«Милые семейные разборки»

Марина Серова Милые семейные разборки

Глава 1

— Солнышко, я совсем забыла, днем тебе звонила какая-то девочка.

Тетушка Мила с виноватым видом стояла в дверях моей спальни, держа под мышкой пухлый том американского детектива. Ее указательный палец, используемый в качестве естественной закладки, был погружен в безразмерный фолиант на глубину в полторы фаланги.

— Да? — рассеянно отозвалась я, нехотя отрываясь от экрана.

Собственно, фильм уже закончился. По темно-зеленой поверхности кинескопа уже бежали излишние для большинства простых смертных титры, сообщая имена и фамилии людей, занятых в производстве только что просмотренной мною новой версии «Ромео и Джульетты».

— И что же? Она перезвонит? — спросила я, выключив видик.

— Обещала около четырех, — виновато уточнила тетя Мила, — но сейчас уже почти пять, а я только теперь об этом вспомнила.

— Ну так ведь не перезвонила же, — пожала я плечами. — Не волнуйтесь, тетушка, можете спокойно дочитывать свой детектив.

Сам факт появления тети Милы с недочитанным романом в руках был событием, не побоюсь этого слова, противоестественным.

Обычно, если она бралась за какой-нибудь боевичок, — а она бралась за него каждый вечер, — то никакая сила не могла поднять ее с кресла, пока текст не будет дочитан до самой последней строчки.

Такое времяпрепровождение для бывшей преподавательницы юридического института стало чем-то вроде мании. Вполне безобидной по нашим временам, если не считать расходов, обеспечивающих мою тетушку каждый вечер новым романом.

Впрочем, деньги она не считала. Хорошая пенсия плюс консультирование особо продвинутых дипломников, введение в курс сложных подводных течений, неизбежных для любого соискателя, позволяли моей тетушке расходовать деньги на любимое чтиво.

Да и я иногда подкидывала ей из гонораров, так что тетушка жила в свое удовольствие, чему я была несказанно рада.

Что касается меня, то я тоже не была склонна отказывать себе в маленьких радостях.

Видеомания, захлестнувшая меня своей волной еще в перестроечную эпоху, крепла год от года и теперь, когда я приобрела наконец-то домашний кинотеатр, стала понемногу утихать. Утихать в том смысле, что больше одного фильма за вечер я не смотрела. А в прежние времена, бывало, сутками не отрывалась от экрана, чередуя классику с комедиями и мелодрамы с боевиками.

Собственно, и запас времени у меня был не в пример меньше, чем у тетушки Милы, несмотря на ненормированный рабочий день.

Это в стародавние советские времена подобное понятие предполагало возможность работать меньше, чем остальные. На самом же деле, при моем подчас безумном графике сорокачасовая рабочая неделя могла лишь присниться в каком-нибудь радужном сне, а уж о выходных, которые можно провести дома, мечталось, словно об отпуске за границей.

Я снова включила видик — настало время киноновостей по кабельному каналу. Уточнив рейтинг на эту неделю, я снова выключила видеоприставку и, сладко потянувшись, вопросительно посмотрела на телефон.

Если быть честной, то мне сейчас совершенно не хотелось отвечать на какие-то звонки, а тем более взваливать на себя очередную работу.

Отпуск — это, конечно, чересчур, но дней пять отдыха я все же могу себе позволить.

И тут, словно в ответ на мои мысли, настойчиво затрезвонил телефон.

— Да-да, — проговорила я в трубку, ожидая, что таинственная девочка станет сейчас загружать меня своими проблемами.

Я даже составила в уме некоторый предполагаемый список этих проблем. Ну что такого особенного может произойти у девушки столь юных лет?

Неудача на любовном фронте (проследить, с кем встречается ее парень). Таинственная пропажа дорогой губнушки где-нибудь в общежитии (то ли соседки сперли, то ли сама где-то посеяла — найдите, я заплачу). Небезосновательные опасения перед любовным свиданием (вы постойте за стеночкой, а если я заору, то ворветесь в комнату и надаете ему по мордам).

Весь этот спектр отнюдь не прельщал меня, да и не по деньгам было какой-то девчонке нанимать меня для подобных пустяков.

Мое время стоило дорого, но оно этого стоило. И на ерунду я не разменивалась.

— Я хотела бы поговорить с Евгенией Максимовной Охотниковой, — раздался в трубке осторожный, но настойчивый девчоночий голос.

— Вы уже делаете это, — заверила я. — Представьтесь, пожалуйста.

— Джуля, — отозвалась девочка. — Собственно, меня зовут Юлией, но для близких я — Джуля. Фамилию мне бы не хотелось называть по телефону.

— Ну и не называйте. Чем могу быть вам полезной? Учтите, что я берусь только за серьезную работу. Кто вам меня порекомендовал?

Джуля-Юлия назвала имя человека, которому я в свое время помогла разгрести кое-какие проблемы, угрожавшие безопасности его близких.

Это был некий Черданов — по советским временам «Черный маклер», по нынешним — просто маклер без обозначения цвета. Черданов знал всё и вся о рынке квартир, мог переселить кого угодно куда угодно, брал довольно большой процент, но всегда работал честно.

Я тяжело вздохнула.

Рекомендация, представленная Джулей, была достаточно солидной, и, если у девчонки на самом деле что-то стряслось, придется впрягаться.

— Мы могли бы с вами встретиться? — спросила Джуля. — Я могу подъехать к вам, или пересечемся где-нибудь на улице?

— Лучше в помещении, — предложила я. — Не хочу, чтобы меня сдуло вместе с вами, как Элли с Тотошкой в «Волшебнике изумрудного города».

Дело в том, что предположительно на этот вечер и на следующие два дня было объявлено штормовое предупреждение. После урагана в Москве нечто подобное ожидалось и в Поволжье, и наш город не сегодня-завтра мог оказаться в плену у бушующей стихии.

— Кафе «Глобус» вас устроит? — спросила Джуля. — Там подают очень вкусное мороженое с ананасами.

Мы договорились на семь сорок пять. Судя по тому, что Джуля уверенным голосом пообещала зарезервировать столик по телефону, я могла предположить, что девчонка из очень состоятельной семьи.

А это могло означать только одно — меня вряд ли бы стали беспокоить по пустякам.

Впрочем, у богатых свои причуды. То, что для обычных людей — проблема, для них пустяки. Но бывает и наоборот, как это ни парадоксально…

* * *

«Глобус» был довольно дорогим заведением, и только вход туда стоил около тридцати долларов. По меркам нашего города — это много.

Народ еще не привык, что за вход в заведение, где можно пообедать, нужно платить деньги. Ничего, потихоньку привыкнет.

Меня, впрочем, пропустили бесплатно. Когда я назвалась, метрдотель приветливо и уважительно кивнул и проводил меня к столику под пальмой в дальнем конце зала. Там меня уже ждала клиентка.

На вид Джуле можно было дать от шестнадцати до восемнадцати, но я прекрасно понимала, что она едва перевалила четырнадцатилетний рубеж. Просто в этом возрасте все хотят выглядеть постарше.

Осторожно пожав мою руку, Джуля посмотрела на меня так, словно я была показавшимся на горизонте кораблем, а она — пленницей необитаемого островка, единственной оставшейся в живых после кораблекрушения.

Разговор сначала не клеился. Джуля зачем-то стала рассказывать мне, как ей нравится бывать в «Глобусе» и что ее отец на прошлой неделе заключил контракт на переоборудование соседнего зала, чтобы приспособить его под детский уголок.

— Вы работаете по выходным? — спросила меня Джуля, зачерпывая ложкой огромную горку мороженого, но слизывая с нее по чуть-чуть.

Наверное, в детстве ее строго-настрого предупреждали: «Не застуди горло», а хотелось всегда ухватить побольше. Вот и выработалось компромиссное решение: и ложка полна, и за горло можно не беспокоиться.

— По выходным? — переспросила я. — Видите ли, Джуля, я сама себе хозяйка и могу устраивать выходные когда вздумается.

Сознаюсь, я отчасти лукавила. Выходные выдавались у меня довольно редко — положение обязывало, и я почти никогда не отказывалась от стоящей работы.

Я работала, что называется, на себя. Хотя, если бы меня попросили одним словом определить характер моей работы, я бы сначала задумалась, а потом послала бы спрашивавшего куда подальше.

Специалист широкого профиля — вот как можно было бы приблизительно обозначить мою деятельность. Диплом? Да его просто не было.

Я бросила вуз, не доучившись, но приобретенных там навыков и умений мне хватало до сих пор. Дотяни я лямку до конца — куковала бы сейчас где-нибудь в Голландии или в Америке, методически соблазняя бизнесменов и политиков и между делом вербуя их в свою агентуру.

Или бегала бы с винтовкой в центре Африки, свергая очередной неугодный режим и возводя на престол лояльную к российским интересам персону.

Именно такова была специфика моей учебы в закрытом московском институте и последующей стажировки в разведотряде «Сигма».

Да только вот интересы политиков менялись с невообразимой скоростью и зависели от того, какая группа влияния в данный конкретный момент оказывалась в непосредственной близости к власти. Когда я сейчас листаю газеты, то, ловя за строками международных сообщений твердую руку известного ведомства, я ни секунды не завидую своим бывшим сокурсницам.

Наверняка они вынуждены выполнять приказы, то и дело вступающие друг с другом в вопиющее противоречие. И это неудивительно — сильная разведка может быть только у сильной страны. А сейчас называть мою страну таковой, как бы это помягче выразиться — затруднительно.

И вот, когда я постепенно осознала, что безукоснительное выполнение приказа — закон номер один в нашем разведотряде — используется отнюдь не во благо государства, а всего лишь в интересах частных лиц, которые в данный момент стали сильными мира сего, я сочла за лучшее распроститься с карьерой и покинуть Москву.

Так я приехала к тетке в Поволжье. Людмила — сокращенно Мила — приняла меня с распростертыми объятиями, и мы с тех пор живем под одной крышей.

Сначала я подрабатывала переводами и репетиторством — в институте нас поднатаскали по иностранным языкам, да и мои врожденные способности располагали к этому. Но вскоре жизнь моя круто переменилась.

Однажды, согласившись выполнить небольшое поручение: обеспечить безопасность солидного бизнесмена, я настолько хорошо справилась с этим заданием, что объект моей охраны устроил мне сногсшибательную рекламу среди своих знакомых.

А поскольку в этой среде все всех знают, то ко мне время от времени стали обращаться с предложениями самые разные люди.

Дальше — больше.

Выступая в роли частного детектива, я выполняла сугубо конфиденциальные поручения разнообразных заинтересованных лиц. Эта работа позволяла обеспечивать нам с тетушкой достойное существование, снабжать Милу детективной продукцией, а себя — новинками видео.

Конечно, мое увлечение влетало в полновесную копеечку.

Не так давно я крепко законтачила с крутыми московскими ребятами, которые не только поставляли мне еще не вышедшую на экран американскую продукцию, но и умудрялись каким-то образом добывать прямо с монтажных столов рабочие варианты картин. Иной раз я шла след в след с режиссером и знакомилась с кинолентой еще до ее завершения.

Особенное удовольствие я получала, сравнивая окончательный вариант некоторых сцен, преимущественно постельных, с черновыми дублями.

— Хм, а ведь в предыдущем варианте Майкл Дуглас был сверху, — могла отметить я, наблюдая за перипетиями какого-нибудь душераздирающего триллера. — Да и бедра у героини были чуть более смуглыми и без родинки. Наверное, сменилась дублерша.

Разумеется, это было не совсем законно. Но я же не виновата, что у них в Америке так плохо поставлена система безопасности на кинопроизводстве. Могли бы и меня пригласить, в конце концов!

…Джуля выглядела какой-то потерянной и явно тянула резину. Мы загорали в «Глобусе» уже минут десять, а она так и не решилась хотя бы приблизительно обозначить причину нашей встречи.

Девчонка спросила меня, хочу ли я мороженого. Не дождавшись ответа, сделала заказ у официанта (большую порцию с ликером), потом, повернувшись ко мне, заверила, что оплатит все сама, и, наконец, поняв, что это звучит не совсем тактично, окончательно смутилась.

Надо было ей помочь.

— У вас что-то стряслось? — поинтересовалась я, отщипывая ложечкой кусочки слоистого десерта — мороженое, безе, варенье, ананасы, мороженое.

— О да! — серьезно ответила Джуля. — Вернее, не у меня. В общем… Я, право же, не знаю, стоило ли мне беспокоить вас.

— Как бы там ни было, вы уже это сделали, — улыбнулась я. — Давайте обойдемся без лишних экивоков и приступим к сути дела. Если окажется, что моя помощь не требуется, — тем лучше.

— Х-хорошо, — неуверенно согласилась Джуля. — Дело в том, что… Словом, я думаю, что моему отцу грозит опасность.

— Вот, это уже лучше, — похвалила я девушку. — Он у вас коммерсант?

— Откуда вы знаете?

— Вы же сами сказали, что он хочет переоборудовать здесь какой-то зал.

— Ой, правда! В общем, не так давно, где-то с неделю назад, когда папы не было дома, позвонил телефон. Я беру трубку, а там такой хриплый, мерзкий голос… — передернув плечами, произнесла Джуля. — Я думала, что такие голоса бывают только в ужастиках.

— Действительность куда кошмарней самых страшных фильмов, — машинально произнесла я. — И что же сообщил вам по телефону этот неприятный голос?

— Неприятный? Да у меня просто кровь стынет в жилах, когда я его слышу! — Джуля в сердцах бросила на скатерть ложечку. — После этого он звонил еще несколько раз.

— Вы не записывали текст?

Джуля отрицательно помотала головой. Ее темные кудряшки при этом подпрыгивали, как развившийся серпантин под легким ветерком.

— Даже в голову такая мысль не пришла. Сначала я выслушивала все до конца, а потом просто бросала трубку, уж больно противно…

— Вы можете воспроизвести по памяти то, что вам говорил звонивший?

Девушка решительно выдохнула, как перед прыжком с вышки в холодную воду бассейна, потом собралась с силами и медленно, глядя остановившимся взглядом прямо перед собой, начала говорить.

— Поганая немчура! Думаете, вам все можно? Приехали на нашу землю и грабите страну! Полвека назад мы вам показали где раки зимуют, можем и напомнить! Двадцать второго июня ожидайте сюрприза!

Джуля остановилась, вытерла пот со лба и, виновато улыбнувшись, снова принялась за мороженое. Ее худенькая рука, сжимавшая ложку, заметно дрожала. И Джуля едва не расплескала подтаявшую смесь.

— А сегодня уже двадцать первое, — задумчиво произнесла я.

— Вот именно, — отозвалась Джуля. — Поэтому я к вам и обратилась.

— Но почему вы? Почему не ваш отец лично? Ведь вы ему рассказывали об этих звонках?

— В том-то и дело, что нет, — тихо проронила Джуля, уткнувшись глазами в мороженое и медленно перебирая его ложкой. — Понимаете, у папы больное сердце и я не решилась его волновать.

— Ну хорошо, вы сами ничего не говорили. Но это мог сделать кто-то из домашних!

Джуля снова замотала головой. Она подняла на меня глаза и жалобно уставилась прямо мне в зрачки. Миндалевидный разрез ее черных глаз напоминал прозрачный чернослив с косточкой внутри.

— Я думаю, что отец ничего не знает, — наконец сказала она. — Этот гад, который звонил, обращался ко мне по имени и почему-то хотел говорить именно со мной. Он никогда не звонил в присутствии отца. И даже, когда один раз трубку взяла домработница, был настолько нахален, что попросил к телефону меня и только после этого выдал свой текст.

— А это значит, что звонивший в курсе распорядка дня вашего отца, — заключила я.

Отодвинув от себя вазочку с мороженым, я внимательно посмотрела на Джулю. Девушка выдержала мой взгляд не моргая.

— И еще кое-что, — добавила я, — этот человек хочет говорить о вашем отце именно с вами. Как вы думаете, Джуля, почему?

— Если бы я знала, вряд ли я обратилась бы к вам, правда?

— Резонно, — кивнула я. — Ну, раз так, давайте поговорим поподробнее.

Мы проговорили полтора часа. Уже унесли недоеденное мороженое, дважды мы заказывали кофе, и я выкурила несколько сигарет.

Джуля была достаточно откровенна со мной, на вопросы отвечала прямо и без смущения. То, что я узнала от нее о семействе Штайнеров, не содержало каких-либо сенсационных подробностей, только чисто фактические сведения. Само по себе это не так уж и мало для начала, но мне пока что не удалось нащупать никакой зацепки.

Штайнеры были из поволжских немцев. Во время войны все семейство вместе с тысячами соотечественников отправили осваивать казахские степи.

Дед и бабка Джулиного отца — Генриха Штайнера — погибли еще во время дороги, так и не увидев новые места, которые Советское государство выбрало для проживания целого народа, выдворенного из Поволжья.

Бытовые условия на месте ссылки были жуткими, но родители Генриха сумели выжить и даже худо-бедно со временем как-то обосноваться.

После тягот детского дома и ремесленного училища отец Генриха поступил на завод, где вскорости сумел выдвинуться в передовые рабочие, а потом начать медленно, но верно продвигаться сначала по профсоюзной, а потом и по административной линии.

К началу восьмидесятых он был уже инженером, а его сын Генрих, окончив школу с отличием, готовился поступать в педагогический институт.

Но тут грянула перестройка, завод стал потихоньку хиреть, потом рухнул Советский Союз, а первый российский президент недвусмысленно дал понять, что возможно воссоздание Республики немцев Поволжья.

Отто Штайнер не перенес таких резких перемен и скончался от сердечного приступа, а сам Генрих к тому времени успел похоронить мать, жениться и овдоветь — его супруга погибла в автомобильной катастрофе.

Видимо, будущий бизнесмен унаследовал от отца не только присущую немцам аккуратность и педантичность. Ему явно был не чужд дух авантюризма.

Иначе чем объяснить следующий его поступок — Генрих снялся с насиженных мест, продал дом и вместе с дочерью возвратился на родину предков. На родину в буквальном смысле, а отнюдь не в Германию, как можно было бы предположить.

Время летело стремительно, президент успел отказаться от идеи автономии, и Генриху пришлось начинать новую жизнь на пустом месте. Он быстро сориентировался в обстановке и сумел за несколько лет стать одним из самых богатых и уважаемых людей в городе.

Теперь Штайнеру уже не приходило в голову требовать назад утраченную собственность — дом отца, который по-прежнему стоял на другом берегу Волги и в котором жили совсем другие хозяева.

А о визите в администрацию района со своими претензиями на другой день после возвращения в наш город он теперь вспоминал с улыбкой.

Генрих сделал огромные деньги на бизнесе, который может показаться на первый взгляд достаточно легкомысленным, — на мягких игрушках.

Штайнер оценил ситуацию и вовремя понял, что самые выгодные денежные места уже распределены между старожилами. Он решил не перебегать дорогу большим людям с большими деньгами.

Проанализировав местный рынок, колебания спроса и предложения, Штайнер пустил в дело старые связи — в городе еще были живы люди, хорошо помнившие его деда, — и, получив солидный кредит, быстро выкупил у дышащего на ладан завода поролоновый цех и сумел переналадить производство на выпуск игрушек.

Слоники, мышки, кошечки и собачки быстро заполонили прилавки города и области. Эти игрушки выгодно отличались по цене, да и по качеству, от китайского ширпотреба и хорошо раскупались.

Вскоре Генрих Штайнер сумел вернуть кредит и заплатить немалые проценты. Его дела верно шли в гору — он умел не останавливаться на достигнутом и ежегодно обновлял ассортимент.

А тут как раз подоспела горячая дружба с Германией. Умело разыгрывая козырную карту поволжских немцев, областное начальство извлекало из новой Германии все, что было возможно. Понятно, что такие люди, как Штайнер, очень даже пришлись ко двору. Последние годы его фирма процветала.

— Это хорошо, но как насчет конкуренции? — спросила я. — Ведь детские игрушки в нашем городе выпускаете не только вы.

Слоники — слониками, но это для ребятишек. А коммерсанты склонны рассматривать любую продукцию прежде всего как товар.

А где товар — там и деньги. А что бывает там, где деньги, — всем хорошо известно.

Но оказалось, что и тут все обстоит нормально, во всяком случае, по словам Джули.

Ее отец сумел поставить дело так, что его фирма и конкурирующие предприятия работали не во вред друг другу, а находились в постоянном тесном контакте. Проводились ежеквартальные совещания директоров, на которых вырабатывалась общая стратегия рынка.

— Может быть, в деле замешаны криминальные группировки? — продолжала я прощупывать почву. — У твоего отца были какие-нибудь неприятности в этой области?

Тут Джуля толком ничего не могла сказать. Я лишь уяснила, что на первых порах Штайнер столкнулся с неизбежным для любого предпринимателя рэкетом, но на новом историческом витке никаких «таких» проблем у него не было — ведь он находился в очень хороших отношениях с областным руководством, а лучшую «крышу» для коммерсанта трудно себе сегодня представить.

— То есть ты полагаешь, что это какие-то национальные дела? — подвела я черту под расспросами. — Странно, правда?

— Почему странно?

— Ну, — пожала я плечами, — обычно на немцев это не распространяется. Мы здесь уже привыкли к особому отношению к так называемым лицам кавказской национальности. Народ подчас винит в своих бедах кого угодно, только не себя. «Ары», «азеры», чеченцы, само собой. Евреи, наконец. Но чтобы немцы?!

Джуля не нашлась, что ответить. Как я выяснила, девочку не очень-то занимал национальный вопрос. Вернее, она просто не задумывалась об этом.

Юлия Штайнер училась в самой дорогой частной школе нашего города. Цена за обучение была вполне сопоставима с московской — семьсот пятьдесят долларов в месяц, и это еще без учета музыкальных уроков, которые оплачивались отдельно. Зато сюда входила стоимость питания, надо думать, качественного, транспортных услуг и заграничных стажировок — Джуля обучалась в немецком классе, и ей светила на будущий год двухнедельная поездка в Гамбург.

Понятно, что в таких условиях национальная вражда была неактуальной.

А какие-либо контакты с ровесниками из «простых смертных» Джуля наотрез отрицала. Папа был строг и держал ее в ежовых рукавицах. Она вынуждена была общаться только с детьми обеспеченных родителей.

— Тебя послушать — можно прослезиться от счастья, — иронически заметила я. — И все же ты пришла ко мне. И эти звонки в вашем доме раздаются. Так чего же ты от меня хочешь?

— Я боюсь, — честно призналась Джуля. — И за себя, и за папу. Завтра прилетает Людвиг, его партнер из Германии. Папа собирается устраивать большой прием. И ведь именно на завтра этот тип с хриплым голосом обещает какую-то поганку. Что мне делать?

— Рассказать обо всем отцу, — резонно предложила я. — Пусть примет соответствующие меры безопасности. У вас наверняка есть охрана.

— Да, конечно, — уныло кивнула Джуля. — Но это в фирме. Дома есть только Юсеф — папа вывез его из Казахстана вместе с Региной.

— Регина?

— Ну да, папина секретарша, они вместе в школе учились в Актюбинске.

— А Юсеф?

— О, Юсеф! Это, можно сказать, дух нашего дома. Что-то вроде умной и доброй сторожевой собаки. — Джуля тотчас же спохватилась. — Нет-нет, вы не подумайте, что я плохо к нему отношусь. Просто я успела к нему привыкнуть и как-то не воспринимаю его всерьез.

— Вот как? Почему?

— Юсеф — это мой личный охранник. В школу, из школы, на теннис, домой — вот и вся его работа. Конечно, я уверена, что, если вдруг кто-то вздумает на нас напасть, Юсеф будет биться как зверь. Но… видите ли, папа привык к тому, что у него нет врагов. У нас даже окна на первом этаже без решеток.

Допивая кофе, я пыталась сообразить, чем я могу помочь Джуле.

На первый взгляд все казалось чьей-то дурной шуткой. Ну узнал какой-то псих домашний телефон Генриха Штайнера, ну названивает.

Национализм? Новоявленные террористы с антинемецкими лозунгами?

Полный бред!

Сейчас, правда, в придачу к местной гопоте появляются какие-то скинхэды — бритоголовые, но даже если у них и существует какая-то примитивная идеология, то она явно ультраправого толка с примесью национал-социалистических идей. То бишь фашизма. Так что именно против немцев у них ничего быть не может. И уж они бы наверняка не стали заниматься банальным телефонным хулиганством.

Хотя национализм — это такая непредсказуемая штука, что невозможно предугадать, кто завтра окажется объектом общественной ненависти — украинцы, белорусы, немцы, татары? А ведь, по данным переписи населения, у нас в области живут даже ассирийцы!

Но вдруг и правда здесь что-то затевается? А я знала и не предприняла никаких действий? И я после этого смогу спокойно спать? Смотреть свой видик как ни в чем не бывало?

Думаю, именно этот последний аргумент сыграл решающую роль.

Смотреть свой видик с чистой совестью — что может быть приятней? Возможно, это звучит глуповато, но могу я, в конце концов, иметь право хоть на какие-то личные слабости?

— Я слышала, что вы дорого берете за свою работу, — без тени стеснения произнесла Джуля. — Если вас останавливает только денежный вопрос, то можете не волноваться — я вам заплачу. Папа недавно подарил мне тысячу долларов, и я не стала их тратить. Этого хватит?

— Вообще-то я не вступаю в сделки с несовершеннолетними. Только не обижайся, ладно? Тем более что в принципе я согласна.

— Правда? — обрадовалась Джуля. — Ой, а я-то думала, как мне вас уговорить?

— Считай, что уговорила. Теперь надо обсудить, что именно мы должны предпринять.

— Значит, так, — деловым тоном заявила Джуля, — я уже все обдумала.

— Да-а? — удивилась я. — И что же ты хочешь мне предложить?

— Я выдам вас за свою учительницу, — торжественно произнесла девушка.

— Это еще зачем?

— Понимаете, если я приду с вами к папе и скажу: папа, милый, тут какой-то тип звонит мне по телефону и говорит, что завтра с тобой что-то случится, то он лишь пожмет плечами. А если я добавлю, что привела детектива-охранника, пусть даже и даму, то… то я просто не знаю, как он рассердится. Вас уж точно выгонит, а меня не возьмет с собой в Москву на выходные — там у папы какая-то конференция.

— Да, это серьезное наказание, — усмехнулась я. — Но ведь в подобном случае на двадцать второе июня он останется без прикрытия.

— Совершенно верно! — поддержала меня Джуля. — А так вы все время будете рядом со мной, а я на приеме ни на шаг не буду отходить от папы.

— И как же ты объяснишь родителям появление своей учительницы на званом вечере?

— О, все очень просто! — заверила меня Джуля. — У нас проходит спецкурс по этикету, а папа всегда очень строг в этом отношении.

Тут она виновато усмехнулась и развела руками — ничего, мол, не поделаешь.

— Знаете, у него небольшой бзик на «культурности», — добавила Джуля. — Папа хочет, чтобы все было, как в лучших домах. И я скажу, что в школе проводится наблюдение за воспитанниками в естественных условиях — у нас такое уже бывало. То есть преподаватель проводит с ребенком целый день у него дома и следит за тем, как тот усвоил предмет. Понимаете?

— Позволь, но ведь прием будет вечером, я правильно поняла?

— Да, в четыре часа. У меня как раз заканчиваются занятия.

— Но как же я смогу обеспечивать безопасность твоему отцу в течение дня?

— Я еще не сказала вам, что последний звонок был особенным, — снова осунулась Джуля. — Он… он позвонил сегодня утром и сказал, что разделается с папой вечером, когда все будут виться вокруг «вашего дружка из Баварии» — так он выразился. Понимаете?

— Кто мог знать о том, что приезжает компаньон твоего отца и что прием назначен на четыре? — спросила я, начиная понимать, что все обстоит гораздо серьезнее, чем казалось на первый взгляд.

— Только свои, — ответила Джуля. — Папа, Регина, Юсеф. Ну и работники фирмы. Да вы всех их увидите на приеме. Ну так что?

Наконец Джуля меня уломала, и я согласилась. Но с одним обязательным условием. Если двадцать второго числа ничего серьезного не случится, я в тот же вечер раскрываю свое инкогнито.

Джуля долго упрашивала меня не делать этого, приводила какие-то наивные доводы, но я втолковала ей, что неизвестный может выбрать другой день и другое время, когда меня не будет рядом с ее отцом, и девочка вынуждена была признать мою правоту.

Мы договорились встретиться завтра в три. Джуля будет ждать меня у парадного входа в здание фирмы, и на мое имя будет выписан пропуск.

Когда мы с девочкой спускались из «Глобуса» по лестнице к выходу, Джуля вдруг замерла и крепко сжала мою руку.

Я заметила, что ее лицо мгновенно побледнело, как будто его вдруг засыпало снегом, а миндалевидные глаза расширились от ужаса.

— Что такое, Джуля? Что с тобой? — недоуменно спросила я.

В просторном прохладном холле, до которого осталось каких-нибудь пять ступенек, не было ни единой души, возле тяжелой мраморной двери — тоже, и я не могла понять, чего же так испугалась Джуля.

— Ты что-то вспомнила? Тебе стало плохо? Да отвечай же, ради Бога, только не молчи!

Проследив направление ее взгляда, я уперлась глазами в толстую черную точку как раз под циферблатом настенных часов.

— Это… бабочка, — пробормотала Джуля, еле разжимая губы.

— Ну да, ночная бабочка, — подтвердила я. — Ты что, их боишься?

— Д-да…

— Но ведь они не кусаются! Да и живут совсем недолго! Слушай, да приди же ты в себя! — дернула я ее за руку. — Тем более что она сейчас спит.

— Вы уверены? — дрожащим голосом спросила Джуля. — А вдруг она затаилась?

— Да нет же! — настаивала я. — Ну что, мы так и будем здесь стоять?

Джуля словно загипнотизированная на ватных ногах спустилась в холл.

Когда мы вышли на свежий воздух, она с облегчением вздохнула.

— Я понимаю, что это глупо, но ничего не могу с собой поделать. Когда я была совсем маленькая, то увидела бабочку в сильное увеличительное стекло. Это был ужас! У нее такие толстые усы! А лапы! Нет, это невозможно пересказать! Какие там монстры из ужастиков! Я теперь перед сном тщательно проверяю свою комнату и если вижу бабочку, то зову Юсефа, и пока он ее не выгонит или не убьет, не захожу туда. Извините, что я так вела себя на лестнице, но это… это сильнее меня, — виновато улыбнулась Джуля.

— Что ж, бывает, — пожала я плечами. — У каждого есть своя страшная тайна.

— А вот и Юсеф, — Джуля помахала рукой человеку, который выглядывал из «двести тридцатого» серого «Мерседеса». — Ну все, я побежала! Так завтра в три! И не опаздывайте, очень вас прошу!

Девочка подбежала к машине, открыла дверцу и юркнула внутрь. «Мерс» медленно покатил к перекрестку.

Я не смогла рассмотреть Юсефа как следует. Заметила только, что на вид ему было лет пятьдесят и что лицо у него довольно добродушное.

Судя по тому, что охранник разрешил Джуле одной посетить кафе «Глобус», каким бы это место ни было спокойным, а сам дожидался ее в машине, Джуля была права насчет того, что он утратил бдительность.

Вряд ли при такой постановке дела Генрих Штайнер может чувствовать себя в полной безопасности. Особенно после того, что я сегодня услышала.

На повороте я слегка повернула голову и оглянулась на дверь кафе. Я вспомнила глаза Джули, неотрывно смотревшие на бабочку, и тотчас же мне пришло на память латинское название этого насекомого — «мортуум капут». В переводе — «мертвая голова».

Глава 2

Обещанный ураган в этот вечер так и не добрался до наших краев.

Я сидела на кухне и смотрела из окна на гору с телевышкой — как раз напротив нашего дома. Сначала даль заволокло закатными красками, потом атмосфера начала сгущаться, и небо медленно стало приобретать какой-то грязно-песчаный оттенок — сначала ярко-желтый, потом все темнее и темнее, пока наконец он не перешел в грязно-серый.

Ветер заметно усиливался, но вскоре стих так же неожиданно, как начался.

«Похоже, на сегодня шторм отменяется», — заключила я, задергивая занавески.

Пока я наблюдала за неудачной репетицией шторма, чайник успел остыть, и мне пришлось снова поджечь под ним газовую конфорку.

В поисках спичек я заглянула в комнату тети Милы — она частенько использовала спички в качестве закладок, а потом складывала их на тумбочку. Так было и на этот раз.

Тетушка Мила как раз добивала последнюю страницу сегодняшнего триллера.

Захлопнув книгу, она с облегчением вздохнула и провела рукой по лицу — как бы снимая пелену иллюзорной реальности, в которую была погружена часов шесть подряд, и возвратилась к действительности.

— Какие, однако, стали писать пухлые книги, — с неодобрением посмотрела она на только что захлопнутый том. — Прямо Уилки Коллинз какой-то. Я думаю, что это неправильно. Детективный роман должен читаться за один вечер. Подумай сама — ведь если я не смогу одолеть за день пятьсот с лишним страниц, то не узнаю, в чем же там дело. И какие сны мне будут после этого сниться?

— А если просидите глубоко за полночь, чтобы дочитать книгу, то утром встанете разбитая, и еще неизвестно, сможете ли с новыми силами приступить к очередному произведению, — поддакнула я, сгребая с ее столика «закладки», накопившиеся за неделю.

— Сто пятьдесят, пусть двести страниц — идеальный объем, — вздохнула тетя.

— Мой любимый размер, как говорил Пятачок, — улыбнулась я. — Кстати, об игрушках. Тетушка, вам не приходилось пересекаться с Генрихом Штайнером? Это предприниматель из сосланных поволжских немцев, который несколько лет назад вернулся сюда и теперь…

— Милочка, — укоризненно посмотрела на меня тетушка, — я же еще в самый первый день, когда ты приехала, сказала, что меня можно использовать как справочное бюро. За свою жизнь я, слава Богу, узнала в этом городе почти всех людей, которые хоть чем-то да выделяются из общей массы. А если не знаю кого-нибудь сама, то у нас наверняка найдутся общие знакомые.

Это действительно было правдой. По роду своей деятельности — преподавания в юридическом институте — тетушка Мила знала всех и вся, причем не только с официальной, так сказать, стороны.

Моя тетя также читала лекции в академии МВД и общалась со следователями, которые отсиживали у нее семинары по психологии, консультировала она и судейский корпус; приблизительно два раза в год ее приглашали просветить по тому или иному вопросу работников местного партаппарата, а в новейшее время — чиновников городской и областной администрации.

А поскольку тетя Мила была на редкость общительным и любознательным человеком, то она постоянно была в курсе всего мало-мальски значительного, что происходило в нашем городе.

— Тебе разве не говорили в твоей шпионской академии, что все люди на земле знакомы через цепочку в пять человек? — с иронией поинтересовалась тетя.

— Я в курсе, тетушка, — заверила я ее в своей компетентности. — Вот и давайте восстановим эту цепочку относительно Штайнера. Возможно, она будет включать гораздо меньше звеньев.

— Конечно, солнышко, — согласилась тетя Мила. — Пожалуй, всего два.

Она отложила книгу и, сняв очки, стала протирать стекла специальной тряпочкой из голубой замши, которая всегда лежала у нее в кармане халата.

— Я мельком пересекалась с одной дамой, близкой к театральным кругам, у нее были неприятности с сыном, и требовалось найти хорошего адвоката, который не взял бы много денег. Разумеется, я ей помогла, и мы пару раз пили чай у нее дома. Помнится, она подарила мне тогда подписку на Эда Макбейна…

Здесь тетушка на секунду прервала свой рассказ, бросив взгляд на книжные полки.

Судя по количеству томов этого солидного подписного издания, Эд Макбейн обеспечил тетушку Милу чтивом недели на две.

— Ну так вот, — продолжила Мила. — Эта женщина рассказывала про местный драматический театр, про то, что у государства нет денег, чтобы подготовить новую постановку по Чехову, про сложности с реквизитом, про то, как дирекция отчаянно ищет спонсора среди бизнесменов. И вот спонсор был найден. Им оказался этот самый Штайнер, который, по словам моей знакомой, был на редкость интеллигентным человеком, не то что эти «новые русские». Во всяком случае, у театра с ним проблем не было и деньги он давал чуть ли не с радостью. Впрочем…

Тут тетя Мила снова умолкла, склонив голову набок, словно что-то припоминая.

— Впрочем, есть одна тонкость… — неуверенно произнесла она. — Я даже не знаю, стоит ли об этом упоминать…

— Почему же нет?

— Потому что я не уверена, что это правда, — ответила тетя.

— Ну и что? — пожала я плечами. — Нас учили не только тому, что все знакомы друг с другом через пять человек, но и тому, как следует работать с недостоверными источниками информации.

— То есть?

— К примеру, человек сообщает тебе заведомо ложные сведения. Если ты знаешь, что он врет, то правду можно вычислить с точностью «до наоборот», — пояснила я. — Этот прием, впрочем довольно топорно, используется в различных фильмах про наших шпионов, то есть разведчиков. «Вариант „Омега“» припоминаете?

— Да, — кивнула тетушка, — там еще такой Олег Даль с тросточкой по Таллину ходит и полощет рот водкой, чтобы все думали, что у него запой. Но ведь там шла речь о дезинформации. А какое отношение к работе с недостоверными источниками имеют обычные сплетни?

— Самое что ни на есть прямое, — заверила я тетушку. — Сплетни, независимо от того, истинны они или ложны, — это легендарный ореол вокруг того или иного человека. Сплетня четко фиксирует, чего ждет публика от данного персонажа, и уточняет отношение к нему окружающих, дает его, так сказать, отражение.

— Пожалуй, я согласна с тобой, — одобрительно посмотрела на меня Мила. — Ну так вот, насчет Штайнера поговаривали, что он стал спонсировать местный драматический театр не только из-за бескорыстной любви к русской культуре. Был у него якобы и свой интерес.

— Кто-то из актрис?

— Совершенно верно, — наклонила голову тетя. — Говорили, что у него роман с Ниной Петровской. При старом режиссере она всегда была на вторых ролях, а когда руководство сменилось — и это, кстати сказать, совпало с периодом кризиса в театре и появлением Штайнера в роли постоянного спонсора, то Петровская стала получать главные роли чуть ли не во всех новых постановках. А репертуар обновился на девяносто процентов.

— Что ж, история кажется мне вполне правдоподобной, — согласилась я.

— Есть еще один нюанс, — добавила тетя. — Нина Петровская вскоре развелась с мужем. Он у нее тоже был бизнесменом, но каким-то неудачливым. Бывает ведь такой тип — за что ни возьмется, все получается как-то не так…

— А намерения самые благородные, — продолжила я ее мысль.

— Вот именно. Но все складывается наперекосяк, и человек, вместо того, чтобы задуматься, а почему, собственно, у него так получается, рвется в новый бой со старым оружием, — развела руками тетя Мила. — А потом выясняется, что твоя жена не намерена терпеть все это дальше и у нее уже есть новый партнер. И человек получает отставку, теряя жену и дочь.

— Но Штайнер не женится на ней, — продолжила я мысль тетушки.

— Да, — согласилась Мила. — Он предпочитает оставаться на положении богатого друга семьи. Впрочем, и Нина, и Гера…

— Кто?

— Генрих Штайнер, — пояснила тетушка. — Знакомые переделали его имя и зовут просто Герой. Так вот, и Гера, и Нина — свободные люди и, с точки зрения строгой морали, супружеской измены тут нет. А у самого Генриха жена умерла еще в Казахстане, если я не ошибаюсь. От брака осталась дочь. Послушай, дорогуша, а не она ли тебе вчера названивала?

Я рассмеялась.

— У вас, тетушка, не голова, а сверхчувствительный компьютер.

— Впрочем, твои дела меня не касаются, — зевнула тетя Мила. — Буду ложиться спать — уже поздно. Нужно как следует выспаться.

И она кивнула на тумбочку возле кровати, на которой возлежал приготовленный на завтра фолиант, сравнимый по толщине с «Анной Карениной».

* * *

Утро, вопреки прогнозам синоптиков, снова выдалось ясным и солнечным. Казалось, что устоявшаяся в нашей области жара не хочет без боя, за просто так, уступать свое место какому-то залетному урагану.

Выскочив из кровати — я всегда просыпалась за несколько секунд до того, как зазвонит будильник, привычка, приобретенная во время полевых учений, — выглянула в окно и убедилась, что за ночь деревья в нашем дворе не повырывало с корнем.

Я уже успела привыкнуть к огромным тополям и кленам и, зауважав эти сильные деревья с крепкими стволами, прониклась симпатией к недавно въехавшей в третий подъезд соседке. Она методически, каждое утро поливала с третьего этажа деревья из толстого шланга, подсоединенного к крану кухни. Хотя остальные жильцы дома, наблюдая эту водную процедуру, недоуменно хмыкали и крутили пальцем у виска.

Мой утренний комплекс зарядки занимал минут тридцать.

Затем следовали контрастный душ и пять минут глубокого сосредоточения с аутосуггестивными формулами, направленными на поддержку бодрого и внимательного состояния сознания в течение дня. Существовал еще специальный комплекс вечерних упражнений, он преимущественно был направлен на профилактику — «вымывание» из психики отрицательных эмоций, скопившихся в течение дня, и особый настрой во время сна, активизирующий работу подсознания.

Затем последовал легкий завтрак, кофе и сигарета. В течение дня я позволила себе прогулку до ближайшего лотка с видеокассетами и купила «Телохранителя». Фильм конечно же не Бог весть какой, но мне захотелось его пересмотреть на предмет некоторых деталей перед сегодняшним визитом в дом Генриха Штайнера.

Затем я нашла на полке кассету с документальным фильмом, в котором работники секьюрити кинозвезд делились опытом своей нелегкой работы.

Как и следовало ожидать, по сравнению с художественным фильмом реальная жизнь охранников оказалась гораздо проще и грубее.

Замотанные бодигарды — русский язык скомкал наименование их профессии до «богартов» — делились со зрителями своими проблемами. Тут были и причуды кинозвезд, и наглые фанаты, и хищные маньяки.

Честно говоря, жаль было прежде всего объект охраны, который уже не может просто так пройтись по улицам или потанцевать на дискотеке — только в плотном кольце вооруженных, ежесекундно оглядывающихся охранников со зверски-озабоченным выражением на лицах.

Меня же сегодняшним вечером ожидала куда более серьезная работа. Объект охраны — Генрих Штайнер — не должен был догадаться, что он находится под моим пристальным наблюдением.

Если говорить честно, то вряд ли я смогла бы обезопасить Штайнера от возможного покушения, если бы не обещание Джули постоянно находиться рядом с отцом. А я, как дотошная учительша, в свою очередь, не должна была ни на шаг отходить от своей ученицы, поведение которой я якобы проверяю.

Конечно, я не смогу выполнять свою работу столь же качественно, как в том случае, если бы сама поговорила обо всем со Штайнером и предупредила его об опасности.

Но… Но тогда почему я согласилась на предложение Джули?

Задав себе этот простой вопрос, я не смогла сразу же ответить на него. То, что вчера вечером казалось само собой разумеющимся, сегодня утром требовало новых убедительных аргументов.

Наконец я поняла, в чем тут дело, и озабоченно покачала головой.

Ай-яй-яй, Женя, ты поймалась на такую простую наживку! Кто бы мог подумать, что ты так тщеславна! А ведь на первый взгляд не скажешь.

Если быть честной перед собой — на самом деле крайне редкое состояние сознания, — то следовало признать неутешительный факт: я хотела выполнить сверхсложную задачу, чтобы еще раз подтвердить себе профессиональную состоятельность.

Еще бы! Может ли простой бодигард на все сто процентов соответствовать своей роли в тех условиях, в которых буду находиться я на званом вечере?

Ответ прост и однозначен: нет. А, значит, я хотела прыгнуть выше собственной головы.

Это желание само по себе не Бог весть какой проступок, но лишь в том случае, когда оно касается только одного человека — Жени Охотниковой.

А самоутверждение за счет других — в данном случае Генриха Штайнера, которому, судя по вчерашнему состоянию Джули, угрожала нешуточная опасность, — это уже почти должностное преступление.

Понятно, что никто меня на должность телохранителя не назначал, и я сама «назвалась груздем». Но ответственность перед собой едва ли не тяжелее, чем перед любым работодателем.

«Надо как-то изменить эту ситуацию, — решила я. — Так дело не пойдет».

С одной стороны, я не могла отказаться от предложения Джули. С другой — не могла согласиться с условием собственного инкогнито.

И я сделала единственно возможный в данной ситуации вывод.

Мой клиент — Джуля. Но она — своего рода посредник по отношению к главному клиенту — Генриху Штайнеру.

Я отвечаю за безопасность Генриха. Я отвечаю перед Джулей за сохранение инкогнито.

Что важнее — моя маска учительницы или безопасность Штайнера? Стоит ли ломать голову над ответом на такой простой вопрос?

Значит, я должна поговорить с Генрихом и рассказать ему то, о чем умалчивает его дочь. Джуля, конечно, будет на меня сердиться, но, думаю, она должна понять всю серьезность ситуации.

И, в конце концов, Юлия Штайнер еще несовершеннолетняя. Следовательно, она нуждается в контроле и вряд ли может свободно принимать столь важные решения, когда речь идет о жизни и смерти.

Кроме того, меня серьезно смущало то обстоятельство, что моя юная клиентка сама будет распоряжаться крупными денежными средствами, пусть даже из собственного кармана.

Итак, решение принято.

Стрелка часов уже приближается к двум, и мне пора начинать сборы.

Без чего трудно представить себе женщину практически в любой ситуации?

Правильно, без сумочки.

А что обычно лежит в этой сумочке? В обыденном представлении — груда бесполезных, с точки зрения мужчины, вещей, причем вперемешку.

Вот и мы не будем рассеивать такую удобную для меня иллюзию. Заполним эту в меру изящную емкость, отделанную кожей «под крокодила», массой разнообразных причиндалов.

Например, моя любимая головная щетка. На вид — обычный ширпотреб довольно вульгарного исполнения. Но в ее ручку вмонтирован баллончик с нервно-паралитическим газом. Очень удобно для нейтрализации объекта, скажем, в лифте. Кабина, снабженная зеркалом, тихо ползет вверх, вы якобы намереваетесь причесаться, а на самом деле выводите из строя своего спутника, который имеет по отношению к вам недобрые намерения.

А еще больше мне нравится вот эта авторучка, корпус которой стилизован под «Паркер». Но если вы попадетесь ее владельцу под горячую руку, то имеете шанс получить пулю. Всего одну пулю, разумеется. Но многим хватает и одной.

Если же стрелять не очень хочется, можно использовать еще одно приспособление — тушь для ресниц с кисточкой, в которой размещается игла, вызывающая мгновенное онемение той части тела, в которую ей посчастливится вонзиться, — например, руки с пистолетом.

И особо любима мной губная помада — отвинтив крышечку у ее основания, вы можете погрузить пространство на двадцать метров вокруг себя в густой непроницаемый дым плюс желтые языки «огня», который на самом деле вполне безопасен для жизни. Этот милый пиротехнический эффект не раз выручал меня, когда требовалось имитировать пожар в помещении. Действует безотказно, а стоит всего сорок баксов — у меня дома целый ящик подобных игрушек.

Ну вот, кажется, и все. Теперь примемся за внешность. Значит, Женя Охотникова должна на этот вечер предстать перед почтеннейшей публикой в роли преподавательницы этикета, особы наверняка не очень продвинутой, но с претензиями на светскость — так я ее вижу.

Тут все решат тени и крем-пудра. Скажем, чуть темноватый оттенок персикового цвета оттенит глаза. Ага, получается нечто среднее между деловитостью натуры и личным неблагополучием в жизни.

Прекрасно. Теперь нанесем немного крема на скулы и чуть подпустим румянца. Пожалуй, сойдет. Нацепим очки, а вслед за ними определенное выражение лица. Пусть мой сегодняшний персонаж как бы говорит: «Я еще могу устроить мужчине пылкую африканскую ночь, но где же они, черт возьми, настоящие мужчины?»

В более интимных компаниях такие дамы обычно под вечер напиваются и становятся легкой добычей представителей противоположного пола, а поутру с ужасом убегают в свою нору и корят себя за проявленную «минутную слабость».

Но сегодня компания ожидается совсем другая, поэтому придадим форме губ строгий силуэт. Да-да, подойдет именно эта помада приглушенного тона.

Дальше — одежда. Блюстительница этикета, которую я представляю, должна быть все время на виду и вместе с тем оставаться почти незаметной.

Идеальный цвет для такой роли — темно-синий. Юбка чуть ниже, чем нужно, и белая блузка под синим жакетом. Прекрасно! Даже если в такой прикид обрядить невероятной красоты переводчицу при какой-нибудь стареющей кинозвезде, на нее никто не обратит внимания и все фотокамеры корреспондентов будут прикованы к перенесшей шестнадцатую пластическую операцию кинодиве пятидесятых.

* * *

Я подошла к офису фирмы на полчаса раньше назначенного Джулей срока.

Привычка обязательно изучать месторасположение предстоящей акции обязывала тщательно осмотреть здание, входы-выходы и на глаз оценить данную территорию с точки зрения бойца отряда «Сигма», каковым я некогда и была. Хотя теперь я являюсь сугубо частным лицом, но со старыми привычками курсанта разведгруппы не рассталась.

Контора Генриха Штайнера занимала первый этаж дома хрущевской постройки и, очевидно, была выкуплена с отселением жильцов.

Я насчитала два подъезда с фасада, причем один явно не отпирался длительное время — замочная скважина была забита какой-то паклей. Второй служил парадным входом, и его ступени устилали дорожки из искусственной травы, изрядно, впрочем, уже потертой.

Сзади был один черный ход, открытый, но снабженный железной решетчатой дверью с висячим замком, запирающимся изнутри.

Что касается окон, то они были снабжены уже неизбежными в современных офисах жалюзи и, судя по освещенности, прием предполагалось проводить в той части здания, которая была снабжена «нерабочим» подъездом — по-видимому, там располагался зал, к которому вел длинный коридор из центрального входа.

Усевшись в только что открывшемся после обеденного перерыва кафе, я заказала яблочный пирожок и десерт из клубники со сливками и, выбрав столик у окна, стала смотреть на подъезжающие к офису автомобили.

Одним из первых приехал довольно невзрачный «Фольксваген», навстречу которому тем не менее из здания вышло аж шесть человек.

Среди них я заметила Джулю, которая была одета довольно скромно: в короткое платьице и высокие гольфы. Не думаю, что ей очень нравился этот наряд — девица вполне могла бы щеголять в прикиде «от кутюр». И уж, во всяком случае, в ее возрасте одеваться как девочка десяти-двенадцати лет было не очень-то уместно.

Нужно будет замолвить словечко за Джулю перед ее отцом. Ага, кажется, вот и он.

Из толпы встречающих выделился человек довольно высокого роста с ярко-рыжими волосами. Он широко улыбался, поджидая гостя возле крыльца, и, когда тот подошел к ступеням, обменялся с ним крепким рукопожатием, обнял и легонько потрепал по спине.

Приезжий, как я поняла, немецкий партнер Генриха, был плотным, спортивного телосложения блондином, что называется, «истинным арийцем» — голубые глаза, точеный профиль. Нордический, в общем, тип. Немного похож на Макса фон Сюдова в фильме «Седьмая печать», разве что значительно плотнее и лицо не такое изможденное.

Джуля сделала книксен, стоявшая рядом с ней женщина — вся в белом — протянула гостю руку и выдавила из себя улыбку. Эта «снежная королева», как я ее сразу же окрестила — на ней еще было такое длинное платье из плотной белой ткани с серебряными блестками, — была чем-то вроде переводчицы. Впрочем, нет, Генрих понимает по-немецки — я сейчас читаю по губам, что гость рассказывает ему, как он долетел, а хозяин смеется довольно тупой шутке.

Значит, эта дама не толмач, а какая-то из работниц Генриха. Может быть, секретарша? Думаю, что мы это выясним по ходу дела.

Ну да, конечно, Генрих назвал ее Региной. Джуля мне говорила, что он вывез из Казахстана одноклассницу, которая позже вошла в дело. Значит, вот она какая, Регина. Имя вполне подходит к моей кличке — «королева». Самая натуральная, судя по осанке. Только снежная.

Забавно читать по губам, сидя через улицу от говорящих. Одно время меня это развлекало — когда передавали, скажем, трансляцию из Верховного Совета, где депутаты о чем-то переговаривались между собой, поначалу не обращая внимания на телекамеры.

Беседовали они о чем угодно, только не о докладе, который в данный момент произносился с высокой трибуны. И когда в один прекрасный день я прочитала в газете, что депутату такому-то предъявлено обвинение в мошенничестве, то вспомнила, как накануне он в прямом эфире договаривался о какой-то сделке с коллегой по депутатскому корпусу. Наверное, не одна я умею читать по губам…

Время медленно, но неумолимо приближалось к назначенному Джулей сроку.

Ровно без трех минут три парадная дверь распахнулась, и моя юная знакомая появилась на пороге, в нетерпении оглядываясь по сторонам.

Немецкая точность, черт побери! Если даже это всего лишь миф, то сами немцы поддерживают его всеми силами. Что ж, будем точными и мы.

Я расплатилась за кофе, вышла из заведения и, помахав Джуле рукой, перешла улицу.

Увидев меня, Джуля вздохнула с явным облегчением.

— Я уже думала, что вы не придете, — шепнула она мне, вцепившись в рукав, как будто я собираюсь убежать. — Пойдемте, скоро тут негде будет яблоку упасть. Обещал приехать консул…

На мое имя был выписан пропуск, и охрана проявила к моей персоне весьма краткий интерес. Я заметила, что входящих даже не проверяли на предмет оружия, а, между прочим, могли бы. Не в смысле пассов металлоискателем вокруг корпуса, но хотя бы вмонтированной в дверной проем стойкой, вроде аэропортовых.

Камеры наблюдения, установленные по обеим сторонам над дверью, кажется, вообще не работали. То есть прием был именно дружеским, веселым, и никаких пакостей на нем в принципе быть не могло. Если честно, идеальная атмосфера для преступления.

Впрочем, пока я сидела в кафе, никаких перемещений вокруг здания, которые могли бы показаться мне подозрительными, я не обнаружила.

Продавец газет («Самая полная телепрограмма на неделю вперед!»), печальный слепой с кларнетом (на самом деле был слеп — я видела, как он ощупывал пальцами монеты), девушка, долго ловившая машину и, наконец, ее поймавшая, — вот, собственно, и все. Я не заметила, чтобы кто-либо из прохожих дважды проследовал бы по этой стороне улицы. Так что если что и готовилось, то скорее всего с расчетом на неожиданность.

Разумеется, в том случае, если беда Штайнеру грозила снаружи. Но столь же велика была вероятность, что она подстерегает его изнутри.

Поэтому я попросила Джулю сразу же познакомить меня с отцом и уговорить его показать мне помещение — мол, учительница интересуется.

Генрих был еще не очень занят с гостями — подъехало всего человек пять. Когда Джуля представила меня Штайнеру, я удивилась — насколько взрослой казалась она мне в кафе, настолько явным ребенком была сейчас, даже голос стал каким-то писклявым.

— Папа, а это Евгения Максимовна, — произнесла она, подходя вместе со мной к отцу. — Она преподает у нас этикет. Помнишь, я тебе говорила?

— Нет, не помню, — тотчас же ответил Генрих. — Не припоминаю…

Рука Джули, сжимавшая мой локоть, на мгновение напряглась.

— К сожалению, моя память очень избирательна, — с виноватой улыбкой обратился ко мне Генрих. — Увы, бизнес съедает почти все свободное время, и я не могу как следует контролировать учебу Джули. Впрочем, я думаю, что она не очень огорчается из-за этого.

Мы все рассмеялись.

Генрих провел меня по коридору, рассеянно тыкая пальцем в двери по обеим сторонам:

— Тут бухгалтерия, дальше — отдел рекламы, группа по работе с красителями, слева — отдел новых разработок. Надеюсь, вы не занимаетесь промышленным шпионажем? — спросил он полушутя.

— Макет нового слоника может оказаться прибыльным товаром, если я украду чертежи? — спросила я, призывно сверкая глазами.

Штайнер скривился.

Ему совсем не улыбалось общаться с дамой, озабоченной поиском «настоящих» мужчин. Но мы уже миновали коридор, и Штайнер ввел меня в конференц-зал, где и должен был состояться прием. После огромного холла, уставленного кадками с искусственными пальмами, здесь приятно было видеть охапки живых цветов.

— Тюльпаны прямо из Голландии, — похвасталась Джуля. — Нам самолетом привозят. А вон в той корзине особый сорт, ни у кого таких нет…

— Да-да, по пятнадцать марок за штуку… Джуля, солнышко, — тут же спохватился Генрих, — разве можно так откровенно хвастаться? Евгения Михайловна тебя за это не похвалит!

— Максимовна, — поправила я его. — Смею вас заверить, Генрих Оттович, Джуля на редкость послушная и способная ученица.

Штайнер довольно улыбнулся. Комплименты в отношении собственных детей любят все, а уж мужчины — в особенности, это я не раз замечала.

Пока Джуля бегала между корзинами и старалась потрогать и понюхать приглянувшиеся ей тюльпаны — совершеннейший ребенок, — я улучила минуту, когда она отошла от нас на значительное расстояние.

— Господин Штайнер, — серьезно проговорила я. — Понимаю, как вы заняты, особенно сегодня, но, поверьте, мое появление здесь не случайно. Нам с вами необходимо срочно переговорить по крайне важному вопросу. Это касается вашей дочери.

— Да? — удивленно поднял брови Генрих. Казалось, он выглядел расстроенным. — Ну что же, давайте пройдем в кабинет. Только, прошу вас, недолго. Может быть, вы изложите самую суть, а детали…

— Герр Штайнер! — появилась в дверном проеме Регина с миниатюрным мобильным телефоном в руке. — Звонили из консульства, гости уже выехали.

Я заметила, что Регина следовала за нами по коридору в небольшом отдалении. Хотя я и не оглядывалась, блестки ее платья отражались в начищенных панелях и латунных табличках на дверях.

Мне показалось, что в ее сугубо деловом сообщении проскользнули личные нотки.

«Мне не нравится, дорогой босс, что возле вас вьется эта озабоченная дама, и мне еще больше не нравится то, что вы уделяете ей столько времени», — таков был интонационный подтекст.

Фраза про гостей из консульства была произнесена хорошо поставленным голосом человека, который привык распоряжаться в этой фирме, человека, с мнением которого не может не считаться босс.

Впрочем, я могла уловить не все до конца… Мне показалось, что Регина чем-то крайне обеспокоена. И относится ли ее внутренняя тревога ко мне (повод — ревность), или она по-настоящему боится чего-то?

Но чего? Может быть, Регина тоже осведомлена о телефонных звонках с угрозами?

— Что? Уже выехали? — с видимым облегчением отозвался Генрих.

Мое общество явно начинало тяготить его, и он был рад переключиться на хлопоты, связанные с приемом столь важных гостей.

— Ну, вы пока тут осмотритесь… — бросил он мне на ходу, отделавшись виноватой улыбкой. — Мне нужно еще кое-что подготовить…

И был таков. Да-да, улепетнул из зала в коридор, и до меня уже доносились приветственные возгласы из холла — очевидно, подъехали немцы.

Я раздраженно оглянулась по сторонам. А где же Джуля? Как же ее обещание все время находиться рядом с отцом, чтобы я могла постоянно быть рядом с ней и, значит, поблизости от Генриха?

А никак.

Девочки и след простыл. Только что она пробегала между цветочными корзинами, а теперь ищи ее где хочешь. Вот и полагайся после этого на твердые обещания несовершеннолетних.

Я решила идти напролом и, развернувшись, быстро возвратилась в холл. Как бы там ни было, нарушение обязательного условия со стороны Джули — еще не повод для отказа от работы. И не такое случалось…

* * *

А случались действительно самые ужасные вещи. Казалось, какой-то злой дух из всех вероятных возможностей всегда выбирает наихудшую.

Вспоминая фильм «Ее звали Никита», я каждый раз улыбаюсь сцене, когда героиня, выполнив задание по ликвидации какого-то субъекта в ресторане, бежит в сортир с намерением улизнуть через окошко.

Ан нет, фигушки, окошко замуровано. Казалось бы, и без того непростое задание усложняется сразу на десять порядков. Девица с фигурой подростка и огромным пистолетом бегает по ресторану и отстреливается от целой группы охранников, проворонивших своего шефа.

Впоследствии, само собой, выясняется, что никакой ошибки с окошком не было: его заделали специально, чтобы посмотреть, как Никита выберется из этой безвыходной ситуации.

И со мной случалось нечто подобное. Нет-нет, не подумайте дурного — я, в отличие от героини французского фильма, а потом его американского римейка, ни в кого по кабакам не палила.

Хотя положа руку на сердце вполне могло бы дойти и до этого, останься я в отряде «Сигма» — пришлось бы выполнять приказы, не очень-то рассчитывая, что тебе будут что-то объяснять.

Если говорить о конкретном случае, то однажды мне было поручено следующее задание. Оно состояло из трех частей: угнать черный «Крайслер» с дипломатическим номером от австралийского посольства в Москве, вручить на посту ГАИ конверт с неизвестным мне содержимым, который находится в «бардачке» автомобиля, и прибыть на базу «Сигмы» точно в назначенный срок. Все остальное — на мое усмотрение.

С первой задачей я справилась без особого труда. Машины были припаркованы одна возле другой и стояли в рядок, охрана могла вполглаза наблюдать за ними лишь из своей будки в Кропоткинском переулке.

Сигнализация тоже особых проблем не вызвала, и уже через минуту я катила по Ленинскому проспекту к Кольцевой. Честно тормознув у будки ГАИ, я просигналила, опустила стекло и, нашарив конверт в «бардачке», протянула его подошедшему гаишнику.

То, что произошло потом, не поддается никакому описанию. Гаишник прочитал бумагу, вложенную в пакет, и посмотрел на меня как на сумасшедшую. Кстати сказать, когда гаишник доставал записку, из конверта весело выпорхнули три стодолларовые бумажки. И, пока он нагибался, чтобы их поднять, мне удалось быстро прочесть то, что было написано на листе бумаги печатными буквами:

«Я угнала эту машину. Помогите мне сменить номер, и вы получите триста долларов».

«Вот сволочи! — подумала я, выжимая газ изо всей силы и уносясь по направлению к Наро-Фоминску. — А ты сама виновата, Женя, поймалась на ерунде. Ты ведь что думала? Шпионаж, то-се. А оказывается, тебя в очередной раз испытывают на прочность».

Так что не следует, на будущее, просчитывать ситуацию в наиболее банальном ее варианте — под ним может находиться гораздо более опасный слой. Опасный, в том числе и для тебя.

Как бы там ни было, два задания я тогда выполнила. Оставалось третье. И оно оказалось самым трудным — прибыть на базу точно к назначенному сроку.

Разумеется, за мной была снаряжена погоня. Я еще не доехала до Апрелевки, а по моим следам уже мчались две «Волги» с сиренами. Конечно, за «Крайслером» им было не угнаться, но я понимала, что рано или поздно меня возьмут, это неизбежно. Шипы на дороге, мешки с песком, наконец, железнодорожный переезд — шоссе шло слева от путей.

Решив, что третью часть задания следует трактовать буквально — вернуться на базу самой, а отнюдь не с машиной, я круто свернула на проселочную дорогу и на повороте, когда мой автомобиль на секунду пропал из зоны видимости преследователей, снизила скорость и выпрыгнула, прокатившись под откос.

Вскочив на ноги, я со всех ног устремилась к ближайшему леску. Далеко за спиной послышался звук взрыва, завывание сирен милиции и «Скорой»… Добравшись до Бекасова, я спокойно села на электричку и вскоре была уже на базе «Сигмы».

Мне поставили зачет по практике и дали двухдневный отпуск…

* * *

Возвращаясь в холл по коридору, я спешила, но все же успела заметить, что дверь с табличкой «Красители» была чуть приоткрыта.

Краем глаза я засекла в комнате Юсефа, который спешно перебирал бумаги на столе, стоящем возле окна. Услышав мои шаги, он резко отпрыгнул в сторону и отвернулся к окну, сделав вид, что поправляет жалюзи.

Любопытно, а что охранник Юлии Штайнер забыл в служебном помещении, которое, кстати сказать, только что было заперто — я своими глазами видела, как Генрих толкнул эту дверь, устроив для меня краткую экскурсию по офису. Выходит, у Юсефа есть ключи?

Возьмем на заметку. Не исключено, конечно, что охранник Джули занимается в фирме еще какой-то деятельностью, которая согласована с начальством.

Но коридор таил для меня еще один сюрприз. Когда я уже подходила к двери, ведущей в холл, то услышала тихий голос Генриха, который неожиданно резко отчитывал Регину. Секретарша старалась оправдываться, но ее реплики были сродни фразе «я не нарочно» в устах ребенка, который угодил своим мячиком в стоявшую на шкафу антикварную китайскую вазу.

— Какого черта вы не просмотрели списки приглашенных? — шипел Генрих.

— Я просматривала…

— Где были ваши глаза, когда вы этим занимались? — продолжал злобствовать Генрих. — Что мне теперь прикажете делать с этим ублюдком?

— М-м… Может быть, я как-то смогу его нейтрализовать? — предложила Регина.

— Вот как? — язвительно хохотнул Генрих. — И каким же образом?

Регина не успела ответить. Штайнер вынужден был о чем-то перекинуться парой слов с подошедшим гостем, но, когда тот удалился, снова принялся за Регину. Оказывается, Генрих умел быть очень злым и жестким.

— Похоже, ты старишься, подруга дней моих суровых, — говорил он своей секретарше. — Не общение ли с Юсефом провоцирует у тебя склероз, а?

В этом месте Регина промолчала. Бывает такое молчание, которое выразительнее любых слов, даже для подслушивающего через чуть прикрытую дверь.

Но Генриху снова пришлось отвлечься от интимной беседы со своей секретаршей. Послышался сиплый мужской бас, который по-немецки осведомлялся у Штайнера относительно времени запуска новой линии на его игрушечной фабрике. Следом за ним, умело используя паузы в речи немца, дробно сыпала свою скороговорку переводчица.

Судя по мгновенно сменившемуся тембру Штайнера, я поняла, что он говорит с самим консулом. Теперь Генрих был предельно вежлив, исполнен чувства собственного достоинства, но слегка подобострастен.

Звуки разговора стали удаляться — говорившие медленно отходили от двери. До меня явственно доносился звон бокалов — очевидно, уже начали разносить подносы с шампанским.

За моей спиной послышался быстрый топот ног, и в коридор вбежала Джуля, оставив за собой незахлопнутую дверь. Девочка выглядела запыхавшейся.

— Вот вы где! — радостно приветствовала она меня. Можно было подумать, что Джуля обежала все здание в поисках своей «учительницы».

— Я-то здесь, а вот где черти носят тебя? — поинтересовалась я. — Ты не забыла о том, что должна постоянно находиться возле отца?

— Оказывается, это не так-то просто, — виновато ответила Джуля.

— А раз так, то я считаю нашу договоренность расторгнутой, — развела я руками. — Мне придется открыть карты твоему папочке.

Джуля попыталась сделать умоляющее лицо, но я была тверда как скала.

После третьего «нет» с моей стороны она перестала меня уламывать и, оправив подол платьица, покорно склонила голову. В этот момент Юлия Штайнер снова казалась гораздо моложе своих лет.

Переходный возраст любопытен еще и тем, что может направлять свой вектор как в одну, так и в другую сторону. Один и тот же человек может казаться вполне сформировавшимся и почти зрелым, а через минуту вновь превращаться в сущего младенца, готового играть в паровозики и прыгать на одной ножке.

«Вот и связывайся после этого с младенцами, — снова укорила я себя, глядя на то, как Джуля сосредоточенно что-то чертит носком туфельки на мраморном полу коридора. — Поделом тебе, Женя Охотникова, не будь впредь такой самонадеянной!»

Глядя на погрустневшую Джулю, мне захотелось ее утешить, и рука непроизвольно потянулась к девочке — погладить по голове, сказать какие-нибудь ласковые слова. Но я решила, что не стоит разводить нюни — пора действовать. Я взяла Джулю за руку, снова натянула на себя маску учительницы, и мы вышли в холл.

Прием вяло подвигался к основной его части — фуршету, который должен был иметь место в освобожденном от излишней мебели конференц-зале. Там же намечалась выставка игрушек — с первого года существования фирмы Штайнера — плюс демонстрация новых моделей.

Штайнер был окружен плотной толпой гостей, и я просто не могла бы к нему пробиться, не то что поговорить.

Поэтому, продолжая держать Джулю за руку — она уже попыталась улепетнуть вслед за рабочим, который нес огромного поролонового медвежонка, — я медленно прохаживалась по холлу, стараясь держаться в непосредственной близости от Генриха.

Между тем среди недавно прибывших гостей мое внимание привлекли несколько фигур.

Роскошно одетая женщина с иссиня-черными глазами стояла возле кадки с пальмой вместе с девушкой, которая была лет на пять старше Джули, во всяком случае, на первый взгляд. Принимая во внимание сходство лиц, можно было предположить, что это мать с дочерью.

Рядом с ними находились двое мужчин — вальяжный великан в бархатном пиджаке и невзрачный брюнет с галстуком, съехавшим на сторону.

Оба они обращались к спокойно стоявшей женщине, но ее глаза были устремлены на Генриха, который что-то с жаром объяснял чиновнику из областной администрации.

При этом Штайнер не упускал возможности постреливать глазами в сторону дамы под пальмой, и взгляды его были настолько откровенны, что начинало казаться, будто пыл его аргументов абстрагируется от слов и направляется конкретно этой женщине.

«Наверное, Штайнер неплохой любовник, — подумала я, — если умудряется ласкать глазами женщину, не отрываясь от деловой беседы».

Но объект его внимания не отвечал Штайнеру таким же образом. Женщина была грустна и рассеянна. Что же касается ее чада, то девушка-подросток вообще выглядела испуганной и потерянной.

А мужчины вокруг них не унимались. Бархатный пиджак, дымя дешевой сигарой, толковал что-то о заказных рецензиях в центральной прессе и предстоящих гастролях, которые должны иметь непременный успех.

— А ты бываешь в театре, которому помогает твой папа? — спросила я у Джули.

— Иногда, — ответила девочка. — То вместе с папой, то ходим всем классом. Видите вон ту тетю под пальмой? Это, как говорит папа, прима. Она играет в «Трех сестрах» и в «Маскараде». Очень здорово, когда муж в последнем акте травит ее лимонадом. А сам потом очень переживает. Наша директриса даже прослезилась.

«А это, должно быть, и есть тот новый режиссер, при котором Нина Петровская стала получать главные роли», — констатировала я, глядя на замедленную жестикуляцию бархатного пиджака.

Второй мужчина, по идее, мог быть «поклонником», которые хвостом вьются за звездами сцены, либо как минимум завзятым театралом, убившим сразу двух зайцев — попал на прием и увидел Петровскую.

Но его поведение не укладывалось в мою гипотезу. Мужичонка со скособоченным галстуком явно не вмещался в эти рамки, вел себя чересчур развязно для «поклонника», да и говорил он вовсе не о театре, а преимущественно о своей персоне. При этом он умудрялся периодически хватать Нину Петровскую за локоть, который она осторожно высвобождала, и даже пытался апеллировать к ее дочке.

— На этот раз все должно пойти хорошо, — переводил он взгляд с одной на другую, умело вклиниваясь в паузы речи режиссера. — И кредит обещали, и процент маленький. А то, что конкуренция большая — так это ничего. Главное — работать, ведь правда?

Дамы проигнорировали этот вопрос, а режиссер так вовсе не замечал пытавшегося в чем-то убедить актрису озабоченного человечка.

Обойдя эту группку по кругу, я внимательнее вгляделась в профиль мужичонки и, переведя взгляд на Таню — дочку актрисы, — все быстренько поняла.

Это, разумеется, был ее отец, тот самый неудачливый коммерсант, с которым Нина Петровская развелась, когда в драматическом театре появился Штайнер и получил главную роль — роль спонсора.

Кстати, не его ли имел в виду Генрих, отчитывая свою секретаршу, недостаточно внимательно просмотревшую списки приглашенных?

Ведь на прием была приглашена уйма народу, значительную часть гостей составляли предприниматели, среди которых мог оказаться и Петровский.

Понятно, что Генрих был недоволен его появлением. Но что значила эта странная фраза Регины: «Кажется, я смогу его нейтрализовать».

Впрочем, секретарша Генриха — тот еще крепкий орешек. С виду — неприступная скала, снежная королева, но кто может поручиться, что в ней не кипят африканские страсти и не бурлит злая кровь?

Может быть, она намеренно внесла отставного супруга примы в список приглашенных?

С какой целью? Досадить шефу? Вызвать скандал? Или это ревность? Или… или это связано с предстоящей акцией, направленной против Генриха, о которой предупреждал неизвестный своими звонками?

И потом: что имел в виду Штайнер, выговаривая Регине за ее небрежность? «Не твои ли отношения с Юсефом провоцируют у тебя склероз?»

Так ли прост Юсеф, как кажется на первый взгляд? Что он делал в комнате с табличкой «Красители»? Да, видимо, в этой фирме все обстоит не так радужно, как может показаться с первого взгляда.

Между тем Нина сумела отделаться от бывшего супруга, «переключив» его на какого-то знакомого из «новых русских», которого заметила в толпе.

Тот подошел поздороваться, и Нина, мгновенно переменившись — теперь ее улыбка излучала радушие, — представила супруга гостю и быстро переместилась с дочерью и бархатным пиджаком в другой конец холла. Петровский проводил ее печальным взглядом, но тут же стал что-то лихорадочно объяснять новому знакомцу, очевидно, пытаясь зачистить с ним деловой контакт. При этом он украдкой бросал взгляды в публику, как будто искал кого-то. Я заметила, как менялось выражение его глаз, когда он отводил их от собеседника — они становились холодными и безжалостными, но, возвращаясь к беседе, Петровский снова казался «активным неудачником».

«Вот кто настоящий актер, — подумала я, наблюдая за бывшим мужем Нины. — Какой тут Станиславский! А ведь именно так должен выглядеть идеальный киллер-инкогнито. Его никто не воспринимает всерьез, никто не подумает, что он может сделать свое дело за считанные доли секунды и снова нацепить свою маску».

Нина с дочерью медленно бродили по залу и наконец после двух кругов приблизились к Генриху. Дочь неотступно следовала за ней, сутулясь и явно чувствуя себя не в своей тарелке.

Я с Джулей тоже немного пробилась вперед, по шагу в минуту, и теперь была совсем рядом со Штайнером. Но вызвать его на тет-а-тет пока было нереально. Теперь он беседовал со своим партнером из Германии — Людвигом — и представлял ему Нину.

После поклонов и рукопожатий слово перехватил режиссер и стал рассказывать Людвигу о театре. Переводчица, стоявшая за плечом белокурого немца, честно исполняла свою работу, дословно воспроизводя каждую фразу.

Но и Людвиг оказался «замаскированным», как те персонажи, которые уже привлекли мое внимание. После одной удачной шутки, которую отпустил режиссер, немец чуть было не рассмеялся, хотя переводчица проговорила эту фразу по-немецки, дождавшись окончания еще одного предложения. Тут уже Людвиг позволил себе расхохотаться.

Вот, значит, как?

Даю голову на отсечение, что Людвиг понимал по-русски. Но предпочитал делать вид, что его запас ограничивается словами «здравствуйте» и «спасибо». Наверное, такой ход давал ему возможность узнавать, о чем говорят вокруг — а говорили и о нем тоже, — и сравнивать обращенную к нему речь с реальным положением дел.

В тот момент, когда режиссер распинался о декорациях к «Макбету», Нина наклонилась к Генриху и чуть слышно прошептала ему на ухо:

— Мне страшно.

— Вот как? — с улыбкой ответил Генрих. Эта фраза могла относиться как к вежливой реплике, обращенной к режиссеру, так и к Нине.

— Я кое-что узнала и теперь не могу спокойно спать, — еще тише проговорила Петровская. — Я ожидала чего угодно, только не этого.

— Мы обязательно это обсудим, — широко, по-американски улыбнувшись, сказал Генрих.

Окружающие, конечно, подумали, что эта фраза тоже обращена к режиссеру, который мимоходом пожаловался на устаревшее освещение — ведь постановку «Макбета» так украсят световые эффекты!

Народ, однако, уже начинал проявлять нетерпение. Время подходило к четырем — часу икс, если верить звонившему незнакомцу.

Уже распорядители бегали докладывать Регине о том, что все готово, уже публика начала мало-помалу сдвигаться к дверям, и, наконец, Генрих пригласил всех пройти в зал. Заиграла негромкая музыка, и гости не торопясь стали выходить в коридор и двигаться по направлению к главному месту проведения торжества.

Петровская несколько замешкалась, и ее бывший супруг снова оказался рядом с актрисой.

— Вот, теперь ты сама все понимаешь, — донеслись до меня его слова, — тебе сейчас даже хуже, чем мне. Только не делай глупостей.

И Нина печально улыбнулась ему в ответ, отрицательно покачав головой — то ли соглашаясь с Петровским, то ли отказываясь послушаться его совета.

Генрих Штайнер подождал, пока гости пройдут в зал, и вместе дочерью — а значит, и со мной, замкнул шествие приглашенных.

Конференц-зал теперь был полон не только цветов, но и игрушек. Сотни мягких детских любимцев были расставлены как попало, отчего их казалось еще больше. Слоники выглядывали из корзин с тюльпанами, на люстре примостилось целое семейство обезьян, по углам таились тигры и крокодилы. Огромный медведь сидел в центре зала, а из-под столиков с закусками выглядывали черепашки.

Дальнейшие полчаса были самыми скучными во всем этом мероприятии.

Сначала слово взял консул, потом его сменил чиновник из отдела по внешним сношениям, за ним несколько теплых слов произнес Людвиг, и сам Штайнер завершил официальную часть церемонии.

Затем началось обычное на таких приемах суетливое общение плюс гастрономические удовольствия. И так все должно было продолжаться еще часа полтора. Честно говоря, никогда не понимала, какой кайф можно словить с этого, но раз так заведено — ничего не поделаешь.

А время между тем уже перевалило за четыре, и настенные часы в виде стилизованного фигурного замка с башенками пробили половину пятого — сначала ударил негромкий гонг, а потом на корпусе приоткрылась дверца и по диаметру циферблата проехала маленькая фигурка в капюшоне с косой в руке. Когда же пробил следующий час, то аллегория смерти сделала пять оборотов.

Джуля, казалось, забыла о причине моего пребывания на приеме и весело щебетала, обрадованная таким количеством игрушек на единицу площади.

— А вон того крокодила я сама придумала. Ну, не совсем сама, но подсказала, что хвостик у него должен чуть загибаться в сторону, — тараторила девочка, демонстрируя мне зубастое чудовище. — А еще папа хочет запустить новую серию экзотических птиц. Первые образцы должны были появиться уже в этом квартале, но возникли какие-то заморочки то ли с макетами, то ли с окраской…

— «Заморочки» — это слово не из твоего лексикона, Джуля, — строго поправила я ее.

— Ах да, Евгения Максимовна, прошу прощения, — подыграла мне Джуля. — Я хотела сказать — проблемы или заминки. Юсеф, как ты думаешь, скоро папа сделает новых птичек?

Подошедший к нам охранник хитро улыбнулся и ответил девочке:

— Думаю, что очень скоро.

Юсеф выглядел как старый сторожевой пес — столь же любимый хозяевами дома, сколь и потерявший былой задор. Казалось, что передо мной стоит не работник службы безопасности, а ключник или постельничий в поместье знатного феодала.

— Генрих Оттович, — Юсеф подошел к Штайнеру и протянул ему сложенный пополам лист бумаги. — Это то, что вы просили…

— Угу, — радостно буркнул Штайнер, положил бумагу во внутренний карман своего пиджака и довольно погладил его снаружи.

Генрих весело, с каким-то ребяческим озорством поглядел на Юсефа, потом на Джулю, подмигнул ей и, улыбнувшись, произнес:

— Ну, вот, кажется, и все. Знаешь, сейчас я хочу собрать всех в кабинете. Есть одно сообщение, которое я хочу огласить в узком кругу.

— Папа, — решительно сказала Джуля, — сегодня я весь день рядом с Евгенией Максимовной. Можешь считать, что у меня контрольная работа.

— А я разве возражаю? — пожал плечами Генрих Штайнер. — Евгения Максимовна нам нисколько не помешает. Так что никаких проблем.

Затем он попросил нас никуда не уходить, совершил круг по залу и вернулся, прихватив с собой Регину, Нину Петровскую с дочерью и Людвига с переводчицей. Все они выглядели заинтригованными.

— Пройдемте ко мне на минуточку, — предложил Генрих таинственным шепотом.

И указал на дверь, ведущую из конференц-зала в сторону, противоположную коридору.

— А там что? — тихо спросила я у Джули. — Еще какие-то помещения?

— Папин кабинет, — ответила мне девочка. — Его личная комната, а директорская приемная — в начале коридора, возле холла.

Мы прошли к двери и на время покинули гостей.

Кабинет оказался довольно просторным помещением с хорошей вентиляцией и железными шторами на окнах. Я обратила внимание на то, что дверь была не заперта, и Генрих лишь повернул круглую ручку, чтобы ее распахнуть. Штайнер не сразу зажег свет, и, когда я ступила на порог и дверь за нами закрылась, мне показалось, что потолок усеян крошечными лампочками.

— Помнишь, Нина, как ты смеялась, когда первый раз увидела это? — спросил стоящий за моей спиной Генрих, немного помедлив перед тем, как зажигать свет. — Казалось бы — такая малость, да? Фианитовая крошка, а как впечатляет, не правда ли?

— Небо в алмазах, — медленно произнесла Петровская. — Как в «Дяде Ване» у Чехова.

Переводчица Людвига продолжала лопотать, а немец кивал головой, довольно покрякивая — ему явно нравилось убранство кабинета компаньона.

— Ну вот, — включил свет Генрих. — Теперь попрошу у вас минуточку внимания.

Штайнер подошел к столу и остановился, опираясь двумя руками на толстую крышку из букового дерева с позолоченными реечками по периметру.

Я, Джуля, Петровская, Таня, Людвиг с переводчицей и Юсеф стояли перед Штайнером, словно персонал фирмы во время производственного собрания.

Генрих собрался с мыслями, облизнул губы и медленно начал говорить:

— Сейчас в этом кабинете находятся самые близкие и дорогие мне люди. Я собрал вас всех здесь не случайно. Скажем так: я хочу поставить вас в известность относительно одной очень важной вещи.

Штайнер явно волновался. Он перевел дух, потом уставился в потолок, как будто бы просил силы у искусственных звезд, и только потом продолжил:

— Не уверен, что всем вам придется по сердцу то, что я сейчас скажу. Кое-кто может подумать, что это чересчур. Кое-кто может рассердиться. Но рано или поздно все поймут, что я был прав. — Генрих открыл ящик стола и вынул оттуда шкатулку с резной крышкой. — Итак, — произнес он, выдержав театральную паузу, — я приступаю. — Штайнер открыл шкатулку и замер, с удивлением глядя внутрь. — Это еще что такое? — пробормотал он недоуменно, потом вдруг рассмеялся и, хитро поглядев на Людвига, запустил туда руку.

Предмет, который он извлек, был действительно нестандартным. То, что вызвало удивление у Штайнера, оказалось имитацией фекалий — колбаска, завернутая в круг с выступающим концом.

Генрих Штайнер с шутливой укоризной покачал головой, отложил в сторону дурацкую игрушку и достал из шкатулки еще что-то.

Вот тут и рвануло.

Я даже не успела ничего предпринять — да и не было такой необходимости. Спасти Генриха Штайнера было уже невозможно.

Его тело буквально разорвалось на куски — руки со скрюченными пальцами оказались возле туфелек Джули, а голова, склонившись направо, повисла на перебитой кости, окровавленное тело, словно набитый трухой мешок, отбросило к закрытому железной шторой окну.

Нину с Таней взрывной волной швырнуло в противоположную сторону — к двери. Мы с Джулей стояли дальше всех от стола, так что нас почти не задело.

А вот переводчице Людвига опалило волосы и обожгло щеку. Девушка стонала, уткнувшись лицом в ковер, так что все не сразу поняли, что ее жизнь находится вне опасности — таков был первый шок.

В дверь уже вбегали люди, ахала прислуга, среди огромного количества игрушек, выглядевших в эту минуту крайне неуместно и даже зловеще, царили суета и паника. Доблестные органы прибыли через несколько минут и принялись производить опрос присутствующих.

Впрочем, несмотря на их оперативность, сразу же запереть двери не догадались, и кто хотел, вполне мог выскользнуть незамеченным.

Например, Петровский. В тот момент, когда прибыли оперативники, его среди гостей я уже не видела. Интересно, почему он решил смыться пораньше?

А Регина, казалось, ожидала чего-то подобного. Или ее нервы были такими же прочными, как корабельные канаты. Лицо секретарши Штайнера, по крайней мере, осталось холодным и непроницаемым.

Что касается актрисы, то она сначала впала в истерику, а потом, отплакавшись, дважды произнесла, глядя куда-то в пространство:

— Все к лучшему.

Окружающие недоуменно посматривали на нее, но, очевидно, списывали подобную реакцию на шок. Дочку ее так вообще отпаивали минералкой — Таня, словно рыба, открывала рот, как будто хотела что-то сказать, но вместо слов исторгала только очередные всхлипы. Джуля сидела на пуфике в холле, закрыв лицо руками. Лишь однажды она посмотрела на меня, и я не могла не уловить в ее взгляде — взгляде сироты — горький упрек.

Незнакомец оказался опаснее, чем мы предполагали. Ему все же удалось свершить то, что он задумал. А ровно в четыре часа или около пяти — какая разница. Во всяком случае ему удалось сбить нас с толку.

* * *

Людвиг оказался первым человеком, который заинтересовался моей персоной.

Когда суета улеглась, гости рассосались, милиция уехала и труп увезли, компаньон Штайнера поманил меня пальцем в холл и напрямик спросил на чистейшем русском языке, разве что слегка окая:

— Евгения Максимовна, вы ведь знали, что Генриху угрожает опасность?

— Да, вы совершенно правы. Я знала об этом, — не стала я отрицать. — И собиралась его предупредить. Но, как видите, не успела.

— Хорошо, — хрустнул суставами пальцев Людвиг. — Я переговорил с дочерью моего покойного компаньона. Фройлен Юлия все мне рассказала об этих звонках. Я очень, очень опечален происшедшим.

Людвиг тщательно выговаривал каждую букву и заботился больше о том, чтобы правильно произнести слово, чем о проявлении своих чувств.

Сказывалась ли в этом немецкая педантичность, нежелание демонстрировать перед посторонними свою скорбь? Или на самом деле Людвиг не так уж и сожалел о гибели компаньона?

— Если вам трудно говорить по-русски, мы можем перейти на немецкий, — предложила я.

— О, нет, это совершенно излишне, — замахал руками Людвиг. — Я ведь из прибалтийских немцев — мой дедушка был родом из Эстонии. Да и фамилия у меня вполне русская — Попофф.

Людвиг Попофф предложил мне пройти в директорский кабинет — тот, что располагался в коридоре. Устроившись за массивным столом, он указал мне на кресло напротив. Чувствовалось, что гость выступает теперь в роли хозяина фирмы.

Поймав мой взгляд, Людвиг улыбнулся и счел своим долгом пояснить:

— Да-да, вы правы. Теперь я — владелец всего этого. Он обвел рукой вокруг. — И завод, и контрольный пакет акций. Согласно уставному договору, фирма переходит по наследству к дочери, а фройлен Юлия еще недееспособна. Так что я беру на себя обязанности опекуна. Не ее самой, разумеется, а ее доли в нашем с Генрихом предприятии.

Тут он вздохнул и провел дрожащей рукой по своим белокурым волосам.

— Бедный Генрих, бедная фройлен Юлия… Утрата очень тяжела. Плюс новая головная боль с этой фабрикой. Если бы вы знали, как мне не хочется всем этим заниматься! Фирма, конечно, процветает, но, будем откровенны, только по вашим, российским меркам.

— Поясните, пожалуйста, что вы имеете в виду, — попросила я.

— О, все очень просто! Игрушечная фабрика такого типа может быть неубыточной только в вашем конкретном регионе, где у нее нет серьезных конкурентов и есть поддержка с Запада — в моем лице. А уже за его пределами — это геморрой, так, кажется, сейчас говорят в России, когда хотят обозначить что-то ненужное и хлопотное? Впрочем, следует отдать Генриху должное, он сумел сделать все, чтобы поднять производство, все возможное и даже невозможное. Как это ни удивительно — предприятие работает.

— Тогда что же вас не устраивает, герр Попофф? — спросила я.

— Многое, госпожа Охотникова. Видите ли, пока всем занимался Генрих, это было удобно. Теперь же мне придется нести неизбежные расходы. А прибыль именно от этого конкретного предприятия несоизмерима с теми компаниями, которыми я владею в Германии. Ну, четыре процента, пять от силы… Стоит ли вообще браться за это, я еще не решил.

— Вы можете уступить контрольный пакет акций местным властям.

— Еще чего, — буркнул Людвиг. — Чтобы они все развалили за полгода? Нет уж, увольте. Я как-нибудь сам разберусь.

— Но ваш компаньон мертв, — напомнила я Людвигу о теме, которая интересовала меня гораздо больше, нежели деловые заботы немца.

— Да, это факт. И, как вы можете видеть, я вовсе не был заинтересован в его гибели, — тотчас же счел нужным заметить Людвиг.

Если принять за чистую монету все, что мне только что изложил герр Попофф, — да.

Если же встать на точку зрения обыденного сознания — весьма сомнительно; ведь Людвиг как-никак получает теперь в свои руки практически неограниченную власть над фирмой Штайнера.

— И, что самое неприятное, — продолжил мой собеседник, — мне придется вести дела с теми людьми, которые убили Генриха.

— Вы хотите сказать, что у вас есть какие-то предположения на этот счет?

— Конечно, — с готовностью отозвался Людвиг. — Это ваша местная мафия.

Герр Попофф настолько спокойно произнес эти слова, как будто общение с нашими гангстерами было для Людвига делом обыденным и вполне вписывающимся в рамки коммерции в ее российском варианте.

— То есть, несмотря на звонки, гипотеза об убийстве на почве национальной неприязни не кажется вам обоснованной? — спросила я.

— Сложно сказать, — пожал плечами Людвиг. — Видите ли, я в курсе того, что в современной России повышается рост националистических настроений. В Шереметьеве в меня даже швырнули банку кофе.

— Банку кофе?

— Ну да. Какой-то пенсионер-ветеран, как мне потом объяснили в милиции, получил спецпаек, в котором был растворимый кофе немецкого производства. Старичок был сильно пьян и возмутился тем, что ему, победителю во Второй мировой войне, выдают в качестве пайка немецкий кофе. Чем я ему не приглянулся — ума не приложу. Да и кофе, как выяснилось, оказался «левым» — изготовленным в Польше…

Людвиг Попофф с хитрецой взглянул на меня и осторожно спросил:

— А вы знаете, почему я так откровенен с вами? Впрочем, можете не отвечать, не будем терять времени. Я хочу вас нанять. Да-да, не удивляйтесь, раз уж вы ввязались в эту историю по неосторожной просьбе фройлен Юлии, вам придется идти до конца. Я не верю, что местная милиция сможет распутать это дело. А о вас я успел навести справки, и отзывы были самые положительные.

Людвиг достал визитницу и, открыв ее в нужном месте, продемонстрировал мне одну из аккуратно вложенных в целлофановые углубления карточек.

— Да-да, пока милиция тут возилась, я, как только Джуля мне обо всем рассказала, позвонил своим знакомым в Берлин — у них хорошая база данных на таких людей, как вы. Знаете, как это бывает, вы помогли человеку, он рассказывает о вас другому человеку, тот помечает это себе в блокнотик, а потом передает эту информацию тем, кого она интересует. Так что мои друзья в столице порылись в своих анналах и указали на вашего знакомого, который отлично отрекомендовал вас. Кстати, просил передать вам привет.

— Спасибо, — коротко поблагодарила я. — Можете считать, что ваше предложение принято.

Визитная карточка, продемонстрированная Людвигом, была мне знакома. На перламутровом кусочке картона было вытиснено имя человека, которому я в свое время очень помогла. Теперь, не без моей помощи, разрулив свои проблемы, он жил в Бельгии и потихоньку врастал в тамошний бизнес, благо его капиталы это позволяли.

Такая рекомендация должна была круто поднять меня в глазах Людвига. Теперь я понимаю, почему немец так разоткровенничался со мной.

— Чтобы покончить с неопределенностью, хочу сразу сказать вам следующее, — деловым тоном произнес Попофф. — Я хочу знать правду о смерти Генриха, потому что ответ на вопрос: «Кто убил моего компаньона?» будет иметь отношение к его бизнесу, который теперь курирую я. У меня на этот момент есть три версии. Каждая из них обладает правом на существование, но ни одна не имеет хоть сколько-нибудь весомых подтверждений.

— Две вы уже обозначили, — напомнила я. — Местная мафия и местные националисты.

— Третья еще проще, — продолжал Людвиг. — Возможно, мы имеем дело с психически неполноценным человеком, маньяком. Не исключено, что его мания развилась именно на почве ксенофобии — ненависти к иностранцам, — и он похож на того старичка в Шереметьеве, только еще покруче. Хотя не исключено, что вся эта болтовня о национализме — лишь прикрытие для того, чтобы отвести глаза от истинного убийцы. И, если совсем уж честно, я не очень-то верю в сказки о «русском фашизме». Само это сочетание слов для меня, немца, звучит дико.

Я не могла не согласиться с Людвигом, но решила, что Попофф чересчур сужает рамки предполагаемого расследования. И еще вопрос — случайно или намеренно он это делает. Может быть, пообещав мне солидный гонорар, герр Попофф пытается направить расследование по наиболее простому пути и запутать следы?

— Как это ни печально, я бы не стала отметать еще и четвертую версию, — возразила я. — Мы должны принимать во внимание все аспекты этого дела и не имеем права забывать, что убийство Генриха могло произойти на личной почве.

— Вот как? — удивленно спросил Людвиг. — Что ж, если вы считаете, что стоит поработать в этом направлении — почему бы и нет? Но на вашем месте я бы не терял времени даром. Генрих Штайнер был на редкость хорошим человеком, и у него не было врагов.

— Мне уже говорили, что у него не было недругов в бизнесе, — подтвердила я. — Но сейчас мы говорим о личной жизни Штайнера.

— Но здесь это утверждение верно вдвойне, — настаивал Людвиг. — Генрих был на редкость светлой личностью. Можете пойти и опросить хотя бы тех людей, которых он собрал в своем кабинете перед смертью, — там присутствовали действительно самые близкие и дорогие для него люди. Любой из них скажет вам, что Генрих Штайнер был едва ли не ангелом. Спокойный, добрый, любящий друг и отец, талантливый бизнесмен, честный предприниматель. Я даже не знаю, что тут можно добавить…

— И тем не менее человек, у которого не было врагов и которого все любили, лежит сейчас в морге, обезображенный взрывом. И взрыв этот произошел в его кабинете, где присутствовали как раз наиболее близкие и дорогие ему люди, — парировала я.

Людвигу не очень понравился ход моей мысли, но возражать он не стал.

— Вот и работайте, — посоветовал он мне. — Но я хочу попросить вас об одной вещи: полная конфиденциальность. Я вас нанял, я и получаю от вас всю информацию о ходе расследования.

— Нет возражений.

— Понимаете, Евгения Максимовна, если тут действительно замешано что-то личное, я не хотел бы, чтобы в этом копались посторонние. — Попофф помолчал и добавил: — Даже если у этих посторонних будут милицейские погоны.

«Очень удобная позиция, — скептически улыбнулась я про себя. — Интересно, а что будет в том случае, если в итоге я назову вам имя убийцы, а вы сочтете, что это имя не стоит обнародовать? Зачем копаться в личных делах покойного и выносить их на обсуждение публики? Что вы предпримете в таком случае? Удвоите гонорар? Или…»

— Поскольку я теперь тут хозяин, то я немедленно отдам соответствующие распоряжения, — заверил меня Людвиг. — Вы можете говорить с любым работником фирмы и получать любую информацию.

— Кстати, о фирме, — подошла я еще к одному важному моменту. — Не кажется ли вам, герр Попофф, что тут имеется еще одна тайна. Как по-вашему, что именно собирался огласить Генрих Штайнер перед смертью?

— Понятия не имею.

— И никаких предположений?

— Абсолютно никаких.

— Не исключено, что взрыв должен был помешать ему сделать это. И, стало быть, не исключено, что заявление, которое Штайнер так и не сделал, могло иметь отношение к его фирме.

— Да, такое возможно, — вынужден был согласиться немец.

Мы договорились, что я приступлю к работе немедленно. Попофф посоветовал мне для начала побеседовать с Региной и Юсефом, а также встретиться с личным юристом Штайнера Борисом Аронзоном.

Созвонившись с его конторой, Попофф попросил Аронзона приехать в офис как можно быстрее и, закончив разговор, сообщил мне, что тот будет через полчаса. Поднявшись с кресла, немец дал мне понять, что наши предварительные переговоры закончены и я могу приниматься за работу. Уже в дверях Попофф остановился и, немного помолчав, произнес, стараясь не смотреть мне в глаза:

— Можете называть меня просто Людвиг. Хорошо, Женя? Желаю вам удачи.

Это показалось мне достаточно странным. Дело в том, что немцы называют друг друга по именам либо в том случае, если они достаточно долго знают друг друга, либо если они находятся в близких отношениях.

Выходит, этой фразой Людвиг Попофф намекал на то, что между нами устанавливается особая степень доверительности. Притом я ясно видела, что он не собирается закручивать со мной роман.

Значит, он хочет дать мне понять, что мы — друзья и при проведении расследования мне следует учитывать его точку зрения. То есть с возможно большей осторожностью касаться дел фирмы и личной жизни Штайнера. Но зачем тогда было меня нанимать? Я не привыкла так работать — либо правда, либо ничего — вот мой принцип. И если кто-то думает, что я изменю своим правилам, — то он жестоко ошибается…

* * *

Аронзон приехал через двадцать минут. Борис Хаимович оказался сосредоточенным старичком с седыми космами, обрамляющими лысину.

Юрист недоверчиво оглядел меня с ног до головы и, скептически хмыкнув, сказал, что готов ответить на любые мои вопросы.

— Начнем с наследства, — предложила я. — Верно ли, что устав фирмы составлен таким образом, что предприятие является частной собственностью покойного и переходит к его дочери?

— Да, это так, — скрипучим голосом подтвердил Аронзон. — Или почти так. Внесу поправку: все, что вы сказали, — верно по отношению собственно к фабрике игрушек. Но существует еще одна фирма, которая не производит продукции, а занимается общим руководством. Это предприятие совместное, и его совладельцем является господин Попофф. В данном случае речь идет о передаче пакета акций госпоже Штайнер при управлении им в лице компаньона до того времени, пока Юлия не достигнет совершеннолетия.

— Хорошо. А как насчет завещания? Имеется ли подобный документ?

— Конечно, — тут же кивнул Аронзон. — Вся собственность Штайнера — счета в банках, ценные бумаги, недвижимость, наличные деньги и драгоценности, — все переходит в собственность Юлии.

— Но она пока что не может ими распоряжаться, не так ли?

— Совершенно верно, — снова подтвердил Аронзон. — Учреждается опекунство. Думаю, что не выдам тайны, если скажу, что скорее всего опекуном будет Попофф. Это разумно, и, надеюсь, Юлия согласится.

— Я знаю, что Генрих Штайнер похоронил жену еще во время пребывания в Казахстане, — осторожно сказала я, тщательно подбирая слова. — Вам известно что-либо о родственниках его супруги?

Аронзон поджал губы и полез в карман пиджака. Достав оттуда носовой платок, он высморкался, скомкал платок и сунул его обратно.

Затем выудил из наружного кармана очки в широкой толстой оправе и водрузил их на переносицу. Я заметила, что в них были вставлены простые стекла, даже без намека на плюс или минус.

Просто таким образом Борис Аронзон отгораживался от собеседника, а массивная оправа придавала ему чувство уверенности.

А когда нам так необходимо это чувство, если не в тот самый момент, когда мы собираемся солгать? Что Аронзон и проделал.

Самым убедительным тоном с обезоруживающей интонацией юрист важно произнес, демонстрируя свою сверхкомпетентность:

— По просьбе покойного я проводил соответствующие разыскания. После самых тщательных поисков мы с клиентом смогли удостовериться, что подобные родственники отсутствуют. Таким образом, никто не сможет предъявить никаких имущественных прав.

«Врет как сивый мерин, — констатировала я. — И даже не краснеет. Впрочем, это его работа, а краснеть разучаются быстро».

Выдав мне эту информацию, Аронзон с чувством выполненного долга снял очки и принялся протирать стекла бархатным лоскутком, который лежал в футляре. Закончив эту ритуальную процедуру, юрист спрятал очки и вопросительно посмотрел на меня.

— Что-то еще?

— О да, — кивнула я. — Расскажите мне о делах фирмы. Судя по словам господина Попоффа, вы занимались и этими вопросами.

— Совершенно верно, — с облегчением выдохнул Аронзон. Мне показалось, что он ожидал от меня совсем другого вопроса, и уже снова потянулся за очками. — Тут все обстоит достаточно просто.

И юрист за полчаса ознакомил меня с финансовым состоянием фабрики. Я смогла еще раз убедиться в том, что Людвиг был прав, когда сравнивал положение дел в бизнесе у себя, в Германии, и у нас, в одном из областных центров России.

Дела действительно обстояли неплохо, но только по здешним меркам. Сумма дохода была приличной, если ее не переводить в конвертируемую валюту и не сравнивать с окладами среднего класса на Западе.

— То есть можно сделать вывод, что некто мог быть заинтересован в устранении директора, чтобы затем постепенно прибрать к рукам все это хозяйство, — предположила я. — Например, оказать давление на компаньона и, задействовав авторитет городских властей, выставить свою кандидатуру в качестве опекуна.

— Да-да, это вполне возможно, — быстро согласился со мной Аронзон.

Так обычно учителя отмахиваются от назойливых и дурацких вопросов школьников, предоставляя им самим разбираться в собственных головоломках. Я сделала вид, что проглотила эту наживку.

У меня в запасе оставалось главное оружие — «принцип хамелеона» в его, так сказать, интимном варианте. Собственно, эта методика сотни раз описана в различных пособиях, но народ почему-то ленится воплощать ее на практике, кроме разве что криминальных элементов низкого пошиба, те-то давно взяли ее на вооружение.

На обыденном языке данный вариант «принципа хамелеона» заключается в том, чтобы «войти в доверие и, умело отвлекая внимание, получить нужную информацию».

Что я немедленно и проделала. Давая понять, что мои расспросы закончены, я сменила тон, из которого напрочь исчезли нотки, характерные для серьезной беседы, и появились оттенки личного интереса. Да-да, это всего какие-то неуловимые полутона, но как много они определяют! Почти всё, если быть честной!

— Борис Хаимович, — попросила я Аронзона, — у меня тут возник один приватный вопрос… Нет-нет, ничего касающегося лично меня. Скорее вопрос теоретический. Поделитесь опытом?

— Излагайте, — предложил Аронзон, тотчас же насторожившись.

Очевидно, он решил, что я буду просить у него консультации по поводу своих проблем или заковыристой ситуации кого-нибудь их моих знакомых, используя возможность бесплатно побеседовать со специалистом.

— Видите ли, — плавно начала я, — один мой друг отсидел в советское время срок по семидесятой статье.

— Антисоветская агитация и пропаганда, — машинально уточнил Аронзон.

— Совершенно верно, — подтвердила я. — Недавно его реабилитировали…

— Должны выплатить компенсацию, — Аронзон еще не мог понять, к чему я клоню.

— Уже выплатили. Но дело не в этом. Вопрос сугубо теоретический. Если честно, то моя тетушка — тоже юрист, вот мы с ней и поспорили. Может быть, вы даже знакомы с ней? Да наверняка!

Я била в десятку. Не было в городе человека, который имел хоть какое-то отношение к юриспруденции и не знал бы мою тетку.

Как только я назвала ее фамилию, лицо Аронзона сразу же просветлело.

— О, как же, как же! — с теплотой в голосе проговорил он.

— Ну так вот, — продолжала я. — Суть нашего спора такова. Реабилитация означает отсутствие состава преступления, ведь так?

Борис Семенович кивнул.

— Но по существовавшему тогда законодательству получается, что моего знакомого осудили правильно. Значит, надо говорить не о реабилитации, а употреблять какой-то другой термин.

— О, это чрезвычайно заковыристый вопрос! — мгновенно оживился Аронзон. — Сейчас я вам попробую объяснить, как я его понимаю…

Пока Борис Хаимович излагал мне существующие по этому поводу точки зрения, я внимательно наблюдала за его реакцией.

Аронзон явно не ожидал с моей стороны подобного вопроса и был рад, что может порассуждать о сложных вопросах юриспруденции.

Здесь очень важен элемент неожиданности. Когда от тебя ждут подвоха или желания поживиться информацией «на халяву», ни о каком расположении собеседника по отношению к тебе речи быть не может.

Но когда неожиданный поворот беседы позволяет ему проявить бескорыстие и показать себя с самой лучшей стороны плюс наличие у задавшего вопрос человека тоже бескорыстного интереса — тут уж собеседник открывается просто — как ларчик из басни. И если сначала казалось, что замок у ларчика с секретом, то позже выясняется, что у ларчика вообще нет никакого замка.

— Таким образом, суммируя все вышеизложенное, мы можем провести некую среднюю линию между полярно противоположными точками зрения и принять термин «реабилитация» в качестве возможного, но с несколько иным объемом содержания, — подытожил свой рассказ Аронзон.

— Да, вот, оказывается, как все непросто, — покачала я головой. — Даже такие, казалось бы, определенные слова могут менять значение.

— И это не единичный случай, заметьте, — поднял палец Аронзон.

— Что уж тогда говорить о нас, грешных, — вздохнула я. — Вот, скажем, с завещанием Штайнера. Я, честно говоря, ожидала, что Генрих что-нибудь оставит своей пассии из театра.

Тут самое главное — выдержать прежний доверительный тон разговора. Шаг влево — шаг вправо на миллиметр — на носу юриста снова появятся «защитные» очки и нарастет броня отчуждения.

Но, кажется, я смогла верно выдержать интонацию. Аронзон понимающе кивнул.

— Если между нами, было еще одно завещание. Но Генрих его переписал. Знаете, немцы народ аккуратный. Подчас даже слишком.

Борис Хаимович заметно понизил голос, хотя в этом не было никакой необходимости, и придвинулся ко мне поближе.

— Видите ли, как это ни банально прозвучит, Генрих не собирался умирать, — сообщил мне Аронзон. — Я думаю, Гера полагал, что госпожа Петровская и театр и так будут обеспечены и не стоит прописывать их, что называется, отдельной строкой. Не знаю, может быть, Гера открыл Нине счет, хотя и сомневаюсь… А вот что касается театра, то тут полный швах.

— Неужели?

— Да-да, — доверительно поведал мне Аронзон. — Суммы на спонсирование театра выделялись раз в полгода, и каждый раз это делалось по особому распоряжению Геры. А так как очередного приказа не последует, то…

— То театр лишится уже ставших привычными денежных вливаний, — заключила я.

— Я сомневаюсь, чтобы наш новый хозяин из Баварии считал бы разумным поддерживать местный театр. Но это лишь мое мнение…

— Да, им не позавидуешь… И еще один вопрос, Борис Хаимович. Вы располагаете какой-либо информацией относительно антинемецких настроений в городе, которые были бы направлены лично против Штайнера? Мне, честно говоря, это кажется маловероятным.

— Антинемецкие? — скривился Аронзон. — Это мы проходили еще в перестройку, когда муссировался вопрос о восстановлении автономии. Сейчас это не актуально. Что касается Геры, то он никогда не говорил со мной о подобных выпадах в его адрес. — Борис Хаимович задумался и, горько улыбнувшись, произнес: — Милые семейные разборки — а может быть, он просто считал неуместным говорить со мной, старым евреем, о националистических настроениях. Как знать…

* * *

Регина Юматова держалась молодцом. «Снежная королева» настолько умело контролировала свои эмоции, что могло показаться, будто перед тобой — совершенный биоробот, а не женщина.

«К такой сложно подобрать отмычку, — думала я, глядя в пустые холодные глаза Регины. — Если Аронзон был ларчиком, то сейчас передо мной сейф».

Вы спросите: не аморально ли подобное отношение к людям? Не теряю ли я часть своей души, воспринимая окружающих только в качестве объектов, из которых мне нужно выкачать определенную информацию?

Но этот вопрос не так прост, как кажется на первый взгляд.

На самом деле такой подход к ближним действительно аморален и заслуживает самого строгого порицания. Но тут же сделаем одну немаловажную оговорочку: когда он практикуется в обыденной жизни с корыстными интересами, которые могут повредить собеседнику.

Я же в настоящий момент нахожусь на работе и стараюсь честно выполнить свой служебный долг — то соглашение, которое мы заключили с Людвигом.

Так что можете считать, что я общаюсь действительно с сейфами разнообразной конструкции и сложности.

Ведь речь идет об убийстве, не так ли? Об убийстве холодном, жестоком и расчетливом.

И до тех пор, пока все не встало для меня на свои места и картина преступления не восстановлена полностью — так, как ее видел убийца; до тех пор, пока преступник не разоблачен, — я просто не могу позволить себе оставаться обычным человеком.

И, кстати, замечу, что у нас в отряде «Сигма» не очень-то церемонились. О том, чтобы нагружать свою голову подобными вопросами — что есть зло и что есть добро, что морально, что аморально, — никто и не думал.

Потому что вместо этих абстрактных понятий существовало всего одно, но зато самое что ни на есть конкретное понятие — приказ…

— Могу сказать лишь одно: мой шеф был выдающимся человеком, — сквозь зубы процедила Регина. — На таких Россия держится. Как видите, я не боюсь громких слов, если они несут в себе правду.

«Кажется, Регина была у Штайнера еще и уполномоченной по связям с прессой, — подумала я. — Излагает, будто перед нею репортер областной газеты. Ну хорошо, пусть будет так. Может быть, это именно то, что нам нужно».

— Я понимаю вас, госпожа Юматова, — скорбно кивнула я. — Потеря — и фирмы, и ваша личная — невосполнима. Но жизнь, как бы она ни была теперь тяжела, идет дальше, не правда ли?

С таким банальным утверждением нельзя было не согласиться. Регина вынуждена была сказать «да», к этому ее обязывала элементарная вежливость.

Впрочем, Юматова оказалась в сложном положении. Соглашаясь с моим утверждением, она невольно признавала и «личную потерю». А вот этот клубок уже можно было разматывать дальше.

Постараемся перевести ораторскую патетику в более человечное русло. Пусть Регина говорит так, как ей удобно, но пусть хотя бы говорит — это один из наиболее важных законов «принципа хамелеона».

— Знаете, мне сейчас не хочется копаться в подробностях, выспрашивать вас о деталях, которые могут показаться вам либо несущественными, либо опасными, — продолжала я и, не дав времени Регине возразить (ведь молчание — знак согласия), тотчас же перешла к другой теме. — Лучше расскажите мне о более раннем периоде ваших взаимоотношений. Ведь они не всегда были деловыми. Вы ведь вместе росли…

— Да… да… — как зачарованная повторила Регина. — Это было так давно… Но кажется, будто вчера. Между тем прошла целая жизнь…

И пошло-поехало.

Сначала про Казахстан — Регина была полукровкой, отец немец, мать казашка. Про школу и уроки по обществоведению. Про степи и пески. Про пыль и грязь. Про снег и жару. Про мечты и реальность.

В общем, Регина Юматова слегка размякла — не будешь же говорить о прошлом, да еще о таком, на языке газетных передовиц.

Довольная тем, что мне удалось «переключить» ее, я пока что успокоилась на достигнутом и лишь изредка «подбрасывала поленья в костер», вставляя междометия и задавая наводящие вопросы.

— Наверное, вы не верили, что все переменится?.. Как же вы жили?.. Да, это трудно себе представить… Зато вы получили такую закалку на всю оставшуюся жизнь!.. Опыт — это внутренний капитал…

Наконец Регина спокойно взяла предложенную мной сигарету. Я поднесла ей огонь, закурила тоже, и Юматова сама не заметила, как после двух затяжек мы уже называли друг друга по имени.

Ну что ж, теперь дело сделано. Есть контакт, как рапортуют в космосе.

— Я не знаю, у кого могла подняться рука, — произнесла Регина, когда мы вновь вернулись к теме убийства. — Ума не приложу…

«Снежная королева» теперь была простой усталой женщиной, которой перевалило за вторую половину тридцати — красивой, но несчастной.

— Мафия? Конкуренты?

— Нет, что ты! — Регина даже не сочла нужным объяснять. — Это исключено.

— Но убийство как-то связано с его бизнесом? — продолжала я гнуть ту же линию.

— Как знать! — пожала плечами Регина. — Могу лишь сказать, что никаких предпосылок к криминалу с внешней стороны не было.

— Тогда это что-то личное, — вынуждена была констатировать я. — Штайнера убили по личным мотивам. Что это может быть? Деньги? Ревность?

— Ревность… — медленно повторила Регина, глубоко затягиваясь сигаретой. Она как бы не то спрашивала, не то утверждала. — Ревность — это страшная сила. Можно убить человека только потому, что он не достался тебе. Знаете, Женя, наверное, я — самый идеальный подозреваемый. Да-да, не надо улыбаться.

А я и не улыбалась. Регина сейчас была действительно искренна. Может быть, через пять минут она пожалеет о том, что сказала, но сейчас она уже не могла сдержать себя. Да я ей и не препятствовала.

— Я любила Генриха, — произнесла Регина так пронзительно, как говорят только раз в жизни. — Да что я такое несу. Я и сейчас люблю его. Вы знаете, какая это мука — любить и знать, что взаимности не будет. Кто может испытать такое и сохранить себя?

«Сотни тысяч людей на земле, — ответила я ей про себя. — Каждый почему-то думает, что его случай уникален. На самом деле подобных примеров более чем достаточно. Но посмотреть на себя со стороны и серьезно сказать себе всю правду дано не каждому».

— Конечно, я вас понимаю, — ответила я. — Но понимаю лишь так, как одна женщина может понять другую. Вы знали, что сердце Генриха занято…

— Да-да, его связь с Ниной Петровской ни для кого не была секретом…

— …и не хотели переходить ей дорогу, — завершила я фразу. — Наверное, для вас было главным — счастье Генриха, ведь так?

Ну что тут скажешь? Только всплакнешь. Но Регина не стала плакать. Ее лицо снова приобрело каменный оттенок, а глаза нехорошо заблестели.

— Конечно, — саркастически усмехнулась она. — Генрих был богат. А деньги для Нины значили очень многое. И деньги, и покровительство такого человека, как Гера. Да знала ли она, каким Генрих был прекрасным, солнечным! Для любой женщины было бы счастьем одно лишь его присутствие рядом! Но теперь она осталась ни с чем! Посмотрим, как дальше сложится ее карьера!

Регина исторгла злой смешок и, затушив сигарету, тотчас же закурила новую.

— Вы имеете в виду тот факт, что спонсирование театра будет прекращено?

— Не только, — быстро откликнулась Регина. — Дело в том, что у Нины теперь нет ни гроша за душой.

— Вы уверены?

— Конечно! — воскликнула Регина. — Я уж точно знаю, что Генрих не успел открыть счет на имя Петровской. Собирался, но не успел.

— Означает ли это, что Нина не была заинтересована в его смерти?

— В смерти Геры никто — слышите?! — никто не был заинтересован!

— Но тогда почему его убили? — резонно спросила я. — Просто так?

Регина закрыла глаза. Мне показалось, что она хочет что-то сказать, но изо всех сил подавляет в себе это желание.

— Тут есть что-то, чего я не понимаю, — наконец произнесла она через силу, медленно выговаривая каждое слово. — Сейчас я боюсь делать выводы… Мне надо еще кое-что уточнить. Тогда мы встретимся снова, и, кто знает, может быть, я смогу вам помочь.

Я поняла, что из нее больше ничего не выжмешь. Напоследок я спросила Регину, не было ли ей известно о телефонных звонках с угрозами.

— Я узнала об этом только сегодня от Джули, — ответила Регина. — Могу сказать, что я ни на секунду не поверю в существование антинемецкого заговора против Генриха. Но Джуля поступила глупо и опрометчиво, не рассказав сразу же обо всем отцу. Ведь это могло спасти ему жизнь…

Тут я не могла с ней не согласиться. Мы расстались, пообещав держать друг друга в курсе событий. Во всяком случае я рассчитывала, что Регина Юматова выполнит это обещание.

* * *

С Юсефом мне в этот день поговорить не довелось. Охранник торчал в милиции, и его допрашивали с особым пристрастием.

Еще бы — ведь Юсеф был главным телохранителем Штайнера. Хоть я и знала, что время и обстоятельства переориентировали его на Джулю, но формально он оставался главой службы безопасности фирмы. И, я почти в этом не сомневалась, едва ли не единственным ее членом.

На улице было особенно томительно. Если ожидание банальной грозы может превратить жизнь в подобие тихой пытки, то что говорить об урагане, который вот-вот должен разразиться, но все медлит и медлит.

По дороге домой я принялась сопоставлять полученные за день факты. Картина получалась довольно пестрая — в глазах рябило.

Первым звеном в цепи были звонки Штайнеру. Особо отметим, что звонивший имел намерение беседовать только с Юлией Штайнер.

За время моего пребывания на приеме я заметила следующее: Юсеф, что-то делающий украдкой в комнате с надписью «Красители»; страх Нины, в котором она призналась Генриху; таинственная фраза Петровского, обращенная к его бывшей жене: «Теперь ты все понимаешь… Только не делай глупостей»; и, наконец, упрек Штайнера в адрес Регины по поводу ее отношений с Юсефом.

А главное — сцена в кабинете. Уничтоженный при взрыве загадочный документ, который Генрих так и не огласил. Двусмысленное поведение Людвига: с одной стороны, он горит желанием докопаться до истины, с другой — умело пытается направить мое расследование в нужное ему русло.

На закуску мы получили признание Регины в любви к покойному шефу и ее нескрываемую ненависть к любовнице Штайнера. Плюс сведения о сложном финансовом положении Нины, в которое она попала после смерти спонсора и любовника. Для начала расследования негусто.

Из дома, несмотря на поздний час, я дозвонилась до Людвига, остановившегося в номере люкс центральной гостиницы.

Попофф уже располагал кое-какой информацией и сообщил мне результаты предварительной экспертизы. Оказывается, взрывное устройство было самым что ни на есть самодельным. Работал явно непрофессионал.

И тем не менее этот дилетант сумел оставить меня, Женю Охотникову, в дураках. Тем более я должна его обнаружить во что бы то ни стало!

Гонорар Людвига конечно же не помешает, но моя честь — честь профессионала — дороже.

Итак, урагана сегодня мы, пожалуй, так и не дождемся. Значит, пора спать.

Заглянув перед сном к тете, которая добивала очередной пухлый том Агаты Кристи, я подумала, что не стоит отрывать Милу от столь увлекательного занятия, и ограничилась кратким пожеланием спокойного сна. Я решила, что расспрошу ее об Аронзоне завтра утром. Адвокат показался мне человеком, которому можно доверять, но все же не мешало бы навести справки. Тем паче, что Борис Хаимович, когда мы с ним расставались, просил меня передать привет тетушке.

Глава 3

Утро снова выдалось жарким и безмятежным. Ураган, которым уже не первый день пугали местное население, гулял по соседним областям, а заглянуть к нам все никак не решался.

Только я поднялась с постели, как раздался звонок в дверь. Я рассчитывала, что откроет тетушка, но, видимо, Мила провела добрую половину ночи за чтением, и мне самой пришлось бежать в коридор.

Это была Джуля. Снова одна. Проводя гостью в гостиную, я мельком выглянула в окно: автомобиль с Юсефом был припаркован у подъезда.

Видимо, вчерашняя трагедия ничему не научила пожилого охранника — Юсеф по-прежнему позволял себе спокойно дожидаться Юлии у дверей дома, в который она вошла.

Мне подобное отношение к работе казалось легкомысленным. В жизни бывает всякое, и подчас самые привычные интерьеры — вроде кафе, в которое ходишь ежедневно, или даже собственного подъезда — таят неприятные сюрпризы.

Сегодня Джуля снова удивила меня. Поистине, вот кому можно было бы стать актрисой!

Но ее преображения были вполне естественными, продиктованными неопределенностью ее возрастной самоориентации, а отнюдь не игрой.

Теперь Джуля представала передо мной в новом обличье: это был серьезный, сосредоточенный человек, за одну ночь мигом повзрослевший.

Глядя на ее черную блузку — точно такая же была позавчера на дикторше новостей первого телеканала — и темные брючки, чуть расклешенные книзу, я с трудом могла представить себе ее вчерашний «детский» прикид. И то, что эта полудевушка-полуребенок могла вчера так искренне резвиться, бегать среди цветов и обнимать игрушки, казалось сегодня не более чем сном.

Обстановка требовала, чтобы были произнесены слова соболезнования, и я проделала это в краткой, но прочувствованной форме.

Джуля кивнула и молча уселась на табурет возле окна с цветами. Машинально потрогав пальцами запылившийся лист «китайского дерева» (оно же «денежное дерево»), Джуля вытерла пальцы платком — тетушка Мила, зачитавшись, подчас забывала ухаживать за своими зелеными любимцами, и порою цветы по неделе стояли без капли влаги.

— Вот я и осталась одна, — тихо произнесла моя гостья. — Кажется, настает совсем другая жизнь. Вы слышали что-нибудь об учреждении опеки?

— Да, я вчера беседовала с юристом твоего отца, — присела я рядом. — Борис Хаимович вкратце изложил мне, как обстоят дела.

— На самом деле все не так просто, — вздохнула Джуля. — Я, как вы понимаете, неправомочна принимать какие бы то ни было решения.

— Кроме одного, — напомнила я. — Если опекун тебя не устраивает, ты можешь выбрать другого. Что ты думаешь о Людвиге?

— Ничего не думаю, — пожала плечами Джуля. — Мне все равно. И потом, Людвиг ведь будет заниматься делами. А меня интересует собственное будущее. Я хочу жить в том же доме, ходить в ту же школу, тратить столько же денег, как раньше. И еще… — Тут она сделала паузу и, прикусив губу, помолчала с секунду. — И еще я хочу, чтобы меня не убили, — наконец произнесла она.

— Джуля, солнышко, да разве кто-нибудь собирается убить тебя? — удивилась я. — Что же ты такое говоришь? Ты боишься, это понятно. Но подумай сама, какая кому выгода отправлять тебя на тот свет?

— Выгода?! — так и подскочила Джуля. — О какой выгоде вообще может идти речь? Кому, например, была выгодна смерть папы? Вы можете мне прямо ответить на этот вопрос? Нет? То-то и оно!

— Но тогда что же…

— Как что?! — снова вскипела Джуля. — А звонки по телефону? Это что, по — вашему, просто так? Ведь папу убили! И убили именно в тот день!

Мне нечего было возразить.

— Это какой-то ненормальный! Маньяк! — продолжала кричать Джуля. — Знаете, сколько вокруг сумасшедших? Газеты читаете? Телевизор смотрите? Да вы только выгляньте в окно — там же одни безумцы! Присмотритесь, какие лица у людей, которые идут по улице!

Я хотела сказать, что если у них «такие» лица, то не в последнюю очередь именно потому, что они читают газеты и смотрят телевизор. И вдобавок верят тому, что в этих газетах написано, и тому, о чем им вещают с голубого экрана. Но решила не дразнить разъяренную Джулю, пусть выпустит пар.

— Я не удивлюсь, если скоро начнутся погромы! — гнула свое девочка. — С евреями уже начинают разбираться — взрывают синагоги, избивают на улицах!

Она вскочила с табуретки и нервно зашагала по комнате, яростно теребя мочку левого уха.

Я уже хотела сделать ей замечание, но поймала себя на мысли, что Джуля может жестикулировать так, как ей нравится и как она привыкла, а я уже не нахожусь во вчерашней роли преподавательницы этикета.

— Грузины, армяне, азербайджанцы, чеченцы, цыгане, евреи, — старательно загибала пальцы Джуля. — Вы скажете, что с этими народностями в России все обстоит благополучно? Разумеется, не скажете. Так что мешает со временем присоединить сюда и немцев? А вдруг это время уже настало? Час икс пробил?

Кажется, ее напор начинал стихать. Девушка остановила кружение по комнате и бессильно опустилась на диван, запрокинув голову на подушку.

— В общем, мне все равно, — произнесла она глухо. — Рано или поздно каждому придется умереть. Но я не хочу уйти, как папа… Так глупо…

Она подняла на меня глаза и, пристально посмотрев прямо в мои зрачки, сказала:

— Я буду бороться за свою жизнь. Пусть это антинемецкий заговор, пусть это маньяк-одиночка — я сумею дать ему отпор. Я куплю пистолет.

— В принципе твой опекун может получить разрешение на приобретение оружия. Но держать это оружие придется дома, — сказала я.

— Сидеть запертой в четырех стенах? Превратить свой дом в тюрьму? — язвительно проговорила Джуля. — Да ни за что на свете!

— Ну, не буду тебе ничего советовать. Как знаешь. В конце концов, ты уже почти взрослый человек. Пройдет совсем немного времени — ты даже не заметишь, как быстро это произойдет, — и ты станешь хозяйкой своей жизни раз и навсегда. Но пока что…

Я протянула руку к пачке с сигаретами и, достав одну, не торопясь прикурила.

По опыту я знала, что прерванная фраза усиливает концентрацию внимания, и прибегла к этому приему для того, чтобы окончательно перевести Джулю на нормальную колею разговора — мне предстояло узнать у нее очень многое, и я не хотела терять времени даром.

— …но пока что тебе приходится считаться с обстоятельствами, — развела я руками. — А они таковы, что нужно запастись терпением.

— Терпением? — удивилась Джуля. — И что же я должна терпеть?

— Хотя бы мои вопросы, которые я сейчас начну задавать тебе, — перешла я к делу. — Компаньон твоего отца нанял меня, чтобы я провела независимое расследование, — он не надеется на работу милиции. Слишком много в последнее время было подобных убийств, и почти ни одно из них до сих пор не раскрыто.

— Это точно, — согласилась Джуля. — Чтобы распутать все до конца, нужен человек, который мог бы увидеть ситуацию изнутри.

— Вот именно. Думаю, что ты будешь со мной откровенна. Ведь в твоих собственных интересах побыстрее разоблачить убийцу, кто бы он ни был. Если за гибелью твоего отца стоит бандформирование с антинемецкой террористической программой — это проблема не нашего города. Тут нужно будет всерьез подумать о дальнейшем…

— Тогда я уеду, — решительно сказала Джуля. — Заставлю продать фабрику и уеду в Германию. Там хотя бы нет антинемецких настроений.

— Это тоже выход. Но я больше склонна из этих двух твоих версий доверять второй, — продолжала я. — И если это маньяк-одиночка, то с его изоляцией от общества проблема решится куда проще.

На самом деле меня не устраивали обе выдвинутые Джулей версии, но я решила, что стоит сделать вид, будто я принимаю вариант с маньяком, а по ходу дела попытаться разговорить девочку на предмет отношений Штайнера со своими близкими и подчиненными.

— Но как же найти этого маньяка? — растерянно спросила Джуля. — Сумасшедшие, они ведь все такие осторожные, такие скрытные! Я читала про Чикатило — сколько он народу загубил, пока его не поймали!

— Тогда были несколько другие времена, — осторожно возразила я. — Но у меня есть кое-какие мысли по поводу этого предполагаемого маньяка.

— Вот как? — радостно отозвалась Джуля. — Тогда спрашивайте, я готова ответить на любые ваши вопросы, если это поможет вам найти этого гада!

— Ну и славно, — затушила я сигарету. — Начнем, пожалуй, с фирмы.

— Послушайте, Евгения Максимовна, но при чем тут фирма? — возмутилась Джуля.

«Вопросы здесь задаю я, — улыбнулась я про себя. — Ох, как хочется произнести такую фразу! Но придется вести себя поаккуратнее».

— Видишь ли, Джуля, — медленно начала я объяснять, — есть основания полагать, что этот маньяк был осведомлен о том, в какое время Штайнера не бывает дома. Помнишь, ведь ты сама мне об этом говорила?

— Да, конечно.

— И потом, — продолжала я. — Ведь этот человек хотел разговаривать именно с тобой. Странное намерение, но ведь за ним что-то кроется, не правда ли? Вот я и пытаюсь обнаружить — откуда, из каких конкретных источников неизвестный мог получать такую четкую информацию о распорядке дня твоего отца.

— Вы полагаете, что тут замешан кто-то из работников фирмы? — испуганно спросила девочка. — Боже, какой ужас! Неужели убийца где-то рядом?

«Ближе, чем тебе кажется», — чуть было не сказала я, но решила не пугать Джулю.

— Необязательно, — спокойно произнесла я. — Вполне может быть, что это кто-нибудь из знакомых персонала фирмы. Или из знакомых их знакомых. Но в любом случае, если мы нащупаем ниточку, она рано или поздно приведет нас туда, куда нужно.

— Как в сказках про клубок, который несет ребенок в темном лесу…

— Совершенно верно. Вот скажи мне, например, как по-твоему, что за документ хотел огласить твой папа в кабинете?

Ответ Джули был самым ошарашивающим. Оказывается, девочка вовсе не придавала этому обстоятельству никакого значения.

— Понятия не имею, — пожала она плечами, сразу же поскучнев. — Наверняка какая-нибудь тягомотина, связанная с делами фирмы.

— Почему ты так думаешь?

— Папа был склонен к излишнему пафосу, к театральным эффектам, что ли, — пояснила Джуля. — Он частенько собирал нас у себя в кабинете и торжественно объявлял о какой-нибудь ерунде.

— Например?

— Ну, скажем, — напрягла память Джуля, — насчет того, что в театре будет новая постановка. Вы же знаете, как он помогал местной драме. Или еще, что со следующего квартала фабрика будет производить серию «Семейство кроликов». Всегда что-нибудь в этом роде. Так что, думаю, и на этот раз должно было прозвучать нечто подобное. Спросите у Регины, наверняка она в курсе.

— А как могла попасть бомба в его кабинет? У тебя есть какие-нибудь соображения?

— Да элементарно! — воскликнула Джуля. — Кто-то пришел и принес. Вы же видели, что дверь кабинета не запирается. Любой мог войти туда, пока все тусовались в холле, забраться в стол и подложить в шкатулку эту гадость со смертельной начинкой.

Джуля, казалось, не понимала, что этим человеком мог быть только кто-то из гостей.

Действительно, практически любой из приглашенных мог провернуть эту акцию, не привлекая к себе особого внимания со стороны остальных.

Но в любом случае это мог быть только гость. Человек, которого пригласили на прием и который воспользовался гостеприимством хозяина, чтобы отправить его на тот свет. И уж никак не человек с улицы — ведь у всех на руках были пригласительные билеты.

— Постойте-постойте! — вдруг нахмурилась Джуля. — Как это сразу не пришло мне в голову! Господи, да что же это такое!

Девушка вдруг съежилась, обняла себя руками за плечи, как-то сразу сникла и помрачнела. Казалось, она вспомнила что-то такое, что в одну секунду перевернуло ее представления о реальности.

— Я видела, как Регина заходила в эту комнату с каким-то свертком!

— Ты уверена?

— Да-да! — взволнованно произнесла Джуля. — Это было в то время, когда я бегала среди тюльпанов. Я услышала звук открывающейся двери, подняла глаза и увидела секретаршу папы, которая осторожно вошла в его кабинет, оглядываясь по сторонам.

— И у нее в руках…

— Был какой-то сверток, — уверенно сказала Джуля. — Даю голову на отсечение.

— Ну, это еще ничего не значит, — постаралась я успокоить Джулю.

— Конечно, — вздохнула она. — Наверное, зря я так перепугалась. Просто… Знаете, раньше я боялась только бабочек, а теперь меня можно испугать даже простой человеческой тенью. Конечно, тетя Регина была очень предана папе. Я видела, как она смотрит на него…

— А он? — невзначай спросила я. — Твой папа был с ней в добрых отношениях?

— Да, конечно, но только в том, что касается работы, — ответила Джуля. — Тетя Регина даже почти не бывала у нас дома.

— Тебе, конечно, следует быть очень осторожной, — предупредила я Джулю. — О нашем с тобой разговоре никому не рассказывай и старайся держаться поближе к Юсефу. Все же он твой телохранитель.

— О да, милый добрый старый Юсеф… Но знаете, Женя, я боюсь, что у меня что-то с головой. Вчера ночью я вдруг проснулась, и мне стало так страшно, как не бывало никогда в жизни, — проронила Джуля. — Показалось, что в комнате порхает бабочка.

Девочка снова встала и подошла к окну. Она говорила, повернувшись ко мне спиной. В это время ее пальцы нервно мяли занавеску.

— Я встала, зажгла свет, осмотрела все стены и потолки. Проверила дверь. Потом снова легла, но долго не могла заснуть. Знаете, что мне казалось? А вдруг папу убил кто-то из своих? — Джуля резко обернулась. — Я знаю, что у меня нет никакого права так думать, но в тот момент я не могла управлять своими мыслями. Казалось, у меня в голове протекает какая-то быстрая мутная река и в ней отражаются знакомые лица, только в искаженном, обезображенном виде.

«Поток неконтролируемых ассоциаций — это очень ценная практика, — подумала я. — Такому специально обучают, да еще и деньги за это берут. Но это у психоаналитиков, которых теперь расплодилось что грибов после дождя, а у нас в разведотряде „Сигма“ подобная методика применялась еще до снятия запрета с имени Фрейда».

— И что же тебе казалось?

— Что все рады смерти папы, — с ужасом произнесла Джуля. — Фу, даже говорить противно! Сначала Нина, которая злорадно потирает руки, потом Регина в виде злой волшебницы. Потом даже Юсеф, который возникает за спиной Регины и оказывается черным магом, у которого она находится в услужении. И все они стоят над телом отца — так же, как стояли тогда, в кабинете…

— Но это только фантазии, — улыбнулась я Джуле. — Выкинь их из головы. Ты же знаешь, что на самом деле все не так и что эти люди к тебе хорошо относятся и не желают зла.

— Да, но все это было так явственно… — пробормотала Джуля.

— Просто во всем, что тебе привиделось, есть какая-то доля истины, но истины, так сказать, поверхностной, — предположила я. — Скажем, Нина могла явиться в какой-то роли. А Регина с Юсефом… Они ведь между собой в хороших отношениях, правда? Вот поэтому они и предстали как пара. Что ты думаешь по этому поводу?

— Может быть, — согласилась Джуля. — Тетя Нина была действительно похожа на леди Макбет — я видела ее на репетиции. А про тетю Регину и Юсефа папа как-то пошутил, что их нужно поженить — все равно ведь они как бы уже муж и жена.

Джуля повернулась ко мне и, вжав голову в плечи, спросила:

— Скажите, а как это может быть, что женщина любит одного мужчину, а… спит, — это слово далось девочке с трудом, — с другим?

— Ты имеешь в виду Регину и Юсефа? — Я решила называть вещи своими именами.

Девочка кивнула.

— Видишь ли, Джуля, жизнь иногда диктует нам свои правила игры. Иногда все так закручено, что трудно распутать узел. Но, как бы там ни было, все равно ведь ты им доверяешь — и Регине, и Юсефу?

— Да, конечно, — без особого энтузиазма произнесла Джуля. — Мы даже собирались на будущей неделе сходить вместе в театр, на премьеру.

— В театр, который спонсировал твой папа? — уточнила я на всякий случай.

— Конечно, — кивнула Джуля. — Папа был очень привязан к труппе. И к Нине, разумеется. Я бы на ее месте была благодарна отцу…

— Вот как? Ты хочешь сказать, что она вела себя неправильно?

— Ну да, — подтвердила Джуля. — Во всяком случае, в последнее время. Папа был в нее влюблен, это все знали, но она этим пользовалась, понимаете? Я даже не имею в виду давление на режиссера, тут было уже что-то другое, гораздо более неприятное.

— А что конкретно?

— Я слышала, как Нина кричала на папу, — тихо произнесла Джуля. — Это было за день до его смерти. Он и Нина ужинали у нас дома, а я играла наверху в своей комнате. Ой, то есть не играла, а… Ну, в общем, смотрела на новые игрушки…

— И ты услышала крик?

— Ну да! Может быть, даже не крик, — не очень уверенно произнесла Джуля. — Ну, в общем, Нина говорила очень громко. Настолько громко, что мне было слышно со второго этажа через закрытую дверь.

Девочка достала платок и, отвернувшись, быстро высморкалась. Шмыгнув пару раз носом, Юлия Штайнер продолжила свой рассказ:

— Папа говорил ей, что все хорошо, а она стучала кулаком по столу. Ты, мол, за все ответишь, — да-да, это ее слова, честно-пречестно!

— За что же должен был ответить твой отец, как ты думаешь?

— Да кто их разберет, этих взрослых! — пожала плечами Джуля. — У них всегда все так сложно, что без бутылки не разобраться. Может быть, поэтому они и пьют? Нет-нет, вы не подумайте, это я не про папу, это я вообще… А еще тетя Нина говорила тогда, что судьба такого не прощает. Что она могла иметь в виду?

— Думаю, что мы рано или поздно это узнаем, — заверила я девочку.

* * *

Я собралась в театр в тот же день. Нет-нет, не вечером и, разумеется, не на спектакль. Хотя было бы интересно увидеть Нину Петровскую на сцене после такой сильной нервной встряски.

Те, кому эта мысль снова покажется жестокой, не правы. Речь вовсе не идет о садистском наслаждении от игры актрисы, у которой вчера погиб близкий человек. Просто могло оказаться, что в ее пластике или интонации появятся новые оттенки, новые обертоны, которые помогут мне лучше узнать внутренний мир Нины.

Но подобное посещение театра было бы для меня слишком большой роскошью. Время не ждет, пора действовать, то есть на данный момент направить все силы на сбор информации, которую потом можно будет подвергнуть анализу, чтобы прийти к определенным выводам.

Я созвонилась с театром и, пригласив к телефону Нину, представилась. Попросила о встрече, сославшись на Людвига. Выразила свои соболезнования. Убедила уделить мне полчаса.

Мы договорились увидеться в половине второго — на два был назначен очередной прогон «Макбета», в котором Нина играла главную героиню.

Я вышла из дома с запасом времени в сорок минут — собиралась навестить своих знакомых пиратов. Нет-нет, не тех, которые с пистолетом за поясом, черной повязкой на глазу и серьгой в ухе. Впрочем, серьга у одного из них все же имелась.

Просто мои пираты получали по своим каналам свежие американские и европейские новинки и сбывали их постоянным клиентам. Наш рынок еще довольно неуклюже реагировал на лицензии, да и цены кусались — вот и процветали подобные лавочки, доступ к которым можно было получить только по очень хорошей рекомендации.

А у меня такая рекомендация имелась. Один мой знакомый устроил мне протекцию к этим волшебникам, которые могли достать любую ленту. Теперь мне достаточно было сделать заказ, и через пару дней кассета с фильмом уже ждала меня. Я спешила к пиратам, как мальчишка на первое свидание.

Но мои планы неожиданно изменились. Проходя мимо распивочной, я резко остановилась. Человек, который сидел у окна и мрачно поглощал разливное пиво, привлек мое внимание. Я посмотрела на часы, прикинула, что успею забежать к видеопиратам после театра, и зашла в пивнушку.

Если судить по количеству пустых кружек на залитом пеной пластмассовом столике, Вадим Петровский сидел тут уже не первый час.

Увидев меня, он даже не удивился. Только поднял мутные глаза, когда я приблизилась к нему, и мрачно произнес, дважды икнув:

— Что-то ваше лицо мне знакомо. Ах да, вы вчера тоже крутились там… А теперь пришли помянуть? Что ж, присоединяйтесь.

И он смахнул рукавом на пол ошметки воблы — кучу костей и чешуи.

Подбежавший официант попытался было рявкнуть на Петровского, но тот вытащил из кармана смятую сторублевку и швырнул ее туда же, на пол.

Служитель решил, что сумма вполне адекватна моральному ущербу, и даже смахнул со стола на поднос крошки от бутербродов.

— Вы что, не могли найти места получше? — спросила я, оглядывая забегаловку.

— Не нравится? — ухмыльнулся Вадим. — А я так люблю подобные заведеньица. Нет-нет, я не плебей. Бывал-с и в ресторациях. Доводилось.

Он поджал губы и гордо взглянул на меня, ожидая возражений. Их не последовало.

— И в «Плезире», и в «Ройялс-камминг» сиживал вечерами. Но это в удачные месяцы, знаете ли. А они в последнее время выдаются все реже и реже. Так выпьем же за то, чтобы… Ах, черт, мы же хотели помянуть Герку. Вы, мадам, водочку внутрь принимаете?

Петровский щелкнул пальцами, подозвал официанта и заказал две рюмки водки.

— Для вас — шикану, — пообещал он. — «Смирновской», да родной, а не левака! Я по запаху могу определить, где Осетия, ты у меня смотри! — пригрозил он служителю распивочной.

Думаю, что Вадим преувеличивал. Сейчас Петровский был уже под солидным градусом, и обоняние могло запросто подвести его.

Мы выпили не чокаясь. Это был, конечно, не «Смирнофф», но и не отрава. Скорее всего кристалловская. Официант, видимо, решил пойти на компромисс.

— Думаете, я пью от горя? — вопросил Вадим Петровский. — Ошибаетесь. Я страх заливаю, ясно вам, дамочка? Боюсь я теперь.

— За себя или за других? — спросила я, закуривая сигарету.

— О, ментоловые! — почему-то обрадовался Вадим. — Можно одну? Спасибо. Нет-нет, я сам зажгу, как можно… За кого боюсь, интересуетесь?

Он ткнулся сигаретой в пламя зажигалки и со второго раза попал. Выпустив длинную струю дыма, Вадим уточнил:

— За близкого человека. Вы вот думаете, я неудачник, да?

— Отнюдь, — немедленно ответила я. — Просто вы еще не набрели на свою жилу.

— М-м… пожалуй, вы правы, — с удовольствием согласился Петровский, отхлебнув пива. — Сейчас бизнес, как поиски золота в Калифорнии во время золотой лихорадки. Кому-то везет, кому-то…

— Повезет чуть позже, — закончила я его фразу. — Главное — упорство.

— Я ведь сменил уже чертову уйму мест работы, — поведал Петровский.

Вадим начал уводить разговор в сторону, но я решила, что пусть немного поболтает, хотя пьяницы обычно склонны к длинным бессодержательным монологам, тут главное — вовремя возвратить его на прежние рельсы.

— Так это и хорошо, — тотчас откликнулась я. — Значит, набрались опыта?

— Набрался, — охотно согласился Вадим. — И тоже думаю, что все было не напрасно. Вот и Карнеги то же самое говорит. Я его читал. Два раза.

— Молодец, — похвалила я собеседника. — Но пока что мы сидим здесь, и вы говорите, что вам страшно? Разве нельзя побороть этот страх?

Петровский тут же сник. Задор как рукой сняло, и сейчас передо мной сидел осунувшийся человек, пытающийся залить свои эмоции горячительным. Но пожар разгорается еще сильнее.

— Герку убили не просто так, — шепотом сказал он мне на ухо. — Тут дело настолько тонкое, что никто — слышите? — никто и никогда не докопается. Могу спорить на миллион баксов.

— А чем отдавать будете?

— Ах, да! — спохватился Вадим. — Ну, это неважно… Так вот, все эти байки про мафиози и разборки — это для отвода глаз.

— Вот как? А как же все было на самом деле? — спросила я. — Я, кстати, хотела вчера поговорить с вами, да вы куда-то подевались.

— Менты спрашивали про меня? — мрачно поинтересовался Вадим.

— Не-а, — ответила я. — А что, ментов вы тоже боитесь?

— Чего мне их бояться? — осклабился Вадим. — Вот мне-то их как раз бояться не надо. Я — чист, мадам, перед законом. Перед Богом и людьми тоже. Могу хоть сейчас на Страшный Суд.

— Пока вас не вызвали в качестве свидетеля — да, — подтвердила я. — Сейчас это дело лишь вашей совести. Но, кто знает, если начнут копать глубоко, то вдруг что-нибудь всплывет. Тогда ваше поведение будет называться уже по-другому.

— Недоносительство, отказ от дачи показаний, — отмахнулся Вадим. — Я уже обо всем этом думал. Всю ночь думал. Ходил тут вокруг, ни одной точки круглосуточной не попалось. Пришлось ехать на вокзал. И все думал, думал… Но я решил — пусть сажают, все равно ничего не скажу. Могу даже вину на себя взять!

— Это благородно.

— А то! Впрочем, я и сам хотел пришить Герку! — вдруг ляпнул Вадим.

Теперь он говорил с трудом, едва разжимая губы. Пиво с водкой — штука опасная и обладает замедленным действием, зато когда доберется до мозгов, мгновенно окутывает их дымовой завесой.

— Хотел! Но не пришил! Опередили! Но я все равно ничего не скажу!

— Ну и не надо.

— Вы не поймете! Какой там Шекспир! То, что произошло, не приснится никакому драматургу! Такое даже в книжках редко встречается!

— Вы имеете в виду убийство Генриха Штайнера? — быстро спросила я.

Судя по начавшим закатываться глазам Вадима, он был способен говорить от силы еще несколько минут иди даже секунд. Потом — все, отключка.

— Убийство? А при чем тут убийство? Разве мы говорим об убийстве? Не-ет, я имел в виду совсем-совсем другое. Убийство по сравнению с этим — тьфу, обыденщина, рутина. Хотя, впрочем, тоже эффектно… А понадобится — все возьму на себя, отсижу и выйду. Сейчас, кажется, у нас уже не расстреливают…

— Но как будет чувствовать себя тот человек, которого вы покрываете?

— О! Этот человек все поймет! Уже и теперь все начал понимать. Поэтому и…

Он не договорил свою фразу. Покачнувшись, Вадим с размаху рухнул головой об стол и, уткнувшись ладонью в опрокинутую солонку, захрапел.

Ночные прогулки и утренние возлияния давали себя знать. Теперь от него ни слова не добьешься, пока не проспится как следует.

Я дала денег подбежавшему официанту и попросила вызвать машину и отвезти клиента домой, обещав проконтролировать исполнение.

Сумма была достаточной, и я не сомневалась, что Вадима доставят в целости и сохранности — ведь он мне еще пригодится, когда протрезвеет.

* * *

Драматический театр встретил меня приятно-прохладной пустотой.

Обычно столь людные фойе сейчас были пустыми, и гулкое эхо моих шагов отражалось от стен и взлетало куда-то под потолок.

Пройдя за кулисы, я представилась вахтерше — солидного вида тетушке с раскрытой «Сагой о Форсайтах» на тумбочке, — и она, выяснив, с кем у меня назначена встреча, показала, как пройти.

Комната, в которой гримировалась Петровская, оказалась довольно скромно обставленной. Мебель, видимо, еще не обновляли, и стулья были самые что ни на есть совковые, да еще и с потертой обивкой.

У меня не повернулся бы язык назвать эту комнатку будуаром. Ведь с этим словом обычно ассоциируется нездоровый ажиотаж, букеты цветов с записками, запах духов и толпы поклонников.

Тут же все было просто и обыденно. Нина сидела у окна, перелистывая Шекспира, и пила растворимый кофе — «Нескафе» индонезийской расфасовки.

— Вы пришли, — констатировала она, посмотрев на часы. — Что ж, садитесь.

Мне было указано на стул с едва различимыми розовыми розочками на обивке, из-под которой местами выбивались клочья ваты.

— Итак, можете приступать к допросу, — улыбнулась Нина. — Хотя мне почти нечего вам сказать. Не верите? Что ж, мне все равно…

Хорошенькое начало для задушевной беседы. Интересно, как мне ее лучше разговорить?

Если с Людвигом был уместен деловой тон, с Джулей стоило общаться как со взрослеющим ребенком, с Региной — упирая на ее прошлое, с Вадимом вообще не было проблем, только и знай, что подбрасывай слова, то Нина Петровская представляла собой гораздо более крепкий орешек. Ну ничего, и не такое раскусывали.

— Я вовсе не собираюсь вас допрашивать, — спокойно сказала я, усаживаясь на стул и поправляя платье. — И не намерена лезть к вам в душу.

— Спасибо, — не без иронии откликнулась Нина Петровская.

— Тем более что существует мнение, будто у актеров вовсе нет души.

— Что-о? — выпучила глаза примадонна. — Ну-ка, ну-ка, объясните!

— Все очень просто, — пожала я плечами. — Вы проживаете так много жизней — здесь, на сцене, — что у вас не остается ни сил, прежде всего эмоциональных, ни времени на собственную персону.

— Так-так, продолжайте.

— Постоянные нервотрепки, вечные размолвки, романы один за другим, перманентная удача, иногда провалы, газетчики и поклонники — все это кого угодно способно вышибить из колеи, — продолжала я довольно наглым тоном. — Я бы даже внесла в Уголовный кодекс статью о том, что актеров и эстрадных исполнителей нужно признавать невменяемыми по определению.

— Каково! И вы говорите все это на полном серьезе? — начала заводиться Нина.

— Конечно, — быстро ответила я. — Да и все вокруг думают точно так же!

Тут главное было не сбавлять напора, не снижать накала, а, напротив, все убыстрять и убыстрять темп. Не сбиваясь при этом на прямые оскорбления — тогда меня просто выгонят вон или запустят чем-нибудь тяжелым.

Я рассчитывала, доведя Нину до необходимой кондиции, привести ее в такое состояние, когда она не могла бы контролировать свои слова и прокричала мне в лицо правду.

Ту самую правду, какой бы горькой она ни была. Пусть она пожалеет об этом через минуту, но, поверьте мне, за такие секунды женщина может отдать очень много. Вот я и собиралась подарить ей такой момент.

— Послушайте, я чего-то не понимаю, — нахмурилась Нина. — Вы приходите ко мне сюда перед ответственной репетицией, отнимаете мое личное время и вместо того, чтобы вести деловой разговор, начинаете нести какую-то ахинею о моей заведомой неполноценности.

— Так это же замечательно! — кинула я ей еще одну кость. — В таком случае вы не можете отвечать за свои поступки!

— Вы что, хотите сказать, что смерть Геры — дело моих рук? — вскочила со стула Нина Петровская, судорожно сжимая в побелевших пальцах чашечку с остатками кофе. — Да как у вас язык повернулся?!

— Я вовсе не говорила этого, — немедленно парировала я. — Вы это сами только что сказали. Разве нет? Или мне послышалось?

— Да как вы смеете! — в ярости закричала Петровская. — В этом можно обвинять кого угодно, но только не меня! Кого угодно!

— Потому что вы были его любовницей? — задала я вопрос. — Ну так это ничего не значит. И среди любовников такое бывает.

— Какое «такое»? — тряслась от возмущения Нина. — На что вы намекаете?

— Я намекаю? — для пущей убедительности я ткнула себя пальцем в грудь.

— Да, вы!

— И в мыслях подобного не было! — заверила я ее. — Все знают, что вы его любили, и он холил и лелеял вас. Вас и ваш театр. Вот только скуповат был на наличные, не правда ли?

— А вам какое дело? — Нина с силой поставила чашечку на стол и уперла руки в бока.

Сейчас примадонна драматического театра ничем не отличалась от бабы, которая устроила скандал на городском базаре.

— Если хотите знать, меня вообще не интересуют деньги! — заявила она.

— Да-а?

— Да!!! И все эти сплетни о том, что Генрих купил этот театр ради меня или со мной в придачу — чушь! Бред сивой кобылы!

— То-то вы сразу стали блистать в главных ролях, — подлила я маслица в огонь.

— А хоть бы и так! — прищурилась Нина. — Разве я плохо играю? Разве моя вина в том, что меня долго зажимали? Да вы знаете, какие тут царят нравы?! Никакому Шекспиру не снилось!

И она столкнула с тумбочки распечатку «Макбета», которая тут же разлетелась по полу.

— И уж если на то пошло, то я ухожу из театра! — продолжала доказывать свою правоту Нина. — Я давно это решила! Вот, смотрите!

Она подскочила к тумбочке и выудила оттуда скрепленные листы бумаги.

— Срок контракта заканчивается через месяц! Отыграю «Макбета», и все! А заявление об уходе я подала еще три дня назад! Слышите, три дня! Когда никто не знал о том, что произойдет!

— Ну и что?

— Уеду в Москву! — кричала она. — В театр к Розовскому или к Табакову! Меня в «Юго-Запад» еще полгода назад приглашали, да я, дура, отказалась! В кино звали! И сейчас еще зовут! А что касается денег, то плевать я хотела на деньги этого подонка! Пусть этот гад трижды перевернется в могиле!

«Ну вот он и настал, момент истины, — констатировала я. — Недурно, однако».

— «О мертвых или хорошо, или ничего»! — скорчила мерзкую рожу Петровская. — Да черта с два «хорошо»! Этот человек погубил всю мою жизнь! Немцы вообще сволочи! Гады-фрицы-фашисты! — Нина Петровская в ярости сжала кулак и потрясла им в воздухе. — Хоть Герка, хоть этот белобрысый! Знаете, что он мне подарил?

Она бросилась к сумочке и, вытряхнув ее содержимое прямо на пол, подняла помаду.

— Вот, смотрите! — торжествующе воскликнула Нина и, отвинтив крышечку, выдвинула наружу помаду.

Она представляла собой стерженек телесного цвета и была вылеплена в виде мужского члена в состоянии эрекции.

— Вот оно, немецкое чувство юмора! Дарить такое женщине, а?

— Вам сейчас очень тяжело, — сказала я тихо. — Но жизнь не кончена, жизнь продолжается.

Я знала, что резкая остановка в подобного рода диалогах действует почти гипнотически. Жаль, что в «Сигме» я не доучилась последний год — нам были обещаны лекции по внушению с помощью интонации.

Теперь можно было остановить эту пытку. Впрочем, в данном случае она была неизбежна.

Дело в том, что передо мной была актриса, причем актриса хорошая.

А для хорошей актрисы сыграть любую роль — «убитую горем женщину», например, гроша ломаного не стоит, их этому учили всю жизнь.

Поэтому, чтобы спровоцировать Нину на искренность, мне и пришлось прибегнуть к столь жестокому, но необходимому трюку.

Я хотела говорить не с актрисой, а с женщиной. А что может быть проще, чем вызвать у женщины гнев, если ее собеседница — тоже женщина, да еще женщина, которая так и норовит ввернуть в разговор какую-нибудь гадость?

— Жизнь продолжается, вы меня слышите? — повторила я таким же тихим тоном. — Вы действительно прекрасная актриса, и у вас впереди — новые горизонты. Столица умеет ценить талант.

— Подождите, я что-то не понимаю, — растерянно сказала Нина.

— Поймете, — пожала я плечами, — на то вы и актриса. Желаю удачи.

Я поднялась со стула и вышла из «будуара» Петровской, оставив актрису в состоянии оцепенения и полной прострации.

В коридоре, почти у самой лестницы, которая вела к выходу, стояла какая-то смазливая женщина маленького роста в туфлях на платформе.

— Что за шум, а драки нет? — весело поинтересовалась она у меня. — Сигареткой угостите? А то у меня прогон скоро, а в ларек бежать далеко.

— Еще драки тут не хватало, — покачала я головой, доставая пачку.

Мы закурили.

Моя малорослая собеседница оказалась здешней актрисой-травести, которая должна была играть пажа в новой постановке «Макбета».

— Чего это Петровская так разоралась? — спросила по-свойски коротышка.

— Да вот, посоветовали к ней обратиться, — с ходу придумала я историю, — монолог показать, может, продвинет в труппу…

— А-а, понятно, — ловким движением стряхнула пепел моя собеседница.

— Ну показала я монолог из «Грозы». А она давай кричать, что, мол, сама из театра уходит и никаким блатом тут не пахнет.

— Был такой разговор с помрежем, — подтвердила травести. — И чего ей в голову взбрело? Каталась тут при этом немце как сыр в масле.

— Причуда примадонны.

— Не иначе, — согласилась исполнительница роли пажа. — Дурь одна и блажь. Я понимаю — сейчас, когда немца грохнули, театр хиреть начнет, снова на госдотацию посадят, будет, как тогда. Так она, выходит, еще на прошлой неделе уйти решила.

— Может, выгодное предложение? Контракт в столице? Или на Западе?

— Как же, ждут ее там! — усмехнулась актриса. — Впрочем, Петровской не позавидуешь. То с дочкой проблемы, то с любовником…

— А что с дочкой?

— Да ходил тут к ней один ухажер, весь в коже с нашлепками, ну из этих, из «корсаров», что возле кафе «Рики-Тики» по вечерам тусуются.

— Ну и?..

— Ну и матушка Танечки была очень недовольна такой компанией. Милиция ее дружком интересовалась, даже сюда участковый приходил. Правда, с цветами. Но все равно расспрашивал насчет Эдьки и просил повлиять на дочь. В смысле, чтобы та повлияла на своего парня.

— Танечка? — удивилась я. — Да я ее видела пару раз! Такой цветочек, и вдруг какой-то хулиган с проблемами в милиции!

— Да в общем-то и не хулиган, — сочла своим долгом уточнить травести. — Парень-то он неплохой, по глазам видно. А насчет цветочка — так пары иногда по контрасту подбираются.

— И бывают очень удачными, — завершила я разговор, загасив сигарету. — Ну что ж, пока! Творческих успехов, как говорится.

— И тебе того же, сестренка, — пожелала мне удачи собеседница.

* * *

«Значит, подонок? — думала я, возвращаясь домой. — Выходит, не все у них было так гладко, как казалось. Да и эта ее фраза, тогда, сразу после убийства: „все к лучшему“. Повторяла ведь как заведенная».

У меня не выходил из головы подарок Людвига. Конечно, с юмором у него было туговато. Впрочем, возможно, у нас с западными соседями немного различные представления о том, что такое тактичность.

Меня интересовало другое — и помада в виде фаллоса, и игрушка в виде фекалий были, что называется, одного поля ягодами.

Неужели это простое совпадение? Или Людвиг Попофф привез с собой еще несколько «сувениров», среди которых были и искусственные испражнения из папье-маше, начиненные взрывчаткой?

Я была настолько погружена в свои мысли, что дошла домой на автопилоте, совершенно забыв про подпольный видеосалон. Что ж, как-нибудь в другой раз.

Тем паче, что дома меня ждала потрясающая новость. Такого я не ожидала и не могла предвидеть. Во всяком случае сейчас.

Позвонил Людвиг.

— Убийцу арестовали, — сухо проинформировал он. — Приезжайте.

Глава 4

В гостинице поинтересовались, в какой номер я намылилась, проверили паспорт и, созвонившись по телефону с Людвигом, разрешили мне пройти.

Несколько удивленная столь пристальным контролем — раньше такого здесь не водилось, — я поднялась на лифте на высоту десятого этажа и, снова подвергшись допросу коридорного — высокого молодца в хаки с кобурой на бедре, — была допущена к номеру, в котором остановился господин Людвиг Попофф.

— Видите, какие меры предосторожности? — спросил меня Людвиг, пропуская в свое обиталище — роскошный трехкомнатный номер-люкс.

— Неужели после вчерашнего? — спросила я, усаживаясь к столу и закуривая.

— Именно, — ответил Людвиг. — Ведь это почти международный скандал. Мне уже звонили из «Франкфуртер альгемайне» — Штайнер вместе со мной должен был осенью ехать туда на ярмарку игрушек.

— Но к чему сейчас эти предосторожности, если убийца пойман? — недоуменно подняла я глаза.

— Профилактика, — пожал плечами Людвиг. — Обжегшись на молоке…

Попофф подошел к секретеру и достал оттуда диктофонную кассету.

— За это я заплатил пять тысяч марок, — потряс он ею в воздухе. — Взятка, конечно, но у вас покамест деньги ценятся выше профессиональной чести. Так что почему бы этим не воспользоваться приезжему?

— Что на кассете?

— Первый допрос арестованного, — пояснил Людвиг, доставая диктофон.

Попофф вставил туда кассету, но, перед тем как нажать кнопку «play», счел нужным сделать некоторые немаловажные пояснения.

— Наутро в городской квартире Штайнера раздался телефонный звонок, — сказал Людвиг. — Звонивший злорадно заявил, что мы, мол, своего добились и скоро окончательно вычистим немецкую погань с русской земли. Телефон с ночи был поставлен на прослушивание, и установить, откуда звонили, удалось без труда.

Я молчала, сосредоточенно вдыхая ментоловый дым.

Честно говоря, эти звонки как-то не укладывались в мою схему. Сначала я даже вообще сомневалась — были ли они. Мне казалось, что Джуля инстинктивно понимала, что ее отцу угрожает какая-то опасность, и придумала наиболее, по ее мнению, подходящую версию.

Или, более того, девочка догадывалась о том, что кто-то хочет устранить ее отца, и поэтому обратилась ко мне за помощью.

Может быть, именно этим и объясняется ее страх? Может быть, она даже знает имя убийцы, но боится произнести его вслух?

И вот теперь вся эта логическая постройка рухнула. Звонки действительно были.

Человек, которого допрашивали, оказался «психом». Во всяком случае, он состоял на учете и неоднократно «подвергался лечению».

Это был школьный учитель немецкого языка, у которого начала съезжать крыша после того, как он однажды поехал на курорт в Палангу и застал там свою жену с любовником.

Соперник оказался не только немцем, но и культуристом. Поняв, что он не сможет наказать ни жену, ни ее дружка, учитель запил, бросил школу и на всю жизнь проникся ненавистью ко всему немецкому.

Особенно он ненавидел выскочку Штайнера и его фабрику игрушек. Следствие опросило работников магазинов, где реализовывалась эта продукция, — все как один описали ненормального, который периодически появляется в их отделах и начинает орать, убеждая покупателей не приобретать игрушки, произведенные на фашистские деньги.

В общем, версия о сумасшедшем начинала и мне казаться убедительной.

Но, когда я прослушала всю кассету, моя уверенность слегка поубавилась.

Арестованный шизофреник признался в том, что он звонил Штайнеру и до и после убийства. Он признался в том, что собирался убить Штайнера. Когда до него дошло, что Генрих мертв, он немедленно заявил, что это дело его рук и судить его можно только на Нюрнбергском процессе, причем состав суда должен быть тем же самым, что и в сороковые годы. Он заявлял, что зарезал Генриха, что застрелил его, что «подорвал фрица на мине», что задушил коммерсанта и даже порвал его в клочья зубами.

Никакой конкретики — как проник на прием, откуда взял взрывчатку — не прозвучало.

— Ну-с, ваши впечатления? — поинтересовался Людвиг, выключая диктофон.

— По-моему, вы выбросили ваши деньги на ветер, — констатировала я.

— В смысле?

— Этот человек не убивал Штайнера. Разве вы со мной не согласны?

— Отчего же, согласен, — Людвиг пододвинул свое кресло поближе к журнальному столику с пепельницей. — Но считаю, что негативная информация — это тоже информация и я потратил свои деньги не зря.

— То есть мы знаем, что звонки были, но вероятность того, что этот человек убил Генриха, — невелика, — заключила я.

— Совершено верно. Как вы думаете, — спросил Людвиг, — милиция тоже так считает?

— Я думаю, что этот несчастный сумасшедший — лучший подарок для наших органов, — горько улыбнулась я. — Дело конечно же закроют. Он признается в чем угодно и его отправят в спецпсихушку.

— Судя по вашим порядкам, именно так и произойдет, — согласился Людвиг. — Но я хочу знать правду. Так что наше с вами соглашение остается в силе. Каковы ваши результаты на данный момент?

— Мне удалось выяснить, что Нина Петровская не так уж пылко относилась к своему любовнику и даже имела к нему серьезные претензии, — доложила я. — Что у Регины Юматовой и охранника Джули роман. Что вы подарили Нине идиотскую губную помаду. Что Регина была влюблена в своего шефа, но без взаимности.

— Подождите, — сморщился Людвиг. — При чем тут это? А как насчет версии, связанной с бизнесом? Я же просил вас разобраться.

— Именно это я и делаю, — возразила я. — Могу предположить, кстати, что так и не прозвучавшее заявление Штайнера касалось именно экономических проблем фирмы, связанных с производством или театром.

— Во-от! — поднял палец Людвиг. — Отсюда и надо танцевать.

Я не была уверена, что Людвиг прав, но спорить с ним не стала.

— Идите и продолжайте работать в этом направлении, — напутствовал он меня перед прощанием. — И не теряйте времени даром.

* * *

Около кафе «Рики-Тики» к вечеру толкалось человек десять парней и девушек.

Со спины их почти невозможно было различить — этакое длинноволосое бесполое нечто, все в черных кожаных куртках, местами весьма потертых.

Как я смогла схватить с лёта — тусовка представляла собой какой-то микроскопический очаг молодежной субкультуры местного разлива.

Быстро миновав кафе, я зашла в ближайший магазин молодежной моды «Готика» и приобрела там подходящий куртец. Затем нырнула в подворотню и минут пять терлась новым прикидом о старую щербатую стену.

Спрыснув пыль из колонки, стоявшей в этом же дворе, я вполне осталась довольна и снова направилась к кафе «Рики-Тики».

«Хорошо еще, что весь прикид ограничивается кожей, — думала я, приближаясь к месту встреч местного неформального, как сказали бы в перестройку, юношества. — А ведь могли бы позаботиться и об обуви, и о прическах. Тогда бы мне пришлось чуть труднее».

Тусовка возле кафе, оказывается, была лишь прологом. Основной контингент располагался внутри заведения. Привыкшие ко всему — в том числе и к сменам моды — бармены невозмутимо отпускали страждущим «кожаным» пиво и чипсы, кофе и фисташки.

Обстановка в кафе была душевной и расслабляющей. Из динамиков тихо звучал неторопливый Эрик Клэптон, из двери, ведущей в сортир, доносился сладкий дымок анаши. Короче, все как у людей.

Бухнувшись на высокий табурет возле стойки, я заказала кофе и, помешивая ложечкой, осведомилась у сосредоточенного на протирании рюмок бармена:

— Эдик сегодня тут не светился? У меня для него месседж из Питера.

Я давно замечала, что, каким бы ни был сленг у той или иной молодежной прослойки, англицизмы всегда имеют в нем место и, употребляя два-три исковерканных слова, можно без труда прослыть за своего.

— Сейчас добьет и появится, — кивнул бармен на сортир. — Он тут каждый вечер болтается, так что не найти его трудновато.

— Один или с подружкой?

— Чаще один, а подружка за ним сюда забегает, сама тут не протирает штаны. Не из ваших, короче, — подытожил бармен.

— Ну я рада за Эдика, что он возмужал, — заявила я, прихлебывая кофе. — Может быть, девчонка поможет ему немного утихомириться.

— Куда там! — чуть улыбнулся бармен. — Бурлит в нем все и играет. А вот и он!

Дверь в туалет растворилась, на миг продемонстрировав мне в проеме исписанный пацифистскими значками розовый кафель.

Появился парень лет шестнадцати, немного похожий на Чижа. Разве что без компании.

Его движения были слегка замедленными — после хорошего косячка, — а лицо выражало расслабленное наслаждение. Впрочем, Эдик старался держаться подчеркнуто отстраненно, как бы давая понять, что он тут на голову выше всех и вообще самый крутой в округе.

Тут, как мне показалось, не нужно будет прилагать сверхусилий, чтобы разговорить паренька. Заказав еще один кофе, я побрела к столику, за который присел Эдуард. Не спрашивая разрешения, устроилась напротив него. Парень не обращал на меня никакого внимания, пока я сама не нарушила молчание.

— Хорошее местечко, правда? Не стремно, и пипл родной, — проговорила я, доставая сигареты. — Я, собственно, из столицы, на денек по делам. Мы мультимедией занимаемся, оптовые поставки и все такое. Дела закончены, а день — еще нет. Мне московские братки посоветовали тут оттянуться, говорят, что не хуже, чем у нас.

— Ну и как? — лениво спросил Эдик, погладив себя по голове.

— Нормально, — заверила я его. — Огоньку дай, мой лайтер сдох.

Протянув мне зажигалку, Эдик бросил взгляд на пачку и немного притормозил глаза.

— Это чего, сигарилки, что ль? — кивнул он на шершавую оболочку с размытой картинкой.

— «Голуаз» без фильтра, — пояснила я. — В столице такого нет, нам братки-французы партию подкинули. Хороший табачок, продирающий. Угощайся.

И я подвинула пачку поближе к Эдику. Тот выудил сигаретку и, прикурив, затянулся.

— Класс, — только и мог произнести он. — То, что доктор прописал.

К чести парня, он даже не закашлялся, хотя такое бывало с самыми заядлыми курильщиками, когда они пробовали «Голуаз». Даже «Житан» без фильтра по сравнению с этим казался дамским баловством.

— Такое курили наемники в Камбодже, — заговорила я, поняв, что контакт установлен. — А в Париже «Голуаз» потребляют исключительно клошары. Сама видела. Обычный народ брезгует, а зря.

— Точно, — Эдик был по-прежнему лаконичен, но уже настроен гораздо теплее.

— От тебя анашой разит, старик, как от коренного голландца, — пошутила я.

— Выветрится, — процедил Эдик меланхолично. — Сюда дымоуловители обещают поставить, так что скоро проблем не будет. А облавы бывают редко.

— Но бывают?

— А как же! — с гордостью откликнулся он. — На прошлой неделе взяли, хорошо, что коробок успел выкинуть. Впрочем, тут хоть выкидывай, хоть не выкидывай, если им надо тебя упечь — досыплют из своих запасов. Теперь ведь законодательство снова сменили, принимать опять ни-ни. По телеку только про это и талдычат.

— Угу, — кивнула я. — В ночные клубы для толстосумов небось не шастают. А там не безобидная травка, а кое-что покруче.

— Во-во, — подтвердил Эдик. — Заплатил, и отвалят. Не то что тут.

— Я вот ни разу не кололась и не собираюсь, — твердо заявила я. — На иглу садиться стремно, да и дорого. Не в кайф, короче.

— Согласен.

— Да и женщинам как-то западло. Твоя подружка небось не колется?

— Да ты что! — рассмеялся Эдик. — Она у меня смирная, из хорошей семьи.

Последнюю фразу мой собеседник произнес с явным оттенком сарказма.

— Ну и хорошо, что не колется. Травка — совсем другое дело, — продолжала я. — Сейчас в Москве закрытый один театр образовался — так там все актеры обкуренные играют. Только так!

— Да ты что? — удивился Эдик. — И что же, хорошо играют?

— Отпад, — заверила его я. — Смысл такой — снять напряг. И мышечный, и эмоциональный, и ментальный. В кино такое делал Вернер Херцог. У него в «Стеклянном сердце» все актеры под гипнозом. Но «Театр марихуаны» все равно отпаднее. Кстати, я была в вашем драматическом третьего дня, «Трех сестер» смотрела. Очень даже ничего. Особенно Петровская. Я о ней еще в Москве слышала. И, кстати, от актеров-марихуанщиков.

— Иди ты! — восхитился Эдик. — А она как раз и есть мамаша моей подружки.

— Класс! — «восхитилась» я. — Я все собираюсь ей привет передать от москвичей, да вот как-то не получается со временем.

— А пошли к Таньке домой! — тут же предложил Эдуард. — Посидим, подождем, пока спектакль кончится. Черт, слушай, уже ведь шесть, да?

— Почти. Еще пятнадцать минут, — сказала я, взглянув на настенные электронные часы, прикрепленные над витриной стойки.

— Танька должна была за мной заскочить в половине, — озабоченно сказал Эдик. — Странно, обычно она никогда не опаздывала. Давай сами завалимся? Если гора не идет к Магомету…

У двери квартиры Петровских Эдуард позвонил три раза условленным звонком: короткий — длинный — короткий. Но никто не спешил открывать.

— Что за херовина? — уже не скрывая волнения, обернулся ко мне Эдик. — Если что, она обычно звонит в бар и говорит, что задержится. У нее точность почти немецкая, блин. Ну я прям не знаю, что и делать.

— А тут вроде не заперто. — Я нажала ручку двери, и та послушно распахнулась.

В гостиной нас ожидало дикое зрелище — Таня сидела посреди комнаты, опустив левую руку в таз с водой. Из ее разрезанной вены медленно струилась темная кровь.

Рядом с девушкой на ковре валялось лезвие бритвы.

— Танька! — заорал Эдик, бросившись к ней. — Что ты наделала, дура!

Девушка ничего не ответила, только слегка покачнулась. Ее лицо было мертвенно-бледным. Рот выдавил жалкую улыбку, а глаза закатились.

Таня рухнула на пол, разбрызгивая кровь по ковру. Ее волосы разметались вокруг головы, а из груди вырвался сдавленный стон.

— «Скорую»! — кинулся Эдик к телефону. — Господи, только бы успели!

— Не надо, — схватила я его за плечо и вырвала шнур из розетки. — Вот именно «Скорую» и не надо. Принеси-ка мне лучше полотенце из ванной.

— Да ты что, не видишь, что она умирает? — вопил Эдуард.

— Сколько ей лет? — спросила я, присаживаясь на полу возле распростертой девушки и поднимая ее руку вверх. — Шестнадцать-семнадцать?

— Семнадцать. С половиной, — проговорил Эдик, сморщив брови. — Но я не понимаю, при чем тут возраст. Зачем полотенце?

— В такие годы пора бы знать, что вену надо резать вдоль, а не поперек, — заявила я, накладывая импровизированный жгут. — Или хотя бы наискосок. Так что можешь не волноваться, через полчаса она очухается, а сейчас просто в обмороке. О, да тут совсем неглубоко. Можно даже не говорить маме. Поносит недельку платье с длинными рукавами — и все, даже следа не останется.

— Вы уверены? — с надеждой спросил Эдик. — Она будет жить?

И он упал в кресло, содрогаясь от рыданий. Я сочувственно глядела на его ритмично вздрагивающие плечи. Истерика — вот что подчас выявляет подлинное лицо человека. В данном конкретном случае — любящего юношу, укрывающегося под маской разочарованного пижона.

Предоставив Эдику рыдать сколько ему влезет, я отправилась по квартире в поисках предсмертной записки. Раз уж человек решает покончить с собой и оставляет дверь открытой, как бы распахивая себе дорогу в смерть, то он наверняка должен оставить послание.

Действительно, на столе в комнате Тани лежал белый листок бумаги. Я внимательно изучила его содержание и даже прикусила губу. Черт, как же я такое прошляпила! Когда во время приема у Штайнера я следила за перекличкой взглядов, во мне даже ничего не шевельнулось!

«Предсмертное» письмо действительно производило шоковое впечатление.

«Мама, я решила уйти из жизни. Я больше так не могу», — писала Таня.

Некоторые строчки были густо зачеркнуты, видно, что девушка была, что называется, искренна в своем порыве и не заботилась о стиле — иначе составила бы два-три черновика, которые бы потом уничтожила, а любимая матушка ознакомилась с окончательным текстом, прочитав его над охладевшим телом дочурки.

«Не знаю, что со мной происходит. Все как во сне. Я люблю Эдика, но спала с Генрихом. Я знала, что предаю вас троих».

Слово «троих» было зачеркнуто, и вместо него вписано «двоих». Этот вариант тоже не устроил Таню, и она оставила пустое место.

«То, что произошло на приеме, — кара за мой грех. Я ухожу вместе с ним. Жалко тебя, Эдика и папу — я ему все рассказала. До встречи на небесах. Молись за меня почаще, мамочка».

И подпись.

«Вот такие пироги, — подумала я, пряча письмо в карман. — Какой, однако, любвеобильный был покойник! Недаром Нина так взвилась во время нашей встречи. Наверняка она уже знала про связь дочери со Штайнером. И фраза пьяного Петровского про страсти почище, чем у Шекспира, теперь тоже становилась понятной. Да-да, ведь именно об этом он говорил своей бывшей жене на приеме».

Я задумалась. Выходит, Вадим был уверен, что это Нина порешила спонсора-любовника, приревновав его к собственной дочери.

Нет, что-то здесь не вытанцовывается. Во-первых, самодельное взрывное устройство. Ну да, конечно, Нина могла купить его с рук. Но с какой стати выбирать именно такой способ?

И потом, ведь она действительно собиралась порвать с Генрихом и уехать вместе с дочерью из города! Перебраться в Москву и начать новую жизнь.

Значит, товарищ Петровский ошибается, и ему можно завязывать пить горькую, поскольку покрывать вину бывшей жены нет никакого резона. Она просто-напросто не убивала Генриха, вот и все.

«Стоп, Женя! — осадила я себя. — А не слишком ли ты упрощаешь? Кто знает, может быть, все обстоит куда серьезнее? И тот, кто кажется не виноватым, потому что не подходит один мотив, вполне может снова попасть под подозрение, если будет найден мотив новый. Так сказать, по вновь открывшимся обстоятельствам. Так что не стоит торопиться с выводами».

Из комнаты тем временем слышались уже два завывания — Таня пришла в себя и присоединилась к Эдику, смешав его слезы со своими.

Парочка сидела обнявшись и причитала. Собственно, хныкала Таня, а Эдик ее утешал.

— Он… он казался мне таким мужественным! Хотел, чтобы я наряжалась в мамин костюм из спектакля, где она играла «Золушку». Помнишь, я тогда не пришла в кафе, в четверг? Я была с ним. И на другой день тоже. Это ужасно, ужасно! Я какая-то потерянная. Но теперь я все поняла и буду только с тобой. Господи, зачем же я тебе все это рассказываю! Ты же не поверишь!

— Бредит после обморока, — поднял на меня глаза Эдик. — Но вроде обещает себя больше не резать и не травить. Спасибо вам большое.

— Ну-ну, — кивнула я. — А ты ее утешай и поменьше позволяй быть одной. Приезжай в Москву, пересечемся. Пойду я, пожалуй.

И я вышла из квартиры Петровской, тихо прикрыв за собой дверь. Не люблю мешать влюбленным. Да и делать мне там больше нечего.

Глава 5

На другой день я созвонилась с Людвигом и приехала в офис фирмы. Выслушав мой отчет о вечерних событиях, Попофф озабоченно покачал головой.

— Вот это да! Кто бы мог подумать! Генрих Штайнер — ловелас, каково!

— Думаю, что ваш компаньон был не такой уж светлой личностью, каким казался окружающим, — серьезно сказала я. — Такие эскапады — это уже за гранью морали. Но, как бы там ни было, факты свидетельствуют о том, что многие из ближайшего окружения Генриха могли желать его смерти. Смотрите сами — Нина могла приревновать его к дочери. Дочь — к матери. Регина — к ним обеим.

— Да, ну и нравы здесь у вас, — пробормотал Людвиг, но тут же осекся. — Прошу прощения, Женя, я как-то запамятовал, что Генрих тоже немец.

— А что там с нашим сумасшедшим? — поинтересовалась я. — Ваш источник информации сообщает, как продвигается расследование?

— Все точно так, как мы и предполагали, — сказал Людвиг. — Дело намерены закрыть, списав убийство на этого психа. Даже готовят материал для прессы. И, кстати, расширенный вариант предложат «Шпигелю».

— Значит, дело решенное?

— Значит, так, — развел руками Людвиг. — Но мне от этого не легче. Что у вас есть по поводу заявления, которое собирался сделать Генрих?

— Я как раз собиралась поговорить об этом с его секретаршей, — поднялась я со стула. — Регина сейчас у себя? Вы отдадите ее мне на полчаса?

— Хоть на час, если вам удастся из нее хоть что-нибудь выудить, — милостиво разрешил Людвиг. — Если что-то серьезное — сразу ко мне.

— Непременно, — пообещала я и направилась на беседу с секретаршей.

Я попросила, чтобы нас поместили в тот самый приват-кабинет, где произошло убийство.

Когда Регина вошла, я сидела за столом Штайнера и перебирала бумаги.

— Вы хотели снова встретиться со мной? — спросила Юматова. — Неужели теперь, когда убийца уже арестован, нужно изводить меня расспросами?

— Арестован вовсе не убийца, — отозвалась я. — И все обстоит гораздо серьезнее, чем вы думаете.

— Господи, да разве такое может быть? Не хочется в это верить!

— А верить и не надо, — посоветовала я. — Давайте обратимся к фактам. Меня интересует один вопрос — Штайнер в своем так и не оглашенном заявлении должен был говорить о том, что в будущем квартале он покупает весь драматический театр, я не ошибаюсь?

— Что? — выпучила глаза Регина. — О Господи, этого еще не хватало! Да наша фирма не выдержала бы такой обузы! Нет, вы ошибаетесь! Речь должна была идти совершенно о другом…

— Да? Значит, вы знали, что собирался обнародовать Генрих?

Регина поняла, что проговорилась и упираться бессмысленно. Она попросила у меня сигарету и начала объяснять ситуацию. Говорила Юматова очень тихо и постоянно оглядывалась на дверь, как будто нас могли подслушивать.

— Вы, может быть, думаете, что игрушки — это так, раз-два и готово. Отнюдь, Женя. Это очень серьезный бизнес, который таит в себе немало подводных камней. Приходится постоянно лавировать между государством, конкурентами и требованиями компаньона.

— В принципе понятно. Но пока я что-то не врубаюсь в суть.

Регина снова оглянулась на дверь и, еще снизив тон, продолжала почти шепотом:

— Дело в том, что фабрика планировала новую серию игрушек — «семейство экзотических птиц». Понимаете, это требование рынка — серийность. Когда игрушек несколько, они уходят гораздо быстрее.

— Ну да, можно продавать порознь, можно в комплекте, можно дополнять удачные серии, — согласилась я. — И что с этими предполагаемыми экзотическими птичками приключилось такого особенного?

— Ворох проблем, — отозвалась Регина. — Во-первых, утверждение комиссии по визуальности. Вы себе не представляете, какая это морока.

— Комиссии по визуальности? — переспросила я. — Это что еще за зверь?

— Самый настоящий зверь, причем очень хищный, — развернула мой образ Регина. — Сидят чиновники и решают, не влияет ли форма игрушки, ее внешний вид, расположение цвета и его насыщенность на психическое здоровье ребенка. Очень своеобразная контора!

— Но ведь дети могут просто не покупать те игрушки, которые им не нравятся! — возразила я. — Они же понимают что к чему!

— Ну, — развела руками Регина. — Чиновникам тоже кушать хочется.

— Понятно. То-то участились кампании в прессе про какие-то сумасшествия в Японии после просмотра мультиков, — припомнила я.

— Вот именно. Все из той же оперы. Вернее — трагедии. Для нас, разумеется, трагедии, — пояснила Регина. — В общем, эта комиссия проходит отдельной строкой в бюджете фирмы. Мы долго пытались найти способы уменьшить поборы, и не так давно у нас это получилось. Но есть еще и химический контроль.

— Красители?

— Вот именно! — кивнула Юматова. — Это долгая и упорная блокада практически любых начинаний. Вы себе не представляете, как достают они нас.

— А экзотические птицы, естественно, должны быть очень яркими.

— Совершенно верно! — похвалила мою догадливость Регина. — И Генрих только недавно, буквально несколько дней назад, установил нужный контакт с человеком, который будет лоббировать в этом химическом контроле наши интересы. Впрочем, лоббировать — громко сказано. Речь идет просто о ежеквартальных выплатах.

— Так о чем все же хотел поведать собравшимся Штайнер? О том, что он подкупил чиновника? — спросила я, пока еще не соображая, каков будет ответ.

Все оказалось закручено куда более сложно. Регина поведала мне еще об одном обстоятельстве, которое явилось для фирмы серьезной проблемой.

— Экология, — мрачно произнесла она. — Сейчас экологический контроль — приоритетная область государственных интересов. Это и деньги в качестве штрафов — надо же пополнять местную казну, а уж местные чиновники придраться смогут к чему угодно.

Она перевела дух и вытерла пот со лба. Было видно, что Регина полностью в курсе проблем фирмы и забот руководства, большинство которых наверняка лежит именно на ее хрупких плечах.

— Короче, назревал крупный скандал, — продолжила Юматова. — В Германию ушла утечка о предыдущей партии. Это были «крокодильчики в колясочках». Дурацкая, на мой взгляд, игрушка, но покупали.

— И что же там было такого особенного в этих крокодильчиках?

— Крокодильчики были чисты, как улыбка младенца, — заверила меня Регина. — А вот с колясочками возник напряг. Отходы фабрики каким-то образом попали к немецким «зеленым», и те подняли шум. Были произведены так называемые независимые анализы, которые показали, что материал, из которого сделаны эти самые злосчастные колясочки, может вызывать раковые опухоли.

— Это плохо.

— Конечно, кто бы спорил, — согласилась Регина. — Но тут есть две оговорки. Во-первых, исследования дали результат в пятьдесят один процент, но поскольку Германия — демократическая страна, то это получается как бы простое большинство «за». Во-вторых, эти чертовы колясочки нужно очень долго сосать и грызть, чтобы добиться подобного эффекта. Конечно, тут уже проблема родительского внимания, но нам и с этим приходится считаться.

— Так Генрих…

— Подождите, я сейчас закончу, — пообещала Регина. — Так вот, с новой серией возникли все три проблемы вкупе. Людвиг был в курсе напрягов Штайнера и как мог оказывал давление на своих баварских «зеленых». Но, как только он с ними разобрался, возникла та же самая история с местными. Еще чуть-чуть, и информация попала бы в прессу. Тогда местные власти могли бы ставить свои условия, и наш проект пошел бы прахом. Еще бы — такая возможность для чиновников урвать жирный кусок! Но Генрих выкрутился. Помните господина из местного департамента внешних сношений на приеме? Это он оказал фирме протекцию, и линию можно было запускать хоть завтра. Именно об этом Генрих и собирался объявить.

Я не могла скрыть своего разочарования. Все оказалось так просто…

— Вы уверены, что прозвучать должно было именно это? — спросила я.

— Конечно, — заверила меня Юматова. — Разбирая бумаги, я нашла черновик этого сообщения с пометой «огласить при всех». Босс любил подобного рода эффекты — это придавало ему значимости.

— Но почему Штайнер тогда говорил, что не всем это понравится? Что кто-то рассердится? Как тогда понимать эту фразу?

— Очень просто, — пояснила Регина. — Джуля хотела, чтобы в будущем квартале были запущены игрушки по ее рисункам. А они еще требовали доработки и обкатки в отделе менеджмента.

Когда я вернулась к Людвигу и рассказала ему о том, что именно Штайнер должен был произнести в тот злополучный вечер, Попофф вздохнул с облегчением. Похоже, я сняла камень с его души — ведь неопределенность порой бывает самым страшным мучением.

— Я хотела еще побеседовать с Юсефом, — попросила я. — После смерти Генриха его сразу взяла в оборот милиция, и я до него так и не добралась.

— Без проблем, — взмахнул рукой Людвиг. — По коридору направо.

* * *

Юсеф сидел за столом и что-то писал в толстой общей тетради. Увидев меня, он вскочил, предложил стул, потом сигарету. Когда я закурила, спохватился, что в комнате нет пепельницы.

— Я, наверное, оставил ее в холле, — извинился охранник. — Сейчас принесу.

Пока Юсеф бегал за пепельницей, я подскочила к столу и, выгибая шею, прочла строчки, которые писал Юсеф. Оказалось, что это дневник. Последняя запись была датирована сегодняшним днем.

«Сказать Джуле, что ее отец всегда хотел ей только добра. Сказать ей, что она недостаточно хорошо к нему относилась».

«Сентиментальность, граничащая с садизмом, — подумала я. — Капать на мозги девчонке, что она плохо относилась к своему покойному отцу!»

Что было до этих строк и после — я не успела прочесть, Юсеф уже топал по коридору с найденной пепельницей. Водрузив ее передо мной, он опустился на свое место, и его взгляд упал на дневник.

Укоризненно покачав головой — мол, какой я рассеянный, — Юсеф дернул себя за ухо и спрятал тетрадь в стол, заперев ящик на ключ. Подергав его для порядка, охранник любезно обратился ко мне:

— Чем могу быть вам полезен? Хочу сразу предупредить, в милиции я все рассказал.

— И о той записке, которую вы подали Генриху? Она осталась в кармане его пиджака, помните? Что с нею стало потом? Бумага, лежавшая в шкатулке, — сгорела. Генрих мертв. Но этот листок не должен был повредиться, — сосредоточенно раскуривала я сигарету.

— Тут нет никакой тайны, — заверил меня Юсеф. — Вы можете обо всем узнать у Регины. Да вы же только что с ней говорили!

— А я могу поговорить еще раз, после беседы с вами, — в моем голосе прозвучала скрытая угроза. — Может, не будем тянуть время?

— Как скажете, — пожал плечами Юсеф. — Да и нет тут ничего особенного.

Охранник близко к тексту Регины пересказал мне историю с проблемами нового проекта. Оказывается, на приеме Генрих должен был передать чиновнику папку с документацией, которую тот представил бы во все поименованные Региной комиссии и комитеты.

Единственное, о чем просил Штайнер — изъять оттуда бумагу с экспертным выводом местных экологов и заменить ее на новый, полученный после «нажатия на кнопки» отзыв.

— «Смотри, не перепутай эти бумажки, а то снова начнется чехарда на три месяца», — так говорил мне босс. Ну я и сделал все, как он велел. Взял папку — она хранилась в комнате, где разрабатываются красители, вынул бумажку местных экспертов с плохим отзывом, вложил новую бумажку с хорошим, — я так понимаю, босс долго его добивался, — а плохой отзыв вернул боссу…

— Кто может это подтвердить? — задала я очередной вопрос, хотя и понимала его излишнюю дотошность — ведь версия Юсефа и Регины, для меня во всяком случае, выглядела довольно правдоподобной.

— Да у ментов спросите, — предложил Юсеф. — Они все карманы у босса вывернули. Там эта бумажка и была, она и в деле фигурирует.

— Ну что ж, — я поднялась. — Тогда у меня все.

Но в дверях обернулась и решила спросить напрямик, хотя чувствовала себя при этом неловко. Но надо было расставить точки над i.

— Скажите, Юсеф, это верно, что говорят про вас и Регину Юматову?

— Женщину нужно утешать, — без смущения ответил Юсеф. — Особенно тогда, когда ей неоткуда больше ждать утешения. Наши с Региной отношения не были особенно серьезными. Скорее, как поется в песне, «встретились два одиночества». Вот и все.

* * *

Медленно прогуливаясь по скверу, я размышляла о том, что, несмотря на обильную информацию, полученную мной с того времени, как я включилась в расследование, я до сих пор ни на шаг не продвинулась к разгадке убийства Генриха Штайнера. В чем же причина пробуксовки?

Казалось бы, имеющихся в наличии фактов более чем достаточно. Они тесно переплетены друг с другом и образуют довольно запутанный клубок. Змеиный супчик, как сказал бы один мой давний знакомый.

Меня не покидало ощущение, что я что-то упустила.

И это «что-то» вовсе не имело отношения к фактам. Это было нечто другое.

Что именно? Ну, давай, Женя, напряги мозги или, наоборот, расслабься, чтобы ответ пришел сам собой, как это не раз у тебя получалось.

Вышагивая по усыпанной мелким щебнем дорожке, я смотрела на играющих детей. Вот девочка строит из песка куличики. Вот мальчик подбегает к ней и весело рушит постройку, возведенную с таким трудом. Вот девочка открывает рот, собираясь заплакать. Мальчик же, отбежав на безопасное расстояние, корчит рожу.

Стоп! Вот оно, вот! Совсем близко, рядышком! Только руку протянуть!

Ну же, карапуз, обожди еще секунду! Останься в таком виде — с высунутым языком, руками, оттягивающими мочки ушей, и выпученными глазами.

Все, готово!

Я остановилась как громом пораженная. Черт возьми, как же это я раньше не догадалась!

Но потрясающее открытие, которое я только что сделала, было настолько невероятным, настолько чудовищным, что я решила еще раз все обдумать и только после этого предпринимать какие-либо действия.

Сидя в сквере на лавочке, я смолила одну сигарету за другой, пока не пришла к выводу, что теперь-то все концы сходятся.

Оставалось уточнить некоторые детали. Быстро прикинув, кто мог бы мне в этом помочь, я решила рискнуть и ринуться вслепую.

Я не знала, ждет меня удача или облом, но решила, что этот способ будет самым безопасным. Причем — для всех. Потому что пойди я сейчас к Людвигу — еще неизвестно, чем бы все закончилось.

Поэтому я направилась к себе домой и, распахнув шкаф, долго выбирала прикид для своего визита. Я должна была выглядеть соответствующим образом и не хотела попасть впросак. Хорошо еще, что на дворе лето, а не сентябрь, иначе пришлось бы все долго объяснять.

— Внимание жителям области! Особая информация Гидрометцентра, — донесся до меня из кухни голос диктора радио. — Сегодня во второй половине дня ожидается штормовой ветер скоростью двадцать семь метров в секунду. Рекомендуется не покидать дом. В случае экстренных ситуаций звоните по телефону, который мы укажем после рекламной паузы…

«Вот и дождались, — подумала я, примеряя дурацкую шляпку. — Если на этот раз опять не обманывают. Что ж, попробуем управиться до вечера».

* * *

Школа, в которой обучалась Джуля, считалась в нашем городе образцовой.

Сначала это была обычная десятилетка, потом, когда появилась возможность, стали потихоньку вводить лицейские классы и, наконец, поднявшейся школе удалось урвать крупный грант у Сороса, и теперь она являлась элитным заведением, в котором проходили обучение дети весьма обеспеченных жителей нашего города.

Поднимаясь по мраморной лестнице, я не могла не сдержать улыбку — ведь совсем недавно я выдавала себя за преподавательницу этикета именно этой школы. А ну как мне сейчас остановить вон того типа в очках с географической картой и классным журналом под мышкой и поприветствовать его: «Хелло, коллега!»

Кабинет директора напоминал офис какого-нибудь банка средней руки: неизбежный евроремонт (подобные помещения, где бы они ни находились, похожи как две капли воды), компьютер, почти удобная мебель для посетителей и кресло на колесиках для хозяйки кабинета.

Передо мной восседала седовласая матрона лет семидесяти. В своем величии она казалась неприступной, как Джомолунгма для начинающих альпинистов.

— Слушаю вас, — милостиво кивнула она мне. — Вы по поводу абитуриента?

Я сообразила, что в этой школе, на манер университета, так называют первоклашек.

— Да-да, — быстро произнесла я. — Видите ли, мой сын…

— Сколько лет? — пододвинула она к себе стопку чистой бумаги.

— Одиннадцать. Понимаете, я недавно приехала сюда, и хотелось бы пристроить мальчика в хорошие руки, — затараторила я. — Муж работает в Америке, и первую ступень сын заканчивал в Нью-Йорке…

Левая бровь директрисы взметнулась. Она отложила бумагу и посмотрела на меня с интересом. Первый шаг на нужном пути был сделан.

— Очень занят у меня супруг, — продолжала я вешать лапшу на уши величественной матроны. — Банковская сфера отнимает столько сил. Сначала мы даже хотели определить мальчика в закрытый пансион и даже подыскали один приличный, недалеко от Нью-Джерси, там офис моего мужа.

— Так-так, продолжайте, — директриса достала калькулятор.

— Но мне не хотелось расставаться с сыном, — вздохнула я. — Мы навели справки и выяснили, что в вашей школе уровень преподавания не ниже американского. Вроде бы индивидуальный план у каждого ребенка, маленькие классы, хорошая охрана…

Директриса только успевала кивать на мои слова. На ее мигом порозовевшем лице было написано выражение неподдельного счастья.

— Сколько у вас учителей четырнадцатого разряда? — пришла моя очередь задавать вопросы. — Надеюсь, не меньше половины?

— Э-э… почти. Зато тринадцатого разряда — семьдесят процентов, — похвалилась директриса. — И несколько авторов учебников.

«При соросовских грантах — это без проблем», — подумала я.

— А здание? Это ваша собственность или аренда? На какой срок договор?

Помучив директрису подобными каверзными вопросами, я подвела разговор к интересовавшей меня теме и преуспела в своей дипломатии.

— Я хотела бы посмотреть, как ведется работа с учениками, — заявила я.

После получаса беседы — и особенно после того, когда, узнав сумму оплаты за обучение, я сама поинтересовалась, какова сумма вступительного взноса, — директриса окончательно растаяла. Сейчас она была настолько размягчена, что показала бы мне даже свою сберкнижку.

— Вторую ступень, пожалуйста, — попросила я тоном посетителя дорогого ресторана.

Просматривая журналы, я кивала, как будто встречала знакомые фамилии.

И вот мой палец остановился напротив фамилии Штайнер и замер.

— Это не дочь ли хорошего знакомого моего мужа? — спросила я. — Они встречались в областной администрации на банкете у губернатора.

— Совершенно верно, — подтвердила директриса. — Вы, конечно, слышали…

— Да-да, какой ужас, — покачала я головой. — В голове не укладывается.

Теперь наш разговор перешел на другие рельсы и напоминал обычные бабские пересуды.

— И как же теперь девочка без отца! — восклицала я. — Хоть друзья-то у нее есть?

— О да! — заверила меня директриса. — Вот этот мальчик…

Она продемонстрировала мне его тетрадь с тщательно выписанными отличными оценками.

— Очень способный ребенок, — похвасталась директриса. — Успехи по химии невероятные! Просто даже не верится, что в таком юном возрасте…

— Какие преподаватели, такие и ученики, — уважительно подхватила я. — Ну что ж, кажется, мы обо всем договорились. Да, вот еще что — покажите мне журналы второй ступени. Я должна посмотреть, в какой компании будет обучаться мое чадушко.

«Юрий Козлюков», — быстро нашла я фамилию Джулиного друга и прочитала его адрес.

— Ждите моего звонка, — помахала я на прощание рукой. — Я думаю, что муж не будет возражать против вашей школы…

* * *

Козлюков в этот день оказался дома — мальчик был простужен и в школу не пошел.

Мне он открыл не сразу, я прождала на пороге минуту с лишком.

Сначала я слышала сквозь дверь какой-то тихий звон. Лишь затем в коридоре простучали шаги, затемнился глазок, на дверь была накинута цепочка, и меня внимательно осмотрели через небольшую щель.

— Вы по какому вопросу? — спросил, кашлянув, Юра. — Если к родителям, то их нет дома.

— По личному и не к родителям, — ответила я. — Догадываешься, к кому?

С логикой у Юры было все нормально, и он решил, что меня стоит впустить.

Когда я прошла на половину, которую занимал Юра, то не могла не поразиться картине, открывшейся перед моими глазами.

Благо размеры квартиры позволяли, Юра занимал две смежные комнаты. Одна выглядела вполне благопристойно — книги, учебники, пластинки. Вторая представляла собой лабораторию, в которой были разбросаны по полу и разложены по стеллажам мешочки с реактивами.

Юра присел на трехногий табурет, ожидая начала разговора. Вместо того чтобы сразу перейти к делу, я прошлась по комнате и остановилась возле одного из шкафчиков. Когда я стала перебирать его содержимое, Юра не выразил недоумения, а покорно молчал.

— Уксус, глинозем, квасцы, аммиак, известь, соляная кислота, сернокислый магний, селитра, винный камень, гипосульфит… Неплохо, — обернулась я к Козлюкову. — Почти как у эсеров-террористов во времена царизма. Химию — в жизнь!

— Да, я занимаюсь экспериментами со взрывчатыми веществами, а что? — поправив сползающие на нос очки, сказал Козлюков.

— Да нет, ничего, — ответила я. — Хобби как хобби. Только все это хозяйство имеет обыкновение взрываться. Ты ведь не теоретик, правда?

— Вы пришли меня шантажировать? — хрипло спросил Козлюков.

— Не-ет, — покачала я головой. — А то ты еще чего доброго пообещаешь мне тысячу баксов, а вместо денег пришлешь пакет с пластитом.

— Пластита у меня нет, — быстро ответил Юра. — Что касается взрывов по городу, то от моих никто не пострадал. Я только экспериментировал…

— А я и не собираюсь вешать на тебя ни «чеченский след», ни что-нибудь подобное, — недоуменно ответила я. — У меня один конкретный вопрос.

Козлюков замер.

— В каких ты отношениях с Юлией Штайнер? — присела я напротив парнишки, смахнув с табурета лежащей возле него тряпкой оранжевую пыль.

— В интимных, — тотчас же ответил Козлюков. — А что, нельзя?

— Да нет, пожалуйста, — пожала я плечами. — Хотя несколько рановато.

— Джульетте было…

— Не надо, — оборвала я его. — Хватит с меня Шекспира за эти дни.

— Мы пользуемся презервативами, — заверил меня Козлюков.

— Рада за вас и за ваших родителей, — осклабилась я. — Но я пришла к тебе не читать лекции по сексуальному просвещению.

— Я понял, — коротко сказал Козлюков. — Это был несчастный случай.

— То есть ты не отрицаешь, что дал Джуле взрывчатку? — напрямик спросила я.

— Зачем отрицать? — пожал плечами Юра. — Милиция рано или поздно все равно выйдет на след.

«Наивный ты мой, — умилилась я. — Как хорошо, что у нас еще такая вялая пресса! На гнилом Западе уже давным-давно раструбили бы об аресте предполагаемого преступника, и ты мог бы спать спокойно. Конечно, если бы твоя совесть позволила».

— Джуля заверила меня, что будет предельно осторожна со взрывчаткой, — сказал Юра. — Она думала, что, если в офисе ее отца прозвучит взрыв, это привлечет внимание к бизнесу ее отца.

— Странный способ рекламы игрушек, — пробормотала я чуть слышно.

— Вовсе нет, — серьезно заявил Козлюков. — Джуля объясняла мне тонкости менеджмента. А я заинтересован в том, чтобы фирма стала богаче.

— Вот как? Это почему же?

— Потому что я собираюсь жениться на Джуле, когда мы немного подрастем, — с вызовом произнес Козлюков. — Если хотите знать, это вопрос решенный. Мы — хорошая пара, наши родители достаточно богаты…

— Генрих Штайнер погиб, — тут же напомнила я мальчику. — И не без твоего участия, мой дорогой химик-механик, пусть и в пассивной форме. Ты не думаешь, что придется как-то отвечать, а?

— Вы хотите, чтобы мы пошли в милицию? — спокойно спросил Юра.

— А ты не боишься?

— Нет, — так же бесстрастно ответил Козлюков. — Мой папа приложит все усилия, чтобы откупиться. Поверьте, у него это получится.

— Тогда мы не пойдем в милицию, — решила я. — Может быть, твой папа сумеет вообще не истратить ни копейки. Неплохо, правда?

— Неплохо, — осторожно согласился Козлюков. — Но куда же мы направимся?

— Меня нанял компаньон Штайнера, чтобы я расследовала это убийство, — пояснила я. — Вот я и хочу, чтобы ты рассказал герру Людвигу о своих талантах и о договоренности с Джулей.

— Что ж, я согласен, — поднялся со стула Козлюков. — Сейчас пойдем?

— Конечно, прямо сейчас, — кивнула я. — Зачем откладывать?

* * *

В гостинице нас не хотели пускать. Во-первых, час был поздний. Во-вторых, телефон Людвига не отвечал. Но ключа у портье не было, и он был уверен, что герр Попофф ужинает в ресторане.

— Хорошо, мы подождем, — согласилась я. — Пройдемся немного.

— Может быть, лучше посидим в холле? — спросил Козлюков, поеживаясь. — Как-никак обещали ураган. Вдруг сейчас и начнется.

— Обещанного три года ждут, — фыркнула я, прикуривая сигарету.

— Вы много курите, — заметил Козлюков. — Это вредно для здоровья.

— Спасибо за заботу. Давай лучше чуть-чуть пройдемся, — предложила я.

Мы обошли здание с торца, и я, сосчитав этажи, вычислила балкон Людвига. Как ни странно, там горел свет. Выходит, хозяин вернулся?

Подойдя в телефону, я набрала номер на десятом этаже. Коридорный сказал, что телефон в номере по-прежнему молчит, а беспокоить гостя он не будет.

Я в раздражении оглянулась по сторонам и вдруг увидела знакомую машину из офиса Штайнера с дремлющим на переднем сиденье Юсефом.

— Черт, как мне все это не нравится! — Я швырнула сигарету на землю и растоптала ее ногой. — Пошли за мной! Не пускают, и ладно. Сами прорвемся. Нам охрана не помеха, верно я говорю?

Юра Козлюков был в растерянности от такого предложения, но возражать не попытался.

Черный ход в гостиницу, как я и ожидала, был закрыт. Это лучше, чем если бы там стояла охрана. А так можно просто воспользоваться пилочкой для ногтей, благо замки тут не меняли еще с советских времен.

Осторожно нащупать, слегка повернуть, затем чуть подать на себя. Вот и все.

Заглянув в пронизывающую сквознячком темноту, я поманила за собой Юру.

— Старайся не отставать, — шепотом приказала я. — И не очень шуми.

— Я попробую, — хрипло ответил Козлюков. — Но я могу чихнуть, у меня ведь простуда.

— Захочешь чихнуть — потри переносицу у основания. Это всегда помогает, — прошептала я. — А не поможет, тогда чихай, но потише.

Мы медленно двинулись по лестнице вверх. Света, разумеется, тут не было, а на ступеньках могло валяться что угодно. Я решила, что не стоит рисковать, и на всякий случай зажгла микрофонарик — он у меня всегда в сумочке, вмонтирован в заколку для волос.

Ага, так и есть — мы приближаемся к кухне. Дверь в основное помещение была открыта — кухня соединялась с раздаточной в другом конце здания, и площадка черного хода использовалась для транспортировки тележек с приготовленной пищей.

Подхватив пустую каталку, я кивком головы приказала Юре следовать за мной, и мы быстро двинулись через служебное помещение, пропахшее чуть кисловатым запахом — слева стояли баки с отходами.

Быстро пройдя к выходу на центральную лестницу, мы оставили тележки у двери и чинно поднялись наверх. На вопрос коридорного в хаки я ответила по-немецки, держась так, словно была принцессой из рода Габсбургов — как минимум. Это делается очень просто — при каждом вдохе следует представлять, что тебя тянет вверх некая сила. Подобное ощущение автоматически расправляет плечи и придает человеку невиданную уверенность в себе.

Нас с Юрой пропустили, не созвонившись с номером по телефону. У двери Людвига я громко постучала. Через некоторое время Попофф открыл.

Он был в дорогом плотном халате, вид имел довольно растрепанный. В руке он держал маленький пистолет, но, увидев, что это я, пригласил войти. Пистолет он бросил на тумбочку возле двери и спросил:

— Кого это вы привели с собой? Неужели настоящего убийцу?

— В какой-то степени вы правы, — кивнула я. — Юра Козлюков, гений-динамитчик, предоставил Юлии Штайнер взрывное устройство.

— Бред какой-то, — нахмурился Людвиг. — При чем тут фройлен Юлия?

— При том, что у нее были причины избавиться от Штайнера. А давайте спросим ее сами, хотите? Ведь она у вас, не так ли?

Людвиг смутился. Юра сразу смекнул, в чем тут дело, и бросился в спальню.

Как только он начал открывать дверь, из комнаты раздался сладкий голосок Джули:

— Лю-юдвиг! Это ты, мой котик? Я тебя заждалась! Иди скорей ко мне!

Вслед за тем раздался визг — Джуля увидела, кто входит в спальню гостиничного номера.

Козлюков стоял на пороге словно пораженный громом. Мы с Людвигом вошли в спальню, и я уселась на пуфик возле кровати. Джуля отпрыгнула от меня и, забившись в угол, дико завращала глазами.

— Что… что это такое? Зачем вы здесь? Людвиг, зачем ты их впустил?

— Да я бы и не впускал, — потер щетину немец, — вот только рассказы у наших гостей какие-то необычные. Хочешь послушать?

— Я бы на ее месте не захотела, но деваться некуда, — констатировала я. — Итак, Джуля, ты решила убить отца. Твой приятель Юра поверил ерунде, которой ты запудрила ему мозги, и вручил тебе взрывное устройство. Наверняка он объяснил, как нужно им пользоваться, чтобы оно сработало в определенный момент.

Когда дело было сделано, ты позвонила ему и сказала, что произошел несчастный случай. И заверила, что милиция никогда ничего не узнает.

Юра, как честный человек, в принципе был готов пойти и сдаться. Я даже думаю, что он рискнул бы это сделать, если бы узнал, что арестован безвинный человек. Да-да, Козлюков, не удивляйся, этот несчастный даже признался в преступлении, которого не совершал.

— Да как такое может быть? — нахмурился Юра. — Его что, били?

— Не знаю. Думаю, что в этом не было необходимости, — ответила я. — Просто он психически болен, и у него сдвиг на почве ненависти к немцам. Он однажды позвонил домой к Штайнеру и наговорил кучу всяких гадостей. Трубку взяла Джуля и решила, что это просто подарок судьбы. Она умножила в уме количество звонков на десять и ринулась ко мне с просьбой защитить отца.

Я приняла ее слова за чистую монету. Тем временем преступление уже было подготовлено, и оно произошло точно так, как предполагала Джуля.

После этого юная фройлен Штайнер попыталась в разговорах со мной бросить тень на всех, кто мог оказаться в роли подозреваемого. И она в этом преуспела. Хотя, надо сказать, объективные обстоятельства способствовали такой атмосфере.

Тем паче, мало-помалу начало выясняться, что Генрих — не такой уж ангел, каким мне пытались его представить, — покачала я головой.

— Ангел? — завизжала Джуля. — Сволочь и гадина! Если бы не бомба, то я рано или поздно зарезала бы его или подсыпала ему крысиного яда в кофе!

— Вот видите, — продолжала я, — мнения многих людей совпадают. Беда Штайнера была в его любвеобильности. Он считал чем-то вполне допустимым спать с Ниной и с ее дочерью.

Когда обе они узнали об этом, то испытали чувство шока. Таня даже решилась на самоубийство. Но Генрих, хотя и догадывался, что его амурные дела раскрыты, вел себя по-прежнему. Я помню, как смотрел он на Нину с Таней во время приема у себя в офисе. Это был взгляд победителя. Человека, который вытирает об женщин ноги!

— Хорошо, пусть так, — согласился Людвиг. — Но зачем было Джуле убивать отца?

— Во-первых, он ей не отец, — заявила я. — А отчим. Я не ошиблась, Джуля? Думаю, что, когда они поженились, у его жены уже был ребенок. Может быть, у Генриха в подсознании сидела именно такая схема отношений с женщинами, когда и мать, и дочь — обе должны быть его любовницами…

— Вы хотите сказать… — проговорил изумленный Людвиг, — что Генрих и Джуля…

— Да! Да! Да! — заорала Джуля. — Этот монстр требовал, чтобы я носила дурацкую девчачью одежду! Это его возбуждало. Он взял меня впервые, когда мне только исполнилось двенадцать! Сразу после дня рождения! Вы представить себе не можете, что я испытала!

— Отчим… хм… — сморщился Людвиг. — Такое в принципе бывает. Вот только возраст… Прямо как в «Лолите» Набокова.

— Хуже, — возразила я. — У Генриха действительно были своеобразные представления о сексе. Так, Таня писала в предсмертной записке, что он хотел, чтобы девочка наряжалась в костюм мамы. Причем в костюм из детского спектакля, где Нина играла Золушку. Думаю, что и Нину он просил о чем-то подобном.

— Н-да, голубушка, — серьезно сказал Людвиг. — Ну и что теперь будет?

— Самое ужасное, что настоящий отец Джули постоянно был рядом с ней, — продолжила я. — Я говорю сейчас о Юсефе. Посмотрите на Джулю, Людвиг. Что она сейчас делает? Правильно, щиплет себя за мочку уха. Этот же самый жест я заметила у Юсефа. Когда человек волнуется, он не контролирует свои машинальные жесты, особенно те, которые передаются на генном уровне. Впрочем, если вы считаете, что я выдумываю, можете посмотреть дневник охранника, он хранит его у себя в верхнем ящике стола.

— Она права, Людвиг, — проговорила Джуля, с ненавистью глядя на свою руку, которую только что отняла от мочки уха. — Черт, какая мелочь…

— Очевидно, супруга Штайнера развелась со своим первым мужем, и, когда она умерла, Генрих взял Юсефа на работу в свою фирму, тем более что лучше, чем он, никто бы не мог присмотреть за Джулей.

— Папа ничего не знал про меня и Генриха, — тихо сказала Джуля. — Он бы убил нас обоих, если бы даже заподозрил.

— Охотно верю, — согласилась я. — Ну вот, мы уже подходим к концу. Сейчас Джуля обрабатывала вас, Людвиг, и, я вижу, у нее это получилось.

— Зачем ей было убивать Штайнера? — продолжал твердить Попофф. — Какую цель она преследовала, объясните же мне, наконец!

— Целей было несколько, — предположила я. — Во-первых, избавиться от сексуальных домогательств отчима. Во-вторых, в перспективе получить его деньги. В-третьих, это вы, Людвиг. Джуля хотела уехать в Германию и со временем стать вашей женой. А пока что она решила привязать вас к себе покрепче. И вы поддались.

Попофф сокрушенно молчал. Джуля Штайнер выглядывала из-под накинутого на голое тело одеяла, как волчонок из клетки.

Внезапно ее глаза расширились от ужаса, и она закричала дико и пронзительно, вытягивая вперед руки, словно пытаясь заслониться от пули, готовой вылететь из пистолета, который навел на нее Юра.

— Нет! Папа! Спаси меня!

Прогремели два выстрела.

Джуля рухнула на одеяло, обагрив его кровью. Потрясенный Людвиг застыл, словно изваяние, с отчаянием глядя в дуло своего же оружия, которое медленно поднималось на уровень его лица.

Вот черт! Стоило позабыть о мальчишке, как тот потерял голову от услышанного и, тихо проскользнув в коридор, взял с тумбочки пистолет.

Я, почти не подымаясь с пуфика, кинулась в ноги Козлюкову, пока тот пытался прицелиться в немца. Пистолет вывалился из его руки и упал под кровать. Юра не стал со мной бороться, он быстро поднялся и выбежал из номера. Буквально через пять секунд дверь снова распахнулась, и в спальне появился Юсеф.

Вид у него был, словно у разъяренного тигра. Он, казалось, разорвет любого, кто посмеет покуситься на его ребенка. Но было уже поздно.

Пристально глядя на труп Джули, Юсеф произнес только одно слово:

— Кто?

— Т-тот парень, что сейчас выбежал… — запинаясь, ответил Людвиг.

В коридоре уже слышались взволнованные голоса приближающихся работников службы безопасности. Юсеф быстро подскочил к балконной двери и перекинул ноги через перила — все балконы на этой стороне здания были снабжены соединяющими их лесенками.

Окончание этой истории было ужасным. Когда через полчаса я вышла на улицу, то сразу же обратила внимание на толпу оживленно жестикулирующих людей в квартале от здания гостиницы.

Подойдя поближе, я увидела Юру Козлюкова, вдавленного в столб автомобилем Юсефа. Сам водитель тоже был мертв — его грудь и голова были залиты кровью…

* * *

Когда Людвиг улетал к себе в Баварию, заключив договор о продаже завода в собственность области, он вручил мне чек на двадцать пять тысяч марок.

— Это больше, чем мы договаривались, — сказала я, держа в руках продолговатую бумажку, которую можно было обналичить в местном филиале «Дойчебанка». — Вы не ошиблись, Людвиг?

— Вы спасли мне жизнь, Женя, — с чувством произнес немец. — Я ваш вечный должник. Так что помните это. А я буду помнить о вас у себя, в Баварии. Приезжайте, если будет желание.

— Да и вы к нам…

— О, нет, ни за что! — замахал руками Попофф. — После того, что произошло в вашем городе, Германия кажется мне тихой и мирной страной. Находиться здесь слишком опасно, так мне кажется.

— Вы ошибаетесь, Людвиг.

— Возможно, — согласился немец и помахал мне рукой на прощанье.

По пути домой я остановилась у лотка с детскими игрушками и купила полный набор «крокодильчиков в колясках». На память.

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Реклама на сайте