Олег Кудрин КАРМЕЛИТА СЧАСТЬЕ ЦЫГАНКИ
Мои дорогие друзья!
Я очень рада, что вам пришлись по душе эти замечательные романы.
Искренне желаю, чтобы вам всегда светило солнце, дом был полной чашей, а сердце замирало от настоящей любви!
Ваша Кармелита.
Посвящается брату Севе
Пролог
Прошло двенадцать месяцев после смерти Максима. Весь этот год Кармелита не снимала траура по любимому. И последним подлецом будет тот, кто подумал, что эта девушка могла бы поступить иначе. (Она, бедная, и жить перешла в конюшню, подобно святым мученицам прошлых веков.) Зато Люцита обрела счастье — обвенчалась со своим Богданом. Правда, счастье-то оказалось… как бы это сказать, со щербинкой, поскольку Рыча из тюрьмы по-прежнему не выпускали: стараниями господина Солодовникова шло бесконечное следствие.
Тамара с Игорем совсем уж обжились в гостинице. Да-да, с Игорем. Он вернулся в Управск. Такой уж человек: чтоб ни делал — ничего толком не получается. Вот и приходится каждый раз возвращаться к Тамаре. Олеся же, наконец, осталась в большом доме наедине со своим любимым Колей — Николаем Андреевичем Астаховым. Да только полного счастья ей это почему-то не принесло…
Форс просто ушел на дно, как сом. Изредка брал какие-то заказы, но в основном старался поменьше соприкасаться с окружающим миром. Наверное, для того, чтобы не ранить себя воспоминаниями о дочери.
Да, пробежал год. Целый год без Максима…
Глава 1
Что-то случилось с Торнадо. Заболел конь. И конь-то ведь не свой, а Миро. Просто живет он у Баро на конюшне — там ему лучше, раз уж табор осел в Управске.
Баро любит лошадей; лошади — это то, что он оставил себе, современному бизнесмену, от прежней кочевой жизни. И дочку свою Кармелиту сызмальства воспитал в любви к лошадям. И лучший конюх всей Средней Волги — Сашка Кружка — работает на его конюшне. А вот поди ж ты — не доглядели, заболел конь…
И ведь конь для цыгана — это как продолжение самого себя. Как рука или как нога. Или даже как сердце. Плохо, когда больное сердце. А уж когда на совести не твое, а чье-то больное сердце — еще хуже.
Всю ночь Кармелита и Сашка не отходили от Торнадо — коня знобило, он уже сутки ничего не ел. Утром на конюшню заглянул и Баро. Сашки нигде не было видно, а Кармелита дремала, сидя возле больного красавца. Отец подошел к спящей дочери, постоял с минуту рядом и тихо позвал:
— Кармелита… Доченька…
Девушка проснулась, Баро обнял ее, и Кармелита сразу же стала рассказывать отцу, что Торнадо за эту ночь, увы, лучше не стало.
— А почему ты одна? Где Сашка?
— Пошел на вторую конюшню лошадей кормить. Скоро придет.
— А сама-то ты хоть завтракала?
— Ну насчет этого, пап, можешь не переживать — Груша уже свое дело сделала!
Отец ласково улыбнулся, а Кармелита спросила:
— Ты-то куда собрался с утра пораньше?
— В милицию. Следователь назначил на сегодня разговор о том, чтобы Рыча под залог выпустить.
— Пап, знаешь что… Я с тобой пойду, ладно?
— А у тебя там что за нужда?
— Мне с Рычем поговорить надо. Я обещала Люците.
* * *
Приехав из Лондона с аукционными покупками, Николай Андреевич расцеловал Олесю. Потом забросал ее вопросами о том, что происходило в конторе в его отсутствие. И, не дослушав ответа, убежал в кабинет распаковывать добычу коллекционера. С особой нежностью разворачивал главную свою гордость — рисунок великого Дюрера. Сразу развешивать картины по стенам не стал — долго! Просто разложил их на диване так, чтобы удобно было любоваться.
В кабинет заглянула Олеся, слегка обиженная. Но Астахов даже не обернулся.
— Коля, Коля… — Она даже не звала его, а просто проговорила имя любимого человека с ноткой возмущения в голосе.
Астахов вздрогнул, оторвал взгляд от бесценных приобретений, посмотрел на любимую и нежно позвал ее:
— Иди сюда!
Он обнял Олесю и стал рассказывать ей обо всех картинах вместе и о каждой в отдельности.
Но, стойко выдержав лавину информации и восторгов, которые обрушил на нее Астахов, Олеся только сказала в ответ:
— Коля, а ведь я тебя ждала целых два дня!
— Олеся!.. — Николай Андреевич даже не понял сразу, о чем говорит его любимая. А поняв, изменился в лице и сжал ее руки в своих. — Прости меня! Прости… Слушай, я же тебе подарок привез!
Астахов стал торопливо шарить по карманам своего костюма.
— Вот! — Он вынул из пиджака маленькую коробочку.
Олеся открыла ее — внутри лежали изящные сережки. И в каждой из них был драгоценный камушек, причем точно такой же, какой и в колечке, подаренном ей Астаховым сразу после признания в любви. Олеся засмотрелась на подарок, затаив дыхание.
— Нравится? — нарушил тишину Астахов.
— Очень!
— Угодил?
— Спасибо, Коля! Спасибо!
Повозившись еще часа полтора, Астахов лично развесил картины по стенам, не доверив эту работу никому другому. И все не мог наговориться о своих покупках.
— Ты даже представить себе не можешь, какая там из-за них была драка! — все рассказывал и рассказывал он Олесе. — Очень жесткий был аукцион — с пеной у рта торговались. Но ради такого мастера никаких денег не жалко!
— Коля, а если бы ты их не получил, ты бы очень расстроился?
— Расстроился — это не то слово! Да у меня бы просто сердце остановилось!
— А как же все остальные, Коля? Как же все те, кто не вхож в нашу гостиную? Им никогда этой красоты не увидеть?
Астахов поначалу даже не понял, что Олеся имеет в виду…
— Погоди-погоди… ты что, считаешь, что коллекционирование картин — это нечестно? Что я забираю и прячу их от всего остального человечества?
— Коля, я не хочу с тобой спорить. — И Олеся вышла на кухню.
* * *
Палыч с Рубиной пили чай. После долгих дней упорной борьбы с болезнью за возвращение памяти, после долгих недель сомнений как жить дальше, после долгих месяцев терпеливых уговоров и ухаживаний своего верного возлюбленного Рубина решилась уйти из табора и переехать на квартиру, которую снимал директор автосервиса Павел Павлович Пименов. И вот теперь вечером, после возвращения Палыча с работы, они пили чай.
— Знаешь, Паша, о чем я думаю: столько лет я была шувани, а ведь шувани все про всех знают…
— Ну?
— А я все время думала о тебе… Думала, а не знала, не догадывалась, что ты в семьдесят лет жениться надумаешь. И на ком? На мне!
Палыч рассмеялся.
— Да, сколько лет мы скитались по свету друг без друга. Это же просто черт-те что такое — столько времени даром потерять!
— А я вот не могу сказать так, Паша, что я все эти годы даром потеряла. У меня была дочь… Я помогала людям, люди меня уважали…
— А я все эти годы думал только о тебе… — Палыч не мог оторвать от любимой нежного взгляда.
— Я тоже никогда тебя не забывала!
— Не жалеешь, что ушла из табора?
— Нет, я ведь с тобой. Только, знаешь, не понятна мне моя новая жизнь…
— А что же тут непонятного? Все точно так же… — Палыч давно уже чувствовал со стороны Рубины какое-то беспокойство, но боялся даже спрашивать ее об этом.
— Так, да не так, Паша… Понимаешь, в таборе я помогала людям. А тут? Кому, чем помогать?
— Как это кому? А мне? Мне! Когда ты со мной, у меня любое дело ладится!
— Паша, я же серьезно. Ну не могу я без дела сидеть!
— Хорошо. Давай так: я буду ремонтировать машины, а ты — гадать хозяевам этих машин! Чем не дело?
— Да я даже не знаю, с какого боку к этим машинам подходить! — усмехнулась старая цыганка.
И тут Палычу в голову пришла потрясающая мысль.
— Рубина! А хочешь, я тебя научу водить машину?
Но Рубина только отмахнулась, приняв эти слова за еще одну попытку ее развеселить:
— Опять смеешься?
— Да нет, я серьезно! Научишься водить, заработаем денег, я куплю тебе машину — и будем мы с тобой раскатывать по городу. Ты за рулем, я рядышком. А потом наоборот.
— Да ты что, Павлик?! Никогда мне не научиться ездить — о чем ты говоришь!
— А что тут сложного? Ничего тут нет сложного — я тебя научу!
— Ты что, забыл, сколько мне лет?
— Так, во-первых, ты для меня — всегда молодая! А во-вторых, учиться никогда не поздно!
— Все, хватит глупости говорить!
— Почему — глупости? Глупости — это говорить, что в нашем возрасте уже невозможно учиться! Вот это — глупости!
И тут в старушечьих глазах Рубины загорелись те самые озорные огоньки, которые так хорошо помнил Палыч все эти долгие годы и десятилетия. Те самые озорные огоньки, за которыми он и шел много лет назад, как нитка за иголкой. Те самые озорные огоньки, которые, увидев раз, он потом уже никогда не смог забыть.
— Ну не знаю… — сказала Рубина, но по глазам любимой Палыч понял, что его молодая старушка готова с ним вместе идти еще и не на такие чудачества.
* * *
Следователь разрешил Кармелите свидание с Рычем, только бы она не мешала ему провести беседу с Зарецким в нужном ему, следователю, русле.
И вот они сидят друг напротив друга — Кармелита и Рыч, дочь цыганского барона и ее охранник, возлюбленная Максима и покушавшийся на его убийство, жертва похищения бандитов и их невольный соучастник. Много всего было между двумя этими людьми. И, наверное, поэтому разговор как-то не клеился.
— Богдан, почему ты не отвечаешь на мои вопросы?
— Мне стыдно смотреть тебе в глаза, Кармелита. Я — преступник, я виноват перед тобой, а ты говоришь, что вы с Баро хотите внести залог для того, чтобы меня отпустили…
— Но я тебя давно уже простила. А прошлое… прошлого не вернешь.
— Ты-то простила… Вот только я себя простить не могу!
— Может быть, ты просто не хочешь принимать помощь от моего отца?
— Принять помощь от человека, которому я принес столько зла?!
— Но он же сам искренне хочет тебе помочь!
— Скажи мне, это его, наверное, Люцита уговорила?
— Богдан, ты что, не знаешь моего отца?! Разве можно его уговорить, если он сам чего-то не хочет?
— Значит, и в самом деле Люцита уговорила…
— А что в этом плохого? Твоя жена борется за твое и за свое счастье!
— Счастье с преступником? Ты сама веришь в то, что говоришь?
— Глупый ты, Богдан, — «счастье с преступником»… Счастье с любимым человеком! Что бы только я сейчас не отдала за то, чтобы мой Максим был рядом со мной… И потом, свои преступления ты уже искупил.
— Ничего я не искупил! Там, в катакомбах, я просто не мог тебе не помочь! Хотя и помочь тоже не сумел… И потом, неужели ты забыла: я же хотел убить Максима!
— Но ты в его смерти не виноват.
— Не виноват. Но ведь было время, когда я желал ему смерти. А это — большой грех.
— Я тебя понимаю, но ты должен подумать и о Люците — на ней уже лица нет от горя! И потом: все равно еще будет суд, будет приговор. Но до суда вы сможете быть вместе!
— Нет… Я останусь здесь из-за того, что случилось с Максимом, из-за того, что случилось с Розаурой, из-за того, что ее дети остались сиротами!
— Богдан! — перебила его Кармелита. — Суд решит, за что и как тебе отвечать. Зачем же ты сам себя судишь?
— Я виноват перед Богом и перед людьми. И неужели ты думаешь, что там, на свободе, я смог бы обо всем этом забыть? Спасибо тебе за добрые слова, Кармелита, но ты лучше уходи!
* * *
Алла добилась-таки у Форса разрешения на проведение выставки Светиных работ, но потом быстро к этому делу охладела, занятая своими более срочными делами. И организация выставки полностью легла на хрупкие Сонины плечи. Узнав, что прошлую экспозицию Светиных работ организовывал Антон Астахов, девушка нашла его и начала уговаривать помочь ей. Правда, уговорить Антона удалось только на то, чтобы прийти в старый управский театр, где уже были развешаны работы художницы. Парень до сих пор тяжело переживал утрату единственных людей в мире, которых он, как оказалось, любил по-настоящему: утрату Светы и их не родившегося ребенка! Мог ли он раньше подумать, что их потеря станет для него таким горем.
В пустом фойе театра Соня разложила необходимые для проведения выставки бумаги и поначалу появившегося на пороге Антона не заметила. Но стоило ему сделать по театральному вестибюлю первый шаг, гулко отразившийся эхом под сводами пустого помещения, как Соня, вздрогнув, обернулась:
— Ой!.. Здравствуйте, Антон! Я очень рада, что вы все-таки пришли.
— Пришел, как и договорились.
По-деловому пожали друг другу руки, и Антон стал рассматривать висевшие на стенах работы. Это были совсем не те полудетские картины, которые он сам развешивал тут когда-то. За те несколько месяцев, что были отпущены ей после первой неудачной выставки, художница Светлана Форс изменилась почти неузнаваемо. Собственно, тогда-то она и стала настоящей художницей. На первой выставке ее картины громко кричали со стен, кричали ни о чем. Сейчас же они говорили. И говорили с ним, Антоном. С ним говорила сама Светка…
Но и Соня тоже хотела с ним поговорить:
— Антон, ну, я не знаю даже с чего начать — ничего не успеваю. Понимаете?
— Да-да. — Антон как будто очнулся.
— Нам нужно организовать хорошую рекламную кампанию, — перешла к делу Соня. — Вы же, как человек опытный, знаете — нужно заявить о выставке как можно громче. И сделать это нужно везде — на телевидении, в газетах…
— Да, Светка была бы рада. Но вы знаете, Соня, боюсь, что я не смогу вам помочь…
— Почему? Света была замечательным художником — неужели вы не хотите, чтобы о ней узнали?!
— Да нет, хочу и даже очень. Но, вы знаете, я работаю, и потом…
— Антон, только не отказывайтесь, я очень вас прошу! В рекламной кампании что главное? Договориться везде с людьми — а вы это умеете!..
— Соня, скажите, а почему вы так уж во мне уверены? — спросил Антон, который сам в себе был уверен не так уж сильно.
— Ну вы ведь организовали ее первую выставку.
— Да, было дело. Но вы, наверное, не знаете, что та первая выставка провалилась. Так что менеджер из меня…
— Но, может быть, она тогда, как художник, еще не созрела. Да и вы тогда, наверное, работали в одиночку?
— В одиночку…
— Ну вот! А теперь мы будем работать вместе!.. И, кроме того, я предлагаю вам хорошую зарплату. Так что это будет для вас и интересно, и выгодно… Ну и, наверное, очень для вас важно?.. Соглашайтесь, Антон! Соглашайтесь, пусть для вас эта выставка будет в память о Свете, а для меня — в память о Максиме.
Антон молчал, еще и еще раз переводя взгляд с одной Светкиной картины на другую. И когда Соня уже подумала, что уговорить его не удастся, вдруг ответил:
— Хорошо, я согласен.
— Спасибо вам. Спасибо вам огромное!
— Правда, я не уверен, что от меня будет много проку, но я буду стараться. — Он даже улыбнулся.
* * *
Следователь Солодовников заперся в кабинете с прокурором, а Баро и Люциту попросил подождать в коридоре.
— Ну что, Ян Альбертович, — говорил Солодовников прокурору, человеку, как говорится, тертому. — Я считаю, что с нашей стороны было бы очень рискованно освобождать Голадникова до суда, пускай даже и под залог.
— С одной стороны, Ефрем Сергеевич, вы абсолютно правы, — отвечал прокурор, задумчиво покряхтывая и потирая лысину. — Но, с другой стороны, если мы сейчас откажем Зарецкому, он ведь на этом не остановится — он обратится в областную прокуратуру, в Генеральную, в суды всех инстанций…
— Ну и что? Канитель получится долгая — пускай себе обращается!
— Все это, конечно, так, Ефрем Сергеевич, но ведь канителить все это время будут не кого-нибудь, а нас с вами. А оно нам надо?
— Что же вы предлагаете?
— Очень просто. Раздача слонов отменяется! Мне кажется, разумным будет назначить такую сумму залога, которую Зарецкий все равно выплатить не сможет. Разумеется, в строгом соответствии с действующим законодательством. И, таким образом, господа присяжные заседатели, мы убиваем сразу двух зайцев!
Солодовников не возражал, и, оговорив с прокурором все подробности, вызвал в кабинет давно дожидавшихся Баро и Люциту.
— Рамир Драгович! — слово взял прокурор. — Мы посовещались, и я решил, что можем отпустить подозреваемого под залог до суда… Но предупреждаю вас — сумма залога будет большой, очень большой.
— Понимаю, — сказал Баро, просто чтобы хоть что-нибудь сказать.
— Так вот… — продолжил прокурор Ян Альбертович. И вдруг остановился.
Его донимала хроническая боль в спине, и очень хотелось сесть на корточки (в этом положении боль обычно как-то отпускала). Но в присутствии Баро, и тем более Люциты, он, конечно же, не мог себе этого позволить.
— Исходя из состава преступлений, вменяемых Голадникову, а именно: покушение на убийство, похищение человека… Согласитесь, Рамир Драгович, это очень серьезные преступления!
— Согласен… — выдавил из себя Баро.
Люцита тем временем стояла бледная и никак не могла взять в толк, о чем же говорит этот человек в синей прокурорской форме.
— Исходя из всего вышесказанного, — поднял палец Ян Альбертович, — сумма залога рассчитывается по максимуму и составляет в пересчете пятьсот тысяч евро.
— Сколько? — Баро еще надеялся на то, что или он не так услышал, или прокурор не так сказал.
— Пятьсот тысяч евро в пересчете, — спокойно и внятно повторил Ян Альбертович.
Умение спокойно и внятно называть любые соответствующие моменту суммы было одной из главных его доблестей. Следователь Солодовников развел руками, мол, ничего не поделаешь.
Раздался грохот — это, потеряв сознание, рухнула на пол стоявшая позади Зарецкого Люцита.
— Лед тронулся! — подвел итог Ян Альбертович и наконец-то позволил себе присесть на корточки.
Глава 2
Первое время после того, как беглый любовник вернулся к Тамаре, Игорь вел себя тише воды и ниже травы. Носков явился ободранным котом, мокрым и несчастным, — и старая хозяйка вновь пригрела его. Так что поначалу Игорь только нежно и благодарно мурлыкал Тамаре, ластился к любовнице, как к хозяйке.
Но шли дни, недели, месяцы. Нежность и благодарность Игоря к Тамаре постепенно таяли. А тут еще и пошли по Управску разговоры, что до возвращения Игоря Тамара сама была кошкой, нашедшей себе в лице Форса доброго хозяина. Со временем эти слова стали, наконец, доходить не только до слуха Игоря, но и до его сознания.
И вот случилось то, что и должно было рано или поздно случиться, — Игорь устроил Тамаре сцену. Да, конечно, сцены чаще устраивают мужчинам женщины. Но, поди ж тут разбери, кто был больше мужчиной в этой странной, но такой долговечной паре?
К тому же Тамаре, как всегда, было что ответить Игорю:
— Это ты виноват! Ты! Ты бросил меня с сыном — оставил без денег! И что же мне оставалось делать? Что?!
Впрочем, и Игорю, как обычно, было что ответить Тамаре.
— Так, значит, это снова я такой плохой? Что, может быть, и Форса тебе в любовники тоже я выбрал?
— Заткнись!
— Я, по крайней мере, был тебе верен, понятно?!
— Что? Ты украл у нас с Антоном деньги, бросил нас на дороге без копейки — и ты еще смеешь говорить о какой-то верности?! Да ты бы не вернулся, если б у тебя хоть что-то осталось! А что было мне делать без денег и с сыном на руках?!!
В эту секунду Тамара и сама верила в то, что Антон, как маленький ребенок, оставался целиком и полностью на ее попечении. И она кинулась на Игоря с кулаками, как на жестокого обидчика. Но тот схватил ее за руки и, как не раз уже бывало, успокоил в своих объятиях.
Тамара, эта вроде бы неглупая женщина, опять — в который уже раз! — поверила Игорю, поверила после всех его маленьких и больших обманов. Наверное, это тоже было одним из вечных проявлений того загадочного чувства, которое называют любовью…
— Тихо, тихо, тихо… — уговаривал Игорь свою женщину, крепко сжимая ее руками. — Ну хватит… Ты же знаешь, Томочка, я всегда к тебе возвращаюсь.
— Понимаешь, — Тамара и вправду успокоилась, — мы остались без гроша. Я должна была найти деньги, чтобы выжить! А никто, кроме Форса, не помог бы мне. Понимаешь? — Она уже почти оправдывалась перед Игорем.
— Все, все, успокойся… Вот, посмотри. — И он достал маленькую стеклянную баночку с каким-то серым порошком.
— Что это?
— Яд. Ты ведь хотела избавиться от Кармелиты раз и навсегда? Хотела, чтобы астаховское наследство досталось не ей, а Антону, и не часть, а все? Хотела? Ну так вот — я ее отравлю!
* * *
На этот раз Соня и Миро встретились случайно. Соня пришла к Кармелите, Миро — к Зарецкому, но ни той, ни другого дома не оказалось — они были в милиции. Миро пошел на конюшню проведать Торнадо и пригласил Соню с собой.
— Хороший мой… — говорил молодой цыган, обнимая Торнадо и трепля его гриву. — Плохо тебе? Потерпи, потерпи — все будет хорошо…
Конь доверчиво стал тереться мордой о руку хозяина.
— Ты с ним прямо как с человеком разговариваешь, — сказала Соня, подходя поближе.
— А ты знаешь, он у меня очень умный — все понимает. Мне вообще иногда кажется, что лошади умнее людей.
Соня недоверчиво улыбнулась, но Миро горячо продолжал:
— Ты не поверишь — они ведь все чувствуют, все! Только говорить не умеют.
Девушка тоже осмелилась погладить Торнадо по его печальной морде.
— Ну и пусть не говорят. — Она смотрела коню в глаза. — И так все понятно.
— Знаешь, а ты ему понравилась — он ведь у меня, вообще-то, с характером, чужих к себе и близко не подпускает, а тут… Странное дело.
— Миро, а ты хотел о чем-то поговорить с Рамиром Драговичем?
— Да. Я хочу изменить жизнь нашего табора. Понимаешь, кочевать мы теперь скорее всего не будем…
— И вы хотите навсегда остаться в Управске?
— Хотим. Но для этого табору нужно построить свой дом. Чтобы в палатках не мерзнуть и у чужаков углы не снимать.
— Погоди, но ведь это же очень дорого?
— Вот об этом-то я и хотел поговорить с Баро.
— А хочешь, я помогу тебе, Миро?
Цыган посмотрел на девушку с нескрываемым удивлением.
— Соня, ты только не обижайся, но, честно говоря, я не очень-то представляю, чем ты можешь помочь. Дать нам кучу денег? Класть кирпичи и месить раствор?
— Зря ты так. Я могу помочь вам с юридической стороны. Строительство дома — это не только деньги и кирпичи. Это еще и кое-что похуже. Например: составление договоров, собирание всех нужных подписей к целой куче бумаг… Да всего сразу и не перечислишь!
— Ну ты, оказывается, голова! — Миро был приятно поражен, его вольный цыганский ум как-то не задумывался обо всех этих оседлых гаджовских проблемах и вопросах.
* * *
Из кабинета следователя Баро вывел Люциту под руку — она была белее самых белых простыней. Кармелита уже ждала их в коридоре.
— Что? Отказал? — бросилась она им навстречу.
— Да нет, дочка… — Баро хмурился. — Просто придется продать еще нескольких лошадей для того, чтобы собрать выкуп.
— Выкуп?
— Ну не выкуп — залог. Какая разница?
А ведь и в самом деле — особой разницы не было. Баро твердо знал одно — человек дороже любых выкупов, залогов, дороже любых денег. Люцита достала из карманов, из всех своих цыганских юбок целый ворох купюр, вынула последние сережки, какую-то не очень ценную брошку, несколько золотых монет со старого монисто.
— Баро, я понимаю, что это — капля в море, но я тоже хочу помочь в сборе денег.
— Люцита, оставь это себе — тебе еще пригодится. — Цыганский барон говорил горячо, но как-то неуверенно.
— Нет, Баро. Я оставила себе только обручальное кольцо да крестик. А остальное — прошу тебя, возьми, не отказывай мне.
— А откуда у тебя столько денег?
— Я продала многое из нашего семейного золота.
— Хорошо, Люцита, я тебя понимаю… — Баро принял не очень богатый взнос жены арестанта, он не мог этого не сделать. — Пойдем с нами…
— Нет. Вы идите, спасибо вам за все! А я тут останусь, вдруг еще раз посчастливится Богдана увидеть…
Баро и Кармелита только понимающе вздохнули и молча вышли из здания уголовного розыска. А Люцита устало опустилась на деревянную скамейку, смотря прямо перед собой — в крашенную масляной краской стену милицейского коридора.
* * *
Кармелита хлопотала в деннике у больного Торнадо. Расчесывала ему гриву, обнимала, целовала и все уговаривала коня хоть чуть-чуть поесть — он не брал в рот ни крошки уже два дня.
— Здравствуй, Кармелита… — В воротах конюшни неожиданно возник Астахов.
— Здравствуй…
Прав оказался покойный Максим. Время делало свое дело — отец и дочь, Астахов и Кармелита, медленно, но верно становились ближе друг другу, и девушка уже называла его на «ты».
— С ним что-то случилось? — спросил Николай Андреевич, кивая на Торнадо.
— Да вот, заболел. Ничего есть не хочет.
— Жалко его — такой красивый. А где остальные лошади — тут же целый табун был?
— В другую конюшню перевели. Отец распорядился… — Да уж, отцом Кармелита все равно называла Баро. Видно, все-таки не совсем прав был покойный Максим — не все под силу даже времени… — Отец распорядился других лошадей перевести, чтоб не заразились.
Помолчали.
— Как съездил в Лондон? — спросила Кармелита. — Удачно?
— Ну сказать, что удачно — это ничего не сказать! Великолепно! — Астахов был очень рад, что дочка перевела разговор на эту тему. Тут ему было что сказать. — Купил то, о чем полжизни мечтал!
— Поздравляю, очень за тебя рада!
— Приходи в гости — посмотришь картины, посмотришь, какое чудо я привез из Лондона!
— Спасибо, я обязательно приду. Вот только Торнадо немного поправится — и приду.
— А чем же он болеет? — И Астахов тоже погладил Торнадо по шее.
— Простыл.
— Как простыл?
— Ну а что ж, по-твоему, кони простудиться не могут? Сашка говорит — ринопневмония. Это то же самое, что у людей — воспаление легких.
— Сашка — это кто, ветеринар?
— Нет, бери выше! Сашка — это цыган, конюх, лучше любого ветеринара!
— Да, серьезно ты заболел, дружок!.. — Астахов еще раз потрепал Торнадо по холке. — Знаешь, Кармелита, я хочу немножко поднять тебе настроение. Я привез тебе из Лондона подарок.
Астахов протянул дочери маленькую коробочку — точно такую же, какую получила и Олеся.
— Ух ты! — Кармелита достала из коробочки колечко с бриллиантами.
— Нравится?
— Очень… — Но вдруг она закрыла коробочку и протянула ее Астахову обратно. — Я не могу принять такой дорогой подарок.
— Почему, Кармелита? Разве я не имею права сделать своей родной дочери такой подарок, который хочу?
Девушка ничего не отвечала.
— Кармелита, — Астахов заговорил по-другому, нежнее, искреннее, — это кольцо называется «Звезда счастья»… Я, когда его увидел, сразу же подумал о тебе. И я хочу, чтобы оно было твоим. Возьми его, пожалуйста, не обижай меня…
Девушка никак не могла решиться, но потом все же взяла подарок.
— Спасибо, — сказала она почему-то шепотом. — Если честно, то я таких красивых никогда не видела!
— Я рад, что тебе понравилось. Кармелита, я хочу, чтобы с этой «Звездой счастья» ты была счастлива! — сказал Астахов и осекся.
— Счастлива? — переспросила Кармелита. — А я уже была счастлива. Когда Максим был рядом…
— Я понимаю тебя… — старался поправиться Николай Андреевич. — Это так быстро не забывается…
— А я не хочу его забывать! И я никогда его не забуду, никогда…
На новое колечко в дрожащих руках Кармелиты капнула слеза. Заржал больной Торнадо.
— Но надо же жить дальше, дочка… — Астахов взял себя в руки и заговорил серьезно, как старший: — Надо учиться жить.
— Как? Как, если я постоянно думаю о нем? Прошел уже год, а он мне снится каждую ночь! Я вспоминаю все те места, где мы с ним гуляли, все, о чем разговаривали, — я не могу без него, понимаешь?!.
* * *
За минувший год осиротевшие дети Розауры так и не привыкли к оседлой жизни в большом, но все-таки чужом доме Баро. Хотя Земфира изо всех сил старалась заменить детям мать — она даже покрикивала на них совсем как Розаура, хотя Баро день за днем задаривал малышей игрушками и сладостями, все равно в их воспоминаниях и одновременно в их мечтах был табор. Там всегда было весело, там их теперь никто не поучал, и, когда они туда приезжали — не было для цыган более дорогих гостей.
Если случалось Миро зайти в дом к Зарецкому, дети улучали минутку и, оставшись с молодым вожаком наедине, просились обратно. Миро смущался, уговаривал их не покидать баронский дом, расспрашивал, не обижают ли их тут, — но в конце концов, и сам стал реже приходить к Зарецкому.
Иногда Баро, когда ехал в табор, брал детей с собой. И тогда начинались прыжки радости и вопли счастья. А когда надо было возвращаться обратно домой — никак не обходилось без детских слез и истерик.
Ну а когда еще и пригрело солнышко, когда зазеленела свежая трава, когда дом и двор Баро стали совсем тесными, тогда дети просто убежали обратно в табор — и возвращаться в Зубчановку не хотели уже ни за что.
Баро все происшедшее принял очень близко к сердцу. Он шел по внезапно замолчавшему дому мрачнее тучи. Он шел к жене.
— Земфира, объясни мне, почему дети решили остаться в таборе?
— Не знаю, Рамир.
— Не знаешь? Зато я знаю — это все ты, ты к ним постоянно придиралась!
— Что ты, Рамир! Я пыталась приучить их к порядку.
— Да ты не понимаешь, Земфира, что дети потеряли мать, — им нужна ласка, а не порядок!
— А ты считаешь, что детей воспитывают только лаской?
Но Баро уже не мог остановиться — он кричал на жену, не давая ей вставить ни слова.
— Почему? Почему они хотят остаться в таборе?! Молчишь?! Нечего сказать?! — Хотя Земфире было, ох, было что ему сказать, но Баро просто не давал ей это сделать. — Я слышал, как ты все время с ними разговаривала! Или, может быть, ты специально так сделала, чтобы дети Розауры ушли в табор, а?!
— Рамир, послушай себя! Что ты говоришь? Это неправда, это не так! В конце концов, это жестоко — кричать так на беременную женщину… — Еще секунду назад Земфира сама давала себе слово не пускать в ход этот аргумент, не усугублять собственный обман, но очень уж сильно, а главное — несправедливо накричал на нее муж, и вот, сорвалось… — Рамир, выслушай меня и не перебивай. Ты играл с детьми, как с любимыми игрушками. Поиграл и бросил.
— Что ты говоришь? Опомнись!
— …А все заботы: стирка, уборка, глажка — все было на мне. Я с детьми была постоянно, а тебе оставались только игры и развлечения. А воспитание — это не только игры, Рамир. Ты взял их в дом, и не подумал о том, что дети должны поменять свой образ жизни, к которому привыкли в таборе. Я старалась, чтобы тебе потом было не стыдно за них. Пойми, дети — это не игрушки. Их надо воспитывать, а не только сюсюкать и делать подарки.
— Ты не слышишь меня, Земфира! Нельзя быть с детьми такой строгой!
— Нет, это ты не слышишь и не понимаешь меня, Рамир… — сказала Земфира почему-то едва-едва слышно.
Они оба вдруг почувствовали, что из-за этого скандала по такому простому, казалось бы, поводу, отношения их дали какую-то трещину.
Глава 3
Груша принесла Кармелите на конюшню поесть, но девушку не застала. Тогда она оставила ей миску с пирожками, накрыла их салфеткой, а рядом поставила термос с горячим молоком. Да не просто с молоком — а с топленым молоком на меду: Кармелита с детства любила сладенькое. Поставила и вышла из пустой конюшни.
Но это только Груше казалось, что конюшня пустая. Когда она вышла, от загородки у стены отделилась молчаливая тень. Если хорошо присмотреться, то в этой тени можно было узнать не кого иного, как Игоря Носкова.
Игорь подошел к оставленным Грушей припасам, поднял салфетку… Но пирожки ему не подошли. Тогда он открутил крышку термоса, понюхал и даже попробовал молоко, удовлетворенно улыбнулся и достал из кармана баночку с простым крысиным ядом. Через секунду какая-то часть содержимого баночки была уже в термосе. Для верности Игорь термос хорошо встряхнул, перемешав свое зелье, поправил салфетку, чтобы все выглядело в точности так, как оставила Груша, и выбрался из конюшни так же незаметно, как и пришел.
* * *
Земфира мучилась от собственного обмана. Зачем, зачем она солгала Баро, что беременна? Да, обследование показало, что детей она иметь уже не может. Но зачем же было начинать жизнь во лжи? Неужели же Рамир стал бы любить ее меньше?..
Только время не вернешь вспять, сказанную ложь не обернешь правдой и сделанную глупость надо будет потом исправлять. Земфира еще раз вспомнила всю историю подмены умершей дочери Баро новорожденной Кармелитой. Вспомнила, что главную роль во всем этом деле сыграла тогда Тамара. Может быть, она и сейчас сможет помочь?!
Земфира разыскала бывшую акушерку в номере управской гостиницы. Смущаясь, рассказала свою нехитрую историю — нужно устроить ей ложный выкидыш несуществующего плода. Но так, чтобы муж поверил.
Выяснив, кто муж, Тамара сразу почуяла, что тут можно разжиться деньгами. Но ошиблась — своих денег у Земфиры не было.
И тут Тамара обратила внимание на потрясающей красоты старинное ожерелье, украшавшее шею цыганки. Это ожерелье переходило женам рода Зарецких уже не первую сотню лет, и Баро подарил его Земфире, когда та сказала ему, что носит ребенка (как хотел Зарецкий, чтобы это был сын!).
Вот на этом ожерелье и остановила свой взгляд Тамара. Но отдавать подарок мужа Земфира отказывалась категорически.
— Ах так? Что ж… Как хочешь, но бесплатно я не работаю! — поджала губки бывшая акушерка.
Что оставалось делать Земфире? Куда отступать? Как ни уговаривала она Тамару, ни на что другое та не соглашалась. И в конце концов Земфира уступила. Чуть не плача, сняла она ожерелье и отдала его Тамаре.
— Добрый день! — В дверях гостиничного номера неожиданно появился Игорь.
Тамара едва успела спрятать от любовника ожерелье.
— Добрый, добрый, — ответила она.
— О, да у тебя гостья!.. Здравствуйте, уважаемая!
— Здрасьте, — сдержанно проговорила Земфира.
— Вот, гадает мне — что было, что будет, чем сердце успокоится, — нашлась Тамара и еле заметно подмигнула цыганке.
— Всю правду говорю! — вынуждена была подыграть ей Земфира.
— Так вы что — будете продолжать или, может быть, поговорим наедине, Тамара?
— Да, поговорим. — Хозяйка обратилась к гостье: — Простите, но вы могли бы подождать в коридоре?
— Конечно, яхонтовая, конечно! — Земфира выскочила из номера.
— И давно ты гадаешь у цыганок, дорогая?
— Тебя это не касается. Ты дело говори!
— А что его говорить — дело делать надо. Мое дело уже сделано. Я подсыпал Кармелите крысиный яд.
— Крысиный? Но эта девушка, пожалуй, будет побольше крыски…
— Не переживай, доза там и для человека смертельная. Так что одной астаховской наследницей, считай, уже меньше.
Ах, если б только Земфира могла услышать это через гостиничную стенку!
* * *
Астахов и Олеся стояли посреди гостиной и целовались, как мальчик и девочка, влюбившиеся впервые в жизни.
— Коленька, ты прости меня, — говорила Олеся, — я часто бываю не права…
В ответ Николай Андреевич опять стал ее целовать.
— …Коля, подожди, я хочу сказать, что часто бываю с тобой не права, потому что чувствую себя одинокой…
— Одинокой? Но почему? Я же с тобой!
— Ты вечно занят, Коля. У тебя куча важных дел. И даже если ты рядом — ты все равно не со мной…
— Олесенька, милая, но это не так! Я всегда с тобой! Я думаю о тебе, я скучаю по тебе…
— Тогда почему же я чувствую себя никому не нужной? Никому, даже тебе…
— Олеся, ну ты как маленькая, ей-Богу! Я ведь работаю!
— Я понимаю, Коля. Но вот скажи, твоя поездка в Лондон — это ведь не работа?
— Нет, конечно, это — хобби. Я коллекционер, я люблю живопись, я понимаю в ней — мне это интересно! В конце концов, должен же человек когда-то отдыхать!
— Коль… Но если ты любишь меня, то почему ты не хочешь отдыхать со мной вместе?
— Олесь, я очень хочу! А ты что, тоже хотела бы съездить в Лондон?
— Очень хотела бы — только спрашиваешь ты меня об этом уже после поездки… Я ведь вообще никогда за границу не ездила. И для меня было очень важно, чтобы ты сам меня пригласил, без моей просьбы.
Астахов всерьез задумался. Только теперь он стал по-настоящему понимать, что за жизнь была у этого так любимого им человека — и как же сильно их жизни отличаются друг от друга!
— Скажи, Коля, в твоей занятой жизни есть место для меня? — спросила Олеся, попав в тон с его мыслями.
— Наверное, ты права. — И Астахов обнял любимую совсем не так, как делал это раньше. — Я действительно уделяю тебе мало внимания. Непростительно мало! И все же, прости меня… А хочешь — мы сегодня с тобой пойдем в ресторан?
— В ресторан? Ой, очень хочу — я сто лет уже в ресторане не была!
— Ну вот и отлично! Только мне надо еще заехать в мэрию — у меня там назначено. А через два часа встретимся в ресторане. Хорошо?
Но Олеся внимательно посмотрела Астахову в глаза и отвернулась.
— Я тебя чем-то обидел? — Он положил руки ей на плечи.
— Коля, а нельзя сделать так, чтобы мы сначала пошли в ресторан, а потом ты пошел в мэрию?
— Нет, дорогая, так не получится.
В дверь позвонили, Астахов открыл — на пороге стояли Соня и Миро.
— Здравствуйте, молодые люди. Вы застали меня прямо на пороге — я собирался уходить…
— Николай Андреевич, мы вас особенно и не задержим, — поспешил уверить хозяина Миро.
— Мы хотели обсудить один очень интересный проект. — Соня попыталась заинтриговать Астахова.
— Ну что ж, давайте обсудим. — Николай Андреевич предложил гостям сесть и присел сам.
* * *
В очередной раз сделав Торнадо все процедуры, назначенные доктором цыганских наук Сашкой, Кармелита собралась выпить Грушиного молочка. Только теперь уже молочко было Грушино и Игорево… Она открыла термос, налила себе в чашку и собралась было уже выпить, когда в конюшню вошла Рубина.
— Внучка!
— Бабушка моя дорогая!
Кармелита оставила чашку и бросилась обниматься с любимой Рубиной.
— Молочка хочешь? — спросила она бабушку.
— Молоко? Это хорошо…
И Кармелита тут же налила Рубине стакан молока. Та взяла его, поднесла ко рту…
— …Молоко хорошее, с медом, — продолжала ворковать девушка.
Рубина поморщилась и поставила стакан обратно, так и не выпив.
— Нет, внученька, я сладкое не люблю…
— Ну ладно, тогда я попью.
Кармелита взяла стакан молока и опять собралась уже выпить, когда Рубина заметила у нее на руке новое кольцо. Палец с кольцом обнимал стакан молока — и на белом молочном фоне золото и камни сразу бросались в глаза.
— Ой! А что это у тебя за кольцо такое красивое? — спросила старая цыганка внучку.
— Николай Андреевич привез. Из Лондона, в подарок.
Кармелита поставила стакан, так и не выпив, сняла с пальца кольцо и протянула его Рубине.
— Какая красота! — прошептала бабушка, искренне восхищаясь маленьким ювелирным шедевром. — Какой же все-таки Астахов добрый — он любит тебя.
— Наверное…
— Кармелита, ты не сомневайся — он благородный человек. Теперь таких редко встретишь. Он ведь не только тебе как дочке — он всем помогает. Вот и Паше моему как помог с работой — поверил.
И Рубина о чем-то мечтательно задумалась.
— Бабушка, а ты ко мне пришла просто навестить или хочешь рассказать что-то? — лукаво спросила внучка.
— Угадала, я хочу поделиться с тобой одной новостью… Знаешь, Кармелита, мой Паша… Ну Павел Павлович — он сделал мне предложение.
— А ты — что? — Кармелита нетерпеливо впилась глазами в Рубину.
— Твоя сумасшедшая бабушка это предложение приняла! — Старая цыганка робко улыбнулась.
— Вот и правильно, что приняла!
— Да, но что скажут люди?
— А какое тебе до них дело? Вернее, какое им дело до тебя? И вообще, какая разница — кому сколько лет, если Бог посылает тебе любовь?!
— Ты знаешь, я думаю точно так же. Ведь мы с ним столько лет ждали друг друга!..
Бабушка с внучкой опять обнялись.
— Вот и не надо никого слушать, не надо ни на кого оглядываться, — приговаривала Кармелита, обнимая Рубину.
— Спасибо тебе. Спасибо тебе, моя родная! Спасибо! И знаешь, что я тебе еще скажу? Ты у меня тоже будешь счастливая! Обязательно будешь! Все еще получится, все будет! Вот посмотри на свою бабулечку — дожила до старости, помирала даже, а своего суженого дождалась!
— И что же мне теперь — тоже старости ждать? — Кармелита как-то сразу погрустнела.
— Зачем? Зачем ждать старости? Оглянись вокруг — неужели никого не видишь?
— Вижу, бабушка. Только оттого, что я вижу, мне еще страшней становится.
— Почему?
— Потому что я всюду вижу Миро!
* * *
Миро все смотрел на только что развешанные по стенам астаховской гостиной картины.
— Что тебя так заинтересовало? — спросил хозяин.
— Вот это, — Миро показал на Дюрера. — Я, вообще-то, в живописи не очень разбираюсь…
— И это называется — не очень разбираешься? Да ты же сразу выбрал Альбрехта Дюрера! Я привез его из Лондона — с таким трудом заполучил!.. Ну да ладно, какое у вас там ко мне дело?
— Дело, Николай Андреевич, оно, с одной стороны, простое, а с другой стороны, сложное… — Миро мялся и никак не мог перейти к главному. — Видите ли, наш табор всегда кочевал. Летом мы шли туда, где можно было больше заработать. А зимой, понятное дело, туда, где потеплее. Вот. А теперь мы живем в Управске. Хоть и с маленьким перерывом, но уже довольно долго. Поэтому решили осесть тут… Может быть, навсегда.
— Значит, кочевых цыган больше не будет? — спросила слушавшая все время молча Олеся.
— Ну на самом деле, их давно уже нет. Мы же кочевали не просто потому, что нам это нравится. Мы — театральная труппа, мы гастролировали… Но переезжать все время с места на место — тяжело. Короче говоря, мы хотим построить тут себе жилье, построить дом.
— Ах вот оно что. Даже так! Ну и насколько я понимаю, вы хотите, чтобы я принял участие в финансировании этого проекта?
Миро опустил глаза. Больше всего на свете гордый свободный цыган не любил никого ни о чем просить. Тем более чужого. Идти к Астахову уговорила его Соня, обещав, что это будет не просьба, а деловое предложение. И сейчас она поспешила прийти Миро на помощь:
— Речь идет не только о финансировании, Николай Андреевич. Речь о взаимовыгодном сотрудничестве.
— Вот как? — Астахов посмотрел на молодых гостей с некоторым недоверием.
Но Соня разложила перед ним свои бумаги: документы, выкладки, подсчеты.
— Понимаете, Николай Андреевич, на первом этаже мы предлагаем разместить офисы и магазины, которые будут принадлежать вам и приносить доход от сдачи в аренду. Причем этот доход не только окупит строительство, но и принесет прибыль. А табор, со своей стороны, вкладывает в это дело свою рабочую силу — все строительные работы будут производиться самими цыганами.
— Вы знаете, а я думаю, что это может быть интересно. Но дело в том, что, к сожалению, сейчас у меня нет времени поговорить об этом подробнее… Олеся, прошу тебя — ты обсуди с ребятами это дело в деталях. А потом мы вместе придем к какому-нибудь решению.
Астахов передал бумаги Олесе, решительно встал и попрощался с гостями, оставив их на Олесино попечение.
* * *
— Ну что ж, — говорила Тамара Игорю, окончательно выпроводив Земфиру, — в прошлый раз затея с крысиным ядом провалилась, теперь, надеюсь, это не повторится.
— Не повторится, — кивнул Игорь. — Так что теперь нам остается только ждать.
— А как мы узнаем о результате?
— Ну ты даешь! Да о смерти дочки Зарецкого и одновременно дочки Астахова будет кричать весь город! Все радио, телевидение, газеты — такое событие!
— Ну тогда читай газеты, Игорь.
— А что это ты мне приказываешь, дорогая?
— Кто-то должен приказывать, кто-то — исполнять.
— И ты у нас, значит, приказываешь? А если мне это надоест?
— И что ты тогда сделаешь? — В голосе Тамары сквозила неприкрытая ирония. — Опять сбежишь?
— Сбегу!
— Бросишь меня?
— Брошу!
— Ну не впервой! Зачем тогда Кармелиту убивал? — Игорь молчал. — Так что невыгодно тебе меня бросать. А то ведь получится, что зря ты убийцей стал!
Глава 4
Астахов ушел. А Соня и Миро разговорились с Олесей о подробностях проекта. Но Миро никак не мог сосредоточиться — он все время отвлекался от разговора и смотрел на полотно Дюрера. Никто никогда не объяснял молодому цыганскому парню принципы эстетики, никто никогда не водил его по музеям и галереям, не учил воспринимать живопись. Но, видно, на то оно и искусство гения, чтобы воздействовать на любого человека напрямую, без всяких там ученых посредников.
— Вам действительно так нравятся эти картины? — спросила у Миро Олеся.
— Да, очень, — завороженно отвечал цыган. Наверное, это действительно был великий мастер…
— Вот за эти картины Николай Андреевич и выложил все свои свободные деньги. И теперь, чтобы помочь вам, ему придется остановить одно из своих предприятий, изъять деньги из оборота. Согласится ли он на это? Я, конечно, с ним поговорю, но… Какой ему смысл помогать вам, чтобы навредить себе?
— Нет-нет, — поспешно заговорил Миро. — Останавливать, конечно же, ничего не надо. Николай Андреевич очень добрый человек, и мы не хотели бы злоупотреблять его добротой!
— Я в любом случае поговорю с ним и потом вам сообщу. А пока — вот так… Извините, ребята, но если бы вы пришли с вашим предложением на несколько дней раньше, до его отъезда в Лондон, то он бы вам, конечно, не отказал.
— Да, но тогда бы он не купил всю эту красоту! — Миро обвел рукой картины на стенах. — А это ведь для него важно.
— Очень важно. Николай Андреевич — коллекционер, он влюблен в свои картины… И, кажется, только в картины… — Голос ее прозвучал грустно.
Но Олеся заставила себя стряхнуть неприятные мысли и вежливо проводить гостей.
* * *
Выйдя из мэрии, Астахов-старший столкнулся на набережной с Астаховым-младшим. Разговорились. За последний год — с потерей Светы, с уходом в котельную — Антон сильно переменился. Это был уже не тот инфантильный двадцатичетырехлетний оболтус, который вылезал из-под маминой юбки, чтобы сделать какую-нибудь гадость. Теперь это был человек, который после нескольких сильных ударов жизни наконец-то стал ее — жизнь — по-настоящему понимать.
Николай Андреевич все это время старался хоть и издали, но следить за жизнью сына. И давно уже перестал относиться к нему так же брезгливо, как раньше.
— Знаешь, папа, — рассказывал сын-истопник отцу-бизнесмену, — я, наверное, буду заниматься Светкиной выставкой.
— Правда? Я очень рад! Это правильно, что ты начинаешь постепенно выбираться из своей котельной. Ведь, что бы я ни говорил раньше по поводу твоих деловых качеств, я уверен — ты способен на большее.
— Спасибо, папа, но не торопись. Может быть, ты был прав как раз тогда — и я ни на что не гожусь.
— Антон, жизнь так меняет людей… И потом, ты ведь до сих пор ничем серьезным, по сути, не занимался.
— Ну да, пожалуй. Ничего такого у меня еще не было.
— Ну вот. А эта выставка будет твоим первым настоящим делом. Проведешь ее — потом посмотрим, поговорим.
— Хорошо, папа.
— Знаешь что, Антон? Приходи в гости. Я из Лондона привез гениальную живопись! Дюрера привез! Приходи, посмотришь.
— Светка любила Дюрера… — задумчиво проговорил Антон.
— Да, я помню. Но дело не только в картинах. Просто я очень хотел бы видеть тебя дома.
— Хорошо, папа. Спасибо за приглашение.
— Ну так, может, не будем откладывать? Приходи сегодня вечером!
* * *
Рубина успокаивала внучку:
— Кармелита, наш Миро — достойный человек, он любит тебя!
— Здесь речь не о любви, бабушка. Знаешь, я когда его вижу — сама себя начинаю бояться. Вот смотрю на него, смотрю — и он такой родной. Как брат… Да нет, не брат — намного ближе…
— А чего же тут бояться, милая? Отпусти себя на волю. Ты только слушай свое сердце — оно все подскажет!
— Не могу, бабушка, не могу. Миро другой девушке нравится… Знаешь, если бы отец не заставлял меня тогда выйти за Миро замуж… Ну если б он не торопил меня, не принуждал насильно, то, кто знает — может, я бы тогда совсем по-другому на него смотрела. Не как на постылого жениха.
— Кармелита, а как же Максим? Или ты его не любила?
— Любила! В том-то и дело, что я его очень любила, видит Бог! Вот поэтому-то мне и страшно. Но сейчас я не могу не думать о Миро, просто не могу. Бабушка, ты меня понимаешь?
— Я ведь тоже женщина, Кармелита. Понимаю.
Поговорили еще немного, и Рубина засобиралась.
— Пойду я, моя хорошая. Вижу — ты у меня молодец: ошибки не сделаешь и сто раз подумаешь, прежде чем шаг ступить. Ты ведь теперь уже совсем не та девчонка, что по шторе из окна вылезала.
— Не та, бабушка, давно уже не та.
— Вот только почему ты на конюшне живешь?
— Торнадо заболел — за ним уход нужен, глаз да глаз.
— Ну мне-то не говори. Торнадо — это же для тебя только предлог. Был бы он здоров — ты б все равно здесь сидела. Что я тебя не знаю, что ли?.. Молчишь? Ладно. Ты только знай, родная моя, что твоя бабушка всегда рядом с тобой. Хорошо?
Рубина поцеловала внучку, попрощалась и ушла.
А молоко так и осталось не выпитым.
* * *
Покинув дом Астаховых, Миро и Соня зашли в кафе. Заказали кофе и мороженое. Разговорились.
— Миро, а что ты будешь делать дальше? — спросила Соня, проглотив украшавшую мороженое вишенку.
Цыган поднял глаза на девушку — он не понял вопроса.
— Ну вот построите вы этот дом, — пояснила та, — перестанете гастролировать. А жить на что будете?
— Не знаю, Соня… Работать буду. И другие цыгане тоже.
— В театре?
— В театре — это само самой. А там, глядишь, и еще что-то появится. Руки-ноги, слава Богу, есть, голова тоже на месте — придумаем что-нибудь!
— Ну а семьей ты не собираешься обзаводиться? — задавая этот вопрос, Соня покраснела, но Миро не обратил на это внимания.
— Пока не собираюсь. А что?
— Нет-нет, ничего. Просто ты всю жизнь кочевал с табором, вокруг тебя были только цыганские девушки, а теперь будешь жить в городе… А вдруг тебе какая-нибудь нецыганская девушка понравится? Могут быть отношения между цыганом и нецыганкой?
Лицо Сони залилось густой краской, но Миро и сам был смущен таким вопросом.
— Ну как тебе сказать, Соня… Вообще-то, наш обычай это запрещает. Цыган не может взять в жены нецыганку — это закон. Но теперь мне кажется, что и у этого закона могут быть исключения.
— И правильно. Разве можно замыкаться внутри одной культуры?
— Знаешь, если бы мне еще совсем недавно кто-нибудь сказал, что я буду вести такие разговоры, да еще и с русской девушкой — я бы очень удивился. Но за эти год-полтора столько всего произошло… Теперь я понимаю: в том, что мы так отделяем себя от других — мало хорошего. Народ, замкнутый в самом себе, он, конечно, сохраняет самобытность, но он не развивается… И вообще, ни русские, ни цыгане не должны чураться друг друга. Мы ведь все живем на одной земле, под одним небом. Так что, по-моему, принять другую культуру — это вовсе не значит проявить слабость.
— Миро! А ведь до встречи с тобой я о цыганах ничего не знала. Мне казалось, что они умеют только гадать, плясать, петь и попрошайничать… — Соня осеклась на последнем слове и опустила глаза. — Прости!..
— Нет, ничего. Я понимаю, откуда у людей такое мнение. Но ведь нельзя же по одному человеку судить обо всем народе!.. Ты знаешь, мой отец все делал для того, чтобы никто не мог сказать о цыганах плохого слова. И я буду делать то же самое!
Миро говорил, все более воодушевляясь, его черные глаза горели, и Соня смотрела в них своими влюбленными карими глазами.
* * *
Баро собрал пятьсот тысяч евро, чтобы внести залог за освобождение Рыча. Было это, конечно ох как непросто. Но за последние полтора года ему уже столько раз приходилось собирать казавшиеся сперва совершенно невероятными суммы… Твердо он знал одно: когда речь идет о судьбе человека, не надо считать деньги — сколько бы их ни потребовалось, ничего не жалко.
Получив деньги и оформив все бумаги, следователь вызвал арестованного Голадникова с вещами. И через десять минут Люцита уже повисла на своем Богдане. Для себя Рыч решил, что примет любой путь, на который выведет его судьба.
— Ты мне так помог, Баро, — сказал он Зарецкому, освободившись от объятий жены. — Но ведь я же хотел убить твою дочь, из-за меня погиб Бейбут…
Рыч готов был и дальше перечислять свои грехи, но Баро перебил его:
— Виноват — ответишь. И перед судом, и перед самим собой. Я же вижу, что ты раскаялся, Богдан. А мы — цыгане. И к тому же христиане. Мы должны уметь прощать.
— Спасибо тебе, Баро! Я обещаю, что больше никогда тебя не подведу!
— Идем, Богдан, идем! — тянула его за руку сияющая Люцита. — Я лошадей привела, поедем!
Столько раз за этот год приходила она в это большое серое здание Управского угрозыска и каждый раз представляла в мечтах, как выйдет из него уже не одна, а вместе с Богданом. И вот наконец ее мечта сбывалась!
Рыч и Люцита сели на лошадей, оживлявших пейзаж и казавшихся экзотикой рядом с припаркованными перед зданием Угро автомобилями. Помахав на прощание Баро, влюбленные поехали подальше от этого места.
Впервые за целый год Рыч видел солнце, небо, людей на улицах, деревья, детей, — видел, как прекрасна жизнь и как хорошо в нее возвращаться. И еще видел рядом с собой ту, которая вернула его к жизни, ту, которая готова была для этого на все.
Они уже выехали из города и теперь ехали вдоль края леса. Они улыбались друг другу. Люцита подъехала к Рычу поближе и дотронулась своей рукой до его руки. Люцита ждала, что Богдан поцелует ее в губы, поцелует со всей возможной страстью. Но Рыч взял ее тонкую ладонь в свои грубые мужские ладони, наклонился и трепетно поцеловал жене руку.
Она засмеялась и пустила лошадь галопом. Следом за ней пустил в галоп своего коня и Рыч.
…А еще через пятнадцать минут бешеной скачки, когда вольный ветер свистел в ушах человека, проведшего столько времени в затхлой камере следственного изолятора, они спешились на лесной поляне и, смеясь, просто смотрели друг на друга. Рыч сделал шаг к любимой, осторожно провел рукой по ее лицу. Люцита перестала смеяться и прижала его руку к себе. Тогда он обнял свою законную жену и поцеловал ее. Поцеловал в точности так, как мечтал об этом много раз, сидя на нарах.
…Получившие передышку кони мирно пощипывали лесную травку на краю поляны.
* * *
Олеся вышла из дома и отправилась в ресторан, где ее уже должен был ждать Астахов. Как только она скрылась за поворотом, незаметный прохожий возле дома набрал номер на мобильнике:
— Алло, Рука! Она ушла, дом пустой. Слышишь меня? Давай дуй сюда!
Это был Леха, хотя узнать его было непросто.
Через десять минут к дому подошел и Рука. Под мышкой он зажал два черных пластмассовых тубуса, в каких студенты носят свои чертежи для курсовых и дипломных работ. В Управск, где их разыскивали все — милиция, цыгане, Удав, — бандиты вернулись буквально на днях, и раз уж они пошли на такой риск, то, значит, был у них на это особый и весомый повод.
Тубусы Рука передал Лехе, а сам, оглядевшись по сторонам, достал из кармана связку отмычек и привычным профессиональным приемом открыл двери астаховского дома. Бандиты быстренько прошли внутрь, плотно закрыв за собой дверь.
* * *
После встречи с Астаховым Антон забрел в старый театр. Еще и еще раз обходил он уже развешанные Светкины картины. Остановился перед ее автопортретом, который сделала Светка по требованию Аллы. Остановился — и уже не мог от него отойти.
Светка изобразила себя беременной, какой и была тогда…
…Год назад Форс не спрашивал Антона, когда специальным авиарейсом перевез подключенную к аппаратам жизнеобеспечения бессознательную Свету в Москву, в лучшую больницу страны. Потом он отказывался брать Антона с собой, когда летал к ней каждую неделю. А еще через два с половиной месяца, прилетев из Москвы, сам пришел к Антону в котельную с бутылкой водки и сказал, что Света умерла и что похоронил он ее в Москве, на Востряковском кладбище, где покоится прах многих русских художников. Тогда-то единственный раз за этот год Антон выпил. Можно даже сказать, напился. А потом Форс продолжал летать в Москву, на могилу дочери и так и не родившегося внука, тратя на это последние свои деньги. Но брать с собой еще кого-то из Управска и показывать кому-то, где Светкина могила, адвокат категорически отказывался — он не хотел больше ни с кем делить свою дочь…
Антон так и не видел свою Свету мертвой, не был на похоронах, не стоял ни разу у ее надгробия — и, наверное, поэтому так до конца и не верил в то, что это случилось.
Вот и сейчас он стоял перед ее автопортретом и разговаривал с ней, как с живой. С ней и с их ребенком, который сейчас бы уже родился и тянул к нему ручки из детской кроватки.
— Вот видишь, Света, я опять буду заниматься твоей персональной выставкой… А тебе, малыш, когда ты подрастешь, я обязательно расскажу, каким талантливым человеком была твоя мама… И каким же идиотом был я, потому что не смог ее уберечь… Не знаю, сможете ли вы когда-нибудь меня простить… Но я вас очень люблю. Очень!.. И еще, я вас очень жду! Все равно жду, несмотря ни на что…
Глава 5
Проводив бабушку, Кармелита решила все-таки выпить теплого Грушиного молока, пока оно не остыло в термосе. Налила себе чашку, но, когда собралась уже выпить, за спиной заржал больной Торнадо, как будто хотел остановить девушку. Кармелита подошла к нему поближе — и конь потянулся мордой к чашке.
— Что такое, Торнадо? Молочка хочешь? На, попей — молочко с медком, хорошее, вкусное…
И Торнадо стал пить из чашки, хотя не притрагивался к еде и питью уже два дня. Конь принимал на себя отравленное зелье.
— Торнадо, красавчик, неужели ты наконец на поправку пошел, а? — радостно приговаривала Кармелита.
И она вылила в поилку коню все содержимое термоса. Торнадо стал пить.
Почему пил он это отравленное молоко? Неужели только для того, чтобы не выпила его Кармелита? Неужели понимал конь все, что происходило в тот день на конюшне? Не ответит конь, даже если его и спросить. По восточному календарю Торнадо, выпивший отравленное молоко, родился в год Крысы. А Игорь Носков, подсыпавший в молоко крысиного яда, родился в год Лошади. Вот как оно все переплелось…
— …Молодец, Торнадо, наконец-то кушать начал! То-то хозяин твой рад будет! — Кармелита вспомнила о Миро. — Ты только выздоравливай, а я тебе еще молочка принесу.
Девушка сбегала на кухню, быстренько сделала еще пару литров теплого молока с медом и опять налила Торнадо. Конь стал пить и это, теперь уже самое обычное молоко.
На конюшню заглянул Баро.
— Как дела, дочка? Как Торнадо?
— Боюсь сглазить, но, по-моему, он наконец-то пошел на поправку — аппетит появился!
— А что это он пьет? — спросил Баро, подходя поближе.
— Груша мне теплого молока с медом принесла, только я хотела попить, а он у меня и попросил. Так что не одна я — наш Торнадо тоже не прочь выпить Грушиного молочка с медом.
Баро потрепал коня по холке.
— Это хорошо, это очень хорошо. А я зашел сказать тебе, что Рыча наконец отпустили!
— А Люцита знает?
— Да, они вместе из милиции уехали.
— Ну слава Богу, наконец-то они вместе. Я очень рада за них…
Но особой радости в голосе дочери Баро не услышал.
— Как-то грустно ты об этом говоришь. Что тебя печалит, дочка?
— Нет-нет, что ты. Я и вправду за них очень рада.
— Не обманывай меня, дочь. — Баро обнял ее за плечи. — Я же вижу, ты им немного завидуешь. Не надо, Кармелита. Не надо завидовать чужому счастью. У тебя тоже все будет хорошо. Обязательно будет.
— Я не завидую, пап. Просто мне и в самом деле стало грустно. У всех все хорошо — у Рыча с Люцитой, у тебя с Земфирой, даже у бабушки с Палычем. А у меня…
— Доченька, будет и на твоей улице праздник.
— А если он уже был, папа? Был. А теперь ждать мне больше нечего.
— Кармелита, нельзя так. Я понимаю, это страшно, когда твой любимый человек, твой жених гибнет, а тебе только восемнадцать лет…
— Знаешь, папа, мне кажется, что дело не в Максиме…
Баро развернул дочку к себе лицом и посмотрел ей в глаза:
— Я тебя не понимаю. О чем ты говоришь?
— Это я, я сама запуталась. Помнишь, когда табор пришел в город, мы встретились с Миро, и он мне тогда очень понравился?
— Помню. А потом появился Максим — и все мои уговоры, все мольбы, все строгости были напрасны. Ты хотела быть с Максимом. И в конце концов после всего, что случилось, я решил, что, наверное, Максим и есть твоя судьба.
— Да, папа, так все и было. Максим был моей судьбой, моим счастьем, моим всем. Я тогда жила только ради него. Но теперь, теперь… Что мне делать теперь? Как жить без него?
— Время… Только время подскажет… Залечит и подскажет. Ведь жизнь продолжается. Живым — живое.
— Да? Наверное, ты прав, отец. И мне кажется, что время уже все подсказало… Только, наверное, поздно.
Кармелита сама испугалась своих слов.
* * *
Земфире на мобильный позвонила Тамара и назначила встречу у себя в гостинице.
Цыганка кляла себя за эту глупость, за свою минутную слабость, когда решила действовать с Баро обманом, когда соврала ему, что беременна. И вот теперь она вынуждена была врать и дальше, чтобы как-то выпутаться. Теперь нужен был этот ложный выкидыш. И она пошла в управскую гостиницу к Тамаре.
С Тамарой они договорились встретиться в гостиничном вестибюле. Земфира стояла там уже минут десять. Мимо нее прошел Игорь и, глядя ей прямо в лицо, нагло ухмыльнулся. Гордая, но загнанная в угол цыганка вспыхнула внутри, как спичка, но тут ее взяла за локоть подошедшая сзади Тамара.
— Простите, я заставила вас ждать.
— Ничего-ничего, — взяла себя в руки Земфира.
— Скажите, вы уверены, что вам необходим этот ложный выкидыш?
Цыганка опустила глаза.
— У вас проблемы с господином Зарецким? — Бесцеремонная Тамара не скрывала своего любопытства.
— Я не хочу об этом говорить. Сделайте то, о чем я вас просила. — Земфира старалась отвечать спокойно, но Тамара поняла, что дальше расспрашивать, пожалуй, не стоит.
— Ну что ж, надо так надо. У меня все готово, поехали!
И Тамара двинулась к выходу из гостиницы.
— Постойте! — остановила ее цыганка. — Куда поехали? Что вы придумали?
— Уважаемая, я же сказала, что у меня все готово. Вы не волнуйтесь, никто ничего даже не заподозрит, все будут вас жалеть. Вас и вашего не родившегося ребенка.
— Но объясните мне, что вы там придумали?
— Давайте так: либо вы мне доверяете, либо — нет. Мы сделаем это прямо сейчас. Едем!
— Куда?
— В больницу. Вам не надо бояться — я знаю, что делаю.
— Но там же сразу поймут, что я не беременна!
— Никто ничего не поймет! — Тамара стала слегка раздражаться. — Послушайте, вам нужна моя помощь, вы мне заплатили — отдали свое ожерелье, и я знаю, как вам помочь. И вообще, люди должны помогать друг другу. Ведь может оказаться и так, что когда-нибудь и мне понадобится ваша помощь.
Тамара взяла Земфиру под руку и увела ее за собой. А план у бывшей акушерки был на удивление прост.
* * *
Наконец Люцита и Рыч прискакали в табор. Рыч подписал обязательство не покидать до суда пределы Управска, и кроме старой палатки Земфиры и Люциты, особого выбора у них не было. Рыч въезжал в табор с некоторой опаской. Он слишком хорошо помнил свою вину перед цыганами: священное золото, смерть Бейбута, да и смерть Розауры…
Но табор встретил его как своего. О прошлом старались не вспоминать. Наоборот, благодарили за освобождение Кармелиты, сочувствовали из-за целого года, проведенного в тюрьме. Каждый цыган подошел, пожал руку, сказал пару приветливых слов. И Рыч не выдержал — потянул носом, утер кулаком глаза. А слеза все равно предательски выкатилась из-под ресниц и потекла по небритой щеке. Хорошо хоть к тому времени уже стемнело — не видно было.
Люцита увела его в палатку. И наконец-то через полгода после венчания у них была первая брачная ночь.
…К утру они просто лежали рядом. Люцита гладила Рыча и шептала:
— Как же долго мы с тобой ждали этого, Богдан!
— Да, наверное, даже слишком долго… Но я все равно счастлив оттого, что наконец мы вместе!
— А, правда, мы теперь всегда будем вместе и никогда не расстанемся? — Люцита играла в маленькую девочку.
— Кто знает, кто знает, — задумчиво отвечал Рыч. — Меня ведь выпустили только под залог, а суд еще впереди.
— Тебя оправдают.
— Почему ты так в этом уверена?
— Потому что я так хочу! Потому что теперь ты наконец-то стал моим мужем! И я тебя никуда не отпущу и никому не отдам!
В темноте палатки они оба улыбнулись друг другу и опять слились в объятиях, еще раз почувствовав себя молодоженами.
Утром Люцита вскочила ни свет ни заря, приготовила мужу завтрак, заварила чай. А Рыч все не мог насмотреться на ее хлопоты.
— Знаешь, — сказал он наконец, стоя голый по пояс и обтираясь полотенцем после умывания, — только выйдя из тюрьмы, начинаешь ценить самые простые вещи: воду, еду, сон… И любимую жену! — Он не отрывал от нее глаз.
— Богдан, а ты чувствуешь, что здесь кто-то появился?
— Кто появился? — не понял Рыч.
— Ну кто-то третий…
— Какой третий? — И он стал беспокойно оглядываться по сторонам.
— Богдан, у нас будет сын, я это чувствую…
— Как ты можешь это чувствовать? — спросил Рыч, подходя к любимой.
— Глупый, женщина всегда чувствует такой момент. Только что у нас появился сын! — И она обняла мужа. Обняла и, смеясь, поцеловала.
А потом, продолжая собирать на стол, запела веселую цыганскую песню. Люцита пела впервые за этот год.
— Даже если ты вытащила меня из тюрьмы только ради того, чтобы у нас появился сын, ты все сделала правильно! — сказал Рыч, подсаживаясь к столу.
— Я всегда все делаю правильно. И ты больше не вернешься в тюрьму, потому что ты не виноват.
— Это ты так считаешь, Люцита.
— Не только я. Баро тоже так считает — он тебя простил.
— Нет, Люцита, я еще не до конца искупил свою вину. Я должен все исправить!
— Что ты задумал, Богдан?
— Пока не знаю. Но те грехи, которые на мне висят, можно искупить только кровью.
— Ты говоришь страшные вещи… — Люцита замерла.
— В этом нет ничего страшного. Просто мне кажется, я знаю, как мне очиститься от зла.
— Ты скажешь мне, что собираешься делать?
— Скажу. На свободе остались те, кто помогал Удаву. Вот их-то я и найду.
— Те самые бандиты Рука и Леха?
— Да.
— Но они же сбежали еще тогда. И сейчас наверняка уже где-то очень далеко отсюда.
— Тогда — сбежали. А сейчас — вернулись.
— Откуда ты это узнал?
— По тюремной почте. Соседу по камере, бандиту местному, малява пришла.
— Богдан, пожалуйста, будь осторожен. Помни, что ты теперь не один. Слышишь?
* * *
Олеся спешила в ресторан, потому что там ее должен был ждать Астахов. А на самом деле ждать пришлось ей самой. Пригласившего ее мужчины все не было и не было. Нет, в исполкоме Николай Андреевич решил свои вопросы довольно быстро, но задержала его встреча с Антоном.
А Олеся ждала, пила вино и думала. Вино было веселым, а думы — нет.
Наконец появился Астахов.
— Извини, что заставил тебя ждать.
— Ничего, я к этому уже привыкла.
Тогда он пустился в более долгие извинения и сказал, что просто встретил Антона. Лучше бы он этого не говорил.
— И ты с ним еще разговариваешь? После всего, что Антон тебе сделал?!
— Олеся, пойми, он — мой сын! Просто, у тебя никогда не было детей, и ты не можешь меня понять.
Олеся даже вспыхнула от обиды. Астахов тут же понял, что сказал лишнее, но было уже поздно.
Замолчали, глядя друг на друга исподлобья. Олеся демонстративно выпила еще два бокала вина подряд.
— Олеся, давай сменим тему, — нарушил наконец тишину Астахов.
— Ну давай. Понравилось Кармелите кольцо, что ты ей подарил?
— Да, конечно, — просветлел Николай Андреевич. — Кому же не понравится, когда о тебе заботится отец!
— И как неприятно, когда о тебе забывает муж, — пробормотала Олеся себе под нос.
— Что-что? Я не понял?
— Так, мысли вслух… Это не ты не понял, Коля, это я не понимаю! Ты оставляешь меня разбираться с этой дурацкой цыганской затеей, потом заставляешь сидеть здесь одну и ждать тебя. Разве это справедливо?
— Мне кажется, тебе не стоит больше пить.
— Ну отчего же? — Олеся говорила с вызовом. — Мне это очень даже нравилось, пока тебя не было!
И она выпила еще бокал.
— Олеся, давай попробуем поговорить спокойно. Я извинился за то, что опоздал. И, если хочешь, готов это сделать еще раз. А по поводу предложения Миро — я не считаю постройку дома для цыган и при их участии дурацкой затеей. Ты видела, в каких условиях живут их дети? А Миро хочет, чтобы табор осел на одном месте, он понимает, что кочевать в наше время — глупость. И это замечательно!
— Он другого не понимает — сколько все это стоит и как он потом будет с тобой расплачиваться.
— Поэтому я и попросил тебя, чтобы ты ему помогла, составила смету и бизнес-план. Вы сделали это?
— Мы в процессе.
— Ну вот и молодцы!
— Коля, хочу тебе напомнить, что наличных денег у тебя сейчас, после покупки картин в Лондоне, просто нет!
— Ничего, найдем.
— Интересно, где же ты собираешься их взять?
— Ну если я говорю найдем, значит, найдем.
— Коля, Коля… Ты готов спасти весь мир! Ты любишь всех и всем готов помочь! Своей бывшей жене, которая тебя обманывала, своему сыну, который тебя обкрадывал!
— Это не имеет ни малейшего отношения к делу Миро. Просто я считаю, что должен ему помочь. Это благородная цель и мне не жалко на это ни времени, ни денег.
— Конечно, на кого угодно тебе не жалко времени. И только на меня тебе его катастрофически не хватает.
— Ты считаешь, что мы мало времени проводим вместе?
— Что? Коля, а неужели ты так не считаешь? Ты постоянно занимаешься делами других, и абсолютно перестал обращать внимание на меня! Ты даже не спрашиваешь моего мнения, не знаешь, что я делаю, чем живу!
— Олеся, это не совсем так, я думаю о тебе. Но, наверное, ты тоже в чем-то права. Знаешь, давай не будем этот вечер, который мы проводим вместе, превращать в скандал.
— Такой чудесный вечер, а я, конечно, только глупости говорю, — попробовала сыронизировать Олеся.
— Да, глупости! И не понимаешь этого.
— Зато я хорошо понимаю тебя — ты просто хочешь, чтоб я молчала!
— Все! Я не могу продолжать разговор в таком тоне. Прошу прощения. — Астахов встал и, оставив деньги официанту, вышел из ресторана.
* * *
Пока хозяева выясняли отношения в ресторане, в астаховском доме орудовали незваные гости.
— Не хило живут, — говорил Леха, пока они шли по дому. — Надо бы здесь пошуровать, может, кроме картинок, еще чего-нибудь подцепим.
— Леха, не увлекайся! Нам нужны только картины… А вот, кажется, и они, — говорил Рука, входя в гостиную.
Он достал из кармана распечатки изображений картин и стал сличать их с висящими по стенам, выбирая нужные. Определив полотно, Рука показывал на него Лехе — и тот уже вырезал картину из рамы, а Рука тем временем осматривал и сверял следующие.
Бандиты брали и некоторые из старых картин, но в основном новые, привезенные Астаховым из Лондона. И, разумеется, взяли Дюрера. Тот, кто послал их сюда и снабдил распечатками копий, безусловно, знал толк и в живописи, и в ее продаже.
— Эй, Леха, вырезай поосторожней! Попортим картины — заказчику это не понравится! Товар мы ему должны доставить в хорошем состоянии.
— Да ладно, он за них небось такие бабки получит — ого-го-го!
— Еще бы — это же подлинники Дюрера.
— Кого?
Рука поднес распечатки поближе к глазам и прочел:
— «Альбрехт Дюрер — немецкий живописец, один из величайших мастеров западно-европейского искусства конца XV — начала XVI века.»
Леха ничего не понял, ухмыльнулся и стал сворачивать вырезанные из рам холсты трубочкой. Рука засовывал их в длинные тубусы.
— Ну вроде все, сматываемся, — сказал Рука, когда все заказанное было уже срезано и упаковано.
— Погоди-ка, погоди. Есть у меня одна мыслишка… — И Леха подошел к картине, изображавшей трех женщин на набережной. — Что это мы все на чужих горбатимся? Давай и на себя немножко поработаем!
— Знаешь что, давай без самодеятельности.
— А чего? Попробуем одну картину сами продать. Вот этих баб — смотри, какие!
— Леха, мы работаем на заказчика. Берем только то, что намечено! Зря он, что ли, нас на другом конце страны нашел и бабок столько отвалил, чтоб мы в Управск опять приехали, где нас и менты посадить хотят, и цыгане на куски порвать, и Удав пристрелить!
— Ну нас он потому и нашел, и нанял, что мы — местные, управские. А весь его заказ мы уже выполнили, все картинки взяли. Так что эту просто для себя возьмем. Наверняка эти бабы хороших бабок стоят. Не боись, разберемся! — И он стал вырезать картину из рамы.
Глава 6
— Кармелита, ты б, может, вышла бы в город, съездила бы в табор, развеялась, — говорил Баро. — А то все на конюшне и на конюшне.
— Да не хочу я никуда. И за Торнадо нужно присматривать.
— Ну не знаю, не знаю. Лошади — это, конечно, хорошо. Лошади и лечат, и душу чище делают…
Зазвонил мобильник, Баро ответил:
— Алло.
— Господин Зарецкий?
— Да.
— Я — врач отделения гинекологии Управской городской больницы Виктория Стенина. — Голос Тамары практически невозможно было узнать. — У нас находится ваша жена Земфира Зарецкая.
— Что с ней? Что случилось?!
— Это не телефонный разговор, не могли бы вы приехать?
— Да, конечно!
— Приезжайте прямо сейчас, я вас встречу.
— Да-да, я буду через десять минут!
— Папа, что случилось? — спросила обеспокоенная Кармелита.
— Не знаю. Звонили из больницы, что-то с Земфирой.
— Что?
— Не знаю, дочь. Я поехал туда.
— Пап, ты как что-нибудь узнаешь, позвони мне, ладно? — прокричала дочь вслед отцу.
* * *
Тамара встретила Баро у ворот больницы. На ней был белый халат, докторская шапочка и марлевая повязка на лице. Открытыми оставались только глаза, так что узнать ее не смог бы никто. В довершение ко всему в больнице был карантин, Баро внутрь все равно бы не пустили. Так что Тамаре оставалось только дать немного денег дежурившей санитарке, чтобы она пропустила за ворота Земфиру.
— Вы — господин Зарецкий? — спросила Баро «гинеколог Виктория Стенина», хотя Тамара Астахова, конечно же, прекрасно знала его в лицо.
— Да.
— Это я вам звонила по поводу вашей жены.
— Что с ней?!
— Вы только не волнуйтесь, она сейчас выйдет.
Баро хоть чуть-чуть успокоился: сейчас выйдет — значит, ходит, не лежит…
— Я хотела бы поговорить с вами до того, как вы с ней увидитесь, — продолжала тем временем Тамара.
— Слушаю вас.
— Я прошу вас быть с ней как можно деликатней, она очень переживает…
— Да объясните вы мне наконец, что произошло?!
— У нее выкидыш. — Тамаре не составило труда сказать это сухим бесстрастным голосом врача, для которого это просто работа.
— Что?! — А вот Баро до спокойствия было далеко. — Как это случилось?
— Ее привезла к нам «скорая». Она потеряла сознание прямо на улице.
— И… Неужели ничего нельзя было сделать?
— Поверьте, господин Зарецкий, мы сделали все, что могли… Она испытала сильный стресс.
— А как она себя чувствует?
— С ней все нормально, вы можете забрать ее домой. Она сейчас придет.
— А какое нужно лечение?
— Единственное, что ей сейчас нужно — это ваша поддержка и забота.
— Да-да, я понимаю вас. Спасибо!
Из ворот показалась Земфира. Баро бросился к ней — она виновато опустила глаза.
— Рамир, прости меня, я не уберегла нашего ребенка… — и зарыдала.
Баро обнял ее и погладил по голове:
— Ничего. Ничего, милая, все будет хорошо…
Тамара ушла, довольная собой. В конце концов, взятое с Земфиры ожерелье она отработала честно.
А Зарецкие поехали домой. Дорогой молчали. Оба не знали, что сказать. Баро старался не тревожить жену лишними расспросами, не травить ей душу. А Земфире было стыдно, нестерпимо стыдно за весь этот фарс, за обман самого близкого человека.
Потом, уже дома, они сидели в своей спальне и разговаривали.
— Значит, не судьба ему была родиться, — угрюмо говорил Зарецкий.
— Нет, это я виновата! — говорила Земфира, потому что надо же было ей что-то отвечать.
— Я даже думать тебе так запрещаю! Тут ни в чем нет твоей вины — я говорил с врачом!
Земфира закрыла глаза от стыда. Она не могла смотреть в глаза Рамиру.
— Тебе плохо? — по-своему истолковал это Баро.
— Я очень устала…
— Тебе нужно отдохнуть.
Он уложил жену в постель и вышел из комнаты.
* * *
Миро сидел возле лежавшего на полу конюшни мертвого Торнадо. Сашка и Кармелита шептались поодаль.
— Как же так, как же так? — тихо причитала девушка.
— Ничего не понимаю, — бормотал Сашка. — Ему ведь уже стало намного лучше. Почему вдруг обострение?
— Не знаю.
— А что он ел?
— Молока выпил.
И опять молчание.
Сашка тихо подошел поближе к мертвому коню и его хозяину:
— Миро, может, надо вскрытие сделать? — подождал хоть какого-то ответа, но, не получив его, продолжил: — Ну надо же узнать, от чего он умер.
Но Миро, по-прежнему не говоря ни слова, встал и направился к выходу.
— Ну не хочешь делать вскрытие, не надо, — говорил Сашка уже ему вдогонку. — Но все равно надо вызвать ветеринара. Надо все тут обработать, здесь ведь и другие лошади.
— Миро! — попыталась было окликнуть его и Кармелита, но молодой цыган уже вышел из конюшни.
— Ладно, иди, — сказал Сашка уже в пустоту, — мы сами разберемся. Эх, надо Халадо позвать. Да и Грушу тоже — прибрать здесь все.
* * *
Выйдя в расстроенных чувствах из ресторана, Астахов поехал домой. Но то, что ждало его дома…
Со всех стен вместо лучших шедевров его коллекции, вместо старых любимых картин и, особенно, вместо новых, только-только привезенных из Лондона, наконец, вместо Дюрера на него отовсюду смотрели пустые рамы. Астахов так и осел на диван. Потом вскочил, заметался по дому… А потом — что?
Потом вызвал милицию.
Приехал наряд, составили протокол и вызвали следователя из угрозыска. В Угро дежурил как раз Солодовников — он и приехал со следственной бригадой. Все осмотрели очень детально, сфотографировали, дактилоскопировали, запротоколировали. И уехали. Только Солодовников остался, чтобы побеседовать с потерпевшим Астаховым поподробнее. Если уж случай свел его с таким крупным бизнесменом, то почему бы не познакомиться поближе. А там, глядишь, и окажется это знакомство полезным. Или, наоборот, удастся зацепить что-нибудь такое, что будет потом полезно другим. В любом случае Ефрем Сергеевич предвкушал разговор с Николаем Андреевичем с удовольствием.
— Мог ли я подумать, что в моем доме будет работать следственная бригада! — уже в пятый раз восклицал Астахов.
— Николай Андреевич, вы же видели — наши ребята постарались сделать все как можно деликатнее, профессиональнее и быстрее. Но у меня есть к вам еще несколько вопросов. Могу я их задать?
— Да-да.
— Скажите, пожалуйста, кто из посторонних был в вашем доме последним?
— Из посторонних? Миро и Соня сегодня заходили.
— Фамилии знаете?
— Да, конечно. Соня Орлова и Миро Милехин. Но они не могли этого сделать. Это прекрасные молодые ребята! Я разбираюсь в людях, и в этих я верю.
— Вы, конечно, можете верить. А наша работа — все проверять. Миро Милехин — этого и я знаю, А Соня Орлова — это что, сестра покойного Максима Орлова?
— Да.
В дверях показался Антон.
— Привет, пап. А почему это милиция от дома отъехала?
— Это следственная группа, Антон. Вот, познакомьтесь, — повернулся Астахов к следователю, — мой сын — Антон Астахов.
— Следователь Солодовников Ефрем Сергеевич, — представился Солодовников.
— Папа, объясни мне, что происходит? Следственная группа, следователь…
— Меня обокрали. Украли лучшие картины. И всего Дюрера.
— И те, что ты из Лондона привез?
— Все.
Только тут Антон заметил зияющие со всех сторон пустые рамы без картин.
— Антон Николаевич, — обратился к нему Солодовников, выдержав паузу и внимательно наблюдая за его реакцией, — вы живете в этом доме?
— Нет, с некоторых пор мы с отцом живем отдельно.
— Когда вы были в доме отца в последний раз?
— К чему эти вопросы? — перебил его Астахов. — Вы что, подозреваете моего сына?!
— Николай Андреевич, поймите, такая наша работа — подозревать всех.
— Но не моего сына! Ему я верю.
— По-вашему получается, что все вокруг хорошие, все честные, и на кражу никто не способен. Но картины-то пропали.
— Но мой сын не был дома — мы виделись с ним днем в городе.
— Хорошо. Мы обязательно это учтем. А кто еще живет в вашем доме?
— Олеся. Но она была вместе со мной в ресторане. Я ушел оттуда раньше, так как спешил на встречу с сыном. — Меньше всего Астахову хотелось посвящать следователя в их с Олесей семейные дрязги.
— Олеся — ваша жена?
— Мы живем в гражданском браке. Дело в том, что я еще не оформил развод со своей бывшей женой.
— А где сейчас ваша бывшая жена?
— Она живет в гостинице. Вы что, и ее подозреваете? — вскричал Астахов, увидев, что следователь делает пометки в своем блокноте.
— А вы? — Солодовникова трудно было сбить с его позиций.
— Я — нет! — И Астахов выразительно посмотрел на Антона.
Впрочем, и этот взгляд не укрылся от следователя:
— Поймите, Николай Андреевич, мы должны отработать все версии. Расскажите подробней о последних визитерах — о Софье Орловой и Миро Милехине.
* * *
Миро вышел со двора Баро и побрел по городу, не видя перед собой ничего, натыкаясь на прохожих и путая тротуары с мостовой.
Он потерял не просто коня. Он потерял очень близкое существо. Может быть даже — самое близкое. Мать Миро умерла, когда он был еще тринадцатилетним подростком. Отца — вожака табора Бейбута — бандиты убили больше года назад. Ни семьи, ни близких у Миро не было. Был только Торнадо.
Нет, конечно его любили все цыгане. Любили и уважали — иначе не стал бы Миро новым вожаком табора. А ведь ему не так давно перевалило за двадцать, и в чем-то он еще был ребенком. Ребенком, который остался один на всем белом свете. Хотя разве взрослому или даже старому человеку легко оставаться одному, без близких? Конечно, нет.
У Миро были друзья, был целый табор, но не было ни одного по-настоящему родного человека. Разве только Торнадо. И вот теперь не осталось уже и его.
Теперь никогда уже ни скакать на нем, летя по полю и сливаясь с конем в одно, единое тело, как будто бы это ты сам перебираешь всеми четырьмя копытами — и ветер, ветер в лицо…
А теперь — одиночество. Может быть, навсегда, на всю жизнь. Невеста, которую он любил, так и не стала его женой. Он один в этом городе, в этом мире, в этой Вселенной — один! А его Торнадо теперь уже совсем в другом мире. В том загадочном мире, куда попадают после смерти цыганские лошади.
* * *
Кармелита тихо стояла в углу конюшни, пока ветеринар обрабатывал помещение, а Халадо с Грушей помогали все убрать.
Зашел Баро. Сашка тут же доложился хозяину:
— Торнадо унесли. Ветеринар сказал, что уже вечером в эту конюшню можно заводить остальных лошадей.
— Вот вечером и загонишь. А пока иди! — Но, увидев, что конюх готов обидеться, добавил: — Спасибо тебе, Сашка. Мне просто с Кармелитой поговорить надо.
Сашка вышел, а Баро подошел к дочери.
— Это из-за меня Торнадо умер, — сказала тихо Кармелита.
— Не говори так, дочка.
— Я должна была его выходить. Но, вместо того, чтобы поправиться, он умер.
— Ты сделала все, что могла, — ты же не отходила от него ни на минуту. И потом, Кармелита, за тобой за самой сейчас нужно поухаживать. Перебирайся в дом, отдохни.
— Нет, папа, не надо. Я останусь на конюшне, если ты позволишь.
Баро вздохнул.
— Ты все дальше и дальше от меня, Кармелита.
— Просто я повзрослела.
— А мне кажется, что дело не только в этом… Ты перестала считать меня своим отцом — вот и держишься на расстоянии.
— Нет-нет, папа, я прошу тебя — не надо так говорить. — И Кармелита даже прикрыла рукой рот отца.
Баро взял ее ладонь в свои и прижал к щеке. Но что-то бросилось ему в глаза. Он еще раз посмотрел на руку дочери и заметил кольцо, очень красивое.
— У тебя новое кольцо, дочка?
— Да, Астахов подарил. Из Лондона привез, специально для меня.
Баро замолчал.
— Ты считаешь, что я не должна была принимать такой дорогой подарок? — прямо спросила Кармелита.
— Нет, ну почему же. Ведь Астахов — твой отец… — Непросто, ох, как непросто дались Баро эти слова.
Подошла Груша, заканчивавшая уборку. В руках у нее была чашка с молоком, которое Кармелита налила себе еще утром, да так и не выпила.
— Тут вот молочко — хочешь? — спросила она девушку.
Кармелита машинально протянула руку к чашке.
— Ой, солнышко, — всполошилась Груша, — давай я тебе свеженькое принесу! Это ж давно стоит…
Остаток из чашки Груша вылила. Это было последнее отравленное молоко.
— Что сейчас думаешь делать? — спросил Баро дочку.
— Хочу лошадей к озеру на водопой сводить.
— Кармелита, а давай вместе — на водопой, а? Как в старые добрые времена…
— Давай! — Девушке эта идея и в самом деле очень понравилась.
— Ты прости меня, что я начал этот разговор. Просто больше всего в жизни я боюсь потерять тебя как дочь.
— Папа, этого никогда не случится. Никогда! Ты был моим отцом, ты им и останешься.
И через двадцать минут отец и дочь стояли среди лошадей на берегу озера и, как в далеком уже Кармелитином детстве, ловили радугу среди брызг, которые поднимали, заходя в воду и отфыркиваясь, лошади.
* * *
Солодовников был доволен проведенным разговором. Прежде всего, с профессиональной точки зрения ниточек оказалось немало. Кто знает, может, потом благодаря этим ниточкам множеством людей можно будет руководить, как марионетками.
И об Астахове выяснились интересные подробности — и о личности, и о финансовых делах, и о семье. Информация о первом бизнесмене была как раз тем недостающим звеном в общей картине денежных потоков в Управске и вокруг него, которого не хватало Солодовникову. Теперь же эта картина стала полной.
Следователь хорошо помнил изречение: «Кто владеет информацией, тот владеет миром». И хотя завладеть миром он не собирался, грамотно распоряжаться информацией жизнь его научила.
Антон по просьбе Солодовникова участия в разговоре не принимал. На все вопросы старший Астахов ответил ему лично.
О сегодняшнем приходе Миро и Сони поговорили особенно детально.
— Значит, вы отказали Милехину в ссуде? — озабоченно спрашивал Солодовников.
— Я не отказал, мы только начали переговоры. Разговаривала с ним Олеся — она мой главный бухгалтер. Сейчас у меня просто нет свободных денег, но мы собирались подумать о том, как выйти из положения.
— Иными словами, картина складывается следующая. Милехину нужны деньги. Он обращается к вам. Вы денег не даете, но он узнает все о ваших картинах. И спустя несколько часов картины у вас пропадают.
— Думаю, что это просто совпадение.
— Может быть, и так. Разберемся.
— Ефрем Сергеевич, поймите, эти картины стоят очень дорого. В Управске продать их практически невозможно. Для этого необходимы связи в определенных кругах. И уж никак нет таких связей у цыганского парня!
— Пожалуй. А вот что касается Софьи Орловой и ее матери… Как вы считаете?
Астахов замялся.
— Николай Андреевич, повторяю вам: наша задача — отработать все версии.
— Понимаю вас, но думаю, что вы на ложном пути.
— Я учту ваше мнение, но мы обязаны все проверить.
Глава 7
Олеся сидела за ресторанным столиком совершенно опустошенная. Пить больше не хотелось. Да и жить, в общем-то, тоже не очень.
Человек, которого она полюбила, так и не стал полностью ее человеком. А больше у нее никого и не было. Идти теперь тоже было не к кому. Но и возвращаться в астаховский дом совсем не хотелось. В ее маленькой квартирке согласно долгосрочному договору обитали квартиранты. Оставалось отправиться в гостиницу — ей это было уже не впервой.
Олеся вышла из ресторана и побрела по городу. Тот, на кого она так рассчитывала, ее не понял. Все планы на жизнь в один миг рухнули. Хотелось плакать, но не было даже слез. Была только пустота внутри. Полная, абсолютная пустота.
Ее ноги пришли в гостиницу. Ее губы спросили у портье одноместный номер. Ее руки стали заполнять гостиничный бланк. А самой ее не было, нигде не было.
— О! Экс-невеста! Какими судьбами? — Через фойе проходил Игорь.
Олеся вздрогнула и оторопела.
— Что, и тебя Астахов из дома выставил? — Игорь, конечно, тоже был удивлен встречей, но не настолько, чтобы перестать ерничать. — О, да ты вся дрожишь. Хочешь, согрею? Я мужчина горячий! Пойдем в номера? И ты поймешь, что я гораздо лучше Астахова!
Игорь взял Олесю под локоть.
— Убери руки! — Она наконец обрела дар речи, вырвалась от Игоря и выбежала из гостиницы.
К обиде, опустошенности и одиночеству прибавилась еще и беззащитность.
* * *
В Управский уголовный розыск направили курсантку Московского юридического университета Ирину Полякову. На стажировку. Стажироваться начальник Угро определил ее к Солодовникову. Ефрем Сергеевич не возражал: во-первых, будет как-то веселее; а во-вторых, если эта девочка хоть чему-нибудь в своем университете научилась, то можно будет спихнуть на нее рутинную часть работы.
Вот и сейчас он отправил ее в прокуратуру — подписать несколько ордеров на обыск. Вернулась стажерка Полякова меньше чем через час.
— Ну что, «Полицейская академия»? — приветствовал ее Солодовников.
— Все в порядке, Ефрем Сергеевич, ордера подписаны.
— На обыски в таборе тоже?
— Да.
— Тогда поехали.
И, захватив с собой еще двоих оперативников, они выехали в табор.
— Кем займемся сначала: Милехиным или Голадниковым? — спрашивала в машине уже вполне освоившаяся в деле Полякова.
— Ну вообще-то, реально я не подозреваю ни того, ни другого. Милехин — парень честный, открытый, на воровство вроде бы неспособный, хоть и цыган. Голадников, хотя за ним и многое тянется, сейчас, после года СИЗО, тоже, по-моему, воровать не станет.
— Но тогда давайте займемся другими версиями. Бывшей женой Астахова Тамарой Александровной, например. У нее были и возможности, и мотив.
— Обязательно займемся. Но позже. А пока мы едем в табор — слишком уж много линий там сходится.
Тем временем в своей палатке нервничала Люцита — Богдан ушел, и его что-то давно уже не было. Но наконец он появился.
— Где ты был? Почему так долго? Я изволновалась! — бросилась к любимому молодая жена.
— Руку с Лехой везде искал, — отвечал Рыч, снимая пояс со своим цыганским ножом. — В катакомбах искал, на кладбище, по малинам — нигде нет.
— Знаешь, Богдан, тебе это, наверное, покажется странным, но я чувствую их. Я не могу этого объяснить, но я чувствую их где-то совсем близко.
— Ну ты уже совсем как Рубина, — рассмеялся Рыч, — чувствуешь, предсказываешь, скоро колдовать начнешь. Это у тебя от страха, Люцита. Вон как ты вся дрожишь…
И он обнял любимую жену.
— Но я чувствую, чувствую опасность, — все твердила цыганка как заведенная.
— Не бойся, я с тобой.
— Добрый день! — раздался голос следователя.
Следом за ним в палатку вошли и другие милиционеры.
— Здравствуйте, Голадников! Здравствуйте, Люцита Мирчуевна! Всегда приятно иметь дело со старыми знакомыми. У нас ордер на обыск. Вот, удостоверьтесь. — И он протянул Рычу бумагу, потом повернулся к Поляковой: — Пригласите, пожалуйста, понятых.
Молодая стажерка привела двоих таборных цыган, которые, стесняясь, вошли вслед за ней в Люцитину палатку.
Однако самый тщательный обыск не дал никаких результатов.
— А вы знаете, я рад, — обратился к Рычу Солодовников. — А то представляете себе: выпускаем человека под залог, а он спустя несколько часов совершает кражу? Нехорошо бы получилось.
— Ефрем Сергеевич, вы разрешите мне задать несколько вопросов? — стажерка уже приготовила ручку и блокнот.
— Да, пожалуйста. Наш стажер из Москвы Ирина Полякова, прошу любить и жаловать, — церемонно представил ее следователь чете Голадниковых.
— Скажите, — первый вопрос Ирина адресовала Рычу, — где вы находились после вашего освобождения?
Тот собрался уже было ответить и даже раскрыл рот, когда его перебила Люцита:
— Где ж ему быть после такой долгой разлуки, как не с женой?! — Она говорила с вызовом, готовая дать отпор не только этой юной девочке-милиционеру, но и всему миру, если бы только он ополчился на нее и на ее любимого.
— Значит, вы утверждаете, что господин Голадников все время после освобождения не покидал табора?
— Конечно!
Про себя следователь мысленно сделал два наблюдения насчет стажерки. Первое: молодец, не растерялась под напором этой цыганки. Второе: только выпустили человека из тюрьмы, и она уже называет его не «гражданин», а «господин» — идеалистка.
Милиция вежливо распрощалась и вышла, оставив Рыча с Люцитой одних.
— Зачем ты их обманула? — спросил он.
— А ты что же, — отвечала она, — хотел, чтобы я так прямо им и сказала, что ты пропадал неизвестно где и что никто тебя не видел? Вот тогда бы они тебя точно арестовали!
— За что?
— Да ни за что — просто чтобы разобраться. А я не хочу тебя от себя отпускать!
— Люцита, милая, но меня же выпустили только под залог — меня все равно посадят!
— Но не сейчас! Не сегодня! Сегодня ты мой!!! — И Люцита стала покрывать его поцелуями.
* * *
Кармелита хлопотала на конюшне, когда туда заглянула Соня.
— Я слышала, что сегодня умерла лошадь Миро. Это правда? — спросила она, поздоровавшись.
— Да, умер Торнадо.
— А где сам Миро?
— Ушел… Я думаю, он просто не хочет, чтобы кто-то видел, как он переживает.
— Тебе тоже, наверное, нелегко, — сочувственно вздохнула Соня. — Я, пожалуй, не вовремя…
— А что ты хотела?
— Я хотела тебя спросить… — И Соня смутилась под внимательным взглядом Кармелиты. — Ну в общем, помнишь, я просила тебя узнать, как Миро ко мне относится?
— Помню. Но ты прости — я не успела с ним поговорить.
— Вот и хорошо. И не надо!
— Почему?
Соня глубоко вздохнула своей девичьей грудью.
— Понимаешь, с каждым днем он мне нравится все больше и больше. Вот я и решила сказать ему все сама.
— А ты — смелая.
— Да я сама себя не узнаю. У меня будто крылья за спиной выросли! Когда Миро рядом, мне так хочется его обнять… — И Соня, как ребенок, закружилась по конюшне. — Мне кажется, что у меня никогда и никого роднее не было. Разве так бывает? Ведь я его и знаю-то, наверное, не очень хорошо… А уже жить без него не могу!
— А что ж ты — раньше никогда не влюблялась?
— Конечно, влюблялась. Но как-то это все не так было! — Тут она осеклась, встретившись взглядом с печальными глазами Кармелиты. — Прости, я тут со своими признаниями…
— Нет-нет, что ты, зачем тебе извиняться. Знаешь, мне многие стали сейчас говорить, что надо жить дальше. — Кармелита даже попыталась улыбнуться, но как-то не получилось.
* * *
Земфира не могла найти себе места. Сколько лет она мечтала создать семью со своим любимым Рамиром. А сколько лет не могла об этом и мечтать! И вот теперь, прожив с ним чуть больше года, она его обманула. Обманула так по-дурацки, как ребенок, как маленькая девочка. Вот только суть обмана была совсем не детской. Она не могла принимать его заботу и ласки, не могла даже смотреть ему в глаза.
И Земфира собрала вещи. Тихо спустилась по лестнице с узелком в руках. Но уже почти в дверях столкнулась с Баро.
— Ты куда собралась? — Он даже растерялся.
— Я пойду в табор, — ответила она чуть слышно.
— Нет-нет, тебе нужно отдыхать. Ты еще слишком слаба!
— Ты не понял меня, Рамир. — Земфира собралась с силами. — Я ухожу от тебя.
— Что? Почему?! — Баро совсем опешил.
— Мне надо во многом разобраться.
— Сядь. — Он усадил ее почти насильно. — Объясни мне, в чем тебе нужно разобраться? Что случилось, что происходит?
— Я не могу тебе рассказать. Не проси.
— Хорошо, расскажешь, когда захочешь. Но из дома я тебя никуда не пущу!
— Рамир, я прошу, не удерживай меня. Я не могу больше оставаться в этом доме.
— Но почему, почему все хотят покинуть этот дом? Сначала Кармелита, потом дети…
— Ты же сам говорил, что дети ушли из-за меня. И, возможно, если меня не будет, они вернутся.
— Не говори так, Земфира!
— Но ты именно так считаешь… Да и не в этом дело, Рамир. Я очень сильно виновата перед тобой.
Баро подумал, что Земфира говорит о выкидыше, и только собрался было сказать, что она не виновата, что Бог дал — Бог и взял, но жена опередила его:
— Если бы ты знал все, то сам бы меня выгнал.
— Я не понимаю тебя. О чем ты говоришь?
— Не удерживай меня, Рамир. Я должна уйти. Я решила. — И Земфира встала, направившись к дверям.
— И я не смогу тебя удержать? — глухо спросил Баро.
— Нет.
— Что ж, если так, то иди. Только я хочу, чтобы ты знала, этот дом — твой дом. И он всегда будет ждать тебя, Земфира.
— Если бы ты знал всю правду, Рамир, то не говорил бы так. — И она вышла из дома с узелком в руках. Так же, как и пришла.
Баро опустился в кресло, обхватив голову руками… Его мир рушился на глазах.
* * *
К концу дня Сашка закончил все дела на конюшне. На душе было по-прежнему тошно. И он пошел к Марго.
Год назад, после недолгого кочевья с табором Марго боялась, что обратно на работу в пивную ее не возьмут. Но за годы работы она стала символом этого любимого управцами кафе на волжской набережной. Без нее пивная как-то осиротела, былые завсегдатаи стали заходить все реже. И поэтому хозяин принял Маргошу с распростертыми объятиями — оказалось, для того, чтобы продавать пиво, тоже нужен талант.
Сашка зашел в кафе и сразу же направился к барной стойке, где орудовала его избранница. Марго тут же налила ему кружку пива.
— Нет, Маргош, сегодня мне водка нужна, — проговорил он.
— С чего это вдруг? — Маргоша грозно, по-хозяйски уперла руки в боки.
— Горе у меня.
— Что случилось? — Тон Марго сразу изменился, в глазах мелькнула тревога.
— Торнадо умер, — отвечал Сашка.
Марго успокоилась. Нет, конечно, коня ей было жалко. Но понять этого цыганского отношения к лошадям, как к самым близким людям, она так до конца и не могла.
— Я ведь его с рождения знаю, — продолжал конюх. — Вот этими руками вскормил. Он же мне был почти как сын.
— Вот-вот, тебе лошади дороже людей. Ни детей тебе не надо, ни жены! Все бы пропадал с лошадьми целыми сутками…
— Не заводись, Маргош, не время сейчас. Лучше пожалей.
— Пусть тебя собутыльники твои жалеют!
И в самом деле, какой-то пьяный подсел к Сашке на соседнее место у стойки.
— Бабы — одно слово, — заговорил слегка заплетающимся языком пьяный.
— Точно! — Сашка рад был встретить единомышленника.
— От них все несчастья, — развивал свою мысль случайный знакомый. — Мы ради них — на все, а они… Эх!..
Это был Игорь. В последнее время, после многих жизненных неудач он сильно переменился, постарел. В нем уже трудно было узнать того ловкача, который подбрасывал драгоценности Рубине, обвиняя ее в воровстве.
Пьяным Игорь не был. В кафе он зашел просто перекусить еще минут двадцать назад. Но, увидев Сашку — конюха с конюшни Зарецкого, — понял, что можно узнать новости об отравлении Кармелиты из первых рук. Вот и подсел к нему, изображая выпившего.
— А у тебя горе, что ль, мужик? — спросил он Сашку.
— Да.
— Ну пойдем, помянем за мой счет. — Игорь пригласил Сашку за свой столик, даже не сомневаясь, кого они идут поминать.
Марго с беспокойством наблюдала из-за стойки, как ее Сашка с каким-то мужиком разливают бутылку водки.
— Ну что, за знакомство, Саша? — говорил Игорь, чокаясь.
Выпили по первой.
— Так что там у тебя стряслось? — спросил он, тут же наливая по второй.
— Лошадь померла.
— Лошадь? — Игорь не мог скрыть разочарования.
— А ты что, лошадей не любишь? Да лошади — они ж гораздо лучше людей! Лошадь — она не обманет, не предаст! — Сашка говорил громко, с надрывом, почти кричал. И все это для того, чтобы его услышала Марго.
Игорь еле-еле его урезонил, налив очередную рюмку.
— А от чего она умерла-то, лошадь?
— От ринопневмонии. Болезнь такая. Ну это как у людей воспаление легких. Знаешь, у них ведь даже болезни, как у людей. И вообще, лошади — они лучше людей. Я тебе сейчас докажу — наливай!
Выпили еще по одной.
— Вот мы с тобой эту гадость пьем, — продолжал Сашка, — в голове — дурь, во рту — бр-р-р… А вот лошади эту дрянь никогда пить не станут. Они, как дети, сладкое любят. Вот и Торнадо тоже… — Перед Сашкиными глазами, как живой, встал образ коня, пьющего молочко.
— Что «торнадо тоже»? Какое еще «торнадо»? — Своими вопросами Игорь вывел конюха из оцепенения.
— Торнадо — это жеребец, который сегодня помер. Кличка у него такая была — Торнадо. Вот он тоже сладенькое любил. И перед смертью даже молока сладкого, с медом выпил. Выпил, и того… — Сашка готов был уже расплакаться пьяными слезами, но Игорь, почувствовав, что они подходят к самому интересному, быстренько налил еще рюмку и сунул ее Сашке в руку.
— А вы что ж, лошадей молоком с медом поите? Не слишком ли дорого? — осторожно задавал он наводящие вопросы.
— Да не поим мы их молоком. Это Кармелита, хозяина дочка, больного Торнадо молочком с медом напоила. Сердце у нее доброе…
— У кого? У лошади?
— Да нет, у дочки хозяина. Она днем и ночью на конюшне, постоянно. Молодец она! Давай выпьем за ее здоровье!
И Игорь выпил за здоровье Кармелиты, внутренне дивясь и усмехаясь парадоксам жизни, причудливым поворотам судьбы. Тратил силы и рисковал он, как оказалось, зря.
* * *
Однако Земфира с узелком своих вещей пошла в табор не сразу. Она пришла к Рубине.
— Земфира, что случилось? — всполошилась старушка, откладывая свое вышивание. — Да на тебе лица нет! И почему ты с вещами?
— Я ушла от Рамира…
— Как ушла?
— Ушла из дома. Хочу вернуться в табор.
— Да что произошло, в конце концов? Ты же его так любишь! Он что, выгнал тебя?
— Нет, я сама ушла. Понимаешь, я его обманула. И если бы он только узнал, то сам бы меня выгнал. Вот я и решила уйти первой, пока ложь не открылась.
— Что это за ложь, Земфира?
— Я не готова тебе рассказать, Рубина. Мне стыдно.
— Земфира, но ты же — шувани, а шувани никогда не может говорить неправду, не имеет права! Как же ты могла солгать?
— Вот поэтому я и пришла к тебе, Рубина. Я больше не шувани. Я потеряла свой дар…
Потрясенная Рубина опустилась на стул.
— Я понимаю, как это для тебя важно, — продолжала Земфира, — ты ведь передала свой дар мне. И надеялась на меня. А я не смогла ни доверие твое оправдать, ни дар сохранить.
— Может быть, ты ошибаешься, и дар шувани все еще с тобой?
— Нет, Рубина, я больше ничего не вижу.
— И давно ты это поняла?
— Нет, поняла я это не сразу. Потом пыталась скрыть, от этого еще больше запуталась… И во всем этом виновата моя ложь.
— Земфира, послушай меня: если ты искренне раскаешься, то и дар к тебе может вернуться. Я знаю такие случаи.
— Нет, Рубина. Я не хочу быть шувани… — Земфира опустила голову.
— Почему же ты только сейчас говоришь мне об этом? Ты ведь знала, на что шла, когда принимала этот дар.
— Нет, я не знала… Не знала, что это такое. А теперь знаю. — Земфира решилась поднять взгляд и посмотреть Рубине в глаза. — Я не смогла. Это не для меня. Я простая цыганка, простая женщина.
— А я?
— Ты — мудрая, Рубина. И добрая. Ты была настоящая шувани. А у меня нет в душе той силы, что есть у тебя.
— Что же ты собираешься теперь делать?
— Вернусь в табор. Буду жить, как прежде… Ты прости меня, Рубина. И, если можешь, не осуждай.
— Я не осуждаю тебя — я вижу, как ты страдаешь. Плохо то, что табор остался без шувани, а значит, без помощи и без защиты… А ты — тебе нужно вернуться к Рамиру.
Но Земфира только покачала головой:
— Нет, Рубина… Пойду я. Прости меня еще раз.
Земфира вышла, и Рубина перекрестила ее вслед.
Глава 8
Миро сидел в своем шатре один. Вернее, вдвоем с гитарой. Он был настоящим цыганом — и гитара всегда помогала ему в самые тяжелые минуты жизни. Неожиданно в шатер вошла милиция, помогающая в цыганской жизни куда меньше, чем гитара.
— Добрый день! — Солодовников поприветствовал Миро и предоставил вести дальнейший разговор стажерке Поляковой.
— Дело в том, — начала девушка довольно уверенно, — дело в том, что сегодня в доме Николая Андреевича Астахова была совершена кража. А вы, Миро Бейбутович, — один из последних, кто там побывал. В связи с этим мы должны произвести у вас обыск.
— То есть вы обвиняете меня в воровстве? — повернулся Миро к следователю.
Солодовников развел руками:
— Под подозрением все, кто был в доме Астахова. Мы можем начать обыск?
— Вот ордер, — сказала Полякова и протянула Миро бумагу.
— Я ничего не брал в доме Астахова! И вообще никогда не брал ничего чужого! Обыскивайте!
Милиционеры сходили за понятыми, одним из которых оказался Степка, и приступили. Здесь обыск оказался куда результативнее, чем у Рыча с Люцитой, — за кроватью один из оперативников нашел черный пластмассовый тубус.
— Это принадлежит вам? — спросил у хозяина Солодовников.
— Нет. Я не знаю, что это… — Миро растерялся.
— А как эта вещь сюда попала?
— Понятия не имею.
В присутствии понятых тубус открыли и достали из него свернутый в трубку холст с картиной, явно очень старинной. Полякова сверилась по блокноту с астаховским описанием — сомнений не было: перед ними лежала картина Дюрера.
— А где остальные? — сухо обратился следователь к Миро.
— Я не понимаю, о чем вы говорите?
— Здесь только одна картина. А из дома Астахова пропало семь. Вот я и спрашиваю вас, где остальные?
Миро молчал — он никак не мог прийти в себя.
— Хорошо, — продолжал Солодовников, выдержав паузу, — может быть, вы все-таки объясните нам, как эта картина оказалась у вас?
— Я не знаю. Меня целый день не было в таборе. Шатер всегда открыт. Может быть, ее кто-то подбросил?
— Почему именно вам? — Следователь сыпал вопросами, не давая Миро опомниться.
Но тут не выдержал Степка:
— Да как вы вообще можете подозревать нашего вожака?! Вы просто хотите свалить на него чужое преступление! Только бы засадить кого-то в тюрьму!
— У вас, молодой человек, — отвечал Солодовников Степке совершенно спокойно, — у вас ложное представление о работе милиции. Мы не преследуем цель, как вы выражаетесь, «кого-то засадить».
— Но Миро же сказал вам, что он не брал этих картин.
— А воры, по-вашему, всегда сразу сознаются в своих преступлениях? — Следователь позволил себе усмехнуться. — Так что у нас есть все основания для ареста гражданина Милехина — у него мы нашли украденную картину огромной ценности. И вам, гражданин Милехин, придется проехать с нами. В мои обязанности входит предупредить вас о том, что вы можете хранить молчание. Но, честно говоря, лучше для вас будет, если вы все нам расскажете.
— Мне рассказывать не о чем!
— Продолжим наш разговор в милиции.
И Миро вывели.
— Степка, я тебя прошу — успокой народ, и продолжайте репетиции! — крикнул молодой вожак на прощание.
* * *
Кафе на набережной опустело и закрылось. Только за одним столиком спал, уронив голову на руки, пьяненький Сашка. Игорь давно уже ушел, узнав все, что его интересовало.
Марго подошла к своему суженому, вздохнула и потрепала его по голове. Позвала:
— Эй, Сашка!
Тот проснулся, поднял тяжелую голову.
— A-а, Маргошенька! Рыбка ты моя ненаглядная!
— Хорошо еще, что лошадушкой не назвал, горе ты мое луковое.
— Значит, все-таки твое?
— А куда ж мы друг от друга денемся? Вставай давай!
Но самому Сашке подняться было непросто — он то и дело терял равновесие. Пришлось Марго взять все в свои руки. И прежде всего взять в свои руки Сашку, поставить его на ноги и повести с собой.
— Какая же ты золотая женщина, Маргоша. Что бы я без тебя делал?
— Ясно, что б делал, — пропал бы.
— Точно, пропал бы.
— Пошли уже!
— К тебе? — с надеждой спросил Сашка.
— Ко мне… — Марго вздохнула тяжело, но довольно.
* * *
Игорь ввалился в гостиничный номер и плюхнулся на диван. Тамара вопросительно посмотрела на сожителя.
— Рано мы с тобой радовались, Томочка. Эта Кармелита — как заговоренная!
— Что, жива?
— Жива-здорова.
— Я так и знала, я чувствовала, что все сорвется! Почему она не отравилась? Она что же, этот яд почувствовала?
— Нет, никто даже не догадывается, что молоко вообще было отравлено.
— Тогда что? Яд не подействовал?
— He-а. Представляешь, эта девчонка отдала свое молоко лошадке — и та копыта отбросила. В самом прямом смысле.
— И что же, никто не догадывается, отчего сдохла эта лошадь?
— Никто. Дело в том, что лошадь и до этого болела.
— Она сама, что ли, все это тебе рассказала? Лошадка покойная?
— Ты не поверишь, но только что мы вместе с конюхом эту лошадь поминали. Больше того, мы с ним и за здоровье Кармелиты пили. Просто абсурд какой-то, сюрреализм! Пикассо-Дали, блин! Твой коллекционер был бы доволен!
— Да нет, почему же, наверное, так и должно было быть… — сказала Тамара, глубоко о чем-то задумавшись.
— Что ты имеешь в виду? — Игорь удивился и даже приподнялся на локте.
— А то, что хватит уже убивать Кармелиту. Видно, сам Господь Бог ее хранит — так куда же мы с тобой лезть будем? Пусть живет.
* * *
Откуда же взялся тубус с Дюрером в шатре у Миро?
Как учил в свое время Палыча Васька, шатер вожака должен стоять чуть в стороне от остальных палаток табора, чтобы вольные цыгане не чувствовали себя все время под контролем, а сам вожак мог видеть перед собой весь табор. Вот и шатер Миро стоял на пригорке у леса. Достаточно было выглянуть из него, чтобы вся таборная стоянка была как на ладони.
В тот день, когда после смерти Торнадо Миро сам не свой бродил по городу и окрестностям, два человека появились из леса и осторожно подошли к его шатру. Обойти шатер со стороны открытого всеобщему обзору входа они не решились. Вместо этого, сделав небольшой подкоп под одну из стен шатра и подрезав несколько канатов, в образовавшийся зазор между стенкой и полом они просунули неширокий черный пластмассовый тубус. Вышло так, что внутри шатра тубус оказался под кроватью.
Этими двумя незваными гостями были Рука и Леха. Подбросить кому-то картину, чтобы навести милицию на ложный след, входило в план, разработанный заказчиком. А на вожака табора их выбор пал потому, что Леха, карауля на улице у астаховского дома, видел, как Миро с Соней побывал там за час до похищения — значит, подозрение сразу ляжет на вожака. Да и посчитаться со своим давним противником бандиты были не против. И даже решились ради этого подобраться к табору, хотя прекрасно понимали, что здесь их ненавидят гораздо сильнее, чем в милиции.
Подбросив картину, Рука и Леха хотели было уже вновь скрыться в чаще, когда из леса прямо на них вышел Васька. Неожиданной встречей были напуганы все трое, но бандиты пришли в себя раньше. Они схватили мальца и потащили за собой подальше от таборной стоянки. Васька закричал, но Леха зажал ему рот. Остановились они метрах в пятистах от табора, поставили ребенка на землю, отдышались. Васька снова попробовал закричать, но изо рта вырвалось только какое-то мычание — от испуга мальчик онемел.
Тем временем Рука с Лехой решали, что же делать с нечаянным свидетелем. Леха предлагал замочить — чтоб наверняка. Рука колебался. И смущало его даже не столько еще одно мокрое дело, сколько еще один грех на душу. Он уже убивал в своей жизни. Но ребенка… Что-то его останавливало, хотя сам бы он не смог сказать, что именно.
— Послушай, Леха, он же онемел совсем со страху — вон, мычит только.
— Ну так что ж?
— Ну значит, рассказать-то все равно ничего не сумеет.
Одним словом, как ни возражал Леха, Рука настоял на том, что Ваську надо отпустить.
Так что несчастья на табор в тот день обрушились одно за другим. Сначала разнеслась весть о том, что Земфира потеряла свой дар, и табор остался без шувани. Потом с выпученными глазами прибежал Васька, и оказалось, что мальчишка перестал говорить. И, наконец, арестовали Миро.
* * *
Кармелита тихо вошла к отцу.
— Папа, я хочу поговорить с тобой…
Баро поднял глаза на дочку.
— Мне просто надо с кем-то об этом поговорить, мне самой трудно.
— Что-то случилось?
— Знаешь, я даже сама себе как-то стеснялась в этом признаться. Я последнее время очень часто думаю о Миро. Стараюсь как-то эти мысли от себя гнать, а не получается.
— Доченька, а что ж тут такого? Ты думаешь о Миро, Миро думает о тебе. Вы знакомы с детства. Вы — друзья, в конце концов.
Хотя, конечно, понял Баро, откуда тут ветер дует. Сразу понял — слишком хорошо он знал свою дочку. Понял, и в сердце его тоже проникла тревога.
— Вот и я старалась этим себя оправдать, — продолжала тем временем Кармелита. — Детство, дружба. Но, понимаешь, неправда это. Не дружеские у меня к Миро чувства. Совсем даже не дружеские.
Помолчали. Баро чувствовал, что сказала дочь еще не все, и ждал — не хотел перебивать.
— Стыдно мне, папа, очень стыдно, — заговорила она вновь. — Мне кажется, что я Максима предала.
— Не казни себя, Кармелита, и не суди слишком строго.
— А ты как будто не очень-то и удивлен моим признанием, да, пап? — спросила вдруг девушка, посмотрев отцу в глаза.
— Ты права. — Баро нежно ее обнял. — Не поверишь, но мне кажется, что я всегда об этом знал. Поэтому и добивался так вашей с Миро свадьбы. Но ты выбрала Максима и убедила меня в том, что любишь его. Поэтому я в конце концов и уступил. Вот ведь как бывает… Послушай, дочь, а может быть, вам стоит с Миро объясниться?
— Нет-нет! — И Кармелита даже отстранилась от отца. — Я свой выбор сделала. Я сама отказалась от его любви… Все, давай не будем больше об этом!
Девушка сама оборвала разговор и замолчала. Потом спросила, просто чтобы хоть что-нибудь сказать:
— А Земфира где?
— Она ушла от меня… — с трудом выдавил из себя Баро, сразу помрачнев.
— Как ушла?! Почему? Вы что, поссорились?
— Нет.
— А что же тогда? Она ведь ждет ребенка?!
— Теперь уже не ждет. Сегодня она его лишилась — выкидыш.
— О Господи! Но почему же тогда ты ее не остановил?
— Я не смог. Понимаешь, дочь? Не сумел! Она сказала, что ей нужно в чем-то разобраться. Я так и не понял, в чем…
— Хочешь, я с ней поговорю? — тихо предложила Кармелита.
— Не нужно, доченька. Это касается нас двоих.
— Тогда сам сходи к ней, попроси еще раз, чтобы она вернулась, уговори ее как-нибудь — вы же любите друг друга, вы должны быть вместе!
— Я очень хочу этого. Но ты пойми: прежде, чем пытаться ее вернуть, я должен понять, что же произошло, в чем дело.
— Пап, я одно хочу тебе сказать — я всегда рядом с тобой. Всегда!
* * *
Невесело было в палатке Люциты.
— Расскажи подробно, — просил жену Рыч, — как ты почувствовала, что Рука и Леха где-то рядом?
— Ты знаешь, в начале я даже и не их почувствовала, а просто какую-то опасность. А потом уже — их, и не почувствовала, а как бы увидела. Ну как во сне… Два силуэта. Но я точно знала, что это они… Понимаешь? И мне так страшно стало…
Рыч постарался обнять ее как можно нежнее.
— Я вот о чем думаю, — продолжала Люцита, — может, они и впрямь где-то здесь были? В таборе?
— Зачем?
— Тебя искали. — И она сама испугалась своего же предположения.
Вошел Степка, взгляд его был хмур.
— Миро арестовали, — произнес он всего два слова.
— Что?!
— У него нашли какую-то чужую картину. Говорят, что очень дорогую.
— Но Миро не мог взять чужого! — Люцита не знала, что и подумать.
— Конечно, не мог, — тут же согласился Степка. — Ему кто-то подбросил, чтобы свалить все на цыган. Правильно, Богдан?
— Я знаю, кто это сделал, — заговорил наконец и Рыч. — Я уверен: эту картину подбросили Миро Рука и Леха — у них с цыганами давние счеты. Ты права, Люцита — видно, они и в самом деле приходили в табор. Вот за этим и приходили.
— Это что, твои подельники? — Горячий Степка грозно двинулся на Рыча. — Может быть, ты по-прежнему с ними заодно?
— Не смей обвинять Богдана! — тут же вступилась за мужа Люцита. — Он тут ни при чем. Ясно?!
Рыч стоял молча.
— Как это ни при чем, Люцита? Наше священное золото они похищали вместе! Кармелиту тоже!
— Степа, это все было уже давно, больше года прошло, Богдан в тюрьме отсидел, — стояла на своем цыганка. — Все же видят, как он раскаивается. Он ничего дурного не сделает!
— А почему я должен в это верить?! — не унимался Степка.
— Ладно, Люцита, — заговорил наконец и сам Рыч. — Степан прав — наверное, не заслужил я еще, чтобы мне доверяли люди. Но я клянусь тебе, Степа, что не имею к этой картине никакого отношения. А с Рукой и Лехой у меня свои счеты.
— Я одно знаю, — Степка начал немного остывать, — Миро с этой картиной уж точно никак не связан, но он в тюрьме. А если эти Рука и Леха были здесь, в таборе, так нужно пойти в милицию и все рассказать!
— Что рассказать? — горько усмехнулась Люцита. — Что мне привиделись два бандита? Да нас в милиции на смех поднимут и скажут, что мы просто хотим Миро выгородить. Чего доброго, и Богдана еще заподозрят. Он ведь и в самом деле был когда-то с ними связан — не дай Бог, опять заберут.
— Ну вот, опять все из-за тебя, Рыч… — бросил Степка, а тот, кому он это сказал, вновь виновато смолчал.
— Зачем же ты так, Степа? — опять вступилась Люцита. — Я понимаю, ты злишься, что Миро арестовали, но нельзя же теперь обвинять Богдана во всем на свете. Нельзя же ставить на человеке клеймо только потому, что он однажды оступился! И потом, не забывай, Степа, что Богдан — мой муж. Мы с ним — одно целое, и если ты не веришь ему — значит, и мне не веришь.
Степка не ответил ничего. Потом тихо сказал:
— Прости, Люцита. Руки опускаются, как подумаю, что Миро в тюрьме, а мы ничего не можем сделать…
— Не нужно только обвинять друг друга понапрасну. Дай Бог, в милиции разберутся…
— Дай Бог… — повторил за Люцитой и Степка, хотя ни один из них до конца в это не верил.
Глава 9
Привезя задержанного Милехина в Угрозыск, Ефрем Сергеевич сразу же провел допрос. Стажер Ирина вела протокол, записывая все показания Миро.
— Ну хорошо, — говорил следователь, — подведем итог нашей беседы. Итак, вы были в доме Астахова и просили у него денег. В деньгах вам было отказано. Так?
— Так.
— После этого вы еще к кому-нибудь обращались?
— Пока нет, не обращался.
— Значит, отказ Астахова разрушил ваши планы.
— Но это же не значит, что я должен был после этого украсть у Астахова картины?
— Нет. Разумеется, нет. Но, согласитесь, это уже серьезный мотив для совершения преступления.
— Но я же вам уже говорил, что эту картину мне подбросили! Почему вы не хотите в это верить?
— А знаете, Милехин, я и в самом деле хочу вам верить. Но как-то слишком уж много совпадений. И к тому же у вас нет алиби — вы не можете назвать никого, кто видел бы вас на протяжении целых двух часов, а этого времени было более чем достаточно для ограбления.
— И что же теперь?
— Теперь мы проведем опознание картины Астаховым, и прокурор откроет на вас дело, которое потом будет передано в суд.
* * *
Только выпроводив из своего дома милицию, Астахов вспомнил, что, кроме картин, он может потерять еще и Олесю. И Николай Андреевич стал звонить ей на мобильный — Олеся не отвечала. Он вернулся в ресторан — ее давно уже там не было. Астахов обегал весь город, то и дело набирая ее номер, но Олеся никак не находилась и не откликалась.
Уже отчаявшись, он брел домой. И вдруг в скверике неподалеку от своего дома увидел на скамейке знакомую фигуру.
Олеся плакала. Астахов подошел, молча присел рядом и обнял любимую за плечи. Девушка прижалась к нему…
…Через полчаса они пошли домой. Астахов показал ей пустые рамы на стенах и рассказал обо всем, что произошло. И добавил, что Олеся для него важнее всех картин мира.
Потом они долго целовались, стоя посреди разоренной ворами гостиной, пока Олеся не отстранилась от Николая Андреевича.
— Подожди, Коля. Мне не нравится, что мы с тобой часто ссоримся, а потом делаем вид, будто никаких ссор не было. А проблемы-то в наших отношениях — они ведь никуда не деваются, они только накапливаются.
— А по-моему, Олесенька, у нас с тобой никаких действительно серьезных проблем и нет вовсе — так, блажь.
— Нет, Коль, я так не думаю. Ты все больше и больше отдаляешься от меня. Я тебе не интересна?
— Ну что ты, Олесь! Мне так хорошо с тобой… Очень хорошо! Поверь.
— Тогда почему же ты занимаешься делами всех, кроме меня?
— Ну мы ведь с тобой не в пустыне живем, не на необитаемом острове. У меня есть дети, я должен уделять им внимание? А когда мы остаемся с тобой наедине — мне очень хорошо, лучше всех на свете!
— Прости, Коля, но я в это не верю.
— Ну я не знаю, как тебе доказать! Вот украли у меня картины. Для меня это — огромная трагедия, ты же знаешь. А ты нашлась — и все другое как-то ушло, стало не так уж и важно.
— Я понимаю. А если б ничего не произошло, то тебя бы просто давно уже здесь не было — ты был бы либо у Антона, либо у Кармелиты…
Раздавшийся телефонный звонок спас Астахова от необходимости отвечать.
— Алло… — взял он трубку. — Да, я… Что?!. Хорошо, я сейчас приеду.
Астахов нажал отбой и повернулся к Олесе:
— Это из милиции звонили — одна картина нашлась. Просили срочно приехать. Олесь, а поехали со мной?
— Ну вот ты меня хоть куда-то с собой и пригласил, — горько усмехнулась она. — Нет, Коленька, я буду ждать тебя здесь.
* * *
Чем отличается влюбленная девушка от невлюбленной? Да всем отличается, абсолютно всем. Все ее тревожное счастье, все неясные, но счастливые предчувствия и томления отражаются в глазах, как в зеркале.
Вот и Соня вся так и светилась своей горячей девичьей любовью к красивому молодому цыганскому парню. Все ее близкие подруги остались в родном городе, но девушке надо было поделиться с кем-то переполнявшими ее чувствами. И Соня выбрала Кармелиту, не зная, что творится у той в душе, не зная, как не просто той выслушивать ее признания в любви к Миро, той, которая и сама думала о Миро днем и ночью.
Вот и на этот раз она снова прибежала к Кармелите поговорить, хоть и рассталась с ней час назад.
— Знаешь, — говорила ей Соня, — я прямо места себе не нахожу. Я не знаю, как мне быть с этим разговором? С чего начать? О чем говорить? То есть о чем говорить, я, конечно, знаю… — Сказав это, вся покраснела, как будто бы Миро стоял рядом и слушал ее. — Просто помоги мне, пожалуйста, а?
— Соня, ну ты же знаешь, что Миро — человек прямой.
Влюбленная кивнула, соглашаясь:
— Ну да.
— Тогда так прямо все ему и скажи. Все как есть.
— Прямо? Ну да, прямо. Конечно же, так и надо сказать — прямо!
— Ну удачи тебе, — стала прощаться Кармелита.
— А можно мне еще побыть с тобой? — попросила Соня с обезоруживающей детской простотой.
— Хорошо. Только давай поедем на лошадях кататься.
— На лошадях? Вот здорово! — Переполнявшими ее чувствами Соня готова была делиться со всем мирозданием.
И они, не зная, что с их дорогим Миро уже приключилась беда, поехали к озеру, в лес, по окрестностям Управска. Возвращались вдоль берега Волги. Кармелита учила Соню верховой езде, а та радовалась, смеялась, кричала, приветствуя проплывавшую по Волге баржу и выплескивая свою любовь на всех окружавших ее людей, предметы и пространство.
— Спасибо тебе, Кармелита! — говорила Соня, прощаясь. — Ты очень мне помогла!
— Чем же?
— Столько времени со мной провела, обо всем поговорила. Это для меня очень важно! А Миро я обязательно все скажу. Все как есть…
* * *
Палыч с Рубиной ехали в табор. По дороге Палыч пытался было учить свою невесту вождению, но ей было не до того.
— Понимаешь, Паша, табор испокон веков был под охраной шувани. А теперь шувани у нас нет.
— Как это нет? А Земфира? Ты же сама сделала ее шувани.
— Земфира потеряла свой дар. И теперь табор остался как бы без защиты.
— Большое у тебе сердце, Рубина. И доброе. Ты ведь всю жизнь пеклась обо всем таборе. А сейчас ты со мной, как в клетке. Тесно тебе, да?
— Да что ты, Паш?! Я с тобой, как в раю… — и прижалась щекой к плечу своего водителя.
Приехали — и тут только узнали и о Ваське, и о Миро.
Испуг у Васьки давно уже прошел, но речь так и не вернулась — малец гонял по всему табору, пытаясь объясняться жестами со взрослыми и с детьми. Увидев своего старого друга Палыча с Рубиной, он обрадовался и потащил их за собой к Рычу с Люцитой в палатку. Зайдя внутрь, мальчишка тут же протянул Рычу нож.
— Ты что, Вась, хочешь мне его отдать? — спросил хозяин.
Но Васька отрицательно мотнул головой и стал показывать рукой, как он этот нож будет метать.
— А, хочешь показать Палычу с Рубиной, как мы с тобой ножи метать научились?
Васька обрадованно кивнул в знак согласия — целых два часа перед этим они с Рычем тренировались метать ножи.
— Хорошо, хорошо, Вась, сейчас пойдем, покажем. Дай только с дорогими гостями хоть парой слов перекинуться, — говорил Рыч, а Люцита уже ставила на стол чай.
Заговорили об аресте Миро, о подброшенной картине.
— Это Рука с Лехой ему ее подкинули — их рук дело, — говорил Рыч. — Помнишь их, Палыч?
— Как не помнить… А почему вы решили, что это именно они? Что ж они, в Управск вернулись да еще и в табор, получается, приходили?
— Приходили. Люцита их видела.
Васька замычал, стал размахивать руками. «Я! Я еще их видел!» — хотел кричать он, и не мог. Но никто не обратил внимания на прыжки мальчика.
— Ты видела их в таборе? — переспросил Палыч Люциту. — Так надо же срочно сообщить в милицию — и тогда Миро наверняка отпустят!
— Понимаете, я их видела не наяву.
— То есть как это?
— Ну это было как бы видение. Словно во сне, но только я не спала.
— И давно у тебя появились такие видения? — спросила Рубина, посмотрев вдруг на Люциту очень серьезно и внимательно.
— Да нет, недавно. Просто я вдруг многое стала видеть, чувствовать. Я не знаю, как это объяснить, Рубина, у меня никогда раньше такого не было. Сама не понимаю, что со мной происходит.
— А вот я, кажется, понимаю. — И Рубина повернулась к Ваське: — Вася, иди-ка сюда.
Маленький цыган подошел поближе.
— Возьмитесь за руки, — сказала старушка мальчику и Люците, они подчинились — в таборе за много лет привыкли слушаться старую цыганку. — Закройте глаза. Люцита, представь, что Вася говорит.
— Я не понимаю, Рубина, чего ты хочешь?
— Не говори ничего — делай, что я велю.
Люцита послушалась, а старуха зашептала что-то себе под нос. Потом опять обратилась к молодой хозяйке:
— Представь, что ты видишь свет, Люцита… Теперь представь, что Вася говорит… Делай, как я сказала! — И она стала водить руками над молодой женщиной и девятилетним ребенком. — Люцита, ты должна захотеть, чтобы он говорил.
— Да я и так этого хочу, — отвечала та, не открывая глаз. — Все в таборе этого хотят.
— Нет, ты должна очень сильно захотеть! Понимаешь — очень-очень сильно. Должна вся просто превратиться в желание… Сосредоточься на одной только этой мысли… А теперь прикажи ему говорить…
— Как это?
— Делай то, что я говорю, — шептала Рубина.
И Люцита снова подчинилась:
— Говори, Васенька, хватит молчать, — стала уговаривать она цыганенка.
Васька открыл глаза и стал растерянно переводить взгляд с одной женщины на другую.
— Ты не проси, ты ему приказывай, — волнуясь шептала, почти шипела Рубина.
Люцита открыла глаза, посмотрела на Василия сверху вниз, в упор, и очень отчетливо произнесла повелительным тоном:
— Говори!
— А чего говорить-то? — спросил в ответ Васька.
Палыч с Рычем так и сели от удивления, Рубина опустилась на стул от усталости, Люцита — от растерянности. Посреди палатки остался стоять один Васька. Он улыбался, радуясь невольно произведенному на взрослых эффекту.
— Заговорил?! — И, подскочив к мальчишке, Люцита стала радостно трясти его за плечи.
— Заговорил, — ответил Васька, до которого только сейчас стало доходить, что же с ним только что произошло.
— Заговорил-заговорил, — устало отозвалась Рубина. — Не сомневайтесь.
— Скажи еще чего-нибудь, — попросил маленького друга Палыч.
— Богдан, так мы покажем им, как я нож метаю, а?
— Покажем, Василий, — отвечал Рыч, не скрывая радости. — Обязательно покажем!
— Рубина, но как же это? — спрашивала тем временем Люцита. — Как ты это сделала?
— Да нет, дорогая моя, это не я сделала. Это сделала ты.
— То есть как?
— Да, что это значит? — спросил и удивленный Рыч.
— Это значит, что теперь ты — шувани, Люцита. И забота обо всех в нашем таборе лежит отныне на тебе…
— Да, а что со мной было там, в лесу! — перебив бабушку Рубину, стал взахлеб рассказывать Васька.
Так тайна Руки и Лехи окончательно перестала быть тайной.
* * *
В маленькой однокомнатной, ничем не выделяющейся квартире в большом, но тоже ничем не выделяющемся многоэтажном панельном доме Рука с Лехой отдыхали и закусывали после удачно проведенного дела. В этой, затерявшейся в новом микрорайоне Управска квартирке они чувствовали себя спокойнее, чем в любом подземелье.
Леха ел бутерброд с кабачковой икрой, а свободной рукой разворачивал один из холстов великого Дюрера.
— Лех, кончай — заляпаешь! — строго буркнул Рука.
— Что тут заляпывать-то? Рисунки как рисунки, ничего особенного.
— Ага, только им лет по пятьсот каждому!
Леха аж присвистнул:
— Их что, пятьсот лет назад нарисовали? Ни фига себе! — И он осторожно провел по полотну пальцами, как будто хотел удостовериться в его возрасте на ощупь. — А сколько же они могут сейчас стоить? — задал он главный из волновавших его вопросов.
— Для нас — по штуке каждый.
— Для нас. А вообще? У коллекционеров? Сколько?
— Каждый — штук по триста, — отвечал компетентный Рука.
Леха присвистнул уже второй раз за минуту.
— Значит, нам — по одной тысяче, а себе — по триста? Это ж в триста раз дороже! Какая-то тут ошибочка получается. Надо ее исправить.
— Ты чего это удумал, математик?
— А что, люди такие деньги огребают, а нам — объедки с чужого стола!
— Вот если б ты все это дело придумал, тогда бы и получил все деньги.
— Но мы же рисковали, мы сделали всю грязную работу!
— Вот как за грязную работу и получаем.
— Слушай, Рука, давай сами эти картинки продадим, а? — Глаза у Лехи загорелись.
— Давай. — Рука оставался спокоен. — Ты знаком с теми людьми, которые могут их купить?
Леха пристыженно молчал. Тогда Рука стал бережно сворачивать полотна, чтобы вновь засунуть их в тубус.
— То-то же. Дурак ты, Леха, — некому нам их продать.
— А заказчик наш кому их продаст?
— Не знаю. И нам с тобой он этого не скажет. Такая информация больших денег стоит.
— А что, если их в комиссионку сдать?
— Точно, дурак. Там нам дадут по рублю и милицию вызовут.
— Что же делать?
— Сидеть и ждать звонка, когда заказчик встречу назначит.
— Обидно как-то.
— Угу. Мне, Лех, тоже обидно. Намажь-ка и мне бутерброд.
Глава 10
— Добрый день. — Астахов открыл дверь кабинета следователя и увидел на обыкновенном учрежденском колченогом столе картину Дюрера. Пораженный, он сделал шаг вперед и замер, не сводя с нее глаз.
— Здравствуйте, — отвечал Солодовников. — Николай Андреевич, это та самая картина, которая была украдена из вашего дома?
— Да, это она. — Астахов не мог не узнать полотно. — А где вы ее нашли?
Но следователь уклонился от прямого ответа:
— Скажите, вы знаете этого человека?
Только тут Астахов заметил, что в углу кабинета сидит еще и Миро.
— Здравствуйте, Николай Андреевич, — сдержанно поприветствовал его цыганский парень.
— Здравствуй. — И Астахов без всякой задней мысли пожал ему руку.
— То есть вы знаете этого человека, — повторил Солодовников уже утвердительно.
— Да, это Миро, — отвечал вызванный в милицию потерпевший. — А в чем тут дело? Объясните, Ефрем Сергеевич.
— Обязательно объясню, Николай Андреевич, обязательно. Дело в том, что именно у гражданина Милехина эта картина и была найдена.
— Что?! Но этого быть не может! — Астахов опять повернулся к Миро, тот опустил глаза. — Миро, почему ты молчишь? Скажи же хоть что-нибудь!
— Николай Андреевич, — начал цыган, — я уже убедился, что все против меня. Я боюсь, что вы мне тоже не поверите.
Дав им обменяться этими фразами, следователь продолжил:
— Господин Астахов, вы подтверждаете, что в день кражи гражданин Милехин был в вашем доме?
— Да, он был у меня.
— И он видел ваши картины?
— Да, конечно, он их видел — они висели в гостиной.
— И при этом он сказал вам, что нуждается в крупной сумме денег?
Астахов кивнул.
— Все ясно. — И Солодовников вызвал конвой, чтобы Миро увели в камеру следственного изолятора.
Совсем растерявшийся Астахов проводил арестованного взглядом, потом снова обратился к следователю:
— Но я в это не верю. Я не верю, что Миро украл, — он не способен на воровство…
— К сожалению, Николай Андреевич, все факты говорят в пользу именно этой версии: ему нужны были деньги — значит, у него был мотив, потом, у него нет алиби, и, наконец, картину-то мы нашли именно в его шатре.
— А где остальные картины?
— У Милехина мы нашли только одну… — развел руками Ефрем Сергеевич.
— Ну вот видите! — воскликнул было Астахов.
— …Но он мог спрятать картины в разных местах, это обычное дело. Мы продолжаем искать.
— Неужели я так ошибался в человеке… — говорил Николай Андреевич уже не следователю, а самому себе.
Тем временем Солодовников решил, что визит к нему Астахова пора заканчивать.
— Спасибо вам, Николай Андреевич, вы можете идти. А картина пока останется у нас. Не переживайте — с ней все будет в полном порядке!
* * *
Много вопросов пришлось задать Ваське, прежде чем картина стала ясна. Но зато мальчишка снова мог на вопросы отвечать — и радовались этому и Люцита с Рычем, и Рубина с Палычем, и, конечно же, он сам. Но, по мере того, как Васькина встреча с Лехой и Рукой у шатра Миро вырисовывалась во всех своих подробностях, радость куда-то улетучивалась.
— Это они — эти бандиты — Миро картину подбросили, — грустно проговорила Люцита. — Теперь уже никаких сомнений нет.
— Ну значит, нужно Васеньку в милицию сводить — пусть он там все расскажет! — всполошилась Рубина, тут же собираясь везти малыша к следователю.
— Не знаю, не знаю, — засомневался Рыч, рассуждая вслух. — Цыгане приводят в милицию мальчишку, чтобы вызволить своего вожака. Никто, кроме ребенка, этих беглых бандитов не видел. В милиции вообще считают, что их в Управске и близко быть не может. А тут цыгане привели ребенка, которому за ложные показания, по его малолетству, ничего не будет. Понимаете? Наверняка они решат, что это мы просто Ваську так научили, чтобы Миро выгородить.
Люцита и Рубина загалдели, стали возражать, а Палыч молчал.
— Что ж ты молчишь, Паша?! — накинулась на него Рубина.
— Думаю, — спокойно отвечал тот. — По-моему, Богдан прав.
Женщины сразу замолкли, понурив головы.
— Какой же я был дурак! — И Рыч сжал кулаки. — Думал, что уж сюда-то они точно не сунутся!
— О другом подумать надо. — И на лицо Палыча легла морщина озабоченности. — Ваське грозит опасность. А теперь, если им станет известно, что он снова заговорил, — и подавно. Вася знает этих бандитов, а они знают его. Сейчас, где бы он ни появился, эти Рука с Лехой могут тут же…
И Палыч осекся, увидев страх в Васькиных глазах. Он даже испугался, как бы малец опять не лишился дара речи.
— Тебе ни в коем случае нельзя попадаться им на глаза, — сказал Ваське дядя Палыч строго, но вместе с тем нежно. — Ты понял? Это очень опасно!
Он погрозил пацану пальцем.
— Ладно, старик, не волнуйся, — заговорил Рыч. — Я Василия теперь не оставлю — буду его телохранителем!
И Рыч ласково прижал мальчишку к себе.
— А ты не боишься уже Богдана? — спросил у Васьки Палыч.
— Не-а, — ответил мальчонка и сам еще сильнее прижался к Рычу.
— Ну вот и молодец! — улыбнулся старик.
И они с Рубиной стали прощаться с хозяевами.
— Дядя Палыч, бабушка Рубина! А посмотреть, как я ножи метаю? — И Васька потащил всех на лесную опушку.
Там по его просьбе Палыч написал на деревянном щите печатными буквами «РУКА» и «ЛЕХА». И только после этого мальчишка стал прицельно метать ножи.
* * *
Астахов вернулся домой мрачнее неба перед грозой.
— Представляешь? — заговорил он с Олесей прямо с порога. — Оказалось, что картины украл Миро!
— Кто?! — сидевшая на диване Олеся даже привстала от неожиданности.
— Миро. Никогда бы не мог о нем такого подумать. Тяжело разочаровываться в людях…
— Постой, а почему ты уверен, что это сделал именно он?
— У него нашли одну из картин.
— Боже мой, значит, он украл картины, потому что мы отказали ему в деньгах?
— Ну ты же ему не отказала, ты же просто отложила решение вопроса. Так?
— Я дала ему понять, что свободных сумм у тебя сейчас нет.
— Ты не имела права так ему говорить, не посоветовавшись со мной.
— Но ты же доверяешь мне? И потом, это же ты просил меня с ними разобраться. Я проверила весь бюджет фирмы и убедилась, что мы не можем дать денег без ущерба для бизнеса.
— Да Бог с ним, с бизнесом. Ты понимаешь, что получилось? Ты фактически толкнула человека на преступление! Миро хотел построить жилье для всего своего табора. Жилье, а не какое-нибудь казино! Это благородное дело!
— Может быть, и благородное, но при этом не очень-то выгодное для тебя.
— Олеся, ты сейчас говоришь совсем как Тамара — я не узнаю тебя!
— Я сейчас говорю, как твой главный бухгалтер.
— Да? Наверное, ты была права — мы действительно перестали понимать друг друга!
* * *
Еще когда Люцита продала все свои невеликие украшения и отдала вырученные за них деньги Баро, чтобы поучаствовать в залоге за освобождение Рыча — еще тогда Баро решил, что все ее брошки и сережки он разыщет, выкупит и вернет ей.
Однако это оказалось совсем не таким уж простым делом — выведать, кому Люцита продала свои драгоценности, да еще так, чтобы сама она ничего об этом не узнала. И все же Зарецкому это удалось. Он разыскал того самого скупщика золота, объяснил, что интересует его только то, что продала недавно молодая цыганка. Скупщик вывалил на стол все приобретения последней недели и быстро выбрал из них купленное у Люциты. Баро уже готов был расплатиться и уйти, как вдруг остановился завороженный: среди прочего товара скупщика он узнал свое фамильное ожерелье. Вернее, не свое, а Земфирино — он подарил ей это украшение, когда та забеременела. А теперь оно было уже и не Земфирино…
«Как же она могла? — Только одна эта мысль стучала в висках у Зарецкого. — Она ведь прекрасно знает, как для меня дорого это ожерелье, — мои предки передавали его своим женам из рода в род! Как же она могла? Как она могла?»
Скупщик истолковал волнение Зарецкого по-своему. Он продал ему все украшения Люциты и ожерелье в придачу за неплохую цену и остался весьма доволен.
* * *
Астахов собирался выйти из дому, когда на пороге другой комнаты появилась Олеся.
— Ты уходишь? — спросила она.
— Да.
— И ты не собирался мне об этом сказать?
— Ну я думал, может быть, ты там уснула, в той комнате… — неловко оправдывался Николай Андреевич.
— Вот видишь, мы с тобой уже разошлись по разным комнатам. Как будто мы прожили вместе много-много лет и успели надоесть друг другу.
— Я думаю, нам просто надо попытаться друг друга понять, а не усугублять наш конфликт.
— Я стараюсь тебя понять, Коля, но ты становишься от меня все дальше и дальше. Давай поговорим об этом?
— Обязательно поговорим, но не сейчас, позже. Сейчас мне надо к Кармелите.
— Это так срочно?
— Да, это очень срочно. Пойми, узнать о том, что Миро арестован, она должна от меня.
Астахов осмелился обнять обидчивую любимую и поцеловать ее в щечку.
— Да, я понимаю, — отвечала она. — Я ведь могу и подождать…
А Николай Андреевич гнал свой «БМВ» в Зубчановку. Руль в руках и шуршание автомобильных шин по асфальту всегда вносили в его душу некоторое успокоение. Поэтому к Кармелите он вошел, полностью взяв себя в руки. По крайней мере, так ему самому казалось.
Приветливо поздоровались, Астахов присел.
— Знаешь, меня вчера обокрали.
— Да ты что?
— Да. Украли картины. Всего Дюрера. И те, что я привез из Англии, тоже.
— Очень обидно, конечно… — Девушке трудно было понять и почувствовать всю полноту астаховских переживаний. — Они, наверное, были очень дорогие?
— Да, дорогие. Но для меня это гораздо важнее, чем деньги, — это же моя страсть!.. Хотя дело даже и не в этом. Тем более что одну из них милиция уже нашла.
— Ну вот видишь, как хорошо, — так быстро! — Кармелита хотела найти какие-нибудь еще слова, но не нашла и решила сказать то, что думала: — Ты меня извини, я просто не знаю, что говорить, чем тебе помочь… Ну что я могу?
— Нет-нет, что ты, Кармелита, я ведь не за этим пришел. Я… Дело в том… — Он собрался с духом и выложил наконец то, зачем приехал: — Дело в том, что в краже картин обвиняют Миро.
— Что?! — опешила девушка.
— Он арестован, — продолжал свой невеселый рассказ Астахов.
— Нет, подожди, Миро не может украсть! Понимаешь? Просто не может!
— Да, я тоже так думал. Но как-то все складывается против него…
— А почему ты решил, что это именно Миро?
— Потому, что эту самую одну картину нашли у него.
— Значит, ему ее кто-то подбросил.
— А почему именно ему? Вот и следователь говорит, что слишком уж много совпадений.
— Каких еще совпадений?
— Дело в том, что Миро нужна крупная сумма. И он приходил ко мне за деньгами.
— Ну и что?
— Ну и… Разговаривала с ним Олеся… И сказала ему, что вряд ли получится, потому что я потратил всю наличность на эти картины… Ну и он мог разозлиться, я понимаю…
— Да никогда Миро бы такого не сделал! Никогда!
— Но обидеться-то он мог?
— Ну и что? Обиделся, тайком пробрался к тебе в дом и все украл, так? Да любой человек, который знает Миро, скажет тебе, что он на такое просто не способен!
— Знаешь что? Я сам найму ему хорошего адвоката, и пусть уже он докопается до правды.
— Но ты же не веришь в его невиновность! — Кармелита пылала праведным гневом. — Я сама найду способ, как ему помочь! Я докажу и тебе, и всем на свете, что Миро — не вор!
Кармелита выбежала из конюшни. Понять друг друга и на этот раз не получилось.
* * *
— Никогда бы не подумал, что моей женой будет шувани, — говорил Рыч, нежно держа Люцитину руку в своей.
— А не страшно быть мужем шувани?
— Что же в этом страшного?
— Ну как же — теперь ты меня обмануть не сможешь никогда. И изменить тоже не сможешь — все равно все узнаю! — и она рассмеялась.
— Да не собираюсь я тебе изменять. А то, что в семье будет своя шувани — это даже здорово. Значит, ни мне, ни нашим детям никакие болезни не страшны!
— Ты думаешь, у нас будет много детей?
— Обязательно! А ты что видишь? Наше с тобой будущее видишь?
— Нет. Свое будущее я увидеть не могу.
— Что ж это получается? Сапожник без сапог, да?
— Ну вроде того. Вон мама ведь тоже ничего о себе наперед не знала. Не знала, что дар шувани ее покинет, что от Баро уйдет… Знаешь, пойду я еще раз с ней поговорю. Ведь дар мне от нее перешел.
И уже через пару минут Люцита сидела рядом с матерью в старой палатке Рубины, где обосновалась теперь, чтобы не мешать молодоженам, Земфира.
— Мам, объясни мне еще раз, что у тебя произошло? Ты же всю жизнь мечтала быть рядом с Баро — а теперь от него ушла? Ты не должна была этого делать.
— Ох, доченька. Я так боялась его потерять, что совсем завралась… И если бы он узнал всю правду, то сам бы меня выгнал.
— Зря ты решаешь за него. Откуда знаешь, как бы он поступил?
— Знаю. Он не понял бы меня и не простил бы моей лжи. Я потеряла его навсегда…
— Нет, мамочка, вовсе нет. Это далеко еще не конец, и Баро придет к тебе.
— Спасибо, Люцита, не надо меня утешать.
— Я не утешаю — я знаю. Очень скоро Баро сам придет сюда за тобой.
— Откуда ты знаешь?
— Я теперь знаю и вижу очень много, мамочка. Тот дар, который ты потеряла, — он перешел ко мне. Теперь я — шувани…
Люцита рассказала матери все, что произошло у них в палатке, и как с помощью Рубины Васька стал ее первым пациентом.
— Я очень за тебя рада, дочка, — говорила Земфира, проводя рукой по роскошной копне Люцитиных волос. — Только смотри, не соверши моей ошибки — береги дар!
— Ты знаешь, мам, мне хочется быть полезной! Мне так понравилось помогать людям! Когда я смотрела в Васькины глаза…
— Вот видишь, ты лучше, чем я. — Земфира утерла выкатившуюся из глаза слезу. — Ты заботишься о других, а я слишком много думаю о себе.
— Но ты же раскаиваешься, а это уже очень много.
— Ты говоришь так, как будто старше меня и мудрее…
— Мам, ты что, обиделась?
— Нет, что ты! Наоборот — спасибо тебе.
— Я хочу тебе помочь. — Дочь обняла мать и прижалась к ней.
— Мне никто уже не сможет помочь, я все потеряла…
— Но ты можешь и все вернуть — надо только очень сильно этого захотеть! Верь мне, мама.
Глава 11
Прежде всего Кармелита побежала в милицию и добилась свидания с Миро.
— Я не имею никакого отношения к этой картине! — Это было первое, что сказал ей цыган, когда его ввели в комнату для свиданий.
— Знаю, Миро.
— Я не имею понятия, как она у меня оказалась!
— Миро, я ни на секунду не сомневаюсь в том, что ты невиновен. Поэтому и хочу помочь тебе, поддержать.
— Спасибо, Кармелита. Мне это очень важно. Я действительно ни в чем не виновен. — Но тут он заметил, как девушка почему-то прикрыла глаза. — Что с тобой?
Она ответила не сразу:
— Всего лишь полтора года назад на этом самом месте стоял Максим, — подняла веки Кармелита, — и я точно так же приходила к нему на свидание…
— Да, наверное, похоже. Максим был, как и я сейчас, невиновен. Но тогда вас с ним связывали совсем другие отношения.
— А я ведь когда-то была твоей невестой, Миро. И даже чуть не стала твоей женой…
— Когда-то я мечтал об этом больше всего на свете…
— А сейчас?
— А сейчас это невозможно.
Говоря это, они перешли с повышенного тона на тихий шепот. Но не для того, чтобы не услышал надзиратель, — он все равно все слышал, — а просто потому, что о таких вещах не кричат.
— Ты ведь сделала свой выбор, — говорил Миро.
— Да, сделала. И была счастлива, что встретила Максима.
— Он был главным в твоей жизни и навсегда в ней останется.
— Да, это так. Я никогда его не забуду.
— А я, как бы ни любил тебя, никогда не смогу быть вторым. Ты обиделась?
— Нет! — ответила Кармелита, пытаясь скрыть свою обиду от Миро. — Просто глупо было говорить с тобой об этом.
— Ты прости меня, если я сказал что-то не так. Но я привык говорить то, что думаю. Теперь я могу быть тебе только братом.
— Вот, как брату, я и хочу тебе помочь. Ты только скажи, что можно сделать?..
— Не знаю, Кармелита. Все факты, все улики — все против меня. Я не знаю, как доказать, что я — не вор.
— Наверное, нужен адвокат. Но такой адвокат, чтобы он верил тебе, верил в твою невиновность, так же как я в это верю… Постой. — Взгляд Кармелиты вдруг просиял. — Кажется, я знаю, кто это может быть!
— Кто?
— Ну сначала мне надо поговорить с этим человеком…
* * *
После того как на конюшне от него убежала Кармелита, Астахов пошел в кабинет к Зарецкому. Он хорошо понимал, что и там его ждет разговор не из легких.
Баро сидел за столом, но работа не шла. В руках он перебирал ожерелье и неотступно думал о Земфире. В этот момент в кабинет вошел Астахов.
— Здравствуй, Рамир, — сказал он и тут же перешел к сути: — Между нами снова могут возникнуть разногласия. Мне бы этого не хотелось. Поэтому я хочу предложить тебе одно совместное дело — инвестировать вместе строительство дома для цыган.
— Для каких цыган? — Баро ничего не понял.
— Для вашего табора, который возглавляет Миро. Так ты согласен?
— Построить дом для табора? Да, конечно, я согласен…
Астахов тут же протянул руку, и Баро ничего не оставалось, как ее пожать.
— Но как тебе в голову пришла эта идея, Коля?
— У меня есть на это две причины. Во-первых, я хотел бы это сделать для Кармелиты. Только что мы с ней немного поссорились, и я хочу как-нибудь загладить свою вину.
— А из-за чего вы поссорились?
— Вот это как раз и есть вторая причина… Поэтому-то я и пришел к вам — к Кармелите и к тебе, Рамир. Дело в том, что ко мне с идеей этого строительства приходил Миро. Он просил денег. И так получилось, что Олеся… Что мой бухгалтер отказал ему. К сожалению, я был не в курсе, иначе я бы этого не допустил. Я считаю строительство дома для цыган делом полезным и важным. И я бы выделил на это деньги. Больше того, я даже выбил бы землю под это строительство. Кроме всего прочего, это бы укрепило и наше с тобой сотрудничество, не так ли? — Астахов никак не мог подойти к самому главному, о чем собирался сказать — к аресту Миро.
— Я не понимаю, — отвечал Баро. — Почему о том, что цыгане собираются строить дом в нашем городе, я узнаю последним? Почему Миро пошел просить денег у тебя? Почему он не пришел ко мне?
— Я думаю, что просто он хотел сделать это самостоятельно — взять деньги, отработать их. Это зрелое решение. Ведь он же — вожак табора.
— Но я дал бы ему эти деньги без всяких вопросов!
— Да, конечно, ты бы дал. Но, я думаю, ты дал бы безвозмездно, ты не позволил бы даже говорить о кредите, о возврате. А Миро хочет независимости. Даже от тебя. И в этом как раз я могу его понять.
— Пожалуй, ты прав, Коля. Понимаешь, табор — это моя семья, каждый цыган в таборе мне дорог. И, уж конечно, я бы не стал брать с них денег. Ты знаешь, я буду счастлив, если табор построит свой дом в Управске и все цыгане будут жить рядом со мной! Спасибо тебе, Коля, что ты пришел с этим ко мне. — Баро еще раз пожал руку Астахову, теперь уже по собственной инициативе. — Коля, а давай позовем Миро и сразу же обсудим детали все вместе?
— К сожалению, это невозможно. Миро в тюрьме.
— Что?!
— Рамир, собственно, к этому я и веду. Вскоре после визита Миро из моего дома пропали самые ценные картины моей коллекции. И одну из них милиция нашла у него. Поэтому Миро арестован…
— Но Миро не мог украсть — я за него ручаюсь!
— Не торопись, Рамир. Все улики свидетельствуют против него.
— Николай, я знаю этого парня с детства. Ну не мог он украсть, не мог!
— Я понимаю тебя, Рамир. Я сам буду рад, если все это окажется не так. Но я уже в этом не уверен.
— Ты не веришь моему слову?! — Баро вспыхнул в один момент, как загорается в один момент спичка.
— Рамир, я вынужден верить фактам. Мою картину нашли у Миро.
— Ну пойми ты — ему подкинули эту картину! Подкинули для того, чтобы бросить тень на цыган. А ты идешь на поводу у тех, кто это сделал. Ну не брал Миро твоих картин, понимаешь? Не брал! — И вдруг он перестал кричать. — Когда же люди перестанут относиться к цыганам как к ворам и мошенникам?..
— Рамир, если я не верю Миро, то это еще совсем не значит, что я не верю в честность цыган. Я же предлагаю тебе сотрудничество.
— После всего этого? Ты предлагаешь мне сотрудничество, хотя не веришь тому, что я говорю тебе о Миро?!
— Да. Потому что Миро мне — чужой человек, а нас с тобой связывает Кармелита, наша дочь…
Повисла пауза. Астахов наконец сказал все, что хотел. А Баро никак не мог сообразить, что же ему говорить дальше.
* * *
Кармелита даже злилась на себя — как же эта мысль сразу не пришла ей в голову. Есть, есть как раз такой адвокат, который не усомнится в невиновности Миро!
И она разыскала Соню.
— Что случилось? — спросила та, увидев запыхавшуюся Кармелиту, — это была уже третья их встреча за день.
— Миро арестован! Ему нужен адвокат, — сразу же выпалила гостья.
— О Господи! За что?!
— За кражу картин Астахова.
— Каких картин? Какую кражу? Не может быть…
— Конечно, не может. Миро этого не делал — ты должна в это поверить!
— Да у меня и мысли даже не возникло, что он может что-то украсть!
— Вот именно. Все это ты должна доказать в милиции, как адвокат Миро.
— Конечно же, я сделаю все, что только могу. Только ты мне расскажи толком, что случилось, — я ничего не понимаю.
Кармелита перевела дух и выложила Соне все, что знала сама.
— …Вот так, — закончила она свой рассказ. — Но Миро же не виноват. Скажи, ты знаешь, как это доказать?
— Пока не знаю. Но самое главное — это чтобы милиция начала искать настоящего вора. Когда его — или их — найдут — и Миро оправдают.
— А если они не найдут их никогда?
— Вот поэтому нужно идти в милицию и разбираться. — Соня постаралась взять себя в руки и говорила уже не как влюбленная девочка, а как юрист.
— Папа заплатит за твои услуги, — не подумав, ляпнула Кармелита.
Соня вспыхнула:
— Что?! Зачем ты это сказала? Ты же знаешь, как я отношусь к Миро!
Кармелита поняла, что совершенно незаслуженно обидела подругу.
— Прости, Сонь, я сама не знаю, что говорю… — произнесла она смущенно.
— Скажи, а Миро сам захотел, чтобы я его защищала? — спросила Соня с надеждой в голосе.
— Нет. Это была моя идея, — не стала скрывать правду Кармелита.
— Хорошо, я постараюсь твое доверие оправдать. — И она, проверив свои документы, решительно направилась в управскую милицию.
* * *
Дверь гостиничного номера распахнулась, и Игорь втащил внутрь две большие канистры.
— Что это еще? — возмущенно спросила Тамара, только-только прибравшаяся в номере. — Что это за канистры ты сюда припер? Что там?
— Бензин — что же еще?
— Зачем тебе столько бензина? — продолжался этот диалог из одних вопросов.
— Ну а зачем обычно нужен бензин, Тамара, а?
— Ну чтоб на машине ездить.
— А еще? Думай, Томка, думай! — Но Тамара молчала. — Чтобы устроить большой пожар — вот зачем!
— Что такое? Вспомнил, как был директором автосервиса и решил устроить там пожар, чтобы скрыть растраты? — иронизировала Тамара. Но уже в следующую секунду ей стало не до шуток. — Что поджигать-то собрался?
— Не что, а кого — Кармелиту вместе с ее конюшней и лошадьми! А? По-моему, гениальный план!
Тамара только ойкнула и села на кровать.
— И это ты называешь гениальным планом? — заговорила она, придя в себя. — Да глупее не придумаешь!
— Ты не права, Том. Поджечь конюшню очень легко — там столько сена и соломы… Этих двух канистр хватит. И от конюшни ничего не останется, и от Кармелиты тоже. Только пепел.
— Но нельзя же поджигать живого человека! Понимаешь, нельзя! Я так не могу!
— А тебе почти ничего и делать не придется — я все сделаю сам. Ты мне только чуть-чуть поможешь.
И он стал уговаривать Тамару пойти на преступление. На еще одно преступление. Страшное.
— Тома, ну надо же решать все наверняка.
— Мне страшно.
— Ты же сама хотела убрать Кармелиту, чтобы получить астаховские деньги.
— Хотела. Но как-то иначе. По-доброму… А то, что ты задумал, — это чудовищно.
— Да какая разница, как именно отправить человека на тот свет — поджечь или отравить? Цель-то одна.
— Не знаю, не знаю.
— Тебе что, уже не нужны деньги Астахова?
— Ладно, — тряхнула головой Тамара, будто отбрасывая от себя сомнения. — И когда же ты собираешься это сделать?
— Завтра.
— Почему именно завтра?
— А завтра в театре большое цыганское представление — все цыгане будут там, и из дома Зарецкого все. Все, кроме Кармелиты, — она туда не пойдет.
— Откуда ты знаешь?
— Мне конюх сказал во время нашей пьянки. Она до сих пор в трауре по Максиму, ни на какие развлекательные мероприятия не ходит и сидит целыми днями на конюшне.
— Значит, завтра? — Голос у Тамары дрожал.
— Завтра! — У Игоря сомнений не осталось. Впрочем, как и совести.
* * *
Рубина заглянула к своему неюному жениху на работу в автосервис. Палыч сидел за столом, заваленным чеками, сметами, планами и отчетами. Но, несмотря на это, он улыбался во весь рот, показывая сметам и отчетам, что не все из его зубов дожили до этого дня.
— Ты, я вижу, в хорошем настроении? — спросила, войдя, Рубина.
— А как же — за Ваську радуюсь. Ну это же здорово, что мальчишка снова стал говорить! Спасибо тебе огромное, Рубинушка!
— А мне-то за что? Я только помогла. Все сделала Люцита.
— Знаешь, а я ведь не верил во все эти чудеса. Мне всегда казалось, что это… Ну в лучшем случае психологические трюки какие-то.
— А может быть, это и так? Понимаешь, человек в силах сам себя вылечить. Ему только надо помочь в этом, надо заставить его поверить в то, что он может победить болезнь… Вот шувани это и делает — заставляет человека поверить в себя.
— Сколько лет я тебя знаю, Рубинушка, — Палыч смотрел на нее влюбленными юношескими глазами, — а ты все не перестаешь меня удивлять.
— Чем это?
— Мудростью своей. Ты любого человека можешь убедить, даже такого закоренелого скептика, как я.
— Конечно, могу. Профессия у меня такая. Я же шувани, хоть и на пенсии.
И влюбленные старики заулыбались друг другу.
Глава 12
Люцита просто вышла пройтись по лесу вокруг табора. Легкий ветерок ласково трепал траву, ветки деревьев, ее волосы. Мир дышал спокойствием. Глаза отдыхали, глядя на окружавший ее зеленый цвет листвы.
И вдруг, в одно мгновение, все стало красным. И красными были не трава и деревья, а какая-то постройка, вставшая вдруг у Люциты перед глазами. Очертания постройки казались знакомыми, она напрягла память… Ну конечно, это же конюшня Баро. А вот из красной конюшни выбегают красные лошади, ржут и разбегаются в разные стороны.
Люцита никак не могла понять, что же означает это ее видение. И ничего не могла сделать с прокравшейся в сердце вместе с этим видением тревогой. Тогда она отправилась туда, куда звало ее видение, — к Баро на конюшню. Первой, кого она там увидела, была Кармелита.
— Лошадям грозит какая-то опасность! — Глаза Люциты горели.
— Какая опасность? — опешила Кармелита.
— Не знаю. Мне вдруг привиделось, что испуганные лошади выбегают из вашей конюшни…
— Ну мало ли что может привидеться. Ты меня напугала. Я подумала, им и на самом деле что-то угрожает… Ну а кошмары мне тоже иногда снятся.
— Да это не кошмары. Пойми, это было видение. Я теперь, как когда-то была твоя бабушка — шувани.
— Ты — шувани? Но ведь наша шувани — Земфира?
— Мама потеряла этот дар. Теперь он перешел ко мне.
— А бабушка моя об этом знает?
— Конечно, знает. Это ж как раз Рубина и помогла мне открыть, что я — шувани. Если б не она, я бы так и не поняла этого…
Люцита рассказала Кармелите все, что с ней произошло.
— Да, тогда получается, что твое видение — это действительно серьезно. Ты извини, что я к этому так легкомысленно сперва отнеслась. Я ведь не знала, что ты теперь… Просто для меня это как-то очень неожиданно. Ты — и вдруг шувани…
— Наверное, этот дар по наследству передается.
— Нет-нет. Я точно знаю: бабушка говорила, что дар шувани — он выбирает достойного.
— Это я-то достойна? Столько всего натворила…
— Зато теперь ты знаешь цену добра и зла. — Кармелита стала глядеть на Люциту как-то особенно внимательно.
— Что ты на меня так смотришь? — спросила новая шувани.
— Нет-нет, ничего. Просто образ шувани для меня — это все-таки моя бабушка. Ну вот как мы всегда в детстве думали? Бабушка — она старенькая и мудрая. А тут ты — красивая, молодая и вдруг — шувани… А я ведь в детстве тоже шувани стать мечтала. Думала, когда стану старенькой, обязательно буду шувани, как моя бабушка. Я за ней подсматривала и потом кукол своих лечила… Скажи, Люцита, а как ты видишь?
— Как? — переспросила та и закрыла глаза. — Ой, опять… Лошади… Они бегут… Вроде бы как ночь, но так ярко вокруг, как днем…
— А что это все может означать? Куда бегут лошади? И почему?
— Не знаю. Я пока что многое из того, что вижу, не могу понять. Может, я и зря тебя напугала, прости.
— Да нет, не зря. Все ты правильно видишь. Там где я — там одни несчастья.
— Не говори так, неправда это.
— Правда. Год назад Максим погиб, бабушка чуть из-за меня не умерла. Теперь вот еще Торнадо…
— Я согласна, что судьба у тебя непростая, но несчастья должны закончиться. Надо верить в это.
— Может быть и надо, но я уже не верю в то, что у меня когда-нибудь что-нибудь наладится.
Вдруг Люцита улыбнулась:
— А ведь ты лукавишь сейчас. Ты не о несчастьях своих думаешь. Ты думаешь о Миро и мечтаешь быть с ним рядом.
— С чего это ты взяла? — гордо бросила в ответ Кармелита, но кровь предательски прилила к ее лицу.
— Я это просто увидела, — спокойно ответила ей Люцита. — Я же теперь шувани.
Она еще раз прикрыла глаза, погружаясь в невидимое для остальных, а когда открыла их вновь, то сказала Кармелите:
— Я вижу, что ты любишь Миро.
— Но это не так! — сразу же стала спорить с ней сводная сестра. — Потому что я любила и люблю Максима…
— Кармелита, любовь не спрашивает, когда ей приходить. Я по себе знаю… Она просто приходит и поселяется в твоем сердце.
— Но я не могу этого позволить, — отвечала Кармелита тихо-тихо.
— Разве можно запретить себе любить? Попытаться скрыть любовь можно, а запретить — нет!
— Значит, придется скрывать… — Кармелита стала сдавать свои позиции. — И вообще, мы с Миро любим друг друга, как сестра с братом.
— Не делай быстрых выводов.
— А это не я — это он так сказал. Ну он так решил, и даже если в его сердце осталась еще любовь ко мне, то я об этом никогда не узнаю. Он не позволит.
— Не позволит? Но ты — его судьба, а он — твоя. И это именно судьба устроила так, что вы встретились. Остальное — за вами!
— Нет! Есть еще долг и честь! И в этом Миро прав! — Кармелита спорила не с Люцитой. Она спорила сама с собой.
* * *
В кабинет к следователю Соня вошла уже не влюбленной девушкой, а квалифицированным юристом. Было в ней это удивительное умение — преображаться, становиться из молоденькой девочки собранным профессионалом, когда дело касалось работы.
— Здравствуйте, разрешите?
Ефрем Сергеевич жестом пригласил ее войти. В конце концов, еще одна свидетельница, приходившая вместе с Милехиным в дом к Астахову в день кражи, пришла к нему сама, без вызова.
— Это вы ведете дело Милехина Миро Бейбутовича? — спросила Соня вежливо, но не просительно и не подобострастно.
— Да. А вы хотите дать показания? — Солодовников был явно заинтересован визитом.
Но эта девочка сильно его удивила.
— Нет, я — адвокат задержанного.
— Вот как? Не знал, что Милехин нанял себе адвоката.
— Каждый имеет право на защиту.
— С этим, конечно, никто не спорит. Но не каждый адвокат возьмется защищать цыгана, обвиняемого в воровстве. Особенно такая молодая и симпатичная девушка! — Ефрем Сергеевич никак не принимал Соню всерьез и в душе даже веселился.
— Знаете, я пришла сюда не выслушивать комплименты, а отстаивать интересы моего подзащитного!
— Да? А сам он об этом догадывается? — усмехнулся Солодовников. Следователь прекрасно знал, что без его ведома сидящий в камере следственного изолятора Миро никакого адвоката вызвать не мог.
Но это не сбило Соню — она тоже хорошо знала все свои права и юридические нормы. Предъявив удостоверение члена коллегии адвокатов, пусть и другого города, она потребовала свидания с задержанным для официального оформления своего участия в деле.
Ефрем Сергеевич хмыкнул, но выбора у него не было.
* * *
Баро и Астахов расстались, едва не поссорившись. Но каждый из них понимал, что доводить до этого нельзя. Слишком многое их теперь связывало — и бизнес, и город Управск, и, прежде всего, одна дочь двух отцов — Кармелита. Оба чувствовали, что лежавшая на их плечах ответственность должна перевесить эмоции.
Они созвонились и договорились встретиться еще раз — не для деловых переговоров, а просто чтобы посмотреть друг другу в глаза и еще раз пожать руки. Встретились на конюшне — у Кармелиты.
Люцита как раз уже прощалась, собираясь уходить, но Баро настоятельно попросил ее пройти в дом — у цыганского барона было о чем поговорить с приемной дочерью. Та, пожав плечиками, пошла в дом, а Баро в который уже раз задал Кармелите все тот же вопрос:
— Дочка, скажи, ну почему ты заточила себя в этой конюшне?
— Пап! — устало и раздраженно сказала девушка, пытаясь остановить его.
— Нет, ну так же нельзя! Коля, хоть ты ей объясни!
— Кармелита, я понимаю, что ты любишь лошадей и они тебя тоже любят… — робко вступил в разговор Астахов.
— Послушайте, я вас обоих очень прошу — оставьте меня в покое!
Но Баро было не унять:
— Кармелита! Твой отец, — кивнул он на Николая Андреевича, — приходит к нам в дом, чтобы повидаться с тобой, а тебя нет — ты на конюшне!
— Рамир, я прошу тебя… — остановил его Астахов. — Перестань. Я готов встречаться с Кармелитой где угодно.
— А я не хочу ни с кем встречаться! — У девушки начиналась истерика. — А вас, Николай Андреевич, вообще никто не просил сюда приходить!
— Что ты сказала?! — Зарецкий готов был уже отшлепать непослушную девчонку, как делал это совсем недавно — лет пятнадцать назад.
— Повторить? — спросила Кармелита с вызовом.
— Ты не должна разговаривать так со своим отцом! — говорил Баро, имея в виду Астахова.
— Рамир, я прошу тебя, оставь нас, пожалуйста, на некоторое время, — неожиданно попросил его Николай Андреевич. — Я хотел бы поговорить с Кармелитой один на один.
Зарецкий удивился, хотел сказать в ответ что-то резкое, но не нашел нужных слов, махнул рукой и вышел.
— Мне кажется, я понимаю, почему ты так со мной разговариваешь…
— Да! Да, да, да! — сорвалась она на крик. — Скоро все ваши подозрения не будут иметь для Миро никакого значения! Потому что я нашла ему адвоката — Соню!
— Нашла адвоката? Это правильно. Постой, как ты сказала? Соню? Соню Орлову? Но, насколько я знаю, у нее же практически нет опыта защиты в суде?
Девушка молчала.
— Пойми, Кармелита, я не хочу вмешиваться в ход следствия. Пусть милиция во всем разберется. А что касается Сони, то, может быть, ты и права — она юрист вдумчивый. Наверное, справится…
* * *
Надзиратель вел Миро на свидание с адвокатом. Цыган был заинтригован, кого же это ему определили в защитники? Но увидеть в комнате для свиданий Соню он уж никак не ожидал.
— Ты?! Значит, это ты взялась меня защищать?
— А чему ты удивляешься? Это моя работа.
— Соня, спасибо тебе большое, что пришла, но от твоих адвокатских услуг я, наверное, откажусь.
— Почему? Если это из-за гонорара, то мне ничего платить не надо. Я буду тебя защищать, потому что уверена в твоей невиновности!
— Сонь, ты не путай наши дружеские отношения с работой.
— Но нельзя же просто сидеть сложа руки и ждать чего-то. Надо верить в правосудие!
— Я в сказки давно уже не верю!
— Между прочим, я этим сказкам пять лет училась.
— Ну так я тебе скажу, что для начинающего адвоката дело ты выбрала неудачно! — В голосе Миро появилась жесткость.
— Почему?
— Да потому, что никакой суд не поверит в невиновность цыгана, которого обвиняют в воровстве! — И парень резко встал, попросив надзирателя увести его обратно в камеру.
— Миро, останься, пожалуйста, и давай поговорим спокойно! — не менее жестко сказала Соня — так мог бы говорить опытный адвокат, всю жизнь общавшийся с обвиняемыми в преступлении, а не молодая красивая девушка.
И парень подчинился, сел на место.
— Привыкни к мысли, что тебе необходим адвокат, — Соня брала быка за рога, — и суд не может состояться, если у обвиняемого не будет защиты. Тем более что адвокат, который верит в твою невиновность так, как я, — это большой плюс!
— Это нужно для защиты?
— Нет, это нужно для меня… — на одну секунду дала слабинку Соня, но, тут же спохватившись, снова взяла в руки и себя, и разговор: — Так что не будем терять времени. Расскажи мне все, что ты помнишь о дне этой кражи.
…Так у подозреваемого Милехина появился и начал работать адвокат.
* * *
Зарецкий вернулся в дом. Люцита дожидалась цыганского барона.
Баро пригласил ее к себе в кабинет, сам подошел к столу, открыл ящик, достал оттуда узелок, развязал его — и Люцита увидела свои же, проданные скупщику золота украшения.
— Откуда они у тебя? — спросила она удивленно.
— Во всяком случае, я их не украл. Тут все по-честному. Забери их.
— Но я не понимаю… Нет, я их не возьму. Это мой вклад в освобождение мужа.
— Люцита, твой муж на свободе. А украшения — у меня. Так что бери их, носи и радуйся!
— Не надо, Баро… Спасибо, но я не возьму их обратно! Я все готова была отдать, чтобы спасти Богдана. Вот если бы я отдала мою руку или мою душу — как бы ты мне их вернул?
— Но ведь эти украшения — не твоя душа. И их можно вернуть. Так что бери и носи!
Но цыганка никак не соглашалась.
— Да уж, ты с детства была упрямой девочкой, Люцита. Но подумай: эти украшения носила твоя бабушка, потом твоя мать. Они передавались из поколения в поколение! Так неужели ты хочешь нарушить цыганскую традицию?
— У цыган много традиций, Баро, — отвечала Люцита, перебирая рукой такие знакомые ей браслетики и брошки. — Одна из них — отдавать все ради спасения ближнего. Я отдала их ради спасения моего мужа, и ничего не возьму обратно!
Тогда из того же ящика стола Зарецкий вынул еще и ожерелье.
— А что ты скажешь об этом украшении?
— Постой, но это я видела на маме…
— Я подарил его Земфире, когда она сказала, что беременна.
— А потом отобрал? — В глазах Люциты появился испуг.
— Нет. Это ожерелье я купил у того же самого человека, у которого выкупил и твои украшения. Люцита, ты можешь мне что-нибудь об этом сказать?
— Но я… Я ничего не знаю. Мне нечего тебе сказать. Но знаешь что?.. Спроси у мамы!
Зарецкий молчал. Тогда Люцита наконец-то произнесла то, что хотела сказать с самого начала:
— Я одно знаю, Баро, — мама очень сильно тебя любит! Так что спроси лучше у нее. Просто возьми и спроси!
Глава 13
Дотошно расспрашивая Миро обо всех подробностях, Соня сразу же мысленно нащупывала слабые места в линии следствия. Кое-что было для нее непонятно, а значит, могло оказаться полезно. При этом она заставила себя забыть о том, что перед ней сидит ее любимый Миро. Для нее он сейчас был просто подзащитным.
И после разговора с Миро она была полностью готова к беседе со следователем. Ей было что у него спросить. Для начала Соня потребовала у Солодовникова протокол первого допроса Миро, внимательно его прочла.
— Ну? — спросил, не скрывая скепсиса, молодую девочку тертый следователь.
— Вам не показалось странным, что человек, совершивший кражу таких ценностей, принес картину к себе домой? — задала непростой вопрос Соня.
— А что вас в этом смущает?
— Миро — вожак табора, далеко не глупый человек. И вы считаете, что он мог запросто совершить такую глупость?
— Уважаемая адвокат! Оценивать все это будет суд. А мое следовательское дело — собрать улики. И у меня их более чем достаточно!
Но, не получив ответа на свой вопрос, Соня только улыбнулась. Солодовников завелся:
— Ну хорошо, я вам отвечу. С этой картиной он просто не успел ничего сделать. Наверняка решение украсть картины возникло у него спонтанно, после того как астаховский бухгалтер отказала ему в деньгах. Вы же сами при этом присутствовали! Он не готовился к этой краже специально.
— Но если так, то откуда у него оказался тубус? Ведь картина была в нем?
Ефрем Сергеевич открыл было рот, но понял, что на сей раз возразить этой девочке нечего.
— Кстати, могу я взглянуть на картину? — продолжала наступление Соня.
— Можете! — буркнул Солодовников. — Сейчас я за ней схожу. Подождите меня в коридоре.
Идя коридорами Угрозыска в специально охраняемую часть за картиной и обратно, Ефрем Сергеевич старался взять себя в руки и понять, как же ему вести себя дальше с адвокатским цыпленком, только что вылупившимся, но уже таким резким и своенравным. «Ладно, пусть себе копает, — решил он, — Милехин-то действительно вряд ли выкрал эти астаховские шедевры. Просто выпускать его в мои планы пока не входит. А так — пусть уж эта девчонка повоображает себя большим адвокатом».
Солодовников вернулся с тубусом, вновь пригласил Соню в кабинет и положил черную пластмассовую трубку перед ней.
— А отпечатки пальцев с картин сняли? — спросила девушка, аккуратно доставая старинное полотно.
— Сняли-сняли, — усмехнулся следователь. — Не переживайте!
— Ефрем Сергеевич, а у вас лупы не найдется? — спросила Соня, не отрывая цепкого взгляда от лежавшего перед ней холста.
— Найдется. — И Солодовников вынул из ящика стола большую лупу с массивной рукояткой. — В комиссара Мегрэ играете? Или в Шерлока Холмса? — резвился следователь. — А может быть, вы еще и трубку курите?
— Нет, не курю, — отвечала Соня, тщательно рассматривая картину через линзу лупы и особое внимание уделяя ее обрезанным краям. — А не могли бы вы дать мне эту лупу на некоторое время?
— Считайте, что я вам ее уже подарил. На память о вашем первом деле!
…Был целый ряд вопросов, ответов на которые у Сони не было. Но больше всего ее занимал один. Адвокат Орлова не сомневалась в том, что картину Миро подбросили. Но как же преступники, прекрасно понимавшие огромную ценность старинных полотен великого мастера, так легко расстались с одним из них? Так просто Дюрером не разбрасываются!
* * *
Оставшись одна, Олеся погрузилась в невеселые раздумья. Отношения с Астаховым зашли в тупик. Он не понимал ее. Больше того, не хотел понимать. Она слишком долго уговаривала себя не замечать этого. Слишком долго мирилась, возвращалась, прощала, старалась забыть, не думать. Но ничего не менялось. И никакого выхода она не видела. Вернее, видела только один.
И Олеся собрала вещи.
…Возвращаясь в свой дом после тяжелого разговора с Кармелитой, на пороге Астахов столкнулся с любимой. В руках у нее была большая дорожная сумка.
— Ты куда-то уходишь? — спросил он, не чувствуя опасности. — А что это за сумка?
— Здесь мои вещи.
— Какие вещи? Ты что, уезжаешь?
— Я ухожу, Коля.
По лицу Астахова пробежала тень.
— Та-а-ак, ну это больше похоже не на уход, а на бегство…
— Я так решила, — тихо сказала Олеся в ответ.
— Подожди, ты не можешь уйти просто так, не объяснившись со мной!
— А что тут объяснять? Вспомни все наши ссоры, обиды, недомолвки… Я устала. Я ухожу.
«Тоже мне Ельцин в Новогоднюю ночь!» — чуть не сорвалось с языка у Астахова, но он сдержался и вслух сказал:
— Подожди! Я думаю, нам надо поговорить. Присядь, пожалуйста.
Олеся села на край дивана, Астахов — на стул.
— Коля, — Олеся начала сама, без предисловий, — просто я понимаю, что мне не место в твоем доме… И в твоей жизни.
— Это неправда, Олеся. Неправда! Да я… Я просто не могу жить без тебя! Без тебя я не справился бы со всеми теми несчастьями, что навалились на меня за эти полтора года!
— Но теперь-то все неприятности уже позади. Жизнь налаживается. И я стала тебе не нужна.
— Но почему ты так решила?! — Астахов уже кричал. — Почему?! Объясни!
— Потому что в твоей жизни, Коля, всегда есть кто-то или что-то важнее меня. Я все время прошу твоего внимания, как милостыни!
— Олесь, но я же бизнесмен! Да, у меня куча дел, куча проблем. Ты же понимаешь, с кем связала свою жизнь!
— Ты — бизнесмен, Коля. А я — женщина. Любящая женщина. И в ответ я тоже хочу твоей любви.
Последние слова Олеся сказала тихо, но всем сердцем, всей душой. И что-то в Астахове дрогнуло. В эту секунду он действительно ее понял.
— Ну что ж, может быть, ты и права. То есть, конечно же, ты права. Но я люблю тебя! Я не могу без тебя! Прости меня, Олеся!.. Ну скажи, что я должен сделать, чтобы все это исправить?
…Уже через десять минут они обнялись. А еще через десять Астахов принес с кухни дымящийся кофе и поставил его перед любимой. Олеся с благодарностью сделала глоток.
— Вкусно? — нетерпеливо спрашивал мужчина.
— Вкусно… — томно отвечала женщина.
— Вот и хорошо! И вообще, все у нас с тобой будет хорошо! Ты мне веришь, Олеся?
— Верю… — И, не сдержавшись, улыбнулась.
— И правильно! Вот всегда смотри на меня так и улыбайся!
Их обоих разобрал смех.
— Коля, — сказала Олеся, отсмеявшись, — давай никогда больше не будем выяснять отношения. Никогда!
— Давай!
В дверь позвонили.
— Сиди, сиди, я открою, — сорвался с места Астахов.
* * *
Видно, не хотели в этот день люди оставить Кармелиту в покое. Только ушли от нее Баро и Астахов, как через четверть часа на конюшню заглянула Рубина. Правда, это была та гостья, которой девушка искренне обрадовалась.
— Как хорошо, что ты пришла! — бросилась внучка навстречу бабушке.
— Пришла? Нет, дорогая моя. Не пришла, а приехала! На машине!
— Что, за рулем?
— Ну да!
— Ух ты! Вот это бабушка! А меня научишь?
— Ну пока я еще сама ученица. Без Палыча и метра не проеду, — засмеялась веселая старушка.
— Я смотрю, у тебя прямо новая жизнь началась!
— Да. А ты почему такая грустная?
— Знаешь, моя жизнь — она как-то остановилась.
— И ты говоришь это мне? Семидесятилетней старухе молодая девятнадцатилетняя девочка?
— Не кокетничай, бабушка, ты еще не семидесятилетняя… А если серьезно… Понимаешь, бабуль, у меня есть только прошлое. А ни настоящего, ни будущего нет…
— Почему же нет, Кармелита?
— Потому что мне нравится Миро!.. — сказала это и заплакала.
— Так это же хорошо, внученька! Ты — молодая, жизнь продолжается! Да и Миро тебя любит…
— Нет, бабушка, это все в прошлом — мы с ним разошлись в жизни и во времени!
— Не говори глупостей! — Рубина даже повысила голос. — Если суждено вам любить друг друга, то, значит, так и будет!
— Но он в тюрьме… Когда же я снова его увижу?
— Скоро. Миро — не вор, и там в этом быстро разберутся!
— Господи, хоть бы его поскорей уже отпустили…
— Отпустят!
— Да, но вряд ли он мне простит… — Кармелита не договорила.
— Что простит? Что ты была невестой Максима?
— Да… — сказала чуть слышно. — Ты только не думай — я ни о чем не жалею, я любила Максима! И если сейчас можно было бы все повторить сначала, я сделала бы все точно так же. А теперь… теперь я не знаю, что мне делать.
— Я больше не шувани, Кармелита, я теперь не вижу будущего — оно для меня закрыто. Но одно я могу сказать тебе твердо: если Миро тебя любит, то он найдет в себе силы принять тебя такой, какая ты есть!
* * *
Николай Андреевич пошел открыть дверь. На пороге стояла Соня.
— Здравствуйте!
— Здравствуйте… — поздоровались с гостьей хозяева.
— Может, кофе? — спросил слегка растерявшийся Астахов.
— Нет, спасибо, если можно, я сразу перейду к делу. А дело в том, что я — адвокат Миро. И поэтому меня очень интересуют все детали, связанные с этой злополучной кражей. Николай Андреевич, Олеся, вы позволите мне осмотреть рамы, из которых были вырезаны похищенные картины?
Получив разрешение, Соня аккуратно сняла пустые рамы со стен и, вооружившись следовательской лупой, стала рассматривать торчавшие из них кусочки вырезанных полотен. Астахов и Олеся сидели на диване, прижавшись друг к другу, и следили за действиями молодого обаятельного адвоката… Хотя нет, в данном случае, скорее, частного детектива, как будто сошедшего к ним в дом с экрана телевизора из какого-нибудь сериала.
— Вы знаете, Соня, — заговорил наконец хозяин дома, — я все-таки думаю, что Миро вряд ли ко всему этому причастен…
— Да, я тоже так думаю. Николай Андреевич, вы позволите мне забрать эти рамы с собой? Я обязательно вам их верну.
— Пожалуйста, сколько угодно. Теперь, когда в этих рамах нет холстов великого мастера — какая в них ценность?
— Скажите, Соня, а вы повезете их в милицию? — полюбопытствовала Олеся.
— Да. Хочу сделать экспертизу.
— А почему же сами милицейские следопыты до этого не додумались?
— Не знаю… — И, собрав семь больших рам вместе, Соня еле оторвала их от пола.
— Вы на машине? — спросил ее Астахов.
— Нет.
— Давайте тогда я вас подвезу! — И он сам поднял собранные Соней пустые рамы.
— Спасибо… — Девушке стало даже как-то неловко.
— Я скоро вернусь! — бросил на прощание Олесе Николай Андреевич и вышел с Соней из дома.
И Олеся опять осталась одна. Опять одна, хотя не прошло и получаса с тех пор, как они с трудом помирились.
* * *
Вся эта история с ожерельем жгла душу Баро. Он уже согласен был по совету Кармелиты и Люциты пойти да поговорить с Земфирой. Но прежде сам хотел выяснить все, что возможно, от других людей. Зарецкий опять разыскал того самого скупщика золота, чтобы расспросить его во всех подробностях, как продавала ему ожерелье Земфира.
— Откуда у тебя взялось это ожерелье? Кто тебе его продал? — говоря русским языком XXI века, наезжал на ни в чем не повинного гаджо цыганский барон.
Но и скупщик был, как говаривал в знаменитом фильме Глеб Жеглов, «не зеленый пацан». Уж сколько раз наезжали на него мелкие и крупные рэкетиры, милиция — а он всегда как-то отбрехивался.
— Не помню, — отвечал скупщик. — Мало ли кто перед глазами мелькает!
Тогда Зарецкий зашел с другой стороны:
— А ты вспомни. — И он протянул ему двадцатидолларовую купюру.
— Ну да, что-то припоминаю… Это был какой-то мужик, — с готовностью взял деньги скупщик.
— Мужик? — удивился Баро. — Может, женщина?
— Что ж я, женщину от мужика не отличу? Мужик это был.
— А что за мужик? Как он выглядел?
— Не помню.
— А ты напрягись, припомни. — И Зарецкий положил перед ним еще двадцать долларов.
— Ну как он выглядел? Брюнет, средних лет…
— Цыган? — напрягся Баро.
— Нет, не цыган. Волосы у него, правда, темные, длинные, но не цыган — точно.
— Ты, я вижу, хорошо его запомнил.
— Ну хорошо — не хорошо… Но если увижу, то, может, и узнаю.
— Если увидишь, сразу позвони мне вот по этому телефону. Понял? — Зарецкий протянул ему свою визитную карточку вместе с третьей двадцатидолларовой бумажкой.
От одной мысли о том, что в их с Земфирой отношениях мог появиться какой-то мужчина, у цыганского барона по лицу заходили желваки. Скупщик, приняв это на свой счет, слегка испугался, но решил не показывать этого и с любопытством стал изучать визитку. Тогда Баро достал еще пятьдесят долларов. Торговец золотом уже протянул было за ними руку, но Зарецкий спрятал деньги обратно.
— Как только позвонишь, так сразу же и получишь, — ответил он на недоуменный взгляд собеседника.
— Понял. Можете не сомневаться!
— Если я начну сомневаться, тебе будет очень плохо, — проговорил Баро тихо, а оттого еще более страшно.
И с этими словами ушел, оставив напуганного скупщика под впечатлением от разговора.
* * *
Приехав с Астаховым к следователю, Соня разложила рамы от картин по всему кабинету.
— Ну и зачем вы все это сюда притащили? — Активность девочки начинала Ефрема Сергеевича раздражать.
— Это рамы от похищенных картин. Я бы хотела провести следственный эксперимент.
— Это вас в университете таким умным словам научили?
Соня проигнорировала ехидный вопрос.
— Вас не затруднит еще раз принести картину?
— Вы сегодня ее уже смотрели, девушка! — процедил Солодовников сквозь зубы.
Но тут в разговор вмешался Астахов:
— Я не вижу причин, почему не сделать то, о чем просит адвокат.
— Зачем?
— Я хотела бы сравнить срез на полотне со срезами в рамах, — четко ответила Соня, и добавила: — Если вы сами до сих пор этого не сделали!
Только тут Ефрем Сергеевич осознал свой следовательский прокол. «Ну и девочка!» — подумал он, глядя на Соню. А вслух сказал:
— Ну хорошо. Раз вы так настаиваете, то почему бы и нет.
Чертыхаясь про себя, Солодовников принес тубус и вынул старинный холст.
— Скажите, это та самая картина, которую вы изъяли у гражданина Милехина? — спросила Соня, взяв ее в руки.
— Естественно, — с трудом сдерживаясь, отвечал следователь. — Другой у нас нет.
Тогда молоденький адвокат просто приложила развернутую картину к раме. Потом к другой, к третьей — и так ко всем семи Астаховским рамам, из которых были вырезаны полотна. Ни в одну из них картина просто не помещалась. Солодовников засопел.
— Скажите, Ефрем Сергеевич, — спрашивала тем временем Соня, — как вы объясните тот факт, что картина намного больше, чем любая рама, из которой ее могли вырезать?
Следователь молчал.
— А как это объясните вы? — задал тогда очень простой вопрос Соне Астахов.
— Я предпочитаю опираться только на факты, — отвечала адвокат. — Судя по всему, эта картина, изъятая в таборе, не является подлинной картиной Дюрера. Очевидно, это копия. Неплохая, но копия.
— Ну давайте заключение о подлинности картин доверим нашим экспертам! — старался сохранить лицо Солодовников.
— Именно об экспертизе я и хотела вас попросить, — гнула свою линию Соня. — Видимо, кража картин готовилась очень тщательно. Специально была изготовлена копия одного из полотен, да такая, что и вы, Николай Андреевич, не отличили. И изготовлена она была только затем, дабы выставить Миро Милехина вором. Вероятно, для того, чтобы навести правоохранительные органы на ложный след…
— Ну в таком случае это им удалось, — вставил Астахов.
— …Но, возможно, и потому, что Миро кому-то в чем-то сильно мешал, — закончила свою мысль адвокат.
— Да, но где же в таком случае мои картины? — повернулся Николай Андреевич к Ефрему Сергеевичу.
— Следствие еще не закончено… — отвечал Солодовников не очень уверенно.
— Следствие изначально шло по ложному пути! — констатировала Соня. — Во всяком случае, моей задачей было доказать невиновность моего подзащитного.
Глава 14
Сидевшая за каким-то шитьем Земфира подняла голову — в дверях ее палатки стоял хмурый Баро.
— Узнаешь? — протянул он ей ожерелье.
— Да… — еле слышно отвечала испуганная женщина.
— Я подарил его тебе, когда ты сказала, что ждешь ребенка. Ты не догадываешься, где я мог его взять?
Но Земфира только виновато опустила глаза.
— Вижу, догадываешься! — Так и не получив никакого ответа, Зарецкий продолжил: — Не молчи, я жду!
— А что говорить? — сказала Земфира уже не с испугом, а с какой-то грустью. — Если ты и так все знаешь… — Она думала, что Баро разыскал Тамару и вместе с ее ожерельем выкупил ее тайну.
— Все, да не все! Это мой подарок тебе. А ты его отдала кому-то. И я хочу знать — кому именно, Земфира! Что, подарила кому-то, кто сильно нуждался в деньгах?
— Кто нуждался? — Она не поняла его язвительной иронии.
— Тот, кто продал ожерелье скупщику. Я хочу знать, Земфира, кто он!
— О ком ты говоришь? — Она никак не могла взять в толк, к чему ведет Рамир.
— Я говорю о том, кому ты отдала и это ожерелье, и свою душу! Скажи мне правду — кто этот мужчина, из-за которого ты ушла от меня?
Земфира не верила своим ушам:
— Ты… Ты считаешь, что я тебе изменяю? — Она с трудом выговорила это слово.
— А разве не так?
— Так вот как ты все понял…
— А как же еще мне понимать твой уход?!
— Не так, Рамир!
— Тогда, может быть, ты мне все наконец объяснишь?
Но Земфира только посмотрела на Баро с нежной грустью и заговорила о другом:
— Ты подарил мне ожерелье, когда я сказала, что жду ребенка. А если б я этого не сказала, ты бы мне его не подарил?
— Я не понимаю…
— Значит, я нужна тебе только для того, чтобы родить наследника?
— Да при чем здесь это?
— А если у меня вообще не будет детей? — Голос ее дрожал, она вот-вот готова была заплакать. — Тогда я тебе буду не нужна?
— Земфира, не пытайся меня разжалобить! Ты не ответила на мой главный вопрос. Ты ушла от меня, потому что у тебя появился другой мужчина? Кто он?
— У меня никого нет, Рамир! И я никогда никого не любила так, как тебя! Даже Мирчу… — вспомнила она своего покойного мужа, за которого вышла, когда в молодости Рамир предпочел ей Раду.
— Земфира, не ври мне. Ты ушла от меня и отдала ожерелье, которое я тебе подарил, другому мужчине. И после этого ты говоришь, что меня любишь?
— Да! — Слезы уже лились по щекам Земфиры.
— Он что, обобрал тебя, бросил и ушел к другой?
— Я не знаю, о ком ты говоришь! — с трудом произнесла она сквозь рыдания.
— Я хочу знать, кому и зачем ты отдала это ожерелье? — И Баро еще раз потряс в воздухе своей родовой реликвией.
— Но я не могу, не могу тебе этого сказать!.. Ты не поверишь, а если и поверишь, то не простишь!
— Значит, ты ничего мне не скажешь?! Ну и не надо — теперь мне это уже неинтересно!
Баро вышел. А Земфире стало нестерпимо обидно — в последних его словах она почувствовала уже даже не гнев, а презрение.
* * *
Соня буквально ворвалась на конюшню к Кармелите.
— Поздравь меня! Я доказала, что Миро невиновен!
— Как?! Погоди, ты ведь только три часа назад взялась за это дело?
— Да. И у меня тут же все получилось! Представляешь — первое такое серьезное дело в моей жизни, и я сразу добилась успеха!
— Какого успеха? Ведь Миро еще в тюрьме?
— Он вот-вот оттуда выйдет — они больше не имеют права его задерживать!
— Я рада за тебя, Соня…
— А я как рада! И за Миро рада, и за себя, и за тебя!
— Я-то тут при чем?
— Ну как же — если б не ты, я бы не взялась за это дело!
— Не преувеличивай — ты бы обязательно взялась. Ведь это дело Миро.
— Наверное… Ну а теперь нам остается только ждать — его должны скоро выпустить!
Радость предстоящего освобождения Миро из тюрьмы переплеталась в душе у Кармелиты с тайной ревностью к Соне, хотя… Она не хотела признаваться в этом даже самой себе.
Тем временем воодушевленная Соня тараторила без умолку:
— …Понимаешь, когда я увидела картину в милиции, мне сразу бросилось в глаза, что края у нее обрезаны очень ровно, будто по линейке. Тогда я сразу отправилась к Астахову, чтобы проверить рамы. Ну а дальше, как говорится, дело техники… — Она говорила как прожженный профессионал.
— Ты молодец! — спокойно похвалила ее Кармелита.
— Спасибо. Ой, ну мне прямо не верится, что все получилось так быстро! Когда ты меня нашла, я не знала даже как мне к этому подойти! — Соня поймала чуть-чуть завистливый взгляд Кармелиты, но не придала ему значения. — А потом, когда я увидела Миро в тюрьме, мне очень захотелось ему помочь!
— Я тебя понимаю.
— А он, представляешь, он не хотел брать меня в адвокаты! Я так разозлилась!
— Может быть, тебе именно эта злость и помогла.
— Может быть… Знаешь, так приятно, что Миро защищала именно я! Что бы я делала, если б не встретила его, не узнала?!
Но Кармелита отвлекла ее от радужных мыслей:
— Мне вот что неясно, Соня, — как эта картина оказалась у Миро в шатре? Зачем ему ее подбросили?
— Не знаю. Может быть, кто-то решил ему отомстить.
— Да за что Миро мстить? Он никогда никому зла не делал!
— Мстят ведь не только за зло, Кармелита…
* * *
Солодовников пообещал Соне, выполнив все формальности, поступить с задержанным Милехиным в полном соответствии с законодательством. И с этими словами выпроводил ее из милиции. Очень уж не хотел он отпускать Миро в ее присутствии, чтобы торжество этой девчонки над ним выглядело совсем уж полным и окончательным.
Но вот выпроводить так же просто Астахова ему уже не удалось — пострадавший требовал отчета о ходе следствия по розыску своей коллекции. И ссориться с одним из крупнейших управских бизнесменов в планы Ефрема Сергеевича никак не входило.
Но и Астахов настаивал на том, что прежде всего следует отпустить невиновного. Следователь вызвал к себе задержанного Милехина с вещами.
В кабинет ввели Миро.
— Гражданин Милехин, — обратился к нему Солодовников, — найденная у вас картина не является одной из тех, что украли у присутствующего здесь господина Астахова. Поэтому вы свободны. Но отпускаем мы вас под подписку о невыезде. Распишитесь вот здесь…
Миро заполнял подписку и пытался справиться с переполнявшими его мыслями и чувствами. Наконец-то он свободен! И хотя не все еще разъяснилось с этой проклятой картиной, но уже ясно, что она — не астаховская. А значит, перед Николаем Андреевичем он чист!
— Вот ваш пропуск. — Следователь протянул Миро бумажку. — И помните, пожалуйста, о бумаге, которую вы только что подписали, — вызвать мы вас можем в любой момент. Можете идти, всего доброго.
— Спасибо!
— Ну что вы. Это не мне спасибо… Благодарите лучше вашего адвоката!
Миро собрался было идти, но тут к нему подошел Астахов. Он поздравил парня, пожал руку и извинился за то, что позволил себе усомниться в его честности. Миро внимательно посмотрел ему в глаза — Николай Андреевич говорил искренно.
Когда цыган ушел, Астахов вновь обратился к Солодовникову:
— Ну а мне что вы скажете? Эта молоденькая девушка оказалась очень профессиональной и сообразительной, я даже не ожидал. А вы?
— Уверяю вас, мы и сами бы в этом разобрались — просто не хватило времени. У меня, между прочим, кроме вашего дела, в расследовании находится еще дюжина нераскрытых краж!
— Я вам, конечно, очень сочувствую, — едко иронизировал Астахов. — Но неужели хоть одна из этой дюжины краж на такую же сумму, как похищенные из моего дома шедевры живописи?! Так что я хотел бы услышать, когда мои картины окажутся у меня.
— Николай Андреевич, поверьте, меня это тоже очень интересует! Поэтому давайте продолжим работать. Вспомните, пожалуйста, кто мог знать о цели вашей поездки в Лондон и, главное, о ее результатах? — спросив это, следователь положил перед собой чистый лист бумаги.
* * *
Выйдя из массивного серого здания управского уголовного розыска, что на улице Чечельницкого, Миро первым делом позвонил Соне.
— Сонь? Это я, Миро! Меня только что выпустили! Где ты? Где ты сейчас?
— Я? Я была у Кармелиты, вот только что вышла, иду по улице…
— Стой там! Стой и никуда не уходи — я сейчас буду!
— Ой, Миро! Хорошо…
А он уже несся по улицам Управска, радуясь свободе, жизни и ветру в лицо.
Соня послушно встала на тротуаре. Миро подбежал к ней с сияющими от счастья глазами и вдруг поцеловал ей руку, чего никогда раньше в жизни не делал. Девушка моментально залилась краской. А Миро говорил и говорил:
— Соня, я даже не знаю, как тебя благодарить! Если бы не ты… Спасибо! Большое, огромное тебе спасибо!
— Не стоит… — лепетала она, не сводя с него влюбленных глаз. — Это моя работа…
— И ты прекрасно с ней справляешься!
— Скажи, а следователь хотя бы извинился за то, что тебя задержали по ошибке?
— Нет. Но зато он сказал, что я должен поблагодарить своего адвоката!
Соня смущенно улыбнулась, а Миро сказал, что нужно возвращаться к их идее — строительству большого дома для табора.
— Но ведь у меня нет опыта в сфере строительства, — засмущалась вдруг Соня. — А в таких масштабных проектах нужен очень опытный юрист. Могу не справиться.
— Здрасьте! Ты ли это? Я не узнаю свою Соню! Ты же сама хотела в этом участвовать! Вспомни, наши переговоры по дому начинались не так уж плохо. А уж теперь… Ты же вытащила меня из тюрьмы за один день! При том, что это — первое твое уголовное дело!
— Не знаю, Миро, страшновато как-то…
— Опыт — дело наживное. Главное — я могу тебе доверять.
Соня была счастлива. Никогда еще крылья любви не поднимали ее так высоко. И, конечно же, она согласилась.
— Вот и замечательно! — не уставал радоваться Миро. — Только давай на этот раз пойдем не к Астахову. Хоть я ничего и не крал, но, боюсь, осадок у него все равно, как говорится, остался. Надо поговорить с Зарецким. Причем я приду к Баро с собственным юристом!
И он уговорил ее идти к Баро прямо сейчас, тем более что отойти далеко от дома Зарецкого Соня не успела.
Увидев Миро, Зарецкий просветлел и встретил их с распростертыми объятиями.
— Господи, мальчик мой, как же я рад тебя видеть! Я знал, я верил, что тебя освободят! — Баро все не хотел выпускать парня из своих рук.
— Это все — мой адвокат! — вставил наконец Миро, кивнув на девушку.
— Соня? — удивился Зарецкий.
— Да.
Миро рассказал ему, как адвокат Орлова добилась его освобождения.
— Ну я вижу, Соня, что ты не только красавица, но и умница! — улыбался Баро.
— Такая умница, — подхватил Миро, — …что я решил пригласить ее для обсуждения с тобой одного моего проекта. Не возражаешь?
— Ну конечно же, нет. Тем более что об этом проекте я уже слышал. Правда, не от тебя, а от Астахова.
— Извини меня, так вышло…
— Я хочу, чтобы ты знал, сынок, — ко мне ты можешь обращаться в любом случае!
— Спасибо. Ну… Вот я и обращаюсь.
— Вместе с Соней? Теперь без адвоката никуда? — пошутил Баро.
— Миро думает, что я могу быть полезной в юридических вопросах… — окончательно смутилась Соня.
Но Баро рассмеялся очень добродушно:
— Ну что ж, давайте поговорим!
* * *
Тамара накрыла на стол прямо в гостиничном номере и даже достала откуда-то бутылку шампанского. Стали закусывать.
— Тамар, — спросил ее Игорь, — вот, допустим, все у нас уже вышло благополучно, и мы получили астаховское наследство. Антон — свою часть, мы — свою. Что дальше?
— А дальше я хочу уехать отсюда к чертовой бабушке! С тобой и с Антоном.
— А если Антон скажет: «К тебе, мамочка, я присоединяюсь. А вот к тебе, папочка, нет!» Кого из нас ты выберешь?
— Ну зачем же ставить меня перед таким выбором, Игорь?!
— И все-таки?..
— Знаешь что? Давай решать проблемы по мере их поступления! Сейчас главное — Кармелита! Где канистры с бензином?
— В багажнике твоей машины.
— Вот и хорошо. Давай выпьем за то, чтобы все прошло без сучка, без задоринки!
— Прекрасный тост!
Чокнулись, выпили. А потом решили скрепить будущее злодейство любовью.
* * *
Вечерело. Где-то у обочины дороги, километрах в шестидесяти от Управска, стоял Рука. Неподалеку, в кустах, сидел Леха с двумя черными пластмассовыми тубусами. Рука то и дело посматривал на часы и заметно нервничал. Мимо проезжали редкие автомобили. Наконец один из них притормозил и остановился. Открылась дверца, но из машины никто не вышел. Рука тихонько свистнул. Подбежал Леха с тубусами и сунул их в машину. В ответ Рука получил из машины пачку денег и стал их пересчитывать.
— Не боись — у нас все точно! — сказали из машины, дверца захлопнулась, и картины Дюрера уехали восвояси.
А Рука все пытался пересчитать стодолларовые бумажки в наступившей темноте.
* * *
К кому было идти Земфире? Только к дочери. И она прибежала к Люците. Та, по счастью, была в палатке одна. Рыч весь день пропадал с Васькой на репетициях, охранял мальца.
Земфира была в слезах.
— Мамочка, что случилось? — бросилась к ней дочка.
— Я потеряла его… — отвечала Земфира сквозь рыдания. — Он никогда меня не простит!
Люците не надо было долго объяснять, что случилось, — она теперь и сама видела гораздо больше других.
— Мама… Я все время чего боюсь… А вдруг Баро подумает, что ты ему изменила?
Удивленная Земфира посмотрела ей в глаза:
— Именно так он и подумал…
— О Господи!..
— Это Божье наказание мне, Люцита. Я все потеряла — дар шувани, уважение, любовь. Это расплата за мои грехи! Если бы я не обманула Баро, всего этого бы не случилось… Рамир не простит мне лжи! Но он так мечтал о сыне…
— Мама, ты должна сказать ему правду.
— Нет, никогда!
— Но почему?
— Я не смогу… — плакала в отчаянии Земфира. — Нет! Лучше уж умереть!
— Что ты такое говоришь?! — испугалась последних ее слов Люцита.
— Не бойся, не наложу я на себя руки, — перестала плакать Земфира и продолжила с горечью: — Тебя оставить боюсь. И его слишком люблю.
— И он тебя любит — я знаю, я же слышала, как он говорил о тебе! Он тоже страдает. Мам, ты знаешь, что он выкупил твое ожерелье?
— Знаю…
— Ну так расскажи ему все — он поймет, он должен понять!
— Да не могу я рассказать ему, что обманула, что притворилась беременной, что разыграла выкидыш! Как он сможет доверять мне после этого? И как я смогу смотреть ему в глаза? Я недостойна быть его женой… — И вновь из глаз Земфиры полились слезы.
Люцита, услышав подтверждение всего того, что она и так уже видела как шувани, стала гладить мать по голове и приговаривать:
— Мамочка-мамочка, что же ты наделала! Не плачь, родненькая. Ну не плачь! Послушай меня, мам… Ну посмотри на меня! — Люците даже пришлось потрясти ее за плечи.
Земфира, подчиняясь дочери, подняла глаза и утерла слезы.
— Ты должна обо всем ему рассказать, — говорила ей Люцита, глядя прямо в глаза и медленно, четко произнося каждое слово.
— Да, я должна, — согласно кивала Земфира, как под гипнозом. — Конечно, я должна все ему рассказать… Но я не могу — боюсь!
— Лучше один раз пройти через страх, мама, чем всю жизнь жить во лжи! По крайней мере, Баро не будет думать, что ты ему изменила. Ты должна, обязана сказать ему правду, понимаешь? Ведь измена — это самое страшное, это намного хуже, чем история с твоей беременностью.
— Но он не простит меня…
— Зато совесть твоя будет, наконец, чиста. И потом, ты ведь любишь его?
— Люблю…
— Тогда ты должна сделать это не только для себя, но и для него, для его спокойствия.
Земфира перестала рыдать и глубоко-глубоко задумалась. Люцита старалась ей не мешать. Так прошло несколько минут. Наконец мать встала и молча пошла к выходу.
— Мама, ты расскажешь ему правду? — тихо спросила дочь.
— Теперь я знаю, что должна это сделать, — отвечала, обернувшись, Земфира. — Но не уверена, что смогу… Мне надо подумать.
Глава 15
Не без Сониной помощи молодой вожак изложил Баро подробности своего замысла постройки цыганского дома.
— Послушай, Миро, — заговорил наконец Зарецкий, выслушав их очень внимательно, — строить себе дом — это значит точно осесть в городе. На всю жизнь. Бесповоротно. Табор действительно хочет этого?
— Ну ты же знаешь, Баро, — бесповоротных решений люди всегда боятся…
— Знаю. Но поверь мне, как построишь дом, у тебя тут же пропадет всякое желание кочевать.
— Баро, я, конечно, не могу влезть в душу каждому — привычки бывают сильнее здравого смысла. Но строить дом — это решение всего табора.
— Это хорошо. Грустно, конечно, что кончается еще одна наша традиция, но я ведь сам был первым, кто осел в городе уже больше десяти лет назад, — вздохнул Зарецкий.
— И еще, Баро, тут у Сони есть кое-какие соображения.
— Ну что ж, любопытно послушать.
— Да нет, господин Зарецкий, ничего особенного. Просто я думаю, что в этом доме, который мы построим, первые этажи надо сдать в аренду под офисы, под магазины — так все делают. Это поможет нам быстрее окупить строительство.
— То есть… Ребята, я правильно вас понял? Вы собираетесь строить многоквартирный дом?
— Ну да! — ответили Миро и Соня почти хором.
— Да, но… — И Баро задумался. — Цыгане ведь привыкли быть ближе к земле. Смогут ли они жить на верхотуре? Я вот что подумал, ребята, а не лучше ли было бы построить цыганский поселок с частными домами?
Миро восхищенно смотрел на старшего в роде. А Соня тут же подхватила его мысль:
— Правильно! Правда, это потребует больших площадей. Ну и больше затрат, конечно. Хотя, с другой стороны, если строить за городом, то там земля должна быть дешевле. Конечно, нужно будет еще вести коммуникации: газ, там, электричество… Но это все проблемы решаемые. Мне кажется, главное — начать!
— Да, это все, конечно, правильно, — отозвался Баро. — Но еще важен и административный ресурс.
— А что такое административный ресурс? — спросил неискушенный цыганский парень из кочующего табора.
— Ну это связь с теми, от кого зависят решения — с чиновниками всякими, — объяснила Соня. — А они ведь за просто так не работают…
— Ну да, ну да… — внимательно слушал девушку Миро.
А Зарецкий смотрел на него, улыбаясь, и думал про себя о многом… Неужели этот совсем еще вроде бы недавно маленький мальчик — сынишка его друга Бейбута — действительно стал взрослым, возглавил табор, теперь вот затевает большое дело, нашел себе адвоката… И, может быть, не только адвоката.
Потом сказал вслух:
— Мы с Астаховым хотели было взяться за все вопросы, связанные со строительством, но тут произошла эта история с картинами…
— Астахов отказался? — понимающе спросил Миро.
— И да, и нет. По крайней мере, пока не станет ясно, что ты не имеешь к похищению никакого отношения, денег он не даст.
— Ну тогда все в порядке — только что в милиции он пожал мне руку, поздравил с освобождением и извинился за свои подозрения.
Тут у Сони зазвонил мобильный. Она извинилась и взяла трубку. Баро и Миро вежливо замолчали.
— Алло! Мама, ты?.. Да… Хорошо… Да, я сейчас приеду! — говорила Соня в телефон, потом нажала отбой и подняла взгляд на собеседников: — Простите меня, пожалуйста, но я должна уйти.
— Может быть, договорим — и потом пойдешь? — предложил Миро.
— Извините, просто мама в Управск только что приехала — она на вокзале! — Соне и самой было явно неудобно, но она спешила.
— Ну хорошо, — сказал Баро. — Поговорим в другой раз — у нас еще будет время.
Девушка быстро попрощалась и убежала. Миро смотрел ей вслед ласковым взглядом, который не укрылся и от Зарецкого.
— Вижу, какая у тебя защитница! — сказал он. — Умница, красавица, вы теперь везде вместе!
— Знаешь, она и в самом деле очень сильно мне помогла. Мне даже начинает казаться, что я ее вечный должник!
— А ты в нее, часом, не влюблен? — спросил вдруг Баро, глядя на молодого цыгана с легким прищуром.
— О чем ты говоришь?! — вспыхнул тот. — Соня — хорошая девушка, но она не моя.
— Да я так, к слову. А чего ты всполошился-то?
— Просто не хочу, чтобы она вдруг оказалась в неловком положении. Соня — сестра покойного Максима, а он был моим другом, и это нормально, что у нас с ней хорошие отношения. А кроме того, с ней очень легко, ей нравятся наши обычаи. Но это совсем не то, что ты подумал. Никакая это не любовь.
— Ты еще молод, Миро, а любовь — она разная бывает.
Неспроста затеял Зарецкий этот разговор. Очень уж важно ему было знать, что творится на душе у парня.
— Тебе виднее, Баро. А я в своей жизни любил только однажды. Твою дочь.
— Я помню, Миро. Помню, как ты ее увидел, когда табор пришел в Управск, — глаз не мог оторвать.
— И я помню. Это как огонь. Внутри все горит и дышать нечем…
— Знаю. Так бывает, когда женщина становится необходимой для мужчины. Необходимой, как воздух, как свет, как жизнь!..
И вдруг оба замолчали. Оказалось — все, что можно было сказать вслух, они друг другу уже сказали.
* * *
В свете фонарика, который держал Леха, Рука все пересчитывал доллары — никак не мог сосчитать.
— Ну? Все верно? — ежесекундно переспрашивал Леха, и от этого Рука уже два раза сбивался со счета.
— Да погоди ты! Сейчас… — И бандит опять зашептал: — Раз, два, три, четыре…
— Ну наконец-то! Теперь точно сможем уехать отсюда на фиг и с полгода где-то ни черта не делать!..
— Сможем, но только если экономить! — наставительно сказал Рука, закончив пересчет.
— Экономить? Что-то не хочется. Слушай, а ту картину с тремя бабами когда продадим?
— Позже. Пусть время пройдет — стремно сейчас.
* * *
Рубина заглянула в старый театр. На сцене Степка репетировал со всеми пятью детьми Розауры мал мала меньше. А в зале сидел Рыч и дожидался конца репетиции — свои обязанности телохранителя Васьки с его братишками и сестренками он выполнял честно. Рубина тихо подсела к нему, чтобы не мешать маленьким артистам. Разговорились шепотом.
— Не могу я, Рубина, нахлебником в таборе жить. Там же деньги все общие, а я ничего не зарабатываю!
— А в артисты податься не хочешь? У нас ведь все поют, танцуют…
— Ну что ты! Сама посуди — какой из меня артист? Куда там! Вот, посмотри, как эти мальцы репетируют — закачаешься! Аж самому в пляс захотелось! Но этого ведь, чтобы быть артистом, мало.
— Ну а вот, скажем, в автосервисе у Палыча — там тоже работы много.
— А он меня возьмет?
— Давай я с ним поговорю.
— Спасибо, Рубина. Вот свои долги перед Васькой отработаю, и с удовольствием на автосервис приду — авось на что и сгожусь.
— Ну в добрый час, Богдан, в добрый час!
* * *
Послушав, что думает Миро о любви, и проводив его, Баро зашел на конюшню к дочери. На душе, не переставая, скребли кошки.
— Что с тобой, пап? — сразу заметила неладное Кармелита. — Ты прямо сам на себя не похож.
— Значит, постарел.
— Ну уж прямо-таки! Да у тебя ж ни одного седого волоса, кроме бороды, нет!
— Тогда, значит, поглупел.
— Да что случилось-то? Можешь рассказать?
Но Баро только мрачно глядел прямо перед собой.
— Папа, ну расскажи — тебе легче станет.
И он ответил, не глядя на дочь:
— Мне кажется, Земфира полюбила другого…
Кармелита просто опешила:
— У Земфиры другой мужчина? Как ты можешь говорить такое, папа?!
— Я не сказал, что она мне изменила! — бросил он резко и тут же произнес тихо, с болью: — Но мне кажется, она полюбила другого. Что ж, она женщина молодая, красивая…
— Да ты только послушай себя! — перебила его дочка. — С чего ты это взял?
— Земфира больше не хочет жить со мной. Ушла. Объяснять тоже ничего не хочет. Как же еще это понимать? Да и к тому же выяснил я тут кое-что…
— Что выяснил?
— Пока не буду говорить. Ты же знаешь, я просто так болтать языком не привык.
— Ты уж прости меня, папа, но это все глупости. Земфира не такая!
— Да мне и самому в это не верится, — вздохнул Баро. — Но факты — упрямая вещь.
Кармелита внимательно посмотрела отцу в глаза, а потом положила голову ему на плечо.
— Папа, а может быть, это так и надо — без любви жить? — спросила печально. — Ну может, это судьба такая?
— Не говори ерунды дочка, а то что-то совсем уж тоскливо у тебя получается, — постарался он взять себя в руки. — Жизнь — она ведь по-разному складывается. Как ты думаешь, Миро и Соня — они подходят друг другу?
Баро сознательно так резко свернул на эту тему — он хотел застать Кармелиту врасплох и понять, что же на самом деле творится у нее в сердце.
— Не знаю… — отвечала девушка. — Во всяком случае, Миро заслужил свое счастье.
— Да, он хороший парень, — отозвался отец не совсем впопад.
— Хороший, очень хороший! — вторила дочь.
— А ведь он очень любил тебя, — осторожно продолжал Баро. — Может быть, и сейчас любит…
— Нет, Миро нужна такая девушка, которая не просто бы его любила, но и всю себя отдавала бы без остатка. Понимаешь? А я — вдова не вдова…
— Время, дочка, время все расставит по местам.
— Сомневаюсь. Вот посмотри на Миро: он же как огонь — всех вокруг себя энергией зажигает, какие-то планы строит на будущее! А что я могу ему дать?
…Два самых близких друг другу несчастных человека сидели на конюшне и молчали.
* * *
Миро собрался было в табор, но, проходя мимо старого театра, решил заглянуть. У входа висели две афиши: одна — о посмертной выставке художницы Светланы Форс, другая — о новом цыганском спектакле. Миро не ошибся: на сцене у Степки полным ходом шла репетиция со всем выводком покойной Розауры.
Конечно, репетиция тут же остановилась; все кинулись к Миро поздравлять с освобождением, обнимать, жать руку — и Степка, и дожидавшийся Ваську с остальными детьми Рыч. Ну а дети, так те вовсе повисли у Миро на руках и на шее с отчаянными визгами радости. В конце концов Степка объявил перерыв. Рыч повел детей покупать мороженое, а Миро со Степкой разговорились.
— Хорошо милиция сработала — быстро разобрались! — радовался Степан.
— Да не милиция это, а мой адвокат — Соня Орлова. Это она меня из тюрьмы вытащила.
— Ну молодец. Но главное, Миро, — ты снова с нами!
— Ладно, Степ. Расскажи лучше, как там в таборе? Что нового?
— Да все нормально, все слава Богу. А нового ничего. Все живы-здоровы. Вот еще Рыч бы жил где-то в другом месте — так и совсем было бы замечательно…
— Что ж ты так на него взъелся-то? Ну живет в таборе — и пускай себе живет.
— Как это «пускай живет»? Кто виноват, что тебя арестовали? Он! Это ж из-за него милиция в табор пришла!
— Не перегибай палку, Степа! Сам же прекрасно понимаешь, что Богдан тут совершенно ни при чем. Не он же хотел цыган ворами выставить.
— Он не он… Жил бы лучше где-нибудь в другом месте — и все!
— Степан! — Миро сильными руками развернул паренька к себе лицом. — Скажи мне честно, ты ведь из-за Люциты на Богдана зуб точишь? Так?
Весь Степкин пыл моментально куда-то улетучился, он смутился и замолчал.
— Ревнуешь? — Миро легонько надавил на Степкино плечо, усадил его и сам сел рядом. — Не надо, братишка. Она ведь теперь ему жена. Так что смириться тебе придется — не твоя Люцита…
— Не могу. — Комок подступил к Степкиному горлу. — Не могу! И как ты мог смириться — не понимаю. Ну, что Кармелита с Максимом… А ты ведь смирился. Вы с ним даже друзьями были.
— Да, Максим и в самом деле был мне настоящим другом.
— Вот. А я так не могу!
Но Миро уже ушел в свои мысли:
— То, что Кармелита была с Максимом, — говорил он, — это ее выбор. И достойный выбор. Да, я смирился с тем, что она — не моя.
— Но сейчас ведь Кармелита одна и… — Степка сам испугался своих слов и робко посмотрел на вожака, боясь, что тот осерчает.
Но Миро отвечал, казалось, совершенно спокойно:
— То, что Кармелита свободна, Степ, — это только другим так кажется. А между нами всегда будет стоять Максим. И поэтому я даже думать о ней не могу себе позволить.
— Ты, конечно, прости меня, Миро, но, по-моему, глупо это… — осмелел Степан.
— Ну глупо или не глупо, а я так решил! И давай больше об этом не будем.
— Ладно… Кстати, а почему Кармелита в нашем спектакле не участвует? Она ведь раньше прямо-таки мечтала в театре играть. И получалось у нее хорошо!
— Да, но после гибели Максима она и слышать об этом не хочет.
— А я так думаю, что вовсе не из-за Максима она в театре не появляется. А из-за тебя…
— Так, Степ, давай лучше о спектакле! — раздраженно перебил его Миро.
— Со спектаклем все нормально — сейчас сам посмотришь. Надо бы сегодня еще свет театральный проверить…
* * *
Помолчали. Баро попробовал было завести старую песню:
— Кармелита, переселяйся-ка домой, а? Ну хватит уже тебе на конюшне жить!
— Папа, не надо. Не упрашивай меня, пожалуйста! Я здесь останусь…
— Ох дочка, сердце разрывается, как подумаю, что ты здесь днюешь и ночуешь, только б меня поменьше видеть!
— Что ты, папа? Что ты! Вовсе это не из-за тебя! Ну как же тебе объяснить, что хорошо мне здесь, среди лошадей?
— Что ж, неволить тебя я не стану. Только знаешь слишком велик оказался наш дом для меня одного. Я его любил, когда в нем жила ты, потом и Земфира, а потом еще и дети Розауры…
— Я понимаю…
— Раньше, когда ты была маленькая, — продолжал Баро с нежностью, — все было по-другому. Да и сам я был помоложе.
Они смотрели друг другу в глаза, и при этом глаза их наполнялись светом и теплом.
Глава 16
Потеряв в Москве дочь и так и не родившегося внука, Леонид Вячеславович Форс продолжал в Управске адвокатскую практику. Он по-прежнему был вхож в высокие кабинеты и оставался в курсе всех явных и тайных событий города и округи. Но делал все это, скорее, по инерции. Самое главное — азарт жизни исчез, растворился в страшной потере.
К тому же Леонид Вячеславович часто стал погружаться в воспоминания. И вспоминал не только Светку маленькую, Светку школьницу, Светку девушку, Светку беременную. Это-то было естественно. Но вспоминал он еще и все то, что успел натворить в последние годы — интриги, подлоги, похищение Кармелиты Зарецкой. Вспоминал Розауру, Максима. И этот груз воспоминаний, эти тяжеленные гири его грехов тоже не давали ему жить с прежней легкостью.
Нет, нельзя сказать, что Форс раскаивался. Въевшийся в душу цинизм не давал этого сделать. Но и жить полноценно адвокат тоже не мог. Больше того, понимал, что уже никогда не сможет. Леонид Вячеславович не оставлял работы, не оставлял повседневной суеты — это помогало ему иногда забыться, но ненадолго.
И так он свой несчастный век Влачил — ни зверь, ни человек, Ни то, ни се, ни житель света, Ни призрак мертвый…Часто вспоминал строки из Пушкинского «Медного всадника», при этом одновременно и жалея себя, и посмеиваясь над самим собой.
А главное заключалось в том, что жить Форсу нынче было, в общем-то, не для чего. Раньше у него была дочь — и он старался, делал все ради нее. А теперь…
Леонид Вячеславович перестал бывать в так любимой им раньше «Волге» — лучшем управском ресторане. А обедать предпочитал в кафе на набережной — в том самом, где на разливе пива трудилась Маргоша.
В этот день, зайдя в кафе, он заметил за столиком знакомую фигуру — Олеся с заплаканными глазами чертила какие-то воображаемые фигуры ножом на скатерти. Мира с Астаховым никак не получалось — так, очередное перемирие.
— Позвольте к вам присесть? Если, конечно, у вас не занято?
Олеся подняла глаза — Форса она хотела бы видеть сейчас меньше всего. Но Леонид Вячеславович уже садился, не дожидаясь ее разрешения.
— Вы расстроены? — спросил он. — Могу я чем-нибудь вам помочь?
— А с чего вы взяли, что я расстроена? — вяло пыталась возражать девушка.
— Не обманывайте, я же вижу. Не знаю, как вам, Олеся, а мне всяческие игры ужасно надоели. Глупо это все…
Такое начало разговора с Форсом ее удивило.
— А в самом деле, Олесь, почему бы вам не рассказать мне, что у вас случилось? Кто знает, вдруг дам дельный совет? Все-таки мой жизненный опыт побогаче вашего. — И Леонид Вячеславович невесело усмехнулся.
— Знаете, я как-то не представляла вас в роли жилетки для дамских слез! — сказала она с ехидцей.
— Представьте себе, мне тоже не чужды «души прекрасные порывы».
— И ради меня вы готовы пожертвовать своим драгоценным деловым временем, господин адвокат?
— Нет, деловым временем пожертвовать я не готов, но как раз сейчас у меня выдалось несколько свободных от дел минут. Я просто убиваю время. Мы с вами давно знакомы, Олеся. И вы можете поделиться со мной своими проблемами. А можете и не делиться. В любом случае ни обманывать вас, ни использовать я не собираюсь.
Подошел официант, адвокат сделал заказ.
— Послушайте, Леонид Вячеславович! — начала Олеся, когда официант ушел. — Мы действительно давно знакомы, так неужели вы думаете, что я опять попадусь на вашу удочку?
— Должен признать — вы, к сожалению, имеете все основания меня ненавидеть. — Нотка горечи прозвучала в голосе Форса, но говорил он очень спокойно, как бы не о себе.
— Еще бы! Да я даже с этим Астаховым познакомилась из-за вас!
— А ведь мне казалось, что вы с ним счастливы… — заметил Леонид Вячеславович, приступая к принесенному официантом обеду.
— Были счастливы.
— Вы что же, с ним порвали?
— Очень на то похоже, — вздохнула Олеся.
— Из-за чего же?
— Сама толком не понимаю. Он изменился. У него постоянно какие-то дела, а я всегда на втором месте. Но я же так не могу!
— А вам не кажется, Олеся, что это скорее вы изменились?
— Я? Почему ж это я должна была меняться?
— Ну потому что вы фактически стали хозяйкой очень хорошего капитала.
— То есть из-за денег? Глупости!
— Вы только не спешите на меня обижаться, но большие деньги уродуют даже самых добродетельных людей.
— Это закон Форса?
— Это закон жизни! Поверьте, к сожалению, я хорошо знаю, о чем говорю. Знаю по себе. Большие деньги! Сладкая мечта! Самая соблазнительная вещь на свете!.. Я ведь очень долго был ими просто очарован, загипнотизирован. Обманывал себя, что они нужны мне ради дочери… А на самом деле капитал был нужен не Свете, а мне. А ей нужен был просто я — отец. Но из-за моей погони за капиталом отца у нее толком и не было. А теперь у меня нет ее… Деньги! Деньги!! Деньги!!! Я был на все готов ради них.
— Странно слышать такие признания от вас.
— Просто моя откровенность в обмен на вашу.
Помолчали. Каждый думал о своем.
— Вы знаете, — нарушила паузу Олеся, — может быть, в отношении меня вы и правы.
— Что, с какого-то момента капитал стал руководить вами?
— В какой-то момент мне стал очень интересен этот бизнес. Вы меня понимаете?
— Вы даже не представляете, насколько хорошо я вас понимаю.
— Ну что ж, по-моему, мы поняли друг друга впервые за все время нашего долгого знакомства.
Они даже слегка улыбнулись друг другу и вскоре разошлись в разные стороны.
* * *
После большой утренней репетиции детей Розауры привезли в табор, накормили обедом и уложили спать в их палатке. Только Васька, как самый большой, был от дневного сна освобожден и бегал где-то вокруг табора под присмотром Рыча.
Но не спалось и малышам — после репетиции они были не столько усталые, сколько перевозбужденные. Один из мальчиков, шести лет от роду, увлеченно водил карандашом по листку бумаги.
— Смотлите, смотлите! — стал он хвастаться, показывая рисунок, на котором угадывались солнышко, цыганская кибитка, взрослая тетя и пять маленьких детских фигурок. — Смотлите, я маму налисовал! И мы тут все с ней лядышком!
Младший пятилетний мальчик в ответ заревел.
— Что такое? Ты почему плачешь? — спросила его старшенькая семилетняя девочка.
— К маме хочу! — проговорил тот сквозь слезы.
— Ну и что? Я тоже к маме хочу! — отозвался средний.
И только самая младшенькая, которой не исполнилось еще и четырех, молчала, не очень-то понимая, о чем говорят старшие. Она и маму-то толком запомнить так и не успела.
— Что вы как маленькие?! — стала сердиться на маленьких старшая. — Ну как мы маму найдем?
— А я знаю! — заявил вдруг младший из мальчиков. — Нам звездочка путь укажет!
— Точно — как в сказке! — поддержал его средний и вспомнил заученный на репетициях стишок:
Если маму любишь очень, А не как-нибудь — Звездочка на небе ночью К ней укажет путь!— Ну и где же вы сейчас звездочку найдете? Сейчас же день, светло, — не отступала старшая.
— А мы ночью пойдем! — нашлись братья.
— Ночью? И вы не боитесь?
— Нет, не боимся! — самоуверенно ответил младший.
— Мы ничего не боимся! — не мог позволить себе уступить младшему средний.
— Давай пойдем! — подала голос и самая маленькая, дергая за платьице старшенькую.
Тут в палатку заскочил глава семейства — старший девятилетний Васька.
— Что это вы тут расшумелись? Чего не спите? Куда идти собрались? Что затеваете? Быстро признавайтесь!
Младшие были, понятное дело, недовольны, но признаться во всем старшему брату пришлось.
— Ты, Вася, старший мужчина в семье — вот и скажи: сможем мы маму найти или нет? — сказала сестра, с облегчением передавая Ваське все полномочия и ответственность.
— Вась, ты не бойся — нам звездочка поможет! — загалдели младшие.
— А я и не боюсь! — заважничал Василий. — Только вы про звездочку откуда узнали? Из сказки. А я в сказки не верю!
— Да? А Миро верит — он ведь сам захотел, чтобы мы ее репетировали! — привел неоспоримый довод младшенький.
— Мило плосто так ничего не говолит — он вожак табола! — поддержал его и средний.
— Вась, я к маме хочу! — младший опять готов был разреветься.
— Тихо, не хнычь! — строго сказал старший брат. Ссылка на авторитет Миро Ваську почти убедила. — Ладно, давайте пойдем проверим, есть ли такая звездочка или нет.
— Да? А вдруг на нас звери нападут? — спросила разумненькая старшая.
— А я вас защищу вот этим ножом! — Василий достал из ножен свою гордость. — И никто тогда нам не страшен!
— Но ведь нас не отпустят, — не сдавалась старшая. — А увидят, что мы без спросу идем, — накажут!
— Не накажут, мы ведь поздно пойдем, — старший в семье уже принял решение. — Дождемся, когда все по палаткам разойдутся — и пойдем. Никто не увидит!
* * *
Разговор с Кармелитой все не шел у Рубины из головы. И сердце болело за нее. Сначала внучку била жизнь, да так, что и взрослому мужчине мало бы не показалось, — не то что молоденькой девушке. А теперь вот она сама себя ест.
Хотелось чем-то ей помочь, но чем? Как? Старуха не находила себе места, и в конце концов опять приехала к Баро в дом. Вернее, не в дом, а на конюшню.
— …Запуталась ты, моя родная. Запуталась, мучаешь и себя, и других.
— Думаешь, я сама не хочу со всем этим разобраться, бабушка? Но не могу! И ты мне тут ничем не поможешь…
— И все же давай-ка мы с тобой сядем рядком да поговорим ладком. Покумекаем, старая да молодая, может, что-то распутать и получится.
— Ничего мы, бабушка, с тобой не распутаем. Я люблю Миро! Раньше не любила. А теперь чувствую, что люблю! Недавно только это поняла. Как увидела его вместе с другой, с Соней, прямо сердце остановилось!
— А это не самолюбие твое говорит? А то ведь бывает и просто из-за соперничества мужчину на себе женят. Ну чтоб над соперницей возвыситься, хоть любви-то нет никакой и в помине.
— Нет, тут другое, бабушка. У нас с Соней нет войны. Она хорошая — добрая, искренняя… Только не прощу я ей Миро! Ни за что не прощу!.. Злая я, да?
— Ну а что ж — ты самая лучшая, а соперница хуже черта? Нет, так тоже не бывает. Запуталась ты, Кармелита. Крепко запуталась.
— Бабушка, родная моя! — вот-вот готова была расплакаться девушка. — Он ведь с ней совсем другим стал. Так изменился — планы грандиозные строит, глаза горят… И нет мне места в его новой жизни! Ты только не думай, бабушка, я между ними вставать не буду. Пусть будут счастливы… — вздохнула, пряча глаза.
— Ну а твое собственное счастье как же? Ведь ты же любишь Миро!
— Мне надо о нем забыть. Нельзя нам вместе.
— Кармелита, время проходит, а со временем многое меняется.
— Это не изменится, бабушка. Между мною и Миро — Максим. Так что пусть хотя бы один из нас будет счастлив…
— А сердечко-то твое выдержит, если любимый будет счастлив с другой?
— Выдержит, бабушка. Вот увидишь!
После разговора на душе у Рубины стало еще неспокойнее, чем раньше.
* * *
При подрагивающем свете свечи Земфира писала письмо. Строчки у нее прыгали от волнения.
«Дорогие мои, любимые! Сердце разрывается, когда пишу эти строки. Но и не писать не могу. Потому что должна попрощаться. Я ухожу, куда — пока не знаю. Пусть ноги сами решают. И куда бы они меня ни привели, мне все равно, потому что там не будет вас. Душа болит от мысли, что больше вас не увижу! Но и оставаться в этом городе я больше не могу. Помолитесь за меня и не поминайте лихом. Простите, если сможете.
Прощайте, ваша Земфира».
Закончила писать, оставила письмо на столе, взяла узел со своими вещами, задула свечку и вышла в ночь.
* * *
Васька высунул голову из палатки в опустившуюся на табор темноту ночи. Внимательно прислушался. Потом повернулся к своим малышам.
— Никого нет, — сказал громким шепотом, — можно идти. Только тихо и быстро!
Малыши гуськом высыпали из палатки и углубились в лес.
Шли долго, перебирались через поваленные деревья, какие-то заросли, натыкались в темноте на пни. В общем-то, с самого начала не знали, куда идут, а теперь и вовсе не понимали, где оказались.
— Зря мы пошли, — сказал Васька. — Сказка есть сказка, а жизнь есть жизнь!
— Я ведь предупреждала вас, а вы не послушались! — тут же защебетала старшая девочка.
Но тут вдруг самая маленькая споткнулась, упала и заплакала.
— Не плачь, сестренка! Ничего страшного… — пытался успокоить ее Василий, хотя страшно было даже ему, обладателю замечательного ножа.
Попробовали поднять и поставить девочку на ноги, но та не могла стоять и только кричала сквозь плач:
— Ай! Больно!
— Что с ней? — испугалась старшая.
— Не знаю, может, ногу сломала, — растерялся Васька.
Васькины братья тоже готовы были вот-вот заплакать и уже хлюпали носами.
Тогда старшая девочка присела рядом с младшей, обняла ее и стала успокаивать.
А темный ночной лес пугал и без того перепуганных детей непонятными, а потому страшными звуками. На небе не было ни звездочки, и мама никак не могла помочь…
* * *
Тамара уже расстилала постель, когда Игорь стал вдруг куда-то собираться.
— Куда это ты на ночь глядя?
— То есть как это — куда? Ты что, забыла? У нас с тобой, между прочим, кое-какое дело есть!
— Подожди, так ты же сам говорил, что завтра?
— Завтра-завтра. Я просто канистры с бензином хочу поближе к цыганской конюшне спрятать, пока темно. А ты, дорогая, можешь за это время подумать, как мы Астахова с Олесей убирать будем. Они же следующие после Кармелиты.
По лицу Тамары пробежало облачко:
— Ой Игорь, не знаю… Послушай, ну зачем нам Астахова-то убивать? Деньги его все равно рано или поздно достанутся мне и Антону.
— Ты опять? — строго спросил ее сожитель. — А если они с Олеськой помирятся да кучу детишек нарожают? Нет. Что он, что Кармелита — все едино.
— Ну пойми ты: Кармелита мне никто, а Коля все-таки двадцать лет был моим мужем!
— Скажите пожалуйста — какие сантименты! Все эти двадцать лет я, между прочим, чего-то ждал!
Тамара молчала.
— Так вот, — назидательно продолжил Игорь, — я не собираюсь ждать еще двадцать лет, пока твой бывший муженек врежет дуба! Тем более что мужик он крепкий, здоровый — вполне еще может нас с тобой пережить. Если только ему позволить… Так что ты думай, Тамара, думай! И не скучай!
Игорь вышел из гостиницы, сел за руль Тамариной машины и поехал в Зубчановку. Остановился он за два квартала от дома Баро, вынул из багажника канистры и пошел пешком. Крался тихо, задворками. И вышел к тем самым кустам у баронского двора, в которых больше года назад пряталась с ружьем Люцита, откуда целилась она в Кармелиту, а попала в Миро.
Игорь положил канистры плашмя в неглубокую ямку между кустов и аккуратно прикрыл их сухими ветками и травой.
А охрана Зарецкого за последний год как-то совсем успокоилась, расслабилась. И ничего не заметила.
Глава 17
В темном страшном ночном лесу четверо маленьких детей сидели вокруг лежавшей на земле пятой, самой маленькой девочки. Васька, при помощи остальных, еще раз попробовал поставить малышку на ноги, но та только закричала:
— Больно! Не могу! — и снова села на сырую лесную подстилку из прошлогодней листвы.
— Ну если ты стоять не можешь, то идти не сумеешь точно, — авторитетно подвел итог Василий.
Ему самому, девятилетнему, было очень страшно. Но маленький цыган из последних сил не подавал виду, понимая, что только он своим поведением может успокоить младших. Васька лихорадочно соображал, что ж им всем теперь делать.
— Ладно, — сказал он, подумав, — я побегу за помощью. А вы ждите здесь.
— Вась, не уходи! — стал канючить один из младших братьев.
— Не уходи, — поддержала его старшая девочка. — Сам заблудишься, и нас потом не найдешь.
— Тогда пошли кто-нибудь со мной, — предложил Васька не очень уверенно.
— Вася, а ты помнишь, как в сказке говорится: чтоб не пропасть поодиночке, держаться надо вместе! — наставительно, совсем как мама, сказала старшенькая сестричка.
— А я не хочу, чтобы мы тут все вместе с голоду умерли или чтобы нас волки съели! — отозвался девятилетний старейшина семьи.
— Что же нам делать?! — Вот-вот готовы были заплакать младшие.
— Давайте звать на помощь! — осенило Ваську.
И дети стали кричать наперебой:
— Ay! Ay! Спасите! Помогите! Мы заблудились!
Но никто в лесу не откликнулся.
Прошло еще минут десять. Дети кричали все реже и тише — они устали.
— Бесполезно кричать, — сказала старшая девочка. — Никто нас не услышит.
— Может, все-таки кто-нибудь отзовется, — старался убедить и сестер с братьями, и самого себя Васька.
— Да нет в этом лесу никого — слишком далеко мы зашли, — спорила сестра.
Но Васька, не желая показывать, что он сдается, заорал еще раз:
— Ау-у! Помогите! Кто-нибу-у-удь!
— Ау! Где вы? — донеслось в ответ откуда-то издалека.
На какую-то секунду дети, пораженные, замолчали. А потом закричали что есть силы:
— Мы здесь! Здесь! Сюда!
И через полторы минуты из темноты леса на их крик вышла Земфира. Идя по дороге прочь от табора, она вдруг услышала со стороны леса детские крики. Не поверила. Прислушалась. Точно, дети. И зовут, просят о помощи. Но только продравшись к ним в темноте сквозь какие-то кусты и чуть не споткнувшись в темноте о валявшееся на пути бревно, она поняла, что перед ней весь выводок Розауры во главе с Васькой. Все малыши, кроме самой младшенькой, у которой болела ножка, кинулись к тете Земфире.
— Почему вы здесь? — не могла понять цыганка. — Что вы здесь делаете — ночью, одни? А?
— А мы, как в сказке, маму найти хотели.
— Только звездочка на ладонь так и не упала — и никто нам дорогу не подсказал.
— И дологу назад мы тоже не знаем.
— Ну идемте со мной — я вас в табор отведу. Пошли, мои хорошие!
— Пойдем. Только вот она идти не может, — показали дети на самую маленькую свою сестричку. — У нее ножка болит.
Земфира осторожно взяла девочку на руки, укутала в свою шаль и поцеловала ножку в больное место, чтоб больше не болело. Ну совсем так же, как делала мама.
А потом повела детей к дороге, каждую секунду тревожно оглядываясь, чтобы никто не отстал и опять не заблудился.
* * *
Олеся опять пришла в гостиницу. Но на этот раз, приняв вполне осознанное решение. Заполнила у ночной дежурной документы, взяла ключ и пошла в номер.
И опять в коридоре повстречался Игорь.
— Олеся? Все-таки решила, что в гостинице лучше, чем в богатом доме под бочком у Астахова?
Она постаралась пройти мимо, ничего не отвечая. Но возвратившийся из Зубчановки рейнджер не унимался:
— Или, может, бочок Астахова уже занят кем-то другим?
— Не твое дело! — не выдержала она. — Я не собираюсь с тобой это обсуждать. И вообще ничего с тобой обсуждать не собираюсь!
— Олеся! Постой! А может, я тебе посочувствовать хочу! — Игорь был в хорошем настроении.
— Мне не нужно сочувствие! — Олеся наконец остановилась и резко повернулась к бывшему зиц-жениху: — Тем более твое!
— Да? А что ж ты тогда такая печальная?
— Не твоя забота!
— Ну не хочешь — не говори. А я бы мог тебя утешить!
— Себя утешь!
— И себя тоже утешу, если вместе с тобой. Номер ты ведь уже сняла?
— Послушай, отстань от меня! Оставь меня в покое!
— А я не хочу от тебя отставать, ты мне нравишься!
— Так, не заставляй меня разыскивать твою Тамару по всей гостинице, чтобы сдать тебя ей на руки!
— О, да это уже шантаж! — И с этими словами Игорь попытался было ее приобнять.
— Убери руки! — Олеся дала ему пощечину и пошла по коридору, уже не оборачиваясь.
* * *
Земфира привела детей в табор, в их палатку. Раздела и уложила самую маленькую. На ноге у той оказалась здоровая ссадина.
— Василек, у вас бинты, вата, зеленка есть?
Васька, желая хоть чем-то загладить свою вину за возглавленный им ночной поход, бросился к шкафчику и выгреб оттуда все какие были лекарства.
Земфира промыла и перевязала девочке ранку.
— Ну вот, сейчас все будет хорошо. А вы что стоите? — повернулась она к остальным детям. — Хватит глазеть, пора спать!
— А мы не хотим! — попробовал было возразить младший мальчик, и тут же сам испугался, что тетя Земфира сейчас на него накричит.
Но Земфира только улыбнулась и ласково стала уговаривать малышей:
— Ложитесь, мои родные, ложитесь! Поздно уже. Раздевайтесь и ложитесь. И не убегайте больше, пожалуйста. Я ведь не всегда могу ночью в лесу оказаться!
Она уложила всех пятерых и запела им колыбельную. Дети стали засыпать.
— Ну все, мои хорошие! — сказала Земфира, допев. — Спокойной вам ночи… — и поднялась, чтобы уйти.
Но старшие тут же снова открыли глаза и наперебой стали упрашивать ее остаться.
— Куда ж ты пойдешь ночью, тетя Земфира? Снова в лес?
— Не уходи, тетя Земфира!
— Останься здесь, с нами!
— Не могу я, ребята, идти мне надо, — улыбнувшись, отвечала цыганка, хотя и сама была в этом уже не очень-то уверена. — Но я к вам обязательно вернусь. Обязательно!.. А вы спите. Закрывайте глазки!
И она поцеловала по очереди каждого, а потом направилась к себе в старую палатку Рубины. На лице она по-прежнему несла загадочную улыбку. Земфира вошла в палатку, покинутую ею навсегда каких-нибудь пару часов назад. В глаза сразу бросилась лежавшая на столе записка. Цыганка перечитала ее, покачала головой и сожгла листок бумаги в пламени свечи.
— Недалеко же я ушла, — сказала самой себе.
Случайно взгляд ее упал на лежавшие в углу отрезы красивой ткани — и тут же в голову пришла одна мысль…
И до утра просидела Земфира над швейной машинкой, пока сон окончательно не сморил ее над практически уже законченной работой.
* * *
Эту ночь Астахов встретил дома один, Олеси не было. «Опять! — думал он. — Опять все сначала…» Николай Андреевич позвонил любимой на мобильный, не очень-то надеясь на то, что она ответит. Но Олеся ответила. Сказала, что с ней все в порядке, что она в гостинице. Нет, приезжать к ней не надо. Просто она считает, что им лучше какое-то время пожить отдельно, отдохнуть друг от друга.
…Да, все оказалось гораздо серьезнее, чем он думал. Тяжелее всего для Астахова было одиночество — ему необходимо было хотя бы просто поговорить с близким человеком. И, еле дождавшись утра, Николай Андреевич поехал к Кармелите.
— Ты прости, что я стал так уж часто у тебя бывать, — говорил он дочери. — Просто я теперь очень быстро начинаю по тебе скучать.
— Ну что ты! Ты же мой отец…
— Послушай, Кармелита, сумеешь ли ты когда-нибудь назвать меня «папа»?
— Не знаю. Ты только не торопи меня, ладно?
— Да-да, конечно… Прости меня. И еще я должен просить у тебя прощения за то, что усомнился в честности Миро.
— Я понимаю. Просто против него и в самом деле было столько улик.
— Но ты молодец! Обещала мне доказать, что Миро ни в чем не виноват — и доказала!
— Это сделала Соня, а не я… — вздохнула девушка. И тут же сама сменила тему: — Ну что, раз ситуация с Миро разрешилась, значит, ты можешь вернуться к его проекту?
— Думаю, да. Мне вся эта его идея насчет строительства цыганского дома по-прежнему кажется интересной.
— Ну вот и хорошо! Я хочу, чтобы вы вместе с папой… — и осеклась на последнем слове. — Извини.
— Нет-нет, ничего…
— Я бы хотела, чтобы вы все обсудили вместе. Ну чтобы занялись этим делом вдвоем. Знаешь что? Пойдем сейчас к нему — он у себя в кабинете!
* * *
Утром дети Розауры проснулись в своей палатке, кто-то из женщин табора, как обычно, накормил их завтраком, и дети стали привычно собираться на репетицию. Каждое утро за ними заходил Рыч или Степка, и на чьей-то машине или на таборном автобусе маленькие артисты ехали в театр. Ждали они кого-то из взрослых и сегодня. Но вдруг Ваське в голову пришла совсем другая мысль.
— Знаете что? — повернулся он к остальным. — Вы тут ждите, а я пошел.
— Куда ты, Вася? — спросила сестра.
— Мне надо. Дело есть. Вы езжайте — я сам в театр приду. — И он выбежал из палатки.
— Вот неугомонный! — покачала головой семилетняя сестричка совсем как взрослая. — Все он приключений ищет!
* * *
Баро хотелось хоть что-то оставить в своей жизни по-прежнему. То немногое, что было в его власти, — это распорядок дня. И он каждое утро спозаранку садился за стол заниматься делами.
Вот и сегодня он корпел над бумагами, когда в дверь постучали, и вслед за стуком в кабинет просунулась голова Кармелиты.
— К тебе можно?
— Конечно, входи, доченька!
— Я не одна.
— А с кем?
И Кармелита ввела за собой Астахова. Баро встал навстречу дорогому гостю.
— О Николай! Рад приветствовать! Присаживайся. По какому поводу?
— А это — инициатива Кармелиты, — улыбнулся Астахов. — Она хочет, чтобы мы с тобой вместе строили дом для цыган.
— А сам ты хочешь? Будешь в этом участвовать?
— Ну как видишь, я здесь, — развел руками Николай Андреевич.
— Я очень рад, Коля! Тем более что у нас была уже предварительная договоренность.
— Да, конечно. Просто были определенные обстоятельства, которые выбили меня из колеи. Но сейчас уже все в порядке.
Кармелита позволила себе вмешаться в разговор своих отцов-бизнесменов:
— Я хочу, чтобы теперь между вами была полная ясность. Ну чтобы вы договорились обо всем окончательно!
— Рамир, давай прежде всего определимся вот в чем, — начал гость, — пусть весь этот проект строительства жилья для цыган принадлежит нам с тобой обоим в равных долях.
— Хорошо, я согласен! — ответил Баро, подумав всего несколько секунд.
И управские бизнесмены ударили по рукам.
— Отлично! — захлопала в ладоши Кармелита. — Вот теперь я могу идти — думаю, вам есть о чем поговорить и без меня.
И она со спокойным сердцем оставила Астахова и Баро наедине для деловых переговоров.
* * *
Рыч зашел за детьми в их палатку — пора было ехать в театр. Сегодня вечером спектакль, а значит, после утренней репетиции детям нужно еще вернуться, пообедать и успеть отдохнуть.
— Ну что, артисты? Едем?
— Едем! Едем! — закричали малыши наперебой.
— Ну пошли, там уже Степан ждет.
— Он больше на тебя не кричит? — спросил Рыча младший мальчик.
— Не кричит, только дуется как маленький, — ответил маленькому собеседнику дядя Богдан. — Ну что, вы готовы? — И он окинул взглядом всю компанию.
— Готовы! — закричали в ответ дети, но тут Рыч заметил отсутствие своего главного подопечного.
— Я не понял. А где Васька?
— Он сказал, чтоб мы слазу ехали в театл. А он потом сам туда плидет, — отвечал один из мальчиков.
— А где он? Куда он пошел?
— Он не сказал нам, — пояснила, как могла, старшенькая девочка.
— Не нравится мне это все… Вы вот что, езжайте со Степкой — вон он там у костра. А я должен Ваську найти.
Рыч сдал малышей Степану с рук на руки, но сам не знал, куда ему бежать. Он совершенно не представлял, в какую сторону могло понести сорванца. И тут ему в голову пришла счастливая мысль. Он кинулся в свою палатку к Люците.
— Что случилось, Богдан? — По глазам мужа она сразу почувствовала неладное.
— Васька убежал куда-то!
— Ну ничего — побегает и придет. Куда он денется?
— В прошлый раз, когда он убежал, погибла Розаура. Потом самого его чуть не убили! Люцита, я очень тебя прошу: скажи, где Васька?
— А я-то откуда знаю? — резонно спросила она.
— Ты же теперь шувани — все знаешь, все видишь.
— Да ты что, Богдан? Я шувани, а не какая-нибудь колдунья! Да и потом, я же только учусь всему этому. А пока даже не знаю, что и как делать…
— Знаешь. Тебе сердце должно подсказать! Так Рубина говорила. Люцита, ты должна очень сильно захотеть увидеть, где Васька — и тогда ты увидишь!
— Ну хорошо… — совсем растерялась цыганка. — Я попробую. Ты сядь, Богдан. Тихо только.
Рыч послушно сел, хотя нервничал так сильно, что на месте ему не сиделось. А Люцита закрыла глаза, расставила руки. Потом начала дышать очень глубоко. Потом стала раскачиваться из стороны в сторону. И, наконец, сжала пальцами виски, почувствовав, как будто бы в них вдруг впились иголки.
— Что? Что ты видишь? — не мог сдержаться муж.
— Камни… Много камней… — отвечала Люцита, не открывая глаз. — И еще земля… Мягкая, как постель…
— Кладбище! — осенило Рыча. — Господи, как же я сам не догадался — Васька побежал на кладбище! Ты молодец, Люцита!
Он чмокнул не успевшую еще прийти в себя жену в щеку и выбежал из палатки.
* * *
— Я вот что хочу тебе сказать, Рамир… — начал Астахов, когда Кармелита вышла. — Ты, конечно, не хуже меня понимаешь, что с точки зрения прибыли этот проект мало интересен. Так вот, скажу тебе честно — я не стал бы его финансировать, если бы не узнал тебя и Кармелиту, не познакомился бы с Миро. Короче говоря, если бы мы не пережили все вместе все то, что было с нами год назад…
— Да, Коля. Как ни пытались обстоятельства нас поссорить, но врагами мы, к счастью, так и не стали. Ну и надеюсь, теперь уже не станем никогда. Так что, как ни крути, а я рад, что Кармелита нас с тобой так связывает. Тем более мы ведь давно хотели сотрудничать.
— Ну вот видишь — наши желания осуществились, и теперь у нас появляется большое общее дело.
— Ну что ж, господин Астахов, так значит, в бой?
— Наше дело правое! — подхватил Николай Андреевич интонацию собеседника.
Следующие полчаса прошли в обсуждении деловых нюансов. К взаимному удовольствию оба бизнесмена обнаружили, что говорят они на одном языке и во всех вопросах бизнеса отлично понимают друг друга.
— …Ну значит, договорились — теперь мы с тобой, Рамир, партнеры!
— Еще бы — такой проект затеяли!
— Но больше всего мне нравится, что в этом проекте участвует и Кармелита.
— Ты знаешь, — сразу погрустнел Баро, — она все никак не хочет вылезать из конюшни, не хочет видеть людей… Может, хоть эта затея со стройкой ее встряхнет? Эх, уговорить бы ее вернуться в дом. Ведь они жили тут вдвоем с Максимом как настоящая семья.
— Да. Как жаль, что длилось это так недолго… — вздохнул Астахов.
— Но она всегда будет это помнить. Ты знаешь, Коля, скажу тебе откровенно: у меня тогда с самого начала было предчувствие, что это плохо кончится.
— Сейчас надо думать о другом — как ей помочь.
— У тебя есть какие-то идеи?
— Есть одна… Я хочу предложить Кармелите пожить у меня.
У Баро кольнуло сердце.
— Если, конечно, ты не против, — поспешил добавить Николай Андреевич.
— Нет-нет, что ты! — Немалых усилий стоило Зарецкому заставить себя произнести эти слова. — В конце концов, ты — ее отец, а она — твоя дочь.
— Рамир, ты не подумай… Я не хочу вставать между вами! — Астахов тоже чувствовал себя неудобно, хотя и сам не знал, почему он оправдывается.
— Да, я понимаю, — тихо отвечал Баро.
— Ну тогда я, с твоего разрешения, поговорю с ней об этом?
Цыганский барон только кивнул головой в знак согласия.
— Спасибо, Рамир!
На прощание мужчины опять пожали друг другу руки. С хорошим человеком всегда приятно обменяться рукопожатием.
Глава 18
Васька бежал к маме. Нет, он не надеялся найти ее по звездочке, как хотели младшие. Он был уже взрослым мальчиком — как-никак, девять лет — и теперь не верил в сказки уже вполне обоснованно. Васька бежал к маме на кладбище. Бегал он туда, на могилу Розауры, часто. Последний раз его даже сопровождал Рыч. А после приключения сегодняшней ночи Васька просто не мог туда не прийти, не рассказать ей все.
Путь его от табора на Старое кладбище лежал через новый микрорайон. Пробегая дворами, Василий остановился на минутку по важному делу — выяснить у гулявшей с собакой-далматинцем девочки, как зовут пса и какие он умеет выполнять команды. И, уж конечно, просто не мог обратить внимание на то, что, пока он с ней разговаривает, за ним внимательно наблюдают две пары глаз из окна четвертого этажа типовой девятиэтажки.
…Леха заметил Ваську, стоя у кухонного окна с чашкой кофе, и тут же позвал Руку.
— Смотри, тот самый?
— Да… Оп-па!
— Что «оп-па»?
— Ты видишь, что он делает?
— А что? Стоит с девчонкой какой-то треплется.
— Вот именно — треплется! Понимаешь? Пацан заговорил! Он теперь может быть для нас опасен. Пошли!
Бандиты осторожно вышли из дома и направились вслед за Васькой, держась от него на почтительном расстоянии. Вскоре он привел их на Старое кладбище.
Мальчишка подошел к надгробию матери.
— Мама, я должен тебе сказать… Сказать, что я очень тебя люблю! Ты — самая замечательная мама в мире, и я… И все мы — мы никогда тебя не забудем! А тем, кто тебя убил, я отомщу. Клянусь! Самой страшной цыганской клятвой клянусь — им не жить на земле!
Мальчонка достал свою гордость — настоящий большой цыганский нож — и надрезал себе руку, чтобы скрепить клятву кровью. Посидел еще возле могилы матери, так и не спрятав нож в ножны. И собирался было уже бежать в театр, когда вдруг кто-то его окликнул:
— Пацан!
Перед Васькой выросли Рука и Леха.
— Зря ты, пацан, снова у нас под ногами оказался…
— Не подходи! — отвечал мальчишка, стараясь напустить на себя грозный вид.
— Смелый парень, ничего не скажешь. Молодец!
— Я сказал, не подходи! — И Васька поднял нож.
— А что ты мне сделаешь? — ухмыльнулся Рука. — Убьешь?
— Не подходи — хуже будет!
* * *
Когда Игорь вернулся поздно ночью, Тамара уже спала. Он разделся и лег рядом.
— Ну что, все в порядке? — спросила Тамара сквозь сон, не открывая глаз.
— В порядке, в порядке. Я тут Олесю в гостинице встретил.
— Кого?
— Говорю же кого — Олесю!
— Что она здесь делает ночью?
— Похоже, Астахов ее выгнал.
Тамара то ли не расслышала, то ли не поняла. Потому что отреагировала совсем вяло. Только зевнула, повернулась на бок и продолжала спать дальше. Но вот наутро она сама неожиданно вернулась к этому разговору.
— Игорь, а ты уверен, что Олеся ушла от Астахова и живет в гостинице?
— Уверен на все сто! Я сам видел, как коридорная дала ей ключи и она вошла в свой номер.
— Значит, Астахов остался один?
— Да. И ты прекрасно понимаешь, что это подходящий момент для того, чтобы его убрать.
— Так, знаешь что… Об убийстве Астахова подумаем позже. А сейчас я иду в парикмахерскую.
— Ну хорошо. Но имей в виду — я обязательно тебе об этом напомню. А пока, моя дорогая, мне нужны деньги.
— Зачем?
— А просто так! — улыбнулся Игорь. — Перед таким важным делом я хочу выпить, расслабиться.
Тамара посмотрела на него неодобрительно:
— А мне кажется, что голова у тебя сегодня должна быть трезвой.
— Не начинай, Тамара, не надо. Я же немного, для куражу!
— Игорь, какой кураж, какая выпивка? Ты забыл, что должен сегодня сделать?!
— Ну тогда и тебе, Тамара, нужно сейчас сидеть и думать только о том, как все это будет. А ты вместо этого в парикмахерскую собралась, красоту наводить!
— Я, между прочим, женщина!
— А я — мужчина! Каждому свое! Мне просто нужно слегка расслабиться перед серьезным делом.
— Так, все, не морочь мне голову!
— Значит, не дашь денег?
— Не дам. Тем более что давала тебе совсем недавно. — И с этими словами она вышла, взяв со стола свою сумочку.
Игорь проводил ее взглядом. Потом посмотрел на то место, где минуту лежала Тамарина сумочка, а в ней и портмоне с деньгами. И заметил забытое Тамарой на столе колечко…
* * *
Бандиты шаг за шагом надвигались на стоявшего с ножом девятилетнего мальчика.
— Ух какой! — говорил Леха.
— Неужели в человека нож бросишь? Не дрогнет рука-то? — приговаривал и Рука.
— Не надейся — не дрогнет. Я вас ненавижу! — отвечал пацаненок.
— Это за что же? За то, что ты, шкодник, сам нас выслеживал, вынюхивал?
— Нет! За то, что вы убили мою маму!
— Чего? Что ты мелешь, пацан? — В один момент Рука стал очень серьезен.
— Я вас видел возле подземелий, а там убили мою маму!
Бандиты переглянулись.
— Так это была твоя мама? — спросил Леха.
— Да! Она меня пошла искать. А вы ее… — По Васькиным щекам полились слезы, но нож он держал по-прежнему крепко.
— Вот что, пацан, — заговорил с ним Рука как со взрослым, — мы ее не убивали.
— А кто?
— Это теперь не важно! — Боязнь Удава до сих пор слишком крепко сидела в их головах.
В этот момент на кладбище появился запыхавшийся Рыч. Он и бандитская парочка заметили друг друга одновременно.
— О, смотри — еще один! — осклабился Леха.
— Тебе чего, Рыч? — спросил Рука, глядя на него исподлобья.
Цыган быстро сориентировался в ситуации:
— Отпустите мальчонку, зачем он вам?
— Жаль, — сказал Леха, обращаясь к Руке.
— Да. Так может, и отпустили бы, — спокойно проговорил Рука. — А теперь мочить вас придется обоих!
С этими словами бандит выхватил пистолет и наставил его на Рыча. Но долей секунды раньше Рыч сам кинулся к нему и за миг до нажатия курка перехватил его руку. Бандит выстрелил, но пуля только рассекла воздух.
* * *
Приехав в Управск, Алла Борисовна Орлова обнаружила для себя много нового. Оказывается, Соня занималась не только выставкой Светкиных работ в помещении старого управского театра, но и еще много чем. А ведь Алла отправила ее в Управск на несколько недель раньше себя именно для того, чтобы дочь организовала все на высшем уровне. Однако Соня, по собственной инициативе, пустила в театр цыган, чтобы они играли там какие-то свои представления. Больше того, сама же и оформила им все необходимые документы.
Алла была вне себя. Она кричала на дочь целый день. Она ругала ее на чем свет стоит. Соня, как всегда, терпела все с редкой стойкостью и спокойствием. Но только до тех пор, пока Алла не начала поносить цыган «во главе с этим грязным противным парнем. Как его там? Миро».
Тогда Соня впервые в жизни дала матери отпор. Она очень спокойно остановила ее бурный словесный поток и попросила не вмешиваться. А когда в ответ Алла стала ругаться еще сильнее, дочь так же спокойно сказала, что сумеет найти на нее управу. Чего стоило Соне это ее спокойствие в разговоре с разбушевавшейся матерью, знала только она сама.
— О какой такой управе ты говоришь? И кому?! Мне, своей маме?!! — не унималась Алла. — Ты что, собралась натравить на меня толпу цыган?
— Этого не потребуется. — Соня по-прежнему изо всех сил старалась оставаться спокойной. — Не забывай, что я все-таки училась на юридическом. И что интересно, мамочка, я, оказывается, хорошо выучилась. Во всяком случае, кое-что у меня получается совсем неплохо.
— Я не очень понимаю, девочка моя, что ты имеешь в виду.
— Очень просто, мама. Выставка, на которую ты возлагаешь такие надежды, может и не состояться.
— Почему это? — самоуверенно возразила Алла. — Помещение — мое, на картины у меня заключен договор…
— Дело в том, мамочка, что твой договор на экспонирование картин был с живой художницей Светланой Форс. Но договора передачи у тебя нет. Так что формально картины принадлежат ее единственному наследнику — отцу… — Соня сделала эффектную паузу и продолжала: — А это значит, что отец Светы, Леонид Вячеславович, волен делать с картинами все, что он захочет. Если, конечно, ему об этом напомнят.
Последнюю фразу она произнесла с особым нажимом. Но Алла не собиралась сдаваться.
— Так ты, значит, выучилась на юридическом? Я для того тебя, неблагодарную, учила, чтобы ты мне палки в колеса вставляла?! Ты мне была нужна как мой юрист, мой помощник! А вместо этого ты спелась с цыганами, которые довели до могилы твоего родного брата!!! — Она воздела руки к небу. — Максим мертв! Он погиб из-за того, что связался с цыганкой! А ты тут передо мной дипломом своим трясешь? Дрянь!
Мать с размаху влепила дочери пощечину. И Соня не выдержала — заплакала. Не от боли, конечно, — от обиды.
…Вскоре после этого Миро нашел плачущую Соню забившейся в дальний глухой угол театра. Она сразу же рассказала ему о ссоре с матерью, потому что ведь тяжелее всего держать переживания в себе, внутри.
— Соня, ну послушай… — Миро не очень хорошо умел утешать, но чувствовал, что должен был это сделать. — Это не беда, что ты поругалась с мамой — она все поймет, я уверен…
— Нет, Миро, я ее потеряла навсегда! — и все это сквозь слезы.
— Не надо так говорить…
— Ты знаешь, я думаю, что если бы у меня совсем не было мамы, тем более такой, то мне было бы гораздо лучше!
— Никогда не говори так, Соня! Так даже думать нельзя! Это у тебя просто истерика, а родители — это святое, их нам Бог дает.
— Это, может быть, у других так. Только мою матушку, Миро, святой назвать сложно…
Парень обнял плачущую девушку за плечи и нежно погладил рукой по спине, отчего по телу Сони сначала пробежала дрожь, а потом разлилась приятная истома.
— Не расстраивайся ты так, — говорил тем временем Миро, — все будет хорошо, вот увидишь. Будет и театр, и выставка. И мама твоя, даст Бог, поймет рано или поздно, что ты права.
— Да ничего она не поймет, Миро, кроме своих прихотей. Она и Максима даже после его смерти понимать не хочет. Ну что еще должно произойти, чтоб мама увидела, что она не одна на свете?
— Не знаю, Соня. Возможно, ты права и маму твою не исправить. Зато ты на нее совсем не похожа.
— Но она же все-таки моя мать! — глотая слезы, причитала девушка. — Знаешь, как тяжело?
— Спасибо тебе, Сонь, что заступилась за нас.
И тут она осмелилась сказать то, что давно уже лежало у нее на сердце:
— Это я за тебя заступилась, Миро…
Воцарилась тишина.
…А потом Миро повел Соню гулять по берегу Волги.
* * *
Закончив переговоры с Баро, Астахов снова заглянул на конюшню к Кармелите.
— Ну что, я пришел сказать тебе, что мы с твоим отцом обо всем договорились. Это будет наш общий проект.
Девушка улыбнулась:
— Я очень рада, что у моих двух отцов будет что-то общее, кроме меня.
— Знаешь, а это ведь и в самом деле интересная задумка. Коттеджи, пожалуй, слишком дороги, а вот дом в самый раз. Тем более что строительный бизнес у нас сейчас так хорошо идет. Думаю, и мне, и Рамиру проект принесет, кроме всего прочего, и моральное удовлетворение. Ну и еще, Кармелита, я очень надеюсь, что это общее дело сблизит всех нас троих: Рамира, меня и тебя…
Девушка молча согласилась. А потом стала мечтать вслух:
— Мы построим большой прекрасный дом… Может быть даже, я смогу в нем жить…
— Я как раз зашел поговорить с тобой об этом, Кармелита. И если ты не против, то я хотел бы предложить тебе перебраться пожить ко мне.
Девушка подняла на него удивленный взгляд.
— И я буду очень рад, если ты согласишься! — поспешил добавить Николай Андреевич.
Ответила Кармелита не сразу:
— Спасибо большое, но… Я не могу сейчас принять твое приглашение.
— Я не хочу настаивать, но просто объясни мне: почему ты так упорно держишься за эту конюшню? Неужели тебе здесь лучше?
— Мне здесь легче… Здесь меньше воспоминаний.
Помолчали.
— А где строить дом вы уже решили? — Кармелита сама перевела разговор на другую тему.
— Ну об этом нужно хорошенько подумать. Надо ведь не только найти подходящее место, но еще и выкупить его.
— Знаешь, а я, кажется, одно такое место знаю.
— Да? Интересно, и какое же?
— Катакомбы.
— Катакомбы?! Да это место в городе считают проклятым! Столько несчастий там произошло. И с тобой в том числе. Тем более цыгане ведь народ суеверный.
— Да, но посмотри на это с другой стороны: разрушить эти подземелья навсегда и построить на их месте новый хороший красивый дом — ну разве это не начало новой жизни? И не только для цыган — для всего города!
Астахов задумался.
— Может быть, ты и права… Там, конечно, могут возникнуть сложности. Это ведь не бесхозная земля — она раньше принадлежала заводу…
— Ну завод давно разорился и умер. Так что, думаю, земля сейчас опять городская. И ни городские власти, ни люди возражать не станут. Кто ж может быть против уничтожения развалин и подземелий и постройки на их месте нового жилого комплекса?
— Во всяком случае, тут есть над чем подумать, — отвечал Николай Андреевич. — Мы с Рамиром обязательно твое предложение обмозгуем. Как знать, может это и есть решение вопроса.
— Подумайте, подумайте.
Глава 19
Игорь без труда нашел на набережной человека с табличкой «Куплю золото» и показал ему Тамарино колечко. О цене сторговались быстро, и, положив деньги в карман, довольный, Игорь направился через дорогу в кафе-пивную.
Скупщик внимательно проводил его взглядом. Потом достал из своей барсетки визитную карточку и набрал на мобильном значившийся на ней номер.
— Алло, господин Зарецкий?..
…Через пятнадцать минут за столик к Игорю подсел немолодой бородатый цыган, в котором Носков с ужасом узнал местного барона. Страх пронзил все его тело. «Неужели ему стало известно о готовящемся покушении на его дочь? Но откуда? Да какая разница откуда, все равно он этого не простит. Убьет! Сотрет в порошок! Что же делать?» Все эти мысли проносились в голове у Игоря одна за другой, толкаясь, мешая друг другу и полностью парализуя его волю.
— Что вам нужно? — еле-еле выдавил он дрожащим голосом, отводя глаза от недоброго пронизывающего взгляда Баро.
— Я — Рамир Зарецкий. Слышал про такого?
— Слышал, — пролепетал Игорь. — Только я не понимаю…
— Сейчас поймешь! — Баро достал ожерелье. — Несколько дней назад ты продал это скупщику. Откуда оно у тебя?
Игорь попробовал промямлить, оправдаться, что он много чего продавал, — всего и не упомнить. Но Зарецкий оборвал его лепет:
— Это ожерелье ты должен был запомнить — это цыганское ожерелье, редкое. Где ты его взял?!
— Я не помню.
Цыган схватил Игоря за воротник рубашки, да так, что тот едва мог дышать, и притянул его голову к поверхности стола.
— Может, освежить тебе память?
— Отпустите! Что вы хотите от меня?
— Где ты его взял? — спросил Баро, четко выговаривая каждое слово и не ослабляя хватки.
— Это не мое. Меня просто просили продать, — прохрипел Игорь. — Женщина одна.
— Так ты с моей женой… — В эту секунду Зарецкий уже готов был его убить, но Игорь успел выкрикнуть еще пару спасительных для себя слов:
— Да не знаю я вашей жены! Это моя женщина.
— Кто? Имя!
— Тамара Астахова.
— Что? — от неожиданности Баро выпустил Игоря из рук. — Жена Астахова?
— Бывшая жена, — ответил тот, поправляя одежду.
— Где ее найти? И не вздумай соврать — я тебя из-под земли достану!
— В гостинице, шестьдесят четвертый номер.
Зарецкий с шумом отодвинул стул и направился к выходу. И вовремя — на них уже начинали обращать внимание другие посетители пивной.
А Игорь остался сидеть, постепенно приходя в себя после случившегося и думая о том, что на этот раз пронесло. Потом взял еще пива.
Ничего, барон, поквитаемся. И очень скоро!
* * *
Земфира зашла к дочери. А та никак не могла найти себе места, все ходила по палатке из угла в угол. Переживала, нервничала, волновалась за мужа.
— Мама! Ну где же он? Почему его так долго нет?
— Да что ж с тобой творится-то, дочка? Ну сама подумай — что может случиться со взрослым мужчиной средь бела дня?
— Не знаю, мама, не знаю. А отчего-то страшно… Он Ваську побежал искать.
— Ну значит, найдет, и вернутся они сюда вместе с Васькой. Или не сюда, а в театр пойдут — спектакль ведь у малышей.
— Хорошо бы, если так.
— А что ж еще-то может быть? Зачем ты сама себя накручиваешь, дочка?
— Не знаю. Только у меня внутри тревога такая — места себе не нахожу!.. Никогда не думала, что это так трудно — быть женой.
— Это очень трудно, Люцита. — Земфира слишком хорошо знала то, о чем говорила.
— Вот он ушел… А я должна ждать, переживать… Неужели так будет всегда, всю жизнь?
— Ты слишком сильно волнуешься. Но все равно я тебя понимаю. Раньше ты была одна и отвечала только за себя. А теперь вас двое. И куда бы кто из вас ни пошел, другой всегда будет переживать. И даже если вы, не дай Бог, поссоритесь, то все равно будете знать, что ваши жизни связаны.
— Надо же, как это бывает… Живешь-живешь сама по себе. А потом раз — и связаны.
— А ты знаешь, дочка, что означает слово «супруги»? Это ведь от слова «упряжь». Супруги — это те, кто запряжены вместе в одну упряжку. Ни бросить, ни отстать, ни вперед убежать самому нельзя.
— Ой мама, вот и мне порой кажется, что моя жизнь и жизнь Богдана — это как бы одно и то же. И если будет плохо ему, то тут же станет плохо и мне.
— Это любовь, Люцита, — улыбнулась мать.
— Да… Только почему, когда любишь, так мучаешься?
— Потому что любовь для равновесия приносит человеку и мучение, и счастье.
Но тут вдруг молодая цыганка вскрикнула и схватилась за грудь.
— Что случилось? — перепугалась Земфира.
— Это сердце. Кольнуло так остро.
— Не в твоем возрасте болеть сердцем, доченька, — покачала головой старшая.
— Боюсь, это не совсем то, что ты думаешь, мама. Не забывай, что теперь мое сердце чувствует больше других. И, по-моему, оно дает мне знать, что сейчас плохо Богдану! Что же делать, мама?!
* * *
Не обманывало сердце молодую шувани — Рычу и в самом деле было сейчас невесело. В следующий момент после раздавшегося выстрела он сумел выбить пистолет из рук Руки. Но бандит сильным ударом повалил цыгана на землю и прижал сверху всем своим весом. Леха, во все глаза следя за Рычем и Рукой, бросился уже было дружку на помощь. Но тут совершенно неожиданно сзади на него с разбегу налетел маленький Васька и сбил бандита с ног. Неловко падая, Леха ударился виском о гранитную могильную плиту и затих без сознания. В эту же секунду Рычу удалось подмять Руку под себя и нанести ему несколько сильных ударов. В конце концов Рука перестал сопротивляться.
Рыч, тяжело дыша, сел на него сверху.
— Ну как ты, Васька? Цел? Молодец, без тебя мне бы с ними не справиться! — Он стал вязать бандитов их же одеждой и небольшим куском крепкой веревки, которую всегда носил с собой. — Давай, Вась, беги за милицией! Сдадим их, сволочей, — и дело с концом!
Связанные бандиты тем временем пришли в себя.
— Погоди, Богдан, — отвечал маленький цыган, глаза которого пылали вполне взрослым гневом, — я поквитаться с ними должен!
— Тем и поквитаешься, Васек, что ментов на них позовешь. Давай быстро!
Мальчишка убежал, а Рыч устало присел на могильный камень, не сводя глаз со своих пленников.
— Значит, ты, Рыч, нянькой теперь заделался? — отплевываясь собственной кровью, спросил Рука. — Мальчишку пасешь, да?
— Лучше нянькой быть, чем воровать и людей убивать, — отвечал Богдан.
— А ведь ты раньше делал это все с нами вместе. Что, не помнишь? — подключился к разговору и Леха, в голове у которого не прекращался гул, как будто бы где-то внутри черепа вовсю звонили церковные колокола.
— Отчего же, помню, — не стал отпираться Рыч. — Но только много воды с тех пор утекло. Да и передумать за решеткой пришлось многое.
— Но друзей-то не забыл? — говорил Рука без особой уверенности. — Отпусти нас, Рыч!
— Мы тебе клянемся, что свалим отсюда и никогда больше в этом городе не появимся! — поддержал напарника Леха.
— Ни мальчонку не тронем, ни тебя, — продолжал Рука, сидя лицом к Рычу, а за спиной в это же время пытаясь перетереть об острый срез могильной плиты связывавшую его руки веревку.
— Нет, мужики, вы мне не друзья, и разбираться я с вами не буду. Вот на суде за все и ответите.
Васька, едва переводя дух, вбежал в отделение милиции и тут же налетел на проходившего по коридору милиционера.
— Дяденька, а где тут у вас самый главный сыщик?
— Ну считай, что я — самый главный. А что?
— Там, на кладбище, мы с Богданом двух преступников поймали!
— С каким таким Богданом? — улыбаясь, спросил милиционер, думая, что речь идет о каком-нибудь Васькином приятеле-ровеснике. — Каких еще преступников? Говори толком.
— Они меня убить хотели! А Рыч меня спас! — Васька спешил объяснить все как можно скорее, а дяденька милиционер никак не хотел понимать.
— Так, стоп-стоп-стоп. Преступники, Богдан, теперь еще Рыч. Кто это такие?
— Да нет же! Богдан и Рыч — это один человек. Он — мой друг! Но он большой уже, взрослый. И он меня спас только что!
— Ясно. И значит, этот твой друг Богдан-Рыч преступников каких-то взял?
— Мы вместе их взяли! — гордо уточнил раскрасневшийся от стремительного бега Васька.
— И что же это за преступники? — Улыбка все не сходила из-под козырька милицейской фуражки.
— Самые настоящие! Ну как же вам еще объяснить?
В отчаянии мальчишка стал оглядываться по сторонам. И тут взгляд его наткнулся на стенд «Их разыскивает милиция». Со стенда на него смотрели лица Руки и Лехи на пожелтевшей бумаге — как-никак, висели тут эти портреты уже больше года.
— Вот! — закричал Васька. — Вот эти! Вот эти самые; Богдан их связал, они там, на кладбище!
— Так бы сразу и сказал. — Милиционер сразу стал серьезным. — Ты садись, тебя сейчас домой отвезут, а я — за подмогой, и туда!
* * *
Баро ворвался в шестьдесят четвертый номер управской гостиницы. В первую секунду Тамара растерялась. Но только в первую секунду.
— Чем обязана? — взяв себя в руки, спросила она нарочито вежливо.
— Вы — Тамара Астахова? — Зарецкий сверлил ее глазами.
— Да, это я.
Тогда Баро молча достал ожерелье, внимательно наблюдая за Тамариной реакцией. Однако Тамара сразу успокоилась. Она испугалась, решив поначалу, что Игорек раскололся и рассказал кому-то об их зловещем замысле, и Зарецкий пришел спасать Кармелиту от покушения. А оказалось, дело не в его дочери, а в его жене — случай попроще и поспокойнее.
— Судя по вашему лицу, вы не в первый раз видите эту вещь? — прервал Баро ее размышления.
— А с какой стати вы врываетесь ко мне и задаете свои бесцеремонные вопросы?
— Да потому, что вы опять лезете в мою жизнь!
— Я не понимаю, о чем вы.
— Вы послали своего сожителя продать это скупщику? — Он поднес ожерелье к самым ее глазам.
— В таком тоне я разговаривать не желаю!
— Придется! Ваш хахаль все мне уже рассказал.
— Ну допустим. Что из этого?
— Вам мало того, что вы сделали девятнадцать лет назад?! Теперь вы добрались и до моей второй жены?
— Давайте так: мухи отдельно, котлеты отдельно. Не надо смешивать!
— Да все, к чему вы прикасаетесь, проклято!
— И вы пришли мне сообщить об этом?
— Нет. Я пришел узнать, как к вам попало это ожерелье? Что у вас общего с моей женой?
— Спросите сами у вашей жены.
— Я не могу этого сделать — она ушла от меня. И я думаю, что это из-за вас!
— Из-за меня жены от мужей не уходят. Я думаю, что это случилось скорее из-за вас. — И Тамара с вызовом посмотрела ему в глаза.
Баро немного смутился.
— Не вам судить о моей жизни.
— Ну между прочим, это вы пришли ко мне, а не я к вам. И, насколько я понимаю, пришли узнать правду?
— А вы готовы мне ее рассказать?
— А вы готовы ее услышать? Боюсь, она вам не понравится. Ваша жена — обыкновенная лгунья.
— Не говорите так о Земфире!
— Отчего же? Она солгала вам, сказав, что беременна.
— Что?!
— То, что слышали.
— Постойте, так это вы были тогда в больнице?
Тамара кивнула.
— Так, значит, вся эта история с выкидышем… — продолжал догадываться Баро.
— …Спектакль. Самый обыкновенный спектакль. И не только с выкидышем, но и с ребенком — детей у вашей Земфиры быть не может. А вас она просто обманула.
Удар был велик. Зарецкий подавленно сел на гостиничную койку.
— Бедная Земфира, она совсем запуталась, — сказал он тихо себе под нос.
— Наверное, — примирительно отвечала Тамара. — Вот так когда-то, девятнадцать лет назад, запуталась и я. И я тоже готова была на все ради того, чтобы не потерять Астахова.
И что удивительно, Тамара ведь говорила искренно.
— Думаете, Земфира боялась меня потерять?
— Думаю, да.
* * *
— Что ж ты, Рыч, решил нас ментам сдать? — спрашивал Леха, пока Рука, незаметно для Рыча, все тер и тер связывавшую его руки веревку об острое ребро могильного камня.
— Да, решил. И вы это заслужили.
— А не боишься, что мы и тебя, козла, за собой потянем? Ты-то ведь ничем не лучше нас. И зону топтать вместе с нами будешь. Понял?
— Придется — буду.
— Или, может, ты думаешь, что тебе за нас срок скостят? — подключился к разговору Рука.
— А может, его и не посадят? — спросил Леха.
— Посадят. Он у меня на зоне землю хавать будет! Стукачей там не любят.
— Это точно! Ты не лучше нас, Рыч.
Отмалчивавшийся все это время цыган наконец не выдержал:
— Я знаю, что не лучше вас. И если надо, отвечу. Но и вы ответите за все!
Тут на кладбищенской аллейке показался наряд милиции и стажер Полякова.
— А, Голадников! — приветствовала она Рыча, как старого знакомого. — Я смотрю вы и без нас тут со всеми справились?
Но как только цыган повернулся к ней, чтобы ответить, Рука вскочил со своего места, освободившимися от веревки руками, выхватил у Рыча из кармана свой пистолет и тут же навел его на девушку. В следующую секунду прозвучал выстрел. Но в последнее мгновение цыган успел броситься наперерез, и пуля, предназначавшаяся бандитом Поляковой, вошла в его грудь.
Один из милиционеров с ходу прострелил Руке кисть, тот выронил пистолет, схватившись за окровавленную руку. А Рыч тяжело повалился на землю.
Ира Полякова с трудом пришла в себя, осознавая, что секунду назад она была на волосок от смерти. Милиционеры уже повалили бандитов, приставив дула пистолетов к их головам. А Полякова бросилась к Рычу, стала его трясти, как будто старалась вытрясти хоть какие-то признаки жизни.
— Голадников! Голадников! — все приговаривала она как заведенная.
И вдруг почувствовала, что рука ее, которой она поддерживала тело цыгана, вся в чем-то тягуче-жидком и теплом. Это была кровь. И только тут Ира поняла все до конца.
— Рация у кого? У кого рация?! — крикнула она милиционерам.
Сержант Исхаков перебросил ей рацию и она тут же вызвала диспетчера:
— Это Полякова. Тут человек ранен. «Скорую»! Срочно «скорую»!.. На Старое кладбище! Поторопитесь!
И снова склонилась над Рычем:
— Держитесь, Голадников, держитесь!
Но он уже не мог ничего ответить.
…Следователь Солодовников с маленьким Васькой в машине подъехали одновременно со «скорой помощью».
— Ира, что случилось, вы в крови? — бросился Ефрем Сергеевич к своей стажерке.
— Да нет, кровь эта не моя. Это его. — И она кивнула на лежавшего у нее на руках Рыча. — Голадников спас мне жизнь…
Врачи «скорой» приняли у нее раненого, положили на носилки и аккуратно погрузили в машину. И в этот момент, не чуя под собой ног, на кладбище вбежала Люцита.
Ее сердце все время чуяло, что Богдану плохо. А о том, что собирается на кладбище, муж сказал ей сам. И она, наконец, не выдержала — рванула за ним из табора бегом, со всех ног. А прибежала, когда Рыча уже увозила «скорая».
— Богдан! Господи, что с ним? Богдан, миленький мой! Пустите меня к нему! — Цыганка на ходу запрыгнула в машину «скорой помощи».
И тут же, включив сирену, «скорая» уехала в больницу.
Глава 20
Груша испекла любимые Кармелитины пирожки с изюмом и занесла их ей на конюшню. Однако уходить не спешила — все крутилась возле девушки.
— Кармелита, а знаешь, что я тебе сказать хочу, — не выдержала наконец и решилась поделиться с девушкой тем, что лежало на душе. — Мне ведь роль в новом спектакле дали. Представляешь? Я буду играть на сцене!
— Здорово! Я очень рада за тебя, Груша.
— А посмотреть придешь?
Девушка задумалась, потом ответила:
— Нет, Груша. Не думаю.
— А может, все-таки придешь? Развеешься. А то ты грустная такая — смотреть на тебя больно.
— Ой, Груш, ну мне не хочется.
Опять помолчали.
— Прости, Кармелита, за вопрос, но… Это ты из-за Миро не придешь?
— Вовсе нет. С чего это ты решила?.. Просто с этим театром у меня связано слишком много воспоминаний.
— Не стоит жить прошлым…
Снова наступила тишина, которую нарушил заглянувший на конюшню кузнец Халадо.
— А, вот ты где, Груша. А я тебя обыскался. Здравствуй, Кармелита! А что это ты такая грустная? Чем это Груша тебя тут уже обидела? А то ж жена без присмотра — что кобыла без узды.
— Опять пошел сыпать своими поговорками! Ничем я Кармелиту не обидела. Зову вот в театр на спектакль прийти. А она отказывается.
— Почему, Кармелита? Не хочешь посмотреть, как моя Груша артисткой будет?
— И в самом деле, — поддержала Халадо жена, — мне так хочется, чтобы ты увидела и этот спектакль, и меня…
— Там ведь будет весь табор! — убеждал кузнец.
— Я знаю, — тихо отвечала девушка.
— Ты уж прости, Кармелита, но в таборе стали поговаривать, что ты перестала считать себя цыганкой, и поэтому нигде не показываешься.
— Это глупые сплетни! А оправдываться я ни перед кем не буду!
— Пойми, Кармелита. — Кузнец Халадо много говорить не любил, но если надо было, то умел. — Ты — дочь Баро, самого уважаемого человека, и вдруг не придешь. Нехорошо получается.
— Так, все! Ладно, я подумаю. Только не надо на меня больше давить!
— Ну ты извини, если что не так, не со зла ведь. Мы пойдем, пожалуй…
* * *
Сашка заглянул к Маргоше в кафе.
— Умаялся, Сашок? — встретила она его необычно ласково и тут же налила кружку. — Выпей пивка, полегчает.
— Спасибо! А что это ты вся такая радостная, счастливая?
— Тебе не нравится? — перегнувшись через стойку, она чмокнула своего конюха.
— Очень даже нравится, — расплылся в улыбке Сашка. — А что случилось-то?
— Просто погода хорошая! — лукавила Маргоша, не надеясь на то, что Сашка ей поверит, а просто раззадоривая его посильнее.
— Не обманывай меня, женщина! Лучше скажи правду, — включился и он в эту игру.
— Ну скажем, есть у меня к тебе одна просьба.
— Вот как? Говори! — Сашка напустил на себя важный вид.
— Мне очень хочется в цыганском спектакле поучаствовать.
— Поучаствовать? Шутишь? Ты ж не цыганка.
— Ну и что же?
— Как же ты будешь выступать?
— А очень просто — я сама попрошу у Миро, чтобы он дал мне спеть.
— Я тебе запрещаю! Слышишь?
— Это почему еще?
— Я сказал нет — значит, нет!
— Неужели ты в меня совсем не веришь?
— Да верю я в тебя, верю. Просто не хочу, чтоб на тебя все пялились.
— Дурак ревнивый! У вас же цыганки — все артистки!
— То — цыганки, а то — ты! Короче говоря, если ты только появишься на сцене, я на этот позор смотреть отказываюсь!
— Это твое дело. Можешь и не ходить! — поджала губки королева волжского пива.
— И не пойду!
— Правильно, зачем смотреть, как твоя любимая женщина срывает аплодисменты! Пусть другие любуются.
— Вот именно, я могу тобой любоваться и без посторонних!
— Конечно, тебя устраивает, чтобы за тобой ухаживали, пиво подносили. А если я хочу спеть, то мне нельзя. Так вот, знай — я все равно на сцену выйду! И цыганский наряд мне очень даже пойдет…
Что было делать Сашке? С одной стороны, не хотелось сдаваться. А с другой — он уже хорошо знал, что спорить с Маргошей бесполезно.
* * *
— Ну и что же вы здесь делали? — проводив взглядом «скорую», следователь Солодовников обернулся к поваленным на землю бандитам, которых держали под дулами милиционеры.
— Гуляли! — прохрипел в ответ Рука.
— Поговори мне еще! Я тебе столько намотаю, что до конца жизни гулять будешь от нар и до параши! — Годы работы научили Ефрема Сергеевича разговаривать с разными людьми на их языке.
— Не слушайте его, гражданин начальник, — заговорил Леха. — У него ж этот… Шок болевой. Ваш снайпер ему руку прострелил.
— Молодец, Исхаков! — одобрительно сказал следователь сержанту. — И в самом деле, снайпер: отличная реакция. А вас обоих еще раз спрашиваю: что вы тут делали?
— Прятались, — отвечал Леха. — Вы ж наши портреты по всему Управску развесили.
— Но, несмотря на это, в Управск вы вернулись. Зачем?
— На родину тянет, гражданин начальник.
Однако выяснилось, зачем вернулись бандиты в Управск, очень скоро. Специально обученная собака взяла след и быстро пробежала в обратном направлении весь тот путь, который привел бандитов вслед за Васькой на кладбище. Гордый участием в настоящем расследовании, Васька подтвердил, что бежал он именно здесь. А потом собака привела к подъезду панельной девятиэтажки, поднялась на четвертый этаж и уткнулась в дверь квартиры. Взломав дверь, в квартире милиция обнаружила черный пластмассовый тубус. А в нем — картину, изображавшую трех женщин над рекой.
Эксперты дали заключение, что картина — подлинная. Правда, это не Дюрер, но тоже известный мастер, хоть и не такой старый да великий.
— Что ж, дело за малым, — сказал, сидя в кабинете, своей боевой стажерке Ефрем Сергеевич. — Остается вызвать Астахова, чтобы он подтвердил, его ли это картина.
* * *
В расстроенных чувствах после скандала с Соней, Алла зашла к Астахову. Гостеприимный хозяин напоил ее кофе.
— Что же все-таки у вас стряслось, Алла Борисовна? На вас лица нет.
— Сегодня я потеряла дочь! — Алла картинно воздела руки к небу.
— Что?! Что случилось с Соней?
— С Соней все в порядке. Просто она меня предала.
Николай Андреевич слегка успокоился:
— Но Соня — замечательная девушка. Да и адвокат отличный.
— Правда? Помню, раньше вы подвергали сомнению ее профессиональные достоинства.
— Теперь не подвергаю.
— И с каких пор? Опять мне приходится узнавать о своих детях от чужих людей, — вздохнула Алла.
— Она виртуозно справилась с делом Миро и за считанные часы убедила следствие в его невиновности!
— Опять Миро? Это тот цыганский юноша? — уточнила гостья, на самом деле прекрасно зная, о ком идет речь.
— Да. Так что вы, дорогая Алла Борисовна, можете гордиться своей дочерью.
— Снова эти цыгане! — неожиданно для хозяина она сорвалась на крик. — Господи, у меня такое ощущение, что они просто преследуют мою семью!
Астахов недоуменно смотрел на гостью, не понимая, чем вызвана такая вспышка гнева. И Алла не заставила долго ждать объяснений:
— Я всегда знала, что этот Миро — бандит. Он обманывал Максима. Он ухаживал за его невестой.
— Вы не правы, он неплохой парень…
— Да ведь мой Максим погиб из-за него! Из-за этих проклятых цыганских разборок! А теперь моя дочь…
— Я еще раз вам повторяю: Миро — отличный парень. Он всегда прекрасно относился к Максиму, они были друзьями. И с Соней у него прекрасные отношения. Они сейчас вместе готовят один проект.
— Что? Соня с этим цыганом?!
— Да. А что вас так смущает?
— Николай Андреевич, вы издеваетесь надо мной? Вы спрашиваете, почему меня смущает то, что моя девочка участвует в темных цыганских делах?
— Ну почему же сразу — темных? Скажу вам больше, я и сам собираюсь в этом деле принять участие. Миро собирается строить дома для кочевых цыган.
— «Строить дома для кочевых цыган!» Замечательное занятие! И главное — очень логичное. Так… А за что же этот Миро попал под следствие?
— Это долгая история… — попробовал было уклониться от подробного рассказа Астахов.
— И все же. Я буду вам очень признательна. Ведь это же касается моей дочери.
— Миро обвинили в краже моих картин.
— У вас украли картины? — И только тут Алла обратила внимание на опустевшие стены астаховской гостиной. И, уж конечно, заставила Николая Андреевича рассказать ей эту историю во всех подробностях.
— …Так неужели же после всего этого вы не верите в то, что это дело рук цыган?
— Конечно, нет. У них ведь нашли не мою картину.
— И вам не кажется странным, что это была копия именно с вашей картины? Честное слово, Николай Андреевич, вы меня удивляете своей наивностью. Это ведь явный след!
— Знаете что, пусть во всем этом разбираются специалисты.
— Пусть разбираются. Но между похитителями и цыганами, безусловно, существует какая-то связь, что бы вы ни говорили. — Алла возбужденно стала развивать свою мысль: — Поймите, от этих цыган можно ожидать чего угодно!
— Мне кажется, Алла Борисовна, это неправильно — огульно обвинять людей, которых вы совсем не знаете, — Астахов начинал раздражаться.
— Да при чем здесь знаю я их или не знаю — любой вам скажет, что воровство у них в крови! И у меня лично то, что кража ваших картин их рук дело, не вызывает никаких сомнений!
— Ну тут уж я с вами никак не могу согласиться. Вот, например, хорошо известный вам господин Зарецкий — мой деловой партнер, я ему доверяю, а ведь он тоже цыган.
— Но копию вашей картины нашли не в доме у Зарецкого, а в таборе у этого… Миро! Ему вы тоже доверяете?
— Да, доверяю. Потому что картину ему подбросили.
— А что, разве следствие это доказало? И не забывайте, что именно Миро был здесь накануне кражи. Да и Зарецкий у вас частый гость.
— Ну подозревать Зарецкого в краже — это уж слишком! Между прочим, Миро был здесь накануне кражи вместе с вашей Соней, так неужели прикажете подозревать и ее?
Раздался телефонный звонок. Следователь попросил Николая Андреевича приехать к нему в уголовный розыск для опознания еще одной найденной картины. Но Аллу слишком сильно заинтересовала вся эта история, чтобы оставаться в стороне. И она вызвалась сопровождать Астахова.
* * *
Халадо с Грушей брели домой по улицам Зубчановки.
— Слушай, а не слишком ли уж мы, в самом деле, на Кармелиту надавили, а? — спрашивал жену кузнец.
— Но мы ведь хотели как лучше. Не гоже это, чтобы молодая девушка так от людей хоронилась.
— А по-моему, правильно она себя ведет. Похоронила жениха, теперь вот год траур держит.
— Глупости ты говоришь — дело не в трауре, а в ее настроении. Уныние — это грех. И потом, ты подумал, каково Баро? Он же просто места себе не находит. Думает, что Кармелита уже и отцом своим его не считает. Как он раньше пел, смеялся — а теперь ходит чернее тучи. Постарел на глазах. Или я не права?
— Да права-то ты, конечно, права. Только Кармелиту не осуждать нужно, а поддержать как-то. Поговорила б хоть ты с ней по душам, по-женски. Ведь у нее же матери не было, Груша.
— Пробовала я. Так она вроде и отвечает, а мысли в это время где-то далеко. О чем думает?
Халадо только вздохнул, и тогда Груша решилась поведать мужу одну свою крамольную мысль:
— Знаешь, она, по-моему, по Миро сохнет.
— И ты туда же? Это все бабские сплетни!
— Ой, не сплетни, Халадо. Ой, не сплетни. Я же видела, как она на него смотрит! Может, она, конечно, и самой себе боится в этом признаться. Вот и надеется, что любовь уйдет, если она реже будет его видеть.
* * *
А тем временем Соня привела Миро к Кармелите на конюшню, чтобы похвастаться ему, на каких лошадях они ездили совсем недавно. Хозяйка постаралась принять их как можно радушнее. Но, когда гости ушли, долго-долго, задумавшись, смотрела им вслед. И ничего, кроме невыразимой тоски, не было в ее глазах. Только что Миро ушел от нее с Соней…
А Соня и Миро пошли купаться на озеро. Смеялись, плескались друг в друга, парень учил девушку плавать, оставлял одну в глубоких местах, а потом сам же спасал и вытаскивал на берег.
* * *
Люцита томилась в больничном коридоре у дверей операционной. Рыч находился там уже больше часа, и она бросалась к каждому, кто выходил из-под светящейся надписи: «Не входить, идет операция!». Вот и сейчас оттуда вышла немолодая медсестра.
— Скажите, как там? — кинулась к ней цыганка.
— Делаем операцию.
— Он выживет?
— А вы ему кто?
— Жена.
— Тогда скажу вам честно. Ситуация очень тяжелая. Пулевое ранение в левое предсердие. Но надежда есть, врачи работают. — И медсестра заспешила по своим неотложным делам, оставив в коридоре плачущую Люциту.
Через полчаса из операционной вышел врач-консультант. Сидевшая на стуле цыганка подскочила, как будто бы кто-то отпустил туго сжимаемую пружину:
— Доктор, скажите, как идет операция? Мой муж будет жить?
— Операция сложная, девушка. Но шансы есть. Вы только думайте о хорошем.
И Люцита больше не плакала. Она молилась. Молилась истово, как никогда раньше. Забыв о том, что она шувани, забыв о том, что она в больнице, — молилась, понимая, что все в нашей жизни и сама наша жизнь в руках Господа Бога.
…Еще через час сидевшую на стуле с закрытыми глазами и все шептавшую молитвы Люциту кто-то тронул за плечо.
— Девушка, вам плохо? — спросила та самая немолодая медсестра, с которой она уже говорила.
— Нет-нет. Скажите, как он?
— Операция закончена. — Медсестра не делала больших пауз, но сердце у Люциты успело оборваться, пока она услышала следующие ее слова: — Все прошло успешно. Пулю вытащили, сердце работает.
— Значит, он будет жить?!
— Не будем торопиться. Мы все надеемся на это, девушка. Ближайшие часы должны все показать.
Глава 21
Баро забрел на конюшню, подошел к дочери, да так и остановился, ничего не сказав.
— Что-то случилось, папа?
— Случилось… Я пришел посоветоваться с тобой, дочка. По поводу Земфиры.
— Ты поговорил с ней? Она объяснила, почему не хочет с тобой жить?
— Объяснила, да только не она. Мне открыл глаза совсем другой человек.
— Значит, это правда, что у нее есть другой мужчина?! — В груди у Кармелиты все опустилось.
— Нет у нее никакого другого мужчины. И не было.
— Слава Богу! Папа, да что ж ты все молчишь? Рассказывай, в чем же тогда дело!
— Я узнал, что у Земфиры не было выкидыша.
— Так она по-прежнему вынашивает ребенка?
— В том-то все и дело, что нет. У нее вообще больше не может быть детей. Она обманула меня, Кармелита!
От неожиданности девушка не нашлась, что сказать.
— А я так мечтал о наследнике! — продолжал изливать перед ней душу Баро. — Как я ждал этого ребенка!
— Знаешь, папа, я думаю, она очень страдает… Подумай, ведь она могла бы спокойно жить с тобой и дальше. А она ушла! Не смогла смириться с собственным обманом… Она любит тебя, папа! Ты должен понять ее и простить.
— Нет, дочка, — покачал головой Зарецкий, — как же я могу простить ее после этого? Она должна была рассказать всю правду мне, своему мужу! А она пошла с этим к чужим людям.
— Не всегда можно рассказать человеку правду. Тем более тому человеку, которого любишь и боишься потерять.
— И ты считаешь, что искать помощи у совершенно посторонних людей — это правильней?
— Это легче… Пап, а ты сам никогда не замечал, что бываешь порой суров с самыми близкими тебе людьми? Суров и даже жесток.
— Если ты говоришь о себе и Максиме, то это совсем другое дело. Вы — молодые, а Земфира — взрослый человек. В конце концов, она — моя жена!
— Она — женщина, папа. Больше того, женщина, которая тебя любит. За это ее можно простить.
— Но она же лгала мне, Кармелита! Как можно жить с таким человеком?
— Ты непременно должен поговорить с Земфирой, — произнесла девушка так, как будто бы это она была старшей, а Баро — ее ребенком.
— Не знаю, дочка… Она ведь предала меня! А я доверял ей, как самому себе.
— Но ведь ты же ее любишь!
* * *
Разговора с мужем Груше оказалось мало. Надо было поговорить еще с кем-то. И она пошла к старой Рубине.
Та приняла гостью приветливо, заварила вкусный чай. Спросила:
— Ты пастилу любишь?
— Ага.
— Ну тогда угощайся!
Груша отпила чай и начала издалека:
— Ну и как тебе живется женой директора автосервиса?
— Спасибо, неплохо. Хотя, конечно, сколько живу, все не перестаю удивляться судьбе — чего только она нам не уготовит.
— А по табору не скучаешь?
— Скучаю, конечно. Разве может человек сразу забыть то, чем он жил всю жизнь?
— Так, может быть, вернешься?
— Нет, Груша. Теперь моя жизнь, моя судьба — здесь, с моим же Пашей. Ничего, время пройдет — попривыкну. А ты ведь не просто так пришла, дорогая моя, спросить что-то хотела?
— Ты знаешь, мне кажется, что Кармелита любит Миро. И очень страдает от этого.
Рубина ответила не сразу:
— Вот что, Груша. Только пообещай мне, что это останется между нами.
— Клянусь!
— Клясться не надо. Просто пообещай.
— Обещаю.
— Видишь ли… Сейчас-то я, конечно, уже не шувани. Но это я поняла давно.
— А ты им об этом сказала?
— Об этом не надо говорить — они все должны понять сами.
— Как же так? Да если б они об этом знали, то давно уже поженились и были бы счастливы!
— Они должны пройти свой путь и понять — сердцем понять, что они нужны друг другу. А если этого не произойдет, то можно потерять все.
— А если они уже все потеряли?
— Да нет, пока еще есть надежда.
— Рубина, но я же вижу Кармелиту каждый день, я вижу, как она мучается, как страдает!
— И я это вижу, Груша. Значит, они должны пройти через эти страдания. Думаешь, это неправильно?
— Неправильно. Ты должна им помочь. А если ты не поможешь, то это сделаю я!
— Не смей! Помни, ты дала слово.
— Но я же вижу, как Миро с этой Соней вместе каждый день ходят! Я же вижу, как она на него смотрит! А дело-то молодое. А Миро у нас парень честный — того и глядишь, этой Соне предложение сделает.
— Что ж, если так случится… Это будет его выбор, Груша…
* * *
А недалеко от табора Соню и Миро накрыл мелкий дождик. Они кинулись к Миро в шатер, но, пока добежали, успели промокнуть.
— Ой, Сонь, тебе ж переодеться нужно. — И, бросившись к вещам, парень достал оттуда свою лучшую рубашку. — Держи! А то, не дай Бог, простудишься. Ты переодевайся, а я пока снаружи подожду.
Но Соня его остановила:
— Постой, Миро… — Она подошла близко-близко и положила руки ему на грудь. — Не уходи…
Девушка смотрела на него глазами, в которых не было ничего кроме любви. Сейчас она готова была на большее. Она готова была на все. Но в последнюю секунду Миро как будто стряхнул с себя оцепенение.
— Соня, у нас, у цыган, так не принято.
— А я не цыганка!
— Но я — цыган.
— Миро, ты мне очень-очень нравишься!.. — И, приподнявшись на цыпочки, она поцеловала его в губы.
Миро принял этот поцелуй. И ответил на него. И обнял девушку.
Но вдруг сам отстранился. Мягко, но настойчиво он убрал от себя ее руки.
— Что случилось? — испугалась Соня.
— Ты прости меня, но я так не могу… — И Миро совсем не волновало то, что он говорит какие-то женские слова.
— Я тебе что, совсем не нравлюсь?
— Нравишься, Соня, очень нравишься. И поэтому я не хочу тебя обманывать…
— Обманывать? Но в чем?
— Мое сердце не свободно. — Он опустил глаза, хотя и сам не знал, в чем был виноват. — И между нами всегда будет стоять другая женщина. А я этого не хочу.
— Но ты же сказал, что я тебе нравлюсь… И я думала, что ты этого хочешь…
— Я действительно хотел этого минуту назад. Мне казалось, что я смогу не думать о ней. Но не получается. Извини…
— Я пойду… — Влюбленная девушка едва сдерживала слезы.
— Давай я тебя провожу. И… может, ты все-таки переоденешься?
— Спасибо, мне не холодно. И я найду дорогу сама!
— Но, Соня…
— Не надо, Миро. Спасибо за честность. Просто слишком много за один день: сначала мама, потом ты… — Не договорив, она выбежала из шатра, чтобы перемешать на щеках свои слезы со все еще моросившим дождиком.
А цыганский парень остался наедине с невеселыми мыслями.
* * *
Когда Игорь вернулся из пивной, то сразу понял, что Тамара не в духе. Что ж, поводов у нее для этого было более чем достаточно.
— У тебя все готово к вечеру?
— Конечно, дорогая. — Он попытался обнять Тамару, но получил резкий отпор.
— Приходил Зарецкий по поводу всей этой истории с выкидышем его жены. Зачем ты навел его на меня?!
Игорь отмалчивался.
А Тамара с уже сделанной новой прической стала надевать свои украшения. Сменила сережки, прикрепила к блузке брошь. И стала искать что-то еще.
— Ты куда это наряжаешься? — робко спросил сожитель.
— Да вот, прикидываю, в чем буду на открытии выставки и цыганском спектакле в театре.
— ???
— Что смотришь? Буду оттуда тебе звонить, все ли цыгане во главе с Зарецким там и свободен ли путь к их конюшне с этой девчонкой, — объяснила она, продолжая что-то искать. — Так, Игорь, где мое кольцо?
— Какое кольцо?
— Не делай из меня дуру — ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю! Где кольцо?!
— А я откуда знаю?
— Продал? — Игорь мог ничего и не отвечать — Тамаре и так все было ясно. — Мерзавец! Я не дала тебе денег, так ты решил стащить мое кольцо?
— Мне нужны были деньги, — глухо пытался оправдаться ее любовник. — Для нашего общего дела. А ты думаешь, что все эти сведения о Кармелите я добыл даром? Пришлось кое-кого подпоить, кое-кому заплатить. Поиздержался, Томочка!
Тамара бросила на него полный презрения взгляд. Потом достала из сумочки деньги и сунула их Игорю.
— Это мне на расходы? — спросил тот, совсем растерявшись.
— Это чтобы ты пошел и выкупил обратно кольцо. Немедленно! Оно мне дорого как память.
Игорь, сунув деньги в карман, побрел к выходу.
— Иногда мне кажется, — грустно проговорила Тамара ему вслед, — что если тебе понадобятся деньги, а у меня их не будет, то ты продашь и меня.
— Ну что ты, Тамарочка! — повернулся он к ней, уже стоя в дверях.
Но Тамара не стала слушать оправданий. Только махнула рукой, чтобы Игорь скорее шел выполнять ее поручение.
* * *
Ефрем Сергеевич позволил Астахову пройти к нему в кабинет вместе со спутницей — зачем лишний раз ссориться с богатым человеком? Развернул перед ним изъятую на квартире у Руки с Лехой картину с тремя женщинами над рекой.
— Николай Андреевич, эта картина из вашей коллекции?
— Да. Я подтверждаю, что это моя картина. А где остальные?
— Пока мы нашли только эту.
— И где же, если не секрет?
— Пока операция не закончена, для всех… секрет. Но вам могу сказать, что сегодня мы взяли двух опасных рецидивистов. У них и нашли эту картину.
— А кто они? — не удержалась и влезла в разговор Алла. — Цыгане?
Астахов посмотрел на нее с укоризной, а Солодовников с удивлением.
— Нет, не цыгане.
— Но где же, в самом деле, остальные картины? Что говорят эти ваши рецидивисты? — раз начав, остановиться Алла уже не могла.
— Они, естественно, пытаются все отрицать, — сдержанно отвечал следователь. — Николай Андреевич, я хотел бы предложить вам их опознать. Возможно, они вам когда-то встречались.
— Скажите, — опять вмешалась Алла, — а эти люди специализировались на краже произведений искусства?
— Вообще-то они специализировались по другим делам… — Нет, эта женщина определенно начинала раздражать Ефрема Сергеевича. — И как они решились на кражу картин, нам еще предстоит выяснить. Установить круг общения, отработать связи…
— Тогда я могу быть вам очень полезна.
— Вы?! — вытаращили глаза и Солодовников, и Астахов.
— Я знаю очень многих, кто интересуется произведениями искусства. Включая мелкую шушеру, которая вокруг таких людей крутится.
Тут и Николай Андреевич понял, что она имеет в виду.
— Ефрем Сергеевич, я думаю, в этом вопросе мы действительно можем Алле Борисовне полностью доверять. У нее богатый опыт.
— Я без малого двадцать лет занимаюсь картинами и кое-что в этом понимаю, — пояснила следователю сама Алла.
— Ну что ж, хорошо, я не возражаю. — Солодовников вышел, оставив Астахова и Аллу одних.
— А ведь я был прав, Алла Борисовна, — как видите, картины украли не цыгане.
— Подождите утверждать это раньше времени, — фыркнула Алла. — Ведь нашли пока всего одну картину.
— Но нашли ее не у цыган.
— Николай Андреевич, а почему вы их так рьяно защищаете?
— Просто я не люблю, когда кого-то обвиняют бездоказательно.
— Ну что ж, подождем, пока будет найдено все остальное.
* * *
Земфира разыскала дочь в больничном коридоре. О том, что Люцита уехала вместе со «скорой помощью», которая увезла Рыча, сообщил Земфире неугомонный Васька.
— Девочка моя! — бросилась она к Люците. — Что случилось с Богданом? Как он?
— Он в реанимации. Операция прошла хорошо, мама. Но пуля была в самом сердце. Врачи надеются, что самое худшее уже позади.
— Врачи надеются — надейся и ты!
— Я не надеюсь, мама, я верю! Он будет жить!
— Господи! За что ж тебе такие испытания? — Земфира невольно пустила слезу.
— Не плачь, мама, не надо. Видишь, я же не плачу.
— Тебе надо отдохнуть, доченька. Сходи на улицу, погуляй, воздухом подыши. А я здесь посижу. Будет что-то известно, я тебя сразу же позову!
— Нет, мама, я должна быть здесь. Я должна за него молиться.
— Может, тебе принести что-нибудь покушать или попить? Ты ведь с утра не ела…
— Не надо. Лучше просто посиди со мной.
Они обнялись, сидя на обитой дерматином деревянной скамье.
— Какое горе, дочка, какое горе! — причитала Земфира. — И детишки Розауры так к нему привязались…
Сидеть здесь им предстояло еще долго.
Глава 22
Игорь нашел скупщика золота на его обычном месте на набережной. Тамарино кольцо среди прочего своего товара тот отыскал быстро.
— Оно? — переспросил скупщик.
— Оно, — подтвердил Игорь.
— Четыре тысячи.
— Так ведь ты же дал мне за него три?! — изумился недавний продавец, а теперь покупатель.
— А ты как хотел: за что возьму — за то и отдам? Жить тогда с чего буду?
Больше Игорь спорить не стал и отсчитал скупщику четыре тысячи. Еще одна тысяча у него оставалась.
— Выпьешь со мной? — спросил он торговца золотом, кивая на Маргошино заведение.
— Можно.
Зашли в кафе, заказали коньячку с лимоном.
— Давай выпьем за то, чтобы бабы… — начал Игорь и сбился. — Хотя нет. Давай выпьем за мужиков, а то, что бы бабы без нас делали?
Скупщик усмехнулся, но выпил.
— Слушай, мужик, ты зачем про меня цыгану рассказал?
— Ну так ты ведь не предупреждал, что про тебя нельзя рассказывать, — невозмутимо отвечал скупщик. Игоря он раскусил сразу и понял, что это человек мелкий и слабый. Во всяком случае, бояться его нечего.
— Хорошо хоть кольцо не продал, — примирительно сказал Игорь и еще раз разлил коньяк по стопочкам.
…Через час в гостиничный номер к Тамаре Игорь ввалился уже сильно подвыпившим.
— Томочка! — сразу полез к ней целоваться, но чуть не упал.
— Господи, Игорь, да ты же пьян! За что мне только это наказание?! Когда у нас такое важное дело, ты напиваешься в стельку!
— А зато колечко твое вот, пожалуйста… — Он гордо бросил кольцо на стол перед Тамарой.
— Пьяная скотина! — Женщина с силой толкнула любовника, а тому уже немного было и надо, чтобы повалиться на кровать.
Оказавшись на койке, Игорь сразу же свернулся калачиком и натянул на себя одеяло.
— Напился, как свинья! — никак не могла найти себе места Тамара. — О деле забыл?
— Не забыл. Только я не понимаю, к чему такая спешка? Времени-то у нас еще уйма. Вот сейчас высплюсь…
— Ты хочешь сказать, что все уже подготовил?
— А чего там готовить? Бензин на месте, возле конюшен Зарецкого, сами конюшни тоже на месте. Остается только дождаться, когда все, кроме Кармелиты, уйдут в театр. — Игорь зевнул, широко открыв рот.
— Игорь, отдай мне ту пленку! — вдруг резко сменила тему Тамара. — Как ты не понимаешь, сволочь, что от нее зависит моя жизнь?!
— Зависит, — сожитель пьяненько ухмыльнулся. — Только не от нее, а от меня!
— Черт! — Тамара не то ругнулась, не то назвала Игоря тем, на кого он становился все больше похож. — Ну зачем она тебе? Ты хочешь меня шантажировать?!
— Нет, дорогая, я просто хочу иметь гарантии, что, после того, как я подожгу конюшни вместе с Кармелитой, ты не сдашь меня в милицию! Так что до конца дела кассета останется у меня! — Оказывается, не так уж Игорь был и пьян.
О какой же такой пленке, о какой кассете они говорили? Да о той самой, на которой год назад были записаны разговоры Форса и Тамары. Разговор об убийстве Розауры и беседа о предстоящей аварии автомобиля, в котором будут ехать Максим и, как оказалось, Светка.
Когда Света с Максом в тот страшный день попали в больницу, Антон забрал диктофон с пленкой из ее вещей. Тогда-то он и узнал, что к трагедии причастен не кто иной, как отец погибшей — Форс, и его, Антона, родная мать. Может быть, как раз с того момента и переменилось что-то в Антоне — он перестал участвовать в нечистых затеях Тамары, перестал что-то сам выдумывать этакое. Устроился на освобожденное Палычем место истопника в гостиничной котельной, там же и жил.
И оттуда же, из котельной, и выкрал диктофон с пленкой Игорь, и рассказал об этой записи Тамаре. Рассказал, но не отдал. Все, что он поведал об услышанном, было правдой. Тамара слишком хорошо запомнила те дни в доме Форса, и поэтому в существование у Игоря пленки ей пришлось поверить волей-неволей.
Много раз потом она обыскивала все вещи Игоря, но тому хватило ума спрятать диктофон с кассетой в более надежном месте, чем гостиничный номер, где он жил с Тамарой. Это была еще одна причина, по которой Тамаре приходилось терпеть постоянное присутствие Игоря со всеми его выходками — дело было теперь не только в старой нержавеющей привязанности. Потому-то он, слабак, и держал все это время в узде сильную женщину.
Вот и сейчас Тамарины мольбы и проклятия разбудили в нем одну пьяную мысль. Как только Тамара на минутку зашла в ванную, Игоря из номера как ветром сдуло…
* * *
Миро тосковал по Торнадо. Сразу после смерти коня он даже говорил себе, что в жизни больше не сможет подойти к другим лошадям. Но парень был цыганом, настоящим кочевым цыганом, и лошади (не для езды, для общения) были ему нужны так же, как и люди из табора. Очень быстро Миро понял, что жить может только тогда, когда лошади где-то рядом. И его потянуло на конюшню Баро. Во всяком случае, сам себе он говорил, что тянет его туда именно к лошадям. О том, что на конюшне Зарецкого есть кое-кто еще, кого ему тоже очень хотелось повидать, Миро не хотел признаваться даже самому себе. Так, в перерыве последних перед премьерой цыганского спектакля репетиций он рванул в Зубчановку.
Кармелита чистила Звездочку. Миро невольно остановился у входа, любуясь молодой цыганкой — бывшей своей невестой. И то, что на самом деле она — не цыганка, волновало его в эту минуту меньше всего. Увлеченная работой, Кармелита заметила гостя не сразу. А когда заметила, то вздрогнула от неожиданности и резковато спросила:
— Ты давно тут стоишь?
— Нет, я только пришел. Ты очень красивая, когда работаешь, Кармелита.
— А где Соня? — задала девушка единственный, волновавший ее вопрос.
— А почему тебя это интересует?
— Просто так. Вы последние дни везде ходите вместе, а сейчас ты один. Вы поссорились?
Поссорились? Откуда, спрашивается, почувствовала она то, что произошло сегодня в шатре молодого вожака табора?
— Нет. Просто Соня попала под дождь, промокла и пошла к себе переодеваться. — Ему не хотелось особенно распространяться на эту тему.
— Ты пойми меня правильно, Миро, я не лезу в твою жизнь. Просто вы с Соней теперь не расстаетесь, а тут…
— Соня мне очень помогла, без нее я не вышел бы из тюрьмы так быстро. Она — очень хороший человек, Кармелита, и я стараюсь платить ей за добро добром.
— Да, Соня хорошая. Жаль, что я раньше не знала, какая у Максима сестра.
— Знаешь, странно — они ведь совсем не похожи. Если б не знал наверняка, то никогда бы не сказал, что они — родственники.
— А мне кажется, что у них немало общего. Соня — добрая, благородная девушка, и Максим такой же… Был. Разве не так?
Миро вздохнул и, хотя ему это было непросто, попробовал пресечь разговор:
— Кармелита, я не хочу с тобой говорить о Соне. Думаю, тебе это тоже не очень приятно.
— Почему же ты так думаешь?
— Мне так кажется. — Парень стоял на своем, не пускаясь в дальнейшие объяснения.
— Ладно. О чем же тогда ты хочешь со мной говорить?
— Не знаю. Говорить вроде и в самом деле не о чем. Но и уходить я тоже не хочу.
Кармелита не выдержала и отвела взгляд. Посмотрев на лошадь, сказала:
— Звездочка очень тоскует по Торнадо…
— Я тоже.
— Миро, а ведь я все время была с ним, с нашим красавцем-Торнадо. — Кармелита извинялась за то, в чем вовсе не была виновата, но она ведь не знала, что конь принял на себя яд и смерть, предназначавшиеся ей самой.
Миро, чтобы поддержать девушку, сказал:
— Не хмурься. Ты ни в чем не виновата, Кармелита. И ты уж прости меня, но, по-моему зря ты, все-таки от людей на конюшне прячешься.
— Да не прячусь я ни от кого! Что ж это вы все, как сговорились — и папа, и Астахов, и бабушка, и Груша с Халадо. Вот еще ты теперь туда же. Я просто хочу разобраться в себе… Я — вдовая невеста, Миро, у меня теперь два отца. И я не знаю, что мне со всем этим делать!
— Знаешь что? А ты приходи сегодня вечером в театр! Знаешь, как дети тебе обрадуются?!
Но Кармелита не спешила с ответом.
— Нет, правда, приходи, — не отставал молодой цыган. — Ну пообещай, что придешь.
— Не знаю, Миро, ничего не могу тебе обещать…
* * *
— Итак, Николай Андреевич, — сказал следователь Солодовников, — сейчас мы представим вам на опознание несколько человек. Двое из них — преступники, у которых была обнаружена ваша картина. Я попрошу вас присмотреться к ним внимательно, чтобы не было ошибки.
— О какой ошибке вы говорите? — в очередной раз влезла в разговор Алла. — Или господин Астахов узнает этих людей, или они незнакомы. Какая тут может быть ошибка?
Чаша терпения следователя переполнилась:
— Алла Борисовна, давайте не будем устраивать здесь базар из следственной процедуры! В ином случае я попрошу вас выйти из кабинета.
— Так вы же сами предложили мне участвовать в опознании в качестве эксперта! — Алла даже обиженно повела плечиком. — Но если моя помощь не нужна…
Однако Астахов остановил ее, на что, впрочем, она и рассчитывала:
— Алла Борисовна, мне ваша помощь необходима. Я прошу вас остаться.
Солодовников, скрепя сердце, согласился и попросил ввести подозреваемых.
Милиционер ввел в кабинет четверых человек, двумя из которых были Рука и Леха. Все четверо выстроились рядком вдоль стенки, и Астахов стал пристально всматриваться в их лица, одно за другим.
— Смотрите внимательно, Николай Андреевич, — привычно говорил следователь. — Постарайтесь вспомнить — может быть, кого-то из этих людей вы видели, встречали где-то, хотя бы мельком…
— Да-да, у меня неплохая память на лица… Нет, извините, но никого из этих людей я не знаю и никогда не встречал, — закончил процедуру пострадавший Астахов.
Алла, в свою очередь, тоже смотрела на лица чрезвычайно пристально, может быть, даже слишком пристально. Глаза у Руки и Лехи под этим взглядом стали бегать с нее на следователя, со следователя на Астахова.
— Ну так что, Алла Борисовна, — спросил Ефрем Сергеевич, — вы тоже никого из этих людей не узнаете?
— Нет. Этих людей я не знаю, — повернулась она наконец к Солодовникову.
Двоих посторонних, приглашенных для опознания, отпустили, а следователь предложил Астахову и Алле подписать протокол. Первым к столу подошел Астахов. И тут, пока Николай Андреевич с Ефремом Сергеевичем склонились над бумагами, Алла опять как-то очень странно посмотрела на бандитов…
Задержанных увели.
— Мне очень жаль, Николай Андреевич, что опознание не дало нам никаких результатов, — констатировал следователь.
— Да уж. Очень обидно вас разочаровывать. Но… я никогда не встречала никого из них среди людей высокого искусства, — добавила Алла не без иронии.
— Это понятно, — вздохнул Солодовников. — Что тут говорить. Им что Дюрер, что Никас Сафронов — все едино. И Сафронов, пожалуй, даже лучше — понятней. Но вообще-то странно, почему они занялись картинами.
— А что, раньше они никогда подобными делами не занимались? — Алла не стеснялась своего любопытства.
— Представьте себе — нет, — сухо ответил Ефрем Сергеевич.
— Значит, переквалифицировались?
— Скорее, поменяли хозяина. Новый хозяин — новая специализация.
— А почему вы так уверены, что они занялись этим не по собственной инициативе? — не унималась Алла.
— Да потому, что очень сложно себе представить, чтобы эти люди занимались такими вещами самостоятельно. Такие типы могут подрезать вас ножом, чтобы отобрать кошелек, или просто украсть что-то по мелочи. А меняют квалификацию они очень редко.
На этом Николай Андреевич и Алла со следователем распрощались и вышли из кабинета. По дороге к машине Алла первой нарушила молчание:
— Как ни трудно мне это говорить, но, думаю, вам нужно смириться с мыслью, что картины пропали навсегда.
— Вы думаете, их не найдут? — мрачно спросил Астахов.
— Ну почему же, когда-нибудь, может, и найдут… Только лет эдак через пятьдесят и уж точно — не этот следователь.
— Вы ему не доверяете? Мне он кажется вполне компетентным.
— Помилуйте, Николай Андреевич! Поверьте моему опыту… Он задает слишком много вопросов, но при этом сам не знает, как на них ответить.
* * *
Куда же направился Игорь? А он пошел на работу. На свою бывшую работу — в астаховский автосервис. Правда, входя на его территорию, Игорь чуть было не столкнулся с Палычем, но успел вовремя спрятаться за угол.
Потом тихо, крадучись, пробрался в дальний угол двора ремонтной зоны. Осмотрелся — кругом вроде бы, никого не было. Тогда из старой трубы он вынул пакет с тем самым диктофоном. Внимательно его осмотрел — будто в порядке. Достал мобильник и набрал номер:
— Алло, здравствуйте. Это говорит Игорь Носков. Помните такого?.. Нам с вами срочно надо встретиться… Зачем? Узнаете, когда встретимся. Скажу одно: это в ваших интересах… Через полчаса? Хорошо… Где? В катакомбах?! А почему именно там?.. Хорошо, хорошо, я приду.
Предложенное телефонным собеседником место встречи его явно напугало. Но, как давно водится на нашей земле, место встречи изменить было нельзя. И время тоже.
Глава 23
Земфира и Люцита все сидели, обнявшись, в больничном коридоре. В реанимационную палату, куда после операции перевезли бесчувственного Рыча, никого не пускали.
— Ничего, дочка, — утешала молодую цыганку мать, — Богдан молодой, сильный, организм у него крепкий…
— А Васька? — вдруг перебила ее Люцита. — Васька же теперь будет считать себя виноватым в том, что случилось с Богданом! Ты успокой его, мама. А то вдруг он, не дай Бог, опять говорить не сможет.
— Я постараюсь, дочка.
— Богдан не умрет! — вдруг закричала Люцита, да так, что было слышно в соседних палатах.
После дикого нервного напряжения во время многочасовой операции Рыча, у нее начиналась истерика. Из глаз брызнули слезы, и она зарыдала, уткнувшись в Земфирино плечо.
— Он не может умереть, мама! Ведь он для меня — все в этой жизни! Я не отпущу его!
— Конечно-конечно. — Мать гладила ее по волосам. — Он будет жить, доченька. Обязательно будет жить! Надо только верить. Верить и ждать. Слышишь меня? Будет жить обязательно!
— Да, мама, ты права. — Люцита утерла слезы. — Надо верить и ждать, надо быть сильной. И нельзя плакать…
Они постарались улыбнуться друг другу.
— Я горжусь тобой, дочка…
* * *
Почти совсем протрезвев от страха, Игорь вошел под мрачные сырые своды подземных лабиринтов. Углубился на несколько шагов в темноту, споткнулся обо что-то, громко чертыхнулся и тут же услышал прямо рядом с собой голос:
— Ты меня звал?
— Леонид Вячеславович?! — Голос у Игоря с испугу дрожал. — Здравствуйте.
Поджидавший его Форс включил фонарик.
— Ну что ж, не побоялся сюда прийти. — Леонид Вячеславович был, как всегда, спокоен. — Значит, то, что ты так хочешь мне сказать, важно не только для меня, но и для тебя.
— Важнее для вас, — храбрился Игорь.
— Посмотрим. Говори, зачем пришел?
— У меня есть кое-что, лично вас касающееся.
— Конкретней!
— У меня есть пленка, на которой записан один очень интересный разговор…
— Интересный для кого?
— Для вас. Ну может, и для милиции. Это уж как дело пойдет.
— Ты что же, решил меня шантажировать? — Форс сначала пристально посмотрел на Игоря, а потом от души рассмеялся. И от этого смеха, многократно усиленного гулким катакомбным эхом, Игорю стало совсем жутко.
— Зря смеетесь, Леонид Вячеславович, — выдавил он из себя, всеми силами стараясь не показать перед Форсом свой страх. — У меня в руках такой компромат на вас, что если он только всплывет…
— То что? В тюрьму сяду?
— Ну да…
— Нашел чем пугать. — Форс достал платок, вытер глаза после искреннего смеха и стал вдруг очень серьезен. — Ну давай, показывай свой компромат.
Игорь поспешно достал пакет с диктофоном.
— Вот… — Но он не успел закончить, как Леонид Вячеславович вдруг резко выхватил пакет из его рук. А когда Игорь попытался что-то сказать, то Форс тут же его перебил:
— Спокойно, спокойно! Я же не могу покупать кота в мешке. Я должен сначала послушать.
— Из моих рук, — попробовал было настоять на своем Игорь, но адвокат вновь его оборвал.
— Так, Игорек. Не ной! Пленка уже в моих руках. Сначала послушаю, потом поговорим. — И, достав из пакета диктофон, Форс нажал кнопку.
— Послушайте, как я могу успокоиться! — говорила на пленке Тамара. — Вы убили женщину!
— Да-да, конечно, — игриво отвечал ей голос Форса. — Вот этим самым шампанским и убил.
— Леонид, не нужно превращать преступление в шутку. Вы решили свалить на меня все?! Вы зачем-то убили цыганку, а чтоб обеспечить себе алиби, и меня впутали в эту историю!
— Что ж, давайте поговорим по-взрослому. Я действительно заранее побеспокоился о том, чтобы сделать себе алиби…
Леонид Вячеславович выключил диктофон.
— Все верно, это наши голоса. Мой и Тамары.
— Там и дальше очень интересно, — ухмыльнулся Игорь. — Про машину Зарецкого, которая должна оказаться неисправной, и про Максима… Ну что скажете?
— Пленка хорошая, слов нет. Чрезвычайно познавательная. Остается один вопрос: кто еще о ней знает?
— Никто, — не задумываясь, соврал Игорь.
— Никто? Ты ее больше никому не хотел продать?
— Нет. Никому. Только вам. Я же знал, что вы лучший клиент.
— Интересно знать, откуда она вообще у тебя взялась. Неужели записывал ее ты? Или Тамара?.. Больше некому.
— Неважно, кто записал. Главное, что она у меня. А если захотите, будет у вас.
— А если не захочу? Что ты тогда будешь с ней делать?
— Ну я найду кого-нибудь другого, кого она заинтересует.
— Ты что, мне угрожаешь? Забыл, к кому пришел?
— Ну почему же? Помню — к вам… К человеку, на котором не один труп, а он все разгуливает на свободе. И иногда даже адвокатством подрабатывает.
— Да, ты прав — мне убить ничего не стоит. Я вот сейчас тебя замочу, и никто об этом даже не узнает.
— Узнает. Я сказал кое-кому о том, куда пошел… И потом, эта пленка — копия. А оригинал хранится у надежного человека, — пролепетал Игорь, но душа у него снова ушла в пятки. Однако бежать отсюда эти пятки сейчас не могли.
— Врешь. Ты не настолько умен, каким хочешь казаться.
— Форс, зачем тебе лишний труп? Заплати мне — и разбежимся! — уже не предлагал, а просил его Игорь.
— Ты прав. Лишний труп мне не нужен. Сколько ты хочешь?
— Двадцать тысяч.
— Евро? — иронично спросил Форс.
— Можно и в долларах.
— Ну хорошо. На!
Адвокат с издевательской скрупулезностью отсчитал из своего портмоне пять тысяч рублей.
— Нет, Леонид Вячеславович… Ну этого же мало! Нет-нет…
— С тебя и этого хватит. Пленка-то у меня. А впрочем, не хочешь — не надо. — И Форс сделал вид, что собирается спрятать деньги обратно.
Тут же Игорь поторопился выхватить их себе.
— Свободен! — с презрением бросил ему адвокат, и горе-продавец поспешил уйти восвояси.
А Форс лишь пробормотал себе под нос:
— Дешевка-человек. И чем дальше, тем дешевле…
* * *
Олеся сидела в гостиничном номере перед зеркалом и занималась своим лицом. Еще недавно занятия всеми этими маленькими косметическими хитростями доставляли ей удовольствие, приносили мало с чем сравнимую радость. Ведь ей было для кого выглядеть красивой. А сейчас — сейчас она делала это скорее автоматически. Ну просто чтобы хоть чем-то себя занять.
В дверь номера постучали.
— Войдите, — ответила хозяйка.
Вошел Астахов.
— Коля?!
— Олеся, я очень хочу, чтобы ты меня простила!
— Тебя не за что прощать.
— Ну тогда я просто не понимаю, в чем же дело?
— Коля, а как ты меня нашел?
— Это не самое трудное. В твоей квартире — жильцы. А тут… Ты ведь уже жила раньше в этой гостинице.
— Я могла и уехать из города.
— А я был уверен, что ты не уедешь… Олеся, я никак не могу понять, почему ты от меня ушла. И очень хочу, чтобы ты вернулась!
— Я не могу.
— Но почему? Почему, Олеся?! Из-за того разговора с Миро?
— Я чувствую себя виноватой…
— Да там ведь все уже разрешилось! И вообще, мы с Зарецким договорились вести это дело вместе.
— Я очень рада за вас и желаю вам удачи.
— Почему — за вас? Мой бизнес — он ведь давно уже и твой тоже.
— Да?
— Конечно! Ты понимаешь, главное в том, что ты сказала мне правду. Я считаю, что и в деловых отношениях, и в личных, главное — это доверие. И оно должно быть взаимным.
— Доверие? — еще раз переспросила Олеся.
— Да.
— В таком случае… Коля, помнишь, я тебе рассказывала, почему оказалась в твоем доме.
Астахов погрустнел.
— Конечно, помню. Только, может, сейчас не нужно об этом.
— Нужно, столько времени прошло, а мне все стыдно. Я же по заданию Форса должна была шпионить за тобой, Коля. И докладывать обо всем ему. И я шпионила и докладывала.
— Но ведь ты сопротивлялась, как могла. И даже сумела вырваться из-под его влияния.
— Да, но все равно. Так противно было. Будто в грязи измазалась.
— И что же такого ты рассказала обо мне Форсу?
— Какая теперь разница? — ответила Олеся вопросом на вопрос.
— Да, действительно, теперь никакой, — согласился Астахов. — Я уж и забыл, почему же ты пошла на это? Как он заставил тебя?
— Это была моя плата за то, что он помог мне выйти из тюрьмы. А уже потом он все время меня шантажировал тем, что я в любой момент могу снова оказаться за решеткой.
— Но я никак не пойму… Почему ты с самого начала ничего не рассказала об этом мне? Ведь я-то уж смог бы тебя защитить!
— Тогда я еще не очень хорошо знала тебя, Коля.
— А потом?
— А потом я тебя полюбила! И мне уже ничего не было страшно. Вот тогда-то я сама отказалась ему помогать. Коля, тогда ведь никто еще не знал, что за человек этот Форс! — Олеся плакала, переживая еще раз события того ужасного года.
— Тогда о чем говорить?.. Тебя заставили, и ты вынуждена была какое-то время это делать. Но, как только смогла, вырвалась из этого болота. Вот и все. Зачем же терзать себя?..
— Коля, неужели ты хочешь сказать, что простил это все? Что ни на каплю не обижен на меня.
— Я хочу сказать: если та давняя история до сих пор так тебя мучает, это говорит только о твоей совестливости. После этого я еще больше буду беречь наши с тобой отношения, наши чувства!
— Но в том-то и дело, Коля, что между нами нет больше никаких отношений, никаких чувств, никакой любви.
Вот от такого признания Астахов действительно опешил.
— Подожди, Олеся, может быть, ты преувеличиваешь? Конечно, у нас с тобой были проблемы, но…
— Нет, Коля, я знаю, что говорю. Я не люблю тебя. А ты — меня… Это все не любовь.
— Что же это тогда?
— Это желание красивой жизни. Но я в этой жизни — чужая.
— Я виноват… Это я виноват, Олеся, что у тебя возникло такое ощущение!
— Нет, Коля, нет. — Ее весь этот разговор мучил не меньше, чем Астахова. — Ты… Ты такой, как ты есть. Вокруг тебя много людей. И они все — из чужой для меня жизни.
— Кто? Кто эти люди, о которых ты говоришь?
— Твой сын, твоя дочь. Коля, я смотрю на них и понимаю, что никогда не смогу принять и полюбить их!
— Но… Может быть, это просто дело времени? — Астахов совсем растерялся.
— Нет, это другое. Просто я никогда не смогу стать одной из вас.
— Олеся, но это же просто бред какой-то! Ведь, в конце концов, ни Антон, ни Кармелита не виноваты в том, что они — мои дети!
— Я знаю это, Коля. Но мне кажется, что они всегда будут относиться ко мне, как к горничной, пусть и бывшей.
— Но это действительно тебе только кажется!
— Может быть. Но я… Я не чувствую себя хозяйкой в твоем доме. Понимаешь, у меня такое ощущение, будто я нахожусь на какой-то круглосуточной работе. Я постоянно должна думать, что сказать, как повернуться, как сесть, чтобы соответствовать…
— Но ты же совершенно неправильно все воспринимаешь!
— Быть может. Но я устала притворяться.
Астахов исчерпал весь запас аргументов и в этот раз не нашелся что ответить. Помолчали.
— Ну и что же ты теперь будешь делать? — спросил он Олесю после паузы.
— Не знаю. Но вернуться к тебе, Коля, я не могу.
— Ну что ж… Смотри. Решай. Я только хочу, чтобы ты знала — я всегда буду ждать тебя, Олеся!
Она ничего не ответила. Тогда Астахов медленно пошел к двери. И все же, уже взявшись за дверную ручку, еще раз обернулся и просто спросил:
— Ты слышишь меня? — и, не получив никакого ответа, добавил: — Я жду тебя. Дома…
На этих последних словах Олеся готова была кинуться к Астахову на грудь, но зачем-то сдержала себя. Почему-то дала любимому уйти. А сама так и осталась стоять посреди гостиничного номера, не зная, то ли ей бежать за своим Колей, то ли опять остаться одной в этой жизни.
И тут в дверь опять постучали…
* * *
Баро вновь стоял посреди конюшни рядом с Кармелитой. По правде сказать, он готов был и жить здесь, бросив дом и перебравшись вслед за любимой дочерью.
— Я никогда не думал раньше, Кармелита, что ты будешь так самоотверженно заниматься лошадьми.
— Да, знаешь, папа, они ведь как дети — нельзя забыть накормить их, напоить… Слушай, па, а Николай Андреевич уже разговаривал с тобой насчет места для строительства цыганского дома?
— А что, он уже нашел самое лучшее место для работ?
— Нашел, но только не он, — лукаво улыбнулась Кармелита и тут же смутилась. — Ну это, в общем-то, просто идея…
— И, конечно же, твоя? — Баро слишком хорошо знал свою дочь.
— Моя. Папа, ты только пообещай мне, что сразу не скажешь «нет»!
— Обещаю, — улыбнулся цыган.
— Это катакомбы. Ну подземелья заброшенного завода.
— Ах, катакомбы… Да, мы уже обсуждали эту идею… Страшное место. Там столько всего произошло…
— Вот именно, папа! Вот именно! Если там все снести, от этого же всем только легче дышать станет!
— Знаешь, дочка. Я ведь тоже все больше склоняюсь к этому варианту.
— А Астахов?
— Да он уже, кажется, и с мэрией поработал! А теперь… Кармелита! У меня ведь тоже есть одна идея. Только уж и ты пообещай мне не говорить «нет» сразу. Обещаешь?
— Ага!
— Сегодня Миро дает представление в театре…
— Нет, папа!
— Доченька, ты же только что мне обещала! Ну пойми, лошади — это, конечно, хорошо, но нужно ведь и с людьми общаться.
— Я не могу оставить конюшню надолго, — отвечала Кармелита, прекрасно понимая, что такому аргументу отец не поверит.
— Не надо надолго, — тут же согласился Баро. — Приходи к началу, а уйдешь, когда захочешь. Ну хоть немного побудешь среди людей! Считай это моей к тебе личной отцовской просьбой.
— Ладно, пап, я подумаю.
— Подумай-подумай, — Баро поцеловал дочкины волосы у самой макушки.
Глава 24
Антон сидел у себя в котельной. Летом работы было меньше — только обеспечивать гостиницу горячей водой.
И тут вдруг вошел неожиданный гость — Леонид Вячеславович Форс. За прошедший год это был всего лишь второй его визит к Антону в котельную. В первый раз Форс пришел сообщить о Светкиной смерти в Москве, Так что и от этого второго визита Антон тоже не ждал ничего хорошего. И, в общем-то, оказался прав.
Поздоровавшись и спросив разрешения присесть, Леонид Вячеславович достал пакет со своей недавней покупкой, относительно недорогой — диктофоном с кассетой. Вынул его и нажал кнопку воспроизведения.
— …Как я могу успокоиться! — Антон узнал голос матери. — Вы убили женщину!
— Да-да, конечно, — отвечал ей на пленке Форс. — Вот этим самым шампанским и убил.
— Леонид, не нужно превращать преступление в шутку. Вы решили свалить на меня все?..
— Выключите! — коротко отреагировал на услышанное молодой истопник.
— Неприятно слушать? — жестко иронично переспросил Леонид Вячеславович, послушно выключая диктофон.
— Я далеко не в первый раз слушаю эту запись.
— Да?
— Да. Интересно только, как она попала к вам?
— Купил по случаю. А тебе-то откуда она известна?
— Полгода назад ее у меня украли.
— Так она была у тебя?! — удивить юриста Форса всегда непросто, но это был как раз такой случай.
— Я нашел все это в Светиных вещах, когда забирал их из больницы.
— А откуда же эта запись могла взяться у Светы?
— Я и сам долго об этом думал. Боюсь, что дело было так. Она-то считала, что вы ни в чем невиновны и не причастны к похищению Кармелиты. И, уж конечно, что вы просто не можете убить человека.
— Она мне верила. Старалась верить…
— Да. И хотела в этом убедиться. Хотела доказать всем, но прежде всего самой себе, что вы — честный человек.
— А потом прослушала эту запись… — Форс снял очки и уперся в стену котельной грустными близорукими глазами. — И поняла, что ее отец — убийца.
— Думаю, что дело было именно так. Только всю многочасовую пленку она, наверное, прослушать так и не успела. Поэтому и села тогда с Максимом в машину Зарецкого…
Леонид Вячеславович долго молча сидел и думал о чем-то своем. Антон ему не мешал. Минут через десять Форс вдруг встрепенулся, и, вспомнив, зачем он сюда пришел, обратился к Антону:
— Больно вспоминать, но все же… Во всяком случае, эта пленка доказывает, что и твоя мать тоже причастна к моим преступлениям.
— Ну и что. Вы пришли ради этого? Эта пленка доказывает только одно: вы — убийца, а хотите свалить вину на мою мать, сделать ее главной преступницей.
— Антон, я же пришел с этими доказательствами не в суд, а к тебе — к человеку, которого любила моя дочь, который мог бы стать отцом моего внука.
— А мне кажется, что я все про вас уже понял, Леонид Вячеславович. Вы, как паук, расставляете свои сети и затягиваете в них ни в чем не повинных людей!
— Ты меня удивляешь, Антон. Это что же, твоя мать такая невинная?
— Да, она не ангел. Но она не была преступницей, пока не подружилась с вами! Я знаю, на что она была способна, а на что нет!
— Конечно. Она способна только подменить детей в роддоме. Способна только подобрать своему сыну отца по собственному усмотрению…
— Не лезьте в мою личную жизнь! — Антон сорвался на крик, чего с ним давненько уже не случалось. — Вы хотите поссорить меня с матерью? Не выйдет! Потому что мы и так давно уже в ссоре. Я больше никогда не стану плясать под вашу дудку!
— Эх, Антон, Антон. Ты не понимаешь, что сейчас пляшешь как раз под дудку своей матери, а это гораздо страшнее.
— Так, все, хватит! Зря стараетесь, вы мне все надоели. Уходите!
Форс распрощался и вышел из котельной…
Зачем он пришел к Антону? Чего хотел? Форс и сам не знал… Какая же тяжелая, бесполезная и скучная стала жизнь! Он плюхнулся в машину, достал мобильник, набрал полузабытый номер. И зачем-то сказал:
— Алло, Тамара? Привет! Надо поговорить, мы могли бы встретиться?.. Постарайся, Тамара, постарайся. Не обещаешь? Ну как знаешь… Во всяком случае, я буду ждать тебя дома. У себя дома…
* * *
Услышав стук, Олеся бросилась к двери. Неужели он вернулся?!
— Коля!
Дверь открылась сама собой, и в номер ввалился изрядно пьяный Игорь. И плюхнулся на ближайший стул.
— Эскуз муа, мадам. Я не Коля. Я… я, ик, Игорь.
— А тебе что здесь надо? Пшел вон!
— А ты Колю ждала, да? А он взял и не пришел. Ой, как обидно, аж плакать хочется.
— Не твое дело, кого я здесь ждала.
— А мне, между прочим, все равно. Хотя нет. Если задуматься, судьба такая. Меня, видимо, по жизни влечет к брошенным женщинам Астахова.
— Астахов меня не бросал. Я сама ушла.
— Давай, давай… конечно, конечно! Какая же баба согласится с тем, что ее бросили. «Сама ушла». Ха-ха. Так я тебе и поверил. Чтобы кто-то добровольно отказался от богатой и сытой жизни?!
— И за что же, по-твоему, он меня выставил?
— Понял, наверно, что ты хочешь его на себе женить. А вот ж-жениться на тебе в его п-планах не было. — Игорь поднял на нее пьяные глаза и уставился мутным взглядом. — Олесенька, детка. Ну даже если бы он и хотел на тебе жениться, он все равно не смог бы.
— Почему?
— Да потому, что Тамара не дала бы ему развода.
— Это не в ее власти! Это вопрос времени. Рано или поздно их бы все равно развели. Пусть даже через суд!
— Вот именно! Рано или… поздно. А если поздно? Что если очень поздно? Что если бы Астахов не дож-ж-жил-л-л бы до суда.
Олеся накинулась на Игоря:
— Ты что говоришь?! Тамара что… хочет что-то сделать ему?!
Поняв, что сболтнул лишнего, Игорь немного протрезвел. И начал уводить разговор совсем в другую, куда более приятную сторону.
— Да ты что? Какие ты глупости говоришь. Ну теперь я понимаю… понимаю, почему ты… не хотела ждать, да я понимаю… Ну Олесенька, ну не надо так передо мной кривляться-то, ну! Ну ты же была моей невестой. Обними женишка!
Он попытался обнять Олесю, навалившись на нее. Но Олеся отпихнула Игоря так, чтоб на пути его головы оказался угол шкафа. Раздался звук удара «дерева об дерево».
— Ой! Больно. Аккуратней надо! Шкафов тут понаставили!
— Убирайся вон от сюда! — произнесла Олеся ледяным тоном.
— Н-не могу… Я ранен. — С этими словами Игорь повалился на кровать.
— Игорь! Ты что, собираешься спать здесь?
— А что? Если хочешь, п-присоединяйся.
— Ну ты и скотина.
— У-у-у?! Это, между прочим, спорный вопрос. Многим, между прочим, нравится. А мы с тобой вообще были бы неплохой парой. Особенно на этой кровати! Ну а то, что нет денег, это… это даже еще лучше, между прочим. Да. Ну никому не нужны наши жизни, и не стал бы никто на нас покушаться… так вот.
Игорь заснул.
Олеся попыталась растолкать его:
— Игорь! Игорь!! Вставай. Уходи.
Но он, не просыпаясь, бормотал сквозь сон:
— Н-ну Томочка, ну Томочка, ну дай мне н-немножко отдохнуть. Ну ты же сама не будешь убивать. Ну чистенькой хочешь остаться, моя красавица, да? Все самому надо делать…
Олеся застыла. Она с окаменевшим лицом посмотрела на спящего. Игорь, оставленный в покое, окончательно погрузился в сон и захрапел.
* * *
Оказывается, Форс не зря подозревал Игоря в том, что тот уже пытался продать кому-то злосчастную диктофонную запись. И горе-продавцу очень повезло, что он соврал так ловко, быстро и убедительно…
Где-то месяца полтора назад ему тоже, как обычно, нужны были деньги. Как всегда, очень недолго подумав, кого бы это могло заинтересовать, он предложил пленку матери погибшего Максима — Алле. (Форса он все же побаивался, а с женщиной, ему казалось, будет легче.) Но в тот раз Игорь сильно просчитался. Алла, ненадолго заехавшая тогда в Управск, провела его как мальчишку! Прежде чем что-либо покупать, она изъявила желание прослушать запись. Причем до конца. Игорь включил диктофон, слушали долго. А когда пленка подошла к концу, покупать ее Алла отказалась, заявив, что это все фальшивка — звуковой монтаж, «склеенный» из разных отрывков. Но на самом деле тайну гибели Максима она уже узнала.
Именно поэтому-то Орлова и не могла оставить Управск. Темное сердце, еще более подкопченное гибелью сына, тянуло ее в этот город. И вот она наконец решилась. Мать приехала мстить за сына. Уединившись, после совместного с Астаховым визита в милицию в своем гостиничном люксе, Алла набрала домашний номер Леонида Вячеславовича.
— Форс слушает, — ответила трубка после двух длинных гудков. — Это ты? — голос его неожиданно потеплел. — Ладно, можешь молчать, но я верю, что ты придешь…
Он был дома, и этого ей вполне достаточно. Алла нажала отбой, натянула на руки редкой красоты дамские нитяные перчатки. А затем, уже в перчатках, достала из сумочки пистолет, который раздобыла в своем городе. Достала патроны и стала заряжать. (Хороший бизнесмен всегда знает, где можно купить хорошее оружие.)
Это даже полезно, что Форс кого-то ждет. И, судя по всему, ждет безнадежно…
* * *
В бизнес-проекте — главное начать. А потом дело, запущенное с горки, катится все быстрее и быстрее. Зарецкий позвонил Астахову:
— Привет, Коля. Как там дела с нашими катакомбами…
— Я был уже в управе и оформил все документы.
— Так быстро? А если Миро и таборные не захотят строить дом на этом месте?
— Ну не захотят строить дом, построим что-нибудь другое. Ты же знаешь с моими строительными мощностями это не проблема. В одном я абсолютно согласен с Кармелитой. Этого места на свете быть не должно.
— И все-таки, боюсь, ты поспешил с оформлением бумаг!
— Да меня тоже такая мысль грызет. Но ты понимаешь, в чем дело… мне очень хотелось исполнить просьбу Кармелиты. Она ведь до этого меня ни о чем не просила. И еще я понял, что ей очень хочется, чтобы этих катакомб больше не было.
— Ты прав, для нее это очень важно. Я тоже это почувствовал.
— Ну вот поэтому ты только не удивляйся…
— Да я давно уже ничему не удивляюсь!
— Вот и правильно. Знай, что я уже договорился со взрывниками. И они уже работают на месте. По всем правилам: оцепление, закладка взрывчатки. Думаю, смогут это взорвать хоть завтра. Если ты не возражаешь.
— Как же все быстро.
— Да, вот так вот. Я все делаю быстро… и четко. Бизнес, и ничего личного. Хотя нет, как раз в этом случае личного много.
— Ну тогда увидимся в театре на представлении. Да?
— Нет, Рамир… Увидимся не на представлении, а на выставке Светланы Форс.
— Ну-у-у, даже не знаю. Я не такой большой ценитель и любитель живописи, как ты…
— Рамир, поверь мне, там есть что посмотреть.
— Ну да… ну хорошо. Пошли.
* * *
Не найдя Игоря, Тамара почувствовала недоброе. Расспросила этажных девушек. И одна из них не без радости ответила ей:
— Кто вам, говорите, нужен?.. Ах этот! Мне кажется, что он нашел себе другой номер.
— Как это?
— Вот так. Я сама видела, как он зашел в номер к Платоновой.
— К Платоновой?! К Олесе?
Дежурная кивнула с невинной улыбкой.
Тамара пошла прочь быстрым шагом.
Шок прошел. Олеся вновь наклонилась к безмятежно спящему непрошенному гостю, попыталась растолкать его.
— Игорь, Игорь!
— Ай! — отозвался он.
— Что ты должен сделать?
— Ну Томочка, — уворачивался Игорь от ее тычков. — Ну прекрати, прекрати… ну хорошо… Я все помню. Ну пусть Кармелита за мной, но за тобой — Астахов. Хорошо?
Олеся в ужасе отпрянула от него.
Тамара ворвалась в номер злобной фурией. Сразу же начала тормошить спящего:
— Игорь, Игорь вставай! Черт тебя дери, просыпайся, ну!
— Я уже пыталась его разбудить… Бесполезно.
— Твое мнение меня не интересует, поняла? Все понятно! Получила мой дом, моего мужа, тебе все мало?! Хочешь еще и этого забрать. Игорь, вставай! — Тамара влепила ему пощечину, после чего Игорь наконец-то открыл глаза. — Поднимайся!
— A-а… Томочка… Что, пора?
Тамара внутренне похолодела. А что, если он тут во сне проболтался Олеське?
— Что «пора»? Ничего не пора! Что ты тут мелешь, скотина пьяная? Всегда так. Нажрется и болтает, не знамо что. Пошли отсюда! Теперь сутки отсыпаться будешь!
Не без труда она все же вытолкала Игоря из номера.
Олеся осталась одна в замешательстве. Что теперь делать? Как понимать бессвязные фразы Игоря.
Действительно ли Кармелите и Астахову что-то угрожает?
Или это был только пьяный бред?
Глава 25
Хоть и отошел Форс от настоящих, «крутых» дел, хоть и понимал, что никогда больше к ним не вернется, но иногда его все же тянуло, по крайней мере, к имитации прежней лихой жизни. Тем более сейчас, когда вновь началась возня вокруг той самой кассеты, что стала причиной гибели Максима и Светы.
За год боль утраты немного стерлась, обесцветилась. Вот и подумалось Форсу, а почему бы не пригласить в гости Тамару?.. Вот уж и стол накрыт. Классический вариант: шампанское, фрукты, шоколад. Два фужера, разумеется. Призывно зазвучал дверной звоночек. И Леонид Вячеславович с юношеской легкостью побежал к входной двери. И тут же застыл в легком удивлении:
— Подождите. Что происходит? В чем дело?
В прихожую в нитяных перчатках и с большой папкой вошла Алла Борисовна. Форс одно время, сразу после аварии, часто сталкивался с ней, но потом совершенно забыл о тех встречах.
— Вы кто? И по какому праву, можно сказать, врываетесь в мой дом?!
Алла с усмешкой посмотрела на стол.
— Я вижу… вы гостей ждете? Похоже, даму…
— Да. И представьте не вас. А потому говорите, что вам надо и быстренько уходите.
Алла поставила свою большую папку у стеночки.
— А вы не торопитесь. Я думаю, что, когда вы узнаете, зачем я пришла, вы уж точно не станете меня торопить.
— Каково! Послушайте… У меня слишком мало времени. Если кому-то из ваших родственников или знакомых нужен адвокат, то я пока не практикую. У меня в данный момент небольшой творческий отпуск.
— У юристов бывают отпуска? Творческие??? — ехидно спросила Алла.
— Да. Представьте себе…
— Ладно, не будем отвлекаться. Тем более что моему сыну адвокат уже никогда не потребуется.
Повисла пауза. Форс внимательно посмотрел на Аллу, что-то припоминая:
— Вы-ы-ы?..
— Да! Я — мать убитого вами Максима Орлова.
— Что?
— Вы убили моего сына.
— Простите, запамятовал… Как вас зовут?
— Алла Борисовна.
— Алла Борисовна?.. Знакомое имя. Где-то я его слышал… Черт, сейчас не вспомню… Вы-то сами понимаете, что говорите. Неужели вы не в курсе, что вместе с вашим сыном в аварии погибла девушка?
— Да. Я в курсе… И я даже знаю, что это ваша дочь.
— Правильно. Это была моя дочь… Моя единственная дочь, вынашивавшая моего внука. — На глаза Форса навернулись слезы, совершенно искренние.
Но Алла им не поверила.
— Прекратите эту дешевую мелодраму!
Леонид Вячеславович взял себя в руки, напрягся, дал слезам высохнуть.
— Увы, увы… Это не дешевая мелодрама, это высокая трагедия. Я прекрасно понимаю, какую боль принес в вашу семью, потому что сам испытываю то же самое.
Но Алла смотрела на Форса с прежним презрением.
— Поверьте, Алла Борисовна, легко отдавать приказы убить человека. Но когда ты виновен в гибели собственного ребенка — это… это невыносимо.
— Не пытайтесь меня разжалобить.
— Я и не пытаюсь. Я только хочу, чтобы вы меня поняли. Так же, как я понимаю вас.
— Бросьте. Поздно! Мне уже ничего не надо понимать! Вы решили, что мне нужно ваше раскаяние? Да? Идиот! Я не верю в раскаяние людей, подобных вам. Я пришла к вам совсем с другой целью. Глупо выслушивать ваши исповеди и рассказы о том, как вы страдаете после смерти вашей дочери. Я пришла, чтобы отомстить за смерть своего сына.
— Да? И что же вы намерены делать?
Алла достала пистолет и направила его на Форса.
— Я намерена убить вас.
* * *
Обстановка в конюшне была совершенно идиллическая. Кармелита возилась с сеном. А Сашка ремонтировал одно из седел, приговаривая:
— В нашем деле главное, чтобы не только седоку было удобно в седле, но и лошади удобно под седлом…
— Что-что, Сашка? Я не поняла, ты мне это сейчас сказал?
— Да.
— Кому ты рассказываешь? А я и без тебя все это прекрасно знаю. Можешь спросить у моей Звездочки. Ты лучше вот что скажи: почему все цыгане пошли в театр, а ты сидишь здесь, в конюшне.
— Настроения нет, вот и не пошел. И потом, как я лошадей без догляда оставлю? А вот ты бы сходила, что ли…
Кармелита задумалась. Она уже привыкла отбиваться от призывов близких людей вести образ жизни более светский, чем это возможно в конюшне. Но тут Сашка поймал какую-то очень верную интонацию: не прямой призыв, а как бы рассуждение:
— Посмотрела бы как там, что… Разве тебе не интересно, какое представление Миро сделал с детишками. Да и дети тебе обрадуются. Уж начнут щебетать да ластиться.
— Может, и вправду сходить? — спросила Кармелита сама себя.
И Сашка сказал едва слышно, боясь спугнуть удачу:
— Сходи-сходи…
Кармелита тряхнула головой с пышными волосами и приняла окончательное решение:
— Сашка, так, значит, ты сам точно не хочешь пойти в театр и посмотреть представление?
— Точно.
— Но почему? Да и вообще… Сам-то ты почему не поешь там, ведь еще совсем недавно тебе так нравилось выступать…
— Хе!.. — воскликнул конюх с усталостью звезды уровня Лучано Паваротти. — Ты знаешь, я понял, что лошади все-таки ближе мне, чем театр. Они меня всегда правильно понимают и оценивают. А зрительская любовь такая переменчивая…
— Что ты имеешь в виду?
— Ничего. Мне работать надо. Ты же иди, а то опоздаешь. Много чего пропустишь. Кстати там не только дети, там еще кое-кто выступает, кто к цыганам никакого отношения не имеет…
— Кто?
— А ты вот сходи, и сама все увидишь.
— Заинтриговал ты меня, Сашка, — сверкнула глазами Кармелита. — Ну я пошла.
— Иди-иди.
Кармелита вышла из конюшни. Сашка посмотрел ей вслед с довольной улыбкой. Вот так-то, учитесь! Ни Астахов, ни Баро так и не смогли вытащить дочку в город, на какое-то развлечение. А Сашка-Кружка чуть ни с первой попытки сумел это сделать. Он и сам с радостью пошел бы на это представление, да только есть одна причина, есть…
Да ладно, пустое это все. Работать надо!
* * *
Соня с Антоном хорошо придумали, объединив выставку со спектаклем. Вместо того чтобы бесцельно ходить по фойе в ожидании представления, люди рассматривали картины художницы, жизнь которой оборвалась на взлете. И каждый находил в ее полотнах что-то свое. И понимал, что, пожалуй, как-нибудь потом непременно нужно будет заглянуть на эту уникальную для Управска выставку еще раз.
Астахов смотрел на Светины картины, как коллекционер, то есть истинный ценитель. Он подходил к полотну совсем близко. Потом отходил мелкими шажками, периодически останавливаясь и ловя тот момент и то расстояние, на котором мазки, вблизи казавшиеся бесцельными, превращаются в высокое искусство.
Так во время одного из таких «отходов» он столкнулся с Зарецким. Впрочем, столкновение оказалось вполне дружеским.
— Здравствуй, Коля!
— Здравствуй, Рамир.
— Спасибо тебе.
— За что?
— За то, что привел сюда. Я ведь сначала думал прийти только к самому представлению. А здесь, действительно, очень хорошо. Светины картины — это, это… Даже не знаю, как сказать…
— Ладно, можешь не говорить. Главное — смотри. Но я был уверен, что ты не пожалеешь… — довольно произнес Астахов.
Идя на выставку, Зарецкий пообещал себе, что на этот вечер совсем забудет о работе. А тут вдруг не удержался. Сказал, тяжело вздохнув:
— Послушай, Коля. А все-таки, может, мы поторопились, договорившись со взрывниками?
— Да нет. Нормально. Мы же все просчитали. И к тому же, я думаю, эти катакомбы в любом случае надо уничтожить.
— Вот тут я согласен. На все сто! Ты знаешь, как вспомню, что там была Кармелита в плену, связанная. И Розаура там погибла. В общем, недоброе место, злое.
— Я тоже так считаю, поэтому не переживай. Все будет хорошо.
* * *
Если бы больничные стулья могли говорить, то они бы рассказали такого, после чего все душещипательные истории, придуманные сентиментальными писателями да поэтами показались бы мелкими и не заслуживающими внимания.
Люцита сидела на старом, изрядно потертом стульчике напротив палаты Рыча и напряженно смотрела на дверь. Как будто загипнотизированная ее взглядом дверь открылась. Из нее вышла медсестра. Люцита тут же встала, подошла к ней.
— Простите… Как Богдан? Ему уже лучше?
— Извините. Пока ничего определенного сказать не могу. Он все еще без сознания.
— Разрешите мне к нему пройти.
— Да вы что?! Я же вам сказала: он без сознания. И потом, после операции на сердце к больным категорически запрещены посещения.
— Мне только посмотреть на него… Я тихонечко…
— Нет-нет-нет. Вот когда его состояние стабилизируется и не будет критическим, тогда и насмотритесь. А сейчас извините…
— Неужели вы не понимаете, что я люблю его. Поймите, я нужна ему! Нужна. И он мне очень нужен! Но неужели у вас нет сердца?!
— Есть. И у любимого вашего…
— Он не просто любимый, он мне муж!
— Хорошо, у мужа вашего тоже есть сердце. Причем больное. Потому я вас и не пускаю. Неужели вы этого не понимаете?
— Понимаю. Потому и говорю, что я тихонечко. Мне только взглянуть на него… Я там даже слова не скажу…
Сестра засомневалась: что ж, если человек так себя изводит, пожалуй, пустить посмотреть, действительно, можно. А Люцита, почувствовав слабинку, начала упрашивать с удвоенной силой:
— Я вас очень прошу… Пожалуйста… Ведь если он без сознания, то даже не узнает, что я была в его палате. Пропустите меня к нему…
— Хорошо. Только недолго.
— Спасибо!
…Люцита посмотрела на бледное, с заострившимися чертами лицо Богдана, вслушалась в тихое, ровное дыхание. И ей стало легче. Теперь опять можно бесконечно долго сидеть на том же стульчике, ждать следующих новостей.
* * *
Вталкивая пьяного Игоря в номер, Тамара специально так рассчитала, чтоб он слегка ударился лбом об угол шкафа.
— Ой! — взвыл он. — Ты чего? Больно же! Да что вы все сдурели! Аккуратней. Шкафов тут понаставили!
— Ничего. Перетерпишь, перетопчешься. Лучше расскажи, почему я тебя должна подбирать где попало?
— Ну-у-у…
— Нет! Ты мне объясни, как ты мог напиться до такого состояния, чтобы уснуть в номере у этой дуры?!
— Ну извини, случайно все вышло, извини…
— Случайно. Ты что, забыл, какой сегодня день?
— Нет. Помню… А какой сегодня день?
— Либо мы раз и навсегда распрощаемся с нашими деньгами и хорошей жизнью, либо…
— Тьфу, черт! Точно. Вспомнил! Понял. Ладно, хватит… Не такой уж я и пьяный, как тебе кажется.
— Игорь, учти, еще раз увижу с Олесей… Убью… Понял?
Он усмехнулся.
— Знаешь, а даже приятно. Ты меня всерьез ревнуешь, что ли?
— Ревную, ревную.
— Томочка, было бы к кому, — сказал Игорь игриво и сделал шаг к Тамаре.
— Стоять, стоять, спокойно. Нам дело делать надо, а ты невменяем.
Улыбка сошла с его лица.
— Я в порядке. Все под контролем. Сейчас приму душ, а потом поедем на конюшню.
Игорь ушел в ванную комнату. А оттуда вернулся почти нормальным.
Тамара внимательно всмотрелась в него. И только убедившись в его вменяемости, заговорила:
— Значит, так: все должно выглядеть как несчастный случай. Пожар должен быть случайностью.
— Да не волнуйся, кто там потом будет разбираться! Сгорела конюшня, ну и сгорела.
— Перестань. Не неси глупость! Это же дочь Зарецкого! Лучше верхний ящик стола открой.
— А?
— Верхний ящик, говорю, открой.
— Извини, вода в ухе.
Игорь открыл верхний ящик тумбочки, достал из него склянку с прозрачной жидкостью.
— Ого! Не понял. Что это?
— Хлороформ.
— Зачем он мне? Как ты видела, сон у меня отличный.
— А я тебе говорю — бери.
— Для чего. Дубьем по башке, и порядок.
— Что ты! Ни в коем случае не вздумай ее ударить чем-нибудь тяжелым по голове.
— Она же все равно сгорит! Какая разница?!
— А экспертиза?! Вдруг потом установят, что перед пожаром ее оглушили? Дальше. Когда конюшня начнет гореть, сразу же уходи.
— Ты так говоришь, словно инструктируешь.
— Так оно и есть. Неужели ты думал, что я буду вместе с тобой на этой конюшне?
— А разве нет?
— Нет. Это все сделаешь только ты. Ты один.
— Не понял! А ты?
— А я довезу тебя до нужного места, высажу недалеко от конюшни и поеду в театр.
— В театр? Зачем?
— Так нужно для нас обоих.
— Не считай меня идиотом. Алиби себе готовишь?
— Можешь считать, что да.
— Нормально. Моими руками хочешь убрать Кармелиту, а сама чистенькой остаться? Если ты не поедешь, то я отказываюсь поджигать конюшню.
— Игорь, не валяй дурака! Мы с тобой так крепко спаяны, что если один засыплется, то и второй пропадет. Зачем нам вдвоем бегать вокруг конюшни? Чтобы, извини за каламбур, спалиться?! Вся эта цыганщина, кроме Кармелиты, наверняка попрется в театр. Я буду контролировать ситуацию там. Понятно?
— Так бы сразу и сказала. Теперь понятно.
* * *
Прошло уже довольно много времени после того, как Тамара вытолкала Игоря. А Олеся все сидела и не знала, что делать. Сначала она почти до конца убедила себя, что все сказанное Игорем — ерунда, пьяный бред, на который не стоит обращать внимания.
«Нужно успокоиться, прилягу на кровать», — решила Олеся. Она легла, расслабилась. Закрыла глаза. Но заснуть не могла. И тут в голове начала прокручиваться одна и та же страшная картина. Коля, ее Коля, он идет куда-то. А за ним крадется Игорь с ножом и Тамара с топором. Олеся отмахивалась от этого видения, как от надоедливой мухи. Но в конце концов поняла, что отделаться от него так просто ей не удастся.
Она вскочила с кровати, подошла к окну. И вдруг увидела, как за угол дома свернули пара, мужчина и женщина, со спины очень похожие на Игоря и Тамару. Правда, ножа и топора в руках у них не было, но все же. Что, если они действительно замыслили что-то страшное?..
Да нет, ну глупости. Даже не факт, что это были именно Игорь и Тамара. Она могла обознаться — она ведь видела парочку всего лишь какую-то секунду. Может, они сейчас спокойно сидят в своем номере! Что ж, если так, все очень легко проверить.
Олеся набрала их номер телефона. Никто не поднимал трубку. Тогда она позвонила этажной:
— Алло, алло, девушка, здравствуйте. Скажите, пожалуйста, а в 64 номере кто-то есть?
— Минуточку. Сейчас посмотрю… Нет, вы знаете, никого. А, вспомнила. Буквально только что они сдали ключ и ушли…
Все ясно. Значит, это была именно эта ужасная парочка. И они куда-то ушли. А ведь совсем недавно Игорь лыка не вязал. Но Тамара подняла его, привела в чувство и увела куда-то.
Нет! Теперь уж точно нельзя сидеть дома. Нужно разыскать Кармелиту и Астахова… Нет, не так, сначала Астахова, потом Кармелиту. Им явно угрожает опасность.
Коля, Коленька, я спасу тебя!
* * *
Люцита как будто срослась с больничным стулом. Но вдруг в какой-то момент она дернулась и сразу проснулась. Там, внутри, в палате, в которой лежит Богдан, что-то происходило. Но что? Девушка закрыла глаза и посмотрела сквозь стены внутренним взглядом. Так вот оно что! Именно сейчас душа Богдана без всякого участия тела и разума решает, оставаться ли здесь на земле или покинуть ее.
Нужно помочь с выбором.
Люцита подошла к двери решительно открыла ее, потом отворила следующую дверь и оказалась в Богдановой палате. Он лежал на кровати с закрытыми глазами. Люцита склонилась над ним. Заговорила страстным шепотом.
— Не оставляй меня. Слышишь? Не оставляй меня одну. Я тебя все равно не отпущу… Я не отпущу тебя.
Она помолилась. Потом начала описывать над его телом большие круги. С каждым оборотом круги становились все меньше. И вот, наконец, руки ее остановились в двух нужных, только ей известных точках. Богдан открыл глаза и даже попытался улыбнуться ей:
— Ты?
— Я! Только не вставай, слышишь, лежи тихонько. Тихо… Наконец-то ты ко мне вернулся. Теперь уж точно все будет хорошо…
Глава 26
С ума сойти! В фойе вошла Кармелита. Вот уж этого Тамара никак не ожидала. А ведь Игорь говорил, что девчонка не собиралась идти в театр. Так, теперь нужно срочно позвонить ему. Но сделать это следует спокойно, чтобы не привлекать внимания окружающих. Тамара достала из сумочки мобильный телефон, набрала номер и стала ждать ответного сигнала с подчеркнутым спокойствием.
Но когда послышалось «Алло» она горячо зашептала:
— Игорь, ты? Кармелита в театре. Да, представь себе. Я не знаю, что она здесь делает… Только что пришла. Нет-нет, пока никуда не уходи, жди. Да. Еще перезвоню.
Тамара спрятала телефон в сумочку. Обернулась и… увидела Антона:
— П-привет, сынок… — голос ее звучал несколько растерянно.
— Привет… Что ты здесь делаешь?
— Как что? Что все, то и я. Смотрю картины…
— Но живопись, насколько я помню, тебя никогда особо не интересовала…
— Ошибаешься. Просто ты меня плохо знаешь…
— Нет, мама. Это ты ошибаешься. Напротив, я тебя слишком хорошо знаю. Скажи честно, зачем ты сюда пришла?
— Я тебе уже объяснила: пришла посмотреть картины.
— Да? Но, по-моему, тебе никогда не нравились Светкины картины и тем более она сама…
— Неправда. И это ты говоришь матери??? Как раз мне Света всегда нравилась. И у нас с ней были неплохие отношения. А вот ты ее не любил. А сейчас, оказывается, жить без нее не можешь. Тебе это странным не кажется?! Нет?
Антон промолчал.
— Зато тебя удивляет, что мать пришла на выставку посмотреть картины?!
— Да, удивляет. Потому, что ты никогда и ничего не делаешь просто так.
— Ладно. А если я скажу, что пришла повидать тебя, ты мне поверишь?
— Конечно, — ответил Антон с иронией.
— Ты даже в это не веришь… сынок…
— Мама, остановись. Хватит.
— Да, что «хватит»? Я ведь действительно соскучилась по тебе, — говоря это, Тамара, в общем-то не врала. — Ты знаешь, мы в последнее время стали… совсем чужими людьми. Мне это больно.
— Мама!!! В то, что ты сюда пришла только ради меня, я… я в это никогда не поверю.
— А… а… зачем я сюда, по-твоему, пришла?
— Не знаю. Вот поэтому и спрашиваю.
— Все! Я устала от этого разговора. До свидания!
Тамара ушла подальше от подозрительного сына и… наткнулась на бывшего мужа.
— Здравствуй! — произнес Астахов с удивлением.
— Привет.
— Что ты здесь делаешь?
Нет, ну это уже слишком. Даже вопрос точно такой же.
— Этот же вопрос, милый, я могу задать и тебе. Тебе же никогда не нравилась «художественная самодеятельность»? Ты ведь, кажется, именно так называл Светины работы.
— Прекрати ерничать. Я просто всегда называю вещи своими именами. Когда это была самодеятельность, я говорил: «самодеятельность». Но она очень выросла после первой выставки. Это во-первых.
— Ну а во-вторых?
— А во-вторых, здесь еще будет цыганское представление.
— Так ты еще и поклонником цыганщины заделался?
— Да. Именно. Благодаря тебе, моя дочь воспитана, как цыганка. И я теперь хочу знать, чем она жила все эти годы. Понятно?!
— Мне-то понятно. Но это ведь ты первый начал меня спрашивать, что я здесь делаю. Коля, неужели ты никогда не простишь меня, за то, что я отдала твою дочь Зарецкому?!
— Я больше не желаю говорить на эту тему.
— А я желаю говорить на эту тему! У тебя сейчас есть дочь, восемнадцать лет ты не подозревал о ее существовании…
— Да! Восемнадцать лет! Благодаря тебе, я был лишен своего ребенка!
— Но у тебя был сын! Ты воспитал его, и это не помешало тебе выбросить его на улицу.
— Ты прекрасно знаешь, что тогда он заслуживал этого.
— Допустим. И поэтому Кармелита занимает все твои мысли, так?
— Не так. Кармелита и Антон одинаково мне дороги. Они мои дети.
— И поэтому Антон живет и работает в котельной?!
— Он решил начать новую жизнь. Это нормально. Он очень изменился за это время, чему я безумно рад. И постепенно у нас ним налаживаются отношения. А у тебя, насколько я успел заметить, даже сегодня, окончательно разладились.
Это был очень точный удар, прямо в материнское сердце. Тамара, противно скрипнув каблуком, отвернулась от бывшего мужа.
И они разошлись в разные концы зала.
* * *
Для каждого представления нужно особое настроение — запал, кураж. Сегодня Миро и так был хорошо готов к выходу на сцену. Но когда к нему подошли Зарецкий с Астаховым да еще и рассказали о начале строительных работ, Миро вообще готов был взлететь. Он побежал за кулисы, нашел Соню, чтобы поделиться с ней радостью.
— Господин юрист! У меня отличная новость.
— Ну говори, — повернулась к нему девушка.
— Сейчас, только что, я разговаривал с Баро и Астаховым. Они сказали, что уже завтра можно начинать подготовительные работы к постройке дома.
— Ой! Я тебя поздравляю! — Сонины глаза заискрились от радости. — Видишь, как здорово все идет!
— Это я тебя поздравляю. Если бы не ты… ведь все же только благодаря тебе.
— Да перестань. Я ничего такого не сделала. Это Астахов и Зарецкий.
— Ну как же… А смета, а твой этот, бизнес-план, а документы?
— Да, ну так… Я просто немного помогла, а основная идея принадлежит тебе… Ты меня сейчас захвалишь, прямо.
— Сонечка, тебя нельзя перехвалить, потому что ты очень хороший человек и настоящий друг. Спасибо тебе за это.
— Это тебе спасибо, Миро… — сказала она с неожиданной грустью. — Спасибо за добрые слова.
— Соня… ты… ты обиделась на меня?
— За что? За то, что ты делаешь мне комплименты?
— Да я не об этом. Ты же… ты понимаешь, про что я говорю.
— За то, что ты сказал, что не любишь меня.
Миро отвел взгляд в сторону.
— За это, Миро, не обижаются… Насильно мил не будешь… Я, наоборот, тебе благодарна, что ты мне так честно ответил.
— Прости меня, Соня… я очень не хочу терять дружбу такого хорошего человека, как ты.
— Я тоже не хочу терять такого друга.
Они улыбнулись друг другу.
— Ну меня-то ты точно не потеряешь, — сказал Миро. — Если вдруг когда-нибудь тебе понадобится моя помощь, я всегда приду на выручку.
— Спасибо тебе… Ты тоже всегда можешь рассчитывать на мою поддержку.
— Я знаю. Тем более что ты это уже доказала своими делами. Правда-правда… Кто знает, может быть, я бы до сих пор в тюрьме сидел? А уж со строительством точно бы сам не разобрался.
Соня внимательно посмотрела на него.
— Ты очень похож на моего брата. Он был такой же, как ты… Честный и открытый.
— Мне тоже нравился Максим. Правда, мы не всегда друг друга понимали.
Соня грустно улыбнулась.
— Не понимали… Это еще что! Мы в детстве вообще дрались…
— Он был хорошим человеком, — сказал Миро тихо.
Соня кивнула:
— Здесь все о нем напоминает. Даже тут на выставке. Смотрю на его портрет и понимаю, как мне его не хватает. Его поддержки, советы… и просто улыбки.
— Ты знаешь, я понимаю, что я не Максим и вряд ли смогу тебе его когда-то заменить… Но у меня никогда не было сестры… Если хочешь, можем считать, что мы брат и сестра… Нет, я серьезно. Или ты не хочешь?
— Хочу. Мне очень нравится такой брат. — Соня поднялась на цыпочки, чтобы поцеловать его по-сестрински.
Вот только Кармелита, увидевшая этот поцелуй, растолковала все совершенно иначе.
* * *
В гримерной Вася с братьями и сестрами примеряли костюмы.
Да уж, Земфира расстаралась на славу. Костюмы, сшитые чуть ли не за одну ночь, были великолепны — яркие, веселые, лихие!
— Я теперь всегда только в этом буду выступать, — сказала старшая сестра с недетской серьезностью.
— Я тоже… — подтвердил Васька с мужской весомостью. — Только сегодня почему-то даже мне страшновато идти на сцену. Прям, хуже, чем с бандитами драться…
— И мне. А знаешь почему?
Васька вопросительно посмотрел на сестру.
— Потому что мы знаем, что мамы сегодня не будет.
Вася понурил голову.
Раздался стук в дверь. Вошла Кармелита.
— Можно?
Тяжелая атмосфера, сгущавшаяся в комнате, мигом развеялась.
— Кармелита! Кармелита!
Кармелита обхватила своими тонкими руками всех:
— Привет, мои хорошие. Ой, какие вы у меня сегодня красивые.
— Это нам…
— …Земфира сшила.
— Представляешь, за одну ночь!
— Да вы что?! Вот мастерица! — изумилась Кармелита. — Такой костюм и я бы надела, если б влезла в него.
Дети рассмеялись. И посреди этого смеха послышались грустные Васькины слова:
— Как хорошо, что ты пришла. Нам сегодня так страшно выступать.
Все замолчали. Кармелита поняла, что Васька сказал то, о чем думали все ребятишки, да сказать стеснялись.
— Страшно?! Почему? Не надо бояться. Разве вы, когда в прошлый раз выступали, боялись?
— Нет. Не боялись.
— Ну и сейчас не надо. В прошлый раз вы стояли на сцене впервые в жизни. А сегодня вы уже настоящие артисты. Так что бояться нечего.
— Не то что бы мы боялись. Мы волнуемся.
— Ну волнение, это понятно… все артисты волнуются перед выходом.
— Даже самые известные?
— Даже самые известные! Такие, как Сличенко!
— Понимаешь, Кармелита. — Васька на правах старшего увел ее в угол и там признался: — Нам тяжело оттого, что мамы в зале не будет.
— Ах вот оно что. Послушай, Вася. Я договорюсь и сделаю так, что место, на котором раньше сидела ваша мама, будет свободным. Как будто она вышла на минутку из зала и скоро вернется. Вот с такой мыслью вы и выступайте. Тогда страшно не будет!
* * *
Говоря театральными терминами, мизансцена затянулась. Алла и Форс стояли друг против друга. В руке у Орловой был пистолет, направленный в голову адвоката. Форс сделал несколько шагов в ее сторону. Алла нажала на курок, но выстрел не прозвучал.
Леонид Вячеславович про себя улыбнулся: «Неужели осечка? Как говорится, кому суждено загнуться на каторге, не помрет от пули». Он сделал еще шаг, выхватил пистолет из ее рук, спрятал его в карман.
В первое мгновение Алла растерялась. Но потом быстро взяла себя в руки и зло сказала:
— Убили сына, убейте и мать.
Форс устало посмотрел на нее.
— Дорогая Алла. Я вас понимаю. Но и вы поймите меня. Когда вы нажимали курок, я смотрел прямо в дуло и ждал, что оттуда вылетит пуля. Поверьте, ощущение очень неприятное.
— Ну и что? — спросила она мертвенным голосом.
— Да ничего. Просто предлагаю… Давайте успокоимся, сядем и поговорим.
Оба присели. Форс — на диван. Алла же устроилась в кресле.
— Значит, Алла Борисовна, вы намерены меня убить?
— Да. Таким людям, как вы, вообще не стоит жить.
— Угу, хм, понятно, — хмыкнул Форс. — Концепция мстительницы. Зорро в юбке. Хорошо, допустим, вы меня убьете. Но если даже так, то ведь вы тоже станете убийцей. Так чем вы тогда будете лучше меня? Ничем. Вы тоже станете человеком, преступившим закон.
— Нет. Я буду человеком, который не просто преступил закон, но отомстил за гибель ни в чем не повинного человека. Сына. Вы вообще знаете, каким был мой сын?
— Знаю. В свое время я даже защищал его в суде. И спас, между прочим, от большого срока. Он был прекрасным человеком. В чем-то даже прекраснодушным…
— Да. Максим был не приспособлен к этому миру. Я хотела заставить его жить так, как живу сама… и тогда он ушел от меня. И вот что получилось…
Форс понимающе кивнул головой:
— Знаете, у меня с дочерью были те же проблемы… Она занималась живописью, а я ей твердил, что ее удел — исключительно удачное замужество… И вот теперь я… один… Ждать некого. Вот разве что вы пришли. И то неудачно. Повторяю, очень легко отдать приказ убить человека. Но убить самому — это намного труднее…
— А я все равно убила бы вас. И скажите спасибо, что пистолет не выстрелил.
Форс достал пистолет из кармана. Осмотрел его, удовлетворенно хмыкнул, щелкнул какой-то железкой и протянул оружие обратно Алле:
— Возьмите. Берите-берите. Это была не осечка. Вы просто забыли снять его с предохранителя. Но теперь можете не сомневаться. Он точно выстрелит…
Алла взяла пистолет, поднялась с кресла, недоверчиво посмотрела на собеседника.
— Нет-нет, — поспешил успокоить ее Леонид Вячеславович. — Не ждите от меня какой-нибудь каверзы. Оружие в полном порядке. Если вы так уверены, что сможете убить, пожалуйста, стреляйте. Может быть, так будет правильней. И легче. Для нас обоих.
Алла поудобнее обхватила рукоять оружия и подняла его, правда, не вполне решительно.
— Нет уж, так не пойдет, — возмутился адвокат. — Прицельтесь хорошенько. Стрелять так насмерть. Я не хочу быть калекой.
Алла направила пистолет на Форса, прицелилась. И тогда он вновь увидел холодное, но уютное дупло дула.
— Вот, теперь хорошо. Прекрасно! Стреляйте.
У Аллы затряслась рука.
— Ну давайте же. Смелее… Пожалуйста, не тяните. Извините, но у меня тоже есть нервы!
Алла опустила оружие. Глухо произнесла:
— Да, вы правы. Убить намного трудней, чем отдать приказ на убийство.
— То есть вы не будете стрелять?
Орлова ничего не ответила, просто спрятала оружие в сумочку и молча ушла.
Форс понял, что ему суждено еще какое-то время пожить в этом постылом мире.
* * *
Выйдя из детской гримерки, Кармелита забилась в какой-то уголок и там всплакнула. Перед глазами у нее стояла одна картина: Соня целует молодого цыгана, а тот довольно улыбается. Но потом она успокоилась: что ж, значит, судьба такая. Просто нужно навсегда забыть о Миро. Вот и все.
Кармелита пошла к своим, предупредила, чтобы никто ни в коем случае не занял место, на котором когда-то сидела Розаура. И после этого собралась домой. Но Баро ее остановил:
— Кармелита! Куда ты, дочка? Скоро представление начнется.
— Да я пойду… мне надо…
Тут и Астахов подоспел:
— А что, тебе неинтересно?
— Почему же? Интересно. Мне просто лошадей надо кормить, поить.
— На конюшне Сашка… Он всегда с этим сам справлялся. Справится и сегодня.
— Не сомневаюсь. Но все-таки будет лучше, если я ему помогу. Главное я уже сделала — сходила к детям Розауры, поговорила с ними… у них все будет хорошо. Я уверена.
— Кармелита, ну пожалуйста, не уходи, побудь с нами, — чуть не взмолился Зарецкий.
— Не могу. Извините меня.
— Дочь, ну останься, хоть ненадолго. Тебе необходимо развеяться, — перешел на тот же тон и Астахов.
— Возможно, — ответила Кармелита, неожиданно жестко. — Но только не здесь, — и добавила, уже мягче: — Вы только не обижайтесь на меня. Ну все, я побежала.
На прощание поцеловала в щечку и Баро, и Астахова.
— До свидания, папашки!
— До свидания, — ответили они дуэтом и проводили дочь взглядом.
Но был и еще один взгляд, который провожал Кармелиту. Тамара! Как только девушка ушла, она достала мобильный телефон.
— Алло! Возвращается, встречай. Нет, повторяю: меня там не будет. Давай делай все и живо сюда. Разговор окончен.
И снова ее взгляд уперся в глаза Антона.
— Мамочка, а что эти твои слова означают?
* * *
Этим вечером не только дети Розауры терзались сомнениями в своей гримерке. Груша с Марго тоже места себе не находили. Грушу, впервые собравшуюся выйти на сцену, просто колотило от страха. Казалось бы: вот деревянный пол за кулисами, а вот деревянный пол сцены — никакой разницы. А поди ж ты, никак не настроиться, не взять себя в руки.
Пока Груша тряслась на стуле, Марго измеряла комнату шагами.
— Ты чего, Маргоша? Тоже боишься?
Та наконец-то плюхнулась на диван.
— А?!
— Я говорю, ты чего? Боишься, как и я?
— А… нет. После моей кафешки я ничего не боюсь… У меня другое. Груша, миленькая ты моя, ты Сашку, случаем, не видела?
— Нет. Не видела.
— Точно? Ой. Ну все…
— Что «все»? Он просто остался на конюшне.
— Да?! Вот стервец. Это он мне назло. Вот ведь упрямый какой! Ну ты посмотри, решил мне праздник испортить! И испортил! Таки не пришел…
Груша повернулась к подруге. Казалось, чужая проблема ее саму немного успокоила:
— Да ты подожди, не кипятись. Придет твой Сашка, никуда не денется.
Марго чуть не расплакалась:
— Нет. Он не придет. Я точно знаю. Ну вот… зачем это все, а? Вот! Вырядилась, как дура. Ради кого?
— Красиво…
— Красиво?! Я говорю, а для кого это все? Не придет он! Все напрасно! Не нужна я ему!
— Нужна.
— Не-а. — Маргоша расплакалась по-настоящему.
— Поверь мне. Я Сашку давно знаю. Сколько баб за ним ухлестывало… ни одна долго не задержалась. А вот ты — другое дело.
— Я?
— Да. Поверь мне. Уж я-то знаю.
— Правда? Ну хорошо, а если ты… если ты, вот сказала сейчас, что… ты его, это… ну, хорошо знаешь. Вот тогда ответь мне на один вопрос. Почему он… предложение мне не делает? А?
Груша немного растерялась. Вот так вопрос, как на него ответить, чтобы не обидеть.
— Ну что ж ты молчишь, Грунь! Или я все ж таки недостаточно хороша для него, а? Чего? Чего ему надо то, окаянному, еще?!
Груша посмотрела на нее с полуулыбкой.
— Ты чего на меня так смотришь? Как будто первый раз в жизни увидела.
— Думаю.
— Чего думаешь?
— Ой… думаю я, что ты для нашего Сашки слишком хороша. Да и молода тоже.
— Это как? А?
— Боится он твоей красоты. Понимаешь? Это он сейчас такой прыткий, а как чуть состарится, что тогда?
— Так… все мы когда-нибудь состаримся. Я ж его любого любить буду.
— А вот он думает, что ты его бросишь. А кому старики нужны?
— Ну дурак, а?! Это же надо такую глупость придумать! Ну только приди… Гад любимый!
— А знаешь, Маргоша. — Груша вдруг улыбнулась с какой-то чисто цыганской лукавинкой. — Чудится, может, конечно, я и ошибаюсь… В общем, чудится, что предложение он тебе сделает даже быстрее, чем ты ожидаешь…
Глава 27
А Сашка тем временем занимался женским полом другой масти и совсем иной породы — чистил кобылку Звездочку. И разговаривал с ней, как с человеком.
— Эх, Звездочка ты моя, Звездулечка! Вот ты, наверно, думаешь, почему я здесь постоянно с вами, с лошадьми? Да потому, что довериться вам могу, вы не предадите. Не то что женщины человечьей породы…
Кобылка недовольно фыркнула, как бы заступаясь за свой пол во вселенском масштабе.
— Чего фыркаешь? Не согласна? Зря! Взять, к примеру, Марго! Ничего не понимает. Все время норовит сделать по-своему, все поперек тому, что я говорю. А ведь жене кто голова? Мужчина! Правильно? Вот видишь, тут ты со мной согласна. А она — нет. А ведь каждое мое слово для нее должно быть чем? Правильно — за-ко-ном!
Сашка тяжело вздохнул:
— Но для Марго, к сожалению, вообще, никаких законов не писано.
Конюх удрученно посмотрел на лошадь.
— Хотя, если по правде, зря я жалуюсь… Напрасно не пошел с Марго в театр. Она сегодня такая нарядная, красивая… А что поет, так и бог с ней. Она ж уже почти как цыганка.
В конюшню вихрем влетела Кармелита.
— Саша, я вернулась. Можешь пойти в театр.
— Пхр, да нет, — по-лошадиному фыркнул Сашка. — Не пойду я. Мне и не хочется.
— Ну почему? Я там уже была. Теперь твоя очередь. А между прочим, знаешь, кого я там видела? Марго!
Сашка невольно улыбнулся.
— Правда-правда. Знаешь, какая она там красивая! Нарядная, праздничная, ну… загляденье, Сашка! И все ж для тебя.
— Ну понятно. Марго — баба ого-го! Видная!
— Чудо просто. Но глаза грустные. Все смотрит: и что ж это ее Сашка не идет?..
— Точно?
— Точно.
Сашка начал гарцевать на месте, как жеребец в стойле.
— Кармелит, тогда я это… Тогда я пойду. Прогуляюсь до театра, посмотрю, что там, как? А? Ладно?
— Ага. Иди, иди.
— А ты сама-то чего вернулась?
— Да… получилось так. Со всеми поговорила. Детей успокоила. Что мне еще делать. Настроение не то.
— М-м-м… настроение… у меня тоже настроение. Только совсем другое. Ну и какое, скажи мне, на Марго сегодня платье?
— Платье очень красивое, на Марго сидит великолепно. Знаешь, про таких женщин говорят: «Эффектная женщина!» Сашка, хватит меня расспрашивать, иди лучше в театр.
— А ты не обидишься, что я тебя одну здесь оставляю?
— Ну почему одну? Я со Звездочкой. Мы, может быть, с ней покатаемся. Иди, иди. А то уведут у тебя твою Маргошу. Уведут!
— Но-но! Ты мне брось эти шутки! Ладно, если тебе не будет здесь скучно, то я побежал.
Но на самом деле Сашка не побежал, а умчался.
Кармелита с улыбкой проводила его взглядом.
* * *
— Ты за мной следишь? — прямо спросила Тамара.
— Скажи, мама, что ты затеваешь?
— Антон! Хватит подозревать меня во всех смертных грехах!
— С кем ты разговаривала по телефону?
— Это мое личное дело. Я не собираюсь отчитываться. Я же не спрашиваю тебя, с кем и где ты общаешься?
— Если бы я был уверен, что твое общение никому не навредит, я бы тебя тоже не спрашивал.
— Боже мой! Дожила! — патетически воскликнула Тамара. — Меня воспитывает мой собственный сын.
— Нет, мамочка, не воспитывает. Просто я не хочу, чтобы ты еще кому-нибудь причинила зло.
— Это все твои фантазии! Антон! Это уже просто смешно!
— Ты разговаривала с Игорем? Где он? Что вы собрались делать?
— Оставь меня в покое. Я хочу посмотреть представление. Но у меня есть и другие дела. Я просто отдала некоторые распоряжения делового характера. Или, может быть, я не имею право общаться с тем, с кем желаю!!
— Эх мама, мама… Как бы мне хотелось поверить тебе…
— А ты попробуй один раз, попробуй.
— После истории с аварией не могу.
— Тише, тише. Не кричи. Я же тебе объяснила, Форс заставил меня! Почему я должна повторяться?
— Я защищал тебя перед ним. Совсем недавно. Но то, что говорит он, более правдоподобно, чем то, что говоришь ты. Страшно становится…
— И поэтому из-за твоих глупых метаний я должна бесконечно оправдываться?
— Ты ничего никому не должна. Просто я тебя слишком хорошо знаю…
— Антон, наш разговор заходит в тупик. Тебе так не кажется?
— Нет. Я знаю, о чем говорю. До недавних пор, я был полным твоим подобием. Больше всего любил деньги и был на все готов ради них…
— Что мне сделать, чтобы доказать, что я ничего не замышляю?!
— Не надо мне ничего доказывать. А еще лучше, не нужно тебе ничего делать!
— Тогда к чему весь этот разговор?
— Остановись, мама! Я знаю, что вы с Игорем что-то затеваете. Остановись, умоляю…
— Мне надоели разговоры в подобном тоне. Представление началось, и я намерена посмотреть его.
Тамара пошла в зал. Антон задумчиво смотрел ей вслед. А приняв решение, решительно развернулся и направился к выходу. Представление вот-вот должно было начаться. Как раз попросили всех отключить мобильные телефоны.
* * *
Первым делом Олеся отправилась к астаховскому дому. Он был закрыт. Пошла в офис — там тоже никого. И в автосервисе — пусто. Да куда же все подевались?!
Она схватила мобильный. Начала набирать номера всех близких людей. Но их телефоны были отключены. Просто заговор какой-то!
Что ж, если не получается найти Колю или кого-то из его знакомых, то нужно искать хотя бы Кармелиту. И Олеся взяла такси до Зубчановки.
* * *
Игорь дождался, когда Сашка уйдет. После этого достал загодя припрятанные канистры с бензином. Мелкими перебежками перенес их поближе к конюшне, заглянул внутрь. Кармелита закончила уборку и любовалась видом чистой конюшни.
— Вот и все!
«Действительно — вот и все!» — подумал Игорь перед тем, как напасть на нее и прижать к носу и рту влажный от хлороформа носовой платок. Кармелита сопротивлялась, но не долго. Упала, выронив метлу.
Игорь со всех сторон полил конюшню бензином.
И поджег.
* * *
Марго запела. Для сегодняшнего выступления она выбрала арию Сильвы из оперетты Кальмана:
Помнишь ли ты, Как счастье нам улыбалось? Лишь для тебя Сердце пылало любя.Она смотрела поверх лиц зрителей куда-то вдаль. И вдруг каким-то шестым, седьмым, восьмым… надцатым чувством ощутила Сашкин взгляд. И точно, вон он, стервец любимый, с краю сидит, в девятом ряду. Видно, только-только пришел. Конюх, ненасытный и ненаглядный, смотрел на нее во все глаза. Можно сказать, поедал глазами.
Помнишь ли ты, Как мы с тобой расставались? Помнишь ли ты Наши мечты?— Помню! — крикнул Сашка поверх мелодии и побежал к сцене.
За две короткие строчки: «Пусть это был только сон — Мне дорог он!» он успел не только добежать до сцены, но и вскарабкаться на нее. Так что дальше они уже пели дуэтом:
Как признать, что все — обман? Сердцу больно. Был недолог наш роман — И довольно! Забавляла вас любовь На минутку. Не вернуть нам Эту шутку!Впрочем, все в зале сразу же заметили, что в этих недвусмысленных словах Маргоша была куда более напориста. А уж когда дошло до следующих, раскатистых, как океанская волна, строк, она совсем раздухарилась:
Тра-ля-ля-ля-ля-ля-ля Что ж! Прекрасно! Тра-ля-ля-ля-ля-ля-ля Все так ясно!Однако и Сашка не хотел сдаваться так просто. И дальше он попытался взять вокальный реванш:
Но сдаваться нам теперь Слишком больно. И невольно Лжешь себе!Марго посмотрела на партнера с гневным осуждением: как, мол, не стыдно лгать, пусть даже и себе. Сашка же в ответ затянул нежное, но с большим внутренним мужеством соло:
Помнишь ли ты?Она, глядя вполоборота, ответила ему вопросом на вопрос:
Помню ли я?И всем своим видом показала, что помнит.
После чего они снова вместе грянули от всего сердца мощный финал:
Пусть это был только сон — Нам дорог он!!!Зал взорвался небывалой овацией. Потому что, когда из двух старых знакомых и одной старой мелодии прорастает вдруг настоящее чувство и подлинное искусство, это восхитительно…
Марго и Сашка долго раскланивались. Получили свою порцию цветов. И снова раскланивались. Маргоша собиралась было уйти, но Сашка ее остановил. Публика, уже чуть уставшая от аплодисментов, вновь захлопала с прежней силой. Но Сашка решительно поднял руку, показывая, что ему нужно совсем не это. А тишина и внимание. Шум стих, все замолчали.
— Люди! Дорогие мои! Выслушайте! Я много времени не займу… — голос конюха чуть подрагивал от волнения. — Рядом со мной стоит женщина… ну, в общем, вы знаете…
— Нет, — раздался меж кресел мужской голос. — К сожалению, не знаем!
Сашка метнул в зал тигриный взгляд и продолжил более строго и уверенно:
— Это — самая прекрасная женщина на земле! Ну кроме моей матери, разумеется, Царствие ей Небесное… Ради меня, Маргоша бросила теплую и спокойную городскую жизнь! Согласилась разделить со мной все трудности кочевой цыганской жизни! На край земли пошла бы за мной, и никогда ничем не попрекнула!.. Вот ведь нашла во мне что-то! А что?! Загадка для меня…
— Ты, цыган, не прибедняйся! Ты мужик ничего! — на этот раз голос уже был женский.
В зале рассмеялись.
— Приятно слышать добрые слова ваши, высокую, так сказать оценку, но я здесь не для этого… Извиниться я хочу перед своей Маргошей любимой! При всем честном народе прощения попросить хочу! Обидел я ее! Прости меня, Марго, не держи зла!
— Ох, Сашка! — зарделась она. — Непутевый ты все-таки. При людях, при всех, на сцене. Места, что ли, больше не нашел?
— Нет, ты не увиливай, ты сейчас скажи! Прощаешь меня или нет?!
— Ну конечно, прощаю! Что ж с тобой, непутевым, делать?!
Сашка упал перед Марго на одно колено, прижав руку к сердцу.
— А замуж за меня ты пойдешь?
Зал затаил дыхание. Маргоша же округлила глаза, и без того большие и круглые.
— Соглашайся, хороший ведь парень, — посоветовали из зала одни.
— Марго, зачем ты его мучаешь?! — возмутились другие.
А она почувствовала себя маленькой, беспомощной девочкой. Стала смотреть в зал в поисках помощи. И наткнулась на Грушино лицо. Та подмигнула ей, как бы говоря: ну вот видишь, я же говорила, предложение будет, и быстрей, чем ты думаешь!
Марго сразу же осмелела и уткнула руки в бока, жест, который все прекрасно знали по пивной.
— Тихо! — сказала она.
Зал, всегда уважающий силу и решительность, замолчал.
— Ну-ка, Саш, повтори, что ты тут говорил?!
— Я сказал: Марго, выходи за меня замуж! Буду любить тебя до гробовой доски!
— Ты понимаешь, что потом уже не откажешься?! Ведь люди слышат! Столько народу. Не забоишься?!
— А мне нечего бояться! Нет у цыган такой привычки — от слова своего отказываться! Хоть при людях оно дадено, хоть нет. Будь моей женой, Марго!
И она вновь растерялась:
— Так сразу!.. Не ожидала я… Подумать надо… — и добавила тихо, но так, что слышал весь зал: — Что ж ты все на колене да на колене. Чай, больно. Встань, Сашка… Я согласна…
Зал снова грохнул. Сначала от смеха. Потом — от оваций.
* * *
Антон выскочил из театра, еще не зная, что будет делать, но, понимая, что-то делать нужно. В голове вертелись обрывки маминых фраз, которые подслушал: «…Представь себе. Я не знаю, что она здесь делает… Только что пришла. Нет-нет, пока никуда не уходи, жди. Да. Еще перезвоню». «Алло! Возвращается, встречай. Нет, повторяю: меня там не будет. Давай делай все и живо сюда. Разговор окончен».
Речь, конечно же, о Кармелите. Тут все ясно, сомнений быть не может. «Только что пришла — возвращается — встречай». Мамины слова как раз совпали с приходом и уходом Кармелиты. А вот дальше начинаются вопросы. Сначала мать сказала: «Нет-нет, пока никуда не уходи, жди». С кем она могла так говорить? Ну конечно, с Игорем. С кем же еще, как не с этой тряпкой. Наверняка они вдвоем затеяли что-то плохое против девчонки. Наверняка Игорь еще и бахвалился накануне, а как дошло до дела, постарался смыться. Но мать его остановила. А он стал канючить, чтоб Тамара сама приехала. Да, точно ведь во второй раз мама сказала: «Нет, повторяю: меня там не будет. Давай делай все и живо сюда».
«Живо» — это, должно быть, для того, чтобы потом всем сказать: «Да он все это время был здесь, разве что в туалет заскочил на минутку».
А Кармелита после смерти Максима, как святая мученица, живет в конюшне. Значит нужно срочно ехать к Баро в Зубчановку. В эту ее конюшню. По дороге Максим сообразил, что заезжать нужно не с парадного хода, а с тыла. И вообще пробираться туда нужно скрытно. Поди знай, вдруг Игорь не один, а с какими-то бандюками. Но, если даже и один, он тоже может быть опасен. От страха такие люди иногда становятся отчаянно смелыми. Антон остановил машину за квартал от дома Зарецкого. Добежал до его участка, перемахнул через забор и тут увидел, что от конюшни идет дымок. Пожар?
Да, точно! Черт! Где тут у Зарецкого огнетушители? С ходу не найдешь. Нужно спасать всех, кого еще можно спасти. Антон выпустил лошадей, с диким ржанием они выскочили из конюшни. И тут он увидел припорошенную соломкой Кармелиту. Хорошо еще, что приметил, а то ведь в горячечной спешке мог пройти мимо. Антон стал трясти ее, громко крича:
— Кармелита! Кармелита!
Она не отвечала.
— Кармелита! Да что с тобой!!
Нет, молчок. Совсем плоха, наверное, надышалась угарного газа. Антон подхватил ее на руки, понес к выходу. Окинул конюшню прощальным взглядом. Он сделал все, что мог. Больше ничего спасти не удастся.
Во дворе он положил девушку на землю. Посмотрел в сторону охраны — пусто. Ах, ну да, точно. Все охранники поехали на представление! За год совсем страх потеряли. Это просто цирк какой-то, а не охрана. И вдруг он внутренне похолодел. Игорь-то скорее всего уже смылся, чтобы обеспечивать себе алиби. Но что, если он кого-то оставил здесь присматривать за пожаром? Значит, нужно быстро и незаметно исчезнуть вместе с Кармелитой.
Так же, как и пришел, задами, Антон вышел к дороге. Там поймал какого-то транзитника, который подбросил его до котельной.
* * *
Говорят, что переиграть детей и животных невозможно. Это правда. Поэтому выступление детей Розауры Миро мудро поставил в самом финале представления. Они пели и плясали с почти уже взрослым мастерством и гениальной детской непосредственностью.
Баро и Миро стояли за кулисами, любовались подрастающей сменой.
— Хорошо ребятишки танцуют, — сказал Зарецкий. — Настоящие артисты!
— Да, они молодцы, — подхватил Миро.
— Твоя заслуга. Ты столько души в них вложил.
— Ничего бы у меня не вышло, если б они сами не захотели. Это же они все для Розауры стараются.
Баро посмотрел на маленьких артистов повнимательнее и обратил внимание, что они иногда (довольно часто) посматривают на пустое кресло в зале, то, где раньше сидела Розаура. И после этого поют еще звонче, а танцуют еще яростнее.
И вот отзвучали последние аккорды. На сцену вышел Миро.
— Милые друзья, которых полон зал! Я назвал вас друзьями, потому что надеюсь, что сегодня мы стали ими! Наше представление завершено! Спасибо всем вам, что этим вечером вы были с нами. До новых встреч! Пусть жизнь ваша будет яркой, как эти шары. И такой же легкой.
На сцену вышли дети с большими связками шаров. Потом они спустились в зал и начали раздавать шары зрителям. Всем по одному.
Разве что Яну Альбертовичу из прокуратуры досталось сразу два шара. И он от этого был совершенно счастлив, потому что с раннего детства мечтал именно о том, чтоб у него было два таких большущих ярких шарика, надутых гелием. И вот лишь сейчас его мечта исполнилась!!!
Зрители собрались уж расходиться, думая, что это финал, и ничего трогательнее быть не может. Но они ошиблись. Оказывается, Васька и старшая сестра спустились в зал не просто так, а с микрофонами в руках. Вася взял за руку Земфиру, его сестренка — Баро. И они повели этих немолодых, слегка смущающихся людей друг к другу, приговаривая на ходу:
— Баро! Земфира нам костюмчики для сказки сшила!
— Посмотри, какие красивые, правда?!
— Она такая добрая!
— Она нам, как мама!
— И ты Баро очень добрый! Очень хороший!
— Мы же видим, что вы поссорились!
— Не надо! Помиритесь! Вы оба такие хорошие.
— Если это из-за нас, мы все-все делать будем, что Земфира скажет!
— Мы будем очень послушные! И даже кашу начнем кушать!
Дети в тревожном ожидании смотрели на Баро и Земфиру. Те стояли, растерянно глядя друг на друга. Потом улыбнулись и обнялись. Дети, сгрудившиеся вокруг них, радостно запрыгали. А остальные люди зааплодировали. Ян Альбертович, тот от избытка чувств вообще прослезился (он обожал такие благополучные и трогательные финалы). И от этого люди вокруг умилялись еще больше: надо же, какие хорошие, душевные люди работают в нашей прокуратуре!
Глава 28
Олеся нажала на кнопку звонка. Но никто не ответил. Потом она постучала в тонированное окошко охраны, и снова молчок. Нет, это вправду похоже на какой-то страшный заговор. Она узнала о страшной опасности, грозящей Кармелите и Астахову. Но во всем городе так и не смогла найти ни одного человека, кому можно было бы рассказать об этом. Олеся отошла подальше от ворот. И вдруг увидела дым по ту сторону забора. Неужели показалось? Да нет, точно! Это пожар. Здесь со стороны парадного входа пробраться во двор не удастся. Нужно обойти участок. Может, там, с тыла, есть какая-то щелочка.
Действительно, с другой стороны забор был не так высок. Олеся ловко перебралась через него. И увидела перепуганных лошадей, мечущихся по двору Зарецкого. Горела конюшня, в которой, как она хорошо знала, в последнее время жили не только кони, но и Кармелита.
Все ясно, слова Игоря были не пьяным бредом и не пустой угрозой. Кармелите действительно грозит страшная опасность. Наверное, ее оглушили и оставили там, в конюшне. Как же страшно идти в огонь. Как страшно. Но нужно! Нельзя стоять и спокойно смотреть, как погибает человек.
Конюшня разгоралась все больше. Но Олеся вбежала в нее.
— Кармелита! Кармелита! Где ты?
Господи, хоть бы знать, что здесь, где да как? Но разве в таком дыму разглядишь.
В это время раздался страшный треск, и сверху на девушку упала горящая балка. Она ничего не успела: ни увидеть, ни почувствовать.
* * *
Сон вошел в сознание Люциты незаметно, вкрадчиво, как будто змея вползла. Был он весь в каких-то болотно-коричневых тонах. Она, Люцита, стоит на берегу озера. У ее ног — лодка. А в ней сидит человек в балахоне с капюшоном на голове. Люцита всматривается в человека, но не может понять, кто это. Неясно даже, мужчина это или женщина. Но вдруг к лодке подходит ее Богдан, он дает лодочнику монетки. И в этот момент в лодочнике угадывается Олеся. Рыч забирается в лодку. Лодка отчаливает. Лодочник-Олеся начинает грести. Люцита остается на берегу одна. Как же так, почему? Она кричит, громко и безнадежно: «Богдан! Богдан!» Но лодка неумолимо отдаляется от берега…
Люцита проснулась. Что за странный сон? Почему в нем была Олеся? И неужели Богдану снова плохо? Наверное, да. Мимо нее пронесся врач, прямиком в Богданову палату. Вслед за ним — медсестры с какими-то шприцами и капельницами. Суета улеглась только через полчаса. Все разошлись. И тогда изможденная Люцита снова уснула.
Сон вернулся. Это все то же озеро. Лодку с Богданом уже почти не видно. Но Люцита все стоит на берегу и ждет, непонятно чего. И вдруг — о чудо! — лодка начинает возвращаться. Вот она уже подплывает к берегу. Лодочник-Олеся вернула Богдану монетки и он сошел на берег. Люцита тут же бросилась ему на шею. И вдвоем, в обнимку, они ушли подальше от загадочного озера. Из болотно-коричневого сон стал изумрудно-зеленым. Перед тем, как насовсем уйти от озера, Люцита обернулась и увидела взгляд Олеси. Та смотрела им вслед с грустью и легкой завистью…
Люцита опять проснулась. Захотелось набрать в грудь побольше воздуха. Она то ли вздохнула, то ли зевнула. И после этого ощутила какое-то безмерное счастье, казалось, заполнившее всю ее грудь вместе с воздухом. Люцита вдруг поняла, что с Рычем все будет в порядке. Он точно выживет.
Вот только Олеся. Что с ней? И почему она приснилась в таком странном виде?
* * *
Новость о пожаре вспыхнула так же внезапно, как и сам пожар. Конюшня сгорела дотла. Спасать уже было нечего. Пожарные, «скорая» и милиция приехали одновременно, одной бригадой. Первой уехала «скорая». Потом — пожарники. А вот милиция задержалась надолго, особенно после того, как на пепелище были обнаружены человеческие останки. Их сложили в черный полиэтиленовый мешок и отвезли в судмедэкспертизу.
Баро все требовал, чтобы ему разрешили посмотреть на то, что осталось от доченьки — Кармелиты.
Но его не пустили. А Астахов стоял молча. Только ногти его впилась в ладони так, что выступила кровь.
Зубчановка погрузилась в мрачную тишину.
Да, невеселым получилось примирение Баро и Земфиры. Они вдвоем да еще Астахов сели в гостиной дома Зарецкого. Взяли графин вина, чтобы легче было пережить нежданно обрушившееся горе.
— Это я во всем виноват. Я! — мрачно сказал Баро.
Земфира не знала, что ему можно сказать, поэтому просто взяла его руку и начала ее поглаживать с материнской нежностью. А Астахов сказал с мужской жесткостью:
— Рамир, я прошу тебя, перестань… не надо так говорить.
— Что ж не надо? Я ей слишком много позволял. Зачем я ее разрешил жить на конюшне, зачем?!
— Мы вместе… пытались… уговорить ее вернуться в дом. Ну что мы могли сделать?
— Да, я должен был просто запретить ей. Понимаешь?! Должен был! Сено, дерево — достаточно одной искорки, чтобы все сгорело.
— Баро, одни запреты все равно никогда ни в чем не помогают. Ну ты ей запрещал когда-то встречаться с Максимом. И что из этого вышло?
— Ничего хорошего…
— Вот именно. Так и сейчас. Рамир, ты ни в чем не виноват…
— Да уж, — сказал Баро, тяжело вздохнув. — Что уж теперь об этом говорить? Нашей девочки нет в живых… Нет… — На глаза его навернулись слезы.
Но вот Астахов не позволял себе так быстро впасть в отчаяние:
— Я прошу тебя… Рамир, не нужно. Ну погоди! Ведь еще не установлено, что… умерла именно… Кармелита.
Баро поднял на него вопрошающие глаза:
— Погоди… Неужели могут быть какие-то сомнения. Если это не Кармелита, то кто же еще это может быть?!
— Ну… Я не могу тебе точно ответить на этот вопрос. Но повторяю, пока не установлено, что это была Кармелита.
Зарецкому очень хотелось поверить в то, что его дочь жива. Но потом он вспомнил о другом чуде — воскресении Рубины и подумал, что два таких невероятно счастливых события в одном месте за два года произойти не могут, нельзя тешить себя бессмысленными надеждами. Нужно просто свыкнуться с наихудшим.
— Нет, Коля. По-моему, просто глупо так предполагать. Подумай сам, кто бы это мог быть, а? Все наши были в театре. А Кармелита все последнее время жила на конюшне. И из театра ушла незадолго до представления. И опять же… Если останки не ее, то где же теперь Кармелита. Почему она не придет сюда, не обнимет нас?
— Я не знаю, что тебе сказать, но… мне кажется, мы не должны исключать такую возможность, что это был кто-то другой. Мало ли что бывает в жизни. Может, просто какой-то случайный прохожий, хороший человек, увидел, что пожар. Не смог спокойно пройти мимо, перелез через забор и попытался остановить огонь…
Несчастный Николай Андреевич! Он даже не предполагал, насколько близок к истине в своем предположении о «хорошем человеке». И уж никак не мог подумать, что этим хорошим человеком была его любимая Олеся…
— Да нет же, Коля, нет. Брось. Это все пустые надежды. Кармелита мертва. И мы ничего не можем с этим поделать.
Только Астахов все не сдавался:
— Рамир, пока экспертизой не подтверждено, что это была Кармелита, я в это не верю. Ты слышишь меня? Повторяю: я в это не верю!
— Не надо никакой экспертизы, — сказал вдруг Баро.
— Почему?
— Не хочу, чтобы лишний раз тревожили тело нашей доченьки. Ради чего? Ну дадут тебе бумажку… Бумажку с печатью, где будет написано, что это… была Кармелита. И что, тебе от этого станет легче?
— Нет. Легче мне не станет. Станет труднее. Но будет, по крайней мере, определенность.
У Астахова зазвонил телефон. Он нервно нажал кнопку связи:
— Да… Да… это я… погодите минуту! — повернулся к Баро. — Рамир, это… взрывники, которые готовят все к взрыву катакомб… Я, наверно, отменю… Сейчас не до них…
— Нет, — ответил Зарецкий. — Пусть дальше готовят. Не надо ничего отменять. Кармелита очень хотела, чтобы эти катакомбы были уничтожены. А воля покойного — закон!
— Ты прав, Рамир. Не будем ничего отменять. — Астахов вновь поднес трубку к уху: — Алло, вы слышите меня, да? Все остается в силе. Действуйте, как договорились. Готовьте все к взрыву как можно быстрее.
* * *
А в том же доме Зарецкого только в одной из других комнат горевали Миро и Соня. Хотя, наверное, вообще «горевали» не совсем правильное слово. Потому что Миро просто находился в каком-то оцепенении. Он сидел в кресле напротив камина и молча, со злостью смотрел в огонь. Соня ходила за его спиной и в конце концов тихонечко обратилась к нему:
— Миро…
Но он не дал ей договорить фразу до конца:
— Соня, ты… пожалуйста, не говори сейчас ничего. Хорошо?
И она замолчала, а Миро продолжил:
— Я сегодня… потерял самого близкого на свете человека.
— Так это Кармелита?! Та женщина, которая…
Миро жестом попросил ее остановиться. Соня опустила голову. А он вновь заговорил, глядя куда-то в пустоту:
— Я ведь… почти смирился с тем, что мы никогда с ней не будем вместе… Я думал, что… могу себя заставить о ней не думать…
— Почему, Миро? Почему ты не боролся за нее? Из-за Максима?
— Сначала из-за него. Потом… из-за того, что… был Максим… да. Но что говорить об этом?.. Сейчас абсолютно все равно. Знаешь, мне кажется, я только теперь начал понимать, что мне достаточно было просто знать, что она есть на свете, что живет рядом, что у нее все хорошо.
Соня понимающе кивнула, глядя на него грустными глазами:
— Да… Так бывает. Просто знать, что есть такой человек, и ничего больше не нужно.
— Я ведь так и не успел ничего ей сказать. Думал, что нельзя… или успею… Но вот не успел…
У Сони на глаза навернулись слезы:
— Она все знала, Миро.
— С чего ты взяла?
— Женщины всегда это чувствуют. Намного точней и лучше, чем мужчины!
— Неправда! Тогда бы и ты чувствовала, что я к тебе ничего не испытываю!
— А я и чувствовала.
— Зачем же тогда… ну, когда мы промокли?..
— Надеялась… Прости меня, Миро.
Миро тяжело вздохнул:
— За что тебя прощать. Я ведь сам во всем виноват. Видел же ее в театре… Мог остановить… Но почему-то не сделал этого.
— Ты же не знал, что должно произойти. Не вини себя.
— Я должен был остановить ее! Поговорить с ней! Тогда… Или раньше… А теперь… я даже не могу ее увидеть… Попрощаться с ней…
— Что бы это изменило?
— Если бы я увидел ее неподвижной и бездыханной… может, тогда было бы проще… поверить… что ее нет. А так… «обнаружены человеческие останки», «там не на что смотреть». Это все, что от нее осталось. А ведь так еще тяжелее. Правда… Так очень уж больно.
* * *
Антон уложил Кармелиту на свой топчан. А сам пошел спать на «запасной аэродром» в другом углу котельной. Перед тем, как лечь спать, попытался привести ее в чувство, легонько ударил по щекам.
— Кармелита!.. Кармелита!.. Очнись, Кармелита!..
Но девушка все не просыпалась.
Тогда Антон понуро пошел к своей постели, приговаривая:
— Мама, мама… Что же ты натворила?! И когда ж ты наконец успокоишься?
Кармелита спала беспокойно. Иногда вдруг начинала что-то кричать, взбрыкивала. Антон взял свой чистый носовой платок, окунул его в холодную воду. После этого отжал материю, встряхнул ее, разровнял и положил на лоб девушке. Кармелита сразу успокоилась и наконец-то забылась в спокойном сне.
Проснулась она под утро. Оглядела непонятное помещение, в котором оказалась. Потерла раскалывавшуюся от хлороформа голову и с недоумением произнесла:
— Что это? Где я? Кто здесь?
Антон сразу же проснулся. И чуть приподнялся в своей кровати. Увидев его, Кармелита удивилась еще больше:
— Ты? Что я здесь делаю? Ты что, опять меня похитил?
— Нет. Я тебя не похищал…
— Тогда почему?.. Что я здесь делаю?
— Тебя хотели убить.
Кармелита тихо застонала, жестом попросила его вновь намочить тряпочку, лежавшую у нее на лбу. После того, как он сделал это, она вновь заговорила:
— Убить?
— Да. Голова очень болит?
— Очень.
— Но ранений нету?
Кармелита ощупала голову.
— Вроде бы нету.
Антон хмыкнул:
— Все ясно. Значит, это был хлороформ. По всей видимости, тебя усыпили хлороформом… и оставили в конюшне.
— Где?
— В конюшне. Ее подожгли, а тебя там оставили… гореть заживо.
— Что? Конюшня сгорела? Когда в конюшне был пожар? Я ничего не помню…
— Дотла. Она сгорела дотла. Когда я тебя утаскивал оттуда, то уже понимал, что ничего спасти не удастся.
— А лошади?
— Тебя сейчас волнуют лошади?
— Конечно. Лошадь — это как член семьи.
— Ладно, с ними все в порядке. Я успел выпустить их из конюшни. Собственно, это вообще было первое, что я там успел сделать. Тебя уж потом вытаскивал.
— А как же я? Я ничего не помню.
— Ты лежала в уголке. Заботливо присыпанная сеном. Хорошо, что огонь не дошел туда. Сено бы мгновенно вспыхнуло. А так вот… практически целенькая.
— Ты? — Кармелите трудно было поверить в то, что она слышит. — Ты кинулся в огонь и спас меня, да?
Антон вспомнил всю долгую и непростую историю взаимоотношений с этой девушкой. И пришел к выводу, что она действительно имеет некоторые основания не доверять ему.
— Да уж. Такое благородство… Такое самопожертвование… Знаешь, как-то сам себе удивляюсь.
— И принес меня вот сюда?
— Ну точнее, не принес, а привез. Хорошо бы я смотрелся, если бы я тебя… в таком состоянии через весь город тащил. Поймал тачку. Так что приехали мы сюда с комфортом.
— А что же ты сказал водителю?
— Да так… говорю, сестренка набралась… чуть-чуть перебрала.
— Ха-ха, сестренка…
— Не вижу поводов для смеха. Если ты и впрямь дочь Астахова, то вроде как сестренка. Только сводная, сильно сводная…
Девушка замолчала. Казалось, самому факту, что ее спас Антон, она изумилась больше, чем пожару.
— Ну и жизнь. Никогда не знаешь, чего ожидать. Ты меня спас. Жизнью рисковал. И совершенно бесплатно… Наверно, после Палыча и его книжек в этой котельной очень уж хорошая аура.
— Зря смеешься. Это так, — сказал Антон совершенно серьезно. — И книги его с философской полочки за год я все перечитал. Многое понял.
— Что ж… Спасибо тебе большое.
— Да не за что, сестренка.
Кармелита посмотрела на часы и в ужасе хлопнула себя по лбу:
— Постой, это что, уже утро?
— Да.
— Так что же мы тут сидим, как дураки. Там же, в Зубчановке, все волнуются. Нужно же срочно рассказать всем, что со мной все в порядке.
Кармелита попыталась вскочить с постели, но у нее закружилась голова, и она села обратно.
— Подожди немного, — успокоил ее Антон. — Тебе нужно еще остаться здесь, чтобы прийти в себя.
— Да нет-нет, нормально все. Им нужно срочно позвонить. Просто представь себе, что они сейчас испытывают. Конюшня обуглилась, Кармелита пропала. Все же думают, что я сгорела в конюшне.
— Конечно. Ты обязательно позвонишь, только… чуть попозже. У меня есть кое-какие мысли… Доверься мне…
Кармелита посмотрела на него со всевозрастающим подозрением.
— Та-а-ак, начинается! В прошлый раз, когда мы с тобой оставались наедине, помнится, ты уже что-то хотел от меня?
— Помню. Но это было в другой жизни.
— Тогда объясни мне, в чем дело?
— Хорошо. Какое-то время никто не должен знать, что ты жива.
— Почему?
— Потому что твоя жизнь в опасности. Понимаешь? На тебя охотятся. Поэтому твоя безопасность сейчас в одном. Чтоб никто не знал, что ты жива. И что ты здесь.
Глава 29
Вчера на сцене, делая предложение, Сашка чувствовал себя абсолютно счастливым человеком. Но как же быстро все это счастье провалилось в тартарары. Его побег из конюшни обернулся пожаром и гибелью Кармелиты. Конюх никак не мог успокоиться. И утешить его не могли ни водка, ни Марго.
Приняв очередную стопку, Сашка опустил голову на руки и зарыдал. Маргоша погладила его по голове:
— Ну хватит тебе, Сашка, родненький… Ну хватит, ну… ну перестань, ну?! — А дальше женщина сказал, что-то для нее вообще невероятное: — Ну выпей еще, что ли…
Сашка поднял заплаканное лицо.
— Да пойми же ты, Маргошенька! Жить мне не хочется и не можется. Я виноват в том, что случилось… Я!
— Ну почему? Ты же не мог знать о пожаре.
— Если бы я остался на конюшне, ничего такого не было…
— Ага! Сгорел бы тоже! Вместе с Кармелитой.
— Ну и пусть! Так бы лучше было. Зато сейчас не мучился б! Эх, где ж тебе все понять! Я ведь Кармелитушку нашу в три годика уже на лошадь посадил. Сам! Этими вот руками!
— В три годика? — ахнула Марго. — Она-то сама не испугалась?
— Она никогда ничего не боялась. И посадил я ее на такую клячу, которая несла ее тихо, плавно… кляча-то была смирная… Мы ее потом чуть подкрасили да на развод продали…
Марго налила ему еще стопку водки. Сашка выпил залпом не закусывая.
— Кармелитка… помню… еще говорила: «Надо же, как на карусели!» Вот такая была смышленая, умненькая… в три годика! А уж как выросла… И умница, и красавица… А я пошел на это дурацкое представление! И все загубил… Конюшня сгорела… вместе с Кармелиткой… — и снова заплакал.
— Сашка… ну успокойся, ну милый, перестань, не убивайся так. Горе — да, конечно, страшное горюшко. Но ты ни в чем не виноват, не надо плакать.
— Я — конюх. И я за все отвечаю, что на конюшне происходит. Вот ведь и огнетушитель столько раз собирался на более видное место перевесить. Да так и не сделал… Нет мне прощения. А как подумаю о Рамире, сердце вообще кровью обливается. За что ему столько бед на его голову?
— Да, ему сейчас тяжело.
— А мне, думаешь, легче? Рамир, он же мне, как брат! Кармелитушка, как племяшка… А она… в огне… ты понимаешь?
— Ладно. Выпей, помяни.
Сашка хлопнул большую рюмку. И вдруг замер, как будто прислушиваясь к себе.
— Все, Маргошенька. Все. Больше сегодня пить не буду. Как бы тяжело ни было. Мне ж еще лошадей перегнать на другую конюшню. Так что хватит. Пошел я, делом займусь.
— Иди, родненький. Иди.
А когда Сашка ушел, Маргоша задумчиво произнесла:
— Да-а-а. Он же от выпивки никогда в жизни еще не отказывался. А тут… Надо же так переживать. Бедный мой… И за что нам горе такое?..
* * *
Приоткрылась дверь гостиничного номера. Сначала показалась бутылка шампанского. А вслед за ней появился Игорь. Лицо его сияло улыбкой?
— Ба-бах! — Он дернул бутылкой и издал звук, имитирующий выстрел шампанского. — То-моч-ка! Это я.
— Ну что? — нетерпеливо спросила она.
— По-бе-да! — сказал Игорь торжествующим шепотом и начал напевать нечто маршеобразное.
— Ну?! Что там на улице? Говори, говори, поподробнее.
— Слушай! В городе только и говорят о пожаре на конюшне Зарецкого!
— Так?! Ну мерзавец этакий, не тяни?! Что говорят?! Только о пожаре, больше ни о чем?
— А еще говорят, что погибла там дочка Зарецкого… КАРМЕЛИТА!!!
Тамара расплылась в улыбке, бросилась на шею любимому:
— Игорь! Игорь!!
Поцеловавшись, они отпустили друг друга. Игорь выстрелил шампанским. На этот раз по-настоящему. Чокнулись, выпили.
— А вообще, странно, — сказал вдруг Игорь.
— Что? Что именно?
— Если вдуматься… мы убили человека… точнее, я… И как, вот вообще по классике мы проходили… Как там? «Преступление и наказание». Это должно было меня всего перевернуть. Так же? А у меня почему-то внутри ничего не шевелится…
— Не шевелится, потому, что ты не осознал еще, — заметила Тамара. — Ничего, еще догонит.
— А у тебя большой опыт?
— Нет, не большой. Тем более если бы ты застрелил или, например, перерезал ей горло…
— Да перестань! Какие страсти ты говоришь!
— Какие там страсти? Просто жизненная правда. Ты же глаз ее не видел во время убийства… В этом все дело. Ты всего лишь усыпил ее хлороформом и нежно уложил спать. А потом просто поджог конюшню…
— Ничего себе просто. Я же ее хлороформом усыплял, и она билась в моих руках. И я знал, что будет дальше. А потом, когда я все поджигал, она там лежала, совсем недалеко от огня.
— Это все не то, — покачала головой Тамара. — Вот если бы ты видел ее живые глаза, которые медленно-медленно угасают…
— Ладно уж. Что сделано, то сделано. Что об этом говорить. Нам тут не до киллерских эстетствований. Мы избавились от Кармелиты. Теперь на очереди Астахов.
Тамара метнула в его сторону недовольный взгляд. Игорю это не понравилось.
— Не понял! Что ты на меня так смотришь? Ты же мне обещала!
— Помню, помню… Игорь, но все же. Коля — мой муж… Мы с ним лет двадцать прожили.
— Том, нам сейчас не до этих нежностей! Давай задушевные воспоминания оставим на потом. Иначе все теряет смысл. Если мы не убьем Астахова, то зачем убивали Кармелиту?
— Знаю, знаю, но я не могу ничего сейчас решить. Не могу.
— Ну а когда? Когда ты сможешь решать? Он еще проживет сто лет!
— Игорь, я понимаю, понимаю. Раз уж мы встали на эту дорожку, нужно идти дальше. Другого выхода нет…
— Вот и чудно, что понимаешь. Скажи, у тебя есть какой-нибудь план? Ну насчет Астахова?
— Давай, я расскажу тебе обо всем в свое время. Ладно?
— Только не тяни.
— Нет, тут уж извини. Игорь, нам придется потянуть, хочешь ты того или нет.
— Почему?
— Игорь, вот сколько лет мы с тобой знакомы, а я не перестаю удивляться этой твоей черте. Что ж ты вперед дальше одного шага не смотришь. Если Астахов погибнет сразу вслед за Кармелитой, это вызовет подозрения, особенно после того, как огласят завещание.
Игорь задумался и вынужден был признать правоту подруги.
— Да, пожалуй, ты права. Это и вправду, стремно выглядит. Я как-то и не подумал.
— А надо было. Так что пока ждем. Пусть страсти все эти улягутся, а потом будем что-то решать с Астаховым.
— Ну ладно, ладно. Убедила. Подождем. Только я тебе все время буду напоминать.
— Ха! Кто бы сомневался? Но есть и еще одна беда. Кое-кто нас уже подозревает.
— Кто?
— Антон. В театре он подслушал наш с тобой разговор по телефону и устроил мне допрос.
— Черт бы его побрал! Никогда не думал, что собственный сын будет мне мешать.
— А теперь представь, как разовьются его подозрения после того, как он узнает, что Кармелита погибла?
— Да-а-а. Надеюсь, он не повторит подвиг Павлика Морозова? Родителей не заложит? А?
— Не знаю… В последнее время я его совсем не понимаю. Так что нужно быть аккуратной.
— В каком смысле?
— Думаю, нужно пойти к нему, в котельную. Поговорить, успокоить… Он в последнее время любит душевные разговоры.
* * *
И так и сяк Кармелита прокрутила в голове слова Антона, но в итоге не поняла, в чем хитрость. Может быть, виной всему хлороформовый сон, после которого так болит голова.
— Антон, может, ты мне все же объяснишь, почему никто не должен знать, что я жива и что я здесь?
— Конюшню подожгли с одной целью. Чтобы убить тебя. А ты жива. Значит, те же люди могут попытаться еще раз. Пусть лучше какое-то время они будут уверены, что у них все получилось.
Кармелита задумалась. Но голова так раскалывалась, что сосредоточиться на какой-то одной мысли было совершенно невозможно. И вдруг проявились какие-то нечеткие воспоминания. Вот она убрала конюшню, вот стоит, любуется ею. А после этого — странная слабость, боль в голове и ощущение подступающего жара.
— Господи, — цыганка осознала до конца всю степень опасности. — Еще минута, и мы могли сгореть там вместе. Если и не мы, то, по крайней мере, я…
— Да, это так.
— Антон. Я подумала, но… Все-таки можно я позвоню отцу? Я только ему, правда. Ну пожалуйста. Я никому больше. Знаешь, как он сейчас переживает… — Кармелита умоляюще посмотрела на своего спасителя.
Антон все прикинул и тут же отрицательно покачал головой:
— Нет. И еще раз нет. Я все понимаю, но это слишком опасно для тебя. Слишком.
Кармелита вопросительно подняла глаза.
— Да пойми же ты… — продолжал Антон. — Ты ему звонишь… А дальше? Он же не сможет скрыть такую радость, об этом тут же все узнают. В том числе и те, кто хотел избавиться от тебя. Они наверняка захотят повторить свою попытку.
— Значит, ты подозреваешь кого-то в этом. Кого-то конкретно? Ну так пойдем в милицию, пойдем! Пусть их задержат, допросят, разберутся, виноваты они или нет.
— Правильно говоришь, но тут такие обстоятельства, что не хотелось бы впутывать милицию. Я должен сам во всем разобраться. Понимаешь?
— Но почему? Если ты говоришь, что они так опасны, то они опасны не только для меня, но и для тебя.
— Нет, — грустно улыбнулся Антон. — Для меня они не опасны.
— Почему ты так уверен?
— Потому что те, кого я подозреваю — это моя мать и ее давний любовник. А они вряд ли причинят мне вред.
Кармелита опешила:
— Значит, ты подозреваешь собственную мать? Она меня хотела убить? Но зачем? И разве она на такое способна?
— Она на многое способна, — сказал Антон, не уточняя, что он имеет в виду. — Астахов составил завещание, по которому ты — его наследница. А мать моя, Тамара, между прочим, с ним до сих пор не разведена.
— Значит, все это из-за денег?
— К сожалению, да.
— Господи. Но разве можно только из-за этого идти на такие страшные преступления?
— Увы, Кармелита. Идут и не на такое. Что там говорить. Я раньше, в той своей прежней жизни, тоже ради бабок готов был на все. Или почти на все.
— Но это же так глупо. Так неправильно. Если бы она меня только попросила, я бы сама ей все отдала.
Антон рассмеялся:
— Представляю эту картину. Моя мама просит отказаться от наследства Кармелиту. Живописно, достойно кисти Репина. Нет, моя мама даже представить не может, что есть люди, относящиеся к деньгам с таким равнодушием. Ты — хороший человек. Но ты сейчас тоже не совсем понимаешь, о чем идет речь. Чтобы по-настоящему понять, что такое деньги, нужно испытать как их изобилие, так и их недостаток.
— Наверно, ты прав. Но я считаю, что нет таких денег, ради которых можно пойти на убийство.
— И ты по-своему права. Но только по-своему. Иначе в мире не было бы киллеров с четко прописанными расценками. Спасибо тебе. Хорошо, когда в мире есть такие люди, как ты, Кармелита. Я сейчас уйду ненадолго, а ты оставайся здесь.
— Зачем? Куда? Мне страшно одной. И голова…
— Я ненадолго. Не бойся. У меня тут появилась одна мысль, как можно тебя обезопасить. И если все получится, то уже сегодня вечером ты вернешься к отцу, а я буду уверен, что никто тебя больше не тронет. Так что ложись, отдыхай, отсыпайся.
— И вправду… Что-то мне действительно нехорошо. Голова прямо раскалывается.
— Наверное, это последствия хлороформа. Ты поспи, я скоро вернусь.
* * *
Миро еще долго не находил себе места. И вдруг в мозгу сверкнула одна обжигающая мысль: «А почему я так уверен, что погибла именно Кармелита?» И вправду, в их управской жизни было столько всего разного, что нельзя так с ходу верить в самое худшее. А вдруг это какая-то очередная дьявольски хитрая комбинация Удава или его последышей. Может, в конюшню подбросили какой-нибудь неопознанный труп из морга, а Кармелиту сейчас где-нибудь прячут да обдумывают, чего бы еще такого потребовать у Баро и Астахова?
Нет, нужно срочно ехать в больницу, к Люците, к новой шувани табора.
Девушка привычно уж дремала на своем стульчике напротив Богдановой палаты. Приходу вожака она удивилась:
— Миро? Что ты здесь делаешь?
— Люцита, мне нужна твоя помощь, как шувани…
— Нет, нет, оставь меня, Миро. Пожалуйста, прости, но я очень устала, я даже до сих пор точно не знаю, выживет ли Богдан…
— Подожди, Люцита, прошу тебя, не отказывайся. Сейчас речь идет о жизни еще одного человека…
— Кармелиты? — неожиданно спросила она и тут же уточнила: — Я чувствую, с ней случилось что-то страшное.
— Ну вот видишь, разве можно с таким даром, как у тебя, оставаться в стороне… Все считают, что Кармелита погибла на пожаре, но я не верю в это! Я не хочу в это верить…
— А что, был пожар?
— Ты же ничего не знаешь… У Баро сгорела конюшня. На пепелище найдены останки женщины, но кто она, никто точно не знает… Все думают, что это Кармелита…
И тут Люцита вспомнила свой загадочный сон.
— Нет, нет… это не Кармелита… Поверь мне… в царство мертвых направляется совсем другая женщина… Но я ей Богдана в попутчики не отдам!
— Люцита, причем здесь Богдан? Ты вообще со мной сейчас разговариваешь?
— С тобой, Миро, с тобой! Я говорю именно о том, ради чего ты пришел. Тебя интересует, жива ли Кармелита?
— Да! Да! Конечно.
— Так вот, успокойся. Она жива!
Миро задрожал от радости, на лице у него заиграла улыбка.
— Так… Кармелита жива?! Ты уверена в этом?
— Да, Миро, она жива. И я в этом абсолютно уверена.
— Но почему? Откуда ты знаешь?
— Ты же пришел ко мне, как к шувани. Так вот. Я, как шувани, «вижу», что ее нет среди мертвых. Верь мне, Миро, верь. Иди. Ищи ее среди живых.
— Спасибо. Спасибо. Вот только… Раз уж мы начали. Может, ты потратишь еще немножко святой энергии на то, чтобы постараться понять, где она?
Люцита закрыла глаза и через минуту произнесла медленно:
— Хорошо. Я постараюсь помочь тебе. Дай руку.
Миро подошел к ней, протянул правую ладонь. Она положила его руку между своими ладонями.
— Что? Что ты видишь? — спросил ее Миро еще через несколько минут.
— Огонь. Я вижу огонь!
— Понятно. Пожар? Это пожар, да?
Люцита ответила не сразу.
— Нет. Пожар — это большой огонь, злой, неукротимый. А я вижу маленький, ласковый, который греет.
— Костер? Кармелита в лесу у костра.
Она секунду открыла глаза:
— Да подожди ты, не мешай мне. Дай сосредоточиться, — и вновь опустила веки. — Огонь, который я увидела, — он, как в печке… Темнота вокруг… каменные стены. Тесно… Кармелита там!
— Ей сейчас угрожает опасность?
— Сейчас — нет.
— Но где это место? Где ее икать?
— Я не знаю, Миро… Я сказала все, что могла. Хотя нет, погоди. Вот еще.
Она вновь закрыла глаза. И еще какое-то время смотрела то ли вглубь себя, то ли сквозь стены.
— Она там не одна. С ней какой-то гаджо… Ты знаешь этого гаджо… Ты недавно был рядом с ним, видел, может быть, даже парой слов перебросился… Вспоминай, Миро, кто это может быть!
— Астахов?
— Нет. Помоложе. С ней какой-то парень.
— Спасибо тебе, Люцита. Я еще не понял, кто это, но я обязательно догадаюсь. И найду этого человека.
* * *
Астахов уже хорошо выучил характер Зарецкого. Если тому что-то втемяшится в голову, то бесполезно с ним спорить. Лучше внешне согласиться, но на самом деле все сделать по-своему. Он бросил всю работу (небось Олеся справится). И поехал в судмедэкспертизу. А там своими добровольными пожертвованиями всячески способствовал быстрой и качественной экспертизе. Даже сам работал курьером. Ездил в больницу за карточками, разыскивал какие-то реактивы. В общем, был на посылках. И все ради того, чтобы точно знать: чье же тело найдено в конюшне. Кармелита это или просто какой-то чужой человек.
Но наступил такой момент, когда ему сказали:
— Спасибо за помощь. Но теперь нужно просто подождать.
— А может, привлечь еще кого-то.
— Нет, никого ни к чему привлекать не нужно. Просто ждите.
* * *
Кто, кто это может быть? Парень — так сказала Люцита. Неужели какой-то начинающий бандитик решил заработать первый свой гонорар на Кармелите. Но в таком случае интересно, а что означает «маленький огонь»? Мало, мало информации, но и из нее нужно что-то слепить. Шувани сказала, я с ним даже общался. Значит, это ближний круг. Кто у нас есть. Степан? Смешно, при чем тут Степка?
Кто же еще? Кто? И вдруг появилась простая и единственно правильная мысль — Антон. Вот кто! Это старый специалист по выкрадыванию Кармелиты. Вот только где он сейчас. С Астаховым он давно еще поссорился и ушел из дому. Потом, правда, более-менее помирился, но домой так и не вернулся. Что-то такое интересное про него было слышно. Место работы — забавное… Но нет, никак не вспомнить. А где он общался с Антоном? На выставке Светы! Точно! Антон помогал Соне ее организовывать. Соня! Вот кто поможет найти Антона. Она-то с ним общалась по работе.
Миро позвонил Соне.
— Алло, Соня, привет.
— Привет. Как твои поиски?
— Нормально. Есть разные мысли. Послушай, а ты не знаешь, где сейчас Антон?
— Зачем он тебе?
— Некогда подробно объяснять. Он мог бы мне крепко помочь. Где его искать?
— Он при гостинице. В котельной. Там и живет, и работает.
— В котельной? — переспросил Миро и, не дожидаясь ответа, про себя повторил: — «В маленьком помещении маленький огонь».
— Миро, о чем это ты? — удивилась Соня, уж очень его слова были похожи на шизофренический бред.
— Нет, ничего, Сонечка, прости. Все в порядке. Большое спасибо. Ты мне очень помогла.
Миро нажал кнопку отбоя. А Соня еще долго думала о том, что же значил этот разговор?
Глава 30
Идея Антона была проста донельзя. Мать его, Тамара, задумала убийство Кармелиты. Значит, нужно получить в свои руки надежное оружие против нее. То есть даже не получить, а вернуть. Да-да, вернуть запись разговора Форса и мамы, состоявшегося накануне аварии. Поначалу мелькнула мысль: а что, если сыграть в открытую. Так, мол, и так, дорогой Леонид Вячеславович, матушка моя совершенно зарвалась. Нужно мне оружие, дабы держать ее в узде, не позволяя творить всякие непотребства. Не откажите в помощи. Позвольте сделать копию разговорчика.
Но Антон почти сразу же прогнал эту мысль. Нет, хоть Форс и отошел от активной криминально-юридической деятельности, но удавья хватка не позволит ему так просто поделиться столь сильным оружием. К тому же одно дело, если бы это оружие было исключительно против Тамары. Так ведь нет, это бомба и против самого Форса. Кто знает, может, он вообще уничтожил эту запись? Может быть? Вполне! Но вряд ли… Все же Форс — человек авантюрный. Поэтому его характер не позволит уничтожить такую запись. На всякий случай. А вдруг когда-нибудь нужно будет припугнуть Тамару…
Так, может, все-таки сыграть с Форсом в открытую. Нет-нет, он злопамятный. Тут же припомнит, как Антон защищал мать, говоря, что она заблудшая жертва во всей этой истории с аварией. И сейчас, если прийти к нему с такой просьбой, он только поизмывается вдоволь, а потом все равно откажет. Или заломит неподъемную откупную сумму.
Остался один выход: достать из потайного внутреннего кармана старые ключи и тайком пробраться в дом Форса, когда адвоката не будет дома. И там порыскать хорошенько. Леонид Вячеславович — человек оригинальный. Он может спрятать кассету в самое хитрое место. А может оставить ее прямо в диктофоне на журнальном столике.
* * *
От горя Зарецкий совсем голову потерял. Казалось, что закончился у него какой-то невидимый источник жизненной энергии. Пока Астахов бегал где-то по городу, он просто сидел в своем кабинете, бессмысленно уставившись в одну точку. И даже есть перестал.
— Рамир… Рамир, пошли пообедаем, — уговаривала Земфира.
— Нет, не нужно. Мне теперь ничего не нужно. Как человек, который все потерял… Мне незачем жить дальше…
— Не говори так. Ты не должен так говорить…
— Я знаю, но ничего не могу с собой поделать. — Баро обвел комнату мокрыми от слез глазами. — Как же так?! Кармелита, дочка… Как же так!!! Пойми! Мне незачем больше жить.
— Что ты? Нельзя же так. Я не смогу жить без тебя.
— Прости, Земфира. Я от горя совсем дурной стал. И забыл о тебе. Прости.
— Нет. Это я должна просить у тебя прощение. За то, что солгала тебе. Прости, если сможешь!
— Это все прошло. Проехала кибитка. Я сам во многом виноват. Часто не слушал, что ты мне говорила. Слишком хотел иметь наследника и даже не представлял, какая это для тебя болезненная тема.
— Нет. В этом не ты виноват. Я сама обещала подарить тебе наследника, первая заговорила о нем. Вселила в тебя надежду…
— Что ж, тут каяться можно бесконечно. Мы должны простить друг друга, и забыть об этом. Слышишь, за стеной галдят дети Розауры. Понимаешь… Теперь у нас с тобой есть много наследников. И неважно, что в их жилах течет не наша кровь. Главное, чтобы они считали нас своими родителями.
— Вспомни представление. Они уже признали нас. Они оказались мудрее нас, Баро.
— Пойдем к детям.
— Пошли.
Земфира была рада хотя бы тому, что Баро вышел из комнаты.
* * *
И вот наконец настал тот долгожданный момент, когда Астахову позвонили и сказали:
— Николай Андреевич? Приходите. Мы вас ждем, результаты экспертизы готовы.
— А что там, что? Скажите?
— Приезжайте. Тут все узнаете.
— Где? К кому? У кого?
— Приходите. В кабинет к Ефрему Сергеевичу Солодовникову. Знаете такого?
— Да, конечно.
Астахов ворвался в кабинет следователя. И, едва поздоровавшись с ним, сразу спросил:
— Что вам удалось выяснить о пожаре?
— Многое, — честно ответил Ефрем Сергеевич. — Вы присаживайтесь.
Николай Андреевич заставил сесть себя в кресло.
— Что значит «многое»? Говорите же.
— Господин Астахов, давайте немного успокоимся. Я понимаю все ваши чувства и все же…
— Да, да, конечно.
— Так я продолжу. Во-первых, мы абсолютно уверены, что это не просто пожар. Конюшню подожгли.
— Зачем? Ради чего? Это же глупо, бессмысленно?
— Не совсем так. Конюшню могли поджечь с целью убийства.
— Кармелиты?!
— Это еще нужно выяснять, кого хотели убить.
— То есть останки погибшей…
— Да. В пожаре погибла не ваша дочь, а совсем другая женщина.
Астахов схватился за сердце.
— Дайте мне воды, пожалуйста.
Следователь протянул Астахову полный стакан:
— Пожалуйста, возьмите.
Астахов жадно выпил всю воду одним глотком.
— Я знал это. Я не верил, что Кармелита погибла.
— Откуда вы могли это знать? — въедливо спросил Ефрем Сергеевич. — Ведь все были уверены, что погибла именно она.
На глазах Астахова появились слезы. Но он очень быстро взял себя в руки.
— Не знаю, как это объяснить. Может, отцовское сердце подсказало… Кстати, а как вы это установили?
— Это оказалось довольно просто. Мы запросили медицинскую карту, и не пришлось даже проводить специальную экспертизу: погибшая женщина была значительно выше вашей дочери.
— Но где же тогда Кармелита?
— Вот, меня этот вопрос сейчас тоже больше всего интересует. Где ваша дочь? Это во-первых. Во-вторых, кто та несчастная неизвестная женщина, погибшая в конюшне? И третье, есть ли между этими двумя гражданками какая-то связь?
— Я не знаю ответов на эти вопросы.
— И никто не знает. Но пока мы их не получим, успокаиваться рано. Так что, я думаю, нам стоит прокатиться.
— Куда?
— В Зубчановку. К господину Зарецкому.
* * *
Антон очень надеялся на то, что Форс в последнее время сильно оживился, а потому может подолгу уезжать из дома. Со стороны трудно было сказать, что именно произошло в жизни адвоката, но явно чувствовался впрыск хорошей дозы адреналина. Вот и сейчас, подойдя к дому, Антон увидел, как Леонид Вячеславович садится в свою машину, лихо разворачивается и уезжает в неизвестном направлении. Судя по походке, на дело. Он давно уже заметил, каждый раз, когда появлялся новый заказ, в Форсовой походке появлялась какая-то особая, показушная энергичность.
Что ж, хозяин дома ушел, теперь можно приняться и за обыск. Главное — войти в дом так, чтобы никто ничего особенного не заподозрил. Не вызвал милицию. А в самом деле — что такого. В конце концов, Антон был женихом трагически погибшей художницы, отцом ее ребенка. Почему бы ему не зайти в дом Светы. Вот ведь у него и ключ остался. Он тут долго жил на правах жениха, даже ремонт делал. Столько сил на него положил — ужас.
Так, подбадривая себя, Антон открыл дверь, вошел в квартиру, не подозревая ничего этакого. Прикрыл дверь и принялся за поиски. Увы, самая смелая и благоприятная гипотеза оказалась неверной — на журнальном столике диктофона с кассетой не оказалось. Придется порыскать подольше. Антон решил начать с буфета.
Но не успел он пересмотреть и половины ящичков, как хлопнула входная дверь. Черт возьми, Форс вернулся!
— Леонид Вячеславович, это вы? — спросил он домашним голосом. Как само собой разумеющееся. Мол, тесть вернулся, а зять просто пришел забрать кой-какие свои забытые в прошлый приезд вещи.
Но ему никто не ответил. В комнату молча вошли два крепких милиционера и, нещадно заломив руки, уволокли Антона в пэпээсный «газик».
* * *
Собираясь к сыну, Тамара заранее продумала, что будет ему говорить. Она начнет жаловаться на Игоря. Антон, как обычно, возмутится, начнет кричать: «Все, хватит! Я вообще о нем слышать не хочу! Тут в Зубчановке пожар был. Это ты виновата!»
После этого Тамара сделает большие глаза. Пожар? Какой пожар? В чем я виновата? Кармелита погибла? Боже мой, какой ужас! Несчастная девочка. Но я тут при чем? Таинственные разговоры по телефону? Ой, сыночек. Твоя мама — старая дура. Ты только не смейся, но, кажется, Игорь начал похаживать налево. И твоя мать за последние деньги наняла детектива. Так что разговаривала мамочка именно с ним, с детективом. А в театр приходила-уходила не Кармелита… Кстати, а что, она тоже была? Ой, извини, я и не заметила. Так вот я следила совсем за другой девкой, подозреваемой в связях с Игорем…
В общем, версия была насколько безбашенной, настолько и достоверной. Но, войдя в котельную (второпях Антон забыл закрыть дверь), Тамара застыла, как вкопанная. На диванчике спала вечная, неубиенная, неопалимая Кармелита.
Во сне девушка застонала и перевернулась на другой бок, по-детски положив ладошку под щеку. Кого-нибудь другого этот жест наверняка бы растрогала. Другого, но только не Тамару. Она задумалась, оценивая сложившуюся ситуацию. И вдруг вспомнила, что баночка с хлороформом при ней. Тамара забрала ее из гостиницы, чтоб выкинуть по дороге. Да забыла. Очень удачная забывчивость, особенно в данной ситуации. Женщина достала из сумочки носовой платок, очень хороший, итальянский. Просто жаль пускать на подручные средства. Но другого выхода нет. Обильно смочила платочек хлороформом.
Но Кармелита, как будто почувствовав угрозу, проснулась, вскинулась:
— Вы?!
— Я, — сказала Тамара с улыбкой и сильно прижала платок ко рту и носу девушки. Кармелита сопротивлялась недолго.
И вскоре уже спала тяжелым химическим сном.
Тамара набрала на мобилке знакомый номер.
— Игорь, это ты?
— А кто еще может быть?
Вот же пустослов. Неужели нельзя было просто сказать: «Я».
— Рядом никого нет?
— Нет. Я один. А ты что уже ревнуешь?
— Ага. И даже детектива наняла. Послушай, хватит шутить. Кармелита жива! Ты понимаешь, что это значит?
В трубке воцарилось молчание.
— Игорь! Ты слышишь меня? Или ты уже в обмороке.
— Слышу. Но повтори, что ты сказала.
— Кармелита жива.
— Этого не может быть.
— Может!
— Ты меня разыгрываешь!
— Нет у меня времени ни на игры, ни на розыгрыши. Приходи в котельную, сам увидишь. Только быстро. Пока Антон не вернулся.
Игорь опять замолчал надолго. Вот всегда он так. То сам рвется в бой, то столбняк на него нападает.
— И прихвати веревки! Да не молчи же ты. Скажи, что все понял.
— Понял-понял… Но где я возьму веревки?
Все ему нужно объяснять. А самому хоть немного подумать?..
— В комнате горничной на этаже. Или в гладильной. Там белье сушится. Только незаметно. Если будет много народу, тогда лучше заскочи в хозяйственный, он тут напротив гостиницы. Все. Я тебя жду.
* * *
Антон не сопротивлялся. А даже с интересом ждал, куда его привезут и к кому доставят. Что же милиция приехала так быстро? Если строго говорить — то почему она вообще приехала? Неужели кто-то из соседей заложил? Вряд ли. Они Антона помнили. Ну не ходил он с год в этот дом — так и что? Когда долго живешь на одном месте, года летят быстро. Единственная мысль, которая должна была возникнуть при его появлении: «Ой, Антон пришел. Да, давненько его не видели…»
Нет, на соседей, пожалуй, грешить не стоит. Но в чем же тогда дело? Менты приехали так быстро, что вывод может быть один — они следили за домом. Потом, увидев, что в отсутствие Форса пришел человек, связались с начальством, спросили, что дальше делать. Там дали команду — везите к нам, мы посмотрим, кто да что. И тут разберемся. Если так, то интересно знать, за что на Форсов дом навесили наблюдение?
Впрочем, ждать недолго осталось. Вот уж и милицейские ворота показались.
* * *
Похоже, уныние надолго поселилось в Зубчановке. Все крепко горевали по Кармелите. (Мало кто тешил себя мыслью, что найденные останки — не ее.) И в такой атмосфере особенно хотелось открыться близкому человеку, поговорить с ним по душам.
Вот и Груша с детской беззащитностью обняла своего большого крепкого супруга.
— Халадо, мне страшно. Что происходит, почему нас все время преследуют несчастья?
Кузнец неопределенно покачал головой, пожал плечами:
— Этого никто не знает.
— Я знаю!
— Что ты говоришь?
— Я знаю почему. Сейчас я тебе все расскажу, все. Ты должен знать. И, может быть, после этого ты не захочешь меня видеть.
— Да прямо сейчас… — буркнул кузнец. — Не хочу даже слушать, видно, от горя у тебя помутился рассудок.
— Милый… Я прошу тебя, выслушай меня, не перебивай.
Халадо внимательно посмотрел на Грушу.
— Ты помнишь, когда я переживала, что не могу родить ребенка? Я думала, что не я в этом виновата, а ты. И тогда я решилась. В общем, ты был прав, когда подозревал меня и Сашку.
Халадо слушал Грушу молча.
— У нас было все.
— А почему ты именно сейчас решила все рассказать?
— Я и так очень долго терпела. Но больше не могу. Мне кажется, что моя измена к тебе и моя ложь навлекли беду на наш дом. И на Баро тоже. Все страдают из-за меня. Это я должна была быть там, в конюшне! Ты понимаешь, что это я во всем виновата? — еще мгновение, и Груша сорвалась бы на настоящую истерику. — Это я должна умереть вместо Кармелиты!
Но Халадо по-прежнему оставался непроницаемо спокоен.
— Если бы судьба хотела наказать тебя, она бы и наказала. Так что не наговаривай.
После крика у Груши начался истерический смех.
— Ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха! Нет, не успокаивай, все неправильно. Ты же должен презирать меня.
— Я не могу. Я люблю тебя, Груша. И, честно говоря, я давно знал об этом. Что ты с ним…
Груша удивленно вскинула на Халадо заплаканные глаза.
— Как? Как знал?
— Просто так: знал и все.
— Знал и терпел…
— Я все время ждал, когда ты скажешь правду. Все время ждал.
— А теперь?
— А теперь дождался. И хочу побыть один.
— Нет, нет, постой, погоди. Я должна… Я не могу не сказать. Что бы ты ни решил, знай — я всегда любила тебя. И буду любить. Я виновата перед тобой и должна быть наказана. Жестоко наказана. Подумай, чего я заслуживаю.
— Ну можно, конечно, было бы тебя прибить. Или Сашку. Или вас обоих. Но согласись: если бы я тебя убил, кого бы я стал любить?.. — довольно логично обобщил ситуацию кузнец. — Скажи… Почему ты не рассказала мне об этом раньше?
— Я боялась, я очень боялась потерять тебя. Боялась, что мы никогда больше не увидимся. Я ведь пропаду без тебя.
— Я тоже, — произнес Халадо просто и искренне.
— Что ты сказал?
— Я не могу без тебя! Давай забудем все плохое и начнем нашу жизнь заново. Кто знает, может, еще и дети будут…
* * *
И вот настал тот час, когда Люциту впустили в палату. Она смотрела на своего Богдана, боясь упустить мельчайшее его движение. Он слабо улыбнулся ей:
— Люцита, милая… Целую вечность тебя не видел.
Она погладила любимого по плечу.
— Я не отдам тебя вечности. Я не отдам тебя никому. Отныне всегда буду рядом. И даже не пытайся от меня сбежать! Ни на этом свете, ни на том.
— Да уж, — оживился Рыч. — Вот так обещание. Так меня никто не запугивал. От тебя, любимая, никуда не сбежишь.
Он улыбнулся, попытался приподнять голову. Но сил не хватило. И голова бессильно упала на подушку. И даже веки закрылись.
— Тихо, тихо, — спохватилась Люцита. — Не двигайся так резко. Тебе еще рано.
Рыч разлепил веки:
— Поцелуй меня.
Жена поцеловала его руку.
— Нет, — усмехнулся он. — Не так. По-настоящему.
И она припала к его губам. А потом сама испугалась своей смелости: можно ли так целоваться человеку с больным сердцем?
— Можно! — сказал Рыч, как будто, услышав ее вопрос. — Мне от этого хуже не будет. Наоборот, скорее выздоровею… Знаешь, когда я был под наркозом, мне снился сон. Будто я куда-то иду, сам не знаю куда. Впереди свет, яркий такой, манящий. И я хочу тебя найти, а тебя нигде нет…
Люцита слушала мужа, прижав его руку к своему лицу.
— …Я хочу остановиться, оглянуться, но что-то мешает. Какая-то неведомая сила. Потом я услышал твой голос. Ты звала меня по имени. Остановился, оглянулся… Пошел обратно. И мне стало так хорошо, так спокойно.
— А потом?
— А потом самое приятное. Я открыл глаза и увидел тебя.
— Теперь мы никогда не расстанемся. Мы всегда будем вместе.
— Да, конечно. Обещай, что выполнишь одну мою просьбу.
— Какую? — Люцита настороженно посмотрела на Рыча.
Тот проявил хитрость. С мученическим лицом отвернулся. Тогда Люцита торопливо проговорила:
— Хорошо, хорошо обещаю.
— Позови Степку. Я хочу с ним поговорить.
— Зачем?
— Ты обещала.
— Я, конечно, позову его, но все же…
— Понимаешь. Когда переживешь то, что я тут пережил, многое понимаешь. И хочется поделиться этим пониманием с другими.
Глава 31
Перед дверью котельной Миро застыл на секунду, представляя худшее, что там может быть. Говорят, что Антон в последнее время исправился. И все же, если он сейчас способен хотя бы на четверть своих прежних подлостей, это ужасно. Миро сжал кулаки, как бы готовясь к бою. Потом решительно, рывком открыл дверь. К счастью, картина внутри оказалась совершенно идиллической. В постели — больная. Около нее, спиной к двери, сидит женщина. Но главное, что больная — Кармелита. Она все-таки жива!
Миро бросился к кровати, присел на корточки:
— Кармелита! Кармелита! Кармелита!
Девушка никак не реагировала. Миро повернулся к сидящей рядом женщине. Ею оказалась Тамара. Подозрительно, что она тут делает?
— Что с Кармелитой?
— Не знаю. Я тоже пыталась привести ее в чувство. Но бесполезно…
— Ничего не понимаю.
Миро резко встал. Попытался приподнять Кармелиту.
— Что вы собираетесь сделать? — возмутилась Тамара.
— Хочу вынести ее на свежий воздух. Здесь душно, может, поэтому она и не приходит в сознание.
— Не надо этого делать.
— Почему?
— Потому! Вы что, медик? Нет. Так зачем ставите диагноз? Вы же не знаете, что с ней. Возможно, у нее сотрясение, тогда ее нельзя трогать. Только хуже сделаете.
— Да, да, конечно, — озадаченно произнес Миро. — Но тогда нужно вызвать «скорую».
Он схватился за телефон. Но Тамара мягко взяла его за руку:
— Не торопитесь. Я уже все сделала — «скорая» приедет с минуты на минуту.
— Да? Хорошо…
Миро снова взялся за телефон.
— Куда вы хотите позвонить, — светским тоном поинтересовалась Тамара.
— Отцу Кармелиты. Он считает, что она погибла. Надо успокоить его.
— Послушайте, подождите буквально одну минуту. Давайте дождемся доктора. Вот он сейчас придет, поставит диагноз, посоветует, в какую больницу лучше везти, какие лекарства нужно срочно купить… Вот тогда будет ради чего звонить и что рассказывать.
Миро замер в нерешительности. И в это мгновение в котельную вошел Игорь с большой сумкой.
— А вот и врач, — радостно сказала Тамара.
Игорь с удивлением посмотрел на нее, напрягшись от непонимания происходящего.
Миро не узнал постаревшего Игоря и принял слова Тамары за чистую монету. А та продолжала свое словесное наступление.
— Доктор! Что вы стоите? Видите, девушке плохо. Помогите ей.
— Да. Конечно. Сейчас посмотрим. — Игорь наконец-то сподобился выдавить из себя хоть что-то.
Он подошел к диванчику. Миро сразу же уступил ему место возле Кармелиты. Игорь взял запястье Кармелитиной руки, нашел, правда, не с первого раза пульс. Начал весомо кивать головой.
— Что с ней? — спросил Миро с тревогой.
— Обморок, — решительно сказал Игорь.
— Ну так сделайте что-нибудь!
— Да-да, — пришла на помощь Тамара. — Совершенно верно. Я, как бывший медик, полагаю, девушку надо госпитализировать.
— Вы правы. Пока диагноз — обморок. А в больнице получше разберемся, что с ней. Если получится…
— Да, дорогой доктор. Причем я уверена, что вместе с девушкой в больницу придется отвезти и ее спутника. — Тамара, моргнув, показала на Миро.
— Да, да, конечно, — сказал цыган, повернувшись к Тамаре.
А в это время «доктор» поднял с пола какую-то трубу и ударил ее Миро по голове. Тот медленно съехал на пол. Из раны полилась струйка крови.
* * *
Едва переступив порог кабинета Зарецкого, Астахов воскликнул:
— Рамир! Дорогой! Рамир, я же говорил тебе, что Кармелита жива!
— Да?! — казалось, Баро не готов поверить в такое счастье.
— Это не совсем так, — поспешил внести уточнение Солодовников.
Баро и Астахов одарили его таким колючим взглядом, что следователь даже немного поежился.
— Что значит — не совсем так? — жестко спросил Астахов, издавна не любящий юридические игрища с формулировками.
— Ну-у-у извините, но я просто обязан уточнить. Мы не знаем точно, что Кармелита жива. Мы только знаем, что в конюшне сгорела не Кармелита.
Баро вздохнул с облегчением.
— Нет, ну если так, то я теперь тоже точно знаю, что она жива! Вот только где она?
— Вот и мне хотелось бы это знать. Поэтому мы и приехали к вам, чтобы прояснить ситуацию на месте. Скажите, кто последним видел Кармелиту?
— Сашка. Конюх, — ответил Зарецкий после недолгой паузы.
— Я должен с ним поговорить.
— Конечно, сейчас я его вызову.
— Хорошо. Только у меня одна просьба. Не сообщайте пока никому, что Кармелита не погибла в пожаре, а просто исчезла. Хорошо?
— Хорошо. Только зачем так делать? Вы что, Сашку нашего подозреваете?
— Так нужно для следствия.
— Ну если нужно, — медленно произнес Баро. — Ладно. Договорились.
Сашка пришел хорошенько пьяненький. И с ходу заявил:
— Это я виноват во всем. Арестуйте меня!
После такого многообещающего начала Солодовников очень оживился. И смотрел на Сашку почти ласково:
— Да-да, хорошо. И в чем же именно вы виноваты?
— Если бы я не пошел в театр, то пожара бы не было. Я — главный конюх. Поэтому обязан был остаться. А раз оставил Кармелиту одну, значит, и в смерти ее виноват я.
Ефрем Сергеевич несколько увял: признание вины оказалось обычной пьяной болтовней. А жаль…
— Скажите, Александр, кто знал, что Кармелита все время проводит на конюшне?
— «Александр» — это он мне? — уточнил Сашка у присутствующих, и, после того, как они утвердительно закивали головами, начал отвечать: — Да все наши знали.
— А кто из чужих, то есть посторонних, мог об этом знать?
— Никто. Хотя… если немного подумать, то все!
В кабинет влетела Марго. Увидев Сашку в центре композиции, рядом со следователем, подскочила к нему. Сашка тут же разрыдался на ее широкой груди.
— Маргошенька! Меня тут допрашивают. А я говорю — правильно. И прошу их меня арестовать. Ведь я это… виноват. Я…
— Что? Подожди. — Марго повернулась к Ефрему Сергеевичу. — Это вы следователь?
— Да.
— Что ж это вы невинного человека мучаете? Не видите, как он напился с горя. Вот и наговаривает на себя.
— А вы, извините, кто?
— Его невеста.
— Невеста — категория не юридическая. Но, видя ваше горячее сочувствие к этому гражданину, поясняю. Я его отнюдь не мучаю, а просто задаю ему вопросы, как человеку, видевшему Кармелиту последним. И, между прочим, до вашего прихода мы беседовали вполне мирно.
— Вопросы? Какие вопросы? Вы что, не видите, человек напился с горя. Что он вам может сказать в таком состоянии? Подумайте. Он ни в чем не виноват, он ничего не видел. Он ничего не знает, это все его фантазии.
— Ты меня не защищай, я виноват, понимаешь, виноват. Бедная Кармелиточка. — Сашка пьяно разревелся.
— Сашка, успокойся, — в конце концов не выдержал Баро. — Кармелита не сгорела в этом пожаре!
Следователь бросил осуждающий взгляд на Баро, но тот постарался его не заметить. Слезы на Сашкиных глазах мгновенно просохли.
— Как? Кармелита жива?! Жива Кармелита! — и пустился в пляс, с приседаниями, каждое из которых грозило нешуточным падением.
— М-да-а, — протянул Солодовников. — Спасибо, господин Зарецкий. Думаю, на этом допрос можно считать законченным. Но, когда он успокоится, проспится и придет в чувство, я все-таки продолжу дознание.
— Конечно. Извините, что не сдержался. Но просто не мог я больше видеть, как он мучается.
Марго с трудом выволокла Сашку из кабинета.
После этого Зарецкий смог продолжить разговор:
— И все же, Ефрем Сергеевич, скажите, а у вас есть какие-нибудь версии, кто сгорел в конюшне?
— Этим мы сейчас занимаемся.
— Как это можно выяснить?
— Сравнить со списком людей, пропавших в последнее время.
— И что?
— Пока результатов никаких. Под имеющееся описание никто не подходит… Но вернемся к Кармелите. У вас-то есть какие-то предположения, где сейчас может быть ваша дочь?
— Нет, — ответили Зарецкий и Астахов дуэтом.
Солодовников несколько удивился самой форме ответа, но не стал заострять на ней внимания. А продолжил сыпать вопросами:
— У нее есть родственники в другом городе?
— Нет, — на этот раз ответил один Баро.
— А друзья?
— Все ее друзья здесь. В этом городе, — теперь говорил Астахов.
Следователь задумался.
— Что ж, будем работать. Думаю, ситуация прояснится очень скоро. Но, если у вас появится какая-нибудь информация о вашей дочери, сообщите мне.
— Хорошо, — сказал Зарецкий. — Но и вы держите нас в курсе расследования.
— Разумеется. Всего доброго.
— До свидания, — сказали Николай и Рамир дуэтом.
Следователь ушел.
И вдруг все почувствовали, что недавняя радость куда-то отступает. А вместо нее в сердце поселяется пусть не отчаяние, но тревога. Общее настроение словесно выразил Астахов:
— Жива-то она жива… Только где все-таки Кармелита?..
* * *
В табор Люцита вернулась в приподнятом настроении. Степку сразу не нашла, пошла в свою палатку, начал разбирать вещи, готовиться к возвращению Богдана. Если уж он пошел на выздоровление, то, значит, точно скоро домой вернется.
Тут ее кто-то позвал:
— Люцита, к тебе можно?
— Можно.
Вошел Степка, сказал чуть смущенно:
— Здравствуй, мне передали, что ты меня искала.
— Да, Степка, сейчас ты мне очень нужен.
Он мгновенно оживился.
— Да-да, конечно. Ты же знаешь?! Я всегда рад тебе помочь.
— Мне — да. Знаю. Но сейчас разговор не обо мне. С тобой хочет поговорить Богдан.
Степка мгновенно нахмурился.
— Не о чем мне с ним разговаривать. И вообще, Люцита, для меня он навсегда останется не Богданом, а Рычем.
— А ты хоть знаешь, где сейчас Богдан?
— Нет.
— Хорошо. Значит, цыгане все же умеют хранить тайны. Тогда я тебе сама все расскажу. Богдан в больнице. Он тяжело ранен. В него стрелял тот, кто убил Бейбута. Точнее, стреляли не в него, а в женщину, в милиционершу. Но он прикрыл ее собой. Так-то. А ты говоришь: «Не о чем разговаривать». «Навсегда останется Рычем».
— Да-а-а, — только и смог сказать Степан.
— Вот тебе и «да», — не давала ему опомниться Люцита. — И теперь убийца Бейбута в тюрьме… А Богдан — в больнице. И ему там сделали уже две операции. Врачи очень опасались за его жизнь. Я и сейчас не хотела отходить от него, но он попросил позвать тебя. Уж не знаю, что он хочет тебя сказать, но прошу: выслушай его. Согласись, это не очень большая просьба после всего того, что он пережил и сделал?
Степан сел рядом с Люцитой, сказал примирительно.
— Хорошо, Люцита. Прости меня, что не сразу согласился, но я действительно ничего не знал. А так… Если так, то что ж… Оно, конечно…
Люцита устало кивнула головой.
— Я сама хотела, чтобы в таборе об этом не знали. И не отменяли представление! Оно очень нужно было для детей Розауры.
Степка с сочувствием погладил Люциту по руке.
— Представляю, как тебе тяжело одной все это время в больнице.
Люцита на всякий случай выдернула руку (хотя поглаживание было совершенно братским).
— Не надо меня жалеть. Я рада, что смогла быть там и смогла поддержать Богдана. Надеюсь, самое страшное уже позади. Хватит болтать. Пойдем в больницу.
* * *
— Упал… — сказал Игорь, показывая на лежащего Миро.
— Спасибо, я вижу, — несколько нелюбезно ответила Тамара. — Пожалуй, нужно добавить…
Игорь посмотрел на трубу, которой он только что нанес удар.
— Нет-нет, стой, я не это имела в виду. Вот держи! — Она протянула ему платок и баночку с хлороформом.
Глаза у Игоря полезли на лоб:
— А ты что, всегда с собой хлороформ носишь?
— Остроумно… — хмыкнула Тамара. — Нет, не ношу. Просто хотела выкинуть по дороге. Да вот так удачно не выкинула.
— Да… Есть у тебя ангел-хранитель…
— Или черт-охранник…
— Том, я могу и обидеться.
— Не надо. Это я не о тебе. Так просто, пошутила. Лучше придумай, где спрятать нашу сладкую парочку. Не дай бог, скоро Антон вернется.
— Где ж ты их спрячешь? Они что, булавки, что ли? Тут глобально надо мыслить. Как теперь вообще выйти из этой ситуации. И Кармелита, и этот парень слишком много знают о нас. Они опасны. И выход здесь только один — мы должны их убрать.
— В смысле… — Тамара сделала какой-то неопределенный жест рукой.
— Да-да, — кровожадно усмехнулся Игорь.
— Но их же все ищут!
— Да, это проблема… Хотя и тут можно кое-что придумать.
— Например?
— Например, мы можем послать SMS Зарецкому с телефона этого парня.
— Гениально! Игорек — ты золото.
Тамара достала телефон Миро. Включила телефонную адресную книгу, нашла номер Баро. И начала писать текстовое сообщение.
— Так… «Не волнуйтесь. Я нашел Кармелиту!»
— «Скоро будем дома». Это чтоб не рыскали по городу, а сидели смирно и ждали.
— Правильно! Согласна. Только еще нужно усилить. Вот. «Ждите!»
— Отлично. Отправляй.
— «Сообщение отправлено».
— Не забудь, на всякий случай, отключить его телефон.
— Да-да, правильно… — Тамара задумалась. — Послушай, Игорь, а ты уверен, что нам так уж нужно их… м-м-м… «утилизировать»?
— Том, ну что за непонятная стыдливость? Ты же хотела, чтобы деньги Астахова достались тебе?! Хотела. Так в чем вопрос? К тому же… Дело теперь не только в деньгах. Теперь они оба для нас смертельно опасны. Пока живы…
— Да, ты прав. Я согласна с тобой. Их обоих нужно убрать. — Тамара направилась к выходу. Игорь проводил ее изумленным взглядом.
— Э-э… Стой, ты куда?
— Как это «куда»? Не хочу тебе мешать. Я надеюсь, ты все сам сделаешь.
— Я?!
— Ну не я же! Кто у нас мужчина?
— Я… Но я не могу…
— То есть как это «я не могу»? Что это значит? Ты что, когда предлагал их «убрать» имел в виду, что это буду делать я?! Так, что ли?
— Нет. Но… Я думал, мы как-то вместе…
— А вместе это как? Объясни!
— Ну-у-у… Не знаю даже.
— Игорь, ты обязан это сделать сам.
— Том, ну я же не могу просто так… я же не профессиональный убийца.
— Игорь, беда в том, что ты непрофессиональный никто. Зато говорить умеешь!.. Как мы тут красиво рассуждали: «Тамара, мы не можем этого избежать, у нас нет другого выхода!» Я уж грешным делом подумала, что ты знаешь, как это сделать.
Игорь промолчал. Тамара смотрела на него то ли с осуждением, то ли с сочувствием. Потом она вдруг улыбнулась:
— А вот я, кажется, знаю как. Слушай меня внимательно. Весь город гудит, что вот-вот должны взорвать катакомбы…
— Да-да, знаю, я тоже слыхал об этом. И что?
— Мы отнесем нашу парочку туда, в катакомбы. И оставим… Руки кровью пачкать не будем. Мы их просто перенесем на другое место. А дальше уже работа взрывников…
— Которую, насколько я знаю, оплачивают Астахов и Зарецкий. Причем по просьбе Миро и Кармелиты.
— Да? Правда? Ну слушай, тогда вообще просто очень изящно получается.
* * *
Милиция уехала. А Зарецкий и Астахов так и остались сидеть в кабинете Баро. При этом они не разговаривали, потому что не знали, что еще сказать друг другу. Но и разойтись не могли, поскольку боялись остаться в одиночестве. К тому же у обоих была какая-то смутная надежда, что вот-вот сейчас Кармелита объявится.
Но этого не происходило, тишина становилась все тягостнее и напряженнее. И вдруг мобильный телефон Баро громко заиграл какую-то веселую мелодию. Зарецкий дрожащими от волнения руками достал телефон. Нажал кнопку и аж просиял весь от радости:
— Коля! Коля! Ты только послушай, какое сообщение мне пришло: «Не волнуйтесь. Я нашел Кармелиту! Скоро будем дома. Ждите!»
— Господи… Просто не верится. Дай своими глазами посмотрю.
Рамир протянул ему телефон. И Астахов лично прочитал сообщение, по-детски шевеля губами:
— «Не волнуйтесь. Я нашел Кармелиту! Скоро будем дома. Ждите!» А откуда это сообщение. Кто прислал?
Баро щелкнул кнопкой.
— Так, сейчас посмотрим. Сообщение с телефона Миро. Чего и следовало ожидать. Миро нашел Кармелиту. Они здесь, в городе! Иначе не написали бы, что скоро будут дома.
Но Астахов на этот раз оказался чрезвычайно подозрителен:
— И все равно, Рамир, я боюсь радоваться. Вот объясни, почему Миро отправил эсэмэску, а не перезвонил. Ведь это же минутное дело, сказать, что, где, как.
— Мало ли что… Может, у него денег на счету мало осталось?
— Возможно. Тогда перезвони сам.
— Да-да, точно у него входящие звонки бесплатно!
Зарецкий набрал номер Миро. Оба замерли в тревожном ожидании. Но в ответ услышали разочаровывающее: «Абонент недоступен. Перезвоните позже».
Глава 32
Все складывалось совсем не так, как ожидалось. Антон сидел в милицейском «обезьяннике», а за ним никто не приходил. Он все спрашивал себя почему? Может быть, это какие-то игры следователя. Этого, как его? Солодовникова… Он мужик хитрый, тертый. Не то что простой и бесхитростный предыдущий опер, работавший по принципу: «Что имею, то и везу».
И ведь Кармелита там одна. А вдруг ей станет хуже? И никого рядом. Как же все неудачно получилось. Пожалуй, не стоило лезть в эту авантюру и забираться в дом к Форсу. И почему вдруг он решил, что найдет эту чертову кассету?!
Но вот наконец за Антоном пришли. Конвоир отвел к его следователю. Ефрем Сергеевич выглядел плохо — видно было, что очень уж устал, забегался. И все же Антона он встретил улыбкой:
— Здравствуйте, Антон Николаевич!
— Здравствуйте… э…
— Ефрем Сергеевич. Ай-яй-яй, вы уж и имя мое забыли. Да и вообще, насколько я знаю, живете правильной жизнью. Трудом физическим занимаетесь. Сочетаете его с философскими книжками…
— А это-то вы откуда знаете? — изумился Антон.
— Хороший следователь все знает! В общем, последний год у вас такая биография была — ни единого пятнышка. Хоть в независимые профсоюзы на руководящую должность выдвигай, хоть в райсовет… И вдруг такой сбой. Зачем-то полезли в дом своего несостоявшегося тестя. Ну ей-богу, просто глупо. Особенно если учесть, что Леонид Вячеславович, прямо как чувствовал, на днях поставил сигнализацию.
«Ах вот оно что! — мигом все понял Антон. — Форс опять все просчитал. Будто предвидел, что могут посягнуть, то ли на него, то ли на какие-нибудь вещдоки…»
— Ефрем Сергеевич, все не совсем так, как вы говорите…
— Что значит «не совсем так». В дом вы залезли? Залезли. Что ж тут «не так»?
— Да все не так! Ведь Форс, как вы справедливо сказали, практически мой тесть. Хотя так и несостоявшийся. И этот дом для меня тоже не чужой. Я там жил довольно долго. Я там ремонт делал, готовил детскую комнату для моего будущего ребеночка… Зачатого, кстати, именно там же!
Антон почувствовал, как на глаза у него наворачиваются слезы. Елки-палки, как не вовремя, ведь Солодовников наверняка посчитает, что это актерство. Где сегодня найдешь следователя, который слезам поверит?
Парень замолчал, взял себя в руки и продолжил уже почти спокойно:
— Да, в общем, поработал я немало для этого дома. И дверь я открывал, между прочим, не какой-нибудь фомкой… Или как там это называется, а ключом, который у меня с прежних времен сохранился. Единственное, в чем я виноват, так это в том, что не знал о сигнализации.
— Вот! Вот это, дорогой Антон, все меняет. Как ни крути, получается несанкционированное вторжение… К тому же, когда мы пришли, вы ведь, кажется что-то искали?
— Да искал, да там, в шкафах, еще мои вещи остались. Из одежды, из белья… Я, когда уходил, не все забрал, кое-что забыл. А сейчас, сами понимаете, жизнь холостяцкая. Зарплата в котельной не очень большая.
— Хм-м, трогательно. Что ж, давайте проверим вашу версию. Позвоним Леониду Вячеславовичу…
Солодовников внимательно посмотрел на Антона, следя за его реакцией: не испугается ли? Но тот спокойно выдержал этот взгляд.
Следователь быстро набрал номер. Трубку взяли быстро. Послышался узнаваемый голос адвоката.
— Алло. Форс слушает.
* * *
— Телефон отключен, — невесело констатировал Баро.
— Ну вот. Странно все это!
— Да чего ж странного?
— Рамир, по-моему, мы поменялись местами. Теперь ты оптимист, а я — пессимист. Ну посуди сам. Миро послал сообщение и тут же отключил телефон… Не понимаю…
— Знаешь, Коля, при достаточно долгом обсуждении любая проблема становится неразрешимой… А еще говорят, если бы человек задумывался и анализировал, как он ходит, то он бы вообще не смог ходить — все время бы падал. Да может быть тысяча причин, по которым Миро не позвонил, а именно отправил эсэмэску. И тут же отключил телефон.
— Например?
— Пожалуйста! Они захотели побыть наедине, чтобы откровенно поговорить друг с другом.
— Я что-то не совсем понимаю.
— Да что тут понимать! Кармелита очень любила Максима. Но он погиб. Она выносила траур по нему. Но Кармелита — живой человек. Живой, страстный. Ей же любить хочется. А тут такой золотой человек, как Миро. И она страшно переживает из-за этого нового чувства. Понимаешь? Максим и сейчас стоит между ними. Они не могут предать его память. Но чем больше они запрещают себе любить друг друга, тем сильнее это чувство…
— Да… — протянул Астахов. — Надо же. А я ничего не замечал. Оказывается, как плохо я знаю Кармелиту…
— Не расстраивайся, Коля. Я ее с младенчества растил, и то каждый день узнаю что-то новое.
— Пожалуй, ты меня успокоил. Если Миро рядом с ней, нам не о чем беспокоиться, он хороший парень. С ним Кармелита в полной безопасности.
* * *
Рыч лежал с закрытыми глазами. Степка и Люцита на цыпочках вошли в палату. Но Рыч тут же открыл глаза, усмехнулся.
— Зря вы это… на цыпочках. У меня все наоборот. Когда ко мне тихонько подходят, я тут же просыпаюсь.
Уже не таясь, Люцита подошла к нему, все еще бледному после операции. Поцеловала любимого в лоб, поправила подушку и отчиталась:
— Я привела Степку.
— Вижу. Пожалуйста… оставь нас одних, поговорить надо.
— Хорошо. — Люцита подала Степке знак глазами, мол, не обижай больного, и нехотя ушла.
Степка взял свободный стул, подвинул его поближе к кровати и сел напротив Рыча. Тот посмотрел ему в глаза:
— Хорошо, что ты пришел. Хотя я знаю, как ты меня презираешь. И, несмотря на это, все-таки здесь. Спасибо тебе.
Степка сконфузился:
— И ничего я тебя не презираю. Просто чужой ты в таборе…
— Не надо меня обманывать, Степан. Я хорошо понимаю твои чувства. Ты с детства, с малолетства любил Люциту. И уж, конечно, желал ей лучшей доли, чем жить с таким бандитом, как я.
Степка молча усмехнулся.
— Молчишь?.. Молчи. Можешь не отвечать. Я и так знаю, что ты думаешь обо мне. Если бы ты знал, сколько раз я отговаривал Люциту, сколько убеждал ее не связываться со мной — но все бесполезно. Ты ведь знаешь ее дольше меня. И представляешь, какой она может быть упрямой. Если уж что-то решила, то…
— Да. Но ты бы мог сам отступиться от нее и просто уйти из этого города.
— Степка, Степка, я ведь хотел… Столько раз хотел уйти от нее, чтоб не портить ей жизнь. А вот не смог. Я ведь тоже всем сердцем прикипел к Люците. Иногда даже думаю, что если бы ушел от нее, то для нее, как для всякой женщины, это стало бы еще большим потрясением. «Так он меня бросил!»
— Рыч, ты извини, я не хочу тебе ничего плохого. Но мне трудно тебя слушать.
— Да, да. Я все понимаю.
— Может лучше впрямую скажешь… О чем ты хотел со мной говорить?
— Да, конечно. Я просто думал, что надо как-то войти в разговор, пояснить… Но… В общем, тут такое дело. Врачи не уверены, что я выкарабкаюсь… А если даже и выкарабкаюсь, то впереди суд. А там, кто его знает, что будет… Ты же понимаешь, тюрьма, зона — такое место, раз вляпаешься, потом трудно выбраться.
— Ты хочешь, чтобы я тебе посочувствовал?
— Честно говоря, нет. На это я не особенно рассчитывал. Я думал совсем о другом.
Степка старался быть доброжелательным, но это ему плохо удавалось. Как он ни старался, на лице проступала ироничная улыбка.
— Так вот, Степан. Слушай! — Чувствовалось, что Рычу непросто произнести то, что он задумал сказать. — Короче говоря… если со мной что-то случится… Я прошу тебя… позаботиться о Люците.
— Мог бы и не просить, — недовольно произнес Степан. — Я и без твоей просьбы не оставил бы Люциту в несчастье.
— Нет, ты не совсем правильно понял меня. Я понимаю, что ты ее не бросишь, но я знаю и Люциту. Она настоящая цыганка! Очень преданная. И, что бы ни произошло, она станет хранить мне верность. Но я не хочу этого.
— Да? — спросил изумленный Степка.
— Да, — спокойно ответил Богдан. — Я ведь и вправду крепко люблю ее. И помирать мне трудней будет, если я буду знать, что и ее жизнь после этого пройдет напрасно.
Собеседник Рыча замер в изумлении. Ему трудно было поверить в то, что он слышал. Оказывается, бандит Рыч может быть настолько благородным!.. Вот уж правда, любовь к женщине осветила и преобразила его темную душу.
— Так вот, хорошенько запомни, что я скажу. Если со мной что-то случится, передай эти слова, эту просьбу Люците. Я хочу, чтобы она смогла создать семью с хорошим любящим человеком… С тобой! Не уверен, но, может быть, если она узнает от тебя, что мы говорили об этом, что это была моя воля… Тогда есть надежда, что она послушается…
После таких слов Степка почувствовал себя мелким и ничтожным. Он-то шел сюда, ожидая каких-то мелких хитростей, выяснения отношений. Но насколько же он, Степан, оказался мелок и глуп, перед Рычевой мудростью и щедростью души.
— Богдан, ты это… Не хорони себя раньше времени. С таким человеком, с такой девушкой… Жизнь твоя только начинается. И судьба бережет тебя. Все будет хорошо. А за Люциту не беспокойся. С тобой она действительно счастлива. Знаешь, мне это трудно сказать, но, пожалуй, ты ее даже достоин.
Степка вышел из палаты.
Рыч закрыл глаза. Умирать теперь было не страшно, но жить хотелось смертельно!
* * *
— Леонид Вячеславович, это следователь Солодовников.
— Минуточку, я только домой пришел. Здравствуйте, очень рад. Нет-нет, правда, с некоторых пор я действительно рад каждой беседе со следователем. Знаете, дела я сейчас веду редко, так что приятно поговорить с коллегой-юристом, тем более таким профессиональным…
Ефрем Сергеевич зарделся от удовольствия. Вот ведь как. И понимаешь, что это обычная лесть хитрого адвоката, а все равно приятно. Что-то внутри тебя говорит: «Он, конечно, льстит, но ведь нет дыма без огня. Я ведь и вправду настоящий профессионал».
— …Вы мне льстите, господин Форс. Хотя, не скрою, от кого-кого, а от вас приятно услышать такую высокую оценку.
— Ну вот и вы льстите скромному, заблудшему адвокату. Давайте начистоту, какие у вас ко мне вопросы?
— Скажите, а это правда, что Антон Астахов, ну, жених вашей Светы, оставил у вас кое-какие вещи?
— Да, в общем-то. У нас тут много шкафов и антресолей. И мне тут, когда я ищу что-нибудь, периодически попадаются разные его штаны и майки. А что случилось? Он что, во что-то вляпался? Или претендует на какие-то вещи? Так пусть придет и заберет. Я не против.
Антон облегченно вздохнул — все складывалось как нельзя лучше. Форс не стал его топить.
— Да вот, в этом-то как раз и дело, Леонид Вячеславович. Антон не знал, что вы поставили сигнализацию, и зашел за вещами. Ну тут, как вы понимаете, наши ребята приехали и забрали его…
— Все понятно. То-то я смотрю, у меня дома непорядок… Теперь понятно. Не беспокойтесь. Это чистое недоразумение. Он не чужой для меня и для этого дома. И я должен был его предупредить насчет сигнализации.
— То есть никаких претензий к Антону Астахову по поводу проникновения в ваш дом у вас нет.
— Конечно же, нет. Он ни в чем не виноват. Просто недоразумение. Отпустите его, пожалуйста. А я сегодня же подготовлю заявление в охранную службу об этом инциденте. Все?
— Все. Благодарю вас. — Солодовников положил трубку на рычаг и повернулся к Антону. — Ну что ж, господин Астахов, ваши слова подтвердились. Можете идти домой. Только уж в следующий раз будьте аккуратней, когда решите залезть без спросу в какой-нибудь еще нечужой для вас дом.
* * *
О, эта вечная проблема детективных злодеев — как вывезти и куда спрятать тела своих несчастных жертв. Раньше Тамара и Игорь со смехом смотрели подобные сцены фильмов, думая, что авторы развлекательного кино преувеличивают. Но вот жизнь сложилась так, что и они столкнулись с подобной задачкой. Хорошо, что в хозяйственной подсобке, еще с тех времен, когда котельной распоряжался Палыч, сохранились просторные холщовые мешки. Пленников упаковали в них. После этого сразу стало как-то легче. Одно дело — живые люди, и совсем другое — два безликих и бесформенных мешка. Миро, занимавшего побольше места, погрузили в багажник. А Кармелиту — на заднее сиденье, дама все же.
Поехали к катакомбам.
В городе все говорили, что в связи с предстоящим взрывом те оцеплены. И многие люди представляли себе яркую картинку: живую цепочку солдатиков, милиции и эмчээсовсцев, плотным кольцом окружающих проклятое и приговоренное место. На самом деле все было совсем не так. Опасный участок всего-навсего огородили ярко-красной лентой, на которой сплошной полосой было написано: «Осторожно! Идут взрывные работы!!!». Именно так, с четырьмя восклицательными знаками, и никак не меньше.
Тамара с Игорем ехали по грунтовой дороге. Добрались до того места, где путь был перегорожен. Тамара вышла из машины, подняла предупреждающую ленту (чтоб, не дай бог, не порвать ее). Игорь проехал под лентой, после чего Тамара снова села в автомобиль и, как вполне добропорядочные и законопослушные граждане, они двинулись дальше. Так добрались до одного из дальних входов в катакомбы. Его по всем документам как бы не существовало. Но чуть ли не полгорода (и в том числе все мальчишки) знали о его наличии. Периодически после жалоб педагогических органов вход заделывали кирпичной стеной. Но потом по чуть-чуть, по кирпичику она разбиралась и вновь любой желающий мог пройти в страшные загадочные (а потому и привлекательные) подземные лабиринты.
Игорь остановил машину. Но Тамара, вместо того чтобы выйти, сидела, не шелохнувшись.
Глава 33
Как можно быстрее хотел добраться Антон к себе в котельную. Как же неудачно все получилось! Получается, что он угрохал столько времени, но ничего полезного так и не сделал. Кассету, которая могла бы стать защитой против матери вкупе с ее дружком, не нашел. В милицию попал — хорошо хоть выбрался. А то ведь могли и на двое суток задержать.
А Кармелита все это время лежит там одна, больная. Вдруг ей хуже стало — так даже помочь некому. Вот ведь горе от ума. Не нужно было хитрить — просто позвонил бы Зарецкому. Пусть бы он дальше спрятал свою дочку от его, Антоновой злодейки-мамы. Так нет же, опять намудрил…
По дороге встретил Соню.
Та рассказывала ему последние новости: о пожаре, о поиске пропавших картин… Антон к месту кивал, хмыкал и порой даже задавал «на автомате» уточняющие вопросы, но сам только торопился поскорее добраться до котельной. Он даже представлял, как изумится Соня увидев живую (пусть и не вполне здоровую) Кармелиту. Как они потом обе станут хвалить его. А он просто так скажет: «Ладно, пустяки… Если есть возможность, отчего ж не помочь человеку?»
И вот они переступили заветный порог. Но котельная оказалась пуста. Совершенно пуста! Антон не поверил глазам своим. Он осмотрел буквально каждый закоулочек помещения, за год ставшего ему родным. Но нигде ничего не говорило о недавнем присутствии здесь Кармелиты.
— Ее здесь нет, — сказал Антон, ни к кому не обращаясь.
— Кого нет?
— Кармелиты.
— О чем ты говоришь? — удивилась Соня. — Ты что, не знаешь? Про пожар и все прочее? Я же тебе всю дорогу рассказывала. Не слушал, что ли?
Взрослый солидный адвокат в мгновение ока превратился в обиженную девочку.
Антон прошел в глубь котельной, сел на стул. Уронил голову на руки:
— Нет, Соня, нет. Все не так. Я знаю больше, чем ты. Я был на этом пожаре и вытащил Кармелиту из огня. Так что она жива.
Соня от неожиданности опустилась на стул и ошарашенно посмотрела на Антона.
— Господи, она жива. Но это же счастье какое. Ты спас Кармелиту! Она жива. Хотя… почему ты привел ее сюда, а не домой?
Антон про себя усмехнулся, увидев столь же мгновенный переход от маленькой девочки к серьезному юристу.
— Соня, не нужно подозревать меня в чем-то плохом. Хватит. Я уже хороший. Я просто хотел ее спрятать…
— Зачем?
— А ты думаешь, это был просто пожар? — задал он встречный вопрос. — От непогашенного окурка, от короткого замыкания?
— Ну я не знаю. Но там сейчас работают разные эксперты…
— Пусть себе работают. На здоровье. Но я точно знаю… Конюшню подожгли специально, чтобы убить Кармелиту! Вот поэтому я и прятал ее здесь, чтобы преступники не знали, что она жива. И не добили ее.
— Но откуда ты все это знаешь? Ты что как-то связан с этими людьми?
Антон встал со стула, прошелся вдоль да поперек котельной. Потом сказал громко, с отчаянием в голосе:
— Еще как связан! Это моя мамочка и ее верный оруженосец Игорь!
— Да ты что? Как это? Мне трудно поверить…
— А придется. Моя мать хотела убить Кармелиту, чтобы получить наследство Астахова.
— Ты знал, что готовится поджог и убийство, и не предупредил Кармелиту? — в голосе зазвучало то ли недоверие, то ли осуждение.
— Соня, ну что это такое. Я только из милиции. Так ты мне дома устраиваешь еще второе СИЗО! Не нужно меня ни в чем подозревать! Понимаешь? Не нужно! Не знал я ничего. Когда Кармелита ушла из театра, я совершенно случайно подслушал телефонный разговор матери. Сопоставил некоторые слова и факты. Вот и заподозрил неладное. Побежал на конюшню. Задержись я на несколько минут, было бы уже поздно…
— Боже мой! — Соня всплеснула руками. — Как ты думаешь, твоя мать уже знает, что Кармелита жива?
— Я ж говорю… Надеюсь, что нет.
— Тогда опасность угрожает и Астахову.
— Не понял. Почему?
— Антон, Антон, только что в своем рассказе ты был таким умным, все понимающим. А тут таких очевидных вещей не ловишь. Ты же сам сказал, что твоя мать хочет получить наследство. Но ведь Кармелита — всего лишь наследница. Получается, что все дело в Николае Андреевиче. Пока Астахов жив, получение наследства невозможно…
— Да нет. Вряд ли моя мать задумала убить Астахова. Все же они столько лет прожили вместе.
— Приятно, конечно, что ты, как сын, и тут пытаешься оправдывать мать. Но посмотри на все ситуацию спокойно, отстраненно. Зачем Тамаре было покушаться на Кармелиту без покушения на Астахова? Ведь от смерти только Кармелиты она ничего не выигрывает. Или у нее была другая причина?
— Да нет! — сказал Антон, снова понурив голову. — По-моему, никакой другой причины у нее не было… Да… Ты, пожалуй, права. Нет, ты точно права.
Антон заметался по котельной. Потом остановился, посмотрел на Соню.
— Я должен ее остановить!
— Если твоя мать так опасна, может, стоит пойти в милицию.
И снова вся активность Антона сменилась растерянностью.
— Но я… Я не могу донести на собственную мать.
— Пойми, она стала убийцей.
— Но ведь Кармелита жива.
— Антон, это все отговорки. Ты же сам говоришь, что так получилось случайно. К тому же в конюшне нашли останки.
— Что?!
— Да-да. Вот все-таки ты меня совсем не слушал по дороге. Я же тебе об этом говорила… Значит, кто-то все же погиб из-за пожара. В огне человек сгорел. Понимаешь, сгорел! И это на совести твоей матери. Пойми, ее надо остановить.
Антон подошел к Соне, сел рядом с ней.
— Понимаю… Ты совершенно права. Я все понимаю, но сам придумываю для матери разные оправдания. Потому что я не могу пойти в милицию, никак не могу. В конце концов, у меня нет ни доказательств, ни улик. В милиции никто не будет со мной разговаривать. Тем более после сегодняшнего ареста…
Казалось, что Антон был счастлив найти столь весомые аргументы для того, чтобы не обращаться в милицию.
— Что же ты будешь делать? Так и станешь просиживать тут в котельной?
— Я пойду к Астахову и предупрежу его.
— Антон, а можно задать тебе вопрос, не относящийся к делу?
— Да, — напрягся он.
— Почему ты все время говоришь «Астахов», вместо того, чтобы сказать «отец», «папа»…
Антон заколебался: может, сказать ей правду. Потом решил, что не стоит. Пускай Астахов для всех будет его отцом. Тем более что так оно, по сути, и есть.
— Даже не знаю. Как-то так привык с детства.
— Ладно, извини, что спросила… Хочешь, я пойду с тобой к Николаю Андреевичу?
— Нет. Я лучше один.
— Хорошо, но если понадобится помощь, звони. — И чтобы поддержать Антона, она улыбнулась. — Квалифицированная юридическая помощь всегда к твоим услугам!
* * *
Ира Полякова снова пробежалась по обновленным спискам пропавших без вести. Начала сравнивать параметры этих людей с останками, найденными на конюшне. И решила, что это дело безнадежное. Изначальный посыл неверный. Кто это придумал, что нужно идти от безымянных пропавших? Нет, все не так. Лучше поискать в ближнем круге двух больших планет. Нет, по меркам Управска, пожалуй, даже двух солнц: Астахова и Зарецкого.
Ирина взяла большой лист бумаги. И начала рисовать схему. Получилось некое подобие звездной системы, в центре которой двойная звезда Астахов-Зарецкий. Постепенно лист заполнялся все новыми планетами-спутниками.
Все, ближний круг очерчен. Теперь можно приступать к анализу. Одного за другим Полякова помечала людей, не подходящих по полу, телосложению. Иногда звонила в регистратуру больницы, уточняя какие-нибудь данные. И после ряда вычеркиваний очень быстро внимание на себя обратила одна небольшая светлая планета — Олеся Платонова.
Действительно, что-то давно о ней ничего не слышно? Говорят, она поссорилась с Астаховым и перешла жить в гостиницу. Ирина позвонила в отель. Там подтвердили: да, Олеся снимает номер. Но ее сейчас нету, ключ на вахте. Причем висит давненько. Нет-нет, сказать, сколько именно, невозможно, но давно. Сердце тревожно забилось. Полякова позвонила в офис астаховской конторы. Там Олесю тоже давно не видели, решили, что она уехала в какую-нибудь срочную командировку…
Тогда Ирина позвонила Николаю Андреевичу. Он, как настоящий мужик, вообще не захотел говорить об Олесе. Сказал, что у них особые отношения. Пройдет время — и они во всем разберутся… А видеть?.. Нет, он тоже довольно давно ее не видел. Самое удивительное, что Астахов ничего не заподозрил, хотя прекрасно знал о том, что в результате пожара на конюшне один человек погиб…
Полякова поехала к экспертам, забрала у них денто-карту погибшей, потом поехала в больницу, чтобы показать ее стоматологу, всегда лечившему Олесю. Тот сравнил карту экспертизы со своей стоматологической картой. Они совпали. На все сто процентов!
Больше не оставалось никаких сомнений. Имя погибшей — Олеся Платонова.
Практикант Полякова в очередной раз доказала, что ей пора браться за самостоятельную работу.
* * *
Груша приехала в гости к Рубине и застала ее в плохом состоянии.
— Рубинушка, что с тобой? Успокойся, хорошая наша. Давай я тебе помогу. Скажи мне, что нужно сделать. А сама присядь, отдохни…
— Не могу сидеть.
Неожиданно Груша разревелась.
— Вот и я так же. Ничего не могу. Ни работать, ни стоять, ни лежать, ни сидеть… Одна мысль, как клещ, в голове сидит: «Где Кармелита?» Ну так я хоть помоложе. А ты… Рубина, скажи, что я могу тебе сделать? Чем помочь?
— Ты уже помогла тем, что пришла.
И вдруг Рубина разревелась вслед за Грушей.
— Не могу… Не могу поверить, что Кармелиты больше нет. Не могу, и все!
— Может быть, тебе лучше в табор вернуться?
— Нет, вот уж теперь-то точно я останусь здесь. В таборе мне все будет напоминать о Кармелите, а я не хочу чтобы кто-нибудь видел мои слезы. А ты… Просто ты приходи ко мне почаще. Хорошо?
— Конечно.
— Не забывай меня.
— Как же я могу тебя забыть? Ты же нас всех растила. Учила. Жаль только, виделись мы с тобой не так часто, как хотелось бы… Для нас всех, что таборных цыган, что зубчановских, ты, как родная мама. Или бабушка…
— А вы и есть мои дети. Или внуки. Моя большая семья…
— Все, все, Рубинушка. Давай больше плакать не будем. Нужно успокоиться. А то иначе просто сердце надорвать можно. Береги себя. Ты, главное, помни — ты нам нужна. Кто же еще нам даст правильный совет?
— Какой там совет? — сказала Рубина, утирая последние слезы. — Я же теперь не шувани, я теперь ничего не вижу. И советчик теперь из меня плохой.
— Рубиночка… — Груша поцеловала ей щеку и руку. — Ты мудрая женщина, а шувани ты или не шувани — для нас не имеет никакого значения. Мы все тебя очень-очень любим. Ты…
Груша снова чуть не расплакалась, но сдержалась.
— Ты просто держись…
* * *
Время шло, а Миро с Кармелитой все не появлялись. Тут уж и у Баро оптимизма оставалось все меньше и меньше. А Астахов вообще сидел как на иголках, с ужасом ожидая какой-нибудь нехорошей новости. Наверное, из-за нервной, напряженной обстановки телефонный звонок астаховского мобильника показался каким-то необычным, особенным, зловещим.
— Алло, — сказал Николай Андреевич, нажав кнопку вызова.
— Господин Астахов? — по голосу и деловому тону можно было сразу угадать, что это Ефрем Сергеевич Солодовников.
— Да. Вы выяснили? Что-то новое?
— Есть новости.
— Может, по телефону скажете.
— Нет-нет, давайте лично.
— Это только меня касается? Или как? Может быть, мне стоит взять с собой господина Зарецкого? Или еще кого-то?
— Пожалуй, не стоит. Приезжайте один. Ждем. — Показалось, что Солодовников устал выслушивать многочисленные вопросы и предложения Николая Андреевича.
Астахов повернулся к Баро, беспомощно развел руками:
— Ну вот, Рамир, даже не представляю, о чем это? А подробнее этот, Ефрем, елки-палки, Сергеевич говорить не хочет.
— Может, что-то о твоих картинах.
— Возможно. Только что мне сейчас эти пропавшие картины, когда Кармелита пропала!
— Ну ладно-ладно, Коля, не нервничай. С Солодовниковым всегда так. Что-то крутит, мутит. Видно, кое-что наварить хочет. Поезжай, а там видно будет, что к чему.
Астахов решительно рванул ручку на двери, ведущей в солодовниковский кабинет. Чуть с корнем ее не вырвал. Так же порывисто вошел в кабинет. Крепко пожал руку Ефрема Сергеевича. Обратил внимание, что тот почему-то смотрит с жалостью. Из-за этого начала вскипать внутренняя злость: «Интересно, чего это он меня жалеет?..»
— Николай Андреевич! Присаживайтесь, — голос у следователя был какой-то неестественно мягкий.
— Спасибо. Ну что? Рассказывайте, что там у вас за новости. Я, как видите, уже даже присел, так что готов выслушать что угодно. — Последняя фраза была произнесена шутливым тоном, однако Солодовников не спешил смеяться.
— Знаете, Николай Андреевич, у нас тут работает одна девочка, практикантка. Толковая — невероятно. Ну просто Настя Каменская!..
— Ефрем Сергеевич, я, конечно, рад за ваших замечательных практиканток. Но… извините, у меня сейчас столько разных забот и проблем…
— Увы-увы. После мини-следствия, проведенного Поляковой, боюсь, проблем, у вас прибавится…
— Что вы имеете в виду?
— Вот стоматологическая карта девушки погибшей на пожаре. А вот — другая карта. Возьмите. Посмотрите их, сравните…
Еще не понимая, в чем дело, Астахов сравнил две карты. Конечно, дантистом он никогда не работал. Но и обычного опыта человека, бывающего иногда у стоматолога, было достаточно, чтобы понять: карты абсолютно идентичны.
— Ну одинаковые. И что?
Солодовникову уже начало казаться, что гость просто издевается над ним, изображая из себя полного тупицу.
— Николай Андреевич. Вторая карта — это бумага из поликлиники. Можете взглянуть, там на обороте фамилия написана.
Астахов посмотрел на обложку: «Олеся Платонова». Хотел было возмущенно сказать: «Все равно не понимаю… И что это значит?..» Но вдруг в один момент он все понял. Все! Так вот почему следователь так долго юлил и тянул резину. Он хочет сказать, что на пожаре сгорела Олеся? Олесенька???
— Нет. Этого не может быть, — сказал Николай Андреевич шепотом.
Следователь посмотрел на него с непритворным сочувствием.
— Может, это ошибка? — спросил Астахов уже чуть погромче.
— Нет. Если только у вашей гражданской жены нет в этом городе абсолютного, если так можно выразиться, стоматологического двойника. Но это маловероятно. Мы проведем еще экспертизу. Сверим другие антропометрические показатели. Но, думаю, это мало что изменит. К тому же мы позвонили в гостиницу, и там подтвердили, что Олеся не ночевала в номере.
— Но зачем она пошла в конюшню?
— Мы постараемся это выяснить… Николай Андреевич, я вам сочувствую. И вижу, какое это горе для вас. И все же должен вам задать несколько вопросов.
— Да…
— Извините за суконные фразы, но… Скажите, какие отношения были у вас с Олесей Платоновой в последнее время?
— Ефрем Сергеевич, я сам себе не могу ответить на вопрос, что вы поставили. «Какие отношения». Честно говоря, мне сейчас вообще говорить не хочется…
— Я понимаю, вам больно. Но, может, как раз наоборот, если выговориться, станет полегче.
— Угу… Психотерапевт в милицейских погонах…
— Ну-у-у. Если хотите, да.
— Какие отношения? Мы любили друг друга. Да-а-а. И теперь я лучше, чем когда бы то ни было, понимаю, что это была настоящая любовь. Только понимаете, легко любить в семнадцать лет, когда нет ничего позади. Никаких хвостов, опыта, ошибок, разочарований… А потом ты, как корабль ракушками, обрастаешь всем этим. И уже очень трудно.
Солодовников тактично помолчал. И мягко спросил:
— Вы ссорились?
— Когда я впервые понял, что люблю ее, то был уверен, что нас ничто не сможет поссорить. А потом, как-то странно, по мелочам начали накапливаться какие-то обиды из-за непонимания, ревности. Это была не мужская или женская ревность а-ля Кармен. Нет, совсем другая ревность — к близким людям, к работе. И вдруг оказалось, что два любящих человека беззащитны перед этой напастью… Мы с Олесей сто раз ссорились и сто раз мирились. Вот даже если вы сейчас спросите, какой у нас с ней был последний разговор — ссора или перемирие?.. Или горячая страсть?.. Я даже не смогу вспомнить. Знаете, такое состояние стало для нас обычным. И все это, конечно, должно было со временем закончиться тем… — Астахов замолчал глубоко задумавшись. — Два, в общем-то, выхода у нас было. Либо мы окончательно притерлись бы друг к другу. Либо расстались бы. Но теперь, получается, вообще никакого выхода нет. Я ответил на ваши вопросы?
— Да, пожалуй. Причем даже полней, чем я ожидал.
— Я пойду…
Астахов вышел из кабинета, едва волоча ноги. Следователь посмотрел ему вслед и пришел к выводу, что за эти несколько минут Николай Андреевич постарел лет на двадцать.
Глава 34
Беспомощный человек — существо страшно неудобное и обременительное. Особенно когда существо это лежит в мешке. Как же намучился Игорь, перетаскивая в катакомбы сначала Кармелиту. А потом и Миро. Молодого, здорового цыгана вообще пришлось волоком тащить. Практически всю дорогу! Ну и Тамара, конечно, тоже хороша. Вместо того чтобы помочь, все шла рядом и зудела под руку — кто тут настоящий мужчина, кто не настоящий. И чтобы делал настоящий мужчина, окажись он здесь. Ужасно захотелось Игорю послать ее подальше. Но нести мешок было так трудно, что даже для этого святого дела сил не оставалось.
А когда вся работа была сделана и тела выгружены, Тамара вдруг сменила пластинку:
— Игоречек, мой хороший. Мускулистый мой, наработался!
После такой нежной и искренней похвалы ругаться сразу перехотелось. Игорь сложил пустые мешки, деловито перебросил их через плечо и сказал с героической немногословностью ковбоя Мальборо:
— Ну вот и все…
— Все. Конечно! Пошли отсюда. Здесь жутко, да и просто рискованно. Взорвать могут в любой момент.
Игорь посмотрел на часы.
— Не, волнуйся, время еще есть. До взрыва целых три часа.
— Ой, перестань! — опять начала заводиться Тамара. — Кому ты веришь?
— Так ведь в новостях по радио объявляли. Ты что, по дороге не слышала?
— Все я слышала. Но разве можно кому-то верить! Взорваться может в любую секунду. Бабахнут — и все! Ты что, не знаешь, как у нас все устроено. Везде бардак и путаница. Ну чего ты ждешь?
— Подожди…
Игорь внимательно посмотрел на Миро, углядел у него за поясом нож, забрал его.
— Вот! Как говорил товарищ Саахов: «Тарапитца нэ надо!» Чуть нож им не оставили. Вдруг еще развяжутся. И все насмарку!
— Ладно. Теперь все? Пошли.
— Подожди.
Тамара уставилась на него, не понимая, чего ж он еще хочет. Игорь замялся, но все же сказал, объяснил, чего тянет:
— Смотри, сколько у них драгоценностей…
— Игорь, ты что, хочешь их снять?..
— Да. А что? Я не хочу, чтобы добро пропадало. Им ведь оно уже ни к чему. А нам не помешает.
Игорь наклонился к пленникам.
— Подожди! — воскликнула Тамара.
Ей вдруг сделалось дурно оттого, что происходит. Шаг за шагом, открывая для себя новые моральные (или аморальные?) горизонты, осваивая новые, как сказал бы Форс, «противоправные деяния», она привыкла к заманчивой мысли, что для нее ничего невозможного нет. Но сейчас, увидев, как жадно загорелись глаза ее любимого при взгляде на цыганское золото, Тамара испытала брезгливость. Обычную брезгливость.
— Игорь, это мародерство.
— Мародерство — это когда с мертвых снимают. Или когда, скажем, коронки с зубов выдирают. А эти — живы, здоровы.
Но Тамара упрямилась:
— Не смей этого делать. Слышишь?
— Тамара, что-то ты стала слишком сентиментальной. Тебе не кажется, что здесь, — Игорь обвел взглядом катакомбы, — и сейчас вся эта патетика немного неуместна?
— Дело не только в этой, как ты говоришь, патетике. Украшения — это улики. Разве ты не понимаешь?
— Не волнуйся. Улики — они только здесь, в Управске, а я продам их в другом городе.
Игорь снял с Миро и Кармелиты все золотые украшения и начал их рассматривать:
— О, цепочка, сережки. — Он дошел до кольца, которое подарил Кармелите Астахов. — Колечко, ух ты, с бриллиантиком! Наверное, папа подарил. «Цыгане любят кольца, а кольца непростые. Цыгане любят кольца, а кольца золотые…» Хочешь, я подарю его тебе?
Тамара брезгливо поморщилась:
— Нет. Не надо, благодарю, Игорь, не надо…
— Как хочешь. А я думал, ты любишь дорогие подарки. Хотя, ты вообще-то подумай. Если не возьмешь сейчас, я потом ведь могу и не дать.
Тамара смотрела на Игоря, думая про себя: «Господи… Что же с ним произошло? Когда же он успел переродиться в такую мелочную мразь. Лучше бы я с Форсом осталась. Тот, по крайней мере, мужик, хищник…»
Игорь начал рассовывать драгоценности по карманам. После того, как было спрятано последнее колечко, Тамара иронично спросила:
— Щедрый мой, теперь мы можем идти?
— Ладно, пошли, — великодушно сказал Игорь.
Они направились к выходу. Свет фонаря становился все слабее и слабее. И через несколько минут спящие Миро и Кармелита остались в полной темноте. Страшно даже представить, какое пробуждение их ожидало.
* * *
После того, как Степка ушел от Богдана (мрачный, серьезный, как-то внезапно повзрослевший), Люцита вновь задумалась над тем своим давешним сном: о лодочнице Олесе на озере, о Богдане, плывшем с ней в небытие, но потом вернувшемся.
Вот он, родной, любимый Рыч-Богданчик, сопит за стенкой. Восстанавливается, сил набирается после операций. А Олеся, что с Олесей? Неужели этот сон нужно понимать так, что с ней произошло самое страшное? Но разве (если верить в свой дар шувани) его можно понять как-то иначе?
Люцита вдруг почувствовала, что ее неудержимо тянет к Рубине. Ей сейчас, когда такая неопределенность с Кармелитой, хуже всех. Ведь Рубина уверена, что внучка мертва. А сердце у нее все же не молодое. Много успело почувствовать, много успело поболеть. Поэтому непременно нужно сходить к Рубине — поговорить с ней, если нужно, успокоить.
Едва войдя в комнату старушки, Люцита сразу же постаралась ее приободрить.
— Рубина! Я пришла с хорошей новостью!
— Для меня сейчас не может быть хороших новостей.
— Ой, не торопись, бабушка ты наша! Ты же веришь моим видениям?
— Конечно, верю. Ты сильная шувани, хоть и молодая.
— Так вот! Рубина, Кармелита жива. Я ясно «вижу», что она жива. Поверь мне, она не сгорела в пожаре!
Рубина с изумлением посмотрела на Люциту, боясь поверить в нечаянную радость. Потом встала, обняла ее.
— Девочка моя, ты вернула мне жизнь. Я думала, что тоже сгорю, только от горя. Или с ума сойду.
— Слава Богу, Рубина. Слава Богу.
— Значит, ты говоришь, она жива. Но Рамир не звонит. Выходит, дома ее нету. Где же тогда Кармелита? Почему не вернулась домой?
— Вот этого я не знаю. Пока не знаю.
— Люцита, прошу тебя — «посмотри». «Посмотри», милая, очень прошу тебя.
— Хорошо, Рубина я попробую.
Люцита закрыла глаза. Начала покачиваться. Рубина пристально смотрела на нее, ожидая слов, то ли горьких, то ли радостных. Шувани начала говорить с закрытыми глазами.
— Какое-то очень странное место. Совсем тесное. Мало воздуха. Душное, неприятное.
— Где это место? Сосредоточься. Может, увидишь?
Люцита открыла глаза, отрицательно покачала головой.
— Не знаю, Рубина. Дальше — не знаю. Ничего не вижу.
— Почему?
— Может быть, потому, что у меня сейчас мало сил. Богдан был ранен, ему делали две операции подряд. Я очень переживала за него, пыталась помочь. И все мои силы ушли на это.
— Бедная девочка, я ведь ничего не знала. Прости, что мучила тебя. По себе знаю, как трудно все это дается. Ой правда, прости меня, старую, глупую.
— Нет, что ты! Не нужно так говорить о себе. Я же понимаю, как ты волнуешься. Я и сама места не нахожу…
Люцита подумала, не сказать ли Рубине, какой ей сон приснился про Олесю. Но потом вспомнила, с какой любовью говорила старушка об этой женщине. И решила не тревожить ее, не давать еще один повод для волнения. Лучше уж постараться развеять все сомнения насчет Кармелиты.
— Рубина, давай я еще раз попробую. Сейчас. Давай!
— Нет, погоди! С этим даром нужно обходиться очень аккуратно. Вспомни, как учит Библия: «Возлюби своего ближнего, как себя самого!» Кто не любит себя, тот не умеет любить и ближних. Смотри, не надорвись, помогая нам.
Люцита застыла на мгновение, как бы прислушиваясь к своему организму. Потом решительно сказала:
— Не волнуйся, Рубинушка, все в порядке. С этим даром шувани как-то странно получается. Чем больше сил отдаешь, тем больше их к тебе приходит. Откуда-то сверху. Я чувствую, что могу еще раз «посмотреть», где Кармелита.
— Что ж, если так, тогда пробуй. Но будь аккуратна…
Шувани снова закрыла глаза. Начала раскачиваться и, кажется, даже стала напевать какую-то старинную цыганскую песню.
— Рубина! Я вижу. Не все. Но вижу. Кармелита там не одна! С ней Миро. И все… — Люцита открыла глаза. — Больше ничего не увижу. Это уж точно.
Старая цыганка с облегчением улыбнулась.
— Если Кармелита вместе с Миро, значит, с ней все в порядке. Он — сама надежность. — Но тут Рубине показалось, что собеседница что-то скрывает или не договаривает, и она опять встрепенулась: — Люцита, почему ты так тревожно смотришь на меня? Ты еще что-то знаешь? Скажи мне, не таи.
— Нет. Тревожусь как раз оттого, что не знаю. И поэтому чувствую себя виноватой. Понимаешь, я хоть и шувани, но ведь сердцу не прикажешь. Сейчас все мои мысли о Богдане. Только его я вижу ясно, а остальных — как в тумане, только какие-то обрывки. Прости меня, Рубина.
— Да что ты. Наоборот. Спасибо тебе. Ты же принесла мне добрые вести. А теперь я знаю, я уверена, все наладится. Все будет хорошо.
— Тогда я пойду к Богдану. Как он там без меня? Уже, наверно, проснулся…
— Конечно, ступай. Передавай привет от старой Рубины.
— Нет, не согласна. Я ему передам привет от вечно юной Рубины!
— Ну ладно-ладно… Иди, егоза.
— А если я еще что-то почувствую… хорошее или плохое, обязательно тебе сообщу.
— Вот и хорошо. Так и договоримся. А я буду молиться и за тебя с Богданом, и за Миро с Кармелитой.
* * *
Нет, все же зря Астахов панику разводит. После звонка Рубины Баро совсем успокоился. А как не успокоиться! Во-первых, успокаивающая эсэмэска от Миро, во-вторых, слова Рубины о том, что Люцита, как шувани, видит Миро и Кармелиту вместе. Все сходится. Одна новость дополняет другую. Чего ж еще волноваться?
Но теперь уж Земфира начала жужжать над ухом:
— Почему Миро и Кармелита так долго не возвращаются?
— Мало ли… Они ведь предупредили нас, что все в порядке. А дальше… Дело молодое. Накопилось всякого! Им о многом нужно поговорить.
— Но мы же волнуемся.
— Такая наша родительская участь — волноваться за детей. Хотя, честно говоря, я сам не могу к этому привыкнуть.
— Надо привыкать, у нас еще пятеро подрастают. Васька вон тоже все время где-то пропадает… — Земфира с тревогой посмотрела на часы. — И все же пора бы им уже вернуться. Сколько можно разговаривать.
— Эх, Земфира, подумай, что говоришь! Влюбленные не следят за временем. Хотя, с другой стороны, им сейчас так непросто. Между ними стоит память о Максиме. А это тяжелое испытание.
— Тут ты прав, — мигом успокоилась Земфира. — Важно понять, что они теперь выберут: преданность или чувство?
— А ты бы что выбрала? — лукаво улыбнулся Зарецкий.
Земфира посмотрела на него влюбленными глазами.
— Эх, касатик ты мой глупенький. Все устраиваешь мне такие детские проверки? Я бы все вместе выбрала. И преданность, и чувства. И тебя. Только тебя, кого же еще?!
* * *
Тамара, ссутулившись, ходила по номеру. Игорь лежал на кровати, развалившись. Она присела к нему. Игорь привстал, положил свою руку ей на ладонь. Но Тамара, проявив свою неблагосклонность, отодвинулась.
— Что? — спросил Игорь. — Что-то не так?
— Ничего. Просто ничего.
— Ты что из-за этого? Да? Из-за того, что мы с тобой сделали. Не ожидал я от тебя такой реакции.
— А какой реакции ты ожидал?!
— Ну не знаю… Я думал, ты будешь радоваться. Нет, я уверен был, что ты станешь радоваться. Ты ведь всегда так хотела избавиться от Кармелиты. С самого ее рождения.
— Я тоже так думала, но нет. Все теперь совсем иначе. Ужасно себя чувствую. Только опустошение и бессмыслица какая-то…
— Да, вот это точно подмечено. Пока это бессмысленно.
— Что ты имеешь в виду?
— Только то, что смерть Кармелиты бессмысленна, если мы оставим в живых Астахова. И не нужно делать вид, что это впервые сейчас только услышала. Томочка, сейчас не время раскисать. Вот завершим дело, тогда и отдохнем. Когда наследники вступают в свои права?
— Через полгода, кажется.
— У-у-у, через полгода. Это столько еще ждать… Нет, Томочка, давай не будем откладывать, давай сделаем все сегодня. Хорошо?
Она посмотрела на него как на дурачка, безнадежного, школьного двоечника, не имеющего ни единого просвета, не сумевшего дотянуть до «троечки» даже на пении, труде или физкультуре.
— Игорь, подумай, о чем ты? Если погибнет сначала Кармелита, а сразу же вслед за ней и Астахов, то все подозрение тут же падет на наследников, то бишь на меня с Антоном…
И вот тут Игорь ловко вскочил с кровати.
— Томочка, ты пока не знаешь самого главного. Есть факт, который всю эту картинку переворачивает. И позволяет нам сильно ускорить процесс.
* * *
А время все шло и шло. Но от Миро не было никаких известий. И снова закрадывались в голову нехорошие мысли. Баро, конечно, старался держать себя в руках. Но Земфира, преданная любящая Земфира прекрасно видела, как ему тяжело. Поэтому она решила, что уж теперь никак не обойтись без дочкиной помощи. Быстренько собралась и отправилась к Люците.
К Люците — по нынешним временам означало: в больницу, где рядом со своим Богданом она проводила дни и ночи. Дочка с матерью обнялись. Люцита подробно рассказала о Рыче, о том, что он чувствует себя все лучше и лучше. А потом сама спросила:
— Как Кармелита? Как Баро?
— Рамир держится, бодрится, хочет показать, что все в порядке. Но на самом деле ему очень плохо. Я из-за этого и пришла. Мучается он страшно. Все время переживает за Кармелиту. Мы же до сих пор не знаем, где она, что с ней. Может, ты…
— Да, мамочка, я все понимаю… Я Рубине уже рассказывала…
— Может, ты что-то видела, что-то знаешь о ней?
— Не знаю, как тебе это описать. Но вдруг я увидела, что Миро и Кармелита вместе. Мне кажется, что они счастливы быть рядом.
— Что ты? Неужели все так хорошо?
— Боюсь, что нет. У меня плохое предчувствие. Очень плохое!
— О Господи! Что это значит?
— Это значит, что они живы, что они вдвоем, рядом друг с другом. Но жизнь их в опасности.
— Доченька, но где же они? Где?!
— Вот этого, мама, я пока никак не могу рассмотреть…
* * *
— Ускорить процесс? — иронично переспросила Тамара. — Надеюсь, этот процесс не судебный?
— Нет, отнюдь! Ты знаешь, у меня тут есть один приятель в больнице, в регистратуре…
Тамара мгновенно напряглась.
— Ну если в регистратуре, то это скорее приятельница. Так?
— Ой, Томка, какая же ты все-таки ревнивая! Да-да, приятельница. Только вот именно приятельница, и ничего больше. Так вот что она мне рассказала по телефону.
— А зачем ты ей звонил?
— Тьфу ты елки! Зубы разболелись. Хотел уточнить, когда моя врачиха работает, в какую смену. Так вот, не мешай… Милиция как-то очень быстро и ловко вычислила того, точнее, ту, что погибла на пожаре!
— А регистратура тут при чем?
— Ой, я сам точно не знаю, там что-то в карточках смотрели, сличали, сравнивали… Это все неважно. Главное — вывод. Знаешь, какой у них вывод?..
— Ну давай, давай рассказывай. Не томи.
— Погибшая, угадай кто?
— Ладно, Игорь. Говори уже!
— Погибшая — Олеся Платонова!
— Как?
— Так! Ты понимаешь, что это означает? А? Подумай хорошенько…
Тамара не знала, что сказать. Жизнь опять понеслась в таком быстром темпе, что она порой теряла связь с действительностью.
— Ну вот — и этот человек упрекал меня в глупости и близорукости! Представь себе Астахова. Вот он узнает о смерти Олеси. Потом о смерти Кармелиты. Как, наверно, ужасна, невыносимо ужасна станет его жизнь после этой потери… Тебе так не кажется?
И только теперь Тамара поняла все. Игорь намекает на то, что если инсценировать самоубийство Астахова, то в сложившихся обстоятельствах оно будет выглядеть очень естественно.
— Самоубийство? — прошептала она.
— Да. «Главный управский бизнесмен Николай Андреевич Астахов не выдержал обрушившегося на него горя. И свел счеты с жизнью». Примерно так будет написано в местной прессе.
— Постой. Но ведь Кармелита еще жива…
— Не страшно. Скоро умрет. Вот я тут через верных людей прикупил яду, который действует где-то так через трое суток после употребления. То есть как раз сегодня пора подливать.
— Что ж, — медленно сказала Тамара. — Наверно, ты прав. Хотя… постой, а ты уверен, что мы все правильно рассчитали?
— Тома, не увиливай. Мы так долго это все обсуждали, что никакой ошибки быть не может. Нужно идти на дело. Ты знаешь, я даже готов пойти вместе с тобой.
— Ух, какие мы смелые! Нет уж, сегодня тащиться в дом к Астахову точно не нужно. Такая сладкая парочка — это только лишние подозрения. Я одна пойду. Если что, скажу, пришла за вещами, поскольку не все еще забрала. Вот только надо подумать, куда налить яду?
— Мне сказали, он совершенно безвкусный. Ну или почти безвкусный…
— А ты проверил?
— В каком смысле?
— Ну попробовал?
— Нет, — виновато сказал Игорь, и только потом раскусил ее злую шутку. — Ха-ха-ха! Ну спасибо, Томочка. Я еще ядов не пробовал. В общем, яд бесцветный и почти безвкусный. И я уже даже купил резиновые перчатки, чтобы не оставить нигде никаких следов и флакончик выбросить.
— Нет, Игорек, вот тут ты не совсем прав. Кое-какие следы нужно оставить.
— Не понял…
— Если мы хотим, чтоб была инсценировка самоубийства, то следы оставлять нужно. Только не наши, а астаховские… Знаешь, а ведь я уже все придумала.
— Да? А ну-ка давай поделись.
— У нас дома. То есть, теперь уже конечно, не у нас, а у него, у Астахова дома, на кухне есть кувшинчик. Он там отстаивает чистую кипяченую воду. Причем ни я, ни Антон из него никогда не пили. Мы больше соки любим. А вот Коля вечно попивал.
— Так-так-так. И что?
— Сейчас, когда на него начнут сыпаться страшные известия, ему, конечно, будет очень плохо. Прямо скажем — хреново. Чтоб сердечко успокоить, он возьмет коньяку. А наутро потом целый кувшин точно выпьет. И оставит свои отпечатки пальцев на кувшине. А яд я пересыплю в какую-то из баночек на кухне, до которых он точно дотрагивался. Так потом, когда он помрет и милиция будет шмонать всю кухню, будет установлена картина самоубийства.
— Тома, ты гений! — только и смог сказать Игорь. — Ты, а не этот чертов Форс! Который у нас всегда под ногами путался…
Жаль, что Леонид Вячеславович не слышал последних слов. Жаль также, что он вообще не знал о замысле Тамары и Игоря, иначе без труда нашел бы во всех их построениях одну огромную ошибку. Объяснил бы, что Кармелита с Миро после взрыва в катакомбах погибнут только физически. Но юридически станут «без вести пропавшими», поскольку тела их не найдены. А в сложных случаях с наследованием такая формулировка — совсем другая история…
Впрочем, что об этом говорить, если грамотный юрист Форс все равно ничего этого не знал, не слышал.
Глава 35
Рубина пришла в конторку к своему Паше. Она любила смотреть, как он работает. А кроме того, обед принесла. Но Паша только кивнул ей головой и куда-то умчался по срочному делу. Да уж, лучшего директора для автосервиса можно и не искать. За год Пал Палыч довел до ума весь комплекс. И ремонтную часть, и заправку, и кафешку с магазином. Вот уж теперь все это наконец-то приносило Астахову такую прибыль, на какую изначально он и рассчитывал.
Пока Паша где-то бегал, Рубина разложила карты. Ничего хорошего они ей не говорили. Когда Палыч вернулся в контору, Рубина посмотрела на него тревожным и даже испуганным взглядом.
— Ну что такое? У тебя опять такая боль в глазах. Разве Люцита не сумела тебя успокоить? Она ведь уверена, что Кармелита жива.
— Да, жива, но карты говорят, что ей угрожает опасность. Кто знает, может быть, она всего лишь пока жива?! — сказала гадальщица и сама испугалась своих слов.
— Рубинушка, но разве можно доверять картам в таком деле? И так изводить себя из-за этого?
— Не только в картах дело. Я и сердцем беду чувствую. И Люцита тоже.
Палыч присел за стол.
— Волнуюсь я. Ты бы… поберегла свое сердце. Скажи, что я могу сделать, чтобы успокоить тебя?
— Паша, как я жалею, что потеряла дар шувани. Сейчас бы он мне помог.
Он посмотрел на нее строго, как врач:
— Ты не должна так нервничать. Пожалей свое сердце. Оно ведь уже немолодое.
— Нет, Паша. Нет, я не смогу успокоиться пока не увижу Кармелиту и Миро. Что-то недоброе с ними творится. Ой, недоброе. Я несколько раз карты раскладывала. И ни разу они хорошо не сложились. А в последний раз…
— Что? Не держи в себе, скажи мне.
— В последний раз они намекнули, что угроза есть не только для Кармелиты и Миро, который с ней рядом, но и для отца нашей девочки.
— Для какого отца? Для Баро или для Астахова?
— Вот этого карты не сказали.
* * *
Антон вышел из котельной. Решил прогуляться вокруг гостиницы, к которой он теперь относился, как к живому существу. И, пожалуй, даже близкому человеку, родственнику. Чтобы настроение стало получше, купил бутылочку безалкогольного пива и присел отдохнуть в сквере.
Увидел, как из дверей гостиницы вышла мама, сразу насторожился. Потому что вид у нее был… Как бы это сказать — слишком деловой, что ли. А все мамины дела в последнее время оборачивались злодействами. Неужели так будет и на этот раз? Антон решил проследить за Тамарой. Она была так сосредоточена, замкнута в себе, что совершенно не замечала слежки. И вот наступил момент, когда Антон понял, что мать идет домой. Точнее, в тот дом, в котором раньше они жили все вместе. А теперь там остался один Астахов.
Что она здесь забыла? Антон пробрался в дом вслед за матерью. По шуму, производимому ею, понял, что она прошла на кухню, и поспешил туда же. Когда Антон вошел на кухню, Тамара уже стояла лицом к нему с неестественной улыбкой:
— Сынок, ты здесь? Надо же, какая приятная встреча! И чтоб так, не сговариваясь, вернуться в наш старый дом…
Антон совсем не слушал ее, потому что уже понимал, что слова, сказанные ею, ничего не значат. Нужно смотреть по делам.
На столе лежит сумочка, она раскрыта. Значит, мама принесла что-то с собой. А что тут, на кухне, не так? Антон осмотрел кухню и понял, что кувшин. Любимый отцовский кувшин. Его место — там, в углу, за микроволновкой. А он сейчас стоит на столе. Почему? Ведь мать никогда не любила чистую, кипяченую воду. Всегда предпочитала кофе. Или соки. И почему она так неестественно улыбается?
Боже мой! Отцовский кувшин… Открытая сумочка… Неужели она принесла с собой яд, чтобы отравить Астахова?! Невероятное предположение… Но что, если оно правильное?
Недолго думая, Антон взял кувшин за ручку и протянул его Тамаре, так что она должна была взять его обеими руками.
— На, пей, мамочка. Ты ведь так торопилась… Наверно, с дороги с удовольствием выпьешь чистой водички?
Растерявшись, Тамара ничего не смогла сказать.
— Пей! — повторил Антон.
— Спасибо, не хочу, — выдавила из себя она.
— Тогда, дай мне! — сын выхватил кувшин из ее рук. — Мама, что, черт возьми, происходит. Ты вот так просто, как здрасьте, пришла, чтобы отравить Астахова?
— Он заслужил это!
— Неужели это все из-за денег? А? Неужели? Мам, остановись, пока не поздно.
— Поздно.
— Понятно. Ты думаешь, что вы с Игорем убили Кармелиту. Нет. Это не так. Кармелита жива. Я ее спас. Я вытащил Кармелиту из огня.
— Герой!..
— Не нужно иронизировать. Она — человек, и никто не вправе лишать ее жизни.
Тамара рассмеялась, с надрывом, по-мхатовски.
— Раньше ты так трепетно не относился к человеческой жизни. Помнишь, когда ты умолял меня убить своего ребенка? Тебе было плевать и на то, что Светка может пострадать. А ведь я тебе говорила. Я тебя упрашивала…
Антон потемнел лицом.
— Спасибо, что напомнила. Да, это было. Но ведь я сумел в конце концов остановиться. И ты тоже… Мама, остановись! Пообещай мне, что больше не тронешь Кармелиту. И отца тоже.
— Он тебе не отец. Твой отец — Игорь!
— Нет, мама, мой отец — Астахов. Я это понял давно. И навсегда! Никакого другого отца я не знаю. И не признаю. Мама, обещай, что ты прекратишь все эти темные делишки.
— А если я не стану обещать, что ты мне сделаешь? Что?
Антон не ответил, потому что и сам задумался, а что он может сделать матери. Она же, почувствовав его нерешительность, продолжила:
— Стой, погоди… Я попытаюсь догадаться. Ты сдашь меня милиции. Сдашь вместе с этим отравленным кувшином, на котором мои отпечатки пальцев… Что ж! Попробуй! Но учти, это очень сложно — сдать мать. Ведь я люблю тебя. — Тамара пошла к выходу.
— Мама, остановись! — умоляющим голосом крикнул он.
Она замерла на мгновение у двери. Потом резко бросила:
— Нам больше не о чем разговаривать, — и ушла.
Антон посмотрел на графин с отравленной водой. Что делать? Нужно принимать решение. Но какое?
Так, в нерешительности, он простоял минут пять. Потом тряхнул головой, как будто сбрасывая какое-то наваждение, и вышел, прихватив с собой кувшин.
* * *
Олеся умерла? Нет, этого не может быть, в это нельзя поверить. Наверное, произошла какая-то ошибка. Вот сейчас она выйдет из-за угла навстречу, и все. Пройдет этот дурной сон, который начался там, в милиции…
До сих пор Астахову наибольшим горем казались ссоры с Олесей, в последнее время участившиеся. Он был уверен, что ничего хуже быть не может. Оказалось, может — это ее смерть.
Николай Андреевич присел на скамейку, постарался вспомнить, когда между ними впервые пробежала искорка, та самая, которая потом оборачивается любовью. Он прикрыл глаза. И воспоминание всплыло само собой.
…С тряпкой для протирания пыли в руках она перебирала бумаги, лежавшие по всему его столу. А он вошел, строго спросил:
— Что вы здесь делаете?
На самом деле строгость его объяснялась неловкостью положения и, наверное, даже стыдом. Он ведь всегда стеснялся беспорядка, периодически возникающего у него на столе. И поэтому, когда кто-то вторгался на его стол, он, проявляя особый вид самозащиты, становился ужасно раздражителен.
Но Олеся ничего этого, конечно же, не поняла. Она совершенно растерялась, беспомощно, по-детски посмотрела на него. На глаза мигом навернулись слезы.
— Я… я… пыль протираю, бумаги стопкой складываю. У вас такой беспорядок на столе!
И только тогда он осознал свою вину. Ему стало страшно неловко: это же его бич с детства — захламленный рабочий стол. Как мама ни ругала (а потом жена, точнее, жены), толку никакого. Нечего сказать, молодец! Сам виноват, а на девочку набросился. Вон до слез довел… Как же убирать, не собрав бумаги, тонким слоем рассеянные по всему столу?
Тогда эти мысли мигом пронеслись в голове. И он ответил, так же несколько растерянно, виновато:
— Ну да, да. Все некогда. Руки не доходят.
— Не страшно, — улыбнулась Олеся. — Теперь же есть я. Я постоянно буду все убирать и аккуратно складывать. У вас же работы, наверно, очень много. Ведь так?
«Боже мой, — подумал он тогда. — Неужели хоть один человек на свете заметил, что у меня много работы?!»
— А не обманете?! — спросил шутливо.
— Ну что вы?! Нет, конечно! Я вообще никогда не обманываю, — сказала Олеся и тут же прикусила язык, застеснялась своего пионерского хвастовства.
Потом — звонок. Рабочий телефон загремел, как большой симфонический оркестр, сбив начавшие складываться особые отношения между ними. Он схватил трубку:
— Алло! Да?!. Да-да, конечно. Документы готовы. Да. Проект согласован… Бумага? По факсу? Да, вижу. Уже ползет. — Он ловко вытащил бумажку, порожденную факсом, быстро пробежал ее глазами. — Понятно. А что говорят юристы?.. Ясно. Выезжаю. И сейчас же отправляю письмо Зарецкому.
Ему нужно было убегать. А она смотрела на него так преданно, так верно. И тогда он сказал:
— Елки-палки, тороплюсь… И Тамара куда-то ушла. Олеся, вы умеете пользоваться факсом.
— Ну конечно! Я же девушка сообразительная.
— Так вот, сообразительная моя, — сказал он, незаметно для самого себя переходя на «ты». — Я сейчас должен срочно убежать, а ты, пожалуйста, отфаксуй это письмо по этому вот адресу. Все! Я в тебя верю! Пока! — и убежал.
Да, да именно тогда он по-настоящему обратил на нее внимание. И сказал ей «ты», что для него значило очень много. Правда, вот это «ты» было не навсегда. Он еще долго путался, говоря ей то «ты», то «вы».
Но как же так вышло, что они не были счастливы, когда жили вместе? Почему? Ведь он действительно в нее верил, всегда верил!
И отчего она, черт возьми, оказалась в конюшне Зарецкого? Она, конечно, была хорошо знакома с Кармелитой, но не сказать, чтоб так уж дружна…
Господи, если бы вернуться на сутки назад, он бы обежал весь город, но нашел бы ее, обнял бы и ни на секунду от себя не отпускал! Только ведь не вернешь ничего. Нужно просто привыкнуть, что из души вырвали большой кусок. И там теперь черная зияющая пустота. А еще очень стыдно, очень не хочется расплакаться на людях.
Астахов купил бутылку коньяка и пошел домой.
А дома было пусто, уныло, одиноко. Он поставил на бутылку стол. Следом — рюмку, разрезал свежий лимон. Подумал, что с дороги хорошо бы выпить чистой воды, но свой любимый кувшин так и не нашел…
* * *
«Как все ярко и красиво, просто глаза режет от буйства красок…»
Отцовскую машину Миро вел совсем уж осторожно. Тем более что дорога была непростая. Приволжские холмы, покрытые лесом, резкие повороты. В общем — смотри в оба, цыган!
«Эх, Люцита-Люцита, — Миро грустно улыбнулся. — Хотела не пустить меня к невесте. А вышло так, что еще быстрей отправила. Одного, без всего табора. Сейчас небось опять плачешь на материном плече. А мне, кажется, уже совсем близко. Где-то за этим поворотом…»
А из-за поворота выскочило что-то большое и уж немыслимо яркое. Да что ж такое! Что за день сегодня! Миро дал по тормозам.
«Что-то большое и немыслимо яркое» оказалось молодой цыганкой в цветастой юбке верхом на лошади. Лошадь вздыбилась, но девчонка удержалась в седле, не упала. Наездница! А какая красавица! С первого же взгляда у Миро аж дыхание перехватило.
Цыганка легко спрыгнула с лошади и пошла к нему ругаться:
— Ну и куда ты так гонишь?! Дороги не видишь? Лошадь мою чуть до смерти не напугал!
Миро вышел из машины. Со второго взгляда и вблизи девушка показалась еще прекраснее.
— Прости, красавица, не ругайся. Цела твоя лошадь. Видишь, в порядке, ничего с ней не случилось.
Миро ласково похлопал лошадь по шее. Та почувствовала цыганскую руку, успокоилась.
Девушка тоже погладила кобылку. Только с другой стороны.
«Надо же, — подумал Миро, — если бы сейчас не было лошади, наши руки соприкоснулись бы…» От этой мысли стало тепло, хорошо, как никогда еще не бывало.
— Ты сама откуда взялась такая? Местная? Со слободы?
— Ну предположим, да.
— Наш табор сюда едет. Может, как-нибудь и встретимся.
Руки, которыми оба поглаживали лошадь, случайно соприкоснулись. Миро хотел, чтобы это прикосновение длилось как можно дольше. Но девушка, улыбнувшись, спрятала руку за спину.
— Может, и встретимся, ром. Когда-нибудь. А сейчас, извини, мне некогда, — и вскочила в седло.
— А зовут тебя как?
— Меня? — девушка замешкалась, обдумывая: говорить не говорить; но потом все же решила сказать, соврав при этом: — Груша меня зовут!!! Груша. Из слободы!
Погарцевав немного, ускакала прочь. Миро долго смотрел ей вслед, благо там, куда она отправилась, леса не было. Когда девушка скрылась за холмом, Миро грустно опустил голову. И увидел браслет, оброненный девушкой. Поднял его, рассмотрел. Приложив к губам, едва слышно сказал ему: «Браслет, браслет, помоги этой красавице, когда я верну тебя ей, защити ее, не дай никому обидеть. И, если сможешь, напомни ей обо мне. Пожалуйста!»
Они проснулись. Оба. Одновременно. Но, поскольку вокруг была абсолютная темнота, могло показаться, что они еще спят. Только тупая тяжелая боль в голове указывала на то, что это уже не сон, а реальность. Причем невеселая реальность. Каждый из них попробовал пошевелиться. Не получилось — ноги и руки были связаны очень туго.
Странное дело. Ни он, ни она не сказали ни слова, темнота была абсолютная. Но при этом оба чувствовали, что они тут вдвоем. И никого рядом…
— А как мы оказались здесь? — спросила Кармелита.
— Я нашел тебя в котельной. Ты была без сознания. Там еще была Тамара. Она сказала, что вызвала «скорую». Потом пришел врач… А дальше я ничего не помню. Наверное, он ударил меня чем-то по голове.
— Игорь…
— Что?
— Я думаю, это был Игорь Носков — старый друг Тамары. Он куда-то уезжал, а потом вернулся в город. Но кто-то мне говорил, что за это время Игорь сильно изменился. Просто невозможно узнать.
— Понятно. Пусть я его не узнал… Но Тамара! Как я мог ей поверить? Да еще и Антон! Ведь это он тебя перетащил в котельную?
— Он. Я не думаю, что Антон виноват. Он меня спас, вытащил из пожара, устроенного Тамарой и Игорем. Антон знал, что они за мной охотятся, хотел что-то придумать, чтоб защитить меня. Но они нашли раньше…
— Жаль… Жаль, что все не так, как во сне…
— В каком сне? Это когда ты ехал на машине, а я скакала на Звездочке. Мы столкнулись, и я назвалась тебе Грушей?
— Да… — в голосе Миро прозвучало изумление. — А что тебе тоже именно это приснилось?
Она кивнула головой, но Миро этого не мог увидеть из-за темноты:
— Точно, как я тебе описала.
— Надо же, никогда бы не подумал, что двум людям одновременно могут сниться абсолютно одинаковые сны!
— Миро, а в твоем сне мы коснулись друг друга руками?
— Да.
— И в моем тоже. И сразу стало так хорошо-хорошо.
— Угу…
После этого в абсолютной темноте они сразу нашли губы друг друга. И поцеловались.
* * *
На скамейке напротив милицейского здания сидел молодой человек весьма странного вида и поведения. Рядом с ним на той же скамейке стоял кувшин с водой. А сам он, глубоко задумавшись, смотрел куда-то далеко-далеко, за какие-то одному ему известные горизонты.
Долго так сидел. Не меньше часа. Потом встал, беспомощно развел руками (такой жест люди обычно сопровождают словами: «Я никак не мог поступить иначе!»). Тяжело вздохнул. Аккуратно, одной рукой взял кувшин за ручку и пошел в милицию.
* * *
Астахов не стал напиваться.
Открыл бутылку, выпил рюмку коньяка, закусил кружком лимона. И все… Хотя нет, не все. Еще сбегал в кабинет за фотографией Олеси. Поставил ее на стол, прислонив к сахарнице. Наполнил рюмку и ей, положив сверху лимонный кружок, посыпанный сахаром и кофе (она так любила). Налил и себе вторую рюмку. Опрокинул ее, помянув свою любимую.
Острая резь в сердце прошла, уступив место протяжной, ноющей боли. Осознать исчезновение из этого мира Олеси все равно было невозможно. Но ведь есть еще Кармелита. Живая, но неизвестно, куда пропавшая. Нужно все сделать, чтобы спасти хотя бы ее.
Поэтому Николай Андреевич поехал к Зарецкому.
Тот встретил гостя вопросом:
— Коля, ну я не понимаю… Что такое? Куда ты исчез? Невозможно до тебя дозвониться. Почему ты отключил мобильный? Что тебе сказали в милиции? Что случилось?..
Астахов молча прошел в глубь кабинета, сел на диван. Достал из кармана листки, ксерокопии бумаг, которые ему показали в милиции, протянул их Баро. Тот молча и чуть обиженно взял бумаги, начал их рассматривать. Потом, вчитавшись и всмотревшись в документы, с ужасом посмотрел на приятеля:
— Как же это? Что? Это же Олеся…
— Да… да… — выдавил из себя Астахов.
Все еще отказываясь верить в то, что произошло, Баро спросил:
— Что это значит? Неужели…
— Это значит, — сказал Николай дрожащим голосом, — что в конюшне сгорела Олеся.
— Да нет. Этого не может быть! Они ошиблись. Они в бумагах что-то перепутали…
— Дело не только во всех этих листочках, я походил по городу, все перепроверил. Ее со вчерашнего вечера никто не видел… Ни в гостинице… нигде…
— Но, может быть, это совпадение… Вдруг она уехала куда-нибудь?
— Нет. В милиции уверены, что… сгорела Олеся.
— А ты сам веришь в это?
— Да… уже да. Еще час назад не верил, а теперь полностью осознал — это все действительно о ней.
Повисло тягостное молчание. Неожиданно Астахов вскочил с дивана и забегал по комнате:
— Я! Я виноват, что не удержал ее! Если бы я мог тогда понять, что с ней творится…
— Коля, не надо. Твоей вины нет. Не накручивай себя, — начал успокаивать его Зарецкий.
Как же все быстро меняется в жизни. Только что Баро подсознательно сам ждал слов сочувствия в свой адрес. И вдруг, в мгновение ока, он сам превратился в утешителя безутешного Астахова.
К счастью, Николай остановился, сумел удержать себя от начинавшейся истерики. И, чтоб успокоиться, чем-то занять себя, начал делать необязательные вещи, достал носовой платок, аккуратно сложил его и спрятал в карман, посмотрел на часы. Вслед за ним на часы глянул и Зарецкий.
— Коля! Что ж ты не сказал, который час?! Вот-вот должны взорвать катакомбы. Надо поехать, проконтролировать все работы. Или отложим?
— Не нужно откладывать, — устало сказал Астахов. — Ничего уже не изменишь… Сидеть тут, взаперти, ждать, непонятно чего, еще труднее. Поехали.
Глава 36
Миро и Кармелита долго пытались развязать веревки зубами. Но ничего не получилось — очень уж тугие узлы сделал Игорь. Попробовали тереться веревкой о торчащие камни. И здесь результат никудышный. Когда тебя спеленали так туго, трудно делать резкие, порывистые движения, необходимые для того, чтобы перетереть толстые волокна.
Устав от бесполезной возни, оба просто отвалились, легли на спину, отдышались.
— Ну что, давай еще раз! — сказал Миро и снова пополз к Кармелитиным запястьям.
Ему хотелось ласкать их — целовать, гладить. А приходилось вгрызаться в веревку, заодно цепляя клыками ее нежную кожу. Девушка поморщилась от боли, ойкнула, потом взвизгнула.
— Терпи. Терпи, моя хорошая, — сказал Миро и продолжил свое безнадежное занятие.
Поняв, что ничего не получается, он зарычал на всю пещеру от отчаяния и злости.
— Тише милый, — проронила Кармелита. — Ушам больно. Если зубами разгрызть не получается, давай я попробую руками что-то сделать. Одни связанные руки да другие связанные руки, может быть, вместе что-то получится.
— Вряд ли. Узлы слишком крепкие.
— Нет, Миро, надо пытаться, пока они не вернулись.
— Они не вернуться!
— Почему? Они хотят нас убить, значит, должны довести дело до конца.
— А они уже и довели его до конца… Сегодня катакомбы взорвут. Я думаю, времени уже совсем мало осталось…
Кармелита повернулась к нему, уткнулась лбом в плечо.
— Неужели это все? Все, что нам осталось… Связанными побыть вместе за полчаса до смерти…
Миро нашел в себе силы усмехнуться:
— Кармелитушка, я не знаю, сколько нам осталось. Может, полчаса. Может, три минуты. Может, три часа. Но сколько бы ни было, нужно еще и еще пытаться освободиться.
Они повернулись друг к другу спиной, по очереди пытаясь своими затекшими пальцами распутать грубые узлы. Периодически, чтобы рассеять мрачность ожидания, Миро устраивал игру-охоту, хватая всей пятерней какой-нибудь пальчик Кармелиты. И начинал крутить его в разные, стороны (но так чтоб не было очень уж больно).
Тогда Кармелита начинала вслух смеяться:
— Ой! Ой! Отпусти! Больно!
Он отпускал ее, и снова продолжались судорожные попытки освободиться.
* * *
Настал счастливейший для Люциты момент. Рычу стало лучше настолько, что врачи разрешили ей перейти в палату, покинув стульчик в коридоре, ставший уже родным. Теперь она все время была рядом с ним. И порой даже надоедала своей заботой. Ну просто очень нелегко болеть, когда подушку тебе поправляют раз пять в течение десяти минут.
А потом, во время одной из таких процедур Богдан вдруг спросил у жены:
— Люцита! А что там с Миро и Кармелитой?
— Они пропали…
И тогда он сказал:
— Мы должны сделать все, чтобы найти их.
Люцита замерла, как будто прислушиваясь к себе.
— Богдан… Ты настолько веришь в мои силы?
— Конечно, я уверен. Ты же спасла меня.
— Тебя спасли врачи.
— Нет, ну и они, конечно, тоже. Но если бы не ты… Я же все время чувствовал, что ты рядом. Что ты не даешь уйти в темноту, покинуть этот мир. Ты зовешь меня, не отпускаешь. Только потому и выжил.
Люцита нежно погладила его по руке.
— Богда-а-анчик…
— Нет, правда, Люцита. Ведь я уже почти совсем здоровый. Раны буквально на глазах затягиваются. А от этого и у тебя сил прибавляется. Попробуй «посмотри» еще разочек, может, увидишь, где они.
— Милый мой, я пытаюсь, но у меня ничего не получается. Пойми, молодая Люцита — не такая сильная шувани, как старая Рубина. Я только учусь.
— Ну не такая ты уж и молодая… — сказал Богдан несколько игриво.
Она посмотрела на него подчеркнуто возмущенно, после чего он сразу же начал оправдываться:
— Шучу! Шучу! Шучу! Я только хотел сказать, что ты не сопливая девчонка, а жена такого замечательного мужа. Знаешь, Люцита, а может, тебе еще раз сходить к Рубине. Ты — новая шувани. Она — старая шувани. Авось вместе у вас лучше получится.
* * *
Тамара прибежала в гостиничный номер в бешенстве. Игорь посмотрел на нее с удивлением:
— Что? Что случилось?
— Все пропало. Собирайся. Срочно!
— Да что с тобой?
— Плохо. Совсем плохо. Антон меня выследил. У него остался кувшин с отравленной водой и с моими отпечатками.
— Какие отпечатки? Я же тебе дал резиновые перчатки.
— Да, помню. Но… Но так получилось. Не могла же я начать с ним драться.
— Как «не могла»? Надо было драться! Вдребезги разбить этот чертов кувшин!
— Поздно. Он нас выследил. Он все о нас знает. И если вдруг пойдет в милицию…
Чемоданы были собраны очень быстро. Игорь с Тамарой забросили их в машину на те же места, где еще недавно лежали мешки со связанными Миро и Кармелитой…
Как назло, оказалось, что бензин почти на нуле. А на пути была заправка… та самая заправка, которой когда-то рулил Игорь и где Тамара была частой гостьей.
Пришлось заехать. Пошел бензин. Хорошо хоть ни Палыча, ни его старухи не видно. Вдруг из-за дверей конторки вышла Рубина. Игорь, заправлявший машину, начал торопиться. И в спешке не заметил, как из кармана у него выпало маленькое колечко, с бриллиантиком — то самое, которое он хотел подарить Тамаре. По правде сказать, оно и выпало потому, что Игорь не стал его прятать глубоко-далеко, надеясь, что подруга передумает и примет подарок.
Запрыгнув в машину, он дал по газам, и вскоре уже машина скрылась из виду. А Рубина все так же неторопливо подошла к тому месту, где несколько мгновений назад стоял автомобиль. Она сразу же увидела колечко, наклонилась и подняла его.
* * *
И снова ничего не получилось. Окончательно стало ясно, что они обречены.
— Все, Миро, хватит, — сказала Кармелита. — Все равно нет больше никакого выхода, я не хочу провести последние минуты в каком-то глупом копошении.
— Подожди, постой, давай я еще раз попытаюсь…
— Нет, нет, не нужно. Ты же видишь, что все это бесполезно. Лучше просто поговорим, попрощаемся.
Он понял, что она совершенно права. Иногда нужно иметь смелость признаться себе в самом худшем.
— Прости… Прости, моя любимая, что не смог тебя уберечь.
— Это ты меня прости. — По щекам Кармелиты потекли невидимые в пещере слезы. — Ведь ты здесь из-за меня оказался.
— Конечно, из-за тебя. И ни секунды не жалею. Ведь я всегда мечтал быть рядом с тобой. И вот мы вместе. И теперь уж навсегда будем вместе…
— Миро! Миро! Ну почему все так несправедливо? Почему, как только подходишь к счастью… как только начинаешь чувствовать его, немножко, краешком, так сразу все кончается.
— Если бы что-то можно было изменить и каким-то чудом мы отсюда выбрались… Я бы никогда больше не отпустил тебя. Ни на шаг не отпустил бы!
— И ты бы мне простил Максима?
— Да что же прощать. Настоящая любовь не требует прощений. А эта любовь была настоящей. От нее он и погиб… А теперь мы погибнем. Тоже из-за любви. Да и вообще, достаточно один раз заглянуть в глаза смерти, чтобы понять, насколько это неважно.
— Да… да… Спасибо… Как бы я хотела, чтобы ты меня обнял сейчас.
— Увы, — сказал Миро. — Я сейчас не могу даже этого…
Он прислонился лбом ко лбу Кармелиты. И она снова заплакала.
* * *
Рубина, растерянная и задумчивая, присела у дверей автосервиса на ступеньки. Посмотрела на колечко Кармелиты, оброненное Игорем, повертела его в руках. К ней подбежала Люцита.
— Рубина, что с тобой? Тебе плохо? Почему ты на ступеньках сидишь?
— Эх, молодежь… — улыбнулась Рубина. — «Почему на ступеньках»? У цыгана дом — везде, где остановится. И скамейка — везде, где присядет. Вот, глянь на это колечко…
Люцита взяла кольцо всмотрелась в него. Красивое…
— Что это?
— Это колечко Кармелиты. Ей Астахов подарил. А оно тут оказалось… Выпало из кармана у вора. Или мародера…
И тут Люцита иначе посмотрела на кольцо, тем самым взглядом, внутренним.
Миро и Кармелита вместе. Их лица рядом. Они целуются…
Люцита улыбнулась. И видение тут же прервалось.
— Что? Что? Ты что-то видела. Скажи, где они.
— Извини, Рубина. Я не успела заметить. Увидела только, что они целуются.
— Целуются?
— Да.
— Значит, не все так плохо.
— Погоди судить. Я сейчас еще раз всмотрюсь…
Они перестали целоваться. Лицо Кармелиты мокро от слез. Что это? Они связаны. И вокруг темень, страшная темень, хоть глаз выколи.
Люцита не на шутку перепугалась.
— Рубина, они связаны! Кармелита плачет. Все очень плохо. Это прощальные поцелуи!
— Еще! Посмотри еще раз. Не выходи так быстро, постарайся всмотреться, понять, где они находятся.
— Я не могу!
— Как?!
— Не могу, не получается! Я ничего не вижу!
— Люцита. Ты, главное — не нервничай. Успокойся — это главное!
— Да, да, конечно.
Но легко сказать «да, конечно». Люциту всю трясло от волнения. У нее никак не получалось сосредоточиться и «увидеть» то, что нужно. Рубина поняла, что должна что-то сделать, как-то помочь, встряхнуть юную шувани.
— Девочка моя, сейчас все будет хорошо. Сейчас мы вместе постараемся. Давай смотри мне в зрачки. А я — тебе. — Она начала напевать старинную цыганскую песню.
И после этого они все увидели. Обе. Одновременно.
Миро и Кармелита лежат связанные в катакомбах.
— Катакомбы?!
— Да…
— Катакомбы… — Рубина вдруг взвилась, вскочив со ступенек. — Катакомбы! Их же должны сегодня взрывать! Прямо сейчас!
— Нужно кому-то позвонить…
— Нет, не нужно. Только время потратим. Вон Пашина машина. А я научилась водить!
* * *
Каждый мужчина в душе мальчик. И его неудержимо тянет к такому завораживающему зрелищу, как взрыв. Баро и Астахов стояли у катакомб, ожидая именно этого зрелища.
— Знаешь, — сказал Астахов. — Я в детстве страшно любил сам взрывы делать. Сначала спичечный коробок зажигал и бросал. Потом опыты ставил с разными веществами, смешивал, поджигал. Хорошо вообще, что цел остался. А уж как от матери доставалось!
— Удивил! Думаешь, Коля, ты один такой. У меня тоже разное бывало. Вот, помню, один раз…
Сзади, за их спинами раздался страшный скрип тормозов. Невероятная картина: за рулем — Рубина. И Рамир, и Николай рассмеялись, но уже через мгновение смех их прекратился.
— Там! Там! — кричала Рубина с перекошенным лицом.
— Там Миро и Кармелита в катакомбах, — подхватила Люцита.
— Что? — Баро и Астахов переглянулись.
— Остановите… взрыв… — выдохнула Рубина.
— Поздно, — решительно сказал Баро, быстро глянув на часы. — Десять минут осталось. Пока начнем звонить, объяснять, кто мы да что. Можем не успеть. Полезли сами. Вход недалеко, через минуту там будем.
Все четверо запрыгнули в машину. Только теперь уже ее вел Рамир.
* * *
— Прощай, любимая… — сказал Миро.
Каким-то шестым чувством, самой своей кожей, он ощутил, что вот-вот должен произойти взрыв.
— Прощай! — сказал Кармелита.
Они поцеловались. Теперь уж точно в последний раз.
Но вдруг услышали какой-то шум, получавшийся от наложения слов. Да нет, не просто слов, а имен. Их имен:
— Иро-о-о! И-та-а-а!
— Мы здесь! Здесь! Сюда! — закричали пленники что было силы.
Господи, неужели за ними пришли. Неужели появился шанс спастись. И еще остаться пожить на этой планете, несмотря ни на что, веселой и радостной.
Вскоре показался свет фонарика. Слабенького, дешевенького (какие обычно возят в бардачках «Жигулей» и «Лад»), с посаженными батарейками, но все же фонарика.
— Кармелита! — голос раздавался уже совсем близко.
И вот уж Астахов бросился к Кармелите, обнял ее.
— Папа! Папа! — разрыдалась она.
— Дочка, успокойся, все будет хорошо, все уже хорошо! Сюда, Рамир, перерезай веревки.
Подоспевший Баро освободил сначала Кармелиту, а потом Миро. И уже вчетвером они побежали к выходу. Боясь только одного: как бы в горячке не свернуть тупиковый коридор. Потому что времени вернуться и выбраться отсюда уже не будет…
* * *
Люцита и Рубина ждали в машине у входа в катакомбы. Обе забились в уголок, чтобы, когда пленников выведут наружу, все смогли быстро занять места в салоне. Ведь машина стояла в зоне взрыва. Так что уезжать нужно будет как можно скорее.
— Что же их нету? Где ж они. Пара минут осталась.
— Ничего, Люцита! Ничего! Сейчас… Сейчас… Подожди. Я чувствую, они должны выйти.
* * *
Нет, они не ошиблись, вот уже и выход из катакомб. Баро на ходу уже начал прикидывать, как сейчас прыгнет на водительское место, как заведет машину, тронется с места. Эх, надо было сказать, Рубине, чтобы развернулась, пока они здесь бегают.
* * *
— Люцита, знаешь, что я подумала. Вот они сейчас выскочат. А машина стоит лицом к катакомбам. Рамиру придется еще время тратить на разворачивание…
— Ты права, Рубина. Лучше сейчас развернуться, чтобы потом сразу уехать.
Старушка выскочила с заднего сиденья. Села на место водителя. И начала разворачиваться. Как для новичка, довольно-таки лихо.
* * *
Кармелите и Миро бежать было трудно. Мышцы, которые так надолго оказались в веревочном плену, совсем затекли. А порой и вовсе норовили отказать. Поэтому Баро с Астаховым пустили молодых вперед, а сами бежали сзади, торопя и подбадривая…
Когда четверка выбралась из катакомб, то увидела, что машина (уже заведенная) развернута бампером к дороге. Рубина, сидевшая за рулем, закричала:
— Все! Быстрей! Родненькие мои! Быстрей! Поехали!
Они запрыгнули в машину, чуть потеснившись на заднем сиденье.
Шофер Рубина сорвалась с места и поехала так ловко и быстро, как будто все жизнь работала таксисткой.
Но они еще боялись радоваться. Рано…
И вот раздался взрыв. Громкий. Страшный. Кое-где земля начала проседать. Благодаря своему непостижимому чутью, Рубина объезжала эти места… В какой-то момент все поняли, что критическая точка пройдена. Они выехали из зоны взрыва и вернулись в теплый светлый и относительно безопасный мир.
Все шестеро одновременно начали кричать, обниматься, целоваться.
Потому что так приятно ощутить, что ты остался не под землей, а на земле.
* * *
Астаховы, Николай Андреевич и Антон, устроили семейные поминки. За столом было четверо — они двое и фотографии двух их любимых женщин. Антон пил только принесенное с собой безалкогольное пиво. А Астахов-старший позволил себе продолжить початую бутылку коньяка. Перед снимками были поставлены две рюмки с коньяком, накрытые хлебом.
Давно Астахов не общался с сыном так хорошо и душевно. Обоим даже казалось, что женщины с фотографий незримо присутствуют здесь. Говорили обо всем: о большом и малом, о важном и о пустяках. В какой-то момент Николай Андреевич пожаловался, что не может найти свой любимый кувшинчик для питьевой воды. Антон сразу перестал есть, как будто подавился.
— Сынок, что с тобой? — озаботился Астахов.
— Ничего. Просто я рад… Рад видеть тебя живым и здоровым…
— Я не понял. Ты о чем?
— Ты знаешь, что маму и Игоря арестовали. Так сказать, по совокупности их подвигов. Так вот… Наша мама пыталась тебя отравить. Подсыпала яд в твой кувшин. Я увидел это, отобрал его и отнес в милицию. Там были ее отпечатки пальцев. Поэтому она и попробовала уехать из города как можно быстрее.
— Этого не может быть… Ты ничего не придумываешь? Не путаешь?
«Эх, папа… — подумал Антон. — Ты еще спрашиваешь, не путаю ли я. Если б ты только знал, что пожар в конюшне и гибель Олеси тоже их рук дело! Впрочем, следствие только началось. И ты об этом еще узнаешь».
— Подумать только! Какой ужас. И я двадцать лет был женат на этой женщине. Послушай, а Алла Орлова арестована тоже за это?
— Пап, ну ты вопросы задаешь?.. Я же не юрист.
— Но, судя по твоим глазам, что-то все же знаешь. Или нет?
— Знаю. Мне Соня рассказала. — Антон снова замялся, потому что дело Аллы Борисовны также касалось его отца самым непосредственным образом. — Похищение твоих картин — это ее заказ.
— Что?
— Да. Соне очень стыдно и больно. Но это так.
— Но зачем? Она же не бедная женщина! Чего ради лезть в такую авантюру.
— Трудно сказать… Не мне судить. Я сам совсем еще недавно творил такое, что теперь вспомнить страшно. Как я понял… Она очень обозлилась после смерти Максима. Вот и хотела насолить всем, кто был с ним связан и, как ей кажется, виноват в его смерти. Тебя — оставить без твоих любимых картин. А кражу спихнуть на цыган и посадить их. Алла Борисовна очень хитро действовала, через посредников.
— Как же ее вычислили? Неужели Солодовников так расстарался?
— Ага, — саркастически усмехнулся Антон. — Сейчас, от него дождешься. Он только свое кресло просиживал, какие-то хитроумные комбинации прокручивал. А все это раскрыла Ира Полякова.
— Практикантка, что ли?
— Да.
— Вот умница!
— Не то слово. Кстати, Соня разузнала хорошую новость. Солодовникова переводят в область, на повышение. А Полякова будет на его месте. И даже в его кабинете!
— Ну спасибо. Хоть что-то приятное. Ладно, сынок, — наполнил рюмку коньяком. — А ты наливай своего, безалкогольного. Мою Олесю помянули, а теперь помянем твою… нашу Свету. Не чокаясь!
— Нет, папа, знаешь, я бы не стал так говорить. Ведь мы не видели умершей Светы. И Форс, когда начинаешь говорить с ним о дочери, все время чего-то виляет. Кто знает, может, он ее где-то упрятал. И она жива. И она, и мой сын…
— Мой внук, — повторил за ним Астахов.
«Да, папа, твой внук. Истинно твой внук. Потому что ты, растивший меня, мой отец. Мой настоящий отец. И ничего больше на эту тему я слышать не хочу!»
Эпилог
Давно это было. Баро тогда только осел в Управске, думал еще, что ненадолго, что временно. Бейбут со своими шел мимо, остановился. Хороший был вечер, добрый: пили, ели, вспоминали, шутили, пели. Двенадцатилетний Миро все заглядывался на семилетнюю Кармелиту. Но подойти стеснялся. Хотя и видел, что она на него тоже смотрит, правда, украдкой, чтоб не заметил. А когда мальчик глядел на маленькую цыганку, девочка отворачивалась, подчеркивая свою независимость.
Потом они все же познакомились. Но игры у них были мальчишеские — играли «в ножики», лазали по деревьям, бросались цветами репейника, застревающими в одежде, на лошадях катались.
Вечер заканчивался, костер догорал, Бейбут и Баро курили трубки, любуясь детьми.
И вдруг Миро решительно прервал игру, подбежал к отцу и что-то быстро прошептал ему на ухо. Бейбут улыбнулся:
— Баро, мой сын хочет жениться на твоей дочери. Засылать сватов?
— Нужно спросить об этом у самой невесты, — засмеялся в ответ Зарецкий. — Кармелита, доченька, подойди ко мне.
Разгоряченная игрой, с пылающими щеками, Кармелита подбежала к отцу.
— Ну что, доченька, хочешь выйти замуж за Миро?
Девочка расцвела — вот она, любовь, о которой говорила Ляля-Болтушка.
— Да, хочу! Хочу!!!
Баро и Бейбут перестали смеяться, достали трубки изо рта, обменялись рукопожатиями:
— Так тому и быть!..
…………………………………………………………………………
Так оно и сталось.
Внимание!
Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.
После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.
Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.
Комментарии к книге «Счастье цыганки», Олег Викторович Кудрин
Всего 0 комментариев