«Жаркая вечеринка»

Марина СЕРОВА ЖАРКАЯ ВЕЧЕРИНКА

Глава 1

— Да, — ответила я с набитым ртом: телефонный звонок оторвал меня от тарелки с пельменями, приправленными уксусом и майонезом.

— Ты, что ль, Тань? — Я узнала звонкий голос своей бывшей одноклассницы — Кати Ериковой.

— Не ошиблась, Катюха, — весело сказала я, дожевывая пельмень.

С утра у меня было прекрасное настроение, которое объяснялось тем простым фактом, что сегодня был первый день весны. Конечно, нынче пошли такие зимы, что в разгар января удивить кого-либо капелью трудно, но совсем другое дело, когда эта самая капель совпадает с календарным листком, на котором красуется долгожданное «1 марта». От зимы его отделяет всего одна ночь, но утром кажется, что и капель приобретает особую отточенную звонкость, и птичий переполох за окном, став задиристей и оживленней, наполняет душу пронзительной радостью предвкушения первого робкого тепла.

— Как дела? — спросила Ерикова явно в качестве предисловия к разговору.

— Чудесно, весна на дворе. Ты, вообще, какими судьбами? Сто лет тебя не слышала!

— Да мы здесь собрались встретиться узким кругом, десять лет прошло после школы.

— Так ведь обычно это летом происходит.

— Ой, Тань, какая разница, — откликнулась Ерикова, — лето, зима… Десять лет-то прошло. Просто я вчера встретила Лидку Говоркову, она сейчас в земельном комитете работает. Ну, пообщались, вспомнили, что давно не виделись, решили встретиться. Я уже почти всех наших обзвонила, остался только Груша, он теперь большой человек. Слышала?

— Как тут не услышишь, шутка ли — кандидат в депутаты! — с легкой иронией ответила я.

Дело в том, что Артем Грушин, а попросту Груша, в школьные годы не отличался ни хорошим поведением, ни успеваемостью. На второй год он, конечно, не оставался, но троечником был хроническим. Но еще в доперестроечное время проявлял определенные коммерческие таланты: продавал привезенную папой из-за границы жвачку, менял с выгодой для себя фантики, марки и открытки.

В нынешнее время его коммерческая жилка стала для него золотой жилой. Всегда держа нос по ветру, он быстро сориентировался и, начав с коммерческой палатки, переключился на оптовую торговлю продовольствием. Теперь Артем Александрович благодаря собственной напористости, полезным знакомствам, связям и деньгам из рядового предпринимателя превратился, как сказала бы Катерина, в «большого человека».

— Да, Груша выбился в люди. А Беркут — помощник у Верещагина, ну, у того, который соперник Грушина, знаешь?

— Знаю, — зажав трубку между ухом и плечом, я начала убирать посуду. — Нас тут агитаторы замучили, ходят по квартирам день и ночь — подписи собирают.

— Значит, так, — подытожила Ерикова, — собираемся завтра в шесть в нашем классе. Придешь?

Честно говоря, идти никуда не хотелось, и, чтобы не затягивать разговор, я ответила:

— Обязательно приду, если не будет какого-нибудь срочного дела.

— Тогда — до завтра. Увидимся — поговорим.

Я только что завершила очередное расследование, которое отняло у меня целую неделю. Заказчик остался доволен, но сказывалось огромное физическое и моральное напряжение. Я чувствовала себя не то чтобы разбитой, но нуждающейся хотя бы в кратковременном отдыхе. К тому же в любую минуту ко мне мог обратиться новый заказчик, и тогда мечтам об отдыхе придет конец.

Расследованиями я занималась по роду своей деятельности, имея на это соответствующую лицензию. Профессия сыщика — для тех, кто не знает, — сопряжена с большими нагрузками, риском, стрессами, опасными и щекотливыми ситуациями, выпутаться из которых помогает отличная физическая форма, ясная голова, знание психологии и постоянная готовность к действию.

В общем, я сразу же решила, что не пойду на это сборище. Я неплохо ко всем относилась, но мне было, по большому счету, наплевать, кто каких высот и положений достиг в этой жизни. Будь ты слесарь или президент, «главное — чтобы человек был хороший». Я усмехнулась про себя этой затертой житейской фразе, ставшей банальной поговоркой.

Кто вообще определяет степень «хорошести»? Для кого-то ты хорош, кому-то плох… Пусть даже все мои одноклассники будут все как на подбор достойными людьми, с которыми приятно общаться, дружить, обмениваться мнениями и наблюдениями, только я придерживаюсь другой мудрости, которая, несмотря на частое употребление, всегда поражала меня своей философской трезвостью: «Живое — о живом».

Десять лет — срок немалый для человеческой жизни, за это время можно жениться и развестись, нарожать кучу детей или сделать карьеру, можно стать порядочной дрянью или благочестивым монахом, можно просто умереть, в конце концов.

Кроме всего прочего, впечатлений от жизни мне хватало, авантюр и людского общения — тоже. А вот выкроить свободную минуту, чтобы просто растянуться на диване, закрыть глаза и, ни о чем не думая, почти ничего не чувствуя, погрузиться в тихое блаженство нирваны, — это удается мне нечасто.

Этими мыслями я развлекала себя, готовя кофе.

* * *

С языческой радостью я плюхнулась в теплую ванну и с удовольствием вытянулась в ней. Тело, став приятно легким, почти невесомым, казалось, существовало само по себе, уподобившись морской водоросли, с безвольной негой отдающейся приливам и отливам.

Утренние сны еще цеплялись за пряди волос, но их влажные тонкие пальцы заметно слабели и, соскальзывая в голубую воду, растворялись в ней подобно кристаллам ароматической соли.

Из состояния блаженства меня вывел звонок телефона. Промокнув ладонь махровым полотенцем, я взяла трубку.

— Могу я услышать Иванову?

Голос в трубке напоминал дребезжание сухой щебенки в бетономешалке.

— Я вас слушаю.

— Меня зовут Юрий Степанович Верещагин. Я звоню вам по просьбе вашего бывшего одноклассника Сергея Беркутова.

Легок на помине. Только Ерикова упомянула его имя, и вот…

— С ним что-то случилось?

— Можно и так сказать, но мне не хотелось бы обсуждать это по телефону.

— Все же постарайтесь обрисовать ситуацию хотя бы в двух словах, — я не собиралась тратить время попусту.

— Сергея подозревают в убийстве, и он хочет, чтобы вы помогли ему. Я, со своей стороны, присоединяюсь к его просьбе.

Голос стал несколько мягче, словно в бетономешалку плеснули воды.

— Хорошо, приезжайте.

— Может быть, лучше вы ко мне приедете? — хотя это и было произнесено в условном наклонении, чувствовалось, что Верещагин привык диктовать свою волю.

— Дело в том, что я не могу отлучиться из дома, — соврала я, потому что, во-первых, не хотелось прекращать приятные водные процедуры, а во-вторых, чтобы осадить ретивого кандидата.

— Что ж, тогда назовите мне адрес, — снизошел Верещагин.

Я объяснила ему, как до меня добраться, и положила трубку.

В запасе у меня был еще час, который при данных обстоятельствах казался мне если не вечностью, то уж столетием — точно. Я спокойно завершила омовение и, облачившись в махровый халат, пошла на кухню. Мой желудок в который раз напомнил о себе длинной урчащей просьбой.

Позавтракав, я привела себя в «боевую» готовность и уселась перед телевизором.

* * *

Ровно в десять квартиру огласил настойчивый звонок в дверь. Уже в прихожей я еще раз бросила беглый взгляд в зеркало: как-никак мой гость — важная птица!

По привычке посмотрев в «глазок», я открыла дверь и посторонилась, пропуская Верещагина.

— Доброе утро, проходите.

Он выглядел уставшим и озабоченным, менее презентабельным и уверенным, чем на многочисленных рекламных плакатах, которыми был оклеен весь район. «Конечно, — подумала я, — так и должно быть: растиражированный образ претендента или народного избранника на цветной лощеной бумаге парадных портретов часто не соответствует обыденной конкретике его лица и жизненной правде его содержания».

Повесив пальто на вешалку, Верещагин, едва взглянув на меня, прошел в прихожую и, прежде чем я успела предложить ему присесть, с деловой бесцеремонностью уселся в кресло, закинув ногу на ногу, вольготно откинувшись на спинку.

— Как я уже сказал, моего помощника подозревают в убийстве, — начал он с места в карьер, вынимая из кармана пиджака пачку «Мальборо».

Я пододвинула ему пепельницу и устроилась в кресле напротив.

— Давайте начнем с самого начала, Юрий Степанович, кажется?

Верещагин наконец поднял на меня свои карие глаза, от которых к щекам пролегли довольно глубокие морщины.

— С самого начала… — он выпятил губы и нахмурился, — начиналось-то все неплохо. Моя знакомая, кстати, ваша одноклассница — Говоркова, пригласила меня в кафе, где они с друзьями отмечали десятилетие окончания школы.

— Значит, они решили отправиться в кафе, — произнесла я.

— Что? — не понял Верещагин.

— Меня тоже приглашали на эту встречу, — объяснила я, — но мне, к сожалению, не удалось пойти, я — очень занятой человек, — ответила я на вопросительный взгляд Юрия Степановича.

— Так вот, — продолжил он, — проведя полвечера в кафе, вся компания отправилась в сауну. Все было в порядке до того момента, пока Беркутов не поднял шум. Я в это время сидел в парной с этим… слесарем…

— Наверное, Гришей Ступиным, — подсказала я, представив себе, как чопорный Юрий Степанович восседает в тесном помещении парилки с безалаберно-смешливым Гришей. Если и было у них что общее, так это носы: мясистые, крупные, такие породистые носы. Да и вообще, подумала я, баня — это некое утопическое государство, где в принципе все равны. Сняв свои тряпки и регалии, богачи становятся практически неотличимы от простого народа, хотя некоторые и тут не могут расстаться со своими трехкилограммовыми цепями и крестами.

— Вот-вот, со Ступиным, — подтвердил Юрий Степанович, — он выскочил первым, а я еще остался на некоторое время, но потом решил тоже посмотреть, что за шум. На бортике большого бассейна Ступин с Сергеем делали кому-то искусственное дыхание. Когда я подошел ближе, то увидел, что это был Грушин.

— Груша? — я открыла рот, пытаясь представить себе эту картину. — Он что, утонул?

— Вначале мы тоже так подумали, — опять нахмурил брови Верещагин, — но когда приехала милиция — кто-то из обслуги вызвал, — Беркутова арестовали, а с остальных взяли подписку о невыезде. Вот, собственно, и все. — Верещагин затушил окурок, ослабил узел галстука и, достав платок, высморкался.

— Почему же арестовали Беркутова? — спросила я.

— Во-первых, это он обнаружил труп Грушина, а во-вторых, милиция установила, что на шее Грушина имеется свежая царапина, которую мог бы оставить браслет от часов или что-то вроде этого, а Сергей даже в баню ходил в часах, у него они водонепроницаемые. Он посоветовал мне обратиться к вам. Представляете, что будет, если моего помощника обвинят в убийстве?

— Значит, вы больше переживаете за свою предвыборную кампанию, чем за судьбу Беркутова? — Я вперила в него свой взгляд.

— Для меня сейчас важно и то и другое, так что не ловите меня на слове, я сказал так для того, чтобы вы поняли, насколько это серьезно.

Я усмехнулась. «Тебя принимают за недотепу, Таня», — сказала я себе.

— Довольно часто люди ставят свою репутацию выше всего, — сказала я вслух, — даже выше судьбы отдельного человека, и если вы принадлежите к их числу, то лучше нам сразу это выяснить.

— Ну что вы, Татьяна Александровна, — мне показалось, что он чуточку смутился, хотя я могла и ошибиться, — я готов для Сергея пожертвовать многим. Помощника, как он, не так просто найти, тем более в преддверии такого ответственного периода.

— Ну хорошо, судьба Сергея, как моего бывшего одноклассника, мне тоже не безразлична, поэтому давайте попробуем ему помочь.

— Я готов. Только вот чем я могу быть полезен?

— Сейчас я буду задавать вам вопросы, а вы постарайтесь отвечать на них как можно правдивее, договорились?

— Само собой. Сигарету? — проявил наконец галантность Верещагин.

— Спасибо, не откажусь, — любезно отозвалась я, протягивая руку, — перечислите всех, кто был в сауне.

— Ну, как я вам уже сказал, меня пригласила Говоркова Лида, потом там был этот… ах да, Ступин, — вспомнил фамилию своего товарища по парной Верещагин, — сам Грушин, Беркутов, его бывшая жена — Купцова, после развода она взяла девичью фамилию… так, потом, подруга Лиды — не то Люжина, не то Лужина, или Лужнина, не помню точно, некий Шубин — как мне объяснила потом Лида, он учился в параллельном классе, — и-и-и, — замялся Верещагин, — какая-то Катерина, этакая заводила.

— Ерикова, — уточнила я.

— Не знаю, может быть. А с ней был… постойте… ах да, кажется, его зовут Анатолий.

— Кроме вас, я имею в виду вашу компанию, кто-то был еще в сауне? — Сделав очередную затяжку, я выпустила колечко дыма, которое, живописно колеблясь, дрожа и ломаясь на глазах, поплыло к окну.

— Нет, никого больше не было. — Верещагин помотал головой.

— А чья это вообще была идея — пойти в баню?

— Предложил Анатолий.

— Друг Ериковой?

— Да, его пригласила эта самая Катерина.

— А теперь, Юрий Степанович, я попрошу вас вспомнить, кто чем занимался, начиная с вашего прихода в сауну и до того момента, когда Сергей, увидев Грушина, позвал на помощь.

— Боюсь, что это будет довольно сложно, — Верещагин глубоко затянулся, выпустив дым через ноздри, — сами понимаете…

— Что, малость перебрали? — сочувственно спросила я.

— Не без этого, конечно, но вчера была пятница, и я позволил себе немного расслабиться.

— Тем не менее попытайтесь вспомнить. Начните с того, где находится сауна, как вы добрались туда?

— Это частная баня, на Татарской. В мою «Волгу» сели мы с Лидой и Сергей со своей подругой Лужиной, в грушинский джип — он с Купцовой и Анатолий с Катериной, Ступин с Шубиным добрались на такси.

— Приехали все одновременно?

— Практически да. Зашли, разделись, водители принесли пиво, мы прихватили его в кафе, дамам, как полагается, — шампанское, потом пошли в сауну.

— Юрий Степанович, простите, как все были одеты, я имею в виду купальные костюмы?

— Да какие там купальные костюмы! В комнате отдыха все сидели в простынях, парных там две, поэтому особых проблем это тоже не вызвало, и потом всем было на это немножко наплевать, к тому же у дам было нижнее белье, — Верещагин неловко улыбнулся, — неужели вам нужны такие подробности?

— Кто знает, любая мелочь может иметь значение. Поверьте, я спрашиваю вас об этом не просто из женского любопытства.

— Я понимаю.

— Тогда продолжим. Вы сказали, что услышали крик Беркутова, когда были в парной вместе со Ступиным, так?

— Так.

— Там что, двери неплотно пригнаны?

— Да нет, хорошо пригнаны.

— Тогда как вы услышали Беркутова через толстые двери сауны?

— Он был почти у самой двери и кричал, наверное, громко. Да вы у Ступина можете спросить.

— А почему вы не пошли вместе со Ступиным, а остались в парной?

— Да просто мне… — Верещагин замялся, — как бы вам это объяснить?

— Вы уж попытайтесь как-нибудь.

— Ну, не могу же я, как мальчишка, бегать по любому поводу.

— Но через некоторое время вы все-таки отправились посмотреть, что случилось.

— Да, любопытство взяло верх в конце концов. — Мне показалось, что Юрий Степанович слегка покраснел.

— Сколько времени вы провели в парной после того, как оттуда вышел Ступин?

— Я думаю, около минуты, — он потянулся за очередной сигаретой, — максимум две.

— Когда вы вышли из парной, вы сразу пошли к бассейну?

— Нет, не сразу, я не знал, куда идти. Сначала я огляделся в предбаннике, открыл дверь в комнату отдыха — там никого не было — и уже потом направился в бассейн. Что я увидел там, вы уже знаете.

— Вы ни с кем не столкнулись в коридоре?

— Нет. Когда я пришел в бассейн, все уже были там.

— Юрий Степанович, а не могли бы вы сказать, как долго вы находились в сауне и кто с вами там еще парился?

— Минут десять. Когда я заходил в парилку, оттуда вышли Грушин и Сергей. Мы остались вдвоем: я и Ступин.

— В парилку больше никто не заходил?

— Нет, — Верещагин тяжело вздохнул.

— А до того, как вы вошли в парилку, где вы были?

— В комнате отдыха. Насколько я помню, почти все были там: пили, ели, разговаривали. Грушин, естественно, уже под «газом», переругивался с этим… Анатолием, кажется, что-то требовал от него, потом предложил ему выйти.

— И что же, они вышли? — Я вся обратилась в слух. Эта история все больше и больше захватывала меня. Ситуация, когда убийство совершается в замкнутом пространстве, где собирается определенное количество людей, всегда вызывала у меня профессиональный интерес, несмотря на то, что в детективной литературе не раз описывалась и потому стала уже классической.

— После долгих пререканий. Вскоре вышел также и Сергей. Сказал, что хочет попариться.

— А женщины?

— Помню, что эта заводная Катерина куда-то тоже выходила, а другие вроде все были в комнате.

— А потом? — Я не сводила глаз с лица Юрия Степановича.

— Потом я вышел. Приспичило, простите, — Верещагин как-то вымученно улыбнулся.

— Куда вы направились после туалета? — продолжала я, невзирая на его смущение.

— После?.. Ах да, в парную.

— Где как раз и увидели выходящих Грушина и Беркутова?

— Ну да.

— Значит, из туалета вы пошли сразу в сауну? Кого-нибудь встретили по дороге?

— Кто-то, кажется, был в душе — вода шумела, слышался женский смех, но я не обратил внимания.

— Вам не кажется, что довольно странная компания подобралась на вечеринке в сауне?

— Что вы имеете в виду?

— Насколько я знаю, Купцова с Беркутовым были мужем и женой, потом развелись, вы и Грушин — оба кандидаты, а стало быть — соперники, Ступин — слесарь. Довольно разномастная публика, вы не находите?

Верещагин пожал плечами, его усталое и помятое лицо тронула слабая улыбка.

— Лида меня не предупредила, что там будет за народ. Я так понял, что и остальные не все учились вместе с вами?

— Правильно, из нашего класса только Грушин, Ступин, Беркутов, Говоркова и Ерикова, а Шубин — из параллельного, тоже заводной был парень. Остальные, выходит, так же, как и вы, приглашенные, — я закурила и некоторое время сидела молча, воскрешая в памяти школьные годы, лица друзей и учителей.

Кто бы мог подумать, что мне придется вспоминать о своей ранней юности по такому печальному поводу.

— Татьяна Александровна… — прервал мои воспоминания Верещагин, — а вам не кажется, что Грушина мог убить человек, который заранее знал об этой встрече?

— Возможно. Но возможно также, что кто-то просто использовал подвернувшийся случай, чтобы свести с Грушиным счеты. Юрий Степанович, вы не помните, у кого еще, кроме Беркутова, были на руках часы или браслеты?

— Подождите, по-моему, у Анатолия, он еще время смотрел, а у кого еще — сказать затрудняюсь. А вы считаете, что у убийцы на руке были часы?

— А откуда же у Грушина на шее появилась царапина? — задала я встречный вопрос.

Верещагин пожал плечами и закашлялся.

— Вы говорили, что у Беркутова был браслет. Это и послужило поводом для его задержания?

— Не только это. Когда приехала милиция, Купцова сказала им, что слышала, как Грушин и Беркутов выясняли отношения на повышенных тонах, а самое главное, что он его обнаружил. И хотя это не является прямым доказательством вины Беркутова, милиция почему-то на этом факте заострила внимание.

— А вы сами считаете, что Беркутов не мог убить Грушина?

— Во всяком случае, я не вижу для этого никаких причин.

— Вам ничего не известно о том, почему Беркутов развелся с Купцовой?

— Сергея я знаю уже несколько лет, мы с ним вместе работаем, поэтому я кое-что знаю о его личной жизни. Ольга стала ему изменять, поэтому он подал на развод. Они разменяли квартиру и уже года два живут каждый своей жизнью. Так что я не считаю, что ревность могла послужить причиной убийства, тем более что и Купцова, и Беркутов после развода сменили не одного партнера.

— Что ж, — я загасила сигарету, — пока у меня вопросов больше нет. Оставьте мне, пожалуйста, ваши координаты, я с вами свяжусь.

Глава 2

Сборы были недолгими. Поверх джемпера я надела наплечную кобуру, изготовленную по спецзаказу, сунула в нее пистолет Макарова, без которого выходила из дома в очень редких случаях, сверху нацепила «харлейку» со множеством карманов, в которых удобно размещались сыщицкие прибамбасы: игла с сонным ядом, кастет, леска-удавка и газовый баллончик.

Тщательно заперев за собой стальную дверь с призматическим «глазком», который я установила после того, как через обычный линзовый «глазок» меня пытались застрелить, я сбежала по лестнице и села в машину.

Пока прогревался двигатель, я достала сотовый и набрала номер Ериковой в надежде, что в субботу она окажется дома, и не ошиблась.

— Привет, Катерина.

— Танька, ой, что я тебе расскажу, ты не пришла, а там такое было…

— Погоди тараторить, — тормознула я ее, — давай лучше я подъеду.

— Конечно, приезжай, столько новостей! Есть о чем поговорить.

— Ладно, жди.

Пристроив «девятку» возле Катькиного дома, я поднялась на пятый этаж и позвонила. Дверь сразу же открылась, как будто Катька караулила в прихожей.

Худенькая, бойкая, востроглазая, вечно улыбающаяся Катька с неожиданной для меня импульсивностью заключила меня в объятия.

— Сколько лет, сколько зим! — закричала она прямо мне в ухо.

Я слегка отстранилась от нее и тут же упрекнула себя за это осторожное движение: такая неподдельная радость была написана на ее немного бледном лице.

Но через минуту веселое выражение ее лица уступило место лихорадочному беспокойству.

— Ой, Тань, ты бы знала, что случилось! — Едва дав мне снять куртку, она буквально затащила меня в гостиную.

«Сколько силы таится в таком субтильном теле!» — подивилась я с добродушной усмешкой.

— Садись, Тань. Ой, да ты совсем не изменилась с тех пор, как мы с тобой случайно встретились тогда на рынке, помнишь?

— Ты тоже, Кать, — ответила я комплиментом на комплимент, хотя, приглядевшись, заметила у ее глаз первые тонкие морщинки. «Наверное, из-за мимики, — подумала я, — уж больно Катька много смеется и улыбается».

Все-то нам трубят, что ничто так не красит женщин, как улыбка. Красит-то она красит, только вот со временем ох как щедро награждает «гусиными лапками»!

— Грушин-то… — начала она.

— Я знаю, — перебила я Катьку, пытаясь как ножом отсечь ее излишнюю эмоциональность.

— Откуда?! — удивилась она и как будто даже обиделась, ведь своей лаконичной фразой я лишила ее возможности первой поведать мне об этом.

— От верблюда! — поддела я ее, но чтобы немного утешить, добавила: — Твоя информация мне тоже необходима.

— Ой, ты что, взялась за это дело?! — выпучила она глаза. Казалось, смерть Грушина отошла на второй план.

— Взялась, — холодно ответила я, — только не надо из этого делать светопреставление, жизнь продолжается, надо же кому-то заниматься поиском преступников.

— Ах, как интересно! — не унималась Ерикова, — может, на кухню пойдем, кофе выпьем?

— Было бы неплохо.

Опустившись на узенький кухонный диванчик, я наблюдала за мельтешением Катьки и, слушая ее неугомонный треп, отделяла зерна от плевел.

— …милиция понаехала, а мы там все полуголые, представляешь? — Она хихикнула. — А этому-то, как его там, Верещагину теперь каково? Огласки-то не избежать! А то такой важный, напыщенный, как индюк. Ты бы видела его перед тем, как он «заложил за воротник»! А Лидка-то все под него подстраивалась, угодить старалась. С нами гордая такая стала, а сама-то задницу этому Верещагину лижет! Фу, противно! Нет, а фамилия-то: Вере… ну, короче, тот, кто верещит. Только он не верещит, а щеки надувает, а может, и верещит — в постели-то, мы этого знать не можем, а вот Говоркова… ха-ха!

— Катя, — попробовала я ее остановить, — когда Беркутов позвал на помощь, ты где была?

Она непонимающе посмотрела на меня. В ее карих глазах появился какой-то детский укор — точно взрослые лишили ребенка сладкого.

— Ну, в массажке сначала была, потом, ой, подожди, чего-то я не помню… Ах да, ты про Беркутова спрашивала? — В ее глазах опять запрыгали озорные искорки. — Нет, ты представляешь, он все время из-за чего-то цапался с Грушей, царствие ему небесное, — она торопливо перекрестилась, — а Купцова эта, ну ты знаешь, Сережкина бывшая, выпендривалась да глазки Шубину строила.

— Они что, знают друг друга? — успела вставить я.

— Кто? Купцова с Шубиным? Откуда? Первый раз увиделись, но еще в кафе начали перемигиваться. Вместе в душ ходили, представляешь? Может, конечно, и не было ничего, врать не буду, но все равно, правильно Беркутов послал ее ко всем чертям. Приехала с одним, глазки строит другому, а Крокодила Гену ты знаешь, — вспомнила она школьную кличку Генки Шубина, — ему палец в рот не клади. Он и не растерялся, а что? Мой Толька как посмотрел на эту крысу, ну, на Купцову, так сразу и сказал: пробы ставить негде. Зато видела бы ты, как она вырядилась: и сапоги-то у нее от Пазолини, и костюмчик-то у нее от Зандера, и сумочка-то у нее от Гуччи, и вдобавок трусы от Вондербра, зато бюстгальтер она не носит — хвалится своими сиськами…

— Кать, погоди, а кто такой этот твой Толька?

— Толька-то? Да я у него работаю, на продовольственной базе. Он — директор, а я — бухгалтер. Такая история была… Упасть не встать! Нет, представляешь, мы с девчонками в прошлом году решили на Восьмое марта в кафе пойти, ну, в «Жемчужину», знаешь? Так вот, заказали то да се, сидим, он входит… пальто — нараспашку, сразу видно — душа-человек, в теле мужик, волосы кудрявые. Если бы я стояла, точно бы грохнулась… Он меня сам заметил, к нам подсел, шампанское самое лучшее заказал, а тут у него сотовый запиликал, мы с девчонками переглянулись: вот это парень! А он телефончик вырубил и говорит: «Сегодня меня ни для кого, кроме вас, нет!» Вот так! Он узнал, что я бухгалтер, позвал к себе на базу. С тех пор и кружусь с ним, ты не подумай, он любит меня… — Катька закатила глаза к потолку для пущей убедительности.

— Как фамилия-то Толи твоего?

— Абрамов, ты знаешь…

— Знаю, — я добродушно улыбнулась, — ты была с Толей, когда Беркутов закричал?

— Закричал? А? Да, то есть нет. Господи, где же я была-то? Шампанское память отшибает напрочь…

— Ну ты сама-то где была, помнишь?

— Погоди, конечно, помню, только не очень хорошо…

Я знала безалаберную Катьку еще со школы, поэтому удивилась, что она работает бухгалтером, но она еще тогда говорила мне, что в работе — совершенно другой человек. Очень интересно! Но сейчас, как я ни старалась, вытрясти из Катьки что-нибудь путное мне никак не удавалось.

— Ты хоть помнишь, что твой Анатолий выяснял отношения с Грушей?

— Ты знаешь?

— Ты что, лапшу мне на уши вешаешь? Прикидываешься дурочкой, мать твою, — грубо одернула я эту балаболку (иногда это помогает, сработало и на этот раз). — Значит, это ты помнишь, а где была, не помнишь?

— Ладно тебе, Тань, — сбавила она обороты, — я просто не хочу Толику навредить…

— А если твой Толик — убийца? А может, и ты с ним заодно, а?

— Да ты что, Тань? — она испуганно заморгала ресницами.

— Ничего. Говори, из-за чего они отношения выясняли?!

— Толик взял у Грушина сахар на реализацию, а тот требовал с него деньги.

— Много?

— Что много? — туповато переспросила Катерина.

— Катя! — Я строго посмотрела на нее.

— Двадцать тонн.

— По нынешним временам это около двухсот тысяч?

— Немного меньше, сто восемьдесят. Да что тебе Толик-то дался? Лидка вон у Грушина десять штук баксов взяла на квартиру полгода назад, ремонт там сделала, скоро переезжать будет. А должок теперь с нее спишется, что ли?

— Почему Абрамов не отдавал Грушину деньги? — поинтересовалась я, пропустив мимо ушей замечание по поводу Говорковой.

— Так ведь не продали еще.

— И Грушин этого не знал? — Я в упор посмотрела на присмиревшую Катьку.

— Как тебе сказать… — замялась она.

— Говори как есть, для тебя же будет лучше, — я видела, что Катька соврала мне, когда сказала, что сахар не продан.

— Ну, не весь еще продали…

— А может, продали и решили денежки покрутить? — прищурилась я.

— Ну что ты, Тань, — Катька обиженно надула губы.

— Так зачем же ты своего Толика поволокла туда, где будет Грушин?

— Да как-то не подумала. — Наклонив голову, Катька пожала плечами.

Памятуя о Катькином легкомыслии, в это поверить было нетрудно.

— Ладно, а теперь попробуй-ка вспомнить все с самого начала: как в сауну приехали, где кто был и чем занимался, — я ободряюще посмотрела на Ерикову.

— Ну, в кафе посидели, а потом, когда все уже датые были, решили в сауну поехать…

— Это твой Толя предложил?

— Ты и это знаешь? Откуда? — опять как-то обиженно прогнусавила Ерикова.

— Профессия у меня такая, — усмехнулась я. — Мне многое известно, так что лучше не ври и не выкручивайся, а то ведь я могу заподозрить что-то неладное.

— Да мы в этой сауне с Толиком не раз были. Там, надо сказать, неплохо, и Толик там — дорогой гость, — в глазах Катьки блеснула гордость. — Он и предложил всем туда двинуть, а что здесь плохого?

— Ничего, просто я должна знать все обстоятельства, понимаешь? Предположим, вошли вы в эту проклятую сауну, что было дальше?

И Катерина в своей путано-вязкой манере, постоянно спотыкаясь и возвращаясь к сказанному, отдавая дань бабскому красноречию, рассказала мне, что было дальше.

Облачившись в простыни, компания в полном составе сразу же заполнила обе сауны. Потом одни пошли в бассейн, другие — в душ, и в конце концов все собрались в комнате отдыха, чтобы продолжить возлияния. Порядок того, что происходило после, память Катерины воспроизвести отказывалась. А тут еще и утопленник — было от чего потерять голову!

Под конец Ерикова все-таки вспомнила, что, когда Беркутов стал звать на помощь, она была в массажной, но что она там делала и как туда попала, как ни билась, вспомнить не могла. Зато память Ериковой оказалась более цепкой, когда речь зашла о совместном посещении душа Шубиным и Купцовой. Это смешное обстоятельство навело меня на мысль, что людям больше свойственно следить за поступками других, а не за своими собственными.

Память Ериковой проявила прямо-таки дьявольскую изощренность, когда я спросила мою одноклассницу, кто стоял рядом с трупом в тот момент, когда она подошла. По ее словам выходило, что Беркутов со Ступиным как раз в этот момент вытаскивали тело на бортик, почти следом подошел Абрамов, затем подтянулись Шубин, Купцова, Говоркова и Лужина, последним подошел Верещагин. Что ж, это уже кое-что.

Я оставила Ерикову в состоянии легкого транса, вытряхнув из нее, пожалуй, все, что она могла хранить в своей черепушке. Среди самого разнообразного хлама там были и стоящие вещи. Например, информация о долге Говорковой Грушину.

* * *

Одно из бесспорных достоинств человека, а тем более частного детектива, — умение использовать время по максимуму. Для того чтобы лучше представить себе обстановку сауновских «посиделок», сразу после визита к Ериковой я решила поехать на Татарскую.

Рассказ Катерины был довольно эмоциональным и потому сумбурным. Мне он представлялся чем-то вроде облака с размытыми очертаниями. Оказавшись на месте событий, я наверняка смогла бы придать этому довольно эфемерному, в моем представлении, объекту более ясные и строгие контуры.

Возле сауны на Татарской было пусто. Холодный сильный ветер пробирал до костей, рвал волосы, бил наотмашь по лицу. Я нажала на красную кнопку звонка и ждала не меньше минуты, прежде чем дверь открылась.

— Чего надо? — грубо спросил грузный парень с заспанным лицом и всклокоченными волосами.

— Пожарная инспекция. Мне нужно осмотреть помещение, — резко сказала я, сунув ему под нос красные корки удостоверения и бесцеремонно проталкиваясь внутрь. Я порядочно задубела и вовсе не склонна была разводить антимонии.

Парень оторопел и отпрянул, пропуская меня в помещение. Он стоял, недоуменно почесывая затылок.

— Начальства нет, — как-то испуганно промямлил он, вынимая руку из колтуна волос.

— Неважно, я только проверю дымоходы, — не дожидаясь особого разрешения, я двинулась по коридору, — где у вас сауна?

— Прямо, через комнату отдыха и — налево.

Парень закрыл дверь и невесело поплелся за мной.

В коридоре было отвратительное освещение, пахло сыростью и вениками.

Миновав комнату отдыха, я оказалась в предбаннике и остановилась перед двумя дверями, обитыми деревянными рейками.

— Парные здесь? — строгим голосом спросила я парня.

— Угу, — промычал он.

— А эти двери куда ведут?

— Здесь бассейн, — указал он на стеклянную дверь, — а там душ.

Я заглянула в парные, втягивая ноздрями сухой горячий воздух. Неплохо было бы здесь засесть на некоторое время — я уже начала согреваться, но легкий озноб все еще бродил по телу. Испустив вздох сожаления, я открыла стеклянную дверь и ступила на кафельную плитку. В тускло освещенном помещении бассейна мои шаги отдавались четким эхом.

— Иди погуляй пока, — я обернулась к патлатому, — если понадобишься, я тебя позову. Как тебя кличут-то?

— Колей, — вяло отозвался мой сопровождающий.

— Иди, Коля, отдыхай, я скоро.

Коля снова почесал затылок и, пробубнив что-то нечленораздельное, флегматично поплелся назад.

Пройдя вдоль бассейна, в котором едва шевелилась зеленовато-голубая вода, я свернула направо, огибая заднюю стену сауны, и оказалась перед белой узкой дверью с надписью «массажная». Направо шли туалетные и душевые кабинки. Оставив их позади, я остановилась у комнаты отдыха.

Интересная планировка: никаких тупиков и из любого помещения можно пройти куда угодно. Спаренная сауна являлась центром, вокруг которого располагались бассейн, массажная, туалет, душ, комната отдыха и две сообщающиеся с ней раздевалки.

Убийца мог попасть в бассейн откуда угодно: из любой раздевалки, из парных, из комнаты отдыха, а также из туалета и душевой. Ситуация, как в романе Агаты Кристи, — убийство в замкнутом пространстве. Я не могла наблюдать за участниками вечеринки ни до, ни после трагедии, и временной ориентир — крик Беркутова, — от которого можно было бы протянуть нить расследования, был довольно зыбок. Дело в том, что установить точное время, когда Беркутов увидел мертвого Грушина, было практически невозможно. Можно было лишь с разной долей вероятности делать предположения о местонахождении в этот момент каждого из участников вечеринки.

Конечно, можно опросить всех по отдельности, но я сомневалась, что смогу по их рассказам воссоздать четкую временну?ю картину.

Сколько прошло времени с момента смерти Грушина до того, как Беркутов обнаружил труп и поднял тревогу?

Убийца мог выследить Грушина, утопить его и, оставшись незамеченным, оказаться где угодно.

Я присела на широкий кожаный диван в комнате отдыха, пытаясь собраться с мыслями.

У кого есть надежное алиби? У Ступина с Верещагиным есть. При условии, что они не сговорились. Хотя какие могут быть общие дела у слесаря с кандидатом в депутаты? Можно, конечно, сделать предположение, что Верещагин подкупил Ступина, чтобы тот подтвердил, что они были вместе, но чем-то мне эта версия не нравилась.

У других вообще нет никакого алиби, но у многих скорее всего нет и явного мотива. Да, задачка не из простых!

Говоркова. Мотив как будто имеется, но могла ли она сделать это чисто физически? Женщине, если она не владеет специальными приемами, справиться с мужчиной довольно сложно. К тому же у Лидки была надежда, что ее состоятельный покровитель поможет ей.

Беркутов. Мог ли он убить? В школе он не выделялся никакими особенными талантами, учился ровно, но в отличники не стремился. Не был ни добрым, ни злым. Для того же, чтобы утопить человека, нужно основательно на него разозлиться.

А если принять во внимание его развод с Купцовой и то обстоятельство, что в последнее время Ольга жила с Грушиным?

Но ведь со времени развода прошло уже два года, и если бы Беркутов хотел отомстить, то, наверное, сделал бы это раньше. Или он все это время копил обиду и, воспользовавшись предоставившимся случаем, в лице Грушина отомстил сразу всем своим обидчикам? Судя по школьным годам, он не был злопамятным, но люди со временем меняются, а десять лет — срок немалый.

Закурив, я поднялась с упругого дивана и направилась к выходу.

Откуда ни возьмись появился Коля и с упреком посмотрел на дымящуюся сигарету в моей руке.

— Проверяла тягу, — объяснила я ему, — все в порядке.

Он услужливо распахнул передо мной дверь.

— Акт проверки получите по почте, — сухо сказала я и спустилась с крыльца.

* * *

Я сидела за рулем «девятки» и смотрела на проносящиеся мимо корявые стволы обнаженных деревьев, серые фасады домов, грязные сугробы, наподобие китайской стены отделяющие тротуар от дороги, и строила предположения, как встретит меня Купцова. Въехав во двор, заваленный снегом, я с трудом нашла где приткнуться.

Лифт поднял меня на четвертый этаж.

— Кто там? — раздался из-за двери недовольный, заспанный голос.

— Иванова Татьяна, я училась вместе с Грушиным.

Щелкнул замок, и дверь открылась. На пороге я увидела стройную блондинку в коротком атласном халате. Ее большие, слегка асимметричные глаза уставились на меня с немым вопросом.

— Мне нужно с вами поговорить, — как можно любезней произнесла я.

— Это срочно?

— Да, и, мне кажется, это в ваших интересах.

— Вот как? — вскинула она прихотливо изломанные брови.

— Я расследую обстоятельства смерти вашего… э-э… Грушина Артема.

— Проходите, — устало сказала она и посторонилась, пропуская меня.

Пристроив куртку на вешалке, я прошла в просторную гостиную, выдержанную в бежево-абрикосовой гамме. Ничего лишнего: комплект мягкой мебели, книжные полки, дорогая аппаратура, журнальный столик со стеклянной поверхностью, в углу — небольшая тумбочка, на которой стоял симпатичный грибок настольной лампы, на окнах — светлые жалюзи. Пол застелен ковром, около подоконника в двух кадках сверкали упругими глянцевыми листьями фикусы.

— Садитесь, — Купцова указала на большой диван с плавно изогнутой спинкой. — Хотите выпить?

— Нет, спасибо, я за рулем, — ответила я, занимая предложенное место.

— А я выпью, — безразлично сказала она.

Она подошла к бару, плеснула в рюмку коньяка и, заправив за уши светлые выбившиеся пряди, села в кресло напротив меня. Я заметила, что руки ее дрожат.

— Вы что же, частный детектив? — спросила она как-то равнодушно.

— Вроде того.

— Так что же вы хотите узнать?

Она говорила медленно и спокойно, такая манера речи меня устраивала.

— Ольга… могу я вас так называть?

— Ну конечно, — согласилась она, сделав маленький глоток.

— Вы действительно думаете, что Грушину помог утонуть Беркутов?

Она неопределенно пожала плечами.

— Так решила милиция.

— Но вы ведь способствовали этому?

В ее глазах сверкнули недобрые огоньки.

— Я только сказала правду.

— Не могли бы вы повторить то, что сказали милиции?

Она беспокойно заерзала и, отведя взгляд в сторону окна, вдруг резко перевела его на меня. В нем было столько высокомерного недовольства и откровенной неприязни! Я подумала, что она не раз уже использовала этот отрепетированный прием, когда ей требовалось кого-то одернуть или осадить. Сделать вид, что я испугалась? Наверное, не стоит.

Я терпеливо ожидала ответа на свой вопрос. Наконец после кислой ухмылки Купцова выдавила из себя:

— Я сказала, что слышала, как Сергей с Артемом разговаривали на повышенных тонах и Сергей угрожал Грушину.

— А вы не знаете, о чем конкретно был разговор?

— Нет, не знаю, — отстраненно ответила она. Ее взгляд опять стал вялым и апатичным.

— Вы считаете Сергея способным на убийство?

— Не думайте, что если вы учились с ним в школе, то все о нем знаете, — снова оживилась Ольга, — да и те, кто с ним работает, представляют его этаким херувимчиком, не способным на дурной поступок, а я пожила с ним и знаю, чего от него можно ожидать. Он ревновал меня к каждому фонарному столбу, сцены закатывал, за нож хватался…

Ее синие глаза сузились от злобы, а лицо передернулось гримасой отвращения.

Довольно экспансивная дамочка! Кто бы мог подумать!

— А вы повода для ревности ему не давали? — невозмутимо спросила я ее, не отступая под ее недобрым взглядом.

— Повода? Да повод всегда можно найти при желании, тем более если мозги не в ту сторону повернуты!

Она явно пыталась уйти от ответа.

— Скажите прямо, вы изменяли Беркутову? — Я вперила в нее холодный взгляд и почувствовала, как напряглись мышцы на ее лице.

— Он сам в этом виноват, придурок! — эти слова, полные ненависти и обиды, вылетели из нее, как пробка из бутылки шампанского. — Он же своим занудством каменную скалу мог из себя вывести: твердил постоянно одно и то же, в чем-то вечно меня подозревал, звонил мне на работу по сто раз на день, разве что детектива не нанимал, чтобы следить за мной. Не захочешь — изменишь!

— И вы в конце концов не выдержали? — Я подыграла ей, придав своему голосу сочувствие и мягкость.

Ее взгляд стал не таким неприязненным, синие льдинки в ее глазах растаяли, на губах появилась горькая усмешка.

— Представьте себе. — Она со вздохом поднялась, чтобы налить себе еще коньяку.

В этот раз она не тянула с выпивкой, а одним махом опрокинула содержимое рюмки себе в желудок.

— Я изменяла ему не ради удовольствия, хотя, не скрою: мне приятно ловить на себе заинтересованные взгляды мужчин. Не чужд мне и легкий флирт, — Ольга хитровато улыбнулась, — я надеюсь, вы меня понимаете.

Легкая асимметрия глаз придавала ее улыбке дополнительный шарм. Я молча кивнула.

— Может быть, выпьете кофе? — Она заметно потеплела, не то согретая коньяком, не то ободренная моей поддержкой.

— Я бы выпила соку или чаю.

Она неторопливой походкой, плавно покачивая бедрами, вышла на кухню и вскоре появилась с подносом, на котором стояла резная металлическая ваза с фруктами и стеклянный кувшин с апельсиновым соком.

Выпив полстакана сока, я достала пачку «Кэмела» и вопросительно посмотрела на Купцову.

— Дайте и мне сигаретку, я вообще-то бросила, но такое дело…

Мы закурили. Ольга поставила на столик пепельницу и с удовольствием затянулась, выпуская дым через тонкие ноздри.

Я обратила внимание на портрет, висевший на стене напротив меня. На нем широко улыбался мужчина в годах, с большими залысинами, мясистым носом и прищуренными глазками, глядящими из-под седых бровей.

— Это ваш родственник?

— Это Рон Хаббард, — усмехнулась Ольга, — основатель саентологии. Артем одно время увлекался его учением.

— Вы давно знаете Грушина? — Я решила воспользоваться временной «оттепелью».

— Около года, вернее, я и раньше его знала, но чисто визуально, а год, как мы с ним сошлись.

— Вы жили у него?

— Нет, он приезжал несколько раз в неделю, у нас были свободные отношения.

— Вас это устраивало?

— Вполне. — Она закинула ногу на ногу и поправила полу халата.

— Вы часто виделись с Сергеем после развода?

— Первое время он наведывался регулярно, но когда понял, что поезд, как говорится, ушел, немного остыл.

— А кто был инициатором развода?

— Подавал на развод он — хотел припугнуть меня, но, когда я согласилась, пошел на попятную, но было уже поздно: он мне надоел.

— А какие отношения были у него с Грушиным? Я что-то не припомню, чтобы они особо конфликтовали в школе.

— Ну вы скажете тоже — в школе! — усмехнулась она. — Им сколько тогда лет-то было?! Какие у них могли быть конфликты?

— Хорошо. А о каких недавних конфликтах вы знаете? — невозмутимо спросила я.

— Знаю только, что у них были довольно натянутые отношения, которые, сами понимаете, не улучшились, когда Сергей узнал, что мы с Артемом стали встречаться.

— Сергей ревновал вас к Грушину?

— Себя переделать трудно, — философски заметила Купцова, — тем более такому человеку, как Сергей. Ведь не секрет, что шеф Сергея и Грушин были соперниками: оба должны были избираться по одному округу, а Сергей «горел» на работе, я бы сказала, слишком увлекался, принимал интересы Верещагина за свои собственные. Я думаю, вы не живете иллюзиями и знаете, что на избирательную кампанию из федерального бюджета выделяются большие деньги. Все эти народные избранники, став депутатами, пользуются огромными льготами, я уж не говорю о других возможностях. Поэтому-то они и грызут друг другу глотки за каждый голос, покупают избирателей за кур, водку или стиральный порошок. Все идет в ход.

«А ты не так глупа, как я подумала вначале», — отметила я про себя, наблюдая, как Купцова тушит сигарету в пепельнице.

— Что же касается ревности, — продолжила Ольга, — мне кажется, что он всегда будет меня ревновать. А уж будучи подшофе, Сергей с трудом сдерживал свои эмоции.

Я поняла, куда она клонит, и спросила:

— Кто-нибудь, кроме вас, слышал, как Беркутов выяснял отношения с Грушиным?

— Не знаю, может быть, нет. Какое это имеет значение?

— Пока не знаю, но надеюсь это выяснить. Кстати, вы не жили вместе с Грушиным только потому, что хотели сохранить свободу ваших отношений?

Лицо Купцовой снова приняло настороженно-напряженное выражение.

— Не только…

— Почему же еще?

— Разве вы не знаете, что Артем был женат?

— Вы имеете в виду, что он был женат до последнего времени?

Ответом мне был уничтожающий взгляд. Купцова брезгливо передернула плечами и, надменно вскинув подбородок, сказала:

— Он собирался подавать на развод. Единственное, что его останавливало, — предвыборная кампания.

Она снова подошла к бару, видно, мой последний вопрос пришелся ей не по душе.

— Когда Беркутов закричал, где вы находились? — я резко сменила тему.

Ольга снова одним глотком осушила рюмку. Мне показалось, что она пытается собраться с мыслями, прежде чем ответить.

— Точно не помню, кажется, в раздевалке. Я уже столько выпила к тому времени.

— И вы не помните даже, с какой стороны подошли к бассейну?

Я сунула в уголок рта сигарету и прикурила, краем глаза наблюдая за Купцовой. Она все еще держала пустую рюмку в слегка подрагивающей руке.

— Ну… наверное, оттуда и подошла. Да какая вам разница?

Я проигнорировала ее восклицание.

— Вы хотя бы помните, кто был рядом с телом Грушина, когда вы появились?

— Может быть, не всех…

— И все же.

— Ну… Ступин, Абрамов… Ерикова, кажется… Шубин и Беркутов, конечно.

— Кто подошел после?

— Самым последним подошел Верещагин, значит, Лужина и Говоркова — перед ним, не помню в какой последовательности, мне было не до того.

Неплохая память для человека, которому было «не до того». То же самое говорила Ерикова.

— Тогда у меня больше вопросов нет, — успокоила я Купцову. — Если хотите, могу поставить вас в известность, когда что-то прояснится.

— Вы думаете, что это не Беркутов?

— Не хочу вас разочаровывать, но скорее всего — нет. — Я затушила недокуренную сигарету и вышла в прихожую.

— Кто же тогда? — спросила она, когда я уже надевала «харлейку».

— Алиби нет ни у кого, — спокойно ответила я, — значит, это мог сделать…

— Любой из нас, вы хотите сказать? — закончила она за меня.

— Вот именно, — я закрыла за собой дверь.

Глава 3

Когда я вышла от Купцовой, сквозь разрывы серых облаков продирались робкие солнечные лучи. Со двора пришлось выезжать задним ходом, потому что развернуться было негде. Я неторопливо доехала до кафе-подвальчика, в котором готовили сочных цыплят на вертеле. Гриль был моей давней слабостью, к тому же мой многострадальный желудок уже давно и настоятельно требовал пищи.

Основательно заправившись и стерев с губ томатно-чесночный соус, я продолжила путь. Теперь он лежал к грушинскому офису, чей адрес напомнил мне о некоторых моих предыдущих расследованиях. Дело в том, что офис Артема находился в том же четырнадцатиэтажном здании, где располагались конторы некоторых моих бывших клиентов.

Я приткнула машину на обочине и, миновав проходную, поднялась на лифте на пятый этаж. В коридоре было пустынно, пахло сухой бетонной пылью и провинциальной тоской, хотя за многочисленными дверьми, как нетрудно было предположить, жизнь кипела. Офис Грушина находился в конце коридора. Входная дверь была приоткрыта. Я потянула за бронзовую ручку и очутилась в довольно просторной комнате. За столом, опустив глаза на лежащие перед ней бумаги, сидела миловидная девушка в светло-сером костюме. Густые русые волосы волнистыми прядями падали ей на плечи, почти закрывая лацканы пиджака. Когда я вошла, она подслеповатым взглядом уставилась на меня из-под очков в металлической оправе.

— Добрый день, — вежливо поздоровалась я, — я бы хотела поговорить с заместителем господина Грушина.

— С Яковом Григорьевичем? — спросила девушка, глядя на меня с легким недоумением.

— Да, наверное. Видите ли, я была знакома с Артемом Александровичем…

Она понимающе посмотрела на меня.

— Какое несчастье… — печально проговорила она, качая головой.

— Так могу я увидеть Якова Григорьевича? — сухо спросила я.

Мой вопрос вывел ее из состояния рассеянной грусти.

— Яков Григорьевич сейчас в бухгалтерии, я позвоню.

Она пробежалась тонкими пальцами по кнопкам телефона.

— Свет, пригласи-ка Якова Григорьевича. — И через секунду с мягким подобострастием: — Яков Григорьевич, тут к вам…

— Иванова Татьяна Александровна, — поспешно представилась я. — Скажите, что я знакомая Грушина и пришла поговорить с ним об Артеме Александровиче.

Передав информацию и выслушав ответ, она сказала мне:

— Яков Григорьвич просил вас подождать, он освободится через пять минут и примет вас. — Она указала мне на стул: — Присядьте.

Я села на кожаное сиденье, на котором сменяющие друг друга в неустанном труде ягодицы предыдущих посетителей оставили широкую полукруглую вмятину. Прошло по крайней мере минут десять-двенадцать, прежде чем Яков Григорьевич принял меня в кабинете Грушина.

— Знаю, знаю, — сказал он, торопливо поздоровавшись и испытующе пройдясь по мне маленькими колючими глазками. — Горе-то какое!

Глядя на Якова Григорьевича, я почему-то с трудом могла поверить, что смерть Грушина была для него действительно тяжким потрясением. Может, он имел в виду жену Артема, а может, просто поспешил представить свидетельство своей глубокой человеческой сострадательности. Маленького роста, худощавый, экспансивно-юркий Яков Григорьевич, казалось, с трудом мог усидеть на месте. Он без конца и без всякой надобности поправлял очки с толстыми стеклами, барабанил пальцами по столу и суетливо вертел головой в мелких черных кудряшках.

— Я не просто знакомая Артема, — сказала я, — я — частный детектив, расследую обстоятельства его гибели, и поэтому мне нужна информация.

— Понимаю, — Яков Григорьевич внимательно посмотрел на меня, — что вас интересует?

— Чем занималась ваша фирма в последнее время: договора, поставки, разного рода сделки… Я понимаю: коммерческая тайна и все прочее… Но когда речь идет о гибели человека, все должно отступить на второй план.

Взгляд расторопного зама Грушина представлял собой парадоксальную смесь доброжелательности и подозрительности.

— Так-то оно так, — недоверчиво посмотрел на меня Яков Григорьевич, — дело серьезное… Если вы ищете какой-то криминал, то зря теряете время, — насторожился он, — все операции были законны, с поставщиками мы расплачивались вовремя, ни у кого никаких претензий к нам не было, договора оформлены по всем правилам, заверены печатями и подписями, из-под полы мы не торгуем, налогов не укрываем…

Последнюю реплику он произнес почти обиженно, точно я задела его профессиональную честь. Придите в любую фирму, и везде вам скажут, что все в порядке, налоги уплачены, договора составлены по всей форме. А копнуть поглубже…

— Яков Григорьевич, я хочу только выяснить, не было ли у Артема каких-либо неприятностей по работе. Как вы уже поняли, я не занимаюсь коммерческой деятельностью и не торгую информацией.

— Конечно, конечно.

— В таком случае, не могли бы вы мне показать договора за последние два месяца?

— Это было бы крайне нежелательно, — уклончиво сказал он, и я поняла, что никаких договоров не увижу.

Я решила подобраться к нему с другой стороны.

— Яков Григорьевич, мне известно, что продовольственная база «Самобранка», где директор — некий Анатолий Абрамов, получила от вас не так давно двадцать тонн сахара. Что вы можете сказать по этому поводу?

Могла бы поспорить на свою суточную зарплату, что поставила Якова Григорьевича в затруднительное положение. С одной стороны, он не собирался мне ничего говорить, но с другой — припертый моим вопросом, вынужден был как-то отреагировать.

— Вы правы, — после продолжительной паузы произнес он, — действительно мы передали им на реализацию сахар.

— Не могли бы вы сообщить мне условия этой сделки?

— Я точно не припомню…

— В самых общих чертах, пожалуйста. Когда это произошло?

— В начале февраля. — Он сделал вид, что мучительно напрягает свою память, хотя я была уверена, что зам Грушина прекрасно помнит эту дату.

— Хорошо, — похвалила я его, как ребенка, правильно ответившего на вопрос, вот только конфетки у меня не было. — И когда «Самобранка» должна была с вами рассчитаться?

— Мне нужно это уточнить, но сегодня суббота, и бухгалтерия не работает, если бы вы зашли в понедельник или во вторник…

Не хотелось его расстраивать, но другого выхода у меня не оставалось.

— Может быть, пока мы разговариваем, кто-то уже подошел в бухгалтерию? Вы могли бы позвонить.

— Я попробую, — он потянулся было к телефону, но на полпути рука его повисла в воздухе. — Кажется, я вспомнил, «Самобранка» до сих пор не рассчиталась за товар.

— У вас, конечно, есть накладные, по которым передавался товар.

— Как вам сказать… — замялся он.

— Значит, накладных нет, — подытожила я. — Влипли вы в таком случае, Яков Григорьевич.

Он только вздохнул, нервно барабаня пальцами по крышке стола.

— Ладно, не мое это дело — неучтенный сахар, я только хотела спросить: Грушин пытался получить за него деньги с Абрамова?

— А вы как думаете?

— Грушин ему угрожал?

— Вот этого я не знаю, мое дело — подготовить и экономически обосновать выгодную сделку, а в этот раз Артем все делал на свой страх и риск. И потом, мы давние партнеры с «Самобранкой», скорее всего, если бы Артем был жив, Абрамов с ним бы рассчитался. Теперь не знаю, как все обернется, — Яков Григорьевич пожал плечами.

— Получается, что смерть Грушина избавляет Абрамова от необходимости платить по счетам, так?

— Не знаю, — вяло ответил Яков Григорьевич.

Зато для меня теперь кое-что прояснилось. Я не стала больше отрывать Якова Григорьевича от его расчетов и других важных дел, трезво рассудив, что пытать его дальше бесполезно.

— Желаю удачи, — сказала я, встав с кресла, и через секретарскую вышла в коридор.

Начал падать снег, причем не мокрый — весенний, а пушистый — зимний. Это тихое, вероломное падение как-то мягко, исподволь — и потому особенно обидно — лишало меня сладких весенних иллюзий.

Моя «девятка» сиротливо стояла на обочине, покрытая белым снежным пухом. Редкие прохожие подняли воротники, нахлобучили шапки по самые брови, накинули капюшоны. Запустив движок, я нашла в багажнике щетку и принялась счищать снег.

Сев в машину, я закурила, подводя итог своей поездки в офис Грушина. Яков Григорьевич — та еще Лиса Патрикеевна. Несмотря на все его увертки, мне удалось кое-что из него вытрясти.

Конечно, сто восемьдесят тысяч — сумма немалая, но вот будет ли мараться из-за нее Абрамов? Скорее всего — нет, но чем черт не шутит. Нужно и его проверить.

А что касается Купцовой, у меня были все основания скептически отнестись к ее высказываниям. Может, и есть в ее словах доля правды, но не следует забывать, что эта правда взросла на горькой почве обиды и разочарования.

Понятно, что большую часть информации получаешь от людей, — никуда от этого не денешься, как ни крути. Но никто не застрахован от предвзятых суждений. К тому же добрая половина высказываний продиктована зачастую личными интересами. Моя же задача заключалась в том, чтобы отфильтровывать действительно стоящую внимания информацию от вымысла и всякого рода предвзятостей.

Откровенно говоря, в виновность Беркутова я верила все меньше и меньше. И все-таки я открыла бардачок и достала черный бархатный мешочек, в котором находился комплект магических костей — три двенадцатигранника с числами от одного до тридцати шести на каждой грани. Каждой выпадающей при броске комбинации из трех чисел соответствует определенное толкование. Любой математик может подсчитать количество таких комбинаций, оно исчисляется не одной тысячей, но в моей, не буду скрывать, феноменальной памяти хранилось большинство из них.

Для того чтобы получить ответ по любому жизненному вопросу, нужно было сконцентрироваться на нем, сформулировав его как можно более однозначно, и метнуть кости.

В качестве ровной поверхности я использовала атлас автодорог, пристроив его на коленях.

Я высыпала кости на ладонь, согревая их своим теплом, и сосредоточилась на вопросе: «Виновен ли Беркутов в смерти Грушина?» Затем метнула кости. Выпало 30+16+7. Я покопалась в записях и извлекла на свет божий следующее толкование, соответствующее данной числовой комбинации: «Ошибка не должна повториться снова». Выходит, что первую ошибку совершили те, кто с ходу обвинил Беркутова в убийстве. Это не должно повториться, то есть я не должна идти по этому же пути.

Я спрятала мешочек в одном из многочисленных карманов куртки и решила, не теряя времени, отправиться на продовольственную базу «Самобранка». Конечно, не было гарантий, что в субботу Абрамов окажется на рабочем месте, но ведь оказался же на месте Яков Григорьевич. «Самобранка» располагалась почти в центре Тарасова.

К вечеру улицы заметно оживились, по дороге двигался более плотный поток машин. Снег прекратился, но рыхлое серое небо низко висело над городом, грозя в любую минуту разродиться новым снегопадом.

Из общей плоскости высокого металлического забора ворота «Самобранки» выделялись тем, что были выкрашены в голубой цвет. К ним вели одинокие следы, оставленные на снегу шинами автомобиля.

Без особой надежды я надавила на кнопку звонка. Никакой реакции. Я повторила свою попытку. Наконец я услышала приглушенные снегом шаги, и дверь с металлическим скрипом приоткрылась.

Невысокий коренастый парень с красным широкоскулым лицом появился в проеме.

— Ну че названиваешь, сегодня выходной, — недовольно пробурчал он.

От него пахло перегаром и скукой.

— Мне нужен Анатолий, — уверенно произнесла я, заглядывая во двор.

Парень бесцеремонно прошелся по мне хитрыми глазками неопределенного цвета и, сплюнув на снег, скривил губы в наглой ухмылке.

— А ты кто такая?

— Знакомая, — спокойно ответила я.

— Знакомая, значит, — процедил он сквозь зубы. — Это хорошо, что знакомая, только вот нет Анатолия Ивановича.

— И «Мерседес» во дворе не его стоит? — я хитро прищурилась.

Парень замешкался, в воздухе повисла продолжительная пауза.

— Ну вот что, — взяла я инициативу в свои руки, — если Толя узнает, что я приезжала, а ты меня не впустил, знаешь, что может быть? Ты бы лучше проводил меня к нему. — По напряженному выражению его глаз было видно, что размышление не являлось привычным для него занятием.

— Анатолий Иванович не предупреждал меня о вашем приезде. — На лице парня снова появилось настороженно-недоверчивое выражение.

— Он просто забыл, — широко улыбнулась я, — ты же знаешь Абрамова.

Парень молчал, что-то прикидывая в уме, потом, пожав плечами, посторонился.

— Проходи, только ведь занят он, — на его узких губах заиграла ехидная улыбочка.

Я не стала гадать, что она означает, и уверенно шагнула вперед. Мы пересекли двор, уставленный контейнерами и пустыми пластиковыми ящиками, и вошли в двухэтажное кирпичное здание, по виду напоминающее контору.

— Второй этаж, направо по коридору до конца, — скороговоркой выпалил он и исчез в комнатке под лестницей.

Я поднялась на второй этаж и, пройдя метров десять, уперлась в массивную дверь из светлого дерева, на которой висела пластиковая табличка с надписью «секретарь». Потянув за ручку, я без труда открыла ее и оказалась в небольшой комнатке, где вдоль одной из стен стояло несколько стульев, а у окна — стол с компьютером, над которым приткнулось несколько полок. Прямо напротив меня была еще одна дверь, из-за которой доносились приглушенные голоса и стоны.

Я нащупала шершавую рукоятку «макарова», но, подойдя ближе к двери, поняла, что оружие мне вряд ли понадобится: стоны говорили скорее не о боли или страдании, а об удовольствии.

Вот, значит, чем занят Анатолий Иванович. Теперь мне стал ясен смысл хитрой ухмылки сторожа.

Вскоре из-за двери донесся заразительный женский смех, к которому присоединился низкий мужской голос. Интересная ситуация. Ну что ж, видно, господь призвал меня обломать кайф Абрамову. Я сразу поняла, что его счастливая партнерша — отнюдь не Ерикова, та могла принять его в квартире, да и голос дамы не был похож на Катькин. Во мне взыграло любопытство, и я не могла удержаться от того, чтобы не приоткрыть дверь, осторожно просунув палец в узкую щелочку.

Воздух внутри опять завибрировал звуками поцелуев, стонами и сладкими всхлипами, перекрываемыми частым тяжелым дыханием возбужденного самца. Я подумала, что парочка так увлечена делом, что, по всей видимости, не обратит на меня ни малейшего внимания.

Мне удалось бесшумно расширить проем. Действо происходило явно справа от двери, и вскоре краешком глаза я нащупала теневые волны ритмичного движения. Мне удалось растворить дверь настолько, что я могла свободно заглянуть в комнату, где на желтом кожаном диване поднималась и опускалась мощная голая задница Анатолия Ивановича, ерзавшего на бьющейся в сладострастных конвульсиях брюнетке, ноги которой были закинуты на потную поясницу Абрамова. Волосы брюнетки веером рассыпались по дивану, она была почти полностью скрыта под грузным телом любовника, который, осатанело вертя круглыми ягодицами, по-видимому, приближался к финалу своих трудов.

Я тихонечко вошла и, стараясь не производить лишнего шума, села в кресло и закурила. Судя по их самозабвенному пылу, старания мои были совершенно не нужны. Казалось, что, приземлись посреди комнаты какой-нибудь «МиГ» или «Боинг», это не смогло бы отвлечь парочку от практической «Камасутры». Тем не менее действо подходило к завершению. Я невозмутимо ждала, попыхивая сигаретой.

Испустив ликующий вопль, Абрамов наконец затих. Брюнетка лежала неподвижно, тихо постанывая, одна ее нога безвольно съехала на пол, другая, сверкая розовой пяткой, замерла на спинке дивана. Она склонила голову вправо, и тут ее затуманенный взгляд встретился с моим. Немая сцена. Нижняя челюсть ее отвисла. Она дернулась, словно ужаленная, попыталась вскочить, но не смогла даже приподняться. Массивное тело Абрамова плотно вдавило ее в мягкую кожу дивана.

— Толик, — обретя наконец дар речи, крикнула она слегка осипшим голосом, — кто это?

— Это я, Лелек, че ты дергаешься? — грубовато усмехнулся Анатолий Иванович.

— Да нет же, вон там! — Она смотрела на меня расширенными от ужаса глазами, точно я возглавляла бригаду полиции нравов.

— Успокойтесь, — благодушно сказала я, чувствуя, как мои губы непроизвольно расползаются в улыбке, — я не жена Анатолия Ивановича и не его бывшая любовница…

Абрамов понял наконец, что они не одни. Он неуклюже повернулся на бок и, приняв сидячее положение, посмотрел на меня с живым интересом. Его подружка вскрикнула — видно, вставая, он придавил ее.

— Извини, Лелек. — Он звонко хлопнул ее по бедру, нисколько не стесняясь моего присутствия. — Как ты сюда попала? — обратился он ко мне.

На его лице не было ни удивления, ни досады, он продолжал бесцеремонно разглядывать меня. По его удовлетворенному виду нетрудно было заключить, что я ему приглянулась. Мне не привыкать к таким взглядам, и я без особого напряжения выдержала и этот — оценивающий и одновременно плотоядный.

— Я к вам по делу, — ответила я, выпуская дым через ноздри.

Абрамов, этот чудо-мужик, по словам Ериковой, представлял собой некую смесь Казановы и Гаргантюа. Его лицо было не лишено мужественного обаяния, хотя некоторая припухлость щек, впечатляющих своим детским румянцем, делала его похожим на повзрослевшего «пупсика». Недоверчивость в его взгляде соседствовала с любознательностью. Он имел вид человека, довольного жизнью и смело черпающего из нее все прелести бытия.

Даже в такой двусмысленной ситуации он не растерялся и имел весьма уверенный вид.

— По делу, говоришь? — Он неторопливо натянул трусы и брюки, надел рубашку и, оставив ее расстегнутой, взял со стола пачку сигарет. — Ты же видишь — люди отдыхают.

— Это не отнимет у вас много времени.

— На-ка, оденься, — он кинул шмотки брюнетке, сидевшей на диване с поджатыми ногами, и повернулся ко мне: — Давай, в двух словах, раз уж пришла.

— Меня зовут Татьяна Иванова, я расследую убийство Артема Грушина. Вот моя лицензия, — я протянула свои документы.

— Детектив? — Он удивленно приподнял свои густые брови. Видно, в его представлении частный сыщик должен был выглядеть не иначе, как Эркюль Пуаро или Майк Хаммер. — Может, у тебя и пистолет имеется?

Абрамов весело подмигнул мне.

— Имеется. — Я дернула «молнию» на куртке и немного отогнула полу, так чтобы он мог видеть рукоятку «макарова».

— Так что же ты хотела узнать? — В его голосе поубавилось фамильярности.

— Я хотела бы узнать, где вы находились в тот момент, когда Беркутов обнаружил труп Грушина.

Абрамов не спеша подошел к столу и, налив полстакана водки, посмотрел на меня.

— Будешь?

Я отрицательно покачала головой, сверля его пристальным взглядом. Он выпил не поморщившись и оторвал от массивной виноградной грозди, лежавшей на тарелке, большую черную ягоду. Причмокивая, он разжевал ее и только после этого удостоил меня ответом:

— В раздевалке. — Его лицо хранило полную невозмутимость.

— Что вы там делали?

— Что делал? Пошел за сигаретами и остался там покурить, вот и все.

— О чем вы разговаривали с Грушиным в сауне?

— Да о чем только не разговаривали! — развязно усмехнулся он. — О бабах, о работе, о жизни…

— Меня интересует работа.

— Что конкретно?

— Например, сахар.

Его глаза забегали, а потом удивленно уставились на меня.

— А вот это не твое дело, Танюша, — в его взгляде появилась жесткость и настороженность. — Лучше тебе в это не соваться. Хоть ты и ходишь с пушкой, но и она, случись чего, тебе не поможет.

— Значит, вам была выгодна смерть Грушина, — проигнорировала я угрозу.

— Иди-ка посиди в приемной, — небрежно бросил он брюнетке, которая уже оделась и явно не знала, чем ей заняться, — можешь взять с собой шампусик.

Лелек встала и, соблазнительно поигрывая упругими ягодицами, едва прикрытыми коротенькой юбчонкой, направилась к выходу, держа за горлышко бутылку «Мадам Розе».

— Ты хочешь сказать, что это я его утопил? — с вызовом спросил он, приблизившись ко мне вплотную и дыша на меня свежими водочными парами.

— Я сказала только то, что сказала, — хладнокровно произнесла я, приготовившись тем не менее к отражению атаки, отставив назад ногу.

Он уцепил меня за отвороты «харлейки» и слегка встряхнул. В нем было не меньше ста двадцати килограммов, и настроен он был решительно. Что могла сделать тонкая хрупкая девушка против этой пыхтящей и злобно урчащей скалы? Правильно! Так я и сделала.

Он охнул, разжал свои клешни и, согнувшись, прикрыл ими свои шары. Я отошла в сторону, потирая ушибленное колено.

— Сука, — произнес он через полминуты, когда немного пришел в себя.

— Вот я пожалуюсь на тебя Катерине, что ты невежливо гостей встречаешь, — сказала я, когда поняла, что он может воспринимать смысл моих слов.

Абрамов наконец разогнулся и, сев к столу, налил себе еще полстакана водки.

— Ты знаешь Катьку? — удивленно спросил он.

— Она моя школьная подруга.

— Что ж ты сразу не сказала? — Он ловко опрокинул водку в свое нутро. — Мы с Катькой собираемся пожениться.

— Поздравляю, — усмехнулась я, показав рукой на диван, — а Лелек в качестве репетиции?

— Ты смотри, не проболтайся ей, а то… — он уже не пугал меня, а, казалось, просил.

— А то что? — я решила расставить все точки над «i».

Абрамов сморщился, как печеное яблоко.

— Она мне этого на простит, — страдальчески произнес он.

Вот оно что! Сейчас ты, дружок, выложишь мне все как миленький.

— Мне, конечно, не обязательно ей все рассказывать, — начала я, присев к столу, — но врать, честно говоря, я не люблю.

— Слушай, давай договоримся мирно, а? Тебя что-то интересует? Я готов помочь тебе, чем смогу, а ты не будешь ничего говорить Катьке, идет?

— Мне надо подумать, — нахмурила я брови.

— Ладно тебе, соглашайся, — Анатолий Иванович явно начал мне подыгрывать.

— Если только вы ничего не будете утаивать, — согласилась я.

— Хорошо, спрашивай.

— Собственно говоря, вопрос уже был задан, но я могу повторить еще раз.

— Не надо, — махнул он рукой, — ты насчет Грушина и сахара? Так вот, это все обычные дела. Я, как тебе известно, получил от Артема фуру сахара — двадцать тонн. На полную реализацию. То есть я рассчитываюсь с ним тогда, когда продаю последний мешок сахара. Поэтому и цена — девять рублей за килограмм. Если бы я решил сразу с ним расплатиться, то покупал бы максимум по восемь. И никто никого не собирался обманывать или «крутить» его деньги. На складе есть документы, из которых видно, что принято двадцать тонн сахара, а отпущено девятнадцать, так что, пока я его не продам, деньги будут у меня. Все честно.

— Из-за чего же у вас с Грушиным была стычка в сауне?

— Да это же игра, — усмехнулся Абрамов. — Все всё понимают и ведут себя соответственно негласным правилам. Он должен меня поторапливать, а я должен делать вид, что соглашаюсь с ним, или что-то объяснять ему. Жаль, конечно, что Грушин утоп, но деньги я зажимать не собираюсь, обязательно верну.

Я молча кивала, сделав понимающую физиономию, но не верила ни единому его слову. Вроде бы не дурак, а вешает мне лапшу на уши. Ладно, пусть думает, что убедил меня.

— Мне пора, — сказала я, вставая, — спасибо за откровенность.

— Так мы договорились, Катьке ни слова, — он заговорщически подмигнул мне.

— Могила, — ответила я, направляясь к двери.

— Слушай, — остановил меня Абрамов, — может, поужинаем как-нибудь вместе, а?

— Вместе с Катькой? — лукаво усмехнулась я.

Он состроил кислую рожу, и я, не дожидаясь ответа, хлопнула дверью. Теперь уже никого не вспугнешь. Полупьяная Лелек с тупым безразличием уставилась на меня. Бутылка из-под шампанского одиноко валялась под столом.

Выходя из конторы, я столкнулась в дверях со сторожем. Мне показалось, что его дыхание стало еще более тяжелым и зловонным.

— Иди отопри мне, дружок. — Я отстранилась от него, стараясь не дышать.

Парень вяло поплелся за мной.

Глава 4

Устроившись на холодном сиденье своего авто, я вынула сотовый и набрала Катькин номер.

— Катерина, это опять я.

— Привет, что-нибудь случилось?

— Ничего не случилось, все в порядке, — успокоила я ее. — Просто хотела узнать у тебя адрес Гришки Ступина.

— А, Гришка, — затараторила она, — от него жена ушла год назад, сейчас он один живет. Ты знала его жену? Так, ничего особенного, а гонору сколько! Я бы на ее месте помогла мужику, ну, выпивает, с кем не бывает, так работа у него такая, к кому ни придешь — наливают или бутылкой расплачиваются…

— Кать, — перебила я ее, — так ты знаешь его адрес или нет?

— Я же сказала, что знаю, сейчас посмотрю.

Катька продиктовала адрес Ступина, и, прежде чем она успела извергнуть очередной поток слов и междометий, я сухо поблагодарила ее и отключила сотовый. Я прикинула, сколько времени займет дорога. Не больше пятнадцати минут, включая остановки перед светофорами.

Уже начало смеркаться. Небо, как-то неожиданно прояснившись, полыхало пронзительной бирюзой над крышами домов, равномерно поднимаясь темно-синей сферой к зениту. Густая синева и широкая лента расплавленного малахита служили великолепным фоном для чеканно изогнутых стволов и ветвей деревьев.

Я с интересом наблюдала за тротуарами, по которым туда-сюда, как водяные пауки по зеркальной поверхности пруда, сновали прохожие. Они забегали и выбегали из магазинов, пялились на сверкающие витрины, возле которых невольно замедляли шаг. Некоторые, метнувшись к дороге, делали отчаянные попытки перейти ее в не предусмотренных правилами уличного движения местах.

Я с досадой смотрела на этих глупых камикадзе, сигналя тем из них, которые норовили броситься под колеса моей «девятки».

Ступин жил в частном секторе, располагавшемся за самой «крутой» девятиэтажкой, которая возвышалась над Волгой. Я соображала, как мне лучше подъехать к дому номер семь по Малокопейской улице. Мне пришлось развернуться на площади перед мостом и проехать в обратную сторону до живописной церквушки с голубыми куполами, точно сошедшей с витебских полотен Шагала.

Наконец припарковав машину у деревянного покосившегося забора, я вышла и встала у калитки. Света в доме не было, но я все-таки решила убедиться, что внутри никого нет. Звонка не оказалось, и я стала барабанить в калитку. Мне ответил разноголосый собачий лай из соседних дворов.

Женщина, шедшая с ведрами за водой, избавила меня от этой бесполезной долбежки, сообщив, что Гришка отирается у собутыльников в соседнем доме. Поблагодарив ее, я отправилась по указанному адресу.

Через пару минут я уже входила в подъезд. Веселье было в полном разгаре. Паря над клубами сигаретного дыма, на который при желании можно было опереться, голос Филиппа Бедросовича восславлял свою диву. Не уступая ему в энтузиазме, трио крепко поддавших мужиков в замасленных телогрейках вразнобой подпевало знаменитому российскому певцу. Гришки среди этой троицы не было.

— Привет, — стараясь перекричать мужиков, сказала я. — Ступина здесь нет?

Двое мужиков, сидевших на топчане, увидели меня и замолчали с открытыми ртами, третий, как заводной, с чувством продолжал гнусавить:

— Вива ля дива-а, вива Виктория, Афродита-а…

— Санек, кончай, — одернул его сидевший справа носастый мужик, лицо которого полыхало, как паровозная топка, — Гришку спрашивают.

— Тута он, Гришка-то, далеко не ушел, мы ему не дали, — заржал певец.

Носастый привстал, и я увидела на топчане за его спиной еще одного мужчину. Он лежал ничком и находился, по всей видимости, в отключке.

— Это Ступин? — переспросила я.

Все дружно кивнули и приняли серьезный вид.

— Он одноклассника поминал, — пояснил носастый, — утонул одноклассник-то.

Я приблизилась к топчану. Мужики встали и с интересом наблюдали за мной.

— Ну-ка, подвинься, — сказала я соседу носастого, который никак не мог оторвать свою задницу от топчана. — Сколько он выпил?

Мужики непонимающе переглянулись и пожали плечами.

— Да вместе пили, — он кивнул головой в сторону, где возле верстака с тисками сгрудилось с дюжину пустых бутылок из-под «Анапы».

— Понятно. — Я быстренько прикинула дозу, принятую Гришкой, и обдумала необходимые меры, которые могли бы привести его в чувство.

В моем арсенале было несколько довольно эффективных способов приведения в чувство людей, находящихся в аналогичном состоянии. Несколько непродолжительных надавливаний на определенные точки в области обеих кистей и в районе затылка помогли Гришке немного очухаться.

Он медленно перевернулся на спину и чуть-чуть приоткрыл затуманенные глаза. Мужики с нескрываемым интересом наблюдали за моими манипуляциями, а их лица выражали насмешливое недоверие.

— Ты бы лучше завтра пришла, — заметил носастый, — проспится, похмелится и будет в норме.

— Знаю я ваши нормы, — скептически произнесла я, — мне нужно, чтобы он начал соображать как можно быстрее.

— Ну, может, завтра к обеду… — неопределенно прогнусавил Санек.

— Помогите-ка мне загрузить его в машину.

— А ты, собственно, кто ему будешь? — Носастый подозрительно посмотрел на меня. — Захочет ли он с тобой ехать?

— Захочет, — уверенно сказала я, — мы с ним учились вместе.

— А-а, — протянул носастый, удовлетворенный моим лаконичным объяснением. — Давай, мужики, подсобим.

Все трое, слегка пошатываясь, ухватили Гришку за руки, за ноги и вытащили на улицу. Тот непонимающе пялился на них, безвольно вращая головой, как на шарнире. Я открыла дверцу, и вся команда дружно опустила бестолково хлопающего глазами Гришку на заднее сиденье.

— Че случилось, мужики, пожар, что ль? — промямлил он, продолжая крутить головой.

Я поблагодарила всех участников операции, захлопнула дверцу и села за руль. По дороге домой мне пришлось слушать Гришкино пьяное бормотание. Может, и не стоило его забирать, приехала бы завтра… Нет, завтра — вещь ненадежная, особенно если принять во внимание, что грядущая Гришкина похмелка легко могла перерасти в очередную пьянку. Лучше уж все держать под контролем.

Заглянув по пути в супермаркет, я взяла пару бутылок портвейна и полдюжины пива. Выход из полуобморочного пьяного состояния должен быть плавным и мягким, поэтому водку я брать не стала, хотя в некоторых случаях без нее не обойтись.

Поставив машину на стоянку во дворе, я повторила манипуляции, проделанные в доме.

— Татьяна? — произнес он удивленно, на его лице появилось осмысленное выражение. — Где я?

— Все нормально, Григорий, — успокоила я его, — сейчас мы пойдем ко мне.

— В гости? — Лицо Гришки озарилось блаженной улыбкой.

— В гости, в гости, — я разговаривала с ним, как с маленьким ребенком, — давай, поднимайся. — Он послушно поднялся, поддерживаемый мной за плечо, и, прилагая неимоверные усилия, выбрался из машины. С минуту мы постояли в обнимку, освещаемые тусклым светом фонаря, потом я прислонила его к машине и достала пакет с «горючим».

Закинув левую Гришкину руку себе за шею и обхватив его за талию, я взяла пакет, и мы тронулись. Кое-как втащив Гришку в лифт и прижав его корпусом к стенке, я нажала на кнопку.

Примерно ту же самую операцию я повторила у входной двери. Наконец мы были дома. На моем лбу выступила испарина.

— Это что, похищение? — пытался острить мой одноклассник, еле ворочая языком.

— Считай как хочешь, — усмехнулась я, подводя его к дивану.

Стоило мне слегка ослабить хватку, как Григорий рухнул на него. Пришлось стаскивать с него ботинки и телогрейку. Но предварительно я сама сняла куртку.

Есть же жены, которые всю жизнь нянчатся вот с такими оболтусами! Не хочу ничего плохого сказать про Гришку, может, он жил под прессингом безысходности, страдая от социальной невостребованности. Ведь, насколько мне было известно, слесарем он работал не по зову души.

Окончив десятилетку, он поступил на архитектурный факультет, грезя идеями Гауди, Корбюзье, Райта, но, столкнувшись с консерватизмом и косностью взглядов своих преподавателей, бросил учебу после третьего курса. Вернее, не бросил, а был исключен, формально — за неуспеваемость, а фактически — за бунтарский дух и смелость взглядов.

Гришка не был ни лентяем, ни снобом, работая где придется, не брезгуя тяжелым физическим трудом, но нигде дольше шести месяцев не задерживался. Теперь он слесарничал и… пил горькую.

Когда я вернулась из ванной, Гриша сладко похрапывал, дергая во сне руками. Его давно не стриженные темно-русые волосы беспорядочными прядями упали на лицо, рот был приоткрыт, щеточка усов от ритмичного дыхания подпрыгивала вместе с верхней губой. «Завтра приведем тебя в порядок», — подумала я, отправляясь на кухню.

Перекусив чем бог послал, я нашла в телефонном справочнике номер Грушина и набрала его. Шел девятый час, и я надеялась, что его жена, а теперь вдова, будет дома, и не ошиблась.

— Добрый вечер, — сказала я, — могу я услышать Антонину Игоревну?

— Это я, — ответил мне глубокий женский голос со слабой хрипотцой.

Я представилась и, в двух словах объяснив ей ситуацию, попросила встретиться со мной завтра.

— Это так уж необходимо? — устало произнесла она.

— Это действительно важно, — убежденно сказала я, — так я могу подъехать?

— До обеда я завтра дома.

— Благодарю вас.

Я нажала на кнопку «отбой», сложила посуду в раковину и снова нацепила «харлейку». За Гришу я была спокойна, по моим прогнозам, он не поднимется раньше шести.

Небо было по-прежнему ясным, на нем серебрились редкие звезды, стоял легкий морозец, под ногами поскрипывал снег. Говоркова жила в пяти минутах ходьбы от меня.

Я шла плохо освещенными пустыми дворами, скользя на припорошенных снегом ледяных скатах. В подъезде было темно и тихо, как в заброшенной шахте, от мусоропровода воняло тухлятиной. Лифт не работал. Пришлось переться пешком на восьмой этаж.

— Кто там? — раздался из-за двери Лидкин голос.

— Почтальон Печкин, принес заметку про вашего мальчика, — не слишком удачно, учитывая ситуацию, схохмила я.

— Иванова? Ты, что ль? — Она открыла дверь и замерла на пороге.

Среднего роста, худощавая, но широкая в кости, Говоркова еще со школы отличалась напористостью и стремлением стоять на своем. Эта черноволосая, голубоглазая донская казачка с правильными, но довольно резкими, как и ее характер, чертами лица и гортанным малороссийским выговором почти не изменилась за последние три года. Раньше мы встречались довольно часто, в основном на улицах Тарасова.

— Пообщаемся? — Я лукаво приподняла брови.

— Заходи. — Она наконец улыбнулась и закрыла за мной дверь.

— Галина Александровна, добрый вечер, — уважительно поздоровалась я с Лидкиной мамой, преподававшей нам в школе математику, а теперь находившейся на заслуженном отдыхе.

— Танечка, здравствуй, — Галина Александровна радостно улыбнулась. — Давненько ты к нам не заглядывала.

— Таня очень занятой человек, мама, — сказала Лида, приглашая меня на кухню.

Я заметила, что в квартире появились новая мебель, современные обои, линолеум под паркет, на кухне вместо потертой «Бирюсы» высился «Стинол», не говоря уже о разного рода «тефалях» и «мулинексах».

— Я тут прихватила с собой… — доставая из пакета бутылку «Ахашени», сказала я. — Не возражаешь?

Лидка не возражала. Она вынула из настенного шкафа фужеры, из холодильника — сыр и ветчину.

— Ветчину можешь убрать, под грузинское вино достаточно одного сыра.

— Давно ты стала таким гурманом? — хохотнула Лидка, но ветчину не убрала.

— Ладно, как хочешь. — Я поудобнее устроилась за столом.

— А ты, никак, по делу пришла? — Лидка посмотрела на меня из-под широких черных бровей.

— Катька уже растрепалась?

— Еле отвязалась от нее, — она с усмешкой покачала головой. — Я тоже люблю поговорить, но Катька — это прям Везувий какой-то.

Я понимающе посмотрела на нее.

— Штопор-то у тебя найдется, надеюсь?

— Да у меня самый лучший штопор в мире, — она протянула мне сверкающий никелированный прибор и гордо подбоченилась.

Разлив вино по фужерам, Лидка села напротив меня, подперев голову ладонью.

— Ну, говори, что тебя интересует?

— Самое главное, где ты была, когда услышала крик Сергея о помощи.

Она сделала несколько глотков вина, посмотрела на фужер и, подняв на меня глаза, сказала:

— Я была в душе.

— Одна?

Она глубоко вздохнула.

— Одна.

— Кто уже был на месте происшествия, когда ты туда пришла?

— После меня подошли только Лужина и Верещагин, — она сделала еще несколько глотков.

— Эта Лужина — подруга Беркутова?

— Вроде того, — Лидка была что-то чересчур лаконичной.

— Ты не знаешь, кто она такая, эта Лужина?

— Мы с ней вместе работаем в комитете, она курирует другой район.

— И давно она у вас работает?

— Да уж года два, наверное. А что?

— Мне нужно будет с ней встретиться, хочу понять, что она за человек. Ты не могла бы коротенько ее обрисовать?

— Я? — усмехнулась Лидка. — Я не очень хорошо ее знаю.

— Но ведь вы — подруги.

— С чего ты взяла? Просто работаем в одной конторе. Я даже не знаю, где она живет!

— Но хоть в двух словах ты можешь ее охарактеризовать, все-таки два года — срок немалый, — настаивала я.

Лидка на минуту задумалась, я в это время снова наполнила опорожненные фужеры.

— Спокойная, уравновешенная, старательная… не знаю, еще какая.

— Ну, ладно, а давно она с Беркутовым?

— Они познакомились около года назад на его дне рождения.

— А как она туда попала? — Я пристально посмотрела на Говоркову.

— Сергей попросил меня прихватить с собой подружку, он уже свободный был в то время, ну я и пригласила Надежду, она довольно симпатичная особа. Я все удивлялась, что она столько времени одна, а тут случай представился помочь человеку. Оказалось, в кон попала: Надька Беркутову приглянулась. Я подумала вначале, что Сергею все равно тогда было, с кем отношения иметь, он ведь так из-за развода переживал! Юрик, ой, то есть Верещагин мне рассказывал, что Сергей баб что ни день — разных водил. Ну так я сразу поняла, что это он просто забыться хотел. Что он в этой Купцовой нашел? Ну, смазливая, сексуальная, может, не знаю, а так-то — обычная стерва…

— Ты, Лида, сказала, что прихватила Лужину с собой на день рождения к Беркутову. Но ведь до этого ты говорила, что Лужина для тебя — не больше чем коллега. Насколько мне известно, коллег на дни рождения водят лишь в том случае, когда больше не с кем пойти. У тебя ведь так много подруг: Светка Янова, Верка Уланова, Людка Пороховняк. Все они не замужем, все симпатичные — одна лучше другой, да и Тоська Меркулова уже года два, как развелась… — я с умыслом перечислила всех наших общих подруг.

По мере того как я приближалась к заключительной реплике, лицо Говорковой принимало все более настороженное и недовольное выражение. Когда я упомянула Меркулову, ее взгляд стал почти укоризненным.

— Что ты этим хочешь сказать? — резко произнесла она, глядя на меня внезапно потемневшими глазами.

«Ну, прямо море перед штормом!» — иронически заметила я про себя.

— Что ты, похоже, довольно близка с Лужиной и неплохо ее знаешь, только вот почему-то не хочешь в этом признаться. — Я прошлась по ее кислой физиономии испытующим взглядом и опрокинула в рот последние капли вина.

— Мне нечего скрывать, здесь ты не угадала, — самодовольно усмехнулась она: видно, ей в голову пришла удачная мысль, которую я приготовилась услышать. — Беркутов позвонил мне на работу, а вечером уже надо было идти, и у меня не было времени разыскивать Тоську.

Теперь Говоркова ехидно улыбалась, и я не могла отказать себе в удовольствии стереть эту ехидную ухмылку, которой раньше никогда за ней не замечала.

«Люди меняются, Таня, — назидательно сказала я себе, — бойкие, смелые казачки превращаются в скользких устриц, а то и в ядовитых насекомых». Я почувствовала отчуждение и разочарование. Я всегда уважала Лидку за ее гордую прямоту и открытость. За ней водился грех повышенной возбудимости, вспыльчивости и ослиного упрямства. Но, во-первых, она говорила все в глаза, а во-вторых, была на удивление отходчивой и часто самокритичной.

— Хорошо, оставим это, — примирительно сказала я, переводя взгляд с недоверчивого Лидкиного лица на ее пальцы, теребящие кухонное полотенце, — давай теперь поговорим о тебе.

— Тоже мне, нашла тему для разговора.

— Чем же она тебе не нравится?

— Да нет у меня ничего интересного.

— Ну, как же нет, а мебель, ремонт, холодильник?

— Какой ты замечательный человек, Татьяна, все замечаешь, — ехидная улыбочка, как старая кожа со змеи, начала потихоньку сползать с ее лица. — На эту мелочевку мне Верещагин подкинул.

— Ну, может быть, это и можно с некоторой натяжкой назвать мелочевкой. — Я с интересом наблюдала за ней. — А что ты скажешь насчет квартиры? Тоже Верещагин подкинул?

— Это не твое дело, — прошипела она, — понятно? Кто тебе вообще дал право совать нос в чужие дела?

— Успокойся, голубушка, я же не собираюсь трубить об этом на каждом углу. Но если я об этом узнала, то может узнать и еще кто-нибудь. Между прочим, заняться этим делом меня попросил Верещагин с подачи Беркутова, которому наверняка несладко сейчас приходится, но это так, к слову. Если Беркутова осудят, а я уверена, что он не виноват, то и твоему Юре не светит депутатское место, соображаешь? Так что в твоих же интересах, ничего не утаивая, рассказать мне обо всем.

Уже который раз за столом воцарилось напряженное молчание. Лидка все крутила в руках кухонное полотенце, опустив глаза вниз.

— Как ты собиралась расплачиваться с Грушиным, и вообще, как это получилось, что он дал тебе такую сумму? — спросила я.

— Грушин тогда провернул какую-то сделку, — начала она, не поднимая на меня глаз, — денег у него было полно. У меня с ним были неплохие отношения, ты же помнишь, мы еще в школе дружили. С матерью в двухкомнатной не очень-то разгуляешься, да и мальчишке моему шестой год уже. А тут как раз подвернулся хороший вариант, я и попросила у него, а он дал. Только ты не думай, Юра сказал, что скоро у него деньги будут, тогда и расплатимся с Грушиным.

— Когда нужно было отдавать долг?

— В конце марта.

— Артем получил что-нибудь взамен?

— Я написала ему расписку.

— Когда об этом узнал Верещагин?

— Он знал об этом, даже ходил к Грушину что-то обсуждать, только после их разговора Грушин дал деньги.

— И о чем же они разговаривали?

— Я не знаю.

— Я же сказала, это в твоих интересах, — настаивала я.

— Но я, честное слово, не знаю, — Лидка прижала руки с полотенцем к груди, — да ты ведь можешь спросить об этом Верещагина.

— Тоже верно. Как я понимаю, в то время о выборах не было и речи, правильно?

— Ну да, только я не пойму, при чем здесь выборы?

— Как-нибудь в другой раз я тебе это объясню, если захочешь. Лучше ответь мне, что было после того, как Верещагин вышел из комнаты отдыха?

— Да там постоянно кто-то куда-то то выходил, то входил, — растерянно протянула Лидка.

— Сосредоточься, это было незадолго до того, как Беркутов позвал на помощь. Вы в то время все там находились.

Я почти услышала, как у нее под черепной коробкой шуршат мозги.

— Потом, кажется, Купцова вышла…

— Ты видела, как она вернулась?

— Нет… не помню, я вскоре отправилась в душ…

— И долго ты там была?

— Минут десять, двадцать… я время не засекала, просто подумала, что надо принять контрастный душ, чтобы взбодриться.

— Когда ты вышла из комнаты отдыха, Лужина осталась там?

— Да не помню я, Тань.

— Ты не пригласила ее с собой в душ?

— Она, кажется, собиралась в сауну.

— Значит, она осталась одна после того, как ты вышла?

— Не помню, мы ж датые все были…

— Ты не заметила, кто в сауне был в часах?

— Верещагин, он их почти никогда не снимает… Кажется, Беркутов, больше не помню.

— Ну ладно, я пошла, если что вспомнишь — позвони.

Глава 5

Двери лифта захлопнулись почти перед моим носом. Я не стала ждать, пока он вернется, и отправилась пешком. Проходя мимо почтовых ящиков, я автоматически бросила взгляд на свой. К моему великому удивлению, три аккуратных дырочки в нем не сквозили черной пустотой. «Наверное, очередная агитка», — подумала я.

В «дождливый» сезон выборов их пачками кладут в почтовые ящики. Это всегда напоминало мне кадры военной кинохроники, когда самолет, прорвавшись сквозь вражеский артобстрел, сбрасывает на головы граждан тонны печатного груза, имеющего целью взбудоражить умы и души горячими призывами к борьбе и сопротивлению.

Я уже занесла ногу на следующую ступеньку, но что-то заставило меня вернуться. Я открыла ящик и достала обычный почтовый конверт, на котором не было ни штемпеля, ни фамилии, ни адреса. Он был тщательно заклеен. Повертев конверт в руках, я сунула его в карман и продолжила путь.

Сбросив куртку и надев тапочки, я прошла в комнату, где оставила Гришу. Он встретил меня тем же завидно-мирным похрапыванием, которым и проводил. Войдя в спальню, я нащупала выключатель. Конверт я еще в прихожей извлекла из «харлейки» и теперь, сидя на кровати, осторожно надрывала его по краю.

Наконец в моих руках оказался лист бумаги стандартного формата, на который были наклеены разнокалиберные буквы, вырезанные из газеты. Текст послания, составленный из этих букв, гласил:

«Если тебе дорога жизнь, брось заниматься этим делом». Я раз пять пробежала глазами это лаконичное угрожающее послание. «Прямо как в кино, — подумала я, — что-то новенькое!»

Целый день я моталась по своим одноклассникам, их приятелям и подружкам. Когда я, решив отправиться к Говорковой, спускалась по лестнице, ящик был пуст. У меня отличная память, да и наблюдательная способность — на высоте. Значит, конверт положили в ящик, когда я навещала Лидку.

Что ж, убийца не дремлет и пристально следит за мной, может быть, я даже сегодня с ним общалась. Скорее всего так и было. А с кем я сегодня встречалась?

Верещагин, Ерикова, Купцова, Абрамов, Говоркова… да, чуть не забыла, еще Яков Григорьевич — коммерческий директор Грушина. Из них три женщины. Человек, приславший эту записку, или чересчур наивен и самонадеян, или просто не знает, с кем имеет дело. В одном он мне помог: теперь я с большой долей вероятности могу исключить из числа подозреваемых Говоркову.

И все-таки это послание встревожило меня. Я достала из шкафа «домашний» комплект гадальных костей и толковник, прошла на кухню и села за стол. Я размышляла, насколько серьезно это предупреждение. И для того, чтобы прояснить ситуацию, решила воспользоваться костями.

«Смогу ли я без особого ущерба для себя выпутаться из этой ситуации?» — именно так я сформулировала вопрос, прежде чем кости покатились по пластиковой поверхности стола. Ответ был таким: 4+28+25. Открыв книгу, я быстро отыскала толкование: «В принципе нет ничего невозможного для человека с интеллектом».

С интеллектом у меня было все в порядке. Но тайный смысл толкования прямо подталкивал меня к дальнейшим действиям. Кости определенно намекали на то, что нельзя сидеть сложа руки.

* * *

Воскресное утро началось затемно. Из сладостного утреннего сна меня вывел грохот, раздавшийся в туалете. Первой моей мыслью было, что на меня совершено покушение и взорвана входная дверь. Но потом я вспомнила про Гришку. Накинув на себя халат, я выбежала в прихожую. Дверь в туалет и в ванну была распахнута. На полу в ванной валялся эмалированный таз. Григорий стоял в туалете над унитазом, низко опустив голову: опершись одной рукой о стену, другой — поддерживая свое хозяйство, пытался направить струю в нужном направлении.

Я не стала ему мешать и пошла на кухню варить кофе. Через несколько минут, умытый, причесанный, но не посвежевший, притопал Григорий.

— О-о-ой, — страдальчески произнес он, медленно опускаясь на табурет, — как я здесь оказался?

— Что, дружок, похмелье? — сочувственно спросила я фразой из телерекламы.

Григорий только молча кивнул. Его серо-голубые глаза были едва открыты, точно ему больно было смотреть на свет, руки тряслись мелкой дрожью, губы еле шевелились, дыхание было учащенным и неровным. Он пошарил по карманам и, ничего там не обнаружив, растерянно развел руками.

Молча я достала бутылку портвейна с тремя семерками на этикетке и срезала пластиковую пробку. Григорий, облизывая сухие губы кончиком языка, с вожделением наблюдал за моими действиями. Налив полный стакан, я поставила его перед Ступиным.

Ни слова не говоря, он схватил стакан дрожащими руками, с жадностью припал к нему и, осушив до дна, замер в ожидании. Через некоторое время его бледное лицо начало покрываться легким румянцем, в глазах появился здоровый блеск.

— Есть будешь? — спросила я, когда увидела, что на его лице появилось осмысленное выражение.

— Нет, может, попозже, — он отрицательно покачал головой и потянулся к бутылке.

Я плеснула ему полстакана, которые он выпил с большим чувством, и отодвинула бутылку к стене.

— А все же, как ты меня нашла? — он поднял на меня вопросительный взгляд.

— Находить — это мое призвание, — пошутила я, заливая джезву со свежесмолотым кофе горячей водой.

— Надеюсь, от кофе ты не откажешься? — спросила я, когда густая пена шапкой поднялась над джезвой. — Очень хорошо прочищает мозги.

— Давай, если прочищает, — усмехнулся на глазах оживающий Григорий.

— У меня есть к тебе несколько вопросов, Гриша. — Я сделала первый глоток ароматного напитка и закурила.

— У тебя что, батарея прохудилась?

— С батареями у меня полный порядок, меня интересует ваш поход в сауну.

Гриша заметно помрачнел.

— Да уж, попарились, называется, — невесело покачал он головой.

— Я как раз сейчас занимаюсь этим делом, и ты мог бы мне очень помочь, если бы кое-что вспомнил.

— Что, например? — Гриша с любопытством поглядел на меня.

— Например, где ты был, когда закричал Сергей?

— Где, где. В парилке был.

— Ты был один?

— Сначала один, потом зашли Сергей с Грушей, немного погрелись и вышли, сразу же вошел Лидкин хахаль.

— Верещагин? — уточнила я.

— Ага, Верещагин. Мы с ним и сидели, пока не услышали Сережкин крик. Ну, я выбежал сразу — и за ним.

— Ты пошел к бассейну?

— Побежал. Сергей сразу нырнул и подтащил Грушу к бортику, а я выволок его наверх.

— А Верещагин остался в сауне?

— Ну да.

— Когда Беркутов с Грушиным вошли в парную, они о чем-то разговаривали?

— Там не очень-то поговоришь — температура сто двадцать градусов. Что-то они, похоже, обсуждали, я не прислушивался, но это было так, несколько фраз.

— Значит, вышли они спокойно?

— Вот именно, спокойно.

За окнами уже рассвело. Небо было зеркально-голубым, ясным и холодным. Я выключила свет и приоткрыла форточку. Колючий утренний воздух устремился внутрь, приятно холодя лицо. Гриша поежился, встал и, подсев ко мне, обнял меня за плечи.

— Ты все хорошеешь, Таньчик, — с дружеской фамильярностью произнес он.

— Что-то, брат, тебя опять начало развозить! — скептически отозвалась я на этот фривольный жест.

Я убрала Гришкину руку со своего плеча и немного отстранилась от него. Он с наигранной обидой посмотрел на меня, потом как-то виновато усмехнулся и потянулся к бутылке.

— Нет, дружок, погоди пока, мы еще не обо всем поговорили, — я преградила ему доступ к портвейну.

— Ладно, тогда давай спрашивай быстрее, — с нескрываемым нетерпением сказал он, проводя кончиком языка по губам.

— Я тебя вот о чем хочу еще спросить: ты вообще ничего не заметил странного?

— Странного? — рассеянно переспросил Гриша, думая, конечно, в первую очередь о портвейне.

— Я имею в виду какие-нибудь странности в поведении присутствующих. Может, кто-то с кем-то отношения выяснял, ругался или как-то подозрительно себя вел?

— Ну, заметил, как Купцова с Шубиным в гляделки играли, туды-сюды глазками стреляли, Груша еще в кафе нервничать стал. Хотя, мне кажется, он больше о своей репутации пекся. Ну, сама подумай: пригласил бабу, а она на глазах у всех с другим флиртует. Ты же знаешь, Груша, если что — эмоции в кулаке держать умеет, ой, то есть умел… — спохватился Гриша, голос которого под конец принял горькую окраску.

— Давай помянем, что ли, — предложил он, косясь на бутылку.

— Ладно, еще полстакана можешь выпить, — согласилась я.

— Ты самая добрая женщина в мире, — льстиво сказал Григорий, принимая из моих рук «снадобье».

— А ты случайно не слышал, о чем Груша разговаривал с Абрамовым?

— О чем конкретно, не слышал, понял только, что Груша что-то с него требовал. Ты подозреваешь Абрамова?

— Пока что я не могу ни с кого снять подозрения, кроме тебя, Верещагина и отчасти Говорковой. Кстати, о чем вы разговаривали в сауне с Верещагиным?

— О чем? — заморгал глазами Ступин. — Да так, о жизни.

— Вспомни, пожалуйста, поконкретнее.

— Ну, я спросил его, трудно ли руководить людьми. Потом мы поговорили о рыбалке, он любит зимой рыбачить, а мне не нравится сопли морозить. Поговорили об этой новой часовне на площади, которую приткнули непонятно зачем, он начал мне лепить о вере, религии. Сам-то небось на новой волне верующим прикинулся. Ну, в общем-то и все.

— Григорий, когда ты вышел из парной, ты никого не видел поблизости, кроме Беркутова?

Гришка ненадолго задумался.

— Вроде бы нет.

Он полез в карман, достал пачку «Астры» и собирался закурить.

— Кури мои, — я пододвинула ему «Кэмел».

Он кивком поблагодарил меня и сунул сигарету в угол рта.

Мы еще с полчасика поговорили с Григорием о том о сем и позавтракали. Потом я заказала ему такси и, вручив вторую бутылку портвейна, отправила домой.

* * *

Оставшись одна, я подвела итог расследованию, которое вела уже сутки. Кроме Шубина и Лужиной, опрошены все участники вечеринки в сауне. Что мне это дало? Очень немного. Алиби нет ни у кого. Я не могу исключить из числа подозреваемых даже Ступина с Верещагиным. Ведь если они договорились, то могли покрывать друг друга. Конечно, вероятность этого ничтожно мала, но пока ничего нельзя сбрасывать со счетов.

Подумать только, сколько всего можно узнать о жизни человека, если немного покопаться в его душе.

Мои одноклассники, с которыми я практически не поддерживала никаких связей, неожиданно как бы материализовались для меня, превратившись из размытого временем и расстоянием облака в проблему, требующую немедленного решения.

Следующим на очереди был наш школьный донжуан — Шубин Генка, который, судя по тому, как он вел себя в кафе и сауне, не изменил своим привычкам соблазнителя, хотя и был уже года три как женат. Он учился в параллельном классе, но сложилось так, что он почти всегда тусовался в нашей компашке. Все мы были сорвиголовами, и в этом смысле Генка нам подходил.

Надо сказать, что для того, чтобы обаять или склонить на путь греха очередную жертву пылкой, романтической страсти, ему достаточно было бросить на незнакомку несколько особо проникновенных и многозначительных взглядов, отпустить пару фривольных замечаний, сделать какой-нибудь набивший оскомину комплимент, давно пополнивший список любовных банальностей, не утруждая себя тонко разработанной стратегией и тактикой. Это было чем-то вроде врожденного таланта, часто вызывавшего нескрываемую зависть и ненависть у других, менее удачливых в деле завоевания женских сердец представителей сильного пола.

И что самое удивительное, он не был писаным красавцем и не обладал шварценеггеровской мускулатурой, но излучал какую-то магическую энергию, которая заставляла сладко сжиматься и трепетать чувствительные девичьи сердца. Конечно, его многочисленные ухаживания не всегда заканчивались постелью, но, как мне казалось, он к этому не очень-то и стремился, его интересовал сам процесс, хотя он и не отличался особой изобретательностью.

Генка работал торговым агентом, ни дня не посвятив своему настоящему призванию — переводчика с французского на русский и с русского на французский. Шубин, насколько я могла судить по нашей последней встрече прошлым летом на пляже, очень даже неплохо лопотал на этом дивном наречии. Он и пошел-то на романо-германский, во-первых, потому что был любимчиком училки по-французскому, а во-вторых, как мне казалось, рассчитывал, что это могло сыграть не последнюю роль при установлении доверительных отношений с прекрасным полом.

Может, и Купцова с пониманием отнеслась к его переводческому таланту?

* * *

Шубин жил в стандартной, снабженной центральным отоплением и мусоропроводом девятиэтажке, которая без особого напряга шесть лет назад вписалась в каменный ландшафт Земляничной улицы.

Почему эта отвечающая твердым требованиям реалистической перспективы постсоциалистического и недокапиталистического градостроительства улица носит такое сентиментально-ягодное название, по сей день оставалось для меня тайной.

Как бы там ни было, около десяти утра моя «девятка», притормозив на въезде во двор, остановилась у вышеозначенного панельного дома.

Из подъезда несло кислятиной, характерной для свежевыпотрошенного или напрочь забытого мусорного отсека. Зажимая нос пальцами, я пешком поднялась на четвертый этаж и, уточнив для себя номер шубинской квартиры, позвонила. Обитая потертой коричневой кожей дверь тут же распахнулась, и на пороге я увидела Генкину «вторую половину».

Приятная молодая женщина с открытым лицом и забранными на затылке в пучок густыми русыми волосами смотрела на меня с некоторым недоумением.

— Маш, привет, — я улыбнулась, — что, не узнаешь?

— Привет, — как-то растерянно произнесла она, — ты к Генке?

— Ты очень догадлива для своих семидесяти пяти! — пошутила я.

— Проходи, только Генка в ванной. — Она посторонилась, и я вошла в небольшую прихожую, стены которой были покрыты изрядно пообтрепавшимися обоями «под кирпичик». — Ген, к тебе пришли! — неожиданно громко крикнула она, едва не прижимаясь лицом к двери в ванную.

— Сейчас иду, — раздался жизнерадостный и чистый Генкин голос.

— Тань, ты присаживайся, — с крестьянской простотой сказала Маша, — это он только говорит: сейчас!

Она укоризненно покачала головой и устроилась на диване, покрытом темно-коричневым ковриком.

— Вот так же и с ремонтом! Скоро да скоро, а воз и ныне там, — в ее голосе звучала досада, хотя мне она показалась слегка наигранной: несмотря на очевидное безразличие к бытовым вопросам, Генка пользовался Машиным благорасположением. В этом она ничем не отличалась от других женщин, по достоинству ценящих природный шарм ее мужа.

Родители Маши, как мне рассказывала Ерикова, были против ее брака с этим, как они его называли, «бабником и лодырем». Ерикова никак не могла взять в толк, почему Машины предки придерживаются о женихе дочери такого мнения. Насчет «бабника» она была согласна, а вот насчет «лодыря» она готова была поспорить.

Может, дома Генка ничего и не делал, но на непростом поприще торгового агента трудился на славу, да и зарабатывал прилично. Маша родом была из Максимовки, одной из многочисленных деревенек, разбросанных по обширной Тарасовской области. Ее довольно зажиточные родители придерживались строгих правил относительно семейных дел и быта.

Естественно, Генка выглядел в их глазах неким прожигателем жизни, не способным организовать семейный очаг и окружить должной заботой их единственную дочь. Они были такими непроходимыми ретроградами, что отказывали Генке даже в таких его несомненных достоинствах, как выносливость и трудолюбие.

— Сейчас будем завтракать, — сказала Мария, поделившись со мной хозяйственными проблемами, — посмотри пока телевизор.

Она щелкнула пультом и отправилась на кухню. Генка вышел из ванной с полотенцем на бедрах и шлепанцах на босу ногу.

— Привет, — улыбнулся он широкой белозубой улыбкой, — классно выглядишь, девушка.

Чуть выше среднего роста, спортивного телосложения, со здоровым цветом лица и коротко остриженными волнистыми волосами, Генка производил впечатление уравновешенного и жизнерадостного человека.

У него были темные с поволокой глаза, широкий «боксерский» нос, немного тяжеловатый подбородок и полные, красиво очерченные губы.

— Quel bon vent t’am и ne?[1] — с безупречным французским прононсом спросил Генка.

— Cesse de te donner un genre,[2] — не сплоховала я и усмехнулась.

Он потянул носом в сторону кухни, откуда доносились аппетитные запахи.

— Alors cе serait bien se caler les joues.[3]

— Спасибо, я уже позавтракала, — попыталась я отказаться, но он и слушать ничего не захотел.

— У нас пища простая, деревенская, Машкины предки исправно подкидывают, так что никакие возражения не принимаются.

И он потащил меня на кухню, где на деревянном полированном столе были выставлены закуски: сало, холодец, винегрет, разломанная на части копченая курица, сметана с воткнутой в нее ложкой. Усадив меня на табурет, он пошел одеваться. Когда он вошел на кухню в синем махровом халате, Мария водрузила в центр стола большую сковороду с жареной картошкой. Отказываться было бесполезно.

После завтрака Мария осталась мыть посуду, а мы с Генкой вернулись в гостиную.

— Вообще-то я догадываюсь, зачем ты пришла, — с серьезным видом сказал Генка, когда мы сели на диван, — по поводу Груши?

— Ты не ошибся, — подтвердила я и, довольная тем, что смогу обойтись без предисловий, спросила: — Ты слышал, как Беркутов позвал на помощь?

— Слышал, но сперва не понял, в чем дело, и поэтому не сразу пришел.

— В душе был еще кто-нибудь, кроме тебя?

— Нет, — быстро ответил Генка, — я был один.

— В соседних кабинках тоже никого не было?

— Вроде нет, — пожал он плечами, — я бы услышал.

— А вот Говоркова сказала, что она в это время тоже была в душе.

Его глаза беспокойно забегали.

— Нет, навряд ли. Там особенно не спрячешься.

— Вспомни хорошенько, откуда ты пришел в душ?

— Тут и вспоминать нечего, прямиком из комнаты отдыха.

— А Верещагин сказал, что минут за десять до крика Беркутова он, возвращаясь из туалета, слышал в душе женский смех.

— Наверное, ему показалось.

— Может быть, — недоверчиво посмотрела я на Шубина, заметив, что на его лице появилось напряженное выражение. — Значит, с того момента, как ты пришел в душ, туда больше никто не заходил, так?

— Ну, так…

— А может, туда все-таки кто-то заходил, например, Купцова?

— Что ты имеешь в виду? — он растерянно смотрел на меня, а потом, не выдержав моего испытующего взгляда, опустил глаза.

— Послушай, Гена, мне ведь все равно: было у вас там чего или не было — я не из полиции нравов, но у меня есть предположение, что ты был в душе не один.

— Ты что?! — Шубин вытаращил глаза.

— Ничего. Видишь ли, Геннадий, если ты утаиваешь от меня, что был не один, возможно, у тебя еще есть что скрывать.

Глаза Генки полезли на лоб, он тяжело и быстро задышал и бросил испуганный взгляд в сторону кухни.

— Тс-с! — он приложил указательный палец к губам. — Ладно, только ты не шуми! Если хочешь знать, ничего у нас не было, вернее, мы ничего не успели, — с надутыми губами и обидой в голосе тихо сказал Шубин.

— С кем у вас ничего не было? — невозмутимо спросила я.

— С кем-кем… с Купцовой… — он виновато опустил глаза.

«Ну прямо нашкодивший мальчишка!» — подумала я, различив в Генкином голосе нотки смущения и досады.

— Так это она просила тебя не рассказывать о вашей встрече в душе? — беззлобно усмехнулась я.

— Сама понимаешь, — энергично прошептал он, — такое дело. Груша бы этого не одобрил!

Здесь уже он не удержался от понимающей, хитрой улыбки. Я с интересом посмотрела на этого неутомимого Казанову, галантное покрывательство которого разбилось о риф моей настойчивости.

— Ну, Гена, это, конечно, твое дело, — примирительно сказала я, — а теперь соизволь рассказать мне все ab ovo, то есть с самого начала, я надеюсь, ты не забыл добрую старую латынь. С того момента, как ты отправился в душ.

— Да, собственно, особенно и нечего рассказывать. Мы с Ольгой переглянулись, я ей кивнул, мол, выйди, она с лету все поняла. Я с минутку подождал и отправился следом, нашел ее в душе. Только мы… ну, понимаешь, — Шубин напряженно гримасничал, — Беркутов заорал. Я говорю, погоди, без нас разберутся, но она вырвалась…

— Значит, ты точно помнишь, что, кроме вас с Купцовой, — еще раз уточнила я, — в душе никого не было?

— Конечно, не было, — без тени сомнения ответил Шубин, — я перед тем, как к Ольге войти, все кабинки проверил.

— Вот это уже похоже на правду, — похвалила я Генку и бросила на него удовлетворенный взгляд, — ты очень внимателен и предупредителен с дамами.

Шубин удивленно посмотрел на меня.

— Да не пугайся ты, — я хмыкнула про себя, — меня интересует, не обратил ли ты внимания на других женщин.

— Как тебе сказать, вообще-то поглядывал, а что?

— У кого-нибудь из них были на руках какие-нибудь украшения, браслеты, например, или часы?

— Ты знаешь, я как-то больше на мордашки и на попки смотрел, а не на руки, хотя изящные запястья тоже могут возбуждать. В общем, про украшения ничего определенного сказать не могу. Хотя у Купцовой, помню точно, на руках ничего не было.

— Ты в этом уверен?

— Ха, ну ты даешь, — Генка хлопнул ладонями по своим ляжкам, — я хоть и принял прилично в тот вечер, но не до такой же степени!

— Ладно, донжуан ты наш, спасибо за информацию, — поблагодарила я Генку. — Только на будущее учти, в следующий раз тебе за твои амурные делишки могут надавать по тыкве. Ты что же думаешь, никто не заметил, что ты крутишь с Купцовой?

— Как-то не до размышлений было, — он скорчил смешную рожу.

Глава 6

Ну что ж, старая, опробированная в сыскном искусстве методика вопросов и ответов дала кое-какие результаты, — удовлетворенно подводила я итоги своей деятельности, сидя за рулем. Как там говорил Пуаро: я просто беседую с людьми и слушаю сплетни…

Вот и я, подобно картам, перетасовываю услышанные слова, неспешно раскладываю некий мыслительный пасьянс, каждое слово-карту привязывая в памяти к определенной мимике, движению, жесту, которыми его сопровождал говорящий. Удивительная и поучительная «человеческая комедия», или скорее — бестиарий.

Я сидела в машине, выпуская дым в приоткрытое окно, по мере того как в моей голове хаотично разбросанные цветные стеклышки фактов постепенно складывались в осмысленный узор. Наконец, подведя под отнюдь не праздными размышлениями черту, я нажала на педаль акселератора и, дав задний ход, стремительно развернулась и выехала со двора.

Затормозив у очередного светофора, я позвонила Говорковой. Без особого энтузиазма она согласилась встретиться со мной снова.

— Здравствуй, — сухо бросила она в ответ на мое приветствие.

— Возникли некоторые вопросы, — я села в предложенное кресло.

— Интересно, — вяло произнесла она, пристраиваясь на стуле.

— Действительно интересно. Ты говоришь, что была в душе, — я перехватила ее недобрый настороженный взгляд, — а вот Шубин утверждает, что это он был в душе, а тебя там как раз и не было. Это расхождение можно было бы, конечно, свести на нет, если предположить, что вы там были вдвоем…

Лицо Говорковой передернулось презрительной гримасой, но легкая дрожь ее брезгливо поджатых губ выдавала ее с трудом скрываемое волнение.

— Шубин и тебе голову заморочил? — скривила она губы в ядовитой усмешке.

— Так что ты на это скажешь? — бесстрастно продолжила я, пропустив мимо ушей брошенную в мой адрес «шпильку».

— Скажу, что он врет…

— Так ты была в душе? — Я пристально посмотрела на Говоркову.

— У тебя что, плохо со слухом? — раздраженно ответила она вопросом на вопрос.

— Значит, ты была в душе с Шубиным? — продолжала я долбить в одну точку.

Полный неприкрытой ненависти взгляд Говорковой, казалось, имел целью пронзить меня насквозь. Но броня моей обычной невозмутимости была действительно непробиваемой.

— Ну если ты такая непонятливая, — теперь Говоркова явно хотела унизить меня, — я тебе повторяю: никакого Шубина я в душе не видела.

Глаза и руки выдавали ее. Конечно, можно сказать все, что угодно, стараясь изобразить непроницаемо-гордое лицо, соврать и не покраснеть, но это при условии, что твой собеседник — дрянной психолог и никудышный физиономист. А я, неплохо разбираясь в человеческой психологии, видела, что Говоркова врет.

— Может быть, я бы поверила тебе, а не Шубину, хотя он тогда в душе был не один. Но дело осложняется тем, что именно в это время мимо душа проходил… кто бы ты думала? Юрий Степанович Верещагин. Он никого не видел в душе, но слышал, как оттуда раздавался женский смех. Если ты утверждаешь, что была в душе, значит, Верещагин не узнал твой голос? Мне кажется, это маловероятно. Если же это так, то получается, что ты была там с Шубиным, и именно поэтому боишься признаться.

Говоркова молчала, подавленная моей, честно говоря, небезупречной логикой. Мне нужно было просто вывести ее из равновесия, а уж потом добиться от нее правды.

— Что же ты молчишь? Ты не подумала, что своим враньем можешь навредить своему благодетелю? Ну, говори, где ты была?

— Я была в душе, — упрямо твердила Говоркова, — и была там одна.

— Ты сможешь повторить это на суде? — припугнула я ее.

— На суде? — Она уставилась на меня широко открытыми глазами.

— А ты что думаешь, дело уже закончено? Все еще только начинается! — грозно предупредила я ее.

— Не пугай меня, мне нечего бояться. — Она привстала со стула, наверное, чтобы придать больше весомости своим словам.

— Если ты не хочешь сказать правду, значит, чего-то боишься. И поверь мне, я узнаю это рано или поздно, — заявила я.

— Это твое дело.

— Вот тут ты права, — согласилась я, — но позволь тебя спросить: если еще один человек подтвердит слова Шубина о том, что он был в душе, ты все равно будешь стоять на своем?

— Ничего нового я тебе не скажу, — упрямо твердила Лидка.

— Ладно, тебе решать. Но ты подумай хотя бы о Беркутове.

— Мне нечего думать, я уже все сказала.

Упрямства ей было не занимать, а у меня весь арсенал средств психологического давления был израсходован. Я встала и, не прощаясь, вышла на лестницу. Закурив на площадке, я не спеша стала спускаться вниз.

Запустив двигатель, я вышла из машины, чтобы достать из багажника щетку, которой счищала снег. Я уже начала открывать крышку багажника, как вдруг раздался грохот взрыва и, ослепляя глаза, вверх взметнулся столб пламени. Плотной воздушной волной меня отбросило в сугроб. Хорошо еще, что я не потеряла сознание и успела отползти в сторону до того, как второй, гораздо более мощный, взрыв окончательно разворотил мою «девятку», — взорвался бензобак.

Мне повезло, что я осталась в живых. По всей вероятности, взрывное устройство было заложено под днище автомобиля в районе водительского сиденья. Задержись я за рулем еще хотя бы на десять секунд, и мое стройное молодое тело превратилось бы в неопознаваемое месиво.

Я зябко поежилась, скорее не от холода, а от возникшей перед моим внутренним взором безрадостной картины. Попытавшись подняться на ноги, я убедилась, что это мне удалось. Ныли спина и затылок — сугроб был не такой мягкий, как в середине зимы. Ощущалась боль в кистях рук, по которым ударило открывшейся от взрыва дверцей, да еще немного заложило уши, а в остальном я осталась той же Таней Ивановой и прощать такое кому бы то ни было не собиралась.

С момента взрыва не прошло и минуты, а из подъездов начали появляться первые зеваки. Я с сожалением посмотрела на то, что осталось от моей «девятки», которая верой и правдой служила мне до самого последнего момента, и, развернувшись на сто восемьдесят градусов, направилась к ближайшему бару — мне просто необходимо было выпить.

Меня распирало желание заглянуть в будущее — и я обратилась к магическим костям. Выпавшая комбинация была мне знакома: 22+28+4. «Перемена места жительства».

Что за черт!? Я не собиралась никуда переезжать, разве что какой-нибудь неизвестный родственник завещает мне виллу на Лазурном Берегу?

* * *

До обеда оставалось не так много времени, когда я, приведя себя в норму двумя рюмками коньяка, отправилась к вдове Грушина. Отпустив такси возле девятиэтажки, в которой она жила, я пешком поднялась на третий этаж и надавила на кнопку звонка. Дверь долго не открывалась, и я собралась уже было позвонить еще раз, как изнутри раздался женский голос:

— Кто?

— Антонина Игоревна, это Татьяна Иванова, мы с вами договаривались о встрече, — как можно громче сказала я.

Еще с полминуты за дверью ничего не было слышно. Наконец щелкнул замок, и я увидела на пороге круглолицую шатенку с пышной челкой, чуть вздернутым носом и тонкими губами. В ее широко раскрытых глазах я заметила растерянность, если не сказать страх.

— Добрый день, — я ободряюще улыбнулась ей. — Можно войти?

Она молча повернулась и пошла в комнату.

«Надо же, как смерть мужа подкосила ее, — подумала я, — а ведь они с Грушиным, кажется, собирались разводиться».

Я вошла в гостиную следом за хозяйкой, которая замерла у окна в какой-то напряженной позе. На круглом столе, покрытом темно-зеленой скатертью, лежали несколько листов бумаги и ручка.

— Антонина Игоревна…

Больше я ничего не успела сказать. Метнувшийся у меня за спиной силуэт опустил мне на голову что-то вроде бейсбольной биты. Я успела только инстинктивно пригнуться, немного отклонив голову в сторону. Вероятно, только это и спасло меня от перелома костей черепа. Свет в глазах померк, колени подогнулись, и я свалилась на пол.

* * *

Сознание медленно возвращалось ко мне, удары сердца грубыми толчками отдавались в затылке. Запах пороховых газов, плавающих в комнате, щекотал ноздри. Словно сквозь вязкую влажную пелену, обволакивающую мое сознание, я смутно слышала мужские голоса: один — гнусавый и высокий, другой — хриплый и басовитый.

— Репа, — сказал обладатель баса, — забирай бумаги, пора сматываться.

— Погоди, Шомпол, — заверещал в ответ Репа, — надо все проверить еще раз, чтобы следо…

Я снова провалилась в черную немую пустоту.

* * *

Подтянув ноги и упершись руками в мягкий ковер, я медленно встала на колени.

Антонина Игоревна неподвижно сидела в большом кожаном кресле в двух шагах от меня, уставившись в пол. Из маленького отверстия в виске по ее щеке стекала тоненькая струйка крови.

Сев на пятки, я потянулась рукой к кобуре: пистолет на месте. Я достала его и понюхала ствол. Нет никаких сомнений — из него стреляли. Я отодвинула затвор и заглянула в него — патрона в стволе не было. Вынув магазин, я убедилась, что все остальные патроны на месте, но от этого мне почему-то не стало легче.

Я не знала, долго ли я провалялась на полу — несколько минут или несколько часов, но мне было ясно, что надо убираться отсюда, — и чем быстрее, тем лучше. Вообще-то часов я не носила и обычно могла определять время с точностью до пяти-десяти минут, но в данном случае мой внутренний хронометр отказывался работать.

Выпрямившись, я с трудом сохранила вертикальное положение, мне даже пришлось опереться о стену, чтобы снова не оказаться на полу. Постепенно головокружение прошло, и я потихоньку тронулась к выходу. Мой взгляд упал на часы, стоявшие на полке, и я поняла, что прошло чуть более получаса с того момента, как я переступила порог этой квартиры.

Я была в прихожей и уже собиралась открыть дверь, как вдруг она сама собой распахнулась и мне в грудь уперлось дуло автомата.

— Стоять! Лицом к стене! Руки за голову!

Двое в камуфляже и бронежилетах остались рядом со мной, еще двое, прикрывая друг друга, ринулись в квартиру.

Веселенькое положеньице. Одна в квартире с хозяйкой, убитой, без сомнения, из моего «макарова». В моей больной голове всплыло предсказание о перемене места жительства. Не означает ли это, что вскоре мне придется перебраться в «кутузку»?

Обыскав, меня втолкнули в комнату.

— Ну что там, Гаврилюк? — сиплым голосом спросил высокий грузный мужчина с насупленными бровями.

— Вот, товарищ старший лейтенант, — он вывалил на стол все, что нашел у меня в карманах.

— Ого! — удивился старший лейтенант. — Да тут целый арсенал! — Он с любопытством посмотрел на меня, приподняв кустистые брови. — Ты ее кончила? — он кивнул головой в сторону кресла с трупом хозяйки.

— Конечно же, нет, сейчас я вам все объясню, — начала я.

— Ну-ну, — скептически произнес лейтенант, по-видимому, уже все для себя решив, — садись на стул.

— Я — частный детектив, там на столе моя лицензия. Я расследую убийство Артема Грушина и пришла поговорить с его вдовой. Вчера я с ней договорилась об этом по телефону, — быстро заговорила я, особо не надеясь, что мне поверят.

Лейтенант подошел к столу и, покрутив в руках мою лицензию, недоверчиво поглядел на меня.

— Это мы проверим, — деловито сказал он. — Гаврилюк, — он протянул лицензию высокому худощавому парню с головой в форме яйца и большими оттопыренными ушами, — позвони-ка в отдел. И проверь заодно ее пушку.

— Так вот, — продолжила я, когда яйцеголовый с лицензией и «макаровым» вышел к телефону, стоявшему в прихожей, — Грушина сама мне открыла, и я прошла за ней в комнату.

— Когда это было? — коротко бросил лейтенант.

— В час, — лаконично ответила я.

Лейтенант посмотрел на свои часы.

— Дальше, — приказал он.

— Потом меня ударили по голове, сзади. Я очнулась несколько минут назад.

— Складно у тебя получается, — он ухмыльнулся. — Значит, кто-то пришел к Грушиной, собираясь отправить ее на тот свет. Потом он или они подождали, пока заявишься ты, ударили тебя по голове и из твоего же пистолета укокошили хозяйку, оставив тебя в живых.

— Я случайно оказалась здесь в это время, — как можно убедительней сказала я, — те, кто убил Грушину, просто воспользовались моим приходом, чтобы свалить все на меня. Меня элементарно подставили.

— Ну что там, Гаврилюк? — лейтенант посмотрел на вошедшего яйцеголового.

— Все чисто, товарищ старший лейтенант. Пушка зарегистрирована на имя Ивановой Татьяны Александровны, лицензия тоже на имя Ивановой Татьяны Александровны. — Он положил «ПМ» и заламинированную лицензию обратно на стол и, сделав шаг назад, взял автомат на изготовку.

— Рубашкин, — лейтенант кивнул коренастому здоровяку, — пойдем осмотрим квартиру, а ты, — он посмотрел на совсем еще молодого паренька с рыжими усиками, — останешься с Гаврилюком. Глаз с нее не спускайте!

Самое время делать ноги, подумала я, если меня арестуют, то пройдет немало времени, прежде чем я сумею доказать свою невиновность. Да и сумею ли? А настоящие преступники в это время спокойно заметут следы. Нет, нужно как-то выбираться отсюда. Только вот как?

Гаврилюк с напарником расположились по обе стороны от меня немного впереди, положив руки на автоматы, перекинутые через плечо. К счастью для меня, они стояли ближе, чем должны были бы стоять.

Медленно опустив руки вниз, я покрепче ухватилась за сиденье стула и резко распрямила обе ноги, целясь носками в промежности моих охранников. Они почти беззвучно охнули и перегнулись пополам. Я быстро вскочила и, взяв их за головы, легонько стукнула одну об другую.

Извините, ребята, у меня нет выхода.

Придержав моих охранников за плечи, чтобы не наделали своим падением много шума, я помогла им опуститься на мягкий ковер и, перешагнув через них, метнулась к столу. Схватив одной рукой «макаров», другой — кое-что из своих прибамбасов, я пулей бросилась к выходу.

Когда я уже скатилась на первый этаж, наверху еще было тихо.

* * *

Через несколько минут я уже сидела на заднем сиденье такси. Цены нынче на это средство транспорта таковы, что поймать желтую «Волгу» не составляет никакого труда. Такси косяками курсируют по городу в надежде «подстрелить» хоть какого-нибудь пассажира.

Вскоре я была на месте. Открыв дверь, я, не разуваясь, метнулась в спальню. В темпе «военной тревоги» покидала в объемную спортивную сумку кое-какие тряпки, взяла необходимые вещи, деньги и опрометью выбежала из квартиры. Времени у меня было в обрез.

Сев в такую же желтую «Волгу», на которой доехала до дома, я понеслась к Светке. От моей «девятки», служившей мне верой и правдой и не раз выручавшей меня из разных критических ситуаций, остались, как говорится, рожки да ножки. Мне срочно нужен был автомобиль, и я рассчитывала позаимствовать его на некоторое время у своей подруги.

В этом смысле Светка была безотказной и всегда шла мне навстречу. Ей не понадобится объяснять, чем я занимаюсь, мучительно долго растолковывать, что случилось с моей машиной. Некоторая доля легкомыслия, присущая моей подруге, никак не отражалась на ее завидной сообразительности и перманентной готовности помочь словом и делом. Даже, наоборот, может быть, как раз Светкина бесшабашность и авантюристическая жилка самым счастливым образом влияли на ее умение все быстро понять и не задавать лишних вопросов.

Не доезжая до ее дома, я попросила водителя притормозить. Мне пришла в голову замечательная идея — позвонить на свой сотовый, который остался у старшего лейтенанта.

Завидев телефон-автомат, я вышла из машины и направилась к нему.

— Алло, товарищ старший лейтенант?

— Да. Кто это? — Сиплый голос старшего лейтенанта казался еще более надтреснутым от отчетливо звучащей в нем тревоги.

— Иванова. У меня туго со временем. Я только хочу извиниться за свой побег и заверить вас в том, что как только найду настоящего убийцу Грушиной, обязательно с вами свяжусь и предоставлю все доказательства.

Не дав ему опомниться, я повесила трубку и вернулась в машину.

Глава 7

Расплатившись с таксистом, я, не чуя под собой ног, взлетела на Светкин этаж. Позвонила. Светки, как назло, дома не было. Я знала, что иногда она оставляла ключ в почтовом ящике. Не особенно надеясь на это, я все же спустилась на площадку между первым и вторым этажами.

С моими «хирургическими» инструментами вскрыть почтовый ящик было детской забавой. На мое счастье, ключ лежал там. Хвала Светкиному безрассудству!

Может, Светка завела нового ухажера и заветный ключ предназначался ему? Мне было не до праздных вопросов, но дух дружеской насмешливой фамильярности, придававший нашей со Светкой манере общения порхающую легкость лукавого перемигивания, все-таки спровоцировал меня на один из них.

Пройдя в гостиную, я осмотрелась: все по-старому. Я не навещала подругу полгода, хотя мы довольно часто перезванивались. Мягкая мебель, аппаратура, полки, журнальный столик, на окнах — приподнятые жалюзи, на подоконнике — пара керамических горшков с цветущими фиалками. Здесь царила послеполуденная солнечная тишина, которой капель за окном придавала прозрачную хрупкость стекла.

Я глубоко вдохнула светлый, спокойный воздух Светкиной квартиры, напоминавшей сейчас зеркальную гладь пруда в погожий летний полдень. Боже, как это не похоже на переполох, поднятый в квартире вдовы Грушина!

Голова болела уже меньше, но кровь по-прежнему с глухим гулом стучала в висках. Я отправилась в ванную, но едва открыла кран с холодной водой, чтобы окончательно прийти в себя, как в прихожей мелодично запел звонок. Я на цыпочках приблизилась к двери и на всякий случай посмотрела в «глазок».

Внешность мужчины, стоявшего за дверью, ни о чем мне не говорила. Единственное, за что я могла поручиться, — профессионально он не принадлежал к разряду тех людей, которые сделали попытку задержать меня у Грушиной.

Этого с меня было довольно. Стоявший за дверью живо выразил нетерпение, снова нажав на кнопку.

— Кто-о? — нараспев спросила я, копируя манеру пугливого обывателя.

— Я к Светлане, она дома? — В голосе мужчины сквозило удивление.

— Добрый день, — с лукавой улыбкой поздоровалась я, открывая дверь.

В больших синих глазах незнакомца застыл немой вопрос. Ему можно было дать лет тридцать—тридцать пять. Высокий, стройный, подтянутый, с аккуратной деловой стрижкой, в свободном кашемировом пальто нараспашку, он походил на удачливого бизнесмена или офисного служащего. Под мышкой у него был зажат толстый журнал, в правой руке он держал мобильный телефон.

Выражение его лица было уверенным, но не высокомерным, взгляд — проницательным, но не сверлящим, от него веяло дорогим одеколоном, воспитанностью, элегантным лоском и ненавязчивым мужским обаянием.

— Я — Светина подруга, — продолжила я после обмена приветливыми улыбками.

— Вот как? — Незнакомец слегка приподнял темные брови. — Светлана должна была оставить мне ключ, но…

— Я опередила вас. Проходите. Меня зовут Татьяна, — сказала я на одном дыхании, впуская Светкиного знакомого в квартиру.

— А меня зовут Роман. Света просила меня ее подождать.

Роман снял свое шикарное пальто и не спеша пристроил его на вешалке. Мне хватило беглого взгляда, чтобы оценить безупречный покрой его модного однобортного костюма из мелкого черного вельвета.

Посмотревшись в зеркало, он пригладил свои густые волнистые волосы цвета спелой ржи. У него были правильные черты лица, высокий лоб, прямой породистый нос с горбинкой и тонкими ноздрями, красиво очерченный, чувственный рот и крепкий подбородок.

— Я приготовлю кофе, — беря на себя роль хозяйки, сказала я, когда Роман с журналом в руках устроился в уютном кресле.

— Только если вы сами хотите, обо мне не беспокойтесь, — произнес он с подчеркнутой любезностью, оправдывая мое первое впечатление о нем, как об обладателе хороших манер.

Сварив кофе, я вернулась в гостиную с подносом, на котором красовались две чашки с блюдцами из французского небьющегося стекла.

— Благодарю, — сказал Роман, когда я поставила перед ним ароматный дымящийся кофе. — Вы, случайно, не знаете, когда придет Светлана?

— Я сама секунду назад хотела обратиться к вам с таким же вопросом.

— Я подумал, может, она вам сказала… — неуверенно произнес он, деликатно размешивая сахар в чашке.

— Я не видела ее уже сто лет. Вы, простите, ее знакомый?

— Мы познакомились еще осенью. А сегодня договорились, что я буду ее ждать здесь. Она сказала, что сделает мне какой-то сюрприз, — в голосе Романа появились нежные, бархатные нотки.

— Светлана — мастерица преподносить сюрпризы, — усмехнулась я.

Он вопросительно посмотрел на меня и пожал плечами.

— Вы занимаетесь бизнесом? — полюбопытствовала я.

— Вы угадали. — Он сделал маленький глоток и поднял на меня свои синие глаза.

— И что же это за бизнес, если не секрет?

— Автомобили, отделочные материалы, продовольствие, — перечислил он без особой охоты.

— Вы из Тарасова? — Я почему-то загорелась жаждой вопрошать.

— Да, родился здесь, но уже пять лет, как переехал в Израиль. У меня двойное гражданство. Полгода как вернулся, вся семья там, а тут у меня только дядя остался.

Род Моисеев, значит!

— Налаживаете здесь бизнес?

— Вот именно, — вяло и лаконично отозвался он.

— Мне как раз нужна машина, может, мне стоит обратиться к вам?

Казалось, мой вопрос вывел его из состояния апатичной скуки. Он с интересом посмотрел на меня и уже было открыл рот, чтобы ответить, как в замочной скважине с характерным металлическим звуком повернулся ключ и послышался сухой щелчок отпираемой двери.

— Ой, Танька! — В гостиную влетела улыбающаяся Светка. Ее длинные русые волосы, спутанными прядями падая на плечи и грудь, доходили почти до бедер. Этакая нереида!

— Ром, ну ты здесь побудешь, а мы с Танькой с покупками разберемся, ладно? — Она обаятельно улыбнулась своему бойфренду.

Рома только снисходительно кивнул и погрузился в чтение журнала. Мы продефилировали на кухню. В прихожей стояли до отказа набитые пластиковые пакеты.

— Сама щедрость, — насмешливо прокомментировала Светка, качнув головой в сторону гостиной.

Я не стала сразу задавать вопросов по поводу Романа, зная, что вслед за выложенными продуктами Светка выложит мне все и о нем. Так и произошло.

— Ну, подруга, рассказывай, каким ветром тебя сюда занесло?

— Не буду скрывать, леди, мне снова требуется ваша помощь.

— Машина? — Светка отличалась дьявольской догадливостью.

— Тебе нельзя отказать в проницательности, — с добродушной иронией сказала я.

— Нет проблем, я все равно к Ромке переселяюсь. — Она весело подмигнула. — Пока мне везет, классный мужик по всем статьям! — она аж присвистнула.

— Я рада за тебя. — Восторженность Светки мне всегда казалась чрезмерной, и я не раз была свидетельницей того, как ее предварительная эйфория оборачивалась разочарованием, которое, однако, нельзя было назвать горьким, потому что скоро проходило, вернее, отступало перед ослепительным шквалом новой очарованности.

— Ой, если бы не Любка Симоненко — не видать бы мне моего самаритянина! Ее Вадька нас в ресторан пригласил, в «Черемуху», мы там славно погудели! Ну вот, — Светка не отличалась строгим порядком изложения материала, — Ромка тогда в очередной раз из Израиля прикатил. В ресторане-то мы с ним и встретились. Сама видишь, мужик он представительный, денег — море, и к тому же не жадный. Он мне сразу понравился. По его глазам я тоже поняла, что он на меня запал, ну, прям, как в романе. Сидим, значит, переглядываемся. Ты глаза-то его видела: во-о какие болты синие! — Светка комичным жестом поднесла руки к глазам. — Ну, в общем, сидим — хлоп-хлоп, потом он меня на танец пригласил, сама понимаешь: такт, обхождение, романтика всякая. Тут он мне предлагает: давай, мол, отсюда сбежим. Я вначале подумала: блажь или прикол. Говорю ему, что, мол, цену себе знаю и все такое. А он так на меня смотрит, прям дух захватывает. Ну я и прикинула — что мне терять, а может, что-нибудь дельное выгорит.

— Короче, ты решилась? — хихикнула я.

— Ты меня, Тань, знаешь, я хоть и порхаю, но просто так ни с кем не буду… — надула Светка свои и без того пухлые губки.

— Ладно, ладно, строчи дальше.

— Вот опять ты, Тань! — Она укоризненно посмотрела на меня.

Я бросила на нее ободряющий взгляд.

— Продолжай.

— Да что там говорить, — кокетливо махнула Светка рукой, на которой я заметила маленькое симпатичное колечко с бриллиантом, которого раньше у нее не видела.

Она перехватила мой взгляд и застенчиво улыбнулась.

— Тоже он. На день рождения подарил, и еще цепочку. Тань, представляешь, и деньги у него есть, и по заграницам разъезжает, и дома у него: один — в Земле обетованной, другой — в Канаде, где-то около Торонто, точно не знаю, в общем, тот еще гусь, — Светка плутовато сощурила свои продолговатые ореховые глаза, — а ничего из себя не корчит, вежливый, внимательный, заботливый. Я-то думала, потусуется со мной некоторое время, а потом — поминай, как звали! Не тут-то было! Неделю назад предложил к нему переехать, во-о как!

Женская гордость увлажнила Светкин взор.

— Дядя у него здесь, тоже при деньгах, да немалых! Ну, знаешь, есть такой бизнесмен… Грушин, что ли… Он к тому же и кандидат в депутаты! Делами тут крупными заправляет.

Упоминание фамилии Грушина вывело меня из рассеянной полудремы, куда меня вверг Светкин треп.

— А как зовут его дядю?

— Как-как? — насмешливо передразнила меня Светка. — Яков Григорьевич его зовут, а фамилия у них одна — Вайсман. Он — правая рука Грушина по торговле.

Я не стала обременять Светкину память дополнительными сведениями о Грушине. Она не знала ни о том, что я училась с ним в одном классе, ни о том, что о Грушине приходится нынче говорить в прошедшем времени.

— Так ты дядю-то знаешь? — на всякий случай решила я навести справки.

— Теперь знаю. Ни за что не скажешь, что они с Романом родственники: тот маленький, черненький, весь в кудряшечках. Рома говорит, котелок у него варит что надо. И так мило нас встретил.

— Значит, дела у них крупные?

— Да. Они в Россию сахар поставляют.

— Поня-ятно, — протянула я.

— Да что тебе понятно? — игриво хихикнула Светка. — Грушин-то этот, как мне Ромка рассказывал, с головой в свои выборы ушел, появлялся в конторе только изредка, Яков Григорьевич за него практически все дела вел. Слава богу, что такой человек нашелся! Грушин только купоны стриг. Я ведь его новую любовницу знаю, вернее, видела пару раз — ниче так баба, стильная и на рожицу смазливая. Но немного какая-то расторможенная. Как Рому моего увидела, начала ему глазки строить. Да не на того напала! У Ромки манеры — что надо! Он и бровью не повел: он таким, как Оля, цену знает.

«Ну, пошли опять бабские дела», — с досадой подумала я, принимая от Светки огромный желтый банан. Она мыла помидоры и огурцы.

— Вот и славненько, сейчас салатик сделаем. Ромка говорит, что в Израиле и овощей, и фруктов — завались! А мы тут загибаемся без витаминов. Нет, Тань, если так и дальше все между нами пойдет, я не откажусь с ним куда-нибудь в Иерусалим слинять. Представь себе: море, пляжи, пальмы, тачки крутые, тряпки, какие хочешь, а кругом евреи богатые на тебя зенки таращат! — Она не удержалась и рассмеялась своим глуповатым мечтам. — Ты с нами-то, надеюсь, пообедаешь?

— Не обижайся, Светик, дел невпроворот!

— Вечно ты так! Да не деликатничай, ты нам не помешаешь! — Она хитро и многозначительно посмотрела на меня.

— Ты мне лучше скажи, где тебя искать, когда нужно будет тебе машину возвратить?

— Да на работу можешь пригнать…

— А если вечером пора настанет? — Моя неуместная, может быть, в Светкиных глазах, настойчивость объяснялась простой причиной: я решила — тоже на всякий случай — узнать ее новый адрес. Вернее, адрес ее крутого парня.

— Набережная Космонавтов, двадцать семь, квартира восемь, — неохотно сказала Светка.

— Да ты не бойся, — успокоила ее я, — я зря беспокоить не буду.

— Ой, не в этом, Тань, дело, просто, сама понимаешь, квартира-то не моя. Ромка хоть от меня и тащится, а кто его знает, понравится ли ему это? — Светка бросила на меня виноватый взгляд.

Поработил прямо ее этот вежливый, заботливый Рома!

— У него что же, своя хата? — не унималась я.

— Снимает, но говорит, что скоро своя не хуже будет.

— Я в этом нисколько не сомневаюсь, — с доброй порцией иронии сказала я. — Ну, Светик, мне пора.

— Ты в бегах, что ль? — вперила она в меня проницательный взгляд.

— Что-то вроде того, я тебе позвоню, узнаю, как у тебя дела с отъездом обстоят, — пошутила я.

— Вот, возьми, — Светка протянула мне ключи от машины, — и сумку свою не забудь.

— Ты меня не видела и ничего обо мне не знаешь, поняла? И Роме своему не трепись!

Светка молча утвердительно кивнула. Любезно попрощавшись с Романом, я вышла из квартиры, предоставив любовникам пространство и время для сладких мирских забав.

Рядом с белой Светкиной «девяткой» величественно застыл гигантский бутылочно-зеленый с перламутром девятьсот шестидесятый «Вольво». Устроившись за рулем Светкиной машины, я запустила двигатель.

Теперь, пока я не найду настоящих убийц Грушиной, мне придется находиться на нелегальном положении. Дома появляться я, естественно, не могла, но у меня была «конспиративная» квартира, оставленная мне двоюродной бабушкой. Я держала ее именно для подобных критических ситуаций, и уже несколько раз мне приходилось ею пользоваться.

Квартирка была однокомнатной, но очень уютной. Я сохранила практически нетронутой ее обстановку, всякие безделушки вроде фарфоровых слоников, гобеленовых покрывал и вышитых накрахмаленных салфеток на этажерке.

Находилась она недалеко от детского парка, почти в центре Тарасова, но в то же время в стороне от шумных транспортных потоков. Единственной помехой было дребезжание трамваев. Но и с ним, по необходимости, можно было свыкнуться.

Клапаны у Светкиной «девятки» по-прежнему стучали. Притормозив у супермаркета, я вышла из машины. Нужно было запастись кое-какой провизией. Мой выбор остановился на замороженных мясных полуфабрикатах, сыре, соленых шампиньонах и копченых ребрышках.

Прихватила я также пару пачек хрустящих хлебцев и немного овощей, упакованных в пенопластовые ванночки. Получилось два объемных пластиковах пакета. Запас спиртного и консервов практически не расходовался. Если такое иногда случалось, я его своевременно пополняла.

Так вот, значит, о какой «перемене места жительства» предупреждали меня кости!

Войдя в свою конспиративную квартиру, я разложила провизию по полкам холодильника, бросила мясо на сковороду и, разрезав пару помидоров пополам, слегка их посолила.

Пообедав, я села с сигаретой в кресло, восстанавливая в памяти события сегодняшнего дня и решая, что же мне делать дальше.

Покушение на мою жизнь и убийство Грушиной с попыткой свалить его на меня как-то не состыковывались друг с другом.

Тот, кто пытался меня убить, не мог знать, что я буду у Грушиной, этого вообще, кроме меня и ее, никто не знал… А если бы знал, то не стал бы взрывать мою машину. Значит, эти два происшествия никак между собой не связаны. Вроде бы логично.

Кстати, о новой машине нужно пока забыть, во всяком случае, до тех пор, пока я не найду убийцу Грушиной и не сниму с себя подозрений. Я наверняка уже в розыске, и оформить машину на свое имя мне не удастся. Ничего, перебьюсь пока этой.

Кто же мог знать о том, что я буду у Говорковой? Только я и она. Я-то точно никого об этом не извещала, а вот за Лидку поручиться не могу. Может быть, кто-то следил за мной? Но обычно я сразу это чувствую, во мне распрямляется какая-то скрытая пружина, которая подает мне сигнал тревоги. Это трудно объяснить, я просто улавливаю флюиды на уровне подсознания и знаю: что-то не так. После этого включаются уже зрение и слух.

Частенько судьба подбрасывает людям различные сюрпризы, как бы подавая им знаки. Одни не обращают на это внимания, другие считают случайностью, не имеющей под собой никакого основания, третьи просто не замечают.

У меня же ко всем случайностям особый подход, я уверена, что просто так ничего не происходит, поэтому и принимаю так называемые случайности как информацию к размышлению или действию.

Вот, например, сегодня, приехав к Светке за тачкой, я совершенно случайно услышала от нее о Грушине и его заместителе, не говоря уж о встрече с Романом, который оказался племянником Якова Григорьевича. Можно, конечно, не обратить на это внимания, но меня почему-то заинтересовал этот сахарно-автомобильный бизнес.

Из числа участников «водной» вечеринки, пожалуй, только Абрамов был непосредственно связан с грушинским сахаром. И если он знал о готовящемся убийстве Грушина, то ему, конечно, не стоило торопиться с возвратом долга.

С другой стороны, он мог быть в сговоре с кем-то из грушинского окружения. Не исключено, что его взаимодействие с людьми Грушина не ограничивалось лишь реализацией сахара. Полученная от Светкиного знакомого информация относительно того, что он занимается, помимо всего прочего, и автомобильным бизнесом, подвигла меня на это предположение. В любом случае я должна еще раз пообщаться с Абрамовым, чтобы уточнить кое-какие детали. После этого нужно будет еще раз навестить Якова Григорьевича Вайсмана.

* * *

У подъезда Абрамова стоял навороченный джип «Тойота Лэндкруизер» темно-синего цвета, почти тараня своим хромированным передком абрамовский «мерс». Значит, его хозяин дома.

Машину приткнуть было негде. Если я брошу ее на дороге, то «Тойоте», вздумай ее владелец отчалить раньше меня, пришлось бы «курить бамбук», ожидая, пока я не наговорюсь с Абрамовым. Или брать меня на абордаж, что было нежелательно, учитывая то обстоятельство, что одну «девятку» я сегодня уже потеряла.

Пока я сидела в раздумье, двери подъезда распахнулись, в них появилась весьма странная компания, состоящая из двух дюжих парней и ведомого ими под руки… Толика. На его круглом лице запечатлелось выражение крайней растерянности, и я бы даже сказала — страха.

Его вели явно насильно.

У одного из парней, того, что шел справа, было усталое обветренное лицо, на физиономии другого застыла гримаса холодной злобы.

Когда двое молодцов уже сажали Толика в машину, он сделал отчаянно резкое движение, попытавшись освободиться из цепких лап своих «конвоиров». Злобный гигант, превосходивший его ростом, презрительно поджав губы, с какой-то звериной яростью пихнул ему кулак под ребра и с силой втолкнул Абрамова в «Тойоту».

«Веселенькое воскресенье!» — подумала я, вспомнив, что именно так называлась приключенческая комедия Трюффо.

«Тойота» начала сдавать назад, и мне пришлось сделать то же самое, чтобы дать ей дорогу. Вырулив на дорогу, джип рванул вперед, я, недолго думая, двинула за ним. Мы миновали центр, и джип свернул в сторону «спального» района.

Я подумала, что Абрамова везут для «разборки» на Кумыску — укромное местечко, где по весне, когда сходил снег, частенько находили «подснежников» — так на милицейском жаргоне называли трупы, пролежавшие зиму в сугробе. Но «Тойота», не сворачивая, гнала по полупустой дороге.

Наконец она въехала в небольшой поселок, расположенный на границе двух районов. Водитель «Тойоты» остановил машину на самой окраине поселка возле небольшого двухэтажного дома из белого кирпича.

Глава 8

Абрамова вывели из машины и повели в дом. Место было довольно тихим. По соседству стоял только один дом, напротив — авторемонтная мастерская, уткнувшаяся задней стеной в крутой склон холма, покрытый редким лесочком.

Мне пришлось остановиться на приличном расстоянии от места событий, чтобы меня не засекли, тем более что похитители сегодня уже видели мою, то есть Светкину, «девятку».

Поставив машину в проулке позади «уазика», я стала осторожно подбираться к дому, рядом с которым стоял джип. Подкравшись к очередному проулку, я спряталась за штабелем лежащих у забора дров и стала ждать. Через щели в заборе мне были видны джип и крыльцо дома, куда втащили Абрамова.

Прошло минут пятнадцать, прежде чем оттуда вышли его сопровождающие. Анатолия Ивановича с ними не было.

— Вечерком заглянем, к тому времени станет сговорчивей, — сказал тип с обветренным лицом.

Голос его показался мне подозрительно знакомым. Я решительно знала, что где-то его слышала, но сколько я ни напрягала свою память, я не могла вспомнить, при каких обстоятельствах это было. К тому же у меня исключительная память. Мне достаточно один раз взглянуть на человека — и я обязательно его запомню. Здесь же что-то было странным: я определенно помнила голос, но знала, что его обладателя первый раз увидела у дома Абрамова.

Я подождала, пока отъедут эти громилы, и пошла к дому. С замком пришлось повозиться, но минуты за три я все же с ним справилась и вошла внутрь. Складывалось такое впечатление, что здесь никто не жил уже довольно продолжительное время. Дом напоминал корабль-призрак, вставший на якорь в тихой лагуне безветренного мартовского дня.

Толстый слой пыли покрывал старый полуразваленный комод, еще крепкий диван с выцветшей и потертой гобеленовой обивкой, стулья с изогнутыми спинками и изодранными сиденьями, пару непонятной формы тумб и провисшую почти до самого пола грубую холстину шезлонга.

Обойдя все комнаты первого и второго этажа, ванну, туалет и никого не обнаружив, я по винтовой лестнице спустилась вниз. В коридоре, ведущем в подвал, тускло светилась лампа без абажура. Пахло сыростью, на стенах серо-зелеными пятнами проступала плесень. Я отодвинула тяжелый, покрытый ржавчиной засов и, нащупав на стене у двери выключатель, зажгла свет.

Войдя в подвал, я поежилась, здесь было даже холоднее, чем на улице, под ногами был голый бетон.

Абрамов, весь гардероб которого составляли белые трикотажные трусы, был прикован наручниками к толстой скобе, вбитой в стену на уровне колен. Он стоял в позе пролетария, поднимающего булыжник с мостовой, как в небезызвестной скульптуре не то Шадра, не то Мухиной. Единственное отличие заключалось в том, что напряженная статика тела рабочего выражала решимость и волю, а поза Абрамова была уныло вынужденной.

Его била сильная дрожь. Когда я вошла, он повернул ко мне бледное, испуганное лицо. Его бессмысленно блуждающий по серым стенам взгляд наконец остановился на мне. Страх на его лице сменился удивлением и робкой надеждой.

— Подумать только, какая неожиданность! — иронически воскликнула я, приближаясь к Абрамову.

— Ради бога, освободи меня. — Он с мольбой посмотрел мне в лицо.

— В прошлую нашу встречу вы показались мне более уверенным в себе.

— Ты заодно с ними? — Он ошалело вращал глазами. Надежда, теплившаяся в них, уступила место холодному отчаянью.

— Вы не угадали. Я же говорила вам, что я частный детектив и привыкла к самостоятельности. Я готова вам помочь, если вы дадите слово честно ответить на все мои вопросы. К тому же мне искренне жаль Катерину, я не хотела бы, чтобы вместо крепкого мускулистого парня ей досталась бесформенная глыба льда. — Я закурила и, пододвинув лавку поближе к скобе, уселась на нее. — Так вы согласны, Анатолий Иванович?

— Какого хрена ты еще спрашиваешь, быстрее задавай свои вопросы.

Я усмехнулась, подумав, что парням из джипа нужно было подождать не больше двадцати минут, чтобы Абрамов стал покладистым и сговорчивым.

— Что за ребята вас здесь приковали? — спросила я у этого трясущегося Прометея.

— Я почем знаю? — передернул плечами Анатолий Иванович.

— У меня времени немного, а вот у вас его, как я вижу, прорва, — я насмешливо посмотрела на него, в то время как голос мой звучал твердо и бесстрастно. — Вы, наверное, хотите дождаться ваших знакомых? В таком случае мне здесь нечего делать. Прощайте.

Я поднялась и направилась к двери.

— Подожди, — Абрамов окликнул меня, когда я была у самого выхода, — ты ведь не оставишь меня, так?

— Это еще почему? — искренне удивилась я и обернулась, — с какой стати я должна что-то для тебя делать?

— Это негуманно, бросать меня в таком положении, — в голосе Абрамова зазвучали требовательные нотки.

Видимо, поняв, что я не заодно с его обидчиками, он не мог отыскать причину, по которой я могла оставить его в этом гиблом месте. Он решил, что я играю с ним. Чтобы развеять его иллюзии, я сухо сказала:

— Ты, наверное, думаешь, что я случайно здесь оказалась или что у меня больше дел нет, как вызволять тебя из плена? А может, ты решил, что я чем-то обязана Катьке или тебе и готова ради этого рисковать своей жизнью? Так вот, объясняю на пальцах: если у нас не получится откровенного разговора, то я здесь не задержусь ни на минуту. Умные люди в подобных ситуациях не ведут себя так глупо и самонадеянно, как ты, Анатолий. Смею тебя заверить, нервная система у тех парней, которые тебя сюда доставили, не такая крепкая, как у меня. Я не жестока и не кровожадна, но, если ты думаешь, что я притащилась на другой конец города, чтобы спасти твою шкуру, ты глубоко заблуждаешься. Чао!

Конечно, я бы не оставила этого самонадеянного болвана в этом холодильнике, еще насморк подхватит! Но должна же я была как-то его расшевелить!

— Нет! — заорал Толик. — Не уходи!

— Значит, пообщаемся?

— Да, — выдохнул он с грустным облегчением и как-то сразу сник.

— Тогда вперед, — я снова присела на скамейку, — твои друзья могут вернуться.

— Они не друзья мне.

— Кто же тогда?

— Люди Грушина, вернее, не его.

— Чьи же тогда?

— Вайса.

— Это что, имя?

— Нет. Это от фамилии — Вайсман.

— Яков Григорьевич? — я удивленно приподняла брови.

— Он самый, — Анатолий Иванович дрожал, переступая с ноги на ногу.

Я пододвинула ему башмаки, валявшиеся неподалеку, и накинула на его голые плечи дубленку.

— Ну вот, а говорил, что не знаешь, — укоризненно произнесла я.

— Теперь он просто так от меня не отстанет.

— Что он от тебя хочет?

— Чего, чего — денег, конечно.

— За сахар?

— Да, будь он неладен.

— Так отдай, может, он и отстанет.

— Ха, легко говорить, отдай, — криво усмехнулся Абрамов, — денежки-то тю-тю.

— Что значит тю-тю? Пропил, что ли? — подковырнула я его.

— Скажешь тоже, пропил, что мне, пить не на что? — Казалось, к нему вернулось его прежнее самодовольство. — Денежки пошли на избирательную кампанию Грушина.

— Что ты мне мозги пудришь, Анатолий, я ведь могу обидеться и уйти.

— Ничего я тебе не пудрю, — насупился он, — Грушин передал мне этот сахар без документов, чтобы я продал его, а деньги отдал ему на выборы. За это он пообещал — после того как его изберут, конечно — льготные кредиты, поддержку и тому подобное. Ну я так и сделал.

— Ты хочешь сказать, что вернул ему деньги?

— Господи, ну конечно, вернул, что я, враг себе, что ли?

— Чего же тогда он требовал от тебя в сауне?

— Как чего? Еще денег. Выборы — это же как прорва, сколько ни дай, все мало!

— Так он хотел, чтобы ты дал ему как бы в долг?

— Ну да. И я пообещал немного наскрести, но Грушина кто-то утопил. Теперь эти сволочи требуют у меня деньги за сахар. Я им говорю: отдал лично Грушину, а они ничего слышать не хотят. Вот приковали, как партизана.

У Абрамова сохранилась еще способность подшучивать над собой.

— Ладно, с этим все ясно. Теперь объясни мне, пожалуйста, Толя, у жены Грушина есть какая-то доля в его предприятии?

— Теперь есть. Знаешь, наверное, супермаркет «Юпитер» недалеко от Волги? Грушину принадлежало полмагазина, после его смерти его доля автоматически переходит Тоньке.

— А кому принадлежит вторая половина?

— Вайсу, насколько мне известно.

— Понятно.

— Сними ты наконец с меня эти гребаные браслеты, а не то я сейчас околею.

У Абрамова действительно зуб на зуб не попадал, он дрожал, как осиновый лист. Теперь можно его освободить. Все, что мне было нужно, я от него узнала.

Я достала отмычки, и вскоре свободный Абрамов, подобрав свою одежду, торопливо начал натягивать ее на себя. Он трясся, как в лихорадке, с трудом попадая в штанины и рукава. Я закурила новую сигарету.

— Ну, я пошел, — беспокойно моргая глазами и не переставая дрожать, сказал Абрамов, застегивая дубленку.

— Нет, погоди, — я остановила его, — пойдем-ка посмотрим, нет ли здесь чего выпить, я немного озябла в этом подвале. Да и про тебя не скажешь, что ты запарился.

— Ты что? Они же могут сейчас вернуться, — испуганно произнес он.

— Вот я с ними и пообщаюсь. Надеюсь, ты не откажешься мне помочь? — Я хитро улыбнулась, вопросительно глядя на дрожащего от холода и страха Абрамова. Он удивленно на меня таращился.

— Ну уж нет, с меня хватит! — выпалил Анатолий. — Я пока еще из ума не выжил.

— Да пойми ты наконец, они же тебя в покое не оставят. А так, глядишь, мы что-нибудь из них вытрясем, тогда ты сможешь хотя бы к ментам обратиться за помощью.

— Что же такого ты можешь из них вытрясти? — Абрамов, кажется, немного заинтересовался.

— Пошли наверх, там все обсудим. Помнишь, ты предлагал мне поужинать с тобой, — я лукаво сощурила глаза, поворачиваясь к двери.

— Впутаешь ты меня в историю, — Абрамов вздохнул и пошел следом за мной.

— Ты и так уже впутался, и я здесь ни при чем.

Мы выбрались из подвала и пошли прямиком на кухню.

— Посмотри-ка холодильник, — кивнула я Толику и, смахнув с табурета пыль, села к столу.

— Че-то я не понял? — развел он руками. — Может, ты сама посмотришь?

— Толя, я очень устала, — сказала я, — а мне предстоит еще трудный разговор, так что, будь добр, поухаживай за дамой.

Толя нехотя открыл дверцу холодильника и заглянул внутрь.

— Неплохо затарились, сволочи, — удовлетворенно произнес он, доставая початую бутылку виски «Джек Дэниэлз», полную бутылку текилы «Камино реаль» с игрушечным разноцветным шарфиком и маленьким сомбреро на горлышке и пузатую банку с мидиями.

Он снова «нырнул» в холодильник, и вскоре на столе появились консервированные оливки, ветчина, лимон и плоская баночка сардин.

Абрамов, отбросив свою спесь, вошел в роль гостеприимного хозяина и лихо сервировал стол. Казалось, он забыл, где мы находились и что нам еще предстояло.

— Жаль, хлеба нет, — Абрамов слизнул с пальца масло от сардин.

«Прямо пир во время чумы», — подумала я, поднося ко рту стакан с виски.

— Ну, — Толя поднял свой стакан с текилой, — будем! — и, резко выдохнув в сторону, с наслаждением выпил бледно-лимонную жидкость.

От спиртного щеки его порозовели, как пятачок у молочного поросенка. Он почти перестал дрожать и снова потянулся к бутылке.

— Тормозни, Толик, — остановила я его, — нам еще гостей встречать.

* * *

Из окна кухни был виден подъезд к дому, и я, сидя у подоконника, смолила сигареты одну за другой в ожидании вайсмановских мордоворотов. Абрамов, плотно перекусив, дремал прямо за столом. Крепкая нервная система. Прошло почти два часа томительного ожидания, прежде чем я увидела знакомую «Тойоту», остановившуюся у входа в дом.

Интересно, сколько их будет на этот раз?

В том же составе. Водитель остался за рулем. Я облегченно вздохнула и толкнула Анатолия в плечо.

— Подъем, гости приехали.

Он сразу же очухался.

— У тебя есть план?

— Хм. Есть ли у меня план? Да у меня десять тысяч планов. Пропустим их вперед и пойдем за ними. Иди за мной.

Я подошла к двери и прислушалась. Две пары ног начали спускаться в подвал. Подождав, пока парни спустятся вниз, я осторожно тронулась следом. Абрамов держался за моей спиной. Когда двое из джипа вошли в подвал, я встала рядом с дверью с «макаровым» в одной руке и иглой с сонным ядом в другой. Толик встал по другую сторону.

Едва я успела занять свое место, как дверь распахнулась и из подвала выскочил бугай с перекошенным от злобы лицом, который заехал Абрамову по ребрам, когда сажал его в машину. Он остановился на мгновение, увидел Анатолия и кинулся к нему, и тут я со всего маху всадила иглу ему в ягодицу.

— Отдохни чуток.

Быстро развернувшись, я сунула пистолет под нос его напарнику с обветренным лицом, который выскочил следом.

— Не спеши, дружок, поговорить надо.

Он поднял руки к голове и ошалело смотрел на меня.

— Давай поворачивайся, — скомандовала я ему и обернулась к Анатолию, который держал повисшего на нем здоровяка, — да брось ты его, он раньше чем через двадцать минут не очухается.

— Вперед, — я толкнула обветренного стволом в спину и следом за ним зашла в подвал.

— Толик, пристегни его.

Абрамов, как мне кажется, не без удовольствия выполнил мое распоряжение, приковав его на то место, где еще несколько часов назад находился сам.

— Готово, — произнес он с удовлетворением.

— Притащи сюда его приятеля.

Абрамов вышел за дверь и приволок, держа под мышки, спящего здоровяка.

— Ты че творишь, дура? — пробасил вдруг молчавший до этого пленник. — Вайс же из тебя калеку сделает, будешь всю жизнь на лекарства работать.

— Вот это вряд ли. Поверь мне, дружок, ты не первый, кто мне угрожает. Меня можешь называть Татьяной, разговор нам предстоит небыстрый, как я понимаю, хотя все будет зависеть от тебя. Кстати, как тебя кличут-то?

Ответом мне было суровое молчание.

— Хочешь сказать, что разговора у нас не получится, да? — Я почти ласково посмотрела на него. — Может, ты надеешься, что водитель вам поможет? Так нет, сейчас он вам тоже составит компанию.

Я оставила Анатолия с ребятами внизу и вышла из дома. Спрятав «ПМ» в кобуру, я подошла к джипу и жестом показала сидевшему за рулем круглолицему парню, что мне нужно прикурить. Он удивился тому, что я вышла из дома, но дверцу открыл.

— Твои приятели велели тебя позвать, если ты, конечно, не прочь развлечься, — я многозначительно посмотрела на него. — Ну, так как, ты идешь?

— Почему бы нет? — он улыбнулся. — Пойдем.

Выбравшись из машины, он хлопнул дверцей и поставил ее на сигнализацию, нажав кнопку на брелоке. После этого, чиркнув зажигалкой, дал мне прикурить. Он был одного со мной роста, плотный и коренастый.

— Как тебя зовут? — спросила я, входя в дом.

— Диман, — ответил он и ухватил меня пятерней за задницу, — а у тебя попка — ничего.

— Погоди, успеешь еще, — я с усмешкой отбросила его руку.

— Ты куда? — удивленно спросил он, видя, что я спускаюсь в подвал.

— Там надо какие-то дела закончить, — я пожала плечами, — твой начальник так сказал.

— Шомпол, что ли? — он двинул вслед за мной.

— Ага, Шомпол.

Шомпол, Шомпол… Нет, простым совпадением это быть не могло! Где же я слышала эту кличку? Ну конечно же! В квартире Грушиной. Вот почему его голос показался мне таким знакомым. Шустрые ребята! Едва успели разделаться с Грушиной, тут же принялись за Абрамова.

Мы уже подошли к двери в подвал.

— Заходи, — я посторонилась, давая Диману возможность самому открыть ее.

Он потянул за ручку и застыл на пороге. Я с силой пихнула его внутрь и достала пистолет.

— Ну вот, теперь все в сборе, — удовлетворенно произнесла я. — Толик, этого тоже к скобе.

Диман плохо соображал, что происходит, видимо, мыслить он был не в состоянии. Абрамов, деловито пошарив по карманам стоявшего у стены парня, достал ключи от наручников и подозвал Димана:

— Давай руку.

Увидев у меня в руке пистолет, тот подчинился. Через минуту парочка стояла в полускрюченном положении, прикованная к скобе, третий лежал рядом, не подавая пока признаков жизни. Мы с Абрамовым, усевшись на лавку напротив, держали всех в поле зрения.

— Ну что ж, господа присяжные заседатели, начнем, пожалуй, — торжественно произнесла я, — хочу заметить, что чистосердечное признание может существенно облегчить вашу участь. Итак, никто не хочет сделать заявление?

Я поглядела на Димана и его дружка, которые как в рот воды набрали.

— Значит, будем молчать? — Я обернулась к Абрамову: — Толя, принеси, пожалуйста, нож с кухни. Хотя, постой, выверни-ка у них карманы.

Абрамов начал с лежащего на полу, потом перешел к Диману и его соседу. На лавке возле меня выросла горка всевозможной мелочевки: зажигалки, сигареты, связки ключей, техпаспорт на машину, права, записные книжки, шариковые ручки и тому подобное. Была там и пара выкидных ножей.

Но сначала я выгребла из кучи пару листов бумаги, сложенных пополам. Я их развернула. Это был заверенный нотариусом договор дарения части магазина, принадлежащей Грушиной Антонине Игоревне, Вайсману Роману Михайловичу.

Вот что за бумаги заметила я на столе у Грушиной, когда пришла к ней сегодня. Когда я в спешке сматывалась оттуда, их там точно не было. Надо быть либо полным идиотом, либо настолько уверенным в своей безнаказанности, чтобы убивать Грушину в тот самый день, когда она подписала договор.

И вообще, не проще ли было оставить ее в живых, раз уж договор был на руках? Впрочем, она могла бы опротестовать этот «липовый» документ, и тогда бы у Вайсмана возникли проблемы. А так бумаги на руках, хозяйка в мире ином, «подмазать» кого следует, чтобы не задавали лишних вопросов, и — порядок.

Я положила договор в карман и подошла к нашим пленникам. Коротко, без размаха, ударила обветренного кулаком в нос. Он свободной рукой схватился за лицо, размазывая потекшую кровь.

— За что? — Он поднял на меня налитые злобой глаза.

— Не прикидывайся, Шомпол, — прищурила я глаза, — ты же узнал меня. Мало того, что ты долбанул меня по башке, так что я полчаса провалялась без чувств, так ты еще хотел жмурика на меня повесить. Я таких вещей никому не прощаю, так что это не мне, а тебе придется работать на аптеку, если ты, конечно, останешься жив после того, что я с тобой сделаю. Может быть, Анатолий тоже захочет сказать тебе пару теплых слов. Захочешь, Толя? — я обернулась к Абрамову.

— А как же, — поддержал он меня, — еще как захочу.

Я увидела, что в глазах Шомпола появился страх за свою гнилую шкуру. Чтобы окончательно сломить его волю, я добавила:

— Хочешь, я расскажу тебе, как ты будешь умирать? Очень долго. Ты проклянешь тот день, когда твоя гнусная рожа появилась на свет. Ты не дрожи, Диман, ты парень хороший, тебя я прикончу сразу, без боли.

— Я здесь ни при чем, — завопил Диман, — это все они! Не убивай меня!

— Заткнись, — я гневно посмотрела на него, — раньше надо было думать.

Я снова повернулась к Шомполу, который пытался унять нервную дрожь в коленях.

— Ну, что, дружок, молчишь? Жить хочешь?

— Хочу, — с надеждой в голосе ответил он.

— Это уже лучше, Шомпол, а я уж думала, у тебя совсем нет чувства самосохранения, — удовлетворенно сказала я. — И что же ты можешь предложить мне в обмен на твою жизнь?

— Я дам тебе денег, — выдохнул он, — много денег.

— Вот как, — я сделала вид, что заинтересовалась его предложением, — интересно, во сколько же ты ее оцениваешь?

— Двести тысяч…

— Неплохая сумма по нынешним временам, — мечтательно произнесла я, — можно купить однокомнатную квартирку.

— Я говорю про двести тысяч долларов, — Шомпол сглотнул слюну, — на них можно купить двадцать однокомнатных квартир.

— Вот это да, Шомпол, — удивилась я. — Откуда у тебя такие деньги? Мне кажется, что ты мне врешь. Хочешь выбраться отсюда, и ищи ветра в поле, ведь так, Шомпол? Но ты меня не проведешь. У меня здесь, — я постучала средним пальцем по голове, — кое-что имеется.

— Нет, нет, — зашептал Шомпол, как будто открывал мне страшную тайну, — если ты согласна, я укажу тебе место, сама все возьмешь, а потом отпустишь меня, а? — Наверное, он подумал, что уговорил меня (кто же отказывается от таких денег), потому что, когда я отказалась, впал в еще большее уныние.

— Не пойдет, Шомпол.

— Но почему? Подумай, с этими деньгами ты могла бы…

— Мне, конечно, не помешали бы твои доллары, — перебила я его, — но, во-первых, я привыкла зарабатывать их своим трудом, а во-вторых, — он слушал меня, открыв рот, — мне нужно от тебя кое-что другое. Если, конечно, ты хочешь остаться в живых.

— Но что же? — не вытерпел он.

— Твое чистосердечное признание в убийстве Грушиной.

— Но это не я, не я убивал, — зачастил Шомпол, — ее Репа кончил.

— Вот об этом и напиши, все подробно: как пришли, как заставили Грушину подписать договор, какой нотариус заверял, как убивали, что требовали с Абрамова. Ну что, согласен?

— Я все напишу, — подавленно ответил Шомпол.

— И Диман напишет, правда, Диман?

Тот утвердительно кивнул.

— Да, и не забудь про мою машину написать, — я сурово посмотрела на Шомпола.

— Какую машину? — он аж затрясся весь.

— Которую вы взорвали.

Шомпол с Диманом непонимающе переглянулись.

— Но мы ничего об этом не знаем… Клянусь! — он испуганно вытаращил на меня глаза.

— Ладно, с машиной ясно.

Искреннее удивление и растерянность обоих дружков лишь подтвердили мою догадку о том, что это не их рук дело.

— Анатолий, будь другом, поищи наверху бумагу.

* * *

Через два часа у меня были показания всех троих подельников. Очнувшийся ото сна Репа присоединился к своим товарищам. Теперь я могла покончить со своим нелегальным положением. Я даже не подозревала, что так скоро удастся это сделать. Опять напрашивалась мысль о так называемых «случайностях». Если бы я хоть немного помедлила с визитом к Абрамову, кто знает, сколько времени пришлось бы мне жить в бабушкиной квартире?

Кроме того, что я вернула себе гражданский статус и доброе имя, я еще узнала кучу полезной информации. Прежде чем воспользоваться ею, необходимо было сделать один практический шаг — предоставить имеющиеся в моем распоряжении доказательства моей невиновности в убийстве Грушиной.

Подбросив Абрамова до дома и предупредив его, чтобы он никуда пока не выходил и никому не открывал, я из первого попавшегося автомата позвонила на свой сотовый, надеясь, что он по-прежнему находится у лейтенанта. Так оно и было.

— Алло, — сонный сиплый голос красноречиво говорил, что его обладатель был не в духе.

— Добрый вечер, товарищ старший лейтенант, вас беспокоит Иванова.

Я напрасно ожидала мгновенной ответной реакции — старший лейтенант словно язык проглотил. Тягучая, как сопля, пауза повисла в телефонной трубке. Я не стала ждать, пока он выйдет из ступора, и продолжила:

— Я сдержала свое обещание, — в трубке по-прежнему молчание, — у меня есть доказательства моей невиновности, и я хотела бы как можно скорее предоставить вам возможность ознакомиться с ними. Вы можете мне уделить толику вашего драгоценного времени? — Я не могла запретить себе немного поиронизировать над этим озабоченно-хмурым стражем порядка, у которого правильность своих действий не вызывала ни малейшего сомнения. Хотя мой случай, возможно, слегка поколебал его веру в собственную непогрешимость.

— Вы где? — выдавил он из себя наконец. Было ощущение, что в горле у него застрял клубок шерсти и слова с трудом преодолевали эту преграду.

— Я буду ждать вас у кинотеатра «Парламентарий». Прихватите с собой людей. Преступников трое.

— Хорошо, через десять минут я буду. — Мне показалось, что старший лейтенант еще толком не пришел в себя от удивления. Что ж, видно, он не такой толстокожий, каким представлялся мне раньше.

Вскоре подъехали два милицейских «уазика». Я передала письменное признание Шомпола старшему лейтенанту и после короткого объяснения опять села за руль. «Уазики» двинулись за белой Светкиной «девяткой», баранка которой послушно вращалась в моих руках. Возглавляя кортеж, я чувствовала себя не Ивановой, а Иваном Сусаниным. Только указывала не ложный путь своим врагам, а истинный — моим временным единомышленникам.

Глава 9

Сладко потягиваясь, я лежала на своей антикварной кровати. Вставать жутко не хотелось. Серые ватные облака опять затянули небо. Действительно, неприкаянно-хмурое утро понедельника наплевательски относилось к самым смелым и сокровенным человеческим упованиям на скорое весеннее тепло.

Наконец я заставила себя подняться: дел было полно. Приняв душ — для ванны времени решительно не оставалось, — я прошла на кухню. Заглотнув средней паршивости завтрак и выпив пару чашек восхитительного кофе, я начала собираться. Едва я успела натянуть кожаные «дудочки» и синий, грубой вязки джемпер, как раздался звонок в дверь.

«Кого это несет в такую рань?» — не слишком гостеприимно подумала я, направляясь в прихожую. Заглянув в «глазок», я увидела до боли знакомую пропитую физиономию соседа.

— Чего тебе, Коля? — нехотя, но без раздражения спросила я через дверь.

— Тань, открой, поговорить надо, — голос Николая был невеселым и заспанным.

Я открыла дверь, догадываясь, что ему нужно.

— Деньги? — не очень любезно предположила я.

— Танек, двадцать рубликов до четверга, — глаза Коли живо напоминали жалостливо-красные зеницы мастино неаполитано.

— Знаю я твои «до четверга»! — усмехнулась я. — Лучше скажи: после дождичка в четверг.

Тем не менее я порылась в куртке и, выудив из кармана две десятки, протянула их заметно повеселевшему Коле.

— Че-то машины твоей не видно, — Коля явно хотел поговорить.

— В ремонте, — сухо сказала я. — Ну, у меня дел полно. — Я уже хотела было закрыть дверь, как Коля, почесав затылок, поднял на меня невинный слезящийся взор, который бывает только у непросыхающих пьяниц.

— Тут к тебе вчерась трое мужиков приходило, здоровые дядечки. Звонили, а я как раз спускался, думал денег у тебя занять. Тебя-то не было. Звонили, значит, они, звонили, а потом ушли…

— Как они выглядели?

Коля хитро сощурил глаза.

— Один, который поменьше, — в коричневой куртке такой, ну, знаешь, на меху. Лицо у него, ха-ха, чем садятся на крыльцо, глаза волчьи такие, шныр-шныр. — Коля задействовал всю имевшуюся в его арсенале мимику. — Он че-то тихо сказал другому парню, тому, который в пальто был, аж до пят. Этот тоже не из красавцев, нос — с пол-аршина, во-о! Ни дать ни взять — сынок папы Карло. Какой-то бесцветный, туда-сюда крутится, точно заноза в жопе.

Коля скрипуче засмеялся, и его деревянный смех тут же перешел в сухой кашель.

— А третий? — нетерпеливо спросила я.

— А третьего я толком не разглядел… Одет он был так себе, обшарпанный какой-то, пальтецо коротенькое, серенькое, в руке — «дипломат» дерматиновый.

Было понятно только то, что к таинственной мужской троице, посетившей меня, Коля особой симпатии не испытывал.

— Ты че, их не знаешь? — недоверчиво посмотрел на меня он.

— Представь себе, нет. Но все равно — спасибо!

— Рад служить! — точно ярмарочный шут салютовал мне Коля.

* * *

По дороге к Светке я думала, что это за странная троица? Судя по Колиным описаниям, я решительно не знала ни одного из них, и даже не могла предположить, что могло их привести ко мне. На потенциальных клиентов они не похожи, уж больно разномастно они были одеты, да и мои клиенты обычно обращаются ко мне предварительно по телефону.

Что касается моих подозрений насчет Абрамова, то мне казалось все менее и менее вероятным, что он причастен к убийству Грушина. В свете последних событий можно даже было сделать вывод о том, что смерть Грушина была ему невыгодна, потому что она фактически развязывала руки Вайсману и его браткам.

Кто бы мог подумать, что тот лощеный и вежливый франт, которого я случайно встретила у Светки, и его щупленький дядя заправляют всей этой мафиозной кухней!

Но все-таки мне представлялось сомнительным, чтобы этот криминально-родственный союз имел прямое отношение к убийству в сауне. Скорее всего, узнав об убийстве (в качестве информатора мог выступить тот же Абрамов), Вайсманы использовали этот факт и поторопились разделаться с женой Грушина, чтобы стать полными хозяевами «Юпитера».

Кто же тогда убил Грушина? Реально я могла подозревать лишь тех, кто был в сауне в тот злополучный вечер. Я вспомнила о Говорковой. Ее ложь наверняка преследовала какую-то цель, просто так люди не врут. Достаточно было опросить всех участников вечеринки в сауне, чтобы кое-кого из них поймать на лжи.

Вообще, если даже в течение некоторого времени общаться с лжецом, рано или поздно он себя обязательно выдаст. Мир для лжеца — это необозримое поле для произвола, царство безответственности. И точно с такой же легкостью, с какой он выбирает очередной лживый проект, он попадается на собственный крючок. Ему мстит сама реальность. Люди из органов знают это и успешно используют в своей нелегкой работе.

* * *

На набережной Космонавтов было безлюдно и уныло. Волга спокойно лежала под панцирем льда, как старая черепаха. Только щебетанье ранних пташек, вернувшихся на родину, нарушало серое безмолвие.

Во дворе дома Вайсмана стоял милицейский «уазик», вдоль которого деловито прохаживался милиционер в бронежилете и защитном шлеме. Не иначе как по Ромину душу пожаловали. Пристроившись невдалеке, я достала сигарету и закурила.

Минут через десять в дверях дома появился Вайсман под конвоем дюжих охранников с автоматами на изготовку. Роман был в пальто нараспашку и без головного убора. Ожидавший у машины милиционер торопливо открыл заднюю дверцу и встал рядом. Охранники без особой любезности затолкали Вайсмана внутрь, и дверь за ним с грохотом закрылась.

Я не стала дожидаться, пока они отъедут, вышла из машины и направилась в дом. Светка, открывшая мне дверь, была в коротком шелковом халате и мягких шлепанцах на босу ногу. Глаза ее были красными от слез.

— Ой, Танька, — она шмыгнула носом, — хорошо, что ты приехала. У нас здесь такое творится! Романа только что забрали в милицию. Прямо тридцать седьмой год какой-то. Да проходи ты, что у порога-то встала?

Я скинула куртку и прошла вслед за Светкой в комнату, всю обстановку которой составлял набор мягкой мебели да огромный телевизор на подставке.

— Я приехала машину вернуть…

— Что? — непонимающе уставилась на меня Светка. — Ах, да, — она вяло взяла протянутые мной ключи.

— Спасибо, — сказала я, отдавая себе отчет в том, насколько нелепо прозвучало, должно быть, для Светки это «волшебное» слово.

— Машина, машина, — бессмысленно повторяла она и вдруг, как бы спохватившись: — Надо же что-то делать, куда-то ехать, у тебя же есть знакомые в органах? — Ее голос звучал настойчиво, почти требовательно.

— Ничего делать не надо, — твердо сказала я, — твой Роман — мошенник и убийца, радуйся, что так легко отделалась, неизвестно, что еще могло случиться. Ты меня понимаешь? — Я строго посмотрела на оторопевшую подругу, которая как заведенная качала головой из стороны в сторону.

— Чушь! — встрепенулась она. — Ты не знаешь его! Он добрый и ласковый… Боже мой!

Она заревела.

— Хватит сырость разводить! — В подобных ситуациях только строгость могла благотворно подействовать на Светку. Уж я-то знала — стоило ей сейчас посочувствовать, погладить по головке — пиши пропало! Она бы еще долго лила слезы, завывая и причитая на тысячи ладов. У меня будет еще время для того, чтобы утешить ее и подбодрить, а сейчас нужно было отвлечь ее.

— Света, я хотела бы попросить тебя еще об одном одолжении.

Светка повернула ко мне заплаканное лицо.

— Каком еще одолжении?

— Да не пугайся ты, ничего особенного, — тоном опытного психиатра, убеждавшего душевнобольного пациента, сказала я, — просто мне нужно выбрать машину, и я подумала, что ты могла бы мне помочь, посоветовать, а, Свет?

— У меня глаза красные от слез.

Я поняла, что мне удался мой план.

— Это ерунда, — авторитетно заявила я, — во-первых, ты можешь надеть очки, а во-вторых, — я подняла ее голову за подбородок, — не такие уж они у тебя красные, только припухли немного, это мы сейчас мигом исправим.

— Нет, ты подумай, а, — рассуждала через час причепуренная и повеселевшая Светка, когда мы с ней выходили из дома, — что за жизнь? Нормальный вроде мужик, культурный, заботливый, с деньгами, и на? тебе — такой облом. Ну что ты на это скажешь? Мне что теперь, всю жизнь «в девках» сидеть?

Насчет девок Светка, конечно, лукавила. Каждый раз, когда я у нее объявлялась, а случалось это раз пять-шесть в год, у нее был новый хахаль. Но все же я решила дать ей один совет, хотя в глубине души была уверена, что дело это бесполезное, неблагодарное и зачастую оборачивается против тех, кто эти самые советы дает.

— Твоя беда, Светик, в том, что у тебя на лице написано: «Хочу замуж». Перестань к этому так сильно стремиться и увидишь, что все наладится само собой. Найдется твой суженый!

— Правильно, Тань, — она широко жестикулировала руками, — пошли они все…

* * *

Через два часа на новенькой, еще пахнущей резиной и краской бежевой «девятке» с тонированными стеклами я подъехала к старинному трехэтажному зданию в центре города, на последнем этаже которого размещался земельный комитет. Время подходило к обеду, когда я открыла дверь с табличкой «Землеустроители».

Ожидающие своей очереди «просители» только молча покосились на меня — видно, уже привыкли к тому, что родственники, друзья и просто знакомые в очереди на прием не стоят. В небольшой светлой комнате с двумя окнами стояли два стола, заваленные ворохом бумаг, за одним из которых сидела Говоркова.

Она что-то объясняла посетителю, немолодому мужчине в драповом пальто с коричневым цигейковым воротником. На сдвинутых вместе коленях у него лежала растрепанная нутриевая шапка-ушанка.

За другим столом рылась в папках красивая шатенка с бледным напряженным лицом и прямыми волосами до плеч. Ее красота была построена на контрасте: идеальный овал лица, высокий благородный лоб и точеный нос странным образом сочетались с тяжелым взглядом исподлобья и плотно сжатым ртом, в выражении которого было что-то холодное и брезгливое.

Я молча кивнула Говорковой и подошла к шатенке.

— Добрый день. Вы, наверное, Лужина? — Я присела на стул для посетителей.

— Прием закончен, обед, — не очень любезно ответила женщина. — Приходите в четверг.

Она что-то отметила в перекидном календаре.

— Я, собственно, не на прием…

Она подняла на меня вопросительный взгляд, в котором сквозило раздражение.

— Не на прием? — сухо удивилась Лужина, отложив свои папки. — Что же вам тогда нужно?

— Пообщаться, — усмехнулась я, — ничего больше.

— У меня, извините, нет времени на шутки, — она улыбнулась уголками тонких губ.

Ледяная суровость не растаяла в ее серых глазах.

— Моя фамилия Иванова, я — частный детектив, — сказала я, казалось, уже в сотый раз за эту весну, — и к тому же — одноклассница утонувшего или утопленного Артема Грушина, — устало закончила я.

— И что же вам от меня нужно? — не изменилась в лице Лужина.

— Я расследую обстоятельства гибели Грушина, неужели Лида вам еще не рассказала? — Я недоверчиво посмотрела на нее. — Вы у меня одна остались, так сказать, неохваченной. По сути, это чистая формальность, я только задам вам несколько вопросов. Мы могли бы посидеть где-нибудь в кафешке. Учитывая, что у вас обед, я угощаю.

Лужина несколько секунд хранила молчание, как будто что-то прикидывая в уме.

— Если я откажусь, вы же от меня не отстанете? — вяло усмехнулась она.

— Конечно нет.

— Тогда пойдемте быстрее. — Лужина встала и направилась к шкафу.

Мой взгляд, рассеянно петлявший по комнате, упал на поверхность стола. Гора папок мешала мне разглядеть, чей портрет лежал под стеклом. Виднелся только синий короткий рукав и полная загорелая рука, поверх которой красовался витиеватый автограф. Я немного сдвинула папки, и передо мной предстал улыбающийся мужчина средних лет, чьи небольшие глазки бойко смотрели из-под седых бровей. «Знакомое лицо», — отметила я про себя.

Я обернулась: Лужина в короткой песцовой шубе, наклонившись к самому уху Говорковой, что-то тихо ей говорила.

— Я готова, — произнесла она, выпрямляясь и глядя на меня.

Мы молча спустились вниз, прошли через отделанный мрамором вестибюль и очутились на улице. Солнце робко пробивалось сквозь драные, как старое одеяло, серые облака. Через минуту мы уже сидели за столиком довольно большого, но неприметного с улицы кафе, напротив «Детского мира».

— Так что же вас интересует? — спросила наконец Лужина, когда официантка принесла наш заказ.

— Лида вам, наверное, говорила, — неторопливо начала я, — что я выясняю местонахождение каждого из присутствовавших в сауне в тот момент, когда Сергей Васильевич Беркутов, помощник Верещагина и ваш друг, закричал, чтобы позвать на помощь.

— Да, я в курсе, — ответила она, принимаясь за салат «Столичный».

— Ну, так скажите мне, где в это время были вы?

— Я была в раздевалке, когда услышала крик Сергея.

— И что же вы сделали? Сразу бросились узнать, в чем дело?

— Нет, — Лужина отрицательно покачала головой, — из раздевалки я прошла в комнату отдыха.

— Почему же вы не поинтересовались, что случилось?

— Да там все дурачились время от времени. Ну я и подумала, что это очередной прикол.

— Хорошо, допустим, — я согласно кивнула, — это может кто-нибудь подтвердить?

Лужина пожала плечами.

— Не знаю, наверное, нет, я была там одна.

— Что вы там делали?

— Просто сидела, устала от разговоров…

— Значит, когда вы услышали, как ваш друг зовет на помощь, вы не пошли туда, а направились… — я вопросительно посмотрела на свою собеседницу.

— Я же сказала, пошла в комнату отдыха.

— Там кто-нибудь был?

— Нет, там тоже никого не было.

— И тогда вы вышли к бассейну?

— Правильно, тогда я и вышла, — Лужина разделалась с салатом и принялась за горячее.

— По дороге никого не встретили?

— Никого.

— Знаете что, Надя, — я пыталась заглянуть ей в глаза, — меня немного смущают показания вашей подруги Говорковой.

— И что же? — невозмутимо жуя бифштекс, поинтересовалась она.

— Дело в том, что я не могу определить, откуда она пришла в бассейн. Она утверждает, что из душа, но я почти на сто процентов уверена, что там ее не было. Это подтверждается показаниями двух других свидетелей, находившихся в то время в душе. Я также уверена, что она не убивала Грушина, у меня достаточно оснований, чтобы так думать. Но что-то или кто-то заставляет ее говорить мне неправду.

— И вы думаете, что это я? — Лужина в упор посмотрела на меня.

Я выдержала ее взгляд и улыбнулась.

— Ну что вы, конечно, я так не думаю. Просто вы работаете вместе, хорошо ее знаете, наверняка делитесь друг с другом впечатлениями, сомнениями. Мне бы не хотелось, чтобы она пострадала по своей глупости.

— Как же она может пострадать? Ведь убийца уже арестован.

— Ну, во-первых, не убийца, а подозреваемый, — поправила я ее, — а во-вторых, не арестован, а задержан, это большая разница.

— Значит, вы думаете, что это не Беркутов? — спросила она с надеждой.

— В том, что это не Беркутов, у меня нет никаких сомнений, — уверенно произнесла я.

— Значит, Сергея отпустят?

— Для этого мне нужно найти убийцу.

За столом воцарилось продолжительное молчание. С горячим было покончено, и только после того, как мы перешли к десерту, я напомнила Лужиной о Говорковой:

— Так говорила вам что-нибудь Лида?

— Мы, конечно, с ней общаемся, но не так уж мы и близки.

— Вы хотите сказать, что она не делилась с вами своими мыслями по поводу происшедшего в сауне?

— Я думаю, что не теми, какие могли бы вас заинтересовать.

— А вот здесь вы не правы, я бы хотела сама определить значимость фактов.

— Но это же не факты, так, разговоры…

Мне показалось, что беседа начала заходить в тупик, и я не знала, как из него выбраться. Лужина явно не хотела мне помогать, что было довольно странным, учитывая, что Беркутов находится в каталажке. Я попробовала подойти к ней с других сторон, но везде натыкалась на мягкую, но непробиваемую стену непонимания или нежелания.

— Надя, — я решила закончить наш разговор, — не могли бы вы дать мне свой адрес и телефон, вдруг у меня появятся вопросы?

Она продиктовала мне свои координаты и собиралась уже уходить, но я задержала ее. Я вспомнила, чей портрет я увидела на столе у Лужиной. Точно такой же висел на стене у Купцовой. Рон Хаббард — основатель саентологии. И я спросила Надю, больше из чисто человеческого любопытства, чем из профессионального интереса:

— Вы интересуетесь учением Хаббарда?

Не совсем такую реакцию я ожидала от Лужиной. Вернее сказать, совсем не такую. Она как-то сразу ощетинилась, лицо передернулось неприязненной гримасой.

— Вам-то какое до этого дело?

— Да никакого, я просто так спросила. Видела такой же портрет, как у вас, на столе в квартире, где часто бывал Грушин.

Она внезапно побледнела, а потом лицо ее приняло знакомое мне отчужденно-неприязненное выражение.

Что-то за этим кроется. Видимо, сама того не подозревая, я зацепила какую-то важную ниточку.

— Не хотите еще кофе? — предложила я.

— Мне пора на работу, — сухо и деловито сказала она, посмотрев на часы. — Прощайте.

— Как хотите, а я, пожалуй, выпью еще чашечку, — невозмутимо отозвалась я.

Она резко поднялась из-за стола и направилась к выходу. Оставшись в одиночестве, я не торопясь воскрешала в своей памяти те обрывочные, относящиеся к саентологии знания, которые почерпнула из периодики и слухов.

Объем информации меня не удовлетворил. Быстренько допив кофе и расплатившись по счету, я отправилась в городскую библиотеку, располагавшуюся в новой одноэтажной пристройке на тихой улице недалеко от центрального рынка.

Глава 10

Поприветствовав интеллигентную старушку, выдающую контрольные листы, и оставив куртку в гардеробе, я угнездилась в читальном зале. Библиотекарша, миловидная русоволосая женщина в очках, приняв заказ, через несколько минут снабдила меня всей имеющейся по интересующему меня предмету литературой.

Я разложила на столе книги, журналы, газеты и принялась за дело. Проштудировав добрую половину печатных изданий, я не только воскресила в памяти полузабытые сведения по саентологии, но и явно расширила свои познания по этой, как я заключила, псевдонауке.

Критики в один голос утверждали, что вся саентология — это компиляция общеизвестных идей из области психологии, менеджмента, медицины и мистики, оплодотворенная незаурядной фантазией Хаббарда и втиснутая в рамки суровой и непреклонной организации.

А кто же такой сам Хаббард и что представляет собой его учение?

Л. Рон Хаббард — популярный и невероятно плодовитый писатель-фантаст. В одна тысяча девятьсот пятидесятом году он опубликовал сочинение под названием «Современная наука душевного здоровья».

Дианетика — своего рода «библия» саентологов. Миллионы людей в разных уголках планеты утверждают, что «знание о знании» и «наука наук», «прикладная религиозная философия» и «духовная практика» помогают им буквально во всем.

В основе учения Хаббарда лежит представление о том, что человек, разум которого засорен «инграммами» (следами отрицательных впечатлений), должен пройти очищение и достичь состояния «клира», а затем особо выдающиеся могут подниматься дальше по степеням совершенства, именуемым ДТ — «действующие тетаны».

Для того чтобы «очищаться», надо проходить множество курсов и платить за это немалые деньги. Всего в саентологической «табели о рангах» восемь уровней ДТ. Занятие саентологией, как утверждают Хаббард и адепты его учения, помогает избавиться от очков, артрита, неприятностей на работе, хромоты и семейных ссор, если только вы согласитесь заплатить за это деньги или бесплатно потрудиться на организацию.

Саентология возникла в Америке, а в тысяча девятьсот девяностом году стала распространяться на территории России.

Самые страшные враги саентологов — те, кто сумел вырваться из их цепких рук, ведь каждый личный контракт подписывается на… миллиард лет. Теоретические штудии, посвященные дианетике, в прессе сопровождались страшными откровениями людей, решивших завязать с саентологией. Судя по показаниям бывших саентологов, эта организация не что иное, как огромная тоталитарная секта, насчитывающая по всему миру около восьми миллионов членов.

Печальнее всего то, что человек, поглощенный идеями саентологии, становится безвольным винтиком в системе этой организации, слепо выполняющим приказы супервайзеров. Что часто помогает саентологам уйти от ответственности, так это полная неопределенность их статуса. Они не вполне медики, не вполне целители, не вполне философы, не вполне священники.

А вот еще кое-что интересное. В октябре тысяча девятьсот девяносто шестого года во французском городе Лионе состоялся суд над группой приверженцев учения Хаббарда, обвинявшихся в убийстве. Некий саентолог Патрис Вик, отчаявшись раздобыть деньги на очередной «курс», выбросился из окна. Деятельность саентологов была осуждена на самом высоком правительственном уровне. После долгих разбирательств суд признал их виновность.

У нас же саентологи действовали вполне легально, завлекая в свои сети доверчивых или отчаявшихся граждан.

«Что же тебе дает эта информация?» — задала я себе отнюдь не риторический вопрос, пробежав глазами заключительный абзац журнальной статьи.

Имеет ли все это какое-то отношение к убийству Грушина? Если да, то какое? Что-то мне не очень в это верилось. Слишком уж случайные люди собрались в сауне, и произошло там все скорее всего спонтанно.

Тем не менее я взяла подшивку местной газеты «Тарасовские известия» и нашла объявление Центра дианетики, которое приглашало всех желающих добиться успеха в жизни на занятия по саентологии. Внизу был указан адрес.

Вернув литературу, я вышла на улицу и села за руль своего новенького авто. С трудом найдя дом по указанному в газете адресу, я остановилась перед ним в легком замешательстве: это была обычная девятиэтажка в центре квартала. Никаких табличек, указывающих на то, что я попала именно туда, не было.

Я поднялась на четвертый этаж и позвонила. Улыбающийся мужчина в костюме и при галстуке, открывший мне дверь, вежливо пригласил меня войти. Он был не первой молодости, но еще в хорошей физической форме. Его не слишком густые русые волосы блестели под слоем геля.

— Я по объявлению.

— Очень хорошо. Проходите, пожалуйста, — улыбка не сползала с его лица.

Он провел меня в комнату и, усадив в кресло, попросил немного подождать, а сам вышел за дверь.

Услышав голоса, доносившиеся из соседней комнаты, я потихоньку заглянула туда. Там находилось около дюжины человек. Одни махали руками и что-то кричали. Другие, разбившись на пары, сидели с закрытыми глазами друг против друга; рядом такие же пары, наоборот, не моргая, смотрели друг другу в глаза. Женщина средних лет монотонно, как робот, опускала на стул и снова поднимала хрустальную пепельницу, не обращая внимания на усилия сидящего рядом мужчины, пытавшегося отвлечь ее…

Молодая особа невозмутимо смотрела в глаза своему партнеру, пока тот сыпал в ее адрес всевозможными оскорблениями — наверное, такое у них задание. Веселенькая квартирка. Интересно, что они предложат мне? Я снова села в кресло, и вовремя — тип с прилизанными волосами вошел в комнату с фиолетовой пластиковой папкой в руках.

— Меня зовут Феликс Владимирович, — улыбнулся он, доставая из папки какие-то бумаги.

«Хорошо хоть не Эдмундович», — усмехнулась я про себя и тоже представилась.

— Я буду вашим супервайзером, проще говоря, инструктором, — он протянул мне бумаги, — для начала, чтобы выявить ваши инграммы, если они у вас есть, конечно, вы должны пройти тестирование. Не пугайтесь, просто честно и откровенно отвечайте на вопросы, указанные в анкете, вот и все.

— Ого, солидно, — я открыла последнюю страницу анкеты, номера вопросов в ней перевалили далеко за четыре сотни.

— Да, — он снова улыбнулся, — у нас все солидно. Членами нашей церкви являются многие известные артисты и политики.

— Но на это же нужно время, — я потрясла пачкой бумаг, врученных мне Феликсом Владимировичем, — а сейчас у меня его нет.

— Когда вы начнете изучать дианетику, — он гордо поднял голову вверх, — времени у вас будет хватать на все. Впрочем, можете ответить на вопросы дома, это займет у вас не больше трех часов.

— Извините, — осторожно поинтересовалась я, — а деньги платить нужно?

— Нет, — как-то обрадованно ответил он, — анкетирование бесплатно.

— А если я захочу пройти курсы?

— Только в том случае, если результаты тестов будут отрицательными, — Феликс Владимирович несколько сник, — но, пройдя хотя бы один цикл наших занятий, вы научитесь понимать оптимальные способы выживания, найдете духовные ориентиры, перед вами откроются безграничные жизненные возможности.

— И сколько это будет стоить? — наивно спросила я.

— Все будет зависеть от результатов тестирования, — уклонился он от прямого ответа.

— Ну, должна же я как-то ориентироваться, — не сдавалась я.

— Очень немного, за десятидневный курс — около ста долларов, — произнес Феликс Владимирович и торопливо добавил: — Если вы не в состоянии найти такую незначительную сумму, наша организация может вам предоставить возможность отработать эти деньги. — Он снова широко улыбнулся.

Я мысленно перемножила сто долларов на восемь миллионов.

— Благодарю вас, Феликс Владимирович, — я поднялась с кресла. — Так я зайду на днях?

— В любое время, — заверил он меня, — только, пожалуйста, на затягивайте с анкетой.

Он проводил меня до двери и вежливо распрощался со мной.

В машине очень неудобно переодеваться, но не на улице же мне пристегивать кобуру, которую пришлось снять перед посещением библиотеки. Вспомнив адрес, данный мне Лужиной, я прикинула, как мне проще туда добраться, и выехала со двора.

Снова я остановилась во дворе перед девятиэтажным кирпичным домом. Тридцать пятая квартира — на последнем этаже. Я вошла в подъезд и, надавив кнопку вызова лифта, поняла, что придется тащиться пешком — лифт не работал.

Преодолев наконец последний марш, я вошла в тамбур, в который выходили двери двух квартир. По всей видимости, Лужина жила одна, но на всякий случай я позвонила, одновременно изучая дверной замок. Понадобится полторы-две минуты, чтобы проникнуть внутрь.

Я уже полезла в карман за отмычками, как вдруг открылась соседняя дверь, и на пороге появилась старушонка — божий одуванчик, едва передвигающая ноги.

— Наденьки нет дома, — довольно сильным для ее комплекции голосом произнесла она, стоя у распахнутой двери.

— А вы не знаете, скоро она вернется? — Надо было как-то выкручиваться. Хорошо еще, что я не начала возиться с дверью, — она так незаметно вышла.

— А вы кто же будете? — Она подняла голову и посмотрела на меня слезящимися глазами. — Что-то я вас не припомню.

— Я ее старинная подруга, мы давно не виделись, — начала я плести первое, что пришло в голову, — забежала вот узнать, как у нее дела, но… — я развела руками, — видно, не получится.

— Я всех Надиных знакомых знаю. — Старушка подозрительно прищурила свои подслеповатые глаза, словно уличила меня в каком-то проступке.

— Я же говорю, мы давно не виделись — я жила у родственников в Москве, нашла там работу по специальности.

— Да, дочка, — сочувственно подтвердила она, — с работой сейчас тяжело, но ты, похоже, неплохо устроилась? — Она оглядела меня с ног до головы.

«Тебе бы в Скотленд-Ярде работать», — подумала я с усмешкой.

— Было неплохо, — с сожалением произнесла я, — а теперь вот — сократили.

Надо бы с тобой поближе пообщаться, бабуля.

— Да, — согласилась она, — сейчас всем тяжело. Надя придет после семи, если хочешь, можешь подождать у меня.

— Ой, правда, — искренне обрадовалась я, — вот спасибо вам. Меня зовут Таня, а вас как?

— Ксения Ивановна.

— Вы ведь в магазин собрались, Ксения Ивановна? Давайте я сбегаю, — предложила я. — Лифт не работает.

Она лукаво и благодарно посмотрела на меня.

— Ну спасибо тебе, Танечка, — ее голос заметно потеплел. — Подожди, я деньги достану, — старушка полезла в сумку за кошельком.

— Ксения Ивановна, — остановила я ее, — вы просто скажите, что вам надо, деньги у меня есть.

Она недоверчиво взглянула на меня.

— Что ты! — не то с упреком, не то с восхищением воскликнула она, неуклюже махая высохшими ручками.

— Потом сочтемся. Так что вам купить?

— Ну, тогда запиши, если уж ты такая настырная! — хихикнула старушка.

— У меня память хорошая, слушаю вас.

Ксения Ивановна с усталой грустью покачала головой.

— Когда-то и у меня была такая — все на лету ловила и вмиг на карандаш брала! А нынче — какая уж память! Склероз, голова, как сито. Бывает и такое — что-нибудь куда-нибудь положу и не помню, хоть убей! Ну ладно, хватит о стариковском! Купи, Танюша, два кило сахара, карамели грамм двести, хлеба, дорогой-то не бери, буханку простую, колбаски грамм триста, докторской, я с жиром не ем, одна в ней бумага, и невкусная она какая-то, а докторскую пожарить можно, ну, еще, вот опять забыла…

— Молочного чего-нибудь? — сделала я робкую попытку помочь.

— Вот-вот, — обрадованно сказала Ксения Ивановна, — ряженки и яичек десяток.

— Хорошо, Ксения Ивановна, я мигом, — отозвалась я, выходя из тамбура.

— Сумку-то возьми, — крикнула она мне вдогонку, но я уже вприпрыжку спускалась вниз.

Я надеялась быстренько сделать все покупки и на обратном пути хотя бы минут на десять заскочить в квартиру Лужиной, но не тут-то было. Когда я бесшумно вошла в тамбур и на цыпочках начала приближаться к цели с приготовленными отмычками, дверь соседской квартиры распахнулась, и улыбающаяся хозяйка появилась на пороге.

— Я тебя с балкона увидала. Как ты быстро управилась! Вот что значит молодость!

Прям Шерлок и Эркюль Пуаро, вместе взятые!

— Да магазин-то рядом, — весело отозвалась я, входя в квартиру.

— А я уже чай заварила, — сообщила мне Ксения Ивановна, выкладывая продукты.

Надо же — все успела: и чай заварила, и за мной проследила.

— Тебе с сахаром или с вареньем? — спросила Ксения Ивановна, разливая чай.

— Без сахара и без варенья, — улыбнулась я, наблюдая за ее суетливыми движениями.

Я сидела на хромой табуретке, которая плясала подо мной не хуже косолапого медведя. Кухонька была маленькой, но светлой и опрятной. Огромный чайник, который Ксения Ивановна, долив в чашки кипятка, водрузила на плиту, сверкал крутыми начищенными боками. На подоконнике цвела и пенилась комнатная флора, вознаграждая хозяйку за неусыпный уход и постоянную заботу. Мне определенно здесь нравилось, да и сама старушка благоухала чистотой и свежестью не хуже синеокой фиалки.

— Ксения Ивановна, а как Надя поживает? У нее все в порядке? — начала я издалека.

— Сейчас, кажись, все нормально, а после смерти Алешки она места не могла себе найти. Убивалась день и ночь, у нас-то двери тут, почитай, картонные, чуть громче слово скажешь, или засмеешься, или всплакнешь — чего не бывает, — а уж весь дом знает, шушукается. Нам-то, старухам, что — мы жизнь тихую ведем, ну, мышки прямо, а вот если кто привык погулять, покричать да подебоширить — тот сплетен не оберется. Я-то у дома редко когда сижу, а вот есть охотницы — им палец в рот не клади! Злые языки у них — спасу нет! Поэтому, когда у Надьки брат помер, все только об этом и говорили. Лешку-то здесь хорошо знали. Вначале он вроде как разбогател, машину купил ненашенскую, марку…

— Иномарку, — поправила я.

— Да, да. Стал важный такой, да и Надька приоделась — аж две шубы купила, ремонт они сделали нешуточный, шабашников нанимали: деньги-то есть — че ж не нанять? По вечерам — компании разные, столы полные. Ты бы видела, сколько они продуктов выбрасывали! Я раз аж не выдержала, сказала: куда же это годится, Надя! Ну, конечно, не так строго, но смысл был такой. Ты, говорю, лучше в целлофан складывай да мне отдавай — мало ли кошек да собак бездомных? Я бы этих тварей несчастных кормила. — Сердобольная Ксения Ивановна с досадой покачала головой. — Еще чаю-то? Ты что же это ничего не ешь? Ну, хоть конфетку возьми.

— Чаю можно, а есть я, Ксения Ивановна, правда не хочу.

— Свежий чай — это хорошо, — как-то мечтательно произнесла она, подняв глаза к потолку, — я ведь только утром свежий завариваю. И пью его весь день. Утром — чай, днем — чаек, а вечером — чаище, — усмехнулась Ксения Ивановна. — Пенсия-то мизерная. Если бы не дочка с ее мужем — давно ноги бы протянула.

Старушка тяжело вздохнула и плеснула мне в чашку заварки.

— Так о чем же это я говорила? — поставив локоть на стол, Ксения Ивановна потерла изборожденный морщинами лоб.

— О Надином брате.

— Да-да, о Лешке. Так вот все эти компании до добра его не довели — никого еще не доводили, — философски обобщила Ксения Ивановна. — Выпивать он стал чаще и чаще. Случаи были: раза три я его в тамбуре находила. Лежит, точно без чувств, подойду — и давай его трясти, а он лыка не вяжет, бубнит что-то, да матом еще! Я, конечно, первым делом — к ним в квартиру стучать, на помощь звать, а дома-то нет никого. День ведь — Надя на работе. Я, бывало, у него ключи найду, дверь сама открою, а силенок нет. Мужик он здоровый был, так просто с ним не справишься. И доволочь не могу — хоть плачь. Что делать? К соседям бегу. Кого дома нет, кто говорит: да брось ты, Ивановна, нянчиться с ним, проспится — сам домой зайдет. Слава богу, здесь у нас на пятом этаже Борис Тихонович живет. Пенсионер, но тоже мужик здоровый, он меня раза два выручал. Да ты не подумай, Лешка, когда трезвый, всегда добрый да вежливый. А начну его стыдить, так он извиняется.

— А родители Нади, что они?

Ксения Ивановна опять с недоверием посмотрела на меня.

— Умерли они, Кузьма Прохорович в избе угорел, тоже любитель был закладывать, а Мария Ильинична почитай как семь лет — в Елшанке, царствие ей небесное! — Ксения Ивановна торопливо перекрестилась. — Рак у нее нашли. Сначала вроде от сердца лечили, а потом опухоль в желудке нашли, а спасти уже нельзя было — такие вот у нас врачи. Умру — а к ним не пойду! В очередях насидишься, а когда примут — руками только разведут — поздно, мол, обратились. Ты ведь знаешь, родня-то Надькина из Красноармейска, хозяйство там у них было. Только когда вся эта история с Лешкой началась, дом Надя продала. А ведь и сад у них был, и огород хороший, сами все растили. И куры… — мне Надя рассказывала. Но и дома не хватило! Лешка, видать, много задолжал.

— А вы не знаете, чем он занимался?

— Как это сейчас говорят, бизнесом. У всех нынче бизнес. Раньше слыхом не слыхивали, а теперь радио включишь — про этот самый бизнес талдычат, телевизор — опять бизнес, ребятишки на улице — и те туда же. Эх, времена настали! — горестно покачала головой Ксения Ивановна. — А ты, случайно, не бизнесом занимаешься?

Ее слезящиеся глаза сразу как-то высохли, взгляд приобрел «страшную» проницательную силу.

— Нет, я служащая, — успокоила я старушку.

— А-а-а, — протянула Ксения Ивановна и принялась за очередную карамельку.

— А вы не знаете, где работал Надин брат?

— Что же ты у нее самой не спросишь? — вопросом на вопрос ответила держащая ухо востро Ксения Ивановна.

— Да она как-то не любит на эту тему разговаривать, — нашлась я.

— Да, тяжело ей. Говорить — только растравлять себя. Где работал Ляксей, я не знаю, но слышала, как Надька кричала на брата, говорила, что это, мол, все Артем твой, я, мол, тебя предупреждала, а ты ему, дурак, верил!

— А фамилию этого Артема вы не знаете? — Мне показалось, что табуретка подо мной начинает дымиться.

— Откуда ж мне знать? — задала старушка риторический вопрос.

— Может, слышали…

— А тебе-то это на что? — встрепенулась Ксения Ивановна, адресуя мне по-стариковски хитрый взгляд.

— Интересно. Сами понимаете, с Надей свободно об этом не поговоришь.

— Понимаю, — узкие губы Ксении Ивановны растянулись в невеселой усмешке. — У меня-то муж на войне погиб. Много лет прошло. Красавец был, на баяне играл. Я тебе апосля карточку покажу. Похоронка пришла. Ревела я белугой. И год прошел, и два, и три, а только со мной о Мише заговорят, я — в слезы! Любила его больше жизни самой, — голос Ксении Ивановны дрогнул.

— Ну, ну, — я ласково погладила ее сухую, морщинистую руку.

— Да это я так… — виновато улыбнулась она, смахивая непрошеную слезу.

— Вы говорите, Алексей погиб. А как это случилось?

— Повесился он. Надька с работы пришла, а он висит, и стул под ним валяется. Она сразу ко мне. Я дверь открыла, а она стоит бледная как смерть, только одними губами шевелит, а сказать ничего не может. Глазами моргает. А потом как закричит, как забьется. На пол упала — и давай орать, биться, визжать. Я сразу поняла: что-то с Лешкой. Тут перед этим к нему все какие-то мордовороты приезжали, в квартиру ломились. Я-то дома была, да сидела ни жива ни мертва, дыхнуть боялась. И не один раз приезжали-то они. Я потом в окно смотрела: вышли они, в машину сели, а машина тоже иностранная, большая такая, серая. Они на ней все время ездили…

Вот это бабуся! Что бы делали сыщики без таких вот любопытных и сердобольных пенсионерок? Ксения Ивановна запросто могла бы подрабатывать внештатной сотрудницей.

Время подходило к шести, скоро вернется с работы Лужина. Надо как-то отделываться от Ксении Ивановны. Не ждать же, в самом деле, когда появится Надежда. Я поблагодарила старушку за чай и встала с порядком надоевшего мне табурета.

— Куда же ты? — остановила меня хозяйка, взглянув на часы. — Скоро Надюша придет.

— Я забыла купить ей подарок, — соврала я, — я скоро вернусь.

— Ты приходи сразу после шести, — предупредила меня Ксения Ивановна, — она ведь только на полчаса в дом-то забегает, а потом снова уходит на несколько часов.

— Это куда же? — поинтересовалась я.

— Как куда? — посерьезнела бабушка. — К сектантам своим, на занятия.

— Что за сектанты, Ксения Ивановна?

— Не знаю уж, что за сектанты, — укоризненно произнесла она, — только она там все свободное время проводит, а бывает, что и они к ней наведываются: то по одному, а то по двое, по трое заглядывают.

— Может, это ее друзья? — сделала я предположение.

— Какие там друзья, — фыркнула бабуля, — все с такими серьезными лицами, словно на похоронах. Одеты кто в чем: один словно министр, у другого штаны с дырками, третий с каким-то дерматиновым чемоданчиком. Ни дать ни взять, как наш слесарь. А на работе у Надежды люди все прилично одеваются, — со знанием дела заключила старушка.

— Я пойду, Ксения Ивановна, а то магазины закроются, подарок не успею купить.

Я вышла во двор, прикидывая, видно ли мою машину из окна бабулькиной квартиры. Получалось, что не видно. Вот и ладушки, — подумала я, запуская двигатель, — по крайней мере, не нужно делать лишних перемещений. Я собиралась дождаться прихода Лужиной не для того, чтобы с ней встретиться, конечно, а чтобы все-таки пробраться к ней в квартиру после ее ухода. Я закурила сигарету и приготовилась ждать.

Глава 11

Третий раз за сегодняшний день я поднималась пешком на девятый этаж.

Ксения Ивановна не ошиблась, все произошло именно так, как она предсказывала: Лужина вернулась домой и спустя сорок минут снова вышла из подъезда. Я не сомневалась, что отправилась она в Центр Хаббарда. Что ж, это ее дело, мне это было только на руку.

Тихо как мышка я подкралась к ее двери: если выйдет Ксения Ивановна — мне несдобровать. На мое счастье, из-за ее двери доносился звук работающего телевизора. Уже более спокойно я достала отмычки и через минуту уже входила в квартиру Лужиной, осторожно закрывая за собой дверь.

Это была типовая трехкомнатная квартира, внутреннее убранство и обстановка которой говорили о немалых денежных затратах, но также свидетельствовали о совершенном отсутствии вкуса.

Дорогие полосатые обои темно-зеленого цвета совершенно не гармонировали с мягкой мебелью, обтянутой пестрым гобеленом. Шторы на окнах существовали как бы сами по себе, их бледно-розовый цвет совершенно не вязался ни с серым ковровым покрытием, ни со стоящим рядом шкафом с отделкой под натуральный дуб.

Я прошла в спальню. Та же дисгармония царила и там. Широкая двуспальная кровать была застелена турецким покрывалом, по розовому фону которого, подобно лозам, кудрявились какие-то длинные стебли, оканчиваясь огромными ярко-красными цветами. Дополняли картину небрежно торчащие рюши. Кружевные накидки на подушках выглядели по-мещански сентиментально и безвкусно. Со шторами в спальне случился тот же конфуз, что и со шторами в гостиной: блекло-лазурные и отороченные золотом, они совершенно не сочетались с покрывалом и темно-коричневым ковром.

Комнаты, казалось, задыхались от хаотичного нагромождения мебели, от всех этих ковров, рюшей и кружев, вгоняющих в тусклый летаргический сон, повергающих в некое бездумно-тяжелое оцепенение.

Чтобы окончательно не поддаться его гнетущим чарам, я приступила к обыску. Начала со шкафов, потом перешла к ящикам стола. Я всюду натыкалась на портреты небезызвестного Л. Рона Хаббарда. Наверное, саентологи хорошо усвоили один из основных диалектических законов Гегеля, согласно которому количество переходит в качество.

С одной стороны, обилие основоположника саентологии могло говорить о фантастическом фанатизме Лужиной. С другой стороны, если она ни малейшим образом не сомневается в учении, которое исповедует, зачем столько подтверждений ее глубокой веры? А может, Лужина боится, что, окажись портретов Хаббарда хоть на один меньше, основы ее веры пошатнутся?

В одном из ящиков стола я обнаружила какие-то документы и записи. Я тщательно перебирала каждую мелочь, не желая что-либо упустить. В гостиной я в первую очередь занялась стенкой. За двумя рядами тонконогих фужеров я обнаружила резную шкатулку. В таких обычно хранят «фамильные» драгоценности, золото и всякие побрякушки.

Шкатулка была закрыта, и, чтобы не обременять себя поисками ключа, пришлось снова воспользоваться отмычками. Серьги с небольшими зеленоватыми камнями, несколько перстней, пара браслетов, один — из полудрагоценных камней, другой — серебряный, состоящий из двух полукружий, которые защелкивались на запястье наподобие наручников. Его я положила в карман «харлейки». Еще там было несколько золотых и серебряных цепочек, некоторые — с кулончиками. Я заперла шкатулку и поставила ее на прежнее место.

В книжном шкафу на самом видном месте стояли «Дианетика» Хаббарда и несколько других его трудов. Я сняла с полки несколько книг большого формата, которые не стояли, а лежали на ней стопкой. Энциклопедический словарь, Атлас мира, Словарь русского языка Ожегова и фотоальбом. Он меня заинтересовал: Надя в детском саду, в школе, с братом, с родителями, на пляже, на катке, на пьедестале почета. Интересно, каким видом спорта она занималась? Я внимательно вглядывалась в черно-белую фотографию.

Все три девушки были в спортивных костюмах, на заднем плане — стена, отделанная светлым кафелем. Манеж? Спортзал? Бассейн? Бассейн… Ну конечно же, бассейн!

И тут я услышала, как открывается входная дверь. Я-то рассчитывала, что у меня есть еще как минимум часа полтора. Что ж, рано или поздно нам все равно пришлось бы встретиться.

Я положила фотоальбом и села в кресло.

Лужина, кажется, нисколько не удивилась, увидев меня. Она скользнула по мне каким-то отрешенным взглядом, перешагнула через разложенные на полу книги и встала посреди комнаты.

— Я чувствовала, что вы подбираетесь ко мне, просто не ожидала, что это произойдет так скоро, — лицо Лужиной было бледнее обычного.

Она говорила сквозь зубы. Я не могла понять: то ли она по-прежнему давала волю своему высокомерию, то ли, наоборот, как-то сразу сникла и обессилела. Она смотрела мимо меня. На какое-то время я застыла в замешательстве.

— Вы отомстили Грушину за смерть своего брата? — бросила я в пустоту.

— После трагедии с Алешей не было ни одного дня, чтобы я не думала об этом. Куда я только не ходила: и в прокуратуру, и в милицию — все без толку. Конечно, никто не захотел разбираться, из-за чего это произошло, тем более что прямых доказательств виновности Грушина не было. Он просто подставил Алексея. Я даже не знаю толком, как все случилось. Просто Алексей вдруг оказался должен огромную по тем временам сумму. Даже если бы мы продали все, что у нас было, все равно не смогли бы выплатить даже половину.

Начались ежедневные угрозы и наезды. Звонили даже мне на работу. Леша пытался как-то оттянуть срок уплаты, продал машину, чтобы погасить проценты, которые накатывались как снежный ком, но, видимо, поняв, что все бесполезно, наложил на себя руки. Они и после этого еще с полгода доставали меня — требовали продать квартиру. Тогда я обратилась в РУОП, и меня оставили наконец в покое.

Я знала, что брата уже не верну, но не могла смириться с мыслью, что виновный в его смерти разгуливает на свободе. А тут еще в народные избранники захотел, этакий херувимчик, ничем не запятнанный. — Лужина скривила рот в презрительной усмешке. — В общем, так распорядилась судьба.

Когда в начале вечера Сергей представил мне Грушина — я ведь не видела его раньше, — я поняла, что другого шанса мне может не представиться. Все получилось очень легко. Я только делала вид, что пью, и была все время начеку.

— Вы сторожили Грушина в раздевалке, и когда он вышел из сауны, пошли следом…

— Да. Он ничего не подозревал, он же не знал, что я сестра Алексея. Да, наверное, если бы и знал… — она на минуту замолчала. — Короче говоря, я подплыла к нему сзади, набрала в легкие побольше воздуха, обхватила за шею и… нырнула. Он ничего не мог сделать, только головой крутил…

— И поэтому у него вот от этого браслета, — я достала из кармана серебряный ободок, — осталась на шее царапина. Вы, конечно, сразу же сняли его и спрятали в раздевалке. Он довольно-таки невзрачный, и никто этого не заметил. Меня только смущало, что царапина у Грушина осталась на правой стороне. Ведь если бы его утопил правша, то след был бы впереди слева. Когда я сегодня пришла к вам на работу, вы складывали бумаги, но потом что-то написали на календарном листке. И писали вы левой рукой.

После того как я опросила всех участников вечеринки, я заподозрила вас. Но, во-первых, я не видела мотива. Он обозначился после того, как я пообщалась с вашей милой соседкой. А во-вторых, у меня вызывало сомнение, что женщина могла бы сделать это. Ваша фотография на пьедестале почета развеяла и его.

Лицо Лужиной было каменным, как у мраморной статуи.

— Говоркова, наверное, увидела вас в тот момент, когда, покончив с Грушиным, вы направлялись в раздевалку?

— Когда я только вылезала из бассейна, — поправила меня Надежда.

— Ага! Я догадывалась, что она что-то видела, но не хочет мне говорить. Наверное, вы знали за ней какие-то грехи и пригрозили, что откроете ее тайну, если она выдаст вас. Она говорила мне, что была в душе, и стояла на своем даже тогда, когда ее опровергли Шубин и Купцова. В том, что она не могла утопить Грушина, я была уверена на сто процентов, она всегда еле держалась на воде. Так чем же вы ее так запугали?

Лужина ехидно усмехнулась.

— Пообещала, что расскажу о том, сколько мы нахапали взяток. Может быть, это и нельзя доказать, но она перепугалась до смерти. Наверное, боялась, что как-то повредит этим своему благодетелю — Верещагину.

— Раз уж вы все равно шантажировали Говоркову, не лучше ли вам было бы сказать, что вы были в раздевалке вместе? — Я стала разбирать ситуацию, как разбирают партию шахматисты. — Тогда у вас было бы хоть какое-то алиби.

— Наверное, это было ошибкой, — с каким-то безразличием откликнулась она, — в тот момент мне показалось, что будет лучше, если мы скажем, что были в разных местах.

— Значит, это вы бросили мне в почтовый ящик письмо с угрозами, когда я была у Говорковой?

— Я надеялась, что это вас остановит, не хотела больше жертв. Когда я рассказала о том, что случилось, Феликсу, он сказал, чтобы я ни о чем не беспокоилась. Оказалось, что Грушин когда-то тоже был саентологом, но вышел из организации и попал у них в категорию «потенциальный источник неприятностей». Утопив его, я как бы оказала организации услугу, и они решили помочь мне.

— Они заложили мину с часовым механизмом под днище моей «девятки», я только чудом осталась в живых.

— Я не знала… — Лужина опустила глаза.

— А как же Беркутов? — Я никак не могла понять, что же происходит в ее мозгу. — Ведь он же ваш друг?

— Рано или поздно его все равно бы отпустили, — устало выдохнула она, скосив глаза на книжный шкаф.

— Очень в этом сомневаюсь, — я покачала головой, — вы же не понаслышке знакомы с милицией!

В этот момент я не чувствовала к ней ни малейшей симпатии, хотя в начале разговора в моем сердце теплилось сочувствие.

Лужина тяжело поднялась с кресла, собрала с пола валявшиеся книги и положила их на полку. Потом она повернулась ко мне. Ее отнюдь не дрожащая рука сжимала рукоятку самого настоящего «вальтера».

— Теперь вы все знаете, — сухо произнесла она, — но это вам не пригодится. У меня нет выбора, вы сами мне его не оставили.

В ее голосе звучала неприкрытая угроза, взгляд горел непреклонной решимостью, губы кривила злобная усмешка.

— Я вам не говорила, что кроме плавания я занималась еще и стрельбой? — Ее тонкие губы расползлись в недоброй улыбке.

По тому, как уверенно она держала в руках оружие, было понятно, что она не блефует. Скажу честно, такого поворота событий я не ожидала. «Как будем выкручиваться?» — деловито спросила я себя, стараясь не терять самообладания.

Я сидела в кресле, Лужина с пистолетом в руке стояла в трех шагах от меня. У меня не было никакого сомнения, что она воспользуется своим выгодным положением.

Обычно непроницаемое лицо Лужиной теперь светилось злобной иронией: она явно наслаждалась произведенным эффектом.

Буквально припертая ею к стенке, я как можно спокойнее сказала:

— Вы же понимаете, какой шум произведет выстрел. Вам не уйти.

— Мне все равно, — в ее глазах пылало безумие, — я же вас предупреждала, но вы, наверное, слишком высокого мнения о себе, считаете себя супервумен.

— Да нет, это скорее вы у нас супервумен, — отважилась я противоречить ей в такую критическую минуту, — так ловко меня провели.

В этот момент браслет, который я до сих пор держала, как бы сам собою выскользнул у меня из рук. Я сделала вид, что собираюсь поднять его, и резко потянула длинный ворс ковра на себя. Прием не новый, но оправдавший себя. Лужина потеряла равновесие и упала на спину, выпустив «вальтер». Дальше все было делом техники: я вывернула ей руки и защелкнула на них уже настоящие наручники.

— Эти браслеты вам больше к лицу, — удовлетворенно произнесла я.

Оставив скрежетавшую зубами Лужину на полу, я прошла в спальню, где находился телефон, и набрала «02». Меня отвлек шум открывающейся балконной двери. Я вбежала в гостиную, но было уже поздно. Лужина лежала, перевесившись через перила, точно наездник, пригнувшийся к холке лошади. Я увидела ее глаза, в которых застыл ужас. Какую-то секунду она балансировала на тонкой грани, а потом, увлекаемая силой тяжести, рухнула в темноту…

Я выбежала на балкон. На подернутом сумеречной синевой снегу я различила темное пятно.

* * *

— Да, страшная смерть, — Беркутов тяжело вздохнул.

Уже полчаса как мы сидели с ним на кухне в моей квартире. Он выглядел усталым и подавленным.

— Как бы то ни было, Сергей, ты на свободе, жизнь продолжается… Посмотри, весна на улице, девушки красивые косяками ходят. Какие твои годы!

По скатерти весело скакали солнечные зайчики. Я встала, подошла к окну и сладко потянулась.

Беркутов удивленно посмотрел на меня. Я понимала, что ему нелегко, что пройдет еще не один день, прежде чем он придет в себя.

А я, я сейчас по-настоящему верила, что все начинается заново…

Примечания

1

Каким ветром тебя занесло? (Пер. с франц.)

(обратно)

2

Кончай выпендриваться. (Пер. с франц.)

(обратно)

3

Неплохо было бы подзаправиться. (Пер. с франц.)

(обратно)

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Реклама на сайте