого моего взгляда, а сейчас тебе решать, мне подчиняться.

— Первым делом надо попробовать сбросить все это с плеч долой теперь же, сбросить всю информацию и суету следователю. Нашему Горчакову. Для него дело закончить — только пальцами шевельнуть, с таким-то материалом. Только еще один пробел заполнить надо — узнать имя салазаровского дружка из власть имущих. Тут, я уверена, нам захотят помочь ведьмы.

— Разбежались! — хмыкнул Костя, но мотнул головой. — Ведьмы так ведьмы, поехали к ним.

Собрались мы быстро. Голому одеться — подпоясаться.

Поспорили насчет оружия и к единодушию не пришли. Я полушутя предложила ему прихватить «макаров», так, страховки ради, сунуть его куда-нибудь ближе к нижнему белью. Он ответил, что сумеет обойтись, не страхуясь, с двумя, а если дрючок какой в руку, то и с тремя, и с четырьмя более-менее подготовленными бойцами. Тогда я напомнила про выстрел, которым отморозки привели в послушание бомжовую братию перед мордобоем, и Костя замолчал, задумавшись.

Он размышлял, пока я набирала номер телефона центра бабы Риты, а когда услышала в трубке постный голос подручницы, расстегнулся и принялся пристраивать ствол под ремень брюк. Во мне ожил дух противоречия, и, пока я объявляла подручнице о своем желании приехать на повторный исцелительный сеанс, он вырос и набрал силу. Положив трубку, попросила Константина оставить железку дома — опасно с ней по улице ходить, но он только фыркнул и взглянул искоса, застегиваясь. Ну что ж, рискнем. Не зря же он их чистил.

Глава 7

В окрестности уже знакомого мне особнячка с замысловатым фасадом и огромной клумбой напротив мы с шиком подкатили на раздолбанных «Жигулях» с не менее подержанным водителем за рулем, утомившим нас рассказами о сложностях частного извоза в нашем городе. Константин, на свою беду севший с ним рядом, щурился и молчал, демонстративно не обращая внимания на все его жалобы. Я, расположившись сзади, вообще была не у дел. Расплачиваясь, Костя назвал его долбанутым, что на него, обычно сдержанного до невозмутимости, совсем не было похоже.

К центру бабы Риты мы подошли пешком, под ручку, в лучших традициях прогуливающейся семейной пары, переправились через улицу и присели на вчерашнюю скамеечку. Я вслушивалась в свою интуицию, но, кроме тревожного возбуждения, не чувствовала ничего особенного. Константин же был хмур, собран и неразговорчив.

Возле замысловатого фасада стояла всего одна машина — ухоженная «Волга», более нигде мест, подходящих для скрытой парковки, не было, как не было и стоящего на приколе транспорта. Это меня не устраивало. Не устраивал и вот такой Константин угрюмый.

Руку свою он доверил мне без возражений, заинтересовавшись моими движениями. Обняв себя ею, я прикорнула на его плече. Сообразив, что к чему, он улыбнулся — наконец-то!

— Ты позвонила им затем, чтобы здесь нас встретил еще один убийца? Или очередная группа захвата?

— В точку, сэнсэй! — Я обхватила его руками и прижалась теснее. — Только не милиция здесь должна бы ждать, сегодня не то, что вчера, сегодня для ее действий нет повода и оправданий. Отморозки. Только, видишь, нет никого. И это меня тревожит.

— А не радует? Ты ничего не спутала? — Костя удивленно заглянул мне в лицо.

— Как может радовать то, что события начинают развертываться по неожиданному варианту?

— Зачем они тебе? — спросил он таким тоном, каким задаются только самые сокровенные вопросы — стыдливо и вкрадчиво одновременно.

Сэнсэй ты мой дорогой, соображал всю дорогу, ломал голову и тихо кипел от бессилия. Поэтому и «жигулист» стал у тебя долбанутым. Ничего, сэнсэй, я все-таки надеюсь, что очень скоро твое мужское достоинство и самолюбие рукопашного учителя получат повод для торжества.

— Очень хочется овиноватить в их глазах их работодателя — Салазарова. Как — пока не знаю. Для начала надо войти с ними в контакт.

— И уцелеть! — заканчивает Костя, но я продолжаю:

— Это как минимум!

По грязному, утоптанному снегу откуда-то из-за темных стволов каштанов появился вчерашний алкаш. С трудом ступая на подгибающихся ногах, он подошел к скамейке, на которой вчера пил вино, взялся руками за спинку и, утвердившись, повел вокруг мутными глазами. Он заметил нас не сразу, но, когда это произошло, приветственно взмахнул рукой и развесил в улыбке лиловые подошвы губ. Мы молча наблюдали за ним, но он ожидал большего, не дождался и, скривившись, медленно и выразительно погрозил пальцем.

— Знаешь что? — Константин с большим вниманием наблюдал за пьянчугой. — Я сейчас его попру!

— Не надо! — запротестовала я. — У него сейчас по режиму прогулка в этом сквере.

Константин даже рассмеялся:

— Ты и это знаешь?

— Я тоже ведьма, а «ведьма» в незапамятные времена означало «ведающая мать».

Алкаш, не дождавшись от нас ничего путного, отвернулся и, обреченно махнув рукой, отчего едва не свалился на бок, потопал на разъезжающихся ногах прочь, старательно удерживая равновесие.

— Знаешь, — повернулся ко мне Константин, — пойду-ка схожу туда, — и кивком указал через дорогу, на центр, — взгляну, как там и что.

Я поцеловала его, благословляя.

Оставшись одна, я первым делом извлекла из кармана замшевый мешочек и вытряхнула из него кости. Долго держала их в кулаке, не решаясь взглянуть. Есть поверье, что, вопрошая судьбу, можно сглазить будущее.

«3+16+30». Вот как! Эта комбинация запомнилась мне по расшифровывающей ее формулировке, одной из самых туманных, на мой искушенный взгляд.

«Хлопоты, доставленные вам и доставляемые вами, будут пустыми без откровения оракула, которое надо заслужить, употребив искусство дипломатии для достижения силы слова — ключа к его вещим устам».

Вот так! Спасибо, любезные, за помощь и совет! Буду держать это в памяти и пробовать сравнивать с происходящим. Возможно, в какой-то момент события расшифруют смысл формулировки, и станут ясны скрытые здесь рекомендации.

Высокая двустворчатая дверь в офисе бабы Риты время от времени открывалась, пропуская страждущих, в основном женского пола и солидного вида. Зимние долгополые меха и темная, блестящая хорошей выделкой кожа — престижная одежда, несгибаемая осанка, отстраненность во взорах. Многих высаживали и подхватывали подлетающие машины, иные шли пешком, неторопливо передвигая свои телеса.

Хорошая штука — достоинство, жаль, многие подменяют его напыщенностью.

А оживленно в центре-то, процесс целительства идет полным ходом. Я посмотрела на часы — самое деловое время! Во времена, близкие к Христовым, каждое исцеление наложением ли рук, молитвой ли считалось чудом. Исцеленные считались счастливцами. На целителей смотрели с благоговением. Сейчас все проще и естественней: дверь, коридор, касса, кабинет. Заплати и получи свою порцию! А потом иди важно, запахивая на себе кожаный плащ — дело, одно из запланированных на сегодня, сделано! А целить граждан обучают на курсах. За деньги, естественно.

К центру одна за другой подъехали две машины — «Жигули» и «Нива» четырехдверная, остановились поодаль.

Что это Костя задерживается так?

Из «Нивы» выскочил верткий, невысокий, без шапки, побежал к двустворчатой двери. Еще трое вышли из «Жигулей», закурили. Ребята как ребята, в куртках, крепкие. В двух машинах их восемь человек.

Тот, что без шапки, в спешке, рывком распахнул дверь. Из нее поплыл мужчина, на ходу заталкивая шарф под воротник плаща, а за ним наконец-то показался Константин. Глянул хмуро на держащегося за дверную ручку и пошел себе, засовывая руки в карманы и поеживаясь от ветерка.

Отморозки?

Из «Жигулей» выполз еще один. Расправил телефонную трубку, заговорил в нее, отвернувшись от остальных.

Я двинулась навстречу Косте, подождала его у края дороги.

— Никого нет, если это не они, — негромко проговорил, подойдя вплотную. — Вот эти, — и весь подобрался, посмотрел на меня с опаской. Неужели вид у меня такой?

— Здесь они с нами ничего страшного делать не будут, если мы их не спровоцируем, — говорю и чувствую, что щеки начинают гореть румянцем. — Надо, чтобы они нас увезли. Надо уехать с ними. Запомни это, Костя! — Беру его под руку. — Пошли! — И, перебегая через дорогу: — Не спеши махать ногами!

В дверях я пропустила его, погнала перед собой по коридору, мимо икон, к столу регистрации. Подручница восседала на своем месте, мило и вопросительно улыбнулась Косте. Вот он где пропадал столько времени! А при виде меня нахмурилась, но кивнула, хотя и без улыбки.

— Извиняюсь! — пролепетала я, не обращая внимания на больную, уже сидевшую возле стола. — Аннулируйте, пожалуйста, мой сегодняшний сеанс. Побывать на нем мне, к сожалению, не удастся.

Наверное, получилось у меня слишком громко. Необычно громко для этого места. У выхода, обернувшись, обнаружила, что привлекла внимание всех, находящихся в коридоре. И подручница смотрела на меня круглыми глазами, прижимая к уху телефонную трубку. Это было хорошо!

На улице, беспокоясь за Костину выдержку, я взяла его под руку.

— Байдук, вот они!

От «Жигулей» указали на нас телефонной антенной.

— Извините, пожалуйста, одну минуточку!

Тот, что без шапки, который бегал к подручнице узнавать обстановку, верткий Байдук поспешил к нам с приветливым выражением довольно симпатичного лица, замялся, не зная, с чего начать.

— Я слушаю вас!

Константин буравил его взглядом и ждал ответа.

— Дело в том, что вы должны поехать с нами, — пожал плечами Байдук, будто сам удивляясь своему предложению.

Глаза у него чистые до наивности. Сколько ему лет? Двадцать пять? Тридцать?

— Вот как? — ответил Костя довольно миролюбиво, поглядывая на остальных, сгрудившихся было возле машин, а теперь потихоньку, вразброд, двинувшихся к нам.

— Вы от Салазарова? — спросила я напрямик.

Байдук прикрыл глаза и несколько раз кивнул:

— Да! Да!

— Что вам от нас надо?

— Поговорить, — он очень хорошо мне улыбнулся — открыто, чуть склонив набок голову. Обернулся и махнул рукой своим. Те беспрекословно начали поворачивать вспять.

— Мы можем отказаться?

Костя пошевелился, отстраняясь от меня. Это можно было понять как подготовку атаки.

— Конечно, можете, но в этом случае и вам, и нам жить станет труднее. Поехали лучше, а? Салазаров вам — нож острый и нам давно поперек горла. Поговорим?

Вот это новость! Такого я не ожидала, правда! Будь на их месте уголовнички, с которыми дело мне иметь привычней, перед тем как вести разговоры, я постаралась бы выведать, кто он такой, этот Байдук, да подходит ли по авторитету. У отморозков же многое по-иному. А предложение — будто мои планы узнали. Осторожничать начнешь — обидятся.

— Зачем куда-то ехать?

Хорошо Костя играет, талантливо. Живет в роли.

— Ну, о таких-то вещах, да на улице… — немедленно отвечает Байдук слегка обиженно. — Да вы не беспокойтесь, они не поедут. Только вас двое, я и вон, Герка за рулем, — он кивает на «Ниву», в которой, откинувшись на подголовник, дымит сигаретой Герка.

Байдук, демонстрируя простоту своей души, берет меня под руку и со словами:

— Поехали, а? Ей-богу, я не только от своего имени хочу поговорить! Мы давно уже случая какого-нибудь ждем, и вот — как нарочно! — Мягко, но настойчиво тащит нас к машине. Мы упираемся с приличным случаю недоумением, но движемся. А Герка уже и дверь нам изнутри открывает.

«Жигули» с утолкавшимися туда бойцами уезжают еще до того, как мы оказываемся в машине.

Едем мы долго, почти за город, в промзону, на Вишневский тракт. В начале пути Константин, незаметно пожав мне колено, хотел что-то сказать на ухо, но я, отстранившись, легонько покачала головой и, незаметно же, нащупав под его курткой ремень, толкнула легонько несколько раз в это место, напоминая о пистолете. Думаю, что он меня понял. Куртку, во всяком случае, расстегнул.

Герка беспрестанно дымил, зажав сигарету в уголке рта, поглядывал на нас с Костей прищуренным от дыма глазом в зеркало заднего вида и двумя пальцами переключал передачи. Байдук трясся рядом с ним, не пытаясь оглядываться. Всего раз я хотела было заговорить, но он, подскочив как ошпаренный, прижал указательный палец к губам и показал на телефонную трубку, лежавшую возле рычага передач панелью вниз.

Раза два свернув и переехав пустырь, мы попали к обрушившемуся кое-где ограждению из бетонных плит и осторожно пробрались по кочкам и осколкам кирпича через один из таких проемов на заводскую территорию, напоминавшую театр военных действий недавнего прошлого. Недостроенные стены, здания без крыш, незастекленные окна — заводской долгострой, брошенный окончательно из-за отсутствия средств.

— Выходим! — скомандовал Байдук.

Цех, куда мы за ними пришли, вместо крыши имел над собой переплетение металлических ферм, а на полу, вдоль стен, лежали скрытые от солнца и потому не тронутые весною снежные сугробы.

Герка, метрах в десяти перед нами, не спеша шлепал по полу разбитыми кроссовками, а Байдука не было, и это мне не понравилось. Переступив порог несуществующих ворот, мы с Константином замешкались, оценивая ситуацию. Герка на ходу обернулся и махнул нам рукой.

— Пошли! Вот сюда! — и свернул за угол, ко входу на этажи не состоявшегося административного корпуса.

Мы двинулись следом, вдоль стены с несколькими дверными проемами. В первый из них я заглянула — там было темно и пусто.

— Где же вы! — раздался неподалеку голос Герки, мы пошли быстрее и миновали вторую дверь.

Чья-то рука шлепнулась сзади мне на лицо, сдавила губы. Сильно рванули за шиворот, подсекли ноги и швырнули через что-то, больно ударившее под коленки, на пол. Надо мной грохнуло и лязгнуло железо.

— Татьяна! — раздался глухо, будто издалека, голос Кости, и весело щелкнул выстрел.

— Приехали!

Я лежала на дощатом, загаженном грязными следами полу, а надо мной склонялся, мило улыбаясь, Байдук собственной персоной. Проем, через который меня сюда вбросили, оказался закрытым ржавой, целиком железной дверью с задвинутым засовом, возле нее стоял еще один, тот, что у центра бабы Риты указывал на нас телефонной антенной.

Стон, послышавшийся за дверью, закончился ревом, раздался еще выстрел, вскрик и удаляющийся топот.

— Убью! — донеслось издалека.

— Там проблемы, Байдук!

Я села и потерла колени.

— Разберутся! Их там шестеро! — Байдук выпрямился. — Хочешь, иди к ним! Иди, чего там, подумаешь, не вторым будешь, какая разница! А там охота! Она сейчас кончится!

Тот больше не сомневался, но напоследок глянул на меня, как на лакомый кусок, съесть который сию минуту не получается, повозился с дверью и вышел вон. Пока Байдук пыхтел над засовом, я была уже на ногах и даже отошла к окну, неплотно загороженному деревянным щитом. Он чувствовал себя настолько уверенно, что даже не обернулся на звук моих шагов. Это было мне на руку, но и задевало самолюбие. Что ж, бог даст, после сегодняшнего дня и отморозкам станет известно, кто такая Ведьма!

Там, за дверью, воевал Константин, и против него, скорее всего, действовала вся группа, встретившая нас у центра бабы Риты. Поэтому на дипломатию времени терять не следовало. Но на лице обернувшегося ко мне Байдука цвела такая неподдельно открытая до наивности улыбка, что я сдержалась, решив подарить ему шанс.

— А как же Салазаров? — спросила его укоризненно.

Он не дал мне оценить, насколько глупо это прозвучало.

На его резкий взмах рукой я отреагировала вовремя — закрыла голову руками. Коротко и тихо свистнул воздух, и что-то яро хлестнуло меня по рукавам, защищавшим лицо.

Он ответил мне, и больше ждать я не стала. Мои последующие действия можно было рассматривать как реплику на его ответ. Метнувшись вперед и одновременно поворачиваясь вокруг себя, — этакое вальсирующее движение, ускоренное раза в три, — я столкнулась с ним, и мы разлетелись в стороны, как два бильярдных шара. Его попытка ухватиться за меня не удалась благодаря закрутке, и он едва устоял на ногах. Не теряя времени, я вновь пошла на сближение, следя за его поднимающейся рукой со свисающей от запястья тонкой, блестящей цепью с грузиком на конце. Он уклонился, я ему это позволила и, пропорхнув мимо, локтем, торчащим из просеченного насквозь рукава, жестко встретилась с его лицом. Последний шаг был перекрестным, он развернул меня вспять настолько быстро, что все этапы падения отморозка я наблюдала, как на экране телевизора.

Байдук попытался сохранить равновесие, взмахнул руками — цепочка шлепнула его по спине, — двинул ногой и, запнувшись пяткой на ровном месте, рухнул навзничь, гулко ударившись головой об пол. Из носа его хлестала кровь.

Схватка не длилась и минуты.

Ведьма я или нет! Мысли промчались сразу по двум направлениям: «Убивают Костю!» — и я кинулась к Байдуку, с трудом затаскивавшему руку с цепью себе на лицо.

«Использовать его в дальнейшем!» — и, работая с бешеной энергией, согнула пополам его тело, цепью надежно связала запястья с лодыжками. Обшарила наскоро и из кобуры под мышкой выдернула маленький никелированный пистолет, кинула его в боковой карман.

— Отдыхай! — посоветовала.

Оттолкнувшись от него, вскочила, чувствуя себя от избытка энергии жестко сжатой пружиной.

В драке, где главную роль играют сноровка и быстрота, любая женщина, потрудившаяся пройти соответствующую подготовку, может выстоять против мужчины, а нередко и одолеть его, пользуясь природной хитростью и способностью быстро и правильно реагировать на изменения обстановки. Мужчины, более прямолинейные и твердые, обладают этими качествами в меньшей мере, но выигрывают в силе.

О силе я мечтала, в панике дергая засов и вспоминая, как нелегко справлялись с ним отморозки.

— Брызни на него! — услышала сзади и неожиданно отрезвела от этой грубости.

Окно! Деревянный, наспех сколоченный щит не производил впечатления прочного, и мне удалось с первого удара проломить одну из центральных досок. Повторила упражнение с тем же успехом, и — вот он выход, пожалуйста! Что значит хорошо поставленная атака ногой по верхнему уровню!

— Задом своим бабьим стукни! — посоветовал Байдук, задрав кверху окровавленное лицо.

Я ответила на совет пощечиной и вытерла о него ладонь.

Окно выходило в котлован, неблизкое дно которого было утыкано огрызками бетонных столбов. Рискуя сорваться, вылезла наружу, отмахиваясь от дощатых обломков, колотивших меня по голове и плечам, и по выступу стены, проходившему метрах в полутора ниже, двинулась к следующему окну, молясь об удаче. В глубине здания бухнул еще один выстрел и раздался многоголосый крик.

«Костя!» — заныла душа.

Хорошо, соседнее окно было неподалеку, потому что от возбуждения я совсем потеряла осторожность и, забыв о торчащих внизу арматурных штыках, шагнула широко и промашливо. Нога съехала с выступа, тело мотнулось назад, и, едва успев ухватиться пальцами за раму, я повисла над котлованом на одной руке, обмирая от страха и боли. В запястье кирпичным зубом впился угол оконного проема. Извернувшись и взбрыкнув ногами, я вскинула на него свободную руку. Пальцы сорвались, и рама, крякнув от нагрузки, вышла из притвора, приоткрылась наружу.

Пора было прощаться если не с жизнью, то со здоровьем и лететь вниз. И совсем было приготовилась к этому, как сверху раздалось:

— Эй, шлюшка, а где Байдук?

Герка изумленно смотрел на меня из окна, придерживая разваливающуюся под моим весом раму.

— Та-ам! — просипела я сквозь стиснутые зубы.

— Где? — Он высунулся по грудь и нагнулся ниже.

— Там! — крикнула и, рванувшись из последних сил, свободной рукой вцепилась в его плечо.

— Брысь! — заорал он, пытаясь отпрянуть, но не тут-то было!

Бросив разваливающуюся раму, я перебросила руку на его ворот, подтянулась к нему, скребя ногами по стене, и, оказавшись с ним нос к носу, жарко, со стоном выдохнула в его лицо. Он забросил руку мне на голову, нажал, но я впилась зубами в его щеку, и он, охнув от неожиданности, упал грудью на подоконник. Инстинкт самосохранения гнал меня вверх, и через секунду я уже боком ввалилась вовнутрь помещения.

Невольный мой спаситель, дыша не легче моего, отпрянул от окна и ударил меня ногой, метя в живот. Я встретила его башмак согнутым, напряженным коленом. Больно, но терпимо. Второй удар, направленный в ребра, встретила руками, от третьего увернулась, перекатившись с боку на бок. Герке потребовалась передышка, мне — нет, и вот я встала напротив, переводя дух и сверля его глазами.

Герка вытер кровь с укушенной щеки, шагнул назад и протянутой вбок рукой нашарил обрезок трубы длиною не меньше метра, наверняка приготовленный заранее.

— Ты что, здесь в засаде сидел?

— Да, гребаря твоего дожидался! — ответил с усмешечкой и, замахнувшись, кинулся на меня.

Тесно тут было, и уклонилась я с трудом. Он шаркнул концом трубы по кирпичам нештукатуренной стенки. Тесно! И, не дожидаясь повторения, я выскочила из комнатенки в темный коридор.

Снизу, по лестнице, поднимались люди. Судя по голосам — не менее двух. И поднимались быстро.

Я едва успела отскочить вбок и остановиться, как появился Герка со своей трубой наперевес. Я сбила его сбоку, коленом в живот, и не смогла подхватить трубу, грохнувшую о ступени, — да и поздно было!

— Тля! — на площадке, лестничным маршем ниже, двое уставились на меня, разинув от неожиданности рты.

— Тля-а! — и несутся на меня, согнувшись, прыгают через две ступеньки.

Убегать мне было некуда и некогда, и я прыгнула на них обеими ногами, сверху вниз, расшибла и покатилась с ними по лестнице. Попыталась вскочить, но они были сильнее или, может, выносливее, или досталось им сегодня меньше.

Подняли они меня вместе. Один — под мышки, другой — за руки, крутя их за спину. Справились! Я ждала удара по голове чем-нибудь тяжелым, или режущую боль в ребрах, против сердца, или еще чего-то в этом роде, но они поволокли меня вниз по лестнице, даже не ударив как следует, сильно толкая на ходу.

— Э-э! — проблеяли сверху.

Оттуда, с высоты двух этажей, смотрел на нас быстро очухавшийся Герка.

— Сначала спросите у нее, где Байдук! — проговорил он, морщась от боли.

— Ах ты, сука!

И один из моих мучителей, размахнувшись от души, ударил меня в живот. Но я успела согнуться еще до удара, почти повиснуть на заведенных назад руках, напрячься и приподнять одно колено.

Было очень больно и перехватило дыхание, но сознание я не потеряла. Герке только что досталось хуже.

— Пошли-и! Крючиться еще будешь, стерва!

Жесткая пятерня грубо стиснула мой подбородок, рванула голову кверху. Я едва утвердилась на подгибающихся ногах, потопала, куда вели.

— Герка, догоняй! — крикнул тот, что сзади.

Меня втолкнули в большую, низкую комнату с узкими, длинными прорезями под потолком, через которые в нее попадало немного дневного света.

«Подвал или цоколь», — решила я, окинув ее взглядом.

На полу лежал мертвец в задранной до груди куртке с грязным, будто подошвы об него вытирали, лицом. Не Костя. И это уже было хорошо!

Меня грубо швырнули в угол, на пол, я прижалась к стенке, поджав под себя ноги. Тот, что был все время сзади, нагнулся и взял меня за грудки, скрипнул зубами.

— Так где Байдук?

— В цеху, от входа вторая дверь направо, — ответила тихо, с ненавистью глядя в его волчьи глаза.

— Оставь шалаву! — потребовал второй, но он пропустил это мимо ушей, напротив, присел рядом, коснулся, будто лаская, волос на моем виске и неожиданно резко толкнул голову вбок, так, что я едва не стукнулась о стенку.

Пришлось закрыть глаза, чтобы не увидел он, какой злостью они разгорались. Не время. Поздно бы не было!

Вошел Герка со своей трубой.

— Помер? — спросил, кивнув на мертвого.

— Как же ты его завалил, а? — спросили у него.

— В ее мерина стрелял, — Герка указал на меня трубой, — а он им загородился!

— Байдуку расскажешь!

— Не видать тебе больше волыны! Будешь баранку крутить за полтысячи в месяц!

— Я ее мозги сейчас по стенке размажу!

Герка шагнул ко мне, берясь за трубу обеими руками.

— Погоди! Байдук у нее что-то узнать хотел!

Но Герка не слышал или не хотел слышать, шел ко мне деловым шагом.

Время рукопашной кончилось. Перед мертвым телом и занесенной над головой трубой иного выхода у меня не оставалось. Я, вскакивая на ноги, выдрала цепляющийся за стенки кармана пистолет Байдука, передернула затвор и два раза выстрелила Герке в голову. Он упал, развернувшись, и заскреб ногами пол все медленнее с каждым движением. Не ожидавшие такого исхода, отморозки замерли на полусогнутых ногах, будто приготовясь пуститься в пляс. Я направила на них ствол и, когда прошел звон в ушах, прорычала не по-людски:

— Лежать, ироды!

Один послушно повалился ниц, а другой быстро, как от пинка под зад, метнулся к выходу, сунулся в дверной проем и, едва не взлетев, отпрянул назад, повалился навзничь, немного не достав головой до ног мертвого. В комнату, подволакивая ногу, но прямой и грозный, как ангел мщения, вступил Константин.

Каким светом просияли его глаза при виде меня! И я, опускаясь без сил на прежнее место, подумала, что таким я его никогда не видела и не забуду никогда!

— Таня! — Он встал на колени, коснулся моего подбородка, погладил по голове, и рука его была легче перышка, а мне стало досадно за муть в глазах, из-за которой черты его лица расплывались, сколько ни смаргивай.

— Я не мог тебя отыскать! Наконец-то!

И вдруг пудовой кувалдой ударило по ушам, и сотней швейных игл впились в щеку и шею крошки бетона.

Константина развернуло, вскинуло ему руку, и она задергалась, изрыгая огонь из зажатой в ней смертоносной машинки, а рядом, в едином ритме с ней задергались в конвульсиях тела моих не состоявшихся убийц.

На этот раз в ушах звенело долго. Кровоточила мелкими царапинами шея. Еще и ноги дрожали, как я обнаружила, когда встала на них не без помощи Константина.

— Четверо, — пересчитала тела на полу. — Один шевелится. Костя, должны быть еще трое!

— Есть трое! — улыбнулся он.

Что-то губы у него бледноваты.

— Они в разных местах, неподалеку. Переломы, сотрясения. Ничего, выживут!

Он обнял меня поперек тела и повлек к выходу.

— Пойдем отсюда!

На полу зашевелился ушибленный им в дверях, приоткрыл глаза и попытался сесть.

— Подожди! — попросила я сэнсэя. — Теперь самое главное! — И, присев возле шевелящегося тела, взялась приводить парня в чувство.

Мы вели его по лестнице вверх чуть ли не под руки, как пьяного. Он и был пьян от страха и потрясения. Он и Байдук, связанный по рукам и ногам и запертый, на его счастье, за ржавой дверью — вот и все наши противники, более-менее уцелевшие в навязанной нам драке.

Мы усадили отморозка под ржавой дверью, прислонили к ней спиной, погрохали в нее ногами и, добившись потока матерщины с той стороны, рассказали ушибленному, каким путем можно добраться до его начальника. Убедившись, что до него дошло и что он все хорошо понял, переключились на самого Байдука. Не то чтобы общение с ним мне доставляло удовольствие, но надо же было извлечь какую-то пользу из переделки, в которую мы попали. Впрочем, ничего оригинального я не придумала, но сработать могло.

— Байдук! — заорала я срывающимся голосом. — Вешайся! Вчера в подъезде в меня стреляли, и очень скоро припорола милиция. Салазаров сдал киллера ментам, чтобы утопить концы. Сегодня то же самое он поручил твоим головорезам. Как думаешь, контора скоро пожалует? Байдук, мы на тебя не в обиде, поэтому советую, подхлестни бойца, он здесь, у двери, чтобы к тебе через окно пробрался и выпустил от греха подальше. И сматывайтесь, не медлите, в подвале трупы! Одну машину мы вам оставляем. Ты меня понял?

— Эй, шлюшка! — донеслось из-за двери. — Ты сама, что ли, ментов навести хочешь?

Не откажешь в сообразительности отморозку! Но, как говорится, посеянные семена взойдут!

— Меня саму вчера после того горе-стрелка милиция по городу до утра гоняла, и это — чистая правда!

И, не обращая больше внимания ни на какие звуки за ржавой дверью, мы с Константином покинули это место, поддерживая друг друга под руку.

Четырехдверная «Нива» в заводском дворе дожидалась теперь только нас. И телефонная трубка, панелью вниз, лежала возле рычага передач.

Я перевязала Константину предплечье, использовав для этого кое-что из белья. Глубокая, болезненная, но, к счастью, уже почти не кровоточащая царапина, пропаханная пулей, прошедшей по касательной. То-то, я смотрю, губы у него бледные!

Я же была всего лишь слегка побита, синяками и царапинами отделалась, но верхняя моя одежда была в ужасном состоянии. Показываться на люди в таком виде — чистое безрассудство.

Мы не торопились, привели себя в относительный порядок, посчитали раны и ушибы, оказали друг другу первую помощь — времени прошло достаточно не только для освобождения Байдука, но и для оценки им результатов операции. И мы двинулись в путь.

Выехав на Вишневский тракт, остановились для телефонных переговоров.

Связавшись с дежурным по горотделу, Константин срывающимся от волнения голосом продиктовал координаты театра военных действий и сообщил, что пропавший майор милиции, фотографию которого недавно передали по телевидению, находится там и что в настоящий момент над ним готовится расправа.

Получилось у него это здорово! Мы не успели выкурить и по сигаретке, как мимо нас промчались несколько машин с тревожными маячками над лобовыми стеклами.

Жаль, мои сигаретки с ментолом от кулаков и чужих ног превратились в труху, и курить пришлось дерущую горло Костину «Яву».

Алла Анохина взяла трубку и очень обрадовалась известию, что у меня для нее куча свежих новостей, относящихся к делу Жени Реутовой. Ее даже не смутила просьба подъехать за нами в условленное место и отвезти по указанному адресу. За материалом она готова была гнать машину хоть на край света.

— Едем ко мне, Костя. Ванна, обед и короткий отдых — это я тебе обещаю!

Он улыбнулся все еще бледными губами:

— Как там Наполеон говаривал, — главное — ввязаться, а война план покажет? Ввязались!

На это не возразишь! И не планы нами теперь двигают, а события, уже происшедшие и тянущие за собой последующие. Ситуация требовала действий, которые бы переводили возможное в необходимое. Карма-йога какая-то! Дай бог разумного выбора!

— Что скажут соседи! — охнула я, демонстрируя свои просеченные насквозь рукава.

Глава 8

Алла испытала восторг и ужас от нашего вида и состояния и засыпала вопросами, которые мы в основном проигнорировали.

— Ты добра молодца накорми, напои, в баньке попарь, а потом и спрашивай! — Этой фразой Константину удалось обуздать ее… если не любопытство, то возбужденную несдержанность — это уж точно. Она даже хохотнула, уловив намек на бабу-ягу, которой в сказке и адресовалось это предложение.

— С бабой-ягой — ладно, — продолжал острить Константин, — с ней сладим, но вот с бабой Ритой!

Машину Алла вела аккуратно, соблюдая все правила, и под плавное покачивание колыбели я вздремнула на Костином плече и в полусне слушала, как он обещает Анохиной рассказать в подробностях все, что мы имеем против бабы Риты и про остальных из ее окружения, и про все, что приключилось с нами, но все же после обеда и ванны.

Еще два потрясения пережила Алла — когда мы прямо в прихожей извлекли из карманов пистолеты и объяснили ей, что этот арсенал является насквозь трофейным, и при виде Костиной раны, обмотанной черт знает чем. А когда я взялась за ее обработку и перевязку по всем медицинским правилам, Алла, передернув плечами, сбежала на кухню и в рекордно короткое время приготовила из того, что было, удивительно хороший обед на троих.

Костя уснул в ванне, положив больную руку на ее край, а мы с Аллой, устроившись со всеми возможными удобствами, занялись обработкой переполнявшей меня информации. Я выдала ее всю без утайки, со всеми предпосылками и выводами, а Анохина, по роду своей деятельности дока в вопросах систематизации, руководила мной, как могла, манипулируя блокнотами и диктофоном. Схватилась даже было за видеокамеру, но тут уж я запротестовала, не выдержав такого прессинга, и она сдалась, взяв с меня слово о видеозаписи в будущем.

Впервые Алла, не избалованная сочувствием криминалистов, получала столь исчерпывающий материал, да еще по незавершенному делу. Это волновало ее впечатлением причастности к расследованию, которое она, на правах хорошей знакомой, осмелилась назвать аферой, замешанной на великолепных интригах.

С аферой я согласилась, с интригами — тоже, а вот насчет великолепных… Уж очень побаливали мои синяки и шишки. И Константин, хлебнувший этого великолепия, спал в теплой ванне с огнестрельной раной руки.

Расписку, подписку то есть, я с Анохиной брать не стала, удовлетворилась ее клятвенным заверением хранить все полученное в строжайшей тайне от всех на свете до моего особого распоряжения на этот счет. А когда оно последует, я ей растолковывать не стала, пообещала только, что скоро. В качестве платы за послушание пришлось пообещать ей свое участие в передаче по материалам этого дела, план которой она уже начинала обдумывать.

— Не было ни гроша и вдруг — алтын! — сообщила, одеваясь, и, окрыленная удачей, упорхнула, забыв попрощаться.

Едва она удалилась, как, шлепая босыми ногами, из ванной появился Константин в халате на голое тело.

— Обед, ванна, отдых, — проговорил хрипло, тараща слипающиеся глаза, — по полной программе!

— Мог бы и еще поспать, времени немного есть, — пожалела я, подставляя для поцелуя щеку.

— Может, следует перебраться в спальню? — предложил, обнимая и пытаясь поднять меня на руки, но отступил, сморщившись от боли.

Дорогой мой покалеченный сэнсэй! Я погладила его по обеим щекам сразу и отказалась со вздохом сожаления:

— Времени нет, Костенька! Вечером я тебя и уложу, и ублажу!

— И я тебя, Татьянка, если эта ночка спокойной выдастся!

— Гляди не забудь!

Видели бы сейчас ученички-рукопашнички своего учителя — сонного, со всклокоченными, мокрыми волосами, с трудом двигающего одной рукой, но готового и к любви, и к войне. А к тюрьме?..

Вот до чего доводит дружба с Ведьмой!

— Иди кофейку попей, пока я себя в порядок привожу, — предложила, — там чайник горячий!

— Я и тебе налью! — пообещал и побрел по коридорчику на кухню, слегка приволакивая ногу.

Горчакова пришлось искать, набирая разные телефонные номера, сообщаемые мне различными людьми — сотрудниками его ведомства, и прошло немало времени до момента, когда я услышала наконец в трубке его голос.

— Вы готовы? — осведомился он сразу же, едва поздоровался.

Интересно, к чему?

Я не стала гадать и отвечать на вопрос, а огорошила его просьбой о встрече на нейтральной почве, скажем, в моей машине, на улице. Он мялся с минуту, издавая невразумительные междометия, и решил согласиться, но время назначил — рекордное! Чтобы успеть, нам нужно было скакать, пришпоривая машину. Мы поскакали.

Хорошо, что Константин не из разговорчивых. Трясется сзади, не пытаясь обсудить этот мой ход. Хотя для него он не является неожиданным. Упоминала я как-то, что хорошо бы, набрав достаточно событий, делающих мою версию достоверной, взять да и сбагрить все следователю — с плеч, как говорится, долой. Он еще тогда отнесся к этой идее с недоверием, а теперь высказался напрямую: в тюрьму, Татьянка, загремим. Сказал, что за три неполных дня на нас с ним столько всего навешалось, вплоть до убийств.

Костя — человек из народа, и я — тоже. Интересно, отчего это в нашем народе такое недоверие к органам следствия?

Мы остановились в назначенном месте, у площади имени Фрунзе, с прекрасным обзором по сторонам. Плевать, что нас видят все, с милицией у нас рандеву, не с кем-нибудь, зато и нам всех видно.

Всех видно — это оказалось хорошо! Потому что Горчаков появляться не торопился до тех пор, пока на нашей обочине, сначала сзади, потом впереди, не вплотную, а так, метрах в тридцати там и здесь, не остановились две белые машины с голубыми полосами и устаревшей надписью «ГАИ» по бортам. Из одной и вылез наш долгожданный и, осмотревшись, направился к нам.

Мы тоже осмотрелись — места для маневра здесь было достаточно, при условии, что движущийся по дороге транспортный поток не будет чересчур плотным.

Я открыла ему дверцу, и он уселся рядом со мной, шурша форменным плащом и придерживая фуражку.

Чесался язык, но я не стала спрашивать его о причинах такого парада. В конце концов, следователям не возбраняется надевать форму. И не мое это дело.

— Так готовы вы? — повторился, обращаясь ко мне, а по Константину едва скользнув глазами.

— Я всегда ко многому готова, — ответила ему вполне дружелюбно, — но хотелось бы разговаривать, не разгадывая ребусов. К чему?

— К явке с повинной! — ответил он, торжествуя от того, что добился-таки от меня нужного вопроса.

Больше не добьется!

Я весело рассмеялась ему в лицо.

— А вы готовы оформить мою явку с повинной?

— Всегда готов! — выпалил он с серьезным видом.

Некоторое время я испытующе смотрела на него, и он не отвел глаз. Наконец я ему ответила:

— Готовность к этому — очень яркая для вас характеристика. Но я все же попробую с вами поговорить на нормальном языке. Возможно, вы его поймете.

По-моему, он немного смутился. Хоть и попытался скрыть, но было заметно. Совсем чуть-чуть. И вторичный признак — раздражение, тронувшее гримасой его лицо, говорил за то же. Значит, жив в нем человек, хоть и задавлен.

— Черт с ним, я готова предоставить вам убийц Жени Реутовой и тех, кто за ними стоит, на блюдечке с голубой каемочкой! И если ваше руководство даст на то свое соизволение, вам будет достаточно шевельнуть пальцами, чтобы всю компанию укатать за решетку.

Я резала напрямую.

— Будет суд или обойдетесь без него, определенные лавры вам обеспечены.

Еще в середине своей короткой речи я почуяла неладное. И молчание, наступившее после нее, говорило о том же.

Переборщила с блюдечком? Подчеркнув тем самым полную беспомощность следователя-профессионала. Ущемила кастовое самолюбие, усомнившись в соизволении его руководства дать ход правде? Или обидела, намекнув на способность правоохранительной системы решать такие проблемы внесудебным образом? Едва ли, ох едва ли! Не мальчишка, не настолько он щепетилен. А вот если предложенный мной исход дела идет поперек мнения и желаний его начальства? Если от начальства исходят его потуги попробовать меня крайней сделать?

Я взрезала напрямую:

— Ваше начальство устроит моя явка с повинной?

— Разумеется! — Он захлопал глазами — как, мол, можно в таком сомневаться!

— Даже если оно будет уверено в виновности других?

Дело представилось в новом свете, и на прямой ответ он не решился, а плести кружево я ему не позволила, перебила в самом начале:

— Не сомневайся, капитан, явки этой курвьей ты от меня не дождешься, пока я сама не расправлюсь с убийцами девчушки, потому что вы, менты, похоже, на это не способны по причинам, пусть даже от вас не зависящим!

Лучше бы я ему по щекам надавала, так скрутило его стыдом и злостью!

— Посмотри сюда, Татьяна Иванова, — тон в тон проговорил, вытаскивая из кармана руку с зажатым в ней микрофоном переносной рации, шнур от которого уходил в его рукав. — Я нажимаю тонарм, вот, нажал, теперь сотрудники в машинах слышат непрерывный тональный сигнал. Если ты сейчас отказываешься следовать за мной, или вы, — он слегка повернул голову в сторону придвинувшегося Константина, — попытаетесь причинить мне вред, я отпущу кнопку и через секунду группа захвата вытащит вас из машины.

Мы с Константином давно знаем друг друга, и, для того чтобы действовать слаженно и аккуратно, нам достаточно полувзгляда.

Быстрым движением я повернула ключ в замке зажигания, а Костя дернул за собачку замка двери, у которой сидел Горчаков. Машина развернулась почти на месте, и сила инерции очень помогла Косте выбросить следователя прочь, и он в своем форменном плаще покатился кубарем по проезжей части, на которой в этот момент, к счастью, не было машин. Гаишники, должно быть, еще заводили двигатели, когда мы под визг тормозов взяли ближний поворот и с хорошим форсажем двинули вдоль по улице, обходя попутный и пугая скоростью встречный транспорт. Дверца на вираже захлопнулась сама собой. А милицейскую фуражку, оказавшуюся вдруг там, где только что находились хромовые сапоги следователя, выбросить было некому.

От погони, если она была, мы оторвались сразу, и я увлеклась запутыванием следов — довольно нудным петлянием по третьесортным улицам, стараясь выдерживать направление, противоположное нашему первоначальному старту.

— Надо избавляться от машины! — потребовал Константин. — Она нас выдаст!

Логика в его словах была железной, я об этом думала тоже.

Сейчас мы имели одного только единомышленника с умом достаточно изощренным для правдоподобного вранья в случае прокола с правоохранительными органами.

— Звони Анохиной! — Я протянула Константину сотовик и продиктовала номер. — Попроси ее подготовить свою машину и приготовиться принять нашу. — И, посмотрев на него с грустью, добавила: — Нашу машину жалко!

— Танька! Ведьмочка ты ярая! Чтоб мне лопнуть, если я понимаю, куда нас теперь несет!

Константин смеется, я улыбаюсь, и в глаза нам светит солнце с ярко-голубого неба, и люди, мимо которых мы проезжаем, идут в пальто и куртках нараспашку, и асфальт под колесами чистый и уже почти сухой.

— Мне к бабе Рите надо, — говорю жалостно, — сеанс сегодняшний у меня пропадает, может, успею?

Константин переговорил с Анохиной и, умница, попросил извинения за нашу назойливость, а когда отнял трубку от уха, сообщил, что мы, доехав, имеем возможность попасть на лекцию об отличиях назойливости от взаимовыручки, и озадачил меня вопросом:

— А правильно ли мы поступаем, впутывая ее в наши дела?

— Что ты имеешь в виду? — насторожилась я.

Константин немедленно пришел в состояние строгой задумчивости и ответил, тщательно подбирая слова:

— Мы с тобой нарушили с десяток, не меньше, законов и являемся сейчас крутыми преступниками, а она рвется нам помогать, и мы ее к этому поощряем. Я представляю, что на это ответил бы Горчаков.

— Горчаков предложил бы ей явку с повинной!

Мы посмеялись немного, а когда закончили, я ответила ему всерьез:

— Крутые преступники, Костя, совершают преступления в основном против мирного населения и хозяйственной системы государства, а мы их совершаем против крутых преступников. Такой уж у меня способ защищать это самое мирное население от этих самых крутых преступников. И более действенного способа для себя я не знаю. Так что с моральной точки зрения — все в порядке. А что касается Анохиной, конечно, с точки зрения Горчакова — кошмар! А с моей — низкий поклон ей, честь и хвала! Как и тебе тоже.

Хорошо, что мне пришло в голову на него стрелки перевести, подействовало необыкновенно. Несколько минут он пребывал в задумчивости, а потом, видно что-то решив для себя, повеселел и больше к этой теме не возвращался.

Да мы и приехали вскоре.

Алла ждала нас у фасада редакции.

— Берите! — без вопросов протянула нам ключи от своей машины. — Будете ездить с ветерком.

Глава 9

— А в наше время особенно! — доказывал Костя мне свою правоту. — Возьми любого, каждый чего-то да боится, каждый страхом гоним, как скот кнутом пастуха, и желания диктуются страхом: чего-то не достичь, кем-то не стать, чего-то недополучить, разве не так? И от страха люди до идиотства доходят, теряют человеческий облик и творят порою такие вещи! Да ты что, сама не знаешь?

Я противоречу ему, но довольно вяло, потому что внутренне согласна с ним. Не нравится только, как он излагает, чересчур приземленно, на мой взгляд.

— Боятся чего-то не достичь или что-то потерять. А вот Аякс… Скажи, чего ему бояться? Достижения ему на фиг не нужны, терять нечего, кроме пустых бутылок из заначки, а?

— Как знать, — не сдается Костя, — может, достижения ему не нужны только оттого, что в свое время боялся не достичь, да и рукой махнул, ладно, мол, к черту все! И живет теперь бомжуя. А знаешь, чего ты боишься?

— Знаю! — затыкаю ему рот. — Можешь не рассказывать!

— Нет, все-таки! — настаивает он, и я решаю сказать ему правду, чтобы отвязался он от меня раз и навсегда и не приставал больше с такими вопросами.

— Больше всего я боюсь бояться, оттого и лезу, бывает, очертя голову куда совсем не надо бы. Просто доказываю себе собственное бесстрашие. Вот так!

Константин похлопал на меня глазами и отвернулся, переваривая услышанное. Ну и ради бога! Утомил меня его припадок умствования, случившийся на почве безделья.

Мы приехали на место не спеша и не скрываясь — пересекли центр города и остановились у дверей центра нетрадиционной медицины. Но они оказались заперты, несмотря на непозднее время. Неподалеку, правда, стояла на приколе ухоженная «Волга», но это еще не говорило за то, что ее хозяева находятся на месте — внутри центра.

— Что делать?

Растерянный Константин делается удивительно трогательным, и его хочется приласкать, как ребенка.

— Ждать! — ответила и показала на «Волгу», оставив ласку на потом.

И вот минут сорок уже глупо стоим у закрытых дверей и лениво перебрасываемся короткими фразами. А что, позвольте спросить, еще делать, если я с ног валюсь от усталости! В таком состоянии в машине не посидишь, надо двигаться!

Ах какая жалость, что нет у меня с собой гадальных костей!

— Может, имеет смысл постращать Салазарова?

Костя, видя мое состояние, упорно пытается взбодрить меня разговором, больше нечем ему сейчас. Я благодарна.

— Ты наверняка знаешь, чего он боится больше всего.

— Знаю, да, но не знаю, как это называется. А знает баба Яга, то есть Рита. Она может быть еще там, — я показываю на дверь, — если машина ее здесь. Как будет выходить, откроет дверь, нужно будет впихнуть ее обратно и спросить название этого.

— Впихнем! — обещает Константин.

— Спросим! — заверяю я.

И мы опять продолжаем изображать влюбленную парочку, почему-то мающуюся от безделья у входных дверей центра бабы Риты.

Нет, все-таки какая жалость, что гадальные кости остались в моей машине! Последний раз выпадало сочетание «3+16+30» и значило оно: «Хлопоты, доставленные вам и доставляемые вами, будут пустыми без откровения оракула, которое надо заслужить, употребив искусство дипломатии для достижения силы слова — ключа к его вещим устам».

Это было, бог ты мой, да сегодня утром! Вроде бы сто лет прошло, надо же!

А ведь я теперь, пожалуй, понимаю его смысл. Если оракул — баба Рита, а его откровение — имя того, кого побаивается Салазаров, то все сходится! Хитростью и давлением можно добиться от нее имени и, зная его, столкнуть лбами всех участников этой заварухи. А не зная этого боярина, мы хлопочем впустую, так и придется в подполье жить или уезжать из Тарасова навсегда.

Хотя с Салазаровым мы вопрос уже решили, так и не познакомившись с ним лично. Не простят ему отморозки вызванных нами ментов! Не помилуют, или я жизни не знаю! Не простят и нам с Константином сегодняшней бойни. И Горчаков не отвяжется от меня ни сам по себе, ни как-то по-иному, пока существует где-то в верхах влиятельный для милиции боярин, которому я тоже поперек глотки встала, накопав компромата на Салазарова.

Ох, елкины зеленые души, впору Ведьме молиться начинать!

— Таня! — Костя сжал пальцами мои плечи, смотрит на двери округлившимися глазами. — Очнись!

Теперь и я услышала — шорох какой-то внутри, движение.

Константин отодвинул меня в сторону, подался вперед. Дождался, когда после щелканья замка распахнулась створка, и пошел напролом, как грудью на амбразуру, рыча негромко:

— Стоять всем! Интерпол! Полиция нравов!

Черт побери, почему не дети лейтенанта Шмидта?

Первым делом я заперла дверь изнутри и поменялась с Костей местами. Он в дверях поместился, как отощавший и переодевшийся в цивильное Моргунов из «Кавказской пленницы».

Хорош у меня страж! И грозен, и суров, и по-мужски красив. Целительницы с него глаз не сводят, испуганных и удивленных. Три очень милые дамы, чуть старше меня. Так, два больших дорожных чемодана на полу. Сзади всех — глава компании — баба Рита в скромном, но ладном демисезонном пальто. Уж не в дорогу ли собралась, чудотворица!

— В чем дело?

Эту Константин не интересует, эта на меня вызверилась из-под густых бровей. Ох, как важно сразу взять правильный тон!

— Вы ошибаетесь в оценке ситуации!

Мой палец смотрит ей между глаз, и она расслабленной, направленной в мою сторону ладошкой делает легкое крестообразное движение — создает защиту от возможного энергопотока с кончика моего пальца. Знакомые игры, и, похоже, она всерьез ими увлечена. Надо быть осторожней в жестах.

— И оттого ошибаетесь в выборе действий! Они приведут к событиям непредвиденным и нежелательным!

Надеюсь, что говорю с ней на ее языке. Вперед!

Я иду прямо на ее подручниц, и они расступаются передо мной. Встаю напротив — глаза в глаза. Две ведьмы — старая и молодая — испытывают друг друга взглядами.

А ведь мы с ней похожи. Не верой, не характерами или внешностью, нет! Внутренней силой. Степенью целеустремленности, на что бы она ни была направляема. И «баба» тоже чувствует это, глаза ее делаются не такими враждебными, как вначале.

— Совершаемые вами в данный момент действия приведут к событиям непредвиденным и нежелательным для вас, — говорю я уже и мягче и тише.

А ведь она еще ни слова не проронила!

— Пойдем, дочка, — переводит она взгляд на мой лоб, подбородок, — потолкуем.

И ведет меня по ковровой дорожке к своему кабинету. Оглядывается в дверях.

— Ждите! — командует подручницам тихим голосом.

Жаль, и Константину придется теперь топтаться в коридоре. А его присутствие меня бы поддержало.

Кабинет выглядел точно так же, как и вчера, только иконы и креста на столе не было.

Она, мягко взяв меня за руки, усадила на стул и сама села по другую сторону стола, расстегнулась, облокотилась на него.

— Ты очень недоброжелательно настроена! — Это утверждение прозвучало уж совсем по-матерински, можно сказать, с любовью.

— Ничего удивительного. — Голос мой и тон — как озерная гладь в безветренную погоду.

Надо, значит, употребить искусство дипломатии для достижения силы слова — ключа к твоим, баба Рита, устам?

— Не знаю, насколько была принесенная вами жертва удачной для вас, но волны от этого захлестнули меня с головой и топят до сих пор.

— Я думала об этом, — говорит она с расстановкой, — интересная связь между тобой и нами. Неожиданная.

— И очень глубокая! — соглашаюсь. — На всех планах бытия, вплоть до физического. За два дня я дважды стояла на пороге смерти, но выпуталась.

— Ты, дочка, должна прозревать причины обстоятельств!

Вот так ответ! Она что, экзамен по оккультизму мне устраивает?

Я, кивая, склоняю голову:

— Да! Ситуация связала нас кровью жертвы, а я противилась возникшей при этом угрозе моей жизни. Потому я здесь. Потому что хочу жить дальше.

— Силе может противостоять только большая сила. Сила, что с тобой, сейчас меньше.

Назидания «баба» читать умеет. Проповедница! А насчет силы — мы еще посмотрим! Ты не знаешь моих целей. А мне известны твои намерения. Смерть Жени Реутовой и вас всех на порог поставила благодаря моим стараниям, а что за ним — будущее покажет. Но мне кажется, что у тебя его уже не много.

— Не согласна!

Впору опять палец ей в лоб уставить!

— Сила, что со мной была до моего прихода сюда, была меньше. Но я пришла, и соотношение изменилось, — продолжаю я темнить, говоря на ее языке.

Самое дикое то, что я ее не обманываю. Вся эта оккультная галиматья, на первый взгляд содержащая не много смысла, очень легко переводится на нормальный человеческий язык даже не сведущими в специальных вопросах людьми, надо только голову применить.

— Ты претендуешь на звание посланницы?

Я молча кивнула.

— Какую же весть ты с собой принесла?

Глаза бабы Риты сделались серьезными до угрюмости, а мне надоела эта словесная эквилибристика и все больше хотелось перейти на обычный русский.

— Я высказала ее в первых произнесенных мною словах.

— Я ошибаюсь в оценке ситуации?.. Укажи мне, посланница, на мою ошибку!

Вот так бы сразу!

— Ваш отъезд, баба Рита, — кажется, я впервые назвала ее этим именем-прозвищем, — приведет вас к саморазрушению. Вы умрете.

— От рук людей?

— Несомненно! Даже если ваша смерть будет казаться происшедшей в результате несчастного случая.

Она сидела неподвижно и молча, дожидаясь продолжения.

— Отправив Женю Реутову к Началу всех начал и не потрудившись скрыть этот факт, вы поставили своего мецената, Салазарова, и его высокого покровителя в положение, при котором трещат репутации, рушатся карьеры, рвутся карманы, и свобода ограничивается решеткой тюремной камеры. И ситуация эта имеет две опоры, выбив которые можно вызвать изменения в лучшую сторону. Для нас с вами. С позиции Салазарова и его друга мы обе подлежим уничтожению. Мы обе этого не хотим, поэтому должны стать союзницами и помочь друг другу уцелеть. Ваш отъезд спустит курок. Они поймут, что теряют над вами контроль, и поторопятся уничтожить вас. Вы ведь не сможете не заниматься вашим делом? Значит, будете везде у них на виду, не скроетесь. Я убедила вас?

Баба Рита встала, прошлась по кабинету, посмотрела в окно.

— Да!

Ох, как трудно дался ей этот ответ! А теперь главное — не торопить событий.

— Неужто я ошиблась в астрологических вычислениях? Неверно выбрала время для жертвоприношения?

Господи, дай терпения для разговора с этой черной фанатичкой не христианского, да еще и перевернутого креста!

— Каждая сила действует в своей сфере.

Положение очевидное и известное даже школьникам. Интересно, о чем это она?

— Силы объединяются совместным действием.

Черт бы тебя унес в свое пекло, проповедница хренова!

— Я готова к сотрудничеству! Что от меня требуется?

Ну уж нет, дражайшая, к подручничеству ты готова, иной роли я тебе не выделю!

— Имя покровителя Салазарова!

Вот это разговор пошел! В нужном ключе и тоне! Не задавила я ее, нет. По уму она мне покорилась. Умная баба!

— У него много знакомых, в том числе и из тех, кто по положению стоит выше его. О ком вы?

— Человек скорее всего из городской или губернской администрации, способный быстро организовывать, направлять и управлять действиями милицейских подразделений.

При виде нахмурившегося в напряженном раздумье лица бабы Риты я поверила, что мой вопрос застал ее врасплох, и точного ответа она не знает. И стало страшно за судьбу моего плана, способного в недалеком будущем вернуть нам с Костей мир и тишину.

— Небольших, мобильных милицейских подразделений! — уточнила, облегчая ей задачу.

— Может быть, Рогожин? — произнесла она наконец.

— Еще?

— Нет, больше некому! — прозвучало увереннее, но все равно нуждается в проверке.

Будем ковать железо. Мечи — на орала. И все проверять немедленно — по телефону.

— Позвоните Салазарову, — прошу ее очень вежливо, — и дайте мне трубку.

Вот этого ей делать не хотелось до полусмерти. Ну да! Попросите-ка здорового человека сунуть голову в петлю!

Баба Рита, погрузившись в себя, долго стояла над телефонным аппаратом и наконец, легонько вздохнув, сняла трубку. Я внимательно наблюдала за ее пальцами и запомнила номер от первой до последней цифры.

— Ну, слушаю я вас, говорите, что ж вы! — Голос был раздраженным, как у человека, оторванного от дела по пустякам.

— Добрый вечер, господин Салазаров.

— Алло! Рита! Кто это? Не валяйте дурака, в самом деле!

— Это Татьяна Иванова!

— Иванова? Какая Иванова? Татьяна Иванова! — И в сторону, растерянно и тихо: — С того света, что ли?

— Это Татьяна Иванова, — поясняю ему любезно, — которую вы дважды поручали убить!

— …мать! — прозвучало с тем же выражением. Ну нельзя же так поддаваться панике! — Кого я поручал убить? Вы в своем уме?

— Салазаров! — Я закрыла глаза и стиснула зубы, отключая эмоции. — Давайте говорить по существу! Одно то, что я до сих пор относительно невредима, должно убедить вас в необходимости нашего разговора. К тому же ставлю вас в известность, что с этого момента любой ущерб, нанесенный здоровью моему и моего спутника, запустит в дело всю собранную мной информацию по вашим связям с центром нетрадиционной медицины, где есть факты человеческих жертвоприношений, с криминальными группировками, выполняющими ваши заказы на убийства, с господином Рогожиным, который благодаря специфическому характеру этих связей не гнушается организацией милицейского преследования ни в чем не повинных граждан! Вы меня поняли?

— Ну, и старика не пожалела! Приплела!

— Меня не жалели! — отвечаю уже более миролюбиво, давая ему надежду на диалог.

— Чего вы хотите, Татьяна Иванова, от меня и Рогожина?

Вот теперь по существу! Только очень уж неполно.

— И от народной целительницы бабы Риты, и от бандюги подлого — Байдука, и от следователя Горчакова, ведущего дело об убийстве Жени Реутовой, не только от вас двоих!

— С нами я пятерых насчитал. Не много для вас одной?

— Нас двое! — напоминаю ему. — Так что уж как-нибудь переварить постараемся!

Я подождала, соображая, не упустила ли чего. Молчания он не выдержал, поторопил:

— Я слушаю вас, да, продолжайте!

— Горчаков опрометчивым обвинением в причастности к убийству Реутовой вынудил меня начать расследование.

— Это следователь, что ли? — уточнил Салазаров. — Понял, дальше!

— Мне надо, чтобы отстал от меня. Окончательно и бесповоротно. Необходимо, чтобы этого захотело его начальство.

— Так! — согласился Салазаров.

— Я не желаю больше видеть эти мерзкие бандитские рожи с их елейными поначалу ухмылками. А выстрелы в темных подъездах мне расшатывают нервы.

— Два!

Записывает он, что ли?

— Я глубоко убеждена в неуместности присутствия в нашем городе людей, ставящих оккультные опыты на человеческой крови. Если это и медицина, то уж никак не народная. Пусть всей компанией уезжают и не возвращаются!

— Три!

— Было бы идеальным, если бы милицейские подразделения рысистой породы перестали интересоваться мной и моей машиной до той по крайней мере поры, пока я не натворю что-нибудь существенное по их части.

— Есть!

Что-то уж совсем без задержки все через него пролетает. Посмотрим!

— Я претерпела определенный материальный ущерб, бултыхаясь, спасибо вам, в вашей мутной водичке, но он ничтожен по сравнению с ущербом моральным. Все-таки два убийства перенесла, а это сильно вредит здоровью. И о страданиях моего помощника не забудьте. Не сбросьте их со счета. Все это хотелось бы видеть компенсированным определенным количеством денежных знаков.

— Вот! — обрадованно воскликнул Салазаров. — Наконец-то добрались до нас с Рогожиным!

— Да, это относится к вам и к нему! — подтвердила, понимая неуместность в таком деле недоговоренности.

— Это все?

Как он по-деловому лаконичен!

— Да, я скромная.

— Что ж, ваши требования не чрезмерны. Но какими бы они ни были, нуждаются все-таки в осмыслении. Да?

— Да, я слушаю вас!

Теперь его очередь выдвигать условия.

— Но предположим, что они приняты. Предпложим? Хорошо! Какие гарантии вы предоставите насчет информации, запертой вами неподалеку, но так надежно?

— Гарантии самые основательные! — заверяю его, ничуть не смущаясь. — Вас они устроят.

— Это радует, но все же хотелось бы знать… — не отступает он от своего, но я перебиваю:

— Прошу, обсудите все с господином Рогожиным, и чем скорее, тем лучше. Поймите, это насущно для меня. Не могу же я до бесконечности жить как в каком-то западном боевике — сплошь погони и перестрелки! Предлагаю, черт вас возьми, перемирие. Тем более — случись со мной что после нашего разговора, вам с Рогожиным придется не слабо страдать, поймите меня правильно, я не запугиваю. Так что прекратить все это безобразие в ваших силах и интересах. А о моих гарантиях давайте поговорим завтра с утра.

— Хорошо! — сдается он. — С утра так с утра. В офисе моей фирмы, часов, скажем, в десять. Найдете?

— Постараюсь! — заверила я, и мы расстались по-английски, не прощаясь.

К концу разговора я вместе с телефонным аппаратом оказалась у окна и теперь глазела в него с полегчавшим сердцем и опустошенной головой. Машина «бабы», дорога, не страдающая от обилия транспорта, клумба в каштановом сквере, алкаш, наверное, тот самый, с лиловыми подошвами вместо губ, мирно спящий на скамеечке над затоптанным, заплеванным, подтаявшим снегом под лучами вечернего весеннего солнышка.

Третий день водоворота, закрутившего нас нежданно-негаданно. Вечер трудного дня. Мы с Костей обещали кое-что друг другу на этот вечер. Обещания надо выполнять. Особенно когда выполнять их хочется.

Глава 10

— Чего ради ты решила договориться с Салазаровым? — спросил меня Константин за завтраком, когда утренняя программа взаимных приветствий была выполнена полностью, а время для обсуждения планов на начинающийся день еще не наступило.

О содержании телефонного разговора я рассказала ему еще вчера, по свежей памяти, стараясь ничего не упустить. Прошедшим вечером мы были слишком заняты для вопросов и ответов, а позже дружно и беззаботно заснули, обнимая друг друга. Спали, между прочим, без кошмаров и вообще без сновидений. Даже мой железный сэнсэй был утомлен событиями прошедшего дня до последнего предела, меня же ноги едва держали, какие там сны могут быть! Но несмотря на это, оказавшись под одним одеялом, мы не могли отказать себе в удовольствии дотронуться друг до друга, и все, как по пословице, началось с легкого поглаживания.

— Не думаешь ли ты, что Салазаров оставит нас в покое, испугавшись разоблачений? — по-новому зашел Костя, испытывающе глядя на меня.

— Не думаю, Костя, я не наивный человек и не вчера на свет родилась! — ответила ему, и моя внутренняя улыбка прорвалась наружу.

Бывают моменты, когда мы смутно чувствуем, что оседлали удачу, и, несмотря на все неудачи, испытываем прилив энергичного оптимизма. Сегодняшнее утро таким и было. Было таким, что улыбаться хотелось, и мы улыбались друг другу, не опасаясь показаться благодушными дурачками.

— Мой разговор с Салазаровым даст нам времени совсем немного, но достаточно для того, чтобы добить эту лихую компанию.

— Добить? — изумился Константин. — А мы что, ее уже бить начали?

— Еще как!

Костя поморгал, задумчиво глядя перед собой.

— А мне казалось, что вчера нас здорово колошматили! Ребята Байдука. И с милицией неприятность вышла.

Он рассмеялся.

— Красиво следователь твой сдесантировался! Такую гимнастику мне давно видеть не приходилось! Рацию, интересно, об асфальт не раскокал?

Мне вчера гимнастики тоже хватило, но вот так, просто, об этом не расскажешь. И он помалкивает о том, как ему, классному, не побоюсь этого слова, специалисту в искусстве изощренного мордобоя, изловчились так ребра пересчитать. Сначала в ванной, а особенно в постели до меня дошло, как сильно его отделали.

«Вчера, Костя, мы в два приема развернули наши неприятности против их создателей и заработали небольшую передышку, не использовать которую было бы непростительной глупостью», — так я подумала. Высказываться пришлось яснее:

— Вспомни, я предупредила Байдука о скором прибытии милиции и намекнула, что Салазарову стоило бы избавиться от исполнителей, по аналогии с позавчерашним киллером.

— Да, милицию я вызвал. Из машины, — вспомнил Костя.

— И Байдук предположил такую возможность. Но уверен не был. А пример с киллером на него подействовал. После этого, я уверена, Салазаров потерял своих боевых союзников. Разбираться они не будут, а займутся местью — нам, по известным причинам, и Салазарову — по нашему навету. Причем, он в их глазах виноват больше, и для расчета с ним требуется меньше хлопот. Он не обладает нашими навыками и весь на виду.

Я предполагаю, Костя, что вначале отморозки займутся Салазаровым, и черт меня возьми, если я намекнула ему об этом хоть словом! Мы ударили. Согласись?

Я увлеклась рассуждениями и доводами так, что Константину, для того чтобы остановить меня, пришлось сжать мне руку. Что он и сделал своими сильными и нежными пальцами.

— Оставь отморозков, — попросил. — Про них все ясно с самого начала, и давай про договор с Салазаровым.

Я смотрела на него, изменившегося даже внешне не в лучшую сторону за каких-то три дня, и подумала, что обязательно верну все к началу — к спортзалу, сауне и той блаженно-сумасшедшей ночи, в которую о сне мы вспомнили только на рассвете. К полубатонным утренним бутербродам моего исполнения и кружкам горячего кофе. А если вдруг в этот момент раздастся звонок и в дверях, чудом повтора, возникнет несуразная фигура в колоколообразном пальтеце, застрелю, к чертовой матери, на пороге, не дам Аяксу и слова его глумливого молвить!

Про что он меня спрашивает? Про отморозков? Нет. Про Салазарова. Так и про Рогожина, значит.

— Первоначально, Костя, звонком к Салазарову я преследовала цель проверить фамилию Рогожина, сообщенную мне Ритой. Блеф, конечно, отчаянный, риск был велик, но победителей не судят. А дальше меня посетило вдохновение к импровизации, а проще говоря, понесло напропалую, пойми меня правильно, и вынесло очень даже неплохо. Я вкратце обрисовала Салазарову ситуацию, чтобы понял, насколько мы осведомлены — тут и его собственная роль, и Рогожина, и, знаешь, убедила в том, что неясностей для нас не осталось. Не будет неясностей и у тех, к кому эта информация попадет, а огласка для них смерти подобна!

— У кого это — у тех ? — снова перебил меня Константин.

— Да ни у кого пока, но им-то это неизвестно, а было бы известно наверняка, нам с тобой пришлось бы потрудиться, чтобы прожить эту ночь.

Мне потребовалась сигарета, чтобы сгладить неприятное впечатление от высказанного, и Константин, а это небывалое чудо, тоже закурил в знак солидарности.

— Костя, нам так необходимо время, совсем немного, для совершения кое-каких действий, а в условиях непрерывной облавы, когда мы вынуждены бегать и защищаться, шансов на успех мы не имеем. Вот я и договаривалась!

— Опять блеф? — Константин выпустил дым через ноздри и неодобрительно покачал головой. — А если они вздумают рискнуть и ударить, несмотря ни на что? Возьмут нас прямо голеньких!

— Взяли бы, — согласилась, — но рисковать не станут.

— Почему?

— Потому что рискуют они так сильно, что захотели бы снова попытаться выяснить местонахождение нашего информационного сейфа.

— Анохиной? — Он немного подумал. — Думаю, это не так трудно.

— Конечно! — подписала я приговор Алле и тут же его аннулировала: — Но на это тоже нужно время, а мы его им давать не собираемся!

— Вот так, да? — Он поднял голову и брови. — Так чего же мы сидим? Чего время тратим? Говори, что делать!

— Мы завтракаем! — вознегодовала я. — А если серьезно, то, конечно, тебе пора! К Алле…

Константин был возмущен и раздосадован ролью, определенной ему в сегодняшнем раскладе, — работа с Анохиной над материалами дела, оформление их в виде доклада или информационного письма. Константин в качестве очевидца и участника всех событий мог оказать Алле неоценимую помощь. Копия такого письма нужна мне была позарез, и чем скорее, тем лучше. Это я и объяснила Косте буквально в двух словах, и он, умница, все понял и согласился, правда, не без колебаний.

Оставшись в одиночестве, я первым делом запустила руку в замшевый мешочек — точную копию забытого в машине. Результат прошлого гадания был полностью отработан, утратил ценность.

«Что день грядущий мне готовит?» — с этими словами я покатила любезные мне двенадцатиграннички по столу и через секунду прочла результат: 4+22+32.

В общем, ясно, но не помешает свериться с книгой. Ориентируясь в пухлом старом томе, как в собственной квартире, я открыла его на нужной странице и прочла: «Неожиданность — это способ воздействия на наши планы, мысли и желания для приведения их в соответствие с характером окружающей обстановки. Неожиданность является внезапной лишь для обособленного ума. Не действуйте по аналогии!»

Результат гадания меня удовлетворил. Теоретическая, так сказать, часть ничего нового для меня не содержала и пищей для размышлений не явилась. Что касается намека на неожиданность, хорошо, буду готова и постараюсь действовать нестандартно. Тем более что нестандартные действия для моих противников тоже могут явиться неожиданными.

«Сегодня, как никогда, постарайся быть Ведьмой!» — попросила свое отражение в зеркале, и в его умных, почти всезнающих глазах прочла согласие.

Фирма господина Салазарова располагалась на третьем этаже высотного здания, на городской набережной. Полтора десятка широких ступеней подняли меня к навесу перед входом — огромный бетонный козырек, покоящийся на мраморных колоннах, надежно защищал пространство перед вращающимися стеклянными дверями от снега, дождя и солнца. Люди, те немногие, что попались в дверях и фойе мне навстречу, пахли деньгами, сытой жизнью и дорогими привычками. Само собой так получилось — представился вдруг Аякс здесь, на мозаичном, зеркально блестящем полу, оглядывающийся по сторонам и с растерянной полуулыбкой восклицающий вполголоса: «Ну вы даете!»

Благодаря этому крепкие ребята в синей камуфлированной форме, встретившие меня у входа, были очарованы моей улыбкой. Разулыбавшись в ответ, они предельно вежливо объяснили пропускную систему и даже предоставили телефон в мое распоряжение. Слава Аяксу!

Молоденьким голоском секретарша сообщила, что господин Салазаров ожидается с минуты на минуту, и осведомилась, что может для меня сделать. Я поблагодарила и от ее услуг отказалась. Стремиться наверх, в приемную, в кожаное кресло для посетителей, под струйки ароматизированного воздуха из кондиционера? Я лучше по улице похожу, под голубым небом, пощурюсь от солнца и подышу весенним воздухом. Да и себя называть лишний раз, чтобы заслужить пропуск в охране, не следует. Знать бы Салазарова в лицо — перехватила бы на ступеньках, постаралась поговорить в более привычной обстановке. Не по душе мне что-то вся эта деловая роскошь. Не тащусь я от этого, хоть и не имею ничего против.

Знать бы его в лицо? Да бог с ним, с его лицом! Буду гулять и дышать воздухом. Как какой-нибудь бифштекс подъедет, позвоню еще раз. Так и дождусь.

С высокого крыльца высотного здания виден кусочек Волги и далекий противоположный берег, синей полосочкой над белым, ледовым речным покровом.

Я вышла из-под навеса на солнышко, почувствовала его ласковое тепло сквозь кожу куртки, пощурилась.

Возле колонны мужчина в длинном плаще нараспашку. На спине и заду — складки примятые — из машины только что. Мается. Тоже ждет кого-то, тоже вроде меня.

Черта ли мне в Салазарове, в самом деле! Махнуть сейчас на набережную, пройтись вдоль парапета, проветрить голову ледовой свежестью, послушать, как щебечут одуревшие от солнца воробьи. Но…

Потянуло импортной сигаретной вонью. Тот, с мятым задом, затягивается, прячет в карман зажигалку. Ну грешно, ей-богу, такой воздух поганить!

Я сошла по ступеням вниз, двинулась вдоль здания, к автостоянке, неторопливо размышляя о своей впечатлительности. Всего лишь ясное весеннее утро, немного вынужденного безделья, и этого достаточно, чтобы прийти в лирическое настроение. Что же нужно, чтобы вообще размякнуть, распустить внутреннюю пружину? Костю сюда с цветами? И улыбнулась, обходя и сторонясь, стараясь не вымазаться о борт грязного «Москвича» последней модели, по-идиотски оставленного чуть ли не посреди тротуара. Константина с цветами хватило бы! Прошла мимо машины и оглянулась — водительская дверца ее даже приоткрыта слегка. Пошла назад. Внутри никого. Ключ в замке зажигания. Не машина, а приглашение к путешествию. И не крадут ведь у таких растяп! Или торопился несказанно ее хозяин — ткнул куда попало, выскочил и сломя голову — вверх по ступеням. Глянула наверх, туда, где я только что стояла и любовалась кусочком Волги — мужчина в распахнутом плаще угрюмо поглядывает на мои передвижения. Хозяин? Мне-то что!

А Салазаров заставляет себя ждать! Если он и в бизнесе таков же, не завидую его компаньонам!

От только что устроившегося на стоянке «Фольксвагена» спешит ко входу в офис холеный господин с кейсом в руке. Ветер треплет волосы, выворачивает полы легкого пальто.

Это уже кандидат! Пусть идет себе, а я позвоню минут через пять, поинтересуюсь у секретарши — подошел ли.

Так о чем я? Да, о цветах и воробьях. Все! В груди распустилось колючкой нетерпение. Сколько ждать можно! Еще чуть, и начну прикидывать, что кроется за таким опозданием, чем это может грозить и как обезопаситься от неизвестной пока угрозы. «Кашу маслом не испортишь!» — это сказано и про осторожность тоже. При гадании выпало предостережение от неожиданности и совет действовать нестандартно .

Легко отделившись от монотонного городского шума, наверху и где-то в стороне, совсем рядом, прогремели выстрелы, глухие на открытом воздухе, два — подряд и еще один — секунду спустя. Я замерла, разинув рот от неожиданности и жутковатого жжения под ложечкой. Тишина перепуга, вмиг сменившая внутреннюю болтовню, кинула поток энергии к конечностям — бежать прочь от возможной опасности, — подтолкнула в спину. Но кинулась я вверх по ступеням, в сторону, противоположную той, куда меня гнал страх.

Сверху, на излете огромного прыжка, вылетел мужчина с черными крыльями развевающегося плаща за плечами. Взмахнув руками, приземлился рядом, на одну ногу, а другую так и не поставил, потому что я, не соображая, что делаю, подчиняясь порыву какого-то сумасшедшего буйства, подцепила ее носком своего сапога. Скорость его была так высока, что он не свалился сразу, а, пролетев еще несколько метров, приземлился почти на голову, внизу, возле грязного «Москвича» с открытой дверцей, и падение его было ужасным. А здоровье, видимо, — железным, потому что вместо того, чтобы лежать, стараясь сделать вдох, он нашел в себе силы приподняться и ухватиться рукой снизу за дверцу машины.

— Здесь! Вот он!

Меня грубо отшвырнули в сторону, задом об эти чертовы ступеньки, и парни в камуфлированных костюмах прогрохотали мимо подкованными башмаками.

На площадке у входа было пока малолюдно. Салазаров лежал навзничь, с переброшенными одна через другую ногами, будто застывшими в озорном беге. Правой стороны лица у него вообще не было, так, шевелящаяся кровавая мякоть. Возле тела на коленях стояла какая-то женщина, стиснув ладонями лицо, и потихоньку начинала выть. Вертящиеся двери пришли в движение, и я, быстро перейдя площадку, прямо по белым хлопьям бумаг, выметенных ветром из раскрывшегося при падении кейса, спустилась с той стороны и, не оглядываясь, пошла прочь.

Действовала я нестандартно!

* * *

«Нет, Костя, это не киллер, это мы его убили!» — шептала я без перерыва почти до самого дома. В троллейбусе на меня посматривали с удивлением, но не беспокоили — всякое, мол, бывает в наше время с людьми, удивляться нечему. Осознала свое бормотание в сквере, на лавочке, закурив сигарету. Поняла — тихая истерика приключилась, и в сердцах тяжело, по-мужичьи сплюнула. Проходившая мимо бабка с болоньевой котомкой в руках шарахнулась от неожиданности, поскользнулась и едва не упала. Пошла дальше, сердито оглядываясь и ворча что-то насчет молодежи и распущенности.

Придет Костя, попрошу его угостить даму стопкой коньяка. Или рюмкой водки. По времени — надо бы уж ему быть. А что, в самом деле, без Кости я не угощусь, что ли? На часах полдень, не утро, и даже для самых благородных выпивох законы нравственности уже все соблюдены. А Костя — он домой ко мне придет, не сюда, ключ я ему вручила.

Пивной бар на стыке двух улиц благородством ароматов не отличался — пакостно благоухало кислятиной и соленой рыбой. Измызганные шторы на высоких окнах кокетливо засборены и подтянуты веревочками в стороны, открывая доступ дневному свету в большое помещение с рядами длинных массивных деревянных столов с простыми лавками по сторонам. Высокая стойка, размалеванная под мрамор, надежно оберегала от посетителей алкогольные закрома, ярусами выставленные на обозрение за спиной пожилого, грузного, с обвисшими усами бармена. Несмотря на сугубо дневное время, народу в зале хватало. Старые и молодые, мужчины и немного женщин, в меру гомоня, тянули пиво из пузатых кружек, время от времени подходя к стойке за порцией крепкого.

Бар не из лучших и не из дешевых, публика в нем средняя.

— Коктейль прикажете?

Голос у бармена — сочный баритон с «трещинкой».

— Водки!

Я глянула на свое отражение за ним, между горлышками бутылок — бледное лицо, темные круги вокруг глаз.

Бармен перегнулся через стойку, оперевшись о край волосатыми пальцами, и проговорил вполголоса, секретно закрыв глаза:

— Только для вас могу предложить классный косячок!

Ну и вид у меня! Я его понимаю.

— Налей мне водочки, изувер!

Он занавесил глаза бровями — сделаем, мол, не беспокойтесь, и через минуту возле меня стоял высокий бокальчик, налитый на треть бесцветной жидкостью, и блюдечко с двумя посыпанными сахаром лимонными кружочками.

— Приятно расслабиться!

Как он в точку попал! Что значит опыт!

— Повторим? — предложил, как только я загасила сигарету.

— Хватит!

Я улыбнулась ему, как родному, настолько был он симпатичен в окружавшем меня зоопарке. Улыбнулся и он, сбросив с себя должностной раж, отчего стал совсем домашним и спросил по-простому, по-человечески:

— Отпустило?

Я кивнула ему благодарно.

Отпустило меня, легче стало. Не буду больше слушать проповедников, вещающих о вреде ста пятидесяти граммов на тощий желудок! Снова солнце засветило, небо засияло и запели воробьи.

А дома меня ждал Константин с двумя пакетами компьютерных распечаток. Две копии, по ценности с которыми может сравниться разве что знаменитая папка Остапа Бендера.

— Бог мой, да ты пьяна вдребадан! — воскликнул он улыбчиво и встревоженно после моего поцелуя.

— Мне сейчас простительно! — заверила, целуя его еще раз.

— Ты непредсказуема, красавица моя любезная! — Он уже вовсю смеялся надо мной, я же хранила серьезность, приличествующую моменту.

— Пришлось, Костя, выпить на помин души новопреставленного господина Салазарова. Застрелили его. На моих глазах. И ты выпей, дело того стоит.

Константин, ошеломленный, прислонился к дверному косяку и потерянно проговорил:

— Вот это мы его ушибли!

Телефон приемной городской администрации есть в любом современном телефонном справочнике, а позвонив туда и назвавшись техническим директором конторы по заготовке рогов и копыт, выяснить номер телефона приемной Рогожина, а также его имя и отчество не составило труда.

Я блестяще справилась с этим, успела принять ванну и выглядела снова свежей, пока Константин бегал на почту и отправлял один из пакетов лично в руки следователю Горчакову. Этот малый был рангом пониже Рогожина, поэтому выяснить его инициалы мы не потрудились, а решили обойтись так.

Когда Константин вернулся, я сидела на диване и вертела в руках оставшийся пакет с четким фирменным оттиском «Тарасовских вестей» на конверте. Компьютерная подделка, сотворенная по аналогии, выполнена была блестяще и добавляла еще одно к списку наших преступлений. Анохина, оказывается, мастерски умеет обращаться с электроникой.

Константин, выслушав мои инструкции, пожалел, что отказался от выпивки.

Мы вышли на улицу, тщательно уложив пакет к нему за пазуху.

— Информационный сейф! — пошутил он, похлопав себя по выпяченной груди. — Посторонним вскрывать не рекомендуется. Опасно для здоровья!

«Для твоего здоровья! — возразила я про себя. — Знали бы это посторонние!..» — вспомнила обезображенное лицо Салазарова, бумаги, выметенные ветром из его кейса, и потихоньку сплюнула через плечо.

— Грузись, сейф! — позвала, отпирая машину. — Поехали нормальный таксофон искать.

Найти хороший таксофон в этом районе, богатом ночной молодежной жизнью, было непросто, и нам пришлось порядком поколесить по окрестностям. Из дома же звонить представлялось неразумным — на рогожинском телефоне наверняка стоит определитель номера.

Константин даром время не терял — шевелил губами, — со всей серьезностью готовился к предстоящей ему премьере.

С секретаршей Рогожина взялась разговаривать я. Дамочка эта была явно не первой свежести, под стать боссу, и конторой по рогам и копытам заметного впечатления на нее произвести не удалось. Зато неожиданно и удивительно хорошо подействовал намек на интимную сферу интересов ее хозяина, и доступ к нему был наконец получен. Услышав в трубке голос со старческими придыханиями, я передала трубку Косте.

— Не твое дело! — ответил он с ходу на неслышимый мне вопрос своего абонента.

«Так, Костя, так! — кивала я ему. — За рога его, лошака холощеного!»

— Слушай меня! — авторитетно возвестил Костя, ободренный моей поддержкой. — Орать дома будешь! Сегодня грохнули дружка твоего, Салазарова, уж так получилось. Заткнись, я сказал! Там неувязочка вышла. Парень, кто это сделал, в контору попал. Понял? Так вот, ты за него будешь в ответе. Случись с ним что в ментовке, в СИЗО или на этапе, с тебя, барбос, спросим так же, как с Салазарова! Понял? Я спрашиваю, понял? Все!

Константин бросил на рычаг трубку и с блатной рисовкой сплюнул на сторону. В роль вошел.

— Хана отморозкам! Этот трюфель такого разговора им не простит!

И сплюнул еще раз.

* * *

Не особенно обращая внимание на Константина, скептически относящегося к этому моему увлечению, я достала мешочек с костями сразу, как только мы вернулись в машину. Всего один раз состоялся у нас с ним разговор о гаданиях разного рода, в котором мы достаточно спокойно объяснили друг другу свои взгляды на эту тему, и его хватило для того, чтобы Костя перестал заниматься критикой вслух, а я бросила рекламно-проповедническую деятельность этого вида примитивной магии в его присутствии. Позиция Константина ясна, понятна и прямолинейна: надейся на себя, на свои тело, энергетику, ум, знай их и не берись за то, с чем не в состоянии справиться.

Это, конечно, здраво, железно и бесспорно, но ограниченно. Для чего загонять себя в рамки? Почему бы не попытаться заглянуть за грани личных возможностей? Хорошо, согласна, туманные формулировки расшифровок цифровых сочетаний иногда приходится приспосабливать к совершающимся событиям, истолковывая их в нужном направлении. Но иной раз достоверность предсказаний бывает просто поразительной! А кроме всего прочего, это еще и интереснейшее занятие! Достаточно хотя бы этого!

11+14+28: «Многочисленные блага материального мира, часть которых постоянно предоставлена в ваше пользование, не могут сравниться с тем, что в этом мире является единственной по-настоящему вашей собственностью от Бога. Относитесь с любовью и бережливостью к своему телу».

Я, рассмеявшись, прочитала формулировку Константину.

— К месту, сэнсэй! Я так есть хочу после водки и ванны!

В этом он был со мной солидарен всегда!

Обсудив несколько мест, где поесть можно было хорошо и сравнительно недорого, мы остановились на одном, находящемся неподалеку от здания городской администрации.

Красивое здание, старинное, с лепниной вокруг окон, с античными фигурами и скульптурой льва на фронтоне. Власть во все времена любила солидность, важность и гордость.

— Разгружайся, сейф! — потребовала я, едва мы переступили порог обширной административной приемной.

— Была бы команда!

Константин с готовностью полез за пазуху.

— Мой спортзал меньше! — пожалел, с интересом посматривая на расписной потолок.

По скрипучему, лоснящемуся от ухоженности паркету мы прошли к окну приема корреспонденции, поздоровались с приятной женщиной в очках с тонкой оправой на приветливом лице.

— Не по почте? — подняла она брови, рассматривая наш пакет. — Без штемпелей!

— По почте долго! — с готовностью пояснила я. — Это ответ из «Тарасовских вестей» на запрос товарища Рогожина, — и добавила виновато: — Мы и так просрочили.

Она очень хорошо отреагировала на «товарищеский» титул — потеплела лицом и взглядом.

— Вообще-то так не положено.

— Умоляю, пойдите нам, недисциплинированным, навстречу!

Я совсем уже было собралась утомить ее объяснениями о причинах задержки драгоценного ответа на запрос, но она неожиданно легко согласилась:

— Я знаю, товарищ Рогожин — строгий администратор. Придется пойти вам навстречу. Где расписаться? Давайте журнал!

Здравствуйте, новая сложность! То ли дело у нас, в конторе по заготовке рогов и копыт!

— Не надо расписываться! — Я весело и легкомысленно взмахнула рукой. — Вот на конверте регистрационный, а вот исходящий номер. Этого достаточно!

Она недоверчиво выпятила губу и неодобрительно покачала головой, но, видимо решив, что при современном разнобое в канцелярских порядках разных ведомств удивляться безобразиям не стоит, раскрыла передо мной свой журнал, протянула ручку.

— Когда доставят? — поинтересовалась я, ставя закорючку в конце нужной строки.

— С утра! — пожала она плечами и, видя мое искреннее огорчение, посоветовала: — А вы позвоните секретарю Рогожина. Если соизволит спуститься забрать, то — немедленно. Телефон на стенке.

Секретарша, грымза старая, цедила слова сквозь зубы, объясняя мне, как малолетней, что на все есть порядок, а она не нанятая бегать вверх и вниз по лестницам!

Я не выдержала — сколько можно! — и дала себе волю, прошипела в трубку кошкой дикой, что хозяин ее ждет этого пакета, как манны небесной, и, если она не хочет нажить неприятностей, пусть бежит за ним сломя голову!

На улице Константин, огорченный моим окаменевшим лицом, погладил меня по спине, и пришлось рассмеяться, ухватить его под руку и прижаться к плечу.

Пообедали мы классно! С разговорами, десертом и цветами на столе. В тепле и уюте нам удалось растянуть это удовольствие на час. Мы и больше бы просидели, транжиря время, такое уж настроение у нас было. Но, не связанные больше обязаловкой, спешкой или азартом, нужды в этом не испытывали. Сегодня и завтра тоже мы имели в своем распоряжении целый океан свободы. И тема для застольной беседы у нас была одна — как лучше свободой распорядиться. Вариантов хватало!

На обратном пути, проезжая мимо здания городской администрации, я притормозила, не обращая внимания на возмущенный сигнал следующей за мной иномарки. Константин повернул ко мне удивленное лицо, и, пока он молчал, я наблюдала, как в открытые ворота присутственного двора вкатывается цветная машина реанимации, а возле парадного подъезда идет суета у фургона «Скорой помощи».

— Татьянка, ты что, придремала после еды?

Я, не ответив, прибавила газу.

С богом!

Эпилог

Прокуролесили мы с Константином два дня. И сауна у нас была, и спортзал, и ночи бессонные, и сна сколько угодно. И в ресторане кутнули напоследок, с Анохиной Аллой вместе. Насела она на меня, прижала, придавила, нож к горлу приставила: «А выполняй-ка ты, Татьяна Иванова, свои обещания!» Что ж, долг платежом красен!

Константина свой долг ждал — табун учеников-рукопашников в арендуемом спортзале, а у меня время было, потому что деньги еще не кончились, особых трат не предвиделось, и очертя голову хвататься за новое расследование не было нужды.

Все учла Алла Анохина, и это тоже. Пришлось засесть с ней за подробности, вспоминать которые не очень хотелось, провезти ее с оператором по местам боев и событий, попозировать перед объективом. Особенно сложно пришлось ей с бомжами на свалке — те ни в какую не хотели обходиться без мата и пороли в микрофон несусветную чушь, потешаясь над собой и нами. Общий язык она с ними нашла только при помощи водки. Зато Аякс с не зажившим еще лицом на фоне протертого ковра вел себя образцово, и Анохина обещала ему лавры телезвезды.

Передача была сделана за неделю, замысловато, но талантливо, и прошла по местному телевидению на «ура». Мне звонили люди, даже давно забытые, и поздравляли с успехом. Звонили люди и вовсе неизвестные, предлагая солидные гонорары за несуразные и несообразные моим интересам и профилю дела. К Косте, а ему в передаче место тоже нашлось, и не последнее, валом хлынули желающие обучаться рукопашному общению, и он набрал новую группу из отпрысков состоятельных родителей.

«Не зря страдали!» — ответил мне, когда я поздравила с успехом.

А не далее как вчера утром, выдернув меня из-под одеяла телефонным звонком, Анохина, задыхаясь от радостного возбуждения, прокричала из трубки, что передачу забирают для показа по Центральному телевидению. Для нее это крупная удача, и я ее с ней поздравила. Теперь, значит, по всей Росии люди, посматривая между домашними делами на телевизионные экраны, смогут увидеть на них мои умные, почти всепонимающие глаза.

Что ж, популярность — это тоже гонорар, да к тому же еще и приносящий дивиденды. И это так!

* * *

А сейчас был полдень хмуренького, но сухого дня. Я гуляла по набережной, засунув руки в карманы, распустив волосы по ветру и поглядывая на реку, всю в волнах и полосках пены, и на плывущие по ней редкие льдины.

Людей вокруг было мало. Будний день, отсутствие солнца. Ветер.

И я не пришла бы сюда сегодня, если б не вспомнила, с каким вожделением смотрела на малый кусочек Волги со ступеней салазаровского офиса. Тогда мне хотелось в комплект со всем этим еще и Костю с цветами. Придется обойтись. Говорят, что слишком хорошо — тоже нехорошо. А бывает хорошо слишком? Не знаю.

Два раза доставала из кармана кости, и все неудачно. Первый раз двенадцатигранничек выпал из руки, покатился по асфальту. В другой — костяшечка в кармане осталась. Достались две.

— Татьяна Иванова? — Голос сзади и шаги в мягкой обуви.

Тяжко бремя славы!

— Здравствуйте!

Придется обернуться, ничего не поделаешь.

— Добрый день.

Глазам своим не верю, Горчаков!

— Старый знакомый! Опять по мою душу?

— Да бросьте вы! — на правах старого знакомого фамильярно восклицает следователь. — Та история кончилась, и дай бог забыть ее поскорей.

Я не стала спрашивать о причинах, а просто повернулась и пошла вдоль парапета, позволив ему идти рядом. Здесь одной сегодня грустно. Он сам продолжил:

— А я выговор схлопотал!

Что же, мне его поздравить, что ли?

— За неспособность четкого анализа оперативных данных.

— А по-русски?

— Да из-за вас же!

— Ну так анализировать надо данные-то!

— А я здесь при чем!

Понимаю я его. Понимаю, да! Поступила команда всех собак на меня повесить — он повесил. Велели освободить от подозрений — сделано! Послушался, и когда приказали попку для ремня приготовить.

— Ничего, капитан, майором вам быть все равно! — утешаю его, посмеиваясь.

— Вы полагаете?

— Конечно! Начальство ценит исполнительность. А можно совет?

— Да! — смотрит он недоуменно.

— Занимайтесь анализом, прошу вас, иначе в одно прекрасное время вас просто и легко подставят.

Кивает Горчаков, улыбается. Неглупый он человек, все понимает.

— Хотите знать, чем кончилось дело Реутовой?

— Пшиком!

Он смотрит на меня с уважением.

— А за подробности буду благодарна.

— Баба Рита попала в автокатастрофу. На своей машине, «Волга» у нее была, на выезде из города влетела под груженный бетонными плитами «МАЗ». Погибла.

— Понятно! Пьяная была?

— По экспертизе — незадолго до этого принимала наркотики.

Прячет глаза капитан. Наверняка уже все проанализировал.

— Помощницы ее сейчас на экспертизе у психиатров.

— Пусть лечатся! — с этим я соглашаюсь. — Им невредно!

— Да! — поджимает он губы. — А меня бросили на оперативную работу. Временно. Горотдел всерьез взялся за одну группировку. Материала на них хватает с лихвой, но приказано еще копать, нещадно!

— Ну, хоть за одну, — я ему уже улыбаюсь, — группировку-то! И то хорошо!

Незаметно мы подошли к моей машине, и он начал прощаться. Я не возражала. Предложить его подвезти? Захочет ли после асфальтовой гимнастики? Зачем ставить человека в глупое положение? Тем более если у него самого это хорошо получается!

Я отдала ему фуражку, до сих пор катавшуюся со мной на заднем сиденье.

— Извините, это не мое дело, — обратился он ко мне, когда я уже было потянулась к ключу зажигания, — но почему вы такая грустная?

— Я сегодня не грустная, а задумчивая! — поправила его. — Размышляю о причинах и следствиях с самого утра.

Он, ничего не анализируя на сей раз, потешно хлопал глазами.

— Возьмите! — протянула ему газету. — Там, на последней странице некролог.

На этом мы с ним и расстались. Отъезжая, я видела в зеркало, как он махнул мне фуражкой.

Интересно, а знакома ли ему хотя бы понаслышке указанная в некрологе фамилия — Рогожин?

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Эпилог

Реклама на сайте