«Всему свое время»

Всему свое время (fb2) - Всему свое время 1303K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Лариса Уварова

Лариса Уварова Всему свое время

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ ЛИКА

Когда самолет наконец приземлился, сердце Лики предательски защемило. А она-то полагала, что смогла, сумела-таки основательно подготовиться к этой встрече! Лика тяжело вздохнула и посмотрела в иллюминатор. Знакомый пейзаж, хотя и изрядно позабытый.

Ее город. Город, в котором она родилась и выросла. Родители… Шесть лет прошло с того черного дня, но боль не оставила. Особенно тяжело, когда накатывают воспоминания. Поэтому Лика старалась не вспоминать. Но разве можно без этого обойтись сейчас? Хотелось бы, да не получится! Ведь знала же, знала! Может, все-таки права Марина и ей вовсе не стоило сюда возвращаться? Что ее здесь ждет? Скелеты в шкафу? Сможет ли она справиться со всем этим, если уже сейчас, в самолете, сердце так замирает? И такое чувство, будто оно не выдержит, не справится…

Лика тяжело вздохнула и, дождавшись приглашения стюардессы, вышла из салона самолета. «В конце концов, — думала она, спускаясь по трапу, а потом ожидая багаж, — в любой момент я смогу вернуться к Марине. Хотя, правильнее сказать не «вернуться», а «сбежать»? Так вот, сбежать к ней никогда не поздно. Но это — самый крайний вариант. Только на тот случай, если уж совсем станет невозможно жить среди воспоминаний».

Ведь ее сюда тянуло и она прекрасно знала — да и сейчас знает, чего уж там! — что без этой поездки, без этой попытки вернуться, дальнейшей жизни у нее не получится. Как там говорится? «Хочешь начать новую жизнь — вернись туда, откуда тебя послали»… Лика усмехнулась, подхватила багаж — два чемодана, сумку — и вышла в город.

Ей казалось, что даже воздух в этом городе будет каким-то иным, особенным. Она вздохнула полной грудью и задержала дыхание. Выдохнула и поняла, что воздух здесь самый что ни на есть обычный. Городской смог, к которому примешана изрядная доля запаха самолетного топлива. Ничего особенного. Лика снова невесело усмехнулась и отправилась к остановке. Сколько еще обманутых ожиданий и надежд ждет ее здесь? Однако думать об этом не хотелось, а потому она зашагала быстрее, посматривая не без любопытства по сторонам.

Едва Лика подошла к остановке автобуса и поставила багаж на землю, как к ней подскочил шустрый парень с веселыми карими глазами и россыпью веснушек на курносом носу.

— Девушка, могу я предложить вам свои услуги?

— Какие? — опешила она, не сразу сообразив, что перед ней «частник».

— А какие вам нужны? — не растерялся он.

— Ох, извините, — слегка стушевалась Лика, отругав себя за рассеянность. — Да, конечно, мне нужно на Южно-Зеленую.

— Прошу, — парень сделал приглашающий жест и добавил, подхватив два Ликиных чемодана: — Позвольте-ка чемоданчики…

Она прошла за парнем на автомобильную стоянку, села на заднее сиденье красных «Жигулей» и сразу же предупредила его, что город она знает как свои пять пальцев, а потому везти ее окольными путями, по крайней мере, бессмысленно. Парень хитро заулыбался, понимающе кивнул каштановой головой и подмигнул, глядя в зеркало заднего вида:

— Заметано, землячка.

— И еще, — чуть подумав, добавила Лика, глядя через зеркало ему в глаза, — к беседе я не расположена, поэтому сделайте одолжение — поезжайте молча и быстро. Спасибо. — И отвернулась к окну, довольная, что пресекла на корню всяческие разговоры, тем более что парень смотрел на нее явно заинтересованно.

Он включил самую попсовую из всех возможных радиостанций и дал газу. И как назло, зазвучала песня, которая и в душевном-то равновесии наводила на Лику тоскливое настроение. Она нахмурилась. «Не хватает только сейчас разрыдаться! — раздраженно сказала она себе. — Ну, подумаешь, песня как песня — любовная баллада в исполнении двух заграничных звезд, которые очень прочувствованно поют о том, что у тебя есть больше, чем ты можешь дать. Ее гоняют всюду, где только возможно, поэтому нечего нюни распускать». Но Лика знала, что эти ее «нюни» вовсе не от песни. Кстати, она уже кончилась, а предательский комок, подступивший к горлу, так и остался. Лика еще раз приказала себе не распускаться и попыталась сосредоточится на пейзаже, мелькающим за окном. Пока он ни о чем ей не говорил, но когда въехали в город и оказались в ее районе, Лика стала присматриваться, отмечая произошедшие перемены.

Да, все вокруг заметно изменилось. Вот здесь, помнится, стоял кинотеатр, в который они бегали после уроков и на каникулах. А теперь — какой-то развлекательный комплекс. А вот здесь был пустырь, теперь — рынок, непременный атрибут современности. Тут стоял памятник обладателю «горячего сердца и чистых рук». Помнится, папа («Ох!»..) водил ее сюда совсем маленькой, тогда еще и не Лику, а Линочку, и рассказывал о революции, гражданской войне. И почти никогда — о своей работе. Только позже, став постарше, она узнала, что папа тоже с «чистыми руками и горячим сердцем» и служит в МВД. Он очень гордился своей профессией, это ей было известно наверняка. Считал, что действительно служит Родине. Да так, наверное, и было.

Позже, когда началась незабываемая, перевернувшая представление о жизненном укладе не у одного поколения, перестройка, папа по-прежнему считал, что приносит пользу Отчизне. Он стал начальником отдела по борьбе с экономическими преступлениями. Круто? Лике так не казалось. Она вообще воспринимала отца отдельно от службы, тем более что ходил он всегда в штатском и любил говорить, что на работе только штаны просиживает. Но это так, ради красного словца. Отец, конечно, не сидел сложа руки. Дослужился до полковника. И в Москве числился на хорошем счету. Его не единожды звали в столицу. Примерно раз в полгода, в течение, наверное, лет трех, этот вопрос поднимался у них дома. Папа был против, мол, где родился, там и сгодился. Его выражение. Но вот мама… Она настаивала. Нет, не давила в открытую, но деликатненько подталкивала его к перемене места, вздыхала и, опуская глаза, говорила: «Хорошо бы, Толя»…

И ее психологические атаки на в общем-то закаленную нервную систему отца в конце концов оказались успешными — он дал-таки согласие на перевод. Лика тогда была в одиннадцатом классе и главным маминым аргументом стало то, что «девочке нужно учиться дальше». Она поднимала глаза и говорила: «Ты же сам понимаешь, что лучшее образование — столичное. И вообще, «должно быть у Кузи детство, должен быть у Кузи зоопарк»… Последнее, надо полагать, означало: у нашей дочери должно быть самое лучшее образование. И после долгих, томительных уговоров папа все-таки сдался.

Вдвоем с мамой они поехали в Москву «на разведку». Папа, человек самолюбивый, решил ехать на собственной машине. Это было, конечно, ребячеством, потому что дорогу полностью оплачивало министерство, хоть самолетом, хоть поездом. Но для него принципиально. Мол, пусть в главном и уступил, но хоть в мелочах проявлю твердость. Да уж, проявил…

«Стоп! Стоп, Лика! — глубоко вздохнув, мысленно прикрикнула она на себя. — Хватит! Не вздумай разреветься сейчас! Реветь будешь дома!»

Дом. Их дом. Она увидела его сразу же, как только машина свернула на Южно-Зеленую. «Господи, помоги!» — взмолилась Лика, боясь, отчаянно боясь войти в их дом, подняться на их этаж, оказаться в их квартире.

— Какой дом? — напомнил о себе водитель.

— Вот тот, с красным торцом, — откликнулась она, даже не взглянув на него. — Второй подъезд с этой стороны.

Машина остановилась. Лика расплатилась, вышла и приказала себе не оглядываться по сторонам. Будет еще время. «Иди в квартиру, — велела она себе, — там и будешь выть». Парень помог ей с чемоданами, поднес их к самому лифту, взглянул на нее с надеждой и, набравшись смелости, проговорил:

— Может быть…

— Не может, — отрезала Лика. Парень даже несколько опешил от ее резкого тона. Ей было стыдно, и она добавила более мягко: — Не надо. Не стоит. Извините и спасибо. До свидания.

Парень сник, буркнул «до свидания» и вышел из подъезда.

Лика загрузилась в подошедший лифт, нажала кнопку седьмого этажа. Двери закрылись, лифт, вздрогнув, начал подниматься. Затем, после еще одного толчка, двери открылись. Седьмой. Квартира направо. Ключ вошел в скважину не сразу. Один замок, другой. Прежде чем открыть дверь, Лика зажмурилась. С закрытыми глазами поставила в прихожей чемоданы, шагнула внутрь, захлопнула за собой дверь, прислонилась к стене, глубоко вздохнула и только тогда открыла, наконец, глаза. Потом медленно спустилась вниз по стене и осела на пол. Слезы, сдерживаемые всю дорогу, потекли по щекам.

Три дня Лика никуда не выходила. В первый же вечер она нашла в себе силы спуститься вниз, в магазин, закупить кое-какие продукты и бутылку коньяка — именно этот напиток предпочитали родители. Вернувшись, осталась наедине со своей болью, горькими мыслями, слезами и терзаниями, а главное — воспоминаниями, о том своем прошлом, о котором последние шесть лет жизни старательно привыкала не думать.

Каждый день она; чего греха таить, прикладывалась к бутылке, в надежде, что этот «напиток богов» поможет ей преодолеть мучительную, никак не унимающуюся душевную боль. Конечно, Лика думала, что обойдется без алкоголя, но… Нет, коньяк ей здорово помогал. Начиная вспоминать, она сразу же заставляла себя выпить и вскоре впадала в прострацию, от которой тупели все чувства, а затем просто проваливалась — даже не в сон, а в какое-то странное полузабытье, полудрему. Открывала глаза — и все повторялось. Так продолжалось три долгих дня, которые в Ликином сознании запечатлелись как один — необычайно длинный и мрачный. Словно и не с ней это было вовсе.

Все это время она ничего не делала — только вспоминала, подвывала, выпивала и все больше чувствовала, что внутри нее растет злость и раздражение на самою себя. Воспоминания в основном касались детства. Даже в алкогольном дурмане, в котором Лика пребывала практически все время, она запрещала себе думать о том дне, когда все это случилось, точно так же, как и о том, что последовало за ним. Возможно, поэтому и злилась. Ведь ей, дурочке, казалось, что она приехала сюда, чтобы наконец победить этих кровожадных монстров, для чего ей надо заставить себя вспомнить тот день, перечеркнувший, нет, разрезавший ее жизнь надвое. Но вот, поди ж ты, этого как раз не получалось. Разум, даже одурманенный коньяком, не выпускал на волю те жуткие воспоминания — отказывал, предательски проваливаясь в омут отупения и дремоты. Но Лика знала — не заставит себя пережить все заново — так и останется лошадью со сломанной ногой, у которой только одно спасение — пуля, чтобы не мучилась. Знала, но ничего не могла с собой поделать…

Марина позвонила в первый же вечер Ликиного пребывания в родительской квартире. Лика говорила с ней сухо, мечтая лишь об одном — скорее положить трубку. Марина это почувствовала и после трех минут бесполезных уговоров на тему: «Может, ты все-таки вернешься?» — разъединилась. Конечно, Лика ее любила, но не сейчас. Сейчас ей никто не был нужен. Бывают ситуации в жизни, когда помочь не в силах даже горячо любимые дорогие люди. Ты должен преодолеть это только сам.

Через три дня Лика проснулась, глянула на пустую бутылку, встала с неразобранной постели, посмотрела в зеркало и поняла — все, хватит. В конце концов, она приехала сюда вовсе не для того, чтобы проваляться в обнимку с коньяком — всю оставшуюся жизнь. Если так — то действительно лучше сбежать обратно, к Марине.

Марина… Должно быть, волнуется очень. Надо ей позвонить. Лика набрала междугородний телефонный номер. Раздалось несколько длинных гудков, затем родной голос произнес:

— Да?

— Мариша, здравствуй, это я, Лика, — начала она, стыдясь своего недостойного поведения.

— Ну, наконец-то! — с облегчением выдохнула Марина.

— Ты как?

— Не пью, — тихо констатировала Лика, чувствуя, что заливается краской.

— А пила? — удивилась Марина.

— Да, — честно призналась она. Врать казалось бессмысленным. — Все это время только и делала, что пила и выла. Даже не плакала. Просто подвывала. Ты разочарована?

— Ничуть, — легко сказала Марина. — Хорошо, что бросила. По-моему, ты прекрасно знала, что легко тебе там не будет, особенно первое время.

— Да, знала, — подтвердила Лика.

Повисла пауза.

— Ну, — подала голос Марина, — чем теперь собираешься заниматься?

— Жить, — просто ответила Лика. — По крайней мере, стараться жить.

— Тогда — удачи. Это нелегко, — тепло и как-то совсем по-домашнему проговорила Марина. — Желаю тебе удачи. А в случае чего — знаешь…

— Конечно, — перебила ее Лика. — Поцелуй крошек и мужа. Я еще позвоню. Сегодня у меня много дел.

— Услышимся, — Марина немного помолчала и добавила: — Помни, мы все тебя очень любим.

— И я вас… Пока.

«Ну вот, — подумала Лика, положив трубку, — теперь пора и за дела приниматься». Она окинула придирчивым взглядом все еще имеющую нежилой вид комнату, глубоко вздохнула и пошла в ванную за ведром с тряпкой.

Вечером квартира сияла. Лика осталась довольна проделанной работой. За уборкой как-то даже дышалось легче и ни о чем не думалось. Полгода назад, когда впервые зашел разговор о том, что она хотела бы вернуться (хорошо — пусть даже только попробовать вернуться) домой, Марина сначала нахмурилась, потом почти согласилась: «Возможно. Только подумай, когда именно. Там ведь живут квартиранты, надо бы людей заранее предупредить, да и вещи кое-какие привезти».

Так и получилось. Хорошо, что жили здесь все это время родственники и оставили квартиру в надлежащем состоянии. А съехали они всего лишь месяц назад, в течение которого Эльдар, Маринин муж, привез кое-какие родительские вещи, так что теперь, закончив уборку, Лика словно оказалась в том самом времени, когда все это и случилось… Она помнила, что и как стояло и лежало при родителях, и постаралась, так сказать, воссоздать «антураж». Больно? Конечно, это было больно. «Но, — напомнила она себе, — я ведь и приехала сюда для того, чтобы справится с этим». Лика приняла душ, постелила свежее белье на родительской кровати и, свернувшись калачиком, закрыла глаза. Сон, конечно, не шел.

Она думала о том времени, когда маленькой девочкой испытывала радостное удовольствие, забираясь по утрам к родителям под одеяло. Они были такие красивые, такие большие, красивые и сильные люди. Оба высокие, статные, смуглые, с темными волосами и карими глазами. Только у папы глаза были более темными, вишневыми, а у мамы — светлого орехового оттенка. Они были под стать друг другу, потрясающе смотрелись вместе, неизменно вызывая восхищение не только внешним видом, но и отношениями. Что и говорить, чета Яценко служила примером для подражания. «Идеальная пара» называли их.

Они встретились, когда папа был еще капитаном. Познакомились на вечере, в честь 8 Марта, который проходил в Клубе милиции. Как оба потом рассказывали — первый взгляд был словно гром среди ясного неба. А через три месяца поженились. Лика помнила одну из фотографий того времени. Маме на ней — двадцать пять, отцу — тридцать. Оба такие счастливые. Медовый месяц провели в Сочи.

Лика родилась только через три года после свадьбы. Поздний ребенок, долгожданный, оттого и особо любимый. Как ни странно, она мало походила на родителей. Светлая кожа, слегка раскосые глаза цвета плакучей ивы. Волосы в детстве были черными, но с возрастом заметно посветлели, приобретя рыжеватый оттенок. Какой у них цвет? Она до сих пор не знала, как точнее его назвать. Рыжий? Как будто не то. Каштановый? Нет, скорее смешение этих оттенков. Артур говорил, что цвет ее тяжелых густых прядей напоминает только что полинявшего лисенка. Забавно, конечно.

Словом, на родителей Лика походила мало. У них были правильные черты лица. У отца нос с чуть заметной горбинкой, а у мамы — чисто греческий профиль. А у Лики нос почему-то курносый. Но вот губы мамины — крупноватые, несколько «утячьей» формы. Высокие скулы. Руки — широкие ладони и длинные, тонкие пальцы — это, конечно, от отца. Папа называл ее пальчики «моими гвоздиками». А вот фигура точно мамина. И то, что надо, — все на месте. Никаких намеков на «гладильную доску». Еще в школе мальчишки заглядывались.

Больше всего Лика походила на бабку Галину, папину маму. Та же гордая посадка головы, тот же прямой взгляд, те же неторопливые движения. Лика ее прекрасно помнила. Эта женщина всегда производила неизгладимое впечатление на окружающих, умела завладеть вниманием всех мужчин без исключения и, стоило ей только захотеть, влюбляла их в себя. Она обладала обаянием и магнетизмом, которые при умелом использовании действовали на людей безотказно. И бабушка им пользовалась, своим обаянием, как электричеством — то включала, то выключала. Вот этого, пожалуй, у Лики нет… Но такое не всем и дано. Однако своей внешностью Анжелика Анатольевна Яценко была вполне довольна, особенно теперь, к двадцати трем годам, окончательно сформировавшись. Жаль, мама с папой не видят…

Говорят, и небезосновательно, что все мы родом из детства. Какое оно было, что родители в ребенка заложили, то и остается до последнего дня. Ликино детство без преувеличения следовало назвать счастливым. Росла она, можно сказать, комнатным растением. Ее трепетно любили родители и, более того — нежно обожали. Мама никогда не скупилась на ласку, а папа, тот и вовсе баловал без меры. На дни рождения, да и на любые праздники она всегда получала самые лучшие подарки. Однако, надо признаться, никогда их особенно не берегла. Возможно, просто потому, что знала: сломает одну игрушку — подарят другую. Чего переживать-то?

Когда Лике исполнилось пять лет, им дали вот эту двухкомнатную квартиру. К тому времени папа уже получил звание подполковника, да и дальнейшая его карьера складывалась вполне ясно. Как говорится, его заметили там, наверху. А до этого они жили в частном доме, поделенном на две части. Одну занимал папин старший брат с женой и дочерью Мариной, другую, соответственно, Лика с родителями. Она помнила, пусть и не очень хорошо, с какой любовью мама принялась обустраивать новое жилище, создавать уют. Мамочка вообще была человеком домашним, хозяйственным.

Выйдя замуж за отца, она, по собственному ее признанию, прекрасно понимала, что с так называемой карьерой покончено раз и навсегда, но до Ликиного рождения все же продолжала работать администратором в местном театре. А вот после декрета на работу так и не вернулась, справедливо полагая, что дома от нее будет больше пользы. И верно. Хозяйкой она оказалась рачительной и гостеприимной. Все у нее было вовремя и к месту. Умела она и уют создать, и гостей принять, и ужином накормить, и выслушать, и помочь, если что нужно. Художники, певцы, актеры, музыканты — словом, вся местная богема бывала у них в гостях. Несмотря на то что мама из театра ушла, друзья из сферы искусства у нее остались. И мама надеялась, что и Лика, повзрослев, найдет себе место именно в этой сфере.

«Так и получилось, мамочка», — прошептала Лика и заснула. Впервые за три последних дня легко, без мучительных полудум, полугрез, без боли. Как в детстве. И увидела сон. Ей снились родители — снова молодые, веселые и счастливые. А Лика опять была маленькой девочкой. Они держали ее за руки, а она, чтобы видеть их сияющие, улыбающиеся лица, задирала голову и счастливо, заливисто смеялась.

Проснулась Лика с ощущением счастья, тепла, родительского присутствия. И благодарностью неведомой высшей силе, которая хотя бы во сне дает возможность забыться. Забыть о боли, терзающей сердце наяву, поверить, будто дорогие и любимые люди — рядом. Хотя Лика чувствовала их незримое присутствие всегда. Даже когда проваливалась в пучину отчаяния, даже когда от боли не могла дышать, даже в минуты полной безысходности. Особенно в такие минуты…

Наступил этот черный день. Каждый год Лика боролась с собой в этот день, отчаянно сопротивляясь воспоминаниям. Но сегодня, пожалуй, была им даже рада. Не надо ставить никаких заслонов — пусть вспомнится все. Лучше попробовать пережить все заново, чтобы справиться.

На могиле родителей она была всего дважды. Первый раз в годовщину их смерти. Тогда с ней случилась истерика, и Марина твердо решила, что Лике не стоит приходить на кладбище, пока ее душевная рана не затянется. Марину же расстояние в пятьсот километров никогда не смущало, она регулярно — два раза в год — приезжала на могилы к своим и Ликиным родителям.

Второй раз Лика была там недавно — в январе. Тогда она уже познакомилась с отцом Сергием. Если бы не первое в ее сознательной жизни причастие, не исповедь, возможно, она и тогда не нашла бы в себе силы приехать. Однако священник, выслушав сбивчивый шепот новой прихожанки, настоял на этой поездке. Тогда Лика только тихо плакала и молилась. А Марина внимательно наблюдала за ней, готовая, в случае повторения истерики, увести ее от двух цементных памятников. Лика и сама ждала повторения. Но, видимо, строгий духовник и жаркие молитвы возымели действие — вдоволь наплакавшись, она относительно спокойно ушла.

И вот теперь, собираясь на кладбище, Лика, с замиранием сердца, думала о том, что с ней случится, когда она вновь увидит две родные могилы. Марины-то рядом не будет. Она опустилась на колени и обратилась к тому, кто пребывает рядом всегда. Молилась долго, словами нехитрыми, но идущими от самого сердца. Лишь почувствовав себя спокойнее и сильнее, поднялась, отправилась на кладбище.

И тут ее защита, наконец, дала пробоину — память вернула ее в тот день, воскресив все в подробностях. Лика действительно переживала его заново…

Сентябрь в том году выдался жарким. Солнце палило, как в июле. Деревья стояли зелеными, несмотря на конец месяца, и о наступлении осени напоминал только календарь. Да и ему не верилось, тянуло на пляж, казалось, что это долгое-долгое лето никогда не кончится. Даже было как-то странно, что нужно ходить в школу, что начался новый учебный год, а каникулы позади.

Лика вернулась домой около двух часов дня, пообедала, села за уроки. Скоро должен был зайти Максим, они собирались в кино. Но, честно говоря, ей не хотелось покидать прохладную квартиру. Может быть, они обойдутся телевизором?

Телефонный звонок заставил ее вздрогнуть. Кто бы это мог быть? Родители выехали из Москвы утром, по крайней мере, вчера вечером мама так сказала по телефону. Значит, не они. Может, девчонки или Макс? Неужели не придет? Лика подняла трубку.

— Да?

Голос оказался чужим и незнакомым, официальным. От его беспристрастных ноток у Лики мгновенно похолодело внутри и подкосились колени. Она прижалась спиной к стене.

— Анжелика Анатольевна Яценко? — уточнил незнакомец.

— Да, — пробормотала она.

— С вами говорят из МВД. Прошу вас, никуда не уходите. К вам сейчас приедут…

— Кто приедет? Кто вы такой? — Лику вдруг охватила паника. — Что случилось?!

— Пожалуйста, дождитесь подполковника… — чуть мягче произнес мужской голос.

— Хорошо, — согласилась она. А что ей оставалось делать?

В трубке раздались короткие гудки, но Лика продолжала судорожно сжимать ее в руке, словно надеясь услышать что-то еще. Сердце бешено колотилось, а тело онемело. Она почувствовала, как стремительно повышается уровень адреналина в крови. Страх…

«Что это со мной? — спросила себя Лика как-то отстраненно, откуда-то издалека, будто из тумана. — Чего я так испугалась? Что может случиться? Это скорее всего из-за папиного перевода, — попыталась она себя успокоить. — Но зачем им я?»

Однако успокоиться никак не удавалось. Сердце продолжало биться сильно и неровно, дыхание было шумным и сбивчивым, словно не хватало воздуха, в висках стучало, а вдобавок тело покрылось противной испариной. Но что страшнее — где-то внутри, в районе солнечного сплетения что-то скользкое и холодное содрогалось от ужаса. «Что бы это могло быть? — теперь Лика прислушивалась не к гудкам, а к собственным странным ощущениям. — Наверное, это и есть душа… Наверное, так она и болит… Говорят же»… Ее размышления прервал звонок в дверь.

Лика вздрогнула, словно очнулась ото сна. С удивлением посмотрела на телефонную трубку в руке. Положила. Столбняк прошел. «Может, мне все это показалось? Телефонный звонок и вообще…» — спросила она себя. «Нет, не показалось», — напомнил ледяной комок внутри.

В дверь снова позвонили. Лика поспешила открыть, а по пути успела взглянуть на себя в зеркало — бледные щеки, расширенные зрачки, часто пульсирующая жилка на шее… Позвонили снова. Лика посмотрела в глазок — Максим. Слава Богу! Она открыла.

Максим ввалился в прихожую, мгновенно ставшую какой-то маленькой с появлением этого молодого Геркулеса. К тому времени они уже встречались два года, и Макс успел стать родным, своим в доску, как говорится. Практически членом семьи, папа, шутя, даже называл его «зятьком».

— Ты почему так долго не открывала? Я уже весь извелся под дверью! — начал Максим раскатистым баритоном, но, увидев измученное Ликино лицо, мгновенно осекся и встревоженно спросил: — Что-то случилось?..

Она ничего не успела ответить. Приехали «они». «Они» — так Лика их окрестила, хотя знала этих людей не один год. Но с этого дня папин зам и шофер стали называться только так, будто были виноваты в том, что стали для нее, шестнадцатилетней девчонки, вестниками горя. Поздоровавшись, папин зам как-то нервно начал:

— Анжелика, давай пройдем в комнату. — Он взял ее за руку и, войдя в комнату, едва ли не насильно усадил в кресло. — Мне очень жаль, поверь… — И погладил ее по голове.

— Андрей Викторович! — взвилась Лика и, стряхнув его руку со своей головы, подскочила, уставилась на него в упор. — Что, в конце концов, происходит?! — Он молчал. — Да перестаньте же вы меня запугивать! — не унималась она. — Говорите, что случилось!

— Присядь, — снова начал подполковник.

Лика упрямо покачала головой, с вызовом глядя на него. От волевого, решительного человека, каким его знала Лика, ничего не осталось. Перед ней стоял несчастный, сгорбленный, как-то резко постаревший мужчина, который рассеянно смотрел по сторонам. «Он прячет глаза! — вспыхнула Лика. — Неужели?».. Андрей Викторович набрал воздуха и произнес одно-единственное слово:

— Родители…

Лика все поняла…

Дальше ее память отказывала. Точнее, отказала в тот день. О последующих двух неделях Лика знала только по рассказам Марины. Оказывается, с ней случилась истерика, вызывали «скорую», ей кололи какие-то успокоительные… Марина приехала той же ночью; похороны МВД организовало достойные; благодаря Марининым хлопотам, Лике оставили квартиру и назначили вполне приличную пенсию. Все это решилось быстро, в тот двухнедельный срок. С тех пор пенсия регулярно приходила на Маринин адрес, а насчет квартиры Лику известили, прислав бумагу с печатью МВД. Узнала она со слов Марины и самое страшное — как погибли родители. На встречную полосу вылетел «КамАЗ», и от папиной «Нивы» осталась только задняя часть. Хоронили чету Яценко в закрытых гробах, словно в насмешку над их прижизненной красотой.

Все это Лика узнала позже. Тогда же, обезумев от горя и наркотиков, мало что соображала. Стала относительно приходить в себя только на третьей неделе. Марина взяла ее под свою опеку. Лика механически выполняла домашние дела, ходила в школу, встречалась с друзьями, с Максимом. Но, честно говоря, ей все это было абсолютно безразлично, на все глубоко наплевать, просто Марина говорила, что так надо, а у Лики не было сил возражать.

Когда до нее постепенно стало доходить истинное положение вещей, ее разум начал в совершенно неожиданные моменты кричать: «Нет! Этого не может быть! Это неправда!» И Лика заходилась в беззвучных рыданиях. А то, что тогда поселилось у нее внутри, продолжало там обитать и по-прежнему разрывало когтистой лапой ее маленькое сердце…

На сороковой день Марина повела Лику в церковь. Священник был седой и добрый, как Дед Мороз, с теплым взглядом, мягкими ладонями, и от него исходил приятный и успокаивающий запах ладана. Он внимательно выслушал ее откровения, прерывающиеся рыданиями, а потом начал говорить. И говорил долго. О Боге, о том, что смерть — это не конец, а только начало, о том, что души ее родителей с ней, пусть и незримо, но рядом, о всеобщем воскресении, о Царствии Небесном и о возможной встрече всех там…

До той поры Лика и не задумывалась о таких вещах. Зачем? Да у нее и не было надобности размышлять о Господе Иисусе Христе, об обетованном Царствии, о жизни после смерти. Прежде никто не рассказывал ей об этом. Родители вроде бы признавали наличие высшего разума, называя его туманно судьбой, хотя Лику окрестили еще в младенчестве, мало ли что…

Однако тогда, глядя в выцветшие глаза старого священника, Лика ему поверила. Священник дал надежду на возможную встречу с родителями, и этого ей было достаточно. На какое-то время, пусть ненамного, стало легче.

После сорокодневных поминок Марина настояла на том, чтобы Лика переехала к ним. Аргументов привела много — и то, что ей нельзя оставаться одной; и то, что после школы, которую, кстати, необходимо закончить, нужно учиться дальше; и то, что дом у них большой, места хватит всем; и то, что просто желательно сменить обстановку… Ну и все в таком же духе. Хотя Лике достаточно было сказать: «Собирайся». Слишком мучительно было оставаться там, где все напоминало о потерянном счастье.

Прошло еще два дня, в течение которых Лика приходила в себя. Пережитое воспоминание так сильно уже не мучило, барьер был сломан, а это значило, что у нее появился шанс оправиться. Шок от воспоминаний, которые словно волной накрыли ее на кладбище, прошел на удивление быстро. Уже на следующее утро она почувствовала себя гораздо лучше, хотя и не помнила, как добралась до дома, разделась, легла. Утром открыла глаза и — странное дело — смогла порадоваться погожему деньку за окном.

Никаких ночных кошмаров, никаких приступов истерии, никаких намеков на паранойю. Лика позавтракала и снова уснула, проспав до раннего утра следующего дня. А на этот раз проснулась еще более свежей, даже на удивление бодрой. Мыслей в голове было маловато, зато и воспоминаний — никаких. Лишь изредка сжимало сердце, но это воспринималось как сущие пустяки. Главное, ничего не мучило, и вдруг до невозможности захотелось увидеть девчонок. «Похоже, оживаю», — подумала она, отправляясь в душ. Когда же вышла из ванной и принялась готовить нехитрый завтрак из кофе, яичницы и бутербродов с сыром, пришло окончательное решение: сначала к Насте.

Лика долго и тщательно наводила красоту перед зеркалом. Чего скрывать, хотелось сразить подружку наповал. Чуть-чуть румян, светлые тени, идеальные ресницы, яркая помада… Лика любила прихорашиваться. Не всегда, правда. Порой ограничивалась лишь тушью для ресниц, но уж если бралась за макияж, то наводила его тщательно и по всем правилам. Вообще же предпочитала естественность, исключение составляли яркие оттенки помады, гармонирующие с необычным цветом ее волос.

Лика надела бордовый свитер из ангоры и прямую черную юбку, идеально сидящую на ее ладной фигурке, сунула ноги в черные туфли на довольно высоком каблуке, достала стильную, небольшую плоскую сумочку. Критически оглядев себя в зеркале, осталась довольна. Провела щеткой по густым волосам, предварительно закрученным на крупные бигуди, волосам, которые теперь падали на плечи волнами. Последний штрих — капелька «Dolche Vita» — и туалет закончен. Пора.

«Надеюсь, пожалеть меня у нее не получится», — думала Лика, спускаясь в лифте. Почему-то не хотелось, чтобы именно Настя ее пожалела. Лика вышла из подъезда и гордо подняла голову: «Не надо жалеть меня, Настя».

До Настиного дома было всего два квартала, и Лика решила пройтись пешком, благо, погода стояла солнечная. Прохладный ласковый осенний ветерок приятно обдувал лицо. С удовольствием ощущая его прикосновения, она медленно шла и улыбалась. Просто ей было хорошо. Лика пребывала в безмятежном расположении духа — впервые в этом городе за последние шесть лет. «Что ж, это обнадеживает», — решила она, прислушиваясь к своему состоянию.

У перехода около нее притормозили красные «Жигули». Знакомый парень, высунувшись в окно, указал приглашающим жестом на сиденье рядом с собой. «Почему нет?» — подумала Лика и обошла машину. Парень предусмотрительно открыл дверцу.

— Привет, землячка, — заулыбался он. — Куда путь держим? Может…

— Может, — легко согласилась она и села в машину. Захлопнув дверцу, повернулась к водителю и одарила его такой улыбкой, что парень даже заморгал. Ослепила.

Отморгавшись, он снова улыбнулся, еще более доверчиво и шире. Лика про себя отметила, что улыбка у него какая-то знакомая, по-мальчишески открытая и озорная.

— Лика, — представилась она. — А направляюсь я к «Детскому миру».

— Андрей, — засмущался парень.

«Наверное, не ожидал такого поворота, небось решил, что опять буду злиться», — подумала она.

Он тронул машину с места.

— Как жизнь, Лика? Знаете, а я все время о вас думал…

— Знаю, — кокетливо улыбнулась она и посмотрела на него искоса из-под опущенных ресниц. — А жизнь?.. Ничего, налаживается. Даст Бог, скоро войдет в колею.

— А вы действительно местная? — спросил Андрей, ведя машину, как заметила Лика, намеренно медленно. — Что-то я вас раньше не видел. Мы ведь почти соседи… — Он поймал ее вопросительный взгляд. — Ну, в том смысле, что я тоже в этом районе живу, правда, можно сказать, на самой окраине… — Он замолчал, ожидая ответа, и опять улыбнулся.

— Местная, — кивнула она, возвращая ему улыбку. — Только не была здесь шесть лет.

— Ух ты!.. — парень стрельнул глазами. — Что, сильно изменился наш городок за это время?

— Изменился, — опять согласилась Лика.

— А в каком районе вы жили?

— Да вот в этом и жила, сколько себя помню.

— Понятно… — протянул Андрей. — Потому-то я вас раньше и не видел. Сам-то я здесь всего третий год обитаю. До этого жил на другом конце города, в Заводском.

— Понятно… — в тон ему ответила Лика. — Вот к этому кирпичному дому, пожалуйста. Сколько я вам должна? — повернулась она к нему.

— Что вы, Лика, — начал он, — обижаете… Мы и ехали-то всего ничего. Только вот… — он замялся. Потом все же набрался смелости и, заглянув ей в глаза, спросил: — Телефончик?..

— Этот подъезд, — указала Лика, не реагируя на его просьбу. Машина остановилась. — Спасибо. А насчет телефончика… — Она вышла и перед тем, как закрыть дверцу, наклонилась: — Бог троицу любит! — Затем хлопнула дверцей и чуть не расхохоталась, увидев озадаченное лицо в веснушках. Повернулась и скрылась в подъезде.

Настя открыла дверь сразу, но несколько секунд смотрела на гостью в явном недоумении, соображая, кто бы это мог быть:

— Настя! Настюша! Неужели не узнаешь? — пришла ей на помощь Лика.

— Анжелка! Неужто ты?!

И подружки бросились друг другу с объятиями.

Возвращалась Лика домой только на следующее утро, прокручивая в памяти состоявшуюся встречу.

Да, Настя конечно же изменилась. Стала высокой, статной, крутобедрой. Носит короткую модную стрижку и красит волосы в иссиня-черный цвет, что, впрочем, очень идет к ее молочно-белой коже, карим, практически черным, глазам и пухлым крупным губам. Но чему удивляться? Ведь расстались они, можно сказать, только начиная расцветать, когда еще толком и не ясно было — что и из кого получится. Лика теперь тоже мало похожа на ту шестнадцатилетнюю девчонку…

Анжелка… Настя звала ее так же, как и в школе, но Лика уже успела отвыкнуть от этого имени. Для папы она всегда была Линочкой, для мамы — Анжеликой, для Максима — Энджел. Только Марина звала ее Ликой и потому, вполне естественно, что, переехав к ней, она стала отождествлять себя только с этим именем.

«Да, конечно, Настя изменилась внешне, но характер у нее остался тот же, — думала Лика уже дома. — Тот же неугомонный обалдуй. И откуда только у человека столько энергии? Я всегда ей удивлялась. В школе она умудрялась встречаться с несколькими мальчишками сразу. Причем так, что ни один из них об этом даже не подозревал. Вот и теперь то же самое. Только мальчишек сменили мужчины, которым, похоже, Настя, по большей части, в дочки годится. Никогда не умела ее понять. Какой-то задор и спортивный интерес в отношении противоположного пола. Все слишком просто, слишком быстро и никаких осложнений. Может быть, так и надо жить?»

Добрую часть вечера Настя рассказывала о своих нынешних поклонниках, описывая их социальное положение, недостатки и достоинства, выгоды, которые она имела от каждого из них, их подарков. Лика слушала вполуха, удивляясь про себя, как же у Насти все просто. Как у Цветаевой:

…Взглянул — так и знакомый, Зашел — так и живи. Просты наши законы — написаны в крови…

Впрочем, у Насти так было всегда. Никаких мучений, сомнений, терзаний. У Лики же — наоборот. Слезы, переживания, сожаления, метания из крайности в крайность, долгие мысленные диалоги… Она вспомнила Артура, и это вызвало болезненный отзыв где-то в груди. «Там, где душа», — напомнила себе Лика.

Перечислив всех своих ухажеров, Настя принялась наконец-то за общих знакомых. Тут Лика навострила ушки и стала слушать внимательнее.

— Маруськи в городе нет, — Настя внимательно смотрела на подругу. — Ты, наверное, знаешь. Звонила, да?

— Нет, — откликнулась Лика, уловив в голосе подруги ревнивые нотки. — К тебе первой решила зайти.

— Правильно решила, — назидательно проговорила Настя.

Подруги с минуту изучающе смотрели друг на друга, потом обе рассмеялись, вспомнив прежние времена.

Настя всегда ревновала Лику к Маруське, как она презрительно называла Маргариту, фыркая, тоже мне, мол, королева Марго отыскалась! Ревновала сильно, со ссорами, скандалами, Маргарита же неизменно отвечала на шумную Настину ревность ледяным презрением. А Лика находилась между ними, как между молотом и наковальней. Относительного перемирия девчонки достигли лишь после того, как в десятом классе Маргарита перешла в другую школу. С тех пор они делили Лику так: Насте она полностью принадлежала во время учебы, а Маргарите — вечерами.

Однако, как знала Лика из писем подруг, после ее отъезда, а точнее, после школы, Настя и Маргарита сошлись. Повод для дрязг исчез, а годами культивированная ненависть вдруг вылилась в не менее пылкую дружбу. Обе простили друг другу «ошибки молодости» и признались во взаимной симпатии. Даже письма Лике стали писать совместно. Это было забавно и приятно. Интересно, неужели теперь все вернется на круги своя?

Лика посмотрела на Настю после того, как они благополучно отсмеялись, и хотела задать ей этот вопрос, но подруга ее опередила.

— Не знаю, — ответила она на Ликин взгляд. — Как получится. Надеюсь, что нет.

Лика коротко кивнула.

«Итак, — подытожила Лика, выходя дома из душа, — значит, Маргариты в городе нет. Уехала с мужем в командировку. Вернуться должна на днях. Ну что ж, подождем»… Она прошла на кухню, решив поставить чайник и сделать пару бутербродов. Глаза слипались. Не помог даже контрастный душ. Ведь легли уже под утро. Но и в постели никак не могли угомониться. Вспоминали о школьных проказах, делились планами на будущее. В итоге, когда Людмила Алексеевна, Настина мама, пришла будить дочь на работу, обе еще и не думали засыпать. Насте и пришлось идти в свою контору в темных очках, поскольку даже после тщательной «косметической обработки» тени под глазами от бессонной ночи были видны. Ну, ничего, надо полагать, что ее поклонники — а Настя работала секретарем в одной из строительных компаний, — это переживут, усмехнулась Лика, наливая себе кофе.

Она поставила кружку на стол и села. Что там Настя говорила про Макса? Был женат, через год развелся. «Пошел-таки в армию, но только после того, как папочка выхлопотал местечко у себя под боком, а то ведь, не приведи Господи, в Чечню пошлют», — это было сказано Настей с изрядной долей сарказма. Отслужил. Теперь вот замдиректора какого-то частного охранного предприятия. «Легальный бандит», — опять Настино выражение.

Да, похоже, у Максима судьба тоже сложилась совсем не так, как он хотел. Лика задумалась. Может быть, все-таки позвонить ему? Настя вручила Лике его визитку со словами:

— На вот, держи. Только предупреждаю, Макс сильно изменился за это время. И, как мне кажется, далеко не в лучшую сторону. Впрочем, судить тебе. Ты у нас всегда была умницей, так что сама разберешься. Но мне он, если честно, сейчас совсем не по душе. Хотя… Тебя он любил, как я помню. Может, и сейчас любит. Кто его знает? Чужая душа — потемки… А у нас с ним, если помнишь, отношения всегда были не ахти какие.

Лика удивилась столь пространной речи — подобные экивоки были отнюдь не в Настиной манере выражаться, — но визитку взяла и теперь вот смотрела на нее, вертя в пальцах и попивая кофе.

Так звонить или нет? Пожалуй, надо бы позвонить. Только не сегодня — сейчас у нее нет сил. Да и желания, наверное, тоже. Поэтому Лика, не допив кофе и не позавтракав, отправилась спать, справедливо рассудив, что утро вечера мудренее. «В данном случае наоборот, — поправила она себя, забираясь под одеяло. — Посплю, а позже решу, звонить ему или пока подождать».

Однако жизнь, как известно, обычно вносит в человеческие планы свои коррективы. Ликины нервы, начиная отходить от затяжного стрессового состояния, потребовали полноценного отдыха. Поэтому она проспала ни много ни мало до следующего утра. Чему сама, открыв глаза в начале девятого, несказанно удивилась. «Вот это да, — подумала она. — Здорова я, оказывается, спать». Однако вчерашняя дилемма не забылась.

«Конечно, — тут же начала Лика разговор с самой собой, — я позвоню Максу. И, наверное, позвоню сегодня же… Но, во-первых, еще слишком рано. А во-вторых, сегодня суббота и его просто-напросто может не оказаться ни на работе, ни в городе… Мобильный, конечно, тоже имеется, но отрывать его… Ладно. Позвоню. Но часов в двенадцать… А сейчас еще немного поваляюсь»… — сказала она себе и повернулась на другой бок, с удовольствием потянувшись.

Только «коррективы» на этом не закончились. В одиннадцать позвонила Настя и заговорщическим тоном сообщила, что приехала Маруська, а потому Лика должна быть готова через час.

— Ты сказала ей? — спросила Лика, чувствуя, что начинает волноваться перед предстоящей встречей.

— Что ты! — возмутилась Настя. — Я только велела ей накрыть стол. Мол, ее ждет сюрприз.

— Хорошо, — выдохнула Лика.

Через час она была готова: синие джинсы, белый шерстяной свитер с высоким воротником, спортивные туфли и небольшой рюкзачок. Это на Настю можно было произвести впечатление шмотками, а Маргарита, насколько помнилось Лике, никогда не уделяла пристального внимания вещам. При встрече с человеком Марго всегда смотрела ему прямо в глаза. «Глаза — зеркало души». В это она верила свято. И действительно, удивительное дело, ошибалась в людях гораздо реже, чем ее школьные подруги. И никогда не общалась с теми, чьи глаза ей не нравились. Тут Марго была принципиальна и непримирима. Ничто не могло повлиять на ее однажды составленное о человеке представление. А как же история с Настей? Как сказал кто-то из древних мужей: «Нет правил без исключения». Ну вот, Настя и стала этим исключением. Единственным, можно сказать.

Из них троих Марго всегда была словно бы чуть-чуть постарше. Нет, не умнее, а, пожалуй, мудрее. Поэтому даже в юном возрасте выглядела серьезной и какой-то значительной. При разговоре она не отводила глаз, не ерничала и высказывалась довольно прямо. А взгляд у нее был непростым — казалось, смотрит прямо в душу. Этот взгляд немногие умели выдерживать, и с теми, кто пасовал, Рита особенно не церемонилась. У Лики это иногда вызывало протест. Она пыталась доказать, что если человек не выдерживает такого проницательного взгляда, это вовсе не означает, что он — плохой.

— Может, и не плохой, — нехотя соглашалась Рита, — но явно что-то скрывает. И мне это не нравится.

— Но, послушай, — продолжала заступаться Лика, — так ведь нельзя. Ты хотя бы давала людям второй шанс, это же неправильно, делать такие скоропалительные выводы…

— Первое впечатление меня не обманывало никогда, — не без апломба обычно реагировала Рита, и Лика терялась, потому что против этого ей возразить было нечего.

Глаза у Марго темно-синие. Такие синие, что временами кажутся черными. Да и вообще внешность у нее замечательная. От слова «замечать». Светлые, пшеничного оттенка волосы, аккуратный носик, небольшие губы, бледно-золотистая кожа, правильный овал лица. Ее можно было бы назвать милой, если бы не эти ее большие, внимательные, почти немигающие глаза, которые словно бы жили на ее лице своей отдельной жизнью.

В записных красавицах Марго никогда не числилась. Хотя, объективно, она была более красива, чем Настя или Лика. Но… мужчины, как известно, начиная буквально с раннего возраста, красоте лица предпочитают легкий и веселый нрав. А вот именно его у Маргариты и не было.

«Интересно, какая она сейчас», — подумала Лика. Посмотрела на часы. Настя задерживалась. Ах, ну вот, наконец звонок в дверь. Лика открыла.

— Привет, — Настя шагнула в квартиру, чмокнула Лику в щеку. — Готова? Дай посмотрю, — окинула она подругу придирчивым взглядом. — Да, мы сегодня обе скромные…

Сама Настя была одета в прямые черные брюки и серый однотонный жакет из ангоры. Минимум косметики, как успела заметить Лика, тоже, впрочем, не особенно старавшаяся перед зеркалом.

— Насколько я помню Маргариту… — начала было она.

— Да, да, да! — перебила Настя. — Безусловно! На шмотки Маруську не разведешь, и рядиться перед ней в бесподобные наряды — бессмысленно. Чего доброго, еще заставит пойти переодеться, а уж о том, что при этом обязательно что-нибудь такое ляпнет, что вещь сразу разонравится, и говорить нечего! В этом она нисколько не изменилась, — хохотнула Настя и потянула Лику за рукав. — Обзывается только.

— Обзывается? — не поняла Лика.

— Ну да, — кивнула Настя. — Представь, купила я тут себе платье… О, такое платье! — Она закатила глаза к потолку. — В дорогом магазине купила вечернее, о каком всегда мечтала, я тебе его как-нибудь покажу. Так вот, платье это насыщенного алого цвета. Я соответственный макияж навела, а мы в тот вечер с Маруськой и Вадимом, ее мужем, собирались посидеть в каком-нибудь приличном заведении. Ну, я и постаралась, хотела произвести впечатление, так сказать. Произвела, — Настя страдальчески поморщилась. — Она меня обласкала. Увидела и говорит, ты, мол, сегодня какая-то матрешка расписная! Комплимент сделала, — ядовито резюмировала Настя. — Если бы я ее характер не знала, настроение испортилось бы окончательно и бесповоротно.

— А так не испортилось? — поинтересовалась Лика.

— Да нет, с нами же Вадим был и его друг, так те начали ей возражать и сыпать такими комплиментами, каких я сроду не услышала бы, если бы не эта «матрешка». Но ты готовься, если что, — предупредила она Лику.

— Ладно, — улыбнулась та в ответ.

Маргарита, выйдя замуж два с половиной года назад, переехала к мужу, в центр города. Пока добирались на маршрутном такси, Настя все щебетала о своем новом поклоннике. В должности секретаря она действительно оказалась на своем месте. Очень уж ей нравились все эти ухаживания, шоколад, конфеты, цветы, флирт, приглашения «где-нибудь посидеть в приятном местечке».

Лика, как обычно, слушала не слишком внимательно, размышляя о Маргарите. Ей очень хотелось бы прийти к Рите одной. Она помнила, что раньше облегчить свою душу могла только перед ней. Прежде Рита была, можно сказать, Ликиным духовником, а вот как сложатся отношения сейчас? Настя, например, даже не спросила толком, как у нее, Лики, дела? Как душевное состояние? Как ей вообще живется? Ее вполне удовлетворяли расплывчатые формулировки. Лику это в общем-то тоже устраивало, поскольку особой, интимной близости между ними никогда и не было, но все же будет жаль, если и Рита поведет себя так же. «Изменилась ли она так же сильно, как и мы?» — не без волнения думала Лика.

Наконец подруги добрались. Заглянули в ближайший магазинчик, купили бутылку вина и конфеты. Вошли в обычный подъезд обычной панельной девятиэтажки, поднялись на третий этаж, и Настя скомандовала, собираясь позвонить в дверь:

— Отойди от глазка. Спрячься и не вздумай показываться раньше времени. Сюрприз так сюрприз.

После непродолжительной трели дверь открылась.

— Привет, Маруся, — проворковала Настя.

— Привет, — услышала Настя спокойный знакомый голос.

— Ну, Маруся, готова ли ты к моему сюрпризу? — спросила Настя учительским тоном.

— Готова… — смиренно отозвалась Маргарита.

— Тогда получай, — и Настя вытащила из-за двери Лику.

Удивительно, но Маргарита узнала ее сразу и протянула к ней руки:

— Анжелка… Ты вернулась…

Обнимая Риту, Лика почувствовала, как по ее щекам потекли горячие слезы.

— Ну вот… Слезы они льют… Дайте хоть войти человеку, — проворчала Настя где-то за спиной.

— Настя, бесенок, дай хоть минуту покоя! — шутливо попросила Рита, потом немного отстранилась от Лики, осмотрела ее и добавила: — Добро пожаловать домой.

— Спасибо, Рита, — только и смогла пробормотать Лика в ответ, опасаясь, что снова заплачет.

— Заходи, мелкий бес, — сказала Рита Насте.

— Спасибо за приглашение, — язвительно отозвалась та. — А то вот, поди ж ты, они плачут от радости, а ты за свой сюрприз получай «мелкого беса». Иными словами — за наши же плюшки — нам же маслом по спине! — продолжала ворчать Настя, разуваясь в прихожей. — Хоть бы поблагодарила… Куда там!.. — Она в сердцах махнула рукой и пошла в комнату.

— Спасибо, Анастасия Александровна, — чуть ли не в голос отозвались подруги.

Настя обернулась, окинула их взглядом, словно рублем одарила, и хмыкнула:

— То-то же!

Подруги не выдержали и тут же рассмеялись, Настя присоединилась к ним.

А глаза у нее те же, размышляла Лика, наблюдая за тем, как Рита собирает на стол. И вообще, она очень мало изменилась. Такая же стройненькая девичья фигурка, та же приверженность к максимально простым и удобным вещам спортивного покроя, даже прическа под каре прежняя.

— И опять нет повода не выпить, — хохотнула Настя. — Маруся, ты с нами хлопнешь? Пять капель, Маруся? — заканючила она, жалостливо заглядывая Рите в глаза.

— Ладно, — сдалась та, — хотя… ты ведь знаешь, что я не пью.

— Знаю, знаю. Но дело-то святое. Небось не каждый день приезжают люди, которых ты не видела шесть лет, верно? Да и какие люди!.. — Настя лукаво посмотрела на Лику.

— Ох, молчи уж лучше, — вздохнула Рита. — Кого угодно сможешь уговорить, — Настя довольно ухмыльнулась и стала разливать по бокалам вино. — Знаешь, — обратилась Рита к Лике, — я ведь, признаться, думала, что Настька очередного жениха мне на смотрины ведет.

— Тебе? — не поняла Лика.

— Ну да, — вмешалась Настя, — чтобы Маруся ему в глаза посмотрела.

Лика тихо засмеялась.

— И часто она их к тебе водит?

— Часто, — Рита бросила на Настю по-театральному недовольный взгляд. — Куда как часто, я бы сказала. Регулярно, два раза в месяц. И все новых.

— Ну и как результаты? — Лика пыталась сделать серьезный вид, но губы так и складывались в улыбку.

— А никак, — несколько демонстративно пожала плечами Рита. — Я ей, балбеске, вдалбливаю, что, мол, мое мнение, оно и есть только мое. Довольно предвзятое…

— Не скромничай, — перебила ее Настя. — Сама сказала, что скоро и у меня появится мужчина. Конкретный. Тот самый.

— Ну да, он и появится. Должен же когда-нибудь… — посмотрела Рита на подругу с преувеличенным укором. — А ты вместо того самого всех подряд цепляешь.

— А как же иначе? — удивилась Настя. — Как же еще я узнаю, что это он?

— Да просто, — отмахнулась Рита. — Глупая ты еще. Об этом не спрашивают. Об этом сердце само скажет. Правда ведь, Лика? — Рита заглянула ей в глаза.

— Правда, — кивнула та. И ей вдруг показалось, что Рита знает о ее боли, об Артуре.

— Ну ладно. Значит, сердце скажет, — сдалась Настя и подняла бокал. — Ну, за сердце, чтоб его…

— За встречу, Настя, — мягко поправила ее Рита.

«И за сердце, — добавила про себя Лика. — За то, чтобы мое сердце наконец успокоилось и перестало истекать кровью».

Затем разговор благополучно перешел к воспоминаниям. А как же? Смеялись от души над своими детскими проказами, проблемами, которые тогда казались не то что неразрешимыми, но порой и настолько глобальными, что сравниться с ними мог только Балканский кризис, да и то не всегда.

— А вы помните, девчонки, — спросила Настя, — как мы начали курить, на дискотеке в седьмой школе? Да, кстати, давайте покурим, — она протянула Лике пачку, потом спохватилась: — Ах, да. Ты же у нас не куришь… Ну, тогда мы с тобой, Маруся… Давайте, как говорится, закурим, по-нашему, по-бразильски…

— Мне нельзя, — твердо ответила Рита.

— Ты что, заболела? — встревоженно спросила Настя и уставилась на подругу.

— Тяпун тебе на язык, — загадочно улыбнулась Рита. — Я беременна.

— Вот это да! — чуть ли не в голос воскликнули подружки.

— Счастливая ты, Маруська, — вздохнула Настя. — И замужем, и маленького ждешь… Не то что мы с Анжелкой…

— Это же так здорово, — тихо сказала Лика.

— Конечно, никто и не спорит, — Настя встала и пошла на кухню. — Травить беременную мамашу не буду.

— Дверь закрой! — крикнула ей вслед Маргарита.

— Слушаюсь и повинуюсь, — откликнулась уже из кухни Настя.

Оставшись вдвоем, подруги молча посмотрели друг на друга.

— Давно не куришь? — спросила Рита, глядя загадочными глазами Лике прямо в душу.

— Второй год. А ты совсем не пьешь?

— Не люблю, — пояснила Рита. — Но мы все о чем-то не о том, верно? — она улыбнулась.

— Верно, — кивнула Лика, немного помолчала и спросила: — Рита, ты счастлива?

— Да, — Рита погладила Лику по руке. — И ты тоже будешь счастлива, поверь мне.

— Очень хотела бы, — вздохнула Лика, чувствуя, как предательский комок подступает к горлу. — Очень. Но сомневаюсь…

— Зря. Сомнения — это дьявол.

— Да, — снова вздохнула Лика. — Я вот, знаешь, так хотела тебя увидеть и так боялась…

— Вот видишь, твои сомнения оказались совершенно напрасными. Не так страшен рогатый, как его малюют, — улыбнулась Рита.

— Ты права, — Лика пожала подруге руку. — Я очень скучала, Рита.

— Я тоже, — ответила она.

— Рит, давай встретимся без Насти. Мне так много нужно тебе рассказать…

— Конечно, — кивнула Рита. — Теперь мы будем встречаться так часто, как только ты захочешь, — она ласково улыбнулась.

На пороге появилась Настя.

— Маруська, Анжелка, знаете, кого мы упустили в наших воспоминаниях? — она удобно расположилась в кресле. — Что за чудо у тебя мебель! — похвалила Настя, а потом договорила: — Максима…

— Ты ему еще не звонила? — спросила Рита.

— Нет, — покачала головой Лика.

— Я ей сказала, — тут же заявила Настя, — что он изменился и стал хуже, чем был. Чего только стоила эта его женитьба на той белобрысой кнопке! — фыркнула она и мечтательно продолжила: — Да и вообще, какой парень был, а каким стал! — закончила уже негодующе.

— Маруся, скажи?!

— Да, безусловно, — усмехнулась Рита и уже серьезнее, глядя на Лику, добавила: — Не знаю. Я думаю, все мы меняемся. Однако перемена в Максиме и меня не радует… Он всегда был этаким супергероем, а теперь стал супергероем со знаком «минус». Я очень надеюсь, что ошибаюсь, Анжела, но… Одно я знаю твердо, он очень переживал, когда ты уехала, а потом твое молчание его и вовсе доконало…

— Но ты же понимаешь… — начала было Лика.

— Я понимаю, — кивнула Рита, перебив ее, чтобы избежать банальных объяснений. — И Настя вот понимает, а он не понял. Не смог, наверное. Или — не захотел. Он очень любил тебя, Анжела. И решил, что ты его предала. Но, сдается мне, Макс и сейчас все еще хранит эту любовь в своем сердце.

— И я ей о том же говорю, — вставила Настя.

— Хорошо, я ему позвоню, — согласилась Лика, понимая, что ее голос звучит как-то обреченно.

— Только не думай, что мы настаиваем, — Рита коснулась ее руки, — ты девочка взрослая, сама решай.

— А я уже решила.

Остаток вечера прошел за рассказами о том, как они жили все это время. Лика повторила примерно то же, что говорила Насте, за исключением каких-то отдельных эпизодов. Общая картина при этом вырисовывалась весьма радужная. Рита понимающе кивала. В одиннадцать часов Настя спохватилась, что завтра приглашена на пикник и пора возвращаться домой. Рита предложила Лике остаться, но Настя так энергично запротестовала, что подруги ей без лишних слов уступили. Насте вообще легче было уступить, чем доказывать, что она не права. Простились в дверях:

— До скорой встречи, Анжелочка, — поцеловала Рита Лику.

— До скорой.

Лежа в постели, Лика думала о том, что она рада за Маргариту. Ей повезло, и Рита сама это признавала. После школы она поступила в университет на романо-германский факультет. На втором курсе познакомилась со своим будущим мужем, Вадимом, Он тогда открывал ту самую фирму, в которой Настя теперь работает секретарем. Познакомились они на улице, просто шли друг другу навстречу. А уже через пол года сыграли свадьбу. Вадим, встав на ноги, передал бразды правления своему компаньону, а сам занялся налаживанием, скажем так, международных контактов.

Полтора года назад открылось совместное российско-германское представительство строительной компании. Строили в основном коттеджи. Дело шло, да и сейчас (тьфу-тьфу-тьфу!) идет хорошо. Беженцев из различных районов необъятной родины предостаточно, а немецкие коттеджи недороги, просты, надежны и строятся довольно быстро. Сейчас Вадим остался в Дрездене — не закончились переговоры по открытию дочерней компании, которая будет выпускать строительные материалы. А Рита, по ее собственному признанию, вернулась по двум причинам. Во-первых, беременность, а во-вторых, как она сказала, что-то ее сюда тянуло.

— Анжелка! — догадалась Настя, и Рита не стала спорить.

Мысль, с которой Лика уснула, была по-настоящему обнадеживающе-приятной: «Хорошо, что я приехала».

Естественно, что уже на следующий день Лика вернулась к Рите. Они долго сидели и рассказывали друг другу о всех своих радостях и горестях, о том, как скучали друг без друга, как обе рады этой встрече. Словом, вполне понятные и уместные разговоры двух подруг, которые не виделись, можно сказать, целую вечность. Шесть лет в столь молодом возрасте — это действительно очень большой отрезок времени. Отрезок, в который может уложиться очень много.

— Чем же ты думаешь заниматься? — спросила Рита, когда разговор коснулся планов на будущее.

— Искать работу, разумеется. Правда, не знаю, какую работу в нашем городишке может найти искусствовед, — Лика невесело усмехнулась.

— Ладно, что-нибудь придумаем. А как с личным?

— Да никак, — Лика опустила глаза и смутилась. — Рит, давай об этом в другой раз, можно?

— Можно, конечно, — улыбнулась Рита.

И разговор вновь пошел сам собой. Лика даже о своем возвращении рассказала всю правду. А вот об Артуре почему-то умолчала. Ей не хотелось вспоминать о нем сейчас, а потому она обошлась общей фразой:

— Несчастная любовь…

Рита слушала внимательно, не перебивая, словно читая взглядом, в ее сердце то, что Лика упускала из виду.

— Знаешь, Рита, а я ведь стала в церковь ходить.

— Ну и славно, — улыбнулась та. — Я тоже хожу. Хочешь, вместе сходим?

— Да, конечно, — благодарно улыбнулась Лика в ответ. — Знаешь, все это было так сложно… У меня тогда в жизни был, можно сказать, черно-белый период… И вообще… — Она замолчала.

— Анжела, не можешь сейчас говорить — не надо. Пути Господни действительно неисповедимы. Времени у нас будет теперь предостаточно. А разговоры о вере, на мой взгляд, требуют особого душевного настроя. Согласна? — Лика кивнула. — Поэтому не насилуй себя, когда придет время — выскажется все само собой.

— Спасибо, Рита, — вздохнула Лика.

— И тебе спасибо.

Лика, вполне успокоенная и умиротворенная встречей и настоящим, доверительным разговором с Ритой, уснула в уютных и теплых объятиях роскошного дивана, похожего на белое пушистое облако. Уснула, зная, что в соседней комнате спит Рита, человек ей близкий и дорогой, ее лучшая подруга, а теперь будто и не подруга даже, а сестра, чувствуя себя защищенной, и только сейчас, пожалуй, начиная осознавать, что действительно вернулась домой… И еще, веря, что, возможно, и ей тоже еще улыбнется то самое, пресловутое земное счастье.

Максим позвонил сам. В понедельник. Лика едва успела войти в квартиру, вернувшись от Риты, как раздался телефонный звонок.

— Энджел, — выдохнул он в трубку. — Энджел, ты правда вернулась? — Тон у него был такой, словно от Ликиного ответа зависела его дальнейшая судьба.

— Да… — у нее екнуло сердце. — Да, я вернулась…

— Почему же ты не звонила, Энджел? — в сдавленном голосе звучало больше мольбы, чем упрека.

— Прости, Максим, — чуть слышно ответила Лика. — Я боялась…

— Чего? — удивился он.

— Тебя, себя, того, что было, что могло бы быть, что будет… — не совсем уверенно произнесла она.

Максим выдохнул, затем снова набрал воздуха и спросил:

— Ты хочешь, чтобы я приехал? — напряжение в его голосе достигло предела, казалось, что даже трубка в Ликиной руке накалилась, еще немного и расплавится. Он ждал ее ответа, затаив дыхание, она тоже замерла. Потом неожиданно четко ответила:

— Да, я очень хочу, чтобы ты приехал. — Лику действительно охватило непреодолимое желание видеть этого человека, словно теперь ее жизнь зависела от этого.

— Я буду через три часа, — выдохнул Максим, и его голос потеплел, а напряжение спало. Трубка в Ликиной руке не расплавилась. — Хорошо, Энджел?

— Хорошо, — отозвалась она и нажала на рычаг.

Лика еще немного постояла у телефона, прислушиваясь к противоречивым ощущениям внутри себя. Максим… Каким она его увидит?.. Она тряхнула головой. Всего три часа, а сколько надо успеть! Лика пошла в душ.

Максим обратил на нее внимание, когда Лика перешла в девятый класс. За то лето, проведенное, как и полагается, в пионерском лагере — тогда уже, конечно, не в пионерском, но назовем по старинке — она заметно вытянулась, загорела. У нее была короткая стрижка, она носила джинсы, что придавало ее еще не вполне оформившейся фигурке очаровательное «мальчишество».

Два месяца Максим, сталкиваясь с ней в школьных коридорах, смущал Лику своими прямыми, внимательными взглядами, под которыми пробуждающаяся в ней женщина буквально трепетала. Два месяца его лицо не давало ей спокойно спать по ночам. Еще бы! Максим был мечтой всей школы. Высокий, со спортивною фигурой, светлыми волосами, зелеными глазами и практически классическими чертами лица. К тому же еще и гордость района, баскетболист и пловец. Девчонки, начиная, наверное, лет с тринадцати, зачарованно провожали его взглядами, а потом, сбившись в стайки, шептались. А мальчишки обсуждали все его броски, заплывы и почитали за везение, если Макс обращал на кого-то из них внимание и просил оказать какую-нибудь услугу, не важно, мяч ли подать или подержать его сумку. Что и говорить, Максим был знаменитостью, и Лика была далеко не единственной девушкой, в чьих грезах присутствовал его образ.

Впрочем, Лика от всех таила свои страдания, даже от Риты. И пыталась себя обмануть. Ей очень не хотелось сливаться с толпой его многочисленных поклонниц. А потому делала вид, что ей на Максима просто наплевать и вообще он не в ее вкусе. Но, оставаясь наедине с собой, нет-нет да грустила и думала, что если уж Макс не обращает внимания на Настю, тоже знаменитую, хотя и в узких кругах, то ей-то и вовсе никогда ничего не обломится. И надеяться не на что. Тем более что в своей школе Макс романов не заводил. Поддерживал имидж недосягаемой звезды. Поговаривали, будто ему нравятся спортивные девушки, в частности некая особа по имени Ирина, якобы занимающаяся с ним вместе плаванием. Конечно, никто эту Ирину не видел, но слухи о ней ходили довольно упорные.

— Эх, — периодически постанывала Настя, — ну почему я еще такая соплюха! Макс только поэтому на меня серьезных видов не имеет. Хотя как он смотрит! Но пока ведь дорастешь до того самого возраста, он уже школу закончит, и ищи его тогда, как ветра в поле, — сетовала она.

— Но ты ведь живешь с ним в одном районе… — пыталась подбодрить подругу Лика. Хотя и она прекрасно понимала, что Макс слишком хорош для того, чтобы быть явью. Он оставался нереальной мечтой, мальчиком с обложки. Вот закончит школу, и не будет у них возможности видеть его ежедневно. Таким Максим был для Лики и ее подруг. До той самой дискотеки, устроенной где-то в середине ноября.

— Девушка, позвольте пригласить вас на танец, — прозвучал знакомый сочный голос за спиной Лики.

Она удивленно повернулась, неужели это он ей? Растерянно поискала глазами подруг. Настя танцевала с Сережкой и при этом умудрялась делать ей недвусмысленные знаки, иди, мол, чего встала как вкопанная. Рита сидела неподалеку, о чем-то болтая с высоким черноволосым парнем. Она тоже перехватила Ликин испуганный взгляд и ободряюще кивнула. Максим терпеливо ждал, однако сделал какое-то непонятное движение рукой, и Лика, наконец, опомнилась. Что же она, и правда, стоит, как неживая? Ведь он же может просто уйти!

Уйти и больше никогда не подойти!

— Позволю, — поспешно пролепетала она, все еще не веря собственному счастью.

Максим взял ее под локоть и провел в круг танцующих пар. Положил руки ей на талию, и Лике ничего не оставалось, как положить свои ладони ему на грудь. Он медленно и уверенно вел ее в танце, двигаясь с мягкой и расслабленной грацией, а Лика была словно деревянная. Уткнувшись взглядом в орнамент его свитера, не могла сосредоточиться ни на чем, кроме его рук, обвивающих ее талию.

— Ты что, боишься меня? — Максим наклонился к ее уху, и в его голосе прозвучала легкая насмешка. — Я что, такой страшный?

— Нет… — только и смогла выдавить Лика, у которой пошла голова кругом только от того, что она, наконец, почувствовала его близость. Точнее, осознала.

— Неужели? — удивился он. — Тогда отчего же у тебя такой вид, как у ягненка, который попал в лапы серого волка?

Лика подумала, что Максим ведет себя как заправский Дон Жуан, прямо как в книге про ее тезку, маркизу ангелов. Наверное, он ее тоже читал. Эта мысль помогла вернуться к действительности, и она подняла к нему лицо. Максим улыбался. Лика неуверенно улыбнулась в ответ.

— Так-то лучше, Энджел, — сказал Максим. — Я ведь не ошибся, это тебя зовут Ангелом?

— Энджел, — повторила Лика, словно пробуя новое имя на вкус. Так ее еще никто не называл. Она глянула на Максима, он улыбался так уверенно, что Лика из непонятно откуда появившегося вдруг упрямства вздернула подбородок и строго сказала: — Меня зовут Анжеликой.

— Анатольевной Яценко, — продолжил Макс и кивнул. — Я знаю. Но я буду тебя звать Энджел. Если, конечно, ты не возражаешь… Ты ведь не возражаешь? — спросил он, заглядывая в ее глаза. И констатировал: — Ты не возражаешь.

Лика не возражала ни против странного имени, ни против того, что парень, давший ей это имя, пошел ее провожать, ни против того, что он назначил ей свидание на следующий же день, ни против легкого поцелуя на прощание. Не возражала просто потому, что у нее на это не было сил.

Вся школа завидовала ей. У девчонок зависть была черная, у мальчишек — белая. Последние примешивали к этому уважение, от чего зависть первых становилась еще чернее. Три месяца школа судачила только о Лике с Максимом. Девчонки ждали, когда он ее бросит и гадали, кто же станет его следующей пассией, втайне надеясь, что теперь-то Максим изменит своему правилу — не заводить романов в школе. Даже Настя иногда не выдерживала.

— И когда вы с ним разбежитесь? — порой вырывалось у нее.

— Никогда, — безмятежно отвечала ей Лика с торжествующей улыбкой. — Никогда, Настенька.

Тогда Лика действительно в это верила. Максим был очень хорошим, нежным, милым и так здорово умел ее веселить. Он оказался даже лучше, чем она его себе представляла, и относился к ней трепетно, как к хрупкому цветку. Наверное, он ее любил. Она это чувствовала, даже знала. В его взглядах, словах и жестах всегда, всегда, сколько помнила Лика, была тихая нежность. Ничем не прикрытая, а оттого еще более удивительная, поскольку в компаниях Максим слыл заводилой и шалопаем. Но когда он оставался с ней, то становился тих и нежен. И Лика платила ему тем же. Она любила его со всем пылом первого чувства. Практически беззаветно.

У Макса было три страсти: Энджел, спорт и дети. После школы он поступил в педагогический институт и мечтал о том, что будет работать физруком, вести группу по плаванию, женится на ней, и у них будет два мальчика и две девочки. Он был настолько реалистом, что никакие посулы его тренера по плаванию не могли раззудить в нем тщеславия. Карьеру в спорте он не собирался делать дальше, полагая, что талантливых пловцов хватает и без него, так что выигрывать заплывы есть кому. А вот создать за него семью не сможет никто, и потому он спокойно жертвовал возможной спортивной карьерой ради будущего семейного уюта. Звезд с неба Макс не хватал, хотя успех в спорте давался ему без особого труда. Кстати, возможно, поэтому он сознательно и отказывался от спорта, хотя, на самом деле, несмотря даже на его показной альтруизм, нельзя было бы назвать его человеком без амбиций, без честолюбия. Просто Максим вполне мог удовлетворить свое честолюбие иначе. Менее кровавыми способами. Поэтому из всех своих страстей и ставил на первое место Энджел. В этом было меньше всего опасности потерпеть фиаско. И меньше всего риска. Энджел не могла ему изменить, считал Максим. И справедливо считал. Энджел ему изменить не могла. А Лика?..

Она вздохнула и еще раз осмотрела себя в зеркале. Цвет сшитого Мариной платья, длиной до щиколотки и без рукавов, замечательно сочетался с ее глазами. Волосы Лика убрала в высокую прическу, выпустив на волю несколько кокетливых прядок над висками и по шее. Вроде все на месте, даже Маринин подарок на совершеннолетие — золотой браслетик. Лика осмотрела себя еще раз от завитых локонов до кончиков туфель. Отвернулась от зеркала и принялась ходить по комнате туда-сюда, нервно покусывая губы и потирая руки.

Все было готово. И стол, и хозяйка. Но где же гость? Лика подошла к окну и выглянула. Во двор въехал черный джип и остановился у Ликиного подъезда. Она с интересом пронаблюдала, как из машины выгрузился — а иначе и не скажешь о таком детине — высокий светловолосый парень и окинул взглядом окна.

Максим, узнала его Лика, отшатнулась от окна и почувствовала, как похолодело что-то внутри. Неужели она и в нем разочаруется? Да, теперь поздно думать об этом, но ей почему-то стало не по себе. Появилась даже крамольная мысль ему вовсе не открывать. Она опять подошла к окну и снова осторожно выглянула. Двор был пуст. Значит, сейчас Максим придет. Сколько ему нужно времени, чтобы подняться? А может, он ее не видел и тогда еще не поздно дать задний ход?..

«Поздно, — сказала она себе. — Не паникуй. Может, не все так страшно. В конце концов, мы любили друг друга. И кто знает, может быть, любовь в его душе и моя память о ней способны совершить маленькое чудо?»

В дверь позвонили. Лика осторожно подошла к ней, глянула в зеркало, отметив собственную бледность, что не удивительно при данных обстоятельствах. Потом глубоко вздохнула, посчитала: «Пять, четыре, три, два, один, ноль»… И открыла.

Максим стоял на пороге. В одной руке чудовищного размера пакет, а в другой — букет нежно-розовых роз. Никак не меньше дюжины, прикинула Лика и, вздохнув еще раз, подняла на него глаза.

— Господи! — простонал Максим и, словно обессилив, прислонился к стене. — Господи, Энджел, так нельзя.

— Как? — оторопела она и добавила: — Входи…

Максим закрыл глаза, шагнул в прихожую, которая, как в прежние времена, сразу же стала маленькой, тесной, поставил пакет на пол и снова прислонился к стене.

— Так, Энджел, — он открыл глаза во всю ширь и медленно, очень медленно осмотрел ее сверху до низу. Лика ощутила его взгляд каждой клеточкой и затрепетала под ним, удивляясь и смущаясь одновременно. — Потому что нельзя быть на свете красивой такой. Знаешь песню? — Максим был все еще бледен и растерян. — Прости, сказал пошлость, — он легко пожал плечами, видимо, начиная приходить в себя. — Я, конечно, думал, что ты стала настоящей красавицей, но… Скажи мне, Энджел, ну почему ты так непростительно, неправдоподобно красива?! — с каким-то отчаянием спросил Максим, бросил цветы на столик и притянул Лику к себе. Он сжал ее в объятиях и начал горячо шептать. — Господи, я так долго мечтал об этом! Я уже даже и не мечтал! Ты всегда была для меня единственной! Я думал, что потерял тебя навсегда! И теперь… — голос у него сорвался, и Лика поняла, что надо срочно вырываться из его жарких объятий.

— Не надо, Максим, — относительно твердо проговорила она. — Не надо сейчас.

Он глубоко, судорожно вздохнул и… разжал руки. Лика тут же сделала несколько шагов в сторону и опустила глаза. Конечно же повисла напряженно-выжидательная пауза.

— Да, извини, — тоже относительно спокойно произнес Максим. — Это тебе, — он протянул ей цветы.

— Спасибо, — ответила Лика и поднесла букет в лицу, затем улыбнулась. — Ну что мы как не родные? Идем.

Пока она занималась цветами, Максим выкладывал на стол продукты.

— Зачем это? — удивилась Лика, увидев выросшую на столе гору баночек и пакетов. — Неужели ты думал, что мне тебя угостить нечем?

— Нет, — смущенно улыбнулся Максим, — нет, конечно, просто…

— Понятно, — протянула Лика. — Привычка, значит, такая.

— Энджел… Энджел, ну не обижайся… Здесь ведь все, что ты любишь… Любила, по крайней мере… — Он как-то умоляюще посмотрел на нее.

— А ты помнишь, что я любила? — снова удивилась Лика.

— Ну конечно же! — воскликнул Максим и стал перечислять, загибая пальцы. — Горький шоколад, бананы, креветок, кальмаров, копченую курицу, миндаль, «Птичье молоко»…

— Достаточно, — остановила его Лика. — Спасибо, Максим, извини, я не хотела тебя обидеть…

— Тебе это и не удастся, — серьезно сказал он, затем приблизился, видимо, снова желая обнять, но не решился, просто посмотрел ей в глаза и проговорил: — Тебе никогда не удастся меня обидеть, потому что мое чувство к тебе сильнее всех возможных обид…

— Веское заявление, — Лика попыталась разрядить обстановку и, указав на продукты, предложила: — Ну что ж, давай вспомним, что я любила шесть лет назад.

— Конечно, — он сдержал вздох и повернулся к столу.

Полчаса спустя Лика сидела напротив Максима за столом. Признаться честно, она им любовалась. Максим за прошедшие годы не только заметно возмужал, но даже, можно сказать, расцвел. На смену очаровательной юности пришла, спокойная в своей обаятельности, зрелость. Точнее, еще и не пришла, но уже чувствовалась в его жестах, пластичных и несуетливых; в грации — расслабленной и несколько вызывающей; в его взглядах, тоже, надо сказать, несколько вызывающих именно тем, что были они прямыми и внимательными, слегка настойчивыми, ласкающими; в его манере говорить тихо, но твердо. Похоже, подумала Лика, Макс прекрасно знает цену себе и своему обаянию. И цена эта, судя по его расслабленной самоуверенности, довольно высока. Что и понятно, более того — что и простительно только вот таким великолепным самцам.

Максим широко улыбнулся как бы в подтверждение ее мыслям и пристально посмотрел Лике в глаза. Приласкал взглядом. Да, решила она, он прекрасно знает, насколько хорош и опасен для женского пола. От Максима исходила не только мужская сила, но и этакий сладостный дурман, который окутывал и усыплял сознание. Хотелось прижаться к его груди и забыть обо всем на свете. Поэтому Лика и предпочитала держаться от него на расстоянии, сделала так, чтобы между ними был накрытый стол.

— Постой, — вдруг спохватился Максим, — у меня же есть для тебя сюрприз. — Затем поднялся, вытащил из кармана брюк кассету, вставил в магнитофон.

Полилась медленная, какая-то смутно знакомая музыка. Лика удивленно вскинула брови.

— Что это?

— Ну ты что? — укоризненно произнес он. — Ты что, совсем не помнишь? Это ведь та песня, под которую мы первый раз танцевали…

— Да-а? — еще больше удивилась Лика. — Я ее действительно не помню. Правда, — добавила она, глядя, как Максим обиженно поджал губы, — мне тогда не до песни было…

— Помню, помню, — усмехнулся он. — Ты дрожала как осиновый листочек. — Он лукаво посмотрел на нее. — Надеюсь, теперь не будешь?

— Не уверена, — процедила она, чувствуя, к чему он клонит.

— Проверим? — приподняв бровь, предложил он и, приблизившись, протянул ей руку в приглашающем жесте.

— Проверим, — ответила она, вздохнув. — Я, конечно, не уверена, но постараюсь.

— Вот и славно, — улыбнулся Максим и, галантно склонившись, произнес: — Девушка, позвольте вас пригласить?

— Позволю, — Лика кивнула, постаралась расслабиться, улыбнулась и оказалась в его уверенных руках.

Музыка закружила их в танце, и удивительно, но Лика действительно не дрожала. Она расслабилась, думая о том, что, вот, все оборачивается не так уж плохо. Максим, похоже, до сих пор испытывает к ней самые нежные чувства. Он такой большой и сильный, и он никогда ее не обижал. Так почему же она должна думать, что он обидит ее сейчас? Нет. Кто угодно, только не он! Возможно, именно Максим поможет ей залечить, окончательно залечить ее сердечные раны. У него, если только он захочет и если Лика позволит, это получится. Он знает, что нужно делать. А потом, с ним так спокойно и уютно. Да, он несколько раздражает ее своей мужской чувственностью, но это, в конце концов, не так уж существенно. По крайней мере это не повод отказывать им обоим в этом шансе. Лика закрыла глаза и полностью доверилась ему, его рукам, его нежным объятиям. Вот было бы здорово, если бы эта музыка никогда не кончалась, мелькнула у нее абсурдная мысль. Но музыка конечно же кончилась.

— Энджел, — откуда-то, словно издалека, позвал Максим. Она открыла глаза и посмотрела на него. — Энджел, — тихо, почти шепотом сказал Макс, — я тебя люблю… — и наклонился к ее губам.

Поцелуй получился, совершенно неожиданно для Лики, долгим, страстным и даже каким-то отчаянным. Макс прижал ее к себе, и она почувствовала себя в западне, так сильны были его объятия. Признаться, она совершенно не ожидала такого напора, а потому была попросту ошеломлена его натиском, ей-то показалось… Лика сделала слабую попытку освободиться, но тщетно. Максим, похоже, уже очень плохо мог себя контролировать. Лика попыталась отстраниться, но это только подхлестнуло его желание, потому что он сжал ее еще крепче, а потом повалил на диван.

— Нет! — вскрикнула Лика, когда он оставил ее губы, занявшись ее одеждой. — Нет, Максим, не надо, — она старалась говорить как можно спокойнее. — Не надо, не порти того, что было между нами… Того, что может быть…

— Не могу! — задыхаясь, даже не проговорил, а прорычал он, и, видимо, сообразив, что бесполезно искать на платье застежку, просто стал его рвать, Лика вздрогнула и снова постаралась его образумить, остановить его руки, вырваться.

— Макс, пожалуйста, опомнись. У нас есть шанс. Неужели ты думаешь, что я тебе откажу, если ты сейчас остановишься? — Он что-то промычал. — Не откажу, — продолжила Лика. — Только не делай этого сейчас! — воскликнула она, когда платье затрещало по швам.

Тщетно. Он продолжал, совершенно ее не слушая:

— Я слишком долго этого ждал! Слишком долго этого хотел!

— Максим, — простонала Лика, думая только о том, как бы не разрыдаться, ибо это взбесит его еще больше, — посмотри мне в глаза… Ты должен меня понять… У нас все может быть замечательно, только отпусти меня сейчас…

— Молчи! — рявкнул он и как-то умудрился скинуть с себя свитер, придавил Лику всем своим телом. — Лучше молчи, не беси меня! — Его зрачки сузились.

— Ну зачем ты все портишь? — прошептала она, глядя на него расширенными глазами. — Зачем, Макс?..

— Я порчу?! — зло хохотнул он и принялся разрывать на ней нижнее белье. — Это ты мне всю жизнь испортила, — прохрипел он, — да! И не смотри на меня так! Я так мечтал быть у тебя первым! Осел! Ну, много у тебя было за это время?! Не корчи из себя девственницу! — скривился он и окончательно освободил ее от остатков одежды, Лика все еще пыталась сопротивляться. — Лежи тихо! Лучше лежи тихо, умоляю, а не то я за себя не ручаюсь!

— Нет… — слабо возразила Лика и окаменела, уставилась невидящим взглядом в потолок.

Это было что-то ужасное. Отвратительно и больно. Лика старалась не смотреть на него, не слышать, не ощущать, не чувствовать. Она только подумала о том, что никогда не могла себе представить, что он способен на такое. Что он может быть таким грубым… И даже грубостью это нельзя было назвать. Это было просто зверство. И еще подумала о том, что, прости Господи, но хорошо, что она действительно не девственница. Хотя и теперь не представляет, как сможет с этим справиться… Господи, ну скорей бы это кончилось!

Потом, когда это все-таки кончилось и Максим, похоже, израсходовал изрядную долю своих сил, она медленно выбралась из-под распростертого на ней тела, встала и, пошатываясь, побрела в душ. Сейчас же смыть с себя всю эту грязь, эту мерзость, следы его рук!

— Энджел…

Лика медленно повернулась и, глядя на него пустыми глазами, «Господи, как же все это мерзко!» — сказала:

— Уходи.

— Энджел, прости меня, — он поднялся, двинулся к ней. — Прости, я не соображал, что делаю… — Он подошел почти вплотную, но Лика даже не подумала отступать.

Она его не боялась. Он был ей просто отвратителен. Лика и сама себе была отвратительна. И ничего, кроме этого отвращения, сейчас не чувствовала и почувствовать не могла. Он легко коснулся пальцем ее плеча, она вздрогнула, но не от страха, а от отвращения, подняла на него глаза и устало повторила:

— Прошу тебя, уходи.

Максим почему-то отшатнулся, как от пощечины, и молча стал одеваться. Лика стояла, смотрела и ждала, когда он наконец уберется. Когда он уйдет, она смоет с тела его следы. С тела-то смоет, а вот с души?

Максим оделся и уже в дверях остановился и спросил умоляюще:

— Энджел, ты простишь меня? Ты сможешь меня когда-нибудь простить? — Глаза у него были молящие.

— Бог простит, — равнодушно проговорила Лика. — Убирайся.

Он еще минуту постоял, причиняя ей настоящие муки только одним своим видом, и наконец вышел. Лика медленно опустилась по стене, села на пол и, уткнувшись лицом в колени, заплакала. Горько, навзрыд. Она плакала о себе. О том, что никогда не сможет быть счастлива с мужчиной. Видимо, Господь ее этим счастьем обделил. Она никогда не сможет больше поверить ни одному из них. Как? Если даже Максим такое сотворил… Он не только надругался над ней, над ее телом, он предал ее душу… Нет, она не сможет им доверять. Слишком много ран, слишком много предательства.

Она плакала и о нем. О том, что он не понял того, что сделал. И о том, что вряд ли это поймет. Но, может быть, он все-таки сможет понять и… Что «и», Лика предпочла не думать. Пусть сам. У каждого свой путь.

Она плакала и о том чувстве, которое было между ними. О том, что теперь уже невозможно его воскресить. И ей было безумно жаль ту девчонку и того паренька. Они предали и их тоже.

Лика плакала долго. Но слезы высохли, и она пошла в душ, где долго, тщательно смывала с себя ощущение отвращения и следы его рук, его дыхания, его тела, его похоти. Она так тщательно терла себя губкой, что кожа покраснела и начала саднить. Только тогда остановилась и с удивлением поняла, что делает.

А когда Лика вышла из душа, сил ей хватило только на то, чтобы добраться до постели и провалиться в темный, пустой сон.

Разбудил ее телефонный звонок. Лика лежала и слушала, она не собиралась поднимать трубку, почему-то уверенная, что это Макс. Однако настойчивость, с которой кто-то пытался до нее дозвониться, подсказала, что вряд ли это может быть он. Лика с трудом встала и добрела да телефона. Это оказалась Рита.

— Девочка моя, — без предисловий начала она, — я к тебе сейчас приеду.

Лика поняла, что Рита все знает. Откуда? От Максима? Он что, еще и рассказывает об этом?

— Рита, не надо, — устало попросила она, — не надо, мне стыдно.

— Что?! — возмущенно воскликнула Рита. — Тебе стыдно?! Да это ему должно быть стыдно! Приперся пьяный в стельку и ну сопли на кулак мотать, канючить: «Я без нее не могу… Мне без нее все не мило… И как я только мог… И какая я скотина»… В общем, устроил тут целую истерику, едва не…

— Хватит, Рита, — все так же устало прервала ее Лика. — Не хочу.

— Да, — Рита вздохнула. — Я, пожалуй, понимаю. Но все-таки приеду, — не спросила, а констатировала она.

— Как хочешь, — проговорила Лика и, помедлив, нерешительно поинтересовалась: — Что ты ему сказала?

— Сказала, что, если он попробует подойти к тебе ближе чем на пятьдесят метров, я сама его уложу из Вадькиного кольта, — с какой-то злой уверенностью сообщила Рита.

Лика слабо улыбнулась:

— Круто. Спасибо. А если серьезно?

— А если серьезно, то посоветовала, чтобы шел в церковь. Господь милосерден, авось простит. Он, конечно, ныл, что прощения ему нет и не может быть. А я пояснила, это, мол, как просить будешь… — Рита вздохнула. Не знаю, что и сказать…

— А ничего и не надо говорить… — тихо промолвила Лика. — Ничего тут не скажешь…

— Знаешь, — философски заметила Рита, — нельзя войти в одну реку дважды… Так я еду?

— Нет, не надо, Рита, — попросила Лика. — Мне нужно побыть одной. Давай завтра? Можно прямо с утра…

— С тобой все в порядке? — обеспокоенно поинтересовалась подруга. — Может, я все-таки приеду?

— Со мной все в порядке, насколько это вообще возможно, — спокойно отозвалась Лика, — в данной ситуации. Мне нужно побыть одной, как-то смириться и справиться со своим стыдом. Приезжай завтра.

— Хорошо, — сдалась Рита. — Если передумаешь, позвони…

— Договорились, — и Лика не без облегчения положила трубку. Потом вернулась в постель и подумала, что действительно нельзя войти в одну реку дважды. Это еще никому не удавалось.

Утром, часов в девять, приехала Рита. Она разбудила Лику звонком в дверь. А когда Лика открыла ей, все еще сонная, Рита обняла ее и спросила:

— Ну, ты как?

— Да ничего… Проходи.

— Слушай, — начала Рита, с каким-то странным выражением глядя ей в глаза, — а ты не думала, может, заявление?..

— Перестань, Рита. Зачем? — Лика пожала плечами. — В том, что случилось, мы оба виноваты.

— Ну, это ты брось! — фыркнула Рита, разуваясь. Она прошла в комнату вслед за Ликой. — Как это?

— Да просто. На мне вина едва ли не такая же, как на нем. И хватит уже об этом. Справлюсь как-нибудь. Только вот надо в церковь, на исповедь… Правда, сил пока нет… Может, завтра…

— Это конечно, — согласилась Рита и села в кресло. — Как я понимаю, здесь все и произошло? — кивнула она на стол с остатками вчерашней трапезы.

Лика убрала только разорванные вещи, а за посуду так и не принялась. Сил не было и на это.

— Да, — поморщилась она. — Надо убрать…

— Я тебе помогу. Слушай, — Рита стала собирать тарелки, — а как твое здоровье после…

— Здоровье? — вздохнула Лика. — Да вроде ничего. Так, все тело ломит, но, по-моему, ничего серьезного.

— Ты уверена? Может, все-таки к врачу нужно сходить?

— Обязательно схожу, — успокоила подругу Лика. — Только, пожалуйста, не сейчас.

— Ладно, но позже — обязательно. Вот посуду помоем и сходим вместе. И, — добавила Рита строго, — никаких возражений.

Лика и не возражала. Обследование заняло всего несколько минут. Оказалось, что ничего серьезного. Потом пришлось выдержать разговор с психологом, который, слава Богу, тоже не затянулся. Конечно, стресс был, но это и понятно. О психологической травме разговор даже не зашел. Лика действительно чувствовала себя лучше, чем ожидала. Пришлось выпить несколько пилюль, претерпеть пару экзекуций и отбиться от тетки-психологини. В целом, времени потрачено было всего-то ничего — часа полтора. Лика облегченно вздохнула, выходя из поликлиники. Удивительно, что все еще так легко обошлось.

Рита вернулась вместе с ней, сказала, что сегодня ее ни за что не оставит одну. Лика и тут не стала возражать. Боль, загнанная в самую глубину, пусть сидит там до исповеди, решила она. Завтра утром она ее вынет. И боль, и стыд, и горечь, и разочарование, и обиду… Все это она отнесет в церковь. Во всем этом она покается там, где и положено каяться. А сейчас… Что ж, жизнь и после этого продолжается.

Подруги перекусили остатками вчерашней трапезы и перебрались в комнату, от вида которой Лику, конечно, подташнивало, но она твердо сказала себе, что это ее квартира и ей здесь жить дальше, так что надо себя преодолеть. Будет уж совсем нелепо, если она перестанет заходить сюда.

— Анжел, ты ведь сильная, правда? — в который уж раз спросила Рита, заглядывая ей в глаза. — Ты ведь правда сможешь и с этим справиться?

— Правда, — невесело усмехнулась Лика и, сама не зная зачем, включила телевизор.

Экран засветился, потом появилась картинка — сцена из какого-то спектакля, и мужской голос за кадром:

— …Вчера, при полном аншлаге, прошла премьера нового спектакля Артура Сарителли. Это вторая столичная постановка молодого, но уже достаточно известного режиссера. Возможно, спектакль «Комната игр» будет выдвинут на соискание премии «Золотая маска», вручение которой пройдет через полгода. Мы встретились с постановщиком после премьеры…

Лика сидела и как завороженная смотрела на экран. До этой минуты она думала, что больнее быть не может. Просто не бывает больнее, а теперь вот поняла — бывает.

— Рита… — прошептала она, нащупав руку подруги, сжала ее. — Рита, это он…

Молодой человек на экране улыбался, что-то говорил, но Лика не слышала. Она всматривалась в это когда-то такое любимое и родное лицо и тупо думала, что он все так же красив. Даже, пожалуй, красивее, если это, конечно, возможно…

Артура Сарителли, молодого, удачливого и красивого, сменил ведущий передачи — немолодой и хмурый. Лика выключила телевизор и перевела взгляд на Риту:

— Ну? — спросила она.

— Что и говорить, красавец. Да… — протянула Рита.

— Рита, ты не можешь себе представить, каким болезненным чувством была моя любовь к нему… — горько вздохнула Лика.

— Почему же? — не слишком, впрочем, уверенно протянула Рита. — Может быть, могу…

— Когда я увидела его в первый раз, то была уверена, что такой никогда и ни за что не обратит на меня внимание.

— Но ты ведь ошиблась? — Рита внимательно посмотрела на подругу.

— Да…

И Лика неожиданно для себя самой начала рассказывать о том, как это было. Она говорила медленно, возвращаясь в то время, вспоминая все, подробности о себе, об Артуре, размышляя о том, зачем же вы, девочки?..

Прошло три года после смерти родителей. Лика оттаяла, вновь научилась смеяться и радоваться, все реже болезненно сжималось ее сердечко — ведь душевные раны, как известно, постепенно затягиваются. Лика закончила второй курс института, вполне была довольна и собой, и окружающим ее миром. Жизнь продолжалась.

То лето Лика провела вожатой в детском лагере отдыха, поймав таким образом не двух, а трех зайцев одновременно, — приобрела опыт общения с детьми, приглядывала за десятилетним Олежиком и семилетней Катюшей, ее двоюродными племянниками, и, наконец, прекрасно отдохнула.

Вернулись все трое загоревшие, пропитанные солнцем, переполненные впечатлениями и жутко довольные. По случаю приезда Марина с Эльдаром закатили пир горой, на котором Лику и поставили в известность, что через неделю к ним приедет гость.

— А кто он? — спросила она Эльдара.

— Сын моего дяди, — пояснил немногословный Эльдар.

— Троюродного или четвеюродного? — не удержалась от ехидства Лика.

— Не важно, — ответил Эльдар, совершенно не отреагировав на Ликин выпад. — Он мой брат.

Лику всегда поражала эта, присущая всем народностям Кавказа, едва ли не фанатичная приверженность к родственным узам. Вот, например, Эльдар, Маринин муж. Его предки в четвертом поколении оставили благословенные холмы, воспетые некогда Александром Сергеевичем, и перебрались в Россию. Казалось бы, четыре поколения семьи выросли среди русских, обрусели, о каких национальных традициях может идти речь? Их давно должны были бы вытеснить иные нравы и обычаи, но нет. Этого не случилось. Во всяком случае, крепкие родственные связи по-прежнему бережно культивировались.

«А вот у нас, — думала Лика, — этого нет. Мы совсем не умеем ценить родство и дальше двоюродных братьев и сестер вообще мало кого знаем. У них же все иначе. Отказ родителей от собственного ребенка — это нонсенс, позор, катастрофа. А у нас, к сожалению, сплошь и рядом можно слышать: «Выбирай — или с нами, или мы тебе больше не родители»…

Даже за примером не надо далеко ходить. Дядя Витя — Маринин папа и Ликин дядя, был полной противоположностью своему младшему брату — вспыльчивым, резким и раздражительным. Всю сознательную жизнь он проработал в строительном управлении на должности прораба, в то время как Ликин отец делал успешную карьеру в МВД. Тетя Валя, женщина спокойная и уравновешенная, несмотря на взрывной темперамент мужа, умерла в тот год, когда Марина заканчивала школу, а Лика только что в нее пошла. Конечно, это была трагедия для всех. Но Марину, в отличие от Лики, смерть матери не подкосила.

Тетя Валя тяжело болела, ей поставили диагноз — рак поджелудочной железы и предложили лечь на операцию, успешный исход которой, правда, был, по мнению врачей, маловероятным. Опухоль быстро росла и давала метастазы. Тетя Валя от операции отказалась. «Судьбу не обманешь, сколько Бог даст, столько и проживу», — сказала она. Предпочла не гоняться за химерами, а по возможности помочь дочери справиться с неминуемым для нее испытанием.

Полгода, с того момента, как стал ясен исход ее болезни, она водила Марину в церковь, учила ее молитвам, внушала, что за смертью существует другая жизнь, а все земное далеко не вечно. И это при том, что религия в то время была на неофициальном положении, хотя гонений на церковь уже не наблюдалось. Марина на удивление серьезно восприняла мамины толкования и, как рассказывала, ее путь к Богу начался именно тогда. Конечно, ей — комсомолке и члену совета дружины — было довольно странно и неуютно ощущать себя в качестве прихожанки, но мама объяснила, что пока и так можно, а дальше уж Господь сам надоумит ее, как жить. Марина, конечно, не так много успела тогда понять и запомнить, однако достаточно, чтобы уяснить — теперь помощи просить нужно только у Него, чтобы стойко пережить мамину смерть.

Марина не смогла пережить другого. За полтора месяца до того, как тете Вале поставили диагноз, она познакомилась с Эльдаром, который приехал на каникулы не то к троюродному, не то к четвеюродному деду. Месяц они гуляли по городу, ходили в кино, на танцы, на различные выставки. Потом Эльдар уехал к родителям, обещал писать и вернуться через год. Писал он исправно, впрочем, как и Марина, ну а летом, естественно, приехал. И тут началось…

Дядя Витя взбунтовался. После смерти тети Вали он стал попивать, а зло, как водится, срывать на дочери, которая весь этот год больше, пожалуй, жила у Ликиных родителей, нежели с отцом. А когда приехал Эльдар и, как и положено, попросил у дяди Вити Марининой руки, тот не просто взбунтовался, едва ли не взбесился. Никакие доводы на него не имели ни малейшего воздействия. Он пил, гонял Марину, крыл и ее, и Эльдара трехэтажным матом, ни за что не соглашался отдавать ее за него замуж и даже слышать про Эльдара не хотел.

Однако, как истинные Ромео и Джульетта, Эльдар с Мариной не испугались свирепого папу Капулетти, и через два месяца Эльдар увез-таки Марину с собой. Его родители очень скоро их поженили, приняли Марину в свою семью и стали жить-поживать, да добра наживать. Марина, как и мечтала, поступила учиться на художника-модельера, а Эльдар продолжил свое обучение в политехническом вузе.

Лика, глядя на сестру и зятя, не переставала удивляться. Надо же, прожили вместе тринадцать лет, а до сих пор друг на друга не надышатся. Они очень ладная парочка, как говорится, гусь да гагарочка, Лика любила рассматривать ж свадебную фотографию. Марина в белом подвенечном платье — да, да, они венчались! — на точеной фигурке. Правильный овал лица, тонкие, точеные черты, матовая светлая кожа, большие, глубоко посаженные темные глаза и водопад густых каштановых волос, выбивающихся из-под фаты. Ну чем не грузинская княжна? Эльдар — тоже весь в белом, невысокий, гибкий как тростиночка. Худощавое лицо, высокие скулы, немного хищный нос, яркие, словно нарисованные, губы, волевой подбородок, черные влажные глаза и копна черных же волос. Кстати, такие же они у него и теперь, только немного поседели виски.

— Лика, ты о чем задумалась? — улыбнулась сестра.

— Да так… — неопределенно протянула она, продолжая размышлять над историей любви ее родных, потом посмотрела на Эльдара. — А как зовут твоего брата?

— Какого из них? — Эльдар сделал вид, что не понимает.

— Ну, Эльдар, — смущенно улыбнулась Лика. — Сдаюсь, один — один. — Эльдар довольно усмехнулся. — И все же, — повторила Лика, — как его зовут?

— Артур, — сообщил Эльдар и как-то странно улыбнулся.

— А сколько ему лет? — Она расценила его улыбку, как разрешение продолжить расспросы.

— Двадцать четыре.

— А чем он занимается?

— Он, можно сказать, твой коллега, ну, в широком смысле, конечно. — Эльдар немного помолчал. — Закончил такой же институт. Он — театральный режиссер, едет сюда работать.

— Да ты что? В наш театр? — удивилась Лика.

— Да, в наш.

— Вот это да! Здорово! А он женат?

Тут Марина бросила на Лику укоризненный взгляд.

— Марина, ну интересно же… — Лика попыталась оправдаться.

— Любопытство — не порок… Продолжение знаешь? Или напомнить? — назидательно произнесла сестра.

— Знаю, — вздохнула Лика и бросила на Эльдара быстрый взгляд: ответит или нет?

— Не женат, — Эльдар улыбнулся.

— И, — Лика никак не отступалась, — последний вопрос, честное слово, Марина!

— Если последний, валяй, — разрешил Эльдар.

— Как его фамилия?

— Ну, чудачка, — он слегка щелкнул Лику по носу. — Конечно же Сарителли.

«Конечно», — подумала она.

Лика лежала в постели и думала об Артуре. Она предполагала, что парень будет очень интересен собой, это же так естественно, но совершенно не ожидала увидеть такого красавца. Такого нереального красавца — а другого слова Лика и не могла подобрать, поскольку никогда прежде не встречала подобной красоты.

Это оказалось не только неожиданно, но даже как-то обидно. Артур совершенно не походил на Эльдара — высокий, крупный и широкоплечий. Гордо посаженная породистая голова; аккуратная стрижка; чеканный профиль; необычный разрез больших карих глаз, напоминающих египетские фрески; густые, идеальные по форме, дуги бровей; волевой подбородок со слегка заметной ямочкой и мягкая линия рта, как у обиженного ребенка. Во всем его облике было столько мужественности, но его рот и нежность губ придавали этой суровой мужской красоте какую-то трогательную беззащитность, ранили сердце ничуть не меньше, чем взгляд его необычно больших глаз. И еще, вспомнила Лика, зажмуриваясь от пьянящего восторга, — мягкий, тихий, ласкающий баритон, большие сильные руки…

Увидев его, Лика была поражена, раздавлена, смята. От нее ничего не осталось. Все чувства смешались, расплылись, и осталось только сильное, острое, как бритва, ощущение его неправдоподобной, нереальной красоты. Весь день она бродила, как сомнамбула, то и дело бросая на него быстрые взгляды и задавая себе одни и те же вопросы: «Неужели это возможно, неужели это не сон? Не кино? Не книга? Значит, он настоящий? Но разве может быть такая красота? Такая пугающая и притягивающая одновременно? Это же несправедливо! — возмущалась она. — Зачем мужчине такая красота?! Какая-то одинокая, лунная… Зачем?»

Она наблюдала за ним исподтишка, а когда ненароком встречалась с ним взглядом, сердце в груди замирало, а в мозгу настойчиво билось одно только слово: «Никогда». Никогда, никогда, никогда…

Сославшись на усталость, Лика раньше всех отправилась спать и, лежа в постели, залилась горькими слезами. «Никогда! Никогда!» — твердила она. Что именно «никогда» и почему, Лика не могла объяснить. И, только успокоившись, глядя в потолок и видя перед собой Артура, наконец поняла. «Никогда» — это значит, что между ними никогда и ничего не будет. Это невозможно. Это даже смешно представить. Конечно, она могла бы его полюбить… Да чего там! Она его уже полюбила, а вот он… Он-то никогда!..

«Можно полюбить луну, — пришла мысль, стараясь предупредить, остановить то, что уже было поздно останавливать, — но она никогда не ответит взаимностью. Просто потому, что не знает такого чувства, как любовь».

«Ну и пусть, — сказала себе Лика. — Пусть».

Артур, как и положено, отдавал должное легкому флирту, присутствие в доме молодой очаровательной особы конечно же не могло остаться им незамеченным. Так сказал Эльдар Лике на следующее утро, встретив ее при выходе из комнаты. Она смутилась и спрятала глаза, а он, легко обняв ее за плечи, по-отечески спросил:

— Хочешь совет? Пофлиртуй и ты с ним. Не смущайся. Это же так естественно! Вы оба молоды и ваша жизнь только начинается. Не бойся. Развлекись и поиграй. Тем более что это совсем не опасно. Только флирт. Сможешь?

— Попробую, — улыбнулась Лика, отчетливо понимая, что только флиртом не обойдется. По крайней мере, с ее стороны…

Однако, себе на удивление, она послушалась Эльдара и как-то скоро, буквально за несколько дней, изменилась. Откуда вдруг взялись эти кокетливые взгляды из-под полуопущенных ресниц, очаровательное вскидывание бровей, кошачья грация? Якобы случайные, сделанные ненароком, но на самом деле призванные подчеркнуть ее женскую привлекательность? Лика удивляла окружающих и удивлялась сама. А Марина внимательно наблюдала за ней с загадочной улыбкой и через несколько дней, зайдя вечером к Лике в комнату и присев рядом с ней на кровать, завела разговор:

— Знаешь, я рада. Рада и спокойна, — сказала она, глядя Лике в глаза и поглаживая ее по волосам. — Ты действительно ожила.

— Ты о чем? — Лика притворилась, что не понимает ее.

— Ну, ну… — Марина улыбнулась. — Со мной можешь не кокетничать. Я-то вижу и знаю, что с тобой происходит.

— Да? — Лика вскинула брови. — И что?

— Ты становишься женщиной, — как-то торжественно произнесла Марина и добавила: — И виной всему, подозреваю, взоры и улыбки нашего восточного красавца. Дай-то Бог, девочка моя, дай-то Бог… — она потрепала Лику по щеке.

Марина, конечно, была права. Виной всему был Артур. Его взгляды, жесты и слова — вот в чем был смысл Ликиного существования. Он поднял ее на такую невиданную доселе высоту, что у Лики кружилась голова и захватывало дух. «Чем выше вознесешься, тем больнее падать» — гласит мудрость. Но Лика не хотела прислушиваться к мудростям. Она была счастлива, у нее выросли крылья, она не собиралась падать. Она хотела обнять весь мир и со всеми поделиться своей опьяняющей радостью, головокружительным чувством восторга.

«Нет, такого у меня не было. Не было, — упрямо твердила Лика самой себе, оставаясь одна и вспоминая Артура, думая только о нем. — Не было у меня так. С Максимом все было иначе, Он был хорошим. Он был хорош всем, но никогда не дарил мне этого потрясающего ощущения полета, просто потому, что сам не умел летать. Но Артур… — и Лика улыбалась, произнося его имя. — Артур… Марина права, он вернул меня к жизни. Он дал мне крылья и научил меня летать. Он дал мне много. Уже сейчас он дал мне очень много. И сразу. И разве мне еще чего-то хочется? — спрашивала она себя. — Нет… Ничего», — отвечала она себе, но понимала, что внутри нее растет иное желание, желание быть с ним. Всегда быть только с ним. Хотя упорно сопротивлялась этому желанию и не собиралась, не могла еще признаться в нем даже самой себе.

Лика уговаривала себя, что большего счастья ей и не надо, и не может быть больше, и даже подумать страшно, что может быть больше. А «больше» — означало для нее, что и он ее… полюбит. Только и самой себе Лика не могла бы сказать: «Я хочу, чтобы и он меня полюбил. Любил». Это казалось ей абсурдом. Она была уверена, что таких чувств не вызовет у него никогда, слишком уж хорош он был в ее глазах и обитал на каких-то запредельных высотах. Он был для нее сказкой, мечтой, полубогом, идолом, но только не реальным живым мужчиной из плоти и крови. Она смотрела на него снизу вверх и могла лишь тайно вздыхать и возносить молитвы своему кумиру, уверенная в том, что ее божество никогда не спустится к ней, не протянет ей руки…

Полтора месяца Лика жила с ощущением неземного блаженства и тайно молилась, чтобы так было всегда. Она конечно же понимала всю тщету этих молитв, памятуя о том, что «ничто не вечно под луной»… Но тогда ей так мало надо было для счастья — ласковый взгляд, нежное слово, мимолетное прикосновение… Ведь о большем она и не мечтала.

Артур не скупился ни на взгляды, ни на слова, ни на жесты. Он тоже, казалось, испытывал душевный подъем. Действительно, может и у него тогда выросли крылья за спиной? Работа в театре шла полным ходом — репетировали спектакль, а дома ждала прекрасная девушка. О чем, казалось бы, еще мечтать молодому мужчине?

Но Артур мечтал. Не просто мечтал, а бредил. Он безумно хотел попасть в Москву. И не просто попасть — жаждал, чтобы его имя стало известным. И не просто известным, а знаменитым. Артур хотел аншлагов, признания коллег и критиков, хотел работать с лучшим материалом и лучшими актерами. Словом, он мечтал прославиться. И верил. Верил, что это сбудется. Верил так же сильно, как желал.

Да, он был честолюбив. И не собирался попасть в Москву на попутке, а рассчитывал получить персональное приглашение. Поэтому и работал, работал много и истово, сначала в своем городке, а теперь вот здесь. И ждал. Ждал, что его заметят московские метры. Ждал с тоской и надеждой.

Обо всем этом Лика узнала от него самого, когда однажды, в самый разгар репетиций, заглянула в театр. Сцена была пустой, а Артур сидел в первом ряду и мрачно смотрел на декорации.

— Артур, — тихо позвала она. Он обернулся. Посмотрел отрешенным взглядом. — Что-то случилось, Артур? — осторожно поинтересовалась Лика, не решаясь приблизиться.

— Лика, ты? — Он стряхнул с себя задумчивость. — Присаживайся, поболтаем.

— А где все? — спросила она, усаживаясь в кресло рядом.

— Я их отпустил, — Артур недовольно нахмурился. — Что-то никак у нас одна сцена не шла. Не могу понять, в чем дело.

— Тебя что-то тревожит? — участливо поинтересовалась она, с замиранием сердца надеясь — все-таки надеясь! — услышать сокровенное. — Расскажи, это помогает.

Артур глянул на нее с явным сомнением, потом бросил недовольный взгляд на пустую сцену.

— Думаешь, поможет? — уточнил он. — Лика кивнула. — Но нужно ли тебе это?

Он посмотрел ей в глаза, слегка прищурившись, как бы оценивая, стоит ли раскрывать свою душу перед ней, поймет ли. И, наверное, увидел в них такое обожание и такую преданность, что понял — ей это нужно, она не только выслушает, но и все поймет. Уголки его губ тронула мягкая улыбка, и он…

Словом, Ликины надежды оправдались, Артур рассказал ей о самом сокровенном. Она слушала не перебивая. И то, как увлеченно, с какой страстью он говорил, как горели его глаза, ее испугало.

«Он никогда так не смотрит на меня», — обреченно подумала Лика, хотя разумом и осознавала, что не занимает в его сердце и жизни и десятой части того места, которое он занимает в ее сердце и ее жизни. Хотя и осознавала, но вот видеть подтверждение этому было очень горько.

Когда Артур замолчал, внутри у Лики болезненно защемило, и она поняла, что он уедет. «Уедет!» — с отчаянием подумала она. Но тут же снова появилась надежда: да, он может уехать, но при этом может взять ее с собой. Лика посмотрела на него и улыбнулась, Артур улыбнулся в ответ. «Конечно, — стараясь успокоиться, мысленно повторила она, — он вполне может взять меня с собой».

— Ты права, — проговорил Артур с благодарностью. — Я рассказал тебе, и мне стало легче.

— Ты просто очень хочешь, чтобы этот спектакль удался, — понимающе произнесла Лика. — Ты сделал на него ставку. — Артур кивнул. — Поэтому и переживаешь. Но, Артур, ведь это не последний спектакль в твоей жизни. — Он слегка нахмурился, и она тут же поправилась: — И все-таки, я думаю, у тебя все получится. Именно сейчас, — с полной уверенностью заявила она. — Потому что ты этого так хочешь.

— Ты правда так думаешь? — не без волнения спросил он.

— Да, — подтвердила Лика, утонув в его глазах. — Да, я в тебя верю.

С минуту они смотрели друг на друга, у Лики замирало внутри от желания и предвкушения поцелуя: «Вот, вот, сейчас, сейчас»… Но Артур вздохнул, прикрыл на мгновение глаза и только сказал:

— Спасибо, Лика, для меня это важно, — и слегка пожал ее руку.

«Это все?» — разочарованно пронеслось у нее в голове и, наверное, даже отразилась на лице, потому что Артур наклонился и мягко прикоснулся губами к ее щеке. Она подняла на него взгляд и вдруг прочла его обещание. «Это правда?» — спросила его глазами. «Да, — ответил он так же, — только подожди чуть-чуть. Все будет, Все». И Лика поверила. И стала терпеливо ждать.

Однако с того дня начала бояться. Бояться его потерять. На безоблачном небе ее счастья появилась первая грозовая тучка.

Премьера прошла шумно. В зале был полный аншлаг, всю команду забросали цветами и долго не отпускали со сцены. Артур был триумфатором. Спектакль удался, даже та, самая трудная сцена в итоге вполне получилась. Наконец, когда зрители разошлись и остались только свои, Эльдар всех пригласил к себе. Компания человек из пятнадцати расположилась в просторной гостиной дома Эльдара с Мариной и устроила импровизированный банкет, главным героем которого был конечно же Артур.

Лика наблюдала за тем, с какой вальяжностью он слушал оды в свою честь. Артур выглядел усталым, но довольным, а ее сердце переполняла любовь к нему и гордость за него. В самом разгаре банкета, когда угощение было уже наполовину уничтожено, а оды иссякли, народ начал разбредаться из-за стола. Кто-то вышел в сад — подышать воздухом, кто-то чтобы пополнить запасы спиртного отправился в магазин, а кто-то решил, что пора танцевать. Лика пошла к себе, собственно затем, чтобы убедиться, что с ее внешним видом все в полном порядке, — носик не блестит, волосы не растрепались, а платье по-прежнему сидит идеально, — но, оказавшись в темной тишине своей комнаты, передумала включать свет. Музыка еле доносилась с дальнего конца огромного дома, и она вдруг как-то сразу почувствовала, что заметно устала за сегодняшний день, — он и правда выдался долгим, богатым на впечатления. Лика села на кровать и закурила.

— Лика… — Артур открыл дверь. — Лика, ты здесь?

Она замерла, отчего-то испугавшись его появления, — прежде он никогда не заглядывал в ее комнату. Но Артур увидел в темноте огонек ее сигареты, вошел и, плотно закрыв за собой дверь, даже повернул защелку.

— Почему ты убежала? — спросил он нежно и сел рядом. Достал сигарету, щелкнул зажигалкой, затянулся, ласково поинтересовался: — Устала от всего этого гама?

— Немного… — Лика почувствовала, что ее пальцы дрожат. Сжала ладони, и от неловкого движения ее сигарета выпала.

Артур быстро наклонился и поднял окурок.

— Не волнуйся, я не скажу нашим родственникам о неудавшейся попытке поджога, — пошутил он.

У Лики стремительно пересохло в горле, и она судорожно вздохнула, испугавшись еще сильнее, испугавшись чего-то необъяснимого, но неминуемого, того, что сейчас наверняка должно случиться. Чего-то сладкого и дурманящего. Чего-то, что сейчас произойдет и от чего у нее совершенно не было сил отказаться. Артур встал, затушил сигареты и вновь опустился рядом. Лика выпрямилась, напряженно замерла. Он почувствовал эту перемену в ней и легко коснулся прохладными пальцами ее лба:

— Что с тобой? Уж не заболела ли ты? — Лика облизала запекшиеся губы. — Ну что же ты молчишь, Лика? — мягко допытывался он.

Его пальцы погладили ее по щеке, спустились по шее и нащупали нервно бьющуюся жилку. Артур приблизил к ней лицо и прошептал, обдавая дыханием ее щеку, отчего Лика покрылась мурашками:

— Ты меня слышишь, Лика?

— Да… — прошептала она в ответ, чувствуя, что ее ладони вспотели.

Лика разжала руки и сглотнула, замешательство, в котором она сейчас пребывала, еще не было ей знакомо. Судорожно и коротко вздохнула, и тут его рука обхватила ее затылок, зарылась в волосах, и Артур наклонился к ее губам.

Поначалу поцелуй был нежным, ласкающим, но постепенно губы Артура стали настойчивее и из дарящих превратились в требующие. Лика совершенно потерялась в обрушившихся на нее чувствах. Она не понимала, не осознавала ничего, кроме этих губ, двигающихся теперь в каком-то древнем, — не знакомом и знакомом одновременно, — ритме. Она рассыпалась на миллион частичек, просто растаяла, ее не было. Был только этот поцелуй.

Откуда-то, словно из тумана, до нее долетел приглушенный стон, и она даже не поняла, что это ее стон. Артур бережно положил ее на кровать, не отрывая губ, продолжая эту сладкую пытку, но теперь к губам присоединились руки. Там, где они касались Ликиного тела, кожа под тонким платьем горела как от ожога. Внезапно Артур оторвался от ее губ, и Лика ощутила это как утрату. «Почему?» — обидчиво подумала она и открыла глаза. Дыхание было судорожным и прерывистым, а в ушах шумело. Лика попыталась вздохнуть. Не помогло. Она приподняла голову и поискала взглядом Артура.

Он снял пиджак, рубашку и стоял теперь, полуобнаженный, перед ней, глядя сверху вниз, освещенный светом взошедшей луны. Лика не могла отвести от него глаз, испытывая почти благоговейный ужас, настолько Артур был прекрасен. Прекрасен, как древний языческий бог. «Так я и думала», — сказала она себе и наконец смогла глубоко вздохнуть, и Артур тут же оказался рядом.

Теперь его губы ласкали ее лицо, шею. Лика погладила рукой его густые, мягкие волосы на груди. Артур перевернулся, увлекая за собой Лику, и она оказалась сверху. Их губы снова слились. Лика почувствовала, как он расстегивает молнию на ее платье. Прикосновения пальцев к обнаженной коже вызвали такие сильные ощущения, будто он касался не ее обнаженной кожи, а непосредственно нервов. Лика задохнулась и замерла. Артур снова оказался сверху и хрипло прошептал, прервав поцелуй:

— Лика… Ты хочешь?..

— Да… Только… — она осеклась.

— Что, милая?.. — нежно очертив контур ее губ, спросил он.

— У меня никого не было, — призналась Лика и тут же об этом пожалела.

Артур на мгновение завис над ней, потом решительно отстранился, поднялся и сел.

— В чем дело? — растерянно спросила она, глядя на его спину.

— Ты хочешь сказать, что у тебя не было мужчины? — как-то нервно переспросил он.

— Не было, — подтвердила Лика, все еще не понимая, как так случилось, что он только что желал ее, ласкал, целовал, а теперь вот сидит, отвернувшись, спрятав свое красивое лицо, губы, отгородившись от нее спиной.

Артур начал натягивать рубашку.

— Извини, Лика, я не могу, — проговорил он, поднимаясь.

— Но почему? Почему? — чуть ли не крикнула она. — Я что-то не так сделала? Я тебе не нравлюсь?

— Не в этом дело. — Артур взял пиджак и вздохнул. — Ты самая прекрасная девушка из всех, кого я встречал. Но ты… девушка! — Он словно выплюнул последнее слово и пошел к двери, даже не взглянув на нее.

— Ты не можешь вот так уйти! — беспомощно проговорила она, не зная, как его удержать. — Ты не можешь вот так! Ты не должен вот так уходить! — Лика почувствовала, что на ее глазах выступают слезы.

Артур на минуту замер у двери, словно колеблясь, потом подавил вздох и выговорил твердо, решительно, не оставляя никакой надежды:

— Так будет лучше… — и вышел из комнаты.

А Лика осталась сидеть на кровати, несчастная, брошенная. Почему, пыталась понять она, почему он так поступил? И не могла понять. Максим едва ли не преклонялся перед ее невинностью, он буквально боготворил ее. «Когда ты закончишь школу, — сказал он как-то, — тогда я стану твоим первым мужчиной». Да, он не трогал Лику, но она знала, что наступит день, когда Максим нарушит ее целомудрие, и еще знала, что ему очень хочется приблизить этот день.

Да и для остальных парней ее девственность скорее была подарком, чем препятствием. И то, что Лика ее сохранила, говорило как раз о том, что она хотела сделать этот подарок тому, кого полюбит… И что же? Вот полюбила, но человек, которого полюбила, отшатнулся от нее, как от прокаженной. Она вспомнила его ласки и залилась слезами, чувствуя себя несчастной, маленькой, обиженной.

Ее окутала беспросветная тьма. Ей подрезали крылья и бросили в бездонную пропасть. И Лика безмолвно падала в ее черное чрево. Где-то высоко над головой было небо, прежнее небо ее любви, небо, в котором она так недавно парила, Лика подняла глаза — небо заволокли серые тучи, от прекрасной чистой синевы ничего не осталось. Она сдержала готовый сорваться стон и опустила взгляд. Вокруг только темнота, полная отчаянного ужаса. Лика продолжала падать…

Ее разбудила Марина.

— Лика, — она осторожно тронула сестру за плечо. — Лика, ты спишь?

Она открыла отекшие от слез глаза, обвела затуманенным от сна взглядом знакомую комнату, посмотрела на склонившуюся к ней, встревоженную Марину, потом осмотрела себя. Вчера она так и уснула, не смыв косметики, не сняв одежды, и теперь испытала острое чувство неловкости под внимательным взглядом сестры Уж слишком красноречивы были и расстегнутое платье, и заплаканные глаза, и припухшие от поцелуев губы.

— Лика, — строго начала Марина, — я задам тебе только один вопрос, но обещай мне ответить на него честно. Хорошо? — Лика кивнула Марина помолчала, а потом спросила: — Что он с тобой сделал?

— Совсем не то, что думаешь ты и чего хотела я, — горько ответила Лика.

— Девочка моя, — Марина обняла сестру, ее голос дрогнул, и глаза подозрительно заблестели.

Лика тяжело вздохнула и рассказала Марине все. Выслушав ее, сестра задумчиво произнесла:

— Может быть, так лучше…

— Вот и он так сказал… — не без горечи откликнулась Лика. — Только кому лучше, Марина? — Она с трудом сдержала подступившие вновь слезы, посмотрела в окно, на желтую листву деревьев, синее небо. — Уж точно не мне…

— Потерпи, — посоветовала Марина. — Может быть, все еще образуется?

— А что мне еще остается делать? — устало ответила Лика. — Только терпеть и надеяться, что все как-нибудь образуется. — Она вздохнула и взглянула на Марину. — Только вот как?

— Не знаю, — покачала та головой.

— И я не знаю, — со вздохом промолвила Лика.

Артур стал ее избегать. Он пропадал где-то целыми днями, часто не ночевал дома и шарахался от Лики, стоило им где-нибудь столкнуться. А когда они были вынуждены находиться рядом, становился мрачным, нарочито не замечал Ликиного присутствия.

Она же просто изнемогала от желания прикоснуться к нему, обнять, слиться в поцелуе, вновь испытать те потрясающие ощущения, пережить испытанное еще раз. Артур, сознательно или нет, открыл ей новый, чувственный мир. И Ликино сердечко билось маленькой птичкой в его загадочных лабиринтах.

Прошло несколько мучительных недель, в течение которых в Лике нарастало напряжение. Она почти не спала, почти не ела, металась по дому, словно раненый зверь, и тщательно скрывала от родных, что с ней происходит. В институте тоже было не легче. Страсть сжигала ее, и это не могло остаться незамеченным мужской половиной. Лика устала отбиваться от назойливых поклонников. Так она и жила — бежала в институт от ночных грез, а из института домой, чтобы скрыться от реальных соблазнов. Она мучительно искала случая, чтобы оказаться с Артуром наедине. Наконец он ей представился.

Отмечали Катюшины именины. Днем в доме было полным-полно детей, а вечером собрались родственники. Застолье, естественно, затянулось. Было сказано много красивых слов, выпито много вина, но наконец довольная родня стала расходиться по домам.

Лика вышла в сад, закутавшись в темно-синюю Маринину шаль. Прошла по тропинке между деревьями и присела на низкую скамеечку. Ярко светила луна, и Лика, слегка пьяная, завороженно смотрела на ее серебристый диск Сейчас под воздействием винных паров напряженное желание, с которым она жила последние недели, немного ослабло. По крайней мере не было таким уж болезненным, и Лика испытывала невольное облегчение. Ей стало грустно и захотелось себя пожалеть. Она уже смирилась с мыслью, что никакого продолжения не будет, что Артур потерян для нее навсегда. Думать сейчас об этом было и больно, и грустно, но отчего-то даже как-то приятно. Лика поставила локоть на колено и оперлась на него подбородком, рассеянно размышляя, что, наверное, ей лучше всего уехать. Все равно куда, только бы подальше от него.

Хрустнула ветка, зашуршали под чьими-то шагами листья, Лика с трудом оторвала взгляд от луны и вгляделась в приближающийся силуэт. Это конечно же был Артур. «Наконец-то», — взволнованно и обрадованно подумала она, чувствуя, как учащенно забилось сердце, а от недавней меланхоличной рассеянности не осталось и следа. Скамейка, на которой Лика сидела, находилась в тени раскидистой яблони, и с тропинки ее практически не было видно. Артур заметил Лику только тогда, когда приблизился к ней почти вплотную.

— Ты!.. — выдохнул он, и на минуту Лике показалось, что он обратится в бегство.

Однако Артур тут же совладал с собой и равнодушно спросил:

— Что ты здесь делаешь в такой поздний час? — Он прислонился к дереву, сложил на груди руки и даже как будто расслабился.

— Просто вышла подышать и полюбоваться луной, — относительно спокойно ответила Лика, завороженно глядя на него. Действительно, в лунном свете он был потрясающе красив.

— Ну да… Конечно… — хмыкнул Артур.

Лика встала и решительно шагнула к нему. От его видимой расслабленности не осталось и следа, он тут же вытянулся в струнку.

— Артур, тебе не кажется, — набралась она духу, — что нам нужно поговорить?

— О чем? — равнодушно поинтересовался он.

— О нас… с тобой, — твердо промолвила Лика.

— По-моему, — несколько язвительно произнес он, — между нами все предельно ясно. Я решил оставить тебе твою девственность. Неужели ты этого не поняла?

— Поняла, — ответила Лика. — Но я хочу знать почему? — не без упрямства проговорила она.

— Господи, Лика, ты спрашиваешь, почему я тогда не переспал с тобой? — в его голосе появились какие-то непонятные нотки.

— Да, — подтвердила она, чувствуя, как дает о себе знать ее оскорбленное женское достоинство. — И еще я спрашиваю, почему ты тогда так ушел? Я имею право знать.

— Хорошо, — как-то слишком быстро сдался он, — я тебе объясню. Помнишь, я тебе говорил, что мечтаю и рассчитываю получить приглашение из Москвы. И вот я его получил. Неделю назад. Послезавтра уезжаю.

У Лики что-то оборвалось внутри. Одно дело подумывать о том, не уехать ли самой, зная, что не сделает этого наверняка, и другое — услышать от него, что он уезжает. Ее мысли об отъезде были только блажью, данью чему-то непонятному, а его слова — констатацией факта. Она чуть было не заплакала, однако гордость взяла верх.

— Хорошие вести, — произнесла Лика на удивление спокойным голосом. — Однако я так и не пойму почему?

— Потому что не хочу! — взорвался Артур, Теперь он стоял, сжав кулаки. — В мои планы не входит женитьба!

— При чем здесь это? — оторопела Лика, о женитьбе она и не думала, это было вовсе нереально, а оттого сейчас и так неожиданно.

— При всем! — фыркнул Артур.

— Я чего-то не понимаю, — тупо проговорила Лика.

Он вздохнул, немного помолчал и продолжил уже спокойнее, терпеливее, как будто разговаривал с малым ребенком:

— Неужели ты не понимаешь, что, возьми я тебя девушкой, я должен был бы на тебе жениться? — спросил он, глядя на Лику в упор. — А если бы женился, то какая бы это была жизнь? Ты здесь, я — в Москве. А если не женитьба, то что я могу тебе предложить? Месяц, два, а потом? У меня в жизни сейчас нет ничего стабильного. И я не хочу ломать тебе жизнь… Я не хочу, чтобы ты когда-нибудь сказала, что я сломал тебе жизнь… Не смог бы уехать, останься тогда с тобой, хотя ты знаешь, как это для меня важно, как я ждал этого приглашения. А жениться я не могу и не собираюсь еще лет пять, по крайней мере… Словом…

Лика не дослушала. Она повернулась и побрела к дому. Ей не было ни больно, ни обидно. Ей было никак. Она не плакала, потому что не было слез. Была немного удивлена, но больше ничего не ощущала. И это казалось странным.

Лика медленно шла по ковру из опавших листьев и думала, что в груди у нее пусто. И что он ее не любит и никогда не любил. Потому что, если бы любил, то не смог бы так поступить…

Она достигла-таки дна той черной пропасти, а достигнув, умерла.

Артур уехал. Лика не видела его после того разговора в саду. Теперь она была холодна и спокойна. Страсть, душившая ее, испарилась, оставив лишь горечь разочарования. Крылья были сломаны, она не могла больше летать, даже не смела поднять к небу глаза, погруженная в ледяную пучину. «Остудил Господь мне душу ледяным покоем нелюбви», — думала она вслед за Анной Андреевной Ахматовой, твердя эту строчку, как молитву.

Лика тщательно скрывала от всех свою мертвую душу. Так тщательно, что даже Марина, внимательно наблюдавшая за ней, ни за что не могла уцепиться.

— Как ты? — спросила она ее, когда Артур уехал.

— Да ничего, — с уверенностью солгала Лика. — Наверное, это лучшее из того, что могло бы случиться. По крайней мере самый безболезненный выход из ситуации. — Она вздохнула.

— Полагаешь? — прищурившись, уточнила сестра. — Хочешь сказать, что тебе не больно?

— Нет, — Лика покачала головой, потом поняла, что, пожалуй, переигрывает, и продолжила: — Не то что не больно. Было больнее, когда он находился тут и я не могла его видеть, понимаешь? Больнее от того, что он жил в одном доме со мной, но не желал меня видеть. Уж пусть лучше будет в другом городе. Мне так спокойнее. Я не живу в надежде, что всякий момент могу с ним столкнуться.

— Да, понимаю, — кивнула Марина. — Что ж, все что ни делается, — к лучшему, — философски заметила она.

— Конечно, — согласилась Лика, надеясь, что ей вполне удалось обмануть и успокоить сестру.

Лике не хотелось, чтобы она за нее переживала, беспокоилась, но, наверное, еще больше ей не хотелось, чтобы сейчас к ней кто-нибудь, пусть даже такой близкий человек, как Марина, приставал с расспросами. Лучше притвориться, что все совсем неплохо, что и было-то все не так сильно и не так глубоко, а теперь почти уже прошло. Только бы не лезли к ней в душу.

И расспросов не последовало, потому что Марина, если и не поверила ей стопроцентно, то хотя бы сделала вид, что удовлетворена ее ответом, и Лика была ей за это признательна. Впрочем, и Эльдар вел себя так же деликатно. И Лика постепенно привыкла играть новую роль.

Так прошел еще месяц. Месяц, во время которого жизнь потихоньку вернулась в прежнее русло, нарушенное появлением в доме Артура. За это время разговоры о нем сошли на нет, и Лика только знала, что у него все в порядке.

Конечно, она его не забыла, он ей снился, мучая ее, потому что в этих снах всегда был рядом, любящим и нежным. Но, просыпаясь по утрам, она старалась забыть увиденное, внушая себе, что ничего нельзя вернуть, что она его, может быть, даже больше никогда не увидит. Словом, Лика старалась смотреть на случившееся, как на эпизод в ее жизни, ушедший в прошлое. Даже пыталась отыскать в своей короткой любви плюсы. Тот же опыт — «сын ошибок трудных»…

Близился Новый год. Лику пригласили отметить его за городом, и она согласилась. Компания была молодая, веселая — восемь парней и только пять девчонок. Они приехали к кому-то на дачу — огромный двухэтажный коттедж — нарядили елку, растущую во дворе, и шумно принялись за подготовку праздничного стола.

Лика нарезала ветчину, когда нож, выскользнув из рук, упал на пол, оставив на ее большом пальце неглубокий порез.

— Ой! — вскрикнула она.

К ней подскочил высокий сероглазый шатен, взял руку, поднес пораненный палец к губам и слизнул алую струйку. Она ошарашенно уставилась на него. Тут кто-то из девчонок уже принес йод и пластырь, и парень ловкими движениями стал обрабатывать порез. Когда дело было сделано, он, смущенно улыбаясь, представился:

— Олег, — на Лику смотрели добрые серые глаза. — Может быть, ты забыла, как меня звать?

— Лика, — ответила она, вспомнив, что это и есть хозяин дома, — если и ты тоже забыл. Слушай, а ты что, вампир или просто ненормальный?

— Пока не замечал за собой, — хохотнул Олег.

— Чего именно? — уточнила Лика. — Того, что вампир, или того, что ненормальный?

— Того, что вампир, — кивнул Олег. — Этого не замечал. Ну а того, что ненормальный… — он пожал плечами. — Пока тоже вроде никто не замечал. Ты первая. Оставим это в секрете?

Лика посмотрела на него внимательнее, он ей понравился, и она согласилась:

— Хорошо, обещаю, что сегодня никому об этом не скажу.

— Отлично, — изобразив облегчение, улыбнулся он. — Не хотелось бы портить людям праздник.

— Это конечно, — улыбнулась ему Лика, и они обменялись многозначительными взглядами.

Олег был высоким, неплохо сложенным, с приятным, открытым лицом и смущенной мальчишеской улыбкой. Красавцем его назвать, конечно, было нельзя, но парень он был обаятельный. Лика заметила, что и она ему небезразлична, его серые глаза говорили об этом слишком явно. «Что ж, — подумала она, — почему нет?»

Всю новогоднюю ночь Олег не отходил от Лики, взяв на себя роль ее опекуна. Он галантно ухаживал, удачно шутил, приглашал танцевать, словом, полностью завладел ее временем и вниманием.

Она наблюдала за ним и не могла себе не признаться, что взгляд у него внимательный, заинтересованный, улыбка — располагающая, манеры — приятные, голос — мягкий, а движения в танце исполнены расслабленной грации. И вообще, подумала Лика, он похож на славного домашнего пса. Такой милый. С ним спокойно и комфортно. Хороший мальчик.

Олег не курил и практически не пил. И объяснил это, как бы извиняясь:

— Должно быть, я уже и выкурил и выпил свою жизненную норму. Теперь меня это сомнительное удовольствие мало привлекает.

— Значит, раньше ты все-таки и пил, и курил? — лукаво полюбопытствовала Лика.

— И пил, и курил, — кивнул он. — Помнится, лет сорок назад… — и то, как легко это было сказано, Лику рассмешило.

Часа в четыре утра она захотела спать.

— Пойдем, я провожу тебя, — предложил Олег.

— Пойдем, — согласилась Лика.

Они покинули компанию, расположившуюся в большой комнате внизу и развлекающуюся уже кто как мог, поднялись на второй этаж и прошли в самый конец коридора, Олег толкнул дверь и, пропустив Лику вперед, сказал:

— Здесь тебя никто не потревожит. Это самая уютная комната. — Он зажег светильник над широкой кроватью и, заметив вопросительный взгляд Лики, подтвердил: — Да, она моя. Ты правильно догадалась.

Лика опустилась на кровать.

— Где твои вещи? — спросил он, останавливаясь в дверях.

— В комнате на другом конце коридора, насколько я помню. Синяя спортивная сумка. Ош там одна синяя.

— Все понял, — заверил Олег. — Сейчас принесу. Приятных снов, Лика, — пожелал он и вышел.

Лика блаженно растянулась на широкой и мягкой кровати. Она хотела было раздеться, но глаза буквально слипались, поэтому просто устроилась поудобнее и уснула.

Проснулась она от того, что кто-то тихо похрапывал ей прямо в ухо. Лика открыла глаза, соображая, где это она находится, повернула голову и увидела мирно спящего рядом Олега. Она пошевелилась, приподнялась на локтях, огляделась. В комнате царил полумрак из-за плотно задернутых штор. В доме стояла тишина. «Интересно, — подумала Лика, — сколько сейчас времени?» Потом перевела взгляд на Олега и снова легла, продолжая его рассматривать. Во сне его лицо казалось по-детски беззащитным, даже отросшая за ночь темная щетина на щеках и подбородке не портила эту иллюзию.

Он пошевелился, вздохнул и открыл глаза, встретился с ее изучающим взглядом. Немного помолчал, затем улыбнулся и хрипловатым со сна голосом сказал:

— С Новым годом, Лика! С добрым утром и с Новым годом!

— Спасибо, — она улыбнулась ответ. — И тебя тоже.

Они помолчали, продолжая смотреть друг на друга. Олег отвел глаза, потянулся, протянул руку и взял с прикроватного столика бутылку с минеральной водой. Протянул Лике. Она приподнялась, взяла бутылку и сделала несколько глотков, вернула ее Олегу, который тоже, немного отпив, поставил бутылку на место и снова лег, глядя на Лику.

— Можно мне тебя поцеловать в честь праздника? — спросил.

— Почему нет? — Она облизнула губы и слегка улыбнулась.

Олег поцеловал ее сначала в щеку, следом коснулся губ, потом немного помедлил, глядя ей в глаза и как бы спрашивая, можно ли продолжать. Лика не была против, и он, наверное, прочел это в ее взгляде, потому что наконец нежно и осторожно ее поцеловал. Потом спустила к шее, его губы стали несколько смелее, а когда он вновь вернулся к Ликиному рту, поцелуй уже набрал обороты.

— Лика, ты не против? — спросил Олег.

— Нет, — ответила она.

— Если захочешь остановиться, ты только скажи, хорошо?

Она кивнула, и он снова начал ее целовать. Лика ничего не говорила, безучастно позволив ему себя целовать, ласкать, снять с себя платье и белье, и только тогда попросила:

— Олег, пожалуйста, будь нежнее, — она в сомнении помедлила, потом все-таки решилась: — У меня еще никого не было…

— Никого? — удивился он. — И ты уверена, что хочешь продолжать? Может быть…

— Олег, — проговорила Лика и потянулась к нему, поцеловала его в губы.

— Значит, уверена? — уточнил он.

— Да, — подтвердила Лика. — Только ты будь осторожней.

— Хорошо, милая, — ласково улыбнулся Олег. — Я обещаю, Что буду очень-очень нежным. И очень-очень осторожным.

И не обманул. Олег действительно был нежным, осторожным, он не причинил Лике никаких неудобств, никаких болезненных ощущений, за исключением нескольких первых мгновений. Он был ласков и внимателен. Не то чтобы Лика совсем уж ничего не чувствовала, но в памяти настойчиво крутилась та, неудавшаяся, ночь с Артуром. Лика сравнила того и этого и, подавив вздох, закрыла глаза. Так она стала женщиной.

Три месяца они с Олегом встречались. Потом ей надоело. Она устала от своего равнодушия, а его неиссякаемая нежность была для нее словно нож в сердце. Он укорял ее в холодности, применяя все новые и новые ласки, и был так внимателен к ней, что ей было даже стыдно за свое равнодушие. Наконец Олег сдался. Постепенно их встречи стали все более редкими, затем сменились телефонными звонками, которые, в свою очередь, тоже сошли на нет. Лика не переживала. Ее огорчало только то, что в лице Олега она потеряла замечательного друга. Но, как знать, утешала себя Лика, может, и не потеряла. Пути Господни неисповедимы. Воистину.

Артур приехал в мае. Лика сидела в саду с конспектами и готовилась к приближающейся сессии, когда до ее слуха долетел знакомый голос. Сердце рванулось с такой силой, что Лика невольно прижала руку к груди, боясь, что оно выскочит. Затем отбросила тетради и побежала к дому.

Артур стоял во дворе, залитом солнечным светом, что-то весело рассказывая Эльдару и детям. Лика застыла на месте. Он поднял на нее свои необыкновенные глаза и осекся. Лике показалось, что между ними протянулась огненная нить, которую — она не сомневалась в этом — было даже видно.

На несколько секунд воцарилась гробовая тишина. Артур сделал к ней неуверенный шаг, замер, явно заколебавшись, но потом, отбросив сомнения, быстро подошел, наклонился, поцеловал ее в щеку. Сердце Лики сделало кульбит.

— Привет, Лика, — выговорил он и приласкал ее взглядом.

— Здравствуй, Артур, — тихо ответила она, совершенно смутившись и опустив глаза.

Позже, когда они накрывали с Мариной на стол, Лика спросила сестру:

— А он надолго?

— Артур? — уточнила Марина. — Нет, как я поняла, на неделю. У него здесь какие-то дела в театре.

«Неделя, — подумала Лика, — всего лишь неделя…»

Она стояла у раскрытого окна и с наслаждением вдыхала душистый майский воздух. В доме — никого. Эльдар — на работе, дети — в школе, Марина уехала за покупками, Артур тоже куда-то ушел с самого утра. Лика размышляла над тем, что с ней творится в последние дни.

Артур жил в одном с ней доме уже четыре дня и не избегал ее намеренно, как перед своим отъездом. И хотя и не обращался к ней напрямую, внимательно прислушивался к тому, что она говорит, и не отводил глаза, случайно встретившись с ней взглядом. Даже улыбался и иногда отпускал какие-то милые замечания относительно того, что она, мол, все хорошеет и хорошеет. Можно было подумать, что их отношения вернулись к начальной стадии. К тому, с чего все началось.

Лику это вполне устраивало. Потому что она ощущала главное — ее душа опять ожила. Она это поняла сразу же, как только увидела его, такого родного и вместе с тем такого чужого. Оказалось, Лика рано справила похороны, ее душа просто заснула летаргическим сном, а она, как средневековый лекарь, приняла этот сон за смерть и ошиблась. И слава Богу, подумала она, ощущая, как ее сердце вновь затрепетало, словно большая бабочка.

А всего-то и надо было, чтобы он вернулся. Всего-то и потребовалось, что осторожное прикосновение к ее щеке его нежных губ. Достаточно-то было всего лишь одного его ласкового взгляда.

«И ничего мне больше не надо, — думала она. — Ничего большего. Пусть он уедет через три дня, пусть. Но теперь-то я знаю, что не умерла, что ничего со мной не случилось, что я могу жить и дальше. Просто могу жить! Я живая!»

Артур вошел неслышно. Лика ощутила его присутствие только тогда, когда он оказался за ее спиной. Лика напряглась, все чувства мгновенно обострились, и она медленно повернулась к нему, столкнувшись с его испытующим взглядом. Казалось, Артур задался целью заглянуть в воскресшую Ликину душу, прочесть, что в ней написано и выпить ее до дна. Она вспомнила ахматовские стихи:

Как соломинкой пьешь мою душу. Знаю, вкус ее горек и хмелен, Но я пытку мольбой не нарушу. О, покой мой многонеделен.

Сколько так продолжалось? Секунды, минуты, а может быть, годы? Лика не знала, она таяла под этим пылающим, пронизывающим взором. Наконец, когда ей показалось, что он уже выпил ее до дна, не выдержала:

— Как твои успехи в Москве? — Она надеялась, что он отведет глаза, перестанет ее мучить.

— Спасибо, хорошо, — Артур глаз не отвел, но прожигающий насквозь пламень погас.

Лика смогла свободно вздохнуть.

— Рада слышать, — искренне проговорила она.

— Лика, — как-то многозначительно начал Артур, — я все хотел с тобой поговорить…

— Неужели? — она недоверчиво приподняла брови.

— Да, — кивнул он.

— О чем? — с самым невинным видом поинтересовалась Лика, хотя уже понимала, о чем он будет говорить, слишком уж красноречиво он смотрел.

— О чем? — переспросил Артур, похоже, ему было непросто.

Лика это видела, но не стала помогать.

— Да, о чем? — все с той же ноткой полуудивления, полунедоверия повторила она.

— Вот о чем, Лика, — снова заговорил Артур, — ты ведь не обиделась на меня тогда? Нет? — Он вновь впился в нее глазами.

— Обиделась? На тебя? За что? Мне не за что на тебя обижаться, — она нашла в себе силы говорить спокойно.

— Слава Богу! — выдохнул он. — Я рад, что ты меня поняла. Я не сомневался, что ты умница. Знаешь, — он посмотрел в окно за ее спиной. — Я много думал о тебе, о нас. Ты сильная, Лика. А я слабак. Я тогда струсил. Испугался боли. Думал не столько о тебе, сколько о себе. Я испугался чувств, которые ты во мне вызывала. Испугался, что из-за этих чувств, из-за тебя, моя мечта о Москве стала меркнуть, отодвигаться на второй план. Я даже стал подумывать, уж не отказаться ли мне от нее совсем? Но тут пришло приглашение и я понял, что должен выбирать… И я выбрал, Лика, — его голос стал тихим, взволнованным. — Я не смог отказаться от своей мечты. Но в Москве я понял, что без тебя мое счастье не может быть полным. Я хочу, чтобы ты была со мной, Лика, — он с надеждой заглянул в ее глаза. — Ты ведь станешь моей женой?..

У Лики голова пошла кругом. Такого поворота она никак не могла ожидать, да чего там — предположить даже не могла, что все вот так обернется. «Господи! — в отчаянии подумала она. — Господи, ну почему?! Почему все так?! — Лика в смятении смотрела на Артура. — Может быть, не говорить ему? Но ведь он все равно поймет… И потом, я не смогу его обмануть… Нет… Пусть уж лучше он узнает сразу!.. Если Артур говорит правду, то, может быть, он сможет меня понять?.. А простить?..»

Артур ждал ее ответа. Лика постаралась взять себя в руки и дрожащим голосом произнесла:

— Я хотела бы этого… Я очень хотела бы… Но… — она замолчала.

— Но… — с тревогой повторил он.

— Артур, я уже не девушка! — решившись, выпалила Лика.

В его глазах застыло отчаяние, лицо искривила гримаса боли. Он сжал кулаки, развернулся и стремительно пошел из комнаты.

— Я думала, что ты уже не вернешься… — попыталась оправдаться Лика.

Артур ее даже не слышал. Он снова бросил ее одну, бросил, как и в тот раз, даже не взглянув, не остановившись, ничего не сказав и не выслушав.

Оставшись одна, Лика безвольно опустилась на пол. И впервые за долгие месяцы заплакала. Заплакала от обиды, горечи, сожаления и запоздалого раскаяния.

После этой сцены Артур, на удивление Лике, не стал ее избегать. Сначала она порадовалась этому, надеясь, что он даст ей шанс объясниться, но слишком скоро поняла, что это бессмысленно. Артур, несмотря на то что при встречах был подчеркнуто вежлив и даже мил, всем своим поведением демонстрировал неприкрытое равнодушие, так что Лика быстро осознала, что никаких объяснений быть не может. Мрачно наблюдая за ним, она думала только о том, что лучше бы он, как в прошлый раз, избегал ее. Наконец Артур собрался уезжать, и Лика, провожая его взглядом из окна, мысленно пожелала ему: «Скатертью дорожка. Дай Бог нам больше никогда не встретиться».

Конечно, ей снова было больно. И обидно до слез. И себя жаль. Но теперь она еще и злилась. Злилась на него и хоть и понимала, что он-то ни при чем, но все-таки малодушно считала его косвенным виновником того, что первым ее мужчиной стал другой. «А чего он хотел? — возмущенно спрашивала она себя. — Сам повел себя так, будто девственность это жуткий недостаток, от которого нужно немедленно избавляться. Дефект, — Лика зло усмехнулась. — Вот я от этого дефекта и избавилась. А теперь он еще смеет изображать из себя оскорбленную невинность! Да не он, а я оскорбленная невинность! Им же, между прочим, и оскорбленная!» Думая таким образом, она, конечно, понимала, что не права, но злость, которую испытывала, проще было вымещать на Артуре, и потом, именно эта злость помогала ей справляться с обидой, притупляла ее боль.

Лика сдала последний зачет и возвращалась домой. На полпути ее неожиданно застал дождь, а поскольку зонтик был благополучно забыт дома в быстрых, волнительных сборах на экзамен, ей ничего не оставалось, как скрыться в ближайшем подъезде. Она стояла у дверей и смотрела на лужи, растущие прямо на глазах.

Дверь на первом этаже открылась, кто-то вышел. Лика обернулась и увидела спускающегося по лестнице мужчину лет сорока. Густые волосы, тронутые сединой на висках, пушистые черные усы, круглые бархатные глаза в оправе будто накрашенных ресниц, открытое, но немного лукавое выражение лица. Он был похож на большого довольного кота.

— Славный дождичек! — Мужчина подошел к Лике. — Вы со мной согласны?

— Да уж, ничего себе погодка, — улыбнулась она, отметив про себя золотисто-медовый цвет его глаз.

— Вижу, вы без зонтика, — заметил мужчина. — А дождик, похоже, затянется, — он глянул на небо. — Если хотите, я вас подвезу. Вам в какую сторону? — и он сверкнул белозубой улыбкой.

— Мне тут недалеко, — смущенно пролепетала она.

— Тогда поедем? Забыл представиться. Андрей, — он задержал на ней взгляд.

— Лика, — ответила она и подала ему руку.

Андрей, вместо того чтобы пожать ее, галантно склонился и поцеловал Ликину руку, приятно пощекотав усами. Потом шагнул из подъезда, открыл свой зонт и сделал Лике приглашающий жест.

Машина у Андрея была шикарная — серебристый джип «Гранд-чероки». Лика буквально утонула в удобном кожаном кресле и расслабилась. Она с интересом наблюдала за Андреем, который был словно насквозь пропитан солнечной, теплой и ласкающей энергией. Солнце светилось и в его янтарных глазах, и в его ослепительной улыбке. Лика с удовольствием нежилась в согревающих солнечных лучах, как будто исходящих от этого человека.

— Чем занимаетесь по жизни? — поинтересовался Андрей. — Это не нескромный вопрос?

— Не нескромный, — улыбнулась Лика. — А по жизни я пока студентка.

— Будущий кто?

— Будущий искусствовед. Согласна, — продолжила она, перехватив его несколько озадаченный взгляд, — профессия не из тех, которые всегда и всюду кормят.

— Уж это точно, — подхватил Андрей. — Это что-то из сферы отвлеченного. То ли дело мы, — он приподнял бровь. — Не сталевары, конечно, не плотники, но где-то рядом.

Лика посмотрела на него вежливо и вопросительно.

— Строители, — вздохнув, пояснил Андрей. — Имеем небольшой частный бизнес.

«Вот уж и небольшой, — подумала Лика. — С такой-то машиной»…

Они помолчали.

— Ладно, — снова заговорил Андрей, — если насчет занятий по жизни вопрос не был нескромным, то спрошу о том, чем занимаетесь в свободное от учебы время?

— Да ничем, — откликнулась Лика. — Ничем особенным.

— А сегодня… — Андрей не договорил, потому что Лика его перебила:

— До пятницы я совершенно свободна, — и открыто посмотрела ему в глаза.

Они как раз притормозили на светофоре, а потому и Андрей глаз не отвел.

— Значит, не откажете, если приглашу вас на свидание? — медленно проговорил он.

— А вы пригласите, — в тон ему отозвалась Лика. — Может, и не откажу.

Сзади кто-то недовольно засигналил. Андрей, тронув машину с места, сказал:

— Приглашаю.

Лика помедлила, поймала его вопросительный взгляд, улыбнулась и кивнула:

— Не отказываю.

Андрей усмехнулся и отвез Лику домой, пообещав заехать за ней вечером, часов в шесть.

Первое свидание состоялось в маленьком уютном кафе. Они мило провели в обществе друг друга три часа, ели-пили-говорили. Признаться, Лика ожидала от него, так сказать «продолжения банкета», ну, где-нибудь в более спокойной обстановке, но Андрей ни о чем таком даже не намекнул. Отвез ее домой, оставил свой телефон, записал ее номер.

Позвонил он ей через два дня, в пятницу, и пригласил в театр. Приезжала антреприза из Москвы. После театра опять-таки заехали в ресторанчик перекусить. «Ну, уж теперь-то»… — думала Лика, глядя на сидящего напротив за столиком Андрея. И он, словно в ответ на ее мысли, положил свою ладонь на ее руку. Лика слегка вздохнула.

— Нет, девочка, — заявил Андрей. — Так дело не пойдет.

— Что? — Лика не совсем поняла, о чем это он.

— У меня такое ощущение, — закуривая, пояснил Андрей, — что ты второй вечер подряд ждешь, когда я потащу тебя к себе.

— А разве ты об этом не думаешь? — прямо спросила она.

— Думаю, — улыбнулся он. — Конечно, я думаю об этом. Но так дело не пойдет. Я не хочу, чтобы ты, — выделил он, — вот так думала об этом.

— Объясни, — потребовала Лика.

— Я не хочу, — покачав головой, продолжил Андрей, — чтобы ты думала, что приглашение ко мне в гости закономерно и последует только потому, что я сейчас провожу свое время с тобой. Будто это твоя расплата. — Лика хотела что-то сказать, но он сделал упреждающий жест. — Нет, нет, девочка. Это не так. Ты мне ничего не должна, и, поверь мне, я и так получаю удовольствие, проводя второй вечер в твоем обществе. А вот ты себе удовольствие явно портишь ожиданием этой самой расплаты.

— Но разве я не должна об этом думать? — спросила Лика.

— Может быть, — согласился он. — Но только в том случае, если ты этого хочешь сама. Если для тебя это не будет расплатой, а желанием. Понимаешь меня?

Она немного помолчала, посмотрела на него и кивнула:

— Кажется, я понимаю, о чем ты.

— Вот и славно, — улыбнулся Андрей и выпустил струйку дыма. — Так что? Попробуешь расслабиться и не думать?

— Попробую, — честно пообещала Лика.

— Тогда закажи себе еще коктейль, — посоветовал он. — А потом пойдем потанцуем.

И Лика действительно перестала думать о «расплате», позволила себе расслабиться и получать удовольствие от приятного собеседника, который так внимательно за ней ухаживал и согревал ее своим теплом, от уютной обстановки ресторана, от тихой музыки. Ей стало легко, хорошо, и на Андрея она взглянула по-новому.

Он снова отвез ее домой, предложив поехать в воскресенье за город на пикник, и Лика с легкостью согласилась.

— Кто он? — спросила ее в тот вечер Марина.

— Просто хороший человек, — беззаботно улыбнувшись, ответила Лика.

— Он тебе нравится? — Марина не собиралась так сразу отступать.

— Очень, — честно призналась Лика. — С ним спокойно. Он мне нравится.

— А сколько ему лет?

— Тридцать девять, кажется, — пожала Лика плечами.

— Но, Лика… — как-то растерянно вымолвила Марина.

— Марина, не надо, — попросила она. — Ничего не говори, очень тебя прошу. Или, может, ты считаешь, что будет лучше, если я буду сидеть взаперти и рыдать по… — Лика не договорила. — Ты думаешь, так будет лучше?

— Нет, — покачала головой Марина. — Так лучше не будет. Что ж, просто будь умницей, — попросила она. — И помни, я всегда постараюсь тебе помочь, потому что я тебя люблю и волнуюсь за тебя.

— Я знаю это, Марина, — искренне ответила Лика. — Правда, знаю. Просто я повзрослела.

— Конечно, это я тоже знаю, — грустно улыбнулась Марина и потрепала сестру по щеке. — Будь осторожнее.

— Буду, — пообещала Лика. — Но мне кажется, что ты зря волнуешься.

— Надеюсь, что зря, — уже не так грустно произнесла Марина.

В воскресенье Лика поехала с Андреем за город. Они замечательно провели день — устроили пикник, расположившись на лесной полянке, потом гуляли по берегу небольшой речки, Лика даже слегка загорела, но вот искупаться не рискнули — вода была еще холодной. Повалялись на травке, и Андрей заметил:

— Вижу, ты вполне сумела расслабиться, — он придвинулся к Лике и провел пальцем по ее щеке.

— Да, — легко ответила она. — Ты мне нравишься, Андрей. Несмотря на то что я очень мало тебя знаю. Но странно, я доверяю тебе.

— Это главное, — слегка вздохнул он. — Хочешь, я тебя поцелую?

Лика перевела взгляд на его, прикрытые усами, губы и кивнула.

— Хочу.

Андрей наклонился к ней ближе и поцеловал. Лику удивило, что поцелуй вызвал в ней отклик. Признаться, она почему-то решила, что никто, кроме Артура, не способен пробудить в ней ответных чувств. Но этим «никто», похоже, оказался только Олег.

— Если хочешь, — заговорил Андрей, немного отстранившись, — я приглашу тебя к себе в гости. Но не сегодня. И только если ты сама этого хочешь.

— Думаю, что хочу, — честно сказала Лика. — Не просто не откажу, Андрей, — подтвердила она, заметив в его янтарных глазах сомнение, — а на самом деле хочу.

— Хорошо, — сверкнул он улыбкой. — Значит, я приглашаю тебя к себе. Когда?

— Когда? — лукаво повторила она.

— Скажем, м-м-м, в среду, не против?

— Нет, очень даже не против, — согласилась Лика.

Андрей отвез ее в город и на прощание снова поцеловал.

— Впереди целых три дня, — заметила Лика.

— Да. Целых три дня, во время которых я буду думать о тебе, — мягко пообещал Андрей. — Буду представлять и ждать.

— Ты специально так сделал? — чуть смущенная его взглядом и его словами, откликнувшимися в ней волной желания, спросила Лика.

— Может быть, — неопределенно проговорил он. — Беги, девочка. Я приеду в семь.

— Поцелуй, — потребовала Лика, потянувшись к нему, и Андрей ее снова поцеловал.

— Я тоже буду думать о тебе, — прошептала она, прежде чем выйти из машины.

И действительно, все три дня Лика думала только об Андрее. Она поняла, что такая небольшая уловка была придумана для того, чтобы она могла как следует настроиться на предстоящее свидание. Это ее забавляло и одновременно приятно возбуждало. Лика не могла дождаться встречи и хотела только одного — чтобы действительность не слишком отличалась от настойчивых фантазий, в сладком плену которых она провела почти все время до семи часов вечера в среду.

— Марина, — сказала Лика, собравшись самым тщательным образом, — сегодня я не приеду ночевать. Скорее всего.

Марина взглянула на младшую сестру, хотела что-то сказать, но передумала и только кивнула. Лика тоже предпочла ничего не разъяснять и вышла из дома без десяти семь, в полной уверенности, что Андрей, если он действительно желает ее, то уже наверняка ждет в условленном месте, неподалеку от дома. Она заметила его машину сразу, и это ее порадовало.

— Привет! — выдохнул Андрей, тоже заприметив Лику и выйдя из машины ей навстречу.

— Привет, — улыбнулась она немного нервно. — Давно ждешь?

— Минут двадцать, — он не сводил с нее глаз. Глаз, которые обещали ей все.

— Тогда не станем и дальше оттягивать? Я чуть с ума не сошла, — она села в машину, и Андрей, закрыв за ней дверцу, обошел джип, сел рядом.

— Это я чуть с ума не сошел, — заявил он и буквально рванул с места.

— Твоя была идея, — игриво заметила Лика.

Андрей вздохнул, бросил на нее взгляд, кивнул.

— Ты потрясающе сегодня выглядишь. Я должен был сказать это сразу, но…

— Спасибо, — только и произнесла Лика, потому что напряжение, постепенно нарастающее за время их короткой разлуки, уже достигло такой силы, что она буквально дождаться не могла, когда же они наконец приедут, когда останутся одни, когда он к ней прикоснется… Похоже, что и с Андреем происходило нечто подобное, потому что сегодня он вел машину нервно, явно торопился. К тому же намеренно не смотрел в ее сторону.

Лика очень удивилась, когда они остановились у незнакомого ей дома, она-то полагала, что он пригласил ее к себе, в тот дом, в подъезде которого они встретились. Но не стала задавать никаких вопросов, отложив их «на потом».

Они вышли из машины, поспешили в подъезд, Андрей вызвал лифт. Когда дверцы кабины закрылись и они оказались наконец наедине, на опасно близком расстоянии, и посмотрели в глаза друг другу, волна желания буквально окатила их обоих. Андрей еле оторвался от ее губ, когда лифт остановился на каком-то — каком, Лика даже не знала — этаже. Его руки дрожали, когда он открывал замок, и, стоило им только ступить за порог квартиры и захлопнуть за собой дверь, как они снова припали друг другу в поцелуе. Потом Андрей, подхватив ее на руки, прошел в спальню.

Все было на высшем уровне. Шампанское, свечи, шелковые простыни на широкой кровати. Андрей сумел разбудить в ней женщину, Лика таяла в его объятиях, поддаваясь и отдаваясь его поцелуям, ласкам. Он был страстным и нежным одновременно. Он был мужчиной. И Лика в течение этой чудесной ночи даже не вспомнила ни разу об Артуре.

— Андрей? — уже под утро спросила она, лежа на его плече.

— Что, моя хорошая? — отозвался он.

— Скажи, а почему мы здесь?

— Не понял, — проговорил Андрей.

— Ну, помнишь, мы встретились в подъезде, но дом-то был другой, и район другой, и…

— Если ты думаешь, что это не моя квартира, то ошибаешься, — погладив ее по руке, сказал Андрей. — Это моя квартира. И та моя.

— Но почему же все-таки эта? — продолжала допытываться Лика.

— Маленький мой, — вздохнул Андрей и приподнялся с подушек, устраиваясь повыше, — ситуация такая… — Лика села и внимательно посмотрела на него. — Не самый удачный момент для такого разговора, конечно, но что ж… Понимаешь, маленький, я женатый человек, — как-то виновато улыбнулся он. Лика помолчала. — Скажешь, что я должен был сообщить тебе это раньше?

— Для меня это не неожиданная новость, — пожав плечами, ответила Лика. — Глупо предполагать, что человек твоего возраста… — На этих словах Андрей улыбнулся шире. — Да, да, — подтвердила Лика, — глупо предполагать, что человек твоего возраста не имеет семьи.

— Значит, не удивлена? — уточнил он.

— Нет, — покачала она головой. — Не удивлена, хотя ты, конечно, должен был сказать мне об этом раньше.

— Должен, — согласился Андрей и притянул ее к себе. — Скажи мне, от этого что-нибудь изменилось бы?

Лика задумалась, посмотрела ему в глаза, все припомнила и честно призналась:

— Нет. Вряд ли. Думаю, ничего не изменилось бы.

— У нас есть три месяца, — облегченно улыбнувшись, объявил он.

— Лето?

— Да, у нас впереди лето, — подтвердил Андрей. — Надеюсь, ты об этом лете не пожалеешь. И мне очень хочется, чтобы вспоминала ты о нем только как о приятном времени в своей жизни.

— Ну, — улыбнулась и она, — это зависит только от тебя.

— Знаю, — наклоняясь к ее губам, проговорил Андрей. — И постараюсь…

И он постарался. Они встречались все лето. Андрей учил ее плотской любви, открывая перед ней неведанные ею прежде удовольствия. Лике было хорошо рядом с ним. Он сумел отогреть и ее тело, и ее душу Она расцвела и, пожалуй, стала женщиной в полном смысле этого слова, Женщиной, уверенной в себе.

В конце июля они поехали на десять дней на небольшой курорт на берегу Черного моря. Лика, пожалуй, была счастлива в эти десять дней так, как никогда до этого. Андрей буквально предупреждал любое ее желание, заботился о ней, и Лике не хотелось думать о том времени, когда им придется расставаться. Потому что Андрей решил, что Лика — его небольшая летняя слабость, а когда вернутся его жена и дети, эта связь останется в прошлом.

— Почему? — спросила она, услышав от него эти слова.

— Потому что, — ласково проговорил он и легонько щелкнул ее по носику. — Потому что у меня двое детей.

— Мне грустно это слышать. Ты приучил меня к себе, Андрей. И хочешь, чтобы я так просто тебя забыла?

— Я не хочу, чтобы ты вспоминала обо мне плохо, — настоятельно пояснил он. — Этого я действительно не хочу. — Он вздохнул. — Но, понимаешь, девочка, дело, может, и не в моей жене, как в женщине, а в том, что она — мать моих детей. Лучшей матери моим детям мне не найти.

— Ладно, — Лика подавила вздох, — проехали. Не будем больше об этом. Я постараюсь привыкнуть к мысли, что мы скоро расстанемся. И попробую не грустить.

— Ты умница, — потрепав ее по щеке, признательно улыбнулся Андрей.

Они вернулись в город. Впереди был еще август, они встречались часто, но для Лики эти встречи уже были окрашены грустью. Она скрывала, точнее — пыталась это скрыть от него, но и сам Андрей вел теперь себя иначе. Он часто задерживал на Лике свой взгляд, постоянно дарил ей цветы, а когда они занимались любовью, был еще более нежен, более страстен. Так, будто хотел дать ей все, что только мог.

А потом, в двадцатых числах месяца, вернулась из отпуска его жена. Андрей позвонил Лике как-то вечером.

— Кошечка моя, — начал он печальным голосом, — мне очень жаль, но мы должны прервать наши встречи. Может быть, только на время… Ты меня понимаешь?

— Да, — ответила Лика. — Не волнуйся, — она сдержала вздох, не желая его расстраивать, и ей удалось сделать так, чтобы голос ее не задрожал, — я ведь знала, что это когда-нибудь случится. Спасибо тебе за все, Андрей. — Тут она все-таки тихонечко вздохнула. — Мне всегда было с тобой хорошо, и я никогда не стала бы требовать от тебя невозможного. Просто потому, что ты этого не заслуживаешь, — ей стало грустно оттого, что пришлось это говорить, но эти слова были приготовлены заранее.

— Это тебе спасибо, — откликнулся он, конечно понимая, что ей нелегко все это говорить. — Я знал, что ты у меня умничка. Спасибо, котенок, что ты так реагируешь. Я тебе еще как-нибудь позвоню?

«Врет», — подумала Лика, но ответила:

— Конечно. Всегда буду рада услышать твой голос. Обещаю, что не кинусь сразу же искать тебе замену.

— Правда? — с некоторым сомнением спросил Андрей.

— Конечно, — легко подтвердила она. — Тем более что и найти-то ее будет очень не просто…

— Ты мне льстишь, — тихо пророкотал он. — Но мне очень приятно. Целую тебя в… — Он выдержал паузу. — В общем, сама знаешь куда. До встречи, котенок. Если что, помни, ты всегда можешь на меня рассчитывать. Я всегда в твоем распоряжении, если что…

— Спасибо и… Пока, Андрей.

Лика положила трубку и подумала, что ее счастье снова закончилось. В который уже раз? Она оставила этот вопрос без ответа. «Хорошо, что хоть было, — с грустью решила она, как бы подводя черту. — Хорошо, что я не требовала от него ничего, да и от себя тоже. По крайней мере, небольно. — Она прислушалась к своим ощущениям и, качнув головой, констатировала: — Жаль, конечно, но все же боли нет».

И боли действительно не было, даже тогда, когда через два месяца Андрей неожиданно позвонил ей уже около одиннадцати ночи.

— Андрей? — переспросила Лика удивленно.

— Не ожидала? — слегка усмехнулся он. — Знаю, что не ожидала, девочка. У меня новость.

— Какая? — все так же удивляясь, уточнила Лика.

— Знаешь, так получается, что мы переезжаем в другой город.

— И?.. — Лика не поняла, при чем здесь она, и вообще, какое это к ней имеет отношение. Зачем он ей звонит.

— Если хочешь, мы можем встретиться… Если, конечно, хочешь. — Андрей помолчал. — Потому что я уезжаю вслед за семьей только через неделю.

Лика задумалась. С одной стороны — почему бы нет? Она была не против снова провести с ним ночь. Но, с другой стороны, — ведь она сейчас уже окончательно успокоилась и Андрей остался для нее только приятным воспоминанием, самым приятным, из всего, что было с ней до этого. Воспоминанием, ничем и не омраченным, так стоит ли его бередить? Она спросила себя об этом, выдержала паузу, прислушиваясь, как и прежде, к своим ощущениям. Да, ей хотелось к нему, очень хотелось. Именно поэтому она и ответила:

— Нет, Андрей.

— Нет? — переспросил он, видимо, ожидая совсем другого ответа.

— Потому что не надо, — чуть упрямо объяснила Лика. — Если я сейчас с тобой встречусь, то не смогу тебя забыть. А ты этого хочешь?

— Я? — он снова удивился.

— Ну да, — с горечью подтвердила Лика. — Андрюша, ты не думал, что мне может быть больно? Я ведь уже приучила себя к мысли, что все кончено, все в прошлом. А теперь? Зачем беспокоить прошлое, зачем его бередить?

Он замолчал и надолго. Лика же все задавала себе вопрос: «А правильно ли я поступаю? Может, все-таки?..»

— Пожалуй, ты права… — выдохнул наконец Андрей в тот самый момент, когда Лика уже решила, что все-таки согласится на встречу, если он будет настаивать.

Как только она услышала эту фразу, только что появившееся желание погасло. Лика даже испытала легкое разочарование и убедилась, что ничего от Андрея уже не хочет. Все прошло, все успокоилось.

— Ну, пока, — вымолвила она в трубку и положила ее на рычаг.

И относительно спокойно прожила еще с месяц. А потом, в конце ноября, в ее жизни появился Дима. Появился внезапно, как смерч, как ураган «торнадо», ворвался в ее размеренное и почти спокойное существование, и Лика уступила просто потому, что ей было лень сопротивляться его натиску. Очередному, между прочим.

Высокий, длинноногий, статный, с зелеными глазами, в которых то и дело плясали магические огоньки, Дима славился своей «гиперлюбовью» к женскому полу. Лика была его очередным трофеем, которого, надо сказать, Дима то и дело пытался добиться в течение последних трех лет. Он учился с нею в одном институте и, говорят, подавал неплохие надежды как актер.

Наверное, Дима даже удивился, что на сей раз Лика не стала отбиваться. И на этом удивлении какое-то время они просуществовали. Фундамент для отношений довольно странный и очень непрочный. Дима удивлялся, а Лика не сопротивлялась, понимая, что рано или поздно это кончится. А пока пусть так…

Нет, конечно, она его не любила. Позже, думая о Диме, она тут же вспоминала эпизод из нашумевшего в свое время голливудского фильма. В нем героиню спрашивали:

— Вы его любили?

А она цинично отвечала:

— Я с ним спала.

Вот так же было и с ней. Дима оказался законченным эгоистом, с какой-то странной, совершенно извращенной, на Ликин взгляд, шкалой ценностей и непонятным восприятием окружающего мира. Например, он считал, что все ему что-то должны, а потому брал, не стесняясь, от жизни все, что мог. Даже то, чего не мог взять, все равно старался получить, если только в его красивой голове появлялось такое шальное желание. Брал он жадно и нагло, причем, всегда точно зная, каким образом это легче и проще сделать. Лику это бесило. Они часто, даже, наверное, слишком часто, ругались, но все как-то не могли разругаться окончательно.

Он предложил ей переехать к нему на первом же свидании в кафе, когда предпринял новую попытку ее атаковать. Она, улыбнувшись и открыто посмотрев ему в глаза, отозвалась без всяких обиняков:

— Хорошо, едем к тебе.

Дима как-то ошалело на нее посмотрел, кивнул, все еще, кажется, не решаясь поверить в то, что она действительно согласна, расплатился за кофе и, выйдя из кафе, поймал машину.

Всю дорогу он поглядывал на нее как-то сбоку, будто ждал, что она вот-вот скажет: «Ну хватит, пошутили и будет. Вези меня домой. Я передумала». Но Лика только слегка улыбалась и намеренно не смотрела ему в глаза. И, кажется, это ее заводило.

Когда она поднялись в его квартиру, расположенную в хорошем районе, в новостройке, просторную, двухкомнатную, замечательно обставленную — родители постарались, — он, пропустив Лику вперед, закрыл дверь и остановился, все еще полагая, что это розыгрыш.

Лика наконец посмотрела ему в глаза и, чуть улыбнувшись, сказала:

— Ну?.. Что будем делать, Димуль? — и шагнула к нему.

— Поверить не могу! — покачав головой и притянув к себе Лику, выдохнул он. — Лика, ты это серьезно?

— А ты? — спросила она. — Ты что же, не готов?

— Готов, — тут же откликнулся он, прижав ее к себе крепче.

— Тогда в чем же дело? — лукаво поинтересовалась она. — Невежливо заставлять девушку ждать…

— А кто заставляет? — в тон ей переспросил Димка, приподняв бровь, и наклонился к ее губам.

Часа через полтора, когда они попивали кофе, лежа на широкой постели, специально созданной да сексуальных игрищ, Димка, поставив чашку на прикроватный столик, повернулся к Лике и сказал тоном, не терпящим возражений:

— Значит так, сейчас мы едем к тебе, собираем твои вещи, и ты переезжаешь сюда.

— Ты что, — чуть не поперхнувшись кофе, спросила Лика, — с ума сошел?!

— Нет, — он упрямо мотнул головой. — Наоборот как раз. Или ты не согласна? Какие возражения?

— Всякие, — ответила она нагловато, тоже поставив чашку и закурив.

— Отклоняются, — отмахнулся Димка и, взяв ее пальчики, затянулся ее сигаретой. — Я хочу, чтобы ты жила здесь.

— С чего бы это такая честь? — насмешливо полюбопытствовала Лика.

— С того, что мне с тобой хорошо, — пожав плечами, заявил Димка, потом сделал еще одну затяжку, отобрал у нее сигарету, затушил ее и, перевернув Лику, навис над ней. — И тебе со мной хорошо, — заключил он все тем же, не терпящим возражений тоном.

— А если нет? — приподняв брови, задала она провокационный вопрос.

— Что? — хмыкнул он.

— Если я просто хорошая актриса? — продолжила его поддразнивать Лика. — Об этом не думал?

— Думал, — усмехнулся Димка, поглаживая ее разметавшиеся по подушке волосы.

— И?..

— И отмел эту мысль как невозможную, — произнес он. — Этого не может быть, потому что не может быть никогда.

— Не веришь в мой талант? — поудобнее устраиваясь под ним, кокетливо уточнила Лика.

— Верю, — ответил он, тоже приноравливаясь. — Только в другой. И в этом мы с тобой, по-моему, совпадаем. Не согласна — обоснуй.

Лика на минуту задумалась, погладила его по спине, глядя ему в глаза, зарылась пальчиками в его волосах на затылке, потом, как будто нехотя, созналась:

— Согласна. Мне с тобой тоже хорошо.

— Совпали? — уточнил Димка, лаская ее плечи.

— Почти… — прошептала она.

Димка поцеловал ее в губы.

В тот же вечер она действительно перебралась к нему. Он поехал с ней к Марине, понравился ей, как умел это делать, используя свое обаяние, и Марина даже ничего не сказала против этого спонтанного решения, хотя, конечно, удивилась его неожиданности. Но Димка ее явно очаровал, прекрасно разыграв перед ней роль этакого заботливого и внимательно-чуткого к Лике парня. Даже не переиграл.

Марина проводила их до Димкиной вишневой «девятки». Поцеловала обоих, пригласила заходить в гости, посмотрела на Лику с немым вопросом и надеждой, что, может, на этот-то раз… Но Лика не обманывалась, хотя с месяц они с Димкой продержались без ссор. Вместе ездили в институт, нередко вместе и возвращались, по вечерам гуляли по городу, ходили в кафе, на дискотеки, в гости, даже у той же Марины успели пару раз побывать и жадно занимались любовью.

А потом началось…

Они сидели в кафе большой — человек в двадцать — компанией, отмечая день рождения одного Димкиного сокурсника. В той же компании оказалась смазливенькая пухленькая блондиночка, вообще-то непонятно, как к ним затесавшаяся. Кто-то ее привел, но никто не помнил, кто именно. Словом, блондиночка поначалу только стреляла глазками в Димкину сторону, что Лику мало задевало, но потом, подпив, пригласила его танцевать, Лика нахмурилась. А Димка пошел с ней танцевать, причем не растерялся — танцы получились весьма откровенными, дошло даже до стриптиза, благо — зал был банкетный, никого из чужих не присутствовало.

Лика чувствовала себя полной дурой, но что она могла сделать, чтобы их остановить? Устроить скандал? Вцепиться ей в волосы? Попытаться его оттащить? Бессмысленно. И потом, прояви она хоть какую-то реакцию, наверняка разразился бы скандал и она чувствовала бы себя дурой. Самое обидное — Лика даже не ревновала. Только злилась, что Димка выставил ее в таком идиотском свете.

И она просто ушла. Еще в самом начале, про стриптиз ей позже рассказали присутствовавшие там девчонки. А Димка ее исчезновения, кажется, даже и не заметил. Вернулся он домой поздно, пьяный, хотя и один. Лика к тому моменту уже собрала свою сумку и ждала вызванного такси. Злилась она страшно. Но еще больше разозлилась, когда увидела Димкину реакцию на собранные вещи:

— Куда это ты? — он просто не понял, что все это всерьез. — Пойдем, Лика, спать, — и потянулся к ней, чтобы обнять.

— Пошел вон, — фыркнула она. — Я ухожу.

— Что? — скривившись, будто проглотил лимон, переспросил он. — Как это — ухожу? Ты что, чокнулась? Никуда ты не пойдешь! — Он даже протрезвел — дошло, должно быть.

— Это почему же? — ядовито уточнила Лика. — Хватит, пожили и будет.

— Ничего подобного! — Он приблизился к ней и нагло, по-хозяйски, обнял. Лика попыталась освободиться, но это было не так-то просто. — Ты мне еще не надоела, — нахально заявил Димка.

— Ах, вот как?! Ну, так ты мне надоел, — как можно спокойнее ответила она, открыто, с вызовом, глядя ему в глаза.

— А вот это мы сейчас проверим, — он подхватил ее на руки.

— Пошел вон, — попыталась высвободиться Лика, — ты пьян! От тебя воняет!

— Как будто ты не пила, — хмыкнул Димка и уволок ее в спальню, где сразу же изменился, стал ласковым, начал уговаривать ее, твердить, что всего-то и сделал, что потанцевал и, между прочим, танцевал только для того, чтобы вызвать ее, Ликину, ревность. Говорил и раздевал ее, раздевал и ласкал.

Лика осталась. А на следующий день, когда узнала о стриптизе, побила посуду. Просто так, чтобы посмотреть на его реакцию.

Они вернулись из института, и Лика, пройдя сразу же на кухню, взяла первую попавшуюся под руки тарелку и расколотила ее. Димка тотчас примчался из ванной. А Лика взяла другую тарелку, расколотила и ее, а потом еще одну…

Он стоял и смотрел на то, что она делает, смотрел неотрывно, с непонятным выражением в зеленых глазах. А Лика смотрела ему в глаза. И оба знали, что ей все известно и что делает она это для того, чтобы он ей сказал: «Уходи!» Но Димка не сказал того, чего она ждала. Вместо этого он шагнул к ней, когда тарелки закончились, и взял ее прямо на кухонном столе. И то, как спонтанно, быстро это произошло, ей понравилось. Это было неожиданно, это было сильно. И его удивление проснулось с новой силой. Лику тоже захватили новые ощущения, и она снова осталась.

В тот же день они купили новую посуду. И все вроде было как прежде, но вот только Димкины привычки и замашки стали раздражать сильнее. Он привык ни с кем не считаться и с ней считался лишь постольку-поскольку, причем даже в мелочах. Она стала его «пилить», а он огрызаться. Оба знали и понимали слишком хорошо, что их связывает и держит только секс, который, как это ни странно, становился все только лучше и лучше, хотя они уже почти не могли спокойно говорить на отвлеченные темы. Впрочем, сразу после секса были еще в состоянии нормально пообщаться.

А через пару месяцев ситуация почти повторилась, только на этот раз Дима не пришел ночевать, ограничившись звонком по телефону уже около полуночи. Просто сказал, что сегодня не придет, да и завтра пусть она не ждет его до обеда.

Лика ничего не спросила, положила трубку и стала думать. А к утру опять собрала вещи и на этот раз уехала, оставив ключи на столике в прихожей. Она решила, что это все. Пора расставаться. Дима вымотал ее окончательно, в последнее время он стал вовсе невыносимым, и Лика уже чувствовала, что он вот-вот потеряет к ней интерес. Боясь оказаться брошенной, решила бросить его сама.

Он примчался в тот же день к вечеру, вовсе не пьяный, как она ожидала. Ворвался к ней в комнату с каким-то бешено-оскорбленным видом и спросил, плюхнувшись в кресло:

— Что все это значит?

Лика отложила книжку, вздохнула устало и равнодушно объявила Диме, что между ними все кончено. Так и сказала:

— Дима, все кончено.

Скандал получился грандиозный. Димино «эго» никак не хотело смириться с мыслью, что его кинули. Он настолько привык к тому, что всегда уходил первым, оставляя за собой возможность вернуться, что просто не мог себе представить обратную ситуацию. А это случилось. Его просто поставили перед фактом. Сначала он никак не хотел поверить в то, что все серьезно, и говорил только одно:

— Возвращайся. Когда ты вернешься?

— Я не вернусь! — твердо ответила Лика. — Зачем? Чтобы ты в какой-то момент сказал: «Уходи»?

— Я когда-нибудь тебе это говорил?

— Но скажешь, — устало возразила она.

Дима посмотрел на нее, прищурившись, и, кажется, до него дошло, что на сей раз вернуть ее не получится. И тогда началось, благо ни Марины с Эльдаром, ни детей дома не было — Марина благоразумно повела всех на прогулку, едва Димка зашел к Лике. Возможно, она надеялась, что они помирятся. Димка бушевал, кричал, разыгрывал из себя театральных героев, оскорбленных в своих лучших чувствах. Лика же, наблюдая весь этот спектакль, только утвердилась в правильности принятого решения и вяло отмахивалась от всех его эскапад.

Наконец Димка успокоился и, сменив гнев на милость, решил попробовать еще одну роль — Ромео.

— Дорогая, — нежно произнес он, присев перед ней, — вспомни, как нам было хорошо вместе. Как мы любили друг друга…

— Любили? — Лика расхохоталась. — Дима, да ты вообще знаешь хоть что-нибудь о любви, кроме самого слова?

— Ты можешь меня научить, — проглотил он оскорбительную насмешку. «Эго» не желало отступать. — Я хочу, чтобы ты меня научила, милая, — и нежно коснулся ее руки.

— Нет, Дима. Я не буду тебя учить, — твердо отказалась Лика. — Не хочу Не вижу смысла.

— Ну, как знаешь! — в сердцах бросил он, поднялся, не выдержал, смерил Лику презрительным взглядом. — А ты уверена, что не пожалеешь, выставив меня за дверь? — Он все еще не верил.

— Уверена, Дима. Уверена на все сто.

— Ладно, — отчеканил он, снова закипая. — Я уйду, но ты еще позовешь меня. Ты еще…

— Не позову, — перебила его Лика. — Уходи.

И он, осознав наконец бессмысленность любых своих попыток, ушел. Лика испытала необыкновенное облегчение, расставшись с этим странным человеком. Она вернулась к своей спокойной размеренной жизни и старалась не думать ни о Диме с его самолюбием, ни об Андрее с его женой, ни об Олеге с его нежностью, ни об Артуре…

Труднее всего было не думать о последнем. Лика с удивлением поняла, что все это время пыталась забыть его, убежать от воспоминаний о нем, от все еще живущего в ее душе болезненного чувства к нему. Потому-то и были все эти отношения и с Олегом, и с Андреем, и с Димой. Бегство не удалось. И теперь, оставшись одна, она снова стала жить с этой надломленной любовью в душе, мучительно вспоминая Артура и по-прежнему тоскуя о нем. «Действительно, — думала Лика, — от себя не убежишь…»

Снова наступил буйный зеленый май. И снова приехал Артур. Лика чуть не задохнулась, вернувшись вечером из института и застав его в своей комнате. Ноги подкосились, она бессильно прижалась к стене. Артур стоял возле ее постели.

— Лика, ты помнишь? — спросил он вместо приветствия и посмотрел на нее каким-то молящим взглядом.

— Да… — прошептала она и почувствовала, как подступают слезы.

— Я тоже, — тихо сказал он. — Я все время вспоминаю тот вечер, тебя и то, что ты тогда сделала с моим сердцем…

— А что? — по ее щеке скатилась первая слеза.

— Ты оставила на нем шрам. Самый первый и самый глубокий, — он говорил тихо, мягко. — Ты всегда оставляешь шрамы. Это твоя привычка?

— Ты тоже… — прошептала Лика и заплакала.

Он тут же оказался рядом, обнял ее, прижал к себе.

— Зачем?!. — всхлипнула она. — О, Господи, ну зачем ты приехал?!.

— Прости меня… — шептал он, прижимая ее к себе и ощущая ее своей, полностью своей. — Ты можешь меня простить?..

— Я люблю тебя, Артур, — вымолвила Лика, уткнувшись лицом ему в грудь. — Я всегда тебя любила…

— Я знаю, — прошептал он и заглянул ей в глаза, спрашивая позволения.

Ее глаза ему не отказали, и Артур взял ее на руки, понес к постели. Бережно уложил, опустился рядом сам. И поцеловал. Поцелуй был полон раскаяния, нежности, горечи, всего того, что было не сказано, но всего того, что Артур хотел сказать. И Лика его поняла.

Потом он оставил ее губы и посмотрел ей в лицо. Его глаза излучали какой-то волшебный, волнующий свет. Легкими движениями пальцев он проследил черты ее лица, задержался на губах.

— Ты необыкновенная, Лика, — выговорил Артур. — Ты единственная… — И снова ее поцеловал.

И Лика опять его поняла. Она сняла с него тонкий свитер и с каким-то благоговением прикоснулась к его телу, потом осмелела, зарылась рукой в его волосах на груди. Артур тихо застонал и вновь припал к ее губам. Страсть раскалилась добела. Они оба уже ничего не понимали, все вокруг исчезло и остались только их глаза, губы, руки, их откликающиеся на ласку тела…

И тут в дверь постучали. Громко, настойчиво. Они даже не поняли сначала, что это, но стук повторился, и оба замерли, тяжело дыша, уставившись друг на друга расширенными глазами.

— Дядя Артур! — позвал за дверью Олежек. — Дядя Артур, вы здесь?

— Да, — хрипло ответил он.

— Мама просит вас подойти к телефону. Звонит ваша невеста. Вы идете?

— Иду, — мрачно ответил Артур, глядя невидящими глазами куда-то поверх Лики.

«Невеста?!» — пронеслось у нее в голове, и сердце пронзила острая боль. Она отвернулась.

— Убирайся, — вырвалось у нее.

— Лика, ты должна меня выслушать, — умоляюще начал он. — Это совсем не то, что ты думаешь… Ты выслушаешь и все поймешь…

— Я только и делаю, что слушаю тебя, — Лика порывисто поднялась и села. — Хватит! Я все поняла! — горько, с обидой воскликнула она.

— Что — все? — Он смиренно ожидал приговора.

— Все! Ты трус и предатель! Я тебя ненавижу! Убирайся! — Лика больше не могла себя сдерживать.

Артур встал, надел свитер и сделал новую попытку:

— Я приехал за тем, чтобы убедиться, что ты все еще меня любишь. Я был готов разорвать эту помолвку.

— Врешь! — крикнула Лика. Она уже ничему не верила. — Ты опять мне врешь! Это твоя привычка! — съязвила она.

— Нет, — твердо ответил он.

— Все равно, — отрезала Лика. — Убирайся. Не хочу тебя видеть. Не могу. Ты мне противен!

Он тяжело вздохнул, сник, пошел к двери. Обернулся и попросил:

— Лика, посмотри на меня.

— Я не хочу тебя больше видеть! — Она задыхалась от подступающих рыданий. — Никогда!

— Может быть, когда успокоишься, ты сможешь меня выслушать… — задумчиво проговорил он и вышел.

Но Лика не успокоилась. Слишком глубока была обида, слишком невыносима боль, слишком многого она от него хотела. Слишком…

Артур прожил у Марины с Эльдаром всего неделю. В его планы входило почти все лето, но, видимо, презрительные Ликины взгляды и язвительные насмешки доконали его. Он пытался объяснить ей все еще раз, но она не стала его слушать. Так они и расстались «в безмолвном и гордом молчании»… Артур уехал в Москву.

Была уже глубокая ночь, когда Лика закончила свой рассказ. Она посмотрела на лежащую рядом Риту. Подруга слушала ее с закрытыми глазами. Лика легонько тронула ее за плечо:

— Рита…

Рита спала. «Что ж, — подумала Лика, может быть, это и к лучшему». Она осторожно встала, накрыла подругу пледом и пошла спать в другую комнату.

Когда это началось? Когда это началось по-настоящему? То есть когда это началось осознанно? Лика знала.

Нет, конечно, нет, осознанно это началось не тогда, когда погибли ее родители, и не тогда, когда она слушала старого священника, пытавшегося объяснить ей, что далеко не все важное в жизни находится здесь, в материально-реальном мире. И не тогда, когда она три года отходила, пыталась залечить рану, оставшуюся от гибели родителей. Хотя, конечно, Марина водила ее в церковь. И, конечно, Лика ходила туда без возражений и препирательств. Не часто, но все же несколько раз в год. Да, ей всегда там было хорошо. Или почти всегда. Воздух в церкви казался каким-то особенным, Лика ощущала его всем своим существом, она словно парила, настолько ей бывало здорово. И это, честное слово, очень походило на кайф. Лика ходила в церковь «подзарядиться», и только за этим, нереальным, неземным ощущением. А что касается всего остального…

Сама служба ее интересовала очень мало. Религия как таковая вообще не занимала. Она была дитя современности, а кроме того, изучая, конечно же поверхностно, религии различных времен и народов, пришла, как ей казалось, к самому важному и окончательному выводу — Бог, как бы его ни называли и в какие одежды ни рядили бы, один для всех. Если Он сотворил мир, то просто глупо воспринимать его по-разному. «Роза пахнет розой, — говорила она себе, — хоть розой назови ее, хоть нет». Как бы человеки Его ни называли, Он един.

Синкретизм, скажете вы? Экуменизм? Что вы, Лика была слишком далека от каких бы то ни было активных действий. Она вообще была далека от любых действий на этой почве. Лике казалось, что она нашла Ему место в своей жизни. Ее вполне устраивало, что Бог есть, что он един и что, может быть, он порой ее слышит, В любом случае, ей было к кому обратиться, когда становилось невмоготу, и почему-то действительно легчало от мысленного воззвания.

А все эти бабушкины молитвы! Помилуйте, ну кто же сейчас молится на церковно-славянском дважды в день? Очень мало кто, да и то, скорее, фанатики. А что там за порогом смерти? Так этого не знает ни один из живущих. А какой Бог на самом деле? Этого и подавно не знает никто. Словом, у нее в голове прекрасно — ей на самом деле казалось, что прекрасно! — уживались вместе представления о реинкарнации, карме, нирване, аде, рае, чистилище, многоликих языческих богах, о том, что Бог внутри нас и что он растворен в мире вокруг нас. И ей действительно нравилось такое положение вещей, Просто некому было ей объяснить, что существует другое.

Марина, конечно, пыталась, но и в ее голове было достаточно всякой всячины, которая просто отвлекала. И ей знаний явно не хватало. Много ли значит посещение церкви только по праздникам? Свечки, панихиды, молебен? Марина сама-то причащалась только два раза в своей жизни. Конечно, это уже хорошо. Но только для начала, а потом этого становится мало. Катастрофически.

Словом, и Марина, и Лика, и окружающие их были вполне довольны таким положением вещей. Бог, несомненно, существует. Бог, несомненно, их слышит. Когда они этого хотят… Сами понимаете, какие это открывает горизонты.

А когда это началось? С чего? Ну нет, конечно, не тогда и не с того, что Лика полюбила этого восточного принца. Ибо тогда Бог, как таковой, вообще мало занимал места в ее мыслях. Точнее, у нее был свой Бог — любовь к Артуру. И она сотни раз повторяла себе, что Бог и есть любовь, а значит, все правильно и все нормально. Все так, как и должно было бы быть. Она встретила любовь и поняла, какой же он, Бог. Артур и был ее любовью, ее Богом.

Но потом, потом, когда она поняла с пугающей и беспощадной ясностью, что «ее Бог» ей изменил, что он ее предал, что он рассыпался, оказавшись колоссом на глиняных ногах, вот тогда… Да, именно тогда ей попалась на глаза книга одного католика. И она ее потрясла. Потрясла настолько, что Лика несколько дней ничего не ела и практически не спала. Вот тогда она и начала, совсем чуть-чуть, совсем понемногу понимать, что же на самом деле есть Бог…

Но, наряду с этим, стала — ей опять же казалось, что совершенно правильно, — думать, что истинная вера в христианстве, но только не в православном, а в католическом. Да, там, у них, «чистая вера», а здесь, у нас, сплошные обряды, мертвая буква и никакой чистоты. Лика попробовала, конечно, походить в православную церковь по-настоящему. То есть самостоятельно. Но только что из этого получилось?

Когда Артур уехал в последний раз, ее жизнь окрасилась в такие мрачные тона, а сама она погрузилась в такую пучину отчаяния и безысходности, что невольно вспомнила, как ей всегда легчало после посещения церкви, и просто пошла туда. Но то, что увидела тогда в храме, было непередаваемо. Отмечался какой-то большой церковный праздник, поэтому там в буквальном смысле этого слова яблоку негде было упасть. Лика всматривалась в лица окружающих ее людей и со страхом и горьким сожалением отмечала, что мало кто из них пришел сюда для общения с Богом. Она почувствовала себя лицемеркой. Но потом ей стало так тоскливо и противно от этих перешептывающихся, толкающихся, возящихся людей, которым было глубоко плевать на то, что происходило в алтаре, поскольку они не проявляли к этому никакого уважения, что Лика, ощущая, что ее натянутые нервы сейчас лопнут, если она немедленно не выберется из этой галдящей толпы, вышла из церкви и смогла отдышаться только уже за оградой храма.

Ее тошнило, кружилась голова, горели щеки, но больше всего ее пугало растущее негодование. «И это верующие? — с ужасом думала она, вспоминая вспотевшие тупые лица. — Боже, и это твоя паства? Истинные христиане? Если так, боюсь, мне с ними не по пути. Да и что ты за Бог, если у тебя такие рабы?»

Однако, как ни велико было ее потрясение увиденным, Лика все же решила сделать еще одну попытку. Ее измученная душа тянулась к тому, кто только и мог залечить ее раны. Книга замечательного католика еще только начинала читаться.

На сей раз церковь была практически пустой. Лика купила пару свечей, одну из которых поставила за упокой душ родителей. На глаза навернулись слезы, когда свеча, ярко вспыхнув, погасла. Лика осторожно зажгла ее снова. Постояла, вспоминая, какими замечательными они были. Затем прошла дальше и поставила свечу у большого деревянного распятия. Наверное, она молилась. По крайней мере пыталась молиться, но получалось, что твердила только одно слово. Может быть, самое главное в христианстве. Одно из самых главных. Она просила прощения и плакала, хотя собиралась просить не только прощения. Но здесь, перед печальным божьим ликом, все мысли из ее головы тут же исчезли и осталось только острое, режущее слово «прости». И осторожное, неуверенное ощущение, что она продвигается к чему-то…

Должно быть, Лика долго так стояла, никого и ничего вокруг не замечая, но внезапно кто-то довольно грубо дернул ее за рукав. Лика медленно обернулась и увидела перед собой маленькую, сморщенную старушку с отвратительным горбом и недобрым взглядом выцветших глаз:

— Что, грехи пришла замаливать? — В ее голосе звучала неприкрытая угроза. — Здесь не место таким, как ты! — она ткнула сухим корявым пальцем в Лику. Лика отшатнулась, а старушка обрадовалась, зашипела с еще большей ненавистью: — Приспешница Лукавого! Я тебя узнала! Сначала ноги раздвигаешь, а потом плакаться бежишь?! Что, прощения вымаливаешь? Нет и не будет тебе прощения! Убирайся отсюда! Прочь из храма!

Лика не верила своим ушам. Здесь, в церкви, среди икон, эта мумия говорит такие вещи?! Она попыталась образумить фанатичную женщину:

— Бабушка… — начала Лика, но старая карга не унималась.

— Какая я тебе бабушка?! — шипела она так, что вряд ли ее слышал кто-то из служителей, находящихся в другом конце храма, но так, что каждое ее слово, как брошенный камень, падало в Ликину душу. — Прочь из храма Божьего, блудница! Прочь!

Лика развернулась и быстрым шагом направилась к выходу, не слыша, но продолжая ощущать, как старуха посылает ей в спину проклятия.

«Господи, ну за что же? — думала она, глотая слезы. — За что она меня так? Небось ведь и сама в молодости грешила. Хотя, судя по ее горбу, ей не хватало именно этого. Конечно, иначе откуда же у нее столько злости? А как же извечное «не судите, да не судимы будете»? Или это только слова? Боюсь, не быть мне набожной», — решила Лика.

Однако, как известно, Бог троицу любит. Марина уговорила ее пойти с нею в церковь на Рождество. В памяти остался спертый воздух, толпа переговаривающегося народа, какое-то дурацкое, бессмысленное, совершенно ускользающее от сознания течение службы, громоподобные голоса дьяков, непонятное пение хора и непереносимое чувство того, что она здесь совершенно чужая. Лишняя. «Все, — сказала себе Лика, — прости меня, Господи, но не могу я больше ходить в твой дом. Не могу».

Книга была дочитана. И внутри шла мучительная борьба-работа. И о многом Лика уже начинала догадываться, но не многое еще могла понять.

Начались зимние каникулы. Она как-то брела по заснеженной набережной, рассуждая о бренности земного, несбывшихся надеждах, о вселенской несправедливости и о том, что пути Господни неисповедимы. Навстречу шел молодой человек, одетый во все черное.

Что-то в его облике показалось Лике странно знакомым, и, когда они поравнялись, то она не удержалась и с любопытством заглянула в его лицо.

— Пашка! — Лика чуть не бросилась ему на шею, тотчас его узнав.

— Лика! Ты?! — Парень просиял, обнял ее крепко, по-дружески. — Вот так встреча! А я, представь, совсем недавно думал о тебе! Однако ты похорошела… Как дела?

— Эх, Павлуша, — Лика слегка нахмурилась, — лучше не спрашивай… Как ты? Где пропадал? Даже не позвонил ни разу!

— Пойдем куда-нибудь, расскажу, — он взял ее за локоть. — У меня ведь, Лика, совсем другая жизнь теперь.

— Охотно верю. Пойдем, — и они покинули заснеженную набережную.

С Павлом Лика познакомилась, когда поступала в институт. Он рвался в актеры, но всем было понятно, что это не его стезя. Уж если кто и мог получиться из Пашки, то это поэт. Стихи лились из него практически неиссякаемым потоком. Они словно самодостаточные существа не давали ему покоя, ни днем ни ночью. Он выводил неровные строчки своим по-детски корявым почерком везде, где только мог: на клочках бумаги, на своих ладонях, на стенах, однажды даже умудрился написать четверостишье на экзаменационном билете. После чего, кстати, ему и сказали, что в актеры его не возьмут. Пашка слонялся по институту с видом побитой собаки, но мастер настойчиво продолжал ему втолковывать, чтобы он выбросил из головы бредовую идею об актерстве и занялся стихами. Пашка сдался.

Первый год он еще появлялся. Веселый, восторженный, с горой новых стихов, а потом исчез. Исчез так, что никто и ничего о нем не слышал. Пашку знали и любили все, включая мастера, который отфутболил его с курса. Он был славный парень. Карие лучистые глаза, пухлые улыбающиеся губы, вечно непослушные локоны и такие же непослушные стихи. Поэтому, когда Пашка так неожиданно и основательно пропал, по нему все скучали.

И вот теперь, спустя три года, Лика его встретила. Пашка заметно возмужал, стал серьезнее и, как показалось Лике, сдержаннее. Он стал носить очки в тонкой металлической оправе, отрастил небольшую аккуратную бородку и точно такие же усики, что делало его лицо утонченным и одухотворенным. А может, одухотворенным рал его тот свет, что был у него внутри? Лика решила, что так и есть. Что-то появилось в Пашке такое, чего не было. И что-то бесследно исчезло. Но только вот что?

Они зашли в маленькое кафе неподалеку и заказали по чашке кофе. Пашка стал рассказывать. К концу его рассказа Лика поняла, что именно появилось и что именно исчезло. А еще, к концу разговора, он перестал быть для нее Пашкой и стал Павлом.

Пропал он тогда в Москве. Поехал показывать свои стихи, которых к тому времени набралось едва ли не пара сотен. Там ему сказали, что, мол, талант у вас, молодой человек, несомненно есть, вот только… Вот только стихи у вас, простите, неровные, незрелые, детские, неуверенные и не отточенные. Учиться надо. Руку набивать. Пашка впал в уныние. Потом в отчаяние. Но теперь готовится к выходу его первый сборник.

Лика, сама переживающая кризис, осторожно спросила его, как он одолел «черную полосу».

— Тебе правда это интересно? Важно? — Пашка изучающе посмотрел ей в глаза. — Да, вижу… — Он вздохнул и улыбнулся. — Все просто, Лика. Я обратился к Богу Это — единственное, что вечно, что неизменно, что имеет смысл. Без этого и жизнь — не жизнь.

Лика обмерла. Она рассказала ему о собственных попытках и собственных переживаниях, о том, что у нее ничего не получается, что она не может одолеть как бы внутреннее сопротивление, что борется и проигрывает, но чувствует, что жить так же, как раньше, не может…

— Да, — сказал Пашка. — Я тебя понимаю. Прекрасно понимаю, Лика. Сам был в таком же положении. — Он говорил спокойно и уверенно: — Знаешь, я всегда считал, что вера вещь слишком интимная, слишком личная, чтобы кричать о ней на площадях. Я русский, крещеный, но то, что творилось тогда в православии… Скажем, то, что я тогда видел в православии, так будет вернее, на мой взгляд, это была не вера. Мне казалось, это даже не религия. Когда я видел наши церкви, мне становилось больно, мне всегда вспоминался один и тот же момент из Евангелия… Помнишь, когда Господь наш Иисус Христос прогонял из храма торговцев? — Лика кивнула. — Так вот, мне становилось больно, и я мечтал, чтобы это случилось снова. Когда я видел прихожан, мне становилось больно от того, что никто, почти никто, как мне тогда казалось, Бога не узрел. И не узрит, потому что служат они все Маммоне. Я был в этом уверен. Мне становилось больно, когда я видел священников, которые во время богослужения могут спокойно переговариваться о вещах явно не богоугодных, по крайней мере, не имеющих отношения к Богу. Мне становилось больно, когда во время праздников церковь набивалась народом, но многие даже не знали, что это за праздник. Мне становилось невыносимо больно и противно, когда я слышал разговоры о возрождении духовности. Какая духовность? Стоит только один раз попасть в храм во время самого большого христианского праздника и посмотреть вокруг, чтобы понять — никакой возрождающейся духовности. Только мода. Тогда мне становилось еще и страшно. Я даже думал, каюсь, Лика, что никакого Бога нет, — Пашка перекрестился. — Прости, Господи. Потому что все, что я тогда видел в православии, свидетельствовало не о Божьем существовании и промысле, а о том, что все это — большая и хитрая авантюра. Все это, на мой взгляд, могло запросто отвратить от Бога, но привлечь?.. Так было… — Он опустил глаза и, вздохнув, замолчал.

— А потом? — напомнила о себе Лика с замиранием сердца, которое было вызвано точным совпадением его слов с ее мыслями.

— Потом?.. — Пашка словно очнулся, улыбнулся смущенной улыбкой и продолжил: — Потом я, конечно, в собственной гордыне решил, что если нет Бога в православии, то его следует поискать где-нибудь в другом месте. Да, — качнул он головой, — я искал его у необуддистов, у баптистов, у оккультистов… — Он махнул рукой. — Да что там! Где только я его не искал. Мне хотелось, не хуже чем тебе, «чистой веры». Только тщетно, нигде я его не находил. Хотя, признаюсь, старался очень. Словом, помотался достаточно в поисках истины.

— Ну и… — Лика даже вперед подалась, чувствуя, что сейчас он раскроет ей что-то настолько важное, что сможет перевернуть ее жизнь, все расставить по местам.

— Ну и не нашел, — повторил Пашка. — Нигде. Меня это доконало. Все, думал, прости, Господи, — он снова перекрестился, — руки наложу. Только не пришлось, хотя идея эта в башке у меня тогда засела крепко и было это чуть больше года назад. Весной, помню. Ходил и думал, не хуже Ставрогина, мол, если Ты есть, то останови, а если Тебя нет, то и вовсе ни в чем нет никакого смысла. Так брел однажды по ночному городу и… — Пашка лукаво сверкнул глазами, выдержал небольшую, совсем небольшую паузу, потом улыбнулся очень довольной улыбкой. — Меня тогда сбила машина.

— Что? — Лика почувствовала, что ее дурачат, даже захотела обидеться, но Пашка свой рассказ еще не закончил.

— Да, да, Лика, — мягко подтвердил он. — Меня тогда сбила неизвестная машина, потому что водитель так и не остановился, а я со сломанными ногами кое-как дополз до ближайшего магазинчика, где и выключился. Очнулся, как известно, гипс, — он тихонько хохотнул. — Провалялся в больнице, как и положено, два месяца. Точнее, положено-то было, конечно, больше, но переломы оказались очень удачными и быстро срастались. А пока они срастались, я дума Догадываешься, о чем? — Лика нетерпеливо кивнула. — Но не только. За мной ухаживала там молоденькая сестричка. Молоденькая и очень хорошенькая. Она, как оказалось, православная христианка. Понимаешь, не просто христианка, не баптистка, не сектантка, а самая что ни на есть православная. Не только свечки ходит два раза в год ставить. Понимаешь? Молится, посты соблюдает, к Таинствам приступает, — словом, ведет настоящую жизнь. Христианскую. Вот она мне тогда очень много чего объяснила…

— И?.. — Лика еще не потеряла надежды услышать самое важное.

— Теперь она моя жена, Лика, — Пашка даже слегка руками развел, мол, видишь как все получилось. — А сам я учусь в семинарии, — он потупил глаза, но ей стало ясно, что он гордится этим фактом.

— Да ты что? — Она не смогла сдержать эту бестактную фразу, но Пашка, нет, он уже перестал быть Пашкой, он теперь стал в ее сознании Павлом, ничуть не обиделся, наоборот, широко и открыто улыбнулся, как-то по-родственному приласкал ее взглядом и решил, видимо, кое-что добавить.

— Да. И ничего удивительного в этом нет. Это именно то, чего я сам хотел все это время, но чего никак не мог понять именно из-за своей гордыни. Да, каюсь, прежде думал, что вера эта плоха. Но не вера была плоха, был плох я, который вбил себе в голову идею «чистой веры». А что это? Ты, вот, например, можешь мне объяснить, что это за понятие такое? — Он изучающе уставился на Лику, она не поняла, смеется он над ней или спрашивает серьезно, знала только, что он ждет ответа.

— Ну… — неуверенно начала она, — мне кажется, правда, ощущения эти какие-то смутные, и это что-то явно не имеющее отношения к Православию, по крайней мере к тому православию, которое я могу видеть, — Лика бросила на Павла быстрый взгляд, но выражение его лица иначе, как безмятежным, нельзя было назвать. — Это что-то напоминающее мне «высокие своды костела», как у Ахматовой. Это чистота мыслей, убеждений, стремлений. Это ясность. Это внутренний стержень, который не позволяет тебе упасть, сломаться. Это что-то утерянное давным-давно, но все еще живущее, все еще угадывающееся, хотя очень и очень смутно. Наверное, вкратце, это так… — все еще неуверенно закончила она. — Должно быть, это просто стоицизм…

— Хорошо, — кивнул Павел, — а почему та думаешь, что именно такой веры нет в православии?

— Ну как же? — несколько оторопела она и подумала, а действительно почему.

— Лика, я думаю, ты, — теперь он был серьезен и даже как-то значителен, хотя по-прежнему его взгляд был по-домашнему ласков, — достаточно умная девушка, чтобы не утверждать, будто то, что лично ты видишь в православии, точнее, то, что ты привыкла в нем видеть, — это и есть его полнота, а ты постигла в нем все. — Лика виновато потупилась. — Не надо, не прячь глаза, я тебя не отчитываю, я не твой духовник, а ты не на исповеди. Пока. Я просто хочу сказать тебе, что «чистая вера» в православии существует. Она, как ты сама точно заметила, сохранилась до сих пор, хотя угадать ее совсем не просто. Но все еще можно. Момент открытия в себе и для себя Бога — это акт, который от нас мало зависит. Потому что не он для нас, а мы для него. И общение с ним, точнее, инициатива всегда исходит от него. Просто потому, что Богу виднее, кто из нас готов к общению с ним, а кто — нет. Но когда это случается, то… Нет, не сразу, может быть, далеко не сразу, однако появляется эта ясность, о которой ты тут толковала, и этот внутренний стержень, который не позволяет ломаться, рождается, порой очень медленно и в огромных муках, чистота устремлений, убеждений и мыслей. Но это не дается просто так, Лика. И нельзя этого требовать сразу. Никто тебе «чистую веру» в Бога на тарелочке с голубой каемочкой не принесет и не подаст. Это путь, длиною в жизнь. Это дорога, которую каждый из нас может, нет, даже не одолеть, потому что никто из нас не знает, насколько по ней продвинулся, но хотя бы попробовать ее одолеть так, как он нам завещал… Это путь, на котором очень много опасностей, но который не только тяжел, а, по его слову, еще и легок. И потом, это единственное благо. Понимаешь?.. — Лика завороженно смотрела на Павла, но видела себя, свои стремления и мысли, свои ощущения, если это можно так сказать.

Они помолчали, Лика пыталась переварить, привыкнуть к тому, что сообщил ей Павел. Оказалось, что его слова, больно режущие, были тем самым, что ей больше всего хотелось услышать, Павел молчал, ожидая, когда ее взгляд, погруженный в себя, станет более осмысленным. Наконец Лика пошевелилась, вздохнула и увидела Пашино лицо перед собой, по-прежнему мило улыбающееся.

— Спасибо, — тихо сказала она. — Этот разговор, чувствую, мне очень помог и еще поможет.

— Не за что, — легко отмахнулся он. — Я только хочу тебе напомнить, что я не такой уж большой авторитет и еще совсем никакой не знаток, но для Бога нет ничего невозможного и порой он говорит с нами через совершенно разных людей или даже через предметы. Бог лучше нас знает, когда для каждого из нас наступит время. И потом, — Павел снова лукаво улыбнулся, — «высокие своды костела» оставь, пожалуйста, тем, для кого они родные. Мы все же русские, у нас свой менталитет и свои церкви, которые, сама еще убедишься, ничем не хуже. Уж не хуже точно, — он хохотнул и похлопал ее по руке.

Лика улыбнулась в ответ.

Нет, не то чтобы этот разговор и стал началом. Точнее, он был сознательным началом сознательно выбранного пути, но все же началось это немного раньше. Именно с тех «неудавшихся попыток». Теперь, правда, Лика не склонна было считать их неудавшимися. Они были нужны ей именно такими, какими оказались. Вера должна быть выстраданной, иначе ее вряд ли можно назвать верой.

Лика сознательно встала на этот путь, хотя сомнения, а порой и твердые, почти что убеждения в тщете, в бессмысленности, в напрасности усилий, по-прежнему посещали ее разум. Она с ними боролась. Боролась потому, что теперь знала — «чистой» вера бывает далеко не у всех. Может, только у святых и у детей, а взрослому, кое-что повидавшему, запутанному, не раз одураченному разочарованному, но ищущему человеку обрести чистую детскую веру ой как не просто. Дай-то Бог когда-нибудь вообще сподобиться этого живительного веяния благодати.

Конечно, Лика сворачивала с этого пути, конечно, она не раз даже уворачивалась сознательно. Но прав был Павел, когда сказал, что без этого уже невозможно жить, когда знаешь, что это просто есть. И прав был отец Сергий, когда говорил, что не так важно, сколько раз ты с этого пути свернул, один раз или сто один. Потому как и за один раз можно натворить такого, что перевесит всю прежде пройденную дорогу и что искупить будет крайне сложно, а за сто один раз плутаний и увертываний можно получить прощение. В конце концов мы все не столько по делам и заслугам, не только по вере нашей судиться будем, но, в первую очередь, по милости Божьей, а она безгранична. Важно не сколько раз свернул, важно, что вернулся. Потому что каждое твое возвращение будет все более твердым, все более решительным и осознанным, и, может быть, Господь тебя за твои постоянные попытки возвращаться на этот путь, за то, что ты не отчаивался, как бы ни согрешил, и все равно уповал на милость Его и прощение, может быть, Господь тебе даст силу и твердость в конце концов не сворачивать.

Да, путь оказался действительно не простым. Но назвать его сложным? Нет. Просто это был единственно возможный путь. Потому что альтернатива, которая представлялась Лике, явственно читалась в глазах той обезумевшей старухи, что однажды выгнала ее из церкви, в алчных глазах людей, которые вели деловые переговоры во время Пасхального богослужения, совершенно не скрываясь, в презрительной усмешке мальчишки, адресованной просящей милостыню старухе, в похотливых смешках в Ликину спину, когда она проходила мимо подвыпивших мужиков, в размалеванных лицах женщин, стоящих вдоль дороги каждую ночь. Во множестве, практически неисчислимом множестве вещей, слов, взглядов, звуков, которые окружали Лику и которые окружают каждого из нас. Нет. Такого пути Лика не хотела.

Иногда, когда ей становилось действительно невмоготу и дьявол сомнений вновь начинал терзать ее душу, она пыталась думать о тысячах картинок, неохотно всплывающих в ее памяти. Она видела себя такой, какой была до этого, видела себя в самые страшные, отвратительные моменты, и ей это помогало. Она вспоминала себя прежнюю и прогоняла сомнения, потому что прежней быть не хотела. Не то чтобы Лика слишком уж изменилась. Святость — удел немногих, и, наверное, слава Богу, что это так. Фанатизм это болезнь, это доведенное до крайности неверие. Хотя, действительно, мы все, включая законченных атеистов, нигилистов и прочих — истов, конечно же верим. Только каждый по-разному и каждый в свое. Лика верила, точнее было бы сказать — Лика училась верить в Господа Иисуса Христа. По-православному. И иногда у нее это получалось. И чем дальше, не без радости замечала она, тем эти «иногда» становились более осязаемыми, более осознанными.

Со дня Ликиного возвращения в родной город миновал месяц. И по всему можно было сказать, что ее жизнь потихоньку обустраивалась. Со скрипом, с потерями, с болью, с разочарованиями, но все же налаживалась. Мысли о возвращении к Марине просто не появлялись, потому что для Лики это был вовсе не вариант.

Марина звонила, спрашивала, не собирается ли Лика вернуться, но она твердо отказывалась, говорила, Что привыкает, во всяком случае хочет привыкнуть. А недели через три после ее возвращения Марина, позвонив, очень осторожно сказала, что ею интересуется Артур. Он снова приехал к ним сейчас, рядом, и если она хочет, то может с ним поговорить.

— Зачем? — опешила Лика.

— Спроси его сама… — предложила Марина, и Лика, не успев даже отказаться, услышала в трубке его голос.

— Лика… Здравствуй, Лика.

— Привет, — ответила она, нахмурившись оттого, что ее сердечко, вопреки желанию, забилось сильнее и чаще.

— Лика, я… — похоже, он и сам толком не знал, зачем звонит.

— Что ты хотел? — бросила она сердито.

— Может быть, нам стоит встретиться? — нерешительно предложил он.

— А как ты себе это представляешь? — удивилась Лика.

— Я мог бы приехать… — предложил Артур.

— Что? — В ее голове тотчас вихрем пронеслись воспоминания о том, что случилось между ними в последний раз.

— Я мог бы приехать, — повторил он настойчивее. — Это не проблема.

— Точно! — Лика уже вполне взяла себя в руки. — Проблема в другом. Как, кстати, поживает твоя невеста? То есть она уже, наверное, тебе жена?

В трубке повисло молчание.

— Значит, неплохо, — констатировала Лика, совершенно огорчившись, потому что, наверное, все-таки надеялась, что он заверит ее, что никакой жены нет и даже невесты нет. — Ладно, передавай привет. Пока.

— Нет! — воскликнул Артур. — Нет, подожди, не вешай трубку.

— Ну что тебе еще? — устало спросила она. — Что еще тебе от меня нужно?

— Я должен тебя увидеть, — угрюмо повторил Артур.

— Не должен, — парировала Лика. — Мне не нужно от тебя ничего, и я совсем не хочу тебя видеть. И разговор этот ни к чему. Ты сам разве не чувствуешь?

— Но ты должна меня в конце концов выслушать! — воскликнул он.

— Ничего я тебе не должна, — со вздохом отозвалась Лика. — И ты ничего мне не должен. Все, Артур, все. Пока. У нас разные жизни, все у нас по-разному. Пора уже все забыть.

— Но я не могу, — упрямо проговорил он.

— Брось, — усмехнулась Лика. — Просто не хочешь. Потому что если бы хотел, то смог бы.

— А ты смогла? — с надеждой спросил он, зацепившись за ее слова, как за спасительную соломинку.

— Смогла, — ответила она и даже сама удивилась тому, как твердо и спокойно это сказала. — Смогла.

— Значит, хотела? — уже безнадежно выговорил он.

— Хотела, — подтвердила Лика. — И забыла. И не надо мне напоминать.

— Значит, ты не дашь мне шанса? — все еще допытывался он.

— Он тебе не нужен, — отрезала Лика и положила трубку. А когда почти сразу же телефон снова зазвонил, попросту его отключила.

Ее спокойствие и так было изрядно потревожено тем, что она услышала его голос, тем, что он настаивал на встрече, тем, что помнит, что не забыл… «Нет, нет, нет, — сказала себе Лика, сев на диван и закрыв глаза ладонями. — Нет, нет, нет. Ничего не надо. Не надо. Не могу, не хочу. Не будет. Ни к чему». Так, уговаривая себя, она просидела около часа, а потом поняла, что не стоит ей сейчас находиться дома одной, зная, что он у Марины. Ведь в любой момент можно набрать Маринин номер и снова услышать его голос, а может быть, даже сказать ему «да»…. Последнее соображение ее даже напугало. Лика не хотела подвергать себя этому соблазну, потому что не была уверена в собственной твердости и решительности. Поэтому встала, оделась и поехала к Рите, так и не включив телефона, только бросила на него последний, прощальный взгляд и не удержалась от тяжелого вздоха.

И все-таки Лика чувствовала, что это — последнее, что она сама сейчас поставила точку, окончательную точку в их таких непростых, таких болезненных отношениях. И правильно, потому что ни на какие компромиссы она не готова. К тому же он ведь, наверное, уже и женат.

Кстати, так и оказалось. Через три дня Марина снова позвонила Лике и почти сразу сказала, что Артур уехал на следующий же день после их телефонного разговора и был очень расстроен.

— Марина, так он женат? — поинтересовалась Лика.

Марина помолчала, потом все-таки тихо выдавила:

— Да.

— Тогда я вообще не понимаю, зачем ему понадобилось мне звонить, — пожав плечами, отреагировала Лика.

— Думаю, там у него не все гладко, — только и нашлась, что ответить Марина. — Она — дочь какого-то богатенького дядечки, который дает Артуру деньги на постановки.

— То есть брак по расчету? — уточнила Лика. — Славно.

— Не сердись на него, — попросила Марина.

— Да о чем ты, Маришка? — совсем без злобы, без ехидства и даже без боли откликнулась Лика. — Я и не думаю сердиться. Я понимаю, что он всегда был мне чужим, не моим, понимаешь?

— Понимаю, — вздохнула сестра.

— Ну вот, — Лика тоже не удержалась от вздоха. — А теперь у меня другая жизнь, есть шанс и надежда, что я встречу наконец своего, то есть моего и только моего, которого не придется делить ни с его амбициями, ни с его выгодными невестами.

— И все же ты злишься, — осторожно заметила Марина.

— Нет, просто мне все еще чуточку больно, — призналась Лика. — Но это пройдет.

— Пройдет, — подтвердила сестра.

И Лика решила вовсе забыть об Артуре, что, конечно, было делом бессмысленным. Но кое-чего она все-таки сумела в этом достичь. Например, у нее перестало болезненно сжиматься сердце, когда она слышала его имя. Она больше не вспоминала о нем намеренно, потому что сказала себе, что это ее прошлое, которое не вернуть, да, если честно, то и не хочется возвращать. Ни к чему.

Лика побывала в небольшой церкви неподалеку от дома, и даже не единожды. И ей там понравилось. Понравился улыбчивый пожилой священник Николай, у которого она теперь исповедовалась. Затем написала длинные письма отцу Сергию и Павлуше. Почти перестала чувствовать стыд и боль за то, что случилось тогда с Максимом. Выговорившись, даже несмотря на то что Рита, не дослушав ее, уснула, Лика словно заново пережила еще раз все, что с ней происходило, и стала более спокойно к этому относиться. Все в прошлом. Нет, Лика не жалела, что вернулась.

Как-то Максим, подкараулив ее во дворе, стал просить прощения. Лика выслушала его отчаянный бред, его немыслимые самоистязания и ответила, что зла на него не держит, простила его почти сразу, но больше им лучше не встречаться. Пока. А уж заводить речь о каких-то более тесных отношениях и вообще не стоит.

— Лика, дай мне шанс! — просил он, и на мгновение она испугалась, что Максим бухнется на колени, и того, что почти с той же интонацией, почти теми же словами ее недавно просил Артур.

— Максим, — она глубоко вздохнула, — ты не правильно понял. Я могла бы, как ты выразился, дать тебе шанс, но… Как мы будем смотреть друг другу в глаза? Пытаться строить новые отношения на таком фундаменте? Мы можем сейчас и простить и понять, но забыть? Нет. Ни ты, ни я этого не забудем. И всякий раз, встречаясь глазами, будем вспоминать. Мы сможем быть счастливы при таком раскладе? Ответь мне, Макс, ответь честно, разве для нас сейчас это возможно?

Он тяжело вздохнул и отвел глаза.

— Наверное, ты права… — нехотя, через силу, признал Максим. — Такое очень трудно забыть… Я, — он глянул на нее с отчаянной тоской, — никогда не смогу простить себе, что потерял тебя!

— Брось, — она слегка коснулась его руки. — Ты потерял меня не сейчас. Ты потерял меня давно. Энджел нет, она осталась там, далеко. Исчезла шесть лет назад. Я теперь не Энджел, Максим. И не смогла бы ею стать даже при всем желании. У меня другое имя и другая жизнь. Я изменилась, выросла и стала другой. И ты тоже. Не мучайся понапрасну, пойми, нельзя жить прошлым, это неправильно. Поверь, уж я-то знаю… Прости сам себя.

— Но ты разрешишь мне хотя бы изредка звонить тебе? — с надеждой спросил он.

— Конечно, звони, — согласилась Лика.

На том и порешили.

Лика познакомилась с Ритиным мужем, Вадимом. Он ей понравился, и симпатия оказалась взаимной. В лице Вадима Лика обрела еще одного друга. Он был умница, начитанный, приятный собеседник, не лишенный, правда, довольноспецифического юмора. Такой интеллектуал, думала Лика, а занимается строительством коттеджей и бань. Хотя еще было совсем неизвестно, чем придется заниматься ей самой. У Вадима были приятные, как бы немного смазанные черты лица, он оказался необыкновенно обаятелен и носился и с Ритой, и с ее беременностью как с писаной торбой. Это было очень мило и даже, временами, забавно. Еще милее и забавнее было то, что, обычно такая самостоятельная и рассудительная Рита становилась маленькой девочкой, как только попадала в его поле зрения. Он ласково называл ее «зайчиком», и она от этого домашнего обращения буквально млела, только что не мурлыкала.

Сразу после возвращения Вадима Лика с Настей провели у них замечательный вечер. Отлично поужинали, слегка выпили, потом пели песни. Наконец, с горем пополам, собрались домой, несмотря на уговоры хозяев остаться. Было уже два часа ночи, когда подруги не спеша брели домой по ночному городу — от такси они отказались, сославшись на то, что дорога не такая уж дальняя, а им не мешает подышать воздухом. Их обогнали красные «Жигули» и вдруг резко затормозили, сдали назад.

— Началось, — сказала Настя.

Передняя дверца распахнулась, и Лика сначала услышала знакомый голос, а затем и увидела знакомое лицо:

— Привет, землячка! — Андрей пригласил: — Садитесь, подброшу.

— Кто это? — полюбопытствовала Настя.

— Один знакомый, — пояснила Лика. — Поедем, он, по-моему, славный парень.

Они сели в машину на заднее сиденье.

— Ну вот, видите, Лика, — оглянувшись, заметил парень, — Бог действительно троицу любит. Теперь уж вам не отвертеться.

— Да я, если честно, и не собиралась, — пожала она плечами. — Кстати, познакомьтесь, это моя подруга Настя. Андрей.

Он посмотрел на Настю, и от Лики не ускользнул его заинтересованный взгляд.

— Очень приятно, — искренне произнес Андрей и улыбнулся.

Настя мило заулыбалась в ответ.

— А вы, девушки, никак из гостей возвращаетесь? — Андрей снова повернулся к рулю, завел машину. — А как насчет еще одних гостей?

— Уж лучше вы к нам, — предложила Лика.

— А это возможно? В смысле удобно? Он бросил короткий взгляд через плечо.

— Вполне. Правда, Настя? Если ты, конечно, не возражаешь?

Настя не возражала, и довольно скоро компания расположилась на небольшой Ликиной кухоньке.

Андрей действительно оказался славным парнем. Он галантно ухаживал за обеими дамами, но при этом было явно заметно, что Настя приглянулась ему больше. О чем Лика, признаться, ничуть не жалела. Она даже загадала, по-детски, конечно, что, если у Насти все наладится, то, в конце концов, повезет и ей.

Случилось это три недели назад, в течение которых Настя с Андреем встречались, причем из ее разговоров и интересов как-то сразу заметно исчезли все прежние ухажеры и остался только Андрей.

— Знаешь, Анжелка, — призналась как-то Настя, сидя на той же кухоньке, — боюсь, я в него влюбилась. По-взрослому влюбилась, понимаешь?

— Понимаю, — улыбнулась Лика. — И не только понимаю, но и вижу это. Ты ведь даже изменилась, хотя времени прошло всего ничего…

— О, а у меня такое чувство, — доверительно сообщила Настя, — будто я знаю его по меньшей мере десять тысяч лет. Мне с ним очень легко и очень спокойно. И не хочется ничего. Оказывается, Анжелка, — Настя вздохнула и улыбнулась, — в душе я мещанка. Никогда о себе так не подумала бы, а вот появился Андрей, и хочется мне только одного — ждать его с работы дома, с пирогами и детьми. — Она засмеялась.

— Чем же это плохо? — удивилась Лика. — А как он?

— Боюсь, и ему этого хочется… — Настя помолчала, а потом сообщила: — Он сделал мне предложение. Вчера.

— Ну?! А ты?

— А я сказала, что подумаю… — Она снова вздохнула, на сей раз мечтательно. — Но, конечно, я уже все решила. Просто не сразу же ему об этом говорить!

— Не сразу, а когда? — Лика прищурилась.

— Ну… Неделька, другая… Шутка, конечно! — прервала сама себя Настя. — Сегодня и скажу.

И сказала.

Вообще, все действительно устраивалось, только вот с работой для Лики еще не было ясно. Она собралась было заняться серьезными поисками, но Вадим, как только приехал и узнал, в чем проблема, сказал, что у него есть знакомый парень, издатель, и пообещал с ним поговорить. Может быть, в его конторе найдется подходящая должность. Альтернатива, которая открывалась перед Ликой, в противном случае состояла из двух возможных вакансий, — секретаря или продавца. Она решила немного подождать. В данный момент у Вадима что-то там «горело», и ему, скорее всего, было просто не до нее.

Его звонок оказался полной неожиданностью. Быстро, командирским тоном, Вадим:

— Привет, Лика. Собирайся. Я дозвонился до моего приятеля, ну, помнишь, издателя? Я обещал, помнишь? — и, не дожидаясь ответа, продолжил: — Через час он будет тебя ждать в «Садко». Знаешь это где? — И снова не дождался ответа. — Лика, извини, мне очень некогда. Просто я хотел сказать, что парень он занятой, времени у него так же мало, как у меня, нет, даже меньше, — коротко хохотнул Вадим. — Так что время он терять даром не любит. Пожалуйста, не подведи меня, не опаздывай. Я тебя ему описал, так что ты и тут, пожалуйста, меня не подведи. Вопросы есть? Если нет, я отключаюсь.

— Нет вопросов, — так же быстро отрапортовала Лика. — «Садко» я знаю. Спасибо, Вадим.

— Да не за что еще. Желаю удачи. Созвонимся после, ладно? Пока! — И Вадим отключился.

«Садко» — небольшой уютный ресторанчик, находился в центре города, но не на самой шумной улице. Должно быть, здесь действительно было удобно назначать деловые встречи «за ленчем», как это теперь называется. Лика пришла на пятнадцать минут раньше и выбрала столик вру, но почти напротив входа, так, чтобы видеть входящих. Заказала кофе и теперь сидела, нетерпеливо поглядывая на дверь.

Она очень нервничала. Лика не любила торопиться, а сегодня именно так и получилось. Поэтому не была уверена, что не подведет Вадима относительно своего внешнего вида, поскольку сборы прошли по-армейски, но зато теперь точно знала, что не подвела его, поскольку не опоздала. Не опоздать ей показалось важнее. И все же она достала из сумочки зеркальце, погляделась в него. Нет, вроде все в порядке. Макияж наложен по всем правилам, волосы, завитые в крупные локоны, лежат безукоризненно. Она убрала зеркальце и оглядела свою одежду — тонкий бледно-розовый шерстяной свитер с вырезом под горло, прямая бежевая замшевая юбка до колен, такого же оттенка замшевое полупальто, черные замшевые сапоги-чулки, поскольку на улице все явственнее чувствуется осень. Она закончила осмотр. Все в порядке и все же…

Все же Лика давно так не нервничала. А причина, скорее всего, была в снах, которые стали ей сниться в последнее время. В них рядом с ней постоянно присутствовал какой-то неясный мужчина, внешности которого она никак не могла запомнить. Помнила только, что у него синие глаза. И, как казалось Лике, он был странно похож на того человека, которого она однажды увидела тоже во сне давным-давно, лет восемь назад, когда еще девчонкой отважилась на Святках погадать, чтобы узнать своего суженого. На чем она тогда гадала? Ах, да, кажется, на стакане с водой и расческе. И ей действительно кто-то приснился в ту ночь, но запомнила она только синие глаза. Странно. И вот теперь…

Если бы сны были, скажем, неприличные, то она знала бы, как с ними бороться. Почаще ходила бы на исповедь, ведь всем известно, что ночные бесы-блудники больше всего ее боятся. Так нет же, самое большое, что во снах позволял себе этот мужчина — или Ликино сознание, а может, подсознание, — так это взять ее за руку. Но почему-то рядом с ним ей было хорошо. «Скорее всего, — решила она, — это потому, что я часто бываю в гостях у семейной Риты и смотрю много мелодрам».

Что греха таить, замуж ей хотелось. Как и Насте, тоже хотелось домашних пирогов, вечернего ожидания мужа с работы, хотелось нарожать детишек, построить настоящую крепкую семью. Лика подавила вздох. «Человек предполагает, — строго сказала она себе, — а Бог располагает. Не раскисай. Всему свое время. Если Богу угодно»…

Тут она взглянула на дверь и увидела вошедшего в зал мужчину. Лика замерла, глядя в его синие глаза, слушая бешеный стук своего сердца…

ЧАСТЬ ВТОРАЯ ВАЛЕРКА

Валерка ненавидел похороны, как, между прочим, и подавляющее большинство людей. Запах свежей земли, черные одежды, вокруг многочисленные памятники и кресты наводили на него ужас. От одной мысли, что он находится среди стольких мертвых тел и сейчас еще одно — тело некогда близкого тебе человека — тоже будет зарыто и начнется долгий процесс его разложения, его пробирал озноб. Хотя вообще-то Валерка не считал себя трусом и не был им. Слишком многое пришлось ему повидать, во многих «заварушках» поучаствовать, так что ни вид крови, ни сама смерть его уже давно не пугали. Он смирился с тем, что человек в конце концов неизбежно умирает, — еще никому из простых смертных не удавалось избежать этой участи, но похороны…

Ему по-прежнему казалось, что пережить их — это свыше его сил, а поэтому всячески старался избегать в них участия с тех пор, как умерла его бабушка, которую в детстве он безмерно обожал и чуть ли не боготворил. «Сколько же лет прошло?» — спросил он себя, отводя глаза от гроба и могилы, стараясь больше глядеть в синее сентябрьское небо и на верхушки все еще зеленых деревьев.

Валерка прищурился, напрягая память. Восемь?.. Неужели восемь лет? Он покачал головой: «Как же быстро летит время»…

— Аминь! — голос священника, окончившего читать чин погребения, вывел его из задумчивости.

Валерка вздрогнул, вздохнул, перевел взгляд на покойницу. Ему показалось неестественным, что это распухшее тело, лежащее в гробу, — его родная мать. Неужели это лицо с синяками под глазами и заостренным носом ее?

Содрогаясь внутренне от отвращения, он подошел на негнущихся ногах к гробу и, закрыв глаза, задержав дыхание, едва прикоснулся губами к ее холодному лбу. Он почти ожидал, что она сейчас откроет глаза и посмотрит на него ненавидящим, мутным, всегда пьяным взглядом. Валерка сглотнул и отошел, не без интереса наблюдая, как гроб заколачивают, опускают в могилу. Затем равнодушно бросил на его крышку горсть земли и, не дожидаясь, когда могилу зароют, развернулся, пошел неспешной походкой к машине, оставленной за кладбищенской оградой.

У его матери и в лучшие-то времена друзей было немного, а в последние лет пятнадцать и вовсе никого не осталось. Так, собутыльники. Теперь Валерка со смешанным чувством жалости и отвращения разглядывал разношерстную компанию, собравшуюся на поминки. «Прямо-таки Парижский двор чудес! — подумал он, усмехнувшись. — Хотя… Разве я не мог оказаться в их компании? Быть одним из них? — спросил он себя. И ответил: — Мог». Не одари его Господь тем несгибаемым внутренним стержнем, который он постоянно чувствовал в себе всю свою сознательную жизнь, как знать, и он стал бы таким же. Предпосылки-то к тому имелись…

Видя, что компания никак не желает расходиться, Валерка решил, что пора подключать тяжелую артиллерию и отправлять все это войско восвояси. Он прошел на балкон, вынес оттуда непочатую коробку водки.

— Ну, друзья мои, — торжественно произнес Валерка, не удержавшись от улыбки. Глаза присутствующих радостно и удивленно округлились при виде бутылок. — Думаю, этого вам хватит, чтобы продолжить поминки где-нибудь в более непринужденной обстановке.

В ответ раздались одобряющие возгласы, довольные покрякивания, и «друзей» как корова языком слизнула. Валерка даже поразился тому, как оперативно, без толкучки, даже с вежливыми прощаниями они исчезли. Водку, разумеется, прихватили с собой. Остался только какой-то полупьяненький дедок с живописной бородавкой на носу и крепеньким брюшком, обтянутым хлопчатобумажной рубашкой и игриво выпирающим над чистенькими, однако уже повидавшими виды бежевыми брючками.

— А вы что же, папаша? — равнодушно поинтересовался Валерка. — Никак, дружбу с ними не водите? — он кивнул в направлении входной двери. — Или, может, водочку не уважаете?

— Я-то, сынок? — «папаше» явно польстило Валеркино обращение, и он решил не оставаться в долгу. — Как же водочку не уважаю? Очень даже… Да и всех их, — он стрельнул глазками в том же направлении, — очень даже знаю. Только вот… — он замялся, окидывая нерешительным взглядом внушительную Валеркину фигуру, которая, видимо, наводило на него что-то вроде благоговейного трепета. Однако, видя, что Валерка не собирается поддерживать разговор, набрался духу и выпалил: — Может, вместе помянем?

Валерка посмотрел на него более снисходительно, хотя еще мгновение назад собирался выпроводить, и вдруг передумал, пожалел старикашку, небрежно кивнул:

— Отчего же не помянуть? — Он сел за стол напротив дедка, отодвинул от себя пустые стаканы и тарелки, плеснул водки в две рюмки. — Как говорится, дело святое… Тебя как звать-то, папаша?

— Аркадий, — просияв, ответил дедок. Он смотрел сейчас на Валерку большими голубыми глазами, чистыми и наивными как у ребенка, смотрел едва ли не с восхищением.

Валерку это начало раздражать, Ему снова захотелось, чтобы дед как можно скорее ушел.

— Ну, — нахмурившись, проговорил он, поднимая свою рюмку, — пусть земля ей будет пухом, Аркадий.

Выпили, не чокаясь. Аркадий тут же осмелел, него потянуло на разговоры:

— Хорошая была она женщина, твоя мать, — вздохнул он. — Мы ведь с ней, знаешь ли? Мы ведь с ней последний год жили… — он мечтательно закатил голубенькие глазки к потолку: — Ну прямо душа в душу жили! И все бы у нас было ничего… — Он снова преувеличенно вздохнул. — Все бы ничего, да вот только из-за тебя она больно переживала.

— Да ну? — не удержался Валерка, приподняв бровь. Но тут же себя одернул, вспомнив, что о покойниках не принято плохо говорить. Да и потом, не следует поддерживать болтовню этого дедули, так он скорее уйдет.

— Ну да, — с самым непосредственным видом подтвердил Аркадий. — Ты ведь у нее единственный, сам понимаешь. Материнское сердце и вообще…

Дедок явно испытывал Валеркино терпение, у того даже глаза сузились до щелочек, и тем не менее, кивнув, он ответил:

— Понимаю, конечно.

— Эх! — от души произнес Аркадий. — Все мы смертны, как говорится!.. — Он взглянул на Валерку с надеждой и робко предложил: — Может, еще по одной?

Валерка, равнодушно посмотрев на часы, не отказал и на этот раз. Налил еще водки, и они снова выпили за упокоение души новопреставленной рабы Божьей Тамары. Глазки у дедка заблестели с новой силой, и он начал срывающимся голосом рассказывать Валерке, каким ангелом была его мать. «Еще бы! — мрачно думал про себя Валерка. — Даже представить себе невозможно, каким она была ангелом!»

— Тамара! — как-то подвывая, заголосил Аркадий. — Царица Тамара! — Он даже смахнул со щеки несуществующую слезу. — Ох, сынок, до чего же жизнь-то несправедливая штука. Ведь ей бы жить да жить, а вот поди ж ты… схоронили мы сегодня нашу Тамару.

Валерка закурил, откинулся на спинку стула и задумался о своем, даже не глядел на странного собутыльника. Пусть, если хочет, изобразит неземную скорбь, поиграет в безутешного вдовца, а он пока подумает о том, что делать с этой квартирой.

Продать? Продавать, конечно. Значит, нужно позвонить знакомому риэлтеру. Сколько тут метров? Валерка оглядел комнату, прикидывая на глаз.

— Что, сынок? — тут же отреагировал Аркадий. — Думаешь, что с квартирой делать?

Валерка посмотрел на него в некотором недоумении.

— Ты вот что, папаша, у меня дела, может, как-нибудь в другой раз?

— Дела? — растерянно переспросил дедок. — Ах, ну да, ну да… Ты же парень деловой, — понимающе протянул он. — Тамара мне рассказывала, что у тебя дела… Ох, какие дела! — горделиво добавил он. — Она мне про тебя много чего рассказывала, сынок. Много. И какой ты был замечательный, заботливый сын. Знаю, как ты о ней всегда заботился. Только времени у тебя не хватало, ну так что ж, дела. Деньги-то они, да… Деньги так просто не достаются.

Валерка вздохнул, затушил, сигарету, потом выразительно посмотрел на Аркадия.

— Все-все, сынок, ухожу, — тут же откликнулся он и даже суетливо поднялся из-за стола. — Ты, конечно… Конечно, ты парень солидный, деловой… Эх, сынок! — всхлипнул уже довольно опьяневший Аркадий.

Валерка даже как-то испугался, что не угомонит его, а обижать дедка не хотелось. Славный дедок, забавный. И, похоже, правда, тоскует по Тамаре. Удивительное дело, подумал он про себя, оказывается, кто-то еще мог испытывать к ней какие-то другие чувства, кроме презрения или жалости. Удивительно. Валерка посмотрел на дедулю с новым интересом. Неужели они и правда ладили? Потом кое-что вспомнил из собственной жизни и покачал головой, ну да, ладили… Невесело усмехнувшись, он предложил:

— Давай, папаша, по последней, да и разойдемся. У меня и правда сегодня еще дела, — соврал, конечно, но даже глазом не моргнул.

— По последней? — обрадованно переспросил Аркадий и тут же опустился на прежнее место. — Вот это по-нашему! Вот это по-человечески. Бог троицу любит! Это правильно! — Он продолжал приговаривать одно и то же, пока Валерка наливал водку. Потом спросил:

— Может, теперь за знакомство? За покойницу-то уже пили.

— Выпьем и еще раз, — отрезал Валерка, и они снова, не чокаясь, помянули Тамару. — Ладно, — выдохнув, произнес он затем, — а теперь все. Ты уж извини, но мне пора. Да и тебе, наверное?

— Да-да, — закивал седенькой головкой дедуля. — Всем нам пора. Всем. Она ведь тобой гордилась! — опять начал он. — Гордилась, да еще как! — и сопроводил это утверждение ударом кулака в свою крепенькую грудь.

— Знаю, знаю, — устало откликнулся Валерка, чувствуя, что вот теперь дед точно начинает действовать ему на нервы. Ему хотелось остаться одному. — Ты извини… — хмуро повторил он, приподнимаясь из-за стола.

— Ухожу, ухожу, — тут же согласился дедок и подскочил. — Но мы ведь еще встретимся? Поговорим еще про Тамару? Да? — умоляюще глядя на Валерку полными слез глазами, спросил он. — Ты ведь все, сынок, понимаешь. Материнское сердце и все такое… Мы правда встретимся еще?

— Конечно, папаша, — спокойно ответил Валерка. — Конечно. Не сомневайся. Встретимся и поговорим. И я все понимаю. — Он поднялся из-за стола, прошел на небольшую кухоньку, достал две бутылки водки из почти пустой уже коробки. — На вот, держи, — протянул он их Аркадию, который все не отставал от него с вопросом, встретятся ли они снова и когда. — Да вот, скоро уже, — обнадежил его Валерка. — Как с делами разберусь.

— Ой, спасибо, — обрадованно улыбнулся Аркадий. — А я-то уж было подумал… — он как-то странно и смущенно покраснел.

— Что тебя обделю? — Валерку это даже рассмешило. — Держи, держи. И давай, — он проводил неугомонного дедка к двери, — до встречи. Не скучай. Счастливо тебе, папаша, — добавил он, открывая дверь.

Аркадий на пороге еще раз обернулся, посмотрел на Валерку обожающими глазами и выдал на прощание:

— Вот ведь! Не зря она тобой гордилась, сынок! Тамара-то! Ты ведь вон какой парень, — он окинул пьяно-восхищенным взглядом все Валеркины сто восемьдесят шесть сантиметров роста и икнул. — Вот! Ты просто мировой парень! — дедок довольно хихикнул, глянув на бутылки, подмигнул Валерке и, наконец, стал спускаться по лестнице.

Валерка закрыл за ним хлипкую дверь и облегченно вздохнул. Оставшись один, он прошелся по пустой квартире, оглядел убогую мебель, незанавешенные окна. Потом взял со стола початую бутылку водки, плюхнулся в старенькое кресло, печально скрипнувшее под тяжестью его тела, еще раз окинув взглядом комнату с поминальным столом посередине.

— Ну что ж, — сказал довольно громко, так, как если бы мать могла его сейчас слышать. — Царствие тебе небесное, мама, — и глотнул прямо из горла.

Валеркино сердце разрывалось между бешеной ненавистью к матери и отчаянной жаждой ее любви.

Так было всегда, с тех самых пор, как отец ушел от них, когда Валерке исполнилось семь лет и он пошел в школу. Тогда, конечно, желание быть любимым собственной матерью еще побеждало. А вспышки ненависти к ней были редкими, проходили для самого Валерки почти незаметно.

Чаще он все-таки жалел мать. Она была буквально убита разводом, часто и долго плакала по ночам, он слышал ее сдавленные всхлипы за стенкой. По утрам у нее были красные глаза, и Валеркино сердечко сжималось от желания помочь ей хоть как-то. Но как было ему, семилетнему пацану, облегчить ее страдания? Как он мог, да и мог ли вообще, вернуть отца? Впрочем, Валерка даже тогда не мог его осуждать, в чем-то винить, а тем более ненавидеть — слишком высок был авторитет отца в глазах сына, слишком велико желание, когда вырастет, стать похожим на него. Отец для Валерки был кумиром, идолом, сверхчеловеком. Он обожал и боготворил его безмерно. Отец — это почти Бог, а потому его поступки не обсуждались.

Семилетний мальчишка не мог понять, отчего так случилось, что отец их оставил, что заставило его совершить такой поступок. И он мучился от этого непонимания, от того, что слишком мал еще и отец с матерью не могут ему объяснить причину развода. Ведь, казалось, все было хорошо или он чего-то не замечал? Валерка еще долго не знал, почему они разошлись.

Матери тогда было тридцать пять лет, и она еще выглядела хоть куда — светлые длинные волосы, матовая кожа, голубые глаза, аппетитные формы. Вот с этих самых форм все и началось…

В конце сентября Валерка поехал на выходные к бабуле. Она жила в двадцати километрах от города, в небольшой деревеньке, и Валерку туда подвез сосед по подъезду, дядя Саня, чьи родственники обитали там же. Валерка замечательно провел два дня и, переполненный радостными впечатлениями от того, что бабулин сосед, дед Иван наконец-то взял его с собой на рыбалку на острова, вернулся все с тем же дядей Саней домой. Ему не терпелось поделиться с матерью своим восторгом.

Валерка открыл дверь своим ключом, влетел в комнату и тут же замер как вкопанный. Мать лежала на кушетке, полуприкрыв глаза, а над ней пыхтел какой-то волосатый мужик. Валерка глазам своим не поверил. «Что они делают голые?» — бешеным пульсом забилась в голове мысль.

— Мам… — хрипло протянул он, не в силах выносить отвратительной для его детского сознания сцены.

— А, Валерочка, — как-то пропела она, открыв глаза, — ты вернулся, сынок? — И криво улыбнулась.

Мужик поднял косматую голову, глянул на Валерку пьяным, каким-то звериным взглядом, и с ненавистью прошипел:

— Убирайся, щенок!

У Валерки навернулись слезы от незаслуженной обиды, и он выбежал из квартиры, с силой хлопнув дверью. До темна просидел во дворе, в беседке, задыхаясь от рыданий и пытаясь понять, что же там происходило, почему мать позволила этому чужому дядьке не только лапать себя, но и выгнать его, Валерку? Под конец, когда уже стемнело, совсем обессилев от слез, но так и не найдя ответов на мучившие его вопросы, Валерка, крадучись, вернулся домой. Осторожно открыл дверь, шагнул в квартиру, постоял в полутемной прихожей, прислушиваясь. В доме было тихо. Он заглянул в комнату. Мужик исчез, а мать спала на кушетке, ничуть не стесняясь своей наготы, только слегка прикрывшись простыней.

В полумраке Валерка пробрался в свою комнатку и забился в угол как волчонок. Он просидел там полночи и только потом, когда сон его сморил, перебрался на кровать, уснул как убитый, не раздеваясь, не разбирая постели.

С этого дня ненависть в его душе стала медленно перевешивать любовь.

Так мать начала припивать и водить в дом мужиков.

Валерка, когда было тепло, шатался по улицам, а когда похолодало, пропадал у друзей. Об успеваемости в школе и речи быть не могло. И в конце ноября его учительница, озабоченная Валеркиными отметками, сама пришла к Тамаре — на вызовы в школу и на родительские собрания она никак не реагировала. Валерка пару раз показал ей свой дневник, но мать только пожала плечами. После этого он и вовсе перестал это делать. Она вообще не интересовалась его жизнью, его учебой.

Учительница Зинаида Васильевна ждала ее, ждала и однажды под вечер пришла сама. Мать, слава Богу, еще не выпила. Валерка сидел в своей комнате и настороженно прислушивался к их разговору. Зинаида Васильевна была женщиной мудрой, проницательной. Она поняла Тамарино состояние, чисто по-женски ее пожалела, участливо с ней поговорила. Валерка тогда мало что понял из их беседы, только что учительница маму жалела и уговаривала подумать о сыне. А мама лишь тихо плакала.

Но после этого мать пить перестала, перестали в их доме появляться и чужие дядьки. Мать, казалось, окончательно взялась за ум — интересовалась учебой сына, делала вместе с ним уроки, даже ходила на родительские собрания. А вместо многих мужчин у нее появился один, постоянный, переехавший к ним в дом — невысокий, щуплый и лысоватый дядя Слава.

Валерка с удивлением наблюдал за тем, как он обживался в их квартире, как по-хозяйски расхаживал по комнатам в отцовских тапочках, чуть ли не на четыре размера ему великоватых, как сидел за ужином во главе стола, словом, пытался делать вид, будто так было всегда. Валерка, конечно, сравнивал его с отцом, и сравнение это было явно не в пользу дяди Славы, но мать не пила, и этого ему было достаточно. Он подтянулся в школе, перестал пропадать вечерами у друзей и даже научился стойко сносить снисходительный тон дяди Славы.

Так прошло пять месяцев, Валерка понемногу расслабился и жалел теперь мать только потому, что больно уж даже на его, мальчишеский взгляд, неказист был дядя Слава. А потом приехал отец.

Он ввалился в квартиру как-то под вечер, здоровенный голубоглазый великан, светловолосый и усатый — ни дать ни взять, русский витязь.

— Папка! — задохнулся от радости Валерка и, подлетев, повис у него на шее.

— Здорово, сынок! — подхватив сына на руки, улыбнулся отец. — Как ты тут? — Он неловко чмокнул Валерку в щеку и присмотрелся к нему внимательнее. — Вырос, вырос! — заметил довольно, а потом, отпустив Валерку с рук, спросил: — А мамка где?

— Сейчас придет! — все еще в радостном возбуждении ответил Валерка, не сводя обожающего взгляда с отца. — Она в магазин пошла! — Он обнял его, обхватив руками за пояс, и так, казалось бы, и не отпускал.

— Соскучился? — добродушно поинтересовался отец. — Ну сейчас, подожди, только разденусь.

Из ванны выглянул испуганный дядя Слава.

— Простите, — промямлил он, совершенно потерявшись от внушительных габаритов гостя, — с кем имею честь?

— С хозяином этой квартиры, — громоподобно отозвался отец и, прищурившись, оценивающе оглядел дядю Славу. — Назаров Николай Васильевич, — и протянул руку.

— Очень приятно, — как-то просипел дядя Слава, пожимая большую отцовскую ладонь. — Вячеслав Геннадьевич.

И тут пришла мама. Она остановилась в дверях, и ее голубые глаза как-то сразу заблестели. «Это слезы», — подумал Валерка, переводя взгляд с отца на мать и обратно.

— Здравствуй, Тамара, — проговорил отец. Она только сдержанно кивнула, но Валерка видел, как задрожали ее руки. — Ты, сынок, — обратился отец к Валерке, — пойди пока в свою комнату. Поговорить нам надо с твоей мамой, Потом я к тебе зайду, — он подмигнул ему. Валерка послушно кивнул и поплелся к себе, услышав еще, как отец добавил: — Пойдем на кухню, что ли? И ты, Вячеслав Геннадьевич, тоже.

О чем они там говорили, для него так и осталось тайной. Только спустя два часа отец вышел из кухни и, позвав Валерку, усадил его к себе на колени, сказал:

— Что ж, сынок… — Он вздохнул и погладил сына по голове. — Понимаешь, какие дела… Теперь у меня другая женщина.

— Вместо мамы? — спросил Валерка, глядя ярко-синими глазами в голубые отцовские.

— Да, получается, что так… — кивнул отец. — И живу я теперь другой жизнью. Ты потом, когда вырастешь, может быть, меня поймешь. Не хотелось бы, — он отвел глаза, — чтобы ты держал на меня зло.

— Держал зло? — повторил Валерка, наморщив лоб. — Ты хочешь, чтобы я на тебя не злился? — сама мысль о том, что он может злиться на отца, казалась ему до того абсурдной, что он даже улыбнулся.

— Что? — спросил отец.

— Я не злюсь на тебя, папа, — серьезно, очень серьезно ответил сын. — Только теперь мы совсем не будем видеться?

— Нет, что ты, — облегченно проговорил отец. — Наоборот. Тебя это не должно огорчать, потому что ты теперь сможешь все каникулы проводить у меня. Если, конечно, захочешь. Что скажешь на это?

— Каникулы у тебя? — Валеркины глаза загорелись. — Конечно! — и он прижался к отцовской груди.

— Маленький ты у меня еще, — снисходительно, но нежно сказал отец и погладил сына по волосам. — Что ж, лады. Летом я тебя жду. Договорились?

Валерка радостно кивнул.

Отец уехал. После его визита мать выгнала дядю Славу. В тот же вечер выгнала, со скандалом. Валерка ретировался из дома к соседу Вальке, как только понял, что предстоит ссора. А когда вернулся уже в десятом часу, дяди Славы и след простыл, а мать сидела на кухне, у окна и молчала.

— Мам… — протянул Валерка, не решаясь войти на кухню.

— Чего тебе? — спросила она равнодушно, даже не повернув головы.

— Да так… — ответил он. — Я спать пошел.

— Иди, — пожала она плечами.

Валерка еще немного постоял, но так и не осмелился подойти к ней, обнять. А ему хотелось этого. Хотелось приласкаться к ней, но вот странное дело — обнять отца он мог, а ее, мать, нет. Не мог даже к ней подойти. Да и ее ласки, если и были когда-то, уже им забылись. Он вздохнул и отправился спать. Но уснуть не мог долго, все ворочался в постели, прислушивался к звукам. Мать что-то делала на кухне, а потом снова наступила тишина, и Валерка, отчего-то смертельно перепугавшись, не выдержал, соскочил с постели, прокрался к кухонной двери. Мать сидела за столом, а перед ней стоял стакан и бутылка уксуса. Она так внимательно смотрела на эту бутылку, словно ждала от нее какого-то ответа на долго мучивший ее вопрос. Потом, решившись, налила уксус в стакан. Руки ее при этом дрожали. Она взяла стакан, но снова поставила его перед собой. Встала, подошла к окну и долго вглядывалась куда-то далеко, в темную улицу. Наконец резко развернулась, снова подняла стакан, но, зажмурившись от запаха, закрыв нос рукой, вылила его содержимое в раковину.

— Не могу… Не могу… Не могу… — услышал Валерка. Мать вряд ли понимала, что говорит это вслух.

Его увиденное потрясло, пожалуй, еще сильнее, чем тогдашняя история с волосатым мужиком. Скорее почувствовав, нежели сообразив, что не стоит обнаруживать свое присутствие и попадаться сейчас матери на глаза, Валерка тихонечко вернулся в постель и, с бешено колотящимся сердцем, стал прислушиваться к тому, как мать разбирает постель. Успокоился и уснул он только тогда, когда понял, что и она легла. Легла и всхлипнула. «Плачет, снова плачет», — подумал он, и ему самому захотелось плакать, но вместо этого он уснул.

И начался многомесячный кошмар. Мать опять запила, в доме стали появляться разнообразные мужчины, и снова Валерка был вынужден просиживать долгие вечера у своих друзей, чьи родители, зная, что происходит в его доме, надо сказать, принимали его ласково. После визита отца все стало гораздо хуже, Тамара начала скандалить — бить посуду, орать совершенно невообразимые вещи, во всем обвиняя отца, а заодно и его, Валерку. Он не мог понять, в чем именно на этот раз провинился отец, ведь он оставил им квартиру и вообще…

Валерка просто дождаться не мог, когда наступил лето. Но несмотря на то что вечера он чаще всего проводил у друзей, а нередко и оставался у них ночевать, особенно у Артема, с которым они вместе учились и жили в одном доме, Валерке удавалось учиться если не на четверки, то хотя бы на твердые тройки. Просто ему было стыдно перед отцом. Стоило только представить, как отец спросит об его успехах в школе, как Валерка начинал стараться. Мысль, что впереди три летних месяца с отцом, его очень поддерживала.

И вот наступило лето. Отец договорился с каким-то знакомым, и за Валеркой приехали на машине. Летние каникулы у отца стали для него верхом блаженства, настолько нереальным казалось, что все в его жизни может быть иначе — без пьянок, непонятно каких компаний, без скандалов с оскорблениями и битьем посуды.

Тетя Галя, новая отцовская жена, оказалась аккуратненькой, чрезвычайно хорошенькой и какой-то домашней женщиной. Небольшая ростом, пухленькая, с тяжелой черной косой, карими глазками, носиком пуговкой и ямочками на румяных щечках. Она приняла Валерку, как родного, и он, глядя на эту милую и уютную женщину, втайне даже позавидовал отцу, тому, что отец такой взрослый, а ему, Валерке, еще расти и расти. Но для себя решил, что отца он, пожалуй, понимает, хотя тетя Галя не раз смущала его. Глядя на него, она как-то странно вздыхала и говорила:

— Ох, Валерочка, ну и глазищи у тебя! Синие-синие, так и хочется в них утонуть! Ну, девчонкам спасу не будет! — и при этом странно улыбалась.

Валерку это волновало. От таких слов он чувствовал какое-то непонятное смятение в груди, и ему казалось, что еще чуть-чуть и он поймет, что же с ним происходит. Однако тайна не исчезала, разгадка всякий раз ускользала, стоило только тете Гале отвести глаза, как все тотчас же куда-то пропадало, и оставался только он один — маленький мальчик, наедине со своим непонятным и волнительным стеснением в груди. Он был уверен: если бы тетя Галя еще хотя бы на минуточку задержала на нем свой немигающий взгляд, ему все стало бы ясно.

В это лето Валерка много времени провел с отцом, не только помогая ему по хозяйству, которое у них было большим — огород, корова, поросята, куры и гуси. По выходным они частенько выбирались на речку удить рыбу, а вечерами подолгу сидели вместе на веранде большого одноэтажного дома в пять комнат. Отец в деревне был человеком уважаемым, в то время заместителем председателя колхоза.

О многом, кажется, они тогда переговорили, правда, отец все еще разговаривал с сыном покровительственно, хотя самому Валерке казалось, что он гораздо взрослее своих ровесников. Поскольку Николай Васильевич сам не заговаривал о Тамаре, Валерка тоже упрямо молчал, не рассказывал ничего. Ему казалось, что это стыдно — выставить мать в таком свете. Он не мог признаться в том, что происходит у них в доме, поэтому молчал. Николай Васильевич тоже не решался расспрашивать сына, списывая его упрямое молчание на то, что Валерка все еще сердится на него за то, что он оставил его с матерью, а сам теперь живет более благополучной жизнью. Он чувствовал свою вину перед ним, но при этом никак не мог заставить себя просто и откровенно обо всем поговорить, утешая себя тем, что сын еще слишком мал, чтобы они могли пообщаться на равных, как мужчина с мужчиной. Николай Васильевич понимал, что, наверное, ведет себя подобно страусу, но не знал, как найти подход к восьмилетнему мальчишке. Поэтому избрал этот покровительственный и несколько полушутливый тон, который, впрочем, не мешал обоим чувствовать себя комфортно в обществе друг друга.

А Валерка просто смотрел на отца, на то, как он живет, как работает, как общается с людьми и как глядит на свою женщину. Смотрел и запоминал. А еще он гордился отцом и хотел стать таким же. Таким же, а если возможно, то даже еще лучше, чтобы отец мог им гордиться.

Однако лето кончилось. Как и все хорошее в жизни, оно пролетело для Валерки до обидного незаметно. Домой он ехал, не ожидая ничего хорошего, и только упрямо выставлял вперед подбородок, представляя, что его там ждет.

Мать он застал в пьяной компании. Видимо, одних ухажеров ей стало мало, теперь появились и какие-то странные подруги, растрепанные, неряшливые, нередко пытающиеся задобрить Валерку, сюсюкающие с ним, о чем-то между собой хихикающие и раздражающие его невероятно. Началась обычная история — пока было тепло, Валерка до темноты мотался по улице, потому что компании, как правило, заявлялись не раньше пяти часов — мать приходила с подругами после работы. Днем Валерка успевал сделать уроки, кое-как прибраться в доме, даже что-то перекусить. Возвращаясь домой в одиннадцатом часу ночи, он чувствовал себя настолько усталым, что уже не обращал внимания на то, что происходило в квартире. Пробирался в свою комнату, закрывал дверь на задвижку и засыпал, нередко под аккомпанемент пьяных голосов на кухне или таких же пьяных стонов в соседней комнате.

Валерку, можно сказать, воспитывала улица, а точнее, более взрослые мальчишки, которые уже вовсю курили и даже выпивали. Они его не обижали, не держали за шестерку, относились к нему покровительственно, а заводила местной компаний человек в двенадцать, Санек, даже выказывал ему особенное расположение. Чем-то, видимо, привлек он его внимание, а Санька в округе боялись и слава о нем шла, как о самом отъявленном хулигане, двоешнике. Но для Валерки он был вместо старшего брата и нередко вступался за него перед другими.

— Не становись таким, как я, брат, — сказал ему однажды Санек. — Смотри на меня и не становись таким же. У нас разница в пять лет, но ты пацан смышленый, все уже понимаешь. Нету у меня настоящего брата, но ты мне как брат. Смотри на нас, но нам не подражай. Ничего хорошего в этом нет. У меня тоже мамка пьющая, да и отец. — Он вздохнул, провел рукой по рыжей челке и заметно погрустнел. — Я-то уже стариком себя чувствую, — добавил Санек. И Валерка поверил, что это так, Санек казался ему совсем взрослым мужчиной. — И кончу я плохо, знаю. Мне одна цыганка нагадала.

Валерка даже привык к такой своей жизни, только вот пьяные скандалы, которые мать, как правило, устраивала ему в воскресенье утром, когда ей не надо было идти на работу, становились раз от разу все более невыносимыми. В воскресенье он вообще старался не попадаться ей на глаза, потому что друзья ее почему-то в этот день не приходили. Позже он просто стал уезжать на выходные к бабушке. Однако от скандалов это не спасло — мать стала устраивать их в понедельник вечером, но суббота и воскресенье, в которые он ее не видел, помогали Валерке запастись терпением.

Так прошло два года. Для Валерки они были подобны зебре: больше черные полосы — это жизнь дома со все более ненавистной матерью; белые, такие же широкие — каникулы у отца, и тоненькие светлые полоски — выходные у бабушки. Он старался не жаловаться на мать ни отцу, ни бабушке, его детская гордость не смогла бы вынести их жалости, возможно, именно потому, что роднее и ближе их у Валерки никого не было. То, что его жалели соседки и матери его друзей, воспринималось им как-то спокойно, но жалости отца или бабушки он не хотел и потому упрямо молчал, выставляя вперед подбородок, когда они пытались разными способами вытащить из него правду.

Однажды мать Артема сказала:

— Валера, — женщина она была чрезвычайно спокойная и сдержанная, но на этот раз ее губы как-то странно дрожали. — Как твоя мама?

— Вы же сами знаете, — ответил он.

— Но… Знаешь, может быть, тебе стоит совсем переехать к отцу? — осторожно спросила она. — Если хочешь, я сама с ним поговорю или с твоей бабушкой.

— Не надо, — нахмурившись, откликнулся Валерка.

Мать Артема тетя Таня вздохнула, ничего больше не добавила, но потом он слышал, как на кухне она сказала мужу, что так больше нельзя, так не может дальше продолжаться. Ее — Валерка понял, что речь идет об его матери, — надо вообще лишить родительских прав. Через суд. И если ребенок, то есть он, Валерка, ничего не говорит своим родным, то есть отцу и бабушке, так она сама все им расскажет. И надо как-нибудь вызвать милицию, когда они там — Валеркина мать и ее компания — развлекаются. Пусть что-нибудь с нею сделают, а потом уже можно будет и родительских прав лишить.

— Сколько же можно такое терпеть? — возмущалась мать Артема. Что ей ответил его отец, Валерка не расслышал, только тетя Таня взорвалась: — Да как ты можешь! Он же не чужой нам ребенок! Он дружит с нашим сыном уже столько лет!

Валерка не стал дожидаться продолжения и просто ушел. Потом если и приходил к Артему, то только тогда, когда точно знал, что его родителей дома нет. А тетя Таня, встречая его на улице, все пыталась выспросить, почему он теперь к ним не заходит. Однажды он ей ответил:

— Сами знаете.

Она вспыхнула, будто маленькая девочка, залилась краской до самых корней осветленных волос. Но с этого дня перестала его спрашивать и вообще начала избегать с ним встреч.

Как-то, вернувшись в воскресенье вечером от бабушки, — водители автобусов, на которых можно было добраться до пригорода, знали Валерку и все довольно ласково с ним общались, а потому он ездил один и ничего не боялся — он застал мать одну, уже в изрядном подпитии. Набравшись смелости — или наглости? — Валерка спросил мать, за что она так ненавидит отца и его?

— Он еще спрашивает, за что! — взвизгнула Тамара и смерила сына презрительным взглядом. — Да за то, что вы оба мне жизнь искалечили! Он бросил меня, как последнюю девку, сделав мне ублюдка! Видите ли, характерами не сошлись! — Зло прищурившись, как бы выплюнула она, глядя перед собой. — У, сволочь! Да неужели я его не любила? — она пьяно всхлипнула. — Любила! Любила я его! Да еще как! Но он кобель! Кобель! Ему только и надо было меня в постель затащить! А как я могла раньше?! Как, я тебя спрашиваю?! — она метнула на Валерку ненавидящий взгляд. — Молчишь? — прошипела Тамара. — То-то же! Не могла я, кандидат в члены партии, заниматься с ним этой гадостью! Тошнило меня от этого! Не могла я! Понятно тебе это? Это же гадость! Стыд! Единственное, что вот тебя позволила заделать! У, ублюдок! — она схватила со стола пепельницу и метнула ее в Валерку. Он увернулся. — Ненавижу! — крикнула Тамара. — Ненавижу тебя и твоего драгоценного папочку! Ненавижу!

Валерка не выдержал, глядя на мать исподлобья, спросил:

— Не могла? А как же теперь можешь с другими? — к этому времени он уже немало знал о том, как появляются на свет дети, стало ему известно и то, что однажды так его потрясло, когда он застал мать с голым лохматым мужиком.

— А что мне еще оставалось? — мстительно ответила Тамара. — Что, скажи?! Если он от меня из-за этого и ушел! Вот я и решила, что… — Тут она словно бы опомнилась и посмотрела на Валерку с каким-то новым выражением в блестящих от слез глазах, сглотнула и позвала так жалобливо, так по-матерински, что сердце у Валерки чуть не оборвалось: — Сыночек…

Но он развернулся и молча ушел с кухни. Наверное, Валерка совсем немногое понял из пьяной исповеди матери, но осознал главное — ей он не нужен. И впервые подумал, что отец поступил правильно — жить с ней невозможно. Ненависть в его душе набирала обороты.

Потом было продолжение. Через две недели от отца пришли деньги. Матери надо отдать должное — она хоть как-то одевала Валерку, да и алименты были щедрые, отец к тому времени уже занял пост председателя одного из крупнейших в области колхозов. Денег хватало и на скромное Валеркино «обмундирование», и Тамаре на выпивку. Она уже начала выпивать в одиночестве, компании стали появляться как-то реже, ей, видимо, больше не требовался повод для возлияний.

В тот раз Тамара купила Валерке полушерстяной спортивный костюм, как вспоминал он позже, «чисто совковый». Когда Валерка вернулся из школы, мать уже начала бутылку. Тогда она еще работала на заводе, правда, уже не машинистом компрессорных установок, ее разжаловали до уборщицы. Мать тут же потащила сына в его комнату показать покупку. Когда он натянул убогенький костюмчик, она, якобы в полном восхищении, ахнула:

— Сидит как влитой! Ну, иди, поцелуй свою мамочку! — и выставила для поцелуя щеку.

— Не буду, — пробурчал Валерка.

— Ах так! — тут же завелась Тамара. Ее глаза сузились, и она яростно прошипела: — Ну так получай, щенок! — и отвесила сыну оплеуху.

— За что? — Валерка схватился за горящую щеку, слезы, помимо воли, потекли из его глаз.

— За что?! — взвилась мать. — Посмотрите-ка на него! Он еще спрашивает — за что! — И она расхохоталась злобным, беспощадным смехом, потом так же внезапно, как начала, перестала хохотать и словами, которые были в сто раз больнее оплеухи, ударила Валерку: — За то, что ты есть!

Он дернулся, отшатнулся к стенке, прижавшись спиной к ее прохладной поверхности. А мать, глядя ему в лицо, продолжила без пощады и с ненавистью:

— Лучше бы я тогда аборт сделала! Кому ты нужен, гаденыш? Ну, что ты вылупился на меня?! — Она снова замахнулась, но Валерка даже не пошевелился, глядя на нее немигающими глазами, полными слез. — Что, больно? — язвительно поинтересовалась Тамара и, скривив губы, опустила руку. — Так бы и выколола твои зенки! Разве ты мой сын? Нет! Ты сын ублюдка и такой же сам! И как только я могла породить такую гадину? — в некотором даже недоумении спросила она, оглядев сына с головы до ног.

Каждое ее слово жгло сердце Валерки словно каленое железо, и все их он запомнил навсегда, продолжая слушать мать, будто завороженный, не веря собственным ушам. Прежде она, конечно, тоже скандалила, но все больше так, просто ругаясь, однако теперь…

Когда чудовищный поток ее оскорблений иссяк, он вздохнул, вытянулся в струнку и очень тихо, но твердо сказал:

— Ты говоришь, я тебе не сын? Ну так и ты мне больше не мать.

— Что?! — так и ахнула Тамара. — Что ты сказал?!

Валерка все так же твердо и четко повторил. Она посмотрела на него уничтожающим взглядом и ледяным тоном, полным презрения, отчеканила:

— Ну что ж, если это так, тогда слушай мое последнее материнское слово. Ты никогда и ничего не добьешься в жизни. Ты был и останешься ничтожеством. — Ее глаза еще больше сузились от ненависти и злобы. — Знаешь почему? Потому что в тебе дурная кровь. И она станет твоим проклятием. Уж если я, мать, не могу тебя любить, то никто другой тебя и подавно не полюбит. Все запомнил?

Это было уже невыносимо, и Валерка, тоже сузив глаза, в тон ей произнес:

— Я всего добьюсь. Я клянусь тебе, что всего добьюсь. Я клянусь, что у меня будет все и меня будут любить.

Какое-то время она молча смотрела ему в глаза, а потом, хохотнув, бросила полупрезрительно:

— Посмотрим! — и ушла на кухню, вспомнив, видимо, что там стоит недопитая бутылка.

Валерка, оставшись один, заплакал, горько, навзрыд, а проплакавшись, поклялся себе еще раз, что материнское пророчество не исполнится, он всего в жизни добьется и все сможет. А когда у него все будет, однажды он вернется к ней и скажет: «Видишь, ты была не права». И она пожалеет о своих сегодняшних словах. Пожалеет, раскается, станет просить у него прощения. А он… Может быть, он даже ее простит.

Его любовь к матери билась, словно раненый зверек, попавший в капкан ненависти, но все-таки еще жила. Валерке было десять лет.

Полгода он жил у бабушки. Потом его к себе забрал отец. Это время было для него благословенным. Валерка находился рядом с отцом, учился у него быть мужчиной. Тетя Галя вскоре родила близнецов — двух розовощеких горластых мальчишек, и он с интересом и упоением возился с ними. О матери старался не вспоминать и не думать, но в душе хранил свою клятву.

Когда ему исполнилось четырнадцать, отец постепенно забыл свой полушутливый покровительственный тон, и они стали общаться иначе. Николай Васильевич наконец понял и поверил, что сын его ни в чем не винит, и ему от этого стало легче. Да и говорить с ним стало возможно на многие взрослые темы. Валерка заметно отличался от своих сверстников какой-то внутренней сосредоточенностью, которая вовсе не мешала ему участвовать в их проказах и даже порой бывать заводилой, но все же удерживала от серьезных проступков и намеренного, позерского хулиганства. Валерка очень ценил то, что теперь он окружен вниманием и домашним уютом, уважал тетю Галю, не чаял души в близнецах, а отцом, как и прежде, гордился. Правда иногда позволял себе оспаривать его точку зрения, чему Николай Васильевич удивлялся и втайне радовался. Ему не хотелось, чтобы сын вырос мямлей, не смел высказать свое мнение, не умел настоять на своем. Сумели они поговорить и о том, что случилось с Тамарой. Точнее, Николай Васильевич как-то попробовал завести о ней разговор, но Валерка, посмотрев на него, сказал:

— Я тебя не виню. Ты сам говорил, что я, может быть, когда-нибудь пойму. Теперь понимаю. И не надо об этом. — Сказано это было спокойно и сдержанно, чему Николай Васильевич порадовался от души. Тон он был правильный, достойный, мужской.

Больше к этой теме они не возвращались, будто все уже высказано и обсуждено.

Валерка прожил у отца почти шесть лет, до окончания девятого класса. Сдав последний экзамен и получив на руки аттестат без единой тройки, он пришел к отцу и сообщил, что возвращается в город.

— Почему? — оторопел тот. — Тебе у нас плохо?

— Нет, — мотнул головой Валерка. — Ты и сам знаешь, что мне у вас очень хорошо. Просто мне пора вернуться.

— Валерка, — попытался остановить его отец, — слушай, отучись здесь еще два года, а потом поедешь.

— Нет, отец, — упрямо возразил он. — Я уже все обдумал и решил. Пойду в училище, может, кулинарное, может, строительное. Через три года у меня будут специальность и образование. После этого смогу поступить в институт, зато буду уже с профессией. Не хочу терять время.

— Н-да, — протянул Николай Васильевич. — Вижу, что ты и впрямь все обдумал. Значит, тебя не переубедить? — Он вздохнул. — Ну что ж, поезжай, если все решил, упрямец ты этакий. С деньгами мы тебе, конечно, поможем. Только знаешь… — он глянул голубыми глазами в синие глаза сына, — мне тебя очень будет не хватать.

— Знаю, — откликнулся Валерка таким тоном, что Николай Васильевич понял: его сын и об этом уже подумал. — И мне тебя будет не хватать. Но у тебя растут близнецы, скоро ты им станешь нужнее.

— И Галина тебя любит, — словно не слыша его, продолжил высказываться Николай Васильевич. — А что уж говорить про карапузов? — Он вздохнул. — Без тебя они нас совсем замучают. Да и вообще…

Валерка наконец раскусил отцовскую тактику.

— Ну и хитер же ты, батька! — ухмыльнулся он.

— А то как же! — хохотнул отец.

— Но я все равно поеду, — упрямо повторил Валерка.

— Ладно уж, — отец сделал вид, что смирился. — Может, судьба у тебя такая.

Однако вечером он подключил тяжелую артиллерию в виде тети Гали. Та, понятное дело, начала плакать. Близнецы, почуяв неладное, взялись ей вторить, а отец, наблюдая за переполохом, тяжело вздыхал, сидя перед телевизором, Но Валерка твердо стоял на своем. Три дня изматывающих душу уговоров не смогли поколебать его решимости, родственникам пришлось уступить. Причем оба — и Николай Васильевич, и его жена втайне одобряли его поведение, гордились проявленной им твердостью.

Валерка вернулся к матери в начале июня.

— А-а-а… — протянула она, открыв ему дверь. — Явился, значит, не запылился…

Валерка ошарашенно смотрел на мать. От цветущей женщины, какой она была еще несколько лет назад, ничего не осталось. Тамара обрюзгла, потускнела, отекла. Глубокие складки залегли от крыльев носа к губам, совершенно сменив выражение ее некогда красивого лица. Глаза выцвели, заплыли. Сальные, зализанные назад седые волосы, несвежая одежда, смрадное дыхание… «И это моя мать?» — с омерзением подумал Валерка. Потом отстранил ее и шагнул в квартиру со словами:

— Это ведь и мой дом. Или ты забыла?

— Как же, как же, — просипела она у него за спиной, — что-то припоминаю.

Валерка стоял и оглядывал практически пустую квартиру. От прежнего достатка не осталось и следа. Квартира претерпела чудовищные, можно сказать, опустошительные изменения. Голые окна, выгоревшие и местами оборванные обои, линолеум, находящийся в не менее печальном состоянии, из мебели — стол, стулья, кушетка да вытертое старенькое кресло. Он прошел на кухню. Железная посуда, давно не мытая кафельная плитка, маленький, хрипло работающий холодильник, который, по всей видимости, приволокли не иначе как с помойки, и измученный, покореженный кухонный гарнитур. «Каким чудом сохранился?» — удивился Валерка. Потом он прошел в свою комнату: кровать да платяной шкаф с отбитой полировкой, вот все, что осталось. Валерка не удержался от грустного вздоха.

— Вижу, ты тут весело жила? — бросил он матери.

— А как же! — язвительно откликнулась она, стоя в дверном проеме его комнаты. — Жила не тужила! А тебя что, ублюдок, папаша выгнал?

Валерка пропустил ее вопрос мимо ушей.

— Ты что, глухой? — Она схватила его за плечо. — Зачем приперся?

— Не твое дело, — процедил он сквозь зубы и стряхнул ее дряблую руку со своего плеча.

— Это мы еще посмотрим, — мстительно заявила она и ушла.

Вместе они просуществовали пять месяцев. Именно просуществовали, иначе их жизнь в одной квартире назвать было нельзя. Ненавидя и презирая друг друга, то яростнее, то вроде бы потише, они неделями не говорили друг с другом, а когда все-таки как-то общались, то, помня давешний скандал, он ни разу не назвал ее мамой, а она его — сыном.

Компании у Тамары бывали редко. Она по-прежнему работала уборщицей, только теперь в каком-то магазинчике. Собирала бутылки, пила в одиночестве дешевый самогон, а приходили к ней какие-то сомнительные знакомые только тогда, когда им некуда было податься. Валерка пару раз отказал визитерам с неумолимой настойчивостью, а однажды даже вызвал милицию и ходить к матери совсем перестали. За это она возненавидела его еще больше, но теперь он ее обидные слова и жестокие насмешки совершенно не воспринимал. Валерка устраивал свою жизнь, и у него была цель, ради которой он и терпел Тамару. Она же постепенно потеряла к нему интерес, сообразив наконец, что он ее просто игнорирует. А еще Тамара его побаивалась. Порой в Валеркиных глазах появлялось что-то такое, чего она пугалась, хотя не призналась бы в этом и самой себе.

Валерка поступил в кулинарное училище — это оказалось совсем просто, и начал методично заводить нужные знакомства и, как это тогда называлось, обрастать связями. С отцом они созванивались, и Николай Васильевич, сдерживая свое обещание, присылал сыну деньги.

Незадолго до Нового года, уже получив паспорт, Валерка пришел домой с пакетом продуктов и двумя бутылками водки. Выложил все это на кухонный стол, почистил и пожарил картошку, нарезал колбасу, сыр, хлеб.

Мать, стоя в дверях кухни, молча за ним наблюдала.

— Никак, гостей ждешь? — спросила она елейным голосом, не сводя алчного взгляда с запотевших бутылок.

— Нет, — отрезал Валерка, продолжая заниматься своими делами.

— Что же, — Тамара не собиралась от него отставать, — один пить собираешься?

— Почему же один? — откликнулся он. — С тобой.

Она обрадованно и облегченно вздохнула, тут же, осмелев, вошла на кухню, достала два небольших стаканчика, села за стол и потянула руку за бутылкой.

— Стой! — остановил ее Валерка, и ее рука беспомощно замерла. Он сел напротив, поставив сковородку с аппетитно пахнущей картошкой. — Ты помнишь, какой сегодня день?

— Какой? — тупо переспросила Тамара, переводя взгляд со своей руки на бутылку. Потом вздохнула, убрала руку и посмотрела на Валерку с явным неудовольствием.

— Ровно шесть лет назад ты меня прокляла. Сказала, что я ничего не добьюсь и из меня не выйдет толка. Помнишь?

Она беспомощно переводила взгляд с Валерки на бутылку. Наконец промямлила:

— Неужели?

— Ужели, — горько усмехнувшись, передразнил ее он.

— Послушай, сы… — Тамара поймала его грозный взгляд и осеклась. — Послушай, — повторила чуть погодя, — кто старое помянет, тому глаз вон… — попыталась она пошутить, но, поскольку Валерка никак не отреагировал, тяжело вздохнула и заговорила просяще: — Давай сначала выпьем, а потом поговорим. А то после вчерашнего…

— Нет, — отрезал он. — Нет, сначала поговорим, а потом уж выпьем. И то, если ты… — он выдержал паузу, — будешь паинькой.

Она часто заморгала, осклабилась.

— Конечно, буду. Буду паинькой-препаинькой, — согласилась для видимости, соображая, что иначе выпивки ей не видать.

— Отлично, — снова усмехнулся Валерка. — Значит, так. Я нашел людей, которые согласились разменять нашу двухкомнатную квартиру на две однокомнатные. В разных районах. Конечно, придется доплачивать, но это уже не твоя проблема, — добавил он, наблюдая за тем, как меняется выражение ее лица. — В общем, дело за небольшим — за твоим согласием.

С минуту она как-то ошалело смотрела на Валерку, но потом махнула рукой и кивнула:

— Я согласна. Теперь мы можем выпить? — и вновь ее взгляд вернулся к бутылке.

— Сначала ты подпишешь бумаги, — возразил он.

— Как это? — беспокойно заерзав, проговорила Тамара. — Это ж надо куда-то идти… Свидетели, что ли, нужны; Этот, как его, нотариус… — и ее голодный взгляд стал недоверчивым.

— Никуда идти не надо, — заверил Валерка. — Ни о чем не переживай. Это вообще не твоя забота.

— Ну, если так… — Она вздохнула. — Давай сюда твои бумаги, я все тебе подпишу!

Валерка положил подготовленные бумаги перед ней, протянул ручку, показал, где нужно поставить подпись. Она нервно и размашисто расписалась и тут же схватила бутылку. Валерка не спеша собрал документы.

— Ну, — с воодушевлением предложила тост Тамара, наполнив рюмки, — за удачную, как это… сделку? — на секунду она напомнила Валерке ту, прежнюю Тамару, симпатичную и молодую, еще не пьющую, но он моргнул и иллюзия рассеялась.

— Нет, — покачал он головой, — я с тобой пить не буду.

— Ну как хочешь! — беззлобно ответила она и выпила одна.

Валерка сидел напротив и смотрел, как она, жадно чавкая, словно большой пес, ела, как пила, бережно наливая водку в рюмку, явно опасаясь пролить хоть каплю. Он смотрел и думал: как же это так случилось, что из Тамары Назаровой — смеющейся, жизнерадостной заводской активистки получилось вот это, чему и название-то подобрать сложно? И что-то изменилось в его душе — исчезнувшие ненависть и остатки любви уступили место двум другим неразлучным подругам — жалости и презрению.

Они разменялись через месяц. Валерка, обустроившись в своей квартире, приходил к Тамаре примерно раз в неделю, наблюдая за тем, как она окончательно деградирует. Кроме выпивки, ничто больше ее не интересовало. Он приносил ей продукты, делал уборку, во время которой Тамара или недовольно ворчала на него, или, что случалось не так уж редко, просто спала, уже набравшись. Валерка даже пытался уговорить ее полечиться, но она так яростно возмутилась его предложением, так убедительно заявила, что в любой момент может бросить пить сама, поскольку это просто ее маленькая прихоть, а вовсе не болезнь, что он безнадежно махнул рукой. Лечить Тамару было явно поздновато. «Каждому свое, — думал он, наблюдая за ней. — Но она сама выбрала такой путь и теперь для нее вряд ли существует обратная дорога».

Когда мать умерла, в его душе шевельнулось какое-то почти забытое чувство, настолько слабое, что он и сам не понял, что это такое. Валерка приехал к ней, просидел около трупа всю ночь, выпив в одиночку бутылку водки и задавая мертвому телу только один вопрос: «Почему ты не любила меня, мама?» Ответа он, конечно, не получил. Может быть, душе Тамары, если она, конечно, присутствовала тогда рядом, это тоже было неведомо.

Валерка очнулся от воспоминаний. Одним махом осушил бутылку и со злостью метнул ее в угол. «К черту!» — выругался он и мрачно уставился на неубранный стол.

На пороге комнаты появилась тетя Стеша, материна соседка, аккуратненькая и хлопотливая бабулечка шестидесяти пяти лет. Она присела на кушетку, стоящую рядом с креслицем, в котором сидел Валерка, и погладила маленькой сухой ладонью его руку. И у Валерки неожиданно защемило сердце от этой простой, но такой душевной ласки.

— Значит, распрощался с дружками? — заботливо спросила тетя Стеша.

— Давно уже, — ответил он.

— Ну-ну, — вздохнула она, слабо улыбнувшись. — Хорошо. А то я грохот-то услышала, ну, пойду, думаю, посмотрю, не иначе как достали они Валерку.

— Да нет, — невесело улыбнулся он, — не успели. Спасибо вам, тетя Стеша. Без вас и без Полины я не справился бы ни с похоронами, ни с поминками.

— Ну, ну, — вздохнула она. — Не стоит. Дело такое. Святое дело помянуть. А то как же…

— Тетя Стеша, — Валерка достал из кармана деньги, вложил их в сухонькую старушечью руку, — это вам.

— Да что ты! — испугалась она. — Бог с тобой, Валерочка! — и попыталась отнять руку, но он упрямо держал ее кулачок в своих ладонях и мягко, даже вкрадчиво, но настойчиво говорил:

— Тетя Стеша, не обижайте меня, возьмите. У вас ведь двое внуков; их-то небось хочется побаловать. Да и пенсия, наверное, не такая уж большая. И Полине тоже какая-никакая помощь пригодится.

Тетя Стеша прекратила попытки вырвать руку и вздохнула, зардевшись, словно девушка, а ее светлые от возраста глаза заблестели. Но она упрямо помотала головой.

— Не надо, тетя Стеша, — попросил он. Потом появилась спасительная мысль, и Валерка мгновенно за нее зацепился. Приподняв брови, он проговорил уже несколько иным, раздумчивым тоном: — Мне ведь еще поминки отводить. А если вы сейчас мне откажете, то, боюсь, придется отказаться от вашей помощи.

Он попал в точку. Характер тети Стеши не позволял ей оставаться в стороне от таких знаменательных событий, как рождения, свадьбы, болезни, разводы, ссоры и похороны. Поминки занимали в этом списке далеко не самое последнее место. Ее характер требовал самого прямого и деятельного участия в жизни всех соседей, да и соседи, зная эту ее черту, никогда от тети Стешиной помощи не отказывались. И Валеркин намек, что в следующий раз он может попросить о помощи кого-то другого, ее задел. Она сдалась, улыбнувшись ему неловко и смущенно. Валерка осторожно выпустил ее кулачок из своих ладоней. Она ловким движением спрятала деньги в карман фартука. Он облегченно улыбнулся, но и глазом не моргнул, а про себя подумал: «Молодец, тетя Стеша, оправдала мои ожидания!»

— А хорошо, что ты, Валерочка, меня послушался и священника на похороны позвал, — начала она тут же совершенно отвлеченно, но в то же время давая ему понять, что без нее ему никак не обойтись. А кто бы еще дал такой правильный совет? — Какой бы человек при жизни ни был, — продолжила старушка, — но хоронить его нужно со словом Божьим. Прости Господи, вот только жаль, что она перед смертью покаяние не принесла, — тетя Стеша вздохнула и покачала головой. — А то ведь, насколько сейчас ее душе легче было бы… Правда? — и она посмотрела на него открыто, с самым искренним интересом.

Теперь пробило Валерку. Он прислонил голову к уютному бюсту тети Стеши и заплакал. Заплакал горько, навзрыд, как десятилетний мальчишка. Тетя Стеша медленно гладила его по густым, темно-русым волосам, тихонько приговаривая:

— Ну-ну, поплачь, поплачь, Валерочка, авось полегчает.

Потом, когда слезы иссякли, он поднял голову и посмотрел в лицо этой ласковой и отзывчивой старушки.

— Ох ты! — ахнула она.

— Что с вами, тетя Стеша? — забеспокоился Валерка, немного отстранившись.

— Ну-ну, ничего, — успокаивающе улыбнулась она. — Просто глаза у тебя, Валерочка, прямо жуть какие синие. Аж мороз по коже пробирает. — Она снова зарделась и лукаво добавила; — Небось от девок-то отбоя нет? Коли даже у меня, карги старой, и то кровь в жилах стынет?

Он легко рассмеялся, запрокинув голову. А тетя Стеша, явно им залюбовавшись, утвердительно проговорила:

— Ну да, конечно. Хорош ты, Валерка… Эх, скинуть бы мне пару десятков лет…

— Тогда, думаю, я на вас с удовольствием женился бы, — откликнулся он, подмигнув. — Пошли бы за меня, тетя Стеша?

— А то как же! — усмехнулась она в ответ.

Проводив вконец растаявшую тетю Стешу и договорившись, что он заберет у нее ключи через пару дней, Валерка еще раз окинул взглядом убогую материну квартиру и, задержавшись на минуту в дверях, мысленно констатировал: «Все. Кончено. Можно продавать».

Валерка сидел на веранде своего дома, стоявшего на склоне горы, и смотрел на пейзаж, расстилавшийся перед ним. Яркое послеобеденное солнце, синее небо, широкая лента спокойной серо-голубой реки, буйные краски осени на ее берегах и затерявшиеся в яркой оранжево-желтой листве крыши домиков.

Из динамиков музыкального центра лилась такая же, как река, тихая, спокойная музыка. Валерка, удобно устроившись в низком кресле, с удовольствием потягивал апельсиновый сок с каплей водки и полностью отдавался гармонии природы и гармонии ненавязчиво-расслабляющих негритянских блюзов. Суббота…

Его вырвал из приятного ничегонеделания резкий, по контрасту с окружающей обстановкой и внутренним расслабленным состоянием, телефонный звонок. Валерка нахмурился, но решил его проигнорировать. Звонок повторился. Ему не хотелось никого ни видеть, ни слышать. Однако телефон продолжал настойчиво призывать. Валерка вздохнул, но не сдвинулся с места. Свой номер он дал только риэлтеру, занимающемуся продажей материнской квартиры, но и того предупредил, что в выходные, особенно в субботу, его лучше не беспокоить. Неужели этот балбес не понял?

Выходные были для него днями неприкосновенности и недоступности, об этом знали все, кто с ним общался. За неделю он успевал так вымотаться на работе, что в выходные ему хотелось просто побыть одному, а если появлялось желание с кем-то пообщаться, то он звонил сам. Мобильный на выходные и вовсе отключался. Никаких деловых звонков. Но кто же так настойчиво трезвонит сейчас, зная наверняка, что он здесь, в своем загородном доме? Может, кто-то из друзей? Валерка нахмурился еще сильнее. Если так, то, должно быть, случилось действительно нечто серьезное, иначе не побеспокоили бы. Делать нечего, он нехотя поднялся из кресла и пошел в дом, а там плюхнулся на мягкий, словно облако, диван, взял трубку, лениво проговорил:

— Слушаю.

— Валера… Валер… Это я… — голос в телефонной трубке дрожал.

— Кто — я? — Его словно током шибануло от звуков этого голоса, но ему почему-то захотелось ее помучить.

— Ты не узнал? — в ее срывающемся голосе появились отчаянно-истеричные нотки. — Это я, Света…

— А-а-а, — протянул он и сам удивился тому, как безразлично отозвался. — Привет, Света.

Повисла пауза. Он молчал намеренно, не желая ей помогать, хотя и догадывался, как, должно быть, трудно ей сейчас. Но ведь сама позвонила, пусть сама теперь и выкручивается, мстительно подумалось ему. Мысль была мелочной, но он упрямо продолжал молчать. Пауза затянулась настолько, что Валерке захотелось просто положить трубку. Он так и сделал бы, но тут она глубоко вздохнула и с явным отчаянием произнесла:

— Ты не хочешь узнать, почему я тебе звоню?

— Я жду, когда ты сама мне расскажешь, — ответил он немного устало, но уже не равнодушно.

— Валера, мне нужно тебя увидеть… — к ее отчаянной решимости примешалась надежда. — Я хочу тебя видеть, — тут же поправилась она и, не давая ему возразить, продолжила: — Давай встретимся, я думаю, это вполне реально…

— Не уверен, — спокойно перебил он.

Она осеклась, но помолчала только мгновение, видимо, решив довести разговор до конца:

— И все-таки, подумай, Валера. Я у Сережки в ресторане. Буду ждать тебя до шести вечера. Ты… Ты подумаешь? — осторожно спросила она.

— Ладно… — равнодушно согласился он. — Подумаю.

— Обещаешь? — не отставала Света.

— Обещаю, — лениво подтвердил Валерка.

— Хорошо, — облегченно выдохнула она. — Если ты по-прежнему ты, я тебе верю. Ты всегда держишь свое слово.

— Ну да… — вяло согласился он, а потом, сам не понимая, зачем, добавил: — В отличие от некоторых.

— Зачем ты так? — с обидой спросила она, но Валерка и сам себя успел выругать за несдержанность. Должно быть, ему действительно хотелось ее помучить.

— Извини, — проговорил он. — Вырвалось. Может быть, я приеду.

— Хорошо, буду ждать, — сказала она и пошила трубку, наверное, с тайной уверенностью, что теперь он точно приедет.

Валерка послушал короткие гудки и тоже положил трубку. Затем посмотрел на часы — половина третьего. Он вздохнул и поплелся обратно на веранду, опустился в кресло и попробовал снова расслабиться, вытянув ноги, устроившись поудобнее, даже закрыл глаза. От разговора остался неприятный осадок и расслабиться не получалось. Валерка снова вздохнул, открыл глаза и сложил на груди руки. «Ну что, Валерий Николаевич, — спросил он себя, — обещали даме подумать? Обещали. Вот теперь и думайте». Он посмотрел на противоположный берег, глотнул сока и — делать нечего — задумался.

Валерка не принадлежал к людям, живущим прошлым, каким бы замечательным оно ни было и каким восхитительным ни представало бы в воспоминаниях. Он не умел с мазохистским удовольствием разбирать то, что прошло, припоминая все деталечки, доставать из тайников памяти свои чувства и разглядывать их на свет, тоскливо вздыхая, увы, мол, ничего из этого уже не вернуть. Валерка вообще не любил вспоминать того, что с ним было, ковыряясь в давно минувших событиях, трясясь над ними, как над драгоценными жемчужинами.

Прожив день, он не без облегчения отпускал его от себя и, может быть, даже старался его забыть. В памяти оставались ощущения, встречи, даты, имена и лица. Но восстановить в подробностях, до часов или минут, прошедшие сутки он частенько не мог. Помнил только важное, нужное, то, что могло ему пригодиться завтра, а то, что считал для себя бессмысленным, забывал сразу, не жалея. Этому Валерка научился, когда ушел от матери. Он будто отрезал все, что было до этого, постаравшись забыть нанесенные ею ему боль и обиду. Так проще и правильнее жить, считал он. Так и жил. Но сейчас ему снова вспомнилось то, что он, казалось бы, надежно похоронил, упрятал, считал окончательно забытым. Сначала толчком к тому послужила смерть матери, а вот теперь очередное появление в его жизни женщины из прошлого. Светки…

Он вспомнил ее такой, какой она была в вечер их знакомства девять лет назад. В какую он влюбился. Милое, нежное лицо с огромными, прозрачно-зелеными глазами под тонкими дугами бровей, четко очерченные небольшие алые губки, россыпь неярких веснушек на шаловливо вздернутом носике, и легкое облако светлых волос.

Компания собралась большая, шумная. Что они тогда отмечали? Повод для веселья бесследно стерся, может быть, была просто очередная вечеринка.

Светка сидела в углу огромного мягкого дивана, и ее хрупкая фигурка казалась беззащитной и трогательной в его темно-синих тисках. Возможно, это ощущение складывалось оттого, что одета она была по контрасту с ним в ярко-желтую вязаную кофточку с круглым вырезом, белую коротенькую джинсовую юбочку. На безупречной формы ногах — тоже белые теплые колготки. Казалось, будто от нее исходит какое-то золотистое сияние, в лучах которого хотелось понежиться. Может быть, и не одному Валерке.

Он обратил на нее внимание сразу, как только вошел. К девятнадцати годам он уже познал немало женщин и считал себя вполне искушенным в плотских утехах, только, как правило, его привлекали иные — более яркие и более чувственные девушки. С ними было приятно проводить время, и ни на чем большем они не настаивали.

Но пройти мимо этого сияющего чуда он не мог, хотя она явно не принадлежала к той категории беззаботных, развеселых и довольно откровенных девушек, с которыми он предпочитал общаться. И с ней — он понял это сразу, — ему придется непросто, и вообще от такой девушки ему лучше бы держаться подальше. Она опасна, потому что способна занять место в сердце и причинить боль. Все это он знал, сразу четко почувствовал, однако ничего не мог с собой поделать — его потянуло к ней словно магнитом. Валерка едва дождался, когда начнутся танцы.

И как только кто-то воодушевленно объявил: «А теперь танцуем!», буквально рванулся к ней, опередив еще пару таких же, соблазнившихся ее мягким светом, парней.

— Потанцуем? — с наигранной уверенностью спросил он.

Светка подняла на него свои большие прозрачные глаза, и Валерка прочитал в них интерес и опасение. Ну, интерес, это понятно, к этому он привык, хотя сейчас это польстило, а вот опасение отчего?

— Потанцуем, — согласилась она, явно предварительно прикинув, стоит ли это делать, и поднялась. Видимо, интерес все-таки победил.

Обнимая ее ладную стройную фигурку, Валерка думал о том, как бы не спугнуть этого золотистого мотылька. Опасение, мелькнувшее в ее глазах, он запомнил. «Тут нужно действовать деликатнее», — сказал он себе, а в большей степени — своему молодому телу.

Музыка кончилась, Света попыталась освободиться из его объятий.

— Подожди, — попросил он, — сейчас будет другая.

Она стрельнула в него глазами, но послушалась. Зазвучала другая, такая же медленная и приятная мелодия.

— Меня зовут Валера, — начал он, решив, что пора провести разведку боем, — ну, если ты вдруг не запомнила.

Она кивнула.

— Света… Если и ты не запомнил.

Они улыбнулись друг другу. Немножко помолчали. Валерка продолжил:

— Учишься, Света?

— Да, — охотно откликнулась она. — Заканчиваю школу. Собираюсь поступать в медицинский. Хочу деток лечить, я люблю маленьких. — Она заглянула ему в глаза и продолжила более твердо: — У меня есть мама, папа, сестра, на два года меня младше, и собака, сенбернар. Я люблю лето, Новый год, хорошие компании, вот, как сегодня, когда все не слишком… — Ее улыбка стала смущенной, Валерка кивнул, дескать, понимаю. — Еще я люблю, — сказал она, явно подбодренная его кивком, — читать, шоколад и апельсины. Не люблю, — тут она чуть заметно нахмурилась, — боевики, предательство, когда ругаются матом и… — опять заглянула ему в глаза, — слишком наглых парней.

— Намек понял, — отозвался Валерка, и не думая отводить взгляда, хотя уже ощутил, что буквально тонет, растворяется в ее бездонных глазах. Это чувство ему понравилось. — Довольно исчерпывающая информация, — проговорил он.

— Теперь твоя очередь, — предложила Светка.

— Хорошо, — согласился он, принимая ее правила. — Год живу один. — И, перехватив ее вопросительный взгляд, пояснил: — Нет, родители живы, слава Богу, просто так получилось. Да и я так решил. У отца другая семья, а с матерью мы как-то не ладим. Нет ни сестер, ни братьев, ни собаки. — Она улыбнулась. — Собираюсь учиться на юриста, заочно. Сейчас в кулинарном, через полгода буду поваром шестого разряда. Не разочаровал? — спросил он, потому что выражение ее глаз неуловимо изменилось.

— Нет, что ты, — откликнулась Светка. — Наоборот даже. Я вот всегда мечтала выйти замуж за повара, — смущенно проговорила она и опустила глаза.

И Валерка понял, что окончательно «запал».

Они встречались месяц, и он сам себе диву давался. Сломя голову бежал к ней на свидания, беспричинно веселился, был готов обнять весь мир и все видел исключительно в радужных, розовых тонах. Еще обнаружил, что, оказывается, может писать стихи. Рифмы, а чаще всего готовые строчки брались буквально откуда-то из воздуха, он лихорадочно, второпях, записывал их на бумагу, но так никогда и не осмелился показать Светке.

Что-то всякий раз его останавливало, ему казалось, что его поэтические опусы никчемны, тусклы, бессмысленны, что все это уже было сказано кем-то задолго до него, но выражено гораздо лучше. Однако тетрадку со стихами хранил, а когда не спалось и грезилось о Светке, даже перечитывал.

Словом, Валерка влюбился. Светка была девушкой его мечты, по крайне мере, он был глубоко убежден, что никто и никогда больше не займет в его душе такого места, как это зеленоглазое чудо. Он так ревностно и трепетно к ней относился, что иногда его это даже пугало. Весь смысл его жизни вдруг стал состоять в том, как бы ее порадовать, как бы побаловать, как бы сделать так, чтобы в ее глазах читалось счастье, и как бы ему ничего не испортить. Этого он боялся, боялся ее потерять, причем настолько, что у него даже руки начинали дрожать, стоило ему только представить, что ее вдруг не окажется вето жизни, что она исчезнет, уйдет к другому… О последнем он вообще старался не думать, но иногда, гуляя с нею по городу и замечая оценивающие откровенные взгляды встречных мужчин, ему стоило большого труда удержаться и не вспылить. Он понимал, что такая девушка никогда одна не останется, и от этого у него буквально «башню сносило». Что и говорить, Валерка потерял голову.

Приближался Новый год. В его преддверии он избегался по друзьям и знакомым, по магазинам, в поисках подарка для Светки. Ему хотелось подарить ей что-то особенное, что походило бы на нее, и готов был заплатить любые деньги, тем более что они у него водились, — тогда они уже вовсю фарцевали. Так что цена не смущала, лишь бы подарок оказался «тем самым».

Наконец, уже тридцатого числа, когда все возможные места, где могло обнаружиться искомое, были пройдены и всем в округе наказано, чтобы если что, то… Под вечер тридцатого декабря Серега принес Валерке аккуратную темно-зеленую бархатную коробочку:

— Ну, давай, открывай, надеюсь, это и есть то, что ты ищешь для своей принцессы, — самодовольно проговорил он.

Валерка без особой надежды на маленькое чудо открыл футляр и замер — вот оно! То, что он так долго и мучительно искал для Светки. На темно-зеленом бархате лежала миниатюрная золотая подвеска в виде искусно выполненного изящного амурчика. Амурчик натягивал тетиву своего маленького лука и целился крохотной стрелой прямо в Валеркино сердце.

Цена оказалась просто нереальной для такой безделушки, но он без слов заплатил и остался вполне доволен совершенной покупкой. Примерно в десять часов он забрал Светку из дома, дав ее родителям «честное пионерское», что с нею все будет в полном порядке и она вернется утром в цельности и сохранности, а в одиннадцать, пока компания суетилась у праздничного стола, отвел Светку в сторонку и протянул ей футлярчик. Восхищение, появившееся в ее глазах после того, как она открыла крышку, не только компенсировало его затраты, но и с лихвой их окупило. Валерка ликовал, подарок действительно оказался «тем самым».

Позже, когда, уже встретив Новый год, они медленно кружились в танце, Валерка, наклонившись к розовому Светкиному ушку и едва касаясь его губами, прошептал:

— Я люблю тебя, котенок…

Она подняла на него бездонные сияющие глаза, и он прочел в них то, что давно хотел знать. Валерка еле удержался от того, чтобы не поцеловать ее прямо здесь, при всех, и, подавив глубокий вздох, схватил Светку за руку, потащил из комнаты.

Дачный дом, где они встречали Новый год, принадлежал Серегиным родителям и был большим, полностью деревянным, довольно старым.

Валерка отыскал самую тихую комнатку и там, как только они оказались в ее спасительной темноте и тишине, привлек Светку к себе.

Поцелуй был долгим. Валерка никогда не мог насладиться ее поцелуями, вкусом ее губ, он всякий раз с сожалением отрывался от ее рта, словно от источника, который не утоляет жажду, а лишь увеличивает ее. И на этот раз отстранился от нее только тогда, когда его желание стало болезненно ощутимым, таким, что если бы еще хотя одно мгновение… и он вряд ли сумел бы уже себя контролировать.

Валерка увлек Светку за собой в глубь комнаты, где темным силуэтом выступала кровать. Сел, посадил ее к себе на колени. Расстегнув ее блузку, губами спустился к ее шее, Светка тихо застонала. Он тут же снял ее блузку, опрокинул Светку на кровать, а сам, стянув свитер, склонился над ней. Она трепетала, он ощутил это каждой клеточкой своего разгоряченного тела, и этот трепет только еще сильнее подхлестнул его желание. Валерка принялся целовать ее тело, все смелее и настойчивее, снял с нее бюстгальтер… Он прямо-таки обезумел и, подняв голову, хрипло проговорил:

— Слушай, если не хочешь, то тормози меня сейчас же, иначе я не вынесу и… Я тебя просто изнасилую!

Светка вздрогнула и, тяжело дыша, сделала попытку приподняться. Валерка откинулся на спину, пытаясь успокоиться.

Она села, нашарила в темноте бюстгалтер, надела его и попыталась найти блузку.

— Конечно, — слегка дрожащим голоском произнесла она, — я не хочу, чтобы ты меня изнасиловал. — Валерка хмыкнул. Попытка найти блузку ей не удалась, и она попросила: — Валера, зажги свет.

— Сейчас, — откликнулся он. — Где-то тут был светильник.

Он пошарил рукой и щелкнул выключателем. Комната залилась неярким светом. Валерка повернулся к ней и осторожно провел пальцем по голой спине. Кожа Светки немедленно покрылась мурашками.

— Мы же решили тормознуть, — напомнила она.

— Решили, — согласился он и снова притянул ее к себе. Глядя в ее широко раскрытые глаза, спросил: — Котенок, ты меня уже больше не боишься?

— Почему уже? — удивилась Светка.

— Потому что я помню, как ты посмотрела на меня, когда я первый раз пригласил тебя танцевать, — пояснил он, поглаживая ее по волосам.

— А, — улыбнулась она, — ты про это… Нет, уже не боюсь. Я в тебе уверена, — легко проговорила Светка. — Только знаешь что… — она провела пальчиком по его щеке, — я хотела тебя кое о чем попросить.

— И о чем же? — поинтересовался он.

— Давай… Давай не будем торопиться… — выговорила она и поглядела просяще.

Валерка смотрел в ее глаза, смотрел на ее раскрасневшееся от смущения и только что пережитых ощущений личико, такое нежное сейчас, и думал: «Господи Боже мой! Да я готов из твоих рук съесть жареную змею, а ты говоришь о какой-то отсрочке! Светка, милая, нежная моя, да я готов ждать тебя вечно! Ты же не отказываешь, а подождать… Конечно, я подожду, ведь чем дольше, тем желаннее будет для меня этот лакомый кусочек! От воздержания, в конце концов, никто не умирал, но ты будешь моей!» Тут же мелькнула мысль, что желание можно удовлетворить и с кем-нибудь еще, но он, нахмурившись, тотчас прогнал ее, как недостойную. Нет, он не будет спать ни с кем, пока эта принцесса не подарит ему себя. Ему даже захотелось помучить себя, прежде чем он получит этот ценный дар, затмевающий сейчас в его глазах все сокровища мира.

— Хорошо, котенок, — улыбнувшись, ответил Валерка. — Не будем торопиться. Пусть все будет так, как хочешь ты. Я обещаю…

— Спасибо, — благодарно улыбнулась Светка и нежно его поцеловала.

Наступил март. На 8 Марта Валерка подарил Светке букет алых роз и огромного розового пушистого зайца, которого доставал с не меньшим трудом, чем золотую подвеску. Зато Светка буквально заверещала от восторга, повиснув у Валерки на шее и крепко обнимая одной рукой игрушку.

— Какой же ты у меня еще ребенок! — не смог удержаться Валерка от того, чтобы ласково ее не пожурить. И чмокнул Светку в носик.

— А его? — дразняще улыбнувшись, Светка подставила ему ярко-красный нос зайца.

— Ну уж нет! — фыркнул Валерка. — С ним ты сама целуйся. А еще лучше, если будешь целоваться со мной.

И она послушно его поцеловала.

Они были у Валерки, в его однокомнатной квартире, настоящей берлоге молодого холостого парня. К этому времени он уже успел полюбить и оценить комфорт. «Нужно все-таки, чтобы все было под рукой, чтобы окружали вещи приятные глазу, чтобы обстановка расслабляла, чтобы я чувствовал себя в ней спокойно, уверенно и чтобы… чтобы не стыдно было привести сюда девчонку», — примерно так рассуждал он, обустраивая по вышеперечисленным принципам свой дом. А теперь он считал, что в его пусть и небольшой квартире все именно так и устроено.

Комната была выдержана в темно- и светло-зеленой гамме. Мягкий раздвижной диван, обитый темно-зеленой тканью, в тон ему — низкие удобные кресла и гардины на окне. Напротив дивана — полка во всю стену, на которой нашлось место не только телевизору и магнитофону, но и книгам. В последнее время он стал довольно много читать. Вкуса, конечно, у него не было — не успел еще выработаться, — читал он все, что под руку попадется. У другой стены — темный платяной шкаф, у окна — невысокий столик с телефонным аппаратом и кресла. Стены были оклеены нежно-зеленоватыми обоями, а на полу лежал серо-зеленый палас. Зеленый цвет ему вообще нравился, кроме того как-то он прочел, что именно этот цвет благотворно влияет на психику, помогает расслабиться, и с тех пор стал тайным его обожателем. Тем более что тот бешеный ритм, в котором он жил последние два года, буквально требовал умения расслабляться, иначе можно было себя загнать. А этого Валерка не хотел, он себя любил.

А работал он, что называется, на износ. В то время они с Сережкой и еще парой знакомых парней собирались открыть торговый павильон. Проблем в связи с этим хватало, а уж про нервотрепку и говорить нечего. Выбить разрешение, место, найти товар, нанять продавцов, охранника, да еще и при такой криминогенной обстановке и быстро меняющейся жизни начала девяностых… Это требовало очень много энергии, расслабиться можно было себе позволить только дома.

Валерка любил не только свою комнату — гостиную-спальню, но и небольшую кухоньку, в которой поместился только скромненький гарнитур из неполированного светлого дерева. Он помнил, как сам выбирал голубенькие шторки на окно и как сам их вешал. А в просторном коридоре, прямо напротив входной двери, висело овальное зеркало во весь рост и стояла вешалка.

Валерка скучал по домашнему уюту, которого лишился так рано, и поэтому, как только появились деньги и возможности, а точнее «блат» в мебельных магазинах, потому что ничего нельзя было без него тогда достать, принялся его создавать. Большинство его друзей в это время либо еще жили с родителями, либо доставали себе машины.

Так вот, они сидели со Светкой в глубоких креслах, пили шампанское и ели шоколад.

— Валера… — с какой-то непонятной ноткой проговорила Светка и отвела глаза.

— Что? — Он приподнял брови.

— Не смотри на меня так, — попросила она.

— Как — так? — притворившись, что не понимает ее, уточнил он.

— Ну так, — немного упрямо проговорила она. — Когда ты так смотришь, я, не поверишь, чувствую себя чуть ли не покойницей.

— Покойницей? — Валерка и действительно удивился.

— Ну да, — смущенно улыбнувшись, принялась она пояснять, — потому что тону в твоих глазах. Тону, тону и вот уже и покойница. Утонула окончательно.

Он рассмеялся, но смех получился натянутым и неискренним, потому что его тело отреагировало на Светкины слова единственным доступным ему способом. За прошедшие после той новогодней ночи два месяца он ни разу не дал выхода своему все нарастающему напряжению. Последнюю неделю его доводила буквально до белого каления любая мелочь, он стал мрачен, несдержан, а когда находился рядом со Светкой, то ему стоило огромного труда не нарушить данного ей обещания. Порой, особенно ночной, даже приходили в голову мелочные мыслишки, что незачем себя так мучить, надо просто найти какую-нибудь подругу и дать наконец выход своему желанию. Но стоило только представить чье-то другое тело, как Валерка упрямо сжимал челюсти и твердил: «Нет, нет, нет. Я дождусь. Дождусь ее».

Он посмотрел на Светку, подавил вздох и встал с кресла.

— Ты куда? — спросила она, но, взглянув на него повнимательнее и заметив, что он явно чем-то недоволен, добавила: — Что с тобой?

— Света, — заговорил он спокойно, но, может быть, чуть досадливо, глядя ей в глаза, — ты ведь уже большая девочка, неужели сама не догадываешься, что со мной? — Она помолчала, потом не слишком, впрочем, уверенно отрицательно покачала головой. Валерка вздохнул и устало сказал: — Если ты, милая моя девочка, опустишь сейчас свои глазки чуть ниже, то я уверен, что все поймешь и мне не придется попусту сотрясать воздух, объясняя… — Он осекся, потому что Светка, залившись краской, сделала так, как он сказал, — опустила глаза чуть ниже. Он никак не ожидал от нее этого, но ощутил ее взгляд, как сильное и чувственное прикосновение. Валерка вздохнул как можно глубже и прохрипел: — Хватит! Ты что, в самом деле не понимаешь, что ты со мной делаешь?

— Понимаю… — прошептала она.

И он понял, не поверив этому даже сначала, что вот, наконец-то можно, она разрешает… Но все-таки переспросил:

— Да?

— Да… — все так же шепотом ответила она.

Тогда он развернулся и пошел к шкафу за постельным бельем.

Следующие десять, месяцев слились для Валерки в одну сияющую полосу. Они с Серегой все-таки открыли небольшой торговый павильончик на бойком месте — в центре города у одной из троллейбусных остановок. Сил это потребовало, конечно, немало, тем более что знакомые парни, с которыми они должны были выступать на паях, в последний момент отчего-то передумали, вложили свои деньги в автомойку. Так что не только сил, но и денег павильончик потребовал достаточно. И тем не менее все удалось — прибыль превзошла их скромные подсчеты, в органах все было схвачено, как и в администрации района, да и крыша — а как же было обойтись без нее? — не наглела. Словом, дела шли удачно. К тому же, окончив кулинарный, Валерка поступил, как и планировал, на заочное отделение юридического факультета. А Светка?

Они оба, можно сказать, переживали медовый месяц. Любовью занимались везде, где только было возможно, — в лесу, на пляже, в лифтах, у нее дома, пока родители смотрели телевизор в соседней комнате, в его машине. Валерка купил-таки подержанный, но все еще в приличном состоянии «Опель». Он учил ее всему, что знал сам, и она оказалась на редкость способной ученицей — очень скоро Валерка стал поражаться тому, какая страстная женщина из нее получилась. Всякий раз, оставаясь с нею наедине, отдаваясь ее губам и рукам, он испытывал такие эмоции, что все, бывшее в его жизни до нее, казалось ему неудачной подделкой. Ни с кем прежде Валерка не испытывал и десятой доли того, чем одаривала его эта девчонка. Он любил ее. Любил за то, что даже когда они были не в постели, она смотрела ему в глаза так, будто все еще занималась с ним любовью. Это сводило его с ума. Для него не существовало других женщин, кроме его Светки. От одного только сознания, что Светка принадлежит ему, у Валерки кружилась голова.

Друзья подтрунивали над тем, как он ее оберегал.

— Смотри, Валерыч, — как-то сказал Серега, — потщательнее сдувай со Светки пылинки, а то, упаси Господи, какая-нибудь из них останется и испортит твоей принцессе настроение!

Валерка фыркнул, в дальнейшем сразу постарался пресекать подобные шуточки, но выражение «потщательнее сдувай пылинки» как-то прижилось, его он потом слышал не единожды и всякий раз в самый неподходящий момент. Сначала оно доводило его чуть ли не до бешенства, что еще сильнее подзадоривало друзей, но потом как-то смирился. Что тут плохого? А вот насчет так же прижившегося словечка «принцесса» никогда не возражал. Ведь Светка действительно была его принцессой, девочкой из сказки, которая по непонятно какой причине снизошла до него и была с ним. Почему — этого он не понимал, но оттого еще сильнее ею дорожил, еще сильнее ее любил. Ему совершенно серьезно казалось, что она во сто крат лучше его самого, красивее, умнее, добрее, прекраснее…

Так было до февраля. А в феврале умерла его бабушка. Эта смерть его подкосила. Бабушку он буквально боготворил, и не было больше для него столь же значимого человека, чьим мнением он настолько дорожил бы, перед кем так же преклонялся бы, кого так же безмерно уважал бы и обожал.

Он не верил в случившееся, не хотел принимать, не мог понять — НЕУЖЕЛИ теперь ее нет на свете? Валерка не мог смириться с этой потерей. Считал ее слишком жестокой и несправедливой. А еще… он очень испугался смерти.

Валерка был настолько поражен своим горем, что у него началась депрессия. Он отошел отдел, перестал посещать лекции, целыми днями лежал на диване в своей квартире, задернув шторы, то тупо глядя в экран телевизора, а то просто уставившись в потолок. Его ничего не интересовало, лень было даже шевельнуться лишний раз, такая нашла апатия. Валерка почти не ел, зарос темной густой щетиной, ему никого не хотелось видеть, и даже Светкино присутствие только раздражало. Даже она не могла его растормошить, у него вдруг пропали и желание и страсть.

Думал ли он тогда о чем-нибудь? Конечно, думал, но все о вещах довольно отвлеченных — в основном о смысле своей, да и вообще человеческой жизни. Он искал для себя этот смысл и не находил его. Все, что Валерка делал до этого, все, к чему он стремился, теперь казалось ему скучным, обыденным, на самом-то деле вовсе не нужным.

Как-то раз, случайно включив телевизор, он услышал, что идет набор воинов-контрактников. Валерка внимательно досмотрел передачу до конца и принял решение. До сих пор служба в армии не казалась ему заманчивой перспективой, хотя, окончив училище, он должен был бы пойти служить. Но не пошел, как и большинство его друзей, а теперь, потеряв интерес к собственной жизни, вдруг решил, что армия это то, что ему сейчас нужно.

Светка плакала чуть ли не навзрыд, когда он сообщил ей, что идет служить и, мало того, заключил контракт на два года.

— Ты меня больше не любишь! — всхлипнула она.

— Люблю, — ответил Валерка. — Боюсь, что даже сильнее, чем раньше. Но пойми, котенок, — он поднял за подбородок ее заплаканное лицо, — для меня сейчас это очень важно.

— Но… — попыталась возразить она.

— Ты дослушай, — попросил Валерка. — Если я сейчас этого не сделаю, то, может быть, всегда буду бояться смерти. А ты ведь не хочешь иметь трусливого, как заяц, мужа, правда? — старался он пошутить. — Мужа, который всякий раз будет хлопаться в обморок при слове «смерть», запираться в спальне и залезать под кровать, узнавая, что кто-то из знакомых умер?

Светка натянуто улыбнулась, но тут же снова нахмурилась.

— Неужели это так серьезно? Валера? — недоверчиво спросила она.

— Да, — кивнул он и, отпустив ее, сел в кресло. — Я никогда и ничего так не боялся. Я боюсь умереть, понимаешь? — Валерка не смотрел ей в глаза, он смотрел перед собой, и взгляд у него был сейчас отсутствующий, словно он где-то далеко-далеко. — Я никогда не думал, что со мной может случиться подобное. А сейчас, понимаешь, чувствую, что становлюсь психом. И стану им, уж поверь, если не поеду туда.

— А ты не боишься? — осторожно поинтересовалась она. — Ну все-таки там, куда ты поедешь, война, кровь… И смерти там, наверное, хоть отбавляй…

— Боюсь, — серьезно ответил Валерка, — не просто боюсь, а ужасно. Содрогаюсь от одной только мысли о том, как там на самом деле. Но именно потому туда и поеду.

Она вздохнула, опустив глаза. Валерка притянул ее к себе и, посадив на колени, поцеловал в висок, а потом добавил:

— Другого выхода у меня нет. Не вижу его, по крайней мере. Но я не смогу жить так, как жил последние две недели. — Он немного помолчал. — А ты будешь меня ждать?

— Глупый, — Светка взъерошила его волосы. — Разве я могу тебя не ждать? — Она посмотрела ему в глаза долгим взглядом и снова всхлипнула. — Главное, чтобы ты вернулся… Я всегда буду тебя ждать.

— Я вернусь, котенок. Обязательно вернусь. Обещаю…

Светка уткнулась в его плечо и снова заплакала.

Потом была бурная ночь. Самая бурная в их жизни. Они любили друг друга до тех пор, пока силы их окончательно не покинули. Они старались запомнить все, каждую мелочь, впитать в себя друг друга перед долгой разлукой. Они прощались.

— Ты помнишь, какой сегодня день? — задала вопрос Светка, когда уже начало светать.

— Да, — ответил Валерка. — Восьмое марта. Год, как мы любим друг друга.

— Да, — вздохнула она. — Прошел год, и ты меня оставляешь.

— «Я отправляюсь в дальний путь, но сердце с вами остается», — процитировал Валерка классика, а точнее, фразу, запомнившуюся ему из любимого фильма. — У меня для тебя есть подарок.

— Потом, — лениво ответила она и, плотнее прижавшись к нему, уснула.

Валерка подарил ей золотую брошку в форме сердечка.

Вернулся он через три года.

Он вообще не любил вспоминать, а уж службу и тем более старался стереть из файлов своей памяти. Отчасти подспорьем ему в этом деле послужила подписка о неразглашении. Валерка вообще умел держать данное слово, а тут он не просто дал его, — закрепил его росчерком на бумаге. «Что написано пером, то не вырубишь топором», — не без намека сказал ему штабной офицер. И Валерка согласился. Он никому не рассказывал о том, что ему пришлось пережить за это время. Да и сам постепенно забыл. Остались, словно в тумане, тусклые, будто и нереальные — дикие, таящие опасность, буйные заросли джунглей в какой-то даже им самим неизвестной стране; злые, измотанные бессонницей и напряжением люди; рев вертолетов над головами; кровь, льющаяся из рваных ран, и острое постоянное чувство страха, от которого кислый металлический привкус во рту. И еще, пожалуй, постоянная готовность самому умереть.

Светка ошиблась. Смерти там было не просто «хоть отбавляй», она поджидала на каждом шагу, таилась за деревом, у переправы, на привале — просто была вокруг. Ее там было так много, что Валерка перестал обращать на нее внимание. Или, по крайней мере, уделял ей внимания не больше, чем вещам сугубо привычным и обыденным. Он справился со своим страхом.

Валерка никого не предупредил о том, что приедет. Сначала ему хотелось только одного — оказаться в своей квартире. И, оказавшись в ней, он не выходил из дома целые сутки. Просто блаженствовал в уютной, милой сердцу и почти забытой обстановке. Серега — молодец, сдержал обещание, хоть в квартире никто и не жил, но порядок здесь поддерживала приходящая уборщица, а потому все осталось нетронутым, было сохранено таким, каким и запомнилось.

Валерка, глупо улыбаясь, ходил по квартире, гладил стены, брал в руки книги, вещи, убеждая себя, что теперь он дома. Потом долго отмокал в горячей ванне и пил на кухне чай. Он не верил, что все позади, что кошмар закончился, он вырвался из ада и вернулся живой, невредимый. А теперь наконец-то он имел право расслабиться или хотя бы попробовать это сделать.

На следующий день он приоделся и пошел к Светке. Дверь ему открыл здоровенный коротко стриженный детина, с какими-то волчьими глазами и большегубым ртом, одетый в спортивный костюм.

Оба выжидательно уставились друг на друга, наконец детина лениво протянул:

— Чего хочешь?

— Мне нужна Света, — не без вызова ответил Валерка.

— Ее нет, — чуть ли не рявкнул он.

— А когда будет? — в тон ему осведомился Валерка.

— Не знаю, — слегка пожал плечами детина. — Может, скоро, — и он захлопнул дверь.

«Н-да, — подумал, спускаясь с лестницы, Валерка, — ну и монстр… Чей же это такой? Неужели у Ленки такие кавалеры? Ладно, Светка в равно домой вернется. Я подожду. Теперь моя очередь»… Он вышел во двор и сел на скамейку у подъезда.

Светка пришла скоро, минут через десять. Он увидел ее фигурку издалека и, разволновавшись, встал со скамейки. Она уже завернула к подъезду и только тогда узнала Валерку, а узнав, бросилась ему на шею, тут же залившись слезами.

— Валерка!..

У него даже дух захватило, сердце остановилось. Он успел досчитать до пяти, прежде чем снова ощутил его толчки. Валерка сжал ее в объятиях, погладил по волосам и прошептал:

— Вот я и вернулся, девочка… Видишь, котенок, я сдержал свое слово.

Светка залилась слезами пуще прежнего. Взяв ее лицо в свои ладони, он начал покрывать осторожными поцелуями ее щеки, лоб, нос, глаза, чувствуя на губах соленую влагу слез. А потом впился долгим, истомившимся поцелуем в ее губы. У него вырвался стон, когда Светка вплотную придвинулась, прижалась к нему. Его захлестнула такая волна желания, что он еле удержался на ногах, слегка пошатнулся и, не в силах дальше сдерживаться, прервал поцелуй. Валерка опустился на скамейку, притянул к себе Светку, хотел усадить ее к себе на колени, но она почему-то отстранилась и села рядом, виновато, даже как-то обреченно глядя мимо него.

Его кольнуло недоброе предчувствие. Валерка закурил.

— Ты ждала меня, любимая? — Светка молчала. Тогда он, еще более утвердившись в недобрых подозрениях, решил зайти с другой стороны, непринужденно сказав: — Знаешь, мне открыл дверь прямо-таки «мистер Вселенная». — Это что, у твоей Ленки уже такие ухажеры?

Светка снова помолчала, а потом, глубоко вздохнув, выпалила, все еще не глядя ему в глаза:

— Это мой муж, Валера!

— Твой — кто? Прости, не расслышал…

— Расслышал, — возразила она. И безнадежно и тихо повторила: — Мой муж.

— Вот как? — Он вскинул брови, пытаясь поймать ее взгляд. — И давно?

— Три месяца…

— Так… — выговорил Валерка, откинувшись на спинку скамейки, положил ногу на ногу, скрестил руки на груди.

Она жалостливо взглянула на него и спросила, после того как пауза стала уже невыносимой:

— Почему ты молчишь? Ты не хочешь узнать, почему я вышла замуж?

— Я? — недобро усмехнувшись, переспросил Валерка. — Нет. Я хочу узнать другое. Ты вообще-то меня ждала? Ты скучала хоть сколько-нибудь? Или…

— Ну конечно, я тебя ждала! — вспыхнула она. — Как ты мог подумать, что я не ждала и не скучала! Ты ведь знаешь, что это все так и было!

— Нет, не знаю, — холодно ответил Валерка. — Точнее, раньше я был уверен, а теперь… Теперь нет.

— Нет! — воскликнула она. — Ты знаешь, что я тебя ждала! И не просто ждала! Я изнывала от тоски два с лишним года! Я столько слез пролила!

— А потом? — его глаза сузились. — Что случилось с тобой потом? Не ты ли говорила мне, что готова ждать меня всегда? Или думала, что я не вернусь? Что меня замочили где-нибудь в этих проклятых… — он осекся.

— Нет! Это неправда! — отрицательно замотала головой Светка. — Я знала бы, я почувствовала бы, если бы с тобой что-нибудь случилось!

— Неужели? — Он снова усмехнулся. — Тогда почему он сейчас там, в твоей квартире?

— Просто… — замялась Светка. — Просто… Ну, так получилось! — с отчаянием выкрикнула она.

— Ну да… — протянул Валерка. — Конечно. Так получилось. Не выдержала и дала себя трахнуть этому верзиле. А теперь, извини, Валерочка, так получилось, — язвительно повторил он.

— Нет! — снова крикнула она. — Все было не так! Ты же ничего не знаешь!

— А как было? — спросил он, приблизив к ней лицо. — Как, Света? Как еще это бывает? Может, ты влюбилась? — подсказал он.

— Может! — тут же уцепилась она за его подсказку. — Может, и так! И потом, я беременна!

— А, вот оно что! — Валерка покачал головой. — Света, а ты не думала о том, что там со мной? Ты вот знаешь, как я мечтал тебя увидеть все эти три года? Ты не думала, что, может, только эта мечта и то, что ты обещала меня ждать, помогли мне выжить? Или ты думала, что я ничего не смогу и не захочу понять? — Она опустила глаза. — Нет, ты не прячь глаза, — потребовал он. — Неужели ты действительно считала, что я не смогу этого понять? Что я такой чурбан и эгоист и не понял бы того, что ты — живой человек и что мало ли что могло произойти в твоей жизни за это время? Ты думала, что я тебя не прощу? — продолжил он с болью. — Не прощу тебе измену? Не прощу твою беременность? Не приму твоего ребенка? Не смогу, не захочу? Неужели ты думала, Света, что я не захочу жениться на тебе из-за твоего ребенка? — Он тяжело вздохнул.

— Неужели ты простил бы и принял? — тихо спросила она.

Валерка помолчал, потом достал из кармана небольшой футлярчик.

— Посмотри сюда. — Светка посмотрела. Валерка раскрыл черный футляр и услышал ее сдавленный стон. — Это кольцо я вез моей невесте. Девушке, которую любил едва ли не больше всего на свете. — Он со щелчком захлопнул футляр. Светка подняла на него переполненный раскаянием и восхищением взгляд. — Но сегодня я узнал, что моя невеста умерла.

Она что-то хотела сказать, но он положил футляр обратно во внутренний карман пиджака и поднялся со скамейки. Он уходил от Светки.

— Валера… — донеслось до него, но он не повернулся и даже не замедлил шага.

Ему было больно. Так больно, что он ничего не видел вокруг и даже не помнил, как добрался до дома. Ему было так же больно, как тогда, когда от него отреклась мать и когда умерла бабушка… Да, это было очень похоже на предательство его матери.

И Валерка сорвался. Безбожно запил, загулял в прямом смысле этого слова предался разврату. Засыпал в чьих-то объятиях, просыпался с больной головой, удивленно глядя на чужую, порой совсем не знакомую ему женщину, и снова напивался…

Так в пьяном угаре прожил все лето. Его друзья, самым близким из которых со времен поступления в кулинарный по-прежнему оставался Серега Беликов, пытались его остановить. Поначалу Серега участвовал в его гулянках, но уже через неделю такая запойная жизнь, в которой то и дело пустые бутылки менялись на полные, а одни женщины на других, ему надоела. Он попробовал поговорить с Валеркой, но тот буквально озверел и выгнал его из своей квартиры. Беликов, конечно, друга не оставил, но предпочел больше никаких разговоров не заводить и только контролировал ситуацию, пусть слабо, пусть лишь в денежном отношении, но все же следил за тем, чтобы нескончаемая гулянка не обошлась Валерке втридорога.

Про Светку Валерка и вовсе ничего не желал слышать. Серега как-то посетовал, что Валерка никого не предупредил о своем приезде, а потому и никто не успел его оповестить о Светке, но тот разговора не поддержал, только процедил сквозь зубы:

— Проехали. Ничего не говори, — и глянул так, что Серега тотчас достал бутылочку и предложил выпить за Валеркино возвращение и их встречу.

В нескончаемой пьянке Валерка прожил почти три месяца. За это время заработанные им деньги подошли к концу, а от него самого осталась буквально половина — он страшно похудел, осунулся и по всем параметрам стал подходить под статью «запойного». А в августе, в ночь с пятнадцатого на шестнадцатое — Валерка дату хорошо запомнил, потому что утром посмотрел в календарь, — ему приснилась бабушка. Она просто смотрела на него с укоризной лучистыми глазами и качала седой головой, дескать, что же ты делаешь, внучок…

Валерка очень хотел, чтобы она с ним заговорила, что-то сам у нее спросил, но она молчала. Он проснулся в холодном поту, встал, пошатываясь подошел к окну, отдернул занавеску. Яркий солнечный свет залил комнату, Валерка инстинктивно прищурился. Сзади, на кровати, кто-то заворочался, и женский голос возмущенно проговорил:

— Дорогой, что это на тебя нашло в такую рань?

— Брысь! — беззлобно огрызнулся он, даже не поворачиваясь. — Слышала, что сказал? Собирайся и отваливай.

Она как-то жалобно мяукнула, но, судя по шороху, стала собираться.

— Дорогой, — снова заговорила, приблизившись к Валерке, — а ты ничего не хочешь мне сказать?

— Деньги там, на столике, — буркнул он.

— Поняла, — откликнулась женщина, и Валерка кинул косой взгляд на ту, с кем провел ночь. Просто так, из слабого любопытства, потому что не мог вспомнить, как она выглядит.

Выглядела она ничего, правда, была больно тоща на трезвый взгляд, но в том состоянии, в котором Валерка находился накануне вечером, показалась подходящей. Крашеные рыжие волосы, откровенный взгляд небольших, но выразительных глаз… Словом, вполне приятная бабенка. Валерка отвернулся, чтобы не встретиться с ней глазами и не без облегчения вздохнул, услышав, как за гостьей захлопнулась дверь. Кажется, даже сказал ей «пока».

Потом он натянул спортивные штаны и вышел на балкон. Ярко сияло солнце и его свет, его тепло, порывы свежего северного ветра, шум яркой зеленой листвы, птичий гомон рассказали ему всю правду о том, как он жил последние месяцы. О том, чем он все это время занимался. Он поднял голову, посмотрел на небо, и его синева словно бы влилась в его потускневшие глаза и осталась там. Он зажмурился, вздохнул полной грудью и начал новую жизнь. Без Светки.

Валерка отсек ее от себя безжалостно и резко, будто ее и не было никогда в его жизни. Так жестоко, что, заслышав ее имя, натягивался как струна, а недобрый взгляд мгновенно сужающихся глаз пригвождал проговорившегося к месту. Он не выносил никаких упоминаний о том времени, когда они со Светкой были вместе. Светка для него перестала существовать. И даже наедине с самим собой отнюдь не предавался воспоминаниям о ней — привычка не вспоминать теперь ему помогла.

Друзья, погоревав между собой, справедливо рассудили, что Валерка у них один, свой в доску, любой из них пошел бы с ним, как говорится, в разведку, не задумываясь доверил бы ему свою жизнь, а таких Светок у него может быть еще десяток. Ну или хотя бы парочка, а если не таких, то не хуже. Словом, они приняли его линию по ведения и смирились с ней, перестали говорить в его присутствии о Светке, стали делать вид, что ее нет и не было никогда. И только изредка, без Валерки, вспоминали. И, Конечно — о, конечно же! — для них для всех виной всему, что происходило с их другом, была Светка.

Как-то, сидя вдвоем с Серегой, Валерка неожиданно заговорил сам на запретную тему. Прошло уже четыре месяца, как он вернулся, и с месяц, как вышел из своего жуткого загула. Серега сначала даже и не понял, о ком он говорит, а сообразив, не знал, как реагировать.

— Я не найду больше такую, — сказал Валерка, глядя на экран телевизора, но вряд ли понимая о чем фильм.

Серега глянул на него, но промолчал.

— Ты ведь понимаешь это, Серый? — не поворачиваясь, спросил Валерка.

— Да брось ты, Валерыч, — Серега попытался его успокоить, — было бы из-за кого… Да если бы она…

— Что? — Валерка развернулся на диване и ожег Серегу таким взглядом, что тому стало нехорошо. — Хочешь сказать, если бы она была стоящей девушкой, то непременно дождалась бы меня?

Серега кивнул.

— Что-то типа того…

— Серый, — невесело усмехнувшись, проговорил тогда Валерка, — неужели ты не понимаешь, что если девушка действительно стоящая, она никого ждать не будет? Ей это просто ни к чему.

Серега подумал над фразой, потом — делать нечего — согласился. В принципе, Валерка прав.

Больше они на эту тему никогда, даже с Серегой, не говорили. Валерка, выйдя из загула, вернулся в университет, с головой ушел в бизнес. Чуть погодя они с Серегой открыли еще магазинчик и даже замахнулись на небольшой ресторанчик. А из бесконечного числа девчонок, согласных с ними быть, Валерка остановил свой выбор на невысокой фигуристой брюнетке Марине, просто потому, что она совершенно не походила на Светку и, значит, ничем не могла ее напоминать. Марина была его подружкой пять месяцев, но потом, проезжая как-то вечером мимо одного из ресторанов, он увидел ее в компании двоих парней, по виду типичных «братков». Она игриво прижималась к одному из них, а потом села с ними в машину.

Валерка даже не поинтересовался, с кем его подружка загуляла, просто каждый раз, когда она звонила, бросал трубку, а Марина, набравшись духу, через неделю все-таки заявилась к нему. Он открыл дверь, посмотрел на нее и сказал:

— Марина, ничего не надо.

— Но почему? — жалостливо спросила она. — Ты меня даже не пригласишь?

— Нет, — качнул он головой, — хватит. Если хочешь, считай, что это я тебя бросил, и я — гад распоследний. — И закрыл дверь.

Возможно, она кое-что и поняла, по крайней мере, из его жизни пропала. А через две недели, в конце февраля, он познакомился с Катей — стройной сероглазой шатенкой. Она так гордо несла себя по улице, хотя в принципе ничего особенно привлекательного в ней не было, что невольно обращала на себя внимание. На улице и познакомились, Он предложил ей зайти в фотоателье и сфотографироваться.

— Что? — надменно выгнув брови, переспросила девушка.

— Понимаете, — начал плести Валерка, — моя мама живет в другом городе и очень хочет, чтобы я поскорее женился, а я вот взял да и написал ей, что, мол, скоро женюсь. Теперь она срочно требует фотографию невесты.

— Ну и?.. — насмешливо откликнулась она, однако Валерка не по тону, а по тому, как изменилось выражение ее глаз, уже понял, что вызвал у нее интерес.

Он улыбнулся.

— А девушки, как вы понимаете, у меня нет. Вот увидел вас и подумал, что такая, как вы, непременно понравится моей маме и она успокоится.

— А потом? — Катя слегка наклонила голову и смотрела теперь на него с явным любопытством.

— Ну, не знаю, — Валерка пожал плечами. — Потом видно будет. Не согласны?..

Она немного помолчала, окинула его оценивающим взглядом и сказала:

— Ладно. Только учтите, у меня подобная ситуация, так что вторую фотографию — мне.

— Согласен! — обрадовался Валерка, и они пошли к фотоателье.

Правда, не дошли, потому что по дороге он предложил выпить по чашечке кофе, а в кафе сознался, что никакой такой мамы в другом городе у него нет, и все это он придумал для того, чтобы с ней познакомиться. В обмен Катя призналась, что сразу же заподозрила его в обмане, но подыграла ему, поскольку он ей понравился. Вместе они пробыли три месяца. Инициатором их расставания стала Катя. Как-то она приехала к Валерке в десятом часу вечера без предупреждения, хотя между ними было условлено, предварительно обязательно созваниваться.

— А я только что пришел, — встретил ее Валерка, приглашая пройти в квартиру. — Почему ты не позвонила? — и, взяв ее за руку, притянул к себе.

— Не надо, Валера, — Катя отстранилась, прошла не в комнату, а на кухню, чем его удивила, села за стол, закурила и произнесла: — У меня есть предложение.

— Интересно, — выговорил он, усаживаясь напротив и тоже закуривая. — Какое? Неприятное или наоборот?

— Сам решишь, — чуть пожав плечами, ответила она: — Я предлагаю нам расстаться.

— Что? — Валерка не поверил. — Почему? Я чего-то не понимаю. Тебе что, плохо со мной? По-моему, мы вполне друг друга устраиваем, ничем не напрягаем. Разве нет?

— Это так, — согласилась Катя и выдержала небольшую паузу. — Просто ты для меня, Валера, значишь больше, чем я для тебя. И ты прав, напрягать я тебя не хочу. Поэтому предлагаю расстаться.

— Катька, ты понимаешь, что сейчас говоришь? — приблизив к ней лицо, спросил он. — Ты что же, думаешь, тебе легче станет, если мы расстанемся? Или, может, ты все это сейчас говоришь, чтобы я стал тебя переубеждать, сказал, что не хочу тебя терять?

Катя опустила глаза, докурила сигарету и холодно проговорила:

— Я, конечно, предполагала, что ты так подумаешь. Но на самом деле, Валера, я просто уезжаю. По работе. Надолго. Меня командируют в Германию на полтора года. Ты, конечно, ждать меня не будешь, да я этого и не прошу, — она усмехнулась. — Чтобы не напрягать.

— А ты не могла с этого начать? — рассердился Валерка. — Не могла просто сказать о командировке?

— Не могла, — Катя поднялась и, уже стоя, добавила: — Ты прав, я хотела услышать, что ты не хочешь меня терять.

Он смотрел на нее снизу вверх и думал: «А, может, стоит так и сделать? Чем она плоха? Чем ре других? Ничем. Я ей доверяю, знаю ее, с ней удобно. Может, остановить? Ладно, — решил Валерка, — если она еще хоть на минуту задержится, или прикоснется ко мне, или подаст какой-то знак, то я…»

Но Катя отвернулась и вышла из комнаты. Он остался сидеть на кухне и даже не пошел ее проводить. Ведь она не подала знака.

После расставания с Катей ему довольно долго ни с кем не хотелось знакомиться. Все женщины казались одинаковыми, ни одна не вызывала интереса, а ему нужна была особенная. Чтобы зацепила.

Это случилось на дне рождения Сереги. Отмечали его в уютном ресторанчике. Компания собралась небольшая и сугубо мужская — пять парней. Все холостые. Постоянные девушки у большинства, конечно, имелись, но из солидарности с именинником ребята решили устроить мальчишник. Своих девчонок не пригласили, просто сидели и пили пиво и водку. Через пару часов, когда еще не успели основательно нагрузиться, но были уже навеселе, как и полагается, захотелось женского внимания, стали оглядывать небольшой зальчик. В уголке, через три столика, сидели две девчонки. Сидели долго, пришли раньше, чем их компания, потягивали белое вино, ели и о чем-то очень тихо, но очень серьезно разговаривали. Видно было, что беседа у них и вправду важная и пришли они сюда не за тем, чтобы «подцепить» парней, а чтобы поговорить. По сторонам глазками не стреляли, хотя свободных мальчишек под боком было достаточно — выбирай любого. Возможно, именно поэтому Валерка и обратил на них внимание. Были в ресторанчике и другие девицы, но те, танцуя на небольшой площадке посередине зала, не скрывали своего интереса к ним. А такое уже сто раз было пройдено, не привлекало, не то, что те две, в уголке…

Валерка показал их Сереге, в тот момент тоже холостому во всех смыслах, и спросил:

— Ну как?

— Ничего, — оценив фактуру, отозвался тот. — Попробуем?

Они дождались медленного танца и пошли к ним. Девчонки их не замечали до тех пор, пока не подошли вплотную.

— Разрешите пригласить? — склонился к той, что сидела ближе, Валерка и заглянул ей в глаза.

Девушка растерянно посмотрела на подругу, но тут и Серега не сплоховал, пригласил ее.

— Вообще-то мы не танцуем, — нахмурившись, ответила подруга.

Девчонки были лет двадцати пяти, одеты по-деловому, в блузки и костюмчики, да и накрашены весьма скромно. Как водится, а отчего-то чаще всего именно так и водится, одна была блондинкой, другая — брюнеткой. После Светки Валерка вообще предпочитал с блондинками дело не иметь — чтобы ничем не напоминали. Поэтому и сейчас подошел к брюнетке с черными, влажными глазами.

— То есть у нас никакого шанса? — уточнил Валерка, снова поймав взгляд брюнетки.

— Вообще-то, — ядовито заметила ее блондинистая подруга, — мы сюда пришли не танцевать.

— А разве одно другому мешает? — выдал обезоруживающую улыбку Серега. — Мы вот тоже не танцевать пришли — мой день рождения отмечаем.

— Поздравляю, — все тем же ядовито-задиристом тоном произнесла блондинка.

— Вы мне, наверное, не верите? — не отступался Серега. — А на самом деле это правда. Вот я вам сейчас мой паспорт покажу, — и он полез во внутренний карман пиджака за документом.

— Начинается, — вполголоса выдохнула блондинка и закатила к потолку глаза.

— Пойдемте потанцуем, — сказала брюнетка, которая и не пыталась все это время вырваться из плена Валеркиного взгляда.

Он улыбнулся, кивнул, протянул ей руку. Блондинка посмотрела на них удивленно и озадаченно, но промолчала, а Серега, едва только место освободилось, плюхнулся на стул и все-таки продемонстрировал ей свой паспорт.

Валерка вывел девушку на танцевальную площадку, осторожно обнял и повел в медленном танце, уже не пытаясь заговорить. Почему-то ему подумалось, что если сладкий, завораживающий плен ее черных глаз не обман, то она должна сама что-нибудь сказать. И скажет. А если промолчит весь танец, что ж, ему это просто показалось, бывает.

Но девушка заговорила. Точнее, сказала только одно слово, но его оказалось достаточно, чтобы он более внимательно к ней присмотрелся и понял — похоже, зацепило. А произнесла она свое имя:

— Вика.

Он слегка улыбнулся и тоже представился:

— Валера.

И оба опять умолкли.

— Вот и познакомились, — как-то обреченно вздохнула Вика.

— Настроение не очень? — тут же заботливо осведомился Валерка.

— Не очень, — подтвердила она. Он посмотрел на нее выжидательно. — Нет, — продолжила Вика, отвечая на его немой вопрос, — ничего я вам не скажу, Валера.

Ему понравилось, как она произносит его имя. Они снова помолчали. Песня кончилась. Валерка, хоть и не без сожаления, собрался проводить Вику к столику, потому что его любимые «приемчики» для дальнейшего развития знакомства показались ему в этот момент совершенно бессмысленными. С ней почему-то не хотелось их применять на практике. Похоже, и правда, Вике было не до него. И вообще не до веселья. В общем, он собрался ее проводить обратно, но она вдруг остановилась:

— Потанцуем еще, — нет, не спросила, а будто настояла.

По крайней мере, Валерка понял, что Вика не так уж хочет вернуться к своей подруге. Он глянул в сторону столика, где все еще сидел Серега. Удивительно, но ядовитенькая блондинка все еще не отправила его восвояси. Наоборот, судя по сияющему Серегиному лицу, да и по полулюбезной улыбке блондинки, ему все-таки удалось ее немного поразвлечь. Она его явно поощряла, иначе Серега не задержался бы, да и не сиял бы так по-дурацки.

Валерка перевел взгляд на Вику. Ему вдруг захотелось ее обнять, прижать к себе. Она едва доставала до его плеча, возможно, потому и казалась такой трогательной. «Маленькая моя!» — подумал он и удивился этой мысли. Начался новый танец.

— Хорошо молчим? — с улыбкой спросил Валерка.

— По-моему, хорошо, — кивнула Вика. — Мне сейчас большего и не нужно. Хорошо, что вы подошли, а то разговор был уже слишком неприятен, я от него устала.

— Это значит, что я просто оказался поводом для того, чтобы избежать неприятного общения? — он внимательно посмотрел на нее.

— Получается, что так, — не стала кривить душой Вика. — Это не слишком унизительно?

— Вовсе нет, — качнул он головой. — Хотя приятнее было бы услышать, что я вам, например, интересен.

— Если бы вы не были мне интересны, я не воспользовалась бы ситуацией, — с самым серьезным видом проговорила Вика.

— Х-м, — Валерка усмехнулся. — Обнадеживает.

— Уж по крайней мере честно, — откликнулась Вика.

— А вы вообще девушка честная? — конечно, вопрос получился банальнейший, сам собой напрашивающийся, но Вика и на него ответила с полной серьезностью, даже слегка нахмурившись:

— По-моему, стопроцентно честных людей априори не существует, таких, чтобы во всем, даже в мелочах, всегда и со всеми были честны. Но существуют люди, которые по крайней мере стараются быть честными, хотя бы по отношению к самим себе. — Она слегка пожала плечами. — Надеюсь, я принадлежу к таким.

Возможно, скажи нечто подобное какая-нибудь другая девушка, Валерка тотчас же подумал бы: «О, дело гиблое — зануда». Но тут только с еще большим интересом посмотрел на Вику.

— Вы не согласны? — спросила она.

— Согласен. Конечно, согласен. Но вот мне не всегда удается быть честным с самим собой. По-моему, это трудно.

— Да, трудно, — подхватила Вика. — Но кто-то старается, а кто-то нет.

— Вы стараетесь? — приподняв брови, поинтересовался он.

— Стараюсь, — с легким вздохом призналась она.

Валерка помолчал, подумав, что Вика, безусловно, девушка необычная. Удивительная девушка. Хотел было даже ей сказать об этом, но передумал. Наверное, ей это многие говорят. А он не будет. Вместо этого заговорил о другом:

— У вас выразительные глаза, и вам это, конечно, давно известно. Вам, наверное, об этом часто приходится слышать?

— Глаза? — удивленно переспросила Вика, и Валерка подумал, что она, возможно, как раз и ожидала, что он ляпнет что-нибудь насчет ее необычности. — Нет, мне не часто говорят, что у меня выразительные глаза. Чаще, что я слишком серьезна и что я умница.

— Но разве это не правда? — уточнил он, глядя на нее неотрывно.

— Нет, — тихонько рассмеялась она. — На самом деле я не так уж умна и далеко не так серьезна. Просто это мой секрет.

— Который вы мне открыли, — закончил Валерка.

— Одного не жалко, — легкомысленно откликнулась Вика и прижалась к нему чуть плотнее.

Валерка понял, что в данный момент лучше помолчать. И еще подумал, что секретов у нее, должно быть, немало. И ему вдруг захотелось, чтобы она ему открыла не только тот из них, который ей не жалко, но и другие. Вика его зацепила.

В тот вечер к своей блондинистой подруге она уже не вернулась, лишь подошла ей сказать, что уходит и они созвонятся попозже. Позволила Валерке оплатить ее часть счета и предложила ему ее проводить. Он, конечно, согласился. Но не проводил. Вернее, проводил, только на следующее утро. И, странное дело, несмотря на то, что до того как Вика оказалась в его постели, они были знакомы всего несколько часов, Валерку не отпускало ощущение, будто так случалось и прежде. Будто он ее знал когда-то давно, потом забыл, а теперь встретил вновь. Именно вспоминает, а не узнает заново. Внимательно вглядываясь во влажную глубину ее черных глаз, он пытался понять, отчего так. Но не понимал, а поэтому просто сказал себе: «А разве не этого ты хотел? Именно такого чувства?»

Вика удивительно легко вошла в его жизнь, словно у него уже давно было приготовлено для нее место. Ему с ней было комфортно, ничто не «царапало». Никаких выяснений, никаких «притираний», вообще никаких сложностей, которые обычно сопровождают отношения, у них не было. Вместе им было спокойно и хорошо, порой даже слишком хорошо. Возможно, поэтому счастье и продлилось недолго.

Однажды Вика вдруг ему объявила, что выходит замуж.

— Что? — не понял он. — Как это ты выходишь замуж? Когда решила? Почему жених не в курсе?

— Да не за тебя, глупый, — улыбнулась она, села к нему на колени и слегка щелкнула его по носу.

— То есть еще и не за меня? — удивился он, потому что за какие-то короткие мгновения решил для себя, что охотно женился бы на ней.

— Не за тебя, — подтвердила она. — Ты, наверное, последний мужчина в моей холостой жизни, — и улыбка у нее стала чуть-чуть печальнее.

— А за кого же? — Валерке все еще казалось, что она его разыгрывает или это какой-то хитроумный стратегический ход, чтобы вынудить его жениться. Парадокс заключался в том, что его и не надо было вынуждать, он был согласен и сейчас даже недоумевал, почему до сих пор не предложил Вике если не выйти за него замуж, то хотя бы жить вместе.

— За другого, — она улыбнулась чуть шире.

— За другого? — повторил Валерка, пытаясь осознать ею сказанное. — Нет, я понимаю, что гаи не за меня, то за другого. Ты уж, Викуля, совсем дурачка из меня не делай. Я тебя спрашиваю, кто он и почему за него?

— Не за тебя? — лукаво спросила она. — А ты, что же, женился бы на мне?

— А ты что же, сомневалась? — в тон ей ответил он полусерьезно, полушутливо, чтобы слишком не подставляться.

— Сомневалась, — серьезно произнесла Вика и вздохнула. — То есть я просто не думала о такой возможности.

— Не брала меня в расчет, — поправил ее Валерка.

— Не брала, — призналась она и прижалась к его плечу. — Я и правда не брала тебя в расчет. Ты не обижайся, — попросила она таким тоном, что отказать ей было выше его сил. Хотя ситуация была для него обидная.

— Вика, — проговорил он, — получается, что все это время ты собиралась замуж за другого? Так, что ли? — Она отвела глаза. — Зачем же ты со мной встречалась?

— Глупый вопрос, Валера, — ответила она устало и хотела подняться с его колен, но он удержал ее и потребовал:

— Нет, все-таки ответь.

Вика вздохнула.

— Не буду. Не хочу.

— Значит, получается, что ты давно…

— Тебя интересует, собиралась ли я замуж, когда мы с тобой познакомились? — перебила она.

— Именно это меня и интересует, — холодно подтвердил Валерка.

— Да, — сказала Вика, глядя ему в глаза. — Ужасно?

— Ужасно, — устало признал Валерка. И ему вдруг захотелось, чтобы она сейчас же, немедленно ушла. То, что она все еще сидела у него на коленях и смотрела ему в глаза, то, что он чувствовал ее, вдыхал запах ее волос, ее кожи показалось ему нестерпимым.

Вика, кажется, почувствовав его состояние, сделала новую попытку встать, и на этот раз он не стал ее удерживать. А она пересела в кресло.

— Тебе лучше уйти, Вика, — сказал Валерка, закуривая.

— Наверное, ты прав, — пожав плечами, согласилась она, но не шелохнулась, продолжая спокойно сидеть, закинув ногу на ногу.

— Так уходи, — чуть ли не с ненавистью подтолкнул он ее.

— Я бы и ушла, — вымолвила она. — Если бы ты был в более хорошем настроении.

— Что? — горько усмехнулся Валерка. — И ты еще говоришь о моем настроении?

Вика встала, прошла на кухню, и Валерка услышал звон разбиваемой об пол посуды.

— Ты что делаешь?! — заорал он и метнулся следом за ней.

Вика стояла посреди кухни, а вокруг нее на полулежали осколки только что разбитой тарелки. Она протянула ему вторую.

— Поможет, — сказала просто.

Валерка вздохнул, взял тарелку из ее рук и ударил об пол.

— Еще, — мрачно проговорил он. Вика тут же подсунула ему другую. Таким образом он разбил штук шесть.

— Помогло, — заметил наконец он и повернулся, чтобы выйти из кухни. В этот момент в дверь позвонили. — Наверное, соседи снизу, — усмехнувшись, сказал Валерка и пошел открывать.

Так и оказалось. Соседка снизу, женщина лет тридцати пяти, стояла на пороге во фланелевом халатике и смотрела на него испуганными глазами. Валерка даже улыбнулся, потому что вид у женщины, несмотря на ее явный испуг, был довольно решительный.

— У вас что-то случилось? — спросила она озабоченно. — Может быть, нужна помощь?

— Нет, спасибо, — откликнулся Валерка, а потом, неожиданно для себя объявил: — Просто девушка, с которой я встречался, только что мне сказала, что выходит замуж за другого. Разве тут можно чем-то помочь?

— Наверное, нет, — с сожалением протянула соседка. — Вы поэтому посуду бьете?

— Поэтому, — кивнул он. — Кстати, может, зайдете? Мне бы с кем-нибудь поговорить.

В ее взгляде появилось сомнение.

— И девушка эта здесь, — поспешил добавить Валерка, не уверенный в том, что Вика сейчас уйдет, а находиться с ней наедине ему не хотелось. — Заходите. Как насчет чашечки кофе?

— Не откажусь, — после непродолжительного раздумья согласилась соседка.

Звали ее Ириной, и она пришла как нельзя кстати. Вика, по всей видимости, тоже ей порадовалась. Во всяком случае, когда Ирина заглянула на кухню, она улыбнулась ей такой располагающе-извиняющейся улыбкой, что у Валерки как-то нехорошо сжалось внутри и он снова подумал, что не должен ее от себя отпускать.

Вика достала веник, совок, принялась убирать осколки, которыми к тому моменту был усыпан весь пол.

— Давайте помогу, — предложила Ирина, и вдвоем они очень быстро убрали следы побоища.

Потом пили сваренный Валеркой кофе. Говорили о погоде, о фильмах, о книгах, словом, вели пустой непринужденный разговор, но присутствие Ирины явно помогало им обоим держать себя в руках, спасало от неприятных объяснений. Ирина, видимо, это чувствовала, потому что засобиралась домой только часа через два, когда и Валерка и Вика стали смотреть друг на друга спокойнее. Опасный момент миновал.

— Спасибо за кофе, — поблагодарила она, поднимаясь наконец из удобного кресла. — Мне пора. Приятно было познакомиться.

— Заходите, — предложил Валерка и тоже поднялся, собираясь ее проводить. — Спасибо, что заглянули, — добавил он, уже открыв для Ирины дверь.

Она глянула на него с каким-то трудноопределимым выражением и кивнула.

— Да и вы заходите, так, по-соседски. Если что-нибудь понадобится…

— Хорошо, — кивнул он. — Как-нибудь зайду.

— Надеюсь, все у вас наладится, — вздохнув, проговорила Ирина и вышла из квартиры.

— Если честно, то сомневаюсь, — вымолвил Валерка. — Но вам спасибо. Вы меня здорово выручили.

Она оглянулась, мелькнула на прощание улыбкой. Валерка закрыл за ней дверь и вернулся в комнату.

— Ну, — он посмотрел на Вику уже без обиды и сожаления, — Викуля, что будем делать?

— Кажется, теперь я могу пойти домой, — она потянулась и встала из кресла.

— Значит, мое настроение заметно улучшилось, коли теперь ты меня оставляешь? — усмехнулся он.

— Улучшилось, — Вика приблизилась к нему.

— Может, сегодня останешься? — предложил он, обняв ее за талию.

— Нет, — вздохнула она. — Если останусь, то все начнется по новой.

— Думаешь, я опять буду тебя пытать, почему не я?

— Ты и сам знаешь, что так будет, — ответила она и прижалась щекой к его груди.

— Вика, Вика, — поглаживая ее по волосам, со вздохом проговорил Валерка, — и на кого же ты меня оставляешь? Может, еще передумаешь, девочка?

— Поздно, Валера, — пробубнила она.

Он поднял ее лицо за подбородок, заглянул ей в глаза.

— Вижу, что поздно. Ты для себя все решила. Так? — Она кивнула и хотела что-то добавить, но Валерка приложил палец к ее губам. — Только не говори, что у меня был шанс. Я этого не вынесу. Лучше я буду по-прежнему считать, что у меня изначально не было никаких шансов, просто ты… Скажем, просто ты немного потеряла голову при знакомстве со мной, — он улыбнулся.

— Согласна, — улыбнулась она и, подумав немного, подтвердила: — Собственно, так и было.

Валерка очертил пальцем контур ее губок и поцеловал. Вика не осталась. Валерка хотел ее проводить, поймал для нее машину.

— Все, — сказала она.

— Прощаемся?

— Прощаемся, — Вика вздохнула. — Ты не будешь на меня злиться? Я понимаю, это тщеславие, но мне хотелось бы, чтобы ты вспоминал обо мне без обиды.

— Не буду, — пообещал он. — Ни злиться, ни обижаться. Хотя мне жаль, что ты не моя. И забуду я тебя не скоро.

— И я тебя, — она отвела глаза, сглотнула. — Долгие проводы, лишние слезы! — произнесла вдруг решительно и села в машину.

Валерка захлопнул за ней дверцу и не спеша побрел обратно домой, ощущая какую-то опустошенность и усталость. А еще у него появилось странное чувство, будто он взирает на все сейчас происходящее как бы со стороны. Не было ни боли, ни обиды, ни даже сожаления. Как будто все это случилось не с ним. Он сравнил свои нынешние ощущения с теми, что испытал, когда узнал, что его Светка вышла замуж. Тогда все было иначе. Возможно, потому, что Светку он действительно считал своей, своей настолько, что даже малейшая мысль о том, что она может исчезнуть из его жизни, казалась ему невыносимой и приводила в состояние бешенства. А сейчас?.. Нет, не было у него чувства, будто Вика ему принадлежит, и по сути она ему не принадлежала. И вела себя так, будто… Он задумался.

В том, что Вике с ним было хорошо, Валерка не сомневался. И она к этому «хорошо» относилась очень чутко, старалась ничем его не испортить. Возможно, даже этим дорожила. А если так, то получается, что дорожила она не им, а своими ощущениями. На его месте мог оказаться любой другой, с кем ей было бы так же хорошо. Это открытие его не обидело, наоборот, помогло осознать, на чем строились их отношения. Ей зачем-то нужно было это «хорошо», а ему — такая славная, неконфликтная девочка, то есть такое же «хорошо». Может быть, он на этом и остановился бы, но сейчас понял, что этого слишком мало, должно быть и что-то другое. Такое же или хотя бы похожее на то, что было у них со Светкой.

Однако ничего похожего ему долго не встречалось, поэтому Валерка полностью ушел в работу, совершенно не думая о каких бы то ни было чувствах. Изредка в его жизни появлялись какие-то дамочки, отношения с которыми имеют четкое название: «случайные связи». Ничего он к ним не испытывал, ни одна из них его не зацепила, ни одна не оставила о себе хоть маломальского следа. Да и встречался он с каждой из них не больше одного раза. Действительно, просто случайные связи, что его вполне устраивало. Валерка занялся новым бизнесом, на который потребовалось много сил, так что на остальное их просто не оставалось.

Светку он встретил через три года после своего возвращения из армии, в аэропорту, случайно столкнувшись с ней в этом людском море.

Сначала он просто задержал на ней свой оценивающий взгляд и только потом вдруг узнал знакомые, так старательно забываемые, но все равно не забытые черты.

Светка поправилась, округлилась, но это ее ничуть не портило, наоборот, даже вроде прибавляло ей очарования. Она подстригла пушистые осветленные волосы под каре и стала подводить глаза, чего раньше не делала. На ней был ярко-зеленый свободный свитер и черные расклешенные брюки, что и говорить, выглядела она эффектно.

— Валера… — сдавленно проговорила Светка, — Валера… Неужели это ты? — ее зеленые глаза заблестели то ли от слез, то или от радости.

— Я… — кивнул он. — Здравствуй, Светка. — На него накатила волна чего-то такого, чему он даже не смог дать определения: злости, сожаления, удивления, восхищения? Скорее смесь всех этих чувств. Но вот чего точно не было — так это равнодушия.

— Как дела? — спросила она, неуверенно улыбнувшись.

— Спасибо, хорошо. А как ты?

— Ничего, — смелее улыбнулась она. — Живу. — И чуть пожала плечами.

Это движение тотчас отозвалось в его сердце острой болью.

Валерка поспешил отвернуться, подавил вздох. Они ждали появления на ленте багажа. Выяснилось, что и летели из Москвы на одном самолете. Валерка пару раз в месяц летал туда по делам, связанным с его новым бизнесом, а она с мужем, оказывается, жила теперь там и вот прилетела в гости к родителям.

— Надо же, — с напускным равнодушием заметил Валерка, — я и не знал, что ты в Москве.

Светка внимательно посмотрела на него, но промолчала. Они получили багаж и вышли в город.

— Где-то здесь должен быть Серега, — проговорил Валерка, оглядывая стоянку автомобилей. — Тебя подбросить? — все так же равнодушно спросил он, надеясь в душе, что она откажется.

— Если не трудно, — отозвалась она, не глядя на него.

Валерка про себя только хмыкнул, мол, никто не тянул за язык.

— Вон, кстати, Серегино красное «Вольво», — заметил он машину. — Идем, — и легко подхватил большой Светкин чемодан.

Его багаж состоял всего лишь из спортивной сумки — привык путешествовать налегке.

— Серый! Серый! — Валерка постучал в затонированное окно, безрезультатно попытавшись открыть дверцу. — Ты чем это ночью занимался? — с усмешкой спросил он, когда стекло опустилось и из окошка высунулась явно заспанная физиономия друга.

— Да так… — вяло откликнулся Серега, открывая дверцу, а потом перевел взгляд за Валеркино плечо, увидел Светку и чуть не выпал из машины. — Светка! — радостно воскликнул он. — Светка! Какими судьбами?.. — но тут осекся, перехватив предостерегающий Валеркин взгляд.

— Слушай, Серега, — Валерка положил чемодан в багажник, туда же забросил свою сумку, — ты, я вижу, уже выспался, так как насчет того, чтобы проехаться до дома на общественном транспорте? Там тебя взбодрят, а через пару часов словимся у меня, есть новости.

— Света, у него что, и раньше были такие садистские наклонности? — Округлив и без того большие карие глаза, в напускном ужасе спросил Серега. — Ты, Валерыч, — он обернулся к другу, — конечно, шутишь?

— Конечно, нет, — спокойно ответил тот, обходя машину с тем, чтобы устроиться на месте водителя.

— Да ты что? — недоверчиво протянул Серега. — Я уж и не припомню, когда в последний раз ездил на автобусе! Да у меня и проездного нет!

— Я дам тебе денег на билет, — пообещал Валерка, усаживаясь за руль.

— Дядя Валера, — заканючил Серега, наклонившись к нему, — ну можно мне с вами? Я буду тихо-тихо сидеть… и вообще буду спать… Глазки закрою, ушки заткну…

— Нет, Сереженька, — строго заявил Валерка, подхватив Серегину игру, — ты еще маленький, чтобы кататься на машинах с большими дядями и тетями. Вот подрастешь…

— Вот так всегда, — горько вздохнув, проговорил Серега, выпрямившись и сделав приглашающий жест для Светки. — На самом интересном месте. Прости, принцесса, — сказал он, подавая ей руку, и подмигнул, — поболтаем в другой раз. Не могу ни в чем ему отказать, — как-то виновато добавил он, заглянув снова в салон, когда Светка уже устроилась на сиденье. — Совсем избаловал пацана. Сам виноват, конечно, — хитро улыбаясь, закончил он, — но, как говорится, для любимого дружка и сережка из ушка. Счастливого пути! — и захлопнул дверцу.

— В два у меня! — крикнул ему напоследок Валерка и завел мотор.

Серега махнул рукой и отправился на стоянку такси.

Они проехали уже довольно приличное расстояние, прежде чем Светка, пытаясь разрядить напряженную атмосферу, установившуюся в салоне, завела разговор на нейтральную тему.

— А Серега все тот же, — заметила она. — Каким был, когда мы познакомились, таким и остался.

— Еще бы! — хмыкнул Валерка. — Что ему сделается? Горбатого, как говорится, могила исправит. Хотя… — он бросил на нее взгляд. — Он женится, не слышала об этом?

— Серега? — удивилась она. — И кто же эта отважная женщина?

— Да так, — Валерка пожал плечами. — Ты ее не знаешь. Он познакомился с ней тогда, когда я вернулся.

— Понятно… — протянула она. — А как ты? Женился? — вопрос был задан так, словно ответ ей совершенно неважен, но по короткому взгляду, брошенному на него, Валерка понял, что он ее очень даже интересует.

— Нет, — ответил Валерка, словно отмахнулся. — И подозреваю, что больше у меня не возникнет такого вот дурацкого желания. — Светка хотела что-то возразить, но он опередил ее: — А как твоя семейная жизнь? Кстати, кто родился-то? Мальчик или девочка? — они притормозили у светофора, и Валерка улыбнулся ей, тепло, по-дружески, давая понять, что, мол, все в прошлом, теперь они просто старые знакомые.

— А разве ты не знаешь? — как-то подавленно спросила она.

— Нет, — приподняв брови, покачал Валерка головой. — А что я должен знать?

— У меня был выкидыш, — сдавленно проговорила Светка, глядя перед собой. — На седьмом месяце. Врачи сказали, что у меня теперь детей не будет.

Ее признание Валерку потрясло. Он протянул руку и пожал ее пальчики:

— Извини. Я не знал… Действительно ничего не знал об этом… Извини… котенок…

Она грустно улыбнулась, и между ними будто бы снова возникла близость. Не та, конечно, что была раньше, той уже и не вернуть, как не вернуть их самих прежних. Но что-то новое, осторожное, будто бы связало их в этот момент, и Валерка с удивившей, а может, даже напугавшей его ясностью, понял, что та его Светка и эта — один и тот же человек и она значит для него катастрофически много. Она его волнует, хотя и по-новому.

— Ничего, — отозвалась Светка. Она не поняла, что произошло с ним за какие-то короткие мгновения. Валерка, словно очнувшись, поехал дальше. — Неужели тебе никто не говорил? — все же не удержалась она от вопроса.

— Нет. Да я бы и слушать никого не стал.

— Понятно, — грустно усмехнулась она. — Должно быть, я тогда для тебя как будто умерла?

— Как будто, — подтвердил он. — Да, та, моя Светка, моя девочка, мой котенок, — проговорил Валерка, глядя перед собой на дорогу, — моя принцесса действительно умерла. Ее нет.

Светка молча вздохнула.

— Прости меня, Валера, — тихо произнесла она. — Если, конечно, можешь…

— Могу, — ответил он, понимая, что действительно может, что простил ее, не сейчас, а уже давно, так давно, что и не помнит, когда именно. — Правда, — подтвердил он, поймав ее недоверчивый взгляд. — И ты меня прости.

— Да что ты! — ахнула Светка. — Бог с тобой, Валера, мне не за что тебя прощать. Ты всегда был и останешься лучшим из всех, с кем меня сводила жизнь.

— Спасибо за комплимент, — откликнулся он уже легче, так, что атмосфера в салоне сразу же разрядилась и оба почувствовали, что теперь могут говорить обо всем и ни о чем, просто болтать, как старые приятели.

Они посмотрели друг на друга и улыбнулись, теперь уже свободно и открыто, с облегчением от мысли, что все трудное осталось позади.

— Кстати, — спросил Валерка, — ты к родителям-то надолго?

— На неделю, — ответила она.

Он продержался пять дней, во время которых над всеми его делами и заботами постоянно витала мысль, что Светка здесь. А на шестой день, к вечеру, поехал к ней, точнее, к ее родителям.

Валерка подъехал к знакомому подъезду и долго еще сидел в машине, не то чтобы не решаясь войти, но все еще раздумывая, стоит ли. Так он просидел с полчаса и уже вроде раздумал идти, но тут увидел ее. Она, вероятно, возвращалась из магазина, потому что несла пару пакетов. Увидев ее, Валерка сразу же передумал уезжать, вышел из машины.

— Привет, — сказал он с напускной веселостью. — А я вот решил заглянуть в гости.

— Привет, — она явно обрадовалась. — Тогда пойдем.

И он взял из ее рук пакеты.

Дома она зачем-то начала суетиться, не знала, куда его усадить, чем угостить. Хлопотала, улыбалась, что-то говорила, невпопад отвечала и вообще вела себя как курица-несушка. Эта ассоциация, пришедшая Валерке на ум, ему самому не понравилась, он постарался ее поскорее отогнать. Отогнать-то отогнал, но неприятный осадок остался.

Вообще-то он планировал пригласить ее вставший теперь уже полностью Серегиным ресторанчик, но, оказавшись на уютной кухне, с которой было так много связано и в которой, к его удивлению, ничего не изменилось, передумал. Все здесь было так, как он и помнил. Те же развешанные по стенам декоративные тарелки, те же деревянные панели, тот же угловой диванчик, такие же шторы на окнах в красно-белую клетку и в тон им скатерть…

— А здесь ничего не изменилось, — заметил он, не удержавшись.

— Изменилось, — возразила Светка, ставя чайник. — Если бы не так, то все давно выцвело бы и потускнело.

— Да я не о том, — начал он, усаживаясь на диванчик, но выразиться точнее не сумел.

Светка приготовила кофе и села напротив. Они немного помолчали, а потом, закурив, почти одновременно заговорили и с удивлением обнаружили, что у них, оказывается, для разговора достаточно тем. И они могут беседовать по-приятельски, непринужденно, не касаясь неприятных тем. Через пару часов вернулись откуда-то из гостей Светкины родители и обрадовались, застав у себя Валерку. Они приняли его как родного, а он был тронут их сердечностью.

Анна Евгеньевна приласкала его взглядом, погладила по плечу и сказала:

— А ты, наш мальчик, изрядно возмужал!

Алексей Юрьевич, похлопав Валерку по плечу, хоть и не сказал ничего, но явно тоже был рад встрече. Родители оставили их со Светкой, но Валерка уже засобирался домой.

— Я провожу тебя, — предложила она и вышла с ним на улицу.

Вечер был тихим, теплым, и Валерка предложил немного прогуляться.

— С удовольствием, — улыбнулась Светка, и он предложил ей руку. Она немного нерешительно взяла его под локоть, и они не спеша пошли вдоль Светкиного дома.

— Скажи мне, — спросил он, остановившись под фонарем и заглянув в ее глаза. Ему хотелось видеть их выражение, читать в них, как прежде, — ты счастлива?

Светка опустила ресницы.

— Счастлива ли я? — переспросила она и вздохнула. — Думаю, мое счастье закончилось тогда, когда ты уехал. — Светка помолчала, и Валерка уже решил, что больше ничего не услышит, но она продолжила: — Знаешь, я вполне довольна моей теперешней жизнью. Но вот счастье? По-моему, это у Пушкина… Счастье, капризная бабочка, сядет тебе на плечо и бойся его спугнуть, пошевелиться, сделать неверное движение… Как-то так. Я с этим согласна. А ты? Какое у тебя ощущение счастья?

— Согласен ли я, что оно капризная бабочка? — чуть улыбнувшись, уточнил Валерка. Светка кивнула. — Я давно не задумывался над этим, — признался он. — Моя жизнь последние ну года два, точно, похожа на хорошо отлаженный механизм. Я тоже ею вполне доволен. А счастье? — Он помолчал. — Какое оно? Я не помню. Помню только что-то сладкое, щемящее, распирающее грудь…

Светка опять помолчала и вдруг спросила:

— Как думаешь, мы еще можем быть счастливы? — И тут же поспешно добавила: — Ну, каждый по-своему, разумеется. Ведь мы еще молоды.

— Может быть, — пожал он плечами и не держался от вздоха.

Когда они вернулись к Светкиному подъезду и собрались уже совсем попрощаться, Валерка, поддавшись минутному порыву, обнял ее, прижал к себе и поцеловал. И тут же на него нахлынули все его прежние ощущения — вернулось все то, что он чувствовал раньше, касаясь ее губ, обнимая ее, целуя. Ощущения были такими сильными и взаимными, что, когда поцелуй прекратился, оба в изумлении уставились друг на друга, прерывисто дыша, никак не ожидая того, что чувства могут сыграть с ними такую злую шутку.

Первой опомнилась Светка, она глубоко вздохнула, провела тыльной стороной ладони по глазам и печально, даже горько, проговорила:

— Уходи, Валера. Уходи сейчас же или не уходи никогда. Сейчас ты должен принять решение…

Он посмотрел куда-то в сторону, прищурился и наконец, после короткой паузы, произнес:

— Ты, Светка — самая прекрасная женщина из всех, кого я встречал. Ты это знаешь. — Она слегка вздохнула и взглянула на него с надеждой, однако Валерка качнул головой. — Но ты не права. Я не могу принять решения. Ты давно приняла его за нас обоих. Ты замужем, и этим сказано все, разве нет? — Он чуть вскинул брови, потому что Светка прикрыла глаза и как-то вся осунулась. — Может быть, — продолжил он, глядя на ее поникшие плечи, — нам совсем не стоило встречаться. По крайней мере, теперь я знаю, что впредь встречаться мы не должны, — твердо закончил он, хотя эти слова отдались в его груди болью.

Она подняла на него глаза, и Валерка прочел в них разочарование, возможно, даже и обиду, но он выдержал этот взгляд. Светка развернулась и вошла в подъезд, ничего не сказав на прощание. Да и было ли что говорить?

Валерка сел в машину, закурил и поехал к себе. Но на полпути передумал, свернул к ресторанчику неподалеку от дома, оставил машину на платной стоянке и вошел в неярко освещенный зал, решив, что ему необходимо выпить.

Он подошел к стойке, уселся на высокий табурет. Бармен кивнул ему, занятый коктейлем, по всей видимости, для эффектной блондинки, расположившейся справа от Валерки. Когда подал ей коктейль, подошел к нему.

— Добрый вечер, — улыбнулся бармен. — Водки? — Валерка забредал сюда не часто — два-три раза в месяц, но бармен, демонстрируя профессионализм, видимо, догадался по его виду, что ему надо.

Валерка скупо кивнул, потом посмотрел в сторону блондинки. Просто так, без особого интереса и уж точно без всякой задней мысли. Зал был полупустым, а за стойкой никого, кроме них двоих.

Она с безразличным видом потягивала коктейль. Но когда Валерка уже хотел отвести глаза, чуть повернулась, глянула на него, точно прижгла, и, тут же снова увлеклась своим коктейлем. Он даже подумал, уж не привиделся ли ему этот ее взгляд. Валерка принял поданную рюмку водки, лимон и снова посмотрел на блондинку.

Она вздохнула — он увидел, как поднялась и опустилась под тонким свитером ее грудь. Затем перевел взгляд ниже — на ее ноги, затянутые в светлые колготки и прикрытые недлинной черной юбкой, на туфли с высокими каблуками, снова поднял его к ее лицу, точнее, к профилю в — встретился с яркими глазами. И опять его будто прижгло.

На этот раз она посмотрела на него открыто, с вызовом, может быть, даже с призывом. Валерка не мог оторваться от ее широко раскрытых, будто светящихся изнутри глаз. Он почувствовал, что должен что-то сказать, но что?

— Привет, — произнесла она первая.

— Привет, — улыбнулся он.

И снова повисла пауза, во время которой они по-прежнему смотрели друг на друга. Только теперь он все понял без слов. Она слегка повела плечами, как бы сказала: «А почему нет?», приподняла брови, слезла с табурета, взяла сумочку и не спеша пошла к выходу. Валерка покосился было на рюмку водки, передумал, бросил на стойку несколько купюр и вышел следом за ней.

Девушка стояла у входа, закуривая тонкую дамскую сигарету. Увидев его, улыбнулась какой-то неверной, ускользающей улыбкой.

— Где твоя машина? — чуть хрипловато спросила она, стряхивая пепел.

— На стоянке, — ответил он, чувствуя себя околдованным ею.

— Это далеко? — спросила она чуть удивленно.

— Нет, рядом, — сказал он и кивнул в сторону стоянки.

Она выкинула сигарету и пошла туда, а Валерка послушно, будто на поводке, двинулся за ней, глядя на ее волнистые светлые волосы, прямую спину, призывно покачивающиеся бедра и стройные крепкие ноги.

— Послушай, как тебя зовут? — догнав девушку, спросил он.

Она приостановилась, пожала плечами.

— Зачем тебе это?

— То есть? — не понял он. — Ты не похожа на профессионалку.

— На проститутку, хочешь сказать? — чуть раздвинув губы в улыбке, уточнила она. — Разве тебе не все равно?

С минуту он смотрел на нее, понимая, что она права, сейчас ему действительно все равно, кто она и как ее зовут. Важно только, что он желает ее и в ее глазах читает то же самое. Он взял девушку за руку, погладил пальцами ладонь, продолжая смотреть ей в глаза, потом резким движением привлек к себе, почувствовав ее тело, тепло и податливость, потом повлек ее за собой на стоянку.

Когда Валерка открыл перед нею дверцу машины, она на секунду застыла в нерешительности, но затем мотнула головой, села.

— Куда? — спросил он, включая зажигание. — К тебе или ко мне?

— Поезжай куда-нибудь, — проговорила она с каким-то непонятным выражением. Валерка глянул на нее с удивлением, но послушался, выехал со стоянки, вырулил на дорогу.

— И все-таки?.. — притормозив у обочины, повернулся он к ней.

Девушка промолчала, уставившись на свои сцепленные в замок руки.

— Что с тобой? — мягко поинтересовался Валерка, уловив перемену в ее настроении. — Что случилось? — он приподнял ее лицо за подбородок, повернул к себе.

— Я не могу… — прошептала она.

— Не можешь? — Валерка не понял, про что она говорит. — Чего?

— Я не могу поехать с тобой… — ее глаза стали еще больше, заблестели, в их уголках собрались капли слез. Девушка моргнула, и они потекли по щекам.

— Что случилось? — забеспокоился он. — Что с тобой? — Поворот был неожиданный, но это его не разочаровало, не разозлило, не раздосадовало. Удивило? Пожалуй, но и только.

— Я думала, что смогу, — сдавленно проговорила она, шмыгнув косом. — Но не могу… Извини…

— Господи, да о чем ты? — улыбнулся Валерка. — Какие глупости!

— Ты не сердишься? — недоверчиво спросила она.

— Сердиться? — он вздохнул. — С чего бы это? — и вытер ей слезы. — Почему я должен сердиться?

— Ну… — попыталась она что-то объяснить, но Валерка ее прервал:

— Перестань, мне не на что сердиться.

— Тогда я пойду, — легонечко вздохнув, заявила она и щелкнула дверным замком.

— Постой! — он удержал ее за руку. — Ты действительно хочешь уйти? Может, посидим где-нибудь? — в ее глазах мелькнуло сомнение. — Просто посидим, — повторил Валерка.

Девушка помолчала, потом вздохнула, достала из сумочки пачку сигарет. Валерка тут же щелкнул зажигалкой. Она прикурила, затянулась, выпустила тонкую струйку и кивнула в знак согласия.

— Хорошо, я не против посидеть. Мне некуда торопиться.

— И мне, — улыбнулся он, выруливая на проезжую часть. — Вернемся туда? — Валерка кивнул в сторону ресторанчика, который они покинули.

— О нет, — решительно отказалась она. — Только не туда.

— Хорошо, — кивнул он. — Поедем куда скажешь. Но, может, теперь ты назовешь свое имя?

— Аня, — сказала она и посмотрела на него вопросительно.

— Валера, — назвался он.

— Вот и познакомились, — слабо улыбнувшись, заметила Аня.

— Ты не против, если поедем в ресторан, принадлежащий моему другу? — поинтересовался Валерка. — Обещаю не приставать, — добавил он, снова уловив сомнение в ее взгляде.

— Хорошо, — как-то устало отозвалась она.

Они проехали несколько кварталов и оказались в центре города, где, несмотря на довольно поздний час — начало одиннадцатого, было светло от фонарей и неоновых вывесок, прогуливался народ. Валерка поставил машину на небольшой стоянке у ресторана с названием «У Сергея» и помог выйти Ане.

— Никогда здесь не была, — сказала она, оглядывая двухэтажное задние и тонированные витрины.

— Лиха беда начало, — усмехнулся Валерка и открыл перед нею входную дверь.

Он коротко кивнул охраннику и гардеробщику, взял Аню под локоток и направился наверх, по широкой пологой лестнице.

— А разве зал не там? — спросила она, показав на двухстворчатые белые двери, из-за которых доносилась музыка.

— Там, — ответил он. — Но мы займем небольшой кабинет наверху. Не против?

— Да нет, — пожала она плечами с таким видом, что теперь-то уж, мол, ей все равно.

Валерка усмехнулся, заметив этот жест, но промолчал. Они поднялись на второй этаж, где их встретил метрдотель, подобострастно поздоровавшийся с Валеркой.

— Где свободно? — спросил он.

— Вот сюда, пожалуйста, — с небольшим поклоном ответил метрдотель, похожий в своем смокинге на пингвина. И провел их в третий слева кабинет, оказавшийся довольно просторным, отделанным в ненавязчиво-бежевой гамме, с овальным столом и двумя диванами.

— Сергею Александровичу сообщить? — поинтересовался он, протягивая меню.

— Как хочешь, — отмахнулся Валерка. — Садись, где нравится, — предложил он Ане, когда метрдотель все с тем же полупоклоном вышел. — Что закажешь? Ты голодна?

— Нет, — ответила она, присаживаясь на удобный, обтянутый кожей диван. — Есть я не хочу.

— Тогда что? — Он расположился напротив. — Пить?

— Я бы выпила, — призналась Аня. — И не просто выпила, а напилась бы вдрызг.

— Так плохо? — понимающе поинтересовался Валерка.

— Не то слово, — откликнулась она. — Надеюсь, тебя не покоробит мое признание, что я с удовольствием напилась бы вдрызг и поплакала. Думала, мне полегчает, если я с кем-нибудь пересплю… — с некоторым сомнением продолжила она, — но потом поняла, что не полегчает. По крайней мере, с тобой не полегчало бы. — Она отвела глаза.

— Интересно почему? — облокотившись на стол, придвинулся к ней Валерка.

Но тут в дверь осторожно постучали, в кабинет заглянул официант.

— Выбрали, Валерий Николаевич? — скромно поинтересовался он.

— Мне как обычно, — отозвался он, — а даме… Что будет дама?

— А что это значит «как обычно»? — спросила Аня.

— Водка, селедка, — улыбнулся Валерка. — Что ж еще?

— И мне водки, — решительно заявила она в внимательно посмотрела на Валерку.

— Это серьезно, — констатировал он. — Ну что ж, если дама желает водки, принеси нам водки. Ну и сообрази какую-нибудь закуску.

— Соку апельсинового, — добавила Аня. — Или томатного…

— И соку, — повторил Валерка официанту, уже закрывающему дверь с другой стороны. Потом повторил вопрос: — Ну? Так почему же после меня тебе не стало бы легче?

— Ты мне понравился, — просто ответил Аня. — Но не только… Когда там, на улице, ты меня обнял, я испугалась, подумала: а что, если я в тебя влюблюсь? И не смогу сразу забыть?

— А влюбляться в твой планы, значит, не входит? — улыбнувшись, поинтересовался он чуть снисходительным тоном.

— Не входит, — подтвердила она, и Валерка вдруг понял, что Аня вовсе и не такая взрослая, и не такая опытная, как ему показалось вначале.

— Мне казалось, что девушки все хотят влюбиться, — заметил он.

— Все, — не стала спорить Аня. — Но не тогда, когда они только что расстались с тем, в кого были влюблены.

— Вот, значит, в чем дело, — покачал головой Валерка. — Что ж, поздравим друг друга, мы с тобой друзья по несчастью.

— Ты тоже расстался? — уточнила Аня, не слишком уверенно.

— Да, — вздохнув, подтвердил он. — Но не сейчас, а давно. Года три назад. Просто встретил ее сегодня.

— Ясно, — Аня помолчала, но тут принесли поднос с графинчиком водки, соки, и апельсиновый и томатный, закуску.

— Ну, за что будем пить? — Валерка наполнил небольшие рюмочки. — За старую любовь или за новую?

— За новую, — решительно заявила Аня. — За то, чтобы новая любовь убила старую.

Он поднял рюмку, чокнулся с ней, а про себя подумал: «Не все так просто».

Она все-таки ночевала у Валерки. Правда, ничего между ними в ту ночь не было, потому что они исполнили оба Аниных желания — напились вдрызг, и она вволю наплакалась на Валеркиной груди, рассказывала ему историю своей любви, продолжавшуюся около трех лет и закончившуюся изменой ее друга.

— Нет, — всхлипывала она, размазывая по миловидному личику тушь, — скажи мне как мужик, почему? Чего ему не хватало? Я что, урод?

— Это здесь ни при чем, — уговаривал ее Валерка. — Просто, понимаешь, ему захотелось чего-то другого…

— Нет! — она пьяно покачала пальцем. — Это никакой не аргуме… В общем это не довод!

Они спорили, но, как обычно и бывает в таких пьяных спорах, каждый остался при своем.

— Так, — проговорил наконец Валерка, устав от ее требований что-то объяснить. — Все, Анна, едем по домам.

— Согласна, — икнув, сказала она, поднялась из-за стола и покачнулась.

— Тебя куда? — спросил он.

— Домой я не поеду, — решительно заявила Анна. — Не поеду!

— Ладно, поедем ко мне, — предложил он, немного подумав.

Валерка, как обычно здесь, не стал оплачивать счет, да никто бы и не принял от него денег, и только попросил официанта вызвать такси.

— Такси ждет, — объявил официант, заглянув чуть позже к ним в кабинет.

— Отлично, идем, — он взял Аню под локоток, и они медленно, неуверенно спустились по лестнице.

Внизу их встретил кареглазый брюнет.

— Ну и ну, — строго покачал он головой, завидев парочку.

— Ой, только молчи, — отмахнулся от него Валерка. — Знакомься, Аня, это мой друг и хозяин ресторации, Сергей.

Она пьяненько улыбнулась и почему-то хихикнула.

— Хороши, — выговорил Сергей, оценивающе их оглядев.

— Серега, — попросил Валера, — ты бы помолчал, для разнообразия. Завтра будешь стыдить, если очень хочется. Мы домой.

— Подвезу, — сказал Сергей и, не слушая Валеркиных протестов, открыл перед ними входную дверь. — Какое такси? — нахмурился он. — Я сам.

Валерка пожал плечами, вздохнул, посмотрел на Аню и сообщил:

— Такси отменяется.

Они вышли на улицу, где свежий ночной ветер их немного взбодрил, дошли до стоянки, на которой стояли Серегина «Вольво» и Валеркина «Ауди».

— Поедем на моей, — заявил Сергей и, сев в машину, открыл дверцы. — А твою, Валера, сегодня на стоянку поставят, завтра заберешь.

— Ладно, — вяло согласился тот. Он помог сесть Ане на заднее сиденье, сам устроился рядом, не желая слушать распекания друга, трезвого как стеклышко и явно недовольного его поведением.

Серега понял его маневр и больше ничего не; казал, за исключением того, что поинтересовался, куда везти девушку.

— Ко мне, — резковато ответил Валерка.

Серега только хмыкнул. Он довез их до Валеркиного дома, на прощанье заверил, что завтра позвонит, и подождал, пока они не вошли в подъезд.

К этому времени Валерка уже продал свою прежнюю квартиру и обзавелся более презентабельными апартаментами, состоящими из светлой просторной кухни-столовой-гостиной, спальни и небольшого кабинета. Дом, в котором теперь жил, был новой, улучшенной, как говорится, планировки, и первым делом он снес стену между прежней кухней и гостиной.

Они с Аней поднялись на восьмой этаж, и Валерка отпер дверь.

— Входи, — пригласил он ее. Она шагнула за порог, а Валерка, нащупав выключатель, объявил: — Вот тут мы и живем. Всего полгода как въехал, так что не пугайся, если что-то покажется странным.

— Например? — спросила она с любопытством. Сняла туфли и прошла в гостиную. — О! — слышал он ее возглас. — Да у тебя как в лучших домах Лондона и Парижа. Славно!

Валерка разулся, прошел следом. Аня сидела на уютном мягком диване.

— Можно, я буду спать здесь? — спросила на. Он кивнул. — Только сначала пойду в ванную. Ладно?

— Ладно, — ответил он, прошел в спальню, вынес ей полотенце и футболку. — Пижам нет и халатов тоже, — извиняясь, проговорил Валерка, протягивая ей вещи. — Тапочки там, в прихожей. — Он принес легкое стеганое одеяло, подушку и комплект постельного белья. — Сама постелишь? — Она кивнула. — А я спать. Если что нужно, поищи сама, — устало добавил Валерка и отправился в спальню.

Он слышал, как Аня сначала пошла в ванную, слышал шум воды. Валерка лежал на своей постели и недоумевал: странно, ведь она его взволновала, он ее захотел, так почему же сейчас, когда она так близко, он не думает о ней как о женщине? Как о желанной женщине? Почему ее присутствие в доме его не волнует? Неужели он настолько пьян? Нет, дело не в этом. Тогда в чем?

Он вспомнил последний поцелуй со Светкой, вздохнул, перевернулся на живот, услышал, как Аня стелит простыни в гостиной, а потом увидел через щель неплотно прикрытой двери, что погас свет. Она легла. Валерка вздохнул, еще раз спросил себя, а не позвать ли ее к себе? Или, может, пойти самому? Но не сделал ни того, ни другого, закрыл глаза и провалился.

Проснулся он от того, что кто-то мешался под боком. Валерка привык спать один на своей широкой кровати, а сейчас рядом кто-то был. Валерка кое-как открыл глаза, глянул на окно — занимался рассвет. Затем повернулся и недовольно посмотрел на девушку, лежащую рядом с ним. Аня не спала.

— Я тебя разбудила? — спросила она осторожно.

— Да, — ответил он. — Черт, голова раскалывается…

— Таблетку? — спросила она.

— Давай, — согласился Валерка.

Аня проворно поднялась, скрылась за дверью, он подумал, что она, похоже, уже приняла чудо-средство от похмелья.

Через несколько минут она вернулась со стаканом воды, в котором уже растворилась таблетка. Валерка выпил шипящую жидкость и откинулся на подушку. Аня устроилась сбоку, неотрывно глядя на него. Валерка закрыл глаза, ожидая, когда начнет действовать лекарство. Даже задремал, а минут через десять головная боль прошла, и он открыл глаза будто от толчка. Ани в комнате не было. Валерка зевнул, потянулся и нехотя поднялся с постели.

— Ты где? — спросил он, выходя в гостиную.

Там было пусто, аккуратно сложенное в стопочку постельное белье лежало на диване.

— На кухне, — отозвалась Аня. И он глянул в сторону кухни, увидел ее с чайником в руках. — Как насчет чаю? — улыбнулась она.

— Давай, — Валерка прошел через комнату, устроился за столом, наблюдая за тем, как домовито хлопочет Аня, одетая в его футболку, едва доходящую ей до колен. Она готовила тосты, чай, поглядывая на него.

— Странно, — проговорил он, подперев голову рукой. — Так странно видеть на своей кухни женщину. Да еще с утра. А какой сегодня день?

— Суббота, — откликнулась Аня.

— Это хорошо, — удовлетворенно заметил Валерка, а когда она поставила перед ним чашку со свежим горячим чаем, добавил: — А это еще лучше.

Аня налила чаю и себе, села напротив.

— Спасибо, Валера, — проговорила она.

— За что? — головная боль хоть и отпустила, но все чувства притупились и окружающее воспринималось им как-то смутно, будто в тумане. Зато Аня была свежа, бодра и, кажется, полна сил. — Как тебе это удается? — спросил он.

— Что именно? — теперь не поняла она.

— Так выглядеть с утра, — пояснил он, хлебнув горячего чаю. — Будто и не пила вчера.

— Ну… Это маленький секрет, — не без кокетства ответила она.

— Понятно, — откровенно говоря, он не был настроен на игры в секреты. — Ты за что меня благодаришь?

— За все, — просто сказала Аня, пожав плечами. — За то, что напился со мной за компанию и позволил наплакаться на твоем плече. И за то, что оставил меня здесь ночевать.

— У меня вчера тоже был не самый удачный день, — напомнил он. — Так что мы с тобой в расчете. Тебе тоже спасибо.

Они помолчали. Собственно, и говорить больше было не о чем. Чужие люди, сидят за одним столом ранним субботним утром. Валерка посмотрел на нее. Девчонка симпатичная, но вчера, за стойкой бара, она показалась ему более привлекательной. Он подавил вздох.

— Не знаю, что сказать, — промолвила Аня, закуривая. — Ты не против?

— Кури, — махнул он рукой. — Меня не раздражает, да и похмелье немного отступило.

— Тогда отчего ты такой мрачный? — поинтересовалась Аня. — Может, я тебя раздражаю?

— Нет, — признался он. — Ты меня не раздражаешь. Просто надо принять душ и поспать еще.

Они снова помолчали, потом, допив чай, Валерка встал из-за стола.

— Пойду в душ, — Аня вопросительно посмотрела на него. — Можешь оставаться здесь сколько хочешь. Я даже буду рад. Честно.

Она кивнула.

Когда он вышел из душа, посвежевший, способный воспринимать все в полном объеме, а не на половину, как это было чуть раньше, Аня сидела в гостиной перед телевизором. Валерка подошел к ней, сел рядом.

— Хочешь совсем остаться? — неожиданно даже для себя самого предложил он.

Она вспыхнула, посмотрела на него и вместо ответа прильнула к его губам.

Аня прожила в его доме почти год.

Позже Валерка не раз задавал себе вопрос, почему он предложил тогда Ане остаться? И наконец честно ответил: потому, что устал быть один. Смалодушничал, захотелось, чтобы по вечерам его возвращения кто-то ждал, кормил горячим ужином и засыпал рядом, чтобы утром он чувствовал чье-то присутствие в доме. Ему просто надоело жить одному. И еще ему захотелось чувствовать, что он кому-то нужен.

В этом смысле Аня была не лучше и не хуже других. На ее месте мог оказаться кто-то другой, просто этой другой тогда рядом не случилось. Наверное, Анна все это понимала, чувствовала.

Он узнал, что ей двадцать шесть лет и что работает она в туристической фирме, агентом. У нее был удобный для Валерки график работы, она всегда приезжала домой раньше и действительно встречала его с улыбкой и кормила горячим ужином. Засыпая, он ее обнимал, а ее лицо было первым, что он видел утром. Но не было между ними той особой интимной близости, которая и делает двух разных людей единым целым.

Как-то раз Валерка спросил Аню, почему она у него осталась. Это было вечером, в субботу, накануне он вернулся из очередной поездки в Москву — усиленно занимался открытием своего дела. Они сидели за столом, только что поужинали, Валерка предложил выпить вина, Аня не отказалась.

— За что будем пить? — спросила она как-то грустно, обреченно.

— За твой ответ, — сказал Валера, разлив вино по бокалам. — Я хочу кое о чем тебя спросить.

— Отвечать честно? — поинтересовалась Аня.

Он кивнул и подумал: уж не ждет ли она, что он сейчас предложит ей руку и сердце? Но в ее больших глазах не было блеска, который привлек его в вечер их знакомства, да и вообще она выглядела спокойной и печальной. Впрочем, такой она была последние пару месяцев, вспомнил он.

— Скажи мне, Аня, — Валерка протянул ей бокал, — почему ты тогда осталась? И почему живешь со мной, вот уже…

— Восемь месяцев, — подсказала она.

— Восемь месяцев, — согласился он. — Почему?

— А почему ты предложил мне остаться? — ответила она вопросом.

— Ты знаешь, — сказал Валерка. — Ведь знаешь? — уточнил он. — Мне тогда было плохо, я не хотел быть один.

— Вот и я не хотела быть одной, — вздохнула Анна.

— Помнишь, ты сказала, что можешь влюбиться? — напомнил он, прищурившись. Ему вдруг захотелось, чтобы она призналась в своих чувствах, сказала, что любит его, хочет выйти за него замуж, и прожить с ним всю жизнь, и родить ему детей…

— Помню, — кивнула она, опустив голову.

— И?.. — он пытался подтолкнуть ее к откровенности.

— И что?! — вдруг как-то яростно воскликнула Аня и выпрямилась. Сейчас ее глаза горели. — Ты что же, Валера, хочешь, чтобы я тебе сказала, что люблю тебя? Что, мол, твоя навеки?

— Не понимаю, почему ты злишься, — заметил он, удивленный ее внезапной вспышкой.

— Злюсь, — подтвердила она. — Я действительно злюсь и вообще, я истеричка. Не трогай меня!

— И не думаю, — заверил он.

Аня сникла, вздохнула глубоко и проговорила:

— По-моему, мы должны расстаться.

— Почему? — удивился он.

— Да потому, что я потихоньку начинаю тебя ненавидеть.

Такого ответа Валерка никак не ожидал. А она смотрела ему прямо в глаза, и в ее взгляде сквозило торжество.

— Странно, — заметил он, вдруг сразу потеряв к ней интерес.

— Странно что? Что ты меня тоже ненавидишь?

— Нет, — Валерка глотнул вина. — Странно, что мы не смогли с тобой сжиться. Как были чужими, так и остались, — он вздохнул, посмотрел на нее спокойно и, наверное, слишком равнодушно.

— А знаешь, почему так? — спросила она.

— Не знаю, — честно признался он. — Не пойму. Вроде жили, как все живут. Почему же у нас так, будто мы только вчера познакомились и совсем друг друга не знаем?

— Может, нам было просто плевать друг на друга? — высказала предположение Аня. — Мы просто использовали друг друга как спасение от собственного одиночества? — Валерка пожал плечами. — Скажи, ты все еще думаешь о той?..

— Да, — сознался он, понимая, что лгать, притворяться бессмысленно и унизительно. — А ты? — Она кивнула. — В этом и причина, — вздохнув, констатировал он.

— И что будем делать? — робко полюбопытствовала Аня.

— Идем спать, — предложил Валерка, сделав еще глоток и поднимаясь из-за стола.

Аня подчинилась, пошла следом за ним, и в эту ночь, впервые за восемь месяцев, он любил ее, именно ее, не думая о Светке. Только сейчас Валерка понял, что секс в то утро был своего рода его местью самому себе за слабинку, данную накануне, наказанием за тот вечерний поцелуй.

И Аня отвечала ему так, как никогда до этого. Утомившись от ласк, лежа на его плече, она прошептала:

— Я тебя люблю… — то, что должна была сказать уже так давно, то, чего он ждал.

Он прижал ее к себе и горько заметил:

— Кажется, сегодня мы по-настоящему были вдвоем? Без посторонних?

— Да, — ответила она и улыбнулась просветленно, нежно.

«Не поздновато ли? — спросил он себя. — Стоит ли продолжать?» Он чмокнул ее в носик и закрыл глаза.

Через неделю, будучи в очередной командировке в столице по делам его уже открытой фирмы, Валерка бесцельно слонялся по вечернему городу. Просто гулял, смотрел на темные воды Москвы-реки, на здания, на Кремль невдалеке.

Все дела были переделаны, на завтра куплен билет, в полдень он будет дома. А что его там вдет? Аня? Он вздохнул. Нет, та ночь не исправила их отношений, скорее даже наоборот, только усугубила ощущение одиночества вдвоем, которое все острее чувствовалось с каждым днем и притуплялось лишь в постели. В этом отношении все было замечательно, да и раньше складывалось не плохо, но Валерка не впускал ее в свое сердце, да и чувствовал, что ее сердце закрыто для него тоже. А те ее слова перед рассветом… Она не повторяла их и, наверное, не повторит.

«Кто она для меня? — спросил себя Валерка, остановившись и облокотившись о парапет. — Ведь я не знаю ни ее мыслей, ни ее желаний. Как же я с ней живу столько времени?» Потом подумал, что и времени-то они проводят вместе совсем мало — видятся лишь по утрам и вечерам, да и то не каждый день, поскольку он часто уезжает. А когда спрашивает, как у нее дела, Аня всегда ограничивается коротким: «Все в порядке».

«И зачем я с ней живу? — задал себе вопрос Валерка, затянувшись сигаретой. — Разве я хочу этого? Разве мне вот это нужно?» Он поежился под порывами прохладного, дующего с реки ветра, посмотрел на вечернее небо. Что-то надо делать, менять. А как? Только расставшись с Аней. Но лучшее ли это?

В любом случае, решил он, сейчас можно об этом не думать. Выкинуть все эти мысли из головы по крайне мере на сутки. А там, когда увидит ее, тогда и решит. Он докурил и задумался над тем, чем бы сейчас заняться. Возвращаться в пустой гостиничный номер как-то не хотелось. В ресторан? Но он не был голоден. В театр? В кино? Просто погулять? Или все-таки вернуться в номер и просмотреть те два сигнальных экземпляра?

— Валера? — услышал он знакомый голос и обернулся.

— Привет, — выдохнул он, встретившись с зелеными Светкиными глазами. — Не ожидал тебя…

— И я не ожидала, — поспешно заверила она. — Ты здесь по делам?

— Ну да, — кивнул он. Потом посмотрел на нее и понял, что…

Ночь они провели в его гостиничном номере.

— А ты изменился, — заметила Светка в перерыве между ласками.

— Сильно? — поинтересовался он. — Лучше стал или хуже?

— Ну, во-первых. — Она села, посмотрела на него с улыбкой. — Во-первых, ты, конечно, заметно возмужал. И потом, знаешь… — она провела пальцем по его груди. — Ты не обидишься? — Валерка отрицательно покачал головой. — Так вот, ты стал более сдержанным. В сексе.

— Вот как? — его брови поползли вверх. — Из всего сказанного делаю вывод, что, во-первых, ты помнишь, каким я был прежде, а это, как говорится, «плюс». — Светка довольно хмыкнула. — А во-вторых, хочешь убедиться, что я на самом деле не такой уж сдержанный, а это провокация, — он рывком притянул ее к себе. — Я все правильно понял?

— Но провокация не «минус», — заметила она.

— Нет, — согласился Валерка. — И все-таки это провокация…

— Докажи мне, что я не права, — попросила она.

И Валерка снова, как раньше, утонув в ее зеленых глазах, почувствовал, пережил, ощутил с ней все то, чего ни с кем и никогда у него не повторялось, чего он искал в других, но не находил. Светка действительно была создана для него.

Они любили друг друга, любили как прежде, словно не было разлуки, будто они никогда не расставались. Будто всегда, всегда были вместе…

— Валера, — прошептала Светка уже под утро, — Валерочка, что же мы теперь будем делать?

— А что мы можем сделать? — помрачнел он, вспомнив о ее муже. — Есть предложение?

— Я не могу без тебя, — грустно сказала Светка. — Я теперь без тебя совсем не смогу. — И, прижавшись к нему, она тихонько заплакала.

Что он мог сказать ей в ответ? Что тоже не может без нее? Поглаживая Светку по волосам, Валерка понимал, что как бы ему ни было с ней хорошо, он без нее все-таки может. Потому что она — его прошлое, потому что ничего у них не получится, потому что он только сейчас считает ее своей, когда они в одной постели, а когда наступит утро, эта иллюзия исчезнет. Он почему-то слишком хорошо помнил о том, как подумал о Светке тогда, когда сидел у нее на кухне. Нет, все кончено. И ничего не может быть. Но как сказать ей об этом?

Валерка гладил ее по плечу, шептал ей какие-то ласковые слова, но понимал, что утром ее оставит. Просто оставит без объяснений. Сбежит…

Он проснулся первым, посмотрел на часы — четверть десятого. Перевел взгляд на тихо посапывающую рядом Светку. Он проследил взглядом черты ее лица: лоб с уже наметившимися линиями будущих морщинок, темные брови над подрагивающими во сне веками, густые ресницы, чуть вздернутый носик, который он так любил целовать, припухшие губы, которые дарили ему столько блаженства, круглый подбородочек, изящная линия шеи, нежная белая кожа и светлое облако разметавшихся по подушке волос.

Нет, подумалось ему, это не его Светка. Да, у этой спящей женщины Светкино лицо, голос, тело, даже родинка над правой грудью, но… она ему чужая. Он знал, что так и будет, что именно об этом ему подумается утром. Между ними лежала пропасть. Пропасть шириной в семь лет. Прежнего не вернуть. У них уже не может быть ничего, потому что эти семь лет навсегда их разъединили, потому что они постоянно будут стоять между ними и напоминать… Напоминать о боли, о предательстве.

И вообще, зачем он с ней спал? Валерка нахмурился. Ведь и желания особого не было. Так, что-то накатило, как прежде… Но было ли, как прежде?

Нет, не было. Он чувствовал себя обманутым. Что она там говорила о муже? И зачем вообще, в перерыве между ласками, вспоминала о другом? Зачем принялась рассказывать о том, как все у нее случилось тогда? Валерка слушал невнимательно, просто смотрел на нее. Смотрел и понимал, что ничего от нее не хочет, ничего, кроме этой ночи, кроме ее сегодняшних ласк. Ему было не интересно знать о ее жизни. А она что сказала? Сказала, что теперь уж точно оставит своего благоверного. Валерка невесело усмехнулся. Глупость какая!

Он осторожно поднялся с постели, стараясь не разбудить Светку, собрал разбросанные по комнате вещи, одеваться пошел в ванную. Умылся, поленился побриться, надел джинсы и свитер, посмотрел на себя в зеркало: «Ошибочка вышла, Валерий Николаевич. Нельзя войти в одну реку дважды, — напомнил себе тихо. — Не забывай об этом, браток. Так-то».

Когда, полностью одетый, он вышел из ванной, Светка, перевернувшись на правый бок, все еще спала. Он задержал взгляд на плавной линии ее спины, подавил вздох, качнул головой и, достав из сумки блокнот, написал на листке бумаги:

«Котенок, я уезжаю. Не делай глупостей, не бросай своего мужа. Мы больше не встретимся, я обещаю».

Немного подумал, стоит ли добавить еще что-нибудь, и решил, что нечего добавлять. Осторожно вырвал листок из блокнота, положил его на подушку, взял сумку и вышел из комнаты, даже не обернувшись.

В самолете он принял окончательное решение и насчет Ани — не обижая ее, попытаться объясниться и тоже расстаться. Странно получалось, что Светка его объяснений не заслуживала, а с Аней он на самом деле хотел поговорить.

Из аэропорта он приехал, как обычно, на своей машине. Вошел в квартиру. Ани дома не было. Валерка даже почему-то испугался, подумав, что она ушла сама, не дожидаясь его объяснений. Все поняла и просто собрала свои вещи. Он поспешно заглянул в шкаф — ее платья висели на месте, и это его успокоило.

Он прошел на кухню, приготовил легкий обед, а перекусив, сел на диван и стал ждать. Примерно через полчаса решил позвонить Ане на работу. Там ее не оказалось. Он набрал номер ее сотового телефона, но ему сообщили, что абонент временно недоступен. От чего-то начало расти беспокойство. Валерка порылся в записной книжке, отыскал там номер телефона ее мамы. Набрав его, тревожно вслушивался в длинные гудки. Когда уже собрался положить трубку на пятом сигнале, ему ответили.

— Да, — произнес незнакомый женский голос.

— Здравствуйте, — проговорил Валерка.

— Здравствуйте, — ответили ему на сей раз со знакомыми Аниными интонациями.

— Аня, это ты? — спросил он.

— Нет, — как-то глухо откликнулась женщина. — Это не Аня… Ани больше нет… — в трубке всхлипнули, и Валерка, не успев ничего толком узнать, услышал короткие гудки.

Что все это значило? Он встал, нервно закурил, прошелся по квартире, снова открыл шкаф и посмотрел на висящие в нем Анины вещи. Что случилось, пока его не было? Не было всего только три дня. Надо поехать туда и все выяснить. Надо…

Тишину его квартиры разорвал телефонный звонок. Валерка метнулся к аппарату, поднял трубку:

— Да! — воскликнул он.

— Это Валерий? — сухо поинтересовался какой-то мужчина.

— Да, — подтвердил он и сел на диван.

— Валерий, знаете, — не слишком уверенно заговорили на другом конце провода, — нам нужно приехать, забрать у вас вещи…

— Чьи? — выдавил он, хотя уже понял чьи.

— Анины, — услышал он и прикрыл глаза рукой.

— Что с ней случилось? — выдохнул Валерка.

— Мы приедем, ладно?

— Приезжайте, — устало ответил он и положил трубку.

Он так и просидел у телефона, пока в дверь, примерно через час, не позвонили. Валерка поднялся, как-то пьяно пошатнувшись, поплелся открывать. На пороге стоял молодой рослый парень, в котором он без труда угадал Аниного брата. Валерка знал, что у нее есть брат, младше ее на два года, живущий где-то в другом городе. Пожалуй, теперь и спрашивать ни о чем не надо. Все и так ясно. Сорвавшийся мамин голос по телефону, фраза «ее больше нет» и брат, приехавший из другого города, а сейчас собирающийся забрать ее вещи. Молодой человек протянул руку, как-то смутно улыбнулся, сказал: «Женя». Валерка приглашающим жестом предложил войти и только после этого пожал ему руку.

— Как это случилось? — спросил он с тяжелым вздохом, глядя в лицо Жене.

— Автомобильная авария, — скупо пояснил тот.

— Когда?..

— Два дня назад. Она сидела рядом с водителем. Один ее знакомый по работе. Он, наверное, выкарабкается. А Аня… — Женя опустил глаза.

Валерка кивнул. Они прошли в комнату.

— А похороны?.. — спросил Валерка. До него все как-то трудно доходило, не сразу.

— Сегодня утром. Уже…

— Почему же мне никто не сообщил? — возмутился было он. — Как-никак мы с ней вместе жили последний год!

— Не знали, где вас найти. Знали, что вы в Москве, а на сколько… — извиняющим тоном произнес Женя.

Валерка только вздохнул. С этим не поспоришь.

Номер его мобильного Аня, конечно, знала, но вряд ли сообщала его своим родным. А здесь, здесь телефон, конечно, не отвечал.

— Пойдем, — предложил он, — я покажу, где ее вещи. Помогу.

Они вошли в спальню, Валерка достал Анин чемодан с верхней полки шкафа. Вдвоем они в полном молчании стали перекладывать в него Анины вещи. Когда эта работа была закончена, Валерка выдвинул ящик прикроватной тумбочки и оттуда переложил какие-то письма, пару блокнотов, несколько покетбуков. Потом увидел ее дневник — записную книжку в кожаном переплете и, поколебавшись всего мгновение, оставил его в ящике. Из ванной принес ее косметику. И еще кое-что по мелочам собрал по всей квартире.

— Все? — спросил Женя.

— Да, — кивнул Валерка, окидывая взглядом комнату. — Выпьешь? — предложил он, подходя к холодильнику, доставая оттуда бутылку водки и какую-то закуску.

Женя помолчал, постоял в раздумье.

— Да, — согласился наконец.

Валерка кивнул, налил две рюмки водки. Они подняли их, выпили, не чокаясь.

— А ты ее любил? — решившись, спросил Женя.

Валерка помолчал, прежде чем ответить. Обманывать сейчас не хотелось, но и сказать правду значило обидеть и его, и память о ней. Поэтому он так ничего и не сказал, опустил глаза. И это, наверное, получилось красноречивее любых слов, поэтому Женя встал, прошел к выходу, взял чемодан и сказал:

— Ну, давай, пока!

Валерка бросил ему вслед:

— Пока, — а когда дверь за ним захлопнулась, налил себе еще водки.

Позже он пошел в спальню, выдвинул ящик тумбочки и вынул из него Анин дневник. Открыл его наобум. Запись, которую он прочел, была сделана на следующий день после того их разговора. Она писала:

«Люблю ли я его? Не знаю. Он меня не любит, наверное, просто привык ко мне. На моем месте могла бы быть любая другая. Он смотрит на меня не как на свою женщину, а просто как на женщину которая сейчас рядом. И спит не со мной! Спит просто с женщиной. Я не чувствую себя полноценной, я ощущаю ущербность. Возможно, даже не догадываясь об этом, он унижает меня своим равнодушием. Но в черствости я не могу его упрекнуть. Нет. Наверное, лучше всего мне уйти. Но я не могу этого сделать. Потому что жизнь с ним, даже такая, лучше, чем жизнь без него. Люблю ли я его? Да…»

Валерка провел пальцами по странице, а потом тихо произнес:

— Прости меня, Анечка.

Больше никаких привязанностей, решил он тогда. И снова в его жизни стали появляться случайные женщины. И опять все вернулось к тому времени, до знакомства с Анной. Нет, ему не было больно, просто очень жаль, что она, такая молодая, погибла. Валерка побывал на кладбище, долго стоял у ее могилы и… порадовался тому, что не попал на ее похороны.

Он чувствовал свою вину перед ней, но эта вина не была глубока, не мучила его, и за это ему было даже стыдно, только так, лишь слегка. А в оправдание себе стал думать, что Аня сама выбрала для себя такую жизнь. Строчка из ее дневника о том, что «жизнь с ним, даже такая, лучше, чем жизнь без него», запала ему в душу. И он уцепился за нее, отгоняя прочие мысли, которые иногда, особенно по ночам, особенно в самом начале жизни без нее, конечно же появлялись. Но через пару таких ночей Валерка познакомился с какой-то девчонкой, привел ее к себе. И понял, что когда он не один, никаких мыслей в его голове не появляется и воспоминание об Ане его не мучит. Не мучило его воспоминание и о Светке. И вообще, у него появилось такое чувство, что он как-то заметно изменился, очерствел душой, слишком уж равнодушно воспринял случившееся.

Какое-то время Валерка жил, словно по инерции, ни о чем, кроме своего дела и своей фирмы, не задумываясь. А потом ему снова приснилась бабушка. Сон этот он запомнил так ясно, словно все произошло наяву. Странно, что снилась она ему только дважды: тогда, когда он, казалось, совсем уже обезумел от алкоголя, и вот теперь, второй раз, через три месяца после гибели Ани.

Он очень ясно видел бабушкины серые глаза в мелкой сеточке морщинок, ее немного хищный нос, высокий лоб, тонкие, редко улыбающиеся губы, седые волосы, всегда стянутые на затылке в пучок, всю ее стройную, высокую фигуру. Валеркина бабушка умела быть строгой и ласковой одновременно.

Во сне он гулял с нею вместе по цветущему яблоневому саду. Бабушка была одета в какие-то светлые одежды, и от нее, казалось, исходило сияние. Валерка смотрел на нее и не мог налюбоваться.

— Знаешь, — сказал он ей, когда они дошли до небольшой прозрачной речки, — ты всегда была для меня самой красивой женщиной на земле.

— Знаю, милый, — ответила бабуля. — Но скоро ты встретишь другую. И она станет для тебя не только самой красивой женщиной на земле, но и гораздо большим. Она станет твоей половинкой.

— Нет, — покачал головой Валерка. — Этого не будет, бабуля. Свою половинку я уже давно потерял.

— Не так, Валера, — возразила бабушка. — Та не была твоей половинкой. Ею будет другая. Но ты должен приготовиться, — и она легонько подтолкнула его к реке. — Иди искупайся.

Он зашел в воду, обернулся — бабушка стояла на берегу. Помахав ему на прощание, она пошла прочь. Валерка повернулся, погрузился в прозрачную, приятно холодящую воду. Течение, неожиданно сильное, понесло его прочь от берега, куда-то дальше.

Проснувшись, он долго еще лежал и смотрел в потолок, понимая, что после такого сна в его жизни что-то должно измениться. Что-то должно начаться, но вот только что?..

Он был уверен, что бабушка и на этот раз приснилась ему неспроста. Вспомнил ее, вздохнул. Как он любил бывать у нее в гостях! Только там и чувствовал себя по-настоящему дома. Бабуля никогда не приезжала в город, она недолюбливала Тамару, но Валерку… Валерку безусловно обожала, и всем лучшим, что в нем есть, он обязан ей и отцу.

Поэтому, когда бабушка умерла, он так болезненно и остро воспринял случившееся, так долго не мог смириться с потерей, так яростно бросал вызов тому, кто вершит свыше людскими судьбами.

Конечно, все это было усугублено тем, что он был молод, его еще не оставил юношеский максимализм. Валерка даже разумом не желал принять ее смерть, сопротивлялся ей, как только мог. Да ничего из этого не вышло. Ничего. Он погрузился в ледяную пучину отчаяния и страха перед смертью и именно поэтому принял то, судьбоносное, как теперь сам считал, решение излечиться от этого там, где смерти, как говорится, выше крыши. И излечился.

После этого сна Валерий снова вспомнил все, что было с ним тогда, и подумал, что бабушка, сказавшая ему такие странные и неожиданные слова о том, что Светка никогда не была его, возможно, и права. Если бы Светка действительно была его, его половинкой, разве она изменила бы ему? Или он теперь оставил бы ее? Ведь не обида двигала им на этот раз, в Москве. А что? Нежелание быть с ней. Он не хотел больше от нее ничего, особенно после этой ночи. Со Светой все кончено, и он сам провел черту, отделившую от нее его последующую жизнь. Что ж, поживем — увидим.

Однако в душе Валерия поселилось странное беспокойство. Его не устраивала собственная жизнь, а внутреннее состояние можно было назвать просто маетой. Отчего и почему он маялся, Валерка понять не мог, но все ему было в тягость, даже любимая работа. Он чувствовал, что устал, что ничего по-настоящему не хочет, что все вокруг им воспринимается сплошной суетой, и не видел ни в своих делах, ни в своих стремлениях никакого смысла. Нечто похожее с ним происходило тогда, перед тем как он ушел в армию. И вот теперь снова… Единственный выход, как казалось ему, просто сменить обстановку, причем сменить кардинально, так, чтобы начать жизнь заново. Обмануть самого себя.

Но свое дело — издательство «Феникс», открытое три года назад и поначалу печатавшее только женские романы да детективы и только постепенно позволившее себе учебную литературу и более серьезные книги, которые, пусть и не приносили много прибыли, как беллетристика, но работали на имидж, — он не решился бросить, оставил на попечении своего зама, умненькой барышни по имени Наташа. Она была его правой рукой. И хотя Валерий иногда и догадывался, что она испытывает к нему не просто уважение, какое и полагается испытывать подчиненной к своему начальнику, а нечто большее, однако не позволял этим ее чувствам даже обнаруживаться. Словом, он оставил издательское дело на нее, а сам заперся в своей квартире. И в эти дни ему попались на глаза несколько брошюр одного, как это тогда называлось, биоэнергетика.

Имя его было на слуху, и поначалу Валерка просмотрел брошюрки только из чисто деловых соображений — стоит ли издавать? Потом вчитался, не сказать, чтобы увлекся, но во многом они ему помогли. Система, изложенная автором, удивила точным совпадением с его внутренним представлением об окружающем мире. Все, что смущало его, что ускользало и не давалось, что нельзя было ни потрогать, ни поймать, вдруг встало на свои места, и общая картина мира сложилась в законченную красочную мозаику, в которой до этого словно бы не хватало элементов. А может, он все это знал и раньше, но забыл, и книги просто помогли вспомнить то, чему его учила бабушка.

А учила она его вещам простым, но мудрым. Тому, что есть нечто высшее, нечто изначальное, кто-то такой, кто все видит и все слышит, и имя ему — Бог. Когда он ушел из дома и жил у нее, она учила его молитвам, потому что сама была человеком набожным. И Валерка поначалу поддался, поверил, почувствовал, что и в нем есть частичка этого высшего, частичка самого Бога. Но потом, когда переехал к отцу, эта вера стала потихоньку ослабевать в его душе, и стало казаться, что все в жизни существует по сугубо материальным, природным законам. И вспомнил он о Боге только, когда оказался один на один со своим отчаянием. И возмутился, не поверил, что если он — Бог, то способен допустить такое.

Сейчас, думая об этом, Валерий улыбнулся, глупость была, конечно. Но в то время, когда все внутри сжималось от страха там, в чужой стране под небом, не сулящим ничего, кроме гибели, в зарослях, постоянно таящих опасность, ему так не казалось. Там он вспомнил бабушкины слова и почувствовал, что у него появилась робкая надежда выжить.

Но когда выбрался оттуда и когда Светка ему изменила, вера его снова ослабла. И так бывало еще не раз. Но теперь, когда ему приснилась бабушка во второй раз, когда он забросил работу и прочитал запоем те самые брошюрки, Валерий наконец-то понял, что ему следует делать. Он пошел в церковь и окрестился. Потом уехал, а когда вернулся, то, вместо того чтобы предаваться отчаянию или апатии, нашел полуразрушенную церковку и дал денег на ее восстановление. Стал ходить в нее по выходным, по праздникам, и постепенно гнетущее беспокойство его совершенно оставило, жизнь потекла по новому, спокойному руслу. Валерий успокоился. По-настоящему перестал мучиться прошлым, просто отпустил его от себя.

Хотя подспудно он всегда чувствовал, что Бог и религия вещи разные. Да и бабушка, приехавшая в гости к сыну, когда Валерка собрался вернуться в город, сказала ему:

— Я хотела, чтобы ты вырос человеком религиозным, — она взяла его за руки, привлекла к себе. — Но религия — это еще не вера. В Бога нужно верить, внучек. И прийти к нему можно только с верой. Хотя человеку религиозному веру обрести легче. Дай Бог тебе веры, — и она перекрестила его.

Странно, что бабушка тогда не настояла на том, чтобы он окрестился, словно бы предоставила ему самому выбирать, стоит ли это делать. Но он сделал это сам.

Через год, когда дела в издательстве — а тогда этот рынок еще не был так забит, пресыщен — пошли уже так хорошо, что он не без удовольствия позволял себе порой просто со стороны наблюдать за тем, как работает отлаженный, хорошо подогнанный им механизм, — Валерий нашел строительную компанию, которая построила ему дом в пригороде. С тех пор все выходные он проводил здесь.

Валерка потянулся в кресле, возвращаясь из прошлого. Кассета с блюзами давно закончилась, а он и не заметил того, погрузившись в воспоминания. На небо набежала туча, сразу же разрушив солнечную иллюзию.

Он встал, прошел в комнату. Посмотрел на часы, стрелки приближались к назначенному Светкой времени. Валерка вздохнул, опустился на диван и удивился тому, что воспоминания о стольких годах жизни уместились всего в нескольких часах. Странно.

Зачем она ему позвонила? Ей нет места в его размеренной, спокойной жизни, а правильнее сказать — в его удобно устроенной жизни. Сейчас он доволен всем, что его окружает. У него есть любимая работа, любимый дом, любимые друзья и женщина есть. Пусть не любимая, но желанная. Пусть ненадолго, но есть.

Он набрал знакомый номер и прислушался к длинным гудкам.

— Серый, ты? — спросил, услышав короткое «да».

— Я, — откликнулся Сергей.

— Ты где? В ресторане? — уточнил Валерка.

— Да, а что? — как-то неуверенно поинтересовался Сергей.

— Там у тебя Светка, — с легкой усмешкой пояснил он.

— Да ты что! — как-то чересчур наигранно-обрадованно завопил Сергей. — Быть не может!

— Может, — прервал его Валерка. — Ставлю тебе «пять».

— За что?

— За отличную актерскую игру, — ехидно пояснил Валерий. — Я тебя сто лет знаю, и как ты только мог подумать, Серый, что я поведусь на твои ахи-охи? — с укоризной спросил он. Серега засопел в трубку. — Так что я знаю, ты в курсе, что она у тебя. Может, даже рядом сейчас…

— Нет, — сдался Сергей. — Она в кабинете.

— Отлично, — вздохнул Валерка. — Колись, это ты дал ей мой номер?

— Я, — послушно признался Сергей. — Но я подумал…

— Молодец! — опять похвалил его Валерка. — Еще одна «пятерка».

— А эта за что? — подозрительно полюбопытствовал Серега.

— За то, что сразу сознался, — легко откликнулся Валерка. — А теперь послушай, что скажу. Сделаешь для меня кое-что?

— Да легко! — заверил Сергей и весело добавил: — Только бы как можно скорее получить твое прощение.

— И получишь, — пообещал Валерка. — Сразу же получишь, как только это сделаешь.

— Ну что? С неба звездочку достать? Миллион алых роз? Говори! Я сделаю все, лишь бы ты улыбался!

— Все куда проще. Пойди к ней и скажи, что я подумал, как и обещал. А подумав, вспомнил о другом своем обещании, данном ей, если не ошибаюсь, уже больше двух лет назад. В Москве. Запомнил?

— Валерка, неужели ты серьезно?! — удивленно спросил Серега. — Ты же ее даже не видел! Она сейчас… Да она просто супер!

— Вот и займись ею сам, — огрызнулся Валерка. — Супер… Это как раз то, чего тебе надо. Ты всегда неровно к ней дышал. А я обещаю, что твоей Ленке ничего не скажу…

— Да к черту все твои обещания! — взорвался Сергей. — Ты что, совсем ничего не соображаешь? Она же с мужем развелась! И приехала к тебе, для тебя! Придурок ты эдакий!

— Пусть, — вяло отмахнулся Валерка. — Пусть я придурок, но только я к ней не вернусь. Пойми, Серый, это кончено, это в прошлом. Не надо мне от нее ничего.

Повисла пауза. Серега сердито сопел в трубку. «Все-таки, — не без удовлетворения подумал Валерка, — мы с ним неплохо понимаем друг друга. Молчит, знает, что меня не переубедить». И чтобы разрядить обстановку, сказал:

— А насчет звездочки с неба и миллиона алых роз я, Серый, запомню, вдруг когда-нибудь пригодится.

Серега хмыкнул и недовольно заметил:

— То, что ты просишь сделать сейчас, гораздо сложнее.

— Справишься, — уверенно заявил Валерка. — Я верю в тебя, малыш.

— Терпеть не могу, когда ты напоминаешь мне о том, что я младше на полгода! — рявкнул Серега, но совершенно беззлобно. Это была их обычная перепалка, давно ставшая манерой общения.

— Прости, малыш, — усмехнулся Валерка. — Запомнил, что надо сказать?

— Запомнил, — буркнул Серега.

— Вопросы есть?

— Есть, — ядовито заявил он.

— Отклоняются, — отрезал Валерка и положил трубку. А подумав немного, и вовсе отключил телефон. Потом поднялся с дивана и пошел наверх, в спальню. Там растянулся на широкой удобной постели и уснул.

Валерка ехал по дневному пылающему яркими осенними красками городу. В последнее время его снова все чаще стало посещать ощущение дискомфорта. Он никак не мог понять его причины, спрашивал себя, в чем дело и что его беспокоит, но не находил ответа. Просто казалось, что все идет не так, как должно. А как должно? Этого он не знал.

Началось все с того дня, три недели назад, когда ему позвонила Светка. Поначалу он и думал, что это все из-за нее, она явилась словно призрак из прошлого. Но чем дольше так думал, тем больше убеждался, что нет, со Светкой это никак не связано, хотя, конечно, неприятный осадок еще какое-то время в душе оставался.

На следующий день он побывал в церкви, однако и там ему не полегчало. Поговорил со знакомым священником, но тот только пожал плечами, посоветовал помолиться, поговеть. Только и это нисколько не помогло. Вот уже третью неделю подряд он не мог найти себе места.

На работе дела шли не хуже, чем обычно. Выходные он, как всегда, проводил в любимом доме. Материнскую квартиру Валерий давно продал, заказал на могилку Тамары памятник. Девушка, с которой он встречался последний год, Оксана… Может, дело в ней? Но нет, она появлялась в его жизни пару раз в неделю, и их ни к чему не обязывающие отношения не могли быть причиной его дискомфорта. К тому же они расстались две недели назад.

Может, его просто не устраивает больше такая вот жизнь? Хочется встряски, потрясения? Нового эмоционального наполнения? Вот и его последняя пассия, казалось бы, из тех женщин, что не мучаются от желания стать чьей-то женой. Слишком уж она самостоятельная, темпераментная, свободная девушка, не любящая, чтобы на нее заявляли права. Так он считал, а оказалось…

Валерка не удержался от улыбки, вспомнив, как было обставлено расставание с Оксаной, какую новость она припасла ему напоследок. Поначалу ему даже казалось, что его паршивое настроение связано с этим, но теперь он думал о ней и ее судьбе вполне спокойно. Сработал принцип с глаз долой — из сердца вон. И месяцы, проведенные в объятиях «роковухи», как он называл Оксану, не так уж много для Валерки значили. По крайней мере рана от разрыва с ней оказалась до обидного неглубокой.

А новость, преподнесенная Оксаной, заключалась в том, что эта самостоятельная девица собралась замуж за сирийца. Заявила, что хочет стать «мусульманской женой» и уехать с мужем в его Сирию. Валерка поначалу воспринял ее слова, как нечто чрезвычайно забавное, что никак не может быть правдой. Ну не получалось у него представить страстную, жадную до ласк Оксану закутанной в платок, ненакрашенной, в окружении пятерых детей, а именно так она и сама нарисовала ему своей будущее. Вернее, так рисовал будущее Оксаны ее жених, а она, что самое забавное, охотно с этим соглашалась.

Так что Валерка не смог удержаться от смеха, когда она изложила ему свои планы. Отсмеявшись, поинтересовался:

— Оксана, ты это серьезно?

— Очень серьезно, Валера, — деловито подтвердила та. — Я его пять лет люблю.

— А почему же тогда встречалась со мной? — удивился он, вспомнив, что нечто подобное в его жизни уже было с Викой.

— Ну, он такой… Вот только сейчас понял, что я ему нужна. А мне он всегда был нужен. Ну а когда он упрямился или уезжал, вот как в последнее время… Его ведь здесь и не было весь этот год, и совсем не факт, что он вообще собирался вернуться. А теперь вот, вернулся, позвал меня с собой… Ты не сердишься?

— Ничуть, — улыбнулся Валерка. — И все-таки странно…

Напоследок он расцеловал Оксану в щечки и от всей души пожелал ей счастья. Два-три дня он подумывал о том, что, возможно, ей, с ее темпераментом, очень скоро надоест разыгрывать покорность и она вернется к нему в постель, но потом как-то сразу успокоился. Так даже лучше. И наконец понял, что чувство неудовлетворенности, поселившееся в нем, никоим образом не связано с Оксаной. Дело в нем самом.

Последнюю неделю ему было так плохо и одиноко, что появилось острое желание напиться. И он осуществил его в выходные. В пятницу заманил к себе Серегу и еще пару друзей, и всю субботу они, что называется, «гудели». По всем правилам. Мальчишник, можно сказать, удался. А в воскресенье Валерка выпроводил своих друзей к их женам и детям и снова остался один. Вот тогда-то он и понял, что ему не хватает семьи. Только эти мысли, и прежде его посещавшие, он по привычке загнал в дальний уголок сознания.

В понедельник Валерий привел себя в божеский вид, поехал на работу, злясь, что даже такая попойка не выбила его из «психоза», как он мысленно окрестил свое состояние. «Старею, должно быть», — подумал он, притормозив у перехода.

Мимо проплыли бабулечка и молодая пара с коляской. Валерка включил магнитофон — нежная мелодия заполнила салон — закурил, откинулся на сиденье. Наконец светофор мигнул желтым, давая зеленое «добро». Машина плавно тронулась с места.

Валерка погладил рулевое колесо «боевого коня» и нажал на газ. Он купил этот черный джип «Мерседес» год назад. Увидел в автосалоне и буквально влюбился в него. Любовь оказалась взаимной, «мерс» не подводил его еще ни разу. Автомобиль стал не просто средством передвижения, а как бы дополнением Валерки, его продолжением. Всякий раз, садясь за руль четырехколесного друга, он чувствовал его мощь и готовность ему подчиниться. И всякий раз, включая зажигание, сливался со своей машиной в одно целое.

Он притормозил, с сожалением обнаружив, что попал в пробку. Машин было немного, десять-двенадцать, но светофор впереди дал сбой, и сейчас его пытались «привести в чувство», а гаишники пробовали навести порядок на трассе, так сказать, вручную.

Валерка посмотрел на часы и побарабанил пальцами по рулевому колесу. Он был пунктуальным человеком, а поэтому любая задержка его нервировала, тем более сейчас, в его теперешнем расположении духа. «И зачем мне нужно было соглашаться? — подумал он недовольно. — Черт бы побрал Вадима с этой его протеже!» — выругался он, хотя тут же устыдился.

Действительно, звонок Вадима и его просьба встретиться с какой-то девицей по поводу ее работы в его, Валеркином издательстве, мягко говоря не пришлась ему по душе. Любому другому человеку он, безусловно, отказал бы и сразу, но Вадим…

Вадиму Валерка отказать не мог, потому что это он построил ему его уютный большой, любимый дом. Вадим каким-то шестым чувством понял, что нужно Валерке, и сделал именно так, быстро, качественно.

Начитавшись брошюрок биоэнергетика, Валерка в то время переживал очередной кризис, его перестала радовать работа, успехи, деньги, женщины и даже друзья. Он взял отпуск и уехал в тайгу. Ему почему-то хотелось побыть именно там — в заброшенном и отдаленном от мирской суеты краю. Хотелось слиться с природой, ощутить свою «первобытность». Он прожил в таежном пансионате все лето, многое за те месяцы переосмыслив.

Отдыхающих в пансионате было всего человек семь, и все они, казалось, тоже искали только уединения, а потому Валерка так ни с кем и не завел знакомства. Зато в город он вернулся другим человеком — похудевшим, изрядно покусанным таежными комарами, на которых не действовали никакие средства, но тем не менее довольным, внутренне свободным, чувствуя в себе новые силы, так, будто у него открылось пресловутое «второе дыхание».

Тогда-то он и обратился к Вадиму с просьбой о постройке дома. И Вадим сразу откликнулся. Валерка, ничего не смыслящий в строительстве, полностью ему доверился и увидел свое будущее жилище только тогда, когда дом был отделан «под ключ». И то, что увидел, показалось ему прекрасным. Это был дом, о котором он мечтал, по которому так долго скучал. Просторный, двухэтажный, обшитый снаружи дубом, светлый, уютный. Дом состоял из большой гостиной, кухни, столовой и веранды, на первом этаже, кабинета и трех спален — на втором. Мебель была подобрана простая, но добротная, обстановка выдержана в одном стиле, а гостиная так и вовсе отделана в любимых Валеркиных зеленых тонах. В общем, с домом получилась та же история, что и с автомобилем — взаимная любовь с первого взгляда. А поэтому он, наверное, до конца дней будет благодарен Вадиму за постройку этой цитадели, за ее отделку да и божескую сумму, в которую ему все это обошлось.

Вот почему Валерка и не смог ему отказать в его просьбе встретиться с какой-то девушкой насчет ее работы и даже перезвонил своему заместителю, Наташе, поинтересовался, есть ли у них свободная вакансия. От нее он узнал, что через неделю одна из сотрудниц уходит в декретный отпуск. Так что ему даже было, что этой девушке пообещать.

Пробка рассосалась, гаишники на сей раз очень скоро навели порядок на дороге, и Валерий поехал дальше. Остановился у дверей «Садко». Вздохнул, выключил мотор, вышел из машины. Нажал кнопку сигнализации и неосознанно стал прихорашиваться перед зеркальной витриной ресторанчика. Провел рукой по волосам, поправил высокий воротник шерстяного темно-зеленого свитера, оглядел штанины черных джинсов, ботинки, зачем-то расстегнул и застегнул замок кожаного черного «пилота». Повернулся боком, оценивая свое отражение, и только тут поймал себя на мысли, как глупо, должно быть, выглядит со стороны. Он беспокойно огляделся, но улица, к счастью, была пустой. Потом еще раз глянул на часы, убедился, что у него в запасе еще четыре минуты, решил покурить. Затянулся сигаретой, облокотился на свою машину, отключив сигнализацию, и постарался расслабиться. В конце концов девчонка не виновата, что у него все последнее время такое дурное расположение духа. Не хватает только на ней сорваться.

Валерка докурил сигарету, пошел к двери. Толкнув ее, шагнул в зал, освещенный светом настольных ламп. И вдруг замер, осознав в этот момент, чего именно ему так остро не хватало, что его не отпускало, что мучило, что он искал…

Теперь он знал точно, что происходило с ним в последнее время, что его не устраивало в жизни. А сообразив это, уверенными шагами направился к той, что ждала его в пустом зале. Она была его судьбой. Это он понял сразу же, увидев ее глаза…

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.

Оглавление

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ ЛИКА

ЧАСТЬ ВТОРАЯ ВАЛЕРКА Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg