«На ловца и зверь бежит»

Марина Серова На ловца и зверь бежит

Глава 1

— Не правда ли, странное совпадение: обе летим из Парижа, обе из Тарасова, обеих зовут Татьянами… — коралловая улыбка моей собеседницы обнажила ослепительный ряд фарфоровых зубов.

Любое совпадение в нашем мире упущенных возможностей действительно кажется странным, как будто еще раз на практике подтверждается сумасшедшая гипотеза о пересечении двух параллельных прямых. Моя попутчица усердно налегала на красное вино, которым ее снабжала предупредительно-любезная стюардесса.

Поначалу тихая и задумчивая, почти отрешенная, она становилась все более разговорчивей, хотя стиль ее общения диктовался не столько желанием обменяться мудрыми или вздорными наблюдениями, оценками, точками зрения, сколько стремлением выглядеть в глазах собеседника неразрешимой загадкой. И тем не менее это была ходячая Мона Лиза, супер-Джоконда, ибо улыбались не только ее глаза и рот, улыбалось все ее тело, сильное и холеное, ее точеные запястья в золотой паутине браслетов, ее колени и негромкий, но глубокий голос, который не раздевал слова до звонкой наготы, но точно пеленал и укутывал их в бесцветную вату равнодушия.

— А чем вы, собственно, занимаетесь?

Моя соседка попыталась проявить ко мне интерес, но я чувствовала, что в ее замутненном алкоголем сознании я пребывала в качестве неброского пятна.

— Ничем из ряда вон выходящим, собираю информацию для одной фирмы.

— Доходное дело? — моя собеседница, очевидно, утвердилась в намерении продолжать словесный пинг-понг.

В ответ я лишь неловко улыбнулась и неопределенно пожала плечами: мол, день на день не приходится. Она понимающе взглянула на меня и, извинившись, встала, что позволило мне оценить всю зрелую красоту ее фигуры: тонкая талия, пышная грудь, крутой изгиб бедер. Узкая черная юбка так плотно облегала ее соблазнительные ягодицы, что казалось, вот-вот лопнет по швам. Пользуясь счастливым случаем поделиться своим горьким жизненным опытом и загубленными сладкими иллюзиями с незнакомым, в первый и, вероятно, в последний раз увиденным человеком, Татьяна рассказала мне, что она любовница крупного бизнесмена, весьма наглого и отталкивающего типа, который тем не менее спонсировал ее запланированные покупки и незапланированные вояжи.

Ну что ж, у сего «нахала» и «скупердяя», как его именовала «Мона Лиза», отличный вкус: с такой дамой, как она, не стыдно появиться в обществе, ей пойдет как деловой строгий костюм, который только подчеркнет обаяние ее царственной женственности, так и самое откровенное декольте, дорогие меха и украшения. Она просто призвана служить великолепной вывеской финансового благополучия ее содержателя.

Даже в изрядном подпитии, когда жесты большинства людей становятся расхлябанно-неуклюжими и резкими, «Мона Лиза» сохраняла неспешный такт и грациозное равновесие. Чуть пошатываясь, она, словно играючи облокачиваясь ладонью об углы спинок кресел, переходила от одного к другому. При каждом толчке ее рука скользила вниз, она обворожительно и высокомерно улыбалась, сознавая свое природное превосходство перед полчищами «серых мышек» и дурнушек и кокетливо отметая любые подозрения трезвых пассажиров относительно ее «неординарного» состояния.

Когда «Мона Лиза» вернулась из туалета и плавно опустилась в кресло, я сидела, откинувшись на спинку кресла и прикрыв глаза. Я повернула голову: ее бледный точеный профиль вновь поразил меня своим благородным изяществом. Я наблюдала, как нарастает ее опьянение, развязывая ей язык, заставляя ее красиво очерченные губы надолго застывать в полуидиотской мечтательной улыбке. Слегка подведенные плутовские глаза Джоконды с каким-то бессмысленным вниманием вперялись в очередной порожний фужер, который она вертела так и сяк, зажав его тонкую стеклянную ножку между большим и указательным пальцами.

Когда она наконец, не поворачивая анфас своего лучезарно-блаженного лика, скосила глаза в мою сторону, мне показалось, что взгляд ее скользит мимо меня, уплывая назад и вправо.

— А вы совсем не пьете? Я вот решила немного расслабиться. — Она неожиданно подалась вперед, ткань ее клетчатого пиджака из тонкого джерси отогнулась, обнажив верхнюю часть груди.

Блестящие каштановые пряди на миг закрыли ее правильный нос и слегка выступающие скулы. Я могла противопоставить ее опьянению рубиновой жидкостью и своему — недельными каникулами с Эриком в Париже — только трезвую прохладу апельсинового сока.

Стюардесса принесла его, стоило мне только нажать на кнопку вызова и сделать заказ. Великолепный западный сервис.

— Но я не сказала самого главного! — спохватилась моя сумасбродная попутчица.

Она резко выпрямилась, загадочно улыбаясь и рассыпая золотые искорки лукавого взгляда.

— Моего любовника, представьте себе, шантажируют… Не то чтобы он потерял аппетит или лишился сна, но я вижу, это для него очень неприятно. Иногда мне кажется, что он даже боится. Порой мне жаль его, но чаще я говорю себе: брось, пускай он сам о себе позаботится, у тебя в магазине дела идут как по маслу, на остальное — наплевать!..

Ну, конечно, живет она с ним в основном из-за денег. Не исключено, что и у нее есть определенная потребность в человеческом тепле, дружбе, понимании, но главный мотив — обеспеченная жизнь, хорошая работа, которую ей дал ее богатый любовник…

Директриса крупного магазина — неплохо для начала, тем более что она со своим спонсором познакомилась совсем недавно. Конечно, ее последнюю реплику можно списать на порыв пьяной откровенности. В одних алкоголь пробуждает безудержное веселье, других провоцирует на дебош и разборки, третьему дает шанс убежать от проблем, от надоевшего человека или себя самого, в четвертом рождает глупый энтузиазм неразборчивой любви ко всему и всем. Почти везде спутником рюмки является неукротимая спорадическая болтливость. Здесь моя тезка неоригинальна.

А все-таки глупый цинизм ее заключительной фразы говорил против нее. Под шелковистой шкуркой домашней кошки я почувствовала вероломство тигрицы. Моя непрошеная собеседница принадлежала к тем женщинам, которые в минуты наивысшего подъема страсти незыблемо хранят в тайниках своего существа лед спокойного отчуждения, позволяющий им после всех вакхических взрывов и извержений с холодным безразличием одиноко курить у окна, губкой молчания стирая свои воспоминания. Хотя их прошлое — свежее парное молоко… Эта морозная игла отстраненности являлась магической осью, вокруг которой вращалась бархатная вселенная обаяния «Моны Лизы». Противоречивость реакций, мимики, характера составляла основу ее обволакивающего шарма. Мы еще некоторое время поговорили о том, о сем, пока моя соседка не задремала.

Эрик, Эрик… Мне даже не нужно опускать веки, чтобы видеть тебя, перед моими глазами по-прежнему жемчужно-серое парижское небо, подернутая нежной рассветной дымкой Сена, набережная Вольтера, где я и ты, забыв обо всем на свете, провели чудесные семь дней!

Это была идея моего русского американца — встретиться в «столице мира». Обилие достопримечательностей, перед которыми вначале широко и удивленно распахивались мои глаза, под конец стали вызывать легкое раздражение… Меня хватило только на четыре дня, остальные три я посвятила заповедным уголкам лица и тела Эрика, чем осталась совершенно довольна.

Представляю: в Москве и в Тарасове дождь осенний, серый, унылый, в рябых лужах вечерние огни, усталые озабоченные лица прохожих, несносные таксисты у аэровокзала… Единственное, что меня успокаивало, — Эрик дня через три-четыре обещал прилететь в Москву, а потом на пару дней заскочить в Тарасов.

* * *

Я окинула взглядом салон самолета. Примерно половина пассажиров дремала, другая половина невозмутимо болтала. Летели в основном мои соотечественники, если не считать нескольких иностранцев. Прямо напротив нас, по другую сторону салона, чернокожий и белозубый сын Африки что-то напряженно подсчитывал на миниатюрном калькуляторе, изредко дружелюбно посматривая в нашу сторону.

Я взглянула на часы: оставалось чуть больше получаса лета. Почувствовав легкий голод, я заказала сандвич с ветчиной. Моя соседка продолжала мирно покоиться с закрытыми глазами в кресле. Обстановка в салоне была совершенно непохожей на ту, которую я наблюдала во время полета в Париж. Дело в том, что самолет тогда попал в изрядную болтанку, и российские нувориши как сумасшедшие метались от бутылок со спиртным к туалету. Я чуть со смеху не померла, видя, как эти обладатели целых состояний в один миг утратили остатки самообладания. Лишь небольшая горстка пассажиров сохраняла гражданское и человеческое достоинство, продолжая сдержанно обмениваться репликами или молча сидеть и почитывать журналы и газеты.

Эта картина живо напоминала мне театр абсурда, на представление которого в Париже водил меня Эрик. С одной стороны, суетящаяся толпа перепуганных богачей, с другой — чрезмерно, для такой ситуации, спокойные homo sapiens\'ы, которые, казалось, с непоколебимым хладнокровием могли бы подняться на эшафот, не утратив гордого остроумия и наплевательского отношения к угрозам «курносой».

Мы благополучно приземлились в Шереметьеве-2. Моя попутчица, немного протрезвев, сосредоточенно молчала, наверное вспоминая, не сказала ли она чего лишнего. Миновав длинный застекленный коридор, мы оказались в здании аэровокзала. Светились электрические табло, человеческий муравейник сновал туда-сюда, женский голос, смазанный плохой акустикой, объявлял о прибытии и отбытии самолетов.

Гремучее эхо лавиной обрушивалось на пассажиров, дробилось о стены, отшвыривая внимание и память людей в пределы раздражающей путаницы и неразберихи. Японка, летевшая нашим рейсом, наконец встретилась с ожидавшими ее японцами. Воскрешая сумрачную и грандиозную эпоху самураев, она бухнулась на колени, приветствуя двух мужчин и одного ребенка мужского пола. Что за дурацкий обычай!

Москва встретила нас моросящим дождиком и наглухо задраенными пунктами обмена валюты. Я все-таки нашла одного неказистого на вид мужичонку, который обменял мои 50 баксов на «капусту» по курсу, утешительному для держателей долларов и убийственному для простых «рублевых» граждан.

Мы решили с Татьяной разделить поровну бремя расходов по проезду в город. Таксисты ломили несусветные цены. Столковавшись с одним на взаимовыгодных условиях, мы, бросив сумки в багажник, уселись на заднее сиденье желтой «Волги». Татьяна собиралась пробыть в Москве до конца недели, а я планировала добраться до Тарасова поездом. Черный шлейф дороги был усыпан огнями фар, которые шарили по мокрому асфальту, выбрасывая вперед и назад свои желтые, по-стариковски дрожащие руки. Татьяна попросила высадить ее у станции метро «Комсомольская». Распрощавшись друг с другом без особой теплоты и душевности и даже не обменявшись координатами, мы последовали каждая своим маршрутом.

Без труда купив купейный билет до Тарасова и некоторое время потусовавшись на Павелецком вокзале, я села в поезд, нафаршированный усталыми «челноками» и их неподъемной кладью. Одни шумно разговаривали, другие уже вынимали из пакетов и сумок провизию, дабы восстановить физические силы, лихо растраченные ими в беготне по «сказочным» рынкам столицы.

Прикинутая по последней парижской моде, с сумкой «Duty free» через плечо, я чувствовала себя заморской белой вороной. Ничего, как-нибудь перекантуюсь, всего одна ночь — и я в Тарасове.

* * *

В Тарасове было чуть теплее, чем в Москве, но оцинкованное неподвижными серыми тучами небо не давало вздохнуть в полную грудь. Мне изрядно надоели услужливо-хищные таксисты, и я решила воспользоваться самым заурядным троллейбусом, который не заставил себя долго ждать. Я замерла на задней площадке и опустошенно уставилась в окно, стараясь не замечать обычной утренней толкотни. Люди покорными косяками шли на работу. Их унылые, бледные лица и плоские силуэты, минуя мое сознание, тут же соскальзывали в мертвое осеннее забвение.

* * *

Толком не выспавшаяся и раздраженная, я тем не менее быстро поднялась по лестнице, нетерпеливо предвкушая отдых и горячую ванну. Но, открыв дверь, я первым делом рванулась к агонизирующему телефону. Раскаленный корпус буквально трещал по швам от разрывавших его звонков.

— Алло, — я не узнала собственного голоса.

— Алло, здравствуйте, могу я услышать Иванову Татьяну?

— Это я, слушаю вас внимательно.

Остатки сна и раздражения мгновенно улетучились.

— Меня зовут Шарков Эдуард Игоревич. У меня к вам неотложное дело. Хотелось бы встретиться, разговор не телефонный, вы меня понимаете?

Его приятный баритон излучал спокойную решимость. Голос вполне разумного человека.

— Как вы узнали мой телефон?

— От приятеля. Он весьма высокого мнения о ваших сыскных способностях.

— Хорошо. Приезжайте. Только давайте уточним время. Часа в два вас устроит?

— Нормально.

Я назвала свой адрес Шаркову Эдуарду Игоревичу и, повесив трубку, с большой неохотой принялась перекраивать в уме свой дневной распорядок. Конечно, две-три фразы мало что значат в сфере человеческого общения. С другой стороны, если бы люди, не полагаясь на свое внутреннее чутье, прежде чем вступить в контакт с человеком, пытались бы сначала собрать о нем возможно больший объем информации, они, ввиду того, что сбор интересующих сведений потребовал бы значительного времени, просто шарахались бы друг от друга, не смея довериться своему непосредственному впечатлению.

Эдуард Игоревич был загодя мне симпатичен, хотя истинность моего интуитивного расположения к нему нуждалась в проверке. Возможность такой проверки мне предоставится ровно в два часа пополудню. А что говорил мой нюх опытной ищейки? Дело наверняка серьезное. Судя по его интонациям, Эдуард Игоревич не производил впечатления суетливого человека. Скорее всего бизнесмен. А может… Да ладно, черт с ним, надо же и о себе подумать. Я сняла плащ и отнесла сумку в спальню. Переодевшись в домашнюю амуницию, я достала из шкафа чистое белье, полотенце и направилась в ванную.

Горячая вода, морская соль и сладкий абрикосовый гель вернули меня к жизни. Высушив голову феном и наложив на лицо дневной крем, я занялась приготовлением завтрака. Яичница с помидорами, пара йогуртов и чашка кофе. Потом я вернулась в гостиную и, вытянувшись на диване, решила немного вздремнуть. Но вместо того чтобы, как говорится, спать вполглаза, я провалилась в какое-то тревожное сонное оцепенение, из которого меня вывел резкий звонок в дверь. Я вскочила, взглянула на часы: четырнадцать ноль одна.

Зевнув и пригладив волосы, я кинулась открывать. Предчувствие меня не обмануло: Эдуард Игоревич был солидным мужчиной лет сорока, с лукавым взглядом близко посаженных карих глаз. Высокого роста, довольно плотный, со здоровым цветом лица, массивным подбородком и гладкой кожей, он производил впечатление уверенного в себе и знающего толк в жизни человека.

— Еще раз здравствуйте, — приветливо сказал он.

Я всегда досадовала на то, что, прежде чем приступить к делу, приходилось выполнять весь этот церемониал приветствия, приглашения, предложения кофе, сигарет и т. д. Он вошел, снял свое фетровое кепи, бежевую куртку из микрофибры и, аккуратно пристроив свои доспехи на вешалке, вежливо и благодарно внял моему приглашению пройти в гостиную и сел в предложенное кресло.

Я предупредительно принесла пепельницу, поставила ее перед ним на журнальный столик и приземлилась в кресло напротив.

— Я пришел к вам за помощью по одному щепетильному вопросу. Вот только захотите ли вы мне помочь?

Он достал пачку «Мальборо» и вынул из нее две сигареты, одну из которых предложил мне. Я вежливо отказалась.

— Утвердительно или отрицательно ответить вам я смогу только после того, как выслушаю вас. Не будем терять времени, говорить обиняками, люди мы деловые, знаем цену часам и минутам.

Прежде чем перейти к повествованию, Эдуард Игоревич закурил, и по легкой дрожи его пальцев я поняла, что под оболочкой философского спокойствия таится вполне понятная тревога. Его взгляд неопределенно устремился в потолок, потом, подобно часовой стрелке, сделал круг и уперся в поверхность стола. Глухо кашлянув и собравшись с мыслями, он наконец заговорил:

— Мне нужно найти документы, очень важные бумаги… Чтобы вы могли оценить всю их важность, я должен ввести вас в курс дела. Не знаю, слышали ли вы о торговой компании «Авторитет». В настоящее время это целая империя с сетью многочисленных магазинов. Направление деятельности — торговля всем и вся, начиная с косметики, кончая холодильниками и чем угодно еще.

Ну так вот. Когда все начиналось, нас было двое, я и нынешний генеральный директор Гарулин Аркадий Вадимович. Пай у нас был неравный, в соотношении один к двум. Идейным руководителем являлся он, но я тоже вложил немало средств и времени в наше дело. Кухня была как бы одна, но я знал, что Аркадий на свой страх и риск проводил кое-какие операции, не ставя меня в известность. Я смотрел на все сквозь пальцы, хотя от меня не укрылось, что и менеджеры, и бухгалтеры зачастую извлекали свою выгоду из нашего предприятия.

— Они обманывали вас? — спросила я прямо.

— У меня был свой фронт работы. Я, честно говоря, старался не лезть не в свои дела, ради своего спокойствия игнорировал эту грязную возню. Может, я и сам виноват… — Эдуард Игоревич выпустил струю дыма в потолок, почесал лоб и, вздохнув, продолжил: — Проработав пять лет, я решил уйти из «Авторитета» и при этом должен был получить солидную денежную сумму…

— Но если дела у компании шли, как я поняла, неплохо, осмелюсь спросить, — сказала я с напускной вежливостью, — почему вы решили уйти?

— Одна из причин заключается в том, что, едва возникали какие-нибудь проблемные ситуации, Гарулин перекидывал ответственность на меня, и я должен был сглаживать острые углы, возникавшие из-за его непродуманного руководства. Иной раз он принимал решение не под давлением обстоятельств, не в результате здравой оценки создавшегося положения, а под воздействием своих внутренних интересов, комплексов, детских обид и даже возможности отомстить кому-то, хотя плоды этой мести часто оказывались горькими. Когда же мне удавалось сделать что-то полезное или просто уладить какой-то конфликт, заслугу он бесцеремонно присваивал себе.

Чтобы перечислить все причины, понадобилось бы слишком много времени. Добавлю лишь, что он всячески ущемлял мои интересы. А тут представился случай самому открыть дело, и я решил этим воспользоваться и забрать свою долю из «Авторитета», — Шарков положил потухший окурок в пепельницу, — и когда сообщил об этом Аркадию, он, как мне кажется, затаил обиду. Вообще он считает, что все ему чем-то обязаны. Без сомнения, мои первые деловые знакомства, связи, партнерства сложились благодаря ему, но потом многие наши партнеры предпочитали иметь дело со мной, потому что я умел договариваться, уважая интересы других. В итоге, не говоря уж о дивидендах, я не получил даже своего пая.

— Позвольте задать вам вопрос: ваши отношения с Гарулиным были оформлены официально? Если я вас правильно поняла, вы хотите с моей помощью вернуть свои деньги?

— Да, речь, безусловно, о деньгах, но, хотите верьте, хотите нет, никаких письменных договоров или соглашений между нами не было — все на словах, на дружеской основе и ручательстве.

— Как-то это не очень вяжется с моим представлением о бизнесе. Дружба дружбой, а служба службой. — Я без особой охоты процитировала народную мудрость и в упор посмотрела на Эдуарда Игоревича, который намеревался закурить вторую сигарету. Он отвел глаза в сторону, прикурил и, не глядя на меня, заметил:

— Со стороны судить легко.

— Я не сужу вас, избави бог. У меня нет на это никакого права, да и не должна я этого делать — ведь вы мой потенциальный заказчик. Поймите меня правильно, я просто хочу знать все обстоятельства и детали дела.

Моя дипломатическая гибкость всегда боролась с моим идиотским правдолюбием, сосредоточившим в своих руках арсенал хлестких, но не всегда уместных вопросов «в лоб».

«Ладно, ладно, не гони, — успокаивала я себя, еле сдерживая неподдельный интерес. — Мистика какая-то, бизнес на доверии!»

— Благодаря Гарулину я познакомился с большим количеством самых разных людей, от которых многое, если не все, зависит в Тарасове. Неудобно было демонстрировать ему свое недоверие, подписывать какие-то бумаги… Оставим это. Я знаю, что Гарулин занимался не совсем легальной деятельностью, — Шарков непроизвольно понизил голос.

— Что вы под этим подразумеваете? — я снова прямо взглянула ему в лицо.

— Во-первых, — он откинулся на спинку кресла, удобнее устраиваясь в нем, — администрациям всех магазинов была дана команда не показывать всю выручку по кассе. Во-вторых, и это главное, благодаря связям в областной думе он не так давно взял кредит в Сбербанке — один миллион долларов, такие кредиты дают далеко не всем. По общему согласию заинтересованных сторон подразумевалось, что отдавать этот кредит никто не будет. Пару раз он выплатил проценты по кредиту, а за это время переоформил компанию вместе с долгами на своих приятелей, которых отправил кого в Штаты, кого в Израиль — концы в воду. Сам открыл новую компанию под названием «Раритет». Конечно, поделился с кем надо. В общем, обокрал, говоря нормальными словами, государство. Да сколько всего было…

Есть документы, с помощью которых я мог бы его прижать и потребовать свою долю, но они пропали во время недавней вечеринки из стола главного бухгалтера. Это я уж потом узнал от «моих» людей.

— Не могли бы вы поподробнее рассказать, что представляют собой эти документы.

— Ну, там были платежки, реальные прайс-листы, договоры с поставщиками и тому подобное — они находились в пластиковой синей папке.

— Понятно. А вы не пытались потребовать у Гарулина свою долю?

— Конечно, пытался. В принципе он мне в открытую не отказывает, но, кроме пустяковой суммы, которая составляет меньше половины моего паевого взноса, я ничего не получил. А когда я попытался надавить на него, он пригрозил мне расправой. Если бы у меня были эти бумаги, я смог бы получить причитающуюся мне долю, а она сейчас составляет около полумиллиона долларов. Найдите мне эту папку, и кроме вашего гонорара я отдам вам пять процентов от этой суммы в качестве вознаграждения. Естественно, безо всяких налогов. — Он пристально посмотрел на меня, ожидая, по всей видимости, мгновенной реакции, свидетельствующей об эффекте, произведенном названной суммой.

Но я, ничем не выдавая своей заинтересованности, хранила невозмутимость мраморной статуи, хотя двадцать пять кусков на дороге не валяются.

— Очень соблазнительно, — улыбнулась я, — но мои обычные расценки — двести долларов в сутки плюс расходы, ладно, об этом после, а сейчас мне необходимы еще кое-какие сведения.

Шарков поднял на меня вопросительный взгляд.

— Перечислите мне всех, кто был на вечеринке в тот день, когда пропали бумаги.

— Вот, — Шарков полез в карман и протянул мне сложенный вчетверо лист бумаги, — я подготовил список, всего было семь человек.

— Очень приятно работать с предусмотрительным клиентом. — Я развернула листок и пробежала глазами список, там были имена, адреса и телефоны.

— Эдуард Игоревич, а не могли бы вы дать краткие характеристики каждого из этих людей?

— Конечно, могу. Ну, Аркадия я вам уже немного обрисовал, можно только добавить — это, конечно, не относится к характеру, — что у него есть еще так называемая служба безопасности. Ее начальник, некий Сергей Люкин по кличке Люк, дважды сидел, и его команда под стать ему.

Так, дальше… Козлова Вера Степановна, главный бухгалтер, мы ее взяли спустя год после образования фирмы, очень знающая женщина, по работе никогда никаких нарицаний. Семья, дети, внуки…

Следующая — Синчугова Галина, директор одного из магазинов, бывшая любовница Аркадия, взбалмошная, высокомерная девица, работает у нас около года, с тех пор как ее подцепил Гарулин. Хотя она довольно эффектна, но Андреевой — это новая любовница Аркадия — она в подметки не годится. У этой масса шарма и обаяния, и хотя она старше Синчуговой, но по всем показателям дает ей фору, не говоря уж об умственных способностях. Она работает в филиале, и я ее не очень хорошо знаю.

Шарков закурил новую сигарету и на мгновение задумался. Воспользовавшись паузой, я тоже достала пачку «Кэмела», настоящего американского «Кэмела», крепкого и ароматного (то, что продают у нас, напоминает «Кэмел» лишь верблюдом на пачке). Дав мне прикурить от серебряного «Ронсона», Эдуард Игоревич продолжал:

— Так, Пуговицын Василий — менеджер по маркетингу, признанный интеллектуал нашей компании, не учредитель, но несколько акций имеет. С виду беззлобный и простодушный, но, по-моему, себе на уме.

Игорь Сидоренко — менеджер по персоналу, молодой исполнительный парень, работоспособный, требовательный, но в некоторых случаях чрезмерно амбициозен.

Рашид Рахмонов — начальник статистического отдела, компьютерный профессионал, въедливый и дотошный, довольно злопамятный человек. Вот в принципе и все, если коротко, — подытожил Шарков, гася окурок в пепельнице.

Пригладив волосы и снова подняв на меня взгляд своих карих глаз, он с надеждой спросил:

— Ну что, беретесь?

«Что я, идиотка, отказываться от таких денег», — подумала я про себя, а вслух произнесла:

— Постараюсь вам помочь, но хочу предупредить, что мне нужен аванс за три дня.

— Само собой, — Шарков достал из кармана портмоне, отсчитал шестьсот долларов и положил на стол.

Из другого отделения портмоне он достал визитную карточку и протянул ее мне.

— Вот здесь мои реквизиты, при необходимости звоните. Разрешите откланяться.

Он тяжело поднялся и направился в прихожую.

— Я надеюсь, вы будете держать меня в курсе расследования.

— Конечно, Эдуард Игоревич, — ответила я и, попрощавшись, захлопнула за ним дверь.

Глава 2

Я открыла глаза и посмотрела на круглые часы, висевшие на стене: восемь ноль две. Обычно я ошибаюсь не больше чем на минуту, когда программирую себя на определенное время; в этот раз, очевидно, сказалась трехчасовая поясная разница между Парижем и Тарасовым. Моя антикварная кровать не хотела выпускать меня из своего шелкового плена, и я позволила себе еще три минуты блаженного ничегонеделания. Пока я готовила кофе, список участников вечеринки в «Авторитете», после которой исчезли документы, стоял перед моим внутренним взором, не мешая мне, впрочем, заниматься обычными утренними делами.

Кофе был великолепен. Насладившись его горьким вкусом и чудесным ароматом, я про себя поблагодарила знакомую колдунью с острова Калимантан, преподнесшую мне в дар пятикилограммовый мешок коричневых зерен этого божественного напитка, придающего бодрость и хорошее настроение.

Я пила его маленькими глотками, с удовольствием перекатывая во рту обжигающую душистую жидкость.

* * *

Итак, мы имеем семерых, включая Гарулина, которые могли, воспользовавшись ситуацией, стянуть документы из стола главного бухгалтера. Сначала я вычеркнула самого Гарулина, так как если бы это он украл с целью скрыть следы своего мошенничества, то было бы логичным заявить о краже в милицию, но этого сделано не было, и поэтому из возможных похитителей я его исключила. Вторым вычеркнутым подозреваемым стала главбухша Козлова — большой стаж работы и предпенсионный возраст этой женщины, обремененной семьей и внуками, не позволили бы ей пойти на такой рискованный поступок.

Оставалось пять человек, каждый из которых с большей или меньшей степенью вероятности мог оказаться вором. Не мудрствуя лукаво, я достала замшевый мешочек с додекаэдрами — двенадцатигранными костями с числами на каждой грани. На первой косточке — от одного до двенадцати, на второй — от тринадцати до двадцати четырех, на третьей — от двадцати пяти до тридцати шести.

В наше время многие люди не хотят верить магам и колдунам, ясновидящим и экстрасенсам (астрологические прогнозы наверняка слушает или читает каждый), называя их шарлатанами и обманщиками только потому, что современная наука не создала еще приборов, способных измерить энергию человеческой мысли или излучение, исходящее от растений и животных, хотя за десятки веков до Рождества Христова посвященные в Индии и в Египте, не вдаваясь, может быть, в суть происходящих процессов, могли общаться с космическим Разумом.

Мои двенадцатигранники не раз помогали мне и в расследованиях, и в житейских ситуациях, выбирая из тысяч возможных комбинаций одну, которая отвечала на поставленный вопрос иногда дословно, иногда иносказательно, а иногда и иронически.

Мысленно разделив пятерку оставшихся подозреваемых на женщин и мужчин и сформулировав вопрос по поводу последних, я метнула кости. Выпало 5+24+28. Эта комбинация означала, что результат будет пустой. Ответ яснее ясного, не требующий никакой расшифровки.

Остались две дамочки: Синчугова — директор магазина «Найс» и Андреева — директор филиала «Авторитет». Первой по списку шла Синчугова, и, мысленно сосредоточиваясь на ней, я снова бросила двенадцатигранники. 9+21+34. «Звезды обещают успех».

Значит, украла Галина Синчугова, бывшая любовница Гарулина. Его нынешняя пассия — Андреева — на шесть лет старше ее и, судя по тому, что Гарулин назначил ее директором филиала, умная и опытная женщина, но меня сейчас интересует не она.

* * *

Большие серые тучи за окном гонялись одна за другой, то заслоняя боками солнце, то позволяя его лучам пронзать свои рыхлые тела и веселыми зайчиками бегать по стенам, столу…

Натянув узкие темные джинсы и тонкий кашемировый джемпер, я открыла сумку, стоявшую неразобранной со вчерашнего дня, и достала подарок Эрика — настоящую кожаную «харлейку» со множеством замков и карманов — очень удобная штука для частного детектива: все свои сыщицкие прибамбасы, включая газовый баллончик, отмычки, иглу с сонным ядом и леску-удавку, я разместила в ней совершенно незаметно для постороннего глаза.

Под куртку — наплечную кобуру с пистолетом Макарова, зарегистрированным в соответствующих органах. Со дна сумки достала маленький пластиковый пакетик с радиомикрофонами, способными передавать сигнал на весьма приличное расстояние, вынула пару и сунула их в карман. Потом подошла к телефону и набрала номер магазина. Трубку сразу же сняли:

— Магазин «Найс», — ответил вежливый мужской голос.

— Доброе утро. Скажите, Синчугова работает?

— Да, она в торговом зале, сейчас я ее приглашу.

— Не беспокойтесь, мне нужно ее увидеть, я просто хотела узнать, на месте ли она. До свидания.

Положив трубку, я подошла к зеркалу, висевшему в прихожей. Из него на меня смотрела стройная молодая женщина двадцати семи лет. Поправив прическу, я вышла на улицу. Я не стала брать машину, стоявшую во дворе, на стоянке, решив, что небольшая утренняя прогулка пойдет мне на пользу.

Синчугова жила в районе Центрального рынка, и через полчаса я стояла перед ее домом. Найдя неподалеку работающий телефон-автомат, я набрала номер ее домашнего телефона и, дождавшись пятнадцатого длинного гудка, повесила трубку. Когда я подходила к дому, старушки, сидящие у соседнего подъезда на единственной лавочке, с интересом проводили меня взглядами. Поднявшись на второй этаж, я нажала кнопку звонка. Никого.

Достав отмычки, я начала заниматься замком. Вдруг внизу хлопнула дверь — кто-то вошел в подъезд. Я успела отпереть замок и нырнуть в квартиру раньше, чем вошедший смог заметить меня.

Первым делом я подошла к телефону, висевшему на стене рядом с диваном, и сняла трубку. Чтобы установить радиомикрофон, пришлось вывернуть и завернуть пару винтов, которыми были скреплены две ее половины. После этого я начала осмотр квартиры Синчуговой в надежде отыскать краденые документы. Отделка и обстановка квартиры были выдержаны в пестрых контрастных тонах и, вероятно, соответствовали характеру ее хозяйки. После часа упорной и кропотливой работы, обшарив комнату, кухню, прихожую, ванну и туалет вдоль и поперек, я поняла, что надеждам моим сбыться не суждено. Я нашла все, что может прятать в квартире рядовой обыватель: сберкнижку со вкладом в триста пятьдесят рублей, паспорт на имя Синчуговой Галины Иосифовны, семьдесят пятого года рождения, даже несколько стодолларовых купюр на антресолях под банкой с масляной краской — документов нигде не было.

Я еще раз прошла по всем помещениям, проверяя, все ли осталось так, как было до моего прихода, и, убедившись, что все в порядке, вышла в прихожую. Прислушалась. На лестничной площадке было тихо. Я покинула квартиру и двинулась вниз. Старушки, несмотря на довольно свежий ветер, все сидели на своем наблюдательном пункте. При правильном подходе от них можно услышать массу интересного обо всех жильцах и гостях этого дома.

Я шла по аллее по направлению к центру. Миновав здание цирка, все еще огороженного деревянным забором, хотя его реконструкцию собирались завершить к сентябрю, я вышла на Немецкую улицу, так называемый тарасовский Арбат.

Сколько раз я проходила мимо расположенного на проспекте одного из магазинов компании «Авторитет», даже не подозревая, что когда-нибудь мне вплотную придется заняться его директрисой. Слежка — дело не всегда выигрышное, а зачастую пустое и изнурительное. Подобное сидение на насесте часто раздражало мой воинственный темперамент. Хотя зачастую оно давало возможность испытать силу моего самообладания. Если память мне не изменяет, напротив магазинчика находилось вполне приличное кафе, где можно было перекусить и спокойно выждать, совместив приятное с полезным.

Миновав Вольскую, я двинулась дальше по направлению к улице Горького. В лицо дул омерзительный промозглый ветер, подергивая лужи мелкой дождливой рябью. Подняв воротник «харлейки», я застегнула «молнию» до самого подбородка.

Посетителей в кафе было раз-два и обчелся: молодая парочка, лихо расправлявшаяся с бифштексом и пивом, коммерсант лет сорока пяти, солидный и благонадежный с виду, средних лет, плотная, хорошо одетая женщина, которую можно было принять за преуспевающую бухгалтершу или служащую, и невысокого роста щуплый брюнет в очках, медленно и сосредоточенно пережевывавший пищу.

Я удобно устроилась у окна и заказала котлету по-киевски с жареной картошкой. Подперев голову рукой и не сводя глаз с витрины и двери магазина, принялась ждать. Боковым зрением я видела весело болтающую парочку, чья беззаботность меня забавляла, и худощавого очкарика. От меня не укрылось, что последний, доев свой обед, начал проявлять досадное нетерпение, через каждые две-три минуты поднося руку с часами к близоруким глазам.

Продолжая свои визуальные забавы, я чуть не поперхнулась, увидев Синчугову, выходящую из магазина. Фотографий в ее квартире мне вполне хватило для опознания. Высокий стройный силуэт, затянутый в черный кожаный плащ, стремительно и неуклонно приближался. Когда она была уже совсем рядом, я увидела, что щеки ее лихорадочно пылают от холода и декоративных румян.

Мой цепкий взгляд быстро ухватывал каждое ее судорожное движение. Она двигалась слегка вприпрыжку, не глядя по сторонам, задрав подбородок и озабоченно хмуря лоб. Дойдя до кафе, она резко обернулась назад и через секунду вошла. Обведя глазами внутреннее помещение, она одновременно тревожно и удовлетворенно устремила на очкарика, по всей видимости ожидавшего ее, дерзкий и пристальный взгляд больших темно-карих глаз.

Очкарик покашливал и ерзал, и, как только заметил направлявшуюся к нему Синчугову, вскочил как ужаленный и со смешной и торопливой предупредительностью отодвинул пластмассовое кресло, приглашая Синчугову присесть. Он опустился в несносно скрипучее кресло, и от моего взора психоаналитика, внимательного до тошноты, не укрылись его смущение и досада: он напряженно морщил лоб, как-то виновато взглядывал из-под очков снизу вверх.

Короткая стильная стрижка, пухлые, ярко накрашенные губы и вздернутый нос вкупе с гордой посадкой головы и манерой закладывать ногу на ногу выдавали в Синчуговой взбалмошную капризную особу, ни в чем на знавшую отказа.

Я сидела довольно близко, так что без труда расслышала их скупое взаимное приветствие. Обладатель очков и виноватого взгляда положил локти на стол и, низко наклонившись вперед, явил образец настороженного внимания.

— Ну, Виктор, что-нибудь узнали? — высокий голос Синчуговой неприятно резанул слух.

— Кое-что есть, первая, так сказать, наметка, — сконфуженный очкарик немного приободрился.

— Что вы имеете в виду? — с визгливой требовательностью спросила Синчугова.

— Вы же знаете, все мои сознательные усилия ни к чему не привели, но тут, кажется, подвернулся случай, — он понизил голос так, что мне изо всех сил пришлось напрячь слух.

— Виктор, прошу вас обойтись без вступлений. Положение у меня очень шаткое, избавьте меня от лишних фраз.

Синчугова держалась с нервной и нервирующей настороженностью. Выражение ее лица беспрерывно менялось, она нетерпеливо барабанила пальцами по лежавшей у нее на коленях сумочке.

— Я вчера вышел на обед. В редакции никого не было, кроме секретарши. Дошел до забегаловки, полез за деньгами, а кошелька нет — забыл на работе. Пришлось вернуться. Захожу и вдруг слышу за приоткрытой дверью телефонный разговор — Лысенко с кем-то ведет переговоры. Я услышал буквально пару слов, но мне этого вполне хватило, чтобы я смог сделать весьма реальное предположение, что бумаги у…

— Вы хотите сказать, — бесцеремонно перебила его Синчугова, — что это он украл их у вас.

— Получается, что так, — печально констатировал Виктор.

— Как это могло случиться? — ее голос уже истерически дрожал.

— Я работал с ними, пару раз приносил их в редакцию. Он, вероятно, что-то пронюхал, решил разжиться на этом.

— Полагаете, их у него кто-то хочет купить? — Синчугова своими длинными пальцами вырвала из вазочки салфетку и нервно смяла ее.

— А почему бы и нет. Вы же знаете, как они важны и что при случае за них можно получить. — Виктор потер лоб и поправил очки. — Боже, какое недоразумение, — произнес он с горькой досадой.

— Это не недоразумение, — с безжалостным упрямством продолжала Синчугова, делая акцент на отрицании, — а ваша прямая вина. Я даю вам столь ценную информацию, а вы оставляете ее где попало, — теперь уже надменный, визгливый голос Синчуговой трещал от искреннего негодования.

— Я от своей вины не отказываюсь, но все еще можно поправить, — Виктор пытался сохранить остатки трезвого спокойствия.

— Каким образом, интересно? — Синчугова высокомерно вскинула брови.

— Я займусь Лысенко и верну бумаги. Предоставьте действовать мне. Позвоню вам завтра, ближе к семи вечера.

— Помните, эти чертовы документы для меня вопрос жизни и смерти. Просто так расстаться с ними я не могу. От них очень многое зависит.

— Успокойтесь, свяжемся завтра, — Виктор взглянул на часы. — Извините, мне нужно идти.

— Умоляю, найдите их, — тон Синчуговой сбавил надменные обороты, спустившись до плаксивого полутребования-полупросьбы.

— Сделаю все возможное и невозможное. До завтра, — голос Виктора прозвучал твердо, однако без магического энтузиазма.

Он резко встал и, застегнув куртку, направился к выходу. И так же резко, после всего услышанного мной, я должна была теперь сменить объект наблюдения. Проводив очкарика взглядом до двери и выждав минуту, я с деланной неторопливостью поднялась и, даже не взглянув на Синчугову, все еще пришибленно и ошалело сидевшую за соседним столиком, покинула кафе.

Мысленно посылая самую пламенную благодарность костям, которые избавили меня от излишней подозрительности в отношении Пуговицына, Рахмонова, Козловой и иже с ними, работниками бывшего «Авторитета», нынешнего «Раритета», я быстрым шагом, сохраняя тем не менее необходимую дистанцию, следовала за Виктором. Он спешил и ловко обгонял прохожих то слева, то справа. Повторяя его успешные маневры, я слегка сожалела о том, что мне не удалось нормально пообедать. Хотя подобное сожаление с моей стороны было чистым кокетством, замешанным на шутливом цинизме: ведь я даже не ожидала, что фортуна так скоро одарит меня если не поцелуем в чело, то своей лучезарной улыбкой.

Окропленное тихим дождиком, поскольку зонт я послала к чертям собачьим, это самое чело светилось надеждой на успех. Темно-синее пятно куртки летевшего по тротуару очкарика, который раскрыл над собой спасительный парашют клетчатого зонта, было нанизано на жесткую невидимую ось моего взгляда и вожделенной удачи.

Виктор двигался по направлению к Московской вдоль непрерывного ряда продовольственных и промтоварных магазинов. У винно-водочного кучковались подвыпившие граждане. Я слегла замедлила шаг, ожидая, когда Виктор преодолеет броуновское движение этих пьяных молекул.

Благополучно миновав эту человеческую пробку, мой подопечный прибавил скорость. Я мгновенно среагировала и, выйдя на дорогу, одним махом догнала его. Дождь усилился, ветер наотмашь бил по моим горячим щекам. Вот и остановка. Троллейбуса пока не видно, но, слава богу, имеется навес. Я затесалась в толпу, не упуская из виду мужчину в синей куртке.

Положим, Синчугова отдала документы этому самому Виктору. А этот виноватый интеллигентик их проморгал. Если Виктор не врет и если он сделал по-настоящему разумный вывод из услышанного разговора между Лысенко и его абонентом, то нынешний обладатель бумаг — Лысенко, вне всякого сомнения, коллега Виктора.

Эти двое работают в редакции, стало быть — журналисты. Зачем Синчугова отдала документы Виктору? Свести счеты с Гарулиным она могла бы и сама, изрядно пошантажировав его. Но, вероятно, гнев отвергнутой любовницы толкнул ее к более радикальному плану мести. Неужели она с помощью журналиста хотела разместить в прессе разоблачительный материал на Гарулина? Отважиться на такое может далеко не каждый. Внушает ли доверие Виктор? Может, он сам не прочь сорвать куш и нагло врет Синчуговой, что документы украдены.

Судя по тому, что услышал Виктор, стоя под дверью кабинета, где Лысенко, воспользовавшись обеденным отсутствием сослуживцев, разговаривал по телефону, последний кого-то шантажирует. Скорее всего этот «кто-то» Гарулин. Он может потерпеть полное фиаско, если документы попадут в печать, и заплатить щедро, чтобы этого не произошло.

Первое, что надлежит сделать…

Толпа граждан шатнулась к подъехавшему троллейбусу. Мне едва не прищемило дверью голову. Благодаря акробатической выучке удалось кое-как приткнуться на подножке, где я, как цапля, стояла на одной ноге. Теперь, согласно идиотским правилам, я должна буду выходить и входить обратно, пропуская ошалело плюхающихся на тротуар соплеменников.

На следующей остановке я была прямо-таки вышиблена из троллейбуса шквалом беспорядочно вываливающихся людей, но, к моей великой радости, среди этой человеческой лавины находилась до боли знакомая синяя куртка.

Стоило ждать троллейбус из-за десяти минут ходьбы!

Оказавшись на тротуаре, я сделала вид, что что-то ищу в своих карманах. Пройдя метров пятьдесят, Виктор распахнул дверь и стремительно вошел в одно из тех зданий, придававших своеобразную архитектурную физиономию бывшему проспекту Ленина, ныне улице Московской, в котором размещалось огромное число офисов и контор. Он ловко прошмыгнул мимо дежурной, бегло показав ей пропуск, и стал подниматься по черной, в чугунных кружевах и с деревянными перилами, широкой лестнице.

Я оторопело замерла на месте. Потом, подумав, что целесообразней обратиться за справкой к «консьержке», наклонилась к оконцу, дабы расспросить сухощавую пожилую женщину с лицом, покрытым сетью морщин, перед которой висело табло с ключами. Она нервно оторвалась от газеты, которую читала, и подозрительно скосила на меня свои глаза.

— Добрый день, не подскажете, редакции каких газет здесь располагаются?

— Да одна только редакция и есть — «Тарасовские известия».

Скупо поблагодарив дежурную, которая, с трудом оторвав от меня изучающий взгляд, снова уткнулась в газету, я вышла на улицу.

Мне не пришлось даже рыться в памяти, как иные роются в записных книжках, чтобы вспомнить о Степане Сергееве, которого я неплохо знала еще со школьной скамьи.

Он работал главным редактором «Тарасовских известий». И теперь уже я извлекла из кармана куртки записную книжку и, открыв ее на букве С, нашла его рабочий и домашний телефоны. Дома его скорее всего нет — день рабочий.

Я подошла к телефону, опустила жетон, сняла трубку и набрала номер редакции. Когда на том конце провода юный альт секретарши пропел: «Редакция „Тарасовских известий“» — я попросила к телефону Сергеева. Поинтересовавшись, кто его спрашивает, секретарша сказала: «Сейчас узнаю». Вскоре в трубке зазвучал теплый, мягкий баритон Степана.

— Танюша, сколько лет, сколько зим! — с восторженной радостью произнес Степан.

— Привет, Степа. Как жизнь?

— Бьет ключом, да все по голове. Шучу, конечно. У тебя как дела?

— Есть одна проблемка. Не могли бы мы встретиться, поговорить?

— Срочно, что ли?

— Чем быстрее, тем лучше.

— Сейчас не могу, работы полно, давай вечером. Позвони мне часов в шесть домой.

— О\'кей, Степа.

— Рад был тебя услышать.

— Чао, Степа, до вечера.

Я повесила трубку.

Нет сомнений, что Степан обрадовался моему звонку и перспективе встречи. Одно время, когда мы общались более тесно, он был ко мне очень даже неравнодушен. Старая трогательная история, которая не при столь чрезвычайных обстоятельствах вызвала бы у меня приступ ностальгии и философской задумчивости. Тонким женским чутьем я уловила, что Степан все еще питает ко мне некий интерес, затаенное, не отменяемое временем и моим дурашливо-дружеским обращением влечение. Просто так зачеркнуть, видно, ничего не удается.

Дождь кончился, мокрый асфальт лоснился, как блюдо с черной икрой, глазами луж ловя небо, деревья, дома.

Я шла вдоль пышных витрин и жалких лотков, у которых невеселые продавцы, казалось, не торговали, а бестолково дежурили.

Я заглянула в продуктовый магазин купить что-нибудь к обеду.

* * *

Домой я вернулась около трех, первым делом приняла душ. После блуждания под дождем горячая вода казалась раем.

Бросив на сковородку полуразмороженный антрекот, я открыла банку фасоли в томате. Она послужит отличным гарниром.

Когда с обедом было покончено, я прошла в гостиную и, нажав на пульт, включила телевизор.

Ровно в шесть я позвонила Степану. Конечно, сегодня днем я не сходя с места могла попросить его о небольшом одолжении, но решила все же встретиться с ним в непринужденной обстановке. Мне подумалось, после двух лет, в течение которых я не давала о себе знать, не очень вежливо и любезно будет вот так, с бухты-барахты, обратиться за помощью к приятелю.

Степан ждал моего звонка, после первого же гудка он взял трубку. Мы договорились, что он приедет через полчаса. Я натянула джинсы, заправила в них рубашку и, слегка подкрасив глаза и губы, пошла на кухню запустить кофеварку. Минут через двадцать раздался звонок в дверь. На пороге стоял Степа.

За то время, пока мы не виделись, он почти не изменился. Тот же открытый взгляд широко посаженных голубых глаз, улыбка до ушей, жесткие русые волосы, солнечный набор веснушек, длинные неловкие руки, которые он не знал, куда деть.

В прихожей он достал из куртки бутылку «Ярила» — местной водки с перцем — и, отдавая ее на мое попечение, по-доброму рассмеялся.

— Знаю я твои богемные привычки, — деликатно, но настойчиво высвободилась я из его дружеских объятий и направилась на кухню, поставить бутылку в холодильник. — Проходи, дядя Степа, будь как дома, — весело кинула я на ходу, вспоминая школьную кличку.

Он надел тапочки и, довольно потирая руки, отправился за мной следом.

— А на закуску, Тань, что предложишь? — своей бесшабашной манерой общения Степа пытался побороть свою природную застенчивость.

— Не переживай, сейчас все будет! Огурцы, селедочка, салат мясной… Устроит тебя?

— Еще как устроит, — он сел на табурет и вскинул на меня глаза, опушенные длинными светлыми ресницами.

Да, совсем не изменился, если не считать дополнительных тонких морщинок у этих молодых весенних глаз.

Достав охлажденную водку и водрузив ее в центр накрытого стола, я села напротив Степы.

— Ну, по маленькой, — провозгласил Степан. — За тебя, Танюша. Будь всегда молодой, красивой, умной, такой, какая ты есть.

Махнув рюмку, он занюхал черным хлебом и только потом принялся за солененькое.

Водка приятно обожгла рот, гортань, внутренности.

— Как семья, дети? — спросила я, насаживая на вилку тоненькое колесико сервелата.

— Да ничего, нормально. Ирина работает все в той же школе, только вот зарплату платят нерегулярно. Максим во второй класс перешел, а малышка в садике.

— А на работе все в порядке?

— В относительном. Трудимся, так сказать, не покладая рук.

Степан налил по второй. Провозгласив тост за здоровье, он так же легко и быстро опрокинул эту дозу, весело потрепал меня по щеке.

— Нет, Таня, что ни говори, а старый друг лучше новых двух. Согласна?

— На все сто, — я дружески похлопала его по руке. — Степа, у меня к тебе небольшое дельце.

— Ждал-ждал… Особо не обольщался на твой счет. Так просто встретиться не можем, все дела какие-то.

Выпитые сто граммов настроили его на меланхолический лад, но, быстро сбросив флер печали, он улыбнулся. Несмотря на все его усилия казаться беззаботным, в этой улыбке я различила оттенок сожаления и даже горечи.

— Ладно, говори. Чего не сделаешь для хорошего человека!

— Степа, у вас в редакции Викторов много?

— Постой, кажется, два имеются, а что?

— Если два, то меня интересует тот, что невысок, худощав, с черными волосами и в массивных очках. Знаешь такого?

— Да, это Ларионов Витька, классный парень. А что это он тебя заинтересовал?

— Лучше не спрашивай. Производственная тайна. Ты мне прямо скажи, действительно парень неплохой?

— Ой, Тань, в наше время таких единицы. Деловой, талантливый, честный, пунктуальный. Только в последнее время он каким-то суетливым стал, озабоченным, забывчивым. Ну, это бывает. А так, говорю, отличный мужик, всегда в работе, а репортажи какие интересные, да меткие, да хлесткие делает. Мы его втихаря Робеспьером зовем. Чист, неподкупен. Хотя иногда его занудство выводит из себя. Должна же быть в бочке меда хоть одна ложка дегтя.

Степа щелкнул языком и налил в третий раз.

Я внимательно слушала его, поставив локти на стол и подперев руками голову, в которой из-за паров алкоголя мысли уже начинали превращаться в горячее облако ватной глухоты.

— А некий Лысенко что собой представляет? Знаешь такого?

— Как не знать. Во-первых, он школьный приятель Ларионова, Витек мне его и рекомендовал. Но ты знаешь, у меня к этому парню, честно говоря, душа не лежит, очень уж он себе на уме. Такое ощущение, что он тебя подсиживает негласно. Вообще-то юркий, хваткий, но замкнутый и, я бы сказал, недобрый, завистливый. Да и сама его внешность о многом говорит. Маленький, неказистый, глазки хитрые, жадные пальцы дрожат.

Степа прищурился, как бы стараясь вызвать в памяти доподлинный образ Лысенко.

— Мастер ты, Степа, на портретные характеристики. Цены твоим наблюдениям нет.

— Правда, что ли? Рад, что сумел просвятить тебя. Так это все, о чем ты меня хотела спросить?

— Не совсем. Мне нужны адреса этих акул пера. Можешь мне в этом помочь? — я улыбнулась, вкладывая в свою улыбку все обаяние, на которое была способна.

— Колись, зачем тебе это надо? — он лукаво посмотрел на меня.

— Степа, а можно без расспросов? Просто скажи, сделаешь это для меня?

— Что, они в каком-то грязном деле замешаны? — не унимался Степан.

Меня уже начало раздражать его назойливое любопытство.

— Ни в чем они не замешаны, просто проверить надо на вшивость.

Моя довольно жесткая интонация наконец возымела желанное действие, сведя на нет роль «почемучки», на которую пару минут назад подвизался Степа.

— Ладно, о чем речь, — Степан безвольно махнул рукой.

— По телефону ничего передавать не надо, завтра я, скажем, часов в десять, зайду в редакцию, буду тебя ждать внизу, на проходной. Ты напиши все на бумажке, спустишься и передашь мне. Моя благодарность будет безгранична в пределах разумного, — пошутила я. — Ну как, идет?

— Вполне. Да это же сущая безделица!

Удовлетворенно шмыгнув носом, Степа предложил сгонять еще за одной бутылкой. Я категорически отказалась, сославшись на то, что и так уже дошла до кондиции. Степан с неохотой согласился и далее забросил удочку по поводу того, чтобы остаться у меня. Я усмехнулась с беззлобной иронией и отделалась шуткой:

— Дядя Степа, по-моему, с этим мы давно все решили. Не нужно возвращаться к прошлому. Разве дружба так уж мало стоит?

— Тань, убеждать ты всегда умела, как и уходить от ответа, но сама понимаешь, любой мужчина в подобной ситуации будет, как утопающий, цепляться за соломинку, чтобы все начать сначала.

— Я тебе сочувствую, Степа, но…

— …помочь ничем не можешь, — на свой дружелюбно-ностальгический манер закончил Степан мою отрезвляющую реплику и смиренно подытожил: — Ну ладно, объявляю вопрос закрытым.

— Вот и славненько, к чему нам лишние проблемы? — довольно цинично сказала я.

Прошло еще часа два, прежде чем Степан решил откланяться. В прихожей, уже одевшись, он никак не мог выпустить меня из своих объятий, бормоча комплименты и слова признательности. Захлопнув за ним дверь, я облегченно вздохнула. Завтра Степан будет как стеклышко и избавит меня от потока обольщающих речей.

Я убрала со стола остатки прежней роскоши, поставила порожнюю бутылку в мусорное ведро.

Итак, срочно нужно произвести два обыска: для профилактики — у Ларионова и исходя из соображений логики — у Лысенко. Оба работают, значит, в течение дня их квартиры будут в моем распоряжении. И тот и другой одиноки, на сей счет Степан также просвятил меня. Подружка Лысенко живет самостоятельно, а Ларионов, этот, по выражению Степы, червь журналистики, наверное, не обзавелся семьей, чтобы ничто не могло помешать его звездной карьере.

Перелистывая привезенный из Парижа альбом с цветными фотографиями достопримечательностей, я предавалась сладким и мучительным воспоминаниям. Кто бы мог подумать, что, приехав в Тарасов, я попаду, что называется, с корабля на бал. Железный обруч, сдавивший мою голову, заставил меня принять аспирин. Я решила лечь пораньше, ведь завтра нужно быть внимательной и сосредоточенной.

* * *

Всю ночь по стеклам стучал дождь, и утром, выглянув в окно, я увидела такое же, как вчера, покрытое серыми тучами небо, унылые крыши частного сектора, мокрые, всклоченные ветром ветви и на них жалких нахохленных воробьев. Взглянула на часы: ровно девять. Хотела принять душ — не тут-то было, на тебе, горячую воду отключили. Зато холодная вода живо разбудила меня, колюче смыв с лица остатки приятной утренней дремы.

Приведя себя в порядок, я занялась завтраком. Проглотила пару бутербродов с сыром и, запив их кофе, сполоснула посуду. В подъезде с оглушительным грохотом открывались и закрывались тяжелые железные двери.

Первая фаза этого несносного хлопанья и скрежета приходилась примерно на семь-восемь часов, вторая — на девять-десять, обычно в это время домохозяйки и пенсионеры отправлялись штурмовать магазины, собесы, аптеки.

Я оделась по-походному: джинсы, джемпер. Сделала легкий дневной макияж и, нацепив «харлейку», провела смотр ключам и отмычкам, распотрошив висевший в прихожей рюкзак. Все на месте, «макаров» тоже при мне.

Я вышла на лестничную площадку и, закрыв за собой стальную дверь, изготовленную по спецзаказу фирмой «Кайзер», сбежала по ступенькам, не дожидаясь вечно занятого лифта.

Дождик еще моросил, ветер вздыбил его влажную пепельную завесу, обрушиваясь на головы прохожих холодными каплями. Я села в машину и включила «дворники». Осенний город производил унылое впечатление, если не считать ярких, пестрых зонтов, плывших по мокрым тротуарам.

Выехав на Московскую, я свернула в сторону Волги и через пять минут была уже на месте. С проходной позвонила Степану. Он немедленно спустился, являя собой образец примерного сотрудника газеты.

Степан был одет в белую рубашку с галстуком и строгий деловой костюм, в знакомых голубых глазах пламенели искорки смеха.

— Ну, ты точна, точна, — восхищенно сказал он, протягивая мне сложенный вчетверо лист бумаги.

Я сунула бумажку в карман и, поприветствовав, поздравила Степана с выполненным заданием.

— Ну, выспался, молодец.

Степан пристально смотрел на меня. Я подумала, что замеченные вчера морщинки у его глаз появились, наверное, от сосредоточенности взгляда. Надо сказать, что утренний Степа являл полный контраст Степе вечернему. Ныне он был подчеркнуто вежлив, подтянут, строг, но и любезен.

— Странное дело, Ларионова я сегодня еще не видел. Обычно он уже в восемь как штык в редакции.

— Может, проспал в первый раз? — хихикнула я, зная, что забот нынче у Ларионова полон рот.

— Не знаю, не знаю, — неопределенно ответил Степан покачивая головой.

— А Лысенко тут?

— Да, трудится с девяти часов. Сегодня он растерянный какой-то, хмурый сверх нормы. — И, снова обретая шутливый тон, Степан восхищенно прищелкнул языком: — Куртка на тебе клевая!

— Ну ладно, Степа, большое спасибо, век не забуду, — я дружески похлопала его по плечу.

Мы распрощались, клятвенно заверив друг друга, что встретимся в самое ближайшее время.

В салоне автомобиля я развернула белый лист. Так, значит, Ларионов живет на Большой Горной, а Лысенко — за вокзалом на улице Емлютина. Я направилась к Сенному.

По моим подсчетам, дом Ларионова находился недалеко от Колхозного рынка. Однако нужно быть осторожной, Степан сказал, что он его сегодня не видел. Может, Виктор все еще дома? А столкнуться с ним в его квартире нос к носу не входило в мои планы. Телефона у него, как нарочно, не было.

Я подъехала к многоквартирному, многоэтажному кирпичному айсбергу, выключила мотор и вошла в один из шести зевов-подъездов этого гиганта. Судя по нумерации, указанной над каждым крыльцом, квартира Ларионова должна находиться именно здесь. Лифт не работал — еще одно досадное недоразумение.

Я была уже почти на втором, когда услышала этажом выше шарканье ног и слабый щелчок закрывающейся двери. Мимо меня, прикуривая на ходу, спускались два парня в навороченных кросcовках и коротких кожаных куртках. Один был ростом около ста девяноста сантиметров, плотный, с мясистым носом, лет двадцати. Он шел немного сутулясь, глядя себе под ноги. Второй был почти на голову ниже, его маленькие цепкие глаза на худощавом лице дерзко смотрели прямо на меня. Он был лет на пять старше своего приятеля и выглядел, как мне показалось, более умным, чем первый, или, точнее, более хитрым.

Поднявшись на третий этаж, я подождала, пока внизу не смолкли все шумы, и посмотрела на дверь, ведущую в квартиру Ларионова.

«С этой дверью придется повозиться», — вздохнула я, глядя на ее металлическую поверхность.

Но когда смолкла трель звонка и я нажала на хромированный рычаг защелки, к моему удивлению, дверь оказалась не заперта, и, ступив внутрь, я мягко прикрыла ее за собой, стараясь не шуметь.

В комнате царил страшный беспорядок: все вещи валялись на полу и на стульях, перевернутые ящики письменного стола лежали рядом, газеты, журналы и листы писчей бумаги, разбросанные кругом, дополняли картину разгрома.

Ларионов лежал на полу среди этого бардака у входа в спальню. Голова его была неестественно повернута на бок, на виске бурел огромный кровоподтек, небольшая лужица крови, вытекшая изо рта, уже подсохла. Примерно в метре от тела я обнаружила несколько капель крови, очевидно, брызнувшей из рассеченной головы Ларионова. Рядом валялась массивная хрустальная пепельница, по всей видимости — орудие убийства. Да, случилось действительно то, чего я опасалась: Ларионов оказался дома.

Теперь, в качестве трупа, он вряд ли мог мне помешать, если не принимать в расчет того обстоятельства, что обыск уже кем-то сделан. Но явно не профессионалом. Поэтому я решила еще раз осмотреть все потайные закоулки квартиры, где могли бы находиться бумаги, но мои усилия оказались тщетными: того, что я искала, нигде не было. Закончив с обыском, я возвратилась к пепельнице — на ней могли оказаться «пальчики» убийцы. Отыскав на кухне пластиковый пакет, я осторожно, едва прикасаясь, тщательно упаковала свою единственную находку, если ни считать бездыханного тела Ларионова.

Глава 3

Офис бывшей компании «Авторитет», нынешнего «Раритета», располагался на восьмом этаже крупнопанельного здания, чей по-весеннему лазурный цвет резко контрастировал с унылым серым кирпичом окружающего жилого массива. Предъявив постоянный или временный пропуск и проскользнув между железными лопастями обычной входной вертушки, вы попадали в хорошо освещенную расселину между двумя системами лифтов: два пассажирских и два грузовых.

Пять просторных комнат, из которых две были смежными, составляли рабочую резиденцию Гарулина, если не считать небольшого помещения, отведенного под «чай-кофе» и сообщающегося с комфортабельной прихожей. В ней за классическим дорогостоящим столом из черного дерева восседала смазливая, длинноногая топ-модель-секретарша. Ее томные манеры тем не менее весьма счастливо сочетались с быстротой реакции, которую от нее требовала нелегкая, надо сказать, нервная работа под тяжелым оком генерального директора.

С продуманной вежливостью и тактом она отвечала на многочисленные телефонные звонки, демонстрируя завидную расторопность и осведомленность, осуществляла компьютерный набор, приносила кофе и распознавала тончайшие нюансы в настроении своего шефа. Ее кремовый деловой костюм гармонировал с бледно-голубыми тонами комнаты, по стенам которой были симметрично развешаны робкие прозрачные акварели, варьирующие один и тот же мотив блеклого осеннего берега, ленивого прибоя и одинокой лодки.

Поблескивающая белым лаком и золотистой, прихотливо изогнутой ручкой дверь кабинета Гарулина была почти всегда плотно закрыта. Начальник не терпел шума, возни и всяческого ажиотажа, который работники офиса, как ему казалось, искусственно создавали, дабы выгодно явить перед ним свое служебное рвение.

Сам Гарулин отличался трезвым деловым подходом, критическим складом ума, стальной непробиваемостью по отношению к ироническим замечаниям, а иногда любил откровенно позубоскалить и даже просто унизить или нагло и бесцеремонно осмеять любого из своих подчиненных, «подставить ножку», «поймать с поличным».

Его хищная выжидательная натура выбрала себе вполне удачную, с точки зрения конспирации, телесную оболочку: вялую флегматичность одутловатого рябого лица, бесцветные пузыри-глаза, холодный невыразительный взгляд жабы, дурашливую манеру удивленно и с идиотским высокомерием округлять брови, выпячивая при этом слюнявые губы, прямые волосы, напоминающие солому, слегка развинченную «снисходительную» походку, усталые жесты. Небольшое брюшко, обтянутое клетчатым голландским жилетом из очень тонкой шерсти, болотного цвета пиджак «в елочку», серая рубашка, темный галстук и черное брюки, без сомнения, были призваны поддержать имидж главы фирмы — импортера мужской и женской одежды.

Но, несмотря на этот показной лоск и изысканность гардероба, работники офиса, да и продавцы, во время его посещения магазинов часто отмечали про себя его неряшливость, например, когда его льняной пиджак и брюки были изрядно помяты, волосы всклокочены, а на заспанном лице виднелись следы неумеренного потребления горячительных напитков. Тогда бухгалтеры и продавцы перемигивались с плутовским весельем за его спиной, злорадно шепча друг другу на ухо едкие замечания по поводу внешнего вида и образа жизни своего шефа.

Кабинет Гарулина отвечал его представлениям о передовых западных тенденциях в искусстве одевать себя и окружающих. Настраивающая на строгий деловой лад обстановка тем не менее была оживлена разными авангардистскими штучками: треугольный журнальный столик со стеклянной столешницей, горбатая скошенная этажерка, сверкающий никелем змеевик настольной лампы, необычной формы тяжелая пепельница, цветные папки, пластмассовые кейсы, повторяющая форму китайского фонарика вазочка для карандашей.

Трижды ударив пальцами по телефонным кнопкам, Гарулин равнодушно произнес в трубку:

— Рита, пригласи, пожалуйста, Веру Степановну.

Надо отметить, что в условиях офиса равнодушие шефа прикрывалось вежливостью и относительной благожелательностью.

Гарулин покинул вертящееся кресло и, подойдя к окну, по-ильичовски заложил большой палец правой руки в пройму жилета. Встал на пятки, потом на носки, критическим взором окинул свои до блеска начищенные туфли и, удовлетворенно хмыкнув, повернулся к двери, золотистая ручка которой уже тихонько поворачивалась под запотевшей от волнения ладонью главбуха.

Легкое смущение всякий раз охватывало Веру Степановну, стоило ей предстать перед проницательным оком своего хозяина.

Не в силах преодолеть определенный социальный и женский стереотип в оценке роли начальника и собственной досадной полноты, Вера Степановна постоянно путала личное с общественным. Ей казалось, что недовольство ее работой, которое высказывал Гарулин при всяком удобном случае, имело своим источником не ее реальные прегрешения или недостаточное трудолюбие, а расплывчатые формы ее тела.

Гарулин действительно зачастую страдал отсутствием объективности, не говоря уже об откровенно ядовитых издевках и шуточках, которые он, пребывая в дурном настроении, щедро отпускал по адресу людей, от него зависящих. А что касается Веры Степановны — ее он явно недолюбливал. Требуя безоговорочного подчинения и даже самоунижения от своих подопечных, он почему-то всякий раз раздражался, когда сталкивался с прямыми проявлениями ее елейного раболепства.

Сев за стол и пригласив Веру Степановну занять один из модерновых стульев, стоявших напротив, он приготовился держать спич.

— Вера Степановна, вы, наверное, в курсе, что мы проводим спецификацию двух наших магазинов. В «Найсе» теперь будет женская одежда, а в «Шульмане» — мужская.

Не дав Вере Степановне словесно подтвердить ее осведомленность в данном вопросе, он не терпящим возражения тоном продолжал после робкого утвердительного кивка главбуха:

— Так вот, необходима полная инвентаризация, учет остатков. Залежавшийся товар нужно передать в качестве залога Сбербанку. Слава богу, у меня там свои люди есть, они пошли нам навстречу.

Он возвел очи горе, потом многозначительно посмотрел на притихшую женщину.

Она взглянула ему в лицо, но тут же стремительно опустила глаза.

— Ну так вот. — Аркадий Вадимович подпер щеку правой рукой, устало скосив глаза на карандаш, которым он лениво поигрывал левой. — Все это нужно сделать за две недели. Завтра пошлите по два бухгалтера в тот и другой магазины. Пусть произведут полную ревизию. Продавцы тоже будут задействованы. Я думаю, пары дней на учет хватит.

— Аркадий Вадимович, Эльвира и Света занимаются балансом, — слабо попробовала возразить Вера Степановна.

Необдуманность ее замечания тут же вылилась в резкий тон Гарулина:

— К черту ваш баланс! Вы с ним носитесь как курица с яйцом!

Неожиданно его блеклый, равнодушный взгляд приобрел животную свирепость. Он отбросил карандаш, с ненавистью и гневом крикнув в лицо бедному главбуху:

— Я вам сто раз говорил: сначала выслушайте, а потом лезьте со своими замечаниями. Дело важное, ваш баланс подождет. Два-три дня — срок небольшой. Все недостатки должны быть учтены самым строгим образом. Слышите меня?

— Да, Аркадий Вадимович. — Гневный, повелительный тон Гарулина уничтожил последние ростки сопротивления.

— Статистики дадут распечатку, сумму недостачи распределите по месяцам, пусть продавцы выплачивают, — отчеканил Гарулин.

— Но ведь недостачи может и не быть, — опасливо заметила главбух, по-прежнему боясь прямо посмотреть в лицо шефу.

— Вы когда-нибудь на практике с подобным сталкивались? Меня же все обворовывают, начиная с менеджеров, вас и кончая самой последней девкой из магазина.

Он метнул на Веру Степановну один из своих уничтожающих взглядов, нетерпеливо встал, прошелся по кабинету и, остановившись у этажерки, продолжил, отбросив всякую вежливость и переходя на мат:

— Делайте, бля!

— Аркадий Вадимович, — взмолилась раздавленная его неприкрытым отвращением и грубостью Вера Степановна, — весь коллектив, уж поверьте мне, постарается, все выполним.

— Ну почему же так получается?! Я ведь все с заведующими, с директорами обсудил, а вы не можете без антимоний! — голос Гарулина смягчился, он оставил роль разгневанного царя и перешел к роли милостивого государя.

Главное, считал он, вовремя показать подчиненным зубы.

— Самое позднее через три дня у меня должен быть акт об инвентаризации. Тряпки, образцы, манекены — все учесть, упаковать и — в офис. Ответственность ложится на вас. С коммерческим директором и менеджером по маркетингу я сам переговорю, а вас я больше не задерживаю.

И до того, как Вера Степановна успела дойти до двери, он поднял трубку и повелительно спросил:

— Рита, где там Пуговицын?

— Он уже здесь, Аркадий Вадимович. Пригласить?

— Сама знаешь, я его жду, — раздраженно буркнул Гарулин.

Через минуту в кабинет вошел менеджер по маркетингу. Василий Захарович был, что называется, мозгом компании. Сама его внешность как бы говорила о всесилии голого интеллекта, который рассматривает свое пребывание на земле в телесной оболочке как досадное недоразумение. Оболочка действительно отличалась ветхой неказистостью: Пуговицын был довольно высок, но тощ, ну натуральный гвоздь. Фирменная одежда от Шульмана висела на нем как на вешалке, над узлом галстука ходуном ходил огромный кадык, которому вторили желваки. На ничем не примечательном лице утвердилось дежурное выражение во все вникающего, все взвешивающего и все оценивающего интеллигента.

Гарулин иногда с присущим ему ехидным остроумием называл его инопланетянином.

— Василий Захарович, — без лишних вступлений начал Гарулин, — я вас, как вы догадываетесь, пригласил не для того, чтобы о магазинах говорить. Вы, я надеюсь, и так уже в курсе дела. Я вас позвал по другому делу, догадываетесь, по какому? — Гарулин изобразил подобие улыбки.

Улыбка вышла довольно саркастичной, он никак не мог простить Пуговицыну его смешной неуклюжей интеллигентности и излишней разборчивости в средствах.

Прежде чем ответить, Пуговицын как-то жалко скривил в ответной улыбке узкий бесцветный рот, точно прорезанный бритвой.

— Ничего определенного сказать пока не могу, — Василий Захарович с опасением взглянул на Гарулина, — если не считать, что мы засекли звонок. Звонили из редакции. Мы определили, что это редакция «Тарасовских известий».

— Значит, нашелся какой-то вшивый писака, который меня шантажирует. Это все, что ты можешь мне сообщить?

От разочарования и волнения Гарулин лихо перешел на «ты». Впрочем, он мог позволить себе любую вольность, которая в данном случае воплощала как бесцеремонность, так и доверительность.

— Именно так, — бесстрастный Пуговицын, скрытно наслаждаясь произведенным эффектом, тем не менее нервно покусывал губы.

Скромно опустив глаза, он продолжил, воспользовавшись минутной паузой:

— Аркадий Вадимович, вы хоть сумму-то назвать можете, которую запросили?

— Тебе-то что до этой суммы? Скажу только, что немалая. Нужно хотя бы об авансе договориться, что ли. Время потянуть. Сам ведь понимаешь, если что в печать просочится, нам хана. Да и тебе тоже, не думай, что сухим из воды выйдешь. И Люкину это не с руки. Недоволен он будет страшно, я уж не говорю о людях из обладминистрации… Полетят тогда головы.

— Что же вы собираетесь делать? — осмелился спросить Пуговицын.

— Это я у тебя должен спрашивать, ты ведь у нас умник-разумник. Пока этот хренов писака вокруг да около ходит, а мы время тянем, нужно успеть проверить каждого, кто в этой газетенке бумагу марает, и раздавить гниду, — с леденящей злобой закончил Гарулин и, прищурившись, склонил голову набок, очевидно, что-то прикидывая в уме.

— А все-таки, Аркадий Вадимович, как вы думаете, кто документы стащил? Ведь наверняка свои?

— А может, ты спер, — подозрительно усмехнулся Гарулин. — Мало того, что воруете, суки, да еще и подставляете, рубите сук, на котором сидите. Ну, ничего, я разберусь, в бараний рог согну.

Пуговицын настолько растерялся от прямой инсинуации Гарулина, что ничего не успел возразить, слова застряли в его пересохшем от страха горле, и прежде чем он смог опомниться, Гарулин властно произнес:

— Ладно, иди, займись работой, а я сам решу, как быть. И рот на замке держи.

— Да что вы, Аркадий Вадимович, неужели я кого оповещать буду, — в голосе Пуговицына зазвучала наигранная укоризна.

Когда он покинул кабинет, генеральный погрузился в задумчивость, из которой его вывел приход секретарши.

Она поставила на журнальный столик поднос с кофейными приборами и тостами и, налив кофе в чашку, услужливо поднесла ее Гарулину, доверительно шепнув ему на ухо, что пришла Синчугова.

Дождавшись, когда секретарша уйдет, и отхлебнув кофе, Гарулин встал и, заложив руки в карманы, широким шагом вышел из кабинета. Сопровождаемый недоуменным взглядом Риты, он направился в бухгалтерию.

Не входя внутрь, а прислонившись к косяку, он незаметно оглядел помещение, где, кроме бухгалтеров, за компьютерами работали сотрудники отдела статистики. Молча Гарулин бросал взгляды поверх голов сосредоточенных работников, которые, даже не видя своего генерального директора, затылками ощущали флюиды его властного недовольства.

Синчугова сидела к нему вполоборота, оживленно болтая с замом главбуха.

— Галина, зайди на минутку, — приказал Гарулин.

Синчугова обернулась. Ее резкие жесты сменились оцепенением, фамильярная улыбка застыла на красивом побледневшем лице со вздернутым носиком и ямочками на щеках.

Не дожидаясь Синчуговой, Гарулин вернулся в кабинет и занял свой вращающийся кожаный трон. Но прошло еще по крайней мере пять минут, прежде чем в дверь постучали.

— Входи, что это ты такая церемонная стала? — насмешливо откликнулся Гарулин на деликатный стук в дверь.

— Привет, ты, как всегда, нетерпелив, — Синчугова кокетливо взмахнула ресницами и, не глядя на Гарулина, села на один из стоящих напротив стола стульев.

Однако ее правая нога, заведенная на левую, заметно нервно подрагивала. Ее мнимо уверенные, самодостаточные жесты являлись не очень удачной ширмой для бурлящего в ней раздражения и страха. Она достала из сумочки пачку «Мор», зажигалку и закурила, каждым движением глаз и рук подчеркивая свое право на эмансипацию.

— Ты сегодня хоть куда! — Гарулин окинул ее высокомерно-оценивающим взглядом.

Нужно заметить, что Аркадий Вадимович был тонким ценителем женского шарма и элегантности.

На Синчуговой была черная блузка и безупречного покроя костюм в «куриную лапку». Мини-юбка позволяла оценить юную красоту ее стройных ног, обутых в высокие ботинки.

— Это все, что ты мне хотел сказать? — пренебрежительно кинула она, хотя ее голос выдавал скрытую обиду.

— Нет, цыпонька, я спросить тебя хотел, не ты ли, сука, бумаги сперла, — он сверлил ее ненавидящим взглядом, больше не прячась за ненужной теперь завесой набивших оскомину комплиментов.

— Аркадий Вадимович, — насмешливо засюсюкала Синчугова, — откуда такие возмутительные подозрения? — Она вытянула вперед правую ногу, игриво покрутила ступней, встала и, подойдя к столу, стряхнула пепел в бронзовую пепельницу.

Фривольно перегнувшись через стол, она выдохнула в лицо Гарулину со змеиным ехидством:

— А все-таки жаль, что эта мысль не пришла мне в голову, ты не находишь, Аркадий?

— Сядь, а то я сам тебя усажу, — ледяным тоном произнес Гарулин.

Он старался сохранять непроницаемый вид, но Синчугова видела, как его мутные белки постепенно наливались кровью.

— Ты нервничаешь, Аркаша? — не унималась язвительная Синчугова.

Она стояла все в той же позе, оперевшись о стол ладонями широко расставленных рук и глядя прямо в лицо Гарулину, уничтожающе сверля его своим взглядом.

Гарулин молча и невозмутимо наблюдал за спектаклем, разыгрываемым своей бывшей любовницей.

Наконец губы Синчуговой растянулись в ядовито-притворную улыбку, и, склонив голову набок в знак насмешливой снисходительности, она сказала:

— Тебе сейчас в самый раз липового отвара принять, а ты кофе хлещешь. Кстати, нельзя ли и мне вкусить от даров Бразилии?

Но прежде чем она успела отойти от стола, Гарулин схватил ее за лацканы пиджака, свирепо притянул к себе, а потом грубо швырнул на стул. Он уже тяжело дышал, на его лице застыла гримаса гневного отвращения. Он смог только выдавить из себя:

— Стерва!

— Ах так, подонок! Бросил меня, а теперь еще и дурь свою показываешь!

Глаза и щеки Синчуговой полыхали, лицо истерически дергалось.

— Уймись, говорю, я твоими представлениями сыт по горло, — овладевая собой, произнес Гарулин. Грозное выражение его лица сменила маска брезгливого презрения. — Значит, документы не ты сперла?

— Пошел ты куда подальше! — с бешеным негодованием выкрикнула Синчугова. — Да если бы даже и я, что бы ты мог со мной сделать? Люкиным припугнуть? Да он сам от меня тащится.

— Ясно, ясно! Давно с Эдиком-педиком за моей спиной снюхалась? Шлюха! — опять, теряя самообладание, хрипло закричал Гарулин.

— Шарков вообще тут ни при чем, лучше на себя посмотри. Думаешь, у тебя море денег, так ты и приказывать всем горазд. А я на твои приказы плюю, — высокий голос Синчуговой перешел в визг.

— Как бы ты не доплевалась, крошка!

Глава 4

Еще раз окинув взглядом комнату Ларионова и бездыханное тело ее хозяина, я протерла носовым платком все ручки, на которых могли остаться отпечатки моих пальцев, вышла из квартиры и, убедившись, что пути отхода свободны, осторожно закрыла за собой дверь и спустилась вниз. Ближайший телефон-автомат, к моему удивлению, отозвался длинным гудком. Набрав «ноль-два», я услышала голос дежурного и продиктовала адрес квартиры Ларионова.

— Что там произошло? — раздался в трубке требовательный голос.

— Там бесхозный труп, если вас это интересует.

— Представьтесь, кто вы, — без особой вежливости пробурчала трубка, — и оставайтесь на месте до приезда милицейского наряда.

— Я доброжелатель, а остаться, к сожалению, не могу, у меня много дел, — ответила я и повесила трубку.

Минут через двадцать я уже сидела за рабочим столом у себя дома и, включив настольную лампу, обрабатывала пепельницу из квартиры Ларионова порошком для снятия отпечатков пальцев. Получилось около дюжины «пальчиков». Я прикинула, как мог держать этот предмет убийца во время удара, и выбрала пять отпечатков, которые с большой долей вероятности принадлежали ему или ей, если это была женщина. Но, судя по размерам подушечек, скорее всего пальцы принадлежали мужчине.

Из этих пяти четыре отпечатка были на внутренней гладкой стороне пепельницы, из них четкими были отпечатки среднего и безымянного пальцев и отпечаток большого пальца на нижней стороне пепельницы. Отпечатки же мизинца и указательного пальцев были смазаны.

Я обработала пепельницу закрепляющим составом и, взяв заранее приготовленные квадратики тонкой слюды, аккуратно приложила их к трем самым четким отпечаткам, упаковала каждый отпечаток в отдельный пластиковый пакетик и, сделав соответствующие надписи, положила их в конверт. Удовлетворенная проделанной работой, я решила наградить себя чашечкой кофе и направилась на кухню.

Когда аромат этого божественного напитка начал приятно щекотать ноздри и густая пена в серебряной джезве уже миновала ее сужающуюся часть, приготовившись светло-коричневой шапкой выползти на поверхность, раздался телефонный звонок. Автоответчик был включен, что позволило мне не торопясь завершить свою мистерию.

Когда, наполнив чашку, я подошла к аппарату, в микрофоне уже раздался голос Эдуарда Игоревича:

— Татьяна Александровна, это Шарков, если вы дома, подойдите к телефону.

— Я слушаю, Эдуард Игоревич. Что-нибудь случилось? — я сделала глоток из чашки и поставила ее рядом с аппаратом.

— Добрый день, Татьяна Александровна, я вам с утра пытаюсь дозвониться, оставил сообщение.

— Я только вошла, еще не успела прослушать запись.

— Дело вот в чем. Сегодня Гарулин устраивает презентацию новой коллекции одежды, я сам об этом узнал только утром, так как несколько дней не появлялся в офисе, занимался регистрацией своей компании. Так вот, я подумал, может быть, вы захотите туда пойти? Там будут все, кто присутствовал на той злосчастной вечеринке, когда пропали документы. Я бы мог сделать вам приглашение или представить в качестве своей подруги. — Мне показалось, что Шарков немного смутился.

Я чуть помолчала, обдумывая его предложение.

— Ну так что? Вы согласны?

— Вообще-то у меня были другие планы, но я думаю, что для пользы дела я приму ваше приглашение.

— Вот и хорошо, я заеду за вами в шесть, — обрадованно произнес Шарков.

— Нет. Будет лучше, если я приеду одна, меня могут узнать, а я не хочу, чтобы у моего клиента были из-за этого неприятности. При необходимости я сама к вам подойду.

— Тогда я оставлю приглашение на ваше имя у охранника. Магазин «Найс» на Октябрьской знаете?

— Конечно, знаю. Я даже несколько раз делала там покупки.

— Вот и хорошо, жду вас. Презентация начинается в шесть, но обычно основная масса подтягивается попозже.

— В таком случае я подъеду к половине седьмого.

— Тогда до встречи.

— До свидания.

Я плавно опустила трубку на рычаг и сделала еще несколько глотков уже изрядно остывшего кофе. К концу разговора я начала рассматривать неожиданное приглашение Шаркова как удачу. Что бы там ни было, я думаю, что наблюдение или личное знакомство с людьми, о которых тебе рассказали пусть даже максимально подробно, стоит любых самых обстоятельных и красноречивых описаний.

А если видишь всех этих людей вместе, как говорится, в непринужденной обстановке, у фуршетного стола, на танцплощадке, в разноцветном тумане огней, под парами алкоголя, относительно расслабленных и произвольно общающихся, ты можешь представить себя, при условии, что ты опытный наблюдатель, коварным пауком, себе на уме, чей одновременно холодный и плотоядный взгляд выслеживает добычу, а сам он незаметно и неторопливо плетет невидимую липкую паутину, куда обычно попадают легкомысленные мухи. В моем случае я тешила себя надеждой, что этими мухами окажутся собравшиеся на презентацию.

Но в связи с этим предложением придется отложить обыск квартиры Лысенко на завтрашнее утро. Допив остатки холодного кофе, я решила провести ревизию своего гардероба.

Открыв шкаф, я принялась перебирать плечики с туалетами. Задача заключалась в том, чтобы на презентации выглядеть модно и стильно, но в то же время не привлекать к себе излишнего внимания.

Перетряся весь гардероб, я выбрала четыре относительно приемлемых платья. Подойдя к зеркалу, я стала попеременно прикладывать их к своей фигуре и после десятиминутного колебания остановилась на черном трикотажном платье-стрейч. Вырез сзади меня особо не смущал, платье хорошо облегало фигуру, подчеркивая мою стройность. Массивное серебряное колье, плотно охватывающее шею, и такой же широкий браслет дополнили мой наряд.

Теперь все мои мысли были направлены на то, во что, согласно торжественности случая, можно было упаковать хотя бы часть моего профессионального арсенала.

Я остановила свой выбор на серебристой, в унисон моим украшениям, кожаной сумочке и стала прикидывать, что она сможет вместить, не утрачивая своей формы.

Моя дамская сумочка безо всяких проблем поглотила леску-удавку, иглу с сонным ядом, замшевый мешочек с двенадцатигранниками, с которыми я расставалась только в очень редких случаях, и набор отмычек. Немного подумав, я положила туда и «ПМ». Осторожно сжав сумочку с боков и отметив, что все эти отнюдь не дамские предметы не нанесли заметного ущерба ее форме, я осталась довольна.

Во время всех этих приготовлений голова моя продолжала работать. Я задавалась одним и тем же вопросом: кто же все-таки убил Ларионова?

* * *

Уже смеркалось, когда я, накинув черный лакированный плащ, привезенный из Парижа, вышла из подъезда. Без особой теплоты и охоты я поздоровалась со старушками, дежурившими, как обычно, на скамеечке у дома, которые в свете моей вечерней авантюры выглядели особенно буднично.

Подслеповато уставившись на мой прикид и, без сомнения, почувствовав дух этой самой авантюры, который пробивался сквозь пряный аромат «Опиума», они встретили и проводили меня одновременно подозрительными и сочувственными взглядами. Не часто им приходилось видеть меня в подобном праздничном облачении. Едва я сошла с крыльца, как за моей спиной сомкнулось дружное шушуканье их шамкающих ртов.

В половине седьмого я подъехала к магазину «Найс». Сплошной ряд навороченных иномарок и наших «десяток», расположившихся на стоянке при магазине, не оставлял места для парковки. Но, на мое счастье, один из джипов, похожий на корабль, уже давал задний ход, намереваясь отчалить. Я поставила свою «девяточку» на его место и, выключив зажигание, вышла из машины.

Ярко освещенные витрины, где манекены, застывшие в продуманных позах, составляли замысловатую композицию, ломились от обилия изысканных аксессуаров и образцов парфюмерно-косметической продукции, разложенных и расставленных у ног разодетых и наштукатуренных кукол.

Увидев меня, стоявший за стеклянной дверью охранник в черных брюках и рубашке с галстуком выступил в роли швейцара и предупредительно открыл ее передо мной.

— Добрый вечер, — любезно поприветствовала я его, — мне должны были оставить приглашение.

— Назовитесь, пожалуйста, — ответил мне охранник в своей вышколенно-вежливой манере.

— Моя фамилия Иванова.

— Секундочку, — он вытащил из нагрудного кармана несколько открыток и, быстро перебрав их, протянул мне одну: — Проходите, пожалуйста, гардероб налево.

Поблагодарив его, я пошла в указанном направлении. Оставив плащ в гардеробе, я без труда нашла зал, где происходило действо. Там царил магический полумрак, периодически разрезаемый лучами софитов, в светлом дыму которых плыли лица и фигуры манекенщиц. Изредка какой-нибудь заблудший блик света стремительно падал на темную, шевелящуюся массу зрителей, выхватывая отдельные лица, жесты, силуэты.

Дефиле сопровождалось модной ритмичной музыкой. В дальнем углу я заметила стойку импровизированного бара, напротив нее — фуршетный стол, возле которого народу собралось больше, чем у подиума.

Я тоже решила начать с бара. Не успела я подойти к стойке, как предупредительный бармен поспешил поинтересоваться, что я буду пить.

— Я бы предпочла красное полусухое или полусладкое, если у вас такое имеется.

— Могу предложить настоящее грузинское полусладкое «Киндзмараули» или полусухое «Баракони», — ответил бармен, делая акцент на слове «настоящее», — французские вина у нас только сухие.

— Хорошо, тогда налейте «Киндзмараули».

Пока Миша, имя которого я прочла на бейдже, приколотом к его кипенно-белой рубашке, занимался моим заказом, я задавалась отнюдь не праздным вопросом: как мне в этой толпе найти Шаркова?

— Вот ваше «Киндзмараули», — Миша с улыбкой подал мне фужер с рубиновой жидкостью.

Вино действительно было великолепным, некоторое время я смаковала его букет и аромат, гармоничный и бархатистый вкус.

Шарков возник неожиданно из темноты, окутывавшей зал, и, подойдя к бару, встал ко мне в профиль и заказал коньяк. Я слегка кивнула ему, давая понять, что я его заметила, и сделала знак отойти к противоположной стене. С коньяком в руке он последовал за мной.

— Эдуард Игоревич, мне нужно, чтобы вы показали мне всех, кто был на вечеринке.

— Я для этого и подошел к вам. Видите парочку у стола справа, рядом с ними мужчина с бабочкой — это Пуговицын.

Я кивнула.

— А вон там…

Я повернула голову и продолжила за него:

— Синчугова, вот только кто это рядом с ней?

— Рахмонов, начальник статотдела.

Увидев, что Синчугова с Рахмоновым о чем-то оживленно разговаривают, я попросила Шаркова подождать меня несколько минут, а сама направилась к беседующей парочке. Делая вид, что выбираю закуски, я почти вплотную придвинулась к ним.

— Я дала тебе уже тыщу, сколько можно? — прошипела Синчугова.

— Ты считаешь, что это деньги? — с садистской беспечностью хмыкнул Рахмонов и резким движением головы откинул со лба модную челку.

— Пока у меня их больше нет. Рашид, ты думаешь, что я их печатаю?

— Меня это не колышет, если хочешь, чтобы я молчал, — гони бабки. Я твоими байками сыт по горло: мол, украли…

— Тихо, не ори, — Синчугова раздраженно толкнула его локтем в бок, — недели через две все будет в ажуре.

— Мне деньги нужны срочно, — не отставал Рахмонов, — если бы ты мне раньше сказала, что сперла документы, у нас уже были бы бабки и вообще мы не сидели бы в этой дыре, а загорали бы на Канарах!

— Хватит пороть чушь, все у нас будет, только не мешай мне действовать и умерь на время свои аппетиты.

— Вот что, Галя, — угрожающе-снисходительно продолжил Рашид, — если через неделю…

Конец фразы безнадежно затерялся в громкой, булькающей тарабарщине внезапно выросшего рядом со мной мужика, который, прежде чем я успела повернуться к нему, плюхнул мне на плечо свою тяжелую лапищу, едва не повиснув на мне всей своей медвежьей тяжестью.

— Фрейлейн, позвольте представиться, меня зовут… — исполин икнул, обдав меня горячими хмельными парами, — Харольд.

Он говорил с сильным акцентом. Ничем не выдавая своего негодования, я спокойно убрала со своего плеча его ручищу и только многозначительно посмотрела на него, пытаясь осадить его взглядом. Но он просто не заметил моего взгляда и с пьяной фамильярностью продолжил:

— Фрейлейн, я из Дюссельдорф, хочу с вас познакомить себя.

Перед тем как оставить этого любвеобильного фрица, я адресовала ему прямо в лицо убийственно припечатывающий взгляд и, четко выговаривая окончания, произнесла:

— Знакомиться я с вами не желаю, ферштейн? А если вы будете продолжать в том же духе, то мне придется вызвать охрану!

Тут подошел Шарков.

— Разрешите вас пригласить на танец? — спросил он, обращаясь ко мне и отстраняя пошатывающегося Харольда.

Глупо было бы отказываться в данной ситуации от такого предложения. Я поставила фужер на стол и под руку с Шарковым двинулась в глубину зала, где уже закончился показ моделей и началась неофициальная часть.

Когда смолкла музыка и образовалась минутная пауза, к нам подошел довольно высокий, одетый по последней моде блондин. Его одутловатое лицо, на котором тускло поблескивали холодные лягушачьи глаза, растянулось в снисходительной улыбке.

— А, и ты здесь, — промямлил подошедший, небрежно обращаясь к Шаркову, — познакомил бы с девушкой.

— Знакомьтесь, — представил нас невозмутимый Шарков, — Татьяна Александровна, Аркадий Вадимович.

— По-моему, официальная часть у нас закончилась, — игриво произнес Гарулин (я поняла, что это был он), — можно вас называть Татьяной? — Гарулин приподнял брови и с хитроватой улыбкой посмотрел на меня.

— Думаю, можно. — Я с интересом взглянула на него.

— Вот и ладушки, а меня можете называть Аркадием. А вы, позвольте узнать, Татьяна, давно Эдуарда знаете?

Шарков опередил меня с ответом:

— Уже минут двадцать, и я не намерен прекращать этого знакомства.

— Что, вот так серьезно? — дурашливо съязвил Гарулин, мотнув головой.

Тут я недалеко от нашей группы заметила Степу Сергеева, который налегал на бутерброды с красной икрой. Я извинилась перед своими собеседниками и направилась в его сторону.

— Привет, — я подошла к нему незамеченной.

Он удивленно вскинул на меня глаза, едва не поперхнувшись.

— Привет, — протянул он, — ты-то как здесь оказалась?

— Один знакомый пригласил.

— А где же он?

— Он деловой человек, уже сбежал отсюда, а я решила немного развлечься, — быстро нашлась я с ответом.

— Он сделал непростительную глупость, что оставил в одиночестве такую девушку.

— Степа, давай без комплиментов и без намеков, лучше скажи, как ты сюда попал?

— Если я тебе скажу, что одеваюсь от Шульмана, ты же не поверишь?

— Естественно, хотя почему бы и нет? — бросила я с иронией.

— Где же еще быть прессе, как не на презентации? Здесь бутерброды бесплатные и выпивка халявная. А покушать я всегда любил, — самодовольно и цинично подытожил Степа.

— По тебе этого не скажешь, — отвесила я ему невольный комплимент.

— Степа, Степа, — торопливо подошедший мужчина в помятом пиджаке затеребил Степана за рукав, — пошли скорее, я уломал Цымбалова на интервью!

— Знакомься, Танюша, это корреспондент нашей газеты Лысенко Семен Григорьевич, подпольная кличка Котовский. — Степан рассмеялся собственной остроте.

Я внимательно посмотрела на Котовского. Он с лихорадочной поспешностью протянул мне руку, которую я проигнорировала. Он молниеносно спохватился и как ни в чем не бывало опять затараторил по поводу интервью. Наконец, понуждаемый настоятельными просьбами Лысенко, Степа отклеился от меня и направился следом за Котовским.

Теперь, когда я знала в лицо всех участников вечеринки, мне оставалось только наблюдать за ними. Я приподнялась на носках, оглядывая зал в поисках Шаркова, и, не обнаружив его, направилась к стойке бара. Он оказался там. При виде меня в знак ироничного приветствия он приподнял свой бокал с коньяком.

— Что вам заказать?

— «Киндзмараули».

— У вас хороший вкус, — подмигнул мне Шарков, слегка захмелев от выпитого.

— Благодарю, я стараюсь употреблять только качественные напитки.

Получив свой фужер, я отозвала Шаркова в сторону, подальше от нежелательных ушей.

— Скажите, Эдуард Игоревич, а что за отношения у Рахмонова с Синчуговой?

— А, Рашид подобрал ее после шефа, — довольно жестко выразился Шарков, — но похоже, что их роман идет уже на убыль.

Сделав несколько глотков вина и вновь наслаждаясь его изысканным букетом, я заметила, что Синчугова направляется к выходу. Куда это она?

С фужером в руке, даже не извинившись перед Шарковым за свою внезапную отлучку, я двинулась за ней. Дойдя до гардероба, она свернула направо. Я следовала за ней по тускло освещенному коридору, впереди маячила дверь туалетной комнаты, но, к моему удивлению, Синчугова еще раз свернула направо.

Чтобы не вызывать подозрений, я прошла прямо, до туалета, боковым зрением заметив коренастую мужскую фигуру. Нет, это не Рахмонов. Я прислонилась спиной к стене и, повернув голову в сторону коридора, где скрылась Синчугова, напрягла слух.

— Как вы докажете, что они у вас? — раздраженно спросила Синчугова.

— Я не собираюсь ничего вам доказывать, хотите получить их назад — платите. — Я узнала шепелявый голос Семена Григорьевича.

— Так дела не делают, по крайней мере я должна их увидеть.

— Да что на них смотреть, это же не гробница Тутанхамона, — ядовито пошутил Лысенко. — И потом, докажите мне сначала, что у вас есть деньги, а уж тогда и поговорим.

— Вы что, дурой меня считаете? Из-за этих документов можно башки лишиться! Нет, смешная ситуация, вы украли документы у Ларионова, а теперь еще требуете с меня какие-то деньги!

— Мы что, будем мораль друг другу читать? Но если уж вы об этом заговорили, то сами-то вы разве не украли их? И если я сообщу вашему шефу, кто это сделал, он вас по головке не погладит! — зло бросил Лысенко.

Голос Синчуговой дрогнул, захлебнулся хриплой истерикой. Можно было только догадываться о нечеловеческих усилиях, которые она прикладывала, чтобы не закричать и не выдать себя.

— Короче, — Лысенко начал уже командовать и перешел на «ты», — где меня найти, ты знаешь, а пока, за мое молчание, выкладывай все, что у тебя с собой, поняла?

Послышалось щелканье замка сумочки, шуршание купюр.

— Так, сколько здесь? Маловато! Ну ладно, живи пока.

В глубине коридора раздались шаги и забрезжили силуэты двух женщин, направлявшихся в сторону туалета.

Черт возьми, стоять, прижавшись к стене, рядом с туалетом было глупо, и я, прошмыгнув внутрь, заперлась в кабинке и, услышав шаги входящих, спустила воду, а пустой фужер аккуратно пристроила за мусорной корзиной — если бы эти тетки увидели меня с пустым фужером в туалете, они бы наверняка подумали, что я занимаюсь уринотерапией.

Когда я вышла, одна из женщин, рыхлая, средних лет брюнетка, курила, стряхивая пепел в раковину. Я осторожно открыла сумочку, достала пудреницу и, приблизив лицо к зеркалу, припудрила лоб, нос и подбородок.

Когда я проходила мимо бокового коридорчика, там было пусто и тихо. Ну что ж, я и так достаточно сегодня услышала.

И из услышанного мною следует, что Синчугова загнана в угол двумя охотниками за деньгами. Положение у нее не из легких, мне почему-то стало даже жаль ее. Рахмонов в курсе, что бумаги похитила она, но знает ли он, кому Синчугова отдала эти бумаги и где они сейчас? Скорее всего — да. Лысенко уверяет Синчугову, что бумаги у него, требует за них деньги, но доказать, что владеет бумагами, не хочет… Или не может? Если документы у Лысенко, значит, Ларионова убил он.

Но что-то здесь не вяжется. С момента убийства Ларионова прошло не больше суток, а Гарулина, как сказал Шарков, шантажируют уже не первый день. Это идет вразрез с предположением, что убийца Ларионова — Лысенко, но, с другой стороны, может быть, смерть Ларионова явилась результатом его ссоры с Лысенко уже после того, как документы были украдены.

Я могу это выяснить, сняв отпечатки пальцев у Лысенко, ведь отпечатки пальцев убийцы у меня есть. Нужно только проследить, где Лысенко оставит стакан, из которого пьет, если он вообще пьет.

Войдя в зал, я попыталась определить, где находится Лысенко, но он как сквозь землю провалился, зато сразу же обнаружился Сергеев, он сам подошел ко мне и трагическим тоном произнес:

— Я совсем забыл тебе сказать… Какое совпадение, ты утром берешь у меня адрес Ларионова, а днем мне звонят из милиции и сообщают, что его нашли сегодня в квартире с проломленным черепом. Жуть какая-то. Ты ничего об этом не знаешь?

Степа заглянул мне в лицо, вероятно, пытаясь определить степень моего потрясения или, на худой конец, удивления.

— Не строй из себя сыщика, Пинкертон несчастный, — ни одна мышца на моем лице не шевельнулась. — Такое в жизни бывает, люди иногда умирают насильственной смертью. Могу тебя огорчить — я ничего об этом не знаю.

Степан разочарованно посмотрел на меня, и в этот момент к нам подошел Лысенко. На ловца и зверь бежит.

— Мальчики, а не выпить ли нам? — помня о своей задаче, весело предложила я.

Лысенко оторопело посмотрел на меня, Степан довольно облизнулся.

— Вы что предпочитаете, Семен Григорьевич?

— Вообще-то я пью то же, что и начальник, — водку, — с каким-то фатализмом промямлил Котовский. — Тем более есть повод — нужно помянуть товарища.

При этих словах Лысенко состроил горестную гримасу и отвернулся. Мы приблизились к стойке, себе я заказала вино, а Степану с Семеном — по соточке «Смирновки».

Мы подошли к фуршетному столу за закуской, мужики взяли по бутерброду с икрой. Я тоже почувствовала легкий голод и решила съесть тартинку с ветчиной и оливкой. Мы выпили не чокаясь, и, пока я жевала, мой взгляд неотрывно преследовал рюмку Лысенко. Он поставил ее на стол. Тут от Семена поступило предложение махнуть еще по одной.

Они вернулись к стойке, и, воспользовавшись их отлучкой, я быстро открыла сумку и, осторожно взяв рюмку Семена Григорьевича двумя пальцами — за верхний край и за дно, — опустила ее сверху на свои аксессуары. Когда мужики вернулись, я как ни в чем не бывало потягивала вино.

— Ну что, — начал было Степан, — теперь за здоровье, — он поднял рюмку, пытаясь чокнуться со мной.

Но я уже поставила свой фужер, мне не терпелось проверить отпечатки Лысенко.

— Прошу меня извинить, но вынуждена покинуть вас. — Я с сожалением улыбнулась и собралась было оставить моих кавалеров, но Степан мгновенно среагировал на мою реплику:

— Ну что ты, Танюша! В кои-то веки довелось встретиться в непринужденной обстановке, а ты хочешь сбежать. Веселье только начинается! Я тебя прошу, задержись еще хотя бы на полчасика! — Свободной рукой он взял меня за локоть и с мольбой посмотрел мне в глаза.

— Правда, Татьяна Александровна, — поддержал его Котовский-Лысенко, — может, останетесь?

— Ну хорошо… — я подумала, что не стоит корчить из себя деловую особу и, в конце концов, пятнадцать-двадцать минут в данной ситуации погоды не сделают. — Раз вы настаиваете.

— Да, мы настаиваем, — подтвердил Степан, расплывшись в улыбке.

— Тогда, — я снова взяла свой фужер, — давайте выпьем за неутомимых и неподкупных тружеников пера.

— Благодарю вас, мадемуазель! — Степан вытянулся в струнку, продолжая держать рюмку в правой руке, по-гусарски щелкнул каблуками и дурашливо кивнул.

Мы рассмеялись.

— Кстати, — прошептал Степан, наклоняясь к моему уху, — если тебе нужна какая-нибудь помощь, можешь смело обращаться ко мне. У главного редактора областной газеты кое-какие связи имеются.

— Спасибо, Степа, — я решила немного поиронизировать, — если мне понадобится какая-нибудь помощь, я смело обращусь к тебе.

Степан понял шутку и загоготал. Семен как-то незаметно отчалил от нас.

Неофициальная часть презентации подходила к своему апогею. Официантки, одетые в коротенькие платьица с такими же белоснежными передничками, как сорочка бармена, едва успевали убирать порожние фужеры и рюмки и подносить новые закуски. В зале стоял приглушенный гвалт, приглашенные собирались кучками, среди них были люди из администрации, как говорится, отцы города, бизнесмены, люди, имевшие отношение к моде, дамы полусвета, да и просто какие-то подозрительные личности, шнырявшие тут и там.

Из минутной задумчивости меня вывел вопрос Степана:

— А все-таки ты ведь здесь не просто так? — От уголков его глаз побежали многочисленные плутовские морщинки, он хитро улыбался и смотрел на меня, как заговорщик.

— Все мы здесь не просто так, у каждого свои интересы. Теперь мы живем в демократическом обществе, а потому права личности должны цениться у нас превыше всего. Следовательно, эта самая личность может молчать, особенно если ей задают вопросы такие надоедливые типы, как ты. — Я обольстительно улыбнулась, вставляя эту шпильку.

Степан поморщился и после секундной паузы глухо буркнул:

— Ладно тебе, я ж просто так спросил.

В его голосе зазвучала обида, но мне было все равно, что он сейчас думает или чувствует. Поняв, что уйти по-английски с этого вечера мне не удастся, я решила использовать Степана в качестве провожатого, одновременно все-таки желая смягчить эффект, произведенный моей последней, довольно жестко прозвучавшей фразой.

— Степа, мне действительно пора, не будешь ли ты так любезен проводить меня до гардероба? Только тебе я могу доверить столь ответственную миссию. Ведь ты мой старый друг… — И вопросительно взглянула на него.

— Ну, вообще-то не такой уж и старый, — пытался еще каламбурить Степан. — Конечно, я с удовольствием провожу тебя, хотя твой уход большого удовольствия мне не доставит.

— Ну ладно, ты совсем зарапортовался, пошли.

Я властно взяла Степана под руку и потянула к выходу.

В гардеробе он восхищенно брякнул что-то по поводу моего плаща и уже на улице, поцеловав мою руку, как паяц, отвесил глубокий поклон и вновь рассыпался в комплиментах.

Дождь капал на ветровое стекло, оставляя мутные разводы, с которыми усиленно боролись «дворники». С внутренней стороны стекло запотело, и я включила печку, но непрогретый двигатель еще не набрал нужной температуры, и только когда я подъехала к дому, он дошел до кондиции.

* * *

Войдя в квартиру, я первым делом сбросила свои парадные тряпки, приняла душ и уже в здравом уме и трезвой памяти села за стол и, аккуратно вынув из сумки рюмку, начала процедуру снятия отпечатков. На рюмке оказался всего один четкий отпечаток среднего пальца, остальные были смазаны, но и этого мне было достаточно, чтобы провести сравнительный анализ. Я достала из конверта квадратик слюды с отпечатком среднего пальца, снятого с хрустальной пепельницы, и совместила его с отпечатком пальца Лысенко…

Моя гипотеза не подтвердилась, даже неспециалист мог бы определить, что это были отпечатки пальцев разных людей.

Значит, не Лысенко.

Это обстоятельство навело меня на мысль о двух подозрительных субъектах, которые мне попались навстречу, когда я поднималась в квартиру Ларионова. Скорее всего из нее-то они и вышли. Значит ли это, что они убили Ларионова? Есть, конечно, вероятность, но… Когда я увидела Ларионова, лежащего на полу, он был мертв уже несколько часов, об этом свидетельствовали запекшаяся кровь и степень трупного окоченения. Маловероятно, что эти типы провели в его квартире три-четыре часа; за час там можно произвести самый тщательный обыск. Но все же их нельзя сбрасывать со счетов, пока я не смогу убедить себя в обратном.

Подводя итоги дня, я отметила, что, кроме этих двоих, у меня нет ни одного подозреваемого в убийстве Ларионова, хотя нельзя сказать, что день прошел впустую.

Большой уверенности, что документы у Лысенко, у меня не было, за это говорили по крайней мере два обстоятельства: странная политика Лысенко по отношению к Синчуговой, выражавшаяся в том, что он отказывался привести доказательства наличия бумаг у него, и второе, заключавшееся в том, что, как я теперь знала, Ларионова убил не он. Да и окажись они действительно у Лысенко, шантажировать он стал бы не Синчугову, а того, кто за эти бумаги мог отвалить солидные деньги.

В общем, простор для размышлений имеется. Однако утро вечера мудренее.

Я решила почитать на сон грядущий и, подойдя к стеллажу, достала «Расколотое „Я“» Лэйнга. После того как я сегодня поприсутствовала на спектакле, в котором одни и те же персонажи были и зрителями, и актерами, было полезно заняться психологическими штудиями, так сказать, от практики перейти к теории.

Я устроилась на своей антикварной кровати и только начала углубляться в содержание книги, как раздался телефонный звонок. Вставать не хотелось, и я положилась на автоответчик, который заговорил голосом Эрика. Я вскочила, метнулась к телефону и, сорвав трубку, услышала свое сердце колотящимся в горле.

Глава 5

Из тягучего сонного забытья меня вывел нетерпеливый звонок в дверь. Быстро набросив халат и по пути взглянув в зеркало, откуда на меня смотрело мое всклокоченное, заспанное отражение, я, лихорадочно пригладив волосы и кое-как заправив за уши непокорные пряди, прошлепала в прихожую. Я посмотрела в «глазок». После недавнего покушения, когда я едва успела отпрянуть от пистолетного выстрела через «глазок», я установила «глазок» с системой призм, которые позволяли видеть того, кто находился за дверью, и в то же время делали невозможным выстрел через дверь.

Незнакомый тип испытывал на прочность кнопку звонка и мое терпение. Обычно так выглядят менты в гражданском, но их всегда выдает слишком сосредоточенное выражение лица. Возможно, если бы они смогли более объективно оценивать себя, без присущей их роду спесивой самоуверенности, они бы сами весело загоготали, увидев свое одеревенелое отражение в зеркале.

Если бы не эта «каинова печать», стоявшего за дверью трудно было бы выделить из общей толпы. Темная фетровая шляпа, сильно надвинутая на лоб, осеняла его проницательный взор, острый подбородок озадаченно вытянутого лица почти упирался в грудь, в распахнутом вороте темно-коричневого плаща белела рубашка, серый галстук полудохлой змеей висел на его тощей шее. Я вздернула цепочку и только после этого приоткрыла дверь, не выглядывая в проем.

— Перестаньте, наконец, названивать! Кто вы такой и что вам нужно? — В моем тоне, несмотря на все мое старание, не прозвучало любезности, с которой я обычно встречаю посетителей.

— Откройте, милиция, — проблеял субъект.

— Видите «глазок»? Если вам не трудно, поднесите к нему ваше удостоверение в развернутом виде, — с некоторым ехидством ответила я.

Субъект выполнил мою просьбу, и только после того, как в его ксиве я разобрала, как его зовут и каковы его должность и звание, я спросила:

— Что вам угодно, товарищ старший лейтенант?

— Мне нужно с вами поговорить.

— По какому вопросу?

— По поводу убийства, — внушительно произнес старший лейтенант.

— Вы что, первый год работаете? Пришлите мне повестку, и я приду.

— Дело в том, что вопрос не терпит отлагательств, — в его голосе появились извинительные нотки.

— Ну ладно, — в свою очередь смягчилась я, — подождите минутку.

Я закрыла дверь и подошла к телефону. Набрав знакомый номер и услышав басовитый ответ: «Подполковник Красов слушает», — я поздоровалась и представилась.

— А, Таня, как поживаешь?

С подполковником нас связывали давние отношения по работе. Это был один из немногих людей в органах, у которого была не только голова на плечах, но и чувство такта и элементарная порядочность.

— Спасибо, Евгений Петрович, все в порядке. Скажите мне только, у вас работает некий старший лейтенант Григорьев Владимир Владимирович?

— Да, а в чем дело, ты с ним знакома?

— Дело в том, что он стоит у меня за дверью и хочет со мной поговорить по поводу убийства. Вы посылали его ко мне?

— Я — нет, но я сейчас уточню.

Он положил трубку, и через минуту я вновь услышала его бас:

— Все в порядке, Таня, мой зам его отправил, ты уж прими его, хорошо? Дело действительно срочное.

— Хорошо, Евгений Петрович, только ради вас, — пошутила я и повесила трубку.

Я впустила незадачливого лейтенанта, предложила ему присесть и, извинившись, пошла привести себя в порядок. Когда я вернулась, он сидел в кресле и листал журнал «ГЕО».

— Я вас слушаю внимательно, но делаю я это только из уважения к Евгению Петровичу.

Сконфуженный от сознания собственной незначительности и в то же время приободренный заступничеством своего шефа, Григорьев начал разговор.

— Татьяна Александровна, вы знаете Ларионова Виктора Давыдовича?

— Лично я с ним незнакома.

— Но вчера вы интересовались его адресом.

— Да, я собиралась с ним встретиться, но не успела.

— Для чего вы собирались с ним встретиться?

— Видите ли, я частный детектив и в настоящее время расследую одно дело, связанное с пропажей документов. У меня есть основания полагать, что Ларионов знал, где они могут находиться.

— Почему вы говорите в прошедшем времени? — подозрительно спросил Григорьев.

— Не пытайтесь меня поймать, товарищ старший лейтенант. О том, что Ларионова убили, сообщил мне вчера вечером тот же человек, от которого вы узнали, что я интересуюсь Ларионовым, а именно — Сергеев Степан. — Я посмотрела на Григорьева и по выражению его лица поняла, что не ошиблась. — Ведь так? — задала я риторический вопрос и беззлобно усмехнулась.

Лейтенант, пытаясь скрыть свое замешательство, поставил локоть правой руки на подлокотник кресла и, зажав ладонью подбородок, отвел взгляд в сторону.

— Не смущайтесь, лейтенант, у меня большой опыт работы, меня знают не только в органах, но и в администрации, знают также и криминальные авторитеты, многим из них я попортила нервы, отсюда и моя осторожность. У вас есть ко мне еще какие-то вопросы? — сказала я, помогая лейтенанту выйти из ступора.

— У меня еще вот какой вопрос, — неуверенно начал он, — что это за документы, которые вы ищете?

— Этого я вам сказать не могу…

— …так же как и имя клиента? — со слабой надеждой спросил лейтенант.

— Боюсь, что вы угадали, лейтенант.

— Тогда мне придется вызвать вас повесткой, и тогда вы будете обязаны ответить мне на эти вопросы в интересах следствия, — неожиданно твердо произнес Григорьев, очевидно, решив взять реванш за мое вольное с ним обращение.

— Дело ваше, лейтенант, но могу вас заверить, — убедительным тоном сказала я, — что, даже назови я имя своего клиента, оно вам ничего не даст. В свою очередь могу пообещать, что немедленно поставлю вас в известность, если в ходе своего расследования я выясню какие-нибудь обстоятельства или детали, связанные с убийством Ларионова.

Григорьев с недоверием посмотрел на меня, и, чтобы окончательно убедить его в искренности моих слов, я продолжила:

— Если вас мучает вопрос, можно ли мне доверять, обратитесь с ним к своему шефу, Евгению Петровичу, мы с ним довольно плодотворно сотрудничаем долгое время.

Кажется, моя речь произвела на него впечатление, потому что, несколько смягчившись, он перестал задавать вопросы, а скорее начал как бы советоваться со мной, рассказывая о случившемся в доверительной форме.

— Хорошо. Вот только странно: о том, что в квартире Ларионова находится труп хозяина, мы узнали из телефонного звонка. Звонила женщина. Она не захотела назваться и не дождалась нас на месте преступления. Мы опросили соседей, но никто ничего подозрительного не заметил. Вот я и думаю, что это за женщина? — Он бросил на меня лукавый взгляд, но мое лицо хранило непроницаемость.

— Если вы думаете, что это я вам звонила, — спокойно произнесла я, — то ошибаетесь.

— Значит, вы считаете, что нам стоит заняться поиском этой женщины? — не унимался Григорьев.

— Я ничего не считаю, я только предложила вам свою помощь в случае, если что-то узнаю. Пока мне ничего не известно, поэтому в данный момент я ничего больше сообщить вам не могу.

Лейтенант со вздохом поднялся с кресла и вынул из кармана визитку.

— Вот мой телефон, служебный и домашний, звоните в любое время. — Он с надеждой посмотрел на меня и направился в прихожую.

Я проводила его и, захлопнув за ним дверь, пошла в ванную.

* * *

Одевшись по-спортивному, прихватив рюкзачок с причиндалами и не забыв нацепить под куртку наплечную кобуру, где обычно ждал своего часа «макаров», я спустилась к машине. Моросивший с утра дождь перестал, небо прояснилось, и долгожданное солнце, миновав архипелаг клубящихся туч, золотистым стругом медленно вплыло в прозрачную голубую лагуну, образовавшуюся между клоками серой ваты, которую растягивал, расталкивал и рвал, унося к горизонту, холодный осенний ветер.

Когда я обратила свой взор к грешной земле, то увидела на удивление трезвого Колю — местного алкаша, который, вдруг обретя прыть спринтера, с не меньшей скоростью, чем ветер, несся к ближайшей рюмочной. Я обогнала его, шутливо поприветствовав клаксоном. В зеркале заднего вида я увидела, как его сосредоточенное поначалу лицо озарилось блаженной улыбкой: он узнал меня и радостно замахал руками.

На этот раз я ехала к Лысенко-Котовскому, точнее сказать, не к нему, а в его квартиру, ведь у меня не было намерения встретить его там. Просто я должна была подвергнуть его жилище самому заурядному обыску.

Улица Емлютина, где располагалась квартира Семена Григорьевича, проходила за железнодорожным вокзалом. Чтобы попасть туда, я двинулась по Рабочей, миновала мост и, заметив телефон, висящий на фасаде одной из пятиэтажек, тянущихся серым хвостом вдоль дороги, вышла позвонить.

Трубку в редакции сразу же сняли, было видно, что телефон для ее работников являлся действительно не роскошью, а жгучей необходимостью.

— Будьте добры Семена Григорьевича, — попросила я измененным голосом.

— Минуточку, — ответили на том конце, и я услышала, как ему крикнули: «Котовский, тебя дама хочет».

Судя по реплике, работники редакции не испытывали недостатка в чувстве юмора.

Услышав в трубке голос Котовского, я нажала на рычаг. Так, путь свободен. Какой-то охотничий азарт заиграл во мне, кровь в жилах потекла быстрее, и я поспешила к автомобилю.

Я решила не въезжать во двор и оставила машину у булочной, на противоположной стороне улицы.

Неторопливо войдя во двор, я, не поворачивая головы, окинула его взглядом. Сильный ветер разогнал детей и старушек, которым представился случай посмотреть очередной сериал или вздремнуть. Только у первого подъезда одиноко белел старенький «Москвич».

Я поднялась на пятый этаж, стараясь производить как можно меньше шума. С дьявольской предосторожностью достала отмычки, и через минуту несложный замок, перестав сопротивляться, признал свое поражение. Заперев за собой дверь, я огляделась.

Двухкомнатная «хрущевка» Лысенко не блистала ни порядком, ни уютом, ни особыми изысками. Я прошла в гостиную, чью непрезентабельную обстановку составляли полированный раздвижной стол, покрытый серым слоем пыли, несколько стульев рядом с ним, продавленный диван, пара облезлых кресел с обивкой, первоначальную расцветку которой нельзя было определить из-за ветхости гобелена и многочисленных сальных пятен, и старый, но еще крепкий сервант, чьи мутные стекла хранили столько наслоившихся друг на друга отпечатков пальцев, что ни один, даже самый опытный, криминалист не взялся бы их идентифицировать.

Единственным предметом мебели, который привлек мое внимание, оказался высокий шкаф-купе, располагавшийся во второй комнате, служившей одновременно и спальней, и рабочим кабинетом. Кухня и ванная, совмещенная с туалетом, производили такое же унылое впечатление ввиду своей убогости и царящего в них хаоса: пол был заставлен порожними бутылками, чьи горлышки оплетали клочья провисшей паутины, тут и там валялись грязные банки, в раковине грудились тарелки и чашки с остатками недоеденной пищи и кусками разбухшего от капающей воды хлеба.

Я начала обыск с письменного стола, стоявшего в спальне, перетрясла все ящики и, не найдя ничего похожего на объект поисков, раздвинула дверки шкафа-купе. Меня приятно поразили ряды «плечиков», на которых аккуратно были развешаны тщательно отутюженные костюмы — не от Шульмана, конечно, но вполне приличные, — стопки чистого белья, носовых платков, полотенец лежали на полках в соседнем отделении. После шкафа я перешла к постели и, закончив заниматься спальней, направилась в гостиную.

Но тут я вдруг услышала металлический скрежет в замке входной двери. Влипла! Лысенко пришел! Сердце, подобно языку могучего колокола, больно ударило в грудь. Спокойно, девочка! Мозг лихорадочно заработал, оценивая положение, и уже через мгновение, как это не раз бывало в критических ситуациях, я, зажав в кулак свои эмоции, хладнокровно приступила к действию.

Прошло уже секунд десять, а дверь еще не открылась. Либо Лысенко надрался в стельку и не может попасть ключом в замочную скважину, либо… Господи, как же я сразу не поняла, да это же звук отмычек. Кто-то еще интересуется, как поживает корреспондент «Тарасовских известий» господин Лысенко. И, кажется, я даже догадываюсь, кто. Прошло больше минуты, прежде чем многострадальный замок поддался и дверь отворилась. Я в это время закрывала за собой другую дверь — шкафа-купе. Оставив крохотную щелку, я погрузилась в тревожное ожидание, предусмотрительно вытащив из кобуры «ПМ».

— Ну, блин, и параша! — раздался в гостиной грубый мужской голос, осипший то ли от простуды, то ли от чрезмерного увлечения табаком и алкоголем. Про себя я дала говорящему кличку Сипатый.

Потом я услышала, как кто-то смачно плюнул, и другой голос, более высокий и властный, громким шепотом выругался:

— Какого черта ты здесь харкаешь! Не оставляй следов.

— Да здесь, блин, даже если обделаешься, и то незаметно будет, — ответил Сипатый. — Смотри-ка, Бобер, здесь, кажись, жмуриков нет, — весело продолжал он.

— Кончай хохмить, давай лучше принимайся за дело, — приказал Бобер, как я поняла, главный в их парочке, — и быстро. Если застукают, то на нас и того мертвяка повесят, понял?

— Понял, понял, — пробурчал Сипатый.

— Тогда разделимся, — по-деловому скомандовал главный, — я беру комнаты, ты — все остальное. Если закончишь первым, поможешь мне. Начинай.

Мое убежище находилось аккурат напротив открытой двери в гостиную, и я видела, как Бобер, встав посреди комнаты, достал пачку «Мальборо» и, прикурив от зажигалки, глубоко затянулся и посмотрел по сторонам, как бы прикидывая, с чего начать. Мне почему-то тоже невыносимо захотелось сделать хотя бы несколько затяжек, но я тут же отогнала от себя эту мысль и, продолжая наблюдать за Бобром, поняла, почему у него такая кличка: когда он, осматривая комнату, поворачивался ко мне в профиль, он напоминал этого грызуна.

Теперь я знала, что не ошибалась, предположив, кто ковырялся в замке. Это была та самая «сладкая парочка» в куртках и кроссовках, из квартиры Ларионова.

Похоже, что они получили задание планомерно обшарить квартиры всех сотрудников редакции «Тарасовских известий». Но как они вышли на редакцию? Ясно, что им еще неизвестно, что документы выкрала Синчугова, а значит, и то, кому она их передала. Но сути дела это не меняет: если они отыщут документы раньше меня, плакали тогда мои премиальные.

Интересно ты, девушка, рассуждаешь. Для начала тебе нужно, по крайней мере, выбраться отсюда.

Мои размышления прервал Бобер, который вошел в спальню-кабинет и начал обыск так же, как и я, — со стола. Это заняло у него не слишком много времени, и, подойдя к шкафу, он раздвинул дверцы.

Приставив ствол пистолета к его лбу, я как можно уверенней произнесла:

— Руки вверх, Бобер. Милиция! Вы арестованы!

Его реакция оказалась, мягко говоря, не совсем такой, какую я ожидала. Вместо того чтобы выполнить мою команду, Бобер, на мгновение опешив, тут же оценил ситуацию. Видно, он был тертым калачом. Осклабившись, он произнес:

— А я тебя помню, куколка.

Он даже не пытался отобрать у меня оружие, совершенно верно рассчитав, что стрелять в такой ситуации было бы для меня непростительной глупостью.

— Малыш, — громко позвал он своего напарника.

Не став дожидаться, пока к нему подоспеет подмога, я что было сил стволом пистолета ударила его в солнечное сплетение и, свалив его начавшее сгибаться от боли тело на бок, бросилась к выходу.

С быстротой молнии я пересекла гостиную и была уже в прихожей, когда дверь ванной распахнулась и оттуда, преграждая мне дорогу, грузно вывалился Малыш, непонимающе вращая глазами. Я сунула «макаров» ему под нос.

— Милиция, Малыш. Руки вверх! — На этот раз моя уловка сработала, парень поднял руки и, ошарашенный, застыл.

— Назад, быстро! — Я втолкнула его в ванную и лязгнула защелкой, запирая дверь.

Я уже почти открыла входную дверь, когда в голове моей сверкнул огненный зигзаг, испепеляя сознание, и все погрузилось во тьму.

* * *

Сознание медленно возвращалось ко мне. Дикая боль в затылке неистово пульсировала в унисон с ударами сердца. Не открывая глаз, я пыталась вспомнить, что произошло, и мало-помалу в моем мозгу начала выстраиваться вереница недавних событий. Попробовав пошевелиться, я обнаружила, что связана, как говорится, по рукам и ногам. Руки за спиной затекли. Я лежала на грязном полу лицом вниз. Сколько же прошло времени? По-видимому, около часа. Я с трудом повернула голову набок и приоткрыла веки. Сквозь колыхавшуюся пелену тумана проступил силуэт Бобра и просочился его голос:

— Очухалась, падла? Ми-ли-ция! — пренебрежительно хмыкнул он. — Да мы тебя сами ментам сдадим. Нам еще спасибо скажут.

Я молчала, собираясь с мыслями.

— Кто ты такая? Слышишь меня? Отвечай!

— Развяжите меня, — я не узнала своего голоса, он стал глухим и хриплым.

— Еще чего. Может, тебе и какавы с чаем подать? — с издевкой сказал Бобер и, обращаясь к Малышу, которого я не видела, добавил: — Ну, что с ней делать, как ты считаешь, Малыш?

— Ага, — тупо заржал тот, — ща сделаем… вставим по самую сурепку.

— Перетащи ее в кресло, — обращаясь к своему подельнику, приказал Бобер.

Малыш обхватил меня своими лапищами и швырнул в кресло. От боли, пронзившей меня с головы до копчика, я застонала.

— Прошмонай ее, — продолжал командовать Бобер.

Тот обшарил карманы моей «харлейки» и, найдя в одном из них мою лицензию, протянул ее своему командиру.

— Т-а-к, — промолвил Бобер, — сыщица, значит. И что же ты здесь ищешь?

— Уж не то же, что и мы? — подхватил Малыш.

— Ребята, вы вляпались в большое дерьмо, — как можно увереннее произнесла я, беря их на пушку, — вы оставили в квартире убитого вами Ларионова столько «пальчиков», что хватит на «вышку». Но если вы развяжете меня, мы сможем обсудить это.

— Мы его не убивали… — Я почувствовала, что Бобер внутренне напрягся, и поняла, что у меня появился шанс.

— А вот это вы скажете ментам. — Я продолжала давить на Бобра как на более сообразительного из этой парочки. — Объясните им, что вы оказались в той квартире совершенно случайно и, когда вы там появились, хозяин уже откинул копыта, но, конечно же, не с вашей помощью.

— Но ведь так все и было, — с незадачливым простодушием признался Малыш.

— Я-то вам верю, пацаны, поэтому и предлагаю все обкашлять. Конечно, вы могли бы кончить меня здесь, но что вы от этого выиграете, получите еще одного жмурика? А вот если мы с вами мирно разойдемся, то могу вам обещать, что при необходимости я подтвержу вашу невиновность. В ваших кругах меня знают под кличкой Ведьма, — продолжала я психологическую обработку.

— Да что ее слушать, — несговорчиво вклинился Малыш.

— Заткнись, — со злобной досадой пробурчал Бобер, — кажется, я про нее действительно слышал.

Он, похоже, клюнул на мои дипломатические уловки. Чтобы дожать его окончательно, я внушительно произнесла:

— Кроме того, Малыш ошибся, я здесь совсем по другому поводу.

— По какому же это другому?

— Сначала развяжите меня, — настаивала я уже с большей надеждой.

Бобер поразмышлял некоторое время, сморщив свой лоб, а потом кивнул Малышу.

— Развяжи ее.

— Да ты че, Бобер, она же нас сдаст, кончить ее, и вся недолга, — упорно противоречил Малыш.

— Да заткнись ты, наконец, — заорал на него Бобер, — делай, что говорят!

Малыш нехотя достал из заднего кармана джинсов нож, из которого, сверкнув, вылетело отполированное лезвие, и, подойдя ко мне, разрезал путы сначала на ногах, а потом, отклонив меня в сторону, чтобы добраться до спины, — на руках.

От веревок на запястьях остались глубокие багровые рубцы, кровь начала пульсировать в затекших конечностях, и я почувствовала в пальцах рук и ног покалывание миллионов мельчайших иголочек. С удовольствием растирая свои онемевшие члены, я обратилась к Бобру:

— Где мой ствол?

— Погоди, куколка, — Бобер все еще осторожничал, — сначала ответь нам: что ты искала?

— Ничего не искала.

— Тогда зачем ты здесь?

— Ну, хорошо… — Сделав вид, что они меня прижали и я собираюсь все им выложить, я, как бы с неохотой, начала: — Любовница этого типа страшно ревнивая дамочка, она хочет знать, не приводит ли ее приятель к себе девочек.

— Ну и что? — перебил меня Малыш.

— А то, дружок, я пришла сюда для того, чтобы установить «жучка». Знаешь, что это такое?

— Ну… — неуверенно произнес он.

— Вот тебе и «ну». Только я выбрала место для установки, как вваливаетесь вы. Я спряталась в шкаф, а остальное вы знаете.

— Покажи «жучка», — скомандовал Бобер.

— Там в шкафу, в рюкзачке, — кивнула я в сторону спальни.

— Принеси, Малыш.

Малыш поплелся в спальню и, порывшись в шкафу, притащил мой рюкзак.

— Высыпай на стол.

Малыш открыл замок и вытряхнул мои причиндалы на его пыльную поверхность.

— Где он? — Бобер посмотрел на меня.

— В маленьком целлофановом пакетике.

— Нашел? — Он уже обращался к Малышу.

— Этот, что ли? — неуверенно просипел Малыш, поднимая со стола пакетик с микрофоном.

Бобер вопросительно посмотрел на меня. Я утвердительно кивнула.

— Кажется, ты не врешь, — задумчиво протянул он.

— Тогда верните мой «ПМ», — я взглянула на Бобра.

— Нет, погоди. — Он явно что-то задумал. — Сейчас ты напишешь заявление в ментовку, что видела нас вчера выходящими из квартиры Ларионова в… — Он повернулся к Малышу: — Во сколько мы оттуда смылись?

Тот сморщился, как печеное яблоко, усиленно напрягая свои извилины, но, так ничего и не вспомнив, промычал что-то нечленораздельное.

— Вы вышли из квартиры Ларионова в десять пятьдесят, на время у меня профессиональная память, — помогла я ему.

— Вот-вот, в десять пятьдесят, — подхватил Бобер.

Он пошел в спальню, принес оттуда ручку и лист бумаги и, положив их на стол, кивнул мне:

— Пиши. Да, кстати… — Он снова обратился ко мне: — А как ты там оказалась и откуда знаешь, что Ларионова убили, а?

Он, наверное, подумал, что загнал меня в угол.

— Ну, это-то совсем уж просто, — безмятежно отозвалась я. — Двумя этажами выше живет моя знакомая, — продолжала я врать, а о смерти Ларионова мне сообщил вчера вечером мой бывший одноклассник Сергеев Степан, который является, ну, теперь уже являлся, шефом Ларионова. Все это легко проверить.

— Похоже на правду, — протянул вконец запутанный Бобер. — Ладно, пиши.

Я подошла к столу, обмозговывая ситуацию, и, решив, что такое заявление мне ничем не повредит, принялась писать. Закончив свой труд, я протянула листок Бобру.

— Ну что, теперь все?

Просмотрев написанное мной, он сложил заявление вчетверо и сунул во внутренний карман куртки, после чего снова посмотрел на меня.

— Сделаем так: ты пойдешь в спальню, я оставлю твой ствол здесь на столе. Как только услышишь, что хлопнула дверь, можешь выйти и забрать его, идет?

«Да, ты далеко не дурак», — подумала я про себя, а вслух согласилась:

— Идет.

— Тогда иди в спальню.

— Только без дураков, — предупредила я и повиновалась.

Когда дверь за ними закрылась, я вышла и увидела свой любимый «пээмчик» лежащим на столе. Магазин был предусмотрительно вынут, патроны рассыпаны рядом.

Да, ты далеко не дурак, Бобер. Жаль только, энергия твоя направлена не в то русло.

Голова по-прежнему болела, как будто в затылок ударял механический молот, кровь в висках улюлюкала, но я потихоньку стала приходить в себя. Колотье в запястьях и лодыжках прекратилось, следы от веревки постепенно разглаживались.

Смахнув в рюкзачок выпотрошенные аксессуары: пистолет, магазин и патроны, — я решила поскорее убраться отсюда.

Глава 6

В машине я с радостью отметила, что боль в затылке стала проходить, ее когти уже с меньшим остервенением вонзались в мое темя, хотя шишка вылезла огромная.

Достав сигарету из пачки, я с удовольствием затянулась. Что мы имеем на данный момент, не считая шишки и наползавших сумерек?

Как и предполагалось, бумаг у Лысенко нет, во всяком случае — в квартире, но мне почему-то казалось, что их у него нет вовсе. «Не пора ли бросить кости?» — подумала я и достала из рюкзачка замшевый мешочек с двенадцатигранниками и, высыпав их на ладонь, достала из «бардачка» атлас автодорог. Положив его на колени, я разжала кулак и, задаваясь вопросом, стоит ли мне продолжать проверку Лысенко на предмет наличия у него искомых документов, высыпала кости на ровную поверхность книги.

13+3+25: «Вы понапрасну растрачиваете свое время и средства».

Ответ более чем конкретный. Значит, Лысенко нужно пока оставить в покое. Тогда, Татьяна Александровна, есть ли у вас план? Есть ли у меня план? Я поблагодарила кости, ссыпала их назад в мешочек и, включив зажигание, плавно тронулась с места. Ветер сменил направление, теперь он, наоборот, нагонял черные брюхатые тучи, беременные дождем, который действительно не заставил себя ждать, сильным шквалом обрушившись на город.

Итак, Лысенко Ларионова не убивал, документов у него нет. Двое из ларца, то бишь Бобер и Малыш, тоже ни при чем, так кому же Ларионов обязан ударом пепельницей по голове?

О документах, кроме Синчуговой, знал еще Рахмонов, значит, необходимо проверить его. Придется понаблюдать за этим вымогателем, а пока было бы неплохо поскорей добраться до дома.

* * *

Серебристый «Форд» плавно подъехал к дому, в котором находился офис, и мягко остановился у подъезда. Гарулин в сопровождении своих телохранителей ленивой походкой направился к проходной. Слегка качнувшись, лифт открылся на восьмом этаже, выпуская своих пассажиров. С такой же барской неспешностью Гарулин вошел в приемную и, проталкивая слова, пузырящиеся слюной и спесью, сквозь зубы, как мясо через мясорубку, процедил:

— Рита, зайди.

Секретарша вскочила и засеменила вслед за шефом в его кабинет. Гарулин небрежно бросил свой цвета топленого молока плащ на стул и, пригладив обеими руками соломенные пряди, воссел на своем кожаном троне.

— Звонки были?

— Звонил Цымбалов, Марья Сергеевна из банка, и еще был один звонок, звонивший не представился, сказал только, что по личному вопросу.

Она замерла в молчаливом ожидании дальнейших распоряжений.

— Ладно, — устало выдохнул Гарулин, — иди работай.

Рита бесшумно выскользнула за дверь. Надо сказать, что в офисе царила оживленно-деловая обстановка. Трепетная новость о его приходе быстро обежала бухгалтеров, статистиков и менеджеров, и все они после некоторой знобяще-настороженной паузы занялись бурной деятельностью.

Гарулин с безучастным видом перекладывал бумаги с места на место, будучи не в силах притушить зевоту, когда тренькнул внутренний телефон. Двумя пальцами, в брезгливой манере, словно делая кому-то одолжение, он поднял трубку.

— Ну, что там еще? — вяло произнес он.

— Аркадий Вадимович, опять тот же неизвестный. Вас соединить?

— Что ему надо? — недовольно спросил он.

— Он говорит, дело срочное и что это в ваших интересах.

— Вот как? Ну что ж, давай, — великодушно сказал Гарулин.

В трубке щелкнуло, и, не дожидаясь реплики абонента, он протянул.

— Д-а!

— Аркадий Вадимович? — уточнил голос в трубке.

— Ну я, я, кто это? — спросил Гарулин с властной и нетерпеливой интонацией.

— Вы хотите получить назад свои бумаги?

— Кажется, мы это уже обсуждали, сейчас я не могу набрать такой суммы, — ледяным тоном ответил Гарулин.

— Ничего, я-то подожду, но дело не в этом, — абонент замялся.

— Так в чем же дело? — воспользовавшись этой заминкой, с грубым высокомерием спросил Гарулин.

— Вашими бумагами еще кое-кто интересуется, — осторожно подбирая слова, начал абонент.

— Что-о! — взбеленился Гарулин. — Ты мне угрожаешь?

— Не совсем так, Аркадий Вадимович. Вам лучше знать, для кого они могут представлять интерес, — невозмутимо парировал голос в трубке, — но он или они поручили работу по их поиску крутому профессионалу, который ни перед чем не остановится, чтобы заполучить их. Он уже вплотную подобрался ко мне, и я боюсь, что не смогу сохранить их для вас.

— Ну а от меня-то вы что хотите? — раздраженно прогнусавил Гарулин.

— Я бы хотел, чтобы вы тормознули этого сыщика, вернее, сыщицу.

— Баба? — в полный голос удивился Гарулин.

— Да, представьте себе, эта баба даст фору многим мужикам.

— Короче, кто она?

— Иванова Татьяна, не слышали о такой?

— Нет.

— Ну, так вы ею займетесь? — настаивал голос в трубке.

— Давай адрес, я подумаю. — Гарулин помассировал лоб и закончил: — А лучше оставь секретарю.

Он переключил аппарат.

— Рита, запиши реквизиты, а потом соедини меня с Александром Васильевичем, — приказал Гарулин и бросил трубку.

Он тяжело вздохнул и, откинувшись на спинку кресла, уставился в потолок. Звонок не заставил себя долго ждать.

— Аркадий Вадимович, Люкин на проводе, — отрапортовала услужливая и расторопная Рита.

— Люк, это я.

— Понял, что ты. Опять что-то случилось? — недовольно пробубнил Люк.

— Как тебе сказать, нужны люди, подчистить кое-что надо, — произнес Гарулин, стараясь придать голосу ровную интонацию.

— А Бобер с Малышом? — кратко спросил Люк. Он не любил много трепаться.

— Они занимаются другой работой, — сообщил Гарулин.

— Сколько человек? — деловито поинтересовался Люк.

— Ну, тебе виднее, — уважительно констатировал Аркадий.

— Это зависит от объекта… Кто это?

— Так, одна сыщица, — небрежно бросил Гарулин.

— Троих, я думаю, хватит, — прикинул Люк и вопросительно процедил: — У тебя все?

— Да.

— Только это стоит недешево, — внушительно предупредил Люк.

— Саша, о чем речь, ты меня знаешь, — с наигранной обидой сказал Аркадий.

— Да знаю, знаю. Ладно, отбой, у меня дела. Людей жди через час.

В трубке раздались короткие гудки. Гарулин удовлетворенно хмыкнул и, потянувшись, встал с кресла.

* * *

Когда я въехала во двор, сумерки совсем сгустились, свет тусклых лампочек над подъездами едва-едва достигал уровня земли. Дождь стих и сыпал теперь как сквозь мелкое решето. Тут через пелену дождя я разглядела темный силуэт иномарки, стоявшей поодаль. У жильцов нашего дома таких машин не было. Неясное предчувствие опасности, появившееся у меня, когда я въезжала во двор, усилилось. Это по твою душу, Татьяна Александровна. Думай, чем будешь встречать непрошеных гостей.

Может, вызвать ментов? Гм… риторический вопрос. Нельзя сказать, что я при необходимости не пользовалась их услугами, с некоторыми представителями их племени у меня сложились совсем не плохие, я бы сказала, деловые отношения, но в данном случае… Вдруг я ошибаюсь и на этой иномарке к кому-то приехали родственники или знакомые, время-то еще не позднее… Давай-ка лучше экипируемся как следует, а там видно будет.

Я высыпала содержимое рюкзачка на соседнее сиденье, снарядила магазин и, передернув затвор, загнала патрон в патронник. Щелкнув предохранителем, опустила пистолет в кобуру. Распределила по карманам «харлейки» баллончик с газом, наручники, удавку и иглу с сонным ядом, просунула пальцы левой руки в отверстия кастета и, пошевелив ими, добилась того, чтобы он плотно лег в ладонь.

Как говорил один мой знакомый, инструктор рукопашного боя, лучше перебдеть, чем недобдеть, имея в виду, конечно, не страх перед противником, а готовность к встрече с ним.

Полуавтоматически производя все свои приготовления, краем глаза я наблюдала за подъездом и иномаркой, решив, наконец, что это не «Форд», как я подумала вначале, а «БМВ». Никакого подозрительного движения. Возвращавшиеся с работы жильцы складывали свои зонтики, отряхивали с них воду и, торопливо открывая двери, входили в дом.

От работающей печки в салоне было тепло и уютно, но расслабляться было нельзя. Я выключила двигатель, сложила оставшиеся вещи в рюкзачок и оставила его на сиденье. Застегнув куртку и проверив, хорошо ли завязаны шнурки на кроссовках, я шагнула в дождь.

В подъезде никого не было, на площадке первого этажа горел свет. Я напрягла слух — ничего. Пройдя мимо лифта, я медленно начала подниматься по ступеням. На втором этаже тоже теплилась сорокаваттная лампочка. Остановившись, я снова прислушалась. На этот раз мне показалось, что выше кто-то есть, кроме того, мои ноздри уловили запах недавно выкуренной сигареты. Значит, все-таки я не ошибаюсь, меня ждут. Ну что же вы, ребята, не трусьте, смелее! И, словно откликнувшись на мой мысленный призыв, внизу хлопнула входная дверь, и две пары ног зашаркали по лестнице.

Я ускорила шаг и была почти у своей двери, когда с верхней площадки в мою сторону метнулась здоровенная тень. Ни на моей площадке, ни выше света не было, разглядеть его я не могла, поняла только, что это было существо мужского пола. С занесенной над головой рукой, в которой было зажато что-то вроде дубинки, здоровенный бугай несся на меня с совершенно определенной целью — проломить мне башку.

Но в мои планы это не входило, поэтому, когда он находился от меня в двух шагах и начал опускать свою дубинку, я сделала быстрый шаг назад правой ногой, уходя с его пути, схватила его руку, которая уже находилась на уровне моей груди, за запястье и, используя его инерцию, еще немного протащила его вперед, помогая себе левой рукой.

Всей своей массой, а весил он не меньше сотни килограммов, он врезался прямо в мою стальную дверь с таким грохотом, что, казалось, задрожал весь подъезд. Дверь устояла. На какое-то мгновение он застыл, словно приклеенный, потом его колени подогнулись, и тело, сползя по двери, завалилось на бок. Если его дружки такой же комплекции, то мне явно не повезло.

Моя дверь открывалась наружу, и поэтому, даже если бы я успела отпереть ее до того, как подоспеют подельники этого несчастного, — а они уже приближались, — я бы не смогла быстро ее открыть и войти, так как он придавил ее всей своей тушей. Я взбежала на один марш и приготовилась достойно встретить своих преследователей. Они не заставили себя долго ждать.

Даже не поинтересовавшись состоянием своего товарища, они быстро поднялись до половины лестничного марша и сбавили скорость, видимо, соображая, как им действовать.

Они были примерно одного роста, один немного пошире в плечах, оба в коротких куртках. Униформа у них, что ли? Оба сжимали что-то в руках. Ножи? Скорее всего. Разглядеть их лица в этом полумраке не было никакой возможности.

Тот, что был пошире, видимо, главный, хлопнул своего дружка по плечу и вполголоса скомандовал:

— Вперед, Сэм!

Сэм явно не был профессионалом. Выставив вперед руку с ножом и набычившись, он с сопением бросился на меня. У меня было небольшое преимущество, потому что я находилась выше его. Не став дожидаться, пока он приблизится вплотную, я ногой ударила его по руке, выбивая нож, и, не опуская ноги, с разворота зарядила ему такой маваши в ухо, что он, раскинув руки, упал прямо на своего командира, который, поймав его, сам едва удержался на ногах.

— Ах ты, сука, — прошипел он, освобождаясь от свалившегося на него счастья.

Я не стала ждать, пока он придет в себя, прыгнула вперед, рискуя переломать себе ноги на ступенях, и зарядила ему левой рукой, на которую был надет кастет, куда-то в район нижней челюсти. Раздался хруст, он взвизгнул от боли, но устоял, сделав лишь несколько шагов назад, очутившись на площадке третьего этажа.

Он оказался крепким малым — другие бы на его месте потеряли сознание от боли, а он, потряся головой из стороны в сторону, снова начал надвигаться на меня. Я стояла наготове, пытаясь разгадать его намерения. Как я и предполагала, он ударил ножом от бедра, почти без замаха, перед этим сделав отвлекающее движение другой рукой. Удар был сильным и точным, он вложил в него всю свою боль и злость, и, если бы я не ждала, что он поступит именно так, он бы, наверное, проткнул меня насквозь.

Его рука с ножом наткнулась на мои скрещенные внизу руки. Я мгновенно перехватила его кисть и вывернула против часовой стрелки, нажимая большим пальцем на тыльную сторону ладони в районе мизинца, нож с металлическим скрежетом ударился о бетонный пол.

— А-а-а, — заорал нападавший.

Чтобы обезвредить его окончательно, я коленом саданула ему по… По чему надо, по тому и саданула. Глухо взвыв, он схватился за низ руками и опустился, хватая ртом воздух. Ну что ж, вы начали первыми.

Все это время я держала ситуацию под контролем. Здоровяк, бросившийся на меня первым, начал шевелиться рядом с моей дверью. Сэм, которого командир так небрежно отшвырнул, пришел в себя и, пока я занималась его начальником, стал подбираться ко мне сзади. Он сделал резкий бросок, я стояла спиной к нему, и он, решив, что уже уделал меня, опуская мне на голову дубинку бугая, которая каким-то образом оказалась у него в руке, заорал:

— Получи, сука!

— Спокойно, мальчик, — вполголоса сказала я.

Моя пятка вонзилась ему в живот. Он остановился как вкопанный, выронил дубинку. Его вскинутые руки плавным движением опустились вниз, тело перегнулось пополам, колени подкосились, и, мягко приземлившись на пол, он успокоился.

Так, полный комплект. И что же мне с вами теперь делать? На милицию у меня нет времени, а разобраться, хотя бы в обших чертах, кому это я перешла дорогу, необходимо. Нет, я, конечно, догадывалась, чьих это рук дело, но уточнить не помешает.

Взяв бугая за шиворот, я подтащила его к перилам, потом то же самое проделала с командиром; не обращая внимания на их вялое сопротивление, приковала наручниками к решетке.

Я присела на ступеньку и стала ждать, когда кто-нибудь из них очухается. Первым ожил командир, он попытался освободить руку, но, поняв, что это бесполезно, оставил свои попытки. Я пододвинулась к нему поближе.

— Как тебя зовут? — я старалась говорить как можно четче.

Он потрогал свободной рукой свое разбитое лицо и, сплюнув на пол, ответил:

— Сергей.

— Вляпались вы, Сергей, по уши, — с наигранным сожалением продолжала я, — ты хоть понимаешь это?

Он молчал. Я вытащила «макарова» и, убедившись по его реакции, что он увидел его в полумраке, спросила:

— Знаешь, что такое пределы необходимой обороны? Это когда кто-то представляет угрозу моей жизни, а у меня, совсем случайно, оказывается с собой совершенно официальный ствол, и, защищая свою дорогую жизнь, которая меня вполне устраивает, я этого кого-то, который представляет для меня угрозу, просто-напросто отправляю на тот свет, проделав у него в башке аккуратную дырочку. А меня после этого еще и благодарят за то, что я избавила общество от пары-тройки подонков и убийц. — Я на секунду прервала свою речь. — Вы ведь хотели убить меня, так? Кто вас послал?

— Если я скажу, ты нас отпустишь? — с надеждой прошепелявил он, выдавливая слова сквозь разбитые зубы.

— Такой вариант тоже не исключен, — уверенно произнесла я, — все зависит от твоей откровенности, Сергей.

Тут зашевелился Сэм.

— Скажи ему, чтобы не дергался, — приказала я.

— Сиди и не рыпайся, Сэм, понял меня? — отдал команду Сергей.

Я почувствовала, что бугай тоже следит за происходящим, но по каким-то причинам решил не подавать признаков жизни.

— Итак, Сергей, я слушаю.

— Люк отправил нас в фирму «Раритет», сказал, что всю информацию мы получим у генерального директора, — начал он. — Гарулин дал нам твою фамилию, адрес и номер машины, сказал, что работа срочная, вот и все.

— Когда вы получили задание?

— Сегодня, сразу после обеда.

— Откуда у Гарулина мой адрес и номер машины?

— Не знаю.

— Сергей! — Я поводила у него перед носом стволом пистолета. — Только не ври!

— Но я правда не знаю, он вообще с нами почти не разговаривал, просто сунул бумажку с адресом.

— Ну ладно, будем считать, что я вам поверила. — Я сняла кастет, согретый теплом моей руки, бросила его в карман «харлейки», поднялась со ступеньки и направилась к своей двери.

— А как же мы? — погремев наручниками по стальному стержню, упавшим голосом спросил Сергей.

— А-а, браслеты, — как бы вспомнила я и полезла за ключом, — но у меня есть к вам, парни, одна маленькая просьба. — Я сделала паузу и, поняв по напряженной тишине, что все меня внимательно слушают, продолжила: — Вы должны забыть меня, то есть все, что меня касается: фамилию, адрес, телефон, ну и прочее. Если согласны, значит, мы договорились.

— Согласны, — пропело нестройное трио.

— Тогда выходим по одному. Ты первый, Сэм, — я указала пистолетом на лестницу.

Дождавшись, пока он спустится, я освободила от наручников бугая и Сергея.

— Пусть твой друг идет, Сергей, а ты пока лежи.

— Иди, Рыхлый, — напутствовал его Сергей, — я сейчас.

— Ну, что стоишь, вали отсюда, ты свободен, — грубо сказала я.

— А ты классно дерешься, — уже начав спускаться, отвесил он вдруг мне комплимент.

— Долгие годы тренировок, — усмехнулась я.

* * *

Ну и везет же тебе на приключения, Татьяна Александровна! Соседи, как всегда, оказались в своем репертуаре, в который раз проигнорировав «посторонние шумы». Хоть бы какая сволочь выглянула! Ну да ладно, не впервой. Я сунула ключ в замок, иронически отметив, что ручонки подрагивают.

Войдя в прихожую и закрыв за собой мою чудо-дверь, неуязвимую для пуль и медвежатников, я опустилась на пуфик. Сняла кроссовки, расстегнула куртку и мысленно уже оказалась в горячей ванне. Взглянув на часы, я с удовлетворением подумала, что если не на ванну, то на душ время у меня найдется. Если я управлюсь со своим туалетом за пятнадцать минут, еще пятнадцати минут мне хватит на прослушивание разговоров Синчуговой, если, конечно, она не висела на телефоне по два часа, как обычно это делают фифы, подобные ей.

С другой стороны, она, с ее вздорным характером, не выдержала бы продолжительной беседы.

Раздевшись, я встала под душ. Его горячие струи окончательно привели меня в чувство и прояснили мозги, и в этих мозгах засвербил один маленький, но ядовитый вопрос: кто и как меня вычислил?

Я нагнулась вперед, упершись руками в колени, позволяя тугим струям барабанить по спине и наблюдая в оцепенении, как вода прозрачными зигзагами сбегает по прядям волос.

Ну, кто меня вычислил, понятно, а вот как — это пока остается загадкой. Бобер с Малышом, даже если бы отзвонились своему начальству, и то не успели бы устроить мне засаду, я выехала практически следом за ними. И потом, адрес мой им неизвестен, нет его также и в адресном бюро. Его знает только ограниченный круг моих знакомых. Кто мог дать его Гарулину?

Отжав волосы и обернув голову полотенцем, я набросила на плечи махровый халат. Подошла к холодильнику и, распахнув его, критическим взором окинула его содержимое. Йогурт и сыр поддержат мои силы. Смастерив нехитрый бутерброд, я села в кресло и включила аппаратуру для прослушивания. Она влетела мне в копеечку, но довольно быстро окупилась.

Щелкая дистанционным пультом, я быстренько пробежалась по всей длине озвученной пленки. Я насчитала восемь разговоров, из них только один удостоился моего внимания.

Я поставила его на начало и, откусив кусочек сыра, запила его йогуртом. Звонок был входящим. Часы на таймере показывали двадцать три пятнадцать вчерашних суток. Синчугова сняла трубку.

— Алло, — раздался ее звонкий голос.

— Это я, — узнала я тенор Рахмонова.

— Слышу, что ты, — недовольно протянула она и с упреком добавила: — Куда ты пропал? Я тебя два часа искала.

— Я тебе потом объясню, — виновато произнес Рахмонов.

— Что значит «потом»? — с раздражением спросила Синчугова. — Изволь объясниться сейчас, нечего из меня дуру делать. Может, подцепил кого? — ревниво добавила она.

— Хватит пургу гнать! — защищался Рахмонов. — У тебя от ревности крыша едет, что, у меня других нет дел, кроме баб?! — вызывающе спросил он.

— Ты со мной встречаешься только тогда, когда тебе нужны деньги, — в голосе Синчуговой появилась истерическая слезливость.

— Ты сама виновата, нечего скандалы устраивать по малейшему поводу, — пытался образумить ее Рахмонов.

— В чем ты пытаешься меня обвинить? Бросил одну на презентации, сам куда-то слинял! — почти кричала в трубку Синчугова.

Я представила ее лицо, перекошенное от гнева и злости, ее глаза, мечущие громы и молнии, и трясущиеся от волнения губы. Под эти завывания и причитания я с невозмутимостью диагноста или хирурга откусила еще кусочек сыра и, хлебнув малинового йогурта, поудобнее устроилась в кресле.

— Я ни в чем тебя не обвиняю… — осторожно начал Рахмонов.

— Еще бы ты меня обвинял! — перебивая его, взвизгнула Синчугова.

— …а просто пытаюсь объяснить, — спокойно продолжал Рахмонов, как бы не обратив внимания на ее гневную реплику, — что сейчас не время обсуждать это.

— Ну ладно, — неожиданно смягчилась, очевидно уставшая ругаться Синчугова, — мы завтра едем к тебе на дачу?

— Вот из-за этого я тебе и звоню, — после некоторой заминки произнес Рахмонов, — дело в том, что завтра вечером у меня встреча с важными людьми, мне Аркадий поручил. Закончим, наверное, поздно, так что дачу придется перенести на послезавтра, если ты, конечно, не передумаешь.

— И что это за встреча? — недоверчиво спросила Синчугова.

— Это не телефонный разговор, Галя. Увидимся, я тебе все расскажу. — Рахмонов разговаривал с Синчуговой, как с малым ребенком, стараясь предотвращать и усмирять ее истерические порывы.

— Тогда я к тебе сейчас приеду, — капризно сказала сумасбродная пассия Рахмонова.

— Ну что ты, Галя, ты на часы-то смотрела? Полночь близится, меня Гарулин сегодня замотал, я спать хочу, как слон, — терпеливо пытался образумить Синчугову Рахмонов.

— Вот и поспим вместе, — никак не унималась та.

Последний кусочек сыра упал в мой желудок, и вслед за ним отправилась последняя порция йогурта.

— С тобой можно поспать, но не отдохнуть, — в более жесткой манере ответил Рахмонов, — а завтра у меня должна быть свежая голова.

Очевидно, он был сыт по горло объяснениями с Синчуговой.

— Какая же ты свинья! — снова разразилась она истерикой. — Я тебя искала весь вечер, заезжала к тебе домой…

— Ну, хватит, не психуй, у нас еще будет время.

— Вечно ты со своими отговорками, ты совсем меня не любишь… — В трубке послышался всхлип.

— Да все в порядке, Галчонок, ты сама себя накручиваешь, — в голосе Рахмонова блеснуло подобие нежной укоризны, но чувствовалось, что ему не терпелось послать своего Галчонка к чертям собачьим.

Тем не менее его банальная реплика возымела нужное действие: видно, Синчугова была вконец издергана. Силы покинули ее, и она, смирившись с неизбежным, успокоилась.

— Ладно, я тебе завтра позвоню, — опечаленно произнес этот потухший до срока вулкан, и, совсем уж вяло попрощавшись, она повесила трубку.

Я отключила аппаратуру. Что ж, разговор между любовниками прошел в предполагаемом регистре: слезливые просьбы и упреки, с одной стороны, уклончивая дипломатия и беззаботный эгоизм — с другой. Значит, запланированная поездка на дачу не состоится. Однако это обстоятельство совсем не отменяло моего решения проследить за Рахмоновым, и потому, взглянув на часы и прикинув, сколько у меня осталось времени, я в темпе начала собираться.

Скинув халат и размотав полотенце с головы, я расчесала волосы и включила фен. Потом, пройдя в спальню, открыла шкаф и, выудив оттуда джемпер и джинсы, стала лихорадочно одеваться. Экипировавшись соответствующим образом, я через пару минут уже спускалась в лифте.

С темного неба падала густая влажная морось, лужи пузырились водой, в которой барахтались рыжие отблески фонарей, сутуло стоящих вдоль дороги. Раздвигая отвесный водный поток, моя «девятка», подобно Ноеву ковчегу, несла меня к цели.

Обезлюдевшие тротуары напоминали сплошную корабельную палубу, которую юнга лихо окатывал водой — ведро за ведром. Не предполагая, сколько времени мне предстоит провести в дозоре, я купила в мини-маркете пластиковую бутылку минералки. Без пятнадцати семь я стояла недалеко от офиса Гарулина, держа в поле зрения проходную и въезд на стоянку.

Глава 7

Рахмонов в компании Пуговицына появился в дверях. Раскрывая зонты, они направились в сторону стоянки. Распахнув дверцу, я шагнула на асфальт, набрав полную кроссовку воды. Чертыхнувшись, я, стараясь больше не совершить подобной оплошности, бросилась вслед за ними. Но Ниагара, низвергавшаяся с неба, сводила на нет все мои старания. Через секунду я уже вымокла до нитки. Хорошо еще, что куртка кожаная. Молния острым зигзагом рассекла непроглядный свод небес и осветила силуэт торопливо садящегося в белую «десятку» Рахмонова. Раскаты грома застали меня на полпути к моей «девяточке». Когда я садилась за руль, машина Рахмонова уже выезжала со стоянки.

Я тронулась за ним. Плотная завеса дождя позволяла мне буквально висеть у него на хвосте. Я была слегка удивлена тем обстоятельством, что Рахмонов, вместо того чтобы свернуть направо, к дому, поехал в прямо противоположном направлении. Интересно, куда это он?

Судя по его адресу, полученному мной от Шаркова, Рахмонов жил в Заводском районе и, следовательно, должен был свернуть направо, если, конечно, он ехал домой, но, по всей видимости, отдых у телевизора или на диване с газетой не входил в его планы.

Немного попетляв по центру, Рахмонов въехал во двор длинной девятиэтажки и, остановившись, отчетливо три раза посигналил. Это уже интересно! Кого это он вызывает?

Вскоре дверь подъезда распахнулась, выпуская под потоки дождя темный женский силуэт. Резко хлопнула дверца, машина Рахмонова тронулась и плавно выехала с другой стороны дома. Я обогнула угол и, совершив аналогичный маневр, выехала следом. Белая «десятка» светлым пятном маячила впереди. Рахмонов, уверенно ведя машину, направлялся в сторону Соколовой горы. Так-так-так, иронично присвистнула я, никак новая пассия. Мне вспомнилась душещипательная беседа Рахмонова с Синчуговой. Каков жук, вот она, мужская верность!

Я даже мысли не допускала, что это деловая встреча. Ну, это их дело. Мое дело — понаблюдать за этой «сладкой парочкой». Однако нужно заметить, что день сегодня выдался суматошный. После всех баталий еще и загородная прогулка! А это, видимо, так. Куда деваться, с долей шутливой обреченности подумала я, но такова судьба частного сыщика, я сама ее выбрала.

Мы поднимались по извилистой дороге, оставляя позади размытую панораму вечернего города со слабо мигающими сквозь влажную пелену дождя огнями. Миновав КП, Рахмонов со своей спутницей свернули направо. Значит, он все-таки поехал на дачу. Редкие машины, попадавшиеся навстречу, пробивали фарами водяную завесу, слепя отраженным от асфальта светом.

Минут через десять Рахмонов выбрал одно из многочисленных ответвлений, ведущих в сторону Волги. Справа от дороги чернели пласты вспаханной земли, слева тянулась разреженная изгородь лесозащитной полосы.

Я немного приотстала, чтобы не вызывать излишних подозрений, и вскоре увидела, как у «десятки» замигали тормозные огни и она, свернув в дачный массив и проехав три дома, остановилась рядом с небольшой двухэтажной кирпичной постройкой. Я потушила огни и затормозила у первой дачи.

Рахмонов выбрался из машины, раскрыл зонт и, подойдя к воротам, открыл их. Снова сел в машину и загнал ее на участок перед домом.

Когда суета, связанная с заездом, закончилась, я вылезла из машины и, раскрыв свой зонт, подошла поближе. Дождь с остервенением барабанил по ткани зонта, стекая с него холодными струями. Ну и погодка! Мои кроссовки опять дали течь, джинсы по колено были мокрыми. Я глубоко вдыхала сырой октябрьский воздух, который, согреваясь в моей утробе, выплывал из ноздрей млечным облаком пара.

Сквозь решетчатые ворота я увидела, как Рахмонов достал из багажника большую сумку и в сопровождении своей крали вошел в дом. Вскоре там загорелся свет, сначала на первом этаже, а потом на втором.

Ворота были не заперты, и я, миновав их, приблизилась к окну, решив, что сперва нужно осмотреться. Щель между стеной и краем жалюзи позволила мне заглянуть внутрь. Рахмонов колдовал у камина, пытаясь его разжечь, его спутница не попадала в поле моего зрения.

Нужно проникнуть в дом, а это значит — мне опять придется повозиться с замком. Камин находится в дальней комнате, и, по крайней мере пока он не загорелся, у меня есть на это время. Но, к моей великой радости, отмычки в ход пускать не пришлось: после того, как я повернула ручку, дверь легко подалась.

Я мышью проскользнула в образовавшийся проем и, затаив дыхание, осторожно прикрыла за собой дверь. Я оказалась в маленькой проходной комнатенке, похожей на тамбур, которую освещало тусклое бра. Через открытую дверь я увидела камин, который все еще являлся объектом пристального внимания согнувшегося перед ним Рахмонова. На нем был однотонный серый джемпер, свободный, как хитон, с разрезами по бокам, голубые джинсы, и, когда он наконец выпрямился, свет, упавший на его затылок, скатился по его черным гладким волосам. А где же подружка? И, как бы отвечая на мой вопрос, сверху раздался ее сюсюкающий голос:

— Рашидик, поднимись на минутку.

Боже, какие нежности!

— Иду, иду, камин уже горит, — мягкий тон его голоса разительно отличался от того, которым он разговаривал с Синчуговой.

— Поторопись, дорогой, — проворковала она сладким голосом, похожим на растекшуюся по столу сгущенку.

Вскоре я услышала, как под башмаками Рахмонова заскрипели деревянные ступени. Очень кстати. Я метнулась к его сумке, полагая, что у меня есть несколько минут.

Шампанское, печенье, закуски, пара простыней, полотенца. На самом дне сумки какой-то невзрачный сверток. Я выдернула его из-под массы других вещей и развернула: мужская рубашка и джинсы…

На белой, в синюю клетку, рубашке я заметила небольшие бурые пятна. Кровь? На штанине джинсов были такие же.

Со второго этажа до меня донеслись радостные крики, заливистый женский смех, отголоски шутливой борьбы.

— Нелля, ну погоди ты, я хоть простыни принесу, — услышала я голос запыхавшегося Рашида.

Я быстро запихала пакет с одеждой за пазуху и на цыпочках кинулась в прихожую. Как раз вовремя. Рашид уже спускался по лестнице. Беззаботно насвистывая какую-то незатейливую мелодию, он подошел к сумке, от которой я только что отбежала, достал бутылку шампанского и комплект простыней и уже направился было к лестнице, как вдруг, спохватившись, вернулся к сумке и, положив бутылку и простыни рядом, стал в ней лихорадочно рыться.

Чем дольше он в ней шарил, не находя, как я поняла, искомого свертка, тем выражение его лица становилось все более озабоченным и даже испуганным. Не в силах справиться с охватившей его тревогой, он с ожесточенной торопливостью перевернул сумку вверх дном и вытряхнул ее содержимое прямо на пол.

Перебрав все вещи и не обнаружив свертка с рубашкой и джинсами, он резко выпрямился, щель между косяком и дверью позволила мне рассмотреть его побледневшее от страха лицо. Его взгляд с каким-то бессмысленным выражением уставился в пространство. Именно в этот злополучный момент сверху донеслось:

— Пупсик, ну где же ты?

Рахмонов повернул в сторону лестницы белое, как мел, лицо, но прежде, чем он успел открыть рот, входная дверь распахнулась, и, обдав меня волной терпких духов, смешанных со свежим ароматом дождя, в комнату молнией влетела Синчугова.

— Я тебе дам, Пупсик! Стерва! Сука! Кобыла сраная! — Прогретая тишина дома была сметена каскадом диких ругательств.

Вулкан заговорил, хлынув клокочущей лавой истерии. Бешено вращая глазами, Синчугова ядовито брызгала слюной. Как дикая кошка, она кинулась в сторону и без того пребывавшего в трансе Рахмонова и, толкнув его в грудь с воплем: «Кобель татарский», — как шаровая молния взлетела по лестнице на второй этаж.

Еще через секунду к ее истерическим воплям присоединился визг Нелли. Если вы никогда не бывали в джунглях и не слышали истошного ора продирающихся сквозь тропические заросли половозрелых, но неудовлетворенных бабуинов, вы могли бы составить себе об этом полное представление, оказавшись в этот миг на даче у Рахмонова.

Нелля визжала так, словно ее медленно резали на куски.

— Я тебе патлы повыдергаю, кошка драная, — кричала Синчугова.

— Сама ты проститутка гребаная, — не сдавалась Нелля.

Верхние ступени лестницы, к которой было бросился ошалевший от всего этого Рахмонов, заскрипели, и вскоре из своего укрытия я могла наблюдать одновременно забавную и мерзкую сцену: кипящая праведным гневом и ненавистью Синчугова волокла за волосы голую, упиравшуюся Неллю. Обе были всклокочены и тяжело дышали. Захлебываясь дикой злобой, Синчугова заорала на пребывавшего в прострации Рашида:

— Гони отсюда эту кошелку, а с тобой я потом разберусь, сукин сын.

Глядя на осатаневшую Синчугову, безуспешно пытавшуюся вырваться из ее цепких рук Неллю и застывшего, словно пораженного молнией, Рахмонова, я еле сдерживалась, чтобы не расхохотаться вслух. Зажимая ладонью рот, я душила очередной приступ смеха, ответственно вопрошая себя, чья кровь на рубашке и джинсах, которые покоились у меня за пазухой, и для чего Рахмонов привез эту запятнанную амуницию на дачу? Скорее всего чтобы уничтожить, если эта кровь принадлежит Ларионову.

Тем временем Рахмонов стал потихоньку приходить в себя. Лицо его начало принимать осмысленное выражение, и наконец, давая волю накопившимся отрицательным эмоциям, пережитым им вследствии двойного стресса, он, ухватившись обеими руками за перила, что было мочи заорал:

— Да заткнитесь вы обе, идиотки хреновы!

— Как ты сказал? — проигнорировав его приказ, вызывающе спросила Синчугова.

И, не дожидаясь ответа, она, уже почти стащив с лестницы обнаженную Неллю, которая умолкла и перестала сопротивляться, пораженная грубостью своего прежде ласкового любовника, отшвырнула свою притихшую соперницу и с кулаками бросилась на Рахмонова. Пока шла вся эта катавасия, я терзалась вопросом: смыться ли мне, воспользовавшись удобным моментом, а потом наедине прижать Рахмонова в темном месте или вмешаться сейчас и тут же извлечь выгоду из этой неразберихи.

Прикинув все «за» и «против», я выбрала первое. Рахмонов от меня не уйдет. Пока Синчугова и Рахмонов боролись, отвешивая друг другу оплеухи, а пышнобедрая Нелли, стыдливо прикрывая лобок, ошарашенно смотрела на них, сотрясаемая нервной дрожью, и потом, выйдя из ступора, кинулась наверх, я осторожно попятилась, нащупала спиной дверь и тихо повернула ручку.

Выйдя так же незаметно, как и вошла, я быстрым шагом направилась к машине. Меня бил озноб, в кроссовках хлюпала вода. Пребывая в состоянии легкой эйфории, я даже забыла про зонт, болтавшийся у меня на запястье.

Дождь слегка поутих, но переставать, как видно, не собирался. Я плюхнулась на сиденье, достала сверток и утрамбовала его в рюкзачок. Возвращаюсь не с пустыми руками.

Выехав на трассу, ведущую к городу, я прибавила скорость. Я вовремя оставила этот гостеприимный дом с его веселыми обитателями, которые, возможно, уже колотили посуду. Нескучная у меня работенка!

Вот уж не предполагала, что соберется такая компания. Надолго им запомнится этот вечерок!

* * *

Когда я наконец снова очутилась дома и, стащив с себя мокрую одежду, легла в горячую ванну, в моей голове почему-то возник образ Сергеева. Я попыталась отогнать его, но он упорно преследовал меня. Это был очень странный образ, совершенно не похожий на реального Степана из жизни. Он был совершенно голым, если не считать цветных семейных трусов почти до колен, из которых торчали худые волосатые ноги, обутые в черные лаковые туфли.

На тоненьких ножках каким-то необъяснимым чудом держался мощный торс, достойный Ильи Муромца, весь покрытый клоками рыжей шерсти. Венчала эту, мягко говоря, странную фигуру огромная лохматая голова на тонкой шее. Звериный оскал пасти не оставлял никаких сомнений в намерениях этого загадочного существа из потустороннего мира. На Сергеева оно походило разве что цветом волос, но почему-то я была уверена, что это именно Степан.

Наконец видение исчезло, растворилось в прозрачной дымке.

Что бы это могло означать? Уж не то ли, что Сергеев — один из немногих, кому известен мой адрес, — знает, может быть, и Гарулина, необязательно лично. Но какой для него смысл сообщать Гарулину мои координаты?

Горячая вода, согревая продрогшее тело, помогала выстраивать сумбурные мысли в четкую логическую цепочку.

Сергеев, как начальник Ларионова, не мог не знать, какой материал готовит последний. Степан далеко не дурак и не мог не догадаться, почему я интересуюсь адресами его сотрудников. Знает он также, что я всегда довожу начатое дело до конца и запугать или купить меня практически невозможно, следовательно, меня нужно элементарно устранить на время или навсегда. Но, отдавая себе отчет, что правдоподобие еще далеко не реальность, я заключила, что мое предположение верно лишь в том случае, если документы у него.

Какую же роль во всей этой истории играет Рахмонов? Предположим, что Ларионова действительно убил Рахмонов. Это можно было бы легко выяснить, если бы у меня под рукой была лаборатория. Сделав сравнительный анализ крови с пепельницы, которую я нашла на месте убийства Ларионова, с бурыми пятнами на рубашке и джинсах Рахмонова, я могла бы с полной определенностью сказать, является ли он убийцей, если он, конечно, не дает свою одежду напрокат…

Телефонный звонок, заглушенный отчасти шумом воды, достиг моего слуха. Пришлось выбираться из ванны. Я довольно резко встала, так что вода выплеснулась через край. Набросив махровый халат и оставляя на паркете влажные следы, заскользила к телефону.

— Слушаю вас, — сказала я, торопливо подняв трубку.

— Татьяна Александровна, здравствуйте, это Шарков вас беспокоит. Вы еще не спите?

— Добрый вечер, Эдуард Игоревич. Нет, я еще не ложилась.

— Вас очень трудно застать, поэтому я звоню в такое неурочное время, — извиняющимся тоном произнес Шарков.

— Да, действительно, сегодня у меня был весьма напряженный день, я только что вошла.

— Как наши дела? — с легкой тревогой в голосе спросил Шарков.

— На месте не стоят, — бодро ответила я, — хотя понадобится еще некоторое время и, как вы понимаете, деньги.

— Само собой разумеется, — с готовностью ответил Шарков. — Когда же мы встретимся?

— Погодите, — на секунду задумалась я, — может, вы заедете ко мне завтра утром, скажем, часиков в десять?

— Конечно, какие проблемы, — удовлетворенно ответил Эдуард Игоревич.

— Тогда до завтра? — Я смахнула мокрую прядь со лба.

— Всего хорошего, — вежливо попрощался Шарков.

Я снова забралась в горячую ванну и, с удовольствием вытянувшись в ней, вернулась мысленно к Рахмонову.

Завтра мне надлежало заняться им вплотную. Конечно, я уважаю кропотливый труд криминалистов, но если есть возможность не загружать их дополнительной работой и обойтись своими силами, я стараюсь использовать свои методы, которые не раз подтверждали свою эффективность. Один из этих методов — рассчитанное психологическое давление.

Люди, в большинстве своем, существа весьма слабые, доверчивые, подверженные всяческим страстям и стрессам, не говоря уж о страхе смерти. К тому же человек, знающий за собой какие-то грешки, становится вдвойне уязвимым. Я рассчитываю не на то, что его восстающая совесть окажется моим союзником в деле разоблачения его неблаговидных поступков, а на то, что неустранимая фактичность этих поступков все равно рано или поздно обнаружится. А если софит пограничной ситуации умело направить на его бледное лицо, ослепляя его и резкой вспышкой высвечивая темный силуэт его казуистического прошлого, то эта фактичность выстрелит вам прямо в лоб. Этому меня научил почти вековой опыт западного психоанализа.

Шанс, что документы у Рахмонова, хоть и незначительный, все же имеется, и поэтому скидывать его со счетов пока не следует.

Завершив свою интеллектуально-аналитическую помывку и подумав о самой себе: «Красиво излагает, собака», — я решила, что неплохо было бы чего-нибудь съесть, хотя, говорят, поздний прием пищи не идет на пользу организму. Но что касается меня, то я легко расстаюсь с лишними калориями в силу значительных физических и умственных усилий, которых требует моя работа.

Обжарив накрошенный лук до золотистого цвета, я кинула на сковороду несколько ломтиков ветчины и, подвергнув их той же процедуре, разбила туда пару яиц. Аромат жареного лука, перемешиваясь с запахом копченого мяса, приятно щекотал ноздри. Но более всего впечатлял вид двух маленьких солнышек, соблазнительно шкворчащих и подрагивающих на «тефали».

Запив эту немудреную пищу стаканом томатного сока, я направилась в опочивальню. Но перед тем, как рухнуть на мою антикварную кровать, присела перед зеркалом.

Открыв баночку «Клиник», я кончиками пальцев нанесла крем на лицо и шею и осторожно распределила его по всей поверхности. Его маслянисто-влажная прохлада приятно освежила кожу. Ну а теперь — в постель.

* * *

— Замечательный у вас кофе, Татьяна Александровна! — восхищенно причмокивая, с улыбкой произнес Шарков, который застал меня за завтраком.

Я с ходу предложила разделить со мной мою трапезу, но он, заверив меня в том, что не голоден, согласился только на кофе.

— Где вы берете такой кофе? — лукаво поинтересовался он, опуская чашку с блюдцем на стол.

— Может быть, еще? — гостеприимно поинтересовалась я и только после этого ответила: — Это подарок знакомой колдуньи.

— Колдуньи? — удивленно переспросил он, благодарно кивнув, когда я поднесла к его чашке дымящуюся джезву.

— Вы не верите в колдовство? — усмехнулась я.

— Да как вам сказать, — уклончиво произнес Шарков, — не то чтобы не верю, просто никогда не сталкивался с подобными явлениями.

— Ну а вот сейчас столкнулись, — намекая на колдовскую прелесть напитка, сказала я.

— Да, действительно, есть что-то мистическое в этом кофе, — дружелюбно подтвердил Эдуард Игоревич и, переходя к официальной части своего визита, спросил: — Сколько еще требуется денег?

— Как обычно, аванс за три дня.

— Вы мне можете сказать что-нибудь по ходу расследования? — Шарков сделал маленький глоток и поднял на меня свои карие глаза.

— Вообще я даю письменный отчет по окончании дела, могу только сказать, что я напала на след. Вам известно, что Гарулин тоже ищет эти бумаги и вставляет мне палки в колеса?

— Этого можно было ожидать, — невозмутимо констатировал Шарков.

— Ну ладно, это мои проблемы, — так же спокойно сказала я.

— Могу я вам чем-то помочь? — одновременно деловито и любезно поинтересовался Шарков.

— Если бы вы узнали, откуда у Гарулина мой адрес… — медленно и неуверенно произнесла я, впрочем, не особенно надеясь на его помощь.

— Могу я от вас позвонить?

— Конечно, — кивнула я.

Вскоре из гостиной донесся его голос.

— Рита? Доброе утро. Как дела?

После секундной паузы он продолжил.

— Понял, понял, — сочувственно отвечал Шарков и, останавливая Ритины излияния, безо всяких экивоков спросил: — Риток, ты не слышала о такой Ивановой Татьяне Александровне?

Дальше пошли междометия типа «ага» и «угу», которыми Шарков, точно вехами, делил на куски Ритину речь. Свалив посуду в раковину и деликатно дождавшись окончания разговора, я вошла в гостиную, неся недопитый кофе Шаркова.

Протянув ему чашку, я вопросительно посмотрела на него.

— Секретарша Аркадия сказала, что вчера шефу кто-то позвонил, не захотел представиться, только сказал, что это в его интересах. Аркадий с ним разговаривал минут пять, а потом переключил на Риту и велел ей записать ваши координаты. Еще она сказала, что этот человек звонит уже не первый раз, Рита узнала его голос. Это все, что мне удалось узнать, — закончил свою длинную реплику Шарков.

— А она не сказала, в какое время был этот звонок? — попыталась уточнить я.

— Сразу после обеда, то есть в начале третьего.

— Это был мужской голос? — продолжала я свой импровизированный допрос.

— Да, что-то вроде баритона.

— Спасибо за информацию, — поблагодарила я.

— Если это уcкорит расследование… — протянул Шарков.

— Без сомнения, — ободрила его я.

— Да, чуть не забыл, — шутливо заметил он, — вот ваш аванс еще за три дня: шестьсот. И вы говорили о накладных расходах. — Он положил на стол десять стодолларовых купюр и спросил: — Как вы полагаете, сколько еще может продлиться поиск документов?

— Это зависит от ряда обстоятельств, — уклончиво ответила я, не желая брать на себя срочные обязательства, — но, я думаю, не больше недели. — И в свою очередь с тонким юмором спросила: — Это не сильно подорвет ваш бюджет?

Шарков в своей шутливой манере поднял глаза к потолку, словно умоляя Творца небесного о сострадании, и потом, быстро переведя взгляд на меня, наигранно-тяжело вздохнул и усмехнулся:

— Но только не больше недели. — В его карих глазах зажглись озорные огоньки.

Он почесал лоб, поднялся с кресла и, поблагодарив меня за кофе, неторопливой походкой направился к выходу.

Глава 8

Я набрала один из номеров, оставленных мне Шарковым, и, когда на том конце провода сняли трубку, попросила пригласить Рахмонова.

— Да, — раздался через минуту его невеселый голос: видно, он еще не отошел от вчерашней передряги.

— Рашид Рифкатович? Добрый день, — голосом постового милиционера, остановившего пешехода, переходившего дорогу в неположенном месте, произнесла я.

— Здравствуйте, кто это? — недовольно спросил он.

— Вы меня не знаете, но к сути дела это не относится, нам необходимо поговорить.

— Что за таинственность, — не слишком вежливо отозвался он, — и о чем нам говорить?

— У вас вчера ничего не пропало, например небольшой сверток? — с легким налетом садизма спросила я.

На том конце провода повисла длинная пауза, чувствовалось, что абонент в замешательстве. Наконец он собрался с мыслями.

— Что вы хотите? — в его голосе звучала неподдельная тревога.

— Я же, по-моему, ясно сказала — поговорить. — Его удручающая неспособность быстро соображать извинялась внезапностью моего звонка.

— Но… но… — растерянно запинался Рахмонов.

— Короче, знаете кафе «Березка»? Подъезжайте к нему в час пятнадцать и остановитесь рядом, поняли меня? — жестко отчеканила я.

— Хорошо, я буду, — обреченно согласился Рахмонов.

— Не опаздывайте и приезжайте один, — закончила я и положила трубку.

* * *

Над городом тускнело унылое осеннее небо в пепельно-сизых облачных разводах, за двое суток набивший оскомину дождь перестал, но сырой холодный воздух пробирал до костей.

Я остановила машину за углом и взглянула на часы: ровно час. Я специально приехала раньше срока, чтобы предупредить всякие неожиданности: никогда нельзя быть уверенным в человеке, находящемся в состоянии стресса или депрессии, а именно в таком состоянии находился сейчас Рахмонов.

Но ничего неожиданного не произошло. «Десятка» Рахмонова подъехала вовремя. Я подождала еще минут пять и направилась к ней.

Подойдя к машине, я постучала по стеклу и, когда оно опустилось, сказала:

— Добрый день, откройте заднюю дверь.

Рахмонов недоверчиво посмотрел на меня, но подчинился. Я села на заднее сиденье и, захлопнув за собой дверцу, приступила к психологической обработке.

— Как вы уже, наверное, поняли, это я вам звонила.

Рахмонов сел вполоборота, чтобы видеть меня, и я, немного помолчав, продолжила:

— Это вы убили Ларионова, — не столько спрашивая, сколько утверждая, сказала я.

— Кто вы такая? — вызывающе спросил он, тем не менее беспокойно заерзав.

Я, выдержав небольшую паузу и глядя на его бледный профиль, ответила:

— Меня зовут Татьяна Александровна, но давайте договоримся: в дальнейшем вопросы задавать буду я, и если вы на них ответите правильно, то я, может быть, верну вам ваши шмотки с кровью Ларионова, хотя долг обязывает меня сдать их в прокуратуру.

— Не знаю я никакого Ларионова, — упрямо пробубнил Рахмонов.

— Ответ неправильный, — с ледяной укоризной констатировала я, — подумайте хорошенько.

— Нечего мне думать, — продолжал упорствовать он.

— Ну, это вы зря, думать никогда не вредно, особенно в таких критических ситуациях, как ваша.

— Критических? — делая вид, что не понимает меня, переспросил он.

— Хорошо, объясняю на пальцах. Кровь на вашей одежде и на пепельнице, которой вы нанесли смертельный удар, принадлежит одному и тому же человеку — Виктору Ларионову. Кстати, на пепельнице вы оставили очень хорошие отпечатки пальцев, понимаете, что это значит? — И, не дожидаясь его ответа, тем более что придавленный приведенными мной логическими выкладками, он пребывал в оцепенении, я сама дала ответ на свой вопрос: — А это значит, что все доказательства вашей вины налицо, а раз так, то предстоит вам провести в местах не столь отдаленных как минимум лет восемь, улавливаете?

Припертый к стенке, Рахмонов сник.

— Но, — я говорила медленно, стараясь донести до него смысл всех сказанных мною слов, — но если бы вы пошли мне навстречу, я смогла бы вернуть вам ваш сверток, и делайте с ним, что хотите. Ну как, идет?

Я блефовала, конечно, но самую малость. Наблюдая за Рахмоновым, окончательно впавшим в замешательство, я чувствовала, что мучительный рост его напряжения, достигнув своей критической точки, вот-вот выльется в освобождающее признание, и не ошиблась.

— Я не хотел его убивать, — дрожащим от волнения голосом произнес Рахмонов.

Он отвернулся от меня и, потупив взгляд, нервно сплетал и расплетал пальцы рук. Его понурый вид производил жалкое впечатление. Наконец, сделав над собой усилие, он разжал пальцы и, трясущимися руками достав сигарету из пачки, жадно затянулся.

— Как это произошло?

— Галина мне сказала, что отдала бумаги Ларионову, чтобы тот сделал разгромную статью, она хотела отомстить Гарулину за то, что он ее бросил. Ну а я подумал, что на этом можно хорошо заработать.

Я проследил за Ларионовым от редакции и поднялся к нему, сказал, что от Галины и что мне нужны документы. Он ответил, что у него их нет. Я не поверил ему и стал настаивать. Ларионов попытался меня выпроводить, начал размахивать руками, тут меня такое зло взяло, я даже не помню, как эта чертова пепельница оказалась у меня в руках…

Когда я пришел в себя, он лежал на полу, изо рта и из раны на голове текла кровь. Я приложил пальцы к его шее проверить пульс — он не прощупывался. Я страшно испугался, сами понимаете… ситуация сумасшедшая… — Рахмонов на минуту умолк, потупился. Наконец в зеркале я увидела, что он, как-то осторожно подняв глаза, несмело нащупал мое отражение. — Я даже ничего не стал искать, — выдохнул он, — просто убежал.

— Вы хотите сказать, что документов у вас нет? — недоверчиво спросила я.

— Я же говорю, как только я понял, что Ларионов мертв, — произнес он глухо, — кинулся оттуда со всех ног. Я и думать забыл про эти чертовы документы.

— Но потом-то вы пришли в себя, — продолжала я хирургическую операцию.

Он непонимающе посмотрел на меня.

— Только не надо делать такое удивленное лицо, — сказала я сухо, — вы ведь тянули деньги у своей любовницы, у Синчуговой, — уточнила я.

— Откуда вы знаете? — он ошарашенно уставился на меня.

— У меня такая работа, мне за нее деньги платят, и я стараюсь делать ее хорошо. Ну так что, шантажировали вы Синчугову?

— Вы и так знаете, — сказал он обреченно.

— Я хочу, чтобы вы меня поняли. Мне нужны эти бумаги, и если они у вас, то разумнее всего для вас было бы отдать их мне, — подвела я черту.

— Но у меня их нет, я же сказал вам: я их даже не видел, — стараясь, чтобы его слова звучали максимально убедительно, сказал он.

— В таком случае наша сделка не состоится, — жестко резюмировала я.

— Но вы же обещали, — его лицо передернулось от нервной судороги.

— Что я обещала? — сощурила я глаза.

— Вернуть мою одежду, — потерянно произнес он. Его голос был рыхлым, как размокший сухарь.

— Я сказала: может быть, и то в том случае, если вы правильно ответите на мои вопросы. А вы очень долго сопротивлялись, но ничего, в тюрьме тоже как-то живут. Советую вам явиться с повинной, суд принимает это во внимание. И наймите себе хорошего адвоката, в данной ситуации для вас это лучший выход, ведь рано или поздно вас, так или иначе, вычислят, тогда вам не придется рассчитывать на снисхождение, — посоветовала я. — А шмотки я вам верну, мне они без надобности.

Рахмонов подавленно молчал, куря уже третью сигарету.

— Да, о нашей встрече никому не говорите, это в ваших интересах, — сказала я напоследок.

— Конечно, конечно, я понимаю, — поспешно согласился он.

— Пока не уезжайте, — сказала я, выходя из машины.

Я обошла кафе и свернула за угол, где ждала меня моя «девятка», достала из багажника сверток и, вернувшись к ожидавшему меня Рахмонову, протянула ему пакет.

— Вот ваши шмотки, как видите, слово свое я сдержала, прощайте… — Я многозначительно посмотрела на него и, не дожидаясь ответа, пошла прочь.

* * *

Оседлав моего «буцефала» цвета беж, как пелось об апельсинах в одной детской песенке времен моего лихого пионерства, я направилась в центр. Изрядно подпортив Рахмонову обеденный перерыв, я просто умирала от желания пообедать вне дома. Для этого вполне подошло бы какое-нибудь кафе на проспекте. Я выбрала «Лиру».

Оставив моего четырехколесного коня на обочине, я вошла внутрь. Предупредительные и смекалистые официанты — это то, что мне надо сейчас. После всей этой комедии, которую я разыграла с Рахмоновым, пустой зал, спокойная легкая музыка и сносное меню подействовали на меня расслабляюще.

Пока ждала заказ, я развернула купленные по дороге «Тарасовские известия» за вчерашнее число. Полистав газету, я нашла то, что искала. Заголовок статьи гласил: «Убит корреспондент. Кто за это ответит?»

В статье писалось следующее.

«Вчера, двадцать седьмого октября, в квартире на Большой Горной был обнаружен труп корреспондента нашей газеты, тридцатипятилетнего Виктора Ларионова. Ларионов погиб в собственной квартире при загадочных обстоятельствах. Причиной смерти, как нам стало известно, послужил удар по голове каким-то тяжелым предметом, который на месте преступления не был найден.

В квартире Ларионова, где он проживал один, сотрудники милиции, прибывшие туда, обнаружили страшный беспорядок. По всей видимости, его квартира подверглась тщательному обыску.

Нам также стало известно, что милиция прибыла на место преступления после звонка женщины, не пожелавшей назвать своего имени. Кто она и имеет ли какое-либо отношение к убийству, покажет следствие.

Есть предположение, что его смерть имеет прямое отношение к его профессиональной деятельности. Ларионов был известен как автор ряда нашумевших статей, в которых он разоблачал противозаконные операции, совершаемые беспринципными дельцами от бизнеса, коррумпированность местных чиновников, не обходя вниманием и криминальные структуры.

Кому была на руку гибель бесстрашного и неподкупного корреспондента, настоящего патриота своего родного Тарасова? — торжественно вопрошал автор статьи. — Останется ли это убийство нераскрытым, как и убийства наших московских коллег Дмитрия Холодова, Влада Листьева, а также отважной журналистки из Элисты Ларисы Юдиной?

Успокаивает пока только то, что расследованием убийства Виктора Ларионова занимается бригада лучших следователей тарасовской прокуратуры, которые заверили нас, что приложат все усилия к скорейшему поиску убийцы.

В свою очередь редакция „Тарасовских известий“, насколько это возможно, будет держать под контролем ход расследования и оперативно информировать своих читателей».

Я не смогла удержаться от горькой усмешки, когда внизу прочла фамилию автора — С. Лысенко.

Дальше шел весьма пространный и напыщенный панегирик профессиональным и личным качествам Ларионова, рассказывалось о его жизненном пути, родителях, школьных годах, первом репортаже и т. д.

Честно говоря, мой аппетит поутих. Когда официантка принесла мой заказ, я, вяло поблагодарив ее, еще некоторое время сидела в задумчивости. И мне показалось, что прошла целая вечность, прежде чем я, протерев салфеткой вилку, приступила к трапезе. Я не могла избавиться от горького вкуса во рту, точно пища моя была присыпана пеплом.

Расплатившись, я вернулась к машине.

* * *

Мой унылый взгляд, обежав кухню по периметру, тупо остановился на раковине с грязной посудой. Делать ничего не хотелось. В оцепенении я опустилась на табурет. Мне казалось, что я пытаюсь ухватить за хвост юркую ящерицу, которая всякий раз, когда я хватаю ее, отбрасывает свой шевелящийся хвост, а сама все время ускользает.

Чуть ли не дюжина человек знает об этих гребаных документах, а я никак не могу определить их местонахождение.

Перед моим внутренним взором выстраивается не жесткая цепь четких логических умозаключений и фактов, обобщение которых к ним ведет, а простирается аморфная россыпь разрозненных звеньев.

Ну-ка встряхнись, девушка! Не время раскисать, лучше займись делом.

Отогнав сонливость, которая явилась результатом не то легкой депрессии, не то поглощенного недавно обеда, я прошла в гостиную и, упав в кресло, сняла трубку.

— Добрый день, мне бы Сергеева услышать.

— А кто его спрашивает? — спросила дамочка на том конце.

— Иванова.

— Сейчас узнаю, — трубку заполонила жужжащая пауза, сквозь которую еле-еле пробивалась музыка.

— Таня? Какими судьбами? — оживленно спросил Степан, хотя теперь я уже сомневалась, искренним ли было это оживление.

— Что, не ожидал услышать меня? — лукаво спросила я.

— Ну почему, ждал. Просто ты не часто балуешь меня общением с тобой, — с уклончивой вежливостью неторопливо ответил Степан.

— А я вот как раз хотела бы пообщаться с тобой, ты не возражаешь? Скажем, сегодня вечером, — забросила я удочку, — подъезжай ко мне.

— Я бы с удовольствием, да не знаю, когда освобожусь, работы невпроворот.

— Ну не всю же ночь ты собираешься работать? — продолжала я его прощупывать. — Позвони, как освободишься, я дома.

— Хорошо, договорились. Ты же знаешь, я всегда рад тебя видеть, — без особого энтузиазма согласился он на мою настойчивую просьбу.

— Так я жду звонка?

— Позвоню, как только освобожусь.

Я положила трубку и, наконец, переодевшись, занялась уборкой помещения, тем более стимул у меня теперь был — визит Степана.

* * *

Физический труд довольно благотворно подействовал на меня. Не знаю, прихватит ли Степан, как в прошлый раз, с собой спиртное, но что касается меня, сегодня я планировала ограничиться кофе с бутербродами. Ну, может быть, еще фрукты.

Надо сказать, что посетившее меня вчера видение, явившее мне Степана в виде какого-то мифического чудища, никак не выходило у меня из головы. И я почти уверена в том, что подобный феномен не есть следствие переутомления.

Конечно, наше сознание отфильтровывает ненужную информацию, но, пройдя школу ортодоксального психоанализа и впитав живительный опыт парапсихологии, я определенно могу сказать, что и подсознание отнюдь не что-то эфемерное, а скорее некое иероглифическое послание, ждущее своей расшифровки.

Моя интуиция редко подводила меня, а точнее будет сказать, никогда, просто я в иных случаях не смогла правильно истолковать сигналы моего подсознания.

И сейчас, ожидая Степана, я пыталась проникнуть в тайный смысл моего видения, выделить главное и отбросить ненужное.

Важным моментом было то, что Степан предстал передо мной в необычном виде. Его диспропорциональное тело могло быть истолковано как указание на какой-то внутренний дефект или некую темную сторону его натуры.

Наверное, торопиться с выводами не стоит, хотя определенные предположения следует сделать.

* * *

Телефон упорно молчал, несмотря на то что часовая стрелка подходила уже к цифре «девять». Я набрала телефон редакции, но, кроме длинных гудков, ничего не услышала. Тогда я позвонила на проходную.

— Добрый вечер, — как можно любезней проворковала я, — не знаете ли вы, в редакции «Тарасовских известий» кто-нибудь есть?

— Да что ты, милочка, уж почитай часа два, как все ушли, — прошамкал старушечий голос.

— А вы случайно Сергеева не знаете?

— Кто ж его не знает, конечно, знаю.

— А он что, тоже ушел?

— Да я ж тебе сказала — все как есть ушли, — назидательно сказала вахтерша.

— Спасибо, — протянула я и нажала на рычаг, продолжая держать трубку возле уха.

Вот тебе и Степан, подумала я с горькой иронией.

Я быстро набрала его домашний номер. После третьего гудка трубку сняли.

— Алло, — пропел грудной женский голос.

Наверное, жена, подумала я.

— Добрый вечер, Степана Борисовича пригласите, пожалуйста.

— Его нет, что-нибудь ему передать? — вежливо спросила женщина.

— Передайте, что звонила Иванова. А вы не знаете, когда он будет?

— Он иногда допоздна задерживается.

— А где он сейчас, вы не знаете? — настаивала я.

— Нет, — коротко ответила женщина.

— Тогда до свидания, — устало выдохнула я и повесила трубку.

Если Степана действительно нет дома, то что можно думать по поводу его теперешнего местопребывания? Чем он занят? Работа, алкоголь, друзья, женщина? Я могла выбрать что угодно, сделать любое предположение. Ясно одно: со мной он встречаться не желает.

Часовая стрелка прошла еще четверть циферблата, отмерив три часа пустого ожидания. Что ж, утро вечера мудренее. Дождемся завтрашнего дня.

* * *

Утро выдалось ветреное и промозглое. В семь ноль-ноль я, сидя в машине, уже караулила Степана у его дома. Мне пришлось пялить глаза на дверь его подъезда целый час, прежде чем я заметила его длинное серое пальто и черную фетровую шляпу. Вжав голову в плечи и подняв воротник, он торопливой походкой направился к остановке. Я проехала метров тридцать вдоль тротуара и догнала его. Поравнявшись с ним, я опустила стекло и как ни в чем не бывало окликнула:

— Привет, Степа, торопишься? Садись, подвезу.

Он вздрогнул от неожиданности, но, спохватившись, натужно улыбнулся.

— Вот так встреча! Какими судьбами? — Можно было подумать, что мы ни о чем вчера не договаривались.

— Присаживайся, — я открыла дверцу.

Ему ничего не оставалось делать, как сесть рядом со мной.

Я подумала, что наскоком его не возмешь, и начала издалека.

— Как продвигается расследование?

— Как всегда, — он махнул рукой.

— Думаешь, никого не найдут? Ведь лучшие люди занимаются.

— А, видела статью?

— Вчера прочла, — ответила я, не поворачивая головы в его сторону.

— И как твое мнение? — спросил он без особого интереса.

— Честно?

— Ну конечно!

— Я знаю, из-за чего его убили, — невозмутимо произнесла я.

— Знаешь? — он удивленно вскинул брови и недоверчиво посмотрел на меня.

— Ты что, не веришь?

— Да нет, почему не верю, — замешкался он.

— И ты не хочешь узнать? — хитро спросила я, краем глаза следя за его реакцией.

— Хочу, конечно, если это не лажа.

— Ты меня обижаешь, Степа, — с наигранной укоризной хмыкнула я, — я всегда оперирую только фактами, это один из принципов моей работы.

— Тогда выкладывай, — великодушно разрешил Степан, разворачиваясь ко мне всем корпусом.

— Информация, Степа, сейчас дорого стоит.

— Что ты имеешь в виду?

— Я имею в виду только то, что я сказала, неужели это так трудно понять?

— Ты хочешь продать нам материал?

— Не совсем так, скорее не вам, а тебе, лично, — начала я загонять его в расставленные сети.

— Но я не покупаю информацию, — смутился он и снова отвернулся.

Красный сигнал светофора прервал наше неторопливое движение в утреннем потоке автомобилей. Рядом с нами остановился громоздкий джип с затемненными, как и у моей «девятки», стеклами, из которого мощными волнами выплескивалась российская попса.

— Давай сделаем так: я тебе все расскажу, а ты сам решишь, нужна тебе эта информация или нет.

— Ладно, говори.

— Так вот, — начала я свою «сказку», — жил-был в одном провинциальном городке генеральный директор. Однажды провернул этот директор, при помощи своих друзей из областной администрации, крупную аферу. И все бы было хорошо, не укради у него его бывшая любовница важные документы, раскрывающие суть этой аферы.

Испугался генеральный директор, что бумаги станут достоянием гласности, позвал нехороших парней и приказал им ни перед чем не останавливаться и найти эти важные документы.

А бывшая любовница, дабы отомстить генеральному директору за то, что он ее бросил, отдала бумаги честному корреспонденту областной газеты, чтобы тот напечатал в газете материал и разоблачил бы афериста — генерального директора.

Об этом узнал нынешний любовник бывшей любовницы, и захотелось ему разжиться на этих документах. И пошел он к честному корреспонденту и стал требовать, чтобы тот отдал ему эти документы. Честный корреспондент, конечно, возмутился и стал выгонять вымогателя, но тот ударил его по голове тяжелым предметом и убил честного корреспондента.

Но не знал вымогатель, что документов в тот момент у честного корреспондента уже не было, умыкнули у него важные документы.

А кто же мог у него умыкнуть важные документы? Ведь документы, особенно важные, домой он почти никогда не брал. Становится ясно, что это кто-то из сослуживцев честного корреспондента. Такой вывод сделала частная сыщица, которую попросил найти пропавшие бумаги обманутый друг генерального директора.

Но когда в подъезде дома, где жила частная сыщица, на нее напали плохие парни, отправленные генеральным директором для того, чтобы убить ее, она, поразмыслив, немного поправила свой вывод и решила, что документы умыкнул не кто-то из сослуживцев честного корреспондента, а конкретно его непосредственный начальник, то есть главный редактор газеты.

Но почему же она сделала такой вывод? Да очень просто. Дело в том, что главный редактор, в принципе неплохой человек, хорошо знал частную сыщицу, знал, где она живет, а самое главное, он догадывался, что она идет по следам важных документов и рано или поздно доберется и до него.

Тогда он позвонил генеральному директору, от которого он хотел получить много денег за возврат важных документов, сказал ему, что важные документы могут попасть в руки частной сыщицы, и, оставив ему ее адрес, стал ждать, когда плохие парни уберут с его пути неожиданно возникшее препятствие в лице частной сыщицы…

Мы давно уже стояли напротив здания, в котором размещалась редакция. Входная дверь открывалась и закрывалась, впуская тружеников пера и других временных обитателей дома, спешивших по служебным делам. Среди незнакомых фигур мелькнула лысина Котовского, который, еще не открыв дверь, снял шляпу. Степан сидел, уставившись на дорогу сквозь лобовое стекло, не произнося ни слова.

Я достала сигарету, утопила кнопку прикуривателя и, дождавшись щелчка, глубоко затянулась. Сделав несколько затяжек, я перешла к финальной части «сказочки»:

— Когда частная сыщица, памятуя о старой дружбе, попыталась встретиться с главным редактором и помочь оступившемуся, но все же достойному человеку встать на путь истинный, он чего-то испугался и спрятался под юбку жены. Но настойчивая частная сыщица все же отыскала главного редактора и дала ему еще один шанс.

Она согласилась забыть ту боль и обиду, которую причинил ей главный редактор, и даже простить его, но, будучи человеком все же меркантильным, попросила у него кое-что взамен.

Я развернулась в сторону Степана и посмотрела на него. Он сделал глотательное движение, поморщившись, словно горло его было воспалено, и, продравшись сквозь ангину молчания, с горькой надеждой спросил:

— Ты действительно сможешь простить меня?

— Почему бы нет? Никто не застрахован от ошибок, главное, чтобы ошибки не обернулись трагедией, — назидательно ответила я.

— Гребаная жизнь! Пашешь, пашешь, а толку с гулькин хрен, — вскинулся он.

— Это я понимаю, — сочувственно произнесла я, приглашая Степана к исповеди.

— Когда Виктор показал мне документы, которые к нему попали, и предложил сделать по ним материал, я сразу понял, какую ценность они представляют. Я подумал, что такой шанс судьба дает нам раз в жизни. Если правильно ими распорядиться, можно обеспечить безбедную старость не только себе, но и своим детям.

— И это я понимаю, — суховато согласилась я.

— Да как ты можешь это понять?! — почти выкрикнул Степан и с обидой продолжил: — У тебя опасная, но обеспеченная жизнь, ни детей, ни плетей, не надо думать, чем кормить семью.

— Правильно ты, Степа, говоришь, что жизнь у меня опасная, за риск-то мне и платят, ну и за мозги, конечно, а что касается семьи, то, возможно, и у меня она когда-нибудь будет, от этого никто не застрахован, — невесело усмехнулась я.

— В общем, это оказалось несложно — украсть у него эту синюю папку. Я открыл его стол, когда в редакции никого не было, она лежала в верхнем ящике. У нас одним ключом все столы открываются.

— Вот незадача, — с сарказмом откликнулась я и, чтобы все-таки подбодрить его, добавила: — Ну а дальше?

— Дальше я просто спрятал эту папку в свой стол — у главного редактора отдельный кабинет, — вот и все, — устало подытожил он.

— Хорошо, сейчас ты поднимешься к себе, возьмешь эту синюю папку и принесешь ее мне, — командным тоном отчеканила я.

— Вот этого-то я сделать как раз не могу, — с сожалением промямлил Степан.

— Что-что?! — Он начинал нервировать меня. — Как это не можешь?

— Вот так, нет их у меня.

— Что значит «нет»? — угрожающе повысила я голос.

— То и значит, что у меня их нет… — огрызнулся расстроенный Степан и с досадой прикусил губу.

Здесь меня прошиб пот. На мгновение мне показалось, что я теряю самообладание.

— Не шути так, Степа, — с холодной яростью прорычала я, тем не менее справившись с приступом дикого раздражения, — не играй с огнем!

— Мне уж, поверь, сейчас не до шуток, я не в том настроении, чтобы дурачиться.

— Где же тогда они, черт возьми?

— Я бы и сам хотел это знать, — обиженно произнес он, — вчера я зачем-то полез в стол, а они тю-тю…

— Да-а, дела-а, — протянула я.

— Мне пора на работу, — резко переключился Степан.

— Что ж, вали, шантажист-неудачник.

Степан выбрался из машины.

— Ну, пока.

— Пока.

Глава 9

Выпустив Степана, я некоторое время пребывала в самой настоящей прострации. «Что мы имеем?» — я попробовала все-таки собраться с мыслями. Пропавшие документы оказались лакомым кусочком, за который развернулась настоящая борьба.

С одной стороны, Гарулин, надеющийся вернуть их с помощью парней Люка. С другой — Шарков и я, с третьей — офисная, а с четвертой — писательская братия. Не многовато ли будет?

Как ловко Степан своими неловкими руками вытянул документы из стола Ларионова. Вытянуть-то вытянул, а вот сохранить не сумел. Кто же теперь является их очередным обладателем? Кто-то из редакции, но кто?

Я уже собиралась отчалить, когда увидела у входной двери суетливо озиравшегося по сторонам Лысенко. Замешкавшись на какое-то время, он что-то решил для себя и уверенно направился в сторону Волги.

Интересно, куда это он, может, получил редакторское задание? Для обеда вроде бы рановато. Может, личные дела? В нынешних условиях объектом моего интереса мог стать любой сотрудник «Тарасовских известий», и поэтому я, оставив машину, тронулась за ним.

В лицо ударил ветер, осыпая мелкими каплями дождя. Я втянула голову в плечи и застегнула «харлейку» до самого верха.

Семен Григорьевич Лысенко-Котовский, преодолев быстрым шагом небольшой отрезок тротуара, по которому стелилась влажная поземка редкого дождя, оставляя быстрые черные отметины, свернул налево в сторону Глебучева оврага. Сделав еще пару поворотов, он, дойдя до очередного угла, исчез за ним. Я ускорила шаг, чтобы не потерять его из виду, но, свернув за угол, тут же отпрянула: Лысенко стоял прямо за углом у телефона, висевшего на стене. Кажется, не заметил меня. Я прижалась к сырому камню и вся обратилась в слух.

— Мне нужен Гарулин.

Вот так да! Зачем это, интересно?

— Скажите ему, что документы у меня, — уверенно говорил в трубку Лысенко.

После небольшой паузы, которая понадобилась секретарше на доклад шефу, он продолжил:

— Хотите получить назад ваши документы? — на одном дыхании выпалил Лысенко.

Выслушав ответ, Семен Григорьевич торопливо сказал:

— Я не знаю, с кем и о какой сумме вы говорили. Теперь моя цена сто тысяч зеленых. У вас есть неделя, чтобы собрать эту сумму, если через неделю наша сделка не состоится, документы попадут в печать, разгромная статья уже готова. Каким образом передать мне деньги, я сообщу вам дополнительно. И учтите, если вы будете продолжать искать документы или со мной что-то случится, статья выйдет в свет. Вы меня поняли? — Лысенко повесил трубку.

Ну что ж, поступает он довольно умно, совершенно не так, как с Синчуговой на презентации, когда он явно блефовал. Проследив путь документов от одного владельца к другому, я теперь со всей определенностью могла сказать, что, разговаривая с Синчуговой, Котовский только делал вид, что владеет бумагами. В тот самый момент они находились у Сергеева. И вот, пока злополучно-желанная синяя папка мирно покоилась в ящике стола главного редактора, бедная Синчугова дергалась, страдала и платила.

На этот раз реплики Лысенко были продуманны и отточенны, видно, он приготовил их заранее. И звонил из автомата, чтобы не вычислили.

Что же до меня, то я не могла, просто не имела права упустить такой шанс. Надо брать тепленьким, молниеносно решила я. И, незаметно достав «макарова», метнулась навстречу выходящему из-за угла Лысенко.

— Семен Григорьевич, привет, я все слышала, так что не рыпайся, — словесным шквалом обрушилась я на него, одновременно ткнув в ребра стволом пистолета, который держала в правой руке, а левой — схватив его за рукав плаща.

Он резко отшатнулся, попытался вырваться, но я удержала его. И, быстро перехватив его за ворот, как следует дернула на себя.

— Что, вспомнил меня? — сквозь зубы процедила я, увидев, что смутная догадка тронула его испуганную физиономию. — Таня Иванова.

— Вы что, с ума сошли? — горячо выдохнул он мне в лицо.

— Я-то в своем уме, а вот ты, похоже, спятил, приятель. Ты хоть знаешь, с кем ты связался?

— Ничего я не знаю и знать не хочу, — выплюнул он с гневным высокомерием.

— А зря, батенька, они же тебя проглотят и не подавятся.

— Да о чем вы говорите? — Лысенко все еще делал вид, что не понимает меня.

Редкие прохожие спокойно реагировали на нашу «дружескую» беседу. «Макаров», зажатый между «харлейкой» и светлым плащом, практически не обнаруживал своего грозного присутствия.

Только однажды подозрительная плотность нашего общения спровоцировала пристрастно-недоверчивый взгляд одного престарелого джентльмена, который, проходя совсем близко, был, мягко говоря, удивлен неожиданно громким и злобным выкриком Лысенко. Он приостановился, буравя нас своим проницательным взором, но, понуждаемый моим не очень любезным заверением, что, мол, все в порядке, продолжил свой путь.

Снова приблизив лицо к бледной и перекошенной физиономии Лысенко, я удостоила его ответом.

— Я говорю о Гарулине и его шайке, — резанула я, чтобы привести его в чувство.

— При чем здесь Гарулин? — продолжал симулировать удивление Лысенко.

— Короче, где документы, придурок? — грубо спросила я.

Он молчал. Я еще раз с силой встряхнула его.

— Ну, живо!

— У меня дома.

— Вот умница, — язвительно похвалила я его, — пошли, быстро!

— Куда?

— Сначала к машине, она у редакции, а потом к тебе прошвырнемся.

Не отпуская лацкана его плаща, я обошла Лысенко со спины и легонько подтолкнула его.

— Только без глупостей, я хорошо стреляю и не посмотрю, что кругом народ, — предупредила я Семена Григорьевича.

Мы без приключений добрались до моей «девятки», я усадила его на переднее сиденье.

— Пристегни ремень.

Лысенко повиновался. Я достала наручники и, защелкнув один браслет на его правом запястье, другой закрепила за ремень безопасности.

Я закрыла за ним дверцу и, обойдя машину спереди, села за руль.

— Поехали, — удовлетворенно подытожила я.

Не переставая следить за дорогой, я боковым зрением наблюдала за Лысенко. Он время от времени боязливо скашивал на меня глаза. Перехватив один из его взглядов, я почти дружелюбно поддела его:

— Что, не ожидали?

— Честно говоря, нет, — невесело усмехнулся Котовский и отвел глаза.

— Да будет вам известно, я частным сыском занимаюсь уже не первый год.

— Кто бы мог подумать, — отозвался он, — что изящная особа, которую я встретил на презентации, окажется профессиональным детективом.

— Вам очень повезло, что первой нашла вас я, а не братки. Вы же знаете, что случилось с Ларионовым, а он никого не пытался шантажировать.

— Да, мне повезло, — уныло констатировал Семен Григорьевич.

Когда мы проехали под железнодорожным мостом, Лысенко удивленно спросил:

— Вы что, знаете, где я живу?

— Я же сыщица.

Я въехала во двор его дома и подрулила прямо к лысенковскому подъезду, сняла наручники. Когда мы поднялись к его квартире, он достал ключи и, открыв дверь, пригласил меня войти.

Я шагнула в прихожую…

И прежде чем я успела что-нибудь понять, входная дверь, образно говоря, дала мне пинка под зад, с грохотом захлопнувшись за моей спиной. Ключ дважды повернулся в замке.

И вот тут до меня наконец дошло, что я сделала непростительную ошибку. Я немного расслабилась, полагая, что документы уже у меня в кармане, но не тут-то было.

— Открой, кретин, — я неистово забарабанила в дверь, — ты не жилец, если уйдешь сейчас.

Но в ответ я услышала только топот ног, торопливо сбегавших по лестнице. Потом до моего слуха донесся слабый вскрик, какая-то возня, приглушенные мужские голоса.

Дерьмо!!!

Я с досадой вспомнила, что отмычки остались в рюкзаке, в машине.

Не было смысла обыскивать это убогое жилище. Если бы документы были здесь, Лысенко не поступил бы так со мной. Скорее всего он вообще не вернется сюда, не вернется, я думаю, он и в редакцию. Теперь он пустился в бега в надежде разбогатеть на похищенных документах. Только вот долго ли он протянет? Что-то не нравится мне этот шум на лестнице. А не отлетался ли ты, голубь сизокрылый, уже прямо сейчас? Что это за мужички там появились так вовремя? Кто и почему вскрикнул?

Ладно, оставим размышления и выводы на потом, сейчас лучше подумаем, как выбраться отсюда.

Еще после первого посещения квартиры Лысенко я знала — замок у него старый, совдеповский, отпирающийся ключом и снаружи, и изнутри. Деревянная дверь тех же времен — не чета нынешним пустотным, обитым с двух сторон ДСП. Можно, конечно, попытаться выбить ее, но не с моей массой. Телефона нет. Можно попробовать достучаться до соседей, но, во-первых, это маловероятно, а во-вторых, даже если кто-нибудь и придет, как я через дверь смогу им все объяснить? Без милиции не обойдется, а мне это нужно?

Единственным выходом во внешний мир остается балкон. Но пятый этаж…

Попробуем через соседей. Я подошла к шкафу, выбрала три простыни поновее, надежно связала их и сделала еще по узлу через каждый метр — получился такой импровизированный канат с шишечками, чтобы не скользили руки. Можно бы было обойтись и одной простыней, если бы я была уверена, что на четвертом этаже кто-то есть и мне не придется спускаться на третий.

Выйдя на балкон, я привязала один конец к горизонтальной перекладине ограждения, а другой — закинула на балкон четвертого этажа. После этого я перелезла через ограждение, ухватилась обеими руками за канат и, повиснув на нем, начала свой спуск, давая канату потихоньку убегать наверх, то ослабляя, то вновь усиливая свою хватку.

Мои ноги наконец нащупали ограждение нижнего балкона, я не стала тормозить и скользнула ниже. Все, спуск удачно завершен.

Оторвавшись от каната, я шагнула к балконной двери и толкнула ее. Черт, закрыта. Я забарабанила в оконное стекло с криком: «Пожар, срочно откройте!»

С другой стороны окна я увидела какое-то движение. Прислонив лицо к стеклу, я разглядела здоровенного пузатого бородача в майке и спортивных штанах.

— Откройте! — Я снова загромыхала по окну.

Здоровяк подошел к двери и начал открывать шпингалеты. Когда дверь открылась, я бесцеремонно вошла в квартиру удивленного бородача и по-военному отчеканила первое, что пришло в голову:

— Майор Сидорова. Пятый десантный полк. Проводим совместные учения с МЧС по освобождению заложников с верхних этажей, — я поднесла лицензию частного сыщика к его носу и тут же спрятала ее.

— Но у нас нет заложников, — неуверенно протянул мужик.

— Я же четко объяснила, это учебная операция. Телефон есть?

— В прихожей.

— Кто-нибудь еще есть в квартире? — не давая ему опомниться, спросила я.

— Нет, я один, жена на работе.

— Как ваша фамилия? — подходя к телефону, обратилась я к ошалевшему пузану, который, как на веревочке, проследовал за мной.

— Буц Олег Николаевич.

— Хорошо. — Я набрала первый попавшийся номер и, не дожидаясь ответа оттарабанила в трубку: — Товарищ генерал, майор Сидорова. Операция «Альфа» завершена. Неоценимую помощь в проведении операции оказал товарищ Буц Олег Николаевич. Слушаюсь, товарищ генерал. Есть, товарищ генерал.

Я положила трубку и обернулась к Буцу.

— За поддержку, оказанную вами в проведении операции «Альфа», вы будете награждены Почетной грамотой Министерства чрезвычайных ситуаций и денежной премией в размере трех минимальных размеров оплаты труда. Благодарим за оказанную помощь.

— Да я… всегда… рад… — промямлил вконец растерявшийся Буц.

Я снова подняла трубку и набрала номер Степана, он ответил сам.

— Степан, это я. Скажи мне, у Лысенко есть женщина?

— Да, Нинка Воробьева, он с ней года полтора живет, — с готовностью ответил Сергеев.

— Ты знаешь, где она живет?

— Конечно, пили там не раз.

— Давай адрес, — поторопила я его.

— Я точного адреса не знаю, но объяснить могу.

— Ну так объясняй.

— Знаешь девятиэтажку башенного типа на Вавилова, ну, там еще такие небольшие скульптурки какого-то доморощенного мастера?

— Знаю.

— Первый этаж, дверь направо.

— Поняла, спасибо.

Я повесила трубку и посмотрела на пузана, который стоял за моей спиной. Он поднял на меня глаза, в которых читался немой вопрос.

— Ну, товарищ Буц, мне пора. Мы с вами свяжемся. Еще раз спасибо.

Провожаемая его недоуменным взглядом, я направилась к выходу. Молчаливой сомнамбулой он поплелся за мной.

Операция «Альфа» завершена, и мои предположения относительно доверчивости россиян вполне оправдались. Но мужик, конечно, был шокирован. И вскоре о своем приключении, которое он пережил, не покидая своей квартиры, он расскажет членам семьи и любопытным сослуживцам, если, конечно, у Буца есть работа.

Я подъехала к дому Воробьевой. Ветер поутих. Грохот трамваев, с которого начиналась утренняя жизнь этой улицы, не смолкал ни на минуту.

Стоило мне вывалиться из машины, как это трамвайное дребезжание, оглушив меня вначале, искрой пробежало по моим натянутым нервам, точно так же, как токоприемники этих разрисованных рекламой монстров скользят по дрожащим проводам.

По мокрым тротуарам тянулись толпы прохожих. Одни смотрели себе под ноги, другие вращали головами так, словно они у них были на шарнирах.

Я остановилась перед ничем не примечательной дверью, ведущей в квартиру Воробьевой.

В абсолютной тишине подъезда просверчал звонок. Я позвонила еще раз и еще… Ни ответа ни привета.

Дождавшись, когда прогромыхает очередное железное чудище, я приложила ухо к двери. Слава богу, слух у меня тонкий. И этот музыкальный слух уловил в глубине квартиры слабое шевеление и стоны. Я еще раз надавила кнопку звонка, почувствовав тревогу.

Я подергала ручку, и, очевидно, в ответ на мое движение стоны стали громче.

Отмычки в машине. Я вернулась к ней, а потом быстро обратно. Я уже почти открыла замок, как внизу услышала скрип двери и торопливые шаги входящего в подъезд человека. Я быстро вынула отмычку из замочной скважины и, вскинув руку к звонку, замерла в благопристойной позе, делая вид, что пришла в гости. Дождавшись, пока пришелец благополучно загрузился в лифт, я продолжила свои манипуляции с замком.

Отперев наконец дверь, я вошла. Трехкомнатная квартира с добротной мебелью, коврами на полу, стены оклеены гэдээровскими еще обоями.

Стоны доносились из спальни. Еще через секунду пространство квартиры, вязнущее в жидком каучуке этих стонов и слабых призывов о помощи, содрогнулось, а потом вдребезги разлетелось от женского крика.

Я кинулась в спальню. На полу, между широкой двуспальной кроватью, накрытой желто-коричневым шерстяным пледом, и стеной, лежала стройная длинноволосая шатенка. Ее длинные, согнутые в коленях ноги, едва прикрытые коротеньким атласным халатиком, были притянуты к животу. По пальцам правой руки, тоже прижатой к животу, темными струями стекала кровь. Левую она вытянула вперед, как бы моля о помощи.

Пушистый ворс бежевого ковра жадно впитывал густую красную влагу.

— Нина, — окликнула я раненую, опустившись перед ней на колени, — ты слышишь меня?

Она чуть повернула голову на звук моего голоса.

— Я твой друг, что случилось?

Бледные губы Нины зашевелились.

— Она стреляла в меня… — с трудом выговорила она и закашлялась.

Этот кашель усилил ток крови. Я вскочила, метнулась в гостиную. К счастью, у Нины был телефон. Я схватила трубку, валявшуюся на диване, и набрала «ноль три».

— Срочно, девушка, огнестрельное ранение в живот, — я продиктовала адрес.

— Кто говорит? — услышала я в трубке.

— Я соседка пострадавшей, скорее, она потеряла много крови.

— Ждите, «Скорая» будет.

Я нажала кнопку «отбой» и молнией вернулась в спальню. Нина потеряла сознание. Ее правая рука, кляпом зажимавшая кровоточащую рану, теперь покоилась на ковре.

Я расстегнула ей халат, рывком выдернула простыню из-под пледа и сделала нехитрую перевязку.

— Нина! Нина! — я слегка похлопала ее по щеке.

Заметив, что она приходит в себя, я склонилась к ее лицу.

— Нина, где Семен?

— Не знаю, — едва слышно прошептала она.

— Где он может прятать важные документы?

— Ящик… на почте… — Нина готова была опять потерять сознание.

— Нина! Нина! — произнося это имя как заклинание, я пыталась вызволить ее из тенет безмолвного мрака.

— Я… ничего… — Нина на миг вынырнула из забытья.

— Какая почта, Нина, ты знаешь номер? Нина, «Скорая» уже едет.

— Поч… — окончание уплыло в бессознательный вакуум.

Нина хотела было продолжить, но снова провалилась в черную бездну.

Я поднялась и посмотрела по сторонам, вышла в гостиную, прошла в третью комнату. Вот, скорее всего здесь… Я наклонилась к письменному столу, выдвинула ящик.

Какие-то бумаги, газетные вырезки, ага, письма. Большинство из них были адресованы Воробьевой, но на одном конверте я прочла: «Тарасов-26, а/я 3718».

Двадцать шестое отделение? Кажется, это на вокзале, точно на вокзале.

Я вышла из квартиры и позвонила в соседнюю дверь. Открыла бодренькая старушка в байковом халате и вопросительно посмотрела на меня.

— С вашей соседкой плохо, я вызвала «Скорую», встретьте доктора, я оставлю дверь открытой. Я опаздываю на самолет, хорошо?

— А вы кто будете? — спросила любопытная старушка.

— Я знакомая ее знакомого, Семена, — ответила я, упреждая дальнейшие расспросы.

— А-а… — задумчиво протянула старушка.

— Ну вот и хорошо, значит, договорились?

— Сейчас, только газ выключу, — и шустрая бабулька скрылась за дверью, предусмотрительно закрыв ее на цепочку.

Не став дожидаться, пока она вернется, я бегом вернулась к машине.

Резко стартовав, через три минуты я въехала на привокзальную площадь.

Глава 10

Лысенко, довольный своим хитрым маневром, сбегал по ступеням вниз, когда увидел двоих парней в коротких кожаных куртках, поднимавшихся навстречу. Они тихо переговаривались между собой. Парень, что был пониже, отошел в сторону, пропуская Семена Григорьевича, и был уже на несколько ступеней выше его, когда Лысенко, поравнявшись с его более высоким и крупным товарищем, получил неожиданный и мощный удар под дых, который заставил его вскрикнуть, согнуться пополам и, хватая ртом воздух, опуститься на ступеньку.

Прежде чем он успел отдышаться и что-то произнести, сверху ему на голову обрушился еще один удар, от которого Семен Григорьевич потерял сознание.

— Ну че, Бобер, куда теперь его, на хату? — промычал Малыш.

— Нет, потрясем на природе, — ответил Бобер.

— Значит, в тачку? — сделал предположение его напарник.

— Чой-то ты больно догадливым стал, — съязвил довольный Бобер. — Взяли!

Они подхватили обмякшее тело Лысенко и потащили его вниз.

* * *

Семен Григорьевич очнулся от холода. Тупая боль в голове заставила его поморщиться. Было такое ощущение, словно в черепе раскачивался тяжелый маятник, который, достигая крайних точек амплитуды, гулко ударял в виски.

— Очухался, ханурик? — с кривой усмешкой спросил Малыш.

Лысенко с трудом открыл глаза и увидел, что лежит на мокрой пожухлой траве, на поляне среди леса. Ему казалось, что свинцовая гладь неба, если бы не колоннада поддерживающих ее деревьв, рухнула бы на землю, затем недоуменный взгляд Семена Григорьевича нащупал ухмыляющиеся лица Бобра и Малыша. Они сидели на капоте темно-синего «БМВ», стоявшего неподалеку.

Семен Григорьевич попытался вскочить и дать деру, но тут же упал как подкошенный под дружное гоготание парней — ноги оказались связанными.

— Резкий ты, как понос. Че зря дергаешься? — пробасил Малыш.

Он подошел к Лысенко и с размаху двинул его по ребрам ногой. Лысенко заорал от невыносимой боли, схватившись руками за бок.

— Что вы от меня хотите? — немного придя в себя, спросил он.

— А ты начал умнеть, — удовлетворенно ухмыльнулся Бобер и стрельнул окурком в сторону испуганно вращавшего глазами Лысенко. — Сам догадайся.

— Не знаю…

— Не зна-а-ешь, — передразнил его Бобер, скорчив брезгливую рожу, и, кивнув своему подельнику, приказал: — Малыш…

Малыш снова приблизился к скорчившемуся на земле Семену Григорьевичу и ударил его — на этот раз в лицо. Дернувшись, Семен Григорьевич снова провалился в забытье.

— Если ты, придурок, еще раз так сделаешь, — донесся до Лысенко угрожающий голос Бобра, когда сознание начало постепенно возвращаться к нему, — я тебя самого здесь урою, недоносок хренов.

Лысенко проглотил солоновато-сладковатую кровь, натекшую в рот из разбитых губ, и, приоткрыв глаза, увидел Бобра, трясущего Малыша за грудки.

— Да я ж не нарочно, — оправдывался Малыш, — кончай, Бобер.

— Ладно, проверь его. — Бобер наконец отпустил куртку Малыша.

— Все в порядке, моргает, — отрапортовал довольный напарник. — Ну че, поц, — уже обращаясь к Лысенко, произнес он, — надумал говорить?

Лысенко утвердительно кивнул.

— Мы слушаем.

— Почта на железнодорожном вокзале, абонентский ящик номер тридцать семь восемнадцать, — выдавил из себя Лысенко и взвыл от боли, бессилия и злобы.

— Давно бы так, — удовлетворенно бросил Бобер и кивнул Малышу: — Поехали.

Малыш было направился к машине, но командир остановил его.

— Грузи этого, вдруг он пургу гонит.

* * *

Проехать к привокзальному почтамту можно было только через автостоянку, въезд на которую охраняли бравые молодцы в камуфляжной форме. Отсчитывая положенную плату, я заметила у входа на почту группу людей из трех человек, о чем-то оживленно беседовавших.

Темно-синий «БМВ» и красный «Рено» стояли рядом. Фигуры двух мужчин и женщины, составлявших группу, были мне определенно знакомы.

Затемненные стекла моей «девятки» позволили мне подъехать почти вплотную к ним, но даже если бы я сидела в кабриолете, они навряд ли заметили бы меня, настолько бурным было их объяснение.

Бобер и Малыш, а это были они, размахивали руками, преграждая дорогу довольно высокой шатенке без головного убора, в коротком норковом манто, которая прижимала обеими руками к груди синюю папку.

В этой даме я без труда узнала ту красивую попутчицу, с которой мы вместе летели из Парижа.

— Аркадий велел мне забрать документы, — срываясь на визг, кричала она, — если не верите, позвоните ему.

— Ты нам мозги не компостируй, — со злобой прорычал Бобер, — Гарулин не знал, где бумаги.

— Не знал, да узнал, — с вызовом сказала красотка. — Ну ты, кретин, убери лапы, — вырвалась она от Бобра, попытавшегося ухватить ее за руку.

— Ну, хрен с тобой, — немного смягчившись, пробурчал Бобер. — Порешим так… — Он почесал затылок. — Ты, Малыш, садись с этой фифой, а я поеду следом.

— Еще чего, — возмутилась «фифа», смерив высокомерным взглядом Малыша.

— Сейчас ты нам не указ, — твердо произнес Бобер, — или он поедет с тобой, или давай сюда папку!

— Щас прям, разбежалась, — задиристо хмыкнула дамочка, но в ее тоне почувствовалось некоторое колебание, как будто она все еще хотела выдержать роль гневной и взбалмошной Афродиты, но не была уверена, что это ей до конца удастся.

— Ты думаешь, мы с тобой здесь цацкаться будем? — с нескрываемой угрозой спросил Бобер и, кивнув Малышу, скомандовал: — Забери папку!

— Ладно, ладно, — с примирительной интонацией согласилась дамочка, — только пусть он садится за руль.

Малыш, кинувшийся было к ней, замер в нерешительности и вопросительно посмотрел на командира. Тот немного подумал и согласился.

— Садись.

На заднем сиденье «БМВ» я увидела Лысенко, безучастно смотревшего прямо перед собой.

Вот откуда братва узнала про абонентский ящик! Интересно, что они теперь сделают с Лысенко? Сам, дурак, напросился, я же его предупреждала! До вожделенной папки оставалось несколько метров, которые, однако, грозили растянуться в солидный отрезок. Необходимо что-то немедленно предпринять, иначе заветная синяя папка окажется в руках у Гарулина.

«Выскочить, вырвать папку, раскидать всех?» — молнией пронеслось у меня в голове. Но красотка уже опустилась на сиденье «Рено», за руль которого садился Малыш.

Бобер двинулся к «БМВ».

— Двигай к офису, Малыш, — крикнул он вслед своему напарнику.

Вскоре кортеж, обогнув привокзальный сквер, особую прелесть которому придавал не устранимый, очевидно, ни при каких обстоятельствах памятник Железному Феликсу, двинулся по Московской.

Я плелась в арьергарде, составляя не запланированную прочими участниками часть этого кортежа. Нельзя допустить, чтобы папка попала в офис. Остается одно — заполучить документы по дороге или у самого офиса, когда Андреева выйдет из машины.

Красно-синяя кавалькада свернула на Астраханскую и стала набирать скорость. Вдруг головная машина, вместо того чтобы ехать прямо, сделала неожиданный маневр и, развернувшись на ближайшем перекрестке, двинулась в обратном направлении.

Этот разворот оказался неожиданным не только для меня. Следовавший за «Рено» «БМВ» притормозил, начал сигналить, но, не получив никаких объяснений, повернул в том же направлении. Не долго думая, я сделала то же самое.

Что-то происходит в головной машине. Сбитый с толку Бобер пытался догнать «Рено», но, зажатый в потоке машин, был вынужден бестолково следовать сзади. Держа обе машины в поле зрения и не стремясь форсировать события, я двигалась в конце.

«Рено» миновал железнодорожный мост и повернул налево. На Кумыску? Но зачем Малышу она понадобилась? Да и не настолько у него развито воображение, чтобы задать ситуации новый ракурс, тем более что его воля задавлена авторитетом Бобра. Может быть, кто-то еще управляет его волей? Или ехать на Кумыску приказал ему голос свыше?

Если же вернуться на землю, то присутствие Андреевой рядом с ним со счетов сбрасывать тоже нельзя. Означает ли это, что она, вмешавшись в ситуацию каким-то диковинным образом, нынче определяет ход событий?

Я достала «ПМ» из кобуры и положила рядом на сиденье. «Рено» уже почти въехал на гору, ведущую к лесопосадкам. Воспользовавшись тем, что поток машин поредел, «БМВ» наконец поравнялся с «Рено» и попытался прижать его к обочине.

Я была уже не далее чем в пятнадцати метрах от «Рено» и могла видеть, как Малыш недоуменно пожимал плечами, вертя головой то в сторону Андреевой, то на своего командира, пытаясь что-то ему объяснить при помощи телодвижений.

Увлеченный погоней Бобер шел рядом с «Рено» по встречной полосе, жестами приказывая Малышу остановиться. Он почти не следил за дорогой. Двигавшийся навстречу «КамАЗ» неожиданно вынырнул из-за поворота дороги. Наверное, водитель «КамАЗа» заметил «БМВ» раньше, он даже принял вправо, насколько позволяла дорога, и резко затормозил.

Если бы Бобер не был так занят объяснениями с Малышом, ему бы удалось затормозить раньше, и тогда удар был бы не таким сильным… Он нажал на тормоза, когда уже почти въехал под железное брюхо «КамАЗа».

Если бы не эта роковая погоня, я бы, конечно, остановилась чтобы оказать первую помощь. Проскакивая мимо, я увидела, что с водителем «КамАЗа» все в порядке, а что касается Бобра, то ему скорее всего ничем уже не поможешь…

Не сбавляя скорости, «Рено» мчался к лесу, над которым ветер гнал серые тучи. Проехав еще метров двести, «Рено» остановился, я последовала его примеру. Дверь со стороны водителя открылась, и из нее, пятясь и боязливо глядя на Андрееву, вынес свое грузное тело Малыш.

Тут я увидела пистолет, который пассажирка «Рено» направляла на бандита. Теперь понятно, почему Малыш изменил маршрут. Я вышла из машины и, не закрывая дверь, пригибаясь, бросилась к «Рено».

Андреева пересела на место водителя и, хлопнув дверцей, собралась было отчалить. Для этого ей пришлось положить пистолет на сиденье. В это самое время я открыла правую переднюю дверцу «Рено», схватила положенный Андреевой пистолет и плюхнулась на сиденье уже трогавшегося автомобиля.

— Вот так встреча! — Я улыбнулась во весь рот.

От неожиданности Андреева нажала на тормоза. Нужно было видеть ее физиономию! Удивление, испуг, гнев и где-то в глубине вытаращенных глаз слабым огоньком теплившаяся надежда.

— Действительно совпадение, — пошутила я, освежая в памяти моей знакомой наш совместный полет, — обе Татьяны, обе из Тарасова, обеим просто до зарезу нужны документы. — Я потянулась за синей папкой, лежавшей на заднем сиденье. Андреева схватила меня за руку и заорала истошным голосом:

— Ты этого не сделаешь! Ты что, с ними заодно? — Казалось, ее глаза вот-вот выскочат из орбит.

Что ж, впечатление, которое произвела на меня в самолете любовница Гарулина, а теперь я знала, что это она, подтвердилось: под шелковистой шерсткой томной и беззаботной домашней кошки обнаружилось коварство дикой тигрицы.

Но сейчас я не собиралась с ней миндальничать.

— Убери руки, сука! — жестким тоном произнесла я, усмиряя ее боевой пыл холодным дулом ее же собственного пистолета, который я ткнула ей в лоб.

Она, точно обжегшись, испуганно отдернула руки и с бессильным вздохом откинулась на спинку сиденья.

— Ну ты и сволочь! — Глаза ее налились слезами. Шмыгнув носом и не глядя на меня, она предложила: — Может, поделимся?

Я увидела, как ее губы кривит саркастическая ухмылка.

— Извини, не получится, — выказала я ей слабое сочувствие.

Я достала папку, быстро пролистала бумаги и, убедившись, что это именно то, что я искала, вышла из машины. Разрядив пистолет, я бросила его на сиденье. Малыш все это время наблюдал за нами с открытым ртом, стоя невдалеке. Такого поворота событий он явно не ожидал.

Я спокойно уселась в «девятку» и, резко развернувшись на гравийной дороге, оставила «криминальный дуэт» предаваться невеселым, но, возможно, поучительным размышлениям.

Проезжая мимо места аварии, я увидела стоявшего рядом с Лысенко водителя «КамАЗа», который озадаченно тер шею и со скорбной миной, покачивая головой и пожимая плечами, делился с Котовским своими соображениями по поводу приключившегося с ними.

Вокруг этой парочки уже собралась невесть откуда взявшаяся толпа зевак, оживленно комментировавших происшедшее. Никто даже не пытался вызволить из-под груды металла исковерканное тело Бобра, — по всей видимости, он был мертв.

* * *

Сегодня я была вполне довольна собой. Приняв душ и пообедав, я ждала Шаркова, с которым договорилась о встрече по телефону. Он не заставил себя долго ждать. Пройдя в гостиную и опустившись в знакомое ему кресло, он поднял на меня вопросительный взгляд.

Молча отперев сейф, я достала синюю папку и протянула ему.

— Это то, что вы заказывали?

Когда он пролистывал содержимое папки, я заметила, что руки его дрожат.

— Да, это они. — Голос его стал глухим от волнения. — Но как вам это удалось? — Он поднял на меня восхищенный взгляд.

— Долгие годы тренировок, — пошутила я и облегченно вздохнула.

Слава богу, я не ошиблась с этой синей папкой.

— Ваши премиальные вы получите после того, как я вытрясу из Гарулина причитающиеся мне деньги. Я думаю, не позднее чем через месяц, деньги у него есть. — И, немного подумав, спросил: — Хотите, напишу вам расписку?

— Захотите, и так отдадите. — Я лукаво взглянула на него и, переходя к неофициальной части, предложила: — Может, кофе?

— У меня нет причин отказываться, — ответил Эдуард Игоревич и, весело подмигнув мне, добавил: — Я все больше и больше верю в колдовскую силу этого напитка.

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Реклама на сайте