«Валентина. Тайные желания»

Валентина. Тайные желания (fb2) - Валентина. Тайные желания (пер. Виталий Михалюк) 1509K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Ноэль Гаррисон

Ноэль Гаррисон Валентина. Тайные желания

Harrison N.

Valentina in the Dark Room

© Noelle Harrison, 2013

© Hemiro Ltd, издание на русском языке, 2013

© Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга», перевод и художественное оформление, 2013

* * *

Для Берри. Ты мое всё. И для Валентины в каждой из нас

Белль

Они поднесли ее обнаженное тело к кромке воды. Положили на все еще теплый песок ногами к морю. Она чувствовала, как вода набегает на лодыжки, словно в этот миг очередной любовник ледяными поцелуями покрывает кожу.

Ночь была безлунной, но на небе поблескивало несколько звездочек, этих крошечных огоньков надежды, этих слез на сердце. Стояла такая темнота, что их лиц уже было не различить. Ее как будто выдернули из настоящего мира и бросили в иную вселенную, место, населенное фантазиями. Спутники перестали быть для нее обычными людьми. Они превратились в тени, пульсирующие от желания, вожделения. Открытое пространство сделалось неотличимым от темной пещеры или комнаты с занавешенными окнами. Ей было немного страшно, но не настолько, чтобы все прекратить. Она постепенно становилась такой же, как они, – другой.

Валентина

Валентина приподнимается на локтях и всматривается в любовника. Уже полгода они живут вместе. Она подается вперед и осторожно кладет руку на спину Тео. Она любит это делать, когда он спит и не осознает, как ей нравится представлять их вместе, мечтать о том, что могло бы быть. Она бережно гладит его безупречную кожу, в кои-то веки разрешая себе проявить нежность. Когда Тео не спит, подобного она себе не позволяет.

Валентина внимательно изучает то, как выделяется ее мраморная бледность на фоне смуглости Тео Стина, и задумывается: вдвоем они являют совершенный контраст. Она бледна и тонка, как Луиза Брукс, ее любимая звезда двадцатых. Он смуглый и более пылкий, чем любой из ее предыдущих знойных любовников, но таких ярких голубых глаз она ни у кого не видела. Вообще-то, правильнее бы ей быть темной. В конце концов, она ведь итальянка, а Тео из Нью-Йорка. Его родители иммигрировали из Голландии.

О происхождении Тео ей известно немногое, но, судя по всему, у их судеб нет ничего общего. Он близок с обоими родителями, и, по мнению Валентины, у него было чудесное детство. Родители, воспитывая сына, не жалели ни денег, ни сил. Сейчас Тео – превосходный виолончелист, искусный наездник и фехтовальщик, к тому же разговаривает на многих иностранных языках. Он мог выбрать любую профессию. Он из того типа людей, которые, как считает сама Валентина, должны раздражать ее. Тео – успешный, обеспеченный мужчина, ему не нужно волноваться о том, как заработать на жизнь, он имеет возможность посвящать себя любимому занятию, своей страсти – изучению и анализу современного искусства. И все же она не отшила его сразу, как хотела сделать. Наоборот, вот он лежит в ее кровати, забывшись невинным сном, прямо рядом с ней. Он живет с ней.

Валентина смотрит на спящего любовника. Тео лежит на животе, отвернув от нее лицо. Интересно, куда его уносят сны? Будет ли он помнить ее прикосновение, когда проснется? Прошлой ночью ей так хотелось, чтобы он кончил, но, странно, желания самой испытать оргазм не было. Для нее это необычно. Она думает, что это совсем не похоже на нее. Даже сейчас она не требует утреннего секса. Может быть, страсть на каком-то этапе угасает? Останется ли что-нибудь, если убрать сексуальное влечение, существующее между ней и Тео? Они были чужими прежде, до того, как соединились, и будут чужими после. Быть может, настало время все прекратить? «Нет, еще рано», – молит внутренний голос у нее в голове, и она пытается отогнать тревогу. Для паники нет причин. Просто она пока не привыкла сожительствовать с мужчиной.

После того как ее покинула мать, она ни с кем не делила свою квартиру. Ее до сих пор удивляет, как легко все встало на свои места, когда Тео к ней переехал. Она знает, почему попросила его об этом. Это была обычная, вполне предсказуемая реакция на предупреждение матери. Использует ли он ее? Инстинктивно она отвергает эту мысль. Он так сомневался, прежде чем принять ее предложение. Несколько раз переспрашивал, уверена ли она. В нем действительно есть что-то особенное. Он уже имел возможность лицезреть ее в самом неприглядном виде и все равно не бросил.

Валентина наматывает уголок простыни на палец и с силой натягивает ткань. Хлопковое колечко врезается в тело, заставляя ее закусить губу. Это потому, что он не хочет ни к чему привыкать, думает она; несмотря на беззаботную жизнь, он все так же старается доставлять ей удовольствие.

Она ложится на спину и улыбается в потолок. Рассматривая каждый блестящий кристалл люстры, вспоминает прошедшую ночь. Медленно проводит языком по губам. Она все еще чувствует его вкус. Наслаждается солоноватым привкусом, восстанавливая в памяти моменты, когда ласкала его ртом, снова и снова отталкивая любовника, несмотря на то, что его снедало желание быть внутри нее. Она бы этого не допустила. Ей хотелось, чтобы в центре всего был он. Поэтому продолжала лизать, дразнить зубами, оглаживать языком его ствол и крепко сжимать губами бархатистую твердую плоть. Ей нужно было испить его до дна, почувствовать его слабость и собственную силу. Она подвела его к самому краю, и, когда Тео выкрикнул ее имя, у нее в сердце как будто сверкнула молния. Она обожгла и одновременно согрела, наполнив ее двойственным ощущением страха и удовлетворения. Как такое возможно? Вообще-то ей не нравится, чтобы любовник разговаривал или кричал. Она всегда настаивает на том, что любовью нужно заниматься молча. Она ненавидит фальшивые признания, произнесенные в пылу страсти. Но Тео звал ее, и где-то в глубине сердца Валентины его призыв откликнулся эхом, хотя разум отрицал это. Теперь на ее губах все еще чувствуется его солоноватый привкус. Не удивительно, что ей приснилось море. Она закрывает глаза и отгоняет нежеланные образы, улыбка меркнет. Но они возвращаются, эти не связанные между собой ощущения из сна. Погружение под воду, неспособность плыть вверх к свету, темнота, удушье.

– Эй, что с тобой?

Она открывает глаза. Тео лежит на боку, подперев голову рукой, и внимательно смотрит на нее своими пронзительно-голубыми глазами.

– Плохой сон.

Он подтаскивает Валентину ближе, и она позволяет заключить себя в объятия. Она закрывает глаза, чувствуя, что его подбородок опускается на ее макушку.

– Может, расскажешь? – спрашивает он, зарывшись губами в ее волосы.

Но она не отвечает, по крайней мере сразу, а он и не требует ответа. Лежать в объятиях любовника так приятно. Она не хочет возвращаться в свой ночной кошмар, портить новый день воспоминаниями.

– Нет, – отвечает она.

– Хорошо, милая.

Он целует ее в волосы. Нежность слетает с его уст так легко. Он не лукавит? Как трудно повторить за ним это слово, она не может его вымолвить. Милая. Валентина застывает в его руках, теперь ей хочется отодвинуться от него. Тео осторожно отпускает ее, словно почувствовав эту потребность отстраниться.

– Заварю чаю, – говорит он, вставая с кровати и старательно избегая ее взгляда.

Она любуется его восхитительной наготой, пока он идет через комнату к кухне. Он набрасывает ее шелковый халатик, но это только добавляет ему мужественности, подчеркивает мужские очертания тела. Наблюдая, как он исчезает за дверью, она чувствует дрожь под пупком, глубже, глубже. Почему, когда он обнял ее, она охладела? Теперь ее охватывает желание заняться любовью.

Она смотрит на часы. Уже начало восьмого. Пора вставать, ей предстоит напряженный день, но она не в силах оторваться от уютной кровати. Она зевает и потягивается в ожидании возвращения Тео с чаем, довольная тем, что не омрачила это утро своими эгоистическими страхами.

Валентина не любит собственное прошлое. Она никогда не понимала неуемной страсти своих сверстниц к прозрачности отношений, их потребности ворошить то, что было когда-то, ждать от любовника искренний интерес к этому. Ее поражало, как много девушек желает манипулировать своими парнями, давя на жалость. Меньше всего ей хочется быть жертвой. Нет, гораздо лучше не оглядываться на прошлое, сохранять некий флер таинственности. Она твердо убеждена, что свои тайны нужно держать при себе. Это всегда было ее девизом, и все же…

Она не может выбросить из головы слова Джины Фалади. Произнесенные, разумеется, абсолютно невинно. Джина – милейший человек, хотя, по мнению Валентины, уж чересчур покорна. Ей приходилось видеть, как по-хозяйски обращается с Джиной ее парень, Грегорио. Можно только догадываться, как он ведет себя в постели. Но, несмотря ни на что, Джина – один из лучших гримеров, с которыми Валентине приходилось работать. На прошлой неделе они вместе летали в Прагу на модную фотосессию для «Мари Клэр». И на обратном пути, после пары бокалов вина в самолете Джина задала ей вопрос, который теперь беспрестанно крутится у нее в голове, словно большая черная кошка.

«Куда он ездит?»

Вот о чем спросила Джина. Валентина уже собиралась ответить, что понятия не имеет, да они с Тео и не ревнуют друг друга, но, увидев, как вопросительно поползли вверх брови Джины, передумала.

«На работу. – Валентина сделала глоток красного вина. – Ходит на выставки. Встречается с художниками. Покупает картины», – неопределенно продолжала она. Хороший предлог. И кто знает, может, так оно и есть. Однако суть дела в том, что Валентина понятия не имеет, куда на несколько дней раз в месяц исчезает ее любовник. Да, есть статьи, обзоры, и до их встречи он издал две книги (одна о немецком экспрессионизме, вторая – о футуризме в Италии двадцатых годов), но это совсем не тот объем работы, который можно было бы ожидать от искусствоведа, исколесившего чуть ли не полмира. И что он делает в Милане? Работая на полставки лектором в университете, он вряд ли получает хороший доход. Наверняка он мог бы найти себе место получше в каком-нибудь университете у себя в Америке. Когда она в лоб спросила Тео, для чего он приехал в Италию, он не ответил прямо, замахал руками, как настоящий итальянец, и сказал нечто невразумительное насчет того, что ему сейчас необходимо находиться именно здесь. Каждый день она ожидает услышать, что он возвращается домой, и, тем не менее, он все еще живет в Милане, а ведь прошел почти год после их первой встречи.

Поначалу Валентине было все равно, куда уезжает Тео. Правду сказать, в первые месяцы их совместной жизни она даже радовалась этим недолгим исчезновениям. Она не могла не сомневаться: было ли правильным шагом ее скоропалительное предложение, и винила мать в том, что та подтолкнула ее, заявив: «Не позволяй ему присваивать тебя, они все только этого и хотят. И ради всего святого, не живите вместе!»

Мать как всегда выбила почву у нее из-под ног. Зачем вообще Валентина тогда ей позвонила? После нескольких первых восхитительных недель с Тео она как будто опьянела от счастья, и ее распирало глупое желание поделиться с матерью. Она даже просидела полночи у телефона, дожидаясь удобного времени, чтобы позвонить в Штаты. Могла бы и догадаться, чем это закончится. Вместо того чтобы обрадоваться и поддержать дочь, мать увидела только минусы.

«Валентина, – предупредила она, – мы с тобой не созданы для того, чтобы отдавать всю себя одному мужчине. Нам нужно пространство. Я через многое прошла, пока поняла это. Не принимай поспешных решений».

Совет взбесил Валентину. Она была не такой, как ее мать, – самовлюбленная, эгоцентричная женщина, которая не могла жить без внимания к своей персоне и была не способна делиться счастьем даже с собственными детьми. Валентина просто обязана была доказать матери, что та ошибается, поэтому в тот же самый вечер, к немалому изумлению Тео, предложила ему жить вместе. А почему нет? Как раз тогда он подыскивал себе новое жилье, а она занимала огромную квартиру, за которую не платила, поскольку это была собственность матери. Они просто станут соседями, успокаивала она его, которые занимаются сексом. Неуместность предложения вызвала у него смех, и он назвал ее сумасшедшей, но все же согласился.

И все-таки, если говорить откровенно, Валентина вынуждена признать, что ее не покидает страх. Вдруг мать права? Ей трудно привыкнуть к компромиссам. С Тео они почти никогда не спорят, их вкусы относительно еды, музыки, искусства совпадают, но ей не дают покоя мелочи. Она любит, чтобы ночью дверь спальни оставалась открытой, а в коридоре горел свет. Тео же предпочитает полную темноту и закрытую дверь. Работать ей нравится в тишине, а он включает музыку. Обычно он ставит что-то такое, что по вкусу им обоим, но иногда это бывают песни восьмидесятых, которые любила ее мать, – «Джой Дивижн», «Кьюр», – да так громко, что Валентина слышит их даже в своей студии или в фотолаборатории, проявляя снимки. Ей остается только скрежетать зубами и терпеть.

А еще бывает, что он чересчур громко разговаривает. Тео предусмотрительно не рассказывает о себе и не задает слишком много вопросов о ее матери (к этому неизменно приходят все любовники Валентины, что тут же ее от них отталкивает).

Но вообще, его хлебом не корми, дай порассуждать о чем-нибудь. Обычно он заводит разговоры (кто бы сомневался?) об искусстве или фильме, который они недавно посмотрели, и все бы ничего, но Тео имеет привычку переключаться на проблемы насущные, экономику или историю. Он постоянно донимает ее расспросами об итальянской политике. Что сейчас итальянцы думают о Муссолини? Что было с семьей Валентины во время Второй мировой? Валентине это не интересно. Она с детства сыта по горло политикой: мать на ночь вместо сказок рассказывала ей о том, что случилось с семьей ее отца во время войны. Это навсегда отбило у Валентины охоту разговаривать на подобные темы.

То же самое можно сказать о постоянных спорах относительно плюсов и минусов коммунизма, которые мать вела с ее братом Маттиа всякий раз, когда тот приезжал к ним, что, впрочем, случалось не так уж часто. Каким-то образом в сознании Валентины идеологические воззрения ее родителей превратились в причину ухода отца, покинувшего их много лет назад. Валентине не нравятся идеалисты – люди, пренебрегающие собственными семьями ради всеобщего блага. Но Тео, похоже, более прагматичен (еще бы, при его-то воспитании!). И все же, когда он заводит обычную песню о мире и необходимости перемен, это выводит ее из себя. Неужели он не замечает, как напрягается ее лицо, как губы сжимаются в тонкую упрямую линию, как стискиваются челюсти, когда он требует от нее высказать свое мнение? И не случайно на следующий день Тео обычно объявляет, что уезжает по делам, наверное, он чувствует: ей нужно побыть одной.

Валентина привыкла к одиночеству. Она росла как единственный ребенок в семье, потому что, когда родилась, Маттиа было уже тринадцать и он учился в школе. Отец рано оставил семью, поэтому у нее не сохранилось воспоминаний о нем. Маттиа тоже уверяет, что не знает, где он. Так что ее растила мать, которая с самого раннего возраста учила Валентину быть самостоятельной. Еще совсем маленькой мать брала Валентину с собой на фотосъемки, и за долгие часы ожидания девочка превратилась в заядлого книгочея[1].

Когда Валентине исполнилось тринадцать, мать оставила ее в Милане, заявив, что не желает прерывать учебу дочери, но Валентина подозревала: на самом деле она просто не хотела, чтобы дочь-подросток испортила ее имидж. Все мужчины любили Тину Росселли. В мире моды и гламура она была настоящей звездой. К своей чести, Тина никогда не скрывала возраст, однако тщеславие не позволяло ей появляться на людях в обществе ослепительно молодой версии себя самой. И потому Валентина в полном одиночестве проводила дома недели, если не считать вечно мрачного кота Тэша.

Однажды в пятницу после школы она привела к себе Гэби, и ей до сих пор помнится, как ошарашенно разинула рот подруга, сообразив, что Валентина всю неделю жила одна. В школе она предпочитала об этом не распространяться.

– Но кто-то должен за тобой присматривать? – с жалостью в голосе, округлив глаза, сказала Гэби.

– Мне не нужно, чтобы за мной присматривали, – надменно ответила Валентина.

– Ты что, совсем сама все делаешь? – поразилась Гэби. – А одежда?

Валентина не могла не заметить, как подруга обвела взглядом ее мятую форменную юбку и такую же блузку. Наставницы всегда ругали Валентину за неопрятность, о чем она, правда, ни разу не говорила матери, которая ужасно гордилась своей внешностью и, уезжая, строго наказывала дочери следить за внешним видом.

– Мне все равно, как я выгляжу, – равнодушно ответила Валентина. – Это же всего лишь школа.

Гэби неуверенно повесила ранец на спинку кухонного стула. Стол был заставлен немытыми чашками вперемешку с липкими тарелками.

– Ты сама готовишь? – спросила она у Валентины.

– Ага. – Валентина скользящей походкой подошла к холодильнику, чувствуя себя очень взрослой. – Есть хочешь?

– Всегда! – Гэби усмехнулась. – Слушай, а давай есть все, что нам запрещают. Пока ты будешь готовить, я смотаюсь в булочную.

Валентина повисла на дверце холодильника и заглянула внутрь. Банка песто, головка пармезана, упаковка ригатони. Всё. Гэби подошла к холодильнику. Увидев его жалкое содержимое, она положила руку на талию подруги.

– Это что, всё? – в ужасе прошептала она.

Валентина была не в состоянии ответить. Она смотрела в холодильник глазами подруги, и ей было невыносимо стыдно за мать.

– Мама с едой не очень…

Гэби прижала ее к себе.

– Я могу приготовить тебе что-нибудь вкусненькое. Меня мама научила.

Валентина закусила губу. Она любила Гэби, но иногда немного завидовала ей. Мать Гэби была живым образчиком традиционной итальянской мамаши: толстая, любвеобильная, она постоянно хотела накормить всех вокруг. Именно поэтому, жаловалась Гэби, она и была в два раза крупнее Валентины. Но, надо сказать, Валентина восторгалась округлыми формами подруги. Сама она до сих пор была высокой и узкой, без намека на бедра или грудь. К тому же мать никогда не учила ее готовить.

– Ладно, я схожу в булочную, куплю нам пирожных, – предложила Валентина.

– Только выбери так, чтобы каждой по четыре разных! – крикнула Гэби вдогонку Валентине, которая уже вышла за дверь.

Гэби не только приготовила для нее еду, целое блюдо роскошных песто и ригатони с густым томатным соусом (и как только она нашла ингредиенты, ведь в кухонных шкафах все вверх дном?), но к тому времени, когда Валентина вернулась с пирожными, успела подмести пол в кухне, перемыть посуду и вытереть стол. Заботливость подруги наполнила Валентину благоговейным чувством: она знала, что сама не стала бы этого делать для Гэби.

– А ты не скучаешь здесь одна? – спросила Гэби, прикончив соус и жадно облизывая ложку.

– Нет, – ответила Валентина, откидываясь на спинку стула с непривычным ощущением сытости. – Мне нравится быть одной. Хотя я не против, чтобы ты работала у меня кухаркой.

Любовь к одиночеству не покинула ее с годами, поэтому до роковых слов Джины Валентина даже с некоторым нетерпением ждала коротких отъездов Тео. Он покидал ее на два, самое большее, три дня. Этого времени ей хватало, чтобы насладиться одиночеством, соскучиться, и при том она не успевала начать беспокоиться, где он или чем занимается. Он никогда ничего не объяснял – это означало, что, по его мнению, они выше чувства собственничества, в котором нередко увязают другие пары. Они действительно в первую очередь соседи и лишь потом – любовники. Он ни разу не спросил, чем она занималась, пока его не было.

Валентина встает с кровати, отдергивает занавески и приоткрывает стеклянную дверь. Ее остужает осенний ветер, но, хотя по коже от холода ползут мурашки, ей нравится оставаться обнаженной. Она закрывает глаза, ощущая, как ветер, словно нежная рука любовника, гладит ее тело, ото лба спускается на щеки и шею, потом на грудь. Она чувствует, как твердеют соски от того, что в комнате падает температура, и ветер лижет ее между ног. Она слышит непрекращающийся шум дорог, пульсацию городского сердца и в то же время замечает, каким покоем наполнен Милан. Она рисует в воображении разрозненные образы умиротворения и безмятежности: голубь, летящий между колокольнями базилики Святого Амвросия, лодка, плывущая по течению канала Навильо, пустые качели в парке Семпионе, покачивающиеся на ветру. Она чувствует запах сухих листьев, представляет, как они, кружась, опадают с деревьев на Виа Де Амичис. Ей нравится это время года в Милане. Город наконец остыл после тяжелой, влажной летней жары. Август здесь может быть настоящим кошмаром, когда температура под сорок, а небо словно налито свинцом. Все пытаются выбраться из города. В этом году они с Тео на три недели укатили в Сардинию. Там так же жарко, но морские бризы делают жару не столь гнетущей.

Она открывает глаза, и ее охватывает сильнейшее желание снова оказаться в Сардинии, на лоне природы, лежать обнаженной на теплом песке и вдыхать острый соленый аромат накатывающегося моря. Ступая по полу комнаты, она представляет, что под ногами плещется теплая вода. Она ощущает груз наготы и замечает отражение своих ягодиц, когда проходит мимо зеркала. Мужчины всегда восторгались ее видом сзади, и она, чего греха таить, этим очень гордится.

Когда у Валентины, тощего подростка, начали округляться и расцветать формы, радости ее не было предела. Она терпеть не может, если другие женщины стыдятся своего тела. Втискивают себя в купальники, прикрываясь полотенцами на пляжах; стесняются и отводят глаза от зеркала, переодеваясь в примерочных. Разве они не видят, как прекрасны все они, какими бы ни были: плавные очертания фигуры, розовая бархатная кожа, груди разных форм и размеров, мягкие животики, широкие бедра, аппетитные ягодицы… Из всех знакомых ей женщин так же, как сама Валентина, спокойно относятся к наготе только модели, которых она фотографирует. Уж эти худые как спички девочки не стесняются. Иногда, когда она видит явно страдающих анорексией моделей, внутри у нее все закипает. Валентина меньше всего склонна судить других людей, это подтвердят все ее друзья, но вид анорексии вызывает призраков из ее прошлого – образы матери, о которых она хотела бы забыть навсегда.

К тому времени когда Тео возвращается в спальню, неся на подносе чайничек для заварки, чашки и блюдца, Валентина уже выжидающе сидит на кровати, опираясь спиной на подушку, прислоненную к железной спинке. В этом заключается одно из преимуществ жизни с кем-то. Тео всего лишь заварил для нее чай, а она чувствует себя окруженной заботой.

Ее любовник осторожно ставит поднос на середину кровати и усаживается рядом.

– Побудешь мамой? – спрашивает он.

Эта фраза заставляет ее улыбнуться. Меньше всего она представляла свою мать, которая, словно какая-нибудь герцогиня, разливает по чашкам чай из чайничка.

– Конечно, – отвечает она, глядя из-под ресниц на Тео. – Ты же знаешь, я иногда люблю быть главной.

Он усмехается, наблюдая, как она берет чайничек и наливает в его чашку горячую жидкость. Пока она занимается этим, он наклоняется к ней и накрывает ладонями ее грудь.

– Не хочу, чтобы мою собственность ошпарило кипятком, – поясняет он, подмигнув.

Она, не церемонясь, бьет его по рукам, хотя где-то в душе ей приятно, потом откидывается на подушку, держа в руках горячий чайничек, и с тревогой задумывается: похожи ли они в эту минуту на старую семейную пару, сидящую в одной кровати и попивающую «Эрл Грей» на завтрак? «По крайней мере мы голые», – успокаивает она себя.

– Ты как? Все в порядке? – спрашивает Тео.

Она, кивнув, отпивает чай. Теплый напиток ободряет Валентину, и теперь она действительно может не кривя душой сказать, что на сегодня ночные страхи ее оставили. Тео ставит свою чашку на прикроватный столик, наклоняется к ней и целует в шею, под самым ухом. Это щекотно и заставляет сердце биться чуточку быстрее.

– Я хочу кое-что спросить, – шепчет он, и его дыхание легонько шевелит ее волосы.

Она непроизвольно напрягается. Нет, не сейчас; она не хочет говорить об этом сегодня утром.

– Нужно вставать. Хочу проявить кое-какие фотографии перед тем, как ехать на съемку, – говорит она и ставит чашку на поднос.

– Это всего лишь один маленький вопросик, Валентина, не волнуйся.

Она смотрит на него, а он улыбается ей, и в глазах его смущение. Он что, издевается над ней?

– Хорошо, валяй, – разрешает она.

– Мои родители приезжают в Европу, – говорит Тео. – Сначала они едут в Амстердам к своим родителям, но потом собираются навестить меня здесь, в Милане.

– Обо мне они знают?

– Конечно, они знают о тебе! – смеется он. – Мы ведь уже полгода живем вместе, Валентина. Они мечтают познакомиться с тобой.

Она в ужасе смотрит на него. Он совершенно расслаблен, как будто то, что его родители приезжают в Милан и он хочет познакомить ее с ними, – это какая-то мелочь. На минуту во рту у нее пересыхает, и она не может произнести ни звука.

– Они приедут не раньше конца ноября, – продолжает он. – Конечно, это не скоро, но я хотел предупредить тебя заранее. – Он начинает колебаться, заметив выражение ее лица. – Я знаю, ты не любишь все эти семейные дела.

Она быстро качает головой.

– Нет, Тео, извини. Я не могу встречаться с твоими родителями.

– Что? – Он ошеломлен. От изумления у него даже приоткрывается рот.

– Я уже говорила тебе об этом. Я такая, – сухо замечает она, откидывая одеяло, чтобы встать с кровати.

Тео хватает ее за руку и останавливает.

– Валентина, – мягко произносит он, – тут не о чем беспокоиться, правда. Они приятные люди. Я им так много о тебе рассказывал, и теперь им просто хочется увидеть тебя.

Она резко поворачивается к нему.

– Ты рассказывал им обо мне? – восклицает она.

– Естественно, рассказывал. Ты же моя девушка. – Тео выглядит уязвленным.

– Впервые об этом слышу, – жестоко продолжает она.

Тео в недоумении поднимает брови и морщит лоб.

– А кто же ты, если не моя девушка? Мы живем вместе, Валентина. Мы с тобой уже прошли через…

– Не говори… Я же просила об этом больше не вспоминать…

– Но, Валентина…

Она, поднимая руку, не дает ему договорить.

– Я твоя любовница, Тео. А любовница и девушка – это совсем не одно и то же. Понятие «девушка» предполагает, что у нас с тобой что-то вроде законных отношений, у которых, возможно, есть будущее. «Любовница» – нечто более эфемерное. Это временное состояние.

– Черт возьми, Валентина! – восклицает Тео. – Ты невозможная женщина!

– Вспомни, Тео, – спокойно произносит она, довольная тем, что контролирует ситуацию, – когда ты переехал в эту квартиру, я говорила тебе, что это просто для удобства. Это устраивало нас обоих. Но еще я тебе говорила, что это не навсегда. Помнишь?

Она прислушивается к своему голосу. Он доносится как будто извне и неприятно напоминает голос матери. Не позволяй ему присваивать тебя.

– Валентина, я ведь не прошу тебя давать какие-то клятвы или брать обязательства. Это всего лишь мои родители. Я просто хочу, чтобы ты с ними встретилась. Подумаешь, большое дело!

– Извини, Тео, – говорит она, встав с кровати и глядя на него. – Я не хочу. Они могут здесь жить, но я отсюда уеду. Будешь тут сам. Так намного лучше.

Тео изумленно смотрит на нее. От одного этого взгляда у нее твердеют соски. Она замечает его реакцию на ее обнаженное тело.

– Так не лучше, – негромко произносит он, умоляюще глядя на нее голубыми глазами.

Какая-то часть ее хочет поддаться чувствам, упасть обратно на кровать и окунуться в его объятия. Но страх сильнее. Мысль о встрече с родителями Тео для нее невыносима. Это слишком сильно приближает Валентину к нему, вводит ее в его мир. Как же ей выпутываться, когда все закончится? Ведь они наверняка рано или поздно устанут друг от друга. Ничто не длится вечно. Она глубоко вздыхает и отворачивается от него, поднимает халат, который он бросил на пол, и, надев, туго завязывает пояс.

– Я сейчас не готова об этом говорить. Мне нужно собираться. У меня сегодня много работы.

Она подходит к туалетному столику, берет щетку и начинает отрешенно расчесывать волосы. Она смотрит, как Тео с убитым выражением лица встает с кровати, и чувствует себя виноватой. Время сменить тему.

– Хочешь пойти сегодня на открытие выставки Антонеллы? – спрашивает она, придавая голосу жизнерадостные нотки.

Тео останавливается в двери спальни с полотенцем в руке.

– Извини, не могу. Мне нужно уехать. У меня новая работа.

– Опять?

Слово срывается с уст, прежде чем Валентина успевает подумать. Ей хочется вернуть его, но поздно. Она быстро отворачивается, но все еще видит его лицо в зеркале. Теперь оно невозмутимо.

– Ты не хочешь, чтобы я уезжал? – спрашивает он.

Она тут же идет на попятную:

– Нет, конечно, езжай. Просто это немного неожиданно. Я не знала, что ты сегодня уезжаешь… – Голос ее срывается, и вдруг она чувствует себя дурой, проговорившейся о чем-то сокровенном.

– Хочешь, чтобы я отменил поездку? – спрашивает он, прислонясь к дверному косяку и глядя на нее с любопытством.

– С чего бы это? – бросает она раздраженно. – Просто интересно, куда ты едешь. Что тут такого? – Стараясь говорить безразличным тоном, она сосредотачивает внимание на волосах.

– Точно не хочешь, чтобы я остался?

Она чувствует на себе жар его взгляда, хотя по-прежнему прячет от него глаза.

– Нет, я же сказала, мне все равно, – отрезает она, добавляя чуть более спокойно: – Просто мне было интересно, вот и все.

Уронив полотенце, Тео подходит и останавливается у нее за спиной. Когда он наклоняется и гладит ее руку, она спиной сквозь шелк чувствует его эрекцию. Валентина понимает: он пытается соблазнить ее, хочет, чтобы она повернулась и прикоснулась к нему, но она противится.

– Никогда не замечал, чтобы тебя интересовало, куда я езжу или чем занимаюсь, – негромко говорит он.

– Ты прав. Не знаю, зачем спросила. Люблю загадки, – поясняет она, пытаясь говорить беззаботно. – Без них как-то скучно жить.

– Понятно.

Он разворачивает ее на стуле и улыбается так, будто знает что-то такое, чего не знает она.

– Что?

Она упирается пальцем в его живот, настолько твердый, что палец едва не отскакивает назад. Откуда у искусствоведа такой пресс?

– У меня для тебя подарок, – говорит Тео. – Думаю, это не даст тебе заскучать, пока я буду в отъезде.

– Неужели? – грудным голосом произносит она и тянется к нему. Может быть, еще можно выкроить время и заняться любовью. Ей ужасно хочется почувствовать его внутри себя. От утреннего разговора нарушился ее внутренний покой. Она знает, если заняться любовью, это успокоит. Однако, когда она уже готова прикоснуться к нему, Тео отступает на шаг и игриво качает головой.

– Спокойно, Валентина, спокойно, – улыбается он и отходит в другую сторону комнаты, к шкафу. – Потерпи немного!

Он открывает шкаф, достает большой пакет и кладет его перед ней на столик.

– С чего это вдруг ты решил делать мне подарки? – спрашивает она, и их глаза встречаются в зеркале.

Какую-то минуту он молчит, многозначительно глядя на нее, однако она не хочет признаваться себе, что понимает смысл этого взгляда.

– Потому что, мне кажется, пришло время тебе это получить, – отвечает он.

Значит, это не то, что ей хочется, а что-то необходимое для нее. Господи, и почему он такой бестолковый? Она тянется, желая развернуть пакет, но он накрывает ее руку своей и сжимает. Валентина смотрит на его отражение в зеркале. Ей кажется, время замерло, когда она всматривается в голубые, как лед, глаза Тео, единственное, что в нем напоминает о севере, и вдруг ее охватывает желание узнать все его тайны. Она видит в них свое отражение. Крошечный мотылек плоти, запечатленный на его радужной оболочке.

– Потом, – говорит он, поднимая ее за руки со стула. – Откроешь, когда уеду.

Он целует ее, и она отдается его прикосновению. Его руки развязывают узел на поясе ее халата, он сдвигает ткань с ее плеч, халат, соскальзывая, падает на пол. Его пенис упирается в низ ее живота, и Валентина чувствует жажду, горячее желание ощутить его внутри себя. Она приподнимается на носки, обхватывая его одной ногой. Он почти перестает дышать, когда, подхватив Валентину и удерживая на руках, входит в нее.

– Валентина, – выдыхает он. – О, моя Валентина…

– Молчи, – шепчет она и прикладывает палец к его губам.

Он несет ее к кровати. Она извивается на нем, ощущая, как он входит в нее все глубже и глубже. Они вместе падают на одеяло, и она крепко сжимает его, призывая входить в нее быстрее и сильнее. Он возвышается над ней, берет рукой обе ее ладони и поднимает их над ее головой. Она уже перестает соображать, уступая силе его страсти. Когда он, медленно отстранившись, неожиданно вонзается в нее снова, она вскрикивает. Она отвечает на его движение, изо всех сил прижимаясь к нему, и они превращаются в единое трепещущее существо. Она закрывает глаза и наконец расслабляется. Это именно то, что ей нужно. Полное отсутствие скованности. Разум отключается, и остаются только чувства. Теперь ею управляют не мысли, а тело. Тео касается ее глубоко внутри, как может только он, и она начинает пульсировать вокруг него. Ей представляются волны на воде, которые беспрестанно то увеличиваются, то уменьшаются, но сходятся кругами к стремительному водовороту посередине. Вот они становятся всего лишь точкой и утягивают ее за собой, словно сама кровать превратилась в дно засасывающего океана. Вода черна.

Потом он обнимает ее и бережно покачивает. Она знает, что должна вставать, что опаздывает на работу, но крепкие объятия любовника как будто парализуют ее, лишают силы и воли.

– Валентина? – шепчет он ей в ухо.

– Молчи, – молит она. – Не нарушай наш покой.

Но он не обращает внимания на ее призыв.

– Валентина, пожалуйста, стань моей девушкой.

Она не отвечает.

– Валентина, я хочу, чтобы мы были не только любовниками и соседями.

Она поворачивает к нему лицо.

– Нет, Тео. Я не хочу этого.

– Уверена?

Она кивает, и в его глазах появляется такая грусть, что она едва не берет свои слова обратно. Но к чему это? Из нее не получится девушка.

Она старается утешить его своим телом. Кладет руку ему на грудь, запускает пальцы в завитки волос, тянет их, потом подносит пальцы к губам и, лизнув, крепко сжимает его соски. Все это время он смотрит прямо на нее и молчит, но тело его не отзывается. Наконец он берет ее руки и отводит от себя.

– Почему? – спрашивает он. – Я не стремлюсь к тому, чтобы ты менялась. Просто хочу называть тебя своей девушкой.

– Тео… Я не могу… Ты же знаешь… Я уже говорила тебе…

Слова как будто спотыкаются друг о друга. Она высвобождает руки из его пальцев.

– Скажи хотя бы, что подумаешь. Прошу тебя, Валентина.

Ей хочется крикнуть ему, что это бесполезно. Она не может позволить себе влюбиться в него. И все же, неожиданно для себя, соглашается подумать. Зная, что поступает нечестно, она дает ему надежду.

Теперь уже поздно. Он уехал. Куда – она не имеет представления, догадывается только, что там будет холодно, поскольку он взял с собой пуховик и теплые ботинки. Она рада, что он не стал требовать от нее продолжения. Станешь моей девушкой? Нет, пойти на это она никогда не сможет. Почему не оставить все как есть? Зачем обязательно нужно что-то менять в их отношениях? Беззаботных. Веселых. Романтических. Но вряд ли жизнь с кем-то под одной крышей можно назвать беззаботной, подозревает она. Может быть, она сваляла дурака, пригласив его к себе? И зачем он требует от нее каких-то обязательств? Она не хочет, чтобы он уезжал… И все же не может дать ему то, о чем он просит. «Возможно, мать все-таки была права, – горько размышляет она. – Наверное, мы с матерью одинаковые. Непостоянные бабочки, порхающие от одного мужчины к другому».

Валентина отгоняет эту мысль и берет со стола пакет. Он оказывается на удивление тяжелым, и она кладет его обратно. Снаружи обычная коричневая оберточная бумага, перевязанная шнурком. Ни надписей, ни карточки. Валентина в предвкушении. Что бы это могло быть? Она надеется, это не какой-нибудь глупый романтический жест. О боже, а что, если он собирается сделать предложение? Эта мысль повергает Валентину в ужас. Она и не думает выходить замуж.

Она отступает на шаг и смотрит на пакет. В душе появляются сомнения, готова ли она узнать, что находится под коричневой бумагой. У нее такое чувство, что это что-то важное. Она идет в ванную и включает душ на самый сильный напор. Исходящая паром вода обрушивает каскады на плечи, бежит по спине, животу и бедрам. Валентина открывает рот и подставляет его под струи. Она пытается смыть с себя тревогу, забыть выражение, появившееся в глазах Тео перед тем, как он ушел. И почему все любовники хотят посадить ее в клетку? Она надеялась, что Тео окажется не таким, как остальные. Она столько ему дает, а он все равно недоволен. Больше всего ее раздражает появившееся чувство беспокойства по поводу поездок. Иногда она просыпается среди ночи с мыслью о том, все ли у него хорошо. Так, чего доброго, она еще начнет слать ему эсэмэски, несмотря на их правило не выходить на связь, когда кто-то в отъезде. Она ненавидит эсэмэски за их докучливость. Меньше всего на свете ей хочется быть зависимой от кого-то.

Когда все эти мысли становятся совсем невыносимыми, Валентина начинает натягивать чулки. Она должна узнать, что же там. В стрингах, поясе и одном чулке она хватает пакет и руками оценивает его вес. Возможно, это картина или книга. В любом случае, слава богу, нечто большее, чем кольцо. Узел тугой (Тео в своем репертуаре), и на то, чтобы его развязать, у нее уходит целая вечность. Потом она медленно разрывает бумагу, клочками падающую ей под ноги.

В руках оказывается черная книга. Точнее, альбом, но старый, с обложкой из какого-то черного бархата, до того затертого, что от былой красоты не осталось и следа. Когда она раскрывает альбом, в нос ей бьет запах засушенных роз, сладкий и одновременно наводящий на мысли о тлении. Она заглядывает в книгу и ошеломленно опускается на кровать. Как странно. Это подарок с загадкой. К первой странице прикреплен негатив. Лишь взглянув, она понимает, что пленка старая, потому что больше современных и имеет желтоватый оттенок. Негатив приклеен к толстому картонному листу кусочком скотча, который легко снимается. Она берет негатив и смотрит на просвет, но разобрать, что на нем, невозможно. Перевернув страницу, обнаруживает еще один. На следующей странице еще. На каждой – по негативу и ничего кроме. Ни слов, ни картинок, ни объяснений. Ее охватывает необъяснимое раздражение, и она швыряет книгу на кровать. Что это за подарок?

«Это необычный подарок, Валентина», – раздается в голове голос Тео. Нужно посмотреть еще раз, решает она и берет негатив, который отклеила с первой страницы. Это больше, чем подарок, думает она. Это игра. Где-то под ложечкой начинает посасывать от предвкушения азарта. Тео играет с ней. Дал ей маленькие фрагменты… Чего? Себя? Ее? Тайны, которая его окружает? Это забавно, и уж точно не предложение руки и сердца, не что-то чересчур романтическое. Аккуратно положив негатив на стол, она натягивает второй чулок. Ей не терпится попасть в лабораторию, чтобы сделать фотографию и получить первый ключ к головоломке любовника.

Белль

Она возвращается на рассвете, чтобы войти в тихую гавань сна. Растягивается на спине, руки подняты над головой и держатся за спинку кровати, пальцы ног вытянуты, обнаженное тело оплетено покрывалами. Сквозь щель в занавесках она видит румянец утра. Слышит пение дрозда и представляет себе, как он сидит на ее балконе, поблескивая лоснящимися перьями и распевая так же свободно, как свободно сейчас у нее на душе. Она закрывает глаза и вспоминает ночные ощущения, прикосновение кожи незнакомца к ее телу и мускусный запах разделенного желания.

Она не чувствует себя грешницей, но и радости не испытывает. От этих эмоций Белль отстранилась. Прислушивается к бою венецианского церковного колокола, звучащему в такт ударов ее сердца, и к размеренному плеску канала за окном. Она проводит ладонью по лбу, приподняв волосы, как будто проверяя температуру, но на самом деле вспоминает тепло его горячей руки, прикасавшейся к ее лицу меньше двух часов назад.

1929 год. Теперь представьте ее, синьору Луизу Бжезинскую. Для этого вам достаточно вспомнить актрису Луизу Брукс. Они родственные души – она и актриса. Женщины, не желающие скрывать свою сексуальность, чувственность и страсть. Да, у Луизы есть муж, но она не может жить лишь этим. Она вынуждена идти на риск, потому что ей нужно быть другой Луизой. Луизой, играющей роль Белль, блистающей в своей маленькой личной драме.

В первый раз это произошло по чистой случайности, когда она шла на маскарад. Мужа не было дома, и она решилась идти сама. Ведь она так долго этого ждала. Жизнь ее стала невыносимо скучной. Каждый день все ее время уходило на домашнее хозяйство и заботу о супруге. Выходили в свет они только на Мессу. Карнавал же давал ей возможность отвлечься, тем более что нужно было по-особенному наряжаться. Она любила эту игру с одеждой, которая превращала ее в другую женщину.

Луиза решила: можно побыть отчаянной, раз мужа нет дома и осуждать ее некому. Она скопировала образ с американской открытки, которую один из коллег мужа подарил ей. На открытке была молодая женщина в костюме египтянки. Несколько лет назад, после открытия гробницы Тутанхамона, она была очарована древнеегипетским искусством, проводила долгие часы, рассматривая изображения Гора и Тота с птичьими головами, зловещего Анубиса, получеловека-полушакала, этого наделенного могучей сексуальной силой проводника мертвых в загробный мир. Иногда, томясь от одиночества, после многих часов, проведенных за этими книгами, ей снился Анубис, его прекрасная собачья голова рычала, лизала, кусала, а человеческое тело входило в нее, удовлетворяло так, как никогда не мог сделать это муж.

В тот вечер Луиза хотела быть египтянкой именно потому, что такой образ давал ей почувствовать себя соблазнительной и одновременно жуткой, как ей и хотелось.

У своей швеи она заказала мерцающий наряд: длинное прозрачное платье из черного шифона, украшенное золотым бисером, и поверх него – кремовая шелковая юбка, раскрывающаяся посередине. Все это крепилось куском богатой золотой дамастовой ткани[2], повязанной на поясе и изгибающейся от живота до ягодиц, что подчеркивало их линию. На плечи Луиза надела темную шелковую тунику без рукавов с разрезами по бокам до самого пояса, а поверх нее – еще один замысловатый предмет одежды – вышитый и инкрустированный золотом бюстгальтер. На короткие черные волосы она аккуратно повязала золотую ленту. Выглядела Луиза более чем вызывающе, и это ей нравилось.

Прибыть на карнавал она намеревалась в гондоле, но в последнюю минуту передумала. Хотя вечер выдался теплый, ее горничная Пина, испугавшись, что хозяйка одета непристойно легко, настояла на том, чтобы Луиза накинула сверху легкий шерстяной палантин. Она умоляла ее надеть одну из шубок, но Луиза отказалась, сославшись на теплую погоду.

Луиза шла по венецианской мостовой, слушая стук своих каблуков. Она любила ходить по этому городу. Иногда, к немалому раздражению супруга, позволяла себе заблудиться и исчезнуть на несколько часов. Сегодня решила идти к месту проведения праздника окольным путем, потому что не хотела появиться на маскараде слишком рано. Шла она тихой безлюдной улочкой, протянувшейся через весь город, и у нее не возникало сомнения в том, что муж не одобрил бы такое беспечное поведение, но что-то внутри требовало бунта. Это наполняло ее удовлетворением, даже несмотря на то, что муж никогда не узнал бы о ее поступке.

Миновав Кампо Сан-Поло, Луиза остановилась на одном из мостиков. Положив руки на балюстраду, посмотрела на угол Гранд-канала. Здесь, в Венеции, улицы походили на переплетение тонких веток, растянувшихся по огромной лазурной водной глади. Иногда она чувствовала себя тут как на необитаемом острове. Это может быть раем, а может – неким подобием тюрьмы. Она запустила руку в сумочку, достала портсигар и открыла его. От ходьбы стало жарко, и она с тревогой подумала, не слишком ли раскраснелись ее щеки. Чтобы немного остыть, прежде чем продолжить путь, она решила выкурить сигарету. На месте ей хотелось выглядеть холодной и отчужденной, как и подобает темной египетской душе. Она сняла палантин и посмотрела на него с отвращением. Луиза Брукс не согласилась бы даже в гроб лечь в такой вульгарной вещи. Поддавшись мгновенному внутреннему порыву, бросила его в канал. Она ненавидела этот палантин. Покачав головой, поправила золотую ленту в волосах.

– Достать его? – Рядом с ней появился мужчина, и Луиза вздрогнула от неожиданности.

– Не нужно, спасибо, – сказала она, поворачиваясь к нему.

Мужчина был невысоким, но красивым. Темно-медовые глаза, мягкие курчавые усы. Он казался молодым. Возможно, ему столько же, сколько ей, а то и меньше. Глядя прямо на него, она затянулась сигаретой и заметила в его глазах удивление, которое вызвала ее дерзость.

– На маскарад идете? – поинтересовался он, кивнув на ее наряд.

– Нет. Иногда я так одеваюсь просто потому, что хочется, – солгала она, наслаждаясь тем, как многозначительно прозвучал ответ.

Луиза наклонила набок голову и улыбнулась. Он улыбнулся в ответ, и она заметила, что на одном из передних зубов у него щербинка. Тут же возникла непрошеная мысль: «Что он почувствует, если сожмет зубами ее сосок; что почувствует она, если острый уголок его зуба коснется ее кожи?» Она заглянула ему в глаза, и его черные зрачки расширились почти во всю радужную оболочку. Он неуверенно шагнул к ней, и она не отступила.

– Вы работаете? – спросил он так тихо, словно это был плеск воды под мостом.

Работаете? Что бы это значило?

Он сделал еще один шаг. По блеску глаз и по тому, как он запустил руку в нагрудный карман, где, очевидно, лежали деньги, она наконец поняла, что он имел в виду.

Он подошел уже почти вплотную. Возбуждение незнакомца Луиза почувствовала сквозь его брюки, когда он прижался к складкам ее юбки, от прикосновения легко разошедшимся и обнажившим ее голую ногу. Он довольно решителен для своего возраста, если осмелился приблизиться к женщине, которую считает проституткой. Наверняка ненасытен в постели. Он красив, выглядит прилично, и все же она чувствует в нем это, сексуальную силу, такую же, как у нее.

– Сколько? – прошептал он.

От страха и возбуждения по ее телу прошла дрожь. Ей бы следовало влепить ему пощечину и отправиться своей дорогой, но она этого не сделала. Во рту у нее пересохло, однако она попыталась сохранить уверенный вид. Назвала сумму, наугад, не имея представления о существующих расценках, и затушила сигарету о парапет моста. Она заметила, как задрожала ее рука, точно собственные слова стали для нее потрясением. Второй рукой Луиза крепко сжала трясущиеся пальцы. Что она делает?

Он отсчитал нужное количество купюр, огляделся по сторонам, проверяя, нет ли кого рядом, и протянул их ей. Даже не взглянув на деньги, она сунула бумажки в сумочку.

– Где? – нетерпеливо спросил он, взяв ее рукой за талию, словно опасаясь, что теперь, получив деньги, она может сбежать.

Где? Об этом она не подумала. Домой незнакомца Луиза не поведет. Если бы и могла, она знала: не поддавшись своему инстинкту прямо сейчас, в эту самую минуту, не сделает этого никогда. Нужно вернуть ему деньги. Она еще может уйти.

Однако вместе с сомнением в ней проснулось новое чувство: ощущение власти, которое в последний раз она испытывала еще до свадьбы. Луиза снова стала главной.

– Сюда, – произнесла она низким хрипловатым голосом и показала на небольшую нишу на другой стороне моста, с улицы почти не видимую.

Самым захватывающим было то, что он ждал от нее этого. После тринадцати лет во власти мужа, решавшего, когда им ублажать плоть, и неизменно главенствовавшего (ей не дозволялось прикасаться к его пенису; все, что от нее требовалось, – лежать смирно, пока он делает свое дело), этот молодой человек хотел, чтобы она к нему прикоснулась. Она протянула дрожащие от предвкушения руки. Член на ощупь оказался не таким, как она ожидала, мягче, но и сильнее. Она крепко сжала его, а потом отпустила и почувствовала, как он, точно живое существо, тычется в ее ладонь. Прислонившись к старой венецианской стене, она легко, словно раскрывала занавески, раздвинула складки юбки. Несколько упоительных мгновений он трогал ее пальцами. Муж никогда не прикасался к ней там. Она стянула шелковое нижнее белье и широко расставила ноги. Сжав пенис между ладонями, вставила его в себя.

Она перенеслась в Древний Египет, в темную гробницу желания. Она стала рабыней сладострастного Анубиса. Молодой человек припал к ее шее, зарычал, и они вошли в ритм. Она подняла одну ногу и обхватила его. «О, юноша уже делал это раньше», – подумала она. Мысль о том, что он считает ее не менее опытной, возбудила еще больше. Ему от нее было нужно только одно: секс. Он жадно лизнул ее шею, с силой входя в ее плоть. Она сбросила шелковую тунику и сорвала бюстгальтер. Потом положила ладонь ему на затылок, заставляя опустить голову к ее груди. О да, она чувствовала, как он сосет, как зуб с щербинкой царапает сосок. Он входил и выходил из нее, все быстрее и быстрее, и она двигалась вместе с ним, а не лежала, словно мертвая, как это было с мужем. Она занималась любовью со своим египетским богом-шакалом. Она хотела его и одновременно боялась. Он погребал ее под слоями своих прикосновений. Ее огромная глубинная жажда проснулась и теперь выплескивалась страстью. «Ах, – думала она, – жажда тела – это не смерть, как с моим мужем. Это жизнь в смерти».

И вот Луиза так погрузилась в глубины своего бога-шакала, что перестала быть женщиной из плоти и крови, а превратилась в золотой песок, кружащийся в ночном воздухе, крошечный кусочек Древнего Египта, возрожденный к жизни в Венеции. Прошло много, много времени, прежде чем она все это почувствовала. Ее наполнял пенис этого молодого человека. Она чувствовала, как ее дрожание возбуждает его, отчего он ускорял толчки, пока в миг высшего экстаза не впился зубами в ее сосок, рванув ее к себе так, что вошел в глубины, в которых муж ее никогда не бывал.

Быстрый вздох, и молодой человек вытащил из нее свой пенис. Он счастливо усмехнулся, но она не захотела улыбаться в ответ, хотя ощущала гордость от того, какое воздействие произвела на него. Давно она не чувствовала себя такой счастливой.

– Доброй ночи, сударыня, – сказал он и поцеловал ей руку, как настоящий галантный кавалер, прежде чем исчезнуть на другом конце моста.

Луиза осталась одна. Она была потрясена. Вся дрожала. Но не от того, что сделала. Нет, она не чувствовала ни стыда, ни отвращения. Потрясение ее было вызвано тем, что она узнала, кем является на самом деле. Она – сосуд страсти. Ее предназначение – заниматься любовью. Она чувствовала это, как человек, ощущающий призвание. Никогда до сих пор не ощущала себя такой живой, такой целостной, веселой. Что такое любовь без жажды плоти? Такая любовь не может быть настоящей. Но то, что считал плотской жаждой ее муж, она бы назвала процессом произведения потомства. Единственная причина, почему он прикасался к ней, – желание обзавестись ребенком. А то, что произошло сейчас, является настоящей полной свободой плоти – в самом ярком ее проявлении. Луиза и этот юноша отдались своим желаниям в темной арке над одним из тихих каналов Венеции. В этом заключалась ее свобода.

Она поправила одежду. Достала новую сигарету и закурила, глядя на отражение луны в канале. Ее выброшенная накидка покачивалась на воде прямо посреди серебристого круга, напоминая разверстую рану. «Зловещее знамение грядущей боли», – со страхом подумала она. Но тут же появилась еще одна мысль: хватит ли ей смелости повторить то, что она сделала. Бросив недокуренную сигарету в канал, она продолжила путь.

Пока шла быстрым шагом сквозь венецианскую ночь, в голове у нее звучала «Пляска смерти» Сен-Санса, как будто эта композиция была музыкальным сопровождением ее ночной прогулки, призывающим всех распутных призраков Венеции присоединиться к ней в танце свободы. Луиза размышляла, стала бы она счастливой, если бы в ее сердце поселились страсть и любовь. Или это уничтожило бы ее? Ответа она не знала. Была уверена лишь в том, что при муже такого никогда не произойдет. Если когда-нибудь у нее появится надежда на обретение подобной любви, ей придется разделиться надвое: Луизу, жену уважаемого польского коммерсанта, и Белль, ее тайную сущность, шлюху. По дороге она дала себе клятву, что найдет такую любовь, чего бы это ни стоило. Если сам Анубис придет, желая забрать ее, она с радостью последует за ним. Для Луизы жизнь без любви была смертью.

Валентина

Как Валентине рассказать ему об этом, когда он вернется? Сказать, что она не может быть той, кем он хочет, что быть его девушкой — это первый шаг… К чему? Любви… обручению… свадьбе? Когда она с ним поговорит, наверняка все пойдет наперекосяк, как бы она ни старалась отвлечь его внимание. И очень жаль. Ей совсем не хочется, чтобы он уезжал из ее квартиры. Хорошо, что его несколько дней не будет. Это дает возможность еще какое-то время питать иллюзии. Поможет ли чем-то то, что она поддержит его игру с фотоальбомом и негативами?

Она на мгновение закрывает глаза и пытается отогнать воспоминания о нескольких неделях, предшествовавших расставанию с любовником. О том, как прикосновение, от которого внутри вспыхивал огонь, на следующий день оставляло ее холодной. Что происходит с ней? Почему сто́ит мужчине сказать, что он любит ее, она словно выключается? «Я просто сама похожа на мужчин, – сердито говорит она себе. – Они мечутся от одного неудачного романа к другому, и никто их не называет бездушными, бессердечными или пустыми». И все же Валентина понимает, что за раздражением появляется иное чувство. Чувство, в котором она не хочет признаваться.

Валентина опускает фотобумагу в ванночку с проявителем и ждет. Смотрит на часы, считает. Сейчас она в красных глубинах своей домашней фотолаборатории. Эта комната всегда служила убежищем для ее матери. Здесь мать пряталась от нее, от Маттиа и, возможно, от их отца. Теперь помещение принадлежит Валентине, но она использует его только для работы и не любит воспоминаний, которые пробуждает это место.

Валентина часто снимает на пленку. Ей доставляет удовольствие проявлять фотографии по старинке, хотя находиться в самой лаборатории неприятно. Она никогда не любила небольшие темные помещения. Она щелкает пальцами. Еще двадцать секунд на фиксаж, и можно будет включать свет.

В закрепителе она оставляет фотографию на пять минут, пытаясь побороть искушение взглянуть на нее. Валентина хочет дождаться, пока изображение полностью проявится и закрепится на фотобумаге. Она начинает перевешивать ряды фотографий, сохнущих у нее над головой. Некоторые снимает и рассматривает. Интересно, достаточно ли хороши для выставки эти снимки? Тео как-то хвалил их, но она в этом не была полностью уверена.

Валентина, сколько себя помнила, всегда фотографировала. Ее мать работала фотографом в модных журналах, так же, как она сейчас. Первую свою камеру Валентина получила в восемь лет. Это был «Кодак Дуафлекс II» родом из шестидесятых, который перешел к ней от матери. Им до сих пор можно снимать, и Валентина хранила его все эти годы. Хоть она и росла в эпоху цифровых технологий, мать научила ее пользоваться пленочными аппаратами и проявлять фотографии. Можно сказать, всему остальному она научилась сама (ну, не без помощи матери, конечно). Безусловно, она посещала колледж, чтобы достичь совершенства, но следовать за толпой не для нее. Валентина постоянно экспериментирует. Тео говорит, что именно поэтому она так хороша. Фотографирует не только головой, но и сердцем. Выстраивая кадр, даже для профессиональной съемки, руководствуется в первую очередь своим чутьем, и при этом композиция в ее работах неизменно безукоризненна.

Валентина питает особую любовь к мелочам. Она видит такие детали, которые большинство людей даже не замечают: текстура губ, форма пряди волос, угол излома брови, длина ресницы, яблочная округлость щеки или изгиб лодыжки. Для нее эти мелочи имеют огромное значение. Бывает, она делает из пальцев рамку, выискивает какую-то особую точку на теле любовника (к примеру, щетину на подбородке Тео), наклоняется и начинает изучать ее строение, пока он не отрывает от себя ее пальцы и не начинает отпускать шуточки по поводу ее одержимости.

Валентина рассматривает свои последние работы. После нескольких лет фотографирования женщин для модных журналов и рассматривания иногда почти не прикрытых одеждой женских тел у нее появилась потребность создавать нечто более высокохудожественное. Ей нравится красота женских форм. Она не лесбиянка, но находит созерцание женщин эротическим и стимулирующим занятием, подталкивающим ее к созданию чувственных образов.

Работая с черно-белой пленкой, она пока фотографировала лишь саму себя. Валентина намеренно отказалась от работы с моделями, а просить позировать других знакомых женщин постеснялась. До последней сессии она снималась в старой одежде матери, которую та носила в шестидесятых. Она знает, что почти неотличима от нее, и ей даже немного страшно смотреть на эти снимки. Цель Валентины – создать мир фантастических образов, где женщины становятся нереальными, совместить невинность и вожделение, соблазнить зрителя, чтобы он, каким бы ханжой ни был, увидел красоту желания.

Последняя серия фотографий была сделана в Венеции. Ее всегда влекло к этому городу. Его поэтические и чувственные обертоны завораживают Валентину. Вообще-то там она чувствует себя как дома, чего нельзя сказать о Милане. Фотографии она делала ранним утром. Нашла заброшенный палаццо и начала с того, что запечатлела утренний свет, сочащийся сквозь щели в закрытых ставнях. Потом через узкую дверь она вышла к каналу. За день до этого прошел дождь, и уровень воды в Венеции поднялся. Присев на корточки, она начала фотографировать мутную воду. Несмотря на то что солнце освещало поверхность, различить дно было невозможно, до того грязной оказалась вода. «Вода полна тайн», – подумалось Валентине. Она чувствовала запах разлагающейся Венеции, гниющей соленой воды. В густой мути отражалось ее лицо. Она была такой серьезной.

Валентина поменяла позу, и крошечный камешек упал в канал, нарушив спокойствие воды. Сквозь зыбь она замечает свои ноги и фотографирует их отражение. Потом обнажает другие части тела. Снимает куртку и фотографирует голую руку. Рука выглядит так, словно перестает принадлежать Валентине – бледная, тонкая, колышущаяся и манящая линия. Девушка в зеленой воде уже не она, а какая-то другая женщина, не отличимая от нее внешне, но выглядевшая совсем не так, как ей хотелось. «Посмотри на меня», – заклинает она. Бледное лицо и темные глаза манят. Валентина делает снимок за снимком. Она приближается, и ее водное воплощение обнажается для нее. Валентина фотографирует внутреннюю поверхность согнутого колена и соблазнительную верхнюю часть бедра, потом живот, собравшийся складками, когда она приседает. Ее пупок похож на черное зернышко, плавающее на поверхности воды. Она сняла крупным планом отражение одной груди, белым цветком покачивающееся на воде. Валентина не знала, как долго фотографировала отражение обнаженной девушки. Она полностью сосредоточилась на работе. От восторга у нее перехватило дыхание. На модных съемках с ней никогда такого не случалось.

Постепенно снова стали слышны звуки дня. В дальнем конце небольшого канала проплыло вапоретто[3], отчего вода пришла в движение и образ растаял. Волшебная девушка исчезла, и вместо нее Валентина вдруг увидела себя, присевшую на краю канала, – голую, с безумными глазами. Она поспешно отложила фотоаппарат и начала собирать разбросанную одежду.

А сейчас она просматривает эти снимки. В красном свете фотолаборатории они выглядят еще более эротично. Валентина не помнит, что в то утро снимала с себя одежду, но, разумеется, она делала это. Как еще смогла бы создать водные образы своей воображаемой венецианки? Она берет последний снимок. Это крупный план ее нижней половины, от талии до колен. Живот размыт отражениями света и тьмы, а ниже, между ног, темная-темная тень недосказанности. Зритель чувствует, что она полностью обнажена, и в то же время не имеет возможности четко увидеть самое интимное место. Вода прячет его. Глядя на эту фотографию, Валентина понимает, что возбуждается. К сожалению, Тео сейчас нет рядом, в лаборатории. Они бы могли заняться любовью.

Она откладывает снимки в сторону, начинает нежно поглаживать себя, прикасается к соскам и вдруг останавливается. Негатив. Мысль о подарке Тео не дает ей продолжить. Она достает снимок из лотка, накрывает его полотенцем и идет из лаборатории в ванную. Там включает фен, ставит его на минимальную мощность и сушит отпечаток. Постепенно картинка проявляется. Она очень нечеткая. Поначалу кажется, что там нет ничего конкретного, только переход от света к тени. Валентина выключает фен и возвращается в лабораторию. На ней по-прежнему нет ничего, кроме халата и чулок. Она кладет фотографию на стол и, не отрывая от нее глаз, сбросив халат, начинает надевать бюстгальтер, приподнимая и укладывая груди в кружевные чашечки.

Так что же это такое, Тео?

Она не понимает, что изображено на снимке. Какой-то пейзаж? Она видит линию, похожую на изгиб долины между двумя холмами, но больше ничего не разобрать. Однако, несмотря на очевидный возраст фотографии, что-то в особенностях ландшафта подсказывает: это не то, что кажется. Черт побери! Она должна узнать, что здесь изображено.

Валентина берет телефон, собираясь позвонить Тео, но понимает: это будет нарушением правила, да и прошло всего несколько часов после его отъезда. К тому же она не любит телефонные разговоры. В ее понимании телефон – сугубо функциональный предмет, необходимый для организации рабочего дня. Минуту в раздумье она смотрит на экран мобильника. Потом прислоняет фотографию к ножке настольной лампы и отходит на пару шагов. И вдруг что-то начинает проясняться. Что-то в изогнутой линии горизонта привлекает ее внимание. Ну конечно, это не панорама, это крупный план. С ее-то опытом продолжительного изучения женских тел она должна была бы сразу догадаться. Это контур обнаженной спины. Но чьей?

Теперь ей становится действительно интересно. Настолько, что она делает такое, чего не делала с того дня, как Тео переехал к ней, несмотря на все его загадочные исчезновения. Она решает осмотреть его рабочий стол, надеясь обнаружить какое-нибудь объяснение того, где он раздобыл этот альбом или кто модель. И ему об этом знать не обязательно. Это нужно сделать сейчас. Она не может ждать его возвращения. Как он выразился? «Мне кажется, пришло время тебе это получить».

Несмотря на то что кабинет считается их общим (в конце концов, это ведь ее квартира), со временем он превратился во владения Тео, так же, как она присвоила себе фотолабораторию. Кабинет находится в глубине квартиры, окно комнаты выходит на небольшой общий парк, принадлежащий их дому. Также из окна видно коричневую башню базилики Святого Амвросия, в галереях которой она ищет пристанища, когда ей хочется побыть наедине.

Она открывает дверь и включает свет. С удивлением замечает: Тео повесил на стены новые картины. Ей он их не показывал. В последний раз, когда она была здесь, на стенах висели всего два полотна. Теперь же картин пять, и располагаются они без всякого порядка, словно их развешивали как попало. Учитывая профессиональный опыт Тео, этот факт ставит Валентину в тупик. Вкусы Тео ей известны. Он любит модерн, немецкий экспрессионизм и минималистскую абстракцию, но две из картин можно назвать их прямой противоположностью. К тому же это копии. Например, здесь висит копия картины Ватто, а Валентина совершенно точно знает, что Тео не любит рококо. Впрочем, это не ее дело. Художественная коллекция Тео ее мало интересует. Она подходит к столу, на котором, в отличие от стен, царит идеальный порядок. В настольной лампе нет лампочки, а верхнего света недостаточно, поэтому Валентина приближается к окну и поднимает жалюзи. Когда комнату заполняет свет, она замечает под столом небольшой ящик с инструментами. Она открывает его, но внутри не оказывается ничего такого, что помогло бы ей разгадать загадку фотографии: пара плоскогубцев, проволока, стеклорез и небольшой молоток, используемый при подвешивании картин.

Стоя спиной к окну и облокотившись о стол, Валентина вдруг чувствует покалывание в затылке. Она быстро поворачивается и видит незнакомого мужчину в саду. Кто это? Новый сосед? Почему-то ей так не кажется. Мужчина откровенно пялится на нее. Вспомнив, что почти не одета, она поспешно опускает жалюзи и смотрит на незнакомца в щель. Она замечает, что он держит в руках фотоаппарат и не шевелится даже, когда закрываются жалюзи. Мужчина высокий, на голове у него – копна светлых волос, и она инстинктивно понимает: он не итальянец. Зачем ему фотоаппарат? На улице хмуро, накрапывает дождь – для фотосъемки погода совсем не подходящая. Такое чувство, будто он ждет, что она к нему выйдет. Что, если он фотографировал ее?

К удивлению Валентины, ее совершенно не злит эта мысль. Даже наоборот, она немного возбуждается, представив, как мужчина наблюдал за ней, когда она почти раздетая ходила по комнате. Снова становится грустно от того, что Тео нет рядом. Что натворил ее любовник? Он превратил ее в сексоманку. Эта мысль забавляет Валентину. Уж это точно: ее не надо долго упрашивать, чтобы заняться сексом.

Она садится на стул Тео, барабанит пальцами по столу и смотрит на кавардак на стене. Ей в самом деле хочется, чтобы Тео оказался здесь, чтобы они могли снова заняться любовью на столе. Точно так, как случилось через час после его вселения. Она предложила ему пользоваться кабинетом, потому что ему приходилось много писать, и привела его сюда – показать комнату. Однако в тот день, когда Тео после нескольких недель самого тесного общения официально к ней переехал, Валентина растеряла решительность и занервничала. Ее рациональный разум пришел в смятение. Ты предложила мужчине жить с тобой. Этим ты лишаешь себя личного пространства! И все же она не смогла себя остановить. Она почувствовала такое притяжение, что буквально ощутила, как в этой пыльной темной комнате между ними пробегают искры. На ней (в тот день их пригласили на вечеринку) был наряд ее матери, сшитый еще в шестидесятых, – короткое синее платье с вырезом от застежки под шеей до самого низа спины. Они стояли рядом, когда она показывала ему полки, забитые оставшимися от отца книгами по искусству. От предвкушения ее кожа покрылась мурашками. Он запустил руку в разрез платья, наклонился и поцеловал ее в губы. Никогда не забудет Валентина прикосновения руки Тео к ее телу: внутри нее что-то щелкнуло, как будто вся она начала перед ним раскрываться.

Валентина вздыхает и закрывает глаза, вспоминая сцену в кабинете. Все случилось так непринужденно. Он поднял ее и посадил на этот самый стол и, не прекращая целовать, аккуратно сдвинул в сторону то, что на нем было. Потом нежно положил ее спиной на обитую кожей столешницу и начал ласкать губами, пока внутри у нее все не запело от возбуждения и желания. Сколько придется ждать его возвращения? И даже тогда, когда он узнает ее ответ на сделанное им предложение, захочет ли он прикасаться к ней?

Она засовывает пальцы под стринги. Перед внутренним взором появляется Тео, и Валентина воображает, будто это его пальцы прикасаются к ней. Уводя себя все дальше и дальше, она представляет, что тот светловолосый мужчина в саду – на самом деле Тео, который вернулся и наблюдает за ней издалека. Он так любит ее, что ему необходимы ее фотографии. Она слышит, как он зовет ее, его голос сливается с пением птиц в саду. Она видит себя открывающей жалюзи и створки окна. Представляет, как Тео забирается в окно, ставит камеру на стол и опускается перед ней на колени. Он широко раздвигает ее ноги и глубоко зарывается между ними лицом. Задыхаясь, она сжимает пальцами его черные волосы. Она позволяет ему сделать с собой то, что раньше никогда не позволяла. Она открывается для него, доверяется ему. А потом кончает, и воображаемый любовник поднимает ее, входит в нее. Они на столе, точно как в тот раз, опять переживают былую страсть, словно одержимые, занимаясь любовью.

Потом Валентина сидит в полутемной комнате, обнимая колени, и крутится, крутится на стуле Тео. Картины на стенах превращаются в карусель разноцветных красок и сгустков энергии. Она думает о незнакомце в саду и пытается понять, почему представила, что это Тео, который вернулся, вернее даже еще не уезжал.

Она хватается рукой за край стола и останавливает вращение. Взгляд устремляется на одну из недавно приобретенных Тео картин, копию голландского мастера – очередной его странный выбор. На картине изображена женщина в типичном голландском интерьере, черно-белая плитка на полу, обшитые панелями стены. Она стоит у окна, подставив к свету письмо, отвернув лицо от зрителей, как будто прячется от их пытливых взглядов. «Она такая же, как я, – признается себе Валентина. – Старается скрыть чувства». Еще ни один любовник не производил на нее такого воздействия, как Тео. Она испытывает оргазм от одной лишь мысли о его прикосновении.

Сможет ли Валентина сделать это? Решится ли принять родителей Тео у себя дома в качестве его девушки? От мысли об этом внутри все холодеет. Она стремительно встает и оттаскивает по мраморному полу стул от стола так, что раздается душераздирающий скрип. Дура! Все, что ему нужно, это называть тебя своей девушкой. Он не зовет замуж. Это самая обычная просьба, если живешь с кем-то полгода. Антонелла называет себя чьей-то новой девушкой чуть ли не раз в две недели. Как сказал недавно Тео: «Подумаешь, большое дело!» Но для Валентины это действительно большое дело. Если она станет девушкой Тео, она будет принадлежать ему, чего категорически не желает. Не хочет это повторять снова. Потому что Валентина не принадлежит никому.

Белль

Она возлежит на кровати, словно натурщица перед художником. На ней лишь черные чулки и кружевные подвязки. Она кладет руку на впадину талии, пальцами ведет по холму бедра, потом возвращается и проводит ими вверх по склону грудной клетки. Если смотреть сбоку, ее тело похоже на холмистую долину.

Она чувствует его у себя за спиной. Чувствует, как он раздевается, смотрит на нее. Ей не нужно оборачиваться, чтобы узнать: он аккуратно складывает каждый предмет одежды, один за другим, и кладет их на кресло. Доктор во всем точен. И особенно в любовной науке. Она закрывает глаза и представляет себя героиней кино. Говорить ничего не надо. Все, что ей нужно сказать, заключено в ее теле.

На ее плечо ложится теплая рука, и она понимает: доктор готов. Она поворачивается, видит, что он сам, прекрасный в наготе, глядит на нее. Ей доставляет удовольствие смотреть на него. Муж никогда не позволял ей этого, а с тех пор, как она стала Белль, ей это не нужно. С мужем они всегда раздеваются в темноте, и ей кажется, что теперь тело доктора она знает лучше тела собственного супруга.

– Ты заболела, Белль? – спрашивает доктор.

Она кивает.

– Хочешь, я тебя вылечу?

Опять кивает.

Доктор, улыбаясь, открывает свой черный чемоданчик. Белль проводит влажным языком по пересохшим губам. Что он достанет? Она немного напугана, хотя знает: доктор никогда не причинит ей вреда. Они не говорят о том, что знакомы и годами вращались в одних и тех же кругах. Он называет ее Белль, а не Луиза и никогда даже не намекает на то, что может знать ее истинную, хотя в его осведомленности сомневаться не приходится. Есть ли во всей Венеции другая женщина с такими же короткими черными волосами, как у синьоры Луизы Бжезинской?

Доктор начинает доставать из чемоданчика инструменты. Каждый из них отсвечивает холодным металлическим блеском.

– Хочешь, чтобы я тебя вылечил, Белль? – снова спрашивает он.

Она кивает, и доктор, благодушно улыбнувшись, берет устрашающего вида хирургические щипцы, но, взглянув на них, кладет обратно.

– Что ж. Тогда будь хорошей девочкой, повернись, и я посмотрю, чем смогу помочь тебе.

Она снова поворачивается к нему спиной, хотя его сверкающие медицинские инструменты не идут у нее из головы. Раньше доктор ничего такого не делал, но, может быть, сегодня он все же решил прикоснуться к ней одной из этих штук? Эта мысль пугает и одновременно захватывает.

На глаза ей ложится шелковая лента, и она чувствует, как доктор бережно завязывает эту полоску у нее на затылке. Она пытается посмотреть сквозь черную ткань, но ничего не видит. Дыхание ее учащается. Теперь Белль точно знает, чего хочет доктор, но каждый раз, когда он приходит к ней, ее охватывает волнительное ожидание, лишь только повязка ложится на глаза. Какой внимательный мужчина. Он дает ей возможность предаваться фантазиям, пока сам воплощает свою.

Доктор осторожно укладывает Белль на спину. Берет ее правую лодыжку и отводит в сторону ногу. Стаскивает подвязку и медленно снимает чулок. Она чувствует, как он этим чулком привязывает ее ногу к стойке кровати. Узел не крепкий, следов не оставит, но в то же время достаточно сильный, чтобы она почувствовала напряжение. Теперь он отводит ее вторую ногу, снимает чулок и привязывает к другой стороне стойки. Она лежит на спине, ее ноги самым откровенным образом раздвинуты буквой V. Руки ее он оставляет свободными. Доктор любит, когда она ногтями впивается в его спину. Интересно, как он объясняет происхождение этих царапин жене? Но, возможно, он сейчас находится здесь, с нею, именно потому, что супруга больше не видит его обнаженного тела.

Она слышит, как доктор перемещается по комнате. Она знает, что он смотрит на нее, выставленную напоказ, раскрытую для него. Он начинает выбирать инструменты, думая о ней. Тут ей бы стоило испугаться, но она не боится. Руки у нее свободны, и она в любое мгновение может без труда развязать себя, если захочет. Однако у нее нет желания снимать повязку с глаз или развязывать чулки на лодыжках.

Она чувствует вес доктора, когда тот забирается на кровать и нависает над ней.

– Думаю, у меня есть то, что тебе поможет, – шепчет он.

– Пожалуйста, доктор, помогите, – отвечает она.

– Где болит? – спрашивает он.

Она поднимает руку и кладет его ладонь себе на живот.

– Здесь.

Он не спешит, и от напряженного ожидания ее живот судорожно сокращается. Прикоснется ли он к ней холодным инструментом? Но нет, она чувствует на коже его теплые губы, и напряжение сменяется облегчением. Он массирует руками ее живот.

– Где еще болит, Белль?

Она поднимает руку к груди и касается своего соска.

– Здесь.

Он убирает ее руку и начинает очень нежно целовать сосок, одновременно играя с ее второй грудью. Теперь Белль тает в исцеляющих руках доктора. Из-за повязки на глазах она не видит его, что придает происходящему еще больше эротизма. Белль представляет мужчину, который делает это с ней не просто для удовлетворения своего желания, а потому, что любит и желает доставить ей удовольствие. Она знает: доктор не любит ее, но сейчас это не важно. Он стал мужчиной из ее мечты, совершенным любовником, которого она надеется когда-нибудь найти.

– Где еще у тебя болит, Белль? – прочувствованно произносит доктор.

Она кладет руку между раздвинутых ног.

– Здесь, доктор. Здесь очень болит.

– Сейчас тебе станет лучше, Белль, – обещает доктор.

Он поцелуями медленно прокладывает дорожку от ее соска, через грудь и живот. Потом касается губами лобка, пока не доходит до того места, где лежит ее рука. Он берет ее, нежно целует и отводит в сторону. Вот уже он касается ее внизу. Помогает ей, как он выражается. Этот мужчина – превосходный любовник. Каждый раз, когда она встречает его жену, ей хочется поздравить ее. Доктор целует Белль все глубже и глубже, пальцами осторожно помогая себе продвигаться. Несмотря на повязку, Белль закрывает глаза. Она привязана к кровати, но чувствует себя вольной птицей. Дроздом. Ей слышится его пение. Засевший внутри нее дрозд с наслаждением выводит трели, пока доктор ласкает ее языком.

«В миг экстаза я превращаюсь в дух», – думает Белль.

Этот дух, эта энергия – ее сущность – огнем горит в крови. Она заряжает Белль, пока доктор подводит ее все ближе и ближе к краю. Она представляет себе, что сейчас с ней рядом другой мужчина. Она пока его не знает. Он всего лишь фантазия, но Белль почти уверена: скоро он появится. Мужчина, который может сделать для нее все.

Доктор отрывается от нее.

– Как ты теперь себя чувствуешь, Белль? – спрашивает он.

– Немного лучше. Но, доктор, вы можете сделать так, чтобы я не заболела снова?

– Разумеется, дорогая, – вежливо отвечает доктор. В следующую секунду она чувствует, как он входит в нее, и она стонет от удовольствия.

– Так лучше?

– О да! – выдыхает она.

– Умница, – говорит он, начиная ускорять ритм.

Она знает, что теперь доктор входит в мир собственных фантазий. И она тоже уходит, далеко-далеко от этой комнаты в Венеции. Она пребывает в особенном месте, где-то вне измерений реального мира, в небесах и на морском дне. И в то же время находится в некой маленькой комнате, крошечном темном чулане вожделения. Она запирает дверь, оставив мысли снаружи, и позволяет физическим ощущениям извлечь себя из телесной оболочки, так, что оказывается на самом краю, на отрезке тонкой грани между затишьем и бурей. Она держится там так долго, как только может, но ее хватает лишь на несколько секунд, и потом, уступая перед непреклонным напором доктора, она достигает пика. Доктор не останавливается, ни на секунду, продолжая ритмично двигаться, пока она извивается под ним, он вонзается в нее все глубже и глубже. Она знает: он уже с головой ушел в свою собственную игру, и чувствует, что толчки его становятся все более жадными, горячими, быстрыми. Ноги ее не движутся, но она приподнимает верхнюю часть тела и впивается ногтями в его спину. Доктор рычит от удовольствия, и, когда она еще глубже вдавливает пальцы в его кожу, громко вскрикнув, кончает.

Белль стоит у открытой стеклянной двери. Раздуваемые ветром занавески обволакивают ее нагое тело. Она смотрит, как доктор гребет веслами, быстро удаляясь. Черный чемоданчик стоит в лодке рядом с ним. Он снова превратился в делового человека. Кто бы мог подумать, чем любит заниматься этот благообразный доктор в свободное от спасения жизней время? Она полагает, что, возможно, отчасти тоже является доктором. Помогает своим клиентам сбросить груз и обрести удовлетворение, недоступное им в браке или в отношениях с другими женщинами. Она сравнивает себя с одной из самых известных венецианских куртизанок, Вероникой Франко, которая была cortigiana onesta[4], мудрой проституткой, умом которой мужчины восторгались не меньше, чем ее мастерством в любовных утехах. Вероника Франко поставила знак равенства между добродетелью и интеллектуальной чистотой. Белль тоже не чужда высоких устремлений: ей хотелось бы писать стихи. Она пытается сочинить что-то в уме. Разум инстинктивно рождает польские слова, а не итальянские, и горизонт узкого канала превращается в мимолетный образ знакомого с детства леса. Высокие сосны тянутся ввысь, покачиваются на ветру, шепчут ей… Воссоздав эти ощущения, ее разум заставляет тело чувствовать.

Я двигаюсь. Ветви и хвоя, бросающие тень на мое сердце, колышутся.

Во времена Вероники Франко, в шестнадцатом веке, быть проституткой не считалось зазорным. Поэтому, как рассудила Белль, и она не распутница, просто распаляет воображение своих клиентов, тем самым помогая им относиться к своим женам лучше. Разве плохо, что они приходят к ней, добровольной и увлеченной участнице любовного действа, вместо того, чтобы заставлять себя ложиться в постель к холодным женам или невестам? Она в этом деле искусна, так почему не поделиться собой, когда ей того хочется? Она надеется, что найдется такой мужчина, который поймет это. Если хочешь любить Белль, предоставь ей свободу.

Она поворачивается и смотрит на кровать. Простыни все еще смяты после их любовных игр. Доктор оставил увесистую пачку банкнот на подушке. Этого более чем достаточно, чтобы оплатить аренду квартиры на месяц вперед. Трудно поверить, но прошло уже больше года после ее первого удивительного перевоплощения в Белль в день маскарада. Несколько недель она безуспешно пыталась забыть о том, что с ней произошло. Ощущения, испытанные в тот вечер, не покидали ее ни на минуту. Воображаемые пальцы прикасались к ней, она чувствовала его тело в своих руках, и это доводило ее до грани. Ее терзал неутолимый любовный зуд.

Не в силах выбросить из головы ощущение слияния с молодым человеком, она пыталась перенести этот образ в супружескую спальню. Ничего не вышло. Синьор Бжезинский заявил, что она выглядит непотребно в египетском наряде, и после того как он, не обращая внимания на слезы жены, заставил ее снять пышное убранство и смыть макияж, какие бы то ни было желания покинули ее. Разумеется, жестокому супругу доставила удовольствие ее, как он выразился, апатия, и тогда же он предался акту любви. Ее вялость и безразличие распалили его так, что стало очевидно: он абсолютно равнодушен к тому, испытывает она удовольствие или нет. Вернулись старые ощущения унижения, бессилия, начав душить ее часть, пробудившуюся в ночь, когда она была египтянкой. И вот так, охваченная отчаянием, она мало-помалу начала карьеру проститутки. Как только муж в очередной раз уехал по делам, она, основательно изменив свой облик, вышла на улицу. Первые несколько раз находила клиентов у моста Риальто, но потом, когда стало холодать, поняла, что для ее целей гораздо удобнее снять квартиру где-нибудь в городе подальше от дома, к тому же так уважать ее будут больше.

Как же быстро все переменилось с тех пор. Теперь она действительно ведет двойную жизнь: иногда она скромная полячка, жена синьора Бжезинского, а порой – экзотическая куртизанка Белль со свитой особых клиентов. Она знает: ее жизнь не идеальна, но это именно то, что ей нужно сейчас. Она никому не причиняет вреда и никому не сделает больно, даже синьору Бжезинскому в случае, если откроется правда. Ведь он не способен любить. Так что плохого в том, чтобы быть Белль?

Поскольку она проститутка по собственному желанию, а не по нужде, Белль не спит с теми, с кем не хочет. У нее есть золотое правило насчет чернорубашечников, и она отказывается ложиться с ними в постель. Она терпеть не может фашистов Муссолини, хотя муж ее открыто восхищается диктатором. Однако на улицах Венеции можно встретить и других чудовищ, поэтому Белль всегда ведет себя осторожно. Она слышала о больных извергах, которые получают удовольствие, избивая проституток. Столкнуться с такими ей хочется меньше всего.

Белль выходит в переднюю комнату, выглядывает в окно и обращает взгляд на лагуну. Над зеленой водой в ореоле солнечного света зависла серая дымка. Зрелище это производит впечатление призрачное и неземное. Она чувствует себя так, будто живет в городе загадок и тайн, это место снов и фантазий. Возможно ли подобное где-то еще, не в Венеции? Вряд ли. Город, основанный выходящей из моря Венерой, располагает к сексуальной интриге. Это часть его истории.

Она осматривает корабли у причала неподалеку, наблюдает, как моряки и докеры усердно разгружают экзотические товары. Она думает о дальних странах, в которых побывали эти суда. Сколько еще женщин, таких, как она, но живущих в других портовых городах, смотрели на них, мечтая оказаться на борту? Ее внимание привлекает один из кораблей, красивая белая шхуна, и фигура мужчины, спускающегося по сходням. Лица не видно, но даже с такого расстояния она залюбовалась его фигурой. Он высокий, с вальяжной грацией идет по мостику. Он знает, что привлекает внимание женщин, эту уверенность она чувствует сразу. Вдруг ей приходит в голову мысль: возможно, он слышал о ней. И тут же рождается надежда, что этот моряк сошел на берег, чтобы найти Белль.

Валентина

Валентина снова опаздывает. Она идет максимально быстро, насколько позволяют каблуки. На ней одно из старых платьев матери, короткое в черно-белую полоску, в стиле Бриджет Райли. В нем она чувствует себя агрессивной, а не скромной, как обычно. Ей нравится это ощущение.

Она выходит на шумную в вечерний час миланскую улицу, уверенная в том, что машины начнут притормаживать из-за ее платья. Быть может, стоит взять такси? Но галерея совсем рядом, сразу за Корсо Маджента. Это Тео виноват, что она опаздывает, сердито думает Валентина. Если бы он не вручил ей сегодня утром ту черную книгу, она, вернувшись после фотосессии, не кинулась бы, как сумасшедшая, печатать фотографии со старых негативов, а как положено подготовилась бы к открытию галереи. Она расстроена. На всех этих снимках разные части обнаженного женского тела. Наверное, какая-то эротика годов этак двадцатых, предполагает она, хотя в каждом из них чувствуется некая незавершенность, словно это кусочки одной большой картины. Что они означают? Почему Тео подарил ей кипу старых негативов? Может быть, просто потому, что она фотограф, интересующийся эротикой, а он наткнулся на них во время одного из своих путешествий? Предположение кажется ей неубедительным. От него она ожидает большего. Сегодня у нее есть дело. В большой черной папке, которую она несет, лежат сделанные в Венеции эротические фотографии. Валентина наконец набралась смелости обратиться к владельцу галереи Стефано Линарди. Она хочет организовать выставку в Милане. На какой-то миг снова задумывается о Тео, его вере в ее талант, и в сердце возникает желание почувствовать его рядом. Она ненавидит одна посещать подобные мероприятия. Ей трудно играть в эту игру и улыбаться знакомым из мира моды. А вот Тео чувствует себя здесь как рыба в воде, он очаровывает всех своим медлительным американским выговором, сыплет анекдотами из жизни известных художников и рассказами о революционных выставках.

Она привыкла к его компании, хотя тщательно следит за тем, чтобы не выказывать своих чувств на людях. За «кулисами» – пожалуйста. Необузданная страсть в лифте, безумный секс в женском туалете, но на глазах у друзей и коллег они даже за руки не держатся.

В галерее Линарди не протолкнуться. Она радуется за Антонеллу, искренне надеясь, что все ее работы сегодня продадутся. Валентина берет у проходящего мимо официанта бокал просекко и пробирается сквозь толпу. Почти все здороваются. Она кивает в ответ, но не вступает в разговор.

– Чао, Валентина! – Антонелла заключает ее в крепкие объятия. Она едва удерживается на каблуках, когда подруга отпускает ее.

– Как успехи? – сразу переходит к делу Валентина.

– Десять. Уже продала десять картин.

– Браво! Это же замечательно! – Она жмет руку Антонелле. Валентина не столь склонна к физическому контакту, как ее подруга.

– Да! – с восторгом подхватывает Антонелла. – И еще я успела поговорить о тебе со Стефано. Ты принесла фотографии?

Валентина указывает на папку, от неожиданно нахлынувшего волнения во рту у нее пересыхает.

– Прекрасно. Пойдем поищем его. – Антонелла берет Валентину под локоть и тащит за собой сквозь толпу. – Стефано! Стефано! – кричит она, заглушая гул голосов.

Валентина морщится. Как по ней, Антонелла ведет себя слишком вызывающе. Однако это, похоже, срабатывает, поскольку еще никто из знакомых художников Валентины так скоро не устраивал здесь свою выставку.

Услышав собственное имя, оборачивается и смотрит на них высокий худой мужчина с курчавыми светлыми волосами, в очках «Армани». Антонелла проталкивается сквозь толпу людей, увлекая за собой Валентину. Наскоро представляет ее Стефано и снова исчезает. Почему, ну почему Антонелла всегда так с ней поступает? Иногда подруга просто возмущает ее тем, что считает, будто все люди так же прямолинейны и решительны, как она сама.

– Так вы Валентина Росселли, фэшн-фотограф?[5] – спрашивает Стефано, с интересом разглядывая ее сквозь очки.

Мужчины в очках всегда казались Валентине сексуальными. Она и сама не знает почему. Просто обожает, когда Тео надевает очки, чтобы почитать. Это ее ужасно заводит, и обычно она, вырвав из его рук книгу, сама нападает на него.

– Да, – отвечает Валентина, и лицо ее становится каменным, что случается с ней всегда, когда она стесняется.

– И вы, разумеется, дочь Тины Росселли? Идете по ее стопам?

Валентина напрягается еще сильнее. Меньше всего ей хочется разговаривать о своей матери и ее фотографическом наследии.

– Да, но я тоже художник, независимо от нее, – довольно резко говорит она. – Я принесла портфолио.

– Тут слишком шумно, – отвечает он, с любопытством глядя на нее. – Давайте поговорим в моем кабинете.

Он ведет ее за собой по винтовой лестнице и потом по коридору со стенами из красных кирпичей, совершенно голыми, что для художественной галереи довольно необычно. Его кабинет представляет собой белую коробку с гигантским графическим принтом Виньелли на стене за рабочим столом.

– Должен сказать, – говорит Стефано, усаживаясь за стол, – вы очень на нее похожи.

Валентина кивает, но это раздражает ее. Когда миланцы наконец забудут о ее матери? Она-то о них давно уже позабыла. Тина Росселли уже больше семи лет не была в Милане.

– Вот. – Валентина подсовывает ему папку, чтобы он замолчал. Стефан открывает ее, листает фотографии и несколько минут молчит. Последнее фото, то самое, с отражением ее интимных частей тела в венецианском канале, он рассматривает особенно долго. Она знает, что там вообще-то не видно ничего такого, но ощущает некоторый дискомфорт от того, что он смотрит на нее, совершенно голую.

Наконец он захлопывает папку.

– Неплохо, – говорит он, прищурившись. – Но я боюсь, что это не подходит для галереи Линарди.

– Что вы имеете в виду? – Валентина удивлена. Глубоко в душе она уверена, что ее работы действительно хороши.

– В этой галерее демонстрируются предметы изобразительного искусства, в основном картины, изредка фотографии, но мы не выставляем порнографические фото.

– Это не порно, – ледяным голосом возражает она.

Стефано Линарди ежится под ее прямым взглядом и снова открывает папку, находит последний снимок.

– Как вы назовете, к примеру, это, синьорина Росселли? – Он смотрит на нее поверх очков.

– Эротическая фотография. Это искусство.

Тяжело вздохнув, он закрывает папку.

– Возможно. С вашей точки зрения. Не поймите меня превратно, это прекрасные фотографии, и у вас интересная техника, но здесь у нас, в Милане, особый клиент. Я не уверен, что наша галерея – подходящее место для ваших работ. Извините.

Валентина хватает папку. Этот человек – сноб от искусства, и он ей уже не нравится.

– Хорошо. Я найду другое место. – Она не собирается его уговаривать. Никогда в жизни она никого не умоляла, да и по лицу владельца галереи видно, что его не переубедить.

– Но знаете что, – задумчиво говорит он, складывая перед собой руки и переплетая пальцы. – Давайте вы оставите мне флэшку с вашими фотографиями. Я вижу, что вы талантливы, и могу поговорить с друзьями. Кто знает, быть может, найдется галерея более авангардного направления, которая заинтересуется вами. Что скажете? Мне, правда, очень жаль, но это Милан! Возможно, если бы вы хотели представить свои работы в Нью-Йорке или Лондоне, вам было бы проще.

Валентина забывает о Стефано Линарди и его галерее. Она запрещает себе огорчаться и решает, что эта галерея слишком консервативна для ее чувственных вольностей. Она размышляет, не отправиться ли домой, но не хочет сидеть в одиночестве, поэтому слоняется по галерее в ожидании, что Антонелла и компания ее друзей решат продолжить вечер танцами.

Валентина и Антонелла дружат со времен учебы в художественном колледже. Их взаимное притяжение было совершенно естественным, они обе отказывались быть такими, как все. Антонелла изучала изобразительное искусство, а Валентина, разумеется, – фотографию. В колледже Антонелла была другой, спокойнее и гораздо серьезнее. Она по-прежнему весьма амбициозна, но по-настоящему раскрылась всего год назад или около того. Антонелла – миниатюрная женщина с соблазнительной улыбкой, сверкающими карими глазами и непропорционально большой грудью. Мужчины мимо такой пройти не могут, поэтому кавалеров она меняет как перчатки. Однако, несмотря на ее многочисленные романы, она уверяет, что по-прежнему находится в поиске настоящей любви, и верит: рано или поздно в ее жизни появится господин Совершенство. Валентине доставляет немалое удовольствие подшучивать по поводу этой мифической фигуры. Впрочем, Антонелла обладает удивительным качеством: у Валентины в ее присутствии всегда становится легче на душе, с ней как будто оживает надежда на то, что в жизни случаются хеппи-энды.

Сегодня Антонелла опьянена успехом своей выставки, и находиться с нею рядом почти невозможно. Но Валентина все же присоединяется к ее компании, хоть и не уверена, что кого-то из этих людей встречала раньше. Они все вместе отправляются в ночной клуб. Здесь полно молодых и красивых, а в воздухе, несмотря на запрет, висит облако табачного дыма. Через десять минут к Антонелле уже клеится какой-то мускулистый испанец, и вскоре она исчезает со своим призом, послав Валентине на прощание пьяный воздушный поцелуй. Теперь, когда подруга ушла, Валентине действительно пора домой. С остальными людьми в клубе она почти не знакома, но каждый раз, собираясь уходить, вспоминает, что не встретит Тео, когда вернется в свою квартиру. Сегодня ей не хочется ложиться в постель одной.

Нужно выбрать кого-нибудь в клубе и привести к себе. Хоть она и твердит Тео, что между ними нет официальных отношений, после встречи с ним у нее не возникало желания спать с кем-то другим. Впрочем, сказать с уверенностью то же самое о Тео она не может. «Куда он все-таки уезжает?» – снова задается она вопросом. Что же случилось с ней? До знакомства с Тео она была совсем другим существом, «свободным духом». Так он ее называет. Он любит ее противоречивую натуру. Говорит, что внешне она кажется воплощением скромности, но за этим фасадом скрывается другая Валентина – открытая, импульсивная. Он не считает ее шлюхой из-за того, что она переспала с ним при первой же встрече. Он называет ее богиней. Но сейчас, похоже, хочет, чтобы она изменилась.

Решено! Она найдет какого-нибудь парня и поедет с ним домой. Выбирать, слава богу, есть из чего. Стол, за которым она сидит с подругами Антонеллы, окружен молодыми людьми. Она заказывает еще красного вина и начинает присматриваться к контингенту. Один парень ей нравится – у него длинные прямые светлые волосы. Он выглядит немного старше остальных. Слегка улыбнувшись ему, она отворачивается и делает глоток вина. Всё, он на крючке. Несколько секунд, и он уже стоит рядом с ней. Грохочущая музыка сотрясает внутренности, сердце начинает колотиться в два раза быстрее, когда она заглядывает ему в глаза. Ее посыл очевиден.

– Привет! – кричит он ей. – Классная у тебя прическа!

Она поправляет волосы на затылке.

– Спасибо. Я всегда такую ношу.

– Серьезно?

– Да, с детства. – Она широко, как ребенок, распахивает глаза, и он усмехается.

Спустя час Валентина и Александро, длинноволосый блондин, вываливаются из клуба в едкую осеннюю ночь. Валентина останавливает такси, и они вдвоем забираются в салон. Как только машина трогается, они начинают обниматься.

Александро, зажав Валентину в угол такси, пытается протолкнуть свой язык ей в рот. Вдруг Валентина понимает, что это не так приятно, как она ожидала, и отталкивает его от себя.

– Ты чего? – спрашивает он, потной ладонью убирая белесые пряди с лица. Она замечает у него на лбу несколько прыщей. Сколько лет этому парню?

– Мне нужен воздух, – говорит она, опуская стекло машины.

Он повторяет попытку, и на этот раз она старается его поддержать. Она правда старается, но Тео не идет у нее из головы, да и этот парень неправильно пахнет. Он вообще неправильный. Она выскальзывает из-под него и перемещается на другую сторону салона.

– Прости, Александро, но я не могу.

Неудачливый ухажер меняется в лице.

– Почему? Что не так?

– Ничего. Мне просто нехорошо. Извини.

Остаток пути проходит в неприязненном молчании. Когда машина останавливается у ее дома, она словно ошпаренная выскакивает из такси, бросает через окошко двадцать евро, и Александро принимает деньги, даже не взглянув на нее. Черт возьми, о чем она только думала? Он, наверное, еще студент. Младше ее лет на десять. Она взлетает по ступенькам к двери подъезда, вмиг протрезвев. Она чувствует себя ужасно глупо и… И еще ее сердце ноет от тоски. Ей хочется, чтобы Тео сейчас был дома и они вместе могли посмеяться над ее глупостью.

В тот момент, когда она поворачивает ключ в двери, звонит телефон. Кто бы это мог быть в четыре утра? Тео? Она роется в сумке и достает мобильник, но на дисплее светится незнакомый номер. Александро своего номера Валентина не давала, это она помнит точно. Тут она вспоминает незнакомца в саду. Мог ли он каким-то образом раздобыть ее номер?

– Да?

– Синьорина Росселли?

– Да. Кто это?

– Прошу меня извинить за звонок в столь поздний час…

– С кем я разговариваю? – Любопытство перевешивает желание прервать разговор.

– Меня зовут Леонардо Соррентино. Я бы хотел предложить вам выполнить для меня кое-какую работу. Речь идет о фотографиях.

– Вам придется связаться с моим агентством, – резко отвечает она.

– Нет-нет, я имею в виду не моду. Речь идет о другой вашей работе.

Валентина на секунду умолкает. Очень немногие знают о ее эротических фотографиях. Она даже еще не выложила их на своем сайте. Откуда у него ее номер?

– Кто вам рассказал о моей другой работе?

– Боюсь, не могу вам этого открыть, поскольку мои партнеры требуют анонимности. Они спонсируют визуальный проект, который я начал, и, похоже, считают вас наиболее подходящим фотографом для его освещения. В первую очередь, потому что вы женщина.

– Я не документалист, – возражает Валентина.

– Знаю. – Он делает паузу. – Именно поэтому мы хотим привлечь вас. Мы надеемся, вы подойдете к нашему проекту с позиций искусства. От вас потребуется новый взгляд, нам нужно, чтобы вы сломали стереотипы…

– Я не понимаю, о чем речь.

– Позвольте объяснить, синьорина Росселли. Я владелец клуба. Это особое место, предназначенное для тех из нас, кто ищет определенные способы выражения своей сексуальности.

– Какие способы? – спрашивает Валентина, и ей представляются картины самого ужасного характера.

– Я думаю, вам это известно как «садомазохизм», но, по правде говоря, это очень неудачное название для того, чем мы занимаемся. Это скорее секс-игры… Или, я бы сказал, секс с выдумкой.

Садо-мазо. Валентина заинтригована. Ее всегда притягивало это, хотя сама она ни разу не участвовала ни в чем подобном и не думала, что когда-либо захочет. Разве не унизительно для женщины, если ее связывают и начинают делать с ней разные вещи? Но в то же время Валентина не может не признать, что, когда они с Тео занимаются любовью, ей иногда хочется попросить, чтобы он привязал ее к кровати. Она и сама не знает почему. Свидетельствует ли это о том, что у нее есть какая-то внутренняя слабость и склонность к подчинению?

– Итак, – продолжает Леонардо, – если мое предложение вас заинтересовало, позвоните завтра вечером, и мы все обсудим.

– Хорошо, – медленно произносит она, не зная, как будет чувствовать себя завтра утром. Хотя в любом случае можно будет отказаться. – Могу я спросить, почему вы звоните мне в такое время?

– Я видел вас сегодня на выставке, но не успел с вами поговорить, вы ушли. А потом мне нужно было поработать… Я буквально сейчас освободился и решил, что вы еще не спите. Стефано сказал мне, что вы пошли с друзьями в клуб.

Так, значит, это Стефано Линарди порекомендовал ее. Наверное, показал ему фотографии с флэшки. Оперативно! Надо бы поблагодарить владельца галереи, но она все еще чувствует обиду на него за то, что не принял ее фото.

Валентине не спится. Она включает свой «Аймак» и входит в Интернет. Набирает в поисковике «садомазохизм», и на экране мгновенно появляются пугающие картинки. Женщина, у которой руки и ноги связаны вместе толстой грубой веревкой. Девушка, висящая на чем-то вроде гамака, связанного из веревки, оплетающей ее тело так, что груди торчат наружу, а неприкрытые половые органы выставлены напоказ. Неужели этим женщинам действительно нравится такое? Она выключает компьютер. Ей бы хотелось с кем-то поговорить, однако у нее нет никого достаточно близкого, кроме Тео, но он, разумеется, сейчас вне досягаемости. Что бы Тео сказал об этом «проекте»? Кажется, он был бы двумя руками «за». Он часто называет ее своей неустрашимой Валентиной, и когда-то ему нравился ее авантюрный характер. Неужели она в последнее время превратилась в зануду? Что, если он из-за этого постоянно уезжает? Она вспоминает прыщавого студента и морщится.

Валентина входит в спальню, расстегивает молнию на платье, и оно, соскальзывая с ее уставшего тела, падает на пол. Она отстегивает чулки, сползающие с ног. Она до того утомлена, что даже не поднимает их, а падает на кровать в бюстгальтере и стрингах и тянется к столику за последним проявленным снимком. Потом долго смотрит на него, пока глаза не начинают слипаться. На снимке крупный план маленькой лодыжки. Она чем-то перевязана. Чулок? Валентина вздрагивает при мысли о том, что могли сделать с этой женщиной. Может быть, она связана, беспомощна? Вдруг Валентина замечает, что начинает возбуждаться. Интересно, незнакомец в саду все еще на месте, продолжает ли он наблюдать за ее квартирой? А если он хочет ворваться сюда и связать ее? Сделать с ней что-то невообразимо ужасное? Мысль эта нехорошая, грязная, но это всего лишь мысль, и никто о ней не узнает. Валентина закрывает глаза и засовывает пальцы под трусики. Она представляет, как к углам кровати привязывают ее лодыжки, а потом и запястья. К ней прикасаются чужие руки. Вот ей на глаза надевают повязку, она погружается во тьму, все ее страхи и желания сливаются воедино. Что будет дальше? Эротические фотографии, которые подсунул ей Тео, подталкивают ее к краю какой-то пропасти. Она не уверена, желает ли перейти через эту грань или нет. Что, если он хочет, чтобы она вела двойную жизнь?

Белль

Снова пришел доктор. Сегодня Белль стоит на кровати на коленях лицом к окну, а он занял место сзади. Он завязывает ей глаза, и сердце привычно замирает. Что он сегодня с ней сделает? Она облизывает губы в предвкушении. Как же ей нравятся эти встречи с доктором!

Он кладет ее на кровать и привязывает ноги к кроватным стойкам.

– По-моему, тебе нездоровится, Белль, – говорит он.

– Да, доктор. Вы мне поможете?

– Посмотрим, что я сегодня могу для тебя сделать, – отвечает он.

Она слышит щелчок замка чемоданчика и металлическое позвякивание. Он снова решил поиграть с инструментами. Подразнить ее. Она представляет себе все те штуки, которые он показывал ей в прошлый раз. Может быть, сегодня он использует одну из них? Дыхание ее становится учащенным и поверхностным.

– Не бойся, Белль, – говорит доктор, как будто прочитав ее мысли. – У меня для тебя кое-что есть. Тебе станет намного лучше.

Она удивлена, чувствуя кожей не мягкое прикосновение его губ, а что-то жидкое. Он льет на середину ее живота какое-то масло. Потом кругообразными ритмичными движениями медленно втирает его в кожу. Доктор льет еще больше масла на ее грудь, опять на живот и по всей поверхности бедер. Сильные нежные руки работают, не переставая, пальцы вдавливаются в плоть, и Белль растворяется в божественном аромате масла, тает от его неторопливых, размеренных прикосновений.

Доктор медленно массирует каждую часть ее тела: от подбородка до кистей рук, ладони и пальцы, грудь и живот, бедра и голени, ступни и пальцы ног. Он отвязывает ее от кровати и переворачивает. Льет масло ей на спину и втирает, постепенно перемещаясь от шеи по спине, ниже и ниже к пояснице.

– Тебе лучше, Белль?

Она стонет в подушку, не в силах говорить. Тело ее расплавилось и сделалось таким же жидким, как само ароматическое масло, которое впитывается в кожу. Она превращается в шелк, ей хочется оплести собой этого мужчину и вобрать его в себя. Она чувствует, что доктор начинает двигаться над ней, и через минуту он уже лежит у нее на спине, прижимаясь грудью к ее умащенной коже. Быть так близко – чудесно. Масло как будто связывает их, его запах плетет чары, и Белль из современной Венеции переносится в Венецию давно минувших дней, в город черных мавров и христиан-мистиков.

Доктор входит в нее, и они начинают медленно двигаться. Они вместе проваливаются в чувственное забытье, и Белль кажется, что в этот миг сообща они создают нечто прекрасное, нечто такое, что увидят все: картину этого мимолетного мгновения, отпечаток их страсти.

– О, милая, – негромко произносит он, набирая скорость и подсовывая под нее руки, чтобы взяться за грудь.

Он бьется об нее, и она мчится с ним на арабском скакуне по дюнам Сахары. Она танцует для него под небом пустыни, ее восторг рассыпается по ночному куполу падающими звездами, бубенцы прыгают на талии. Они целуются, их рты полны меда, они кормят друг друга сладкими липкими финиками, лежа на подушках внутри шатра, стены которого раздувает раскаленный ветер. И она теряется в песчаной буре своего телесного пиршества, стремительно приближаясь к вершине наслаждения, пока доктор, ее арабский принц, упивается Белль.

Сегодня доктор не торопится вставать. Она чувствует, как ароматическое масло и его семя стекают по ее бедрам, и невольно тянется к ним рукой, трогает пальцами. Подобное чувство свободы ей хочется испытывать не только здесь, в этой квартире, но и дома, с мужем. Она пыталась вызвать у супруга интерес, однако безуспешно. Ее цель не удовольствие, а покой. Если он будет удовлетворен, возможно, не станет постоянно на нее злиться.

Сразу после свадьбы Белль была уверена: ее долг – пытаться доставить ему удовольствие в постели, потому что, если бы не синьор Бжезинский, они с матерью наверняка оказались бы на улице. Оставшись без денег в раздираемой войной Варшаве, где не было никого, кто мог бы их защитить, она пообещала лежащему на смертном одре отцу, что примет предложение синьора Бжезинского и спасет семью. Он помог им, и Белль чувствовала: она обязана ему всем.

Белль не любила мужа и не сомневалась в том, что и он к ней равнодушен. Она так и не сумела понять, почему он по собственной воле женился на ней. У нее же не было выбора. Впрочем, когда-то синьор Бжезинский относился к ней очень внимательно. Она не забыла, как добр был он с ней и матерью в первые годы, когда они только приехали в Венецию. Его отношение к ней изменилось после того, как заболела мать. А когда покинула их дом, синьора Бжезинского словно подменили, как будто наружу вышла его темная душа, все это время скрывавшаяся за фасадом вежливости. В постели он стал груб. Несколько раз, когда она спала, насиловал ее. Днем он постоянно за что-то ругал ее. Его не устраивало все, что бы она ни делала. Брак превратился в кошмар. Мужа раздражал каждый ее вздох.

Доктор уходит так же незаметно, как пришел. Белль снимает повязку с глаз и встает с пропитанной маслом кровати. Постель испорчена, но ей все равно. Она подходит к высокому напольному зеркалу и внимательно смотрит на себя. Отражение нравится ей. Женщина в расцвете, раскрасневшаяся от любовных утех. Темные глаза еще широко раскрыты после арабского приключения с доктором. Она приглаживает темные волосы. Ей не нравится, что несколько прядей выбились из прически. Сегодня вечером волосы ее кажутся еще более блестящими, точно их черный отлив скрывает звезды пустыни и сама она светится изнутри. Как же она не похожа сейчас на женщину, живущую в доме синьора Бжезинского.

Она набирает ванну, тщательно смывает с себя масло и какое-то время нежится в пряном, источающем пар озере. Потом торопливо одевается, вспоминая, что сегодня возвращается муж и ей нужно быть дома к ужину. Надо обязательно прийти пораньше, чтобы успеть снять с себя одежду Белль и снова превратиться в Луизу.

Она спешит домой. Через мост Риальто, мимо рынка, через Кампо Риальто Ново. Каблучки стучат по мостовой. Вдруг из-под ног взмывает вверх голубь, она поднимает глаза и тут же ловит на себе взгляд проходящего мимо мужчины. Вместо того чтобы отвернуться, она прямо смотрит на него. Он кажется ей знакомым. У него лицо волка, глаза цвета жареного миндаля и золотая серьга в ухе. Он похож на пирата, искателя приключений из прошлого. Мужчина улыбается ей, и она понимает, что может получить его, если захочет. Но она спешит домой, времени нет, поэтому проходит мимо, пытаясь не замечать биения в груди. Она знает, что он провожает ее взглядом, но не оборачивается. В конце концов, это всего лишь очередной моряк.

Валентина

История знакомства с Тео до сих пор кажется Валентине невероятной. Никогда она не верила в любовь с первого взгляда. Разумеется, нет. Так что в ее случае это было желание с первого взгляда или что-то наподобие того. До сих пор она не может понять, почему в тот вечер повела себя именно так. Она не была пьяна, и, хотя знает, что порой поддается спонтанным побуждениям, ей трудно понять, как она могла привести к себе в дом совершенно незнакомого мужчину. Хотя Тео никогда не был незнакомым. Загадочный, таинственный – да, но ее всегда преследовало чувство, что она знает его, с той самой секунды, как они взглянули друг на друга в метро.

Это случилось прошлой весной, около десяти вечера, когда она возвращалась домой из кинотеатра, где они с Гэби смотрели «Полночь в Париже». С подругой они расстались у кинотеатра, потому что Гэби в тот вечер встречалась с новым любовником. Свое мнение на сей счет Валентина, несмотря на просьбы подруги, высказывать отказалась. Что тут говорить? Новый мужчина Гэби был женат. В глубине души Валентина беспокоилась о подруге, но не захотела ей ничего советовать. Она не имела права ее судить.

Потому, изгнав мысли об опасностях, угрожавших сердцу Гэби, Валентина бодрым шагом отправилась к ближайшей станции метро. Вагон заполнен наполовину, и, пока поезд летит к следующей станции, она разглядывает рекламные объявления на стене напротив, но думает о своем. О фильме и о том, можно ли перемещаться во времени, как это получалось у персонажа Оуэна Уилсона. А какой период истории она сама считает золотым? Куда, в какое время и место она бы отправилась, если бы можно было вернуться в прошлое? Ответ, конечно, пришел сразу. Двадцатые годы, Голливуд, эпоха немого кино. Джаз, эмансипе, жажда наслаждений! Валентина мысленно улыбается. Она бы непременно встретилась с Луизой Брукс. Если бы им удалось поговорить, о чем бы она ее спросила?

Ты веришь в любовь, Луиза? Возможно ли иметь свободный дух и чтобы тебя любили за это?

Подумав о том, какими могли быть ответы ее кумира, Валентина тут же сникла. Луиза Брукс дорого поплатилась за то, что осмелилась стать свободной молодой женщиной. Голливуд отвернулся от нее, и талант ее остался не признанным. Валентина не сомневалась, что, если бы Луиза Брукс жила в наше время, она бы точно сыграла персонаж Марион Котийяр в этом фильме Вуди Аллена.

Валентина обвела взглядом вагон и представила себя в кино, как будто она перенеслась в прошлое. Остальные пассажиры стали статистами, превратились в размытые тени. Она разгладила узкую прямую юбку, положила ногу на ногу и соединила на коленях руки в перчатках. Она превратилась в мисс Валентину Росселли, молодую звезду немого кино, которая ехала на съемки. Это уже было не миланское метро, а трамвай на улице Лос-Анджелеса 1926 года. И вот, предаваясь столь восхитительной фантазии, она вдруг поняла, что смотрит прямо в глаза какого-то парня, явно выражающего любопытство. Это и был Тео Стин. Он стоял перед ней, в дымке ее грезы, более реальный, чем любой из мужчин, которых Валентине когда-либо приходилось видеть. Она даже залюбовалась им. Красивый костюм в тонкую полоску, галстук, аккуратно причесанные темные волосы – он выглядел так, будто сошел с киноленты старого фильма. У него был вид звезды большого экрана. И он смотрел прямо на нее, открыто.

От него невозможно было оторвать взгляд. Его глаза, две голубые бездны, были как у гипнотизера. В голове у нее пронеслась мысль, что ее околдовывают, потому что она широко раскрыла глаза, ресницы ее задрожали, а зрачки, она знала это, расширились. Поезд остановился на «Дуомо», и в вагон вошла группа подростков. Они встали между ней и незнакомцем. И все равно их взгляды встретились. Более того, толкающиеся тела между ними даже добавили эротизма их визуальной связи. Он мог добраться до нее только взором. Она попыталась оторваться от этих гипнотических глаз, но ей удалось лишь перевести взгляд на другие части его лица. Черные волосы, такие же угольные, как у нее, загорелая кожа, квадратный подбородок с темной щетиной. Представив, как эта щетина трется о ее кожу, она передернулась. Незнакомец пожирал ее глазами, и у Валентины закралась мысль, не опасен ли он. Она пыталась, пыталась заставить себя смотреть в сторону, вниз, вверх, куда угодно, лишь бы не на него. Подумала сойти на следующей станции, «Кордузио», и пойти домой пешком, но, как только собралась встать, он улыбнулся, и это все изменило. Валентина редко улыбается, но те, кто это делает часто и искренно, притягивают ее. Улыбка у Тео была обаятельной, открытой, дразнящей. Этот мужчина был для нее не опасен. Она чуть наклонила голову набок и ответила ему легкой полуулыбкой Луизы Брукс, вопросительно приподняв одну бровь. На большее она не способна, но этого оказалось достаточно.

Молодежь выходит на «Каироли», и они остаются вдвоем. В пустом вагоне между ними разгорается невидимый огонь, но оба молчат. Как будто слова могут разрушить эротические чары.

Они одновременно встают, чтобы выйти. Как он узнал, что это ее остановка? Она подходит к двери, чувствуя: он стоит прямо у нее за спиной. Когда поезд подкатывает к самой «Кадорна», он тянет ее за руку в перчатке и разворачивает лицом к себе. Его губы впиваются в ее уста. Идеальный поцелуй, как в кино. Когда поезд останавливается, она падает ему на грудь. От него исходит аромат «Булгари», сильный, правильный и притягательный. Двери разъезжаются, и они вместе, держась за руки, выходят на платформу. Не сказано ни слова. Они не нуждаются в этом: за время волшебного путешествия их глаза уже обо всем договорились. Не отпуская рук, они проходят по платформе, поднимаются на эскалаторе, минуя турникеты, и выходят в ненастную мартовскую ночь. Дождь льет потоками, но это только добавляет эротизма мгновению. Он кладет руку ей на плечи, защищая от дождя, и вместе с ней бежит по улице, позволяя увести себя туда, куда ей хочется.

Оказавшись в ее квартире, они снова целуются. На этот раз прижимаются друг к другу, сквозь мокрую одежду познавая формы тел. Он, вздохнув, отступает от нее на шаг, когда она стягивает влажные перчатки, сбрасывает пальто на пол и начинает расстегивать блузку. Она предполагала, что он заговорит, но он словно прочитал ее мысли. Не надо слов. Не надо ничего фальшивого, пусть будет одно слепое желание. Тео только поднимает бровь, и все, что было у него на уме, становится понятным без слов. Он сбрасывает куртку. Валентина мысленно отмечает, что, несмотря на пыл, он аккуратно повесил ее на спинку стула и только после этого начал расстегивать рубашку. «Ах, – довольно подумала она, – этот мужчина привык к порядку». Белесый жар поднимается между ними, как летняя зыбка, пока они, раздеваясь, пожирают друг друга глазами, еще не прикасаясь, дразнят друг друга предвкушением соединения обнаженных тел.

Они не торопятся, наслаждаясь прелюдией, подобной смелому, чувственному танцу. Он выдергивает из-за пояса рубашку и стягивает ее через голову. Она в ответ сбрасывает блузку. Потом медленно расстегивает бюстгальтер, позволяя этому предмету нижнего белья упасть на пол. Она видит, как его тело напрягается, слышит, как учащается его дыхание. Сквозь брюки заметна его эрекция, и ее тело тут же откликается томлением внизу живота. Не нужно было этого делать. Раздеваться перед незнакомцем, сулить ему секс. Они ведь даже не представились. И все же именно спонтанность происходящего заводит ее больше всего. Сегодня с этим мужчиной она действительно может забыть обо всем. Расстегнув молнию юбки и пошевелив бедрами, она сбрасывает ее и остается перед ним в одних трусиках и чулках, пристегнутых к поясу. Он оценивающе обводит ее взглядом, уголки его губ ползут вверх, глаза теплеют. Он расстегивает брюки, соскальзывающие на пол. Его плоть отчетливо выпирает сквозь мягкую ткань трусов-боксеров, и ее охватывает желание дотронуться до него. Почувствовать запах. Ощутить внутри себя этого воображаемого мужчину из двадцатых, ожившего в ее собственном немом кино. Заметив капельки дождя у него на груди, она смело к нему приближается, наклонившись, слизывает дождинки с его кожи. Он берет ее за плечо и прижимает к себе так, что она животом чувствует его возбужденный орган. Он гораздо выше ее, и это заводит еще сильнее. Ей хочется подпрыгнуть и повиснуть на нем, чтобы он опустился и прижал ее к полу своими длинными мускулистыми ногами.

Они трутся друг о друга, согревая мокрую, замерзшую кожу. Его молчание опьяняет, он словно знает, что разговор разрушит страсть, объединившую их. Она чувствует себя так, будто стала другой женщиной, все, что было для нее привычным, исчезло, и теперь ее разжигают абсолютное счастье и желание. Что заставляет ее так вести себя? Общее романтическое настроение, как будто она в самом деле стала героиней фильма, или же в ней пульсировал зов плоти, распалившейся от сознания того, что она поступает так, как не до́лжно делать порядочной женщине? Ответа Валентина не знает. Да и ей все равно.

Она берет его за руку и ведет в спальню, двигаясь спиной вперед и мягко ступая на разбросанную по полу одежду. Он послушно следует за ней, а оказавшись в спальне, поднимает ее и несет к кровати. Это так романтично, что у нее перехватывает дыхание. Ни один мужчина еще не носил ее так.

Он бережно кладет Валентину на кровать и опускается на колени рядом, склонившись над ней. Гладит ее кончиками пальцев, и она, не удержавшись, издает громкий, грудной вздох, заставляющий ее чувствовать себя так, будто до этого она всю жизнь дышала неправильно. Он отстегивает ее чулки от пояса и скатывает их по ногам. Она видит, что он получает удовольствие от этого редкого ныне ритуала. Сейчас мало кто из девушек носит чулки. Указательным пальцем он поддевает ее стринги, вдруг потянув их с такой невероятной силой, что они рвутся пополам. Напряжение нарастает, когда он берет ее в руки, поднимает, и они снова сливаются в поцелуе. Их теперь уже разгоряченные тела соединяются, и сердце ее едва не останавливается. Под внешней цивилизованной оболочкой этого мужчины скрывался тигр. Кожа ее поет от наслаждения, когда он прикасается к ней, как будто им судьбой предначертано встретиться, словно сегодня вечером ожила некая сила, что привела их обоих в одно и то же время в тот вагон миланского метро. Нелепая мысль, но прекрасная фантазия.

Его рот накрывает ее уста. Какой сладкий, правильный вкус. Она опускает руки и через ткань трусов берет в ладонь его пенис. Она хочет его, сейчас, немедленно, пока чары не развеялись. Продолжая его целовать, она протягивает руку к прикроватному столику и достает презерватив в упаковке. Потом, слегка отстраняясь, находит его руку и вкладывает в нее квадратик. Ей нужно знать, что и он этого хочет. Он понимающе улыбается. Конечно, джентльмен не станет задавать вопросов. Он садится, надевает презерватив, она наблюдает за ним, тая от предвкушения. А потом он хватает ее и перекатывается на спину так, что она оказывается на нем. Она берет его пенис обеими руками, наклонившись, прижимается губами ко рту Тео и вводит член в себя.

Последний раз она занималась любовью пару месяцев назад, и все же мгновенно поняла, что такого с ней никогда не было. Возможно, столь невероятные ощущения вызваны тем, что она даже не знает, кто он. Насколько этот человек верит ей? Насколько она верит ему? Это безрассудство! Она приподнялась и на какое-то время замерла над ним, прежде чем сесть на него снова. Он протянул к ней руки, накрыл ими ее грудь. Рот его слегка приоткрыт, за зубами мелькает язык.

Сначала она подумала, что он кончит в нее, и ей это было бы приятно, но сама она так и не достигла бы оргазма. По крайней мере до сих пор, когда партнер был в презервативе, у нее это не получалось, и особенно когда она спала с кем-то в первый раз. Но сейчас с ней происходит нечто необыкновенное. Он не спешит получить все и сразу. Он взял ее за руки и начал водить вверх-вниз, прижимаясь своими бедрами к ее и заставляя двигаться на нем все быстрее и быстрее. Все глубже и глубже проникает он в нее, снова и снова. Еще никогда она не занималась любовью так долго. Они опять перекатились, и теперь он оказался сверху. Она почувствовала, что задрожала. Возможно ли? На коже ее выступил пот, она приблизилась к той грани, за которой теряется власть над собственным телом. Край этой пропасти был уже совсем близок, еще немного, вот-вот… Он наклонился, зубами зажал ее сосок, сделал еще один толчок внутри нее, и вдруг, к своему неимоверному изумлению, она осознала, что кончает, бьется на его затвердевшем члене. Она смотрит ему в глаза, теперь почти черные, заглядывающие прямо ей в душу, чистые, словно ониксы. Он судорожно открывает рот, соединяясь с нею в оргазме, падает на нее, их тела сплавляются воедино.

Все те несколько встреч на одну ночь, до сих пор случавшиеся в жизни Валентины, оставили горький осадок. Она даже испытывала нечто вроде стыда, когда, после того как дело было сделано, пыталась побыстрее избавиться от парня, не сильно-то и обидев его своей холодностью. Но на этот раз все было по-другому. Что на нее нашло? Что это за волшебство? Похоже, он находил ее такой же соблазнительной, каким сам казался ей, потому что после первого раза они не заснули и даже не поговорили, а сразу начали все заново. «Как ему это удалось, – поражается она. – Он что, какой-то супермен?» В ту первую ночь они еще много раз занимались любовью. За эти восемь часов они как будто успели изучить тела друг друга, каждую клеточку. Она снизу и она сверху. Стоя. Сидя на нем, спиной к нему, когда он сжимает ее грудь. Стоя перед ним на коленях, когда он берет ее сзади. В кухне на стуле, когда она пошла принести воды, а он последовал за ней. Лежа на полу в коридоре, когда шли обратно. Утром в душе, прижимаясь друг к другу. Вся эта страсть казалась ей знакомой, хотя она даже не знала его имени.

Валентина дует на старый негатив воздухом из баллончика, потом осторожно протирает его собольей кисточкой. Аккуратно поместив его между двух пластин прозрачного пластика, кладет негатив на комод с зеркалом. Она вспоминает первые мгновения, когда проснулась на следующее утро с мыслью о том, что при холодном свете дня почувствует себя неловко с этим незнакомцем у себя в кровати, по крайней мере захочет, чтобы он ушел. Но этого не произошло. Едва она проснулась, он потянулся к ней губами, и они снова занялись любовью, так трепетно, словно были любовниками всю свою взрослую жизнь.

То была самая эротическая ночь ее жизни, но она ничего не ждала от нее. Даже когда они наконец представились: Тео Стин, американец, историк искусства, в Милане работает над докторской диссертацией, не женат; Валентина Росселли, профессиональный фотограф, родилась в Милане, не замужем. Даже когда на следующее утро Тео за кофе и бриошами с улыбкой сказал, что их историю можно будет поведать внукам, она решила: он шутит. Как можно после подобной встречи рассчитывать на какое-либо продолжение отношений? И все же они стали любовниками. К ее удивлению, на следующий день вечером он позвонил и предложил пойти куда-нибудь. До этого звонка она была уверена, что больше никогда его не увидит, и какое-то время колебалась, прежде чем принять предложение. С тех пор их жизни неразрывно переплелись, как она ни пыталась сохранять дистанцию. Может быть, для этого Тео и понадобились старые негативы? Возможно, с их помощью он пробует наладить общение с ней?

Она берет фотографии, которые успела сделать, и выкладывает их в ряд на кровати. К «спине-ландшафту» и перевязанной лодыжке добавились четыре снимка. Один – явно мочка уха с золотой серьгой. Инстинктивно она чувствует, что это мужское ухо. Сережка слишком простая и маленькая для женского украшения. На другой фотографии запечатлена рука в перчатке с длинной нитью жемчуга. Этот снимок ей особенно нравится. Ее привлекает контраст черной перчатки и белых шариков. Есть там снимок губ, не улыбающихся и темных. Ей кажется, что, если бы фотография была цветной, стало бы ясно: они накрашены красной помадой. И наконец, самое интересное: фотография глаза. Одного. Снимок сделан крупным планом, поэтому не сразу понятно, что на нем. Глаз смотрит вниз, все, что видно, – это переливчатое веко под четкой ровной бровью и длинные черные ресницы, опущенные над краем щеки.

Валентине не терпится узнать, кто эта женщина. Единственный человек, который может что-то объяснить, сейчас, скорее всего, находится далеко от Милана. Неужели Тео хочет, чтобы она сошла с ума от любопытства? Он ведь знает: эта загадка не даст ей покоя, хотя, вынуждена признать, он знает и то, что ей это понравится. Но как же все-таки узнать, кто эта женщина… а теперь еще и мужчина? Ни о нем, ни о ней Валентине не известно ровным счетом ничего. На столе Тео никаких наводок не обнаружилось. Она закусывает губу, поднимает снимок лодыжки и снова его рассматривает. Эти фотографии уже и во сне преследуют ее. Вот только прошлой ночью ей приснилось, что ее лодыжки привязаны к кровати в точности как на фото, которое она изучала перед сном. В этом неописуемо эротическом сне Тео ласкал все ее тело. Она проснулась, охваченная желанием, и была горько разочарована, когда увидела, что ее любовника нет рядом. Хотя, может статься, причина того сна – звонок Леонардо Соррентино. Впрочем, у нее нет времени, чтобы сейчас анализировать психологию своих снов. Ей нужно отправляться на встречу с упомянутым Леонардо, владельцем клуба садомазохистов.

Что надеть? Дело уже идет к вечеру, но слишком наряжаться ей не хочется, не следует привлекать к себе излишнее внимание в клубе. В то же время она не желает выглядеть неряхой. В конце концов Валентина надевает черные брюки, майку и кожаный пиджак – беспроигрышный вариант, да к тому же еще хорошо смотрится с ее черной короткой стрижкой. Она красит губы темной помадой и по дороге к двери берет сумку с фотоаппаратом. Кто знает, может, он и не пригодится, но лучше быть наготове.

Садясь в такси, она замечает фигуру, появившуюся из-за машины на другой стороне улицы. Человек держит руки в карманах и смотрит на нее. Она оглядывается. Точно, он смотрит на нее. Чутье подсказывает, что это не тот незнакомец из сада. Этот мужчина старше, ниже и толще, и у него седые волосы. Он, кажется, собирается обратиться к ней, но она, не желая вступать в разговор, запрыгивает в такси. Когда машина немного отъезжает, она оборачивается. Мужчина все так же, засунув руки в карманы, стоит посреди дороги и хмурится.

За прошедшие сутки двое странных типов наблюдали за ней. Это не может не волновать ее. Как жаль, что Тео сейчас далеко. Она достает из сумочки мобильник и вертит его в руках. Может, позвонить ему? Спросить, когда вернется. Интересно, что он скажет, если от нее узнает об этой слежке? Что у нее паранойя? Мужчина в саду вполне мог быть плодом ее воображения. Но человек, которого она видела только что, был очень даже реальным и, кажется, хотел с ней пообщаться. Она мысленно бранит себя. Это был просто какой-то стремный тип, которому вздумалось поговорить с ней, – вот что сказал бы ей Тео. Валентина, ты даже не представляешь, какое воздействие производишь на мужчин. Она долго смеялась, когда он однажды сказал это, и велела не говорить глупостей. Она не Мэрилин Монро.

«Это точно, дорогая, ты не Мэрилин Монро. Но, знаешь, не все мужчины мечтают о пышногрудых блондинках».

Она кладет телефон обратно в сумочку и выбрасывает из головы мысли о странных мужчинах. Ее ждет интересный вечер. Она уже как на иголках. Что Леонардо Соррентино покажет ей сегодня? Нужно держаться сдержанно и серьезно. Сейчас не время думать о чем-то другом.

Клуб садомазохистов находится в той части Милана, которая Валентине почти не знакома, рядом с Виа Гарлияно в районе Изола. Эта часть города раньше была похожа на Венецию, пока Муссолини не решил перекрыть каналы. Когда-то это был один из самых захудалых районов города, но с недавних пор он приобрел лоск и даже вошел в моду. Как и садомазохизм, думает она, который сейчас тоже постепенно становится приемлемым для общества.

К нервозности присоединяется возбуждение. Сердце ее колотится как сумасшедшее, а в животе ноет от предвкушения. После увиденного вчера вечером в Интернете она решила больше не искать картинок на тему садо-мазо. Она не хочет преисполниться еще большим отвращением. Не то чтобы осуждает этих людей, просто ее совершенно не прельщает секс, связанный с болью. И все же Валентина заинтригована. Ей хочется понять эту темную сторону человеческой сексуальности. Является ли она извращением? Или же это проявление природных инстинктов, способ обрести полную свободу?

Леонардо Соррентино оказывается полной противоположностью человека, которого она ожидала увидеть. Во-первых, он молод. Ей представлялся мужчина в возрасте, жирный, лысый и немного вульгарный. Стереотип, разумеется. Леонардо, возможно, лишь на пару лет старше ее. У него такая же темная кожа, как у Тео. Он даже кажется ей чем-то похожим на ее любовника. Такая же легкая улыбка, хотя Леонардо не столь высок, как Тео, и глаза у него темно-карие, а не голубые. На нем безукоризненный и по виду очень дорогой темно-синий костюм и фиалковая рубашка, которая, несмотря на нежный оттенок, совсем не кажется женской. Едва ступив на порог безобидного вида здания частного клуба, она чувствует запах одеколона «Армани».

– Синьорина Росселли, спасибо, что пришли, – приветствует ее он.

– Зовите меня Валентина, – отвечает она, чувствуя себя неловко от столь формального обращения.

– Леонардо, – улыбается он в ответ и жмет ей руку.

Они идут по длинному коридору, который освещен приглушенным светом, струящимся из бра. Светильники укреплены на стенах, выложенных блестящей черной плиткой. Валентина готова к тому, что в любую минуту ее могут ввести в какой-нибудь мрачный подвал с инструментами для пыток, но, когда он наконец приводит ее в комнату в конце коридора, она чувствует даже некоторое разочарование. Мягкий свет, большой кремовый диван, ковер такого же цвета. И ни хлыстов, ни цепей.

Предложив сесть, Леонардо снимает пиджак и вешает его на спинку стула. Фиалковая рубашка из мягкого гладкого хлопка прекрасно сидит на хорошо сложенном теле. Расстегнуты две пуговицы – не слишком много и не слишком мало. Он достает бутылку белого вина из холодильника, стоящего в углу комнаты.

– Должен сказать, меня восхитила серия ваших эротических автопортретов, сделанных на канале в Венеции, – говорит он, разливая вино.

Валентина застывает в изумлении. А этот синьор Соррентино, как видно, привык брать быка за рога. Она представляет себе, как он рассматривает фото ее незащищенного тела. У нее появляется ощущение, что он видел ее всю, хоть она и знает, что этого не могло быть.

– Где вы их увидели? – спрашивает она. – Они нигде не публиковались и не выставлялись. Даже в Интернете.

– Простите, но мы, кажется, условились, что я не буду вам этого говорить, Валентина.

– Это Стефано Линарди? Он сделал вам копию с моей флэшки? – не отступает Валентина. Она понимает, что слишком настойчива, возможно, груба, но ей всегда претили светские любезности. Леонардо в ответ только приподнимает бровь.

– Он сказал, что это порно, а не искусство, – сообщает она.

– На мой взгляд, это ни то, ни другое, – говорит Леонардо. – Я бы назвал это эротическим повествованием. Вы своими образами ведете эротический рассказ.

Он замолкает, чтобы отпить вина.

– Знаете, я и в ваших модных фотографиях замечал это ваше умение выстраивать сцену. Поэтому и хотел, чтобы вы занялись нашим проектом. Здесь очень важно подобрать правильные оттенки.

– Но зачем вам вообще понадобились фотографии?

– По правде говоря, это была не моя идея, – признается Леонардо. – На меня вышел некто, желающий сохранить анонимность. Этот человек хочет издать книгу эротических и художественных фотографий на тему садомазохизма. Есть также возможность организовать выставку.

«Что в садомазохизме может быть художественного?» – проносится в голове Валентины.

Правильно расценив ее молчание, Леонардо говорит:

– Уверяю вас, Валентина, садомазохизм может быть красивым и привлекательным.

– Я таким никогда не занималась, – признается Валентина, стараясь не выдать смущения.

– Именно поэтому я и обратился к вам. Вы – объективный наблюдатель. По крайней мере я надеюсь, что объективный. Если считаете садомазохизм, э-э-э, нездоровым извращением, я думаю, нам не стоит начинать это сотрудничество. Ради вашего же блага.

Валентина задумывается. Делает глоток вина, глядя на Леонардо из-под опущенных ресниц. Он – само благообразие. Невольно приходит мысль: «А когда Леонардо занимается этим, он господин или раб?» Как-то невозможно представить, чтобы он делал что-то слишком жестокое. Как и в случае со старыми негативами Тео, ее охватывает неодолимое любопытство. Она понимает, что не сможет отказаться.

– Нет, конечно же, я не считаю это нездоровым. Если честно, я сгораю от любопытства, – признается она.

Леонардо снова улыбается. У него широкая, ослепительная улыбка. Валентина не может ответить ему тем же, и ей кажется, что со стороны она теперь и вовсе выглядит угрюмой как сыч. Он наклоняет голову набок, удивленно глядя на ее кислое выражение, и улыбка постепенно сходит с его лица.

– Что ж, хорошо, – говорит он, вставая и снова переходя на формальный тон. – Позвольте сперва показать вам наше заведение, чтобы вы могли начать генерировать идеи. Вам предоставляется полная свобода. Большинство наших клиентов согласны, чтобы их фотографировали, так что можете наблюдать, слушать и просто фиксировать, что происходит, а можете моделировать собственные сцены, если хотите. – Он замолкает и снова улыбается, на сей раз лукаво. – Вам это может понравиться.

Валентина все так же не отвечает на улыбку Леонардо.

– Может быть, – холодно произносит она, но чувствует, что под кожаной курткой ее охватывает жар. Моделировать собственные сцены? Идея кажется ей соблазнительно эротичной. Можно будет в эти чувственные декорации привнести свою страсть к деталям и театральности. От открывающихся возможностей кружится голова.

– Помните, Валентина, – продолжает Леонардо, – я не хочу порнографии. Это может сделать любой человек с улицы. Мне нужно искусство. Поэтому мы выбрали вас. Нам необходим эротизм.

– Я понимаю, – говорит Валентина, выходит с Леонардо из комнаты и следует за ним дальше по черному мраморному коридору. Он ведет ее к началу лестницы, тоже из черного мрамора, и поворачивается к ней.

– Сейчас здесь никого нет, – поясняет он. – Еще слишком рано, но я покажу вам одну из комнат, которые используют наши клиенты. Если вы готовы, конечно.

Она кивает и спускается с ним по лестнице. Свет с каждым шагом тускнеет, и по ее спине пробегает холодок. Она ненавидит темные, закрытые помещения. Лестница выходит в небольшой овальный коридор с тремя дверьми. Единственная лампа наполняет пространство мутным светом.

– Итак, Валентина, – Леонардо указывает по очереди на двери, – эти двери ведут к, так сказать, разным уровням опытности. За деревянной находится комната, в которой больше удовольствия, чем боли. За кожаной – больше боли, чем удовольствия.

Валентина нервно проглатывает ком в горле. В чем разница? Боль какой силы позволяет испытывать удовольствие?

– А это, – он подходит к двери из полированной стали, мерцающей в полутемном коридоре, – это Темная Комната. – Он прижимает к двери ладонь, оборачивается и торжествующе глядит на Валентину. Она сразу понимает: он – господин, в этом нет никаких сомнений.

Она отводит взгляд от Леонардо и смотрит на металлическую дверь.

– Что происходит в Темной Комнате? – произносит она тихо, почти шепотом.

Леонардо делает шаг в ее сторону. Он так близко, что ей в нос бьет запах его «Армани».

– В Темной Комнате царит страх, Валентина, потому что, как следует из ее названия, там темно. Там вы не увидите ничего, даже собственных рук.

– Тогда зачем туда заходить? – Голос ее становится еще тише.

В глазах Леонардо загораются хищные огоньки.

– Именно затем, что, благодаря страху, можно испытать такие сексуальные ощущения, которых другим способом не достичь.

Валентина не шевелится. Она понимает, этот человек ждет, что она как-то отреагирует, рассмеется, например, или вскрикнет. Или даже убежит по лестнице. Но она этого не сделает.

– Понятно, – невозмутимо говорит она. – Но, я полагаю, мне эта комната не пригодится, раз там так темно. Я не могу фотографировать в темноте.

Леонардо кивает, губы его растягиваются в ленивой улыбке.

– Совершенно верно. Вам незачем заходить в Темную Комнату… Если, конечно, вы сами не хотите…

Валентина перебивает его:

– Не могли бы вы показать мне остальные комнаты? Боюсь, что у меня не так много времени.

Улыбка Леонардо становится шире. Он знает: она лжет. Он уже ее раскусил. Она боится Темной Комнаты.

– Хорошо, – говорит он и идет открывать деревянную дверь. – Эту комнату мы называем Атлантида. Надеюсь, когда увидите все сами, вы поймете, почему именно так.

Валентина задерживается на пороге. Она смотрит на руку Леонардо, на его пальцы с хорошим маникюром, медленно поворачивающие ручку. Сердце колотится так, что, похоже, еще немного и оно выпрыгнет из груди. Ей кажется: если сейчас она войдет в эту комнату, жизнь уже не будет такой, как прежде. Это ее личный выбор, она не советуется с любовником, но, делая шаг вперед, слышит мягкий американский выговор Тео: «Умничка! Вот это моя неустрашимая Валентина».

Белль

Стук в дверь. Белль осматривает себя в зеркало. Расправляет платье, руки мягко скользят по черному шелку. Это один из нарядов горничной, которые Белль перешила для себя. Ей нравится шить, сидя на маленьком балкончике под венецианским солнцем и слушая, как сосед играет Баха на клавесине. Дома ей не разрешается заниматься подобной работой, но она любит рукодельничать и с огромным удовольствием приспособила платье Пины для нужд своего клиента. Короткое черное платьице едва прикрывает ягодицы и доходит как раз до линии чулок, которые, разумеется, украшены белыми кружевными подвязками. Поверх платья надет накрахмаленный белый фартук, а коротко остриженные черные волосы венчает белый чепец. Русский снова стучится. «О, сегодня он нетерпелив», – думает Белль, берет веничек для пыли и идет открывать.

– Добрый день, господин. – Она уважительно кланяется, когда русский клиент размашисто проходит в комнату.

– Здравствуй, Катя, – произносит он со строгим видом. – Почему ты так долго не открывала?

– Прошу прощения, господин, я открыла так скоро, как смогла.

– Но недостаточно быстро, Катя, – отвечает он, пронзая ее стальным взглядом, от которого ее сердце бьется сильнее. – Придется тебя наказать.

– Да, господин.

– Знаешь, за что?

– За то, что я не выполнила ваше приказание.

– Верно, Катя. В прошлый раз я велел тебе открывать дверь, как только постучу. Сегодня мне пришлось стучать дважды.

Русский вытягивает руки, ожидая, что она снимет с него пальто. Он пахнет табаком и сандалом. Опьяняющая смесь. Он вручает ей шляпу и перчатки, и она аккуратно кладет их на столик. В правой руке у него небольшая трость – стек, – которой он похлопывает по левой ладони. От вида русского внутри у Белль все сжимается.

Она идет в спальню. Клиент следует за ней, приподнимая стеком край ее платья, чтобы видеть ягодицы.

– Рад, что ты следуешь моим указаниям и обходишься без нижнего белья.

Белль замечает: он разговаривает с ней привычным для него формальным тоном. Она чувствует: он ведет кончиком стека по ее коже и легонько хлопает по ногам. Она вскрикивает от страха и возбуждения.

– Держи себя в руках, Катя. Наказание нужно переносить со смирением.

– Да, господин, – отвечает Белль и виновато опускает глаза.

Он садится на кровать и кладет стек рядом с собой. Потом манит ее пальцем к себе.

Теперь она стоит прямо перед ним. Она чувствует, что ее соски в предвкушении торчат сквозь дешевый искусственный шелк униформы горничной. Голос русского делается на октаву ниже.

– Итак, Катя, расскажи, кто ты.

– Я служанка и выполняю ваши указания.

– И что ты хочешь, чтобы я сделал?

– Я хочу, чтобы вы отшлепали меня. Прошу вас, господин.

Русский хватает ее за руку и с силой швыряет себе на колени. Дыхание Белль становится частым и неглубоким. Они это уже делали раньше, и все равно каждый раз ее охватывает трепет. Она не понимает почему. Когда ее бьет муж, это совершенно точно не доставляет ей удовольствия. Она испытывает только унижение и злость. Но вот когда ее шлепает русский, это ее странным образом возбуждает. Наверное, дело в том, что это происходит по ее воле. Она знает: ей достаточно остановить русского, и он послушается. В любое время она может прекратить их небольшой спектакль, но ей этого не хочется. Кожу покалывает от предвкушения. Она грудью ощущает его эрекцию.

Русский задирает ее платье, оголяя ягодицы. Мнет их руками. Пустит ли он в ход стек? Тонкая палочка с петлей на конце лежит рядом на кровати. Все ее чувства напряжены, и, когда его ладонь с громким хлопком опускается на ее обнаженную плоть, чувственная волна от шлепка пробегает по всему телу. Немного больно, но терпимо. Она знает, что это распаляет русского, а за наказанием последует нечто необычайно приятное. Он шлепает ее еще и еще, тело как будто загорается и оживает. Пять-шесть шлепков, и он останавливается. Она слышит, как тяжело он дышит, охваченный желанием, когда ставит ее ровно.

– Хорошая девочка, – говорит он, поглаживая ее между ног. – Что ты хочешь, чтобы я сделал теперь, Катя? – спрашивает он. Его короткая бородка щекочет ей подбородок, а лицо теперь кажется добродушным. Белль опускает руку и трогает его затвердевший пенис, который оттопыривает фланелевые брюки.

– Я хочу, чтобы вы показали, кто хозяин. – Она одаривает его своей самой милой улыбкой и невинно таращит глаза.

Белль стоит на четвереньках и смотрит на узор персидского ковра. Платье и фартук лежат рядом, но чулки и чепец все еще на ней. Русский толчком входит в нее с тихим стоном, берется за ее грудь и сразу же начинает бить бедрами с такой силой, что она чуть не падает на ковер. Она любит этот животный секс с русским. Эту разницу между его холодной аристократической внешностью и дикой страстью, которая охватывает его, когда он оказывается в ней. Взяв ее обеими руками за талию, он бьется об нее все сильнее и сильнее. Белль закрывает глаза и сливается с ним в этом диком неистовстве. Она – Катя, его маленькая русская служанка, рабыня, которая сделает для него всё, потому что он заботится о ней и будет заботиться всегда. Она любит эту фантазию, несмотря на то, что ненавидит узы, связывающие ее с мужем. Этому противоречию нет объяснения.

– Катя, милая моя! – кричит он по-русски, когда наконец кончает, и это ощущение настолько головокружительное, что она тоже испытывает оргазм. Они вместе валятся на персидский ковер, их тела блестят от пота, русский скатывается с ее спины и ложится рядом.

Белль поворачивается к нему. Теперь он совершенно другой человек. Слезы струятся по его щекам. На лице – полное опустошение.

– О, Игорь, дорогой, – говорит она, обнимая его.

Он прижимается мокрой щекой к ее обнаженной груди. Она гладит его по волосам и смотрит на покрытое шрамами тело, на спину в красных рубцах, оставшихся в память о сибирской каторге. Несмотря на аристократическую внешность, Игорь был революционером, товарищем Ленина. То, как этот непримиримый коммунист любил играть в хозяина и повелителя, могло бы показаться забавным, если бы Игорь не был столь трагической фигурой. Ему пришлось бежать из России после того, как Ленин умер и на смену ему пришел Сталин. Он пытался препятствовать приходу Сталина к власти, и теперь за ним охотились. Белль заставила себя жалеть его, и никогда не задавала вопросов о том, кем он был до революции, был ли он одним из тех русских солдат, которые огнем проложили себе дорогу в ее родную страну в тот год, когда она вышла замуж. Ведь это было так давно.

Она обнимает Игоря, пока он не перестает плакать. Такое бурное проявление чувств как будто очищает ее.

– Кто такая Катя? – осторожно спрашивает она.

Игорь вздыхает, поворачивается и смотрит на нее печальными покрасневшими глазами.

– Несмотря на мое революционное прошлое, Белль, я не из рабочих. Вырос в богатой буржуазной семье. У нас была служанка, и ее звали Катя.

Он тяжко вздыхает и встает. Она садится на ковер и смотрит на его узкую бледную спину. Он напоминает ей цаплю, одинокую фигуру, отрешенно наблюдающую за тем, как жизнь протекает мимо.

– Я любил Катю. – Он роняет голову на руки и сжимает кулаки.

– Что произошло, Игорь? – Русский явно страдает, но она чувствует, что ему нужно выговориться.

Он резко поворачивается к ней. В глазах его все еще стоят слезы, но страсть пламенеет в них голубыми языками огня.

– Она умерла. Из-за меня. Я должен был ее спасти. Она была такой преданной… такой невинной… Милой…

Белль встает и подходит к Игорю. Обнимает его за талию. Теперь, когда волна страсти прошла, их нагота выглядит чистой и естественной. Он кладет голову ей на плечо.

– Я оставил ее, думая, что там ей будет безопаснее, но оказалось… Моя семья спаслась, а Катя нет. Я приказывал ей ехать с ними, когда придет время, но, как видно, она отказалась. Все остальные уехали, но она ждала меня, а в город вошли белые. Они меня искали.

– О, Игорь! – Белль крепко обнимает его. Он поднимает голову и заглядывает ей в глаза. Она видит муку, которой полон его взор.

– Милая Белль, спасибо за понимание.

Она сжимает его руку.

– Ты найдешь любовь снова, Игорь.

– Ты в это веришь, Белль? – безнадежно спрашивает он.

Она пытается слушать свое сердце. Странно, но где-то в душе она даже почти завидует ему. По крайней мере он знает, что такое любовь. Белль произносит про себя молитву.

– Да, я верю, что каждый из нас в своей жизни рано или поздно познает истинную любовь. Если мы теряем ее, наши сердца, невзирая на потерю, остаются открытыми, мы можем найти любовь снова.

– Каждый из нас! – Он печально улыбается. – Даже Сталин? Или Муссолини?

– Да, даже они. – Она улыбается ему и чепцом нежно вытирает его лицо. – Так устроен человек.

Валентина

Когда Валентина входит в то, что Леонардо называет Атлантидой, перед ней предстает вполне безмятежная картина, совершенно не похожая на логово порока, которое ей представлялось. Лазурные стены, беломраморный пол. Посреди комнаты стоит крепкий черный стол, под ним – большой голубой пушистый ковер, покрывающий почти весь пол. Окон нет, только большой стеклянный люк в потолке, через который льется золотистый свет, как будто на улице день, хотя Валентина знает, что сейчас темно. Кроме прочей мебели, в комнате есть кровать из кованого железа. Потолок поддерживают массивные деревянные балки, выкрашенные в белый цвет. Общее впечатление от помещения таково: все ярко и минималистично, как в выставочном зале «ИКЕА».

– Итак, Валентина, – говорит Леонардо, – позвольте, я расскажу вам, для чего используется комната Атлантида. – Он подходит к столу и садится на него, несколько вызывающе расставив ноги.

Валентина изо всех сил старается не смотреть на его промежность, поэтому отводит взгляд к световому люку.

– Мне казалось, здесь должно быть темнее, – замечает она.

– Некоторые наши клиенты не любят темноту, – говорит Леонардо. – Им хочется воплощать свои фантазии в обычном месте, похожем на те, где они обычно бывают. В связи с этим Атлантиду мы называем дневной комнатой, или комнатой легкого подчинения.

Он выдвигает несколько ящиков в черном столе и жестом приглашает ее подойти посмотреть.

– Здесь, например, целый набор вещей, которые господин или госпожа может использовать, общаясь с рабом.

В первом из ящиков Валентина видит кучу электрических секс-игрушек, в основном вибраторов, но их разнообразие ошеломляет: маленькие розовые массажеры клитора, элегантные вибраторы среднего размера, выпуклые в разных местах для различного рода стимуляций, полноразмерные вибраторы двойного действия. Один настолько огромен, что ей становится страшно. Каково почувствовать это внутри себя? От такой мысли по телу проходит дрожь. Почти во всех аксессуарах она узнает шведскую марку «ЛЕЛО». Обтекаемые формы, стильный дизайн не оставляют ее художественный вкус равнодушным. Они больше похожи на произведения искусства, нежели на инструменты страсти. Она представляет себе, какой восторженный визг поднялся бы, если б здесь была Антонелла. Подруга наверняка бросилась бы исследовать содержимое ящика. Валентина берет предмет, который заинтересовал ее дизайном, – черное овальное устройство, открытое на одном конце в форме круга. Леонардо тоже запускает руку в ящик, едва заметно скользнув по ее запястью, отчего у нее невольно перехватывает дыхание.

– Это работает вместе с этим, – поясняет он, доставая круглый предмет золотого цвета. – Дистанционное управление.

Он нажимает кнопку, и игрушка в ее руке начинает вибрировать. Валентина чувствует, что краснеет.

– У него несколько скоростей, – говорит он так спокойно, будто показывает, как переключать каналы в телевизоре.

– Спасибо, – говорит она, ощущая, как устройство трет ей ладонь.

– Вы знаете, что это? – спрашивает он с многозначительной улыбкой.

– Гм… Что-то вроде вибратора?

– Да, – кивает он, стараясь сохранять спокойное выражение лица. – Но для нее и для него. – Он забирает у нее устройство и надевает кольцо на два пальца. – Это кольцо обхватывает пенис, что увеличивает его размер и стимулирует мужчину.

– Ясно, – говорит она, пытаясь держаться с достоинством, как будто вести подобные разговоры с почти незнакомым мужчиной – самое обычное дело.

– А эта часть устройства может использоваться для стимуляции либо ее клитора, либо, если его повернуть, его яичек.

Валентина ничего не может с собой поделать. Ей представляется, как они с Тео забавляются этой игрушкой, и от подобной мысли краска смущения сползает на ее грудь, вплетается в сухожилия тела и заставляет сердце учащенно биться. Какой-то первобытный внутренний голос зовет ее прикоснуться к Леонардо. Нет, это абсурд. Она отступает от него и торопливо кладет секс-игрушку обратно в ящик.

Леонардо, ничем не выказывая, что заметил ее физическую реакцию на него, выдвигает другой ящик.

– Здесь игрушки, которыми госпожа может доставить удовольствие рабу.

Валентина заглядывает и видит множество вибраторов в форме мужских членов, а также массажеры точки «джи». Один из них выглядит пугающе большим. Так же в ящике лежит набор мужских колец, причем некоторые выглядят очень красиво. Гладкий черный оникс, полированное золото, серебро, усыпанное крошечными брильянтами. Где-то в глубине сознания появляется мысль: «Интересно, понравилось бы Тео что-нибудь из этого?»

Наконец Леонардо выдвигает последний ящик.

– Здесь мы храним предметы, которые используются при сценарии с легким связыванием, – говорит он, выразительно посматривая на нее.

Она догадывается, что он хочет увидеть ее реакцию, и делает каменное лицо. Она чувствует себя глупо из-за собственной невежественности и не хочет снова себя выдать. Однако, заглянув внутрь, ничего неожиданного не обнаруживает. Обычные приспособления для связывания: несколько наборов серебряных цепей со звеньями разной толщины, шелковые галстуки, веревка, повязки для глаз из разного материала, наручники и кляп в виде шарика.

– К примеру, – Леонардо выуживает цепь и, держа ее на кончиках пальцев, подходит к одной из балок под потолком, перебрасывает через нее цепь и соединяет оба конца снизу. – Человека можно приковать так. – Он оборачивает цепь вокруг вертикального столба и прислоняется к нему спиной. – Или же обвязать цепью вот так.

Он ловит ее взгляд, и она невольно представляет себя прикованной к одному из этих столбов. Какое-то время царит напряженная тишина, потом он швыряет цепь на пол, берет наручники и, покрутив в руках, бросает ей. Хочешь не хочешь ей приходится их поймать.

– Наручниками можно приковывать к кровати… Или к столу… Есть масса вариантов.

Он проходит мимо стола и ведет по нему рукой. Валентина замечает, какие у него длинные и тонкие пальцы. Невольно в голову лезут мысли о том, на что они способны.

– Эта комната может превращаться в место воплощения фантазий. Или, – добавляет он, открывая дверцы в стене, за которыми оказывается нечто вроде чулана, – она может быть кабинетом врача, возможно, стоматолога.

Он выкатывает из чулана смотровое кресло и, заметив, что она ошарашена, усмехается:

– Прошу. Садитесь.

Она колеблется, крепко сжимая наручники.

– Не волнуйтесь, я ничего делать не буду.

Валентина пожимает плечами, смущаясь своей робости, потом подходит и забирается в кресло.

– Откиньтесь на спинку, – говорит Леонардо. – Расслабьтесь. – И в голосе она слышит нотки веселья, когда он нажимает кнопку сбоку, и кресло отклоняется назад, точно как в кабинете стоматолога.

– Теперь, вы сами видите, на этой штуке вас можно связать, и существует множество способов доставить вам удовольствие. Или боль, – добавляет он.

Леонардо так и сияет, глядя на нее, и Валентина понимает, что происходящее его весьма забавляет. Ее охватывает неодолимое желание расхохотаться, хотя такого она никогда не делает. Все же ей удается сохранить серьезность. В ярко освещенной комнате все эти инструменты и приспособления выглядят как-то смешно. «Это просто игрушки, – думает она. – Эти люди всего лишь играют в игры. Интересно, это так же безвредно?»

Однако, когда она поднимает глаза на Леонардо, склонившегося над ней, ее начинает наполнять его запах, и она чувствует пульсацию где-то внизу живота, нечто среднее между страхом и возбуждением. Она скучает по Тео! Это его она хочет, так почему же Леонардо так воздействует на нее?

– Ну что, есть идеи, Валентина?

Она садится и, не глядя на него, спускает с кресла ноги.

– Я подумаю.

Он подает ей руку и помогает встать с кресла. Кожа у него теплая и мягкая, но не слишком горячая.

– Хорошо. Теперь давайте я расскажу о завтрашних главных героях, – говорит он.

– Да. – Она отпускает его руку, роется в сумочке в поисках блокнота, продолжая при этом держать наручники.

– Я думаю, начинать нужно осторожно. Вдруг окажется, что это не для вас. Видите ли, мы в первую очередь хотим, чтобы вы отразили наш склад ума. – Веселость исчезла, Леонардо снова стал серьезен.

– Да, я понимаю, – говорит она, протягивая ему наручники. Их пальцы снова соприкасаются, и от тепла его кожи, особенно заметного после холода металла, она легонько вздрагивает.

– Итак, – говорит он, положив цепь и наручники обратно в ящик стола. – Завтра вечером сюда придут две женщины. Роза и Селия. Обе они танцовщицы и периодически меняются ролями, то одна становится госпожой, то другая. Они очень сластолюбивы.

Валентина записывает в блокнот: «Роза. Селия. Танцовщицы. Сластолюбивы».

Леонардо открывает перед ней дверь.

– Это всё? Только две женщины? – спрашивает она.

– Да. Думаю, для первого раза этого будет достаточно. У них великолепные тела, – шепчет он ей на ухо, когда она проходит мимо него. – Я уверен, что с этими девушками вы сумеете создать что-то в высшей степени эротическое и радующее глаз.

Валентина чувствует облегчение. Обнаженные женские тела. К этому ей не привыкать. То ли дело фотографировать полностью оголенного мужчину, особенно если он будет связан. К такому нужно подготовиться заранее.

Они выходят в полутемный коридор. Валентина бросает взгляд на стальную дверь Темной Комнаты. Почему-то она ее беспокоит.

– Эти девушки не интересуются Темной Комнатой, Валентина, – говорит Леонардо, замечая, куда она смотрит. – Хотя иногда они заглядывают за эту дверь, – добавляет он и стучит по зеленой кожаной обивке. – Это наша собственная Бархатная Преисподняя. Я надеюсь, это пространство вы тоже используете для фотосъемки. Хотите взглянуть?

– Конечно, – как можно беззаботнее произносит она, хотя ее распирает от желания заглянуть за кожаную дверь.

Бархатная Преисподняя оказывается в точности такой, какой она представляла себе Атлантиду: типичный бордель девятнадцатого века с тиснеными обоями и бархатными диванчиками. Посреди комнаты высится огромная кровать с фиолетовым балдахином на массивных столбах по углам. Стены сплошь увешаны зеркалами в золотистых рамочках, и, входя в комнату, Валентина видит десяток своих отражений. В темной одежде на пестром и пышном фоне она выглядит строго и даже сурово.

– Должен признать, эта комната пользуется бо́льшим спросом, чем предыдущая, – говорит Леонардо, садясь на диванчик и взбивая одну из подушек. – В Милане садомазохисты все еще любят окружать себя роскошью, – шутит он, раздвигая ноги, так же, как делал в Атлантиде, и укладываясь спиной на подушку. Неужели он намеренно старается ее завести? – В этой комнате собрано много разной утвари и игрушек, – продолжает он. – Хотите, можете сами все осмотреть.

– Ладно.

Она отворачивается от него, стараясь не глядеть на его провокационно расставленные ноги, и начинает обходить комнату. Первое, на что Валентина обращает внимание, – это приделанный к дальней стене большой деревянный крест с кожаными ремнями для рук и ног. С потолка свисает нечто наподобие упряжи и гамак, такой же, какой она видела в Интернете. В углу на стене висит набор хлыстов. Она подходит и трогает кожаные ремни самого большого хлыста, потом сжимает пальцами его твердый кончик.

Mio Dio[6], наверное, это больно!

У нее не укладывается в голове, как от порки можно получать удовольствие. Почему женщины вообще позволяют себя бить? Однако Валентина старается не делать поспешных выводов. Ей нужно понять почему. Для этого она здесь и находится, верно?

– Боюсь, у нас осталось мало времени, – смотрит на часы Леонардо. – Эта комната заказана. Через десять минут здесь соберутся люди, а мне еще нужно кое-что приготовить.

Она поворачивается к развалившемуся на диванчике Леонардо и думает: «Не собирается ли он сам пользоваться этой комнатой сегодня?» Губы ее неожиданно пересыхают, и она украдкой проводит по ним языком.

– Можете осмотреть здесь все завтра или в другое время, если хотите, – предлагает он, вставая с диванчика.

В любом случае на сегодня ей достаточно. Ей хватит и того, что она уже увидела в Атлантиде и Бархатной Преисподней. Помимо удивления и любопытства, она чувствует возбуждение, и у нее действительно появились идеи насчет завтрашней съемки. Голубой цвет. Танцовщицы. Обнаженная красота. Все эти чудесные вибраторы. Есть с чем поработать. Фотографии будут, конечно, откровенными, но снимать предстоит женщин, и это ее несколько успокаивает.

Леонардо вместе с ней поднимается по лестнице и провожает ее до двери.

– Так вы придете завтра вечером? – уточняет он, устремляя на нее пристальный взгляд.

– Конечно, – отвечает она, щурясь от яркого света в прихожей.

– Я вас еще не сильно напугал? – с почти застенчивой улыбкой спрашивает он.

– Что вы, вовсе нет, – говорит она и быстро на прощание целует его в обе щеки. Его «Армани» снова на миг лишает ее обоняния, и, отрываясь от него, она замечает кое-что еще. К ее удивлению, у Леонардо одно ухо украшено небольшой золотой серьгой. Это никак не сочетается с его лощеным деловым стилем и выглядит так же неуместно, как, скажем, смотрелась бы у него на руке татуировка сердца.

– Что ж, спасибо, Валентина, – говорит он, когда она выходит.

– За что? Вы же меня наняли…

– Да, но вы не обязаны были соглашаться. – С улыбкой он закрывает дверь, и она остается одна на темном пороге. Образ его магнетических карих глаз все еще хранят ее зрачки.

Валентина бредет к метро, размышляя о встрече с Леонардо, оживляя в памяти свои ощущения от увиденного в двух комнатах, которые он показал ей в клубе. С одной стороны они не оправдали ее ожиданий, с другой – привели в замешательство. По какой-то непонятной причине Атлантиду она находит более эротичной. Но еще осталась Темная Комната. Осмелится ли она когда-либо войти туда?

Она старается сосредоточиться на предстоящем проекте. Это большой заказ и захватывающая работа. Для нее – первое погружение в мир эротической фотографии. И как удачно, что только вчера Тео подарил ей альбом со старыми негативами. Это похоже на знак, подтверждение того, что решение Валентины (согласие создать альбом садомазохистских фото, кто бы мог подумать!) положительно скажется на ее карьере. При мысли о Тео и его подарке она ускоряет шаг. Сегодня он может вернуться. Иногда он уезжает всего на день. Она замечает, что надеется на это. Он может объяснить ей свой подарок, а потом… Надо признать, экскурсия по клубу Леонардо дала ей массу идей насчет того, чем они с Тео могли бы заняться в спальне. Меньше всего она думает о том, что он спросил у нее вчера утром. Каким-то образом знакомство с Леонардо подняло ей настроение. Сегодня для нее важнее быть любовницей Тео, чем решать, хочет ли она стать его девушкой.

Белль

Она жаждет темноты. Поэтому сегодня вечером возвращается к мосту Риальто, где началась ее карьера венецианской проститутки. Свет ей невыносим, ибо при свете клиенты увидят следы на ее теле. Сегодня утром синьор Бжезинский не бил ее кулаками, как обычно, он решил воспользоваться ручкой щетки для волос. Он бил ее по заду, по тому самому месту, по которому шлепал русский, но на этот раз весело не было. Он бил ее снова и снова, безжалостно, и ей пришлось молить о пощаде. И чем она это заслужила? Тем, что посмеялась над ним. И тем, что разговаривала по-польски. Синьор Бжезинский стоял посреди спальни, упершись рукой в бок, и разглагольствовал о том, каким замечательным лидером был Муссолини, и что он наконец приведет Италию к ее былой славе, возродит империю. Луизе показалось: ее муж в эту минуту сам стал похож на итальянского диктатора – невысокий, лысый, большая голова и пухлые губы, чересчур экспрессивная речь, напыщенность. Слишком напоминает итальянца, чтобы им быть. Он выглядел смешно: плотный поляк в красном шелковом халате, который чересчур велик для него и волочится по полу, выкрикивает что-то на скверном итальянском так, словно у него забит рот.

Она рассмеялась и заговорила с ним по-польски, забыв на миг об осторожности.

– Но ведь мы поляки! Какое вам дело до Муссолини, до Италии?

Синьор Бжезинский подскочил к ней и наотмашь ударил по щеке.

– Никогда больше не говори со мной по-польски!

Это ее не остановило. Даже напротив. Что ей было терять? Глаза его сузились, и она поняла, что последует за этим.

– Но мы оттуда родом. Вы не сможете стереть наше прошлое.

Он схватил ее за руку и рванул с кровати. Она еле-еле сдержала крик. Если закричать, будет еще хуже.

– Я живу в этом городе, – зашипел он ей в лицо. – А ты принадлежишь мне с того дня, когда твой отец отдал тебя замуж.

Он взял с ее туалетного столика щетку для волос. Серебряная ручка сверкнула в утреннем свете, заставив ее затаить дыхание в предчувствии боли. Он толкнул ее на пол, она упала навзничь, ртом коснувшись ворса ковра. Муж сел на нее сверху, полностью лишив возможности двигаться. В первый раз он ударил ее по бедрам. Она стиснула зубы, решив, что не проронит ни звука.

– Ты больше не будешь разговаривать на польском в этом доме, – прорычал он и, задрав ее шелковую ночную рубашку, принялся остервенело колотить щеткой по голым ягодицам.

Луиза крепко зажмурилась, пытаясь не думать о жестоких, жгучих ударах.

Что произошло с ее мужем? Ведь он не всегда был таким. Бредя по темному притихшему городу вдоль тихо плещущегося канала, она вспоминает тот день, когда они впервые приехали в Венецию. Это было четырнадцать лет назад. Тогда с ними жила мать Луизы. Синьор Бжезинский прекрасно относился к ней. Луиза вспоминает, как они сидели на балконе, дивясь игре зеленых оттенков вод канала, и впервые после того как похоронили отца, мать улыбнулась. Синьор Бжезинский присоединился к ним с бутылкой шампанского в одной руке и тремя бокалами на длинных ножках в другой. Сев между двумя женщинами, он произнес тост. «За нашу новую жизнь в Венеции, – сказал он по-польски, обращаясь к матери Луизы. – И пусть судьба даст мне возможность всегда заботиться о моих обеих особенных женщинах так, как бы этого хотел ваш дорогой супруг».

Луиза помнит: мать побледнела от упоминания ее умершего мужа, но не заплакала, лишь взглянула на зятя глазами побитой собаки.

Что произошло с этим человеком? Пока с ними жила мать, он к Луизе не прикасался. Она была совсем молода, когда вышла за него, и он дал слово ждать, пока девушка не созреет. Но под этой любезной маской таились демоны. Иногда по ночам ее будили доносившиеся из его спальни крики, грохот и треск ломаемой мебели. Она садилась в кровати, сжималась от страха и гадала, слышит ли этот шум мать. Поведение мужа она объясняла тем, что ему пришлось пройти до того, как они покинули Польшу. Конечно, такое может сломать человека… Видеть, как убивают всю твою семью… Однако внешне казалось, что это только закалило синьора Бжезинского. Она так и не узнала, как ему удалось разбогатеть и после смерти ее отца вывезти их с матерью из Варшавы, прямо из-под носа немцев, оккупировавших город. Как не уставала повторять ей мать, они были обязаны ему жизнью.

Казалось, днем мать Луизы избегала встреч с синьором Бжезинским. Она так и не оправилась после смерти любимого мужа. В Венеции чувствовала себя чужой и не понимала Италии. С годами словно отгородилась стеной от внешнего мира и сознание ее начало затуманиваться. Будучи еще достаточно молодой женщиной и не утратив привлекавшей мужчин славянской красоты, она вполне могла снова выйти замуж, но оставалась с Луизой и синьором Бжезинским до того ужасного дня, который произошел одиннадцать лет назад. К тому времени она уже не понимала, где находится. Мысленно перемещалась из Италии в Польшу и обратно. Она видела в их доме мертвого мужа, и не раз Луиза заставала мать, которая неподвижно, словно призрак, стояла и разговаривала с кем-то невидимым, повторяя снова и снова: «Что мы натворили, Алексей? Что натворили? Посмотри, что мы с ней сделали!»

Если Луиза интересовалась у матери, о чем речь, та смотрела на нее непонимающими глазами и спрашивала, кто она.

«Где Людвика? – бормотала она. – Что с моей девочкой?»

Синьор Бжезинский настаивал на том, что мать, ради ее собственного блага, необходимо отправить в больницу, недавно открывшуюся на острове Повелья. Он сказал ей, что там работает врач, который совершил настоящий прорыв в лечении умственных расстройств. Если кто-то и мог вернуть ее мать к жизни, то это был именно он. Но каждый раз, когда Луиза навещала мать (а это происходило реже и реже, потому что остров производил на нее неимоверно гнетущее впечатление), та замыкалась в себе все больше. Она вовсе перестала разговаривать и бродила вдоль берега угрюмого острова, общаясь с незримыми духами и не узнавая собственную дочь.

Именно в тот день, когда мать отвезли в больницу, произошла перемена с синьором Бжезинским. Луиза рыдала, уткнувшись лицом в подушку, потому что с отъездом матери ее охватило чувство вины. Как бы отреагировал отец на то, что она позволила увезти мать в это ужасное место? Синьор Бжезинский вошел в ее спальню, и сперва она решила, что он хочет утешить ее. Он забрался в ее кровать и лег рядом. Но потом он не обнял ее, как она ожидала, а отнял ее руки от лица.

– Перестань плакать, – приказал он по-итальянски. Она до того удивилась, что почти сразу умолкла и уставилась в его лицо, едва различимое в темноте комнаты. – Теперь, когда твоя мать уехала, Луиза, ты наконец повзрослеешь.

Он потянул лямки ее ночной рубашки, соскользнувшей с плеч, и грубо схватил ее за грудь.

– Нет, не сегодня, – воскликнула она по-польски. – У меня нет настроения.

К величайшему изумлению Луизы, муж хлестнул ее ладонью по лицу. Задохнувшись от неожиданности и ужаса, она прижала руку к красной щеке, глаза тут же наполнились слезами.

– Никогда не перечь мне. Ты моя жена, и тебе пора исполнить свой долг. Я хочу сына, Луиза.

До сих пор Луизе удавалось сохранить невинность, но в ту ночь синьор Бжезинский ее грубо отнял.

Когда все закончилось, он ненадолго подобрел, даже обнял ее, плачущую от потрясения и страха. Она запомнила его слова, но до сих пор не могла понять их.

«Твоя очередь, Луиза, – прошептал он. – Заставь меня полюбить тебя». Голос его дрогнул, в нем послышалось отчаяние. Так мог бы говорить человек, у которого есть сердце. Но теперь Луиза не сомневалась: у ее супруга сердца нет.

О, как же ей было больно сегодня утром! Отношения их становятся все хуже и хуже, и все же она не может его бросить. Она дала слово умирающему отцу. Она поклялась жизнью матери, что выйдет замуж за синьора Бжезинского и будет защищать ее. Она не может нарушить это священное обещание. Мать томится на острове, но, кто знает, возможно, она когда-нибудь придет в себя и вернется домой. Луиза должна оставаться в Венеции, по крайней мере пока мать жива. Есть надежда, что двойная жизнь станет для нее отдушиной, и это поможет ей не сломаться.

Белль медленно идет вдоль узких венецианских каналов, мысли о кошмаре, в который превратился ее дом, постепенно отступают. Муж уехал куда-то с деловыми партнерами, но скоро вернется, пьяный и еще более злой, чем утром. Ей нужно очиститься от его запаха, прикосновений, и она знает только один способ.

Под мостом найти клиента не трудно. Первым ей попадается незнакомый моряк. Он высокий и черный, как сама ночь, его пряный запах настолько силен, что сразу перебивает дух ее мужа.

Она хочет отвести его к нише, недалеко от моста, но он качает головой.

– Пойдем со мной на корабль, – предлагает он тихим, мелодичным голосом. Раньше она бы ни за что не согласилась, но сегодня ей хочется рисковать. Она кивает, и он прижимает ее к себе, обхватив рукой за талию. Он настолько высок, что чуть не отрывает ее от земли.

Он ведет ее к гавани, где, покачиваясь на воде, трутся бортами суда, а тишину лагуны нарушают поскрипывание и стон мачт. Он берет ее за руку и по сходням заводит на палубу.

– Это твой корабль? – спрашивает она, представляя его пиратом из Вест-Индии.

– Нет, – отвечает он. – Я первый помощник капитана. Хочешь встретиться с ним?

Он улыбается, и на его темном лице обнажаются настолько крупные и белоснежные зубы, что она вздрагивает. Так это игра, думает она. Выходит, она – подарок для капитана? Или ее купили по приказанию самого капитана?

Он ведет ее под палубу. В нос бьет резкий мужской запах. Запах пота, силы. Женщине более чувствительной этот тяжелый, всепоглощающий дух, возможно, покажется неприятным, но Белль он только возбуждает. Она в мужском царстве. Это обостряет все чувства, заставляет ощущать себя еще более распутной.

Первый помощник ведет ее в каюту капитана и захлопывает за ней дверь. Она с удивлением замечает, что в каюте никого нет. Она поворачивается к спутнику и вопросительно поднимает брови.

– Он придет, – говорит черный человек и мягко проводит пальцами по ее щеке. – Но сначала… Я должен исполнить приказ и подготовить тебя.

Она замирает. Что этот красавец собирается с ней делать? Трепет охватывает Белль, и вдруг ее тело перестает чувствовать боль. Жгущее воспоминание об ударах щеткой исчезло, как ни бывало, и тело начинает смягчаться, раскрываться.

– Вот как! – кокетливо произносит она. – Может, сначала задуешь свечи?

Капитан, который настолько же белокож, насколько черен его старший помощник, держит ее так, что не пошевельнешься. Правой рукой он задирает платье, а левой поднимает ее подбородок. От его дыхания у нее на затылке шевелятся волосы, и она чувствует, как его обнаженное тело вжимается в нее сзади, его возбужденный член лежит у нее между ягодиц. Ей хочется, чтобы он вошел в нее, но он сдерживается, наблюдая, как первый помощник становится перед ней на колени. В мерцающем свете единственной свечи помощник медленно расшнуровывает ее ботинки, осторожно отстегивает чулки, снимает с нее последние предметы одежды и складывает их на кресло капитана. Он по одной поднимает ее ноги, гладит их по всей длине, а потом целует каждый палец. Капитан тем временем перемещает правую руку, начиная ласкать ее правую грудь. Когда сосок между его грубыми пальцами затвердевает, ей уже кажется, что она растаяла и сделалась жидкой и сладкой, словно сироп.

Никогда раньше она не делила свое тело с двумя мужчинами сразу. Она чувствует соленый запах всех семи морей, который впитался в потрескавшиеся деревянные стены каюты капитана. Она слышит завораживающий шепот лагуны, оглаживающей борта корабля, когда первый помощник начинает нежно лизать ее. Она чуть не задыхается, когда он глубоко вводит в нее язык. О, где же диковинный красавец научился такому? Это несравненно приятнее, чем один на один. Она чувствует соперничество между двумя мужчинами. Кто лучший любовник? Кто первый доведет ее до финала?

Помощник отрывается от нее, и по команде капитана они вдвоем поднимают ее и несут в дальний угол каюты, где еще темнее. Она замечает, что на полу разбросано несколько подушек. Конечно же, они планировали это заранее. Они кладут ее на подушки и ложатся по бокам от нее. Первый помощник находится справа. Он снова начинает лизать ее, а капитан вводит в нее пальцы, исследует ее влажные горячие недра, вынимает пальцы и кладет их себе в рот, пробуя ее вкус. Она переваливается на правый бок, инстинктивно понимая, чего они хотят. Вот что делает ее особенной в их глазах. Вот почему они разыскали ее. Все мужчины Венеции хотят узнать ее, все моряки, солдаты, бунтари и приспособленцы. Все они хотят ее. Она – одно из сокровищ этого города.

Она складывает руки в молитвенном жесте, гладит пенис первого помощника, направляя его член себе в рот. Она слышит удовлетворенный стон, когда щекочет языком его кончик. Одновременно капитан с силой входит в нее, а она, крепко сжимая вокруг него ноги, прижимается к нему задом. Она слышит, как он сдавленно выдыхает: «О да!», и произносит что-то еще. Быть может, имя другой женщины, но какое ей до того дело? Ей нужно одно: стереть боль и ненависть этого утра. Могучий член капитана мощными толчками то входит, то выходит из нее, одна рука его держит ее голову, вторая крепко сжимает талию. Первобытная исступленная страсть капитана и утонченные ласки его первого помощника соединяются в ни с чем не сравнимое ощущение. Она так близка к финалу и хочет, чтобы он был совершенным. Она сосредотачивает внимание на пенисе у нее во рту. Она чувствует его вкус и понимает, что он готов. Толчки капитана становятся все более и более настойчивыми, она и сама начинает двигаться в такт с ними. Быстрее, быстрее, глубже, глубже.

Их ноги переплетаются, корабль едва заметно покачивается под ними. Бархат подушек трет, согревает кожу, сплавляет тела, когда они втроем, чужие, но божественно соединенные люди, одновременно достигают вершины страсти. Она открывает рот, языком выталкивает пенис себе в ладонь, доводит его до наивысшей точки, пока капитан взрывается внутри нее. В ответ ее лоно дрожит вокруг него, снова и снова. В это мгновение она чувствует себя совершенным, целостным существом, но уже в следующий миг раскалывается на тысячу осколков.

Теперь они неподвижны. Соединены друг с другом телами, биением сердец, затихающей страстью. Она слышит, как оба мужчины тяжело дышат, остывая, а сама чувствует себя так, будто просачивается сквозь подушки, сквозь деревянный пол каюты и погружается в водную глубь под ними, вся и со всем, что вокруг нее. Осколки соединились, и она снова стала целой.

Белль идет мимо кораблей, останавливается у причала и смотрит на лагуну. Всё погружено во тьму, словно все до единого моряки сошли в Венеции на берег, чтобы пить и веселиться. Шотландского капитана и его первого помощника ямайца она оставила на их корабле пить ром. Ей были вручены деньги, немалая сумма, и они распрощались с уважением друг к другу. У нее нет желания увидеть кого-либо из них снова. Вечер сослужил свою службу, и теперь она должна вернуться домой и, скорее всего, снова быть изнасилованной мужем. Но, по крайней мере, у нее есть утешение: свою долю удовольствия она получила первой.

Отходя от гавани, Белль замечает белый корабль. Она смотрела на него, когда принимала в своей комнате доктора. Белль вспоминает моряка, которого на днях видела по дороге домой. Конечно, это тот самый моряк с корабля. Именно он. Но что-то в нем изменилось.

По телу проходит дрожь, хотя сейчас совсем не холодно. Будто бы ей было явлено предостережение. Она снова смотрит на белый корабль. В черной ночи тревожно звонит церковный колокол. Ей начинает казаться, что судно это похоже на корабль-призрак, вынырнувший из туманов другого измерения. Она думает о призраках острова Повелья, затерявшегося где-то в темноте лагуны, о матери и других потерянных душах, живых и мертвых, населяющих это жуткое место. Она пытается заглушить воспоминания о том дне, когда в последний раз ступала на про́клятую землю острова Повелья, которая и не земля вовсе, а сожженные кости его жертв, превратившиеся в затвердевший пепел. Она невольно закрывает руками уши, чтобы не слышать завывания матери: «Кто ты? Где Людвика? Что ты с ней сделала?» Как будто она знала, что Луиза тогда уже превращалась в Белль – проститутку, самый страшный позор для родителей.

В темноте вспыхивает огонек. Кто-то на борту призрачного корабля зажег лампу. Мелькает лицо, неразличимое в золотом ореоле света, как несущее надежду видение из будущего. «Неужели это он, тот загадочный моряк?» – думает она. Золотое сияние сужается, превращаясь в огонек лампы. Того, кто ее держит, больше не видно. Она вздрагивает, будто очнувшись от забытья, и продолжает путь. Но видение света, лица и корабля-призрака преследует ее. Ей кажется, что лампа была зажжена для нее, что он в темноте искал ее.

Валентина

Валентина читает электронное письмо и не верит своим глазам.

«Вернусь на следующей неделе. Развлекайся. Тео».

Никогда еще он так надолго не уезжал. Почему он начал избегать ее? Ей все равно, если он встречается с кем-то еще. Не в том дело. Валентину задевает то, что он избегает ее. Он знает, как она не любит спать в одиночестве. Это ее слабое место.

Валентина была воспитана независимой и эмоционально самодостаточной. Ее родительница, профессионал и мать-одиночка, не нуждалась в постоянном мужчине, и эта позиция глубоко вошла в сознание девочки. Хотя жили они главным образом в Милане, мать постаралась, чтобы Валентина повидала мир до того, как станет взрослой. Она хотела, чтобы ее дочь была умнее своих сверстниц и обучилась науке манипулирования мужчинами. Но, невзирая на старания матери, Валентина росла стеснительной и нелюдимой. Душой она ждала не похвалы, а любви. Возможно, ее трудности в отношениях с мужчинами объясняются тем фактом, что отец исчез, когда она была совсем маленькой. А теперь, похоже, исчез и ее любовник. Неужели она так же, как и мать, не способна любить? Возможно, она сама оттолкнула Тео? Он просил ее стать его девушкой, другими словами, начать «правильные» отношения, и она ответила, что подумает. Может, он дает время на принятие решения? Но ей этого не нужно. Она не может пойти на такой шаг.

Лишь один раз в жизни она была влюблена. После катастрофы, в которую вылилась ее влюбленность, Валентина решила, что не позволит этому повториться. Мать предупреждала ее, но дочь пренебрегла советом. Уже в девятнадцать лет она готова была сделать все, чтобы доказать: она не такая, как мать, и потому втюрилась при первой же возможности.

Преподаватель фотографии Франческо Мерико подвернулся ей в колледже. Для Валентины было совершенно не важно, что он на десять лет ее старше. Бывая с Франческо, она удостаивалась его особого внимания. Впервые в жизни почувствовала, что стала для кого-то центром мироздания. Он писал ей стихи, без конца фотографировал ее и, разумеется, познакомил с радостями секса. Валентина отдала ему всё: свои мысли, творчество, девственность и свое сердце. Теперь она морщится, когда вспоминает, какой наивной была тогда. Она действительно верила, что он тоже ее любит. Верила ему, когда он говорил, что разведется с женой.

В этом блаженном неведении она прожила семь месяцев. Валентине их тайные свидания казались ужасно романтическими и захватывающими, а постельные отношения – прекрасными. Рядом с Франческо она чувствовала себя мудрой и опытной. Наконец-то она стала женщиной.

Хватило одной секунды, чтобы ее воображаемый мир рассыпался в прах. Она выполняла поручение матери, забирала платье из магазина «Прада» в Галерее[7], когда увидела в толпе Франческо с женой. Валентина тут же отступила и спряталась так, чтобы он ее не заметил. Она долго смотрела на своего любовника, который приобнимал жену за плечи, ограждая от толчеи. Они не выглядели как пара на грани разрыва. Но худшее было впереди. Когда Франческо с женой остановились у витрины «Гуччи», они немного повернулись, и она смогла лучше рассмотреть синьору Мерико. Та оказалась хорошенькой: блондинка с лицом херувима. И она явно была беременна. Валентина оторвала от них глаза и глядела вверх, на высокий купол из стекла и железа. Нет, не может быть! Это неправда! Она опустила взгляд и снова посмотрела на чету Мерико. Синьора Мерико указывала на что-то в витрине, положив вторую руку себе на живот. Ее положение не оставляло сомнений. Валентина перевела взгляд на Франческо. Не удержалась. Он что-то оживленно рассказывал жене, не подозревая о присутствии Валентины, и она увидела на его лице выражение любви, которая, как думала, принадлежала ей.

От невыносимой муки она задохнулась и согнулась пополам, чуть не упав ничком на старый мозаичный пол. Какая-то проходившая мимо пожилая женщина спросила, все ли в порядке. Si, si, grazie[8]. Она с трудом выпрямилась. Меньше всего ей хотелось, чтобы Франческо увидел ее боль и унижение. Она развернулась и бросилась бежать из запруженной людьми Галереи. Крестообразно расположенным залам пассажа, казалось, не будет конца, и тело ее двигалось, словно в замедленном кино. Сердечная боль сковывала ее, как вериги на ногах. Наконец она выбежала с другой стороны Галереи к знакомой громадине Ла Скала.

Валентина никогда не забудет той боли. Ей физически было плохо. Вернувшись домой, она начала задыхаться, ей не хватало воздуха. К счастью, матери не оказалось дома и некому было сказать: «Я же тебе говорила». Она даже не смогла дойти до своей спальни. Упала на пол в гостиной и свернулась калачиком. Слез не было, но тело судорожно вздрагивало. Однако это еще не конец истории.

Валентина до сих пор краснеет от стыда, когда вспоминает, как повела себя тогда. Влюбленность превратила ее в монстра. Хотя она своими собственными глазами увидела истинное положение вещей, отпустить Франческо не могла. Внутренний голос настойчиво требовал отомстить ему за всю ту боль, которую она испытала. Когда его жена уехала из города, Валентина настояла на встрече, пришла домой к Франческо и занялась с ним любовью. О, она вложила в это всю душу, чтобы вырвать его сердце и оставить себе. Она хотела, чтобы он вспоминал о ней каждый раз, когда будет ложиться в постель со своей женой. Она засы́пала его вопросами: действительно ли он ее любит, когда наконец разведется. Уверяла его, что не может без него жить. Она не отпускала его от себя ни на секунду. Ей было наплевать на его жену и на их еще не рожденного ребенка. Она убивала его любовь к жене своим ненасытным желанием, но он ни разу не попытался отделаться от нее. Он все твердил, что любит ее, и в иные минуты она почти верила в это. Он был так убедителен, когда объяснял свое положение. Даже чуть не заплакал. Говорил, как ему непросто будет бросить жену теперь, когда она забеременела. Убеждал ее, что это была ошибка. Он не хотел ребенка. Но Валентина знала: все это ложь. Перед глазами у нее стояла синьора Мерико, красивая, беззаботная и очаровательная в своем положении. Ни один мужчина не бросит такую.

Все закончилось ужасно. Она обезумела от любви к нему, хотела даже пойти и объясниться с его женой, но вмешалась мать. Тина силой увезла Валентину с собой в Грецию, где они провели следующие три недели. Мать заставляла ее вместе лазать по сухим выжженным солнцем горам, исследовать древние руины и исторические места. Валентина чувствовала себя живым мертвецом, никаких желаний или эмоций у нее не осталось, но она следовала за матерью, как голодный козленок бегает за козой-кормилицей. Мать водила ее плавать в лазурных водах Средиземного моря, и постепенно красота Греции помогла Валентине отыскать крошечную искорку веры в то, что жизнь не закончена. Она сумела выбраться из пропасти. Черная яма ее утраты становилась все меньше и меньше, и через какое-то время она смогла выбраться из нее и забыть про боль. В Милан она вернулась другим человеком. Никогда больше Валентина не позволит подобному случиться в ее жизни. Однако ей хотелось увидеть Франческо в последний раз, дабы иметь удовольствие заявить ему, что между ними все кончено. Ей хотелось сказать ему в лицо, каким подлецом она его считает.

Но не вышло. Вечером в день их возвращения в Милан мать велела ей даже не думать о встрече с Франческо. У Тины были влиятельные друзья в высоких кругах, и она сделала так, чтобы Франческо никогда больше не работал в Милане. Ему пришлось покинуть Италию и переехать вместе с женой в Англию, где он сумел получить место в той же должности преподавателя, но менее престижное.

– Несчастное создание, – сказала как-то мать, налив в бокал красного вина и плюхнувшись на диван в гостиной.

– Франческо? – прошептала Валентина, все еще обескураженная решительными действиями матери.

– Нет, его дура жена, – с омерзением произнесла мать. – Я не сомневаюсь, что он и раньше это проделывал. Ты не первая невинная студентка, которую он затащил в постель, и, поверь мне, не последняя. Представляю, какое невеселое будущее ждет эту женщину.

Валентина минуту стояла молча, ошеломленная жестокими словами матери.

– Может, тебе следовало ей все рассказать? Она была бы тебе благодарна, – сказала мать, взглянув на дочь весело поблескивающими глазами.

«Ей это кажется смешным, – подумала Валентина. – Как моя собственная мать может быть такой жестокой?»

– Он любил меня! – неожиданно выкрикнула она.

Мать подняла брови, продолжая смотреть на дочь поверх бокала.

– Валентина, – мягко произнесла она, – разве ты ничему у меня не научилась?

«Слишком многому!» – захотелось закричать ей. Слишком многому из того, что ее мать называла «иллюзией любви». А еще тому, что, если отдавать тело, а не сердце, живется проще.

– Не любил он тебя. Он никого не любит, ни жену свою, ни тебя.

– Прекрати! – закричала Валентина. – Хватит вмешиваться в мою жизнь, говорить мне, что делать.

В кои-то веки ее мать, похоже, удивилась.

– Я стараюсь помочь тебе, Валентина, – холодно сказала она.

– Спасибо за такую помощь! Из-за тебя я стала ненормальной… Такой же, как ты. Ты отца выжила, ты выжила всех мужчин, которые тебя любили, ты даже сына выжила. Никто не может долго тебя вынести…

Голос изменил ей. Она задыхалась от злости. В голове была одна мысль: мать не имела права вмешиваться и избавляться от Франческо. Она хотела увидеть его в последний раз, чтобы самой сказать ему: все кончено. А может, дать ему последний шанс?

Мать ничего не ответила. Она смотрела на дочь так, словно впервые увидела ее, и на какое-то мгновение Валентине показалось, что на глазах у нее выступили слезы. Неужели мать сейчас заплачет? Никогда прежде она не видела подобного. От этой мысли ей стало страшно.

– Хватит с меня! – запальчиво бросила Валентина и пулей вылетела из комнаты. Ворвавшись в свою спальню, она захлопнула за собой дверь и закрылась на ключ. Но в этом не было нужды, потому что мать не последовала за ней. Она прислонилась спиной к двери, все еще клокоча от ярости, но чувствуя облегчение. Любовный дурман выветрился. Словно в ее жизни распахнулось окно и она смогла полной грудью вдохнуть свежий воздух.

На следующее утро Валентина проснулась поздно. Когда встала, матери не было. В кухне на столе она нашла записку.

«Я вижу, что ты стала женщиной. Как и мне, тебе необходимо жить своей жизнью. Я должна уехать в Америку по делам. Не знаю, когда вернусь, но позвоню. Квартира твоя. Распоряжайся. Тина».

Как же это похоже на мать: вырвать у дочери из-под ног ковер, на котором она стоит. Валентина ждала, что утром состоится какой-нибудь серьезный разговор, что мать, может быть, даже извинится за то, что вмешалась в ее сердечные дела. А получила она только эту сухую записку, подписанную «Тина». Даже не «Мама». Ни одного теплого слова. Валентина осознавала, что рассердила мать. Но она тоже на нее злилась. Ну и пусть себе едет в Америку на свои съемки. Какая ей разница? Мать больше ей не нужна. В конце концов, ей почти двадцать.

Откуда было знать Валентине, что ее мать решила не возвращаться в Милан? Тина Росселли пресытилась родным городом, где была известна каждой собаке. Она буквально влюбилась в страну, в которой открывалась возможность начать все с нуля. Спустя несколько недель она прислала Валентине письмо, приглашала к себе в Штаты, но дочь ответила решительным отказом. Потом еще пару раз звала ее, однако Валентина твердо решила остаться в Милане. Время шло, и так получилось, что мать и дочь не виделись больше семи лет.

Даже сейчас Валентина винит мать в том, что потеряла Франческо. Это не логично, она знает, но Тина лишила ее возможности поставить точку. Ей необходимо было знать, любил ли ее Франческо или же отношения с ней были для него просто приятным способом отвлечься от брака. Ей нужно было, чтобы он ответил на этот вопрос. Она хотела видеть его глаза.

За эти годы Валентина не забыла, какой бессильной сделала ее любовь к Франческо. Меньше всего на свете она хотела снова испытать подобное, и потому каждого мужчину, с которым встречалась, держит на расстоянии. Вернее, так было, пока она не встретила Тео. Нельзя отрицать, что с того дня, когда они стали жить вместе, динамика их отношений изменилась.

Она еще раз перечитала электронное письмо.

«Развлекайся».

Что, черт возьми, он имеет в виду? Она вспоминает первые недели их отношений. Как захватывающе это было, насколько не походило на все, что происходило с ней раньше, как весело им было вместе!

Вторая их встреча началась достаточно тривиально. Он позвонил ей и пригласил поужинать в миланском «Принсипе ди Савойя». Ей тогда подумалось, что это слишком роскошное место для такой встречи, но Валентина решила: они выпьют там хорошего aperitivo[9] и пойдут в заведение попроще. Однако, когда в назначенное время она прибыла в ресторан гостиницы, Тео на месте не оказалось. Она двинулась по залу, лавируя между креслами и столиками, немного обескураженная роскошью, и в то же время любуясь выставленным напоказ богатством. Это было так по-милански, так привычно! Она села в большое мягкое кресло с подлокотниками и заказала мохито. К ее удивлению, официантка, вернувшаяся с напитком, тарелочкой сочных маслин и прочих изысканных закусок, вручила ей увесистый пакет. На нем изящным каллиграфическим почерком было начертано ее имя: «Синьорина Валентина Росселли».

Она сразу догадалась, что это от Тео. Он из тех мужчин, которые пишут красивым почерком. Она разорвала упаковочную бумагу, и на колени выпала карточка-ключ, а вместе с ней свернутая черная шелковая лента и маленький бумажный прямоугольник с напечатанными простым машинописным шрифтом словами: «Номер 342. Надень это перед тем, как открыть дверь».

«Наверное, он имеет в виду это», – решила Валентина, развернув ленту и увидев, что это повязка на глаза. Она быстро свернула повязку, чтобы никто не увидел, но в зале почти никого не было, а официантка исчезла. Валентина отпила мохито. Отчасти все это ее раздражало. Что он о себе возомнил? Это их вторая встреча. Можно даже сказать, первое нормальное свидание. Он что, считает, что женщину можно завоевать, напоив вином и накормив? Хотя чего еще было ожидать после такой первой встречи? Нужно допить aperitivo и убираться отсюда. А он пусть сидит себе в своем 342 номере. Однако с другой стороны эта игра ее возбуждала. Понятно, для чего ее зовут в номер. Но разве она не знала, чем закончится этот вечер? Зачем еще она надела короткое черное шелковое платьице с молнией до самых ягодиц? А крошечные кружевные трусики и чулочки для чего понадобились, а? Выходит, вечер просто начинается так, как она планировала его закончить? Она свободная молодая женщина и может вести себя, как ей заблагорассудится.

Внутренняя борьба закончилась тем, что Валентина зашла в лифт и поехала на третий этаж роскошного отеля. Ей давно мечталось пожить здесь, но она и думать не могла, что попадет сюда подобным образом. «Откуда у него на это деньги, интересно?» – думала она, выходя из кабинки лифта в коридор. Ладони, в которых она сжимала карточку-ключ, вспотели, сердце начало учащенно биться. Что, если он изменится, когда увидит ее снова? Что, если соединившее их волшебство закончилось вместе с той ночью? Что ж, как бы то ни было, она пришла сюда. Возвращаться не было смысла. У нужной двери она огляделась по сторонам. Вокруг ни души. Натянув на глаза повязку, вставила карточку-ключ в замок. Когда раздался щелчок, толкнула дверь.

То была невероятная ночь. Тео действительно напоил ее вином и накормил, но в тишине, без обычного в таких случаях трепа. Она до сих пор помнит изысканный вкус колючего холодного шампанского во рту. Он начал кормить ее, и, что поразило Валентину гораздо больше, она позволила ему это делать. Тот ужин ей не забыть никогда. Начал он с антипасто. Маленькие кусочки вяленых на солнце томатов, поджаренные на гриле баклажаны и жареный перец, обильно политые хорошим оливковым маслом и щедро сдобренные чесноком. Затем последовали спагетти с густым соусом песто и пармезаном.

– Всасывай, – командовал он, кормя ее с вилки. Она представляла, как он смотрит на ее губы, всасывающие нити макарон, и думала: «Кто из нас больше завелся, он или я?»

– А теперь, Валентина, тебя ждет мясо, – сказал он. Она услышала веселые нотки в его голосе и едва не хихикнула, что для нее совершенно не характерно.

– Встань, пожалуйста, – приказал он. Обошел вокруг и встал за ее спиной. Она почувствовала, что его пальцы легли на молнию. – Замечательное платье, – заметил он, расстегнув застежку до самого низа, так что платье, раскрывшись, соскользнуло с ее тела.

Он взял ее за руки и подвел к креслу. Она вздрогнула от неожиданности, когда он поставил ей на колени тарелку. Она была горячей, но не сильно. Надо сказать, тарелка эта породила куда большее тепло внутри нее, в лоне, отчего внизу живота все начало млеть.

– Открой рот, пожалуйста. – Он положил тонкий кусочек мяса ей на язык. Она начала жевать. Деликатес был таким нежным, что практически растаял во рту. Никогда еще ей не приходилось есть такого вкусного мяса.

– Я хочу увидеть тебя, – вдруг сказала она. Игра затягивалась. Его лакомства распалили в ней желание.

– Можешь, как только захочешь, – проворковал он.

Она стянула с лица повязку. Тео стоял перед ней. О да, он был в точности таким, как в прошлый раз. Смуглый, по-кошачьи грациозный, совершенно неотразимый. Он смотрел прямо на нее, и она лишь через несколько секунд заметила, что он голый.

– Хочу еще, – сказала она, не сводя с него глаз.

– Мяса еще полно.

Он взял ее руку и положил на свой затвердевший пенис.

– Я не про это, – сказала она.

– Как насчет десерта? – спросил он как ни в чем не бывало. – Шоколадный мусс.

Она подняла бровь и одарила его одной из своих редких улыбок.

– Я знаю, что хочу на десерт. Тебя.

Та ночь была полна для Валентины самых разных ощущений: вкусы, фактуры, запахи. Тео как будто раскрывал слой за слоем кипящую в ней страсть. Когда она думала, что достигла вершины, он поднимал ее еще выше.

Тогда же договорились о форме их отношений. Условились встречаться раз, возможно, два раза в неделю в каком-нибудь отеле и проводить вместе всю ночь. Иногда они играли, как в тот раз в Принсипе ди Савойя, а бывало, проводили время в безудержном, грубом сексе. Поначалу пользовались миланскими отелями, но через пару раз начали встречаться в разных городах на севере Италии: Верона, Болонья, Турин и, разумеется, Венеция. Ездили они всегда порознь и встречались только в условленном месте. Это вносило изюминку в отношения, делало их более пикантными, привносило ощущение недозволенности, хотя ни он, ни она не состояли в браке и не встречались с кем-либо еще. Где-то через месяц Валентина начала проявлять инициативу. Никогда она не забудет того случая, когда послала Тео записку с просьбой встретиться с ней в одном из отелей Болоньи. Она ждала его в баре. На ней был плащ, потому что в тот день лило как из ведра. Тео, заразительно возбужденный, с капельками дождя в волосах, мокрыми щеками, ворвался в бар. Стоило ему появиться, сердце ее запрыгало от восторга. Он сел рядом с ней у стойки бара и лукаво улыбнулся.

– Позволите угостить вас чем-нибудь? – спросил официальным голосом.

Они всегда так начинали, делали вид, будто не знакомы. Не называли имен. «Снимали» друг друга на ночь.

После двух бокалов просекко Тео предложил ей снять плащ. Разумеется, она должна была уже согреться душой и телом. Валентина ждала этого момента. Она развернулась к нему на стуле и, серьезно глядя в глаза, развязала ремень и начала медленно расстегивать пуговицы.

– Ты точно хочешь, чтобы я сделала это здесь? – загадочно спросила она его.

Он непонимающе захлопал глазами. Она чуть-чуть приоткрыла рот, провела языком по нижней губе и одновременно раздвинула ноги, давая ему увидеть, что надето, вернее, чего нет у нее под плащом. Тут глаза его расширились, а потом заволоклись туманом вожделения.

– Знаете, синьорина Росселли, – прошептал он, понизив голос, – вы поразительная девушка.

Она соскочила со стула и выпорхнула из бара. Наполовину расстегнутый плащ заставил нескольких посетителей проводить ее взглядом. Он вышел за нею в фойе, там они вместе зашли в лифт.

– Какой этаж? – спросил он, накрывая ее нажавшую на кнопку руку своей ладонью и поднося к губам.

– Четвертый.

Он снял с нее плащ в лифте, сраженный ее смелостью, крепко поцеловал в губы, потом снова закутал в плащ и буквально втащил в номер. Они предались страстной, опьяняющей любви, на том самом месте, куда упали, ввалившись в дверь.

Так продолжалось два месяца. День, когда он переехал к ней, начался неплохо, на письменном столе, но постепенно спонтанность отношений исчезла. И, как ни странно, первой протрезвела Валентина, а не Тео. Она знала: это случилось из-за того телефонного разговора с матерью, когда Тина заявила, что они обе не могут поддерживать отношения с одним мужчиной. Это вывело Валентину из себя, и она захотела во что бы то ни стало доказать матери обратное. И вот, когда Тео в очередной раз прислал ей утром письмо с указаниями относительно следующей встречи, она, как раньше, не вскрыла конверт дрожащими от нетерпения руками, а внимательно прочитала его содержимое, разорвала записку и открытку, после чего позвонила ему и сообщила: отныне они будут жить вместе, нет смысла продолжать тайные свидания. На сэкономленные деньги можно будет хорошо отдохнуть летом. Она помнит, сколько разочарования было в голосе Тео.

– Ты точно этого хочешь? – спросил он.

– Да, – категорическим тоном ответила она. – Было здорово, но теперь мы будем жить вместе. Так что какой смысл?

– Я не понимаю. Мы что теперь, просто соседи? Ты больше не хочешь секса? – беспокойно произнес он.

– Нет. То есть да, конечно, я хочу заниматься с тобой сексом. Но… Ну… Мы же будем вместе жить, и нужно во всем разобраться.

Она помолчала и, поскольку ответа не последовало, продолжила самым беззаботным тоном, на который была способна в ту минуту:

– Просто мне кажется, это важно, чтобы ты знал: я не присваиваю тебя… Ну, то есть ты можешь спать с кем угодно, если хочешь…

Валентину поразило, насколько она в ту минуту походила на мать. Она была уверена, что эти самые слова Тина когда-то говорила какому-то из своих многочисленных любовников.

Минуту Тео молчал.

– Валентина, давай поговорим об этом, когда я приеду. – Голос его звучал натянуто. Похоже, он разозлился.

В тот вечер она позаботилась о том, чтобы задержаться с Антонеллой и Гэби допоздна, а когда вернулась домой, он уже лежал в кровати. Но не спал, дожидался ее. Она не позволила ему заговорить, накрыла его рот рукой и отдалась ему. Разговор так и не состоялся, неожиданные письма перестали приходить. Однако, когда она думает о той ночи, в памяти всплывает смутное воспоминание: Тео, возможно (всего лишь возможно), что-то сказал ей после того, как любовный жар утих и она, свернувшись у него на груди, начала проваливаться в сон.

«Для меня хорошо то, что хорошо для тебя, Валентина».

Он действительно это прошептал или те слова ей приснились? Наверное, все же приснились, потому что он такой же ветреный, как она. Исчезает в неизвестном направлении, ссылаясь на работу, запросто флиртует с другими женщинами, когда они вдвоем куда-нибудь выходят. И его, похоже, ничуть не беспокоит то, что на нее тоже обращают внимание.

«Развлекайся».

Может, стоило продолжить играть с ним в эти игры? Но последние несколько недель она не испытывала былого удовольствия, как ни старалась. Вообще-то это совершенно безобидное слово не дает ей покоя, заставляет чувствовать себя неуютно.

Сегодня она должна идти в клуб Леонардо на первую фотосессию. Ей бы очень хотелось обсудить свои идеи с Тео, но, получается, он даже не знает, что этот вечер она проведет в компании садомазохистов.

Идею для сегодняшних съемок ей подсказал один негатив из черной книги Тео. На снимке, который она напечатала сегодня, запечатлена обнаженная грудь, перетянутая прозрачным кружевным шарфом. Шарф почти сплющил ее, но сквозь материю можно различить выпирающие соски. Валентине вспомнился сундук со старой одеждой, который оставила на чердаке мать. Эти вещи принадлежали бабушке, и Валентина уверена, что видела среди них точно такой шарф.

Как ни странно, сундук оказывается незапертым (выходит, можно было не искать битый час ключ в ящиках стола). Она, радуясь, откидывает крышку и садится на корточки рядом с сундуком. Как можно было забыть об этом кладезе интересной одежды? Из недр сундука исходит сильный запах. Она узнает его, но не может понять, чем пахнет. Запах довольно резкий, похожий на аромат цветущих роз. Наверное, это духи, которыми когда-то пользовалась бабушка. Валентина начинает извлекать из сундука одну изящную вещь за другой: шелковые блузки, шифоновые вечерние платья, бархатные пиджачки и юбки, вельветовую шляпку-колокол. Обнаруживается даже белье: жемчужного цвета сорочка и черные шелковые чулки с собранными в оборки белыми подвязками. Нашелся и шарф. Он в идеальном состоянии. Один к одному копия шарфа на фотографии.

Этим вечером Валентина одевается не так строго. Она нервничает, от этого никуда не деться. Если бы только можно было кого-то взять с собой. Но… Разумеется, ни одной живой душе рассказать о том, чем она занялась, нельзя. Она не знает, как отреагируют ее коллеги из мира моды на подобное, хотя почти не сомневается, что большинство из них позавидует. Свое творчество она предпочитает не выносить на всеобщее обозрение. Валентина надевает костюм, который носила мать в шестидесятых. Юбка очень короткая, но те женщины будут вовсе голыми, так что стесняться ей не придется. Спускаясь в лифте, она думает, увидит ли сегодня мужчину, который хотел поговорить с ней вчера, но на Виа Де Амичис все тихо.

На сей раз клуб кажется ей другим. Он уже не пуст. В этих комнатах находятся люди, которые заняты воплощением своих фантазий. Леонардо нигде не видно, и ее встречает пышногрудая блондинка в корсете и подтяжках.

– Вы, наверное, Валентина, – тепло приветствует ее блондинка. – А я Ракель. Добро пожаловать. – Милая, почти детская улыбка как-то не вяжется с корсетом. – Девочки ждут вас. Им уже хочется начать.

Валентина набирается мужества, заставляет сердце биться спокойнее и следует за Ракель вниз по лестнице. Это последний шанс все отменить. Переступив сегодня порог Атлантиды, она уже не сможет смотреть на мир так, как прежде. Но на попятную идти не собирается. Она пришла сюда и как всегда доведет начатое до конца.

Ракель останавливается у деревянной двери и ждет ее.

– Готовы?

Валентина кивает и входит в Атлантиду.

На кровати сидят две молодые женщины примерно ее возраста. Леонардо прав, обе они ошеломительно красивы. У одной длинные кудрявые рыжие волосы, у второй – короткие, обесцвеченные перекисью. Обе девушки пока что одеты. На рыжей красное платье под цвет волос, чулки и туфли на высоких каблуках. Блондинка одета повседневно: короткое голубое платье с цельнокроеными рукавами. Ноги у нее голые и босые. Обе выглядят восхитительно. Влажные губы блестят, кожа матово мерцает в искусственном солнечном свете, льющемся в комнату сквозь люк на потолке. Валентина предполагает, что они модели, хотя ни одну из них не узнает.

Ракель знакомит девушек с Валентиной и выходит из комнаты, оставив ее наедине с натурщицами. Ей сто раз приходилось профессионально заниматься подобным, но сейчас какую-то минуту мозг отказывается работать. Наконец рыжеволосая, Роза, нарушает молчание.

– Что нам делать? – спрашивает она с притворно скромной улыбкой.

– У меня в этом деле опыта немного, – поясняет Валентина, глядя в пол.

– В фотографии? – спрашивает Селия, блондинка.

– Нет-нет, я профессиональный фотограф. – Она ставит сумку на большой черный стол, открывает и достает фотоаппарат, все так же стараясь не смотреть на девушек. – Я хотела сказать, не знаю, что вы обычно делаете. Я никогда не занималась садо-мазо… – Она решает, что лучше говорить с девушками откровенно, чтобы они не подумали ничего такого.

– Что, серьезно? – удивляется Роза, и Валентина краем глаза замечает, как девушки переглядываются. – Тогда зачем ты здесь?

Валентина возится с люксметром, чувствуя себя неловко и немного глупо.

– Мне интересно то, чем вы занимаетесь… Я хочу понять.

– Чтобы понять, нужно самой сделать это, другого способа нет. – Селия окидывает ее проницательным взглядом, словно видит под одеждой тело Валентины.

Не ответив ей, Валентина поворачивается к Розе. Нужно держаться по-деловому, иначе будешь выглядеть дурой.

– Давайте вы начнете с того, чем собирались заняться, а у меня есть пара идей, как можно использовать реквизит, который я принесла с собой. Может, получится его применить. Я могу, если будет нужно, попросить вас подержать позу?

– Конечно, нет проблем. Начинать? – спрашивает Роза. Селия же продолжает буравить ее взглядом, что Валентину несколько напрягает.

– Да… Начинайте… – Валентина вертит в руках фотоаппарат, чувствуя, как душа уходит в пятки.

Словно защищаясь камерой, Валентина поначалу держится на расстоянии. Две женщины, похоже, исполняют какой-то ритуал ухаживания, принимают на себя роли. Как ни странно, Роза оказывается госпожой, и Селия всячески старается доставить ей удовольствие. Роза сидит на столе, раздвинув ноги, а Селия стоит на коленях перед ней, засунув голову ей под платье, и, должно быть, лижет там, хотя ее губ Валентине не видно. Теперь Селия раздевается для Розы, пока рыжеволосая ложится на кровать, чтобы наблюдать за ней. Она снимает платье, становится на носки и поднимает руки над головой.

Селия освобождается от платья столь естественно и без какой бы то ни было наигранности, что Валентина понимает: она совсем не испытывает стеснения. Более того, она почти даже наслаждается этим. Женщины полностью сосредоточены на удовольствии. Она не видит места для боли в этом сценарии.

Однако в следующий миг Роза идет к столу и достает из нижнего ящика цепь. Она привязывает Селию за руки к балке у нее над головой. Что будет дальше? Роза становится за спиной Селии и начинает ее ласкать между ног. Валентина видит, как меняется выражение лица Селии, когда она откликается на прикосновения Розы. Трудно не завестись самой, наблюдая за тем, как Роза ласкает другую женщину. Интересно, каково это чувствовать прикосновение женских губ и языка? Селия поднимается на носки и тянет вверх одну ногу, словно балерина, делающая арабеск, только не назад, а в сторону и выше девяноста градусов. Роза наклоняется, обнимает руками правое бедро Селии и лижет у нее между ног. Валентина подмечает мельчайшее изменение лица Селии. Вот она невозмутимая танцовщица, но в следующий миг ощущение, вызванное прикосновением губ Розы, пронзает ее тело, отчего поднятая нога и вытянутые пальцы на ней напрягаются, а тело начинает дрожать. Роза в точно выверенный момент отстраняется от Селии, и та опускается на ступни, задыхаясь от желания. Валентина впивается взглядом в блондинку: глаза ее искрятся, лицо открыто, она жаждет Розу, свою госпожу.

Роза отвязывает Селию от балки и ведет к кровати. Селия садится и позволяет Розе приковать ее руки к спинке. Потом, раздвинув ноги, ложится и ждет. Роза снимает свое красное платье и трусики, оставив только чулки, как сделала бы сама Валентина. Идет к столу, по дороге бросив многозначительный взгляд на Валентину, выдвигает верхний ящик и достает большую игрушку, похожую на вибратор. Валентина не помнит, видела ли ее, когда была здесь с Леонардо.

Роза укладывается на кровать рядом с Селией. Они целуются, и Роза снова начинает трогать Селию рукой. Валентина не спускает глаз с ее тонких пальцев, маленьких полумесяцев бледных ногтей, когда та нежно гладит кожу Селии. Медленно-медленно Роза очерчивает круги пальцами, вдавливая их все глубже и глубже в Селию, которая полностью подчинена госпоже. Валентина подходит к женщинам ближе и ближе, уверенная, что они в экстазе забыли о ее присутствии. Когда до них остаются считаные дюймы, она из-за спины Розы делает первый снимок Селии. Глаза ее закрыты, она отдалась удовольствию.

Роза ложится на спину, и теперь ноги обеих женщин раздвинуты и переплетены. Она включает секс-игрушку с двумя круглыми вибрирующими головками. Оказывается, это нечто вроде парного массажера клитора. Роза умелым движением вставляет головки в себя и в Селию, и Валентина замечает, как Селия вздрагивает от удовольствия. Комната наполняется звуками: жужжание машинки, частое дыхание Селии, тихое постанывание Розы. Которая из женщин кончит первой? Или оргазм случится одновременно? Можно ли запечатлеть этот миг на пленку?.. А может, это помешает им?

К удивлению Валентины, Роза открывает глаза и смотрит на нее. Зрачки ее до того расширены, что превратились в два черных озера желания. Она выключает игрушку, и Селия тоже открывает глаза, как будто пробуждается от глубокого сна. Она, как и ее госпожа, смотрит на Валентину, словно чего-то ждет. Валентина чувствует: она должна что-то делать. Достает из кармана кружевной шарф, приближается к женщинам, берет Розу за горячие руки и пододвигает ее к Селии. Потом отвязывает руки Селии и, не произнося ни слова, начинает обвязывать шарфом их тела, так, что они грудью упираются друг в друга. Роза снова вопросительно поднимает на нее глаза, а Валентина чувствует, что Селия проводит рукой по тыльной стороне ее голой ноги. Она, немного испугавшись, отступает и начинает фотографировать. Шарф соскальзывает, и ей приходится его поправить. Она снова приближается к девушкам, наклоняется и потуже затягивает кружевную ткань. Страсть словно сплавляет воедино любовниц – этих молодых современных женщин, связанных старинным шарфом. «На черно-белой фотографии сцена будет выглядеть отлично», – думает Валентина, старательно избегая взгляда жаждущих глаз Розы.

– Ты такая красивая, Валентина, – шепчет Роза. – Так похожа на мальчика.

Валентина смотрит на нее и в ту же секунду чувствует, как ладони Селии скользят вверх по ее бедру. Она замирает, не в силах ни пошевелиться, ни отойти, – прикосновение Селии начинает оказывать на нее воздействие. Селия подбирается пальцами до самого верха ног Валентины и запускает одну из рук ей в трусики. Валентина в ловушке, она ничего не может сделать, потому что застыла от ожидания. Почему она не отталкивает руку Селии?

– По-моему, она хочет присоединиться к нам, Роза, – говорит Селия. – Я чувствую это.

Девушки выбираются из кружевного шарфа и рассаживаются, освобождая для нее место между собой.

– Давай, – подбадривает ее Роза. – Почему нет? – Из-под одной подушки она достает повязку для глаз. – Если хочешь, можешь надеть это, а мы сделаем так, что твои мечты станут явью.

– Нет, – отвечает Валентина, но не двигается.

Рука Селии поглаживает ее так нежно, что тело начинает трепетать, хотя прежде ей никогда не хотелось заняться любовью с женщиной.

Она смотрит на двух девушек, и все перед ней слегка размыто, как бывает, когда смотришь через матовое стекло или во сне. Валентина делает шаг вперед. Она уже не подвластна себе.

Белль

Синьор Р. обматывает тело Белль ее кружевным шарфом, затягивая его, при этом ее грудь почти сплющивается. Так немножко щекотно соскам, и Белль жалеет, что не предложила связать себя чем-нибудь другим, но уже поздно. Синьор Р. повернулся к ней спиной и взял с туалетного столика бутылочку с маслом. Белль снимает его брюки со спинки стула, куда он их повесил, и натягивает их на себя. В первый раз, когда она сыграла с синьором Р. в подобную игру, Белль была удивлена, насколько ей это понравилось. Начать с того, что она впервые надела брюки. Просто поразительно, до какой степени может менять ощущения обычный предмет одежды. Ну и нечего говорить, что ее клиент стал совершенно другим, когда облачился в свой костюм.

Синьор Р. – молодой богатый венецианский банкир с полезными связями. Он из хорошей семьи. Обладая зычным голосом и довольно грубыми манерами, выделяется в любом обществе. Однако его нельзя назвать неприятным человеком. Белль знает, что он создал благотворительную организацию, которая оказывает помощь венецианским нищим. У него большое сердце, это чувствуется. И он без ума от своей жены, серой мышки, настолько же стеснительной, насколько он уверен в себе. Ей слова нельзя сказать, чтобы она не залилась густой краской, и потому Белль очевидно: синьор Р. командует у себя дома, так же, как ее муж. Однако, в отличие от синьора Бжезинского, ее друг испытывает потребность время от времени меняться ролями, о чем просто не может просить свою маленькую хрупкую жену.

Синьор Р. разворачивается и демонстрирует собственное преображение. Белль видит, что он превратился в настоящего раба. Он смазал безволосую мускулистую грудь ароматическим маслом, которое Белль покупает у абиссинских торговцев на мосту Риальто. Нужно признать, что синьор Р. великолепно сложен. Пока он стоит перед ней, она наслаждается видом симметричного треугольника его обнаженного торса, взглядом проводит по плоскому твердому животу и опускается на бедра. На нем часть египетского костюма Белль, а точнее, шелковая юбка, надетая так низко, что над ней пикантно выпирают тазовые кости. Юбка едва не лопается по швам на его могучих ногах. Тонкая гладкая ткань не скрывает того, что находится под ней, и от вида его возбужденного члена, оттопыривающего женский наряд, он кажется еще мужественнее.

Желания синьора Р. весьма специфичны. Он не хочет выглядеть или вести себя как женщина. Всего лишь надеется на какое-то время перестать быть идеальным самцом. Он хочет побыть рабом Белль, беззащитным и слабым. Это доставляет ему удовольствие. И почему нет, думает Белль, застегивая запонки на накрахмаленной рубашке, которую уже успела надеть. Бросив взгляд на отражение в зеркале, она остается довольна собой. С зачесанными назад короткими черными волосами Белль выглядит весьма бисексуально. Восхитительное ощущение.

Она подходит к синьору Р., чувствуя себя сильной и властной. Поднимает руку и начинает гладить его умащенную грудь, наблюдая, как вздрагивают мышцы. Она видит, что его член все больше и больше выпирает сквозь шелковую юбку, и начинает гладить его второй рукой. Тихо застонав, синьор Р. говорит:

– Что ты хочешь, чтобы я сделал сегодня, Белль? – Его необычно робкий голос дрожит от желания.

– Сядь на этот стул. – Белль берет стул и ставит его в центре комнаты. Он садится. – И подними юбку, чтобы я могла сесть на тебя.

– Можно я сниму с тебя брюки?

Она поднимает бровь, секунду стоит перед ним молча, потом строго кивает.

Синьор Р. тут же наклоняется вперед и торопливо начинает расстегивать пуговицы. Брюки соскальзывают с ее бедер и падают на пол. Она переступает через них. Под брюками на ней ничего нет. Синьор Р. с восхищенным стоном запускает пальцы в курчавые волосы.

– Дотронься до меня, – приказывает она, расстегивая рубашку. Тут ей представляется, что она говорит это мужу, и от подобной мысли чуть не взрывается смехом. Такое поведение стало бы катастрофой. Она знает, как расстроится синьор Р., если она посмеется над ним.

Синьор Р. поднимает руку и начинает ласкать Белль. Она чувствует себя настоящей распутницей. Как же приятно иногда отдавать приказания! Он прижимается к ней лицом и начинает лизать. Она выставляет соски в ячейки кружевного шарфа, которым обмотана ее грудь, смачивает слюной пальцы и начинает тереть их сама, вздыхая от удовольствия. Потом берется за его голову и отводит ее от себя.

– Можешь прекратить, – говорит она. – Сейчас я на тебя сяду, и ты не остановишься, пока у меня не будет оргазма. Ты меня понял?

– Да, Белль, – смиренно отвечает он.

Она берет руками его член, нависает над ним и опускается, глубоко вставив в себя.

О, как же это приятно!

Тело ее содрогается от того, как глубоко он входит в нее. Она становится на пальцы ног, поднимается и снова опускается. Синьор Р. стонет и закрывает глаза.

– Сильнее, – командует она. Голос ее неожиданно становится резким, и она думает, что, если бы у нее был стек, как у ее русского клиента, она сейчас пустила бы его в дело.

Он тоже приподнимается под нею, их движения сливаются в едином ритме, становятся все быстрее и быстрее, пока она не испытывает восхитительный оргазм, совершенно не заботясь о том, испытывает ли он такое же удовольствие. Синьор Р. не возражает. Иногда ему удается кончить, иногда нет. Сексуальное удовлетворение для него не является целью их встреч, ему важнее на время отвлечься от своей обычной жизни. Но сегодня он от нее не отстает. Обрушившись ему на его грудь, она слышит крик и чувствует его последний могучий толчок внутри себя.

Расставшись с синьором Р., Белль все еще чувствует себя мужчиной. Несомненно, позже она получит пару пощечин от мужа за непокорность. Но сейчас у нее достаточно времени, чтобы обдумать это ощущение. И ей хочется гулять.

Она распахивает гардероб, перебирает наряды из фантазий своих клиентов: длинные элегантные вечерние платья, форма служанки, девственная ночная сорочка и целый набор корсетов всевозможных цветов и материалов, сумочки и чулки, ботинки, боа и перья. Наконец она находит то, что ей нужно. Достает из гардероба костюм и кладет его на кровать. Это простая матросская форма: белые брюки клеш, бело-голубая блуза с полосками, красный шейный платок, длинный морской бушлат и шапочка. Нарядившись, она удовлетворенно осматривает себя в зеркале. Бюст ее все еще перевязан шарфом, удлиненный бушлат скрывает широкие женские бедра, длинные ноги и стройность – в таком виде она вполне может сойти за молодого морячка. Остается лишь спрятать волосы под шапочку и вытереть помаду с губ.

До сих пор она ни разу не выходила из своей квартиры в этом наряде, но всегда мечтала это сделать. Сегодня она чувствует себя храброй. В последнее время в Венецию пришло много кораблей, и город кишит новыми незнакомыми лицами. Она прекрасно впишется.

Белль шагает по Фондамента Нуове вдоль лагуны и насвистывает от удовольствия. Как это здорово! Впервые в жизни она может пройти по улице, не чувствуя на себе оценивающих мужских взглядов. Дойдя до причала с кораблями, который видно из окна ее квартиры, она решает нырнуть в одну из местных таверн. Ей хочется выпить в компании своих друзей-моряков. В переполненной таверне она замечает пару знакомых лиц, но те, разумеется, и не догадываются, что веселятся рядом с Белль, знаменитой венецианской куртизанкой. Это забавляет ее безмерно.

Когда она садится за маленький столик в углу, к ней подходит владелец заведения.

– Не рановато ли тебе, сынок, крепкие напитки пить? – говорит он.

– А вам-то что? – Белль изо всех сил старается придать голосу грубости. Она кладет на стол несколько монет, стараясь не показать маникюр. – Рому, пожалуйста. Лучшего, какой есть.

Белль знает, что, будь она настоящим моряком, ей пришлось бы осушить стакан рома залпом, но этот напиток для нее слишком крепок, и она не хочет при всех начать кашлять и давиться, поэтому просто ставит стакан перед собой и смотрит по сторонам, тайком отпивая по чуть-чуть, когда никто не видит. Боже, какой славный напиток! Первое впечатление – губы загораются огнем, но, когда ром проскальзывает по горлу и по животу разливается тепло, – это сказка. «Как хорошо быть мужчиной, – размышляет она. – Ты можешь наслаждаться простыми радостями жизни, например можешь сам решать, что тебе пить и когда».

В дальнем углу собралась толпа. Белль пытается рассмотреть, что там происходит, но сквозь тела ничего не видно. Допив напиток и отдышавшись, она встает из-за стола, подходит и начинает протискиваться между моряками. Она до того маленькая и хрупкая, что они принимают ее за мальчика и пропускают. Но что там происходит, пока не видно, зато хорошо слышен голос человека, разговаривающего на идеальном итальянском, только с иностранным акцентом.

– В общем, братцы, дела у нас были хуже некуда, – произносит человек. – Мы с Раулем думали, что уже не выберемся. Но удача была на нашей стороне. Когда нас вели на верную погибель, с горы слетели какие-то головорезы и, представьте, напали на нашу охрану. Началась суматоха, поэтому нам с Раулем удалось сбежать. Со связанными за спиной руками мы летели по склону каменного ущелья к морю. Моря не видели, но слышали, как оно, наш дорогой спаситель, разбивает буруны о скалы. Поверьте, когда руки у тебя связаны, а под босыми ногами копошатся скорпионы и змеи, удержаться на том предательском ущелье и не рухнуть вниз совсем не просто. Мы все же добрались до берега. Там развязали друг друга. Это было довольно трудно, из-за чего наше спасение немного отложилось. Порыскав по берегу, нашли небольшую лодку, даже не лодку, а корыто какое-то, но нам тогда, братцы, было не до красоты… – Тут все в таверне рассмеялись. – Запрыгнули мы в эту лодку и давай грести что есть духу. И как раз вовремя, потому что, только мы успели немного отплыть, на берег выскочили те бандиты и принялись махать отрезанными головами наших стражников. – Кое-кто из молодых матросов ахнул. – Что они этим хотели сказать, было понятно. Если бы стражники наши не были такими тварями, мне бы даже стало их жалко. А так я только помолился. Надеюсь, молитва моя помогла их отлетающим душам.

Долго мы болтались с Раулем по бескрайним Китайским морям. Четыре дня мучений, братцы. Когда языки у нас распухли, а жажда стала невыносимой, мы подумали, что лучше бы нам отрезали головы. Теперь мы перестали понимать, в какую сторону нас несет. Последние надежды уже почти покинули нас, когда однажды мы на горизонте увидели лодку. Потом еще одну и еще. Мы доплыли до Гонконга. В порту только и могли, что, словно два новорожденных, открывать беззвучно рты, прося воды, – в горле у нас так пересохло, что мы не могли говорить. Какая-то старушка с ведром, боюсь, не очень свежей воды влила в нас несколько черпаков. И та гнилая вода показалась мне вкуснее всего, что я в своей жизни ел или пил.

Слушатели весело шумят и поздравляют рассказчика с чудесным спасением. Белль вытягивает шею, стараясь увидеть его, но толпа слишком плотная. Она проталкивается дальше, и здоровенный докер, возникающий перед ней, наконец пропускает ее вперед. За столом с большой кружкой пенного пива сидит существо совершенно дьявольского вида. Инстинктивно она понимает: это тот самый высокий, стройный моряк, которого она видела на днях, возвращаясь домой. Откуда Белль знает об этом? Она догадалась по тому, как он развалился на скамье, по линии плеч, очертанию подбородка. У моряка настолько черная шевелюра, что на его фоне ее волосы кажутся тускло-коричневыми, а глаза у него сияют всеми оттенками синего, словно вобрали в себя цвет тех океанов, которые он избороздил.

– Расскажи еще что-нибудь, Сантос! – кричит кто-то.

– Нечего мне больше рассказывать… Это мое последнее приключение. Но ведь здесь Венеция, братцы. Город тайн и волшебства. Наверняка тут случится что-нибудь интересное.

И как только он произносит эти слова, взгляд его падает на Белль. Он смотрит ей прямо в глаза, и на лице его появляется недобрая улыбка. «Он знает, – думает она, охваченная паникой. – Он видит, что я женщина».

– О да, – говорит он. – В Венеции много тайн, которые я хотел бы раскрыть.

От его тяжелого взгляда ее сердце уходит в пятки. Еще никогда ей не было так страшно. Она разворачивается, сломя голову выбегает из таверны и останавливается только у двери своего дома, где минуту стоит, переводя дыхание и прислонившись лбом к холодной деревянной панели. Она пытается успокоиться, бранит себя за глупость, но понимает: сейчас случилось нечто необычное. Ибо Белль только что увидела свою судьбу.

Валентина

Перед глазами Валентины густая темнота. Не видно ни зги. Повязка сделана из плотного черного бархата, который не пропускает ни единого лучика света. Она напугана и в то же время теряет голову от блаженных ощущений, пронзающих ее тело. Одна из девушек дразнит ее языком, а вторая нежно ласкает грудь. Она чувствует, как палец легонько очерчивает на ней овал и осторожно вжимается в мягкую плоть. Она ахает, забыв о привычной сдержанности. Роза и Селия продолжают игру. Похоже, они мастерицы своего дела, знают, как довести ее до самого края и в последний миг отступить, чтобы ей все сильнее и сильнее хотелось достигнуть финала. Она пытается представить, как они выглядят со стороны. Такую картину Валентина не смогла бы фотографировать. Сама она обнажена, глаза завязаны, руки и ноги привязаны к кровати шелковыми лентами. Две молодые женщины обвивают ее, точно греческие нимфы. Она полностью открыта для них, и этот риск, это всецелое доверие неизвестному представляются невыносимо притягательными.

Ей кажется, что все вокруг нее тает, а кровать начинает покачиваться, словно лодка. Валентина постепенно погружается в мир фантазии. Так вот почему эту комнату называют Атлантидой. Она попадает в некое потерянное место, сокрытое где-то глубоко внутри нее. Она представляет, что одна из девушек развязывает ее, а вторая снимает повязку. Она все еще дрожит от близости оргазма, но девушки просто сидят и улыбаются ей, сложив ноги в позе лотоса. Соски их возбужденно торчат, как будто в ожидании. Рыжие волосы Розы развеваются на ветру, пока кровать-лодка качается на неспокойных водах моря. Валентина в изумлении озирается. Крашеные голубые стены комнаты исчезли, теперь вокруг них раскинулся океан. Она замечает землю, но далеко-далеко.

– Где я? – спрашивает она.

– Мы в твоей фантазии, Валентина, – говорит Селия и подмигивает.

– Давайте поплаваем, – произносит Роза и, поднявшись, грациозно прыгает из раскачивающейся лодки в воду.

Селия протягивает Валентине руку со словами:

– Давай, ну же!

Валентина позволяет себя поднять, и обе обнаженные девушки ныряют в океан. Все глубже и глубже погружаются они, следуя за колышущимися рыжими волосами Розы. От прикосновения холодной воды к коже, сделавшейся очень чувствительной, Валентине кажется, что она стала невесомой, как будто это она позволяет океану куда-то себя нести, а не наоборот. Они ныряют на такую глубину, что Валентина удивляется, как здесь можно дышать. И все-таки она дышит, легко и без усилий, словно превратилась в морское существо. Они проплывают мимо стаек юрких золотистых рыбок, мельтешащих у них под ногами. Длинные лепестки морских водорослей тянутся к Валентине, мягко оплетают и манят за собой. Перед ними появляется морской конек, какое-то время он указывает им путь, а потом исчезает в ночи темного океана. Наконец Роза останавливается у горы огромных камней на дне. Валентина видит темное отверстие между валунами. Роза жестом приглашает их войти в пещеру, но Валентине не хочется. В нерешительности она медлит. Роза подплывает к ней и берет ее за руку.

Не бойся. Мы тебя не оставим.

Валентина слышит ее голос у себя в голове. Все еще неуверенно она позволяет девушкам, взявшим ее за руки, увлечь себя. Они сопровождают ее в темноту, где жарко и все вокруг словно пульсирует. Что таится в этой пещере? Опасно ли это? Она чувствует перед лицом резкое движение, точно ударил какой-то подводный родник. Она ощущает, что к ее губам прижались чьи-то уста, и облегчение волной прокатывается по ней. Она узнает этот поцелуй. Это Тео. Он здесь, с ней.

Она плавает в толще воды, распластавшись, словно морская звезда. Две невидимых ей девушки держат ее за руки, а ноги после поцелуя Тео вытянулись вниз. Он обнимает ее за талию и притягивает к себе так, что они телами прижимаются друг к другу. С легкостью опытного любовника он входит в нее, и она оплетает его ногами. Пока они предаются любви, подводное течение разворачивает их то туда, то сюда. Она чувствует, что Роза и Селия отпускают ее руки и исчезают во тьме. Ей хочется вечно удерживать в себе Тео. Она не желает, чтобы это ощущение заканчивалось.

Валентина просыпается, сердце ее рвется из груди. Она открывает глаза. Она дома в кровати. Одна. Но тело ее дрожит от возбуждения. Валентина все еще чувствует прикосновения Розы и Селии. Поражаясь самой себе, прикрывает рот рукой. Она действительно это сделала! Позволила тем двум женщинам заняться с ней любовью. Что скажет Тео? Она начинает вспоминать сон. Может, это ее подсознание таким образом подсказывает ей, что он все поймет? Или же она просто принимает желаемое за действительное?

Мысль о том, как Роза и Селия увлекают ее в морскую пещеру, и воспоминание о прикосновении Тео настолько реальны, что она чувствует вспышку возбуждения. Она кладет руку между ног и начинает нежно гладить себя. Закрывает глаза и вспоминает подводную пещеру. Вот Тео целует ее. Вот Тео внутри нее. Воображение начинает путешествие в прошлое. Они вместе забираются в лодку и плывут обратно в Атлантиду. Тео привязывает ее к кровати и надевает ей на глаза повязку. Ей этого хочется. Она готова показать, что полностью доверяет ему. А потом ей представляется, что Тео овладевает ею, решительно, страстно, и она, распластанная на кровати, испытывает оргазм, кричит и задыхается.

Спустя час Валентина сидит в халатике за обеденным столом с чашкой горячего чая в руке. Она все еще отходит от ночного приключения. Рука ее дрожит, когда она подносит дымящуюся чашку ко рту и отпивает. Валентина занималась любовью не с одной, а с двумя женщинами. Означает ли это, что она лесбиянка? Инстинктивно она знает, что нет, так как больше всего ее тревожит сила ощущений, пережитых во сне, когда она была с Тео. Ее потребность в нем. Она пытается отвлечься и переключает мысли на другое. Загадка старых негативов еще не разгадана. Черный альбом лежит перед ней, и она принимается вставлять в него фотографии, одну на страницу. Голая поясница, связанная лодыжка, рука в перчатке с нитью жемчуга, губы, опущенный глаз, мочка уха с серьгой. Она должна разобраться, что этим хочет сказать ей Тео. Он что, мучает ее эротическими фотографиями и своим отсутствием? Желает, чтобы она ему изменила? Но ведь перед отъездом он дал понять, что стремится к тому, чтобы их отношения стали более близкими. Разве не для того он просил ее стать его девушкой? Все это ей не удается сложить в общую осмысленную картину.

Валентина отпечатала снимки еще не со всех негативов, и теперь ей нужно было проявить пленку, отснятую вчера вечером. Внутри у нее все сжимается от предвкушения. Какими окажутся фотографии? Изысканными, чувственными, как она надеется, или вульгарными?

Ей бы хотелось, чтобы на зрителя они производили такое же воздействие, какое на нее оказывают эти старые фотографии. Каждая из них представляет собой эротический снимок крупным планом части женского тела, кроме фотографии мочки уха с золотой серьгой. Она долго смотрит на это изображение. Видит не только ухо и серьгу, но еще часть щеки и край темного бакенбарда. Ей вспоминается Леонардо с его золотой серьгой, и то, что это делает его похожим на пирата. Пираты всегда казались ей сексуальными.

Валентина кладет снимок и смотрит на остальные негативы. Поначалу ее так и подмывает сразу сделать все фотографии и узнать, что на них, но теперь хочется растянуть удовольствие. Фотографии как будто постепенно входят в ее мечты и рассказывают какую-то историю. То ли о загадочной женщине на снимках, то ли о ней самой, этого она еще не понимает, но чувствует, что здесь есть некий смысл, некая связь с ней и Тео.

Валентина встает из-за стола, подходит к окну и смотрит на улицу. Взгляд ее ищет фигуру под дождем. Кто бы это мог быть? Но на улице пусто, если не считать машины, проезжающей мимо дома и разбрызгивающей лужи. Она не припомнит такой дождливой, серой осени. Если бы сейчас светило солнышко, ей было бы не так тоскливо. Она бы тогда лежала с книжкой в парке под деревом и жевала яблоко. Или глядела бы на проходящих мимо таких же, как она, миланцев, стильных, темпераментных и честолюбивых. Ей кажется, что люди пришлые, особенно итальянцы из других городов, подчас немного несправедливы к Милану. Они видят его строгим, деловитым и бесчувственным, но под всем этим сокрыт другой город – волшебства и фантазии. Так за рационалистскими домами сороковых годов скрываются очаровательные сады шестнадцатого века или маленькие средневековые монастыри. Она защищает свой город, потому что знает, каково это, когда тебя оценивают превратно. Не раз ей доводилось слышать, как ее называли недружелюбной или высокомерной. Валентина знает, это из-за того, что она никогда не улыбается. И еще потому, что некоторые завидуют ей. Они думают: у нее клевая мать, ей повезло родиться дочерью звезды шестидесятых. Если б они знали, каково ей на самом деле!

Часто Валентина даже не догадывается, что людей отпугивает выражение ее лица. В душе она способна искренне улыбаться, но мало кто это замечает. Ее часто просят не грустить, хотя в ту минуту у нее может быть самое радужное настроение. И ее удивляет, когда она вдруг чувствует враждебное отношение к себе, обычно со стороны девушек, а ведь она не собирается никого обижать. Разумеется, по большому счету, ей все равно, что думают о ней люди. У нее есть Тео и подруги: Антонелла, Гэби, друг Марко. А теперь еще эти две девушки, Роза и Селия. Она ведь, кажется, им понравилась?

Звонит мобильник, и Валентина, бросив взгляд на экран, отвечает. Это Маттиа. Она встревожена – брат очень редко звонит ей.

– Привет, Маттиа. Как дела?

– Нормально, – отвечает он. – Просто хотел рассказать, как дела у матери.

– А, ясно, – произносит Валентина, стараясь не выдать волнения. Она смотрит на маленького воробья, который укрылся на подоконнике от дождя, набирающего силу. – Так как дела?

– Она снова переехала.

– Хорошо. – Конечно, это очень мило со стороны брата сообщить подобную новость. Но, если мать не хочет рассказывать дочери, куда она переехала, то к чему ей это знать?

– Она все еще в Америке.

– Почему-то меня это не удивляет. Ты видишься с ней?

Воробушек сдается и улетает, влажный ветер бросает его из стороны в сторону.

– Нет, она сейчас далеко от Нью-Йорка. – Подумав, он добавляет: – К тому же ты ведь знаешь ее отношение к Дебби.

– Да.

Валентина совсем забыла об этом. Много лет назад на свадьбе брата произошла грандиозная ссора. Ей тогда было то ли двенадцать, то ли тринадцать, поэтому она так и не разобралась, в чем там было дело. Мать просто почему-то невзлюбила невесту своего сына. После того случая отношения между матерью и сыном уже никогда не были такими, как прежде. Маттиа пытался примирить женщин, но ни та, ни другая не хотели уступать.

В отличие от Валентины, Маттиа совершенно не похож на мать. Ему нравится, чтобы всем вокруг было хорошо, и живет он в Нью-Йорке спокойной, благоустроенной жизнью с женой и двумя детьми. Валентина все собирается наведаться к нему в гости, но побаивается. Она ведь совсем не знает брата. А вдруг окажется, что они ненавидят друг друга? Он на тринадцать лет ее старше и уехал в Америку, когда ей было пять лет от роду. К ее стыду, единственное сохранившееся детское воспоминание, имеющее отношение к брату, – это ревность. Она не могла не чувствовать зависти, когда просматривала совместные фото матери, отца и Маттиа. Особенно ей запомнилась серия фотографий, сделанных во время их поездки в страну, которая тогда называлась Югославией. Там было много снимков со счастливым шестилетним Маттиа. На одних он, голенький, играет на пляже с маленькой рыболовной сетью, на других – гуляет за руку с матерью. Были там и фото отца, который читает, лежа на пляже с неизменной трубкой во рту. Валентина лишена столь счастливых воспоминаний.

– А как у тебя дела? – интересуется брат.

– Ничего. Полно работы, как обычно.

– Отлично. А что с Тео?

Как ему это удается? Помнить имя Тео? Он женат на Дебби больше пятнадцати лет, а Валентина все еще иногда нет-нет да и назовет ее Либби.

– Все хорошо.

– Он вроде неплохой парень, – говорит Маттиа. – Знаешь, может, он тот, кто тебе нужен?

Она раздраженно молчит. Какое право Маттиа имеет судить о том, кого даже никогда не видел?

– Ладно, извини, я не могу долго говорить. Просто собирался сказать, что мама теперь живет в Санта-Фе в Нью-Мексико. Если хочешь, я пришлю тебе ее адрес.

– Не хочу, Маттиа.

– Хорошо… Если понадобится, адрес у меня есть.

– Спасибо.

– Еще она прислала мне кое-какие семейные фотографии. Старые, в основном там ее родители и она сама в детстве. Хочешь? Я подумал, тебе это может быть интересно, раз вы с Тео собираете фото.

Снова эта фамильярность. Валентине неприятно. Маттиа ее брат, но это вовсе не означает, что он знает, кто она.

– Пришли мне те, которые тебе не нужны, – отрезает она.

– Ладно, хорошо, тогда пока, – он вдруг переходит на шепот. – Мне нужно идти.

Валентина понимает, что брат звонит ей среди ночи и, возможно, тайком от Дебби. Наверное, ему не разрешают делать международные звонки. Почему брат так не похож на нее? Она бы даже не подумала спрашивать у Тео разрешения, чтобы сделать что-нибудь подобное. Да и сам Тео не хотел бы этого. И все же, судя по всему, брат счастлив. Он живет в браке уже несколько лет, что не получилось у матери. Та всегда говорила: Маттиа пошел в свою бабушку Марию Розелли, ее мать. Мария погибла в авиакатастрофе, когда Тине было всего двадцать шесть. Тина, рассказывая о своей матери, всегда называла ее скучной и говорила, что была ближе с бабушкой, довольно эксцентричной старушкой. «Удивительно, как людям передаются по наследству черты предков», – думает Валентина, искренне надеясь, что особенности характера матери передались не ее поколению, а следующему.

Несмотря на последнюю фразу, небрежно оброненную по телефону, Валентина заинтригована сообщением о фотографиях. Будет чем еще заняться. Она жалеет, что говорила с братом так неприветливо. Он, похоже, на самом деле беспокоится о ней, хотя никогда не был с ней близок. Нет, нужно все-таки познакомиться с его семьей. Возможно, она когда-нибудь настроится и таки поедет в Нью-Йорк. А потом, может быть (всего лишь может быть), она наведается в Санта-Фе и повидается с матерью. При этой мысли Валентина сильно, почти до крови, закусывает губу. Нет. Зачем им встречаться? Пусть мать, если захочет, сама возвращается в Милан. Это она оставила Валентину одну с разбитым сердцем. Она больше думала о себе, чем о дочери, и Валентина даже сейчас, после стольких лет, не уверена, что когда-нибудь сможет простить ей это. Но брат, похоже, более великодушен, он принял мать даже после той ссоры с его женой и несмотря на полное отсутствие с ее стороны интереса к внукам.

Валентина отворачивается от окна и берет фотоаппарат с того места, куда положила его вчера, вернувшись домой. Пора идти в фотолабораторию и заняться снимками, сделанными в Атлантиде. Для нее это будет проверка, как долго она, занимаясь эротикой, может оставаться наблюдателем и насколько сильным является желание стать ее частью. Она смотрит на часы. До возвращения в клуб Леонардо еще восемь часов. Она понятия не имеет, что приготовил он для нее сегодня. Какая-то часть ее страшится этого, но другая, да, если быть честной, другая ее часть ликует.

Она задумывается и кладет фотоаппарат на место. Все-таки нужно сообщить Тео, во что она ввязалась. Послать электронное письмо. Рассказать ему о Розе и Селии? Нет, лучше будет это сделать при встрече. К тому же он ведь не сказал ей, куда едет и чем там занимается, так почему она должна ставить его в известность относительно того, что происходит с ней?

Открыв свой электронный почтовый ящик, она видит, что ей пришло письмо от Тео. Щелкает по нему, надеясь прояснить хотя бы что-нибудь насчет его подарка. Однако в письме всего несколько строк. Они пугающе таинственны:

«Дорогая Валентина, пишу это письмо в спешке и, к сожалению, не смогу всего рассказать, но сейчас я прошу: если тебя начнут обо мне спрашивать, не доверяй никому. Я все объясню, когда вернусь. И еще я прошу тебя, Валентина, попытайся развлечься. Целую. Тео».

Что он имеет в виду? Не доверяй никому? Попытайся развлечься? Снова это совершенно не совместимое с ее природой и характером слово. Она не из тех людей, которые любят развлечения. У нее опять появляется чувство, будто он хочет, чтобы она сама его обманула. Правда, он пишет: никому не доверяй. Может быть, таким образом он имеет в виду себя? Что-то подсказывает Валентине: это не так.

Квартира замирает в настороженной тишине. Валентина слышит шаги соседа сверху, он проходит через свою гостиную и поднимает жалюзи на окнах. Прислушивается к отмеряющим время часам на стене и к шуму мотороллера, проезжающего под дождем по мокрой улице. Она смотрит на картину на потолке. Это одна из страстных композиций Антонеллы: слои синей краски всех оттенков, от небесно-голубого до индиго, из-под которых пробивается тонкая вьющаяся линия насыщенного, густого красного цвета, напоминающего струйку крови. Картина называется «Предвкушение». Она прекрасно сочетается с ее сегодняшним настроением.

Валентина выдыхает, и квартира вокруг нее тоже выдыхает, но очень тихо, почти незаметно. Как будто она затаила дыхание и ждет чего-то, что должно вот-вот произойти. Воздух словно насыщен электричеством, такое ощущение бывает перед грозой. Валентина чувствует себя на пороге перемен. К лучшему ли, к худшему – этого она не знает.

Белль

Сегодня она Луиза. Муж дома, и к ужину они ждут гостей, деловых партнеров синьора Бжезинского. Их кухарка Рената и горничная Пина все купили и приготовили для этого дня. Он предоставляет им полную свободу действий, и меньше всего ее интересует, что Рената подаст на ужин. Все, что требуется от Луизы, – это выглядеть красиво и быть хорошей хозяйкой. И последнее кажется ей самым сложным. Она бы предпочла занять место Ренаты или Пины за кулисами на кухне, чем исполнять роль в спектакле собственного мужа. Ни одна женщина из его окружения не любит ее. Луиза не раз слышала перешептывания о том, какая она высокомерная, да почему у них до сих пор нет детей. Бесплодная Бжезинская – так ее назвала одна из старых кляч, когда в прошлый раз они обедали в гостях. Конечно, не вслух и не в глаза, но она услышала.

Эти женщины наводили на Луизу тоску. Все их разговоры крутились вокруг детей, и, когда она пыталась поговорить с ними о чем-то, не связанном с домом, в ответ слышала враждебное молчание. У Луизы двоякие взгляды на материнство. Если рождение ребенка превратит ее в одну из этих клуш, тогда нет уж, увольте. Впрочем, в любом случае ее шансы родить ребенка довольно призрачны, поскольку муж годами безуспешно пытался обзавестись наследником. Что толку желать того, чего все равно никогда не будет?

Партнеры ее мужа ей неприятны почти так же, как их жены. Лишь двое из них Луизе нравятся: Варелли, потому что он не восторгается Муссолини (и она подозревает, тайно поддерживает связь с коммунистами), и Гринберг, потому что он американский еврей, единственный из мужчин, который разговаривает с ней как с равной. Надолго ли они задержатся в Италии теперь, когда Муссолини встал у руля государства? Все коммунисты, которых она знала, бесследно исчезали один за другим. Ей не нравятся царящие в стране настроения, все эти разговоры о возрождении былого величия Рима. Древний Рим не то общество, которым следует восторгаться. В нем было слишком много жестокости.

Впрочем, эта империя славилась и оргиями, думает она, пока подравнивает челку перед зеркалом, быстро-быстро щелкая ножницами над самыми бровями. Древний Рим был более открыт для проявлений сексуальности, чем Италия Муссолини. Ей вспоминается услышанная когда-то история о Юлии Старшей, дочери Октавиана Августа, маскировавшейся и работавшей проституткой в Риме. Значит, Луиза такая же, как она. Тоже живет двойной жизнью. Она прекрасно понимает, почему Юлия пошла на это. Дочь римского императора тоже была выдана замуж без любви.

Луиза разочарованно вздыхает. Она откладывает ножницы, причесывает волосы и смотрит на себя в зеркало исподлобья. Ей скучно. Вот если бы можно было отсюда сбежать и побыть сегодня Белль. Она чувствует себя посаженной в клетку птицей. Может, получится выбраться? Хотя бы на часик! Этого хватит. Ей хочется просто пойти в свою квартиру, выкурить сигарету и посмотреть на гондолы, скользящие по каналу. Сегодня ей хочется побыть одной.

Она смотрит на часы, стоящие на туалетном столике. Муж сейчас, как обычно в это время, лег вздремнуть. Иногда он за обедом съедает столько, что может проспать и два часа. За это время она успеет сходить, куда задумала, и вернуться. Он ничего не узнает.

Недолго думая, Луиза обматывает кружевным шарфом шею, застегивает ботинки, берет сумочку, тихонько выскальзывает из спальни, спускается по лестнице и, ликуя, распахивает тяжелую парадную дверь. Она чувствует себя ребенком, которого отпустили с уроков. Город мерцает. Как же меняется Венеция, когда сияет солнце. Она превращается в метафору, хрупкое колечко счастья, порой способного окружать обездоленных. Белль думает о матери, о том, какая она стала после смерти отца. О том, как горели ее глаза, когда она рассказывала дочери о своих снах, где ей являлся покойный муж, и о том, что он ей сказал в день смерти.

Я буду всегда любить тебя.

Мать горевала, но ее горе было подобно Венеции, унылому городу, иногда словно по волшебству преображающемуся неожиданным потоком серебристого небесного света. Вот такая любовь связывала ее родителей. От этой мысли Белль крепко сжимает кулаки. Как же эгоистична эта любовь!

Но сегодня она не намерена предаваться воспоминаниям. Погода стоит прекрасная, и у нее есть час или два свободы. Какое же это счастье! Настолько быстро, насколько позволяют правила приличия, она идет по узким улочкам и пересекает мосты. Отражения повсюду: каналов – на внутренней стороне мостов, неба – в воде, воды – на камнях, людях, зданиях. Она пересекает район Сан-Поло, переходит через мост Риальто и направляется в сторону Кастелло. Она подходит к больнице Кампо-Сан-Джованни-э-Паоло, и белый мраморный фасад этого здания в лучах солнца настолько ослепителен, что заставляет ее на секунду зажмуриться. Открыв глаза, она видит его. Моряка с лицом волка. Он идет прямо на нее от больницы, и непонятно, замечает ее или нет. Что делать? Убежать и спрятаться в церкви? Моряк наклоняется, чтобы погладить черную кошку, которая тут же начинает тереться о его ноги. Белль невольно думает, как бы ей хотелось быть этой кошкой, особенно когда он приподнял ее мордочку за подбородок и почесал шею.

Чувствовать, как эти длинные пальцы щекочут шею…

Он распрямляется и идет ей навстречу. Она не в силах двинуться ни вперед, ни назад. Незабываемая фигура, думает она, глядя на его белую морскую шапочку, длинную форменную куртку, жилет под ней и белые брюки. Она делает шаг вперед, но он не подает виду, что заметил Белль, и ее вдруг охватывает чувство стыдливости. Обычно в образе Белль она смотрит на мужчин без всякого стеснения. Более того, она прекрасно научилась кокетничать. Но вот сегодня снова ощутила себя юной застенчивой девушкой. Когда моряк проходит мимо нее, она украдкой косится на него, но он смотрит прямо перед собой. Она продолжает путь, чувствуя некоторое разочарование, но, дойдя до угла больницы, останавливается и в последний раз оборачивается. К ее удивлению, оказывается, что он сделал то же самое и теперь глядит на нее. Их взгляды встречаются, и Луиза чувствует, как огонь загорается у нее в груди, поднимается по шее, пока она старается казаться спокойной и собранной. Он самый красивый мужчина, которого она когда-либо видела. Ее вдруг охватывает желание убежать, такое же, как на днях в таверне, когда она впервые встретилась с ним. Но одновременно с этим она чувствует, что не может сдвинуться с места. Как будто он приковал ее к себе взглядом. Все же она заходит за угол и обходит здание больницы, всматриваясь в окно кафе. Он проделывает тот же маневр, но с другой стороны, глядя на мраморный фасад, и снова выходит ей навстречу. На этот раз, поравнявшись с ней, он заговаривает:

– Мы не встречались с вами раньше?

Она останавливается и поднимает на него глаза, притворяясь, что заметила его лишь сейчас. Видя восхищенный взгляд, она вновь чувствует уверенность и одаривает его самой обворожительной улыбкой из своего арсенала.

– Я думала, моряки более находчивы и не знакомятся с женщинами, произнося подобные фразы.

– Вы ошибаетесь. – В его глазах загораются дьявольские огоньки. – Моряки напрочь лишены воображения. Нам оно просто не нужно, потому что приключения, о которых другие мечтают, с нами происходят на самом деле.

Она знает, что ей не нужно сейчас превращаться в Белль. У нее нет времени. И все же она не может позволить этому моряку просто так уйти.

– Я бы с удовольствием послушала о каких-нибудь ваших приключениях, – с напускной скромностью произносит она.

– Разумеется, – соглашается он, широко улыбаясь. – Но только если вы расскажете мне о своих.

От больницы они отходят вместе, и Белль уже точно знает, что не успеет вернуться домой и вовремя разбудить мужа. Однако ей все равно, чем бы это ни обернулось.

– Позвольте представиться, – говорит моряк. – Меня зовут Сантос Дэвин. Отец мой был ирландским моряком из Корка, а мать – испанка, танцовщица из Гранады. Но у меня нет родины. Я плаваю уже более двадцати лет. Точнее сказать, столько продолжаются мои приключения.

Белль смотрит на него как зачарованная. Он настоящий, живой человек или порождение ее фантазии? Никогда еще ее так ни к кому не влекло. Его высокое, стройное тело и легкость движений околдовывают Белль. Он грациозен, словно танцор, что, должно быть, передалось ему от матери, но в то же время в нем чувствуется и сила, и кельтские корни. Волосы у него такие же черные, как у нее, а лицо представляет смесь мужской грубости и кошачьей красоты. Он берет руки Белль в свои, и ей даже руки его кажутся прекрасными.

– А как вас зовут?

– Белль, – отвечает она.

– Очень подходящее имя. Я побывал на всех семи морях, но не думаю, что видел прежде такую красивую женщину.

– Наверняка вы это говорите всем своим девушкам в каждом порту, – едко отвечает Белль, и его глаза лукаво загораются в ответ. Он не опровергает ее обвинение, но продолжает оставаться столь же очаровательным.

– Но ни у одной девушки нет таких волос, как у вас, – замечает он. – Эта короткая прямоугольная стрижка прекрасно обрамляет ваше прелестное личико. Волосы блестящие и черные, как перья дрозда.

– Мне нравится пение дроздов, – говорит Белль, глядя прямо на него. – Оно переполнено счастьем.

– В Венеции водятся дрозды?

– Иногда залетают, зимой. Но я больше помню их из своего детства.

– Что ж, тогда я буду вас называть Птичка Белль.

Пока они идут по городу, который многие годы был ее домом, Венеция преображается и как будто превращается в совершенно иное место. При свете дня они входят в район, где ее знают, но это не имеет для нее ни малейшего значения. Она видит Венецию глазами Сантоса, пока он рассказывает, как оказался здесь. Сейчас он занимается торговлей, возит шелк с Востока и обменивает на венецианское стекло. Он говорит, что совсем недавно приплыл из Китая, развлекает ее историями о китайских полководцах и разбойниках.

– Но разве вы не устаете от постоянного движения? – восхищенно спрашивает Белль. – Неужели не хочется обзавестись домом, семьей?

– Меня никогда не волновали вещи, которые интересны большинству мужчин, – признается Сантос. – У меня нет желания заработать богатство или получить огромную власть. Это связывает. Я ищу свободу для себя и других. – Он смотрит на нее испытующе, берет ее за талию и притягивает к себе. – Особенно для женщин, – мягко произносит он ей в ухо, и в следующий миг она чувствует, что его губы прикасаются к ее шее, отчего через все тело проходит дрожь.

Они идут под руку через площадь Сан-Марко к Гранд-каналу, и мир Белль начинает преображаться. Как будто она теряет чувство перспективы, словно стоит на отмели, вдающейся в лагуну, и все подобные драгоценным украшениям здания – собор Святого Марка и Дворец Дожей – это всего лишь мираж на мраморном плоту, плывущем по бледно-зеленому сумеречному каналу.

– Вы позволите пригласить вас на чашечку кофе? – спрашивает Сантос. – Или предпочтете стакан рома в моей таверне?

Он широко улыбается. Она смотрит на прорезавшиеся на его щеках складки, и ей хочется прикоснуться к ним. Потом замечает, что его глаза изменили цвет. Теперь их оттенок напоминает цвет канала – лунный камень и нефрит. Ей удается сохранить спокойствие.

– С удовольствием выпью с вами кофе, – отвечает она стандартной фразой, но замечает, каким горячим делается его взгляд.

Он ведет ее в кафе «Флориан». Она знает, что это рискованно – здесь ее муж часто встречается со своими партнерами, чтобы поговорить о делах и о политике. «Но сейчас он спит, – напоминает она себе, – храпит дома на подушке, да и потом, это время сиесты». На площади царит спокойствие. К тому же теперь она не Луиза. Она Белль. А Белль свободна как птица.

День настолько погож, что они не заходят в кафе, а занимают столик на улице. Белль садится спиной к колокольне и базилике, чтобы ничто не отвлекало от Сантоса Дэвина и его потрясающих глаз.

– Откуда вы родом, Белль? – спрашивает Сантос, с достоинством герцога помешивая серебряной ложечкой в крошечной чашечке.

– Откуда? Из Венеции, – отвечает она. – Я живу здесь.

– Да, я знаю это. Но вы не итальянка. – Он склоняет голову набок. – Итальянский вы знаете в совершенстве, так что в Италии вы, вероятно, прожили много лет, но я слышу, что это не ваш родной язык.

Она с любопытством смотрит на него. За все эти годы в Венеции никто не интересовался, откуда она родом. Даже русский клиент.

– Я родилась в Варшаве, – говорит она, опуская глаза и помешивая кофе.

– А, так вы из несчастного польского королевства! – восклицает он.

– Когда я родилась, это была не Польша. Это была часть империи. – Она делает глоток кофе. – И почему оно несчастное?

– Бедная Польша, – качает головой Сантос. – Вечно она стоит между двумя большими братьями и тупицами.

– Вы имеете в виду Россию и Германию?

– Совершенно верно. – Сантос кивает и тоже отпивает кофе. – Выходит, мы с вами родом из очень разных мест, – продолжает он. – Можно даже сказать, противоположных. Я родился на западной оконечности Европы. Атлантический океан у меня в душе, его большие быстрые волны, его свобода, характер.

– А что же я?

– Вы так же глубоки, как плодоносная земля Польши, так же полны загадок, как ее леса, и так же обложены со всех сторон. Вы загнаны в ловушку, как сама эта страна.

Вдруг рассердившись, она качает головой.

– Нет, это совсем не так!

Она с такой силой опускает чашечку на блюдце, что та разбивается и остатки густого темного эспрессо разливаются на скатерть. Белль в испуге зажимает рот рукой. К ним бросается суетливый официант. Пока он наводит порядок, она бормочет извинения, а Сантос тем временем молча глядит на нее. Несмотря на влечение, ей хочется возненавидеть этого человека. Он сует свой нос куда его не просят, да еще вздумал ее жалеть. «Но почему ты хочешь его возненавидеть, Белль? – спрашивает Луиза. – Потому что он прав?»

После того как официант вытирает пятно на скатерти, убирает осколки чашки и приносит новый кофе, Сантос наконец прерывает молчание:

– Прошу прощения, если обидел вас, Белль. – Он обращается к ней по-польски. После стольких лет слышать родную речь до того неожиданно, что у нее подступает ком к горлу.

– Вы бывали в Польше? – спрашивает она, горя желанием узнать, где он научился говорить по-польски.

– Да, бывал. – Он снова переходит на итальянский. – Имел несчастье наблюдать отход армии русского императора в 1915-м. А также их отношение к вашим соотечественникам и к вашей земле.

Тысяча девятьсот пятнадцатый. Год смерти отца Белль. Год, когда она вышла замуж.

– В Варшаве было много беженцев, – шепотом произносит она. – Русские, уходя, сжигали все: деревни, леса, землю. Там, где они прошли, уже нельзя было жить.

Она видит свое отражение в витрине кафе «Флориан». Кто бы догадался, что эта утонченная венецианка в прошлом – бойкая польская девочка. Она была единственным ребенком варшавского врача, души не чаявшего в своей жене. Как же родители любили друг друга! Они не расставались до самой смерти отца.

Белль опускает глаза и крутит обручальное кольцо на пальце. Ее удивляет то, что оно на месте. Обычно, превращаясь в свое alter ego, она его снимает и оставляет дома, но сегодня торопилась почувствовать солнце и свободу. Теперь она понимает, что ее свобода – это всего лишь фасад. Сантос прав. Она такая же, как ее родина. Связана со всех сторон.

– Белль.

Она вскидывает глаза и видит, что Сантос напряженно всматривается в нее. Он достает из нагрудного кармана платок и протягивает ей. Она прикасается к щеке и понимает, что плачет.

– Спасибо, – шепчет она и, поднося платок к лицу, вдыхает его запах (улавливает пряный аромат гвоздик и мяты), вытирает щеки.

– Я вижу, что у вас в душе море, – говорит Сантос, сверкая глазами. – Позвольте мне, и я освобожу вас.

Она смотрит на него с надеждой. Неужели он говорит это всем несчастным замужним женщинам, которых встречает во время путешествий? Но, даже если это так, – неважно. Она уже пошла на многое, стремясь изменить свою ограниченную и зажатую жизнь. Белль все равно, что движет Сантосом; ей нужно только, чтобы он прикоснулся к ней. Ее трясет от желания, когда она сжимает его платок в руке.

Они уходят из кафе и идут рука об руку через площадь Сан-Марко. Уже поздно, и она понимает, что до званого ужина мужа осталось совсем немного времени, но ей невыносимо хочется быть рядом с этим моряком. И так хорошо чувствовать его руку на своей, это так естественно. Он соблазнительно близко, и от того, как его тело легонько касается ее, когда они шагают рядом, сердце замирает у нее в груди. Они останавливаются у Гранд-канала и смотрят на лодки, плывущие по широкой глади. Белль переводит взгляд на разноцветные дома противоположного берега. В них как будто отражается весь спектр чувств, которые наполняют ее сейчас, в эту самую секунду, когда она стоит рядом с мужчиной своей мечты: красный – ее страсть; кремовый – его непосредственность; жженая сиена[10] – ее спонтанность; персиковый – нежность, которой она хочет его одарить; и даже бледно-зеленый – грусть, оттеняющая их судьбу.

– Чем вы теперь хотите заняться, Птичка Белль? – спрашивает Сантос, засунув руки в карманы и глядя на нее. И в ту же секунду ответ сам рождается в ее голове, как будто он внушил его Белль.

– Я хочу пригласить вас в гости, – роняет она, не осмеливаясь смотреть на него.

Он поворачивает ее лицо к себе, нежно проводит пальцем по щеке, останавливая его у нее на губах.

– Думаю, не сегодня, моя милая птичка. Меня ждет важное дело, но я знаю, мы еще встретимся.

Белль старается не показать разочарования, однако глаза ее снова наполняются слезами, на этот раз от стыда.

Он приподнимает ее лицо за подбородок.

– Милая Белль, не грустите. Имейте терпение. Не нужно стремиться взлететь слишком высоко, слишком быстро.

Убрав палец с ее губ, он наклоняется и нежно целует Белль. Она отвечает на его поцелуй с жадностью, надеясь, что он передумает, но через несколько секунд он отрывает от нее губы и похлопывает по плечу.

– Я найду вас, Белль, – говорит он, отступая. – Верьте мне.

Она смотрит ему вслед, пока он идет через площадь Сан-Марко. Почему его отказ так ее огорчил? Почему это для нее столь важно, если они едва знакомы?

Он оскорбил тебя, Луиза. Нагло влез в твою жизнь. И еще заставил вспомнить жизнь в Польше. Он хищник, охотник на ранимых замужних женщин. Он скверный человек.

Но, развернувшись и отправившись в обратный путь, она понимает, что это не так. Он сказал, что найдет ее. Просил верить ему, и по какой-то необъяснимой причине она верит. Она чувствует это. Крошечное зернышко надежды, посеянное у нее в сердце, пустило корни в душу, отчего позже она улыбается, несмотря на то, что муж порет ее ремнем за опоздание.

В этот вечер она другая женщина. Она поддерживает разговор с гостями, но не прислушивается к своим словам, просто позволяет потоку бессмыслицы изливаться сквозь ее уста, и никто этого, похоже, не замечает. Она ест отменное, если верить отзывам гостей, угощение, но не ощущает вкуса и не обращает внимания на то, какие блюда перед ней ставят. Она затянута в парадное платье, но, сидя за столом, не чувствует истерзанных ремнем, горящих ягодиц. Все это время она сжимает в руке скомканный мокрый платок Сантоса. А позже, когда муж, как обычно, пыхтит на ней, пытаясь создать наследника, она не замечает, когда он кончил и случилось ли это вообще. После того как он засыпает, она разжимает кулак и раскладывает на ладони платок Сантоса так, будто это водный цветок, распустившийся на роднике ее желания. Она подносит его к лицу и вдыхает запах, потом закрывает глаза и представляет лицо Сантоса.

«Он говорил со мной по-польски».

Вот чем он покорил ее сердце. Она любит, поэтому все остальное отходит в сторону и умирает. Все, что было до этого, – кошмарный сон, вся ее бытность синьорой Луизой Бжезинской. А теперь она просыпается. И она – Белль, она ждет, когда к ней придет Сантос.

Валентина

– Да ты сегодня горячая штучка, дорогая! – восклицает Марко, когда Валентина присоединяется к подругам в баре «Маджента».

Гэби оценивающе осматривает Валентину и улыбается.

– Ты правда потрясно выглядишь, Валентина. Сто лет не видела, чтобы ты так одевалась.

– Да. С тех пор, как Тео переехал к тебе, уж точно, – вставляет Антонелла.

Валентина задумывается. Она поменяла стиль одежды не целенаправленно. Но Антонелла права. До встречи с Тео Валентина одевалась намного ярче. Хотя ей никогда не хотелось выглядеть как femme fatale[11] или секс-бомба. Начать с того, что для этого у нее неподходящая фигура. Грудь слишком маленькая, а искусственное увеличение формы бюста она находит омерзительным. Сердце ее разрывается от жалости, когда она видит молоденьких тощих моделей с силиконовой грудью. Валентине они кажутся неким подобием куклы Барби, карикатурой с непропорциональными частями тела. К тому же искусственные груди совсем не так приятны на ощупь. Об этом ей говорил Тео.

Однако порой, чтобы стать другим человеком, Валентина любит одеться, как она это называет, «секси». Сегодня, когда ей предстоит отправиться в Бархатную Преисподнюю Леонардо, она ощущает потребность выглядеть более пикантно, чем обычно. Вот почему Валентина откопала дома смелые шортики, которые ее мать носила еще в шестидесятых. Сидят они на ее фигуре идеально. И обтягивающий черный нейлоновый комбидресс с молнией спереди. Образ дополняют высокие, до бедра, черные сапоги и белый ремень, подчеркивающий талию.

– Ты иногда – сплошное противоречие, Валентина, – говорит Марко, когда она втискивается на деревянную скамью рядом с ним. – Такая скромная и такая вызывающая… Причем одновременно. – Он грозит ей пальцем, глаза его весело поблескивают.

– Люблю быть загадочной, – с невозмутимым видом отвечает Валентина.

Марко целует ее в щеку.

– Ты удивительное создание, Валентина. Если бы я интересовался женщинами… у меня бы на тебя, наверное, встал.

– Спасибо, Марко. Это самый лучший комплимент, который я от тебя слышала. – Она чмокает его вытянутыми губами. В компании Марко у нее всегда поднимается настроение. Никто не понимает ее так, как он. Они с ним во многом похожи. Оба готовы бороться за то, чтобы жить своей жизнью, так, как хочется, без оглядки на чужие суждения и советы. В обоих силен дух свободы. Она подозревает, что Марко (помимо ее матери, само собой) был больше всех поражен, когда Тео переехал к ней.

Она видела это по его лицу, но, в отличие от Гэби и Антонеллы, он не усомнился в правильности ее решения и не стал спрашивать, почему она на это пошла. Он просто принял сам факт. Рядом с ним Валентина всегда чувствует себя расслабленно и спокойно, как будто, что бы она ни сказала, что бы ни сделала, он не перестанет любить ее как подругу.

– Знаешь, по-моему, ты еще загадочнее, чем твоя знаменитая мать, – говорит Гэби с лукавой улыбкой. «Уж в чем в чем, а в тайнах Гэби разбирается, как никто», – печально думает Валентина, пока ее подруга встает со своего места и идет к буфету.

Антонелла тем временем тянется через стол, берет руку Валентины и гипнотизирует ее своими глазами с накладными ресницами и густой подводкой.

– Так куда ты идешь такая разодетая? Где-то вечеринка? Можно мне с тобой?

Валентина высвобождает руку и делает глоток негрони.

– Нет никакой вечеринки, и тебе нельзя со мной, – спокойным голосом говорит она, погоняв во рту горько-сладкий коктейль.

Антонелла сопит и складывает под грудью руки, отчего ее пышный бюст выпирает еще сильнее. У Валентины невольно появляется мысль: «А какое помещение выбрала бы Антонелла – Атлантиду, Преисподнюю или Темную Комнату?» Впрочем, зная Антонеллу, можно предположить, что она побывала бы во всех трех по очереди.

– Ну ты чего, Валентина? Нам-то ты можешь рассказать. Мы же твои друзья, – ноет Антонелла, глядя на нее страдальческими глазами.

Валентина качает головой.

– Да брось ты. Это не смешно!

– Не обращай на нее внимания, – советует Марко, достает из мартини оливку и начинает ее грызть. – Она не в настроении с тех пор, как ее испанец укатил домой.

Он поворачивается к Антонелле, которая делает вид, что рассердилась.

– Неужели ты еще не изучила нашу Валентину? Знаешь, почему она такая хорошая подруга? Потому что умеет хранить секреты.

– Я не знала, что никому нельзя было рассказывать про твоего парня! – защищается Антонелла. – Откуда я знала, что он еще скрывает свою ориентацию? Мне казалось, все видят, что он не гетеросексуал.

Марко закатывает глаза.

– Может, тебе, нимфоманке, это и было видно…

– Кто у нас нимфоманка? – спрашивает Гэби, подходя к столу с несколькими тарелочками антипасты, расставленными у нее на руках, как на подставке.

– Антонелла, кто ж еще! – запальчиво восклицает Марко, Антонелла же в ответ толкает его через стол. – Эй, осторожно!

– Ну, я бы не сказала, что это новость, – замечает Гэби, усаживаясь на свое место, и все принимаются за еду.

– Ну, спасибо тебе, подруга! – сердито произносит Антонелла, жуя жареный перец, но в глазах у нее смех, и Валентина понимает, что она вовсе не обижается.

– Где Тео? – вдруг спрашивает Гэби и смотрит на Валентину выжидающе, впившись ухоженными ногтями в какой-то овощ.

Валентина с напускным равнодушием пожимает плечами.

– Уехал.

– Куда?

– Понятия не имею, – говорит она, делая очередной глоток, и замечает, как Гэби и Антонелла переглядываются, будто знают что-то такое, чего не знает она. Но, конечно же, ничего они не знают. Они ее подруги, и если бы им было что-то известно, то сообщили бы ей об этом. Не так ли?

– На очередную выставку поехал, надо полагать, – значительным тоном говорит Марко и сжимает ее колено. – Ты какая-то не такая, Валентина, – добавляет он серьезнее. – Тео действительно куда-то пропал?

На этот раз в клуб Леонардо Валентина едет на велосипеде. В своем костюме и на таких колесах она выглядит, наверное, весьма необычно, но ей не хочется тратить деньги на такси. Она лавирует между машинами, продолжая думать о том, как Гэби и Антонелла обменялись взглядами. Какое они имеют право строить догадки? Еще на Антонеллу что-то нашло. Насколько помнит Валентина, подруга никогда не встречалась с кем-то одним дольше трех недель. Да и у Гэби страстный роман с женатым мужчиной. Им бы уже пора понять, что из себя представляет Валентина, что она гордится своей независимостью. И все же она сгорает от любопытства. По необъяснимой причине нестерпимо хочется узнать, где сейчас Тео.

Может, он какой-нибудь секретный агент, предполагает она. Нет, это смешно. Где вы видели секретного агента, который пописывает статьи о современном искусстве, а по субботам отправляется к каналу Навильо и прочесывает тамошние антикварные лавки. А что, если он жулик? Это еще более нелепая догадка. Тео – единственный знакомый ей человек, который вовремя платит штрафы за неправильную парковку. Тут ей приходит в голову еще одно возможное объяснение. Валентина вспоминает рассказ одной фотомодели бразильянки о своем отце, который она услышала от нее на Кубе, когда им пришлось пережидать бурю. Как выяснилось, он жил на две семьи, о чем она и ее мать не догадывались и узнали только на его похоронах, когда встретились с другой женой и детьми отца, приехавшими проводить его в последний путь. Что, если Тео ведет двойную жизнь? Вдруг у него есть и жена, и дети, которых он от нее прячет? От этой мысли Валентине становится противно. Она никогда не была собственницей. Она даже готова смириться с тем фактом, что у него может быть другая девушка. Но дети… Почему-то мысль о том, что у Тео, возможно, есть ребенок, ее огорчает. Почему, черт возьми? Когда на Виа Гардуччи Валентина останавливается на светофоре и мимо грохочет трамвай, ее озаряет: причина в том, что эта ситуация напоминает ей о Франческо и его жене. И ребенке, тогда еще не родившемся, который оказался для него важнее их отношений. Когда загорается зеленый, она, в некотором ошеломлении, срывается с места и несется по мокрой улице. С тех пор прошло уже почти десять лет, но рана все еще не зажила.

На этот раз в клубе Валентину встречает не Ракель, а Леонардо. Валентина замечает, что рада его видеть, хотя сама не знает почему.

– Добрый вечер, Валентина, – говорит он. – Отлично выглядите.

– Вы тоже, – энергично отвечает она.

Сегодня он одет проще: оливковая рубашка, подчеркивающая цвет глаз, и обтягивающие голубые джинсы с вызывающе низкой посадкой. Валентина снова чувствует запах «Армани», которым наполнена передняя.

– Что скажете о вчерашних фотографиях? – спрашивает он.

– Вышло неплохо, – отвечает она, не глядя ему в глаза. – Но я не взяла их с собой.

Серия снимков Розы и Селии действительно удалась, все очень провокационно и в то же время красиво. Освещение в комнате было идеальным. Забавно, что пятна света на синей стене размытыми бликами отразились на коже девушек, словно те действительно находились под водой. Это очень даже соответствует названию комнаты – «Атлантида» – и ее сну. На последнем снимке запечатлены они обе, связанные кружевным шарфом, как на какой-нибудь старинной эротической фотографии. Потом она не снимала. Что было после этого, сама не знает.

– Позвольте, я расскажу, кого вы будете фотографировать сегодня. – Леонардо смотрит на нее очень внимательно, и взгляд его темнеет. Может, он знает? Что, если девушки рассказали ему?

– Хорошо. – Она кивает и теребит ремень сумки с фотоаппаратом, чувствуя себя непривычно робко.

– Вы встретитесь с двумя моими друзьями, Ники и Анной. Они садомазохисты. Анна – госпожа.

Он ведет ее за собой вниз и останавливается у кожаной двери Бархатной Преисподней.

– Я решил, что им лучше начать без вас, чтобы они вошли в образ. Можете зайти и сделать несколько снимков. Они знают, что вы придете, но будет лучше, если вы не станете вмешиваться в процесс.

– Хорошо… – Известно ли ему, как она «вмешалась» в прошлый раз? Может быть, она нарушила какое-то правило?

– Когда поймете, как все выглядит, сможете, конечно, предложить свой сценарий… В следующий раз, возможно.

Он снова пронзает ее темным взглядом.

– По вашему наряду я вижу, что вы не чужды театральности.

Глаза его блуждают по ее фигуре, и она невольно представляет себе, как он расстегивает на ней молнию и стягивает ее смелые шортики. Валентине удается сохранить внешнее спокойствие, но она чувствует, что ее соски твердеют, и улыбка на его лице говорит о том, что он тоже заметил, как они проступили под тонкой тканью. Какую-то секунду он медлит (этого достаточно, чтобы задуматься о том, что же между ними происходит), затем разворачивается, приоткрывает дверь и заглядывает в комнату. После поворачивается к ней и, приложив палец к губам, жестом приглашает войти. Она протискивается мимо него, чувствуя голыми ногами его мускулистые ляжки.

– Не бойтесь, Валентина, – шепчет он. – Мы не проводим здесь особенных пыток.

Валентина колеблется. В чем разница между обычной пыткой и особенной? Что она увидит в этой комнате? Что почувствует? Страх? Отвращение? Или, что, наверное, даже хуже, возбуждение? Но уже поздно давать задний ход. Она чувствует: Леонардо подталкивает ее. Валентине придется просто принять то, что происходит внутри.

Бархатная Преисподняя кажется больше, чем в прошлый раз. И темнее. Почти весь свет приглушен. Комната наполнена кроваво-красными тенями. Валентина медлит, дает глазам привыкнуть к освещению и выставляет в фотоаппарате настройки, почти не решаясь смотреть на две фигуры в другом конце комнаты. Неожиданно вспыхивает один из светильников, и конус света вырывает из полутьмы деревянный крест, который она рассматривала на днях. Валентина видит привязанного к нему обнаженного мужчину, обличие которого полностью скрывает маска с единственным небольшим отверстием для рта. Перед ним лицом к Валентине стоит очень высокая женщина в невообразимом костюме садистки. Вся нижняя часть ее обнажена, лишь к одному бедру спереди привязано некое подобие доспеха. На ней кираса[12], закрывающая половину корпуса, и ремень на талии с ответвлением, которое проходит у нее между ног и крепится сзади небольшим овальным куском кожи. Ягодицы ее не прикрыты. Черные волосы собраны в высокий конский хвост. Она похожа на какую-то воинственную предводительницу пиратов из футуристического кино. В руке она сжимает хлыст. Неожиданно щелкает им по полу, заставляя и Валентину, и обнаженного мужчину вздрогнуть.

Как же представить это эротичным? Валентине происходящее больше кажется банальным. Ожившей картинкой того, как она обычно представляла себе садомазохистские сцены. Что ж, по крайней мере сейчас есть возможность наблюдать за этими двумя людьми, воплощающими собственные фантазии. Нужно постараться и создать что-то сто́ящее. Она, прошмыгнув мимо женщины, Анны, припадает к полу, вползает между ними и достает люксметр. К удивлению Валентины, Анна смотрит прямо на нее. У Анны широкие скулы и раскосые глаза. На лице женщины расплывается улыбка чеширского кота.

– Добро пожаловать, Валентина, – говорит она.

Валентина от изумления теряет дар речи. Разве Леонардо не говорил, что общаться им нельзя? Почему же Анна обращает на нее внимание?

Анна искусно обжигает кончиком хлыста голую грудь мужчины.

– У нас гостья, – говорит она ему ледяным голосом. – Она пришла, чтобы увидеть, как ты будешь наказан и унижен.

Ники не отвечает, но Валентина видит его эрекцию. Тут же в голову приходит мысль: «А что, если бы госпожа связала Тео, ей самой показалось бы это эротичным?»

Анна бросает хлыст на пол и подходит к Ники. Она что-то держит в руке, но Валентина не может разобрать, что именно. Она наклоняется, лижет его сосок, одновременно гладя пенис, а потом защелкивает на сосках маленькие зажимы. Валентина замечает, что Ники вздрагивает.

– Сегодня, Ники, из-за того, что у нас гостья, я буду очень ласкова, – говорит Анна, становится перед ним на колени и начинает водить его пенисом по своей обнаженной груди. Валентина смотрит, как Анна вводит пенис себе в рот, поглаживая другой рукой мошонку. Она делает снимок за снимком – это единственное, что удерживает ее от того, чтобы сбежать из комнаты. Она чувствует себя вуайеристкой. Разве это не должно происходить наедине, без свидетелей? Хотя Леонардо для того и нанял ее, чтобы она запечатлела реалии его мира. Да и все не так уж страшно. Ники, конечно, связан, но сейчас ему доставляют скорее удовольствие, чем боль. И как только Валентина об этом подумала, лишь только услышала, как участилось дыхание Ники, Анна прекращает сосать его член и отстраняется. Широким жестом вытирает рот.

– Ну хватит, – говорит она и подмигивает Валентине. – Помни, Ники, ты мой раб, а не наоборот.

Она поднимает хлыст и, прежде чем Валентина успевает сообразить, что сейчас будет, со всей силы стегает Ники. Он издает приглушенный крик. Но госпожа не удовлетворена. Она снова хлещет его, совсем рядом с пенисом. Валентине делается дурно. Неужели он от этого получает удовольствие? Такое невозможно! Но, к своему огромному удивлению, она замечает, что его эрекция усилилась, а дыхание участилось.

– Правильно! Принимай наказание как мужчина, – рычит Анна.

Она снова бьет Ники, и на месте ударов на его коже выступают красные бугры. Нет, Валентине это не нравится. Даже отдаленно. Она поднимает камеру и начинает пятиться к двери. Но Анна ловит ее свободной рукой и впивается ногтями в ее тело.

– Что? – коротко спрашивает она, вперившись в нее взглядом. – Для тебя это слишком?

– Нет, я просто решила, что фотографий уже достаточно… Освещение тут не очень хорошее.

Анна буравит ее глазами, а потом хохочет.

– Я поняла, – говорит она. – Ты бы кем хотела быть, мною или им? – Она с усмешкой кивает на Ники.

Валентина не отвечает, стараясь вырваться из цепкой хватки женщины.

– О, да на тебе написано, что ты из тех, кто подчиняется. Тебе не нравится видеть мужчину таким, верно? Но ведь правильнее так, чем наоборот, ты не находишь, детка?

Валентина буквально вываливается в коридор, прижимая фотоаппарат к груди. Она прислоняется спиной к стене и сползает вниз, пытаясь успокоиться. Ей отвратительно то, что она сейчас наблюдала. Валентине физически было плохо, когда она видела, как эта женщина истязала мужчину. И все же в глубине души она понимает, что Анна права. Она прижимает колени к груди и тяжело дышит. Прямо перед ней дверь Темной Комнаты. Какое-то время Валентина смотрит на дверь. На блестящей металлической поверхности видно ее размытое отражение. Она похожа на маленькую девочку, прячущуюся от злого серого волка. Что происходит за этой дверью?

– Валентина, что с вами? – Это Леонардо. Он стоит на нижней ступеньке и озабоченно глядит на нее.

Она поднимается и делает глубокий вдох, стараясь прийти в себя.

– Ничего, я в порядке. Просто что-то стало нехорошо. Мне нужно на воздух.

Она понимает, что ее ложь очевидна, но, как ни странно, в его голосе не слышно издевки.

– Вот как. Наверное, для вас это было слишком? – виноватым тоном произносит он.

– Да, – честно признается она. – Пожалуй.

Леонардо протягивает ей руку.

– Пойдемте. Вам нужно выпить. Это поможет.

Она не возражает, поднимается с ним по лестнице и идет в его стерильный кабинет. Он, открыв застекленный шкафчик за письменным столом, достает оттуда бутылку красного вина и два бокала.

– У меня есть бутылочка отличного рипассо, – вкрадчиво говорит он, – и я как раз думал, с кем бы ее выпить.

Валентина, положив фотоаппарат на стол, усаживается на кремовый диван, все еще чувствуя себя довольно глупо. С благодарностью принимает бокал и делает глоток. Богатый фруктовый вкус вина сразу же улучшает ее самочувствие. Леонардо обходит комнату с бокалом в руке, потом садится перед ней на стол. Несколько минут проходит в молчании.

– Ну вот, вы уже выглядите получше, – наконец говорит он. – А то на вас совсем лица не было.

– Спасибо за вино, – отвечает она, делая еще глоток, и добавляет: – Простите, я не думала, что такая впечатлительная.

– Я бы не сказал, что вы впечатлительная. По крайней мере если верить рассказу Розы и Селии.

Валентина чувствует, что заливается краской стыда. Интересно, кто из них проболтался?

Леонардо улыбается, в уголках его глаз появляются морщинки.

– Селия – моя давняя подруга, – поясняет Леонардо, как будто прочитав ее мысли. – Вам понравилось? – мягко спрашивает он.

Валентина смотрит ему в глаза и вдруг понимает, что он интересуется этим не из похоти, а из любопытства, точно ему действительно важно, получила ли она удовольствие.

– Да, неплохо развлеклась, – отвечает она, зачем-то употребив слово из электронного письма Тео.

Леонардо поднимает бровь, видимо, ожидая продолжения.

– Это было очень эротично, – медленно произносит она. – Меня как будто унесло куда-то… В мыслях… – Она задумывается. – Это было неожиданно.

– Почему? – Леонардо весь подается вперед, как будто не хочет пропустить ни единого ее слова.

– Я никогда не думала, что меня могут возбуждать женщины. То есть… Неужели это значит, что я лесбиянка или бисексуалка?

Леонардо вздыхает, глядя ей прямо в глаза.

– Как я ненавижу все эти ярлыки. Гетеросексуал, гомосексуал, бисексуал, асексуал, мазохист, – перечисляет он, загибая пальцы, – нарциссист. – Последнее слово неприятно повисает в тишине.

Он спрыгивает со стола и садится рядом с ней. Он настолько близко, что она видит черные волосы, пробивающиеся из-под ворота его темно-зеленой рубашки.

– Я считаю, что обозначить сексуальность человека каким-то специальным термином невозможно. Она многолика и развивается, постоянно меняясь. Она может быть источником огромного удовольствия, а может – исходной точкой наших глубинных страхов.

– Получается, я никто? Занялась любовью с двумя женщинами… – Валентине то, что она об этом говорит вслух, кажется еще более фантастическим, чем само воспоминание о случившемся. – Это меня не меняет?

– Конечно же, это вас меняет. – Леонардо подается вперед и заглядывает ей в глаза. Когда он говорит, она чувствует на своих губах его дыхание. – Через секс мы можем очиститься, стать новым человеком. Секс может быть самым невинным, чистым способом общения двух душ и в то же время самым темным и грубым взаимодействием двух тел.

Леонардо откидывается на спинку дивана, держа бокал обеими руками. Глаза его сверкают так, что Валентине он кажется больше похожим на какого-нибудь возвышенного пророка, чем на владельца клуба садомазохистов.

– По большому счету, все, к чему мы стремимся здесь, – это научиться доверию. Мои клиенты приходят сюда из самых разных побуждений. Некоторые из них, Валентина, по-настоящему любящие супруги, но они занимаются здесь сексом с чужими людьми для того, чтобы вернуться на супружеское ложе с новой, раскрепощенной энергией.

– Вы что, в это верите? – сердито восклицает Валентина. – Чушь! Вы оправдываете обычную измену.

– Какие отношения можно назвать лучшими, Валентина? – спрашивает Леонардо, чуть склонив голову набок. – Может, стоит прекратить обманывать себя и признать, что никто никому не принадлежит? Любовь убивает не измена, а ревность.

Ей сложно признать, что в других обстоятельствах она и сама могла бы произнести эти слова. Глубоко в душе Валентина согласна с ним. Но при этом она ненавидит ложь и обман.

– Я думаю, что, если оба партнера согласны, то пусть, но это неправильно, если один обманывает другого у него за спиной.

– Конечно, Валентина. Я тоже верю в честность.

Он встает с дивана, чтобы наполнить опустевшие бокалы.

– Ну хорошо, – задумчиво произносит он. – Возвращаясь к сегодняшнему дню. Вам удалось сфотографировать Анну и Ники?

Она сконфуженно качает головой.

– Всего пару… Но мне все это показалось… – Она замолкает, подбирая нужное слово. Ей не хочется судить субъективно. – Не очень возбуждающим… Я не увидела в происходящем эротизма.

– Вы явно не госпожа. Простите за термин. – Его улыбка немного успокаивает Валентину. Он не пошлет ее обратно. Слава богу! – Иначе действия Анны показались бы вам крайне возбуждающими.

– Но не показались. Мне трудно создавать эротические фото, когда…

– Когда фотографируемый объект кажется вам непривлекательным? – Он задумался. – Я вас понимаю.

Леонардо проводит кончиком указательного пальца по ободку бокала. Валентина, глядя на этот длинный, изящный палец, представляет, как он прикасается к ее коже. О чем она думает? У них исключительно профессиональные отношения. Это что, разлука с Тео так на нее влияет? Неужели она сходит с ума от неудовлетворенности?

– Возможно, стоит объяснить вам, что такое садомазохизм? Это поможет?

Валентина кивает, стараясь отогнать похотливые помыслы.

– Быть доминирующей стороной не так плохо, как вам может показаться. И знаете, я уверен, что, если бы люди, склонные к доминированию, не имели возможности дать выход своим природным инстинктам в этих стенах, некоторые из нас вели бы себя агрессивно и жестоко в повседневной жизни. – Он замолкает и пристально смотрит на нее. И ей начинает представляться Леонардо в роли доминирующего партнера. Вот он яростно срывает с себя рубашку и набрасывается на нее прямо на кремовом диване… От непрошеных мыслей она вспыхивает и переводит взгляд на бокал вина. – Можно даже сказать, что это особая форма терапии, Валентина. Нужно быть смелым и честным человеком, чтобы признаться в подобных инстинктах.

Она отпивает вина, поднимает глаза и встречается с ним взглядом.

– А как насчет подчиняющейся стороны? Разве такой опыт не влияет на психику? Особенно женщин? – Она опускает веки и смотрит на него из-под ресниц. Какого черта она вырядилась в эти откровенные шортики? Сиди тут теперь как секс-бомба!

– Вовсе нет. Многие женщины желают подчиняться, потому что это косвенно удовлетворяет их тщеславие. Они становятся центром внимания. На самом деле это довольно эгоистичное желание. – Леонардо говорит страстно. «Наверняка он много чего знает об этом», – думает Валентина. Ей кажется привлекательной идея о том, что он станет для нее своего рода секс-учителем. – Когда вы оказываетесь в подчинении у доминирующего партнера, на вас это действует очищающе, – продолжает он, и она удивленно поднимает глаза. – Подчинение – это вопрос доверия. Подчиняющаяся женщина часто обращается к своей скрытой, тайной стороне.

Валентина скептически приподнимает бровь, но решает промолчать.

– А что больше привлекает вас, Валентина? Подчинять или подчиняться?

Глядя прямо на него, она отвечает:

– Ничего.

– Валентина, я был с вами откровенен. Мы говорим о выборе. Речь не о том, что вам что-то навязывают, а о выборе: воздействовать на кого-то с его согласия или быть объектом воздействия.

Валентина снова отпивает из бокала. Вино уже действует, и, возможно, поэтому она отбрасывает осторожность, решив честно ответить Леонардо.

– Думаю, я выберу подчинение, – говорит она, отводя взгляд.

Леонардо какую-то секунду молчит.

– Что ж, – наконец произносит он, и этих двух слов Валентине достаточно, чтобы услышать, что его голос сделался на октаву ниже. – А я люблю подчинять. Если бы вам довелось фотографировать меня, допустим, с Селией, вы бы нашли это очень возбуждающим.

Валентина не совсем уверена, что это – вопрос или утверждение. Она поднимает на него взгляд и видит: теперь его утратившие коричневатый оттенок и ставшие обсидиановыми глаза устремлены прямо на нее. Внутри у нее все сжимается. Она бы предпочла услышать такое предложение от Тео, однако не может не чувствовать, как невероятно сильно влечет ее к Леонардо. Какая-то ее часть жаждет ощутить его прикосновение. Он напоминает ей Тео, с его легкой сексуальной грацией, и в то же время он совсем не такой. Он не хочет сделать ее своей подругой, ему не нужно, чтобы она ему принадлежала, ни на йоту, но все равно по его взгляду она видит, что он хочет переспать с ней. Если бы Валентина пошла на что-то подобное (позволила ему прямо здесь, на диване, расстегнуть змейку на ее вызывающем наряде, раздвинуть ей ноги, заняться с ней любовью), смогла бы она рассказать об этом Тео? Да, несомненно. Для того чтобы он раз и навсегда понял: она не годится на роль его девушки.

– Я подумаю, – говорит Валентина, стараясь держаться как профессионал и не выказывать, что творится в ее душе, при этом чувствуя, как ускоряется пульс. Селия, рабыня, и Леонардо, господин, вместе в Бархатной Преисподней… А какое место займет она? Зрителя их представления… или участника?

Мчась по ночным миланским улицам на велосипеде и слушая по айподу Лу Рида, Валентина успокаивается. Она уже начинает жалеть, что не отказалась от этого предложения. Не откусывает ли она больше, чем может проглотить? Однако где-то на задворках сознания теплится мысль о том, что случившееся пойдет ей на пользу. Ее ночные фантазии получили возможность воплотиться в действительность.

Слушая Лу Рида, который призывает ее потерять голову[13], она думает о Тео. Осудит ли он ее, если она станет фотографировать Леонардо и Селию? Ведь глубоко в душе Валентина знает, что будет не только фотографировать.

Домой она возвращается далеко за полночь. Поставив велосипед во дворе дома, она не замечает фигуры, застывшей неподалеку от входной двери, пока не начинает доставать ключи.

– Синьорина Росселли?

Она, вздрогнув от страха, тут же надевает на пальцы связку ключей, готовая защищаться.

– Кто вы?

Мужчина выходит из тени, и уличный фонарь освещает его лицо.

С виду ему под пятьдесят. Курчавые волосы, седые, но густые. Усталое лицо. Это тот самый человек, который на днях наблюдал за ней, когда она садилась в такси.

– Прошу прощения, что напугал, – говорит он. – Я инспектор Гарелли. – Показывает значок. – Я знаю, уже поздно, но мне нужно задать вам несколько вопросов о вашем знакомом, Тео Стине.

– Что-нибудь случилось?

– Нет, нет… Обычная проверка, – говорит он. – Я могу войти?

Валентина не задумывается. Она не собирается посреди ночи пускать к себе этого бесцеремонного полицейского.

– Нет, уже поздно. Я устала. Заходите завтра. – Для нее неважно, что ответ звучит довольно грубо, ведь что-то подсказывает: не нужно пускать этого человека в дом.

– Хорошо. – Он несколько удивлен, но соглашается. Значит, ордера у него нет. – Я просто хочу у вас спросить, где сейчас находится синьор Стин.

– Откуда я знаю? – резко отвечает Валентина.

– Конечно же, вы это знаете, синьорина Росселли. Разве парень, уезжая, может не сообщить своей девушке, куда едет?

– Он мне не парень, инспектор Гарелли, – сквозь зубы рычит Валентина, после чего решительно входит в дом и с грохотом захлопывает дверь. Прислоняется к двери, переводя дух.

Инспектор Гарелли вывел ее из себя. Тело натянулось как струна. Черт бы побрал этого Тео. Она не желает быть втянутой в его личную жизнь. Ей не хочется волноваться о нем. Она подсоединяет айпод к усилителю, включает Лу Рида на всю громкость и танцует. Сейчас она – Селия, подчиняющаяся. А теперь – Анна, госпожа. В любви она становится сама собой. Но потом пересиливает себя и превращается в противницу этого чувства. Горячую, как лед, холодную, как огонь.

Белль

В ожидании проходит день, два дня, три, неделя. Но моряк так и не приходит за ней. Все свободное время она проводит в своей комнате, сидя на маленьком балкончике над узким каналом. Иной раз свист, плеск весла или показавшаяся морская шапочка заставляют ее сердце сжаться, но всегда напрасно. Сантос Дэвин исчез в лабиринте венецианских каналов, занявшись своим шелком или ввязавшись в другое приключение, которое для него интереснее, притягательнее, чем она. Белль старается забыть о нем, выбросить его из головы, но куда там. Каждый вечер, ложась спать, видит его грубое лицо. Она понимает, что это плохой человек. Он не такой внимательный, как доктор, не такой великодушный, как Игорь, и не такой добрый, как синьор Р. Белль знает, что для Сантоса Дэвина она, наверное, всего лишь очередная смазливая девчонка в очередном порту. И все же она не теряет надежды: возможно, он рассмотрел в ней то, что искал всю жизнь, так же, как она увидела в нем это.

Она тщетно пытается отвлечься с клиентами. Ей приходит в голову снова отправиться ночью к мосту Риальто и подобрать какого-нибудь незнакомца или даже двоих, как в тот раз с шотландским капитаном и его первым помощником-ямайцем. Но, выходя на улицу, она высматривает лицо Сантоса, а если и сходится с кем-то, это не приносит ей удовлетворения. Еще тяжелее ей, когда она под утро возвращается домой, зная, что там ее ждет встреча с негодующим мужем. Он бросает ей упреки, что она, мол, отбилась от рук, и это правда. До сих пор она всегда ждала, когда муж уйдет, чтобы заняться своими тайными делами, но в последнее время он стал уезжать реже. Он угрожает ей. Говорит, что посадит под замок. Она кричит в ответ, что он не имеет права сажать ее в клетку, как птицу. Когда он набрасывается на нее с кулаками, ее горничная Пина трясется от ужаса.

Сегодня утром она снова привела мужа в ярость. Она рискнула задержаться на улице на всю ночь, уверенная, что к полуночи виски заставит его заснуть. Когда она крадется по лестнице, держа в руках туфли, за ее спиной появляется синьор Бжезинский, рычащий, словно разъяренный бык. Должно быть, муж всю ночь дожидался ее, потому что он все еще в смокинге и небрит. Она успевает зажмуриться, когда он, настигнув, бьет ее по голове. Она падает и вскрикивает от боли. Пытается встать, но он снова бьет ее, на этот раз в грудь. Она пятится и снова падает, после чего, так и не сказав ни слова, он с презрением плюет на нее и уходит в свою спальню.

Она с трудом поднимается на ноги и плетется к себе. В ее глазах слезы, но это слезы разочарования, а не боли. Однако она испытывает и некоторое облегчение от того, что не случилось ничего хуже. В дверь тихонько стучатся, входит ее маленькая горничная. Почему эта девочка не спит в такое время? Пина полностью одета, хотя волосы ее не собраны, а взгляд все еще затуманен сном. Когда она видит хозяйку, ее глаза тоже наполняются слезами.

– Пожалуйста, сударыня, – хнычет она, как будто это ее избили, – не злите его так.

– Он не сможет меня держать здесь, как в тюрьме, Пина. Я умру, если не смогу выходить. Умру, ты же знаешь!

Пина сажает ее на стул и принимается укладывать волосы, чтобы спрятать синяк, начинающий расползаться по лбу. Позже утром, когда синьор Бжезинский разбирает бумаги, она умоляет Луизу не выходить из дому.

– Скажешь ему, что я пошла в гости к графине, – не обращая внимания на слова горничной, наставляет ее Луиза.

– Он узнает, что это неправда. Пожалуйста, не уходите, сударыня.

Луиза берет кукольную ручку девушки.

– Не могу, Пина. Это моя единственная надежда.

Надежда не покидает и Белль, спешащую к своей квартире. Надежда, что сейчас она увидит Сантоса Дэвина, что он будет ждать ее у двери, прислонившись плечом к стене. Но каждый день заканчивается разочарованием, и она расплачивается за непослушание, когда возвращается домой. Платье скрывает бесчисленные синяки, которыми усыпано ее бледное тело.

Сегодня к ней приходит доктор. Она пытается настроиться на нужный лад, но, когда он открывает свой чемоданчик и показывает инструменты, она не испытывает ни страха, ни возбуждения. Вообще-то сегодня ей даже хочется, чтобы он причинил ей боль, по-настоящему. Может быть, эта боль заставит забыть о той, которая разрывает ее сердце со дня встречи с Сантосом.

– Белль, – вкрадчиво начинает доктор, – сдается мне, что в последнее время ты себя неважно чувствуешь.

– Да, доктор, – уныло отвечает она.

– Так я помогу тебе. Пожалуйста, повернись.

Вместо того чтобы повернуться к доктору спиной, дав ему возможность связать ее и завязать ей глаза, Белль встает с кровати. Сбрасывает шелковую сорочку, падающую на пол, и остается в одних чулках. Но она не ощущает ни стыда, ни желания – ничего. Ей все безразлично. Она чувствует себя так, будто может сейчас взять и выйти голой на улицу, и все равно, кто будет смотреть на нее и что с ней будут делать. Она подходит к доктору и видит, что он рассматривает ее синяки. Думает, что до сих пор он еще не видел ее такой избитой. Лицо его бледнеет, он выглядит еще печальнее, чем обычно. Белль наклоняется и поднимает чемоданчик доктора. Он потрясенно наблюдает за ней, не в силах произнести ни слова. Она нарушила правила его игры. Белль ставит чемоданчик на кровать и начинает копаться в нем. Достает изогнутые ножницы и протягивает ему.

– Доктор, я хочу, чтобы вы помогли мне. Пожалуйста, – говорит она, глядя ему в глаза тяжело и решительно.

Доктор моргает, пораженный силой ее взгляда. Он озадачен. Но постепенно приходит в себя и снова начинает играть.

– Хорошо, Белль, я помогу тебе, – говорит он, глядя на ножницы в ее руке.

Она сама закрывает себе глаза повязкой, ложится на кровать и замирает. Ждет, когда почувствует прикосновение острого инструмента.

– Пожалуйста, – просит она, – избавьте меня от боли.

Она чувствует, что доктор навис над ней.

– Белль, – раздается его уже не такой уверенный голос. – Что случилось?

– Доктор, пожалуйста, вырежьте мне сердце. – Ее голос осекается.

Она ждет, когда металл пронзит кожу, когда из нее начнет вытекать кровь и наступит желанное облегчение. Но вместо этого доктор снимает с ее глаз повязку и садится рядом. Ножниц уже не видно.

– Милая Белль, что случилось? – спрашивает он, нежно гладя ее по волосам.

– Ах, доктор, – восклицает она, – я полюбила человека!

Разрыдавшись, она прижимается лицом к его голой груди.

Доктор обнимает ее и успокаивающе похлопывает по спине, пока ее плечи не перестают содрогаться. Она поднимает голову и смотрит в его серые, словно тучи, глаза, такие же, как были у ее отца.

– Что мне делать, доктор?

– Бедная, бедная Белль. Боюсь, что у меня нет лекарства от любви.

– Прошу вас, доктор, пожалуйста, скажите, как мне быть. – Она опять бросается ему на грудь. – Я люблю, а он не приходит. Я ждала, ждала… – Ее руки сжимаются в кулаки. – Я больше не выдержу. Я брошусь в канал. Я не могу вернуться домой, не увидев его…

– Будет, будет, Белль, – утешает ее доктор, гладя по спине. – Успокойся, дорогая. Еще не все потеряно.

Она с надеждой смотрит на него.

– Единственное известное мне лекарство, которое помогает при любви, – это сама любовь. Почему бы тебе не разыскать этого человека? Ведь ты, Белль, знаменитая венецианская куртизанка! Ты не допустишь, чтобы любовь тебя победила. – Доктор гордо хлопает ее по обнаженным ягодицам. – Я не сомневаюсь, ты сумеешь соблазнить его. Тем более если любишь его.

– Где же мне его искать?

– Ищи и найдешь, моя дорогая. Венеция не такой большой город.

Она до того благодарна ему за эти ободряющие слова, что вытирает слезы и обнимает его. Они оба обнажены, но это дружеские объятия.

– Извините меня, доктор, – кротко молвит она. – Я сегодня думала только о себе и потратила ваше время. Хотите начать сначала?

– Нет, дорогая Белль. Я, пожалуй, пойду. – Он гладит ее по голове и нежно целует в макушку. – Знаешь, ты мне очень дорога.

Он встает, берет аккуратно сложенную рубашку со стопки одежды на стуле и начинает одеваться.

– Такую женщину, как ты, нужно ценить, словно сокровище. Мне больно видеть, что с тобой делает муж.

Белль опускает взгляд на свое тело и осматривает синяки на бедрах.

– Я вела себя вызывающе и заслужила это.

– Ни одна жена не заслуживает побоев, – с большим убеждением произносит доктор, поднимает ее подбородок и заглядывает в глаза.

Она стыдливо отводит взгляд. Ибо ей стыдно вызывать жалость у доктора. Почему она не может быть с мужем потактичнее? Ведь при желании можно избежать ссор. Ей начинает казаться, что она женщина, которой нельзя выходить замуж. Ей бы следовало родиться в Америке и вырасти в современной свободомыслящей семье. Может быть, она бы стала танцовщицей или актрисой и снималась бы в тех фильмах, которые так любит. О, если бы она умела танцевать чарльстон и беззаботно хохотать! Но в Варшаве ничего подобного не было. Там не место веселью. А когда пришла война, в Варшаве поселилась смерть.

Стоило доктору закрыть дверь, как Белль садится на кровать и на несколько минут задумывается. Доктор прав. Нужно найти Сантоса. Что, если это проверка, которую он сам ей устроил? Уверенности в этом нет. Он обещал освободить ее. Но, может быть, сначала она должна показать, что верит ему? Она слишком долго этого ждала, чтобы позволить своему счастью уплыть из рук. Она не отпустит его просто так. Белль распахивает гардероб и достает костюм моряка. Пора снова стать мальчиком и найти мужчину, который похитил ее сердце.

Валентина

Она наблюдает. Прикрывается фотоаппаратом, как щитом, но не фотографирует. Селия лежит навзничь на кровати с балдахином в Бархатной Преисподней. Руки ее подняты и привязаны к кровати, глаза закрыты от наслаждения. Леонардо стоит на четвереньках над ней, сжавшись, как лев, и лижет, ласкает ее. Валентина подносит фотоаппарат к лицу и пытается сосредоточиться, чтобы сделать хороший кадр, но не может. Она даже не понимает, кто ее больше заводит: Селия в ее сладостном забытьи или же Леонардо, доставляющий ей удовольствие. Доведя Селию до оргазма, Леонардо садится рядом на корточки и нежно гладит, потом отвязывает ее руки. Селия приподнимается и смотрит прямо на Валентину, довольная, как сытая кошка.

Леонардо тоже к ней поворачивается.

– Видите, как я заботлив, если мне подчиняться? – говорит он Валентине, улыбаясь карими глазами.

Она вспыхивает. Почему-то, наблюдая за Леонардо, который занимается любовью, она смущается больше, чем если бы видела какого-нибудь незнакомого человека. Сложением он не похож на Тео. Он не такой худой и высокий, его тело – сплошные мышцы и мужская сила.

– Брось ты эту камеру. Иди к нам, – говорит Селия, протягивая к ней фарфоровые ноги. Какое совершенное тело, думает Валентина, чистое и свежее, словно лилия. Как бы ей хотелось снова почувствовать ее запах, ее невыразимо нежные губы на своей коже.

Леонардо чуть-чуть наклоняет голову набок и улыбается.

– Давайте, Валентина. – Он протягивает ей руку. – Не бойтесь. Это вам подарок.

Слова его отзываются в ее душе. Она вспоминает о подарке Тео. Люди всегда этим занимались, рассуждает она, всегда наслаждались телесной поэзией эротизма. Разве может что-то настолько прекрасное быть порочным?

Словно в трансе она откладывает камеру и подходит к кровати. Она уже обнажена. Она что, фотографировала голой? Она взбирается на кровать, которая кажется необычайно высокой из-за нескольких матрасов, сложенных один на другом, как в сказке о принцессе на горошине. Вокруг свисают фиолетовые складки балдахина, напоминающие театральный занавес. Она, Леонардо и Селия в главных ролях.

– Ложитесь, – командует Леонардо, и она повинуется.

Селия подползает к ней по кровати. Она наклоняется над Валентиной, нежно целует ее в губы и скользит вниз по ее телу так, что Валентина чувствует, как ее грудь трется о ее груди. Она опускается все ниже и ниже, пока не добирается до самой сокровенной части тела. Она просовывает руки между ее бедрами и раздвигает ноги Валентины. Не успев опомниться, Валентина чувствует, как в нее проникает язык Селии. Она вздрагивает от неожиданности и удовольствия. Леонардо лежит рядом. Одной рукой он поддерживает ее голову, а второй гладит тело. Вверх – вниз, вверх – вниз, в такт движениям языка Селии. Валентина уходит в себя, отдается во власть ощущений, таких же роскошных и богатых, как жатый бархат, который окружает ее в этой пульсирующей красной комнате.

Открылась дверь. Кто-то еще вошел в комнату. Она размыкает веки и на миг замирает от изумления. У изножья кровати стоит и смотрит на нее Тео.

– Тео! – вскрикивает она и в панике пытается сесть, но он делает нечто неожиданное: прикладывает палец к губам. Он даже улыбается, и она понимает, что ему нравится наблюдать, как Селия и Леонардо доставляют ей удовольствие.

Тео раздевается перед ней. Ей очень хочется прикоснуться к нему и поделиться с ним удовольствием, которое она сейчас получает. Он забирается на кровать, где Валентина уже ждет его. Язык Селии движется так быстро, проникает так глубоко, что Валентина совсем близка к финалу, и все, что ей сейчас хочется, – это почувствовать внутри себя своего милого любовника. Тео берет за талию Селию, отстраняя ее от Валентины.

– Тео, – шепчет она, изнывая от любви и желания. Страсть почти превращается в мучение. Что происходит с ней?

Селия стоит на коленях лицом к Валентине, руки Тео все еще лежат на ее талии. И тут Валентина цепенеет от изумления. Тео входит в другую девушку. Она не верит своим глазам, он же с благородным видом смотрит на нее и не перестает улыбаться. И вдруг, вместо того чтобы рассердиться или обидеться, она понимает, чего хочет Тео. Она поворачивается к Леонардо, и тот без подсказок поднимает ее за бедра и ставит перед собой на колени. Она раздвигает ноги и подается задом к Леонардо, не сводя глаз с Тео, который медленно входит и выходит из Селии. А потом она чувствует, что член Леонардо оказывается внутри нее, и удовлетворенно вздыхает, продолжая удерживать взглядом Тео. Сейчас для нее и для Тео заниматься любовью с другим на глазах друг у друга, наблюдать, как твой партнер получает удовольствие, – высшая степень доверия. Когда они вместе, только они двое, она иногда почти забывает о нем, но сейчас, с каждой секундой приближаясь к финалу, она не может оторвать от него взгляд. Она протягивает к нему руку, и он делает так же. Их руки соединяются над обнаженной спиной Селии, а глаза закрываются, когда одновременно у обоих наступает оргазм. А потом они валятся на кровать, все четверо, переплетаясь руками, ногами, разгоряченными бархатными телами. Они летят сквозь сотню матрасов, потом опускаются ниже, минуют роскошный ковер, пол, ниже, ниже, сквозь толщу земли к красному раскаленному ядру.

Валентина просыпается в спутанных простынях. Отбрасывает их. Ей невыносимо жарко, кожа покрыта потом. Она свешивает ноги с кровати и кладет руки на талию. Тело все еще содрогается от сладости пережитого в эту ночь. В голове каша. Она не понимает, как Тео очутился там, в клубе Леонардо? Это ведь был он, верно? Хотя потом он ушел, так ничего и не объяснив. Валентину же случившееся потрясло настолько, что Леонардо пришлось отправлять ее домой на такси. Он был сама доброта, угощал ее чаем, гладил по голове, спрашивал, как она.

Что Тео там делал? Она задавала ему этот вопрос несколько раз, но он так и не ответил, вместо этого сказал, чтобы она, когда придет домой, сразу ложилась.

Сидя в такси, она думала, что он ждет ее в их квартире и все объяснит. Думала, это приключение обернется чем-то наподобие их тайных свиданий, когда они приезжали в какое-то одно место и разъезжались порознь, чтобы подольше оставаться на взводе. Однако когда она вошла в квартиру, там никого не оказалось. Было очевидно, что Тео не появлялся здесь после отъезда. Все это не укладывалось в голове. Тео предложил ей стать его девушкой и после занялся любовью с Селией прямо у нее на глазах. Но почему это ее не возмущает? Может быть, потому что ей просто все равно?

Она идет в кабинет и включает ноутбук, чтобы проверить почту. Ей непременно нужно связаться с Тео. Его телефон отключен. Вчера она послала ему сообщение. Мол, какого черта, что происходит, и если он все это время был в Милане, почему скрывался? Еще она сообщила ему, что к ней приходил полицейский. Спросила, есть ли у него какие-то тайны от нее. Он ей говорил, чтобы она никому не верила. Имел ли он в виду, кроме прочего, и полицию?

Она вздыхает с облегчением, когда видит, что от него пришел ответ. Однако очень короткий и почти ничего не объясняющий.

«Re: Полицейский. Волноваться не о чем, но не разговаривай с ним. Это связано с моей семьей. Re: Прошлая ночь. Тебе понравилось? Целую, Тео».

Она в сердцах захлопывает ноутбук. Что за игру он затеял? И что это за ответ такой? Он фактически заставил ее переспать с другим мужчиной. Она крепко сжимает бедра, когда вспоминает, каково это было чувствовать в себе Леонардо. О, это было прекрасно, но не так, как с Тео. Он совсем по-другому заполняет ее. И все-таки (Валентина закусывает губу), переспала бы она с Леонардо, если бы там не было Тео? Она ведь уже была готова, не так ли? Еще до того, как он вошел в комнату. А как насчет самого Тео и Селии? Неужели он таким образом наказывает ее за то, что она отказывается становиться его девушкой? Это не поможет, решительно думает она. Она не из ревнивых. Валентина не станет ревновать, как бы ее к этому ни подталкивали. Чем дольше его не будет рядом с ней, тем проще с ним расстаться.

Однако теперь перед ней встает вопрос: «Что делать, если снова явится полицейский?»

А вдруг он расскажет про Тео что-нибудь ужасное? Она пытается заставить себя не волноваться. Тео ведь человек неплохой, она это точно знает, даже если сейчас ему вздумалось поиграть с ней в игры.

Она встает из-за стола. Не комната, а помойка, думает она, отодвигая в сторону стопку книг. Направляясь к двери, опять бросает взгляд на новые картины на стене и снова чувствует замешательство. Зачем он купил копии картин, которые ему не нравятся? И вообще, откуда у него деньги на это?

Валентина останавливается как вкопанная. Жуткая мысль пришла ей в голову. Что, если… Что, если… он не покупает их? Она бросается к картинам и качает головой, внимательнейшим образом осматривая сначала Ватто, а потом голландский интерьер с женщиной, читающей письмо. Что, если это не копии? Нет, Тео не вор. Только не это. Что за глупая мысль! Правда, ей тут же вспоминается фильм «Афера Томаса Крауна» и приходит в голову, что Тео весьма похож на Тома Крауна. Воспитан, обходителен, всегда точно знает, что делает. Вообще-то, Тео – похититель картин, это даже сексуально, размышляет она, поднимая жалюзи и выглядывая на поливаемую дождем улицу. Она ищет взглядом незнакомца с фотоаппаратом, но не находит его. С того раза она не видела этого человека. Наверное, ошиблась, на самом деле он смотрел не на нее. Скорее всего, он недавно поселился в одной из квартир их дома или пришел к кому-то в гости.

Дождь льет беспрестанно. Валентина чувствует себя словно в спячке. Она так устала, так запуталась, что сегодня ей хочется спрятаться от всего мира. Она идет на кухню и открывает холодильник. Выбор небольшой: два яйца, несколько переспевших помидоров, но поесть нужно. Она включает кофеварку, и, как только крепкий эспрессо начинает булькать, жужжит ее мобильник. На экране высвечивается имя Гэби.

– Валентина?

– Гэби, что-то случилось? – По голосу подруги она моментально определяет, что та взволнована.

– О, Валентина, я рассталась с Массимо! – Гэби душат слезы, она с трудом говорит.

Валентина знала: этот день настанет. Женатый любовник Гэби никогда не скрывал, что не собирается разводиться с женой. Их отношения обречены, в том не было сомнений, и все же, видя их вместе, она не могла не замечать, что они счастливы. Наблюдать за этим горько. Эта ситуация ее злила, она с трудом заставляла себя разговаривать с Массимо, хоть и старалась не судить его.

– О, Гэби, бедная…

– Я сама решила порвать. Я больше так не могу, Валентина. Быть с ним – мучение. Знать, что он никогда не станет моим.

– Может, он разведется…

– Он не разведется, Валентина… Ты и сама это знаешь…

Гэби тяжко вздыхает. Валентина прижимает ухом телефон к плечу, берет кофеварку и наливает в чашку эспрессо.

– Приходи ко мне, если хочешь, – говорит она. – Я сейчас все равно бездельничаю. – Быть может, именно это ей нужно. Если с помощью Гэбиной трагедии получится отвлечься от собственных проблем, возможно, она будет меньше беспокоиться о Тео.

– А ты не против? Я знаю, ты любишь быть одна, но мне не хочется здесь торчать. Он может прийти, и тогда не знаю, смогу ли отказать ему…

– Какие вопросы, конечно приезжай. На этот день у меня нет планов.

Она мельком думает, будет ли сегодня вечером Леонардо ждать ее в клубе, но решает, что ей нужен выходной, особенно после такой ночи. И вообще, как теперь встречаться с ним?

– Давай посмотрим «Ящик Пандоры» про Лулу?

Лицо Валентины расплывается в широкой улыбке – рядом никого нет, поэтому она не боится, что ее кто-нибудь увидит. Гэби почти так же без ума от Луизы Брукс, как и она сама.

– А не думаешь, что тебе еще хуже станет?

– Мне нужно нареветься. Это кино сейчас лучше всего подходит под мое настроение. Лулу – моя героиня, Валентина. Все, что ей надо, – доставлять удовольствие мужчинам, а тем в ответ – губить ее.

Спустя пару часов Гэби и Валентина, удобно устроившись с ногами на диване, едят бриоши с кремом, которые купила по дороге Гэби, и смотрят, как танцует Луиза Брукс.

– Какая же она красивая, – вздыхает Гэби. – Есть в ней что-то такое, чем она не похожа на всех остальных актрис. Правда?

– Она неуступчивая, – говорит Валентина, слизывая крем с пальцев. – И у нее есть внутренняя сила. Она меня завораживает. Поэтому-то все и хотели оторвать от нее хоть кусочек.

– От Лулу или от Луизы Брукс? – уточняет Гэби.

– От обеих. Они ведь одно и то же.

Несколько минут девушки смотрят фильм молча.

– Вот почему все говорят только о Грете Гарбо? Какая она загадочная, какая красивая. Лично мне кажется, Луиза Брукс была в сто раз загадочнее, – произносит Гэби, засовывая в рот последний бриошь.

– Ты знаешь, что говорила Луиза Брукс? Один раз она переспала с Гретой Гарбо. – Валентина вытягивается на диване и кладет пальцы ног на бедро Гэби.

– Не знала, что Брукс была лесбиянкой. – Гэби удивленно смотрит на подругу.

– Она не лесбиянка. Ей просто было интересно.

«Как странно, – думает Валентина, – по-настоящему я плакала только один раз в жизни – когда впервые посмотрела „Ящик Пандоры”». Этот фильм до сих пор не оставляет ее равнодушной, хотя она и смотрела его бессчетное количество раз. Сердце ее не может оставаться спокойным, когда она видит, как непонятая прекрасная героиня, подвергаясь гонениям, в конце концов погибает.

Когда фильм заканчивается, Валентина открывает бутылку красного вина.

– Хочешь, давай сходим куда-нибудь. Встретимся с остальными.

Гэби со страдальческим видом качает головой, и Валентина чувствует облегчение. Она знает, что, если увидит Марко, скорее всего не удержится и расскажет ему обо всем. Но пока Валентина не готова к тому, чтобы с кем-то откровенничать о случившемся сегодняшней ночью. Сперва следует разобраться в том, что чувствует она сама.

– Нет, я сегодня устала. Да и мы с ними встретимся во вторник на вечеринке Марко. Ты не против, если я у тебя переночую?

– Что за вопрос? – Валентина наливает в бокалы вино. – Только тебе придется спать со мной.

– Ну и ничего. С тобой мне не страшно.

Гэби обнимает ее, и, хотя Валентина не отзывается на этот порыв, любовь старой подруги ей приятна. И еще она рада, что сегодня ночью при таком кавардаке в мыслях она будет не одна. Валентина уже устала просыпаться в большой пустой кровати.

Она не сомневается: Гэби в конце концов оправится от своего горя. Она всегда привлекала к себе мужчин и умело этим пользовалась. Это было не сложно при ее внешности: небольшой рост, длинные светлые волосы, чистая кожа и пухлые алые губки – все в полном соответствии с канонами красоты. Но Валентина не видит смысла утешать ее, говорить что-нибудь наподобие: «Ты такая красивая. Ты еще встретишь кого-нибудь. На нем ведь свет клином не сошелся, верно?» Она знает, каково это, когда твое сердце растаптывает женатый мужчина. Страдания пойдут Гэби на пользу. Она даже гордится своей подругой, ведь та нашла в себе силы разорвать отношения, которые с самого начала были обречены.

Подруги ужинают вместе. Валентина понимает, что впервые за несколько дней нормально ест. Оставаясь одна, она забывает о еде. Эта плохая привычка появилась у нее, еще когда она жила с матерью, которая не готовила. Тина Росселли обычно предоставляла дочери возможность самой заботиться о себе на кухне, напутствуя ее советом не есть слишком много. Однако, если у них бывали гости, все происходило наоборот. Мать готовила, словно на роту. А потом сидела за столом со своей скудной порцией и наблюдала, как гости уплетают угощения за обе щеки. Валентина всеми силами боролась с подобным отношением к еде. Когда у нее начал расти зад, мать велела ей есть поменьше углеводов, но Валентина и не подумала прислушиваться к ее совету. Так же она старалась не обращать внимания на ежедневные замечания матери о ее весе, который то уменьшался, то увеличивался. Любая нормальная мать обеспокоилась бы, если бы ее дочь сбросила слишком много за очень короткое время, но, когда Валентина практически за день превратилась из пухлого ребенка в тощего подростка, мать только обрадовалась.

«Ты замечательно выглядишь, дорогая, – проворковала она. – Тебе бы добавить чуточку роста, и ты могла бы стать моделью. – Потом она вздохнула и похлопала по своему плоскому животу. – Ты и не знаешь, как тебе повезло. Когда рожаешь детей, очень трудно сохранить нормальный вес».

От этого замечания на душе у Валентины стало противно. Мать хотела сказать, что набирала вес из-за нее и Маттиа. Но это неправда. За годы Валентина заметила, что, когда мать была счастлива (а это означало, что у нее появился любовник), она чуть-чуть полнела, начинала выглядеть моложе, красивее и здоровее. Однако это не мешало ей постоянно жаловаться на то, что мужчины превращают ее в толстуху, заставляя ходить по ресторанам и пить слишком много вина. Едва расставшись с любовником, она сразу же садилась на строгую диету, и полнота ее исчезала в считаные дни. У нее портилось настроение, она даже бывала откровенно грубой и постоянно следила за тем, что ест Валентина. Обычно Валентина отмечала появление очередного любовника в жизни матери походом в булочную.

Жизнь Гэби была полной противоположностью. Иногда Валентина даже начинала немножко завидовать подруге, но чаще просто с радостью шла к ней, когда ее семья собиралась на какие-нибудь торжества. Мать Гэби – пышная жизнерадостная женщина. И она, и Гэби великолепно готовят. Гэби часто повторяет, что стряпня для других помогает ей в трудную минуту, и сегодня она приготовила свое коронное блюдо, тортелли с грушей и сыром – божественное сочетание.

– Может, перед сном еще вина откроем? Посмотрим снова кино с Луизой Брукс? – предлагает Валентина после того, как они перемыли и спрятали посуду.

– Давай! – Гэби чуть не светится от счастья. – У тебя есть «Девушка в каждом порту»? Я обожаю сцену, когда он ныряет. Классный фильм.

– Можем на «Ютюбе» посмотреть. Я поищу. А ты пока сходи за вином. В кабинете на книжной полке стоит бутылка.

– Ничего себе, – удивленно говорит Гэби, вернувшись в гостиную с бутылкой в руке. – У тебя там целый музей на стене.

– Да это копии. Тео их повесил.

Гэби с задумчивым видом садится в кресло.

– Он говорил тебе, что это копии?

– Нет… А что?

Гэби – профессиональный реставратор. Если кто-то и может определить подлинность картин, то это она. Поставив бутылку на пол, Гэби встает с кресла. Ничего не говоря, берет Валентину за руку и тянет в кабинет.

– Посмотри на это, Валентина. Ты только посмотри!

Валентина снова смотрит на изображение женщины, читающей письмо у окна. Картина действительно хороша, прекрасная копия великолепного оригинала.

– Я сейчас реставрирую несколько голландских интерьеров. И среди них одна из картин этого самого художника, Габриеля Метсю. Так вот, – она стучит пальцем по раме картины, – это не копия. А если и копия, то художник, ее написавший, такой же гений, как сам Метсю.

Девушки минуту смотрят друг на друга, медленно вникая в смысл сделанного открытия.

– Я точно знаю, что оригинал этой картины находился в Америке в частной коллекции. Она называется «Любовное письмо».

Валентина осматривает полотно. Почему Гэби так уверена, что это оригинал? Она не знает, что сказать. Голова идет кругом от мысли о том, что картина, висящая у нее в кабинете, может стоить миллионы.

– Откуда у Тео эти полотна? – шепотом произносит Гэби, хотя, кроме них, в комнате никого нет. – Он что, подпольный миллионер? Он ездит по миру на аукционы или покупает картины у коллекционеров?

– Я не знаю, Гэби.

Валентина думает об инспекторе Гарелли. К горлу подступает тошнота. Она вытаскивает подругу из кабинета и, наверное, впервые в жизни, запирает дверь на ключ.

– Давай попробуем забыть об этом. Хорошо? Я не хочу весь вечер представлять себе черт знает что. – Она пытается собраться с мыслями. – Я спрошу Тео, когда он вернется. Наверняка этому есть какое-то объяснение. Кроме того, я думаю, что ты ошибаешься. Скорее всего это копии.

Гэби бросает на нее скептический взгляд, но больше ничего не говорит.

Позже, когда девушки, обнявшись, лежат в кровати, Валентина понимает, что не может заснуть. Тайна, окружающая Тео, изводит ее. Выскользнув из рук Гэби, она на цыпочках уходит в кабинет. Там включает «Аймак», входит в «Google» и вводит в строку поиска «Габриель Метсю, “Любовное письмо”». Появляется картинка – то же самое изображение, которое висит в кабинете. Под картинкой написано: «Частное собрание, Нью-Йорк, США». Ничего не сказано о краже или исчезновении. Выходит, Гэби все же ошибается и картина Тео – всего лишь копия. Однако, по какой-то непонятной причине, она не чувствует уверенности. Совпадение, конечно, поразительное, но ее лучшая подруга оказалась экспертом по голландским интерьерам семнадцатого века. Да еще этот полицейский задает вопросы о Тео.

Она выключает компьютер и берет старый черный фотоальбом. Кладет его себе на колени и листает. Может, он тоже был украден? Наверняка эти снимки очень дороги тому, кто их сделал или владел ими. Хотя вряд ли фотограф и натурщики еще живы. Она смотрит на последний из увеличенных снимков. Это затылок женщины и верхняя часть голой спины. У нее черные волосы и короткая стрижка, точно как у Луизы Брукс. Такие же, как у нее самой, думает Валентина. Казалось бы, лицо совсем рядом, но все, что можно рассмотреть, – это крошечная часть профиля. На голове у женщины морская шапочка. Явно чужая.

Валентина, стараясь ступать очень тихо, крадется обратно в спальню. Но Гэби шевелится.

– Ты? – произносит она.

– Да. – Валентина видит ее глаза, в темноте поблескивающие белками.

– Я все думаю о Луизе Брукс и Грете Гарбо.

Валентина рисует в уме Брукс и Гарбо рядом. У одной прямые, черные, словно политые лаком волосы и черные глаза, у другой – мягкие, светлые волосы и грация сфинкса. Обе очень бледны, обе – загадка.

– Да, приятная мысль. Невероятно эстетичная картина.

Гэби смеется, и Валентина рада слышать беззаботный смех подруги. Она забирается обратно в кровать и не противится, когда Гэби обнимает ее за талию.

– А ты когда-нибудь занималась любовью с женщиной, Валентина?

– Да.

Дыхание Гэби на миг оборвалось, руки сжались крепче.

– Серьезно? И как это было?

– Вообще-то я спала с двумя женщинами сразу.

– С двумя… Боже, Валентина, ты ненормальная…

Гэби крепко сжимает ее бока. Как же приятно, когда тебя обнимают! Валентина сонно вздыхает.

– И это было очень эротично.

Гэби прижимается лицом к затылку Валентины.

– Возможно, мы с тобой тоже когда-нибудь этим займемся, – шепчет она.

– Может быть, – говорит Валентина. – Но не сегодня. Не хочу быть твоей утешительницей.

Гэби целует ее в шею.

– Ты слишком особенная для такого, Валентина. Ты такая же, как Лулу. Все хотят получить кусочек тебя.

Белль

Белль заблудилась в Каннареджо. Этот городской район она почти не знает. Белль пытается довериться инстинктам, но в Венеции это невозможно. Улицы здесь – сплошной лабиринт поворотов и перекрестков. Несколько раз она выходит на одну и ту же площадь, хотя всегда уходила с нее по другой улице. День в разгаре, и послеобеденный сон мужа уже, должно быть, близится к концу. Она понимает, что не успеет вернуться домой вовремя, чтобы не вызвать у него подозрений. Синьор Бжезинский ни на минуту не поверит, что она ходила к графине, которую презирает, ведь ему это прекрасно известно. Запас отговорок и лжи уже исчерпан. Он наверняка накажет ее. Она ждет того дня, когда он попросту вышвырнет ее на улицу. Ей кажется, что он не сделал этого до сих пор только по той причине, что не хочет запятнать свое имя скандалом. Почему его жена стала проституткой? Наверное, он не мог удовлетворить ее?

Каннареджо считается бедным районом, и Белль рада, что замаскировалась. Ей бы не хотелось здесь привлекать к себе внимание. По переулкам шатаются мужчины неприветливого вида, они курят и посматривают по сторонам волчьими взглядами. Может статься, что все это – пустая трата времени. Поди знай, не решил ли первый помощник Сантоса над ней подшутить.

Переодевшись в морской костюм, Белль отправилась в ту же самую таверну, где впервые увидела Сантоса. Но его там не оказалось. Она вспомнила ночь, проведенную с шотландским капитаном и его ямайским первым помощником, и корабль, который тогда увидела. Она почти не сомневалась: это был корабль Сантоса, однако нужно было проверить. Она уселась за тот же столик, что и в прошлый раз, и для храбрости заказала рому. Когда трактирщик принес заказ, спросила его о Сантосе.

– Сантос Дэвин! – радостно воскликнул он, и глаза его засветились то ли от симпатии, то ли от восхищения. – Да тут каждый знает, на чем он плавает! У него большая белая шхуна. «Королева Маэва». Отличная посудина. У старого черта, наверное, водятся деньжата.

– «Королева Маэва», – медленно повторила Белль, пробуя необычное слово на язык.

– Да, это, кажется, имя какой-то древней ирландской королевы. Он мне говорил, что у его отца было судно с таким названием.

Ну конечно же, подумала Белль, вот чем объясняется его невероятная притягательность. Две противоречивые натуры, унаследованные от родителей, ирландского моряка и испанской танцовщицы, уживаются в одном человеке, соединив несовместимое: дикость и грацию.

Выпив ром так быстро, как могла, Белль отправилась к причалу, стараясь идти вразвалочку, как ходят все моряки. Забавно было шагать по улицам с таким видом, будто весь мир принадлежит тебе. «Королеву Маэву» она нашла без труда, и с первого взгляда на элегантную шхуну ей стало понятно: это то самое судно, которое она искала ночи напролет. Интересно, ни Сантос ли в ту первую ночь зажег лампу? Он уже тогда манил ее к себе?

Она нервно переступала с ноги на ногу, не совсем понимая, что делать теперь, когда судно найдено. Можно ли подняться на борт без приглашения?

– Ищешь кого-то?

Она развернулась. За ее спиной стоял мужчина невероятного роста. Он был раза в два выше ее, никак не меньше, потому что она не доставала ему даже до груди. Верзила был облачен в удлиненную морскую куртку, белые штаны и морскую шапочку. Длинные пальцы осторожно удерживали сигарету, которой он попыхивал, осматривая ее прищуренными глазами.

– Я ищу Сантоса Дэвина, – сказала она, старательно изображая мужской голос, что, впрочем, у нее получалось неважно.

Моряк закатил глаза.

– Очередному юному мечтателю захотелось приключений. – Он похлопал ее по плечу и, оттого что был таким большим и сильным, чуть не сбил ее с ног. – Мал ты еще, в море ходить. Иди домой, к маме, и сначала подрасти немного.

– Вы не поняли, – Белль вовсю старалась говорить с вызовом и держаться по-мужски. – Я ищу Сантоса, чтобы… Чтобы поговорить с ним. Я не хочу в море.

Незнакомец прищурился еще сильнее.

– Я первый помощник Сантоса. Ты можешь сказать мне все, что хочешь рассказать ему, и я передам послание.

Рассказать этому человеку правду было невозможно. Как он поведет себя, если узнает, что она – женщина? Посмеется над ней и прогонит?

– У меня для него послание от… сестры… личное…

Это, похоже, успокоило первого помощника Сантоса. Он заговорщически улыбнулся.

– Неужто Сантос разбил сердечко очередной красотке? – воскликнул он. – И как ему это удается, хотел бы я знать!

При этих словах сердце самой Белль едва не раскололось. Значит, все безнадежно! Для него она – очередная красотка. Зачем заниматься глупостями? Зачем разыскивать его?

– Ну ладно, – сказал великан. – Ты, похоже, беды не натворишь. Он в Каннареджо. – Моряк назвал улицу, о которой Белль никогда не слышала. – Он там встречается с масочником, продает шелк. Удачи тебе и твоей сестрице. – Великан хлопнул Белль по спине так, что она чуть не полетела с пирса в воду. – И передай ей: если с Сантосом у нее не сложится, я ничуть не хуже.

Он разразился хохотом, похожим на раскат грома, и по сходням поднялся на белоснежную шхуну Сантоса.

Вышло так, что спустя час она все еще пытается найти в Каннареджо нужную улицу. В очередной раз проходя мимо еврейского гетто, краем глаза замечает узкую темную улочку, до сих пор ускользавшую от ее взгляда. Белль подходит к ней и смотрит на табличку с названием. Так и есть. Она! Белль неуверенно входит в улочку. Откуда-то возникает черная кошка и неторопливо направляется вглубь улицы. Белль следует за ней. Неожиданно выходит к узкому каналу и видит перед собой волшебный старый венецианский дворец с закрытыми ставнями, похоже, заброшенный. Он даже как будто слегка наклонился набок, словно готов вот-вот рухнуть в воду. К линялой штукатурке приколочена белая фарфоровая вывеска: «Лакони». Это имя назвал ей первый помощник Сантоса. Белль нервно облизывает губы. Должно быть, вот она – мастерская масочника. Белль приходит к мысли, что ее вторжение может оказаться нежеланным. Поди знай, вдруг Сантос сейчас ведет деловые переговоры или заключает сделку. Но другого выхода нет. Придется пройти через это.

Она стучится в дверь. В ответ – тишина. Может, дома никого нет? Она берет латунный дверной молоточек и стучит громче, настойчивее. Раздаются быстрые, легкие шаги, и дверь распахивается. К ее удивлению, она видит перед собой женщину. Незнакомка старше, чем Белль, но очень красива: темные, словно яблочные зернышки, глаза, шелковистая смуглая кожа. Под красной юбкой видны босые ноги. О них трутся, громко урча, две черные кошки. Еще одну кошку она держит в руках на груди. И женщина, и кошка смотрят на Белль одинаково безразличным взглядом, только женщина вопросительно приподнимает бровь. Но Белль в один миг словно разучилась говорить. Она не знает, что сказать.

– Извини, дорогой, ты слишком молод. Приходи в следующем году, – произносит женщина.

Интересный масочник, думает Белль. В темном коридоре за спиной женщины не видно никаких признаков мастерской. Сердце ее начинает гулко ухать, когда она понимает, что Сантос находится здесь, возможно, вовсе не по торговым делам. Женщина уже собирается захлопнуть дверь перед ее носом, но тут к Белль возвращается мужество.

– Сантос Дэвин, – хрипло произносит она. – У меня послание для Сантоса Дэвина.

Она надеется услышать от женщины, что его здесь нет, что все это какая-то дурная шутка. Ведь как Сантос мог захотеть быть с другой женщиной старше и откровенно зауряднее, если знает, что в любую секунду может получить Белль?

Женщина отставляет ногу, отодвинув вместе с ней одну из кошек, и заправляет за ухо медно-рыжую прядь.

– Да, он здесь. А ты кто?

– Меня зовут… Луис. Передайте ему, что его ждет Птичка Луис.

Отчаянное желание встретиться с ним настолько поглотило Белль, что она даже не задумывается о том, в каком положении оказалась. Мужчина, которого она любит, спит с другой проституткой. Для Белль это не важно. Она все равно хочет его.

Женщина исчезает в темном коридоре, оставив Белль с кошками дожидаться. Проходит секунда, две, потом в конце коридора отворяется дверь. Ее сердце сжимается. Вот он. Мужчина, по которому она так тосковала эти две недели. Он без рубашки, но в белых штанах и морской шапочке. Он стоит в двери, свет бьет ему в спину, отчего лица не видно.

– Птичка Белль? – говорит он. – Это ты?

Она делает шаг вперед, распугивая кошек.

– Да.

Теперь она может различить его идеально симметричное лицо; у него густые брови, на подбородке – ямочка.

– Что ты здесь делаешь? – не без удивления спрашивает он.

Рядом с Сантосом появляется женщина. Она хозяйским жестом обвивает его талию рукой, и он не отстраняет ее.

– Ищу тебя, – тихим голосом отвечает Белль. Она смотрит в его глаза, в эти янтарно-синие глаза, сулящие воплощение всех ее плотских желаний. Они наполняют ее желанием броситься ему на грудь, оттолкнув прочь его шлюху.

– Но зачем? – удивляется он. – Я же сказал, что когда-нибудь приду и разыщу тебя.

– Я больше не могу ждать. – Слова, идущие из самого сердца, звучат неуклюже.

Другая женщина непонимающе переводит взгляд с Сантоса на Белль.

– Ну, Сантос! – смеется она. – Не знала я, что у тебя такие наклонности.

Сантос усмехается и щекочет ее под подбородком.

– Он – девушка, разве ты не видишь?

Женщина поворачивается и смотрит на Белль.

– Ну конечно… – протягивает она, хищно улыбаясь. – Хотя и девушка из нее так себе. – Холодным тоном она обращается к Белль: – Хочешь заполучить Сантоса? А ты разве не знаешь, что он как кот? Его нельзя любить; нужно ждать, пока он сам захочет быть ласковым.

В голосе ее слышится горечь, и Белль замечает страдание в глазах женщины, когда та снимает руку с Сантоса. Похоже, эта женщина для него не просто очередная проститутка.

– Я вас оставлю. Можете говорить, – ледяным голосом произносит женщина, уходит в комнату и закрывает за собой дверь.

Теперь они стоят почти в темноте. Все то время, пока женщина говорила, Сантос, не отрываясь, смотрел на Белль. Под этим напряженным взглядом она чувствует себя пригвожденной к стенке.

– Белль, – резко говорит он, – зачем ты пришла сюда? Я не хотел, чтобы ты меня здесь видела. Я же говорил тебе… Когда придет время, я приду сам.

– Почему ты должен решать, когда придет время? – восклицает она.

Внезапно ее охватывает жгучая, необоримая ярость. Она бросается по коридору к нему, размахивается, чтобы ударить, но он перехватывает ее руку.

– Ты заставил меня полюбить тебя, а потом бросил одну… Заставил ждать, зная, каково мне… Ты чудовище…

Он вздрагивает и, как ей кажется, бледнеет.

– Мы всего лишь поговорили несколько часов… Белль, у тебя есть муж. Я не думал…

– Я люблю тебя, – упавшим голосом произносит она, отстраняясь от него. – Но для тебя я всего лишь очередная влюбленная дурочка.

Она разворачивается, слепо бредет к двери и выходит на узкую улицу. Он догоняет ее.

– Белль, Белль. – Он пытается взять ее за руку, но она вырывается и бежит от него во весь дух. Однако он ловит ее и разворачивает лицом к себе. От его силы у нее захватывает дух. Он прижимает ее к стене дома. Сейчас время сиесты, поэтому вокруг никого. Она чувствует на губах его дыхание, маняще близкое.

– Тише, – говорит он, засовывая обратно ее выбившиеся из-под шапки волосы. – Твоя маскировка…

Он улыбается, и на сердце у нее становится чуть-чуть теплее. Он берет ладонями ее лицо.

– Милая Белль, ты должна понять, что я не могу дать тебе то, чего ты хочешь. Я люблю всех женщин и не люблю ни одну из них. Ты это понимаешь?

Она кивает. По щеке скатывается слеза.

– Но перед тобой мне трудно устоять. Особенно когда ты в таком морском костюмчике.

Он наклоняется и нежно целует ее в губы. Она отворачивается.

– У меня есть муж, и я проститутка, Сантос. Я не целомудренный ребенок. – Она кожей чувствует мягкие волосы на его щеке. – Я не хочу, чтобы ты остался со мной навсегда. Я нуждаюсь в тебе сейчас, пока ты здесь, пока тебе не нужно уезжать.

– И этого тебе хватит?

– Да.

Едва обронив последнее слово, Белль понимает, что так и есть. Пусть даже она получит Сантоса всего на одну ночь, пусть любовь ему будет не нужна, все равно для нее это в тысячу крат важнее всего, что было до того. Но и надежда не умирает. Вдруг он тоже сможет полюбить ее?

Сантос вздыхает.

– Хорошо, моя птичка. Завтра мы увидимся, я обещаю. На той же площади, где мы встретились первый раз.

Она крепко сжимает его руки, под ложечкой начинает сладко посасывать.

– Пойдем со мной сейчас, – молит она. – Я боюсь, что снова тебя потеряю.

Он качает головой.

– Нет, я не могу взять и оставить Лару. Я все же не законченный мерзавец. Хотя теперь, когда увидел тебя, думаю, мы с ней будем пить чай и мерить маски! – Он подмигивает, и Белль чувствует, что и сама начинает успокаиваться. – Я дал тебе слово, – говорит он. – Завтра в три буду там.

Он целует ее в лоб, разворачивает и хлопает по заду.

– Теперь беги домой, мой морячок, пока я не передумал.

Она поворачивается и улыбается ему. Он приближается к ней и проводит пальцем по ее губам. Не отрывая от него взгляда, она облизывает палец.

– Я чувствую, что ты слишком опасная для меня, Белль. И знаю, что я для тебя слишком плохой. – Он хмурится. – Но я не уверен, что…

Она не дает ему договорить.

– Поздно, ты дал слово! – торжествующе восклицает она и убегает, пока он не успел возразить.

На этот раз она пролетает через Каннареджо, ни разу не сбившись с пути. Не успев оглянуться, оказывается в своей квартире. Сбросив с себя одежду, подходит к зеркалу, заводит ладони между ног, смотрит на расширившиеся зрачки. Она чувствует свое возбуждение. Завтра он станет ее.

Домой Белль возвращается с легким сердцем, хоть и знает: ее ждут побои. Но сегодня не думает, что ее ноги связаны. Напротив, ей кажется, что она плывет в море, рядом с ней Сантос, волны плещутся об их тела. Вот она замечает вдали крошечный островок, Венецию другую, чарующую – город влюбленных, город воздушных замков.

Валентина

Валентина и Гэби танцуют и выглядят точно как Лулу и ее любовница-лесбиянка графиня Гешвитц во время свадьбы в фильме «Ящик Пандоры». У Валентины блестящие короткие волосы, она одета в белое, у Гэби – мягкие светлые кудри, и она вся в черном. Девушки кружатся по залу, прижимаясь друг к другу так, что сквозь тонкую ткань прямых свободных платьев чувствуют изгибы тел друг друга. Остальные пары смотрят на них, но им наплевать. Их щеки прижаты.

Толпа танцующих уже начинает рассеиваться, когда появляется Массимо, любовник Гэби. Он в темном костюме и коротких гетрах, черные волосы гладко зачесаны назад. Массимо подходит к ним и хлопает Валентину по спине, пытаясь разнять их, чтобы самому потанцевать с Гэби. Гэби в немом вопросе смотрит на Валентину, и та понимает, чего хочется ее подруге. Гэби предлагает руку Валентины Массимо, а сама растворяется в дымке сна.

Валентина танцует с Массимо. Он пахнет самой Гэби, и еще сильнее – ее любовью к нему. Запах этот горький и соблазнительный, как аромат жженого кофе. Постепенно остальные танцующие исчезают и остаются только они с Массимо. Они кружат и кружат по черно-белому залу. Слов никто не произносит, но Массимо наклоняется и нюхает ее шею, и она знает, что он чувствует на ней запах Гэби. Круг их танца постепенно расширился настолько, что они начинают задевать стены. Вдруг останавливаются. Массимо прижимает ее спиной к стене. Он сбрасывает с нее платье и стягивает трусики. Но, пока она смотрит на Массимо, он на миг преображается во Франческо, ее первого и единственного женатого любовника, а потом опять становится Массимо, женатого любовника ее лучшей подруги. В следующее мгновение он уже в ней. Им не нужно ничего друг другу объяснять, ибо совершенно ясно, что Валентина – послание этому мужчине от ее подруги. Короткие, сильные толчки Массимо не вызывают неприятных ощущений, но эротичными Валентине не кажутся. До тех пор пока она, посмотрев через его плечо, не видит Тео, который, положив ногу на ногу, сидит в кресле посреди танцзала и наблюдает за ними. Их взгляды встречаются, но его глаза лишены какого бы то ни было выражения. Любит ли он ее? Как может он смотреть на нее с другим мужчиной и ничего не делать? Но ведь он уже… И она сама наблюдала за ним с другой женщиной. Она выразительно сверкает глазами: «Видишь, я предупреждала тебя, не нужно меня любить. Я принесу тебе горе, а ты принесешь горе мне. Все, что между нами есть, потеряет ценность».

Массимо кончает, выкрикнув имя Гэби. Он отодвигается от нее, на его лице счастливые слезы воспоминания. Она натягивает трусики, но платье остается лежать на полу, словно призрак погибшей любви подруги. А потом она, не в силах совладать с собой, бежит к Тео, как ребенок к отцу, забирается к нему на колени, обнимает его за шею и прячет лицо на плече, ожидая ласки. Он какое-то время качает ее, затем встает и несет на себе. Ее обнаженная грудь прижата к его куртке. Грубая, шершавая ткань умиротворяет Валентину. Она закрывает глаза.

Как же я устала быть одна. Мне так одиноко без тебя.

Снова открыв глаза, она видит, что он несет ее по коридору в спальню. На кровати их дожидается Гэби. Тео опускает Валентину. Гэби медленно подползает к ней, стаскивает с нее трусики и подносит их к своему лицу. Глаза ее сияют, и Валентина понимает, что она вдыхает запах любовника. Гэби берется за руку Валентины и крепко сжимает ее с благодарностью.

Вот уже Тео в постели с ними обеими, и Валентина совсем не против. Он утешает Гэби, монотонно гладит ее пальцами, та закрывает глаза, уходит в себя и перестает их замечать. Доведя ее до оргазма, он переключает внимание на Валентину. Она садится на него сверху, и они занимаются любовью так, как не делали этого никогда прежде, понимая, насколько ценна их хрупкая связь. Валентина разлетается на тысячу осколков и видит в каждом из них сердце своего любовника, его страсть, мудрость, великодушие, желания и – да! – видит его преданность.

Свет окутывает чарами крышу Дуомо[14]. Уже почти полдень. Солнце пробирается сквозь тучи, оживая после нескольких дождливых дней. Здесь, наверху, вероятно, холодно, но для Валентины это не важно. Она наслаждается открывшимся зрелищем. Вокруг блестят бледные острые шпили собора, которые выглядят совсем как башни сказочного замка. Ей известно, что многие миланцы недолюбливают Дуомо, но ей всегда нравилось подниматься на крышу собора. Чувствовать себя птицей и взирать на суетливый город как будто с небес. Впрочем, сегодня у нее нет времени на полет фантазии. Она здесь по делу – проводит на крыше собора фотосессию для журнала «Элль».

С Марко она познакомилась недавно. Их дружба расцвела во время съемок для «Вога», когда они обнаружили, что питают одинаковую страсть ко всему винтажному, в особенности к моде шестидесятых. Но сегодня обстановка другая, сказочная. Марко говорит Валентине, что его тема – «Ты пойдешь на бал, дорогая». Обе модели – девушки гигантского роста, но до того бледные и худые, что Валентина всерьез побаивается, как бы их порывом ветра не сдуло с крыши. Обе очень молоды. Одна родом из Латвии, вторая – из Украины.

Как только последний кадр снят, Валентина краем глаза замечает его. Ошибки быть не может, это он. Марко требует ее внимания, подправляя макияж одной из девочек, несчастная трясется от холода в тонком шелковом платье цвета слоновой кости, но Валентина на секунду отвлекается от друга и поворачивается. Да, вот он, инспектор Гарелли, делает вид, будто страшно заинтересовался одной из горгулий[15]. Зря старается, думает Валентина, поворачиваясь к Марко, ее не проведешь.

Позже в тот же день она снова видит его, когда с Антонеллой покупает нижнее белье в «Ла Ринашенте». У кассы Валентина, расплачиваясь за колготки и маленький черный корсет с ленточками, замечает его. Он идет через магазин и опять старательно глядит в другую сторону.

Она быстро целует Антонеллу, говорит ей, что забыла про еще одну встречу, и бежит за ним по эскалатору. В эту игру можно играть и вдвоем, думает она, раздраженная тем, что Гарелли посчитал, будто она его не заметит. Вылетев из магазина, она видит, что он свернул налево, в сторону Дуомо, и следует за ним. Она и сама не знает, зачем это делает. Она идет как будто на автопилоте, подгоняемая любопытством.

Следует за ним до Галереи, пожалуй, впервые в жизни не отвлекаясь на здание, великолепно оформленное в стиле ар нуво, и успевает заметить его, когда он входит в отель «Аватт Парк». Она глядит на часы. Половина четвертого. Пора возвращаться домой и готовиться к вечеру. Сегодня ее ждет еще одна фотосессия в клубе Леонардо. Но любопытство берет верх. Валентина только заглянет одним глазком в отель, чтобы удостовериться, что это действительно инспектор Гарелли, и сразу домой. Вдруг она обозналась?

Она входит в холл и осматривается, но его нигде не видно, он как сквозь землю провалился.

– Могу я помочь вам, синьорина Росселли?

Она чуть до потолка не подпрыгивает от неожиданности и, развернувшись, оказывается лицом к лицу с Гарелли. Он стоит прямо перед ней, буравя ее ястребиным взглядом.

– У меня к вам несколько вопросов, – гневно бросает она. – Во-первых, зачем вы преследуете меня весь день?

Она замечает удивление, промелькнувшее в его глазах.

– Уверен, вы ошибаетесь, – спокойным голосом отвечает он. – Но, раз уж наши дороги так удачно пересеклись, может быть, выпьете со мной аперитива? – Он показывает на дверь бара.

Почему нет, думает Валентина. Вдруг он поможет выяснить, что происходит с Тео. После удивительной встречи в субботу вечером в клубе Леонардо от него ни слуху ни духу.

Они занимают столик в центре бара. Валентина заказывает «Кровавую Мэри», а Гарелли – скромный бокал белого вина.

– Скажите, вы не встречались с синьором Стином после того, как я с вами разговаривал в пятницу?

– Нет. А вы? – огрызается она.

– О, простите, – вскидывается Гарелли. – Вы расстались? Я затронул больную тему?

– Нет, мы не расстались, Гарелли. – Теперь он раздражает ее больше. – Мы с ним не ходим каждый день за ручки.

– Понимаю, – говорит он и многозначительно покашливает. Как давно он следит за ней? Валентина представляет его в Бархатной Преисподней, и от этой мысли ей становится смешно. Может быть, она заставила бы себя отхлестать этого Гарелли. Так ему и надо!

– Что вы от меня хотите? – напрямик спрашивает она. – Тео натворил что-то? С ним что-нибудь случилось?

– Нет-нет, – кротко отвечает Гарелли. – Я просто был бы ему очень благодарен, если бы он помог мне разобраться с одним вопросом насчет похищения шести картин.

Валентину обдает холодом, но ей удается не подать виду.

– Каких картин? – ровным голосом произносит она, не глядя ему в глаза.

– Разных, синьорина Росселли. Я не вижу между ними связи, кроме того, что все они из Европы и ни одна не была написана позже 1930 года или где-то около того. Некоторые ценнее остальных. Например, работа голландского мастера семнадцатого века Габриеля Метсю. Возможно, вы слышали о таком? – Он делает глоток вина. – Первая картина была похищена здесь, в Милане. Но остальные – за границей: одна в Нью-Йорке, две в Англии, одна во Франции. Последняя похищена предположительно из частной коллекции на самом севере Швеции, чуть ли не из дома самого Санта-Клауса.

Он брал теплые ботинки и пуховик!

– Что значит, предположительно?

– Это довольно странная история, – поясняет Гарелли. – О похищении картин сообщалось в полицию, но меньше чем через сутки все жертвы передумывали и забирали заявления. Несколько раз я пытался выяснить, почему это происходит. Например, я съездил в Лондон после одного случая. Владелец картины отказался показать мне ее in situ[16], хотя до того заявлял, что ошибся и картину никто не похищал. Подумайте сами, синьорина Росселли, как можно так ошибиться?

– Что это была за картина? – спрашивает Валентина и, сдерживая волнение, отпивает «Кровавой Мэри».

– Картина французского художника Ватто.

Валентина опускает взгляд на красный напиток в бокале. Во что ввязался ее любовник?

– Но какое отношение к этому имеет Тео? – спрашивает она, боясь услышать ответ.

– У меня есть определенные сведения, – говорит Гарелли. – Похоже, ваш партнер находился поблизости, когда происходили все эти ошибочные похищения. А поскольку он знаменитый искусствовед… Человек, который знает эти картины… Я обязан задать ему несколько вопросов. Разумеется, это может быть всего лишь случайным совпадением, – добавляет он с плотоядной улыбкой.

Валентина залпом осушает бокал.

– Это звучит как-то очень неубедительно, – заносчиво заявляет она. – Ну, то есть картины якобы были похищены и в то же время не были. Даже состава преступления нет. Может, вам лучше не тратить время на поиски Тео, а заняться самими жертвами фальшивых ограблений?

Глаза Гарелли на мгновение вспыхивают.

– Замечательная идея, синьорина Росселли. Спасибо за совет.

Она встает, не понимая, говорит он серьезно или язвит.

– Мне нужно идти, – бросает она.

Валентина стремительно выходит из «Аватт Парка», пытаясь разобраться, на кого больше злится – на Гарелли или на Тео. Во что он вляпался? Это не их жизнь, не их мир. Похищения, тайны, полиция. Или Тео всегда был таким, а она этого просто не знала? Ответа на вопрос у нее нет. Единственное, что она наверняка знает о Тео: у него очень развито чувство справедливости. Он хороший человек, а не вор. Почему он все это от нее скрывает? Как она ни старается понять его, в душе закипает злоба.

Позже вечером, явившись в клуб, она все еще немного злится. Правда, благодаря этому ей удалось справиться с волнением от первой встречи с Леонардо после роковой ночи. Предыдущие два раза она тщательно продумывала, в чем появиться в клубе, поэтому и сегодня надела новый корсет и чулки под винтажное короткое черное платьице. «И все равно, что обо мне думают», – говорит она себе, решительным шагом переступая порог клуба.

Леонардо ждет ее в приемной. Одет он просто: черные джинсы и белоснежная футболка. К ее удивлению, на нем очки. Сидя за стойкой, он читает книгу.

– Валентина! – восклицает Леонардо, увидев ее, откладывает книгу и снимает очки с самой радушной улыбкой, как будто между ними не произошло ничего необычного.

Валентина жалеет, что он снял очки. Без них он слишком похож на средиземноморского самца, которых в Италии пруд пруди. Он закрывает книгу, и она замечает, что это «Уотт» Сэмюэла Беккета. Никогда бы не подумала, что такой человек, как Леонардо, может быть любителем литературы подобного рода.

– Я звонил вам, но вы не ответили, – говорит он.

Она достает телефон и видит два не отвеченных вызова от Леонардо.

– Извините, забыла включить звук.

Леонардо прячет книгу в ящик.

– Во-первых, я хотел удостовериться, что у вас все хорошо после вчерашнего вечера.

Она закусывает губу и неохотно отвечает:

– У меня все в порядке.

– И во-вторых, я знаю, что у нас на сегодня запланирована новая съемка с Селией в Бархатной Преисподней, но, к сожалению, она заболела, а я не смог найти другую девушку. Вы, кажется, расстроились, Валентина. – Леонардо наклоняет голову набок и покачивает очками, которые держит в руке.

– Вовсе нет, – лжет Валентина с напускным безразличием. – Просто я ради этого отменила другие дела.

– Мне очень жаль, что так получилось. Но я устрою сессию в другой день, если только…

Валентина бросает на него вопросительный взгляд, думая: «Только не предлагай наблюдать за очередными пытками».

– Я полагаю, вам, чтобы сделать чувственные фотографии подчиняющейся и доминирующей стороны… Было бы неплохо, если бы вы сами испытали это. Я имею в виду, динамика будет совсем иной, если мы останемся лишь вдвоем.

Валентине кажется, что ее сердце сжимает ледяная рука, от ужаса сводит живот.

– Я не уверена, что подхожу для роли подчиняющейся.

Леонардо улыбается, в глазах его пляшут веселые огоньки.

– Думаю, подходите, – говорит он. – Я сразу определяю таких людей. Понимаете, речь идет не о том, что подчиняющийся должен быть бесхарактерным существом и тряпкой. Чтобы подчиняться, требуется определенное мужество.

Какую-то минуту Валентина молчит, глядя на Леонардо. Пока он прячет свои очки, она пытается понять, хватит ли ей смелости сделать то, о чем он просит. Наконец, набрав полную грудь воздуха, она произносит:

– Тео будет при этом присутствовать?

Леонардо поднимает на нее глаза.

– Вы после субботы с ним не разговаривали?

Она качает головой, чувствуя, как краской заливаются щеки.

– Я не понимаю, что происходит, – хрипло шепчет она.

– Я не могу вам рассказать, чего хочет Тео, Валентина, – говорит Леонардо. – Вы должны сами это выяснить. – На его лице появляется добрая улыбка. – Но я могу сказать вам: если вы решите испытать на себе, что такое подчинение, сегодня вечером в Бархатной Преисподней будем только вы и я.

На какое-то время наступает тяжелая тишина, они молча смотрят друг на друга. Хотя она уже занималась сексом с этим мужчиной, от мысли о том, что с ними не будет Селии, его предложение кажется ей опасным. Нет, это невозможно. Как же Тео? Но потом другой голос слышится в ее голове: «А что Тео, Валентина? Он бросил тебя на целую неделю, ничего не объяснив, подсунув только старый фотоальбом с эротикой. А потом явился нежданно-негаданно в субботу только для того, чтобы на твоих глазах потрахаться с Селией. А что эти эротические фотографии делают с тобой по ночам, когда ты лежишь в кровати одна, он не думает?»

– Я живу с Тео, – говорит она, пристально глядя в его глаза. – Он хочет, чтобы я стала его девушкой.

– У меня тоже есть девушка, – отвечает Леонардо. – Ее зовут Ракель. Вы, кажется, встречались. К сожалению, она сегодня занята, а не то могла бы заменить Селию.

Блондинка в корсете – его девушка? Вот уж не думала она, что Леонардо может поддерживать с кем-то постоянные отношения.

– Это вопрос образа жизни, Валентина. И все, что касается верности, здесь ни при чем. Я просто предлагаю вам испытать нечто такое, что, на мой взгляд, покажется вам эротичным. Вы можете использовать этот опыт, чтобы улучшить ваши сексуальные отношения с Тео. Да и потом, – добавляет он, – ему не обязательно об этом знать.

Ему не обязательно об этом знать. Но она-то об этом будет знать, причем всегда. Валентина размышляет. Если она согласится, поможет ли это забыть о Тео? Она докажет себе, что не может быть такой женщиной, какой ее хочет видеть Тео. И это спасет его от того, кем она является на самом деле – холодной, бессердечной особы, такой же, как ее мать.

– Хорошо, – удивляясь сама себе, говорит она. – Но мне немного страшно…

Леонардо берет ее за руку и тепло смотрит в глаза.

– Страх и делает это столь возбуждающим. Вам нужно немного бояться, Валентина, иначе ничего не получится.

– Что вы со мной будете делать? – шепчет она.

Он отпускает ее руку, взгляд его становится тверже.

– Я открою ту вашу часть, которая спрятана глубже остальных. Сначала мы исследуем мой вариант Бархатной Преисподней.

Валентина невольно вздрагивает, вспомнив хлысты и палки для битья, которые висели на стене этой комнаты.

– А потом, Валентина, я открою двери Темной Комнаты внутри вас.

Белль

Он стоит, прислонившись к стене, в ее комнате, скрестив ноги и засунув руки в карманы. Он смотрит на нее. Глаза его заглядывают под ее одежду, пока она медленно расстегивает жакет. Руки ее дрожат, когда она развязывает шарф, роняет сумочку у кровати и наклоняется, чтобы расстегнуть ботинки. Он подходит и становится у нее за спиной. От его близости ее тело покрывается гусиной кожей. Она поднимает руки над головой, он берет их в свои.

– Позволь мне это сделать, – говорит он, опускается на колени, расстегивая ботинки и бережно снимая их с ее облаченных в чулки ног.

Она кладет руки ему на голову и запускает пальцы в густую гриву черных волос. Он поднимает на нее глаза, и энергия их слившихся взглядов превращается в нечто материальное, густое, что растекается в воздухе, будто мед по языку.

Он встает, заставив ее опустить руки, и смотрит на нее с высоты своего роста. Потом подхватывает ее, несет на кровать и укладывает, бережно, словно она сделана из хрупкого стекла. Она смотрит на него. Ей не нужно соблазнять этого мужчину, так же как ему не нужно соблазнять ее. Не нужно прикладывать усилий. Она чувствует электрический заряд, возникший сразу, стоило им сблизиться, ощущает ток их вожделения. Он развязывает галстук. Смотрит на нее, лежащую на кровати в шелковой сорочке, так, словно смотрит на то, без чего не сможет прожить.

Он наклоняется. Одной рукой задирает ее сорочку, а второй стягивает с нее белье и смотрит на ее наготу. Она выскальзывает из сорочки и остается в одних черных чулках. Протягивает к нему руки, и он подается к ней, целует в губы. Белль почти никогда не целуется с клиентами. Но этот мужчина не клиент. Он – владетель ее сердца. Голос сомнения шепчет ей на ухо: «А что, если он считает тебя обычной проституткой?»

Ей все равно. Никогда еще ее не целовали так горячо и проникновенно. От таких поцелуев ей хочется отдать ему всю себя, полностью, до последней капли ее сущности. Их губы и языки ведут разговор без слов. Наконец он отстраняется.

– Птичка Белль, – шепчет он. – Как же я хочу тебя. Ты позволишь мне?

– Да, Сантос Дэвин, я позволю тебе.

Он снимает с себя одежду, и она с наслаждением рассматривает его крепкое, поджарое тело. Этот мужчина не знает, что такое покой, он постоянно в движении. Под кожей у него ни грамма жира, не то что у ее мужа, обрюзгшего от малоподвижности. Нет, сегодня никаких мыслей о синьоре Бжезинском. Она знает, что ходит по краю пропасти, что может случиться скандал, можно потерять все, но оно того стоит. Что может быть важнее в жизни, чем испытать страсть такой силы, пусть даже всего один раз?

Когда Сантос толчком входит в нее, сердце у нее замирает от страха. Секс еще никогда не был таким, как сейчас. Он бывал приятным, возбуждающим и эротическим, но то, что она испытывает сейчас, состоит из всех этих чувств и не только. Она становится частью Сантоса. Она чувствует его наслаждение, его экстаз, и от этого ощущения становятся вдвое сильнее.

Наконец-то она нашла себя с помощью этого человека. Этого мимолетного Сантоса Дэвина, которого она, возможно, больше никогда не увидит. Его тело будто создано для нее. Они соединяются идеально. Он двигается одновременно с ней; его пряный соленый запах она знала всегда; ощущения от прикосновения к его на удивление мягкой коже, густота его черных кудрей жили в ее памяти с того дня, когда она стала женщиной.

Их тела слились. Вот он сверху, на ней, в следующий миг они перекатываются, и вот уже она сверху. Она чувствует его внутри себя, он входит все глубже и глубже, и ей хочется, чтобы он достиг самой ее души и наполнил ее.

Освободи меня от пустоты! Наполни меня смыслом.

И вот что-то начинает происходить с Белль. Такого она еще никогда не ощущала. Ей представляется, будто их глубинные сокровенные сущности соприкасаются, и она взмывает, как чайка над лагуной, хлопая крыльями, все быстрее, быстрее и дрожа внутри. О, это чувство описать невозможно. Столь изысканное и одновременно невыносимое. Она открывает глаза и смотрит на Сантоса. Он наблюдает за тем, как рушится последний бастион ее скованности. «Не останавливайся», – молят ее глаза. Он заводит руки ей за спину и, не переставая делать толчки, поднимает ее так, что она оказывается над ним. Она задыхается, словно его прикосновения лишили ее власти над собственным телом. Она летит. Сантос освободил ее.

Когда страсть удовлетворена, они падают на кровать и лежат рядом. Не говоря ни слова, Сантос поднимает ее руку и прижимает ладонью к своим губам. Она поворачивает к нему лицо и смотрит в глаза. В их золотисто-голубых глубинах она видит все места, где он побывал, и ей становится немножко грустно от того, что в его приключениях ее не было рядом. Она подается к нему и целует его губы, мягкие, как кожа младенца, совершенно неподходящие для такого потертого жизнью человека. Она берется за золотую серьгу у него в ухе и, покрутив ее в пальцах, тянется ртом, чтобы поцеловать мочку. Но он притягивает ее к себе и крепко прижимает к своей голой груди. Она сгибает ноги и обхватывает ими его талию, а потом опускает руку и прикасается к нему. Он снова твердый. Она знает это. Ее пальцы ласкают его, пока он не наливается силой, после чего, поняв, что он готов, она вводит его в себя. О, ей бы хотелось заниматься любовью с этим мужчиной до тех пор, пока они оба ни растают. Пока они не перестанут существовать в реальном мире и не превратятся в двух мотыльков желания, порхающих вокруг света их собственной любви. Ибо она действительно впервые полюбила по-настоящему. Быть может, это даже случилось в тот самый первый миг узнавания, когда она прошла мимо него на площади перед больницей, но Белль поняла, что отныне и навсегда Сантос Дэвин – любовь ее жизни. И эта ночь наполнена счастьем, потому что она совершенно забыла о синьоре Луизе Бжезинской, о ее жизни в клетке, потому что забыла даже о Белль и ее клиентах. Она – маленькая польская девчушка, которая еще не живет в Венеции, еще не потеряла свою страну, не утратила родину. Она – Луиза, искреннее, невинное создание, та, что девять раз за одну ночь занимается любовью с Сантосом Дэвином.

Валентина

Как им с Леонардо начать? Как перейти от обмена любезностями к очень серьезной игре в доминирование и подчинение?

С Тео все было куда проще. У них первыми заговорили их тела. С Тео они сблизились как-то очень плавно и совершенно естественно. Она даже не ожидала, что их отношения затянутся, но все случилось как будто само по себе, без каких-либо усилий. Все эти неожиданные анонимные свидания в гостиницах были захватывающими и безрассудными. Никогда она не чувствовала себя такой живой и беспечной, как в те первые недели.

Валентина вздыхает и пытается отогнать прочь мысли о том Тео, каким он был тогда. «Все изменилось, не забывай, когда он переехал к тебе». Теперь, как и предупреждала мать, он хочет владеть Валентиной. Он играет с ней в какие-то интеллектуальные игры, и это, как видно, своего рода месть за недостаточную преданность. Она не такая, какой желает видеть ее Тео. Она не та девушка, которая с радостью будет знакомиться с его родителями. С тяжелым сердцем Валентина признает, что ничем не отличается от своей матери.

Леонардо наливает красное вино в два больших бокала. Интересно, он тоже нервничает? Они сидят в его кабинете, он за столом, она напротив. Он протягивает ей листок с напечатанным текстом.

– Нужно, чтобы вы подписали отказ от претензий, – говорит он. – Там сказано, что вы даете согласие на все то, что с вами произойдет сегодня.

Валентина вскидывается с удивленным выражением.

– Отказ от претензий? – недоверчиво произносит она. – Но мы уже занимались сексом…

Леонардо берет ручку и задумчиво засовывает ее кончик в рот.

– Прошу прощения за эту формальность, – говорит он. – Это мое упущение, что я не дал вам на подпись бумагу в прошлый раз, но смысл давешней встречи заключался в том, чтобы вести себя спонтанно.

Она хмурится. Все это смахивает на то, что ею манипулировали. Смотрит на его руку, протягивающую ручку. Она действительно собирается подчиниться этому человеку? Когда подписывает документ, рука ее дрожит.

– Хочу заранее вас предупредить, – говорит он деловым тоном, словно имея в виду какое-то совершенно обыденное событие, а не ночь дикого секса, – в моем клубе мы практикуем безопасный секс. Так что вам не нужно волноваться об этой стороне дела.

Прямолинейность подобного заявления заставляет ее побледнеть.

– Разумеется, я буду использовать презервативы, если мы дойдем до коитуса, так же, как было в субботу.

Если? Разве они только что не договорились, что именно этим и займутся?

Леонардо снова надел очки, и, пока он говорит, Валентина видит в них свое отражение. Но она старается не смотреть на себя. Ей хочется отстраниться как можно дальше от того, что вскоре произойдет. Неужели она действительно собирается сделать такое? Разве это не предательство? Всего неделя одиночества, и она уже занимается сексом с другим мужчиной без участия своего любовника. Но она ничего не может с собой поделать. Ей нужно познать другую сторону своей сексуальности. После той ночи с Розой и Селией что-то изменилось в ней. Ею движет не просто любопытство, где-то глубоко в душе сидит желание, потребность узнать, каково это – подчиняться. Подобную истину трудно принять, но это истина. Ей нужно исследовать это вне периметра отношений с Тео, со своего рода экспертом, таким человеком, как Леонардо, знающим, что делает.

– Итак. – Леонардо ставит локти на стол и упирается подбородком в сплетенные пальцы. – Может, у вас есть вопросы?

– Когда вы поняли, что будете заниматься… – Она запинается. – То есть как вы узнали?

– Я всегда это знал, – просто отвечает Леонардо. – С детства. Мне было шесть, и я играл с девочкой на пару лет старше меня. Знаете, Фрейд говорит, что у всех детей есть садомазохистские наклонности.

– Очень некорректное утверждение, – комментирует Валентина, чувствуя, как у нее встают волосы на загривке. Только не вмешивай в это детей.

– Я знаю, – кивает Леонардо. – Но думаю, он прав. Это не означает, что дети не ранимы и не целомудренны.

Тут Валентина кое-что вспоминает. Она пытается подавить воспоминание, но оно темной тучей поднимается из глубин ее подсознания. Это случилось, когда ей было около восьми. Она тогда увидела что-то. У матери был настолько свободный нрав, что после ухода отца Валентины через их дом прошла целая череда мужчин. До тех пор, пока мать не выставляла очередного поклонника, между ними царила атмосфера свежей, показной любви. И вот однажды Валентина случайно увидела мать в ее спальне. Этот образ до сих пор сохранился в ее памяти. Мать сидит на стуле лицом к спинке. Она в бюстгальтере и нижней юбке. Руки связаны сзади, ноги привязаны к стулу, во рту кляп. Но Валентина тогда не пришла в ужас и даже не испугалась. Более того, где-то через неделю она повторила эту игру с одноклассником, попросила его привязать себя к стулу и поцеловать. Мальчик не только выполнил ее просьбу, но еще и задрал ей юбку на голову, чтобы посмотреть на трусики.

Так вот что поселило в Валентине такое желание! Это передалось ей от матери. Недавно Леонардо сказал, что подчиняющиеся личности часто склонны к нарциссизму. Это в полной мере относится к ее матери и, если быть честной, к ней самой.

– Знаете, – обращается к Валентине Леонардо, – садомазохизм может являться своего рода катарсисом[17]. Пройдя через обнажение и унижение, можно достичь целостности, воссоединиться с той частью своей личности, которую вы отодвигаете и подавляете.

Валентина облизывает губы.

– Я не люблю боль, – тихо говорит она.

– Увидим, – отвечает он, допивая вино. – Итак. – Он встает. – Вы готовы?

Валентина спускается за ним по мраморной лестнице. Внизу он поворачивается к ней, и она уже замечает, что он переменился, как будто стал на дюйм выше.

– С этой минуты вы подчиняетесь моей воле, Валентина. Это означает: вы обязаны выполнять все, что я буду говорить. В точности. Если нет, будут последствия. Напоминаю вам последний раз, если захотите, чтобы я все прекратил, дайте мне знать. Понятно? Все, что нужно, – это громко и отчетливо произнести СТОП. Если захотите, чтобы я сбавил обороты, скажите: ПАУЗА. Ясно?

Одна половина ее хочет взбунтоваться, но другая, покорно замерев, внимательно слушает.

– Да, – едва слышно произносит она.

– Я решил, что мы начнем с Бархатной Преисподней. Я хочу, чтобы вы вошли в комнату и разделись до нижнего белья. Вы встанете на колени возле кровати, спиной к двери. Когда я войду, вы не оборачиваетесь и не глядите на меня. В лицо мне не смотреть, пока я сам не прикажу. Ваши глаза постоянно должны быть отведены в сторону. Это понятно?

Она кивает. Сердце ее уже готово выскочить из груди. Она сжимает кулаки. Липкие от пота ладони горят. Здравый разум кричит ей: «Беги отсюда и никогда не возвращайся!» Но другая часть Валентины изнемогает от любопытства. Ей казалось, Леонардо не в ее вкусе, но то, что он предлагает, необоримо влечет ее. Это погружение в еще неизведанную часть себя. Путешествие в неизвестность захватывает и возбуждает.

Леонардо разворачивается и уходит по темному коридору. Валентина остается одна. Она разжимает кулаки и берется за дверную ручку.

Внутри Бархатной Преисподней ощущение такое, будто находишься в теплой, пульсирующей матке. Помещение уже не кажется столь зловещим, как в прошлый раз, когда она наблюдала за госпожой Анной и ее рабом Ники. Не кажется оно и таким большим, как в субботу, когда они оказались в кровати вчетвером. Она обводит комнату взглядом. Что, если Леонардо привяжет ее к этому кресту и нацепит ей зажимы на соски? От страха ее мутит и к горлу подступает тошнота. Она пытается проглотить ее. Леонардо сказал, что его можно остановить в любую минуту. Сказал, что все будет делаться с ее согласия и она имеет право прекратить игру. Они оба участвуют. Весь вопрос в доверии.

«Какие же странные мы существа, люди, – думает Валентина, расстегивая змейку своего маленького черного платьица и вешая его на стул у двери. – Интересно, а чулки можно оставить? Сойдет за белье», – решает она. Подходит к кровати и становится на колени. На ней – новый черный корсет и черные чулки. В ожидании она чувствует себя ребенком перед вечерней молитвой. Вот уж неподходящее сравнение. Она начинает дрожать, хотя в комнате не холодно, и понимает, что ей страшно.

Открывается дверь. Первое ее побуждение – повернуться и посмотреть, кто вошел, хотя она и так знает, что это Леонардо. Ей приходится собрать в кулак всю силу воли, чтобы не посмотреть за спину. Леонардо пока что даже не обращает на нее внимания. Боковым зрением она замечает, что его темная фигура перемещается по комнате. В каждом углу он зажигает свечи и гасит электрический свет, помещение постепенно погружается в полутьму. По полу пробегают длинные тени. Колени начинают саднить, но она старается стоять насколько может неподвижно. Ей совсем не хочется заработать наказание от своего господина. Неизвестность почти невыносима, но это возбуждает ее. Что он с ней будет делать? Она полностью в его власти.

Она чувствует, что он остановился у нее за спиной и смотрит на нее. Ее дыхание учащается.

– Встань, Валентина, – говорит он.

Она неуверенно встает, ноги после долгого стояния на коленях с трудом разгибаются.

– Повернись, – командует он.

Она поворачивается, не поднимая на него глаз, видит его голые ступни и мускулистые ноги, затянутые в узкие черные джинсы. Выше пояса на нем ничего нет. На грудь его она смотреть не осмеливается.

– Не шевелись, – говорит он. – Только я могу к тебе прикасаться. Ты на это права не имеешь. – Он ступает к ней и спускает бретельки ее корсета сначала с одного плеча, потом с другого. Сознание начинает тараторить: «Валентина, что ты делаешь? Ты позволяешь этому мужчине, не Тео, раздевать себя?»

Она обрывает внутренний голос. Уже слишком поздно для назиданий.

Он обходит вокруг нее и расстегивает застежки на корсете. Потом освобождает ее тело. Теперь она стоит перед Леонардо голая, в одних чулках. Она смотрит на его живот, на черные волосы, поднимающиеся от джинсов на грудь. От волнения начинает задыхаться.

Он немного наклоняется, заводит руку ей между ног и пробует ее пальцами. Она вздрагивает, удивленная его неожиданным рвением.

– Посмотри на меня.

Она отрывает взгляд от ореховых половиц и смотрит в лицо Леонардо. Его выражение не похоже на то, какое бывает у любовников, – ни трепетного волнения, ни восторга. Он смотрит на нее, словно в зеркало. Она чувствует, какая тесная связь образовалась между ней и этим мужчиной. Восхитительная сопричастность вхождения в их личную эротическую игру. Он вынимает из нее пальцы, одним поддевает край чулка и медленно стаскивает его. Потом проделывает то же самое со вторым чулком. Теперь ей не за чем прятаться, она осталась даже без черных чулок и пояса. Она полностью обнажена. Валентина знает: прикасаясь к ней, он понимает, что она возбуждена. В эту минуту удовольствие пересиливает страхи.

– На кровать, – командует он.

Валентина разворачивается и забирается на кровать.

– Встань на четвереньки.

Означает ли это, что Леонардо собирается взять ее сзади, как в ту субботу, только без Тео и Селии? Мысль о Тео разрывает сердце, но она уже не может остановиться. Она словно ощущает его присутствие. Он – часть ее сексуальных потребностей.

Валентина стоит на четвереньках и ждет. Слышит, как Леонардо ходит по комнате и подносит свечи ближе к кровати, чтобы она почувствовала их тепло. Она пытается подсмотреть за ним в зеркала, развешенные на стенах, но в комнате слишком темно, чтобы можно было что-то четко разглядеть. Видны только трепещущие огоньки и движение. Он становится на кровать позади нее. Когда прикасается к ней, она понимает, что он все еще в джинсах. Он завязывает ей глаза, теперь она уже ничего не видит, а потом прижимает ее лоно к своему сокрытому тканью брюк члену. Нежной мягкой плотью она чувствует, как он тверд, и от этого перестает быть человеком, превращаясь в дикого зверя, ненасытную самку. Ей хочется закричать на Леонардо, приказать ему войти в нее немедленно, но, конечно, она не может этого сделать. Она обязана поступать так, как он прикажет. Подавление природных инстинктов возбуждает ее еще больше, и теперь от ожидания ее тело поет.

– Опустись на локти, – велит Леонардо, – и положи голову между рук. Теперь выше подними ягодицы.

Она выполняет его указания и сейчас чувствует себя максимально открытой для него, когда ее зад торчит кверху, как у животного, жаждущего спаривания. Перед глазами так темно, что воображение само начинает дорисовывать картины. Леонардо обнажен. Леонардо входит в нее. Они трахаются. Это так порочно, грязно, неправильно, но она чувствует лишь, как он гладит ее ягодицы, несильно сжимает их, скользит рукой вниз, между ног, и прикасается к ней так, что ее тело начинает дрожать от желания.

– Думаю, теперь ты готова, – тоном, лишенным какой бы то ни было страсти, произносит он. – Теперь я хочу, чтобы ты замерла и не шевелилась, Валентина.

Она смотрит в черную ткань повязки на глазах и ничего не видит. Она затаивает дыхание. Что он сделает? Она вздрагивает, когда что-то горячее прикасается к ее ягодице. Горячее и жидкое, очень горячее, но не обжигающее. Она слышит потрескивание свечного фитиля и вдруг понимает, что делает Леонардо. Mio Dio, он льет воск на ее зад! Она уже готова крикнуть СТОП или хотя бы ПАУЗА, но не кричит. Если остановить Леонардо сейчас, она никогда не узнает и не поймет его мира. А ей всем сердцем хочется этого. Да и не так уж больно. Она вспоминает, сколько раз играла со свечками и специально капала воском себе на пальцы, чтобы через несколько минут снять застывшую массу. Ей всегда нравилось, как горячий воск покалывает кожу, а потом, остывая, стягивает ее.

Она закрывает глаза, хотя они и спрятаны под повязкой, и концентрируется на ощущениях того, что с ней делает Леонардо. Похоже, он направляет струйки жидкого воска так, чтобы они скатывались с ее ягодиц на ноги. Постепенно он приближается к самой нежной части ее тела. Она на грани паники. Неужели он собирается лить воск туда? Нет, он этого не сделает. Однако расплавленный воск неожиданно доставляет ей чрезвычайно эротические ощущения. Капая, он сначала покалывает кожу, потом сбегает струйками по ягодицам и застывает. Она невольно издает стон. Все это настолько странно! И тем не менее вот она стоит на четвереньках, позволяет мужчине лить горячий воск себе на зад и получает удовольствие от своей покорности.

Воск щекочет кожу все ближе и ближе к самой потаенной части тела. Она ощущает, что лоно ее увлажняется от предвкушения. Тоненький ручеек пробегает у нее между ног, но туда не попадает. Она уже едва удерживается на грани страха и страсти. Воск льется на нее снова и снова, и она чувствует, как он сушит кожу, застывая на ней слоями. Внутри у нее все дрожит, пульсирует и сжимается, и вдруг, к ее безмерному изумлению, наступает оргазм. Леонардо даже не прикоснулся к ней, ни ртом, ни пальцем, он не занялся с ней сексом, но сумел довести ее до оргазма. Это ощущение не похоже на то, что она знала до того, это внутреннее выражение ее глубинных желаний.

Леонардо прекращает лить воск. Он опускает руку и прижимает к ее складкам горячий кончик пальца. Она начинает снова заводиться, и он давит сильнее, выводит пальцем круги, гладит. Она снова испытывает оргазм, задыхаясь так, будто тонет в пучине своей страсти. Но он не останавливается. Ей кажется, что она сейчас сама расплавится в его руках, как воск, но он продолжает ласкать ее горячими пальцами, заставляя кончать снова и снова. Она кричит. Пожалуйста! Но он не останавливается. О чем она просит? О том, чтобы он остановился, или о том, чтобы не прекращал? Оттолкнула ли бы она его, не будь его рабыней? Абсолютная власть Леонардо над ней освобождает ее от страхов, ибо она принадлежит ему и он сам решит, когда прекратить эту сладостную пытку.

Какой это по счету оргазм? Кажется, она сейчас рассыплется на кусочки, не в силах сохранить в целости свое потрясенное тело. Наконец его пальцы замирают, и она падает лицом на постель, содрогаясь всем нутром. Ей кажется, что она сорвала с себя последние покровы, обнажив пред Леонардо свою сущность, словно заново родилась. Она долго лежит ничком. То, что сейчас произошло, ошеломительно, поэтому она утратила способность говорить и даже двигаться. Она слышит, как Леонардо отходит к столу, выдвигает ящик и возвращается к ней. Он накрывает ее плечи и спину тонким шерстяным одеялом, а потом при помощи ваты и холодного крема нежно счищает с нее затвердевший воск. Он медленно, методично скребет и трет, пока ей не начинает казаться, что он очищает не только ее тело, но и душу. Наконец он заканчивает. Она лежит на боку, на нее наброшено тонкое одеяло. Она чувствует головокружение и усталость, как будто сущность ее превратилась в эфир, словно теперь она и не она вовсе, а тень того, что ею было когда-то.

Леонардо достает из-под кровати еще одно одеяло, накрывает ее. Потом подползает к ней и снимает с ее глаз повязку. Она моргает от красного света, наполняющего комнату. Свечи задуты, и в Бархатной Преисподней теперь темно как никогда.

– Ну как? – спрашивает Леонардо, наклонив голову набок, глаза его чернее ночи.

В ответ она произносит лишь одно слово. То, что она испытала, не унижает, это не оскорбительно, не болезненно и даже не сексуально. Единственное слово, которое она сказала Леонардо, – «божественно».

Он целует ее в щеку, и они улыбаются друг другу. В тот миг она снова ощущает глубокую внутреннюю связь с ним, их равенство. Они не влюблены, они любовники других людей, но вместе сыграли в эту интимную игру. Ей бы испытать чувство вины, но почему-то этого не происходит.

– Теперь спите, – говорит он, заправляя волосы ей за ухо.

Валентина закрывает глаза. Ей хочется сохранить это ощущение божественности во сне. Ей хочется поделиться им с Тео.

Белль

Хотя мать ее была ревностной католичкой, хотя саму ее в двенадцать лет отправили в католическую школу при монастыре, Белль не верит в Бога. И все же каждое утро она приходит в одну из венецианских церквей, обычно в маленькую мраморную Санта Мария деи Мираколи рядом с ее домом или в более внушительную Санти-Джованни-э-Паоло. Она не знает, что еще делать. Она просит Господа даровать ей Сантоса Дэвина. Разве она уже не искупила свои грехи? Четырнадцать лет прожила с мужем, который ее ненавидит, отец ее умер, а мать сошла с ума. Польша потеряна, она бездетна и одинока. Разве она не заслуживает того единственного, что ей хочется? Мужчину, которого любит?

Не так уж много, но Белль знает: это целый мир. Каждый миг, проведенный с Сантосом, невыносимо сладок и одновременно преисполнен мукой. Он предупреждает ее. Много раз говорит, что им лучше больше не встречаться. Он берет ее руку и тоскливо улыбается.

– Я не хочу разбивать твое сердце, – говорит он.

И ей хочется кричать ему: «А где твое сердце? В какой темной пещере прошлого ты его прячешь?»

Он уверяет, что не может любить одну женщину. Но то, как он предается любви с ней, как произносит имя Белль, сливаясь с ее телом, как может проспать в ее объятиях весь день… Неужели это не свидетельства его любви к ней?

Она надеется, она молит и умоляет Всевышнего, чтобы жажда ее сердца была утолена.

Часто Сантос появляется с черного хода ее дома, он в лодке, зовет ее по имени. Она свешивается со своего балкончика и бросает ему символ их любви, белую розу, он ловит цветок и с наслаждением вдыхает его аромат.

– Спускайся, моя Птичка. Плывем со мной.

Она надевает свой морской костюм, уже не обвязывая грудь и не пряча волосы под шапочку. Иногда надевает не белые брюки, а короткие черные шорты. Сантос обожает ее шортики. Они такие вызывающие. Он говорит, что его первому помощнику лучше держаться от нее подальше, и Белль мечтает о том, что когда-нибудь, возможно, отправится с ним в море, навстречу приключениям. Она представляет себя воинственной королевой пиратов, а Сантоса – своим славным капитаном.

Венеция перестала быть для Белль темницей. Она превратилась в город сладострастия для нее и Сантоса. Непрекращающийся плеск воды о старинные камни стал для нее ритмом любви к Сантосу. Запах гнили, мокрой штукатурки и застоявшейся воды – запахом их соединения, всепроникающим и трагичным. Всякий раз, переходя через мост, Белль загадывает желание, чтобы он перевел ее от одного мужчины к другому. Но все эти мосты никуда ее не приводят, они водят Белль кругами, ибо, насколько сложно ей освободиться от мужа, настолько и еще сложнее Сантосу полюбить ее одну. Горькая правда в том, что ему одной ее мало, но он – всё, о чем она когда-либо мечтала.

Однако у любви щедрая душа, и Белль отдает Сантосу всё, что возможно, зная: в конце концов это будет смыто водой, как обычно бывает в Венеции.

Впрочем, сегодня для Белль счастливый день. Муж снова уехал, и она вольна провести время с Сантосом, своим возлюбленным. Она отказалась от остальных клиентов. Внезапно прикосновения других мужчин потеряли какой-либо смысл, перестали ее возбуждать. Она выглядывает с балкончика и бросает белую розу в лодку любовника. Он обрывает лепестки и разбрасывает их по зеленоватой воде канала. Протягивает к ней руки. В следующее мгновение она забирается в лодку. На ней черные шелковые шорты, короткая белая блуза и морская шапочка. Лодка вывозит их на середину лагуны и превращается в малюсенькое суденышко, подпрыгивающее на волнах посреди огромного темного водного простора. Он кормит Белль клубникой, сок которой оставляет пятна на ее белой блузе, потом они ложатся на дно раскачивающейся лодки и предаются любви.

Принимая в себя любовника, она смотрит на чаек, кружащих над ними. Ей хочется запятнать его любовью, оставить на нем отметину, как клубничный сок оставил следы на ее одежде. Ей хочется, чтобы сила их страсти могла разбудить его сердце. Почему он не чувствует этого? Почему она не может сделать так, чтобы он полюбил ее? Но Сантос как всегда остается загадкой. Изо дня в день она с болью в сердце гадает, придет ли он, и, когда он приходит, на следующее утро она в благодарность ставит дюжину свечей в церкви.

Сейчас вечер. Они сидят на ее балкончике над темным плещущимся каналом. Выбеленные здания напротив похожи на молчаливых стражей старинного города. Стоит очень теплая погода, и Венеция поскрипывает от жары, от канала исходит острый запах города. Сантос обнажен до пояса. Она любуется курчавыми волосами у него на груди, его могучими плечами и сильными руками. На ней лишь легкий пеньюар, который разделяет их каскадом голубого шелка. Они только что занимались любовью. Никогда Белль не делала этого столь страстно и с таким чувством. В глазах ее еще не высохли слезы, выступившие в миг финального экстаза. В тот самый миг она заметила: в лице Сантоса тоже что-то изменилось. На лице его проявилось нечто большее, чем жалость к ее головной боли, и намного большее, чем обычная легкая улыбка. Взгляд его был серьезен. И смотрел он прямо на нее.

Они сидят, молча глядя на канал, пока Сантос не поворачивается к ней.

– Так ты любишь меня? – спрашивает он, глядя на нее. Лицо его в этот миг кажется одновременно молодым и старым.

Она хмурится.

– Я полюбила тебя в тот день, когда впервые увидела. И я говорила тебе это бессчетное количество раз.

Он пожимает плечами, отводя взгляд.

– Многие женщины говорили, что любят меня. Но ни одна не любила на самом деле. Все они хотели заполучить какую-то часть меня. В основном мой дух свободы.

Она берет его руку, соединяет его пальцы со своими и заставляет взглянуть на нее.

– Сантос, я не хочу отнимать твой дух. Зачем мне твой дух, если это именно то, что мне больше всего нравится в тебе?

– Ах, Белль, что же у тебя за любовь? Ведь насколько мне ведомо, любовь – это когда ты хочешь удержать рядом с собой кого-то до самой смерти.

Она с убеждением качает головой.

– Нет, Сантос, если ты любишь кого-то, ты позволяешь ему оставаться тем, кем он хочет быть. Поэтому я и полюбила тебя. Ведь ты позволяешь мне оставаться такой, какой я хочу быть. Разве могу я поступать с тобой иначе? Я так тебя люблю, что знаю: когда-нибудь мне придется отпустить тебя.

Она осекается. Руки ее падают, и она закрывает шелковым пеньюаром лицо, чтобы скрыть печаль.

Сантос подсаживается к ней и обнимает.

– Белль, Птичка, я могу однажды покинуть тебя, но обязательно вернусь.

Она опускает ткань и смотрит на него глазами, наполнившимися надеждой.

– Вернешься?

– Разве могу я не вернуться к тебе, моя милая?

Он нежно целует ее, и Белль едва не задыхается от восторга. Он пообещал, что вернется. Когда-нибудь. Когда это случится, она не знает, да это и не важно. Он дал ей причину продолжать жить.

Они предаются любви на балконе, укутавшись в ее сапфировый пеньюар. Пока в этом коконе любви Сантос входит в нее, Белль наблюдает за луной. Небесное светило окропляет воду белесыми бликами подобно тому, как его семя окропляет ее плоть.

На следующий день начинается дождь, и Сантос не приходит. Она ждет его у окна, посылая беззвучные молитвы любому богу, который может ее услышать. Она колет палец шипом одной из их белых роз, уже желтеющих и осыпающихся, предлагает свою кровь в обмен на исполнение ее желания. Но канал пуст. Дождь за окном стоит стеной, разбрызгивая отражения по небу. Она ждет, сколько хватает смелости, и возвращается в дом Луизы, не прячась от ливня. Сердце ее трепещет от безотчетного ужаса. Разве мог Сантос покинуть Венецию, не попрощавшись?

Подходя к дому Бжезинского, замечает, что в кабинете мужа горит свет, и со страхом думает: он вернулся раньше, чем планировал. Его возвращения ждали только к завтрашнему вечеру. Сегодня она не вынесет допроса. Дождь уже прекратился, поэтому она идет к черному ходу, осторожно ступая по каменной кромке над самым каналом. Вдруг старый камень крошится под ногой, но она, едва не упав в воду, успевает запрыгнуть в дверь. Крадучись, идет по коридору, поднимается по лестнице и минует кухню. Она промокла до нитки и дрожит от холода. Еще чуть-чуть, и Луиза успела бы шмыгнуть в свою комнату, но вдруг на лестничной площадке словно из ниоткуда появляется муж.

– Где ты была? – спрашивает он со злобной гримасой.

– Гуляла.

– Разве приличная женщина в Венеции пойдет гулять ночью под проливным дождем одна? Ты погляди на себя!

Она смотрит на свой мокрый черный бархатный жакет, липнущий к телу, и горько вздыхает. Она так устала от всего этого.

– Синьор Бжезинский, – обращается она к нему, – вам бы следовало знать: ваша жена – что угодно, но только не приличная женщина.

Этого достаточно, чтобы вывести его из себя. Он бросается к ней и бьет ее в шею и грудь. Она морщится от боли, но, стиснув зубы, молчит.

– Ну же, – насмешливо бросает она, – ударьте меня еще раз. Вы считаете себя таким большим человеком, но вы – посмешище. Все смеются над вами, потому что ваша жена – ШЛЮХА!

Она говорит не думая. Слова сами срываются с уст. Муж хватает ее за рукав, втаскивает в спальню и с грохотом захлопывает дверь. Его охватила такая ярость, что он не может ничего сказать. Но он может ее ударить. Он толкает ее на кровать и снимает ремень с брюк. Она видит, как металлическая пряжка, блеснув в тусклом свете, описывает дугу и опускается на нее. Потом еще и еще раз. Этой ночью он избивает ее так сильно, что на ней не остается живого места. Но Луизе все равно. Она счастлива заплатить такую цену за право обладать Сантосом.

Устав избивать жену, он кричит ей в лицо:

– Ты родишь мне ребенка, бесплодная сука, или я убью тебя!

Он вырывается из спальни и спускается к ужину, чтобы затушить свою ярость говядиной и сливками.

Луиза не думает о еде. Час она лежит на кровати, не в состоянии пошевелиться. Она не в силах даже снять мокрую одежду, хотя знает, что, если этого не сделать, можно простудиться. Наконец дверь комнаты открывается. «Он вернулся, – думает Луиза, – чтобы добить меня». Но появляется не синьор Бжезинский, а Пина. Лицо горничной каменеет от ужаса, когда она видит хозяйку. Она молча, слова здесь излишни, бросается вон из комнаты. Через несколько секунд она возвращается с тазом горячей воды, каким-то маслом и полотенцами. Стягивает с Луизы липнущую к телу мокрую одежду и осторожно вытирает кровь с побитых ног. На своем сицилийском говоре она бормочет нежные слова, которые Луизе не понятны, но тон, каким она их произносит, успокаивает ее, и, хотя девочка на десять лет ее моложе, Луизе кажется, что она заботится о ней, словно мать. Однако в последнем она не уверена, потому что родная мать ее никогда так себя не вела.

Пина делает все, чтобы помочь хозяйке, кладет припарки из целебных растений на горящую огнем кожу, но боль раздирает ее тело. Сейчас единственное желание, единственная потребность Луизы – оказаться в руках Сантоса. Но что, если этого больше никогда не случится? Мысль о том, что Сантос уплывает от нее прочь на своей белой шхуне, терзает ее сильнее боли. Лучше умереть, чем никогда больше с ним не увидеться.

Валентина

Она приподнимается и садится на кровати под балдахином, как сказочная принцесса, проснувшаяся после долгого сна. Веки тяжелы, а темнота вокруг поблескивает искорками, словно вокруг летают светлячки. Полог задернут, и она как будто находится на бархатном острове. Валентина отдергивает полог, вокруг нее бушуют волны Бархатной Преисподней. Она встает с кровати, покачиваясь, словно мягкий ковер под босыми ногами может в любой миг поглотить ее. Она осматривается в поисках одежды, но ни чулок, ни корсета не видно. Платье, висевшее на стуле, тоже исчезло. Но сейчас это не важно. После того, что произошло между ней и Леонардо, она все равно чувствует себя полностью очистившейся, и потому для нее совершенно естественно быть нагой. Она открывает кожаную дверь и выходит в темный коридор. Все здание как будто наполнено гулом. Она стоит, дрожа, и смотрит на холодную металлическую дверь Темной Комнаты.

Я открою дверь Темной Комнаты внутри вас.

Слова Леонардо проносятся в памяти. Валентина шаткой походкой приближается к двери, хотя душа у нее уходит в пятки. Сможет ли она это сделать? Хватит ли ей храбрости войти в Темную Комнату? «Это всего лишь комната, – говорит она себе. – Четыре стены, пол и потолок. Ведь там не может происходить ничего действительно плохого. Ни изнасилование, ни… убийство».

Ей, конечно, известно, что некоторые люди получают удовольствие от экстремальных физических экспериментов, но она не думает, что Леонардо допустил бы подобное. Она почти не знает этого человека, но доверяет ему. И все равно память подбрасывает одно из высказываний матери.

Эротика – это утверждение жизни в самой смерти.

Слова принадлежат Жоржу Батаю. Мать всегда его цитировала. Она вообще считала его революционером в философии секса. Валентине же его идеи казались достаточно отвратительными. Как смерть может быть сексуальной?

Затаив дыхание, она прикладывает ладони к двери. Гладкая поверхность ее настолько холодна, что обжигает, словно лед. Но она не отдергивает руки. Напротив, прислоняется к двери, прижимается лбом и прислушивается. Ничего не слышно. Только лихорадочный стук собственного сердца. Она глядит на ручку. Плавные линии металлического шарика кажутся неуместными на плоской твердой стальной двери. Она медленно ведет рукой по двери вниз и касается ручки. Поворачивает, толкает, но дверь не поддается, потому что заперта.

– Валентина?

Она разворачивается и видит Леонардо. Он полностью одет, а на согнутую руку его наброшен махровый халат. Внезапно Валентина вспоминает о своей наготе и краснеет, как ребенок, которого застукали за воровством конфет.

– Я хотела заглянуть, – лепечет она.

Брови Леонардо ползут вверх.

– Комната заперта, – говорит он.

– Я знаю.

Какое-то время оба молчат. Она видит, что он задумался, словно старается принять какое-то решение. Наконец он подходит к ней со словами:

– Вы, наверное, замерзли, – и накидывает ей на плечи халат. Она засовывает руки в рукава, и он крепко завязывает пояс. Халат необычайно мягкий и уютный, да еще пахнет лавандой.

– Вы довольно долго спали, – говорит он, берет ее за руку и ведет в конец коридора. Там находится еще одна дверь. Она выкрашена в цвет стен, из-за чего, по-видимому, Валентина раньше ее не замечала. – Я подумал, вы захотите принять ванну. – Он открывает дверь и пропускает ее в одну из самых роскошных ванных комнат, которые ей когда-либо доводилось видеть. Она оформлена в стиле восточного хаммама: мозаичные полы, курящийся фимиам, повсюду горящие свечи. Откуда-то доносится тихая арабская музыка. Посередине – большая круглая гидромассажная ванна, наполненная пузырящейся душистой водой. Она видит поднимающийся над водой пар, и ее охватывает желание погрузить в ванну свое усталое тело. Но как же их соглашение?

– Темная Комната, – шепчет она. – Я полагала, что войду в нее.

Леонардо на миг задумывается, потом наклоняется и заправляет ей волосы за уши.

– Мне кажется, что сегодня вы для этого не готовы, Валентина. Вы слишком устали.

Она невольно чувствует облегчение. Эксперименты с воском отняли у нее все силы. Он прав. На сегодня эротических открытий достаточно. Она ощущает себя слабой и хрупкой. В голове туман.

– Спешить некуда, – говорит он, медленно улыбаясь. – Поверьте, я отведу вас в Темную Комнату. В следующий раз…

При мысли об этом ее дыхание учащается. Ей хочется спросить: что он будет там с ней делать? Но одновременно она не желает этого знать. К тому же он все равно не скажет.

– Вы примете со мной ванну? – неожиданно спрашивает она и удивляется сама себе. Она думает о Тео. О том, как он любит забраться в ванну к ней и зажать ее между ног, пока она моет грудь, живот, всю себя. Леонардо улыбается снисходительной улыбкой учителя.

– Нет, Валентина, мне кажется, вам нужно побыть одной.

Она погружается в ароматную воду, глядя на окутанный туманной полутьмой потолок хаммама. Снова непрошеным гостем приходят воспоминания, и она представляет себя в них. Вот она лежит в ванне у себя дома. Над ней склоняется Тео. Он берет ее обеими руками и поднимает из воды, так что она, мокрая и голая, оказывается в его объятиях. Взяв полотенце, он обматывает ее. Она, как младенец в пеленках, беспомощна, но в то же время чувствует себя в безопасности. И было это всего шесть недель назад, даже меньше, но кажется, что когда-то давным-давно. Она старается забыть об этом, но все по-прежнему очень близко. Она до сих пор чувствует, как пахло ее тело в тот день. Оно пахло бедой и утратой.

«Что случилось? – спрашивает он. – Почему в воде кровь? Что с тобой?»

Она крепко-крепко зажмуривает глаза и вжимается подбородком в его грудь. Губы упрямо стиснуты – она не желает ничего говорить.

«Ну что ты молчишь? – взволнованно спрашивает он. – Валентина, прошу тебя… Что произошло?»

Но она не может ответить. Ей слишком больно. Она начинает вырываться из его рук, ей хочется убежать от него, запереться в спальне, дождаться, пока он уйдет. Но Тео, даже если уходит, всегда возвращается.

«Ох, Валентина. – Она слышит его потрясенный шепот, когда он понимает, откуда взялась кровь. – Почему ты не сказала мне?»

Причин так много. Она не хотела ребенка… Она хотела ребенка. Она не хотела любить Тео. Она полюбила его. Она не хотела его привязывать к себе. Это казалось ей унизительным. Она решила, что сама справится с этим. Но не справилась. Она хотела, чтобы все это закончилось… И вот оно закончилось, но по какой-то непонятной причине теперь она об этом жалеет. Она просто не могла ему ответить.

А сейчас, лежа в очищающей воде хаммама, она смотрит на свой живот. Там… внутри был ребенок Тео.

Она прикладывает руки к низу живота, под самым пупком и легонько надавливает. Валентина захотела избавиться от их ребенка. Вот что она сделала. Она почувствовала дрожание внутри и запаниковала, не от перспективы родить ребенка, а от того, какие обязательства это наложит на нее и Тео. Она молилась, чтобы ребенка не стало. Она молила его исчезнуть, и он исчез. Она печально вздыхает, но закусывает губу, чтобы сдержать слезы. Она с головой погружается под бурлящую теплую воду и начинает вращаться, вращаться, пока не окружает себя водоворотом ощущений. Не нужно думать об этих вещах, слезливое раскаяние ни к чему. Логика подсказывает, что этот выкидыш стал для нее счастливым исходом. И все же никогда ей не забыть выражения лица, с которым Тео пытался ее утешить. В его глазах была написана любовь. Он чувствовал ее боль. Как же это испугало ее! Испугало гораздо сильнее, чем безразличие или даже вежливое сочувствие.

Она снова поднимается из воды и трясет головой, рассеивая вокруг себя мелкие брызги. «Прекрати об этом думать, Валентина! – приказывает она себе. – Ты ведешь определенный образ жизни, в котором нет места детям. Посмотри, где ты сейчас находишься. В секс-клубе, чтоб его! Ты не создана для материнства».

Белль

Несмотря на побои, на следующее утро Луиза просыпается чуть свет. Едва выглянувшее из-за горизонта солнце наполняет комнату мрачными тенями. Ночью она не знала покоя, один за другим ей снились сны о Варшаве ее детства. Ей снилась ночь, когда умер отец, и мучительные попытки увести мать от его бездыханного тела. А еще она упрашивала мать ехать с ней и синьором Бжезинским в Венецию, туда, где безопасно. Мать была так напугана. Луиза до сих пор помнит ее страх, ее постоянную дрожь, которая усиливалась каждый раз, когда она или синьор Бжезинский пытались ее уговорить.

Луиза усилием воли вырывает себя из этих тяжелых снов. Они оставляют у нее странный вкус во рту и такое ощущение, будто она играет в спектакле, сюжет которого ей не известен. С трудом сев в кровати, она с удивлением замечает Пину. Горничная, все еще в форме, спит в кресле рядом с кроватью. Зачем она приходила?

– Пина, – шепотом зовет она, но девушка крепко спит и не слышит. Луиза всматривается в ее умиротворенное лицо, свободное от страха и беспокойства. Она похожа на ангела. И тут ее озаряет. Она и есть ангел! Эта девочка, которую она раньше почти не замечала, спит в кресле рядом с ее кроватью для того, чтобы защитить ее, женщину почти вдвое старше себя.

– Пина. – Она тянется к ней и легонько трясет ее руку.

Пина вздрагивает и просыпается. Какой-то миг она выглядит озадаченной, а потом, сообразив, где находится, смущается.

– О, сударыня, извините… – лепечет она, заливаясь краской.

Луиза похлопывает девушку по руке.

– Тебе не за что извиняться, Пина. Не за что.

– Как вы себя чувствуете, сударыня? – спрашивает девушка. Щеки ее начинают потихоньку бледнеть.

– Все болит.

Луиза вздыхает, откидывает одеяло и свешивает ноги с кровати. Потом встает и охает от боли. Даже не понятно, где болит больше всего. Ребра, ноги, голова? Пульсирующая боль чувствуется и в пояснице, куда попал один из ударов синьора Бжезинского. Вот же идиот, думает она. Если он хочет ребенка, зачем портить здоровье той, кто может его родить?

– Сударыня, мне кажется, вам лучше вернуться в постель. Я приготовлю еще припарки, сниму боль. – Глаза Пины широко раскрыты, во взгляде – сочувствие.

– Мне нужно идти. – Сложно даже говорить. Каждое слово дается с большим трудом. Ублюдок ударил ее и в челюсть.

Пина ошарашенно открывает рот, и Луиза ждет, что сейчас она начнет возражать, но девочка не произносит ни слова. Потом шепотом изрекает фразу, изрядно удивившую Луизу:

– Наверное, вы его очень любите.

Луиза поворачивается к Пине, опирается о ее плечо и снова вздыхает.

– Да, дорогая. Ты поможешь мне?

Одеть Луизу удается нескоро. От каждого прикосновения ее тело пронзает боль. К тому времени, когда она, прихрамывая, выходит на улицы Венеции, солнце уже встало, но еще достаточно рано, и из дома удается выйти незамеченной. Пина сама предложила занять ее место в кровати на тот случай, если муж заглянет с проверкой. Впрочем, это было маловероятно. Обычно после избиения он день или два избегает смотреть на нее и на оставленные им же отметины на ее теле. Луиза уверена, что на этот раз он будет сторониться ее самое меньшее несколько дней.

Ей приятно вспоминать, как быстро горничная уснула на шелковых простынях, впервые вкусив роскоши.

Она натягивает шляпку-колокол как можно ниже. Вчера муж переусердствовал и, несмотря на все старания Пины, замаскировать синяк вокруг одного из глаз не удалось. Она решила, что подождет Сантоса час и, если он не появится, переоденется в свой морской костюм и пойдет на поиски к кораблям. Если его шхуны там не обнаружится… Что делать в этом случае, она не знает.

Белль в своей квартире. Ждет. Обмоталась одеялом и сидит в старом кресле-качалке. Ее все еще бросает в дрожь от недавнего избиения, и ей кажется, что вчерашний дождь пропитал влагой ее кости. Она закрывает глаза и начинает дремать. Плеск канала убаюкивает ее, словно колыбельная. Она представляет себе Пину, поющую ей. Это, похоже, единственная, кроме Сантоса, душа на всем белом свете, которой не безразлично ее сердце.

– Белль… Белль… – Сначала она слышит его шепот. Да, это его голос, но звучит непривычно. Он полон удивления и испуга.

– О, Белль.

Она открывает глаза. Веки словно налиты свинцом, несколько секунд все ей видится размытым. Но потом в тумане она различает Сантоса, присевшего на корточки перед ней. Никогда еще она не видела на его лице такого выражения. На нем нет и тени веселости. Один лишь ужас.

– Моя девочка! – восклицает он.

«Что случилось, – думает она, – почему он на меня так смотрит?»

И тут она понимает. Он впервые увидел ее такой избитой. Впервые после ее знакомства с Сантосом синьор Бжезинский бил ее с такой силой. Прежде ей удавалось как-то объяснять появление синяков поменьше. Она не хотела, чтобы Сантос узнал о жизни Луизы. Но как объяснить это? Сегодня утром она совершенно не думала о том, как Сантос воспримет ее в таком виде, ей просто хотелось увидеть его.

Сантос стаскивает одеяло и смотрит на нее. Подносит руку к заплывшему глазу, и Белль вздрагивает от боли, когда его пальцы прикасаются к ней.

– Кто это сделал? – спрашивает он хриплым от гнева голосом.

Она не может ему лгать.

– А как ты думаешь? – Сведенным ртом слова выговаривать трудно.

Но он понимает, и на лицо его набегает туча.

– Покажи, – приказывает он.

– Нет, – слабо отвечает она. – Я не хочу.

– Покажи, что он с тобой сделал из-за меня.

Его грубый голос почти пугает ее. Она медленно поднимается с кресла, расстегивает платье и позволяет ткани соскользнуть на пол. Тело ее так болит, что она даже не может поднять руки, чтобы снять нижнюю рубашку.

– Я не могу, – сквозь слезы говорит она.

Он подходит к ней и снимает с нее рубашку через голову.

Она стоит перед ним, как птица с поломанными крыльями. Заглядывает в его глаза и видит в них муку. Он падает перед ней на колени и прижимается к ней лицом.

– Прости меня, – бормочет он в ее мягкий живот.

– Ты не виноват, – шепчет она, запуская пальцы в его волосы.

Он отклоняется и смотрит на нее. Глаза его сверкают.

– Я убью его, – шипит он.

Страх пронзает ее. Она не сомневается, что Сантос выполнит угрозу, но не может позволить ему приблизиться к синьору Бжезинскому. Она не хочет, чтобы ее любовник пострадал или был арестован за убийство… и казнен. От одной мысли об этом все плывет у нее перед глазами. Синьор Бжезинский разрушил ее жизнь, она не позволит ему погубить Сантоса.

– Нет, – молит она, гладя волосы Сантоса. – Нет, любовь моя, пожалуйста, не делай этого…

– Этого я не могу тебе обещать, – твердо произносит Сантос, вставая и заключая ее в объятия. – Только чудовище может бить женщину. По-твоему, я должен с этим смириться?

– Прошу тебя, не нужно.

Луиза чувствует, что близка к истерике. Она не может рисковать Сантосом. О матери также нужно помнить. Если Сантос не убьет синьора Бжезинского, а лишь ранит или покалечит, можно не сомневаться, чем муж заставит ее поплатиться. Он сделает так, что мать никогда не покинет Повелью. Он даст разрешение жестокому доктору на лоботомию. Он уже не раз грозился это сделать. Синьор Бжезинский сам поместил ее в лечебницу, поэтому имеет право решать.

Страх растет в ней с каждой секундой, и теперь, в объятиях любовника, до нее начинает доходить истинный смысл того, что вчера сделал с ней муж. Он мог попросту убить ее, и она бы никогда больше не увидела Сантоса. Дрожь охватывает ее, соленые слезы бегут из глаз и попадают в рот.

– Пожалуйста, Сантос, – всхлипывает она. – Пожалуйста, не приближайся к нему.

– Людвика, – обращается он к ней по-польски, – я не позволю ему больше тронуть тебя.

Сантос всегда называл ее Белль. Когда он произносит имя, которым нарекли ее родители, когда с его уст срываются польские слова, ее как будто подхватывает волна и несет прочь от действительности в край, где правит ее сердце. Она сбрасывает кожу себя другой и предстает перед ним такой, какая есть на самом деле. Она падает в руки Сантосу и кричит. Все горести этих лет исторгаются из нее скорбным возгласом. Смерть отца. Безумство матери. Свадьба без любви, больше похожая на похороны. Одиночество в браке. Превратившийся в чудовище муж. Сантос прижимает ее к себе, гладит по волосам, пока ее слезы пропитывают его рубашку.

– Людвика, моя прекрасная Людвика… – снова и снова повторяет он.

Мало-помалу плач прекращается. Сантос чуть наклоняется, отрывает ее от пола, несет на кровать и укладывает. Он гладит ее короткие волосы, и от его прикосновений она успокаивается. Он ложится рядом с ней, снимает влажную рубашку и остается в одних брюках. Он принимается гладить ее обнаженное истерзанное тело, и никогда еще она не видела его таким серьезным, таким угнетенным. Он начинает целовать ее. Сантос целует каждую отметину, оставленную ее мужем. Он целует ее запухший глаз и ссадину на подбородке. Он целует синяки, расцветающие на ее груди и ребрах, красное пятно на запястье, там, где синьор Бжезинский выкручивал его. Поворачивает ее и целует спину, от самой шеи и до поясницы, где темнеет след от удара. Потом он снова поворачивает ее и целует распухшие ноги. Поднимается выше и целует живот, где больнее всего. Он не произносит ни звука, но Луиза кожей чувствует его любовь. Есть ли во всем мире бальзам целебнее? С каждым поцелуем физическая боль отступает, а сердце открывается сильнее.

– Возьми меня, – шепчет она, глядя прямо в его глаза.

Он хмурится.

– Я не хочу сделать тебе больно, моя птичка.

Она качает отяжелевшей головой.

– Ты не можешь сделать мне больно, – молвит она.

Он наклоняется над ней и с тревогой рассматривает ее лицо.

– Это случилось с тобой из-за меня. Я не достоин этого. – Он нежно гладит ее щеку. – Я не смогу остаться здесь с тобой навсегда, Людвика. Я не могу дать такой женщине, как ты, то, что ей нужно.

Она берет его руку и кладет себе на грудь. От его прикосновения соски у нее твердеют.

– Можешь, – хрипло произносит она.

Доверие, которое он видит в ее глазах, становится тем самым ключиком, наконец открывающим его сердце. Он видит, что она готова умереть за него, и это внушает ему благоговейное чувство. Он готов поклоняться этой женщине, рискующей всем ради него.

Он наклоняется и мягко целует ее в губы. Луиза отпускает его руку и закрывает глаза. Она чувствует, как его ладонь, едва касаясь кожи, скользит вниз, накрывает ее лоно.

– О, Сантос, пожалуйста, помоги мне, – шепчет она. – Возьми меня.

В ответ он снова целует ее и нежно раздвигает ее ноги, вводит в нее пальцы и ласкает ее глубоко внутри. Она тает, и вся боль ее превращается в страсть. Тело перестает слушаться, и каждое движение кончиков его пальцев порождает все более и более острые ощущения.

Она выкрикивает его имя. Сантос. И в ответ он нежно и глубоко входит в нее. Она открывает глаза, дрожа всем телом от желания и чувств, и смотрит в глаза любовнику. Он глядит на нее так, как не смотрел никогда прежде. Как будто ее уязвимость сделала уязвимым самого Сантоса, ибо глаза его наполняются слезами, когда он углубляется в нее. Слова больше не нужны. Они достигли совершенной гармонии. Он чувствует ее боль, а она – его страсть. Они сливаются в прекрасном единении и достигают финала одновременно. Любовь переливается через край и накрывает их горячей волной.

Валентина

Дома в своей студии она включает световой короб. Поток белого света падает на стены и потолок комнаты, оставляя углы нетронутыми. Дверь в маленькую фотолабораторию тоже остается в тени. Ей хочется узнать, что изображено на этом негативе, но пока у нее нет желания идти в лабораторию и печатать фотографии. Она решает схитрить и рассмотреть снимок при помощи проектора и специального увеличительного стекла.

Она достает негатив из конвертика и кладет его на огромный световой короб, сделанный из матовой пластиковой столешницы. Она берет лупу и склоняется над негативом.

То, что она видит, на миг заставляет ее затаить дыхание. Это не легкий намек на эротику, как на предыдущих фотографиях, это самая что ни на есть эротика. Наверное, для двадцатых годов – большая редкость, думает она. Возможно, фотография стоит кучу денег. Может быть, именно поэтому Тео отдал ей эти снимки?

Какое-то время она смотрит на негатив, и в ее подсознание впечатывается изображение, запечатленное на нем. Оно удивительно похоже на те образы, которые она видит во снах.

Эта картинка отличается от всех остальных. Модель та же, предполагает Валентина, но теперь вместо крупных планов – все тело. Снимок сделан не в помещении, поскольку женщина лежит грудью на белоснежном камне или мраморной плите явно при ярком солнце. Общий тон снимка почти такой же белый, как поверхность ее светового короба. Ослепительный фон создает тональный контраст с обнаженным женским телом. Ноги ее раздвинуты и согнуты в коленях. На них черные ботинки на пуговицах. Нижняя часть ее тела наполовину повернута, как и голова, и лицо скрыто белой венецианской маской. Видно лишь рот, который слегка приоткрыт, как будто в ожидании. Волосы у нее черные, и короткая стрижка в виде шлема заключает лицо в строгую рамку – типичная для двадцатых годов прическа. Все эти элементы – раздвинутые ноги, вывернутый зад и повернутая голова – направляют взгляд зрителя на центральную точку изображения. Правая рука женщины заведена за спину. Согнутый локоть образует ломаную линию. Она вложила ладонь между ягодицами и немного раздвинула их пальцами. Но указательный палец направлен вниз и натягивает самую интимную часть ее тела. Она предлагает себя зрителю.

Посмотри на меня, видишь, как я раскрыта для тебя, как я жду, пока ты наполнишь меня.

Ослепительная белизна под ее телом как будто излучает сияние, из-за чего то, что находится у нее между ног, приобретает белый контур. Это напоминает Валентине гало[18] и придает фотографии почти духовный оттенок. Однако снимок остается очень эротичным. Валентина закусывает губу. Фото восхищает ее. Красивое, стильное и сексуальное. Это как раз то, что она хочет привнести в свои эротические фотографии. Она уже представляет, как увеличит снимок и повесит в рамке на стену спальни. Что тогда скажет Тео?

Из мечтательности ее выводит громкий грохот. Она открывает дверь студии и прислушивается. Какой-то шум доносится из кухни. Она бежит по коридору и распахивает дверь. По кухне суматошно мечется черный дрозд. Как он попал сюда? Окно закрыто. Какую-то секунду она стоит словно вкопанная, наблюдая за тем, как дрозд ищет выход. Птица бросается в раковину, бьется крыльями о сушилку и снова взлетает, едва не задев ее голову. Валентина чувствует панический страх этого маленького создания. Видеть, как испуганная беспомощная птица отчаянно ищет выход из ловушки, ей невыносимо.

Она бежит к окну и раскрывает створки, надеясь, что дрозд выпорхнет. Но он, словно одержимый, носится по кухне, точно ослеп и не видит пути к спасению. Он летает кругами, наталкивается на свисающие с полки сковородки и на банки со специями на подоконнике.

Ну же, птичка, улетай!

Наконец дрозд садится на холодильник и смотрит на Валентину, мигая черными как смоль глазами-бусинками. Она выжидает у окна и машет рукой, показывая дорогу. Валентина не знает, поняла ли птица смысл ее движений, но та вдруг соскочила с холодильника и выпорхнула в окно. Так легко, будто до этого вовсе и не боялась.

Валентина быстро закрывает окно. Садится за стол и, покусывая нижнюю губу, думает о дрозде. Интересно, это к добру или к несчастью, когда птица залетает в дом?

Она кладет руки на деревянную столешницу и глубоко вздыхает. Прошлая ночь… Неужели это действительно произошло с нею? Невероятно. Но все случилось. Она прикладывает руки к пояснице. Немножко покалывает, однако несильно. Встает и идет в ванную. Становится спиной к зеркалу и поворачивается, чтобы увидеть себя сзади. Поразительно, но на коже нет ни одного ожога. Ни единого красного пятнышка не осталось после встречи с Леонардо.

Сегодня Валентина чувствует себя по-другому. Все эти эротические эксперименты очень сильно сказываются на ней. Она постепенно начинает осознавать, что секс не может быть будничным, пусть даже он легкомысленный. Ей казалось, она, как настоящий фотограф, в силах оставаться сторонним наблюдателем, но есть нечто такое в ней, что не может противиться искушению стать участником. Она думает о письмах Тео. Развлекайся, пишет он, как будто подталкивая ее к чему-то. Но он был там, в клубе, с ней, Леонардо и Селией. Он – часть этого. Она думала, что, предаваясь играм с Леонардо, сможет порвать с Тео и отпустить его, но вместо этого ей хочется его еще сильнее. Она не понимает логику своего желания. Но оно, это желание, эта звериная, безотчетная потребность, от которой разгорается кровь, существует. И почему, ну почему он снова исчез? Появился на какой-то миг и опять пропал. Даже не поговорил с ней. Неужели пытается что-то доказать? Все так запутано и сложно… Как и сам Тео, предполагает она.

Впервые она задумывается о том, что могла бы попробовать стать его девушкой, как он просил. Ну ладно, думает она, взяв телефон и набрав его номер, ты победил, Тео. Но связи с ним нет. Ее даже не перенаправляют на голосовую почту. Она в отчаянии бросает телефон на кровать.

В дверь звонят. Она идет в прихожую и снимает трубку домофона.

– Посылка для синьоры Росселли.

Это от Маттиа. Старые фотографии матери, которые он обещал прислать. Хотя пакет выглядит довольно большим для фотографий. Разорвав упаковку, она видит два свертка. В одном оказывается старая картонная папка, украшенная изображением венецианского крылатого льва. Она раскрывает ее, и на пол веером разлетаются фотографии. Некоторые не старые. На них Валентина в разных стадиях взросления. Серьезная, с насупленными бровями пухленькая девочка, уже со своей характерной стрижкой-шлемом. Тощий, как спичка, подросток. На эти фотографии она не может смотреть без содрогания. Как мать такое допустила? Есть там и действительно старые снимки. Не матери, а бабушки, Марии, в детстве. Мария была улыбчивым ребенком, и ее мать явно в ней души не чаяла. Валентина перебирает фотографии. Вот ее бабушка и прабабушка стоят, взявшись за руки перед старинными венецианскими палаццо. Вот ее бабушка со своей матерью сидят в гондоле, и на заднем плане в небесной пустоте растворяется туманная темная лагуна Адриатического моря. На этих фотографиях ни разу не появляется отец ее бабушки, нет и других детей, отчего ей смутно вспоминаются услышанные еще в детстве рассказы о том, что отец бабушки умер, когда та была совсем маленькой, и она была единственным ребенком.

Две фотографии особенно заинтересовали Валентину. На одной запечатлена ее прабабушка в костюме моряка. В белых брюках, кителе и морской шапочке она выглядит очень современно. Она не улыбается, даже наоборот, похоже, чем-то очень рассержена. Но самое примечательное – это ее прическа. Короткие гладкие черные волосы, подстриженные в форме шлема, точно как у Луизы Брукс. Прическа эта практически неотличима от той, что у женщины на эротической фотографии, которую она только что рассматривала. Да и на прическу самой Валентины она очень похожа, только у нее волосы чуть длиннее и пушистее. Наконец, к своему немалому удивлению, Валентина обнаруживает фотографию себя самой, сидящей на коленях у своей прабабушки. Это явно та самая женщина, потому что, хоть она очень стара, у нее все тот же открытый и прямой взгляд, как на остальных фотографиях, и, разумеется, та же прическа-шлем, только теперь ее волосы белы как снег. Валентина проводит пальцами по снимку. Она жалеет, что не сошлась с прабабушкой, когда была маленькой и жила в Венеции. Валентина чувствует: они поняли бы друг друга лучше, чем это происходит между ней и матерью.

Она берется за второй сверток из посылки Маттиа. Он намного больше, и, когда видит, что пакет забит винтажной одеждой, радости Валентины нет предела. Некоторые вещи просто уникальны. Неужели все это принадлежало матери? Но нет, по виду вещей она догадывается: их носила, скорее, еще ее прабабушка. Валентина восхищена. Все вещи просто изумительны. Она роется в свертке в поисках какой-нибудь записки или пояснения от брата, но ничего не находит. Она думает о Марко, своем друге, и его страстном увлечении старыми вещами. Он с ума сойдет, когда увидит эту кучу. Среди вещей есть очень короткое форменное платье горничной, дивный египетский наряд, костюм в полоску мужского покроя, но явно слишком маленький для мужчины, мягкая фетровая шляпа, шляпка «колокол», короткое черное балетное платье с жесткой пачкой, разнообразные корсеты, пояса для колготок и перья. Она достает черные шелковые шорты, шелковую белую блузку без рукавов, немного потускневшую, но еще пригодную для носки, и черный шелковый шарфик, завязанный в свободный узел. Среди вещей обнаруживается длинная нить жемчуга. Валентина не может поверить, что мать могла отдать ей это украшение. Наверняка жемчуг стоит недешево. Однако настоящее потрясение ее ждет позже, когда она откапывает морской костюм, неотличимый от того, который только что видела на фотографии, даже шапочка на месте. Это доказывает то, что все наряды принадлежали ее прабабушке, когда она жила в Венеции.

Валентина меряет некоторые костюмы. Все подходит идеально, как будто на нее шилось. Кое в чем можно даже выйти на люди. Она вспоминает, что сегодня среда и вечером у Марко вечеринка. Нужно будет надеть что-нибудь из этого. Чем ярче, тем лучше. Ее другу это понравится.

Это означает, что в Темную Комнату она не попадет, по крайней мере сегодня. Ее сердце на миг замирает. Она рада этому или огорчена? Точного ответа нет. Она открывает стеклянную дверь и, прикрыв халатом корсет, выходит на маленький балкончик. Теперь, когда дождь прекратился, стало довольно тепло, учитывая, что на календаре – октябрь. Вероятно, позже можно будет немного раздеться. Она обводит взглядом улицу и замечает крошечный «Смарт-кар», припаркованный напротив ее квартиры. Внутри сидит мужчина довольно большого роста, он почти упирается головой в крышу. Машинка явно создана не для людей с такой фигурой, думает она. Интересно, кого он ждет? Кто из ее соседок может встречаться с мужчиной, ездящим на «Смарт-каре»? Не очень-то романтично сидеть, словно в кабине самолета, за спиной парня, пока он за рулем. Хотя в этом есть что-то сексуальное, размышляет она, ведь можно протянуть руку к переднему сиденью и приласкать парня, пока тот ведет машину. Он будет тебя чувствовать, но не увидит.

И как раз когда в голове появляется эта мысль, мужчина поворачивает голову и смотрит на нее. А потом она с удивлением замечает, что он поднимает фотоаппарат и наводит на нее. Он что, фотографирует ее?

Она отступает в комнату и негодующе закрывает балконную дверь. Как смеет какой-то незнакомец ее фотографировать? Она понимает, что это, наверное, тот самый тип, которого на прошлой неделе она видела в саду под окнами. Она натягивает джинсы и футболку, в спешке решив не надевать лифчик и трусики. Ей даже не хватает терпения дождаться лифта. Босиком несется вниз, минуя три лестничных пролета, и выбегает на улицу. Но, как оказывается, спешка была напрасной. «Смарт-кар» вместе со своим водителем исчез. Она думает, не позвонить ли в полицию. Но что им сказать? Ей показалось, что какой-то странный мужчина в «Смарт-каре» сфотографировал ее. Звучит довольно глупо, да и после расспросов инспектора Гарелли о Тео и картинах ей совсем не хочется лишний раз привлекать к себе внимание.

Вернувшись в квартиру, она начинает готовиться к вечеринке Марко. Ехать к нему собирается на велосипеде, теплая погода позволяет надеть черные шелковые шортики и белую блузку. Воротник, пожалуй, нужно раскрыть пошире. Посмотрев на себя в зеркало, она замечает, что стала очень похожа на Луизу Брукс в ее знаменитом морском костюме. Она открывает ноутбук, чтобы найти фотографию Луизы. Долго искать не приходится. Вот она, выглядит точно так же, как сама Валентина сегодня. Луиза Брукс была бунтаркой, и ее свободолюбие стоило ей ни много ни мало карьеры в Голливуде. Однако Валентина не перестает восхищаться ею. Она была не только актрисой, но и борцом за сексуальную свободу женщин в двадцатых-тридцатых годах. С тех пор прошло уже почти девяносто лет, а женщинам и сейчас зачастую приходится сталкиваться с подобными предрассудками. Быть может, поэтому мать иногда бывает такой жесткой? В шестидесятых у нее, вероятно, могли быть идеальные отношения с отцом Валентины, совершенный баланс свободы и зависимости, однако что-то пошло не так. Может, отец начал осуждать поступки матери. Оказался не таким уж свободным, каким себя мнил? Валентина не знала. Обсуждать тему мать упорно отказывается, что приводит дочь в бешенство. Этот человек, может, и бросил мать, но он ведь остался отцом Валентины. Ее с Маттиа он, собственно, тоже бросил. Однако разве они не имеют права хотя бы знать, жив он или нет? Правда, Маттиа всегда говорит, что ему наплевать, и саму Валентину что-то всегда останавливало, не давало заняться поисками. Страх, предполагает она. Страх душевной боли.

К тому времени, когда она приезжает к Марко, вечеринка уже идет полным ходом.

– Валентина! – выкрикивает Марко, завидев ее. Глаза его уже блестят от выпитого вина. – Потрясающе выглядишь! Где ты нашла такие шмотки? Это что, винтаж?

– Да, это винтаж, – говорит Валентина, пока он ведет ее, подхватив под руку, в гостиную. – Мне сегодня прислали целый пакет старой одежды, принадлежавшей моей прабабушке.

– Dio mio! – Марко выглядит так, будто сейчас грохнется в обморок от восторга. – Когда можно к тебе зайти?

В одной руке Валентина держит бокал красного вина, между пальцами второй зажата сигарета. Вообще-то, она не курит, но под хороший напиток изредка позволяет себе эту роскошь. Комната Марко наполнена густым дымом. К сожалению, оказалось, что он пригласил и любителей травки. Валентина никогда не понимала, что такого находит в марихуане большинство молодых миланцев ее возраста. Многие из них даже сами ее выращивают и относятся к этому процессу, как к своего рода искусству. В том, чтобы курить травку, Валентина не видит ничего плохого, но вот для того, чтобы «улететь» (если ее курят ради этого), ей никакая травка не нужна. Наркотики, в общем, Валентину не интересуют, сны у нее и так достаточно психоделические. Если кто-то желает принимать наркотики, это его дело, но если все вокруг курят травку, вечеринка становится скучноватой, да и круг разговоров значительно сужается.

Она идет мимо отдыхающих курильщиков, кто-то зовет ее, предлагает косячок, но Валентина вежливо качает головой и выходит на террасу. Куда подевался Марко? Ей хочется рассказать ему о костюмах своей прабабушки. Может, он приехал бы завтра, они могли бы вместе их примерить. Она поговорила бы с ним о Тео. Из всех ее друзей, пожалуй, лишь Марко способен понять, что она чувствует. Возможно, она даже могла бы рассказать ему о Темной Комнате. Интересно, он знает, что это такое?

Она открывает раздвижную дверь в небольшой дворик, расположенный за домом Марко. После задымленной комнаты приятно вдохнуть кислорода. Она выходит во двор, чтобы докурить сигарету, и ставит бокал на ободок пустого цветочного горшка.

– Огоньку не найдется?

«Господи, что за банальная фраза?» – думает Валентина, поворачиваясь на голос. За ее спиной стоит мужчина. Его лицо ей кажется смутно знакомым. Очевидно, она видела его когда-то у Марко.

– Конечно. – Валентина достает зажигалку из кармана шортов и подходит к нему. Одной рукой он берется за ее запястье, а второй прикрывает огонь, хотя ветра нет. Некоторое время она смотрит ему в глаза, потом отступает. Какие длинные у него ресницы. Прямо женские, хотя само лицо довольно угловатое, даже грубое. Еще он очень высок и широк в плечах. По тому, как он глядит на нее, она сразу понимает, что он не гей.

– Мне нравится ваш наряд, – говорит мужчина, окидывая ее любопытным взглядом.

Валентина инстинктивно тянет вниз черные шорты, задравшиеся вверх по бедрам. Наверное, видок у нее довольно провокационный, думает она, хотя это ведь вечеринка Марко и здесь все одеваются ярко. Правда, этот мужчина выглядит достаточно обыденно в голубых джинсах и белой рубашке в синюю полоску.

– Так как вы познакомились с Марко? – спрашивает она, оставляя без внимания его замечание.

– Да так, пересекались пару раз, – неопределенно отвечает он, выпуская дым.

– Вы тоже связаны с модой? – спрашивает она.

Коротко хохотнув, мужчина отвечает:

– Я похож на человека из мира моды?

– Нет. – Валентина неожиданно раздраженно тушит сигарету, берет бокал и хочет уйти, но незнакомец загораживает ей дорогу к двери.

– Позвольте пройти, – говорит она, пытаясь протиснуться мимо, но он двигается слишком медленно, из-за чего ей приходится слегка подтолкнуть его. В результате она расплескивает из бокала вино, по счастью, не на шелковую блузку прабабушки, а прямо на грудь мужчины.

– Ой, – восклицает она, немного сконфуженно. – Извините. Но вы не отошли.

– Я не сообразил, что вы так спешите убраться от меня подальше.

– Нет… Я просто замерзла… Послушайте, может, снимете рубашку? Я могу принести соль из кухни, мы бы попробовали вывести пятно.

Мужчина улыбается, впрочем, не особенно дружелюбно.

– Конечно. – Он расстегивает и снимает рубашку. Кожа у него оказывается очень бледной, почти такой же, как у нее. Тело полностью лишено волос, но грудь широкая, мужская. Он вручает ей рубашку.

– Можете замочить в ванне, – прищурившись, советует он.

Вдруг в голове у нее вспыхивает картинка: она лежит в горячей ванне в облаке пара, а он смотрит на нее, обнаженную.

– Ладно. Пойду замочу, – говорит она и снова порывается пройти мимо него.

– Не могли бы вы сперва ответить на один вопрос? – произносит он, поймав ее руку.

Она отталкивает его.

– Что? – резко бросает она, больше всего сейчас ей хочется послать его куда подальше.

– Как может мужчина уехать на неделю, оставив свою девушку одну и даже ничего не объяснив ей?

Она замирает и смотрит прямо ему в лицо. Кто он? Какой-то помощник Гарелли?

– Вас это не касается.

Он делает шаг к ней и оказывается так близко, что она чувствует, как его грудь прикоснулась к ее соскам под тонкой шелковой блузкой.

– К сожалению, касается, Валентина.

Откуда он знает ее имя? Откуда знает, что ей не известно, где находится Тео? По ее спине опускается холодок. Он стоит так близко, что Валентина чувствует его запах, аромат дурманящей мужской сексуальности. Несмотря на его грубость и ее страх, этот мужчина слегка возбуждает ее. Он наклоняется к ней так, что его губы чуть не касаются ее кожи.

– Он оставил вас мне, Валентина. И я не могу понять почему.

– Кто вы? – шепотом произносит она, чувствуя, как его длинные ресницы крылышками бабочки щекочут ей щеки.

– Я настоящий, Валентина, и это все, что вам нужно знать.

Он обхватывает ее рукой за талию и с силой притягивает к себе, она едва не падает. Он целует Валентину с таким бешеным напором, что прокусывает ей нижнюю губу, и она чувствует вкус крови. Собрав все силы, она отталкивает его и с размаху бьет по щеке, но он как ни в чем не бывало усмехается. Не найдя что сказать, прежде чем он успевает еще раз к ней дотронуться, она бежит в квартиру Марко, мимо расслабленных курильщиков, взлетает по лестнице вверх, врывается в ванную и захлопывает за собой дверь. Привалившись к двери спиной, тяжело дышит. Потом подходит к зеркалу и рассматривает кровь на губе и горящие щеки. Она не похожа на Валентину. Она смотрит на себя в замешательстве и вдруг замечает, что все еще держит его облитую вином рубашку. Она подносит ее к лицу и вдыхает запах. Он настолько силен, что ей едва не становится дурно. Валентина швыряет рубашку в дальний угол, пускает холодную воду и плещет себе в лицо, как будто пытаясь себя отрезвить. Но не так уж много вина она выпила.

Ей хочется остаться в ванной на всю ночь, спрятаться от всех, но ее заставляет покинуть убежище один из обкуренных друзей Марко, который барабанит в дверь и умоляет, чтобы его впустили, пока не случилось беды. Она устало спускается вниз и осматривает гостиную. Людей стало заметно больше. Несколько пар движется под музыку Фэтса Уолера. Она замечает Марко. Он танцует с красивым молодым человеком, в которого, как известно Валентине, давно влюблен. Ей до смерти хочется расспросить друга о странном человеке, но она понимает, что сейчас беспокоить его было бы свинством. Она обводит хищным взглядом комнату в поисках незнакомца. Она собирается сунуть его грязную рубашку ему в морду и потребовать объяснений. Но его нигде не видно. Его нет ни на террасе, ни в кухне, где уединились за большущей миской чипсов Антонелла и Гэби.

– Вы не видели блондина, высокого, без рубашки? – спрашивает их Валентина.

Гэби таращит на нее свои большие черные глаза. Валентина понимает, что она под кайфом и, следовательно, от нее ничего не добьешься. Однако на Антонеллу трава оказывает противоположный эффект.

– Прости, ты сказала, мужчина без рубашки? Что ты сделала с его рубашкой, Валентина? – смеется Антонелла. – Ах ты, шалунья! Твой парень уехал, а ты тут, значит, мужиков кадришь. Молодец, девочка.

– Так ты видела его?

– Нет. Если бы видела, сама бы им занялась, – отвечает она, запихивая в рот пригоршню чипсов.

Валентина наливает себе вина. Этих двоих расспрашивать бессмысленно. Обе не в себе. Она залпом выпивает вино и решает идти домой. Настроение веселиться давно пропало.

Валентина едет на велосипеде по людному вечернему Милану. Город кипит энергией, в клубах гулко гремит музыка, из университета Боккони шумной толпой высыпают студенты, и ей приходится их объезжать. Время от времени мимо нее проносятся полицейские машины с воющими сиренами. Дорога домой проходит через улицы с оживленным движением, но это не мешает ей заметить, что за ней следует смешная маленькая машинка. Вдруг ей становится понятно, что мужчина на вечеринке Марко и есть тот самый водитель «Смарт-кара». Но кто он? Что ему от нее нужно?

Белль

Сантос приносит ей подарок. Это не кольцо и не украшение. Не одежда и не цветы. Это даже не какой-нибудь экзотический сувенир из его странствий. А небольшой черный ящичек с крышкой.

– Открой, – говорит он.

Она снимает крышку и ахает от неожиданности и изумления. Из коробочки выезжают маленькие черные меха с двумя линзами на конце, одной побольше и одной поменьше. Под большей линзой написано «Kodak».

– Фотоаппарат! – восклицает она. Хотя Белль никогда в жизни не держала в руках камеры, никакому другому подарку она не была бы так рада. – Какой красивый, – говорит она, водя пальцами по изящным пружинам.

Осторожно, как самую драгоценную вещь в мире, она протягивает фотоаппарат Сантосу.

– Покажи, как он работает, – просит она.

Сначала они фотографируют Венецию. Берут фотоаппарат и небольшой люксметр в лодку Сантоса, и Белль выполняет его указания, пока он возит ее по городу. Она снимает гондолы и полосатые причальные столбы, похожие на конфеты, фотографирует старые церкви и заброшенные палаццо.

На следующий день она, дрожа от нетерпения, приносит пленку в проявочную мастерскую. Первая серия фотографий, к ее великому разочарованию, оказывается неудачной, но постепенно Белль набивает руку. Сантос даже уверяет, что у нее талант. Иногда она обходится и без люксметра. Она инстинктивно чувствует, как долго нужно жать на затвор.

Для Белль эти фотографии не просто запечатленные образы Венеции или воспоминания о том кратком времени, которое ей дано провести с Сантосом. Для нее эти снимки – сам Сантос. Из-за того, что он не разрешает фотографировать свое лицо, каждый кусочек Венеции становится его частичкой. В кампаниле[19] собора Святого Марка воплотились его гордость и сила; в конях на лоджии перед самим собором – его необузданность; в небе, отраженном в каналах, – покой, который он дарит ей; в голубях, взлетающих с площади, – его душа.

Белль этого не знает, но с нею Сантос остается дольше, чем был с любой другой женщиной. Наконец-то им улыбнулась удача. На следующий день после избиения жены синьор Бжезинский исчез по делам, не сказав никому ни слова. Она не знает, куда он уехал, и ей абсолютно все равно, где он. Его отсутствие дает Белль и Сантосу драгоценное время, так что возлюбленный может оставаться с ней, пока синяки не пожелтеют и не сойдут. Он остается с ней потому, что, невзирая на весь его опыт и тех многочисленных любовниц, которых подбрасывала ему судьба, он никогда еще не имел возможности выражать себя так всецело, как через отношения с Белль. И больше всего он ее любит, когда она возится с фотоаппаратом, уходит с головой в съемку, на короткое время забывая о нем. В такие минуты он чувствует, как будет скучать по ней, когда придет час расставаться.

Сегодня утром в Венеции солнечно. Небо цвета глаз ангела отражается в воде за окном квартиры Белль. Они открывают ставни и распахивают настежь окна. Свет врывается в спальню и топит их в своем сверкании, пока они предаются любви. Когда Белль садится на Сантоса, она чувствует на спине тепло солнечного света. Он сгибает ноги в коленях, легонько подталкивая ее, отчего она падает ему на грудь. Он запускает пальцы в ее короткие шелковистые волосы и поднимает ее лицо, чтобы их губы встретились. Белль закрывает глаза и ощущает его глубоко внутри себя, он достигает ее самой нежной и самой чувствительной точки. Она его так любит, что готова разорвать грудь и отдать ему свое сердце. Пока он с ней, жестокость мужа ей не страшна. Она пытается отогнать мысль о том, что муж рано или поздно вернется и скоро Сантос покинет ее. Может ли она удержать его? Она понимает: Сантос не будет Сантосом, если осядет на одном месте. Но это не изменит их любовь. Ей кажется, что им на роду написано не быть вместе, но вся та боль, которую она испытает, расставшись с ним, сто́ит этих редких дней безумства.

После она ложится в его объятия и смотрит на колышущиеся от ветра занавески. Она слышит пение дрозда. Ее охватывает желание увидеть птицу, Белль встает с кровати и подходит к окну. Светлые ситцевые занавески трепещут вокруг ее обнаженного тела. Она чувствует на себе взгляд Сантоса, но не прикрывается.

– Замри, – командует он.

Она слышит щелчок и удивленно поворачивается. Сантос сидит на кровати с фотоаппаратом в руках. Ее брови вопросительно ползут вверх.

– По-моему, здесь слишком мало света. Ничего не получится, – говорит она.

– Но мне хочется сделать несколько снимков, – произносит он. – Возьму их с собой, когда уеду.

Когда уеду. Ужас этих слов сжимает ее сердце ледяными тисками.

– Каких снимков? – спрашивает она.

Он ставит камеру на голые ноги.

– Особенных. Я хочу смотреть на твою красоту и представлять, что ты рядом.

Чтобы они напоминали тебе о возвращении.

Интересно, Сантос всех своих любовниц фотографирует? Каким-то чутьем она понимает, что нет. Он человек мгновения, всегда стремится вперед и никогда не оглядывается назад. Сможет ли она, Белль, заставить его обернуться? Сможет ли заговорить с ним своим телом, так, чтобы оно послужило не просто оболочкой, а выражением ее любви?

– Милая моя Белль, ты будешь мне позировать?

Она улыбается, специально для него шаловливо. Она знает: он хочет фотографировать ее голой.

– Это придется снимать на улице, – говорит она. – Нужно будет больше света. Где, по-твоему, я должна позировать? Посреди площади Сан-Марко?

Он смеется, подходит к ней и снимает с нее развевающиеся занавески. Потом ведет по ее телу пальцем, от макушки до самого пупка.

– А что скажешь о крыше?

– Ты не думаешь, что это немного опасно?

– Вовсе не для такого опытного квартирного вора, как я, и моего проворного сподручного. К тому же на крыше соседнего здания, кажется, есть терраса.

Долго уговаривать Белль не приходится. Она, облачившись в шелковый пеньюар и ботинки на пуговицах, позволяет Сантосу затащить себя на крышу. Минуту они сидят на терракотовом шифере, глядя на Венецию.

– Иногда мне кажется, что этот город – мой отец, – шепчет она.

– Как это? – спрашивает Сантос, заправляя выбившиеся волоски ей за ухо.

– Он не боится опасностей. Он защищает своих жителей, несмотря на то, что весь держится на бревнах, воткнутых в дно лагуны.

– А как же Варшава?

Она качает головой.

– В Варшаве я никогда не чувствовала себя в безопасности. По крайней мере не так, как в Венеции.

Он с удивлением смотрит на нее.

– Но твой муж… Какая может быть безопасность, когда он рядом?

– Сантос, не вспоминай о нем, пожалуйста.

Он берет ее пальцами за подбородок и поворачивает лицом к себе. Заставляет смотреть ему в глаза, и она замечает, что взор его потемнел подобно тому, как ночное небо наливается темнотой после яркого дня. Сантос в одних брюках, грудь его обнажена.

– Он больше не должен тебя бить.

Она прикладывает руку к его сердцу, запускает ладонь в волосы на груди. Он накрывает ее руку своей и сжимает.

– Почему ты не уйдешь от него, любовь моя?

Она отстраняет руку. Взгляд ее устремляется на крыши Венеции. Ей хочется рассказать ему про обещание, которое дала отцу. Но ей слишком стыдно. Да и поймет ли Сантос? Он ведь не позволил ни одной живой душе привязать себя к одному месту, даже ей.

– Не могу. – Она отворачивается от него и начинает ползти по крыше. – Я не хочу о нем говорить.

Но в ее сердце другой голос, надрываясь, кричит:

«Ты можешь, Белль. Ты расплатилась за все долги… Уходи с Сантосом, беги с ним. Матери ты уже не поможешь. Слишком поздно».

Она пытается заглушить этот голос, но надежда уже пробудилась в ней. Может быть, Сантос возьмет ее с собой? Они карабкаются вниз по крыше, потом проходят по краю другой и спрыгивают на маленькую террасу одного из соседей Белль, которого, похоже, нет дома. Недавно выбеленная терраса искрится на солнце. В одном конце между двумя стенами на веревке сушится белье. В другом стоит корзина, полная красных гвоздик, белых роз и кустиков мирта. Белль подходит к стене и смотрит на город. Ее окружают цветочные запахи, острые, сладкие и волнующие, словно их отношения с Сантосом. Она скидывает пеньюар и чувствует, как солнце теплом гладит кожу. Она вспоминает, что ощущала в те ночи, когда ждала, чтобы Сантос пришел к ней. Она обхватывает себя за плечи и опускает голову. Сантос надевает на нее свою морскую шапочку и отступает на пару шагов. Она слышит, как щелкает фотоаппарат, а потом Сантос подходит, сбрасывает с нее шапочку, опускается у нее за спиной на колени и целует одну ягодицу.

Он встает и разворачивает Белль. Смотрит на нее, как на хрупкую птичку, сидящую на ладони. Подносит камеру к самому ее лицу и снимает опущенный вниз глаз. Он целует ее веки. Открыв глаза, она видит, что он достал из кармана ее губную помаду.

– Ну-ка, Белль, надуй губки для меня.

Когда она вытягивает губы, он улыбается и красит их темно-красной помадой, после чего делает еще один снимок. Он целует ее в губы, и она чувствует, что ее соски напрягаются, а тело, наоборот, тает от желания. Она хочет, чтобы он занялся любовью с ней прямо здесь, на террасе. Ей все равно, если их увидят. То, что она сделалась объектом такого внимания, кажется Белль очень эротичным.

– Возьми меня, – шепчет она.

Сантос качает головой, его лукавые глаза сверкают, как бриллианты. Съемка еще не закончена. Он снимает с бельевой веревки кружевной шарф и обвязывает ее грудь. Фотографирует и целует ее в соски, выпирающие через материю. Игра продолжается. Он ставит ее в нужную позу, фотографирует и, когда она молит взять ее, целует каждую точку тела, попадающую в объектив. Он развязывает шарф и, прежде чем сделать очередную фотографию, берет кувшин с дождевой водой и поливает ее бюст. Целует мокрую грудь, пока Белль думает, не будет ли на фотографии это выглядеть так, будто она оросила свое тело слезами. Солнечный свет искрится в капельках воды осколками душевной боли.

Теперь он просит ее лечь на ослепительно-белый пол террасы. Горячие от солнца камни греют ее кожу. Он фотографирует, пока она лежит на боку спиной к нему. Потом она ложится на спину, и он фотографирует ее живот и пупок, на который кладет белую розу с распущенными лепестками. Он на секунду поднимает небольшой мешок, взятый им, когда они выходили из квартиры.

– Что в нем? – спрашивает она.

Он загадочно улыбается, раскрывает мешок, достает венецианскую маску и передает ей.

– Это одна из масок Лары, – говорит он.

При упоминании имени соперницы Белль напрягается.

– Я не хочу надевать маску, которую сделала она, – говорит Белль, пытаясь вернуть ему маску.

Его это, похоже, забавляет.

– Но она сделала ее для тебя, Белль.

Белль хмурится.

– Зачем?

– Потому что она мой друг, а не любовница. Она, наверное, мой самый старый друг здесь. Я всегда останавливаюсь у нее, когда бываю в Венеции.

Белль крутит в руках маску, вспоминая рыжеволосую женщину и ее враждебность.

– Мне так не показалось, Сантос. По-моему, она влюблена в тебя.

Сантос качает головой.

– Возможно, – вздыхает он. – Но она понимает меня и все, что со мной происходит. Поэтому и сделала маску для тебя. Это знак уважения. Не отказывайся от него, Белль.

Белль смотрит на подарок. Нужно признать, она никогда не видела столь искусно изготовленной маски, легкой как перышко. Поверхность ее похожа на фарфор и расписана тонкими черными линиями. Отверстия для глаз окружены нарисованными длинными ресницами. По краю маска украшена золотым орнаментом с вписанными бледно-лиловыми, белыми и черными спиралями, лепестками, завитушками и точками. Посредине, там, где должна быть переносица, вделан кристалл, из которого торчат павлиньи перья.

– Надень, – велит Сантос.

Она прикладывает маску к лицу, и он крепко затягивает завязки у нее на затылке.

– Теперь, – шепчет он ей на ухо, – ты по-настоящему свободна, моя птичка. Ты можешь делать все, что захочешь.

Маска, скрывшая лицо, придает ей смелости. Она садится спиной к стене террасы и смотрит на Сантоса. Он снова берет фотоаппарат и ждет. Она поднимает колени и медленно раздвигает ноги, показывая себя. Он заинтересованно смотрит на нее.

– Соблазни меня, – говорит он.

Она инстинктивно опускает правую руку между ног и упирается кулаком в белый камень, слегка оцарапав кожу на костяшках. Интересно, будет ли на фотографии видна ее самая интимная часть? Эта мысль захватывает Белль. Глаза ее под маской загораются огнем, она с вызовом смотрит на камеру.

Ты для меня всё.

Сантос делает снимок.

– Еще раз, – говорит он. – Соблазняй меня.

Она ложится животом на горячий камень лицом к стене. Расставляет ноги, сгибает их в коленях и выворачивает шею, чтобы смотреть на Сантоса, заведя за спину правую руку и касаясь себя. Она вводит указательный палец в свои мягкие глубины и невольно приоткрывает губы. Щелк. Сантос поймал момент. Она снова вводит в себя палец и слышит, что дыхание Сантоса учащается. Он откладывает камеру и по горячей террасе подползает к ней.

– Очень соблазнительная поза, – говорит он и целует ее в шею.

– Мне показалось, ты этого хотел, – отвечает она, поворачивая голову еще дальше и губами заставляя его замолчать.

Он стягивает брюки и ложится на нее. Она чувствует жар его страсти на пояснице. Она хочет отдать ему всю себя. Она заводит руки за спину и вставляет в себя его пенис. Ей неважно, что горячий камень трет живот и грудь и что их опаляет сверкающее солнце. Все, что ей сейчас нужно, это почувствовать его внутри. Если бы можно было сейчас сфотографировать их, о, как бы она ценила этот снимок! Этот миг, когда он входит в нее, когда он уязвим и податлив. Когда он принадлежит ей.

Потом они лежат бок о бок, взявшись за руки, и смотрят на чаек, кружащих в голубом небе. Ее сердце летит вместе с ними, танцует высоко в воздухе. Это их Венеция – ее и Сантоса, рай утоленной страсти. Несмотря на брак и жестокого мужа, в сердце она чувствует свободу, потому что добилась любви мужчины, который сейчас лежит с ней рядом на горячем камне.

– Я люблю тебя, Сантос. – Она приподнимается на локте и смотрит на своего любовника, стараясь навсегда запечатлеть в памяти его лик.

Между ними повисает тишина. Сейчас ей хочется, чтобы он сказал ей те же слова. Она ждет, но Сантос молчит, глядя на нее с непонятным выражением.

Напряжение невыносимо. Она отворачивается от него и видит свой фотоаппарат с мехами, который стоит на полу террасы там, где он его оставил. Она берет камеру, поворачивается и, не глядя, фотографирует Сантоса.

– Ну нет, – говорит он, отбирая у нее фотоаппарат. – Меня снимать нельзя.

– Да там, наверное, одно твое ухо. Я даже не смотрела, что фотографирую.

Сантос садится и закрывает крышку камеры.

– Возьму его завтра с собой, – говорит он, натягивая брюки. – Поищу приличную проявочную.

Она хмыкает.

– Если ты сделаешь эти фотографии в Венеции, о них будут знать все.

Сантос так и не проявляет пленку. Это позже делает Белль, когда наконец-то набирается мужества. Она еще не знает, что сегодня – последний день, который она проведет с тем, кого любит больше жизни. Это золотой фрагмент ее существования, и в последующие годы она вспоминает его время от времени, точно та залитая солнцем терраса из белого камня – обетованный край, путь к которому она потеряла. Ибо этот последний день – самое эротическое и в то же время самое горькое воспоминание ее жизни. Каждый раз, заново переживая его, она преисполняется сил и все больше понимает, что другой мужчина ей не нужен. Она будет ждать Сантоса. А глубоко внутри ее лона, о чем ему неведомо, бьется символ их любви.

Вера в Сантоса – вот то, что спасает Белль, ибо, когда она выйдет сегодня из своей квартиры, ей предстоит столкнуться с самыми тяжкими испытаниями. И всегда, вспоминая, как Белль шла из своей квартиры в дом Луизы, она слышит крик чаек.

Валентина

Она плывет с Тео. Лето только что закончилось, и они в Сардинии. Она плывет за ним и смотрит на свет, танцующий на воде, такой же голубой, как его глаза. Солнце сделало его смуглым, словно он один из коренных жителей острова, и теперь от него как-то странно слышать американский акцент. Они выходят из воды, идут по острым как бритва камням и, чтобы обсохнуть, ложатся на песок. На этой полосе пляжа, кроме них, никого, и камни загораживают остальных. Тео и Валентина одни. Они могли бы заняться любовью, как делали вчера под жарким солнцем, на фоне рокота разбивающихся о берег волн. Однако сегодня любовники просто лежат, нагие, как в день своего появления на свет, держатся за руки и молча взирают на небо, на котором ни облачка. Валентина чувствует, что ей навсегда хотелось бы сохранить чистоту этой минуты. То простое удовольствие жить одним мгновением, держать пальцы в теплой ладони Тео, ощущать единство их жизней и не думать о будущем.

Но Тео поднимается и убирает руку. Ей немного грустно, что связь оборвалась, но руку к нему она не протягивает. Сделать это означает поступиться гордостью. Он берет трубку для подводного плавания.

– Пойду еще поплаваю, – говорит он.

– Только далеко не заплывай, – просит она.

Он чуть наклоняет голову набок и улыбается.

– Ты обо мне беспокоишься? – Это их обычная игра. Тео пытается ее поймать на слове, заставить признать, что он ей дороже, чем она говорит.

Она качает головой, напустив на себя равнодушный вид.

– Просто не хочу потом плыть тебя спасать. Всего лишь.

Он направляется к волнам, и она, провожая его взглядом, наслаждается видом высокого, поджарого тела. Вот бы узнать, какой он ее видит. Некоторое время она смотрит, как он плывет, то погружаясь под воду, то показываясь снова, но солнце светит так ярко, что у нее начинают болеть глаза, и их приходится закрыть. Послеполуденная жара просачивается даже в кости. Валентине кажется, что еще немного, и ее тело расплавится, впитается в песок. Лежа в тени зонтика, она засыпает.

Когда просыпается, уже не так жарко. Вздрогнув, открывает глаза. Теперь небо покрыто тучами, и солнце спряталось за одну из них. Она садится и смотрит в море. Из безмятежного и лазурного оно сделалось бурным и серым. Валентина не знает, сколько проспала. Она встает и идет к воде. Тео нигде не видно. Она смотрит на пляж. Полотенце его лежит точно там, где он его оставил, – рядом с ней. Она заходит в воду. Простирающееся до горизонта море плещется о ее лодыжки. Вокруг только дыбящиеся волны и пустота. Тео не видно. Она поворачивается и снова смотрит на пляж. Нет, там совершенно точно никого нет. Где Тео? Она старается оставаться спокойной, но внутренний голос ругает ее:

«Зачем ты заснула? Ты должна была следить за ним».

Он не так хорошо плавает, как она. Ее предупреждали об отбойных течениях – тягунах, – которые не редкость на этом пляже. Как могла она позволить ему одному идти в воду? Она начинает заходить в море, всматриваясь в синюю воду, но это, разумеется, смешно. Если он утонул, то утонул. Сердце сжимается от страха, паника подступает к горлу. Нет, она не может его потерять. И его тоже…

– Валентина!

Она порывисто разворачивается. Там, на берегу, с полной раковин сетью в руке, стоит Тео. Свободной рукой он машет ей. От чувства облегчения у нее чуть не подкашиваются ноги. Но в тот же миг злость охватывает ее, и она стремительно выходит из воды.

Она бежит к нему по берегу, и в душе ей хочется броситься к нему и прижаться к его груди. Он машет ей, невинно улыбаясь и не подозревая, какой ужас она только что испытала. Подойдя к нему широкими решительными шагами, она, вместо того чтобы обнять его, размахивается и изо всей силы бьет его по лицу. Он ошеломленно отступает на шаг и медленно поднимает к щеке руку.

– Где ты был? – кричит она. Глаза наполняются предательскими слезами. Она пытается себя успокоить, но не в состоянии справиться с эмоциями.

– Я просто ходил за те камни. – Он машет рукой за спину и поднимает сеть. – Искал для тебя ракушки.

Она выхватывает у него из руки сеть и грохает ею о камень.

– Ты должен был сказать мне, куда идешь. Я думала, ты утонул, – кричит она.

– Ты спала, я не хотел тебя беспокоить, – осторожно произносит Тео, с опаской посматривая на нее, как на дикого зверя, которого придется приручать.

– Так нужно было разбудить меня! Неужели непонятно? – вопит она. Ее трясет от негодования, отчего она распаляется все сильнее и сильнее.

Следует убраться от него немедленно, побыть одной. Она разворачивается, собирается идти к полотенцам, но он хватает ее за руку, заставляет повернуться обратно и встретить его пронзительный взгляд.

– Валентина, – мягко произносит он, – ну что ты? Все хорошо.

– Ничего не хорошо.

Она вырывается, глотая слезы, подбегает к своим вещам на песке и начинает собираться. Валентина потрясена. Она ударила его, а он, вместо того чтобы разозлиться, смотрел на нее так нежно. С любовью. И это пугает ее больше, чем что бы то ни было.

Когда они пробираются через камни к машине, она слышит отдаленный раскат грома и видит вспышку молнии далеко в море. В ту ночь дождь барабанит по крыше их маленькой виллы на берегу моря, и Тео занимается любовью с ней так страстно, что у нее захватывает дух. Она начинает утрачивать власть над собой, пытается взять себя в руки, но он снова и снова заставляет ее забыться.

Лежа в собственной кровати в Милане, она опять слышит раскат грома. Свое непонятное поведение в тот день она у себя в голове упаковала в коробочку и до лучших времен отложила его осмысление. После возвращения из Сардинии они ни разу не заговорили об этом. Ей никогда не хотелось вспоминать о случившемся. Она стыдится своего истерического взрыва. Но теперь, спустя несколько недель, лежит одна в кровати и вспоминает, какой ужас испытала, когда подумала, что Тео утонул. Она поворачивается набок, крепко сжимает веки и пытается снова заснуть, но гром все еще гремит у нее в голове. Хотя нет, гремит не у нее в голове. Это настоящий звук. Тяжелый неприятный звук, как будто кто-то передвигает мебель в соседней комнате. Дыхание Валентины учащается. В квартиру проник чужой? Нет, это только воображение. Но звук снова слышится, а за ним раздается щелчок, словно кто-то открыл дверь. Она затаивает дыхание, ни жива ни мертва от страха. Что делать? Встать с кровати и проверить, что там? Или сразу звонить в полицию? Но телефон остался на кухне, и, если в квартире кто-то есть, она в ловушке.

Вся обратившись в слух, Валентина садится. Но шум прекратился. Наверное, ей почудилось. Если и были какие-то звуки, это, должно быть, сосед шел по лестнице. Едва собравшись встать, она слышит, что за дверью спальни кто-то есть. Сомнений быть не может, это шаркающие шаги. Она плюхается обратно в постель и закрывает глаза. Пытается изобразить сонное дыхание, медленные и неглубокие вдохи и выдохи. Валентина представляет, что незваный гость открывает дверь и светит фонариком ей в лицо. Но действительно ли кто-то вошел в спальню? Ей так страшно, что она не может открыть глаза. Несколько секунд лежит, оцепенев от неизвестности и напряженно прислушиваясь. Однако ничего не слышно, и, открыв глаза, она видит, что в комнате никого. В квартире стоит полная тишина, лишь часы тикают в прихожей.

Она выбирается из постели и на всякий случай на цыпочках пересекает спальню. Осторожно выглядывает за дверь. В доме тихо и темно. Свет на кухне, который она оставила включенным, по-прежнему горит, выхватывая из темноты часть коридора. Никого. Мягко ступая по мраморным плитам коридора, она идет на кухню. Все выглядит в точности так, как и раньше. Проверяет сумочку. Деньги и карточки на месте. Компьютер стоит на столе. Никаких признаков вторжения. Никаких, кроме запаха. Что-то не так. Она идет в остальные комнаты, и все как будто в порядке. Последним Валентина осматривает кабинет Тео. Насколько она может судить, ничто не пропало. На стене те же картины: «Любовное письмо» Метсю прямо перед ней и рядом – Ватто. Все выглядит так же, как этим утром. Ведь так? Однако она снова чувствует запах, резкий, приторный аромат, похожий на переспевшие сливы. И в комнате что-то изменилось. Только она никак не может понять что. Никаких признаков вторжения: окна не разбиты, дверь не взломана, и все же ей немного не по себе. Валентина не хочет оставаться одна.

Она бредет обратно в кухню, чтобы заварить ромашковый чай и успокоить нервы. Сейчас три часа ночи, и она уже не заснет. Нужно с кем-нибудь поговорить. Она пробует позвонить Тео, но его телефон, само собой, не отвечает. Она чувствует укол обиды. Чем он так занят, что не может ответить на ее звонок? Наверняка ведь понимает: в такое время она просто так звонить не станет. Она подумывает набрать кого-нибудь из подруг, но и Антонелла и Гэби всего несколько часов назад так обкурились, что наверняка уже в отключке, никакого толку от них все равно не будет. Марко она беспокоить не хочет – кто знает, может, у него сегодня ночь страсти с тем парнем, с которым он танцевал на вечеринке. А если и нет, он точно впадет в истерику и заставит ее брать такси и ехать к нему. Но ей этого не хочется. Есть только один человек, который не спит в три часа ночи. Во всяком случае после последней встречи их, пожалуй, можно считать друзьями.

– Валентина?

– Леонардо, извините, что звоню в такое время.

– Что-то случилось?

Она обходит с телефоном кухню, кусая губы.

– Мне кажется, ко мне в квартиру кто-то забрался.

– С вами ничего не произошло? В полицию позвонили?

– Ну, я вообще-то не уверена… – Помолчав, она поясняет: – Я услышала какой-то шум, но у меня ничего не пропало.

– Может, вам приснилось? Вы точно в порядке?

– Да, у меня все нормально… Просто немного испугалась. Мне нужно было с кем-то поговорить, вы единственный, кого я знаю и кто не спит в такое время.

– А Тео?

Она вздыхает.

– Не могу дозвониться.

Следует неловкая пауза. Валентина крепко прижимает телефон к уху.

– Хотите, я могу приехать, – предлагает Леонардо.

Валентина дает себе слово, что, если сейчас скажет «да», ничего не случится. Ей просто действительно не хочется ложиться спать в одиночестве.

– Да, – говорит она, не давая себе времени передумать. – Ненадолго… Если Ракель не против.

– Ракель нет дома, – отвечает Леонардо. – Назовите адрес, я возьму такси.

Валентина думает, что нужно бы одеться. Гардероб прабабушки по-прежнему разложен на диване. Она надевает шелковые сорочку и штаны от пижамы, сверху накидывает голубое шелковое кимоно, перевязав его поясом. Все это, конечно, выглядит слишком ярко, но Валентине так даже нравится. Она как будто в театральном костюме.

Леонардо появляется, вооруженный бутылкой красного вина.

– Итак, – начинает он, – сейчас для вас ночь или утро? Я только что с работы, так что могу и выпить. А вы?

– Не откажусь от вина, спасибо, – говорит Валентина, выливая недопитый ромашковый чай в раковину. Потом открывает буфет и достает два винных бокала.

Они садятся по разные стороны кухонного стола.

– Чем вы занимались ночью? – спрашивает Валентина, пытаясь побороть застенчивость. – Доминировали? Удивляли какую-нибудь девушку, поливая ее попу горячим воском?

Леонардо делает вид, что хмурится.

– Вы же знаете, я не могу с вами об этом говорить, Валентина, – отвечает он, грозя ей пальцем. – Если я нарушу конфиденциальность отношений с клиентами, моей репутации придет конец.

Она вздыхает и откидывается на спинку стула, делает большой глоток вина. Теперь, когда Леонардо рядом, она чувствует себя гораздо лучше.

– Так вы видели кого-нибудь у себя в квартире? – спрашивает Леонардо.

Валентина качает головой.

– Нет. Я услышала шум, как будто перетаскивали мебель, а потом мне показалось, что кто-то стоит за дверью спальни.

Она думает, не рассказать ли ему о странной встрече на вечеринке Марко, однако теперь, когда сидит за кухонным столом напротив Леонардо, случившееся кажется ей сплошной нелепостью. Но этот запах… Она все еще чувствует его. Точно так же пахла рубашка того мужчины.

– Но к вам в спальню они не заходили? Вы никого не видели?

– Нет. Мне показалось, что он стоял в двери и светил на меня фонариком. Но глаза у меня были закрыты, так что, возможно, я все это придумала.

– Вам было страшно? – Леонардо подается вперед, берет ее безвольную руку и сжимает.

– Да, – шепотом отвечает она.

Он убирает руку, окунает палец в вино и облизывает его, не переставая глядеть на Валентину.

– Вас это возбудило?

– Нет, конечно же, нет! – горячо возражает она, хотя не может заставить себя посмотреть ему в глаза. Откуда этот мужчина знает о ней такие вещи?

Минуту они сидят молча. Валентина ерзает на стуле. Она чувствует, как шелковые одежды гладко скользят по всему ее телу, отчего на коже выступают мурашки. Что за извращение, возбуждаться от мысли о том, что посреди ночи в твоей собственной квартире на тебя могут напасть! И все же Леонардо прав. Это действительно кажется ей эротичным.

– Валентина, – наконец нарушает тишину он, – вы не хотите сыграть в игру?

Все начинается как обычная игра в прятки, в которую она еще в детстве сто раз играла со школьными друзьями. Только в темноте и с фонариком. Леонардо повсюду выключил электричество, и в квартире становится совсем темно. Лишь сквозь жалюзи пробиваются тусклые полоски серого света, благодаря которым она и видит его призрачный силуэт. Именно таким Валентина представляла себе непрошеного ночного гостя. Он стоит в дверном проеме и медленно, словно прожектором, водит фонарем из стороны в сторону. Суть игры в том, что она должна пробраться в спальню, не попав под луч света. Если он ее ловит, она снимает один предмет одежды. Халата и штанов пижамы она уже лишилась. Теперь на ней только сорочка, а что будет после того, как она снимет и ее, Валентина не знает.

Она покидает свое укрытие за туалетным столиком и ползет по мраморному полу. Ее цель – дверь, она надеется, что проскользнет у него за спиной, но понимает: он чувствует ее присутствие. Луч фонарика неумолимо приближается к ней. Она, затаив дыхание, пытается заглушить возбуждение. Понимает, что игра ее захватила. Вот она уже у самой двери. Осталось совсем чуть-чуть. Как бы ей ни хотелось обвести Леонардо, как только она собирается сделать рывок, луч света с полной силой ударяет ей в лицо, ослепляя.

– Синьорина Валентина, – слышит она его насмешливый голос. – Вы попались. Извольте снять рубашку.

Она повинуется. Стягивает через голову рубашку и бросает на пол. Теперь она сидит в луче фонаря совершенно голая. Валентина пытается его рассмотреть, но это невозможно. Свет слепит ее, она в ловушке.

– Теперь вы моя пленница, – заявляет Леонардо. – И должны исполнить все, что скажу.

Эту игру пора прекращать, думает Валентина, вспомнив обещание, которое дала себе, когда приглашала Леонардо. Но ей не хочется. У нее нет ощущения, что она делает что-то неправильное, хоть и сидит перед этим мужчиной в чем мать родила. И она не может понять, почему ее это не смущает. Все, что она чувствует сейчас, – возбуждение. Что он собирается с ней делать, ей неведомо, но она желает узнать об этом. Ей хочется подчиняться приказаниям Леонардо.

– Ложитесь на спину, – велит он.

Она ложится.

– Согните ноги в коленях и раздвиньте.

Она делает, как он говорит, чувствуя себя распутницей и сгорая от возбуждения.

Он светит на меня. Он смотрит прямо в меня.

– Прикоснитесь к себе, – продолжает он отдавать команды. – Покажите, как сильно вы меня хотите.

Она засовывает правую руку между ног и начинает ласкать себя пальцем. Разводит ноги шире и закрывает глаза. Она чувствует себя выставленной напоказ. Ее обуревают какие-то первобытные инстинкты. Она открывает рот и облизывает губы.

– Чего ты хочешь, Валентина? – спрашивает Леонардо.

– Чтобы меня трахнули, – шепчет она.

Валентина открывает глаза. Свет погас, и в комнате снова воцарилась кромешная тьма. Она видит, как к ней густой тенью приближается Леонардо. Сердце ее начинает биться быстрее. Нужно бы остановить его, но желание секса, вызванное властной личностью Леонардо, уже неодолимо. Она хочет быть в его власти.

Леонардо наклоняется над ней, отводит в сторону ее руку, поднимает ее и ставит на колени перед собой. Он полностью одет, и она прижимается к его джинсам, чувствуя щекой его возбуждение.

– Расстегни джинсы, – приказывает он. И он уже не похож на того Леонардо, которого она знает. Это совсем другой человек. Твердый и не прощающий неповиновения.

Она быстро делает, что было велено, стаскивая его джинсы до пола. Он отбрасывает их ногой.

– Сними трусы.

Она стягивает с Леонардо боксеры, и его возбужденный член, выскочив, касается ее щеки, отчего ее дыхание учащается.

– Ласкай, – рычит он.

Сначала она проводит языком по всей его длине, потом щекочет головку. Она чувствует, как он подрагивает, отвечая на ее прикосновения. Она достает член изо рта, крепко зажав в ладони, ласкает и опять вставляет в рот. Леонардо наклоняется, засовывает руку между ее ног и гладит плоть пальцами.

– Ты готова принять меня, Валентина, – шепчет он. – Ты как бархат.

Он поднимает руки, облизывает пальцы и берется за ее плечи. Отступает, так что член выходит из ее рта, и опускается перед ней на колени. Они смотрят друг другу в лицо. Он улыбается. На миг он снова становится тем Леонардо, которого она знает.

– Хочешь? – тихо спрашивает он.

– Очень, – шепчет она в ответ.

Его глаза темнеют, он крепко сжимает пальцами ее соски, отчего она млеет еще больше.

– Повернись, – произносит он голосом, обретшим прежнюю твердость.

Она поворачивается, и он кладет руку на ее спину, заставляя встать на четвереньки. Потом просовывает руку ей между ног, так, что ладонь его оказывается на ее животе, и медленно ведет вниз, все ниже и ниже, по волосам на лобке, легонько прикасаясь пальцами.

– Чего ты хочешь, Валентина? – снова спрашивает он.

– Чтобы ты трахнул меня! – шипит она.

Леонардо резко входит в нее, и она вскрикивает. Он стремительно набирает темп, и она задыхается от возбуждения и страха, вцепившись пальцами в густой ворс ковра. Это чистый секс. Без любви, акт, подтверждающий дружбу между Валентиной и Леонардо. И это именно то, что ей сейчас нужно. Его толчки невероятно сильны. Она чувствует спиной его волосатую грудь, и ей представляется, что его темная кожа горит от желания, пламенеет, точно внутри него бушует огонь. Она уже совсем близка к финалу. Леонардо кричит и с последним толчком испускает семя. Но для нее это слишком рано. Она пытается удержать его внутри, прижимается к нему, но он отодвигается.

Она роняет голову и видит перед собой узоры на ковре. Боковым зрением замечает, что Леонардо снимает презерватив и надевает трусы. Тело ее от неутоленного желания натянуто как стрела. Но и другое чувство пронизывает ее. Злость. Злость настолько сильная, что она не может пошевелиться. Она в ярости. Однако злится не на Леонардо и даже не на себя, а на Тео. Она понимает, что, сколько бы мужчин у нее ни было, никто не заменит его. Как она допустила такое? В этот миг приходит осознание того, что Тео прав и между ними действительно существует особенная связь, но она уничтожила ее. Какой мужчина поймет, чем она только что занималась с Леонардо?

– Валентина… Валентина…

Она чувствует, что кто-то теребит ее плечо, пытаясь разбудить.

– Валентина, проснись. Тебе снится плохой сон.

Валентина открывает глаза и видит Леонардо, который склонился над ней, его карие глаза полны тревоги.

Она медленно выдыхает, соображая. Она лежит на кровати рядом с Леонардо. Сейчас день, и, судя по тому, как солнечный свет наполняет комнату, день в разгаре.

– Успокоилась? – спрашивает он.

Она кивает, хотя все еще не может отойти от страшного сна.

– Не хочешь рассказать, что тебе приснилось?

Она вздыхает.

– Нет. Лучше попробую забыть. – Толща воды. Темнота. Погружение. Судорожные попытки вдохнуть. Вода в легких.

Она садится на кровати, протирает глаза и внимательнее рассматривает того, кто рядом. В памяти всплывают события прошедшей ночи.

– Поверить не могу, что ночью мы сделали то, что сделали… – начинает она.

– Тебе понравилось? – спрашивает Леонардо, лукаво поглядывая на нее. – Тебе было весело? – Ей показалось, или он действительно выделил интонацией слово «весело»?

– Конечно, понравилось!

Она игриво бросает в него подушку. Он смеется, кидая подушку обратно.

– А я сомневался, – говорит он. – Потом ты почему-то загрустила.

– Я просто запуталась… – На миг она в нерешительности замолкает. – Как же Тео? Как Ракель?

– У нас с Ракель свободные отношения, – говорит Леонардо. – Прошлой ночью она тоже была с кем-то.

Изумлению Валентины нет предела. Так, значит, есть такие люди, которые занимаются этим и не расходятся!

– А что касается Тео, поверь, тебе все станет понятно после того, как ты сегодня войдешь в Темную Комнату.

Говорит он так, будто знает что-то, чего не знает она.

– Что ты от меня скрываешь, Леонардо? – Она грозит ему пальчиком.

В ответ он медово улыбается.

– Терпение, Валентина. – И то, как он это произносит, напоминает ей о Тео. Теперь злость на любовника развеялась, уступив место тревоге. Не разрушила ли она, переспав с Леонардо, возможное совместное будущее с Тео? Нужно ли скрывать от него это? И все же она не жалеет о случившемся ночью. Вот что странно.

– Я хочу, чтобы ты кое-что для меня сделала, Валентина, – говорит Леонардо.

Она вопросительно смотрит на него.

– Чтобы Темная Комната могла дать тебе все, что нужно, ты должна поделиться со мной своей самой эротической фантазией.

Она пристально смотрит на него и чувствует, что краснеет, как будто он может прочитать ее мысли.

– Можешь это сделать? – Он придвигается к ней по кровати.

– Не знаю, – бормочет она. – Не уверена, чего мне хочется.

– Я мог бы что-нибудь придумать, – говорит он и гладит верхнюю часть ее бедра под одеялом. Тело ее мгновенно откликается на его прикосновение. Она чувствует, как его палец находит ее клитор и начинает его нежно тереть. – Отдайся фантазиям, Валентина, – бархатным, как урчание кота, голосом произносит он. – Возьми меня в свои самые глубокие, темные желания.

По мере того как палец Леонардо поднимает ее до все более высоких вершин, в сознании Валентины, словно из темноты, проступает образ. Ее самая дикая фантазия. Нерешительно она пересказывает ее Леонардо.

Когда заканчивает, образ сменяет другая картинка. Этой фантазией она не делится с ним. В ней среди ночи Валентина заходит в свою спальню. Там ее ждет Тео, с фонарем в руке и не скрывающий своей наготы. Он роняет фонарь, начинающий крутиться по полу и, как зеркальный шар в танцзале, проецирующий свет на стены комнаты. Потом подхватывает ее обеими руками и поднимает, высоко-высоко, так, что она задевает волосами люстру, которая отзывается мелодичным звоном подвесок и разбрасывает еще больше отблесков, отчего пятнышки света каплями дождя разлетаются вокруг них по всей спальне. Он снова ее опускает, и она обхватывает его ногами за талию, направляя его пенис в себя. Один толчок, и она уже широко раскрыта, все разочарования этой недели исчезают, как будто на спине у нее открылась дверка и чувства потоком хлынули из нее. Наступает оргазм, снова и снова, волшебный палец Леонардо переносит ее в объятия Тео.

Белль

Синьор Бжезинский вернулся. Белль еще не видела его, но слышала, как ночью он расхаживал по дому и кричал на Ренату за то, что неправильно приготовила мясо. «Он ждет случая избить меня, – думает она, – но этого нельзя допустить». Не потому, что она боится, просто хочет защитить Сантоса. Белль знает: любовник сдержит слово, если увидит хотя бы еще один синяк на ее теле.

«Я сбегу», – решает она, проснувшись утром. Ночью ей приснился прекрасный сон, в котором она и Сантос были вместе далеко-далеко от Венеции. Белль в меховой шубе, под ногами скрипит снег, Сантос рядом с ней. Пар их дыхания сливается в облако, когда они, задрав головы, смотрят на пестрые купола собора Василия Блаженного в Москве. В ее ладони внутри кармана шубы зажат изумруд Романовых, они похитили его у коммунистов. Или они где-то в тропических краях, плывут на его белоснежной шхуне и делают остановку на Кубе, где проводят ночь, танцуя и играя в карты с какими-то мрачными личностями, и чудом спасаются со всем выигрышем. Да, удача была бы на их стороне, потому что, когда два человека созданы друг для друга, везенье им дается на двоих.

Открывается дверь, и с завтраком на подносе входит Пина. Белль садится на кровать, взбивает подушку, засовывает ее за спину и чувствует себя так хорошо, как не чувствовала уже целую вечность. Настало время нарушить клятву. Да и что это за клятва, если тебя вынудил ее дать умирающий отец? «Это обычный шантаж, – рассуждает Белль. – Пора жить для себя и перестать чувствовать ответственность за мать».

Она смотрит на поднос, который поставила себе на колени. Молочный чай в чашечке из тонкого венского фарфора, аккуратные треугольные бутерброды, яйцо всмятку в серебряной подставке. Она разбивает скорлупу ложечкой. Но вдруг ощущает тошноту, поспешно отставляет поднос и встает с кровати.

– Сударыня, вы здоровы? – Пина, раздвигая шторы, стоит у окна.

Белль кивает, не в силах говорить, и бросается сломя голову в туалет. Она едва успевает добежать до унитаза, когда ее выворачивает.

Пока она сидит на корточках возле унитаза, в туалет врывается Пина.

– Сударыня, вы заболели!

– Не знаю, Пина. Минуту назад я себя прекрасно чувствовала. Это из-за яйца. Меня начало тошнить от него.

Она прижимает ладони к холодному черно-белому кафелю на полу, а потом ко лбу. Температуры нет.

– Вам нужно еще полежать. Отдохнуть.

Белль поднимается, покачиваясь, прислоняется к раковине и смотрит в зеркало на свое бледное лицо.

– Нет, мне нужно идти.

Она видит в зеркале взгляд Пины. Лицо молоденькой девушки горит огнем. «Ей известна моя тайна, – думает Белль. – Я совсем не знаю эту девочку, но доверила бы ей свою жизнь».

– Скажи, Пина, – обращается к ней Белль, начиная накладывать макияж, – ты скучаешь по своему дому на Сицилии?

Девочка кивает, в глазах – тоска, губы печально сжаты.

– Я помню, как ты пела мне на своем диалекте. Это было очень красиво. – Белль подается вперед, подводит брови. Ее все еще подташнивает, но это не помешает сегодня встретиться с Сантосом. – Твои родители живут еще на Сицилии?

– Моя мать умерла, сударыня, у отца теперь новая жена и семья.

– О, какая жалость, Пина. – Так вот почему девочка никогда не ездит домой по выходным, вот почему ее не навещают родственники.

Она смотрит на Пину. Горничная так молода. Ей почти столько же, сколько было самой Белль, когда она вышла замуж.

– Ты такая красивая, Пина. Наверное, от поклонников отбоя нет.

Пина делается совсем пунцовой и опускает глаза в пол.

– Мне нет до них дела, – говорит она.

– Тогда не спеши выходить замуж, – строго произносит Белль. – Наслаждайся свободой, пока можешь. – Сказав это, она задумывается: «Какая свобода может быть у Пины?» Явно не такая, как у нее самой.

– Все равно я не смогу по собственной воле выбрать себе мужа.

Белль поворачивается, пристально глядит на Пину. Она видит, что под мягкой кротостью в этой сицилийской девушке горит огонь.

– Почему? Отец вроде тебя больше не беспокоит. Сейчас 1929 год, Пина, а не восемнадцатый век.

– Отец и синьор Бжезинский заключили соглашение.

Белль хмурится. О чем это девочка толкует?

– Какое соглашение?

– Что синьор Бжезинский сам выберет мне мужа, – чуть слышно отвечает Пина.

– Зачем это?

Пина страдальчески всплескивает руками, глаза ее наполняются слезами.

– Я не должна рассказывать.

Белль задумывается. Какой властью может обладать синьор Бжезинский над отцом Пины?

– Это все связано с деньгами, верно, Пина?

Девушка кивает и почти шепотом отвечает:

– Отец отдал меня в служанки синьору Бжезинскому за то, что он оплатил его долги. Они договорились, что, когда мне исполнится семнадцать, синьор Бжезинский выдаст меня замуж так, как будет ему выгодно.

Голос девушки дрожит от избытка эмоций. Белль садится на табурет, все еще держа кисточку, которой подводила брови. Ужасающий смысл услышанного медленно доходит до сознания. Ее муж не кто иной, как сутенер. Скольких еще женщин он держал в своей власти эти годы? Пока она смотрит на горничную, в голову ей неожиданно приходит мысль.

– А сколько тебе сейчас, Пина? – спрашивает она.

– На прошлой неделе исполнилось семнадцать.

Белль всматривается в полные слез глаза Пины и видит в них себя, польскую девочку, и последний разговор с умирающим отцом. В сознание вкрадывается неприятная мысль. Что именно сказал тогда отец? Она выуживает из памяти его слова.

«Это удачный брак, Людвика. Он богатый человек и может обеспечить и тебя, и мать. У него связи с немцами. Он может вывезти вас обеих из Варшавы».

Как она умоляла его!

«Я не хочу уезжать, тата. Я хочу остаться с тобой».

Отец с трудом поднял руку, на глазах у него выступили слезы.

«Это мое предсмертное желание, дочь моя. Ты должна обещать мне, что выйдешь за этого человека и будешь заботиться о матери».

«Нет, тата, я не могу. Я не люблю его…»

«Он спасет вас, Людвика. Ты должна это сделать».

Она рыдала, цеплялась за отцовские руки. Но это был уже не он. Отец превратился в тень себя прежнего. Куда подевался ее большой и сильный тата, который мог одним ударом свалить любого? Она посмотрела на сидящую рядом с кроватью мать, но та была вне себя от горя и не замечала дочь.

«Алексей, – шептала она, – Алексей, пожалуйста, не оставляй меня…»

«Обещай», – просипел отец на последнем дыхании, и она пообещала. Глядя ему в глаза, она сказала, что да, выйдет за синьора Бжезинского. До сих пор Луиза не понимала, почему отец потребовал от нее это. Внезапно причина сделалась ей ясна как божий день. Она была подарком. Благодарностью. Она знала, что у отца не было денег. Когда он умер, выяснилось: он не оставил ей ни гроша, так что она была отдана синьору Бжезинскому в качестве отплаты за долг. От этой мысли ее снова начинает тошнить. Как могли мать с отцом так поступить с ней? Их предательство разрывает ее сердце, наполняет такой тоской, что ей хочется плакать. Но она не может разрыдаться перед этой бедной сицилийской девочкой.

Что ж, решение принято, окончательно и бесповоротно. Сегодня она отпустит призраков своих родителей. Матери все равно уже не поможешь. Сердцем она понимает: мать не вернется. В последний раз, когда она ее видела, та уже не принадлежала этому миру, пребывала в тех местах, куда не добраться и откуда не возвращаются. Теперь не во власти синьора Бжезинского навредить ей. Глубоко вздохнув, Белль поворачивается к зеркалу и приподнимает подбородок.

– Ты должна бежать, Пина, – говорит она, глядя в отражение покрасневших глаз девушки. – Я дам тебе денег.

Пина качает головой.

– Я не могу бросить вас, – говорит она.

Брови Белль поднимаются, она какое-то время молча смотрит на девушку.

– Если так, моя дорогая, значит, мы должны бежать вместе.

– А что будет с моим отцом и его семьей? Он ведь в долгу перед синьором Бжезинским. Что будет с ними, если я сбегу?

Белль разворачивается на табурете, подается вперед и берет девушку за руку.

– Не волнуйся о них, Пина, – понизив голос, говорит она. – Твой отец отдал тебя синьору Бжезинскому. Теперь ты должна думать о себе. Ты ничем не обязана своему отцу.

Взгляд девушки проясняется, как будто впервые в жизни ей дали надежду.

– Но куда мы пойдем? – спрашивает она.

– Не знаю, – говорит Белль, сверкая от возбуждения глазами. – Могу только сказать, что мы переплывем лагуну и больше никогда не вернемся.

Не успела Белль произнести последнее слово, как дверь ее спальни с грохотом распахнулась. Женщины переглянулись. В доме есть только один человек, который может так входить.

– Луиза!

Это синьор Бжезинский. «Еще девяти утра нет, а он уже не в себе, – устало думает Белль. – Как избежать побоев?»

– Оставайся здесь, – шепчет она Пине, приложив палец к губам. Если сегодня состоится ее великий побег, мужа нужно как-то умиротворить.

Белль, так и не закончив макияж, выходит из туалета. На муже строгий деловой костюм. Напомаженные редеющие седины гладко зачесаны назад, большой бледный лоб блестит, словно вареное яйцо.

– Что-нибудь случилось? – вежливо спрашивает она.

– Я услышал разговоры, – говорит он.

Она вскидывает брови.

– Вы хотите сказать, слухи? Не стоит доверять сплетням.

Синьор Бжезинский делает шаг к ней, хватает за правую руку и крепко сжимает. Ей больно, но она пытается не подать виду.

– Один человек рассказал мне, что своими глазами видел тебя на крыше дома, голой, с посторонним мужчиной.

Она с фальшивой веселостью хохочет.

– Неужели, синьор Бжезинский? – восклицает Луиза. – Господи, да зачем бы мне это понадобилось? Я же не сошла с ума!

Он приближает к ней лицо, почти вплотную, его глаза – две темные щелки.

– Так я и подумал, моя дорогая. Но, видишь ли, это очень надежный свидетель. Мне сообщили, что ты не только голой торчала на крыше, ты еще и средь бела дня совокуплялась с каким-то обычным моряком.

Она выдерживает его взгляд, дерзкая в решимости идти до конца.

– Бывало, я плохо себя вела, но вы хорошо меня научили слушаться. Уверяю вас, я должна быть не в себе, чтобы решиться на такое безумство и снова навлечь на себя ваш гнев.

Вырвав наконец руку, она потирает ее, пытаясь стереть следы от его пальцев.

– Ни одна женщина не дойдет до такого, – говорит она. – Даже проститутка.

– Такая, как ты, Луиза, дойдет. Грязное, распутное существо, – шипит муж сквозь стиснутые зубы. – Если бы я знал, что от тебя будет столько неприятностей… Если бы я знал, что ты окажешься такой никчемной женой, неспособной даже родить ребенка, я бы сделал другой выбор.

Он снова хватает ее за руку и рывком притягивает к себе. Она видит капли пота на его лбу, чувствует его отвратительное дыхание.

– Мне и не нужно было жениться на тебе, потому что твоя мать и так была у меня в руках.

Его слова хуже удара в живот. Белль бы согнулась пополам, но он хватает ее вторую руку и так прижимает к себе, что ей видно, как его глаза наливаются кровью.

– Хочешь знать, что свело твою мать с ума? Я, Луиза. Она заставила твоего отца пожертвовать тобою. Я никогда не хотел тебя.

– Вы лжете, – чуть слышно произносит она.

Он бросает ее руки и отходит от нее с довольным видом.

– Все очень просто. Твой отец задолжал мне денег, а мне понравилась его жена. И мне повезло, твой отец умирал. Я сказал ему, что в оплату долга заберу его жену.

Комната начинает вращаться. Упасть нельзя ни в коем случае. Она должна стоять прямо.

– Но твои родители были так влюблены, – с насмешкой в голосе продолжает он. – Друг друга они любили больше, чем тебя, Луиза, ведь твой отец убедил меня жениться на тебе, а не на твоей матери.

Он смеется.

– Глупец! Ты думаешь, я позволю женщине отказать мне? Для чего, по-твоему, я привез ее из Варшавы в Венецию, когда твой отец умер? Я получил вас обеих по цене одной. Твоей матери мне хватало до тех пор, пока…

По его лицу пробегает тень. Синьор Бжезинский, кажется, недоволен собой. Она видит, что он старается собраться. Взгляд его снова становится холодным.

– Пока не заболела… И мне не пришлось отправить ее на Повелью. И тогда пришла твоя очередь, Луиза.

Заглядывая в черную, испорченную душу своего мужа, она понимает: он говорит правду.

– Нет! – цедит она сквозь зубы.

– Но ты не нормальная, – в ярости продолжает он, брызгая слюной. – Ты не можешь родить ребенка и ведешь себя как последняя шлюха. Переспала с половиной Венеции у меня на глазах. По-моему, у тебя, как и у твоей матери, помутился рассудок. Пора тебе присоединиться к ней.

Он бросается на нее, хватая за шею, но Белль в такой ярости, что зубами впивается в его скулу. Он громко вскрикивает, отшатнувшись. Она видит, что из прокушенной кожи течет кровь.

– Замечательно, – хохочет синьор Бжезинский. – Еще одно доказательство твоего безумия. Я думаю, теперь будет не сложно получить разрешение на расторжение брака. Я смогу найти себе новую, чистую невесту, и мне не придется больше иметь дело с грязной шлюхой.

Он толкает ее на кровать. Она падает на поднос, и столовые приборы с него летят на пол. Он бьет ее по лицу, но она яростно отбивается. Он не отправит ее на этот жуткий остров, чтобы она стала такой же, как мать. Она не станет слушать стоны призраков, обитающих там со времен чумы, когда несчастных больных свозили на остров гнить. Ее не оставят там бродить по берегу, укрытому толстым слоем пепла их сожженных костей. Она помнит встречу с доктором матери, жутковатой личностью, который, несмотря на уверения синьора Бжезинского в том, что он ведущий специалист в своей области, показался Белль настоящим садистом. Он проводил лоботомию! Нет, она не поедет на Повелью. Лучше умереть здесь, на кровати, чем попасть на этот проклятый остров. Обещание, данное отцу, уже не имеет значения. Она не будет заботиться о матери, потому что мать никогда не заботилась о ней.

Она попадает носком между ног синьора Бжезинского, и тот складывается пополам от боли. Она спрыгивает с кровати и бросается к двери, но вспоминает про Пину в ванной и останавливается. Шанс упущен. Муж хватает ее сзади и швыряет на пол. Она падает спиной на ковер. В следующий миг он возвышается над ней, его нога занесена над ее животом.

– Я тебя уничтожу, Луиза, раздавлю эту бесполезную матку, – рычит муж.

«Он похож на демона», – думает Белль. Она закрывает глаза в ожидании боли. Охваченная страхом, на мгновение испытывает жалость к нему. Как он таким стал?

– Стойте!

Она слышит крик Пины. Открыв глаза, видит горничную, которая цепляется за руки синьора Бжезинского. Муж настолько удивлен, что тут же успокаивается и опускает ногу на пол. Но Пина его не отпускает и продолжает изо всех сил оттаскивать в сторону.

– Она носит ребенка! – отчаянно кричит девушка.

Синьор Бжезинский, словно пьяный, отшатывается от Пины и переводит взгляд на Белль, лежащую перед ним на полу.

– Это правда?

Она готова сказать: конечно же, нет. Она не понимает, зачем Пина придумала эту беременность. Ведь она бесплодна. И вдруг ее осеняет: «Это он бесплоден!» В памяти возникает встреча с Сантосом, та самая, когда синьор Бжезинский избил ее. Тогда они были неосторожны. И с тех пор у нее нет менструации. Она прикрывает живот рукой. Ну конечно, вот из-за чего тошнота. Вот как Пина догадалась. Она с благоговением смотрит на Пину, на ее раскрасневшиеся щеки, на испуганные глаза овечки, которую ведут на бойню. Но какая она храбрая, если решилась встать между Белль и ее мужем.

– Да, я ношу ребенка, – шепотом отвечает она.

– Только я уверен, – мрачно говорит он, – что ребенок не мой.

– Никто этого не узнает… – очень тихо вставляет Пина.

«Бесстрашная девочка, – думает Белль. – Она моя защитница».

Синьор Бжезинский смотрит на жену и призадумывается.

– Так это мой наследник? – обращается он к юной сицилийке. – Ублюдок, которого она прижила с каким-то моряком?

Белль садится и убирает с лица волосы.

– Да, – с вызовом произносит она, и муж снова поворачивается к ней. – И ты никогда не увидишь этого ребенка. Мы уезжаем из Венеции.

– Твое положение спасло тебя от Повельи, Луиза. На этот раз, по крайней мере, – резко бросает он. – Я хочу, чтобы этот ребенок стал моим. Наконец-то ты родишь мне наследника… Пусть даже в нем не будет моей крови… Но тебя нужно наказать за это. Сурово.

Она видит, что глаза его превращаются в холодный кремень, и, прежде чем успевает подумать, он хватает Пину за руку и прижимает к стене. Девочка визжит. Белль вскакивает, бежит к озверевшему мужу и вонзает ногти ему в спину. Но он слишком силен, поэтому сбрасывает ее с себя. Потом широко размахивается и бьет Пину в живот. Девушка замолкает, охнув, сгибается пополам.

– Чудовище! – кричит Белль.

Синьор Бжезинский отступает от своей жертвы, и та валится на пол. Белль, бросившись к ней, закрывает девушку руками. Несчастный ребенок трясется, как в судороге. Белль еще никогда не видела мужа в таком неистовстве.

– Не трогай ее! – шипит она.

– А, я вижу, тут хозяйка и служанка прониклись чувствами, – отвечает он сочащимся ядом голосом. – Итак, моя дорогая, если у меня будет повод усомниться в том, что ты исполняешь обязанности приличной жены с ребенком, мне придется наказывать Пину.

Он подходит к женщинам.

– И я буду ее не только бить.

Он грубо засовывает руку между ног Пины, и девушка содрогается от боли и страха. Белль отталкивает его руку.

– Я привяжу тебя к стулу, Луиза, и заставлю смотреть, как я лишаю эту девчонку девственности. И в этом ты будешь виновата.

Пина дрожит в руках Белль, которая сильнее прижимает к себе девушку.

– Если ты хоть волос ее тронешь, я убью тебя, – шипит она на мужа.

Он отступает и хохочет. В этот миг он – воплощенное мужское веселье: держась руками за бока, беззаботно смеется. Ее угрозы кажутся ему смешными и нелепыми.

Когда он выходит из комнаты, Белль представляет, как она хватает подсвечник со своего туалетного столика и с размаху бьет его им по голове.

«Успокойся, – приказывает она себе, – тебе предстоит побег».

Она поворачивается к Пине.

– Как ты?

Горничная не отвечает, все еще не может говорить. Белль поднимает ее на ноги.

– Как только он уйдет, нам нужно бежать.

– Но куда?

Белль бросается к гардеробу и достает дорожную сумку.

– Доверься мне, Пина. Я знаю человека, который нам поможет.

– Я не могу бежать с вами, моя семья…

– Ты должна бежать. Ты представляешь, что с тобой сделает синьор Бжезинский, если останешься? Твоя семья тебя не защищает, и ты не обязана им ничем.

– А если он нас поймает? – Белль слышит, как дрожит от ужаса голос девушки.

– Не поймает. Обещаю.

Белль дала себе слово решить судьбу еще одного человека, хоть и уверена, что они с Пиной будут в безопасности.

Мы спасемся: Пина, ребенок и я.

Сантос спасет их. Разве может он их не спасти?

Валентина

Валентина входит в Темную Комнату. Внутри такой мрак, что ничего нельзя рассмотреть дальше своего носа. Здесь холоднее, чем в Бархатной Преисподней, и ее обнаженная кожа покрывается пупырышками от озноба и волнительного ожидания неизвестности. Кромешная темнота не позволяет ей судить о величине комнаты. Ей неизвестно и то, есть ли здесь кто-нибудь кроме нее. В сапогах на высоких каблуках, боясь споткнуться, она осторожно ступает вперед. В комнате слышится какой-то очень низкий, гулкий звук, пульсация, похожая на биение сердца, отдающееся в висках. Впечатление такое, будто комната, хоть и черна, как сама смерть, на самом деле жива и пульсирует вокруг нее.

Неожиданно звучит щелчок и темноту прорезает столб света. Посреди черной комнаты стоит огромный световой короб в форме стола. Такой же, как у нее дома, только больше. Рядом с ним замер Леонардо, обнаженный, в одной лишь венецианской маске с фантастическими черными перьями и в черных кожаных перчатках – в точном соответствии с ее описанием. Она идет к нему, хотя колени ее дрожат и, кажется, вот-вот подогнутся. Почему она так боится? Ведь это воплощение ее фантазии. Ее тайное желание, надежно запертое внутри Темной Комнаты, где никто другой его не найдет. Она даже сама здесь инкогнито – ее лицо тоже сокрыто маской.

Подойдя к световому коробу, она останавливается. Вспоминает негатив с эротическим изображением, который изучала сегодня утром. С этого началась ее фантазия – воспроизвести сцену, запечатленную на подаренном Тео негативе.

Леонардо молча подает ей руку, и она взбирается на короб. Под толстым стеклом она чувствует тепло ламп. Ослепительный свет заставляет ее отвести взгляд от короба, но все равно она не видит ничего вокруг. Она даже не видит выхода из Темной Комнаты. Сделав глубокий вдох, Валентина ложится ничком на гладкую поверхность короба. Ей представляется, как она сейчас выглядит со стороны – обнаженное тело, объятое потоком света. Кроме туфель и маски, на ней ничего нет. Она раздвигает ноги и сгибает их в коленях, расставив в стороны тонкие каблуки. Приподнимает таз и выставляет напоказ самый сокровенный уголок своего тела, понимая, насколько соблазнительно выглядит, и оттого испытывая неимоверное удовольствие. Потом изгибается и кладет руку между ягодиц. Расставляет пальцы и вводит указательный в себя, приподнимая заднюю часть своего тела. Она ощущает себя распутной и бесстыдной. Леонардо стоит за ней, наблюдает. Маска скрывает его реакцию. Она смотрит на него, приоткрывает рот и проводит языком по нижней губе.

Он подходит к самому столу, так что свет освещает его снизу вверх, придавая его маске совершенно потусторонний вид.

– Чего ты желаешь, Валентина? – произносит он властным голосом.

– Сделать приятно тебе, – шепчет она, вводя палец еще глубже, и приподнимает зад, предлагая себя.

Он берет ее руку и заводит ей за голову. К углам светового короба приделаны кожаные ремни. Он продевает в них ее руки и крепко затягивает. Соски затвердели от предвкушения, дыхание стало отрывистым. Он, не снимая перчатки, ведет пальцем по ее спине, проходит между ягодицами и опускается ниже. Она вздрагивает, когда холодная кожа перчатки прикасается к ней внутри. Он быстро убирает руку, и она содрогается от желания снова почувствовать это прикосновение. Он раздвигает ее ноги в сапогах еще шире и, опустив так, что она теперь лежит распластанной на стеклянной крышке короба, пристегивает лодыжки.

Он начинает гладить ее ноги затянутыми в перчатки руками, массирует икры, постепенно поднимаясь выше, к бедрам. Вот уже его руки на ее ягодицах, гладят, массируют. Ощущения от прикосновения эластичной кожи к телу становятся все более яркими. Неожиданно он перестает ее гладить. Одна его рука прижата к ее пояснице. В следующий миг она чувствует, как его вторая ладонь в перчатке хлестко хлопает по ягодице. Она вздрагивает от неожиданности, страха, восторга. Он хлопает еще раз. Жгучая боль доводит ее до экстаза. Он в третий раз хлопает ее, и на этот раз боль стрелами наслаждения пронизывает все тело.

О да, все так, как в фантазии, только намного, намного ярче.

Четыре. Пять. Шесть шлепков. Внутри у нее все дрожит, тело молит о продолжении. Он молча переходит к противоположной стороне стола. Она смотрит на него из-под маски. Они оба актеры в ее эротическом спектакле. Обнаженные и одновременно защищенные. Она наблюдает, как он стягивает перчатки. Медленно, палец за пальцем, освобождает руку. А потом он снимает перья со своей маски и проводит нежным черным пером у себя между пальцев. Она облизывает губы, задыхаясь от желания. Не произнося ни слова, он снова обходит стол, ведя кончиком пера по ее спине, рисуя круги у нее на коже. Она представляет себе, что это татуировки ее вожделения, символы того, чего она жаждет больше всего.

Перо Леонардо уже добралось до основания ног Валентины, его кончиком он щекочет ее клитор. После грубых ударов легкое, деликатное прикосновение доставляет особенное удовольствие. Этот контраст заставляет кипеть ее кровь, а тело изнывает от желания. Не переставая работать кончиком пера, он вводит в нее пальцы. Не один, а два глубоко входят в нее, заставляя трепетать от возбуждения.

– Да, да, – нарушая тишину, бормочет она.

Леонардо извлекает из нее пальцы и постепенно замедляет движение пером.

– Я думаю, Валентина, теперь ты готова, – говорит он. – Готова к сюрпризу.

Она внутренне сжимается. К какому еще сюрпризу?

– Разве ты не этого хочешь?

Пока он произносит эти слова, чиркает спичка и в глубине темной комнаты загорается огонек. Там кто-то есть. Она видит, как маленький огонек зажигает фитиль, потом пара рук поднимает свечу. Беспрерывный пульсирующий звук в комнате постепенно подчиняет ее своему ритму и словно поглощает тело Валентины. Биение уже идет не со стороны, а исходит из нее самой, заставляя сердце биться учащенно. По мере того как огонек приближается, она начинает различать над собой маску, которая в этом черно-белом помещении из-за горящей свечи кажется золотой. В Темной Комнате, кроме нее и Леонардо, находится еще один человек, он наблюдает за тем, как она, окруженная светом, подчиняется чужой воле. Она для них – зрелище, объект, на который нужно смотреть, которым можно восхищаться, которому сто́ит поклоняться.

Однако она не может справиться со страхом, растекающимся по всему ее телу. Она полностью в их власти, привязана к световому коробу. Валентина могла бы велеть Леонардо остановиться – он обещал, что в Темной Комнате она сможет сделать это в любое время, – но, кто знает, возможно, он не выполнит ее веление. Может оказаться, что он совсем не такой, каким она его считает. Вдруг душа у него столь же темная, как эта комната, и ему нельзя доверять? Что-то страшное может случиться с ней.

Точно услышав ее мысли, Леонардо нежно проводит рукой по ее волосам, словно успокаивает испуганную лошадь.

– Не бойся, Валентина. Я знаю, что ты этого хочешь.

Фигура со свечой приближается к ней. Она зажмуривает глаза, во рту вдруг пересыхает. Что Леонардо и этот второй человек сделают с ней? Он говорит, что она этого желает, но сейчас Валентина и сама не знает, чего ей хочется. А если Леонардо думает, что она на самом деле желает почувствовать боль? Сколько еще подчинения и боли она сможет вытерпеть? Где ее предел?

Лежа с зажмуренными глазами и размышляя, не сбежать ли из Темной Комнаты, она вдруг где-то в глубине своего тела ощущает пульсацию. Страх заводит ее. Она сжимает веки еще сильнее и вздрагивает, когда к ней прикасается рука. Прикосновение теплое и нежное. Это не жестокая рука. Она один за другим гладит каждый ее палец и расстегивает ремни на ее запястьях. Тогда Валентина открывает глаза и смотрит на второго человека в маске. Леонардо исчез из Темной Комнаты. Теперь здесь остались только она и незнакомец. Он обходит световой короб, неторопливо расстегивая ремни. Что-то в его движениях кажется ей смутно знакомым. Она вытягивает шею, чтобы получше рассмотреть, но поднимающееся снизу сияние слепит ей глаза.

Наконец она освобождена. Она сводит ноги и становится на колени. Человек в маске стоит перед ней. Она в нерешительности смотрит на него, не зная, как поступить. Он слегка склоняет голову набок, как будто задает ей немой вопрос, и по этому движению она внезапно узнает его.

– Тео! – восклицает она и подается к нему. – Тео, это ты?

Человек не отвечает. Она протягивает руки, чтобы снять с него маску, но он перехватывает их и отводит. Потом наклоняется и целует ее. О да, это ее любовник, сомнений не остается. Она узнает его поцелуй, нежность губ. О, как же она соскучилась по его прикосновениям! Она открывает рот.

– Тео, – говорит она. – Что происходит? Зачем ты здесь?

Вместо ответа Тео прикладывает к губам палец.

– Тсс, – вот и все, что он произносит.

Она чувствует искру раздражения. Зачем он затеял всю эту игру с ней?

– Тео, отвечай, – требует она.

Но он качает головой, снова прикладывает палец к губам, и она вдруг вспоминает, что сама так делает каждый раз, когда они занимаются любовью. Она не разрешает ему говорить. Впервые Валентина осознает, насколько неприятно для него не иметь возможности поделиться с ней своими мыслями и впечатлениями. Свет в коробе начинает мигать, Тео снимает ее, одной рукой удерживая на весу, а другой совсем выключает свет. Как хорошо оказаться рядом с ним. Она чувствует себя в полной безопасности, хотя комната погрузилась в непроницаемую тьму. Она не знает, куда он ее отнес, но, когда он сажает ее, она под собой чувствует что-то мягкое, наверное, это какая-то кровать, накрытая чем-то бархатным и шелковым. Низкий пульсирующий звук начинает затихать, и теперь она слышит лишь непонятно откуда доносящиеся экзотические переливы восточной музыки. Комната наполняется запахом ладана, что подчеркивает восточный колорит. Ее тело все еще открыто после игр Леонардо. Теперь, когда страх исчез, она чувствует себя расслабленной, как спящая кошка, жидкой и тягучей, словно сироп. Ей все равно, как Тео оказался здесь и что он думает о ней и Леонардо. Наверняка он в деле, раз является частью ее фантазии и находится здесь, в Темной Комнате.

Она ложится на кровать и притягивает Тео к себе. Он снимает маски, но в темноте его лица все равно не различить. Они слепы и немы, поэтому музыка чувств наполняет их души, все ощущения сосредотачиваются на взаимодействии тел. Как правильно и по-настоящему он пахнет, она чувствует это, обнимая его. Она прячет лицо на его плече и вдыхает. Только сейчас Валентина понимает, как сильно скучала по нему. Они целуются все крепче и глубже, и она ощущает его сладостный вкус. Ни один другой мужчина не может быть таким вкусным. Когда он входит в нее, она оплетает его руками, охваченная желанием не отпускать Тео никогда. Из нее вырывается удовлетворенный стон. Она была создана для этого мужчины. Он идеально наполняет ее. Он – само совершенство. Поначалу они медленно вместе двигаются в такт, а потом он начинает набирать скорость. Предварительная игра Леонардо сделала ее особенно чувствительной к прикосновениям любовника. Она чувствует каждый его толчок, его конец проникает в самое ее сердце. Леонардо прав. Это ее главная и совершенная фантазия. Остаться с любовником наедине, здесь, в Темной Комнате. Показать ему свою любовь. Он не увидит и не услышит ее, но наверняка почувствует. Он увлекает ее вместе с собой все выше и выше. Его молчание заводит ее все сильнее и сильнее, и она растворяется в его страсти, сливаясь с ним, когда они вместе испытывают оргазм.

Потом они лежат, сплетясь телами. Она устала, никогда в жизни еще так не уставала. Голова ее у него на груди, биение сердца Тео успокаивает, навевает сон.

Просыпается она в той же Темной Комнате, только теперь полной свечей. Их огоньки, мерцая, освещают помещение. Она видит, что комната довольно просторная. Здесь все черное, но мягкое: черный бархат на стенах, густые черные ковры, черные шелковые и бархатные подушки. Световой короб исчез. Она осматривается, ищет Тео, но его нигде нет. Сердце горько сжимается.

– Тео! – в отчаянии зовет она.

Открывается дверь, но в комнату входит не Тео, это Леонардо. Теперь он без маски и в шелковом халате, свободно перевязанном на талии поясом. Перед собой он несет большую чашу, из которой валит пар. Валентина сразу чувствует аромат иланг-иланга и жасмина. Какой знакомый запах.

– Где Тео? – спрашивает она, присаживаясь.

Он ставит чашу у ног Валентины и достает из-под черной кровати кипу миниатюрных полотенец.

– Расслабься, – загадочно отвечает он, нежно приглаживая ее волосы. Погружает одно из полотенец в душистую воду, выкручивает. – Закрой глаза.

Она невольно подчиняется. Он кладет влажное и пахучее полотенце ей на лицо, и эффект наступает мгновенно. Она понимает, что все ее тело, вывернутое наизнанку приключениями в Темной Комнате, ноет и болит. Она слышит, что он окунает в воду еще одно полотенце. Горячее, источающее пар, оно ложится ей на грудь, следующее – на живот. Она забывается в блаженной истоме, как будто Леонардо накачивает ее наркотиками. И только когда кладет очередное полотенце между ее бедер и еще одно на таз, она вспоминает. Он знает. Тео, наверное, рассказал ему.

– О, – протягивает она так тихо, что ее голоса почти не слышно.

Пока Леонардо обкладывает Валентину душистыми полотенцами, она вспоминает, что ее любовник делал с ней то же самое в ту ночь, когда у нее случился выкидыш. Он на руках вынес ее залитое кровью тело из ванной, отнес в спальню и положил на кровать. И пока она лежала, оцепенев от потрясения, он обложил ее полотенцами, смоченными в горячей воде, пахнущей иланг-илангом и жасмином. Он делал все, чтобы исцелить ее, и, что самое странное, она позволила ему это. Первые двадцать четыре часа после выкидыша она полностью отдалась Тео. Разрешила ему выхаживать себя. Все это время она думала: ее привлекает, не дает с ним расстаться его сексуальность, таинственность. Но нежность Тео все изменила. Когда он мыл ее и потом прижимал к себе, а она молчала, участие Тео исцелило ее. Валентина полюбила его, когда он жалел ее так, как никогда не жалели родители. И с тех пор она постоянно пыталась искоренить в себе это чувство, мало-помалу отталкивая Тео.

Со стыдом она вспоминает, как обманула его, когда пошла в больницу на следующий день. Тео настоял на том, что ей нужно провериться у врача, и хотел идти с ней. Он записал ее на прием, сказал, что они пойдут вместе, но ее врожденная тяга к независимости возобладала, и, пока он был на лекции, она позвонила в больницу и перенесла прием. К тому времени, когда он примчался домой, чтобы везти ее в клинику, она уже вернулась оттуда. Едва удерживаясь на ногах, бестактная от лошадиной дозы болеутоляющих, она заявила ему, что он может больше не жалеть ее. Через пару дней она снова сможет идти в бой, потому что ее хорошенько почистили. Выражение, которое появилось тогда у него на лице, до сих пор преследует Валентину. Ее слова ужаснули его, от растерянности и обиды он даже не нашел что сказать, но она отвернулась от него, заперлась у себя в студии и несколько следующих ночей провела там на диване. Как она могла быть такой жестокой? Почему он не бросил ее, когда она показала ему, какая она на самом деле стерва?

Потому что он любит тебя, Валентина.

Так ли? Неужели из-за этого происходит история с альбомом эротических фотографий, Леонардо и Темной Комнатой? Что Тео пытается ей сказать? Как бы Валентине хотелось, чтобы он сейчас был рядом, уж она бы устроила ему допрос с пристрастием, и он не отвертелся бы. Но ее любовник снова исчез, теперь ей остается одно: довериться ему.

Белль

Она мечется по причалу, пока дрожащая Пина стоит под каменной аркой, сжимая их дорожную сумку. Этого не может быть. Она точно уверена, что именно здесь стояла шхуна Сантоса, но сейчас не видит ее. Она ходит вдоль покрытой зябью лагуны и ничего не понимает. Она не может поверить, что он уплыл, не попрощавшись. Так где же он?

Начинается дождь. Над лагуной проносится сырой пронизывающий ветер, и через две минуты обе женщины уже промокли до нитки.

– Идем. – Она берет Пину под локоть, и они бегут по мостовой Фондамента Нуове. Он мог переставить корабль, в отчаянии думает она. Может ждать ее, как обычно, в квартире.

С каждой минутой вода в лагуне становится все беспокойнее. Она уже перехлестывает через каменные ступени и обдает их ноги. Они переходят через мост, ветер яростно дует им в лицо, и Белль приходится собрать все силы, чтобы противостоять ему. Пина молча идет рядом. Возле больницы они сворачивают на Фондамента деи Мендиканти. Здесь ветер не чувствуется так сильно, но дождь по-прежнему хлещет по плечам и спинам. Белль ведет Пину через площадь и дальше по узкой улочке к своей квартире. Достает из сумочки ключ, отпирает дверь, и они, мокрые и дрожащие, вваливаются в темный подъезд. Она ведет Пину по лестнице и открывает дверь.

Все здесь так, как она оставляла вчера. Постель не заправлена. Глядя на скомканные покрывала, она представляет в них себя с Сантосом. У кровати два пустых бокала, рядом недопитая бутылка амароне. Она подходит к туалетному столику и берет из вазы одну из белых роз. Подносит к лицу и вдыхает аромат. Только вчера любовник осыпа́л ее обнаженное тело лепестками роз.

– Где это мы?

Пина все еще робко жмется у двери. Вода ручейками стекает по ее лицу, вся одежда насквозь промокла.

– Это мое тайное убежище, – отвечает Белль, подходит к окну и выглядывает, надеясь увидеть приближающуюся лодку и на ней любовника, но канал пуст.

– Эта квартира ваша собственная?

– Я снимаю ее, – говорит Белль, поворачиваясь. – Здесь я перестаю быть синьорой Луизой Бжезинской. Здесь я становлюсь Белль.

Пина разевает рот.

– Белль… Той самой куртизанкой?

– Кем же еще, моя дорогая? – Она распахивает дверцы гардероба и показывает Пине свои костюмы.

Пина в благоговейном страхе смотрит на хозяйку.

– Вы и есть Белль Венецианская Красавица? Правда?

– Да. Это я.

Пина опускается на кровать, продолжая смотреть на Белль, как на какое-то ожившее мифическое существо.

Белль улыбается.

– Неужели в это так трудно поверить, моя дорогая?

Девушка качает головой, приходя в себя.

– Нет, нет… – Она замолкает. Бледные щеки ее начинают розоветь, в глазах появляется блеск. – По-моему, это здорово! – Она прикрывает рот рукой и хихикает. – Вот если бы синьор Бжезинский узнал!

– Это мой способ вернуть себе свою жизнь, – говорит Белль, и Пина кивает, словно понимает ее. – Я думаю, нам нужно переодеться, – оживляется Белль, вдруг сообразив, что обе они промокли до нитки. – Выбирай, что тебе нравится.

Пина нерешительно подходит к гардеробу. Задумчиво щупает одно из шелковых платьев.

– Я не могу…

– Нужно, Пина. Ты можешь простудиться, если не переоденешься.

Горничная с неохотой перебирает наряды. Когда натыкается на свою перешитую старую форму, застывает.

– Если хочешь, можешь надеть, – предлагает Белль, но девушка краснеет и качает головой.

– Не знаю, что выбрать, – говорит она. – Все это слишком хорошо для меня.

– Чепуха, – отвечает Белль. – Тебе просто нужно что-то надеть, пока высохнет твоя одежда.

– Выберите вы.

Белль ныряет в гардероб. Она уже знает, что наденет сама. Ей не терпится переодеться и снова выйти на улицу. Взгляд ее падает на черное балетное платье. Она достает его и передает Пине.

– Думаю, тебе это очень пойдет, – говорит она девушке.

Пина в восхищении смотрит на платье.

– Какое красивое, – выдыхает она, принимая платье дрожащими руками.

Белль смотрит, как девушка отворачивается и начинает стыдливо раздеваться. Сама же она снимает одежду легко, без тени стеснительности. В конце концов, они обе женщины. Когда девушка поворачивается за платьем, Белль невольно любуется ее телом.

– Пина, ты настоящая красавица, – говорит она.

У ее сицилийской горничной совершенная фигура, чего она раньше не замечала. Соблазнительно гладкая смуглая кожа, округлые груди с темными сосками и между ног – угольно-черные волосы в форме совершенного сердца.

Пина в смущении опускает взгляд в пол и торопливо натягивает откровенное платье. Оно подходит идеально, но настолько короткое, что почти полностью открывает ее стройные ноги. Какая жалость, думает Белль: эта девушка – служанка. Она до того красива, что ей стоило быть танцовщицей или актрисой. Подумать только, отец продал ее синьору Бжезинскому! Поступил, как и ее собственный. От этой мысли в сердце Белль закипает огонь. Какими же злыми бывают мужчины.

Пока она вот так размышляет, Пина подходит к зеркалу и начинает разглядывать себя. Белль видит свою обнаженную фигуру рядом с ее отражением. Глаза женщин встречаются. Чем-то взгляд Пины задевает ее. Что-то в нем есть особенное, он напоминает ей кого-то, только она не может понять кого. Это взгляд очень теплый, даже заботливый. И почему ее горничная так к ней относится?

– Мне кажется, это вы настоящая красавица, сударыня, – шепчет Пина.

Белль в словах Пины слышит робкое предложение. Наверное, любовь между женщинами прекрасна. Если бы она испытывала те же чувства… Но сейчас у нее в голове одно желание: найти Сантоса. Ей как воздух нужен этот мужчина, только он может сделать ее счастливой.

– Спасибо, Пина, – говорит она, снова углубляясь в гардероб и вытаскивая морской костюм.

Голые ноги женщин случайно касаются, и Белль чувствует, как Пина реагирует на ее прикосновение. Внезапно Белль охватывает душевный порыв, она поворачивается и целует девушку в губы. Белль закрывает глаза, и этот поцелуй словно возрождает к жизни ее прежнюю, ту маленькую принцессу, которой она была, когда жила в Варшаве, до замужества и до того, как у нее силой забрали невинность.

– Милая Пина, – говорит она, отрывая от девушки губы. – Я все для тебя сделаю, поверь. Тебе не нужно волноваться.

Пина смотрит на нее серьезными карими глазами.

– Я верю вам, – говорит она.

Белль натягивает белые морские штаны. Она должна во что бы то ни стало разыскать Сантоса. Вернуться к синьору Бжезинскому они не могут. Можно было бы остаться здесь, но муж рано или поздно найдет эту квартиру. Нужно покинуть Венецию.

– Я должна найти друга, – говорит Белль Пине. – Жди меня здесь. Я быстро.

В таверне почти никого, лишь несколько моряков сидят у деревянной стойки. Белль вразвалочку подходит к ним, натягивая морскую шапочку до самых бровей. Собиралась она впопыхах и теперь сомневается, весь ли макияж смыла.

– Приветствую вас, юноша, – обращается к ней трактирщик. – Что предложить?

Белль заказывает бренди и тут же осушает стакан. Крепкий напиток успокаивает неприятные ощущения в животе и согревает озябшее после пробежки под дождем тело.

– Я ищу Сантоса Дэвина, – говорит она. – Не знаете, где он может быть?

– Не знаю. Знаю только, что его уже нет в Венеции.

Нет! Ей хочется кричать, трясти трактирщика за плечи, молить его, чтобы он сказал: это неправда. Но в костюме моряка она должна оставаться мужчиной. Эмоции до поры до времени нужно скрыть. Однако сделать это совсем не просто. Она чувствует себя так, будто ее ударили под дых. От потрясения Белль покачнулась и едва не упала.

– Эй, ты чего? – спрашивает кто-то из моряков.

Она берется за край стойки и успокаивается.

– Вы точно знаете, что он уплыл? – спрашивает трактирщика.

– Да уж. Своими собственными глазами видел. Городские власти приказали ему покинуть город. Кажется, он украл что-то ценное у одного здешнего уважаемого коммерсанта.

– У какого-то поляка, – добавляет один из моряков. Ей не надо ждать, когда он назовет имя. Значит, синьор Бжезинский узнал, кто ее любовник, и добился, чтобы его изгнали из Венеции. Гнев огнем полыхнул у нее внутри.

– Сдается мне, они знали, что эти обвинения гроша ломаного не стоят, иначе арестовали бы его сразу. А так просто велели убраться из Венеции. По крайней мере на время.

Вот какие слова сейчас нужнее всего Белль. По крайней мере на время. О, она знает, что возлюбленный не покинет ее навсегда. Он вернется. И какая новость его ждет! У них будет ребенок.

Но что делать пока? От мысли о возвращении в дом синьора Бжезинского ее тошнит, но с Пиной на буксире другого выхода, похоже, нет.

Когда она заходит в свою квартиру, Пина спит на кровати. На ней все еще черное балетное платье, и в нем она похожа на черного лебедя: руки закинуты за голову, юбка пышным каскадом лежит на белых покрывалах.

«Бедное дитя, – думает Белль. – Зачем я ее втянула во все это?»

Но тут вспоминает, что это не она, а синьор Бжезинский виной всему. За годы их брака она так и не научилась называть его по имени.

Белль подходит к стеклянной двери и смотрит на зеленый канал. Значит, Сантос уплыл. Этот факт наконец начал доходить до ее сознания. Она обхватывает себя за плечи, словно хочет не дать охладеть их любви внутри себя. Только вчера этот канал казался полным поэзии любви. Безупречно чистое голубое небо было символом совершенства их близости; увядшее великолепие венецианских дворцов на другой стороне канала воплощало глубинное наследие их любви; а непрекращающийся плеск воды был ритмом их союза. Прошел всего один день, и все, что она видит, переменилось. Небо, обложенное темными, неприветливыми тучами, плачет навзрыд, дворцы кажутся не великолепными, а полуразрушенными, заброшенными, канал прячет от нее свою глубину, отражает ее неудовлетворенную страсть, бьет в лицо, словно ее головой окунули в ледяную воду.

Она закрывает глаза, пытаясь вспомнить его, но он уже ускользает из ее объятий. Она видит его точкой на горизонте, он несется по волнам в своей призрачной шхуне, рядом смотрителем царства мертвых застыл первый помощник. Почему он не дождался ее? Быть может, он с самого начала знал ее историю и подумал, что она не покинет Венецию, пока ее мать будет оставаться на Повелье? Но отец поставил мать выше ее, и теперь очередь Белль сделать то же самое. Она бы выбрала Сантоса, а не мать, если бы ей пришлось выбирать. Она кладет руку на живот. А что будет с этой крошечной жизнью внутри нее? Предпочла бы она Сантоса своему ребенку – младенцу с такими же, как у него, густыми черными волосами, голубыми и чистыми, как драгоценный камень, глазами?

Он уплыл. Она отступает от окна и медленно опускается на пол. Теперь можно поплакать, ее надежда вылетела в окно. Она пытается ухватиться за слова трактирщика. По крайней мере на время. Он должен вернуться. Ведь он дал ей слово. И все же, где-то глубоко внутри она осознает: этого не случится. Она начинает всхлипывать – мысль о муках беременности без Сантоса рядом невыносима. Его ребенка украдет синьор Бжезинский. Всем скажет, что это его наследник. Каким он будет отцом? Станет ли бить ребенка Сантоса так же, как бьет ее, как избил Пину сегодня утром? Конечно же, да.

Ах, если бы она была мужчиной! От злости и бессилия Белль сжимает кулаки и скрежещет зубами, ощущая на губах соленые слезы. Если бы она могла, то убила бы синьора Бжезинского.

Пока она, сжавшись в комок на полу своей квартиры, предается горестным размышлениям, на ее плечо мягко ложится маленькая рука.

Она поворачивается и сквозь пелену слез видит Пину, которая склоняется над ней и берет ее за руки. Пина ведет ее к кровати и усаживает. Не произнося ни слова, юная горничная нежно вытирает ей слезы, снова и снова целуя в губы. Белль качает головой. Ее горе настолько велико, что никто не утешит ее, никто, кроме Сантоса. Но Пина не отступает. Она расстегивает мокрый морской китель Белль и снимает с нее шапочку. Проводит пальцами по влажным волосам хозяйки. В платье балерины она еще больше походит на ангела, когда расстегивает и снимает пропитанную водой одежду Белль. Потом укладывает Белль на спину и, чтобы согреть, растирает ее замерзшую кожу. Она растирает и лицо, отчего Белль затихает и закрывает глаза. Она касается ее шеи, плеч, каждый палец Белль она подносит к своим губам и целует. Она растирает ее живот и сокровище, которое находится внутри, ее груди, уже начавшие набухать, легонько сжимает пальцами соски. Она растирает ноги и ступни Белль, и здесь не обходит вниманием ни один из пальцев. Гладит она и между ног, так несмело, так нежно. Ее невесомые пальцы постепенно уступают место мягкому языку.

Белль тяжко вздыхает. Как будто вздохнуло само время – так давно все это началось в ее шестнадцать лет и заканчивается сейчас, в этот миг покоя с Пиной. Она не противится девушке, потому что физические ощущения – единственное, что поддерживает в ней жизнь. Она этого не осознает, но чувствует преданность Пины и позволяет ей окутать себя любовью. Этот целебный бальзам успокаивает ее сердце.

– Птичка Луис! Птичка Луис!

Белль просыпается.

– Птичка Луис!

Это ей снится? Белль лежит в объятиях спящей Пины. Она аккуратно снимает с себя руки девушки. Она слышит плеск воды о борт лодки, прямо за окном. И голос.

– Птичка Луис!

Голос не мужской, но она инстинктивно понимает, что его обладательница принесла весточку от Сантоса. Она выбирается из кровати, накидывает шелковый голубой халат и выходит на балкончик.

Дождь уже закончился, однако небо все еще затянуто тучами и канал полон серых теней. Под балкончиком – гондола, в ней сидит женщина. Она в длинном алом платье и босая, хотя кутается в изысканный черный плащ. Лицо ее скрыто белой венецианской маской. Впрочем, несмотря на маскировку, Белль узнает ее волосы, длинные медно-рыжие локоны, пышным каскадом ниспадающие на плечи. Это Лара, масочница.

– Лара! – кричит Белль. – Лара, где Сантос?

Но Лара поднимает на нее маску и качает головой, как будто подавая знак молчать. Она встает в гондоле, и теперь Белль видно, что женщина что-то держит в ладонях. Когда она раскрывает их, с них взлетает птица, черный дрозд. Белль замечает, что к лапке дрозда привязано что-то. Ее охватывает паника. Дрозды – дикие птицы. Как заставить его прилететь? Но птица, точно почувствовав ее отчаяние, летит прямо к ней и садится на ограждение балкона, моргая умными глазками.

Белль неуверенно протягивает к ней руку, и птица запрыгивает на ладонь. Теперь видно, что к одной ее лапке привязан малюсенький бархатный мешочек. Дрожащими пальцами она отвязывает его и берет мешочек в свободную руку. Потом поднимает ладонь и отпускает птицу. Когда она снова смотрит на канал, там уже нет ни Лары, ни гондолы. Что это было? Призрак? Но мешочек крепко зажат у нее в руке. Она заходит в комнату и развязывает его.

Внутри лежит золотое колечко. Нет, это не кольцо для нее, а золотая серьга Сантоса. Видеть ее у себя на ладони, вспоминать, как прикасалась к ней в последний раз, когда он входил в нее и она сжимала его голову руками, почти невыносимо. В горле у нее – комок. Получить такой подарок – настоящее чудо.

Но в мешочке лежит что-то еще. Крохотный клочок бумаги. Она достает его и удивляется миниатюрному почерку своего любовника. Подумав о том, что до сих пор ни разу не видела ничего им написанного, она начинает читать микроскопическое письмо. Перечитывает снова. Потом еще раз, не веря, что он просит ее о таком.

Валентина

Конверт лежал в почтовом ящике, хотя на нем нет ни марок, ни печатей. Почерк она узнает мгновенно. Она разрывает конверт, еще даже не войдя в квартиру. В руки ей падает билет на поезд. Это билет первого класса от Миланского Чентрале до Санта-Лючия в Венеции. На билете указано сегодняшнее число и время отправления – через два часа. Тео что, рехнулся? Что это за игры? Бросил ей в почтовый ящик билет – и ни слова объяснения. У нее сегодня могла быть съемка или другие дела. За каких-то два часа она должна собраться и успеть на вокзал.

После вчерашней ночи в Темной Комнате Валентина думала, что он будет дома, когда она вернется. Она уже была готова признаться ему в своих чувствах, сказать, что наконец поняла всю глубину его любви, осознала, что он значит в ее жизни. Собиралась просить прощения. Но он так и не появился. Время шло, и угрызения совести постепенно сменились злостью и раздражением. Всю ночь она не могла заснуть и металась в кровати, так что с утра встала еще более уставшей и взвинченной. Он манипулирует ею, вот что он делает. И этот железнодорожный билет – очередное тому доказательство. Так вот, никуда она не поедет. Будет знать!

Однако, пока она поднимается на лифте, кусая губы, ее начинают одолевать сомнения. А что случится, если она все же поедет? Когда лифт останавливается и она открывает решетки, в голову ей приходит мысль. Все это игра. Точно так же, как альбом с эротическими фотографиями. Так же они играли, когда еще не жили вместе и встречались по разным тайным явкам, словно прятались от кого-то. Это ей очень даже нравилось. Может быть, Тео решил таким образом ее развлечь?

Ну ладно, неохотно решает она, входя в квартиру. Она поедет. Просто потому, что так совпало – сегодня она не работает.

Две стороны натуры Валентины вступают в противоречие (сердце, ее мягкая половина, и разум – главный защитник), поэтому она выбирает самый двусмысленный наряд своей прабабушки. Это небольшой костюм-двойка в тонкую полоску, мягкая фетровая шляпка, тонкая шелковая камисоль[20] и очень женственные французские трусики. Туфли с плоской подошвой она отметает и надевает ботинки на шнурках и на высоком каблуке, чтобы прибавить себе немного роста. Превратившись таким образом в эдакого андрогенного гангстера, она чувствует себя гораздо увереннее.

Закончив одеваться, листает подаренный Тео черный альбом. Все фотографии уже напечатаны. Последние четыре снимка оказались самыми красивыми. Один – тот, что она рассматривала на пленке, который породил в ней желание надеть маску и выставить себя напоказ. Есть там фотография обнаженной груди, покрытой капельками воды, и еще один снимок живота – участок от грудей до таза, – усыпанного, кажется, белыми лепестками роз. Последний – самый соблазнительный. На нем запечатлена женщина, сидящая спиной к какой-то стене. Она обнажена, лишь венецианская маска скрывает лицо. Ее короткие черные волосы подстрижены в форме шлема, как тогда было модно. Судя по всему, это та же женщина, что и на фотографии, которую Валентина рассматривала на световом коробе. Ноги ее согнуты в коленях и провокационно разведены в стороны. Одна рука опущена между ног и сжата в кулак, скрывающий ее интимные части. Выражения лица под маской, разумеется, не разобрать, но Валентина видит, что губы ее приоткрыты и язык ее тела говорит о том, что она флиртует с фотографом. Подойди и возьми меня, если осмелишься. Валентина обожает эту фотографию.

Она опускает альбом в черный портфель. Возьмет его с собой. Ей хочется узнать, где Тео раздобыл эти негативы, известно ли ему, кто эта женщина. Но больше всего она хочет понять, зачем он отдал их ей, ведь именно из-за этих картинок все и завертелось, они вовлекли ее в водоворот эротических приключений, венцом которых стали встречи в клубе Леонардо и в Темной Комнате.

Она уже подходит к двери, когда в кармане пиджака жужжит телефон. Она достает трубку.

«Захвати картину Метсю».

Одна короткая строчка. Ни тебе «Привет. Как ты?», ни тебе «Люблю, целую». Даже смайлика не поставил, гад! Клокоча от негодования, она тут же набирает ответ.

«Где ты? Что происходит?»

Но Тео не отвечает. Ну что за человек! Теперь он еще хочет, чтобы она вышла из дому с бесценной картиной под мышкой, если это в самом деле оригинал, как утверждает Гэби. Она уверена, что Гарелли или кто-нибудь из его помощников последние дня два наблюдают за ее квартирой. Кроме того, есть еще и тот блондин, пристававший к ней на вечеринке у Марко. После вторника она, правда, не видела ни его самого, ни «Смарт-кара», но чутье говорит, что то была не последняя встреча. Что-то в этом человеке ее пугает.

Она смотрит на часы. До отхода поезда остается очень мало времени. Что же делать? Она бросается обратно в кабинет и осматривает картину на стене. Вообще-то, полотно не такое уж большое, решает Валентина. Если она не хочет опоздать на вокзал, размышлять некогда. Сняв картину со стены, она озирается по сторонам. Во что бы ее засунуть? Нормально упаковать все равно уже не получится. Она замечает на кресле кружевной шарф, берет его и заматывает картину. Не бог весть что, но все-таки лучше, чем ничего. Сунув картину в свой черный портфель, Валентина бежит к двери.

Пробираясь сквозь толпу в Стационе Чентрале, чувствуя себя песчинкой на просторах подавляюще огромного главного зала, она не может отделаться от ощущения, что за ней следят. Неожиданно развернувшись, сразу натыкается взглядом на него. Гарелли стоит у газетного ларька и делает вид, будто читает какой-то журнал. Никудышный из него сыщик, думает она. Но его присутствие все равно тревожит ее. Картина, которая сейчас лежит в портфеле, может оказаться краденой, так что, если он задержит ее, она попадет в очень скверную ситуацию. Да и потом, Валентине совсем не хочется, чтобы он проследил за ней до самой Венеции и нашел Тео. Вообще-то, Тео сейчас даже может находиться здесь, на вокзале, садиться в тот же поезд. Она осматривается по сторонам, но зал кишит людьми, и его не видно.

Она смотрит на часы. До отправления поезда осталось три минуты. Нужно срочно избавиться от Гарелли. Валентина уходит от платформ и возвращается в главный зал, краешком глаза наблюдая за Гарелли, который следует за ней. Спускается по лестнице на нижний этаж, идет в сторону входа в метро и на полдороге заскакивает в книжный магазин. Вероятно, он заметил ее маневр, но, если поторопиться, его можно провести. Она бежит через магазин и взлетает по расположенной здесь же лестнице, ведущей обратно в главный зал. Ровно за минуту до отправления поезда. Она бросается сквозь толпу к платформе 13, видит дежурного по станции, который уже собрался дать свисток к отправлению, и машет ему. Вот почему хорошо быть красивой женщиной в Италии! Дежурный открывает дверь вагона, и она в последнюю секунду успевает запрыгнуть в поезд.

– Grazie![21] – Она посылает дежурному воздушный поцелуй, не забыв нагнуться так, чтобы ему на миг приоткрылся вырез ее камисоли.

– Prego, signorina![22]

С торжествующим видом она наблюдает за тем, как Гарелли выбегает на платформу и отстает от поезда.

Он знает, что она села в этот поезд, но ему неизвестно, где она с него сойдет. Возможно, она едет не в Венецию, а в Брешу, Верону или Падую. По крайней мере она выиграла немного времени. Валентина пытается отогнать тревожную мысль о том, что ее любовник мог совершить что-то плохое. А если вдруг до него доберется рука правосудия и она потеряет его надолго? Решив не заглядывать в будущее, Валентина, взглянув на билет, идет искать свое купе.

Она снимает фетровую шляпку и кладет ее на багажную полку у себя над головой. Из-за того, что в портфеле ценное содержимое, она не прячет его наверху, а ставит между собой и окном поезда. В купе больше никого. Она ждет. Теперь в любую минуту, думает Валентина, в купе может войти Тео. Однако, чем дальше поезд отъезжает от Милана, тем ей становится очевиднее, что Тео не едет с ней. Что ее ждет в Венеции? Он встретит ее на вокзале, успокаивает она себя. А если нет, она ему позвонит.

Валентина откидывается на спинку сиденья и достает книгу, которую недавно начала читать, – «Иезавель» Ирэн Немировски. Конечно, она не может ни сравнивать свою мать с главной героиней романа. Для прекрасной, неотразимой соблазнительницы Глэдис Айзенах тщеславие значит куда больше, чем судьба собственной дочери. Эта женщина больше всего боится старости и даже готова совершить убийство, чтобы скрыть свой возраст. Нет, ее мать не настолько плоха. Несмотря на всю красоту слога Немировски, после нескольких прочитанных строк глаза Валентины начинают закрываться. Прошлой ночью она вовсе не спала, и события, происшедшие в Темной Комнате, выпили из нее все силы. Она до сих пор не понимает, почему Тео участвовал в этом. Неужели ему нравится смотреть, как Леонардо трогает ее. У нее с Леонардо сложились такие отношения, какие она бы хотела иметь с Тео, – платонические и одновременно сексуальные. Выходит, они просто друзья, которые занимаются сексом? Нет, у этих отношений совсем другая динамика. Леонардо для нее, скорее, учитель, проводник. Она знает, что большинство людей осудят ее за то, что она спит с другим мужчиной, но Тео явно не из их числа. Переехав к ней, он сразу сказал: они не обязаны сохранять моногамные отношения. Она согласилась, только попросила, если у него будут другие женщины, никогда не рассказывать о них. «Лучше сосредоточиться на том, что происходит между нами, – в полудреме думает она, – чем на том, что происходит вокруг нас». Последнее, о чем она успевает подумать, прежде чем провалиться в сон, – это его губы, мягкие, чувственные, открывающие ее сердце в Темной Комнате.

Она целует его. Ощущает его вкус. Чувствует на плече его руку, то, как его щетина покалывает щеку. Она открывает глаза и прямо перед собой видит Тео.

– Тео! – восклицает она. – Ты здесь!

Он улыбается, и вокруг его глаз появляются морщинки.

– Да, я здесь, – отвечает он, и она замечает, что он немного напряжен. – Ты принесла картину?

– Да, но зачем… То есть… Что происходит?

– Осторожней с ней, ладно? – просит он. – Пусть будет у тебя, пока мы не приедем в Венецию.

– Хорошо. – Она притягивает его к себе. – Зачем ты все это делаешь, а? Старые фотографии… Клуб… Темная Комната…

Он смотрит на нее с удивлением.

– Ты что, до сих пор не поняла, Валентина?

– Но…

Он поцелуем заставляет ее замолчать.

– Время для слов наступит позже, – шепчет он. – Всегда мечтал заняться кое-чем в поезде.

Она не может сдержать ухмылку. О, как же хорошо снова его видеть, снова чувствовать!

– В самом деле, синьор Стин? И чем же?

Он садится рядом с ней, чуть отклоняется и стаскивает с ее плеч пиджак, обнажая шелковую камисоль.

– Знаешь, что я хочу? – Он прикладывает ладони к ее щекам, заставляя взглянуть на себя. Она видит его расширившиеся зрачки, точеные скулы и твердый подбородок. – Я хочу тебя, Валентина.

Дыхание ее учащается. Он это серьезно? На самом деле хочет заняться любовью в поезде? А если кто-нибудь зайдет в купе или увидит их?

Тео расстегивает рубашку и бросает ее на пол. Берет безвольную руку Валентины, прикладывает к волосам на груди. Ее ладонь останавливается на его сердце. Она чувствует его яростное биение и глядит ему в глаза. Валентина понимает: ей тоже этого хочется. Ей нужен этот миг первобытной, животной потребности в любовнике, она нуждается в такой спонтанности страсти, поддерживающей в ней жизнь, так же, как при их первой встрече.

– И я тебя хочу, Тео, – шепчет она.

Он встает, расстегивает и спускает джинсы. Белья на нем нет. Его пенис возбужден, он так прекрасен, ее дорогой Тео. Она тянется к нему.

– Я твой, Валентина.

Она поднимает на него взгляд. В голове появляются вопросы: «В самом деле? Но к чему ты это?»

– Ты моя, – добавляет он, берет ее за руки и поднимает.

Он словно в трансе. Она расстегивает и сбрасывает свои брюки. Теперь на ней только шелковое белье. Он снимает с ее плеч бретельки камисоли и гладит грудь, затвердевшие соски, когда топ соскальзывает по ее телу и падает на пол вокруг ног. Потом кладет руки на ее бедра и стаскивает с нее французские трусики. Освобождаясь от них, она чувствует, что его рука начинает гладить между ног.

– О да, ты хочешь меня, Валентина, – тихо произносит он, и она, словно загипнотизированная, смотрит в его голубые глаза.

– Повернись, – говорит он.

Валентина поворачивается лицом к окну купе. Поезд, слегка покачиваясь, мчится через просторы Италии.

– Наклонись и упрись руками в окно. – Она делает, как он велит, и чувствует, что он раздвигает ей ноги. Он гладит ее, пальцами раскрывает шире, готовит, а в следующий миг входит в нее. Он такой большой, что ей кажется, будто он доходит до ее пупка. Она крепко сжимает его пенис, пока поезд раскачивается под ними, то подталкивая их друг к другу, то отталкивая в стороны.

– Сейчас я тебя отымею так, как ты этого хочешь, Валентина.

Он нарушает золотое правило не разговаривать во время секса. Но его грязные слова заводят ее. Она всеми силами принимает его в себя, отчего по телу расходится дрожь.

Он медленно, очень медленно выходит из нее, и она едва не сходит с ума от желания, но вдруг с безумной силой он вновь вонзается в нее. Она вскрикивает, упираясь в стекло. Ей в голову приходит мысль: «Что, если они сейчас проедут какую-нибудь станцию или город?» Люди увидят их. Но ей все равно. Ей хочется, чтобы Тео довел ее до экстаза, превратил в орущую фурию. Все ее внутренние дикие инстинкты ликуют в этом маленьком купе поезда, радуясь безудержности желания. Она поднимает зад, льнет к нему в неистовом вожделении, и он вонзается в нее снова и снова, постепенно набирая скорость. Он входит так глубоко, словно проникает в саму душу. Она, сжимая зубы, извлекает из себя свою темную половину и смотрит ей прямо в лицо.

– Еще! – жадно сипит она. – Еще!

Поезд набирает скорость, они тоже, словно части одного механизма, раскачиваются, совокупляются, несутся вперед. Она ощущает восхитительную близость финала и, когда наступает оргазм, чувствует, что его член откликается на ее экстаз, извергаясь внутри нее. Руки ее соскальзывают со стекла, она теряет равновесие, и они вместе падают на пол. Он оказывается сверху, но, несмотря на немалый вес его тела, ей удобно и уютно. Она закрывает глаза, чувствуя, что тает. Теперь, когда черная половина покинула ее, она ощущает себя необыкновенно легко. Она просачивается сквозь пол купе, стекает с днища вагона и орошает рельсы квинтэссенцией своей сущности. Она поблескивает на путях, как жемчужины среди гравия.

Так они лежат несколько мгновений. Тео целует ее затылок. Она шевелится под его весом и чувствует, что он встает с нее, приподнимает и прижимает к груди, качает ее голую прямо на полу купе первого класса.

– Mio Dio, – шепчет она. – Поверить не могу, что мы это сделали.

Он встает и поднимает ее.

– Давай одеваться. – Он подмигивает ей. – Лучше не искушать судьбу.

Теперь он снова похож на себя, думает Валентина, и вдруг понимает, что никогда еще не видела его таким довольным после того дня, как у нее случился выкидыш.

– Тео, – говорит она, натягивая брюки на шелковые трусики, – что это за картина? – Она стучит по черному портфелю. – Ее похитили?

Он садится рядом с ней, покусывая губу.

– На этот вопрос трудно ответить.

– Как это? Ты или украл ее, или нет.

Ей даже не верится, что она всерьез задает своему любовнику такой вопрос. Возможно ли, чтобы Тео Стин, искусствовед и историк, получивший прекрасное образование, выросший в приличной нью-йоркской семье, стал похитителем картин?

– Хорошо, – медленно произносит он, удерживая ее взглядом своих магнетических глаз. – Действительно можно сказать, что я украл эту картину, но так же можно утверждать, что фактически это не украденная картина. Уже.

Она ахает. Какой ужас!

– Боже мой, Тео, кто ты?

Валентина таращится на знакомое лицо. Она ведь совсем не знает этого человека, так ведь? Но почему-то сердце подсказывает, что знает. Она не может поверить, что он преступник.

– Что мы теперь будем делать? – спрашивает она, от страха вжимая голову в плечи.

Он берет ее за руки.

– Доверься мне, дорогая.

Она качает головой.

– Ты должна мне поверить. – Он смотрит на часы. – Сейчас я не могу всего сказать, но, обещаю, все объясню тебе позже.

Он встает и приглаживает сбившуюся рубашку.

– Что теперь?

– Мне нужно сойти в Вероне. Там я поймаю машину.

– Почему?

– Будет лучше, если мы поедем раздельно. Ты оставайся в поезде с картиной, а я найду тебя в Венеции.

Она складывает на груди руки и смотрит на него исподлобья.

Поезд, подъезжая к Вероне, начинает сбавлять скорость. Валентина чувствует, что ее охватывает необъяснимая паника. Она не хочет, чтобы Тео уходил. Он должен остаться с ней. Но в то же время не желает показывать ему силу своих чувств. «Спокойно, Валентина, спокойно, – говорит она себе. – Держись в стороне, пока не поймешь, что происходит».

– А если меня поймают с этой картиной? – выпаливает она. – Ты об этом подумал, мистер Похититель?

Тео, со взъерошенными волосами, дьявольским огоньком в глазах, останавливается в двери купе и смеется. На самом деле смеется.

– Обещаю тебе, Валентина, если тебя поймают с этой картиной, ничего плохого с тобой не произойдет.

Опять он довел ее до белого каления. Почему, встречаясь с Тео, она то впадает в ярость, то изнемогает от желания? Поезд отъезжает от Веронского вокзала, она высматривает на платформе Тео, но тот как в воду канул. Она вздыхает. Что ж, хотя бы пообещал объяснить все позже. Придется немного потерпеть. Но знать-то хочется сейчас! Читать теперь она не может, слишком взбудоражена, поэтому откидывается на спинку сиденья, забрасывает ногу за ногу и только сейчас замечает на полу купе конверт. Когда он успел положить его туда?

Наклоняясь, поднимает конверт и вскрывает его.

«Отель “Даниэли”. Бар. 20:00».

Она закусывает губу, мысленно усмехаясь. Очередное тайное свидание. Что ж, там она его не отпустит и они проведут вместе всю ночь. В последний раз такое случилось всего восемь дней назад, в ее квартире, но ей кажется, это было полжизни назад. Она довольна, что захватила с собой шелковое вечернее платье своей прабабушки, которое лежит в портфеле свернутое. Сегодня ночью она хочет выглядеть неотразимо.

С резким толчком, скрипя колесами, поезд неожиданно останавливается. Они не на станции, а где-то за городом, очевидно, недалеко от Местре[23], решает Валентина. Она, зевая, сбрасывает туфли и уютно забирается с ногами на сиденье. В тот же миг дверь купе отъезжает в сторону, и, когда Валентина поднимает глаза, кровь застывает у нее в жилах. В двери стоит тот самый блондин с вечеринки у Марко. Повинуясь внутреннему порыву, объятая иррациональным страхом, она хватает портфель и спрыгивает с сиденья. Позабыв про туфли, протискивается мимо него и со всех ног мчится по коридору вагона к двери. Жмет кнопку «Открыть» и, поскольку поезд не движется, дверь открывается. Она спускается на одну металлическую ступеньку и высовывается из поезда, держась за поручень. Смотрит вперед, потом поворачивает голову и глядит назад, но не может понять, где они стоят. Однако не лучше ли сейчас сойти с поезда и позвонить Тео? Туфли остались в купе, но не беда, Тео ведь на машине, он сможет ее подобрать.

Валентина уже собирается выпрыгнуть из поезда, но в эту секунду чужая рука отрывает ее пальцы от поручня и захватывает запястье. Она поворачивается и видит своего светловолосого преследователя.

– Эй! – Она пытается заехать по нему портфелем, который зажимает в другой, однако в таком положении это практически невозможно.

Он держит ее руку в своей, и если она даже заставит его отпустить ее, то грохнется прямо на землю. Раздается свисток, поезд приходит в движение. Если прыгать, то сейчас, пока он не набрал скорость. Но блондин вцепился в нее так, что о том, чтобы отделаться от него, нечего и помышлять. Поезд с каждой секундой едет быстрее, и ей становится страшно. Теперь уже поздно прыгать. Что, если он сейчас отпустит ее? Она может умереть. Она покрепче сжимает портфель и пытается извернуться так, чтобы ввинтиться обратно, но у нее не хватает силы.

Он затаскивает ее в вагон за секунду до того, как автоматически закрывается дверь, и она врезается в его грудь, онемев от страха и злости. Он отпускает ее руку, и Валентина отскакивает от него.

– Что вы себе позволяете? – кричит она.

– Спасаю вашу жизнь, Валентина, – отвечает он с усмешкой.

Это вызывает у нее некоторые сомнения.

– Кто вы такой? – прямо спрашивает она.

Мужчина прислоняется к стене рядом с дверью туалета и скрещивает на груди руки. На нем голубая футболка под цвет глаз и темные джинсы. Валентина замечает бледные, светлее, чем на голове, волоски на его крепких руках. На итальянца он ни капли не похож, но говорит без акцента.

– Я коллега Тео, – говорит блондин. – Он не рассказывал обо мне?

– По университету? – Трудно поверить, что этот мускулистый головорез может быть как-то связан с наукой.

– Нет-нет, – говорит он. – По бизнесу… Точнее, я бы сказал, мы больше конкуренты, чем коллеги.

Мужчина улыбается. Он медленно проводит языком по зубам, как будто предвкушая поцелуй.

– Почему вы за мной следите? – выпаливает она.

Он вопросительно поднимает брови и не отвечает.

– Если вы не прекратите меня преследовать, я позвоню в полицию, – угрожает Валентина.

– Звоните, – беспечно роняет он. – Только не думаю, что ваш парень поблагодарит вас за это.

Валентина задумывается. Он тоже из полиции? Но он знаком с Тео. Говорит, что они коллеги… Или конкуренты.

– Так кто же вы? – снова спрашивает она.

– Я думаю, сейчас это не важно, – отвечает он. – Наверняка Тео вам все обо мне расскажет, когда вы с ним встретитесь. – Он довольно хмыкает. – Он не такой умный, как ему кажется. Я знал, что картина не у него. Я сразу догадался, что она все это время была у вас. – Он указывает на черный портфель, и Валентина вся сжимается, пальцы ее впиваются в кожаную ручку.

– Она там, Валентина? – спрашивает он, похоже, не сомневаясь, что картина находится в портфеле. – Будьте хорошей девочкой и отдайте ее мне, тихо и спокойно.

В это мгновение поезд, переходя на другой путь, дергается, и оба они на секунду теряют равновесие. Блондин, пошатнувшись, ударяется о дверь туалета. Дверь открывается, и он проваливается в кабинку. Валентина не долго думая разворачивается и бросается наутек. Добежав по коридору вагона до своего купе, влетает в него, хватает туфли и шляпку, выскакивает и мчится дальше, в следующий вагон. К счастью, вагон второго класса забит туристами. Быстро осмотревшись, она замечает свободное место у окна, окруженное группой молодых американцев с рюкзаками. То, что нужно! В толпе безопаснее. Она протискивается к сиденью и усаживается, прижимая к груди портфель, туфли и шляпку. Сидящая напротив девушка с удивленной улыбкой разглядывает ее.

Как ни странно, блондин не последовал за Валентиной, но она знает, что он никуда не делся, прячется в вагоне первого класса, чтобы поймать ее в Венеции. Она достает из кармана мобильник, намереваясь позвонить Тео, и с ужасом видит, что аккумулятор полностью разряжен.

От страха ее бросает в дрожь, но она понимает, что боится не за себя, а за любимого.

Тео-Тео, что же ты натворил?

Белль

Сантос просит Белль вернуться в дом синьора Бжезинского. Она не понимает, как такое может быть. Она надеялась, что у него появился какой-то план. Что он нашел для нее способ бежать из Венеции и где-нибудь встретиться с ним. Или даже что он предложит ей окончательно превратиться в Белль, хотя, когда она беременна, синьор Бжезинский наверняка этого не позволит. Но Сантос не знает, что она носит его ребенка.

Она перечитывает записку еще раз.

«Возвращайся домой, моя птичка. Я обещаю: сегодня мучения синьоры Луизы Бжезинской прекратятся».

Неужели он не мог добавить еще хотя бы пару слов? Пообещать, что вернется? Но Белль знает: Сантос не дает обещаний, которых не может сдержать, и он заверил ее: сегодня она перестанет быть синьорой Бжезинской. Что это означает? Сейчас он, пожалуй, находится уже далеко от Венеции. Вернуться не может, потому что его тут же упекут в тюрьму, а заключение для Сантоса страшнее смерти.

Белль еще этого не знает, но тому дню суждено было стать судьбоносным не только для нее, но и для всего мира. Хоть она покинула дом мужа всего восемь часов назад, мир за это время перевернулся. Ибо сегодня 29 октября 1929-го – день, который погубит множество человеческих жизней.

Сантос Дэвин предвидел это. Несмотря на то, что ведет цыганский образ жизни, он отнюдь не беден и не раз сам играл на Нью-Йоркской фондовой бирже. Впервые он почувствовал, что назревает что-то недоброе, несколько месяцев назад. От его внимания не укрылись появившиеся весной проблемы с акциями и облигациями, он внимательно прислушался к перешептыванию аналитиков рынка, которого другие не услышали или не захотели услышать. Он видел, что все идет к гигантскому краху. И это надвигающееся несчастье включил в план мести. Сантос не забыл синяки на теле своей возлюбленной и поклялся себе, что отомстит тому, кто заставил ее страдать. Он найдет способ лишить синьора Бжезинского того, что ему дороже всего. Денег.

На самом деле обвинения, выдвинутые синьором Бжезинским против Сантоса Дэвина, не были совсем безосновательными. Он действительно украл у него что-то, хотя с точки зрения буквы закона был невиновен. Дело в том, что последние три недели Сантос Дэвин выдавал себя за американского биржевого маклера, занимающегося поиском группы крупных европейских предпринимателей, готовых вложить свои капиталы в процветающие американские фондовые биржи, что сулило колоссальные прибыли. В действительности никакой группы не было. Его интересовал один синьор Бжезинский. И Сантос Дэвин (или мистер Фредерик Харви из Бруклина, Нью-Йорк, ибо под таким именем он был известен синьору Бжезинскому) убедил алчного человека вложить все свои деньги в американские акции и облигации.

И вот, в ту самую минуту, когда Белль и Пина неохотно бредут домой по узким улочкам Венеции, поникшие и несчастные, синьор Бжезинский открывает для себя весь масштаб своего падения, непосредственной причиной которого стали финансовые консультации вышеназванного Фредерика Харви.

Есть ли у синьора Бжезинского сердце? Возможно, когда-то было. Но представьте себе маленького мальчика, который, спрятавшись под лестницей и подвывая от страха, наблюдает, как немецкие солдаты закалывают штыками его мать и отца. В тот день он мог либо умереть со своей семьей, либо стать человеком с каменным сердцем и выжить для того, чтобы навсегда забыть о слабости. А теперь представьте молодого мужчину, влюбленного в женщину, Магду Зелинскую-Дудек, отвергающую его, потому что она любит другого. Он не мог не отомстить. Для этого он, ссужая большие суммы, превратил мужа Магды в своего раба. Он надеялся купить жену у погрязшего в долгах мужа, но его план неожиданно способствовал обратным результатам. Он не ожидал, что соперник вместо жены отдаст ему свою дочь. Алексей Дудек был ничем не лучше его самого, но она полюбила его. Даже после его смерти Магда продолжала любить мужа. Это привело синьора Бжезинского в такую ярость, что он решил во что бы то ни стало завладеть Магдой Дудек. Вот почему привез Магду и Луизу в Венецию, где при первой же возможности овладел желанной женщиной. Однако это не принесло удовлетворения. Магда не сопротивлялась, она просто лежала под ним с остекленевшими глазами и шептала имя мужа.

Алексей, Алексей, Алексей.

Он пытался ее разбудить, заставить захотеть его так же сильно, как он желал ее. Для него она превратилась в наркотик, не утоляющий боли. Снова и снова он приходил к ней ночью, но она не отвечала ему ни в ненависти, ни в удовольствии. В конце концов, избивая и насилуя ее дочь, он стал получать больше, потому что она хотя бы сопротивлялась, проявляла хоть какие-то чувства.

Однажды он сказал Луизе, что довел до безумия ее мать. Однако сейчас он ясно видит, что в этом не было его вины. Магду лишило рассудка собственное чувство вины. Она позволила мужу продать дочь ради того, чтобы защитить себя. Она была намного хуже Алексея Дудека. Она заслужила изгнание. Синьор Бжезинский предлагал ей весь мир, но она не снизошла до него.

Когда синьор Бжезинский отправил Магду в психиатрическую больницу на острове, у него осталось единственное желание – завести ребенка. Чтобы хоть в чьем-то сердце появилось место для него. Но даже в этом ему отказано, потому что, хотя его жена, такая же грешница, как ее мать, забеременела, ребенок не от него. Он знает, что ребенок станет каждодневным напоминанием о его неудаче, и поэтому, если у синьора Бжезинского оставалась хоть толика милосердия, в этот день она была уничтожена, так же, как его деньги на американской фондовой бирже. За какой-то час он превратился в нищего. Жалость деловых партнеров для него столь же невыносима, как издевательский смех ненавидящей его жены. Нет денег – нет власти, и сам он – ноль. Все равно что умер.

Синьор Бжезинский стоит на балконе комнаты своей жены. Ему кажется, что это подходящее место для того, чтобы разом покончить со всем. Пистолета у него нет, но тяжелый кусок венецианского кирпича и веревка найдутся. Впервые в жизни он радуется тому, что так и не научился плавать. Он привязывает кирпич к ноге многочисленными узлами и перелезает через парапет. Ему приходит в голову перекреститься – кто знает, быть может, после смерти существует милосердие.

Последнее, что видит синьор Бжезинский перед тем, как уйти под воду, – дрозд, кружащий у него над головой. Он успевает удивиться: такая маленькая птичка поет столь громко. Пение ее – фанфары, возвещающие его вступление в царство смерти. В голове мелькает: «Людвика обрадуется, когда меня не станет». И после того как легкие наполняются водой, сердце синьора Бжезинского наконец исцеляется, потому что последняя его мысль такова: «И я рад этому».

Валентина

Сердце ее начинает радостно трепетать, как только она выходит из вокзала Санта-Лючия. Валентина спряталась в группе американских туристов, которые лишь рады взять ее с собой, поскольку она предложила им помочь найти хорошую гостиницу. По ступенькам они спускаются к каналу и посадочным причалам для вапоретто. Она оглядывается по сторонам. Тео нигде не видно, но здесь она чувствует себя в большей безопасности, чем в поезде. По мере того как Венеция начинает оказывать свое колдовское воздействие, тревога, вызванная встречей с блондином, и отчаяние отступают. Пока она стоит в очереди за билетом на вапоретто, внутри нее разгорается смешанное чувство счастья и возбуждения. В Венеции с ней всегда это происходит. Каждый раз, когда она попадает сюда, ее захлестывает ошеломительное ощущение причастности и чего-то еще большего, словно она жила здесь раньше и испытала в этом городе наивысшее счастье. Все знакомо ей. Элегантные, но умирающие дворцы, молочная зелень каналов, их соленый вековой запах, узенькие улочки, мосты, похожие на драгоценные украшения, и ощущение единства с другими людьми, даже с теми, которые, как и она, здесь гости. Хотя Венецию называют музеем на воде, для Валентины этот город – что угодно, но только не музей. Он помогает ей верить: вне материального мира существует другой мир – души и страсти.

Через каких-нибудь пару часов Валентина снова увидит Тео. Кроме того, она наконец разберется, что происходит с этой похищенной картиной, сердце ее сладко сжимается от предвкушения их воссоединения в отеле «Даниэли». «Я скажу ему, что могу выполнить его просьбу, – думает она. – Скажу, что хочу быть его девушкой. Я скажу ему, что люблю его».

Валентина усаживает своих американских спутников на вапоретто 5.2 до Фондамента Нуове. Она ведет их в гостиницу, в которой они с Тео останавливались, когда приезжали сюда в прошлый раз на одно из своих эротических приключений, еще до того, как он стал жить с ней.

«Локанда Ла Корте» приютилась на одной из узеньких улочек. Несмотря на близость шумных и суетливых районов Венеции, эта небольшая гостиница с двориком и умиротворяющим плеском канала кажется оазисом спокойствия посреди гудящего города. Хотя спутники ее, студенты из Нью-Йоркского университета, шумно восторгаются видами Венеции, Валентину накрывает ощущение покоя, когда они идут по площади перед витиевато украшенным мраморным фасадом больницы и грандиозным готическим собором Санти-Джованни-э-Паоло. Ей кажется, будто она стала другой женщиной. В этой гостинице она останавливалась лишь однажды, но дорогу может найти по памяти. На узенькой Калле Брессана солнце постепенно прячется за крышами домов с тем, чтобы вновь появиться, когда они выйдут к гостинице, мосту и тихому участку канала. Она помогает американцам зарегистрироваться и прощается. Они упрашивают ее пообедать с ними, но она объясняет, что у нее встреча с одним человеком. Они расстаются на лестничной площадке, когда она отпирает дверь своего номера и проскальзывает внутрь, облегченно вздыхая. Номер обставлен просто, без претензий: двуспальная кровать, одно окно выходит на канал, а другое – на улицу. Валентина сбрасывает туфли и валится на кровать. Смотрит на часы – до встречи с Тео два часа. Интересно, где сейчас блондин? Когда садились на вапоретто, она во все глаза глядела по сторонам и наверняка заметила бы его, если бы он следил за ней. Поэтому она не может знать, что она здесь. Однако Венеция – небольшой город, и он наверняка ее разыщет, это лишь вопрос времени.

Она сидит в баре роскошного отеля «Даниэли», потягивая красное вино из бокала. Сейчас только восемь часов. Черный портфель прислонен к ножке кресла, картина Метсю внутри, и она не отводит глаз от входа. Где ее мужчина? Она вне себя от предвкушения встречи. Она не из тех, кто на людях показывает эмоции, но чувствует, что может не удержаться и бросится ему на шею, как только он войдет. Безусловно, Валентина очень гордится своей независимостью, но должна признать, что соскучилась за ним неимоверно, до боли в сердце. Те несколько мимолетных минут, которые она провела с ним за последние дни, лишь подлили масла в огонь ее страсти, заставив еще больше ждать встречи с ним.

Уже пять минут девятого, но ее возлюбленного все нет. Она наблюдает за пожилой женщиной, вошедшей в бар и озирающейся по сторонам. Женщина высокая, элегантная, хотя и достаточно хрупкая. Валентина удивленно замечает, что взгляд дамы останавливается на ней, и вот она подходит к ее столику.

– Синьорина Росселли?

Валентина хмурится.

– Да.

Старушка протягивает ей руку в перчатке.

– Меня зовут Гертруда Киндер. У вас, кажется, есть для меня кое-что. – И к немалому удивлению Валентины, старушка садится в соседнее кресло.

– Мне очень неловко, – говорит ей Валентина, – но я не знаю, кто вы и о чем говорите.

Глаза Гертруды Киндер за очками немного сужаются.

– Картина, – произносит она таким тоном, будто разговаривает с умственно отсталой. – Синьор Стин сказал мне, что она будет при вас.

– Картина… – В некоторой растерянности повторяет Валентина.

– Да. – В голосе женщины слышится раздражение богатой и влиятельной особы. – Моя картина. «Любовное письмо» Габриеля Метсю. Она не здесь? Синьор Стин заверил меня, что я смогу забрать ее сегодня.

Валентина смотрит на старушку, почти чувствуя, как картина испускает особый жар сквозь кожу портфеля, стоящего у ее ног. Черт, что это за игры, Тео? Почему ты не предупредил меня об этой женщине? Отдавать или не отдавать ей картину? И вообще, кто она такая?

– Тео… То есть синьор Стин не давал мне никаких указаний насчет вас. Он сказал мне, что встретится здесь со мной. О вас он не упоминал.

– Это я просила его не упоминать обо мне. Мне не нужно, чтобы за мной следили…

Валентина озадаченно смотрит на Гертруду Киндер. Неужели эта восьмидесятилетняя или даже старше бабуля – арт-дилер? Крайне не похоже.

– И он сам должен был явиться сюда. – Старушка осматривается. – Я не собираюсь здесь задерживаться. Я только хочу забрать свою картину и уйти.

К их столику подходит официант, но Гертруда Киндер взмахом руки отсылает его.

– Картина там? – спрашивает она, показывая на портфель Валентины. – Отдайте ее, пожалуйста, и с вашего позволения я уйду.

– Извините, – отвечает Валентина. – Я не могу этого сделать, пока не поговорю с Тео.

Она достает телефон, который успела зарядить в гостинице, и нажимает кнопку, не сводя глаз с Гертруды, голодным взглядом смотрящей на портфель. Тео, разумеется, не отвечает.

– Может быть, выпьете что-нибудь, пока будем его ждать? – предлагает Валентина.

Гертруда глядит на нее как на сумасшедшую.

– На это нет времени, – каркает она. – Вы что, ничего не знаете?

– О чем?

– О том, кто я. О том, что это за картина.

– Нет, извините. – Валентина выдерживает напряженный взгляд Гертруды.

– Это моя картина, – страстно произносит женщина. – Точнее, она принадлежала моему мужу. У нас ее забрали. Я думала, нам уже не удастся ее вернуть, но ваш синьор Стин помог мне.

– Но, если ее у вас украли, почему вы не пошли в полицию?

На лице Гертруды Киндер появляется презрительное выражение.

– Моя дорогая, я веду речь о Второй мировой войне. Я веду речь о нацистах, отнимающих у богатых евреев произведения искусства.

Наконец-то Валентина начинает что-то понимать. Волна облегчения прокатывается через нее. Она знала, что Тео все-таки хороший человек. Он помогает этой старой еврейке вернуть то, что было похищено у ее семьи во время войны. Но все это по-прежнему кажется совершенно невероятным.

– Я думала, все, что было похищено нацистами, уже вернули владельцам. Разве нельзя было узнать, кто выставляет эти картины на продажу? Неужели вы не могли это выяснить официально?

Зачем нужна вся эта головная боль с похищением картины, если это можно было сделать совершенно легально, Тео?

Гертруда Киндер начинает терять терпение.

– У меня сейчас нет времени все объяснять, дорогуша. Пожалуйста, верните картину. Мне нужно уйти, пока он не пришел.

– Кто? Тео?

– Нет. Хотела бы я, чтобы он был здесь. Так бы я хотя бы чувствовала себя в безопасности. Нет, тот другой, который хочет денег…

С каждой минутой мысли в голове Валентины запутываются все больше и больше. Старушка ладонью накрывает ее руку. Кожа холодная, как камень, но глаза ее ярко блестят.

– Прошу вас, дорогая, отдайте картину.

В облике старушки есть что-то располагающее, что-то такое, что заставляет Валентину поверить ей. В этом лице она видит историю. Страдания и утраты. Она расстегивает портфель и передает ей картину, все еще замотанную в шарф.

– А это что? – говорит Гертруда, начиная развязывать кружева. – Вернуть?

Валентина думает о своей прабабушке и о том, как бы она распорядилась шарфом в подобном случае.

– Нет, оставьте. Это для защиты картины, – поясняет она.

Гертруда Киндер прижимает картину к груди так, словно воссоединилась с давно потерянным ребенком.

– Спасибо вам, дорогая моя. Вы даже не представляете, что это для меня значит. И прошу вас, поблагодарите от меня синьора Стина. Передайте ему, что все забыто.

Пожилая женщина с трудом встает, и Валентина думает, не проводить ли ее. Она, похоже, действительно испугана и очень слаба. Но ей не хотелось бы разминуться с Тео, если он все-таки появится.

– Хотите, я провожу вас домой? – спрашивает она.

– Не нужно, спасибо. Мой помощник ждет меня снаружи в катере-такси. Он проводит меня.

Лишь после того, как Гертруда Киндер ушла, Валентина начала осознавать, что она сейчас сделала. Я отдала бесценную картину совершенно незнакомому человеку, положившись на свое чутье. И что эта женщина имела в виду, попросив передать Тео, что все забыто?

Уже почти девять, и ее разочарование начинает перерастать в злость. С нее хватит. «Жду еще десять минут и, если Тео не явится, ухожу», – обещает она себе. Эти его игры ей уже порядком надоели. Там, в Темной Комнате, она решила, что любит его, в поезде ей хотелось быть рядом с ним до конца своих дней, но теперь она начинает его ненавидеть. Он бессердечный тип, использующий ее в собственных целях, совершенно не уважающий ее чувства… И это не все, что она могла бы о нем сказать. Валентина заказывает еще бокал вина и сбрасывает туфли. Наплевать, что она в самом роскошном отеле Венеции.

На исходе десяти минут, когда она уже почти окончательно теряет надежду, в бар небрежной походкой входит тот, кого она меньше всего хочет видеть. Гарелли. Он нашел ее. Цепким взглядом он обводит зал, и глаза его торжествующе вспыхивают, когда он замечает Валентину.

– Добрый вечер, синьорина Росселли. Рад встрече, – говорит он, подходя к ней.

– Уж как я рада, – саркастически роняет она.

– Вы здесь, случайно, не синьора Тео Стина дожидаетесь?

– Это, знаете ли, вас совершенно не касается.

– В самом деле?

Гарелли, усаживаясь в кресло с гнутой спинкой, которое лишь недавно занимала Гертруда Киндер, жестом подзывает официанта.

– Мне можете ничего не заказывать, – говорит Валентина, засовывая ступни в туфли. – Я все равно собираюсь уходить.

– Какая жалость, – ничуть не смутясь, отвечает он. – А я как раз хотел вас поблагодарить за то, что вы помогли мне раскрыть тайну пропавших картин. – Он смотрит на нее смеющимися глазами, прекрасно понимая, что такую наживку она не может не проглотить.

– Хорошо, думаю, я могу уделить вам пару минут, – недовольно говорит она и позволяет ему заказать ей еще один бокал вина. «Нужно что-нибудь съесть, иначе вино ударит в голову», – думает она.

– Видите ли, синьорина Росселли, я все размышлял над тем, что вы сказали мне во время нашей прошлой встречи. – Гарелли откидывается на спинку кресла и соединяет перед собой пальцы.

– Что же такого я сказала? – Брови Валентины в замешательстве сходятся над переносицей.

Гарелли кладет подбородок на пальцы и сосредоточенно всматривается в нее.

– Вы предложили мне проверить жертв этих фальшивых похищений, а не гоняться за вашим синьором Стином. И вы оказались совершенно правы. Причина, по которой каждый из этих людей отзывал заявление о пропаже картины, в то время как картины действительно были украдены, сводится к происхождению этих произведений искусства.

«Нацистские трофеи, – думает Валентина. – Так же, как пропавшая картина Гертруды Киндер».

– Я знаю, о чем вы думаете, синьорина Росселли, – говорит Гарелли, подаваясь вперед. – Однако, когда я установил происхождение каждой из пропавших картин, я не нашел никакой связи с арт-дилерами, замеченными в торговле нацистским наследием. Это, признаться, меня сильно озадачило.

– Если бы к такому делу были причастны нацисты, картины в любом случае вернули бы их законным владельцам, – самодовольно говорит Валентина.

– Совершенно верно. – Гарелли снова откидывается на спинку кресла. – Однако во время войны, посреди бесчисленных смертей и страданий, царит хаос. Люди часто перестают понимать, что правильно, а что нет. Судьба полотен, какими бы ценными они ни были, меркнет по сравнению с судьбой целой страны и народа.

Он на миг замолкает, наблюдая за ее реакцией. Валентина озадаченно хмурится. Какую загадку приготовил для нее этот человек?

– Как вы правильно заметили, если достоверно известно, что та или иная картина была похищена нацистами, ее разыскивают и по легальным каналам возвращают законному владельцу. Но есть множество картин и прочих произведений искусства, которые были утеряны, так сказать, просочились сквозь пальцы. – Гарелли театрально всплескивает руками. – Что-то забирали солдаты из частей союзников, когда обнаруживали нацистские тайники в шахтах и пещерах, что-то взял кто-то еще, после чего эти предметы прошли через десятки рук. Проследить судьбу таких произведений искусства и вернуть их владельцам может только опытный и настойчивый сыщик, специализирующийся на искусстве. Для этого требуется особенный человек.

Такой, как Тео, думает Валентина. Если взяться его описывать, первое слово, пришедшее на ум, – «упорный». Взять хотя бы то, как он к ней относится. Она несколько месяцев упрямо доказывает ему, что никогда не сможет его полюбить, однако он все равно не сдается.

– Часто бывает, что невозможно доказать, кто является законным владельцем произведения, – продолжает Гарелли. – Тогда человек может пойти на отчаянные меры, вплоть до похищения.

Их взгляды встречаются, и Валентина понимает, что Гарелли говорит о Тео. Что случится, если ее парень сейчас войдет в «Даниэли»? Гарелли арестует его? Тео убежит, и полицейский погонится за ним или, что еще хуже, достанет пистолет? Она старается сохранять спокойствие, напоминая себе: по факту преступление не совершено.

– Но я не понимаю, – обращается она к Гарелли, – почему жертвы все-таки передумывают и говорят, что у них ничего не похищали?

– Стыд, синьорина Росселли. Я могу предположить, что эти люди не знали истинной истории картин, которые висят у них на стенах. Возможно, они сами не захотели бы расставаться с ними, большинство этих полотен стоят миллионы, но, когда картины исчезают, вероятно, вор каким-то образом убеждает их не поднимать шум.

– Каким образом он может их убедить?

– Говорит, что имеет доказательства, кому на самом деле принадлежат полотна, что они будут вовлечены в долгие и унизительные судебные разбирательства, если продолжат настаивать на своем. Мне точно известно: двое из так называемых жертв были героями Второй мировой. Вы представьте, каким позором для них обернется вся эта история, если всплывет, что они присвоили себе нацистские сокровища.

Интересная теория, но что-то смущает Валентину.

Отпив белого вина, Гарелли продолжает объяснять.

– Я уверен, случилось следующее: кто-то действительно похитил все эти полотна, и, когда ограбленным сообщили, что их картины изначально принадлежали жертвам, выжившим после холокоста, те, разумеется, сразу забрали заявления из полиции.

– Но зачем кому-то понадобилось этим заниматься? – спрашивает Валентина. Неужели Тео такой филантроп, чтобы, рискуя жизнью, похищать картины и возвращать их милым старушкам наподобие Гертруды Киндер?

– Этого я до сих пор не понимаю, – говорит Гарелли, почесывая голову. – Вот почему я здесь, с вами, дожидаюсь того же человека.

Какое-то время оба настороженно молчат и словно ощупывают друг друга глазами.

– Он не придет, – наконец говорит Валентина.

– Я знаю. – Гарелли кивает на ее портфель. – Но вы не против, если я загляну в ваш портфель?

Валентина смотрит на портфель, в котором остался только альбом с эротическими фотографиями.

– Пожалуйста, если вам так хочется. – Внутренне она улыбается, предвкушая мину, которая появится на лице Гарелли, когда он увидит снимки.

Она, в шелковом вечернем платье своей прабабушки, бредет одна домой узкими улочками Венеции, на душе – смятение. Она озлоблена, разочарована и обижена, но в то же время горда поступком Тео, хотя немного озадачена и даже побаивается. Ее Тео. Ее жутко интеллектуальный и не очень практичный парень (полку на стену и то как следует повесить не может), оказывается, подпольный сыщик, разыскивающий по всему миру похищенные предметы искусства и возвращающий их владельцам, для чего ему самому приходится идти на кражу. Она все еще не понимает, почему он не сотрудничает с полицией, ей не ясен и смысл слов Гертруды Киндер о том, что все забыто. И кого так боялась эта старушка? Вряд ли Гарелли.

Валентина испытала настоящее наслаждение, увидев, как смутился Гарелли, открыв альбом с эротическими фотографиями. Но вышло так, что он поразил ее гораздо больше, сказав ей нечто на прощание. Это было произнесено так буднично, как будто такое принято говорить каждый день. Однако за всю ее жизнь ей никто не говорил ничего подобного.

– До свидания, Валентина. Рад был повидаться. Знаете, ваш отец гордился бы вами.

Он сказал это, когда выходил из бара. Она вскочила с места, слегка покачнувшись от выпитого.

– Вы знаете моего отца? – крикнула она ему вдогонку.

– Да, – ответил Гарелли, непонятно улыбаясь. – Разумеется, знаю. – И прежде чем она успела опомниться, вышел.

Гарелли знаком с отцом. Конечно, знаком. Голова у нее идет кругом от всей той информации, которая ей стала известна за последние пару часов. А новость об отце – последняя соломинка. Если раньше она скрывалась от полицейского, теперь ей хочется расспросить его обо всем. Кто ее отец? Где он? Почему совершенно забыл о ней?

Сейчас безлунная ночь и небо такое же мрачное, как ее настроение. Тео все так же не с ней. Сейчас он ей очень нужен. Нужен, чтобы исцелить боль в ее сердце.

Улицы пустынны. Ночью в Венеции всегда так. Туристы расходятся по своим гостиницам, и начинает казаться, что в Венеции живут одни только призраки. Она идет вдоль канала, стараясь не заблудиться. Слышит за спиной шаги, но, когда поворачивается, не видит никого. Церковный колокол бьет полночь, и в тот же миг дорогу перебегает черная кошка. Выходит, судьба сегодня на ее стороне, но она почему-то этого не чувствует. Мысли возвращаются к Гертруде Киндер. Она не рассказала ей, что случилось с ее мужем, но Валентина догадывается: он, наверное, погиб во время холокоста. Ей трудно думать об этом периоде истории. Для нее немыслимо представить, что человеческая душа может быть настолько черна.

Как там Леонардо говорил насчет садомазохизма? Проявляя свои наклонности в постели, некоторые люди избавляются от садистских стремлений в реальном мире. Так ли это? Или же садомазохизм – извращение, только усиливающее тягу человека к жестокости? Ей хочется верить Леонардо. В этом мире и так слишком много вещей, порождающих в тебе чувство вины, чтобы включать в их число еще и удовольствие.

Снова за спиной раздаются шаги, но опять, обернувшись, она не видит никого. Она ускоряет шаг. Да, Гертруда Киндер действительно была напугана. Она хотела уйти, прежде чем придет он. Кто этот он? Не Гарелли, это точно. И не Тео, само собой. Она думает о светловолосом незнакомце из поезда. Он сказал, что они с Тео конкуренты. Не с ним ли боялась столкнуться Гертруда Киндер?

Слыша, что шаги приближаются, Валентина идет все быстрее и быстрее. До «Локанда Ла Корте» уже совсем близко. Она бросается через последний мост, бежит что есть духу через площадь и, задыхаясь, буквально влетает в дверь гостиницы, чем приводит в немое оцепенение консьержа.

Оказавшись в безопасности своего номера, выключает свет, приоткрывает занавеску и смотрит на улицу. Она видит его. Он стоит, прислонившись спиной к стене. Сигарета красной точкой горит в темноте, глаза по-кошачьи устремлены на нее. Он ждет ее.

Белль

Когда Белль открывает парадную дверь дома синьора Бжезинского и они с Пиной, охваченные страхом, входят, ее взору предстает картина, которую она ожидала увидеть меньше всего.

В передней не протолкнуться. Деловые партнеры мужа, их жены, слуги, в том числе и Рената, прижимающая к груди какое-то полотенце и бледная словно мел. Много незнакомых людей и полицейских. С ее появлением гул голосов резко затихает и все поворачиваются к ней. Среди смотрящих, уставившихся на нее так, как будто только ее и ждали, она видит одно добродушное лицо. Это ее доктор. Озабоченно сдвинув брови, он быстро пробирается к ней сквозь толпу.

– Дорогая синьора Бжезинская, – говорит он, – прошу, следуйте за мной.

Она невольно хватает за руку Пину.

– Что? Что случилось? – Сердце ее уходит в пятки. О, Сантос, что ты натворил? Она понимает: присутствие в доме всех этих людей, полиции, доктора означает одно – кто-то умер.

– Горничная может остаться здесь, – мягко говорит доктор. – Прошу за мной, моя дорогая.

– Нет. Пина пойдет со мной. – Белль крепко сжимает руку Пины. Ее нельзя упускать из виду. На всякий случай лучше держаться рядом.

– Хорошо, – говорит он.

Она с Пиной следует за доктором наверх, ощущая на спине взгляды презирающих ее людей. В этот миг Белль кажется, будто она сама кого-то убила. Ее спальня выглядит точно так же, как утром. Гардероб нараспашку, одежда разбросана по полу, шкатулка для драгоценностей пуста. Балконная дверь приоткрыта. Доктор смотрит на нее, и она понимает, что он догадался о ее побеге.

– Думаю, вам лучше присесть, синьора Бжезинская, – говорит он. Но она не может сидеть, ее трясет от неизвестности.

– Скажите, что же произошло? – не выдерживает она.

– Ваш муж…

– Он мертв?

– Да. – Доктор не произносит слов соболезнования и даже не выглядит огорченным. Да и с чего бы? Он ведь видел, что муж делал с ней.

Пина негромко вскрикивает, а Белль в изумлении отшатывается. Как будто ей ударили под дых. Наконец-то свободна! Но какой ценой?

– Как… как… – прерывающимся голосом бормочет она. Если милый Сантос вернулся в Венецию и убил ее мужа, что ей делать? Если его арестуют, обвинят в убийстве и приговорят к смерти, останется только добровольно расстаться с жизнью. Но пойти на этот шаг она не может из-за ребенка.

– Луиза, – говорит доктор, беря ее за руку. – Боюсь, что ваш муж покончил с собой.

Пина ахает и зажимает рот руками.

– Что? – Луиза поражена. Такое она меньше всего ожидала услышать. – Но Сантос Дэвин… А как же Сантос?

– Кто? – Доктор непонимающе вскидывает брови.

Ощущение облегчения переполняет ее. Синьор Бжезинский сам убил себя, и Сантос не имеет к этому отношения. Но почему муж, такой самоуверенный, привыкший выживать, захотел наложить на себя руки?

– Не понимаю. Зачем он это сделал? – Теперь, когда ясно, что Сантосу ничего не грозит, она начинает успокаиваться. Садится на кровать, складывает на коленях руки и смотрит на доброго доктора, ожидая ответа.

– Луиза, в мире произошли очень серьезные события.

– Да?

– Да… – Доктор замолкает и в нерешительности проводит языком по губам, после чего продолжает: – На Американской фондовой бирже случился крах. За считаные часы ценные бумаги, которые стоили миллионы, превратились в фантики.

– А какое отношение это имеет к синьору Бжезинскому? – растерянно спрашивает она.

– Боюсь, что он инвестировал все свои деньги в американские акции.

– В самом деле?

– Очевидно, он стал жертвой махинатора по имени Фредерик Харви, который убедил его инвестировать в эту биржу.

Так, значит, кто-то в конце концов поквитался с ее алчным мужем, невольно проносится у нее в голове.

– Все это очень странная история, – говорит доктор, вопросительно глядя на Белль. – Дело в том, что этот Фредерик Харви провернул подобную аферу лишь с вашим мужем. Больше ни одного коммерсанта в городе он не тронул. И никакой выгоды это ему не принесло. Крайне странно.

Сантос!

Белль в одну секунду понимает, что сделал ее возлюбленный. Он сдержал обещание убить ее мужа, но совершил это с умом. Она складывает перед собой руки, пробует уронить голову на грудь, чтобы не показать доктору, какие эмоции обуревают ее. Чувствует, что Пина подошла к ней и, взяв за руки, села рядом.

– Значит, все хорошо, – шепчет она. – Мы спасены.

Белль снова поднимает взгляд на доктора. Глаза ее блестят от слез, но она знает, что это слезы облегчения, а не горя. Как написал Сантос в своей записке, ее мучения закончились.

– Скажите, доктор, как мой муж убил себя?

Доктор морщится.

– Может быть, вам сейчас не стоит знать таких подробностей?

– Нет, скажите, – приказывает она.

Доктор подходит к двери на балкон, берется за ручку и распахивает ее, словно показывая путь, которым синьор Бжезинский покинул этот мир.

– Он привязал к ноге кирпич и выбросился в канал с балкона вашей комнаты.

– Он не умеет плавать, – чуть слышно шепчет она, глядя на серое небо над Венецией.

– Да, – кивает доктор.

О крахе синьора Бжезинского говорила вся Венеция. Когда стало известно, сколько он потерял, ни у кого уже не было сомнений относительно причин самоубийства. Белль старается найти в своем сердце место для сочувствия. Но заставить себя произнести хотя бы одну молитву за него не может. Она поручает это Пине, которая, несмотря на то, что синьор Бжезинский грозился изнасиловать ее, похоже, больше способна на прощение, чем Белль.

Что бы она делала без Пины? Не прошло и недели после смерти мужа, как к ней явились судебные приставы и забрали все ценное, вплоть до ковров. Слуги и так называемые друзья покинули ее. Теперь из дому, кроме нее и Пины, вышвыривать некого. К счастью, у нее есть своя квартира и немного денег, полученных от доброго доктора, их хватит на ренту. Она продает все свои украшения, однако муж никогда не отличался щедростью в подарках, поэтому вырученные деньги вскоре заканчиваются. Если бы не Пина, они бы голодали. Белль постоянно предлагает снова заняться проституцией, хотя, как ни странно, она к этому занятию совершенно охладела. Но Пина категорически против. Девушка настаивает на том, что сейчас, когда Белль беременна, она должна следить за собой и готовиться к рождению ребенка. Она убеждает Белль, что должен найтись другой, более достойный способ зарабатывать на жизнь. Сама же тем временем уговаривает владельцев лавок на мосту Риальто отдавать им с Белль испорченные продукты, которые уже никто не купит.

Их будущее Пина связывает с фотографией. Переставляя мебель в маленькой квартире, она случайно находит пачку снимков Венеции, сделанных Белль и Сантосом.

– Откуда у вас это? – спрашивает она, помахивая фотографиями.

Белль смотрит на снимки, и ее сердце наливается свинцом. О, она помнит тот день. Помнит, каким веселым был Сантос, когда на лодке возил ее по каналам, и как захватывающе было делать фотографии, память хранит и то неимоверное наслаждение, которому отдалась Белль, когда они выплыли на середину лагуны.

– Это я фотографировала, – коротко, не вдаваясь в подробности, отвечает она.

– Вы? – поражается Пина. – Это чудесные снимки. У вас есть фотоаппарат?

Белль выдвигает ящик прикроватного столика и достает маленькую камеру.

– Сантос подарил его мне, – протягивая фотоаппарат, говорит она Пине.

Каждый раз, когда упоминается имя Сантоса, плечи Пины застывают твердой линией, а на лице появляется серьезное выражение. Белль знает: Пина считает, что он бросил ее, беременную и беспомощную, но сама Белль думает иначе. Он приедет к ней, как только сможет. После смерти синьора Бжезинского ничто не стоит у них на пути. К ее удивлению, это до сих пор не случилось, но, возможно, до него пока еще не дошли новости. Кто сообщит ему, что она теперь свободна?

Она попробовала разыскать Лару, но, подойдя к масочной мастерской на Каннареджо, увидела: здание покинуто. Сосед рассказал ей, что рыжеволосая куртизанка исчезла, не сообщив никому, где ее можно найти. На какой-то миг Белль ощутила укол ревности. А может, Лара знала, где находится Сантос? И уехала к нему? Однако, воскресив в памяти последнее свидание, когда они так нежно предавались любви, Белль отогнала сомнения: Сантос принадлежит только ей. Просто нужно набраться терпения. Может быть, он выжидает, пока улягутся разговоры о мистере Фредерике Харви.

Пина открывает крышку фотоаппарата, из него выскакивают маленькие черные меха с линзами.

– Знаете что, – говорит она. – Почему бы нам не попробовать зарабатывать фотографиями?

Мысли Белль возвращаются к настоящему, насущной необходимости выживать.

– Разве для этого не нужна камера получше? Студия, свет.

И все же, впервые после того, как их выбросили из дома мужа, в ее сердце появляется надежда. Что, если и в самом деле получится как-то использовать камеру?

– Нет, я говорю о том, чтобы фотографировать приезжих. Люди гуляют по Венеции и были бы рады сохранить на память свои фото, сделанные здесь. – Темные глаза Пины вдохновенно блестят. – Все очень просто. Мы подходим к туристам, фотографируем их и через пару дней, когда снимки напечатаны, разносим по гостиницам.

Белль увлеченно подается вперед и хватает Пину за руку.

– Превосходная идея, моя дорогая Пина. Ведь такие снимки будут не похожи на строгие студийные портреты, привычные для всех. По-моему, это должно сработать.

В тот день рождается «Фотостудия “Дрозд”, Венеция, Кастелло, ул. Калле Брессана». Этим Пина и Белль зарабатывают на жизнь. Они становятся местными знаменитостями, и многие из туристов просят сфотографироваться с ними. Подруги одеваются перед выходом на поиски клиентов. На Белль одно из ее броских шелковых платьев, прическа в стиле Луизы Брукс, меха. Пина решила надеть миниатюрный костюм в тонкую полоску, который Белль специально для нее заказала у портного.

Каждый день, фотографируя незнакомых людей на улицах Венеции, она ищет взглядом Сантоса. На лице ее, как всегда, деланная улыбка, но в душе она молится о том, чтобы они нашли друг друга. Когда же он придет?

Валентина

Дышать она не может. Во рту кляп, и его руки удерживают ее под водой. Она пробует отбиваться, но вода делается густой, словно патока, и засасывает. Она чувствует, как ее покидают силы. Но тут он вытаскивает ее из воды, и ноздри загораются огнем, когда она втягивает в себя воздух. Глаза ее умоляют о пощаде, однако светловолосый незнакомец будто впал в неистовство. Он смотрит на нее, не узнавая, во взгляде пустота, рот перекошен. Он снова опускает ее под воду, будто топит котенка. Она крутится, изворачивается, молотит руками, пытаясь побороть его силу, удерживающую ее под водой. Вода в обход кляпа устремляется в рот. Она ощущает ее вкус. Вкус моря. Оно тянет ее на дно, и она чувствует это внутри себя – ее окончательное подчинение. Конечности ослабевают, она проваливается в темноту.

Легкие судорожным глотком втягивают воздух.

– Валентина?

Она садится в кровати своего номера в «Локанда Ла Корте». Глаза готовы выскочить из орбит. Жива! Это был сон! Всего лишь плохой сон.

– Валентина?

Голос звучит достаточно реально. Она всматривается в темноту комнаты и вдруг замечает фигуру в кресле у окна. Она уверена, что это голос ее любовника.

– Тео? – осторожно произносит Валентина.

Фигура встает с кресла, подходит к кровати, наклоняется и включает лампу. О, слава богу, это действительно он. Сердце бьется от радости и облегчения, но злость, вызванная тем, что само его отсутствие заставляет ее чувствовать себя такой слабой и одинокой, еще дает о себе знать.

– Где ты был? – шипит она. – По твоей милости я два часа проторчала в «Даниэли».

Он садится на кровать рядом с ней, убирает волосы с ее лба и нежно их приглаживает.

– Извини, дорогая, – говорит он. – Я ничего не мог сделать. Этот сыщик околачивался там битый час, не хотелось попадаться ему на глаза.

Она прислоняется спиной к спинке кровати, отстраняясь от его руки, и впивается в него твердым взглядом.

– Тео, ты должен мне рассказать, что, черт возьми, происходит. Прямо сейчас. Ко мне приходила старая женщина, и картину я отдала ей… А потом появился Гарелли и рассказал про нацистов… А после… – Она содрогается, вспомнив, как в ночном кошмаре блондин незнакомец пытался ее утопить. – Меня преследует какой-то ужасный человек. Мне кажется, он хочет что-то со мной сделать…

К ее удивлению, лицо Тео расплывается в улыбке.

– Ты про Глена? Я бы не сказал, что его стоит бояться.

Валентина закипает.

– Я не знаю, как его зовут, но это мерзкий тип. Он появился в поезде после того, как ты вышел, и пытался меня столкнуть с него.

Тео хмурится, улыбка сползает с его лица.

– Ты уверена? Мне, конечно, Глен не нравится, и я не одобряю некоторые его методы, но он не убийца, Валентина.

Она упрямо складывает руки на груди.

– Хорошо, я предполагаю, что он пытался меня столкнуть, – заявляет она, и в следующее мгновение в голову приходит мысль: возможно, он пытался не столкнуть ее, а, наоборот, втянуть в поезд. Она тогда так испугалась, что сейчас не может точно вспомнить, как все происходило. – А потом, – добавляет она, – он следил за мной после «Даниэли». Стоял под окном и смотрел на меня.

– Я знаю, он до сих пор там стоит, – совершенно спокойно произносит Тео.

– Что? – Она вскакивает с кровати, несется через комнату к окну и, отдернув занавеску, глядит на улицу.

– Кхм, Валентина, ты не хочешь надеть что-нибудь? А то Глен может не то подумать.

Она задергивает занавеску и надевает прабабушкино шелковое вечернее платье.

– Красивое платье, – замечает Тео.

Валентина не обращает внимания на его слова – сейчас ее больше волнует настырный преследователь. Она возвращается к окну и слегка приоткрывает занавеску. Так и есть. Блондин стоит на том же месте и ждет ее. Она отпускает занавеску и поворачивается.

– Что он там делает, Тео? – спрашивает Валентина. – Почему он ходит за мной?

Тео призывно похлопывает по кровати рядом с собой.

– Иди сюда, – говорит он, околдовывая ее своими большими голубыми глазами. Несмотря на раздражение, она чувствует влечение к нему.

Сердито поглядывая на него, она подходит и забирается в дальний угол кровати.

– Тебе не кажется, что пора все объяснить? – говорит она.

– Хорошо, дорогая, но, прошу, сядь поближе.

Она позволяет ему подтащить ее к себе, опирается спиной о его грудь. Одну руку он кладет ей на плечи, а второй берет руку.

– Давай начнем с Глена. Ты не против? – приступает к рассказу он. – Я думаю, что Гарелли в общих чертах уже описал тебе характер моей работы.

Не удержавшись, она насмешливо фыркает.

– Вот уж не назвала бы похищение картин работой.

Он продевает свои пальцы сквозь ее.

– Слушай, ты же меня знаешь, – говорит он.

– Я знаю, что ты похищаешь картины, которые нацисты отнимали у людей, и возвращаешь их владельцам, но я не понимаю, почему ты работаешь сам по себе, а не с властями.

– Потому что так намного быстрее, – просто отвечает Тео и вздыхает. – Я сейчас объясню, почему занимаюсь этим, но сначала хочу рассказать о Глене.

– И кто он?

– Ты его боишься?

– Да. – Ей надоело притворяться крутой. Пусть Тео узнает, как потрясла ее встреча с этим человеком.

Он обнимает ее покрепче.

– Извини, милая. Я не подумал, что он попытается тебя найти. Я поговорю с ним завтра. Скажу, чтобы он убрался подобру-поздорову, иначе…

Ей показалось, или в его голосе действительно слышатся веселые нотки? Непонятно.

– А ты не можешь сейчас сказать ему, чтобы он убрался? – сварливо произносит она. – Он же тут, рядом.

Тео сжимает ее ладонь.

– Не могу. Из-за миссис Киндер. Я должен дать ей шанс спокойно уехать из Венеции. Лучше пусть он стоит здесь, у нашей гостиницы, чем беспокоит ее.

Она поворачивается и вопросительно смотрит на него.

– Глен, по большому счету, занимается тем же, чем я, – поясняет Тео. – Он разыскивает картины, пропавшие или похищенные во время Второй мировой войны, и возвращает их владельцам. Но, в отличие от меня, Глен требует за свои труды солидные гонорары. И хозяева этих картин сейчас такие старые и немощные, что ему часто удается их запугать, чтобы выудить из них гораздо больше денег, чем стоят его услуги.

Так вот почему миссис Киндер была так напугана.

– Гертруда Киндер сначала наняла Глена. За то, что он найдет ее картину, она согласилась заплатить ему один миллион долларов.

У Валентины отваливается челюсть. Неудивительно, что он так настойчив.

– Просто так вышло, что Метсю был одной из моих картин. Поэтому я взял его первым, – поясняет он.

– Но, Тео, – восклицает она, – ты же нарушаешь закон! Нельзя просто вламываться в дом и забирать что-то. Даже если эта вещь раньше принадлежала кому-то другому.

– Я всегда им объясняю, – говорит он, поднимая их соединенные ладони и целуя ее руку. – Потом, разумеется. Однажды я по глупости попросил по-хорошему, но, когда вернулся, чтобы забрать картину, она чудесным образом перенеслась в другое место. И я решил: кража – единственный способ.

– Но зачем? Я не понимаю, зачем ты так рискуешь? Ради чего? Если ты возвращаешь все эти картины владельцам и не берешь с них ни гроша, зачем вообще тебе это нужно?

Он опускает их руки, разъединяет пальцы и крепко обнимает ее за талию, как будто боится, что она убежит.

– Это ради моего деда.

Она снова поворачивается, пытаясь поймать его взгляд.

– Ради деда? Я и не знала, что у тебя есть дед.

Он гладит ее волосы, потом наклоняется и печально целует в лоб.

– Ты вообще-то никогда не интересовалась моей семьей, но, если бы делала это, то помнила бы, что мои дед и бабушка живут в Амстердаме. Они прожили там всю жизнь.

– Они евреи? – шепчет Валентина, чувствуя себя неловко: она даже этого не знает о семье Тео.

– Нет, они не евреи, – сдержанно произносит он. – В тридцатые годы мой дед работал на одного из самых известных в Европе торговцев произведениями искусства. Тот был еврей. Его звали Альберт Голдштейн, и он владел значительной коллекцией голландских мастеров, произведений стиля рококо и современных работ. Когда началась война, до того как Голландия была оккупирована фашистами, несколько еврейских семей решили уехать и отдали свои картины на хранение Голдштейну, веря, что когда-нибудь смогут вернуться и забрать их. Но немцы вторглись в страну, и несчастному Голдштейну тоже пришлось бежать. Свою коллекцию он оставил моему деду. Тот должен был сохранить произведения искусства.

– Что же было дальше?

Тео вздыхает, и она чувствует, как ему непросто открывать ей тайны своей семьи.

– Немцы из дивизии «Герман Геринг» убедили его продать им всю коллекцию за смешную сумму, в несколько раз дешевле ее реальной стоимости. Дед так никогда и не простил себя за это. Он считает, что предал Голдштейна и его еврейских друзей.

– Наверняка у него не было выхода, Тео, – говорит Валентина, нежно прикасаясь к его руке. Тео смотрит на нее. В его глазах она видит, какой он человек, – он рискнет свободой ради чести своей семьи.

– Конечно, у него не было выбора, – мрачно произносит Тео. – Он знал, что случится с его семьей, если откажется, и все равно до сих пор считает, что подвел своего работодателя. После он посвятил свою жизнь поиску тех полотен, их возвращению владельцам. Отец помогал ему, но сейчас он слишком стар для этого, вот почему я продолжаю его дело. Это весьма непростое занятие, Валентина. Единого списка всего, что попало в руки фашистов, не существует. Некоторые вещи приходится искать очень долго.

– Я все равно не понимаю. Почему ты, собрав информацию, не можешь просто пойти в полицию, чтобы картины возвращались по закону?

Тео качает головой.

– Дед пытался. Но ты знаешь, сколько лет может уйти на волокиту? Хуже всего, когда картина оказывается в государственном собрании. Тогда о ней можно забыть. Особенно если это музей в России. Лезть в чей-то дом одно дело, а в художественную галерею – совсем другое. Но даже на то, чтобы изъять работу из частной коллекции, могут уходить годы. – Тео притягивает ее поближе к себе. – Для моего деда было настоящим мучением раз за разом что-то доказывать на бесконечных судебных заседаниях и, наконец добившись своего, узнавать: истинный владелец картины умер в ожидании. А сейчас дед сам умирает… – Голос Тео, превратившийся почти в шепот, замер…

– Ты не рассказывал, – она снова поворачивается и глядит на него.

Он смотрит на нее таким пронзительным взглядом, что она не выдерживает и отворачивается. Ему не нужно ничего говорить, она знает, о чем он думает. Он не говорит об этом, потому что понимает: ей это не интересно.

– Я хотел, так сказать, закончить работу всей его жизни, – произносит он. – Вернуть осталось лишь несколько картин… Я должен это сделать. – Он замолкает, крепко сжимая ее руку. – Извини, что не рассказал тебе всего этого раньше, Валентина. Я хотел удостовериться, что тебе можно доверять.

– Почему? Ты же знаешь, я не болтаю языком и умею хранить секреты, – горячо произносит она.

– Мне нужно было знать, как ты ко мне относишься, чтобы довериться тебе… А ты постоянно говорила по поводу несерьезности наших отношений. К тому же я думал, что ты можешь сделать ноги, если узнаешь, чем я занимаюсь на самом деле.

Валентина накрывает его руки ладонями и сжимает.

– Тео Стин, охотник за утраченными картинами. Звучит неплохо, – улыбается она.

– Так я тебя не удивил?

– Конечно, удивил, – она капризно хлопает его по руке. – Ты же оказался не тем мужчиной, за которого я тебя принимала.

– Это хорошо или плохо?

Она смотрит на него, немного наклонив набок голову и усмехаясь.

– Пока не знаю, – говорит она, грозя ему пальчиком. – Но я уже достаточно наслушалась. – Она прижимается к нему спиной. – Хватит слов.

Она поднимает его руки и поворачивается на коленях так, чтобы быть к нему лицом. Наклоняется и целует в губы, вдыхая знакомый запах. Как приятно снова оказаться в его руках.

– Валентина, – мягко произносит он. – Ты не против, если мы просто поспим?

– Поспим? – Она удивленно поднимает на него глаза.

– Я так устал, правда. Совсем сил нет. Мне хочется просто обнять тебя и выспаться.

– Конечно, милый. – Ласковое слово слетает с уст совершенно неожиданно для нее самой.

Тео поднимает одну бровь, на лице его появляется довольная улыбка.

– Милый?

Она вспыхивает.

– Случайно вырвалось.

– Как скажешь, милая, как скажешь, – врастяжку, но с довольным видом произносит он.

Она снимает платье и прячется под одеяло. Тео раздевается, выключает свет и забирается к ней. Какое-то время они голые лежат рядом и молчат. Она переваривает рассказ Тео. Все это кажется фантастическим и в то же время обыденным. Он просто помогает обычным пожилым людям вернуть свои вещи. Пытается помочь деду обрести душевный покой перед смертью.

– Иди ко мне, – раздается в темноте его шепот.

Она подвигается к нему, и он заключает ее в объятия, так они и лежат на боку, прижавшись друг к другу. Спиной она чувствует, как бьется его сердце, затылком ощущает дыхание. Тео наконец-то здесь, рядом с ней. Завтра они поговорят о своих отношениях. Она узнает, зачем он подарил ей старые эротические фотографии, что он делал в клубе Леонардо и почему оказался в Темной Комнате. Ей кажется, что она знает почему, и все же хочет услышать это от него, чтобы не сомневаться. Как бы то ни было, сейчас волнение отступает. Она позволяет себе отдаться блаженству понежиться в объятиях возлюбленного. И наконец, она покидает Темную Комнату своего одиночества, потому что в конце концов понимает, что такое любовь.

Белль

Малышке она дает имя Маэва Мария Магда, но называет ее просто Мария. Маэва – это имя ирландской королевы, в честь которой была названа шхуна Сантоса. Марией звали покойную мать Пины. А Магда – имя ее собственной матери, которую теперь, после ее смерти, она простила.

Магда Дудек скончалась ровно за месяц, день в день, до рождения малышки. Белль узнала об этом, когда новые хозяева ее бывшего дома переслали ей письмо, написанное на официальном бланке лечебницы Повельи, в котором ей с прискорбием сообщалось, что госпожа Магда Дудек скончалась на операционном столе от сердечного приступа. Что это была за операция, не указывается, но Белль подозревает: доктор делал ей какую-нибудь ужасную лоботомию, пытаясь вернуть матери здравый разум. Испытывая угрызения совести, она берется руками за низ живота, ощущая внутри себя жизнь.

Должна ли она была после смерти синьора Бжезинского поехать на остров и спасти мать? Она собиралась. Но шли недели, и необходимость выживать, беременность не оставляли ей времени на занятия чем-то другим. Может быть, мать не заслужила спасения. Она предала ее, позволила выйти замуж за это чудовище. Ведь она должна была знать, какой человек синьор Бжезинский. Магда Дудек не смогла защитить собственного ребенка. Белль дает себе слово, что никогда не поступится Марией ради себя. И все же, несмотря ни на что, она скорбит о матери. Конечно, она ее любила.

В родовых муках она слышит голос матери в последний раз.

Людвика, Людвика, где моя девочка?

В миг озарения она понимает: мать раскаялась в своих поступках настолько, что, возможно, это и свело ее с ума. Выдавливая из себя дочь в этот мир, она молит мать защитить малютку. Этим она все искупит. И с годами Белль начинает казаться: ее мать действительно стала для Марии ангелом-хранителем, ибо дочь растет настоящей красавицей. Она унаследовала черты Магды Дудек, которые вызвали столь безумную страсть ее мужа и синьора Бжезинского. Более того, от отца ей достались необычные голубые глаза, что делает девочку еще красивее.

Годы летят, но Белль продолжает надеяться: Сантос когда-нибудь вернется. Он обещал. Она рисует в воображении, как он возвращается, как радуется, узнав, что у него есть ребенок, веселая симпатичная девочка, точно как отец обожающая море и танцы. В четыре годика Мария становится уже такой послушной и воспитанной, что ходит вместе с мамой и тетей Пиной фотографировать. Она следует за ними хвостиком, как маленькая фея в крошечном балетном платьице или как миниатюрный клоун в костюмчике Арлекина и шутовской маске. Растет она без отца, но это ничего не значит, потому что вся Венеция – семья Марии. Она знакома с каждым гондольером, с каждым мастеровым и лавочником. Все знают, кто ее настоящий отец, потому что Сантос Дэвин в Венеции превратился в легенду. Как и Белль, город ждет его.

Но он все не возвращается. Долгие годы Белль томится в ожидании. Пина, ее подруга, которая по-настоящему любит ее, предлагает ей утешение, но она не принимает его. Будет нечестно по отношению к Пине обнадеживать ее, ведь она бережет себя для Сантоса. По ночам она часто надевает его золотую серьгу на свои пальцы, все по очереди, стараясь нагреть холодный металл своей надеждой, но от нее все равно веет холодом, как от серьги мертвеца. Она изо всех сил старается сохранить веру в лучшее, однако трещинок на сердце становится все больше и больше.

До восьмого дня рождения Марии остается три дня, когда долгому ожиданию Белль приходит конец. Ее свалила сильнейшая простуда, и Пина настаивает на том, чтобы она оставалась дома и не вставала с кровати, пока они с Марией будут заниматься работой. Подруга и дочь уходят, Пина – в морском костюме Белль, а Мария – в специально перешитом на ее маленькую фигурку черном балетном платье.

Белль охватывает вялость. Отдохнуть и выспаться она не может, но слишком нездорова, чтобы встать. Ворочаясь в кровати, она слышит птичье пение, которое доносится из окна. Похожую на игру флейты песню она узнает сразу. Садится в постели, ее дрозд тут как тут. В последний раз она видела его много лет назад, в тот самый день, когда Лара принесла ей птицу. Она слушает пение, но в нем ей чудится голос возлюбленного.

Я здесь. Я здесь.

Птичка улетает в вечные туманы Венеции, и на ее месте появляется Сантос Дэвин. В счастье и страхе она зовет его. Выглядит он точно так же, как в тот день, когда она видела его в последний раз. Удаль, сила, страсть – все в идеальной гармонии. Он идет к ней через полутемную комнату.

– Сантос? Это действительно ты?

Ее возлюбленный не отвечает, но продолжает приближаться. Она протягивает руки ему навстречу. Они обнимаются, сердце ее рвется на части от боли за прошедшие годы.

– Сантос, – шепчет она, вдыхая его запах. Она не забыла этот сладкий аромат. – Где ты был?

Сантос не отвечает. Он поднимает ее лицо и припадает к губам. В этом поцелуе она чувствует его любовь, ее обжигающую силу.

– Я ждала тебя, любимый мой, – тихо говорит она. – Я знала, что ты вернешься.

Он все так же не произносит ни звука, но выражение его глаз говорит ей обо всем, что она хочет знать. Он любит ее.

Сантос покрывает ее поцелуями, пробуждает ото сна каждую часть ее столь долго нецелованного тела. Она обвивается вокруг него, прижимается к нему, их конечности переплетаются, и они становятся одним прекрасным, совершенным и пульсирующим сердцем. Он входит в нее, а она открывает рот, испуская из себя крик долгой муки ожидания этого мгновения. Их взгляды соединены, она запоминает его лицо, каждую прядь, каждую родинку на коже и каждую морщинку у глаз, божественную ямочку на подбородке. Это гора, которую она должна была покорить. Она не сдавалась и теперь получила награду. В уме она, подобно Веронике Франко, сочиняет стихотворение.

Всю жизнь свою жила я ради мига наивысшего блаженства, когда возлюбленный меня любимой назовет.

«Я запишу эти слова, – думает Белль, – чтобы навсегда запомнить бессмертие нашей любви». Она закрывает глаза и растворяется в страсти.

Когда они с Сантосом, слившись в совершенной, блистательной гармонии, одновременно испытывают оргазм, она чувствует, что на ее тело сыплются перья, опадающие с его души, которая уже отдаляется обратно в края туманов, где он теперь обитает.

– Нет, любимый! – кричит она. – Не оставляй меня снова!

Но, открыв глаза, она понимает, что его нет рядом. Она сжимается, обхватывает себя за плечи, раздавленная осознанием того, куда ушел Сантос. Ведь только это могло помешать ему вернуться. Ее любовь умерла, и черные перья все еще кружатся в воздухе, как умирающие мотыльки, пока в сердце меркнет свет. Рядом с ней на подушке лежит дрозд, на желтом клюве – бусинка крови. Сомнений нет, ее возлюбленный умер. Она не знает, когда и как, но Сантос мертв, и поэтому он пришел к ней, и они предались любви так, как ей всегда мечталось.

В ту ночь она отодвигается от спящей под боком Марии, перебирается на стоящую рядом кровать и приподнимает покрывала для Пины. Восемь лет ушло на то, чтобы принять женщину, которая беззаветно любит ее, но теперь она готова впустить ее в свое сердце.

Валентина

Валентина сидит в кафе «Флориан» и наблюдает за грязными венецианскими голубями, атакующими туристов на площади Сан-Марко. Она не спеша попивает капучино в ожидании Тео. Сегодня утром он встал рано, еще до того, как она проснулась, и оставил на столе записку, что пошел поговорить с Гленом. Они встретятся здесь, в кафе «Флориан», в полдень. Об этом написал Тео.

Он настаивает, что Глен не опасен, но у Валентины все равно сердце не лежит к этому типу. Она крутит в пальцах салфетку. Надеется, что ничего не случилось. Даже после ночи в объятиях Тео ее не покидает тревога. Теперь она прекрасно разбирается в вопросах похищения предметов искусства, но, надо признать, пока не решила, как к этому относиться. Если у них с Тео все получится, ей придется жить этой жизнью. Жаль, что он не рассказал обо всем раньше. Вообще-то последнюю неделю он не то что ничего не объяснял, а и вовсе лишил ее возможности общаться. Даже сегодня утром она чувствует себя неуверенно.

Он хочет присвоить тебя, Валентина. Она снова слышит предостережение матери. Он тебя контролирует, а не разговаривает с тобой.

Что, если мать права? Валентина поджимает губы. Что, если Тео пытается тем или иным способом получить власть над ней? Чтобы она стала слабой, нуждающейся и податливой. Она думает обо всем, что случилось за эту неделю. Загадка эротических фотографий, события в Атлантиде, Бархатной Преисподней и Темной Комнате. Даже то, что происходит здесь, в Венеции. В каждом случае она полностью подчинялась его воле. Отсутствием общения он лишил ее права слова. Но сейчас, когда она пьет кофе, купаясь в венецианском солнце, из глубин памяти проклевывается неприятное воспоминание. Это дождливый день в Милане, она и Тео сидят за столом на кухне, перед ними нетронутая еда. Прошла неделя после того, как случился выкидыш, но она все еще отказывается разговаривать с ним.

Не отгораживайся от меня. Расскажи, что у тебя на душе.

Но она не могла рассказать, потому что не желала, чтобы он знал правду. Она хотела оставить его ребенка. И одновременно боялась, что он подумает, будто она слабая или зависимая. Валентина не такая.

Ты не хочешь, чтобы я ушел?

Не раз он задавал ей этот вопрос. В сущности, каждый раз, когда уходил куда-то после того, как она потеряла ребенка. Просто она забыла об этом. И что она сделала? В тот день она встала из-за стола и вышла из комнаты, оставив вопрос без ответа.

Мне все равно.

Вот что она сказала тогда. Она роняет голову. Слишком тяжелое для Валентины это неожиданно вспыхнувшее воспоминание. Но с ней происходит что-то еще. Возможно ли, что она чем-то обидела Тео? Может, она до того была занята защитой собственного сердца, что забыла о его чувствах? Она силится понять себя. Иногда ей так трудно рассуждать о мужских чувствах. Ведь она всегда сталкивалась с противоположным: мужчины обычно не расположены к чувственности. Но Тео не такой. Он попросил ее стать его девушкой.

Она засовывает руки глубоко в карманы своего пиджака и из одного вынимает карточку. Удивленно смотрит на нее. Это от брата, Маттиа. Наверное, он запихнул ее сюда, когда запаковывал одежду. Как странно. И как она еще до сих пор не нашла ее?

Дорогая Валентина,

мать также передала мне эти костюмы нашей прабабки, Белль Луизы Бжезинской. Все они были пошиты еще в 1920-х и наверняка сейчас стоят приличных денег, хотя мне кажется, ты их не станешь продавать. Угадал? Мать сказала, что ты, наверное, сможешь их использовать для чего-нибудь. Надеюсь, фотографии тебе понравились. Мне бы нужно было отдать их Тео, когда он заезжал, но он взял только альбом с негативами. Мать говорила, что это снимки самой прабабки. Очень хотелось бы их увидеть. Пришли мне копии, когда сделаешь фото. Передавай привет Тео. Он хороший парень, Валентина.

Люблю. Маттиа

Не веря своим глазам, Валентина перечитывает письмо еще раз. Тео ездил к ее брату в Америку и даже не заикнулся об этом?

А негативы! Ну конечно же, и как она этого сразу не заметила? Она почти каждый день носила на себе ключ к этой загадке – кружевной шарф, нитка жемчуга, матросская шапочка.

Все это у нее.

Она открывает сумку и достает черный альбом. Еще раз просматривает фотографии. Так, значит, это Белль Луиза Бжезинская, ее прабабушка. И это явно не тот тип женщины, какой она всегда представляла свою прабабушку: преданная жена венецианского предпринимателя, овдовевшая мать, уединенно живущая в своем доме в Кастелло. Ей открылась совсем другая история. Тайная жизнь этой женщины. Валентина внимательно рассматривает эротическую красоту крупных планов. В композиции каждого снимка она чувствует руку художника. Игра с текстурой тела модели, белая кожа и темные волосы, потрясающий эффект заманчивой недосказанности: палец на губах, опущенный глаз, голая спина, обнаженная грудь, рука в перчатке, держащая жемчуг. Одна из самых притягательных фотографий – та, где она смотрит прямо в камеру. Лицо скрыто под маской, рука между ног, приоткрытый рот соблазняет фотографа.

Кому принадлежит золотая серьга?

Валентина инстинктивно понимает, что мужчина с золотой серьгой – не муж ее прабабушки, чопорный и консервативный синьор Бжезинский. Она снова и снова перелистывает страницы альбома, завороженная энергией страсти, исходящей от этих фотографий. Что Тео пытается ей сказать? Может, из-за того, что она не давала ему возможности изъясняться словами, он решил найти другой способ обратиться к ней?

Догадывается ли он, каким ощущением покоя наполняет ее этот альбом? Никогда прежде она не чувствовала подобной связи ни с одним из своих родственников. Бабушек и дедушек она не знала, отца, разумеется, тоже. Брат всегда был где-то в отдалении, а мать… Мать была слишком значительной величиной в ее детстве. Настолько значительной, что Валентине пришлось эмоционально отгородиться от нее. Но эта Белль кажется ей родственной душой. «Интересно, – думает Валентина, – существует ли на самом деле генетическая память? Возможно ли, что прабабушка во мне как бы заново переживает свою полную страсти жизнь?» Мысль эта кажется ей забавной и заставляет сделать нечто необычное. Она смеется. Смех тихий, почти вполголоса, но все равно это смех. Так вот что Тео сделал для нее. Он заставил ее понять: она не одинока.

– Валентина, ты смеешься! Да еще у всех на виду!

Она поднимает глаза и видит Тео. Он стоит перед ней и разглядывает ее с теплой улыбкой. Она до того увлеклась фотографиями, что даже не заметила, как он подошел к кафе. Солнце слепит глаза, поэтому ей приходится щуриться, чтобы рассмотреть его на фоне великолепной базилики. Тео Стин – ее странствующий рыцарь. Его высокая, скла́дная фигура, его темные глаза и приветливое лицо, которых так не хватало последние десять дней. Валентину вдруг накрывает волной нежности, ей хочется броситься ему на грудь, рассказать, как она соскучилась. Но она не может этого сделать. В то самое время, когда она смотрит на него и сердце ее готово разорваться от радости, она начинает вести себя как обычно – захлопывает ставни души и накрепко запирает их. Вместо того чтобы броситься к нему, она превращает свои нежные чувства в злость.

– Тео, где ты был? Ты опоздал почти на час, – шипит она на него.

– Извини, дорогая, – говорит он с таким выражением лица, будто она залепила ему пощечину, и отступает от нее на шаг. Почему он не возьмет и не обнимет ее? – Глена пришлось вразумлять дольше, чем я предполагал.

Она немного успокаивается.

– Все в порядке? Теперь он оставит нас в покое?

Тео садится за столик, так близко к ней и так далеко. Ей страстно хочется прикоснуться к нему. Она смотрит на его руки, длинные элегантные пальцы, пока он подзывает официанта и заказывает кофе для себя и для нее.

– Надеюсь.

Такой ответ несколько тревожит ее.

– Может, нужно сообщить в полицию? Гарелли?

– Чего ради? Он пока что ничего не сделал, и, вообще-то, мне же будет хуже, если он решит сотрудничать с полицией.

Наконец Тео берет ее руку и легонько сжимает.

– Не волнуйся, любовь моя. Все будет хорошо.

«И почему люди говорят такие слова друг другу, – сердито думает Валентина, – если знать это невозможно?»

Побарабанив пальцами по лежащему на коленях альбому, она решает сменить тему.

– Ну, ты расскажешь мне, что все это означает?

Глаза его снова озаряются, когда он берет альбом и начинает просматривать его.

– Ты сделала все фотографии, – удовлетворенно замечает он. – Черт, они великолепны!

Взгляд его останавливается на снимке, который Валентина рассматривала на световом коробе, – ее фантазия, воплотившаяся в Темной Комнате.

– Выглядит знакомо, – говорит он, бросив на нее лукавый взгляд.

– Ты все это время следил за мной? – шепчет она.

– Конечно. Разве не ради этого все затевалось?

Они смотрят друг другу в глаза, и ее сердце начинает биться быстрее.

– Я вообще-то слабо себе представляю, ради чего все это затевалось, – негромко произносит она. – Почему ты не сказал мне, где ты взял альбом с негативами? Почему не сказал, что это фотографии моей прабабушки, что альбом принадлежит моей семье? Я думала, ты его украл, как и картины…

– Мне хотелось, чтобы ты сама до этого дошла, негатив за негативом. Я думал, тебя это развлечет.

Опять это жуткое слово, от которого ей сразу представляется великосветское застолье с чаем и фальшивыми улыбками.

– Развлечет? – цедит она, закипая от гнева. – Ты втайне от меня ездил к моему брату в Нью-Йорк. Зачем тебе это понадобилось? Почему ты мне ничего не сказал?

– Потому что знал: если я скажу тебе, что хочу встретиться с Маттиа, ты начнешь меня отговаривать, – совершенно спокойно отвечает он.

Она закусывает губу. Тео прав. Она бы запретила ему ехать.

– Валентина, – мягко добавляет он. – А ты изменилась.

Она непонимающе смотрит на него. Что он имеет в виду?

– Когда я переехал жить в твою квартиру, тебя стало бросать то в жар, то в холод. В одну минуту ты хотела заниматься безудержным сексом, в другую злилась на меня без повода.

– А ты тоже хорош, – защищается она, не желая признавать, что он прав. – Втихомолку подворовываешь картины, исчезаешь на несколько дней, не сообщая куда. А потом еще моего брата выслеживаешь.

– Это другое. Я в своих чувствах к тебе всегда был последовательным. С самого начала, – добавляет он. – С той ночи, когда мы первый раз встретились.

Она фыркает.

– Смешно, ей-богу. Тео, откуда ты можешь знать, что ты чувствовал, когда первый раз меня увидел. Ты же тогда совсем меня не знал. Мы даже не разговаривали.

Он немного наклоняет голову набок и улыбается, хотя в глазах видна печаль.

– Может быть, ты права, Валентина, ведь с той самой минуты, когда я стал жить у тебя, ты не перестаешь напоминать мне, что никогда в жизни не сможешь полюбить меня. – Он делает глоток эспрессо. – Когда мы вернулись из Сардинии, я собирался уехать. Но ты потеряла ребенка, и… Я не мог тебя оставить.

Печаль в его взгляде еще больше злит ее. Он не имеет права заставлять ее чувствовать себя виноватой.

– Мне не нужна была твоя жалость! – выкрикивает она. – Как ты посмел оставаться со мной из-за жалости?

– Нет, Валентина, ты не поняла. – Он заглядывает ей в глаза, и ее злость начинает утихать. – Я правда хотел попробовать найти способ изменить отношения. Когда мы только начали встречаться, все было так хорошо! Я хотел вернуть ту жизнь. Поэтому встречался с Маттиа. Я хотел узнать о тебе побольше.

– Мог бы меня спросить.

– Не мог, потому что ты бы не стала рассказывать. По крайней мере о чем-то важном.

Валентина опускает взгляд на стол, на пустую чашку. Она начинает осознавать, что двигало Тео, но как к этому отнестись, пока не понимает. Она продолжает злиться на него за то, что он сует нос в ее жизнь, за встречу с Маттиа, но он действительно любил ее, с их первой ночи вместе. Возможно ли такое? Или он обманывает себя?

– Но зачем ты взял у Маттиа альбом? – спрашивает она, решив обойти скользкий вопрос стороной.

– Он сам предложил. Сказал, что ты сможешь напечатать фотографии. Когда я вернулся домой и посмотрел негативы на твоем световом коробе, у меня появилась идея. Я решил, что попытаюсь достучаться до тебя в твоем стиле. Если я постепенно проведу тебя по всем этим фотографиям, ты, возможно, услышишь мое послание. Мне показалось, так будет проще, чем заставлять тебя слушать мои объяснения.

– Что же это за послание? – спрашивает она, изумленная тем, на какие ухищрения готов идти этот человек, чтобы добиться ее.

– Ты еще не поняла?

Он пронзает ее взглядом. В этот миг она вспоминает, как часто считала его ледяные голубые глаза страшными, но сейчас они кажутся совершенно чистыми и прозрачными, как небо. Злость рассеивается. Ей вдруг становится стыдно… За то, что не доверяла ему, за то, что закрывалась в себе и не подпускала его…

– Это эротика. Как видно, моя прабабушка, жившая в двадцатых годах, была женщиной довольно свободных взглядов.

Не выдержав взгляда Тео, она опускает глаза на альбом, лежащий у него на коленях.

– И я чувствую какую-то совершенно невероятную связь с ней.

Тео накрывает ее руки ладонями, и по телу Валентины как будто проходит электрический разряд. Он точно зажег свет в ее сердце. Если бы они сейчас не были на площади Сан-Марко среди белого дня, она бы тотчас бросилась на него.

– Я тоже так решил, – говорит он. – Когда увидел негативы, сразу понял, что это настоящая эротика. Потом вспомнил те снимки, что ты сделала в Венеции, и подумал: а это хороший способ общения. Если Валентина увидит связь между собой и этой удивительной женщиной из прошлого, может быть, она услышит мое послание.

Разумеется, эти фотографии – нечто большее, чем образы прошлого. Они – часть ее истории. Они часть ее самой.

«Он хочет, чтобы я открыла ему сердце», – в отчаянии думает она, изо всех сил стараясь не показать чувств.

– О чем рассказали тебе фотографии? – спрашивает он голосом тихим и хрипловатым.

Она отворачивает лицо, чувствуя себя странно нервной и смущенной.

– Они очень сексуальные.

Тео хмурится, и она понимает, насколько жалко звучит ее ответ.

– Это все?

Она поворачивается к нему, встречается с ним взглядом. Во рту вдруг становится сухо, и она облизывает губы.

– Что ты хочешь от меня услышать?

Он выглядит несколько расстроенным, но подносит ее руки к своим губам и целует их. Ее это трогает. Ощущая горячее желание, она смотрит на его губы. Как ей хочется почувствовать прикосновение этих губ к своему телу. Жажда слиться с любовником переполняет ее.

– Тео, – шепчет она, – давай вернемся в «Локанда Ла Корте».

Как только дверь номера закрывается за ними, они бросаются друг на друга. Обнявшись, целуясь, медленно идут к кровати. Натыкаются ногами на ее край и падают. Она снимает пиджак, а он расстегивает ее брюки. Она спешно расстегивает его джинсы, и уже через несколько секунд они раздевают друг друга полностью. Обнаженные тела жадно соприкасаются, она гладит небольшой шрам у него на груди, он ласкает ее затвердевшие соски, потом по очереди припадает к ним губами, в промежутках вставляя фразы.

– Так ты… скучала по мне… на прошлой неделе? – спрашивает он с таким чувством, что сердце ее готово разорваться. «Да, да, да», – звучит у нее в голове. Но она не поддается искушению рассказать ему об этом.

– Почему ты не приезжал так долго? – вопросом на вопрос отвечает она, не в силах скрыть обиду в голосе.

– Я был рядом все это время, Валентина, – тихо говорит он.

Она пристально смотрит на него. Да, конечно, он был рядом. Но мысли ее уже начинают затуманиваться, тело подчиняет ее себе. Она хочет доставить такое удовольствие Тео, что он никогда больше не покинет ее. Ни разу еще она не чувствовала такого физического единства ни с одним другим мужчиной. Валентине кажется, что она никогда не пресытится им, что всегда будет хотеть его. Она начинает спускаться вниз по его телу, целует его руки, грудь, соски, медленно приближаясь к пенису. Потом берет его ртом. Как приятно снова чувствовать его вкус. Тео, взявшись за талию Валентины, хочет ее повернуть. Она понимает, что у него на уме. На миг застывает. Позволить ему? Розе и Селии она позволила целовать себя там. Почему этого не может сделать мужчина? Почему не Тео, ее любовник?

– Хочешь? – шепчет он.

Она отпускает его пенис и, секунду помедлив в нерешительности, отвечает:

– Да.

Она старается сосредоточиться на пенисе Тео, лижет его, ласкает языком, доводит до самого края, но одновременно с этим постепенно теряет власть над собой. Его язык размеренно двигается внутри нее, ослабляя нерв ее страсти, пока она не превращается в реку желания, впадающую в него. Две их сущности сливаются в одну.

Теперь она воображает, что они лежат не просто на кровати в одной из гостиниц Венеции, а на брачном ложе. Они предаются любви как будто в первый раз. Аромат роз смешивается с запахом их возбуждения. В этот день она свободна, потому что в тот миг, когда Тео произнес «согласен», ее страх испарился и узел любви затянулся на сердце. Она представляет себе ясный день в Венеции, солнечный свет струится в открытое окно, вот она поднимает руку, и золотая ленточка у нее на пальце сверкает надеждой.

Они проваливаются, летят куда-то вниз с головокружительной скоростью, прикосновения их тел нежны, как теплый дождик летом. Когда наступает финал, Валентина ошеломлена. Ни разу не испытывала она ничего подобного. Я люблю тебя. Слова эти звенят в ее голове настолько ясно, что она даже не понимает, произнесла ли их вслух. Но любовник хранит молчание, ласкает ее, сжимает в объятиях, не догадываясь о ее безмолвном признании.

Постепенно тела их разъединяются, и они садятся, прислонившись к спинке кровати. Тео кладет руку ей на плечи. Как бы ей хотелось, чтобы сейчас время остановилось и не было конца этому мгновению покоя после столь бурной страсти, чтобы можно было вечно слушать звуки Венеции: шаги прохожих, голоса итальянцев и туристов, плеск канала, гудение проплывающего катера, часы, бьющие два, шепот призраков прежних любовников, долетающий сквозь стекла окна. Но Тео шевелится, нарушая гладь молчания.

– Ты подумала над моим вопросом, Валентина?

– Над каким вопросом? – тихо спрашивает она, гладя его голое плечо и вдыхая столь желанный запах.

Он убирает руку с ее плеч и поворачивается к ней лицом.

– Тот, который я задал десять дней назад, когда мне нужно было уехать.

Она качает головой, делая вид, что не помнит, о чем речь, как будто это для нее совершенно неважно.

– Я хочу, чтобы ты стала моей девушкой, – говорит Тео, гладя ее волосы. – Теперь ты мне веришь? Можешь полюбить меня?

И снова в своем сердце она слышит тоненький голосок: о да, да, да. Голосок, давным-давно задушенный и за ненадобностью упрятанный в самый темный чулан души, когда она была еще совсем молода. Она хочет, чтобы этот голос прозвучал вслух. Только сегодня утром она решила сказать ему, что любит его. Пока они занимались любовью, естество Валентины пело эти слова. Но сейчас она не может проглотить ком в горле, чтобы произнести их. Она не в состоянии разомкнуть губы и сказать Тео то, что он хочет услышать.

– Валентина, – говорит Тео, глядя прямо ей в глаза. – Я люблю тебя. С той секунды, когда впервые увидел тебя в метро, я люблю тебя…

Она отшатывается от него так, будто он ее ударил. Он убирает руку с ее волос.

– Нет, это невозможно. Не говори этого, – внезапно охрипшим голосом, еле сдерживая слезы, произносит она.

– Я люблю тебя, – повторяет он, пронзая ее горящим страстью взглядом. – Я знаю, ты считаешь, что не сто́ишь этого, но напрасно. Разве ты еще не поняла смысла всего, что происходит?

Она мотает головой, не в силах говорить.

– В тот вечер, увидев тебя в метро, я полюбил тебя за твой свободный дух. Наконец-то я встретил кого-то, кто не хотел меня присвоить или управлять мною. Ты дала мне свободу, Валентина, и я полюбил тебя за это.

Она в страхе смотрит на него, начиная понимать.

– Ты помнишь, как все было? Когда мы с тобой играли, встречались в гостиницах, занимались любовью. Это было так возбуждающе, так захватывающе. От этого я полюбил тебя еще сильнее.

– Да, – хрипло шепчет она. – Так нельзя жить все время. Это ненормально.

– Почему? Кто сказал, что через пятнадцать лет мы не сможем заниматься тем же? Играть в тайных любовников? – Он вздыхает. – Я полюбил ту Валентину. Независимую, но стеснительную; свободную, но изысканную; страстную, но не дешевую. Я не хотел, чтобы она менялась.

Во взгляде Валентины появляется удивление.

– Но ты изменилась, милая. Как только я стал жить с тобой, ты закрылась от меня, как устрица. Ты подавила в себе ту девушку. Почему?

Его слова пронзают ей сердце. Она поднимает на него глаза, полные непролитых слез.

– Я не хочу становиться такой, как мать, – произносит она надтреснутым голосом.

– Я не знаю, что ты имеешь в виду, но зачем тебе становиться такой, если ты этого не хочешь? – Его голос звучит неожиданно резко. – Мне ты отказалась о ней рассказывать. Я знаю о твоей матери только то, что мне рассказал Маттиа. – Тут его голос смягчается. – Я слышал, она непростая женщина.

– Очень непростая, – натянуто произносит Валентина. – Думаю, это она заставила отца уйти. Она так носилась со своей независимостью, буквально помешалась на том, что ее ничто не должно связывать. Любовников своих она за людей не считала. – Валентина замолкает на секунду, собираясь с духом. – Я пригласила тебя к себе, потому что боялась превратиться в мать.

– На самом деле ты не хотела звать меня к себе, да?

Она печально качает головой.

– Не хотела. Но это было тогда, сейчас я хочу жить с тобой. – Она поворачивается и смотрит на него, надеясь, что он по ее глазам поймет: она говорит правду.

– А что изменилось?

– Это случилось в течение последней недели. Перед тем, как ты уехал, я думала, что должна подавить себя настоящую, чтобы получилось что-то. Я с ума сходила. В душе понимала: на самом деле я копия своей матери, и меня жутко злило, что не могу быть собой.

Тео берет ее за руку.

– Это все, что мне было нужно. Чтобы ты была собой. Но ты не захотела разговаривать. Не говорила, что с тобой происходит.

Она поворачивается к нему и целует его плечо.

– Прости меня. Обещаю, я буду лучше стараться.

Тео печально улыбается.

– Я хочу, чтобы тебе не нужно было стараться. Хочу, чтобы ты поняла: моей любви не нужны никакие условия. Вот смысл эротического альбома, Валентина. Эти фотографии были сделаны любовником твоей прабабушки, и даже на них видно, как этот мужчина преклонялся перед ее свободным духом. Я хотел показать тебе, что ты такая же, как она, и в этом нет ничего постыдного.

– Поэтому ты был в клубе? Поэтому там все это происходило?

– Да, – отвечает он. – Леонардо – мой старый друг. Я попросил его помочь.

Ее брови ползут вверх. Она не верит своим ушам.

– И ты был не против, чтобы мы занимались сексом? – недоверчиво спрашивает она. – Чтобы я спала с теми двумя женщинами, с Розой и Селией? Чтобы подчинялась Леонардо? Ты был не против того, чем я занималась в Темной Комнате?

– Нет, – говорит он. – Вообще-то, я все это время был там, наблюдал. – Он глубоко вздыхает. – Это было очень возбуждающе, Валентина. Видеть, как ты раскрываешься, видеть твое сердце, твой освобожденный дух…

– Но я встречалась с Леонардо не только в его клубе, – прерывает она Тео. Теперь ей нужно рассказать ему все, чтобы он понял, какая она плохая. – Он приходил ко мне домой, и мы переспали, – выпаливает она.

– Я знаю, – мягко говорит Тео. – Той ночью я тоже был там.

Так вот кого она слышала. Выходит, никто посторонний в дом не заходил.

– А помнишь, как я занимался сексом с Селией прямо у тебя на глазах? – продолжает он. – Что ты тогда чувствовала?

Она вспоминает о том, как она с Тео оказалась в постели с Селией и Леонардо.

– Это было странное ощущение, – медленно произносит Валентина. – Я почувствовала себя очень близко к тебе.

Его лицо озаряется торжествующей улыбкой.

– Видишь, Валентина, нет никаких жестких правил и рамок. Ты свободна духом, и за это я тебя люблю. Я не хочу, чтобы ты менялась.

– Какой же ты странный, – говорит она ошарашенно. – Я не верю, что в жизни бывают такие люди.

– Чтобы у нас все получилось, – продолжает он, – я должен знать, что ты доверяешь мне. Мы должны быть предельно открытыми друг перед другом. Но, если ты не можешь…

Он умолкает и отворачивается. Она удивленно смотрит на его затылок. Что же это за человек? Человек, который обнажил перед ней сердце. Человек, рискнувший всем.

Между ними повисает тишина. Тяжелая, напряженная. Она знает, что он ждет от нее этих слов. Она хочет их произнести. Она любит его, и все же не может вымолвить их. Менять старые привычки невыносимо больно. С ними ей спокойно. Она будет счастлива, если они останутся с Тео любовниками до конца жизни, но сказать ему «люблю» выше ее сил. Ей хочется оставаться за дверью Темной Комнаты любви, потому что для нее любовь – это темнота. В ней тебя подстерегает опасность быть униженной, отвергнутой, уязвимой и слабой.

Она слышит, как он вздыхает, и от этого сердце ее готово разорваться. Она – причина его страданий, но не может произнести этих слов, чтобы успокоить его. Он встает с кровати, и она провожает взглядом его голую спину, пока он подходит к креслу, берет джинсы и начинает натягивать их.

– Я больше так не могу, – наконец произносит он, поворачиваясь, застегивая рубашку, и в отчаянии впивается взглядом в ее лицо в поисках ответа, который ему так нужен.

– Но, Тео, мы можем вернуться к тому, с чего начинали, до того, как начали жить вместе. Давай снова станем тайными любовниками, что нам мешает?

– Для меня дело не только в сексе, Валентина, – говорит Тео, надевая пиджак.

– Пожалуйста, вернись в кровать, – произносит она с полуулыбкой, надеясь, что его настроение поднимется. Вот если бы еще раз заняться с ним любовью и после этого сказать ему, что любит…

– Нет, – твердо произносит Тео. – Я хочу, чтобы между нами было что-то большее.

Он резко затягивает ремень, и ей начинает казаться, что он злится. Наконец-то ей удалось вывести Тео из себя.

– Да, черт возьми, вся эта неделя была ради этого! – сердито восклицает он. – Я же пытался показать тебе, что знаю, какая ты. Я знаю все твои страхи. Все твои фантазии. Мне хотелось, чтобы ты поняла: ты самая смелая девушка из всех, которых я знал, но при этом почему-то боишься того, что приносит наивысшее счастье. Боишься любви.

– И самую большую боль, – хмуро добавляет Валентина.

Тео смотрит на нее с грустью. Потом подходит к кровати и проводит по лицу Валентины пальцами.

– Я знаю, – устало говорит он. – Ты всегда так говоришь. Но я надеялся, что со мной у тебя будет по-другому.

Тео убирает руку, однако магия его прикосновения не покидает ее. Он идет к двери.

– Извини, Валентина, но на сегодня всё.

– Тео, да ладно тебе, подожди… Зачем так драматично…

Но ее слов недостаточно.

– Все кончено.

Она знает, что должна броситься к нему, открыть свои истинные чувства, но вместо этого ее охватывает злость.

– Ну и пожалуйста! Уходи. – Голос ее звучит до того неестественно твердо, что она сама поражается этому.

Он поворачивается и смотрит на нее с жалостью, отчего она поеживается, но от своего не отступает. В ответ она бросает на него огненный взгляд. Какое ей дело? Он такой же, как ее мать, – что-то требует от нее. Кто дал ему право? Однако за этими рассуждениями, глубоко в душе она понимает, что ведет себя глупо и должна его остановить. Она делает глубокий вдох, пытаясь успокоиться. Закрывает глаза и сосредотачивается. Она собирается с духом. Нужные слова уже вертятся на кончике языка. Она может произнести их. Может.

– Тео… я… – начинает она, но, открыв глаза, видит, что он исчез. Ушел, не дослушав.

Она ошеломленно сидит на кровати. Он ведь вернется, правда? Но минуты идут, а Тео не возвращается. Он вернется. Конечно, вернется. Это просто очередная глупая игра.

С тяжелым сердцем она обходит комнату, сжимая кулаки. Берет черный альбом и, чтобы отвлечься, начинает его листать. Ей вспоминается его разочарование, когда он спросил, что она думает о фотографиях.

Она снова разглядывает снимки Белль – Луизы Бжезинской, присматриваясь к языку ее тела, подмечая, как она преподносит себя фотографу, своему возлюбленному. Вдруг ей становится понятно, что она неправильно истолковала позы и жесты своей прабабушки. Да, ее тело заряжено желанием, но не только секса. Она хочет любви. Листая страницы альбома, Валентина осознает, что это не просто собрание эротических фотографий, это книга о любви и о том, какой она должна быть. О том, что чувственные удовольствия затягивают узел любви, а не ослабляют его. Теперь она понимает, что пытается сказать ей Тео. Высшая форма чувственности – чувственная любовь. И он хочет, чтобы она ощутила это сполна.

Как же она до сих пор не понимала то, что так часто слышала от него: он не стремится загнать ее в ловушку, он хочет освободить ее.

Я люблю тебя.

Она шепчет эти короткие слова в пустом мраке номера венецианской гостиницы, но поздно. Тео не услышал их, и она знает, что он уже не вернется. Он достаточно долго ждал. Она потеряла его, потому что не может сказать ему в ответ, что любит, а меньшего ему не надо. Она вынуждена его отпустить.

Валентина надевает шелковую камисоль, французские трусики и открывает окно. Она смотрит вниз на зеленую воду канала, такую же мутную и непроглядную, как ее смешанные чувства. На сердце наползла темная туча. Ей хочется лечь на кафельный пол, а мир пусть себе живет без нее.

Она бредет обратно в спальню и снова берет старый фотоальбом. Листая страницы, ищет на них подсказку, наставление, как быть дальше. Печаль затуманивает ее глаза, и фотографии превращаются в одну черно-белую массу. И в темной тиши сердечной боли она разрывает черную обложку. Ей хочется уничтожить альбом и все, что он представляет. Но, сорвав черную бумагу, она видит под ней слова, начертанные от руки красивым ровным почерком. Наверное, это написала ее прабабушка.

Всю жизнь свою жила я ради мига наивысшего блаженства сказать любимому, что я люблю его.

Неожиданное открытие перехватывает дух, это как удар под дых. От боли Валентина стискивает зубы, обхватывает себя руками. Тео – ее любимый. Теперь она это знает. Она поворачивается к зеркалу и смотрит на себя. Но глаза ее видят другую женщину, сила которой взывает к ней. Образ мерцает всего какую-то секунду, словно проекция волшебного фонаря. Валентина – это Луиза, а Луиза – это она. Что бы сделала Луиза на ее месте?

Конечно, она знает ответ. Она бы не сдавалась. Она бы вернула Тео.

Когда Венеция окутывает все вокруг волшебством, Луиза Бжезинская тормошит Валентину за руку.

Проснись, Валентина, проснись.

Все быстрее и быстрее тормошит она ее, отчего боль, печаль, злость вылетают из Валентины.

Когда они большой птицей проносятся над лагуной и исчезают, прабабушка Валентины выводит ее из Темной Комнаты прошлого и ведет к надежде. А от нее – к любви.

Слова благодарности

Хочу поблагодарить Вики Салтоу за то, что она познакомила меня с миром Валентины, и за тот «прыжок в неизвестность», который мы совершили вместе. Благодарю Марианну Ганн О’Коннор за веру, доверие и проницательность, а также Вику и Марианну за их непоколебимую преданность, работу в качестве агентов и за вдохновение.

Благодарю Антонио Крепакса и его семью за то, что они доверили мне Валентину и оказали мне честь, дав возможность оживить на страницах этой книги культовый персонаж Гуидо Крепакса.

Выражаю благодарность своему редактору, Ли Вудберн, чья вдохновленная и дальновидная работа сделала возможным появление этой книги. Также благодарю Веронику Нортон, Линси Сазерленд, Ким Гарди, Эмили Китчин и всю команду «Headline», в особенности Имоджин Тэйлор. Благодарю Эмму Гердман из «Watersones» за энтузиазм.

Благодарю всех в Милане, кто оказал мне гостеприимство и помогал в работе: Анджелу, Агату и Роберто, Джанкарло, Даниэлу и Джулио. Благодарю Кэрол и Майкла за помощь в разработке польской темы, Монику за содействие и Кейт за ее как всегда бесценные советы.

Спасибо всем моим друзьям в Бергене, которые меня поддерживали. Среди них: Нина, Трейси, Хеге, Анне, Синневе, Луиза, Ане, Элиса и Шарлотт.

Благодарю брата Финтана и его жену Эймар и еще всех своих друзей и родственников в Ирландии, Англии и по всему свету.

И больше всего я благодарна своим дорогим Барри, Кори и Хелене – я вас люблю.

Примечания

1

Любителя книг, чтения. (Здесь и далее примеч. пер.)

(обратно)

2

Ткань (обычно шелковая) с рисунком, образованным блестящим атласным переплетением нитей.

(обратно)

3

Маршрутный теплоход, единственный вид общественного транспорта в островной Венеции; своего рода аналог речного трамвая.

(обратно)

4

Достойной куртизанкой (итал.).

(обратно)

5

Фотограф, специализирующийся на съемках моды.

(обратно)

6

Боже мой (итал.).

(обратно)

7

Галерея Виктора Эммануила II – старейший универмаг в Италии.

(обратно)

8

Да, да, спасибо (итал.).

(обратно)

9

Аперитива (итал.).

(обратно)

10

Красно-коричневый.

(обратно)

11

Роковая женщина.

(обратно)

12

Доспех из металла.

(обратно)

13

Имеются в виду слова из одноименной песни Лу Рида «Walk On the Wildside».

(обратно)

14

Местное название Миланского собора.

(обратно)

15

Фигура драконовидной змеи, украшающей здание.

(обратно)

16

На своем месте (лат.).

(обратно)

17

Процессом и результатом облегчающего, очищающего и облагораживающего воздействия на человека каких-либо факторов.

(обратно)

18

Светящееся кольцо вокруг объекта – источника света.

(обратно)

19

Колокольной башне.

(обратно)

20

Предмет женского нижнего белья, представляющий собой короткий, свободного покроя топ на бретельках.

(обратно)

21

Благодарю вас! (итал.)

(обратно)

22

Пожалуйста, синьорина! (итал.)

(обратно)

23

Район Венеции, считается главными «въездными воротами» города.

(обратно)

Оглавление

Белль

Валентина

Белль

Валентина

Белль

Валентина

Белль

Валентина

Белль

Валентина

Белль

Валентина

Белль

Валентина

Белль

Валентина

Белль

Валентина

Белль

Валентина

Белль

Валентина

Белль

Валентина

Белль

Валентина

Белль

Валентина

Белль

Валентина

Белль

Валентина

Белль

Валентина

Белль

Валентина

Белль

Валентина

Слова благодарности Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg