«Зеркало для двоих»

Зеркало для двоих (fb2) - Зеркало для двоих 2932K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Анна Смолякова

Анна Смолякова Зеркало для двоих

— Юля, — окликнул Сергей совсем негромко.

Она встала и сделала несколько шагов ему навстречу. И тут он подхватил ее на руки, легко и естественно, как будто делал это по сто раз на дню. И закружил так, что волосы ее веером взметнулись на ветру. Юлька смотрела на вертящееся небо, усыпанное звездами, и с радостным изумлением понимала, что конец их истории еще не написан…

Жила-была маленькая девочка, ее звали Юля, и она очень хорошо понимала, что такое любовь. У девочки была мама. Строгая, красивая и всегда немножечко чужая. Когда Юлька была еще совсем-совсем маленькой, главным маминым достоинством ей казались восхитительные туфли. Черные, лаковые, с тяжелыми квадратными каблуками и причудливой блестящей пряжкой, они с неудержимой силой манили ее к себе, в глубины стенного шкафа. Мама доставала дочку из-за вороха платьев, звонко смеялась и разрешала померить туфли. Юлька всовывала в них ножки, подтягивала вечно сползающие красные колготки и ждала, ждала, затаив дыхание, когда же произойдет чудо и волшебные башмачки унесут ее на край света. Нет, она вовсе не хотела улетать от мамы, но у нее было одно желание, которое она, наверное, не доверила бы даже золотой рыбке.

Только эти волшебные туфли Юлька могла бы попросить поднять ее в воздух и доставить прямо во дворец к доброй фее. Добрая фея, конечно же, спросила бы:

— Чего ты хочешь, смелая девочка?

И она бы ответила:

— Я хочу драгоценную корону и огромный букет цветов для мамы. А для себя белое платье до полу, и чтобы со звездочками. И медаль, на которой написано: «Самой хорошей и послушной дочке».

А потом Юлька прилетела бы домой, навела порядок в коробке с игрушками и украсила квартиру цветами. Она много раз представляла себе, как это будет. В замке заворочается ключ, дверь скрипнет. На пороге появятся папа и мама. Папа сядет на корточки и поможет маме снять сапоги с блестящими жатыми голенищами. Мама повесит на плечики коричневый плащ с огромными круглыми пуговицами. В каждой пуговице отразятся по три сверкающих лампочки, и, наверное, целых сто лампочек вспыхнут в мелких холодных брызгах, которые упадут с маминых волос, когда она слегка тряхнет головой. Потом мама пройдет в комнату, увидит белые цветы, золотую корону и все поймет. Она еще будет стоять как вкопанная, гордая и счастливая, когда папа принесет на руках Юльку. А на шее у девочки будет висеть медаль «Самой хорошей и послушной дочке». И мама наденет корону и крепко прижмет к себе Юльку, потому что поймет, что дочь на самом деле хорошая и послушная и что ее стоит любить. И Юлька почувствует, что теперь имеет право каждый день вот так прижиматься к маме, потому что она принесла для нее самый красивый подарок на свете, потому что она стала примерной девочкой, потому что она заслужила мамину любовь…

Потом девочка подросла и стала часто приводить домой разных подружек. Она любила доставать с верхней полки шкафа альбом и показывать заветную фотографию. На фотографии молодая, потрясающе красивая женщина.

— Какая-нибудь артистка? — гадают девчонки. Юлька молча мотает головой и чувствует, как ее распирает от гордости. У женщины на снимке прямые, черные как смоль волосы, низко подстриженная челка и юные сочные губы. А глаза у нее, как у кошки, огромные и пронзительные.

— На Панночку из «Вия» похожа… — восхищенно шепчет одна из девчонок.

— Только еще лучше, — подхватывает другая. И Юлька понимает, что пришло время наслаждаться победой.

— Это моя мама, — небрежно бросает она и видит, как в глазах подруг загорается зависть. Теперь уже неважно, что мама редко гладит по голове и что прижиматься к ее коленям как-то страшно и неловко. Никому ведь не придет в голову прижиматься к коленям великолепной Панночки? Зато это ее, ее собственная мама. Юлька качается на волнах славы и даже не замечает негромкого вопроса:

— А ты, наверное, на папу похожа, да?

Девочке девять лет. В пионерском лагере «Радуга» жарко и скучно. Простыни на кроватях противные и шершавые. Спать совсем не хочется. Впрочем, из всей палаты дрыхнет только одна Ира Демина, толстушка с тонюсенькой белой косой. Остальные сидят по-турецки, потому что это очень модно, и рассказывают друг другу страшные истории про черных кенгуру и пирожки с ногтями. Про мальчиков не говорят. Стоит ли тратить время на этих безобразных, грубых и глупых существ? Люция Плотникова из соседней палаты дружит с Максимом Дорофеевым, и поэтому над ней все смеются. Не то чтобы девчонкам не понятна эта «любовь»… Слава Богу, почти все уже пережили первое волнующее чувство к соседу по парте. То, которое заставляло трепетать молодое наивное сердце и выливалось в отчаянное: «Я без Вадика Копысова жить не могу!» Нет, вслух, конечно, говорилось что-то вроде: «Я бы его в унитазе утопила!» Но, Боже, как страдала и металась при этом душа! А потом пришло понимание. Ясное и четкое осознание того, что любви достойна только девочка. Потому что с девочкой не нужно перекидываться дурацкими записочками и целоваться под партой, зато можно играть в «классики», обмениваться календариками и долго-долго разговаривать о жизни…

В тихой палате № 12 кипят страсти. Обитательницы борются за право быть подружкой роскошной Лариски Неверовой. У нее карие глаза с загнутыми кверху ресницами, ямочки на щеках, алый рот и длинная, до попы, коса. Лариску постоянно донимают мальчишки, и верные наперсницы без устали гоняют их от своей любимицы. Реальных претенденток на право называться ее подругой — двое. Танька Кириллова, потому что она тоже симпатичная, и Юлька Максакова, потому что она очень хорошо понимает, что такое любовь. Любовь — это когда кто-то сильный и красивый обращает на тебя внимание, и ты чувствуешь себя нужной и от этого счастливой. Любовь — это когда хочется смотреть, не отрываясь. Любовь — это когда можно сидеть рядом и знать, что тебя не прогонят. Любовь — это когда есть человек, который согласится взять то тепло и нежность, которые ты так хочешь отдать…

Еще пару дней назад у них с Танькой были примерно равные шансы, но вчера Юлька сочинила стихотворение, которое посвятила Ларисе. «Не назову тебя красивой, Ларисой, чайкой назову…» — это не понравилось. Зато вполне благосклонно было принято продолжение про водопад волос, сияние глаз и прелесть улыбки. Теперь Юлька сидит с Ларисой на одной кровати, и богиня заплетает ей косу. Тонкие волосенки туго натягиваются на висках, отчего голова превращается в «тыковку», а выпирающие скулы делают девочку похожей на монголку. Юлька тает от счастья, и ее лицо на какое-то мгновение даже теряет свою некрасивость… Серая и незаметная «мышка», готовая на любые жертвы. Идеальная подруга. Девочка, которая так хочет, чтобы ее любили…

Часть первая ЮЛЬКА

«Ну, почему, почему мне сегодня так не везет?» — огорченно размышляла Юлька, выходя из павильона Бутырского рынка с полупустым пакетом в руках. Нет, она, конечно, купила кое-что из овощей и зелень, но курицы, нежной, откормленной домашней курицы на рынке не оказалось. А ведь так хотелось сделать настоящее чахохбили, с томатами и красным вином. Уложить золотисто-розовые, истекающие соком куски на старинное бабушкино блюдо, украсить все это великолепие ломтиками лимона и поставить на стол среди свечей… Да, именно среди свечей. Такой праздник немыслим без бронзовых подсвечников, янтарных наплывов воска и искрящегося в бокалах хорошего вина. Подумать только, всего четыре месяца назад в ее жизни не было Юрки! Как, а главное, зачем она жила до него? Чем дышала, о чем думала все эти двадцать три года? Он пришел, и все остальное стало мелким и неважным…

Когда Юлька устраивалась на работу в экономический отдел банка «Сатурн», она и не предполагала, что в ее личной жизни может что-то измениться.

— Крутые банкиры любят высоких, длинноногих, грудастых блондинок, — напутствовала ее добрая приятельница Ритка Погадаева. — Так что тебе надо хотя бы обесцветиться.

Юлька только усмехалась. Она никогда не обольщалась по поводу своей внешности и прекрасно понимала, что новый, пусть даже супермодный цвет волос ничего не изменит… Как-то раз, года три назад, ей в руки попался обычный женский роман. Начав читать от нечего делать, Юлька постепенно втянулась. Потом купила на лотке возле метро еще одну книжку с томно раскинувшейся на обложке красавицей, потом еще одну… В общем-то, ей были глубоко безразличны сексуальные похождения Агнесс, Розалинд и даже русских Наталий, но было во всех этих романах что-то такое, что неудержимо влекло ее, как в детстве черные мамины туфли. Ответ пришел неожиданно: поезд как раз затормозил на «Пушкинской», и плотный людской поток устремился к выходу из вагона…

— Девушка, вы так и будете проход загораживать? — кто-то сильно и сердито толкнул ее в спину.

— А?.. Извините. — Юлька, очнувшись, машинально шагнула в сторону и прижалась спиной к металлической стойке. Толпа продолжала перетекать на перрон, а она все стояла, бессмысленно скользя взглядом по лестнице, ведущей на «Чеховскую». И только когда двери захлопнулись прямо перед ее лицом, Юлька поняла, что прозевала свою станцию. «Образ подруги», — медленно произнесла она про себя, ожидая, что слова вот-вот рассыплются, как труха, унося в небытие свой жестокий, страшный смысл. «Образ подруги…» Но ничего не произошло, все осталось как есть, и ее неприятное открытие тоже…

В каждом романе они были разные: соседки-графини, верные горничные и бывшие одноклассницы. Иногда совсем блеклые и бесцветные, иногда милостиво награжденные автором чудными щечками или лукавыми глазками. Глупые и проницательные, задумчивые и смешливые, они все были в первую очередь Подругами, предназначенными для того, чтобы оттенить утонченность и изысканность главной героини. В чем, в чем, а в женском неповторимом шарме им было отказано раз и навсегда. Скучными серыми тенями Подруги появлялись на страницах романов, сообщали какой-нибудь Изабелле новости о ее Любимом, устраивали ее тайное свидание и снова исчезали, чтобы появиться главы через три и пригреть Ее, измученную, усталую и временно гонимую, на своей груди.

— Вечная Подруга… — шепотом проговорила Юлька и чуть не заплакала. — Что ж, Вечная Подруга — это, наверное, судьба…

И даже когда в ее жизни появился первый мужчина, она не поверила. Не поверила в то, что такой милый и замечательный Борька может интересоваться именно ею. Он учился на курс старше и жил в соседнем доме. Столкнувшись в коридорах института или оказавшись после лекций в одном вагоне метро, они обычно перекидывались парой слов, вежливо кивали друг другу на прощание и расходились в разные стороны. Из ничего: из полуфраз и полувзглядов, из случайных соприкосновений рук и мимолетных улыбок Юлька сотворила себе Любовь. Теперь Борька был уже не просто Борькой, а одушевленным Идеалом. Умным, смелым, ироничным и безумно притягательным. Наверное, она так никогда и не узнала бы, есть ли в этом портрете хоть что-нибудь от настоящего Борьки, если б в профкоме факультета не случилась однажды незапланированная пьянка. Судьбе было угодно, чтобы именно в этот день однокурсники отправили Юльку осведомиться о путевках на базу отдыха.

— О, соседка, заходи-заходи! — энергично замахал руками Борька, увидев ее на пороге. — Ребята, это моя хорошая знакомая Юлечка. Налейте ей что-нибудь выпить.

Юлька попыталась отказаться, но ей чуть ли не насильно всучили стакан с «Монастырской избой» и дольку яблока. Она растерянно огляделась по сторонам. Профсоюзные боссы пировали, по-видимому, уже давно. Под длинным полированным столом валялось множество пустых бутылок, а пепельницы были полны окурков.

— Садись сюда, — Борька похлопал ладонью по соседнему креслу.

Юлька подошла и несмело присела на краешек. Кроме нее, в комнате было еще человек пятнадцать. Из них всего две девчонки. Одна мирно покуривала в углу сигарету с ментолом и с исследовательским интересом наблюдала за гулянкой. Другая, кареглазая брюнетка в бежевых джинсах, горячо спорила о чем-то с высоким представительным парнем. При этом она так энергично размахивала руками, что ее маленькие груди под водолазкой просто ходуном ходили. Ее оппонент не проявлял к этим соблазнительным колебаниям ни малейшего интереса. Похоже, брюнетка принадлежала к категории «свой парень».

Юлька немного расслабилась, выпила еще стакан вина и зачем-то закурила.

«Неужели рисуюсь? — спросила она себя, с отвращением разглядывая в мутном зеркале женское лицо с манерно полуоткрытыми губами и выражением усталой мудрости в глазах. — Интересно только, сама перед собой или все-таки перед Борей?»

Борис взял свой и ее стаканы и отошел к столу за новой порцией вина. Однако вернуться забыл. Он подошел К окну и сел на корточки перед курившей в углу дамой. О чем они разговаривали, Юлька не слышала, зато прекрасно видела, как его рука осторожно легла на круглое девичье колено и медленно, но настойчиво поползла вверх. Дама намеренно резко дернула ногой, и Борина кисть, глупо мотнувшись в воздухе, стукнулась о подлокотник кресла.

«Вот дура, — с неприязнью подумала Юлька, — могла бы просто улыбнуться и встать. Видит же, что человек пьян!»

Борис, похоже, не особо огорчился. Пожав плечами, он встал и направился на свое прежнее место.

— Какие у тебя глаза… страшные, — проговорил он, тяжело опускаясь в кресло и пристально глядя Юльке в лицо.

— Ты, наверное, хотел сказать роковые? — встряла неизвестно откуда появившаяся джинсовая брюнетка.

— Нет, — Борис отмахнулся, — я хотел сказать… страшные. Она меня поняла.

И неожиданно Юлька почувствовала всей кожей, каждой клеточкой: то, что он сейчас произнес, — это не плохо и не обидно. И это не комплимент. Это призыв. Старательно отводя взгляд от зеркала, чтобы не дай Бог не увидеть в своих глазах чего-то на самом деле пугающего, она быстро оделась и вместе с Борей вышла из института. Любила ли она его тогда? Да, до одури, до крика.

Домой к нему они добрались довольно быстро. Родителей не было.

— И до завтра не будет, — успокоил Борис, — так что можешь чувствовать себя абсолютно свободно.

На воздухе он как-то быстро протрезвел и теперь бодренько летал по квартире, организуя закуску к бутылке «Токайского».

— Может, не нужно вина? — робко попробовала воспротивиться Юлька. Он взглянул на нее с мягкой, снисходительной улыбкой и отрицательно помотал головой:

— Нужно.

Маленький полированный столик Борис поставил на середину комнаты, и рядом с ним, друг напротив друга — два мягких кресла с высокими спинками. Мягкий велюр широких подлокотников под пальцами, алое свечение электрокамина, мерное тиканье часов… Борька, такой знакомый и родной и в то же время такой недостижимый, сидел теперь напротив. Можно протянуть руку и дотронуться! С ума сойти!

— А почему ты, такая красивая, и одна? В смысле, ни с кем не встречаешься. Или я ошибаюсь?

— Нет, ты не ошибаешься, — Юлька пригубила вино. — И не нужно говорить, что я красивая. Мы ведь оба знаем, что это не так.

— Чем отличаются русские женщины, — Боря досадливо цокнул языком, — так это тем, что совершенно не умеют реагировать на комплименты. Скажи ей, что у нее волосы великолепные — тут же начнет плести что-то про новую краску и знакомого парикмахера. Заикнись о ресницах — тут же выяснится, что все дело в ланкомовской туши… Вот ты, Юль, ты же прекрасно знаешь, что красивая. В зеркало ведь по утрам смотришься, правда? Так зачем нужно из себя еще что-то корчить?

Она неопределенно пожала плечами, но на сердце вдруг стало так хорошо, как не было еще никогда. Допили вино, еще немного поболтали, так, ни о чем, о всякой чепухе. А потом Борька пересел на диван и позвал Юлю:

— Иди сюда, нечего в кресле рассиживаться.

Она покорно поднялась и приблизилась.

— Садись, — Борис взял ее за руку, потянул к себе и вдруг укусил за запястье, легонько и быстро, не отводя от ее лица смеющихся глаз. Юлька изумленно ойкнула, а потом как-то сразу все поняла и, принимая правила игры, тоже несильно куснула его за ухо.

— Ах, ты так? Ну, держись.

Диван тоненько скрипнул, и она тут же оказалась лежащей на спине. Тяжесть мужского тела была непривычной и волнующей.

— Вот как тебя надо кусать, — прерывисто дыша, проговорил Борис и впился в ее губы грубым, жадным поцелуем. Юлька вздрогнула и как-то сразу обмякла. Она не сопротивлялась, когда Боря одну за одной расстегивал мелкие пуговички на ее блузке, и даже слегка приподняла бедра, когда он начал стаскивать с нее узкую юбку вместе с колготками.

— Создал же Господь совершенство, — восхищенно приговаривал он, проводя дрожащей ладонью по ее ноге. Рука его скользила от ступни по щиколотке и колену вверх, к кромке белоснежных плавочек. Замирала на мгновение, как бы раздумывая, и снова спускалась вниз. Юлька ждала неземного наслаждения и неги, но все это почему-то не приходило, зато нарастала странная, неудержимая дрожь.

— Ты так хочешь меня? — спросил Борис, стягивая плавочки с ее бедер. — Или, может быть, чего-то боишься?

— Боюсь.

— Чего?.. Ты что, девочка?

Юлька утвердительно кивнула. Боря, видимо, не понял, потому что переспросил.

— Да, да, девочка, — яростно и громко повторила она, начиная злиться и на себя, и на него.

— Ч-черт, — он резко выдохнул и откинулся на спину. — Не дрожи, ничего не будет. Я такую ответственность на себя не возьму.

С минуту они полежали молча, каждый уставившись на свой клочок потолка, а потом на грудь Борису легла узкая холодная кисть:

— Я взрослый человек и сама решаю, что мне делать. Я этого хочу.

Боли не было. Было только мучительное желание, чтобы то, что возилось и тыкалось где-то между ног, поскорее вошло в нее и задвигалось ровно, сильно и ритмично. Ведь так это, кажется, должно происходить? А когда все свершилось, наступило разочарование. Нет, Борис по-прежнему оставался желанным и любимым, а вот Это… Это осталось важным лишь потому, что приносило столько наслаждения ее Единственному мужчине. Юлька с нежной улыбкой провела трепетными пальцами по мускулистой спине, покрытой мелкими бисеринками пота.

— Слушай, — Борька повернулся на бок и лениво приоткрыл глаза, — а у тебя в самом деле никого не было?.. Дело в том, что этой самой… ну, в общем, того, что полагается, я не нашел.

Завопила ли она или просто забилась в истерике, судорожно сжав руками виски, Юлька не помнила. Очнулась она от того, что голый Борька, стоя на коленях, яростно тряс ее за плечи и испуганно кричал что-то прямо в лицо. Потом, сидя в кресле и закутавшись в какой-то огромный махровый халат, она, давясь слезами, рассказывала ему о том, как ненавидела свое отражение, о том, как считала себя ужасной дурнушкой и не верила, не верила, что кто-нибудь сможет ее полюбить. Борька, добродушно усмехаясь, убеждал ее, что многие красавицы в детстве были просто уродинами. И, главное, что у нее сейчас обалденно-сексапильная фигура и весьма-весьма привлекательные глазки. Жаль только, что нос от слез стал совсем красным и распухшим. Но Юлька продолжала плакать и благодарить Бориса за то, что он так добр к ней, и он стал сначала задумчивым, потом чуточку мрачным, а потом и вовсе скучным.

— А знаешь, — сказал он в конце концов, — когда ты появилась на пороге профкома, у тебя были такие ясные и лучистые глаза. Я почему-то тогда подумал: вот девушка, у которой в жизни все хорошо…

Расстались они уже через три месяца, встретившись еще несколько раз. Больше для порядка. В последний их вечер Борька, уже на правах друга, проговорил, положив руку ей на плечо:

— Красивая ты баба, Максакова. Почему только глаза у тебя, как у побитой собаки? Виноватые какие-то, просящие… Да не ты мужику должна быть благодарна за то, что вы вместе, а он тебе! Пойми ты, дурья башка!

… Он пришел, и все остальное стало мелким и неважным. А Юлька наконец обрела смысл своего существования. Конечно, она мечтала потом, через много дней, стать для Юрки необходимой как воздух. Стать его хлебом, водой, солнцем. А пока… Кто сказал, что плохо быть нужной, как изящный зажим для галстука, как терпкий запах дорогой туалетной воды, как пьянящий аромат хороших сигарет?

— Разве плохо быть просто отражением?.. Наверное, даже красивым отражением? — с пугливой радостью спрашивала она у зеркала, разглядывая свои глаза, брови и прикасаясь подушечками пальцев к нежной, атласной коже щек.

А все-таки жаль, что не получилось с курицей. Хотя жаркое в горшочках вполне может ее заменить. Что нужно усталому мужчине, вернувшемуся с работы? Конечно, бокал доброго вина, сытный ужин и нежная любящая подруга. Закончив свои дела, Юрий обязательно зайдет в экономический отдел, чтобы забрать ее и вместе поехать домой. А там ему, естественно, скажут, что Максакова отпросилась на два часа раньше и убежала в неизвестном направлении. Юрка разволнуется, бегом бросится к машине и будет ругаться сквозь зубы на каждом светофоре и нетерпеливо барабанить пальцами по рулю. А потом он войдет в квартиру и почувствует чудесные запахи, несущиеся из кухни, и увидит ее, выходящую из комнаты. И она наденет наконец то шикарное вишневое платье с совершенно безумным декольте на спине, которое всегда казалось ей слишком откровенным…

По Юлькиному плану до прихода Юрия оставалось еще больше получаса, но звук, доносившийся из прихожей, не оставлял никаких сомнений — кто-то поворачивал в замке ключ. Досадуя на то, что она до сих пор в халате, а значит, эффектного выхода не получится, Юлька вскочила с пуфика и выглянула в коридор. Юрий зашел в квартиру, привычным жестом поправил волосы перед зеркалом, повесил плащ в стенной шкаф и наклонился, чтобы расшнуровать ботинки.

— Юра, — тихонечко позвала она, — Юрочка…

Он поднял голову и взглянул на нее своими чудесными изумрудными глазами. «Его глаза, как вешняя листва… — пронеслось в голове у Юльки. — А мои тогда, интересно, как что? Как болотная ряска, что ли?»

— Юлечка, здравствуй, — Юра выпрямился, одернул брючины и, как-то виновато улыбаясь, подошел к ней. — Я сегодня раньше обычного. Честно говоря, не думал, что ты уже дома.

— Так ты за мной не заходил?

— Нет, — он помотал головой, стараясь смотреть куда-то в сторону.

— Но, надеюсь, про наш праздник ты не забыл?

— Праздник?.. Ах, ну да, конечно… Черт, как неудачно получилось, — Юрий с досадой стукнул кулаком по дверному косяку.

Юлька заулыбалась. Пусть, пусть он оставляет дома напряжение, накопившееся за рабочий день, пусть выплескивает эмоции, клокочущие под непроницаемой маской безукоризненно вежливого, спокойного делового человека. Ведь это дом, где его любят.

— Юля, нам надо с тобой серьезно поговорить, — Юрий прошел в комнату и сел на диван, откинувшись на спинку и положив на колени сцепленные руки. Его длинные аристократические пальцы со слегка утолщенными фалангами медленно и напряженно шевелились. Юлька какое-то время словно завороженная следила за этими живущими отдельной жизнью пальцами-гусеницами, а потом подняла глаза и увидела, что Юрий тоже не сводит с них внимательного, сосредоточенного взгляда.

— Что случилось? — ее голос гулко ударился о потолок. — Юра, что случилось?

Он резким движением головы откинул волосы со лба, подошел к окну, повертел в пальцах смешного игрушечного поросенка, висящего на пестром шнуре, а потом резко дернул. Нелепый обрывок веревки остался болтаться между шторами…

— Юля, я полюбил другую женщину и поэтому больше не могу жить с тобой. Прости меня, если можешь, ладно?

* * *

Юрка ушел, забрав свои вещи, а она осталась один на один с глупым вишневым платьем, в пустой квартире, заполненной никому не нужным ароматом мяса в горшочках. Плакать не хотелось, хотя от слез, наверное, стало бы легче. Юлька поднесла ладони к лицу, руки мелко дрожали. И ей вдруг стало мучительно стыдно за свои планы, неловко из-за этого слишком семейного кухонного запаха и развратного вечернего платья. И еще подумалось, что сейчас она заслуживает жалости: подумать только, бедная девочка так готовилась, так хотела сделать сюрприз, так старалась быть счастливой и любимой!..

Знакомый тяжелый ком снова подкатил к горлу. С самого детства Юлька просто физически не переносила, когда ее жалели. Это началось много лет назад. Однажды вечером она, как обычно, возилась в комнате с игрушками, когда мама позвала ее на кухню.

— Юлечка, — мама сидела на стуле возле окна и загадочно улыбалась, — ты вроде бы говорила, что хочешь иметь щенка?

Юлька почувствовала, как сердечко ее бешено заколотилось. Собака! Неужели собака? Неуклюжий лохматый комочек, который потом превратится в огромного пса! Ну, конечно же, это будет маленькая овчарочка с широкими сильными лапами и потешными висячими ушами.

Отец как-то неловко закашлялся и отвернулся к плите.

— Люда, ну не надо так, — пробормотал он смущенно.

— Да ну тебя, — добродушно усмехнулась мама и продолжила: — Так вот, мы решили, что ты заслужила такой подарок, и купили тебе собаку!

Юлька была еще слишком мала, чтобы почувствовать подвох, но что-то подсказало ей — рано радоваться и прыгать родителям на шею. И точно: мама, все так же таинственно улыбаясь, достала из кармана что-то крохотное, свободно умещающееся в ладони, и протянула Юльке.

Это был обычный значок в форме таксы. Белая пластмассовая собачка с тонким хвостиком и высунутым язычком задорно таращила на новую хозяйку глазки-бусинки. Юльке вдруг стало до слез жаль ни в чем не повинную таксу, жаль маму, которая хотела пошутить, жаль папу, который чувствовал все точно так же, как она, но ничего не мог поделать, и, конечно, жаль себя, обиженную и обманутую. А еще она панически испугалась, что вот сейчас кто-нибудь почувствует и скажет вслух, какая она несчастная. И станет в сто, нет, в тысячу раз горше… Но детского умишки хватило на то, чтобы сообразить: плакать нельзя! И тогда она улыбнулась, приколола нелюбимую собаку на лиф платьица и поцеловала маму. Потом говорила, говорила, говорила что-то по-детски глупое о том, что именно такого щенка она и хотела иметь и что такса очень красиво смотрится на ее одежде. А когда тяжелый ком в горле стал мешать дыханию, убежала в свою комнату, закрылась на защелку и долго сидела под столом, с ненавистью глядя на ящик с игрушками.

Таксу Юлька не выкинула и не потеряла: она еще долго болталась среди значков и открыток, и даже несколько раз «выходила в свет», приколотая к нагрудному кармашку красной кофточки. Щенка Юлька никогда уже больше не просила…

Комок в горле все так же мешал дышать, тишина давила на уши. Юля попробовала включить телевизор, но стало только хуже. Тогда она быстро натянула джинсы, накинула куртку и опрометью выскочила из квартиры. На улице было холодно и слякотно. Несколько человек мерзли на остановке в ожидании автобуса. Еще не зная, куда и зачем она собирается ехать, Юлька пристроилась в сторонке и вместе со всеми вошла в подошедший 72-й. Минут через сорок она уже стояла на пороге своего дома. Не того дома, где осталось злосчастное платье и обрывок шнурка на гардине. Юлька пришла в дом, где она выросла.

— Тебя что, Юра бросил? — с порога спросила мать. — А я ведь предупреждала, что именно так и будет. Предупреждала или нет?

Юля часто-часто закивала, а потом всхлипнула и неловко ткнулась лбом в мягкое мамино плечо. Легче не стало. И вдруг безумно захотелось упасть на пол, прямо на этот вязаный коврик, и заплакать, по-детски скривив губы «сковородником». Она представила, как выглядит сейчас со стороны: нелепая согнутая фигура с повисшими руками, с головой, опущенной на плечо маленькой темноволосой женщины. Жалость тяжело заворочалась в горле и полностью перекрыла дыхание. Юлька пару раз судорожно глотнула, а потом заскулила жалобно и страшно, с облегчением понимая, что вот-вот родятся слезы.

А потом она сидела на кухне и рыдала, превращая в грязное месиво изысканный макияж. Мама терпеливо выслушивала дифирамбы в адрес замечательного, но запутавшегося Юрия. И только когда Юлька наконец успокоилась, позволила себе заметить:

— Я никогда не ждала от этого твоего романа ничего хорошего.

— Но почему?

— Почему? — Глаза Людмилы Николаевны сверкнули. — Да хотя бы потому, что твой Коротецкий не посчитал нужным с нами познакомиться. Ни со мной, ни с отцом!.. И не нужно мне рассказывать, что вы собирались это сделать ближе к свадьбе.

— Мам, ну не надо, а?

— Ладно, не надо так не надо, — мать поднялась со стула, открыла навесной шкафчик и достала оттуда банку с молотым кофе, — ты уже взрослая, в учителях не нуждаешься…

Схлынувшее было напряжение возвращалось. Юлька прекрасно знала, что будет дальше. Легкость, с которой мама закончила неприятный разговор, не могла ввести ее в заблуждение. Сейчас она сварит кофе, сформулирует для себя веские аргументы и начнет все по новой. Потом опять замолчит минут на пять и выдаст очередной сокрушительный довод. И так будет продолжаться бесконечно, и с каждым заходом мать будет все больше раздражаться. А в конце концов просто заплачет и уйдет в свою комнату, обиженная и глубоко несчастная…

— Кстати, хочешь я объясню, почему Юрий согласился жить на Онежской, а не привел тебя в свою квартиру? — Лидия Николаевна разлила кофе в две крошечные фарфоровые чашечки и села за стол напротив дочери. — У него ведь есть жилплощадь, если я не ошибаюсь?

Юлька молчала, сосредоточенно водя по краю чашки указательным пальцем. Но матери ответ был в общем-то и не особенно нужен.

— Просто он прекрасно понимал, что из твоей квартиры в любой момент сможет уйти без проблем… В чем, кстати, ты сегодня имела возможность убедиться… А вот указать на дверь женщине — это уже, знаете ли, посложнее будет.

— Так что, по-твоему, выходит, Юра заранее все предвидел?

— Ну, конечно! — как-то даже обрадовано всплеснула руками мама. — Ты разве этого до сих пор не поняла?

Быстрые струи за окном с утомительной настойчивостью колотили по жестяному карнизу. Юлька прихлебывала маленькими глотками горячий кофе и мечтала о сигарете. Ей было жаль сегодняшнего вечера, своей неудавшейся жизни и несчастного поросенка, грубо оторванного от гардины. А еще было жаль Юрку, который, если говорить честно, ничего конкретного ей не обещал и ни разу не заводил разговор о женитьбе. И зачем ей понадобилось врать про якобы сделанное предложение?

Словно прочитав ее мысли, Людмила Николаевна начала новый заход:

— Я, конечно, закрывала глаза на то, что вы живете вместе до свадьбы. Заметь, до свадьбы!..

«О! Вот мама и добралась до животрепещущей темы. Сейчас начнется бесконечная лекция на тему падения нравов у молодежи вообще и у меня в частности. — Юлька едва заметно поморщилась, аккуратно поставила кофейную чашечку на блюдце и, подперев рукой голову, уставилась в окно. — И по такой вот погоде придется тащиться до метро, потом еще минут пятнадцать ждать 72-й. А дома что? Пусто, тихо, и еще это платье…»

— Будь добра, выслушай меня до конца!

Юлька обернулась. Мать сидела, откинувшись на спинку плетеного кресла и скрестив руки на груди.

— Я прекрасно понимаю, что надоела тебе со своими нравоучениями, — проговорила она, выделяя каждое слово, — но тебе придется дослушать… Если бы тогда, два месяца назад, ты прислушалась к моему совету и не потащила бы Юру жить в бабушкину квартиру, сейчас все было бы по-другому…

— Да при чем тут бабушкина квартира? Ничего ведь по сути не изменилось. Да, мы стали завтракать и ужинать вместе, а не только заниматься любовью…

— Прекрати, — резко оборвала Людмила Николаевна, — между прочим, с матерью разговариваешь, а не с подружкой. Ни стыда, ни совести у тебя нет… Как вы просто это произносите: «Заниматься любовью!»

Юлька опустила глаза, подтянула к себе чашку и отхлебнула холодный противный кофе.

— Извини, мам… Правда, извини.

Мать будто не слышала:

— …Вы и живете, как говорите. Любовью именно «занимаетесь». Так, время от времени. Сбежались — попробовали, не понравилось — разбежались… Скажи, ты вообще-то Юру любила?

Юлька почувствовала, как на глаза снова наворачиваются слезы. Она встала, одернула длинный малиновый джемпер и направилась к кухонной двери. У косяка неожиданно остановилась и, не оборачиваясь, бросила через плечо:

— Любила.

В квартире было тихо. Отец еще не вернулся с работы. Юлька толкнула дверь и зашла в свою бывшую комнату. Глупая черная киса Женя, дремавшая на кровати возле батареи, открыла глаза, коротко мяукнув, спрыгнула на пол и начала тереться о Юлькины ноги.

— Отстань, — девушка осторожно отодвинула кошку в сторону и направилась к стеллажу с книгами. Киса Женя последовала за ней. На верхней полке стоял подаренный Юрой резиновый поросенок — точная копия того, что еще сегодня болтался на гардине. Юлька достала игрушку, повертела ее в руках, а потом со злостью швырнула в угол. Поросенок ударился о пол и упруго подпрыгнул вверх. Почти одновременно с ним подскочила и перепуганная киса. Шерсть на ее загривке встала дыбом, хвост ощетинился и стал похожим на ершик для бутылок. За спиной послышались торопливые шаги матери.

— Беснуешься? — спросила она Юльку, подняв с пола ни в чем не повинную хрюшку. — Ну-ну, давай…

— Мам, ну зачем, зачем ты так со мной?

— Зачем? — голос Людмилы Николаевны зазвенел, грозя вот-вот перейти в рыдания. — Будут свои дети, тогда поймешь. Вспомнишь маму, когда твоя дочка уйдет от тебя жить в пустую квартиру на другой конец города!.. Захотелось тебе поиграть в семью? Постирать мужику носки?.. Поиграла? Доигралась?

Стараясь казаться абсолютно спокойной, Юлька подошла к шифоньеру, достала кое-что из теплых зимних вещей и бросила на кровать. Она уже пожалела, что приехала сегодня домой. Ведь знала же, знала, чем все это кончится, и все-таки прибежала к матери, подчиняясь вечному инстинкту обиженного детеныша.

— А может быть, ты останешься? Зачем тебе теперь там жить? — Людмила Николаевна произнесла это так жалобно и просительно, что Юля вздрогнула.

— Нет, мам, я пока не могу вернуться, — она покачала головой. — Кто знает, может быть, Юрка еще придет?

Мать как-то сразу ссутулилась и померкла, превратившись из сказочной Панночки в обычную немолодую женщину.

— Ну что ж, пусть так. Хотя я буду молиться за то, чтобы он убрался из твоей жизни насовсем…

Домой Юля добралась довольно быстро. К счастью, уходя, она не закрыла форточку, и запах мяса в горшочках, назойливо напоминавший о несостоявшемся ужине, уже полностью улетучился. «Мысленный приказ: ни в коем случае не вспоминать о неприятном событии — вернейший способ запомнить это событие в мельчайших подробностях», — с горькой усмешкой подумала она, проходя в комнату. Розовый атласный халатик валялся прямо на полу. Юлька сняла джинсы и кофту, быстро накинула халат на плечи, включила бра и села на пуфик перед трюмо. У девушки, глядевшей на нее из зеркала, были густые каштановые волосы, прямой тонкий нос с изящно вырезанными ноздрями и бархатные карие глаза.

«Мне кажется, именно так выглядела Клеопатра», — сказал тогда Юрий, неслышно подойдя сзади и глядя поверх плеча на ее отражение. Он провел рукой по ее волосам, чуть приподнял их и прикоснулся сухими губами к нежной обнаженной шее. Юля обернулась.

— Нет, смотри туда, — он мягко, но настойчиво развернул ее обратно к трюмо и, не отводя глаз от лица зазеркальной девушки, медленно стянул с Юлькиных плеч розовый атласный халат. Сверкнув крохотными искорками, теплая ткань с легким шелестом скользнула к ее ногам. Незнакомка в зеркале казалась Юле совсем чужой и какой-то нереальной. Ее бледно-фарфоровая кожа словно светилась в темноте. Высокий мускулистый мужчина по ту сторону стекла жадно ласкал языком упругие соски, плечи и время от времени посылал Юльке через зеркало многозначительные взгляды. Ей казалось, что она стала невольной свидетельницей чего-то отнюдь не предназначенного для чужих глаз. И все же она с напряженным вниманием следила за тем, как мужчина, обхватив бедра Незнакомки руками и прижавшись к ней щекой, скользил вниз по ее животу. Она видела, как трепещут ресницы девушки, как торопливо проводит она языком по пересохшим губам. Видела и не могла понять, почему ее собственные груди наливаются сладкой тяжестью, почему где-то там, в глубине ее тела, начинает медленно нарастать мучительное нетерпение. То нетерпение, которое будет потом рваться наружу, ища выход. И не то чтобы схлынет, а растворится внутри уже потом, когда сама она уснет. Но эти его жаркие, постоянные приливы и отливы? Наверное, это и есть то самое, божественное, о чем написано и сказано так много…

Неожиданно мужчина из Зазеркалья оказался совсем рядом. Он властно сжал Юлькины плечи и медленно опустил ее прямо на белый ворсистый ковер. Через его плечо Юля успела послать прощальный взгляд Незнакомке: таинственная принцесса, полуприкрыв глаза, тоже проваливалась куда-то в темноту…

Юлька прерывисто вздохнула и отошла от зеркала. Сейчас ей предстояло самое сложное: убрать с дивана клетчатый плед, постелить накрахмаленную простынь и тихо лечь, повернувшись спиной к пустой комнате. И только тогда станет правдой то, что Юрка ушел, то, что он больше не любит ее и, наверное, даже не хочет… Оттягивая неприятный момент, Юлька еще послонялась по квартире. Взяла с полки журнал, попыталась читать, но потом с отвращением зашвырнула его в угол. В конце концов, она так и уснула в кресле, свесив голову на плечо и неудобно поджав под себя ноги…

* * *

А на следующее утро все вдруг показалось Юльке смешным и нелепым.

«Боже мой, ну, конечно, он просто увлекся… Юрка, глупый мой, красивый Юрка, — убеждала она себя, лихорадочно натягивая узкую юбку. — Встретил сексуальную красотку, переспал с ней и подумал, что это любовь! Но ведь пройдет неделя, месяц, и он поймет, как жестоко ошибся. Надо дать ему шанс все исправить».

У Юли не было никакого конкретного плана. Но она надеялась, что в субботу Коротецкий, по крайней мере до обеда, из дома не выйдет. Значит, есть шанс побеседовать на его территории. Может быть, родные стены придадут Юрке мужества, и он наконец объяснит все спокойно и обстоятельно, не отводя глаза в сторону и не пытаясь побыстрее свернуть разговор…

А еще она придумала счастливый финал. Ведь вполне возможно, что Коротецкий уже раскаивается и хочет вернуться, но не знает, как это сделать. Тогда важно его не спугнуть. Нужно просто позвонить в дверь, а когда он откроет, медленно поднять на него глаза. И в этих глазах не будет ни укора, ни обиды, ни страдания. Только любовь.

Прежде чем подойти к двери Юркиной квартиры, она несколько раз прорепетировала это медленное поднятие головы. Бабушка, спускавшаяся с верхнего этажа и видевшая ее упражнения, посмотрела на Юльку удивленно и неодобрительно.

— Девушка, вы куда идете? — В голосе старушки явно звучало подозрение.

— К Коротецкому, в 86-ю, — Юлька светло улыбнулась, она почему-то была уверена, что все получится.

И все же, прежде чем позвонить в дверь, она мысленно просчитала до десяти и только потом нажала на кнопку. Звонок заверещал привычно, но от этого не менее противно. За дверью послышались неторопливые шаги.

«Вот и все», — выдохнула Юлька, медленно опустила голову и от волнения зажмурила глаза.

Дверь открылась. Первыми она увидела желтые тапочки с большими белыми помпонами. А из тапочек торчали голые женские ноги. Видимо, репетиции не прошли даром, потому что Юля, ни на миллиметр не отступая от плана, продолжала медленно-медленно подымать голову. И она увидела клетчатую Юркину рубаху, начинающуюся прямо над розовыми коленями, светло-рыжие лохмы, спадающие на плечи, и пухлые детские губы, готовые вот-вот сложиться в вежливую улыбку.

— Простите, вы к кому?

Юлька, будто очнувшись, резко вскинула голову, встретилась с девушкой глазами и едва сдержалась, чтобы не выдохнуть вслух: «Симона?!»

… Возможно, где-то ее по-прежнему называли Таней. Где-то там, в другом мире, но только не в экономическом отделе банка «Сатурн». Первый раз она появилась примерно полгода назад и как-то умудрилась незаметно прошмыгнуть по коридору мимо открытой двери их кабинета. Впрочем, как выяснилось позже, Симона никогда и никуда не шмыгала, мышиные повадки были ей не свойственны абсолютно. Скорее всего, Галка, замечающая всех интересных посетителей, просто занималась в тот момент неотложными делами, иначе она не упустила бы возможность поупражняться в ехидстве.

— Девочки, Михал Михалыч вышел из своего кабинета с какой-то дамой, — сообщила кудрявая блондинка Оленька, вернувшись из буфета. — Дама в какой-то немыслимой курточке и сапогах выше колена.

— Н-да? — Галка удивленно изогнула бровь. — Что это с нашим многоуважаемым директором случилось? На старости лет с ума сошел?

Михаилу Михайловичу Самсонову, директору банка «Сатурн», было где-то около пятидесяти. Бог наградил его привлекательной внешностью, железной деловой хваткой и верной женой, а вот детей не дал. Наверное, Михал Михалыч стал бы отличным отцом, потому что спокойствия и терпения ему было не занимать. Авторитетом в коллективе он пользовался непререкаемым и иногда любил побеседовать по-семейному на обычные «мирские» темы.

— Сударыни, разрешите вам представить мою племянницу, — сказал Михал Михалыч, подойдя вместе со своей спутницей к дверям экономического отдела, — Танечка Самсонова, дочь моего брата. Студентка ВГИКа, между прочим!

Дядюшка просто светился от гордости, как начищенный медный пятак. Племянница проявляла гораздо меньше эмоций. Вполне резонно предположив, что Таня Самсонова интересна банковским «сударыням» примерно так же, как бином Ньютона, она только скучно и вежливо улыбнулась, а потом нетерпеливо взглянула на часы.

— Пойдем, пойдем, — заторопился Михал Михалыч и слегка подтолкнул ее в спину. Племянница не заставила себя долго упрашивать и быстро зашагала к выходу.

И вот тогда-то Галка пустила в ход свой ядовитый язычок.

— Симона — королева красоты, — пропела она в манере Кузьмина, состроив ужасающую физиономию и вытянув губы трубочкой.

— Ты чего? — удивилась Оленька. — Юль, чего это с ней?

Но Юлька уже все поняла. Прикрыв рукою рот, она беззвучно хохотала, откинувшись на спинку стула. Тамара Васильевна, старейший экономист отдела и признанный авторитет в области кулинарии, тоже содрогалась всем своим грузным телом, из последних сил пытаясь сохранить серьезный вид.

«Наверное, это было жестоко. Нет, точно, жестоко, — вспоминала потом Юлька. — Но определение «королева красоты» настолько не подходило Тане Самсоновой, что удержаться от смеха было очень трудно».

У дядюшкиной племянницы были светлые, с рыжеватым отливом волосы, белесые ресницы и какой-то грушевидный нос. Из-под светлых бровей выглядывали грязно-голубые маленькие глазки. Но самое удивительное, что при таких, мягко говоря, незавидных внешних данных держалась она в самом деле как королева. Впрочем, это ее не спасло. Прозвище «Симона» прилипло всерьез и надолго, и каждое ее появление в банке с тех пор встречалось Галкиным заунывным мяуканьем…

— Простите, вы к кому?

И Юлька вдруг поняла, что никогда прежде не слышала Симониного голоса. Удивительно, но у нее оказалось довольно приятное контральто.

— Стойте-стойте, я вас, кажется, узнала… Вы ведь работаете в «Сатурне»? Вам, наверное, Юрий Геннадьевич нужен? — Симона стояла на пороге в одной рубашке и переступала на месте от холода голыми ногами. — Но, к сожалению, его сейчас нет. Он будет часа через полтора.

— А где он? — тупо спросила Юлька, понимая, что ответ ее совершенно не интересует.

— Поехал машину ремонтировать… Но если у вас срочное дело, можете его подождать.

Оказалось, что ненависть может душить ничуть не хуже жалости. Юля смотрела на эти коротковатые розовые ноги, на бесстыдно обнаженные бедра, на губы, хлопающие друг о друга, как две толстые лепешки, и чувствовала, как кровь приливает к щекам… Что эта девка делает в квартире ее мужчины? В квартире, где они провели свои первые незабываемые ночи. В квартире, где хранится Юркина знаменитая «поросячья» коллекция и стоит подаренная ею, Юлькой, свинья-копилка. А на спинке у свиньи помадой написано: «Я тебя люблю!»… Да и сама помада тоже до сих пор валяется на полочке в ванной. Хорошая, между прочим, помада, ревлоновская. Хотела ведь забрать, да все некогда было. А теперь ею, наверное, мажется эта рыжая сучка…

— А вы, простите, кем Юрию Геннадьевичу приходитесь? — Юлька постаралась придать своему дрожащему голосу хоть немного светской любезности.

— Невестой, — просто ответила Симона. И спрашивать стало не о чем.

Юля пробормотала еще что-то по поводу неподписанных банковских документов. Потом, спохватившись, добавила, что Юрия Геннадьевича можно и не беспокоить — дело не срочное. Симона вежливо кивала, переминаясь с ноги на ногу, и с тоской ожидала момент, когда можно будет закрыть дверь. А потом Юлька ушла, попрощавшись с новоявленной «невестой» и со своими глупыми, неоправдавшимися надеждами…

* * *

Слухи в банке «Сатурн» распространялись со скоростью, обычной для любого полуженского коллектива. А экономический отдел вообще всегда и все узнавал первым. Поэтому визиты Симоны очень скоро начали вызывать особое, пристрастное внимание. Да и появлялась она теперь в банке значительно чаще, чем в прежние времена.

Галке уже изрядно поднадоело петь, как дрессированной канарейке, и поэтому сегодня она ограничилась кратким:

— Наша Симонка идет.

Женское население экономического отдела, как по команде, бросило свои компьютеры, списки, «платежки» и занялось более важным делом — наблюдением за коридором. Юлька лишь на секунду оторвалась от экрана монитора, но, наткнувшись на изучающий Галкин взгляд, снова опустила голову и начала яростно колотить пальцами по клавиатуре.

— Что-то ее долго нет, — озабоченно проговорила Оленька, продолжая автоматически подпиливать ногти на правой руке.

— Она в туалет зашла, — объяснила Галка. — Кстати, очень правильно поступила. А то вдруг от радости при встрече с… дядюшкой что-нибудь произойдет…

— Ну, я думаю, Симона совсем не к дядюшке в последнее время зачастила… — Оленька бросила красноречивый взгляд на Юльку и неожиданно добавила: — Это же надо быть такой сволочью!

Юлька покраснела, но ничего не сказала.

— Это ты кого сволочью называешь? — Тамара Васильевна поднялась со стула, одернула розовую в белый цветок ангорскую кофту и включила чайник в розетку. — Юльку, что ли?

— Да вы что! — обиделась Оленька. — При чем тут Юлька? Симона — сволочь, и Юрий наш… Геннадьевич.

— Юрий — он мужик. Какой с него спрос? У них порода такая мерзкая. А Симона… Ну что, Симона? Ей тоже жить хочется. — Тамара Васильевна достала из тумбочки варенье, выставила его на стол, а потом, протиснувшись между столом и подоконником, подошла к Юльке. — Ничего, девочка, все образуется, — она положила мягкую руку ей на плечо, — все об-ра-зу-ет-ся!

— Тише вы! — вдруг завопила Галка. — Выходит!

С легким стуком захлопнулась дверь туалета, и в коридоре послышались быстрые шаги. Юлька не выдержала и отвела глаза от монитора. В дверном проеме как раз появилась Симона. Сегодня на ней было длинное черное пальто и высокие ботинки на толстой подошве. Ни пестрого шарфика, ни яркого пятна губной помады — только черный силуэт, светло-рыжие волосы и бесцветный блин лица. Симона несколько замедлила шаг, повернула голову и покровительственно улыбнулась женщинам. Галка в ответ слегка растянула губы, Тамара Васильевна вежливо кивнула, а Оленька, пользуясь тем, что из-за шкафа ее не видно, высунула язык. К сожалению, защитный эффект шкафа на Юльку не распространялся, и ей пришлось не только встретить взгляд Симоны, но еще и ответить на ее радушное и даже какое-то родственное: «Здравствуйте!»

— Я вот все смотрю и не могу понять, — начала Галина, — почему это Симонка с тобой отдельно и как-то по-особенному здоровается?

— Не знаю, спроси у нее, — как можно более равнодушно ответила Юлька, чувствуя в груди противный холодок. Она боялась. Боялась того, что Черемисина докопается до истины, получит информацию о том, как глупая, брошенная любовница приходила «мириться». И красочно, при всех, распишет, что она, Юлька, должна была ощущать, когда ее с вежливым недоумением разглядывала «красавица невеста», по-хозяйски устроившаяся в квартире Коротецкого. Мысленно она называла Галину «психохирургом» за ее манеру выворачивать наизнанку душу ближнего, делать это поразительно больно, но зато якобы с врачебными целями. Причем решение об «операции» Черемисина всегда принимала самостоятельно, не спрашивая согласия пациентов.

— Да она же просто издевается! — вдруг радостно выкрикнула Оленька. — Нет, девчонки, это абсолютно точно — издевается!

— Кто? — Черемисина лениво скосила на нее черные глаза.

— Симона, конечно же! Просто хочет Юльку еще больше унизить и доказать, что теперь она главная, поэтому и здоровается так демонстративно!

— Детский сад какой-то, — хмыкнула Галина. — С чего бы ей про Максакову знать? Сама Юля к ней на разборки не пойдет? Ведь правда же, Юля, не пойдешь? А Юрий Геннадьевич, так тот вообще будет молчать как рыба. Вдруг Симонка еще приревнует? А потерять племянницу такого дядюшки, да еще с собственной трехкомнатной квартирой — это, знаете ли, не очень приятно.

— Ну, тогда не знаю, — насупилась Оленька, — сами разбирайтесь.

Юлька сидела тихо, как мышь, стараясь не делать лишних движений, чтобы не привлекать к себе внимания.

«Ну когда-то это должно кончиться», — с тоской думала она, стараясь не слушать продолжающуюся дискуссию. Ее начинала раздражать даже безобидная Оленька с ее нелепыми вопросами и глупыми догадками. А Симону она просто ненавидела. Не за то, что та вторглась в ее жизнь и украла Юрку, и даже не за то, что сделала она это, нарушив правила честной игры, соблазнив его, доброго, но слабохарактерного, трехкомнатной квартирой и перспективой стремительной карьеры. Она ненавидела Симону за то, что та теперь чуть ли не ежедневно являлась в банк, вновь и вновь напоминая о потере, делая ее все горше и реальнее. Она ненавидела ее лицо — простецкую физиономию страшилочки-отличницы. И поражалась тому, как не подходят к этой блеклой физиономии низкое Симонкино контральто и черное загадочное пальто. Она ненавидела ее волосы, и не потому, что они рыжие. А просто, потому что это ее волосы…

Спустя полчаса Симона продефилировала в обратном направлении. На ее ненакрашенных губах блуждала ухмылка, призванная, по-видимому, вызывать ассоциации с улыбкой Джоконды. А еще через пять минут затренькал внутренний телефон. Тамара Васильевна сняла трубку и сделала Юльке знак глазами.

— Да-да, Юрий Геннадьевич, сводка уже готова. Максакова заканчивает сверку и сейчас вам ее принесет…

Юлька, подскочив со стула, принялась энергично жестикулировать и корчить рожи, всем своим видом выражая полнейшее нежелание общаться с Юрием Геннадьевичем. Тамара Васильевна сделала ей «строгие глаза», а потом по-матерински улыбнулась.

— Что? — вдруг переспросила она у телефонного собеседника. Лицо ее приняло удивленное и растерянное выражение. — Да, конечно, мне это совсем не трудно.

— Ну что там? — вскинулась Оленька, когда Тамара Васильевна опустила трубку на рычаг.

— Ничего, — женщина скорбно поджала губы и, наклонившись к тумбочке, потянула на себя верхний ящик. Ящик застрял. Тамара Васильевна принялась яростно и однообразно дергать за ручку. Оленька и Галка переглянулись и почти одновременно пожали плечами. Наконец, с последней попытки ящик поддался. С противным скрежетом он вылетел из пазов и грохнулся на пол, опрокинув по пути банку с вареньем. По линолеуму расплылась глянцевая лужа, восхитительно пахнущая земляникой.

— Какая жалость, — печально отметила Оленька, — теперь уже, наверное, не соберешь. А чай мы так и не попили…

— Да уж, — отозвалась Тамара Васильевна, взирая на плоды своей деятельности, и ни с того ни с сего добавила: — Вот что ненавижу в мужиках, так это их подлую трусливую душонку. Представляете, что этот стервец мне сказал? «Не нужно, — говорит, — Максакову. Мне хотелось бы выслушать более опытного специалиста». Каково, а? Дескать, Юлечка теперь уже и как работник ничего из себя не представляет…

На этот раз Юлька даже не успела подумать, как выглядит со стороны. Ей показалось, что даже ахнула она вслух. Обида была до невозможного реальной, и щеки горели, как будто она получила не одну, а сразу две пощечины.

— Ладно, пойду к начальству с докладом, — Тамара Васильевна грузно поднялась, подошла к висящему на стене овальному зеркалу, взбила прическу и поправила золотой кулончик на груди. — Давай, доча, свои распечатки.

От этого доброго слова «доча» Юльке вдруг страшно захотелось расплакаться и прижаться щекой к пушистой Тамара-Васильевниной кофточке, а потом повернуться к Галке и попросить, чтобы она оставила свои «хирургические» опыты, потому что это, на самом деле, очень больно… А может, правда, вот так взять и попросить? Ведь тогда больше не нужно будет притворяться равнодушно-независимой и сильной леди!..

— Давай листочки-то свои, — Тамара Васильевна подошла вплотную к ее столу и протянула полную руку с коротко остриженными ногтями.

— Нет, — медленно и как бы неохотно проговорила Юлька, — это все же моя непосредственная обязанность, я за это деньги получаю, так что Юрию Геннадьевичу придется побеседовать со мной.

С ледяным спокойствием и нарочитой неторопливостью она сложила бумаги стопочкой, поместила их в скоросшиватель и, мельком взглянув в зеркало, вышла из кабинета. Женщины сочувственно посмотрели ей вслед.

— Ну, надо же, всем Бог наградил, — всплеснула руками Оленька, — и ноги, и фигура, и лицо… Да с такими глазищами вообще можно не краситься. Меня, например, если умыть — родной муж не узнает…

— Так уж и не узнает? — поинтересовалась Галка.

— Конечно, не узнает. Я же засыпаю в косметике, а встаю на час раньше его и привожу себя в порядок. Как-то раз не услышала будильник, просыпаюсь утром, а Виталя на кровати сидит и встревоженно так на меня смотрит. «Оленька, — говорит, — ты, наверное, заболела. На тебе же просто лица нет». Пришлось мне слабым голосом простонать, что у меня безумно болит голова. Так он на работе отгул взял, уложил меня в постель и весь день за мной ухаживал. Приятно, да?.. Только вот краску на лицо пришлось частями наносить. Чтобы «выздоровление» слишком уж быстрым не выглядело.

Женщины расхохотались, и веселее всех Оленька.

— Так о чем, бишь, я говорила? — вдруг спохватилась она. — А, о Юльке. Несчастная, говорю, девка. И красивая, и умная, а в личной жизни не везет. Я вообще отказываюсь понимать Юрия Геннадьевича: добровольно поменять такую девушку на какую-то Симону зачуханную? Больной он, что ли?

— Ты же прекрасно понимаешь, что красота в этом случае совершенно ни при чем. Зачем зря болтать? — недовольно проговорила Тамара Васильевна.

— Понимаю. Но Юльку все равно жалко.

— И мне жалко. А что поделаешь?

— Ничего, — грустно согласилась Оленька, переживающая за своих знакомых не меньше, чем за героев мексиканских сериалов.

— Тогда позови тетю Шуру, пусть она уберет варенье с пола, а сама садись работать. Полдня прошло, а дело стоит.

Оленька отправилась на поиски уборщицы, а Тамара Васильевна подошла к окну и произнесла, скорее для себя, чем для Галины:

— А Юлечку и в самом деле жалко. Хорошая девочка…

* * *

— Юрий Геннадьевич, — Юлька аккуратно прикрыла за собой дверь кабинета, — я позволила себе некоторую вольность и пришла без вашего вызова…

Коротецкий поднял глаза от бумаг. Его взгляд не был ни удивленным, ни виноватым, ни раздосадованным. Он был просто изумрудно-зеленым. И хотя Юлька прекрасно знала, что Юрий не носит линз, ей вдруг снова показалось, что обычные человеческие радужные оболочки не могут быть такими яркими, и, значит, где-то там, за этими цветными пленками, есть другие Юркины глаза, страдающие и любящие…

— Проходи, садись, — он указал рукой на кресло для посетителей, стоящее возле стены.

— Извините, я попросила бы обращаться ко мне на «вы». Вы — начальник, я — подчиненная, никакие иные отношения нас не связывают, не так ли?

Солнце несмело выглянуло в просвет между тучами, залив кабинет мягким, неожиданно-весенним светом. Юрий встал из-за стола и повернулся к окну. Руки его, сцепленные на затылке, вдруг напомнили Юльке о тех пальцах-гусеницах, которые шевелились так медленно, напряженно и страшно. Гусеницы, озаренные солнцем. Гусеницы, растущие из белоснежных, с золотыми запонками манжет рубашки… Б-р-р-р, сюрреализм какой-то…

— Юля, — вдруг произнес Коротецкий, не поворачивая головы, — разве мы не можем оставаться с тобой добрыми друзьями? Зачем создавать конфликтную ситуацию? Нам ведь вместе работать.

— Неужели? — Юлька изобразила удивление. — А я подумала, что меня скоро уволят. Вы ведь выразили сегодня сомнение в моей компетентности?.. Понимаете, Юрий Геннадьевич, никто никогда не обвинял меня в профессиональной безграмотности. И если у вас есть основания считать, что я никудышный специалист, сначала докажите мне это. А пока я буду выполнять свои обязанности. Вот ваша сводка, — Юлька подчеркнуто вежливо положила папку на стол.

— Да-да, — рассеянно пробормотал Юрий, — спасибо… Но ты все-таки присядь. Дело в том, что у меня есть к тебе разговор…

Он отошел от окна, опустился в соседнее кресло и задумчиво потер рукой переносицу.

«А вот это уже становится интересным! — Юлькино сердце заколотилось от тревожного и радостного предчувствия. — Говорить нам в общем-то не о чем: все точки над «i» уже расставлены… Неужели Коротецкий наконец сообразил, какую чудовищную глупость он сделал?.. И это его постоянное «ты»… Значит, он не может привыкнуть к мысли, что я теперь чужая… Спокойно, спокойно, главное, не выдать волнения…»

— Видишь ли, Юленька, — Юрий страдальчески поморщился, — я вот о чем хотел с тобой поговорить… Не надо, чтобы нас видели вместе, пусть даже по работе. Вот ты сидишь сейчас в моем кабинете, а половина коллектива гадает, целуемся мы или трахаемся прямо на столе…

Вот и все… Резиновый поросенок никогда не вернется на свою гардину. И не будет второй подушки на диване и жужжания электробритвы в ванной. Ничего не будет. И Нового года не будет. И весны. Ничего просто не может быть, если есть эти пальцы-гусеницы и настоящие испуганные, загнанные глаза вместо изумрудно-зеленых линз…

— Юля, Юля, Юля! Да ответь же что-нибудь! Не заставляй меня чувствовать себя подлецом. Ведь я был честен с тобой… А ее я люблю, на самом деле, люблю!

О чем это он?.. Ах да, о Симоне. Об этой странной девочке, придумавшей себе низкий голос и имидж роковой женщины. О девочке, которая боится, что узнают ее настоящую — робкую тихую рыбоньку, стыдящуюся плохой кожи и белесых ресниц… Симона, купившая счастье… А что, хорошо звучит! Примерно как «Иван, не помнящий родства»…

— Ее любишь? А может быть, трехкомнатную квартиру? А может быть, кресло первого дядюшкиного зама?

Больше всего Юлька боялась, что он сейчас согласится с ее обвинениями. Заговорит о важности карьеры и о том, что любит ее до сих пор. Прикроет своей ладонью ее дрожащую кисть и посмотрит в глаза так, что сердце остановится. Как она боялась этого. Как она хотела этого… И, наверное, правильнее всего было бы Юрке вскочить, закричать, стукнуть кулаком по столу и выгнать ее вон из кабинета…

— Да, конечно, именно так все выглядит со стороны… — Коротецкий вздохнул устало и обреченно. — Знаешь, я и сам уже не уверен, что есть, а чего нет на самом деле. Есть любовь? Нет любви? Есть расчет? Нет расчета?.. Я оборачиваюсь, натыкаюсь на случайный Танин взгляд, и мне начинает казаться, что смотрит она неуверенно, будто самой себе доказать пытается, что я ее люблю. И я вдруг задаюсь вопросом: если сомневается она, такая умная и сильная, может быть, и правда есть повод для опасений? Может быть, я придумал себе любовь в оправдание и сам поверил в свою сказку?.. Хотя, если поверил, то какая уже разница?

Юлька встала, машинально одернула юбку и направилась к двери.

— Извини меня, — глухо и тяжело выговорил Юрий.

Она остановилась, не поворачиваясь. И не потому, что это было более эффектно и весомо. Впервые Юлька поняла, что этот киношный штамп вполне жизненно оправдан. Ну, не могла она повернуться. Не могла — и все.

— Извини, я не должен был на тебя это все вываливать. Я как-то не сообразил сразу, что тебе больно слышать такие вещи.

Юлька знала, чувствовала спиной, затылком, плечами, что Коротецкий сидит в той же позе и лицо у него по-прежнему печальное. Только это уже не лицо, а маска, и глаза снова спрятались под изумрудно-зелеными линзами.

— Мне не больно, мне все равно, — сухо сказала она и вышла из кабинета.

* * *

— Ну что там, а? — Зюзенко выскочила навстречу входящей в отдел Юльке.

— Ничего. Отдала сводку. Юрий Геннадьевич обещал просмотреть и сделать свои замечания.

— И больше ничего? — в Оленькином голосе явственно слышалось разочарование.

— Конечно, ничего, — подала голос из своего угла Галка. — Разве не понятно: отдала сводку и вернулась. Беседа об экономических проблемах — это очень печальное занятие. Именно поэтому наша Максакова пришла такая замороженная и отрешенная. А на лбу у нее крупными буквами написано: «У меня трагедия!»

«Ну вот и началось, — мысленно констатировала Юлька, удивляясь тому, что неизбежный «психохирургический» сеанс больше не внушает ей страха. — «Что же будет дальше? Ко мне примерят комплекс Электры или комплекс неполноценности? Хорошо, если ограничатся незабвенным дедушкой Фрейдом. Но если Галине взбредет в голову опять развивать сексуальные теории собственного сочинения, то Тамара Васильевна, бедняжка, просто обуглится от стыда… Господи, как же все надоели! И даже Юрка с его нравственными исканиями. Кстати, вот на кого бы надо натравить Черемисину».

— Юль, ты лучше расскажи, что случилось, на душе легче станет. Попробуем вместе разобраться в твоих проблемах. Выясним глубинную причину, а тогда и выход из ситуации сам собой найдется, — Галка, слегка наклонясь вперед, буравила взглядом невидимую точку у нее на лбу.

«Кажется, где-то там находится центр гипнотического воздействия… Черемисина, похоже, совсем с ума сошла».

— Галочка, милая, — Юлька, копируя ее позу и взгляд, тоже наклонилась вперед, — у меня нет проблем, зачем же мне выдумать их ради твоего удовольствия? Пора бы понять, что наши отношения с Юрием Геннадьевичем теперь не выходят за рамки деловых.

Предчувствуя интересный поворот событий, Оленька нащупала у себя за спиной стул и неслышно опустилась на сиденье. Тамара Васильевна неодобрительно покачала головой.

— Вот именно: пора бы понять. И, прежде всего, тебе. Понять и принять это, — Галка протянула худую смуглую руку, достала с соседней тумбочки недопитую фанту и сделала несколько жадных глотков. Острый кадык на ее длинной шее запрыгал вверх-вниз. Прихлебывая из бутылки, Черемисина не отводила внимательных глаз от Юлькиного лица. — Самое глупое, что можно сделать в данной ситуации, — это спрятать голову в песок. Да, была любовь, да, он тебя бросил. Да, ты страдаешь. Так и страдай с достоинством. Не нужно этого стесняться и делать вид, что тебе все равно.

«Боже, сколько внимания к моей скромной персоне! У Галки это внимание исследовательское, у Тамары Васильевны — матерински-понимающее, у Оленьки — сентиментально-жалостливое». — Юлька встала, бегло просмотрела несколько папок в шкафу, а потом вдруг развернулась на 180 градусов и подошла к зеркалу. Она заранее знала, что увидит, и не ошиблась. По ту сторону стекла возникло лицо девушки с неуверенными глазами. Оно, вполне возможно, могло вызвать симпатию, но отнюдь не страстную любовь… Это было лицо вечной подруги.

— Так ты меня принципиально игнорируешь? — откуда-то из-за плеча выплыло отражение жаждущей боя Галины.

Юльке сражаться не хотелось и не хотелось совсем ничего. Может быть, только оказаться дома, вот прямо сейчас, сию секунду. И чтобы рядом не было ни души.

— Галя, хватит уже, оставь девчонку. — Тамара Васильевна плеснула себе травяного настоя из термоса, выпила его тремя большими глотками и убрала кружку в тумбочку. — Что ты ее мучаешь? Ей, знаешь, и без нас тошно.

Юлька сама не успела понять, почему эта невинная, более того, призванная защитить ее фраза вдруг стала последней каплей.

— А с чего вы вообще взяли, что мне тошно и я страдаю? — Она села на край стола, вызывающе закинув ногу на ногу. — Вы меня уже достали своей жалостью. Я что, похожа на несчастную брошенную женщину?

— В общем да, — невозмутимо проговорила Галина, окидывая взглядом Юлькину фигуру и не обращая внимания на предупредительные знаки Тамары Васильевны. — Но само по себе это даже и не плохо. Ты пойми, не стыдно быть обиженной или брошенной! Я вот, например, не стесняюсь того, что муж со мной развелся. Заметь, не я с ним, а он со мной. Нашел себе сексуальную блондинку с бюстом четвертого размера…

При этих словах Оленька мучительно покраснела. Заметив ее смущение, Галка коротко хохотнула:

— Олюшка, милая, я не тебя имела в виду. Поверь, тебя так же сложно назвать «сексуальной блондинкой», как меня Венерой Милосской.

— Интересно, а что тебя во мне не устраивает? — обиделась Зюзенко.

— Меня устраивает абсолютно все. И вообще, главное, чтобы твой муж был доволен.

— А он доволен. Вы знаете, девочки… — мгновенно утешившаяся Оленька уже приготовилась придать лицу интимное выражение и рассказать очередную пикантную историю из своей жизни, но, поймав на себе выразительный взгляд Галки, испуганно замолчала.

— Так что ты можешь нам сказать по этому поводу? — похоже, Черемисина вцепилась в Юльку мертвой хваткой и отпускать не собиралась.

— Ничего, — пожала плечами Юля и, обойдя стол, села на свое место.

— Галина, прекрати, — проворчала Тамара Васильевна. — Что за бес в тебя вселился?

— Я просто не понимаю, почему некоторые хотят выглядеть лучше и удачливее других.

— Господи, да ничего я не хочу! — всплеснула руками Юлька. — Просто… просто мы расстались по моей инициативе. Я встретила другого человека. Красивого, умного, обеспеченного. Юра меня понял и простил. Не могу же я злиться на него за то, что он тоже решил устроить свою личную жизнь?

— А вот это ты врешь, подруга! — оживилась Галка, почувствовав новый прилив энергии. — Добровольно ни одна баба не откажется от такого мужчины, как Юрий. Уж не хочешь ли ты сказать, что твой новый избранник умнее Юрия Геннадьевича? Или обходительнее? А может быть, он зарабатывает больше? Или, страшно себе представить, красивее?

— Красивее. Умнее. Обходительнее. И зарабатывает больше. Все?

— Все. Но тогда это, наверное, сам Сергей Селезнев! — с пафосом произнесла Галина, ткнув пальцем в календарь с изображением кумира, висевший на стене за ее спиной.

На календаре был запечатлен кадр из последнего боевика, принесшего Селезневу приз за лучшую мужскую роль, а армии его поклонниц — изрядное пополнение.

Черноволосый красавец, с рельефной мускулатурой и грустными карими глазами, стоял у края обрыва и смотрел вдаль, скрестив руки на груди. Взор его был устремлен на листок со списком предприятий, не сдавших отчет за 3-й квартал, прикрепленный Галиной к углу фотографии. Видимо, супермена очень волновала судьба фирм-должников, потому что на лице его лежала печать прямо-таки неземной тоски. Довершал композицию весь утыканный искусственными розочками, еле живой плющ, обвивающийся вокруг календаря. Один цветок печально свесился вниз, как раз над головой супермена, наподобие гигантской купальной шапочки, придавая красавцу чрезвычайно глупый вид.

— Да, это Сергей Селезнев, — лаконично ответила Юлька и, всем своим видом показав, что разговор закончен, снова включила компьютер.

Ошалевшая Оленька перевела безумный взгляд с Галины на Тамару Васильевну. Та тяжело вздохнула и печально покачала головой. Видимо, не найдя в ее поведении ответа, Оленька решилась обратиться непосредственно к Юльке.

— Юлечка, это правда?

— Конечно, правда, — с нескрываемым сарказмом произнесла Галина. — Скоро у них с Сергеем свадьба, а свидетелями будут Филипп Киркоров и Алла Пугачева. Ты попроси, может, и тебя пригласят… А что, будущая мадам Селезнева расскажет нам что-нибудь о своих встречах со знаменитостью или сохранит все в тайне?

— Расскажу. Но только не сегодня. У меня еще очень много работы, — проговорила Юлька и уткнулась в экран монитора.

* * *

На экране телевизора веселился любимец женщин Филипп с развевающимися по ветру заячьими ушами. Периодически он полностью превращался то в мультяшного зайца с наглой ухмылкой на морде, то в очаровательную киску с бантиком. Хотя, вполне возможно, что киской оборачивалась Алла Борисовна. Подробностей клипа Таня уже не помнила, а лишний раз поднимать глаза на экран опасалась, потому что прямо перед маленьким кухонным телевизором, на краю деревянной полочки, стояла тарелка со свеженарезанным, на редкость едким луком. Добавлять его в мясо нужно было только минут через десять, а крышкой накрывать нельзя — задохнется. Поэтому Татьяна шинковала морковь, низко опустив голову и мужественно борясь со слезами. Впрочем, она не особенно страдала из-за отсутствия зрительных впечатлений. Ей гораздо больше нравилось слушать Киркорова, чем смотреть на него. Внешность общепризнанного красавца ее абсолютно не привлекала, а вот в голосе было что-то такое: то ли скрытая страсть, то ли легкая самоирония сильного мужчины… И даже это дурацкое «зайка моя» Филя умел подать так, что внутри все мгновенно обрывалось, а по спине пробегал приятный, будоражащий холодок.

Таня смахнула морковь с разделочной доски в стеклянную огнеупорную кастрюлю, в такт заключительному музыкальному аккорду опустила крышку и устало плюхнулась на табурет. Готовить она не любила и честно предупредила об этом Юрку, прежде чем переехать к нему:

— Знаешь, я, конечно, могу повыпендриваться для порядка недели две, не больше. Будут тебе и котлеты по-киевски, и зразы из телятины, и заливная рыба… Но потом, друг мой любезный, вернемся к полуфабрикатам. Не нравится — вози меня каждый день ужинать в ресторан!

Юра усмехался каким-то своим мыслям, наверное, предполагая, что ему удастся перевоспитать строптивую подругу. Таня делала вид, что не замечает его нарочито-неприкрытой иронии. И вместе они продолжали скидывать в большую спортивную сумку заранее приготовленные к переезду книги. Еще одна небольшая сумочка, застегнутая на «молнию», уже дожидалась у порога. Когда баул был набит доверху, Татьяна села на краешек дивана, по-детсадовски сложила руки на коленях и провозгласила:

— Ну, все, я готова ехать!

Юрка перевел растерянный взгляд с книжного баула на ее умиротворенное лицо и, немного помедлив, спросил:

— И это что, все вещи, которые ты собираешься взять с собой?

— Ну, да, — она недоуменно пожала плечами, начиная ощущать непонятный дискомфорт.

— Ясно. — Юрий резко встал, повесил большую сумку себе на плечо, а маленькую подхватил правой рукой. — Пойдем.

Татьяна направилась было следом, но у самого выхода из комнаты вдруг решительно взяла его за рукав и развернула к себе лицом:

— Юра, давай сразу расставим все точки над «i». Тебя что-то тревожит?

— С чего ты взяла? Все нормально…

«А неплохо сыграно, — отметила Таня про себя. — Выражение лица в меру озадаченное и довольно спокойное. Такое и должно быть у человека, которому задали странный, с его точки зрения, вопрос. Нет ни натянутой, чуть виноватой улыбки, ни ледяного блеска обиды в глазах…» И все же бледная тень какой-то покорной отстраненности во взгляде, отстраненности необычной и пугающей, заставила ее еще раз повторить свой вопрос:

— Юра, что тебя тревожит?

Коротецкий попытался отшутиться, говорил что-то про беспорядок в его квартире, про неработающую микроволновку, про шумных соседей, но Таня остановила его легким прикосновением холодных пальцев к губам:

— Юр, скажи правду!

Он устало вздохнул, неловко опустил сумку с книгами на пол и не очень уверенно произнес:

— Понимаешь, это, наверное, глупо. Но я вдруг понял, что ты переезжаешь ко мне ненадолго… И дело даже не в том, что ты берешь из дома только эти книги и необходимый минимум одежды… Как бы тебе это объяснить?.. В общем, ты слишком спокойна, нет в тебе ни радости, ни волнения. Будто это всего лишь обыденный, ничего не значащий жизненный эпизод… Я тебя не обидел?

— Нет-нет. — Таня снова присела на диван, достала из сумочки пачку «Салема» и закурила. — Говори. Мне это важно.

— Ты вообще всегда какая-то чужая… Вроде бы здесь, рядом со мной, говоришь что-то ласковое, отвечаешь на поцелуи и в то же время будто наблюдаешь за всем откуда-то издалека… Впрочем, все это ерунда, конечно…

— Нет, не ерунда. — Она аккуратно стряхнула пепел с сигареты и на секунду задумалась, слегка прикусив полную нижнюю губу. — Не ерунда…

… До девяти лет Таня Самсонова была абсолютно уверена в том, что ей предначертано судьбой стать счастливейшим человеком. Предначертано еще задолго до ее рождения. Иначе откуда бы взялись все блага сразу: и милая, добрая мама, и веселый, энергичный папа, и лохматый серый кот, и целая стена, уставленная интереснейшими книжками? Она любила и маму, и папу, и кота, хотя тот и драл ее нещадно в ответ на попытки нарядить его боевым скакуном. Однако без кота Таня спокойно могла бы прожить неделю, без папы с мамой, наверное, целый день, а вот без книжек — не больше пяти минут. Даже за обеденный стол она обычно садилась с каким-нибудь «Таинственным островом» и «глотала» страницы вперемешку с куриным бульоном. Естественно, у нее были любимые герои, и она с равным удовольствием представляла себя то благородным рыцарем Айвенго, то отважной Жанной Д’Арк, то утонченной Офелией. Впрочем, Офелия нравилась ей меньше остальных, и Таня крайне удивилась, если бы еще год назад кто-нибудь сказал, что вскоре ей захочется быть похожей на эту странную девушку, уделяющую слишком много внимания любви…

Когда первого сентября в 3-й «Б» привели новенького, вся женская половина замерла в напряженном предвкушении соперничества. По классу пронесся легкий шепоток, а Танин сосед по парте, противный Мишка Супрунов, гнусно протянул:

— А новенького, как детсадовца, мама за ручку привела!

Мишка произнес это довольно громко, так, чтобы все услышали. Услышала и мама новенького, мгновенно ослабившая пальцы и отпустившая смуглую кисть сына, и сам мальчик, быстро и незаметно погладивший маму по руке и бросивший на Мишку острый, пронзительный взгляд. Тани коснулся лишь его слабый отблеск, но и этого оказалось достаточно, чтобы она коротко, словно обжегшись, втянула в себя воздух и ясно поняла, что влюбилась бесповоротно и на всю жизнь.

— Алеша Карпенко теперь будет учиться в вашем классе. Он приехал из Ленинграда вместе с родителями, — поясняла учительница. А Таня не отрываясь смотрела на ровно постриженную прямую челку, на темно-карие глаза и пушистые черные ресницы, на плотно сжатые губы и пальцы, по-прежнему удерживающие мамину руку.

Новенького посадили рядом с Жанной Гусевой, и она тут же принялась что-то объяснять ему быстрым-быстрым шепотом. Алеша вежливо улыбался, раскладывая на своей половине парты школьные принадлежности, но, похоже, не особенно интересовался тем, что говорила соседка. Глаза его были устремлены на молодую учительницу в клетчатой юбке и малиновой вязаной жилетке, которая уже начала свои объяснения. Тане понравилось, что во взгляде его читалось не показное старание отличника, а только спокойное, уважительное внимание и полное равнодушие к вещам посторонним, к уроку не относящимся. А вокруг происходило много интересного. И Татьяна была просто уверена, что Алеша, так же, как и она сама, чувствует и оценивающие взгляды пацанов, уже прикидывающих на глаз силу и ловкость новенького, и томные взоры девчонок, заинтересовавшихся необычайно красивым мальчиком. Но на сердце у нее было спокойно. Она знала, что они с Алешей, несомненно, предназначены друг для друга и их объяснение в любви будет неизбежным и красивым, как в книгах. Иначе и быть не может.

На первой же перемене Таня подошла к новенькому, протянула ему руку и без тени смущения произнесла:

— Давай с тобой дружить.

— Давай, — сдержанно улыбнулся мальчик, — а как тебя зовут?

— Таня Самсонова…

Алеша ничего не ответил, даже не кивнул головой. Татьяна чувствовала, что надо еще что-то сказать. Глупо стоять просто так, глубоко засунув руки в карманы черного школьного фартука, и глядеть в его удивительные, серьезные глаза. Лешу же, казалось, пауза ничуть не тяготила. «Да, он действительно похож на благородного Робин Гуда, — пронеслось у нее в голове. — Красивый, спокойный. Конечно, смелый… С таким не страшно оказаться в стане врагов. Мы бы сражались рука об руку, и он бы, наверное, даже спас меня…»

— Алеша, — она переступила с ноги на ногу и задвинула пяткой под парту чей-то валяющийся в проходе портфель, — ты проводишь меня сегодня домой?

Таня и сама толком не могла объяснить, зачем ей это понадобилось. Она прекрасно добиралась до дома в одиночестве, тем более что и идти нужно было всего два квартала. Еще в первом классе, чтобы доказать свою независимость, она запретила маме встречать ее из школы, но теперь… Ей ужасно хотелось, чтобы Алеша шел рядом, нес ее портфель и чтобы все вокруг оборачивались на них и, может быть, даже кричали: «Тили-тили-тесто, жених и невеста!»

Алеша по-прежнему хранил молчание и все так же сдержанно улыбался, зато откуда-то из-за спины раздалось возмущенное шипение Гусевой:

— Ну, Самсонова и нахалка!

И Таня поняла, что их с Лешей разговор стал предметом внимания одноклассников. По спине побежали нехорошие мурашки, колени задрожали. «Ну, что же ты? Что же ты молчишь? Скажи хоть что-нибудь!» — мысленно молила она новенького, чувствуя, что пауза затягивается. И он наконец разлепил губы и произнес вежливо и как бы извиняясь:

— Понимаешь, Таня, я рад твоей дружбе, но до дома провожать тебя не буду…

— Почему? — глупо спросила она, чувствуя, как тишина за спиной становится зловещей, готовой в любой момент взорваться жестоким смехом.

— Потому что мне бы хотелось дружить с красивой девочкой, — Алеша развел руками совсем как взрослый: мол, ничего поделать не могу, прости! — и сел на свое место. А Татьяна осталась стоять на месте, не слыша ни презрительного фырканья, ни радостного улюлюканья одноклассников, с ужасом чувствуя, как жаркая краска то ли стыда, то ли обиды заливает все ее лицо до самых корней тонких рыжих волос.

— Красавица народная, как бомба водородная! — напоследок пропел Мишка Супрунов и тоже поспешил за парту, потому что в класс уже входила учительница с журналом под мышкой. Таня быстро сгребла в портфель учебник и тетрадки и выскочила в коридор. Если ей и хотелось плакать, то только от несправедливости происходящего. Как, как могло случиться, что этот удивительный, избранный мальчик не узнал свою Джульетту, свою Офелию, свою Констанцию Бонасье? И не просто не узнал, но еще и отдал на растерзание злобным врагам? Может быть, он просто побоялся? Но ведь герои не должны трусить!

Дома Таня, не снимая плаща и не расшнуровывая ботинок, подошла к большому зеркалу в прихожей. Она не ожидала увидеть ничего нового, скорее пыталась найти подтверждение своей уверенности, что она нормальная, симпатичная девочка, которая нравится и себе самой, и маме с папой. Но коварное стекло вдруг решило открыть ей страшную правду. Таня вглядывалась в холодную зеркальную гладь и словно впервые узнавала и неровную кожу с бледными пятнами веснушек, и маленькие глаза со светлыми, тонкими ресничками, и вытянутый нос, и безобразные рыжие волосы. Отчаяние медленно овладевало всем ее существом. Тане ужасно захотелось расцарапать это, вдруг ставшее ненавистным лицо. Провести ногтями по щекам так, чтобы остались глубокие розовые борозды, а из глаз брызнули слезы… «Я некрасивая?» — с последним отзвуком надежды спросила она у своего отражения, и где-то в глубине себя услышала безрадостный ответ.

Впрочем, к приходу родителей она уже была умытой, чинной и внешне абсолютно спокойной. Часов в семь позвонила учительница и пожаловалась, что Таня сбежала с урока.

— Что случилось? — серьезно спросил отец.

Она выпрямилась, отложила в сторону вилку и внятно проговорила:

— Папа, так было надо, честное слово.

На этом инцидент был исчерпан. Честному слову в семье Самсоновых верили…

С этого дня жизнь ее полностью переменилась. Таня начала бояться зеркала. Не то чтобы она совсем в него не смотрелась, нужно ведь было чистить зубы и заплетать косу. Просто теперь она ограничивалась быстрым поверхностным взглядом, вполне достаточным для того, чтобы оценить аккуратность прически, но не позволяющим разглядеть детали.

Но однажды Татьяна все-таки набралась смелости… Мама с папой еще не вернулись с работы, и наблюдать за ней имел возможность только лохматый серый кот. Который, впрочем, этой возможностью и воспользовался, проводив ее до маминого туалетного столика перед зеркалом и усевшись неподалеку на собственный хвост. Таня мысленно просчитала до десяти, а потом заставила себя поднять глаза. Отражение было все таким же: отчаянно некрасивым и заранее испуганным. Она вздохнула и принялась за дело.

На полированной полочке перед трюмо стояло множество скляночек и флаконов, распространяющих вокруг удивительный, нежный аромат. Таня раньше любила смотреть, как мама собирается в театр или в гости, и поэтому примерно представляла, как и для чего используется то или иное средство. Первым делом она взяла в руки небольшой тюбик с тональным кремом и выдавила розовую полоску себе на ладонь. Крем пах взрослой, запретной жизнью, наверное, поэтому пальцы ее дрожали, когда она наносила первые робкие мазки на нос и щеки. Потом в ход пошла пудра «Балет», потом черный карандаш, потом тушь для ресниц… Тени для век и губную помаду Таня сразу решительно отодвинула в сторону. Ну, не могло быть у настоящей красавицы синих полукружий над глазами и алых, блестящих губ!

Старинные часы на стене пробили половину шестого. До прихода родителей оставалось чуть меньше часа. Татьяна сделал несколько шагов назад и взглянула на свое отражение так, как художник смотрит на только что написанную картину. Нет, она не стала похожей на героиню «Ералаша», распугавшую своим «макияжем» грабителей, но лицо ее все же приобрело какое-то неживое, жалкое выражение. А самое страшное, что оно не сделалось красивым. Щеки оставались все такими же одутловатыми, глазки — маленькими и невыразительными, а губы расплывшимися и бесформенными…

В ванную Таня кота не пустила, оставив его сиротливо мяукать за дверью. Включенная на полную мощность вода хлестала из крана, теплые брызги стекали по стенам и большому прямоугольному зеркалу, а она сидела на кафельном полу и горько плакала, искренне не понимая, почему где-то там, в небесной канцелярии, так сурово наказать решили именно ее. В конце концов, умывшись душистым цветочным мылом, Таня выползла из ванной, уныло прошествовала мимо обиженного кота и заперлась в своей комнате, среди некогда любимых книг. Смотреть на разноцветные корешки толстых томов сейчас было необычайно грустно. Татьяна подошла к полке, достала одну из книжек, со взрослой, усталой усмешкой перелистала ее и с остервенением засунула на место, сминая и подгибая страницы. Конечно же! Все ее любимые героини были красавицами: и Констанция, и леди Ровенна, и Люба Шевцова. Одна несчастная Пеппи Длинныйчулок могла составить ей достойную компанию. А что? Те же рыжие волосы, те же веснушки, та же нескладная фигура. Но только если Пеппи напоминала очаровательного мальчишку-озорника, то Таня, к сожалению, лишь робкую, светлоглазую тихоню-отличницу… А еще Пеппи были неведомы страдания любви. Не то что этим красавицам Джульеттам-Офелиям. Одна из-за любви отравилась, другая — утопилась! Таня немного подумала и вытащила из шкафа синенький томик Шекспира. Мама всегда убирала его на самую верхнюю полку, приговаривая: «Тебе еще рано это читать, все равно ничего не поймешь».

Но Татьяна упрямо переставляла книжку вниз и вечерами, устроившись в кровати, погружалась в мир кровопролитных страстей и безумной любви. Сейчас ей очень хотелось найти сцену похорон Офелии. «Вот возьму и умру, — размышляла она, — просто не захочу жить и погасну, как электрическая лампочка. Тогда меня положат в гроб, и все идущие на кладбище будут говорить: «А ведь она, в сущности, была красивой!» Меня нарядят в белое платье и волосы уберут цветами. И, может быть, тогда Алеша, как Лаэрт, кинется в мою могилу и станет кричать, что это он виноват в моей гибели, что он просто хотел меня позлить. Но будет уже поздно…» Таня почувствовала, как на глаза наворачиваются слезы, а подбородок перекашивается от подступающих рыданий, и уже сквозь соленую, дрожащую пелену она заметила строки, заставившие ее мгновенно протереть кулачком глаза и поднести книжку поближе к настольной лампе.

«Офелия, я очень бы хотела, чтоб ваша красота была причиной дикого расстройства принца», — говорила дочери Полония королева Гертруда. О том, что хотел выразить этими строками Шекспир, Татьяна задуматься просто не успела. Она мгновенно определила для этой фразы свой личный, магический смысл. Теперь эти слова звучали как заклинание.

— Офелия, я очень бы хотела, чтоб ваша красота… — старательно проговаривала Таня, делая акцент на слове «очень» и обращаясь больше к самой себе, чем к утонувшей красавице. Она почему-то вдруг поверила в чудо. Поверила в то, что если очень-очень хотеть, то эта русалочья красота придет и к ней. Придет нежданно-негаданно. Просто в одно прекрасное утро она подойдет к зеркалу и увидит в нем стройную блондинку с бездонными глазами и красиво изогнутыми бровями.

Но время шло, и ничего не менялось. Постепенно Таня совсем отдалилась от одноклассников. Теперь она даже на перемене не выходила из-за своей парты и до самого звонка сидела, уставившись в ближайшую стену, и до смерти боясь встретиться взглядом с Алешей. Сначала переменам, случившимся с ней, удивлялись, а потом привыкли. Правда, как-то раз, в мае, учительница по старой памяти предложила ей изображать латышку на школьном празднике, посвященном единству пятнадцати республик, но наткнулась на такой тоскливый и обреченный взгляд, что тут же осеклась и скомкала остаток разговора. Таня с трудом дождалась начала летних каникул, все еще надеясь, что к осени заклинание наконец подействует…

Это случилось обычным июльским днем. Татьяна вместе с родителями загорала на пляже в Серебряном Бору. Она предпочитала лежать на животе, чтобы не выставлять на всеобщее обозрение свое веснушчатое лицо, но мама, внимательно следившая за минутной стрелкой наручных часиков, периодически заставляла ее переворачиваться с боку на бок.

— Ну, мам, мне и так хорошо. Можно я маленько подремлю? — ныла Татьяна, придумав очередной повод для того, чтобы не ложиться на спину.

— Дремать нельзя, обгоришь! И потом, что ты как старушонка столетняя: «Подремлю, подремлю…» Шла бы лучше с ребятишками в волейбол поиграла.

Таня бросила унылый взгляд на кучку загорелых девчонок и мальчишек, кидающих по кругу разноцветный мяч, отрицательно помотала головой и покорно опустилась на спину, при этом не забыв прикрыть большую половину лица огромной белой панамой.

Ей было жарко и тоскливо. Таня смотрела, как мамины плечи и икры постепенно покрываются неровными красными пятнами, тяжело вздыхала и приговаривала, как бы ни к кому конкретно не обращаясь:

— Наверное, нам пора домой… Наверное, солнце сегодня слишком активное…

— Татьяна, это просто ты сегодня слишком скучная! — наконец не выдержал отец. — Иди искупайся и остынь.

— А ты пойдешь со мной?

— Нет. Я останусь с мамой… Но ты смотри, от берега далеко не отходи.

Таня вздохнула печально, как ослик Иа-иа, и нехотя поплелась к реке, огибая распластавшиеся на песке тела. Впрочем, освежающая близость воды все же вдохнула в нее некоторый оптимизм. Она резонно рассудила, что купаться — это в любом случае значительно приятнее, чем валяться на покрывале, как бревно, и поэтому намочила ступни уже без неудовольствия. В воду Татьяна вошла, широко расставив локти и втянув в себя живот. Отмель была здесь довольно длинной, и она бесстрашно зашагала вперед, разводя руками волны и постепенно привыкая к блаженному холоду. Где-то там, на песке, остались папа и мама, изнывающие от жары и не ведающие, какое это удовольствие — спрятаться в водной толще от палящих лучей. Таня обернулась, чтобы помахать им ладошкой и позвать к себе, и сделала один, всего один неверный шаг…

Потом знатоки пляжа наперебой клялись, что здесь сроду не было никаких ям — ровное, чистое песчаное дно! Но это было потом… А в тот момент волны мгновенно сомкнулись над ее головой. Таня даже не успела испугаться. Она медленно опускалась вниз и спокойно наблюдала, как от ее губ отрываются маленькие воздушные пузырьки. Пузырьки бесшумно поднимались вверх, собирались в ажурный качающийся столбик и почему-то не лопались. И вдруг стало безумно интересно, что же там, над головой? Она запрокинула лицо и увидела Ее… Это была Офелия. Она плыла сверху и пристально глядела Тане в глаза. Ее лицо казалось удивительно светлым и чистым, первозданно чистым. Довольно простые черты были преисполнены благородства, а в глазах светилась какая-то нездешняя отстраненность. Девушка казалась невозможно красивой, и вдруг Таня с каким-то радостным ужасом поняла, что у Офелии — ее, Танино, лицо! «Неужели заклинание подействовало?» — подумала она, погружаясь в глухую темноту…

Следующим чувством была жгучая обида. Ее больно и бесцеремонно волокли куда-то за волосы.

— Давай-давай, дыши, русалка! — кричал мускулистый молодой парень, вытаскивая Таню на надувной матрац. Она хотела было возмутиться, но почувствовала, что и нос, и горло щиплет от противной речной воды.

— Ну, вроде живая…

Татьяна так важно и церемонно кивнула, что парень засмеялся. Тут же неизвестно откуда возникший папа подхватил ее на руки и понес на берег к рыдающей, испуганной маме. Нос все еще щипало, говорить не хотелось. Таня лежала головой у мамы на коленях, выслушивала, какая она замечательная, любимая, непослушная, возмутительная и драгоценная девочка, и думала о своем. Теперь она знала тайну: она видела лицо Офелии и поняла, что оно по-настоящему красиво…

Все изменилось не в мгновение ока и даже не за один месяц. Но Таня не торопила события. Теперь ей даже не было важно, увидит ли кто-нибудь кроме нее лицо Офелии. Главное, что его видела она. И в седьмом классе, когда девчонки понемногу начали подкрашивать реснички и подводить брови, Татьяна продолжала намеренно обнажать чересчур высокий лоб и презрительно отказывалась от туши и румян. Вскоре у нее появились первые страстные поклонники, а когда на выпускном вечере Алеша Карпенко поднес к губам ее руку и внятно проговорил: «Ты красивая, ты необыкновенная. Я люблю тебя», — она только грустно усмехнулась про себя: «И этот увидел»…

Впрочем, всего этого она Юрке, конечно же, не рассказала. Неторопливо докурив сигарету, Таня поднялась с дивана, подошла к нему и прижалась щекой к его груди.

— Я люблю тебя. Просто люблю. А все остальное — чепуха…

Чуть дрожащие Юркины пальцы погладили ее затылок:

— Я тоже тебя люблю…

— И еще я хочу, чтобы ты знал: я останусь с тобой навсегда. Можешь в этом не сомневаться.

— Это что, угроза? — попытался пошутить Коротецкий, но в его голосе послышалось облегчение.

— Это торжественная клятва!

Он обхватил ее лицо ладонями и поцеловал в сухие полуоткрытые губы…

… Время пролетело быстро. С момента переезда прошло уже не две, а целых пять недель, а Таня продолжала готовить каждый вечер какое-нибудь изысканное блюдо, не испытывая, правда, при этом гордого удовлетворения хозяйки, а просто радуясь вместе с Юркой тому, что у них почти настоящая семья с любящим мужем, спешащим с работы, и заботливой женой, копошащейся у плиты.

«Именно копошащейся, — вдруг с иронией подумала она, бросив взгляд на тарелку с нарезанным луком. — Возилась два часа суетливо и бестолково, как полевая мышь в трехлитровой банке, а самый главный ингредиент положить забыла. Тоже мне, кулинарка!»

Татьяна поднялась с табурета, надела кухонную рукавичку и заглянула в кастрюлю. Мясо выглядело в общем-то неплохо, во всяком случае, съедобно, но запах навевал печальные воспоминания об общепитовской столовой.

«Ну, вот теперь я наконец разгадала «секретную формулу» омерзительного столовского гуляша, — мысленно констатировала Таня. — Они просто кладут в мясо гнилой лук, который не дает ни вкуса, ни запаха. Юрка, конечно же, все это съест и еще похвалит, но уж лучше бы, наверное, съехидничал. Откуда вдруг появилась в нем эта настороженная боязнь то ли спугнуть, то ли обидеть? И смотрит он иногда так, будто пытается разглядеть во мне что-то, объясняющее его собственные поступки. Да и я уже начинаю невольно ждать этот испытывающий, ищущий взгляд. Выглядим, наверное, со стороны, как пара молодых, психически неуравновешенных идиотов с полным набором всевозможных комплексов. Эх, Юрке бы хоть немного свободного киркоровского куража и лихой уверенности… «Зайка моя!»… А впрочем, все еще будет, нужно только подождать…»

Коротецкий приехал минут через двадцать. Таня, уже снявшая кухонный фартук и оставшаяся в свободном сиреневом джемпере и голубых джинсах, встретила его у порога.

— Устал? Ужинать будешь?

— Накрывай, хозяюшка, — он провел ладонью по ее спине и прошел в комнату. Пока он переодевался, Татьяна вытащила из холодильника салат и, внутренне содрогаясь, начала раскладывать мясо по тарелкам.

— Как сегодня твоя учеба? — Юра появился в дверях так неожиданно, что она даже вздрогнула.

— Нормально. Посетила абсолютно все занятия, в том числе и ненавистное фехтование.

— Молодец!

— Что значит молодец? — Таня вдруг заметила, что продолжает инстинктивно спиной загораживать тарелки с мясом, видимо, избегая травмировать Юру раньше времени. — Тебе что, меня ни капельки не жаль? Ты же знаешь, как я ненавижу это фехтование, у меня после него все болит: и руки, и ноги, и спина!

— Тяжел, тяжел труд будущей актрисы, — философски заметил Коротецкий, садясь верхом на табурет, — ну, что у нас там сегодня на ужин?

Вопреки Татьяниным ожиданиям, Юрка не стал деликатно пережевывать неудобоваримое мясо. Сначала он подозрительно принюхался, потом подцепил один кусочек на вилку и положил его в рот. Попробовал на вкус так, словно дегустировал драгоценное вино, и в конце концов авторитетно заявил:

— Да, со временем толк из тебя выйдет…

Таня удивленно приподняла брови.

— … А бестолочь останется, — добавил Коротецкий тем же важным и глубокомысленным тоном, без тени улыбки на лице.

И тогда она засмеялась свободно и легко, радуясь тому, что напряжение последних недель наконец-то спало и он, кажется, снова научился шутить и иронизировать, а значит, все будет по-прежнему. Юра хохотал вместе с ней, запрокинув голову и скрестив руки на груди. Тане вдруг ужасно захотелось усесться к нему на колени и обвить шею руками. Она уже сделала шаг вперед, когда Коротецкий неожиданно прекратил смеяться и произнес серьезно и решительно:

— Никто не сможет мне помешать любить тебя, никто не заставит сомневаться и мучиться…

— Опять что-то связанное с той женщиной? — Татьяна замерла посреди кухни, безвольно опустив руки.

— Тебя это не должно волновать.

— Но тебя ведь волнует! Тебе до сих пор не по себе от того, что оставил ее так сразу? Ее, такую закомплексованную и заглядывающую тебе в рот? Ты по-прежнему чувствуешь себя виноватым, и тебя это гложет, так?

Юра молчал. Хорошее настроение таяло прямо на глазах.

— Ты не хочешь поговорить со мной о ней? — осторожно начала Таня, поняв, что ответа на первый вопрос ждать бесполезно.

— Нет, — Коротецкий помотал головой. — Тебе не нужно знать, кто она такая… Знаешь, что она была в моей жизни, и этого вполне достаточно…

* * *

Юля брела по осенней аллее, светлой и какой-то акварельно-прозрачной. После сегодняшней ветреной ночи листья с деревьев почти облетели и теперь, сухие, скрюченные и хрупкие, воздушным безе лежали на дорожке, то там, то тут с мягким вздохом оседая под ногами прохожих. Воздух был удивительно чистым, но холодным. Юлька почувствовала, что начинает замерзать, и поглубже спрятала руки в карманы бежевого кашемирового пальто. Конечно, проще всего было бы сейчас сесть на любой автобус и проехать две остановки до метро, но ей совершенно не улыбалась перспектива раньше времени оказаться на работе. Юля поежилась и продолжила свой путь, уже не ощущая прежнего удовольствия. Удовольствия случайного. Ведь и хрупкая прелесть прозрачного морозного утра, и умиротворенная тишина аллеи, и смелая яркость красно-желтого шуршащего ковра под ногами — все это стало лишь нечаянным подарком ей, вышедшей из подъезда в традиционном для последних двух недель тоскливом расположении духа.

Конечно, долго так продолжаться не могло. Юлька понимала, что нельзя постоянно бежать из дома, раз уж решила все-таки жить здесь, рядом со странным альянсом старых бабушкиных диванных подушек и ее собственных новомодных розовых «яичек» орифлеймовской косметики. Нельзя бежать от этих стен, как пугливый заяц от борзых, только потому, что сквозь выцветший рисунок обоев то и дело проступает мгновенная Юркина тень. Она знала, что глупо до последней секунды оттягивать момент утренней встречи с сослуживцами, а в конце рабочего дня чуть ли не опрометью выскакивать из кабинета. Знала, но ничего не могла с собой поделать. И поэтому каждое утро выходила из квартиры в половине восьмого утра и полтора часа проводила в дороге, неспешно плетясь по улицам и в «Сатурне» появляясь ровно в 9.00.

Когда весь экономический отдел узнал о новой пассии Коротецкого и начал активно жалеть Юльку, ей казалось, что хуже просто быть не может. Озабоченные лица, никчемные, призванные утешить примеры из собственной жизни и жизни знакомых, ободряющие, похожие на тосты фразы… Каким милым и безобидным виделось ей все это теперь. И надо же было ввязаться в дурацкую словесную перепалку с Галиной, а потом еще сделать это заявление по поводу Селезнева!.. Хотя, ну какое там заявление?! Для любого другого человека фраза: «Да, это Сергей Селезнев» — означала бы только нежелание продолжать разговор. Для любого другого, но не для Галки. Юля и представить не могла, что она вцепится в нее прямо-таки бульдожьей хваткой…

…То ли у Черемисиной началась очередная черная полоса в личной жизни, то ли на нее скверно действовали магнитные бури. Во всяком случае, настроение у нее уже второй день было премерзким. Оленька, попытавшаяся в очередной раз пожаловаться ей на свои семейно-любовные проблемы, тут же нарвалась на резкую и обидную фразу и, насупившись, уселась за компьютер. Из своего укромного зашкафного угла она периодически бросала на Галку недобрые взгляды, призванные, по-видимому, устрашить противника. А уж когда от Галины походя досталось и Тамаре Васильевне, Оленька не выдержала:

— Слушай, если твой бывший муж опять испортил тебе настроение, то мы в этом не виноваты. И, пожалуйста, не надо срывать на нас зло…

Тамара Васильевна тут же начала делать Оленьке «страшные глаза». Та вовремя не поняла предупреждения и продолжала гневно вопить что-то о бытовом хамстве и нахальстве «некоторых, которые очень много себе позволяют», а на место села, только заметив, что Галина начала неторопливо и тщательно пережевывать нижнюю губу, что всегда было нехорошим признаком. Но, против ожидания, Черемисина не стала уничтожать перепуганную Зюзенко. Она только молча смерила ее взглядом и вышла из кабинета. Пока Галка отсутствовала, Тамара Васильевна на пальцах объяснила Оленьке, почему нельзя трогать человека, когда он в таком взвинченном состоянии. В общем, к возвращению Черемисиной все три ее соседки по комнате тихо, как мыши, сидели в своих углах, усиленно копаясь в бумагах и делая вид, что ничего не произошло.

Вместе с Галиной в кабинет вплыл легкий аромат хороших сигарет. Юлька завистливо втянула ноздрями воздух: свою пачку она забыла дома, а стрелять у агрессивной сослуживицы не хотелось. Впрочем, Галка уже не казалась особенно разозленной. Лицо ее приобрело некую умиротворенность и даже просветленное выражение, поэтому Юля и не успела вовремя приготовиться к бою, услышав на первый взгляд вполне невинный вопрос.

— Кстати, а как там поживает Сережа? — глаза Галины лучились почти материнской заботой.

— Какой Сережа? — она несколько опешила.

— Как какой? Твой Сережа. Сережа Селезнев!

Юлька похолодела. Нет, она, конечно, помнила про вчерашний разговор, но в глубине души надеялась, что о нем забудет Галка. Похоже, этим чаяниям не суждено было оправдаться.

— А почему это ты вдруг так в лице переменилась? Или запамятовала, что у тебя любовь с нашей российской суперзвездой?

— Ничего я не запамятовала, — Юля постаралась взять себя в руки и придать голосу оттенок легкой надменности, — просто меня удивляет твой тон. Ты, кажется, сама только что назвала Сергея российской суперзвездой? Так почему тогда такая фамильярность? Что это еще за Сережа? По-моему, я вас пока не знакомила…

Довольная Оленька чуть не захлопала в ладоши от радости, предчувствуя близкое поражение Галины. И действительно, та смиренно опустила глаза и пробормотала что-то вроде: «Извини»… Тамара Васильевна взглянула удивленно и настороженно, но Оля уже приготовилась праздновать победу.

— Кстати, Юль, — ее улыбка была бесхитростной и молящей, — познакомь нас на самом деле с Селезневым, а?

— Да, познакомь, пожалуйста, — тут же присоединилась к ее просьбе Галка, и Юля поняла, что «лисица лишь прикидывалась дохлой».

— Пока не могу. У Сергея очень ответственный период, он готовится к съемкам в новом фильме, и мне не хотелось бы отвлекать его по пустякам…

— А я где-то читала, что Селезнев собирается пару месяцев отдохнуть, прежде чем снова приступить к работе, — как бы между прочим заметила Галина.

— Светские новости в журналах пишутся для восторженных зрительниц вроде тебя, а не для съемочной группы…

Она и сама удивилась, как складно и ловко это у нее вышло. Лживые слова громоздились одно на другое, выстраиваясь сначала в оборонительное сооружение, а потом и в придуманный сказочный замок. Черноволосый красавец равнодушно взирал на Юльку с настенного календаря, а она продолжала автоматически парировать редкие Галкины выпады и терпеливо отвечать на бесконечные вопросы Оленьки. В конце концов Черемисина перестала комментировать Юлины высказывания. Теперь она просто сидела, откинувшись на спинку стула и скрестив руки на груди, а в глазах ее читалось любопытство исследователя, наблюдающего за диковинной лягушкой. В какой-то момент поток Оленькиных вопросов иссяк, она на минуту задумалась, видимо, прикидывая — чем прилично, а чем неприлично интересоваться, и тут возникшей паузой воспользовалась Галина.

— Ну, ты, подруга, даешь! — произнесла она четко и внятно, буравя Максакову своими черными цыганскими глазами.

— А что случилось? Я не поняла… — спохватилась Зюзенко. Зато Юлька поняла все… С этого дня изощренная инквизиторская пытка, продолжающаяся с девяти часов утра до шести часов вечера, проводилась каждый день.

Поначалу она еще хотела пойти на попятный и для этого даже однажды опоздала на работу, давая возможность мудрой Тамаре Васильевне как-нибудь все уладить в ее отсутствие. Но либо у старейшего экономиста отдела не хватило дипломатических навыков, либо Галина слишком уж жаждала крови, во всяком случае, ничего не получилось. И Юльке волей-неволей пришлось придерживаться прежней тактики, осторожно удовлетворяя Оленькино любопытство и постоянно ловя на себе сочувствующий Тамара-Васильевнин взгляд. На нее сыпались все новые и новые вопросы: какая у Селезнева квартира? Курит он или нет? Любит ли смотреть фильмы со своим участием? Но каждый раз разговор неизменно заканчивался одним и тем же.

— Так когда же ты нас познакомишь с Сергеем? — невинно вопрошала Галина. И Юлька начинала рассказывать новую сказочку про объективные причины, занятость на съемках, про Сережину нелюдимость и даже его аллергию на бумажную пыль… Но с каждым днем вымышленные причины казались все менее правдоподобными, и уже несколько раз ей чудилось, что в Оленькиных глазах она читает горькое разочарование обманутого ребенка. Теперь признаваться было уже поздно: со слишком большой высоты пришлось бы падать. Экономический отдел уже был наслышан и о чудном походе в ресторан, и о поездке на шашлыки вместе с Сережиными приятелями, и о том, что целуется он умело и нежно… И Юля продолжала барахтаться изо всех сил, чувствуя, что день расплаты неминуемо приближается.

Вдали показались ряды полосатых палаток, обступивших вход в метро. Юлька ускорила шаг. Пожалуй, сегодня она уж слишком замешкалась. До начала рабочего дня оставалось всего двадцать минут, а ей еще предстояло ехать до «Краснопресненской» и дальше добираться на троллейбусе. На ходу расстегивая сумочку, она достала кошелек, быстро купила у старушки пачку «Мальборо» и вместе с толпой нырнула в стеклянные двери. В поезде, плотно притиснутая людской массой к дверце с надписью: «Не прислоняться», Юля все же умудрялась украдкой посматривать на часы. Минутная стрелка двигалась угрожающе быстро, и она молилась теперь об одном: не попасться на глаза никому из начальства, за второе опоздание в течение одного месяца никто по головке не погладит. Даже перспектива неизбежной встречи с Галиной утратила свою угрожающую яркость по сравнению с возможным увольнением.

Когда Юлька выскочила из метро на «Краснопресненской», часы показывали уже без пяти девять. Она в отчаянии выбежала на проезжую часть, в надежде увидеть в обозримом пространстве «рога» приближающегося троллейбуса. Но улица пестрила лишь яркими пятнами легковушек, а вид угрюмой толпы на остановке заставлял еще раз хорошенько взвесить все «за» и «против», прежде чем пытаться проникнуть в общественный транспорт.

Ну что ж, пешком так пешком… Она решительно зашагала по тротуару, когда услышала за спиной шелест шин и чей-то незнакомый голос:

— Девушка, вас куда-нибудь подбросить?

Юлька продолжала идти, не оборачиваясь.

— Девушка в светлом беретике, я ведь к вам обращаюсь…

Она остановилась. Следом за ней на малой скорости катилась серебристая «Ауди», за рулем сидел какой-то молодой скуластый, коротко стриженный парень и улыбался Юле, как старой знакомой.

— Простите, но я вас не знаю…

— Ну, так и что же? Вы ведь куда-то опаздываете, правда?

Она растерянно пожала плечами.

— Опаздываете-опаздываете. Я же видел, как вы метались по остановке… Садитесь, подвезу, — парень гостеприимно распахнул дверцу автомобиля.

Юлька взглянула на часы. Рабочий день уже начался, но еще оставался слабый шанс разминуться с начальством, которое обычно задерживается минут на десять-пятнадцать. По улице по-прежнему неслись иномарки вперемешку с отечественными «девятками», а заветные «рога» троллейбуса так и не показались. Словно прочитав ее мысли, парень радостно сообщил:

— А общественный транспорт можно не ждать, все равно не дождетесь. В двух кварталах отсюда обрыв линии.

— Ну что ж, тогда, наверное, придется воспользоваться вашим любезным предложением.

Юлька села на переднее сиденье, аккуратно подобрав полы пальто. Парень перегнулся через ее колени, проверил, хорошо ли закрыта дверь, а потом выпрямился и улыбнулся на все тридцать два зуба:

— Меня зовут Андрей, а тебя?

Юля отвернулась. Этот резкий переход на «ты» ее несколько покоробил. Она уже хотела было ответить что-нибудь резкое и выйти из машины, но тревожные зеленые глаза электронных часов, прикрепленных над лобовым стеклом, заставили ее одуматься. «Впрочем, если он чувствует себя виноватым, — пронеслось у нее в голове, — то можно и перестать злиться. Глядя на мои картинно раздуваемые ноздри, молодой человек уже наверняка понял, что поторопился с переходом на «ты». По идее, ему сейчас должно быть крайне неловко». Юлька повернулась, все еще сохраняя легкую обиженную усмешку на губах, и с удивлением обнаружила, что парень, похоже, совершенно не испытывает угрызений совести. Он сидел, все так же улыбаясь, положив локоть на спинку ее сиденья. Ей вдруг подумалось, что на самом деле этот Андрей старше, чем показался на первый взгляд. Нет, конечно же, ему не двадцать три — двадцать четыре. Пожалуй, ближе к тридцати. Лицо и взгляд не мальчика, а опытного мужчины, который уже очень многое видел в своей жизни. Довольно грубые черты лица, бугристая смуглая кожа, массивная голова и волосы, коротко подстриженные «ежиком».

— Ну, так как же тебя зовут, незнакомка?

— Юля, — проговорила она и уставилась прямо перед собой.

— Тогда поехали, Юля. Командуй, куда путь держим.

Она назвала имя банка, Андрей кивнул, не дожидаясь дальнейших объяснений, и повернул ключ зажигания.

— Значит, в банке работаешь? Скорее всего, оператором или экономистом, правильно?

— Нет, неправильно. Я еду его грабить.

Прозвучало это по-детски грубо и нелепо, и Юлька ужасно разозлилась на себя, то ли за неудачную попытку сострить, то ли за сам факт этой попытки. Фраза определенно отдавала кокетливо-деревенским: «Поди, Вань, с моей лавочки, не хочу смотреть на тебя, постылого!» «Кто, вообще, такой этот чужой, нагловатый мужчина, чтобы вступать с ним в дискуссию? — с досадой подумала она, чувствуя, как начинают гореть щеки. — Нужно было просто ответить ему коротко и односложно». Она ожидала в ответ какой-нибудь банальной шутки или хотя бы вежливой усмешки, но Андрей только коротко щелкнул языком и на секунду задумался.

— Послушай, — произнес он неторопливо, — тебе, наверное, не нравится, что я вдруг перешел на «ты»? Мне показалось, что так будет проще общаться. Но, если что не так, извини.

Это было неожиданно, и Юля, вдруг устыдившись собственной резкости, пробормотала:

— Да нет, все нормально…

— Но я же вижу, — Андрей на секунду повернулся и посмотрел на нее в упор своими светлыми, неопределенного цвета глазами. — Когда ты слонялась по остановке, ты была такая несчастная. Да, впрочем, и когда садилась в машину… А сейчас какая-то… колючая…

За боковыми стеклами мелькали серые высотные дома. Впереди по дороге неуклюже метался старенький красный «Москвич», время от времени пытающийся обогнать синий «БМВ» и в последний момент снова трусливо возвращающийся на свое место. Андрей больше не смотрел в Юлькину сторону. Пару раз он вполголоса выругался в адрес придурочного водителя и снова замолчал, плотно сжав губы. Пальцы его, спокойно лежавшие на руле, были короткими, словно обрубленными, и совершенно не похожими на Юркины… Да и вообще он не принадлежал к тому типу мужчин, который ей нравился. Слишком крепкий, слишком мускулистый, с мощной короткой шеей, выглядывающей из воротника шерстяной клетчатой рубахи. Юльке почему-то всегда казалось, что такие парни сразу должны рождаться в своих черных кожаных куртках, свободных брюках (ладно, если не в адидасовских штанах!) и с уверенными улыбками повелителей мира на лице… Впрочем, она знала за собой грешок навешивания ярлыков.

«Вот и сейчас пытаюсь примерить на нормального человека, любезно предложившего подбросить меня до работы, какой-то дурацкий образ ограниченного дебила», — подумала Юлька, переполняясь неприязнью к самой себе. Она смущенно прокашлялась и негромко произнесла:

— А вообще-то я правда работаю в «Сатурне»… экономистом…

— Я сразу так и понял, — отозвался Андрей. В голосе его не было и тени обиды.

— А… ты чем занимаешься? — она задала этот вопрос не столько потому, что ей на самом деле было это интересно, а скорее из вежливости.

Андрей усмехнулся:

— Бизнесом, как и все вокруг.

— А каким именно?

Он, хмыкнув, помотал крупной головой:

— Я же вроде в твоем банке кредит брать не собираюсь. Так какая тебе разница?

— Да в общем никакой, — Юля почувствовала себя незаслуженно обиженной. И в самом деле, хотела просто поддержать светскую беседу, а оказалась в глупейшем положении любопытствующей дамочки. Причем не по своей вине. Просто хам, сидящий рядом и возомнивший себя пупом земли, не научен элементарным правилам человеческого общения.

— Юль, а, Юль, — Андрей неожиданно потрепал ее рукой за плечо, не отрывая взгляда от дороги, — ты не обиделась, нет?.. Ну просто тебе не может это быть интересно. Мебель, шоколад, «Олвейзы», «Тампаксы»… Я ведь вообще-то институт физкультуры закончил, а торговлей заниматься уже наша печальная жизнь заставила…

— А-а, — неопределенно протянула Юлька и зачем-то поправила прядь волос за ухом.

Вскоре на правой стороне улицы показалось красное здание банка «Сатурн». Андрей остановил машину у бордюра:

— Может быть, мы еще когда-нибудь встретимся?

— Может быть, и встретимся, — она пожала плечами, раскрывая сумку и доставая оттуда кошелек. — Мир тесен. Тем более если ты часто ездишь в этом направлении… Вот, возьми, спасибо, что подбросил.

Андрей неожиданно мягко отвел Юлькину руку с двумя приготовленными десятками и быстро прикоснулся ладонью к ее волосам.

— Иди, Юлька, работай. А денежки свои спрячь обратно в кошелек…

Часы показывали одиннадцать минут десятого. В пятницу в банке было довольно много народа, и Юле удалось благополучно прошмыгнуть мимо кабинета Самсонова. Она уже мысленно возблагодарила небеса, избавившие ее от встречи с начальством, когда в конце коридора появился Юрий. Они оказались прямо друг напротив друга, разделенные расстоянием в каких-нибудь несколько метров и стоящие на разных концах одной и той же зеленой ковровой дорожки. Юрий замер всего на мгновение и тут же, спохватившись, снова пошел вперед, натянув на лицо дежурное выражение профессиональной приветливости. Юля не двигалась. Ей безумно хотелось сейчас нырнуть в любую из многочисленных светлых дверей и спрятаться там, пересидеть, затаиться… Незаметно наблюдать за бывшим любовником издалека — это одно дело, но встретиться вот так, лицом к лицу, в мертвом параллелепипеде банковского коридора, ограниченном безликими стенами и потолком?.. «Как в мышеловке», — подумала она, успев удивиться какому-то заторможенному спокойствию собственных мыслей. А Юрий приближался. И Юлька заворожено следила за тем, как развеваются при ходьбе полы его серого в тонкую полоску пиджака, как тускло поблескивает пряжка на ремне брюк, как мерцает золотая заколка на галстуке…

— Здравствуй, Юля, — он остановился в двух шагах от нее. — Как твои дела?

— Все нормально, Юрий Геннадьевич. Извините, я сегодня опоздала. Объяснительная будет в вашем кабинете через десять минут.

— Ладно, забудем об этом. — Уголки губ Юрия как-то странно искривились. Видимо, он собирался улыбнуться чуть шире и радушнее, но потом почему-то передумал. — Юль, я вот о чем хотел с тобой поговорить…

— Не нужно, — она вскинула на него огромные пустые глаза, — я уже поняла свою ошибку… Мы же договорились, что я больше не буду заходить в ваш кабинет… Объяснительная останется у секретаря.

— Да не в этом дело. Послушай меня, пожалуйста!.. Как бы тебе это сказать?..

В конце коридора бесшумно приоткрылась дверь экономического отдела, и оттуда решительным шагом вышла Тамара Васильевна. Заметив Юрия и Юльку, она немедленно развернулась и на цыпочках начала красться обратно, стараясь ничем не выдать своего присутствия. Юлька наблюдала за ней краем глаза. Грузноватые шаги немолодой женщины казались ей сейчас возмутительно громкими. «Юрка услышит. Конечно же, услышит. И тогда все пропало»… Она уже давно убедила себя в том, что ничего нельзя изменить, и надежда, прежде составлявшая смысл ее существования, теперь была сослана в самые укромные уголки сознания. Ей было все так же тяжело и неспокойно. Но Юркина случайная близость вдруг оказалась такой невыносимо-желанной! Это было выше ее сил. И Юлька продолжала стоять посреди коридора, затаив дыхание, и молилась только о том, чтобы им никто не помешал. Тамара Васильевна благополучно скрылась в кабинете. А Юрий, потирающий подбородок и, видимо, слишком занятый раздумьями над тем, как поделикатней сформулировать свою мысль, так ничего и не заметил.

— Юля, — вымучил он из себя наконец, — по банку ходят слухи, что ты устроила свою личную жизнь…

— Да, ну и что? — по спине ее пробежал неприятный холодок.

— Наверное, это сплетни, но говорят, что твой…

Юлька стояла, не шевелясь, и только рукой, опущенной в карман пальто, судорожно сминала холодную шелковую подкладку. Юрий, похоже, чувствовал себя ужасно неловко, лицо его сделалось напряженным и жалким, как у виноватого ребенка.

— В общем, что твой…

— Мой любовник? — наконец помогла она ему, с каким-то нелепым, отчаянным вызовом подчеркнув второе слово.

— Да. Твой любовник… В общем, говорят, что якобы это — Сергей Селезнев.

Юрий натужно улыбнулся и развел руками, словно приглашая Юльку посмеяться над забавной нелепостью.

— Почему же «якобы»? — она почувствовала, как пол вместе с зеленой ковровой дорожкой медленно уходит у нее из-под ног. — Это действительно Сергей Селезнев!

— Этого я и ожидал, — пробормотал Юрий тоном хирурга, все же обнаружившего раковую опухоль у пациента. Он произнес это совсем негромко, вроде бы для самого себя. «Но и с расчетом, чтобы услышала я!» — вдруг поняла Юля, и на душе у нее от этого стало еще отвратительнее.

— Юлечка, послушай, но это же глупо! Я понимаю: тебе тяжело, тебе больно, ты имеешь право на свою добрую сказку. Более того, ты заслужила ее, как никто другой, потому что ты умная, красивая и замечательная! Но, Юля, нужно же, чтобы твоя сказка была хоть как-то похожа на правду. Иначе все это не имеет смысла… Ты со мной согласна?

В этот момент она поняла, что ощущает спортсмен, у которого открылось второе дыхание. Еще минуту назад она готова была опуститься на пол от внезапно накатившей противной слабости, готова была разрыдаться и убежать. И вдруг ее охватило какое-то равнодушное спокойствие.

— Мой любовник и теперь уже жених на самом деле артист Сергей Селезнев. Тебе удивительно это слышать, но тем не менее это так. И даже ради правдоподобия я не могу врать, что он дворник или продавец в коммерческом киоске. Все?

— Все, — машинально ответил Юрий. Она отодвинула его плечом в сторону и направилась к двери своего кабинета. «Второго дыхания» хватило ненадолго. Когда Юлька, повесив пальто и берет в шкаф, опустилась на вертящийся стул перед компьютером, перед глазами у нее поплыли черные и желтые круги. Колени продолжали дрожать, несмотря на то, что она плотно стиснула их под столом. То ли вид у нее был, что называется, «с моря и обратно», то ли Тамара Васильевна успела провести среди сотрудников экономического отдела предварительную обработку, во всяком случае, сегодня ее не трогали. И после работы Юлька вышла из банка с радостным осознанием того, что на сегодня все страшное позади, потому что одинокое пребывание дома по сравнению с тем, что она уже пережила, — это цветочки. И вообще еще один неимоверно тяжелый день закончился, а это уже счастье…

Но оказалось, что лимит сюрпризов судьбы на этот день еще не исчерпан. На противоположной стороне улицы стояла знакомая серебристая «Ауди», а неподалеку покуривал Андрей, зябко ежившийся в своей кожаной куртке и внимательно наблюдающий за выходом. Видимо, на какую-то долю секунды он отвлекся, потому что Юлька услышала его приветственный возглас, уже успев спуститься со ступенек и отойти на некоторое расстояние.

— Эй, Юль, — он замахал обеими руками над головой. — Стой на месте, сейчас я подъеду.

Она остановилась. Раздражение от навязчивости нового знакомого боролось в ней с нежеланием его обижать. Когда машина притормозила рядом с ней, Юля заглянула в окошко и вежливо осведомилась:

— А я разве назначала тебе свидание?

— А с чего ты взяла, что я жду именно тебя? — тут же парировал он. — Может быть, я просто случайно оказался здесь по делам, увидел тебя и решил засвидетельствовать свое почтение?

Выдумка звучала нелепо, да Андрей и не пытался сделать ее правдоподобной. Обычная словесная игра между собеседниками! Он улыбался, но Юлька все равно почувствовала себя неловко.

— Ну, ладно. Считай, что засвидетельствовал. Я пошла.

— Подожди, куда ты? — он стремительно высунул руку из окошка и схватил ее за рукав. Юлька в негодовании обернулась и успела краем глаза заметить, что из банка выходит Оленька. Она тут же рванула на себя заднюю дверцу машины, которая, к счастью, оказалась незапертой, и плюхнулась на сиденье.

— Что смотришь? Поехали быстрее, — яростно прошипела она изумленному Андрею. Тот пожал плечами, но все же тронулся с места. И только когда они отъехали метров на двести, он, не оборачиваясь, невинно поинтересовался:

— Тебе, наверное, просто нравится такое обращение?

— Какое «такое»?

— Ну, когда тебя хватают за руку, куда-то тянут, не спрашивая твоего согласия… Вон как ты резво ко мне в машину прыгнула!

Юлька почувствовала, как на ее щеках выступают красные пятна:

— Ты не имеешь права так со мной разговаривать!

— А ты не имеешь права мне приказывать. Я тебе не извозчик!

— Останови. — Она начала дергать за ручку с внутренней стороны, но в этот раз дверца почему-то не поддавалась. — Я говорю тебе, останови!

Андрей резко нажал на тормоза, и автомобиль остановился, словно споткнувшись.

— Ты, конечно, можешь выйти. Я тебя не держу. — Он взглянул на свое отражение в зеркальце заднего вида и провел ладонью по короткому «ежику» волос. — Но мне кажется, что нам нужно помириться. Чувство юмора у тебя напрочь отсутствует, это я уже понял. Так что шутить с тобой бесполезно… Все, больше не буду, каюсь!

Юлька все еще тяжело дышала, гневно раздувая ноздри, и избегала смотреть на Андрея, но решимость ее уже мало-помалу остывала.

— Ты от кого-то прячешься? — продолжил он разговор. — Я ведь заметил, как ты на вход обернулась, прежде чем ко мне в салон сигануть. Меня, поди, стесняешься? Перед коллегами неудобно? Наверное, физиономией не вышел…

— Да при чем тут твоя физиономия? Просто нельзя, чтобы меня видели в обществе постороннего мужчины.

— А-а, — понимающе протянул Андрей, и в голосе его послышался нескрываемый сарказм. — Любовные проблемы?

Юлька начала злиться. Какой-то нахал, с которым она знакома-то всего минут двадцать от силы, позволяет себе иронизировать. Причем с таким видом, будто он имеет на это право, потому что занимает в ее жизни весьма важное место. По идее сейчас нужно было бы ответить что-нибудь оскорбительное и выйти из машины, но она опять не могла себя заставить произнести обидные слова. Андрей не казался ей опасным. Наверное, потому, что не был похож ни на тех мужчин, которые ее привлекали, ни на тех, которые внушали ей отвращение. Да и, собственно, как мужчину Юлька его не воспринимала. Скорее как брата. «С чего бы это? — подумала она, украдкой разглядывая вполне привлекательное лицо. — Нормальный парень. Даже симпатичный. Но все его мужские флюиды почему-то пролетают мимо…» Впрочем, мгновенно промелькнувшая мысль о гипотетическом брате как-то ее успокоила.

— Да, у меня любовные проблемы, — произнесла она утвердительно, пряча в уголках губ усмешку. — Более того, у меня несчастная любовь!

— Но, надеюсь, ты не будешь всю дорогу рассказывать мне, какой замечательный человек твой возлюбленный, как тебе тяжело без него и как меркнет в сравнении с ним любой другой мужчина?

— Буду, — угрожающе пообещала Юлька.

— Ну ладно, валяй, — махнул рукою Андрей, и она опять пожалела, что он на самом деле не является ее старшим братом.

Конечно, воплощать в жизнь свое обещание она не стала, и по пути до метро, а потом и до Онежской они довольно мило болтали о всякой всячине. Но попытки Андрея проникнуть к ней в гости Юлька пресекла на корню.

— Я знаю, долг вежливой хозяйки предписывает мне напоить тебя чашечкой чая, но, прости, я этого делать не буду… Может быть, потом, как-нибудь в другой раз…

— Ладно, давай в другой раз, — оживился Андрей. Он достал из бардачка блокнот и ручку и быстро нацарапал что-то на листке.

— На, — он протянул выдранную страничку Юле. — Это мой домашний телефон. Позвонишь, когда будет желание.

— Я не обещаю, — пробормотала она не очень уверенно и скрылась в подъезде.

На улице уже стемнело. Первым делом, зайдя в квартиру, Юлька включила свет и в комнате, и на кухне. Не то чтобы она боялась темных углов или неизвестности. Просто сумеречная тишина пустого дома с некоторых пор начала повергать ее в унылую меланхолию. И тогда она могла часами сидеть в кресле, поджав ноги под себя и неотрывно глядя в одну точку. В голове начинали роиться воспоминания, на глаза наворачиваться слезы… В общем, кошмар! А сегодня еще предстояло навести небольшой косметический порядок. Но сначала поужинать! Юлька вытащила из холодильника половинку вчерашней недоеденной пиццы, баночку шпрот и включила чайник. Пока тот закипал, она успела переодеться в спортивные трико и старую розовую майку, предназначенную исключительно для уборки. Мгновенно возник навязчивый вопрос последних недель: «А зачем все это? Не проще ли, прожевав холодную пиццу, снова лечь ничком на ковер. Подтянуть к себе телефон и ждать, ждать, ждать того единственного звонка, который никогда не раздастся. Ждать, пока не сморит сон». Это было похоже на болезнь. Пугающая летаргия опять, как и вчера, как и неделю назад, начала завладевать ею. Юля медленно, как сомнамбула, проплыла на кухню, выключила надрывающийся свистом чайник и вернулась в комнату. Красный телефонный аппарат, как кровавое пятно на белом ковре, многочасовое ожидание с заранее известным финалом, повторяющийся изо дня в день круговой алгоритм…

Но в этот раз было по-другому. Звонок все-таки раздался. Юлька вздрогнула, автоматически накрыла рукой трубку и только потом сообразила, что звонят в дверь. Недоумевая, кто бы это мог прийти в такой час без предупреждения, она поплелась открывать. Ни глазка, ни цепочки в бабушкиной квартире, к сожалению, предусмотрено не было, а подозрительно спрашивать через дверь: «Кто там?» — Юлька всегда считала неудобным. Да и пока с ней жил Юра, бояться было нечего. А теперь как-то все равно…

Она приоткрыла дверь, выглянула в коридор и обомлела. На пороге стоял улыбающийся Андрей. И на лице его, казалось, было написано: «Пришел я, такой замечательный. Радуйтесь!»

— Та-ак, — только и смогла вымолвить она. — И откуда же ты узнал номер моей квартиры?

— А это было проще простого. Помнишь, как в игре у Фоменко… «Про-още простого!» — пропел он, аккуратно отодвигая с дороги хозяйку и проходя в прихожую. — Я элементарно дождался, пока в твоих окнах загорится свет, а потом без проблем вычислил квартиру. И, как видишь, не ошибся…

— Ну, а если бы здесь был злой муж или строгая мама, например? — поинтересовалась Юлька, привалившись к косяку и наблюдая за его перемещениями.

— Какой еще злой муж при несчастной любви? Да и потом, ты сама сказала, что живешь одна!

— Ах да, точно, — она поморщилась. — Н-ну, ладно… Раз уж пришел — заходи, напою тебя чаем.

— Не-е, не надо чая, — заулыбался Андрей, бросая выразительный взгляд на большой яркий пакет, стоящий у его ног. — Я тут кое-что купил…

Юлька насторожилась. Ее совершенно не вдохновляла перспектива романтического ужина в компании малознакомого мужчины. Да и потом, есть же какие-то нормы приличия. Ему не шестнадцать лет, он не может этого не понимать!

— Андрей, — она постаралась вложить в свои слова как можно больше спокойной уверенности. — Мне все это не нравится. Тебе, наверное, лучше уйти… Тем более что если ты рассчитываешь на особые проявления приязни с моей стороны, то делаешь это совершенно зря…

А вот последнюю фразу говорить было не нужно. Потому что напрягшийся в начале ее монолога Андрей мгновенно расслабился и успокаивающе махнул рукой:

— А, мать, не забивай свою хорошенькую головку ерундой. Просто посидим, попьем «Чин-чин», покалякаем о жизни… Что, ты думаешь, у меня с бабами проблемы, что ли? Если мне нужна женщина для постели, я найду ее быстро и гарантированно, без опасений нарваться на «динамо».

— И все-таки мне кажется…

— Я наперед знаю все, что ты мне сообщишь, так что не трать зря силы и слова. Сказано же тебе: твоя женская честь не пострадает. Расслабься, Юль! — Андрей, упершись руками в бедра, быстрым взглядом окинул квартиру, потом, словно приняв какое-то решение, удовлетворенно кивнул головой и уверенно направился в комнату.

Юля еще некоторое время постояла у порога, раздумывая над тем, стоит ли приглашать милицию и соседей, или можно все-таки решить проблему мирным путем, и, найдя второй вариант более приемлемым, проследовала за незваным гостем. Андрей стоял к ней спиной, наклонившись к журнальному столику, и выставлял на него из пакета какие-то коробочки и бутылки. Судя по тому, что руки его замерли на мгновение, он прекрасно расслышал и шлепанье Юлиных тапок, и тихий шепот отклеивающихся обоев на стене, к которой она прислонилась спиной, демонстративно скрестив руки на груди. В тягостном молчании, прерываемом лишь стуком жестяных банок о полированную поверхность стола, прошло минуты две. Наконец Андрей закончил громоздить пирамиду из импортных консервов и с невозмутимым видом обернулся.

— А я знаю, почему ты бесишься, почему психуешь, почему хочешь меня выгнать, — в его невыразительных светлых глазах мелькнула усмешка. — Потому что я своим присутствием мешаю тебе тосковать по возлюбленному, так ведь? Вторгаюсь, так сказать, в святая святых со своими дурацкими продуктами, тормошу тебя, заставляю шевелиться. А ведь улыбаться и смеяться без него — это преступление? Это же осквернение траура! Тебе наверняка хочется забраться на кровать, достать альбом с фотографиями и начать орошать слезами «милое, любимое лицо»?

— Да какое ты вообще имеешь право… — Юля проговорила это медленно и внятно, чувствуя, как судорога сводит напряженные, сжатые в кулаки пальцы.

— Никакого… Извини за то, что я здесь наговорил. Я сейчас уйду.

Смысл слов совершенно не вязался с тем, как они были сказаны. Андрей бросил это «извини» как-то походя и небрежно, и в голосе его звучало отнюдь не покаяние, а скорее даже вызов.

«А ведь, наверное, я ему серьезно понравилась! — мелькнуло в голове у Юльки. — Иначе как объяснить то, что он пришел сюда, рискуя быть позорно выгнанным взашей? И ведь похоже, что проблем с женщинами у него на самом деле нет. Он ведь не урод, не дурак… Только непонятный какой-то, все время разный… Просто двуликий Янус! То это гопнически-приблатненное «расслабься, мать» и фамильярное похлопывание по плечу, а то вдруг неизвестно откуда взявшееся чувство такта и попытки покопаться в психологии, пусть даже на поверхностном уровне».

И вдруг ей показалось, что она все поняла. Поняла необыкновенно ясно, за какую-то долю секунды, что это хороший, добрый и сильный человек, неловко прячущийся за внешней развязностью. Юльке внезапно захотелось, чтобы он остался, чтобы сидел рядом, говорил о пустяках и тревожно вглядывался в ее глаза, ища затаенный отблеск ответного чувства. Нет, она бы, конечно, не впустила его в свою душу и не позволила бы прикоснуться к воспоминаниям о Юрке, лелея и баюкая их, как раненую руку. Но от одного его присутствия, внушающего покой и грустное умиротворение, ей бы, наверное, стало легче… Андрей уже сделал несколько шагов к двери, когда она остановила его негромким:

— Если хочешь, можешь остаться. Естественно, не с ночевкой…

И снова он улыбнулся так, словно только этого и ждал, и прекрасно знал, чем разрешится ситуация.

— Ну, тогда тебе, пожалуй, нужно переодеться, — Андрей окинул скептическим взглядом наряд хозяйки дома. — Все-таки у нас маленький праздник…

Юлька, пожав плечами, подошла к шифоньеру и сняла с плечиков серую юбку и розовую блузку из японского шелка. У нее уже не было никакого желания ни обижаться на нагловатую прямолинейность гостя, ни рисовать на своем лице маску оскорбленной добродетели. Чтобы переодеться, у нее ушло не больше трех минут, но она еще некоторое время стояла у зеркала в ванной, прислушиваясь к тому, как Андрей мотается по коридору: из кухни в комнату и обратно, — изредка погромыхивая тарелками и что-то тихонько напевая себе под нос. Когда она наконец вышла в узкой и длинной, до щиколоток, юбке и мягко мерцающей шелковой блузе с асимметричной драпировкой на правом плече, стол уже был накрыт. Андрей отодвинул чуть влево блюдо с бутербродами, поменял местами бутылки с вишневым «Чин-чином» и прозрачным тоником и удовлетворенно взглянул на дело рук своих.

— Впечатляет? — негромко спросил он Юлю, кивнув головой в сторону стола.

— В общем, да, — согласилась она, отдавая должное попыткам гостя создать некое подобие изысканной сервировки на крохотном пространстве журнального столика. Кроме бутербродов с красной икрой и прозрачными ломтиками севрюги, здесь стояла ваза с янтарно-желтыми яблоками, блюдо с тонко нарезанной ветчиной и несколько розеток с консервированными фруктами. Из нагромождения посуды сиротливо выглядывали две свернутые конусом бумажные салфетки, закрывающие пустые тарелки.

— Тогда прошу садиться, — Андрей плюхнулся на диван и похлопал ладонью рядом с собой. Юля присела на краешек в некотором отдалении. Она была немного разочарована. Ей почему-то казалось, что когда она выйдет из ванной, сменив старую майку и трико на элегантный наряд, Андрей непременно восхитится. Не обязательно вслух, рассыпаясь в комплиментах, просто посмотрит так… Ну, как Андрей Мягков в «Служебном романе», когда навстречу ему вышла преобразившаяся Алиса Фрейндлих. Однако ничего подобного не произошло. Новый знакомый продолжал исправно играть роль доброго старшего брата, на которого не производит «убойного» впечатления несомненная красота сестры.

Они болтали, как и тогда, в машине, обо всякой всячине, не касаясь лишь тем «сугубо личных». Неприятных, тягостных пауз не возникало, потому что Андрей умел вести беседу легко и непринужденно. Именно вести, незаметно направляя разговор в новое русло, едва почувствовав, что выбранная тема неинтересна для собеседницы. У Юльки от выпитого коктейля приятно кружилась голова, на душе было светло и спокойно, и она, привалившись к спинке дивана, благодарно улыбалась Андрею, рассказывающему что-то о последнем концерте «Иванушек Интернейшнл».

— Я вообще-то до этого концерта из всех их песен только «Тучи» и слышал. Одна старая подружка попросила ее сводить. Как потом выяснилось, тоже «светскости» добирала… Ну, как же! «Иванушки» на всю Россию гремят, а она всего один клип видела, и то дома, по телевизору!

— А я все эти наикрутейшие тусовки не люблю. Читаю в журналах про всякие казино, ночные клубы и понимаю, что чувствовала бы себя там не в своей тарелке.

— Тоже правильно, — Андрей «рулетиком» намотал на вилку ломтик ветчины и одобрительно закивал головой. — Как сказал недавно в одном интервью «восходящая звезда Российского кинематографа» Сергей Селезнев: «Не любить модные тусовки теперь очень модно…»

Юлька внезапно помрачнела и поставила на стол хрустальный бокал, не донеся его до рта.

— Что случилось? Я что-то не то сказал?

— Все нормально. Просто я терпеть не могу этого Селезнева. От одного упоминания о нем у меня скулы сводить начинает, — почти выкрикнула она, вложив в свои слова все то отчаяние и безысходность, которые были связаны у нее с этим именем. — Глупый, бездарный, рисующийся в каждом фильме… «Вот, посмотрите на меня, какой я красивый, какой я идеальный, какой я безупречный!» Противно, ты понимаешь, противно! Тоже мне, современный Казанова.

— Нет, ну зачем ты так! — попытался возразить Андрей. — У него такая актерская задача: воплотить на экране образ героя-супермена. Скорее всего в реальной жизни этот Селезнев — обычный человек с нормальными человеческими слабостями… Да что я тебе тут устраиваю ликбез для двенадцатилетних школьниц? Ты и сама знаешь, что нельзя отождествлять актера и экранный образ. Так что не понимаю, за что ты на бедного Сереженьку взъелась…

— Да ни при чем тут экранный образ! — Юлька раскраснелась, и на висках ее выступили крохотные капельки пота. — Ты только послушай, как звучит хотя бы эта фраза: «Не любить модные тусовки теперь очень модно!» Чувствуется, что сказал ее человек, который заранее, изначально считает себя выше других. Этакий творец, демиург, наблюдающий за мирской суетой, по меньшей мере, с олимпийских высот.

— У тебя что, с ним личные счеты? — Андрей слегка отодвинулся назад и с интересом посмотрел на Юльку. Усмешка светилась даже не в глубине его прозрачных, почти бесцветных глаз. Она, как солнечный блик, прыгающий по самой поверхности воды, едва цеплялась за кончики коротких, густых ресниц. Что она могла ему ответить? Рассказать про кусок стены, оклеенной обоями «под дерево», про Галкин письменный стол и дурацкий календарь над этим столом? Объяснить, что каждый день, подходя к рабочему кабинету, она через приоткрытую дверь видит сначала только «древесную» стену, потом искусственные розочки, потом белый кант календаря, а потом мускулистую ногу в фиолетовых шароварах, попирающую скалистый берег. Шаровары довольно широкие, но как нельзя более кстати налетевший ветерок очень удачно прижимает штанину к телу, и взглядам восторженных поклонниц нога Селезнева предстает во всей своей красе, со всеми бицепсами и трицепсами… Впрочем, возможно, на ногах эти мышцы называются совсем по-другому… Рассказать о том, что ей ежедневно приходится рисовать для коллег картину нежной и страстной любви, чувствовать, что тебе верят все меньше и меньше, отчаянно выдумывать новые подробности, живописуя трепетные поцелуи русского супермена, и в этот момент физически ощущать на губах мертвый привкус свежей типографской краски? Господи, как было бы хорошо, если бы Селезнева просто не существовало в природе! Не висел бы его портрет на стене за Галкиной спиной, не смотрел бы он с календаря своими хронически грустными карими глазами со слегка опущенными вниз внешними уголками… И не было бы ничего: ни восторженных вздохов Оленьки, ни саркастической ухмылки Галины, ни сочувственного взгляда Тамары Васильевны. Галка тогда бы просто сказала: «Наверное, это Ален Делон?» И ответ: «Да, это Ален Делон» — никого бы не привел в изумление. Крохотный, едва заметный нюанс, а ситуация разрешилась бы совсем по-другому… Юлька ненавидела Селезнева не просто за то, что он жил, она не могла простить ему того, что он жил где-то совсем рядом, оставляя пусть даже самую ничтожную возможность для выдумки — оказаться правдой… Наверное, это можно было назвать «личными счетами»…

— Нет, у меня нет с ним личных счетов, но все равно он внушает мне чувство глубокого, устойчивого отвращения, — Юлька снова взяла свой бокал и залпом отхлебнула чуть ли не половину.

— Слушай, а он случайно не похож на твоего бывшего возлюбленного? — невинно поинтересовался Андрей. — Я слышал, у женщин так бывает: расстанутся с мужиком, а потом тех, кто на него хоть чуть-чуть похож, начинают или идеализировать, или, наоборот, гнобить.

— На моего возлюбленного он абсолютно не похож, — с достоинством проронила она и подцепила чайной ложечкой консервированную вишню. — И вообще, мне не нравится эта тема. Давай лучше поговорим о тебе. Ты ведь, кажется, институт физкультуры закончил, да? А тренером совсем не успел поработать? Или в то время на выпускников вашего института уже не было спроса?

Юлька спросила это просто так, для того, чтобы перевести разговор и не ожидала хоть сколько-нибудь интересного ответа. Но Андрей неожиданно хмыкнул, усмехнулся как-то странно и проговорил:

— Ну, на наших выпускников спрос был всегда. А особенно в ту пору, когда я заканчивал институт. Знаешь, парни с мощными бицепсами и умением держать удар никогда не оставались без работы…

— Это что, в смысле охраны, да?

— Ага, в смысле охраны! — в его голосе прозвучала неприкрытая издевка.

— Так ты хочешь сказать, — Юлька немного помедлила, — что занимаешься рэкетом?

— Господи, какая ты еще наивная! Ну, почему занимаюсь? Все, кто этим занимался, уже давным-давно ушли в легальный бизнес. Вот и я теперь вполне официальный торговец мебелью и прочей дребеденью.

— А-а, — она положила косточку от вишни на край своей тарелки и села, как-то неестественно выпрямившись. В общем-то, в том, что рядом сидел бывший рэкетир, не было ничего особенно страшного, но Юльке вдруг очень захотелось незаметно переползти на другой край дивана.

— Да ты, я гляжу, подруга, скисла! Не понравилась моя биография? И зря, между прочим! Опасная была работка, рискованная. Меня даже однажды ножичком порезали. Хочешь посмотреть? — Андрей, развернувшись к ней спиной, начал вытаскивать из-под ремня брюк клетчатую шерстяную рубашку.

— Нет, избавь меня, пожалуйста, от этого зрелища.

— Да чего ты боишься? Меня же не в задницу ранили, в конце концов.

Он приподнял рубаху, и перед Юлькой открылась широкая, лоснящаяся спина с коротким синеватым шрамом под правой лопаткой.

— Болит иногда зараза, — слова прозвучали невнятно, видимо, потому, что Андрей прятал лицо в воротник рубахи. — Может, ты мне массажик сделаешь?

— Что?!

— Массаж, говорю, сделай, пожалуйста. — Он, не оборачиваясь, нащупал сзади себя на диване Юлькину напряженную кисть, которую она не успела вовремя убрать, и положил к себе на позвоночник. Юля попыталась отдернуть руку, но Андрей только крепче сжал узенькое запястье и вдавил ее сопротивляющуюся, растопыренную ладонь в податливую плоть совсем рядом со шрамом. Кожа у него была теплая и какая-то неприятно плотная, сизый шрам под пальцами выделялся скользким бугорком.

— Не надо, прошу тебя, не надо! — Юлька с силой дернулась и высвободила руку, успев почувствовать, как противно щелкнуло плечо. Андрей с проворностью, которой трудно было от него ожидать, развернулся и подсел еще ближе, вперив в нее пугающий взгляд неподвижных глаз.

— Чего ты боишься, девочка? Я умею быть ласковым. — Он облапил ее и привлек к себе, продолжая все так же пристально вглядываться в ее изумленно-испуганное лицо. «Смотрит, как удав на кролика, — промелькнуло в голове у Юльки. — Я — кролик! Я безумный, трясущийся кролик с глупыми, развешенными ушами!» Следующим ее ощущением стало липкое, жирное прикосновение его вздрагивающих, как студень, губ. Его обволакивающий рот, казалось, втянул в себя и ее подбородок, и щеки. В нос ударил тяжелый, резкий запах мужского пота. Юля, задыхаясь, начала судорожно колотить кулаками по мясистым плечам Андрея, по его широкой спине и бычьей шее, но жадные губы продолжали скользить по ее лицу, оставляя после себя характерный скользкий след… Дальше все получилось само собой. Она услышала словно донесшийся издалека звонкий шлепок пощечины и мгновенно отпрянула, чувствуя, как горит и наливается вибрирующей тяжестью ладонь правой руки. Андрей вполголоса выругался, провел пальцами по щеке и поднес их к глазам, словно ожидая увидеть следы крови. Юлька сидела ни жива ни мертва. Она ждала чего угодно: хлесткого, безжалостного удара, откровенного мата или, может быть, чего и похуже. Но он только покачал головой и задумчиво произнес:

— Ну что ж, может быть, ты и в самом деле такая, какой прикидываешься…

Потом встал, аккуратно заправил рубаху в штаны, вышел в прихожую и, накинув на плечи кожаную куртку, исчез, хлопнув дверью. Юлька еще некоторое время постояла в коридоре, прислушиваясь к звуку работающего лифта. Андрей ушел, словно его и не было… Вот только эти дурацкие остатки неудавшегося пиршества на столе… Она прошла на кухню, достала из-под раковины мусорное ведро и уже вместе с ним вернулась в комнату. В помойку один за другим полетели и недоеденные бутерброды с икрой, и ломтики ветчины, и даже восхитительные сочные яблоки. Когда стол полностью освободился, Юля решительным взглядом обвела комнату. Вроде бы все… Теперь ничто не будет напоминать о сомнительном вечере в компании бывшего рэкетира, ничто не заставит снова вспомнить эту лоснящуюся барсучью спину и жирный, слизистый след на губах. Взяв в одну руку мусорное ведро, а в другую — недопитую бутылку из-под «Чин-чина», она снова отправилась на кухню. Можно было, конечно, сразу вынести все это «добро» в мусоропровод, но очень уж не хотелось после всего произошедшего выходить в пустой, полутемный коридор. «Ничего, постоит до утра! — подумала Юлька, засовывая бутылку под раковину. Она выпрямилась, включила холодную воду и обильно смочила все еще саднящие губы. — Слава Богу, что все кончилось относительно благополучно. Случись что — никакие соседи бы помочь не успели. Это будет впредь мне, дуре, наукой!» Она пыталась говорить сама с собой шутливо-поучительным тоном, но колени от этого дрожать не переставали и из сердца не уходило гадкое ощущение неимоверной униженности.

Ярко-красный пластиковый пакет с рекламой кока-колы Юля заметила не сразу. Она уже успела вернуться из кухни, забраться с ногами на диван и даже зачем-то включить телевизор, когда почувствовала, что в комнате что-то не так. Пакет валялся на подоконнике, как-то не особенно привлекая к себе внимание. Юлька брезгливо взялась двумя пальцами за белые пластмассовые ручки и заглянула внутрь. На дне лежала видеокассета. О характере того, что на ней записано, легко было догадаться, взглянув на обложку. Две обнаженные красотки лобзали шоколадно-коричневого негра так жадно и страстно, что из уголков их алых ртов даже сочилась слюна. «Неужели я вела себя так вульгарно?.. Неужели дала повод?.. Иначе с чего он решил, что наш сегодняшний вечер закончится совместным просмотром порнографии?» — Юля, продолжая держать пакет двумя пальчиками, направилась было на кухню, когда заметила, что из-под кассеты выглядывает сложенная в несколько раз газетка. Повинуясь минутному любопытству, она вытащила ее, расправила и взглянула на последнюю страницу. Почти сразу же ей в глаза бросилась необычная фотография Орбакайте. На снимке у Кристины было какое-то удивительно открытое детское лицо и смешные девчоночьи косички. «Клуб «Старый замок» приглашает…» — начала она читать подпись под фотографией. Ах, ясно, очередной вечер в клубе со звездами российской эстрады. Будет неподражаемая Орбакайте, не менее неподражаемый Володя Пресняков, крутые бизнесмены с сотовыми телефонами и их томные, длинноногие подруги… Скучно, скучно, скучно!.. Юлька собиралась уже скомкать газету, и вдруг непонятный внутренний импульс заставил ее остановиться. Она еще раз вернулась к объявлению. Ну, конечно же! Довольно длинный столбик знаменитейших, но почти не связанных друг с другом фамилий. Теперь уже она медленно и внимательно читала объявление с самого начала, чувствуя, как в висках начинает бешено колотиться пульс. «Клуб «Старый замок» приглашает 19 октября на конкурс двойников. В программе участвуют двойники Филиппа Киркорова, Валдиса Пельша, Дмитрия Харатьяна, Кристины Орбакайте…» Фамилия Сергея Селезнева стояла одной из последних. Юля дрожащими руками свернула драгоценную газету и почти без сил опустилась в кресло. Теперь она знала, что делать…

* * *

В Лазурном зале «Старого замка» было довольно многолюдно. Юля, оказавшаяся здесь, пожалуй, единственной дамой без спутника и от этого чувствующая себя чрезвычайно неловко, нервно пила шампанское, сидя за столиком в самом дальнем углу и предпочитая не смотреть по сторонам. Впрочем, от того, что ей удавалось зафиксировать взгляд на позолоченной кромке прозрачного столика, ничего не менялось. Легкие тени вокруг продолжали двигаться, радужными силуэтами перетекая с грани на грань ее хрустального фужера на длинной тонкой ножке, и она затылком, спиной, каждой клеточкой обнаженных плеч продолжала чувствовать на себе заинтересованные и оценивающие взоры. «Не нужно было покупать это платье. Слишком оно открытое, слишком классически вечернее. Эти тонюсенькие бретельки на плечах, этот струящийся прохладный шелк… Для того чтобы надевать такую черную с золотом «классику», надо обладать безупречной, бесспорной красотой. А я в нем выгляжу как худая мартовская ворона со своими острыми торчащими ключицами… Да еще на фоне этих небесно-голубых стен!..»

Стены в Лазурном зале, обитые мягко мерцающей тканью, на самом деле были небесно-голубыми, к каждому столику спускались белые, в голубых прожилках светильники в форме полураспустившихся цветков, столики отделялись друг от друга ажурными, похожими на легковесную паутинку перегородками. В причудливую вязь решеток были вплетены крохотные фонарики, напоминающие капельки росы. Демонстративно-вежливое покашливание над самым ухом заставило Юлю поднять голову. Перед ней стоял белокурый молодой человек в смокинге, в глазах его легко читался опасный интерес профессионального донжуана.

— Разрешите к вам подсесть?

Она неуверенно пожала плечами. Такое соседство представлялось ей малоприятным, но не отказывать же в самом деле, тем самым еще больше привлекая к себе внимание окружающих? Впрочем, молодой человек, похоже, и не нуждался в особом приглашении. Легкое, едва заметное движение плеч он тут же расценил как согласие, а возможно, и как обещание…

— Алик, еще шампанского, пожалуйста. — Он щелкнул пальцами, и официант в белом с золотом мундире, кивнув, тут же скрылся за дверью бара. Видимо, блондин принадлежал к завсегдатаям этого заведения или просто был на редкость незакомплексованным человеком. Во всяком случае, и в развороте его плеч, и в слегка надменной манере держать голову чувствовалась такая свобода и раскованность, что Юлька невольно позавидовала. — Итак, очаровательная леди, как вас зовут?

— Юля, — имя нечаянно сорвалось с ее губ и упало на сияющий, с подсветкой пол, как маленькая фишечка из детской мозаики. «Наверное, надо было сказать «Юлия» или вообще промолчать?» — промелькнуло у нее в голове, но было уже поздно.

— Юля? — радостно изумился молодой человек и по-женски всплеснул руками. — Какая прелесть! Юля!.. А меня зовут Денис. Но почему, Юлечка, я до сегодняшнего дня ни разу вас здесь не видел? Вы — новичок?

— В этом клубе я впервые…

— Ну, вам здесь должно понравиться. В «Старом замке» частенько собираются интересные компании, шампанское тут чудное, да и программа бывает неплохая. Вот совсем недавно выступала Валерия, тоже очень даже симпатичная мадам, почти такая же, как вы. А сегодня — этот конкурс двойников… Обещают грандиозное зрелище, между прочим.

— А вы случайно не знаете, эти двойники, они на самом деле похожи? — несмело осведомилась Юлька.

— Интересуетесь? — с покровительственной и слегка снисходительной усмешкой спросил блондин, и она сразу же пожалела о заданном вопросе. В это время подошел официант, принесший на круглом подносе бутылку шампанского в ведерке со льдом и два сверкающих фужера. Денис быстро сунул ему в карман свернутую зеленую бумажку и снова устремил на Юлю свой иронично-изучающий взгляд. Она опустила глаза. Ей казалось, что он смотрит именно на ее выпирающие ключицы, еще больше подчеркнутые невесомыми, изящными бретельками. Смотрит и смеется, потому что нельзя не смеяться над глупой заурядной дурнушкой, ни с того ни с сего возомнившей себя красавицей и вырядившейся в суперэлегантный вечерний туалет. «Жаль только, дурнушка вовремя не поняла, — подумала Юлька, и горькая усмешка тронула ее губы, — что такое платье, как лакмусовая бумажка, высветит все ее недостатки. Надела бы что-нибудь закрытое, мышино-серое, и не пришлось бы сейчас ежиться и оседать под взглядами окружающих, как смятая горящая газета».

— Юлечка, а Юлечка, почему вы не пьете шампанское? Оно чудное, уверяю вас!

Она медленно подняла голову с твердым намерением извиниться и отсесть за любой из соседних столиков, но неожиданно ее внимание, впрочем, как и внимание Дениса, отвлек появившийся на небольшой эстраде конферансье.

— Дамы и господа, прошу внимания! Мы начинаем наш конкурс, — объявил он с профессиональной улыбкой. Гости и члены клуба, прогуливающиеся по залу и сидящие возле бара, переместились за столики, а на сцену, один за другим, начали выходить участники шоу.

Они появлялись из боковой двери, задернутой занавесом, и приветственно махали руками зрителям. Кроме объявленных в афише, здесь были двойники Якубовича, Вероники Кастро, Ветлицкой и, по всей видимости, Патрисии Каас. Правда, «Патрисия» была несколько толстовата и старовата. Да и волос у нее на голове было не так чтобы очень много… Но надо сказать, что и «Валдис Пельш» оставлял желать лучшего. Зато «Орбакайте» была очень похожа и лицом, и сложением. Даже ноги у девушки-двойника тоже росли от самых ушей. Наконец появился и «Сергей Селезнев». Юлька замерла.

Да, у ненавистного Селезнева и этого человека на сцене было довольно много общего. Те же густые черные волосы, те же большие карие глаза, та же мускулистая фигура. Только у этого парня она выглядела просто ладной и подтянутой, и даже имеющиеся в наличии бицепсы и трицепсы не вызывали омерзения… А самое главное, в его взгляде не было раздражающей «фирменной» грустинки. Парень повернулся и помахал рукой, зал вежливо зааплодировал.

— Мы приступаем к первому этапу конкурса. Сейчас нашим участникам будет предложено коротким музыкальным, танцевальным или любым другим номером охарактеризовать образ, который они представляют. В распоряжении конкурсантов множество фонограмм и костюмов. Кто знает, может быть, они не менее талантливы, чем их герои? — конферансье игриво подмигнул участникам. — А наше многоуважаемое жюри, — он указал на два столика, ближе других стоящих к сцене, — по достоинству оценит их способности.

— А кто, по-вашему, больше всех похож? — все с той же покровительственной усмешкой поинтересовался Денис. Юля взглянула на него изумленно. Она на какое-то мгновение забыла о его присутствии, и новым напоминанием о себе блондин не доставил ей особой радости.

— Кто? По-моему, Дмитрий Харатьян, — она вложила в ответ столько светской небрежности, призванной показать ее полное равнодушие к происходящему, что Денис даже удивленно приподнял брови.

— Юлечка, мне кажется, вам неинтересно?.. Если так, то я могу предложить более захватывающую программу вечера…

— Нет-нет, я, пожалуй, досмотрю до конца это шоу, — торопливо пробормотала она и снова повернулась к эстраде.

Конкурсанты уже скрылись за занавесом, на пустой сцене остался один ведущий.

— Итак… — загадочно произнес он, — мы начинаем!

Заиграла бравурная музыка, и на сцену проворно выбежал «Валдис Пельш». Несмотря на некоторую полноту, двигался он грациозно и энергично.

— Здравствуйте, здравствуйте, здравствуйте! — пропел он неожиданно высоким тенорком. — В эфире программа «Угадай мелодию», и я, ее ведущий, Валдис Пельш. Легконогим опоссумом я летел к вам, мои дорогие телезрители.

Зал одобрительно загудел. «Пельш» понравился. Еще немного попрыгав по сцене, он перегнулся пополам и интимно сообщил зрителям, что хочет предложить ведущему поучаствовать в программе.

— Итак, в какой категории будете играть? Я предлагаю вам «Песни Натальи Ветлицкой».

Конферансье, естественно, согласился. «Пельш» убежал, а вместо него на эстраду царственной походкой вышла «великолепная Наталья».

— Что же вы нам споете? — поинтересовался ведущий.

— Я выбрала хорошо известную песню из моего репертуара. Надеюсь, зрителям она понравится.

Включилась фонограмма, и девушка начала шустро перебирать длинными породистыми ногами, беззвучно раскрывая рот под некогда популярное «Посмотри в глаза…». Но в глаза «певице» зрители смотреть упорно не желали, внимание зала было приковано к партнеру, мотавшемуся за «Натальей» по всей сцене. С абсолютно отрешенным видом он обмахивал бедра «певицы» огромной кистью, по всей видимости, имитируя известную сцену из клипа. Первые редкие смешки были довольно робкими. Однако происходящее на сцене нового московского клуба настолько напоминало конкурс инсценированной песни в каком-нибудь пионерском лагере, что ближе к концу номера искренне и громко, перекрывая фонограмму, хохотал уже весь зал. Скорее всего, это было изысканной хохмой, стебом в духе Тарантино, но Юля, взвинченная и напряженная до предела, в тот момент не смогла оценить тонкий юмор организаторов. После «Ветлицкой» был «Харатьян», довольно неплохо размахивающий шпагой, и «Филипп», посылающий женщинам страстные взгляды. Труднее всего пришлось, пожалуй, «Селезневу».

— Видите ли, мой репертуар не особенно богат концертными номерами, — сказал он, почесав затылок, — в кино я в основном или дерусь, или соблазняю женщин. Не думаю, что это подойдет… Может быть, вам какой-нибудь анекдот рассказать?

— Нет, лучше какой-нибудь приемчик покажи, — ехидно посоветовали из зала, — или слабо?

— Ну почему же слабо? Можно и приемчик.

«Селезнев» попросил принести несколько досок, одну половину положил между двумя стульями, а другую закрепил между двумя довольно высокими стойками декораций. Минуту постояв молча и, видимо, сосредоточившись, он взмахнул рукой и молниеносным ударом переломил пополам доски на стульях, потом высоко подпрыгнул и ногой разбил те, что были закреплены между стойками. Развернувшись в прыжке, «Селезнев» эффектно приземлился на шпагат.

— О-го-го! — крикнул кто-то из сидящих в зале. — Молодец мужик!

После первого тура объявили небольшой перерыв. Народ зашевелился. Дамы снова начали прохаживаться туда-сюда, демонстрируя драгоценности и роскошные туалеты. Удивительно, но слово «дамы» одновременно и подходило и не подходило гостьям клуба «Старый замок». С одной стороны, почти все они были еще очень молодыми женщинами с юной полетностью черт, а с другой — в каждом их движении, в каждом жесте безошибочно угадывалась зрелая утонченность леди, знающих себе цену. Юлька решила не вставать со своего места. Тем более что Денис куда-то сгинул, едва дождавшись объявления о перерыве. Однако радость ее оказалась преждевременной. Вскоре он появился вновь, но уже с двумя бокалами коктейля в руках.

— Я вижу, к шампанскому вы равнодушны, но, надеюсь, фирменный «Лазурный берег» попробовать не откажетесь?

В высоких бокалах слегка покачивалась изумрудно-золотистая жидкость, на тонкие «стебельки» соломок налипло множество сверкающих пузырьков. Выглядел коктейль довольно привлекательно, и Юлька, у которой от волнения слегка пересохло горло, подумав, согласилась. «В конце концов, это меня ни к чему не обязывает, — мысленно уверяла она саму себя, украдкой бросая взгляд на вальяжно раскинувшегося в плетеном кресле Дениса. — Тем более что отказаться было бы просто невежливо. Ну, куда бы он делся с этими двумя бокалами?» Коктейль оказался довольно крепким, и вскоре Юля ощутила приятную мягкую теплоту, стекающую от порозовевшего лица и шеи к рукам и груди.

— Юлечка, вы необычайно, ошеломляюще привлекательны. Поверьте, я большой знаток и ценитель женской красоты, — мурлыкал блондин, а она только расслаблено улыбалась, переполняясь благодарностью к этому человеку, избавившему ее от тягостного, бросающегося в глаза одиночества.

Тем временем объявили второй тур. На этом этапе участникам предлагалось ответить на три вопроса из личной жизни их героев. И через полчаса Юлька уже довольно много знала о семейном быте Филиппа и великой Аллы, о новом проекте продолжения «Гардемаринов», о летнем отдыхе Якубовича вместе с командой Кусто и о нескольких внебрачных детях Вероники Кастро. Скоро она начала уставать. Возможно, в другое время она с удовольствием посмотрела бы интересное шоу, но сегодня нервы ее были напряжены до предела. Впечатления вечера сбились в яркий, вертящийся перед глазами шар и мешали ей сосредоточиться на высоком черноволосом парне, терпеливо дожидавшемся своей очереди.

Наконец подошел черед «Сергея Селезнева».

— Сергей, — обратился к нему ведущий, всех участников называющий именами знаменитостей, которых они изображали, — расскажи нам, пожалуйста, о твоем самом бурном любовном увлечении.

Мужчина улыбнулся и почесал затылок:

— Самом бурном? Ну, так сразу и не вспомнишь…

— Смелее, смелее, — подбадривал конферансье, — мы понимаем, что тебе, известному сердцееду, трудно вспомнить все свои амурные похождения, но об этом даже писали в газетах… Ну как, вспомнил?

— Нет, — парень честно помотал головой.

— Тогда я тебе подскажу. Это случилось на съемках фильма в Италии. Она — одна из известнейших женщин мира… Ну, не вспомнил?.. Красавица, негритянка… Опять не вспомнил?

— Вупи Голдберг? — осторожно поинтересовался «Селезнев».

Конферансье подозрительно хрюкнул и затрясся, пытаясь справиться с душившим его смехом.

— Нет, — сказал он наконец, овладев собой, — это была Наоми Кемпбелл…

— Ах, ну, конечно! — парень радостно хлопнул себя руками по коленками. — Наоми, восхитительная Наоми! Как же я мог забыть? Да-да, это был бурный, очень бурный роман. Мы ночи напролет катались на белоснежных лошадях, осыпали друг друга букетами роз и орхидей, а по утрам до посинения плавали в джакузи и пили апельсиновый сок.

Юлька почувствовала, что ее лицо и шею заливает румянец стыда. Она вспомнила, что во время одного из «инквизиторских» сеансов Галины рассказывала коллегам историю, очень похожую на ту, что сейчас заставила смеяться весь зал.

— Ладно, пойдем дальше, — продолжил конферансье, — поведай-ка нам, Сергей, сколько у тебя автомобилей и какой модели.

— Два? — предположил парень.

— Первая попытка, — скорбно объявил ведущий.

— Три?

— Точно! Теперь осталось назвать их модели.

«Сергей Селезнев» завел глаза под потолок и, обречено махнув рукой, выдал:

— Один «Мерседес» и два «Форда».

— Чуть-чуть не угадал, — конферансье чуть не запрыгал по сцене от радости, — «Мерседес», «Форд» и джип. Я думаю, жюри сочтет это почти правильным ответом.

Парень и сам обалдел от такой удачи. Простовато улыбаясь, он потряс стиснутыми руками над головой.

Прямо за спиной у Юльки раздался громкий смех. Двое молодых мужчин хохотали от всей души, указывая пальцами на сцену. Предметом их бурного веселья определенно являлся двойник Селезнева. Юлька «одарила» мужчин недружелюбным взглядом. Конечно, они заплатили за вход свои кровные, заработанные деньги и имели полное право развлекаться так, как им нравится, но все же… Она боялась признаться себе, что их смех просто-напросто подтверждал ее опасения. Да, этот парень похож, но все-таки есть в нем что-то, позволяющее безошибочно отличить его от настоящего Селезнева. И это что-то так бросается в глаза, что спутать их невозможно… В двойнике, стоявшем сейчас на сцене, не было раздражающей идеальности и безоговорочной «положительности», возвышающей его прототипа над суетным миром, не было в нем ни чрезмерного мужского лоска, ни тщательно продуманной парикмахерами и гримерами «естественной», «дикой» красоты. Двое мужчин за спиной продолжали бурно радоваться, то и дело что-то вполголоса сообщая друг другу и при этом просто задыхаясь от смеха.

— Этих молодых людей в «Старом замке» я тоже вижу в первый раз, — почему-то смущенно пробормотал Денис, заметив направление ее взгляда. Юлька неопределенно улыбнулась, как бы благодаря его за заботу. А впрочем, какая разница, что там думают жизнерадостные соседи? Главное, что ей парень на эстраде с каждой минутой начинал казаться все более симпатичным. Тем временем события на сцене продолжали разворачиваться своим чередом.

— Итак, Сережа, — коварно провозгласил ведущий, незаметно заглянув в листочек, — ответь нам на последний вопрос: какую самую крупную покупку ты сделал в этом году?

«Селезнев» почему-то не отвечал. Смущенно переминаясь с ноги на ногу, он явно ждал подсказки.

Конферансье, казалось, не замечал его затруднения.

— Пылесос «Бош»? — сделал несмелую попытку двойник.

Весельчаки за спиной у Юльки повалились на стол от смеха и теперь едва слышно всхлипывали.

— Сережа, я тебе намекну. Подсказка содержится в предыдущем вопросе.

— А! — радостно закричал «Сережа». — Наверное, один из моих автомобилей, да?

— Да, — удовлетворенно согласился ведущий, — осталось ответить, какой именно.

— «Мерседес», — предположил двойник и угадал.

Конферансье уже пытался спровадить со сцены жизнерадостного «Селезнева», который потрясал сцепленными над головой руками и улыбался фальшивой голливудской улыбкой, когда из зала раздался выкрик:

— Ответ неправильный!

— Что такое? — изумился ведущий.

Симпатичная пышногрудая шатенка поднялась со своего места и внятно повторила:

— Ответ неправильный.

— Вы можете это доказать?

— Конечно, — шатенка поднялась на сцену, мельком взглянула на двойника и обратилась к конферансье: — Как вы думаете, сколько стоит «Мерседес»?

— Ну… — начал было ведущий.

— А вот это колье? — перебила шатенка, прикоснувшись пальцами к великолепному украшению на ее груди.

— Возможно, даже дороже, чем «Мерседес».

— Не возможно, а точно, — девушка по-королевски улыбнулась. — Мне больше нечего добавить.

— Так вы хотите сказать, что колье подарил вам Сергей Селезнев?

Шатенка ничего не сказала и спустилась в зал, неся на губах все ту же загадочную улыбку.

«Так вот какая она, настоящая любовница Селезнева! — подумала Юлька, провожая ее взглядом. — Хороша, ничего не скажешь. Интересно, с кем она сюда пришла?» Шатенка подошла к столику, за которым сидела еще одна девушка. Та, пожалуй, была еще красивее. Ослепительно белые волосы, гладко лежащие на затылке и задорными кудряшками выбивающиеся из-за ушей, прозрачная фарфоровая кожа и ярко-алый рот. Платье девушки, с глубоким у-образным вырезом и «американской» проймой на рукаве, точно соответствовало тону губной помады. Юля незаметно разглядывала эффектную даму, когда по спине ее вдруг пробежал неприятный холодок. Что это было: предчувствие? воспоминание? Или просто чье-то лицо, промелькнувшее у дамы за спиной? Она и сама толком не могла понять.

Примерно через полчаса объявили итоги конкурса. Самой похожей была признана девушка — двойник Кристины Орбакайте. Наиболее хорошо ориентировался в жизни своего героя «Дмитрий Харатьян». Несчастный «Селезнев» не был отмечен ни там, ни там и в результате не вошел даже в тройку призеров. «Кристине» вручили огромный букет цветов и телевизор, «Веронике Кастро» кофеварку «Мулинекс», а «Харатьяну» какой-то суперсовременный магнитофон.

Народ продолжал развлекаться, а Юлька мгновенно подобралась и напряглась, как спринтер перед решающим стартом. Теперь она не отрывала глаз от боковой дверцы, боясь пропустить момент, когда появится «Селезнев». Как назло, на Дениса напало желание общаться.

— Юлечка, я надеюсь, вы хорошо отдохнули? Вам понравилось в этом клубе?

— Да, — коротко ответила она, не отводя взгляда от кулис и боясь лишний раз моргнуть.

— Что «да»? «Да» — хорошо отдохнули, или «да» — понравилось в клубе?

— «Да» — хорошо отдохнула, — бросила Юля, исключительно для того, чтобы отвязаться.

— Так, значит, в общем вам в клубе не понравилось?

По тону Дениса можно было понять, что он сам прекрасно осознает всю глупость и бессмысленность подобного разговора, но продолжает развлекаться, играя со словами, как с детскими кубиками, и складывая их во все новые предложения. Однако Юльку эта игра отнюдь не развеселила. Пустые вопросы вились вокруг ее головы, как нудные осенние мухи, отвлекая внимание и заставляя тратить время на то, чтобы отмахнуться.

— Послушайте, — она резко развернулась, решив пожертвовать минутой наблюдения для того, чтобы раз и навсегда расставить все точки над «i», — я очень благодарна вам и за ваше общество, и за коктейль… Но не могли бы вы сейчас оставить меня в покое. Я устала от общения, мне нужно сосредоточиться и привести в порядок мысли прежде чем решить, что делать дальше.

— Кстати, по поводу того, что делать дальше, — голос Дениса неузнаваемо изменился. Теперь в нем звучали новые, глубокие нотки, — у меня есть предложение. Поедем ко мне, Юля. Жизнь коротка, а я обещаю тебе мгновения, которые ты никогда не забудешь… Доверься мне, девочка, и ты не пожалеешь ни о чем.

— Если я правильно поняла…

— А разве можно понять как-нибудь по-другому?

— Так, — Юля щелкнула замочком маленькой театральной сумочки и достала кошелек, — сколько я вам должна за коктейль и шампанское?

— За кого ты меня принимаешь?

— За самовлюбленного нахала, слишком уверенного в неотразимости своих чар!

— Эх, Юля, Юля… — Денис поднялся с кресла, стряхнул с лацканов смокинга невидимые соринки и посмотрел на нее с усталой укоризной, — никогда не следует оскорблять человека без крайней необходимости. Достаточно было просто сказать, что я тебе не нравлюсь… Я ведь тебя ничем не обидел, правда?

Он спокойно, с чувством собственного достоинства кивнул ей на прощание и скрылся в синем полумраке зала, а Юля осталась сидеть, уронив пылающее лицо в ладони. Хотя ей и казалось, что, по большому счету, она права, в душе все равно остался неприятный осадок. Впрочем, расслабляться было никак нельзя. Юлька вскинула голову и заметила, что шторка на боковой двери шевелится. Через несколько секунд оттуда вышла «Орбакайте» с букетом цветов и в сопровождении могучего молодого человека, несущего телевизор, следом за «Кристиной» показался «Якубович». Штора на мгновение замерла, а затем оттуда вынырнула «Ветлицкая». «Селезнев» не появлялся. И что-то ужасно нелогичное было в том, что молодой, здоровый парень собирается дольше девиц, которым только на то, чтобы подправить макияж, требуется никак не меньше пяти минут, а еще ведь всякие лифчики и колготочки… Нет, не мог, никак не мог он копаться так долго. Юлька вскочила с кресла и начала судорожно оглядываться по сторонам. У выхода из Лазурного зала синеватый, мерцающий свет, вливаясь в тяжелый бархат портьер, делался почти фиолетовым. Одинаковые, безликие тени покидали клуб незаметно, быстро растворяясь в сапфировой мгле и не привлекая к себе внимания. Правда, нескромный луч вращающегося фонаря время от времени выхватывал из темноты чей-нибудь «поясной портрет», обрисовывая светящийся холодным огнем контур, и тогда Юля узнавала то роскошную блондинку в алом платье, то двойника Пельша, то толстяка с бриллиантовой заколкой на галстуке, сидевшего весь вечер за соседним столиком… Когда быстрый луч высветил до смешного знакомый силуэт безвестного двойника Селезнева, Юлька кинулась к выходу. Дамы и мужчины, еще сидящие за столиками, провожали ее иронично-заинтересованными взглядами, а она, проклиная свою неуклюжесть и слишком высокий разрез на подоле черного шелкового платья, огибала столы и протискивалась между идущими, стараясь не упустить из виду черноволосого парня в темно-синей куртке. Уже выйдя в круглый, залитый золотым светом холл, Юля поняла, что запланированного разговора по душам не получится. «Селезнев» был не один. Рядом с ним шагали те самые «весельчаки», которые так раздражали ее во время конкурса своим жеребячьим ржанием.

«Значит, это его друзья», — подумала она одновременно и с облегчением, и с досадой. Но если причина досады была одна: конечно же, присутствие этих двоих все осложняет, при них он наверняка начнет хорохориться и изображать из себя чрезмерно «крутого», — то для облегчения находилось целых два повода, и это Юльку пугало. С одной стороны, она просто по-человечески радовалась за двойника, который оказался осмеянным не равнодушными чужими людьми, а своими собственными, мирно прикалывающимися товарищами, но с другой… «Вот они идут, счастливые и беззаботные, — размышляла она, провожая взглядом веселую троицу, — у них куча впечатлений от вечера, и, наверное, им хочется сейчас расслабиться и посидеть в узком кругу, сдабривая застольную беседу крепкими мужскими словечками и одним им понятными приколами. У них совершенно особый настрой, и сбивать его сейчас своим внезапным появлением, по меньшей мере, бестактно. У этих людей тоже есть право на отдых, глупо и невежливо лезть к ним со своими проблемами… Пусть все идет, как идет. В конце концов, надоест же когда-нибудь Галине меня терроризировать. А если нет — можно попытаться сменить работу. «Сатурн» — не единственный банк в Москве, где нужны молодые грамотные экономисты…» Юлька смотрела вслед удаляющимся молодым людям, обрывки их разговора, долетающие до нее, становились все более невнятными. Она стояла недвижно, опершись локтем о горизонтальный выступ мраморной стены, и на глаза ее наворачивались слезы умиления перед собственным великодушием, жертвенностью и покорностью судьбе.

— Ну, так, значит, едем продолжать? — донесся до нее голос одного из друзей «Селезнева», невысокого светловолосого паренька, просто пышущего энергией и даже слегка подпрыгивающего при ходьбе, точно нетерпеливый ребенок.

— Едем. Только на этот раз домой. Приключение окончено…

И почему-то именно эта фраза, именно это «приключение окончено» подействовало на Юлю отрезвляюще. Она как-то вся мгновенно подобралась, глубоко и судорожно вздохнула и, дробно стуча девятисантиметровыми каблуками, кинулась вслед удаляющимся молодым людям То ли она была слишком озабочена тем, чтобы удержать равновесие и не дай Бог не растянуться на мраморных плитах, то ли недооценила восхитительную акустику пустынного мраморного коридора. Во всяком случае, Юля еще продолжала бежать, чисто по-женски отбрасывая ноги назад и чуть в сторону и следя глазами за своим отражением в зеркальной стене, когда какое-то шестое чувство заставило ее остановиться. «Селезнев» и двое его друзей стояли чуть впереди, прижавшись спинами к стене и демонстративно давая дорогу сумасшедшей дамочке, несущейся неизвестно куда и явно ничего не замечающей на своем пути. Белобрысый откровенно улыбался, двое других пытались скрыть усмешку, играющую в уголках губ. Особенно плохо это удавалось «двойнику», хотя он и старательно прятал подбородок, поросший двухдневной щетиной, в застегнутый на «молнию», высоко поднятый ворот темно-синей кашемировой куртки. Волосы на его висках были гладко зачесаны, и кое-где на черных, с синеватым отливом, прядях поблескивали крохотные капельки воды. Видимо, перед выходом из гримерки «Селезнев» провел по голове мокрой расческой. Юльке это очень не понравилось. В обычной, присущей тысячам мужчин аккуратности ей вдруг почудилось «фирменное» селезневское позерство и самолюбование. Она на мгновение представила, как этот Другой, показавшийся ей вначале таким простым и располагающим к себе человеком, стоит перед зеркалом, слегка наклонившись вперед, внимательно всматривается в собственное отражение, неторопливым, выверенным жестом проводит щеткой по волосам, и удовлетворенная улыбка не сходит с его губ… Юля неловко переступила с ноги на ногу, и металлическая набойка на каблуке с визгом чиркнула по мраморному полу. «Селезнева» передернуло, звук очень напоминал тот, который получается, если по стеклу с силой водить пенопластом. Она почувствовала, что начинает краснеть, и тут белобрысый сделал приглашающий жест рукой в сторону двери и слегка поклонился, словно ненавязчиво предлагая ей продолжить свой путь и не задерживать движение. Нужно было что-то решать немедленно, каждую секунду в вестибюле могли появиться посторонние люди, да и ситуация начинала выглядеть до крайности нелепой.

— Здравствуйте, — произнесла она негромко, глядя прямо в глаза двойника и с ужасом ощущая, что проваливается в бездонную пропасть.

— Здравствуйте, — ответил он спокойно, но несколько удивленно.

— Я… я…

Мужчины непонимающе переглянулись, блондин хотел, видимо, что-то сказать, но «Селезнев» остановил его жестом.

— Я могу вам чем-нибудь помочь? — в голосе его, казалось, не было ни капли иронии. И Юлька, собравшись с силами, выдохнула:

— Можете…

* * *

— Да, вы можете мне помочь, — повторила Юлька с каким-то отчаянным упорством. Двойник наконец поднял лицо из воротника, но больших пальцев из карманов джинсов так и не вынул:

— Я вас слушаю.

— Мне срочно нужно с вами поговорить.

— Пожалуйста, — он развел руками так, словно хотел сказать: «Вот он — я. Нашей с вами приятной беседе ничего не мешает!»

— Нет, мне нужно поговорить с вами наедине.

Друзья за его спиной картинно переглянулись, а жизнерадостный белобрысый многозначительно присвистнул. Второй держался более спокойно и солидно, его довольно красивое породистое лицо все время хранило флегматично-умиротворенное выражение, что не только не мешало ему прикалываться вместе с товарищами, но даже придавало определенный шарм. Юлька вдруг с удивлением поняла, что и этому флегматику, и «Селезневу», и даже белобрысому никак не меньше тридцати лет.

— Простите, а разговор надолго?

— Нет, я отниму у вас не больше пяти минут.

— Ну, если женщина говорит, что разговор на пять минут, то у нас все же остается небольшой шанс тебя дождаться. Учти, мы будем выходить курить через каждые полчаса, — с притворной печалью вздохнул белобрысый.

— Миш, все будет нормально, мы никуда не опоздаем, — коротко бросил «Селезнев» и снова повернулся к Юльке. — Извините, девушка, но у меня на самом деле не очень много времени. У нас с друзьями были кое-какие планы…

— Следуйте, пожалуйста, за мной, — процедила она сквозь зубы, досадуя на то, что фраза вышла какой-то «полицейской», и, резко развернувшись на каблуках, пошла по коридору.

Юля быстро шла по вестибюлю, слыша за спиной легкие, пружинящие шаги двойника. Оставалось только завернуть за угол, чтобы оказаться в маленьком боковом коридорчике, заканчивавшемся тупиковой стеной и как нельзя более подходящем для разговора тет-а-тет. Она приметила его еще четыре часа назад, несмело прогуливаясь по холлу полупустого «Старого замка». Поравнявшись с коридорчиком, Юлька облегченно вздохнула. Небольшой мягкий диван, к счастью, оказался свободным. Теплые блики света покойно лежали на его округлых кожаных боках и низкой спинке. Два изящных светильника в форме свечей, висящие по бокам длинного прямоугольного зеркала, лишь слегка рассеивали полумрак архитектурного «аппендикса». Если сесть, слегка склонив голову набок, то лица почти не будет видно, и «Селезнев» не сможет смотреть на нее с этим вежливым удивлением. Уж лучше бы, наверное, он совсем не соглашался, чем так…

И вот теперь до кожаного диванчика оставалось всего несколько шагов, а потом нужно будет сесть и с чего-то начать… Начала Юля с того, что тщательно запахнула разрез на юбке и сразу стала похожей на бескрылую бабочку с длинным, узким тельцем. У самых щиколоток полы так плотно обвили ноги, что теперь она вряд ли могла встать с дивана без риска упасть. «Селезнев» тактично отвел глаза от ее напряженных ступней с выступившими сквозь колготки прожилками и светски спросил:

— У вас ко мне было какое-то дело?

Он сидел прямо под светильником, и мягкий золотой свет заливал его красивое лицо с несколько неправильными чертами. «А ушки у него смешные и оттопыренные! — с удивлением заметила Юлька. — Интересно, у настоящего Селезнева такие же?.. Глаза похожи, и внешние уголки слегка опущены, и ресницы, по-моему, достаточно густые… Виски тоже немного впалые, лоб высокий, и даже эта небритость… Нет, похож, очень похож! Не понятно, почему ему не дали первого места?» Она немного помедлила и произнесла:

— Понимаете, я попала в очень сложное положение, и спасти меня можете только вы. Речь идет о моем честном имени, хотя исправить создавшуюся ситуацию я хочу не совсем честным путем…

— Не понял, — честно признался «Селезнев».

— Да, это звучит, конечно, странно… Ну, в общем, я расскажу вам все по порядку. Если в какой-то момент вы поймете, что не захотите во всем этом участвовать, можете просто встать и уйти. Я не обижусь… Хотя, вряд ли вас это волнует.

— Нет, ну почему же… — начал было двойник, но Юлька только печально покачала головой:

— Не нужно меня перебивать, пожалуйста. Моей смелости хватит ненадолго. А если я не смогу вам всего объяснить — то, значит, потеряю свой последний шанс… Дело в том, что у меня был очень близкий человек, почти жених, мы с ним расстались, и, естественно, все вокруг начали меня жалеть. Вот… Ну, и в общем, чтобы от меня отстали, я сказала, что встречаюсь с Сергеем Селезневым, в жизни у меня все тип-топ и всякие сожаления по поводу моей судьбы неуместны. Я сказала это просто так, сгоряча, и не думала, что кто-нибудь воспримет сказанное всерьез, но одна из моих коллег за это уцепилась и…

— Простите, а почему вы выбрали именно Селезнева. Вы его поклонница?

— Бог с вами, еще этого не хватало! Да я его терпеть не могу! — скривилась Юлька и тут же, спохватившись, поправилась: — Вы только не подумайте, это не из-за его внешности, и поэтому к вам совершенно не относится. Просто он такой навороченный, такой весь «ультра» и «супер», такой идеальный и положительный, что аж тошно!.. А назвала я его, потому что меня спровоцировали. Одна из моих коллег спросила: «Этот супермен, с которым ты якобы встречаешься, не иначе, как сам Сергей Селезнев?» Ну я сдуру и ляпнула — «да»… У Галины календарь с его портретом за спиной висит, вот она-то настоящая селезневская фанатка… Впрочем, она никогда не отличалась утонченным вкусом.

— Ну так, а от меня-то вы чего хотите?

— Я хочу попросить вас изобразить для моих сослуживиц Селезнева… Селезнева, который за мной ухаживает. Нужно будет только пару раз встретить меня с работы, может быть, послать цветы, но это, естественно, за мой счет… Мы с вами можем договориться и о материальном вознаграждении…

Двойник сидел, опершись поясницей о широкий низкий подлокотник дивана, и едва заметно улыбался. Руки его были скрещены на груди, длинные пальцы, чем-то похожие на Юркины, — неподвижны.

— А почему бы вам честно не признаться во всем? Стоит ли городить огород? Скажите своим подругам прямо: так, мол, и так, никакого Селезнева не знаю и знать не хочу. У меня и без мужиков в жизни все прекрасно!.. Так ведь, кажется, звучит ваш излюбленный женский девиз?

— Значит, вы не хотите мне помочь? — Юля почувствовала, что кончики ее пальцев начинают холодеть и противная безысходная тоска подкрадывается к горлу. Как же все-таки наивно было рассчитывать на помощь этого незнакомца, наивно и глупо. Ведь он же похож на Селезнева! У него такое же лицо, а это значит, что он красив и наверняка избалован вниманием женщин, которые любят его и за его собственные достоинства, и за то, что он — точная копия киношного кумира. «Только такой дуре, как ты, — укоряла она себя, — могло прийти в голову механически сравнивать, как на детских картинках «с различиями»: глаза — те же, губы — те же, голос — тот же… Да он просто красивый мужик, наверняка самовлюбленный… И плюс к тому есть такая наука — физиогномика. Разве нельзя было понять, что два человека с почти одинаковым лицом просто не могут обладать разными характерами! Дура, несчастная наивная дура!..» Она уже хотела было подняться с дивана, когда двойник вновь заговорил:

— Я хочу вам помочь, но мне просто нужно быть уверенным в том, что мы с вами поступаем правильно и другого выхода действительно нет… Обман, знаете ли, все-таки…

— Да, обман, — заторопилась Юлька, боясь спугнуть первую робкую удачу, — но поверьте, по-другому из этого не выпутаться! Я уже насочиняла слишком много, теперь идти на попятный поздно. Мне остается либо умереть, либо уволиться…

— А где вы работаете?

— В банке «Сатурн». Слышали про такой?

— Нет, — он помотал головой. — Я далек от всех этих финансово-экономических сфер… Ну что ж, тогда давайте поконкретнее.

— Так вы согласны?! Господи, как мне вас благодарить?!

— Пока еще не за что. Во-первых, ничего может не получиться: вы же, наверное, видели, как я опозорился там, на конкурсе, а во-вторых, для меня самого это будет полезной тренировкой.

— В каком смысле «тренировкой»? — не поняла Юля.

— Да это неважно… Лучше скажите, как вас зовут?

— Юля. А вас?

— А меня Сергей.

Юлька сначала удивленно приподняла брови, а потом легко и искренне рассмеялась:

— Нет, ну, я серьезно. Как вас зовут на самом деле?

— Сергей! — он тоже заулыбался. — Правда, Сергей. Сергей Палаткин. Видите, даже имя у меня подходящее.

Теперь он уже не внушал ей этой опасливой неприязни. Настороженность куда-то ушла, и Юлька расслабилась. Нормальный парень с обычной, отнюдь не суперменской улыбкой, с нормальным взглядом темно-карих глаз, таких же и все-таки совсем не таких, как у Селезнева…

— Юля, я бы с удовольствием побеседовал с вами подольше, но меня ждут друзья…

— Да-да, конечно, — она торопливо привстала и тут же, запутавшись в собственном подоле, рухнула на диван. Зрелище, конечно, было довольно комичное, но Сергей не усмехнулся и стал делать вид, что не заметил неловкости. Он спокойно, без лишних эмоций подал Юльке руку и помог подняться. И, опираясь на его сильную, широкую ладонь с маленькими плоскими бугорками мозолей, она успела подумать: «Хорошо! Очень хорошо смотрится! Вот если бы так, например, выйти из машины на глазах у всего экономического отдела!.. Хотя машины у него наверняка нет… Но ведь можно и поймать такси в конце концов».

— Так вот, — Сергей продолжил незаконченную фразу, — наверное, мне нужно записать ваш телефон. Мы созвонимся и договоримся встретиться в каком-нибудь кафе, где и обговорим все подробности нашего с вами плана.

На слове «план» он сделал акцент и состроил заговорщически-страшные глаза.

— Не нужно иронизировать, — Юлька улыбнулась как-то жалко и виновато. — Я понимаю, что выгляжу смешно. Но мне действительно нужно выпутаться из этой истории.

— Я же сказал, что помогу. Говори свой номер, — Сергей достал из внутреннего кармана куртки небольшой черный блокнот и ручку и открыл свободную страницу. Юля быстро продиктовала семь цифр, затем для верности переспросила, правильно ли он записал, и только потом, хотя бы частично успокоившись, распрощалась с Лже-Селезневым и снова села на диван. «Позвонит или не позвонит? Позвонит или не позвонит?» — звонким молоточком стучало у нее в висках. Высокая фигура Сергея с широкими, свободно развернутыми плечами еще не успела скрыться за поворотом, а она уже сомневалась, уже мысленно теряла его и раздумывала, как будет искать и стоит ли вообще это делать…

Он позвонил на следующий же день часов в одиннадцать утра. Юлька уже давно поднялась и в необычном для последних недель приподнятом настроении духа просто смотрела телевизор. На первый взгляд в этом не было ничего удивительного, но сама она, словно наблюдая за собой со стороны, ликовала и упивалась наслаждением, которое доставляет это обычное ничегонеделание. Она впервые за долгое время не чувствовала неодолимого желания зарыться лицом в ковер или, наоборот, судорожно натянув первые попавшиеся тряпки, опрометью выскочить из квартиры (лишь бы подальше от этих стен!), ей хотелось, по-настоящему хотелось пялиться на экран, слушать, какие ассоциации вызывает у игроков из «Пойми меня» словосочетание «небо в алмазах», и лениво щелкать семечки, на ощупь доставая их из полиэтиленового пакета, лежащего рядом на диване. Неожиданно раздавшийся телефонный звонок даже не заставил ее вздрогнуть как обычно. И, не успев прикинуть, мама это или, может быть, все-таки Юрочка, Юля сняла трубку.

— Юля, здравствуйте, — раздался знакомый голос на том конце провода, — это Сергей из «Старого замка»…

— Да-да, здравствуйте, Сергей, я вас узнала…

На секунду повисло молчание. Юльке казалось неудобным первой возобновлять разговор на деловые темы, а вот почему «потерялся» Палаткин, она, честно говоря, не представляла. В трубке не было слышно ни голоса, ни дыхания.

— Алло, алло, — повторила она несколько раз и, дотянувшись до пульта, выключила телевизор. — Алло, Сережа, вы меня слышите?

— Да, слышу, — его глуховатый голос раздался совсем рядом. И Юля вдруг безошибочно, сердцем почувствовала, что все это время он просто взвешивал в последний раз «за» и «против», размышляя, стоит ли продолжать разговор или лучше повесить трубку, заочно списав все на неисправность связи. Теперь он говорил уже несколько иным тоном. Тоном человека, принявшего решение. — Юля, я так понимаю, что у нас с вами не очень много времени, правильно? Вам наверняка надо предъявить «живого» Селезнева как можно скорее, а у меня через месяц отпуск кончается, так что будет не до представлений. Давайте встретимся прямо сегодня и все обсудим. Если вам удобно, я буду ждать вас в «Охотничьем приюте» на Кронштадтском бульваре возле магазина «Рыба», есть там такое небольшое, но вполне приличное кафе, часиков в шесть вечера. Вам удобно?

— Да, конечно, — отозвалась Юлька, лихорадочно соображая, где могут находиться этот самый магазин «Рыба» и какой-то безвестный «Охотничий приют». Впрочем, это было единственным, что ее взволновало. Проблем с выбором одежды «для выхода», слава Богу, не возникало. Ей предстояла обычная деловая встреча с будущим партнером, а значит, и выглядеть следовало прилично и не более того…

В «Охотничий приют», расположившийся в подвале одного из старых кирпичных домов, Юля пришла в своем бежевом кашемировом пальто, под которым были надеты длинная шерстяная юбка в крупную мягкую складку и пушистый белый джемпер. Народу в кафе оказалось немного: три относительно молодые парочки, одинокий задумчивый мужчина средних лет и дама неопределенного возраста в темно-русом парике, с лицом, густо намазанным тональным кремом. Впрочем, «Охотничий приют», видимо, и не предназначала для празднования крупных торжеств. Вдоль стен, выложенных красным кирпичом, стояли всего шесть массивных деревянных столов на мощных изогнутых ножках, столы были покрыты белоснежными скатертями с нежнейшим шитьем по бордюру. И этот контраст темного старого дерева с легким вздохом батистового кружева создавал удивительно романтичное настроение. Огромный, поразительно похожий на настоящий камин наполнял зал расслабляющим теплом, всполохи электрического пламени алыми язычками плясали на стенах, то и дело выхватывая из багрового полумрака то кабанью морду, то чучело рябчика на ветке. В воздухе почему-то пахло костром, хвоей и взаправдашними лесными грибами. Юля, пройдя через весь зал, присела на краешек лавки у свободного стола. Пожилой мужчина, поедающий жаркое и запивающий его водкой, смерил ее равнодушно-печальным взглядом и снова вернулся к своей тарелке. Следующим человеком, удостоившим ее своего внимания, стала проворная пухленькая официантка в белом фартучке. Она поспешила к новой посетительнице, увидев ее из резного окошка кухни, и Юлька с тоской подумала, что сейчас придется что-то заказывать, а потом есть это «что-то» в одиночестве и выглядеть при этом так же странно, как та густо накрашенная дама в темно-русом парике. Неожиданно взгляд ее наткнулся на ажурную металлическую решетку, сплетенную из колец разной величины. За решеткой располагался еще один стол, отделенный от остального зала, как кабина пилота от салона маленького самолета. За столиком сидел человек, и, приглядевшись, Юля поняла, что это Сергей. Он смотрел прямо перед собой невидящим взглядом, на скатерти перед ним стояла пустая коньячная рюмка. Похоже, что Палаткин всерьез задумался, и настроение у него было не из лучших.

— Добрый вечер. Что будете заказывать? — пухленькая официантка, радушно улыбаясь, наклонилась к Юльке и протянула ей папку меню. Та немного помедлила.

— Знаете, я скорее всего пересяду за другой столик…

Девушка в фартучке виновато улыбнулась. Других свободных столиков в «Охотничьем приюте» не было.

— Вас чем-то не устраивает это место? Может быть, слишком жарко из-за близости к камину? Я могу включить для вас мини-вентилятор. Он работает совершенно бесшумно и ничем вам не помешает…

— Дело не в этом. Меня ждут.

Официантка удивленно приподняла брови, оглядывая зал, но в это время Сергей, привлеченный шумом разговора, уже поднялся из-за своего стола.

— Юля, — он махнул рукой, выйдя из-за решетки, — извините, пожалуйста, что сразу вас не заметил. Задумался… Идите скорее сюда.

— Заказывать что-нибудь будете? — снова поинтересовалась девушка, без особого, впрочем, энтузиазма в голосе. Ее явно и глубоко огорчил тот факт, что к симпатичному клиенту, так похожему на знаменитого актера, подсела женщина.

— Да, два жаркого из оленины, пожалуйста, два салата «Осенний», икры и бутылочку коньяка… Кстати, ты пьешь коньяк? — спросил Сергей, повернувшись к Юльке, которая в это время, тщательно расправляя широкую юбку, усаживалась за столик. И она, ошарашенная то ли этим внезапным переходом на «ты», то ли самим вопросом, как-то автоматически ответила «да».

Заказ принесли очень быстро. Жаркое пахло так восхитительно, что рот мгновенно наполнялся слюной. Юля отвела взгляд от тарелки и незаметно сглотнула. Приступать к трапезе до начала делового разговора показалось ей неприличным. Сергей же не спешил. Спокойно и неторопливо наполнив рюмки ароматным, светящимся изнутри коньяком, он поставил локти на стол и опустил небритый подбородок на сцепленные пальцы.

— Итак, Юля, ты все еще не передумала устраивать спектакль?

— Нет, — она пожала плечами. — Я ведь уже говорила, для меня это очень важно.

— Ну, и хорошо, — неожиданно легко согласился он, — тогда давай выпьем за успех нашего предприятия.

Коньяк оказался непредвиденно крепким. Точнее, теоретически Юлька понимала, что это отнюдь не пепси-кола, и поэтому сделала совсем небольшой глоток. Но, видимо, за время жизни с Юркой ее организм настолько привык к мозельским винам и шампанскому, что теперь просто не выдержал. Она судорожно вдохнула и закашлялась, пытаясь не закрывать глаза, мгновенно наполнившиеся нечаянными слезами. Зеркальца под рукой не было, а перспектива остаться с потеками туши на лице казалась ей весьма неприятной. Поэтому Юлька боролась с собой из последних сил. Веки ее натужно трепетали, и слезы дрожали между ресницами, как прозрачное полузастывшее желе. Сергей деликатно подождал, пока она придет в норму.

— Может быть, тебе заказать чего-нибудь полегче?

— Нет, не нужно, это я случайно поперхнулась.

— Ты уверена?.. Ну, тогда поговорим о деле. Чего ты конкретно хочешь от «Сергея Селезнева»?

Юлька еще раз прокашлялась, прочищая горло.

— Я хочу, чтобы вы… или ты? — она подняла на Сергея вопросительный взгляд.

— Лучше «ты». Продолжай!

— Я хочу, чтобы ты встретил меня в половине седьмого вечера у центрального входа нашего банка. В это время экономический отдел заканчивает свою работу, и все наши дамы начинают разбредаться по домам. Мы постоим возле ступеней, пока не появится Галина Черемисина, а потом ты… обнимешь меня и поведешь к какому-нибудь такси…

— Почему именно к такси? — поинтересовался Палаткин, подцепляя на вилку салат и не заостряя внимание на слове «обнимешь».

— Ну, например, потому, что твоя машина в ремонте.

— А почему она должна быть в ремонте?

— Хотя бы потому, что мне неоткуда взять автомобиль для пущего правдоподобия! — Юля, неожиданно для себя самой, начала злиться. «Успокойся, дурочка, — промелькнула в ее голове весьма здравая мысль, — этот человек по доброте душевной согласился тебе помочь, а ты еще и выпендриваешься? Сиди тихо, как мышь, и улыбайся, как китайский болванчик!»

— Но автомобиль есть у меня. Вполне приличный джип. Или нужна какая-то конкретная модель?

— Да нет, конечно, джип подойдет. Спасибо тебе большое…

Странно, но злость не проходила. Юлька низко опустила голову, чтобы не привлекать внимания к своим нервно подрагивающим губам и раздувающимся ноздрям.

— Только благодарить меня не надо, — глуховатый голос Сергея показался ей каким-то странным. Словно говорил не он, а совершенно другой человек, удачно имитирующий его интонации, но наделенный иным характером и иным отношением к произносимым словам. — Ты ведь начнешь ненавидеть меня, если внушишь себе, что слишком многим мне обязана. А неприязнь — плохая основа для делового союза. Ты ведь и так переносишь на меня свое неприятие Селезнева, я прав?

— Прав, — коротко бросила Юля и только после этого подняла голову. — Хотя самое интересное, что и Селезнев не заслужил этой неприязни. Он где-то живет себе спокойно в собственной квартире и знать не знает, что какая-то девица пользуется без зазрения совести его именем для создания дурацкой сказочки. Он может быть сколь угодно глупым, фальшивым, напыщенным, но это по большому счету не дает мне права придумывать для него другую жизнь и выдавать эту выдумку за чистую монету.

— Это что, сеанс саморазоблачения?

— Не знаю, — она отложила вилку на край тарелки и провела дрожащими пальцами по лбу. — Просто ты сидишь так близко, и у тебя его лицо… В общем, мне становится страшно. Такое чувство, что он твоими ушами слышит все то, что я сейчас здесь говорю.

— Это ничего, это пройдет… У меня раньше было чувство, что он и смотрит моими глазами. А самое странное, что прохожие на улицах, такие же вот посетители в кафе и ресторанах, — Сергей кивнул на решетку, — да и женщины… Молодые, красивые! В общем, все они заглядывают мне в лицо только для того, чтобы встретить взгляд Барса, капитана Истомина, Корсиканца… Кого там еще играл этот твой Селезнев?..

— И ты не испытываешь к нему неприязни? Ведь он невольно, конечно, но все же испортил тебе жизнь. Ты — сильный, красивый, а вынужден оставаться лишь тенью, лишь копией Его Великого! Неужели ты способен на всепрощение?

Сергей пожал плечами и снова наполнил рюмки.

— Винить надо не его, а себя. Парень сумел добиться чего-то в жизни, он честно выполняет свою работу, и если его тупоголовые Барсы и Меченые сумели затмить и лишить смысла все то, что люблю и хочу делать я, значит, я делаю это недостаточно хорошо…

Юлька, не отрываясь, смотрела, как он опрокинул в себя коньяк, как дернулся острый кадык на его шее, как скривились на мгновение губы. Палаткин выпил уже в два раза больше, чем она, и все же глаза его оставались абсолютно трезвыми. Вот только правую руку на стол он в этот раз опустил как-то тяжело и рюмку поставил чересчур осторожно, словно боясь разбить.

— А я вот не святая. К сожалению… Нет, ты не подумай, мне очень хочется быть утонченной, возвышенной, благородной. Знаешь, такой интеллектуальной и красивой, чувствующей тончайшие движения души и ближних, и дальних, и всех, всех, всех… И главное, винящей во всех бедах, вплоть до землетрясения в Индокитае, только себя саму. Но не получается… Где-то в глубине души мне все равно кажется, что меня обидели незаслуженно, чего-то недодали, в чем-то обделили… Я не о материальном сейчас говорю…

— Я понял. — Сергей отодвинул на край стола пустую тарелку из-под жаркого и добавил неожиданно весело: — Но мы страшно отдалились от темы. По-моему, на сегодня хватит душещипательных разговоров. Давай приступим к разработке конкретной тактики. Итак, я заезжаю за тобой, скажем, в понедельник… Нормально? Устраивает такой вариант?

Юля кивнула. Перспектива избавления от Галкиных преследований впервые показалась ей близкой и реальной.

— Одеться я могу по своему усмотрению, да? — продолжал Палаткин. — Кто его знает, в чем Селезнев «в миру» ходит! Ты примерно подгадываешь время, когда твоя… Как ее там?

— Черемисина.

— Да, Черемисина… В общем, подгадываешь время и выходишь минуты на три раньше ее… Это чтобы нам не стоять долго возле твоего банка и не привлекать любопытных взглядов. Я обнимаю тебя за плечи, веду к машине, мы садимся и уезжаем в неизвестном направлении. Если все проходит гладко, сеанс повторяем еще раза два… Ну, как, я все правильно понял?

Его глаза оставались спокойными и какими-то равнодушными, даже когда губы изгибались в подобии усмешки. Сергей напоминал ребенка, собирающегося играть с товарищами в детскую игру, добросовестно изучающего ее правила, но при этом совершенно не испытывающего азарта. Вопрос о материальном вознаграждении за труды он как-то странно проигнорировал, не сказав ни «да», ни «нет» в ответ на несмелый Юлькин намек. И теперь она терялась в догадках, каким образом будет с ним рассчитываться? Смелая мысль о том, что с Сергеем придется спать, растаяла так же легко и быстро, как и возникла, не оставив после себя неприятного осадка. И, пожалуй, в первый раз в жизни Юля радовалась тому, что она отнюдь не героиня, а всего лишь Вечная Подруга. Палаткин был красив, она понимала это отстраненно и ясно, не испытывая при этом ни малейшего чувственного волнения. Ее не «заводили» ни его карие глаза с открытым и одновременно жестким взглядом, ни его мужественные руки с длинными пальцами и выступающими синими прожилками, ни его губы, четко очерченные, твердые, окруженные со всех сторон короткой черной щетиной. В том, что Сергей был красив слишком, чрезмерно, недопустимо, — крылся залог ее безопасности. Это означало, что он ни при каких условиях, даже чисто теоретически не может заметить и оценить в ней Женщину. «Я слишком серенькая, слишком обычная, слишком невзрачная, — умиротворенно говорила Юлька сама себе. — И как все-таки здорово, что мне не нужна его любовь!»

Когда с ужином было покончено, Палаткин поднялся из-за стола.

— Ну что ж, раз мы все обсудили, тогда, наверное, можно ехать?

— Да-да, конечно, — заторопилась Юля, вставая с лавки и поправляя ворот джемпера. — Будь возле «Сатурна» в шесть часов вечера. Я думаю, тебе придется ждать не больше тридцати минут… Ну, до завтра?

Сергей взглянул на нее удивленно и как-то неодобрительно:

— Я понимаю, у нас — чисто деловой союз, но, надеюсь, мне позволено вести себя так, как подобает мужчине? Уже поздно, и я собираюсь довезти тебя до дома, поэтому «до завтра» скажешь мне возле своего подъезда.

— Это очень любезно с твоей стороны, — пролепетала она, — но не стоило беспокоиться. Я прекрасно могла бы добраться и на общественном транспорте.

Он коротко хмыкнул, покачал головой и решительно направился к выходу. Юлька поспешила за ним, не очень четко представляя, собирается ли он еще везти ее домой или, обиженный, захлопнет дверцу перед самым носом. Автомобиль Сергея стоял в десяти метрах от кафе на охраняемой автостоянке. Это был совсем еще новенький вишневый джип с чистыми, сияющими стеклами. Палаткин сел в машину и изнутри открыл дверцу со стороны пассажирского сиденья.

— Садись, — кивнул он Юльке и закинул в рот несколько шариков «Антиполицая». Ей очень хотелось спросить, не боится ли он нарваться на ГАИ и лишиться прав, и Сергей, словно прочитав ее мысли, вдруг произнес:

— Поедем медленно. Я вообще-то не чувствую себя пьяным, но лучше не рисковать. Надеюсь, ты не слишком торопишься?

Она молча покачала головой и только потом сообразила, что Палаткин смотрит на дорогу, выруливая между рядами автомобилей, а значит, не видит ее жеста. Получилось, что его вопрос остался без ответа, повиснув воздухе, как случайная ленточка сверкающего серпантина на осыпавшейся лапке февральской елки.

— Я совершенно не тороплюсь, — Юля сказала это максимально мягко, словно погладила словами черную шевелюру нерадостного мужчины, сидящего за рулем, явно перегруженного собственными проблемами и тем не менее согласившегося ей помочь. — Можешь ехать как угодно медленно. Мне все равно.

— Ну, и прекрасно. — Он снова замолчал.

Джип неторопливо катился по Кронштадтскому бульвару, уже сменившему домашнюю, уютную пижаму сумерек на карнавальный ночной наряд с яркими блестками фонарей и фантастическими прочерками неоновых реклам. В салоне было тепло и тихо. И от этой беспокойной тишины закладывало уши, как в самолете, набирающем высоту. Юле хотелось попросить, чтобы Сергей включил магнитофон, но она почему-то не решалась этого сделать. Так и доехали до самой Онежской в равнодушном молчании, лишь изредка прерываемом Юлиными комментариями: «сейчас направо», «потом прямо», «вон к тому двенадцатиэтажному панельному дому»… Но, уже остановив машину у подъезда, Палаткин неожиданно «ожил».

— Ты извини, мне нужно было сразу спросить, ты живешь одна или с родителями? — Он потянулся, разминая затекшие плечи. — Просто как-то из головы вылетело.

— А какая разница? — искренне изумилась Юля.

— Большая. Если твои родители дома, то мы сделали лишний крюк километров этак в десять…

— Я не совсем понимаю…

— А чего тут не понимать? Под каким соусом ты собираешься меня им представить?

— Я не собираюсь тебя никому представлять, — она нервно затеребила пуговицу под самым воротом пальто. — Провожать меня до квартиры совсем не обязательно. В подъезде светло, со мной ничего не случится…

— Юля, ты уже взрослая женщина, — Сергей нахмурился, — поэтому должна соблюдать правила игры. То, что ты сейчас делаешь, это явный перебор. Я ведь могу на самом деле развернуться и уехать.

— Ну, и пожалуйста! Я только не понимаю, почему ты говоришь это каким-то угрожающим тоном?

Он усмехнулся, словно поражаясь тому, какие бывают странные люди, и зачем-то провел указательным пальцем по дуге рулевого колеса.

— Так, мне все это надоело. Если ты живешь одна, мы сейчас поднимаемся к тебе, если нет — едем ко мне.

— Зачем? — автоматически спросила Юлька, заливаясь краской стыда и от мгновенного осознания глупости вопроса, и от того, что в ту же секунду поняла — «зачем».

— Затем, чтобы заниматься любовью, — спокойно ответил Сергей.

Наверное, правильно было бы тут же выйти из машины, хлопнуть дверцей и, не оборачиваясь, скрыться в подъезде, но она, еще не желая верить в то, что рушатся все ее планы, попыталась защищаться:

— Но ты же тогда, в кафе, сказал, что только довезешь меня до дома и здесь мы распрощаемся… до завтра…

— Ну, и что? Это тоже входит в правила игры. — Палаткин не обратил никакого внимания на довесок «до завтра». — Мне казалось, что ты их понимаешь.

Юлька вздохнула. Ей больше не было ни стыдно, ни страшно, только горько. Она чувствовала, что ее предали. Хотя вряд ли можно обвинять в предательстве человека, не успевшего стать не только другом, но даже приятелем.

— Скажи, а почему тебе так понадобилось спать со мной? — спросила она, уже берясь за ручку двери.

— Ну, прежде всего это понадобилось не мне, а тебе…

— Мне?!

— Конечно. Ведь тебе, как и всем другим, нужна моя специфическая внешность. Нет, тебе — даже больше, чем всем другим. Остальные хотя бы удосуживаются притворяться: мол, я важен сам по себе, такой хороший и такой интересный. А ты прямо сказала, что хочешь похвастаться перед подружками ожившим манекеном с лицом Селезнева. Потешить свое тщеславие, так сказать. Ну, тогда и тешь его по полной программе! Когда я буду тебя целовать, можешь представлять себя на месте подруги Барса или, скажем, Меченого… Здорово, правда?

— Здорово, — согласилась Юля и вышла из машины. Она не сказала Сергею ни «до свидания», ни «прощай». «До свидания» — не очень подходило по смыслу, а «прощай» прозвучало бы с излишним пафосом…

* * *

Понедельник был как понедельник, утро как утро, и Галина как Галина. Вместо приветствия она традиционно осведомилась:

— Ну, как там Сережа?

— Хорошо, — тоже традиционно ответила Юлька, усаживаясь за свой стол.

— Ох, Сереженька, Сереженька, — Галка любовно провела длинными пальцами с красивыми миндалевидными ногтями по настенному календарю, — обратил бы ты лучше внимание на меня! Нет, я не спорю, Юлечка, конечно и красивее, и моложе, но зато я — опытнее. Я-то знаю, что мужчинам не нравится, когда их превращают в частную собственность, прячут от подруг и знакомых, не дай Бог кто отобьет! Я знаю, что мужчины уходят, когда их начинают любить чрезмерно, трястись над ними, ревновать… Все это, Сереженька, тебе еще предстоит испытать на собственной шкуре, если Юленька вовремя не одумается… Кстати, Юль, — она отвернулась от портрета Селезнева и картинно взмахнула ресницами, — тебе не кажется, что пора наконец в корне изменить ситуацию? Скоро банкет по случаю пятилетия банка, так давай приходи туда вместе с Сережей. Пусть он хоть увидит, сколько у тебя друзей и как тебя любят и ценят в коллективе… Да и нам будет приятно посидеть за одним столом со знаменитостью. Вон Оленька уже истомилась вся!

— Галь, ладно тебе, не надо, — смущенно и печально пробормотала Зюзенко. И по ее виноватому тону Юлька мгновенно поняла, что она уже перестала верить и ей, доброй и бесхитростной, неловко теперь за свою глупую доверчивость и за соседку по кабинету, врущую непонятно зачем… На секунду воцарилась тишина, а потом Тамара Васильевна как-то чересчур приподнято и торопливо заговорила:

— Так, девушки, нечего расслабляться. Нам сегодня предстоит сделать большую сводку для налоговой инспекции и разработать план-график на декабрь. Так что быстренько-быстренько включайте свои компьютеры и начинайте работать. А то за вашу лень мне от начальства по шее попадет.

Юля слышала, как пискнули мониторы на столах у Оленьки и Галины, как Черемисина с грохотом выдвинула ящик для бумаг, а Оля быстро защелкала клавишами. Она вслушивалась в невнятный говор за стеной, в карканье ворон за окном и думала о том, что все равно рано или поздно придется поднять голову и встретиться с кем-нибудь взглядом. Лучше всего, если бы это оказалась Галина, по крайней мере, она не чувствует себя незаслуженно обманутой. «Она знала правила игры»… В голове мгновенно всплыла вчерашняя встреча, невидящий взгляд Сергея, пустая коньячная рюмка на белой скатерти, а потом эта нехорошая, злая усмешка… Правила игры, правила игры…

— Извините, если отвлеку вас еще на минутку, — Юля натянуто улыбнулась и прокашлялась, как перед выступлением на школьной линейке, — но мне нужно всем вам кое-что сказать… Дело в том, что мы с Сергеем решили…

— Пожениться? — в голосе Галины никогда еще так явно не звучала ирония.

— Нет, расстаться. Возможно, действительно, я оказалась недостойна его любви. В общем, с этого дня мне больше нечего вам рассказывать, поэтому тему прошу считать закрытой.

— «Я оказалась недостойна его любви»! — Черемисина смаковала каждое слово, как кусочек экзотического лакомства. — Юля, неужели ты думаешь, что подобным самоуничижением ты заслужишь всеобщую жалость и симпатию? Я, честно говоря, ждала от тебя другого… Ты не могла расстаться с Селезневым по одной простой причине: ты никогда и не встречалась с ним!.. Спасибо тебе, конечно, за бесплатное развлечение, которое ты нам устраивала целых две недели. Не знаю, как остальные, а я получала искреннее удовольствие, слушая и про кулинарные пристрастия Сережи, и про его чудесный характер, и про его нежность… Но хватит уже, честное слово, хватит.

— Я встречалась с ним. На самом деле встречалась! Вчера мы последний раз поговорили в его машине, и все…

— Да ладно тебе, — лениво отмахнулась Галка. — Ты и сочинять-то как следует не умеешь. Первая половина твоих россказней — из «ТВ парка», а другая — из банальных любовных романов.

Больше никто к этой теме не возвращался, и только в самом конце рабочего дня, дождавшись, когда Тамара Васильевна и Галина выйдут из кабинета, Оленька тихонько проговорила:

— Ничего, Юль, не расстраивайся, все будет нормально.

— Нормально уже ничего не будет, — Юля раскрыла сумочку и проверила, на месте ли проездной. — Ты же прекрасно понимаешь, что теперь мне, наверное, придется подыскать себе другую работу.

— Да ты что, с ума сошла, что ли! Что такого ужасного произошло, что тебе нужно увольняться?.. Юля, а Юль, ты только прости меня, ладно? Я ведь, получается, тоже вместе с Галкой тебя мучила.

— Ладно, Оль, я сама во всем виновата. — Она подошла к шкафу и достала оттуда свое кашемировое пальто. — И вообще, давай закончим разговор. Вот-вот Тамара Васильевна с Черемисиной вернутся.

— Да с чего бы им так скоро возвращаться? Пока они в туалете чайные чашки перемоют, пока все свои дела перед дорогой сделают! Тем более что нам совсем не обязательно их ждать. У Тамары Васильевны ключ от кабинета с собой, так что дверь можно захлопнуть.

Оленька явно набивалась в попутчицы и утешительницы, а у Юли не было ни сил, ни желания сопротивляться.

— Ладно, пойдем домой, — она проговорила это даже весело, начиная чувствовать, как все потихоньку возвращается на свои места и скоро ситуация будет точно такой же, как две недели назад. Она — несчастная жертва, пережившая нервный шок, а ее соседки по кабинету — добрые и понимающие подруги. И даже Галина, наверное, извинится за резкость, а потом грамотно докажет, что такая «психотерапия» была необходима как воздух.

Оленька быстро застегнула пуговицы на турецком кожаном пальто, нахлобучила на голову капюшон с опушкой из ламы, лихо закинула конец шарфа за плечо и заявила:

— Ну все, я готова, можно идти.

Оказавшись в коридоре, она первым делом настороженно огляделась по сторонам, словно опасаясь увидеть за каждым углом шпиона, и начала жалобно и задушевно:

— Юль, ты пойми, что твоя личная жизнь никого не касается. Было у тебя что-нибудь с Селезневым или не было — какая кому разница? Это твое, только твое. Я вот вроде бы рассказываю всем про себя и Виталика, смеюсь вместе с вами, но что на самом деле творится у меня на душе, никто ведь не знает… Вот вчера, например…

Юлька шагала по длинному банковскому коридору, аккуратно ставя ноги в шнурованных ботиночках на самую середину зеленой ковровой дорожки. Ей почему-то очень важно было, чтобы ступни оказывались именно на этой мысленно прочерченной линии, причем под углом девяносто градусов друг к другу. Она с абстрактным интересом наблюдала, как опускается на дорожку каблук, потом тупой модный носок, и вспоминала, что в детстве хотела быть балериной, чтобы танцевать в белом красивом платье и, конечно же, разворачивать ноги при ходьбе. Оленька семенила рядом, продолжая излагать душещипательную историю о том, как Виталя запрещает ей курить, тем самым унижая ее достоинство. Юля слушала вполуха, кивала невпопад и думала о том, что до самой «Пушкинской» придется ехать вместе…

— Так вот, представляешь, я ему говорю, — захлебывающаяся от возмущения Зюзенко первой вышла на лестницу и встала, опершись спиной о перила: — так, мол, и так, не надо меня унижать. Если я сказала, что без спроса курить не буду — значит, не буду. А он, паразит, продолжает меня контролировать даже в туалете.

— Пойдем, пойдем, — Юлька легонько потеребила ее за рукав. Оленька секунду помедлила, словно дожидаясь какого-то внутреннего сигнала, а потом отлепилась от перил и зацокала каблучками по мраморным ступеням.

— Нет, ну ты представляешь, даже в туалете!

— Это как? — вяло осведомилась Юля, наконец поняв, что от нее требуется.

— А так! Я захожу в туалет, а он на кухне приставляет к стене табуретку и в окошечко смотрит, курю я или чем-нибудь еще занимаюсь.

— Так ты бы шторки повесила, и все.

— Ну и кого бы спасли эти шторки? Он же их отдернет, не постесняется.

— Да ты их внутри повесь, а не снаружи!

— Слушай, точно! — Оленька, пораженная этим открытием, даже замерла на месте, так и не успев до конца открыть входную дверь с золоченой ручкой и довольно тугой пружиной. Дверь неумолимо поползла обратно. Юлька подставила ладонь, протиснулась между Олей и косяком и вышла на крыльцо.

Небо было пасмурным. От призрачной золотой дымки осени уже почти ничего не осталось, разве что несколько блеклых листьев, чудом держащихся на ветвях кленов и напоминающих жалкие лоскутья некогда шикарного платья. Воздух просто сочился сыростью, несколько ледяных капель упало с крыши Юле на лицо. Она опустила голову, отерла щеку и поежилась. Наступала самая ненавистная осенняя пора, когда еще рано надевать шубу, но уже очень холодно ходить в легком пальто. «Наверное, нужно было купить что-нибудь непробиваемо-турецкое, как у Зюзенко, — подумала она, выпуская изо рта невесомую струйку пара. — Ей-то, конечно, тепло. Она будет и по улице идти не спеша, и возле метро еще полчаса шарахаться, выбирая себе в киоске очередную помаду… Одна надежда на то, что сейчас она «загрузится» мыслями о шторках и рванет домой, воплощать идею в жизнь. А значит, оставит меня в покое…»

Однако тут же Юлька с тоской поняла, что ее мечтам не суждено осуществиться. Вышедшая следом за ней на крыльцо Оленька вдруг тихо и восхищенно произнесла:

— Ой, Юль, смотри…

По одному ее радостно-умиленному тону можно было угадать, что сердобольная Зюзенко увидела очередного пушистого кота с поникшими ушами. Примерно такого, как в рекламе «Тайда», только еще более несчастного. И сейчас начнется очередной бесконечный рассказ о том, как ей хочется иметь дома зверюшку, а сердитый Виталя не позволяет заводить.

— Что там опять? — Юлька обернулась и замерла…

Чуть слева от парадного крыльца банка был припаркован темно-вишневый джип с сияющими стеклами. На его капоте лежал завернутый в целлофан букет бордовых роз, а возле открытой передней дверцы стоял высокий мужчина в темно-коричневой кожаной куртке с широкой манжетой на поясе и меховой опушкой. Глаза у мужчины были зовущие и счастливые, а на губах играла такая робкая и виноватая улыбка, которую может позволить себе только очень сильный человек. Восторженное Оленькино: «Селезнев! Настоящий!» — Юлька уже почти не слышала. Она медленно спускалась по ступенькам, не отводя глаз от его знакомого каждому школьнику и растиражированного тысячами фильмокопий лица, и кто-то другой внутри нее удивлялся: «Надо же, как здорово играет!.. А может, не играет? Может, ему просто стыдно за вчерашнее?» Шаг, еще шаг и еще… Сердце ее колотилось в груди, как горошина в стакане, с каждым ударом все больше переполняясь благодарностью к человеку, спасшему ее в тот момент, когда, казалось, это уже невозможно было сделать…

Сергей выбежал ей навстречу, когда Юля, все так же продолжая смотреть прямо перед собой, наступила ботинком на край огромной грязной лужи. Он подхватил ее, как куклу, прижав обе ее безвольно повисшие руки к бокам, переставил на сухое место и вдруг… поцеловал. Юлька даже не сразу сообразила, что произошло. Просто к ее лицу вдруг стремительно приблизились полуоткрытые губы, жесткая щетина царапнула по щеке, она вдохнула запах терпкой мужской туалетной воды и тут же почувствовала, как чужой язык требовательно и сильно проникает в ее рот. И опять она не ощутила никакого волнения. Точнее, никаких чувств, которые положено испытывать в такой ситуации. Сергей целовал ее ласково и умело, то нежно щекоча ее небо, то втягивая в себя и посасывая ее влажные губы, а она только с тихим торжеством следила из-под сползшего на бровь беретика, как изменяется лицо Галины, вышедшей из банка сразу следом за Оленькой…

Уже сидя в джипе, она смогла немного опомниться. Палаткин вел машину и тихо улыбался каким-то своим мыслям. На коленях у Юльки лежал роскошный букет цветов. Одна из роз, прорвавшая целлофан, теперь острым шипом царапала ее ногу, выглядывающую сквозь распахнутые полы пальто. Юля приподняла цветы и отцепила шип от колготок. Почти сразу же вниз, к коленке, побежала узенькая зловещая стрелка.

— Что, я нанес тебе материальный урон? — поинтересовался Сергей, переводя взгляд с ее ноги на мечтательное лицо. Ей вдруг стало неловко из-за того, что он смотрит на ее колени. Но неловко как-то по-детски, не оттого, что в его взгляде мелькнуло желание или мужской оценивающий интерес, а просто потому, что в обществе не принято вот так оголять ноги перед посторонним мужчиной. Мини-юбка или шорты — это еще ничего, но кокетливо и призывно поднятый подол платья — это уже совсем другое дело.

— Я хотела сказать тебе большое спасибо. Все получилось просто прекрасно. Я даже сама не ожидала, что все так удачно сложится… — Юля поправила юбку и запахнула полы пальто. — И Оленька, и Галина сразу… Галина — это та, которая стояла на крыльце в норковом берете и длинной кожаной куртке… А цветы вообще, наверное, произвели сногсшибательный эффект. Кстати, сколько я тебе за них должна?

— Не болтай чепухи, — отмахнулся Сергей. — Это я тебе должен еще как минимум с десяток таких букетов. Ты уж извини меня за вчерашнее, ладно? Просто накатило сразу столько неприятностей, что я сорвался. Но, в общем, оправдания моему поведению нет…

— Я все понимаю и не злюсь. Конечно, с таким лицом, как у тебя, жить нелегко…

— Что?! — Палаткин повернулся, как-то смешно наморщил лоб и вдруг захохотал. Юлька непонимающе и робко улыбнулась.

— Юль, Юль, подожди, сейчас я успокоюсь, — он давился смехом и смахивал правой рукой с глаз набегающие слезы. — Просто, когда ты это сказала, я вдруг почувствовал себя конченым, ты понимаешь, конченым уродом!

— Ой, — она сползла по спинке сиденья и закрыла нижнюю часть лица букетом. — Я не хотела, правда не хотела…

— …Но получилось здорово, — подхватил Сергей и, внезапно перестав смеяться, добавил: — Кстати, с поцелуем я не переборщил?

Юле вдруг показалось, что в салоне стало темнее. Но само по себе это, наверное, не было бы неприятным, если бы не уже знакомая давящая на барабанные перепонки тишина взлетающего самолета. «Что это со мной? — она посмотрела на свое отражение в зеркальце заднего вида. — Мне ведь и не нужен был этот притворный поцелуй, и не понравился нисколько… Да и сам Сережа, конечно, хороший парень, но не более того… Так почему же я вдруг обиделась, словно меня обманули и бросили?»

— Нет, все нормально… Если тебе, конечно, не было противно.

— А с чего это мне должно было быть противно? — Палаткин неподдельно изумился. — Ты очень привлекательная девушка, красивая, неглупая…

— Но вчера ты вел себя со мной как с этакой маньячкой-почитательницей Селезнева без царя в голове, но зато с сексуальными запросами, — заметила Юля.

— Вчера… Забудь то, что было вчера, ладно?

— Да я уже забыла… Но знаешь, я не перестаю тебе удивляться. Ты все время разный: сегодня — добрый и веселый, вчера — агрессивный и угрюмый. А на конкурсе двойников ты вообще показался мне… не сердись, пожалуйста, — простодушным дурачком.

— Юль, ну, это ты меня удивляешь! — Сергей подождал, пока на светофоре зажжется зеленый свет, и тронул машину с места. — Я же шел туда не занимать первое место, а просто развлекался вместе с друзьями. Надоело сидеть вокруг бутылки, вот мы и поехали набираться впечатлений. Нет, можно было, конечно, с серьезным видом отвечать на вопросы конферансье, но кому это нужно? Ведущий мне, кстати, после шоу руку пожал: спасибо, говорит, вы внесли живую нотку в тщательно отрепетированную схему.

— Да, здорово это у тебя получилось… Ты вообще по работе со сценой никак не связан?

— А что, думаешь, могу составить конкуренцию Селезневу?.. Да нет, я обычный тренер по карате в юношеской спортивной школе.

— Везет же мне в последнее время на спортсменов! — фыркнула Юлька. — И почему-то все они в первый же вечер норовят остаться у меня ночевать. Один, мотивируя это тем, что мне пора забыть прежнюю любовь, другой — тем, что мне должно безумно хотеться провести ночь в объятиях этого киношного идиота со стальными мускулами. И, вообще…

Она замолчала на полуслове, вдруг поняв, как вульгарно и нелепо звучит ее откровенность. Зачем чужому человеку знать интимные подробности ее жизни? Зачем ему представлять толстомясого, потного «качка», лезущего к ней в кровать? Зачем рисовать ее саму, «глубоко страдающую», но тем не менее легко и быстро знакомящуюся с мужчинами и (надо же, какая неожиданность!) постоянно попадающую из-за этого в двусмысленные ситуации?.. Юлька провела ладонью по лицу и еле слышно пробормотала:

— Извини…

Ей показалось, что Сергей на мгновение напрягся, но, скорее всего, именно показалось. Потому что уже через секунду он, оставив одну руку на руле, другой взял ее кисть и, на мгновение отвлекшись от дороги, поцеловал.

— Что ты делаешь?

— Тренируюсь, — ответил он невозмутимо. — Ты же пока моя невеста, вот я и упражняюсь, чтобы для посторонних глаз все выглядело естественно… Кстати, когда у нас повторный сеанс?

— Я еще не знаю, — Юля задумчиво провела пальцем по нижней губе. — Надо сначала понять, какое впечатление произвел первый. Давай договоримся так: завтра я иду на работу, а вечером ты мне звонишь, и мы обсуждаем план дальнейших действий… Если, конечно, они понадобятся.

* * *

Сергей довез Юльку до дома и уехал сразу же, как только она вошла в подъезд. Она услышала, как зашелестели шины, отошла от входной двери, за которой стояла, прислонившись щекой к щелястой, плохо прокрашенной фанере, и поднялась на пять ступенек к лифту. В подъезде было холодно и неуютно, синие почтовые ящики скалили свои приоткрытые пасти с круглыми дырочками на месте гнилых зубов, от мусоропровода сладковато тянуло прелыми картофельными очистками. Она стояла, заранее вжав палец в кнопку вызова, и терпеливо ждала, когда же на долю секунды погаснет красный стеклянный глазок. Лифт загудел где-то совсем близко. В щелочку между неплотно сомкнутыми створками Юлька увидела, как опускаются какие-то тросы, провода и пружины. Потом раздался короткий усталый вздох могучего механизма, и дверцы гостеприимно разъехались прямо перед ней. Из лифта вышла тетя Наташа, соседка из квартиры напротив.

— Здравствуй, Юлечка. Здравствуй, золотко. Все хорошеешь?

— Ну, вам виднее, — улыбнулась Юля.

— Наверное, какие-нибудь изменения в жизни?

— Да вроде никаких…

— Так уж и никаких, — женщина многозначительно покосилась на букет роз. — Я так полагаю, Юрий твой из командировки вернулся?

— Из какой командировки? — опешила Юлька и тут же с досады прикусила губу…

Когда Юрка ушел и перестал мелькать на лестничной площадке, тетка Наталья сразу же заподозрила неладное.

— Не иначе, как вы с мужем разъехались? — поинтересовалась она как-то раз, столкнувшись с Юлей возле мусоропровода.

— Он мне не муж.

— Да какая разница кто!.. Разъехались все же? — в ее голосе сквозило замаскированное под сочувствие любопытство.

— С чего вы взяли? — Юля так энергично пожала плечами, что мусорное ведро стукнуло ее по бедру. — Просто Юра уехал в командировку. Скоро будет в Москве.

— Ах, ну понятно тогда… — закивала головой тетка Наталья. И с того самого дня она не упускала случая поинтересоваться, когда же «такой милый и приятный сосед» вернется из затяжной командировки. Юле даже казалось, что соседка прислушивается, стоя за дверью, к звукам, доносящимся из ее квартиры. Потому что стоило только хлопнуть дверью, как тетя Наташа тут же выныривала из своей конурки то с ведром, то с пакетом, то с половичком. И вот теперь она опять спросила про командировку и сделала это так не вовремя, когда мысли были заняты совершенно другим…

— Ах, вы имеете в виду эту его поездку в Петербург? Да, вернулся, вчера еще…

— Ну, поздравляю, — проговорила соседка, загадочно улыбаясь. По всему было видно, что секундная Юлькина заминка не ускользнула от ее цепкого взора. — Только знаешь, Юлечка, — она неожиданно заговорила с жарким придыханием, — мужчин на свете много. И если ты забудешь своего беглого Юрия и заведешь себе новую симпатию, никто не будет тебя осуждать!

Юля попыталась вежливо улыбнуться, но улыбка вышла кривой и даже зловещей.

— А розы у тебя просто замечательные. И пахнут как! — тетка Наталья на прощание сделала рукой неуклюжий жест, должный обозначать, по всей видимости, что от аромата цветов у нее кружится голова, и вышла из подъезда.

Хорошее настроение как рукой сняло. Наверное, соседка своим неуместным напоминанием о Юрии сломала какое-то защитное устройство, в авральные сроки созданное природой, для того, чтобы Юлька просто не сошла с ума. С того самого момента, как она увидела в оставленной Андреем газете заветное объявление, внутри нее задвигались невидимые маятнички и шестеренки. Она почти физически чувствовала этот часовой механизм, заведенный ровно на столько времени, сколько понадобится для того, чтобы доказать всем — она не лгунья! Именно так — доказать всем! Слово «всем» казалось расплывчатым и абстрактным, оно не распадалось на отдельные лица, а имя Коротецкого намеренно было спрятано в нем на недосягаемую глубину. Юля на время, предусмотренное часовым механизмом, превратилась в маленького солдатика, хладнокровно выполняющего поставленную задачу и не имеющего права на эмоции. И вот теперь имя Юрий вклинилось в работающее устройство, как знаменитая алебарда из «Ивана Васильевича», и загнанные глубоко внутрь чувства рассыпались снопом искр. Юрка потерянный, Юрка жалеющий ее, Юрка неверящий, Юрка любимый… И эти бордовые розы с тягучим приторным ароматом, подаренные другим мужчиной. Нет, даже не подаренные, а просто принесенные с собой в качестве реквизита к спектаклю. «Неужели ты надеешься, что кто-то захочет подарить розы тебе?»

Когда Юля уже открывала все время выскальзывающим из пальцев ключом дверь своей квартиры, в голове неожиданно всплыл печальный афоризм: «Победитель не получает ничего». И действительно, на что она надеялась? К чему стремилась? Даже если пройдет эта афера с Палаткиным, что останется в итоге? Еще одна печальная история: встречались-разлюбил-оставил. И сочувственное шушуканье за спиной: «Наверное, что-то в ней не так, раз ни один мужик возле нее долго не задерживается?» Поначалу будут завидовать, будут расспрашивать, а потом… Потом Оленька вернется домой к своему Виталику, Тамара Васильевна — к Алексею Павловичу, даже Галина — наверняка к какому-нибудь новому любовнику. И останется только пустота, уже не виноватый, а успокоенный Юркин взгляд (у тебя же была после меня другая любовь!) и легкое шуршание фаты его невесты…

Юля сняла пальто, прошла в комнату и включила телевизор. По НТВ показывали «Кобру» со Сталлоне, подругу героя играла Бриджит Нильсен. Как всегда очаровательная, стильная, умудряющаяся казаться безумно привлекательной даже в дурацкой больничной пижаме в горошек. Впрочем, пижама выглядела так, словно над ее созданием трудились знаменитейшие французские кутюрье. Или дело было не в пижаме, а в Бриджиткиных стройных бедрах и длинных ногах? Юлька перевела взгляд на свои колени. Свежая стрелка спустилась уже до самой щиколотки, а на том месте, куда вонзился шип от розы, теперь красовалась огромная дыра, пересеченная несколькими тоненькими капроновыми нитями. «Санпеллегрино» — прочные, как истинные чувства!» — печально констатировала Юля. Она задрала подол и провела ладонями по бедрам, скатывая то, что осталось от колготок, в тугую трубочку.

Ну, и Бог с ними, с этими чувствами! Наверное, правда, что есть женщины, которым предназначено судьбой лишь мыкаться всю жизнь в поисках любви. Сейчас важно хотя бы не потерять лицо. Да и потом, не обязательно же предъявлять коллегам «Селезнева» каждый день? Сергею вполне достаточно будет показаться еще пару раз, а потом можно потянуть время, рассказывая про очередные съемки в Италии, Испании, да хоть в Антарктиде!..

И все-таки какая это была удача — найти Палаткина. Мало того, что он похож, он еще и превосходно играет. Пусть теперь все, кто смеялся над ней и, наверное, выразительно покручивал пальцем у виска, увидят не просто Селезнева, а Селезнева влюбленного! Значит, самой следует быть спокойной, снисходительной к его горячности и абсолютно уверенной в собственной привлекательности. Сережа поможет, Сережа подыграет! Но все-таки нужно помочь ему и внешне быть безукоризненной.

Юля подошла к шифоньеру и начала перебирать плечики с одеждой. Вот оливковый кардиган, такой привычный и пушистый, но совершенно не подходящий по цвету. Она вспомнила, как однажды пришла в нем на девичник перед свадьбой одной из бывших одноклассниц. Она сидела в кресле возле торшера, закутавшись в него по самые уши, а уже слегка пьяненькие девчонки ужасались и говорили, что лицо у нее, как у мертвеца. Нет, для счастливой любовницы Селезнева это не подойдет… Вот некогда любимые черные габардиновые брюки, форму они еще держат, но кое-где ткань уже покрылась мелкими скатанными шариками. Обрезай не обрезай, все равно прежнего вида уже не будет. Юлька немного подумала и перевесила плечики с брюками к правой стенке шифоньера. Следующей в «резервации» оказалась креповая юбка, немного узковатая в бедрах. Черное шелковое платье, в котором она была в «Старом замке», Юля хотела было пропустить, не рассматривая. Действительно, зачем выискивать на нем дефекты? Вещь абсолютно новая, красивая, элегантная… И все же что-то заставило ее остановиться. Холодный шелк мягкими волнами обвивал ее кисть, на пике волн колыхались изменчивые блики, от ткани еще исходил слабый аромат духов. Она быстро скинула свое рабочее платьишко с двойным рядом мелких черных пуговичек, лифчик на широких бретельках и скользнула в шелестящую кипу шелка, как в воду. От того ли, что на ней не было колготок, или, может быть, от того, что тело все еще хранило уютную теплоту джерси, но ощущение показалось Юльке совершенно необычным. Как будто бы она вошла в лифт, который тут же полетел вниз, и возникло это особое чувство невесомости. Ткань мягко приникала к коже, касалась колен и живота, ласково струилась по груди. Юля сделала несколько шагов по направлению к зеркалу и увидела, как натянувшийся шелк послушно придал ее бедрам античные формы. Ключицы воображаемой любовницы Селезнева совсем не казались ей острыми, наоборот, они смотрелись великолепно, изящные, словно прочерченные мгновенным движением тонюсенького пера. Она глубоко вдохнула и постаралась придать лицу выражение легкой надменности. Надменности не получилось, но зато губы изогнулись как-то капризно. «Наверное, это должно выглядеть волнующе, — подумала Юлька, с холодным любопытством разглядывая собственное отражение, точно интересный экспонат в музее. — Если добавить немного коричневых теней в уголках глаз и накрасить губы помадой винного оттенка, то будет, пожалуй, совсем хорошо. Конечно, до той, настоящей его любовницы, которая была в ночном клубе, — далеко, но все равно очень даже неплохо!»

Когда она на следующее утро без пятнадцати девять зашла в кабинет, то сразу поняла, что ее появления ждали. Традиционно пыхтящий в это время мулинексовский чайник не был снят с подоконника и сиротливо стоял за тюлевой шторой, крепко спутанный собственным шнуром. Конечно, какое может быть чаепитие, когда вот-вот должна прийти женщина, которую любит сам Сергей Селезнев? Жизнерадостная Оленька сияла, как красно солнышко, и на лбу у нее, казалось, было написано: «А я знала! А я всегда верила!» Юля мельком бросила взгляд на календарь, висящий на стене. Теперь Селезнев внушал ей не отвращение, а чувство, больше похожее на жалость. Ее охватывал какой-то мошеннический задор, когда она думала о том, что выпуталась из почти безнадежной ситуации, воспользовавшись именем и лицом этого твердолобого мешка мускулов, не потревожив его величественного покоя.

И только подойдя к своему рабочему столу, Юлька вдруг сообразила, что забыла поздороваться. Но самым странным было то, что никто из сидящих в кабинете тоже не проронил ни слова. Три пары глаз внимательно следили за ней, фиксируя каждый ее жест, каждое движение, и, наверное, в первый раз пропускали все это через призму ее отношений с Селезневым. Юльке вдруг показалось, что она может прочесть мысли, звенящие в выхолощенном кондиционером воздухе, как натянутые струны. «Вот она идет, слегка разворачивая носки. И точно так же это происходит, когда рядом с ней шагает знаменитый артист. Вот она садится на стул, машинально отбрасывая полу пиджака. И, наверное, точно так же она садится к нему на колени…»

Первой нарушила молчание, конечно же, Оленька.

— Юль, здравствуй, — она произнесла это виновато, словно стесняясь напомнить важной персоне о своем присутствии.

— Привет. А я разве не поздоровалась? — притворно удивилась Юля.

— Нет, — ответила вместо нее Галина. Юлька ждала, что она добавит еще что-нибудь вроде: «Конечно, зачем теперь с нами, сермяжными, здороваться?», но та только скупо поджала губы и зачем-то отвернулась к окну.

— Юль, ну так вы окончательно помирились? — защебетала Оленька. — Миритесь насовсем, ладно?.. Ой, он такой красивый мужчина! В жизни в тысячу раз лучше, чем в кино. Я вообще первый раз вижу живьем настоящего артиста… Юль, он обалденный, честное слово! Юрий Геннадьевич, задрипанный, и рядом не валялся!

— Ольга, — Тамара Васильевна покачала головой, — ну и язык у тебя! Что ты трогаешь Юрия Геннадьевича? У Юли теперь своя жизнь, у него своя жизнь, и слава Богу! Сколько можно ему кости перемывать?

— Ну, вообще-то, да, — задумчиво протянула Оленька. — Не он же первый Юльку бросил, а она его. Его пожалеть надо, правда?

Юля машинально кивнула, не понимая, ее ли это спрашивают, а если ее — то о чем. Породистое лицо Коротецкого с длинными вздрагивающими ресницами, тонким, с легкой горбинкой носом и мягкими ласковыми губами вдруг появилось у нее перед глазами. В его чертах была та изысканность и утонченность, которой так не хватало Палаткину-Селезневу, и ей невыносимо захотелось его увидеть сейчас, прямо сейчас! Еще толком не представляя, что она скажет, войдя в кабинет, какой придумает повод, Юля встала, одернула полы жемчужно-серого пиджака из «тяжелого» шелка, поправила брошь на блузке и направилась к двери.

— О! Ты куда? — Оленька вскочила следом. — Обиделась, что заговорили про Коротецкого? Ну, если тебе это неприятно, то мы больше не будем. Сейчас Тамара Васильевна чаек поставит. Правда, Тамара Васильевна? Она опять из дома свои фирменные булочки принесла… Она же одна ничего не знала до сегодняшнего утра! Ты не представляешь, Юль, как она удивилась, когда я ей сообщила, что вчера тебя на самом деле встречал Селезнев!

— Ну да, удивилась, — добродушно проворчала Тамара Васильевна. — Можно подумать, что вы здесь все верили в то, что Юля рассказывала?

— Я лично — верила! — Оленька плюхнулась на стул для посетителей и демонстративно закинула ногу на ногу. Юлька скользнула взглядом по ее стройным длинным икрам и в который раз подумала, что, веди себя Зюзенко иначе, она могла бы производить впечатление настоящей красавицы. Ей бы немного томности и загадочности и чуть-чуть поменьше энергии. Тогда бы из длинной, костлявой белобрысой простушки она бы могла превратиться в высокую, стройную очаровательную блондинку.

— Так вот, я верила и внимательно слушала. — Оленька решила, что ее левая коленка привлекательнее правой, и поменяла ноги местами. — Поэтому я сейчас знаю про Сергея Селезнева в десять раз больше, чем вы. А для вас специально повторять никто ничего не будет!

Видимо, предположив, что триумф неполный, она задумчиво сморщила нос, осмотрелась по сторонам и, наткнувшись взглядом на затылок склонившейся к бумагам Галины, поставила финальную точку:

— А ты, Галь, вообще говорила, что она с ним не знакома и все ее истории из «ТВ-парка»!

Юлька поняла, что сейчас что-то случится, еще в тот момент, когда Галка только начала поднимать свою голову с небрежно сколотыми на затылке волосами. В ее движении не было резкости, свойственной человеку, который спешит ответить на попавшую в цель колкость. Она казалась абсолютно непроницаемо холодной. Вот только в черных цыганских глазах светился нехороший огонек.

— А я и сейчас так говорю, — произнесла она раздельно и четко.

— Ты что? — опешила Оленька. — Ты же сама видела Селезнева!

— Я видела кого-то похожего на Селезнева, причем в сумерках, всего несколько минут. И этих нескольких минут мне вполне хватило для того, чтобы понять — это не он.

— Юль, да скажи же ты ей! — Юльке показалось, что в голосе Зюзенко зазвенели слезы.

— Ничего мне не надо говорить. Я все видела собственными глазами. И никакие доказательства меня не убедят.

Тамара Васильевна, включившая было чайник, снова выдернула его из розетки. Мерное гудение только подчеркивало накалившуюся атмосферу. Юлька вернулась на середину кабинета, но не стала садиться на свое место. Она подошла к столу Галины и небрежно оперлась о его край кончиками пальцев правой руки.

— А я и не собираюсь никому ничего доказывать! — она бросила это в пространство, не смотря на Галку и вроде бы ни к кому конкретно не обращаясь. Взгляд ее был направлен поверх головы Тамары Васильевны, на ничем не примечательную тюлевую штору. — Я уже достаточно долгое время это делала и теперь очень об этом сожалею. Моя жизнь — это моя жизнь, и ты, — она наконец повернулась к Галине, — не вправе в нее лезть.

Оленька сдавленно охнула, и снова повисла тишина. Юлька, вслушиваясь в звук своих шагов, отошла от черемисинского стола и села на место. К Коротецкому идти расхотелось. Ее заботила сейчас одна мысль: только бы на щеках от волнения не выступили эти неровные красные пятна. Той воображаемой любовнице Селезнева, которая только что поставила на место зарвавшуюся коллегу, следы внутреннего переживания были не к лицу… Пауза затягивалась. Галина проверяла какой-то документ, то и дело делая на нем пометки, и, казалось, ничто, кроме этой бумажки, ее не интересует. Поставив последнюю закорючку и отложив листок в сторону, она подняла голову и спокойно произнесла:

— Ну что ж, если ты не хочешь опускаться до доказательств, то до них опущусь я. Мне это в общем-то не нужно, но я просто не хочу оставаться в глазах Ольги и Тамары Васильевны злобной завистливой дурой… Во-первых, для вашего публичного свидания вы почему-то выбрали поздний вечер — то время, когда лицо разглядеть очень трудно, во-вторых, мнимый Селезнев вышел из машины на каких-то пять минут, три из которых он целовал тебя, старательно поворачиваясь к нам затылком, в-третьих, он не так двигается. Если ты смотрела хотя бы один фильм с Сергеем Селезневым, то не могла не заметить, что ему свойственна особая, кошачья, пластика, та мягкость и завершенность движений, которая вырабатывается годами. Та, которую твой довольно похожий мальчик изобразить, конечно же, не смог. И в-четвертых, все эти доказательства на самом деле не нужны. Достаточно посмотреть на тебя. Юбочка и пиджачок из шелка, блузочка белизной сияет, брошка жемчужная! Даже туфельки в тон костюму с собой принесла. Конечно, подумают все, достойная спутница знаменитого актера! Одно мне удивительно: почему эта метаморфоза произошла с тобой только после того, как Селезнева предъявили нам? Ты ведь встречаешься с ним уже давно, не так ли?

— Я уже сказала, что не собираюсь тебе ничего доказывать, — Юля собрала жалкие остатки былого запала и проговорила это максимально спокойно. Галка пожала плечами и снова углубилась в бумаги. Справа на своем стуле нервно заерзала Оленька. Мулинексовский чайник снова загудел, но как-то неуверенно, словно опасаясь, что его опять вот-вот выключат. «Да, с переодеванием вышел прокол, — с досадой подумала Юлька. — Придется проводить второй раунд».

Часть вторая ТАНЯ

Татьяна стояла возле сверкающей витрины бутика на Садовой-Триумфальной, неторопливо курила и поглядывала на дорогу. Резкий ветер трепал ее волосы и относил далеко в сторону сигаретный дым. Юркин синий «БМВ» не появлялся. Да в общем-то еще было очень рано. Если бы маленькое кафе на углу оказалось открыто, она бы сейчас мирно попивала кофе и не дергалась, зная, что через десять или через пятнадцать минут теплая жесткая ладонь все равно ляжет к ней на плечо, а потом Юра наклонится, отведет в сторону тяжелую прядь рыжеватых волос и поцелует ее в излюбленное местечко между шеей и ухом. Правда, излюбленным это местечко было скорее для него. Таня понимала, что по идее эта зона должна быть эротической, что, возможно, кто-то из предыдущих женщин Коротецкого и возбуждался от этого нежного покусывания, но сама она не ощущала ничего, кроме щекотки. Впрочем, поцеловать ее он умудрится и на улице, но, конечно же, первым делом начнет извиняться за то, что ей пришлось ждать, стоя на ветру. Как будто это по его приказу закрыли несчастное маленькое кафе! Таня обернулась. Табличка «Закрыто», висящая на стеклянной двери с внутренней стороны, почему-то едва заметно качалась. Хотя откуда бы внутри взяться ветру? «Пылесосят они там, что ли?» — лениво подумала Татьяна и скосила глаза на сигарету. До фильтра оставалось еще около сантиметра, но она с явным сожалением все-таки кинула ее в урну. Окурок попал на самый край покрытой серебристой краской чаши, покачался-покачался, а потом все-таки свалился вниз к пустым банкам из-под колы, измятым бумажкам и банановым шкуркам. Курить надо было бросать. Врач в консультации, заполнявшая неимоверно длинную анкету, узнав, что у Татьяны есть вредные привычки, неодобрительно сощурилась:

— Пьете? Курите?

— Курю.

— Много?

— Полпачки в день.

— Ага, — докторша склонилась к своему листочку и поставила против одной из строчек жирный красный восклицательный знак. — Отец ребенка курит?.. Хотя при такой мамаше это уже не имеет значения. Собираешься рожать, бросай курить. Иначе плод будет развиваться неправильно… Рожать-то будешь?

— Н-не знаю. — Таня обвела глазами кабинет. Белые капроновые шторы, какие раньше висели в детских садах, большой письменный стол с ворохом карточек и направлений на анализы, зловещее, похожее на приспособление для пыток кресло за ширмой и прозрачный шкаф с коробками из-под лекарств и противозачаточных средств на крашеных полочках. И непонятно зачем среди этих коробок — детская пластмассовая лошадка на колесиках. Беззащитная и в тоже время отважная, случайно умудрившаяся прорваться сквозь мощную батарею «Постиноров», «Марвелонов» и внутриматочных спиралей. — Не знаю, — повторила Татьяна еще раз, — нужно подумать.

— А чего тут думать-то? Тебе что, шестнадцать лет? Пора бы уже и мамой становиться.

— Кстати, вы уверены, что я беременна?

Толстая докторша, пораженная невообразимой дерзостью вопроса, даже всплеснула руками.

— Нет, Наташенька, вы слышали? — она обратилась за поддержкой и сочувствием к акушерке. — Эта мадемуазель сомневается. Если бы я не была уверена в своих диагнозах, я бы здесь не сидела, уж поверьте мне! Все ваши одиннадцать-двенадцать недель при вас. Хотите убедиться — сделайте ультразвук.

— Но я же ничего не чувствую: ни тошноты, ни слабости. Ничего!

— Наверное, у вас девочка, — улыбнулась молодая еще акушерка с изрытым оспинами, но все-таки милым лицом. — Говорят, девочка маму жалеет.

Татьяна тоже улыбнулась в ответ и снова принялась отвечать на бесконечные вопросы врача. Из кабинета она вышла с растрепанной кипой направлений на анализы в руках и глубоким сомнением в душе. Родить ребенка сейчас означает поставить крест на едва начавшейся актерской карьере. Академический отпуск, как минимум, на год. Да что там на год! Год кормить и еще девять месяцев носить. Впрочем, уже не девять, а шесть. Значит, уже месяца через три с институтом нужно будет завязывать: не ходить же в самом деле на фехтование или в танцкласс с выпирающим вперед животом!

На улице стало еще холоднее. Татьяна поняла это, выглянув в окно возле регистратуры и увидев нахохлившихся, угрюмых ворон с мокрыми блестящими перьями. Вороны сидели на раскачивающейся ветке тополя и даже не каркали, а лишь безрадостно взирали на проходящих внизу людей. Люди торопились, зябко ежились в своих пальто и куртках и наклоняли головы вниз, чтобы хоть как-то защитить лицо от хлесткого безжалостного ветра. Хорошо чувствовала себя, наверное, только приземистая тетка, очень кстати вырядившаяся в полушубок из нутрии. На голове у нее была китайская кепочка из ангоры с козырьком и потешным шнурочком, завязанным бантиком, а на ногах — молодежные высокие ботинки, плотно облегающие полные икры. Тетка периодически приставала ко всем выходящим из консультации молодым женщинам, раскрывая перед ними объемистый пластиковый пакет и темпераментно размахивая свободной правой рукой. «Наверное, предлагает заранее приобрести какие-нибудь комплекты для новорожденных, — подумала Таня. — Надо будет как-нибудь умудриться обойти ее стороной». У нее почему-то возникала чуть ли не аллергическая реакция при контакте с уличными торговцами, начинающими беседу с бравурно-радостного: «Вам очень повезло. Сегодня компания… (дальше следовало название, обычно иностранное) проводит расширенную распродажу своей продукции. Вашему вниманию предлагаются…» И так далее… Всех этих людей объединяла готовность говорить быстро и вроде бы непринужденно, фальшивая улыбка и холодный страх перед бедностью и неизвестностью в глазах. Тетка погналась за молоденькой девчонкой с округлившейся фигурой. А Таня быстро намотала на шею клетчатое кашне, застегнула на все пуговицы узкое черное пальто и почти бегом вышла из консультации. Она не успела пройти и десяти шагов, когда с ужасом поняла, что торговка возвращается. Ее пакет по-прежнему был таким же полным, а взгляд оставался взглядом охотницы. Татьяна внутренне напряглась и приготовилась ответить что-нибудь вежливое, но достаточно твердое. Но, к ее удивлению, тетка прошла мимо, удостоив ее лишь мимолетным взглядом. «Наверное, я совершенно не похожа на женщину, которая в принципе может быть матерью, — подумала Таня с неожиданной горечью и сама удивилась этому чувству. — Неужели это ребенок на меня так действует? Да, он, собственно, и не ребенок еще, а так, несколько бессмысленно пульсирующих клеточек… И зачем он мне сейчас, когда через месяц, сразу после возвращения Селезнева из Испании, начнутся кинопробы. А там, чем черт не шутит, может, и дадут главную роль? Во всяком случае, режиссер говорит, что шансы у меня неплохие. И начать свою кинокарьеру с таким партнером, как сам Сергей Селезнев, — это просто подарок судьбы. Пусть говорят, что он может играть только движением мышц. Это говорят те, кто не видел его работ в театре». Мысли с будущего ребенка плавно перетекли на кино вообще и учебу в частности. Татьяна быстро шагала по направлению к метро и размышляла о том, что в последний раз пластический этюд у нее получился просто безобразно и над речью надо бы поработать, потому что звук «ж» все равно проскальзывает и свистит. Она незаметно проводила языком по небу, пытаясь найти одну-единственную нужную точку, которая поможет ей справиться с упрямым «ж», когда прямо перед ней остановилась прогулочная коляска. Таня успела подумать, как же все-таки странно устроена жизнь. Иногда события в ней разворачиваются, как в дешевой мелодраме: стоит только подумать о том, чтобы сделать аборт, как вот вам, пожалуйста, — молчаливым укором коляска перед носом. Впрочем, укор не был молчаливым. Довольно крупное дитя, в пестром комбинезоне, отчаянно ругалось на своем детском языке и норовило оторвать голову у резинового зайца.

— Ой, девушка, — затараторила молоденькая мамаша с такой скоростью, словно через пять минут ее жизнь должна была кончиться, а так необходимо успеть сказать что-то важное, — помогите мне, пожалуйста, последите за ребенком. Коляска, конечно, никуда не денется, а вот Настенька испугается. У меня, понимаете, берет ветром сорвало, вон там за ветку зацепился. Нужно быстрее достать, а то он еще дальше улетит.

Татьяна посмотрела в том направлении, куда указывала суматошная мамаша. На довольно низко наклонившейся ветке березы на самом деле висела какая-то сиреневая тряпочка. Ветер раскачивал ветку из стороны в сторону, и беретик, зацепившийся самым краешком, грозил вот-вот сорваться вниз.

— Бегите, конечно, — Таня опустилась на корточки перед коляской и посмотрела девочке в лицо. Малышка не была хорошенькой, щеки ее свисали чуть ли не на воротник, глазки под светлыми бровками казались слишком уж маленькими. Единственным ее достоинством, пожалуй, были нежные и свежие розовые губки. И она, сложив эти губки в трубочку, сначала зафырчала, как автомобиль, а потом довольно метко плюнула Татьяне в лицо. Таня отерлась и зачем-то понюхала кончики пальцев. Ей вдруг показалось, что даже детские слюнки и то пахнут молочком. И еще она поняла, что точно так же пахли бы и слюночки ее дочери, той, которая никогда не сможет плеваться, потому что через пять, ну, самое большее через семь дней ее уже не будет.

Прибежавшая мамаша быстро поблагодарила Татьяну и помчалась, катя впереди себя коляску, дальше по аллее. Маленькие колеса заскрипели, как несмазанные петли двери. Две вороны тяжело взлетели с дерева и тут же грузно опустились обратно. Таня снова пошла своей дорогой. Она была уже почти уверена, что актерский дуэт Самсонова — Селезнев не состоится, и размышляла над тем, как и когда сказать Юре про ребенка…

«О Господи, и надо же было умудриться назначить встречу именно в этом кафе!», — Таня в который раз с ненавистью оглянулась на вход с табличкой «Закрыто». Она уже начинала серьезно замерзать, пальцы не хотели держать очередную сигарету, поэтому от попытки закурить пришлось отказаться. Вдруг подумалось, что это и к лучшему: маленькая девочка там, внутри, не получит лишней дозы никотина. Но если продолжать стоять вот так, на перекрестке семи ветров, то можно основательно простыть, и ребенку это тоже не понравится. Татьяна уже собиралась зайти в гастроном, чтобы погреться (Бог с ним, с Коротецким, приедет — подождет!), когда темно-синий «БМВ» вырулил из-за поворота. Юрий выскочил из машины чуть ли не бегом.

— Ты почему здесь стоишь? — он прислонил свои теплые ладони к ее ледяным щекам. — Мы же договорились в кафе? Я задержался, думал, ты сидишь в тепле и уюте и попиваешь свой любимый кофе…

Татьяна лениво кивнула на дверь. Юра, слегка прищурившись, прочитал объявление и покачал головой:

— Быстро в машину, греться!

Она не заставила себя долго упрашивать, почти не чувствуя собственных ног, дошла до автомобиля и рухнула на переднее сиденье. И только тут ее стал бить озноб. Самый настоящий, при котором кожа покрывается пупырышками, а зубы начинают громко и часто клацать. Таня коротко и судорожно вздрагивала и согревала дыханием озябшие скрюченные пальцы.

— Слушай, может быть, нам сегодня лучше поехать домой? — Коротецкий посмотрел на нее с тревогой. — Мне кажется, ты совсем заледенела.

— Нет, — Татьяна помотала головой. — Я совсем не уверена, что в другой раз у меня будет время. Да и кто знает: может быть, никакое платье не подойдет? До свадьбы остается всего месяц, а я еще понятия не имею, что на себя надену.

Юрий усмехнулся:

— Ты не обижайся, но мне почему-то всегда казалось, что для тебя такие мелочи не имеют значения… Нет, не в том смысле, что ты не следишь за своим гардеробом. Просто я думал, что свадьба для тебя — такое же рядовое событие, как, скажем, поход в ресторан. Поэтому ты наденешь какую-нибудь блузку с юбкой или вообще с брюками, пройдешься щеткой по волосам и отправишься в ЗАГС.

— Ну и зря ты так думал. — Таня легонько прикоснулась ладонью к его гладко выбритой щеке, но, заметив, как он передернулся от прикосновения все еще холодных пальцев, убрала руку. — Я выхожу замуж за человека, которого люблю, и хочу, чтобы это был самый незабываемый день в моей жизни.

Юрий нежно взял ее руку с колен и прижал к своей щеке, как будто извиняясь за свою невольную судорогу.

— Я тоже люблю тебя, моя радость!

До салона «Весна» доехали минут за десять. Коротецкий, подав Татьяне руку, помог ей выйти из машины перед довольно скромным на первый взгляд магазинчиком с полукруглым бело-голубым козырьком над входом. Вывеска «Весна» была увита диковинными искусственными цветами, выглядевшими, впрочем, довольно мило. У самых дверей их встретила женщина лет сорока с аккуратно уложенными светло-русыми волосами, в которых кое-где пробивалась седина. Татьяна вдруг подумала, что сорок лет — оптимальный возраст продавца Салона для новобрачных. Вкус сорокалетней женщины не перегружен архаичными воспоминаниями, и в то же время она, с высоты своего возраста и опыта, может давать ценные советы восторженным невестам, зарящимся на все пышное и блестящее.

— Что бы вы хотели посмотреть? — дама улыбнулась с профессиональной мудростью. — Костюм для жениха? Платье для невесты?

— Платье для невесты, — ответил Юрий, приобнимая Таню за талию.

— Хорошо, — продавец окинула ее оценивающим взглядом. — Для такой чудесной фигурки мы обязательно что-нибудь подберем.

Татьяна прекрасно знала, что ее «фигурка» отнюдь не была чудесной, понимала, что и эта женщина тоже видит, даже через пальто, ее плохо развитую грудь и чересчур низкие бедра. Но она все же покорно улыбнулась и пошла вслед за продавщицей к кронштейнам, на которых висели белоснежные свадебные наряды. Сразу пропустив ряды платьев с кринолинами и глубокими декольте, Таня попросила показать ей что-нибудь попроще. Женщина одобрительно улыбнулась одними уголками губ. Видимо, ей внушил уважение вкус необычной невесты с блеклой, невыразительной внешностью. Она провела ее в самый конец салона и указала на застекленную витрину. Юрий, оставшийся у входа и не допущенный к выбору свадебного наряда, вытягивал шею, чтобы хоть что-нибудь рассмотреть, но Татьяна погрозила ему пальцем и сделала «суровое» лицо. Она не хотела, чтобы ей мешали, ведь выбор предстояло сделать серьезный. По крайней мере, здесь было из чего выбирать…

Собранные вместе, наряды представляли великолепную коллекцию, но по отдельности в каждом из них находился то один, то другой недостаток. Платье с «капелькой» на спине и юбкой годе казалось очень элегантным, но для него нужны были идеально длинные ноги, костюм из жакета и строгой юбки отдавал уже немного приевшейся консервативностью. Татьяна хотела вернуться к кронштейнам, когда взгляд ее упал на еще одну маленькую витрину, заключенную в золоченную раму и поэтому напоминающую высокое старинное зеркало. На витрине висело одно-единственное платье. Оно было молочно-белым, не очень длинным, с едва заметными изредка пробегающими по ткани искорками и фигурным вырезом на груди. Таня влюбилась в это платье мгновенно. Она сказала «беру», отмахнувшись от мелькнувшей мысли о том, что через месяц в таком наряде уже, наверное, будет заметен ее выступающий животик. «Ну и что? — сказала она сама себе. — Это ужасная глупость: стыдиться собственного ребенка и прятать его». Любезная продавщица подобрала к платью классические итальянские лодочки на шпильке и хотела было предложить небольшую укороченную фату, но Татьяна уверенно отказалась:

— Нет, фаты не надо. В крайнем случае, я вплету в волосы несколько белых цветов.

Юрий заплатил за покупки, и они снова вернулись в машину. Радостное возбуждение, охватившее Таню в свадебном салоне, быстро спало. По телу опять пробежала противная дрожь, губы пересохли. Она положила ладонь на лоб: горячие пальцы коснулись столь же горячей кожи. Разницы в температурах она не ощутила. И все же по тому, что ей стало больно водить глазами, Татьяна поняла, что заболевает. Коротецкий посмотрел на нее обеспокоено:

— Я же говорил, что нужно было ехать домой. Ты вся какая-то красная, и глаза блестят…

— Ничего, все нормально. Я выпью чаю с медом, согреюсь, залезу в кровать и завтра буду как новенькая.

Дома ей на самом деле полегчало. Она даже не стала ложиться в постель, а переодевшись в теплый длинный свитер, встала к плите жарить отбивные. По телевизору шла очередная серия «Дежурной аптеки», сопровождаемая утробным гоготанием за кадром. Молодая и довольно симпатичная актриса картинно размахивала руками, подчиняясь «гениальному» замыслу режиссера. Татьяна вздохнула. Блестящей возможности сыграть вместе с Сергеем Селезневым, похоже, не суждено воплотиться в жизнь. А через полтора года, когда кончится декретный отпуск, в России тоже начнут снимать такие сериалы, так что карьеру придется начинать с роли пятнадцатой подруги второй хозяйки какой-нибудь прачечной или кафе. Нет, конечно, добрый дядюшка Михал Михалыч может вложить средства в любой кинопроект, оговорив в условиях, чтобы его любимой племяннице дали главную роль. Но зачем это? Ведь при таком раскладе, сыграй она даже гениально, вся съемочная группа будет шушукаться за спиной и кулуарно утверждать: «Иванова в той роли, которую купили для Самсоновой, действительно показала бы высший класс, но деньги есть деньги!»

Отбивные аппетитно скворчали, распространяя по всей кухне восхитительный запах сочного мяса. Таня достала из холодильника вчерашний салат, банку с солеными огурцами и села на табурет возле стены. Ей было жарко, так же, наверное, как и маленькой беспомощной девочке внутри. Юрий сам разложил отбивные по тарелкам, сам налил чай и даже после ужина сам убрал со стола, отправив Татьяну в постель.

Она уже почти спала, изредка пробиваясь вспышками сознания сквозь дрожащую радужную пелену, когда почувствовала на своей груди прикосновение жадных ласкающих рук. Это было так не вовремя, что Таня даже застонала. Видимо, Коротецкий истолковал ее стон по-другому, потому что он тут же удвоил старания, норовя если не высосать, так выкусить ее равнодушный сосок из мягкой груди. Его руки со ставшими вдруг невыносимо жесткими пальцами тискали ее плечи, а она смотрела поверх его покачивающейся вверх-вниз русой макушки на белый с черной окантовкой шкаф и с раздражением думала о том, что ее будущий муж совершенно не оригинален и невыносимо последователен. Сейчас пять минут поласкает ее грудь, потом скользнет вибрирующим языком к пупку, потом разведет ее ноги и, прежде чем опустить лицо к светлому кудрявому холмику, отклонится назад, окинет ее всю традиционно восхищенным взглядом и прерывисто вздохнет. Но когда Татьяна и в самом деле почувствовала на своем животе трепетное касание горячего языка, ей вдруг стало мучительно стыдно. Ну, не отвратительно ли в самом деле срывать свое плохое настроение и плохое самочувствие на человеке, который изо всех сил старается, чтобы ей было хорошо? Она, вытянув руку, положила свою мягкую горячую ладонь ему на спину. Острая широкая лопатка зашевелилась под ее пальцами, как спутанное крыло. Тане вдруг показалось, что Коротецкий хочет сбросить жаркую руку, прилипшую к его коже, как горчичник. И откуда вдруг взялась эта совершенно безумная мысль?

«Наверное, я просто не до конца проснулась». Татьяна сильно зажмурила глаза и резко открыла их, надеясь, что исчезнет гудящий, тяжело ворочающийся в голове туман. Но вместо этого по белой дверце шкафа шустро побежали разноцветные веселые пятнышки. Юрий возился там внизу, между ее ног, сопя и изредка вскидывая лицо вверх. А она не чувствовала ничего, кроме вины за то, что ничем, абсолютно ничем не может ему сегодня ответить. Через пару минут Коротецкий скользнул туда, внутрь ее, жестким и нетерпеливым пальцем, а потом, как ему, наверное, показалось, незаметно, рассмотрел его при свете ночника. Татьяна, не в силах оторвать голову от подушки, скосила глаза и увидела, что палец влажно блестит от его собственной слюны. Но Юрий уже решил, что она готова, и вошел в нее быстро и резко, больно натянув кудрявые волоски и, кажется, надрывая нежную тонкую кожицу. И пока он двигался в ней, перенося вес тела то на левую, то на правую сторону, Таня думала о маленькой девочке, которой наверняка сейчас так же тяжело и тоскливо.

* * *

Сергей позвонил поздно вечером, когда Юля уже собиралась ложиться спать и расхаживала по квартире в розовой в белый горошек пижаме. Пижама была почти детской: кофточка со шнурочком, завязывающимся на бантик, штанишки длиной до колена. В общем, ничего эротичного. Поэтому с появлением Юрия ее надолго сослали в ящик на антресолях и снова на свет Божий извлекли только вчера. Мягкая фланель пахла свежестью и горячим утюгом, кофточка с широкой проймой не стесняла движений. Юля подошла к зеркалу, расслабила плечи и несколько раз мотнула туда-сюда безвольно висящими руками. В зеркале отразился смешной, нескладный паяц. Тогда она слегка изогнула правую бровь и приподняла уголки губ в улыбке, полной собственного достоинства. По ту сторону стекла появилась любовница Селезнева. Снова паяц, и снова любовница, и опять паяц… Юлька еще пару раз взмахнула руками, как ветряная мельница, остановилась и угрожающе произнесла:

— Паяц вам еще покажет!..

Сегодня она впервые поняла очевидную вещь: ее травят, как зайца с прижатыми ушами, в ужасе бегущего через поле. Во главе стаи борзых несется, конечно же, Галина, а Тамара Васильевна и Оленька трусят следом, предпочитая придерживаться политики наблюдения. С Галиной, допустим, все ясно, но эти двое!.. Ведь они могли бы в любой момент остановить начавшуюся травлю, но почему-то не сделали этого. Тамара Васильевна из-за своей вечной мудрости невмешательства, а Оленька — просто потому, что наивной дурочкой, способной только бессмысленно разевать розовый ротик, быть удобнее всего. И ведь как охотно все поверили, что мужчина, приехавший в банк с цветами, — это не Селезнев! Даже Зюзенко, вроде бы так искренне восхищающаяся тем, что увидела «живого актера», предпочла промолчать после Галининого «сеанса разоблачения». Это значит, что никому не интересна чужая счастливая любовь… Чужие страдания и проблемы? Это да! Ведь тогда можно тихо порадоваться, что в твоей собственной жизни не произошло ничего подобного, что ты по-прежнему остаешься добропорядочным членом общества, не погрязшем в пороке и лжи, как некоторые… Они хотели несчастную запутавшуюся девочку? Они получат умную, сильную женщину, которая счастлива в любви и привыкла сама строить свою жизнь!

Телефон зазвенел, когда Юлька, переполненная пока абстрактными планами мести, собралась уже умыться косметическим молочком и забраться под одеяло. Она сползла с дивана на пол, подняла трубку и плечом прижала ее к уху. Пальцы ее быстро и суетливо завязывали тесемки на пижамной кофточке, как будто невидимый собеседник мог узреть ее обнажившуюся грудь.

— Алло! Алло! — кричал Сергей.

— Алло! — откликалась Юля, досадуя на то, что он, видимо, звонит из автомата и поэтому ее не слышит. Закончив «сражаться» с тесемками, она наконец перехватила трубку руками и поняла, что все это время кричала мимо микрофона.

— Алло, — сказала она уже спокойнее, поднеся трубку к самым губам.

— О, теперь я тебя слышу. Наверное, на линии какие-нибудь помехи, — голос Сергея сразу же утратил тревожную окраску. — Ну, рассказывай, как у тебя дела?

— Всяко!

— Это в каком смысле?

— У моих коллег появились некоторые сомнения, — Юлька постаралась произнести это шутливым тоном, чтобы не обидеть Сергея, который так старался, но, видимо, он почувствовал ее напряжение и плохо скрываемую ярость.

— Так, рассказывай все с самого начала и по порядку…

— А что рассказывать. Галина, ну, ты ее помнишь, так вот, она сказала, что ты не похож…

В трубке повисла пауза, а потом Палаткин расстроенным и каким-то обескураженным голосом спросил:

— Так и сказала: не похож?

— Нет, ну не совсем так. Она привела кучу аргументов в пользу того, что ты не можешь быть Селезневым. Одну тактическую ошибку допустила я, а три — на твоей совести… Но ты только не огорчайся, ничего страшного не произошло. Если у тебя еще есть желание мне помочь, то я придумала еще один вариант…

— Излагай!

— А чего тут излагать? — Юля, поежившись, подобрала под себя ноги. Топили плохо, и она уже начала потихоньку замерзать. — Нужно найти видеомагнитофон и кассету с каким-нибудь фильмом Селезнева. Дело в том, что главный твой огрех — отсутствие какой-то «фирменной кошачьей пластики, которая нарабатывается годами». Мне кажется, что при желании можно выучить несколько характерных для Селезнева жестов, попытаться перенять походку, манеру держать голову. Наверное, все это не так и сложно… Но сейчас без толку об этом говорить, видеомагнитофона у меня нет, и где его взять напрокат, я пока не знаю…

Последнюю фразу она проговорила уже несколько упавшим голосом. Одно дело — воображать сладостные картины триумфа и покорные лица побежденных противников, и совсем другое — излагать свои идеи потенциальному исполнителю. Юлька вдруг отчетливо поняла, что она просит не о малюсеньком одолжении, а чуть ли не требовательным тоном сообщает, по сути, малознакомому человеку, что он должен провести несколько часов перед видеомагнитофоном, изучая кассету и пытаясь копировать жесты актера. Наверное, Сергею тоже не понравилась ее напористость, потому что он на некоторое время замолчал.

— Послушай, — произнес он после паузы. И Юля услышала в его голосе знакомые интонации Коротецкого. В последнее время Юрий часто говорил с ней таким тоном, когда хотел сказать что-то неприятное, но необходимое и не был уверен, что будет понят правильно.

— Не надо ничего объяснять. Я уже поняла, что перегнула палку… На самом деле твое второе появление и не обязательно. Галина просто бесится, вот и выдумывает всякие гадости…

— Да я вовсе не об этом хотел с тобой поговорить. — Палаткин, кажется, даже немного разозлился. — Я хотел сказать, что видеомагнитофон есть у меня. И если ты не против, то можно купить кассету и посмотреть ее хоть прямо сейчас.

— Прямо сейчас? — Юлька взглянула на будильник. Часовая стрелка приближалась к одиннадцати. — Тебе не кажется, что сейчас поздновато… Да и потом, как я доберусь от тебя домой?

— Ты вполне можешь переночевать у меня. Я живу один в трехкомнатной, так что место найдется… Ну, а если не захочешь остаться, я отвезу тебя домой на машине… Ну так что, я за тобой заезжаю?

— Заезжай, — ответила Юля как-то машинально и опустила трубку на рычаг. Внутренний голос говорил ей, что она поступает до крайности глупо, соглашаясь ехать на ночь глядя в квартиру постороннего мужчины. Наверное, самым правильным было бы отложить просмотр до завтра или вообще до того дня, когда она сама найдет видеомагнитофон. Но Что бы изменилось? Будет опять же пустая квартира, он и она… Да и вообще Сергей однажды уже извинился за свое поведение, и нет никаких оснований не доверять ему теперь. «Точно так же, как в случае с Андреем! — ехидно добавил внутренний голос. — Тот тоже был замечательным мужчиной, почти братиком. И тоже предлагал просто посидеть и поговорить». В конце концов, Юлька почувствовала себя мартышкой из анекдота: той, которая жалуется, что ее изнасиловали, и сообщает, что завтра пойдет на то же место. Она еще некоторое время походила по комнате, нервно теребя пальцами шнурок на пижаме и размышляя о том, как бы повежливее отказаться от поездки. Но ни одна здравая мысль в голову не приходила. Сесть на кровать и сказать: «Мужчина, я вас боюсь!»? Или, может быть, крикнуть через дверь, чтобы он убирался восвояси?.. Стрелка на будильнике продолжала двигаться с пугающей, неимоверной быстротой. Юля представила, как Сергей сейчас едет в своем джипе по ночным улицам, купающимся в разноцветных брызгах реклам, как посматривает он изредка на свои часы и как думает о чем-то своем… «И кто вообще дал мне право примерять на него маску похотливого кобеля?! — Юля резко остановилась. — Сережа согласился мне помочь, хотя ему, наверное, это и не очень приятно. Ему приходится изображать человека, который одним фактом своего рождения отобрал у него право быть первым, быть значительным, быть признанным. И делает он это ради меня!» Она быстро скинула пижаму, надела горчичное платьице из джерси и колготки и, присев на тумбочку в прихожей, стала дожидаться прихода Сергея.

Минут через десять лифт утробно загудел, клацнул створками на их этаже, потом раздался звук торопливых шагов и звонок в дверь. Похоже, тетя Наташа уже спала. Иначе она не упустила бы возможности понаблюдать, кто это пришел к ее молодой соседке в половине двенадцатого ночи.

— Проходи, — Юлька быстро открыла дверь и посторонилась, пропуская Сергея в квартиру.

— Да зачем проходить-то? — подстраиваясь под ее шепот, поинтересовался он. — Одевайся, и едем.

В общем-то в ее квартире на самом деле делать было нечего. Юля быстро накинула пальто, на всякий случай взяла с полочки под зеркалом пятьдесят тысяч и сунула их в карман. Мало ли что случится, может быть, придется добираться домой на такси? Немного подумав, вернулась к зеркалу и мазнула по губам нежно-розовой помадой. Теперь, кажется, все. Сергей стоял за дверью, засунув руки в карманы и сосредоточенно изучал рисунок на тети Наташином коврике.

— Ну что, ты готова?

— Готова, — отозвалась Юля и первой направилась к лифту.

Вишневый джип стоял прямо возле подъезда. Палаткин открыл обе дверцы, подождал, пока она усядется на переднее сиденье, и только потом сел сам. В салоне едва уловимо пахло хорошими сигаретами. Юлька откинулась на мягкую спинку, обитую ярко-красной тканью, и уставилась вперед сквозь лобовое стекло. Краем глаза она видела, как Сергей слегка удивленно посмотрел в ее сторону, потом повернул ключ зажигания и тронул машину с места. Молчание он нарушил первым.

— Надеюсь, киоск, в котором я видел нужные кассеты, еще работает…

— Можно подумать, что он один на всю Москву! Кассеты с нашим любимым Селезневым продаются на каждом углу… Я хотела сегодня купить, но потом подумала, что сначала нужно найти видеомагнитофон.

— Конечно, такой киоск не один, — неожиданно мягко отозвался Палаткин. — Просто времени уже почти двенадцать часов. Когда я ехал к тебе, он еще работал.

— Так надо было сразу зайти и купить. Деньги бы я тебе отдала.

Сергей улыбнулся так, словно услышал что-то милое и смешное:

— Юля, не надо ершиться и демонстрировать свою независимость. Я все прекрасно понял еще в первый раз. Деньги твои мне не нужны. А кассету я не стал покупать из других соображений. Представь только: подходит к продавцу Сергей Селезнев и просит фильм с участием Сергея Селезнева. По-моему, это чересчур.

— Да, — согласилась Юлька. — Похоже, что за кассетой придется идти мне.

Они остановились недалеко от метро «Войковская», возле небольшого магазинчика, освещенные витрины которого были заполнены бутылками с яркими этикетками, банками с иностранной снедью, пачками сигарет, а также видеокассетами. Полуобнаженный торс Селезнева на обложке одной из них Юля заметила, еще только выйдя из машины. Название фильма разглядеть было сложно, да она и не особенно старалась. В конце концов, сюжет не имел значения. Главное, чтобы хорошо просматривалась эта самая «кошачья пластика». Стеклянная дверь в белой пластиковой раме отворилась легко и бесшумно. Юлька зашла в магазин и сразу наткнулась на откровенно оценивающий взгляд молодого продавца. Парень и не пытался скрыть своего интереса. Он обшарил глазами ее всю, задержавшись на каждой выпуклости, на каждом изгибе тела, потом намеренно медленно перевел взгляд на автомобиль, стоящий на улице. На лице у него было написано крупными буквами: «Что, девочка, гоняет тебя хозяин за сигаретками? Видать, в черном теле держит». Самое интересное, что он даже не встал со стула, продолжая покачивать ногой в коричневом кожаном ботинке. «Вот зараза! — со злостью подумала Юля. — Наверное, владелец магазина не знает, как ты тут клиентов встречаешь. Иначе давно уже нашел бы на твое место с десяток желающих».

— Что вам угодно? — наконец соизволил разлепить тонкие губы парень.

— Мне нужна кассета с Сергеем Селезневым.

Продавец посмотрел несколько удивленно. Очевидно, он ожидал, что дама попросит водки, вина или сигарет. Потом зачем-то перевел взгляд на маленький телевизор в углу, по которому показывали довольно откровенное эротическое шоу. Видимо, это зрелище показалось ему или вообще более достойным внимания, или же просто более подходящим для молодой красивой девушки. Во всяком случае, следующие его слова просто сочились сарказмом:

— Какой именно фильм вас интересует? — он так старательно подчеркнул слово «именно», что Юле даже стало неловко за него.

— Любой.

— Извольте, — парень, не оборачиваясь, протянул руку и достал с полки, висящей за спиной, кассету. Сверившись с обложкой и убедившись, что не ошибся, он показал коробку Юле. При этом он не поднес ее близко, а продолжал держать на некотором расстоянии, словно опасаясь, что покупательница сейчас выхватит у него коробку и скроется.

— Я ее беру.

— С вас двадцать семь тысяч, — меланхолично сообщил продавец и наконец-то оторвался от стула для того, чтобы подойти к кассовому аппарату.

В машину она вернулась в отвратительном настроении. Бросила кассету на заднее сиденье, снова откинулась на мягкую спинку и закрыла глаза.

— Юля, я прошу меня извинить, — слова донеслись как будто издалека. — Я не должен был отправлять тебя в этот магазин. Просто не подумал, что ты можешь почувствовать себя неловко… В общем, извини, ладно?

— Да ничего, собственно, и не произошло. Отдала деньги, взяла кассету… Кстати, сейчас верну тебе сдачу, — она полезла в карман и тут же почувствовала, как он остановил ее руку. Остановил мягко, но требовательно, не вкладывая в это прикосновение быстрой и дерзкой мужской ласки. Юлька как-то сразу размякла и успокоилась, глаза открывать не хотелось, и она незаметно для себя задремала. Проснулась она от того, что Сергей тихонько тормошил ее за плечо:

— Вставай, приехали…

Она разлепила еще совсем бессмысленные после сна глаза и забормотала какие-то слова извинения. Палаткин улыбнулся:

— Это я виноват. Надо было сообразить, что ты после работы, а значит, хочешь спать… Вообще, я сегодня допускаю уже второй ляп! Ничего себе, галантный джентльмен, да?.. Если ты в состоянии смотреть сегодня кассету, я сейчас сварю тебе крепкий кофе.

«…И подам в постель», — мысленно добавила Юля, но промолчала и, опершись о руку Сергея, вышла из машины.

На лестничной клетке шестого этажа было темно и тихо. Кнопка лифта, дававшая хотя бы слабую ориентировку в пространстве, скоро погасла, и Юлька почти перестала различать что-либо вокруг. Она слышала, как тыкается в замочную скважину ключ, как тихонько ворчит Сергей, чиркающий возле двери все время гаснущей зажигалкой. Наверное, надо было ему помочь и самой подержать перед его лицом этот слабый язычок пламени, но ей почему-то совсем не хотелось брать на себя функции фонарщика. Где-то в уставшем полусонном мозге ленивым котом ворочалась лицемерная мысль: «Я приехала домой к чужому мужчине, что само по себе выглядит двусмысленно. Поэтому я ни в коем случае не должна делать ничего, что помогло бы быстрее попасть в квартиру. Мне не должно хотеться остаться с ним наедине». В конце концов, Сергей справился с замком, дверь бесшумно отворилась, словно скользнула куда-то внутрь, и Юля вошла в квартиру.

После легкого щелчка выключателя загорелось настенное бра, и прихожая наполнилась неярким голубоватым светом. Мебели здесь было совсем немного: тумбочка для обуви с несколькими дополнительными выдвижными ящиками, бело-голубая решетка с закругленными углами и расположенными на разной высоте крючками для одежды и высокое зеркало в такой же бело-голубой пластиковой раме. Юля вдруг с удивлением поняла, что у хозяина есть вкус, и ей отчего-то стало приятно. Сергей принял у нее пальто, повесил его на вешалку и наклонился к тумбочке, видимо, в поисках каких-нибудь тапочек для гостьи. Наконец ему удалось выудить откуда-то мужские резиновые шлепки размера этак сорок четвертого. Он повертел их в руках, оценивая длину, потом перевел взгляд на Юлькины босые ступни и, усмехнувшись, засунул тапки обратно.

— Я прекрасно похожу в колготках, — Юля взглянула в зеркало и поправила растрепавшиеся волосы. — У тебя же дома тепло?

— Тепло-то тепло. Но все равно не дело ходить босиком. Подожди, должны где-то быть еще одни, более подходящие…

Он сел перед полкой на корточки и начал вышвыривать какие-то кроссовки, ботинки и туфли прямо на пол. И вдруг среди этой груды разнообразной обуви ярким огоньком мелькнул женский велюровый тапочек. Красный, в меленький синий цветочек, он выглядел восхитительно изящным. Едва примятые на пятке велюровые ворсинки, казалось, еще хранили память о легкой женской ножке.

— Все, хватит, у нас не так много времени. Я же сказала, что похожу в колготках, — Юля сказала это и с досадой отметила, что голос ее слегка дрогнул. «Интересно, с чего бы это? — подумала она. — Неужели в отношении Сергея у меня развивается чувство собственности?» Палаткин с каким-то остервенением зашвырнул красный тапок обратно в тумбочку и быстро закидал его ботинками и кроссовками. И это не было похоже на полудетскую ярость, направленную на не вовремя выплывшую улику. Юлька вдруг ясно поняла, что, швыряя тапок, он выплескивает всю свою ненависть (а может быть, любовь?) к той женщине, которая его носила.

Видеомагнитофон стоял в гостиной. Пока Сергей возился с кассетой, Юля, удобно устроившись в мягком кресле на невысоких деревянных ножках, оглядывала комнату. Нельзя сказать, что ее особенно интересовала обстановка чужой квартиры, просто она пыталась найти хоть какое-нибудь занятие глазам, то и дело норовившим закрыться. Правда, на полках деревянного сквозного шкафа-этажерки стояло несколько книг, а рядом с оплывшей свечой в бронзовом подсвечнике лежала стопка ярких журналов. Но ведь для того, чтобы до них дойти, нужно было подняться из кресла, встать на уставшие ноги и сделать несколько шагов по пестрому бело-коричневому ковру. Юля из последних сил всматривалась в дартс, висящий на стене в коридоре, удивлялась тому, что его черно-белые поля вдруг начали вращаться, и отстраненно чувствовала, как бессильно сползает по гладкой обивке кресла ее собственная вялая рука.

— Юля, я принес тебе кофе!

Она открыла глаза. Сергей подкатил прямо к креслу стеклянный сервировочный столик, на котором стояли две маленькие чашки, сахарница и небольшая вазочка с конфетами. Юля поднесла к губам чашку и сделала несколько маленьких глотков. К сожалению, оценить по достоинству качество напитка она не могла. И все по одной простой причине: она совершенно не разбиралась в кофе. Еще в институтские годы она твердо усвоила, что любить кофе, причем отнюдь не растворимый, а молотый, только что сваренный — это стильно и просто необходимо для поддержания имиджа девушки из интеллигентной среды. А еще стильно иметь любимую кофейню, забегать туда по поводу и без повода, заказывать одну маленькую чашечку, подносить ее к губам поочередно с сигаретой и говорить с легкой улыбкой: «Ну вот, наконец почувствовала себя человеком!» Но как Юлька ни билась, все равно не могла уловить возбуждающей прелести кофе и продолжала стыдливо любить слабенький буро-коричневый напиток «Утро» в легких жестяных банках. То ли ее организм не нуждался в кофеине, то ли еще что… Вот и сейчас она отпивала кофе маленькими глоточками, думала о том, что сахара маловато, но положить еще хотя бы ложечку не решалась: это ведь уже какой-то растопленный шоколад получится… Сергей сидел в соседнем кресле и, держа в правой руке пульт, перематывал кассету. По экрану в бешеном темпе задом наперед носился Селезнев, по-лилипутски размахивающий руками. Обнаженная девица стремительно вскакивала с кровати, ловко одевалась и, пятясь, скрывалась за дверью. Все это действо совершалось в абсолютной тишине, и Юлька слышала только легкое шуршание кассеты и бульканье, с которым кофе проваливался в ее горло. Она вдруг подумала, что со стороны это слушается ужасно неприлично, и поставила недопитую чашку на край сервировочного столика.

— Ну что, давай смотреть? — Сергей повернулся к ней и быстро подмигнул одним глазом. При этом лицо его оставалось абсолютно непроницаемым, и Юля даже подумала, что это подмигивание ей померещилось.

— Давай, — она выпрямилась, словно сидела за партой. — Только давай уже с того момента, когда появляется Селезнев. Я этот фильм в кинотеатре смотрела. Минут десять мафиозные разборки будут идти без его участия.

Сергей посмотрел на нее с искренним веселым недоумением:

— Надо же! А что ж тебя на фильм с участием Селезнева понесло, если у тебя на него аллергия?

— Да какая там аллергия! — Юля вздохнула и снова взялась за чашечку. Глаза опять начали слипаться, оставалась одна надежда на кофе. — Не нужно считать меня совсем уж глупой. Я, конечно, понимаю, что умный человек никогда не попал бы в такую историю, но так уж получилось… Я знаю, что Селезнев ни в чем не виноват, и отвращение к нему у меня выработалось скорее подсознательно. Знаешь, как у павловской собаки на лампочку, так и у меня на его фамилию… Слово «Селезнев» — это теперь верный признак того, что в моей жизни начнутся несчастья… А раньше я относилась к нему вполне нормально: красивый мужик, не в моем вкусе, правда, но красивый. И ни его самодовольного лица, ни его глуповатой ухмылки я не замечала… Как, в общем, и кошачьей грации… Ладно, давай смотреть.

Сергей нажал кнопочку на пульте, и на экране возникла комнатушка в деревенском доме. Девушка, по-городскому одетая в джинсы и пестрый джемпер, возилась у переносной электроплитки, а сам Селезнев сидел за столом, уронив лицо в ладони и пальцами ероша волосы. В данный момент его тревожила судьба афганского друга, примкнувшего к некой мафиозной группировке. Сергей поставил свои локти на колени, опустил лицо и тоже принялся копошиться в волосах.

— Как, похоже? — спросил он у Юльки, не поднимая головы.

— Перестань паясничать. Ты же прекрасно знаешь, что речь шла совсем не об этом.

Он покорно выпрямился и перемотал кассету еще на несколько минут вперед. Теперь Селезнев уже бежал по какому-то лесу, раздвигая перед собой ветки руками, на поясе у него болтался длинный охотничий нож.

— Вот, смотри! — Юля даже привстала с кресла. — На самом деле есть что-то такое кошачье. Видишь, как он отклоняется от веток, летящих в лицо. Не всем корпусом, а как бы только частью тела, причем всего на секунду, и снова бежит прямо.

— Ну и что тут такого удивительного? Парень просто занимался боевыми искусствами, и больше ничего. О какой особенной грации здесь можно говорить?

— Сережа, встань, пожалуйста, — Юля развернулась в кресле и подперла рукой подбородок. — Так. А теперь пройдись.

Палаткин сделал несколько шагов по комнате. Сначала он шел нарочито неуклюже, размахивая руками, как заводной солдатик, а потом расслабил плечи, словно скинул с них какой-то груз, и пошел вполне нормально. И этого было достаточно, чтобы понять, что никакой «кошачьей грацией» здесь и не пахнет. Сергей ходил, как ходят большинство молодых мужчин: слегка вразвалочку, перенося вес тела справа налево, а не стремясь удерживать корпус на одной, мысленно прочерченной вертикальной линии. Ноги он разворачивал при ходьбе носками наружу, и даже вроде бы едва заметно прихрамывал на левую ногу. Но даже не это бросилось Юльке в глаза. Она смотрела на его смешные оттопыренные уши и почему-то не могла отвести от них взгляд. Сзади они выглядели еще смешнее, чем спереди… Черные густые волосы, ровно подстриженные на затылке, и вдруг эти светлые ушки, расположенные почти перпендикулярно к голове…

— Сережа, — она позвала его мягко и ласково, — Сережа… Мне неудобно говорить, но у тебя получается не совсем так, как нужно.

— Точнее, совсем не так? — с почему-то веселой надеждой спросил Палаткин, обернувшись. — А я и не ожидал, что все пойдет как надо с первого раза. Знаешь, что? Мне кажется, нужно разработать конкретный план и выучить только те движения, которые могут понадобиться. Стать Селезневым за один вечер я все равно не смогу. Так что давай обсуждать, какую именно картинку мы собираемся показать твоим подругам?

— Н-ну, во-первых, они должны увидеть тебя при свете дня. Если ты, конечно, не считаешь это слишком рискованным?

— Не считаю, — ответил он уверенно и спокойно. — Если никто из твоих подруг не видел настоящего Селезнева, они не могут точно знать, как он выглядит в реальной жизни. Наверняка они не полные дуры, а значит, учтут, что в гриме и при особом освещении при съемках он выглядит иначе.

— Тогда тебе нужно зайти прямо в наш экономический отдел.

— А тебе не кажется, что это будет выглядеть нарочито? Только-только вы поговорили о том, что твой друг прячет лицо. И тут он появляется и, словно на подиуме, демонстрирует себя со всех сторон!

— Да, на самом деле не очень логично выходит, — Юлька было привычно подвернула ноги под себя, но, тут же вспомнив, что находится не дома, покраснела и снова опустила их на пол.

— Сиди, как тебе удобно. Кресло и предназначено для того, чтобы в нем отдыхать, — махнул рукою Сергей. Она взглянула на него с благодарностью и осторожно подняла ноги на кресло, предварительно смахнув с колготок невидимую пыль.

— Так, может быть, — она продолжила, — нам попытаться…

— Стоп! — вдруг закричал Палаткин, срываясь с места. — Эврика! Извини, что перебиваю… Просто я придумал гениально простой способ… Только тебе я о нем не скажу. Пусть все будет сюрпризом… И не волнуйся, твои подруги на этот раз поверят стопроцентно. По такому случаю я сделаю еще кофе.

Сергей пошел на кухню, а Юлька промотала кассету немного вперед. В этом фильме должна была быть сцена, где Селезнев прощается со своей любимой девушкой, думая, что видит ее в последний раз. Что ни говори, а сыграл он в этом эпизоде совсем неплохо. Она нажала на кнопку быстрой перемотки и, видимо, пропустила нужный кусок. Во всяком случае, теперь на экране вовсю шло сражение с мафиозной группировкой, а на пороге комнаты уже стоял Сергей с джезвой в руках.

— Ах, черт, — он бросил взгляд на сервировочный столик. — Чашки-то я сполоснуть забыл. Ладно, подожди, сейчас…

Палаткин опять убежал на кухню, на этот раз подцепив длинным и гибким указательным пальцем ручки обеих кружек, а Юлька с наслаждением потянулась. Все-таки в присутствии хозяина квартиры она чувствовала себя несколько напряженно, а сейчас можно было, откинувшись на мягкую упругую спинку кресла, вытянуть ноги, помассировать икры, пошевелить пальчиками. И еще она поняла, что ей здесь хорошо. Казалось, сам воздух этого дома был пропитан ощущением покоя и надежности. А может быть, этот импульс исходил от хозяина, возившегося сейчас на кухне?

Вскоре Сергей вернулся с двумя дымящимися чашечками.

— Кстати, ты почему не ешь конфеты? — он кивнул на вазочку.

— А ты?

— Я — потому, что мне нельзя форму терять. Чуть-чуть лишнего жира, и результат уже совсем не тот.

— А я, наверное, потому, что фигуру берегу, — засмеялась Юля. — В конце концов, теперь ведь я любовница самого Селезнева. Так что мне надо выглядеть на двести процентов.

— А ты и так выглядишь на двести процентов, — серьезно отозвался Палаткин. — Ты очень красивая женщина. Единственное, что тебя немного портит, — это иногда появляющийся холод во взгляде. Как будто ты говоришь: «Я готова только принимать, а не дарить любовь». Ну, вот, что хочешь со мной делай, а я ни за что не поверю, что ты такая!

Юлька чуть не поперхнулась кофе. Так старательно репетируемые перед зеркалом независимость и гордость, те самые независимость и гордость, которых она собиралась еще добавить, чтобы изобразить счастливую возлюбленную знаменитого артиста, точной копии этого артиста совсем не понравились.

— Так тебе больше нравятся женщины, которые заглядывают мужчинам в глаза, «благодаря их за то, что они рядом»? — печально усмехнувшись, процитировала она Борьку, своего почти забытого первого мужчину.

— Нет, мне нравятся женщины, способные отдавать любовь, а не только красоваться и на светском рауте, и на кухне среди суперсовременных приборов, и в постели, обязательно заправленной простынями из черного шелка… Кстати, в том, чтобы благодарить любимого человека за то, что он рядом с тобой, я лично не вижу ничего плохого. Если, конечно, эта благодарность взаимна…

Юля, одернув платье на коленях, подтянула их к груди и подперла рукой подбородок:

— А знаешь, я вот еще, наверное, за что не люблю Селезнева… Я ведь придумывала про него и себя очень много. Например, как мы ездили с его друзьями на шашлыки. Якобы я сидела у костра и скучала, а он подошел сзади, подхватил меня на руки и закружил, закружил… Его друзья смеются над нами, поддразнивают. А мне вроде бы так хорошо. И небо надо мной кружится… Понимаешь, я рассказываю это и чувствую, что кружит меня на руках манекен. Мужчина, которого я не люблю и который меня не любит. Кружит механически, как карусель: может бросить, может снова поднять. И рук я его не чувствую, и дыхания… Отвратительно, в общем… Ну, представь, что у тебя, например, любовь с Клаудиа Шиффер. Ты же сразу ощутишь, что она чужая, что ты ей не нужен, ты же разозлишься и на нее, и на себя… Не понимаешь?

— Нет, почему же, понимаю, — Сергей посмотрел на нее как-то особенно, как не смотрел никогда раньше. Он сидел в кресле, откинувшись на спинку и сцепив на затылке руки, ноги его были по-мужски широко и свободно расставлены в стороны. Юлька вдруг вспомнила, что единственное, не нравящееся ей в Юрке, — была его манера сидеть. Он обычно, забираясь на диван, плотно сжимал колени и укладывался на бок, как наложница турецкого султана.

Палаткин не шевелился и продолжал смотреть на нее этим странным, не зовущим и не оценивающим, а каким-то совершенно особенным взглядом. И от всей его фигуры, от этой непринужденной, раскованной позы веяло такой подлинной мужественностью, которую невозможно спутать ни с какой самой искусной имитацией. Точно так же, как невозможно перепутать с подделкой запах настоящих дорогих духов. Юля, смущенная и не знающая, как себя вести, поспешно перевела взгляд на экран и обмерла… События в фильме как раз дошли до того момента, когда Селезнев находит свою возлюбленную и приводит ее обратно в их деревенский домик. Теперь в кадре была уже не кухня, а спальня. Девушка сидела на самом краешке кровати, какая-то замороженная и поникшая, а он стоял перед ней на коленях и целовал ее розовые ладони. Юля прекрасно знала, что будет дальше. Этот эпизод тоже был снят весьма неплохо. Помнится, они с приятельницей обсуждали фильм и пришли к выводу, что это одна из самых волнующих эротических сцен, которые они видели вообще… Вот медленно сползает блузка с округлых плеч девушки, вот Селезнев опускает ее на кровать и на минуту приникает к ней, уткнувшись лицом в ямочку возле ключицы. Вот он расстегивает ее джинсы, вот целует колени… А вот уже девушка приникает к нему в сладкой истоме, веки ее полусомкнуты, длинные волосы волнами спадают на подушку, а бедра раскрыты как крылья бабочки, присевшей на цветок. И там над ней и в ней его сильное мускулистое тело. Юлька вдруг поняла, что смотрит на уши Селезнева, так же смешно оттопыренные, как и у Палаткина. И из этого безупречного сходства одной детали начинает вырастать целый огромный мост. Широкая, бугрящаяся мышцами спина Селезнева — спина Сергея, его ласковые и сильные руки — руки Сергея, его гибкий позвоночник — позвоночник Сергея, его слабый счастливый стон…

К лицу прихлынула жаркая, не дающая вздохнуть волна. Юля боялась повернуться. Нажать на кнопку пульта и остановить кассету? Но это только подчеркнет ее смущение. Продолжать смотреть как ни в чем не бывало? Невозможно! Потому что в этом чувствуется что-то запретное, что-то недопустимое, вроде подглядывания в замочную скважину. И вдруг она почувствовала, что Сергей ее понял, почувствовала безошибочно. Она уже знала, что произойдет в следующую секунду, и потому нисколько не удивилась, когда экран, вспыхнув на прощание синей звездочкой, погас.

— Ну что, пожалуй, пора ложиться спать? — Сергей потянулся и встал с кресла. — Я лягу здесь на диване, а ты пойдешь в спальню.

— Может быть, лучше я — на диване?

— Не спорь! — он нарочито сурово погрозил пальцем. — Тем более, я собираюсь еще раз прокрутить кассету. Кое-какие моменты с этой самой кошачьей пластикой я отметил, так что надо посмотреть внимательно.

— Ты думаешь, у тебя получится? — спросила Юлька, уже направляясь к двери гостиной.

— Я почти уверен. Говорю же, это обычная тренированность спортсмена, и ничего больше.

— Ну, тогда ладно. Покажи мне, где я буду спать.

Сердце ее все еще колотилось, и знакомая горячая волна немедленно вернулась, как только они вместе с Сергеем оказались на пороге спальни. Здесь тоже была широкая кровать с пестрым покрывалом, и на полу тоже лежал коврик, стилизованный под деревенский. Палаткин достал из шкафа чистое постельное белье, быстро и ловко поменял наволочки, простыню и пододеяльник, жестом остановив Юльку, которая попыталась ему помочь. А ей вдруг стало ужасно неловко: надо же, посветить зажигалкой перед дверью не захотела, а кровать заправлять — бросилась! И она не могла сказать, чего ей хотелось больше: немедленно остаться в спальне одной или ощутить быстрый, легкий ожог страсти, прикоснувшись одновременно с Сергеем к одной и той же простыне и на мгновение взглянув друг другу в глаза.

Палаткин ушел, пожелав ей доброй ночи. Теперь Юля была почему-то уверена, что он к ней не войдет. Она сняла платье и колготки, лифчик заботливо спрятала под подушку и забралась под одеяло. Ей казалось, что уснет она сразу же, но сон куда-то пропал. И подушка была мягкой, и постель удобной. Восхитительно свежее белье пахло лавандой. Она вдыхала его нежный аромат, изучала рисунок гардин, пронизанных желтым светом уличных фонарей, и думала о женщине, которой принадлежала красная велюровая тапка.

* * *

Она подскочила как ошпаренная, наверное, часов в семь утра. Во всяком случае, за окном было еще совсем темно. Мысль, пришедшая во сне и заставившая ее мгновенно проснуться, не стучала в висках и не ныла назойливой болью в затылке. Она ворвалась прямо перед глазами вселенской катастрофой. Юлька с ужасом осознала, что не захватила с собой косметичку! Конечно, теперь под глазами расплывчатые круги от вчерашней туши, губы ссохлись и побледнели под слоем розовой помады. Нечем даже припудрить лицо! Впрочем, если прямо сейчас растолкать Палаткина, можно еще, наверное, успеть заехать домой, а потом уже на работу. Она выбралась из-под одеяла, оделась и, аккуратно прикрыв за собой дверь спальни, прошла в ванную. Так и есть: под ресницами мелкая россыпь туши, вокруг губ неровный розовый ореол, лицо усталое и серое. Юля включила теплую воду, взяла с полочки кусок душистого туалетного мыла и, тщательно взбив на ладонях легкую пену, смыла с лица остатки вчерашнего «великолепия». Полотенцем без ведома хозяина она воспользоваться не решилась и поэтому некоторое время просидела, закинув голову назад и ожидая, пока впитаются последние капельки. Теперь к зеркалу можно было и не подходить. В самом деле, зачем портить себе настроение с самого утра? Юлька прекрасно знала, что увидит там вечную подругу с серой невыразительной внешностью, тусклыми глазами и волосами, много теряющими из-за разлуки с феном.

«Интересно, как среагирует Сергей на мое «новое» лицо? — подумала она, поднимаясь с бортика ванной. — Остается только надеяться, что он не станет ни весело изумляться, ни с сочувственной тревогой заглядывать в глаза».

В квартире по-прежнему было тихо. Она хотела уже вернуться в спальню, чтобы заправить постель, но тут заметила, что в гостиной горит свет. Ярко-желтый прямоугольник сквозь стеклянные двери падал на пол, переламывался на плинтусе и карабкался вверх по стене, из последних сил освещая нижний полукруг дарта. Юля быстро прошла по коридору, толкнула белую пластиковую раму двери и остановилась на пороге. По экрану устало шипящего телевизора, настроенного на видеоканал, бегали черные и белые полосы. Коробка от кассеты валялась посреди залитого светом люстры ковра. А Сергей спал, сидя в кресле, неудобно откинув голову назад и набок. Кадык на его шее слегка подергивался, сквозь полуоткрытые губы пробивалось ровное, едва слышное дыхание. Его небритая щека лежала на белой в широкую кофейную полоску спинке кресла, руки свисали с подлокотников. Юля остановилась в растерянности. Она собиралась разбудить Сергея, но теперь не представляла, как это сделать. Подойти и потрясти за плечо? Или просто окликнуть? Или, может быть, прикоснуться кончиками пальцев к этой жесткой и колючей щетине?.. Он проснулся сам, мгновенно разомкнув веки, и сразу же сел прямо.

— Ты давно здесь стоишь? — Палаткин потер переносицу сложенными домиком ладонями.

— Нет, не очень. Я только хотела узнать, сколько сейчас времени.

— Да уж, наверное, не мало, — он достал из кармана джинсов часы с металлическим браслетом и взглянул на циферблат. — Половина восьмого. Тебе когда на работу?

— Вообще-то к девяти. Но… я еще хотела заехать домой. Если, конечно, тебе не трудно меня отвезти.

— Никаких проблем, — Сергей встал с кресла, выключил телевизор и размял затекшие плечи. — Тогда в темпе завтракаем, а потом едем к тебе… Кстати, что тебе дома так срочно понадобилось? По-моему, одета ты нормально и выглядишь на все сто…

Юлька сдержанно усмехнулась:

— Вот видишь, а вчера выглядела на двести… Я забыла дома косметичку и, естественно, в таком виде появиться на работе не могу.

— Никогда вас, женщин, не понимал. Почему для вас имеют такое значение пара штрихов над глазами и несколько грамм туши на ресницах?.. Нет, ну есть, конечно, дамы, которым не краситься просто нельзя, но ты-то почти не меняешься?.. Ладно, пойдем на кухню.

Он подошел к двери гостиной своей обычной походкой в развалочку, в которой ни на йоту не прибавилось за ночь «кошачьей грации», и уже у самого порога обернулся.

— Юль, ты что стоишь? Я тебя чем-то расстроил?

Она присела на краешек кресла, все еще хранящего тепло его тела, оперлась рукой о подлокотник и обхватила пальцами подбородок.

— Знаешь, ты сейчас сказал «почти» не меняешься. И я вдруг поняла, что это самое «почти» отделяет меня от той настоящей возлюбленной Селезнева. Женщины, внушающие любовь неординарным личностям, и сами должны быть неординарными: красивыми и после душа, и спросонья, и после бессонной ночи…

— Пойдем на кухню, — снова добродушно повторил Палаткин. — Я так понимаю, что мне посчастливилось присутствовать при очередном приступе самокопания? Ты же прекрасно понимаешь, что в слово «почти» я вкладывал совершенно другой смысл. Без косметики ты делаешься какой-то домашней, близкой, и красота твоя кажется первозданной… Ну, впрочем, что об этом говорить? Ты сама все знаешь, в зеркало же, наверное, смотришься?

Юлька почувствовала, как к щекам ее приливает жаркая волна. «Как это он тактично выразился — «самокопание»? Мог бы сказать прямо и откровенно: «кокетство». Во всяком случае, со стороны это выглядело именно так. Сидит себе дамочка, томно закатывает глазки и говорит: «Ах, какая я некрасивая», нетерпеливо ожидая, когда же ее начнут разубеждать». Она поднялась с кресла, стараясь не встречаться с Сергеем взглядом, и тут услышала недоуменное:

— Кстати, я как-то сразу не обратил внимания… Ты, кажется, назвала Селезнева неординарной личностью?

— Я не совсем удачно выразилась, — проговорила Юля, жалко улыбнувшись куда-то в пространство, а про себя подумала, что имела в виду все же Коротецкого…

Завтрак состоял из бутербродов с печеночным паштетом, омлета и чая. Юлька сидела на табуретке в углу, серебряной ложечкой выдавливала сок из ломтика лимона и тихо радовалась тому, что Сергей не предложил кофе. Лимон был сочным, пах просто восхитительно. Светлый деревянный стол янтарной теплотой отражал сияние электрической лампочки в белом пластмассовом плафоне. На сердце у Юльки было легко и спокойно, и почему-то казалось, что за одну эту ночь Палаткин стал ей гораздо ближе. Он стоял у рабочего стола и резал длинный батон. Белоснежная, прекрасно выглаженная рубаха, в которую он успел переодеться, слегка сминалась на поясе под ремнем черных джинсов. Юля вдруг обратила внимание, что у него почти идеальная фигура: узкие бедра, широко развернутые плечи и никаких уродливых комков чрезмерно накачанных мышц.

— Так ты еще не передумала заезжать домой? — спросил он вдруг, не оборачиваясь.

Юлька от неожиданности громко звякнула ложечкой о стенку чашки:

— Н-нет. Я же говорю, мне обязательно нужно подкраситься.

— Ну и зря. Отсутствие макияжа придает тебе какой-то особенный шарм… Уж поверь, мужчина всегда в состоянии оценить женскую красоту.

— Ну, если тебе так хочется… — произнесла она еще не совсем уверенно.

— Вот и отлично, — Сергей поставил тарелку с хлебом на стол и улыбнулся так, словно все уже было решено.

После завтрака они сели в машину и поехали в «Сатурн». Утренние улицы купались в серой дымке октябрьской сырости. Юлька сидела, пододвинувшись к приоткрытой форточке, и лицом, свободным от тонального крема, ловила быстрые прикосновения прохладного ветра. Когда впереди показалось знакомое красное здание, она даже негромко вздохнула, подумав о неизбежном восьмичасовом торчанье в четырех стенах.

— Ну что, приехали? — Палаткин припарковал джип неподалеку от входа и откинулся на спинку сиденья. Юлька скосила глаза на циферблат его наручных часов. Было еще только половина девятого, слишком рано для того, чтобы начали появляться соседки по отделу.

— Может быть, я пока посижу в машине? — она произнесла это негромко и даже просительно.

— Собираешься продемонстрировать то, что мы приехали вместе?.. Знаешь, мне кажется, что это излишне. Не надо разбрасываться на мелкие эффекты. Я тебе обещаю, что сегодня твои подруги и так убедятся в том, что я — это Селезнев.

Юля, вздохнув, нажала на ручку двери.

— Только не подведи, Сережа. Я очень на тебя рассчитываю, — сказала она прежде, чем выйти из автомобиля.

В экономическом отделе, естественно, еще никого не было. Юлька открыла дверь своим ключом, повесила пальто в шкаф и села за стол. Она уже очень давно не приходила первой и сейчас с удивлением рассматривала знакомый кабинет. Оказывается, каждое рабочее место хранило информацию о своем хозяине. Вот заботливо обмотанный шнуром чайник на тумбочке Тамары Васильевны, рядом с ним последний номер «Верены». Вот пилочка для ногтей рядом с клавиатурой Оленькиного компьютера, а вот идеально аккуратный Галинин стол, и на стене, за спинкой ее стула — несколько поблекший календарь с портретом Селезнева…

Дверь тихонько скрипнула. В щель просунулась голова Тамары Васильевны с обеспокоенными и непонимающими глазами. Она обвела кабинет взглядом, наткнулась на Юльку и только потом вошла.

— Юлечка? Вот уже не ожидала тебя так рано увидеть. Обычно я прихожу первая, пока девчонки подтянутся, уже и чайник вскипятить успеваю…

— Просто сегодня так получилось, что пришлось раньше выйти из дома.

Тамара Васильевна достала из шкафа трехлитровую банку и принялась натягивать на нее свой вязанный берет, поблескивающий мелкими капельками дождя.

— Это во сколько же ты встала? Ты ведь теперь, кажется, где-то в районе Водного стадиона живешь?

— Я ехала не из своей квартиры, — Юлька мучительно покраснела. Но женщина, кажется, нисколько не смутилась.

— У мамы ночевала? — переспросила она все с той же доброжелательной улыбкой.

— Нет, не у мамы…

Слова застряли в воздухе. Юле даже казалось, что она видит их, зависшие на мгновение, как тяжелые дождевые капли на карнизе. Ярость и злость, с которыми она собиралась бросить в лицо своим соседкам по кабинету: «Да, я любовница Сергея Селезнева!», вдруг куда-то делись. Она видела только сочувственные и уже немного осуждающие глаза Тамары Васильевны, казалось, говорящие: «Ну, хватит уже, девочка. Поиграли, и будет. Сказке пора заканчиваться».

Следующей появилась Галина, бросившая короткое: «здравствуйте» и на секунду задержавшаяся на Юльке странным взглядом. Оленька прибежала только без двух минут девять. Она вошла в кабинет как-то боком, все время озираясь назад, и, прямо в своем кожаном турецком пальто плюхнувшись на стул, потрясенно и даже испуганно выдохнула:

— Ой!..

Это ее «ой» явно нуждалось в продолжении.

— Ну, что еще случилось? — добродушно поинтересовалась Тамара Васильевна.

— Ой, я не знаю, конечно, но, по-моему, я только что видела Селезнева. И еще, вроде бы он идет к нам в банк… И самое главное, мне кажется, это действительно он… — последнюю фразу Оленька произнесла жалобно, посматривая на Галину, словно извиняясь за то, что своим сообщением заставила пошатнуться стройную систему ее доказательств. — Нет, мне, правда, так кажется… Я почти все фильмы с ним видела.

— Ну-ну, — спокойно отозвалась Галина, продолжая выравнивать и без того идеально ровную стопку бумаг на столе.

Юлька замерла. Она уже очень жалела, что не заставила Сергея поделиться с ней своими планами. А вдруг он выкинет что-нибудь такое, что она просто не успеет сориентироваться? А вдруг они начнут говорить невпопад и мгновенно станут похожими на первоклашек, забывших слова на школьной линейке, отчаянно делающих друг другу знаки глазами и беззвучно шевелящих губами. Нет, надо, обязательно надо было договориться заранее…

Изредка тишина в коридоре нарушалась звуком чьих-нибудь торопливых шагов, и каждый раз Юля вздрагивала. Но это оказывались то секретарша директора, то тетя Шура, летящая откуда-то со своим ведром и шваброй, то какой-то незнакомый мужчина в длинном драповом пальто и с кожаной папкой под мышкой. Палаткин не показывался. Конечно, может быть, Оленька и обманулась относительно его намерений зайти к ним в банк, а может быть… Юлька даже вздрогнула от внезапно посетившей ее мысли. Чем черт не шутит? Может, это на самом деле был Сергей Селезнев? А что, банк у них относительно молодой, но с хорошей репутацией. Почему бы известному артисту не разместить здесь свой вклад? И тогда вполне понятно, что свои дела он решил на первом этаже и не стал проходить мимо экономического отдела… И вдруг ее бросило сначала в жар, а потом сразу в холод. Цепким умом экономиста она внезапно окинула все возможные последствия визита в банк настоящего Селезнева и поняла, что надо немедленно уходить самой и постараться перехватить у входа Палаткина. «Что будет, если Селезнев столкнется в коридоре с моим Сережей? — Юля еще не успела как следует осознать, что мысленно назвала Сергея «своим», когда новая ужасная мысль окатила ее ледяной волной. — Что будет, если Селезневу понадобится за чем-нибудь зайти в директорский кабинет? А что? Все возможно. Все-таки гость такого ранга! Тогда он неизбежно пройдет мимо полуоткрытой двери экономического отдела, может быть, даже бросит в ее сторону равнодушный, мимолетный взгляд. И все…» Это стало бы не просто крахом, а крахом, после которого уже невозможно будет оправиться.

Ни с того ни с сего заявить, что плохо себя чувствуешь, и попросить отгул — нельзя. Нужно хотя бы создать предварительное впечатление. Юлька намеренно тяжело поднялась со стула, потерла пальцами виски и поморщилась.

— Юль, у тебя что, голова болит? — как нельзя более кстати спросила Оленька, несколько подуставшая уже ждать Селезнева и принявшаяся заниматься своими ногтями. Юля молча кивнула, достала из ящика стола пачку сигарет и направилась к дверям.

— То-то я смотрю, ты сегодня даже не накрасилась, — сочувственно бросила ей вслед добросердечная Зюзенко.

В коридоре было довольно прохладно. Аккуратно прикрыв за собой дверь, Юля направилась к туалету. Втайне она надеялась, что никто из обитательниц кабинета не сможет преодолеть свою лень и встать специально для того, чтобы опять устроить сквознячок. А значит, по крайней мере ближайшие пять минут, они не увидят Селезнева, даже если ему и приспичит идти в директорский кабинет. Курилось ей сегодня плохо. Она захлебывалась короткими нервными затяжками, кашляла едким дымом и не могла заставить свой организм вспомнить то чудесное ощущение покоя, которое обычно дарили качественные сигареты. Одно было хорошо: к тому моменту, когда красный огонек замерцал у самого фильтра, лицо у Юльки стало уже достаточно больным и изможденным. Она бросила на свое отражение в зеркале быстрый взгляд и, опустив окурок в урну, снова вышла в коридор.

Дверь экономического отдела была открыта. И не просто открыта, а распахнута ровно на девяносто градусов. Как будто кто-то, стоящий на пороге, придерживал ее за ручку, не давая ни захлопнуться, ни раскрыться настежь. Юлька сделала несколько неуверенных шагов, внимательно прислушиваясь к гулу голосов, доносившемуся из кабинета. Вот радостно повизгивает Оленька, вот вполголоса говорит Тамара Васильевна. Галины не слышно. А вот еще один, мужской голос. Юля ускорила шаг. Она уже знала, что сейчас увидит, и не ошиблась.

Палаткин действительно стоял на пороге, одной рукой упершись в косяк, а другой придерживая ручку двери. Заметив Юльку, он оставил косяк в покое и ласково обнял ее за плечи.

— Ну вот, нашлась наконец-то…

— А Сергей, оказывается, долго не мог найти наш экономический отдел. Весь первый этаж обшарил! — радостно защебетала Оленька. — Почему же ты ему не сказала, где наш кабинет находится?

— Потому что она меня сегодня не ждала, — Сергей слегка прикоснулся сухими губами к Юлиной макушке. — Юль, ты прости меня, пожалуйста, за самодеятельность… Я тут с твоими девушками поговорил… В общем… Ну, помнишь, ты вчера сказала, что тебе не верят, говорят, что все выдумываешь? Короче, я решил показаться и засвидетельствовать, что все на самом деле так, что я тебя люблю и так далее… И что это я должен гордиться тем, что ты со мной…

Она смотрела не на него, а куда-то в окно, но затылком чувствовала его дыхание, и этого было вполне достаточно. Она видела его и так, высокого, подтянутого, с этой ровной двухдневной щетиной и чудесной завораживающей улыбкой. Она видела его смешные ушки, низко посаженные на голове, слышала голос, заставляющий мягко вибрировать что-то у нее внутри. И она вспоминала видеокассету, залитую светом гостиную и его, сидящего в кресле и смотрящего на нее этим особенным странным взглядом.

— Зачем? Не нужно было этого делать, — произнесла она как в полусне.

— Конечно, не нужно. Мы и так тебе верили, — восторженная Оленька всплеснула белыми ручками. — А Сергей нам, кстати, конфет к чаю принес!

Почему это было «кстати», Юлька не поняла. Она перевела взгляд на Оленькин стол и увидела большую коробку «Ассорти», перевязанную узкой розовой ленточкой. Оленька, видимо, боялась прикоснуться к коробке, потому что та лежала так, как ее, наверное, и положил Сергей: на самом краешке, углом зависнув над полом. Палаткин продолжал придерживать Юлю за плечо и тихонько перебирал пальцами складки ткани на рукаве ее платья.

— Садитесь с нами чай пить! — вдруг спохватилась Зюзенко. — Правда же, Тамара Васильевна?

— Да-да, конечно, садитесь, — та неловко подскочила и начала суетливо разматывать чайник, путаясь в шнуре и от этого еще больше волнуясь. Когда последняя «мертвая петля» была распутана, злосчастное мулинексовское чудо вырвалось из дрожащих Тамара-Васильевниных рук, рухнуло на пол и покатилось по направлению к двери. Сергей отпустил Юлькино плечо, наклонился, поднял чайник и подал его бедной женщине, даже вспотевшей от волнения.

— Спасибо вам большое, — он улыбнулся мило и обворожительно, — но у меня, к сожалению, сейчас совсем нет времени. Как-нибудь в другой раз.

— А вы придете на вечер по случаю пятилетия банка? — снова встряла Оленька.

— Обязательно. Если Юля, конечно, возьмет меня с собой… Ну, все, до свидания. Очень приятно было познакомиться. — Он снова повернулся к Юльке и нежно поцеловал ее в висок. Ее вздрагивающие ресницы наткнулись на его губы и на мгновение замерли. И в этот самый момент она заметила ошарашенное и какое-то потерянное лицо Коротецкого. Юрий стоял в коридоре, не решаясь войти, и смотрел на нее испуганными и изумленными глазами.

— Все, мне пора, — Сергей оторвался от ее виска. — Я заеду за тобой часиков в шесть.

Она машинально кивнула и долго еще стояла у порога, наблюдая за удаляющейся по коридору одинокой фигурой Палаткина. Юлька не знала, всерьез ли он собирается за ней заехать или сказал это «на публику», и утешала себя тем, что для осуществления «плана» это уже не имеет никакого значения. Там, за ее спиной, жизнь в кабинете постепенно возвращалась в нормальное русло. Оленька, наконец-то решившаяся прикоснуться к коробке с конфетами, шурша целлофаном, вертела их и так и сяк и просила разрешения взять домой хотя бы парочку. «Для Виталика!» Тамара Васильевна сдавленно охала и сетовала, что ее больное сердце когда-нибудь не выдержит подобного стресса. Галина, молчавшая на протяжении всей этой сцены, так и не проронила ни слова. Юлька повернулась, только услышав звук, похожий на треск разрываемой бумаги. Черемисина стояла у стены и отрывала кусочки скотча, на которых держался календарь. Когда все клочки клейкой ленты были удалены, она свернула календарь трубочкой и поставила его в угол. Оленька пискнула что-то вроде «зачем ты это делаешь?», но Галина не обратила на нее ни малейшего внимания. Она подошла к Юльке почти вплотную, посмотрела ей прямо в глаза и внятно и четко, так что все смогли это услышать, произнесла одно-единственное слово:

— Извини…

Это была победа. Полная и безоговорочная. Юля боялась, что ее радостное волнение слишком явно написано на лице. Месть, которая должна была вырываться на свободу горячими языками пламени, оборачивалась радужными воздушными шариками. Яркими и безобидными. И этими шариками играли все обитательницы экономического отдела.

— Ой, я никогда и не думала, что смогу вот так, запросто, с ним разговаривать! — вопила Зюзенко.

— Ну, надо же, какой знаменитый, а совершенно не заносчивый. И чайник вот подал, — вторила Тамара Васильевна.

Только Галина продолжала стоять посреди кабинета, словно ожидая чего-то от Юльки. И глаза ее не просили ни о снисхождении, ни о жалости.

* * *

Татьяна сидела в мягком кресле, положив вытянутые ноги на пуфик, и читала последний номер «Космополитена». На двенадцатой странице был напечатан тест для молодых людей, собирающихся вступить в брак, но его она отложила напоследок. Сейчас ее больше занимала статья о новой методике «сознательных родов». Коротецкий переодевался в спальне и возился слишком долго, но Таня была этому, в общем, рада. С его приходом пришлось сразу захлопнуть самую интересную страницу, чтобы не вызывать ненужных вопросов. О ребенке она решила сказать уже после регистрации. И не потому, что чего-то боялась. Просто, как день рождения не должен совпадать с Восьмым марта, так и свадьба не должна смешиваться ни с какой другой радостью. Каждое из этих двух событий стоит того, чтобы отпраздновать его «на полную катушку». Хотя, какая уже теперь «полная катушка»? Таня прикрыла глаза и тихо улыбнулась: пить нельзя, острого есть нельзя, курить нельзя, и даже слишком бурно заниматься любовью тоже нельзя! Перспектива актерского дуэта с Селезневым казалась все менее реальной, и она уже с трудом верила в то, что еще несколько часов назад хотела делать аборт. Поясница тяжко заныла. Таня резко растерла ее кулаком, запахнула полы розового махрового халата и села совсем прямо. Кто знает, может, это будущий ребеночек дает о себе знать, а может быть, это всего лишь проявление вчерашней простуды. Температура спала, голова уже почти не болит, вот только ноги остались тяжелыми, да еще эта старушечья поясница…

Юрий появился в дверях, как всегда, неслышно.

— Ужинать будем? — спросил он как-то чересчур весело.

— Будем. — Татьяна захлопнула журнал, поднялась с кресла и, слегка переваливаясь, пошла на кухню. Ей вдруг ужасно захотелось почувствовать, как ходит женщина, которая носит большого уже ребенка.

— Не ковыляй, как уточка, — Коротецкий легонько щелкнул ее по затылку. — Ты что, готовишься к исполнению роли беременной женщины?

— Да, — ответила она внятно и, обернувшись, посмотрела ему прямо в глаза. «Поймет? Не поймет?» Не понял…

— A-а, я-то думал, что в этом фильме ты будешь играть какую-нибудь ветреную любовницу. Ну что ж, жена — это тоже неплохо…

Он подошел к плите, сняв крышку, заглянул в сковородку и намеренно восхищенно втянул ноздрями воздух:

— Ах, как чудесно пахнет!

Татьяна остановилась у посудной полки, взявшись рукой за край тарелки. За своими переживаниями будущей матери она сразу даже и не заметила, что с Юркой что-то происходит. Ну, конечно! Эта нарочитая веселость, это нежелание помолчать хотя бы минутку. Конечно, ведь в тишине увянет искусственная улыбка и будет слышно сдерживаемое дыхание. Почему-то человеку, который сильно чем-то взволнован, всегда кажется, что он дышит слишком громко и часто, и он начинает задерживать вдох, чтобы не привлекать к себе внимание. И тогда следующий вдох, на самом деле, получается судорожным и громким. Человек старается еще больше и начинает дышать все чаще. Короче, замкнутый круг…

— Юра, — она обернулась со спокойной улыбкой на губах. — Что-то опять случилось?

И по его тону опереточного героя, которым он произнес: «С чего ты взяла?», Таня безошибочно поняла, что произошло что-то серьезное. В этот раз Коротецкого даже не пришлось расспрашивать. Он начал сам, мучаясь от осознания того, что говорить это вроде бы не нужно, и в тоже время страстно желая с кем-нибудь поделиться переполняющими его чувствами. Отложив кусок серого хлеба на край тарелки, Юрий привычным жестом потер переносицу и как можно более равнодушно произнес:

— Тань, ты помнишь Юлю Максакову, которая работает у нас в экономическом отделе?.. Ну, ты когда идешь ко мне в кабинет, все время проходишь мимо их двери, она у них вечно открыта… Она — молоденькая такая, симпатичная шатенка, сидит за вторым столом. Волосы у нее еще роскошные…

«Надо же, он назвал ее симпатичной! И волосы роскошные вспомнил, — подумала Татьяна, продолжая разрезать ножом ростбиф и чувствуя, как неприятно заныло в груди. — Еще неделю назад она была просто его бывшей женщиной. Женщиной, о которой мне не нужно было ничего знать, кроме самого факта ее существования».

— Ну-ну, что-то припоминаю… Да, сидит рядом с кудрявой блондиночкой?

— Точно! — оживился Юрий.

— И что с ней?

— Да с ней ничего… Просто по банку некоторое время назад поползли слухи, что она встречается с Селезневым… Ну, с тем самым, с которым тебе предстоит играть. Никто, конечно, не верил. А сегодня шел я мимо экономического отдела и увидел, что этот самый Селезнев стоит рядом с ней… — Коротецкий на секунду замолчал.

— Ну и что дальше? — настойчиво поинтересовалась Татьяна.

— Стоит с ней рядом и… целует ее.

Фраза далась Коротецкому с большим трудом. Но, похоже, он был рад, что наконец выговорил ее, выдрал, как больной зуб, не дающий думать ни о чем другом. Дальше пошло легче, уголки его губ слегка вздрогнули, глаза погасли, как у человека, впадающего в транс.

— Ты знаешь, она была в этот момент такая красивая… Я даже подумал: неудивительно, что ее выбрал сам Селезнев. И почему я раньше этого не замечал? Юлька все время казалась мне очень обычной, а тут оказалось, что и губы у нее чувственные, и глаза глубокие… Удивительно…

— Ничего удивительного. — Таня деловито опустила в рот кусок ростбифа и с ужасом подумала о том, как будет глотать. Незнакомая давящая боль подобралась уже к самому горлу. Она прокашлялась. — Я говорю, ничего удивительного. Эта девушка всегда казалась мне весьма и весьма симпатичной. Просто ты — не очень наблюдательный мужчина. А я так запомнила ее еще с самого первого раза…

В общем-то, в первый раз Таня Самсонова не обратила на нее никакого внимания. Милый добрый Михал Михалыч представлял свою племянницу «барышням» из экономического отдела. Таня скучала и равнодушно смотрела на столь же скучающие лица девушек. Эта Юля была, пожалуй, самой симпатичной, да и только. Ничто в ее лице особо не привлекло Татьяниного внимания, не запало в память. Вспомнила она ее только тогда, когда, растерянная и жалкая, она появилась на пороге квартиры Коротецкого. На Юле был серый плащ и беретик с залихватским хвостиком. Она что-то лепетала по поводу неподписанных документов, а глаза ее напоминали глаза ребенка, у которого только что сломали любимую игрушку, столько в них было отчаяния и горечи. Может быть, не надо было на вопрос: «Кто вы Юрию Геннадьевичу?», отвечать это убийственное: «Невеста»… А может быть, и надо. Тане тогда на какую-то долю секунды безумно захотелось пригласить ее в дом, напоить кофе и, в конце концов, объясниться. Ведь никто не виноват! Она не уводила у нее Коротецкого. Да и как можно «увести» взрослого, мыслящего человека? Он сам сделал выбор. И тут она поняла, что этой Юле станет в тысячу раз больнее, если дать понять, что ее инкогнито раскрыто. Кто она сейчас? Рядовая сотрудница банка, пришедшая по делам к своему шефу. А кем станет после любой неосторожной фразы? Брошенной любовницей, явившейся в дом, где уже живет новая невеста… Таня тогда поговорила с ней максимально вежливо и равнодушно и, закрыв дверь, запретила себе подходить к окну. Она была больше чем уверена, что увидит там надломленную, скорчившуюся фигурку, чуть ли не бегущую прочь от подъезда, по-женски закидывая назад ноги…

С тех пор Татьяна, приходя в банк, стала присматриваться к ней внимательнее. Юля, сидящая за своим рабочим столом, провожала ее сначала откровенно ненавидящим, а потом скорее скорбно-непонимающим взглядом. Непонимание адресовалось, конечно же, Юрию. «И в самом деле, как мог такой красавец позариться на такую дурнушку?» А у дурнушки с самого детства был очень острый слух, и каждый раз, подходя к двери экономического отдела, она слышала угрожающий напев: «Симона — королева красоты». Таня сразу поняла, что эта песня «посвящена» ей, и со своим новым «именем» смирилась спокойно. Одно ее радовало: Юля никогда не пела вместе с остальными, и в глазах ее не было хищного выражения, свойственного женщинам, в минуты горя сбивающимся в стаи и нападающим на «разлучницу». Она казалась очень печальной, потерянной и все же красивой…

Правда, не такой красивой, как тогда в ночном клубе. Таня увидела ее еще до того, как погас и без того приглушенный свет, и в ярком сиянии софитов на сцене появились участники конкурса двойников. В этот вечер на Юле было совершенно отпадное черное платье с открытыми плечами. И Таня без тени женской зависти отметила и ее грациозные руки и шею, длинную, изящную, точно выточенную из дерева, редкой и дорогой породы. Юля пришла одна, лицо ее было напряженным, а взгляд ищущим.

Таня сидела за одним из столиков с тремя своими однокашниками и периодически поглядывала в ее сторону Будущие звезды российского кинематографа обсуждали двойников звезд настоящих. Кто-то, кажется, Алик Колмановский, долго и саркастично говорил, что призовые места распределены заранее, и шоу тщательно срежиссировано от первой до последней секунды, со всеми его «случайностями» и «казусами». Потом двойники наконец-то вышли на эстраду, и Таня заметила, как напряглась Юлина спина. К ней уже успел подсесть один из завсегдатаев «Старого замка» и теперь своими разговорами явно мешал ей наблюдать за ходом шоу. Впрочем, для Юли это, похоже, не было развлечением. Татьяна видела, как впивались ее глаза в кого-то, стоящего на сцене, как дрожали ее пальцы, сжимающие тонкую ножку хрустального бокала. Сразу после конкурса она куда-то пропала. Таня вместе со всеми посидела еще немного, а потом тоже собралась идти домой. На сегодня «День Независимости» был закончен, и дома ее ждал любимый и ненаглядный Юрка. Уже выходя из дамской комнаты, она на секунду остановилась. Ей послышались голоса, доносящиеся из маленького полутемного коридорчика.

— Ну и чего вы от меня хотите? — спрашивал мужчина.

— Я хочу, чтобы вы изобразили для моих сослуживиц Сергея Селезнева. Сергея Селезнева, который за мной ухаживает.

Это звенящим, срывающимся голосом произнесла Юля Максакова. Таня была в этом абсолютно уверена…

— Надо же, даже ты запомнила! Значит, и в самом деле в ней что-то такое есть. — Юрий наконец очнулся и тоже принялся за свой ростбиф. Татьяна зубчиком вилки гоняла по тарелке ровные аккуратные куски. Из мяса еще сочился сок, и поэтому за кусками тянулись блестящие следы.

— Знаешь, — проговорила она раздумчиво. — Я, наверное, не очень хочу есть. Гораздо с большим удовольствием я бы приняла сейчас ванну… Простуда еще не прошла, да и вообще в квартире холодно. Не возражаешь, если ты закончишь ужин в одиночестве?

Коротецкий быстро встал с табуретки, сел перед ней на корточки, взял ее теплую кисть в свои руки и поднес к губам. В его зеленых глазах пульсировала тревога человека, сделавшего ошибку, знающего об этой ошибке и теперь волнующегося о том, чтобы ее не заметили другие.

— Таня, — он произнес это с прежней натужной беззаботностью, — а я ведь знаю, почему ты расстроилась! Все вы, женщины, одинаковые. Я слишком много говорил сегодня об этой девушке, и ты заревновала… Ну, правда ведь, заревновала?

Она смотрела не на него, а на электрическую лампочку. Глаза ее были слегка сощурены. Яркий свет, преломляясь на тонких белесых ресничках, рассыпался радужными брызгами. Таня вдруг обратила внимание на то, что ее ресницы настолько светлые, что кажутся прозрачными и полыми. «А темные ресницы Юли наверняка наполнены таинственной черной жидкостью, делающей их тяжелыми и колдовскими, — подумала она безо всяких эмоций. — И кто вообще сказал, что у Офелии были светлые волосы и белая кожа?»

— Тань, ну не обижайся, — Коротецкий продолжал дергать ее за пальцы. — Про ревность я тоже неудачно пошутил. Я понимаю прекрасно, что вел себя не по-джентльменски. Но знаешь, как трудно признать себя виноватым!.. Прости, а?

Татьяна погладила его по щеке, встала и направилась в ванную. Юрий не стал ее удерживать. Она была больше чем уверена, что сейчас он, освободившийся от тяжкого груза мыслей, которыми не с кем поделиться, и одновременно виноватый, начнет суетиться на кухне, расставляя по местам тарелки и чашки и наводя кругом идеальный порядок. А потом сядет возле нее на диване и начнет выспрашивать абсолютно неинтересные ему подробности ее учебного дня. Но реальность превзошла самые смелые ее ожидания. Когда Татьяна вышла из ванной с полотенцем, тюрбаном обмотанным вокруг головы, Коротецкий сидел на кухне с «Космополитеном» в руках.

— Знаешь, Танюш, здесь есть тест для жениха и невесты, — произнес он жалко и заискивающе. — Давай попробуем ответить?

Она знала, что Юрка терпеть не мог тесты, кроссворды и тому подобную ерунду. И по тому, как он ухватился за этот журнал, надеясь доставить ей радость и заставить забыть о недавнем разговоре, она вдруг поняла, как глубока степень его предательства. «Он отказался от меня совсем, он пожалел, что я рядом с ним. — Таня присела на табуретку и схватилась за край стола руками. — Он испугался своих чувств. Он замаливает грех. Он предал меня… Хотя о каком предательстве может идти речь? Никто не может заставить человека разлюбить! Взрослый и умный мужчина все решает сам». Взрослый и умный мужчина, Юрий Геннадьевич Коротецкий, сидел сейчас перед ней и не знал, куда девать руки с ярко-желтым глянцевым журналом. Татьяне было невыносимо видеть и его просящий взгляд, и подрагивающие длинные пальцы. Она улыбнулась своей самой светлой и радостной улыбкой и сказала:

— Давай отвечать на тест. Я сейчас принесу листок и карандаш. Только ты не передумай, ладно?

* * *

Юлька проснулась с необыкновенно радостным чувством. И не от того, что только-только началась суббота, а значит, в постели можно валяться хоть до десяти утра. И даже не от того, что сегодня не нужно идти на работу. С коллегами проблем больше не было. С момента последнего появления Сергея отношение к ней соседок по экономическому отделу кардинально изменилось, теперь ее уважали, перед ней благоговели. И сейчас никому бы и в голову не пришло жалеть или, наоборот, мучить счастливую возлюбленную Селезнева.

Она лежала на своем диване, уютно подложив ладони под щеку, и смотрела на летящие за окном снежинки. Откуда они взялись в последних числах октября, никто не знал. Синоптики, как всегда, говорили что-то невразумительное про циклоны и антициклоны. От этих тяжелых слов веяло глобализмом, а снежинки продолжали лететь, невесомые и прозрачные. Юлька лежала и думала о том, что на даче сегодня должно быть холодно, а значит, придется надеть красную куртку на меху и красные же полусапожки. Вообще, Сергей сказал, что печка в доме разгорается довольно быстро и особо кутаться не нужно, но все же…

Он действительно заехал за ней в тот вечер, через несколько часов после своего триумфального появления в экономическом отделе… Весь день у Юльки в голове вертелась мелодия последнего па-де-де из «Дон Кихота» Минкуса. Когда-то давно, много лет назад, в первый раз услышав эту торжествующую, полную оптимизма тему, она мгновенно придумала для нее новое название — «Ария Победителя». Вообще-то, даже в том нежном, сопливом возрасте она уже обладала достаточными познаниями для того, чтобы понять: ария — это когда поют. В «Дон Кихоте» никто не пел, а на сцене восхитительно долго крутила фуэте черноглазая Китри с алой розой в волосах, но название, что называется, «прилипло». И теперь, расхаживая по кабинету с кипой каких-то распечаток в руках, Юля тихонечко напевала: «Там-тара-дара-там-там…», упруго и легко ударяя кончиком языка о небо, как балерина стройными ножками в пуантах — о пол. Ее негромкое мурлыканье слышали, ей улыбались и кивали. Тамара Васильевна необычайно охотно принимала ее советы относительно того, что делать с забарахлившим принтером. И Юлька так искренне и так страстно хотела ей помочь, что, наверное, самолично разобрала бы этот принтер на мелкие детали, если бы не опасалась доломать его окончательно. Оленька, забросив сводку по предприятиям-должникам, раскладывала конфеты из коробки на три равные кучки: себе, Тамаре Васильевне и Галочке. Галина, поначалу чувствовавшая себя изгоем, долго отказывалась и говорила, что ей нести гостинцы некому, и сама она конфеты не ест, и вообще ей не надо… Ее так долго уговаривали, что она наконец всплакнула, еще раз попросила у Юльки извинения и, продолжая одновременно всхлипывать и улыбаться, согласилась взять с собой несколько штучек. Кстати, конфеты, к которым прикасался сам Сергей Селезнев, были поделены только после того, как Юлька, подбадриваемая всеобщими радостными восклицаниями, на глазах у всех демонстративно съела один шоколадный шарик с начинкой из ликера внутри.

Когда по радио «пропикало» шесть часов и в коридоре замелькали первые одетые в пальто и шапки тетки, Юля немного напряглась. Конечно, Сергей сказал, что встретит ее, но, может быть, это все же была фраза на «публику» и свою миссию на сегодня он считал исполненной? Зато у ее коллег по этому поводу, похоже, не было ни малейших сомнений. И Тамара Васильевна и Оленька уже давно закончили свои дела и теперь с видом именинников ждали, когда же Юлька начнет собираться домой, чтобы пристроиться к ней по дороге и еще раз, хотя бы одним глазком, взглянуть на знаменитого артиста. Даже Галина с чрезвычайно сосредоточенным видом уже минут двадцать отчищала крошечное пятнышко на рукаве своей куртки. Впрочем, Юлька сильно подозревала, что делает она это не столько из-за того, что ей хочется посмотреть на Селезнева, а скорее потому что боится остаться одна, боится оторваться от коллектива, целиком захваченного увлекательнейшей идеей близкого, почти домашнего соприкосновения с миром кино. Прошло пять минут, потом десять… В коридоре начали появляться банковские мужчины с папками и «дипломатами», как правило, покидающие рабочее место значительно позже беспечных дам. Юлька понимала, что бесконечно возиться с давно заполненной таблицей нельзя, тем более что лица «именинниц» начали уже несколько напрягаться, как будто праздничный торт неоправданно задерживался. Она неторопливо выключила компьютер, смахнула салфеткой пыль с экрана и направилась к одежному шкафу. В конце концов, если Палаткин и не приедет, всегда можно развести руками и сказать что-нибудь вроде: «Опять эти его неотложные дела». Однако, когда они все вчетвером, как неразлучные подружки, вышли из банка, вишневый джип Сергея уже стоял возле крыльца. Лже-Селезнев быстро затушил сигарету, взбежал по ступенькам вверх и подал Юле руку. Ее сослуживицам он радостно кивнул, как старым знакомым, что привело их в неописуемый восторг. Юлька едва успела махнуть им рукой на прощание, как Сергей чуть ли не силой запихнул ее в машину, умудрившись при этом быстро прикоснуться губами к свободной от тонального крема щеке. Когда джип отъехал на некоторое расстояние, он спросил своим обыкновенным, спокойным и чуть глуховатым голосом:

— Ну, как? Надеюсь, в этот раз все получилось?

— Да, эффект потрясающий. Я такого даже не ожидала. Спасибо тебе большое. Ума не приложу, как я буду с тобой рассчитываться?..

— Расчет наступит в субботу! — состроив «страшную» физиономию, проговорил Палаткин. — Ты будешь просто обязана поехать со мной на шашлыки.

— На шашлыки? — Юлька повернула к нему удивленное лицо. Она специально выделила это слово, надеясь, что Сергей хоть как-нибудь отреагирует. Во всяком случае, попытается объясниться… Она была почти уверена, что эти «шашлыки» неразрывно связаны с теми, мифическими, о которых она рассказывала ему, сидя в мягком кресле перед включенным видеомагнитофоном. Но Палаткин продолжал хранить невозмутимое молчание, внимательно глядя на дорогу. Тогда Юля попыталась еще раз:

— Что значит «на шашлыки»?

— Это значит, что мы с двумя моими друзьями, ну, ты их видела тогда, в «Старом замке», поедем на дачу моих родителей, установим там мангал и будем жарить на шампурах кусочки мяса, предварительно замаринованные с луком в уксусе.

— Это я понимаю, но… шашлыки?.. Ты просто хочешь, чтобы сказка воплотилась в жизнь не только для моих сослуживиц, но и для меня самой, да? — она проговорила это, едва сдерживая мгновенно наплывшие на глаза слезы. — Ты меня жалеешь?

— Вот уж, ничего подобного! — Сергей весело фыркнул, словно и не заметил зазвеневших в ее голосе отчаянных ноток. — Я просто хочу посидеть в теплой компании со своими друзьями и красивой женщиной. Не нужно выискивать в этом простом и естественной желании какой-то глубинный смысл, ладно?.. Если ты согласна, громко и весело отвечай: «да».

Юлька тогда ответила «да» как-то растерянно и робко. А сейчас она лежала в постели и радовалась тому, что через каких-нибудь пару часов уже будет за городом, где воздух чистый до дрожащей синевы и где тонкое кружево первых снежинок под ногами не разорвано «елочками» автомобильных шин. К моменту прихода Сергея она была уже полностью собрана и встретила его на пороге: в своих красных курточке и сапожках, черных джинсах и с распущенными по плечам прямыми каштановыми волосами. Он уже привычно и вполне невинно чмокнул ее в щеку, взял у нее из рук небольшую спортивную сумку и понес к лифту.

— Сережа, ты совершенно уверен, что не нужно брать с собой ничего из продуктов? — Юлька торопилась за ним и пыталась заглянуть ему в лицо.

— Успокойся, женщина! За тебя уже все решили, — важно отвечал он, по-молодецки поводя плечами и делая вид, что ее маленький «баульчик» — просто неподъемный.

В джипе, стоявшем у подъезда, никого не было. Он поблескивал традиционно чистыми стеклами, как новенький, пустой, готовый к заселению, аквариум. Сергей, не дожидаясь вопросов, объяснил, что друзья будут ждать уже на даче или, в крайнем случае, подъедут чуть позже. В голове у Юльки мелькнула, конечно, мысль о том, что никаких товарищей там может и не оказаться, но именно мелькнула и пропала…

Примерно половину дороги они проехали без приключений, а уже за городом, на абсолютно пустынном и ровном участке шоссе Палаткина угораздило превысить скорость. Хотя, может быть, скорость была и нормальной, просто молодому гаишнику, выросшему как из-под земли и теперь торжествующе помахивающему жезлом, срочно понадобились деньги. Но что спорить в таких случаях бесполезно, Юлька теоретически знала и поэтому на Сергея, сидящего за рулем с мрачным и раздосадованным видом, смотрела с искренним сочувствием. Гаишник, при ближайшем рассмотрении, оказался молодым и здоровым. Во всяком случае, роста в нем было как минимум метр девяносто. Он козырнул, лишь слегка склонившись к стеклу, и поэтому взгляд его все равно оставался направленным на крышу джипа, а может быть, и выше.

— Превышаем скорость? — поинтересовался он скучным голосом. А Юлька опять задумалась над тем, почему это милиционеры и врачи так любят говорить обо всем во множественном числе: лечимся, принимаем, нарушаем, превышаем… Например, сейчас слова гаишника звучали так, словно его насильно усадили в машину, которая стремглав мчит по шоссе, а он тоном, не предвещающим ничего хорошего, пытается намекнуть водителю на те неприятности, которые может повлечь за собой его, водителя, проступок.

— Может быть, решим вопрос мирным путем? — слишком издалека начал Сергей.

— Ваши права, пожалуйста, — непреклонно заявил молодой блюститель порядка. Сергей на минуту замялся, зачем-то посмотрел на Юлю, а потом сказал тихо, но внятно:

— Прав у меня с собой нет…

Юльке показалось, что после такого ответа должно разразиться как минимум землетрясение. Во всяком случае, момент абсолютной тишины, последовавший за этой фразой, был воистину устрашающим. Как будто все силы природы делали последний могучий вдох перед тем, как взорваться камнепадом, кипящей лавой, всполохами небесного огня.

— Не понял… — Гаишник наконец склонился к самому окошку, лицо его было зловеще-удивленным. Юля опустила глаза, она страшно не любила присутствовать при любых разборках, тем более при таких, когда человек, наделенный любой, даже минимальной властью, использовал ее для того, чтобы безнаказанно унижать своего оппонента. Произошедшее дальше было азбучным, хрестоматийным, и она даже удивилась, почему не предвидела этого раньше. Ведь сколько раз уже актеры рассказывали во всевозможных телепередачах о том, как суровые милиционеры отпускали их с миром!

— Господин Селезнев?! — Гаишник, видимо, был не только молодым, но и прогрессивным, потому что вместо традиционного «товарищ» использовал более уважительное «господин». — Что ж вы сразу не представились? Давайте автограф и езжайте с миром.

Сергей спокойно и с достоинством принял из его рук блокнот и поставил на нем замысловатую закорючку. Пока он выводил хитрый «хвост» в конце росписи, милиционер с искренним интересом рассматривал Юльку. Причем не с интересом мужчины, который пытается обратить на себя внимание понравившейся женщины. Этот розовощекий мальчик смотрел на нее, как на Спутницу Великого Актера, несущую на себе отблеск Его славы.

— Только в следующий раз права не забывайте, а сегодня постарайтесь не превышать… — Гаишник помахал на прощанье и снова направился к своей машине, стоящей чуть в стороне от дороги и замаскированной кустами. Сергей не мешкая нажал на газ.

— Подальше, подальше отсюда и побыстрее…

Юлька облегченно вздохнула и поправила белый, в крупную «резинку» ворот свитера, выглядывающий из-под куртки:

— Ну, ты даешь! Это надо же, ездить без прав! А если бы попался гаишник, не переносящий кино и не смотревший ни одного нового фильма уже десять лет?

— Ну, тогда бы пришлось срочно «вспомнить», что права у меня все же с собой, — невозмутимо отозвался Сергей.

— То есть как это «с собой»?

— А так, с собой.

— Но почему же тогда ты их не показал?

Он взглянул на нее с бесконечным терпением опытного учителя:

— Тебе бы хотелось, чтобы он прочитал в моих документах фамилию «Палаткин»?.. Нет, ну можно, было, конечно, сказать, что «Селезнев» — это только псевдоним, но сотрудники ГАИ, как правило, верят исключительно написанному и заверенному печатью… Еще вариант — вложить в права купюру, только почему-то сегодня мне не хотелось заниматься благотворительностью.

Юлька кивнула, досадуя на собственную несообразительность, и остаток пути они проехали без эксцессов. Когда впереди, сквозь березы, замаячили первые дома дачного поселка, она немного расстроилась. Дач было очень много, и стояли они, так тесно прилепившись друг к другу, что казалось, будто с одной стрельчатой крыши на другую может без особого труда перепрыгнуть кошка. Маленькие темные окна мансард тускло поблескивали под солнцем, первый, удивительно чистый снег легкими горностаевыми шкурками лежал на узких деревянных карнизах. Попадались здесь и добротные кирпичные дома, похожие на крепости, с массивными толстыми стенами и незамысловатым орнаментом возле окон. И даже заборы вокруг таких дач были крепкими и основательными. Джип продолжал неторопливо катить по узкой дорожке, только раз спугнув старушку в зеленом драповом пальто и серой шали, неспешно бредущую куда-то с ведром угля. Старушка прижалась к решетчатой ограде и проводила автомобиль любопытным взглядом. Похоже, давненько в дачном поселке не появлялись гости. Юля смотрела на проплывающие за окном березы с воздетыми к небу хрупкими черными руками, на облетевшие кряжистые яблони. За одним из заборов росла рябина. Ее щедрые алые гроздья, еще не расклеванные птицами, были словно созданы для новогодней открытки. Дома все не кончались, а автомобиль продолжал катить вперед. В конце концов впереди замаячила светлая кромка березовой рощи, и тогда джип остановился.

— Ну, вот и приехали, — Сергей кивнул в сторону одного из последних на улице домов. Дача была деревянной и двухэтажной, обнесенной чисто символической оградой, не способной остановить даже самого немощного вора. Когда они прошли через калитку, из-под крыльца вынырнула маленькая черная собачка. Она приветственно тявкнула, однако близко подходить не стала и проводила их взглядом, держа дистанцию.

— Эту Жучку пару месяцев назад кто-то сильно избил. Отец мой ее подобрал, выходил. А она как только на лапы встала, шасть — и под крыльцо. Теперь и живет там. Пищу берет, но панибратства не принимает. Ни погладить ее нельзя, ни в дом заманить. Пуганая стала.

Юлька еще раз взглянула на лохматое существо. Глаза у собачки были такими же черными, как шерсть, и похожими на веселые, хитрые бусинки. И только по тому, как подрагивала ее верхняя губа, можно было сделать вывод, что Жучка всегда готова обнажить клыки и зарычать.

Перед самым крыльцом Палаткин подал Юле руку:

— Смотри, осторожнее: ступеньки могут быть скользкими.

Она улыбнулась и слегка прикоснулась к его руке пальцами, скорее для того, чтобы показать, что прислушалась к совету. Но тонкая корочка льда на самом деле покрыла крыльцо почти незаметным лаковым слоем. Юлька запоздало поняла это уже на третьей ступеньке, когда ноги неожиданно проскользнули куда-то влево и вниз. К чести Сергея, реакция у него была превосходная. Он успел схватить ее, падающую и нелепо размахивающую руками, за талию и крепко прижать к себе. Юле вдруг показалось, что время остановилось. Сильные руки сжимали ее спину где-то под лопатками, невольно задирая вверх теплую курточку. Алая плащевка, выгнувшись горбом, тыкалась ей прямо в нос. А она стояла, боясь вздохнуть, и, казалось, слышала глухое и ритмичное биение его сердца. На самом деле прошло всего несколько секунд. Сергей, убедившись, что Юля обрела равновесие, опустил свои руки, одернул на ней куртку, как на детсадовке, и нравоучительно произнес:

— Когда тебе дают полезные советы, надо слушаться…

В это же самое время дверь отворилась, и на пороге появился тот самый светловолосый Мишка, который еще тогда, в «Старом замке», норовил встрять в разговор.

— Здравствуйте-здравствуйте, долгонько же вы добираетесь, — он нарочито серьезно покачал головой. — Мы с Олегом тут уже мясо в сыром виде чуть не съели.

— Привет, — Сергей протянул ему руку. — Знакомься, это Юля… Юля, это Михаил… Кстати, почему я твоей машины не видел? Вы что, на электричке приехали?

— Да, как это ни печально, — подтвердил Мишка.

— А что же в этом печального? — поинтересовался Палаткин. — Прошлись пешочком, косточки размяли…

— Стареешь, друг, — грустно заметил Михаил. — Острота мысли притупляется… Печальное в этом то, что вам придется развозить нас по домам. И никуда от этой перспективы не деться, потому что не отправишь же ты нас поздним вечером на электричку, в самом деле?

«Вам придется развозить нас по домам…» — мысленно повторила Юлька. Слово «вам», абсолютно логичное и, пожалуй, единственно возможное в этой ситуации, почему-то показалось ей удивительно теплым. Из-за Мишкиного плеча выглянул Олег, красивый и немного флегматичный, как и в тот раз. Глядя на него, Юля вдруг подумала, что ему очень бы пошла легкая худоба. Черты лица у Олега были классически правильными: прямой римский нос, миндалевидные глаза, полные, красиво очерченные губы. И если бы его скулы чуть плотнее обтягивала кожа, если бы щеки хотя бы чуть-чуть вваливались внутрь, он был бы не просто красивым, а завораживающе красивым. Ей вдруг захотелось оглянуться на Сергея, стоящего за ее спиной, и увидеть еще раз и его черную щетину, и карие глаза с опущенными книзу уголками, и даже смешные оттопыренные ушки. Олег поздоровался с ней тепло и радушно, и она вошла в дом.

Домик внутри оказался не очень большим. Маленькая кухонька с печкой и деревянным столом совмещалась с небольшой комнаткой. В комнатке стояли две кровати и коричневая тумбочка на кривеньких ножках. Прямо из маленькой прихожей на второй этаж вела длинная лестница. Будь Юлька вдвоем с Сергеем, она непременно попросила бы разрешения слазить наверх, но Михаил и Олег пока приводили ее в смущение. И она только послонялась в «предбаннике», вдыхая аромат то ли мяты, то ли зверобоя, доносящийся со второго этажа. На кухонном столе стояла трехлитровая банка с замаринованным мясом, рядом лежали палка колбасы, буханка хлеба, несколько помидорок и полголовки сыра. В углу, возле умывальника, приютился пакет, в котором угадывались характерные силуэты винных бутылок. В печке потрескивали дрова, и от ее покрытой жестью поверхности поднималось приятное тепло.

— Ну что, пойдем на свежий воздух? — Мишка потер узкие ладошки. — Мангал уже готов, шампуры навострены!

— Пойдем, — согласно кивнул Сергей и обнял Юльку за плечи. Первым из домика вышел Олег, за ним — Мишка. У самой двери Юля незаметно подергала Палаткина за рукав. Он остановился.

— Сережа, — спросила она вполголоса, — а твои друзья, они знают секрет нашего знакомства? Ну, то есть они знают, что я просила тебя изобразить Селезнева?

— Нет, — ответил он абсолютно серьезно. — Они знают только то, что видели собственными глазами, и… еще немножко больше. Но к твоим проблемам это не имеет никакого отношения, честное слово!

Юле очень хотелось спросить, имеет ли это «немножко больше» отношение к его чувствам? Но она только благодарно улыбнулась и первой спустилась с крыльца.

Мангал стоял на небольшом пятачке, свободном от кустов и деревьев, прямо к нему ребята подтащили две низенькие скамейки. Сергей вернулся в дом за стаканами, о которых, естественно, забыли. Олег начал возиться с углями, раздувая их и помахивая сверху рукой, а Мишка принялся развлекать Юлю разговорами.

— Видишь вот эту яблоню? — спрашивал он, указывая на кривое, довольно старое дерево. Она кивала, не понимая, как яблоню можно не увидеть. Старая и круто искривленная где-то по середине ствола, она нависала своими коричневыми длинными ветвями почти строго над мангалом. Кое-где на ней еще сохранились старые пожухлые листья, свернутые трубочками.

— А вот это яблочко? — не унимался Мишка, тыкая пальцем куда-то вверх. Юлька задирала голову, прищуривалась и, в конце концов, заметила маленькое, одинокое и сморщенное яблоко у самой верхушки.

— Так вот, я в детстве считал, что оно называется «бином».

— Почему?

— У нас тоже была дача, и на нем росла такая же старая яблоня. А еще у меня был очень серьезный старший брат. В смысле, он и сейчас есть. Так вот, мой старший брат рассказывал мне умные истории про Ньютона, к которому на голову свалилось яблоко, про Архимеда, который чуть не утонул от радости в ванной. А еще он постоянно употреблял хитрые словечки типа «бином Ньютона», «пифагоровы штаны», «квадратура круга». И я почему-то был уверен, что бином — это именно то, что ухнуло на голову бедному Ньютону… Ну, понимаешь, есть «Белый налив», есть «Антоновка», есть «Ранет», а есть «Бином»…

Юлька улыбалась и постепенно начинала чувствовать себя все лучше и спокойнее. Сергей вернулся из дома, держа по два стакана в каждой руке, но сел почему-то не рядом с ней, а на лавочку напротив. Мишка продолжал что-то весело болтать, Олег ухмылялся и покачивал головой, а она смотрела в глаза Сергею, который тоже не отводил от ее лица внимательного и как бы ищущего взгляда. Пока первая партия шашлыков пропитывалась сизым дымком, рядом развели костер, через две рогатины перекинули толстый прут, а на него подвесили котелок с красным вином. Приготовление глинтвейна Палаткин никому не доверил. Он сам устроился перед костром и начал понемногу добавлять в кипящую жидкость сахар и специи. Юлька тем временем решила оставить мужчин одних и погулять по дачному участку.

Легкий ветер разметал по земле невесомую снежную муку, обнажая коричневые мерзлые пласты. Небо постепенно из светло-серого становилось все более темным. Черная собачка кружила возле крыльца, выкусывая блох из собственного хвоста. Кругом было тихо. До Юльки доносился лишь шум ветвей и негромкий говор мужчин у костра. Она брела, спрятав руки в карманы и пиная перед собой короткий толстый сучок. Ветер изредка лохматил ее волосы, заставляя каштановые пряди вдруг веером взлетать перед самым лицом. Пахло костром и близкой зимой. Юлька шла и думала о том, что она не имеет права лишать сказки ни Тамару Васильевну, ни Оленьку, ни даже Галину. Ей уже не нужна была месть, и хотелось забыть потерянное виноватое черемисинское лицо. А еще она понимала, что ничего изменить уже не в силах. Пьеса должна быть разыграна в соответствии с заранее утвержденным текстом, а значит, через недельку, максимум через месяц «Селезнев» пропадет с горизонта. Потом ее сослуживицы услышат новую мелодраматическую историю про любящих, но не сошедшихся характерами молодых людей, и скоро все забудется. Останется только доброе воспоминание о таком простом и незазнавшемся знаменитом актере и вкус конфет с ликером на губах… А ведь все могло сложиться по-другому. Могла быть случайная встреча, потом этот пикник на даче, и только потом ее восторженные глаза и влюбленное: «Ой, девочки! Он так похож на Селезнева… Ну, на этого, который у Галки на календаре… Но он лучше, в тысячу раз лучше, честное слово! Его тоже зовут Сережей, а фамилия его — Палаткин». Все могло бы быть так, если бы не это нелепое, никому не нужное вранье. Теперь, когда опасность разоблачения миновала, Юльке было стыдно и грустно. Она, казалось, физически чувствовала ложь, прилипшую к ее телу, как серая паутина.

Сергей подошел сзади и положил холодные ладони к ней на виски. Юля обернулась.

— Сережа, — произнесла она, глядя куда-то поверх его плеча. — А может быть, лучше все рассказать?

— Что рассказать? Кому?

— Ну, этим моим женщинам из экономического отдела… Объяснить, что ты не Селезнев, а совсем другой человек, и что мы пошутили. Глупо, конечно, но не со зла… Вот только Галка… Знаешь, никогда нельзя унижать людей и даже позволять, чтобы кого-то унижали в твоем присутствии. По-моему, это сказал кто-то из великих… Я ведь заставила Галку публично унизиться, точно так же, как и она меня. Только я сделала это не совсем честным способом. А самое страшное, что я где-то в глубине души до сих пор продолжаю во всем винить Селезнева. Ты представляешь?

Сергей молчал, тихими, нежными движениями убирал с ее виска волосы и заправлял их за ухо. И от этой бережной ласки Юле хотелось плакать.

— Знаешь, на самом деле желание мести — это страшное чувство. Оно несет только разрушение, мира в душе от него не бывает… Может, на самом деле во всем признаться?.. Нет, не могу. Пока не могу. Оказывается, очень страшно сообщать человеку, что он был обманут, что радовался фантому, миражу…

— Тебя никто и не торопит, — Сергей наконец разомкнул губы. — Может быть, все еще устроится само собой. Я почти уверен, что в ближайшее время произойдет что-нибудь такое, что позволит тебе выпутаться. Верь мне, у меня есть дар предчувствия… А потом, у нас еще впереди вечер в твоем банке, так что придется доиграть роль до конца…

Они вернулись к костру и сразу же получили в руки по шампуру с шашлыком, пахнущим так, что начинали течь слюнки. Олег разливал по стаканам глинтвейн, а Мишка крошил колбасу и сыр, почему-то мелко, как для салата. Постепенно, слушая байки и анекдоты, Юля успокоилась и даже сама присоединилась к разговору. Когда начали обсуждать обратную дорогу и неисправную фару на палаткинском джипе, она вдруг вспомнила:

— А нас ведь и на пути сюда остановил милиционер!

— И что он от вас хотел? — поинтересовался Олег.

— Конечно же, купюру, вложенную в права, — отозвался Сергей. — Правда, повод был стандартный — превышение скорости…

— Но Сережа показал ему свое лицо, и гаишник, совершенно уверенный в том, что видит перед собой Селезнева, отпустил нас, чуть ли не вытянувшись по стойке «смирно»! — Юлька только что отправила в рот очередной кусок мяса и поэтому разговаривала с набитым ртом.

Олег сдавленно засмеялся, Юля тоже захохотала. А Палаткин вдруг сказал нарочито серьезно:

— Веселитесь? А если бы у меня права отобрали?

— Внимательнее надо быть! — вступил в разговор Мишка.

— Но на дороге же ничего видно не было, этот милиционер свою машину за кусты спрятал, — попыталась возразить Юля.

— Ты в автомобилях вообще разбираешься? — поинтересовался Михаил.

— Нет.

— A-а, ну тогда все ясно, — он печально покачал головой. — Ты видела на передней панели такой приборчик, который мигает зеленой лампочкой?

Юлька наморщила и не очень уверенно сказала:

— Да.

— Так вот, он заранее оповещает водителя о появлении ГАИ. Лампочка начинает мигать, значит, впереди милиция, надо снизить скорость, пристегнуть ремни, ну и все прочее…

— То есть как?

— А очень просто, — Михаил, как петрушка, раскинул в стороны ладони. — Этот прибор настроен на металл, из которого сделаны милицейские кокарды на фуражках. В радиусе двадцати метров он очень четко их улавливает. Так некоторые менты, чтобы подольше незамеченными оставаться, придумали фуражки и шапки кокардами назад переворачивать… Правда, это очень вредно. Через мозг облучение проходит.

Юля, сначала слушавшая очень серьезно, под конец расхохоталась, уронив лицо в ладони. Ей нравился веселый белобрысый Мишка, нравился спокойный, надежный Олег, нравился дым костра и терпкий глинтвейн. И она предпочитала не думать о своих чувствах к Сергею.

Когда Михаил с Олегом, деликатно оставив их наедине, отправились вдвоем за новой бутылкой, Юля, первым делом спросила у Палаткина:

— Слушай, а Олег, он кто по профессии?

— По профессии — инженер. А по роду занятий — бизнесмен, причем довольно крупный. У него своя фирма и большая куча денег.

— А Мишка где работает?

— В ФСБ, — ответил Сергей, все так же улыбаясь.

Ночь опустилась быстро. Скорее не опустилась, а упала. Совсем недавно синие сумерки мягко обволакивали заснеженные крыши дач и облетевшие деревья, и вдруг небо стало совсем черным. Правда, на нем горели холодные белые звезды. Но они жили своей, таинственной жизнью и не хотели иметь ничего общего с красными, тлеющими угольками костра.

— Ну что, пожалуй, пора и домой собираться, — Олег поднялся со скамеечки и стряхнул с коленей налетевший пепел.

— Ага, — подхватил Мишка. — Пойдем, что ли, на кухне порядок наведем?

Они удалились по натоптанной дорожке, а Юля осталась сидеть неподвижно, глядя на вьющийся над углями дымок. Дымок таял в холодном, почти зимнем воздухе, и вместе с ним таял этот день. Возможно, самый счастливый день в ее жизни. Что останется? Этот дурацкий вечер по случаю пятилетия банка, ну, может быть, еще пара случайных встреч с Сергеем. В конце концов, их договор подходит к концу, и на большее она рассчитывать не вправе. Да и обстоятельства против них. Одно она знала точно: ее собачья привязанность к Коротецкому уже не вернется. Она вылечилась и, похоже, приобрела иммунитет…

Сергей забросал снегом тлеющие угольки и отнес к сараю рогатины.

— Юля, — окликнул он совсем негромко. Она встала и сделала несколько шагов ему навстречу. И тут он подхватил ее на руки, легко и естественно, так, будто делал это по сто раз на дню. И закружил так, что волосы ее веером взметнулись на ветру. Юлька смотрела в вертящееся небо, утыканное звездами, как клумба фиалками, и с радостным изумлением понимала, что конец их истории еще не написан…

* * *

Вечер выдался на редкость удачным… То ли из-за раннего снега, то ли еще из-за чего, но осень была не похожа на саму себя, и казалось, что на улице уже декабрь. Мягкие сумерки затянули небо темно-синим бархатом, ровным и безупречным, как купол планетария. В свете фонарей тополиные стволы начали поблескивать матовым старинным серебром, а их черные ветки-пальцы так и остались нервно воздетыми к небу. Но теперь уже казалось, что «пальцы» молят о чем-то лишь по инерции, а на самом деле давно смирились и готовы безропотно пропускать сквозь себя холодную кисею снежного ветра. Кое-где на газонах, у бордюров и, как ни странно, на козырьках подъездов еще сохранились не разметанные ветром лоскутки снега, тонкие и ажурные, как обрывки свадебной фаты.

«Н-да, очень романтичные, а главное, полные оптимизма сравнения приходят сегодня мне в голову! — подумала Таня, смахивая перчаткой с капота Юркиного «БМВ» неизвестно откуда взявшийся скрюченный листик. — Все-таки, наверное, у каждой женщины в подсознании живут эти страхи по поводу разорванной фаты, оброненного кольца, платья, увиденного женихом до свадьбы… Кстати, интересно, залез Коротецкий в шифоньер или нет?»

Она обернулась. Юрий по-прежнему стоял у подъезда и улыбался улыбкой мученика. Он изнемогал от длительного общения со словоохотливым соседом-автолюбителем, но, видимо, хорошее воспитание не позволяло ему прервать затянувшийся разговор. Крутящийся рядом соседский сынишка страдал не меньше Юрия, но ему томительные минуты ожидания скрашивала сверкающая мишура, которой он размахивал в воздухе, как гимнастической лентой. Таня подняла глаза к небу. Огромная и круглая луна наблюдала за Коротецким, говорливым соседом и его отпрыском с невозмутимым терпением. Наверное, правда, что у всех рыжеволосых есть предрасположенность к колдовству. Во всяком случае, каждый раз в полнолуние Татьяна становилась беспокойной, ей делалось тесно в собственной квартире и неуютно от нарастающего ощущения какой-то опасности. Конечно, если очень сильно постараться, можно было заснуть, с головой забравшись под одеяло, но гораздо лучше помогало хотя бы получасовое, бесцельное шатание по улицам среди прохожих. Во всяком случае, второй вариант гарантированно позволял избавиться от ночных кошмаров. А тем более сегодня был такой вечер!..

Но когда она заикнулась о том, что до ресторана, в котором будет проходить банкет по случаю пятилетия банка, вполне можно добраться пешком и на метро, Юрий только улыбнулся мягко и виновато. Так обычно улыбаются, когда ситуация не позволяет покрутить пальцем у виска.

— Танечка, — он произнес ее имя подчеркнуто ласково, — ты же понимаешь, что моя должность обязывает меня придерживаться определенных правил… Ну, представь себе, например: твой дядя, Михаил Михайлович, и вдруг выходит из метро!

— Ну и что в этом такого? — продолжала она упрямиться, уже понимая, что не права.

— В общем-то ничего. Но мне кажется, что это будет воспринято исключительно как попытка шокировать общество. Нет, не продемонстрировать свой демократизм, благо этот «трюк» уже растиражирован во множестве анекдотов, а именно шокировать! Смотрите, дескать, какие мы нестандартные и оригинальные!.. Да и потом, к чему лишать себя элементарных удобств?

— Я просто хотела прогуляться по улице…

— Я понимаю, — Коротецкий кивнул. — Но тем не менее не стоит… И потом, эта твоя простуда…

Простуда на самом деле еще не прошла и изредка вспыхивала, как лампочки на электрической схеме метро, то надсадным кашлем, то стремительно взвивающейся температурой, то нудной болью в суставах. Сегодня с утра градусник опять показал 37,4, поэтому на вечер Таня решила одеться потеплее, пусть даже немного в ущерб элегантности. Она выбрала облегающее платье из белого трикотажа, длинное, до полу, без лишних прибамбасов и трикотажный же жилет с коричневым орнаментом. На шею повесила короткое ожерелье из яшмы, перемежающейся с крохотными позолоченными шариками. Пара белых туфель с пряжками, на невысоком толстом каблуке сейчас лежала в пакете, которым Коротецкий нервно постукивал по колену. Время шло… Татьяна развернула правую руку так, чтобы свет от фонаря падал на циферблат часов, и поняла, что дальнейшая задержка может стать неприятной. Юрий точно рассчитал, во сколько им надо выйти, чтобы в «Сирене» оказаться ровно в 20.00. Она сама не любила необязательных и непунктуальных людей, поэтому, коротко вздохнув, произнесла:

— Юра, мы опаздываем…

Словоохотливый сосед тут же энергично замахал обеими руками: дескать, езжайте, езжайте, — и, подхватив за руку сынишку, скрылся в подъезде. Подошедший Коротецкий погладил ее по щеке скорее дежурно, чем ласково, и сразу же сел за руль. «БМВ» мягко тронулся с места, из колонок полилась спокойная мелодия. Татьяне не хотелось слушать магнитофон, но, с другой стороны, музыка, заполняющая салон, избавляла от необходимости поддерживать светскую беседу. Ей не хотелось говорить, ей хотелось думать. Сегодня она вдруг ясно поняла, что нежелание Юрия самому принимать неприятные решения — вещь отнюдь не эпизодическая. Даже в этом разговоре с соседом он дождался того момента, когда «плохой» окажется она. Татьяну не очень беспокоила реакция автомобилиста, и она была почему-то уверена, что мужик понял ее совершенно нормально, но вот Юрка… Эта вечная боязнь конфликта, стремление к тому, чтобы кто-то другой сделал все за него или, по крайней мере, принудил его к действию!..

Так было и в случае с Юлей. Татьяна прекрасно помнила то время… Казалось, что Коротецкий может мяться бесконечно долго, клянясь ей в любви и в то же время вспоминая о преданности и уязвимости той, живущей с ним в однокомнатной квартирке на Водном стадионе. Он рассказывал о том, какие у «этой женщины» распахнутые глаза, как она заглядывает ему в рот, как она растворяется в нем, а значит, пропадет, погибнет без него. И Таня поначалу принимала это за обычную человеческую порядочность и, уважая его чувства, ждала. А в один прекрасный день ее осенило: он же просто хочет, чтобы она хлопнула ладонью по столу и поставила ультиматум — или она, или я. И когда она осознала это, то тут же преисполнилась уверенностью, что никогда и ни за что этого не сделает. Лучше молча исчезнуть с его горизонта. Видимо, это понял и Юра, понял и испугался. И тогда скрепя сердце он все же ушел от Юли, так ничего толком ей и не объяснив.

«Он должен, он должен принять решение сам. Взрослый мужчина не может, как ослик, покорно тащиться за веревочкой…» Таня сидела на заднем сиденье и пристально всматривалась в затылок Коротецкого. Но его затылок с аккуратной, волосок к волоску, стрижкой был таким же равнодушным и невозмутимо спокойным, как и лицо. Вроде бы странно, как может быть затылок нервным? Но Таня, после уроков актерского мастерства приучившаяся внимательно присматриваться к людям, заметила интересную особенность. Затылок у напряженного и нервничающего человека тоже беспокойный. То ли это ощущение возникает из-за чуть больше обычного приподнятых плеч, то ли из-за того, что шея особенно неподвижна… Наверное, мозг боится отвлечься на лишнюю команду мышцам и прозевать момент опасности. Может быть, и так… Но ей почему-то всегда казалось, что там, под волосами, мучительно ворочается третье глазное яблоко, пытаясь найти дорогу к свету… Затылок Коротецкого был абсолютно спокойным, и Таня уже в который раз подумала, что ее опасения чрезмерны. Он везет ее на вечер, где будет и Юля, и этот ее «Селезнев», и тем не менее совсем не дергается. Вчера за ужином Юрка даже рассказал ей, что весь банк уже переполнен слухами и гудит в предвкушении знакомства со знаменитым актером. Они тогда вместе посмеялись над тем, что празднование юбилейной даты целого коллектива неминуемо превратится в светский раут с четко выделенным «виновником торжества» — Сергеем Селезневым. Посмеялись и забыли… И чего, собственно, она переполошилась? Нет, тревожный звоночек, конечно же, был. Не зря, не зря Коротецкий с такой страстью, с такой мечтательностью заговорил о Юле, но ведь он еще ничего не решил? Ясно одно, сейчас говорить ему о ребенке нельзя, иначе это будет расценено как жалостливое: «Женись на мне, милок, беременная я. Нечего теперь на других баб заглядываться. Натворил делов — расхлебывай!» Таня тихонько просунула теплую ладонь между пуговицами пальто и положила ее на живот. Еще вчера, когда она купалась в ванной, ей показалось, что фигура ее начала округляться. Она встала и посмотрелась в огромное во всю стену зеркало: действительно, груди потяжелели, соски словно налились, да и животик, весь в хлопьях мыльной пены, слегка выпирает вперед… Как только Юрка не замечает?.. И сейчас, прижимая ладонью к телу мягкий трикотаж платья, она стремилась услышать хотя бы малейшее, хотя бы призрачное шевеление, но не слышала ничего, кроме толчков машины, периодически подскакивающей на выбоинах дороги.

— Тань, а ты будешь говорить Селезневу о том, что пробуешься на главную женскую роль в «Последней вспышке», или, как партнеры, вы познакомитесь только на кинопробах?

— Еще не знаю. Может быть, скажу, а может быть, и нет…

— А-а, — протянул Коротецкий неопределенно и снова уставился на дорогу. Таня беспокойно завозилась и начала посматривать в окно. До «Сирены» оставалось добираться еще минут пять, и она очень хотела, чтобы они наконец уже приехали и присоединились к веселым, нарядным людям. Юрий заговорил о Селезневе, и это ей совсем не понравилось. Заговорил ни с того, ни с сего, значит, все это время он думал о нем и о Юле… Конечно, можно было бы решить все проблемы одним махом, беззаботно и как бы между прочим рассказав о том вечере в «Старом замке» и об Юле, пристающей к двойнику, но зачем? Если есть любовь, Коротецкий откажется даже от самой красивой, счастливой и преуспевающей женщины, а если любви нет, то к чему все это… Таня вдруг вспомнила странное ощущение, впервые возникшее у нее все на тех же уроках актерского мастерства. Их тогда учили правильно расслабляться. Несколько студентов сидели на стульях, расставленных по окружности. Внутри круга ходил преподаватель и что-то рассказывал. Во время своего рассказа он мог неожиданно подойти к любому из студентов и выбить из-под него стул. Если падать правильно, мягко распустив все мышцы, то никогда не ушибешься, и смысл упражнения именно в том, чтобы расслабиться. В конце концов, очередь дошла и до нее. Секунда падения показалась Тане бесконечно длинной. Мозг отчаянно кричал: «Подставь руку, подставь руку!», а она удивленно и радостно спрашивала сама себя: «Но зачем?» Удивленно потому, что момент полной свободы показался ей великолепным, а радостно потому, что она была уверена, что точно не подставит руку и упадет на ковер мягко, как шелковый платок…

Сегодня «Сирена» ждала только гостей из «Сатурна» и их деловых партнеров. И швейцар в форме капитана дальнего плавания улыбался как-то особенно по-домашнему, словно собирался отправиться в морской поход со знакомым и проверенным в боях экипажем, и иллюминаторы сияли почти настоящим, старинным золотом, и даже драпировки, с вытканными на них золотыми бригантинами, казалось, слегка колыхались приветственно и маняще. Юрий и Таня прошли в зал, имитирующий трюм затонувшего брига. Народу было уже довольно много, и Татьяна сразу поняла, что мнимый Селезнев тоже здесь. Людская масса распределялась по залу неравномерно, заметно густея у дальнего левого угла. Наверняка, все присутствующие завидовали сейчас журналистам, которые, не боясь погрешить против этики, могли бесцеремонно заглядывать прямо в глаза выдающейся личности и приставать к ней с вопросами. Солидным банкирам и их женам оставалось лишь делать вид, что в этом углу места более удобные или собеседники более интересные. Вот они и слонялись возле счастливых обладателей левосторонних столиков, скашивая глаза и незаметно прислушиваясь к тому, что происходило у самого дальнего иллюминатора…

И только невозмутимый Михаил Михайлович Самсонов с супругой продолжали встречать каждого из гостей с таким видом, словно его появление — и есть главное событие сегодняшнего вечера. Коротецкий склонился к руке Веры Федоровны, жены Михаила Михайловича, а Таня тут же угодила в объятия влиятельного дядюшки.

— Как родители? Давно в последний раз звонили? — прогудел он, зачем-то поддергивая пальцами кантик ее жилета.

— Да нет, два дня назад.

— К свадьбе-то успеют приехать? Они, наверное, теперь так к английскому темпу жизни привыкли, что и сами стали неторопливыми и задумчивыми, как черепахи!

— Да нет, — Таня улыбнулась, — мама уже какой-то подарок нам приготовила. Чувствуется, так и хочет похвастаться, но в последний момент сама себя одергивает… А еще она сетовала на то, что у меня фаты не будет.

— А что, и в самом деле не будет? — подключилась к разговору Вера Федоровна. Глаза ее оставались такими же холодными и прозрачными, как у русалки, но тонкие губы едва заметно изогнулись в подобии удивленной улыбки.

— Не будет. У меня платье не такого фасона, к которому нужна еще и фата… Да и потом, не в моем стиле романтическое кружево…

— А зря… Ты ведь могла бы передать фату своей дочери. Да и потом, это так прелестно: венок на голове и воздушный шлейф сзади.

— Моя современная леди предпочитает длину до середины колена, — усмехнулся Юрий и обнял ее за талию. Таня благодарно обернулась: не то чтобы ей нужна была помощь, просто приятно, что он понимает ее и принимает такой, как есть, — и вдруг обнаружила, что Коротецкий едва заметно покраснел. Когда ему становилось неловко, то на его гладко выбритых щеках обычно выступали неровные розовые пятна. Так произошло и на этот раз. Значит, ему не безразлично, угодит она вкусу Веры Федоровны или нет? Значит, он вступился за нее только потому, что этот вариант выхода из не совсем приятной ситуации показался ему более светским?

Татьяна извинилась и отошла. Коротецкий проводил ее встревоженным взглядом, но, видимо, решив, что она направилась в дамскую комнату, вернулся к разговору с Михаилом Михайловичем. Таня села за пустой столик на «непрестижной» правой стороне и уставилась в иллюминатор, за которым поднимались вверх столбики сверкающих пузырьков. На столике уже стояли две тарелки в форме морских раковин, накрытые белоснежными салфетками, два набора бокалов и рюмок и цветы в крошечной фарфоровой вазочке. Деревянная обшивка стен лучилась янтарным смоляным сиянием, а от маленького светильника по белой скатерти разбегался ровный круг света. Тут же подошедший официант предложил Тане коктейль. Она отказалась и снова отвернулась к иллюминатору. Бегущие вверх пузырьки напоминали ей о прекрасной утопленнице Офелии…

Коротецкий подошел минут через пять, сел напротив, но не сказал ни слова. Татьяна боковым зрением видела его напряженное лицо, его постепенно наливающиеся злостью глаза, его плотно сжатые губы.

— Ну что, так и будем молчать? — выговорил он, наконец. — Ты пришла сюда, чтобы портить мне настроение? Что я сделал не так? Не достаточно похвалил твое свадебное платье? Взглянул не так? Сказал не то?.. Понимаешь, мне уже начинают надоедать твои игры в утонченность и удаленность от всего земного. Я чувствую себя рядом с тобой глупым, неотесанным и никчемным. Если что-то не нравится — скажи сразу, но не нужно играть в интеллигентное благородство: «Она посмотрела на него с горькой улыбкой и удивилась тому, как он примитивен, но это была ее судьба…»

Это было так непривычно и так странно, что Таня просто опешила. Наверное, должно было произойти что-то очень серьезное, чтобы Юрий, ее спокойный, галантный Юрий, превратился вдруг в нервного, дрожащего от ярости и обиды человека. Он говорил горячо, но не громко, слова вырывались из его губ со свистящим шепотом. И еще он периодически посматривал куда-то поверх ее плеча.

«Наверное, тревожится о том, как бы на нас не обратили внимания окружающие. Ведь где-то там сидит «Селезнев», а значит, тусуется весь цвет банка», — подумала Татьяна, но вдруг поняла, что Коротецкому не доступна сейчас подобная рассудительность. Видно было, что он злится на самого себя, стыдится своей безобразной вспышки, но уже не может остановиться, как лыжник, несущийся с горы на бешеной скорости.

— Ты объясни, мы так с тобой и будем жить, да? Ты думаешь о чем-то своем, с высот, издалека, а я гадаю, в чем я провинился, пытаюсь понять, какие сложные умозаключения возникли в твоей голове?

— Юра! Юр, подожди, не надо так. Я просто люблю тебя, просто люблю! — Таня, скользнув рукой по скатерти, накрыла ладонью нервные, барабанящие по столу пальцы. Его кисть вздрогнула пару раз и затихла.

— Извини, — Коротецкий вздохнул прерывисто, как тяжелобольной, очнувшийся после припадка, — сам не знаю, что на меня нашло… Наверное, день был тяжелый.

— Наверное, — легко согласилась она. — Давай считать, что ничего не случилось.

— Давай, — Юрий в последний раз быстро взглянул на что-то за ее плечом, но теперь уже потерянно и смущенно. Помотал головой, осторожно вытащил свою кисть из-под ее ладони и зачем-то одернул полы пиджака. — Черт знает что происходит…

В это время в зале возникло легкое шевеление. Те, кто стоял у бара или просто болтал со знакомыми, начали рассаживаться за столики. Из кухни выплыли официанты в белых с золотом мундирах, несущие на подносах закуски и салаты. В воздухе запахло лимоном, жареной рыбой, виноградом и еще чем-то непонятным, но, по-видимому, восхитительно вкусным. Таня постаралась сосредоточиться на праздничной атмосфере, попыталась внушить себе, что ей весело и хорошо, но какое-то гнетущее чувство все равно не давало покоя. И она вдруг поняла, что ей мучительно хочется обернуться и увидеть, что же такое Коротецкий разглядывал за ее спиной. Она начала было поворачивать голову и краем глаза увидела, как напряглось лицо Юрия. Значит, «это» все еще находилось там.

Следующим, что запечатлелось в ее памяти, как на мгновенном снимке «Полароида», был белый женский жакетик. Точнее, не сам жакетик, а худенькая спина, полускрытая спинкой плетеного кресла. Свет падал на правое плечо девушки, и хорошо была видна тоненькая вытачка на белой шерсти. Прямые каштановые волосы лежали на спине так ровно, словно их владелица приготовилась сниматься для рекламы шампуня. Тане не хотела видеть ее лицо. Она и так знала, что это Юля. Ее спутник сидел напротив. Это был тот самый человек, которого она видела в ночном клубе. Сколь бы разительным ни было его сходство с настоящим Селезневым, обознаться она не могла. Та же манера слегка наклонять голову к правому плечу, та же ироничная улыбка, те же серьезные глаза. Правда, сегодня Лже-Селезнев, одетый в светло-серый пиджак и ослепительной белизны рубашку, казался необычайно элегантным. На шее у него был повязан яркий платок, что придавало ему вид независимый и в то же время свойский. Впрочем, двойник и в рабочем халате грузчика, наверное, чувствовал бы себя так же раскрепощенно. Он не замечал ни подобострастных и кокетливых взглядов женщин, ни подчеркнуто скучных физиономий мужчин, боящихся проиграть с сравнении с признанным красавцем. «Селезнев» видел только Юлю, ее чудесные, с золотыми искорками волосы, ее длинные пальцы, вертящие серебряную ложку, и, наверное, ее глаза… Во всяком случае, в его собственных глазах, карих, глубоких отражалась самая прекрасная женщина на свете. И Таня мгновенно поняла, что смотрел Коротецкий даже не на эту худенькую, пряменькую спинку в белом жакетике от Шанель, а в глаза мужчине, которому посчастливилось любить такую девушку. Девушку, от которой он сам когда-то отказался…

Официант, подошедший к их столику, расставил тарелки с салатами и закусками и мгновенно исчез. Михаил Михайлович Самсонов начал свою торжественную речь. Он благодарил сотрудников за преданность делу, которое они вместе начали пять лет назад, за выдержку и спокойствие, которые они не раз проявляли в критических ситуациях. А Таня смотрела на его двигающийся квадратный подбородок и пыталась чисто теоретически представить, подвергнет ли дядя репрессиям человека, оставившего его собственную племянницу. И если подвергнет, то что можно сделать, чтобы этого избежать? А вот Коротецкий не был столь дальновиден. Перед его отсутствующим взглядом, наверное, до сих пор стояла худенькая спина в белом жакетике и нежные глаза влюбленного мужчины… По окончании торжественной речи гостям было предложено выпить за юбилейную дату. Неизвестно откуда вынырнувший официант откупорил бутылку с шампанским и наполнил фужеры искрящейся жидкостью. Пышная шапка пены быстро осела, вверх побежали крохотные пузырьки, точно такие же, как за иллюминатором. Кто-то поднялся с места, кто-то зааплодировал. Таня отвела взгляд от стоящего на столе бокала, только когда Юрий тихонько подергал ее за кончики пальцев. Она тоже поднялась и пригубила шампанское. Почти полный фужер снова опустился на скатерть. Коротецкий взглянул на нее удивленно и неодобрительно.

После торжественной части народ серьезно занялся едой, молчать было неприлично, и Таня первой начала ничего не значащий разговор. Коротецкий отвечал исправно, а она с тоской думала о сегодняшнем вечере дома. Хуже всего, когда близкий человек мечется, как больной зверь, никому не признается, что ему плохо, а только кусает любого, кто пытается приблизиться. Она не могла злиться на Юрку и терпеливо ждала, когда он хоть немного разберется в своих мыслях и чувствах. «Мой бедный, заблудившийся ребенок, — думала она, пытаясь мысленно погладить его лоб и выступившие на висках прожилки. — Мой сильный, красивый мужчина с удивительными зелеными глазами…»

Коротецкий немного оживился, когда горячие блюда были съедены и в паузе перед десертом начались танцы. Он со своей прежней галантностью подал Тане руку и повел ее в центр зала. Там уже кружилось несколько пар, в том числе и Михаил Михайлович с Верой Федоровной. Дядюшка снова подмигнул Татьяне, и она со всей нежностью, на которую была способна, обвила шею Юрия руками. Может быть, ему нужна была именно эта доверчивая ласка? Во всяком случае, тут же ладонь Коротецкого, слегка дрожа, скользнула от ее лопаток к ягодицам и остановилась, немного не дойдя до «конечного пункта». «Селезнев» и Юля танцевали совсем рядом. И именно к ним было приковано внимание окружающих. Но если двойник держался просто отлично: что-то шептал партнерше на ухо, улыбался, перебирал ее волосы, — то Юля казалась чрезмерно напряженной. Лицо ее было бледным, а глаза — устремленными в пол. Коротецкий не смотрел ни на нее, ни на «Селезнева». Он так внимательно изучал Танин лоб, словно на нем была написана разгадка тайны жизни. Ей не хотелось знать, о чем он думает, она просто ждала, когда «нарыв» прорвется и наступит какая-нибудь определенность.

Музыка прервалась всего лишь на секунду, но и этого оказалось достаточно для того, чтобы наконец произошло то, что и должно было произойти. К «Селезневу» подскочила совсем еще молоденькая женщина с обручальным кольцом на пальце и блокнотиком с руках и попросила автограф:

— Я понимаю, что это не совсем прилично и что вы, идя сюда, надеялись отдохнуть от навязчивых поклонниц, — щебетала она, перекладывая блокнотик из одной руки в другую, — но у меня в жизни никогда не будет такого шанса. Я смотрела все фильмы с вашим участием и так хотела бы иметь ваш автограф… Извините, пожалуйста, если это слишком навязчиво с моей стороны…

— Ну, отчего же! — улыбнулся «Селезнев», нацарапал в блокноте какую-то фразу и подал его владелице. Та всплеснула руками и улыбнулась такой радостной и светлой улыбкой, что вслед за ней невольно заулыбались и окружающие. И тут же двойника и Юлю окружило довольно плотное кольцо народа.

— Скажите, а вы действительно собираетесь уехать на постоянное место жительства во Францию?

— Нет. У вас неверная информация.

— А как вы познакомились с Юлей?

— На съемках. Она участвовала в массовке.

— Надо же, и никому ничего не сказала!

— Ну! — «Селезнев» развел руками. — У женщин свои секреты…

Вопросы задавались в основном никчемные, отличающиеся от тех, что были на конкурсе двойников, пожалуй, только большей тактичностью. Не спрашивали ни про машины, ни про любовниц. Зато интересовались политическими пристрастиями, а также отношением к современной литературе и живописи. Двойник оказался достаточно образованным, реагировал умно и быстро, а если чего-то не знал, то так искренне и очаровательно разводил руками, что окружающие чуть ли не принимались аплодировать. Впрочем, сами ответы, похоже, никого особенно не интересовали, да и вопросы задавались отнюдь не для того, чтобы поставить «Селезнева» в тупик. Просто каждому из присутствующих в зале хотелось перекинуть свой собственный тоненький мостик, связывающий его с кинематографической звездой. Можно, конечно, просто соприкоснуться рукавами и потом не стирать заветный пиджак до конца жизни, но еще лучше о чем-нибудь спросить. Ведь ответ будет адресован только тебе, и никому другому?

Таня стояла в толпе, чувствовала на своем затылке горячее дыхание Коротецкого и смотрела на Юлю, по-прежнему казавшуюся бледной и напряженной. Двумя пальцами она крутила черную пуговицу на жакете, и при каждом вопросе, пусть даже не грозящем «Селезневу» разоблачением, пальцы ее на мгновение замирали. Двойник при каждом удобном случае употреблял выражения типа: «моя Юля», «мы с Юлей», «для меня и Юли», но в общем не перегибал палку и поэтому производил приятное впечатление. Таня вовсе не планировала ставить его в тупик, ей просто хотелось почувствовать на себе взгляд человека, который своим появлением поставил под угрозу ее счастье, поэтому вопрос она сформулировала максимально корректно:

— Здравствуйте, меня зовут Татьяна Самсонова и я пробуюсь на роль возлюбленной вашего героя в «Последней вспышке». Аркадий Викторович что-нибудь говорил вам обо мне?

Лица окружающих тут же повернулись к ней: надо же, еще одна актриса, та, которой в ближайшем будущем посчастливится пусть на экране, пусть понарошку, но все-таки целовать самого Селезнева! Таня вежливо улыбнулась и снова посмотрела на двойника. Боковым зрением она успела заметить, что Юлины пальцы так вцепились в пуговицу, что даже побелели. «Селезнев», впрочем, не растерялся.

— Да, Аркадий Викторович говорил мне о вас, — он снова слегка склонил голову набок. — Мне очень приятно познакомиться и, надеюсь, так же приятно будет работать вместе.

Оставалось только кивнуть и отойти. Что Таня и сделала, незаметно взяв Коротецкого за руку и выйдя из толпы. На столах уже стояла клубника, вишни и какой-то диковинный цветной крем в розеточках. Ужасно хотелось пить. Таня отпустила пальцы Юрия, подошла к столику и потянулась к графину с соком, как вдруг услышала за спиной:

— Таня, я попросил бы тебя никогда больше так бесцеремонно не хватать меня за руку. Это выглядит просто смешно…

— Прости, я не подумала, что тебя это обидит…

Коротецкий несколько смягчился, подошел к столу и сам налил в ее бокал сок:

— Понимаешь, Таня, я тебя люблю со всеми твоими странностями и особенностями, но есть нормы поведения в обществе, которыми нельзя пренебрегать. Здесь не только мои друзья, но и деловые партнеры, и мне не хотелось бы выглядеть этаким маленьким мальчиком…

Все было правильно… Таня подумала, что ее обида неуместна, и собралась извиниться еще раз, уже без легкого холодка в голосе, как вдруг Юрий со смущенной улыбкой добавил:

— Кстати, обрати внимание на Юлю, подругу Селезнева. Вроде бы она и красавица, и далеко не дурочка, а все же держится несколько в тени. И это ее нисколько не унижает, а, наоборот, придает лишний шарм и загадочность. Наверное, такой и должна быть настоящая женщина…

— Шарм не бывает лишним, — машинально поправила Таня. — А по поводу Юли я учту, обязательно… А сейчас, извини, мне нужно отлучиться.

В дамской комнате скопилось много женщин. Некоторые, сидя на мягком диванчике, просто подтягивали чулки и колготки, некоторые курили, другие подправляли макияж. Татьяне очень хотелось тщательно, без спешки умыться холодной водой и просто посидеть, откинув голову и закрыв глаза, но, похоже, что ни то, ни другое сделать не представлялось возможным. Желанная тишина то и дело прерывалась бульканьем унитазов, плеском воды в раковинах и гудением сушилок. Кроме того, сами женщины гудели не хуже любого механизма. В основном обсуждали «Селезнева». Рядом с Таней на диван присели две совсем молоденькие и очень хорошенькие девочки. «Наверное, из операционного зала», — подумала она, чувствуя, как от сигаретного дыма начинает непривычно кружиться голова.

— Да, он, конечно, мужчина в моем вкусе, — негромко сообщила одна из девочек, посасывая тоненькую дамскую сигаретку. — Я бы ему отдалась…

— Господи, да нужна ты ему. У него вон Максакова есть, — махнула рукой вторая.

— Ой, ну ты что, совсем наивная, что ли? Что он, с одной Максаковой спит? Это так, официальный вариант… Тем более бедра у нее худоваты, грудь тоже — не очень… Такой мужчина мог бы и получше себе найти. Понимаешь, то, что он сегодня здесь, — это мой единственный шанс.

— Ну и что ты собираешься делать? На шею ему бросаться или в темном углу в ширинку залезать?

— Только не нужно вульгарности, — первая девушка с таким отвращением зашвырнула сигаретку в урну, словно она эту самую вульгарность и олицетворяла. — Если ты в твои годы не знаешь, что мужчина и женщина могут прекрасно друг друга понять при помощи взглядов, то мне тебя искренне жаль…

Она поднялась с диванчика, одернула на ягодицах узкую бархатную юбку и подошла к зеркалу, чтобы подправить тушь на ресницах. «Вероятно, для большей выразительности взгляда», — подумала Таня и все-таки прикрыла глаза. Ей было искренне жаль Юлю, добровольно согласившуюся встать под огонь критических женских взглядов. Ведь если раньше она была просто одной из многих симпатичных девушек, то теперь каждый сантиметр ее тела рассматривался только как более или менее удачное дополнение к идеальному образу Сергея Селезнева.

Когда толпа схлынула обратно в зал, Татьяна все-таки подошла к умывальнику, набрала в ладони воды и опустила туда лицо. Ресницы ее мелко затрепетали, словно пытаясь выполоскать сухой жар, изнутри сжигающий веки. Какая-то женщина дотронулась до ее плеча, Таня резко подняла голову, и женщина, охнув, отступила. Впрочем, она тут же извинилась за навязчивость и поспешила из уборной. Звучный цокот ее каблуков скоро замер вдали. Татьяна невесело усмехнулась. Она вдруг представила, как выглядела только что: белокожее лицо, вдруг ставшее красным от прихлынувшей крови, крохотные бисеринки воды на щеках, на белесых ресницах, на бесцветных бровях, расплывшиеся детские губы… Но самым неприятным было то, что она не смогла представить спасительный образ Офелии. «Ничего еще не Произошло, абсолютно ничего!» — медленно и внятно сказала она сама себе, провела маленькой расческой по длинным прямым волосам и тоже пошла в зал.

Танцы были в разгаре. Некоторые супружеские пары, уже «утанцевавшись», сидели за своими столиками. В середине зала оставалась в основном молодежь. Из старшего поколения не сдавались только Михаил Михайлович с женой да еще пожилая дама из экономического отдела в вишневом платье с драпировкой на груди. Она кружилась в паре с самим «Селезневым» и была чрезвычайно счастлива этим обстоятельством. Сергей что-то шептал ей на ухо, а женщина хохотала, обнажая несколько золотых зубов с правой стороны. Девица в бархатной юбке, та, которая собиралась сразить «Селезнева» взглядом, танцевала с юрисконсультом. Татьяна собиралась уже подойти к своему столику, когда заметила в толпе танцующих белый Юлин пиджачок. Она остановилась. Ей не надо было видеть лица Юлиного партнера, она узнала руки, лежащие на ее спине, сразу под лопатками. У этих рук были длинные аристократичные пальцы и красивые, слегка утолщенные фаланги. Играла «Калифорния», и пальцы в такт музыке слегка поглаживали спину под белым жакетиком. Спина выгибалась, давая рукам последнюю возможность сделать вид, что эта нелепая ласка была случайностью. Но пальцы проявляли настойчивость: они страстно и медленно, словно наслаждаясь счастьем обладания, поползли от лопаток вверх, к шее, взлохматили волосы и выглянули из них, как дождевые черви из земли. И тогда Юля остановилась. Таня не слышала, что она сказала, но, видимо, что-то достаточно резкое. Во всяком случае, Юрий тут же покраснел и сделал шаг назад. И все же, прежде чем уйти на свое место, он поймал в воздухе ускользающую Юлину кисть и прикоснулся к ней губами…

Очнулась Таня от резкой боли в правой руке. Она разжала кулак. На ладони отпечатались уже не красные, а бело-синие вмятины. Ожерелье из яшмы и золотых шариков качнулось пару раз и успокоилось. Таня прокашлялась, словно пытаясь прогнать подкативший к горлу комок, и направилась к своему столику.

* * *

Салон джипа еще не успел как следует прогреться, в машине было холодно. Юлька, очень чувствительная к холоду, зябко поежилась в своем пальтишке.

— Ну, вот и отстрелялись, — сказала она негромко, стараясь не смотреть на Сергея. — Теперь «Явления Христа народу» больше не нужны. Все окончательно поверили в то, что самый настоящий Селезнев безумно влюблен в Юлю Максакову… Наша игра закончена…

Тишина повисла всего на несколько секунд, но ей показалось, что прошло, по крайней мере, минут пять, что молчание становится неловким, и непременно надо было разрядить атмосферу. Юля уже жалела, что произнесла последнюю фразу, прозвучавшую с излишним пафосом, вроде «финита ла комедиа»… К чему все это? Закончилось действие договора, теперь нужно просто поблагодарить Сергея вежливо и сдержанно осведомиться, в расчете ли они, ну, и все, пожалуй… А недавний вечер у него на даче?.. Ну, что ж, если Сережа молчит, значит, это было лишь частью плана, антрактом между публичными выступлениями, и не более того…

— Юль, — Палаткин заговорил неуверенно и как-то виновато, — я просто не знаю, как тебе сказать…

Она напряглась и зачем-то затеребила замок на сумочке.

— … В общем, я пригласил к нам на завтра гостей. Так что придется отстоять еще одну вахту.

— Каких гостей? И куда «к нам»? — спросила Юлька скорее удивленно, чем возмущенно.

— К нам, это — к нам. Мы ведь по легенде живем вместе. А если тебя интересует географическое расположение, то торжественный вечер, посвященный более близкому знакомству с Сергеем Селезневым состоится в моей квартире. Твоя останется в целости и сохранности.

— Тогда повторяю вопрос первый: каких гостей?

— Твоего директора с супругой, эту артистку с мужем, даму, которая первой попросила автограф и, конечно, Тамару Васильевну… Замечательная женщина, честное слово…

Юля ожидала чего угодно, но только не этого. Она все-таки щелкнула замком сумочки, резко и с остервенением, чтобы хоть как-то выплеснуть накопившиеся эмоции, потом развернулась на девяносто градусов и села так, что ее колени чуть ли не уперлись в бедро Сергею.

— Ну, и зачем ты это сделал?

— Не знаю. Все получилось как-то само собой. Наверное, мне нельзя пить шампанское. От него голова моментально становится легкой, пустой и с пузырьками вместо мозгов… Но, в общем-то, ничего страшного не произошло. Пусть это будет эффектной финальной точкой. Мы все равно собирались выводить из игры «Селезнева», так отпразднуем поминки достойно…

— Поминки? — Юля еще раз щелкнула замком, с раздражением посмотрела на собственные напряженные пальцы и отбросила сумочку на заднее сиденье. — Мне, наверное, следует прийти в трауре?

— Ну, смотря как к этому относиться… Если тебе грустно от того, что в твоей жизни не будет Сергея Селезнева и твое имя скоро перестанут связывать с именем известного артиста, то можешь, конечно, явиться в черном. А если нет…

* * *

Она пришла в ослепительно белой блузке, шелестящей пенными кружевами «а-ля Моцарт», и узеньких бордовых брючках из габардина. Сергей, снявший с нее пальто и обернувшийся для того, чтобы принять берет, даже присвистнул:

— Да-а, на траур это не похоже…

Он отошел на несколько шагов, скрестил руки на груди и окинул ее оценивающим взглядом:

— Не думал, что ты до сих пор так ненавидишь Селезнева…

— Я же тебе говорила: у меня на него условный рефлекс, — Юля поправила перед зеркалом челку и убрала застрявший в уголке губ кусочек помады. — И вообще, о «покойниках» — или хорошо, или ничего… Так что на сегодня оставляем эту тему в покое, ладно?

— Ладно, — легко согласился Сергей и наклонился к полочке для обуви. — Я, кстати, отыскал те тапки, которые хотел тебе предложить в прошлый раз…

Юлька снова отвернулась к зеркалу, чтобы не выдать своего интереса. Но краем глаза все же продолжала следить за тем, как Палаткин отодвигает в сторону кроссовки и осенние туфли. К сожалению, на этот раз он заранее приготовился к ее приходу: пара шлепок, опять же, мужских, но приемлемого размера, стояла третьей с краю, и Юле не удалось заметить, исчезла ли с полки красная женская тапочка с мелкими синими цветочками. Зато теперь демонстрировать принесенные с собой лодочки было бы просто неудобно. Она быстро убрала полиэтиленовый пакет под вешалку и всунула ноги в шлепки омерзительного коричневого цвета. Кроме всего прочего, у шлепок оказалась массажная подошва. И Юля, почувствовав, как короткие резиновые «пальчики» рьяно принялись щекотать ее пятки, с тоской подумала о том, что красная тапочка не стоила этих мучений… «А, в общем-то, и правда, какое мне дело? — размышляла она, продвигаясь вслед за Сергеем на кухню лилипутскими шагами и опасаясь сильно давить на подошву. — Естественно, у него есть женщина, и наверняка не одна… Я просто не вправе ни на что рассчитывать. С самого начала это была просто игра в любовь, и ничего больше…»

— Ну что, как планировалось, организуем маленький фуршет, без всяких там жареных куриц и осетров под соусом? — Палаткин остановился в дверях и широким жестом указал на заваленный всевозможными баночками и коробками кухонный стол.

Юля дошаркала до табуретки, села и только потом взяла в руки первую попавшуюся жестянку. С бумажной этикетки хищно улыбалась какая-то рыба, по виду страшно напоминающая пиранью, но надпись гласила, что это макрель в грибном соусе.

— И как ты все это собираешься подать? — она кивнула на стол.

— Ну, это уже твое дело. Ты сегодня здесь хозяйка, ты — владелица кухни, так что придумывай, а я буду ассистировать.

— Хорошо… Тогда для начала посмотрим, что это за селедка…

Юля потянула за колечко, жестяная крышка легко отогнулась, и капли жирного красного соуса остались у нее на пальцах. Кусочки филе плавали довольно глубоко, и соусная гладь угрожающе колыхнулась, готовясь выплеснуться на белую кружевную блузку.

— У тебя есть какой-нибудь фартук? — спросила она, отставив в сторону руку с измазанными соусом пальцами и держа открытую банку в другой. Палаткин растерянно пожал плечами, а потом, не говоря ни слова, бросился из кухни. Вернулся он с темно-синей мужской рубашкой.

— На, надень сверху… Это не фартук, конечно, но все-таки лучше, чем ничего.

Юля поставила банку на стол, сполоснула руки и послушно накинула рубаху, не застегивая ее на пуговицы. Рубашка доставала ей почти до колен, она была новенькой, тщательно отглаженной и не пахла ничем, кроме свежести и чистоты. Но Юле вдруг показалось, что она узнает легкий аромат мужской туалетной воды, сигарет и еще запах кожи Сергея, едва уловимый и влекущий… Она быстро отвернулась к рабочему столу и начала выкладывать кусочки филе на тарелку. Палаткин продолжал стоять в дверях, одной рукой упираясь в косяк.

— Юля, — вдруг спросил он негромко, — ты не очень сердишься на меня за этот вечер?

— Нет, — ответила она, не оборачиваясь, — просто все немного странно… Когда мы начинали эту авантюру, я планировала «поразить» только свой экономический отдел, а теперь в игру оказались втянутыми совершенно посторонние люди.

— Ты расстроена?

— Я же говорю: нет… Так, наверное, будет даже лучше…

Сергей кивнул головой, соглашаясь неизвестно с чем, скорее всего, со своими собственными мыслями, а потом задумчиво, взвешивая каждое слово, произнес:

— Юля, я хочу тебе сказать…

— …Да, так будет лучше, — продолжила было она, но остановилась. — Я тебя перебила?

— Нет-нет… И почему так будет лучше?

Юлька вытащила из банки последний кусочек, отложила вилку на край тарелки и повернулась. В глаза Сергею она смотреть избегала, поэтому, поднеся близко к лицу собственные ногти, начала выискивать невидимые дефекты в маникюре. Яркое дневное солнце, пробивающееся сквозь шторы, золотило ее щеку и заставляло слегка вздрагивать ресницы.

— Дело в том, что один из приглашенных — мой бывший мужчина. Как раз тот, из-за которого я и вляпалась во всю эту историю… Нет, я не пыталась что-то ему доказать, да и сейчас не пытаюсь. Просто, раз уж так получилось, пусть он увидит, что я счастлива…

— Как я понимаю, это муж той самой актриски? — Сергей отлепился от косяка и засунул обе руки в карманы джинсов.

— Он ей пока не муж…

— Ну, это не важно… Значит, он?

— Да, — откликнулась Юлька тихо, продолжая усиленно изучать ноготь безымянного пальца.

— Ну что ж, — Палаткин качнулся с пяток на носки, — нормальный мужик, производит вполне приятное впечатление. Кроме того, он просто классически красив… Жаль только, что он заставляет тебя мучиться.

— Я уже не мучаюсь… Ты знаешь, я поняла, что уже никогда не буду любить его, что все это кончилось, все в прошедшем времени…

— Да какая разница? — Сергей пожал плечами и улыбнулся. — В прошедшем, в настоящем… Главное, что ты страдала из-за него, и этого достаточно, чтобы он перестал внушать мне симпатию… Ты ведь теперь моя верная боевая подружка, правда?

Последняя фраза, видимо, призвана была спасти положение, слишком уж откровенно, слишком искренне прозвучало это: «ты ведь страдала из-за него». Юля отвернулась, пытаясь скрыть улыбку. Ей почему-то очень понравилось и то, что Сергей явно разозлился при упоминании о Юрии, и то, что он скрыл свою обиду под маской напускного равнодушия.

— Да, я твоя верная боевая подружка, причем преисполненная благодарности, — проговорила она, доставая разделочную доску и начиная нарезать хлеб маленькими квадратными ломтиками. — А о чем ты начал говорить, когда я тебя перебила?

— Да я уже не помню, — отмахнулся Палаткин. — Командуй, что мне делать, хозяюшка. Я готов к труду!..

Минут через пять они, уже прочно и основательно сработавшиеся, стояли плечом к плечу возле кухонного стола и готовили закуски для фуршета. Точнее, Юлькино плечо то и дело соприкасалось с локтем Сергея, и каждый раз она замирала, пытаясь сохранить в памяти теплоту его кожи. Палаткин негромко мурлыкал себе под нос какую-то до боли знакомую классическую мелодию. Юля попробовала вспомнить, что это такое, но быстро оставила попытки. Ей нравилось стоять просто так, ощущать его почти домашнюю близость, касаться рукавом и не думать ни о чем, кроме твердых зеленых оливок, которые нужно нанизать на шпажки максимально аккуратно…

Гости начали собираться около шести. Первой пришла взбудораженная и торжественная Тамара Васильевна. На голове у нее была восхитительно пышная прическа, пахнущая лаком и парикмахерской. Она очень долго возилась с верхней пуговицей, мелко перебирая пальцами и багровея от смущения, а когда Сергей помог ей снять пальто, даже прикрыла глаза от удовольствия. Туфли у Тамары Васильевны оказались с собой, но первым делом она достала из пакета огромную коробку конфет и бутылку мартини. Палаткин взял бутылку, рассмотрел ее с видом знатока и покачал головой, словно увидел настоящее сокровище. Гостья приободрилась, надела туфли и вслед за Юлькой прошла в гостиную, где чинно села на диван.

Стол уже был полностью накрыт. На маленьких плоских тарелках лежали всевозможные бутерброды и канапе, через край стеклянной вазы на длинной ножке свешивались гроздья винограда. Вонзенные в специальную деревянную подставочку шпажки, с нанизанными на них кусочками сыра, ветчины и оливками, вызывали ассоциации с детской мозаикой. Тамара Васильевна на стол смотреть избегала. Впрочем, разглядывать обстановку гостиной она тоже, по-видимому, считала неприличным и продолжала сидеть, сложив руки на коленях и опасаясь лишний раз вздохнуть. Наверняка она уже сожалела о том, что пришла так рано и теперь чувствовала себя ужасно неудобно.

— Тамара Васильевна, — нашлась вдруг Юлька, — вы не поможете мне решить один хозяйственный вопрос?

— Да-да, конечно, — мгновенно оживилась та, — а что случилось?

— Дело в том, что я поставила тесто на пиццу, но оно как-то плохо поднимается. Я не знаю, можно еще что-нибудь исправить, или уже поздно?

Тесто Юлька поставила минут пять назад, и оно просто не могло подняться за такой короткий промежуток времени. Она прекрасно знала об этом, и все же решила рискнуть, в глубине души надеясь, что кулинарные познания Тамары Васильевны вреда не принесут. Они вместе прошли на кухню и застали там Сергея, который сбежал от женщин, чтобы не мешать их разговорам, и теперь сидел, уткнувшись в газету.

— Сережа, родной, мы тебя выгоняем, — Юлька проговорила это самым обычным домашним тоном, замирая от звуков собственного голоса и пытаясь представить, как он отреагирует. В том, — что Палаткин сыграет достаточно хорошо, она была уверена, но вот что он сделает именно сейчас? Отложит газету и разведет руками? Ответит в тон, обратившись к ней «милая» или «дорогая»? А может быть, просто встанет и уйдет, тяжело вздыхая и изображая замученного женскими капризами хозяина дома?

Сергей действительно отложил газету, встал и подошел к ней.

— У тебя волосы под воротник забились, — сказал он, проводя пальцами по ее шее и поправляя загнувшуюся прядь. Юля еще в детстве любила, когда ей расплетали и заплетали косы, и млела от одного прикосновения к волосам. Но чувство, охватившее ее сейчас, было новым и необычным… Ей хотелось удержать эти теплые твердые пальцы, заставить их еще раз скользнуть по коже, а потом поднести к лицу и поцеловать. Вобрать в себя их едва уловимый запах, провести ими по своему лбу, по глазам, по щекам… Она опомнилась. Рука Сергея все еще лежала на шее и легкомысленно теребила мочку ее уха.

— Ну что ж, раз выгоняете, придется исчезнуть, — произнес он нарочито трагично и, чмокнув Юлю в щеку, вышел в коридор.

Тамара Васильевна первым делом кинулась к кастрюле с тестом, подняла полотенце и пожала плечами:

— А что ты, собственно, переживаешь? Тесто хорошее, пышное… Ну, если хочешь, чтобы было помягче, надо добавить отвар из-под картошки… Будем добавлять?

Юлька кивнула. Она еще до сих пор ощущала на своей коже тепло пальцев Сергея, говорить ей не хотелось. Тамара Васильевна сама сварила картофелину, сама добавила водичку. Руки ее, полные и смуглые, двигались быстро и красиво. Явно на кухне она чувствовала себя «в своей тарелке». Даже когда прозвенел звонок в дверь, она только махнула круглой ладошкой:

— Иди, встречай гостей. Я тут без тебя справлюсь.

Следующими пришли Михаил Михайлович с супругой. Юля несколько стушевалась, но здесь роль гостеприимного хозяина взял на себя Палаткин. Впрочем, Михал Михалыч, похоже, сам страдал от двусмысленности своего положения: с одной стороны — руководитель, пришедший в гости к молоденькой подчиненной, с которой прежде в дружеские отношения не вступал, с другой — рядовой российский зритель, приглашенный на ужин к звезде первой величины… Поэтому он говорил много и охотно, не перегибая, впрочем, палку и не заставляя окружающих ощущать неловкость. Жена его, Вера Федоровна, держалась просто и без жеманства. Предложила Юле помочь на кухне, но, услышав, что все уже готово, прошла в гостиную вслед за мужем. Вскоре из кухни выплыла уже немного освоившаяся Тамара Васильевна, и обстановка окончательно разрядилась. Когда раздался третий звонок в дверь, они все впятером уже попивали аперитив и беседовали на светские темы.

С самого утра Юля внушала себе, что в приходе Коротецкого нет ничего страшного и, кажется, почти поверила в это. Но теперь звонок, показавшийся вдруг невозможно резким и тревожным, заставил ее вздрогнуть. Она подняла глаза и встретила испытующий взгляд Сергея.

— Извините нас, мы на секундочку, — он кивнул женщинам и Михаилу Михайловичу. — Только встретим последних гостей… Поднимайся, Юля.

Она встала из кресла, чувствуя, как колени наливаются противной вязкой слабостью, и вслед за Палаткиным вышла из гостиной. В прихожей он быстро и ласково погладил ее по руке:

— Постарайся успокоиться. Твое волнение очень заметно. Если ты хочешь достойно провести последний раунд, возьми себя в руки… Иначе не стоило затевать всю эту грандиозную комбинацию…

— Да я вовсе не из-за Коротецкого переживаю, — сочинила она на ходу. — Просто эта его подруга… Она же актриса! Вдруг начнет подробно расспрашивать тебя об этом, как его, Аркадии Викторовиче, о других киношных делах?

Сергей, уже взявшийся за ручку дверного замка, обернулся, и в глазах его сверкнула плохо скрытая ирония:

— Мне показалось, что она достаточно хорошо воспитана, а значит, поймет, что наша с ней «кухня» другим не интересна. Уединяться с ней я не собираюсь, так что за успех предприятия можешь не волноваться…

Лампочка на этаже не горела, и поэтому, шагнув из темноты в ярко освещенную прихожую, Коротецкий на секунду зажмурился. От уголков его глаз к вискам тут же побежали тоненькие морщинки, прежде заставлявшие Юльку чуть ли не плакать от умиления. Сейчас она смотрела на эти типичнейшие «гусиные лапки» и не могла понять, что же такого находила в них особенного? Юрий выглядел сегодня несколько бледнее обычного, что, впрочем, ему шло. «Классически красив», — вспомнила она и тут же подумала об Олеге, друге Сергея. Нет, в том, несмотря на всю правильность черт, не было этой утонченности, этого чуть нервного изгиба губ, этого поэтического разлета бровей, да и во всей Олеговой фигуре ощущалась некоторая мужиковатость… Коротецкий же смотрелся просто превосходно, и длинное драповое пальто сидело на нем, как на профессиональном манекенщике, и темное кашне оттеняло аристократическую бледность кожи. Он вручил Юле цветы, которые она приняла машинально, без внутреннего трепета, и подал Сергею руку. Их пальцы соприкоснулись… Юлька смотрела на две эти по-мужски красивые руки: одну — более смуглую, другую — совсем светлую, и пыталась понять, что же ее смущает? Мысль была совсем близко, так близко, что казалось можно вот-вот схватить ее за хвост, и все-таки ускользнула…

Юрий помог Симоне снять пальто. Вот она выглядела сегодня не очень: под глазами зеленоватые тени, волосы тусклые, безжизненные, лицо одутловатое. Впрочем, она никогда и не была хорошенькой. Но если раньше ее белесые ресницы и серая кожа не так бросались в глаза, прятались за ее уверенностью в себе, то сегодня она присмирела и стала наконец собой. Пахло от Симоны хорошими духами с несколько экстравагантным восточным ароматом, и Юлька едва заметно усмехнулась: «Тоже мне, Шехерезада!»

Как ни странно, ненависти к ней она не испытывала, может быть, только что-то похожее на жалость? Перед ней стояла невзрачная женщина с короткими ногами и фигурой, лишенной какого бы то ни было изящества. Эта женщина собиралась свить свое семейное гнездышко с ее бывшим любовником и ничего не знала об их прошлых отношениях. Юлька знала, что она не знает, и от этого переполнялась странным ощущением силы и власти. Если бы любовь к Коротецкому еще теплилась, она усмехнулась бы тонко и иронично, и эта, рыжая и длинноносая, наверняка ответила бы ей непонимающей улыбкой… А впрочем, может быть, и не ответила, а продолжила бы с таким же угрюмым видом, как сейчас, копаться в своей сумочке. Симоне ведь свойственно стремление к оригинальности и загадочности!

— Танечка, ты готова? — Юрий потрогал свою невесту за локоток и взглянул на хозяев, как бы извиняясь. Симона соизволила застегнуть сумочку, так и не найдя того, что искала, а потом вежливо ответила:

— Да, готова…

Сегодня ее контральто было каким-то надтреснутым.

«Интересно, она знает про вчерашнее? — подумала Юля, машинально затеребив пальцами стебли, торчащие из подарочной упаковки. — Наверное, нет… Если бы она видела, как ее замечательный Коротецкий пытался меня облапить по старой памяти, то не пришла бы сюда с ним… Кстати, хорошо, что Сергей этого не видел!»

Гости вслед за Палаткиным вошли в комнату, а она на минуту задержалась в прихожей и подошла к зеркалу. Лицо ее было непроницаемо спокойным. И только сейчас Юлька заметила, что держит в руках белые розы…

Вечер начинался совсем неплохо. Гости, рассредоточившись по креслам и диванчику, потягивали из соломинок принесенный Сергеем коктейль, ели фрукты и бутерброды и вели неторопливую беседу. Чувствовалось, что к сегодняшнему дню все готовились. Говорили о кинематографе вообще и о российском кино в частности. Михаил Михайлович просто блистал познаниями, то и дело вставляя в разговор фамилии модных режиссеров. Его супруга улыбалась умно и тонко. И видно было, что беседа эта приятна абсолютно всем. Юля немножко расслабилась. Сергей, еще перед вчерашним банкетом перелиставший кучу литературы о Селезневе и чуть ли не наизусть выучивший его интервью из «ТВ-парка», выглядел превосходно. Правда, гости тоже читали эти же самые журналы и вопросы задавали похожие. А в основном просто просили рассказать подробнее. И Сергей рассказывал. Рассказывал убедительно и складно, сдабривая общеизвестные факты милыми деталями, каждый раз придававшими истории удивительное правдоподобие.

Когда он в очередной раз отправился на кухню за коктейлем, Юлька тоже поднялась из кресла.

— Сережа, — окликнула она его тихо еще в коридоре.

— Да? — он обернулся.

— Сережа, а тебе самому не тяжело это все?

— Что?

— Ну, вот это все?.. Ты ведь из-за меня продолжаешь этот цирк? Я просто так сосредоточилась на собственных страданиях, что забыла о тебе. Тебе ведь приходится играть роль человека, которого ты, так же, как и я, терпеть не можешь… Кстати, получается у тебя великолепно.

Палаткин прислонил к стене пустой поднос, подошел к Юле и провел по ее губам кончиками пальцев:

— Милая моя, заботливая девочка. Это — игра, просто игра, и не надо добавлять к ней излишнего трагизма… А то, что у меня хорошо получается, это твоя заслуга. Ты же придумала просмотреть видеокассету, ты снабдила меня журналами и газетами. Так что скоро я совсем превращусь в Сергея Селезнева…

— Не надо! — вдруг горячо прошептала Юля, остановила его пальцы и плотнее прижала к своим губам. Она не целовала их, а словно вбирала в себя невидимые токи, проходившие сквозь каждую клеточку, сквозь каждую пору, и слушала, как возвращается обратно ее собственное отраженное дыхание. — Не надо, я прошу тебя, Сереженька, не надо! Я хочу, чтобы ты — это был ты…

Она отпрянула резко, вдруг почувствовав всю нелепость своей мгновенной искренности. Поднимать глаза на Палаткина было страшно. Юля слышала гул голосов, доносящийся из гостиной и свое собственное сдерживаемое дыхание. Черный лаковый поднос у стены стоял все так же неподвижно, значит, и Сергей не сдвинулся с места. «Наверное, он сейчас в растерянности, не знает, что делать с моим полупризнанием, — Юлька досадливо затеребила подол блузки. — Сейчас надо улыбнуться так, будто ничего и не произошло, и пройти на кухню»…

Она подняла голову. Палаткин действительно по-прежнему стоял посреди коридора, но вид у него был не смущенный и не растерянный, а скорее задумчивый.

— Юля, — сказал он наконец, — давай обо всем этом подробно поговорим, когда уйдут гости, хорошо?

— Хорошо, — кивнула она, отпуская истерзанный край блузки, — поговорим…

Из гостиной по-прежнему доносился приглушенный гул голосов. Сергей взял в руки поднос:

— Ну что, пойдешь со мной за коктейлями?

— А можно я сама?

— Что «сама»? — поначалу не понял Палаткин.

— Можно я сама сделаю коктейли и сама принесу?

Юлька вдруг страшно испугалась, что он спросит, зачем ей это нужно. Тогда придется бросаться избитыми фразами про необходимость побыть в одиночестве и втискиваться в образ загадочной леди. Это, как всегда, у нее не получится, и ситуация из обещающе предгрозовой превратится в смешную и нелепую… Но Сергей только молча кивнул и подал ей поднос. И снова она почувствовала то же, что и тогда, в спальне, когда они одновременно взялись за края наволочки, только теперь по гладкой, холодной поверхности подноса почти реально до кончиков ее пальцев добежало чужое, дышащее тепло…

Когда Юлька вернулась из кухни с семью бокалами, наполненными янтарно-желтой, искрящейся жидкостью, в гостиной все было по-прежнему. Первый, вежливый интерес к кинематографу вообще схлынул, и теперь можно было говорить о чем угодно. Действительно, неинтересно же хвастаться друзьям, что обсуждал с Селезневым исключительно вопросы современного кинопроизводства и кинопроката? А вот о том, что «Сергей — такой простой и нормальный мужик», сказать гораздо приятнее… Наверное, поэтому Михал Михалыч, Коротецкий и Палаткин объединились в «узкий мужской круг» и вполголоса обсуждали какие-то футбольные проблемы. Михал Михалыч, похоже, совсем освоился, во всяком случае, тон в разговоре задавал он, и в голосе его нет-нет да проскальзывали знакомые директорские нотки. Он сидел, развалясь в кресле, и благодушно взирал на пытающуюся спорить молодежь. Впрочем, спорить пытался один Сергей. Коротецкий больше отмалчивался и, откинувшись на спинку стула, смотрел на увлекшегося Палаткина странным, задумчивым взглядом. Юля поставила поднос на край стола и по очереди сняла с него бокалы.

— Мужчины-то, опять о своем! — подмигнула ей Тамара Васильевна. — Сейчас еще о Ельцине начнут говорить… Господи, все они одинаковые: что банкиры, что дворники, что артисты…

— Да, — машинально кивнула Юлька, изобразив на лице слабое подобие улыбки. Ей не нравился взгляд Коротецкого, его скрещенные на груди руки, его губы, тонкие и напряженные, с видимым трудом разлепляющиеся для того, чтобы бросить какую-нибудь бесцветную вежливую реплику. Она еще ощущала связь с ним, еще умела его чувствовать, и понимала, что в этом его пристальном внимании к Сергею кроется какая-то опасность. Юрий, похоже, ни в коей мере не воспринимал себя в качестве пешки, приглашенной в гости к королю. Он оценивал и пытался понять реального противника… Осознание этого не принесло Юльке ни успокоения, ни мстительной радости. Ей совершенно не хотелось разбираться в том, что это на самом деле: вспыхнувшая с новой силой любовь или просто чувство собственности. Вчерашний танец с Коротецким, тот танец, на который она соглашалась с привычно замирающим сердцем и дрожью в коленках, оставил после себя ощущение гадливости. Не таким, совсем не таким представлялось ей последнее объяснение. А еще этот его многозначительный взгляд, когда он с жадной ловкостью хищника поймал в воздухе ее ускользающую руку!.. Противно, противно все.

«Лучше бы за Симонкой своей следил. Невеста все-таки!» Юля отпила немного коктейля и присела на диван рядом с Тамарой Васильевной. Та подвинулась несколько неуклюже, зацепила туфлей колготок Веры Федоровны. Женщины принялись рассыпаться во взаимных извинениях, и все это было мило и по-домашнему. Только Симона не принимала участия в общем веселье. Она некрасиво расплылась по креслу, выставив вперед живот и совсем спрятав маленькую грудь. Лицо ее, по сравнению с бело-кофейной обивкой, казалось особенно серым, и видно было, что ей элементарно скучно. Между большим и указательным пальцами она катала узенькое серебряное колечко.

— Кстати, Танечка, — обратилась к ней Вера Федоровна, — а к свадьбе кольца вы уже купили?

— Купили, — вяло отозвалась Симона и, видимо, решив, что прозвучало недостаточно вежливо, добавила: — Очень красивые. Мое с тремя маленькими бриллиантиками, а Юрино — обычное, классическое…

— А у вас-то когда свадьба будет? — Тамара Васильевна наклонилась к Юльке и заговорщически подмигнула. Наверное, она полагала, что ее шепот никто не услышит, а может быть, посчитала, что в этом вопросе нет ничего нескромного, и зашептала, только соблюдая обрядовую интимность. Во всяком случае, все мгновенно оставили свои разговоры и повернулись к Юльке. Даже Симона перестала вертеть свое колечко и вперила в нее пристальный взгляд бесцветных невыразительных глазок. Сейчас свет особенно неудачно падал на ее лицо, делая его болезненно-серым и каким-то бесформенным. От одной мысли о том, что придется унижаться и выкручиваться перед этой женщиной, у Юли перехватило дыхание. Но она не успела даже как следует подумать о том, что скажет сейчас, когда в повисшей тишине раздался спокойный голос Сергея:

— А в общем-то можно считать, что вы присутствуете на нашей помолвке… Хотя, нет… Помолвку, конечно, нужно праздновать особо. Давайте поступим так: через месяцок мы с Юлей определимся с датой и тогда еще раз пригласим вас к себе в гости, хорошо?

Дальше началось что-то невообразимое. Хлопнула в потолок неизвестно откуда взявшаяся бутылка шампанского, взметнулись в воздух по-пионерски аплодирующие сухие кисти Веры Федоровны с изящными кольцами на пальцах. Все одновременно заговорили, закричали, как в новогоднюю ночь, когда куранты бьют двенадцать. Совсем рядом заволновалась Тамара Васильевна, пытаясь сквозь всеобщий гвалт что-то сказать Юле на ухо. Даже флегматичная Симона тяжело поднялась из кресла и потянулась со своим бокалом ей навстречу. Юля со всеми чокалась, отвечала на поздравления и удивлялась тому, что в комнате вроде бы совсем немного народа, а она никак не может встретиться глазами с Сергеем. Зато взгляд Коротецкого просто преследовал ее, обжигая вязкой, как расплавленный гудрон, страстью…

Когда все немножко успокоилось, она, извинившись, вышла. Сергей за ней не последовал. Впрочем, наверное, это было и к лучшему. Юля прошла на кухню, включила свет и села на табуретку, сгорбившись и опустив на колени руки. Все-таки последний шаг оказался перебором. Дружба, встречи, любовь — это еще куда ни шло, но помолвка и свадьба!.. Хотя… Помолвка, она и есть помолвка, ее всегда можно расторгнуть… И снова смятенная мысль туго надавила на виски: «Зачем, зачем Сергей сказал, что официальная помолвка состоится через месяц? Ведь решено уже прекратить игру, значит, дополнительного представления не будет!.. А может быть?.. Нет, об этом глупо даже думать! — Юлька почувствовала, как ее лицо и шея заливаются жаркой краской. — Но все-таки, может быть?.. Может быть, Сережа надеется за месяц внести определенность в их отношения и в самом деле сделать ей предложение?» Она медленно поднесла к лицу дрожащую правую руку и развернула ладонь тыльной стороной к себе. Вот здесь, на этом безымянном пальце, может засиять золотое обручальное колечко. Да нет же, нет! Не может этого быть!

Сердце в груди колотилось бешено и часто, как у испуганной кошки. Чтобы немного успокоиться, Юля подошла к раковине и стала очищать от остатков пищи грязную посуду. Скоро мерный шум воды и монотонное, знакомое занятие в самом деле привели ее в норму. Она смотрела на стекающие по рукам прозрачные струи, неторопливо водила тряпкой по тарелке и размышляла о том, что, наверное, придется все-таки уволиться с работы, иначе все важное, что еще произойдет с ней в жизни, будет помечено характерным штампом, как куриные яйца в магазине: «она была любовницей самого Селезнева». И Сережку никто не примет, зачем он им нужен, простой, неизвестный тренер по карате? Сегодняшние гости даже сочтут себя оскорбленными, когда узнают, что были в гостях совсем не у знаменитого артиста… А в общем-то, они будут правы. Не нужна, не нужна была эта нелепая ложь. И эти «поминки» по Селезневу тоже.

Юлька представила эту милую, почти домашнюю компанию, обосновавшуюся в гостиной. Обычные русские посиделки с водочкой и закуской. Вот только, пожалуй, оливки на шпажках да коктейли в высоких узких бокалах придают легкий оттенок изысканности. Понятно, почему Симона заскучала. Ей, вращающейся среди актеров и режиссеров, не привыкать к знаменитым сотрапезникам… или собутыльникам? Говорят, богема те еще пьянки устраивает на съемочных площадках. Интересно, а Сергей Селезнев употребляет водочку или ведет здоровый образ жизни? Господи, как все-таки хорошо, что настоящего Селезнева Симона не видела!

Звук шагов, раздавшийся за спиной, заставил Юльку замереть. Намыленная тарелка выскользнула из рук, ударилась о раковину и раскололась на две ровные половинки.

— Сережа? — спросила она, не оборачиваясь.

— Нет, Юля, это я. И ты должна меня выслушать.

Коротецкий стоял в дверях, там же, где всего несколько часов назад стоял Палаткин. Но если Сергей опирался вытянутой рукой о косяк, то Юрий прислонился к двери спиной и скрестил руки на груди. В глазах его читалась прямо-таки байроновская меланхолия. И опять Юлька почувствовала, что это всего лишь сменные линзы, линзы с бирочкой «тоска». Она снова отвернулась к раковине, аккуратно сложила одну на другую половинки тарелки и зачем-то понесла их к подоконнику.

— Юля, ты не хочешь меня слушать, потому что мне не веришь? Да? Я же знаю…

Она обернулась и сказала самое неподходящее, что можно было сказать в данной ситуации:

— Уходи отсюда немедленно. В любую секунду может зайти Сергей и нас увидеть.

И уже захлебываясь жаркой волной стыда и мучительно соображая, как можно загладить оплошность, услышала:

— Я люблю тебя, Юля. Люблю. И ничего не могу с этим поделать…

* * *

Таня вжалась спиной в узкий стенной проем между ванной и туалетом. Несмотря на льющуюся из крана воду, голоса с кухни доносились чрезвычайно ясно. Она не видела перед собой ничего, кроме большой акварели в голубых тонах, висящей на стене, но прекрасно представляла, как Юрка касается плеч этой Юли, как она стряхивает его руки, брезгливо и резко, словно промокший плащ. А сейчас он, наверное, отошел, сел на табурет и опустил голову… Да, действительно, скрипнули по гладкому линолеуму деревянные ножки, и голос стал глуше, невнятнее.

— Юля, я понимаю, что ни на что теперь не имею права… Да я, собственно, ни на что и не рассчитываю. Твоя судьба решена, да и моя тоже, — пробормотал Коротецкий. — Но я должен, я просто обязан тебе сказать… Иначе я перестану считать себя мужчиной…

Снова звон посуды… Тарелки она там колотит от ярости, что ли? А вот и ее голос, тихий, но пронизанный звенящими струнами раздражения:

— Юра, нам не о чем больше с тобой разговаривать. У меня есть человек, которого я люблю, у тебя — любимая женщина, к которой ты, между прочим, ушел первым… Я ничего не хочу менять и ничего не хочу слышать. Вернись к своей Тане. Она сидит там в кресле такая одинокая и покинутая. Будь она хоть тысячу раз сильная и независимая, никогда не поверю, что ей не нужно любви и внимания…

Татьяна почувствовала, что на глаза наворачиваются слезы. Она не была готова к проявлениям жалости со стороны этой девицы, все мнимое счастье которой можно смести всего лишь парой фраз. Достаточно выйти сейчас на середину кухни, улыбнуться и как ни в чем не бывало заявить: «А я ведь видела тебя тогда на конкурсе двойников. И псевдо-Селезнева твоего тоже!» И погаснет, почти наверняка погаснет этот безумный, восторженный огонек в Юркиных глазах. Потом он, конечно, будет корить себя, обхватывать голову руками и слоняться по спальне с белым итальянским гарнитуром, приговаривая: «Но Танечка! Мы должны были повести себя с ней как-нибудь помягче! У девочки и без того трудная жизнь… Это ведь она из-за меня, я уверен, из-за меня. Я никогда тебе не говорил, но Юля и есть моя бывшая любовница». Однако взгляд его, где-то там, в глубине, снова станет спокойным и уверенным…

— А я и не собираюсь ничего менять, — снова вступил в разговор Коротецкий. — Таня — очень хороший человек, в своем роде очаровательная женщина. И она уж меньше всего виновата в том, что я запутался в собственных чувствах… Понимаешь, я, наверное, тогда слишком привык к мысли, что ты — моя, ты — принадлежишь мне и так будет всегда. Мне нужно было взглянуть на тебя глазами другого мужчины, чтобы понять, какая же ты красавица, какое же ты чудо… И все равно, кто этот мужчина: Селезнев ли, Иванов ли, Петров…

— Так уж и все равно? — с чисто женским ехидством отозвалась Юля. Скрипнула деревянная дверца, раздался шелест брызг. По всей видимости, она уже не била тарелки, а составляла их в навесной шкафчик.

— Да, все равно… И я считаю, что ты должна знать, что я люблю тебя… Повторяю: я ни на что не претендую, я женюсь на Тане и буду жить с мыслью о тебе. И это не помешает моей жене чувствовать себя счастливой и любимой, я сделаю все для того, чтобы ей и нашим будущим детям было хорошо… Знаешь, я метался эти несколько недель и, наверное, мучил ее, но теперь все будет по-другому… В конце концов, я — мужчина, я могу пожертвовать своим правом на счастье. Все равно, ты со мной не будешь уже никогда…

В конце фразы явственно чувствовался знак вопроса. Но Юля его проигнорировала.

— Ты решил правильно. Только не надо врать ни мне, ни себе, — она снова хлопнула дверцами шкафа и вышла почти на середину кухни. Теперь Тане хорошо был виден ее отставленный локоть, розовеющий сквозь нежную ткань белой блузки. «Наверное, она стоит, упершись рукой в бедро. Значит, настроение у девочки достаточно воинственное. Она собирается прогнать Юрку? Пусть… Лишь бы не унижала. Тогда точно придется выйти и объясниться».

— Ты ведь меня никогда не любил и сейчас не любишь, — продолжила Юля. — Просто на меня падает отблеск селезневской славы. И только поэтому я кажусь тебе необычайно привлекательной… Ты же нашел тогда что-то в своей Тане, что-то, чего не было во мне: уверенность там, силу, загадочность…

— Нет, — голос Коротецкого стал совсем глухим и невнятным, будто теперь он не просто сидел, опустив голову, а тыкался губами в лацканы собственного пиджака, — наверное, дело все-таки было в трехкомнатной квартире и дядюшкином влиянии… Я сам себе заморочил голову лучше любого гипнотизера, и только теперь понимаю это…

— Юрка, перестань! Я не могу разочаровываться в тебе до такой уж степени. Ты же ее предаешь, перестань!

Что было дальше, Таня уже не слышала. Она отлепилась от стены, физически чувствуя, как неохотно расстаются с обоями ворсинки трикотажного платья, и медленно пошла по коридору. С кухни по-прежнему доносились голоса, но она не вслушивалась в слова. Гораздо интереснее было запоминать, как шуршит под ногами ковровая дорожка, как капает из плохо закрытого крана вода в ванной, как с легким шелестом трутся друг о друга ноги в капроновых колготках. Войдя обратно в гостиную, она просто не догадалась изобразить на лице какое-нибудь нейтральное выражение. Наверное, поэтому Вера Федоровна просто сорвалась с места.

— Танечка, что с тобой? Ты плохо себя чувствуешь? А где Юра? — Она теребила ее за руку, пытаясь то ли нащупать пульс, то ли просто привлечь к себе внимание.

— Со мной все в порядке, — Татьяна на секунду удивилась тому, как искренне прозвучал ее голос. Но лишь на секунду, потому что времени на отстраненные оценки не оставалось, нужно было продолжать играть. — Просто я еще немного болею, и, наверное, скоро мы с Юрой отправимся домой… Юра сейчас на кухне. Он зудит Юле про какие-то ваши банковские вопросы. Я вмешиваться не решилась, хотя это, конечно, безобразие: у человека помолвка, а он о работе…

Сергей посмотрел на нее как-то странно, но она отвела взгляд. Ей уже не хотелось ни воевать, ни бороться за собственное семейное счастье. Тупая, тянущая тяжесть в низу живота становилась невыносимой. Таня знала, что теперь уже поздно подставлять руки, «падая со стула». Поздно, да и ни к чему.

Коротецкий появился через минуту. Откуда-то из-под его плеча вынырнула Юля. Таня еще успела подумать, что сделала она это слишком уж по-домашнему. Этому мальчику, изображающему Селезнева, должно не понравиться. Он ведь, похоже, и в самом деле ее любит… Потом Юрий сел рядом на диван. Обе женщины наперебой начали говорить ему о том, что Танечку надо везти домой. И только когда она встретила недовольный и холодный взгляд его зеленых глаз, то окончательно поняла, что все пропало… Коротецкому не хватило времени для того, чтобы доиграть сцену, и ему совсем не улыбалась перспектива уходить сейчас из квартиры Селезнева.

— Танюша, ты на самом деле неважно себя чувствуешь? Или это просто остаточные явления простуды?.. Так, может, лучше попросим хозяйку сделать тебе горячего чайку.

— Это все та же простуда. Но чувствую я себя достаточно плохо. Боюсь, что чай мне не поможет. Лучше, наверное, уехать.

— А, ну тогда, конечно, — он согласно закивал головой. Юля зачем-то опять метнулась в коридор. Коротецкий поднялся с дивана и начал по очереди прощаться с гостями и хозяином. С лица его не сходило виноватое и растерянное выражение. Потом они одевались в прихожей так поспешно, словно торопились скрыться от преследования. Юрий вдергивал ее в пальто, как в мешок, и даже на лестничную площадку вышел первым.

Лифта не было достаточно долго. Таня старалась отключиться от любых, пусть даже самых невинных мыслей и сосредоточиться только на том, что дышать надо глубоко и ровно. Тогда, может быть, рассосется этот болезненный ком в животе, тяжелый, как чугунное ядро. Но Коротецкий все же нарушил молчание.

— Танечка, — он даже едва слышно вздохнул, как педагог, не в первый раз беседующий с трудным ребенком, — может быть, теперь ты скажешь мне, зачем ты это сделала?.. Я знаю тебя достаточно неплохо и уже прекрасно понял, что свои недомогания ты не любишь выставлять напоказ. Ты не похожа на дам девятнадцатого века, носивших с собой нюхательные соли, и я просто не могу поверить во внезапно вспыхнувшую болезнь. Что случилось?

Она пожала плечами. Наверное, в темноте ее жест не был виден, потому что Юрий повторил свой вопрос уже более раздраженным тоном:

— Что случилось?.. Впрочем, можешь не отвечать. Я и сам все понял. Тебе не понравилось, что другая женщина привлекла к себе внимание окружающих. А тебе, актрисе и незаурядной личности, не были возданы должные почести, так?

— Пусть так, — вяло согласилась Татьяна. На спор могло уйти слишком много сил, а фраза «пусть так» была короткой и легко произносимой.

— Но ты же не маленькая, ты должна понимать, что каждая женщина хороша по-своему, и у каждой есть свой звездный час!

Двери лифта бесшумно разъехались, и они почти одновременно шагнули в освещенную кабину. Юрий нечаянно толкнул ее плечом и не успел придержать. Татьяна больно ударилась боком о железные створки.

— Извини, пожалуйста… Так вот, о чем я говорил? У каждой женщины есть свой звездный час, сейчас его переживает Юля. И не удивительно, что взгляды всех мужчин направлены именно на нее… Честно говоря, я и сам на какое-то время увлекся ею… Но, впрочем, ты, наверное, это заметила?.. Да, конечно, заметила. Ты же у меня умная девочка…

— Знаешь, Юр, — Татьяна хотела было привычно коснуться его рукава, но остановила свою руку на полдороге и снова спрятала ее в карман, — сегодня мне хотелось бы побыть умной девочкой у себя. Я хочу поехать домой…

— Но мы же и так едем домой?

— Я хочу в свой дом. И не нужно делать вид, что ты меня не понял.

Коротецкий покачал головой, словно соглашаясь с какими-то своими мыслями:

— Значит, ты наказываешь меня, да? Я правильно понял? Это такое предупреждение перед свадьбой: не смей даже и смотреть на других женщин, а то меня потеряешь?

Тане не хотелось отвечать. Она с тоской наблюдала за тем, как поразительно медленно загораются лампочки с номерами этажей: пятый, четвертый, третий… Наверное, быстрее было дойти пешком. Вот только если бы не эта пугающая тяжесть… Юрий попытался еще что-то спросить, она не ответила. В молчании они дошли до машины, в молчании выехали на проспект.

— Ну, так что? Тебя доставить домой? — с некоторой долей иронии в голосе спросил Коротецкий.

— Да, если тебя это не затруднит. Но сначала бы я хотела заехать к тебе, все равно это по пути…

— А! Забрать вещи, наверное? — коротко хохотнул он. — Танечка, тебе не кажется, что ты пережимаешь? Я ценю твою независимость, но не нужно устраивать показательные выступления перед самой свадьбой… Я в самом деле чувствую себя виноватым, но об этом давай поговорим дома, спокойно и без ультиматумов.

Тане вдруг показалось, что надежда шевельнулась в ней как-то слишком уж ощутимо. А может быть, это и не надежда, а… Кстати, почему бы и нет? Надежда — прекрасное имя. Ей ужасно хотелось приложить руку к животу, чтобы послушать, как там ее малышка. Но это могло бы привлечь внимание Юрия… Господи, да в конце-то концов, он же отец этой девочки! И он на самом деле очень неплохой человек. Просто он слишком тщательно разложил свою жизнь на несколько алгоритмов: не подходит один — включается другой. Ему захотелось поиграть в страстную любовь с красавицей, но параллельно включилась программа с кодовым названием «Глубоко порядочный человек», вот и получилась ужасная мешанина, обладающая разрушительной силой. И что Юрка будет делать теперь, когда начавший свое черное дело компьютерный вирус разобьет и превратит в бесполезный хлам все его накопленное годами «программное обеспечение»? А ничего… Он останется, одинокий, опустошенный, но настоящий, очищенный от всех этих шаблонных алгоритмов для любой жизненной ситуации, и перед ним, как на экране, будут мелькать разноцветные окошки. Окошки, в которых его никто не ждет…

— Юра, — Татьяна произнесла это негромко и как можно более мягко, — давай поговорим прямо сейчас.

— Давай, — откликнулся он неожиданно серьезно. — Наверное, я был не прав, взяв этот холодный ироничный тон. Я ведь и в самом деле чувствую за собой вину… Эта Юля… Впрочем, я сразу понял, что ты обо всем догадалась. Еще в тот вечер, когда я начал рассказывать тебе о ее романе с Селезневым. Черт, что я за человек такой? Все мои эмоции всегда крупными буквами написаны на лбу… Но, Танечка, ты же актриса, ты должна понимать. Ведь вполне естественно, что когда ты играешь, например, начальницу ЖЭУ, то не будишь в зрителях романтических чувств, а вот когда тебе достается роль королевы!..

— Я все это понимаю, и разговоры о Юле мне уже несколько поднадоели. В чем ты конкретно видишь свою вину?

— Я на какую-то долю секунды поверил, что может существовать женщина лучше тебя, моя лапочка! — Коротецкий улыбнулся виновато и ласково и быстро привлек Таню к себе. На светофоре как раз зажегся красный свет. Юрий подмигнул ей наигранно шаловливо, махнул рукой: дескать, гори все синим пламенем, — и поцеловал… Почему-то первым, что она ощутила, был застрявший между его зубов кусок ветчины. Татьяна содрогнулась при мысли, что этот скользкий комочек сейчас перекочует к ней в рот. Она скосила глаза: красный свет уже начал коротко пульсировать, и как только загорелось желтое «окошечко», Коротецкий ослабил свои объятия и вернулся к рулю. Значит, он тоже наблюдал?.. В общем-то, в этом не было ничего странного или непорядочного: человек же все-таки находится за рулем, причем на шумной, оживленной улице! Но Таня все-таки почувствовала неприятный, едва заметный холодок внутри.

— Юра, — спросила она, стараясь не прислушиваться к этому ощущению, — а ты когда разобрался в том, что любишь все-таки меня?

— А я ни на минуту и не забывал об этом. Я всегда любил только тебя, Танечка… Понимаешь, увлечение Юлей — это все равно, что увлечение Ким Бессинджер, например. Ну нельзя же ее любить всерьез! Я просто любовался ей, как картинкой из модного журнала. Ты же совсем другая, ты — мое счастье!

До самого дома они больше не произнесли ни слова. Коротецкий, видимо, мысленно прокручивал только что отыгранную сцену, пытаясь понять, был ли он достаточно убедителен. А Таня размышляла о том, как отнесутся к известию о ее беременности папа и мама. Девочка все равно должна родиться, это обсуждению не подлежит, а вот как жить дальше?.. Она знала, что проходит любая боль, значит, нужно только подождать, и Юрка забудется. Останется только дочка с его глазами. Хотя, почему она должна быть похожа на отца? Вполне возможно, что у Нади будут светлые реснички и рыженькие волосики, и надо будет непременно успеть рассказать ей про Офелию. Успеть до того, как она в первый раз с тоской посмотрит на себя в зеркало… А еще надо будет купить ей набор для песочницы из множества ведерок разной величины. Почему-то все взрослые забывают, что в песочницах, на самом деле, не лепят дурацкие пирожки и куличи, а строят подземные катакомбы с башенками на поверхности. И в торжественный момент, когда грузовик привозит свежий, влажный песок, так хорошо сохраняющий форму, очень важно иметь разные ведерки, чтобы башни тоже получались разными: побольше — для короля и королевы, поменьше — для принцессы, еще поменьше — для служанки…

— Приехали, — Коротецкий остановил машину и добавил неуверенно-шутливо: — Ты, конечно же, идешь собирать вещи?

— Да, — ответила Таня. Она не видела, как изменилось выражение Юркиного лица, да и не хотела этого видеть. Ей всегда была неприятна растерянность человека, пошутившего явно неудачно и от этого попавшего в еще более дурацкое положение. Она старалась не встречаться с ним взглядом и в квартире, и только когда услышала за спиной: «Мне, наверное, лучше выйти? Ты ведь сейчас будешь доставать свадебное платье, а я не должен его видеть», — обернулась. Коротецкий стоял, опершись рукой о шифоньер, точнее, он не опирался, а просто держался пальцами за позолоченную реечку на белой двери. Так крепко, что даже костяшки побелели. И Тане вдруг на минуту стало по-настоящему его жалко…

Она вспоминала его лицо, и когда осталась одна в своей квартире. Здесь было все по-прежнему. Правда, в воздухе пыльной дымкой висел дух одиночества, всегда поселяющийся в заброшенном жилье. И еще было тихо. Молчали всеми забытые настенные часы. Стрелки застыли где-то на половине одиннадцатого. Таня, не разуваясь, прошла на кухню и выглянула в окно. Юркиного «БМВ» уже не было. «Ну и хорошо, — подумала она, снимая пальто, — по крайней мере, он понял, что дальше играть бесполезно, и не стал изображать длительные страдания Ромео под балконом Джульетты».

Ее по-прежнему немного знобило. Заглянув в холодильник, Таня обнаружила там литровую банку с медом, выставила ее на стол и включила чайник. Есть совсем не хотелось, но она прекрасно понимала, что нужно что-то делать с этой нудной, омерзительной дрожью. Вот и глазам снова становится больно двигаться, а губы пересыхают — значит, точно ползет вверх температура. Завтра нужно будет обязательно показаться гинекологу и рассказать про свою простуду. Наверняка беременных лечат как-то по-другому… И вообще, завтра начнется другая жизнь. «Новая» — говорить не хочется, потому что это будет неправдой. «Новая» — значит, яркая и светлая, полная оптимистических планов. А эта жизнь будет просто другой: без съемок, без учебы, без Юрки… Но кое-что нужно сделать уже в ближайшие дни. Во-первых, предложить Коротецкому такую официальную версию их разрыва: она полюбила другого, забеременела от него, естественно, что свадьба отменяется… А что? Вполне приемлемо. Правда, это щелчок по его мужскому самолюбию, причем второй за последний месяц, но зато Юрий будет спасен от дядиного гнева и возможных репрессий…

Во-вторых, все-таки сдать оставшиеся анализы, пройти всех этих многочисленных стоматологов и окулистов. Сейчас единственное, что имеет смысл, это крошечная девочка. И все теперь должно быть подчинено только ей. Никаких посторонних переживаний, никаких сожалений о собственной «загубленной судьбе». Это ведь великое счастье, что рядом будет маленький родной человечек. А Юрка?.. Ну что ж, может быть, и к лучшему, что выяснилось все сейчас, а не на склоне лет, и не придется играть роль почтенной матроны, всю жизнь тешившей себя сказочкой о любви и оказавшейся, когда жизнь уже прожита, обманутой мужем…

Таня выпила большую кружку горячего чаю с медом. Составила грязную посуду на дно раковины и пошла в спальню. Ей казалось, что сил хватит ровно на то, чтобы снять с себя одежду, откинуть покрывало и упасть в постель. И хотя горячие сухие веки совсем не хотели закрываться, она медленно и уверенно, как гипнотизер, внушала себе, что надо спать, спать, спать… В конце концов кружащаяся перед глазами мозаика превратилась в одно большое расплывчатое пятно, тошнота отпустила горло, и Таня уснула…

Ей показалось, что проспала она минут двадцать, от силы. Во всяком случае, голова была по-прежнему тяжелой, веки сухими и, кажется, даже царапающими глазные яблоки, как старая пергаментная бумага. А вот озноб прекратился, и теперь все тело покрывала липкая, холодная испарина. Кроме всего прочего, невыносимо тянуло в низу живота. Таня села в кровати и медленно опустила ноги на пол. Ей показалось, что комок тошноты тут же подкатился к самому горлу. Осторожно, стараясь не делать резких движений, она поднялась и направилась к двери. До ванной оставалось всего каких-нибудь несколько метров, но их еще нужно было пройти, превозмогая головокружение и слабость. Как-то случайно и почти испуганно промелькнула мысль: «Вот и дает о себе знать беременность. Поздравь себя, милая, начинается токсикоз!» И тут же Таня подумала о том, что все выглядело бы не так мрачно, если бы рядом на кровати спал Юрка. Сейчас бы он наверняка подскочил вместе с ней, помог добраться до раковины и терпеливо ждал бы с кружкой холодной воды за дверью. А что будет потом, когда некому будет подать ей руку при выходе из автобуса? Когда никто не придет с цветами под окна роддома?..

Пол в коридоре оказался довольно холодным. Татьяна, вцепившись рукой в косяк, обернулась на тапочки, стоящие возле кровати, и обмерла. На белой льняной простыне расплывалось неровное алое пятно. «Мама!» — только и смогла выдохнуть она, опускаясь на пол. Ей вдруг стало так страшно, как еще никогда в жизни. И пока она трясущимися руками набирала телефон «Скорой помощи», в голове билась единственная мысль: пусть с малышкой ничего не случится, пусть она останется жить! Таня клялась самой себе позабыть и про Коротецкого, и про Юлю с ее «Селезневым», и про учебу, и про загубленную в самом начале карьеру. Бог с ними со всеми! Она теперь будет только неторопливо прогуливаться по парку, пить соки и грызть яблоки. И думать будет только о хорошем! Господи, только бы малышка осталась жить!

Боль все усиливалась, а на том конце провода все так же безнадежно пульсировали короткие гудки. Наконец, с пятой или с шестой попытки, трубку все-таки сняли. Таня, захлебываясь слезами, залепетала что-то про беременность и кровотечение и даже сразу не поняла, что ответил ей равнодушный женский голос, прервавший ее на середине фразы.

— Что вы говорите?

— Я говорю, звоните в гинекологическую скорую помощь!

И снова короткие гудки… Только теперь Таня сообразила, что дама из диспетчерской, видимо, называла ей какой-то семизначный номер. Тяжелый запах крови впитывался в пол и стены. Перед глазами прыгали сумасшедшие черные мушки. Она глубоко вдохнула и снова потянулась к телефону. Видимо, трубку сняла все та же диспетчер, потому что номер гинекологической скорой она повторила раздраженно, но медленно и четко. К счастью, в гинекологии ответили сразу и обещали приехать в течение получаса. Голос у акушерки был спокойным, и Таня даже подумала, что не случилось ничего страшного. Ведь иначе они наверняка бы засуетились, приказали немедленно лечь в постель и не двигаться. Господи, да мало ли осложнений может возникнуть во время беременности! «Распсиховалась, дура! — уже миролюбиво сказала она сама себе, поднимаясь с пола. — Надо хоть в комнате маломальский порядок навести, а то перед врачами будет неудобно. Да и ночную сорочку одеть другую, без этих шелковых бантиков и зажигательных разрезов».

И даже боль, кажется, отпустила, но только почему-то захотелось в туалет. Таня, держась за стеночку и ступая так медленно и осторожно, будто то драгоценное, что жило внутри нее, могло расплескаться, дошла до двери уборной и нажала на кнопку выключателя. Наверное, лучше было бы обойтись без света. Во всяком случае, тогда она не смогла бы увидеть то красное и скользкое, что выпало из нее с каким-то рыбьим всплеском. Ей даже на секунду показалось, что она различает крохотные, прозрачные легкие. Но уже в следующий момент Таня упала, ткнувшись лицом в шершавый соломенный коврик.

Наверное, длинным настойчивым звонкам в дверь все же удалось пробиться сквозь студенистую массу, залепившую ее глаза и уши. Татьяна с трудом приподняла веки. Звонок почти не замолкал, за дверью раздавались громкие и тревожные голоса. Она поднялась, сначала на четвереньки, а потом и на ноги и по стеночке доползла до двери. Тут же в квартиру ворвалась объемистая женщина в белом халате и чуть ли не за шкирку поволокла ее к кровати. Другая в это время изучала кровяные следы на полу.

— Ну что, допрыгалась? — зловеще спросила врач, усаживаясь рядом с постелью на стул и начиная ощупывать Танин живот.

— Но я же ничего такого не делала?

— Какого такого? Носилась, поди, как оглашенная по магазинам, половой жизнью жила неумеренно, так?.. Господи, и о чем только девки думают, на что вам голова дана?!. Ты, кстати, замужем?

— Нет, — едва слышно прошелестела Таня, чувствуя, как мушки перед глазами начинают собираться в очень уж плотный рой.

— Слышь, Витальевна, и эта не замужем! — почему-то радостно крикнула врачиха акушерке. — Ну, разве в наше время было такое, а?

Акушерка что-то невнятно пробормотала из коридора, но Таня не прислушивалась. Она понимала только то, что ее ребенок умер и что ему еще несколько минут назад, наверное, было очень больно. А может быть, кровь еще пульсирует в его крохотных сосудиках, и он лежит сейчас брошенный и никому не нужный на полу в уборной?

— Все, Нина Матвеевна, ловить здесь нечего, — сообщила акушерка, появляясь на пороге комнаты с какой-то белой тряпкой в руках. — Забираем больную, отвозим во вторую больницу — и на следующий вызов.

Врачиха поднялась со стула, одернув на массивных бедрах измятый белый халат, и захлопнула свой чемоданчик.

— А из родственников никого нету, что ли? — спросила она Таню. — Кто тебя провожать-то поедет?

Та не ответила. Сумасшедшие мушки вели себя более-менее смирно, когда она не делала никаких движений. Стоило приоткрыть рот или повернуть голову, как они начинали стремительно роиться, недовольные тем, что потревожили их покой.

— Я говорю: родственники есть, или, может, позвонить кому надо?

— Скажите, — Таня осторожно разлепила сухие бледные губы, — у меня был мальчик или девочка?

— О, нашла что спрашивать! — махнула рукой врачиха. — Какая тебе теперь разница? У тебя этих мальчиков-девочек еще будет вагон и маленькая тележка. Только умнее себя надо вести и следить за здоровьем… Ну, все… Так, туалетные принадлежности у тебя в ванной, да? А где халат и нижнее белье? Ты мне скажи, я все достану.

Таня вяло кивнула головой в сторону шифоньера и снова прикрыла глаза, придавив пергаментными веками суетливых черных мушек…

* * *

После ухода будущих супругов Коротецких гости посидели еще с полчаса и тоже начали собираться.

— Ну что ж, и нам, пожалуй, пора, — Михаил Михайлович, упершись руками в колени, встал с дивана. Следом за ним безмолвной тенью поднялась Вера Федоровна. — Большое спасибо за гостеприимство. Очень приятно было познакомиться с вами, Сергей. Поздравляем вас с удачным выбором. Ну, и… счастья вам!

Палаткин пожал протянутую руку и с улыбкой кивнул. Юля подумала, что ей следует, наверное, изобразить на лице нежное смущение счастливой невесты, но уголки губ отказывались повиноваться. Впрочем, на нее никто особенно и не смотрел. И почтенные дамы, и уважаемый директор банка старались запечатлеть в памяти образ Сергея Селезнева, такого простого и домашнего, в этих джинсах и рубашке на кнопочках, провожающего их до самой двери. Уже поправляя прическу перед зеркалом в прихожей, Вера Федоровна все-таки не выдержала:

— Вы знаете, Сережа, я с самого начала вечера хочу вам сказать, что квартира у вас просто замечательная. Обстановка подобрана с большим вкусом, но признайтесь, вам ведь, наверное, помогала Юлечка?.. Здесь чувствуется, чувствуется влияние женщины! — она игриво погрозила длинным сухим пальцем.

— Ну, не без этого! — Палаткин развел руками. — Кое-что здесь, конечно, было и до нашего знакомства, но многое подсказала она.

— Я так и думала! — Вера Федоровна изобразила на своем лице торжественную маску, символизирующую всеобщую женскую солидарность, и кивнула мужу. Наверное, у них были какие-то свои давние и ставшие уже традиционными семейные проблемы и споры. А Юлька вдруг почувствовала себя безумно одинокой. Сейчас уйдут эти люди, пробурчит лифт, хлопнет дверца машины внизу у подъезда, и она останется вдвоем с мужчиной, который ей никто: ни муж, ни любовник и даже, наверное, еще не друг… Хотя, почему вдвоем? Она останется, сама по себе, наедине с осознанием собственной победы, а он — с крахмальным постельным бельем, пахнущим лавандой, и красными дамскими тапочками, заботливо спрятанными в глубине полочки для обуви.

Когда лифт, поглотив троих припозднившихся пассажиров, пополз вниз, Сергей закрыл дверь.

— Ну, как? Ты очень устала? — он уже привычным движением коснулся пряди волос на Юлькином виске и заправил ее за ухо.

— Нет, — отозвалась она спокойно, — «поминки» как «поминки», в меру торжественные… Только вот Симону ужасно жаль…

— Кого? — не понял Палаткин.

— Татьяну. Невесту Коротецкого. Это мы ее так между собой в экономическом отделе называем.

Сергей ничего не сказал и даже не стал недоуменно пожимать плечами. Видимо, его не особенно интересовали особенности женского банковского юмора.

— Понимаешь, я вот поиграла, потешила свое самолюбие, а ей, может быть, испортила жизнь… Коротецкий… Он ведь снова пытался признаваться мне в любви!

— Я так и понял, — Палаткин поправил ногой сбившийся коврик.

— И дело не в том, поверила я ему или нет. В общем-то не поверила! Просто он выбрал для себя другую игру. Играл во влюбленного жениха неординарной женщины, а теперь пытается изображать порядочного мужа, снедаемого страстью к Прекрасной и Недоступной… Симона… то есть Таня, она же не дура, она почувствует!.. Вот и получилось, что я самоутвердилась за счет несчастья других.

— Пойдем в комнату, — Сергей выключил бра в прихожей и легонько подтолкнул Юлю в спину.

В гостиной царило обычное послезастольное запустение. Кресла, сдвинутые со своих мест, слишком яркий, режущий глаза свет люстры, одинокая шпажка с оливками и ветчиной, покачивающаяся в подставке, как самая настоящая рапира, вонзенная в землю… Юлька обошла шкаф и села на диван, неловко стукнувшись о ножку стола коленками. Прямо перед ней в высоком узком бокале заколыхался недопитый Симонин коктейль, ломтик лимона, из последних сил цеплявшийся за хрустальный бортик, неслышно упал на скатерть.

— Не надо себя ни в чем обвинять, — Сергей убрал с подлокотника кресла пепельницу и сел совсем рядом. — В конце концов, разве лучше было бы ей жить в неведении. Мы все приняли участие в игре: кто-то выиграл, а кто-то проиграл…

Юльке хотелось спросить его о том, что ей делать сейчас с этим выигрышем? После слов Веры Федоровны о недавних «кухонных» мечтах по поводу настоящей помолвки смешно было и вспоминать. Селезнев останется Селезневым, Коротецкий — Коротецким. Наверняка Юрий не вынашивает планов воссоединения с бывшей любовницей. Адюльтер или, пусть даже, безответная пламенная страсть гораздо больше его устраивают. Да, и в общем-то, какое отношение к ее жизни теперь имеет Коротецкий? Его бледные, раздувающиеся ноздри, страдальчески изогнутые губы, поэтический излом бровей… Красивая картинка, и больше ничего! Холодный мозг с допустимым минимумом эмоций, искусно подогнанный образ рефлексирующего интеллигента. Все… Внутри пусто, нет этого живого, притягательного тепла мужественности… А может быть, просто ее внутренняя антенна уже настроилась на другую волну?

Юлька продолжала смотреть сквозь бокал на лежащую на скатерти черную виноградину, похожую на поджавшего лапки жука. Виноградина лежала неподвижно, блики от люстры на ее лакированном боку тоже не шевелились, и это казалось Юльке удивительным. Через открытую форточку в комнату рвался довольно холодный ветер. Он заставлял гардины негромко хлопать и трепал волосы на ее голове.

— А ты? Ты считаешь себя выигравшим или проигравшим? — вдруг спросила она негромко, не отводя взгляда от виноградины.

— Что сейчас об этом говорить? Мы ведь уже сложили фишки обратно в коробку, правда?..

После этих слов оставалось только встать и уйти… Юля в последний раз окинула взглядом гостиную, подвинула бокал ближе к середине стола и встала с дивана.

— Ты куда? — Сергей поднялся вслед за ней.

— Домой. Спасибо тебе большое, все было очень здорово. И вообще, звони, если что… Да, надеюсь, с посудой ты сам справишься?

— Нет, — ответил он совершенно серьезно, — не справлюсь.

Юлька обернулась, уже взявшись за ручку двери. Сергей по-прежнему стоял возле кресла. Свет от люстры падал прямо ему на лицо, отчего его кожа казалась не просто смуглой, а золотистой. Но черные волосы на гладко зачесанных висках почему-то все равно отливали холодной сталью. Он не улыбался, и в глазах его не было обычной иронии.

— Иди ко мне, — попросил он неожиданно мягко. Юля отпустила ручку двери и сделала несколько неуверенных шагов вперед. Где-то на ее пути попался низенький журнальный столик, выполненный в виде небрежно сложенных в стопку разноцветных фолиантов. Золотой обрез верхней книги больно царапнул Юльку по ноге. Она судорожно втянула в себя воздух и сделала еще шаг. В следующую секунду Сергей подался ей навстречу. И все вдруг стало необыкновенно ясным и простым. Простым, как воздушная петелька кружевной блузки, легко расставшаяся с перламутровой пуговицей под его длинными, чуть вздрагивающими пальцами. Ясным, как Сережины глаза, полуприкрытые и все же оставшиеся янтарно-чистыми. Габардиновые брюки сложились на полу диковинной бордовой розой, рядом с ними вытянулись черные джинсы. Юля не чувствовала ни дикой всепоглощающей страсти, ни безумного возбуждения, ей просто невыразимо важно было видеть крохотную капельку пота, выступившую на его виске, и глубокую морщинку, залегшую между напряженно и мучительно сдвинутыми бровями. Важно было слышать хриплое и частое дыхание и чувствовать его теплое эхо на своем плече. Сергей приподнял ее над полом почти сразу, как-то неуклюже ткнувшись лицом в левую грудь, и тут же откинул голову назад с коротким и глухим стоном. Его пальцы больно стиснули Юлькины ягодицы, она раздвинула колени в стороны испуганно и послушно и почему-то вздрогнула, когда прохладная кожа ее бедер соприкоснулась с его горячим мускулистым телом. Он уже двигался в ней неровными и сильными толчками, а Юля все никак не могла заставить себя отвлечься от мыслей о лифчике, до сих пор болтающемся на ее правом плече, и с постоянством маятника тыкающемся то в нее, то в Сергея колючей жесткой косточкой.

— Милая, хорошая моя, ласковая моя девочка, — вдруг прошептал на выдохе Сергей. Слова прозвучали так, словно он хотел о чем-то попросить, но не решался. И Юля, не зная, как объяснить ему, что она вся — его, и вся — для него, только обвила его плотнее тонкими, напряженными руками и прижалась губами к маленькой коричневой родинке под правым ухом. И вдруг она почувствовала необычное. Это было так не похоже на тот полусон-полуявь, в который погружал ее Коротецкий. Чувство казалось слишком телесным, слишком физическим. Где-то в животе, ближе к позвоночнику, вдруг натянулась какая-то жилка и тут же принялась наматывать на себя нервы, сосуды… У нее перехватило дыхание. И когда Сергей опускал ее спиной на ковер, она чутко вслушивалась в то, что происходило там, внутри, боясь вздохнуть или пошевелиться. Господи, только бы не спугнуть это слишком реальное, то, что обычно называют упоительным и божественным!..

Короткий ворс ковра мягко царапнул по лопаткам, прямо перед глазами возникло лицо Сергея с влажной черной прядью волос, налипшей на лоб.

— Сережа, что это? — спросила она, не успев устыдиться наивности вопроса.

— Сейчас, моя хорошая, сейчас, — выдавил он из себя с глубоким стоном и рывком вскинул ее вздрагивающие ноги к себе на плечи.

Нескромный электрический свет бил прямо в глаза, и в воздухе расплывались радужные круги, напоминающие пленку бензина на поверхности лужи. Где-то совсем близко, на столе, дребезжал стакан, а сосуды в глубине ее тела все продолжали стягиваться в эту единственную, почти болезненную точку. И вдруг Юлька не поняла, а скорее ощутила: важно не то, что происходит сейчас там, внутри, а то, что Сергей, Сережа, Сереженька чувствует это вместе с ней. Она, стыдясь своей маленькой, нечаянной экономности, подалась ему навстречу и тут же упала обратно, конвульсивно вздрогнув плечами, шеей, подбородком. Что-то лопнуло у нее внутри, и это было похоже на удар тока…

Юля смотрела в потолок и слушала, как ходят наверху соседи-полуночники. От виска к уху медленно стекала капелька пота. И ей казалось странным, что эта капелька вдруг такая холодная, а еще было удивительно, что ноги ее, вдруг ставшие чужими, до сих пор вздрагивают. Сергей лежал между ее раздвинутых колен, прижавшись небритой щекой к мягкому животу, и своими твердыми пальцами, как в полусне, чертил хитрые узоры на ее обнаженных бедрах.

— Мне не хочется ни о чем говорить, — вдруг сказала она задумчиво и тихо, — это плохо, Сережа? Плохо, что я молчу?

Он приподнялся на руках и поцеловал ее в губы. Потом они, сидя на ковре, доедали оставшийся виноград. Сергей рассыпался в извинениях по поводу ее измятых брючек, свернувшихся на ковре уж очень не к месту. А она легкомысленно махала рукой и объясняла ему, что габардин очень легко гладится.

— Ну, да, — вдруг согласился он, — тем более завтра воскресенье. От машины до квартиры ты можешь добежать и не в самом парадном виде, а там — заберешь из своего дома все вещи, которые могут тебе понадобиться, и переоденешься во что-нибудь другое.

— Я что, остаюсь у тебя? — спросила Юлька растерянно.

— Конечно, — Сергей, прищурив один глаз, невозмутимо посмотрел на люстру сквозь прозрачную зеленую виноградину, — посуду ведь ты так и не помыла?

* * *

До конца Сережиного отпуска оставалось несколько дней, и Юля с тоской размышляла о том времени, когда начнутся все эти кубки, соревнования, турниры, выездные встречи и прочая канитель. Сам Палаткин разговоров о своей работе старательно избегал. И стоило Юльке начать вздыхать на эту тему, как он тут же смешно морщил нос и принимался шевелить своими потешными оттопыренными ушками, чем смешил ее чуть ли не до истерики. Она знала, почему Сергей больше не хочет говорить о том дне, когда ему придется вернуться в свою спортшколу…

Как-то, дней десять назад, когда они вдвоем валялись на разложенном диване, Палаткин начал не всерьез и издалека:

— Юль, а Юль, а ведь когда у меня снова начнется трудовая жизнь, я не всегда смогу встречать тебя из банка.

— Ну и что? — Она попыталась пожать плечами, и ее шелковая блузка, скользнув по бело-кофейной обивке, собралась на спине мелкими неровными складочками.

— Да, ничего… Просто я представляю: приезжаю это я домой, а у плиты стоит красивая женщина в кухонном фартуке и разогревает ужин… Ты ведь будешь подогревать мне ужин, правда?

— Правда, — машинально откликнулась Юлька. И тут же попробовала вообразить, как это будет выглядеть… Скворчащие сковородки, дымящиеся кастрюльки, на светлом деревянном столе аккуратно порезанная зелень. А сама она сидит на корточках возле холодильника и достает с нижней полки какие-нибудь банки-склянки. Она уже чувствует, что вот-вот заворочается в замке ключ и войдет Сергей. Быстро разуется у порога и прямо в распахнутой куртке, веселый, уставший и пахнущий морозным воздухом, появится на кухне. Она повернется и еще не успеет захлопнуть дверцу холодильника, как Сережа прижмет ее к себе и потрется своей колючей черной щетиной о ее волосы.

— Ты где сегодня так долго? — спросят ее губы.

— Сначала в «пробке» застрял, потом машину в гараж ставил… А что, ты успела соскучиться?

Она закивает часто-часто и поднимет лицо для поцелуя…

От этой картины вдруг повеяло таким желанным домашним уютом, что Юлька даже зажмурилась. Нет, ей и сейчас было хорошо с Сережей. Но их нынешняя жизнь скорее была похожа на романтическое приключение двух влюбленных студентов. Она чувствовала себя чужой в этой квартире, где все еще незримо присутствовал дух другой женщины. Незнакомка мерещилась ей в полутемных коридорах, в складках гардин в спальне. Она мысленно рисовала себе стройную ногу с тонкой изящной щиколоткой, большим пальчиком игриво поддевающую красную велюровую тапку. «Что за наказание! — иногда думалось Юльке. — Нормальным людям являются привидения виконтов и графинь, ну, в худшем случае, старых отшельников, и только мне одной — призрак какой-то банальной дамской тапочки». Но, кроме шуток, ей не было здесь уютно, и она даже почувствовала себя неловко, когда впервые поняла, что наволочка теперь едва заметно пахнет ее духами.

Они занимались любовью по десять раз на дню, в перерывах готовили что-нибудь на скорую руку, быстро поглощали пищу и снова забирались в постель. И Юльке почему-то все чаще вспоминалась фотография, увиденная как-то на выставке: белая стена, криво висящая картина, и двое молодых людей в абсолютно пустой комнате, где только эти голые стены, деревянный пол и высокий потолок… У нее не было ощущения общего дома, и тогда она придумала для себя легенду: эту квартиру они снимают вместе с Сережей. Они еще не знают, сколько здесь проживут, и поэтому не спешат обосноваться и позволяют духу хозяйки беспрепятственно разгуливать по комнатам… Так стало значительно легче. И вот теперь, когда Сергей заговорил об этих ужинах и кухонных фартуках, Юлька вдруг поняла, что все изменится…

— А ты на самом деле хочешь, чтобы все было так?

— Конечно, — ответил он совершенно серьезно и тихонько погладил засохшую царапинку на ее голени. — А еще я знаю, о чем ты хочешь сейчас поговорить.

— О чем?

— О Палаткине и Селезневе, и о том, что пора объяснить все твоим коллегам по работе, да?

Юлька поморщилась и села на диване, обхватив руками колени. Она действительно думала о Селезневе, одним фактом своего существования отравившем то самое лучшее, что появилось в ее жизни. И еще она думала о Сереже, у которого хватает благородства самому предлагать ей этот разговор. То, что объяснение с сотрудниками «Сатурна» неизбежно, она поняла уже давно, и теперь ее больше волновало даже не то, что подумают о ней дамы из экономического отдела. Бог с ними, в конце концов! Она виновата и должна понести наказание. Но вот при чем здесь Сережа? Юля часто представляла, как будет возвращаться из банка с безжизненным, перевернутым лицом, еще не отошедшая от вылившегося на нее презрения. А он будет заглядывать в ее глаза снова и снова, чувствовать себя виновным в том, что он не Селезнев! И будет мучиться от того, что природа и родители дали ему именно такую внешность, уже прославленную однажды, и тем самым уготовили ему вечную роль «двойника», «клоуна», «поразительно похожей копии»…

Юлька помнила об этом, но говорить совсем не хотела. «Я должна все решить и все сделать сама. Может быть, на самом деле, стоит подыскать себе другую работу?» — подумала она, а вслух произнесла:

— Сережа, ты можешь пообещать мне одну вещь?

— Да, — он тоже сел на диване и посмотрел на нее спокойно и внимательно.

— Я хочу, чтобы мы прожили эти последние дни твоего отпуска как нормальные счастливые люди. И поэтому я объявляю табу на фамилию Селезнев. Мы не будем вспоминать о нем, мы не будем говорить о нем, мы будем выключать телевизор, как только на экране появится его самодовольная физиономия. Мы останемся только вдвоем — ты и я… А там посмотрим.

Сергей взъерошил пальцами ее волосы и тихонько поцеловал в затылок:

— Юлечка, Юлечка… Но ведь Селезнев ничего не…

— Все, табу! — она легонечко стукнула пальцами его по губам и прижалась к нему горячим, вздрагивающим телом…

Видимо, Палаткина тревожили те же мысли, потому что на ее предложение о табу он откликнулся с явным энтузиазмом. И теперь, уже когда Юлька нечаянно касалась в разговоре опасных тем, будь то окончание его отпуска или ее предположительный переход в другой банк, он ловко переводил беседу в более спокойное русло. Запрет на произнесение фамилии Селезнева соблюдался свято…

Сегодня она во второй раз осталась дома одна. Ненадолго, всего на какой-нибудь час, Сергею срочно понадобилось по каким-то делам заехать к Мишке. Юлька сидела на кухне и раскладывала на столе простенький пасьянс, который почему-то никак не хотел сходиться. Она загадала, что если соберет его с одной попытки, то выпутается из истории с Селезневым без видимого ущерба для себя и Сережи, если с двух — то неприятности, конечно, будут, но не глобальные, а если с трех — то придется изрядно помучиться. Пасьянс было положено раскладывать всего три раза, но Юлька делала уже четвертую попытку, постепенно переполняясь ненавистью к червовой даме, которая никак не позволяла вытащить из-под себя ни шестерку, ни девятку. Неожиданно из коридора донесся телефонный звонок. Пытаясь на ходу попасть ногой в тапку, она доскакала до аппарата и сняла трубку.

— Алло, Юля, это ты? — раздался на том конце провода голос матери.

— Да, — ответила она без особой радости. Следующий вопрос был традиционным:

— Твой новый возлюбленный дома?

Наверное, только мама могла с такой едкой иронией произнести эти слова: «твой новый возлюбленный». Юлька уже успела тысячу раз пожалеть о том, что дала ей телефон Сергея. Наверное, лучше было бы самой звонить домой и время от времени наезжать в гости. Мама старательно избегала называть Сережу по имени, как бы подчеркивая этим свое отношение «к очередному роману дочери», а когда он брал трубку, ограничивалась холодным и вежливым: «Здравствуйте, пригласите Юлю, пожалуйста».

— Нет, его нет дома, — ответила Юлька несколько настороженно. Присутствие в квартире Палаткина, конечно, не избавляло ее от необходимости выслушивать длинные нравоучительные монологи, но, по крайней мере, оправдывало нежелание вступать в дискуссию. Теперь же душещипательному разговору ничего не мешало.

— Он на работе? — светски поинтересовалась мать.

— Нет, я же говорила тебе: он пока в отпуске…

— А куда же его тогда, извините, на ночь глядя, понесло?

— Он поехал к другу. Возникли какие-то проблемы.

В трубке повисла секундная пауза, и Юлька явственно представила, как мама слегка искривляет в усмешке красивые, чуть увядшие губы:

— К другу? А почему он не пригласит его к себе домой? Если у них откровенный мужской разговор, ты вполне могла бы посидеть в другой комнате…

— Мам, что ты хочешь сказать? Говори прямо, — Юлька поудобнее уселась на пуфике и раздраженно смахнула с телефонной полочки неизвестно откуда взявшуюся пыль.

— А ты сама не понимаешь? Девочка моя, ты еще маленькая и глупая и многого не знаешь в жизни, но неужели прошлые ошибки ничему тебя не научили?.. Сук надо рубить по себе! Это очень мудрая и старая пословица. Если ты говоришь, что твой… новый знакомый обладает яркой внешностью и плюс к этому трехкомнатной квартирой, то надо бы уже задуматься, что ему от тебя нужно?

— Мама, ты опять?

— Да, опять! История с красавцем Коротецким тебя ничему не научила?

— Давай не будем трогать Юру. Тебе не нравилось, что он не зовет меня жить в свою квартиру, но Сережа-то привел меня к себе…

— И я не вижу в этом ничего хорошего! — провозгласила Людмила Николаевна даже как-то торжествующе. — Это означает только одно: Юрий, при всех его недостатках, с самого начала вел себя с тобой честно, и даже если судьбе было угодно…

Дальше полились дифирамбы в адрес Коротецкого, теперь превратившегося из безжалостного чудовища чуть ли не в воплощение добродетели. Юлька покорно слушала, меланхолично вычерчивая пальцем на полированной полочке слово «Сережа», и думала о том, что если Палаткин придет домой в ближайшие пять минут, то наверняка успеет увидеть на кухонном столе гадальные карты. И, конечно же, будет смеяться… А мама все говорила и говорила. Юля старалась не вникать в смысл ее слов и чувствовала себя из-за этого ужасно неловко. В ней еще иногда просыпалось детское желание обнять мамины колени и прижаться к ним щекой. И, самое странное, она была почти уверена в том, что и мама этого хочет. Но, то ли из-за непривычности этой близости, то ли из-за того, что все уже сложилось и устоялось по-другому, радостного воссоединения никогда не получалось. Мама начинала обороняться, заключая себя в стеклянную запаянную колбу из слов и излишне патетичных фраз, а Юлька против воли превращалась в молодую озлобленную стерву, упорно не желающую принимать мудрую помощь старшего поколения…

— Так что, думай, дочь. Разрывать отношения надо вовремя, пока это еще не может причинить сильной боли!

— Мама, — Юля произнесла это неуверенно и как-то задумчиво, — а хочешь, я познакомлю тебя с Сергеем. Мне кажется, он тоже будет рад этому знакомству…

— Тоже? А кто тебе сказал, что я буду рада? Нет уж, дорогая, я буду знакомиться теперь только с твоим будущим мужем, который придет к нам с отцом и официально попросит твоей руки. А все остальное…

В дверь длинно и настойчиво позвонили. Юлька почувствовала, как сердце ее быстро и радостно заколотилось. Непонятно почему Палаткину понадобилось звонить в дверь, когда у него есть свой собственный ключ, но, может быть, ему просто захотелось увидеть ее на пороге, пусть еще без кухонного фартука, но уже встречающую, уже ждущую?..

— Мама, Сережа пришел, — сообщила она в трубку. Видимо, нежность, переполнявшая ее, все-таки вырвалась наружу с оскорбительной для Людмилы Николаевны откровенностью, потому что на том конце провода тут же раздались холодные короткие гудки.

Юлька вздохнула, аккуратно опустила трубку на рычаг и подошла к двери. Ей не хотелось торопиться, и она накапливала в себе последние секунды ожидания, чтобы острее почувствовать радость от Сережиного возвращения. А карты на столе? Ну, и Бог с ними, с картами… Английский замок коротко щелкнул, дверь беззвучно вползла внутрь, и Юля напряженно сощурилась. В последний момент она успела не то чтобы понять, а скорее почувствовать, что это не Сергей. И поэтому даже не удивилась, когда от стены молча отделилась женская фигура. У дамы были длинные прямые волосы, распущенные по плечам, руки она прятала в карманах. Когда женщина вошла в прямоугольник света, Юлька наконец узнала Симону.

— Предлагаю перейти на «ты», потому что для нашего дальнейшего разговора это будет удобнее, — без предисловий начала гостья.

Юлька пожала плечами и, посторонившись, пропустила ее в квартиру. На Симоне было все то же драповое черное пальто, но теперь оно висело на ней, как на вешалке. «И когда она успела так похудеть?» — подумала Юля, разглядывая длинное лицо с заострившимися скулами, несколько запавшие, но от этого не сделавшиеся более выразительными глаза и едва заметные сухие морщинки в уголках рта. Она не видела Симону с того самого памятного дня и, честно говоря, не часто о ней вспоминала. Все связанное с Коротецким вдруг стало таким скучным и ненужным, что Юлька и думать забыла о его предстоящей свадьбе. Тем более что невеста, вероятно, погруженная в предпраздничные хлопоты, теперь совсем не появлялась в банке.

Симона, не дожидаясь приглашения, сняла пальто, повесила его на вешалку и наклонилась, чтобы расшнуровать ботинки. На шее у нее болталось то самое ожерелье из яшмы, в котором она была на банкете по случаю пятилетия банка. Юля запомнила его исключительно потому, что старалась смотреть только на эти коричневые камушки, перемежающиеся с золотыми шариками, когда Симона задавала Палаткину каверзные вопросы. Ей казалось, что если она встретится с этой стервой взглядом, то просто не сможет скрыть переполняющую ее ненависть. Сейчас ожерелье болталось прямо перед Симониным длинным носом, а сама она продолжала неприлично долго возиться со шнурками. В конце концов Юльке надоело наблюдать ее согбенную спину.

— Чем обязана? — спросила она с максимальной светскостью, не считая, впрочем, нужным скрывать свое недоумение.

Симона еще раз резко дернула за шнурок и выпрямилась. На щеках ее выступили красные пятна, грудь ходила ходуном. Но она довольно быстро справилась с одышкой и спокойно произнесла:

— Я хотела бы поговорить с тобой о Сергее. Кстати, он дома?

«Второй такой вопрос за последние полчаса», — мысленно отметила Юлька.

— Нет, его нет дома. И я не понимаю, почему мы с… тобой должны о нем разговаривать.

— Может быть, и не должны, — легко согласилась Симона. — Я только хотела предупредить: если вы и в самом деле собираетесь устраивать шумную помолвку с гостями из банка и очередным застольем, то лучше этого не делать.

Юля насторожилась. Она уже давно не вспоминала об этой случайной фразе, сорвавшейся тогда с Сережиных губ. Теперь она казалась не такой уж и важной, ведь произошло множество более значительных событий, но какое право имеет эта рыжая соваться в ее жизнь?

— Объясни, пожалуйста, почему?

— Да потому, — Симона вздохнула так, словно ей неприятно было произносить эти слова, — что после двадцатого ноября в Москву возвращается настоящий Селезнев. Наверняка ушлые молодцы из банка попытаются использовать вашу с Сергеем помолвку в рекламных целях, и Селезневу это может не понравиться. За эксплуатацию имени надо платить, иначе получится грандиозный скандал…

Дальше все происходило, как в полусне. Юлька ставила на кухне чайник, собирала на столе карты под равнодушным взглядом Симоны, насыпала в чашки растворимый кофе и лила из носика кипяток, пока суррогатная коричневая жижа не начинала стекать по краям. У гостьи с собой оказались хорошие сигареты. Они выкурили сначала по одной, потом еще по одной. И к моменту, когда Юля уже знала и о том, что Таня рассталась с Коротецким, и о том, что ей было все известно еще с конкурса двойников, пепельница была уже почти полной.

— Ну и что ты посоветуешь мне теперь делать? — она называла Симону на «ты» уже без видимого усилия.

— Ничего, — та пожимала плечами. — Были же у тебя какие-то планы до моего визита, так что живи, как наметила. Только сворачивай потихоньку свою легенду про Селезнева… Надо же, я и не думала, что твоего Палаткина на самом деле зовут Сергей. Бывают же такие совпадения!

Самое странное, что теперь Симона не казалась ей особенно страшной. Может быть, в этом было виновато освещение, но лицо ее даже приобрело своеобразную прелесть. Хотя слово «прелесть» не подходило к этим непривычным, слишком уж далеким от классики чертам, а имя Таня все еще не хотело удобно ложиться на язык.

Когда в разговоре повисла первая же неловкая пауза, Симона достала из сумочки блокнот и написала на листочке номер своего телефона.

— Возьми, позвонишь, если будет необходимость, — она протянула листок Юльке. — Сверхъестественной помощи не обещаю, но, по крайней мере, я смогу сообщить тебе кое-какую информацию о настоящем Селезневе. Я думаю, некоторое время для тебя это будет важно.

Сразу после этого она встала и направилась в прихожую. Юля не стала ее удерживать, понимая, что ее артистического таланта не хватит на то, чтобы изобразить искреннее сожаление по поводу ухода гостьи. В голове у нее царил полный хаос, и все-таки уже у самой двери она не выдержала и спросила:

— Таня, почему ты это делаешь? Ты ведь, кажется, должна ненавидеть меня?.. И еще… Почему ты ничего не сказала Коротецкому раньше?

Симона на секунду задержалась на пороге и пожала плечами…

Глава третья СЕРГЕЙ

Сегодня погода просто превзошла самое себя. Конечно, от холодного октябрьского вечера можно было ожидать мерзкого дождя и слякоти. Но чтобы к этому добавился еще и пронизывающий ветер! Селезнев, в общем-то, не относился к разряду мерзляков, но даже он успел пару раз зябко передернуть плечами, пока дошел от машины до подъезда. В окнах спальни горел свет, и он понял, что Лариса дома. Хотя куда бы она могла деться в такую погоду?

Как только он открыл дверь, то сразу почувствовал сладковатый запах ее сигарет, расползшийся по всей квартире. Лариска, при всей ее изысканности, курила неимоверную гадость, пахнущую почему-то подгнившими сухофруктами, как старая добрая «Вега».

— Лариса, — негромко позвал он от порога. Ему не ответили. Но Сергей был уверен, что она его слышит и просто не желает выходить из своего обычного для дождливой погоды легкого транса. Даже на звук его шагов она не обернулась, а лишь слегка дернула изумительным мраморным плечом, то ли неосознанно, то ли давая понять, что его присутствие все-таки замечено.

Лариса сидела на краешке кровати, поджав под себя ноги и уставившись в окно. На коленях у нее стояла пепельница со множеством окурков, а в длинных тонких пальцах с миндалевидными ногтями подрагивала очередная сигарета. Сергею никогда не удавалось поймать хоть на мгновение ее взгляд, когда она вот так смотрела в окно. Кто знает, может быть, ее светло-карие, почти желтые глаза в этот миг были просто отрешенными и распахнутыми, а может быть, в них появлялось что-то такое, что Лариса предпочитала прятать от окружающих? Во всяком случае, каждый раз она торопливо смаргивала, словно пытаясь избавиться от невидимой соринки, и ему доставался лишь мгновенный взлет черных с золотыми искорками ресниц.

Но сегодня она не спешила вернуться в реальный мир и продолжала сидеть неподвижно, лишь изредка стряхивая с сигареты длинный серый столбик пепла. Ее волнистые светлые волосы казались более тусклыми, чем обычно, особенно на фоне неимоверно яркого алого платья из тонкого трикотажа, которое заменяло ей домашний халат. Лариска вообще терпеть не могла все эти халатики, фартучки и тренировочные брючки, в которые запихивают себя большинство домохозяек. По квартире она ходила исключительно в коротком, облегающем и декольтированном, причем в основном без нижнего белья. И Сергею нравилось как бы нечаянно дотрагиваться до ее упругой груди, не замурованной в накрахмаленное кружево и начинающей призывно покачиваться при любом мимолетном прикосновении, нравилось забираться рукой под платье, когда она склонялась к кухонному столу. Иногда Лариса на это реагировала более чем благосклонно, а иногда начинала пищать, как самая обычная, не особенно сексуальная женщина. Да, в общем-то, она и была обычной женщиной со своими капризами и причудами и извечным желанием нравиться. И, как самая обычная баба, чтобы привести свое и без того безупречное лицо и прическу в порядок, она могла проторчать в ванной часа два. И сейчас, глядя на ее поникшие, как бы обессилевшие волосы, Сергей понял, что Лариса затосковала.

— Тебе грустно? — спросил он, присаживаясь на другой край кровати и раздумывая над тем, пощекотать или нет выглядывающую из-под ее попки маленькую розовую пятку.

— Да. Ты же знаешь, я плохо переношу дождь, — отозвалась она тихо и печально. — А в Италии, наверное, сейчас солнышко, и море теплое, и виноградники еще зеленеют…

— И гондольеры плавают по венецианским каналам, — привычно подхватил Селезнев. — Ты же знаешь, киска, мы не могли поехать. И уже тысячу раз с тобой об этом говорили.

— Но почему?

— Я же объяснял тебе. В театре только-только открылся сезон. Я не мог уехать, когда начинается работа над постановкой «Дон Жуана».

— Тебе что, дали роль? — Лариса развернулась и села к нему лицом, положив подбородок на колени и обвив их руками. Сергей опустил глаза. С «Дон Жуаном» что-то темнили, и он, поначалу твердо рассчитывающий получить заглавную роль, в конце концов начал сомневаться. Главный режиссер отмалчивался или деликатно уводил разговор в другую сторону, а он все упрямо не хотел верить, что дело в его последних, без сомнения успешных и, может быть, слишком кассовых фильмах.

— Нет, роли мне не дали. Но ведь ее еще не дали никому.

— Господи, за то время, пока твой ископаемый режиссер разберется со своими гениальными замыслами, мы могли бы уже съездить туда и обратно, — Лариса улыбнулась примирительно и небрежно потрепала его по волосам. Ее пальцы были твердыми и холодными, а ладошка едва уловимо пахла «Аллюром». Сергей перехватил ее руку возле тонкого запястья и быстро прижал к своим губам. Ей, как всегда, оказалось достаточно легкого намека. Лариска скользнула спиной по покрывалу, уже слегка раздвигая колени, но лишь слегка, чтобы светлый пушистый холмик показался всего на одно мгновение, и выгнулась, как потягивающаяся кошка, обвивая его шею руками и привлекая к себе.

— Ну, почему, почему мы тогда сказали всем, что уезжаем? — по-детски канючила она, подаваясь вперед бедрами, и с совсем не детской иронией наблюдая за тем, как Сергей дрожащими пальцами пытается справиться с ремнем на джинсах.

— Я же… говорил… тебе, — в паузах между словами он пытался полноценно вдохнуть, — что хочу хотя бы… немного… пожить спокойно, подумать, а не отбиваться от дурацких предложений… И вообще, — он с силой прижал к себе ее бедра и скользнул руками вверх, к лопаткам, отрывая Ларису от кровати и глядя в ее янтарные глаза, — я хочу просто побыть с тобой.

Сегодня ее потянуло на экзотику, и белоснежному постельному белью она предпочла шершавый пуфик возле телефона. Пуфик был довольно старинным, с маленькими хлипкими колесиками. И только теперь, глядя на игру света и тени на чуть выступающем, восхитительно округлом Ларискином животике и слушая, как мягко стукаются о стену ее лопатки в такт визгу плохо смазанных роликов, Сергей подумал, что ее идея купить этого мастодонта был не такой уж и плохой. В самый ответственный момент зазвенел телефон. Селезнев неловко дернулся, но горячие, напряженные ноги, лежащие на его плечах, так требовательно и в то же время просяще стиснули его шею, что он мгновенно позабыл и про чуть ли не подскакивающую трубку, и про навязчивое дребезжание, бесцеремонно царапающее уши…

Когда все закончилось, Лариса, как ни в чем не бывало мурлыкая под нос какую-то развеселую песенку, направилась в душ. Сергей проводил взглядом ее восхитительно женственную фигурку с двумя чудесными ямочками на пояснице, задвинул пуфик на место и пошел в спальню. Сегодня ему предстояло сообщить ей одну новость, которой она не должна была особенно обрадоваться. Портить настроение ни ей, ни себе не хотелось, поэтому Селезнев решил оттянуть неприятный момент. Когда Лариса вернулась из ванной, он, не вставая с кровати, кинул ей красное платье и как бы между прочим поинтересовался:

— Кстати, ты не хочешь сегодня съездить в ресторан или в клуб?

Она замерла, держа в одной руке платье, а в другой полотенце, упоительно красивая в своей первозданной наготе.

— Ты серьезно? — Лариска переступила с ноги на ногу, и с ее влажных, потемневших волос на грудь упала прозрачная крупная капля. Капля секунду-другую, как бы раздумывая, повисела на соске, а потом снова сорвалась вниз, оставляя мокрый след на животе и бедре. — Я думала, ты устал, и мы будем сегодня весь вечер сидеть у телевизора или упадем в кровать уже часов в десять…

— А ты что, против кровати? — попытался пошутить Сергей, чувствуя, как при одном упоминании об усталости начинают наливаться противной тяжестью спина и ноги.

— Да нет, конечно, нет…

Он посмотрел на нее испытующе.

— Нет, не против… Но ты же знаешь, что я просто умираю в дождь, мне надо к людям, к шуму и музыке, — Лариса улыбнулась виновато и ласково и, присев на край кровати, провела по его голени ладошкой. — Шерстистый ты мой!.. Так что, мы едем?

Уже через пять минут она носилась по квартире, гремя косметичкой, гудя феном, но так и не удосужившись одеться. Сергей продолжал валяться на кровати, сцепив руки за головой, бездумно улыбаясь и понимая, что раньше, чем через час, они из дома не выйдут. Впрочем, в клубе «Белая мышь» программа продолжалась до самого утра, так что можно было не торопиться. Он прикинул, что сегодня там по идее должен появиться Димка Санталов с подругой и Гена Авдеев, если он, конечно, прилетел со съемок в Крыму, так что компания может подобраться неплохая. Ну и черт с ней, с усталостью, пусть девочка развлекается! Правда, Генка опять будет смотреть на нее жадными глазами и ныть: «Селезнев, а Селезнев! Для меня Лариса — женщина мечты, а у тебя и так баб много. Может быть, уступишь ее мне?» Все это, конечно, не выходит за рамки дружеских приколов, но иногда начинает утомлять…

Лариса появилась из ванной ровно через сорок пять минут, потрясающе красивая в своем новом пурпурном платье с воротником-стоечкой и «капелькой» на спине. Матово поблескивающая ткань мягко струилась по ее бедрам, и Сергей даже на мгновение задумался о том, что в «Белую мышь» не страшно опоздать и еще на часок. От ее снова пышных и волнами спадающих на плечи волос веяло все тем же «Аллюром», но теперь даже знакомый запах казался другим. Более дерзким, более запретным, более манящим… Селезнев встал с кровати и подошел к ней вплотную, рука его уже потянулась к ее безупречно красивой груди, когда Лариса вскинула на него счастливый и благодарный взгляд:

— Ну что, мы едем, Сережа?

Он усмехнулся, легонько щелкнул ее по носу и ответил:

— Едем.

«Свою состоятельность самца ты сможешь доказать ей и ночью, — размышлял он, сидя перед ней на корточках и помогая зашнуровать ботинки. — А пока пусть девочка как следует отдохнет. Ты ведь и так из-за своих метаний и исканий лишил ее Италии».

Уже почти перед самым клубом из-за поворота вынырнула голубая «Волга» с кольцами на крыше и свадебными лентами на капоте. Сквозь стекло виднелся кружевной белый «холмик», склоняющийся к мужскому плечу. Видимо, в десять часов вечера невеста еще и не собиралась отправляться в брачную постель.

— Сережа, смотри! — Лариса удивленно приподняла брови и указала на свадебную машину пальцем. — Это они что, до сих пор после ЗАГСа по городу катаются?

— Не знаю, — Селезнев пожал плечами. — Может быть, просто сбежали от гостей. Наверное, им не хочется, чтобы сегодняшний день уже остался за дверями спальни.

— О! Да ты романтик! — она с нарочитым удивлением покачала головой и достала из сумочки пачку своих отвратительных сигарет и зажигалку. Сергей поморщился, уловив знакомый запах гнилых сухофруктов, а Лариска вдруг неожиданно печально спросила: — А ты, Сережа, почему на мне не женишься?

Селезнев с удвоенным усердием и утроенной озабоченностью принялся наблюдать за дорогой. Этот вопрос, в начале их отношений всплывавший гораздо чаще, теперь подавался редко, но зато с фирменной приправой из щемящей грусти и покорной безысходности. А Сергей не то чтобы не хотел, а просто не мог на него ответить. Он и сам не знал, почему не делает предложения Лариске. Она и красивая, и неглупая, и вроде бы любит его по-настоящему… Впрочем, как по-настоящему? Ему иногда начинало казаться, что все эти роли суперменов и сексуальных сверхчеловеков вытрясли из него само понятие о любви, саму способность ее чувствовать и узнавать. Остались только несколько условных рефлексов: распахнутые глаза партнерши, ее полуоткрытый рот, нежность во взгляде и расходящиеся колени… Вот она — любовь! Правда, один молодой режиссер как-то решил соригинальничать и, круша все каноны современного боевика, пригласил на роль его возлюбленной тощую замухрышку с острыми восточными скулами, жидкими волосенками и плохими зубами. Наверное, он пытался донести до зрителей другое понятие о любви. Но, за исключением неприятности поцелуя, отсутствия округлости форм и киногеничности дамы, все осталось точно таким же: распахнутые глаза и раздвигающиеся ноги… Сергей избегал смотреть на Ларису и ждал, когда призрачный след вопроса растает в воздухе. Она обычно быстро успокаивалась и сама переводила разговор на другую тему. Впрочем, сегодня пауза явно затягивалась.

— Ну, ладно, — проговорила она наконец таким тоном, будто утешала сама себя. Но Селезневу явственно почувствовался легкий отзвук ультимативности и угрозы. — Мы вернемся к этому разговору позже. Вот снимешься ты у Станченко, получишь свой гонорар, поедем в Италию… или нет, во Францию! И там все решим… Тем более будет уже полтора года, как мы вместе.

— Лариса, я отказался сниматься у Станченко, — глухо, но внятно произнес Сергей. Она не удивилась, не кивнула согласно, а только вытащила из пачки новую сигарету. Его взгляд неудержимо тянулся к этим длинным гладким пальцам с блестящими перламутровыми ногтями. Пальцы достали сигарету аккуратно и ловко поднесли ее к губам От зажигалки взметнулся легкий язычок пламени.

— Ну, и что ты теперь собираешься делать?

— Ничего, — он пожал плечами. — Через месяц пробы для «Последней вспышки», а пока буду спокойно работать в театре.

— Ты же читал сценарий этой несчастной «Вспышки»! Это же абсолютно, абсолютно некоммерческий фильм. Ты, мой дорогой, слишком рано причислил себя к мэтрам, у тебя пока еще нет возможности выбирать и копаться и уж тем более отдаваться «чистому творчеству»! Тебе нужно делать имя!

Лариса говорила по-прежнему спокойным, тихим голосом, и только ее красивые яркие губы начали едва заметно подергиваться. И было что-то странное и страшное в этом контрасте равнодушного голоса и почти истерично вздрагивающих губ. Сергей нахмурился.

— Лариса, только не надо делать вид, что для тебя это новость. Мы ведь, кажется, уже обсуждали, что я больше не буду сниматься в подобных фильмах. Все! Период суперкрутых боевиков для меня закончен.

— Обсуждали! — развернулась она. И Сергей увидел, что янтарь в ее прозрачных глазах начал плавиться, снова превращаясь в кипящую смолу. — Но такого гонорара, как Станченко, тебе никто не предлагал! И потом, мой милый мальчик, ты не такой уже замечательный актер, и тебе просто повезло найти удачный образ, так будь добр, выжми из него все возможное!.. Говорить что угодно и мечтать сниматься хоть у Феллини тебе никто не запрещает, но глупо, ты понимаешь, глупо из-за каких-то дурацких амбиций лишать себя перспектив!

Селезнев повел плечами и поморщился, болела растянутая спина. Усталость, по-дружески согласившаяся подождать до утра, снова выползала наружу. Наверное, проще всего было бы успокоить Ларискины напряженно изогнутые губы поцелуем, но ему почему-то не хотелось к ней прикасаться.

— Что ты молчишь? — снова начала она.

— А о чем говорить? Ничего ведь не случилось? Я буду работать в театре и сниматься. Реже, конечно, чем теперь, но зато в тех фильмах, в которых хочется. И потом…

— И потом у тебя ничего не будет, — с жестким сарказмом констатировала Лариса. — Останутся несколько ролишек в театре, три рубля в кармане и вечный просительный взгляд: «Ну, снимите хоть где-нибудь! Ну, дайте работу!» Твое время уйдет очень быстро, и если сейчас ты сойдешь с экрана, тебя забудут уже через полгода…

От любой другой женщины можно было бы ожидать если не продолжения скандала, то хотя бы ледяной холодности или, по меньшей мере, горькой усмешки, изредка изламывающей губы. Но Лариса умела вести себя на публике. Поэтому в «Белую мышь» они вошли рука об руку, олицетворяя собой самую счастливую пару, которая когда-либо существовала на свете. Сегодня здесь выступал какой-то джазовый ансамбль. Музыка абсолютно не соответствовала настроению Селезнева, впрочем, как и излишне суетливая, тусовочная атмосфера. Но зато Лариса немного ожила. И ему даже почудилось, что в красных всполохах света напряженные и прекрасные черты ее лица смягчаются и кипящая смола взгляда снова превращается в прозрачный янтарь. Сергей шел по проходу между столиками, прижимая к себе ее обнаженный локоть, и думал о том, что, наверное, был слишком резок и непримирим и что девочку элементарно тревожит ее да, в общем-то, наверное, и его будущее.

Димки Санталова в зале не оказалось, зато Генка Авдеев был тут как тут. Уже изрядно принявший, он тем не менее не производил отталкивающего впечатления. В подпитии Генка обычно становился «очаровашкой». Так вышло и на этот раз. Авдеев сидел, откинувшись на спинку стула, одной рукой приобнимая худющую коротко стриженную девчонку, а другой, в такт музыке, размахивая фужером с шампанским. Девчонка, похоже, была ему не любовницей, а просто подружкой, слишком уж равнодушно лежала Генкина кисть на ее плече, да и она сама не прилагала ни малейших усилий для того, чтобы принять хоть сколько-нибудь сексуальную позу. Увидев Сергея и Ларису, Авдеев приветственно помахал им фужером, и несколько капель золотистого шампанского, сверкнув в воздухе, упало на его светлые брюки. Генка негромко выругался, оставил в покое плечо соседки и принялся сосредоточенно разглядывать несколько влажных темных пятнышек. Впрочем, через секунду от его озабоченности не осталось и следа.

— А, ну, и шут с ними! — он махнул рукой и указал глазами на пятнышки. Причем произнес он это таким тоном, словно пытался в первую очередь успокоить окружающих, а не себя. — Серега, Ларочка, я ужасно рад вас видеть!.. Только сегодня прилетел в Москву, пришел в эту «Мышь»… белую! А здесь ни одной родной рожи. Нет, знакомых-то, конечно, пруд пруди, а вот родных… По-настоящему родных!..

Лариса тихо улыбаясь, водила пальчиком по белоснежной скатерти, и по ее перламутровому ноготку разбегались радужные блики. Авдеев продолжал нести пьяную ерунду, а Сергей силился вспомнить, где он видел эту коротко стриженную девчонку, которая держалась в их компании как свой парень и своим поведением давала понять, что они знакомы. Минут через десять в разговоре наконец-то промелькнуло ее имя — Настя, и Селезнев сразу утратил к ней всякий интерес. Нет, он, конечно, не вспомнил, откуда знает эту девушку, но полученной информации было достаточно, для того, чтобы не поставить в неловкое положение ни ее, ни себя вопросом: «Простите, а как вас зовут?» Они немного перекусили, выпили, и Сергей, незаметно коснувшись под столом бедра Ларисы, негромко спросил:

— Ты не хочешь потанцевать?

Она не отдернула ногу и не убрала его кисть, а только тихо и грустно сказала:

— Я бы с большим удовольствием просто посидела, Сережа…

И опять ему не удалось встретить Ларисин взгляд, зато он успел заметить, как ресницы ее быстро-быстро затрепетали, словно пытаясь удержать наворачивающуюся слезу. Конечно же, она была слишком умна и для того, чтобы плакать в людном месте и тем более изображать смятение чувств. Но, похоже, разговор в машине и в самом деле сильно ее расстроил. Селезнев убрал руку и почти физически почувствовал, как между ними образовалась прозрачная холодная стена.

Они еще некоторое время поболтали вчетвером, а потом уже Авдеев попытался пригласить Ларису на танец. В этот раз она не отказалась и поднялась с места светски-вежливая и бесконечно грустная. Сергей пару раз глянул в их сторону, а потом увлекся разговором с Настей, которая тараторила, не переставая, и улыбалась жизнерадостно своим тонкогубым, но все же очаровательным ртом. Забеспокоился он только тогда, когда началась следующая композиция, а ни Авдеев, ни Лариса не вернулись к столу. Селезнев обвел глазами зал, не нашел знакомого пурпурного платья и, извинившись перед собеседницей, вышел в коридор.

Он подсознательно ожидал увидеть именно это, и все же в первый момент до боли удивился Ларискиной пошлости и неоригинальности. Пурпурное платье, скомканное и задранное на бедрах, сначала отразилось в зеркале. Но еще до того, как Сергей увидел эти голые колени и елозящие между них мужские ноги в светлых брюках, он услышал:

— Да, я люблю его и, наверное, долго еще буду любить. Но я для него — ничто, ноль, пустое место… Сережа думает, что мне нужны его деньги. Господи, какая это чушь! До сегодняшнего дня я еще надеялась, что я, Лариса Сибиркина, стану для него чем-то большим, чем постельная принадлежность… Ладно, Бог с ним, наверное, я просто должна уйти, чтобы ему не мешать…

Слова перемежались вздохами и короткими, будто случайно вырвавшимися стонами. И это было отыграно с просто блестящим актерским мастерством. Если бы не слишком хорошая акустика в гулком коридоре, отбрасывающая любой шорох от стен и потолка, как пинг-понговский шарик, если бы не чуть волочившаяся после недавнего неудачного падения нога Сергея, делавшая эхо его шагов очень характерным, он бы, может быть, и поверил в то, что Лариса не слышала его приближения…

Во всяком случае, свой промах она, видимо, поняла. Потому что когда он вежливо предложил домой вернуться вместе, она только покачала головой и ничего не сказала. В Ларисином взгляде не было уверенности, позволяющей поверить в то, что она действительно самостоятельно и осознанно приняла решение. И Сергею на какое-то мгновение захотелось прижать ее к себе, нежно и ласково, как маленькую девочку, разрешить ей поплакать и вытереть слезы, скатывающиеся по крыльям носа.

— Так не поедешь? — спросил он, не уверенный в том, какой ответ хочет услышать.

— Нет, — сказала Лариса и поправила на плече съехавшую лямочку.

За вещами она заехала на следующее утро. Покидала их в просторную сумку небрежно и быстро. Селезнев стоял в дверях спальни и наблюдал, как мелькают в ее руках ажурные трусики и лифчики с тонюсенькими бретельками, как с тихим вздохом сползают с плечиков длинные вечерние платья. Сегодня на Ларисе были обычные светлые джинсы и черная водолазка, и, наверное, поэтому она казалась гораздо более домашней, чем обычно. Он смотрел на ее золотистые волосы, высоко сколотые на затылке, на ее шею с едва заметным, легким пушком и не чувствовал ни желания, ни горечи расставания. «Наверное, я моральный урод, — в какой-то момент промелькнуло у него в голове. — Уходит близкая, может быть, любимая женщина. А я размышляю о том, что по законам жанра где-то ближе к финальной сцене она все равно должна вернуться и броситься мне на шею».

Когда с одеждой было закончено, Лариса переместилась к тумбочке и в ту же сумку принялась сбрасывать флакончики с духами, тюбики губной помады и еще какие-то разноцветные баночки. Одна из них, белая и круглая, похожая на пасхальное яйцо, выскользнула из рук и, глухо ударившись об угол кровати, раскололась на две половинки. По комнате мгновенно распространился тонкий аромат дорогого крема. Лариса всхлипнула, подтянула колени к подбородку, спрятала лицо в ладонях и заплакала. Сергей, секунду поколебавшись, все же подошел к ней и сел рядом на корточки. Ее округлые плечи никак не напоминали худенькие плечики подростка, но и они вздрагивали так, что сердце замирало от жалости. И он вдруг впервые подумал о том, что девочке, на самом деле, могло быть холодно и плохо рядом с ним, что это он, уставший от навязчивого внимания поклонниц и бесстыжей готовности множества женщин прыгнуть в его постель по первому же зову, просто разучился делиться теплом. И он задал самый глупый из всех возможных вопросов:

— Почему ты плачешь?

— Потому что это был очень хороший крем! — с неожиданной злостью ответила Лариса и, встав с пола, повесила сумку через плечо. Уже у порога она на секунду замешкалась, словно хотела что-то еще сказать. Сумка лежала у ее ног, как старая толстая собака.

— Тебя, наверное, нужно отвезти? — Сергей кивнул на баул.

— Нет! — возразила она даже как-то удивленно и, как бы сама для себя, с горькой усмешкой добавила: — Подумать только! Я по собственной инициативе расстаюсь с самим Сергеем Селезневым!.. Мама дорогая! Будет что вспомнить на старости лет…

…Это было странно, но Сергей не чувствовал острой горечи потери. Гораздо более ощутимой была обида. «Я расстаюсь с самим Сергеем Селезневым!»… Он прекрасно понимал, что Лариска сказала это специально, чтобы побольнее укусить напоследок, но если она произнесла это вслух, значит, подобная мыслишка все-таки появлялась в ее идеально красивой голове. «С самим Сергеем Селезневым»!.. Он слонялся по кухне, от подоконника к двери и обратно, стряхивая пепел с сигареты в две разные пепельницы по очереди, и никак не мог избавиться от назойливого, неприятного ощущения… Вот она, Лариса, красивая, сексуальная, протягивающая ему для поцелуя губы. Но ему ли? Ему ли, Сереже Селезневу, у которого нудно болит растянутая нога, который любит наваристый борщ и терпеть не может тараканов? Сереже ли Селезневу, который постоянно страдает от собственной несобранности и не умеет сам просыпаться по будильнику?.. А может быть, все-таки Барсу, смелому, безжалостному, овладевающему женщиной несколько снисходительно и до конца так и не отдающемуся страсти?..

Как он и предполагал, запах Ларисиных сигарет еще витал в квартире. Сергей вдруг вспомнил, что сколько бы она ни курила, волосы ее все равно пахли только свежестью и чистотой. А еще они были тяжелыми и шелковистыми, и их было приятно наматывать на палец, а потом отпускать, глядя, как упрямый локон все равно закручивается спиралью. Наверное, будь сейчас Лариска дома, она бы уже сидела перед телевизором и, вытянув вперед длиннющие ноги, смотрела сериал. В какой-то момент Селезневу даже показалось, что он слышит тихий скрип кресла… Но он хорошо знал, что в квартире никого нет и скрипеть могут разве что распахнутые дверцы шифоньера, ощерившегося рядами опустевших полок.

Найти записную книжку оказалось делом пяти минут. Так и не расставаясь с очередной сигаретой, Сергей подошел к телефону и, глядя в блокнот, набрал постоянно вылетающий из головы номер.

— Олег, привет!.. Да, я… Нет, все нормально. Слушай, приезжай сегодня ко мне после работы и Мишку с собой прихвати. Посидим, попьянствуем в мужской компании… Нет, Ларисы не будет… Я потом все расскажу… Значит, о’кей? Договорились?.. Ну, пока. Жду.

Он опустил трубку на рычаг и оттолкнул ногой к стене ненавистный пуфик…

* * *

Второй день интеллигентной пьянки в чисто мужской компании близился к концу. Олег сидел, развалясь в кресле, и лениво гонял по блюдцу последнюю оливку, то ли на самом деле пытаясь нацепить ее на вилку, то ли просто забавляясь, как кошка с мышью. Мишка придирчиво изучал этикетку на коньячной бутылке и пытался принюхаться к содержимому через пробку. Сергей, лежа на диване, целился дротиком в дартс, висящий на стене в коридоре.

— Мне кажется, братцы, мы начинаем медленно, но верно входить в стадию тупого похмельного оцепенения, — наконец провозгласил Олег, все-таки пронзив острыми зубчиками вилки несчастную оливку и отправив ее в рот.

— А что ты предлагаешь? — Мишка отставил в сторону бутылку.

— Я предлагаю выпить!

Сергей скептически усмехнулся и метнул дротик в мишень. Игла воткнулась в самый центр, пару раз качнулась влево-вправо и упала на пол. Он вдруг подумал, что Лариса сейчас наверняка заметила бы вслух, что пьяным везет, что в следующий раз он обязательно промахнется и проделает своим дурацким дротиком очередную дырку в обоях. Он продолжал ждать острой боли, как пациент, во рту которого орудует бормашиной стоматолог, но она почему-то все не приходила. Правда, ожидание само по себе было довольно мучительным. Сергей осознавал, что ему должно быть Плохо, читая в глазах друзей сочувствие и понимание, замешанное на крепкой мужской солидарности. Он понимал, что должен страдать, натыкаясь взглядом то на забытый тюбик губной помады, то на пудреницу. Но больше всего его раздражало то, что Мишка с Олегом тоже видят эти тюбики и коробочки и деликатно отводят глаза, стараясь не напоминать ему, не делать больно ему… А он не ощущал ничего, кроме обиды на то, что его предали, и неудобства от нового своего статуса мужчины, «разбежавшегося» с постоянной любовницей, почти женой…

— Кстати, а почему бы в самом деле не выпить? — Он резко вскочил с дивана, встряхнулся и взял с пола бутылку, оставленную Мишкой.

— Вот и я говорю! — одобрительно кивнул Олег. — Предлагаю поднять бокалы… то есть рюмки за твой последний фильм, после которого ты решил устроить себе такие замечательные каникулы!

— За этот фильм мы уже вчера пили четыре раза, — встрял Мишка.

— Ну и что? За хорошее кино можно и десять раз пить… Нет, Миха, ну ты скажи, могли мы когда-нибудь подумать, что из нашего оболтуса-одноклассника вырастет краса и гордость российского кинематографа?

— Ребята, ну, ладно, хватит вам уже, — Селезнев поморщился.

— Скромник! — снова заметил Мишка.

Олег откупорил бутылку, наполнил рюмки и двумя пальцами, как фишки в казино, пододвинул их к друзьям. Коньяк попался хороший и пах совсем не клопами, а чем-то маняще терпким и чуточку сладким.

— Ну что, выпьем за твою карьеру? За фильмы, призы кинофестивалей, толпы поклонниц и женщин, влюбленных… ну, и вообще…

Видимо, Олег хотел по-другому закончить тост, но на слове «женщин» осекся, явно вспомнив о Ларисе. И от этого получилось еще хуже. Повисла неуклюжая пауза, Мишка забарабанил пальцами по столу, и Сергей торопливо, боясь, как бы молчание не стало слишком долгим, с нарочитой мужской грубоватостью произнес:

— Да, замотали уже все эти бабы, честное слово!.. Понимаете, мужики, ценность запретного плода теряется, когда он становится слишком доступным. Об этой пресловутой загадке женщины я уже и не говорю. Она и всегда-то, еще в незапамятные времена была только карнавальной маской, но если раньше эту маску, по крайней мере, делали качественно, из бархата, парчи и страусиных перьев, то теперь обходятся раскрашенной папиросной бумагой. Все слишком просто, грубо и некрасиво… Женщина стала слишком доступной, чтобы оставаться по-прежнему желанной!

— Зажрался! — авторитетно заявил Мишка и печально покачал головой. — А вот скажи, Серега, ты помнишь Оксану Малькову из параллельного класса? У нее были такие легкие белые волосы и длинные тонкие ноги, помнишь?

— Конечно, помню, — Селезнев усмехнулся и смущенно потер подбородок.

— Боже, что это была за любовь!.. Ты же вроде бы для того, чтобы ее поразить, даже из окошка третьего этажа прыгал?

— О, я помню этот полет! — Олег опустошил рюмку и поставил ее на стол. — И вопли директора, несущегося по лестнице, тоже помню… Бедный-бедный Анатолий Петрович не знал, что это было началом карьеры будущего супергероя.

— А Оксанка меня все равно не полюбила, — Сергей откинулся к кресле, свесив руки с подлокотников.

— Ну, так ты же тогда еще не был Сергеем Селезневым, — пожал плечами Олег и, спохватившись, добавил уже другим тоном: — Прости, Серега, неудачная шутка…

Темнело. В окнах дома напротив почти всюду горел электрический свет. В некоторых из них то появлялись, то исчезали игрушечные темные фигурки, безликие и одинаковые, бесплатные актеры театра теней. Сергею вдруг вспомнилась популярная брошюрка по психологии, которой взахлеб зачитывалась Лариска. Книжка была уже изрядно потрепанной, и она каждый раз слюнила длинный, изящный пальчик, чтобы перевернуть страницу.

— Вот слушай. — Лариса нащупывала сзади себя кресло, опускалась в него и принималась цитировать: — «Если вы действительно чего-то хотите добиться в жизни, то недостаточно просто поставить себе цель. Нужно выбрать «исполнителя». Для этого представьте себя Мерилин Монро, Альбертом Эйнштейном, Рокфеллером и действуйте точно так, как действовал бы выбранный вами герой. «Играйте» в него даже в мелочах: ешьте так же, смотрите так же, разговаривайте так же. И многое, что прежде казалось вам недоступным, вдруг станет совсем простым»… Здорово, правда?

Тогда он покорно соглашался и энергично кивал головой, начиная подкрадываться к ее голой круглой коленке. А сейчас ему хотелось стукнуть кулаком по стене и закричать: «Я всегда был Сергеем Селезневым! Меня назвали так при рождении. И этот тип на экране со стальными мышцами и сплошной полосой везения в жизни не имеет ко мне ни малейшего отношения. Я не хочу все время играть в него. Не нужно меня заставлять!»

Ребята за столом молчали. Мишка неторопливо допивал свой коньяк, Олег сосредоточенно изучал плоский ровный экран телевизора, покрытый тоненьким слоем пыли. Сергею вдруг стало неловко. Что же это получается? Пригласил друзей только для того, чтобы они наблюдали его психологические «ломки» и следили за собственными языками: не дай Бог не сказать неосторожного слова, не дай Бог не наступить на больную мозоль!

— Вот что, — проговорил он вдруг с вымученным оптимизмом, — давайте-ка съездим в какой-нибудь ресторан или клуб, а то, сидя в квартире, закиснуть можно!

— А что, клубы тебе еще не прискучили? — поинтересовался Мишка.

— Нет, — Селезнев подошел к окну и сел на подоконник. — Только давайте выберем такой, где не тусуется актерская братия.

— Угу, — Мишка уже достал с полки шкафа газету и принялся ее внимательно изучать. — Так, так, так… Что тут нам предлагается?.. О! — Он неожиданно замер, уткнув палец в какую-то строчку. — Ну, ребята, не знаю, как на сегодня, а на субботу я обещаю вам просто грандиозное развлечение!..

… Через час они уже входили в кабинет главного администратора клуба «Старый замок». Администратором оказалась приятная женщина лет сорока — сорока пяти в элегантном английском костюме и шарфике, с легкой небрежностью замотанном вокруг начинающей стареть шеи. Она поднялась из-за стола и вышла им навстречу раскованной и в то же время безукоризненно светской походкой бывшей манекенщицы.

— Чем могу быть полезна?

Мишка прокашлялся, поправил прическу и неуверенным голосом троечника произнес:

— Понимаете, у нас друг — двойник.

Слово «двойник» в его устах прозвучало примерно так же, как олигофрен. Олег подавил смешок, а Сергей, для пущего эффекта пока прячущийся за спинами товарищей, улыбнулся. Дурацкая затея начинала казаться все более интересной. И, действительно, чем плохо сыграть самого себя? Ведь можно будет наконец выпустить пар, изобразив своего «драгоценного» экранного собрата с той долей иронии, которой он заслуживает. Здесь не нужно будет выслушивать режиссерские окрики типа:

— Эй, Сергей, что ты там мудрствуешь? Ты что, монолог «Быть или не быть» читаешь?.. Проще, проще работай. Зрителю не нужны твои душевные искания, в этом эпизоде просто выдай блок информации. Красоваться будешь в следующей сцене, когда придется ногами махать…

Да, и в конце концов, это должно быть просто забавно…

Селезнев выглянул из-за плеча Олега и увидел, как администратор благосклонно кивнула головой.

— И где же ваш друг? — произнесла она мягким, чуть глуховатым голосом.

Олег и Мишка расступились, пропуская Сергея вперед и даже слегка подталкивая его в спину. Селезнев «смущенно» потупился:

— Это я…

Женщина склонила голову к левому плечу, окинула его быстрым оценивающим взглядом и удовлетворенно кивнула:

— Ну что ж, давайте познакомиться. Меня зовут Алла Кирилловна. А вас?

— А меня Сергей. — Он взял ее протянутую кисть и поцеловал с неуклюжей церемонностью провинциального увальня. Администратор тонко усмехнулась и отняла от его губ свои сухие, пахнущие дорогими духами пальцы.

— Как я понимаю, Сергей, вы — двойник своего тезки, Сергея Селезнева?

Он радостно закивал головой, затылком чувствуя, как напряглись от с трудом сдерживаемого смеха Мишка с Олегом. Селезнев уже вошел в роль и теперь даже начал получать удовольствие от этого представления. Одно его немного тревожило: в уголках глаз Аллы Кирилловны прыгали веселые искорки легкой иронии. Кто знает, может быть, они когда-нибудь уже встречались, она, естественно, узнала его, настоящего, и теперь просто принимает участие в инсценировке? Хотя, если так, то честь ей и хвала. Выходит, что в своем далеко не юном возрасте она умудрилась сохранить не только моложавую внешность, но и здоровое чувство юмора.

— Н-да… — администратор еще раз окинула его взглядом. Но на этот раз таким, каким смотрят на уже сделанную покупку, когда поздно выискивать дефекты и надо пристраивать в хозяйство вещь, за которую уплачены деньги. — Если бы вы молчали и не двигались, вас, наверное, даже можно было бы принять за него без всяких натяжек… Да, без всяких натяжек…

— Получается, что сейчас натяжки есть? — почему-то обиженно поинтересовался Мишка.

— Конечно, — Алла Кирилловна улыбнулась, подошла к своему столу и вытащила из ящика какой-то отпечатанный листок. — Но вы, мальчики, не расстраивайтесь. Это абсолютно нормально. У многих наших участников куда более серьезные проблемы…

— Нет, нам хотелось бы знать, в чем конкретно натяжки, — не унимался Михаил. — Вы только посмотрите на него: и лицо похоже, и фигура, и голос… Разве нет?

— Похожи, похожи. — Она подвинула листок на край стола и поманила к себе Сергея. — Вот, ознакомьтесь пока…

Селезнев взял листочек в руки, развернул его к свету и близоруко прищурился. Вообще-то зрение у него было превосходным, но манеру морщить лоб и щурить глаза он мгновенно придумал для того, другого Сергея, простоватого провинциала, решившего принять участие в конкурсе двойников.

— Так вот, мальчики, что я хочу вам сказать, — продолжила Алла Кирилловна, — есть такие мелкие детали поведения, которые сразу бросаются в глаза и позволяют отличить двойника, если он, конечно, специально не тренирован, от оригинала… Вот вы, Сережа, кем вы работаете?

— Тренером по карате в спортивной школе, — с ходу соврал он.

— И наверняка не часто бываете за границей?

— Да вообще ни разу не был…

— Я так и подумала, — администратор кивнула головой, но так сдержано, что не шелохнулся ни один волос в ее идеальной прическе. — Вы только не обижайтесь, Сережа, это ничуть не делает вас хуже и не лишает вашего бесспорного обаяния, но… В настоящем Селезневе есть некоторая изысканная надменность, хорошая избалованность, ощущение собственной значимости. В вас, извините, этого нет… Хотя, может быть, это и к лучшему?

Через десять минут все формальности были исполнены, Сергей подписал договор и пообещал явиться на генеральную репетицию шоу за два часа до открытия клуба. Из кабинета администратора они вышли веселыми, но несколько озадаченными тем, куда же за пять минут у Селезнева девались сразу и «хорошая избалованность», и «надменность», и «ощущение собственной значимости»…

… А субботний вечер действительно удался. Сергей, даже стоя на сцене, слышал лошадиное ржание Мишки и Олега и, воодушевленный их весельем, продолжал кривляться на полную катушку. Правда, его несколько удивило, что он не вошел даже в тройку призеров. «Нет, ну понятно, что члены жюри достаточно проницательны, чтобы заметить мою провинциальную неуклюжесть. Но заявить, что я — не очень похож, это, конечно, классика!» — размышлял он, уже переодеваясь в гримерке рядом с «Валдисом Пельшем». У соседнего столика «Харатьян» заканчивал смывать сценический грим, с наслаждением протирая чистым клочком ваты совсем юное, восемнадцатилетнее лицо. У мальчика был немного широковатый нос и совершенно счастливые глаза. «И я, старый дурак, ввязался в эту авантюру, пытаясь отнять у ребенка пальму первенства, — подумал Сергей, застегивая «молнию» на куртке. — Хотя мальчик-то победил меня влегкую, вот что странно!» Он уже предчувствовал, что сейчас попадет под прицельный огонь Мишкиных и Олеговых насмешек и ему придется давать объяснения по поводу безумной любви с Наоми Кемпбелл.

Ребята ждали его возле дверей гримерки. И на лицах их в самом деле было написано нетерпение гончих, почуявших зайца.

— Ну так что там, Серега, по поводу особых флюидов, которые исходят от тебя и притягивают женщин, секс-символ ты наш?.. Как ты говорил: «Из-за этого фокус не удастся. Меня сразу же узнают»?

— Да ну вас. Я же шутил!

— Нет, не шутил! — снова насел на него Мишка. — И эту свою шатенку, — он изобразил руками в воздухе очертания рельефной женской фигуры, — тоже от нас прятал… Нехорошо, Сергей, нехорошо!.. И когда ты с ней познакомился?

— Ну, наверное, когда подвозил ее на одном из трех своих автомобилей… Только вот запамятовал, на каком именно.

— На пылесосе «Бош», — мрачно рявкнул Олег.

Мишка и Сергей одновременно расхохотались. Селезнев, смахнув выступившие на глазах слезы, еще давясь смехом, проговорил:

— Кстати, про пылесос истинная правда. Вот говоришь с людьми честно, а они не верят!.. Это Лариска у меня выпросила…

Олег было снова приготовился деликатно отвернуться, давая другу время справиться с эмоциями, которые должны его охватить, но Сергей решительно дернул его за рукав:

— Мужики, ну хватит уже. Не могу, не могу я вымучивать из себя то, чего не чувствую на самом деле… Ну, не на сцене же, честное слово. Так что кончайте соблюдать траур. Сейчас мы купим еще коньячку и поедем ко мне домой «продолжать банкет».

Они уже шли по коридору, обсуждая, какой коньяк лучше взять, когда сзади раздался дробный цокот каблуков. Девчонка, летевшая по коридору, была довольно хорошенькой, только, пожалуй, слишком худой, и Сергей уже приготовился отпустить по ее адресу пару шуточек, когда она неожиданно остановилась прямо перед ним. Это ему не понравилось. Как не понравилась и холодная решимость фанатки, горевшая в ее зеленых глазах. «Неужели и здесь вычислили?» — с тоской подумал он и собрался сказать девице что-нибудь холодно-вежливое, но отнюдь не располагающее к продолжению беседы, когда она вдруг заявила, что хочет с ним поговорить, с таким видом, будто имела на это полное право.

Сергей шел за ней по коридору и с мстительной радостью наблюдал за тем, как некрасиво повиливают ее худые бедра. Девица очень торопилась и еще, наверное, хотела казаться холодной и неприступной, отчего спина ее напряженно выгибалась, ноги не успевали за корпусом, и, в общем, она производила безрадостное впечатление. Он ожидал чего угодно: от наивно-детской просьбы поставить автограф на фотокарточке до откровенного предложения переспать. И поэтому несколько опешил, когда девица попросила его изобразить на публике Сергея Селезнева. Сначала он даже не поверил, ища в ее словах какой-нибудь подвох. Но она говорила очень искренне, и Сергей даже преисполнился брезгливой жалости к ней, худышке с острыми ключицами, так проигрывавшей в сравнении с красавицей Ларисой и все же стремящейся любым способом примазаться к звездной славе знаменитого Барса! Он уже собирался задать ей пару едких вопросов и спокойно уйти, когда девица вдруг заявила, что на самом деле терпеть не может Селезнева и от одного его вида ее начинает тошнить. Это уже становилось интересным! Сергей попытался рассмотреть ее повнимательнее, насколько вообще это позволял сделать тусклый свет лампы над кожаным диваном, и нашел, что она довольно симпатичная. И даже слово «девица», которое поначалу так удачно к ней приклеилось, захотелось заменить на более мягкое — «девушка». А еще он почувствовал легкую обиду за Барса, наверное, схожую с тем, что ощущают родители, ругающие непутевое дитя: пусть ребенок плохой, пусть глупый, пусть избалованный, но никто чужой не имеет права называть его дураком!

— Ну так что, вы поможете мне? — с надеждой в голосе спросила девушка, представившаяся Юлей.

— Да, — ответил он, вдруг подумав, что может получиться неплохое любовное приключение, продолжительностью так в недельку или в две. Да и, кроме всего прочего, интересно попытаться сыграть самого себя уже без глупых кривляний, тем более что «романчику» это придаст некую пикантность. Чем не достойное продолжение сегодняшнего вечера?

К друзьям Сергей вернулся уже минут через десять. Видимо, в глазах его зажегся особый азартный огонек, потому что Мишка уныло констатировал:

— Ну-у, закобелял, закобелял!.. Нам прямо сейчас по домам разъезжаться и освобождать тебе квартиру, или ты собираешься своей «мадамой» разбавить нашу дружную, мужскую компанию?

— Спокойно, мужики, — Селезнев помахал в воздухе ладонью, — это будет нормальная одноактная пьеса с прологом и эпилогом. Пролог вы сейчас видели, а первый акт начнется только завтра. Я звоню ей ближе к вечеру… Кстати, ее зовут Юля. Ничего девочка, правда?

* * *

Нельзя сказать, что предстоящий вечерний звонок этой самой Юле совершенно не волновал Сергея. Наоборот, он чувствовал здоровый азарт охотника, преследующего интересную дичь. Поэтому утром, натягивая джинсы, он опустил взгляд вниз, к ширинке и вполголоса проговорил:

— Ну что, друг, похоже, будет для тебя работа!

«Юля, Юля, Юлечка… Глазки у нее, конечно, ничего, и ротик сексуальный, а вот на попке не мешало бы добавить немножко мясца… Впрочем, так еще интереснее. Этакая девочка-прутик…»

Выходя из квартиры, он подумал о том, что надо вечером убрать из ванной полотенце с «котятами». Нехорошо получится, если случайная «мадама», как выражается Мишка, вдруг решит вытереться красочными махровыми «котами», еще хранящими запах Ларискиного тела. А еще он на минуту представил, что Лариса как раз в этот момент может возжелать примирения и вернуться домой. Вот и получится классическая опереточная сцена: любовница в постели, растерянный «муж» с полотенцем, обмотанным вокруг бедер, и разгневанная «жена» на пороге… Н-да, «жена»… Интересно, а почему он на самом деле на ней не женился?.. Впрочем, женщины и связанные с ними проблемы все меньше и меньше волновали Селезнева по мере того, как его джип приближался к театру. И когда впереди замаячило старинное белое здание с острой крышей и двумя рядами колонн, он уже полностью настроился на предстоящий разговор с главным режиссером.

В просторном вестибюле пахло сухой известкой и вечным ремонтом и уныло пустела стена, на которой обычно висели портреты актеров. Строительное управление, обещавшее закончить ремонт к началу сезона, естественно, клятвы не сдержало. И все бы ничего, если бы не остались недоделанными половина «гримерок» и артистам не приходилось бы из-за этого тесниться по трое у одного зеркала. Сергей прошел мимо пустого гардероба и поднялся по мраморной лестнице на второй этаж. Из полуоткрытой двери Большого зала доносились гневные вопли Семена Александровича, бессменного главного режиссера. Шла репетиция пьесы, работать над которой начали еще в прошлом сезоне.

Селезнев проскользнул в зал, неслышно притворил за собой двери и уселся в предпоследний ряд партера. Семен Александрович сидел недалеко от сцены, за специально вынесенным в проход массивным деревянным столом, и мрачно курил. Время от времени он прерывал диалог актеров на сцене яростным: «Нет!» А иногда, будучи не в силах совладать с эмоциями, вскакивал с места и начинал прохаживаться по проходу туда-сюда. Металлический замочек на его вязаной кофте неистово раскачивался, а артисты замирали, следя за Семеном Александровичем испуганными глазами. Впрочем, испуг был скорее деланным, призванным потешить самолюбие старого главрежа. Сцену сейчас занимали мэтры, которые многое могли себе позволить.

— С начала, с начала! — захлопал в ладоши Семен Александрович и снова вернулся за свой стол.

Ольга Николаевна Головина на секунду опустила лицо в ладони, встряхнула волосами и заговорила:

— Единственный мой, вы уйдете, я знаю, вы уйдете, и ничего не изменится… Я, старая дура, останусь со своими глупыми фантазиями и …нет, не перебивайте меня. Я не вам это говорю, я себе говорю, — в глазах ее блеснули слезы хорошей профессионалки, дыхание уместно сбилось, она всхлипнула и продолжила: — Да, вы уйдете, и я не могу себя заставить гордо сказать: «Прощайте!» Я, наверное, буду цепляться за ваши рукава и за… Простите, секундочку, — Головина прокашлялась, нацепила на нос очки и заглянула в текст, лежащий перед ней на столе. — Сейчас, сейчас…

— За ширинку, — радостно предположил стоящий рядом на сцене Андрей Владимирович Дульцев, только что прекрасно игравший тоску и смущение.

— Да ну тебя, Андрюха, — Головина отмахнулась, — сейчас-сейчас, найду…

— Говори: «за ширинку». Какая разница?

— Там на сцене, заканчивайте базар! — громовым голосом, в котором слышалась скрытая усмешка, провозгласил Семен Александрович. — Давайте со следующей реплики!.. А тебе, Оля, текст учить надо. Ну что ты, вчера со студенческой скамьи, что ли?

— В том-то и дело, что не вчера. Склероз замучил, — улыбнулась Ольга Николаевна, и репетиция пошла дальше своим чередом.

Сергей провел рукой по обитой красным бархатом спинке впереди стоящего кресла, сдул с ладони благородную театральную пыль и начал тихонько, на цыпочках пробираться по проходу. Семен Александрович, старенький и несколько глуховатый, услышал его, только когда он подошел уже почти вплотную.

— А, это ты? Садись, есть у меня к тебе разговор, — он кивнул на ближайший к столу ряд. — Сейчас, только вторую сцену закончим… Ты посмотри, что творят! За лето все на свете позабыли…

Селезнев опустился в противно скрипнувшее кресло и принялся задумчиво изучать собственную ладонь. Но боковым зрением он все равно видел орлиный грузинский профиль старика и блики прожекторов, играющие на его обширной лысине. Минут через пять Семен Александрович действительно объявил перерыв. Актеры с облегчением поползли в курилку, так как смолить в зале никому, кроме главрежа, не позволялось. Сцена опустела.

— Ну, садись, Сереженька, поговорим, — старик похлопал ладонью по ближайшему к себе сиденью. — Есть у меня одно интересное предложение… Я вот думаю, не взяться ли нам ближе к весне за «Игру теней»? И не попробоваться ли тебе на Антония. Хотя, что пробоваться, я просто уверен, что у тебя получится.

Селезнев саркастически усмехнулся и кивнул:

— Опять красавец в львиной шкуре с босыми ногами и страстным взглядом, да?

— Да, — подтвердил Семен Александрович. — Только не надо утрировать. Я не понимаю, чем бедный Антоний тебе не угодил? Роль, между прочим, не простая.

— Семен Александрович, когда вы мне скажете насчет «Дон Жуана»?

Главреж поморщился, протер клетчатым носовым платком начинающие слезиться старческие глаза и потянулся за новой сигаретой. Руки у него были большие, сморщенные, сплошь покрытые коричневыми пигментными пятнами. И Селезневу вдруг захотелось немедленно исчезнуть, чтобы не мучить этого больного старика. Ведь и так ясно, что ничего хорошего он сказать ему не может.

— Понимаешь, Сережа, роль Дон Жуана я все-таки решил отдать Войтову…

Сергей молча кивнул и поднялся с кресла, но Семен Александрович остановил его неторопливым, но властным жестом:

— Подожди, я еще не закончил. Ты думаешь, что с тобой поступили несправедливо, что тебя обошли, но нужно ведь думать и о Зрителе. Думать о том, для чего мы, вообще, работаем… Я ни секунды не сомневаюсь в том, что ты хороший, талантливый мальчик, но…

— Что, «но»? — не выдержал Селезнев. — Я же играл Гамлета. И играл хорошо, вы не можете этого отрицать. Почему же теперь мне не дают хоть сколько-нибудь серьезных ролей? Я что, стал глупее, холоднее, бездарнее?

Главреж печально покачал крупной головой и глубоко затянулся:

— Сережа, я все понимаю, время такое, что нужно уметь зарабатывать деньги, и ты сделал свой выбор… Ведь Гамлета ты сыграл до Барса, правда? И до Корсиканца, и до всех этих Меченых, Психованных, Калеченых?.. А теперь, если бы ты вышел на сцену в этой роли, зрители бы, в лучшем случае, смотрели на тебя как на диковинную зверюшку и искренне удивлялись: «Надо же, а он ведь еще и неплохой актер!»… Они должны сопереживать происходящему на сцене, а не думать о том, что артисту черная хламида идет ничуть не меньше, чем кимоно…

Селезнев нервно хрустнул костяшками пальцев:

— Но ведь ходят же зрители на Гафта, на Фрейндлих. На пианиста Диму Маликова же, в конце концов, ходят!

— А ты бы хотел, чтобы на тебя ходили, как на пианиста Маликова? Нет, я ничего не хочу сказать, он, возможно, прекрасный музыкант. Но ценит его исполнительское мастерство небольшая кучка меломанов, а остальные идут поглазеть, как известный певец занимается «серьезной музыкой». Тебе бы этого хотелось?.. К сожалению, Сережа, придется подождать, пока с тебя сойдет эта «плакатность» и народ подзабудет, как ты замечательно умеешь махать ногами… Все, извини, перерыв заканчивается.

Семен Александрович снова захлопал в ладоши, созывая артистов на сцену, а Селезнев встал и быстро пошел к выходу. Настроение у него было хуже некуда, и номер этой самой Юли он набрал скорее машинально. А когда на том конце провода раздался ее чистый и немного напряженный голос, он хотел даже повесить трубку. Слишком уж многое в его жизни сломал этот треклятый Барс, чтобы изображать его для какой-то свиристелки Впрочем, может быть, было бы и лучше прервать так и не начавшийся толком разговор. Потому что настроиться на легкий флирт, постепенно переходящий в горячий секс, так и не удалось. Разговор в кафе получился тяжеловесным и ни на йоту не приближающим к постели. А возле ее подъезда они так и вовсе разругались. И, глядя на торопливо удаляющуюся Юлькину фигуру, Сергей почувствовал что-то похожее на укор совести. Хотя, скорее всего, это была отнюдь не пробудившаяся совесть. Потому что это же, десятикратно усилившееся, чувство заставило его ночью ворочаться в постели, не находя себе места, сминая подушку и представляя Ларисины разведенные колени…

Когда Селезнев на следующий вечер подъезжал к банку «Сатурн», он размышлял о том, что многое себе напортил и теперь придется подождать с близким знакомством. На переднем сиденье рядом с ним валялись длинные голландские розы, купленные в качестве реквизита и призванные поразить скорее не коллег Юли, а ее самое. Теперь, наверное, нужно будет изобразить искреннее раскаяние. Хотя почему изобразить? С девочкой и в самом деле получилось не очень хорошо. А потом можно будет назначить ей очередную встречу где-нибудь поближе к дому. Ну, а уж если и на этот раз ничего не получится, то тогда пьесу придется сворачивать. Все это, конечно, интересно, но до определенной степени. Забавно поиграть в Селезнева, изображающего Селезнева, но какой смысл в игре, если в конце не положен приз?

Он ждал ее совсем недолго. Наверное, минут десять. И успел выкурить всего одну сигарету, прежде чем на крыльце появилась Юля в сопровождении какой-то блондиночки с очаровательными кудряшками. Блондиночка сразу впилась в него восторженным взглядом, а эта, сумасшедшая, еще целую вечность таращилась в небеса, прежде чем соизволила среагировать на подружкины сигналы. Сергей и не ждал, что внутри у него что-то екнет, когда шел навстречу Юле, спускающейся с крыльца с видом сомнамбулы, но надеялся получить хоть какое-то удовольствие от поцелуя… Однако губы его потенциальной сексуальной партнерши оставались твердыми и напряженными, вся она как-то сжалась. Селезнев долго не мог понять, что происходит, пока наконец-то не сообразил: она тоже не тащится от этого поцелуя ни физически, ни морально… И только тогда заметил ее испуганный глаз олененка, косящий на зрителей, и до конца поверил, что она не врет и ей действительно просто нужна помощь…

До Юлиного дома они доехали, непринужденно болтая. Девочка заикнулась о каком-то спортсмене, видимо, насолившем ей в жизни, и тут же осеклась. Даже неровные такие розовые пятнышки выступили на щеках. Сергею понравилась эта ее неожиданная стыдливость. Ему смешно было слушать ее пространные монологи о «тупоголовом, самовлюбленном красавце» и обнадеживающие реплики в его адрес: «Ничего, Сережа, пусть даже у тебя такое же лицо, но ведь ты абсолютно другой человек!» Селезнев уже жалел, что разоткровенничался с ней вчера в кафе, когда выплескивал свою ярость и обиду на Барса, лишившего его права на бескорыстную любовь женщин и признание театрального Зрителя. Не нужно драматизма и трагедий, вся эта история должна напоминать беззаботный водевильчик!

И он даже удивился, когда вечером почувствовал желание увидеть эту девушку. Впрочем, ей не шло слово «девушка», лишенное какой бы то ни было сексуальности. У Юли ведь прекрасные, нежные губы и глаза, печальные и глубокие. А еще у нее аристократические руки с красивыми узкими запястьями. И, что удивительно, довольно круглые, привлекательные колени. Он обратил на них внимание, когда сидел за рулем джипа, а острый шип розы безжалостно разрывал ее колготки, оставляя на нежной коже красноватый след… В общем, следующего вечера он ждал уже с легким нетерпением и позвонил поздно только потому, что гнал себя от телефона, внушая: «Ну, что ты как пацан семнадцатилетний, в самом деле? Успокойся, она обычная баба. Да, красивая, да, привлекательная. Да, симпатизирующая лично тебе, Сергей… Палаткин. Но, во-первых, похоже, симпатизирующая чисто по-дружески, а во-вторых, особенной ее и этот факт не делает. У нее те же две руки, две ноги и все, что полагается — между ними».

Но когда Юля вошла в его квартиру, испуганная и напряженная, он сразу понял, что не сможет вот так бросить ее на кровать, не сможет стянуть с нее колготки вместе с трусиками. Не только потому, что она не ответит, не только потому, что она не стремится к этому, а еще и потому, что он просто не хочет ее обижать. Юля сидела в кресле и пристально вглядывалась в экран телевизора, где он демонстрировал чудеса «кошачьей грации», а Сергей досадовал на так некстати вывалившуюся Ларисину тапку. Не то чтобы он не хотел уже ее возвращения, но эта худенькая девочка, сидящая рядом с ним, не заслуживала пошловатых сюрпризов в виде забытых тапок, лифчиков и использованных презервативов в мусорном ведре. Он уже не ждал от сегодняшнего вечера ничего особенного и просто тихо радовался ее присутствию, когда кассета домоталась до этой самой эротической сцены. И тогда Селезнев впервые не то что понял, а почувствовал, что Юля тоже живая, земная женщина. Она пристально смотрела на экран и медленно краснела. Он был почти уверен, что она чувствует его сейчас так же, как он ее, что ее влечет к нему: не к этому экранному герою, а к нему, настоящему, близкому… Наверное, не надо было так откровенно звать ее взглядом, потому что девочка тут же смутилась, ни с того ни с сего затеребила подол платья, забегала глазами по комнате. И тогда Сергей понял, что еще рано, и сам нажал на пульте кнопочку «стоп»…

Сначала он не придал должного значения ее патологической ненависти к экранному образу Селезнева: ну, ругается и ругается, ну делает злобное лицо — и пожалуйста. И впервые насторожился, только когда Юля мягко и совсем не сердито объяснила, что на эту фамилию у нее просто условный рефлекс: «Селезнев» — значит, сейчас будет плохо… Тогда он задумался, стоит ли приглашать ее на шашлыки, не расценит ли она это как издевательство. Но потом все-таки решился. Правда, для этого пришлось прочитать курс предварительной подготовки Мишке и Олегу. К Михаилу Сергей заехал поздно вечером, когда тот в своей холостяцкой квартире готовил антрекоты. С кухни отвратительно несло горелым мясом. Мишка размахивал полотенцем, разгоняя едкий дым, и поначалу никак не мог взять в толк, что же, собственно, от него требуется.

— Ага, значит, одноактной пьески не получилось? — ехидно поинтересовался он, когда основная масса дыма улетучилась через форточку и стало возможным зайти на кухню. — Ты садись, садись… Антрекотов теперь, сам понимаешь, не будет. А вот омлетом и бутербродами с кабачковой икрой я тебя накормлю.

— Накормлю-накормлю, не помилую? — перефразировал Сергей известные детские стихи.

— Ты разговор-то в сторону не уводи. Скажи лучше, у тебя что, с этой «мадамой» серьезно?

Селезнев улыбнулся покаянно и смущенно и кивнул головой:

— Может быть, и серьезно. Для меня, по крайней мере… Что самое интересное, она ко мне романтических чувств питает самый минимум.

— Вот это номер! — Мишка даже присвистнул и опустился на соседнюю табуретку. — Не могу себе представить: женщина не виснет на шее у великого Селезнева!

— Да, но для нее я не Селезнев…

— Прости, запамятовал… И что, вообще никаких эмоций? Даже на афишную физиономию не покупается?

С плиты снова потянуло горелым. Видимо, судьба антрекотов постигла и омлет. Мишка резво вскочил и кинулся к сковородке. Сергей щелчком сбросил со стола хлебную крошку:

— Да, не так, чтобы вообще никаких… Но, понимаешь, она ведет себя просто как какая-то тургеневская девушка. Она словно не видит моего этого «сходства» и общается со мной так, будто у меня самая обыкновенная, не прославленная физиономия. И еще она меня жалеет… Ты представляешь? Жалеет! Потому что я похож на этого «самовлюбленного тупоголового красавца»…

— На какого красавца? — уточнил Мишка, поворачиваясь.

— На самовлюбленного.

— Нет-нет, второе слово!

— На тупоголового, — с неохотой повторил Сергей.

— А, на тупоголового! — Мишка просто просмаковал это слово, и на лице его отразилось истинное наслаждение. — Ну, продолжай, продолжай…

— Так вот, она жалеет меня, потому что я получаюсь изначально лишенным возможности добиться в жизни чего-либо значительного… И Юля пытается меня подбодрить и внушить, что я значим сам по себе. Я уже думал, таких, как она, не бывает.

— И правильно думал: не бывает, — авторитетно подтвердил Михаил. Селезнев прикрыл глаза. Нарисованному им образу Юли не хватало разве что пионерского галстука на шее. Она получалась слишком правильной, слишком положительной, похожей на пионервожатую и лишенной женской манящей прелести. Ему вдруг безумно захотелось показать ее Мишке прямо сейчас, чтобы он тоже почувствовал идущие от нее теплые волны, чтобы встретился с ее немного настороженным и в то же время глубоким взглядом. Сергей вдруг с такой ясностью представил ее рядом с собой, близкую, желанную, что даже застонал. К счастью, Мишка, увлеченный отскребанием сковороды от жалких останков омлета, его не услышал.

Когда они пили чай с «икорными» бутербродами, Михаил невинно поинтересовался:

— А нам с собой женщин можно привезти? Посидим вшестером, поедим шашлыки, и Юле твоей веселее будет.

Селезнев покачал головой:

— Миш, я понимаю, что с моей стороны это несколько по-свински…

— Ничего себе «несколько»!

— Да, по-свински. Но должно быть именно так: она, я, мои друзья и больше никаких женщин.

— Ладно, не трясись, сделаем, — Мишка макнул кусок серого хлеба прямо в банку с кабачковой икрой и тут же отправил его в рот.

Сергей понимал, что Мишка язвит и издевается по привычке, а на самом деле все прекрасно понимает и уж точно не подведет. Поэтому он стоически выслушал вариации на тему своей «новой» фамилии, на прощание заявил, что ни на «Киоскова», ни на «Вигвамова», ни на «Шалашикова» откликаться не будет, и отправился домой со спокойной душой.

На самом деле все получилось даже лучше, чем он предполагал, если не считать этого чуть не случившегося прокола с гаишником. Классно вышло бы, если бы пришлось показывать ему права со своей настоящей фамилией! Но, к счастью, все окончилось благополучно. Юля просто светилась от радости и смотрела на него так, что не оставалось сомнений: она тоже что-то чувствует. И было небо со звездами, как по заказу, и белый снежок под ногами, и ее развевающиеся по ветру волосы. Правда, немного испортила настроение эта ее фраза: «Я продолжаю во всем винить Селезнева». Но Сергей успокоил себя тем, что еще «не вечер» и вовсе не обязательно прямо сейчас раскрывать карты…

Над тем, что пора «раскрыть карты», он теперь думал все чаще и чаще: и когда они вместе с Юлей ехали куда-нибудь в машине, и когда он привычным уже движением убирал каштановую прядь волос с ее виска. Но однажды он на самом деле чуть не решился. Они тогда разбирали принесенные ею журналы и газеты с его многочисленными интервью. К походу в ресторан требовалось как следует «подготовиться», и бедная девочка приволокла всю эту гору макулатуры для того, чтобы он смог выглядеть достойно и, не дай Бог, не опозорился. Сергей перелистывал журналы с неподдельным интересом. Если в начале своей карьеры он внимательно прочитывал все, что появлялось о нем в прессе, то потом напрочь забросил это «черное» дело, и теперь с удивлением узнавал о себе сногсшибательные подробности. Юля сидела на полу рядом с ним, подтянув колени к подбородку. На ней были точно такие же светлые джинсы и черная водолазка, как в тот день на Ларисе. Но она была совсем другой… И Селезнев просто таял от нежности, переполнявшей его сердце. Ему казалось невыносимым и дальше врать ей, милой, близкой, смотрящей на него ласковыми и задумчивыми глазами.

— Слушай, Юль, — он захлопнул очередной журнал и отбросил его в сторону, — а что бы ты сделала, если бы познакомилась с настоящим Селезневым?

— А ты что, можешь это мне устроить? — усмехнулась она, по-прежнему не поднимая подбородка от колен.

— Ну, а если могу?

— Я бы, наверное, побыстрее постаралась оказаться от него подальше. Этот человек приносит мне несчастье. Пусть даже на самом деле он распрекрасный и замечательный…

… Еще одну попытку он сделал в тот день, когда они готовились встречать гостей дома. Но на этот раз Юля очень некстати заговорила о своем бывшем возлюбленном. Сергей опять промолчал. Но тем же вечером, впервые целуя ее по-настоящему и чувствуя ее долгожданную, упоительную близость, он понял, что уже ни за что на свете не отдаст Юлю никакому Коротецкому и все-таки расскажет ей правду…

* * *

Еще не разлепив чуть припухших век и, в общем-то, толком не проснувшись, Сергей похлопал рукою по кровати рядом с собой. Ладонь мягко шлепнула о теплое голое плечо. Он все так же, не открывая глаз, улыбнулся. Эта недавно появившаяся привычка спросонья проверять, не потерялась ли Юлька, смешила не только его самого, но и ее. Но если обычно Селезнев просыпался от того, что она уже ворочалась в кровати, разрываясь между неодолимым желанием заснуть, натянув одеяло до самых ушей, и чувством долга, трубно призывающим ее отправляться на работу, то сегодня он первым услышал будильник! А может быть, просто первым на него среагировал? Во всяком случае, Юля старательно делала вид, что пребывает в глубоком сне и на мелко вибрирующую кнопочку нажать просто не в состоянии. Сергей приподнялся на локте, перегнулся через ее неподвижное тело и потянулся к тумбочке.

— Ну, ты и медвежуть! — донесся недовольный, ворчливый голос из-под одеяла. — Может быть, это мерзкое дребезжание я еще бы и пережила, но вот твою неуклюжесть! Ты же меня просто сплюснул!

— Вставай, засоня, — он отогнул край одеяла и звонко чмокнул ее в плечо.

— И не подумаю! У меня сегодня отгул, так что спать я буду как минимум до девяти утра.

— А как максимум?

— А как максимум до пятнадцати минут десятого…

— Ну, тогда поднимайся, уже половина. И к тому же ты уже не спишь.

Юлька пробормотала еще что-то невнятное и села на кровати, положив голову на колени и, видимо, собираясь досыпать. Но ресницы ее уже начинали нетерпеливо подрагивать, и Сергей понял, что она просто изображает невыспавшуюся, несчастную работницу финансовой сферы. Он тихонько погладил ее худенький острый локоть и пробежался пальцами вниз, от колена к щиколотке. Голая нога дернулась, Юлька вытянула вперед руки с растопыренными пальцами и с наслаждением потянулась.

— Ну, ладно, подъем так подъем, — проговорила она уже вполне миролюбиво и спрыгнула с кровати. Солнце, пробивающееся сквозь шторы, с избирательностью опытного живописца позолотило ее левый бок, ярким мазком высветив мягкий изгиб бедра и по-девичьи заостренную грудь. Каштановые волосы, уже привычно рассыпавшиеся по плечам и утратившие сонную взлохмаченность, под его тонкими лучами вспыхнули мелкими искорками. Юлька нагнулась и подняла с пола лихорадочно скинутые вчера белые ажурные трусики. Сергей сидел на краю кровати вполоборота, держа за ремень так и ненадетые джинсы, и просто смотрел на нее. Он знал, что она сейчас не чувствует его взгляда и, наверное, поэтому наклоняется и встает так свободно и естественно, и ловил себя на мысли, что ему одинаково дороги и ее ночная, сумасшедшая близость, и вот эта утренняя девичья угловатость, чистая и солнечная… Юлька, как обезьянка, вывернула руки и, даже не подумав прибегнуть к его помощи, застегнула на спине лифчик, набросила на себя халатик и только тогда повернулась.

— Ну, что, когда будет обещанный тобою сюрприз? Я хочу знать, для чего я сегодня брала отгул.

— Рано, девочка моя, рано. Для начала нужно собраться и позавтракать, — весело проговорил Сергей и состроил заговорщическую физиономию.

Идея свозить Юлю на «Мосфильм» пришла к нему в голову совершенно неожиданно. До начала проб оставалась еще почти неделя, а значит, продолжалось действие договора, и фамилию «Селезнев» в разговорах вспоминать было категорически запрещено. «А может, так даже и лучше? — подумал тогда Сергей. — Поход на киностудию, интересный сам по себе, плюс — пьянящее чувство риска, ощущение опасности и игры. Наверное, Юльке должно понравиться». Он на минуту представил себе гулкие мосфильмовские коридоры, свет прожекторов на съемочной площадке, суету гримеров и звукооператоров и восхищенные, распахнутые Юлькины глаза. Да, так и только так!.. Совсем немного, и больше для проформы, поругав себя за склонность к броским жестам, Селезнев решил, что экскурсия на киностудию станет эффектной финальной точкой во всем этом маскараде. А потом будет тихий вечер вдвоем, хорошее вино и, может быть, банальные свечи?.. Нет, это уже слишком. Будет мягкий свет ночника, подушки, пахнущие ее волосами, и хлопанье прямо под окнами дверцы соседского «Вольво»… Что ж с ним поделаешь, с этим бизнесменом чертовым, регулярно возвращающимся домой за полночь? И, наверное, Юлька разозлится, но нужно будет поймать ее искривленные яростью губы и сделать их мягкими и податливыми. Она поймет, не сможет не понять, что тот Селезнев, которого она ненавидит, тот Селезнев, который приносит ей несчастье, так и останется только экранным образом. Она почувствует но, она простит…

Когда вишневый джип выехал на Мосфильмовскую улицу, Юля заметно напряглась.

— Сережа, куда мы едем? — Она затеребила пуговицу на пальто, и Селезнев улыбнулся этому ее нервному, уже знакомому жесту.

— А какие у тебя возникают предположения на этот счет?

— Ну… Я надеюсь, ты не собираешься меня представлять настоящему Селезневу? — Юлька отвернулась к окну, чтобы не встречаться с ним взглядом. — Я помню, что ты говорил однажды о нем чуть ли не как о своем хорошем знакомом. Ну, тогда, когда мы перебирали журналы, помнишь?.. Я понимаю, что все это звучит глупо, но эта улица и вообще…

— И вообще ты нарушила табу, — заулыбался Сергей. — Мне казалось, что еще два дня мы не имеем права упоминать эту фамилию в разговорах, разве не так?

— Да, все так… Но ты только скажи мне: мы едем не на «Мосфильм»?

— Почему же не на «Мосфильм», именно туда, — сказал Селезнев, разворачивая машину и подгоняя ее прямо к проходной.

У проходной, в просторечии именуемой «стекляшкой», толпились несколько не то маляров, не то грузчиков в синих, изрядно потасканных халатах. Они курили и шумно обсуждали какой-то новый проект киностудии. Причем свое мнение они излагали с таким авторитетным видом, что создавалось впечатление, что все они как минимум продюсеры. Во всяком случае, Сергей уловил несколько фраз, из которых следовало, что и с известнейшим режиссером, и со многими популярными актерами они на «ты». Впрочем, его это не особенно удивило, так же как и реплика, негромко брошенная им вслед и явно не рассчитанная на то, что ее могут услышать:

— О, Серега Селезнев пошел. Хороший мужик, правда зашибает крепко. А это жена его, что ли? Не знаю, с ней я не знаком…

Его уже давно перестала поражать откровенная фамильярность, свойственная молодому обслуживающему персоналу киностудии. Теперь почтительная вежливость пожилых гримеров и реквизиторов, работавших еще в тех картинах, которые стали теперь классикой, и по-прежнему называющих актеров по имени-отчеству стала казаться старомодной. Но Юлька, похоже, удивилась. Хотя это и не сгладило напряженности, ледяной корочкой сковывающей ее тонкие черты. Она обречено скользнула взглядом по черной табличке с надписью «Мосфильм» и как-то устало вздохнула:

— Сережа, что ты собираешься сделать?

— Ничего особенного. Просто сегодня мы сходим на экскурсию.

— Но ведь здесь же наверняка пропускная система?

— Естественно, — он энергично кивнул головой, и черная прядь упала ему на лоб. — Но мое лицо — мой пропуск… И потом, не волнуйся, я здесь не в первый раз.

Юлька, наверное, просто не нашла в себе сил удивиться и покорно последовала за ним внутрь «стекляшки». Сергей видел ее пугливую настороженность девочки-отличницы, ужасно боящейся попасть в неловкую ситуацию, видел ее расширенные, но совсем не от восторга, а скорее от отчаяния глаза и боролся с желанием признаться во всем прямо сейчас, здесь, в этом прокуренном и грязном закутке с двумя окошками для выдачи пропусков. Но что-то подсказывало ему, что она успокоится потом, когда увидит, что все получается и ничего страшного не происходит. И потом, очень уж не хотелось отказываться от придуманной романтической концовки с распахнутой кроватью, мерцающим в бокалах вином и сумасшедшими поцелуями сразу после откровенного разговора…

Почти у самого окошка Юлька попыталась заартачиться, чем привлекла к себе удивленное внимание длинноволосой блондинки, выписывающей пропуска. Женщина почти высунулась наружу, что было само по себе очень удивительно, если учесть крохотные размеры окна и высоту ее «хвоста», собранного на затылке. Заметив Сергея, она мгновенно успокоилась, и так как они не были знакомы, ограничилась чрезвычайно радушным: «Здравствуйте». Но Селезнев так стремительно кинулся к ней, словно надеялся удержать в этом неустойчивом, «полувысунутом» положении.

— Здравствуйте, простите, не знаю, как вас зовут…

— Анна Вячеславовна, — произнесла она с явным удовольствием.

— Анна Вячеславовна, вы можете мне помочь?.. Понимаете, я заранее не заказал пропуск для своей невесты, а сейчас вызванивать кого-то, просить провести…

Дама удивленно вскинула черные, явно крашеные брови:

— Так почему вы по своему пропуску ее провести не можете?

Сергей виновато заулыбался и демонстративно похлопал себя руками по предполагаемым карманам:

— Понимаете, я свой пропуск дома забыл. Меня-то, может быть, и пропустят…

— Ладно, я все понимаю, — Анна Вячеславовна зашуршала какими-то бумажками, раскрыла толстый журнал и попросила продиктовать Юлькины фамилию, имя и отчество. Через пару минут Сергей уже держал в руках маленький картонный прямоугольничек, свидетельствующий о том, что Максакова Юлия Владимировна имеет девятнадцатого ноября полное право перемещаться по «Мосфильму». Миновав вахту без проблем, они очутились непосредственно на территории. Юлька обвела взглядом открывшуюся панораму и скептически покачала головой. Действительно, восхищаться было особенно нечем. Человека, попавшего сюда в первый раз и еще живущего детскими представлениями о том, как снимается кино, наверняка должна была шокировать картина, напоминающая кадры из послевоенных фильмов: неуверенные, робкие шаги новостройки рядом с унылыми громадами полуразбомбленных домов… Совсем рядом с ними проехал трактор, оставляющий на грязно-сером снегу совсем уж безобразные песочно-глиняные следы. Справа что-то ухнуло, и с насыпи в огромную канаву, тянущуюся вдоль дороги, полетели булыжники и обломки арматуры.

— Да, печальное зрелище, — Юлька осторожно переступила из расползающейся под ногами лужи на более сухое место.

— Уж, конечно, это не Диснейленд, — авторитетно подтвердил Сергей.

Они неторопливо побрели вдоль мрачных, бурых стен, стараясь не наступать в тракторную «елочку», которая с пугающей скоростью заполнялась мутной грязной водой. Юля грустила, и в ней совсем не чувствовалось детского азарта, на который Селезнев так рассчитывал. Похоже, она просто покорилась сумасшедшей прихоти своего оригинального возлюбленного. Когда пошедшая на обгон полная женщина в распахнутом пальто поздоровалась с ними быстро и буднично, она только вскинула на Сергея тоскливые глаза.

— Сережа, откуда ты здесь все знаешь? Мы же идем в какое-то определенное место, правда?.. Ты сказал, что уже бывал здесь. Зачем? Объясни мне, что происходит?

— Я все расскажу тебе, клянусь. Но не сейчас, чуточку позже.

— Хорошо, — она согласно кивнула головой, — но тогда ответь мне на последний вопрос: что ты будешь делать, если сейчас нам навстречу выйдет настоящий Селезнев, с таким же, как у тебя лицом, с такой же небритостью, и, может быть, даже в такой же куртке?

Сергей на минуту представил себе эту картину, конкретно отдающую шизофренией, и честно признался:

— Не знаю… — но, заметив, что Юлька помрачнела еще больше, торопливо добавил: — Хотя этого просто не может произойти. Я тебе потом объясню почему. Успокойся, ладно?

В шестом павильоне «Мосфильма» было холодно, грязно и почему-то пахло общественным туалетом. Селезнев уже привычно схватился за ржавую ручку маленькой железной двери, но, увидев, как брезгливо скривилась его спутница, прокашлялся и подцепил скобу одним указательным пальцем. Они сделали несколько виражей по пустынным коридорам и вышли прямо к съемочной площадке. Это не было похоже на другой, сказочный, мир, который обещают читателям популярные книжки о кино, но все же производило впечатление. Сергей понял это по внезапно ожившим и даже заблестевшим Юлькиным глазам. Она пока могла видеть еще только кусок нарисованной на декорации стены кирпичного дома с серым фундаментом, две телекамеры, пару прожекторов и тонкие раскачивающиеся «удочки» звукооператоров. Вокруг всего этого суетились люди в совершенно обычной одежде. Похоже, шла репетиция. Селезнев никак не мог вспомнить название телесериала, который неделю назад начал снимать здесь хороший, большой режиссер Андрей Венедиктов. У Венедиктова он сыграл одну из своих первых и чуть ли не лучших ролей. Самого Андрея Селезнев увидел не сразу, и даже не увидел, а услышал, когда по съемочной площадке раздался голос, многократно усиленный микрофоном: «Внимание. Начинаем!» Тут же суетливые тетеньки в вязаных кофтах и стоптанных сапогах куда-то исчезли, операторы замерли на своих вышках. Андрей скомандовал: «Мотор!», и на весь павильон громко и истошно завопил маленький ребенок. По съемочной площадке пронесся всеобщий вздох разочарования, Венедиктов, снимая с головы огромные наушники, поднялся из-за пульта и уже без микрофона достаточно громко произнес: «Стоп, стоп, стоп. Все сначала. Утешьте ребенка, пожалуйста!»

Сергей нащупал Юлькину влажную от волнения ладонь, сжал ее в своей руке и начал неторопливо пробираться по проходу между зеленой, окрашенной масляной краской стеной и неизвестно зачем стоящими здесь картонными ящиками. Венедиктов заметил его издалека и приветственно помахал ладонью с растопыренной пятерней.

— Что ты будешь теперь делать? — сдавленно прошептала Юлька где-то за его спиной, и Селезнев с облегчением уловил в ее голосе тот самый долгожданный азарт человека, с головой бросившегося в опасное приключение.

— Ничего, — он пожал плечами, — подойду и поздороваюсь. Надеюсь, этот мужик не будет устраивать мне экзамен?

Юля промолчала, но он готов был поклясться, что сейчас она нервно прикусила нижнюю губу и крепко сжала в кулачок свободную руку. Венедиктов выбрался из-за пульта и пошел им навстречу, перешагивая через валяющиеся на полу провода. Он был худ, невысок ростом и в своем джинсовом костюме казался совсем молодым. Наверное, если бы не глубокие морщины на высоком выпуклом лбу, ему можно было бы дать лет тридцать. Андрей пожал руку Сергея и устремил на Юльку ласковый взгляд больших карих глаз. Женщины, работавшие с ним на съемочной площадке, уже знали, что этот взгляд означает дружеское расположение и ничего больше, но новенькие поначалу смущались, подозревая режиссера в не совсем чистых намерениях. Однако Юля была слишком напряжена и встревожена, чтобы обращать внимание на мужские взгляды. Селезнев почти физически ощущал волны страха, исходящие от нее, когда она пересохшими губами соглашалась с тем, что погода безобразная, осень не похожа на осень и «Мосфильм» не производит должного впечатления. Да тут еще и Венедиктов некстати ляпнул:

— А ты, Серега, изменился. Даже не пойму, что в тебе стало другим, но какой-то ты не такой. Может быть, это счастливая любовь на тебя так действует, а? — он игриво кивнул круглой головой в сторону Юльки.

— Да, наверное, — Сергей обнял ее за плечи и прижал к себе. Потом Андрей заговорил о своих планах, о том, что хочет снять нормальную картину, для которой есть совершенно классный сценарий, но, естественно, нет денег. Принялся вспоминать опыт их совместной работы, забавные эпизоды во время съемок, адресуя этот разговор, естественно, в первую очередь Юле. Селезнев внимательно прислушивался к его словам и тщательно взвешивал собственные реплики, чтобы, не дай Бог, не показать излишнюю осведомленность, не назвать кого-нибудь из общих знакомых по имени-отчеству и не подкинуть новую тему для беседы, которая будет с энтузиазмом принята. Все это время он косил одним глазом на площадку, пытаясь понять, когда же гримеры и звукооператоры закончат свою подготовительную работу и начнет сниматься новый дубль. Но Андрей первым проявил весьма уместную инициативу.

— Послушай, Юле же, наверное, не очень интересно слушать наш треп? Ты же ее сюда привел показать, как кино снимается, правда? Так пусть она сядет на стульчик вон там, у стены, а мы с тобой еще поболтаем.

Она подняла на Сергея вопрошающий взгляд, встретила молчаливое одобрение и вслед за Венедиктовым пробралась к ряду стульев позади телекамер. Похоже, приключение начинало ей нравиться, тем более что на площадке появилась всенародно любимая Анна Чернышева. На Анне Александровне, прекрасно выглядевшей в свои годы, было длинное пышное платье, стилизованное под девятнадцатый век. Она устало выплыла из-за кулис, опустилась прямо на перила дома и закурила. Возле центральной камеры молодая актриса, играющая то ли кормилицу, то ли няньку, тетешкала на руках настоящего младенца, зареванного, красного и поэтому похожего на совенка. Младенец, по всей видимости, периодически порывался опять завопить, и тоже молодой, но уже довольно известный Белоголовцев, одетый в чиновничий фрак, смотрел на него с безнадежным отчаянием.

— Нет, ну я же не могу кричать свой текст, — жаловался он «кормилице» и пытался показать ребенку корявую «козу». — Даже если мне микрофон перед носом повесить, все равно это маленькое чудовище меня переорет.

— Ты, наверное, не любишь детей? — неодобрительно интересовалась актриса, продолжая вместе с младенцем ритмично сотрясаться всем телом.

— Люблю, очень люблю, — возражал Белоголовцев, — но так съемочный день может закончиться, а мы и пяти минут не сделаем.

Откуда-то из-под лестницы вынырнула гримерша с раскрытой коробочкой, напоминающей палитру художника. Мягкой пуховкой прошлась по лицам кормилицы и чиновника, не прекращающим разговора, и снова исчезла.

— Внимание. Начинаем! — взревел Венедиктов. Чернышева загасила сигарету, поднялась с перил и скрылась внутри дома. Ребенок снова сложил губки «сковородником», «приготовившись» к новому дублю. И съемки пошли своим чередом…

Сергей стоял возле режиссерского пульта и смотрел на Юлю. Она сидела на стуле, немного подавшись вперед, и во все глаза наблюдала за происходящим на площадке. Уголки губ ее едва заметно вздрагивали, словно готовясь приподняться в удивленной и радостной улыбке, руки уже не теребили несчастную пуговицу, а спокойно и неподвижно лежали на коленях, придерживая снятый с головы берет. Сцена оказалась достаточно длинной, ребенка удалось утетешкать, и дальше все пошло без проблем. Нельзя сказать, чтобы актеры особенно выкладывались, они просто отрабатывали свои деньги с добротным профессионализмом. Когда эпизод наконец-то закончился, Селезнев подошел к Юле и сел рядом с ее стулом на корточки. Ее нога в тонких капроновых колготках незаметно подвинулась и коснулась его колена.

— Тебе нравится? — спросил он почему-то полушепотом, хотя в самом этом вопросе не было ничего криминального и разоблачающего.

— Да, — тоже прошептала она. — Только знаешь, странно как-то. Совсем близко от меня Белоголовцев, Чернышева… Их, кажется, можно потрогать рукой, а какого-то бешеного удивления нет… Нет, я конечно, восхитилась в первый момент, но потом очень быстро привыкла. Наверное, это потому, что я до конца не верю в происходящее. Ну, как будто идет фильм про то, как снимается кино, а я смотрю его по телевизору.

Селезнев, улыбнувшись, кивнул, тихонько залез пальцем за краешек ее ботинка и погладил теплую ногу, плотно облитую тоненькими блестящими колготками. Они посидели еще минут десять, а когда впечатления начали уже повторяться и наслаиваться одно на другое, Сергей предложил Юльке поехать домой. Она легко согласилась, на цыпочках вышла из-за ряда телекамер и даже как-то озорно помахала Венедиктову рукой на прощание. И уже когда за ними с визгом захлопнулась ржавая дверь мосфильмовского павильона, с беззаботной радостью проговорила:

— Спасибо тебе… Нет, правда, спасибо. Ты ведь опять рисковал из-за меня. Но мне было очень интересно. А еще мне ни чуточки не стыдно, потому что все эти люди видели и знают настоящего Селезнева. Ни им, ни ему не будет плохо от этой сегодняшней авантюры. Мы ведь по большому счету никого не обманули, правда?

— Правда, — совершенно искренне ответил Селезнев и поцеловал ее прямо здесь на улице, прислонившись к стене и наверняка оставляя на собственной коричневой куртке оранжевые следы кирпичной пыли.

Впереди уже замаячила неказистая коробка проходной, когда у них за спиной раздались торопливые шаги и сбивчивое, хрипящее дыхание. Сергей обернулся, продолжая придерживать Юльку за талию, и увидел Стаса Краснова, который остановился в двух шагах, похлопывая себя по груди и силясь что-то произнести. Стас выполнял обязанности менеджера и одновременно ассистента режиссера в последней картине, принесшей Селезневу приз за лучшее исполнение главной мужской роли, и был известен своей суматошностью и влюбчивостью. На него совершенно убойно действовала любая смазливая мордашка: будь то новая актриска, костюмерша или вообще случайная девушка, которую угораздило поинтересоваться у Стаса, который час. Но, видимо, в этот момент его гораздо больше волновали деловые вопросы, потому что на Юльку он бросил лишь беглый взгляд.

— Серега, — просипел он основательно подсевшим голосом, — куда ты так несешься? Я же кричать тебе не могу.

— Да я вообще-то иду совершенно спокойно, — Селезнев пожал плечами, одновременно пытаясь для Юльки изобразить некоторую растерянность. — А что случилось-то?

— Ты мне сначала объясни, почему ты не в Италии? Мы и домой тебе не звоним, потому что думаем, что ты по заграницам разъезжаешь.

— Вернулся уже, — Сергей неопределенно мотнул головой. — А в чем дело?

— Ты остаток денег за «Золотую пулю» получать собираешься?

Селезнев приятно поразился. Не то чтобы у него наступил финансовый кризис, но деньги лишними никогда не бывают. Тем более он планировал подарить Юле какое-нибудь хорошее колечко. Нет, не обручальное, пока только свидетельствующее о помолвке. Если она, конечно, не убьет его после сделанного признания и согласится продолжить отношения… Он покосился на нее, стоящую рядом и заматывающую вокруг запястья тонкий ремешок сумочки… Нет, конечно же, все закончится хорошо, как в старой доброй мелодраме. Иначе просто и быть не может!

— Ты что, насчет денег серьезно? — он снова повернулся к Краснову.

— Серьезнее и быть не может, — просипел тот. — Все нормальные люди уже получили. Если приедешь завтра сюда с утра пораньше, и ты получишь. Только пообещай, что появишься, а то я с твоими десятью тысячами долларов после работы по вечерней Москве шарахаться не намерен. Проломят башку и спасибо не скажут… Так приедешь?

— Приеду-приеду, — успокоил его Сергей.

— Честное слово?

— Честное.

— Ну, смотри мне, — Стас погрозил пальцем, развернулся и потрусил обратно, перепрыгивая через смерзшиеся комки земли и по-обезьяньи болтая длинными руками.

Юлька молчала всю дорогу до проходной и, только когда они уже садились в джип, очень серьезно спросила:

— Сережа, зачем ты ему пообещал? Человек же привезет деньги, будет ждать, а никто не приедет.

— Почему это никто не приедет? Я приеду, — невозмутимо отозвался Сергей, поворачивая в замке ключ зажигания. Он был почти уверен, что она воспримет это как шутку, и поэтому без всякой задней мысли «выдал» блок прикольной информации. — А что, ты же сама видела, какая у них тут шарашкина контора. Документы никто не проверяет, на подпись — не смотрит. Получу денежки, и закатимся с тобой на Канары. А Селезнев пусть остается с носом, у него этих долларов и так — куры не клюют, правда?

— А если ты встретишься с ним возле кассы и он вызовет милицию? — каким-то бесцветным голосом поинтересовалась Юлька.

— Не вызовет, — беззаботно махнул рукой Сергей. — Он, знаешь, вообще вторую неделю на даче в Ельцовке пьянствует. Ребята ему водочки приносят и никуда не выпускают. Вот так! — он едва заметно улыбнулся своей спонтанной и довольно удачной находке. — А ты думала, откуда я знаю, что мы с ним сегодня не встретимся?.. Самое смешное, что когда он вернется, ему никто не поверит, что он не получал денег. Скажут: допился мужичок до зеленых чертиков. Так что дело безопасное.

Юля промолчала и отвернулась к окну. Селезнев, глядя на нее, ощутил легкое неудобство и подумал уже о том, что надо разрядить ситуацию, когда она вяло спросила:

— Значит, ты все это заранее продумал, да? И поход на «Мосфильм» был не для меня, а для того, чтобы разведать обстановку?

Сергей повернулся и посмотрел на Юльку оценивающим взглядом. Нет, она не притворялась. Эта пронзительная обида маленького обманутого ребенка, прозвучавшая в ее словах, была совершенно искренней. Она сидела нахохлившись, как больной воробей, и казалась совершенно безразличной и смирившейся. Но в этой упрямой напряженности, с которой она изучала однообразный пейзаж за окном, в нарочитом развороте головы, во всем читалась последняя отчаянная просьба: «Скажи мне, что все это неправда! Объясни, что я просто запуталась!» Селезнев, как маленькую девочку-школьницу, подергал ее за прядь волос:

— Юлька, эй, Юлька!.. Ты что, поверила, что я говорю серьезно? Господи, каким же ты иногда бываешь ребенком! Да ерунда это все!.. Ну, хочешь, я поклянусь, что не собираюсь красть никаких чужих денег? Хочешь?

— Не надо клясться. И больше шутить так не надо, — она попыталась изобразить на своем лице подобие улыбки. — Давай больше не будем об этом говорить.

Как только Юлька закончила фразу, уголки ее губ снова неудержимо поползли вниз, а ресницы мелко-мелко задрожали. Сергей вздохнул. Ситуация становилась все более неприятной. Он вдруг подумал о том, что по идее сейчас и надо объясниться, вот только настроение совсем не подходящее. До дома они доехали, не сказав друг другу ни слова. Юлька сразу же прошла в спальню, сняла с себя бежевый шерстяной костюм и забилась под одеяло, сказав, что у нее ужасно болит голова. Селезнев немного посидел рядом с ней, гладя холодную, равнодушную кисть, но скоро понял, что ее тяготит его присутствие. Тогда он достал из шкафа банный халат и отправился в душ. «Поговорить нужно будет сегодня же вечером, — думал он, подставляя лицо под упругие теплые струи и проводя пальцами по намокшим волосам. — Пусть только немного отдохнет и успокоится… Надо же, как нехорошо получилось с этими деньгами!»

Из-за мерного шума хлещущей из душа воды Сергей не мог слышать, как Юля, уже полностью одетая, выскользнула из спальни, набрала какой-то телефонный номер, сказала неизвестному собеседнику несколько слов и почти бегом выскочила из квартиры…

* * *

Симона, похоже, не особенно удивилась, когда Юлька отказалась приехать к ней домой. Во всяком случае, она не стала настаивать, а только быстро и деловито оговорила место, где они встретятся. «Наверное, ее задержали какие-нибудь непредвиденные дела», — размышляла Юля, сидя на скамейке в парке и уже минут десять вынужденно разглядывая каменного медвежонка, уныло торчащего посреди неработающего осенью фонтана. Медвежонок был серым и обшарпанным, мягкие снежные хлопья, сыплющиеся из пухлой тучи, как перья из дырявой подушки, образовали на его голове подобие маленькой шапочки. Но, похоже, малышу все равно было холодно, потому что он судорожно вцеплялся каменными лапами в железную трубу, из которой в летние дни, наверное, вырывался веселый и искрящийся сноп воды. Кроме этой грустной картины, смотреть в парке было вообще не на что. Остальные скамейки вокруг фонтана пустовали, облетевшие деревья вяло шептались друг с другом. Кругом валялись клочья бумаги, окурки и смятые банки из-под пепси-колы. Изредка по какой-нибудь аллее проплывала мамаша с колясочкой и снова скрывалась в серой безрадостной дымке. Юлька поежилась. Несколько случайных снежинок, осевших на краю белого шарфа, растаяли и теперь холодными каплями стекали по шее вниз, к ключицам. Наверное, правильнее было бы просто поговорить по телефону? Но она не хотела об этом думать, как и не хотела признаваться самой себе, что ей просто страшно и нужно видеть перед собой хоть мало-мальски сочувствующее лицо. «Дожила! — криво усмехнулась она, поднимая воротник пальто и выправляя из-под него загнувшиеся упругим валиком волосы. — Досочинялась и довралась до того, что за советом и помощью приходится обращаться к женщине, которая в принципе не может быть моей подругой. К женщине, которая, по идее, должна меня ненавидеть, как когда-то я ненавидела ее… А что остается делать, если все остальные пребывают в уверенности, что мой жених — самый натуральный Селезнев?» Неожиданно за спиной послышались легкие торопливые шаги. Юлька обернулась. Симона шла по самой короткой дороге, огибая деревья и перескакивая с бугорка на бугорок. Она явно спешила, и ее рыжеватые волосы, собранные на затылке в «хвост», яростно мотались из стороны в сторону. Сегодня на ней была длинная белоснежная куртка с отороченным мехом капюшоном и кремовые джинсы, заправленные в короткие полусапожки. И Юлька вдруг подумала, что не такая уж она и страшная, как кажется на первый взгляд.

— Ну, что у тебя случилось? — сразу переходя к делу, спросила Симона, усаживаясь на лавочку и доставая из кармана куртки пачку сигарет. Тут же с тонкой березовой ветки сорвался прямоугольный холмик снега, и несколько снежинок мягко осели прямо на ее ресницы. Она, часто заморгав, смахнула их указательным пальцем, как смахивают лишние комочки туши, и снова повернулась к Юльке. Во взгляде ее не было ни любопытства, ни притворного дамского сочувствия, ничего, что могло бы насторожить или оттолкнуть.

— Таня, скажи мне, пожалуйста, — Юлька поморщилась, почувствовав, с каким холодным официозом прозвучала эта ученически правильно начатая фраза, — можно ли на «Мосфильме» получить гонорар за фильм без подписи и паспорта?

— Ну, это кому как! — Симона щелкнула зажигалкой и поднесла язычок пламени к самому лицу. — Наверное, мэтрам и знаменитостям можно… Да, хотя там сейчас такая странная система с этими спонсорскими проектами и одними бумажками «для души», а другими — для налоговой, что, наверное, можно всем, кто непосредственно участвует в работе над картиной… А что, возникли какие-то проблемы с твоим Сергеем?

Вопрос завис в воздухе, как нож гильотины, готовый вот-вот сорваться вниз. Юлька, конечно, знала, на что шла, когда просила Симону о встрече. Она прекрасно представляла, что им вдвоем придется копаться в не очень приятных вещах, но не ожидала, что это будет так больно.

— Да, с Сергеем, — произнесла она еле слышно. — Только прошу тебя, не делай поспешных выводов. Этот человек очень дорог мне, и я просто, наверное, не смогу слышать о нем гадости… То есть, я хотела сказать, жестокие слова, то есть…

— Давай ближе к делу, — Симона глубоко затянулась, выпустила изо рта струйку дыма и спрятала зажигалку обратно в карман. Пока Юлька говорила, сбиваясь с одного на другое и густо сдабривая свой рассказ оправдательными комментариями, она сидела неподвижно, глядя прямо перед собой, и только изредка подносила сигарету к губам. Постепенно усилился ветер. Теперь деревья уже не шептались, а хлестали все еще упругими ветками серое кисельное небо, и снежинки взвивались прямо перед носом в лихом, сумасшедшем танце.

— А почему ты решила, что Сергей и в самом деле хочет взять эти деньги? Он же сказал тебе, что пошутил, — спросила она, когда Юля закончила.

— Я бы очень хотела в это верить, но не складывается… Понимаешь, во-первых, еще в самом начале нашего знакомства он сказал, что ему самому будет полезно попытаться изображать Селезнева. Значит, он просто хотел проверить свои силы?.. Во-вторых, он намекал, что знаком с ним. Откуда, если бы эта история не была правдой? Да и потом, он точно знал, что мы не встретимся с Селезневым на «Мосфильме» ни сегодня, ни завтра… Тань, он был уверен в этом, поэтому не боялся ни капельки! И обещал мне все объяснить потом. Вот и объяснил…

Симона бросила окурок в нечто зеленое и ржавое, что когда-то было урной, и засунула руки глубоко в карманы куртки.

— Знаешь, что в этой истории мне кажется особенно странным? — проговорила она задумчиво. — То что не подгоняется твой Сергей под образ этакого гангстера-самоучки… Или, может быть, я просто разучилась разбираться в людях? Во всяком случае, на меня он произвел приятное впечатление. И еще я не понимаю, зачем ему понадобились эти десять тысяч долларов? И деньги не Бог весть какие, и живет он отнюдь не бедно… Что-то здесь не то…

— Зато я понимаю, — Юлька принялась смахивать с колен налетевший снег с излишней и поэтому бросающейся в глаза тщательностью. — Только это сложно объяснить… Понимаешь, не деньги ему нужны, а какое-то детское злорадное ощущение мести. Ему ведь очень тяжело жить с таким лицом. Сергей, конечно, шутит, что все это чепуха, и прикрывается всякими умными и правильными фразами. Но я-то вижу, как от одного упоминания этого Барса или Меченого его аж передергивает. Я просто боюсь, что у него развился комплекс неполноценности. Сережа внушил себе, что он ничтожество по сравнению с этим болваном, и пытается хоть как-то отыграться. Ты думаешь, он не понимает, что не прав? Прекрасно понимает! И я бы не удивилась, если бы он, получив деньги, бросил их в лицо этому пьяному уроду, который сейчас закладывает за воротник на пустой даче… Господи, если бы я была в этом уверена!

— А почему ты не попыталась с ним поговорить?

Юлька плотнее запахнула полы пальто, на которые снова налетели снежинки, и втянула голову в плечи. Что она могла сказать? Рассказать Симоне про давний, полудетский сон, который одно время снился ей с пугающей периодичностью? Ей виделся Борька, ее первый мужчина. И в этом сне у него были совершенно безумные, слезящиеся глаза. Она сидела с ним вдвоем в запертой комнате, и где-то в коридоре тяжело и страшно ухали приближающиеся шаги. Юля теребила Борьку и кричала ему прямо в лицо, что надо бежать, а он только бессмысленно улыбался и норовил сорвать с люстры какие-то невидимые пленки с чудесными, по его словам, фотографиями. Тогда она, уже испугавшаяся своей догадки, начинала задавать ему простейшие вопросы, и он отвечал невпопад, все так же странно улыбаясь, А шаги все приближались. И она понимала, что Борька сейчас живет в каком-то своем параллельном мире, что надо сначала вытащить его из этой страшной комнаты, а уже потом приводить в чувство. Он все поймет, обязательно поймет и осознает, что никаких пленок на люстре не было и что на календаре не «колесо», а «среда». Главное, чтобы сейчас он остался жить… Ей только на секунду почудилось то страшное Борькино выражение в глазах Сергея, когда они возвращались с «Мосфильма». Всего на секунду…

— Я не могу рисковать, — в конце концов сказала она, глядя прямо в Симонины блеклые глаза. — У меня слишком мало времени.

— Ну, тогда идем, — Симона легко поднялась с лавки и стукнула сапогом о сапог, сбивая налипший снег.

— Куда? — опешила Юлька.

— На вокзал, естественно. Если я не ошибаюсь, то до твоей Ельцовки ехать с Савеловского. Операция будет иметь кодовое название «На волю птичку выпуская…». Кстати, можешь называть меня подпольной кличкой Симона. Тебе ведь так привычнее, правда?

Через час они уже тряслись в полупустом вагоне пригородной электрички. Остановки объявляли быстро и невнятно, и Юля каждый раз мучительно прислушивалась, боясь пропустить нужное название. Кроме всего прочего, под их вагоном был закреплен то ли трансформатор, то ли рефрижератор, или еще какая-то гадость. Во всяком случае, и стены, и мутные стекла, и деревянные скамейки беспрестанно мелко вибрировали, как будто где-то совсем рядом работал отбойный молоток. Симона устроилась возле окна и казалась на удивление спокойной. Похоже, ее даже забавляло это приключение. Сидящий через проход дед откровенно бомжевского вида несколько раз попытался завести с ней знакомство, дурным голосом напевая частушку «Вижу, вижу бабу рыжу» и кося игриво заплывшим глазом, но она никак не отреагировала. И дед направил свои «чары» на скромную девочку в коричневом полушубке из искусственного меха, штудирующую учебник для первого курса по высшей математике. Ближе к дверям трое парней в камуфляже резались в карты, бросая их на сиденье звонко и с оттяжкой, при этом успевая заглатывать бутылочное пиво и громко матюгаться.

— Слушай, а если там будут такие же? — негромко спросила Юля, стараясь не привлекать к себе внимания любвеобильного деда.

— Ой, умоляю тебя! — Симона отвернулась от окна. — Ну, что твой Палаткин, вор в законе или крутой политик? С каких бы таких доходов ему охранников на даче ставить? Даже если все так, как ты предполагаешь, а я в этом очень сомневаюсь, то там валандается парочка таких же спортсменов, как он. Они мирно бухают вместе с Селезневым и в любом случае не захотят связываться с милицией. Так что мы быстро объясним ребятам, что товарища артиста ждут в Москве, а нас послали в качестве гонцов, погрузим этого Селезнева в электричку и завтра доставим на «Мосфильм»… Кстати, ты не боишься, что твой Сергей тебя потеряет, если ты не вернешься домой ночевать?

— Я ему записку на телефоне оставила: «Срочно уезжаю к подруге, буду завтра вечером». Так что с этим вопросом все нормально.

— А с каким ненормально?

— Ну, я не знаю… — Юлька потерла безымянными пальцами переносицу. — Может быть, в самом деле нужно было сначала с ним поговорить? А то получается, я сбежала, сразу расписавшись в собственном бессилии и признав, что он нацелился на преступление…

Симона чем-то пошуршала в кармане и достала упаковку фисташек в целлофане.

— Хочешь? — она протянула пакет Юле. Та сложила ладошку лодочкой и подождала, пока на нее высыплется горстка орехов. Вагон по-прежнему мелко вибрировал, и вместе с ним тряслись фисташки на ладони. Она смотрела на эти маленькие светлые «камушки» и чувствовала, как к горлу подкатывает горячий комок. В том, что в электричке едут две девушки, и одна, между прочим, при разговоре предлагает другой орехов, конечно же, не было ничего необычного. Но рядом с ней ехала не просто девушка, а невеста, свадьба которой не состоялась по ее, Юлькиной, вине. И можно было сколько угодно утешать себя фразами типа: «На чужом несчастье счастья не построишь», и «Она сама виновата, она первая увела Юрку», легче от этого не становилась. Симона, в свое время, честно добилась своего, пленив Коротецкого то ли умом, то ли независимостью, не важно чем! А она в ответ разыграла целый мошеннический спектакль, обманула всех, кого только можно было обмануть… И эта некрасивая и «выпендрежная» Симона, которая запросто могла поставить ее на место и все же предпочла не прибегать к «запрещенным приемам», а теперь вдруг стала ангелом-хранителем, едущим вместе с ней в грязной электричке в какую-то Богом забытую Ельцовку на поиски пьяного и дурного Селезнева. Она сидела рядом и запросто предлагала ей фисташки, как закадычной школьной подружке. И во взгляде ее не было холодного блеска ледяной мудрости женщины, снизошедшей к более слабой сопернице…

— Таня, — стараясь проглотить комок, сдавливающий горло, проговорила Юлька, — я тебе все в жизни испортила, да?

Симона взглянула на нее с некоторым удивлением, отсыпала фисташек себе на ладонь и как-то даже весело возразила:

— Наоборот. Во-первых, говоря детсадовским языком, «я первая начала». А во-вторых, я должна быть тебе благодарна за то, что с Коротецким мы разобрались в наших отношениях сейчас, а не лет через десять, когда у нас бы уже была куча общих воспоминаний и детей…

На какое-то мгновение Юле показалось, что в глазах ее промелькнула пронзительная собачья тоска, но лишь на мгновение. Потому что уже в следующую секунду Симона принялась активно грызть фисташку.

— Так ты не закончила по поводу своего Палаткина, — она ловко и быстро направила разговор в другое русло. — Ты жалеешь, что с ним не поговорила?

— Да, — честно призналась Юлька, чувствуя, что и ее эта тема больше устраивает. — Понимаешь, я просто испугалась за него, поэтому и сорвалась, как заполошная с места. А ведь это получилось не очень-то красиво. Любовь, любовь!.. Я же просто бросила его одного наедине со своими проблемами.

Симона хмыкнула и ссыпала пустые скорлупки обратно в пакет:

— Если хочешь, можем слезть на ближайшей станции и отправиться обратно в Москву.

— Нет, — покачала головой Юлька, — раз уже решили, давай доедем до Ельцовки…

На станции Ельцовка не было не только вокзала, но даже самого захудалого навеса. Симона первой спрыгнула со ступенек и посторонилась, давая дорогу Юле, которая с грациозностью каракатицы пыталась слезть на перрон, едва не наступив при этом на длинный подол своего бежевого пальто. Сразу за крохотной бетонной платформой, припорошенной снегом и обнесенной гнутой и ржавой железной оградой, начиналась снежная пустыня, за пустыней — лес. И уже совсем вдали, в просвете между деревьями виднелись низенькие, отнюдь не элитные домишки.

— Не нравится мне все это, — покачала головой Симона, прохаживаясь по краю перрона и, видимо, соображая, с какой стороны безопаснее спрыгнуть. — Нигде дыма не видно. Или здесь живут пингвины, или зимой вообще никто не живет. Никогда не поверю, чтобы нормальные люди в такой холод печку не топили.

— А что же мы будем делать? — несмело осведомилась Юлька. За последние два часа она уже несколько раз ловила себя на мысли, что передала бразды правления в Симонины руки, а сама приняла на себя роль если не стороннего наблюдателя, то уж безвольной принцессы на горошине. Впрочем, как раз Симону такое положение дел, похоже, устраивало. «Наверное, именно этой своей спокойной уверенностью и способностью не терять голову в критической ситуации она и нравилась Коротецкому, — размышляла Юля, продолжая мотаться за ней по перрону, как ниточка за иголкой. — Они могли бы стать идеальной парой. Самому Юрке как раз этой рассудочности и силы и не хватало».

— Так что мы будем делать? — переспросила она еще раз.

— Ничего. Пойдем в деревню, — спокойно сообщила Симона, прыгнув в снег и провалившись по щиколотку. Юля сползла следом, и они потихоньку начали пробираться к лесу, оставляя на снежной целине глубокие четкие следы обуви и широкую полосу, тянущуюся за полами бежевого пальто, которое Юлька зачем-то придерживала, как юбку с кринолином. Дойти до леса оказалось делом совсем не простым. То и дело на пути попадались то смерзшиеся тяжелые комья земли, то непонятные выбоины. Подол пальто очень скоро отяжелел, цепляя на себя не только грязь, но еще и неизвестно откуда взявшийся сухой репей. Симона бодро вышагивала впереди в своих джинсах и удобных полусапожках и изредка оборачивалась для того, чтобы проверить, не потерялась ли попутчица. Небо из серого постепенно становилось закатно-розовым, от деревьев начали отползать все более длинные и заостренные тени. Юльке вдруг стало страшно.

— Тань, — спросила она только для того, чтобы что-нибудь спросить, — неужели правда все эти байки про бесконечно пьянствующих актеров? Ну, не могу я поверить, что известный артист может сидеть вот так неделю в какой-то заброшенной деревне в обнимку с бутылкой водки и даже не вспомнить, что его где-то ждут?

— А что, артист не человек? — философски вопросила Симона, бросив под елочку пакет со скорлупками. — Понимаешь, каждый пьет в меру желания и возможностей организма, независимо от того, дворник он или художник. А то, что атмосфера на съемках к пьянству располагает, это, говорят, правда. Я то, конечно, не эксперт, но вот моя знакомая с факультета менеджмента кино рассказывала, что преподаватель на лекции спросил: чем грозит простой на съемках и почему менеджер должен его предотвращать всеми доступными и недоступными методами? Ну, они кинулись выдвигать версии по поводу денежек, которые тикают, по поводу планов, которые не выполняются. А преподаватель, милый такой, седенький дедушка, и заявляет: «Простой опасен тем, что вся съемочная группа немедленно забухает. И вывести их из этого состояния будет чрезвычайно трудно!» Вот именно такую лексику и использовал, «забухает», говорит… Так что, суди сама…

Лес, издали казавшийся довольно густым, закончился неожиданно быстро. Они остановились под елкой, которая тощей колючей лапой указывала прямо на деревню, и осмотрелись. Действительно, дыма нигде не было видно. И, кроме всего прочего, большинство домов вообще прекрасно обходились без труб. Это был типичнейший дачный поселок, зимой впадающий в глубокую спячку и оживающий только к маю.

— Н-да, — покачала головой Симона, — придется прогуливаться мимо окон и смотреть, не мелькнет ли где человеческий силуэт.

От этих ее слов, сказанных совершенно обычным тоном, у Юльки по спине побежали мурашки. Ей было одинаково неприятно представлять как встречу с бесплотным привидением, так и стычку с реальным «качком», пьяным и агрессивным. И напрасно она пыталась убедить себя в том, что эти парни на даче — друзья Сергея, а значит, совсем не плохие и не глупые люди. Здесь, в этой молчаливой заброшенной деревне, где не было слышно даже карканья ворон, все казалось зловещим и мрачным. Да и Сережа был слишком далеко, чтобы ее защитить.

И все-таки больше всего пугала тишина. Они медленно шагали от дома к дому, вынужденно вслушиваясь в скрип снега под собственными ногами. Юлька всегда считала, что скрипеть может только зимний, слежавшийся снег. А оказывается, ей просто не хватало тишины, чтобы услышать: плачут даже самые тоненькие и одинокие снежинки, ломающиеся под безжалостными подошвами… Увлекшись романтическими сравнениями, она даже немного успокоилась и поэтому вздрогнула от неожиданности, когда Симона, резко остановившись, подняла вверх указательный палец и прошептала:

— Есть!

Дом, перед которым они стояли, отличался от остальных чрезвычайно маленькими габаритами. Это был скорее не дом, а домишко с крохотной кривоватой крышей и плохо прокрашенными ставнями. Юлька взглянула в ту же сторону, куда смотрела Симона, и увидела частые и свежие следы на снегу. Больше всего их было у самого крыльца. Возникало ощущение, что несколько человек долго топтались у порога, не решаясь войти.

— Пойдем, — кивнула Симона и толкнула калитку. Юлька почувствовала, что внутри у нее все начинает противно дрожать, как перед экзаменом в институте. Ей предстояло встретить Селезнева, живого, настоящего, и она совсем не была к этому готова. Нет, она, конечно, заранее настроила себя на то, что увидит человека, у которого будут Сережины глаза, Сережина небритость и даже, возможно, Сережина улыбка. Но только сейчас вдруг поняла, что не сможет его ненавидеть. Каким бы он ни был: пьяным, безвольным, опустившимся. Кто-то другой внутри нее привычно возмутился: «Он же испортил жизнь и тебе, и Сергею!» Но она уже ничего не могла поделать с навязчивым видением, стоящим перед глазами: со старой деревянной табуретки навстречу ей поднимается мужчина с маленькой коричневой родинкой под правым ухом, гладко зачесанными на висках волосами и печально-ироничным взглядом…

Дальше все происходило, как в кино. Симона решительно толкнула дверь, оказавшуюся незапертой, они ввалились в крохотную прихожую. Из угла комнаты за шифоньер метнулась странная фигура в синем балахоне. Потом дверь еще раз хлопнула сзади, и раздался удивленный и недовольный голос:

— А вы, собственно говоря, кто такие?

На пороге стоял высокий черноволосый парень, даже отдаленно не похожий на Селезнева. На нем были только серые старомодные брюки и какая-то ужасная фуфайка, накинутая прямо на голые плечи.

— Вы откуда взялись? — спросил он, переводя взгляд с Юльки на Симону. В это время за шифоньером раздался шорох, и существо в балахоне выползло на середину комнаты. Им оказалась совсем еще молодая, белокурая и голубоглазая девица, закутанная в шерстяное одеяло. Судя по тому, что девица переминалась с одной голой ноги на другую, одежды на ней было еще меньше, чем на парне.

— Максим, я так испугалась, — пропищала она, пятясь к кровати. — Дверь открывается, и вдруг заходишь совсем не ты.

— Извините нас, пожалуйста, — первой нашлась Симона. — Мы просто не туда попали.

— А куда вы еще хотели попасть? — усмехнулся Максим, протиснувшись между Юлькой и шифоньером и усевшись на корточки перед топящейся допотопной «буржуйкой». — Во всем поселке сейчас только три живых души: мы и сторож. Нормальные люди сидят в своих городских квартирах.

«А вы-то что здесь делаете?» — чуть не спросила Юля, но вовремя опомнилась. Достаточно было взглянуть на эту милую парочку, чтобы все понять. Наверняка они ощущали себя тут Адамом и Евой и соглашались мириться разве что с присутствием сторожа, который, по всей видимости, не тянул на роль Змея-искусителя. Быстро успокоившаяся девица высунула из-под одеяла смешную тощую ногу, протянула ее к «буржуйке» и теперь шевелила синими пальцами, чтобы согреться. А «грозный» Максим смотрел на эту цыплячью лапку с таким ласковым восторгом, словно она была верхом совершенства. И Юлька вдруг подумала, что у крыльца так много следов, потому что эти двое стояли там и целовались, прежде чем зайти в дом, бросить сумки и спрятаться на пару дней от всего мира.

— А вы точно уверены, что здесь, кроме вас, никого нет? — поинтересовалась более прозаично настроенная Симона.

— Абсолютно точно, — пискнула девица с кровати. — Сторож всегда ругается, что нас одних сюда нелегкая носит. Да если бы кто был, мы бы знали, правда, Максим?

Максим поправил на плечах фуфайку и вполне резонно предложил:

— Да вы сами у сторожа спросите. Его дом последний справа по этой улице. Хотя, не думаю, что он скажет вам что-нибудь другое…

Сторож Антон Павлович не был артистом, но пил с чувством и основательно. Во всяком случае, свое имя-отчество он пытался выговорить в течение как минимум трех минут. Потом печально слушал историю заблудившихся девиц, тяжело вздыхал и никак не мог понять, чего они от него хотят. А когда наконец, уяснил, то энергично замахал руками:

— Нет-нет, никого здесь уже с октября нет… Эти только, шальные, ездят. То ли им родители встречаться не разрешают, то ли просто любиться негде. А так, чтобы мужики где пили? Нет, не было такого, точно не было… А Ельцовка одна, это правильно. Но мужиков нет.

На столе перед ним стояла наполовину пустая бутылка «Смирновской» водки, банка с солеными помидорами, а на тарелке лежала тонко порезанная полукопченая колбаса. Дедушка тоскливо посматривал почему-то именно на эту поблескивающую хрящиками колбаску и, видимо, ждал, когда гостьи уйдут, чтобы закончить трапезу.

— Спасибо вам большое, мы, наверное, тогда пойдем, — проговорила Юлька неуверенно, стараясь поймать взгляд Симоны.

— А куда? — живо осведомился старичок. — Если к шальным, то у них спать негде, да и замерзнете там…

— Вообще-то мы собирались на электричку, — Юля даже вспотела от нехорошего предчувствия. Симона молчала, видимо, уже все поняв. Сторож пожал плечами с таким видом, словно приглашал невидимых зрителей удивиться вместе с ним, все-таки взял с блюдца кусок колбасы и, как-то сразу подобрев, радостно сообщил:

— Электричек-то сегодня уже не будет! Завтра уедете. А сегодня ночуйте у меня. На одной-то кровати, небось, поместитесь?

Юлька наконец-то взглянула в белесые глаза Симоны и поняла, что им ничего больше не остается.

* * *

Проснулись они рано. За окнами было еще довольно темно, но дедушка-сторож уже с полчаса ворочался на своей кровати и не давал спать ни себе, ни окружающим. Симона первой выбралась из-под одеяла и потрясла его за плечо.

— Антон Павлович, — прошептала она торопливо, — Антон Павлович, вы не знаете случайно, во сколько первая электричка?

Трезвый Антон Павлович был гораздо менее радушным, но зато значительно более полезным в плане информации. Он не стал улыбаться и подмигивать, а просто достал из ящика комода потрепанный листочек и сунул его под нос Симоне… До перрона они бежали бегом, не разбирая под ногами ни ям, ни колдобин. Юлькино пальто, украшенное по подолу черной оторочкой, цеплялось за все сухие стебли, но ей уже было все равно. И все-таки они не успели. Электричка хлопнула дверями прямо у них перед носом. Следующая подошла только через пятьдесят минут.

— И все же, как ты думаешь, почему мы не нашли Селезнева в Ельцовке? — в очередной раз спросила Юлька, когда они забрались в вагон и уселись на лавку.

— Я тебе уже тысячу раз говорила, — отозвалась Симона, похоже, устраиваясь подремать. — Есть два варианта: либо твой Сергей действительно пошутил, и тогда можно считать, что мы покатались просто так, для собственного развлечения. Либо он просто соврал тебе про Ельцовку, и Селезнев где-то совсем в другом месте…

— Да, я все это понимаю, но ты-то к какому из этих двух вариантов склоняешься?

— Ну, если бы ты спросила меня об этом вчера, я бы твердо сказала, что к первому, а сейчас уже и не знаю…

Юлька, спросившая просто так и вполне уверенная, что услышит совершенно определенный, согревающий душу ответ, даже вздрогнула от неожиданности:

— В каком смысле не знаешь?

— В прямом. Я тут вчера ночью подумала, что твой Сережа — далеко не дурак и, значит, мог элементарно просчитать твое поведение. В милицию ты на него заявлять не пойдешь, на «Мосфильм» тебя никто не пустит, да и не подставишь ты его таким образом… Что остается? Ты кинешься в Ельцовку освобождать Селезнева. На это потратится целый день, а завтра, то есть уже сегодня, будет поздно. «Денежки получены и в сумочку положены…» Вот что ты станешь делать, если он уже на самом деле получил эти несчастные десять тысяч?.. Не знаешь? Вот то-то и оно!

Юльке не хотелось даже думать о подобной расчетливости Сергея. Ей все время казалось, что они с Симоной говорят о каком-то другом человеке. У того, о ком они разговаривали, должны были быть холодные, скучные глаза, равнодушная улыбка и почему-то обязательно длинные бледные пальцы. Она представила себе сначала Сережины смуглые руки с широкими жесткими ладонями, выступающими синими прожилками и длинным белым шрамом между большим и указательным пальцами правой кисти, а потом вдруг — руки Коротецкого. Даже мимолетное воспоминание о Юрии вызвало у Юльки чувство брезгливой замаранности, да и пальцы у него были как раз длинными и бледными. Но она вдруг с поразительной ясностью поняла, что даже он, казавшийся ей теперь холодным и отвратительным, не стал бы брать этих денег. Ну, не стал бы, и все! Господи, как же должно было быть плохо Сережке, если он и в самом деле на это решился?

До самой Москвы Симона дремала, спрятав лицо в воротник собственной куртки и занавесившись от всего мира распущенными рыжими волосами. Юлька спать даже и не пыталась, хотя голова тяжело гудела после ночи, проведенной в душной комнате на узкой, жесткой кровати. Она внимательно вслушивалась в названия станций, которые объявлял торопливо булькающий женский голос, и пыталась представить, сколько еще ехать до Москвы и что она скажет Сереже, войдя в квартиру.

В результате так ничего путного и не придумав, она растолкала Симону уже перед самым Савеловским вокзалом. Та мгновенно открыла светлые, еще дурные со сна глаза, энергично встряхнула головой и заявила:

— Так, я предлагаю прямо сейчас поехать ко мне, почистить одежду и все спокойно обмозговать. У меня на «Мосфильме» есть кое-какие знакомства, не на уровне дирекции, конечно, но все же… Так что, может быть, что-нибудь придумаем.

— Нет, — Юлька решительно мотнула головой, — я все-таки должна поговорить с ним. Непростительной глупостью было заминать разговор вчера, и сегодня я уже не имею права на подобную ошибку… Ну, не сможет Сережа врать мне! Можешь считать меня наивной дурочкой, но я почему-то это точно знаю. И еще мне кажется, что он меня немножко любит. А значит, наверное, попытается объяснить, зачем он это делает…

Они расстались уже в метро. Симона взяла с нее клятвенное обещание позвонить, как только хоть что-нибудь прояснится, и вышла на Кольце. А Юлька, забившись в самый угол вагона и стараясь не привлекать внимания окружающих к грязному подолу своего пальто, поехала до «Цветного бульвара».

Дверь она открыла своим ключом и сразу поняла, что в квартире никого нет. И дело было даже не в абсолютной, давящей на уши тишине, а в каком-то особом ощущении напряженности, витавшем в воздухе. Она почему-то почувствовала потребность тоже двигаться неслышно, чтобы не тревожить этого пугающего безмолвия. Осторожно повесив пальто на крючок, Юлька на цыпочках прошла по коридору и заглянула в гостиную. Здесь все было в идеальном порядке, если не считать валяющейся на кресле домашней рубахи Сергея. Ее черный рукав безвольно свисал с подлокотника, как рука спящего человека. И Юлька вдруг вспомнила, как когда-то, безумно давно, в этом же самом кресле спал Сергей. Она тоже тогда остановилась на пороге и долго смотрела на него. Просто смотрела и все. И еще слушала его дыхание, со свистом вырывающееся сквозь полуоткрытые губы… А сейчас его не было, и он ушел, явно торопясь, потому что иначе обязательно бы повесил рубаху в шкаф. Юлька подошла к креслу, опустилась рядом на колени и прижала к лицу равнодушный рукав, едва заметно пахнущий сигаретным дымом и Сережиной туалетной водой. Конечно, презрев поэтические законы, но зато соблюдя законы физики, уже не хранила никакого влекущего тепла тела и была просто рубахой, шелковой и холодной. Но Юльке все равно казалось, что Сергей где-то там, вдалеке, чувствует ее прикосновения. И она целовала каждую пуговичку по отдельности, по-детски загадывая: пусть он пошутил, пусть он не поехал ни за какими деньгами, пусть понял, что он лучше, в тысячу раз лучше этого самого Селезнева, и поэтому не должен ничего доказывать ни чужому дяде, ни себе самому…

Юлька подняла голову от кресла, когда услышала едва заметное щелканье стрелки настенных часов, неохотно переползающей с места на место. Она обернулась. Часы показывали одиннадцать часов утра. И она как-то спокойно и равнодушно поняла, что в первый раз в жизни прогуляла работу. Впрочем, сейчас это волновало ее меньше всего. Юлька перетащила в гостиную телефон, отметив, что ее записки уже нет на тумбочке, уселась на ковер, подтянув колени к подбородку, и набрала телефон справочного. Угрюмая и агрессивная тетка-диспетчер, успевшая уже с утра возненавидеть весь мир, два раза вешала трубку, кидая на прощание что-то вроде: «Вы, девушка, разберитесь, какой конкретно телефон вам нужен! А то что это значит «Мосфильм»?! «Мосфильм» большой!» На третий раз Юля попала на юную девушку, которая, сжалившись, предложила ей на выбор телефон заведующего складом и еще секретариата. Позвонила она, естественно, в секретариат, но когда на том конце сняли трубку, все заранее продуманные слова куда-то улетучились из ее головы.

— Алло! Алло! — нервно повторяла молодая женщина в секретариате. — Говорите, вас не слышно!

— Простите, пожалуйста, — каким-то не своим голосом проговорила Юлька, — я могла бы как-нибудь связаться со Стасом Красновым.

— С кем, с кем? — переспросила секретарь таким тоном, будто ее спросили о чем-то неприличном.

— Со Стасом Красновым, — потерянно повторила Юля, уже начиная осознавать всю нелепость своей затеи.

— А вы куда, собственно, звоните?

— На «Мосфильм».

— Но куда именно? Вы попали в секретариат… Маша, — весело спросила женщина уже кого-то, по-видимому, сидящего с ней рядом. — К нам случайно на работу новенькую не принимали, по фамилии Краснов и по имени Стас?

Где-то там захохотали, а потом Юлька, судорожно прижимающая трубку к уху, различила вдали неуверенный голос:

— Краснов? Это тот, который в объединении «Лик» работает?.. Ну да, его вроде бы Стас зовут…

— Девушка, — снова вернулась к разговору секретарша, — ваш Краснов в «Лике» работает, что ли?

— Я не знаю, — честно призналась Юлька. Женщина только саркастически хмыкнула и снова пропала.

— Я диктую вам телефон приемной президента кинообъединения «Лик», — сообщила она через пару минут. — Попробуйте там поискать своего Краснова…

Второй звонок дался Юльке легче. И когда дама из приемной заверила ее, что Стас сейчас обязательно снимет трубку, она уже и не особенно волновалась. Почему-то она была почти уверена, что все тревожащие ее страхи сейчас развеются по воздуху, как пепел, еще хранящий форму сгоревшей газеты, но уже невесомый и обреченный. Она точно знала, что скажет и о чем спросит, поэтому, когда Краснов подошел к телефону, первым делом внятно представилась:

— Здравствуйте, вас беспокоит Юлия Максакова. Мы с вами вчера случайно встретились на «Мосфильме», я была с Сергеем Селезневым…

Фамилия Селезнев далась ей без видимых усилий, а Стас, порывавшийся что-то спросить в самом начале, теперь только удовлетворенно мурлыкнул:

— Да-да, конечно, я вас помню!

Хотя вряд ли можно было в полной мере назвать мурлыканием тот гибрид сипения, хрипа и попыток придать голосу раскованную сексуальность, который выдавливался из его горла.

— Да, я вас помню, — сказал Стас, — на вас еще был совершенно очаровательный беретик с хвостиком. Так чем могу быть полезен?

— Понимаете, мы с Сергеем должны были встретиться после того, как он заедет к вам за деньгами, я уже полчаса стою у метро, а его все нет… Я хотела узнать, может быть, его задержали где-нибудь?

Краснов сдержанно усмехнулся, и Юлька мгновенно представила себе весь стандартный набор мыслей, промелькнувший в его голове: «Ага, Селезнев одной сказал, что на работе, а сам к другой поехал. Как бы деликатнее выразиться, чтобы его не подвести?»

— Девушка, — выговорил он наконец, видимо, изгибая в ироничной улыбке свои толстые губы, — вообще-то, Сергей уже получил деньги, но вполне возможно, что он задержался у режиссера. Так что не волнуйтесь, никуда он не денется, приедет к вам, как миленький…

— Спасибо, — отрешенно пробормотала Юлька и опустила трубку на рычаг.

Значит, он все-таки сделал это… Значит, получил эти злосчастные десять тысяч. Интересно, что он будет с ними делать? Вот так запросто пойдет в магазин и будет покупать на них хлеб, колбасу, носки? Да и, в конце концов, цветы для нее?.. Юля отползла от телефона и прислонилась спиной к креслу. Самым странным казалось ей то, что чувство, которое она испытывала к Сергею, никуда не ушло. Она ожидала, что появится брезгливость, холодность, может быть, даже ненависть, но только не эта пронзительная тоска и неодолимое желание прижаться к его груди и заплакать. А что он скажет, если броситься ему на шею и попросить, потребовать отдать эти деньги? Потом можно будет потихоньку вернуть их Стасу и уговорить не поднимать шума. Но что делать, если Сережа откажется? Не вставать же, в самом деле, на подоконник, угрожая прыгнуть вниз? Ну, швырнет он эти доллары ей под ноги, ну, обзовет глупой истеричкой, и что дальше?.. Скандал, возможно, замнется. Но как будут смотреть в глаза друг другу они, как сможет после этого всего любить ее Сергей? Ее, видевшую его унижение и заставившую пойти на попятный? Юля еще раз провела ладонью по рукаву черной рубашки, тяжело поднялась и подошла к окну. Внизу у подъезда неуклюже разворачивалась между лавочками и бордюром соседская «Вольво» с тонированными стеклами. Бабушка с палочкой терпеливо ждала, когда водитель наконец-то выведет своего «крокодила» на дорогу. И вдруг Юлька поняла с мгновенной, ослепительной ясностью, что она будет делать. Решение показалось ей таким простым, что она даже удивилась, как не додумалась до этого раньше. Она кинулась к своей сумочке и прямо на ковер вывалила все ее содержимое. Под кресло покатился тюбик губной помады, с глухим стуком выпал кожаный кошелек и массажная щетка. Но Юлька перебирала только маленькие листочки бумаги. Вот прокомпостированный автобусный талон, интересно, что он здесь до сих пор делает?.. Вот обрывок какого-то рекламного объявления, кажется, по поводу языковых курсов ЕШКО… Вот еще один талон, только целый… Вот квитанция за электроэнергию… Нужная бумажка нашлась в самой сумке. Она каким-то чудом зацепилась за подкладку кармана и сиротливо высовывала оттуда измятый, пожухший краешек. Юлька сразу почувствовала, что это именно она, и кинулась к телефону, даже не успев еще как следует прочитать семь торопливо нацарапанных цифр…

* * *

Андрей сидел в кресле-качалке, стоящем на середине комнаты и по идее должен был бы ощущать себя хозяином. Но ему почему-то казалась, что он кожаными ремнями пристегнут к креслу стоматолога. Прямо в глаза било неизвестно откуда вылезшее солнце. Конечно, можно было бы запросто встать, задернуть салатовые шторы, и в комнате тут же повисла бы зеленоватая дымка весеннего леса. А еще можно было бы пересесть на диван, так и к пиву ближе, и от окна подальше. Но на диване уже сидел Черт, по паспорту именуемый Лавриненко Алексей Леонидович, и тихо улыбался каким-то своим мыслям, глядя Андрею прямо в глаза. Нет, наверное, халат стоматолога Лавриненко бы не пошел, как, впрочем, не шла и джинсовая рубашка с двумя расстегнутыми верхними пуговицами. Не понятно, почему вообще его прозвали Чертом, вот Лордом было бы в самый раз… Андрей снова на минуту представил Черта в бархатной домашней куртке, обязательно вишневого цвета, и со свободно повязанным вокруг шеи платком-галстуком. Да, в таком наряде он бы смотрелся органично, и эта его аккуратная темная борода, и эти волнистые волосы, длиной чуть ли не до плеч, были бы, наверное, к месту… Лавриненко, прихлебывая ледяное пиво из хрустальной кружки, продолжал буравить его пронзительно голубыми глазами, и Андрей опять почувствовал себя неловко. Ну что он мог еще сделать? Он уже сказал, что вернет деньги. Вернет, чего бы это ему ни стоило. Самое интересное, что Черт еще в самом начале пресек все эти разговоры, примирительно помахав рукой и заявив, что он верит, конечно же, верит и поэтому никаких клятв ему не нужно.

«Нет же, продолжает сидеть. А зачем собственно? Пугает? Хочет, чтобы я надолго запомнил эти его ледяные глаза?» — с ненавистью подумал Андрей, потянувшись за очередной бутылкой пива. То ли он выпрямился слишком резко, то ли от волнения пальцы стали влажными, но холодная бутылка «Тверского», как рыба, выскользнула из рук и полетела на пол. И все бы еще ничего, но, падая, она задела вставную полочку стеклянного столика. От полочки со звоном откололся внушительный кусок стекла и свалился прямо Андрею на тапку. Он понимал, что сейчас надо нагнуться, подобрать этот осколок и злосчастную бутылку, но под насмешливым взглядом Черта собственная неловкость казалась такой мучительно постыдной, а тапки в красно-черную клетку — такими дедовскими… А еще у него в голове промелькнул вопрос: способна ли лягушка испытывать злость по отношению к удаву, который ее гипнотизирует? Если нет, то, значит, для него не все еще потеряно. Он злился, ужасно злился на Лавриненко, который мог ходить в сколь угодно глупых тапочках и при этом чувствовать себя королем. А может быть, он имеет право быть королем, потому что никому ничего не должен?

— Давай-ка принесем еще пивка из холодильничка, — наконец выдал Черт, на первый взгляд вполне миролюбиво улыбаясь, — а то это уже нагрелось, пальцы жжет.

Он наклонился сам, быстро поднял бутылку и отодвинул ее к батарее. Андрей плотнее стиснул зубы. Он бы мог перешибить хлипкую спину Лавриненко не то что одним ударом, одним плевком, но почему-то не делал этого. И даже, наверное, не из-за ребят в адидасовских трико, ждавших у подъезда. Не настолько Черт крут, чтобы содержать целую армию «шестерок». Ну, сколько их там? Двое, трое от силы… В общем-то, это не проблема. Просто в самом Лавриненко, несмотря на узкие плечи и впалую грудь, было что-то пугающее. И к тому же над Андреем висел долг. Долг, который он просто обязан был отдать, но не мог этого сделать вот уже два месяца. А проценты продолжали тикать стабильно и неумолимо…

— Так как же насчет пива? — снова поинтересовался Черт и, взяв с дивана пульт, принялся щелкать каналами. Андрей терпеть не мог, когда изображение на экране сменялось слишком часто. Его до дрожи, до мурашек по спине раздражали даже видеоклипы.

И еще он знал, что Лавриненко это известно.

— Сейчас пиво будет, — произнес он, стараясь скрыть клокочущую в горле ярость, и неторопливо пошел на кухню. Первым делом он взбешенно саданул кулаком по косяку, а вторым — прижался горячим лбом к холодной дверце стиноловского холодильника. Импортное чудо техники молчало, окажись на его месте наша «Бирюса» она наверняка загудела бы утробно и успокаивающе. Андрей знал, что на нижней полке стоят еще четыре бутылки, и лелеял слабую надежду, что как только пиво закончится, Черт уйдет. И в самом деле, не может же пытка длиться бесконечно? Лавриненко уже достаточно унизил его, причем умудрился это сделать, не говоря ни одного оскорбительного слова и соблюдая все нормы приличия. Но надо было держаться. Он сам виноват, что влез в эту аферу с акциями неизвестной алмазодобывающей компании, и теперь не имел права открывать рот, пока тикал «счетчик», набравший уже одних процентов на десять тысяч долларов…

Телефон зазвенел громко и неожиданно. Андрей тихо выматерился и, взяв из холодильника все четыре бутылки, пошел в комнату. Вот только телефонного разговора ему сейчас и не хватало. Может быть, сказать, что ужасно занят, и повесить трубку? Но тогда Черт взглянет на него с этой своей насмешкой победителя: мол, вон до чего я тебя довел, даже по телефону поговорить боишься! Впрочем, он посмотрит так в любом случае: так что разговаривать или сразу опускать трубку на рычаг — разницы нет никакой… Андрей вошел в комнату, поставил бутылки на стол и подтянул к себе телефонный аппарат.

— Алло, — сказал он, стараясь проявлять как можно меньше эмоций и при этом не смотреть на Черта, — я вас слушаю.

В трубке что-то зашуршало, а потом взволнованный женский голос торопливо заговорил:

— Андрей, это ведь вы, правда?.. Вы, я вас узнала. А вот вы меня, наверное, нет?.. Меня зовут Юля, и знакомство у нас с вами было шапочное и, наверное, не очень для вас приятное. Но… мне очень нужна сейчас ваша помощь. Пожалуйста!

Связь была хорошей, и голос ее слышался довольно ясно, но Андрей никак не мог вспомнить, где его слышал. Он действительно не мог даже представить, кто она такая… Юля? Знакомство не очень приятное?.. Это та, что ли, из «Праги»? Ну да, знакомство не ахти какое! Потом пришлось у венеролога, наверное, месяц лечиться… Нет, та вроде бы была Наташа, точно, Наташа… Юля, Юля… Кто такая?

— Андрей, — снова почти закричала она в трубку, — Андрей, куда вы пропали?

— Простите, — он помялся, — а вы не могли бы поконкретнее напомнить, где мы с вами встречались…

Он затылком чувствовал насмешливый взгляд Черта. Да уж, разговор — глупее не придумаешь. Может быть, и в самом деле, положить трубку? Тем более что эта истеричная девица, скорее всего, второй раз звонить не будет.

— Мы с вами встречались только один раз. Вы подвозили меня на своей машине до банка, а потом дождались с работы. И еще вы неожиданно пришли ко мне в гости с «Чин-чином», ну, и видеокассетой. Она в пакете осталась…

Андрей вспомнил ее сразу же. Ну, конечно, эта девушка с блестящими каштановыми волосами и зелеными глазами. Красивая! Еще пальто у нее было такое светлое, то ли серое, то ли бежевое, сделанное по фигуре. А дверь она ему открыла в безбожной розовой майке, сквозь которую откровенно просвечивали соски. Правда, потом эта Юлечка переоделась во что-то длинное и закрытое со всех сторон, а ближе к финалу вечера, который должен был ознаменоваться бурным сражением в постели, залепила ему пощечину… Он тогда ушел, сказав на прощание что-то умное и правильное, но потом долго усмехался, вспоминая эту девушку. И почему-то совсем не держал на нее зла… А вот теперь, надо же, она сама позвонила, да еще в такой неподходящий момент! Андрей вдруг почувствовал неодолимое желание прикрыть трубку ладонью и начать разговаривать с Юлей шепотом, но это было бы совсем уж глупо. Поэтому он только прокашлялся и спросил спокойно:

— Так что у тебя случилось?

Она заговорила быстро и сбивчиво, и по мере ее рассказа у Андрея все больше и больше округлялись глаза.

— Ну, ты даешь, подруга! — выдохнул он в конце концов. И тут же за спиной раздался спокойный и даже веселый голос:

— Что-нибудь интересное? Может быть, поделишься впечатлениями?

Как никогда раньше, ему захотелось послать Черта к черту, но он только кивнул, ненавидя себя за эту вынужденную покорность.

— Андрей, я могу приехать к тебе, чтобы поговорить? — неожиданно спросила Юля. — Телефон, конечно, телефоном, но дело слишком серьезное… Или ты сейчас занят?

— Давай перенесем этот разговор на какой-нибудь другой день, — поморщился он.

— Но это срочно! Очень срочно!

— Юль, ну, прямо не знаю… Я действительно сейчас занят…

— Отчего же? — снова вмешался в разговор Лавриненко. — Как я понимаю, к тебе хочет приехать дама? Ну так и пусть приезжает. Мы вместе выпьем пива, а потом я уеду и оставлю вас наедине.

Предложение казалось очень заманчивым. Черт с ним, с Чертом, пусть послушает начало их разговора, пусть даже, в конце концов, немного потренируется в насылании своих неотразимых чар. Главное, потом он уйдет, и не будет больше этого невыносимого, бесконечного унижения.

— Юля, — проговорил Андрей торопливо, — тогда приезжай прямо сейчас. Записывай адрес…

Когда на том конце провода раздались короткие гудки, он повесил трубку и сел, на этот раз не в кресло, а верхом на стул, обхватив его спинку руками. Говорить вроде бы было не о чем. Тем более, он чувствовал, что Черт хочет расспросить о Юле, и не ошибся…

— А эта твоя подружка, она симпатичная? — поинтересовался Лавриненко, втягивая в себя шапку пены, поднявшуюся над кружкой.

— Да, — отозвался Андрей бесцветным и скучным голосом. В общем-то, эта девушка была для него никем, и все же говорить о ней с Чертом не хотелось.

— И, как я понял, у нее проблемы?

Лавриненко не конкретизировал вопрос, но стало ясно, что тему развить просто необходимо. Андрей тоже налил себе пива, совсем немного, половину кружки, только для того, чтобы смочить пересохшее горло, и недовольно пробурчал:

— Да какие там проблемы! Детство какое-то. Боевиков, наверное, насмотрелась, вот и придумывает себе трудности на пустом месте…

— Интересно-интересно, — Черт с нарочитой простотой подпер ладонью щеку, — расскажи, пожалуйста, поподробнее.

Андрей понимал, зачем ему это нужно. Не из-за самой Юли, конечно же… Сдалась Лавриненко какая-то неизвестная девица вместе с ее проблемами! Черт просто хочет подчеркнуть его униженность. Вот, мол, сидишь ты здесь, такой крутой и здоровый, с литыми мускулами и бычьей шеей, и боишься сказать мне даже слово поперек. И кроме всего прочего, удовлетворяешь мой каприз, рассказывая про какую-то свою девицу, хотя это никого, кроме тебя и ее, конечно же, не касается…

— Она говорит, — Андрей с натугой выдавил из себя первую фразу, — что живет с парнем, безумно похожим на актера Селезнева. И вот этот ее кент вместо Селезнева получил десять тысяч долларов на киностудии. А она теперь боится, что его в тюрягу засядят… Короче, девушка просит, чтобы я помог ей инсценировать ее похищение, потребовал с этого мужика выкуп в десять тысяч баксов и отдал деньги ей. А она уже потихоньку вернет их на киностудию.

— Боже мой, какая прелесть! — Черт покачал красивой головой. — Просто «Кавказская пленница»! «Невеста сама безумно хочет, чтобы ее украли!» И ты, значит, будешь в роли Шурика? Грандиозно, грандиозно!

Он захохотал, откинувшись на спинку дивана и обнажив ровный ряд острых желтоватых зубов. Впрочем, успокоился он так же резко, как и развеселился.

— Вот что, — он посмотрел на Андрея внимательно и выразительно, — я бы очень хотел взглянуть на эту твою Юлечку. Ее история кажется мне достойной внимания…

Юля появилась примерно через полчаса. Сегодня на ней была красная куртка и черные джинсы. Она, похоже, сильно торопилась, потому что не успела поправить прическу перед дверью и так и вошла с взлохмаченными ветром волосами и сбившейся челкой. Черт, конечно же, не удержался и вышел в прихожую. Но на Юлю его присутствие произвело исключительно неприятное впечатление. Андрей встретил ее настороженный и вопросительный взгляд и успел только успокаивающе кивнуть.

— Здравствуйте, меня зовут Алексей, я старый добрый друг Андрея. Меня можно не стесняться, — Лавриненко протянул ей маленькую и изящную руку. Юля неуверенно пожала его пальцы, и тут Черт запечатлел на ее кисти особый поцелуй «со значением». Она вежливо улыбнулась и быстро отвела глаза. Ей явно было не до ухаживаний. Но Лавриненко больше и не спешил проявлять галантность. Во всяком случае, роль швейцара и гардеробщика он доверил Андрею. И пока тот снимал с Юли куртку и вешал ее на плечики, Черт только осматривал ее фигуру беззастенчиво и внимательно.

Пить пиво она отказалась, что, наверное, было и к лучшему. Андрей ни секунды не сомневался, что Лавриненко тут же отправил бы его за новой партией бутылок. А ему очень не хотелось, чтобы Юля видела его униженным. А еще он не знал, как начать разговор. Не знала и она… Юля сидела на диване, неестественно выпрямившись и уронив руки на колени. Уголки ее губ мелко-мелко подрагивали, и Андрею даже показалось, что она вот-вот заплачет. Но Черт взял инициативу в свои руки.

— Юлечка, — он сел совсем рядом с ней, так что его колено даже коснулось испуганно отдернувшегося бедра, — милая, несчастная Юлечка. Я в курсе ваших проблем и надеюсь, что смогу вам помочь. Но мне нужно знать адрес вашего друга, чтобы прикинуть, как лучше организовать ваше похищение.

На слове «похищение» Черт лишь мягко улыбнулся, словно пытался показать, что находит ее план рискованным, но правильным и, уж точно, не смешным. Андрей похолодел. Он не понимал, зачем Лавриненко нужна эта авантюра, но чувствовал, что что-то здесь нечисто. Господи, если бы можно было отмотать время назад, он ни за что не позвал бы сюда эту девушку, придумал бы тысячу причин, тысячу объяснений. Ну, не убил бы же его, в конце концов, за это Черт?

— Адрес? — Юля взглянула на него почти обрадованно. — Пожалуйста…

Лавриненко не стал ничего записывать, но сразу после того, как услышал номер дома и квартиры, извинился, сказал, что ему необходимо позвонить, и вышел из комнаты, неся в руках телефонный аппарат. Вернулся он минут через десять, удовлетворенный и даже повеселевший.

— Да, Юленька, — заявил он с порога, — все даже проще, чем я предполагал. Как раз в этом районе есть нужные ребята, которые запросто сыграют роль крутых мафиози. Так что, не волнуйтесь, все будет нормально. А сейчас извините, нам нужно переговорить с Андреем. Это займет буквально пять минут. Посидите здесь, хорошо?

Она с готовностью кивнула и втиснулась в самый уголок дивана, то ли стремясь занять как можно меньше места, то ли демонстрируя, что не хочет подслушивать их разговор…

— Ну что, дружочек мой, Андрюша, — сказал Черт, как только они остались вдвоем на кухне, — у тебя появился реальный шанс поправить свое материальное положение. Тебе предлагается молчать в тряпочку и всячески убеждать восхитительную Юлечку принять нашу помощь. А взамен я прощаю тебе все проценты, выключаю «счетчик» и продляю срок выплаты долга еще на два месяца. Ну, как, интересное предложение?

Андрей почему-то первым делом посмотрел на дверцу холодильника, ту самую, в которую он еще час назад упирался пылающим лбом. Выключается «счетчик», прощаются проценты!.. Нет, так просто не бывает! Это же полностью меняет все. Нужно поднапрячься совсем немного, и кончится эта унизительная зависимость. И потом можно будет никогда больше не иметь дела с Лавриненко.

— А почему такая щедрость? — спросил он осторожно.

Черт улыбнулся мечтательно и, как всегда, чуть насмешливо:

— Да дельце-то с Юлечкой сулит немалую прибыль. Такую, что все твои проценты с лихвой перекроет. Ты, главное, не мешай, Андрюша, и все будет «тип-топ».

— Но какая еще прибыль? Деньги ведь нужно будет вернуть ей!

— Получит, получит она свои десять тысяч, — Лавриненко успокаивающе махнул рукой. — Девочка-то твоя, смазливенькая и глупенькая! И мошенничает по-мелкому… Я сейчас навел по своим каналам справки и убедился в правильности моих предположений. По этому адресу действительно проживает наш замечательный российский артист Сергей Селезнев, а вовсе не его двойник. Юлечка, видимо, очень расстаралась в постели и тем его пленила, раз она уверена, что он станет платить за нее выкуп. Деньги она, конечно, собирается забрать себе… Но только вот что я думаю: у господина Селезнева ведь долларов должно быть гораздо больше? Так, может, и потребовать с него тысяч сто? Ну, и припугнуть традиционно, что, в случае чего, девочку грохнем, а?

— А после того, как он заплатит, мы отпустим ее вместе с десятью тысячами? — с фальшивой заботой спросил Андрей, содрогаясь от омерзения к самому себе.

— Естественно, друг мой, естественно, — Черт похлопал его по плечу. — Ты, как всегда, понял все совершенно правильно…

Юля ждала их в комнате, сидя все в той же позе. Казалось, что за время их отсутствия она даже ни разу не вздохнула. Потому что прядь волос, выбившаяся из прически и приклеившаяся к уголку губ, осталась на прежнем месте.

— Юля, — Лавриненко слегка сжал ее холодную безвольную кисть, — мы вам поможем, это решено. Но и вы тоже должны войти в наше положение. Понимаете, нужны какие-то гарантии того, что вы не захотите дать делу обратный ход и не обвините потом нас же во всех смертных грехах…

— Я даю вам честное слово, — залепетала она, наконец-то решившись быстрым движением смахнуть волосы из уголка рта.

— Честное слово, это, конечно, хорошо… Но еще лучше было бы, если бы вы на магнитофон наговорили примерно следующий текст: «Я, такая-то, такая-то, сама организовала собственное похищение с целью получения от моего любовника денежного выкупа. Вся сумма, в долларах, поступает в мое полное распоряжение»… Я не думаю, конечно, что эта запись понадобится. Но пусть будет, правда?

— Правда, — согласилась Юля. Но от взгляда Андрея не ускользнуло то, что она мучительно покраснела. Да, похоже, прав оказался Черт. Иначе чего бы ей стесняться? Нормальные деловые отношения с обычными гарантиями…

— Продиктуйте, пожалуйста, текст еще раз. Я плохо запомнила, — попросила она после некоторой паузы. — И я прямо сейчас наговорю его вам на магнитофон.

— Ну, зачем же, прямо сейчас? — укоризненно покачал головой Черт. — Как я понимаю, дело у нас с вами срочное, и оно — прежде всего. Так что мы быстренько садимся в машину и едем в один милый загородный домик. Там вы дождетесь своих денег, прекрасно проведете время, а заодно и поможете нам уладить необходимые формальности.

— Господи, как я вам благодарна! — Юлька неуверенно протянула руку и быстро коснулась пальцами волосатого запястья Черта. — Просто не знаю, чтобы я без вас делала.

— Любой нормальный мужчина поступил бы на моем месте точно так же, — улыбнулся он и поднялся с дивана…

* * *

Пальто висело на вешалке, наверное, с самого утра, потому что грязь на его подоле к семи часам вечера стала уже абсолютно сухой и серой.

«Интересно, где же все-таки ее носило? — подумал Сергей, в очередной раз выйдя в коридор и взглянув вначале на пальто, а потом на свое запястье. — И где, кстати, носит до сих пор?»

По металлическому корпусу часов разбегались праздничные лучики света, но настроение у Селезнева было отнюдь не праздничным. За последние полчаса он смотрел на циферблат уже третий раз, и единственной положительной эмоцией, из тех, которые он при этом испытывал, было чувство уверенности в том, что небо не упало на землю, мир не перевернулся и время продолжает свой размеренный ход. Часы показывали без десяти семь, а Юлька все не появлялась. После ее вчерашнего исчезновения прошло уже больше суток, и — ни звонка, ни записки. Ведь она же была дома, пусть совсем недолго, пусть пару минут, но ведь для того, чтобы черкнуть два-три слова на бумаге, времени много не надо!

Сергей прошел на кухню, включил чайник и уселся у стола, подперев голову руками. Есть не хотелось, как, впрочем, и пить. Но чайник уже загудел, и Селезнев взглянул на поднимающийся из носика пар с легким недоумением. Лампа, висящая под потолком, отбрасывала на стол ровный желтый круг света, и прямо посредине этого круга стояла забытая еще вчера вечером белая чашка с остатками кофе. Похоже, Юля на кухню даже не заходила, иначе она обязательно сполоснула бы ее и поставила кверху донышком в шкаф для посуды… Сергей выдернул из розетки шнур радостно пискнувшего чайника и снова сел на табуретку, бессмысленно уставившись в окно. Он испытывал сейчас что-то вроде удивления, обращенного внутрь себя. Ему было двадцать девять лет, он уже успел перезабыть чуть ли не половину своих многочисленных и скоротечных романов, а теперь просто по-щенячьи тосковал. Селезнев даже представить себе не мог, что будет так скучать без Юльки, что ему будет так важна ее постоянная, гарантированная близость… Ну, вот где она? Почему не позвонит, почему не объявится? И на работе ее сегодня не было?..

Сергей подъехал к банку ровно в пять часов, чтобы не дай Бог ее не пропустить. Планы с нежным объяснением в спальне теперь казались ему смешными и выдержанными в духе дешевой мелодрамы, особенно после того, как вчера Юлька исчезла из дома, не удосужившись хотя бы просунуть голову в дверь ванной и сообщить, что уходит. Надо, надо, конечно, было еще тысячу лет назад расставить все по местам. Она уже жила в его квартире, привычно засыпала на его кровати, да, стирала его рубахи, в конце концов! А он все продолжал изображать графа Монте-Кристо, умного и загадочного…

На улице постепенно темнело, люди, один за другим, выходили из здания банка, а Юли все не было. Но Сергей продолжал терпеливо ждать и почувствовал что-то похожее на легкую тревогу только тогда, когда на крыльце появилась Тамара Васильевна под ручку с кудрявой блондиночкой из того же экономического отдела. Блондиночка стрельнула взглядом в сторону вишневого джипа, что-то быстро сказала своей спутнице и, спустившись по ступенькам, подбежала к машине. Селезнев открыл дверцу и вышел ей навстречу.

— Здравствуйте, — сказала она уже без всякого смущения, просто, как старому знакомому, — вы что-то хотели передать от Юли?

— От Юли? — он удивленно приподнял бровь. — А что, она сегодня не была на работе?

Блондиночка несколько смешалась. Она явно не ожидала такого поворота событий, навевающего воспоминания о мексикано-венесуэльском сериале. В ее светлых глазках вспыхнуло откровенное любопытство, замешанное на легком и скорее даже приятном волнении, розовые губки приоткрылись.

— Нет, не была… — она зачем-то поправила на голове капюшон. — А мы думали, что вы куда-нибудь вместе поехали. Она ведь на вчера отгул просила, и вообще… А что, что-нибудь случилось?

Сергей пожал плечами и постарался улыбнуться как можно естественнее:

— Нет, ничего… Она вчера ночевала у мамы, вот, наверное, и задержалась по каким-то семейным делам. Меня просто весь день не было дома, поэтому я не в курсе последних событий.

Блондиночка понимающе кивнула головой, но взглянула на него как-то недоверчиво. Селезнев попрощался с ней, сел в джип, подождал, пока она снова подойдет к Тамаре Васильевне, и повернул ключ зажигания. Разворачиваясь, он успел заметить в зеркальце заднего вида, что обе женщины по-прежнему стоят у крыльца и, наблюдая за его маневрами, что-то оживленно обсуждают. Впрочем, его не особенно волновали выдвигаемые ими версии. Ситуация, конечно, получилась довольно глупая, но что теперь поделаешь? Нужно быстрее ехать домой, ведь Юлька уже наверняка там. Написала же она в записке, что будет завтра, то есть уже сегодня вечером… Сергей все еще пытался отмахнуться от легкого чувства тревоги, уже поселившегося в его сердце.

Сегодня с утра ему везло. Он быстро получил обещанные Стасом деньги, решил все свои дела на «Мосфильме». Потом заехал в ювелирный магазин на Красной Пресне и купил для Юльки изящное колечко с тремя маленькими изумрудами и ажурными золотыми листиками. Заскочил в супермаркет, взял кое-каких продуктов и пару бутылок французского шампанского. Долго выбирал цветы у уличной торговки и наконец остановился на пушистых желтых хризантемах. Но самое главное, по дороге до «Сатурна» он ни разу не попал в «пробку», приехал довольно рано и поэтому смел надеяться, что уже в половине шестого они с Юлькой будут дома, но ее на работе не оказалось… И вот теперь вишневый джип летел по шоссе, золотому от света фонарей, а Сергей успевал лишь автоматически реагировать на дорожные знаки и сигналы светофоров. Он не видел ни сверкающего по обочинам какого-то новогоднего снега, ни радостного вечернего оживления на улицах, ни смешных адидасовских реклам с изображением человеческой ступни, висящих на каждом придорожном столбе. Селезнев хотел верить в то, что она встретит его у порога, домашняя и немного смущенная, но, честно говоря, не очень удивился, когда, войдя в темную квартиру, услышал только мерное тиканье часов в повисшей ватной тишине…

Сергей встал из-за стола, выключил на кухне свет, прошел в спальню и упал на кровать, сцепив руки на затылке. Он тупо разглядывал стену, оклеенную светлыми, в мелкий цветочек обоями, и думал о том, что Юлиной маме звонить еще рано. Ни к чему пока ее волновать, да и вечер еще не кончился. Звонок в дверь может раздаться в любую секунду. Возможно, сейчас Юлька уже нажимает кнопку лифта на первом этаже, нетерпеливо давит на нее еще и еще раз, в ожидании того, что красный глазок погаснет на секунду, прежде чем загореться вновь. Скорее всего, она в своей алой курточке и джинсах, а на улице-то сегодня прохладно… Замерзла, наверное, бедная! Надо будет загнать ее в ванную отогреваться, а самому пока накрыть стол. Сергей так явственно представил себе, как Юлька ежится и подпрыгивает возле вешалки, потом стягивает с себя джинсы и начинает энергично растирать ладонями посиневшие икры, что даже не удивился, когда услышал звонок в дверь. Он быстро вскочил с кровати и кинулся открывать. Но на пороге стояла совсем не она…

Лариса очень мало изменилась за то время, что они не виделись. Да и прошел-то, собственно, всего месяц. Селезнев только сейчас впервые задумался о том, как многое в его жизни перевернулось за какие-то три-четыре недели. Вроде бы, кажется, одна женщина сменила другую, место роскошной белокурой любовницы заняла зеленоглазая шатенка, и все… Вот только слово «любовница» почему-то совсем не подходило Юльке…

Его бывшая женщина стояла в дверях и смотрела так, словно впервые видела в нем что-то, неизвестное ни ему самому, ни окружающим. Ее светлые волосы, распущенные по плечам, матово блестели, белоснежный полушубок в голубом свете бра казался почти лазурным. Лариса молчала, и только ее безупречные темно-розовые губы слегка подрагивали. Сергей сделал шаг назад, приглашая ее войти, но, видимо, на его лице явно отражались и растерянность, и разочарование, потому что она негромко спросила:

— Ты ведь не ждал меня, правда?

— Да, не ждал, — честно ответил он.

И оба они вложили в это слово одинаковый смысл: «ждал» — значит, «хотел увидеть».

— А я вот пришла, — усмехнулась Лариса и все же сделала шаг вперед, несколько демонстративно поставив ногу в белом остроносом сапожке на коврик. Намеренно или нечаянно, но разрез на ее строгой юбке распахнулся, обнажив круглое, безукоризненное колено.

— Знаешь, Ларис, — Селезнев поморщился, — сейчас не самое подходящее время для выяснения отношений. Да и выяснять уже нечего. Мы с тобой все решили…

— Ты решил? — переспросила она, сделав акцент на слове «ты».

— Да, теперь уже и я… Так что лучше тебе будет уйти. Не обижайся, ладно?

Лариса часто-часто закивала и вдруг, упав на колени, схватила его руку и начала покрывать ее мелкими торопливыми поцелуями. Она гладила его пальцы, прижималась холодной щекой к тыльной стороне кисти и что-то быстро и сумбурно говорила. Среди этих судорожных всхлипываний Сергей различил только две фразы: «Я люблю тебя! Я умру без тебя!» Опомнившись, он резко отдернул руку, так резко, что голова Ларисы дернулась, как у куклы. Она осела на пол и заплакала горько и безутешно. Селезнев присел рядом с ней на корточки и неуверенно погладил по светлым пушистым волосам. Успевший в свое время привыкнуть к самым крайним проявлениям чувств поклонниц, вплоть до угрозы выпить уксус на его глазах, если он не согласится подарить поцелуй, Сергей впервые чувствовал сейчас острую, невыносимую жалость. Он предполагал, что Лариска может вернуться, и думал только о том, что надо не забыть отдать ей тапки. А теперь она плакала, сидя перед ним на полу, и по ее красивым, мраморным пальцам стекали водянистые черные струйки туши.

— Ну, успокойся, не надо… Ну, перестань, — он вдруг подумал, что надо принести из ванной влажное полотенце, и встал, похлопав ее по плечу. И в этот самый момент зазвенел телефон. Сергей кинулся к нему, запнувшись о неуклюжий пуфик, и лихорадочно крикнул в трубку:

— Да, я слушаю!

— Сергей Александрович? Здравствуйте, — раздался на том конце вежливый и спокойный мужской голос.

Он быстро оглянулся. Лариса уже отняла ладони от покрасневшего лица и теперь внимательно прислушивалась, даже не пытаясь скрывать свой интерес.

— Да, здравствуйте…

— Я хотел бы поговорить с вами по поводу вашей подруги Юли. Вам интересна эта тема?

— А можно без лирических вступлений? — спросил Сергей, начиная злиться.

— Можно и без вступлений, — охотно согласился мужчина. — Мне кажется, что ее жизнь стоит сто тысяч долларов. А вы как считаете?

Все это напоминало Селезневу набивший оскомину сюжет боевика. Причем в одном фильме, с таким поворотом событий и даже с похожим текстом, он сам снимался… Да-да, кстати, текст был именно таким, только сумма другой, но тогда и булка хлеба стоила двести рублей!

— Это что, розыгрыш? — поинтересовался он, стараясь скрыть раздражение. Ведь если это звонит кто-то из знакомых, то потом каждое его неосторожное слово будет рассмотрено и осмеяно.

— Можете пока считать так, если хотите, — добродушно отозвался собеседник. — Подождите, убедитесь, что Юля действительно не у подруги и не у мамы, а потом начинайте собирать деньги. Я позвоню вам через три дня, думаю, этого времени будет достаточно, и сообщу, где и когда вы сможете передать сто тысяч… Да, ну, и, естественно, вы, как умный человек, понимаете, что с милицией связываться не нужно. Вам это, конечно, ничем не грозит, а вот Юле…

— Где она? — закричал Сергей, хрипло сорвавшись в конце фразы, и одновременно услышал короткие гудки в трубке и хлопанье входной двери за Ларисиной спиной…

* * *

Таня в который раз за вечер сняла телефонную трубку и услышала совершенно нормальный сплошной гудок. Значит, дело не в неисправности связи. Почему же тогда она не звонит? Ведь прошли уже почти сутки с того момента, когда Юля должна была появиться. Ну, сказано же было ей, что не надо ввязываться в эту сомнительную авантюру, но разве она слышала хоть кого-нибудь, хоть что-нибудь, когда совершенно заполошным голосом кричала в трубку телефона-автомата про свою неземную любовь и абсолютное доверие к этому Сереже…

— Таня, Таня! — Юлькин голос пробивался сквозь шорох, шипение и скрип. — Ты меня слышишь? Я звоню из метро, уже выехала из дома и вдруг вспомнила, что обещала держать тебя в курсе…

— Палаткин получил деньги? — прокричала Татьяна, стараясь раздельно произносить каждый слог.

— Да, но не в этом дело… Я придумала, как выпутаться из этой ситуации. У меня есть один знакомый, не так, чтобы очень хороший, но все-таки… В общем, у него есть друзья в полукриминальном мире, но сам он — нормальный мужик, честное слово. Я хочу попросить его разыграть мое похищение. С Сережи запросят выкуп в десять тысяч долларов, отдадут его мне, а я потихоньку верну деньги на «Мосфильм».

— Юля, это ерунда какая-то! С чего ты взяла, что деньги отдадут тебе, что тебя не скинут в овраг и не присыпят снежком?

— Но ты же сама говорила, что десять тысяч долларов — не такая уж и большая сумма!

— Ну, это для кого как, — снова закричала Таня, потому что Юлин голос начал куда-то пропадать. — Да и потом, ты уверена, что Палаткин согласится платить?.. Алло, алло, ты куда делась?

— Я здесь, — Юля произнесла так четко, словно была совсем рядом. — Понимаешь, я люблю его, я знаю его и я верю ему. Так что за этот пункт плана можешь не волноваться, о Сереже больше говорить не будем, ладно?

— Ладно. Тогда жди меня в метро, я сейчас оденусь и приеду. Ты на какой станции?

— Спасибо, Тань, но времени очень мало. Я сама… Да и волноваться не о чем. Я думаю, Андрей позвонит ему сегодня же вечером, и ближе к ночи Сергей заберет меня домой. Я позвоню тебе сразу же, обещаю.

— Но хоть координаты этого своего знакомого оставь!

Татьяна под диктовку, переспрашивая по десять раз, записала телефонный номер и разъяренно зашвырнула блокнот в угол. Этот Палаткин нравился ей все меньше и меньше…

И вот прошел вечер, ночь и утро. Юля не звонила. Таня несколько раз набирала номер Сергея и постоянно слышала один и тот же угрюмый ответ: «Юли нет, и когда будет — неизвестно». Она пыталась расспросить подробнее, но Палаткин только невежливо вешал трубку. Пятый раз звонить в семь часов вечера было уже просто глупо. Татьяна зашла в комнату и села на диван. В углу негромко работал телевизор, по первой программе шла передача «Угадай мелодию». Она вдруг вспомнила того, другого Пельша с конкурса двойников, его ужимки на освещенной разноцветными софитами сцене, и Юлю, худенькую, напряженную, с судорожно закушенной губой, сидящую за прозрачным с золотой окантовкой столиком и сжимающую тремя пальцами тонкую ножку хрустального фужера. Тогда Таня и представить не могла, что ее будет волновать судьба этой девочки. Ей до сих пор казалось странным, что они вместе ездили в какую-то дурацкую Ельцовку, что спали на одной кровати, о чем-то говорили…

Нет, Татьяна совсем не любовалась собственным великодушием, предупредить Юлю о скором возвращении настоящего Селезнева она решила, еще лежа на больничной кровати и разглядывая серый прямоугольный штамп на наволочке. По коридору, как привидения, бродили женщины в длинных шелковых и байковых халатах. Почти у всех них были китайские тапочки со стремительно отклеивающимися подошвами, мучнисто-белые лица и руки, болезненно упиравшиеся в поясницу. В ее палате лежало всего три человека. Одна, молодая и красивая двадцатишестилетняя переводчица, все время плакала. Она долго и упорно лечилась от хламидиоза совершенно убойными антибиотиками, а ребенка все-таки потеряла, причем уже третьего. Другая, русоволосая и смешная, похожая на мишку Гамми, раскидывала так и этак: с одной стороны — жалко ребеночка, а с другой — теперь снова можно пить вино, ездить на отдыхаловки и ни в чем себе не отказывать. Сама Таня о девочке старалась не вспоминать. Возможно, тогда она просто насильно вытеснила воспоминания о том живом, что шевелилось в ней, ненужными, в общем-то, мыслями о Юле. Может быть… Но сейчас она не могла отделаться от навязчивого страха, выползающего из углов, как вечерний серый туман…

Когда Татьяна застегивала белую куртку и заправляла брюки в сапоги, в «Угадайке» заканчивалась суперигра. Свой телевизор она уже выключила, но подбадривающие возгласы Пельша упорно проникали через стенку. Соседская бабушка любила включать свой персональный допотопный «Изумруд» на полную громкость. Таня прикинула, что сейчас начало девятого, дома у Палаткина она появится примерно без двадцати, значит, еще сегодня можно будет успеть что-нибудь сделать. Если, конечно, ее худшие предположения оправдаются…

Он распахнул дверь после первого же звонка, подался вперед и разочарованно замер, посмотрев на нее довольно недружелюбно. Татьяна заметила, что его знаменитая двухдневная селезневская щетина стала неровной и клочковатой.

— Здравствуйте, — произнес Сергей глухо, — вы ко мне или к Юле?

«Ко мне»? — промелькнуло у ней в голове. — Интересно, зачем бы это я должна приходить к нему? Может быть, он меня просто не узнал? А может быть, мается манией величия и считает, что все женщины должны стремиться с ним поближе познакомиться?.. Хотя, вполне возможно, что он просто продолжает играть роль: ведь по легенде мы должны сниматься в одном фильме… Да, если так, то парень далеко не глуп».

— Я к Юле, — она сделала шаг, чтобы пройти в квартиру, но Палаткин остановил ее жестом.

— Подождите, Юли нет дома и, наверное, сегодня не будет. Что-нибудь ей передать?

— Значит, сегодня не будет? — спросила Таня угрожающе и отвела его руку, упирающуюся в косяк. — Можешь считать меня хамкой, но я все равно пройду и поговорю с тобой… Господи, какое же ты все-таки дерьмо! Мерзкий, озлобленный человечишко, изнывающий под тяжестью собственной зависти и ненависти к настоящему Селезневу.

Глаза Палаткина сверкнули, как ей показалось, недобро, но она, не дав ему вставить и слова, продолжила:

— Да, я все знаю про тебя, и это, в общем-то, не важно. Во всяком случае, меня не касается… Но меня касается то, что происходит с Юлей. Она же любит тебя, как это ни глупо с ее стороны. И если ты не способен на любовь, то веди себя, по крайней мере, как мужик!.. Она уже вчера вечером должна была быть дома! Тебе что, стало жалко этих краденых десяти тысяч? Ты ведь их не зарабатывал, сволочь!

— Стоп, стоп, стоп! — Палаткин цепко схватил ее за плечо и чуть ли не силой втащил в квартиру. — А теперь рассказывай все по порядку: почему десять тысяч и откуда ты об этом знаешь?

Таня с ненавистью сбросила его руку и прислонилась спиной к двери.

— Пойдем в комнату, — коротко бросил Сергей. Он следил за тем, как она снимала куртку и сапоги, так внимательно, словно боялся, что она передумает и убежит. И только когда Таня осталась в драповых брюках, длинном сиреневом джемпере и толстых вязаных носках, развернулся к ней спиной.

«Ну, что он может мне сделать? В худшем случае, заедет по морде, — размышляла она, следуя за ним по темному коридору и с неприязнью прислушиваясь к звуку работающего в гостиной телевизора. — Надо же, развлекается! Ясно, что он в курсе дела, раз так в меня вцепился, и, однако, это не настолько его взволновало, чтобы отказаться от просмотра телепрограммы».

Однако телевизор молчал, зато говорили двое мужчин, сидящих на диване. Когда Таня вошла в комнату, они оба одновременно закрыли рот и посмотрели вопросительно даже не на нее, а на Палаткина, стоящего за ее плечом.

— А сейчас вот эта девушка по имени Татьяна, — он слегка подтолкнул ее в спину, — объяснит нам, что происходит. Мне кажется, она знает больше, чем мы. Или я ошибаюсь?

— Не ошибаешься! — она демонстративно уселась в кресло, без спроса достала из лежащей на столе пачки сигарету и закурила. Сергей ничего не сказал, а сидящий на диване светловолосый парень в черной водолазке посмотрел на нее внимательно и не без интереса.

— Да, ты не ошибаешься, — повторила Таня, — я знаю много. И думаю, что тебя тоже пора просветить. Юля, чтобы вернуть на студию украденные тобою чужие деньги, сама организовала собственное похищение. Но связалась она с людьми, которых едва знает. Я просто не успела ее остановить. Если бы ты внес выкуп сразу, то все, скорее всего, было бы нормально, а сейчас я уже начинаю серьезно беспокоиться за ее жизнь.

Палаткин сдавленно простонал и крутанулся вокруг собственной оси, мучительно сжав голову ладонями. Белобрысый на диване как-то странно хмыкнул, а второй, широкоплечий, чуть полноватый, но красивый, задумчиво произнес:

— Да уж…

— Я знал, что бабы — дуры, но не думал, что до такой степени! — продолжать стонать Сергей, раскачиваясь из стороны в сторону. — Это же надо, целый женский отряд организовался, чтобы спасти несчастного Палаткина и наставить его на путь истинный… И самое ужасное, что я сам, сам во всем виноват!

— Н-да, — кивнул белобрысый, — напортачил ты порядочно… И все потому, что не можешь без своих дурацких вывертов. Что ж, теперь придется разгребать.

— Девушка, — обратился он уже к Тане, — вы хоть что-нибудь знаете о людях, к которым обратилась за помощью Юля.

— Да, — она, начиная чувствовать себя все менее уверенно, стряхнула пепел с сигареты, — у меня записан телефон этого парня… Но это, в общем, и все.

— Так, прекрасно! — белобрысый вскочил с дивана и принялся мерить гостиную шагами. А Татьяна вдруг подумала, что у него хорошие глаза умного и порядочного человека. — Таня, — он резко остановился рядом с ее креслом, — сейчас вы расскажете нам все медленно и по порядку. Кстати, давайте познакомимся. Меня зовут Михаил. Вот этого типа на диване — Олег…

— А меня — Сергей, — не к месту влез Палаткин. Она смерила его скептическим взглядом и отвернулась. За спиной раздался шорох выдвигаемого ящика, шелест каких-то бумаг. Таня принципиально не стала поворачиваться, хотя и Олег, и Миша с удивлением наблюдали за действиями Палаткина. Но он подошел к ней сам, наклонился, опершись смуглой рукой о белый, в широкую кофейную полоску, подлокотник кресла, и протянул самый обычный паспорт.

— Посмотри, пожалуйста, — он горько усмехнулся. — И предупреждаю заранее, паспорт я не крал…

Таня открыла первую страничку, чувствуя на себе его странный взгляд, и обмерла. В графе «фамилия» четким и красивым почерком паспортистки было написано «Селезнев»…

Они сидели в гостиной втроем и мрачно курили, когда в дверном проеме появился Михаил.

— Ну, что, други мои, все не так уж плохо, — сообщил он, барабаня пальцами по косяку. — Телефонный номер принадлежит Коваленко Андрею Евгеньевичу, проживающему, согласно прописке, в гордом одиночестве, работающему в товариществе с ограниченной ответственностью «Статус». В явной уголовщине гражданин Коваленко не замечен, и вообще, похоже, не особенно крут. Я тут попросил у ребят, чтобы его телефончик послушали, но по идее надо бы посадить «клопа» на одежду…

— Миша работает в ФСБ, — сдержанно пояснил Тане Селезнев и снова отвернулся. Она все еще избегала встречаться с ним взглядом, хотя и не чувствовала за собой никакой вины. Сергей кинул в пепельницу незатушенный окурок и откинулся на спинку кресла, не обращая внимания на то, что по комнате пополз противный, лезущий в глаза дым. Здесь и так было ужасно накурено, но эта вьющаяся сизая змейка раздражала не столько запахом, сколько видом. Олег, вздохнув, подвинулся на край дивана и двумя пальцами выловил дымящийся «бычок».

— Не дергайся, — он посмотрел на Селезнева и неодобрительно покачал головой. — Ты же слышал: телефон прослушивается, осталось только прицепить «жучок», и мы сможем проследить за большинством его контактов…

— Да, но когда это делать? Когда цеплять «клопа», когда организовывать слежку? У нас осталось два дня, всего два дня! И столько денег я за это время найти не смогу.

Часы все тикали и тикали. Таня даже удивилась, почему не заметила их просто непристойной навязчивости еще в тот раз, когда приходила сюда с Коротецким. Теперь они монотонно нагнетали напряжение. Миша отлепился от двери, подошел к шкафу и, повертев в руках бронзовую статуэтку, тоже посмотрел на белый циферблат с простыми прямоугольными коричневыми стрелками. Тане вдруг показалось, что и его раздражает бесконечное тиканье, а статуэтку он в ладони взвесил так, словно прикинул: что будет, если запустить ею в эти часы и заставить их заткнуться? Она откусила загнувшийся заусенец у ногтя большого пальца, поморщилась и помотала в воздухе кистью. Курить больше не хотелось, да и сигарет осталось мало, пусть уж достаются мужчинам…

— Знаете, Миша, — Таня произнесла это, не оборачиваясь, но чувствуя, что он оставил в покое статуэтку и теперь внимательно ее слушает, — у меня к вам два… нет, три вопроса. Во-первых, как быстро вы можете достать «клопа», во-вторых, насколько трудно его устанавливать. Ну, и в-третьих, дома ли сейчас Коваленко?

— Установить «клопа» просто, достать я его смогу примерно часа через полтора, а Коваленко еще пятнадцать минут назад снимал трубку… Это все, что вас интересует?

— Да, — она спокойно кивнула. — Просто у меня появилась одна интересная идея…

* * *

Юлька проснулась и резко села на кровати. Голова тяжело гудела, на смятой правой щеке залегли красные полоски. Она разгладила ладонью сбившееся покрывало и подошла к окну. Ну, конечно, небо уже совсем темное, и ни звездочки! Только луна, обгрызенная с одного края, унылая и глупая, да кое-где на внутренней стороне забора горят непонятные красные лампочки… Говорят же умные люди: нельзя спать на закате — нет, решила все-таки проверить на собственном опыте! Юля энергично помассировала корни волос, стараясь вызвать прилив крови к голове, поправила перекосившийся ремень на джинсах и с размаху плюхнулась в мягкое белоснежное кресло, затаившееся в углу. Кресло только тихо вздохнуло, покорно принимая ее в свои объятия. Она, не глядя, взяла с подноса, стоящего на журнальном столике, блестящее зеленое яблоко, ну прямо, как из рекламы зубной пасты, задумчиво повертела его в руке и в конце концов уронила на ковер. Оно упало с глухим стуком и тяжело покатилось к ножке кровати, преодолевая сопротивление длинного, мягкого ворса.

Спальня, которую ей любезно предоставили, была рассчитана на супругов. Широкая черная кровать с огромным овальным зеркалом в изголовье, две черные тумбочки с белой отделкой, на одной из них — белая фарфоровая ваза с хризантемами, на другой — яркие и бестолковые журналы, да еще пульты от телевизора и видеомагнитофона. Черная подставка для телевизора, черные дверцы встроенного шкафа, черный журнальный столик на тонких, похожих на стебли, ножках, и, по контрасту, ослепительно белая обивка кресел, белоснежный ворс ковра и белое покрывало на кровати, сшитое из какой-то удивительной ткани, мягкой и нежно-пушистой, как листья фиалки. Сейчас оба бра над тумбочками были включены, и от них по стене разбегались пучки света, по форме похожие на песочные часы. Верхний конус «часов» золотил тяжелую раму картины в духе Матисса…

Когда Алексей привел Юльку в эту комнату, она сразу же, с вожделением давно не спавшего человека, покосилась на кровать. После ночевки у дедушки-сторожа на узком деревянном топчане это произведение мебельного искусства манило с неимоверной силой. Алексей еще что-то рассказывал ей о ванной комнате в конце коридора, о бассейне в противоположном крыле дома, об ужине, который он просит разделить с ним, а Юлька уже чувствовала, как глаза ее неумолимо закрываются. Она с усилием разлепляла веки, но понимала, что ответы ее становятся формальными и невнятными, а взгляд все более затуманенным. Видимо, это понял и Алексей, потому что предложив ей как следует отдохнуть, вскоре ушел. Юлька, как сомнамбула, добралась до двери, закрылась на защелку, стянула с себя джинсы и бирюзовую шерстяную кофту на металлической «молнии» и, в одной маечке и трусиках, забралась в постель. Проснулась она часа через три, веселая и посвежевшая. Жизнь снова начинала казаться ей прекрасной. Наверное, Алексей уже позвонил Сереже. Значит, через пару часов он привезет деньги и заберет ее отсюда, и все, абсолютно все у них будет хорошо. Она потихоньку отдаст доллары Краснову, попросит его не поднимать шума, но, самое главное, она поговорит с Сергеем…

«Господи! — подумала Юлька, с наслаждением потягиваясь в кровати и сбрасывая с себя одеяло. — Я ведь ни разу не говорила ему, что люблю его! Ни разу! Надо будет объяснить Сереже, что он на самом деле лучше умнее, да просто в тысячу раз прекраснее этого Селезнева. Только как сделать так, чтобы он понял, что это не пустой треп? Как дать ему взглянуть на Селезнева моими глазами, почувствовать то, что я чувствую?.. Может быть, для начала, процитировать эту фразу про модные тусовки, которых стало модным избегать? Ну, да, старт хороший, от нее так и веет самолюбованием и выпендрежем. Только где я ее слышала?.. Ах да, это же Андрей говорил со мной о Селезневе в тот ужасно далекий вечер! Как странно все: сейчас мне помог Андрей, который еще тысячу лет назад принес в мой дом газету с объявлением о конкурсе двойников. Такое ощущение, что мы все бредем по замкнутому кругу, в центре которого восседает эта самая «звезда российского кинематографа»… Ну, ладно, хватит валяться, надо вставать и приводить себя в порядок. Скоро уже ехать домой».

Она заправила кровать, снова облачилась в кофту и джинсы, провела по волосам маленькой пластмассовой расчесочкой, как нельзя более кстати забытой в кармане, и, сев в кресло, стала ждать дальнейшего развития событий. Примерно через полчаса в дверь осторожно постучали. Юлька открыла защелку. В комнату заглянул улыбающийся Алексей. Он уже успел переодеться, и теперь на нем были темные брюки, белоснежная рубаха и надетый сверху мышиного цвета джемпер с у-образным вырезом.

— Надеюсь, вы хорошо отдохнули, Юлечка? — поинтересовался он тоном радушного хозяина.

— Да, спасибо, — она сделала шаг назад, пропуская его в комнату, но Алексей отрицательно помотал головой.

— Нет-нет, сейчас мы с вами будем ужинать, в столовой уже накрыт стол. Так что приводите себя в порядок и спускайтесь.

Юле вдруг стало неловко: конечно, такой дом, такое богатство и изысканность, и тут она со своей жиденькой зеленой расчесочкой и парой массажных шлепков по щекам. Привела себя в порядок, называется… Чувствуя, что краснеет, она еще раз уточнила у Алексея, где ванная, и закрыла за ним дверь. Минуту Юлька посидела в кресле, спрятав лицо в ладони и пытаясь справиться со смущением, а потом быстро встала и пошла умываться. И, в самом деле, чего особенно стесняться? Он прекрасно знает, что она ехала «с корабля на бал», вечерних туалетов и косметики у нее с собой нет. Значит, вполне достаточно будет чистого свежего лица, аккуратной прически и сияющих глаз… И вдруг она впервые за день задумалась над тем, почему Алексей все это делает? Привез ее в собственный дом, обращается как с королевой, собирается кормить ужином. Даже эту гарантийную пленку, которую она ему с готовностью наговорила, взял, явно стесняясь и чуть ли не начав заикаться от смущения. Никакой выгоды ему это дело не сулит, своей «неземной красотой» пленить его она, естественно, не могла, ворвавшись в квартиру растрепанная, заполошная, да еще и с красным от холода носом… Скорее всего, он близкий друг Андрея и просто хороший человек… А Андрей, ну, надо же! Кто мог ожидать от него такой отзывчивости, такой готовности помочь? Хотя, сразу было видно, что он нормальный, порядочный мужик. И она, как дура, со своей пощечиной…

Когда Юлька вернулась в комнату из ванной, действительно посвежевшая и уже совсем бодрая, то сначала даже застыла в дверях от неожиданности. В углу, возле окна стоял самый настоящий трельяж, которого десять минут назад точно не было. На полированной черной тумбочке лежали несколько массажных щеток, фен и тюбик с гелем для волос, в лучах закатного солнца искрились три разных флакона с духами, а на нижней полочке стояла большая пестрая косметичка. И тогда в Юлькиной голове раздался первый робкий сигнал тревоги. Точнее, даже не сигнал, а так, пока лишь его бесплотный призрак, но настроение неумолимо поползло вниз. Она подошла к трельяжу, открыла косметичку и нашла все необходимое. Здесь был и тональный крем, и пудра, и контурные карандаши четырех цветов, и тени, и тушь, и помады — в общем, все, что может понадобиться нормальной женщине, не имеющей особо экстравагантных запросов. Юля быстро прорисовала контур глаз, нанесла на веки немного коричневых теней, подкрасила тушью ресницы и потянулась к фиолетовому с золотом тюбику французской бордовой помады, когда поняла, что ее тревожит. Помадой явно пользовались, правда, совсем немного. В ней просто не было идеальной гладкой скошенной грани, не было нетронутой заостренности по контуру. Юлька задумчиво поставила помаду на место и закрыла крышечкой. В общем-то, в этом не было ничего странного. Естественно, что в доме до нее бывали женщины, может быть, любовницы Алексея, а может быть, его жена… Не ожидала же она, в самом деле, что и косметику, и все эти щетки с фенами привезут для нее из какого-нибудь магазина? И все-таки ею овладело чувство естественной брезгливости. Юлька, прекрасно понимая, что ведет себя не очень-то благородно по отношению к заботливому хозяину, все же внимательно осмотрела массажную щетку, опасаясь найти на ней чьи-нибудь чужие волосы, потом немного приподняла прическу феном, едва коснулась мочек ушей и воротника кофты прозрачной крышечкой от «Дюны» и вышла из спальни. Сначала она боялась, что заблудится в этом незнакомом доме, но очень скоро поняла, что опасения ее напрасны. Здесь не было запутанных лабиринтов и комнат, переходящих одна в другую. Юля спустилась по деревянной винтовой лестнице на первый этаж и оказалась в просторном холле. От холла ответвлялось два совершенно одинаковых коридорчика, но если один из них был совершенно темным, то в конце второго горел свет, и она чувствовала, что это сияние настоящего, живого огня…

В столовой горел камин, а на столе стояли два серебряных канделябра с витыми восковыми свечами. Алексей, сидевший в глубоком мягком кресле, встал ей навстречу и за руку подвел к столу. Ужин был накрыт на две персоны, и Юлька снова услышала уже знакомый звоночек тревоги. Впрочем, может быть, это просто было мелодичное пение серебряного колокольчика, в который сразу же позвонил Алексей? Через минуту в столовой появилась полная немолодая женщина, несущая на подносе две тарелки с чем-то мясным, пахнущим нежно и восхитительно. Юля послушно опустилась на старинный стул с высокой резной спинкой и подвинула к себе вилку и тарелочку с салатом. Алексей внимательно следил за ней своими прозрачными, удивительно голубыми глазами. То ли из-за того, что его взгляд пугал ее, то ли из-за того, что все это приключение начинало казаться странным, но Юлька решила заговорить первой, нарушив правила этикета.

— Я должна поблагодарить вас за помощь, — произнесла она спокойно, стараясь глядеть ему прямо в глаза, — но мне кажется, что вы уж слишком заботитесь обо мне. Понимаете, я чувствую себя неловко, мне не хочется чувствовать себя чрезмерно обязанной…

— Что значит «слишком заботитесь»? — поинтересовался Алексей, крошечной серебряной ложечкой накладывая икру из розетки.

— Мне кажется, что и трельяж с косметикой и духами, и ресторанный ужин — это немного «сверх». Вы же знаете, что я не смогу заплатить вам ничем, кроме собственной благодарности. И потом, я просто не понимаю, почему вы делаете это?

— Почему? — он усмехнулся. — Ну, во-первых, потому что мне хочется сделать приятное красивой женщине, а во-вторых, я люблю, чтобы люди сохраняли обо мне самые добрые воспоминания. Разве это так уж плохо?

— Вовсе нет, — пожала плечами Юлька и, взяв вилку, принялась есть салат. Ей очень хотелось спросить о том, позвонил ли он Сереже и когда она сможет уехать домой, но теперь это казалось неловким. После разговора о гостеприимстве и несколько неуклюжих изъявлений благодарности еще и намекнуть, что хочешь поскорее убраться отсюда? Нет, Алексей этого явно не заслужил. Юля изредка бросала на него быстрые взгляды. Он сидел на своем стуле прямо и ел очень красиво, ловко управляясь со столовыми приборами, локти его почти не отрывались от тела, а на красивом, правильном лице играли отблески каминного пламени. Все это напоминало ужин в старинном английском замке, и Юлька бы, наверное, не удивилась, если бы на середину комнаты, потягиваясь, вышел поджарый мраморный дог. Пожилая дама в длинном фиолетовом платье и белом фартуке появлялась еще несколько раз, принося то утку с яблоками, то румяный пирог, то десерт. Но красное вино в прозрачные бокалы Алексей всегда наливал сам. Свечи уже начали оплывать, оставляя на канделябрах неровные восковые потеки, когда Юля наконец решилась спросить:

— Скажите, вы дозвонились до Сережи?

— Да, конечно, — утвердительно кивнул он, поднеся бокал к губам. — Мы очень мило побеседовали и, по-моему, пришли к взаимовыгодному решению. Но пока еще, конечно, рано говорить о чем-то определенном.

— То есть как это рано?

— А так, рано… Но вам абсолютно не о чем волноваться. Я оставляю вас в доме с прислугой и охраной. Вы спокойно переночуете здесь, отдохнете… Кстати, можете перед сном искупаться в бассейне: купальные принадлежности вам уже, наверное, принесли… А завтра, ну, в крайнем случае, послезавтра отправитесь вместе со своим другом домой.

— Но я не могу завтра или послезавтра! — проговорила она, чувствуя, как холодеют губы. — Я и просила Андрея организовать это похищение так срочно, потому что время не терпит.

— Здесь я уже ничего сделать не могу, — Алексей развел руками. — Абсолютно все теперь зависит от вашего Сережи… Как, вы говорите, его фамилия?

— Палаткин.

— Ну, да, Палаткина…

Непонятно чему усмехнувшись, он встал из-за стола, давая понять, что разговор окончен. Юлька тут же поднялась следом, без сожаления оставив в вазочке недоеденную клубнику со сливками…

Черный в лиловую полоску купальник и длинный махровый халат в самом деле лежали на кровати. Она взяла купальник двумя пальцами, опасаясь, что его тоже носила до нее какая-то женщина. Но на этот раз вещь оказалась совершенно новой, у выреза на груди даже болталась какая-то этикетка. Юля взобралась на кровать и подтянула под себя ноги. Не собиралась она переодеваться в этот дурацкий халат и уж тем более плескаться в бассейне… Почему, почему Сережа не смог забрать ее сегодня? Почему она должна еще целую ночь проводить в этом чужом доме на огромной кровати, среди черных тумбочек и белых, навязчиво пахнущих хризантем? Почему Алексей ей ничего толком не объяснил? Может быть, не захотел расстраивать? Но что, что могло случиться? Она скорее машинально взяла пульт от телевизора и нажала красную кнопочку. По РТР шли «Вести», русоволосая девушка-диктор в изящном коричневом жакете рассказывала о каких-то финансовых нововведениях и изменениях в банковской системе. И вдруг Юлька поняла, что все на самом деле объясняется очень просто. Скорее всего, Сережа сразу положил эти десять тысяч долларов в какой-нибудь банк и не может снять их так быстро, как хотелось бы. Господи, но тогда ведь все нормально, и можно не волноваться! Она, усмехнувшись прямолинейной ассоциативности собственного мышления (в этот раз слова диктора о финансах — деньги в банке, полдня назад, машина с тонированными стеклами — мафия и похищение), уже совсем с другим настроением рассмотрела купальник, потом быстро вылезла из джинсов и кофты, надела халат и вышла из комнаты.

Бассейн оказался не очень большим, но зато безумно красивым. Юлька почему-то неосознанно рисовала в своем воображении знакомую с детства картину: дорожки, отмеченные поплавками, красные и белые пенопластовые круги, подушечки для прыжков в воду и обязательно огромные электронные часы на стене. Детским впечатлениям соответствовала только пронзительно голубая вода, но здесь она дополнительно подсвечивалась маленькими лампочками, расположенными по краю бассейна. На стенах, выложенных кафельной плиткой с тонким, едва прорисованным узором, естественно, не было никаких часов. Время здесь словно замедляло ход, растворяясь в лежащих на воде бликах. Юля сняла халат и повесила его на спинку белого пластикового стула, а сама подошла к металлической лесенке и, держась за круглые перила, спустилась к воде. Но едва ее пальцы погрузились в нежное тепло, она тут же отдернула ногу, словно обжегшись. Сердце заколотилось бешено и часто, а на щеках выступила мучительная краска стыда. Сережка где-то там сейчас, наверное, сходит с ума от беспокойства за нее и приходит в отчаяние, а она, как наяда, собирается плескаться в голубых волнах, подставляя голые ляжки сапфировому сиянию лампочек! Юлька, переполняясь омерзением к самой себе, быстро надела халат, повернулась к выходу и успела заметить, как за приоткрытой дверью мелькнул чей-то серый силуэт. Это был третий и, наверное, самый яркий сигнал тревоги…

Потом она долго лежала, ворочаясь с боку на бок, страдая от бессонницы и нехороших предчувствий. Теперь все здесь казалось ей слащавым и фальшивым: и светская улыбка Алексея, и неуместный для исключительно деловых отношений ужин при свечах, и эти, доставляемые не то что по первому требованию, а по первому подсознательному желанию купальные и косметические принадлежности. Юля уже очень жалела о том, что надевала этот купальник и халат. Сейчас они, аккуратно сложенные, лежали на пустой полочке в стенном шкафу, но все равно она уже пользовалась ими, прикасалась к ним. И дело было даже не в том, что это видел кто-то из прислуги или охраны (а чей еще силуэт она могла заметить там, в бассейне?), а в ее собственном, внутреннем неприятном ощущении. Если бы только можно было избавиться от стойкого запаха чужой «Дюны», теперь уже впитывающегося в подушку!..

Юля уснула неожиданно, как будто провалилась в глубокую темную яму. И не видела этой ночью никаких снов. А когда она открыла глаза, было уже утро, и солнце заглядывало в окошко откровенно и радостно. Сегодня она даже в ванную пошла в своих джинсах и кофте, заранее продумав объяснения, которые она, в случае чего, даст Алексею. Но оказалось, что его в коттедже нет. Завтрак прямо в комнату ей принесла все та же пожилая женщина, она и объяснила, что хозяин появится только к вечеру. Впрочем, она не была склонна к разговорам и отвечала коротко и односложно. Юлька смотрела, как она методично поправляет на сервировочном столике приборы и тарелку с крахмальной салфеткой, свернутой конусом, как подвигает ближе к краю чашку с ненавистным кофе и блюдо с тостами, и постепенно переполнялась ненавистью к окружающей ее нарочитой изысканности. Она поела только немного йогурта из хрустальной вазочки, да и то лишь для того, чтобы не ослабеть от голода. Но даму, вернувшуюся за столиком, этот факт не особенно взволновал. Она выплыла из комнаты так же величественно и спокойно, как и вплыла.

Заняться после завтрака оказалось абсолютно нечем. Юлька просмотрела от корки до корки глупые журналы, валяющиеся на тумбочке, пощелкала пультом, переключая телевизор с программы на программу, и в конце концов решила изучить видеокассеты. Она, стопочкой, как они и лежали, перенесла кассеты на кровать и принялась рассматривать названия фильмов. По какой-то глупой иронии первой ей попалась «Золотая пуля» с Селезневым. Юлька невесело усмехнулась и отбросила кассету на край кровати, вторым оказался фильм, который они смотрели у Сергея дома… Она начала лихорадочно перебирать коробочки и очень скоро убедилась, что почти во всех фильмах участвовал Селезнев. Почти, если не считать одной кассеты. На ней был записан неплохой американский боевик, который она уже смотрела раньше. Но чувствовалось, что дело не в картине, а в оформлении коробки. Обложка была выдержана в черном цвете с единственной красной надписью посредине. «Супермен», — прочитала Юлька и с ненавистью швырнула кассету на пол.

Непонятная ирония хозяина дома казалась ей поистине странной. Он явно пытался ей что-то сказать, изощряясь в загадочности. Юля резко вскочила с кровати, одернула кофту и вышла из комнаты. Ей хотелось на улицу, на воздух, хотелось убедиться, что она свободна и может в любой момент уйти из этого нехорошего дома. Внизу, в холле, сидел молодой человек не особенно интеллигентного вида, он проводил Юльку взглядом до самой прихожей и только тогда тягуче произнес:

— Девушка, вы далеко собрались?

— Выйти подышать свежим воздухом. А что, это запрещено?

Парень не удостоил ее ответом, снова сгорбившись в кресле и опустив подбородок на могучую грудь. Она обулась, накинула куртку и вышла из дома. Снаружи коттедж не производил такого эффектного впечатления. Обычное здание из серого и красного кирпича с треугольной крышей и стрельчатым окошком чердака. Юлька осторожно, стараясь не поскользнуться, спустилась со ступенек. Тут же из-за угла безмолвной тенью вынырнул второй охранник в черных джинсах и темной кашемировой куртке до колен. Она кивнула ему с подчеркнутой вежливостью, протянула вперед руки, как бы демонстрируя, что у нее нет оружия, и отвернулась. Этот тоже не отреагировал абсолютно никак, но и обратно за свой угол не ушел. А Юлька вдруг с омерзением подумала, что весь этот дом населен молчаливыми и безмозглыми зомби, которые умеют только выполнять приказания хозяина. Она еще пыталась убедить себя, что все это делается исключительно ради ее безопасности, но собственные слова уже казались ей пустыми и неискренними. За ее спиной явно велась какая-то игра…

На улице сегодня было тепло и солнечно. Но впечатление от прогулки уже безнадежно испортилась. Юля еще немного послонялась туда-сюда по кирпичной дорожке, разглядывая окрестности и с мстительной радостью отмечая, что хозяин, наверное, все же не принадлежит к категории сильных мира сего, хотя и пытается производить такое впечатление. Иначе, в соответствии с его журнальными вкусами, вокруг дома обязательно должен был быть шикарный парк, а не эти три хилых, обглоданных зайцами деревца. Но вскоре ей наскучило изощряться в беспомощном ехидстве. На прощание вежливо кивнув охраннику, она снова зашла в коттедж и собралась уже повесить куртку на плечики, когда в голову вдруг пришла интересная и своевременная мысль: «А что, если отсюда придется убегать второпях? Слишком уж странно ведет себя этот Алексей. Но тогда лучше, чтобы уличная одежда была рядом, в комнате. В стенном шкафу для нее места хватит». Юля свернула куртку, взяла сапоги в руку и направилась к лестнице.

— Девушка, — послышалось за спиной, — одежду, пожалуйста, оставьте в прихожей.

«Проснувшийся» охранник смотрел на нее равнодушно, как на существо неодушевленное. Она постаралась улыбнуться своей самой милой и доверчивой улыбкой:

— Но разве гостья не может позволить себе маленький каприз? Алексей говорил, что я могу чувствовать себя, как дома. Я гуляю, где хочу, пользуюсь бассейном…

— Это вы в бассейне собрались в сапогах плавать? — уточнил парень.

— Нет, но… Я почему-то не думала, что это так принципиально…

— Принципиально, — бесцветным голосом проговорил он. — Оставьте, пожалуйста, куртку и обувь в шкафу… Или вам помочь?

— Не надо, — быстро сказала Юлька, вернулась в прихожую и швырнула сапоги так, что закачалась полочка.

У себя в комнате она долго металась из угла в угол, как лисица в клетке. Зачем-то подходила к окну и смотрела на второго охранника. Она абсолютно ничего не понимала, кроме, пожалуй, того, что всегда лучше бояться чего-то конкретного и известного. Примерно через час принесли обед, Юлька есть не стала, сразу же откатив сервировочный столик обратно к двери. Под ложечкой начинало сосать от голода, но она твердо решила не принимать никаких одолжений и любезностей от хозяина дома, пока не поговорит с ним начистоту. Она упала на кровать ничком и пролежала так, молясь о том, чтобы все кончилось благополучно, и проклиная Алексея с его дурацкой загадочностью, пока не уснула…

Юля сидела в кресле и равнодушно изучала картину в тяжелой раме, висящую на стене. По красному полю неслись в безумном танце какие-то странные черные существа женского пола, причем в руках у предводительницы хоровода было огромное зеленое яблоко, точно такое же, как валялось сейчас на ковре у ножки кровати. Юлька скосила на него глаза, но поднимать не стала. Пусть лежит себе среди разбросанных кассет. А что, живописный беспорядочек получается! Ее не волновали неодобрительные взгляды тетки в фиолетовом платье, впрочем, так же, как и мнение Алексея. Он заслужил такое отношение, и он его получит… Когда на лестнице раздались неспешные, явно мужские шаги, она только основательнее вжалась в белую спинку кресла и приняла вид независимый и неприступный.

— Здравствуйте, Юлечка, как вы себя здесь чувствуете? — поинтересовался Алексей с порога.

— Спасибо, хорошо, — ответила она. — Но я бы хотела кое-что спросить.

— Пожалуйста, — он опустился в соседнее кресло и повернулся к ней всем корпусом.

— Алексей, объясните мне, пожалуйста, зачем вся эта охрана, почему за мной кто-то постоянно следит, почему меня не выпускают? И, естественно, где Сережа с деньгами?

— Последний вопрос, конечно, самый интересный, — усмехнулся Алексей, — но начнем отвечать по порядку. Охрана — для того, чтобы охранять, и не только вас, и дом. Следят за вами ради вашей же безопасности и не выпускают потому же… Играть так играть, Юлечка, правда? Ну, а Сережа с деньгами должен появиться послезавтра, так что вы просто изголодаетесь, если будете по-прежнему отказываться от пищи…

— Как послезавтра? Но почему он не может привезти их сегодня, сейчас?

— Хотя бы просто потому, что не знает, кому их отдать. Да и к тому же, я почти уверен, что он еще не собрал нужной суммы.

— Но у него же есть эти деньги, помните, я вам рассказывала…

— Да-да, вашу сказочку я помню, — добродушно кивнул Алексей. — Но это к делу не имеет отношения. Сто тысяч долларов, не такая уж маленькая сумма.

— Сто тысяч долларов? — только и смогла выговорить Юлька. Хозяин дома по-прежнему сидел в своем кресле спокойный и невозмутимый, но теперь он еще и достал из внутреннего кармана пиджака портсигар, видимо, собираясь курить прямо здесь, в спальне.

— Да, Юлечка, сто тысяч долларов… И знаете что, не надо напоминать мне о вашей легенде. Я искренне рад, что в моем доме гостит красивая женщина, но я не люблю, когда гости считают меня дураком. Так что забудем ваш рассказ, как досадное недоразумение. Бояться не надо, вы получите ваши десять тысяч и спокойно уйдете отсюда, ну а комиссионные, естественно, достанутся мне.

И тогда она впервые поняла, что такое истерический смех. Частые конвульсии сжимали ее горло, выдавливая из него какие-то неестественные звуки, а спазм лицевых мышц заставлял рот растягиваться в безумной улыбке.

— Да вы что, с ума сошли? — наконец выговорила Юлька, все еще продолжая всхлипывать и нервно дергаться. — Откуда у простого тренера такие деньги? Тем более он только сегодня выходит из отпуска…

— Юля, я вас просил, — неодобрительно покачал головой Алексей, — не надо делать из меня идиота. И вы, и я, мы оба прекрасно знаем, что ваш друг совсем не тренер и, естественно, никакой не двойник. Другое дело, что, живя рядом с Селезневым, вы могли бы получить гораздо больше, чем какие-то десять тысяч, но это уже ваше дело и ваши проблемы… Я в них не вмешиваюсь.

И тут она поняла, что произошло. Да, на самом деле, это было единственное разумное объяснение.

— Алексей, — Юля постаралась это произнести совершенно спокойным, не срывающимся голосом, — вы, наверное, просто видели его, да? Сходство, конечно, очень сильное. И, если не приглядываться и не разговаривать с ним, то можно легко впасть в подобное заблуждение. Я уверяю вас…

— Все, хватит, — он поднялся с кресла и направился к двери, — не мелите чепуху. Вас будут хорошо обслуживать и надежно охранять. Выйдете вы отсюда только после того, как я получу от Селезнева сто тысяч долларов. И ни секундой раньше!

— А вы не боитесь, что потом я напишу заявление в милицию? — кинула она ему в спину.

— Нет, вот этого я совершенно не боюсь, — Алексей обернулся и взглянул на нее с нескрываемым презрением. — Вы ведь сами наговорили на пленку гарантию моей безопасности… Как там? Секундочку, сейчас вспомню… А! «Я сама организую собственное похищение, и деньги, полученные в качестве выкупа, поступают в мое полное распоряжение». Здорово, правда?.. Да, кстати, я принес вам подарок.

Он швырнул на кровать какой-то рулон и ушел, хлопнув дверью и даже, кажется, повернув ключ в замке. Юлька кинулась к выходу, толкнула дверь еще и еще раз. Замок не открывался. Тогда она опустилась на ковер и тихо заскулила.

Замолчала она, только услышав быстрые шаги за дверью. По лестнице поднимался какой-то мужчина, но ступал он значительно тяжелее, чем Алексей. «Вот еще не хватало, чтобы сюда врывался охранник и заставал меня ревущую, несчастную и испуганную», — подумала Юля и быстро пересела на кровать. Оставленный хозяином большой рулон из глянцевой бумаги качнулся с боку на бок. Она развернула его машинально и саркастически усмехнулась. Алексей не отличался большой оригинальностью и к одному и тому же приему прибегал дважды. После кассет с Селезневым он решил осчастливить ее плакатом с его портретом. Но теперь, по крайней мере, понятно, на что он намекает. Точнее, не намекает, а просто изощряется в остроумии. Плакат был точно таким же, как тот, что висел в кабинете за Галкиной спиной. Селезнев стоял на скалистом берегу и, скрестив руки на груди, задумчиво всматривался в даль… Господи, сколько она уже за последнее время перевидала его фотографий и портретов, пока вместе с Сережкой готовилась к вечеру в банке. А вот этот, из-за которого, собственно, и заварилась вся каша, вблизи видела впервые. Ну, не подходить же, в самом деле, во время работы к стене и не начинать при всех рассматривать портрет собственного мужчины!.. «Кстати, здесь он вышел совсем неплохо, — подумала Юлька, разглядывая плакат. — Без Галкиных дурацких цветочков даже и вид у него не такой уж глупый. Глаза хорошие, прическа точно такая же, как сейчас у Сережки… Даже руки похожи». Она вдруг поняла, что впервые видит на фотографии руки настоящего Селезнева. Теперь они были прямо перед ее глазами: смуглые, мускулистые, скрещенные на груди: те же темные волоски, те же выступающие прожилки, те же длинные пальцы, тот же…

Юлька вскочила, отошла на несколько шагов назад, тщательно зажмурилась и снова подошла к плакату. Нет, ошибки быть не могло. Она посмотрела на фотографию сощурившись, для верности провела по ней пальцами. Ровная глянцевая поверхность отозвалась приятным холодом, а Юля без сил рухнула на кровать, стиснув виски ладонями… Теперь она понимала, что за мысль промелькнула у нее в голове в тот момент, когда Сергей и Юра пожимали друг другу руки. Она видела его кисть, развернутую к свету, и по какой-то нелепой случайности именно тогда вспомнила ту белую короткую полосочку на плакате, которая постоянно привлекала к себе ее внимание. Но там, в кабинете, отделенная от портрета расстоянием в два стола и один проход, Юлька принимала ее за типографский дефект. Теперь злосчастный плакат лежал рядом, и она с опозданием убеждалась, что это не содранная краска, а обычный белый шрам на правой кисти, между большим и указательным пальцем… Точно такой же, как на руке у Сережи…

* * *

Андрей залпом выпил рюмку водки, закусил ломтиком ветчины и поплелся открывать дверь. Он не просто не хотел, не мог сейчас никого видеть. Но звонок продолжал надрываться так, что чуть ли не лопались барабанные перепонки. После этой истории с Юлей он чувствовал себя законченным подлецом. Она, конечно, тоже, девочка — не подарок, как выяснилось. Но наверняка были какие-то жизненные обстоятельства, которые заставили ее так поступить. Может быть, она просто мстит за что-то этому Селезневу? Вон как она бесилась при одном упоминании о нем еще тогда, у себя в квартире на Водном стадионе! Может, он сделал ей ляльку и бросил, а может, просто оттрахал по пьяни и выкинул голую на улицу? Мало ли что… «Эх, Юлька, Юлька, влетела ты из-за меня в историю!» — размышлял Андрей, подходя к двери и заправляя синюю футболку в трико. Звонок еще раз заверещал над самым его ухом, он скривился и повернул колесико английского замка.

На пороге стояла девица, рыжая, накрашенная и пьяная в зюзю.

— Здравствуйте! — произнесла она радостным голосом юной пионерки и слегка качнулась вперед. — А Вера Федоровна здесь живет?

— Нет, — ответил Андрей, собираясь захлопнуть дверь.

— А Матрена Тихоновна? — поинтересовалась она, просовывая между косяком и дверью ногу в грязном белом сапоге.

— И Матрена Тихоновна тоже, — он почувствовал, что все внутри него начинает закипать. Но рыжая только улыбнулась совершенно обескураживающе и спросила:

— Значит, жены у вас и в самом деле нет?

— А почему вы решили, что мою жену должны звать Вера Федоровна или Матрена Тихоновна?

— Ничего я не решала, — она попыталась пожать плечами, причем правое при этом поползло вверх, а вот левое почему-то вниз, и окончательно расплылась в лягушачьей улыбке. — Просто, если бы у вас была жена или девушка, она обязательно бы уже вышла разобраться, что здесь происходит… Я очень противная, да?

— Нет, почему же, — усмехнулся Андрей. Девица была не противной, а скорее смешной. И даже не из-за рыжих волос, зачесанных с неуместной претензией на изысканность, и не из-за размазанной на подбородке помады. Просто чувствовалось в ней что-то ужасно детское, несмотря на то, что лет-то ей было уже за двадцать.

— Я и так знала, что вы холостой, — сообщила она, просачиваясь в квартиру, — а проверяла так, на всякий случай. Я в доме напротив живу и уже очень давно за вами наблюдаю. И в машину вы садитесь всегда один, приезжаете, правда, с девушками, но с разными… Они вам не подходят, честно!

— А кто подходит? — улыбнулся он. — Ты, что ли?

— А хоть бы и я! — с вызовом заявила рыжая и, стремительно стащив с себя куртку и сиреневый джемпер, осталась в одной тонкой маечке и драповых брюках. Шейка у нее была нежная, розовая и, в отличие от лица, не измазанная кремом, титечки маленькие, но сексуальные, а плечики так и совсем на пятерку. Но Андрей вовсе не собирался ничего с ней иметь, и, наверное, это отразилось в его взгляде. Потому что девчонка тут же скукожилась, прикрыла грудь руками и заплакала навзрыд.

— Я страшная! — причитала она. — Я рыжая и страшная! И ты никогда, никогда меня не полюбишь… Андрюша-а-а, я так тебя люблю!

Он несколько опешил. Девочка знала его имя и, похоже, действительно, сильно переживала.

— Ну, подожди, подожди, плакса, — Андрей взял ее за плечи и повел в комнату. — Сейчас выпьешь водички, успокоишься и все мне расскажешь.

— Водочки? — переспросила рыжая.

— По-моему, водочки тебе уже хватит. Ты, кстати, чего так назюзюкалась?

— Для смелости, — она улыбнулась уже почти совсем по-человечески и даже в какой-то мере очаровательно. — Думаешь, я когда-нибудь решилась бы с тобой заговорить в трезвом состоянии? Я вообще пью редко и точно — не водку…

Он усадил ее в кресло-качалку, заставил надеть джемпер, а сам пошел на кухню за водой. Достал из холодильника банку с вареньем, намешал его в стакан и, подумав, добавил еще… Андрею уже казалось, что он вспоминает эту девушку. Да, вполне возможно, что они виделись, раз она живет в соседнем доме. Вот белую куртку ее не помнит, это точно. Вроде бы она ходила в длинном зеленом пальто и платочке в русском стиле… Надо же, а он никогда не обращал на нее внимания. Конечно, она не Мерилин Монро, но все же…

— Как тебя зовут-то? — спросил он, первым делом, заходя в комнату.

Рыжая повернулась так резко, что чуть не свалила кресло вместе с собой.

— Тебе это, правда, интересно?

— Ну, конечно, раз спрашиваю… Да и как мы будем общаться, если я не знаю твоего имени?

— А ты меня точно не выгонишь? — она снова приготовилась заплакать, но теперь уже от умиления.

— Нет, не выгоню… Ну, как тебя, мать, зовут-то, в конце концов?

— Симона, — пропела девица, потупив густо накрашенные глазки. И Андрею даже показалось, что с них с легким шорохом посыпалась тушь.

— Как, как?

— Симона. Это очень редкое имя, — объяснила она спокойно. — Ну, помнишь: «Симо-о-на, девушка моей мечты! Симо-о-она, королева красоты! Симо-о-она…»

«Вот только сольного пения еще здесь не хватало! — подумал Андрей, потрясенно наблюдая за ее разевающимся розовым ртом. — Ну, просто Алла Пугачева, ни дать ни взять».

— Сима, а Сима, — он потрогал ее за плечо, — ты сюда петь пришла, что ли?

— Нет, — ответила она, мгновенно замолчав, и прижалась лбом к его пальцам…

Руки у нее оказались умелые. Андрей даже поразился, с какой нежностью и страстью она гладила его бедра и ягодицы, как целовала шею и торопливо стаскивала трико. Наверное, правда, что рыжие самые сексуальные? Помада у Симоны окончательно стерлась, оставшись, по всей видимости, на его собственных руках и лице. Но сейчас это Андрея не волновало. А волновали ее узкие бедра, призывно трущиеся о его ноги, и маленькая грудь, упруго вздымающаяся под сиреневым джемпером. В общем-то, без этой дурацкой красной помады выглядела она очень даже ничего. Глазки, правда, так себе. Но не всем же природа отпускает по полной мере. Вон у Юльки — какие озера зеленющие, а зато холодная, как рыба… Воспоминание о Юле на секунду выбило его из колеи.

— Вот что, подруга, — Андрей стиснул ее попку ладонью, — посиди здесь, я сейчас принесу с кухни водочки… Водочки, а не водички! Мы выпьем и тогда расслабимся окончательно.

— Ну! — загнусила она. — Зачем ты сказал? Лучше бы сделал сюрприз! Я такая сижу-сижу — и вдруг водочка!

Симона дурашливо захихикала, мелко сотрясаясь и царапая коготками свой локоть, а он вдруг подумал, что не такая уж она и Невинная Влюбленная. Водочку-то любит, шлюшка… Значит, спать с ней можно, не угрызаясь потом совестью.

— Ладно, будет тебе сюрприз, — Андрей кивнул головой, прикинув, что можно подарить ей оставшуюся еще со вчерашнего дня бутылку «Тверского» пива, и вышел на кухню.

Когда он вернулся, Симона уже помаленьку задремывала, сидя в кресле, и он решил, что водки ей нужно налить совсем маленько. А то, глядишь еще, и задрыхнет в постели!

— Эй, мать, вставай! — он потрепал ее по плечу. — Сюрприз приехал!

Рыжая встретила пивную бутылку криками восторга и кинулась к нему на шею со слюнявыми поцелуями.

— А теперь я сделаю тебе сюрприз! — заявила она, нарадовавшись вдоволь. — Только он у меня в кармане, ты не подсматривай, ладно?

— Ладно, — согласился Андрей, садясь на диван. Симона неровной, вихляющей походкой направилась в прихожую, и он еще успел подумать: как же она в таком состоянии до его квартиры добралась, болезная! Вскоре оттуда послышался звон падающей мелочи, тяжелый шлепок осевшего тела и короткое «ой!».

— Тебе помочь? — поинтересовался он.

— Нет! — завопила рыжая. — Сюрприз!

Через две минуты она наконец-то вышла, пряча что-то за спиной. Андрею вдруг в голову пришла смешная мысль, что будь у нее там пистолет, он бы ничего не смог сделать.

— Вот! — торжественно объявила Симона и протянула ему какой-то цветной квадратик, перемотанный розовой подарочной ленточкой. — Красиво, правда?

Андрей взял «сюрприз» из ее рук и расхохотался. Это была обычная упаковка презервативов, только непонятно зачем замотанная дурацким бантом.

— Это ты из-за этого так долго возилась? — спросил он, тыча пальцем в ленточку.

— Да! — кокетливо улыбнулась она и прильнула к нему всем телом…

Когда они оказались в спальне, Симона долго и любовно раскладывала подаренные презервативы по кровати, приговаривая:

— Это первый, это второй, это третий, а этот — до лучшего времени…

— До какого еще лучшего времени? — поинтересовался Андрей, стаскивая с себя футболку.

— Ну, до лучшего, — ответила она уклончиво. — Ведь это сейчас у нас с тобой так, по пьяному делу, а потом все серьезно будет. Я к бабке ходила гадать, так она сказала: «Женится он на тебе, женится. Только ты три штуковины эти использованные мне принеси, а четвертую — оставь до свадебной ночи. И заговор скажи!»

От одной мысли о том, что какие-то старушечьи пальцы будут копаться в его интимных вещах, Андрея передернуло:

— И не вздумай даже, — сказал он. — Я их все в помойное ведро повыкидываю. Или лучше в унитаз для верности!

Реакция Симоны оказалась неожиданной. Она вдруг как-то сдавленно пискнула, сжала руки в кулачки и забарабанила ими по полу.

— Сволочь, сволочь! — кричала она. — Тебе даже представить противно, что на мне можно жениться, да? Ты, наверное, и спать со мной собирался, зажмурив глаза и выключив свет? Да, я страшная, да, пьяная, но я все прекрасно понимаю!

Она вопила и вопила, и злые обильные слезы текли по ее щекам. Андрей пребывал в полной растерянности. Легкое любовное приключение оборачивалось скандалом с неуправляемой истеричкой. Почему-то даже прикасаться к ней больше не хотелось. А Симона уже, как ведьма, носилась по комнате, сбрасывая бумаги с тумбочки и заглядывая на книжные полки. В кулаке у нее были зажаты все четыре презерватива.

— Бабушка мне говорила, что у тебя баба есть. Говорила! Ну, где ее фотографии? Она, наверное, красивая, правда?

— Цыц, ты, дура! — он грубо схватил ее за локоть и слегка заломил руку назад. Но эта крыса вывернулась и тяпнула его за палец острыми желтыми зубами.

— Пошел вон! — закричала она уже с порога спальни.

— Сама вали отсюда, пока не пришиб! — огрызнулся Андрей, тряся в воздухе укушенной кистью.

Дверь подъезда хлопнула, и скоро из-за угла появилась Таня. Она шла торопливо, на ходу поправляя волосы, но выражение лица у нее было удовлетворенное.

— Молодец, девчонка! Здорово сработала, — прошептал Мишка, прислушиваясь. Из приемника донесся голос Коваленко, он негромко ругался отборным матом. — Ты послушай, Серега. «Клоп» сидит в его пальто. Пальто в прихожей. А слышимость — обалдеть!.. Недаром такая маленькая хреновина сумасшедших денег стоит…

— Угу, — кивнул Селезнев, — ты дверь-то Тане открой!

Мишка перегнулся через спинку сиденья и открыл дверцу джипа. В салон тут же потянуло холодом. Из приемника доносился звук работающего телевизора, звон бутылки о стакан и шелест какой-то газеты. Таня, еще не успев сесть в машину, первым делом спросила:

— Ну как, получилось?

— Сама послушай! — Мишка кивнул на приемник. Она мечтательно сощурила светлые глаза:

— Здорово! Как он матюгается, бедняжка… Я ведь его укусила!

— Ну ты даешь! — он покачал головой.

Таня зачем-то начала рыться в карманах, вывалила себе на ладонь какие-то копейки и бумажки, а потом отсортировала все четыре презерватива и протянула их Селезневу:

— Возвращаю арендованный реквизит!

— Таня, — он посмотрел на нее внимательно и серьезно, — давай уже мириться. И спасибо тебе огромное…

* * *

Вишневый джип следовал за «Ауди» Коваленко по Ленинградскому проспекту. Селезнев сидел за рулем и старался поддерживать постоянную дистанцию. Мишка отдыхал, откинувшись на мягкую спинку сиденья. Его веки были полуприкрыты, светлые ресницы едва заметно подрагивали. Сергей знал, что он сейчас целенаправленно восстанавливает потраченную за день энергию с помощью каких-то хитрых психологических упражнений. Пока Коваленко ехал в машине, особых сюрпризов можно было не ждать, а вот когда он начинал с кем-нибудь общаться или просто входил в людное помещение, Мишка весь обращался в слух и, боясь даже пошевелиться, внимал звукам, которые добросовестно засекал «клоп». Хотя пока хитроумное приспособление надежд, возложенных на него, не оправдывало…

— Слышимость отличная, а толку — ноль! — в очередной раз заметил с заднего сиденья Олег, прислушиваясь к звукам радио, доносящимся из передатчика. — Музычка, музычка, посторонний треп… И никаких намеков, никаких разговоров про Юлю. Ничего…

— Кончай гундеть, — меланхолично отозвался Мишка, не открывая глаз.

— Он прав, — Селезнев, заметив, что «Ауди» повернула налево, тоже пристроился следом. — Мы мотаемся за ним целый день. В запасе остались всего сутки. А про Юлю как ничего не знали, так и не знаем… Где она? Что с ней?

От этих произнесенных вслух банальнейших вопросов на сердце у него стало совсем тяжело. История, начинавшаяся как пошловатый анекдот и превратившаяся сначала в водевиль, а потом в мелодраму, теперь грозила обернуться настоящей драмой. За эти двое суток Сергей успел возненавидеть свое актерство, въевшееся в кровь и мозг. Как бы было все просто, если бы его не потянуло на эффектные сцены признаний под «хрустальный звон бокалов», если бы хватило ума рассказать обо всем Юльке еще хотя бы неделю назад, а не накалять ситуацию до предела! Она сейчас сидела бы дома, родная, милая, и можно было бы бесконечно долго целовать ее теплые веки и ловить губами быстрый трепет ресниц…

— А еще за Таню обидно, — продолжил Олег. — Получается, девчонка зря старалась? Это надо же умудриться за какие-то три-четыре минуты запихать «клопа» аж внутрь шва! И зачем были такие сложности?

— Как зачем? — Мишка наконец открыл глаза и выпрямился. — Ну, это хорошо, если он лох, а если, наоборот, очень умный? Первым делом умные люди ищут «жучков» под воротником и за подкладкой… Но я почему-то надеюсь, что он вообще ничего не заподозрил…

— …И, вообще ничего ни о ком не знает. А Юля ему не дозвонилась и встретилась с кем-то другим, — мрачно подхватил Сергей.

— Зря иронизируешь! Такой вариант вполне возможен.

— Да не иронизирую я! — Селезнев снял с руля правую руку и, болезненно сморщившись, потер висок. — Не иронизирую…

Мишка, взглянув на него сочувственно, похлопал себя по карманам:

— Тебе таблеточку от головы дать?.. Я уже месяц не могу до стоматолога дойти, так анальгин везде с собой таскаю. Кстати, действует ничуть не хуже всяких там модных эффералганов.

Сергей отрицательно помотал головой и снова уставился на дорогу. Серебристая «Ауди» продолжала неторопливо катиться вперед. Возникало ощущение, что Коваленко просто катается.

— Н-да, неплохо бы, конечно, его спровоцировать на контакт. Если он, конечно, что-то знает… Но вот как это сделать? — снова заговорил Мишка. — Народ, идеи есть какие-нибудь? Принимаются к рассмотрению даже самые глупые предложения.

— Тогда поймать и набить морду, — подал голос Олег. Михаил хмыкнул. Селезневу не хотелось их слушать. В этом в общем-то безобидном разговоре постоянно проскальзывала характерная в их компании ирония. Но сейчас это было слишком больно, слишком невыносимо. Конечно, и Мишка и Олег жертвовали временем и, может быть, даже подвергали опасности свою жизнь, пытаясь ему помочь. Но они могли шутить, могли улыбаться! Они хотя бы просто физически могли это делать, потому что это только у него и сердце, и горло вот уже двое суток сводило одним непрекращающимся мучительным спазмом, потому что Юльку потерял только он, и боль чувствовал только он, и виноват во всем был только он!.. Мишкин голос доносился сквозь какую-то пелену, виски разламывались, дышать было больно. Да еще это дурацкое радио в машине Коваленко передает глупейшую развеселую песенку!.. Мысль, мгновенно промелькнувшая в голове, словно ударила его электрическим током. Поймать, поймать ее, не упустить!.. Через минуту Сергей повернулся к Мишке и дрожащим от напряжения голосом спросил:

— А что этот кент сейчас слушает?

— Тебя интересует конкретная композиция?

— Меня интересует — вообще!

— А, вообще?.. Вообще радио «Ностальжи»…

— Есть! — Селезнев стукнул кулаком себя по колену. — Ну-ка, Миха, дай мне свой сотовый телефончик. — Он набрал номер и вкрадчиво проговорил в трубку. — Алло, Машенька, здравствуй! Сережа Селезнев тебя беспокоит. Машенька, сделай мне большое одолжение: дай прямо сейчас в эфир небольшую информацию… Нет, очень срочно и действительно очень важно…

Примерно через пять минут «клоп», сидящий в сером драповом пальто Коваленко, добросовестно передал: «Добрый день, вы слушаете радио «Ностальжи». С вами Ольга Малахова. Следующая композиция посвящается популярнейшему российскому актеру Сергею Селезневу, который сегодня утром отбыл в Голливуд для съемок в супертриллере Квентина Тарантино. Мы желаем…» Дальнейший текст был не важен. Гораздо больше занимали Мишку, прильнувшего к передатчику, характерные скрипы, несущиеся оттуда. Коваленко явно накручивал ручку громкости магнитофона. Еще через пару минут «Ауди» остановилась возле телефона-автомата. Андрей вышел из машины, зашел в будку и, нашарив в кармане жетон, опустил его в прорезь.

— Алло, Черт, это я, Андрей Коваленко… Нет, ничего пока отдать не собираюсь. Да о другом разговор! Я сейчас в машине слушал радио, и там сказали, что Селезнев сегодня улетел в Америку сниматься в каком-то там фильме!.. Почему сразу «утка»? Ну, а если в самом деле улетел? Ты что, собираешься держать ее на своей даче до второго пришествия Иисуса Христа? А если он вообще платить не собирается? Где у тебя гарантии?.. Слушай, Черт, давай отпустим ее от греха подальше? Да ни в какую ментовку она не сунется! Она же боится этой записи до полусмерти!.. Но ты же говорил, что отпустишь!

Коваленко повесил трубку и вышел из будки. Мишка удовлетворенно хлопнул ладонью по передатчику:

— Вот и все! Считай, что мы ее уже нашли!

— Каким образом? — поинтересовался Олег. — У нас же нет ничего, кроме его клички.

— Ну, во-первых, это само по себе немало… А во-вторых, у нас есть номер телефона.

— То есть как? — вскинулся Сергей, до этого напряженно молчавший.

— Элементарно, Ватсон! По щелчкам телефона-автомата. Я уже сейчас могу точно сказать тебе три первые цифры: 197, а остальные мы узнаем через пять минут.

Мишка, прикрыв глаза, еще раз внимательно прослушал запись. Потом вылез из джипа и зашел в ту телефонную будку, из которой только что вышел Коваленко. Там он с ходу набрал комбинацию из семи цифр, еще раз прикрыл глаза, словно что-то вспоминая, попробовал еще одну и, удовлетворенно кивнув, вернулся в машину.

— Ну, а теперь отдавайте мне мой любименький сотовый телефончик, будем узнавать все, что можно, про этого Черта, — сказал он, взгромождаясь на переднее сиденье.

Вскоре они уже знали необходимый минимум информации об Алексее Лавриненко, известном в полукриминальной среде под кличкой Черт, директоре небольшого акционерного общества, занимающегося цветными металлами. Следующий звонок сделал уже Олег. Он по-дружески потрепался с каким-то партнером по бизнесу, потом вскользь поинтересовался, знает ли тот Лавриненко, тоже занимающегося цветными металлами. Узнав, что они знакомы, не так чтобы близко, но все-таки, спросил координаты лавриненковской дачи («Понимаешь, вчера по пьяному делу Леха меня на шашлычки пригласил, а сегодня я просыпаюсь, голова квадратная и адреса не помню. А звонить и переспрашивать стыдно!») и, громко повторив для Мишки с Олегом слово «Мошково», быстренько свернул разговор.

Джип летел по Волоколамскому шоссе, освещая себе фарами путь. Небо стремительно темнело, да еще и некстати налетевший ветер начал кружить перед лобовым стеклом снежную пыль. Селезнев внимательно глядел на дорогу и старался не настраиваться слишком рано на хорошее. Всегда, когда чего-нибудь очень сильно хочешь, все ломается в самый решающий момент. Сейчас ему больше всего на свете хотелось увидеть Юлю. Просто увидеть, живую и здоровую. Сергей не думал о том, что будет дальше: простит ли она его после всего, что случилось, захочет ли по-прежнему остаться с ним? Он видел перед собой ее прозрачные зеленые глаза и темные прямые волосы, разметавшиеся по подушке. Когда-то, в теперь уже кажущемся бесконечно далеким прошлом, ему нравилось дразнить Юльку дикобразом. И в самом деле, она поднималась утром с постели лохматая, и ее смявшиеся волосы торчали в разные стороны, как смешные иголки ежика, «прилизанного» исключительно на макушке. Она шутливо огрызалась, а потом отправлялась в ванную, прикоснувшись к его щеке губами быстро и нежно…

— Интересно, а о какой записи он говорил? — вдруг спросил Олег. Мишка только сочувственно покачал головой:

— У тебя что, склероз?.. Помнишь, мы сразу после прихода Тани обсуждали вариант, что они не боятся милиции, потому что имеют какие-то гарантии. Только мы думали, что они заставили ее написать письменное признание: я, мол, такая-то, организовала собственное похищение, ни к кому претензий не имею, деньги все у меня, — а они воспользовались диктофоном. Но суть-то от этого не меняется.

— Значит, они сейчас шантажируют ее этой пленкой?

— Похоже на то… И, кстати, Серега, ей наверняка уже раскрыли глаза на твое истинное лицо, — Мишка легонько толкнул Селезнева в плечо. — Так что опоздал ты, друг, со своими признаниями… Я, честно говоря, на ее месте волосенки бы тебе повыщипал после всей этой катавасии.

— Да он, наверное, уже сам их на себе повыщипал за два дня? — предположил Олег. — Правда, Серега?

Селезнев скупо улыбнулся. Наверное, от спокойной уверенности Мишки, уже планирующего, как они отпразднуют успешное завершение операции, ему постепенно становилось полегче. Он знал про пистолет, висящий у Михаила под мышкой, и помнил предупреждение: «Это так, на самый крайний случай!», и молился о том, чтобы его не оставили способность хладнокровно рассуждать и умение отделять крайний случай от не крайнего… Олег тем временем продолжал неспешно развивать тему выпадения волос, ставшую для него в последние пару лет злободневной, а Мишка вслух завидовал его немудрящим проблемам.

— Нет, ты думаешь это несерьезно, да? — наседал Олег. — Вот когда у тебя лысина засветится года через три, я послушаю, что ты запоешь!

— Запою я значительно раньше, если в течение суток не сумею снять с этого урода «клопа». Это же единственный «переходящий клопик», предназначенный для использования в личных, корыстных целях… Его как-то конфискнули во время операции, и теперь ребята дают иногда «поносить». Я поклялся всеми святыми, что беру его на три дня, не больше!

— Кстати, до Мошкова осталось километра два от силы, — вмешался в разговор Сергей, — а конкретного плана у нас, как я понимаю, нет?

— Почему нет? — обиделся Олег. — Ты надеваешь на голову колпак, берешь в руки сачок и стучишь в ворота. Тебе открывают, ты просовываешь в щель свою уже набившую всем оскомину морду и говоришь: «Санэпидемстанция. Крысы, мыши есть?» Ну и беспрепятственно проходишь в дом под предлогом поиска грызунов, обнаруживаешь Юльку и забираешь ее домой.

— Смешно, — мрачно отозвался Селезнев. — А если на самом деле?

— А если на самом деле, — Мишка сладко потянулся, — то не кажется ли тебе, что в сумку, лежащую на заднем сиденье, теоретически бы могли поместиться сто тысяч долларов, пусть даже рублями, а?

Адрес дачи Лавриненко они узнали, постучав в ворота первого же дома с освещенными окнами. К счастью, это был не его коттедж. Хотя почему к счастью? После того, как Олег любезно переговорил с милой дамой в белом кроличьем полушубке, вышедшей на стук, и выяснил точные координаты, к воротам двухэтажного кирпичного особняка, окруженного внушительным забором, вишневый джип подъехал абсолютно открыто. Уже почти стемнело. Метель не прекращалась. Вырванные из тьмы и щедро позолоченные ярким светом, падающим из окон второго этажа, с края забора то и дело срывались миниатюрные снежные «вихри».

— Ну что, пошли? — Мишка кивнул головой в сторону ворот.

Они вышли из машины почти одновременно, не став, однако, эффектно хлопать дверцами. Сергей поднял воротник куртки, поправил на плече спортивную сумку и решительно нажал на кнопку звонка. Мишка и Олег вжались в забор по обе стороны ворот.

Прошло минуты три. Из-за ворот не доносилось ни звука. Селезнев хотел было уже еще раз нажать на звонок, но Михаил тихонько покачал головой и прижал палец к губам. И действительно через пару секунд послышался хрипловатый, приглушенный голос, возникший словно из ниоткуда:

— Кто там?

— Селезнев, — ответил Сергей.

— Кто-о? — недоуменно и вместе с тем раздраженно переспросил невидимый собеседник. — Какой еще Селезнев?

— Сергей Селезнев, актер. Ты когда последний раз в кино ходил?

После секундной паузы охранник уже менее уверенно, но все же сурово спросил:

— И что нужно?

Сергей тоже выждал несколько секунд, давая понять своему оппоненту, что решает: стоит ли снисходить до объяснений с «шестеркой» или все-таки потребовать немедленно вызвать хозяина?

— А что, Алексей еще не приехал? — недовольно поинтересовался он в конце концов.

— Нет его…

— Тогда открывай ворота, я его в доме подожду.

— В машине подождешь, — пробурчал охранник, — не пешком же ты сюда притопал…

Мишка несколько раз энергично рубанул ладонью воздух, как бы показывая: «Дожимай его, дожимай! Пустит, никуда не денется!» Селезнев кивнул.

— Эй, ты, — снова крикнул он своему невидимому собеседнику. — Я, конечно, могу не только в машине подождать, но и вообще уехать, но не думаю, что твой хозяин будет доволен. Я деньги привез.

— Подожди, сейчас, — пробурчали за воротами, потом послышались вполне реальные удаляющиеся шаги. К дому охранник шел спокойно, не пытаясь больше прикидываться Чингачгуком.

— Вот сейчас он позвонит хозяину. Если Черт дома, он слегка удивится нашему приезду, потом из коттеджа выскочат дюжие ребята и покрошат нас мелко-мелко, — оптимистично предположил Олег.

— Зато, если Черта не окажется, нас, то есть его, — Мишка ткнул пальцем в Сергея, — наверняка запустят. Фифти-фифти, пятьдесят на пятьдесят!

Минут через пять снова послышался звук шагов, охранник возвращался один. Скрипнуло, открываясь, маленькое окошечко в воротах, и в нем мелькнули темные, настороженные глаза. Селезнев подошел прямо к окну и демонстративно показал свое лицо в профиль и анфас. Он медленно переполнялся темной, глухой яростью, заслоняющей глаза дрожащей пеленой, закладывающей уши и не позволяющей слышать ничего, кроме собственного хриплого дыхания и торопливых, частых ударов сердца. Наверное, поэтому момент открывания ворот он «засек» скорее не по шороху или скрипу, а по тому, как мгновенно напряглись и словно бы приготовились к прыжку стоящие рядом Мишка и Олег.

Дальше все было просто до безобразия. Сергей, хорошо владеющий карате, но в последнее время применяющий его исключительно на съемках, ожидал чего угодно, но только не этой почти театральной условности… Охранник, даже и не подумавший о том, что надо быстро закрыть ворота, посмотрел на него с веселым недоумением:

— Надо же, и правда, Селезнев! Ты чего такой смурной-то? Вот, елки-палки, никогда бы не подумал, что встречусь с тобой живьем, да еще и в такой обстановочке!.. Клево мы с тобой через забор перекрикивались, да?

Селезневу показалось, что его рука поднялась самостоятельно, решив все за него и выбрав момент для удара. Еще он думал, что все происходит слишком медленно: медленно сминается кашемировый ворот темной куртки под напряженным ребром ладони, медленно проседает, неприятно хрустнув, живая плоть… «Страж ворот» не успел схватиться ни за пистолет, ни за шею, он неуклюже как-то осел на снег, подогнув под себя ноги, а потом и вовсе упал навзничь, потеряв серую вязаную шапочку. Потом Селезнев слышал справа от себя настороженное Мишкино: «Не шумите, неизвестно, сколько их в доме!», а слева — ироничный шепот Олега: «Санэпидемстанция. Мыши, крысы есть?» И был снег, невыносимо громко скрипящий под ногами, и скользящие по обледенелому крыльцу ботинки, а потом неожиданно легко открывшаяся дверь, и темный силуэт, поднимающийся с кресла… Со вторым быстро и эффективно «разобрались» ребята, проведя сначала «психическую атаку» при помощи Мишкиного пистолета и вынутого из кармана удостоверения и завершив «обработку» двумя короткими ударами в челюсть. Глухой стук падающего тела Сергей услышал, уже взлетая по лестнице на второй этаж. Что-то предостерегающее прокричал Олег, откуда-то, навстречу ему, метнулась, как гигантская уродливая бабочка, пожилая женщина в ярком халате-кимоно, но он видел перед собой только белую дверь с позолоченной ручкой почти в самом конце коридора. Селезнев твердо знал, что Юлька там… Внутри было тихо, но он был почти уверен, что слышит что-то напоминающее настороженное, сдерживаемое дыхание испуганного зверька. Сергей толкнул дверь сначала легонько, потом сильнее и убедился, что она заперта на замок. Внутри кто-то тихонько завозился.

— Юля, — позвал он негромко, — Юля!

И почти сразу же изнутри яростно и торопливо заколотили кулачками.

— Сережа, — кричала она, — Сереженька! Я люблю тебя! Господи, как я тебя люблю!

Крикнув: «Юля, быстро отойди куда-нибудь в угол!», он разбежался и ударил ногой в замок. Наверное, дверь была сделана из какой-нибудь дорогой и очень прочной породы дерева, потому что она почти не пострадала, а вот косяк с вывороченным с мясом замком представлял собой очень печальное зрелище… Юлька стояла возле кровати, глаза ее казались огромными и почему-то черными. Поверх белого ворсистого покрывала лежал развернутый плакат с его собственным портретом. Тогда Сергей понял, что она действительно уже все знает, и на секунду испугался того, что сейчас она посмотрит на него совсем по-другому, «со значением», с осознанием собственной причастности к звездному и манящему миру кино… Но всего лишь на секунду, потому что уже в следующий момент Юля кинулась к нему на шею, прильнула всем телом и прошептала испуганно и радостно одновременно:

— Я так боялась, что потеряю тебя, Сережа!

И это «Сережа» прозвучало точно так же, как и звучало до сих пор…

Эпилог

Окна на шестом этаже погасли уже через минуту после того, как гости вышли из подъезда.

— У меня такое ощущение, что медовый месяц у них начался еще до свадьбы! — заметил Олег, пряча руки в карманы и поеживаясь. Зима, начавшаяся в этом году чуть ли не в октябре, отметила свой официальный приход двадцатиградусным морозом.

— Да, — согласился Мишка, бросив красноречивый взгляд на окна. — Ну, ничего, пусть люди радуются жизни. Они заслужили!.. Это надо же, какая романтическая история, просто классическая мелодрама!.. Чем не сюжет для фильма, правда? — спросил он, уже обращаясь к Татьяне.

Она только спокойно кивнула и улыбнулась. Мороз крепчал. На стоянке возле дома терпеливо дожидался автомобиль Олега. Сам хозяин машины переминался с ноги на ногу, видимо, плохо представляя, как уехать, не предложив даме подбросить ее до дома, и в то же время сделать так, чтобы их вынужденное уединение с Мишкой не выглядело подстроенным. Наконец сам Михаил, устав делать ему «многозначительные» глаза, как-то лениво произнес:

— Да, вам-то хорошо, вы сейчас по домам разъедетесь, а мне еще по делам нужно в район Белорусского вокзала съездить, причем «Форд» мой уже три дня в ремонте… Ну, ничего, такси возьму… Кстати, Таня, тебе же вроде тоже куда-то в ту сторону?

— Ты удивительно проницателен, — усмехнулась она, — особенно если учесть, что вы с Сергеем в тот вечер, когда я внедряла «клопа», уже довозили меня до подъезда… Олег, а тебе разве не по пути?

— Нет, мне в Текстильщики! — неуклюже соврал он, умудрившись при этом покраснеть, как первоклассник.

— Ну, что ж, на такси так на такси, — согласилась Таня, надевая на голову капюшон…

Они шли по Малому Каретному переулку. Мишка смотрел на золотистые ауры снежной пыли, колеблющиеся возле фонарей, и на золотые Танины волосы, выбивающиеся из-под капюшона. На них тоже оседали прозрачные и ломкие снежинки… Он видел ее профиль и слегка подрагивающие светлые ресницы, видел ее плотно сомкнутые губы, пытающиеся скрыть ироничную усмешку, обращенную скорее внутрь себя. Таня молчала, размышляя о чем-то своем. В этой белой куртке с капюшоном, отороченным легким, пушистым мехом, она казалась похожей на Снегурочку.

— С такси получилось очень глупо? — решился он спросить наконец.

— Нет, почему? — она пожала плечами. — Только Олега жалко. Так ему неудобно было, бедняжке…

Таня повернулась, и свет фонаря, нырнув прямо в ее глаза, высветил их невозможную, прозрачную глубину.

— А может быть, мы могли бы с тобой как-нибудь встретиться?.. Ну, еще до свадьбы Юльки с Серегой, — неуверенно проговорил Мишка.

Она улыбнулась, тихо и непонятно, и абсолютно искренне сказала:

— Не знаю…

А снег все шел и шел. От окна, занавесившегося от всего мира дрожащей снежной пылью, отошла худенькая девушка в мужской рубашке, достающей ей чуть ли не до колен. Ступая босыми ногами по ковру, она вернулась к кровати и легла рядом с темноволосым мужчиной, тут же привлекшим ее к себе. Нежно пощипывая губами жесткие волоски на его груди, девушка задумчиво произнесла:

— А во дворе так тихо, и нет никого, только фонари над подъездами светят. Ребята уже ушли.

— А ты рассчитывала, что они еще полчаса будут топтаться под нашими с тобой окнами? — поинтересовался он.

— Ты знаешь, мне кажется, Мишке нравится Симона. Что-то он в ее обществе становится подозрительно робким и несловоохотливым… Как ты думаешь, у них что-нибудь получится?

Мужчина перевернулся на живот, отогнув теплую прядь каштановых волос, поцеловал ее в шею и сказал уверенно и в то же время ласково:

— Не знаю, как у них, потому что Мишка — жук еще тот, но у нас с тобой получится абсолютно точно!

Конечно, больно и страшно, когда любимый человек уходит к другой. Но Юле Максаковой добавляет горечи слишком навязчивое сочувствие коллег, и тогда она выдумывает красивую сказку о своем романе с известным киноактером. Постепенно сослуживцы начинают считать ее самой обыкновенной лгуньей.

И Юля близка к отчаянию, но неожиданная встреча в ночном клубе «Старый замок» — и вымысел становится явью…

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.

Оглавление

Часть первая ЮЛЬКА

Часть вторая ТАНЯ

Глава третья СЕРГЕЙ

Эпилог Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg