«Без надежды»

Колин Гувер Без надежды

Colleen Hoover

HOPELESS

Copyright c 2013 bу Colleen Hoover

All rights reserved

© И. Иванченко, перевод, 2014

© ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2014

Издательство АЗБУКА®

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес ()

* * *

Вэнсу.

Иные отцы дарят нам жизнь. Другие учат, как ее прожить.

Спасибо тебе за науку

Воскресенье, 28 октября 2012 года

19 часов 29 минут

Я поднимаюсь и смотрю на кровать, задерживая дыхание, чтобы не дать вырваться из глотки этим звукам.

Я не стану плакать.

Не стану.

Медленно опустившись на колени, провожу пальцами по желтым звездам, разбросанным по темно-голубому полю стеганого одеяла. Я долго смотрю на эти звезды, и постепенно они начинают расплываться от слез, застилающих мой взор.

Я зажмуриваю глаза и зарываюсь головой в постель, судорожно хватаясь за одеяло. Мои плечи сотрясаются от рыданий, которые я безуспешно пыталась сдержать. Резко поднявшись на ноги, я с воплем срываю одеяло с постели и швыряю его через комнату.

Яростно сжимая кулаки, оглядываюсь по сторонам: что бы еще такое бросить. Я хватаю подушки и кидаю их в зеркало, где отражается какая-то незнакомая мне девушка. Горестно рыдая, она глядит на меня. Эти слезы приводят в бешенство. Мы устремляемся друг к другу, выставив кулаки, и врезаемся в зеркало, которое рассыпается по ковру тысячей сверкающих осколков.

Ухватившись за края комода и издав очередной вопль, я отодвигаю его в сторону, после чего рывком выдергиваю ящики и разбрасываю по комнате их содержимое. При этом я кружусь, швыряя и пиная все, что попадается на пути. Я хватаю голубые прозрачные шторы и настойчиво дергаю, пока карниз не обрывается и не падает на пол. Потом подхожу к сложенным в углу комнаты коробкам, беру верхнюю и, даже не взглянув, что внутри, изо всех сил швыряю в стену.

– Ненавижу тебя! – кричу я. – Ненавижу, ненавижу, ненавижу!

И продолжаю швырять все, что попадается под руку, время от времени издавая вопли и ощущая на губах соленые слезы, струящиеся по щекам.

Сзади меня неожиданно обхватывают руки Холдера и пригвождают к месту. Не отдавая себе отчета, я продолжаю по инерции дергаться, лягаться и вопить.

– Перестань, – тихо говорит он мне в ухо, не собираясь отпускать.

Я слышу его, но делаю вид, что не слышу. Или мне просто наплевать. Я пытаюсь вырваться, но он лишь сильней сжимает меня.

– Не трогай меня! – царапая его за руки, во всю глотку ору я.

И опять это не вызывает у него никакой реакции.

«Не трогай меня. Прошу тебя, пожалуйста, ну пожалуйста».

В голове раздается тоненький голосок, и я сразу же обмякаю в его руках. Слезы не утихают, отнимая у меня все силы, и я слабею. Я превращаюсь в сосуд для слез, которые никак не перестанут литься.

Да, я слабая, и я позволила ему одержать верх.

Холдер отпускает меня и кладет руки мне на плечи, потом поворачивает к себе. Я не в силах даже посмотреть на него. В изнеможении припадаю к его груди и, не переставая рыдать, прижимаюсь щекой к его сердцу. Он кладет ладонь мне на загривок и склоняется к уху.

– Скай, – произносит он твердым бесстрастным голосом. – Надо уходить. Сейчас же.

За два месяца до этого…

Суббота, 25 августа 2012 года

23 часа 50 минут

Хотелось бы думать, что за свои семнадцать лет я чаще совершала поступки разумные. Вот если бы интеллект оценивался на вес, они бы перевесили несколько глупых. В таком случае завтра мне предстоит переделать массу разумных дел – ведь то, что я в третий раз за месяц впустила Грейсона через окно в свою спальню, может перетянуть по шкале тупости. Тем не менее единственная точная оценка идиотизма поступка – это время… поэтому подождем и посмотрим, попадусь ли я до судейского удара молотком.

Как бы это ни выглядело со стороны, я совсем не шлюха. Если, конечно, не считать ею девушку, которая встречается со многими, невзирая на отсутствие влечения к ним. В противном случае поспорить есть о чем.

– Поторопись.

Я читаю по губам Грейсона, стоящего за закрытым окном. Он явно раздосадован моей невозмутимостью.

Я отодвигаю защелку и, стараясь не шуметь, поднимаю оконную раму. Карен, возможно, и нешаблонная родительница, но, когда дело доходит до парней, шастающих по окнам, она становится обычной строгой мамашей.

– Тише, – шепчу я.

Грейсон подтягивается и закидывает ногу на выступ стены, после чего залезает в мою спальню. Очень удобно, что окна с этой стороны дома всего в трех футах от земли и у меня есть как бы дополнительная дверь. Пожалуй, мы с Сикс чаще пользовались окнами, чем дверями, когда шныряли из дома в дом. Карен к этому успела привыкнуть, так что даже не спрашивает, почему окно у меня почти всегда открыто.

Прежде чем задернуть штору, я бросаю взгляд на окно спальни Сикс. Одной рукой она машет мне, а другой тянет за руку Джексона, залезающего в ее спальню. Едва оказавшись внутри, Джексон поворачивается и высовывает голову из окна.

– Через час встречаемся у твоего пикапа, – громко шепчет он Грейсону.

Потом закрывает окно Сикс и задергивает штору.

Мы с Сикс неразлучны с того самого дня, когда она четыре года назад переехала в дом по соседству. Окна наших спален находятся одно против другого, и это очень удобно. Все начиналось вполне невинно. Когда нам было по четырнадцать, я частенько пробиралась по вечерам к ней в комнату, мы таскали из холодильника мороженое и смотрели фильмы. В возрасте пятнадцати мы начали тайком пускать к себе мальчишек, чтобы лопать и смотреть вместе. К шестнадцати годам мороженое и фильмы отошли на задний план, на первый выступили парни. Теперь, в семнадцать, мы даже не удосуживаемся выйти каждая из своей спальни, пока парни не уйдут домой. Вот когда мороженому и фильмам вновь оказывается предпочтение.

Сикс смакует парней, как я смакую мороженое разных сортов. В данный момент хит месяца у нее – это Джексон. У меня – мороженое «Роки-роуд». Грейсон с Джексоном лучшие друзья, вот почему мы с Грейсоном очутились друг у друга в объятиях. Раз у теперешней пассии Сикс нашелся клевый дружок, так пусть подружка попользуется. Грейсон определенно горяч. У него отличное тело, небрежно зачесанные волосы, пронзительные черные глаза… все дела. Большинство знакомых девчонок были бы счастливы просто оказаться с ним в одной комнате.

Жаль, что мне до лампочки.

Я задергиваю шторы и оборачиваюсь, сталкиваясь нос к носу с Грейсоном, который готов начать шоу. Он сжимает мое лицо в ладонях и одаривает меня обольстительной улыбкой:

– Привет, красотка.

Не дожидаясь ответа, он впивается в мои губы влажным поцелуем. Пока мы, не отрываясь друг от друга, шагаем к кровати, он безо всяких усилий сбрасывает с себя ботинки. То, с какой легкостью он одновременно делает эти две вещи, поражает и немного тревожит. Он осторожно опускает меня на кровать.

– Дверь заперта?

– Иди посмотри, – говорю я.

Он чмокает меня в губы и вскакивает, чтобы проверить. Я уже тринадцать лет живу с Карен, и меня никогда не притесняли. Не хочу, чтобы у нее сейчас появился повод. Через несколько недель мне исполнится восемнадцать. Сомневаюсь, что, пока я под ее крышей, она и тогда изменит стиль воспитания.

Не скажу, что он плох. Просто… довольно противоречив. Она всю жизнь обращалась со мной строго. Мы никогда не пользуемся Интернетом, мобильной связью или даже телевизором, потому что она считает технический прогресс корнем всех зол на свете. При этом в других отношениях она очень снисходительна. Она в любое время разрешает мне гулять с Сикс. По сути дела, мне даже не назначают комендантский час, если ей известно, где именно я нахожусь. Правда, я никогда не задерживалась допоздна, так что, пожалуй, он все-таки есть, просто я об этом не догадываюсь.

Она спокойно относится к сквернословию, хотя ругаюсь я редко. Время от времени разрешает мне даже выпить вина за ужином. Она общается со мной скорее как с подругой, чем как с дочерью (хотя удочерила тринадцать лет назад). Ей каким-то образом удается вызвать меня на откровенность, и я рассказываю почти обо всем, что со мной происходит.

Карен не признает компромиссов. Она либо чересчур снисходительна, либо излишне строга, напоминая мне консервативного либерала. Или либерального консерватора. Как бы то ни было, понять ее трудно, и я уже даже не пытаюсь.

Единственным, из-за чего мы ломали копья, была муниципальная школа. Меня всю жизнь заставляли заниматься дома (школа – еще один источник зла), но с того момента, как Сикс заронила мне в голову эту мысль, я умоляла Карен зачислить меня в школу. Я подала заявления в колледжи и считала, что, добавив к этим заявлениям какие-то факультативные дисциплины, увеличу свои шансы на поступление. Несколько месяцев мы с Сикс донимали Карен настойчивыми просьбами, и она сдалась, позволив мне поступить в выпускной класс средней школы. Через пару месяцев я могла бы получить достаточно зачетов для завершения программы домашнего обучения, но какая-то часть моего существа всегда желала приобщиться к жизни обыкновенного тинейджера.

Знай я тогда, что на той неделе, когда мы с Сикс надеялись впервые вместе пойти в выпускной класс, она отправится в поездку по программе международного студенческого обмена, то ни за что не поддержала бы идею поступить в школу. Но я невероятно упряма и скорее проткну себе руку вилкой, чем скажу Карен, что передумала.

Я старалась не думать о том, что в этом году со мной не будет Сикс. Знаю, какие надежды она возлагала на студенческий обмен, а я со своим эгоизмом хотела, чтобы у нее ничего не получилось. Мне было тяжко войти в дверь школы без нее. Но я понимала, что разлука неизбежна и рано или поздно мне придется столкнуться с реальным миром, где, кроме Сикс и Карен, существуют другие люди.

Мои скудные контакты с реальным миром полностью компенсировались книгами. Не очень-то здорово постоянно жить в мире грез. Чтение также познакомило меня с ужасами (вероятно, преувеличенными) средней школы – первыми днями, группировками, вредными девчонками. Не помогает и то, что, по словам Сикс, знакомство с ней отчасти предопределяет мою репутацию. Сикс не может похвастать сексуальной воздержанностью, а кое-кто из парней, с которыми я встречалась, не умеет хранить секреты. Сочетание того и другого обещает интересный первый день в школе.

Не то чтобы меня это волновало. Я поступала в школу не для того, чтобы завести друзей или кого-то поразить. И коль скоро моя шаткая репутация не противоречит конечной цели, все у меня сложится хорошо.

Надеюсь.

Проверив дверь, Грейсон возвращается к кровати с сексуальной ухмылкой на губах:

– Как насчет маленького стриптиза?

Покачивая бедрами, он медленно поднимает рубашку, обнажая накачанные мышцы брюшного пресса. Я стала замечать, что он демонстрирует их при любой возможности. До чего же самовлюбленный, испорченный мальчишка!

Я смеюсь, когда он крутит рубашкой вокруг головы и швыряет ее в меня, а потом снова прижимается ко мне. Просунув руку мне под шею, он приникает к губам.

Впервые Грейсон пробрался ко мне в комнату чуть больше месяца назад и с самого начала дал понять, что не собирается заводить роман. Я же дала ему понять, что он меня совершенно не интересует, так что, само собой, мы сразу подружились. Разумеется, он – один из моих немногих школьных знакомых, поэтому я боюсь испортить то хорошее, что нас связывает, то есть – ничто.

Он находится здесь меньше трех минут, а уже засунул руку мне под футболку. Похоже, прибыл не для бесед. Его губы скользят с моих губ к шее, и я пользуюсь секундной передышкой, чтобы глубоко вздохнуть и снова попытаться что-нибудь почувствовать.

Хоть что-то.

Смутно ощущая, как губы медленно продвигаются к моей груди, я останавливаю взгляд на светящихся в темноте звездочках, прикрепленных к потолку над моей кроватью. Их всего семьдесят шесть. Я это знаю, потому что за последние несколько недель у меня была уйма времени их сосчитать, находясь в том же неудобном положении. Я лежу, бесчувственная, как бревно, а Грейсон пытливыми возбужденными губами обследует мои лицо и шею, а иногда и грудь.

Как – неужели я позволю ему это сделать, если самой мне безразлично?

У меня никогда не возникает эмоциональная близость с парнями, с которыми я встречаюсь. Вернее, с парнями, которые встречаются со мной. К сожалению, отношения эти односторонние. Только один-единственный парень вызывал у меня нечто вроде физического или эмоционального отклика. Его звали Мэтт, и мы встречались меньше месяца, пока меня не доконала его идиосинкразия. Как, например, он пил воду из бутылки только через соломинку. Или как раздувались у него ноздри перед тем поцелуем. Или как он говорил: «Я тебя люблю» – всего через три недели после того, как мы стали парой.

Да уж. Ну и шустрый парнишка был Мэтти. Шалун.

В прежние времена мы с Сикс не раз пытались проанализировать отсутствие у меня физической реакции на парней. Она даже подозревала во мне лесби. Однажды, когда нам было по шестнадцать, мы проверили эту «теорию» поспешным и неловким поцелуем и решили, что дело не в этом. Суть не в том, что мне не нравится встречаться с парнями. Мне это нравится, иначе я бы не стала этим заниматься. И нравится по другим причинам, чем прочим девчонкам. Я никогда никем не увлекалась с бухты-барахты. У меня не бывает нервного озноба. Мне чужда сама идея потерять из-за кого-то голову. Настоящая причина, по которой мне нравится встречаться с парнями, – это приятное состояние полного оцепенения, в которое я впадаю. Как и сейчас с Грейсоном, когда рассудок полностью отключен, и мне нравится это ощущение.

Мой взгляд сосредоточен на семнадцати звездах в верхнем правом квадранте созвездия на потолке, когда я вдруг резко выхожу из ступора. Руки Грейсона дерзнули продвинуться дальше, чем я позволяла прежде. До меня доходит, что он расстегнул мои джинсы и его пальцы подбираются к краю трусиков.

– Нет, Грейсон, – отталкивая его руку, шепчу я.

Он со стоном убирает ее, потом утыкается лбом в мою подушку.

– Ну же, Скай.

Он тяжело дышит мне в шею и, опершись на правое плечо, смотрит на меня сверху вниз со своей обольстительной улыбкой.

Я говорила, что невосприимчива к его сексуальной ухмылочке?

– И долго ты собираешься продолжать это?

Он проводит рукой по моему животу и снова просовывает в джинсы кончики пальцев.

У меня по коже бегут мурашки.

– Что продолжать?

Я пытаюсь высвободиться из-под него.

Приподнявшись на руках, он смотрит на меня как на тупицу.

– Изображать из себя пай-девочку. Скай, мне надоело. Давай наконец сделаем это.

Это возвращает меня к тому, что я, вопреки общему мнению, не шлюха. Я не занималась сексом ни с одним из парней, с которыми встречалась, включая обиженного Грейсона. Пожалуй, такое отсутствие сексуальности могло бы облегчить мне случайный секс. Однако именно это может стать причиной, по которой мне не следует им заниматься. Стоит мне перейти эту черту, слухи обо мне перестанут быть слухами. Они превратятся в факты. А мне меньше всего хотелось, чтобы они подтвердились. Наверное, мои без малого восемнадцать лет девственности можно записать на счет упрямства.

Впервые за те десять минут, что он здесь находится, я ощущаю исходящий от него запах спиртного.

– Ты пьян. – Я толкаю его в грудь. – Я же просила тебя не приходить сюда пьяным.

Он перекатывается через меня, и я встаю, чтобы застегнуть джинсы и поправить футболку. Я даже рада, что он нетрезв. Поскорей бы ушел.

Он садится на край кровати и притягивает меня к себе. Обхватив руками, он утыкается головой мне в живот.

– Прости, – говорит он. – Я очень хочу тебя и, наверное, не смогу приходить, если ты не позволишь мне овладеть тобой.

Он опускает руки и берет меня за ягодицы, а губами прижимается к полоске кожи между футболкой и джинсами.

– Так не приходи.

Я закатываю глаза и пячусь от него, затем иду к окну. Отодвинув штору, я вижу, что Джексон уже выбирается из окна Сикс. Нам обеим как-то удалось ужать часовой визит до десяти минут. Я мельком взглядываю на Сикс, а та в ответ бросает на меня взгляд умудренного жизнью человека – пора, мол, попробовать что-то новенькое.

Вслед за Джексоном она вылезает из окна и подходит ко мне:

– Грейсон тоже под мухой?

Я киваю, потом поворачиваюсь и смотрю на Грейсона, лежащего на спине. Ему, похоже, невдомек, что ему здесь больше не рады. Я подхожу к кровати, поднимаю его рубашку и швыряю ему в лицо.

– Уходи, – говорю я.

Он смотрит на меня снизу вверх, изогнув бровь, но, поняв, что я не шучу, с недовольным видом слезает с кровати. Надувшись, как четырехлетка, он засовывает ноги в ботинки. Я отхожу в сторону, чтобы пропустить его.

Сикс дожидается, пока Грейсон не вылезет из окна, потом сама залезает и в это время слышит, как один из парней невнятно произносит слово «шлюхи». Оказавшись у меня в спальне, Сикс закатывает глаза, а затем высовывает голову из окна.

– Интересно, почему это мы шлюхи, раз ты не трахалась? Придурки. – Она закрывает окно, подходит к кровати и плюхается на нее, заложив руки за голову. – Еще один обломался.

Я смеюсь, но почти сразу умолкаю, услышав громкий стук в дверь спальни. Я без промедления отпираю и отступаю в сторону, впуская Карен. Материнский инстинкт не подвел ее. Она с грозным видом осматривается по сторонам и обнаруживает на кровати Сикс.

– Черт побери! – произносит она, повернувшись ко мне, и мрачно упирает руки в бока. – Могу поклясться, что слышала мальчишеские голоса.

Пытаясь скрыть охватившую меня панику, я направляюсь к кровати.

– И ты, похоже, разочарована, потому что… – Иногда я совершенно не понимаю ее реакции. Как я уже говорила… эта ее противоречивость…

– Через месяц тебе исполнится восемнадцать. Жду не дождусь, когда ты наконец приобщишься к этому. Пора уделять сексу чуть больше внимания, детка.

Понимая, что это всего лишь шутка, я с облегчением вздыхаю. Мне немного стыдно: она ведь даже не догадывается о том, что пятью минутами раньше ее дочь лапали в этой самой комнате. Сердце стучит так громко, что я боюсь, как бы Карен не услышала.

– Карен, – окликает ее Сикс. – Если вам от этого полегчает, то знайте, что с нами только что развлекались два горячих парня, но мы прогнали их как раз перед вашим приходом, потому что они были под мухой.

У меня отвисает челюсть, и, повернувшись, я посылаю Сикс взгляд, пытаясь донести до нее, что сарказм не смешон, когда он правда.

Карен смеется:

– Что ж, может быть, завтра вам достанутся какие-нибудь милые трезвые мальчики.

Пожалуй, мне можно не беспокоиться, что Карен услышит стук моего сердца, потому что оно вовсе остановилось.

– Трезвые мальчики? Думаю, я смогу это устроить, – подмигивает мне Сикс.

– Останешься на ночь? – спрашивает Карен, направляясь к двери.

Сикс пожимает плечами:

– Наверное, сегодня останемся у меня. Последнюю неделю сплю в своей постели, а потом уезжаю на полгода. К тому же у меня на плоском экране есть записи Ченнинга Татума[1].

Я мельком смотрю на Карен и замечаю, что начинается.

– Не надо, мама. – Направляясь к ней, я вижу, как ее глаза застилает пелена слез. – Нет, нет, нет!

Но уже слишком поздно. Она ревет в голос. Чего я не выношу, так это ее плача. Не потому, что он вызывает у меня сочувствие, – напротив, дико раздражает. И это так странно.

– Ну, еще разок, – говорит она, устремляясь к Сикс.

Сегодня мама уже обнимала Сикс раз десять. Мне начинает казаться, что отъезд Сикс огорчает ее больше, чем меня. Сикс отвечает на одиннадцатое объятие Карен и подмигивает мне через ее плечо. Приходится буквально отрывать их друг от друга, чтобы дать Карен выйти из комнаты.

Подойдя к двери, она в последний раз оборачивается.

– Желаю тебе познакомиться с горячим итальянским парнем, – говорит она Сикс.

– Лучше даже не с одним, – невозмутимо откликается та.

Когда за Карен закрывается дверь, я прыгаю на кровать и хлопаю Сикс по руке.

– Ну ты и стерва, – говорю. – Это совсем не смешно. Я думала, что попалась.

Она смеется и, хватая меня за руку, поднимается на ноги:

– Пойдем. У меня есть «Роки-роуд».

Ей не приходится приглашать дважды.

Понедельник, 27 августа 2012 года

7 часов 15 минут

Я прикидывала, не пробежаться ли утром, но в итоге заснула. Я бегаю каждое утро, кроме воскресенья, но сегодня нет смысла вставать слишком рано. Первый день в школе сам по себе уже пытка, и я решаю отложить пробежку на время после занятий.

К счастью, я уже год езжу на собственной машине и поэтому в состоянии сама добраться до школы вовремя. Я даже приезжаю на сорок пять минут раньше. Моя машина третья на стоянке, и мне достается хорошее место.

До занятий я решаю осмотреть стадион рядом с парковкой. Если придется участвовать в отборочных соревнованиях по легкой атлетике, то я, по крайней мере, буду знать, куда идти. Да и не сидеть же мне полчаса в машине, считая минуты.

Подойдя к стадиону, я замечаю какого-то парня, который бегает по кругу, и поднимаюсь на открытую трибуну. Я сажусь на самый верх и обозреваю непривычную панораму. Отсюда мне видно все здание школы. Она не кажется такой уж большой и грозной, как я себе представляла. Сикс нарисовала мне карту и даже написала несколько советов. Я вытаскиваю из рюкзака листок бумаги и впервые рассматриваю его. Наверное, она очень старалась, поскольку переживала, что покидает меня.

Я смотрю на школьную территорию, потом снова на карту. Все достаточно просто. Классные комнаты расположены в правой части здания. Столовая – в левой. Площадка для легкой атлетики позади гимнастического зала. У меня длинный список советов Сикс, и я приступаю к чтению.

– Никогда не пользуйся туалетом у научной лаборатории. Никогда. Ни за что.

– Носи рюкзак только на одном плече. Никогда на спине, это глупо.

– Всегда проверяй дату на пакете молока.

– Подружись со Стюартом из отдела технического обслуживания. Хорошо бы заручиться его поддержкой.

– Кафетерий. Всячески избегай его, но если зайдешь в плохую погоду, сделай вид, что у тебя все под контролем. Они чуют страх.

– Если по математике у тебя будет мистер Деклэр, садись подальше и не смотри на него. Он любит старшеклассниц – ну, ты поняла. Или садись в первом ряду, пятерки тебе обеспечены.

Список продолжается, но я не могу читать дальше. Меня заклинило на словах «они чуют страх». В такие моменты я жалею, что у меня нет сотового, а то сразу бы позвонила Сикс и потребовала объяснения. Сложив листок, я кладу его в сумку и перевожу взгляд на одинокого бегуна. Он делает на беговой дорожке упражнения на растяжку, повернувшись ко мне спиной. Не знаю, ученик он или тренер, но если бы Грейсон увидел этого парня без футболки, то перестал бы светить своим прессом.

Парень поднимается и, даже не взглянув на меня, идет в сторону трибун. Он выходит за ворота и направляется к машине на парковке. Открыв дверь, достает с переднего сиденья футболку и натягивает ее через голову. Потом запрыгивает в машину и уезжает. Парковка к этому времени начинает быстро заполняться.

О господи!

Я хватаю рюкзак и намеренно продеваю в лямки обе руки, после чего спускаюсь по лестнице, ведущей прямиком в Ад.

* * *

Я сказала «Ад»? Это еще мягко сказано. Муниципальная школа – это все, чего я боялась, и даже хуже. Классные комнаты еще ничего себе, но меня угораздило (в силу необходимости и неведения) зайти в туалет у научной лаборатории. Я, правда, выжила, но впечатлений осталось на всю жизнь. Достаточно и того, что Сикс в своей памятке назвала это место настоящим борделем.

Скоро начнется четвертый урок, и почти от каждой девчонки, встретившейся мне в коридорах, я услышала не очень внятно произнесенные шепотом слова «шлюха» и «потаскуха». А куча долларовых купюр, выпавших из моего шкафчика вместе с запиской, откровенно показывает, что мне здесь не сильно рады. Записка подписана директором, но в это верится с трудом, поскольку слово «твоего» написано как «твоево». В записке сказано: «Извини, шлюшка, что в комплект твоево шкафчика не входит шест для стриптиза».

Неловко улыбаясь, я таращусь на записку, со стыдом принимая жизнь, добровольно избранную на два следующих семестра. Я искренне считала, что люди поступают так только в книгах, а теперь на собственном опыте убеждаюсь, что идиоты действительно существуют. Остается надеяться, что шутки на мой счет сведутся к чаевым стриптизерши, как сейчас. Какая дура швыряется деньгами, чтобы оскорбить? Полагаю, богатая. Или богатые.

Хихикающие девицы в дорогих шмотках у меня за спиной, конечно же, ждут, когда я побросаю вещи и со слезами помчусь в ближайший туалет. Их ожиданиям не суждено сбыться по трем причинам.

Я никогда не плачу. Никогда.

Я уже была в этой уборной и ни за что больше туда не пойду.

Я люблю деньги. Зачем бежать?

Я ставлю рюкзак на пол и поднимаю деньги. По полу разбросано не менее двадцати долларовых купюр, а в шкафчике остается больше десяти. Эти я тоже сгребаю и засовываю в рюкзак. Схватив учебники, запираю шкафчик, потом с улыбкой надеваю рюкзак:

– Передайте своим папочкам благодарность от меня.

Игнорируя злобные взгляды, я прохожу мимо стайки девиц, которым уже не смешно.

* * *

На большой перемене я смотрю на потоки дождя, которые заливают двор, и думаю, что это месть судьбы. Только непонятно, кому именно.

«Я справлюсь».

Взявшись за ручку двери кафетерия, я открываю ее, почти готовая увидеть адское пламя. Я переступаю через порог, но встречает меня не огонь, а невообразимый шум. Такое впечатление, что каждый пытается перекричать соседа. Господи, я поступила в школу, где состязаются во всем.

Я изо всех стараюсь изобразить уверенность, не желая привлекать к себе ненужное внимание парней, группировок, изгоев или Грейсона. Мне удается проделать полпути к раздаче, когда вдруг кто-то берет меня под руку.

– Я тебя поджидал, – говорит он.

Я не успеваю толком рассмотреть его лицо, а он уже, пробираясь между столами, ведет меня через кафетерий. Надо бы воспротивиться этому неожиданному вмешательству, но такая удивительная вещь происходит со мной впервые. Он тянет меня за руку. Я перестаю сопротивляться и вливаюсь в поток.

При взгляде на него со спины чувствуется стиль, каким бы странным он ни был. На нем фланелевая рубашка, отделанная по краю тканью того же ярко-розового оттенка, что и кроссовки. Брюки черные, обтягивающие и выгодно подчеркивающие фигуру… если бы речь шла о девушке. В его случае они подчеркивают хрупкость. Темно-каштановые волосы коротко острижены по бокам и чуть длиннее на макушке. Его глаза… в упор смотрят на меня. Тут я смекаю, что мы остановились и он уже не держит меня за руку.

– Если только ты не вавилонская блудница.

Он улыбается. Вопреки сказанному, выражение его лица на удивление дружелюбное. Он садится за стол и жестом приглашает меня последовать его примеру. Перед ним два подноса. Он придвигает ко мне один:

– Садись. Нам надо заключить союз.

Я не сажусь. Некоторое время обдумываю ситуацию. Я понятия не имею, кто этот паренек, но он ведет себя так, словно ждал меня. Не стоит игнорировать и то, что он назвал меня блудницей. И, судя по всему, купил мне… обед? Пытаясь разгадать его замысел, я искоса смотрю на него, но тут замечаю на стуле рядом с ним рюкзак.

– Любишь читать? – спрашиваю я, указывая на книгу, уголок которой торчит из рюкзака. Это не учебник, а обычная книга. То, что я считала потерянным для нынешнего поколения фанатиков Интернета. Протянув руку, я вытаскиваю ее и сажусь напротив. – Какой жанр? Только не говори, пожалуйста, что это научная фантастика.

Он откидывается на стуле и ухмыляется с видом, будто что-то выиграл. Черт, может, оно и так. Я ведь сижу перед ним.

– Разве жанр имеет значение, если книга интересная? – говорит он.

Я листаю страницы, пытаясь понять, роман это или нет. Я большая любительница романов, как и мой собеседник, судя по виду.

– А эта? – листая книгу, спрашиваю я. – Интересная?

– Да. Возьми себе. Я как раз дочитал на лабораторной.

Я поднимаю на него взгляд и замечаю, что он по-прежнему сияет от сознания своей победы. Я засовываю книгу к себе рюкзак и смотрю, что у меня на подносе. Прежде всего, проверяю дату на пакете с молоком. Свежее.

– А вдруг я вегетарианка? – спрашиваю я, глядя на куриную грудку с салатом.

– Тогда ешь гарнир.

Я беру вилку, нанизываю на нее кусок и подношу ко рту.

– Ну, тебе повезло, потому что я не вегетарианка.

Он с улыбкой берет вилку и начинает есть.

– Против кого мы заключаем союз?

Мне любопытно знать, почему выбрали именно меня.

Он оглядывается по сторонам и, подняв руку, размахивает ею туда-сюда:

– Придурки. Качки. Фанаты. Потаскушки. – Он опускает руку, и я замечаю, что ногти у него выкрашены в черный цвет. Увидев, что я смотрю, он кривит губы. – Черный лучше отражает мое нынешнее настроение. Если поддержишь меня, переключусь на что-нибудь более жизнерадостное. Возможно, желтый.

– Ненавижу желтый, – качаю я головой. – Пусть будет черный – как твоя душа.

Он смеется. Его искренний смех вызывает у меня улыбку. Мне нравится… этот паренек. Но я даже не знаю имени.

– Как тебя зовут? – спрашиваю я.

– Брекин. А тебя Скай. По крайней мере, так я считаю. Пожалуй, надо бы убедиться, прежде чем познакомить тебя с деталями моего коварного садистского плана захвата школы нашим союзом.

– Я действительно Скай. А тебе не о чем беспокоиться, поскольку пока ты не раскрыл никаких деталей своего коварного плана. Интересно, однако, откуда ты меня знаешь. Я знакома с четырьмя или пятью ребятами из этой школы и с каждым из них встречалась. Ты не из их числа, так в чем же дело?

На долю секунды я замечаю в его глазах проблеск сожаления. Повезло же ему, что это был только проблеск.

Брекин пожимает плечами:

– Я здесь новичок. Если ты еще не поняла по моему безукоризненному чувству стиля, могу признаться, что я… – Он наклоняется вперед и прикрывает рот ладонью. – Мормон, – шепчет он.

Я смеюсь:

– А я решила, ты скажешь: «Гей».

– И это тоже, – говорит он, взмахивая кистью. Затем складывает руки под подбородком и подается ко мне. – Серьезно, Скай. Сегодня я заметил тебя в классе и понял, что ты тоже новенькая. А когда увидел, как перед четвертым уроком из твоего шкафчика выпали эти деньги, а ты и бровью не повела, понял, что мы с тобой заодно. Вот и подумал: если мы объединимся, то сможем в этом году предупредить по меньшей мере два подростковых самоубийства. Ну, что скажешь? Хочешь быть моим лучшим другом на всем белом свете?

Я смеюсь. Как не посмеяться?

– Конечно. Но если твоя книга – отстой, придется сделать переоценку дружбы.

Понедельник, 27 августа 2012 года

15 часов 55 минут

Так получилось, что Брекин стал для меня Божьей милостью… и он действительно мормон. У нас много общего, и многое нас отличает, что делает его еще симпатичнее. Он тоже был усыновлен, но поддерживает тесные отношения с семьей настоящих родителей. У Брекина есть два брата – не приемные и не геи, – поэтому неродные родители объясняют его гомосексуальные наклонности происхождением из другой семьи. Он говорит, они надеются, что, если усердно молиться, все это постепенно пройдет к окончанию школы, но сам он уверен, что оно, напротив, расцветет пышным цветом.

Он мечтает стать знаменитой бродвейской звездой, но признается, что у него нет способностей к пению или актерской игре, а потому придется отказаться от этой мечты и поступить в коммерческий колледж. Я рассказала ему, что хочу изучать литературное мастерство и заниматься только тем, что сидеть в штанах для йоги, писать книги и есть мороженое. Он спросил, в каком жанре я собираюсь работать, и я ответила:

– Неважно, было бы хорошо написано, верно?

Думаю, это замечание решило нашу судьбу.

Сейчас я иду домой, размышляя, написать ли Сикс об удивительных событиях первого дня или пойти в магазин за дозой кофеина, необходимой мне перед ежедневной пробежкой.

Побеждает кофеин, несмотря на то что моя любовь к Сикс немного перевешивает.

Мое минимальное участие в ведении семейного хозяйства заключается в еженедельной закупке продуктов. Благодаря нешаблонному веганскому подходу Карен к питанию, вся еда в нашем доме без сахара, без углеводов и без вкуса, поэтому я предпочитаю отовариваться сама. Хватаю упаковку из шести бутылок содовой и самый большой пакет сникерсов, бросаю в тележку. У меня в спальне есть замечательный тайник для припасов. Большинство подростков припрятывают сигареты и травку, а я – сласти.

Дойдя до кассы, я узнаю девушку, пробивающую чек. Она была со мной на втором уроке английского. Я уверена, что ее зовут Шейна, но на беджике значится Шейла. В Шейне / Шейле есть все, о чем можно мечтать. Высокая и загорелая соблазнительная блондинка. В хорошие дни я тоже ничего себе. Можно было бы постричь мои прямые каштановые волосы или даже сделать мелирование. Но волос у меня целая копна, и будет не так-то легко содержать их в порядке. Они спадают с плеч дюймов на шесть, но из-за жары и влажности я обычно убираю их наверх.

– У нас естествознание? – спрашивает Шейна / Шейла.

– Английский, – поправляю я.

Она бросает на меня снисходительный взгляд.

– А я и говорила по-английски, – обиженно произносит она. – Я спросила: «У нас естествознание?»

Боже правый! Может, такой блондинкой мне быть вовсе не хочется.

– Нет, – отвечаю. – Я имела в виду, что у нас с тобой общий английский, а не естествознание.

Несколько мгновений она тупо смотрит на меня, потом смеется:

– А-а!

На ее лице появляется осмысленное выражение. Она смотрит на монитор и называет сумму. Я засовываю руку в задний карман джинсов и достаю кредитную карту, стремясь поскорей закончить этот не слишком умный разговор.

– Бог мой, – тихо произносит она. – Посмотри, кто там сзади.

Я поднимаю на нее взгляд. Она пристально смотрит на кого-то, стоящего неподалеку в очереди к соседней кассе.

Нет, выражусь точней. Она исходит слюной, глядя на кого-то, стоящего в очереди к соседней кассе.

– Привет, Холдер, – обольстительно произносит она, сверкая белозубой улыбкой.

Неужели она хлопает ресницами? Угу. Она и впрямь похлопала ресницами. Я всерьез полагала, что такое можно увидеть только в мультиках.

Я оборачиваюсь посмотреть, кто такой этот Холдер, которому удалось развеять подобие самоуважения, оставшегося у Шейны / Шейлы. Парень смотрит на нее и с безразличным видом кивает в знак того, что узнал.

– Привет… – Он скашивает взгляд на ее беджик. – Шейла. – Потом поворачивается к своей кассирше.

Неужели проигнорировал? Одна из самых смазливых девиц в школе откровенно завлекает его, а он раздражается. Он вообще из человеческой породы? Ребята, которых я знаю, так бы себя не вели.

Она фыркает.

– Шейна, – поправляет она, досадуя на то, что он не знает ее имени.

Я поворачиваюсь к Шейне и провожу кредитку через считывающее устройство.

– Извини, – обращается он к ней. – Ты ведь знаешь, что на твоем беджике написано «Шейла»?

Она скашивает и приподнимает беджик, чтобы прочитать.

– Ха! – Погрузившись в раздумья, она сдвигает брови. Было бы куда погружаться! – Когда ты вернулся? – спрашивает она Холдера, напрочь игнорируя меня.

Я только что провела свою кредитку и почти уверена, что теперь очередь за Шейной, но она поглощена мыслями о скорой свадьбе с этим парнем и начисто забыла, что у нее клиент.

– На прошлой неделе, – отрывисто отвечает он.

– А тебе разрешат вернуться в школу?

С места, где я стою, слышно, как он вздыхает.

– Это неважно, – бесстрастно произносит он. – Я не вернусь.

Это последнее высказывание вызывает явное неодобрение Шейны / Шейлы. Закатив глаза, она обращает внимание на меня.

– Досадно, что к такому телу не прилагаются мозги, – шепчет она.

От меня не ускользает ирония ее утверждения.

Когда она наконец начинает набивать цифры на кассовом аппарате, я пользуюсь возможностью оглянуться вторично. Мне любопытно еще раз взглянуть на парня, которого бесит длинноногая блондинка. Посмеиваясь над словами кассирши, он заглядывает в свой бумажник. Я сразу замечаю три вещи:

Чарующая улыбка, обнажающая идеальные белые зубы.

Ямочки, появляющиеся в уголках губ и на щеках, когда он улыбается.

Меня бросает в жар.

Или это томление. Или, может быть, пищевая инфекция.

Чувство это мне совершенно незнакомо. Я вообще не понимаю, что со мной творится. Не знаю, что в нем такого особенного и откуда у меня впервые появилась нормальная биологическая реакция на другого человека. Пожалуй, я никогда не видела ничего подобного. Он красив, но не приторной красотой смазливых мальчиков. На крутого парня он тоже не тянет. Просто-напросто идеальная смесь того и другого. Не слишком рослый, но и не маленький. Ни излишней грубости, ни идеального совершенства. На нем джинсы и белая футболка, ничего особенного. Не похоже, чтобы он сегодня причесывался, да и хорошая стрижка ему бы не помешала, как и мне. Волосы у него довольно длинные спереди, и, когда он поднимает глаза и ловит на себе мой пристальный взгляд, ему приходится откидывать их с лица.

Черт!

Обычно, когда на меня смотрят в упор, я сразу отвожу глаза, но в его взгляде есть нечто странное, отчего мой взор приковывается к нему. Улыбка моментально сходит с его лица, и он поднимает голову. В глазах появляется пытливое выражение, и он медленно качает головой – то ли с недоверием, то ли с… отвращением? Не знаю, что за этим кроется, но реакция явно негативная. В надежде, что причина этого неудовольствия не во мне, я озираюсь по сторонам. Потом вновь оборачиваюсь к нему. Он продолжает глазеть на меня.

На меня.

Я, мягко говоря, взволнована и поспешно поворачиваюсь к Шейле. Или Шейне. Как бишь там ее. Мне надо прийти в себя. Каким-то образом этому парню удалось за минуту привести меня в экстаз, а потом до смерти напугать. Такая неоднозначная реакция едва ли хорошо скажется на моем лишенном кофеина организме. Я бы скорей предпочла, чтобы он смотрел на меня с тем же безразличием, что и на Шейну / Шейлу, нежели таким взглядом. Я хватаю чек у «как там ее» и сую в карман.

– Привет.

От его низкого требовательного голоса у меня моментально перехватывает дыхание. Я не знаю, обращается ли он ко мне или к «как там ее», поэтому подхватываю пакеты с продуктами, надеясь добраться до машины, пока он оплачивает свои покупки.

– Кажется, он обращается к тебе, – произносит она.

Я хватаю оставшиеся пакеты и, игнорируя ее, поспешно направляюсь к выходу.

Дойдя до машины, я со вздохом облегчения открываю заднюю дверь, чтобы положить продукты. Что за фигня со мной происходит? Мое внимание пытается привлечь симпатичный парень, а я убегаю? Обычно я не стесняюсь. Я даже чересчур самонадеянна. Пожалуй, впервые в жизни я испытала влечение и сразу бегу.

Сикс меня убьет.

Но этот взгляд! Он так взволновал меня! Я испытала неловкость и смущение, но в то же время была польщена. Мне непривычны подобные эмоции – особенно когда их несколько кряду.

– Привет.

Я замираю. Сейчас, без сомнения, он обращается ко мне.

Я по-прежнему не в состоянии понять, что это – томное щекотание в животе или вирус, но, как бы то ни было, его голос проникает в самое мое нутро, и мне это не нравится. Я сжимаюсь и медленно оборачиваюсь, понимая вдруг, что от моей прежней уверенности не осталось и следа.

Одной рукой он держит два пакета, а другой потирает загривок. Вот бы снова пошел дождь и он бы здесь не торчал. Парень смотрит мне в глаза, и недавний презрительный взгляд уступает место кривой улыбке, которая в этой ситуации кажется несколько натянутой. Рассмотрев его внимательнее, я понимаю, что причина неожиданных желудочных симптомов – вовсе не инфекция.

Это просто он сам.

Все в нем – от взъерошенных темных волос до ярких голубых глаз, до этих… ямочек и мускулистых рук, которые хочется потрогать.

«Потрогать? Ты что, Скай? Держи себя в руках!»

При взгляде на него перехватывает дыхание и сердце начинает бешено колотиться. У меня такое ощущение, что улыбнись он мне обольстительной улыбкой (как это пытается сделать Грейсон), и я немедленно разденусь перед ним.

Как только я перестаю таращиться на его фигуру и мы вновь встречаемся взглядами, он перекладывает пакеты в левую руку.

– Я Холдер, – говорит он, протягивая ладонь.

Я смотрю на его руку и, не пожав ее, пячусь. Вся ситуация вызывает у меня чувство неловкости, чтобы поверить в невинность этого представления. Может, если бы в магазине он не смотрел так пристально, меня вернее сразило бы его физическое совершенство.

– Что тебе нужно?

Я нарочно смотрю на него с подозрением, чтобы скрыть восторг.

Он отрывисто смеется и качает головой, при этом в уголках губ вновь появляются ямочки. Потом отводит глаза.

– Мм.

Это нервное заикание совершенно не соответствует его самоуверенному поведению. Словно желая сбежать, он обшаривает взглядом парковку, а затем со вздохом вновь останавливает взор на мне. Быстрая смена его настроений приводит в сильное замешательство. В один момент его словно раздражает мое присутствие, а в следующий – он уже готов преследовать меня. Обычно я неплохо разбираюсь в людях, но если бы меня попросили оценить Холдера исходя из опыта двух последних минут, я сказала бы, что он страдает раздвоением личности. Сбивают с толку его резкие переходы от беспечности к рвению.

– Не хочу показаться банальным, – говорит он. – Но твое лицо кажется мне знакомым. Ничего, если я спрошу, как тебя зовут?

Едва эти слова срываются с его губ, как я начинаю испытывать разочарование. Он один из тех парней. Вы знаете, о ком я. Те обалденные парни, которым ничего не стоит подцепить любую девчонку в любое время и в любом месте, – и они об этом знают. Те, кому достаточно криво ухмыльнуться, поиграть ямочками на щеках или спросить девушку, как ее зовут, и она уже тает, а потом оказывается перед ними на коленях. Те ребята, которые субботними вечерами залезают в окна.

Я сильно разочарована. Закатив глаза, пытаюсь не глядя открыть дверь машины.

– У меня есть парень, – вру я.

Развернувшись, открываю ее и забираюсь в машину. Хочу захлопнуть дверь, но встречаю сопротивление. Подняв глаза, вижу, что он придерживает ее. Взгляд его выражает гнетущее отчаяние, от которого у меня по рукам бегут мурашки.

Он смотрит, а я дрожу? Кто же я такая, черт побери?

– Твое имя. Это все, что мне нужно.

Я прикидываю, следует ли объяснять, что мое имя не поможет ему в его поползновениях. Вероятно, я единственная семнадцатилетняя особа в Америке, не пользующаяся Интернетом. Продолжая сжимать дверную ручку, я сражаю его сердитым взглядом.

– Не возражаешь? – резко произношу я, метнувшись взглядом к руке, не дающей закрыть дверь.

С его кисти мой взор перемещается на татуировку, мелким шрифтом нанесенную на предплечье:

«Хоуплесс».

Без надежды. Или безнадежный. Я с трудом сдерживаю смех. Быть мне нынче мишенью возмездия Судьбы. Наконец-то я встретила парня, который мне понравился, а его, оказывается, выгнали из школы, и на нем татуировка «Хоуплесс» – «Без надежды».

Я раздосадована и снова дергаю дверь, но он не отпускает.

– Твое имя. Пожалуйста.

Отчаяние, с которым он произносит слово «пожалуйста», неожиданно вызывает во мне сочувствие.

– Скай, – отрывисто произношу я, смягченная страданием, прячущимся в этих голубых глазах.

Я разочарована легкостью, с которой уступаю его просьбе под действием одного лишь взгляда. Я отпускаю дверь и включаю зажигание.

– Скай, – повторяет он. На миг задумывается, потом качает головой, словно сомневаясь в правильности ответа. – Ты уверена? – наклоняя голову, спрашивает он.

Уверена ли я? Неужели он думает, что я, как Шейна / Шейла, не знаю собственного имени? Закатывая глаза, достаю из кармана удостоверение личности и подношу к его лицу.

– Само собой, я знаю, как меня зовут.

Я уже собираюсь убрать корочки, когда он выхватывает их, чтобы получше рассмотреть. Несколько мгновений изучает, потом щелкает по ним и отдает.

– Извини. – Он отступает от моей машины. – Я ошибся.

С посуровевшим выражением лица он наблюдает, как я кладу удостоверение в карман. Ожидая продолжения, я вперяюсь в него пристальным взглядом, но он лишь играет желваками.

Он так легко отказывается от мысли пригласить меня на свидание? Серьезно? Я дотрагиваюсь пальцами до дверной ручки, ожидая, что он сделает очередную неуклюжую попытку подцепить меня. Но этого не происходит, и он отступает от машины еще дальше, а я захлопываю дверь. Какого черта он пошел за мной, если никуда не зовет?

Он проводит рукой по волосам и что-то бормочет, но через закрытое окно мне ничего не слышно. Включив заднюю передачу и наблюдая за ним, я выезжаю с парковки. Он остается на месте, не сводя с меня глаз. Выезжая с парковки, я регулирую зеркало заднего вида, чтобы бросить на него последний взгляд. Я смотрю, как он перед уходом с размаху ударяет кулаком по капоту какой-то машины.

Ну и дела! Какой характер!

Понедельник, 27 августа 2012 года

16 часов 47 минут

Разложив продукты, я достаю из тайника пригоршню шоколадных конфет, сую в карман и вылезаю из окна. Потом поднимаю окно Сикс и забираюсь в него. Сейчас почти пять часов, и она спит. Я подхожу на цыпочках к кровати и опускаюсь на колени. У нее на лице маска, а русые волосы, намокнув в слюне, прилипли к щеке. Я низко склоняюсь и кричу:

– СИКС! ПРОСНИСЬ!

Она дергается с такой силой, что я не успеваю отпрянуть. Она заезжает мне локтем в лицо, и я падаю, прикрывая рукой ушибленный глаз. Растянувшись на полу, я смотрю на нее здоровым глазом, а она с хмурым видом садится в кровати.

– Какая же ты стерва, – со стоном произносит она, после чего сбрасывает с себя одеяло и идет в ванную.

– Ты мне глаз подбила, – жалуюсь я.

Не закрывая двери ванной, она садится на стульчак.

– Прекрасно. Ты этого заслуживаешь. – Потом она хватает туалетную бумагу и ногой захлопывает дверь. – Надеюсь, ты не зря меня разбудила и расскажешь что-то интересное. Я всю ночь паковала вещи и не спала.

Сикс никогда не была жаворонком, и голубем ее тоже не назовешь. Честно говоря, и на сову она не тянет. Если бы меня спросили, какое у нее самое любимое время суток, то я бы сказала: время, когда она спит. Может быть, именно поэтому она так не любит просыпаться.

Мы хорошо ладим с Сикс, в основном благодаря ее чувству юмора и открытому нраву. Меня дико раздражают бодрые фальшивые девчонки. В лексиконе Сикс даже нет, пожалуй, слов «бодрость духа». Она совершенно не похожа на типичного подростка. А фальшь? Она прямо выскажет все, что думает, хочешь ты этого или нет. В Сикс отсутствует фальшь, за исключением ее имени.

Когда ей было четырнадцать и родители сообщили, что они переезжают из штата Мэн в Техас, она в знак протеста отказалась откликаться на свое имя. Ее настоящее имя Севен[2] Мэри, и она, чтобы досадить родителям, настоявшим на переезде, стала откликаться только на Сикс. Родители по-прежнему называют ее Севен, а все прочие – Сикс. Просто она хочет показать, что не уступает мне в упрямстве, и это одна из многих причин, по которым мы спелись.

– Думаю, ты обрадуешься, что я тебя разбудила. – Я поднимаюсь с пола и ложусь на кровать. – Сегодня произошло нечто грандиозное.

Сикс открывает дверь ванной и идет к кровати. Потом ложится рядом со мной и натягивает одеяло себе на голову. Отвернувшись, она взбивает подушку и устраивается поудобней:

– Дай угадаю… Карен подключилась к кабельному телевидению?

Я придвигаюсь к ней ближе и обнимаю одной рукой:

– Попробуй еще раз.

– Ты познакомилась в школе с парнем, забеременела и скоро выходишь замуж, а я не смогу быть на твоей свадьбе подружкой невесты, потому что окажусь на другом конце света. Так?

– Близко, но не то. – Я барабаню пальцами по ее плечу.

– Тогда что же? – раздраженно произносит она.

Я переворачиваюсь на спину и делаю глубокий вдох:

– После школы я встретила в магазине парня. Блин, Сикс. Он так красив! В нем есть что-то пугающее, но до чего хорош!

Сикс моментально перекатывается на другой бок, умудрившись заехать мне локтем в тот же многострадальный глаз.

– Что? – громко спрашивает она, не обращая внимания на мои стоны. Она садится в кровати и отводит мою руку от лица. – Что? – снова вопит она. – Серьезно?

Я продолжаю лежать на спине, пытаясь отключиться от боли в глазу.

– Да. Едва я посмотрела на него, как почувствовала, что плавлюсь. Он был таким… Вау!

– Ты с ним разговаривала? Взяла у него телефон? Он пригласил тебя на свидание?

Никогда прежде я не видела Сикс такой оживленной. Она чересчур суетлива, и мне, пожалуй, это не нравится.

– Господи, Сикс, остынь!

Она смотрит на меня, нахмурив брови:

– Скай, я четыре года тревожусь за тебя и думала, что этого никогда не произойдет. Меня бы устроило, будь ты лесби. Или если бы тебе нравились только тощие низенькие ботаны. Меня устроило бы даже, если бы тебя тянуло к старым мужикам со сморщенными писюнами. Меня беспокоит только то, что ты не в состоянии испытать похоть. – Она с улыбкой падает на кровать. – Похоть – лучший из всех смертных грехов.

– Позволь не согласиться, – со смехом качаю я головой. – Похоть омерзительна. Мне кажется, все эти годы ты немного переигрывала. Я по-прежнему голосую за чревоугодие. – С этими словами я вытаскиваю из кармана шоколадку и отправляю в рот.

– Расскажи подробнее, – просит она.

Поерзав по кровати, я упираюсь спиной в изголовье:

– Не знаю, как это описать. Глаз не отвести. Я могла бы весь день пялиться на него. Но когда он посмотрел на меня, я чуть с ума не сошла. Он глядел так, словно досадовал, что я заметила его. Потом он пошел за мной к машине и стал спрашивать мое имя, но казалось, что его это злит. Словно я мешала ему. Мне хотелось то облизать ямочки у него на щеках, то провалиться ко всем чертям.

– Он пошел за тобой? К машине? – недоверчиво спрашивает она.

Я киваю и в подробностях рассказываю ей о своей вылазке в магазин вплоть до того момента, когда он вмазал кулаком по капоту соседней машины.

– Господи, как это странно, – говорит она, усаживаясь напротив и приваливаясь к спинке кровати. – Ты уверена, что он не флиртовал с тобой? Не выпытывал номер? Я ведь знаю, Скай, как ты обращаешься с парнями. Ты умеешь хорошо притворяться, даже если ничего к ним не испытываешь. Не сомневаюсь, ты разбираешься в них, но, может быть, раз он так тебе понравился, твоя хваленая интуиция подвела?

Я пожимаю плечами. Возможно, она права. Я могла неправильно истолковать его поведение, и моя недружественная реакция отвратила его от мысли пригласить меня на свидание.

– Может быть. Но чем бы это ни казалось, все вмиг улетучилось. Он исключен из школы, он неуравновешен, у него дурной характер, и… он просто… он безнадежен. Не знаю, каков мой типаж, но я определенно не хочу, чтобы это был Холдер.

Сикс стискивает мои щеки и поворачивает к себе мое лицо.

– Ты сказала «Холдер»? – спрашивает она, изумленно изогнув изящно очерченную бровь.

Из-за того что она сжимает мои щеки, губы у меня сплющены, поэтому я лишь киваю.

– Дин Холдер? Нечесаные темные волосы? Пронзительные голубые глаза? Характер, как у парней из «Бойцовского клуба»?

Я повожу плечами.

– Похоже на то, – мямлю я еле слышно, поскольку Сикс продолжает сжимать мои щеки. Наконец она снимает ладони с моего лица, и я принимаюсь растирать щеки. – Ты его знаешь?

Она встает и вскидывает руки:

– Почему, Скай? Почему из всех ребят ты, черт возьми, выбрала Дина Холдера?

У нее разочарованный вид. Не понимаю почему. Не слышала, чтобы она прежде упоминала Холдера, так что вряд ли встречалась с ним. Черт, неужели такое волнующее начало обернется чем-то очень, очень дурным?

– А объяснить не хочешь?

Она спускает ноги с кровати, идет к стенному шкафу, вытаскивает джинсы и натягивает их.

– Он придурок, Скай. Он учился в нашей школе, но в самом начале прошлого учебного года его отправили в колонию для несовершеннолетних. Я плохо его знаю, но не сомневаюсь, что он не годится в бойфренды.

Ее описание Холдера меня не удивляет и, к несчастью, разочаровывает.

– С каких это пор мы говорим о бойфрендах?

Сдается мне, в жизни Сикс они дольше ночи не задерживаются.

Взглянув на меня, она пожимает плечами:

– Туше!

Натягивает футболку, направляется к раковине, берет зубную щетку, выдавливает на нее пасту, затем возвращается в спальню, на ходу чистя зубы.

– Почему его отправили в колонию? – неуверенно спрашиваю я, ибо не знаю, хочу ли слышать ответ.

Сикс вынимает изо рта щетку:

– Его задержали за преступление на почве ненависти… Избил какого-то гомика из школы.

Она засовывает щетку в рот и идет к раковине сплюнуть.

Преступление на почве ненависти? Неужели? В животе у меня неприятный спазм.

Сикс возвращается в спальню с завязанным конским хвостом.

– Полный отстой, – говорит она, внимательно рассматривая свою бижутерию. – А вдруг ты единственный раз испытала вожделение и это не повторится?

– Ничего я не испытала, Сикс, – морщусь я.

– Вожделение. Влечение. Какая разница, – беспечно произносит она, подходя к кровати. Положив одну сережку на колени, другую она подносит к уху. – Ты меня успокоила. Не так-то просто тебя сокрушить. – Сикс прищуривает глаза и наклоняется ко мне. Потом, ущипнув за подбородок, поворачивает мое лицо к свету. – Блин, что случилось с твоим глазом?

Я со смехом скатываюсь с кровати, чтобы опять не попасть ей под горячую руку.

– Ты случилась. – Я иду к окну. – Мне надо проветриться. Пойду пробегусь. Хочешь со мной?

Сикс наморщивает нос:

– Угу… Нет. Приятного бега. – Я успеваю перекинуть через подоконник ногу, когда она окликает меня: – Потом расскажешь о первом дне в школе. И у меня есть для тебя подарок. Приду вечером.

Понедельник, 27 августа 2012 года

17 часов 25 минут

На обратном пути в районе Аспен-роуд мне становится трудно дышать. Тело словно оцепенело. Вместо размеренных вдохов и выдохов я судорожно ловлю ртом воздух и шумно выдыхаю. В такие моменты бег нравится мне больше всего. Каждая клеточка тела участвует в движении; я четко сосредоточена на следующем шаге и ни на чем другом.

На следующем шаге.

Ни на чем другом.

Я никогда не забегала так далеко. Обычно, пробежав полторы мили, я останавливаюсь за несколько кварталов до этого места, но нынче не остановилась. Несмотря на упадок сил, мне никак не переключиться. Я продолжаю бежать в надежде, что дойду до нужного состояния, но времени на это уходит больше, чем обычно. Меня заставляет остановиться лишь перспектива обратного пути, а у меня почти иссяк запас воды.

Я останавливаюсь у входа на подъездную дорожку и, прислонившись к почтовому ящику, снимаю крышку с бутылки. Утерев пот, подношу бутылку к губам и выпиваю оставшиеся капли. На этой техасской жаре я успела выпить целую бутылку воды. Я молча ругаю себя за то, что пропустила утреннюю пробежку. На жаре я настоящая размазня.

Боясь обезвоживания, я решаю пройти остаток обратного пути пешком, а не бежать. Думаю, Карен не обрадуется, если я доведу себя до физического изнеможения. Она беспокоится за меня даже из-за бега в одиночку.

Я снимаюсь с места и слышу за спиной знакомый голос:

– Эй, привет.

С сильно бьющимся сердцем я медленно оборачиваюсь и вижу Холдера, который с улыбкой смотрит на меня. В уголках рта у него заметны ямочки. Волосы влажные от пота – очевидно, он тоже бежал.

Я моргаю, подозревая мираж, вызванный истощением сил. Инстинкт подсказывает с воплем убежать, а тело жаждет оказаться в его блестящих от пота руках.

Чертово предательское тело!

К счастью, я еще не пришла в себя от пробежки и он не сообразит, что мое заполошное дыхание вызвано встречей с ним.

– Привет, – откликаюсь я сдавленно.

Я изо всех сил стараюсь смотреть ему в лицо, но мой взгляд сам собой опускается ниже. И наконец я упираюсь взором в свои ступни, пытаясь не замечать, что на нем нет ничего, кроме шортов и кроссовок. Одного того, как свисают с его бедер шорты, достаточно, чтобы отмахнуться от неприятных вещей, которые я узнала о нем. Я никогда не принадлежала к числу девушек, которые падают в обморок от внешности парня. Я чувствую себя жалкой, даже ничтожной. Я немного злюсь, что позволила ему так растрогать себя.

– Бегаешь? – спрашивает он, опираясь локтем на почтовый ящик.

– Обычно по утрам, – киваю я. – Забыла, как жарко бывает днем.

Я пытаюсь взглянуть на Холдера, прикрыв ладонью глаза от солнца, сияющего у него над головой наподобие нимба.

Как странно.

Он протягивает руку, и я вздрагиваю, не сразу сообразив, что он просто предлагает мне бутылку с водой. То, как он сжимает губы, стараясь не улыбнуться, подсказывает мне, что от него не укрылось мое волнение.

– Попей. – Он сует мне полупустую бутылку. – У тебя усталый вид.

Обычно я не беру воду у незнакомых людей, тем более у сомнительных, но я хочу пить. Отчаянно.

Я выхватываю у него бутылку и, запрокинув голову, делаю три огромных глотка. До смерти хочется выпить все, но надо же и ему оставить.

– Спасибо, – говорю я, возвращая бутылку. Вытерев рот рукой, оглядываюсь на тротуар. – Что ж, мне до дома еще полторы мили, так что я пойду.

– Скорее две с половиной, – замечает он, косясь на мой живот.

Не вытирая горлышка бутылки, он подносит ее к губам и залпом допивает воду, при этом не сводит с меня глаз. Помимо своей воли я смотрю на его губы, прижатые к горлышку, к которому только что прикасались мои губы. Мы словно целуемся.

– А? – качаю я головой.

Не могу понять, произнес ли он что-то вслух, поскольку наблюдаю, как по его груди струится пот.

– Я говорю, скорее две с половиной. Ты живешь на Конро, а это дальше чем в двух милях отсюда. На круг получается около пяти.

Похоже, на него это произвело впечатление.

Я смотрю на него с любопытством:

– Ты знаешь, где я живу?

– Ага.

И никаких комментариев. Я не свожу с него взгляда и молчу в ожидании объяснений.

Он понимает, что мне мало «ага», и вздыхает:

– Линден Скай Дэвис, родилась двадцать девятого сентября, Конро-стрит, тысяча четыреста пятьдесят пять. Пять футов три дюйма. Донор.

Я отступаю назад, воображая гибель от рук этого странного преследователя. Чтобы лучше рассмотреть его (на случай если выпутаюсь), я перестаю прикрываться от солнца. Ведь от меня могут потребовать словесный портрет.

– Твое удостоверение личности, – объясняет он, увидев на моем лице смесь ужаса и смущения. – Ты показывала мне свое удостоверение. У магазина.

Почему-то это объяснение не развеивает моих опасений.

– Ты смотрел в него две секунды.

– У меня хорошая память, – пожимает он плечами.

– Ты меня преследуешь, – невозмутимо говорю я.

– Преследую? – смеется он. – Ты стоишь перед моим домом. – И он указывает через плечо на дом за его спиной.

Его дом? Как это меня угораздило?

Он выпрямляется и барабанит пальцами по буквам на почтовом ящике.

Холдеры.

Я чувствую, как к щекам приливает кровь, но это не важно. После дневной пробежки по техасской жаре с ограниченным запасом воды пылает все тело. Я стараюсь не оглядываться на его дом, но любопытство пересиливает. Тот довольно скромный, не броский, вполне в духе района для среднего класса, где мы сейчас находимся. Как и автомобиль на подъездной дорожке. Интересно, его ли это машина? Из разговора с «как там ее» в магазине я заключила, что он моего возраста, а потому, вероятно, живет с родителями. Но почему я не видела его раньше? Как я могла не знать, что живу всего в трех милях от дома единственного из всех парней, кому под силу превратить меня в клубок кипучих эмоций?

Я откашливаюсь:

– Что ж, спасибо за воду.

Больше всего мне хочется избавиться от этой неловкости. Я поспешно взмахиваю рукой и срываюсь с места.

– Погоди минутку! – кричит он мне вслед. Я не замедляю хода, и он пробегает мимо меня и поворачивает навстречу. – Давай налью тебе воды.

Он выхватывает у меня бутылку, случайно коснувшись рукой моего живота. Я снова цепенею.

– Сейчас вернусь, – говорит он и бежит к дому.

Я в шоке. Совершенно неожиданная любезность. Возможно, еще один побочный эффект раздвоения личности? А вдруг он мутант вроде Халка? Или оборотень? Наверное, Дин – его добрая маска, а Холдер – злая. В продуктовом магазине я определенно видела Холдера. Пожалуй, Дин нравится мне гораздо больше.

Мне неловко ждать, и я возвращаюсь к подъездной дорожке, останавливаясь через каждые два шага и озираясь. Непонятно, что делать. У меня возникает ощущение, что любое решение окажется дурацким.

Остаться?

Или убежать?

А может быть, спрятаться в кустах, пока он не вышел на улицу с ножом и наручниками?

Я так и не успеваю убежать, а входная дверь распахивается, и он выходит с полной бутылкой воды. На этот раз солнце у меня за спиной, и мне отлично его видно. Не очень-то это здорово, поскольку я начинаю пялиться на него.

Фу ты! Терпеть не могу похоть!

Ненавижу. Ее.

Всеми фибрами души я понимаю, что он нехороший человек, но мое тело совершенно не считается с этим.

Он протягивает мне бутылку, и я быстро делаю еще несколько глотков. Ненавижу техасскую жару саму по себе, но в сочетании с Дином Холдером это сущее преддверие Ада.

– Так… что насчет магазина? – неловко запинаясь, произносит он. – Извини, если смутил.

Мне катастрофически не хватает воздуха, но я нахожу в себе силы ответить:

– Ты меня не смутил.

«Ты меня приворожил».

Холдер, прищурив глаза, несколько секунд изучает меня. Сегодня я обнаружила, что не люблю, когда меня рассматривают… Мне нравится быть незаметной.

– Я и не собирался приставать к тебе, – говорит он. – Просто принял тебя за другую.

– Отлично.

Я принужденно улыбаюсь, но это вовсе не отлично. Почему мне становится так обидно, что он не пытался приставать ко мне? Я была бы рада.

– Но это не означает, что я не буду к тебе приставать, – с ухмылкой добавляет он. – Просто не делал этого в тот момент.

«Ну, слава богу». Его уточнение вызывает у меня улыбку, хотя я пытаюсь сдержаться.

– Хочешь, чтобы я побежал с тобой? – спрашивает он, кивая на тротуар.

«Да, пожалуйста».

– Нет, все нормально.

Он снова кивает:

– Ладно, я все равно собирался в ту сторону. Я бегаю по два раза в день, и у меня еще осталась пара… – Он останавливается на полуслове и делает шаг ко мне. Потом берет меня за подбородок и чуть запрокидывает мне голову. – Кто это тебя так? – Он хмурится, и взгляд приобретает жесткость, которую я заметила в магазине. – Раньше у тебя с глазом такого не было.

Я со смехом отодвигаюсь:

– Несчастный случай. Нельзя резко будить девчонку-тинейджера.

Он не улыбается и, подойдя ближе, пристально смотрит, потом проводит большим пальцем у меня под глазом:

– Ты ведь не стала бы молчать?

Я собираюсь ответить. Правда. Но просто не могу. Он прикасается к моему лицу. Трогает щеку. Я не в состоянии думать, не в состоянии говорить, не в состоянии дышать. Энергия, исходящая от всего его существа, высасывает воздух из моих легких, и у меня подгибаются колени. Я неуверенно киваю, и он, нахмурившись, отводит руку.

– Побегу с тобой, – решительно произносит он.

Потом кладет руки мне на плечи, поворачивает меня, слегка подталкивает, и мы в молчании начинаем бежать бок о бок.

Мне хочется поговорить с ним. Хочется спросить его о годе в колонии, о том, почему он бросил школу, зачем у него татуировка… но меня пугают возможные ответы. К тому же я совершенно запыхалась. Так что всю дорогу до моего дома мы бежим в полной тишине.

Вблизи нашей подъездной дорожки мы переходим на шаг. Я не имею представления, как все это прекратить. Со мной никто никогда не бегает, поэтому мне неизвестен этикет прощания бегунов. Я оборачиваюсь и поспешно машу ему рукой:

– Наверное, мы еще увидимся?

– Обязательно, – глядя прямо мне в глаза, отвечает он.

Я смущенно улыбаюсь и отворачиваюсь. Обязательно? Идя по подъездной дорожке, я так и сяк верчу это слово. Что он хотел этим сказать? Он не пытался выведать номер моего телефона, хотя не знает, что у меня его нет. Не приглашал меня бегать с ним. Но произнес «обязательно» так, словно уверен в себе. Надеюсь, что так оно и есть.

– Скай, подожди! – Он так выговаривает мое имя, что мне хочется, чтобы «Скай» было единственным словом в его лексиконе. Я оборачиваюсь, безмолвно моля о флирте. Теперь-то я точно клюну. – Сделай мне одолжение.

«Все, что угодно. Пока ты без футболки, сделаю все, о чем ни попросишь».

– Да?

Он бросает мне свою бутылку из-под воды. Я ловлю и, глядя на нее, пустую, жалею, что сама не предложила наполнить. Киваю и взбегаю по ступеням крыльца в дом. На кухне Карен загружает посудомоечную машину. Захлопнув входную дверь, я с трудом перевожу дух.

– Господи, Скай. У тебя вид, будто ты сейчас упадешь в обморок. Садись.

Она забирает у меня посудину и усаживает на стул. Пока она наполняет тару, я с шумом вдыхаю и выдыхаю. Она отдает мне бутылку, я поднимаюсь и выбегаю на улицу.

– Спасибо, – говорит он.

Я стою и смотрю, как он прижимается полными губами к горлышку.

Считай, что снова поцеловались.

Никак не могу понять, что подействовало на меня сильней: без малого пятимильная пробежка или Холдер. То и другое из-за нехватки кислорода вызывает у меня полуобморочное состояние. Холдер завинчивает крышку, скользя взглядом по моему телу и задержавшись на голой талии, после чего вскидывает глаза:

– Занимаешься легкой атлетикой?

Я прикрываю живот левой рукой и сцепляю кисти:

– Нет, но подумываю.

– Займись. Ты пробежала едва ли не пять миль и почти не запыхалась, – говорит он. – Ты в выпускном классе?

Он понятия не имеет, каких усилий мне стоит, хрипя и пыхтя, не рухнуть на тротуар. Раньше я никогда не бегала так далеко и теперь изо всех сил стараюсь показать, что все мне нипочем. Очевидно, удается.

– А разве ты еще не знаешь, что я в выпускном? Похоже, теряешь шпионские навыки.

При появлении на его лице ямочек мне хочется победно помахать себе.

– Понимаешь, выслеживать тебя трудновато, – отвечает Холдер. – Я даже не нашел тебя в Facebook.

Он признался, что искал меня на Facebook. Мы встретились меньше двух часов назад, и он немедленно пошел домой и стал искать меня в Facebook. Это даже немного лестно. Невольно улыбнувшись, я все-таки осуждаю это жалкое оправдание для девчонки, сумевшей взять верх над моим невозмутимым «я».

– Меня там нет. У нас нет доступа в Интернет, – объясняю я.

Скосив на меня глаза, он ухмыляется с таким видом, будто не верит ни единому моему слову. Потом отбрасывает волосы со лба:

– А как же телефон? Разве нельзя подключить Интернет через телефон?

– Телефона тоже нет. Моя мама не одобряет технический прогресс. И телевизора нет.

– Черт. – Он смеется. – Ты серьезно? Как же ты развлекаешься?

Я улыбаюсь ему в ответ и пожимаю плечами:

– Бегаю.

Холдер опять разглядывает меня, ненадолго остановив внимание на моем животе. Теперь придется хорошенько подумать, прежде чем надеть на улицу спортивный бюстгальтер.

– Ну и как мне узнать, в какое время некая персона отправляется на утреннюю пробежку?

Он поднимает взгляд на мое лицо, и я никак не разгляжу человека, которого описала мне Сикс. Я вижу парня, заигрывающего с девушкой. Глаза его лихорадочно блестят.

– Не знаю, захочешь ли так рано вставать, – говорю я.

От этого взгляда вкупе с техасским зноем у меня все плывет перед глазами. Не тот момент, чтобы скиснуть, и я делаю глубокий вдох.

Наклонив ко мне голову, он прищуривает глаза:

– Ты даже не представляешь, до чего мне хочется так рано вставать.

Он одаривает меня улыбкой с ямочками, и я падаю в обморок.

Да… в буквальном смысле. Я теряю сознание.

Судя по боли в плече и прилипшей к щеке грязи и гравию, мое падение не отличалось красотой и изяществом. Я вырубилась и шмякнулась на тротуар, и Холдер даже не успел подхватить меня. Вовсе не как герои в книгах.

Я пластом лежу на диване, куда он, вероятно, уложил меня, притащив с улицы. Надо мной склоняется Карен со стаканом воды, а у нее за спиной маячит Холдер, ставший свидетелем самого позорного момента моей жизни.

– Скай, выпей воды, – говорит Карен, приподнимая мне голову.

Я отпиваю глоток, откидываюсь на подушку и закрываю глаза, мечтая лишь снова вырубиться.

– Сейчас принесу влажную салфетку, – говорит Карен.

В надежде, что Холдер смылся, я открываю глаза, но он все еще здесь. И теперь он совсем рядом. Опускается на колени и тянется к моим волосам, пытаясь вытащить из них мусор.

– С тобой правда все хорошо? Ты сильно брякнулась.

Глаза его выражают участие. Большим пальцем он стирает что-то с моей щеки, потом кладет руку на диван.

– О господи, – мямлю я, прикрывая глаза ладонью. – Прости. Ужасно неудобно.

Холдер отводит мою руку от лица:

– Ш-ш-ш. – Озабоченное выражение сменяется игривой ухмылкой. – Можно сказать, я даже кайфую.

Возвращается Карен:

– Вот салфетка, милая. Хочешь таблетку? Тебя не тошнит? – Вместо того чтобы дать салфетку мне, она вручает ее Холдеру и идет на кухню. – Посмотрю, нет ли у меня календулы или корня лопуха.

Прекрасно! Мало того что я опозорилась, так Карен собирается потчевать меня своими домашними снадобьями прямо у него на глазах.

– Мне хорошо, мама. Ничего не болит.

Холдер осторожно вытирает мне щеку салфеткой.

– Сейчас может не болеть, но заболит потом, – произносит он тихо – так, чтобы Карен не услышала. Он перестает рассматривать мою щеку и встречается со мной взглядом. – Нужно что-то принять – на всякий случай.

Не знаю почему, но в его устах этот совет звучит более привлекательно, и я киваю. Собравшись с духом, выпиваю залпом лекарство. Потом сдвигаю ноги и пробую сесть, потому что иначе, если буду все так же лежать, а он склоняться надо мной, то опять упаду в обморок.

Заметив мою попытку сесть, он придерживает меня за локоть. Карен входит в гостиную со стаканом апельсинового сока. Настойка такая горькая, что ее нужно непременно запить. Я беру у нее стакан и быстро выпиваю. Просто мне хочется, чтобы она ушла на кухню.

– Извини, – говорит она Холдеру, протягивая руку. – Я Карен Дэвис.

Холдер поднимается на ноги и отвечает пожатием:

– Дин Холдер. Друзья зовут меня Холдером.

Мне завидно, что она прикасается к его руке. Я взяла бы номерок и встала в очередь.

– Как вы со Скай познакомились? – спрашивает она.

Он опускает на меня взгляд, а я в тот же момент поднимаю на него глаза. На его губах появляется едва заметная улыбка, но я замечаю.

– Мы, в общем-то, не знакомились, – отвечает он, глядя на Карен. – Просто оказались в нужном месте в нужное время.

– Спасибо, что помог. Не понимаю, почему она потеряла сознание. С ней никогда такого не случалось. – Она смотрит на меня. – Ты сегодня что-нибудь ела?

– Курицу на обед, – отвечаю я, не признаваясь, что перед пробежкой ела «сникерсы». – Еда в столовке – просто гадость.

Она закатывает глаза и всплескивает руками:

– Почему же ты не поела перед пробежкой?

– Забыла, – пожимаю я плечами. – Обычно по вечерам я не бегаю.

Собираясь на кухню со стаканом, она тяжело вздыхает:

– Я не хочу, чтобы ты бегала, Скай. А вдруг никого бы не оказалось поблизости? Так или иначе, ты слишком много бегаешь.

Наверное, она меня разыгрывает. Это невозможно.

– Послушайте, – говорит Холдер, замечая, что я побледнела еще больше, и оглядывается на Карен. – Я живу на Рикер-стрит и каждый день во время вечерней пробежки проношусь мимо вас. – (Он врет. И не очень ловко.) – Если так вам будет спокойнее, я могу с недельку побегать с ней по утрам. Обычно я гоняю в школе на стадионе, но это неважно. Просто на всякий случай.

Ах! До чего находчив! Неудивительно, что этот брюшной пресс мне о ком-то напоминает.

Карен вновь появляется в гостиной и смотрит на меня, потом на него. Она знает, какое удовольствие доставляют мне уединенные пробежки, но по выражению ее лица видно, что да, ей было бы спокойнее, будь у меня партнер.

– Не возражаю, – взглянув на меня, говорит она. – Если Скай согласна.

«Да. Да, я согласна. Но только если мой новый партнер по бегу будет без футболки».

– Хорошо, – говорю.

Я встаю, и у меня снова кружится голова. Наверное, я побледнела, потому что Холдер в ту же секунду кладет руку мне на плечо, подталкивая к дивану.

– Полегче, – говорит он. Потом обращается к Карен: – У вас есть крекеры или что-то в этом роде?

Карен уходит на кухню, и Холдер сочувственно смотрит на меня сверху вниз:

– Ты уверена, что все хорошо? – Он проводит по моей щеке большим пальцем.

Я вздрагиваю.

Когда он замечает мою попытку прикрыть мурашки на руках, на лице его мелькает дьявольская усмешка. Он искоса глядит вслед Карен, потом на меня.

– Когда явиться-то завтра? – шепчет он.

– Полседьмого, – еле слышно говорю я, беспомощно глядя на него.

– Полседьмого – это нормально.

– Холдер, зря ты это затеял.

Несколько мгновений он изучает мое лицо гипнотическими голубыми глазами и пока говорит, я ничего не могу с собой поделать и таращусь на его не менее гипнотические губы.

– Знаю, что зря, Скай. Я делаю что хочу. – Он наклоняется к моему уху и понижает голос до шепота: – А я хочу бегать с тобой.

Чуть подавшись назад, он продолжает меня рассматривать. Хаос, царящий у меня в голове и желудке, не позволяет ответить.

Карен возвращается с крекерами.

– Ешь, – говорит она, подавая тарелку.

Холдер встает и прощается с Карен, потом поворачивается ко мне:

– Будь аккуратнее. Утром увидимся?

Я киваю и смотрю, как он уходит. За ним захлопывается дверь, и я не в силах оторвать от нее взгляд. Меня начисто покинуло самообладание. Так вот что нравится Сикс? Это и есть вожделение?

Я ненавижу это. Я категорически, всей душой ненавижу это прекрасное, волшебное чувство.

– Он милый, – говорит Карен. – И симпатичный. – Она поворачивается ко мне: – Вы знакомы?

Я пожимаю плечами.

– Кое-что слышала о нем, – говорю я, не добавляя больше ничего.

Знай она, какого безнадежного парня она только что выбрала моим «партнером по бегу», с ней случилась бы истерика. Чем меньше ей известно о Дине Холдере, тем лучше для нас обеих.

Понедельник, 27 августа 2012 года

19 часов 10 минут

– Что, черт возьми, приключилось с твоим лицом?

Джек отпускает мой подбородок и идет к холодильнику.

Он уже года полтора является неотъемлемой частью жизни Карен. Он ужинает с нами несколько раз в неделю. И поскольку сегодня – прощальный ужин Сикс, Джек осчастливил нас своим присутствием. Хотя он и любит помучить Сикс, я знаю, что он тоже будет по ней скучать.

– Поцеловала асфальт, – отвечаю я.

– Так вот что случилось с асфальтом, – смеется он.

Сикс хватает кусок хлеба и открывает банку «Нутеллы». Я беру тарелку и накладываю себе новую веганскую стряпню Карен. За четыре года Сикс так и не привыкла к ней. Что касается Джека, то он, как воплощенный двойник Карен, ничего не имеет против. Сегодняшнее меню составлено из блюд, названия которых я не могу даже выговорить, и, как всегда, совершенно не содержит продуктов животноводства. Карен не заставляет меня есть веганскую пищу, поэтому вне дома я питаюсь, чем захочу.

Все, что поглощает Сикс, служит лишь дополнением к основному блюду из «Нутеллы». Сегодня она уписывает сэндвич с нею и сыр. Не знаю, смогу ли я когда-нибудь почувствовать к этому вкус.

– Когда ты переезжаешь? – спрашиваю я Джека.

Они с Карен уже обсуждали следующий шаг, но им никак не обойти ее строгое неприятие достижений техники. Что ж, Джеку с этим не справиться.

– Как только твоя мама уступит и подключит кабельные спортивные каналы, – отвечает Джек.

Они не спорят на эту тему. Думаю, их обоих устраивает положение вещей, и ни один из них не спешит пожертвовать своими взглядами на современную технику.

– Сегодня Скай упала в обморок на дороге, – меняя тему, говорит Карен. – Ее принес на руках какой-то очаровательный полумальчик-полумужчина.

– Парень, мама. Просто скажи «парень», – смеюсь я.

Сикс пристально смотрит на меня через стол, и до меня доходит, что я не сказала ей о вечерней пробежке. И не поведала о первом школьном дне. Тот выдался насыщенным. Интересно, кому я буду все рассказывать, когда она уедет? Одна мысль о том, что она отправится на другой конец света, наполняет меня ужасом.

– Ты нормально себя чувствуешь? – спрашивает Джек. – Небось здорово приложилась, если заработала такой «фонарь».

Я дотрагиваюсь до глаза и кривлю губы. Совершенно забыла о синяке.

– Это не от обморока. Сикс заехала локтем. Два раза.

Я жду, когда кто-нибудь спросит Сикс, зачем она на меня напала, но нет. Они хотят показать, как сильно ее любят. Даже поколоти она меня, их бы это не встревожило. Они сказали бы, что я сама заслужила.

– А тебя не раздражает, что вместо имени у тебя цифра? – спрашивает ее Джек. – Я никогда не мог этого понять. Это вроде как если родители называют ребенка днем недели. – Помолчав, он взмахивает вилкой и смотрит на Карен: – Когда у нас будет свой, мы не станем этого делать. Все, что есть в календаре, должно быть под запретом.

Карен вперяет в него ледяной взор. Судя по ее реакции, Джек впервые упомянул о детях. Выражение ее лица ясно свидетельствует, что дети не входят в ее планы. Никоим образом.

Джек снова переключается на Сикс:

– Твое настоящее имя вроде бы Севен, или Сётин[3], или что-то в этом роде? Не понимаю, почему ты выбрала Сикс. Это, пожалуй, самая неудачная цифра.

– Понимаю, чем вызваны твои нападки, – говорит Сикс. – Так ты пытаешься скрыть отчаяние, вызванное моим предстоящим отъездом.

– Поступай с моими нападками как знаешь, – смеется Джек. – Когда вернешься через полгода, тебе не поздоровится.

* * *

После ухода Джека и Сикс я помогаю Карен на кухне с посудой. Она какая-то притихшая с того момента, как Джек заговорил о ребенке.

– Почему это так тебя рассердило? – спрашиваю я, передавая ей тарелку.

– Что?

– Его слова о ребенке. Тебе тридцать с небольшим. В твоем возрасте женщины постоянно рожают.

– Это было так заметно?

– Лично мне – да.

Она со вздохом берет у меня очередную тарелку:

– Я люблю Джека. Тебя я тоже люблю. Мне нравится, как у нас все сложилось, и я, пожалуй, не готова что-то менять, а тем более рожать. Но Джек полон энтузиазма идти вперед.

Я выключаю воду и вытираю руки полотенцем.

– Мама, через несколько недель мне исполнится восемнадцать. Ты хочешь, чтобы все осталось по-прежнему… но этого не будет. После следующего семестра я уеду в колледж, и ты останешься одна. Чем плоха идея, чтобы он, по крайней мере, перебрался к тебе?

Она улыбается мне, но вымученной улыбкой – как всегда, когда я упоминаю колледж.

– Я думаю об этом, Скай. Поверь мне. Это очень важный шаг, который потом нельзя будет отменить.

– А что, если это такой шаг, который ты не захочешь отменить? Что, если это шаг, который заставит тебя сделать еще один, и еще, пока не одолеешь дистанцию?

– Вот этого я и боюсь, – смеется она.

Я вытираю столешницу и споласкиваю тряпку в раковине.

– Иногда я тебя не понимаю.

– Я тоже тебя не понимаю, – потрепав меня по плечу, произносит она. – Никак не пойму, почему тебе так сильно хотелось в школу. Ты говорила, там весело, а как на самом деле?

– Нормально, – пожимаю я плечами.

Это откровенная ложь. Каждый раз побеждает мое упрямство. Ни в коем случае нельзя признаваться ей, как мне не нравится в школе, несмотря даже на то, что она никогда не скажет: «Я же говорила».

Она с улыбкой вытирает руки:

– Рада слышать. Но завтра спрошу еще. Может, выложишь правду.

* * *

Я вытаскиваю из рюкзака книгу, которую дал мне почитать Брекин, и плюхаюсь на кровать. Успеваю прочесть две страницы, когда ко мне через окно залезает Сикс.

– Сначала о школе, потом подарок, – говорит она, устраиваясь рядом на кровати.

– Школа – просто отстой. Из-за того что ты не в состоянии отказывать парням, я унаследовала твою жуткую репутацию. Но благодаря божественному вмешательству меня спас Брекин, новообращенный мормон-гей. Он не умеет ни петь, ни играть на сцене, но любит читать, и теперь он мой самый лучший друг на всем белом свете.

Сикс надувает губы:

– Я еще даже не уехала, а ты уже нашла мне замену. Подлая. И чтоб ты знала: я в силах отказать парню. Я не в состоянии постичь моральные последствия добрачного секса, когда его просто навалом. – Она ставит мне на колени коробочку. Без обертки. – Знаю, о чем ты думаешь, – говорит она. – Могла бы и догадаться, что отсутствие обертки никак не умаляет моих чувств к тебе. Мне просто лень.

Я беру коробку и встряхиваю:

– Ведь уезжаешь-то ты. Это я должна дарить тебе подарок.

– Да, должна. Но ты этого терпеть не можешь, и я не надеюсь, что ты ради меня изменишься.

Она права. Я действительно редко делаю подарки, но в основном потому, что сама ненавижу их принимать. От этого почти так же неловко, как при виде плачущего человека. Я переворачиваю коробку, нахожу клапан и открываю ее. Потом снимаю тонкую оберточную бумагу и вижу сотовый телефон.

– Сикс, – говорю я. – Ты же знаешь, я не могу…

– Заткнись. Нельзя, чтобы я уехала на другой конец света без возможности общаться с тобой. У тебя нет даже электронной почты.

– Знаю, но я не могу… У меня нет работы, и мне нечем платить. А Карен…

– Не волнуйся. Это телефон с предоплатой. Ее хватит, чтобы, пока меня нет, раз в день посылать друг другу эсэмэски. Не могу позволить себе международные разговоры, так что здесь тебе не повезло. И в соответствии с суровыми извращенными принципами твоей мамаши в этой штуковине нет даже Интернета. Только текстограммы.

Она хватает телефон и включает, потом вводит контактную информацию.

– Если в мое отсутствие у тебя наконец появится пылкий дружок, можно будет добавить дополнительные минуты. Но пусть только попробует покуситься на мое время, и я отрежу ему яйца.

Она возвращает мне телефон и нажимает на клавишу «Домашняя страница». Появляется ее контактная информация: «Твоя самая-самая лучшая подруга на всем белом свете».

Я терпеть не могу получать подарки и действительно ненавижу прощания. Я кладу телефон в коробку и беру с пола рюкзак. Потом вынимаю из него книги, складываю на полу и, перевернув рюкзак у нее над головой, смотрю, как к ней на колени падают долларовые бумажки.

– Здесь тридцать семь долларов, – говорю я. – Они помогут тебе продержаться до возвращения. Счастливого дня иностранной валюты!

Сикс хватает пригоршню долларов и подбрасывает их в воздух, после чего валится на кровать.

– Всего один день в школе, и эти сучки осыпали тебя баксами? – смеется она. – Впечатляет.

Я кладу ей на грудь написанную мной прощальную открытку и склоняю голову к ней на плечо:

– Ты считаешь, это впечатляет? Видела бы ты, как я кручусь на шесте в кафетерии.

Она берет открытку и с улыбкой проводит по ней пальцем, даже не пытаясь заглянуть внутрь, поскольку знает, что я не люблю лишних эмоций. Потом засовывает ее на место и тоже кладет голову мне на плечо.

– Какая же ты шлюха, – тихо произносит она, пытаясь сдержать слезы.

Ведь мы обе такие упертые и никогда не плачем.

– Так меня и назвали.

Вторник, 28 августа 2012 года

6 часов 15 минут

Звонит будильник, и я сразу прикидываю, не промотать ли сегодняшнюю пробежку, пока не вспоминаю, кто ждет меня на улице. Я одеваюсь с такой скоростью, как никогда в жизни, и подхожу к окну. К окну изнутри прилеплена открытка со словом «шлюха», написанным рукой Сикс. Я с улыбкой отдираю ее и бросаю на кровать.

Он сидит на обочине и разминает ноги. Хорошо, что ко мне спиной, а иначе заметил бы мой хмурый вид, причина которого в его футболке. Услышав, как я подхожу, он оборачивается:

– Эй, привет!

Он с улыбкой встает, и я замечаю, что футболка успела намокнуть от пота. Он отмотал уже больше двух миль, собирается пробежать со мной еще три, а потом пробежит больше двух до дома. Я, правда, не понимаю, зачем ему все эти хлопоты. И почему я это позволяю.

– Тебе надо размяться? – спрашивает он.

– Уже размялась.

Протянув руку, он дотрагивается большим пальцем до моей щеки.

– Выглядишь неплохо, – говорит он. – Болит что-нибудь?

Я качаю головой. Он действительно думает, будто я в состоянии что-то произнести, когда его пальцы касаются моего лица? Довольно сложно одновременно говорить и сдерживать дыхание.

Он отводит руку и улыбается:

– Ладно. Готова?

– Угу, – выдыхаю я.

И мы бежим. Какое-то время – рядом, пока дорожка не сужается, и вот он несется следом за мной, отчего я начинаю ужасно смущаться. Обычно во время бега я совершенно забываю о себе, но на этот раз отдаю отчет в каждой мелочи – волосы, длина шортов, капли пота, стекающие по спине. И только когда дорожка расширяется и мы снова бежим бок о бок, я с облегчением вздыхаю.

– Тебе надо осваивать беговую дорожку. – Голос его звучит твердо, и совершенно не похоже, что с утра он уже одолел четыре мили. – У тебя выносливости больше, чем у большинства парней из прошлогодней команды.

– Не знаю, хочется ли мне этого, – тяжело дыша, отвечаю я. – Я никого не знаю. Хотела попробовать, но до сих пор мне попадались какие-то злыдни. Не хочется общаться с ними еще и в команде.

– Ты пробыла в школе всего один день. Пусть пройдет время. Нельзя ожидать, что после домашнего обучения ты мигом заведешь кучу друзей.

Я останавливаюсь на месте как вкопанная. Он не сразу замечает, что меня нет рядом. Обернувшись, он видит, что я стою на месте, бросается ко мне и хватает за плечи:

– Ты в порядке? Голова кружится?

Я качаю головой и сбрасываю с плеч его руки.

– Все нормально, – произношу я, не скрывая раздражения.

Он наклоняет голову:

– Я что-то не то сказал?

Я поворачиваю в сторону дома, он идет следом.

– В каком-то смысле, – отвечаю я, скосив на него глаза. – Вчера я пошутила насчет слежки, но ты признался, что искал меня в Facebook сразу после знакомства. Потом настоял на совместных пробежках, хотя тебе это не по пути. Теперь ты каким-то образом узнал, когда я поступила в школу. И что я получила домашнее образование. Не стану врать, это слегка настораживает.

Я жду объяснения, но он лишь рассматривает меня прищуренными глазами. Мы оба все так же идем вперед, а он молча смотрит на меня, пока мы не сворачиваем за угол. Тяжело вздохнув, он наконец заговаривает.

– Я расспрашивал народ, – признается он. – Я живу здесь с десяти лет, и у меня куча друзей. Ты меня заинтриговала.

Несколько мгновений я пялюсь на него, потом опускаю взгляд на тротуар. Интересно, что еще порассказали ему обо мне его «друзья». Я знаю, что с тех пор, как мы с Сикс подружились, о нас пошли сплетни, но сейчас впервые почувствовала себя немного обиженной и смущенной. То, что он решил бегать со мной, означает лишь одно. Он слышал их и, возможно, рассчитывает, что это правда.

Он догадывается, что мне неловко, и останавливает меня, придержав за локоть:

– Скай.

Мы оказываемся лицом к лицу, но я не отрываю взгляда от асфальта. Сегодня на мне не только спортивный бюстгальтер, но и футболка, однако я обхватываю себя руками, будто совершенно голая.

– Пожалуй, вчера в магазине мы взяли неверный тон, – говорит он. – А разговор о слежке – клянусь, это шутка. Не хочу, чтобы со мной было неловко. Тебе полегчает, если ты узнаешь обо мне больше? Спрашивай, и я отвечу. О чем угодно.

Я очень надеюсь, что он говорит искренне. Ведь я уже догадалась, что он не тот парень, которым девушка просто увлекается. Он из тех, в кого влюбляешься намертво, и эта мысль меня ужасает. Я не хочу влюбляться намертво, особенно в человека, который клеится ко мне лишь потому, что считает доступной. Не хочу влюбляться в парня, заклеймившего себя как «безнадежный». Но я любопытна. Очень любопытна!

– Если я спрошу тебя, ответишь честно?

Он наклоняет ко мне голову:

– Можешь не сомневаться.

Он говорит вкрадчиво, от чего у меня слегка кружится голова, и я в какой-то миг начинаю опасаться, что снова вырублюсь. К счастью, он отступает назад. Мне хочется спросить о его прошлом. Я хочу узнать, почему его отправили в колонию и за что и почему Сикс ему не доверяет. Но снова не уверена, что мне так уж нужна правда.

– Почему ты бросил школу?

Он вздыхает с таким видом, словно надеялся уклониться от этого вопроса. Потом идет вперед, а я преследую.

– Формально я еще не бросил.

– Но ты же не ходил туда больше года. Разве это не значит бросить?

Он поворачивается ко мне с сомнением на лице, будто хочет что-то сказать. Открывает рот, потом закрывает. Мне досадно, что я не могу раскусить его. Большинство людей разгадать легко. Они простые. Холдер во всех смыслах сложный и может кого угодно сбить с толку.

– Я несколько дней как вернулся домой, – сообщает он. – Прошлый год у моей матери выдался очень скверным, и я на время переехал к отцу в Остин. Там я ходил в школу, но потом настало время вернуться. И вот я здесь.

То, что он не стал упоминать о колонии для несовершеннолетних, ставит его искренность под сомнение. Понятно, что об этом он предпочел бы помалкивать, но тогда не следовало декларировать свою честность, которой нет и в помине.

– Это не объясняет, почему ты решил бросить школу, а не перевестись обратно.

– Не знаю, – пожимает он плечами. – Честно говоря, я все еще пытаюсь понять, чем мне хочется заниматься. Этот год был у меня паршивым. Не говоря уже о том, что школу я ненавижу. Наверное, проще будет пройти тестирование.

Я останавливаюсь и поворачиваюсь к нему:

– Чушь собачья!

Он вопросительно поднимает бровь:

– Чушь, что я ненавижу школу?

– Нет. Чушь, что один неудачный год определил твою судьбу на всю оставшуюся жизнь. Тебе осталось до выпуска девять месяцев, и ты бросаешь школу? Это просто… глупо.

– Ну до чего красноречиво! – смеется он.

– Можешь смеяться сколько угодно, но, бросая школу, ты сдаешься. Доказываешь всем, кто в тебе сомневался, их правоту. – Я опускаю глаза и смотрю на его татуировку. – Собираешься уйти и показать миру, какой ты и впрямь безнадежный? Ну, давай!

Следуя моему взгляду, он, поигрывая желваками, на миг останавливает взор на своей татуировке. На самом деле я не собиралась отклоняться от темы, но для меня пренебрежение образованием – больной вопрос. Это Карен виновата. Ведь все эти годы она вбивала в мою голову мысль, что я одна отвечаю за свою будущую жизнь.

Холдер отводит глаза от татуировки, которую мы оба разглядывали, и кивает в сторону моего дома.

– Прибыли, – без выражения произносит он.

Потом, даже не улыбнувшись и не помахав на прощание, отворачивается от меня.

Я стою на тротуаре и смотрю, как он, не оглянувшись, исчезает за углом.

А я-то думала, сегодня у меня получится разговор только с одной из его личин. Как же я ошибалась!

Вторник, 28 августа 2012 года

7 часов 55 минут

Я прихожу на первый урок. На галерке сидит Брекин во всем своем ярко-розовом великолепии. Уму непостижимо, как я вчера не заметила этих ярко-розовых ботинок и их владельца.

– Привет, Великолепный, – говорю я и проскальзываю на свободное место рядом.

Потом беру у него из рук стаканчик кофе и отпиваю. Он не возражает, потому что знает меня не очень хорошо. Или, может быть, понимает, к чему приводят запреты, налагаемые на самопровозглашенного кофемана.

– Вчера вечером я многое о тебе узнал, – изрекает он. – Паршиво, что мать не разрешает тебе пользоваться Интернетом. Это удивительное место, где можно найти о себе такие вещи, о которых даже не подозревал.

– А надо ли мне это знать? – смеюсь я.

Я запрокидываю голову и допиваю кофе, потом отдаю ему стаканчик.

– Что ж, – говорит он. – Заглянув в Facebook, я узнал, что в пятницу у тебя ночевал некий Дэниел Уэсли и теперь ты боишься, что забеременела. В субботу ты занималась сексом с неким Грейсоном, но потом выставила его. Вчера… – Он барабанит пальцами по подбородку. – Вчера видели, как после школы ты бегала с парнем по имени Дин Холдер. Это имеет ко мне некоторое отношение, потому что, по слухам… он недолюбливает мормонов.

Иногда я радуюсь тому, что у меня, в отличие от всех прочих, нет доступа к Интернету.

– Посмотрим, – отзываюсь я, приступая к оценке этих сплетен. – Я знать не знаю, кто такой Дэниел Уэсли. В субботу ко мне действительно приходил Грейсон, но, как только начал меня лапать, я вышвырнула его – он был под мухой. Да, вчера я бегала с парнем по имени Холдер, но я понятия не имею, кто он такой. Случайно оказалось, что мы бегаем в одно время и он живет неподалеку, так что…

Мне сразу становится стыдно за то, что я принижаю значение пробежки с Холдером. Пока не понятно, что он за человек, и я не готова к тому, чтобы кто-то угрожал нашему с Брекином союзу, которому уже сутки.

– Если тебе станет от этого легче, могу сказать, что от одной чувихи по имени Шейна я узнал, что принадлежу к потомственной денежной аристократии и чертовски богат.

– Отлично, – смеюсь я. – Тогда тебе не составит труда каждое утро приносить мне кофе.

Дверь открывается, и мы поднимаем глаза. Входит Холдер в простой белой футболке и темных джинсах, с вымытыми после нашей утренней пробежки волосами. Все прежние симптомы возобновляются: колики, прилив крови к щекам, нервный озноб.

– Черт, – мямлю я.

Холдер подходит к столу мистера Маллигана и кладет на него анкету, потом, вертя в руках телефон, идет на галерку. Не обращая на меня ни малейшего внимания, садится прямо перед Брекином. Выключив звук в телефоне, Холдер засовывает его в карман.

Я настолько поражена его появлением, что не в силах даже заговорить с ним. Неужели я как-то повлияла на его решение восстановиться? Радует ли это меня? На самом деле я не испытываю ничего, кроме сожаления.

Входит мистер Маллиган и кладет на стол свои вещи, затем поворачивается к доске и пишет свое имя и дату. Неужели он действительно думает, что со вчерашнего дня мы забыли, кто он такой, или просто хочет напомнить, какие мы тупицы?

– Дин, – произносит он, так и стоя лицом к доске. Потом поворачивается и смотрит на Холдера. – С возвращением, хотя и на день позже. Надеюсь, в этом семестре ты не создашь нам проблем?

От такого снисходительного замечания, произнесенного с места в карьер, у меня отвисает челюсть. Если Холдеру приходится терпеть здесь подобный вздор, то неудивительно, что он не хотел возвращаться. Я, по крайней мере, терплю обиды от учеников. Мне наплевать, каковы школьники, но учитель не должен быть с ними высокомерным. Это главное правило для педагога. Второе же заключается в том, что учителю не следует писать на доске свое имя в классах старше третьего.

Холдер ерзает на месте и не менее язвительно отвечает:

– Надеюсь, мистер Маллиган, что вы меня не спровоцируете.

Ладно, «обмен любезностями» всегда бывает двусторонним. Может быть, на следующем уроке я научу его вежливости.

Мистер Маллиган теребит подбородок и сердито смотрит на Холдера поверх очков:

– Дин, почему бы тебе не выйти к доске и не познакомиться с одноклассниками? С прошлого года здесь появились новые лица.

Холдер не возражает, и мистер Маллиган, похоже, доволен. Холдер резко вскакивает со стула и быстро идет к доске. Этот неожиданный всплеск энергии заставляет мистера Маллигана отступить. Без малейшего смущения Холдер поворачивается лицом к классу.

– С удовольствием, – говорит он, косясь на мистера Маллигана. – Я Дин Холдер. Народ зовет меня Холдером. – Он переводит взгляд с Маллигана на класс. – Я здесь учусь с восьмого класса, не считая полутора семестров академки. И, по словам мистера Маллигана, люблю создавать проблемы, так что скучать не придется.

Некоторые смеются, но мне это не кажется смешным. Слухи о Холдере вынуждают усомниться. А теперь, устраивая это шоу, он показывает себя в истинном свете. Холдер открывает рот, чтобы продолжить свою речь, но, заметив меня, широко улыбается и подмигивает. У меня возникает желание забиться под парту. Я торопливо улыбаюсь ему, не разжимая губ, и опускаю глаза, как только учащиеся начинают озираться, желая узнать, на кого он пялится.

Полтора часа назад он с заносчивым видом ушел прочь. Теперь улыбается мне, как лучшему другу, которого не видел много лет.

Да уж. У него есть проблемы.

Ко мне наклоняется Брекин.

– Что это значит, черт возьми? – шепчет он.

– Расскажу за обедом.

– Это вся премудрость, которой ты с нами нынче поделишься? – спрашивает мистер Маллиган.

Холдер кивает и, не сводя с меня взгляда, идет на свое место. Потом садится и, вывернув шею, смотрит на меня. Мистер Маллиган начинает урок, и внимание всех учеников обращается к учительскому столу. Всех, кроме Холдера. Я открываю учебник на нужной главе, полагая, что он сделает то же самое. Подняв глаза, вижу, что он по-прежнему пялится на меня.

– Что такое?

Я беззвучно шевелю губами, вскидывая ладони.

Сощурившись, он молча смотрит на меня.

– Ничего, – наконец произносит он. Потом отворачивается и открывает учебник.

Вопросительно глядя на меня, Брекин постукивает карандашом по костяшкам моих пальцев, потом переключается на учебник. Если он ждет объяснений, то будет разочарован. Нет у меня объяснения. Я вообще не понимаю, что произошло.

Во время лекции я украдкой бросаю на Холдера взгляды, но тот за весь урок ни разу не оборачивается. Когда звенит звонок, Брекин вскакивает и барабанит пальцами по моей парте.

– Ты. Я. Ланч, – поднимает он брови.

Выходит из класса, и я обращаю взгляд на Холдера. С суровым выражением на лице тот смотрит на дверь, из которой только что вышел Брекин.

Прежде чем Холдер успевает заговорить со мной, я хватаю свои вещи и устремляюсь прочь. Я искренне рада, что он решил восстановиться, но меня встревожили его гляделки – словно мы закадычные друзья. На самом деле мне не нужен ни Брекин, ни кто-то другой. Холдер мне подошел бы больше, но лучше с ним не связываться.

Я иду к своему шкафчику и, поменяв учебники, беру английский. Интересно, узнает ли меня сегодня в классе Шейна, она же Шейла. Может, и нет, это было сутки назад. Сомневаюсь, что у нее хватит мозгов вспомнить столь отдаленное событие.

– Эй, привет!

Я малодушно зажмуриваю глаза, не желая обернуться и увидеть его во всей красе.

– Пришел.

Я складываю книги в шкафчик и поворачиваюсь к нему лицом. Он с улыбкой опирается на соседний.

– Умытая ты хорошо смотришься, – хвалит он, разглядывая меня с ног до головы. – Правда, потная тоже не так уж плоха.

Он тоже хорошо смотрится, но я не собираюсь ему об этом сообщать.

– Ты здесь выслеживаешь меня или действительно восстановился?

Лукаво ухмыляясь, он барабанит пальцами по шкафчику:

– То и другое.

И в самом деле нужно завязывать с шуточками насчет слежки. Мне было бы странно не думать, что он на такое способен.

Я оглядываюсь на пустеющий коридор.

– Ну, мне пора на урок, – говорю. – С возвращением.

Он прищуривается, словно чувствуя мое смущение:

– Ты такая чуднáя.

В ответ я закатываю глаза. Откуда ему знать, какая я? Он едва со мной знаком. Я заглядываю в шкафчик, стараясь не думать, почему я «чуднáя». И почему его прошлое не так уж меня пугает. Как он мог так ужасно обойтись с тем пареньком? Зачем ему понадобилось бегать со мной, хотя он живет далеко? Почему расспрашивал обо мне знакомых? Вместо того чтобы задать эти вопросы, я лишь пожимаю плечами и говорю:

– Не ожидала увидеть тебя здесь.

Он прислоняется плечом к соседнему шкафчику и качает головой:

– Нет. Тут что-то другое. В чем дело?

Я со вздохом прислоняюсь к своему:

– Хочешь, чтобы я ответила честно?

– Только этого и хочу.

Я плотно сжимаю губы и киваю.

– Отлично, – говорю я, поворачиваясь к нему лицом. – Не хочу, чтобы у тебя возникло неправильное представление. Ты флиртуешь со мной и говоришь так, будто у тебя есть в отношении меня намерения, которые не вызывают у меня отклика. И ты такой… – Я умолкаю, подыскивая нужное слово.

– Какой? – пристально глядя на меня, спрашивает он.

– Настойчивый. Слишком настойчивый. И у тебя очень быстро меняется настроение. И ты меня немного пугаешь. Есть еще одна вещь, – добавляю я. – Просто не хочу, чтобы ты неправильно понял.

– Какая вещь? – Он произносит это так, словно точно знает, о чем идет речь, но хочет заставить меня сказать.

Я со вздохом прижимаюсь спиной к шкафчику, опустив глаза в пол.

– Ты знаешь, – отвечаю.

Мне совсем не хочется ворошить его прошлое.

Холдер подходит ко мне на шаг и упирается рукой в шкафчик рядом с моей головой, потом близко наклоняется ко мне. Я поднимаю на него глаза и встречаюсь с его пристальным взглядом.

– Нет, не знаю. Ты все ходишь вокруг да около этой темы, будто боишься. Скажи наконец.

Смотрю на него и чувствую, что попалась. В груди нарастает та же тревога, которая осталась у меня после нашей первой встречи.

– Я наслышана о твоих подвигах, – отрывисто говорю я. – Знаю, что ты избил парня и тебя отправили в колонию. И что за два дня нашего знакомства ты три раза до смерти меня напугал. И поскольку мы стараемся быть честными, я знаю также, что интересовался ты мной, наверное, потому, что слышал о моей репутации. Только поэтому и пытаешься за мной приударить. Жаль тебя разочаровывать, но я не собираюсь с тобой трахаться. Не думай, что между нами произойдет что-то помимо того, что есть. Мы вместе бегаем. И это все.

Он сжимает губы, но выражение лица не меняется. Потом опускает руку и отступает назад, и я с облегчением вздыхаю. Не понимаю, почему всякий раз, как он приближается ко мне, у меня перехватывает дыхание. В особенности озадачивает то, что мне нравится это чувство.

Я прижимаю книги к груди и начинаю протискиваться мимо него, когда чья-то рука обнимает меня за талию и оттаскивает от Холдера. Я озираюсь и вижу Грейсона, который, продолжая меня придерживать, оглядывает Холдера с головы до пят.

– Холдер, – холодно произносит Грейсон. – А я и не знал, что ты вернулся.

Холдер не обращает на Грейсона никакого внимания. Продолжая пристально смотреть на меня, он на миг переводит взгляд на руку Грейсона, сжимающую мой бок. Еле заметно кивнув, он улыбается, словно до него что-то дошло, после чего снова встречается со мной взглядом.

– Да, вернулся, – отрывисто произносит он, не глядя на Грейсона.

Что происходит, черт подери? Откуда взялся Грейсон и почему он обнимает меня, будто пытается закрепить свои права?

Холдер отводит глаза и поворачивается, чтобы уйти, но вдруг резко останавливается и снова бросает на меня взгляд.

– Отбор на беговую дорожку будет в четверг после занятий, – сообщает он. – Приходи. – Потом уходит.

Жаль, что Грейсон остается.

– Ты занята в субботу? – шепчет на ухо Грейсон, привлекая меня к себе.

Я толкаю его в грудь, пытаясь отстраниться.

– Перестань, – раздраженно заявляю я. – По-моему, в выходные ты мог бы уразуметь мое отношение.

Я захлопываю дверь шкафчика и ухожу прочь, удивляясь тому, что всю жизнь мне удавалось обойтись без драм, а вот событий последних двух дней хватило бы на целую книгу.

* * *

Брекин садится против меня и передает банку с газировкой:

– Кофе не было, но я отыскал кофеин.

– Спасибо, мой самый лучший друг на всем белом свете, – улыбаюсь я.

– Не благодари, у меня дурные намерения. Я собираюсь подкупить тебя, чтобы выведать интимные подробности.

Я со смехом открываю банку:

– Боюсь разочаровать, потому что у меня нет интимной жизни.

Он с ухмылкой откупоривает свою:

– Ох, сомневаюсь. Посмотри, как пялится на тебя плохой парень. – И он кивает вправо.

Через три стола от нас сидит Холдер и пристально смотрит на меня. Он сейчас в компании ребят из футбольной команды, которые, похоже, рады его возвращению. Похлопывая его по спине, они говорят наперебой, не замечая даже, что он не участвует в разговоре. Не сводя с меня глаз, он отпивает из бутылки с водой. Потом резко опускает ее на стол, кивает направо и встает. Я смотрю туда же и вижу выход из кафетерия. Ожидая, что я пойду за ним, он направляется туда.

– Ха! – говорю я скорей себе, чем Брекину.

– Ага. Ха. Иди узнай, какого черта ему надо, потом расскажешь.

Я отпиваю газировки и ставлю банку на стол:

– Слушаюсь, сэр.

Чувствуя, что сердце уходит в пятки, я встаю и иду за Холдером. Можно притворяться перед Брекином, но мне, черт возьми, никак с собой не совладать.

Холдер впереди в нескольких футах. Он распахивает двери, выходит, и те захлопываются. Дойдя до них, я на секунду останавливаюсь, прежде чем толкануть их в коридор. Ох, как я боюсь разговора с ним!

Я оглядываюсь по сторонам, но не вижу его. Дойдя до конца ряда шкафчиков, заворачиваю за угол. Он стоит со сложенными на груди руками, привалившись спиной к одному, согнув колено и упираясь ступней в шкафчик. Не пытаясь скрыть гнев, который сверкает в его младенчески голубых глазах, он сверлит меня взглядом:

– Ты что, встречаешься с Грейсоном?

Я закатываю глаза и, подойдя к шкафчикам напротив, прислоняюсь к ним. Я и в самом деле начинаю уставать от перепадов его настроения.

– А это важно?

Какое ему вообще до этого дело? Он выдерживает многозначительную паузу, предшествующую, как я заметила, почти всем его высказываниям.

– Он придурок.

– Ты иногда тоже, – быстро говорю я, в отличие от него не задерживаясь с ответом.

– Он тебе не компания.

Я нарочито громко смеюсь.

– А ты? – парирую я.

Если бы мы вели счет, сейчас тот был бы два – ноль в мою пользу.

Он опускает руки и поворачивается лицом к шкафчикам, ударяя по одному из них ладонью. Звук разносится по всему коридору, заставляя меня поежиться.

– Не приплетай меня к этому, – вновь поворачиваясь ко мне, произносит он. – Речь о Грейсоне, не обо мне. Тебе не следует с ним встречаться. Ты понятия не имеешь, что это за тип.

Я смеюсь. Не потому, что Холдер смешной… а потому, что такой серьезный. Парень, которого я совершенно не знаю, всерьез пытается советовать мне, с кем встречаться, а с кем нет? Я раздраженно откидываю голову.

– Два дня, Холдер. Мы знакомы всего два дня. – Лягнув шкафчик у себя за спиной, я подхожу к нему. – За эти два дня я столкнулась с пятью сторонами твоей натуры, и только одна показалась мне привлекательной. Сама мысль о том, что ты имеешь право высказываться обо мне и моих поступках, кажется мне абсурдной. Это просто нелепо.

Поигрывая желваками и скрестив руки на груди, Холдер смотрит на меня сверху вниз. Потом с вызовом шагает ко мне. У него такие строгие и холодные глаза, что я начинаю подозревать шестую грань его натуры – властную и собственническую.

– Мне он не нравится. А когда я вижу подобные вещи… – Он подносит руку к моему лицу и осторожно проводит пальцами по заметному синяку под глазом. – А потом замечаю, как он лапает тебя… Извини, если получается нелепо.

От прикосновения к скуле кончиков его пальцев у меня перехватывает дыхание. Я борюсь с желанием закрыть глаза и прильнуть к его ладони – и побеждаю. Я пытаюсь выработать иммунитет к этому парню. Как бы то ни было, но такова моя новая задача.

Уклоняясь от его руки, я делаю шаг в сторону. Он сжимает пальцы в кулак и опускает.

– Ты считаешь, мне не следует встречаться с Грейсоном, потому что он, по-твоему, вспыльчив? – Наклонив голову, я прищуриваюсь. – Тебе не кажется, что это немного лицемерно?

Рассматривая меня еще несколько мгновений, он легко вздыхает и еле заметно закатывает глаза. Потом отводит взгляд и качает головой, ухватив себя за загривок и глядя куда-то в сторону. Наконец, медленно повернувшись ко мне, снова скрещивает руки и смотрит в пол.

– Он ударил тебя? – произносит он без всякого выражения. Голова его понурена, но он глядит на меня сквозь ресницы. – Он хоть раз ударил тебя?

Вот опять, изменив манеру поведения, он заставляет меня быть смирной.

– Нет, – тихо отвечаю я. – Нет и нет. Я же говорила… это просто случайность.

Ни слова не добавляя, мы смотрим друг на друга, пока не раздается звонок на обед второй смены и коридор не заполняется учениками. Я первая отрываю от него взор и, не оглядываясь, возвращаюсь в кафетерий.

Среда, 29 августа 2012 года

6 часов 15 минут

Я бегаю по утрам уже три года. Не помню ни с чего это началось, ни что меня привлекло и заставило регулярно бегать. Наверное, дело в изоляции от сверстников. Я стараюсь не придавать этому большого значения, но поневоле завидуешь тому, как школьники общаются в Интернете. Еще несколько лет назад без этого можно было обойтись, но сейчас отсутствие доступа приравнивается к социальному суициду. Впрочем, мне наплевать на чужое мнение.

Не стану отрицать, мне дико хотелось поискать в Сети сведения о Холдере. Раньше, когда возникала нужда узнать что-то о людях, мы с Сикс пользовались Интернетом у нее дома. Но сейчас Сикс совершает трансатлантический полет и ее не попросишь. Поэтому я просто сижу на кровати и размышляю о том, правда ли он такой скверный, как явствует из его репутации. Интересно, так ли он действует на других девчонок, как на меня? Кто его родители, есть ли у него брат или сестра, встречается ли он с кем-то? Не понимаю, почему он с первой нашей встречи старается нагнать на меня страху. Неужели он всегда такой сердитый? И всегда ли он такой милый, когда не дурит? Мне очень не нравится, что в нем соседствуют эти крайности и нет золотой середины. Было бы приятно увидеть уравновешенную сторону его натуры. Интересно, бывает ли у него вообще промежуточное состояние? И я продолжаю размышлять… потому что это все, на что я способна. Молча думаю о безнадежном парне, которому как-то удалось занять все мои мысли. И мне никак не отрешиться от этих дурацких дум.

Выйдя из транса, я надеваю кроссовки. Слава богу, наша вчерашняя стычка в коридоре так ничем и не закончилась. Поэтому сегодня он со мной не побежит, и я испытываю облегчение. Мне надо просто побыть одной. Правда, не знаю зачем. Буду размышлять.

О нем.

Открыв окно спальни, я вылезаю наружу. Для этого утреннего часа темнее, чем обычно. Я поднимаю голову и вижу, что небо затянуто облаками – в полном согласии с моим настроением. Определяю направление движения облаков и всматриваюсь, пытаясь понять, хватит ли у меня времени побегать до того, как небеса разверзнутся.

– Ты всегда вылезаешь из окна или просто надеялась скрыться от меня?

Я оборачиваюсь на звук его голоса. Он стоит на обочине в шортах и кроссовках. Сегодня без футболки.

Черт побери!

– Если бы я пыталась скрыться, то просто осталась бы в постели.

Я уверенно подхожу к нему, стараясь не показывать, что его вид приводит меня в крайнее возбуждение. Какая-то небольшая часть моего существа разочарована его появлением, но в целом я до смешного счастлива. Я прохожу мимо и сажусь на тротуар для разминки. Вытягиваю ноги и наклоняюсь вперед, ухватившись руками за кроссовки и прижимая голову к коленям – отчасти для растяжки мышц, а в основном – чтобы не смотреть на него.

– Я не знал, придешь ты или нет. – Он опускается на тротуар и занимает место передо мной.

Я поднимаюсь и смотрю на него:

– Почему бы мне не прийти? Проблемы-то не у меня. Кроме того, дорога общая.

Сама не знаю с чего, но я чуть не набрасываюсь на него.

Он вновь вперяет в меня пристальный взгляд, который почему-то лишает меня дара речи. Это настолько вошло у него в привычку, что мне хочется дать этому название. Словно он гипнотизирует меня, пока молча размышляет с намеренно отсутствующим видом. Я не встречала никого, кто вкладывал бы столько значения в свои слова. То, как он дает мысли проникнуть в сознание, пока подготавливает ответ, создает ощущение того, что слов не хватает и он хочет воспользоваться лишь самыми необходимыми.

Я перестаю разминаться и поворачиваюсь к нему, не желая отступаться от поединка взглядов. Я не позволю ему отрабатывать на мне эти уловки Джедая, хотя самой очень хочется проделать с ним то же. Он совершенно непредсказуем, и понять его невозможно. Это выводит меня из себя.

Он вытягивает ноги в мою сторону:

– Дай руки. Мне тоже надо размяться.

Холдер сидит, протянув ко мне руки, словно мы собираемся играть в ладушки. Проедь сейчас кто-нибудь мимо, воображаю, какие пошли бы сплетни. Одна только мысль об этом смешит меня. Я хватаюсь руками за его протянутые ко мне ладони, и он начинает тащить меня к себе. Потом тащу я, а он растягивается, подаваясь вперед, но при этом не смотрит вниз, а гипнотизирует меня упорным изнуряющим взором.

– Кстати, для сведения, – говорит он. – Вчера проблемы были не у меня.

Я начинаю тянуть его сильней – скорее от злости, чем из желания помочь ему размяться.

– На меня намекаешь?

– А разве нет?

– Поясни. Не люблю неопределенности.

Он раздражающе смеется:

– Скай, есть одна вещь, которую тебе следует знать обо мне: я стараюсь избежать неопределенности. Я обещал всегда быть честным с тобой, а для меня неопределенность – то же вранье. – Он тянет мои руки к себе и отклоняется.

– Ты выразился довольно неопределенно, – замечаю я.

– А ты ни разу не задала мне вопроса. Я уже говорил: если хочешь что-то узнать, просто спроси. Ты вроде думаешь, что знаешь меня, но сама никогда ни о чем не спрашивала.

– Я тебя не знаю.

Он снова смеется и качает головой, потом отпускает мои руки:

– Ладно, неважно. – Он встает и идет прочь.

– Постой. – Я поднимаюсь с асфальта и устремляюсь за ним. Если кому и следует сердиться, так это мне. – Что я такого сказала? Что я тебя не знаю? Почему ты опять злишься?

Он останавливается и оборачивается, потом делает пару шагов в мою сторону:

– Я думал, пообщавшись с тобой последнее время, могу рассчитывать на чуть иное твое отношение в школе. У тебя была масса возможностей спросить меня о чем угодно, но ты почему-то веришь всяким слухам. Надо быть объективнее, потому что и тебя сплетни не обошли стороной.

Меня сплетни не обошли стороной? Если он надеется набрать очки, имея со мной нечто общее, то глубоко заблуждается.

– Так вот в чем дело? Ты решил, что распутная новая девчонка проникнется симпатией к придурку, который терпеть не может геев?

Он со стоном запускает пятерню в волосы:

– Не надо, Скай.

– Что не надо? Называть тебя придурком, который терпеть не может геев? Ладно. Давай придерживаться твоей тактики честности. Избил в прошлом году того пацана, после чего тебя отправили в колонию для несовершеннолетних? Или нет?

Он упирает руки в бока и качает головой, потом бросает на меня разочарованный взгляд:

– Когда я сказал «не надо», то имел в виду, что ты оскорбляешь не меня, а себя. – Он делает шаг вперед, подойдя ко мне почти вплотную. – Да, я избил этого подонка чуть не до полусмерти, и стой он сейчас передо мной, сделал бы то же самое.

Его глаза выражают неподдельный гнев, и я так напугана, что ни о чем больше не спрашиваю. Да, он честен, но его ответы ужасают меня ничуть не меньше, чем вопросы, которые я собиралась задать. Мы одновременно отступаем друг от друга на шаг и умолкаем. Непонятно, как мы дошли до этой точки.

– Я не хочу с тобой бегать сегодня, – говорю я.

– Я тоже.

При этом мы оба поворачиваем в противоположные стороны: он к своему дому, а я к окну. Мне даже не хочется бежать одной.

Я забираюсь в окно, и сразу начинается ливень. На миг мне становится жаль его. Ведь ему надо мчаться домой. Но только на миг, ибо судьба коварна и в данный момент она явно не благоволит к Холдеру. Я закрываю окно и подхожу к кровати. Сердце мое бьется так сильно, словно я только что пробежала три мили. Но на сей раз причина в том, что я в ярости.

С этим парнем я познакомилась пару дней назад, но за всю жизнь столько не спорила. Можно было сложить все наши с Сикс споры за последние четыре года, и это не шло ни в какое сравнение с последними сорока восемью часами в обществе Холдера. Я вообще не понимаю, почему он так заводится. Наверное, после сегодняшнего утра образумится.

Я беру с ночного столика конверт и вскрываю. Откинувшись на подушку, начинаю читать письмо Сикс в надежде побороть хаос, царящий в голове.

Скай!

Надеюсь, когда ты будешь это читать (знаю, что сразу не прочтешь), я уже успею безумно влюбиться в итальянца и перестану о тебе думать.

Но я знаю, что ничего у меня не получится, поскольку все время буду думать о тебе.

Я буду вспоминать о всех наших вечерах с мороженым, фильмами и мальчишками. Но больше всего я буду думать о тебе и о том, за что люблю тебя.

Вот, например. Мне нравится, что ты терпеть не можешь прощаться и не выносишь всякие там эмоции, потому что я тоже их не терплю. Мне нравится, что ты всегда начинаешь с шарика земляничного и ванильного мороженого, потому что знаешь, как я люблю шоколад, хотя ты тоже его любишь. Мне нравится, что в тебе нет глупой застенчивости, несмотря на то что ты оторвана от общества и даже аманиты кажутся тебе модными.

Но больше всего мне нравится, что ты не судишь меня. Мне нравится, что за последние четыре года ты ни разу не спросила меня о том, как я выбираю себе кавалеров, и никогда не упрекала в отсутствии чувства долга. Можно было бы сказать, что не тебе меня судить, потому что ты тоже грязная потаскушка. Но мы обе знаем, что это не так. Поэтому спасибо тебе за то, что ты такая великодушная подруга. Спасибо, что никогда не унижаешь меня и не считаешь себя лучше (хотя мы обе знаем, что так оно и есть). И, хотя я смеюсь над сплетнями о нас с тобой, меня убивает, когда о тебе говорят всякие гадости. Мне жаль, что так вышло. Но не очень, поскольку я знаю, что, будь у тебя выбор – быть потаскухой или добропорядочной девушкой, – ты переспала бы со всеми подряд. Потому что ты меня так любишь. И я бы тебе разрешила, потому что тоже очень тебя люблю.

И еще одно я обожаю в тебе – вот напишу и заткнусь, потому что я от тебя всего в шести футах и страшно хочется вылезти из окна и обнять тебя.

Мне нравится твой пофигизм. Здорово, что тебе наплевать на чужое мнение. Мне нравится, как ты умеешь сосредоточиться на своем будущем и посылаешь всех к чертям собачьим. Меня растрогало то, как ты, узнав, что я улетаю в Италию (а перед тем я уговорила тебя поступить в мою школу), просто улыбнулась и пожала плечами. А ведь многие закадычные подруги наверняка расстались бы. Я уехала, а тебе придется воплощать мою мечту, но ты даже не обругала меня за это.

Мне нравится, как (это последнее, клянусь) мы смотрели «Силы природы», где в конце Сандра Баллок уходит, и я вопила на телевизор за такой ужасный финал, ты лишь пожала плечами и сказала: «Это настоящее, Сикс. Нельзя злиться на реальную концовку. В жизни они бывают ужасны. Злиться надо на фальшивые хеппи-энды».

Я никогда этого не забуду, потому что ты была права. Я знаю, ты не собиралась преподавать мне урок, но преподала. Не все получается, как я хочу, и не все имеет счастливый конец. Реальная жизнь бывает отвратительна, надо просто научиться мириться с ней. Я буду стараться принимать ее с толикой твоей беззаботности и двигаться вперед.

Ну, ладно. Хватит об этом. Знай, что я буду очень скучать по моей самой лучшей подруге на всем белом свете. Надеюсь, до тебя дойдет, какая ты удивительная, а если нет, то я буду каждый день слать тебе эсэмэски, чтобы напомнить. Приготовься к тому, что следующие полгода я буду забрасывать тебя бесконечными занудными посланиями с изъявлениями любви и дружбы.

С любовью,

6

Я складываю письмо, но не плачу. Она бы не одобрила, хотя сама написала душещипательное письмо. Я протягиваю руку к ночному столику и вынимаю из ящика сотовый, ее подарок. У меня там уже два пропущенных сообщения.

Я говорила тебе недавно, что ты потрясающая? Скучаю.

Прошло уже два дня. Почему не отвечаешь? Хочу рассказать тебе о Лоренцо. Ты до отвращения умна.

Я улыбаюсь и пробую написать ей в ответ. Получается только с пятой попытки. Мне почти восемнадцать – и это моя первая эсэмэска? Можно попасть в Книгу рекордов Гиннесса.

Постараюсь привыкнуть к этим ежедневным изъявлениям любви. Не забывай напоминать, какая я красивая, какой у меня безупречный вкус к музыке и что я самая быстрая бегунья на свете. (Всего лишь несколько идей для начала.) Я тоже скучаю по тебе. Жду не дождусь узнать о Лоренцо, шлюшка ты этакая.

Пятница, 31 августа 2012 года

11 часов 20 минут

Следующие несколько дней в школе не отличаются от первых двух. Сплошная драма. Похоже, мой шкафчик превратился в скопище похабных записочек и угрожающих писем, но я ни разу не видела авторов. Совершенно не понимаю, какой прок человеку делать такие вещи, если он даже не признается в этом. Вот, например, записка, прилепленная с утра: «Шлюха».

Да неужели? Где творчество? И почему нет фабулы? Не помешали бы подробности. Если уж мне каждый день приходится читать этот бред, то можно было, по крайней мере, сделать его занятным. Случись мне пасть так низко и оставить на чьем-то шкафчике анонимку, я хотя бы не поленилась развеселить адресата. Я написала бы нечто вроде: «Не пойму, как ты вчера оказалась в постели со мной и моим бойфрендом. И мне совсем не понравилось, как ты втирала массажное масло в мои дыни. Шлюха».

Я смеюсь. Это так странно – громко смеяться над собственными мыслями. Я оглядываюсь по сторонам – в коридоре никого, кроме меня. Вместо того чтобы сорвать со шкафчика записки, я достаю ручку и придаю им более художественный вид. Веселись, прохожий.

* * *

Брекин ставит свой поднос напротив моего и улыбается с видом, будто знает секрет, который мог бы меня заинтересовать. Если это очередная сплетня, то я пас.

– Как вчерашний тест на беговой дорожке? – спрашивает он.

Я пожимаю плечами:

– Я не пошла.

– Угу, знаю.

– Тогда зачем спрашиваешь?

– Потому что, прежде чем поверить чему-то, предпочитаю выяснить это у тебя, – со смехом отвечает он. – Почему не пошла?

Я снова пожимаю плечами.

– Что за дерганье плечами? У тебя нервный тик?

– Я еще не готова влиться в команду. Может быть, потом.

Он хмурится:

– Ну, во-первых, бег на беговой дорожке – занятие не групповое. Во-вторых, я думал, ты поступила в школу из-за факультативных занятий.

– Вообще-то, я не знаю, зачем я здесь, – признаюсь я. – Может быть, знакомство с худшими проявлениями человеческой натуры поможет мне адаптироваться к реальному миру. Чтобы не было сильного шока.

Он нацеливает на меня стебель сельдерея и поднимает бровь:

– Справедливо. Постепенное знакомство с опасностями, которые таит в себе общество, поможет смягчить удар. Нельзя выпускать тебя в дикую природу после изнеженной жизни в зоопарке.

– Милая аналогия.

Подмигнув, он откусывает от стебля:

– Кстати, об аналогиях. Что творится с твоим шкафчиком? Он весь покрыт сексуальными аналогиями и метафорами.

– Тебе понравилось? – смеюсь я. – Быстро не вышло, но это был творческий порыв.

Он кивает:

– Мне вот это понравилось: «Ты такая шлюха, что трахнула даже мормона Брекина».

Я качаю головой:

– Не могу приписать себе авторство этого шедевра. Это оригинал. Но смешно, правда? Особенно после того, как я их немного подправила.

– Ну, – говорит он, – записок там больше нет. Я только что видел, как Холдер срывает их.

Подняв на него глаза, я обнаруживаю, что он опять лукаво ухмыляется. Наверное, в том и заключался секрет.

– Странно.

Интересно, зачем это Холдеру? С последнего разговора мы не бегаем вместе. Да и вообще не общаемся. На первом уроке он сидит на другом конце класса, и в течение всего дня, за исключением обеда, я его не вижу. Но и там он садится подальше, с друзьями. Я полагала, что наши отношения зашли в тупик и мы стараемся избегать друг друга, но, пожалуй, ошиблась.

– Можно спросить тебя кое о чем? – произносит Брекин. – (Я снова пожимаю плечами – в основном чтобы подразнить его.) – А правда то, что о нем говорят? О его характере? И о его сестре?

Я стараюсь не показать, что о сестре слышу впервые.

– Не знаю. Могу сказать только, что он наводит на меня страх и я больше не хочу с ним общаться.

Мне очень хочется спросить о сестре, но невозможно предугадать, в каких ситуациях проявится мое упрямство. Почему-то одна из них – сбор сведений о Дине Холдере.

– Привет, – произносит голос у меня за спиной.

Он оставляет меня совершенно равнодушной, и это, конечно, не Холдер. Едва я успеваю обернуться, как Грейсон уже перекидывает ногу через скамью и садится рядом:

– Ты занята после школы?

Я макаю стебель сельдерея в салатную приправу «Ранчо» и откусываю:

– Возможно.

Грейсон качает головой:

– Неправильный ответ. После уроков буду ждать тебя у твоей машины.

Я не успеваю ничего возразить, он уже встает и уходит. Брекин глупо ухмыляется.

Я лишь пожимаю плечами.

* * *

Понятия не имею, о чем собирается говорить со мной Грейсон, но если он рассчитывает явиться ко мне завтра вечером, то нуждается в лоботомии. Я полна решимости до конца года завязать с парнями. Особенно если не с кем есть мороженое после ухода кавалера. Мороженое в обществе Сикс было единственным поводом для свидания.

Грейсон же верен слову и ждет у машины, облокотившись на дверь с водительской стороны.

– Привет, Принцесса, – говорит он.

Не знаю, в чем тут дело – в звуке его голоса или в том, что он наградил меня прозвищем, но я внутренне сжимаюсь. Подойдя к нему, прислоняюсь к машине рядом с ним:

– Больше не называй меня Принцессой. Никогда.

Он со смехом встает передо мной и хватает за руку:

– Отлично. Как насчет Красотки?

– Как насчет того, чтобы называть меня просто Скай?

– Ну почему ты все время сердишься?

Он тянется, сжимает мои щеки в ладонях и целует меня. Я неохотно позволяю – в основном потому, что он вроде как заслужил это, поскольку ему целый месяц пришлось меня терпеть. Правда, он не заслуживает всего набора ответных милостей, поэтому через несколько мгновений я отстраняюсь:

– Чего ты хочешь?

Обвив руками за талию, он привлекает меня к себе:

– Тебя. – Он принимается целовать меня в шею, но я отталкиваю его. – Что?

– Ты тормоз? Грейсон, я же сказала, что не собираюсь спать с тобой. И не пытаюсь, как всякие разные, заигрывать, чтобы ты бегал за мной. Ты хочешь чего-то большего, а я не хочу, поэтому будем считать, что мы зашли в тупик.

Он смотрит на меня, затем со вздохом привлекает к себе и обнимает:

– Мне не надо большего, Скай. Хорошо и так. Я не буду давить на тебя. Просто мне нравится приходить к тебе в гости, и я хочу прийти завтра вечером. – Он пытается очаровать меня своей сексуальной ухмылкой. – Перестань злиться, иди ко мне. – И он опять целует меня в губы.

Я рассержена, но когда наши губы сливаются в поцелуе, мое раздражение поневоле притупляется из-за охватывающего меня оцепенения. Только поэтому я позволяю ему целовать себя. Он прижимает меня к машине и запускает пальцы мне в волосы, потом осыпает поцелуями шею. Прислонясь головой к машине, я вскидываю руку за его спиной, чтобы посмотреть на часы. Карен уехала по делам за город, и мне предстоит отправиться в магазин, чтобы восполнить запасы сладкого на выходные. Не знаю, сколько еще он намерен лапать меня, но мысль о мороженом становится совершенно нестерпимой. Закатив глаза, я роняю руку. Внезапно у меня начинает бешено колотиться сердце, перехватывает дыхание, и я чувствую все то, что и должна испытывать девушка, когда ее целует горячий парень. Только это реакция не на того сердцееда, который сейчас покрывает меня поцелуями. А на того, что сердито взирает на меня с другого конца парковки.

Холдер стоит, привалившись к своей машине, и смотрит на нас. Я моментально отталкиваю Грейсона и отворачиваюсь.

– Так мы договорились на завтрашний вечер? – спрашивает он.

Я сажусь за руль и включаю зажигание, потом поднимаю глаза на Грейсона:

– Нет. Все кончено.

Захлопнув дверь, включаю заднюю передачу. Не понимаю, что со мной – рассержена я, смущена или по уши влюблена? Как у Холдера это получается? Как, черт возьми, ему удается внушать мне эти чувства, находясь на противоположном конце парковки? Боюсь, мне понадобится помощь психолога.

Пятница, 31 августа 2012 года

16 часов 50 минут

– А Джек с тобой едет?

Я открываю дверь, чтобы Карен положила на заднее сиденье остатки багажа.

– Да, едет. Мы вернемся… Я вернусь в воскресенье, – поправляется она.

Ей трудно произнести «мы». Мне не нравится ее настроение, потому что Джек очень хороший и любит Карен. Я не понимаю, откуда этот заскок. За последние двенадцать лет у нее было два друга, но как только мужик начинает относиться к ней серьезно, она сбегает.

Карен захлопывает заднюю дверь и поворачивается ко мне:

– Ты знаешь, что я тебе доверяю, но пожалуйста…

– …смотри не залети, – перебиваю я. – Знаю, знаю. Последние два года ты постоянно говоришь это перед отъездом. Не залечу, мама. Буду возвышенной и немного помешанной.

Она со смехом обнимает меня:

– Умница. И ничего не ешь. Не забудь, что тебе надо иметь изможденный вид.

– Не забуду, обещаю. На выходные возьму напрокат телевизор, буду смотреть всякую чушь по кабельному и лопать мороженое.

Она отодвигается и сердито смотрит на меня:

– А вот это уже не смешно.

Я со смехом вновь обнимаю ее:

– Отдыхай. Желаю продать побольше мыла, настоек и прочих травок.

– Люблю тебя. Если понадоблюсь, звони с домашнего телефона Сикс.

Я закатываю глаза. Подобные инструкции она оставляет мне перед каждым отъездом.

– До скорого, – говорю я.

Она садится в машину и выезжает с подъездной дорожки, оставляя меня на выходные без родительской опеки. Для большинства тинейджеров настал бы момент, когда они достают телефоны и приглашают друзей на самую безумную вечеринку года. Но не для меня. Нет. Вместо этого я иду в дом и решаю испечь печенье, ибо для меня это предел мятежа.

* * *

Я люблю печь, но не могу сказать, что преуспела в этом. Обычно все кончается тем, что у меня на лице и волосах оказывается больше муки и шоколада, чем на готовом продукте. Сегодняшний вечер не исключение. Я уже напекла печенья с шоколадной крошкой, шоколадных пирожных с орехами и чего-то еще – сама не знаю чего. Сейчас я насыпаю муку в смесь для шоколадного торта, и тут звонят в дверь.

В принципе, мне следовало бы знать, что делать. В дверь постоянно звонят, но только не в мою. Я таращусь на нее, не понимая, как быть. Когда раздается второй звонок, я ставлю на стол мерный стакан и отвожу волосы с глаз, а потом подхожу. Открыв дверь, я даже не удивляюсь Холдеру. Ладно, удивляюсь. Но не очень.

– Привет, – говорю я.

Ничего другого не приходит в голову. Но если бы и пришло, я, пожалуй, не смогла бы это произнести, потому что мне трудно дышать, блин! Он стоит на верхней ступеньке крыльца, засунув руки в карманы джинсов. Волосы его по-прежнему давно не стрижены, но, когда он поднимает руку и убирает их с лица, мысль о стрижке начинает казаться совершенно неуместной.

– Привет. – Он застенчиво улыбается, немного нервничает, и это ему ужасно идет. Он в хорошем настроении. По крайней мере, сейчас. Кто знает, когда он взбесится и опять примется спорить.

– Гм, – смущенно бормочу я.

Я понимаю, что следующий шаг – пригласить его войти, но только если я действительно этого хочу. Честно говоря, совещание присяжных по этому вопросу еще не завершено.

– Ты занята? – спрашивает он.

Я оглядываюсь на кухню, где устроила невообразимый беспорядок.

– Типа того.

И это не ложь. Я действительно невероятно занята.

Он отводит взгляд и кивает, потом указывает на машину у себя за спиной:

– Угу. Тогда я… пойду. – И спускается на ступеньку.

– Нет, – возражаю я слишком поспешно и громко.

Мое «нет» звучит почти отчаянно, и я съеживаюсь от смущения. Поскольку я не понимаю, зачем он здесь и почему продолжает докучать мне, любопытство пересиливает. Отступив в сторону, я шире распахиваю дверь:

– Входи, но тебя могут припахать к работе.

Замявшись, он вновь поднимается, входит в дом, и я закрываю за ним дверь. Борясь со смущением, я иду на кухню, беру мерный стакан и продолжаю свое занятие, словно ко мне не пришел сердцеед.

– Готовишься к распродаже домашней выпечки? – Он обходит вокруг бара, разглядывая изобилие десертов, разложенных на столешнице.

– Мама уехала на выходные. Она противница сахара, в ее отсутствие я отрываюсь.

Холдер со смехом берет печенье, но сперва вопросительно смотрит на меня.

– Угощайся, – говорю. – Но имей в виду: раз я люблю печь, это не значит, что я большая мастерица. – Я просеиваю остатки муки и насыпаю их в миску.

– Значит, дом в твоем распоряжении и ты посвящаешь вечер пятницы выпечке? Типичный тинейджер, – насмехается он.

– Что мне ответить? – Я пожимаю плечами. – Я бунтарская душа.

Он поворачивается, открывает один шкаф и, осмотрев содержимое, закрывает. Потом, открыв другой, берет стакан.

– Молоко есть? – спрашивает он, направляясь к холодильнику.

Перестаю размешивать и смотрю, как он достает молоко и наливает себе стакан, как у себя дома. Отпив, оборачивается и, увидев, что я таращусь на него, ухмыляется:

– К печенью всегда предлагают молоко. Хозяйка из тебя никудышная.

Схватив еще одно печенье, он идет с молоком к бару и садится.

– А я оставляю гостеприимство для приглашенных гостей, – с сарказмом произношу я, снова поворачиваясь к столешнице.

– А-а! – Он смеется.

Я включаю миксер, чтобы был благовидный предлог не разговаривать с ним три минуты. Незаметно выискивая отражающую поверхность, я пытаюсь проверить, как выгляжу. Не сомневаюсь, что мука у меня везде. Я знаю, что волосы забраны наверх с помощью карандаша, а спортивные штаны я ношу уже четвертый день подряд. Неумытая. Я пытаюсь небрежно смахнуть муку, понимая, что это дохлый номер. Ну, ладно, вряд ли я выгляжу хуже, чем в тот день, когда меня положили на диван с прилипшим к щеке гравием.

Выключив миксер, я нажимаю кнопку, освобождающую лезвия. Одно подношу ко рту и облизываю, другое передаю Холдеру:

– Хочешь? Это немецкий шоколад.

Он с улыбкой берет лезвие:

– До чего любезно с твоей стороны.

– Заткнись и облизывай, а не то оставлю себе. – Я подхожу к шкафчику и достаю свою личную чашку, но наливаю стакан воды. – Хочешь запить или будешь притворяться, что тебе нравится эта веганская гадость?

Он смеется и морщит нос, потом подталкивает ко мне свою чашку:

– Я старался не подавать вида, но больше не могу это пить. Да, воды. Пожалуйста.

Я смеюсь, споласкиваю его чашку и вручаю стакан с водой. Потом сажусь напротив и глазею на него, откусывая от пирожного. Я жду, когда он объяснит, зачем пожаловал, но он не объясняет. Он просто сидит напротив меня и смотрит, как я жую. Я не спрашиваю, потому что мне нравится, когда мы молчим. Лучше нам обоим заткнуться, поскольку все наши разговоры заканчиваются ссорой.

Холдер встает и, не спросив разрешения, проходит в гостиную. Он с любопытством озирается, рассматривает фотографии на стенах. Подойдя ближе, неспешно изучает каждую. Я откидываюсь в кресле и наблюдаю за ним.

Он никогда не суетится, и все его движения кажутся уверенными. Создается впечатление, что все его мысли и поступки педантично спланированы на много дней вперед. Я представляю, как он в своей комнате подбирает и записывает слова на следующий день.

– Твоя мама молодо выглядит, – замечает он.

– Да, она молодая.

– Ты не похожа на нее. Наверное, в отца? – Обернувшись, он смотрит на меня.

– Не знаю, – пожимаю я плечами. – Я не помню его.

Холдер снова поворачивается к фотографиям и проводит пальцем по одной:

– Умер?

Это звучит резковато, и я почти уверена: он знает, что это не так, иначе не спрашивал бы так небрежно.

– Не знаю. Я его не видела с пяти лет.

Холдер возвращается в кухню и снова садится напротив меня:

– И это все? Не будет никакой истории?

– О, история есть. Просто не хочу рассказывать.

Уверена, что история есть… Просто мне она неизвестна. Карен ничего не знает о моей прошлой жизни, и я не считаю нужным вести раскопки. Что такое несколько безвестных лет, когда у меня было тринадцать отличных?

Он снова улыбается, но улыбка немного недоверчивая, а глаза смотрят насмешливо.

– Печенье у тебя вкусное, – хвалит он, умело меняя тему. – Зря ты недооцениваешь свои кулинарные способности.

Что-то пищит, и я вскакиваю и подбегаю к плите. Открываю духовку, но торт еще не готов. Повернувшись, вижу Холдера с моим сотовым в руках.

– Ты получила сообщение. – Он смеется. – Торт отличный.

Я бросаю на столешницу прихватку, потом возвращаюсь на место. Холдер без тени смущения просматривает мои эсэмэски. Мне на это, в общем-то, наплевать, поэтому я не возражаю.

– Я думал, тебе не разрешают пользоваться телефоном, – говорит он. – Или это был просто жалкий предлог, чтобы не дать мне номер?

– Мне действительно не разрешают. На днях мне его подарила лучшая подруга. С него можно только посылать сообщения.

Он поворачивает ко мне дисплей:

– Что это за сообщения, черт возьми? – И он читает: – «Скай, ты прекрасна. Ты, пожалуй, самое совершенное существо во вселенной, и тому, кто с этим не согласится, не поздоровится». – Вопросительно изогнув бровь, он поднимает на меня взгляд, потом вновь смотрит на телефон. – О господи! Они все такие. Только не говори, что сама посылаешь их себе для повышения самооценки.

Я со смехом тянусь через стойку и выхватываю у него мобильник:

– Перестань. Не надо портить кайф.

Он запрокидывает голову и хохочет:

– Бог мой, так и есть? Все эсэмэски от тебя?

– Нет, – обижаюсь я. – От Сикс. Она моя лучшая подруга, которая уехала от меня на край света. Она скучает и не хочет, чтобы я грустила, поэтому каждый день посылает мне что-то приятное. По-моему, очень мило.

– Нет, ты так не думаешь. Ты считаешь их дурацкими и, вероятно, даже не читаешь.

Откуда он знает?

Я кладу телефон и скрещиваю руки на груди.

– У нее самые хорошие побуждения, – возражаю я, по-прежнему не признаваясь себе в том, что эти сообщения страшно меня бесят.

– Они тебе навредят. Смотри, как бы не лопнуть от раздувшегося самомнения! – Холдер берет мой мобильник и вынимает из кармана свой. Прокручивая дисплеи на обоих, набирает на своем несколько цифр. – Придется исправить эту ситуацию, пока тобой не завладела мания величия.

Он возвращает мне телефон, потом набивает что-то в своем и прячет. Мой звякает – эсэмэска. Я смотрю на дисплей и хохочу.

Твое печенье дерьмо. И не такая уж ты хорошенькая.

– Лучше? – игриво спрашивает он. – Гонору поубавилось?

Я со смехом кладу телефон на столешницу, потом встаю:

– Ты знаешь, как угодить девушке. – Подойдя к гостиной, оборачиваюсь. – Хочешь посмотреть дом?

Он поднимается и идет следом. Я показываю ему комнаты с мебелью, фотографиями на стенах и безделушками, а он, не торопясь, все разглядывает. Он задерживается у каждой мелочи, не произнося ни слова.

Наконец мы доходим до моей спальни. Я распахиваю дверь жестом Ванны Уайт[4].

– Моя комната, – объясняю я. – Будь как дома, но помни, что здесь нет совершеннолетних. Держись подальше от кровати. Мне запретили беременеть на выходных.

Он задерживается у двери и подается ко мне:

– Только на этих? Значит, планируешь залететь в следующие?

Я вхожу в спальню:

– Не-а. Подожду, пожалуй, еще несколько недель.

Оглядев комнату, он медленно поворачивается:

– Мне восемнадцать.

Я смущенно наклоняю голову набок, не совсем понимая, зачем он упомянул об этом маловажном факте.

– Везет тебе!

Он скашивает глаза на кровать, потом снова переводит на меня:

– Ты велела держаться подальше от кровати, потому что здесь нет совершеннолетних.

Мне не нравится стеснение в груди, которое я ощущаю, когда он смотрит на мою кровать.

– О-о, я имела в виду девятнадцать.

Крутанувшись на месте, он медленно подходит к открытому окну. Наклонившись, высовывается, потом отодвигается:

– Это и есть скандально известное окно?

Он не смотрит на меня, и это к лучшему, потому что если взглядом можно убить, то он был бы покойником. Какого черта ему понадобилось являться и говорить подобные вещи? До этого момента я даже получала удовольствие от его общества. Он поворачивается ко мне. Игривое выражение на его лице уступает место вызывающему, которое я уже много раз видела прежде.

– Чего тебе надо, Холдер? – вздыхаю я.

Пусть объяснит, зачем он здесь, или уходит. Он складывает руки на груди и, прищурившись, смотрит на меня:

– Я что-то не то сказал, Скай? Или соврал, или выдумал?

Из его насмешливых вопросов очевидно, что он кое-что знает, и намеки по поводу окна небеспочвенны. У меня нет настроения играть в его игры. Мне надо печь пирожные. И пожирать.

Я подхожу к двери и открываю ее:

– Ты неспроста это сказал и дождался желаемой реакции. Доволен? Теперь можешь уходить.

Он и не думает этого делать. Развернувшись, подходит к ночному столику, берет книгу, которую дал мне почитать Брекин, и как ни в чем не бывало рассматривает ее.

– Холдер, очень прошу тебя. Пожалуйста, уходи.

Он осторожно кладет книгу на место, потом начинает укладываться на кровать. То есть буквально ложится. И вот уже лежит плашмя на моей чертовой кровати.

Возведя очи горе, я подхожу к нему, нагибаюсь и сбрасываю его ноги. Если придется вытолкать взашей, я это сделаю. Я хватаю его за руки и пытаюсь приподнять, но он непостижимым молниеносным движением притягивает меня к себе, переворачивает на спину и прижимает мои руки к матрасу. Это происходит так неожиданно, что я не успеваю даже оказать сопротивление. Когда я смотрю на него снизу вверх, добрая половина меня даже не хочет противиться. Не знаю, звать ли мне на помощь или срывать с себя одежду.

Он отпускает мои руки и подносит ладонь к моему лицу, потом со смехом проводит большим пальцем по носу.

– Мука, – отмечает он, смахивая ее. – Достала меня.

Он садится, приваливается к спинке и снова кладет ноги на постель. Я по-прежнему лежу навзничь, уставившись на звезды на потолке и впервые при взгляде на них что-то чувствуя.

Я не могу даже пошевелиться, поскольку побаиваюсь, что он не в себе. То есть в буквальном смысле слова душевнобольной. Это единственное логическое объяснение его поведения. И то, что я по-прежнему считаю его невероятно привлекательным, означает только одно: я тоже умалишенная.

– Я не знал, что он гей.

Угу, он псих.

Я поворачиваю к нему голову, но ничего не говорю. Что, черт подери, сказать психу, который отказывается покинуть твой дом и мелет всякую чушь?!

– Я избил его, потому что он был урод. Я понятия не имел, что он гей.

Положив локти на колени, он смотрит на меня в упор, ожидая реакции. Или ответа. Но в течение нескольких секунд не получает ни того ни другого, поскольку мне надо все обдумать.

Я снова поднимаю взгляд к звездам и пытаюсь проанализировать ситуацию. Если он не псих, то явно пытается что-то доказать. Но что именно? Он завалился без приглашения, чтобы обелить свою репутацию и очернить мою? Но зачем? Я ведь одна, и что значит мое мнение?

Если, конечно, я ему не нравлюсь. От этой мысли я улыбаюсь, но мне не по себе оттого, что я рассчитываю на симпатию психа. Я сама во всем виновата. Не надо было впускать его в дом, когда я одна. А теперь он знает, что я проведу в одиночестве все выходные. Если взвесить мои сегодняшние поступки, то чаша с глупостью перевесит. Я предвижу два варианта завершения этого вечера. Либо мы придем к взаимопониманию, либо он убьет меня и, разрубив на мелкие кусочки, добавит в печенье. Так или иначе, мне жаль, что десерт еще не съеден.

– Торт! – ору я, вскакивая с кровати.

Я прибегаю на кухню как раз вовремя, чтобы учуять запах моего последнего кулинарного опыта. Я вынимаю из духовки торт и в отчаянии швыряю его на столешницу. Он не так уж сильно подгорел. Пожалуй, еще можно спасти, погрузив в сахарную глазурь.

Я закрываю духовку с намерением переключиться на новое хобби. Может быть, займусь ювелирными украшениями. Насколько это сложно? Я хватаю еще два печенья, возвращаюсь в спальню, отдаю одно Холдеру и ложусь рядом:

– Пожалуй, мои слова о придурке, который ненавидит геев, были резковатыми. На самом деле ты никакой не темный гомофоб, отсидевший в колонии?

Он с ухмылкой вытягивается на постели и смотрит на звезды:

– Не. Вовсе нет. Весь прошлый год я жил с отцом в Остине. Не знаю, откуда взялась эта история с колонией.

– Почему ты не защищаешься от лжи?

Он поворачивает ко мне голову:

– А ты почему?

Я сжимаю губы и киваю:

– Туше.

Мы молча жуем. Его недавние речи становятся понятнее, и я все больше ощущаю себя похожей на людей, которых презираю. Он пообещал ответить на любой мой вопрос, а я вместо этого поверила сплетням. Неудивительно, что он злился. Я обращалась с ним точно так, как окружающие обращаются со мной.

– Твой комментарий по поводу окна? – спрашиваю я. – Ты просто намекал на сплетни? И никакой подлости с твоей стороны?

– Я не подлец, Скай.

– Ты назойлив. По крайней мере, в этом я права.

– Я бываю назойливым, но не подлец.

– Ну а я не шлюха.

– И я не придурок, ненавидящий геев.

– Ну, все выяснили?

– Пожалуй, да, – смеется он.

Я делаю глубокий вдох, потом выдыхаю, готовясь к тому, что делаю нечасто. Извиниться. Не будь я такой упрямой, могла бы признать, что всю неделю держалась с ним свысока и он имел полное право сердиться. Мое извинение получается лаконичным и робким.

– Прости меня, Холдер, – тихо произношу я.

Он тяжело вздыхает:

– Ладно, Скай, ладно.

И мы целую вечность продолжаем сидеть в молчании, но эта вечность совсем не тяготит. Время идет к ночи, и я боюсь, он скоро заявит, что ему пора идти, поскольку сказать больше нечего, но я этого не хочу. Мне хочется еще немного побыть с ним. Сама не знаю почему.

– Хочу спросить тебя кое о чем, – говорит он, нарушив наконец тишину.

Я молчу, поскольку не похоже, что он ждет от меня какого-то отклика. Просто выдерживает паузу перед вопросом. Он переводит дыхание и перекатывается на бок ко мне лицом. Потом подпирает голову локтем, и я чувствую на себе его взгляд, но продолжаю пялиться на звезды. Он слишком близко от меня, и я не в силах посмотреть на него. Сердце бешено колотится у меня в груди, и я боюсь, что если придвинусь к нему чуть ближе, то просто умру. В голове не укладывается, что вожделение может заставить сердце так сильно биться. Сильней, чем от бега.

– Почему ты позволила Грейсону так обращаться с тобой на парковке?

Мне хочется спрятаться под одеялом. Я-то надеялась, он не вспомнит.

– Я уже говорила. Он мне не бойфренд, и не он подбил мне глаз.

– Я спрашиваю не из-за этого, а потому, что видел твою реакцию. Он тебя раздражал. Ты даже заскучала. Просто пытаюсь понять, почему ты позволяешь ему делать все эти вещи, если не хочешь, чтобы он к тебе прикасался.

Его слова ошеломляют меня, и я вдруг ощущаю приступ клаустрофобии. Мне неловко говорить об этом. Меня смущает то, как легко он разгадывает меня, а мне его никак не понять.

– Неужели мое равнодушие было настолько очевидным?

– Ага. Даже с расстояния в пятьдесят ярдов. Удивляюсь, почему он не понял намека.

На этот раз я машинально поворачиваюсь к нему, подложив локоть под голову:

– Сама удивляюсь. Уж сколько раз я отшивала его, но он не может остановиться. Все это жалко и неприятно.

– Да зачем же тогда позволяешь? – спрашивает он, прямо глядя на меня.

Мы лежим друг к другу лицом, в весьма рискованном положении. То, как он глазеет на меня и скользит взглядом по моим губам, заставляет меня снова повернуться на спину. Не знаю, чувствует ли он то же самое, но тоже переворачивается.

– Сложно объяснить.

– Не надо ничего объяснять, – говорит он. – Мне просто стало любопытно. Это действительно не мое дело.

Подложив руки под голову, я смотрю на звезды, которые пересчитывала столько раз. В этой постели я нахожусь с Холдером дольше, чем была с любым другим парнем. До меня доходит, что я не испытываю ни малейшего желания считать звезды.

– У тебя были серьезные отношения с девушкой?

– Угу, – отвечает он. – Надеюсь, ты не собираешься выспрашивать подробности…

Я качаю головой:

– Я не потому спрашиваю. – На миг я умолкаю, пытаясь подыскать нужные слова. – Что ты чувствовал, когда целовал ее?

Он отвечает не сразу. Наверное, опасается подвоха.

– Хочешь, чтобы я ответил честно?

– Только этого я и хочу.

Краем глаза я вижу, что он улыбается.

– Хорошо. Пожалуй, испытывал сексуальное возбуждение.

Услышав эти слова, я стараюсь не показать, что шокирована, но… вау! Мне приходится скрестить ноги, чтобы усмирить накатывающие на меня горячие волны.

– У тебя бывает нервный озноб, потные ладони, учащенное сердцебиение и все такое прочее?

Он пожимает плечами:

– Угу. Не со всякой, но со многими.

Я наклоняю к нему голову, стараясь не вникать в смысл услышанного. Он с ухмылкой поворачивается ко мне:

– Не так уж много их было. – Он улыбается, и вблизи ямочка на щеке кажется мне еще симпатичнее. На миг я совершенно растворяюсь в ней. – В чем твоя проблема?

Я на миг встречаюсь с ним взглядом, потом снова смотрю в потолок:

– Проблема в том, что я не испытываю ничего подобного. Когда я встречаюсь с парнями, то совсем ничего не чувствую. На меня находит оцепенение. Поэтому иногда я даю волю Грейсону. Не потому, что мне это нравится, а потому, что приятно ничего не чувствовать. – Холдер не отвечает, и его молчание тяготит. Поневоле начинаю думать, что он может счесть помешанной меня. – Знаю, что это полная чушь, и не думай, я не лесбиянка. Просто до тебя меня ни к кому не влекло. Почему – не знаю.

Едва я это произношу, как он резко поворачивает ко мне голову, и в тот же миг я зажмуриваю глаза и прикрываю лицо согнутой рукой. Не может быть, я вслух призналась, что меня к нему влечет. Мне хочется провалиться сквозь землю.

Я чувствую, как он отводит мою руку. Я нехотя открываю глаза и вижу, что он с улыбкой смотрит на меня, опираясь на локоть:

– Тебя ко мне влечет?

– О господи, – сокрушаюсь я. – Твоему самомнению это явно не пойдет на пользу.

– Похоже на то, – смеется он. – Давай-ка скорее обидь меня, пока оно не выросло до размеров твоего.

– Тебе нужно постричься, – выпаливаю я. – У тебя волосы в жутком состоянии. Они лезут тебе в глаза, ты начинаешь косить и постоянно отводишь их с лица, как Джастин Бибер, а это очень отвлекает.

Он запускает пальцы в волосы и хмурится, затем снова ложится:

– Чувак! Зачем же так обижать? Похоже, ты давно об этом думаешь.

– С понедельника, – признаюсь я.

– Мы и познакомились в понедельник. Так что формально ты преисполнилась ненавистью к моим волосам с момента знакомства.

– Не говори ерунды.

На время он умолкает, потом с ухмылкой произносит:

– Не могу поверить, что ты считаешь меня горячим.

– Заткнись.

– Наверное, ты тогда притворилась, будто упала в обморок, чтобы тебя подхватили горячие, потные мужские руки.

– Заткнись.

– Могу поспорить, ты мечтаешь обо мне по ночам, прямо в этой постели.

– Замолчи, Холдер.

– Возможно, ты даже…

Я наклоняюсь к нему и зажимаю ладонью его рот:

– Ты гораздо сексуальнее, когда молчишь.

Когда он наконец затыкается, я убираю руку и кладу ее под голову. И снова мы на время умолкаем. Он, вероятно, тайно упивается моим признанием, а я молча досадую на то, что ему это известно.

– Мне скучно, – изрекает он.

– Так иди домой.

– Не хочу. Чем ты развлекаешься? У тебя нет ни Интернета, ни телевизора. Ты что, просто сиднем сидишь целый день и думаешь, какой я горячий?

Я закатываю глаза.

– Читаю, – говорю я. – Много. Иногда пеку. Иногда бегаю.

– Читаешь, печешь и бегаешь. И мечтаешь обо мне. Какая у тебя захватывающая жизнь.

– Мне она нравится.

– Мне тоже, в общем-то, нравится. – Он перекатывается на край кровати и берет с ночного столика книгу. – Вот, почитай.

Я открываю ее на второй странице, где у меня закладка. До этого места я дошла.

– Хочешь, чтобы я почитала вслух? Тебе настолько скучно?

– Чертовски.

– Это роман, – предупреждаю я.

– Я уже сказал. Чертовски скучно. Читай.

Я пододвигаю подушку к спинке кровати и, устроившись поудобнее, принимаюсь за чтение.

Если бы с утра кто-то сказал мне, что вечером я буду читать Дину Холдеру роман в своей постели, я бы сочла этого человека психом. Но опять же не мне судить, кто нормальный, а кто нет.

* * *

Открыв глаза, я сразу же провожу рукой по кровати рядом с собой, но там никого нет. Я сажусь и оглядываюсь по сторонам. Свет выключен, и я укрыта одеялом. Книга лежит на столике, я беру ее. Закладка отмечает три четверти книги.

Я читала, пока не уснула? О нет, я уснула! Я сбрасываю с себя одеяло, иду на кухню, включаю свет и в изумлении оглядываюсь по сторонам. На кухне прибрано, все пирожные и печенье завернуты в пищевую пленку. Я беру со столешницы телефон и читаю новое сообщение:

Ты уснула на том месте, когда она вот-вот должна была раскрыть тайну матери. Как ты могла! Приду завтра вечером дослушать. И кстати, у тебя воняет изо рта, и ты громко храпишь.

Я хохочу. И по-идиотски улыбаюсь, но, к счастью, никто этого не видит. Два часа ночи. Я возвращаюсь в спальню и залезаю в постель с надеждой на то, что он действительно появится вечером. Не знаю, каким образом этому безнадежному парню удалось пролезть в мою жизнь, но я определенно не готова к его уходу.

Суббота, 1 сентября 2012 года

17 часов 5 минут

Сегодня я получила неоценимый урок по поводу вожделения. Из-за него все делаешь вдвое против обычного. Я два раза принимала душ вместо одного. И четыре раза переодевалась вместо привычных двух. Я прибрала в доме (чего ежедневно не делаю) и тысячу раз смотрела на часы. И наверное, столько же раз проверяла телефон: нет ли входящих.

К несчастью, во вчерашнем сообщении он не написал, во сколько придет, поэтому часов с пяти я просто сижу и жду. Делать мне почти нечего, поскольку я напекла сладкого на целый год и пробежала не меньше четырех миль. Я подумывала приготовить ужин, но, так как я не знаю, когда он придет, непонятно, к какому времени тот должен быть готов. Я сижу на диване, барабаня пальцами по подлокотнику, когда приходит эсэмэска:

Когда приходить? Не подумай, что мне невтерпеж.

Ты ужасная зануда.

Он прислал мне сообщение. Почему же я не догадалась? Надо было еще за несколько часов до этого написать самой и спросить, когда его ждать. И не пришлось бы понапрасну психовать.

Приходи в семь. И принеси чего-нибудь поесть.

Я не собираюсь для тебя готовить.

Я кладу телефон и пялюсь на него. Ждать еще час и сорок пять минут. Что теперь? Я оглядываю пустую гостиную, и впервые в жизни меня начинает одолевать тоска. До этой недели я была вполне довольна своей бесцветной жизнью. Интересно, что именно пробуждает во мне новые желания – соблазны современной технологии или Холдер. Вероятно, то и другое.

Я кладу ноги на кофейный столик перед собой. Сегодня на мне джинсы и футболка, поскольку я решила на время отказаться от спортивных штанов. Кроме того, я распустила волосы, но лишь потому, что Холдер видел меня только с хвостом. Дело не в том, что я хочу произвести на него впечатление…

Я, безусловно, очень хочу произвести на него впечатление.

Я беру журнал и листаю его, но у меня дрожат ноги, и я так волнуюсь, что не могу сосредоточиться. Швыряю журнал на столик, откидываюсь на диване и пялюсь в потолок. Потом смотрю на стены. Потом разглядываю ногти на ногах, прикидывая, не перекрасить ли мне их.

Я схожу с ума.

Наконец со стоном беру телефон и снова посылаю ему эсэмэску:

Сейчас. Приходи прямо сейчас. Я скоро свихнусь от скуки. Если не явишься, дочитаю одна.

Я держу телефон в руках и смотрю, как дисплей подрагивает на моем колене. Холдер сразу присылает ответ:

Lol. Принесу еды, шеф. Буду у тебя через двадцать минут.

Lol? Что это, черт возьми? Много любви? О господи, лучше не надо! А то придется выставить его за дверь. Но правда, что это все-таки значит?

Я прекращаю об этом думать и сосредоточиваюсь на последних словах. Двадцать минут. О черт, совсем скоро! Я бегу в ванную и поправляю волосы и одежду. Потом проношусь по комнатам, повторяя уборку. Когда наконец звенит звонок, я точно знаю, что делать. Отворить.

Он стоит на пороге с двумя пакетами продуктов, и вид у него вполне домашний. Я подозрительно оглядываю пакеты. Он поднимает их и пожимает плечами:

– Кто-то же должен быть гостеприимным. – Холдер проскальзывает мимо меня, идет прямо на кухню и ставит пакеты на столешницу. – Надеюсь, ты любишь спагетти с фрикадельками, потому что именно это я приготовлю. – И он принимается доставать продукты и вынимать из шкафов посуду.

Я закрываю входную дверь и подхожу к барной стойке:

– Ты собираешься приготовить мне ужин?

– Вообще-то, я буду готовить для себя, но если хочешь, можешь присоединиться. – Он зыркает на меня через плечо и улыбается.

– Ты всегда такой язвительный?

– А ты? – пожимает он плечами.

– Ты всегда отвечаешь вопросом на вопрос?

– А ты?

Я беру со стойки полотенце и бросаю в него. Он уворачивается, а потом подходит к холодильнику:

– Хочешь выпить?

Положив локти на стойку, я наблюдаю за ним:

– Предлагаешь мне чего-нибудь выпить в собственном доме?

Он шарит по полкам холодильника:

– Хочешь поганого молока или газировки?

– У нас есть даже газировка?

Я почти уверена, что уже выдула все купленное вчера.

Он высовывается из холодильника, вопросительно изогнув бровь:

– Может хоть один из нас произнести фразу без вопроса?

– Не знаю, а разве может? – смеюсь я.

– И долго еще будем играть в эту игру? – Найдя газировку, он берет два стакана. – Тебе со льдом?

– А ты будешь со льдом?

Не перестану первая задавать вопросы. Я очень азартная.

Он подходит ближе и ставит стаканы на столешницу.

– Лед добавить? – произносит он с вызывающей ухмылкой.

– Ты любишь со льдом? – парирую я.

Он кивает, откровенно удивленный тем, что я не отстаю от него.

– У тебя хороший лед?

– Скажи, ты предпочитаешь дробленый лед или в кубиках?

Холдер сощуривается, догадавшись, что я подловила его. Нельзя ответить на этот вопрос вопросом. Он открывает крышку и льет газировку в мой стакан:

– Никакого льда тебе.

– Ха! – восклицаю. – Я выиграла.

Он со смехом идет к плите:

– Я позволил тебе выиграть, потому что мне жаль тебя. С таким храпом нужны положительные эмоции.

– Знаешь, – глупо улыбаюсь я, – приколы смешные только в форме эсэмэсок.

Беру стакан и делаю глоток. Здесь явно не хватает льда. Я вынимаю из холодильника несколько кубиков и бросаю в газировку.

Повернувшись, я оказываюсь с Холдером нос к носу, и он смотрит на меня сверху вниз. В его довольно серьезном взгляде, который заставляет мое сердце трепетать, все же проскальзывает лукавство. Он делает шаг вперед, и мне приходится прижаться спиной к холодильнику. Он небрежно упирается в него ладонью.

Не понимаю, как я еще не сползла на пол. Колени вот-вот подогнутся.

– Ты ведь понимаешь, что я шучу, да? – тихо спрашивает он.

Холдер скользит взглядом по моему лицу и улыбается, от чего показываются ямочки.

Я киваю и хочу только, чтобы он отодвинулся, потому что сейчас у меня начнется приступ астмы, а у меня ее нет в помине.

– Ладно, – заявляет он, придвигаясь еще чуть-чуть. – На самом деле ты не храпишь. И даже чертовски очаровательна, когда спишь.

Ему не следует говорить подобные вещи. Особенно когда он так близко от меня. Он сгибает руку в локте и вдруг оказывается совсем рядом. Потом наклоняется к моему уху, и я судорожно вздыхаю.

– Скай, – обольстительно шепчет он. – Хочу, чтобы ты… посторонилась. Мне нужно в холодильник.

Он медленно отстраняется и, не сводя с меня глаз, наблюдает за моей реакцией. Уголки его рта подергиваются от улыбки, которую он пытается сдержать, но в конце концов разражается смехом.

Я толкаю его в грудь и подныриваю под руку:

– Какой же ты козел!

Продолжая смеяться, он открывает холодильник:

– Извини, но блин! Ты до того на меня запала, что трудно не подразнить.

Я понимаю, что он шутит, но все равно ужасно смущаюсь. Усаживаюсь за барную стойку и опускаю голову на руки. Я начинаю ненавидеть девушку, в которую он меня превращает. Если бы я не проговорилась и не сказала ему, что увлечена им, то общаться было бы легче. И не будь он таким забавным. И милым, когда захочет. И клевым. Наверное, все это и придает вожделению такую сладость с привкусом горечи. Чувство прекрасное, и тем труднее отказаться от него.

– Хочешь узнать кое-что? – спрашивает Холдер.

Я поднимаю на него глаза – он занят кастрюлей, что-то в ней помешивая.

– Пожалуй, нет.

Он бросает на меня взгляд, потом отводит:

– Тебе полегчает.

– Сомневаюсь.

Он снова косится на меня, и игривая улыбка исчезает с его губ. Достав из шкафа кастрюлю, он подходит к раковине и наливает в нее воду. Потом возвращается к плите и снова начинает что-то помешивать.

– Похоже, я тоже немного увлечен тобой, – признается он.

Я незаметно вдыхаю, потом делаю медленный контролируемый выдох, чтобы он не подумал, будто сразил меня этими словами.

– Совсем немного? – спрашиваю, пытаясь, как обычно, смягчить неловкость сарказмом.

Он вновь улыбается, но не отводит глаз от кастрюли. В кухне на несколько минут воцаряется молчание. Он сосредоточен на готовке, а я – на нем. Я смотрю, как он свободно движется, испытывая благоговение перед его непринужденностью. Это мой дом, но нервничаю я, а не он. Мне по-прежнему не по себе, и я хочу, чтобы он снова заговорил. Его, похоже, молчание не гнетет, но меня оно раздражает, и я хочу с ним покончить.

– Что значит «lol»?

– Ты это серьезно? – хохочет он.

– Да, серьезно. Ты написал.

– Это значит «смейся громко». Пишешь, когда считаешь что-то смешным.

Узнав, что это не «lots of love» (много любви), я с облегчением вздыхаю.

– Ха, – отзываюсь. – Но это же глупо.

– Ага, довольно глупо. Но это всего лишь прием, и эти сокращения ускоряют набор сообщений, когда их освоишь. Например, OMG, и WTF, и IDK[5], и…

– О боже, хватит! – прерываю я поток аббревиатур. – Тебе это щебетание не идет.

Повернувшись ко мне, он подмигивает, потом направляется к плите:

– Никогда больше не буду это делать.

И снова повисает… молчание. Вчера оно не угнетало, но сегодня от него почему-то ужасно неловко. По крайней мере, мне. Я начинаю догадываться, что нервничаю из-за дальнейшего. Очевидно, наше взаимное притяжение кончится поцелуями. Когда на уме лишь одно, очень трудно сосредоточиться на настоящем моменте и участвовать в разговоре. Невыносимо не знать, когда он это сделает. Дождется ли он окончания ужина, когда от меня будет разить чесноком и луком? Или будет тянуть до ухода? Или набросится на меня, когда я меньше всего ожидаю? Мне хочется покончить с этим прямо сейчас. Перейти к главному, чтобы не думать о неизбежном, и пусть вечер идет своим чередом.

– Ты в порядке? – спрашивает он. Я смотрю на него. Он стоит напротив меня за барной стойкой. – Ты где? Похоже, ты на время отключилась.

Покачав головой, я включаюсь в беседу:

– Все нормально.

Он берет нож и начинает резать помидор. Меня поражает сноровка, с какой он им орудует. Есть ли вообще что-нибудь, чего не умеет делать этот парень? Нож на разделочной доске замирает, и я смотрю на Холдера. А он с серьезным видом глядит на меня сверху вниз:

– О чем задумалась, Скай?

Он несколько мгновений наблюдает за мной, ожидая ответа. Но я молчу, и он снова опускает взор на разделочную доску.

– Обещаешь, что не будешь смеяться? – спрашиваю я.

Сощурившись, он размышляет, потом качает головой:

– Я говорил, что всегда буду честным, поэтому – нет. Не могу обещать, потому что ты бываешь смешной, и это настраивает меня на провал.

– Ты всегда все усложняешь?

Он ухмыляется, но не отвечает и продолжает смотреть на меня, словно провоцируя на откровенность. К несчастью, я не привыкла уклоняться от провокаций.

– Ну, хорошо. – Я выпрямляюсь на стуле, делаю глубокий вдох и разом выбалтываю все свои мысли. – По правде говоря, я ничего не понимаю в этих свиданиях – если это вообще свидание, – но знаю, что это не просто встреча двух друзей, поэтому начинаю думать о том, что случится дальше, когда тебе пора будет уходить; собираешься ты целовать меня или нет, вообще-то, я терпеть не могу сюрпризы, поэтому мне как-то неловко, ведь на самом деле я хочу, чтобы ты поцеловал меня, и это, наверное, наглость с моей стороны, но мне почему-то кажется, что ты тоже хочешь меня поцеловать, вот я и подумала, насколько было бы проще, если бы мы сейчас поцеловались и ты возился бы с ужином дальше, а я перестала бы прокручивать в голове всякие сценарии. – Я делаю невероятно глубокий вдох, словно в легких не осталось ни капли воздуха.

Холдер перестал резать овощи где-то на середине моей тирады – не помню только в каком месте. Он смотрит на меня с полуоткрытым ртом. Я медленно выдыхаю, думая, что вот сейчас он уйдет. И, как ни печально, я не могу его за это винить.

Он осторожно кладет нож на разделочную доску и, не отрывая от меня взгляда, опирается ладонями на столешницу. Я опускаю руки на колени и жду его реакции. Все, на что я способна.

– Это, – многозначительно заявляет он, – самая длинная фраза, какую мне доводилось слышать.

Я закатываю глаза и откидываюсь на стуле, потом складываю руки на груди. По сути дела, я только что умоляла его поцеловать себя, а он критикует мою грамматику.

– Расслабься, – с усмешкой говорит он.

Он ссыпает помидоры с разделочной доски в кастрюлю, потом ставит ее на плиту. Затем регулирует температуру конфорки и кладет пасту в кипящую воду. Закончив все дела, вытирает руки полотенцем, обходит барную стойку и приближается ко мне.

– Встань, – командует он. Я смотрю на него с опаской, но подчиняюсь. Медленно. Когда я встаю к нему лицом, он кладет руки мне на плечи и оглядывает комнату. – Гм, – бубнит он, словно размышляя вслух. Бросив взгляд в сторону кухни, он скользит руками по моим плечам и берет меня за руки. – Пусть холодильник снова послужит нам задником.

Он тащит меня на кухню и ставит, как куклу, к нему спиной. Потом упирается обеими руками в холодильник по бокам от моей головы и впивается в меня взглядом.

Не о таком романтическом поцелуе я мечтала, но сойдет и так. Я просто хочу покончить с этим. Тем более сейчас, когда он устроил такой спектакль. Он медленно наклоняется ко мне, а я делаю глубокий вдох и закрываю глаза.

Я жду.

И жду.

Ничего не происходит.

Я открываю глаза. Холдер так близко от меня, что я вздрагиваю, а он только смеется. Но не отстраняется, и его дыхание щекочет мне губы, как кончики пальцев. От него пахнет мятой и газировкой. Я и не предполагала, что они сочетаются, но так оно и есть.

– Скай, – тихо произносит он, – я не собираюсь мучить тебя, но перед приходом решил: сегодня не поцелую.

Его слова приводят меня в отчаяние. Моя самоуверенность мгновенно улетучивается, и для починки самомнения остро нужно получить эсэмэску от Сикс.

– Почему нет?

Он медленно опускает руку и подносит ее к моему лицу, потом проводит пальцами по щеке. Я стараюсь не вздрагивать от его прикосновений, и мне стоит больших усилий не показать своего возбуждения. Он следит взглядом за своей рукой, которая медленно скользит по моему подбородку, потом по шее и останавливается у плеча. Когда он вновь встречается со мной глазами, я замечаю в них неприкрытое вожделение. От этого мое отчаяние чуть ослабевает.

– Я хочу поцеловать тебя, – говорит он. – Поверь, действительно хочу.

Он опускает взгляд на мои губы и снова притрагивается к моей щеке. На этот раз я охотно льну к его ладони. С того самого момента, как он вошел в дверь, я нахожусь в его власти. Теперь я как воск в его руках.

– Но если действительно хочешь, то почему не целуешь?

Я в ужасе оттого, что сейчас в его отговорке прозвучит слово «подружка».

Он сжимает мое лицо в ладонях и наклоняет к себе. Потом начинает водить большими пальцами по моим скулам, и я чувствую, как ходит ходуном его грудь.

– Потому что, – шепчет он, – я боюсь, ты ничего не почувствуешь.

У меня перехватывает дыхание. Я припоминаю вчерашний разговор и смекаю, что напрасно разоткровенничалась. Нельзя было говорить, что, когда меня целует парень, я испытываю лишь оцепенение, потому что сам Холдер – несомненное исключение из этого правила. Я подношу руку к лицу и накрываю его ладонь своей.

«Я чувствую это, Холдер. Теперь чувствую». Мне хочется произнести эти слова вслух, но я не могу. Вместо этого просто киваю.

Он закрывает глаза и вздыхает, потом прижимает меня к груди. Одной рукой обнимает меня за спину, другой придерживает голову. Мои руки неловко висят по бокам, но я неуверенно вскидываю их и обнимаю его за талию. Наше объятие наполняет меня несказанным покоем. Мы одновременно притягиваем друг друга ближе, и он целует меня в макушку. Не такого поцелуя я ожидала, но этот нравится ничуть не меньше.

Мы продолжаем так стоять, но тут звенит таймер на плите. Холдер не сразу отпускает меня, и я улыбаюсь. Когда он начинает опускать руки, я смотрю в пол, не в силах взглянуть на него. Почему-то мои попытки избавиться от смущения все только испортили.

Словно чувствуя мое смущение, он берет мои руки в свои, и мы сплетаем пальцы.

– Посмотри на меня. – (Я поднимаю на него глаза, пытаясь скрыть разочарованность тем, что его тянет ко мне меньше, чем меня к нему.) – Скай, сегодня я не буду тебя целовать, но поверь: я никогда так не хотел поцеловать девушку. Так что не думай, будто мне не хочется. Ты понятия не имеешь, как сильно хочу. Можешь держать меня за руку, запускать пальцы мне в волосы, сидеть у меня на коленях, пока я кормлю тебя спагетти, но целовать тебя я сегодня не буду. И может быть, даже не завтра. Мне это нужно. Мне надо знать, что в тот момент, когда мои губы прикоснутся к твоим, ты почувствуешь то же самое, что и я. Потому что я хочу, чтобы твой первый поцелуй был лучшим в истории первых поцелуев. – Он подносит к губам мою руку и целует ее. – А теперь перестань дуться и помоги мне с фрикадельками.

Я улыбаюсь, потому что это и впрямь классный отлуп. С такими оправданиями пусть отшивает меня каждый день всю оставшуюся жизнь.

Он раскачивает наши руки, глядя на меня сверху вниз.

– Хорошо? – спрашивает он. – Этого хватит, чтобы ты выдержала еще пару свиданий?

– Ага, – киваю я. – Но в одном ты ошибся.

– В чем же?

– Ты сказал, что хочешь, чтобы мой первый поцелуй был лучшим первым поцелуем, но это будет не первый. И ты это знаешь.

Он сощуривается и снова сжимает в ладонях мое лицо. Потом притискивает меня к холодильнику и приближает свои губы к моим. Веселые искорки в его глазах уступают место очень серьезному выражению – настолько напряженному, что у меня перехватывает дыхание.

Он мучительно долго наклоняется ко мне, пока его губы не начинают едва касаться моих, и одного этого ожидания достаточно, чтобы парализовать меня. Он не закрывает глаза, как и я. На миг удерживает меня в положении, когда наше дыхание смешивается. Я никогда не чувствовала себя такой беспомощной и безвольной. Если в ближайшие три секунды он ничего не сделает, я, скорей всего, наброшусь на него.

Он смотрит на мои губы, и это заставляет меня прикусить нижнюю. Иначе укушенным будет он.

– Позволь мне кое-что объяснить, – вкрадчиво произносит Холдер. – В тот момент, когда я прикоснусь к тебе губами, это будет твой первый поцелуй. Потому что, если ты никогда ничего не чувствовала, это значит, что тебя по-настоящему не целовали.

Он опускает руки и, не сводя с меня взгляда, возвращается к плите. Потом продолжает заниматься пастой, словно только что не отбил у меня навсегда интерес к другим парням.

Я не чую под собой ног и делаю единственную возможную вещь. Сползаю вниз по холодильнику, пока не плюхаюсь задом на пол, и ловлю ртом воздух.

Суббота, 1 сентября 2012 года

19 часов 15 минут

– Твои спагетти – дерьмо.

Я беру еще и закрываю глаза, смакуя вкус лучшей в моей жизни пасты.

– Тебе нравится, не отпирайся, – говорит он. Встает из-за стола, берет две салфетки и протягивает мне одну. – Вытрись, ты вся перемазалась в соусе для дерьмовых спагетти.

После происшествия у холодильника вечер проходит нормально. Тогда он дал мне стакан воды и помог встать, после чего отвесил шлепка и подключил к готовке ужина. Этого хватило, чтобы избавиться от неловкости. Хороший шлепок по заду.

– Ты когда-нибудь играл в «Обеденный квест»? – спрашиваю я.

Он медленно качает головой:

– А мне это надо?

– Это хороший способ узнать друг друга, – киваю я. – После нашего следующего свидания мы будем в основном заниматься сексом, так что самое время покончить со всеми вопросами.

– Вполне логично, – смеется он. – Как играть?

– Я задаю тебе неудобный личный вопрос. Пока не скажешь правды, нельзя ни есть, ни пить. И наоборот.

– Вроде просто, – говорит он. – А если не отвечу?

– С голоду сдохнешь.

Побарабанив пальцами по столу, Холдер кладет вилку:

– Играю.

Наверное, мне надо было подготовить вопросы, но это сложно, если игра придумана полминуты назад. Я отпиваю газировки и размышляю. Мне не хочется копать слишком глубоко, поскольку для нас это всегда кончается плохо.

– Ладно, поехали. – Я ставлю стакан на стол и откидываюсь на спинку. – Зачем ты пошел за мной из магазина?

– Я уже говорил, что принял тебя за другую.

– Знаю, но за кого?

Он смущенно ерзает, откашливается и тянется к стакану, но я останавливаю его:

– Никакого питья. Сначала ответь.

Он вздыхает, но в итоге уступает:

– Я сам не знал кого. Только недавно понял, что сестру.

Я сморщиваю нос:

– Я напомнила тебе сестру? – Кривлю рот. – Это как-то неприлично, Холдер.

Он смеется и корчит рожицу:

– Нет, совсем не то. Ты на нее и вовсе не похожа. Что-то в тебе заставило вспомнить о ней. И я не знаю, зачем пошел за тобой. Все это было как-то нереально. Вся ситуация казалась странной, и потом, когда я наткнулся на тебя около своего дома… – Он умолкает на полуслове и смотрит на свои пальцы, чертящие по краю тарелки. – Было предчувствие, что это должно случиться, – тихо произносит он.

Я делаю глубокий вдох и впитываю его ответ, стараясь запечатлеть в памяти последнее предложение. Он бросает на меня тревожный взгляд, и я понимаю: он боится, что напугал. Ободряюще улыбнувшись, я указываю на его стакан:

– Теперь можешь пить. Твоя очередь спрашивать.

– О, вопрос легкий, – говорит он. – Хочу знать, на чью мозоль я наступаю. Сегодня я получил от кого-то таинственное сообщение по электронке. Вот что там было: «Если ты путаешься с моей подругой, плати за время и не трать мое, козел».

Я смеюсь.

– Это, конечно, Сикс, – со смехом отвечаю я. – Ежедневная поставщица позитивных установок.

– Я так и думал, – кивает он и, подавшись вперед, прищуривается. – Потому что я очень ревнив, и если бы это пришло от парня, я ответил бы не так любезно.

– Ты ответил? И что же ты написал?

– Это твой вопрос? Если нет, то я съем еще что-нибудь.

– Попридержи коней и отвечай.

– Да, я ответил. Я спросил, как прикупить времени.

Мое сердце затопляет сентиментальной волной, и я сдерживаю улыбку. Как это жалостливо и грустно! Я качаю головой:

– Я пошутила, этот вопрос не засчитывается. По-прежнему моя очередь.

Он кладет вилку и возводит очи горе:

– У меня все остынет.

Я ставлю локти на стол и упираюсь подбородком в кисти рук:

– Мне хочется узнать о твоей сестре. И почему ты говорил о ней в прошедшем времени?

Холдер запрокидывает голову назад и, потирая лицо, смотрит вверх:

– Гм. А ты умеешь спросить!

– Такая игра. Правила не мои.

Он снова вздыхает и улыбается, но в улыбке присутствует печаль, и я начинаю жалеть о спрошенном.

– Помнишь, я говорил, что прошлый год для моей семьи выдался совсем паршивым?

Я киваю.

Он откашливается и снова принимается водить пальцем по ободку тарелки:

– Она умерла тринадцать месяцев назад. Это было самоубийство, хотя мать предпочитает называть это «преднамеренной передозировкой».

Говоря, он не отрывает от меня взгляда, и я выказываю такое же доверие, хотя сейчас смотреть ему в глаза действительно трудно. Я понятия не имею, как реагировать, – сама виновата.

– Как ее звали?

– Лесли. Я называл ее Лесс.

Мне грустно от этого уменьшительного имени, и аппетит пропадает.

– Она была старше тебя?

Подавшись вперед, он берет вилку, навертывает спагетти и подносит ко рту.

– Мы были близнецами, – без выражения сообщает он и жует.

Господи Иисусе! Я тянусь за стаканом, но Холдер забирает его и качает головой.

– Моя очередь, – произносит он с набитым ртом. Перестав жевать, отпивает глоток и вытирает рот салфеткой. – Хочу узнать о твоем отце.

На сей раз трудно приходится мне. Сложив руки перед собой, я принимаю воздаяние.

– Я уже говорила, что не видела его с пяти лет и ничего о нем не помню. По крайней мере, так мне кажется. Я даже не знаю, как он выглядит.

– У мамы нет фото?

До меня доходит: ему невдомек, что я приемный ребенок.

– Помнишь, ты сказал, что моя мать очень молодо выглядит? Так оно и есть. Она меня удочерила.

Мне не стыдно быть приемной дочерью. Я никогда не смущалась из-за этого и не считала нужным скрывать. Но по тому, как смотрит Холдер, можно подумать, будто я призналась, что родилась с пенисом. Он смущенно пялится на меня, и я начинаю психовать:

– Что? Ты никогда не встречал приемных детей?

Он приходит в себя не сразу, но потом озадаченное выражение лица сменяется улыбкой.

– Тебя удочерили в три года? Это была Карен?

Я киваю:

– Когда мне было три, мама умерла и меня взяли в приемную семью. Отец не мог воспитывать меня самостоятельно. Или не хотел. Так или иначе, у меня все хорошо. Мне повезло с Карен, и у меня нет желания заниматься раскопками. Будь ему до меня дело, нашел бы.

По его взгляду видно, что он хочет спросить о чем-то еще, но я успела проголодаться и наношу ответный удар.

Я указываю вилкой на его руку:

– Что означает твоя татуировка?

Он вытягивает руку и проводит по ней пальцами:

– Это напоминание. Я сделал ее после смерти Лесс.

– Напоминание о чем?

Подняв стакан, он отворачивается. Это единственный вопрос, на который он не может ответить, глядя мне прямо в глаза.

– О людях, которых я подвел.

Он делает глоток и ставит стакан на стол, по-прежнему избегая моего взгляда.

– Не очень веселая игра, правда?

– Не очень, – тихо смеется он. – Просто отстой. – Он с улыбкой поднимает на меня глаза. – Но давай дальше, у меня остались вопросы. Ты помнишь что-нибудь с того времени, когда тебя еще не удочерили?

– Вряд ли, – качаю я головой. – Так, какие-то обрывки. Оказывается, когда подтвердить воспоминания некому, они попросту стираются. Единственное, что у меня было до Карен, – это украшения, но я понятия не имею, от кого они мне достались. Теперь я не могу отделить реальность от снов и телепередач.

– А маму помнишь?

Размышляя над этим вопросом, я отвечаю не сразу. Я не помню ее. Совсем. Это единственная печаль в моем прошлом.

– Моя мать – Карен, – категорически заявляю я. – Все, моя очередь. Последний вопрос, потом у нас десерт.

– Никак у нас и десерт будет? – поддразнивает он.

Я сердито смотрю на него и спрашиваю:

– Зачем ты избил его?

По выражению его лица я понимаю, что уточнять не придется. Он качает головой и отодвигает от себя тарелку:

– Вот этого, Скай, тебе знать не нужно. Согласен на штраф.

– Но я хочу.

Он склоняет голову набок, трогает себя за лицо, потом хлопает по шее и упирается локтем в стол:

– Я уже говорил: избил за то, что придурок.

Я прищуриваюсь:

– Это как-то неопределенно. Ты ведь не любишь неопределенности.

Выражение его лица не меняется, и он продолжает смотреть мне в глаза.

– Это было на первой неделе, когда я вернулся в школу после смерти Лесс, – говорит он. – Мы учились вместе, и все знали, что произошло. Проходя по коридору, я услышал, как этот парень говорит что-то про Лесс. Мне это не понравилось, и я дал ему понять. Но все зашло слишком далеко, и в какой-то момент я оказался на нем верхом. Я молотил и молотил его, и мне было на все наплевать. Паршиво то, что парень, скорее всего, оглох на левое ухо, но мне все равно пофиг.

Он смотрит на меня в упор, но на самом деле не видит. Этот жесткий холодный взгляд я уже наблюдала. Мне он не понравился тогда и не нравится сейчас… но теперь я хотя бы могу понять.

– Что он сказал про нее?

Холдер откидывается на спинку и вперивается в стол:

– Я слышал, как он, смеясь, говорил приятелю, что Лесс выбрала эгоистичный и легкий выход. Она, дескать, сдрейфила, могла бы и пережить.

– Что пережить?

– Жизненные трудности, – с безразличным видом отвечает он.

– Ты ведь не думаешь, что она выбрала легкий выход, – говорю я, скорей утверждая, чем спрашивая.

Холдер подается вперед и берет мою руку. Он водит пальцами по моей ладони, потом, сделав глубокий вдох, осторожно отпускает:

– Лесс была офигенно смелой. Нужно много мужества, чтобы так поступить. Взять и покончить со всем, не зная, что будет потом. Не зная даже, наступит ли это «потом». Легче влачить существование, мало похожее на жизнь, чем послать все на хрен и уйти. Она была из немногих, которые способны послать. И каждый день, пока еще живу, я одобряю ее поступок, на который вряд ли отважусь.

Я понимаю, что дрожу, только когда он сжимает мою руку. Вскидываю глаза, он пристально смотрит на меня. Этого не выразить никакими словами, и я даже не пытаюсь. Он встает и склоняется над столом, привлекает меня к себе. Целует в макушку, отпускает меня и идет на кухню.

– Что тебе принести – шоколадных пирожных или печенья? – бросает он через плечо как ни в чем не бывало.

Холдер оглядывается, а я продолжаю в оцепенении смотреть на него. Я даже не знаю, что сказать. Никак он признался в склонности к суициду? Или это метафора? Или мелодрама? Я понятия не имею, что делать с бомбой, которую он мне подложил.

Он ставит на стол две тарелки с печеньем и пирожными и опускается передо мной на колени.

– Эй, – успокаивающе говорит он, беря мое лицо в ладони. У него безмятежный вид. – Я не хотел тебя напугать. У меня нет склонности к суициду, если боишься. И я не больной на голову и не помешанный. У меня нет посттравматического стресса. Просто я брат, любивший сестру больше самой жизни, и я немного нервничаю, когда думаю о ней. И если мне легче справиться с этим, когда я говорю себе, что она поступила достойно, хотя это не так, то уже слишком страшно. Я просто пытаюсь пережить. – Он сильно сжимает мое лицо и с отчаянием смотрит, будто умоляя понять. – Я чертовски любил эту девочку, Скай. Мне надо поверить в то, что ее поступок был единственно возможным выходом, иначе никогда себе не прощу, что не помог найти другой. – Он прижимается лбом к моему лбу. – Понимаешь?

Кивнув, я отвожу его ладони. Не надо ему видеть.

– Мне нужно в туалет.

Он отступает назад, а я бросаюсь в ванную и закрываю за собой дверь. Там я делаю то, чего не делала с пяти лет. Плачу.

Но я не рыдаю и не произвожу никакого шума. По щеке скатывается единственная слеза, но и этого довольно, я быстро вытираю ее. Беру салфетку и промакиваю глаза, чтобы не было новых.

Я по-прежнему не знаю, что ему сказать, но он, похоже, решил больше не касаться этой темы. Я встряхиваю руки, делаю глубокий вдох и открываю дверь ванной. Холдер стоит в коридоре нога за ногу, руки в карманах. Воспрянув, шагает ко мне:

– Все хорошо?

Я улыбаюсь лучезарно, как могу, и киваю, потом вздыхаю:

– Я назвала тебя впечатлительным. Вот и доказательство.

Он с улыбкой подталкивает меня к спальне. Обняв со спины, утыкается подбородком в макушку, и так мы идем.

– Тебе уже можно залетать?

– Не, – смеюсь я. – Не в эти выходные. К тому же, чтобы обрюхатить девушку, нужно ее сначала поцеловать.

– Небось надомное обучение исключает сексуальное просвещение? – спрашивает он. – Потому что я легко могу обрюхатить тебя без всяких поцелуев. Хочешь, покажу?

Я запрыгиваю на кровать, хватаю книгу и открываю на месте, где мы остановились вчера.

– Поверю тебе на слово. К тому же надеюсь, что к последней странице мы вполне просветимся по части секса.

Холдер падает на кровать, и я ложусь рядом. Он обнимает меня, притягивает к себе, а я кладу голову ему на грудь и начинаю читать.

* * *

Я понимаю, что это не нарочно, но он постоянно отвлекает меня. Глядя на меня сверху, он следит за движением моих губ, наматывает мои волосы на пальцы. Каждый раз, переворачивая страницу, я взглядываю на него, и на лице у него неизменно сохраняется сосредоточенное выражение. Все его внимание сконцентрировано на моих губах, и я догадываюсь, что он не слышит ни единого слова. Я закрываю книгу и кладу себе на живот. Похоже, он даже не замечает этого.

– Почему перестала говорить? – произносит он, не меняя выражения и не отрывая взгляда от моего рта.

– Говорить? – изумленно переспрашиваю я. – Холдер, я читаю. Это совсем другое. А тебе, похоже, и дела нет.

Он смотрит мне в глаза и ухмыляется:

– Ну как же, есть. До твоих губ. Может быть, не до слов, которые с них слетают, но до самих губ – точно.

Он сдвигает меня со своей груди и переворачивает на спину, потом проворно ложится рядом и притягивает к себе. Выражение прежнее, и он пялится на меня, словно сейчас проглотит. Я бы даже не возражала.

Он подносит пальцы к моим губам и начинает медленно водить по ним. Ощущение волшебное, и я почти не дышу, боясь, что он остановится. Клянусь, мне чудится, будто его пальцы связаны ниточками с каждым чувствительным местом моего тела.

– У тебя красивый рот, – говорит он. – Не могу наглядеться.

– Надо попробовать на вкус, – отзываюсь я. – Он восхитительный.

Он со стоном зажмуривается и утыкается мне в шею:

– Прекрати, шалава злая!

Я со смехом качаю головой:

– Ни за что. Это ведь ты придумал дурацкое правило, почему я должна его выполнять?

– Потому что знаешь, что я прав. Мне нельзя тебя целовать, потому что поцелуи заводят дальше и еще дальше, а при нашем темпе у нас к следующим выходным иссякнет запас первых шагов. Разве не хочешь растянуть? – Он поднимает голову и смотрит на меня.

– Первые шаги? – спрашиваю я. – А сколько их?

– Не так уж много, вот почему лучше растягивать. Со дня знакомства мы уже прошли их немало.

– Это каких же?

– Самых простых. Первое объятие, первое свидание, первый сон вместе (правда, я-то не спал). Осталось совсем немного. Первый поцелуй. Первый сон, но уже без сна. Первая свадьба. Первый ребенок. Потом все кончится. Жизнь станет приземленной и скучной, и мне придется развестись с тобой и жениться на женщине на двадцать лет моложе, чтобы все началось сначала, а ты погрязнешь в домашних хлопотах. – Он с улыбкой прижимает ладонь к моей щеке. – Понимаешь, детка? Все для твоего блага. Чем дольше я тяну с поцелуем, тем больше пройдет времени, прежде чем я вынужден буду оставить тебя на бобах.

– Жуткая логика, – смеюсь я. – Ты мне теперь не так уж и нравишься.

Он грациозно нависает, удерживаясь на руках:

– «Не так уж»? Значит, было «очень даже»!

– Ничего подобного, – возражаю я. – Меня от тебя тошнит. Пожалуй, не стоит меня целовать, иначе вырвет.

Он смеется, затем склоняется ко мне и прижимает губы к моему уху.

– Лгунья, – шепчет он. – Тебя ужасно тянет ко мне, и я это докажу.

Я закрываю глаза и начинаю задыхаться в тот самый момент, как его губы прикасаются к моей шее. Он осыпает меня легкими поцелуями как раз под ухом, и у меня возникает ощущение, что комната превращается в карусель. Потом губы медленно возвращаются к уху, и Холдер шепчет:

– Ты почувствовала? – (Я слабо качаю головой.) – Хочешь, чтобы я продолжил?

Я из упрямства повторяю жест, но в душе надеюсь, что он обладает телепатическими способностями и услышит немой вопль: да, блин, мне это нравится! Да, я хочу, чтобы он продолжил.

Увидев, что я мотаю башкой, он смеется и подносит губы близко к моему рту. Он целует меня в щеку, потом, осыпая легкими поцелуями, спускается к уху, останавливается и снова шепчет:

– Ну и как?

О господи, никогда в жизни я не была так далека от скуки. Он еще даже не целует меня, а это уже лучший поцелуй в моей жизни. Я снова качаю головой, не открывая глаз, поскольку мне нравится не знать, что последует дальше. Например, того, что на мое бедро легла рука, которая перемещается к талии. Он запускает руку мне под футболку, слегка прикасаясь к краю штанов, и начинает медленно водить большим пальцем взад-вперед по животу. В этот момент я настолько остро чувствую Холдера, что почти уверена: на опознании подозреваемого могла бы узнать отпечаток его большого пальца.

Он проводит носом по моей скуле, и его тяжелое, как и мое, дыхание укрепляет меня в мысли, что он не сможет больше оттягивать поцелуй. По крайней мере, именно на это я отчаянно надеюсь.

Когда он вновь добирается до уха, то уже не разговаривает, а только целует, и каждое нервное окончание в моем теле отзывается на это. Все тело, от головы до пяток, жаждет его губ.

Я кладу руку ему на шею и вижу, что на коже у него появляются пупырышки. Очевидно, одно это простое движение подтачивает его решимость, и на миг он касается моей шеи языком. Я издаю тихий стон, и этот звук приводит его в исступление.

Придерживая меня за голову, он припадает к шее. Я открываю глаза, потрясенная тем, как быстро изменилось его поведение. Он целует, лижет и теребит каждый ее дюйм, время от времени ловя ртом воздух. Едва увидев звезды над головой, я не успеваю сосчитать и двух, как закатываю глаза, сдерживая звуки, от которых мне стыдно.

От шеи его губы перемещаются к груди. Не будь у нас так мало первых шагов, я сорвала бы с себя футболку, поощряя его не останавливаться. Но он даже не дает мне такой возможности. Не переставая целовать меня, он поднимается к шее, подбородку, а затем осыпает нежными поцелуями участок около рта, стараясь не коснуться губ. Глаза у меня закрыты, но я чувствую на губах его дыхание и знаю, что он борется с желанием поцеловать. Я открываю глаза и смотрю на него, а он опять пялится на мои губы.

– Они у тебя восхитительны, – затаив дыхание, говорит он. – Как сердечки. Я могу глазеть на твои губы дни напролет, и мне не надоест.

– Нет. Не делай этого. Если будешь только глазеть, то надоест мне.

Он корчит рожицу, и я догадываюсь, что ему действительно очень трудно не целовать меня. Не понимаю, зачем он так пялится на мои губы, но это самый сексуальный момент в происходящем. И тут я делаю нечто, чего, вероятно, делать не следовало. Я облизываюсь. Очень медленно.

Он снова стонет и прижимается лбом к моему. Потом, распрямив руку, наваливается на меня всем телом и прижимается. Всеми местами. Всем телом. Когда наши тела чудесным образом соприкасаются, мы издаем дружный стон. Игра начинается! Я стаскиваю с него футболку, и он встает на колени, помогая мне снять ее через голову. После этого я обхватываю его ногами за талию и притискиваю к себе, потому что если он сейчас отстранится, то это будет просто ужасно.

Он опять упирается лбом, и наши тела готовы слиться, как два последних фрагмента пазла. Он медленно раскачивается надо мной, и при каждом наклоне его губы приближаются все ближе, пока не начинают чуть касаться моих. Зазор между ними все же остается, и это сильно досаждает мне. Наши губы сближаются вплотную, но мы не целуемся. При каждом движении он обдает меня своим дыханием, и я жадно впитываю его, словно от этого зависит моя жизнь.

Несколько минут мы продолжаем ритмично двигаться, и ни один из нас не хочет первым начать целоваться. Очевидно, что мы оба этого хотим, но ясно также, что по части упрямства я встретила достойного противника.

Он меняет положение, и каким-то образом моя голова запрокидывается, а с губ слетают слова: «О господи». Я не хотела отрываться. Ведь мне так это нравилось, но еще больше мне по душе новое состояние. В поисках некоего подобия стабильности я обнимаю его за спину и утыкаюсь головой ему в шею, потому что мне кажется, земля соскочила с оси, а Холдер – ее сердцевина.

Я понимаю, к чему идет, и начинаю паниковать. Мы полностью одеты, если не считать его снятой футболки, и даже толком не целовались… но все же его ритмичные движения так на меня действуют, что комната начинает кружиться перед глазами. Если он не остановится, я распадусь на части и истаю прямо под ним, и это будет, возможно, самый позорный момент моей жизни. Но если я попрошу его остановиться и он подчинится, это будет, возможно, самый неутешительный момент моей жизни.

Я пытаюсь дышать ровно и перестать издавать всякие звуки, но я совершенно утратила контроль над собой. Мое тело получает от этого трения без поцелуев слишком большое удовольствие, и у меня нет сил притормозить. Я воспользуюсь другим средством. Попрошу, чтобы остановился он.

– Холдер, – задыхаясь, говорю я.

На самом деле я этого не хочу, но все же надеюсь, что он поймет намек и сделает паузу. Мне надо, чтобы он остановился. Как за две минуты до этого.

Но он упертый. Он продолжает целовать меня в шею и тереться об меня, как парни делали и раньше, но нынче все по-другому. Это непостижимо, изумительно и ошеломляюще.

– Холдер! – Я стараюсь громче произнести его имя, но у меня почти не осталось сил.

Он целует меня в голову и замедляет ритм, но не останавливается.

– Скай, если ты просишь меня прекратить, я прекращу. Но, пожалуйста, не делай этого, потому что я совсем не хочу останавливаться. – Подавшись назад, он заглядывает мне в глаза, продолжая еле заметно двигаться. Глаза его полны боли и тревоги, и он говорит, задыхаясь: – Обещаю, мы не станем заходить дальше. Но, пожалуйста, не проси меня прекратить на этом месте. Мне надо смотреть на тебя и слышать, потому что я знаю, твои ощущения правильные, и это чертовски здорово. Ощущения просто потрясающие. И… пожалуйста.

Он приближает свои губы к моим и едва касается их легчайшим поцелуем. Этого достаточно, чтобы представить настоящий поцелуй, и одна мысль об этом вызывает у меня трепет. Он перестает двигаться и, ожидая моего ответа, приподнимается на руках.

Едва он отрывается, как меня охватывает разочарование и я готова расплакаться. Не потому, что он перестал и я в неведении, что делать дальше… но потому, что даже не представляла себе, насколько два человека могут быть близки и каким абсолютно правильным это может казаться. Как будто смысл жизни всего человечества вращается вокруг этого момента, вокруг нас двоих. Все, что происходило и произойдет в этом мире, всего лишь фон для творящегося между нами прямо сейчас, и я не хочу, чтобы это прекратилось. Не хочу. Я качаю головой, глядя в его умоляющие глаза, и могу лишь прошептать:

– Не надо. Что бы ты ни делал, не останавливайся.

Он просовывает руку мне под шею и наклоняет голову, прижимаясь лбом к моему.

– Спасибо, – еле слышно произносит он и осторожно опускается на меня, восстанавливая контакт между нашими телами.

Он несколько раз целует меня в уголки рта и начинает водить губами по подбородку и шее. Чем чаще он дышит, тем чаще дышу я. Чем чаще я дышу, тем быстрее он осыпает поцелуями мою шею. Чем быстрее он осыпает поцелуями мою шею, тем быстрее мы движемся в унисон в изматывающем ритме, который, судя по частоте моего пульса, долго не продержится.

Я вонзаю пятки в кровать и ногти ему в спину. Он перестает целовать меня в шею и пылко смотрит сверху вниз. Он снова сосредоточивается на моих губах, и, хотя мне очень хочется, чтобы он продолжал так же смотреть на меня, я не в силах разомкнуть веки. Они невольно закрываются, едва накатывает первый приступ озноба как предупредительный сигнал о дальнейшем.

– Открой глаза, – твердо произносит он. Я открыла бы, но совершенно беспомощна. – Пожалуйста.

Стоит мне услышать это единственное слово, и мои глаза распахиваются. Его упорный взгляд исполнен такого страстного желания, что мне начинает казаться, будто он уже целует меня. И хотя мне очень трудно выдержать это, я не свожу с него взгляда и комкаю простыню, возблагодарив провидение за то, что оно свело меня с этим безнадежным парнем. Ибо до момента, когда на меня снизошла чистая абсолютная нирвана, я даже не представляла, насколько мне его не хватало.

Я начинаю содрогаться под ним, а он все продолжает смотреть на меня широко открытыми глазами. Как бы я ни старалась, я уже не в силах держать глаза открытыми и закрываю их. Я чувствую, как он нежно прикасается губами к моим, но все же не целует меня. Наши губы упорно остаются без дела, а он не сбавляет темпа, отчего последние мои стоны, прерывистое дыхание и, может быть, даже часть моего сердца выскальзывают из меня и несутся к нему. Я медленно и блаженно спускаюсь на землю, и он в конце концов замирает, давая мне возможность прийти в себя после события, которое он каким-то образом сумел сделать совсем не стыдным.

Меня, совершенно выдохшуюся и эмоционально опустошенную, он продолжает целовать в шею, плечи и повсюду вблизи рта – того места, которое больше всего жаждет поцелуя.

Но он продолжает упорствовать, потому что, оторвавшись от моего плеча, приближает лицо к моему, но все же не собирается целовать меня в губы. Потом пробегает пальцами по моим волосам, отводя со лба выбившуюся прядь.

– Ты потрясающая, – шепчет он, глядя на сей раз только в глаза, а не на губы.

Эти слова извиняют его упрямство, и я невольно улыбаюсь в ответ. Он падает на кровать рядом со мной, все еще тяжело дыша и сознательно пытаясь обуздать желание, которое по-прежнему его обуревает.

Закрыв глаза, я прислушиваюсь к наступающей тишине, когда наше прерывистое дыхание постепенно затихает, сменяясь ровным негромким ритмом. Становится тихо и покойно, и, пожалуй, подобного умиротворения я никогда раньше не испытывала.

Холдер цепляет мой мизинец своим, словно у него нет сил удержать всю руку целиком. Но это очень мило, потому что раньше мы держались за руки, но никогда мизинцами… И я догадываюсь, что это еще один пройденный первый шаг. И это меня не разочаровывает, поскольку я знаю, что первые шаги не имеют для него значения. Он может целовать меня в первый раз, или двадцатый, или миллионный, и мне будет безразлично, первый это поцелуй или нет, потому что я точно знаю: мы только что выиграли конкурс на лучший первый поцелуй в истории первых поцелуев, даже не поцеловавшись.

После долгой безмолвной паузы он делает глубокий вдох, садится на постели и смотрит на меня:

– Мне пора. Больше не выдержу ни секунды.

Я поднимаю голову и уныло наблюдаю за тем, как он встает и натягивает на себя футболку. Увидев, что я надулась, он улыбается, потом опасно близко наклоняется ко мне:

– Я не шутил, когда говорил, что сегодня не стану тебя целовать. Но, черт возьми, Скай, я понятия не имел, как жутко ты все усложнишь!

Он дотрагивается рукой до моей шеи сзади, и я начинаю ловить ртом воздух, опасаясь, что сердце выпрыгнет из груди. Потом целует в щеку, и я чувствую его нерешительность, когда он нехотя отстраняется.

Не сводя с меня взгляда, Холдер пятится к окну. Перед тем как вылезти наружу, он вынимает телефон и быстро пробегает пальцами по дисплею, потом убирает в карман. Улыбнувшись мне, вылезает в окно и захлопывает за собой створку.

Я нахожу в себе силы вскочить и побежать на кухню. Хватаю телефон и, конечно, вижу сообщение, состоящее лишь из одного слова:

Потрясающе.

Я улыбаюсь, потому что это правда. Абсолютная правда.

Тринадцатью годами раньше

– Эй.

Я закрываюсь руками. Не хочу, чтобы он снова видел меня плачущей. Я знаю, он не станет смеяться. Ни один из них никогда не смеется надо мной. Но я и в самом деле не знаю, почему плачу, и хочу, чтобы это прекратилось, но оно не прекращается, и я ненавижу это, не выношу!

Он садится на тротуар рядом со мной, она – с другой стороны. Я все так же не поднимаю глаз, и мне по-прежнему грустно, но я не хочу, чтобы они ушли, потому что с ними мне хорошо.

– Вот тебе в утешение, – говорит она. – Сегодня в школе я сделала два таких, нам с тобой.

Она не просит меня посмотреть на нее, и я не гляжу, но чувствую, как она кладет что-то мне на колено.

Я не шевелюсь. Я не люблю получать подарки и не хочу, чтобы она видела, как я смотрю на это что-то.

Я не поднимаю головы и продолжаю плакать, не понимая, что со мной творится. Что-то неладно, иначе я бы не чувствовала себя так всякий раз, как это происходит. Потому что это должно произойти. Так, по крайней мере, говорит папа. Это должно произойти, и мне надо перестать плакать, потому что мои слезы очень, очень расстраивают его.

Они долго, долго сидят со мной, но сколько именно, я не знаю, потому что не понимаю, что длиннее – час или минута. Он склоняется надо мной и шепчет на ухо:

– Не забывай, что я тебе говорил. Помнишь, что надо делать, когда тебе грустно?

Я киваю, не поднимая головы. Когда мне грустно, я делаю, как он учил, но иногда все равно грущу.

Они остаются со мной еще несколько часов или минут, а потом она встает. Мне бы хотелось, чтобы они остались еще на одну минуту или два часа. Они никогда не спрашивают, что со мной. Вот почему они так мне нравятся, и я хочу, чтобы они остались.

Я приподнимаю локоть и, подглядывая из-под него, вижу, как удаляются ее ноги. Беру с колена ее подарок и перебираю пальцами. Она сделала мне эластичный браслет фиолетового цвета с половинкой сердечка. Я надеваю браслет на запястье и улыбаюсь сквозь слезы. Потом поднимаю голову и вижу, что он еще рядом и смотрит на меня. У него огорченный вид, и мне не по себе, потому что я чувствую, что расстроила его.

Он встает и поворачивается лицом к моему дому. Не произнося ни слова, долго глядит на него. Он всегда много думает, и мне интересно о чем. Наконец он переводит взгляд на меня.

– Не беспокойся, – силясь улыбнуться, произносит он. – Он не вечен.

Повернувшись, идет к своему дому, а я закрываю глаза и снова кладу голову на руки.

Не понимаю, зачем ему понадобилось это говорить. Я не хочу, чтобы папа умер… Хочу только, чтобы он перестал называть меня Принцессой.

Понедельник, 3 сентября 2012 года

7 часов 20 минут

Я не часто достаю эту вещицу, но сегодня почему-то хочу на нее взглянуть. Наверное, мои ностальгические настроения вызваны субботним разговором с Холдером о прошлом. Помню, я сказала, что никогда не буду разыскивать отца, но иногда меня одолевает любопытство. Нельзя не удивляться тому, как это родитель может растить ребенка в течение нескольких лет, а потом просто отказаться от него. Я никогда этого не пойму, а может быть, мне и не надо понимать. Вот почему я никогда ни на чем не настаиваю. Никогда не задаю Карен вопросов. Не пытаюсь отделить воспоминания от снов. Не люблю поднимать эту тему… потому что мне это ни к чему.

Я достаю из шкатулки браслет и надеваю. Не знаю, кто мне его подарил, да и неважно. Прожив в приемной семье два года, я получила от друзей много подарков. Отличие этого в том, что он связан с единственным воспоминанием о той жизни. Браслет подтверждает его подлинность. А это значит, что я была кем-то другим. Девочкой, которую не помню. Девочкой, которая много плакала. Девочкой, совсем не похожей на нынешнюю.

Когда-нибудь я выброшу этот браслет, потому что так надо. Но сегодня мне просто хочется надеть его.

* * *

Вчера мы с Холдером решили сделать короткую передышку. Именно передышку, потому что субботним вечером на моей кровати у нас часто перехватывало дыхание. Кроме того, должна вернуться Карен, и мне совсем не хочется вновь знакомить ее с моим новым… кем бы он ни был. Мы еще не дошли до того, чтобы определить происходящее между нами. Я знаю его совсем недолго и вряд ли могу считать бойфрендом, тем более что мы еще не целовались. Но, черт возьми, я бешусь при мысли о том, что он целует другую! Поэтому, встречаемся мы или нет, я считаю нас особенными. Можно ли стать особенным, не целуясь? Или быть особенным и встречаться – взаимоисключающие вещи?

Я громко хохочу.

Вчера утром я получила две эсэмэски. Я уже начинаю въезжать в это дело и просто балдею, получая сообщение. Представляю, насколько засасывают электронная почта, Facebook и прочие штуки. Одно было от Сикс. Она расхваливала мои кулинарные способности по части выпечки и строго наказывала мне позвонить ей в воскресенье вечером с ее телефона и рассказать о моих делах. Что я и сделала. Мы проболтали целый час, и она была не меньше меня сражена тем, что Холдер оказался совсем не таким, как мы ожидали. Я спросила ее про Лоренцо, и она даже не поняла, о ком речь, так что я рассмеялась и перестала расспрашивать. Скучаю по ней и жалею, что она уехала, но ей там нравится, и меня это радует.

Вторая эсэмэска пришла от Холдера. Вот что в ней было: «Боюсь увидеть тебя в школе. Это ужасно».

Раньше самым ярким событием дня был бег, а теперь – обидные эсэмэски от Холдера. Что до бега, то мы больше не бегаем вместе. Обменявшись вчера сообщениями, мы решили, что нам, пожалуй, лучше не бегать вместе, а то будет уже чересчур. Я сказала, что не хочу усложнять наши отношения. Кроме того, мне неловко, когда я потная, соплю и хриплю. Мне лучше бегать одной.

Сейчас я стою в каком-то оцепенении, уставившись в свой шкафчик, потому что не хочу на урок. Только на первом мы с Холдером будем вместе, и я не на шутку взволнована тем, как все получится. Я вынимаю из рюкзака книгу Брекина и две другие для него же, потом складываю в шкафчик остальные вещи. Я вхожу в класс и иду на свое место, но Брекина еще нет, как и Холдера. Я сажусь и смотрю на дверь, не вполне понимая, почему так нервничаю. Видеть его здесь совсем не то, что у себя дома. Ведь школа – это общественное место.

Открывается дверь, и входит Холдер, следом за ним – Брекин. Оба устремляются на галерку. Холдер улыбается мне, идя по одному проходу. Брекин с улыбкой шагает по другому с двумя стаканчиками кофе. Холдер доходит до места рядом со мной и собирается положить свой рюкзак. Одновременно ко мне подходит Брекин с намерением поставить стаканчики. Они смотрят друг на друга, потом на меня.

Неловко.

Я делаю единственное, что помогает мне в таких ситуациях, – пускаю в ход сарказм.

– Похоже, у нас возникло затруднение, мальчики. – Улыбнувшись обоим, я смотрю на кофе в руках у Брекина. – Вижу, мормон приготовил королеве подношение в виде кофе. Весьма впечатляюще. – Посмотрев на Холдера, я поднимаю бровь. – А где же твои дары, безнадежный отрок, чтобы я выбрала, кто будет сопровождать меня к классному трону?

Брекин смотрит на меня так, словно я тронулась умом. Холдер со смехом поднимает свой рюкзак с парты:

– Похоже, чтобы поубавить гонору некой особе, придется послать ей эсэмэску. – Он ставит рюкзак на свободное место перед Брекином.

Брекин по-прежнему стоит с несказанно смущенным видом, держа оба стаканчика. Я протягиваю руку и хватаю один:

– Мои поздравления, сэр. Сегодня королева выбрала вас. Садитесь. Ну и выходные выдались!

Брекин медленно усаживается и ставит на парту свой кофе, потом снимает с плеча рюкзак, все время подозрительно глядя на меня. Холдер сидит боком и тоже пялится. Я показываю на него:

– Брекин, это Холдер. Холдер не мой бойфренд, но если я застукаю его с другой за попыткой побить рекорд по лучшему первому поцелую, то он сразу станет бездыханным не-бойфрендом.

Холдер удивленно изгибает бровь и чуть улыбается:

– Вот как!

Его ямочки на щеках дразнят меня, и мне приходится заставить себя смотреть ему в глаза, иначе я отмочу что-нибудь неподобающее.

Я указываю на Брекина:

– Холдер, это Брекин. Брекин – мой новый и самый лучший друг на всем белом свете.

Брекин смотрит на Холдера, а тот улыбается ему и подает руку. Брекин неуверенно пожимает ее и, прищурив глаза, поворачивается ко мне:

– Твой не-бойфренд в курсе, что я мормон?

– Оказывается, у Холдера нет никаких проблем с мормонами. У него проблемы с придурками, – киваю я.

Брекин со смехом поворачивается к Холдеру:

– Ну, в таком случае добро пожаловать в наш союз.

Не сводя взгляда со стаканчика на парте Брекина, Холдер слегка улыбается ему:

– Я думал, мормонам запрещен кофеин.

– Однажды утром, проснувшись в печали, я решил нарушить это правило, – пожимает плечами Брекин.

Холдер смеется, Брекин улыбается, и все в этом мире славно. Или, по крайней мере, в мире первого урока. Я откидываюсь на стуле и сияю. Никаких затруднений. Муниципальная школа начинает мне нравиться.

* * *

После урока Холдер идет за мной к шкафчику. Мы не разговариваем. Я меняю учебники, а он сдирает свежие гнусные записочки. Сегодня их только две, и мне становится грустно. Как легко они сдаются, а ведь только вторая неделя занятий!

Он комкает записки и бросает их на пол, а я запираю дверцу и поворачиваюсь к нему. Мы стоим друг против друга, прислонившись к шкафчикам.

– Ты подстригся, – говорю я, впервые заметив его стрижку.

Пробежав рукой по волосам, он ухмыляется:

– Угу. Одна знакомая цыпочка все уши мне прожужжала. Совсем достала.

– Мне нравится.

– Это хорошо, – улыбается он.

Я кривлю губы и раскачиваюсь на каблуках. Он продолжает улыбаться, и вид у него неотразимый. Если бы я не стояла сейчас в людном коридоре, то схватила бы его за футболку и притянула к себе, чтобы показать, каким считаю клевым. Но я отгоняю эти видения и улыбаюсь ему в ответ:

– Наверное, пора на урок.

– Ага, – медленно кивает он. И не уходит.

Мы стоим еще с полминуты, потом я со смехом отталкиваюсь ногой от шкафчика и поворачиваюсь, чтобы уйти. Он так проворно хватает меня за руку и притягивает к себе, что у меня перехватывает дыхание. Не успеваю я опомниться, как уже прижата спиной к шкафчику, а он стоит передо мной, преграждая руками путь. Одарив меня дьявольской усмешкой, он поворачивает к себе мое лицо. Потом дотрагивается до щеки и осторожно проводит большим пальцем по моим губам. Мне приходится напомнить себе, что мы в общественном месте и нельзя поддаваться порыву. Чтобы не упасть, вжимаюсь в шкафчики, поскольку у меня подкашиваются колени.

– Жаль, не поцеловал тебя в субботу, – говорит он, опуская взгляд на мои губы, продолжая гладить их пальцем. – Все время думаю, какие они на вкус.

Холдер прижимает палец по центру и, не убирая его, быстро прикасается губами к моим. В следующий миг губ уже нет, пальца тоже. Все происходит очень быстро, и только когда коридор перестает кружить перед глазами и я в состоянии стоять ровно, до меня доходит, что Холдер ушел.

Не знаю, как долго я продержусь. Я вспоминаю о своих напыщенных нервозных тирадах в субботу вечером, когда хотела, чтобы он поскорей покончил с этим и поцеловал меня на кухне. Я совершенно не представляла, что меня ждет.

* * *

– Как?

Всего одно слово, но я, едва поставив свой поднос напротив Брекина, точно знаю, о чем идет речь. Рассмеявшись, я решаю до прихода Холдера огорошить Брекина всеми подробностями. Если Холдер сядет с нами. Мы не только не обсудили статус наших отношений, но и не договорились, как рассядемся за обедом.

– Он появился у меня в доме в пятницу, и после нескольких недоразумений мы заключили, что просто неправильно поняли друг друга. Потом пекли печенье, я читала ему какую-то чепуху, и он ушел. Вернулся в субботу вечером и приготовил мне ужин. Потом мы пошли ко мне и… – Я умолкаю, когда рядом со мной садится Холдер.

– Продолжай, – говорит Холдер. – Хочется выяснить, что мы делали потом.

Закатив глаза, я поворачиваюсь к Брекину:

– Потом мы выиграли приз за лучший первый поцелуй в истории первых поцелуев, но даже не целовались.

Брекин осторожно кивает, по-прежнему глядя на меня глазами, полными недоверия. Или любопытства.

– Это впечатляет.

– Выходные выдались невероятно скучными, – жалуется ему Холдер.

Я смеюсь, но Брекин опять смотрит на меня как на помешанную.

– Холдер любит скуку, – уверяю его я. – Он хочет сказать, что было здорово.

Брекин шарит по нам взглядом, качает головой и тянется за прибором.

– Мало что может меня смутить, – изрекает он, указывая на нас вилкой. – Но вы исключение.

Я киваю в полном согласии.

Мы продолжаем обедать, чинно беседуя. Холдер с Брекином заговаривают о книге, которую одолжил мне Брекин. Тот факт, что Холдер обсуждает роман, курьезен сам по себе, но то, что он спорит о сюжете с Брекином, восхитительно до умопомрачения. Он то и дело прихватывает меня за ногу, гладит по спине или целует в голову. Делает он это как бы привычно, невзначай, но для меня ни одно движение не остается незамеченным.

Я пытаюсь проанализировать изменения, происшедшие с прошлой недели, и не могу не признать, что все идет чересчур славно. Что бы мы ни делали, все это кажется слишком хорошим, слишком правильным и безупречным. Я начинаю размышлять о прочитанных книгах. Когда все обстоит слишком хорошо и правильно, это лишь потому, что какой-то жуткий поворот событий не успел отфильтровать доброе, и я вдруг…

– Скай, – произносит Холдер, щелкнув пальцами у меня перед лицом. Я гляжу на него, а он внимательно смотрит на меня. – Ты где?

Я с улыбкой качаю головой, не понимая, откуда взялся этот микроприступ паники. Он дотрагивается до моей щеки:

– Перестань отключаться. Меня это немного пугает.

– Извини. Меня легко отвлечь. – Отняв его руку от моего лица, я успокаивающе сжимаю его пальцы. – Со мной все хорошо, правда.

Его взгляд падает на мою кисть. Он переворачивает ее и приподнимает рукав, потом крутит мое запястье из стороны в сторону.

– Откуда у тебя это? – спрашивает он.

Я опускаю взгляд, чтобы понять, о чем он говорит, и вижу браслет, который надела утром. Холдер вновь смотрит на меня, и я пожимаю плечами. Я совершенно не в настроении что-либо объяснять. Это так сложно, он будет выспрашивать, а обед подходит к концу.

– Где ты это взяла? – вновь спрашивает он, на этот раз более требовательно.

Он сильнее сжимает запястье и пристально смотрит на меня. Я отнимаю руку. Не понимаю, куда это может завести?

– Ты думаешь, мне его подарил парень? – спрашиваю я, озадаченная его реакцией.

Я не считаю его ревнивым, но это и не похоже на ревность. Это смахивает на помешательство.

Он не отвечает и продолжает сердито смотреть, будто я отказываюсь признать какую-то непомерную вину. Не знаю, чего он ждет, но я скорее влеплю ему пощечину, чем стану что-либо объяснять.

Брекин смущенно ерзает на стуле и, откашлявшись, произносит:

– Холдер. Полегче.

Выражение лица Холдера не меняется. Даже наоборот, оно становится жестче. Немного подавшись вперед, он сипит:

– Скай, кто подарил тебе этот чертов браслет?

Его слова невыносимым грузом придавливают грудь, и в голове вновь начинают вспыхивать те же предупреждающие знаки, что и при нашей первой встрече, только на этот раз они горят большими неоновыми буквами. Я знаю, рот у меня широко разинут, а глаза выпучены. Утешает только, что надежда – неосязаемая штука, а иначе окружающие увидели бы, как моя рассыпается в прах.

Он закрывает глаза и ставит локти на стол. Потом сжимает лоб ладонями и делает глубокий-глубокий вдох. Не знаю, успокаивает ли это его или отвлекает от желания завопить. Он проводит рукой по волосам и сжимает себе затылок.

– Черт! – восклицает он.

Так резко, что я вздрагиваю. Он поднимается и, оставив поднос на столе, вдруг направляется к выходу. Я слежу за ним, пока он, ни разу не оглянувшись, идет через кафетерий. Обеими руками он толкает дверные створки и исчезает. Я не успеваю даже моргнуть, а те уже перестают раскачиваться.

Я поворачиваюсь к Брекину и только теперь, глядя на него, осознаю, какое у меня потрясенное выражение лица. Моргаю и покачиваю головой, мысленно прокручивая события последних двух минут. Брекин тянется через стол и без слов берет меня за руку. Тут уж ничего не скажешь. В тот момент, когда Холдер скрылся за дверью, мы оба лишились дара речи.

Звенит звонок, и в кафетерии поднимается лихорадочная суета, но я не в силах пошевелиться. Все снуют вокруг, освобождая подносы и убирая со столов. Наконец Брекин отпускает мою руку и хватает наши, потом возвращается за подносом Холдера и уносит. Берет мой рюкзак и, снова взяв меня за руку, поднимает с места. Он перекидывает его через плечо и выводит меня из кафетерия, но не провожает ни к шкафчику, ни в класс. Брекин тащит меня к входной двери. Мы проходим через стоянку, и он заталкивает меня в незнакомый автомобиль. Проскользнув на сиденье, заводит машину и поворачивается ко мне:

– Не собираюсь говорить, что я думаю о происшедшем. Но знаю, это гадко. Понятия не имею, почему ты не ревешь, но знаю, что задеты твои чувства, особенно гордость. Так что на хрен школу. Едем лопать мороженое.

Он включает заднюю передачу и выезжает со стоянки.

Не знаю, как у него это получается, потому что я как раз готова была разреветься, но после этих слов улыбаюсь:

– Я люблю мороженое.

* * *

Мороженое помогло, но не так уж сильно, потому что Брекин высадил меня у моей машины, и вот я сижу на водительском месте, не в силах пошевелиться. Мне грустно, я напугана, злюсь и испытываю все положенные чувства, но не плачу.

И не буду.

Приехав домой, я делаю единственную вещь, которая может мне помочь. Отправляюсь на пробежку. Только вернувшись и стоя под душем, я понимаю, что бег, как и мороженое, помог мало.

Я делаю то же, что каждый вечер. Помогаю Карен с ужином, сажусь за стол с ней и Джеком, выполняю домашнее задание, читаю книгу. Я стараюсь вести себя безразлично, потому что на самом деле хочу забыть обо всем, но едва забираюсь в постель и выключаю свет, как меня начинают одолевать всякие мысли. Только на этот раз они не разбегаются далеко, потому что меня застопорило на одной-единственной вещи. Почему, черт возьми, он не извинился?

Когда мы с Брекином вернулись из кафе, я немного надеялась, что Холдер будет ждать у моей машины, но его там не было. Подъезжая к дому, я ожидала увидеть его там – готового пасть ниц, просить прощения и хоть отчасти объясниться. Но он не пришел. Я прятала телефон в кармане (поскольку Карен до сих пор не знает о его существовании) и при каждом удобном случае проверяла, но единственная эсэмэска пришла от Сикс, и я до сих пор не прочитала ее.

И вот я лежу в постели, обнимая подушку и ругая себя за нежелание забросать его дом тухлыми яйцами, проколоть шины и влепить пощечину. Знаю, лучше бы мне злиться и беситься, чем испытывать разочарование при мысли о том, что Холдер, который был со мной в выходные… вовсе не Холдер.

Вторник, 4 сентября 2012 года

6 часов 15 минут

Я открываю глаза, но вылезаю из постели, только когда сосчитана семьдесят шестая звезда на потолке. Отбросив одеяло, переодеваюсь для бега. Потом выбираюсь из окна и останавливаюсь в нерешительности.

Он стоит на тротуаре, повернувшись ко мне спиной. Руки его сомкнуты на затылке, и я вижу, как спинные мышцы сокращаются от затрудненного дыхания. Он в середине пути, и я не знаю, ждет ли он меня или просто делает передышку, поэтому стою у окна и дожидаюсь, когда он побежит.

Но он не бежит.

Через пару минут я наконец набираюсь смелости выйти на лужайку. Услышав мои шаги, он оборачивается. Когда мы встречаемся взглядами, я останавливаюсь и пристально смотрю на него. Не сердито, не хмуро и всяко без улыбки. Просто смотрю.

У него в глазах появилось новое выражение, которое можно назвать сожалением. Но он ничего не говорит, то есть не извиняется, а это значит, что сейчас у меня нет времени разбираться с ним. Мне просто надо бежать.

Я прохожу мимо и устремляюсь по тротуару. Пробежав несколько шагов, я слышу, что он следует за мной, но смотрю только вперед. Он не пытается бежать рядом, а я стараюсь не замедлять хода, потому что хочу, чтобы он оставался сзади. В какой-то момент припускаю быстрей и быстрей, почти как на короткой дистанции, но он поспевает за мной и отстает всего на несколько шагов. Когда мы добегаем до отметки, где я обычно поворачиваю назад, я заставляю себя не смотреть на него. Повернувшись, пробегаю мимо и направляюсь к дому. Вторая половина пробежки ничем не отличается от первой.

Мы уже в двух кварталах от дома, и я сержусь на Холдера за то, что пришел, а еще больше за то, что не извинился. Я мчусь еще быстрей, пожалуй, стремительнее, чем когда-либо, а он продолжает по пятам следовать за мной. Это бесит меня еще больше. Когда мы сворачиваем на мою улицу, я увеличиваю скорость и бегу к дому с максимально возможной, но и этого недостаточно, потому что он у меня на хвосте. Колени у меня подгибаются, и я так вымоталась, что с трудом перевожу дух, а до моего окна остается всего двадцать футов.

Я успеваю пробежать десять.

Едва мои кроссовки касаются травы, как я валюсь на четыре точки, пытаясь отдышаться. Никогда прежде, даже после четырехмильных пробежек, я не чувствовала себя такой измотанной. Я перекатываюсь на спину по траве, еще мокрой от росы, и это очень приятно. Глаза у меня закрыты, и я дышу так шумно, что не сразу различаю дыхание Холдера. Оказывается, он на траве рядом со мной. Мы оба лежим, вытянувшись, тяжело дыша, и это напоминает мне о недавнем вечере, когда мы, лежа на моей кровати, приходили в себя после того, что он сделал со мной. Думаю, он тоже вспомнил об этом, потому что чувствую, как он цепляется мизинцем за мой. Только на сей раз я не улыбаюсь, а вздрагиваю.

Я отнимаю руку и перекатываюсь на бок, потом встаю. Прохожу десять футов до моего дома, залезаю в комнату и закрываю за собой окно.

Пятница, 28 сентября 2012 года

12 часов 5 минут

Прошло почти четыре недели. Он больше не пришел бегать со мной и не удосужился извиниться. В классе и кафетерии он не садится рядом. Не шлет мне язвительных эсэмэсок и не появляется в выходные в другой ипостаси. Единственное, что он делает (по крайней мере, я считаю, что это он), – сдирает с моего шкафчика гадкие записки. Они всегда валяются, скомканные, на полу у меня под ногами.

Я продолжаю существовать, и он продолжает существовать, но вместе мы не существуем. Тем не менее независимо от того, с кем я сосуществую, дни проходят один за другим. И каждый новый, который вклинивается между настоящим и тем уик-эндом, подбрасывает мне все больше вопросов, задать которые не позволяет упрямство.

Мне хочется знать, отчего он завелся. Хочу выяснить, с чего он так разбушевался, почему не сдержался. И почему не извинился. Ведь я могла бы дать ему еще один шанс. Он вел себя дико и странно, но если положить на другую чашу весов все его плюсы, то она, конечно, перевесит.

Брекин больше не пытается проанализировать случившееся, и я тоже делаю вид, что меня это не волнует. Но на самом деле волнует, и больше всего достает то, что оно начинает казаться нереальным, словно происходило во сне. Мне хочется спросить себя, а был ли вообще этот уик-энд, или же это мое очередное ложное воспоминание.

В течение целого месяца меня донельзя занимала одна вещь (каким бы жалким это ни казалось): то, что мы так и не поцеловались по-настоящему. Мне безумно хотелось поцеловать его, и теперь, думая, что это может не произойти, я ощущаю в груди страшную пустоту. Легкость, с которой мы общались, то, как он прикасался ко мне, поцелуи, которыми он осыпал мое лицо и волосы, – все это были составные части чего-то очень важного и большого. И пусть мы не целовались, это большое заслуживает от него хоть какого-то признания. Он считает возникшие между нами отношения пустяком, и это меня обижает. Потому что я знаю: он прочувствовал это. Знаю точно. И если он испытывал то же, что я, то и поныне пребывал во власти этих чувств.

Нет, сердце у меня не разбито, и я до сих пор не уронила ни одной слезинки. Да и как ему разбиться, если мне еще только предстоит отдать Холдеру эту свою часть? Но я не такая уж гордая и могу признаться, что мне немного грустно. Знаю, надо набраться терпения, потому что мне он по-настоящему нравится. Так что все у меня хорошо. Немного грустно, и я совсем запуталась, но это не беда.

* * *

– Что это? – спрашиваю я Брекина, глядя на стол.

Он только что поставил передо мной коробочку. Очень мило обернутую.

– Всего лишь небольшое напоминание.

Я вопросительно смотрю на него:

– О чем?

Он со смехом придвигает ее ближе ко мне:

– О том, что завтра у тебя день рождения. А теперь открой.

Я со вздохом закатываю глаза и отпихиваю коробку:

– Я надеялась, ты забудешь.

Он хватает подарок и снова придвигает его ко мне:

– Скай, да посмотри же, черт побери! Я знаю, ты не любишь получать подарки, а я люблю дарить, поэтому перестань кукситься и открой, а потом обними меня и поблагодари.

Пожав плечами, я отодвигаю в сторону пустой поднос и беру коробку.

– Ты хорошо упаковываешь подарки, – говорю я. Развязав бантик, я разрываю бумагу. Смотрю на картинку на коробке и удивленно поднимаю бровь. – Ты даришь мне телевизор?

Брекин со смехом качает головой и берет коробку:

– Это не телевизор, тупица. Это электронная книга.

– О-о, – протягиваю я.

Понятия не имею, что такое электронная книга, но точно знаю: мне не разрешат ею пользоваться. Я могу принять ее, как приняла сотовый от Сикс, но эта штука слишком велика, и в кармане ее не спрячешь.

– Ты шутишь, правда? – Он наклоняется ко мне. – Не знаешь, что такое электронная книга?

Я пожимаю плечами:

– Мне она напоминает крошечный телевизор.

Он смеется еще громче и открывает коробку, вынимая эту диковину. Потом включает и подает мне:

– Это электронное устройство, куда можно забить столько книг, что в жизни не прочитать.

Брекин нажимает клавишу, загорается экран, после чего он пробегает пальцами по дисплею, на котором появляются десятки крошечных обложек. Я прикасаюсь к одной, и обложка высвечивается целиком. Брекин проводит пальцем, переворачивается виртуальная страница, и я вижу первую главу.

Я немедленно принимаюсь водить по экрану, глядя, как страницы листаются одна за другой. Это самая потрясающая вещь из всех, что я видела. Я нажимаю другие клавиши, кликаю новые книги и прокручиваю главы. Честно говоря, никогда не встречалась с более классным и практичным изобретением.

– Ух ты! – шепчу я.

Я не свожу глаз с электронной книги. Надеюсь, Брекин не сыграл со мной какую-нибудь злую шутку, иначе сразу сбегу, если он попытается вырвать эту штуку у меня из рук.

– Нравится? – с гордостью спрашивает он. – Я загрузил в нее около двухсот бесплатных книг, так что пока тебе хватит.

Я поднимаю на него глаза. Он улыбается во весь рот. Я кладу книгу на стол, перегибаюсь и висну у него на шее. Это лучший подарок из тех, что я получала. Я улыбаюсь и от души обнимаю Брекина, совершенно позабыв о нелюбви к подаркам. Брекин обнимает меня в ответ и целует в щеку. Когда я отпускаю его и открываю глаза, то непроизвольно бросаю взгляд в сторону, куда уже четыре недели стараюсь не смотреть.

Холдер сидит, развернувшись и глядя на нас. Он улыбается задушевной улыбкой, в которой нет ничего безумного, порочного или внушающего страх. Стоит мне увидеть ее, как меня затопляет печаль, и я отвожу глаза.

Сажусь на место и беру электронную книгу:

– Знаешь, Брекин, а ты потрясающий чувак.

Он с улыбкой подмигивает мне:

– Это во мне говорит мормон. Мы классные ребята.

Пятница, 28 сентября 2012 года

23 часа 50 минут

Это последний день, когда мне еще семнадцать. Карен снова работает за городом на блошином рынке. Она пыталась отменить поездку, поскольку не хотела отсутствовать в мой день рождения, но я не позволила. Мы отпраздновали вчера вечером. Подарки были хорошие, но ничего похожего на электронную книгу. И вот я с нетерпением предвкушаю, как проведу выходные в одиночестве.

Я испекла куда меньше пирожных, чем в прошлый раз. Не потому, что не съела бы, а потому, что уверилась вот в чем: моя приверженность к чтению достигла совершенно нового уровня. Уже почти полночь, глаза слипаются. Я обязательно должна дочитать вторую книгу. Задремываю, потом резко просыпаюсь и пытаюсь прочесть следующий абзац. У Брекина по-настоящему хороший вкус, и я немного смущена тем, что у него ушел целый месяц на уговоры прочитать эту последнюю. Я не большая любительница хеппи-эндов, но, если с героями случится иначе, я залезу в эту электронную штуковину и навсегда запру их в том чертовом гараже.

Мои веки медленно закрываются, хотя я пытаюсь держать глаза открытыми, но слова на экране начинают расплываться, и я перестаю что-либо понимать. Наконец выключаю устройство и свет, думая о том, что последний день семнадцатилетия мог быть гораздо лучше.

* * *

Я резко открываю глаза, но не шевелюсь. По-прежнему темно, и я на том же месте. Наверное, приснилось. Затаив дыхание, я прислушиваюсь к звуку, который разбудил меня, – стуку поднимаемого окна.

Я слышу, как шуршат о карниз шторы и кто-то забирается внутрь. Я понимаю, что надо кричать, или бежать к двери, или искать какое-нибудь оружие. Вместо этого я остаюсь лежать, потому что гость, кто бы он ни был, не таится, и я догадываюсь, что это Холдер. Но все-таки, когда вдруг скрипит кровать и он опускается на нее, сердце у меня начинает бешено колотиться, а каждая мышца напрягается. Пришелец придвигается, и у меня не остается сомнений, что это он, потому что никто другой не вызывает в моем теле подобной ответной реакции. Почувствовав, что одеяло приподняли, я зажмуриваюсь и подношу ладони к лицу. Он притягивает меня к себе и сплетает свои пальцы с моими, потом утыкается мне в шею. Я вполне сознаю то, что на мне ничего нет, кроме майки и трусиков, но уверена, что он пришел не за этим. Я по-прежнему не понимаю, зачем он здесь, потому что он даже не разговаривает, хотя знает, что я проснулась. А знает он об этом, потому что стоило ему меня обнять, как я начала задыхаться. Он изо всех сил сжимает меня в объятиях и без устали целует в волосы.

Я злюсь на него за приход, но еще больше гневаюсь на себя за то, что хотела этого. Несмотря на то что хочется наорать на него и приказать уйти, я ловлю себя на желании, чтобы он обнял меня еще крепче. Так, чтобы не разомкнуть объятий, потому что здесь ему хорошо, иначе, глядишь, опять отпустит меня.

Мне не нравится, что в нем так много загадок. Не знаю даже, захочу ли я когда-нибудь понять. Некоторые черты его характера я люблю, другие ненавижу, какие-то ужасают меня, какие-то изумляют. Но есть одна, которая разочаровывает… и принять ее труднее всего.

Мы около получаса лежим в полной тишине. Он и не думает отпускать меня, однако не пытается ничего объяснить. И что тут нового? Если я не начну спрашивать первая, то ничего от него не добьюсь. А именно сейчас у меня нет желания о чем-либо спрашивать.

Прижимаясь губами к моим волосам и зарываясь в них лицом, он, словно баюкая, бережно прижимает меня к груди. В нем чувствуется такая страсть и такое отчаяние, что это разрывает мне сердце. Моя грудь бурно поднимается и опускается, щеки горят, и только плотно сжатые веки не дают пролиться слезам.

Я больше не в силах выдержать это молчание, и если сейчас не облегчу душу, то закричу. Я понимаю, что голос выдаст мое смятение, и я, сдерживая слезы, вряд ли смогу говорить, но все же собираюсь с духом и произношу самое честное, что могу сказать:

– Я ужасно злюсь на тебя.

Холдер, если это вообще возможно, сжимает меня еще сильней, потом приближает губы к моему уху и целует.

– Знаю, Скай, – шепчет он. Просунув руку под майку, он прижимает ладонь к моему животу. – Знаю.

Поразительно, как действует на душу звучание долгожданного голоса. Он произнес всего два слова, и за то время, пока выговаривал их, мое израненное сердце успокоилось и забилось ровнее.

Прикасаясь пальцами к руке, лежащей на моем животе, я сжимаю ее, не отдавая себе отчета в том, что делаю. Каждая моя частичка хочет прикоснуться к нему, удержать и убедиться, что он действительно здесь и это не очередной яркий сон.

Он нежно дотрагивается губами до моего плеча. Когда я ощущаю на коже его язык, меня мгновенно обдает жаркой волной, которая от живота поднимается к щекам.

– Знаю, – вновь шепчет он, обследуя губами мою ключицу и шею.

Я не открываю глаз, потому что от его печального голоса и нежных прикосновений начинает кружиться голова. Я пробегаю рукой по его волосам, сильнее прижимая его к своей шее. Теплое дыхание учащается все больше и больше, а поцелуи становятся все более исступленными. Я тоже начинаю задыхаться.

Он приподнимается и переворачивает меня на спину, подносит руку к моему лицу и отводит волосы с глаз. От его близости ко мне возвращаются все прежние чувства… хорошие и дурные. Не понимаю, как он смог возродить их, когда в его глазах столь явно сквозит печаль. Не знаю, в том ли дело, что я совсем его не понимаю или понимаю слишком хорошо, но, глядя сейчас на него, я не сомневаюсь, что он испытывает то же… И от этого его поступки еще больше смущают меня.

– Знаю, что ты злишься, – говорит он. В его глазах и словах угадывается раскаяние, но он так и не извинился. – Мне надо, чтобы ты сердилась на меня, Скай. Но еще нужнее, чтобы ты хотела видеть меня рядом.

От этих слов на мою грудь наваливается тяжесть, и мне стоит огромного труда дышать дальше. Я слегка киваю, поскольку вполне с этим согласна. Я очень сержусь на него, но хочу, чтобы он остался. Он прижимается лбом к моему, и мы стискиваем ладонями лица друг друга, с отчаянием глядя в глаза. Не знаю, собирается ли он поцеловать меня. Может быть, он даже изготовился встать и уйти. Я уверена в одном: прежней мне уже не бывать. Мое сердце, как магнитом, притягивается к нему, и если он снова обидит меня, мне станет очень плохо. Мое сердце будет разбито.

Тишина и напряжение сгущаются, и наши груди поднимаются и опускаются в унисон. Каждая клеточка моего тела отзывается на прикосновение его рук к моему лицу. От напряженности переживаний в глазах моих закипают слезы, и эти неожиданные эмоции застают меня врасплох.

– Да, я злюсь на тебя, Холдер, – нетвердым голосом говорю я. – Но это не важно, потому что я ни на миг не переставала желать, чтобы ты был рядом.

Он умудряется улыбнуться и нахмуриться одновременно.

– Господи, Скай. – Лицо его выражает огромное облегчение. – Я так скучал по тебе.

И в тот же миг он прижимается губами к моим. Мы долго этого ждали, терпение кончилось у обоих. Я сразу же отвечаю на поцелуй, раздвигая губы и ощущая приятный вкус мятных листьев и газировки. Он такой, каким я представляла его себе, и даже лучше. Нежный, грубый, заботливый, эгоистичный. В одном этом поцелуе я нахожу больше эмоций, чем во всех сказанных им словах. Наши губы наконец-то слились в первый раз, или в двадцатый, или в миллионный. Это не имеет значения, потому что, какой бы раз ни был, он безупречен. Это потрясающе, великолепно и стоит всего, через что мы прошли.

Наши губы страстно сливаются, и мы все теснее прижимаемся друг к другу в поисках идеального соединения тел, которое только что нашли для губ. Он нежно, но в то же время яростно впивается в мой рот, а я отвечаю на каждое его движение. Я постанываю и учащенно дышу, и он пьет мое дыхание.

Мы целуемся и целуемся, меняя положение и стараясь оставаться сдержанными в границах желаний. Мы целуемся до тех пор, пока я не перестаю чувствовать свои губы и не обессилеваю настолько, что даже не понимаю, целуемся мы или нет. В этот момент он прижимается лбом к моему.

Так мы и засыпаем – в обнимку, уткнувшись лоб в лоб и даже толком не поговорив.

Суббота, 29 сентября 2012 года

8 часов 40 минут

Я переворачиваюсь и осматриваю постель, почти уверенная в том, что случившееся ночью было сном. Холдера нет, но на его месте лежит маленькая подарочная коробка, завернутая в бумагу. Я сажусь и беру подарок. Перед тем как снять крышку и посмотреть, что внутри, я долго изучаю упаковку. Это нечто похожее на кредитную карту, и я читаю.

Он купил мне телефонную карту с оплаченным временем.

Я улыбаюсь, понимая важность такой карты и вспоминая эсэмэску, которую ему послала Сикс. Он собирается украсть ее подружку и воспользоваться ее минутами. Я сразу же беру с ночного столика телефон. У меня одна пропущенная весточка от Холдера:

Есть хочешь?

Сообщение короткое и простое: он еще здесь. Где-то. Может, он готовит мне завтрак? Я иду в ванную и чищу зубы. Надеваю простой сарафан и завязываю волосы в конский хвост. Потом смотрю на свое отражение в зеркале и вижу девушку, которая хочет простить парня, но лишь ценой его унижения.

Открыв дверь в спальню, я улавливаю доносящийся из кухни аромат бекона и слышу звук шипящего жира. Прохожу по коридору и, завернув за угол, останавливаюсь, глядя на Холдера. Он хлопочет у плиты, напевая под нос. Он босиком, в джинсах и простой белой футболке без рукавов. И снова он чувствует себя как дома, а я не знаю, как мне к этому относиться.

– Я ушел рано утром, – говорит он, не поворачиваясь лицом. – Боялся, что войдет твоя мама и подумает, будто я пытаюсь тебя обрюхатить. Потом, когда отправился на пробежку и пробегал мимо твоего дома, увидел, что ее машины нет, и вспомнил, что ты говорила о торговых днях. Вот я и решил купить продуктов, чтобы приготовить тебе завтрак. И на обед купил, и на ужин, но можно умять все это и в один присест. – Повернувшись, он медленно оглядывает меня с головы до ног. – С днем рождения. Мне очень нравится это платье. Я купил настоящего молока, хочешь?

Я подхожу к барной стойке, не сводя с него глаз и пытаясь переварить его слова. Потом сажусь. Холдер наливает мне молока, хоть я и не просила, и с широкой улыбкой пододвигает стакан. Не успеваю я глотнуть, как он приближается и берет меня за подбородок:

– Мне надо поцеловать тебя. Вчера твои губы просто покорили меня. А вдруг мне все приснилось?

Он прижимается губами к моим, и, едва его язык прикасается к моему, я понимаю, что влипла.

Его губы, язык и руки просто умопомрачительны, и я не в состоянии сердиться на него, пока он пользуется этим оружием. Я хватаю его за футболку и еще сильней впиваюсь в него. Он со стоном заводит пальцы в мои волосы, потом резко отпускает и подается назад.

– Нет, – улыбается он. – Не приснилось.

Холдер снова подходит к плите и выключает конфорки, потом перекладывает бекон на тарелки вместе с яйцами и тостом, ставит передо мной, садится и принимается за еду. При этом он все время улыбается, и вдруг меня осеняет.

Я знаю. Знаю, что с ним не так. Знаю, почему у него часто меняется настроение, почему он такой неуравновешенный. Наконец-то все становится на свои места.

– Сыграем с утра в «Обеденный квест»? – спрашивает он.

Я отпиваю молока и киваю:

– Чур я первая.

Он кладет вилку на тарелку и улыбается:

– Если хочешь, пусть все вопросы будут твои.

– Мне нужен ответ только на один.

Он со вздохом откидывается на стуле, потом опускает взгляд себе на руки. По тому, как он избегает моего взгляда, я понимаю: он догадался, что я знаю. У него виноватый вид. Я подаюсь вперед и сверлю его взглядом:

– Холдер, давно ты употребляешь наркотики?

Он стреляет в меня глазами, сохраняя серьезное выражение лица. Я в упор смотрю на него, стараясь показать, что не отстану, пока не скажет правду. Он плотно сжимает губы и вновь смотрит на руки. На миг я решаю, что он собирается уйти, но замечаю на его лице нечто такое, чего совсем не ожидала увидеть. Ямочки.

Он гримасничает, стараясь сохранить серьезное выражение лица, но уголки рта начинают подергиваться, и улыбка переходит в смех.

Он оглушительно хохочет, и это бесит.

– Наркотики? – переспрашивает он между приступами смеха. – Ты думаешь, я сижу на наркотиках?

Он продолжает смеяться, но в какой-то момент до него доходит, что я вовсе не нахожу это смешным. Наконец он умолкает и глубоко втягивает в себя воздух, потом берет меня за руку:

– Я не сижу на наркотиках, Скай. Честно. Не понимаю, почему тебе это взбрело в голову, но клянусь, что говорю правду.

– Тогда что, черт возьми, с тобой творится?

Лицо его вытягивается, и он отпускает мою руку.

– А поточнее нельзя? – Он откидывается на стуле и складывает руки на груди.

Я пожимаю плечами:

– Конечно. Что произошло и почему ты ведешь себя так, будто ничего не было?

Он упирается локтем в стол и смотрит на свое предплечье. Потом, глубоко задумавшись, медленно водит пальцами по каждой букве своей татуировки. Обычно тишина означает отсутствие звуков, но наступившее молчание буквально оглушает. Он убирает руку со стола и поднимает на меня взгляд:

– Я не хотел разочаровывать тебя, Скай. Я успел разочаровать всех любивших меня людей, и после того случая за обедом знал, что и тебя тоже. Поэтому… я ушел, пока ты не полюбила меня. Иначе всякая попытка не разочаровать была бы безнадежной.

Его слова полны раскаяния и грусти, но попросту извиниться он по-прежнему не в состоянии. Он тогда переиграл и поддался ревности, но скажи он одно это слово, и нам не пришлось бы мучиться целый месяц. Я качаю головой, потому что просто не понимаю. Не возьму в толк, почему он не может сказать: «Прости».

– Почему ты не можешь просто сказать это, Холдер? Почему не можешь извиниться?

Он наклоняется над столом и берет меня за руку, сурово глядя мне в глаза:

– Я не извиняюсь перед тобой… потому что не хочу, чтобы ты меня простила.

Грусть в его глазах, должно быть, отражает мою, а я не хочу, чтобы он заметил. Не хочу, чтобы он видел меня грустной, поэтому зажмуриваю глаза. Он отпускает мою руку, и я слышу, как он обходит вокруг стола, обнимает меня и приподнимает. Потом сажает на барную стойку, отводит волосы с моего лица и заставляет вновь открыть глаза. Брови его сведены, и на лице отражается неподдельная боль, разрывающая мне сердце.

– Детка, я облажался. Знаю, что даже не один раз. Но поверь: то, что в тот день случилось за ланчем, не было ревностью, гневом или еще чем-то страшным. Хотелось бы мне рассказать, что произошло на самом деле, но не могу. Когда-нибудь объясню, но не сейчас, и мне надо, чтобы ты приняла это. Ну пожалуйста. Я не извиняюсь, потому что не хочу, чтобы ты забыла об этом. И ты не должна прощать меня за это. Никогда, Скай. – Подавшись вперед, он чмокает меня в щеку, потом отодвигается и продолжает: – Я говорил себе держаться от тебя подальше – и пусть ты даже будешь злиться. У меня полно проблем, которыми я еще не готов поделиться. Я очень старался избегать тебя, но ничего не вышло. Я не такой сильный, чтобы отказаться от того, что может быть у нас впереди. А вчера в столовой, когда ты обнимала Брекина и смеялась вместе с ним? Мне было так приятно видеть тебя счастливой, Скай. Но как хотелось быть тем человеком, который заставляет тебя от души смеяться! Я мучился оттого, что ты думала, будто мне нет до нас дела или что те выходные не были лучшими в моей жизни. Потому что мне есть до нас дело, а тот уик-энд действительно был лучшим. Лучший гребаный уик-энд в истории всех уик-эндов.

Мое сердце бьется учащенно, почти так же быстро, как льются из него слова. Он отводит ладони от моего лица и начинает гладить волосы, а потом, опустив руки мне на затылок, успокаивает себя глубоким дыханием.

– Это убивает меня, Скай, – произносит он намного спокойнее. – Убивает, потому что я хочу, чтобы ты каждый день помнила, какие чувства я к тебе испытываю. Но я еще не готов сказать, что влюблен. Пока нет. Но то, что я чувствую, больше, чем просто «нравишься». Намного больше. За последние несколько недель я пытался разобраться. Понять, почему не найти другого слова. Мне хочется в точности описать тебе мои чувства, но во всем словаре не найдется, зараза, ничего между «нравиться» и «любить». А мне это слово нужно. Мне оно нужно, потому что я хочу, чтобы ты услышала его от меня. – Он притягивает мое лицо к себе и целует короткими легкими поцелуями, отстраняясь после каждого и ожидая моей реакции. – Скажи что-нибудь, – умоляет он.

Я смотрю в его встревоженные глаза и впервые с момента нашей встречи… кажется, начинаю понимать его. Он реагирует на вещи таким образом не из-за разных особенностей характера, а лишь благодаря одной черте Дина Холдера.

Страстности.

Он со страстью относится к жизни, к любви, к своим словам, к сестре Лесс. И провалиться мне на месте, если меня не включат в список. Глубина его чувств не раздражает, а восхищает. Я давно пыталась оторваться от действительности, но, увидев огонь в его глазах, хочу изведать жизнь во всех ее ипостасях. Хорошее, плохое, прекрасное, безобразное, наслаждение, боль. Я этого хочу. Хочу воспринимать жизнь, как он. И первый шаг поможет мне сделать безнадежный парень, который в поисках совершенного мира распахивает свою душу, отчаянно желая вдохнуть жизнь в мои чувства.

Жизнь.

Это слово приходит, будто было со мной всегда. Слово, удачно застрявшее между «like» – «нравиться» и «love» – «любить».

– Жить, – говорю я.

Напряжение в его взгляде немного ослабевает, и он издает короткий смущенный смешок:

– Что?

Силясь понять мой ответ, он качает головой.

– Жить, – повторяю я. – Если переставить буквы в словах «like» и «love», то получится «live» – «жить». Можешь пользоваться.

Он снова смеется, но теперь с облегчением. Потом обнимает и целует меня.

– Я живу тебя, Скай, – говорит он мне прямо в губы. – Я так живу тебя!

Суббота, 29 сентября 2012 года

9 часов 20 минут

Понятия не имею, как ему это удается, но я все простила. Я влюблена в него по уши и целую вот уже пятнадцать минут. Он мастер обращаться со словами. И я уже не сержусь, когда он подчас так долго их подбирает. Он отрывается от моих губ и, улыбаясь, обнимает меня за талию.

– Ну и чем мы займемся в твой день рождения? – спрашивает он, снимая меня со стойки.

Холдер еще раз чмокает меня в губы и шагает в гостиную, где на столике лежат его ключи и бумажник.

– Нам незачем что-то придумывать. Тебе не обязательно развлекать меня только потому, что у меня день рождения.

Он сует ключи в карман и упорно смотрит на меня с озорной усмешкой.

– Что такое? – спрашиваю я. – У тебя шкодный вид.

Он со смехом пожимает плечами:

– Прикинул, как бы развлек тебя, останься мы дома. Именно поэтому нам надо уйти.

Именно поэтому я хочу остаться.

– Можем поехать к моей маме, – предлагаю я.

– К твоей маме? – Он смотрит на меня настороженно.

– Ага. У нее на блошином рынке палатка с травами. Там она и сидит по выходным. Я никогда не езжу, потому что она проводит там четырнадцать часов в день и мне становится скучно. Это один из самых больших блошиных рынков в мире, и я давно хотела там побродить. Ехать всего полтора часа. У них продается «хворост», – добавляю я, стараясь, чтобы это прозвучало заманчиво.

Холдер подходит и обнимает меня:

– Если хочешь поехать на блошиный рынок, значит поедем на блошиный рынок. Сбегаю домой, переоденусь и кое-что сделаю. Заеду за тобой через час, ага?

Я киваю. Это всего-навсего блошиный рынок, но я в восторге. Не знаю, как отреагирует Карен на мое неожиданное появление с Холдером. Я ничего ей толком про него не говорила, и мне немного не по себе оттого, что я собираюсь ее огорошить. Хотя она сама виновата. Если бы не запрещала технические новшества, я позвонила бы ей заранее.

Холдер снова чмокает меня и направляется к выходу.

– Эй, – зову я, когда он собирается выйти. Он резко поворачивается и смотрит. – У меня день рождения, а два последних поцелуя были какими-то жалкими. Если ты собираешься провести со мной день, то уж целуй меня, как бойфренд целует свою…

Когда это слово слетает с моих губ, я сразу осекаюсь на полуслове. Мы еще не придумали, как себя называть, и оттого, что мы помирились, слово «бойфренд» звучит как-то сентиментально.

– Я хочу сказать… – лепечу я, но быстро затыкаюсь.

Мне никак не прийти в себя.

Он поворачивается ко мне лицом, оставаясь у двери и не улыбаясь. И снова, не говоря ни слова и не отрываясь, Холдер смотрит на меня тем самым взглядом. Потом наклоняет голову, вопросительно подняв брови:

– Ты назвала меня бойфрендом?

Назвала, а он даже не улыбнулся. Господи, какое же это ребячество!

– Нет, – упрямо говорю я и складываю руки на груди. – Так делают только тупые четырнадцатилетки.

Не меняя выражения лица, он делает ко мне несколько шагов, останавливается и копирует мою позу:

– Очень жаль. Потому что, когда ты назвала меня бойфрендом, мне захотелось зацеловать тебя до смерти. – Он прищуривается и смотрит на меня с игривостью, которая сразу же снимает мое напряжение. Потом поворачивается и идет к двери. – Увидимся через час.

На пороге он оборачивается, дразня меня проказливой ухмылкой и очаровательными ямочками, а потом не спеша выходит.

Я со вздохом закатываю глаза:

– Холдер, подожди.

Остановившись, он с гордым видом приваливается к косяку.

– Лучше поцелуй на прощание свою девушку, – говорю я, чувствуя себя совершенной идиоткой.

Он с победным видом возвращается в гостиную. Положив ладонь мне на талию, притягивает к себе. Мы впервые целуемся стоя, и мне нравится, что он словно оберегает меня этим объятием. Проводя пальцами по моей щеке, он гладит меня по волосам и тянется ко мне губами. Правда, на мои он сейчас не таращится. Он смотрит мне прямо в глаза, а выражение его глаз определить невозможно. На этот раз это не вожделение, а скорее оценивающий взгляд.

Наши губы остаются разомкнутыми, а он продолжает разглядывать меня. Он не дразнится и не пытается заставить первой поцеловать его. Он просто смотрит с признательностью и любовью, и от этого сердце мое тает. Мои руки лежат у него на плечах, и я медленно провожу по его шее и волосам, наслаждаясь мгновением. Его грудь вздымается в такт моему дыханию, а взгляд внимательно изучает каждую черточку моего лица. От этого тело мое слабеет. Хорошо, что он продолжает держать меня за талию.

Прижавшись лбом к моему, он протяжно вздыхает, глядя на меня с выражением, в котором сквозит боль. Я начинаю нежно гладить его по щекам, чтобы отвести ее.

– Скай, – произносит он, взволнованно глядя на меня.

Он выговаривает это так, словно собирается сказать нечто важное, но мое имя остается единственным произнесенным словом. Потом он медленно приближает ко мне лицо, и наши губы встречаются. Прижимая сомкнутые губы к моим, он словно вдыхает меня в себя. Затем отодвигается и смотрит в глаза еще несколько секунд, поглаживая мне щеку. Раньше я не испытывала подобного наслаждения, и это прекрасно.

Он вновь склоняется и прижимается ко мне губами, прихватив мою верхнюю. Он целует меня с невероятной нежностью, словно у меня хрустальный рот и его можно разбить. Я размыкаю губы и позволяю ему углубиться, но его поцелуй по-прежнему очень нежен. Одна рука Холдера у меня на затылке, другая – на бедре, и он неспешно наслаждается каждым миллиметром моего рта. Его поцелуй похож на него самого – продуманный и неспешный.

Как раз в тот момент, когда я полностью погружаюсь в него, губы Холдера замирают, и он медленно отстраняется. Мои глаза распахиваются, и я испускаю стон, с трудом удержавшись от возгласа: «О боже!»

Моя реакция вызывает у него самодовольную ухмылку.

– Это был наш первый поцелуй в качестве пары.

Я ожидаю приступа паники, но его нет.

– Пары, – тихо повторяю я.

– Точнее не скажешь. – Его ладонь по-прежнему лежит на моей талии, и он, не сводя взгляда, прижимает меня к себе. – Не беспокойся, – добавляет он. – Я сам скажу Грейсону. Пусть только дотронется до тебя, и ему снова придется попробовать моего кулака. – Он прикасается пальцами к моей щеке. – А теперь я ухожу. Увидимся через час. Пока. – Чмокнув меня в губы, идет к двери.

– Холдер, – едва успев перевести дух, говорю я. – Почему ты сказал «снова попробовать»? Вы дрались?

Плотно сжав губы, Холдер смущенно кивает:

– Я тебе уже говорил. Он скотина.

За ним закрывается дверь, и вопросов у меня только прибавляется. Ничего удивительного.

Я решаю отказаться от душа и вместо этого позвонить Сикс. Мне надо многое с ней обсудить. Я бегу в свою комнату и вылезаю наружу, потом поднимаю раму ее окна и пробираюсь внутрь. Беру телефон, стоящий у ее кровати, и вынимаю свой сотовый, чтобы найти сообщение с международного номера. Когда начинаю набирать, приходит эсэмэска от Холдера.

На самом деле я с ужасом думаю о целом дне с тобой. И это не шутка. А сарафан совсем тебе не идет, и слишком уж он летний, но все равно носи.

Я ухмыляюсь. Блин, я вправду люблю этого безнадежного парня!

Я набираю номер Сикс и ложусь на ее кровать. С третьего звонка она сонно отвечает.

– Привет, – говорю я. – Ты спишь?

Я слышу, как она зевает.

– Очевидно, нет. Но тебе пора учитывать разницу во времени.

– Сикс! – хохочу я. – У нас сейчас день. Даже если бы я учла, для тебя это не имело бы значения.

– У меня было плохое утро, – как бы оправдываясь, отвечает она. – Я соскучилась. Как поживаешь?

– Ничего нового.

– Не ври. У тебя раздражающе счастливый голос. Похоже, вы с Холдером разобрались.

– Угу. И ты первая узнаешь, что я, Линден Скай Дэвис, теперь ангажирована.

– Не могу понять, зачем так мучиться, – стонет она. – Но я рада за тебя.

– Спа…

Я собиралась сказать «спасибо», но Сикс восклицает:

– О боже!

– В чем дело?

– Забыла. У тебя же этот долбаный день рождения, а я забыла! С днем рождения, Скай, и – блин, я самая плохая лучшая подруга.

– Ничего страшного, – смеюсь я. – Я даже рада, что ты забыла. Ты ведь знаешь, я терпеть не могу подарки, сюрпризы и все, что связано с днем рождения.

– Ой, погоди. Вспомнила, какая я на самом деле клевая. Посмотри за своим комодом.

Я возвожу очи горе:

– Ладно.

– И скажи своему бойфренду, чтобы оплатил чертово время.

– Скажу. Пойду, пожалуй, а то твоя мама в обморок упадет, когда увидит телефонный счет.

– Угу, но… лучше бы она пребывала в гармонии с природой, как твоя.

Мне смешно.

– Я люблю тебя, Сикс. Береги себя, ладно?

– Я тоже тебя люблю. Скай?

– Да?

– У тебя такой счастливый голос! Рада, что тебе хорошо.

Я улыбаюсь, и связь прерывается. Я иду в свою комнату и, хотя терпеть не могу подарки, меня мучает любопытство. Быстро заглядываю за комод. На полу стоит завернутая в бумагу коробка, я беру ее. Потом сажусь на кровать и снимаю крышку. Коробка заполнена «Сникерсами».

Черт возьми, как я ее люблю!

Суббота, 29 сентября 2012 года

10 часов 25 минут

Я стою у окна, с нетерпением дожидаясь Холдера. Выхожу, запираю дверь, потом поворачиваюсь к машине и замираю на месте. Он не один. Открывается пассажирская дверь, и выходит парень. Когда он поворачивается ко мне, я не могу скрыть изумления.

С широкой улыбкой у распахнутой двери стоит Брекин:

– Надеюсь, ты не станешь возражать против третьего. Меня пригласил мой второй лучший друг на всем белом свете.

Я в страшном смущении подхожу. Брекин ждет, пока я залезу, потом открывает заднюю дверь и садится. Я поворачиваюсь к Холдеру, а тот смеется, будто только что придумал концовку к очень смешной шутке. Шутке, в которой я не участвую.

– Кто-нибудь скажет, что здесь, черт возьми, происходит?

Холдер хватает мою руку и подносит к губам:

– Пусть Брекин объяснит. Он, во всяком случае, болтает быстрее.

Холдер задним ходом выезжает с подъездной дорожки, а я вопросительно смотрю на Брекина.

Тому неуютно.

– Мы уже две недели как заключили двойственный союз, – застенчиво произносит он.

Силясь уразуметь смысл этого признания, я качаю головой, переводя взгляд с одного на другого.

– Две недели? Вы, ребята, общаетесь уже две недели? Без меня? Почему же мне не сказали?

– Я поклялся молчать, – говорит Брекин.

– Но…

– Повернись и пристегни ремень, – велит мне Холдер.

Я сердито таращусь на него:

– Минутку. Я пытаюсь понять, почему ты помирился с Брекином две недели назад, а со мной – только сегодня.

Холдер искоса смотрит на меня, потом переводит взгляд на дорогу:

– Брекин заслужил извинение. Я вел себя как придурок.

– А я не заслужила?

На этот раз он смотрит на меня уверенно.

– Нет, – твердо произносит Холдер. – Ты не заслуживаешь слов, Скай. Ты заслуживаешь действий.

Я опять таращусь на него, размышляя, долго ли он не ложился спать, обдумывая эту потрясающую фразу. Он искоса глядит на меня и отпускает мою руку, потом щиплет за ногу:

– Хватит дуться. Твои бойфренд и лучший друг везут тебя на блошиный рынок.

Я со смехом шлепаю его по руке:

– Чего мне веселиться, когда наш союз раскрыт? Вам обоим придется сегодня искупать вину бесчисленными поцелуями.

Брекин упирается подбородком в верх моего подголовника и смотрит на меня сверху вниз:

– Наверное, я больше всех пострадал от этих суровых испытаний. Твой бойфренд испортил мне две пятницы подряд. Ныл, как ты ему нужна и что он не хочет подводить тебя и все такое прочее. Каждый день за ланчем я боролся с искушением тебе пожаловаться.

Холдер откидывает голову:

– Ну, теперь мойте мне кости. Жизнь вернулась в свое русло.

Он сплетает наши пальцы и сжимает мою руку. У меня мурашки бегут по коже то ли от его прикосновения, то ли от слов.

– По-моему, сегодня я заслуживаю самого внимательного обхождения, – напоминаю я. – Хочу, чтобы на рынке вы покупали мне все, чего ни пожелаю. Мне наплевать на цену и размер.

– Чертовски откровенно, – замечает Брекин.

Я охаю:

– О господи, Холдер уже на тебя повлиял!

Брекин со смехом хватает меня за руки и тянет к себе.

– Похоже на то, потому что мне хочется потискать тебя на заднем сиденье, – заявляет Брекин.

– Не так уж сильно я на тебя влияю, если ты думаешь, что я буду только тискать ее на заднем сиденье, – говорит Холдер.

Он успевает дать мне шлепка, и я валюсь назад вместе с Брекином.

* * *

– Ты шутишь, – говорит Холдер, рассматривая солонку.

Мы бродим по блошиному рынку уже больше часа, и я не отступаю от своего плана. Они покупают мне любую чепуху, какую я пожелаю. Ведь я столкнулась с предательством и, чтобы оправиться, скупаю все подряд.

Я смотрю на вещицу в его руках и киваю:

– Ты прав. Надо купить набор.

Я выбираю перечницу и подаю ему. Вряд ли я купила бы такую сама. Не понимаю, кому это нужно. Кто делает керамические солонки и перечницы в форме тонкой и толстой кишки?

– Спорим, они принадлежали врачу, – прикалывается Брекин.

Я лезу в карман Холдера и достаю бумажник, потом поворачиваюсь к мужчине за прилавком:

– Сколько?

Тот пожимает плечами.

– Не знаю, – вяло произносит он. – По доллару за каждую?

– А если доллар за обе?

Он берет у меня доллар и кивает в знак прощания.

– Выгодная покупка, – качая головой, произносит Холдер. – Пусть это будет у тебя на кухонном столе, когда приду.

– Эта гадость? Нет. Кому захочется во время еды глазеть на кишки?

Мы бегло осматриваем еще несколько павильонов и наконец оказываемся у палатки, где обосновались Карен и Джек. Карен оторопело переводит взгляд с Брекина на Холдера и обратно.

– Привет, – говорю я, простирая к ней руки. – Сюрприз!

Джек обходит палатку и обнимает меня. Карен идет за ним и смотрит настороженно.

– Расслабься, – говорю я, видя, как она с тревогой рассматривает обоих – Холдера и Брекина. – Они не собираются меня обрюхатить.

Она смеется и наконец-то обнимает:

– С днем рождения! – Она отодвигается и с запозданием секунд на пятнадцать проявляет материнский инстинкт. – Постой. Почему ты здесь? Все в порядке? С тобой все хорошо? Дом цел?

– Все хорошо. Я в порядке. Просто мне стало скучно, и я попросила Холдера поехать со мной по магазинам.

Холдер в сторонке знакомится с Джеком. Брекин проскальзывает мимо меня и обнимает Карен.

– Я Брекин, – говорит он. – У нас с вашей дочерью заключен союз о взятии под контроль системы муниципальных школ.

– Был заключен, – уточняю я, сердито глядя на Брекина.

– Ты уже нравишься мне, – улыбается Карен. Потом она смотрит на Холдера и пожимает ему руку. – Холдер, – вежливо произносит она. – Как поживаешь?

– Хорошо, – сдержанно отвечает он.

Я смотрю на него. Он кажется мне ужасно смущенным. Не знаю, в чем дело – в том ли, что он держит солонку и перечницу, или в том, что присутствие Карен на сей раз, когда он встречается с ее дочерью, требует от него другой реакции. Я стараюсь отвлечь его и спрашиваю, есть ли у Карен пакет. Она лезет под стол и достает. Холдер складывает покупки, и она, заглянув в пакет, вопросительно смотрит на меня.

– Даже не спрашивай, – говорю я.

Я беру пакет и протягиваю Брекину, чтобы он положил туда еще одну вещицу. Это слово «таять» в деревянной рамке, написанное черными чернилами на белой бумаге. Оно стоит двадцать пять центов и не имеет абсолютно никакого смысла, поэтому, разумеется, надо было купить.

К прилавку подходят двое покупателей, и Джек с Карен устремляются к ним. Я оборачиваюсь и вижу, что Холдер смотрит на обоих суровым взглядом. Я не видела у него такого выражения с того дня в кафетерии. Это немного нервирует, я подхожу к нему и обнимаю сзади.

– Эй, – говорю я, переключая внимание на себя. – Ты в порядке?

Он кивает и целует меня в лоб.

– Все хорошо, – отвечает он, обнимая меня за талию и ободряюще улыбаясь. – Ты обещала «хворост», – напоминает он, проводя рукой по моей щеке.

Я облегченно киваю. Мне совсем не хочется, чтобы в присутствии Карен Холдер проявил свою повышенную активность. Не уверена, что она правильно воспримет его страстный подход к жизни.

– «Хворост»? – переспрашивает Брекин. – Ты сказал «хворост»?

Я оборачиваюсь и вижу, что покупатель Карен ушел. Она в оцепенении стоит позади стола, глядя на руку, обнимающую меня за талию. Она даже побледнела.

Что сегодня стряслось со всеми и откуда эти странные взгляды?

– С тобой все хорошо? – спрашиваю я.

Не могу сказать, что она никогда не видела меня с бойфрендом. Мэтт практически жил у нас весь месяц, пока я с ним встречалась.

Карен поднимает на меня глаза, потом мельком смотрит на Холдера:

– Я не знала, что вы встречаетесь.

– Угу. Типа того, – бормочу я. – Я бы тебе рассказала, но мы вроде как начали встречаться часа четыре назад.

– О-о! – восклицает она. – Что ж… вы мило смотритесь вместе. Можно тебя на минутку?

Я высвобождаю руку, которую держал Холдер, и иду. Карен оборачивается и качает головой.

– Не знаю, что и сказать, – шепчет она.

– О чем? Мне восемнадцать, и у меня есть бойфренд. Подумаешь!

Она вздыхает:

– Знаю, просто… а что будет вечером? Когда меня нет? Как я узнаю, что он не будет всю ночь там околачиваться?

– Никак, – пожимаю я плечами. – Просто должна мне доверять. – Мне сразу становится стыдно за ложь.

Узнай она, что прошлую ночь Холдер провел со мной, ему бы не поздоровилось.

– Это нехорошо, Скай. Мы никогда не обсуждали с тобой правила в отношении парней на случай моего отъезда.

Она очень нервничает, и я готова на все, чтобы успокоить ее.

– Мама, поверь. Мы сошлись считаные часы назад. Совершенно исключено, что между нами произойдет то, чего ты боишься. Он уйдет до двенадцати, обещаю.

Она недоверчиво кивает:

– Просто… я не знаю. Я же вижу, как вы общаетесь, обнимаетесь. Малознакомые люди не смотрят так друг на друга. Все это странно, и я подумала, что вы небось уже давно встречаетесь, а ты скрывала. Я хочу, чтобы ты держала меня в курсе.

Я сжимаю ее руку:

– Знаю, мама. Поверь, если бы мы не приехали сюда сегодня, я бы рассказала о нем завтра. Пожалуй, прожужжала бы все уши. Я не собираюсь ничего скрывать, понимаешь?

Она с улыбкой обнимает меня:

– Я все-таки надеюсь, что завтра ты прожужжишь мне о нем все уши.

Суббота, 29 сентября 2012 года

22 часа 15 минут

– Скай, проснись.

Я поднимаю голову с плеча Брекина и стираю слюну с уголка рта. Он с гримасой смотрит на свою мокрую футболку.

– Извини, – смеюсь я. – Ты такой уютный.

Проведя восемь часов на рынке и глазея на всякое старье, мы подъехали к его дому. Холдер и Брекин в конце концов сдались, и мы даже стали соревноваться в поисках самого необычного предмета. Пожалуй, я все-таки выиграла с солонкой и перечницей в виде кишок, а на втором месте оказался Брекин с коллажем, изображающим плюшевого щенка на спине у единорога.

– Не забудь свою картину, – говорю я, когда он выходит из машины.

Он берет ее с пола и целует меня в щеку.

– До понедельника, – прощается он и бросает взгляд на Холдера. – Не вздумай занять мое место на первом уроке! Мало ли что она твоя девушка.

– Не я же ношу ей кофе! – хохочет Холдер. – Вряд ли она позволит тебя сместить.

Брекин захлопывает дверь машины, и Холдер ждет, когда он скроется в доме.

– А что ты там делаешь сзади? – спрашивает он, улыбаясь мне в зеркало. – Перебирайся сюда.

Я качаю головой и остаюсь на месте:

– Мне, типа, нравится иметь шофера.

Он паркует машину и отстегивает ремень безопасности, потом поворачивается ко мне.

– Иди сюда, – зовет он, хватая меня за руки и притягивая к себе. Потом сжимает мои щеки, как маленькой, и громко чмокает в расплющенные губы. – Сегодня я повеселился на славу. Ты такой чудик!

Я вопросительно поднимаю бровь, не зная, был ли это комплимент или нет.

– Спасибо.

– Мне нравятся чудики. А теперь перебирайся на переднее сиденье, а не то я залезу на заднее, но тискать тебя не буду.

Он тянет меня за руку, и я перебираюсь вперед, пристегиваю ремень безопасности.

– Какие у нас планы? К тебе? – спрашиваю я.

Он качает головой:

– Не. Еще одна остановка.

– Ко мне?

Он снова качает:

– Увидишь.

* * *

Мы выезжаем за город. Я узнаю местный аэропорт, и Холдер останавливается на обочине. Он молча выходит из машины и открывает мою дверь.

– Приехали, – изрекает он, указывая на взлетно-посадочную полосу, простирающуюся в поле перед нами.

– Холдер, это самый маленький аэропорт в радиусе двухсот миль. Если ты хочешь увидеть посадку, нам придется ждать дня два.

Он берет меня за руку и ведет с небольшого холма.

– Мы приехали не самолетами любоваться. – Он продолжает идти и останавливается у забора, огораживающего территорию аэропорта. Трясет, проверяя на прочность, и снова берет меня за руку. – Сними туфли, так будет легче.

Я перевожу взгляд с забора на Холдера:

– Ты хочешь, чтобы я перелезла?

– Понимаешь, – говорит он, глядя на забор, – я могу тебя перебросить, но ты ушибешься.

– Я в платье! Ты не говорил, что мы будем лазить через заборы. Кроме того, это запрещено.

Он запрокидывает голову и подталкивает меня к забору:

– Разрешено, если хозяин – мой отчим. И я не сказал, что мы будем лазить через заборы, потому что боялся, что ты переоденешь это платье.

Я начинаю ощупывать забор, когда Холдер одним быстрым движением берет меня за талию, и вот я уже в воздухе, перемахиваю.

– Господи, Холдер! – верещу я, приземляясь с другой стороны.

– Знаю, получилось слишком быстро, не успел даже полапать. – Он подтягивается на руках и перебрасывает ногу через забор, потом спрыгивает на землю. – Пошли. – Он тащит меня вперед.

Мы доходим до взлетно-посадочной полосы. Я останавливаюсь и всматриваюсь в длиннющую ленту. Я никогда не летала на самолетах и немного боюсь самой мысли. Особенно при виде большого озера в конце полосы.

– А самолеты туда не падали?

– Только один, – отвечает Холдер и тянет меня за собой к земле. – Это была маленькая «сессна». Пилоту удалось выбраться, а самолет до сих пор лежит на дне.

Холдер опускается на взлетно-посадочную полосу и требует, чтобы я легла.

– Что мы делаем? – спрашиваю я, оправляя платье и скидывая туфли.

– Ш-ш-ш. Ляг и посмотри наверх.

Я запрокидываю голову назад, смотрю, и у меня перехватывает дыхание. Небосвод усыпан такими яркими звездами, каких я никогда не видела.

– Ух ты, – шепчу я. – Из моего двора они выглядят иначе.

– Знаю. Поэтому и привез.

Он нашаривает мою руку и зацепляет своим мизинцем мой.

Мы долго и молча сидим в умиротворяющей тишине. Он то и дело поглаживает мою руку, но и только. Мы устроились впритык, на мне открытое платье, но он не пытается даже поцеловать меня. Ясно, что он привез меня в это пустынное место не для любви. Он хочет поделиться чем-то очень важным.

Многое в Холдере меня удивляет, особенно в последние сутки. Я по-прежнему не понимаю, что так расстроило его в кафетерии, но он, похоже, точно знает, в чем дело, а также уверен, что это никогда не повторится. Ну и ладно, мне остается лишь поверить ему на слово. Надеюсь, он понимает, что доверие – все, что у меня осталось. Если он снова обидит меня, это будет последний раз.

Я склоняю к нему голову и наблюдаю, как он смотрит в небо. Брови у него нахмурены, и он явно чем-то встревожен. Как всегда. Интересно, смогу ли я когда-нибудь пробиться сквозь эту броню. Мне хочется побольше узнать о его прошлом, сестре и семье. Но сейчас, когда он погружен в свои мысли, мне не хочется его тормошить. Мне отлично известно, где он сейчас и чем занят, вперив взгляд в космос. Потому что, рассматривая звезды на потолке спальни, я делаю то же самое.

Я долго смотрю на него, потом вновь перевожу взгляд на небо и начинаю погружаться в собственные мысли, когда он вдруг нарушает молчание странным вопросом.

– Ты довольна своей жизнью? – тихо спрашивает он.

Я думаю, но больше потому, что не понимаю, зачем он интересуется. Он действительно думал о моей жизни или все-таки о своей?

– Ага, – честно отвечаю я. – Да, довольна.

Он тяжело вздыхает, потом берет мою руку:

– Хорошо.

В течение последующего получаса мы молчим, а потом он сообщает, что готов уйти.

* * *

Мы подъезжаем к моему дому за несколько минут до полуночи. Выходим из машины, и он берет мои пакеты, идет за мной к входу. Потом ставит их перед дверью.

– Дальше не пойду. – Он засовывает руки в карманы.

– Почему? Ты что, вампир, тебе приглашение нужно?

– Пожалуй, мне не стоит оставаться, – улыбается он.

Я подхожу к нему и обвиваю руками, потом целую в подбородок.

– Почему нет? Устал? Мы можем лечь, я знаю, прошлой ночью ты почти не спал.

Я и в самом деле не хочу, чтобы он уходил. Накануне я спала в его объятиях крепче, чем когда-либо раньше.

Холдер привлекает меня к себе.

– Не могу, – возражает он. – Понимаешь, тут много всего. Во-первых, мать будет допытываться, где я был с прошлого вечера. Во-вторых, я слышал, как ты обещала маме, что я уйду до полуночи. И в-третьих, сегодня, глядя на тебя, я все время воображал, что у тебя под платьем.

Он подносит руки к моему лицу и вперивается взглядом в мои губы. Веки его тяжелеют, а голос понижается до шепота.

– Не говоря уже об этих губах, – произносит он. – Ты понятия не имеешь, как трудно мне было вслушиваться в твои слова, когда я был в состоянии лишь думать, какие мягкие у тебя губы. Какие они потрясающие на вкус. Как идеально они подходят к моим. – Он наклоняется и нежно целует меня, но едва я начинаю таять, как он отстраняется. – А это платье, – продолжает он, пробегая рукой по моей спине и скользнув по бедру. От прикосновения кончиков его пальцев я вздрагиваю. – Это платье – главная причина, почему я к тебе не пойду.

Учитывая то, как мое тело отзывается на него, я быстро соглашаюсь с его решением уйти. Как бы мне ни нравилось быть с ним и целовать его, я понимаю, что не сдержусь, тогда как еще не готова совершить этот первый шаг.

Я вздыхаю, хотя мне хочется застонать. Пусть я согласна с его словами, но телу безразличны доводы рассудка. Даже удивительно, как после целого дня, проведенного вместе, моя потребность в его обществе только усилилась.

– Это нормально? – спрашиваю я, заглядывая ему в глаза, где замечаю больше желания, чем когда-либо прежде.

Я понимаю, почему он уходит. Ясно, что он тоже хочет пропустить этот первый шаг.

– Что нормально?

Чтобы не смотреть в глаза, я утыкаюсь ему в грудь. Иногда я говорю стыдные вещи, но мне необходимо сказать.

– Разве нормально то, как складываются у нас отношения? Мы долгое время не знакомились по-настоящему, избегали друг друга. Но не знаю – возможно, ты воспринимаешь это иначе. По-моему, когда люди встречаются друг с другом, то первые несколько месяцев пытаются наладить связь. – Я отрываю голову от его груди и смотрю на него. – У меня такое чувство, что у нас с тобой это произошло, едва мы встретились. Все у нас получалось естественно. Кажется, мы уже пришли к этому, а теперь пятимся назад. Как будто пытаемся вновь узнать друг друга, замедляя ход вещей. Разве не странно?

Он отводит волосы от моего лица и смотрит на меня с совершенно другим выражением. Вместо вожделения и желания я вижу муку, и от этого становится тяжело на сердце.

– Что бы это ни было, я не хочу анализировать. И не хочу, чтобы ты этим занималась, ладно? Скажем спасибо за то, что я наконец тебя нашел.

Последняя его фраза вызывает у меня смех.

– Значит, ты меня искал?

Он хмурится и обхватывает ладонями мою голову, поворачивая лицом к себе:

– Всю жизнь, черт возьми!

Он тверд и решителен. Едва договорив, он впивается мне в рот с новой страстью. Я уже готова затащить его в дом, но он отпускает меня и отступает.

– Я люблю тебя, – произносит он, нехотя спускаясь по ступеням. – До понедельника.

– Я тоже тебя люблю.

Я не спрашиваю, почему не до завтра. Нам нужно переварить события последних суток. Для Карен это тоже будет хорошо, ибо мне действительно нужно посвятить ее в свою новую любовную жизнь.

Понедельник, 22 октября 2012 года

12 часов 5 минут

С тех пор как мы открыто сошлись с Холдером, прошел почти месяц. Я так и не нашла в нем никаких возмутительных особенностей. Даже наоборот, его мелкие привычки только прибавляют очарования. Вроде того как он глазеет на меня, словно изучая, или двигает челюстью, когда раздражен, или облизывает губы, когда смеется. Это заводит. Не говоря уже о ямочках на щеках.

К счастью, с того самого вечера, когда он залез ко мне в окно, а после в постель, Холдер не поддавался перепадам настроения и вспышкам гнева. Чем больше времени мы проводим вместе, тем лучше ладим. Мне кажется, теперь я понимаю его почти так же хорошо, как он меня.

Поскольку Карен дома каждые выходные, мы не часто бываем наедине. Встречаемся в школе и на уик-эндах. Он почему-то не считает возможным приходить ко мне в спальню, когда Карен дома, а если я предлагаю пойти к нему, всегда находит отговорки. Так что мы ходим в кино. Кроме того, мы несколько раз оттягивались с Брекином и его новым бойфрендом Максом.

Нам славно, но понемногу достает, что у нас нет подходящего места для встреч. Его машина маловата, там неудобно. Наверное, мы оба считаем часы до момента, когда Карен уедет за город.

* * *

Я сижу за столом с Брекином и Максом в ожидании Холдера с подносами. Макс и Брекин познакомились две недели назад в местной художественной галерее, не зная даже, что ходят в одну школу. Я рада за Брекина, поскольку мне стало казаться, что он чувствует себя третьим лишним, а это не так. Мне нравится его компания, но теперь, когда у него появился друг, все стало намного проще.

– Вы с Холдером заняты в субботу? – спрашивает Макс, когда я сажусь.

– Думаю, нет. А что?

– В центре есть художественная галерея, там выставят мою работу. Приходите, ребята.

– Это круто, – хвалит Холдер, усаживаясь рядом со мной. – А какую?

– Пока не знаю, – пожимает плечами Макс. – Еще не выбрал из двух.

– Ты ведь знаешь, какую надо выставить, но не из этой пары, – закатывает глаза Брекин.

Макс косится на Брекина:

– Мы живем в Восточном Техасе. Сомневаюсь, что здесь обрадуются картине на тему гомосексуализма.

Холдер переводит взгляд с одного на другого:

– Кого колышет чужое мнение?

Макс становится серьезным и берет вилку.

– Моих родителей, – отвечает он.

– Они знают, что ты гей? – спрашиваю я.

– Угу, – кивает он. – Они в целом понимают меня, но все же надеются, что добрые прихожане не узнают. Не хотят, чтобы их жалели за то, что их ребенок осужден на вечные муки в аду.

Я качаю головой:

– Если Бог – такой чувак, который осуждает человека на вечные муки в аду за любовь, то я не хочу проводить с Ним вечность.

– Спорим, в аду есть «хворост»! – смеется Брекин.

– Когда заканчивается это мероприятие? – спрашивает Холдер. – Мы придем, но у нас со Скай есть планы на вечер.

– В девять, – отвечает Брекин.

Я бросаю взгляд на Холдера:

– У нас есть планы? Чем будем заниматься?

Ухмыльнувшись, он обнимает меня за плечи и шепчет на ухо:

– В субботу вечером мамы не будет дома. Хочу показать тебе мою спальню.

Мои руки покрываются мурашками, и перед глазами вдруг начинают мелькать картины, совершенно неуместные в школьном кафетерии.

– Не хочу даже знать, почему ты так покраснела, – веселится Брекин.

Холдер убирает руку с моего плеча и кладет ее мне на ногу. Я продолжаю жевать, потом вновь поднимаю глаза на Макса:

– Какой будет дресс-код? У меня есть сарафан, но он не очень официальный.

Холдер сжимает мое бедро, и я ухмыляюсь, доподлинно зная, на какие мысли его навела.

Макс собирается ответить, но в этот момент какой-то парень за соседним столом говорит что-то Холдеру. Мне не слышно. Холдер же немедленно разворачивается к нему.

– Ну-ка, повтори, – предлагает он гневно.

Я не поворачиваюсь. Не хочу даже смотреть, кто этот тип, в мгновение ока разозливший Холдера.

– Наверное, придется на пальцах, – повышает тон парень. – Я сказал, что если ты не можешь отметелить их до полусмерти, то лучше присоединиться.

Холдер реагирует не сразу, и это хорошо. Я успеваю стиснуть его лицо и привлечь внимание к себе.

– Холдер, – твердо произношу я. – Плюнь на это. Пожалуйста.

– Ага, плюнь, – повторяет Брекин. – Он просто нарывается. Нам с Максом постоянно приходится выслушивать всякую хрень, и мы уже привыкли.

Холдер медленно втягивает воздух через нос, играет желваками. Он постепенно смягчается, берет меня за руку и, не взглянув на парня, медленно поворачивается к столу.

– Я в порядке, – говорит он, обращаясь скорее к себе, чем к нам. – В порядке.

Как только Холдер отворачивается, позади нас раздается громкий гогот. У Холдера напрягаются плечи, и я, чтобы успокоить, сжимаю его бедро.

– Отлично, – произносит парень у нас за спиной. – Пусть эта шалава тебя придержит. Небось они не такие важные, как Лесли, иначе мне бы не поздоровилось, как и Джейку в прошлом году.

Даже у меня едва хватает выдержки, чтобы не вскочить и не начать дубасить эту скотину. Я понимаю, что Холдера уже не остановить. Он медленно поворачивается с окаменевшим лицом. Я никогда не видела его таким, и мне страшно. Я понимаю, что должно произойти нечто ужасное, и не знаю, как помешать. Холдер не успевает прыгнуть через стол и наброситься на парня, когда я делаю нечто, неожиданное для себя самой. Я со всей силы бью Холдера наотмашь по лицу. Он сразу хватается за него и с ошарашенным видом смотрит на меня. Но все же на меня, что уже хорошо.

– Коридор, – решительно произношу я.

Подталкиваю его в спину, заставляя встать, и, не отнимая рук, гоню к дверям. Когда мы выходим в коридор, он вмазывает кулаком по ближайшему шкафчику, а я от неожиданности громко вскрикиваю. На шкафчике остается приличная вмятина, и я радуюсь, что удар не пришелся по парню из кафетерия.

Он вне себя от ярости. Лицо покраснело, я никогда не видела его в таком состоянии. Он начинает вышагивать по коридору, останавливаясь и пристально глядя на дверь кафетерия. Я боюсь, как бы он не надумал снова войти туда, поэтому решаю увести его подальше:

– Пойдем к твоей машине.

Я подталкиваю его к выходу, и Холдер не сопротивляется. По пути к машине он молча кипит от злости. Садится за руль, я – рядом, и мы закрываем двери. Не знаю, подмывает ли его бежать в школу и наподдавать придурку, который пытался затеять драку, но я сделаю все, что в моих силах, чтобы не пускать его туда, пока не успокоится.

Дальше происходит то, чего я совершенно не жду. Он протягивает ко мне руки и крепко прижимает к себе, а тело сотрясает неудержимая дрожь. Дрожат его плечи, и он сжимает меня в объятиях, зарывшись носом в мою шею.

Он плачет.

Я обвиваю его руками и позволяю излиться всему, что накопилось. Он сажает меня на колени и прижимает к себе. Я то и дело осыпаю легкими поцелуями его голову. Понятия не имею, почему он сломался именно сейчас, но все это буквально разрывает мне сердце. Я продолжаю целовать его и поглаживать по спине еще несколько минут, пока он наконец не успокаивается. Но хватку не ослабляет.

– Может, расскажешь? – спрашиваю я, гладя его по волосам.

Я отстраняюсь, а он прислоняется головой к подголовнику и смотрит на меня. В покрасневших глазах так много боли, что я хочу их поцеловать. Я нежно целую его веки, потом немного отодвигаюсь в ожидании слов.

– Я солгал, – признается он. Его слова вонзаются мне в сердце, и я с ужасом жду, что же он скажет. – Я говорил, что сделал бы это вновь. Что при случае снова врезал бы Джейку. – Он сжимает ладонями мои щеки и с отчаянием смотрит на меня. – Не врезал бы. Он не заслужил того, что я ему сделал, Скай. А этот, в кафетерии? Это младший брат Джейка. Он ненавидит меня и имеет на это полное право. Он может сказать мне все, что угодно, потому что я этого заслуживаю. Точно. Это единственная причина, почему я не хотел возвращаться в эту школу. Ведь я понимал: что бы мне ни сказали, это будет справедливо. Но я не могу позволить ему говорить такие вещи про тебя и Брекина. Пусть мелет любую хрень обо мне и Лесс, потому что мы заслуживаем, а ты – нет. – Его глаза снова лихорадочно горят, и он охвачен чувством.

– Все хорошо, Холдер. Тебе не надо всех защищать. И ты всего этого не заслуживаешь. Джейку не следовало молоть языком в прошлом году, а его брату – выступать сегодня.

Он с сомнением качает головой:

– Джейк был прав. Знаю, он не должен был этого говорить, а я не должен был прикасаться к нему, но он был прав. То, что совершила Лесс, не было ни смелым, ни возвышенным. Это был эгоистичный поступок. Она даже не пыталась бороться. Не думала ни обо мне, ни о родителях. Она думала только о себе, а на остальных ей было наплевать. И за это я ее ненавижу. Я жутко ненавижу ее за это, но я устал ее ненавидеть, Скай. Это убивает меня и делает таким, каким я не хочу быть. Она не заслуживает ненависти. В том, что она сделала, виноват я. Я должен был ей помочь, но не помог. Не знал как. Я любил эту девочку больше всех на свете и не имел понятия, как ей плохо.

Я смахиваю большим пальцем его слезы и делаю единственное, что приходит в голову, так как не знаю, что сказать. Целую. Самозабвенно, пытаясь унять его боль единственным известным способом. Мне никогда не приходилось сталкиваться со смертью, и я даже не пытаюсь понять, что он испытывает. Он зарывается в моих волосах и целует меня с такой страстью, что почти причиняет мне боль. Мы целуемся несколько минут подряд, и его напряжение начинает понемногу спадать.

Я отрываюсь от его губ и смотрю ему прямо в глаза:

– Холдер, ты имеешь полное право ненавидеть ее за то, что она сделала. И ты имеешь полное право, несмотря на это, любить ее. Единственное, на что у тебя нет права, так это продолжать винить себя. Ты никогда не поймешь, почему она это сделала, поэтому перестань корить себя за то, что не получил всех ответов. Она сделала выбор, как ей казалось, лучший, хотя он и был ошибкой. Но помни только… что она выбрала сама. Не ты. Нельзя винить себя за незнание того, что она не сумела тебе сказать. – Я целую его в лоб, потом опять смотрю в глаза. – Выброси это из головы. Можешь копить в себе ненависть, и любовь, и даже горечь, но надо избавиться от чувства вины. Тебя убивает именно оно.

Холдер закрывает глаза и, прерывисто дыша, кладет мою голову к себе на плечо. Я чувствую кивок и понимаю, что он успокаивается. Он целует меня в макушку, и мы молча держим друг друга в объятиях. Что бы ни соединяло нас прежде… оно не идет в сравнение с этим моментом. Что бы ни было дальше, в этот миг наши души слились воедино. Сознание того, что это навсегда останется с нами, очень утешает.

Холдер смотрит на меня и вопросительно поднимает бровь:

– Зачем ты, черт побери, меня ударила?

Я со смехом целую пострадавшую щеку. На ней еще видны следы пальцев.

– Прости. Понимаешь, надо было вытащить тебя оттуда, и я не придумала ничего лучше.

– Сработало, – улыбается он. – Не знаю, смог бы меня отвлечь кто-нибудь другой. Спасибо за грамотное обращение, а то иногда я сам не знаю, что мне с собой делать.

Я нежно целую его:

– Уж поверь, я понятия не имею, как с тобой обращаться, Холдер. Просто действую по ситуации.

Пятница, 26 октября 2012 года

15 часов 40 минут

– Когда вернешься? – спрашиваю я.

Холдер обнимает меня, и мы стоим, прислонившись к моей машине. С того происшествия за ланчем в понедельник мы виделись мало. К счастью, парень, задиравший Холдера, помалкивал. Если не считать бурного начала, неделя прошла довольно мирно.

– Мы вернемся довольно поздно. Хеллоуин в их конторе отмечают часами. Но завтра увидимся. Если хочешь, могу заехать за тобой и отвезти на ланч, проведем вместе весь день до выставки в галерее.

– Не могу, – качаю я головой. – У Джека день рождения, и мы едем на ланч, потому что завтра вечером он работает. Заезжай за мной в шесть.

– Да, мэм, – отзывается он.

Целует меня и открывает мне дверь моей машины. Я забираюсь на сиденье, машу ему рукой, потом вынимаю из рюкзака сотовый. От Сикс пришло сообщение, и это меня радует. Вместо обещанных ежедневных эсэмэсок я получаю весточки только раз в три или четыре дня.

Поблагодари своего бойфренда за дополнительное время. Уже переспали? Скучаю по тебе.

Посмеиваясь над ее прямотой, я посылаю ответ.

Еще нет. Правда, попробовали почти все остальное. Не сомневаюсь, скоро его терпение лопнет. Спроси завтра вечером, – возможно, ответ будет другим. Я тоже очень скучаю по тебе.

Я нажимаю кнопку «Отправить» и смотрю на телефон. Я еще не задумывалась всерьез над тем, готова ли сделать этот первый шаг, но, видимо, сейчас призналась себе в том, что созрела. Интересно, не за тем ли он приглашает меня к себе?

Я включаю заднюю передачу и слышу сигнал: эсэмэска от Холдера.

Не уезжай. Иду к твоей машине.

Я выключаю зажигание и опускаю стекло.

– Эй, – говорит он, наклоняясь.

Он старается не встречаться со мной взглядом и нервно озирается. Мне не нравится это смущение. Оно всегда означает, что сейчас он скажет что-то неприятное.

– Гм… – Он переводит на меня взгляд. Солнце светит прямо на него, выделяя все очаровательные черточки его лица. Яркие глаза всматриваются в мои с таким выражением, будто не желают видеть ничего другого. – Ты, гм… только что прислала мне эсэмэску для Сикс, как я понял.

О господи, нет! Я немедленно хватаю свой телефон и проверяю, правду ли он говорит. К несчастью, да. Я швыряю мобильник на пассажирское сиденье и, положив руки на руль, зарываюсь в них лицом.

– О боже! – причитаю я.

– Посмотри на меня, Скай, – просит он.

Проигнорировав его слова, я жду, когда какая-нибудь волшебная сила вызволит меня из очередного позора. Я чувствую, как он прикасается к моей щеке, поворачивает к себе лицом и смотрит со всей сердечностью:

– Случится ли это завтра или через год, обещаю, черт побери, что это будет лучшая ночь в моей жизни. Постарайся решить ради себя, а не кого-то еще, ладно? Я всегда буду хотеть тебя, но не трону, пока ты не будешь на сто процентов уверена, что тоже хочешь. И не надо ничего сейчас говорить. Я пошел. Считаем, что этого разговора не было. Иначе ты со стыда сгоришь. – Он быстро целует меня. – Ты знаешь, какая ты хорошенькая? Но в устройстве телефона все-таки разберись.

Он подмигивает и уходит прочь. Я откидываюсь на подголовник и молча ругаю себя.

Терпеть не могу всю эту технику.

* * *

Всю оставшуюся часть вечера я пытаюсь забыть это дурацкое сообщение. Помогаю Карен упаковать вещи к следующей поездке на рынок, потом наконец залезаю с электронной книгой в постель. Как только включаю ее, на ночном столике загорается сотовый.

Сейчас приду. Знаю, что поздно и мать дома, но мне не дождаться завтрашнего вечера, чтобы поцеловать тебя. Отопри окно.

Прочитав сообщение, я вскакиваю и запираю дверь спальни, благо Карен легла спать два часа назад. Потом бегу в ванную, чищу зубы и причесываюсь, выключаю свет и заползаю в постель. Уже за полночь, и раньше он не приходил, когда Карен дома. Я взволнована, но это приятное волнение. То, что я не чувствую за собой ни малейшей вины, приведет меня прямиком в ад. Я худшая дочь на свете.

Через несколько минут поднимается рама, и я слышу, как он проникает в комнату. Я так рада видеть его, что подбегаю к окну и висну на шее, потом подпрыгиваю и принимаюсь целовать. Холдер поддерживает меня сзади и, подойдя к кровати, осторожно опускает.

– Ну что ж, и тебе здрасте, – широко улыбается он.

Едва не споткнувшись, он падает на меня и прижимается ко мне губами. Одновременно пытается сбросить ботинки, а потом начинает хохотать.

– Ты пьян?

Он прижимает палец к моим губам и тщетно пытается подавить смех.

– Нет. Да.

– И много выпил?

Приблизившись к моей шее, он пробегает губами по ключице, отчего меня обдает жаркой волной.

– Достаточно пьян для нескромных мыслей и недостаточно для дела. Но если все-таки сделаю, завтра вспомню.

Я смеюсь, совершенно сбитая с толку его ответом и в то же время возбужденная до предела.

– Поэтому и пришел? Потому что напился?

Он качает головой:

– Я пришел, потому что хотел поцеловать тебя на ночь и, к счастью, не мог найти свои ключи. Но я так хотел поцеловать тебя, детка! Я очень скучал по тебе.

Он целует меня, и на его губах ощущается вкус лимонада.

– Почему от тебя пахнет лимонадом?

Он смеется:

– У них только и было, что это приторное фруктовое пойло. Я пьян от девчоночьего питья. Это не красит, я знаю.

– Нет, от тебя очень хорошо пахнет, – возражаю я и снова тянусь к нему губами.

Он со стоном прижимается, засовывая язык мне в рот. Едва наши тела соприкасаются, как он отстраняется и встает, а я, затаив дыхание, остаюсь одна на кровати.

– Мне пора, – говорит он. – До вечера.

Я вскакиваю и бегу к окну, чтобы заступить ему дорогу. Он останавливается передо мной и скрещивает руки на груди.

– Останься, – прошу я. – Пожалуйста. Просто полежи со мной. Мы можем положить между нами подушки. Обещаю не соблазнять тебя, раз уж ты напился. Останься на часок, я не хочу, чтобы ты уходил.

Он моментально поворачивается и идет к кровати.

– Ладно, – просто говорит он.

Потом бросается на кровать и вытаскивает из-под себя одеяло.

Я не ожидала, что получится так легко.

Ложусь рядом. Никто и не думает отгораживаться подушками. Вместо этого я кладу руку ему на грудь и обвиваю ногами его ноги.

– Спокойной ночи, – произносит он, отводя мои волосы со лба.

Потом целует меня в лоб и закрывает глаза. Я прижимаюсь головой к его груди и прислушиваюсь к стуку сердца. Через несколько минут его дыхание и сердцебиение становятся ровными, и он крепко засыпает. Рука немеет, я осторожно убираю ее и перекатываюсь на бок. Как только я укладываюсь на свою подушку, он кладет руку мне на талию, а ногами прижимается к моим.

– Я люблю тебя, Хоуп[6], – бормочет он.

Гм…

Дыши, Скай.

Просто дыши.

Не так уж это сложно.

Вздохни глубже.

Я зажмуриваюсь и стараюсь убедить себя в том, что не слышала этого, что мне померещилось. Но он выразился совершенно ясно. И, честно говоря, я не знаю, чем сильнее огорчена: тем ли, что он назвал меня другим именем, или словом «люблю».

Я уговариваю себя не заехать ему по физиономии. Он выпил и наполовину спал. Она, возможно, ничего для него не значит. Это мог быть всего-навсего сон. Но… кто такая Хоуп, черт возьми? И почему он ее любит?

Тринадцатью годами раньше

Я вспотела, под одеялом жарко, но я не хочу снимать его с головы. Я знаю, что, если дверь откроется, неважно будет, укрыта я или нет, но с одеялом спокойней. Я приподнимаю край и смотрю на дверную ручку, как делаю каждую ночь.

Не поворачивайся. Не поворачивайся. Пожалуйста, не поворачивайся.

В моей комнате всегда тихо, и я ненавижу это. Иногда мне кажется, я слышу, как поворачивается дверная ручка, и от этого колотится сердце. Вот и сейчас от пристального разглядывания ручки оно частит, но я не могу оторвать от нее взгляд. Я не хочу, чтобы она повернулась. Не хочу, чтобы дверь открылась, не хочу.

Повсюду так тихо.

Так тихо.

Дверная ручка не поворачивается.

Она неподвижна, и мое сердце немного успокаивается.

Веки мои тяжелеют, и я наконец закрываю глаза.

Я так рада, что сегодня ночью дверная ручка не поворачивается.

Сейчас так тихо.

Так тихо.

Но потом слышится какой-то звук, потому что поворачивается дверная ручка.

Суббота, 27 октября 2012 года

Середина ночи

– Скай.

Мне очень тяжело. Тело налилось свинцом. Мне не нравится это чувство. На моей груди в физическом смысле ничего нет, но я ощущаю ни с чем не сравнимый груз. И печаль. Меня переполняет неодолимая и необъяснимая печаль. Мои плечи сотрясаются, и в комнате раздаются чьи-то рыдания. Кто это плачет?

Я?

– Скай, проснись.

Я чувствую, как Холдер обнимает меня. Он прижимается щекой к моей. Я лежу к нему спиной, и он крепко прижимает меня к груди. Я хватаю его за запястье и отвожу руку. Потом сажусь на постели и оглядываюсь по сторонам. На улице темно. Я ничего не понимаю и продолжаю плакать.

Холдер садится рядом и поворачивает меня к себе, смахивая слезы с моих глаз:

– Ты пугаешь меня, детка.

Он встревожен. Пытаясь обрести спокойствие, я зажмуриваю глаза. Я понятия не имею, что происходит, и задыхаюсь. Слышу свои рыдания, и из-за этого мне никак не вздохнуть.

Часы на ночном столике показывают три. Все постепенно начинает проясняться, но… почему я плачу?

– Откуда слезы? – спрашивает Холдер. Он притягивает меня к себе, и я не противлюсь. От него исходит уверенность. Когда я в его объятиях, мне хорошо и спокойно. Обнимая, он гладит меня по спине, то и дело целуя в голову и повторяя: – Не волнуйся.

Постепенно тяжесть перестает давить мне на грудь, печаль рассеивается, и я больше не плачу.

Но все же напугана, потому что прежде со мной не случалось ничего подобного. Никогда в жизни я не испытывала столь невыносимую грусть. И почему она казалась такой осязаемой?

– Ты в порядке? – шепчет он. Я киваю, уткнувшись носом ему в грудь. – Что случилось?

– Не знаю. Наверное, дурной сон.

– Ну так расскажи? – Он гладит меня по волосам.

– Нет, – мотаю я головой. – Не хочется вспоминать.

Он долго держит меня в объятиях, потом целует в лоб:

– Не хочется уходить от тебя, но мне пора. Тебе не нужны неприятности.

Я киваю, но не отпускаю его. Мне хочется умолять его не оставлять меня одну, но неохота показаться несчастной и напуганной. Плохие сны – обычное дело. Не понимаю, с чего такая реакция.

– Спи, Скай. Все хорошо, это просто сон.

Я ложусь и закрываю глаза. Чувствую, как ко лбу прикасаются его губы, после чего он уходит.

Суббота, 27 октября 2012 года

20 часов 20 минут

На парковке у галереи я обнимаю Брекина и Макса. Выставка закрылась, и мы с Холдером едем к нему домой. Я понимаю, что должна нервничать из-за того, что может случиться ночью, но совершенно спокойна. Все, что исходит от него, кажется правильным. Ну, кроме фразы, которая непрерывно прокручивается у меня в голове.

«Я люблю тебя, Хоуп».

Мне хочется спросить его, но никак не выбрать подходящего момента. Выставка была явно не местом для этого. Сейчас и можно бы, но всякий раз, открыв рот, я тут же его закрываю. Наверное, я боюсь не спросить, а узнать, кто она такая и много ли для него значит. Чем больше я протяну с вопросом, тем дольше не узнаю правды.

– Хочешь перекусить? – спрашивает Холдер, выезжая с парковки.

– Угу, – быстро отвечаю я, обрадовавшись, что он прервал мои мысли. – Чизбургер. И сырные палочки. И еще молочный коктейль с шоколадом.

– Капризничаешь, Принцесса? – смеется он и берет меня за руку.

Я отдергиваю руку и поворачиваюсь к нему.

– Не говори так! – выпаливаю я.

Он взглядывает на меня и даже в темноте различает гнев.

– Эй, – успокаивает он, снова беря меня за руку, – ты не капризничаешь. Я пошутил.

– Не в этом дело. Не называй меня Принцессой. Ненавижу это слово.

Он искоса смотрит на меня, потом переводит взгляд на дорогу:

– Ладно.

Я пялюсь в окно, пытаясь выкинуть это слово из головы. Не знаю, почему я так ненавижу прозвища, но это правда. Я понимаю, что слишком остро отреагировала, но пусть не называет меня так. А также именами бывших подружек. Пусть называет меня Скай… Это гораздо надежней.

Мы едем в полном молчании, и я все больше жалею, что так себя повела. Если на то пошло, мне лучше погоревать о том, что он назвал меня чужим именем, а не Принцессой. Похоже, я просто очень боюсь обозначить причину тревоги, поэтому злюсь на что-то другое. Пусть вечер пройдет без лишнего напряга. Спрошу про Хоуп как-нибудь в другой раз.

– Прости, Холдер.

Ничего не говоря, он сжимает мою руку и кладет себе на колени.

Когда мы въезжаем на его подъездную дорожку, я выхожу из машины. Мы так и не заехали за едой, но мне даже не хочется вспоминать об этом. Он поджидает меня снаружи и заключает в объятия. Потом прижимает к машине, и я зарываюсь лицом ему в шею, вдыхая его запах. Между нами еще чувствуется некоторая неловкость, но я стараюсь всем своим видом показать, что все позади. Он поглаживает мои руки кончиками пальцев, и у меня бегут мурашки.

– Можно спросить тебя кое о чем? – подает он голос.

– Конечно.

Он вздыхает, затем отодвигается и смотрит на меня:

– Я напугал тебя в понедельник? В машине? Прости, если так. Не знаю, что на меня нашло. Я не какой-то там хлюпик, клянусь. Последний раз я плакал, когда умерла Лесс, и уж никак не собирался перед тобой.

Я снова склоняю голову к нему на грудь и крепко обнимаю его:

– Помнишь, прошлой ночью меня разбудил сон?

– Угу.

– Это случилось во второй раз с тех пор, как мне было пять. В первый раз я плакала, когда ты рассказал мне про сестру. Ревела в ванной. Всего одна слезинка, но это считается. Наверное, когда мы вместе, наши эмоции зашкаливают и мы оба становимся хлюпиками.

Он смеется и целует меня в макушку, потом берет за руку:

– Готова к экскурсии?

Мы входим в дом, который оказывается совсем не таким, как я представляла. Снаружи он не выглядит большим, но там есть холл. В обычных домах его нет. Справа под аркой – проход, ведущий в гостиную. Все стены заставлены книжными полками, и у меня возникает ощущение, что я в раю.

– Ух ты! – восклицаю я.

Книги занимают все стены до потолка.

– Ага. Мама очень сердилась, когда изобрели электронную книгу.

– Мне уже нравится твоя мама, – смеюсь я. – Когда познакомишь?

– Я не знакомлю девушек с матерью. – Холдер произносит это невозмутимо, но лицо мигом вытягивается, и он понимает, что задел мои чувства. Он быстро подходит и сжимает мое лицо в руках. – Нет-нет. Я не то хотел сказать. Ты совсем не такая, как другие. Я не хотел тебя обидеть.

Я слышу, но думаю, что вот – мы уже столько времени встречаемся, а он сомневается, стоит ли знакомить меня с матерью. Интересно, настанет ли этот момент?

– А Хоуп знакомил?

Знаю, что не следовало этого говорить, но сдержаться я не могла. Особенно теперь, когда я слышу о «других девушках». Я не обманываю себя и понимаю, что я не первая. Просто мне не нравится об этом слышать. И тем более неприятно, когда он называет меня их именами.

– Что? – Он опускает руки и отходит. – Зачем ты это сказала?

Краска отливает от его лица, и я сразу же жалею о сказанном.

– Неважно. Ничего. Мне необязательно знакомиться с твоей матерью.

Мне хочется, чтобы это скорее прошло. Не нужно сегодня-то. Я хочу продолжить экскурсию по дому и забыть об этом разговоре.

Он берет меня за руку и повторяет вопрос:

– Зачем, Скай? Почему ты назвала это имя?

Я качаю головой:

– Да ничего страшного. Ты был пьян.

Он смотрит на меня, сощурившись, и становится ясно, что мне не избежать разговора. Вздохнув, я неохотно уступаю и, откашлявшись, говорю:

– Прошлой ночью, когда засыпал… ты сказал, что любишь меня. Но назвал меня Хоуп, так что на самом деле общался не со мной. Напился, был полусонный, поэтому не надо ничего объяснять. Не знаю, хочу ли я знать, почему ты это сказал.

Он со стоном запускает пальцы в волосы.

– Скай. – Делая шаг вперед, он обнимает меня. – Прости. Наверное, какой-то глупый сон. Я даже не знаю никого по имени Хоуп, и уж точно у меня не было девушки с таким именем, если ты об этом думаешь. Жаль, что так получилось. Нельзя было приходить к тебе в подпитии. – Он смотрит на меня, и, хотя чутье подсказывает мне, что он лжет, взгляд у него абсолютно искренний. – Поверь мне. Я просто умру, если ты хоть на миг подумаешь, что я питаю какие-то чувства к кому-то другому. Я никогда ни к кому ничего подобного не испытывал.

Каждое его слово источает искренность и правдивость. Если учесть, что я даже не могу припомнить, отчего плакала во сне, вполне возможно, что его сбивчивые слова тоже связаны с каким-то мимолетным сном. Слушая, я думаю о том, насколько серьезные складываются у нас отношения.

Я поднимаю на него взгляд, собираясь ответить. Приоткрыв рот, я жду, когда выйдут слова, но они не выходят. Оказывается, мне нужно время, чтобы все обдумать.

Он сжимает ладонями мои щеки и ждет, когда я нарушу молчание. От близости наших губ его терпение быстро истощается.

– Хочу поцеловать тебя, – извиняющимся тоном произносит он, придвигаясь.

Мы по-прежнему стоим в холле, но он удивительно легко приподнимает меня и усаживает на лестницу, ведущую в спальни наверху. Я наклоняюсь назад, и он прижимается губами к моим, вцепившись в деревянные ступени по бокам от меня.

В таком положении он вынужден поставить колено между моих бедер. Ерунда, конечно, если забыть о платье. Он вполне мог бы овладеть мной прямо здесь, на лестнице, но я надеюсь, мы все же доберемся до комнаты. Интересно, ждет ли он чего-нибудь от меня, особенно после моей случайно отправленной эсэмэски. Он ведь парень и, конечно, на что-то надеется. Интересно, знает ли он, что я девственница? Надо ли ему об этом сказать? Надо.

– Я девушка, – выпаливаю я в его раскрытые губы.

И моментально начинаю корить себя за то, что в такой момент говорю это вслух. Запретили бы мне болтать. Пусть меня лишат голоса, потому что, когда у меня притупляется осторожность, я мелю все подряд.

Он моментально перестает целовать меня, медленно отодвигается и заглядывает мне в глаза.

– Скай, – решительно произносит он, – я целую тебя, потому что иногда не могу не целовать. Ты знаешь, что со мной делают твои губы. Я не жду от тебя ничего другого, понимаешь? Пока мне позволено целовать тебя, все остальное может подождать. – Он заправляет мне волосы за уши, с чувством глядя на меня.

– Просто я подумала, что ты должен знать. Наверное, нужно было выбрать другое время, но иногда я вдруг выбалтываю что ни попадя. Дурацкая привычка, и я ненавижу ее, потому что делаю это в самые неподходящие моменты, и выходит очень глупо. Вот как сейчас.

Он со смехом качает головой:

– Нет, пусть все остается как есть. Мне нравится, когда ты болтаешь не думая. И когда психуешь и разражаешься смешными тирадами. Это даже немного сексуально.

Я вспыхиваю. Когда тебя называют сексуальной, это по-настоящему… заводит.

– А знаешь, что еще сексуально? – снова склонившись ко мне, спрашивает он.

Игривость его тона несколько притупляет мое смущение.

– Что же?

– Смотреть вместе кино и стараться не прикасаться друг к другу, – ухмыляется он.

Холдер встает, поднимает меня на ноги и ведет вверх по лестнице к себе в комнату.

Открыв дверь, он входит первым, потом поворачивается и велит мне закрыть глаза. Вместо этого я возвожу их горе.

– Не люблю сюрпризов, – говорю я.

– А также подарков и нежностей. Я помню. Но я собираюсь показать тебе очень крутую штуку. Это не подарок. Так что смирись и закрой глаза.

Я выполняю его просьбу, и он втаскивает меня в комнату. Мне сразу начинает там нравиться, потому что пахнет им. Он подталкивает меня на несколько шагов вперед, потом кладет руки мне на плечи.

– Садись. – Я сажусь на что-то, похожее на кровать, потом вдруг оказываюсь на спине, и он приподнимает мои ноги. – Не открывай глаз.

Я чувствую, как он кладет мои ноги на кровать и прислоняет меня спиной к подушке. Потом берется за подол моего платья и тянет его вниз.

– Надо, чтобы ты была прикрыта. Нечего, лежа на спине, сверкать бедрами.

Я смеюсь, но не открываю глаз. Он вдруг переползает через меня, стараясь не задеть коленями. Я чувствую, что он укладывается на подушку рядом со мной.

– Ладно. Открой глаза и приготовься к сюрпризу.

Я напугана, но медленно приоткрываю глаза. Я почти уверена, что это телевизор, но боюсь ошибиться. Но телевизор обычно не занимает восемьдесят дюймов пространства стены. Эта штука преогромная. Он направляет на нее пульт, и экран загорается.

– Круто, – с восторгом говорю я. – Он громадный.

– Она сказала то же самое.

Я тычу его локтем в бок, и он хохочет. Потом снова прицеливается пультом в экран:

– Какой твой любимый фильм? У меня есть «Нетфликс».

Я наклоняю к нему голову:

– Нет – что?

Он смеется и разочарованно качает головой:

– Все время забываю, что ты не в ладах с техникой. Это штука вроде электронной книги, только вместо книг там фильмы и телешоу. Нажимаешь клавишу и смотришь что угодно.

– А реклама есть?

– Нет, – с гордостью отвечает он. – Так что посмотрим?

– У тебя есть «Придурок»? Мне нравится.

Он роняет руку на грудь и выключает телевизор. Потом молчит несколько долгих мгновений, после чего громко вздыхает. Перекатившись на живот, глядит на меня:

– Не хочу больше смотреть телевизор.

Он обиделся? Что я такого сказала?

– Отлично. Необязательно смотреть «Придурка». Выбери что-нибудь другое, дите ты этакое.

Я смеюсь.

Уставившись на меня без всякого выражения, он некоторое время ничего не отвечает. Потом проводит рукой по моему животу и талии и с силой притягивает к себе.

– Знаешь, – говорит он, сощурившись и педантично разглядывая мое тело. Он водит пальцем по узору на моем платье, осторожно поглаживая мой живот. – Платье я выдержу. – Он переводит взгляд с живота на губы. – Я даже с губами справлюсь – буду пялиться на них, не целуя. Я и смех могу вытерпеть, хотя так и хочется впиться.

Он приближает губы к моему рту, и его голос звучит так божественно, что сердце начинает гулко биться в груди. Потом он прикасается к моей щеке легким поцелуем, а когда говорит, его теплое дыхание щекочет кожу.

– Мне нипочем даже миллионы воспоминаний о нашем первом поцелуе. То, какой я тебя ощущал. То, как ты постанывала. Как поднимала на меня глаза перед тем, как наши губы встретились.

Он перекатывается на меня и заводит мне руки за голову, сжимая их. Я ловлю каждое его слово, боясь упустить малейший миг происходящего. Как бы оседлав меня, он удерживает свой вес на коленях.

– Но с чем мне никак не совладать, Скай? Что сводит меня с ума и заставляет прикоснуться руками и губами к каждому миллиметру твоего тела? Это то, о чем ты сейчас сказала, – что «Придурок» твой любимый фильм. – Он приближает губы к моему рту. – Это невероятно заводит, и я уверен, нам надо сейчас же заняться любовью.

Его игривость смешит меня, и я обольстительно шепчу ему в губы:

– Он ненавидит консервные банки.

Холдер стонет и целует меня, потом отодвигается:

– Еще. Пожалуйста. Цитаты заводят пуще поцелуев.

Я смеюсь и продолжаю:

– Руки прочь от консервных банок!

Он игриво рычит мне в ухо:

– Вот умница. Еще. Еще!

– Все, что мне нужно, – дразнюсь я, – это пепельница, настольный теннис, пульт и лампа… больше ничего.

Теперь он хохочет во все горло. Он бы удивился, сколько еще я помню. Мы с Сикс смотрели этот фильм тысячу раз!

– Значит, это все, что тебе нужно? – насмешливо спрашивает Холдер. – Ты уверена, Скай?

У него вкрадчивый, обольстительный голос, и если бы я сейчас стояла, трусики сами слетели бы с меня.

Я качаю головой и перестаю улыбаться.

– Ты, – шепчу я. – Мне нужна лампа, пепельница, пульт… и ты. Больше ничего.

Он смеется, но быстро умолкает, едва опять переводит взгляд на мой рот. Он внимательно рассматривает губы, намечая план действий на ближайший час.

– Я должен тебя поцеловать.

Он припадает ко мне, и в этот миг он действительно все, что мне нужно.

Страстно целуя меня, он опирается на руки и колени, но мне хочется, чтобы он лег сверху. Мои руки по-прежнему заведены за голову, а рот, который он терзает, не в силах произнести ни слова. Поэтому мне ничего не остается, как пнуть его в колено.

Он наваливается всем телом, я вскрикиваю. Громко. Я не учла, что задерется подол. Прибавьте к этому жесткую ткань его джинсов, и от сочетания впору задохнуться.

– Боже правый, Скай, – произносит он в паузах между безумными поцелуями. Он уже запыхался, а мы целуемся не больше минуты. – Господи, ты просто супер. Спасибо, что надела это платье. – Целуя меня, он время от времени что-то бормочет. – Я правда… – Он целует меня в губы, потом в подбородок и шею. – Ты правда мне нравишься. Твое платье. – Теперь он дышит так тяжело, что я едва различаю его бормотание.

Он немного сдвигается, чтобы поцеловать меня в шею. Я откидываю голову назад, потому что хочу ощущать его губы на себе повсюду. Он отпускает мои руки и приближает губы к моей груди. Рука его опускается к моему бедру, а потом медленно движется вверх, отводя с ног платье. Дойдя до верха бедра, рука его замирает и сжимает мне ногу, словно он молча запрещает пальцам двигаться дальше.

Я изгибаюсь под ним в надежде, что он поймет мое желание удержать его руку где нужно. Пусть не думает, будто я боюсь. Пусть делает, что собрался, потому что мне это нужно. И совершит побольше первых шагов, потому что во мне вдруг проснулось необычное рвение и я хочу пройти их все.

Он ловит мои телесные сигналы и медленно продвигает руку к внутренней части моего бедра. От одного ожидания у меня напрягаются все мышцы внизу. Губы его наконец дотрагиваются до моей груди. Я чувствую, что дальше он снимет с меня платье, но для этого понадобится вторая рука, а мне нравится, где она сейчас.

Я поднимаю руки к его лицу, призывая целовать меня крепче, после чего обхватываю руками за спину.

На нем по-прежнему футболка.

Так не годится.

Я начинаю стягивать ее, не соображая, что при этом ему придется убрать руку с бедра. Наверное, я тихо поскуливаю, потому что он ухмыляется и целует меня в краешек рта.

Мы не отрываем взгляд друг от друга. Он нежно поглаживает кончиками пальцев мое лицо и всматривается в глаза, даже когда осыпает поцелуями края губ. То, как он смотрит, заставляет меня чувствовать… Я пытаюсь найти слово для описания этого, но не нахожу. Он просто заставляет меня чувствовать. Он единственный парень, которому есть дело до моих переживаний, и только за это я позволяю ему похитить еще один кусочек своего сердца. Но этого мне кажется недостаточно, и я вдруг понимаю, что хочу отдать его целиком.

– Холдер, – затаив дыхание, говорю я.

Он обнимает меня за талию и придвигается еще ближе.

– Скай, – произносит он, передразнивая мою интонацию.

Он прижимается губами к моим губам и просовывает язык мне в рот. Язык приятный и теплый, и хотя я не так давно его пробовала, уже успела соскучиться. Его руки лежат по бокам от моей головы, и он старается не прикасаться ко мне ни ими, ни другими частями тела. Только губами.

– Холдер, – отодвигаюсь я. – Я хочу этого. Сегодня. Прямо сейчас.

Выражение его лица не меняется, словно он не слышит. Может быть, так оно и есть, потому что он даже не пытается поймать меня на слове.

– Скай… – неуверенно произносит он. – Нам не стоит этого делать. Я хочу, чтобы ты была уверена. Понимаешь? – Он гладит меня по щеке. – Не хочу вовлекать тебя ни во что такое.

– Я знаю. Но говорю тебе: я этого хочу. Никогда прежде ни с кем не хотела, а с тобой хочу.

Он не сводит с меня глаз, впитывая каждое слово. Он колеблется, шокирован, и ни то ни другое меня не устраивает. Я сжимаю ладонями его щеки и притягиваю к себе:

– Я не говорю «да», Холдер. Я говорю «пожалуйста».

После этого он со стоном впивается губами в мой рот. Услышав этот стон, исходящий из глубин его груди, я укрепляюсь в своем решении. Мне он нужен, и немедленно.

– Мы действительно собираемся это сделать? – страстно целуя меня, бормочет он.

– Да. Мы действительно собираемся это сделать. Никогда и ни в чем я не была так уверена.

Его рука скользит к моему бедру, и он просовывает пальцы в трусики.

– Но прежде обещай одну вещь, – вмешиваюсь я.

Он нежно целует меня, потом оставляет в покое мое белье – черт побери! – и кивает:

– Все, что угодно.

Я беру его за руку и кладу туда, где она была.

– Я хочу, но только если ты пообещаешь, что мы побьем все рекорды в истории по части первого раза.

– У нас с тобой, Скай… иначе и быть не может, – усмехается он.

Он просовывает руку мне под спину и притягивает к себе. Потом поддевает пальцами узкие бретельки платья и спускает их с плеч. Я плотно зажмуриваю глаза и прижимаюсь щекой к его щеке, запустив пальцы ему в волосы. Я чувствую на плече сначала его дыхание, а потом губы. Он чуть касается ими, но мне кажется, будто он одним поцелуем воспламеняет меня целиком.

– Я сейчас сниму его, – предупреждает он.

Мои глаза по-прежнему закрыты, и я не знаю, просто ли он говорит или спрашивает моего разрешения снять платье, но киваю. Он стаскивает с меня платье, и от его прикосновения моя голая кожа покрывается пупырышками. Потом он осторожно укладывает меня на подушку, и я, открыв глаза, восхищаюсь его несказанной красотой. Несколько секунд он пристально рассматривает меня, медленно водя взглядом по моему телу.

– Боже правый, Скай. – Он гладит мой живот, потом наклоняется и нежно целует его. – Ты просто потрясающая.

Мне раньше не приходилось выставлять себя напоказ, но его восхищение только подстегивает мое желание предстать перед ним в таком виде. Он тянется к моему лифчику и просовывает под него большой палец. От этого губы мои размыкаются, а глаза снова закрываются.

О господи, я хочу его! Ужасно хочу.

Я приближаю к себе его лицо, а ногами стискиваю бедра. Он со стоном отводит руку от моей груди и скользит ею к талии, потом начинает стаскивать с меня трусики, заставляя развести ноги. Затем с меня так же быстро слетает лифчик. Когда я остаюсь без одежды, он свешивает ноги с постели и привстает, склонившись надо мной. Я по-прежнему сжимаю в ладонях его лицо, и, пока он спускает с меня трусики, мы продолжаем неистово целоваться. Потом он вновь залезает в постель и опускается на меня. Мы впервые тесно соприкасаемся телами – так плотно, что между нами не просочится даже воздух, и все же я чувствую, что мы еще недостаточно близки. Потянувшись, он шарит по ночному столику. Потом, достав из ящика презерватив, кладет его на постель и снова опускается на меня. Под его весом мои ноги раздвигаются еще больше. Я вздрагиваю, поняв, что холодок предвкушения в животе вдруг сменяется ужасом.

И отвращением.

И страхом.

Сердце мое бешено бьется, и я начинаю прерывисто дышать. Пока он шарит рукой по постели в поисках презерватива, у меня на глазах закипают слезы. Я слышу, как он разрывает пакетик, но глаза у меня по-прежнему зажмурены. Я чувствую, что он отодвигается назад и встает на колени. Мне ясно, что он натягивает презерватив, и я понимаю, что за этим последует. Я знаю, что при этом чувствуешь, как это больно и как я буду плакать, когда все кончится.

Но откуда мне это знать? Откуда, если я никогда не занималась этим раньше?

Когда он вновь оказывается у меня между ног, губы начинают дрожать. Я стараюсь думать о постороннем, чтобы прогнать страх, и представляю красоту неба и звезд. Если напомнить себе, как прекрасны небеса, можно думать о них и забыть, как безобразно это. Я не хочу открывать глаза, поэтому просто считаю про себя. Я представляю себе звезды на потолке над моей кроватью и начинаю считать с угла.

Раз, два, три…

Я считаю, считаю и считаю.

Двадцать два, двадцать три, двадцать четыре…

Затаив дыхание, я сосредоточиваюсь на звездах.

Пятьдесят семь, пятьдесят восемь, пятьдесят девять…

Я хочу, чтобы он скорей закончил. И слез с меня.

Семьдесят один, семьдесят два, семьдесят…

– Черт побери, Скай! – вопит Холдер.

Он отнимает мою руку от лица. Я не хочу, чтобы он заставлял меня смотреть, и не даюсь – будет темно, и я смогу продолжить счет.

Неожиданно моя спина поднимается, и я больше не лежу на подушке. Руки мои обмякли, а он крепко обнимает меня, и я не в силах пошевелиться. Они совершенно ослабли, я горько рыдаю. Я реву, а он ритмично подталкивает меня, и я со страхом открываю глаза. Он качает меня взад-вперед, и на миг я пугаюсь и зажмуриваюсь, думая, что он еще не кончил. Но чувствую на себе одеяло, а он держит меня за спину и гладит по волосам, нашептывая что-то на ухо.

– Детка, все хорошо. – Прижимаясь губами к моим волосам, он баюкает меня. Я вновь открываю застланные слезами глаза. – Прости меня, Скай. Прости.

Он снова и снова целует меня в висок, укачивая и утешая. Он за что-то извиняется. А я должна его на этот раз простить.

Отстранившись, он видит, что глаза у меня открыты. Его собственные покраснели, но слез не видно. Правда, он дрожит. Или, может быть, дрожу я. Наверное, нас обоих колотит.

Он искательно заглядывает мне в глаза, словно пытается найти в них меня. Я постепенно расслабляюсь в его объятиях, потому что, когда он обнимает меня, пропадает чувство, будто я падаю в бездну.

– Что случилось? – спрашиваю я.

Я не понимаю, что с нами.

Он качает головой. В глазах его грусть, страх и сожаление.

– Не знаю. Просто ты начала считать вслух, плакать и дрожать, а я пытался остановить тебя, Скай. Но это не проходило. Ты была в ужасе. Что я такого сделал? Скажи, ведь мне так жаль! Очень жаль. Что я сделал, блин?

Я лишь качаю головой, потому что у меня нет ответа.

Он с гримасой утыкается мне в лоб:

– Ну, прости меня. Нельзя было заходить так далеко. Не знаю, в чем дело, но ты еще не готова, верно?

Я еще не готова?

– Так у нас не было… не было секса?

Он выпускает меня из объятий, и я чувствую, как его поведение меняется. У него очень расстроенный вид. Нахмурившись, он сжимает ладонями мои щеки:

– Где ты, Скай?

Я смущенно трясу головой:

– Здесь. Я тебя слушаю.

– Нет, я имею в виду, раньше. Где ты была? Тебя со мной не было, потому что… Нет, ничего не произошло. Я понял по твоему лицу: что-то не так – и не стал ничего делать. Но теперь тебе надо хорошенько проанализировать свои мысли, потому что ты запаниковала. У тебя была истерика, и мне надо знать, в чем дело, чтобы этого никогда не повторилось. – Поцеловав меня в лоб, он разжимает объятия. Потом встает, натягивает джинсы и поднимает мое платье. Встряхнув, выворачивает его и помогает надеть. – Пойду принесу воды. Скоро вернусь.

Он осторожно целует меня в губы, словно боясь прикоснуться ко мне. Когда он выходит из комнаты, я прислоняюсь головой к стене и закрываю глаза.

Я не знаю, что случилось, но боюсь потерять его. Я вплотную подошла к самому интимному моменту в жизни, но все обернулось катастрофой. Из-за меня он чувствует себя никчемным, словно сделал что-то не так, и, наверное, злится на меня. Наверное, хочет, чтобы я ушла, и я не сержусь. Я совсем на него не сержусь. Я сама хочу убежать от себя.

Я сбрасываю одеяло и встаю, потом натягиваю платье, даже не удосужившись поискать белье. Чтобы прийти в себя, мне нужна ванная. И пусть он отвезет меня домой. За эти выходные я уже второй раз плачу и не даже знаю почему, а он дважды меня спасал. Так дальше нельзя.

Когда я в поисках ванной миную лестницу, то успеваю глянуть вниз, в кухню. Он стоит, облокотившись на барную стойку и обхватив голову. Вид у него жалкий и расстроенный. Не в силах на него смотреть, я открываю первую дверь направо, думая, что это ванная.

Но это не ванная.

Это спальня Лесли. Сначала я порываюсь уйти, но потом передумываю. Вхожу в комнату и закрываю за собой дверь. Мне не важно, где быть – в ванной, спальне или гардеробной… Мне нужны лишь тишина, покой и время для обдумывания того, что со мной происходит. Я начинаю бояться, что спятила. Никогда раньше меня так не трясло, и это страшно. У меня все еще дрожат руки, и я сжимаю перед собой кулаки, пытаясь сконцентрироваться и успокоиться.

Я осматриваюсь с каким-то тревожным чувством. Постель не заправлена, и это сразу поражает меня. В доме Холдера безупречный порядок, а у Лесли – бардак. Посреди комнаты валяются джинсы, словно их только что скинули. Комната как у всех девочек-подростков. Косметика на комоде, iPod на ночном столике. Впечатление, будто она здесь живет. По комнате не скажешь, что она умерла. Очевидно, со дня ее смерти здесь ничего не трогали. На стенах и на зеркале развешены фотографии. Во встроенном шкафу висит ее одежда, часть – валяется. Холдер говорил, что она умерла больше года назад, и я готова поспорить, что никто в ее семье еще не свыкся с этим.

Находиться здесь жутковато, но это отвлекает меня от недавнего. Я подхожу к кровати и смотрю на развешенные по стене фотографии. В основном это снимки Лесли с друзьями, и совсем немного тех, где она с Холдером. Она очень похожа на Холдера с его прозрачными голубыми глазами и темными волосами. Больше всего меня поражает ее счастливый вид. На каждом снимке у нее такое довольное и жизнерадостное выражение, что трудно представить, что на самом деле происходило в ее голове. Неудивительно, что Холдер не знал, насколько она была несчастна. Скорей всего, она никому ничего не рассказывала.

Я беру фотографию, лежащую на ночном столике лицевой стороной вниз. Перевернув, я охаю. На снимке Лесли целует Грейсона в щеку и они обнимаются. Снимок ошеломляет меня, и я невольно сажусь на кровать. Вот почему Холдер так его ненавидит! Вот почему не хотел, чтобы тот ко мне прикасался! Не винит ли он Грейсона в ее смерти?

Я по-прежнему сижу на кровати с фотографией в руках, когда дверь открывается и входит Холдер:

– Что ты делаешь?

Он вроде не сердится, что я здесь. Правда, смущен. Вероятно, реакция на то, что произошло до этого.

– Я искала ванную, – тихо отвечаю я. – Прости. Мне просто надо было побыть одной.

Он прислоняется к косяку и скрещивает руки на груди, осматриваясь по сторонам. Как и я, он все примечает. Словно все это для него внове.

– Кто-нибудь был здесь? С тех пор, как…

– Нет, – поспешно отвечает он. – Зачем? Ее больше нет.

Я киваю, после чего кладу снимок Лесли и Грейсона на ночной столик лицом вниз, как и было.

– Она встречалась с ним?

Он неуверенно входит в спальню, приближается к кровати. Усевшись рядом, он ставит локти на колени и сцепляет руки перед собой. Медленно обводя взглядом комнату, он не спешит ответить. Посмотрев на меня, приобнимает за плечи и притягивает к себе. Оттого что он сидит здесь со мной, порываясь даже обнять, я едва не разражаюсь слезами.

– Он бросил ее перед тем, как она это сделала, – тихо произносит он.

Я с трудом сдерживаю возглас – настолько ошеломлена.

– Ты считаешь его виновником? Поэтому так ненавидишь?

– Я ненавидел его и раньше. Он причинил ей много горя, Скай. Нет, я не думаю, что она сделала это из-за него. Возможно, это как-то повлияло на ее намерение, которое она уже долго вынашивала. У нее были проблемы еще до того, как Грейсон появился на горизонте. Нет, я его не виню. Никогда не винил. – Холдер встает и берет меня за руку. – Идем. Не хочу здесь оставаться.

Я окидываю комнату последним взглядом и иду к двери. На полпути останавливаюсь, изучаю снимки на комоде. Там есть детская фотография Холдера и Лесли в рамке. Я беру ее и рассматриваю. Видеть их детьми приятно, и я улыбаюсь. Они здесь такие невинные, ничего не ведающие о безобразной прозе жизни. Стоят перед домом с белыми оконными рамами. Холдер обнимает ее за шею, а она обхватила его за талию, и оба смеются в объектив.

Я перевожу взгляд на дом позади. Здание с белыми оконными рамами и желтой отделкой. Если заглянуть внутрь, то увидишь, что гостиная выкрашена двумя оттенками зеленого.

Я моментально зажмуриваюсь. Откуда я это знаю? Откуда мне известен цвет?

У меня начинают дрожать руки, и я пытаюсь глубоко вздохнуть, но не могу. Откуда я знаю этот дом? Я узнаю его, как неожиданно и детей. Откуда мне известно, что за домом стоят бело-зеленые качели? А в десяти футах от них есть высохший колодец, который надо держать закрытым, потому что туда однажды упала кошка Лесли.

– С тобой все хорошо? – спрашивает Холдер.

Он пытается отобрать фотографию, но я не даю и смотрю на него. У него встревоженный взгляд, и он делает шаг ко мне. Я пячусь.

Откуда я его знаю?

Откуда я знаю Лесли?

Почему я чувствую, что мне их не хватает? Я качаю головой, переводя взгляд с фотографии на Холдера и обратно. В этот раз мне на глаза попадается запястье Лесли. На ней браслет. Такой же, как у меня.

Мне хочется спросить его об этом, но я не могу. Я пытаюсь, но не в силах произнести ни слова и просто держу фотографию. Он качает головой, и на лице появляется скорбное выражение.

– Скай, нет, – умоляюще произносит он.

– Как это возможно? – Голос мой прерывается, он еле слышен. Я смотрю на снимок. – Там есть качели. И колодец. И ваша… кошка. Она упала в колодец. – Я вскидываю на него глаза и тараторю: – Холдер, я знаю эту гостиную! Она зеленая, а в кухне есть столешница, которая была для нас чересчур высока… и твоя мама. Твою маму зовут Бет. – Я на миг умолкаю, чтобы перевести дыхание, а вот воспоминаниям передышка не нужна. Они переполняют меня, и я задыхаюсь. – Холдер… ведь твою маму зовут Бет?

Холдер кривит рот и запускает руку себе в волосы.

– Скай… – начинает он.

Он даже не смотрит на меня. Он смущен и встревожен, и он… лгал мне. Он что-то утаивает и боится мне рассказать.

Он меня знает. Откуда же он меня знает и почему, черт возьми, не сказал?

Мне вдруг становится дурно. Я бегу мимо него и открываю дверь на той стороне коридора. Слава богу, это ванная. Я запираюсь и бросаю фотографию на столешницу, а сама валюсь прямо на пол.

Мое сознание начинают затоплять образы и воспоминания, словно открылся шлюз. Воспоминания о нем, о ней, о нас троих. Воспоминания о том, как мы играли, ужинали в их доме, о том, что мы с Лесс были неразлучны. Я была такой маленькой, я даже не помню, откуда их знала, но я любила их. Обоих. К воспоминаниям теперь примешивается печаль оттого, что Лесли, которую я знала маленькой девочкой, больше нет на свете. Мне вдруг становится тяжело оттого, что она умерла, но не за себя. Не за Скай, а за ту маленькую девочку, которой я была, и ее печаль от потери Лесли каким-то образом передается мне.

Как же я не догадалась? Как не вспомнила его при первой встрече?

– Скай, открой дверь. Пожалуйста.

Я прислоняюсь к стене. Это уже слишком. Воспоминания, эмоции и печаль… Это чересчур.

– Детка, прошу тебя. Нам надо поговорить, а я не могу отсюда. Пожалуйста, открой дверь.

Он знал. Когда впервые увидел меня в продуктовом магазине, то сразу узнал. А когда увидел мой браслет… понял, что мне дала его Лесли. Он видел, что я ношу его, и все понял.

Печаль и смятение скоро переходят в гнев, и я рывком встаю с пола и устремляюсь к двери ванной. Холдер упирается руками в косяк и смотрит прямо на меня, но мне чудится, будто я не знаю, кто он такой. Я уже не понимаю, где настоящее в наших отношениях, а где фальшивка. Не знаю, имеют ли отношение его чувства к жизни со мной или с той маленькой девочкой, которой я когда-то была.

Я должна выяснить. Мне надо знать, кем она была. Кем была я. Подавляя в себе страх, я задаю вопрос, ответ на который, наверно, уже знаю:

– Кто такая Хоуп? – Суровое выражение его лица не меняется, и я спрашиваю еще раз, уже громче: – Кто, черт возьми, эта Хоуп?

Он не сводит с меня взгляда и держится за косяк, но ответить не может. По какой-то причине он не хочет, чтобы я знала. Не хочет, чтобы я вспомнила, кем была. Я делаю глубокий вдох и пытаюсь сдержать слезы. Я слишком напугана, чтобы сказать это, потому что не хочу знать ответа.

– Это я? – дрожащим от волнения голосом спрашиваю я. – Холдер… я и есть Хоуп?

Он коротко вздыхает и возводит глаза к потолку, словно борется со слезами. Смежив веки, упирается лбом в свою руку и перед тем, как взглянуть на меня, вздыхает:

– Да.

Воздух вокруг меня сгущается. Он такой плотный, что я не могу его вдохнуть. Я стою перед Холдером, не в силах пошевелиться. Все вокруг затихает, только голова у меня гудит от мыслей, вопросов и обрывков неотступных воспоминаний. Я не знаю, что мне делать – плакать, кричать, заснуть или бежать прочь.

Мне надо выйти на улицу. Мне мерещится, что Холдер вместе с ванной и всем проклятым домом надвигаются на меня, и мне необходимо убраться, чтобы выбросить все это из головы. Я хочу одного: избавиться от этого.

Я прохожу мимо него, и он пытается схватить меня за руку, но я отдергиваю ее.

– Скай, подожди! – кричит он вдогонку.

Я добегаю до лестницы и быстро спускаюсь, прыгая через две ступеньки. Я слышу, что он бежит за мной, и прибавляю шагу, но оступаюсь и, отпустив перила, падаю вперед, на пол у подножия лестницы.

– Скай! – вскрикивает Холдер.

Я пытаюсь подняться, но он уже стоит на коленях, обхватив меня руками. Я отталкиваю его, чтобы он отпустил и я смогла выбежать наружу. Он не двигается с места.

– На улицу, – задыхаясь, говорю я. – Мне просто надо на улицу. Прошу тебя, Холдер.

Я чувствую, что он сопротивляется, не хочет меня отпускать. Но все же неохотно отодвигается и смотрит, стараясь заглянуть в глаза:

– Не убегай, Скай. Иди на улицу, но не уходи, пожалуйста. Нам надо поговорить.

Я киваю, и он отпускает меня и помогает подняться. Выйдя на лужайку перед домом, я завожу руки за голову и глубоко вдыхаю прохладный воздух. Смотрю на звезды. Как бы мне хотелось быть там, а не здесь, внизу! Я не хочу, чтобы вспомнилось что-то еще, потому что за каждым обескураживающим эпизодом возникает обескураживающий вопрос. Я не понимаю, откуда я знаю Холдера. Не понимаю, почему он скрывал это. Не понимаю, почему я Хоуп, если помню, что меня всегда звали Скай. Не понимаю, почему Карен говорила, что при рождении мне дали имя Скай, если на самом деле это не так. То, что все эти годы казалось мне понятным и стабильным, рушится в одночасье, приоткрывая вещи, о которых не хочется знать. Мне все время лгут, и я страшно боюсь узнать истину.

Я стою уже, кажется, целую вечность, пытаясь разобраться, хотя и не очень представляю в чем. Надо поговорить с Холдером и выяснить, что знает он, но я обижена. Не хочу его видеть, он слишком долго скрывал эту тайну. Все, что происходило между нами, одна видимость.

После нынешних откровений я совершенно вымотана. Мне хочется просто пойти домой и лечь спать. Прежде чем мы станем разбираться, почему он не сказал, что знал меня ребенком, мне надо хорошенько выспаться. Не понимаю, зачем ему понадобилось скрывать это от меня.

Я поворачиваюсь и иду обратно к дому. Холдер стоит на пороге и смотрит на меня. Отступает в сторону, и я направляюсь прямо на кухню к холодильнику. Во рту пересохло. Взяв бутылку воды, делаю несколько глотков. Ставлю на стойку и смотрю на него:

– Отвези меня домой.

Он не спорит, берет со столика ключи и делает знак идти за ним. Когда я сажусь в машину, он молча выруливает на трассу.

Мы проезжаем поворот, и становится ясно, что Холдер не собирается везти меня домой. Я искоса гляжу на него, но он пристально смотрит на дорогу.

– Отвези меня домой, – повторяю я.

– Нам надо поговорить, Скай. Я знаю, у тебя есть вопросы.

Конечно есть. У меня миллион вопросов, но я надеялась, он даст мне выспаться, чтобы потом я сама поискала ответы. Но, похоже, мое желание его не волнует. Я нехотя отстегиваю ремень безопасности и, повернувшись к Холдеру, приваливаюсь к дверце. Если он не дает мне освоиться постепенно, я выложу одним махом. Но я собираюсь управиться поскорее, потому что хочу домой.

– Отлично, – упрямо говорю я. – Давай покончим с этим. Почему ты врал мне целых два месяца? Почему мой браслет взбесил тебя до того, что ты неделями не разговаривал со мной? И почему при первом знакомстве ты попросту не сказал, кто я такая на самом деле? Потому что ты знал, Холдер. Знал, кто я такая, и почему-то решил, что будет весело подурачить меня, пока я не догадаюсь. Я хоть нравлюсь тебе? Стоила ли игра того, чтобы обидеть меня так, как в жизни не обижали? Потому что случилось именно это, – не унимаюсь я, рассвирепев до трясучки. Наконец я разражаюсь слезами, с которыми уже долго борюсь и устала. Вытираю слезы и тихо произношу: – Ты обидел меня, Холдер. Очень сильно. Ты обещал всегда быть честным со мной.

Я никак не могу говорить громче. Выходит настолько тихо, что я не знаю, слышит ли он. Холдер продолжает пялиться на дорогу, как полный придурок, каким он и является. Я зажмуриваюсь и, скрестив руки на груди, приваливаюсь к спинке сиденья. Смотрю в окно и проклинаю судьбу за то, что свела меня с этим безнадежным типом, который того и гляди погубит меня.

Он продолжает рулить, не отвечая ни на одну мою реплику, поэтому мне остается выдавить жалкий смешок.

– Ты действительно безнадежен, – бормочу я.

Тринадцатью годами раньше

– Мне надо пописать, – хихикает она.

Мы сидим, скорчившись под крыльцом, ожидая, когда Дин придет нас искать. Я люблю играть в прятки, но мне больше нравится, когда прячусь я сама. Незачем им догадываться, что я еще не умею считать. Когда они идут прятаться, Дин всегда велит мне досчитать до двадцати, но я не умею. Поэтому я просто стою с закрытыми глазами и притворяюсь, будто считаю. Оба они уже ходят в школу, а я пойду только в следующем году.

– Идет, – сообщает она, немного отползая назад.

Земля под крыльцом холодная, и я стараюсь руками не дотрагиваться до нее, но ногам неприятно.

– Лесс! – кричит он. Подходит к крыльцу. Мы уже долго играем, и ему, похоже, надоело рыскать. Он садится на ступени, прямо перед нашими глазами. Если изогнуть шею, мне видно его лицо. – Я устал вас искать!

Я оборачиваюсь к Лесли и знаками спрашиваю, готова ли та бежать в «домик». Она качает головой и подносит палец к губам.

– Хоуп! – вопит он, не вставая. – Сдаюсь!

Он оглядывает двор, потом тихо вздыхает. Что-то бормоча себе под нос, он пинает гравий под ногами, и это смешит меня. Лесли пихается в плечо и велит не шуметь.

Он начинает смеяться, и поначалу я думаю, что он слышит нас, но потом до меня доходит, что он просто разговаривает с собой.

– Хоуп и Лесс, – тихо произносит он. – Хоуплесс. – Он снова смеется и встает. – Вы слышали? – сложив руки чашечкой, кричит Дин. – Вы безнадежны!

Когда до Лесли доходит, что он составил из наших имен слово, она хохочет и вылезает из-под крыльца. Я выбираюсь следом. Дин оборачивается и с улыбкой смотрит на нас – колени испачканы, в волосах паутина. Качая головой, повторяет:

– Хоуплесс.

Суббота, 27 октября 2012 года

23 часа 20 минут

Картина такая яркая. Не имею понятия, почему она вспыхнула только сейчас. Как я могла изо дня в день видеть его татуировку, слышать в его устах имя Хоуп и разговоры о Лесс – и не вспомнить? Я тянусь и поднимаю его рукав. Я знаю, она там. Знаю, что там написано. Но впервые понимаю истинный смысл.

– Зачем ты сделал эту татуировку?

Он уже объяснял, но теперь я хочу знать подлинную причину. Он отводит взгляд от дороги и смотрит на меня:

– Я уже говорил. Это напоминание о людях, которых я подвел.

Я закрываю глаза и, качая головой, откидываюсь на спинку. Он утверждал, будто не любит неопределенности, но объяснение татуировки вышло настолько невнятным, что дальше некуда. В чем он меня подвел? В столь юном возрасте это невозможно. А то, что сожаления на сей счет заставили его сделать некую загадочную татуировку, вообще не укладывается ни в какие рамки. Не знаю, что еще надо сказать или сделать, чтобы он отвез меня домой. Он не ответил ни на один вопрос, а теперь пытается манипулировать мной, отделываясь недомолвками. Я просто хочу домой.

Он съезжает на обочину, и я решаю, что сейчас развернется. Вместо этого он выключает зажигание и открывает дверь. Я выглядываю в окно и вижу, что мы снова около аэропорта. Я злюсь. Мне не хочется идти туда и смотреть, как он глазеет на звезды и размышляет. Мне нужны ответы – или я поеду домой.

Я распахиваю дверь и нехотя бреду за ним к забору в надежде, что последняя уступка приведет к объяснениям. Он снова помогает мне перелезть, мы идем к нашему месту на взлетно-посадочной полосе и ложимся.

Я поднимаю взгляд на небо, рассчитывая увидеть падающую звезду. Хорошо бы загадать пару желаний: перенестись на два месяца назад и не входить в тот день в магазин.

– Ты готова услышать ответы? – спрашивает Холдер.

– Готова, если по-честному, – отвечаю я.

Он перекатывается на бок и смотрит на меня сверху вниз. Снова проделывает этот трюк: молча глазеет на меня. Сейчас темнее, чем в прошлый раз, и мне трудно разглядеть выражение его лица. Но я вижу, что ему грустно. Его глаза вообще не в состоянии скрыть печаль. Наклонившись вперед, он протягивает руку к моей щеке:

– Я хочу тебя поцеловать.

Я с трудом сдерживаю приступ смеха. Решит, что я спятила, и это ужасает меня, потому что мне и так кажется, будто я схожу с ума. Качаю головой, шокированная его надеждой на поцелуй. После того как я узнала, что он лгал мне целых два месяца! Гневно отказываю:

– Нет!

Его лицо очень близко от моего, и он нежно касается рукой моей щеки. Я ненавижу себя за то, что, несмотря на его обман, мое тело по-прежнему отзывается. Во мне происходит странная внутренняя борьба, когда не можешь решить, то ли врезать по роже, то ли поцеловать.

– Мне надо тебя поцеловать, – снова произносит он, уже с отчаянной мольбой. – Прошу тебя, Скай. Я боюсь, что после того рассказа… мне больше не удастся. – Он придвигается ближе, поглаживая мою щеку большим пальцем и не отрывая от меня взгляда. – Ну, пожалуйста.

Я еле киваю, недоумевая, почему мое безволие одерживает верх. Он приближает губы к моим и целует. Я закрываю глаза и отдаюсь ощущениям, потому что не меньше его напугана тем, что это, может быть, наш последний поцелуй. Я боюсь, что это последний раз, когда я смогу что-то почувствовать, ибо Холдер единственный, с кем мне хотелось что-то чувствовать.

Он поднимается на колени, одной рукой прикасаясь к моему лицу, а другой опираясь на бетон. Я запускаю пальцы ему в волосы и крепче прижимаюсь к губам. Чувствуя его дыхание, я моментально забываю о недавних событиях. В этот миг я сосредоточена только на нем. Мое сердце наполнено до краев и в то же время изнывает от тоски. Мысль о том, что чувство к нему может оказаться невостребованным, неимоверно мучительна. У меня все болит: голова, живот, грудь, сердце, душа. Поначалу я думала, что поцелуй исцелит. Теперь мне кажется, что он ввергает в агонию.

Меня начинают душить рыдания, и Холдер улавливает мою тоску. Он дотрагивается губами до моей щеки, потом до уха.

– Мне так жаль, – прижимаясь ко мне, говорит он. – Прости меня. Я не хотел, чтобы ты узнала.

Закрыв глаза, я отталкиваю его, сажусь и делаю глубокий вдох. Я вытираю слезы и, подтянув к себе колени, прячу в них лицо, чтобы не видеть Холдера.

– Я всего лишь хочу, чтобы ты все рассказал, Холдер. По дороге сюда я спросила обо всем, что можно. Ответь – и я поеду домой.

Все это звучит подавленно.

Обдумывая ответ, он кладет ладонь мне на затылок и перебирает волосы. Потом откашливается:

– В первый раз я не был уверен, что ты Хоуп. Она мерещилась мне в каждой девчонке нашего возраста, и несколько лет назад я перестал искать. Но когда я увидел тебя в магазине и заглянул в глаза, то мне показалось, что ты – это действительно она. Когда же ты сунула мне под нос свои права и я понял, что ошибся, у меня было странное чувство. Словно прозвучал сигнал-напоминание, чтобы я выбросил из головы память о ней.

Он умолкает, и его рука медленно гладит меня по волосам, застывает на спине, но палец вычерчивает маленькие кружки. Мне хочется оттолкнуть ее, но еще больше – чтобы она осталась где есть.

– В течение года мы жили по соседству с тобой и твоим отцом. Ты, я и Лесс… были закадычными друзьями. Правда, очень трудно вспомнить лица из прошлого. Я принял тебя за Хоуп, но при этом подумал, что, будь ты ею, я бы не сомневался. Наверное, если бы я снова ее увидел, то знал бы наверняка. В тот день я сразу стал искать в Интернете твое имя, но ничего не нашел, даже в Facebook. Рылся целый час и так разволновался, что отправился на пробежку, чтобы отвлечься. Завернув за угол, увидел, что ты стоишь перед моим домом, и у меня перехватило дыхание. Ты просто стояла там, отдыхала от бега, но… Господи, Скай, ты была так красива! Я все еще сомневался, Хоуп ты или нет, но в тот момент вообще об этом не думал. Мне было наплевать, кто ты такая, – главное, узнать тебя. Проведя с тобой неделю, я не удержался и в пятницу пришел к тебе домой. Я не собирался копаться в твоем прошлом и даже не надеялся, что между нами что-то произойдет. Я пришел, чтобы ты узнала меня настоящего, а не того, о котором слышала. Проведя с тобой вечер, я не мог думать ни о чем другом, как только о новых свиданиях. Никто и никогда не действовал на меня так. Я гадал, возможно ли… чтобы ты была ею. Я сразу насторожился, узнав, что ты приемный ребенок, но это опять-таки могло быть совпадением. Но когда увидел браслет… – Он умолкает и убирает руку с моей спины. Потом приподнимает мне лицо, заглядывая в глаза. – Сердце мое разбилось, Скай. Я не хотел, чтобы ты была ею. Я ждал слов, что браслет подарила подруга или что ты нашла его или купила. Все эти годы я искал тебя в каждой девочке и наконец нашел… И был опустошен. Я не хотел, чтобы ты была Хоуп. Я хотел, чтобы ты была собой.

Я качаю головой, пребывая в прежнем смятении:

– Но почему ты не сказал? Что плохого в том, что мы знали друг друга? Не понимаю, почему ты лгал!

Подыскивая слова, он смотрит на меня, потом отводит волосы от моего лица:

– Что ты помнишь о своем удочерении?

– Немного. Я знаю, что, после того как отец отказался от меня, я жила в приемной семье. Меня удочерила Карен, и когда мне было пять, мы переехали сюда из нашего штата. Больше ничего не помню. Так, какие-то обрывки.

Он выпрямляется и кладет руки мне на плечи:

– Всю эту чушь рассказала тебе Карен. Я хочу знать, что помнишь ты сама. Что ты помнишь, Скай?

– Ничего. Самые ранние воспоминания связаны с Карен. Единственное, что я помню до нее, – это как мне подарили браслет, но только потому, что он у меня сохранился. Я даже не знаю точно, кто мне его подарил.

Холдер берет мое лицо в ладони и надолго прижимается губами ко лбу, словно боится отлипнуть, потому что не желает говорить. Он не хочет делиться тем, что знает.

– Ну, расскажи, – шепчу я. – Что там такое?

Теперь он прижимается к моему лбу своим. Глаза у него закрыты, и он продолжает держать мое лицо в ладонях. У него такой грустный вид, что так и подмывает обнять, несмотря на все разочарование. Я обвиваю его руками и прижимаю к себе. Он отвечает на мое объятие и сажает к себе на колени. Я обхватываю его ногами за талию, а наши лбы по-прежнему соприкасаются. Он еще крепче обнимает меня, но на этот раз кажется, будто он делает это потому, что его планета соскочила с оси и теперь его осью стала я.

– Ну, скажи, Холдер.

Он открывает глаза и отстраняется, чтобы видеть меня:

– В тот день, когда Лесс подарила тебе браслет, ты плакала. Я помню каждую мелочь, будто это было вчера. Ты была во дворе своего дома. Мы с Лесс долго сидели с тобой, но ты никак не могла успокоиться. Отдав тебе браслет, Лесс пошла домой, но я не мог уйти. Мне было стыдно оставлять тебя одну, потому что я думал, ты опять сердишься на своего отца. Ты всегда плакала из-за него, и я ненавидел его. Не помню ничего про этого мужика, кроме того, что ненавидел его за твои слезы. Мне было всего шесть, и я не знал, как тебя утешить. Кажется, в тот день я сказал что-то вроде: «Не беспокойся…»

– «Он не будет жить вечно», – закончила я. – Я помню тот день. Как Лесс подарила мне браслет, а ты сказал, что отец не будет жить вечно. Эти две вещи я помнила всегда. Просто не знала, что это был ты.

– Ага, так я и выразился. – Он подносит руки к моим щекам и продолжает: – А потом сделал вещь, о которой жалею всю жизнь.

– Холдер, ты ничего не сделал. Ты просто ушел.

– Именно, – подхватывает он. – Я пошел к себе, хотя понимал, что должен быть рядом с тобой. Я стоял у себя во дворе и смотрел, как ты плачешь, закрыв лицо руками, хотя должна была плакать у меня на плече. Я просто стоял… и глядел, как к обочине подъезжает машина. Я увидел, как с пассажирской стороны опустилось стекло, и услышал, как кто-то тебя позвал. Я смотрел, как ты поднимаешь взгляд на машину и вытираешь глаза. Ты встала, отряхнула шорты и пошла к ней. Я смотрел, как ты залезаешь внутрь, понимая: что бы ни случилось, мне не следовало стоять столбом. Но я лишь смотрел, хотя должен был быть с тобой. Если бы я остался, ничего не случилось бы.

Страх и сожаление в его голосе заставляют мое сердце частить. Несмотря на охвативший меня страх, я нахожу в себе силы спросить:

– Чего не случилось бы?

Он снова целует меня в лоб, нежно поглаживая большими пальцами скулы. Он смотрит на меня так, будто боится разбить мне сердце:

– Они забрали тебя. Те, кто был в машине, похитили тебя у отца, у меня и у Лесс. Ты пропадала тринадцать лет, Хоуп.

Суббота, 27 октября 2012 года

23 часа 57 минут

Среди прочего в книгах мне нравится то, что там можно спрессовать в главы определенные отрезки жизни персонажа. И это весьма увлекательно. Ведь в действительности так не бывает. Нельзя просто закончить главу, потом пропустить события, которые не хочешь проживать, расчищая путь для другой, больше соответствующей настроению. Жизнь нельзя разделить на главы… только на минуты. События твоей жизни меняются с каждой минутой, без перерывов, пустых страниц и пропусков в главе, ибо что бы ни происходило, жизнь продолжается и движется вперед. Нравится тебе это или нет, произносятся слова, изрекаются истины, и жизнь не дает помедлить и перевести дух.

Мне нужен пропуск в главе. Я хочу отдышаться, но не представляю, как это сделать.

– Ну, скажи что-нибудь, – говорит Холдер. Я по-прежнему сижу у него на коленях, обвив ногами. Голова на его плече, глаза закрыты. Крепче прижимая меня к себе, он шепчет в ухо: – Пожалуйста. Скажи что-нибудь.

Не знаю, каких слов он ждет. Удивления? Шока? Или слез? Может быть, воплей? Я не в состоянии сделать ничего подобного, потому что пытаюсь осмыслить услышанное.

«Ты пропадала тринадцать лет, Хоуп».

Его слова, как испорченная пластинка, снова и снова прокручиваются у меня в голове.

Мы оба были совсем маленькими, и он, возможно, неправильно запомнил последовательность событий. Но у меня перед глазами мелькают события двух последних месяцев, и все скачки в его настроении и загадочные речи становятся понятными. Например, тот вечер, когда он стоял на пороге и говорил, что искал меня всю жизнь, и это были не пустые слова.

Или наша первая ночь на взлетно-посадочной полосе, когда он спросил, хорошо ли я живу. Он тринадцать лет гадал, что со мной произошло. И действительно хотел знать, счастлива ли я в теперешней жизни.

Или день, когда он отказался извиниться за свое поведение в кафетерии, объяснив, что знает причину, но пока не может мне сказать. Я не стала расспрашивать, потому что он казался искренним в своем желании однажды все объяснить. Ни за что на свете не смогла бы я догадаться, почему он так опешил при виде браслета. Он не хотел, чтобы я была Хоуп, поскольку понимал, что правда разобьет мне сердце.

И был прав.

«Ты пропадала тринадцать лет, Хоуп».

Последнее слово в этой фразе заставляет меня вздрогнуть. Я медленно поднимаю лицо и смотрю на него.

– Ты назвал меня Хоуп. Не называй меня так. Это не мое имя.

– Прости, Скай, – кивает он.

Но я содрогаюсь и от этого имени. Отрываюсь от Холдера и встаю.

– Так тоже не называй, – решительно требую я.

Не хочу, чтобы меня называли ни Хоуп, ни Скай[7], ни Принцессой, ни любым другим словом, разъединяющим меня с прочими составляющими моего существа. У меня вдруг возникает ощущение, что во мне заключено несколько разных людей. Словно я не знаю, кто я такая и откуда взялась, и от этого очень тревожно. Никогда в жизни не ощущала себя такой обособленной. Как будто во всем мире нет никого, кому я могу доверять. Даже себе. Я не могу положиться даже на личные воспоминания.

Холдер поднимается и берет меня за руки, глядя сверху вниз. Он наблюдает, ожидая реакции. Он будет разочарован, потому что я не собираюсь реагировать. Не здесь и не сейчас. Когда он обнимает меня и шепчет на ухо: «Не волнуйся», какая-то часть моего существа готова разрыдаться. А другая готова завопить и ударить его за обман. Что-то во мне настаивает, чтобы он продолжал винить себя в событиях тринадцатилетней давности. Но в целом я хочу, чтобы все исчезло. Вернуться в состояние, когда ничего не чувствуешь и пребываешь в оцепенении.

Я иду к машине.

– Мне нужен пропуск в главе, – говорю я больше себе, чем ему.

Он идет на шаг позади:

– Не понимаю.

Его голос звучит подавленно и потрясенно. Он хватает меня за руку, чтобы спросить о чем-то, но я отталкиваю его и поворачиваюсь к нему лицом. Не хочу, чтобы он спрашивал, как я себя чувствую, потому что не имею об этом понятия. Я испытываю всю гамму чувств, причем о существовании некоторых я раньше и знать не знала. Во мне нарастают ярость, страх, печаль и недоверие, и я хочу, чтобы это прекратилось. Хочу избавиться от всех теперешних ощущений, поэтому я сжимаю в ладонях его лицо и впиваюсь в его губы. Целую поспешно и яростно, ожидая ответа, но он не отвечает на поцелуй. Он отказывается помочь мне избавиться от боли, поэтому гнев берет верх и я наотмашь бью его по лицу.

Он даже не вздрагивает, и это еще больше выводит меня из себя. Я хочу, чтобы ему было так же больно, как и мне. Пусть знает, что сделали со мной его слова. Я снова бью, и он не уклоняется. Тогда я принимаюсь пихать его в грудь, пытаясь вернуть всю боль, которой он затопил мою душу. Я сжимаю кулаки и колочу его по груди, но это не действует, и я начинаю визжать и вырываться из его объятий. Он разворачивает меня и прижимает к себе спиной, а наши руки стиснуты в замок на моем животе.

– Дыши, – шепчет он на ухо. – Успокойся, Скай. Я знаю, ты шокирована и напугана, но я с тобой. Я здесь. Просто дыши.

Его голос отлично успокаивает, я закрываю глаза и вслушиваюсь. Холдер изображает усиленное дыхание, заставляя меня делать глубокие вдохи вслед за ним, и его грудь движется в такт с моей. Мы дышим медленно и в полную силу. Когда я перестаю брыкаться в его руках, он медленно снова разворачивает меня и притягивает к груди.

– Я не хотел тебя расстраивать, – шепчет он, бережно держа мою голову. – Потому и молчал.

Тут до меня доходит, что я даже не реву. Я не плакала с того момента, как с его уст слетели слова правды, и изо всех сил стараюсь сдержать подступающие слезы. Они не помогут, только ослабят.

Я кладу ладони ему на грудь и слегка отталкиваю. Когда он обнимает и утешает меня, я чувствую себя более уязвимой для слез. Мне не нужно ничье участие. Мне надо научиться полагаться на себя, потому что я могу доверять лишь себе, хотя уже сомневаюсь даже в собственной надежности. Все, что я знала, оказалось ложью. Не знаю, кто за этим стоит и кто знает правду, но во мне не осталось ни капли веры. Ни Холдеру, ни Карен… ни даже себе.

Я отступаю от него и заглядываю ему в глаза.

– А собирался ли ты вообще говорить, кто я такая? – спрашиваю я, негодуя. – А вдруг я бы так и не вспомнила? Сказал бы хоть когда-нибудь? Ты, наверное, боялся, что я брошу тебя и тебе не представится случай меня трахнуть? Ты поэтому постоянно лгал?

По глазам видно, что мои слова задели его.

– Нет. Дело не в этом. Я молчал, потому что боялся последствий. Если я сообщу об этом, тебя заберут у Карен. Вполне вероятно, что ее арестуют, а тебя отправят до восемнадцатилетия к отцу. Тебе это нужно? Ты любишь Карен и счастлива. Не хочу усложнять тебе жизнь.

Посмеиваясь, я качаю головой. Его доводы лишены смысла.

– Во-первых, – возражаю я, – Карен не тронут, потому что она ничего об этом не знает. Я уверена. Во-вторых, мне уже исполнилось восемнадцать в сентябре. Смущай тебя мой возраст, ты бы уже все выложил.

Он потирает затылок и смотрит под ноги. Мне не нравится его нервозность. Похоже, исповедь еще не окончена.

– Скай, мне еще много надо тебе объяснить. – Он опять поднимает на меня взгляд. – Твой день рождения не в сентябре, а седьмого мая. Восемнадцать тебе исполнится через полгода. А Карен? – Он делает шаг и берет меня за руки. – Она должна знать, Скай. Должна. Подумай об этом. Кто еще мог это сделать?

Я моментально вырываюсь и отступаю. Понятно, как он мучился с этой тайной. По его глазам видно, как он страдает от надобности рассказывать. Но он позволил себе сомневаться в моей личности с момента знакомства, и мое сочувствие улетучивается, ибо он намекает, что в это дело замешана моя мать.

– Отвези меня домой, – требую я. – Я больше ничего не хочу слышать, никаких откровений.

Он снова пытается придержать меня, но я бью его по рукам.

– ОТВЕЗИ МЕНЯ ДОМОЙ! – кричу.

Я направляюсь к машине. Я услышала достаточно. Мне нужна моя мама. Мне необходимо увидеть ее, обнять и увериться, что я не одинока, потому что сейчас я себя чувствую совершенно потерянной.

Я дохожу до забора раньше Холдера и пытаюсь подтянуться, но не могу. Руки ослабли и дрожат. Я продолжаю попытки, когда он проворно подходит сзади и подталкивает. Я спрыгиваю с другой стороны и иду к машине.

Он садится, захлопывает дверь, но не заводит двигатель, а упирается взглядом в руль. Я со смешанными чувствами смотрю на его руки, потому что очень хочу, чтобы они обнимали меня. Обнимали и гладили по спине и волосам. Но в то же время я гляжу на них с отвращением, думая об интимных ласках, которыми он меня одаривал, зная, что обманывает. Как мог он быть со мной, зная всю подноготную, и дать мне поверить лжи? Не знаю, прощу ли я его.

– Я понимаю, на тебя многое навалилось, – тихо произносит Холдер. – Я отвезу тебя домой, но завтра нам надо будет поговорить. – Он поворачивается ко мне, его взор непроницаем. – Скай, нельзя говорить об этом с Карен. Понимаешь? Сначала давай сами разберемся.

Я киваю, лишь бы угомонился. Не может же он всерьез рассчитывать, что я промолчу.

Он разворачивается ко мне всем корпусом и наклоняется вперед, кладя руку на мой подголовник:

– Я серьезно, детка. Знаю, ты не веришь, что она способна на нечто подобное, но пока мы не выясним окончательно, тебе следует держать это при себе. Если проговоришься, изменится вся твоя жизнь. Обдумай все хорошенько. Пожалуйста. Обещай, что подождешь до завтра и мы снова поговорим.

Намек пугает меня до глубины души, и я снова киваю.

Несколько мгновений он смотрит на меня, потом медленно отворачивается, заводит машину и выезжает на дорогу. За весь путь до моего дома мы не произносим ни слова. Я уже собираюсь выйти, когда он берет меня за руку.

– Подожди, – просит Холдер. Я жду, но не поворачиваюсь к нему. Одной ногой в машине, другой – на дорожке. Он заправляет мне за ухо прядь волос. – Ночь выдержишь? Все будет хорошо?

Я вздыхаю над наивностью его вопроса.

– Как? – Я откидываюсь на спинку и смотрю на него. – Как может быть хорошо после сегодняшнего?

Не отрывая взгляда, он продолжает гладить меня по волосам:

– Это ужасно… отпускать тебя в таком состоянии. Не хочу оставлять тебя одну. Можно, я вернусь через час?

Я знаю, он просит разрешения залезть в окно и лечь со мной, но сразу мотаю головой.

– Не надо, – срывающимся голосом отвечаю я. – Слишком тяжело сейчас быть с тобой. Мне надо подумать. Увидимся завтра, ладно?

Он кивает и смотрит, как я выхожу из машины и иду прочь.

Воскресенье, 28 октября 2012 года

0 часов 37 минут

Я вхожу в гостиную в ожидании покоя, в котором отчаянно нуждаюсь. Чувство принадлежности к этому родному дому – именно то, что мне нужно, чтобы успокоиться и забыть о слезах. Это мой дом, где я живу с Карен… женщиной, которая любит меня и сделает для меня что угодно, – и не важно, что думает Холдер.

Я стою в темной гостиной и жду, когда меня охватит покой: ничего не случилось. Я оглядываюсь по сторонам с подозрением и сомнением, и меня бесит, что теперь я рассматриваю свою жизнь с совершенно иной точки зрения.

Прохожу через гостиную, задержавшись у двери в спальню Карен. Я подумываю залезть к ней в постель, но свет у нее не горит. Ее присутствие еще никогда не было нужно так остро, но я не в силах заставить себя отворить дверь. Может быть, я еще не готова увидеться с ней. И я иду по коридору к своей спальне.

Под дверью видна полоска света. Я медленно открываю. На моей кровати сидит Карен. Она мигом встает:

– Где ты была?

У нее встревоженный вид, но в голосе слышится гнев. Или досада.

– Встречалась с Холдером. Ты не оговаривала время.

Она указывает на кровать:

– Садись. Нам надо поговорить.

Теперь в ней все кажется другим. Я настороженно наблюдаю за ней. Киваю, но словно разыгрываю из себя послушную дочь. Как будто играю сцену из драмы «Целая жизнь». Я подхожу и сажусь, не понимая, с чего она взъелась. Я даже надеюсь, что она знает все. Тогда мне будет намного проще.

Она садится рядом и поворачивается.

– Я запрещаю тебе встречаться с ним, – твердо произносит Карен.

Я моргаю, поскольку не ожидала, что разговор пойдет о Холдере.

– Что? – Я в смятении. – Почему?

Она достает из кармана мой сотовый.

– Что это? – цедит она.

Я смотрю на телефон. Она нажимает на клавишу и показывает на дисплей.

– И что это за дурацкие сообщения, Скай? Они ужасны. Он пишет тебе отвратительные вещи. – Она бросает мобильник на кровать и хватает меня за руки. – Как ты можешь встречаться с человеком, который плохо с тобой обращается? Я воспитывала тебя в другом духе. – Она больше не повышает голоса. Она просто играет роль озабоченной матери.

Желая утешить, я сжимаю ее руки. Знаю, из-за телефона у меня будут неприятности, но пусть поймет, что эти сообщения совсем не то, что она думает. На самом деле мне немного неловко из-за этого разговора. По сравнению с новыми проблемами это какое-то ребячество.

– Мама, это несерьезно. Эти эсэмэски – просто шутки.

Она невесело смеется и недоверчиво качает головой:

– В нем есть какая-то грубость, Скай. Мне не нравится, как он смотрит на тебя. Мне не нравится, как он смотрит на меня. А то, что он купил тебе телефон, совершенно не считаясь с моими правилами, показывает, насколько он не уважает других людей. Шутливые эти сообщения или нет, а я ему не доверяю. По-моему, и тебе не стоит.

Я пристально смотрю на нее. Она продолжает говорить, но, вытесняя слова, которые она пытается мне вдолбить, в моей голове все громче звучит иное. У меня моментально потеют ладони, в ушах стучит кровь. Я мигом припоминаю все ее убеждения, альтернативы и правила, пытаясь отделить одно от другого и разложить по главам, но все они сходятся вместе. Из кипы вопросов я извлекаю первый попавшийся и спрашиваю напрямик:

– Почему мне нельзя иметь телефон?

Я не уверена даже, услышала ли она меня, но, поскольку Карен перестает шевелить губами, понимаю, что да.

– А Интернет? – добавляю я. – Почему ты не разрешаешь мне пользоваться Интернетом?

Эти вопросы отравляют душу, мне хочется освободиться от них. Картинка начинает складываться, но я надеюсь, что это совпадение. Наверное, она ограждала меня от всего из любви и стремления защитить. Но в глубине души я начинаю осознавать, что нет, она меня прятала.

– Почему ты перевела меня на домашнее обучение? – спрашиваю я, на сей раз гораздо громче.

Она распахивает глаза, явно не понимая, с чего я вдруг проявляю любопытство. Потом встает и смотрит на меня сверху вниз:

– Не надо валить на меня, Скай. Пока живешь под моей крышей, придется следовать моим правилам. – Схватив мой телефон, она идет к двери. – Ты наказана. Больше никаких мобильников. Никаких бойфрендов. Поговорим завтра.

Она захлопывает за собой дверь, и я сразу же падаю на постель в еще большем отчаянии.

Не может быть, чтобы я была права. Это просто совпадение. Она не сделала бы ничего подобного. Сдерживая слезы, я отказываюсь верить. Должно найтись какое-то другое объяснение. Может быть, Холдера сбили с толку. Может, Карен сбили с толку.

Я знаю, что сама сбита с толку.

Я снимаю платье, надеваю футболку, выключаю свет и залезаю под одеяло. Пусть это окажется дурным сном. Если нет, то не знаю, насколько еще меня хватит. Я всматриваюсь в звезды на потолке и начинаю считать. Отбрасывая посторонние мысли прочь, я все больше сосредоточиваюсь на звездах.

Тринадцатью годами раньше

Дин идет к себе во двор, потом оборачивается и смотрит на меня. Я снова прикрываюсь, стараясь больше не плакать. Вдруг они захотят поиграть еще? Не дело реветь.

– Хоуп!

Я гляжу в сторону Дина, но он больше не смотрит на меня. Я думала, это он позвал, но Дин изучает автомобиль. Машина остановилась у моего дома, стекло опущено.

– Иди сюда, Хоуп, – зовет женщина.

Она улыбается и просит меня подойти к окну. Мне кажется, я знаю ее, но не могу вспомнить имени. Я встаю, чтобы выяснить, чего ей нужно. Отряхиваю шорты и подхожу. Она продолжает улыбаться и очень мила. Когда я приближаюсь, женщина нажимает на кнопку для разблокирования дверей.

– Ты готова ехать, милая? Папочка хочет, чтобы мы поторопились.

Я не знала, что куда-то поеду. Папа ничего не говорил.

– А куда? – спрашиваю я.

Она с улыбкой берется за ручку и открывает дверь:

– Расскажу по дороге. Садись и пристегни ремень, нам нельзя опаздывать.

Она искренне боится опоздать. И я не хочу, чтобы она опоздала, поэтому забираюсь на переднее сиденье и закрываю дверь. Женщина поднимает стекло и отъезжает от моего дома.

Глядя на меня с улыбкой, она берет с заднего сиденья пакет сока с соломинкой.

– Я Карен, – заявляет женщина. – Ты немного поживешь у меня. Когда мы приедем, я все тебе расскажу.

Я отпиваю сока. Это яблочный. Я люблю яблочный сок.

– А папа? Он тоже приедет?

– Нет, милая, – качает головой Карен. – Мы будем вдвоем.

Я сую соломинку в рот, потому что не хочу, чтобы она видела мою улыбку. Пусть не догадывается, как я рада тому, что папа не едет с нами.

Воскресенье, 28 октября 2012 года

2 часа 45 минут

Я сажусь в постели.

Это был сон.

Это был просто сон.

Я чувствую, как бешено колотится сердце. Оно бьется так сильно, что я слышу его. Я задыхаюсь и вся покрылась испариной.

Это был всего лишь сон.

Я пытаюсь поверить в это. Всем сердцем убеждаю себя, что это неправда. Не может этого быть.

Но это было. Я четко помню все, словно это произошло вчера. За последние дни вернулось многое из того, что было либо вытеснено, либо забыто из-за тогдашнего юного возраста. Вещи, о которых не хочется вспоминать и лучше вовсе не знать.

Я откидываю одеяло, тянусь, включаю лампу. Комната освещается, и я вскрикиваю, поняв, что в моей постели кто-то есть. От крика он просыпается и резко садится. Я громко шепчу:

– Какого черта ты здесь делаешь?

Холдер смотрит на часы, потом трет глаза ладонями. Очухавшись от сна, он кладет руку мне на колено.

– Я не мог оставить тебя одну. Хотел убедиться, что с тобой все в порядке. – Он прикасается к моей шее, как раз под ухом, и проводит пальцем по щеке. – Твое сердце, – говорит он, ощущая кончиками пальцев биение крови. – Ты испугалась.

Я не могу злиться, видя его в своей постели, такого заботливого… И не могу винить. Хотя так и убила бы. Но не могу. Не окажись он здесь и сейчас, не успокой меня после этих новых откровений – не знаю, чего бы я натворила. Он всего-то и сделал, что взял на себя вину за мои невзгоды. Я начинаю понимать, что Холдер, пожалуй, нуждается в утешении не меньше меня. За это я позволяю ему похитить еще один кусочек моего сердца. Я хватаю его руку, которой он прикасается к моей шее, и сжимаю:

– Холдер… я вспомнила.

У меня дрожит голос, и я чувствую, как к глазам подступают слезы. Я изо всех стараюсь сдержаться. Он придвигается ближе и поворачивает меня к себе. Положив ладони мне на лицо, он заглядывает в глаза:

– О чем?

Я качаю головой, отказываясь говорить. Он не отпускает меня и, поощряя взглядом, чуть кивает. Я шепчу, боясь сказать это громко:

– В той машине была Карен. Это сделала она. Она забрала меня с собой.

На его лице отражается боль, и он привлекает меня к себе на грудь.

– Я знаю, детка, – говорит он, уткнувшись в мои волосы. – Знаю.

Я прижимаюсь к нему, находя утешение в его объятиях. Закрываю глаза, но лишь на миг. Едва на пороге появляется Карен, Холдер отталкивает меня.

– Скай?

Я резко поворачиваюсь и вижу ее в дверях. Она гневно взирает на Холдера, потом переводит взгляд на меня:

– Скай? Что… что ты делаешь?

На ее лице смятение и разочарование.

Я перевожу взгляд на Холдера.

– Забери меня отсюда, – шепчу я. – Пожалуйста.

Он кивает, идет к встроенному шкафу и открывает дверцы, а я встаю и натягиваю джинсы.

– Скай? – повторяет Карен.

Я не смотрю на нее. Я не могу на нее смотреть. Она делает несколько шагов, а Холдер кладет на кровать сумку:

– Положи туда одежду. А я заберу все нужное из ванной.

У него спокойный, выдержанный голос, и я немного прихожу в себя. Иду к шкафу и начинаю снимать с вешалок футболки и другую одежду.

– Ты никуда с ним не пойдешь. С ума ты сошла, что ли?

У Карен испуганный голос, но я не смотрю на нее и продолжаю набивать сумку. Подхожу к комоду, открываю верхний ящик и беру стопку носков и нижнего белья. Я собираюсь подойти к кровати, но Карен заступает мне путь, положив руки на плечи и заставляя взглянуть на нее.

– Скай, – ошарашенно произносит она. – Что ты делаешь? Что с тобой случилось? Ты не уйдешь с ним.

Холдер возвращается в спальню с охапкой туалетных принадлежностей и, обойдя Карен, засовывает их в сумку.

– Карен, отпустите ее, – произносит он спокойно, но грозно.

Карен усмехается и поворачивается к нему:

– Ты не заберешь ее. Как только выйдешь с ней из этого дома, я вызову полицию.

Холдер не отвечает. Он смотрит на меня и забирает вещи, потом кладет их в сумку и застегивает молнию.

– Ты готова? – спрашивает он.

Я киваю.

– Я не шучу! – кричит Карен.

По ее щекам катятся слезы, и она, потеряв самообладание, переводит взгляд с меня на него. При виде ее страданий у меня разрывается сердце, потому что она моя мать и я люблю ее, но не могу простить обмана, с которым жила тринадцать последних лет.

– Я вызову полицию! – кричит она. – Ты не имеешь права ее уводить!

Я засовываю руку в карман Холдера, вынимаю его сотовый шагаю к Карен. Я смотрю ей в глаза и, стараясь сохранять спокойствие, протягиваю ей телефон.

– На, – говорю. – Позвони.

Она смотрит на телефон, потом снова на меня:

– Зачем ты это делаешь, Скай? – Она уже не сдерживает слез.

Я сую ей в руку телефон, но она отказывается взять.

– Позвони! Позвони в полицию, мама! Пожалуйста. – Теперь я умоляю. Умоляю ее позвонить и доказать, что я ошибаюсь. Доказать, что ей нечего скрывать. Доказать, что она не прячет меня. – Пожалуйста, – тихо повторяю я.

Всем своим существом я хочу, чтобы она взяла телефон и позвонила в полицию, а я бы уверилась, что ошибалась.

Она пятится и судорожно вздыхает, качая головой. Я почти уверена: она знает, что я знаю, но я не задерживаюсь, чтобы спросить. Холдер хватает меня за руку и ведет к открытому окну. Он помогает мне вылезти первой, затем выбирается следом. Я слышу, как Карен выкрикивает мое имя, но иду, не останавливаясь, до самой машины. Мы садимся и уезжаем. Прочь от единственной семьи, которая у меня была.

Воскресенье, 28 октября 2012 года

3 часа 10 минут

– Нам нельзя здесь оставаться, – говорит Холдер, подъезжая к своему дому. – Карен будет искать тебя здесь. Дай-ка я забегу и возьму кое-что из шмоток. Я мигом.

Перегнувшись ко мне, он целует меня и выходит из машины. Все время, пока он в доме, я сижу, прислонившись к подголовнику и глядя в окно. Этой ночью на небе нет ни единой звезды. Только вспышки молний. Очень в тему.

Холдер возвращается через несколько минут и бросает на заднее сиденье свою сумку. Наблюдая за ним, на пороге стоит его мать. Он подходит к ней и берет ее лицо в ладони, как делает и со мной. Потом говорит ей что-то. Она кивает и обнимает его. Он возвращается к машине и залезает внутрь.

– Что ты ей сказал?

Он берет меня за руку:

– Что ты поссорилась с матерью и я отвезу тебя к родственникам в Остин. И предупредил, что останусь на несколько дней у отца. – Он с улыбкой смотрит на меня. – Все нормально. К несчастью, она привыкла, что я часто уезжаю, и не беспокоится.

Когда мы выезжаем с подъездной дорожки, я смотрю в окно. По ветровому стеклу начинают стучать дождевые струи.

– Мы действительно остановимся у твоего отца?

– Мы поедем туда, куда захочешь. Правда, сомневаюсь, что ты захочешь в Остин.

Я бросаю на него взгляд:

– Почему я не захочу в Остин?

Он сжимает губы и включает стеклоочистители. Потом кладет руку мне на колено и гладит его большим пальцем.

– Ты оттуда родом, – тихо произносит он.

Я со вздохом перевожу взгляд на окно. Я еще многого не знаю. Многого. Я прижимаюсь лбом к холодному стеклу и закрываю глаза. В голове всплывают вопросы, которые я глушила весь вечер.

– Мой отец еще жив?

– Да, жив.

– А моя мать? Она действительно умерла, когда мне было три года?

– Да. – Он откашливается. – Она погибла в аварии за несколько месяцев до того, как мы переехали в соседний дом.

– Он живет в том же доме?

– Да.

– Я хочу туда.

Он не сразу отвечает на это заявление и только делает медленный вдох. Потом выдыхает:

– По-моему, не стоит.

Я поворачиваюсь к нему:

– Почему нет? Может быть, это самое подходящее для меня место. Пусть отец знает, что у меня все хорошо.

Холдер съезжает на обочину. Он смотрит на меня в упор:

– Детка, это не очень хорошая идея, потому что ты узнала обо всем буквально несколько часов назад. Прежде чем принимать поспешные решения, надо многое осознать. Если отец увидит и признает тебя, Карен посадят в тюрьму. Нужно хорошенько все обмозговать. Подумать о прессе. Поверь мне, Скай. Когда ты пропала, репортеры оккупировали нашу лужайку на несколько месяцев. В течение двух месяцев полиция приступала ко мне с расспросами не меньше двадцати раз. Как бы ты ни решила, изменится вся твоя жизнь. Но я хочу, чтобы ты приняла наилучшее решение. Я отвечу на любые твои вопросы. За два дня отвезу тебя, куда захочешь. Если желаешь увидеть отца, значит пойдем туда. Обратиться в полицию – изволь. Если же просто подальше – так и сделаем. Но пока я хочу, чтобы ты все переварила. Это твоя жизнь.

Его слова сдавили мою грудь, как тисками. Не знаю, что и думать. Даже не знаю, думаю ли я вообще. Он рассмотрел мою ситуацию во всех ракурсах, а я понятия не имею, что делать.

Я распахиваю дверь машины и выхожу на обочину, прямо под дождь. Шагаю взад-вперед, пытаясь сосредоточиться на чем-нибудь, чтобы не задыхаться. Холодно, и дождь не просто идет, он хлещет. Огромные капли колют кожу, и мне даже не открыть глаз. Едва Холдер огибает капот, я спешу навстречу и, обвив руками за шею, прячу лицо в его успевшей вымокнуть рубашке.

– Не могу! – Я пытаюсь перекричать шум дождя, барабанящего по асфальту. – Не хочу, чтобы это была моя жизнь!

Он целует меня в макушку и наклоняется к уху.

– Я тоже не хочу, – соглашается он. – Мне так жаль. Прости, что я это допустил.

Он берет меня за подбородок и заглядывает в глаза. Его фигура защищает меня от дождя, но у него самого капли стекают по лицу, губам и за шиворот. Волосы у него намокли и прилипли ко лбу, и я отвожу ему прядь с глаз. Пора ему снова стричься.

– Давай изменим все на одну ночь, – предлагает он. – Вернемся в машину и сделаем вид, будто едем, потому что хотим… нет, потому что нужно. Представим, что я везу тебя в какое-то потрясающее место, где ты давно хотела побывать. Ты прижмешься ко мне, и мы порадуемся, обсудим, чем займемся, когда приедем. О важных вещах потолкуем потом. Но сегодня ночью… пусть твоя жизнь изменится.

Я тянусь к нему губами и целую за то, что он всегда говорит кстати. Целую за то, что он готов прийти на помощь. За то, что поддерживает меня в моих решениях. За то, что так терпелив со мной, пока я постигаю происходящее. Целую, потому что нельзя придумать ничего лучше, чем забраться с ним в машину и говорить обо всем, чем мы займемся, когда попадем на Гавайи.

Я отрываюсь от его губ и на исходе худшего дня моей жизни все-таки нахожу в себе силы улыбнуться:

– Спасибо, Холдер. Большое спасибо. Без тебя мне было бы не справиться.

Он опять нежно целует меня в губы и улыбается в ответ:

– Нет, смогла бы.

Воскресенье, 28 октября 2012 года

7 часов 50 минут

Он медленно перебирает мои волосы. Я лежу головой у него на коленях, и мы едем уже больше четырех часов. В Вако он отключил телефон после того, как стал получать умоляющие эсэмэски от Карен, посланные с моего сотового. Она требовала доставить меня домой. Беда в том, что я даже не знаю, где теперь мой дом.

При всей любви к Карен я не могу постичь содеянного. Похищение ребенка нельзя оправдать, и я навряд ли захочу вернуться к ней. Прежде чем принимать решение, я должна узнать о случившемся все возможное. Понятно, что правильнее было бы немедленно вызвать полицию, но иногда правильный поступок не самое лучшее.

– Пожалуй, нам не стоит останавливаться у моего отца, – заявляет Холдер. – Перекантуемся в гостинице и решим, что делать завтра. Летом мы с ним расстались не совсем по-дружески, и у нас хватает своих проблем.

Я киваю, продолжая лежать у него на коленях:

– Как скажешь. Знаю только, что мне нужна постель, я очень устала. Не понимаю, как ты умудряешься не заснуть.

Я сажусь и потягиваюсь, а Холдер въезжает на стоянку гостиницы.

* * *

Зарегистрировавшись, он дает мне ключ и уходит за вещами. Я вставляю в дверь карточку и открываю, затем вхожу в номер. Там только одна кровать. Наверное, он так попросил. Мы уже несколько раз спали в одной постели, и попроси он отдельные, нам было бы неловко.

Через несколько минут он приходит с сумками. Я роюсь в своей. К сожалению, я не взяла пижаму, поэтому достаю длинную футболку и трусы.

– Мне надо в душ.

Взяв туалетные принадлежности, я иду в ванную и очень долго стою под душем. Закончив, пытаюсь высушить волосы феном, но я слишком устала. Поэтому завязываю их в конский хвост и чищу зубы. Выйдя из ванной, я вижу, что Холдер распаковывает наши сумки и вешает одежду в шкаф. Он кидает на меня взгляд и, заметив на мне лишь футболку с трусами, невольно смотрит еще раз, но лишь секунду, после чего смущенно отворачивается. Учитывая, какой у меня был день, он деликатничает. Мне не хочется, чтобы он считал меня слабой. В любой другой день он бы уже отпускал шуточки в адрес наряда и дал бы шлепка. На этот раз он поворачивается спиной и вынимает из своей сумки оставшиеся вещи.

– Я тоже сгоняю в душ, – сообщает он. – Я набил ведерко льдом и достал питье. Я не знал, чего ты захочешь. Взял газировку и воду.

Он берет боксеры и, стараясь не смотреть на меня, идет в ванную. Когда проходит мимо меня, я хватаю его за руку. Он останавливается и поворачивается, внимательно глядя мне в глаза.

– Можешь сделать мне одолжение?

– Конечно, детка, – с готовностью отвечает он.

Я подношу его руку к губам и целую в ладонь, затем прижимаю к щеке.

– Знаю, ты беспокоишься за меня. Но если из-за моих злоключений стыдишься влечения и даже не можешь смотреть на меня полуодетую, то мне вообще крышка. Ты единственный, кто у меня остался. Пожалуйста, не изменяй своего отношения.

Он понимающе смотрит на меня и отводит руку от моей щеки. Потом опускает взгляд на мои губы, и в уголках его рта появляется еле заметная усмешка.

– Ты даешь мне «добро» и разрешаешь желать тебя, даже если твоя жизнь превратилась в кошмар?

Он, с улыбкой обняв за талию и придерживая за голову, крепко целует меня. Его поцелуй – самое то в такую минуту. Это единственное, что радует в мире, полном всякого зла.

– Мне правда нужно в душ, – напоминает он между поцелуями. – Но теперь, когда я получил «добро» на прежнее отношение… – Он хватает меня за зад и притягивает к себе. – Смотри не засни, пока я в душе, а потом я постараюсь доказать тебе, какая ты классная.

– Хорошо, – шепчу я.

Отпустив меня, он идет в ванную. Я ложусь на кровать и слышу плеск воды.

Пытаюсь смотреть телевизор, поскольку обычно не имею такой возможности, но не могу сосредоточиться. Миновали эти ужасные двадцать четыре часа, уже взошло солнце, а мы еще не ложились. Я опускаю жалюзи, задергиваю шторы и, нырнув в постель, кладу на лицо подушку. Едва я начинаю засыпать, как чувствую Холдера, который пристраивается сзади. Одну руку он сует под мою подушку, другую кладет мне на бок. Я чувствую, как он прижимается к моей спине теплой грудью и обнимает меня сильными руками. Потом соединяет свои руки с моими и чмокает меня в макушку.

– Я люблю тебя, – шепчу я ему.

Он вновь целует меня в темя и дышит мне в волосы:

– Пожалуй, я тебя больше не люблю. Я почти уверен, что отошел от этого, но пока не готов сказать. Я произнесу это слово в какой-нибудь другой день. Не хочу, чтобы твои воспоминания были связаны с этим днем.

Я подношу его руку к губам и нежно целую:

– Я тоже.

И в новом мире душевной боли и лжи этот безнадежный мальчик каким-то образом вновь умудряется вызвать у меня улыбку.

Воскресенье, 28 октября 2012 года

17 часов 15 минут

Мы просыпаем завтрак и обед. Ранним вечером Холдер входит с едой, и я ощущаю волчий аппетит. Больше суток не ела. Он придвигает к столу два стула и вынимает из пакетов еду и напитки. Он купил то, что я заказывала вчера после выставки, но до еды тогда так и не дошло. Я снимаю крышку со стакана с шоколадным коктейлем и вволю пью, потом разворачиваю гамбургер. Из пакета выпадает листок бумаги. Я поднимаю и читаю:

Не хочу потакать твоему эго только потому, что у тебя больше нет телефона и твоя жизнь полна драм. В футболке и трусиках ты выглядишь совсем по-домашнему. Очень надеюсь, что сегодня ты купишь пижаму с носками, чтобы мне не пришлось всю ночь глазеть на твои девичьи ноги.

Когда я кладу записку и смотрю на него, Холдер ухмыляется. Ямочки на щеках так милы, что я наклоняюсь и лижу одну.

– Что это было? – со смехом спрашивает он.

Я откусываю от гамбургера и пожимаю плечами:

– Хотелось с первой встречи.

Он с самодовольной улыбкой откидывается на стуле:

– Тебе захотелось лизнуть меня в лицо с самой первой встречи? Так ты и делаешь, когда тебя влечет к парню?

– Не в лицо, а в ямочку, – уточняю я. – И вообще, ты единственный, кого мне жутко захотелось лизнуть.

– Отлично, – ухмыляется он. – Потому что ты единственная, кого мне захотелось любить.

Боже правый! Он не сказал прямо, что любит меня, но это слово в его устах заставляет мое сердце трепетать. Скрывая улыбку, я откусываю от гамбургера и молчу. Я еще не готова ответить.

Мы доедаем в тишине. Я встаю и убираю со стола, потом подхожу к кровати и обуваюсь.

– Куда ты собралась?

Он наблюдает, как я завязываю шнурки. Я отвечаю не сразу, потому что сама не знаю. Мне просто хочется выйти из номера. Покончив с делом, я встаю, подхожу к нему и обвиваю руками.

– Хочу прогуляться. И хочу, чтобы ты пошел со мной. Я готова задавать вопросы.

Он целует меня в лоб, берет со стола ключ:

– Тогда пошли.

Он сплетает наши пальцы.

Рядом с гостиницей нет ни парка, ни прогулочных дорожек, и мы идем во внутренний двор. Вдоль бассейна стоят кабинки для переодевания, все пустые. Он ведет меня к одной из них. Мы садимся, и я, глядя на бассейн, кладу голову ему на плечо. Сейчас октябрь, но погода довольно теплая. Я засовываю руки в рукава футболки и обхватываю себя, прижимаясь к нему.

– Хочешь, расскажу, что помню? – спрашивает Холдер. – Или спросишь сама?

– То и другое. Но сначала послушаю.

Он обнимает меня, поглаживая пальцами плечо и целуя в висок. Неважно, сколько раз поцелует, – мне все как впервые.

– Все это кажется нереальным, Скай. Поверь. Последние тринадцать лет я ежедневно гадал, что с тобой случилось. Подумать только – семь из них я жил в двух милях от тебя. До сих пор в голове не укладывается. А теперь, когда ты здесь и я рассказываю тебе обо всем, что произошло… – Холдер вздыхает, и я чувствую, что он уперся головой в дерево. Немного помолчав, он продолжает: – Как только машина скрылась, я пошел в дом и сказал Лесс, что ты с кем-то уехала. Она все спрашивала с кем, но я не знал. Мама была на кухне, и я пошел туда и повторил. Она не обратила на меня никакого внимания – готовила ужин, а мы были всего лишь детьми. Она научилась не замечать нас. Кроме того, я не знал, случилось ли что-то вообще, и в моем голосе не было страха. Мать велела идти на улицу играть с Лесс. Ее невозмутимость уверила меня, что все в порядке. В свои шесть лет я не сомневался, что взрослые знают все, и заткнулся. Мы с Лесс вышли играть. Прошло еще часа два, когда появился твой отец и стал звать тебя. Я сразу оцепенел. Остановился посреди двора и смотрел, как он стоит на пороге и зовет. В тот момент я сообразил, что он понятия ни о чем не имел. Я знал, что поступил плохо.

– Холдер, – перебиваю я, – ты был ребенок.

Он продолжает, не обращая внимания:

– Твой отец зашел к нам во двор и спросил меня, куда ты делась. – Холдер умолкает и откашливается. Я терпеливо жду продолжения, но ему, похоже, нужно собраться с мыслями. Я слушаю о событиях того дня, и мне чудится, что это какая-то отвлеченная история. Она не имеет никакого отношения ко мне. – Скай, ты должна кое-что понять. Я боялся твоего отца. Мне было всего шесть лет, но я понимал, что натворил бед, оставив тебя одну. И вот надо мной стоит твой отец, шеф полиции с пистолетом в кобуре. Я запаниковал, помчался домой, в свою комнату, и запер дверь. Они с моей матерью ломились полчаса, но я был слишком напуган, чтобы открыть и признаться. Моя реакция встревожила их, и твой отец немедленно вызвал подкрепление. Услышав, как подъехали полицейские машины, я решил, что это за мной. Я по-прежнему не понимал, что с тобой произошло. К тому времени как мать выманила меня из комнаты, с твоего исчезновения прошло уже три часа. – Холдер все еще поглаживает меня по плечу и крепче прижимает к себе. Я беру его за руку. – Меня отвезли в участок и долго расспрашивали. Им надо было знать, запомнил ли я номер, что была за машина, как выглядел водитель, что он тебе говорил. Скай, я не знал ничего. Я не мог даже вспомнить цвет машины. Я смог рассказать лишь о твоей одежде, потому что ты была единственным существом, которое я мог себе мысленно представить. Твой отец очень сердился на меня. Я слышал, как он вопил в коридоре, что, если бы я сразу сообщил о происшедшем, они бы тебя нашли. Он винил меня. Когда офицер полиции обвиняет тебя в пропаже дочери, ты склонен верить ему. Лесс тоже слышала его крики и думала, что это я во всем виноват. Она даже несколько дней не разговаривала со мной. Мы оба пытались понять, что же произошло. Шесть лет мы жили в идеальном мире, где взрослые всегда правы и с хорошими людьми не случается ничего плохого. Потом тебя за считаные минуты увезли, и мир, казавшийся таким привычным, обратился в подделку, созданную нашими родителями. В тот день мы поняли, что даже взрослые совершают ужасные вещи. Пропадают дети. У вас отнимают лучшего друга, и вы даже не представляете, жив ли он еще. Мы постоянно смотрели новости, ожидая сообщений. Твою фотографию показывали по телевизору несколько недель. Последний снимок был сделан как раз перед смертью твоей матери, когда тебе было только три. Помню, как меня это злило, и я удивлялся, что за два года никто не сделал нового. Показывали фотографии твоего дома, а иногда и нашего. То и дело упоминали соседского мальчика, который видел, как это случилось, но не вспомнил подробностей. Был один вечер… последний, когда мать позволила нам посмотреть репортаж. Один из репортеров показывал оба наших дома. Упоминался единственный свидетель, которого называли «мальчик, потерявший Хоуп». Это сильно разозлило маму. Она выбежала во двор и налетела на репортеров, требуя оставить нас в покое. Меня. Отцу пришлось силой затаскивать ее в дом.

Мои родители изо всех сил старались вернуть нашу жизнь в нормальное русло. Через пару месяцев репортеры исчезли. Бесконечные походы в полицию наконец прекратились. Для всех в округе жизнь понемногу налаживалась. Для всех, кроме Лесс и меня. Казалось, с исчезновением нашей Хоуп мы утратили всякую надежду.

От этих отчаянных слов я проникаюсь чувством вины. Несчастье должно было повлиять на меня больше, чем на кого-то еще. Но я с трудом о нем вспоминаю. Для меня это было неприметное событие, которое тем не менее сильно подкосило Холдера и Лесли. Карен, уверенная и милая, сумела забить мне голову ложью о приемной семье, и у меня не возникало мысли о чем-то спрашивать. По словам Холдера, ребенок в таком возрасте верит, что взрослые честны, и даже не думает расспрашивать их.

– Я много лет ненавидела отца за то, что он отказался от меня, – шепчу я. – Не могу поверить, что она просто забрала меня у него. Как она могла? Как можно вообще это сделать?

– Не знаю, милая.

Я выпрямляюсь, потом поворачиваюсь и смотрю ему в глаза:

– Мне надо увидеть этот дом. Я хочу вспомнить что-то еще, а то почти ничего не помню, особенно его. Просто проехать мимо. Я должна.

Он гладит меня по руке и спрашивает:

– Прямо сейчас?

– Да. Пока не стемнело.

За всю поездку я не произношу ни слова. У меня пересохло во рту и все тело напряжено. Мне страшно. Боюсь увидеть дом. Боюсь, что отец окажется дома. Пока я еще не хочу его видеть – только место, где жила до похищения. Не знаю, поможет ли это вспомнить, но уверена: иначе не обойтись.

Холдер сбавляет скорость и съезжает на обочину. Я смотрю на дома по ту же сторону улицы, боясь повернуться и взглянуть в другую.

– Приехали, – тихо произносит он. – Непохоже, что там кто-то живет.

Я медленно поворачиваю голову и смотрю из его окна на первый дом, в котором жила. Уже поздно, надвигаются сумерки, но небо еще достаточно светлое, и я без труда различаю здание. Оно кажется знакомым, однако нигде не екает. Дом выкрашен темно-коричневой краской, и этот цвет мне совершенно непривычен. Словно читая мои мысли, Холдер объясняет:

– Раньше он был белым.

Я поворачиваюсь лицом к дому, напрягая память. Пытаюсь представить себе, как вхожу в дверь и попадаю в гостиную, но не могу. Ощущение, будто стерто все, что касается этого дома и жизни в нем.

– Почему я помню твои гостиную и кухню, а свои – нет?

Холдер не отвечает, так как знает, скорее всего, что меня не очень интересует ответ. Он только накрывает мою руку своей, пока мы неотрывно смотрим на два дома, навсегда изменивших наши жизненные пути.

Тринадцатью годами раньше

– Твой папа устраивает тебе дни рождения? – спрашивает Лесли.

– Мы не отмечаем мой день рождения.

Лесли хмурится, потом садится на мою кровать и берет с подушки коробку без обертки:

– Это подарок на день рождения?

Я отбираю коробку у нее и кладу обратно:

– Нет. Папа все время покупает мне подарки.

– Ты будешь ее открывать?

– Нет, не хочу, – мотаю я головой.

Она складывает руки на коленях и вздыхает, потом оглядывает комнату:

– У тебя много игрушек. Почему мы никогда здесь не играем? Всегда ходим ко мне, а у нас скучно.

Я сажусь на пол и беру туфли. Я не говорю ей, что ненавижу свою комнату. Не признаюсь, что ненавижу свой дом. Не объясняю, что мы ходим к ней, потому что там я чувствую себя в большей безопасности. Я зажимаю шнурки в пальцах и придвигаюсь ближе к ней:

– Можешь завязать?

Она берет мою ногу и ставит к себе на колено:

– Хоуп, тебе пора научиться завязывать шнурки. Мы с Дином в пять лет научились. – Она опускается на пол и садится передо мной. – Смотри, – говорит она. – Видишь этот шнурок? Держи его вот так.

Она вкладывает шнурки мне в руки и показывает, как вдевать и затягивать. Два раза я завязываю их с ее помощью, после чего она распускает их и велит завязать самой. Я стараюсь вспомнить, как она учила. Пока я тружусь, она встает и подходит к комоду.

– Это твоя мама? – Она берет фотографию.

Я смотрю на снимок, потом перевожу взгляд на свои туфли:

– Ага.

– Ты скучаешь по ней?

Я киваю и пытаюсь завязать шнурки, а не думать о том, как сильно я тоскую по маме. Я очень скучаю.

– Хоуп, у тебя получилось! – пронзительно кричит Лесли. Она садится на пол и обнимает меня. – Ты сделала это сама. Теперь ты умеешь завязывать шнурки.

Я опускаю взгляд на туфли и улыбаюсь.

Воскресенье, 28 октября 2012 года

19 часов 10 минут

– Лесли научила меня завязывать шнурки на туфлях, – шепчу я, не сводя взгляда с дома.

Холдер смотрит на меня с улыбкой:

– Ты помнишь, как она тебя учила?

– Ага.

– Она так гордилась этим, – говорит он, снова глядя на другую сторону улицы.

Я берусь за ручку и открываю дверь, потом выхожу из машины. Становится прохладно, я достаю с переднего сиденья толстовку с капюшоном и натягиваю ее через голову.

– Что ты делаешь? – спрашивает Холдер.

Я знаю, он не поймет, да и я не хочу, чтобы он отговаривал, поэтому, не ответив, я закрываю дверь машины и перехожу улицу. Когда вступаю на лужайку, он окликает меня, находясь в двух шагах позади.

– Холдер, мне нужно увидеть мою комнату.

Я продолжаю идти, каким-то образом точно зная, с какой стороны дома заходить, хотя никаких конкретных воспоминаний о планировке у меня нет.

– Скай, не надо. Там никого нет. Слишком рискованно.

С шага я перехожу на бег. Одобряет он или нет, все равно сделаю по-своему. Достигнув окна, которое, как я уверена, относится к моей бывшей спальне, я оборачиваюсь и смотрю на Холдера:

– Я должна. Там вещи моей матери, которые мне нужны. Знаю, Холдер, ты не хочешь, чтобы я это делала, но мне надо.

Он опускает руки мне на плечи, с тревогой глядя на меня:

– Скай, вламываться нельзя. Он коп. Что ты задумала: разбить, на фиг, окно?

– Этот дом формально по-прежнему мой. И это не будет взломом, – отвечаю я. Хотя он говорит дело. Как я попаду внутрь? Я сжимаю губы и задумываюсь, потом щелкаю пальцами. – Скворечник! На заднем крыльце есть скворечник, и в нем ключ.

Повернувшись, я бегу на задний двор. Там действительно есть скворечник, и это повергает меня в шок. Просунув пальцы внутрь, я нахожу ключ. Память – это нечто непостижимое.

– Скай, не надо. – Холдер едва не умоляет меня не входить в дом.

– Я пойду одна. Ты знаешь, где моя спальня. Подожди у окна и дай знать, если кто-то подъедет.

Он тяжело вздыхает и, когда я вставляю ключ в заднюю дверь, хватает меня за плечо:

– Пожалуйста, постарайся не наследить. И поторопись.

На миг он привлекает меня к себе, затем ждет, когда я войду. Я поворачиваю ключ и проверяю, открывается ли дверь.

Дверная ручка поддается.

Я вхожу и закрываю за собой дверь. В доме темно и жутковато. Я поворачиваю налево и прохожу через кухню, почему-то точно зная, где моя спальня. Задерживая дыхание, стараюсь не думать о серьезности и возможных последствиях своего поступка. Мысль о поимке внушает мне ужас, потому что я по-прежнему не знаю, хочу ли я, чтобы меня нашли. Я делаю так, как велел Холдер: ступаю осторожно, стараясь не оставлять никаких следов. Дойдя до двери своей комнаты, перевожу дыхание и медленно поворачиваю дверную ручку. Войдя, я включаю свет, чтобы осмотреться.

Все здесь выглядит знакомым, за исключением нескольких коробок в углу. Это по-прежнему детская, где за тринадцать лет ничего не изменилось. Мне приходит на ум мысль о комнате Лесли, в которой ничего не трогали со времени ее смерти. Должно быть, тяжело убирать предметы, напоминающие о любимом человеке.

Я провожу пальцем по комоду и оставляю след на пыли. Я вспоминаю, что нельзя, и стираю его рукавом. На комоде нет маминого портрета, где он был, насколько я помню. Я озираюсь в поисках какой-нибудь ее вещицы, которую могла бы взять с собой. У меня не сохранилось воспоминаний о ней, поэтому фотография – самое большее, на что я могу рассчитывать. Я должна установить с ней хоть какую-то связь. Мне необходимо увидеть, как она выглядела. Надеюсь, это поможет что-то вспомнить.

Я подхожу к кровати и сажусь. Главная тема декора комнаты – небо, и это парадоксально, если учесть имя, данное мне Карен. На занавесках и стенах я вижу облака и луну, а на одеяле – звезды. Они повсюду. Большие пластиковые, которые прилепляются к стенам и потолку и мерцают в темноте. Комната усеяна ими, совсем как потолок в доме Карен. Помню, как я упрашивала Карен купить их, увидев в магазине несколько лет назад. Она считала это ребячеством, но мне очень хотелось. Я даже не понимала, зачем они мне понадобились, но теперь все стало ясно. Вероятно, будучи Хоуп, я любила звезды.

Когда я ложусь на подушку и смотрю в потолок, тревога усиливается. На меня накатывает волна знакомого страха, и я перевожу взгляд на дверь детской. Это та самая дверная ручка, которую я умоляла не поворачиваться в недавнем ночном кошмаре.

Желая прогнать воспоминание, я судорожно вздыхаю и зажмуриваю глаза. Каким-то образом мне удалось запереть эти картины в тайнике души на тринадцать лет, но, когда я оказалась здесь, на этой кровати, они вышли наружу. Эти воспоминания опутывают меня, как паутиной, и мне никак не вырваться. По щеке скатывается теплая слеза, и я жалею, что не послушалась Холдера. Нельзя было сюда возвращаться. Если бы я не пришла, то никогда бы не вспомнила.

Тринадцатью годами раньше

Я научилась сдерживать дыхание, чтобы он считал меня спящей. Это не помогает, потому что ему все равно, сплю я или нет. Однажды я затаила дыхание и понадеялась, что он примет меня за мертвую. Это тоже не помогло, потому что он никогда не замечал, что я не дышу.

Дверная ручка поворачивается, а запас моих хитростей уже иссяк. Я пытаюсь придумать что-то еще, но не могу. Он закрывает за собой дверь, и я слышу его приближающиеся шаги. Он садится на кровать рядом со мной, и я поневоле сдерживаю дыхание. Не потому, что думаю: в этот раз сработает, а потому, что это помогает немного унять страх.

– Эй, Принцесса, – говорит он, заправляя мне волосы за ухо. – Я принес тебе подарок.

Я зажмуриваюсь, подарка хочется. Я люблю подарки, и он всегда покупает мне лучшие, потому что любит меня. Но я терпеть не могу, когда он приносит их вечером, так как не получаю их сразу. Он всегда заставляет меня сначала сказать спасибо.

Я не хочу этого подарка. Не хочу.

– Принцесса?

Когда я слышу папин голос, у меня начинает болеть живот. Он всегда разговаривает со мной исключительно ласково, и от этого я еще больше скучаю по мамочке. Я не помню ее голоса, но папа сказал, что он похож на мой. Еще он говорит, что мама расстроится, если я перестану принимать его подарки, потому что ее здесь нет и ему ничего ей не подарить. От этого мне становится грустно; я переворачиваюсь и поднимаю на него глаза:

– А можно завтра, папочка?

Я не хочу его расстраивать, но не хочу и получить эту коробку сегодня. Не хочу.

Папа улыбается и убирает мне волосы со лба:

– Конечно можно. Но разве ты не хочешь поблагодарить папу?

Мое сердце начинает очень громко биться, и я ненавижу, когда оно так стучит. Мне не нравятся ни его оглушительные удары, ни холодок ужаса в животе. Я перевожу взгляд с лица папы на звезды, стараясь думать о том, какие они красивые. Если я все время буду думать о звездах и о небе, то сердце, может быть, не будет так колотиться, а живот перестанет болеть.

Я пытаюсь сосчитать звезды, но все время останавливаюсь на цифре пять. Не могу вспомнить следующую цифру, поэтому приходится начинать сначала. Приходится снова и снова считать звезды, по пять штук за раз, потому что мне не хочется, чтобы папа трогал меня. Я не хочу прикасаться к нему, чувствовать его запах или слышать его голос, и вынуждена считать, и считать, и считать, пока я не перестаю воспринимать его прикосновения, слышать голос и ощущать запах.

Когда наконец папа больше не заставляет меня благодарить его, он опускает мою ночную рубашку и шепчет: «Спокойной ночи, Принцесса». Я поворачиваюсь на бок, натягиваю одеяло на голову и, зажмурив глаза, стараюсь не заплакать, но плачу. Я плачу всегда, когда папа приносит подарок.

Терпеть не могу получать подарки.

Воскресенье, 28 октября 2012 года

19 часов 29 минут

Я поднимаюсь и смотрю на кровать, сдерживая дыхание, чтобы не дать изобличающим звукам вырваться из глотки.

Я не стану плакать.

Не стану.

Медленно опустившись на колени, я провожу пальцами по желтым звездам, разбросанным по темно-голубому полю стеганого одеяла. Я долго смотрю на них, и постепенно они начинают расплываться от слез, застилающих мой взор.

Я зажмуриваю глаза и зарываюсь головой в постель, судорожно хватаясь за одеяло. Мои плечи сотрясаются от безудержных рыданий, которые я тщетно пыталась подавить. Резко поднявшись на ноги, я с воплем срываю одеяло с постели и швыряю его через комнату.

Яростно сжимая кулаки, оглядываюсь по сторонам. Что бы еще такое бросить? Я хватаю подушки и кидаю их в зеркало, где отражается какая-то незнакомая мне девушка. Та, горестно рыдая, смотрит на меня. Я прихожу в бешенство. Мы устремляемся друг к другу с выставленными кулаками и врезаемся в зеркало, которое рассыпается по ковру тысячей сверкающих осколков.

Ухватившись за края комода и издав очередной вопль, я отодвигаю его в сторону, а затем рывком выдираю ящики и разбрасываю по комнате их содержимое. При этом я кружусь, швыряя и пиная все, что попадается на пути. Я хватаю голубые прозрачные шторы и настойчиво дергаю, пока карниз не обрывается и не падает на пол. Потом подхожу к сложенным в углу комнаты коробкам, беру верхнюю и, даже не взглянув, что внутри, изо всех сил швыряю в стену.

– Ненавижу тебя! – кричу я. – Ненавижу, ненавижу, ненавижу!

И продолжаю швырять все, что попадается под руку, время от времени издавая вопли и ощущая на губах соленый вкус слез, струящихся по щекам.

Неожиданно сзади меня обхватывают руки Холдера и пригвождают к месту. Не отдавая себе в том отчета, я продолжаю по инерции дергаться, лягаться и вопить.

– Перестань, – шепчет он, не отпуская.

Я слышу его, но делаю вид, что нет. Или мне просто наплевать. Я пытаюсь вырваться, но он лишь сильней сжимает.

– Не трогай меня! – истошно ору я, царапаясь.

И вновь никакой реакции.

«Не трогай меня. Прошу тебя, пожалуйста, ну пожалуйста».

В голове раздается тоненький голосок, и я сразу обмякаю в руках Холдера. Слезы все не утихают, отнимая у меня все силы, и я слабею. Я превращаюсь в сосуд для слез, которые никак не перестанут литься.

Да, я слабая, и я позволила ему одержать верх.

Холдер отпускает меня и поворачивает к себе. Я не могу даже посмотреть на него. В изнеможении припадаю к его груди и, не переставая рыдать, прижимаюсь щекой к его сердцу. Он кладет ладонь мне на затылок и склоняется к моему уху.

– Скай, – произносит он твердым бесстрастным голосом. – Надо уходить. Сейчас же.

Я не в силах пошевелиться. Меня до того трясет, что ноги вот-вот откажут. Холдер, словно догадавшись, подхватывает меня на руки и выносит из спальни. Он несет меня через улицу и усаживает в машину. Потом берет мою руку и рассматривает, после чего достает с заднего сиденья свой пиджак.

– Возьми, вытри кровь. Я вернусь в дом и немного приберусь.

Дверь машины захлопывается, и он бежит через улицу. Я опускаю взгляд на руку, с удивлением замечая, что порезалась. Я даже ничего не почувствовала. Заворачиваю руку в рукав пиджака, подтягиваю колени и обнимаю их, не переставая плакать.

Когда Холдер возвращается, я не смотрю на него. Все мое тело сотрясается от рыданий, которые никак не унять. Он заводит машину и отъезжает. И всю дорогу до гостиницы, не говоря ни слова, гладит меня по волосам.

Он помогает мне выйти из машины и ведет в номер, ни разу не справившись о самочувствии. Он знает, что хуже некуда и спрашивать бессмысленно. Когда за нами закрывается дверь, он доводит меня до кровати, и я сажусь. Он укладывает меня, снимает туфли. Потом идет в ванную, приносит влажную салфетку и вытирает мою руку. Он смотрит, нет ли там осколков стекла, потом осторожно подносит к губам и целует.

– Немного поцарапала, – говорит он. – Ничего страшного.

Холдер поправляет мне подушку и, скинув ботинки, ложится рядом. Укрыв нас одеялом, он прижимает меня к себе и кладет мою голову к себе на грудь. Обнимая, он даже не спрашивает, почему я плачу. В точности так, как поступал в детстве.

Я стараюсь прогнать из головы картины происходившего по ночам в моей комнате, но видения не уходят. Как отец может делать такое со своей маленькой дочкой? Подобное совершенно не укладывается в голове. Я твержу себе, что этого не было и я все придумала, но каждая частичка моего существа знает, что все-таки было. Каждая клеточка, которая знает, почему я с радостью села в машину Карен. Которая помнит все вечера, когда я валялась с парнями, не чувствуя ничего и глядя на звезды. Которая испытала настоящую панику, когда мы с Холдером чуть не занялись сексом. Об этом известно всему моему существу, и я отдала бы все, лишь бы забыть. Я не хочу помнить прикосновения отца и звуки, которые он издавал, но с каждым мгновением воспоминания становятся все ярче, и мне никак не перестать плакать.

Холдер целует меня в висок, обещая, что все будет хорошо, не надо расстраиваться. Но он понятия не имеет, как много всего я помню и как это действует на мою душу, мой разум и веру в людей.

Сознавать, что со мной поступал так единственный взрослый в моей жизни. Неудивительно, что память была заблокирована. У меня сохранились воспоминания о дне, когда меня забрала Карен, и теперь я понимаю почему. То, что она выдернула меня из моей жизни, не показалось бедой. Наоборот, маленькая девочка, напуганная жизнью, решила, что Карен ее спасает.

Я поднимаю глаза на Холдера и встречаюсь с ним взглядом. Он переживает за меня. Это видно по лицу. Он смахивает мои слезы и нежно целует в губы:

– Прости меня. Не надо было пускать тебя в дом.

Он снова винит себя. Он продолжает считать, что сделал нечто ужасное, а у меня создается впечатление, что он почти мой герой. Он прошел со мной через все, помогая справляться с паникой и мирясь с моими странностями. Он всегда рядом и тем не менее почему-то считает себя виноватым.

– Холдер, ты все сделал правильно. Перестань извиняться, – говорю я сквозь слезы.

Качая головой, он заправляет мне за ухо выбившуюся прядь:

– Я не должен был везти тебя туда. Это чересчур после всего, что ты узнала.

Я приподнимаюсь на локте и смотрю на него:

– Чересчур не быть там, а вспомнить то, что я вспомнила. Тебе ничего не поделать с вещами, которые творил со мной отец. Перестань корить себя за все грехи мира.

Он встревоженно проводит рукой по моим волосам:

– О чем ты говоришь? Какие вещи он творил?

Он запинается, потому что наверняка знает. Думаю, мы оба знаем, что случилось со мной в детстве. Просто не хотим признавать.

Я прижимаюсь головой к его груди и не отвечаю. К глазам опять подступают слезы, и он крепко обнимает меня.

– Нет, Скай, – шепчет Холдер. – Нет, – повторяет он, не желая верить тому, что я не могу даже вымолвить.

Я цепляюсь за его футболку и плачу, а искренние объятия заставляют меня любить его еще сильнее за ненависть к моему отцу – не меньшую, чем моя собственная.

Не размыкая объятий, он целует меня в макушку. Он не соболезнует и не спрашивает, чем помочь, потому что мы оба пребываем в полной растерянности. Никто из нас не знает, что делать дальше. Я понимаю одно: идти мне некуда. Я не могу вернуться к отцу – законному опекуну. И не могу вернуться к женщине, которая неправомерно взяла меня к себе. К тому же оказывается, я еще несовершеннолетняя и своими силами не справлюсь. Холдер – единственное существо в моей жизни, на которое я могу положиться.

Несмотря на то что в его объятиях я чувствую себя в безопасности, воспоминания и образы никак не улетучиваются, мне не совладать со слезами. Он молча обнимает меня, а я все время прикидываю, как это прекратить. Пусть Холдер ненадолго избавится от эмоций, иначе мне не сдюжить. Мне не нравится, что я продолжаю вспоминать отцовские визиты. Я ненавижу отца. Всеми фибрами души. Я ненавижу этого человека за кражу первого шага.

Я приподнимаюсь и подаюсь к Холдеру. Он ищет мой взгляд, спрашивая глазами, в порядке ли я.

Я не в порядке.

Я соскальзываю на него и целую в надежде отвлечься от страданий. Я предпочла бы ничего не чувствовать – лишь бы не испытывать ненависть и печаль. Хватаю Холдера за футболку и пытаюсь стащить ее через голову, но он отталкивает меня, и я опрокидываюсь. Он опирается на локте и смотрит на меня:

– Что ты делаешь?

Я обнимаю его за шею и впиваюсь ему в губы. Если я крепко его поцелую, он смягчится и ответит. Тогда все пройдет.

Он тотчас же целует меня в ответ. Я отпускаю его и начинаю стаскивать с себя футболку, но он отводит мои руки и одергивает ее:

– Перестань! Зачем?

В его глазах смущение и тревога. Я не могу ответить, потому что сама не знаю зачем. Понимаю лишь, что хочу отвлечься, но дело не только в этом. Это намного больше, ибо если он прямо сейчас не успокоит боль, которую мне причинил тот человек, то я, наверное, никогда не смогу ни смеяться, ни улыбаться, ни вообще дышать.

Мне нужен Холдер, чтобы отвлечься.

Я делаю глубокий вдох и смотрю ему прямо в глаза:

– Займись со мной сексом.

Лицо его принимает жесткое выражение, и он глядит не мигая. Потом вскакивает с постели и принимается шагать по комнате. Нервно теребя волосы, он подходит к кровати:

– Скай, не могу. Не понимаю, зачем ты сейчас об этом просишь.

Я сажусь, вдруг испугавшись, что он не доведет дело до конца. Я подвигаюсь к краю, где он стоит, опускаюсь на колени, хватаю его за футболку.

– Пожалуйста, – упрашиваю я. – Пожалуйста, Холдер. Мне это необходимо.

Он отрывает мои руки от футболки и отступает, в полной растерянности качая головой.

– Я не стану этого делать, Скай. Мы не будем этого делать. У тебя шок или что-то в этом роде… Не знаю. Не нахожу слов.

Я в отчаянии валюсь на постель. Из глаз у меня снова льются слезы, и я гляжу на него в полном замешательстве.

– Прошу тебя. – Я опускаю взгляд на руки, сложенные на коленях, потому что не в силах посмотреть ему в глаза. – Холдер… он единственный, кто сделал это со мной. – Я медленно поднимаю взор. – Надо, чтобы ты отнял это у него. Пожалуйста.

Если слова могут разбить сердце, то его раскололось надвое. Лицо вытягивается, глаза наполняются слезами. Я понимаю, о чем прошу, и мне трудно, но иначе никак. Мне надо любой ценой унять боль.

– Ну, пожалуйста, Холдер.

Он не хочет, чтобы наш первый раз был таким. Мне тоже, но иногда решает не любовь, а другое чувство. Например, ненависть. Чтобы избавиться от нее, порой приходится лишиться рассудка. Он знаком с ненавистью и болью, а сейчас понимает, как сильно мне это нужно, и неважно, согласен он или нет.

Он возвращается к кровати и опускается на колени, оказавшись на уровне моих глаз. Обняв за талию, он придвигает меня на край, потом просовывает руки мне под коленки и смыкает мои ноги вокруг себя. Не отводя от меня взгляда, стаскивает мою футболку, а затем и свою. Обхватив меня, встает. Бережно укладывает на постель и неуверенно опускается сверху. Смахивая слезу, скатывающуюся по моему виску, он тем не менее уверенно произносит:

– Ладно.

Встав на колени, он тянется к своему бумажнику на ночном столике. Достает презерватив и снимает брюки, не отрывая от меня взгляда. Смотрит так, словно ждет сигнала о том, что я передумала. Или боится очередного приступа паники. Не знаю. Может быть, я снова запаникую, но должна это сделать. Не позволю отцу хотя бы еще секунду владеть этой моей частью.

Холдер расстегивает на мне джинсы и стягивает. Я перевожу взгляд на потолок, чувствуя, что по мере того, как он подбирается все ближе, я ускользаю все дальше и дальше.

Неужели я совершенно опустошена? Смогу ли я когда-нибудь испытать удовольствие от близости?

Он не спрашивает, уверена ли. Он знает, что это так. Целует в губы, одновременно снимая с меня лифчик и трусики. Я рада поцелую – повод закрыть глаза. Мне не нравится его взгляд… Будто он хочет очутиться в другом месте, а не быть со мной. Я не размыкаю век, пока он отрывается от моих губ, чтобы натянуть презерватив. Когда он снова оказывается сверху, я притягиваю его к себе, боясь, что он передумает.

– Скай.

Я открываю глаза, замечаю сомнение в его взоре и качаю головой:

– Нет, не думай ни о чем. Просто сделай это, Холдер.

Не в силах взглянуть на меня, он прижимается головой к моей шее.

– Не знаю, как быть. Не понимаю, неправильно это или ты впрямь нуждаешься. Я боюсь, что будет хуже.

Его слова задевают меня за живое, поскольку я доподлинно знаю, что он имеет в виду. Я не ведаю, нужно ли мне это. Мне не известно, погубит ли это наши отношения. Но сейчас мне отчаянно хочется разоружить отца, и я готова рискнуть всем. Руки, которыми я крепко обнимаю его, начинают дрожать, и я разражаюсь рыданиями. Он по-прежнему прижимается головой к моей шее, но, едва услышав мой плач, сам еле сдерживается, чтобы не разреветься. Страдает не меньше меня – значит, понимает. Я немного приподнимаюсь, молча умоляя выполнить мою просьбу.

И он выполняет. Нависнув надо мной, он целует меня и медленно входит.

Несмотря на боль, я не издаю ни звука.

Несмотря на нехватку воздуха, я почти не дышу.

Я даже не думаю о происходящем между нами, потому что вообще не в состоянии думать. Я представляю себе звезды на моем потолке и прикидываю, не сорвать ли эти чертовы штуковины, раз уж мне никогда не придется считать их снова.

Мне вполне удается отрешиться от его действий, но он вдруг замирает на мне, по-прежнему уткнувшись в шею. Холдер тяжело дышит, но в следующий миг издает вздох и отлипает. Посмотрев на меня, он перекатывается на бок и садится на край кровати спиной ко мне.

– Не могу, – сообщает он. – Это нехорошо, Скай. Нехорошо, потому что быть с тобой здорово, но я сожалею о каждом долбаном мгновении.

Холдер встает и натягивает брюки, потом берет с комода свою футболку и ключ. Даже не оглянувшись, он молча выходит из номера.

Я сразу же выползаю из постели и иду в душ, потому что кажусь себе грязной. Я ругаю себя за то, что заставила его сделать это, и хочу смыть чувство вины. Я тру намыленной губкой каждый дюйм своего тела, пока кожа не начинает гореть, но это не помогает. Я успешно пережила очередной интимный момент, но для него все испортила. Когда он уходил, я заметила на его лице стыд. Когда он вышел, не желая смотреть на меня.

Я выключаю воду и выхожу из душа. Вытершись, надеваю купальный халат. Потом расчесываю волосы и убираю туалетные принадлежности в косметичку. Я не хочу уйти, не сказав ничего Холдеру, но оставаться здесь не могу. Мне также незачем, чтобы после случившегося он считал себя обязанным общаться со мной дальше. Я могу вызвать такси до автобусной станции и, не дожидаясь его возвращения, уехать.

Если он вообще собирается вернуться.

Я открываю дверь ванной, вхожу в комнату – и вижу Холдера. Он сидит на кровати, зажав руки между коленей и смотрит на меня. Я замираю и смотрю на него. У него красные глаза, а рука обмотана импровизированной повязкой из футболки, заляпанной кровью. Я бросаюсь к нему и разматываю повязку, чтобы осмотреть руку.

– Холдер, что ты наделал?

Я поворачиваю ее и вижу глубокий порез около костяшек. Он отводит руку и снова заматывает:

– Все нормально.

Холдер встает, а я отступаю, ожидая, что он снова уйдет. Но он остается стоять, глядя на меня сверху вниз.

– Прости, – шепчу я, заглядывая ему в глаза. – Не следовало просить тебя об этом. Просто мне надо было…

Он сжимает в ладонях мое лицо и, прерывая меня на полуслове, прижимается губами к моим.

– Замолчи! – требует он. – Тебе абсолютно не за что извиняться. Я не ушел раньше, потому что злился на тебя. А ушел, потому что злился на себя.

Я вырываюсь из его рук и поворачиваюсь к кровати, потому что не хочу, чтобы он брал на себя еще больше вины.

– Ладно. – Я откидываю одеяло. – Я не жду, что в этой ситуации ты испытаешь ко мне влечение. С моей стороны было неправильно, эгоистично и неуместно просить тебя об этом, и мне правда очень жаль. – Я ложусь и отворачиваюсь от него, чтобы не видел слез. – Давай просто поспим, ладно?

Мой голос звучит гораздо спокойнее, чем можно было бы ожидать. Я искренне не хочу, чтобы ему было плохо. Все это трудное время он был рядом, а я ничем не отплатила ему за это. Лучшее, что я могу сделать в этой ситуации, – порвать с ним, чтобы не чувствовал себя обязанным быть со мной. Он ничего мне не должен.

– Ты считаешь, я мучаюсь, потому что не хочу тебя? – Он подходит к моей стороне кровати и опускается на колени. – Скай, я мучаюсь, потому что все, что случилось с тобой, разбивает мое чертово сердце и я не имею понятия, чем помочь. Я хочу быть с тобой и помочь тебе справиться с этим, но вечно говорю невпопад. Дотрагиваясь до тебя или целуя, я боюсь, что ты этого не хочешь. Ты попросила секса, потому что хочешь отнять это у отца, и я согласился. Я хорошо понимаю, откуда ноги растут, но мне от этого не легче заниматься с тобой любовью – ты прячешь глаза. И это очень обидно, потому что ты не заслуживаешь такой жизни, а я, блин, не знаю, как сделать ее лучше. Я отчаянно хочу помочь, но не могу и чувствую себя совершенно беспомощным.

Говоря все это, он садится на постели и притягивает меня к себе, но я настолько поглощена его словами, что даже не замечаю. Он обвивает меня руками и сажает к себе на колени, потом смыкает мои ноги вокруг себя. Сжав мое лицо ладонями, он смотрит мне в глаза.

– И пусть я остановился, не доведя до конца, – не надо было даже и начинать, не сказав сначала, как я тебя люблю. Я очень тебя люблю. Я не заслуживаю прикасаться к тебе, пока ты не поймешь, что я трогаю тебя только потому, что люблю.

Он начинает целовать меня, не дав мне возможности признаться, что и я люблю его. До боли. В этот момент я думаю только о том, как люблю этого мальчика, и как он любит меня, и что бы ни происходило вокруг, я хочу быть сейчас только с ним.

Я пытаюсь выразить чувства в поцелуе, но этого мало. Я отстраняюсь и целую его в подбородок, нос и лоб, потом целую слезу, ползущую по его щеке.

– Я тоже люблю тебя. Не знаю, что бы я делала одна, Холдер. Я очень тебя люблю, и мне отчаянно жаль. Я хотела, чтобы ты был у меня первым, и до чего обидно, что он отобрал это у тебя.

Холдер категорично качает головой и закрывает мне рот быстрым поцелуем.

– Никогда больше не говори этого. И никогда не думай об этом. Твой отец немыслимым образом отнял у тебя этот первый шаг, но уверяю тебя, это все, что он отобрал. Потому что ты очень сильная, Скай. Ты удивительная – и забавная, и умная, и красивая. В тебе полно силы и мужества. То, что он с тобой сделал, не умаляет лучших твоих качеств. Ты пережила его однажды и переживешь снова. Я это знаю. – Он кладет свою ладонь мне на грудь, где сердце, а мою прижимает к своему. Потом подается вперед и произносит: – На хрен первые шаги, Скай! Нам главное не расставаться, остальное не важно.

Я целую его. Боже правый, я сама целую его! Я целую его, повинуясь пронизывающему меня чувству. Обхватив мою голову руками, он опускает меня на постель и ложится сверху.

– Я люблю тебя, – говорит он. – Уже очень давно, просто не мог сказать. Мне казалось неправильным, чтобы ты тоже меня любила, раз я столько скрывал.

По моим щекам вновь струятся слезы – те же слезы из тех же глаз, но абсолютно новые. Это не слезы душевной муки или гнева… Это слезы от потрясающего чувства, которое переполняет меня, когда я слышу его слова о любви.

– Наверное, лучшего времени и не выбрать. Я рада, что ты подождал.

Он улыбается, зачаровывая меня взглядом. Потом опускает голову и целует меня нежно и осторожно, скользя губами по моим и одновременно развязывая мой халат. Я хватаю ртом воздух, когда он начинает поглаживать мне живот кончиками пальцев. Ощущение совершенно не то, что было пятнадцать минут назад. Его мне хочется испытывать дальше.

– Господи, как я люблю тебя! – произносит он, проводя рукой от моего живота к талии. Потом медленно скользит пальцами по моему бедру, и я, впиваясь в Холдера губами, издаю стон. Он слегка надавливает ладонью, от чего я вздрагиваю и напрягаюсь. Почувствовав мою неуверенность, он отрывается от моих губ и смотрит на меня: – Помни… я прикасаюсь к тебе, потому что люблю, и только по этой причине.

Я киваю и закрываю глаза, опасаясь, что на меня вновь нахлынут оцепенение и страх. Холдер целует меня в щеку и запахивает на мне халат.

– Открой глаза, – ласково просит он. Я подчиняюсь, и он смахивает мою слезу. – Ты плачешь.

Я ободряюще улыбаюсь ему:

– Все нормально. Это хорошие слезы.

Он кивает, но не улыбается. Рассматривая меня несколько мгновений, он берет мою руку и сплетает наши пальцы:

– Я хочу заняться с тобой любовью, Скай. И думаю, ты тоже этого хочешь. Но мне надо, чтобы сначала ты кое-что поняла. – Он сжимает мою руку и наклоняется, целуя другую слезинку. – Я понимаю, тебе трудно дать волю чувствам. Ты уже давно приучена сдерживаться. Но знай: то, что физически сделал с тобой отец, не самое ужасное. Хуже всего разрушение твоей веры в него. Ты испытала самую жуткую для ребенка вещь, совершенную твоим героем… человеком, которого ты боготворила… Я не в силах даже представить, что ты чувствовала. Но помни: все это никоим образом не относится к нам. Когда я дотрагиваюсь до тебя, то дотрагиваюсь, потому что хочу сделать тебя счастливой. Когда я целую тебя, то целую, потому что у тебя самые потрясающие на свете губы и я не могу не целовать их. А когда занимаюсь любовью, то это значит, что я люблю тебя. Ты боишься телесных контактов, они вызывают у тебя отторжение, но это не про нас. Я трогаю тебя, потому что люблю, и только по этой причине.

Его ласковые слова наполняют мое сердце и успокаивают нервы. Он нежно целует меня, и я таю под его любящими руками. Я отзываюсь с полной отдачей: отвечаю на поцелуи, сплетаю свои руки с его, приноравливаюсь к ритму. И вскоре я полностью подпадаю под его власть, желая испытать все, потому что хочу – других причин нет.

– Я люблю тебя, – шепчет он.

Все это время, пока он ласкает меня, дотрагиваясь губами и руками и глядя мне в глаза, он не перестает это повторять. И в кои-то веки я отпускаю вожжи с желанием прочувствовать все, что он делает и говорит. Когда он наконец отбрасывает мой халат и нависает надо мной, то с улыбкой смотрит на меня и гладит мое лицо кончиками пальцев.

– Скажи, что любишь меня, – просит он.

Я уверенно выдерживаю его взгляд, желая только, чтобы он услышал в моих словах искренность.

– Я люблю тебя, Холдер. Очень люблю. И знаешь… Хоуп тоже тебя любила.

Брови его разлетаются, и он с шумом выдыхает, словно тринадцать лет дожидался этих слов.

– Знала бы ты, что со мной сейчас сделала.

Он моментально впивается в мой рот и одновременно входит в меня, заполняя не просто собой. Он заполняет меня своей честностью, любовью и на миг… нашим будущим. Я обнимаю его за плечи и двигаюсь вместе с ним, ощущая буквально все. Все прекрасные оттенки нашего чувства.

Понедельник, 29 октября 2012 года

9 часов 50 минут

Я поворачиваюсь на бок и вижу Холдера, который сидит рядом и смотрит на свой телефон. Я потягиваюсь, и он переводит взгляд на меня, потом наклоняется поцеловать, но я отворачиваюсь.

– Утреннее дыхание, – бормочу я, выползая из постели.

Холдер смеется, потом снова смотрит на телефон. Каким-то образом ночью я влезла в футболку, но не пойму, когда это произошло. Я иду в душ. Закончив, возвращаюсь в комнату и вижу, что он пакует наши вещи.

– Что ты делаешь? – спрашиваю я, наблюдая, как он складывает мою футболку и кладет в сумку. Холдер мельком взглядывает на меня и продолжает возиться с пожитками, разложенными на кровати.

– Мы не можем остаться здесь навсегда, Скай. Надо придумать, что тебе делать дальше.

С бьющимся сердцем я делаю несколько шагов к нему:

– Но… но я пока не знаю. Мне некуда идти.

Он улавливает в моем голосе страх и, обогнув кровать, обвивает меня руками.

– У тебя есть я, Скай. Успокойся. Мы можем вернуться ко мне и все обдумать. Кроме того, мы оба еще ходим в школу. Нельзя же взять и бросить учебу. И всяко немыслимо жить в гостинице.

Мне делается не по себе от мысли очутиться всего в двух милях от Карен. Боюсь, мне захочется встретиться с ней, а я пока не готова. Мне нужен еще один день. Я хочу напоследок снова взглянуть на мой старый дом – вдруг проснутся новые воспоминания. Нельзя рассчитывать, что Карен расскажет правду. Я хочу выяснить как можно больше самостоятельно.

– Еще один день, – говорю я. – Прошу тебя, давай останемся еще на один день, а потом уедем. Мне надо разобраться и снова съездить туда.

Холдер отстраняется и, качая головой, смотрит мне в глаза.

– Ни за что, – твердо возражает он. – Незачем тебе мучиться. Не пойдешь.

Я умоляюще сжимаю ладонями его щеки:

– Мне это необходимо, Холдер. Клянусь не выходить из машины. Но дом я увидеть должна. Там я вспомнила много всего. И нужно еще кое-что, а потом увезешь меня, и я начну решать, что делать.

Не желая отзываться на мою отчаянную мольбу, он вздыхает и начинает вышагивать по номеру.

– Ну пожалуйста, – прошу я, зная, что он не сможет отказать.

Он медленно поворачивается к кровати, берет сумки с одеждой, швыряет их к шкафу:

– Хорошо. Я обещал сделать все, что захочешь. Но я не собираюсь вешать одежду в шкаф, – говорит он, указывая на сумки.

Я со смехом обнимаю его за шею:

– Ты самый лучший, самый чуткий бойфренд на всем белом свете.

Он со вздохом обнимает меня в ответ.

– Нет, это не так, – говорит он, прижимаясь губами к моему виску. – Я самый ручной бойфренд на всем белом свете.

Понедельник, 29 октября 2012 года

16 часов 15 минут

Из целого дня нас угораздило выбрать те самые десять минут, за которые мы, сидя в машине напротив дома, дожидаемся моего отца. Едва его автомобиль останавливается перед гаражом, Холдер тянется к зажиганию.

Я накрываю его кисть дрожащей рукой.

– Не уезжай. Хочу посмотреть на него.

Холдер со вздохом откидывается на сиденье, прекрасно понимая, что нужно уехать, но зная также, что я его не отпущу.

Я перевожу взгляд с Холдера на полицейскую патрульную машину, стоящую на подъездной дорожке по другую сторону улицы. Дверь открывается, выходит одетый мужчина в форме. Он стоит к нам спиной и держит возле уха сотовый телефон. Продолжая разговор, зависает во дворе и в дом не идет. Его вид не вызывает во мне никаких эмоций, пока мужчина не поворачивается к нам лицом.

– О господи! – шепчу я громко. Холдер вопросительно смотрит на меня, но я лишь качаю головой. – Ничего. Просто он кажется… знакомым. Я зрительно не помнила его, но встреть на улице – узнала бы.

Мы продолжаем наблюдать. Холдер вцепился в рулевое колесо так, что побелели костяшки пальцев. Я опускаю взгляд на свои руки и понимаю, что точно так же сжимаю ремень безопасности.

Но вот отец сует телефон в карман. Он направляется в нашу сторону, и рука Холдера моментально тянется к зажиганию. Я тихо охаю, надеясь, что тот не заметил слежки. До нас обоих одновременно доходит, что отец идет к почтовому ящику, и мы сразу успокаиваемся.

– Ну, довольна? – цедит Холдер. – Еще секунда – и я выскочу и врежу ему.

– Почти, – отвечаю я, не желая, чтобы он наделал глупостей, но и не спеша уезжать.

Я наблюдаю, как отец направляется к дому, просматривая на ходу письма, и тут меня осеняет.

А вдруг он снова женился?

Вдруг у него есть дети?

Вдруг он делает то же самое с кем-то еще?

У меня начинают потеть ладони, и я вытираю их о джинсы. Руки у меня дрожат еще сильнее прежнего. Я уже не могу думать ни о чем, кроме того, что не должна его отпускать. Я не позволю ему уйти, зная, что он может делать подобные вещи с кем-то другим. Мне надо знать. Ради себя самой и ради любого ребенка, с которым общается мой отец, я должна удостовериться, что он не тот страшный монстр, каким запечатлелся в моей памяти. Чтобы знать наверняка, мне надо увидеться с ним. Поговорить. Узнать, почему он так поступал со мной.

Когда отец отпирает входную дверь и исчезает внутри, Холдер шумно переводит дух.

– Что теперь? – спрашивает он, поворачиваясь ко мне.

Я не сомневаюсь, что, узнав о моем намерении, он постарается удержать меня силой. Поэтому не выдаю своих планов и киваю с вымученной улыбкой:

– Угу, теперь можем ехать.

И в тот момент, когда он поворачивает ключ зажигания, я отстегиваю ремень безопасности, распахиваю дверь и бегу. Я пересекаю улицу и, миновав лужайку, подбегаю к крыльцу. Я даже не слышу Холдера за спиной. Он почти бесшумно хватает меня сзади и, отрывая от земли, несет по ступеням вниз. Он продолжает нести, а я лягаюсь, пытаясь оторвать его руки от своего живота.

– Что ты делаешь, черт возьми?

Не опуская меня на землю и продолжая сдерживать мое сопротивление, он тащит меня через двор.

– Сейчас же отпусти меня, Холдер, или я закричу! Клянусь Богом, закричу!

Оценив угрозу, он разворачивает меня и трясет за плечи, пристально глядя с выражением крайней досады:

– Не надо, Скай. После того, что он сделал, вам незачем видеться. Дай себе время немного переждать.

Я смотрю на него с душевной мукой, которая, должно быть, отражается в моих глазах.

– Мне надо знать, делает ли он это с кем-то еще. Не завел ли других детей. Я не могу оставить все как есть, зная, на что он способен. Мне надо его увидеть и поговорить. Прежде чем сесть и уехать, я должна убедиться, что он уже не тот человек.

– Не делай этого, – возражает Холдер. – Не сейчас. Мы можем справиться по телефону. Сначала узнаем о нем все, что возможно. Прошу тебя, Скай. – Он берет меня за плечи и подталкивает к машине.

Я колеблюсь, по-прежнему полная решимости увидеться с отцом с глазу на глаз. Важнее услышать его голос или заглянуть в глаза, чем искать сведения в Сети.

– У вас проблемы?

Мы с Холдером резко поворачиваемся на голос. У крыльца стоит мой отец. Он пристально смотрит на Холдера, который по-прежнему крепко держит меня за плечи.

– Девушка, он пристает к вам?

От одного звука его голоса у меня подгибаются колени. Холдер чувствует, что я ослабла, и прижимает меня к груди.

– Пойдем, – шепчет он, обнимая за плечи и подталкивая вперед, к машине.

– Не двигайтесь!

Я замираю на месте, но Холдер еще настойчивее толкает меня вперед.

– Повернитесь!

На этот раз голос отца звучит более требовательно. Теперь Холдер притормаживает. Мы оба знаем, к чему ведет неповиновение копу.

– Отбой, – шепчет Холдер. – Он может не узнать тебя.

Я киваю и делаю глубокий вдох, потом мы оба медленно поворачиваемся. Отец уже отошел на несколько футов от дома и приближается к нам. Держа руку на кобуре, он пристально всматривается. Я опускаю глаза, потому что его лицо, выражающее узнавание, ужасает меня. Он останавливается в паре шагов. Холдер сильнее сжимает мои плечи, а я продолжаю смотреть в землю, едва дыша от страха.

– Принцесса?

Понедельник, 29 октября 2012 года

16 часов 35 минут

– Не трогай ее, мать твою!

Это вопит Холдер, и я чувствую, как что-то сдавливает подмышками. Его голос близко, и я знаю, что он держит меня. Я роняю руки и чувствую траву между пальцами.

– Детка, очнись. Пожалуйста. – Рука Холдера гладит меня по лицу. Я медленно открываю глаза и смотрю вверх. Он глядит на меня, а позади него маячит фигура отца. – Все хорошо, ты просто потеряла сознание. Тебе надо встать, и мы поедем. – Он поднимает меня на ноги, поддерживая рукой за талию.

Отец стоит прямо передо мной, глядя в упор.

– Это ты, – говорит он. Бросив взгляд на Холдера, он снова смотрит на меня. – Хоуп? Ты помнишь меня?

Его глаза полны слез.

А вот я не плачу.

– Пойдем, – опять зовет Холдер.

Я вырываюсь из его рук. Снова смотрю на отца… человека, проявляющего какие-то эмоции, якобы доказывающие его любовь ко мне. До чего же он мерзок.

– Помнишь? – повторяет он, делая еще шаг. С каждым шагом отца Холдер медленно подталкивает меня назад. – Хоуп, ты помнишь меня?

– Как я могу тебя забыть?

Парадокс в том, что я все-таки забыла его. Полностью. Его и все, что он делал со мной, как и здешнюю жизнь. Но я не хочу, чтобы он знал об этом. Пусть понимает, что я все помню.

– Это ты, – говорит он, суетливо двигая руками. – Ты жива! С тобой все хорошо!

Он достает рацию – наверное, чтобы сообщить на службу. Но только он собирается нажать на кнопку, как Холдер резким движением выбивает рацию у него из рук. Та летит на землю, и отец наклоняется за ней, после чего на всякий случай отступает, держась за кобуру.

– На твоем месте я не стал бы распространяться, что она здесь, – говорит Холдер. – Тебе же не хочется прочесть на первой полосе о том, что ты долбаный извращенец.

С отцовского лица немедленно сходит вся краска, и он испуганно смотрит на меня.

– Что? – Он ошарашен. – Хоуп! Тебя обманули… те, кто похитил! Порассказали обо мне небылиц. – Он подходит ближе, глядя на меня с отчаянием и мольбой. – Кто похитил тебя? Кто это был?

Я уверенно шагаю к нему:

– Я помню все, что ты сделал со мной. Дай мне то, за чем я приехала, и я клянусь, что уеду и ты больше никогда обо мне не услышишь.

Он все качает головой, не в силах поверить, что видит дочь. Наверняка он пытается осмыслить тот факт, что вся его жизнь теперь в опасности. Карьера, репутация, свобода. Осознав, что отрицать дальше бессмысленно, он бледнеет еще больше, если это вообще возможно. Он знает, что я знаю.

– Чего ты хочешь?

Я смотрю на дом, потом снова на него.

– Получить ответы, – говорю я. – И что-нибудь из маминых вещей.

Холдер снова мертвой хваткой вцепляется мне в талию. Я сжимаю его руку, ища поддержки. В присутствии отца моя уверенность тает с каждой секундой. Все в нем – от голоса до выражения лица и жестов – вызывает во мне тошноту.

Отец мельком смотрит на Холдера, затем переводит взгляд на меня.

– Можем поговорить в доме, – тихо произносит он, стреляя глазами по соседним зданиям.

Его нервозность лишь доказывает то, что он взвесил возможные варианты и понял, что особого выбора у него нет. Кивнув на дверь, он начинает подниматься по ступеням.

– Оставьте пушку, – произносит Холдер.

Отец останавливается, но не оборачивается. Медленно вынимает из кобуры пистолет, осторожно кладет на ступени и продолжает идти.

– Обе, – не унимается Холдер.

Отец наклоняется, задирает штанину и вынимает второй пистолет. Положив оба на крыльце, он входит в дом и оставляет дверь открытой. Я уже собираюсь последовать, но Холдер поворачивает меня к себе:

– Я останусь здесь, дверь будет открыта. Не доверяю ему. Дальше гостиной не ходи.

Я киваю, и он быстро целует меня, потом отпускает. Я вхожу в гостиную и вижу отца, сидящего на диване с сомкнутыми перед собой руками. Взгляд его упирается в пол. Я сажусь на краешек. Находясь в этом доме в его обществе, я чувствую, как у меня путаются мысли и сжимается грудь. Пытаясь побороть страх, я делаю несколько медленных вдохов.

Воспользовавшись минутной паузой, я пытаюсь найти в его облике собственные черты. Может быть, цвет волос? Он намного выше меня, и глаза, когда мне удается их рассмотреть, в отличие от моих, темно-зеленые. Я совершенно на него не похожа, не считая волос цвета жженого сахара. Это забавно.

Отец поднимает на меня взгляд и, беспокойно ерзая, вздыхает.

– Прежде чем ты что-нибудь скажешь, – говорит он, – ты должна знать, что я любил тебя и каждую минуту сожалею о том, что сделал.

Я не отвечаю на его заявление, но с трудом сдерживаюсь, чтобы не отозваться на эту чушь собачью. Пусть извиняется всю жизнь – этого не хватит, чтобы забыть хотя бы одну ночь, когда поворачивалась дверная ручка в моей комнате.

– Я хочу знать, зачем ты это делал, – дрожащим голосом требую я.

Мне противно говорить так жалобно. Это голос маленькой девочки, умолявшей его прекратить. Я уже не та кроха и точно знаю, что не хочу выглядеть слабой в его глазах.

Он откидывается назад и трет глаза.

– Не знаю, – произносит он раздраженно. – После смерти твоей мамы я снова запил. Прошел год, и однажды ночью я сильно напился, а утром проснулся с чувством, что совершил нечто ужасное. Я надеялся, это был страшный сон, но, когда пошел будить тебя, ты была… другой. Не той счастливой малюткой, какой была раньше. За одну ночь ты превратилась в существо, которому я внушал ужас. Я ненавидел себя. Я даже не помнил в точности, что совершил, потому что был слишком пьян. Но я знал, это было нечто ужасное, и мне очень, очень жаль. Это больше не повторилось, и я делал все, что мог, чтобы загладить вину. Все время покупал тебе подарки и давал все, что ты просила. Мне хотелось, чтобы ты забыла ту ночь.

Чтобы не прыгнуть на него и не задушить, я сжимаю колени руками. Он выдает это за единичный случай, и я ненавижу его еще больше. Он подает все как досадный эпизод. Будто разбил чашку или угодил в мелкую аварию.

– Это продолжалось вечер… за вечером… вечер за вечером, – возражаю я. Мне приходится взять себя в руки, чтобы не закричать во всю глотку. – Я боялась ложиться спать, боялась просыпаться, боялась принимать ванну и говорить с тобой. Обычно маленькие девочки боятся монстров в шкафу или под кроватью. В меня вселял ужас монстр, который должен был любить меня! Ты должен был защищать меня от таких, как ты!

И вот Холдер опускается возле меня на колени и хватает за руку, а я пронзительно кричу на человека, сидящего напротив. Я дрожу всем телом и приникаю к Холдеру, чтобы напитаться его спокойствием. Он гладит меня по руке и целует в плечо, давая выговориться.

Отец откидывается на диване и заливается слезами. Он не защищается, потому что понимает, что я права. Ему нечего сказать. Он плачет, прикрывая лицо и горюя, что его приперли к стене, но фактически не сожалея о содеянном.

– У тебя есть другие дети? – спрашиваю я, ловя его взгляд, но он со стыдом отводит глаза. Опустив голову, прижимает ладонь ко лбу, но ничего не отвечает. – Есть? – кричу я.

Мне важно знать, что он не делал этого ни с кем другим. Что он не делает этого теперь.

Он качает головой:

– Нет. После твоей матери я не женился. – Он совершенно убит.

– Значит, занимался этим только со мной? – (Он не поднимает взгляда, продолжая отмалчиваться.) – Отвечай, – настаиваю я. – Делал это до меня с кем-то еще?

Я чувствую, как он замыкается в себе, не расположенный к новым признаниям. Не зная, что делать дальше, я опускаю голову на руки. Нельзя оставлять все как есть, но я в ужасе от того, что случится, если я на него донесу. Страшно подумать, как изменится моя жизнь. Я боюсь, что никто мне не поверит, поскольку прошло много лет. Но больше всего меня ужасает подозрение, что я слишком его люблю, чтобы сломать оставшуюся жизнь. В его присутствии я вспоминаю не только об ужасах, но и о том отце, каким он был прежде. Находясь в нашем доме, я испытываю бурю чувств. Смотрю на кухонный стол и начинаю вспоминать наши беседы. Гляжу на заднюю дверь и вижу, как мы бегали смотреть на поезд, проезжавший за полем. Все, что меня сейчас окружает, вызывает противоречивые воспоминания, и мне не нравится, что я люблю его не меньше, чем ненавижу.

Я смахиваю слезы и смотрю на отца. Он молча уставился в пол, и перед моим мысленным взором мелькает любимый папуля, хоть я и гоню эти образы. Я вижу человека, который любил меня… задолго до того, как вид поворачивающейся дверной ручки стал внушать мне ужас.

Четырнадцатью годами раньше

– Ш-ш-ш, – говорит она, зачесывая мне волосы за уши.

Мы лежим, и она прижимает меня к груди. Ночью мне было плохо. Мне не нравится болеть, но я люблю, когда мама ухаживает за мной.

Я стараюсь уснуть, чтобы скорей поправиться. Я уже почти сплю, но, услышав, как поворачивается дверная ручка, открываю глаза. Входит папа и улыбается маме и мне. Правда, увидев меня, он перестает улыбаться, потому что понимает: мне нехорошо. Папа терпеть не может, когда я болею, потому что он любит меня, и это его расстраивает.

Он опускается на колени и дотрагивается до моего лица:

– Как чувствует себя моя малышка?

– Не очень хорошо, папа, – шепчу я.

Услышав это, он хмурится. Надо было сказать, что все отлично.

Он смотрит на маму, лежащую за моей спиной, и улыбается ей, а потом дотрагивается до ее лица так же, как прикасался к моему:

– Ну а большая девочка?

Я чувствую, что она берет его за руку.

– Устала, – жалуется она. – Всю ночь с ней не спала.

Он поднимается и тянет ее за руку, помогая встать. Я смотрю, как он обнимает ее, потом целует в щеку.

– Я посижу с ней, – говорит он, пробегая рукой по ее волосам. – Иди отдохни, ладно?

Мама кивает и, поцеловав его, выходит из комнаты. Папа огибает кровать и ложится на ее место. Он обнимает меня, как она, и напевает свою любимую песню. Он говорит, что это его любимая песня, потому что она про меня.

Потери были в жизни у меня, Без боли и борьбы не мог прожить и дня. Но мне с пути никак нельзя свернуть — Надежды луч мне освещает путь.

Я улыбаюсь, хоть мне и нездоровится. Папа продолжает петь, пока я не закрываю глаза и не засыпаю.

Понедельник, 29 октября 2012 года

16 часов 57 минут

Это мое первое воспоминание, предшествующее всей той жути с отцом. Единственная память о маме. Я так и не могу вспомнить, как она выглядела, потому что образ размыт, но я помню свои ощущения. Я любила их. Обоих.

Сейчас отец смотрит на меня с выражением глубокой печали на лице. Я не испытываю к нему сочувствия, ибо… где сочувствие, в котором некогда нуждалась я? Я понимаю, что сейчас он уязвим, и если мне удастся воспользоваться этим и вытянуть правду, то именно это я и сделаю.

Я встаю, и Холдер пытается удержать меня за плечо, но я смотрю на него и качаю головой:

– Все в порядке.

Он кивает и неохотно отпускает. Дойдя до отца, я валюсь перед ним на колени и заглядываю в его полные раскаяния глаза. Находясь так близко от него, я напрягаюсь и начинаю злиться, но знаю, что, если хочу получить ответы, обязана это сделать. Он должен поверить в мое сострадание.

– Я болела, – тихо произношу я. – Мы с мамой… были в постели, а ты вернулся с работы. Она сидела со мной всю ночь и очень устала, а ты велел ей пойти отдохнуть. – (По щеке отца скатывается слеза, и он еле заметно кивает.) – В тот вечер ты обнимал меня, как подобает отцу. И пел мне. Я помню, ты любил песню про луч надежды. – Я смахиваю с глаз слезы и продолжаю смотреть на него. – До смерти мамы… пока ты еще не страдал… ты ведь не делал этого со мной?

Он качает головой и дотрагивается до моего лица:

– Нет, Хоуп. Я очень тебя любил. И до сих пор люблю. Я любил тебя и твою маму больше жизни, но когда она умерла… самое лучшее во мне умерло вместе с ней.

Я стискиваю кулаки, слегка отпрянув при касании кончиков его пальцев. Но все же справляюсь и сохраняю спокойствие.

– Мне жаль, что тебе пришлось через это пройти, – твердо произношу я.

И мне действительно жаль его. Я помню, как сильно он любил мою мать, и, несмотря на его жуткий способ борьбы с этим горем, я нахожу в себе силы пожалеть его из-за потери.

– Знаю, ты любил ее. Я помню. Но мне от этого ничуть не легче найти душевные силы, чтобы простить тебя. Не знаю, чем ты уж так отличаешься от чужих людей… настолько, что позволил себе такие выходки. Но все равно я знаю, ты меня любишь. И, как ни трудно в этом признаться… я тоже когда-то тебя любила. Все хорошее в тебе. – Я поднимаюсь и делаю шаг назад, по-прежнему глядя ему в глаза. – Я знаю, ты не такой уж плохой. Я понимаю. Но если ты любишь меня, как говорил… если любил мою мать… то сделаешь все, чтобы помочь мне исцелиться. За тобой должок. Будь искренним, и тогда я уеду с неким подобием покоя в душе. Поэтому я здесь, понимаешь? Только ради покоя.

Он уже рыдает, уткнувшись в ладони. Я подхожу к дивану, и Холдер крепко обнимает меня, по-прежнему стоя на коленях. Мое тело все еще сотрясает дрожь, и я обхватываю себя руками. Холдер чувствует, как действует на меня происходящее, нащупывает мой мизинец и цепляется своим. Этот неприметный жест наполняет меня ощущением безопасности, столь необходимым в эту секунду.

Отец тяжело вздыхает, потом роняет руки:

– Когда я впервые запил… это случилось только один раз. Я сделал что-то с маленькой сестрой… но только однажды. – Он вновь встречается со мной взглядом, и в глазах его виден стыд. – Это было за несколько лет до знакомства с твоей мамой.

Я обмираю от его жестокой прямоты, но больно еще и оттого, что он почему-то считает, будто один раз – не беда. Комок в горле мешает мне говорить, но я продолжаю спрашивать:

– А после меня? С тех пор как меня забрали, ты делал это с кем-то еще?

Он снова пялится в пол, не в силах скрыть виноватое выражение лица. Я ловлю ртом воздух, еле сдерживая слезы.

– Кто? Сколько их было?

Он слегка качает головой:

– Только одна. Несколько лет назад я бросил пить и с тех пор никого не трогал. – Он поднимает на меня взгляд, в котором читаются отчаяние и надежда. – Клянусь. Всего их было три, и это случалось в самые трудные минуты. Трезвый я контролирую свои желания. Вот почему я больше не пью.

– Кто она была? – спрашиваю я, желая заставить его побыть честным еще немного. А потом навсегда уйти из его жизни.

Он поводит головой вправо:

– Она жила в соседнем доме. Они переехали, когда ей было около десяти, и я не знаю, что с ней произошло. Это было много лет назад, Хоуп. Я не занимаюсь этим уже давно, это правда. Клянусь.

На сердце вдруг наваливается страшная тяжесть. Холдер отпускает мою руку, и я вижу, что с ним творится что-то неладное.

Лицо его искажается невыносимой мукой, и он, запустив пальцы в волосы, отворачивается от меня.

– Лесс, – страдальчески шепчет он. – О господи, нет!

Он упирается головой в дверной косяк, крепко обхватив шею обеими руками. Я мигом встаю, подхожу и, боясь взрыва, обнимаю его. Холдера начинает трясти, он беззвучно плачет. Я не знаю, что сказать и что сделать. Он лишь твердит слово «нет», мотая головой. Мое сердце готово разорваться от жалости, но я не представляю, чем помочь. Теперь мне ясно, почему он считал свои утешения неуместными. Вместо слов я прижимаюсь к нему головой, и он поворачивается, заключая меня в объятия.

По тому, как вздымается его грудь, я чувствую, что он пытается совладать с бешенством. Резко втягивает воздух. Я обнимаю сильнее, надеясь удержать от вспышки гнева. Пусть в душе я очень хочу, чтобы Холдер отплатил отцу за Лесс и меня, мне страшно, что он не сумеет остановиться.

Оторвавшись от меня, он кладет мне руки на плечи и чуть отталкивает. Его угрожающий взгляд сразу переводит меня в оборонительную позицию. Не зная, как еще удержать Холдера от буйства, я встаю между ним и отцом. Взгляд Холдера проходит сквозь меня. Я слышу, как отец поднимается, и вижу, как за ним прыгает взор Холдера. Резко оборачиваюсь, готовая сказать отцу, чтобы он убирался к черту из гостиной, но Холдер хватает меня за руки и толкает в сторону.

Я спотыкаюсь и падаю. Словно в замедленной съемке отец тянется за диван и быстро оборачивается с пистолетом в руке, который направляет прямо на Холдера. Я лишаюсь дара речи. Не могу кричать. Не могу двигаться. Не могу даже закрыть глаза и вынуждена смотреть.

Твердо и со странно безжизненным выражением держа в руке пистолет, отец подносит рацию к губам. Нажав на кнопку и заговорив, он ни на миг не отводит взгляда от Холдера.

– Погиб офицер полиции на Оук-стрит, тридцать пять дробь двадцать два.

Я быстро смотрю на Холдера, потом снова на отца. Рация вываливается из его рук и падает на пол передо мной. Я поднимаюсь, все еще не в состоянии закричать. Отчаянные глаза отца встречаются с моими. Он медленно поворачивает пистолет и направляет на себя:

– Прости, Принцесса.

Грохот выстрела заполняет собой всю комнату. Я зажмуриваю глаза и затыкаю уши, не вполне понимая, откуда исходит этот звук. Он высокий, напоминает визг. Как будто визжит девушка.

Это я.

Я визжу.

Я открываю глаза и вижу в шаге от себя безжизненное тело отца. Рука Холдера зажимает мне рот, затем он приподнимает меня и тащит к входной двери. Он даже не пытается нести. Каблуки волочатся по траве. Одной рукой он зажимает мне рот, а другой держит за талию. Добравшись до машины, он продолжает глушить мой крик. Беспокойно озирается: нет ли свидетелей этой жуткой сцены. Мои глаза расширены от ужаса, и я мотаю головой, отказываясь поверить в случившееся.

– Прекрати. Ты должна перестать кричать. Немедленно.

Я решительно киваю, и мне как-то удается унять непроизвольный звук, рвущийся из горла. Пытаюсь восстановить дыхание, резко вдыхая и выдыхая носом. Грудь тяжело вздымается. Заметив, что часть лица Холдера забрызгана кровью, я стараюсь не завопить снова.

– Слышишь? – спрашивает Холдер. – Это сирены, Скай. Они будут здесь меньше чем через минуту. Сейчас я уберу руку, и тебе надо сесть в машину и вести себя тихо, потому что нам пора сматываться.

Я снова киваю, он убирает ладонь и заталкивает меня в машину. Проворно усевшись за руль, Холдер включает передачу и выезжает на шоссе. Мы поворачиваем за угол как раз в тот момент, когда с противоположной стороны вылетают две полицейские машины. Мы мчимся прочь, и я, чтобы перевести дыхание, роняю голову между колен. Я даже не думаю о случившемся. Просто не могу. Этого не было. Не могло произойти. Я сосредоточиваюсь на мысли, что видела страшный сон, и просто дышу. Дышу, дабы удостовериться, что еще жива, ибо все это совершенно не похоже на жизнь.

Понедельник, 29 октября 2012 года

17 часов 29 минут

Подобные зомби, мы входим в гостиничный номер. Не помню даже, как мы попали из машины в гостиницу. Дойдя до кровати, Холдер садится и снимает ботинки. Сделав несколько шагов, я останавливаюсь и смотрю через комнату в окно. Шторы отдернуты, и перед глазами нет ничего, кроме унылого кирпичного здания в считаных футах от нас. Сплошная кирпичная стена без окон и дверей. Просто кирпич.

Моя жизнь представляется сейчас такой вот кирпичной стеной. Я пытаюсь заглянуть в будущее, но не в состоянии увидеть дальнейшего. Я не имею понятия, что произойдет потом, с кем я буду жить, что станется с Карен, сообщу ли я в полицию о случившемся. Я не могу даже строить догадки. Нет ничего, кроме сплошной стены между этой секундой и следующей, и никакого ключа к решению.

Моя жизнь за последние тринадцать лет была не чем иным, как кирпичной стеной, отрезавшей первые годы. Сплошной стеной, отделявшей жизнь Скай от жизни Хоуп. Я слышала о людях, которые каким-то образом отсекают травмирующие воспоминания, но всегда считала, что это, пожалуй, проблема выбора. За прошедшие тринадцать лет я не имела ни малейшего представления о том, кем была раньше. Я знаю, что из прежней жизни меня забрали совсем маленькой, но и в этом случае у меня должны были сохраниться какие-то обрывки. Наверное, в тот самый момент, когда я уехала с Карен, я сумела в столь юном возрасте принять сознательное решение никогда не думать о прошлом. Когда Карен пустилась рассказывать байки о моем «удочерении», мне, вероятно, было легче принять безвредную ложь, чем вспоминать отвратительную правду.

Я знаю, что не смогла бы тогда объяснить, чем занимался со мной отец, потому что не была уверена. Я знала только, что ненавижу это. Когда не знаешь наверняка, что именно ненавидишь и даже почему, подробности вспомнить трудно… только ощущения. Я никогда не испытывала особого интереса к своему прошлому. Мне даже не хватило любопытства узнать, кем был мой отец и почему он «отдал меня на удочерение». Теперь я знаю, что это было вызвано тайными ненавистью и страхом к этому человеку, а потому было проще воздвигнуть кирпичную стену и никогда не оглядываться.

Я по-прежнему испытываю ненависть и страх, хотя он уже не сможет ко мне прикоснуться. Я так же ненавижу и смертельно боюсь, но все-таки его гибель повергает меня в ужас. Я ненавижу его за наводнение моей памяти жуткими воспоминаниями. И в то же время я почему-то скорблю о нем посреди всего этого кошмара. Я не хочу горевать о потере. Я хочу ликовать, но радости во мне нет.

С меня снимают куртку. Я отвожу взгляд от кирпичной стены и, обернувшись, вижу Холдера. Он кладет куртку на кресло, снимает с меня окровавленную рубашку. Сознание генетической связи с безжизненной кровью, покрывающей мои лицо и одежду, наполняет меня глубокой печалью. Холдер начинает расстегивать на мне джинсы.

На нем боксеры. Я даже не заметила, как он разделся. Я поднимаю взгляд и вижу на его правой щеке, которой он был повернут к отцу, капельки крови. Он тяжело взирает на джинсы, стаскивая их с меня.

– Ну-ка, милая, вылезай, – ласково просит он.

Я держусь за его плечи, и он поочередно вынимает мои ноги из штанин. Я вижу его волосы, забрызганные кровью, и механически запускаю в них пальцы, потом смотрю на руку. Кровь, оставшаяся на кончиках, какая-то густая – гуще, чем бывает.

Потому что мы заляпаны не только кровью.

Я начинаю вытирать пальцы о живот, яростно пытаясь счистить кровь, но на самом деле размазывая ее повсюду. В горле встает комок, и я не в силах закричать. Это похоже на кошмарный сон, когда не можешь издать ни звука. Холдер поднимает на меня взгляд. Мне хочется визжать и вопить, но я лишь, широко раскрыв глаза, трясу головой и продолжаю вытирать о себя руки. Увидев мой ужас, он выпрямляется и, подхватив, быстро несет в душ. Встав вместе со мной, пускает воду и задергивает занавеску. Повернувшись ко мне, он хватает меня за руки, которые по-прежнему пытаются стереть красноту. Когда вода попадает в глаза, я на миг задыхаюсь, а потом делаю глубокий вдох.

Холдер берет с края ванны мочалку и мыло. Меня колотит, хотя вода теплая. Намылив мочалку, Холдер прижимает ее к моей щеке.

– Ш-ш-ш, – шепчет он, глядя в мои испуганные глаза. – Я сейчас смою это, ладно?

Он принимается бережно мыть мне лицо, и я зажмуриваюсь. Я не размыкаю век, потому что не хочу увидеть заляпанную кровью мочалку. Обхватив себя руками, стараюсь не шевелиться, хотя меня все еще сотрясает дрожь. Холдер несколько минут смывает кровь с моего лица, рук и живота. Закончив, вынимает из моих волос заколку для конского хвоста.

– Посмотри на меня, Скай. – Я открываю глаза, и он легко прикасается пальцами к моему плечу. – Я сниму лифчик, хорошо? Надо вымыть волосы, и нельзя, чтобы на него что-то попало.

Что-то попало?

Когда до меня доходит, что речь, вероятно, идет о том, что застряло у меня в волосах, я снова паникую, спускаю бретельки лифчика, снимаю его через голову.

– Убери это, – быстро говорю я, снова засовывая голову под воду и запуская пальцы в волосы. – Просто убери.

В моем голосе опять звучит паника.

Он хватает меня за руки и, отводя от волос, кладет к себе на талию.

– Сейчас уберу. Держись за меня и постарайся расслабиться.

Я приникаю головой к его груди и крепко хватаюсь за него. Я чувствую запах шампуня, который он льет мне на волосы, растирая кончиками пальцев. Потом он массирует и скребет мою голову, долго прополаскивая волосы. Я не спрашиваю, почему так долго, и просто даю делать то, что он считает нужным.

Покончив с этим, Холдер сам встает под душ и моет шампунем свою голову. Я чуть отстраняюсь, боясь, как бы на меня опять что-нибудь не попало. Смотрю на свои живот и руки и больше не вижу отцовских следов. Холдер трет лицо и руки мочалкой. Я стою, глядя, как он спокойно смывает с себя события последнего часа.

Закончив, он открывает глаза и покаянно смотрит на меня:

– Скай, посмотри, все ли я смыл? Если что-то пропустил, смой, пожалуйста.

Он разговаривает со мной так спокойно, словно боится, что я сломаюсь. По голосу я понимаю, чего он старается избежать. Ему страшно, что я сломаюсь, спекусь или тронусь умом.

Боюсь, он может оказаться прав, поэтому я забираю у него мочалку и заставляю себя осмотреть его. Над правым ухом у него еще осталось немного крови, и я стираю ее. Смотрю на мочалку с последним пятном крови и мою ее под струей.

– Больше ничего не осталось, – шепчу я.

Не знаю даже, относится ли это к крови.

Холдер берет у меня мочалку и швыряет на край ванны. Я поднимаю на него взгляд. Глаза у него покраснели еще больше, и я не понимаю, плачет ли он, потому что по его лицу стекает вода. В этот момент, когда смыты все физические следы моего прошлого, я вспоминаю о Лесли.

Сердце мое болезненно сжимается – на этот раз из сострадания к Холдеру. Я всхлипываю и закрываю рот ладонью, но плечи продолжают сотрясаться. Он притягивает меня к груди и прижимается губами к моим волосам.

– Холдер, мне так жаль. О господи, мне так жаль.

Рыдая, я прижимаюсь к нему. Вот если бы его отчаяние можно было смыть так же легко, как кровь. Он обнимает меня так крепко, что я едва дышу. Но ему это необходимо. Ему нужно, чтобы я почувствовала его боль, как нужно и мне, чтобы он ощутил мою.

Припоминая каждое слово отца, я стараюсь выплакать его из себя. Не хочу вспоминать его лицо. Не хочу вспоминать его голос. Не хочу вспоминать, как отчаянно его ненавижу и особенно – как сильно любила его. Ничто не сравнится с чувством вины из-за любви к злу.

Холдер нежно прижимает меня лицом к своему плечу. Щекой он приникает к моей макушке, и я слышу, как он плачет. Здесь тихо, и он изо всех сил старается сдержаться. Он так страдает из-за Лесли, что я не могу взять часть вины на себя. При мне отец не тронул бы Лесли. Не сядь я в машину к Карен, Лесли, может, осталась бы жить.

Я обнимаю Холдера за плечи и целую в шею:

– Прости. Он бы не тронул ее, если бы я…

Холдер хватает меня за плечи и с силой отталкивает. Я вздрагиваю.

– Не смей так говорить! – Потом он быстро подносит руки к моему лицу, сжимая щеки. – Не смей извиняться за дела этого человека. Слышишь? Это не твоя вина, Скай. Поклянись, что никогда не будешь думать об этом.

Его горестные глаза полны слез.

Я киваю.

– Клянусь, – подхватываю я еле слышно.

Он не отводит взгляда, ища в моих глазах ответ. У меня колотится сердце. Я потрясена тем, как безоговорочно он отметает любой мой возможный промах. Хорошо бы ему так же отметать свои ошибки, но нет.

Не в силах выдержать его взгляд, я сжимаю Холдера в объятиях. Он с мукой и отчаянием отвечает тем же. Мы потрясены правдой о Лесли и недавней трагедией, поэтому изо всех сил льнем друг к другу. Он больше не пытается выглядеть сильным в моих глазах. Его переполняет любовь к Лесли и гнев на ее судьбу.

Я знаю, Лесли ждала бы от него сопереживания, поэтому даже не пытаюсь успокоить его словами. Сейчас мы оба оплакиваем ее, потому что тогда некому было ей сочувствовать. Я целую его в висок, обнимая за шею. Каждый раз, как мои губы касаются его, он сжимает меня чуть сильней. Он слегка водит ртом по моему плечу, и скоро мы начинаем прилагать все усилия к тому, чтобы с помощью поцелуев избавиться от душевной боли, которую не заслужили. Его губы становятся более требовательными, и он все сильней и чаще целует меня в шею, отчаянно пытаясь найти спасение. На миг отстранившись, заглядывает мне в глаза. С каждым вдохом и выдохом поднимаются и опускаются его плечи.

Одним быстрым движением он впивается в мои губы, обнимая за спину дрожащими руками. Потом притискивает меня к стене и скользит ладонями по бедрам. Я чувствую переполняющее его отчаяние, когда он поднимает меня и смыкает мои ноги вокруг своей талии. Он стремится избавиться от муки, и я нужна ему. Точно так же, как прошлой ночью мне был нужен он.

Я обвиваю его шею руками, притягивая к себе в стремлении дать передышку от страданий. Мне она нужна не меньше, чем ему. Как бы мне хотелось забыть обо всем на свете!

Не хочу такой жизни.

Притискивая меня телом к стене, он сжимает ладонями мое лицо. Наши рты беспокойно ищут друг друга в стремлении к забытью. Я вцепилась ему в спину, его же губы неистово ласкают мою шею.

– Скажи, что это нормально, – едва дыша, шепчет он. Подняв ко мне лицо, он беспокойно ищет мой взгляд. – Скажи, что это нормально – хотеть быть внутри тебя… после всего, что мы вынесли… Наверное, это плохо, чтобы так сильно…

Я запускаю пальцы ему в волосы и притягиваю ближе, целуя с такой страстью, что никакие слова не нужны. Он со стоном несет меня из ванной в постель. Срывая с нас последнее белье и впиваясь в мои губы, он далек от деликатности. Но, честно говоря, не знаю, как бы я к ней отнеслась.

Холдер стоит у кровати, наклонившись ко мне и целуя в губы. На миг он отрывается, чтобы надеть презерватив, затем обнимает меня за талию и подтягивает к себе. Разводит мне ноги и, глядя в глаза, без колебания, толчком входит в меня. Едва не задохнувшись от этого неожиданного напора, я вслед за короткой болью испытываю острое наслаждение. Обхватив его руками, я двигаюсь в такт, а он прижимается губами к моему рту. Я закрываю глаза, запрокидываю голову. Так наша любовь помогает нам облегчить страдания.

Притянув меня за талию, он с каждым безумным ритмичным движением все сильнее впивается пальцами в мои бедра. Я обнимаю его за плечи и расслабляюсь, позволяя направлять меня так, как ему хочется. Оторвавшись от моих губ, он размыкает веки, и я делаю то же самое. На его глазах еще заметны следы слез, и я подношу руки к его лицу, стараясь разгладить эти искаженные черты. Он продолжает смотреть на меня, но поворачивает голову и целует меня в ладонь, затем, внезапно остановившись, валится на меня.

Мы оба тяжело дышим, и я по-прежнему ощущаю его внутри. Он не сводит с меня взгляда, просовывает руки под спину и притягивает к себе, поднимаясь вместе со мной. Не разжимая объятий, он поворачивается кругом и соскальзывает на пол, упираясь спиной в кровать, а я сижу верхом. Он медленно привлекает меня к себе и целует, на этот раз очень нежно.

То, как он бережно прижимает меня, осыпая поцелуями мои губы и лицо, создает впечатление, что это совсем другой Холдер – не тот, что полминуты назад, и все же не менее страстный. В какой-то миг он бешеный и горячий… в следующий – нежный и вкрадчивый. Я начинаю ценить и любить его непредсказуемость.

Я чувствую, он хочет, чтобы я перехватила инициативу, но немного нервничаю. Пожалуй, даже не знаю, как это сделать. Улавливая мое смущение, он берет меня руками за талию, медленно направляя и чуточку двигая на себе. Он не спускает с меня глаз, желая удостовериться, что я по-прежнему с ним.

Да, я действительно с ним и не могу думать ни о чем другом.

Он подносит руку к моему лицу, а другой продолжает давить на поясницу.

– Ты знаешь, как я к тебе отношусь, – говорит он. – Знаешь, как я люблю тебя. Ты понимаешь, что я сделаю что угодно, лишь бы унять твою боль?

Я киваю, потому что знаю. Глядя в его глаза и видя в них неподдельную искренность, я сознаю, что это с ним уже давно.

– Сейчас мне охренительно нужна твоя любовь, Скай.

Все в нем от голоса до выражения лица выдает терзания. Я тоже готова на что угодно, дабы уменьшить его страдания. Сплетаю наши пальцы, отыскивая в себе смелость показать глубину своей любви. Глядя в глаза, немного приподнимаюсь и медленно опускаюсь.

Он громко стонет, потом прикрывает веки и откидывает голову на матрас.

– Открой глаза, – шепчу я. – Хочу, чтобы ты смотрел на меня.

Он поднимает голову, глядя сквозь полуопущенные веки. Я продолжаю медленно двигаться, желая только, чтобы он почувствовал, как много для меня значит. Быть ведущим – совершенно иное ощущение, но мне нравится. По тому, как он смотрит, я понимаю, насколько остро нужна ему, будто для выживания необходимо лишь мое существование.

– Не отворачивайся, – требую я, приподнимаясь.

Когда я вновь опускаюсь, то Холдер от избытка начинает покачивать головой, а я издаю стон, но он не сводит с меня страдальческих глаз. Я больше не нуждаюсь в руководстве, и мое тело становится ритмическим отражением его.

– Помнишь наш первый поцелуй? – спрашиваю я. – Тот миг, когда твои губы коснулись моих? В тот вечер ты похитил частичку моего сердца. – Я продолжаю ритмично двигаться, и он пылко смотрит на меня. – Первый раз, когда ты сказал, что любишь меня? – Я сильней надавливаю ладонью на его грудь и приникаю еще ближе, чтобы он почувствовал каждую частичку моего тела. – Этим ты заполучил еще одну.

А когда я узнала, что была Хоуп? Я сказала, что хочу остаться одна. Когда я проснулась и увидела тебя в своей постели, мне захотелось реветь, Холдер. Удариться в слезы, потому что ты мне был отчаянно нужен. В тот миг я поняла, что влюблена в тебя и твою любовь. Когда ты обнял меня, мне стало ясно: что бы со мной ни случилось, ты – мое прибежище. В тот вечер ты похитил огромную часть моего сердца.

Я наклоняюсь и нежно целую его. Он закрывает глаза и снова откидывает голову.

– Не закрывай глаза, – шепчу я. Он повинуется, глядя на меня с пылкостью, проникающей в самое сердце. – Хочу, чтобы они были открыты… потому что ты должен увидеть, как я отдам тебе последнюю.

Холдер тяжело вздыхает, и я почти воочию вижу, как боль отпускает его. Он еще крепче сжимает мои руки, и выражение отчаяния сменяется горячей надеждой. Он начинает двигаться вместе со мной, и мы не сводим глаз друг с друга. Мы постепенно становимся единым целым, молчаливо выражая телами, руками и глазами то, что не в силах передать слова.

До самого последнего момента, когда глаза у него пустеют, мы подчиняемся совместному ритму. Наконец он запрокидывает голову, и все тело его содрогается. Когда сердцебиение успокаивается и Холдер в состоянии посмотреть мне в глаза, он целует меня с неутолимой страстью. Потом укладывает на пол, вновь занимает положение лидера и пылко целует.

Остаток вечера мы проводим, поочередно выражая свои чувства друг к другу и не произнося ни слова. Дойдя до полного изнеможения, постепенно засыпаем в обнимку. Мы только что полностью сроднились, душой и телом. Я никогда не думала, что смогу полностью довериться мужчине и подарить ему свое сердце.

Понедельник, 29 октября 2012 года

23 часа 35 минут

Когда я переворачиваюсь и протягиваю руку к Холдеру, его нет на месте. Я сажусь в постели. На улице темно, и я включаю лампу. Его ботинок тоже нет, поэтому я натягиваю одежду и иду на улицу искать.

Я прохожу мимо внутреннего дворика – кабинки пусты. Уже собираюсь повернуть назад, как вижу его. Заложив руки за голову, он лежит на бетонной площадке у бассейна и смотрит на звезды. У него удивительно умиротворенный вид, поэтому я решаю пойти в кабинку и не тревожить его.

Я удобно устраиваюсь в кресле, прячу руки в рукава свитера и, откинувшись, наблюдаю за ним. На небе полная луна, и все вокруг него освещается мягким призрачным сиянием, придавая ему почти ангельский вид. Он безмятежно смотрит в небо, и я радуюсь, что он нашел в себе достаточно сил, чтобы пережить сегодняшний день. Я знаю, как много для него значила Лесли и какие душевные муки он испытал. Мне доподлинно известно, что он чувствует, ибо у нас теперь одна боль на двоих. Мне близки его переживания, а ему мои. Так происходит, когда двое становятся одним целым. Они делятся не только любовью, но и всякой болью, душевной мукой и печалью.

Несмотря на постигшую меня беду, после проведенного с ним вечера на меня нисходят покой и утешение. Что бы ни случилось, я уверена: Холдер каждую минуту будет поддерживать меня, а иногда даже носить на руках. Он доказал, что, пока он в моей жизни, я никогда не испытаю полного отчаяния.

– Иди ляг со мной, – зовет он, все так же глядя в небеса.

Я с улыбкой встаю и иду. При моем приближении он снимает пиджак и накидывает мне на плечи. Я опускаюсь на холодный бетон и прижимаюсь к его груди. Мы оба молча смотрим в небо, на звезды, и он гладит меня по волосам.

В сознании начинают мелькать обрывки воспоминаний, и я закрываю глаза, чтобы лучше вспомнить. На этот раз они приятные, и мне хочется восстановить как можно больше. Я крепко обнимаю Холдера, погружаясь в поток.

Тринадцатью годами раньше

– Почему у тебя нет телевизора?

Я уже провела у нее много дней. Она очень хорошая и нравится мне, но я скучаю по телевизору. Правда, меньше, чем по Дину и Лесли.

– Потому что люди стали зависеть от техники и обленились, – отвечает Карен.

Я не понимаю, о чем она говорит, но делаю вид, что удовлетворена. Мне очень нравится у нее дома, и я не собираюсь перечить, – неровен час, возьмет и отвезет к папе. Я еще не готова вернуться.

– Хоуп, помнишь, недавно я сказала, что хочу поговорить об очень важной вещи? – Вообще-то, не помню, но киваю. Она придвигает свой стул ближе. – Посмотри, пожалуйста, на меня. Это очень важно.

Я опять киваю. Надеюсь, она не скажет, что сейчас отвезет меня домой. Я не готова. Я очень скучаю по Дину и Лесли, но совершенно не хочу к папе.

– Ты знаешь, что такое усыновление или удочерение? – спрашивает она.

Я качаю головой, потому что никогда не слышала таких слов.

– Это значит, что, когда какой-то человек очень любит ребенка, он хочет, чтобы тот стал его сыном или дочерью. Тогда человек усыновляет ребенка и становится его мамой или папой. – Она сжимает мою руку. – Я очень люблю тебя и собираюсь удочерить, чтобы ты стала моей дочкой.

Я улыбаюсь, но на самом деле не понимаю, о чем идет речь.

– Ты приедешь и будешь жить со мной и с папой?

– Нет, милая. Папа очень, очень тебя любит, но больше не может заботиться о тебе. Он хочет, чтобы теперь это делала я, потому что должен знать, что ты счастлива. И теперь ты будешь жить со мной, я буду твоей мамой.

Мне хочется плакать – сама не знаю почему. Мне очень нравится Карен, но я и папу люблю. Мне нравится ее дом, стряпня и моя комната. Мне действительно очень хочется здесь остаться, но я не могу улыбнуться, потому что у меня болит животик. Он заболел, когда она сказала, что папа не может больше обо мне заботиться. Наверное, я рассердила его. Правда, я не спрашиваю об этом. Вдруг она решит, что я хочу жить с ним, и отвезет к нему? Я правда люблю его, но слишком боюсь.

– Ты рада, что я тебя удочерила? Хочешь жить со мной?

Да, но мне грустно, потому что на дорогу сюда ушло так много минут или часов. Это значит, что мы далеко от Дина и Лесли.

– А как же мои друзья? Я увижу своих друзей?

Карен наклоняет голову и улыбается, потом заправляет мне волосы за ухо:

– Милая, у тебя будет много новых друзей.

Я улыбаюсь, но животик все равно болит. Я не хочу новых друзей. Я хочу Дина и Лесли. Я скучаю по ним. У меня щиплет в глазах, и я стараюсь не заплакать. Пусть не думает, будто я не рада, потому что я рада.

Карен склоняется и обнимает меня:

– Не беспокойся, маленькая. Когда-нибудь увидишься со своими друзьями. Но сейчас мы не можем вернуться. Давай заведем новых?

Я киваю, и она целует меня в макушку. Я смотрю на свой браслет. Прикоснувшись к сердечку, думаю, что Лесли знает, где я. Надеюсь, им известно, что у меня все хорошо, я не хочу, чтобы они волновались.

– И еще кое-что, – продолжает Карен. – Тебе понравится. – Она откидывается на стуле и кладет перед собой лист бумаги и карандаш. – Самое лучшее в удочерении то, что тебе надо выбрать себе новое имя. Ты знала об этом?

Я качаю головой. Не знала, что люди сами выбирают себе имена.

– Прежде чем выбрать, нам надо понять, какие не годятся. Нельзя использовать прежнее имя, а также клички. У тебя есть прозвище? Которым тебя называет папа? – (Я киваю, но молчу.) – Как он тебя называет?

Я смотрю на свои руки и покашливаю.

– Принцесса, – тихо отвечаю. – Но мне не нравится это прозвище.

Карен огорчается:

– Ну, значит, мы никогда больше не будем называть тебя Принцессой, договорились?

Я киваю. Хорошо, что ей тоже не нравится.

– Назови вещи, которые ты любишь. Красивые. Может, из них мы и выберем тебе имя.

Мне и не нужно перечислять и записывать, такая вещь только одна.

– Я люблю небо, – говорю я, думая о совете Дина запомнить это навсегда.

– Скай, – с улыбкой повторяет Карен. – Мне нравится. Думаю, это отлично подходит. Теперь давай подумаем о втором, потому что у всех есть два имени. Что еще ты любишь?

Я закрываю глаза и пытаюсь придумать что-то еще, но не могу. Небо единственное, что я люблю. При мыслях о нем становится хорошо. Я снова открываю глаза и смотрю на нее:

– А ты что любишь, Карен?

Она улыбается и, поставив локоть на стол, упирается подбородком в ладонь.

– Много чего. Больше всего – пиццу. Может, назвать тебя Скай Пицца?

Я хихикаю и мотаю головой:

– Дурацкое имя.

– Ладно, дай подумать. А как насчет медвежонка Тедди? Может, назовем тебя Тедди Скай?

Я смеюсь и снова качаю головой.

Она наклоняется ко мне:

– Хочешь знать, что я действительно люблю?

– Угу.

– Травы. Это лекарственные растения, и я люблю их выращивать, чтобы люди хорошо себя чувствовали. Когда-нибудь открою травный бизнес. Можно взять для удачи название какой-нибудь травы. Их сотни, есть очень милые. – Карен идет в гостиную и приносит книгу. Открыв, указывает на одну из страниц. – Может, тимьян? – подмигивает она. Я смеюсь и качаю головой. – А что скажешь про… календулу?

Та же реакция.

– Мне даже не выговорить это слово.

Карен морщит нос:

– Разумно. Нужно уметь выговаривать свое имя. – Она снова заглядывает в книгу и читает названия, но мне они не нравятся. Перелистнув очередную страницу, Карен интересуется: – А как насчет Линден?[8] Это дерево, а не трава, и у него листья в форме сердечек. Ты любишь сердечки?

Я киваю.

– Линден, – повторяю я. – Мне нравится.

Она улыбается, закрывает книгу и наклоняется ко мне:

– Ну, значит, ты теперь Линден Скай Дэвис. Не сомневайся, у тебя самое красивое имя на свете. А прошлые забудем. Обещай, что будешь думать только о своем красивом новом имени и новой прекрасной жизни.

– Обещаю, – говорю я.

И я сдержу обещание. Я не хочу думать ни о былых именах, ни о прежней комнате, ни о вещах, которые делал папа, когда я была его Принцессой. Мне нравится мое новое имя. И комната, где мне не придется волноваться из-за дверной ручки, которая вот-вот повернется.

Я протягиваю руки, и мы обнимаемся. Я улыбаюсь, потому что точно так же меня обнимала бы мама, будь та жива.

Вторник, 30 октября 2012 года

0 часов 10 минут

Я смахиваю слезу. Не знаю, откуда она. Воспоминание было совсем не грустным. Наверное, дело в том, что тогда я впервые полюбила Карен. Из-за ее поступка мне больно при мысли о том, как сильно я ее люблю. Мне кажется, что я не знаю ее и у нее есть другая сторона, о существовании которой я не подозревала.

Правда, больше пугает другое: стороны, о которой я знаю, на самом деле вовсе не существует.

– Можно спросить? – нарушает молчание Холдер.

Я киваю, уткнувшись ему в грудь и вытирая со щеки последнюю слезу. Чувствуя мою дрожь, он обхватывает меня руками, чтобы согреть. Поглаживая по плечу, целует в голову:

– Как по-твоему, Скай, с тобой все будет хорошо?

Вопрос кажется простым и откровенным, но сложнее, пожалуй, мне не задавали.

– Не знаю, – пожимаю я плечами.

Это честно. Хочется думать, что все у меня будет хорошо, особенно с Холдером. Но я не уверена.

– Чего ты боишься?

– Всего, – быстро отвечаю я. – Я в ужасе от моего прошлого. От обрывков воспоминаний, которые мелькают, когда закрываю глаза. От настоящего. Я боюсь ночей, когда тебя не окажется рядом. Боюсь, что Карен будет плохо и я этого не вынесу. Меня пугает мысль, что я больше не знаю, кто она такая. – Я отрываю голову от его груди и смотрю ему в глаза. – Но знаешь, что страшнее всего?

Холдер проводит рукой по моим волосам, не отводя взгляда.

– Что? – спрашивает он с искренним участием.

– Разобщенность с Хоуп. Я знаю, что мы один человек, но кажется, что случившееся с ней произошло не со мной. Я словно бросила ее. Оставила плачущей и испуганной у дома, а сама села в машину и укатила прочь. Теперь я – это два совершенно разных человека. Маленькая девочка, до смерти напуганная, и девочка, бросившая ее. Я вроде как виновата в том, что построила между нами стену. И боюсь, что мы не сольемся.

Я прячу голову у него на груди, понимая, что, скорее всего, несу околесицу. Он целует меня в макушку, а я снова поднимаю глаза к небу, гадая, смогу ли когда-нибудь чувствовать себя нормально. Насколько проще было не знать правды!

– После развода моих родителей, – отзывается Холдер, – мать волновалась и записала нас с Лесс к психотерапевту. Это продолжалось около полугода… но я помню, что всегда корил себя и думал, что я и был причиной развода. Я считал, что на них сильно повлияло мое бездействие в день, когда тебя увезли. Теперь я знаю, что винил себя напрасно. Но однажды мой психотерапевт сделал вещь, которая помогла. Тогда мне бывало неловко, но время от времени я ловлю себя на том, что иногда это делаю. Он заставлял меня переноситься в прошлое и высказывать тогдашнему ребенку все, что хотелось. – Он чуть запрокидывает мне лицо, чтобы я смотрела на него. – Пожалуй, тебе надо попробовать. Знаю, это звучит странно, но все же может помочь. Вернись и скажи Хоуп все, что не сказала тогда.

Я утыкаюсь подбородком ему в грудь:

– Что ты имеешь в виду? Я должна вообразить, будто разговариваю с ней?

– Именно. Попробуй. Закрой глаза. – (Я подчиняюсь. Не вполне понимаю, но делаю.) – Готова?

– Да. – Я кладу ладонь ему на сердце и прижимаюсь виском к груди. – Правда, я плохо соображаю, что надо делать.

– Просто представь себя нынешней. Ты подъезжаешь к родному дому и останавливаешься напротив. Но мысленно нарисуй его таким, каким он был тогда, – объясняет Холдер. – Как в детстве. Ты помнишь, что дом был белым?

Я крепко зажмуриваюсь, смутно припоминая белый дом.

– Да.

– Хорошо. Теперь тебе надо найти ее. Поговори с ней. Объясни, какая она сильная. И красивая. Скажи все, что она хочет услышать. Все, что ты могла бы сказать себе в тот день.

Я освобождаю голову от лишних мыслей и пытаюсь последовать его совету. Представляю себя нынешней и что случилось бы, если бы я подъехала к тому дому. Скорее всего, на мне был бы сарафан, а волосы я завязала бы в конский хвост, поскольку очень жарко. Я уже почти чувствую солнце, бьющее через лобовое стекло и греющее кожу.

Я заставляю себя выйти из машины и перейти улицу, хотя мне не хочется идти к тому дому. Сердце сразу же начинает биться сильней. Я не уверена, что хочу видеть ее, но делаю то, что предлагает Холдер, и продолжаю шагать вперед. Вот я вижу боковую часть дома и сразу же замечаю ее. Хоуп сидит на траве, обхватив колени. Она плачет, опустив голову, и это совершенно разбивает мне сердце.

Я медленно подхожу к ней и, немного выждав, осторожно опускаюсь на землю, не в силах оторвать взгляд от этой хрупкой маленькой девочки. Когда я сажусь на траву прямо перед ней, она поднимает голову и смотрит на меня. Сердце сжимается, потому что взгляд ее темно-карих глаз совершенно безжизненный. В них совсем нет радости. Я пытаюсь улыбнуться, так как не хочу, чтобы она увидела, насколько задевает меня ее боль.

Я протягиваю к ней руку, но замираю в нескольких дюймах от нее. Она пристально смотрит печальными карими глазами на мои пальцы. У меня дрожат руки, и она это видит. Может быть, поняв, что я тоже напугана, она проникается ко мне доверием. Вскинув голову еще выше, она тянет ко мне свою ручонку.

Я гляжу, как моя детская рука держит мою теперешнюю, но мне этого мало. Я хочу забрать у нее всякие боль и страх.

Вспоминая слова Холдера, я смотрю на нее и, крепко сжимая ее руку, откашливаюсь.

– Хоуп. – Она все так же терпеливо смотрит на меня, пока я набираюсь храбрости заговорить с ней… Сказать все, что нужно. – Ты знаешь, что ты самая храбрая девочка на свете?

Она качает головой и упирается взглядом в траву.

– Нет, я не храбрая, – тихо и убежденно возражает она.

Я беру ее вторую руку и заглядываю в глаза:

– Да, храбрая. Ты невероятно храбрая. И ты выдержишь все это, потому что у тебя щедрое сердце. Сердце, которое способно сильно любить жизнь и людей. И ты красивая. – Я прижимаю ладонь к ее груди. – Вот оно. У тебя прекрасное сердце, и однажды кто-то его полюбит, как оно того заслуживает.

Она забирает у меня руку и вытирает глаза:

– Откуда ты все это знаешь?

Я наклоняюсь к ней и заключаю ее в объятия. Она в ответ обнимает меня за шею. Я шепчу ей на ухо:

– Знаю, потому что мне пришлось вытерпеть то же, что и тебе сейчас. Знаю, как ты страдаешь оттого, что папа делает с тобой, потому что со мной он делал то же самое. Я знаю, как сильно ты его за это ненавидишь, но знаю также, что ты очень его любишь, потому что он твой папа. И это правильно, Хоуп. Правильно любить все хорошее в нем, потому что не такой уж он плохой. И правильно ненавидеть в нем то плохое, что мучает тебя. Только обещай, что никогда не будешь чувствовать себя виноватой. Обещай, что никогда не станешь винить себя. Это не твоя вина. Ты всего-навсего маленькая девочка, и не твоя вина, что жизнь у тебя вышла такой трудной. И как бы ты ни хотела забыть то, что случилось с тобой, и стереть из памяти эту ее часть, я хочу, чтобы ты помнила.

Я чувствую, как дрожат ее руки и она тихо плачет у меня на груди. От ее слез я тоже начинаю плакать.

– Я хочу, чтобы ты, несмотря на все беды, помнила, кто ты такая. Потому что все эти гадости не ты сама. Это просто то, что происходит с тобой. Ты должна понять, что вещи, происходящие с тобой, и ты сама не одно и то же. – Я осторожно приподнимаю ее голову и заглядываю в карие глаза, полные слез. – Обещай, что никогда не будешь стыдиться себя, как бы тебе ни хотелось. И хотя сейчас ты этого не поймешь, но обещай, что не позволишь тому, что делает с тобой папа, отделить себя от того, кем ты являешься. Поклянись никогда не терять Надежду.

Она кивает, а я вытираю слезы с ее лица.

– Обещаю, – лепечет она.

Она улыбается мне, и я впервые замечаю живость в ее больших карих глазах. Сажаю ее к себе на колени, она обнимает меня за шею, и я баюкаю ее. Мы плачем в обнимку.

– Хоуп, обещаю тебе, что с этого момента я никогда не отпущу тебя. Ты навсегда останешься в моем сердце. Тебе не придется быть одной.

Я плачу, уткнувшись в волосы Хоуп, но вижу, открыв глаза, что реву в объятиях Холдера.

– Поговорила? – спрашивает он.

– Да. – Я даже не пытаюсь скрыть слезы. – Я все ей рассказала.

Холдер собирается встать, и я поднимаюсь вместе с ним.

– Нет, Скай. Ты рассказала все не ей, а себе. Эти вещи случились с тобой, а не с кем-то еще. Они случились с Хоуп. Они случились со Скай. Они случились с лучшей подругой, которую я любил много лет назад, и они случились с лучшей подругой, которая смотрит на меня сейчас. – Он целует меня в губы, потом отстраняется. И только взглянув на него, я замечаю, что он тоже плачет. – Гордись, что выдержала такое детство. Не отделяй себя от той жизни. Прими ее, потому что я чертовски горжусь тобой. Я балдею от каждой твоей улыбки, потому что знаю, какого мужества стоило тебе, крохе, сохранить в себе любовь. А твой смех? Господи, Скай! Подумать только, какого мужества стоит тебе снова смеяться после всего случившегося… А твое сердце… – Он недоверчиво качает головой. – То, как оно сумело снова довериться мужчине и полюбить, доказывает, что я влюбился в самую храбрую женщину на свете. Мне понятно, сколько смелости понадобилось тебе, чтобы принять меня после отцовских затей. Клянусь, что до последнего вздоха буду благодарить тебя. Большое спасибо за то, что любишь меня, Линден Скай Хоуп.

Он медленно произносит все имена, не пытаясь даже осушить мои слезы, которых слишком много. Я висну у него на шее и крепко обнимаю.

Вторник, 30 октября 2012 года

9 часов 5 минут

Солнце такое яркое – оно пробивается сквозь одеяло, которое я натянула на лицо. Правда, разбудило меня не солнце, а голос Холдера.

– Послушайте, вы понятия не имеете, что ей пришлось вынести за последние два дня.

Он старается говорить тихо, то ли чтобы не разбудить меня, то ли чтобы я не разобрала его слов. Я не слышу, чтобы кто-то ему отвечал, – значит, по телефону. С кем он разговаривает, черт побери?

– Понимаю, вы хотите защитить. Поверьте, я тоже. Но вам придется понять, что она не войдет в тот дом одна. – Наступает долгая пауза, после чего он тяжело вздыхает в трубку. – Пусть она позавтракает. Подождите немного. Да, обещаю. Разбужу сейчас же. Через час мы выезжаем.

Он не прощается, но я слышу, как телефон брякается на стол. Через секунду кровать прогибается и Холдер обвивает меня рукой.

– Проснись, – шепчет он мне в ухо.

– Уже проснулась, – бурчу я из-под одеяла, чувствуя, как его голова вдавливается мне в плечо.

– Значит, слышала? – тихо спрашивает он.

– Кто это был?

Он елозит по кровати и убирает одеяло с моей головы.

– Джек. Он говорит, Карен вчера во всем ему призналась. Он волнуется за нее и хочет, чтобы ты с ней поговорила.

Мое сердце замирает.

– Призналась? – осторожно переспрашиваю я, садясь в постели.

Он кивает:

– Мы не вдавались в подробности, но он, похоже, знает, что происходит. Я все-таки рассказал ему о твоем отце… Правда, лишь потому, что Карен спрашивала, видела ли ты его. Утром я смотрел новости. Признали самоубийством, исходя из того, что он сам их вызвал. Они даже не собираются проводить расследование. – Холдер держит меня за руку, поглаживая ее. – Скай, Джек страшно беспокоится и хочет, чтобы ты вернулась. Думаю, он прав… Нам надо вернуться и покончить с этим. Ты не будешь одинока. Я буду с тобой, и Джек тоже. И Карен, судя по его словам, тоже очень этого хочет. Знаю, это тяжело, но у нас нет выбора.

Он будто упрашивает, а я уже готова. Мне надо увидеться с ней с глазу на глаз, чтобы получить ответ на последний вопрос. Я откидываю одеяло, встаю и потягиваюсь:

– Мне надо почистить зубы и переодеться. Потом поедем.

По пути в ванную я не оборачиваюсь, но угадываю, что Холдера распирает от гордости. За меня.

* * *

Когда мы уже едем, Холдер протягивает мне сотовый:

– Вот. Брекин и Сикс – оба волнуются. Карен взяла их номера из твоего телефона и все выходные названивала, пытаясь найти тебя.

– Ты с ними общался?

– Утром – с Брекином, как раз перед Джеком, – кивает Холдер. – Я сказал, что ты поссорилась с матерью и захотела уехать на несколько дней. Его это устроило.

– А Сикс?

Он искоса с полуулыбкой смотрит на меня:

– А вот с Сикс тебе придется объясняться. Я написал ей по электронке и пытался успокоить той же историей, но она не купилась. Заявила, что вы с Карен не ссоритесь, и потребовала правду, иначе она прилетит в Техас и устроит мне ад.

Я морщусь, осознав, что Сикс, должно быть, распсиховалась. Уже много дней я не посылала ей сообщений, поэтому решаю отложить звонок Брекину и написать Сикс.

– Как написать по электронке?

Холдер со смехом берет телефон и нажимает на какие-то клавиши, потом протягивает мне и указывает на дисплей.

– Набери текст и дай мне, я отошлю.

Я набиваю короткое письмо, объясняя, что узнала кое-что о своем прошлом и мне понадобилось уехать на пару дней. Обещаю позвонить и все объяснить, но не уверена, что выложу всю правду. Мне, пожалуй, пока не хочется раскрываться. Я должна сама выяснить все до конца.

Холдер отсылает письмо, берет мою руку и сплетает наши пальцы. Я смотрю на небо за окном.

– Есть хочешь? – спрашивает он после часа езды в молчании.

Я мотаю головой. В ожидании встречи с Карен я нервничаю и у меня нет аппетита. Я даже не могу вести обычный разговор и в состоянии лишь глазеть в окно и гадать, где проснусь завтра утром.

– Тебе надо поесть, Скай. Ты три дня почти ничего не ела, а с твоими обмороками еда не помешает.

Он не уступит, пока не поем, и я сдаюсь.

– Хорошо, – бормочу я в ответ.

Холдер останавливается у придорожного мексиканского ресторана. Я заказываю что-то из ланча – просто чтобы успокоить его. Скорее всего, я не смогу ничего проглотить.

– Сыграем в «Обеденный квест»? – спрашивает Холдер, макая чипсы в сальсу.

Я пожимаю плечами. Мне очень не хочется думать о том, что я буду делать через пять часов. Игра отвлечет.

– Давай. Но при одном условии. Ни слова о первых годах, последних трех днях и следующих сутках моей жизни.

Холдер улыбается с явным облегчением. Наверно, ему это тоже ни к чему.

– Сначала дамы, – приглашает он.

– Тогда положи этот чипс на тарелку, – велю я, глядя на ломтик, который он собирается отправить в рот.

Холдер притворно хмурится:

– Пусть это будет короткий вопрос, потому что я умираю от голода.

Я пользуюсь преимуществом, чтобы глотнуть газировки.

– Почему ты так любишь бегать?

– Не знаю, – отвечает Холдер, откинувшись на стуле. – Я начал бегать в тринадцать лет, чтобы отделаться от Лесс и ее назойливых подруг. Иногда мне просто хотелось прогуляться. Визг и болтовня тринадцатилетних девчонок сильно достают. Мне нравилась тишина на бегу. Если ты заметила, я немного философ, и бег помогает прояснить голову.

– Да, заметила, – смеюсь я. – Ты всегда был таким?

Он ухмыляется и качает головой:

– Это уже второй вопрос. Моя очередь. – Он забирает у меня чипс, который я собиралась съесть, закидывает в рот, запивает. – Почему ты ни разу не пришла на отборочные тесты по легкой атлетике?

Я поднимаю бровь и смеюсь:

– Странно спрашивать об этом сейчас. Два месяца прошло.

– Свои вопросы я выбираю сам.

– Ладно. – Я веселюсь. – Право, не знаю! Школа оказалась не такой, как я думала. Я не ожидала, что девчонки такие злые. Если со мной и заговаривали, то лишь для того, чтобы назвать шлюхой. Брекин единственный, кто проявил ко мне участие.

– Неправда, – возражает Холдер. – Ты забыла про Шейлу.

– Шейну, хочешь сказать? – смеюсь я.

– Неважно, – возражает Холдер. – Твой ход. – Он быстро засовывает в рот очередной чипс и ухмыляется.

– Почему развелись твои родители?

Не разжимая губ, он улыбается и легонько барабанит пальцами по столу, потом пожимает плечами.

– Думаю, время пришло, – отвечает он безразлично.

– Время пришло? – переспрашиваю я, озадаченная его неопределенным ответом. – А что, в наши дни у брака есть срок годности?

– Для некоторых – да.

Мне интересен ход его мыслей. Надеюсь, он не подумает, что я особо интересуюсь его мнением об этих вещах, потому что пока не собираюсь выходить за него замуж. Но он мой парень, я в него влюблена, и лишнее знание не помешает, чтобы не удивляться потом.

– Почему ты считаешь, что их время вышло?

– У всех выходит, если мотивы были неправильные. Жизнь в браке не становится легче… только труднее. Если ты женишься в надежде улучшить положение вещей, то сразу можешь установить таймер.

– Какие неправильные мотивы были у них?

– Мы с Лесс, – без выражения произносит Холдер. – Мать забеременела, когда они были знакомы меньше месяца. Отец женился на ней, считая, что поступает правильно, хотя, возможно, лучше было не делать ей ребенка.

– Что ж, бывают промашки.

– Знаю. Вот они и в разводе.

Я недоуменно качаю головой. Он слишком легко относится к тому, что его родители недостаточно любили друг друга. Правда, прошло уже лет восемь. Наверное, десятилетний Холдер отнесся к разводу иначе.

– Но ты же не думаешь, что развод неизбежен всегда?

Он кладет руки на стол и, прищурив глаза, подается вперед:

– Скай, если ты хочешь узнать, есть ли у меня проблемы с чувством долга, то ответ отрицательный. Когда-нибудь в далеком будущем… где-то после окончания колледжа… когда я сделаю тебе предложение… а я обязательно сделаю, и тебе не отвертеться… я не стану жениться на тебе в надежде, что наш брак когда-нибудь распадется. Когда ты станешь моей, это будет навсегда. Я уже говорил, что у меня с тобой все будет навсегда, и это серьезно.

Я улыбаюсь, почему-то влюбившись в него еще больше, чем минуту назад.

– Ух ты! Недолго же ты размышлял над ответом.

– Это потому, что я думаю о «навсегда» с тобой с той самой минуты, как увидел тебя в магазине.

Еду приносят как раз вовремя, потому что я понятия не имею, чем ответить. Беру вилку, но Холдер тянется через стол и выхватывает ее:

– Не жульничай! Мы еще не закончили, и я собираюсь задать очень личный вопрос.

Он медленно жует, пока я жду «очень личного» вопроса. Запив, с ухмылкой откусывает еще, нарочно затягивая время, чтобы набить живот.

– Спрашивая, черт тебя побери! – прошу я с наигранным раздражением.

Рассмеявшись, он вытирает рот салфеткой и наклоняется вперед.

– Ты предохраняешься? – спрашивает он приглушенным тоном.

Я смеюсь, потому что не такой уж это личный вопрос, когда задаешь его девушке, с которой занимаешься сексом.

– Нет, – признаюсь я. – Пока ты не ворвался в мою жизнь, у меня не было повода.

– Что ж, тогда предохраняйся, – решительно произносит он. – Запишись к врачу на этой же неделе.

Меня задевает его грубость:

– Знаешь, мог бы попросить повежливее.

Изогнув бровь, он отпивает из стакана и ставит его на стол.

– Виноват. – Улыбаясь, он очаровывает меня ямочками на щеках. – Тогда позволь мне выразиться иначе. – Он понижает голос до хриплого шепота. – Я собираюсь заниматься с тобой любовью, Скай. Много. При любой возможности, потому что в эти выходные, несмотря на обстоятельства, я испытал огромное наслаждение. Так что давай-ка предохраняйся, и тогда у нас не будет брака по залету со сроком годности. Можно это сделать для меня? Чтобы мы смогли много-много-много заниматься сексом?

Глядя прямо ему в глаза, я подталкиваю стакан к официантке, которая с отвисшей челюстью таращится на Холдера. Отвечая, стараюсь сохранить невозмутимый вид.

– Так-то лучше, – говорю я. – Да. Пожалуй, я смогу это устроить.

Он коротко кивает, потом подталкивает свой стакан к моему и мельком взглядывает на официантку. Та наконец выходит из транса и проворно наливает, после чего удаляется, а я сердито смотрю на Холдера:

– Ты порочен, Дин Холдер.

– Что? – переспрашивает он с невинным видом.

– Следует запретить тебе произносить слова «заниматься любовью» и «секс» в присутствии любой женщины, кроме той, которая имеет с тобой дело. Ты, наверное, не понимаешь, что творишь. – (Он несогласно мотает башкой.) – Я серьезно, Холдер. Не хочу раздувать твое самомнение, но знай, что ты невероятно привлекателен для всякой чувственной женщины. Подумай над этим. Не буду считать всех парней, с которыми встречалась, но ты единственный, к кому меня влечет. Объясни почему.

– Нет ничего проще, – смеется он.

– В чем же дело?

– В том, – многозначительно произносит он, – что до встречи со мной в магазине ты уже любила. То, что ты вычеркнула меня из памяти, не означает, что выбросила из сердца. – Он подносит ко рту вилку, но задумывается. – А может быть, ты права и дело лишь в том, что ты хотела лизнуть меня в ямочку, – говорит он и начинает жевать.

– Точно, дело в ямочках, – улыбаюсь я.

Не могу сосчитать, сколько раз за последние полчаса он заставил меня улыбнуться. И я как-то незаметно съела половину того, что было на тарелке. Одно его присутствие творит чудеса с израненной душой.

Вторник, 30 октября 2012 года

19 часов 20 минут

Мы в квартале от дома Карен, и я прошу Холдера съехать на обочину. Ожидание было мучительным, но прибытие вселяет в меня настоящий ужас. Я понятия не имею, что сказать и как себя вести при встрече.

Холдер тормозит, поворачивается ко мне и смотрит с тревогой:

– Нужен перерыв в главе? – Я киваю, делая глубокий вдох. Он берет меня за руку. – Чего ты боишься больше всего?

– Не простить ее, что бы она ни сказала. Я понимаю, что с ней жилось гораздо лучше, чем с отцом, но она не могла этого знать, когда похищала меня. Теперь мне известно, на что она способна, и я не могу простить. Если не простила отца… то и ее не должна.

Он проводит пальцем по моей руке:

– Может, содеянного не простишь, но оцени хотя бы жизнь, которую она тебе дала. Она была хорошей мамой, Скай. Помни об этом, когда будешь разговаривать, ладно?

– Вот с чем мне трудно свыкнуться, – признаюсь я. – Она была мне хорошей матерью, и я люблю ее за это. Я люблю ее и до смерти боюсь, что после беседы могу потерять.

Холдер притягивает меня к себе и обнимает.

– Я тоже боюсь за тебя, детка, – говорит он, не желая притворяться, что все в порядке.

Мы оба скованы страхом неизвестности. Никто из нас не знает, как повернется моя судьба после того, как я войду в этот дом, и сможем ли мы идти по жизни вместе.

Я отстраняюсь и, набираясь храбрости, складываю руки на коленях:

– Я готова.

Кивнув, он выезжает на дорогу, сворачивает за угол и останавливается на подъездной дорожке у моего дома, при виде которого мои руки дрожат еще сильнее. Из дома выходит Джек. Холдер открывает водительскую дверь и поворачивается ко мне:

– Останься здесь. Сначала я потолкую с Джеком.

Холдер выходит из машины и закрывает дверь. Я сижу, потому что, честно говоря, не спешу вылезать. Наблюдаю, как Холдер с Джеком разговаривают несколько минут. То, что Джек рядом с ней, вызывает сомнение, действительно ли Карен рассказала ему правду о своем поступке. Вряд ли он был бы здесь, если бы знал.

Холдер возвращается, открывает дверь и опускается на колени рядом со мной. Поглаживая меня по лицу кончиками пальцев, он спрашивает:

– Ты готова?

Я чувствую, что киваю, но не контролирую собственные движения. Я вижу, как высовывается из машины моя нога, а рука хватает руку Холдера, но не понимаю, каким образом двигаюсь, хотя сознательно пытаюсь остаться в салоне. Я не готова войти в дом, однако иду в обнимку с Холдером. Я протягиваю руки к Джеку, и он подается ко мне, чтобы обнять. В знакомых руках я съеживаюсь и судорожно вздыхаю.

– Спасибо, что вернулась, – говорит он. – Ей нужен этот шанс все объяснить. Обещай, что поможешь.

Я смотрю ему в глаза:

– Ты знаешь, что она сделала, Джек? Она тебе рассказывала?

– Я знаю и понимаю, что тебе тяжело, – сокрушенно кивает он. – Но ты должна дать ей возможность изложить свою версию.

Джек обнимает меня за плечи, Холдер берет за руку, и они оба ведут меня к двери, словно я хрупкий ребенок.

Но я не хрупкий ребенок.

На ступенях я останавливаюсь и поворачиваюсь к ним:

– Мне надо поговорить с ней наедине.

Мне, конечно, хочется, чтобы Холдер был рядом, но нужно быть сильной. Мне нравится, как он оберегает меня, но это самое сложное, что мне приходилось делать, и надо самой. Если я сумею самостоятельно справиться с этим, то наверняка совладаю с чем угодно.

Никто не возражает, и я благодарна. Они верят в меня. Холдер сжимает мою руку и подталкивает вперед, подбадривая взглядом.

– Я буду здесь, – обещает он.

Глубоко вздохнув, я открываю дверь.

Вхожу в гостиную. Карен перестает расхаживать и, обернувшись, видит меня. Едва мы встречается взглядами, как она не выдерживает и бросается ко мне. Не знаю, какого выражения лица я ждала, но всяко не облегчения.

– С тобой все в порядке, – говорит она, обвивая меня руками и прижимая к себе. Она плачет. – Прости, Скай. Как жаль, что ты узнала обо всем раньше, чем я успела сама рассказать.

Она пытается говорить, но не может из-за рыданий. Вид ее страданий разрывает мне сердце. Даже зная, что она обманывала меня, я не могу с ходу отбросить все тринадцать лет, когда любила ее. Видя ее мучения, я сама начинаю мучиться.

Она сжимает мое лицо в ладонях и заглядывает в глаза:

– Клянусь, я собиралась все рассказать, когда тебе исполнится восемнадцать. Это ужасно, что ты все узнала сама. Я делала все возможное, чтобы этого не случилось.

Я беру ее руки и отвожу от лица:

– Понятия не имею, мама, что тебе ответить. – Я поднимаю на нее взгляд. – У меня так много вопросов, но я ужасно боюсь спрашивать. Откуда мне знать, что ты скажешь правду? Откуда мне знать, что ты не лжешь, как лгала последние тринадцать лет?

Карен идет на кухню за салфеткой, чтобы вытереть глаза. Пытаясь собраться с духом, она делает несколько прерывистых вдохов.

– Иди сядь со мной, милая, – зовет она, направляясь к дивану. Я продолжаю стоять, наблюдая, как она садится на краешек. Она поднимает на меня взор, исполненный муки. – Пожалуйста, – просит Карен. – Знаю, ты не доверяешь мне – имеешь право после того, что я сделала. Но если ты чувствуешь сердцем, что я люблю тебя больше жизни, то позволишь все объяснить.

У нее искренний взгляд. Я подхожу к дивану и сажусь напротив. Она делает глубокий вдох, потом выдыхает, собираясь с духом.

– Чтобы рассказать правду о том, что случилось с тобой… сначала мне надо объяснить, что случилось со мной.

Она умолкает на несколько минут, стараясь не расплакаться снова. По глазам видно, что то, о чем она собирается рассказать, почти непереносимо для нее. Мне хочется подойти к ней и обнять, но я не в силах. Как бы я ни любила ее, утешать сейчас не могу.

– У меня была чудесная мама, Скай. Тебе бы понравилась. Ее звали Дон, и она всем сердцем любила нас с братом. Мой брат Джон был на десять лет старше, и мы никогда не ссорились, как это бывает между подрастающими братьями и сестрами. Отец умер, когда мне было девять, и Джон был мне скорее отцом, чем братом. Он был моим защитником. Он был очень хорошим братом, а она – замечательной матерью. К несчастью, когда мне исполнилось тринадцать, мама умерла, и Джон стал для меня настоящим отцом. В то время Джону было двадцать три, он только что закончил колледж. Другой семьи, которая захотела бы удочерить меня, не нашлось, и он делал то, что должен был. Я ужасно скучала по маме, и Джону, признаться, приходилось очень трудно. Он только что устроился на работу. Мне тоже было нелегко. К моему четырнадцатилетию работа уже здорово допекла Джона. Он начал пить, а я немного отбилась от рук, иногда допоздна не появляясь дома. Однажды, когда я вернулась поздно вечером, он жутко разозлился. Наша ссора быстро переросла в потасовку, и он несколько раз меня ударил. До этого он никогда не распускал рук, и я пришла в ужас. Я убежала в свою комнату, и через несколько минут он пришел извиняться. Он пил уже не первый месяц, и я начала побаиваться его. А теперь еще поднял на меня руку. Мне стало по-настоящему страшно. – Карен тянется за стаканом и отпивает воды. Я смотрю, как она дрожащей рукой подносит стакан к губам. – Он пробовал извиниться, но я отказалась слушать. Мое упрямство еще больше разозлило его, и он, толкнув меня на кровать, начал орать. Он все кричал и кричал, твердя, что я сломала ему жизнь. Говорил, что я должна благодарить его… что обязана ему за то, что он вынужден столько работать и заботиться обо мне.

Карен откашливается и со слезами на глазах пытается продолжить тягостный рассказ о своем прошлом. Она встречается со мной взглядом, и я догадываюсь, что ей никак не вымолвить слова, готовые сорваться с ее языка.

– Скай, – с трудом произносит она. – В ту ночь брат изнасиловал меня. И не только в ту, но и потом, он делал это почти каждую ночь на протяжении целых двух лет.

Я зажимаю рот руками, чтобы не закричать. От головы отливает кровь, но кажется, будто от всего тела тоже. Я чувствую себя совершенно опустошенной, потому что мне страшно услышать дальнейшее. Пусты и ее глаза. Не дожидаясь, что она скажет, я спрашиваю сама:

– Мама… Джон… Он был моим отцом, да?

Она быстро кивает, из глаз капают слезы.

– Да, милая. Был. Увы.

Все мое тело сотрясается от рыданий, и Карен немедленно заключает меня в объятия. Я обнимаю ее и вцепляюсь в блузку.

– Ужасно, что он сделал это с тобой, – со слезами говорю я.

Мы сидим на диване, обнимая друг друга и оплакивая то, как обошелся с нами человек, которого мы любили всем сердцем.

– Есть кое-что еще, – произносит она. – Я расскажу все, ладно?

Я киваю. Карен отпускает меня и берет мои руки в свои.

– Когда мне минуло шестнадцать, я поделилась с подружкой. Она сказала матери, и та заявила в полицию. К тому времени Джон уже три года служил в полиции и был на хорошем счету. Когда его допрашивали, он заявил, что я все выдумала, потому что он не разрешал мне встречаться с бойфрендом. В итоге его оправдали и дело закрыли, но я понимала, что никогда не уживусь с ним под одной крышей. Еще два года учебы я жила у друзей. С ним я больше не разговаривала.

Только через шесть лет я увидела его вновь. Мне был двадцать один год, и я училась в колледже. Я была в магазине и услышала его голос из соседнего прохода. Я обмерла и, затаив дыхание, прислушивалась к разговору. Этот голос я узнала бы где угодно. В страшных голосах есть нечто, что невозможно забыть. Но меня парализовал не его голос… а твой. Я услышала, как он разговаривает с маленькой девочкой, и сразу же припомнила все наши ночи. Я знала, на что он способен, и меня даже замутило. Наблюдая, я пошла за вами на некотором расстоянии. В какой-то момент он отошел от тележки с продуктами, и я поймала твой взгляд. Ты долго смотрела на меня – самая красивая малышка на свете. Но и самая сломленная маленькая девочка. Едва заглянув в твои глаза, я поняла, что он делал с тобой то же, что и со мной. В твоем взгляде я прочла отчаяние и страх. Следующие несколько дней я пыталась выведать все о тебе и вашем родстве. Я выяснила, что случилось с твоей матерью, и узнала, что он воспитывает тебя один. Наконец я набралась смелости и сделала анонимный звонок в надежде, что он получит по заслугам. Неделей позже я узнала, что служба защиты детей быстро прекратила это дело. Не знаю точно, было ли это связано с его должностью, но думаю, что да. Невзирая ни на что, ему дважды удалось избежать наказания. Зная о том, что происходит с тобой, я не могла допустить, чтобы ты осталась у него. Наверное, нашлись бы и другие способы, но я была молода и страшно боялась за тебя. Я не знала, что еще можно сделать, поскольку закон не помог ни тебе, ни мне. Через несколько дней я решилась. Если никто не собирался помочь тебе избавиться от него, то это должна была сделать я. Никогда не забуду, как, подъехав в тот день к вашему дому, я увидела несчастную девчушку, одиноко плакавшую на траве. Я окликнула тебя, и ты подошла, а потом залезла в машину. Мы уехали, и я ни разу не оглянулась. – Карен сжимает мою руку и пристально смотрит на меня. – Скай, клянусь всем святым, что я хотела лишь защитить тебя от него. Я сделала все, чтобы он тебя не нашел. И чтобы ты не нашла его. Мы никогда больше о нем не разговаривали, и я постаралась помочь тебе забыть о случившемся и зажить нормальной жизнью. Я понимала, что не смогу все время безнаказанно прятать тебя. Знала, что настанет день, когда мне придется ответить за содеянное, но для меня это не имело значения. И до сих пор не имеет. Мне просто хотелось, чтобы ты в безопасности дожила до совершеннолетия и тебя не отправили к нему. За день до того, как увезти тебя, я зашла в твой дом, когда там никого не было. Я искала вещи, которые могли тебя утешить. Что-то вроде любимого одеяла или плюшевого мишки. В твоей спальне я вдруг поняла, что в этом доме тебе ничто не мило. Если ты была хоть немного похожа на меня, то всякая вещь должна была напоминать тебе о страшном. Поэтому я не взяла ничего, чтобы ты не вспоминала о том, что он сделал с тобой. – Она встает и молча выходит из комнаты. Потом возвращается с небольшой деревянной шкатулкой и протягивает ее мне. – Я не могла уйти без этого. Я знала, что, когда наступит момент истины, ты тоже захочешь узнать о своей матери. Много я не нашла, но кое-что сохранила.

С глазами, полными слез, я провожу пальцами по деревянной шкатулке, хранящей память о женщине, которую уже не надеялась вспомнить. Я не открываю ее. Не могу. Я должна сделать это одна.

Карен заправляет мне за ухо прядь волос, и я смотрю ей в глаза.

– Знаю, я поступила неправильно, но не жалею об этом. Если бы пришлось повторить это ради твоей безопасности, я бы не задумалась. Понятно, что ты ненавидишь меня за ложь. Но это ничего, Скай, потому что моей любви хватит на нас обеих. Не кори себя за то, что я с тобой сделала. Я думаю об этом разговоре вот уже тринадцать лет, поэтому смирюсь с любым твоим решением. Делай, что считаешь для себя лучшим. Если хочешь, я прямо сейчас позвоню в полицию. Я охотно повторю им все, если это поможет тебе обрести покой. Если ты хочешь, чтобы я дождалась твоего настоящего дня рождения, а до тех пор останешься жить здесь, – пожалуйста. С того самого момента, как закон разрешит тебе заботиться о себе, я не буду мешать. Но что бы ты ни выбрала, Скай, что бы ни решила, не беспокойся обо мне. Мне важно знать, что с тобой все в порядке. Что бы ни ждало меня в будущем, это стоит каждой секунды тринадцати лет, которые я прожила с тобой.

Продолжая плакать и совершенно не понимая, как поступить, я снова смотрю на шкатулку. Я не знаю, что хорошо и что плохо, полагая, что в этой ситуации добро и зло поменялись местами. Мне ясно одно: я не в состоянии ответить ей сию секунду. После ее рассказа кажется, будто мое представление о справедливости лопнуло как мыльный пузырь.

Я смотрю на нее, качая головой.

– Не знаю, – шепчу я. – Не знаю, чего хочу.

Зато я знаю, в чем нуждаюсь: в передышке.

Я встаю, она сидит и смотрит, как я иду к выходу. Открывая дверь, я не в силах посмотреть Карен в глаза.

– Мне надо немного подумать, – тихо говорю я и выхожу. Холдер немедленно обнимает меня. В одной руке я держу деревянную шкатулку, другой обвиваю его шею и кладу голову ему на плечо. Я плачу, не зная, как осмыслить услышанное. – Небо, – говорю я. – Надо взглянуть на небо.

Он не задает вопросов. Он точно знает, о чем идет речь, поэтому берет меня за руку и ведет к машине. Когда мы с Холдером выезжаем на шоссе, Джек возвращается в дом.

Вторник, 30 октября 2012 года

20 часов 45 минут

Холдер не спрашивает о Карен. Он знает, что я расскажу сама, когда сумею, но сейчас не могу, пока не решу, что делать дальше.

Когда мы подъезжаем к аэропорту, он сворачивает на обочину не там, где обычно, а значительно дальше. Мы подходим к забору, и я с удивлением вижу незапертые ворота. Холдер отодвигает засов и знаком приглашает войти.

– Здесь есть ворота? – в замешательстве спрашиваю я. – Зачем же мы перелезали через забор?

– Оба раза ты была в платье, – хитро ухмыляется он. – Входить через ворота было бы неинтересно.

Каким-то непонятным образом я нахожу в себе силы рассмеяться. Вхожу в ворота, и он закрывает их за мной, но остается на месте. Я протягиваю руку:

– Хочу, чтобы ты пошел со мной.

– Уверена? Я думал, тебе хочется побыть одной.

– Мне нравится быть с тобой. Одной мне будет неуютно.

Он берет меня за руку. Мы идем по взлетно-посадочной полосе и занимаем наши обычные места под звездами. Я кладу рядом деревянную шкатулку, все еще не находя смелости открыть ее. В этот момент я вообще ни в чем не уверена. Я лежу неподвижно около получаса, размышляя о своей жизни… жизни Карен… жизни Лесли… и мне кажется, что предстоящее решение должно быть общим для всех троих.

– Карен – моя тетя, – вслух произношу я. – Моя родная тетя.

Не знаю, говорю ли я это вслух для Холдера или для себя самой.

Холдер цепляется своим мизинцем за мой и поворачивается.

– По отцу? – с сомнением спрашивает он. Я киваю, и он закрывает глаза, понимая, что это может означать для прошлого Карен. – Вот почему она забрала тебя, – понимающе говорит он, словно полностью одобряя ее поступок. – Она знала, что он делал с тобой.

Я снова киваю:

– Она ждет от меня решения, Холдер. Хочет, чтобы я что-то решила. Но я не знаю, какое решение будет правильным.

– Это потому, что ни одно не будет правильным, – отзывается он. – Иногда приходится выбирать между несколькими неправильными решениями. Просто реши, какое самое неправильное.

Без сомнения, заставлять Карен расплачиваться за такой самоотверженный поступок – наихудшее из неправильных решений. В душе я это понимаю, но он имел последствия. Мне понятно, что Карен не могла знать, что, забрав меня у отца, она тем самым привела к несчастью с Лесли. Нельзя забывать, что поступок Карен явился косвенной причиной трагедии моей лучшей подруги – еще одной девочки в жизни Холдера, которую он, как ему казалось, подвел.

– Хочу кое о чем спросить, – говорю я ему. Он молча ждет, и я сажусь и смотрю на него. – Только не перебивай, ладно? Дай выговориться. – Коснувшись моей руки, он кивает, и я продолжаю: – Я понимаю, что Карен сделала это только ради моего спасения. Ее решение было принято от любви… не от ненависти. Но я боюсь, что если я ничего не скажу, если мы будем держать это при себе, то мое решение повлияет на тебя. Потому что то, что мой отец сделал с Лесс, произошло лишь потому, что меня там не было и она заняла мое место. Я понимаю, Карен никак не могла предвидеть дальнейшего. Она пыталась поступить правильно – заявить на него – и лишь позже отчаялась. Но что творится с нами? С тобой и мной, когда мы пытаемся представить события? Я боюсь, ты навсегда возненавидишь Карен… или в конечном счете начнешь осуждать за выбор меня. Но я тебя не сдерживаю. Я пойму, если ты из-за Лесс возненавидишь Карен. Пожалуй, мне просто надо знать, какой бы выбор я ни сделала… Мне надо знать… – Я пытаюсь выразиться убедительнее, но не могу. Иногда труднее всего даются самые простые вопросы. Сжав его руку, я заглядываю ему в глаза. – Холдер… с тобой будет все нормально?

У него непроницаемое выражение лица. Он сплетает наши пальцы, вновь обращая взор к небу.

– Конечно, – тихо отвечает Холдер. – Весь последний год я ненавидел и осуждал Лесс, потому что жизнь у нас была одна. Одни родители, пережившие развод. Одна подружка, которую вырвали из нашей жизни. Мы одинаково горевали по тебе, Скай. Переехали в город, жили в одном доме и ходили в одну школу. В ее жизни происходило то же, что и в моей. Но она переживала все сильнее меня. Иногда по ночам я слышал, как она плачет. Я ложился рядом и обнимал ее, но очень часто мне хотелось наорать на нее за слабость. Потом однажды вечером… когда я обнаружил, что она сделала… я возненавидел ее за то, что она так легко сдалась. Меня возмущало, что она считала свою жизнь намного труднее моей, тогда как они были совершенно одинаковы. – Он поднимается и поворачивается ко мне, беря меня за руки. – Теперь я знаю правду. Мне ясно, что ее жизнь была в миллион раз хуже. И то, что она каждый день улыбалась и смеялась, а я не имел ни малейшего представления о том, что ей приходилось переживать… Теперь я понимаю, какой она была храброй. Не ее вина, что она не знала, как с этим быть. Как жаль, что она не попросила о помощи и молчала, но каждый по-своему справляется с такими вещами, особенно если считает себя одиноким. Тебе удалось все забыть, и это помогло справиться. Наверное, и она пыталась, но была намного старше, когда с ней это стряслось, и не сумела. Вместо того чтобы забыть и никогда не думать об этом, она сделала наоборот. Я знаю, это постепенно подтачивало всю ее жизнь, пока силы не иссякли. Поступок Карен не был напрямую связан с тем, что твой отец сделал с Лесс. Даже не забери тебя Карен, он вряд ли остановился бы. В этом была его суть. Так что, если ты спросишь, виню ли я Карен, ответ будет «нет». Жаль только, что Карен и Лесс не захватила. – Он обхватывает меня и шепчет: – Что бы ты ни решила… лишь бы только твоя душа скорей исцелилась. Это все, что мне нужно. Лесс тоже этого хочет.

Я обнимаю его и кладу голову ему на плечо:

– Спасибо, Холдер.

Он молча обнимает меня, а я обдумываю решение, которое уже почти не решение. Немного погодя отстраняюсь и кладу шкатулку себе на колени. Чуть помедлив, нажимаю на защелку и с закрытыми глазами медленно поднимаю крышку. Сделав глубокий вдох, я размыкаю веки и вижу глаза своей матери. Я беру фотографию дрожащими пальцами, глядя на женщину, которая только и могла породить меня. Я взяла от нее буквально все: рот, глаза и скулы.

Откладываю снимок, беру следующий. Этот вызывает еще больше эмоций, потому что на нем мы обе. Мне не больше двух, и я сижу у нее на коленях, обвив руками ее шею. Она целует меня в щеку, а я смотрю в камеру и широко улыбаюсь. На фотографию начинают капать слезы, и я вытираю их и передаю снимки Холдеру. Пусть поймет, зачем я так рвалась в отцовский дом.

В шкатулке есть еще один предмет. Это серебряный медальон на цепочке в форме сердечка. Открыв его, я вижу свою фотографию в младенчестве. Внутри медальона надпись: «Мой лучик Надежды».

Я расстегиваю замок и вешаю цепочку себе на шею. Холдер помогает ее застегнуть, пока я приподнимаю волосы, и целует меня в висок.

– Она красива. Совсем как дочь. – Он отдает мне фотографии и нежно целует меня. Открыв медальон, с улыбкой рассматривает его, потом закрывает и заглядывает мне в глаза. – Ты готова?

Я убираю фотографии в шкатулку, опускаю крышку и уверенно киваю:

– Да.

Вторник, 30 октября 2012 года

22 часа 15 минут

На этот раз мы входим с Холдером. Карен и Джек сидят на диване, Джек обнимает ее за плечи и держит за руку. Когда я вхожу, она поднимает на меня взгляд, а Джек встает, чтобы снова оставить нас наедине.

– Все нормально, – останавливаю я его. – Не уходи, это быстро.

Хотя я обращаюсь к нему, он ничего не отвечает, а лишь немного отходит от Карен, чтобы я села рядом с ней. Я ставлю шкатулку на стол, потом сажусь. Понимая, что она не имеет представления о том, что уготовило ей будущее, я поворачиваюсь к ней. И хотя Карен не знает моего выбора и своей судьбы, она ободряюще улыбается мне, давая понять, что ее устроит любое мое решение.

Я беру ее за руки и смотрю прямо в глаза. Пусть поверит мне, потому что между нами не должно быть лжи.

– Мама, – проникновенно говорю я, – когда ты увезла меня от отца, ты понимала, чем это грозит, но не остановилась. Ради моего спасения ты рискнула всей своей жизнью, и мне не хочется, чтобы ты страдала из-за этого выбора. И я не вправе судить. Могу только… поблагодарить тебя. Спасибо тебе. Огромное спасибо за то, что спасла мне жизнь, мамочка.

Теперь она плачет горше меня. Мы рыдаем в обнимку, как мать с дочерью. Как тетя с племянницей. Как две жертвы. Плачем, как двое выживших.

* * *

До меня едва ли доходит, какую жизнь вела Карен последние тринадцать лет. Все, что она делала, совершалось ради моего блага. Она собиралась во всем признаться, когда мне исполнится восемнадцать, и не боялась последствий. Я знаю, она так сильно любит меня, что отдала себя целиком. Мне кажется, я этого не заслуживаю. И вот оказывается, что на этом свете меня точно так же любят два человека. Это почти не укладывается в голове.

Карен действительно хочет замуж за Джека, но сомневалась, потому что понимала: узнай он правду, будет сильно переживать. Чего она не ожидала, так это его бескорыстной любви… такой же, как у нее ко мне. Выслушав ее исповедь и узнав о нелегком выборе, он лишь еще больше укрепился в своем чувстве. По-моему, он к следующим выходным окончательно переедет к ней.

Весь вечер Карен терпеливо отвечает на мои вопросы. Главный касался моего законного имени и восстановления документов. Карен посмеялась над этим, объяснив, что благодаря достаточным средствам и нужным связям меня «удочерили» за границей, а когда мне исполнилось семь, я получила гражданство. Я даже не расспрашиваю о подробностях, потому что боюсь.

Другой вопрос, на который я хочу получить ответ, касается телевизора. Нельзя ли обзавестись? Оказывается, она вовсе не против технического прогресса, как много лет внушала мне. Похоже, мы завтра отправимся в супермаркет электроники.

Мы с Холдером объяснили Карен, как он догадался, кто я такая. Поначалу она никак не могла понять, откуда взялась столь сильная привязанность в таком юном возрасте… настолько прочная, что он вспомнил меня. Но, понаблюдав за нами чуть дольше, она убедилась в ее подлинности. Увы, всякий раз, когда он целует меня или кладет ладонь на бедро, я замечаю в ее глазах тревогу. В конце концов, она моя мать.

Проходит несколько часов, и все мы наконец достигаем умиротворенного состояния после бурного уик-энда. Холдер и Джек прощаются с нами, и Холдер уверяет Карен, что больше не будет присылать обидных эсэмэсок. Правда, подмигивает мне из-за ее спины.

Карен без конца обнимает меня. Наконец желает спокойной ночи, и я иду в свою комнату и залезаю в постель. Натянув на себя одеяло и заложив руки за голову, смотрю на звезды на потолке. Я подумывала их снять, боясь неприятных воспоминаний. Но все же оставила. Теперь они напоминают мне о Хоуп. И обо мне самой, и обо всем, что пришлось преодолеть, чтобы прийти к этому моменту. Можно было сокрушаться и жалеть себя, но я не собираюсь этого делать. Я не стремлюсь к идеальной жизни. Несчастья – это испытания, вынуждающие выбирать между тем, чтобы покориться и остаться поверженным, или отряхнуть прах со своих ног и подняться выше. Я выбираю второе. Наверное, жизнь не раз подставит мне ножку, но я точно знаю, что не останусь лежать.

Слышится легкий стук в окно, потом рама поднимается. Я с улыбкой подвигаюсь, освобождая место.

– Сегодня не будет приветствия у окна? – приглушенно спрашивает Холдер, опуская раму.

Подойдя к кровати, он откидывает одеяло и ложится рядом.

– Ты замерз, – прижимаясь к нему, говорю я. – Шел пешком?

Он качает головой и обнимает меня, потом целует в лоб:

– Нет, бежал. – Его рука скользит к моей заднице. – Уже неделю не тренируемся! Тебя здорово разнесло.

Я со смехом бью его по руке:

– Забыл? Прикалываться только в эсэмэсках.

– Кстати… тебе вернули телефон?

– Не очень-то и нужно. Надеюсь, мой ручной бойфренд подарит мне на Рождество айфон.

Он со смехом перекатывается на меня, прижимаясь к моим теплым губам своими ледяными. Разница такая, что он стонет и целует меня, пока не согревается.

– Знаешь что? – Приподнявшись на локтях, он смотрит на меня со своей чарующей улыбкой.

– Что?

Его голос вновь подобен божественной лирической октаве.

– Мы еще не занимались сексом в твоей постели.

С полсекунды я думаю, потом качаю головой и перекатываю его на спину:

– Так оно и будет, покуда мама за стенкой.

Он со смехом обнимает меня за талию и затаскивает к себе на грудь. Я кладу голову, и он крепко прижимает меня к себе:

– Скай?

– Холдер? – передразниваю я.

– Хочу, чтобы ты знала вот что, – начинает он. – И заявляю это не как бойфренд или даже друг, а потому, что кто-то должен. – Он перестает гладить меня по плечу. – Я очень горжусь тобой.

Я зажмуриваюсь и, впитывая эти слова, посылаю их прямо к сердцу. Он целует меня то ли в первый раз, то ли в двадцатый, то ли в тысячный – но кто считает?

Обняв его еще крепче, я вздыхаю:

– Спасибо. – Приподняв голову, упираюсь подбородком ему в грудь, глядя в глаза, и он улыбается. – Не только за эти слова, Холдер, а за все. Благодарю тебя за то, что ты придал мне смелости всегда задавать вопросы, даже если я не хотела знать ответов. За то, что так меня любишь. Спасибо тебе за то, что показал: необязательно быть сильной, чтобы оставаться вместе, можно быть и слабой. И спасибо за то, что наконец нашел меня через все эти годы. – Я провожу пальцами по его груди и добираюсь до плеча. Потом обвожу каждую букву татуировки и, наклонившись, целую его в губы. – Но больше всего благодарю тебя за то, что потерял меня много лет назад, потому что, если бы тогда не ушел, моя жизнь сложилась бы иначе.

Мое тело поднимается и опадает одновременно с его глубочайшим вздохом. Зажав мое лицо в ладонях, он пытается улыбнуться, но улыбка не достигает печальных глаз.

– Я постоянно воображал, как найду тебя, но не думал, что это закончится благодарностью за потерю.

– Закончится? – недовольно переспрашиваю я, приподнимаюсь и чмокаю его в губы. – Надеюсь, на этом ничто не закончится.

– Нет, черт побери, конечно не закончится! – Он заправляет мне за ухо прядь волос. – Хотелось бы сказать: «И с тех пор они жили счастливо», но нет, не могу. Нам обоим надо преодолеть еще многое. При всем том, что произошло с тобой, мной, твоей матерью, отцом и Лесс… еще наступят дни, когда мы не будем знать, как все это пережить. Но мы справимся, потому что вместе. Я не боюсь за нас, детка. Совсем не боюсь.

Я целую его в ямочку и улыбаюсь:

– И я не боюсь за нас. Для понимания: я не верю в счастливую жизнь до гробовой доски.

– Это хорошо, потому что я этого не обещаю. Только себя самого.

– Это все, что мне нужно. Ну… и еще лампа. И пепельница. И пульт от телевизора. И настольный теннис. И ты, Дин Холдер. Это все, что мне нужно.

Тринадцатью годами раньше

– Что он там делает? – спрашиваю я у Лесли, глядя на Дина из окна гостиной.

Тот распростерся на подъездной аллее и смотрит в небо.

– Звездочетничает, – отвечает она. – Он все время это делает.

– Что это значит?

– Не знаю, – пожимает она плечами. – Просто он так это называет, когда долго глядит на небо.

Я снова выглядываю из окна и продолжаю смотреть на Дина. Не знаю, что такое звездочетничать, но мне бы это понравилось. Я люблю звезды. Мама их тоже любила, потому что украсила ими мою комнату.

– Я тоже хочу, – говорю я. – Давай вместе?

Я смотрю на нее, но она снимает туфли:

– Не хочу туда идти. Ты иди, а я помогу маме приготовить попкорн для фильма.

Мне нравится, когда я остаюсь ночевать с Лесли. Лишь бы не дома. Я спускаюсь с дивана, надеваю туфли, выхожу на улицу и ложусь рядом с Дином. Он даже не оглядывается на меня, продолжает смотреть на звезды, и я занимаюсь тем же.

Этим вечером звезды очень яркие. Никогда прежде я так не смотрела на них. Они намного симпатичнее, чем на моем потолке.

– Ух ты, как красиво!

– Я знаю, Хоуп, – говорит он. – Знаю.

Мы долго молчим. Не знаю, лежим ли мы минуты или часы, но продолжаем смотреть и не разговариваем. Дин вообще много не говорит – гораздо меньше, чем Лесли.

– Хоуп, пообещаешь мне кое-что?

Я поворачиваю голову и смотрю на него, но он не отрывает взгляда от звезд. Я никому ничего не обещала, кроме папы. Мне приходилось обещать ему, что я никому не скажу, как он заставляет меня благодарить его, и я не нарушила слова, хотя иногда очень хотелось. Если бы я и нарушила, то сказала бы Дину, потому что знаю: он никому не скажет.

– Да, – говорю.

Он поворачивается и глядит на меня печальными глазами:

– Скажи, ты ведь плачешь из-за папы?

Я киваю, стараясь не разреветься при мысли об этом. Не понимаю, откуда Дину известно, что я всегда плачу из-за папы, но он знает.

– Пообещай, что, когда он тебя обидит, ты будешь думать о небе.

Не понимаю, зачем это нужно, но киваю.

– Но зачем?

– Затем. – Он опять поворачивает лицо к звездам. – Небо всегда красиво. Даже когда темно, дождливо или облачно, оно все равно красиво. Это моя самая любимая вещь на свете, потому что я знаю: если мне будет одиноко или страшно, надо лишь посмотреть наверх, увидеть его, и оно всегда будет прекрасным. Вспоминай об этом, когда папа тебя обижает, и старайся не думать о нем.

Я улыбаюсь, пусть даже от нашего разговора мне становится грустно. Я лишь продолжаю смотреть на небо, как Дин, думая о его словах. Сердце наполняется радостью оттого, что мне теперь есть куда спрятаться, если я не захочу быть там, где нахожусь. Теперь, когда будет страшно, я начну думать о небе и, может быть, улыбнусь, потому что знаю: оно всегда останется прекрасным.

– Обещаю, – шепчу я.

– Отлично, – говорит он.

Он протягивает руку и сцепляет наши мизинцы.

Благодарности

Когда я писала два первых своих романа, то не пользовалась помощью ни бета-ридеров, ни блоггеров (по неведению). Я даже не знала, что такое ARC.

Ах, как жаль!

Спасибо ВСЕМ блоггерам, которые усердно делятся своими предпочтениями. Вы истинное спасение для авторов, и мы благодарны вам за все.

Особая благодарность Марисе, Таммаре Веббер, Дженни и Гитте с Totallybookedblog.com, Тине Ребер, Трейси Гарвис-Грейвс, Эбби Глайнс, Карли Блейкмор-Маул, Отэм с Autumnreview.com, Мэдисон с Madisonsays.com, Молли Харпер с Toughcriticbookreviews.com, Ребекке Донован, Николь Чейз, Энджи Стэнтон, Саре Росс, Лизе Кейн, Глории Грин, Шери Ламберт, Трише Рей, Кати Перез, Стефани Коэн и Тоне Киллиан за то, что уделили мне время и прислали обстоятельные, необычайно полезные замечания. Я знаю, что донимала вас весь декабрь, поэтому спасибо за то, что имели терпение просмотреть множество моих «исправленных» файлов.

Сара Аугустус Хансен, моей благодарности нет предела! Не только за великолепную обложку, но и за то, что выслушали мои пожелания насчет бесчисленных изменений и в конце концов остановились на своем первоначальном варианте. Ваше терпение не знает границ. За это объявляю Холдера вашим. Так тому и быть.

Спасибо моему мужу, настаивавшему на том, чтобы я внесла его в число лиц, которым выражаю признательность. Ведь он нашел слово, которое помогло мне завершить одну фразу в одном абзаце одного эпизода. Без него (это было слово «шлюз») я, пожалуй, не закончила бы книгу. Но он по-своему прав. Без слова я, скорее всего, обошлась бы. Но без его поддержки не смогла бы написать ни строчки.

Благодарю свою семью, особенно Лин, ибо я нужна ей больше, чем кому-то другому. Я даже не помню ваших лиц и с трудом вспоминаю ваши имена, но теперь, когда книга завершена, клянусь отвечать на ваши звонки, эсэмэски, смотреть вам в глаза, ложиться спать раньше четырех часов утра и никогда не просматривать электронку, когда говорю с вами по телефону. По крайней мере, пока не взялась за следующую книгу.

И спасибо трем лучшим детям на всем белом свете. Я уделяю вам охренеть как мало времени. Да, мальчики… Мама просто ругнулась. Опять.

Сноски

1

Голливудский актер, продюсер и модель, 1980 года рождения. – Здесь и далее прим. перев.

(обратно)

2

Севен в переводе с английского означает «семь», а Сикс – «шесть».

(обратно)

3

Сётин от английского thirteen – тринадцать.

(обратно)

4

Ванна Уайт – американская актриса и телеведущая.

(обратно)

5

OMG, WTF, IDK (англ.) – аббревиатуры, часто употребляемые в эсэмэсках и чатах; OMG – боже мой! WTF – черт побери! IDK – я не знаю.

(обратно)

6

Хоуп (от англ. Hope) – надежда.

(обратно)

7

Скай (англ. sky) – небо.

(обратно)

8

Линден (англ. Linden) – липа.

(обратно)

Оглавление

За два месяца до этого…

Тринадцатью годами раньше

Тринадцатью годами раньше

Тринадцатью годами раньше

Тринадцатью годами раньше

Тринадцатью годами раньше

Тринадцатью годами раньше

Четырнадцатью годами раньше

Тринадцатью годами раньше

Тринадцатью годами раньше

Благодарности Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg