«Лысая голова и трезвый ум»

Сергей КОСТИН ЛЫСАЯ ГОЛОВА И ТРЕЗВЫЙ УМ

* * *

— Новенький?

— Новенький.

— Фамилия?

— Пономарев.

— Звать-то тебя как, Пономарев?

— Лесик…. То есть, Леша. Алексей.

— Лесик. Хорошее имя для новенького. Медаль хочешь заработать, Лесик?

Вопрос, если его рассматривать с профессиональной точки зрения, риторический. Кто ж не хочет заработать медаль? Тем более в первый день службы. Поэтому можно и промолчать.

— Тогда беги, Лесик Пономарев, к капитану. Быстро беги. Ждет, не дождется. И мыло не забудь.

— Зачем?

Глупый вопрос. От волнения.

— А ты подумай, Лесик. Подсказка. Руки мыть не надо.

Тетки из отдела кадров переглядываются, добродушно хихикают и указывают на дверь.

— По коридору прямо. Иди, иди, Лесик Пономарев.

Закрываю дверь. На секунду замираю, прислушиваясь. Не из любопытства. Из интереса. Смех в кабинете подсказывает, что я всем понравился. На ум приходят ответные слова, целые потоки язвительных и острых слов, но уже поздно. Не возвращаться же.

Полутемный коридор. Малолетние правонарушители, раскачивающиеся на скрипучих стульях. Полные банки окурков на подоконниках. Изодранный линолеум, с черной протоптанной дорожкой. Тусклые лампочки в железных футлярах.

Из ближайшего кабинета вываливаются суровые сержанты. Мощные кулаки и большие, на ширину плеч, подбородки. Вежливо интересуются, не угостит ли новенький сигареткой? В ответ на короткую лекцию о вреде курения, тщательно обыскивают карманы, добродушно заявляя, что так положено. Не обнаружив сигарет, просят в следующий раз быть внимательней и с пустыми карманами в отделение не являться.

Я не расстраиваюсь. Понимаю, ребята вышли в коридор не от хорошей жизни.

Дверь, обитая черным дерматином. Ржавые гвоздики пытаются создать видимость упорядоченных ромбов. На табличке серебром по красному. «Начальник». Чуть ниже еще одна, треснутая поперек, вывеска. «Приемная». Рядом с дверью, на покрашенной серой стене, нацарапанные острым предметом надписи, из серии “незаконченное среднее образование”.

Мне сюда.

— Можно?

Секретарша, коротко стриженая толстушка с развитыми ушами и ртом, воркует по телефону. Кивает на стул. Садись, лейтенант, коль пришел, в ногах, как и в жизни, правды нет.

— Да ты что!? А он? Ха-ха-ха! А вы? Хи-хи-хи! Ну, надо же!

Смотрит на меня. Прикрывает рот ладошкой, хлюпает от смеха носом. Где простыть успела? На улице самое лето.

Толстушка аккуратно возвращает трубку на аппарат, кладет руки, как первоклашка в школе, и теперь все внимание исключительно на меня.

— Вы Лесик?

Она только что разговаривала с отделом кадров. И все эти «Хи-хи-хи, а вы, а он?» относятся ко мне.

На поставленный вопрос не отвечаю. Во-первых, сам виноват. А во-вторых, прозвище, полученное в детстве, ухо не режет. Привык. Свое, как никак.

— Лейтенант Алексей Пономарев. Мне к начальнику.

— К капитану, — поправляет секретарша, — Вы же первый день у нас? Ну и как? Нравиться? А мне, знаете, очень. Вы не представляете, какие люди здесь работают. Золото, а не люди. И душой и телом. А почему у вас имя такое? Из-за рыжих волос? Или вас так девушки называют? А у вас есть девушка? Или, может, у вас другие интересы? Меня Лидой зовут. Но все называют Лидочкой. А что вы делаете сегодня вечером?

Вечером я намерен в одиночестве посмотреть телевизор.

— Мне к капитану, — я серьезен, я спокоен, и в первый день службы мне не до девушек. Как в песне. Первым делом правопорядок, ну а девушки в свободное от работы и отдыха время.

Секретарша Лидочка морщит нос, фыркает, поджимает накрашенные ярко-красной помадой пухлые губы. Широко распахнутыми глазами, в которых пляшут неопределенного цвета чертики, осматривает меня с ног до головы.

— Заходите, — официальный тон мне нравиться больше. А то развела тут бюро знакомств. — Только учтите, капитан Угробов сегодня не в настроении.

— Если бы у меня была такая секретарша, я, вообще, в петлю бы полез.

Умная мужская фраза, словно пуля в висок женщины. Рот Лидочки распахивается, глаза на выкат, кровь в лицо. Не спасает даже макияж.

— Да вы….

Но я уже открываю дверь, засовываю в щель голову и спрашиваю пустоту:

— Разрешите?

— Да.

Теперь можно подтянуть оставшееся туловище, прикрыть дверь, чтобы не было слышно возмущенных криков из приемной, и обернуться. Руки по швам, коленки слегка подрагивают, подбородок задран к потолку, глаза ищут тело капитана.

— Лейтенант Пономарев для прохождения службы прибыл.

Хорошо сказал. Мама бы мной гордилась.

— Расслабься, лейтенант. Не на параде.

У капитана широкое и волевое лицо, все в шрамах от бандитских пуль, в царапинах, полученных в схватках с криминальными элементами. В левой руке тлеет сигарета «Прима». В правой — дымящийся ствол пистолета «Макаров», нацеленный точно в мой лоб.

— Давай личное дело.

Чеканным шагом, от которого подпрыгивает засохший кактус на подоконнике, подхожу к столу и, не сводя глаз с черной дырочки пистолета, протягиваю тощую папку.

— Садись.

Капитан прячет «Макаров» в кобуру под мышку, тушит сигарету в бумажном кулечке, предварительно плюнув туда, раскрывает папку и замирает. Только глаза бегают по скупым буквам моей небогатой и не слишком героической биографии.

— Алексей Пономарев?

— Так точно! — вскакиваю с места, вспоминая слова устава. Командир, прежде всего, непосредственный начальник, а только потом друг, товарищ и все остальное.

— Лежать! — рявкает капитан, по привычке выхватывая из кобуры пистолет. Хорошо, что не стреляет, — Тоесть, сиди, лейтенант. И не дергайся, если начальство не просит.

Пока капитан, хмыкая и усмехаясь, изучает личное дело, рассматриваю на стене стенд « Они находятся в розыске».

Пять фотографий. Четыре жирно перечеркнуты красным фломастером. Под ними, на скрепках блокнотные листки с автографами тех, кого перечеркнули. «Век капитана не забуду». «Падлой буду, отомщу». «Спасибо капитану за счастливые зимы». «Встретимся на Колыме», «Позвони мне, позвони».

Рядом со стендом цветной календарь. Бритый улыбающийся бандит с сотовым телефоном и золотой фиской, в длинном черном пальто, на фоне заснеженного лесоповала. Внизу золотыми буквами: — «Сибирь-Москва. Льготный тариф».

Есть еще шкаф. На пыльных полках только одна книга. «Уголовный кодекс». На книге в трех местах пулевые отверстия, как раз там, где буквы "о". И следы от зубов. Пятый верхний кариес, четвертый нижний пломба, два передних отсутствуют. Есть еще фотография в богатой алюминиевой рамке. На снимке молодой капитан Угробов с лейтенантскими погонами в обнимку с улыбающимся товарищем. У товарища золотые фиски, наручники и длительный срок заключения.

— Это мой первый, — поясняет капитан, не отрываясь от чтения личного дела. — До сих пор переписываемся.

За спиной капитана Угробова карта района. То и дело загораются красные лампочки, но тут же гаснут. По сведениям, которые мне удалось получить при распределении, отдел реагирует на нарушения быстро и качественно. Правонарушителя арестовывают еще до того, как он совершает преступление.

Скашиваю глаза на капитана. Чтение личного дела, несомненно, доставляет ему истинное удовольствие. Щеки надуты, брови нахмурены, одна из бровей то и дело дергается. Скорее всего, контузия.

На вид капитану лет сорок. Ранняя лысина создает вокруг головы героический ореол, словно нимб, только сизый от витающего в кабинете дыма. Из-под ворота расстегнутой фирменной рубашки торчат пучки волос. На носу раскарябанный в минуты безделья прыщик. Когда улыбается, возникает непреодолимое желание поскорее покинуть помещение и добровольно сдаться первому встречному постовому с чистосердечным признанием о разбитой еще в детском саду вазе.

— Значит, старший лейтенант?

Вздрагиваю. Задумался ни к месту. Из головы моментально улетают только что сформулированные слова чистосердечного признания.

— Так точно, — уже не вскакиваю. Два раза в день может и не повезти.

Капитан Угробов, ласково поглаживая прыщик, сурово буравит глазами:

— Характеристики у тебя отличные, лейтенант. Отзывы преподавателей училища и вахтерш женского общежития самые благожелательные. Даже по физподготовке отличная оценка. Десять раз подтягиваешься?

— Одиннадцать, — смущаюсь от ложной скромности.

— Этого, лейтенант, не стыдятся, — капитан грозит пальцем. — Этим гордится надо. Значит, государство не зря деньги потратило. А то приходят на службу всякие такие, что на стул сядут и одышка на целый день.

Капитан задумывается, минут на десять, не больше. Я не мешаю человеку думать. Пистолет все еще в кобуре. Не заметил, чтобы его кто-то ставил на предохранитель.

— Что ж…, — капитан закрывает папку, смахивает ее в стол, вздыхает и откидывается в кресле, — Что ж, лейтенант. Люди нам нужны. В последнее время отстрел сотрудников превысил все допустимые министерством нормы. Свежая кровь, в хорошем смысле слова, конечно, не повредит. Нашатырь не нужен? Тогда добро пожаловать в отдел по борьбе с махровым бандитизмом. «Убойную силу» смотрел?

Три раза. Еще я смотрел сериал про крутого американского парня. И много чего другого. Но вряд ли это интересно капитану.

— Так вот, запомни, лейтенант, — лицо капитана превращается в холодную, беспощадную маску хранителя закона и общественного порядка, — Чушь это. В жизни все гораздо серьезнее.

Капитан, осознавая свою мощь и звание, поднимается из-за стола и расхаживает по кабинету, заложив огромные кулаки за спиной. Чтоб по бокам не стучали.

— Отдельные руководители народного хозяйства погрязли в коррупции. Прибирают к рукам все, что не успели разобрать честные граждане. Бандитизм с липкими паучьими лапами пригрелся на груди у трудового народа. Мафия свободно разгуливает по улицам Канарских городов. Олигархи обнаглели, строят сортиры из золота. Что мы, представители закона, можем противопоставить преступному разгулу? Кроме наших чистых рук, горячего сердца и святой веры в светлое будущее? Ничего.

Капитан останавливается против меня, кладет тяжелую руку на плечо и, пристально заглядывая в душу, спрашивает:

— Ты готов посвятить свою жизнь борьбе с преступными элементами? Готов умереть за наше дело? Готов не спать ночи напролет и есть бутерброды без колбасы?

Про колбасу мне не говорили. Это существенно усложняет дело. Я, например, «докторскую» очень люблю.

Под тяжелым взглядом капитана встаю.

— Если потребуется, буду мочить мафию в сортирах. Хоть в золотых, хоть общественных Канарских. Президент разрешил.

— Ну, это ты, лейтенант, перегнул, — капитан улыбается широко и довольно, наверняка вспоминая юношеский запал в свой первый рабочий день, — Наш президент не про мафию говорил. Но тоже правильно. Ловить, сажать, стрелять и воспитывать из криминала честных граждан. Вот наша задача. Медаль хочешь заработать?

Не дожидаясь ответа, капитан возвращается за стол, поворачивается на крутящемся стуле к сейфу, распахивает тяжелую металлическую дверцу, достает из железного нутра надкусанный сырок, ругается шепотом, чистую смену белья, снова ругается, и, наконец, вытаскивает красную папку.

— Для начала, сынок, посмотрим, на что ты годишься. Оценки и добрые пожелания наставников хорошо, но человек, прежде всего, проверяется в чем? В труде. Нам случайные люди не нужны. Вот, лейтенант, — капитан нежно гладит папку. — От себя отрываю. На старость берег. Но знать судьба твоя такая, счастливая. Первое дело должно запомниться на всю оставшуюся жизнь. Может так случится, лейтенант, что и вспоминать нечего будет. Жизнь опера хоть и прекрасна, но коротка. Точно нашатырь не нужен?

Сморкается капитан долго и даже красиво, выводя носом затейливые латиноамериканские мелодии.

— Здесь, лейтенант, серьезнейшее дело, — прочистив нос, который наверняка чувствует преступление в радиусе одного километра, капитан одним пальцем откидывает обложку. — Вот ты недавно подумал о крутом американском парне из одноименного сериала? Не надо слов, лейтенант. Я старый опер и должен знать мысли подчиненных. Но вернемся к делу. Взгляни-ка на это.

Капитан протягивает фотографию.

Небритая бандитская морда с мутными от преступных мыслей глазами. Под левым глазом синяк, говорящий о том, что бандит участвовал в несанкционированном разделе рыночной собственности. Рубашка с улыбающимися кружочками, что явно указывает на принадлежность к определенной преступной группировке. Не олигарх, конечно, но и не мелкая сошка. Надо брать немедленно, пока не ушел за границу.

— Это дворник из восьмого микрорайона, — капитан вставляет в рот новую сигарету, шарит в нижнем ящике стола, вытаскивает спичку, трет о голову и лихо добывает пламя посредством чирканья спички о мое личное дело. — Куришь?

— Нет, — я еще раз внимательно вглядываюсь в фотографию. Щетина от недельного запоя. Синяк от собутыльника. Рубашка от гуманитарной помощи. Глаз алмаз.

— Запомни это лицо, лейтенант, — капитан ищет, куда бы стряхнуть пепел, но, не обнаруживая ничего подходящего, стряхивает в стол. — Запомни хорошенько. Потому что это единственный свидетель особо важного государственного дела.

Сердце возбужденно гонит по венам кровь, временами останавливается, чтобы подпрыгнуть от радости и от волнения.

— Подробности? — превращаюсь во внимание.

— Будут и подробности.

Капитан пристально смотрит в глаза, поднимается, подходит к двери, проверяет, плотно ли прикрыта. Тенью скользит к окну, наглухо завертывает пыльные жалюзи. Затем для чего-то заглядывает под стол.

— Меры предосторожности, сынок, — объясняет он.

Понимающе киваю, соглашаясь. Предосторожность в нашей работе превыше всего.

— Информация секретная и разглашению не подлежит.

Капитан ждет моей реакции. Я молчу, преданно глядя в капитанские глаза.

— Хорошо, лейтенант. История эта темная. Можно даже сказать чертовщина натуральная. Преступление необычное. Не всякий распутает. Но у тебя, лейтенант, должно сил хватить. Как известно, новичкам и налоговым инспекторам всегда везет. Орден не обещаю, но медаль на сто процентов. А теперь слушай.

Капитан манит пальцем, приказывая пододвинуться поближе. Что я и делаю. Дым от сигареты скоблит по глазам, капитан расплывается, словно изображение в комнате смеха. Но я делаю усилие и, затаив дыхание, вслушиваюсь в тихие слова начальника.

— Темное дело, лейтенант. Ох, темное. Вот уже второй месяц, каждое воскресенье в восьмом микрорайоне происходят вещи, не подвластные простому человеческому сознанию.

Шепот капитана пробирается в мой мозг, обволакивает его, заставляя проникнуться важностью получаемых сведений.

— Посреди микрорайона, практически на глазах у жителей и всей мировой общественности, рядом с площадкой, где проводится массовый выгул собак и детей, в одно и тоже время неизвестно откуда появляются….

Капитанский лоб покрывается испариной. Он нервно дергает головой, и я понимаю, что сейчас услышу совсем уж невероятное.

— … Вот, лейтенант, — капитан выуживает из красной папки очередные фотографии, — Вот кто появляется.

Шесть прямоугольников веером ложатся на стол. Вглядываюсь в цветные изображения. Хочется свистнуть от удивления, но свистеть в кабинете начальника не положено. Благодарностей не будет.

— Это же….

— Вот именно, сынок, — капитан скоблит ладонью щетинистую щеку, выпячивая челюсть вперед. Получается очень мужественно. Надо дома так же потренироваться. — Именно те, о ком ты подумал. И с этим нам предстоит не только мириться, но и по возможности разобраться. Иначе мировая общественность не поймет наше отделение. А то и того хуже. Развяжет оголтелую клевету на все наше дорогое государство. Надеюсь, сынок, ты понимаешь, что дело государственное?

Государственней и быть не может.

— Что скажешь, сынок? — то место на щеке, где капитан скоблит рукой, покраснело, но от щетины избавилось полностью. — Выложи свои мысли. Покажи, чему вас, молодых и необстрелянных лейтенантов учат в высших лейтенантских заведениях.

Я еще раз внимательно рассматриваю фотографии. Глянцевые, девять на двенадцать. Качество не ахти, но детали просматриваются четко. Это общие впечатления. Теперь о частных умозаключениях. Фотография номер один.

Прямо на площадке для выбивания ковров, в окружении мусорных бачков, поднятых ветром цветных пакетов и не поднятых окурков, стоит ванна. В ванной, совершенно голая женщина с мочалкой в руке. Лицо перекошено, но узнаваемо.

— Кажется, это…!

— Она самая, — кивает капитан, скрепя зубами. — Иностранная подданная. Муж миллионер. Четыре бывших мужа тоже. Последний прокат с ее участием двести миллионов ихних зеленых рублей. Ты дальше смотри.

Фотография номер два.

На той же площадке шикарное кожаное кресло, с деревянными ручками в виде львиных голов, В кресле в ночной пижаме сидит еще одна пострадавшая. Лицо удивленное, рот распахнут, пижама не глажена. Ее очень часто показывают по телевизору. В рекламе. Бесконечные, как рельсы, ресницы. В жизни она страшней. Наверное, потому, что на ней нет того, что рекламирует.

— И она?

— Собственной персоной. Месяц назад. Остальные улики смотри.

Улики за номерами три и далее.

На остальных фотографиях большого разнообразия не наблюдается. Известные модели, актрисы, певицы. Из разных стран, разных цветов кожи и национальностей, застигнутые в самое неподходящее для съемок время. С сочком для бабочек, с пляжным топчаном, с лавровым веником, в купальниках и просто так.

Капитан прав. Дело серьезное. Можно выпустить фотографии отдельным календарем и на вырученные деньги отремонтировать коридор отделения.

— Значит, все они появляются в одно и тоже время, в одном и том же месте? — задаю уточняющий вопрос капитану.

— Верно, лейтенант. Все фотографии сделаны свидетелем. Военные также подтвердили съемками скрытой камеры, установленной на засекреченном военном спутнике. После второго случая наши эксперты установили, что это серийное преступление.

— Логично. Предпринятые меры?

— Пришлось заколотить досками все окна близлежащих домов. Лишняя шумиха ни к чему. Положение осложняется тем, что в последнее время в данном месте стали появляться более серьезные личности. Если с артистками, мы кое-как проблемы улаживали, то…. Ты когда-нибудь видел живьем иностранного президента, лейтенант?

Я не смеюсь. И даже не улыбаюсь. Потому что понимаю, капитан не шутит. И отвечать капитану тоже не стоит. Подумает, что я болтун. По мне, что президент, что обычная топ-модель. Оба являются потерпевшими и требуют одинакового сочувствия и участия.

— Засаду пробовали?

— Бесперспективняк, — мудрено шепчет капитан, затравлено озираясь, — И засады устраивали, и рейды по району проводили, ничего не помогает. Каждое воскресенье новый гость. Нашему правительству с трудом удается сохранять все в секрете. Благо аэродром рядом. Запихиваем товарищей на борт и прямиком по домам. Но так дальше продолжаться не может. Это пахнет международными скандалами в особо крупных размерах с применением сухопутных, морских, воздушных, и даже ядерных доводов. Тем более, что керосин для самолетов приходится оплачивать из кассы взаимопомощи. Еще пара залетов и денег даже на патроны не останется.

— А свидетель, — киваю на фотографию, — Свидетеля пилить пробовали?

— Все пробовали. Неделю на прожиточном минимуме держали. Окороками куриными закармливали. С этими…. Да знаешь ты, лейтенант!

— Батончики «Финт», — подсказываю я.

— Точно. Они самые. Лично три коробки скормил. Без толку. Молчит, — капитан машет рукой, — В общем, лейтенант, тухлое дело. Птеродактиль полный. Вот с такими крыльями. Но главное не это. С дамами из шоу бизнеса мы бы разобрались, не впервой. В конце концов, погостили девчонки немного неофициально, осмотрели наши достопримечательности, по магазинам походили, тряпок купили, помады там, жвачки, ничего страшного. Сложность в том, что дворник этот….

Капитан отворачивается от меня и долго шепчет непонятные слова.

— Этот милый человек и честный гражданин, российский дворник, мало того, что официальную заяву в отделение притащил, так он еще умудрился отправить копии. И знаешь куда?

Я не знаю.

— Во все центральные газеты. Включая, как ее, Монинг Стар и Плейбой. Кроме этого копии в Совет Федерации, Генеральному прокурору, в МВФ и, самое главное, президенту. Ну не американскому же! У того своих дворников хватает. Нашему президенту.

Я скрежещу зубами в справедливом гневе. Дворник, определенно, сволочь. Мог бы и американскому заяву послать. Наш и так, весь по горло в делах.

— Я три дня назад тоже скрежетал, — капитан вздыхает тяжело-тяжело. — Пока меня туда не вызвали.

«Там» находится на потолке, согласно оттопыренному пальцу капитана.

— Вызвали, содрали погоны и пообещали вернуть, когда распутаю это злостное преступление. Или я арестовываю подлеца, переправляющего в нашу страну всякий мусор, или прекращаю безобразие. Нами проводятся гигантские мероприятия, и все впустую. Преступник хитер и коварен. Мы до сих пор даже не представляем механизм завоза. Теперь понимаешь, лейтенант, с какой гигантской уголовной машиной приходится нам иметь дело? И дело в отстой не спишешь. Все под личным контролем самого.

Палец продолжал указывать на потолок.

— Даю тебе три дня, сынок, — капитан резко хлопает по красной папке, которая поднимает небольшую тучку пыли, и подталкивает ее на край стола, ближе ко мне, — Разберись, что к чему. И доложи, как положено. Посмотрим, на что ты пригоден. В случае необходимости обещаю любую помощь. Вплоть до армии и флота и личного вмешательства. Сходи на место преступлений, ознакомься на месте с оперативными разработками. Будь внимателен к мелочам. На месте преступления по совместительству работают товарищи из братских ведомств, так ты не обращай внимания. Если что, скажешь, я послал. Выполняйте, лейтенант Пономарев.

Понимаю, что первая встреча с начальством окончена. Встаю, подхватываю красную папку.

— Где можно получить оружие?

Капитан давиться дымом, кашляет, задыхаясь и краснея, но быстро берет себя в руки.

— Оружие? Ты, что, лейтенант. Никакого оружия. Все строго секретно.

— Да, но…. А если….

— А если завтра война? — капитан медленно сует руку под мышку, туда, где у него прыгающий пистолет системы «Макаров».

Вылетаю из кабинета, забыв на прощание поблагодарить капитана за первое серьезное дело, как того предписывают правила поведения молодых лейтенантов в гостях.

Зато на выходе крепко обнимаю секретаршу Лидочку, которая как нельзя, кстати, оказывается на дороге.

— Три дня! — догнал меня голос капитана, — И мыло не забудь.

Я жестоко подавляю в себе желание вернуться и спросить, для чего мыло

Не обращая внимания на визжащую секретаршу, которая никак не хочет отпускать меня без традиционной чашечки ячменного кофе, выскакиваю в коридор и, широко размахивая сильными лейтенантскими руками, бегу по истоптанному линолеуму, пугая несовершеннолетних нарушителей и прижимающихся по стенам сотрудников отделения.

Восьмой микрорайон ничем особым от других микрорайонов города не отличается. Зеленые насаждения с не запланировано протоптанными дорожками, истоптанные ночными хулиганами скамейки для дневных старушек, детские площадки для выгула собак, передвижные пункты сборщиков стеклотары, стационарные киоски для продажи той же стеклотары.

Чем приглянулась данная местность для иностранных топ моделей, понять трудно. Из достопримечательностей, про которые не упомянул капитан, имеется только сгоревший до основания гараж, да несколько контейнеров для мусора. Никаких там гольф-клубов, казино, баров. Ближайшая пивная закрыта два года назад по причине невозможности своевременного завоза товара. Микрорайон отрезан от транспортных артерий города новостройками и сезонными дорожными работами.

По дороге к месту происшествия размышляю над важным вопросом. Рассматривать ли внезапные и незапланированные появления обозначенных на фотографиях лиц как серийное преступление? Или на лицо факт несанкционированного нарушения государственных границ моей страны? И почему все мероприятия по поимки опасного и циничного преступника или преступников, посягнувших на самое святое, что есть у иностранных актрис, не принесли никаких результатов?

Ответов пока нет. Слишком мало начальных данных. Никаких улик, если не считать глянцевых снимков. Предоставить дополнительную информацию может только один человек. Тот самый дворник, лицо которого я видел на фотографии.

Простого российского дворника обнаруживаю на детской площадке.

Вокруг деревянной детской песочницы, откуда любители кошек любят воровать природное ископаемое для своих писающих питомцев, аккуратно уложены несколькими рядами наполненные песком мешки из-под картошки. Сам гражданин дворник, вооружившись совковой лопатой, по пояс голый, методично углубляется в землю.

Присаживаюсь на краю окопа, и скрытно наблюдаю за работой свидетеля, пока не становится скучно. Вид копающего человека во мне всегда вызывает желание подсказать, как надо правильно копать. Но сейчас я на работе.

·Гражданин Иванов? И.С.?

Свидетель преступлений от неожиданности роняет лопату, но тут же решительно берет себя в руки. Спокойно достает початую российскую пачку с иностранными сигаретами и, только сделав три глубокие затяжки, поднимает на меня глаза.

Повторяю вопрос, нечаянно выдвигая вперед плечо с новеньким погоном:

— Иванов, спрашиваю?

— А ты кто?

— Вопросы здесь задаю я.

Свидетель, расслышав твердые нотки в моем, пока еще не совсем окрепшем голосе, смущается.

Так-то лучше. Первое правило опера, поставить всех на свои места. Теперь, когда свидетель знает, что разговаривает не с простым прохожим, можно приступить к опросу. Или к допросу, как дело пойдет.

Достаю записную книжку, на обложке которой написано, что это именно записная книжка, а не женский еженедельник, и задаю первый вопрос:

— Что вы можете сообщить по поводу внезапных и незапланированных появлений в данной местности известных вам и всему миру лиц?

Свидетель колется моментально и выкладывает все, что ему известно. А известно ему немного, потому как ничего нового для себя из ответов Иванова И.С. не узнаю.

Вот уже второй месяц подряд неизвестный злоумышленник, явно ставленник мирового мафиозного движения, производит несанкционированную местной администрацией доставку иностранных гражданок на территорию микрорайона. В одно и тоже время, в одно и тоже место. Никакие мероприятия по поимке со стороны, как свидетеля, так и правоохранительных органов ни к чему хорошему не привели. Удивленные и визжащие иностранные гражданки, состоящие сплошь из популярных кинодив и моделей, как появлялись, так и продолжают появляться.

— Так что, гражданин начальник, получается, что правоохранительная машина буксует всеми пятью колесами, включая запасное.

Свидетель грустно вздыхает, сожалея о слабой материальной базе и о недостаточном финансировании родной милиции.

— А это зачем? — поднимаю увесистый камушек и швыряю в плотно уложенные штабели мешков.

Мешок, в который попал булыжник, ругается матом, и в нем прорезаются глаза.

— Ты смотри, куда кирпичи швыряешь, командир! Слышь, Семеныч, еще один на нашу голову приперся.

Семеныч, он же мешок в самом нижнем ряду, с тугим сопением выдвигает корочки и тыкает ими мне в глаза:

— Особый отряд по борьбе с экологическими преступлениями.

Я перестаю бесполезно шарить рукой на поясе в поисках отсутствующего пистолета. И задаю очередной, где-то даже дурацкий вопрос:

— А зачем?

Корочки исчезают. Вместо них появляется прибор ночного видения, который пристально изучает мое растерянное лицо.

— А чтобы всякая мразь народу спокойно жить не мешала.

Про кого говорит прибор ночного видения, непонятно. Но, скорее всего про тех, кто совершает самое величайшее преступление века.

Свидетель Иванов нервно теребит меня за новенький погон.

— Засада тут у них, — объясняет он, — Десять человек здесь и еще полсотни вокруг. На крышах снайпера засели. Стреляют в каждого, кто в пределах видимости окажется. Человек десять уже уложили. Или, вон видишь, мужик бульдога выгуливает?

— Неужто тоже? — почему-то пугаюсь я.

— Точно, — ухмыляется свидетель, — Майор, только гавкает постоянно.

Я внимательно оглядываюсь. Слова свидетеля и Семеныча позволяют по-новому взглянуть на окружающий мир.

Старушка, божий одуванчик, опираясь снайперскую винтовку, как на клюку, третий раз подряд пробегает мимо с полной сеткой молока. Пенсионеры в шортах и пиджаках с оттопыренными карманами играют в теннис. Самолеты пролетают низко-низко. В иллюминаторах серьезные лица фотографов и десантников. Молоденькая воспитательница ведет на веревке детишек, у которых весьма угрюмые лица и резиновые дубинки вместо детских лопаток. Обкуренный подросток с плеером в ушах и походной рацией за спиной обтирает стенки телефонной будки. Пятнадцать танков запаркованы под знаком «стоянка для танков запрещена». Пять расчехленных пушек в витрине местного продуктового магазина строго осматривают местность.

— И как успехи? — интересуюсь я, вникнув в серьезность засады.

— А никак, — свидетель внимательно разглядывает трудовую ладонь, на которой сверкает золотой перстень. — Второй месяц без горячей пищи сидят, толку только нет.

— А эти… жертвы? — продолжаю давить намеченную линию.

— Как часы, — свидетель переходит к рассмотрению второй трудовой ладони, на которой сверкает еще один золотой перстень. — На прошлой неделе, в воскресенье, как положено. Аккурат на площадке для выбивания ковров. Фамилию не скажу, больно мудреная. Со строительством связанная. Жена какого-то американского фокусника, который статую Свободы свистнул. Потом, правда, вернул.

Это уже кое-что!

Вытянув над головой удостоверение, чтобы ненароком не подстрелили, подхожу к площадке, на которой ранее граждане обычно выколачивали пыльные ковры и паласы. Сейчас от площадки не осталось и следа. Земля вымощена мраморными плитами. Расстелены красные дорожки. Рядом с кабинкой для переодевания замер военизированный почетный караул с карабинами. Неподалеку стоит работающий вертолет, неработающий военный оркестр, походная кухня с варящейся овсяной кашей и солдатская тумбочка с черным телефонным аппаратом прямой международной связи.

Подходит, чавкая иностранной жвачкой, свидетель Иванов.

— Что думаете делать, гражданин начальник? — два передних зуба у него золотые.

— Когда очередной завоз ожидается? — поднимаю с мраморных плит белую пуговицу с иностранной надписью и прячу улику в целлофановый пакет из-под утреннего батона.

— Сегодня, — дворник смотрит на золотые часы неизвестной мне швейцарской фирмы, — Ровно через час. Ловить будете, гражданин начальник?

Я не отвечаю. Свидетель, даже если он единственный, не должен знать оперативных планов. Отхожу на присмотренную ранее укромную позицию под детским грибком. Сучковатый столб с куском крашеного железа на макушке. Сажусь, прислоняясь к дереву. Сверху свисают четыре пары сапог. Нечищеных, кстати. Снимаю фуражку, вытираю лоб. Жарко.

— Ничего не получится, — свидетель пристраивается рядом, сжимая в руках метлу с дарственной надписью от мэра.

— Почему? — жарко так, что приходиться снять и китель. Жалко, на рубашке нет погон.

— Потому, что уже все уже было, — философски поясняет свидетель, доставая из кармана горсть семечек, — Хотите, гражданин начальник? Как хотите. Не поймать вам преступников. Девчонки как появлялись, так и будут появляться. Лучше бы построили трибуны, поставили мачты с фонарями, да народ пускали за деньги иностранных гостей разглядывать. И государству прибыль, и жертвам бесплатная реклама.

— Поймаем, — не совсем уверенно заявляю я.

— Вряд ли, — зевает дворник. — В прошлый раз Семеныч тоже клялся. И что? Глазом моргнуть не успели, а новая гражданка тут, как тут. Одна, без сообщников и захватчиков. Прямиком из Европы. Р-раз, и появился ни откуда. Стоит, визжит, на КГБ все валит, бедолага.

Еще новая информация. Груз, то есть жертвы, вываливаются быстро. И преступник, кто бы он ни был, не обращает внимания на десятки людей, которые ради его поимки томятся здесь круглые сутки. Ни стыда, ни совести.

— Поймаем, — злость не слишком хороший помощник. Но если мафия действует без правил, то почему я должен рисковать своей первой медалью? — Я капитану своему поклялся.

— Ну-ну, — кивает массивным подбородком свидетель. — Как же! Поймаете. А вы, гражданин начальник, мыло купили?

От моего сурового взгляда лысина свидетеля покрывается инеем.

— А что? Я ничего. Ловите. Вот через пять минут и ловите.

Свидетель, поправив на груди толстую золотую цепь, задом отползает в свой окоп, под прикрытие уложенных штабелем сил быстрого реагирования.

По двору легким шорохом пролетают последние команды и приготовления. Сквозь щели заколоченных окон сверкают блестки оптических прицелов. Старуха с молоком вытаскивает из сетки бутылку, перехватывая горлышко на манер гранаты. Старики в шортах сбиваются в кучу, и разглядывают мячик, повернувшись к нему спиной.

Дети, оттеснив молоденькую воспитательницу к стене, выставляют перед собой палочки-савочки и образовывают строгое каре. Самолеты, убавив обороты, зависают над соседними крышами. Обкурившийся пацан, зажав в зубах антенну, прыгает в телефонную будку и трясущимися пальцами набирает номер, чтобы попросить о возможной артиллерийской поддержке. Запаркованные в неположенном месте танки включают правые поворотники, готовые сорваться с места при первой же необходимости.

Над городом проносится звон колоколов, возвещающих о начале полудня. Вслед за центральными курантами сотрясается местной церквушки.

С началом двенадцатого удара мир замирает и превращается в цветную картинку. С небом, цвета белого пепла. С домами игрушками.

— Опа!

Валюсь на землю, в яркую, недвижимую, траву и сожалею только об одном. Почему не умею кричать. Громко и жалостливо.

Мир спит.

Перекатываюсь несколько раз по жесткой, словно пластмассовой, траве, сваливаюсь в окоп к свидетелю Иванову. Дворник, крепко вцепившись в именную метлу, устремлен стеклянными глазами в далекое небо. Ни дыхания, ни стука сердца. Ни частички тепла. Статуя из парка. Только вместо весла именная метла

Становится по настоящему страшно.

С визгом, царапая ногтями бетонную землю, выскакиваю из окопа. Бегу сквозь вату, завывая, вперед. Куда глаза глядят. Сбиваю старушку с бутылками, балансирующую на цыпочках, словно балерина. Старуха падает молча, на лице сосредоточенность и такая же мертвенность, как и у дворника.

Прыгаю в сторону, на визг уже не хватает ни сил, ни смелости.

Спотыкаюсь о резиновые дубинки детсадовского отряда. Вытягиваю, чтобы не упасть, руки. По инерции наваливаюсь на молоденькую воспитательницу. Вблизи у нее лицо безжалостного прокурора. А из противогазной сумочки торчит приклад «Калашникова». Не могу оторваться от глаз училки. Стекло, покрытое испариной. Черные зрачки. В никуда.

Но руки уже вырывают автомат. Это единственное, что могу сделать. И еще скулить.

Тяжесть оружия не успокаивает. Наоборот. Понимаю, что оно сейчас бесполезно. Как бесполезны стрелки на крышах. Как бесполезны люди в квартирах за заколоченными окнами. Как бесполезен сам мир, в котором есть только один звук. Моего глухого, панического стона.

Куда? Куда бежать? Кому жаловаться? Кто выслушает испуганного молодого лейтенанта?

Заталкиваю визг обратно. Остался стон. Но он тих, и никому не причинит вреда. Как и кровь на содранных пальцах.

Кровь?

Почти что смеюсь. Вид красной и густой крови, сочащейся из вполне реальных ран, не похож на все, что окружает меня. Кровь живая. Она движется. И я вместе с ней. И с автоматом.

Почти не думая, бегу обратно к мешкам у детской песочнице. Уже осознанно валюсь в загаженную собачками траву. Как учили. Одна нога вдоль тела. Вторая чуть в сторону. Приклад в плечо. Взгляд на конец ствола, туда, где по моему желанию может родиться смерть величиной с маленький свинцовый комок.

Глубоко, до боли вдыхаю и выпускаю, дергаясь от оставшегося волнения, воздух. Сердце громко отзывается двумя глухими ударами и затихает.

Так, так, так. Попался, лейтенант Пономарев? Не этого ты ждал от первого рабочего дня. Где махровый бандитизм? Где бандюги? Никого нет. Один ты. Никому не нужный. Никем не разыскиваемый. Ни для кого не представляющий опасности. Даже стрелять не по кому. А хочется.

Приклад «Калашникова» дергается четыре раза, грубо отхаркивая патроны. Грохот такой, что закладывает уши.

Четыре куска свинца пролетают метра полтора, завязают в воздухе и опадают, словно обглоданные гусеницами листья, на землю.

— Вот гады! — восторгаюсь я непонятно чему.

Тень накрывает землю, тень накрывает мир. Тень накрывает меня, заставляя втянуть голову глубже в воротник форменной рубашки. Над головой рождается легкий, почти неслышный свист. И я чувствую, затылком, позвоночником и тем, что чуть ниже, присутствие чужеродного предмета.

Затаиваю дыхание, боясь, что оно может выдать, изгибаюсь и смотрю вверх. Туда, где свистит.

На первый взгляд бесформенная, но непонятно красивая летающая куча. Опускается, мигая красными, редкими сигнальными огнями на круглой подошве. Крылья, не крылья, но длинное и гладкое по обеим сторонам. Башенки, которые не могут быть башенками. Трубы, закрученные в невозможные узлы. Ровный серый цвет.

— Вторжение, — шепчу.

И начинает колотить с новой силой.

Вторжение. Подлые инопланетяне захватывают Землю без объявления вторжения. Гнусно и противно. И только я один, оставшийся в живых представитель человечества, могу оказать достойный отпор захватчикам.

Что, я дурак что ли? Нет. Я всего лишь первый день на работе. Оно мне надо? И медаль мне ни к чему. Жил столько лет без нее, и еще проживу. Если всовываться не буду. Но, ведь, надо. Надо!

Бесформенный летательный аппарат захватчиков заполняет все пространство между домами, прекращает медленное падение и замирает метрах в двух от площадки для выбивания ковров. Как раз рядом с застывшим почетным караулом. Из круга мигающих красных огней выдвигается столб, с легким шорохом втыкается в земную траву. В столбе овальная дверца, из которой на матушку Землю должны сойти полчища космических монстров.

«Калашников» бесполезен. Я знаю. Но все равно, потными ладонями душу оружие и выхватываю прицелом люк. Люк все время скачет по сторонам, не желая попадать на кончик мушки.

Свист прекращается. Становится тише тишины. И даже сигнальные огни гаснут, превращая картинку в неподвижную фотографию.

— Вот гады! Не отдам! — теперь слова осмыслены. Я знаю, с чем имею дело. Молодые лейтенанты тоже смотрят кино и читают книги. Я готов бороться за свободу планеты. Моей планеты.

Люк резко распахивается, заставляя от неожиданности вздрогнуть. Из люка показывается нечто непонятное. Такое же непонятное, как и сам летательный аппарат. Низенькое и серое. Но живое. Резво выбегает наружу, вертит головой и начинает ругаться.

— … Вашу мать! Еще бы меньше сделали? Корячься тут. Вашу мать!

Натуральный инопланетянин. Как в кино. Зеленый, в серых штанишках, маленький, противный и тощий. Ручки длинные, загребущие. Ножки короткие, без обувки. Видать, совсем у них там нищета вселенская.

В другое время и пожалел бы доходягу, и мелочь последнюю лейтенантскую отдал. Но только не сейчас. Не с дружественным визитом к нам явились, не объятиями и встречены будут.

Захватчик, не обращая внимания на застывший мир, что указывало на явную его причастность к происходящему, поворачивается инопланетным лицом к странному кораблю, а инопланетным задом, соответственно, ко всему земному миру.

— Мать вашу! Мать вашу! — вновь доносится от корабля захватчиков. Это зеленый гад, пыжась и истекая зеленым потом, пытается протащить в узкие двери здоровый ящик. Видать давно на Земле пашет, раз наш язык выучить сумел. Лет сто, не меньше.

Тщательно проморгавшись, для резкости изображения, изучаю вытаскиваемую конструкцию. Коробка из прозрачного материала, предположительно стекла, внутри которой застывшая в неестественно скрюченной позе миниатюрная женская фигурка. Кто такая, понять сложно. Да и незачем. Какая разница. Пострадавшая от наглых инопланетян землянка.

Инопланетный пришелец, продолжая поругиваться, пыжит ящик до площадки, на которой происходили все предыдущие появления потерпевших. Пользуясь полной неподвижностью окружающего мира, отбирает у одного из пенсионеров клюшку для гольфа и, ловко орудуя ей, вскрывает багаж.

Данное действо позволяет квалифицировать зеленого урода как существо мыслящее. Ни одно животное не способно расковырять крепко сколоченный ящик изогнутой кочергой.

Тело скрюченной жертвы изымается из стеклянного ящика. Без страховки кидается на мраморные плиты.

Инопланетянин, не долго размышляя инопланетными мозгами, снимает с солдатской тумбочки телефонный аппарат. Вместо него устанавливает тело жертвы. Добивается устойчивости. С одной стороны вроде и красиво. Но с другой обидно. Солдатская тумбочка не предназначена для установки на нее иностранных женщин. Даже известных по всему миру.

Из трубы с люком выпрыгивают еще две фигуры. Довольно толстый инопланетянин и тощая, похожая на кильку инопланетянка. На боку толстяка топорщится зеленая сумка, из которой раздается раздражающий любого землянина хруст инопланетной наличности. Следом за парочкой из нависшего над микрорайоном корабля вылетает небольшой серебристый шарик и зависает перед тумбочкой.

Интуристы обнимают застывшую потерпевшую за ноги, некрасиво щерятся в серебристый шарик.

Яркая вспышка. Из шарика в лапы толстому инопланетянину вываливается серебряная пластина. Шарик улетает.

Глаз молодого лейтенанта практически мгновенно определяет в парочке космических интуристов. Иного объяснения мой взбесившийся ум принять не в силах. Наворовали на вселенских планетах наличности и прилетели на Землю запечатлеть образа на фоне исторических и культурных ценностей.

Почему они выбрали именно это место? А у нас, вообще, природа красивая. Тем более панорама с детскими песочницами и мусорными бачками. Это для нас грязь, а для иностранных товарищей российский экстрим. Однако данная похвальная любовь к нашим пейзажам не освобождает от ответственности.

Можно, конечно, отпустить ребят. Но решит ли данный шаг наболевшие вопросы от капитана Угробова? Нет. Никто мне для начала не поверит. Без твердых улик в такое невозможно поверить. Интуристы? Космические? Теток заграничных на фоне восьмого микрорайона фоткают? Да ты, Пономарев, умом двинулся.

И медаль не дадут.

Поэтому надо брать. Тепленькими. Зелененькими.

Пока я размышляю над этическими сторонами порученного мне дела, посланцы далеких миров, сделав свое черное и преступное дело, направляются летательному аппарату, дабы самовольно оставить место преступления.

Понимаю, если они уйдут, до следующего воскресенья посещений не предвидеться. А капитан дал мне три дня. Вызовет и спросит: — «Что, Пономарев, упустил свой шанс получить медаль?». Что ответить?

Облизываю сухие губы и ползком, используя кочки и кустики, ползу за пришельцами.

Страшно? Еще как страшно. Не то слово. Передо мной не просто преступники. Понимать надо.

Больше медлить нельзя. Парочка у самого люка. Они не в счет. Туристы, они обычно в разборки между милицией и уголовными элементами не ввязываются. Разве что сделают пару снимков. А вот тот, что плохо владеет русским языком, опасен. Таких только банка со спиртом успокаивает. С завинчивающейся крышкой.

Подползаю еще ближе.

Сейчас он повернется, увидит меня, ползущего, и убежит. Или пристрелит. Или живьем кожу сдерет. А может просто плюнет на человечка с высоты своего недоразвитого интеллекта.

Вскакиваю, вернее с трудом поднимаюсь, на ватных ногах, семеню, спотыкаясь, к человечку с зеленой кожей, тыкаю ствол «Калашникова» в затылок и кричу:

— Руки на капот, зеленая гнида!

Получается не слишком убедительно. Комариный писк. Мышиные разборки. Кашляю, прочищая горло. И по новой.

— Руки, говорю! Живо! — и добавляю для убедительности, — Падла!

Гораздо лучше. Любой нормальный преступник, застигнутый на месте преступления громовым окриком, мгновенно теряет бодрость духа, ориентацию в пространстве, сухость нижнего белья и сдается на власть победителя. Что мы и видим на примере звездной парочки. Инопланетная килька со свистом запрыгивает в сумку толстого зеленого человечка и затихает. Сам хозяин кошелька усаживается на травку, задирает ручки, понял значит, и с удивлением разглядывает аборигена. То есть меня.

Но с основным нарушителем могут возникнуть проблемы. Скорее всего у него нарушена функция самосохранения. А может не до конца земные традиции освоил.

Инопланетянин чертыхается совсем по-нашему, по земному, проворно поворачивается на голой пятке и удивленно взирает на меня большими, очень неприятными блюдцами.

— Ты кто, чудо?

Чудо, по всей видимости, я. Кроме нас двоих в спящем городе никого. И неуместный вопрос существа относится ко мне.

Я слегка растерян. Но присутствие духа не теряю.

— Руки на капот! — пробую перетянуть одеяло на себя. Надежды мало, но я не привык отступать. Тем более перед зелеными человечками. Вспоминаю мудрое правило, если пристально смотреть, не мигая в глаза инопланетянину, то, рано или поздно, инопланетянин пугается и убегает.

Ствол «Калашникова» мечется из стороны в сторону, утыкаясь, то в лоб, то в нос непослушного инопланетянина. Однако, мой пришелец не пугливый.

— Да ты успокойся, чудо, — советует пришелец, — В руки себя возьми, говорю.

Слушаюсь, и упираю дуло точно в зеленый лоб. Чтоб и автомат не дергался, и чтобы меня самого поменьше трясло.

— На капот, — повторяю, заучено, фразу. Это единственное, что могу вспомнить из теории. Растерянность и не восприятие окружающего мира еще не прошли. Словно все во сне. И дома. И пришелец. И я сам.

— Чудо, — усмехается зеленый доходяга, смешно тряся тонкими ручками. Странно, но лицо у него совершенно не бандитское. Практически милый пришелец. — Ты где капот видишь?

Он прав. Оплошал. Трудно найти то, чего нет. Где у этой штуковины капот, я не знаю. Вообще, ничего не знаю.

— Тогда, на землю, — не совсем уверенно приказываю я.

— Ага, — соглашается пришелец, — А от ревматизма кто лечить будет? Ты, чудо?

Он улыбается уголками губ, совсем по-человечески. И именно эта улыбка выводит меня из себя.

Я дома. Этот мой город. И эта моя Земля. Не позволю, чтобы всякие космические проходимцы издевались над моими погонами. Мне плевать, сон это, или явь. Мне плевать, что происходящее может оказаться дурной шуткой. И пусть медаль за это не светит. Плевать. Даже если я не последний герой, а последний стойкий оловянный лейтенант, пусть все будет по правилам. По закону.

Не задумываясь о последствиях, о тех бедах, что могут грозить Земле, ловко, как учили, перевертываю автомат и коротко тыкаю прикладом в лоб улыбчивого пришельца.

— Заладил, чудо, чудо…. Лейтенант я.

Хиленький пришелец. Слабак по-нашему. Всплескивает длинными ручками и с застывшей улыбкой валится на зеленую земную траву. Практически сливается с природой матерью. Что лишний раз доказывает, жизнь во вселенной развивается по одним и тем же путям.

Прикидываю в уме. Пришелец зеленый — три. Корабль инопланетный типа «тарелка неопознанная» — один. Дама со стеклянным ящиком и тумбочкой — одна. Спасенное человечество — одно. Фотоаппарат неизвестной конструкции — один. Но скорее всего потеряю по дороге. По совокупности на медаль набирается. Еще бы отключить неподвижность мира, и можно бежать к капитану за наградой.

Полученных в училище знаний хватает на то, чтобы догадаться — секретный рычаг или кнопка, отключающие застывший мир должны находиться на корабле пришельцев. Пробраться внутрь и совершить еще один подвиг сил хватит. Ползком, на карачках, но доползу. Главное, чтобы хватило смелости. Но по-другому нельзя. Куковать одному в сонном мире удовольствие сомнительное. Конечно, плюсы есть. Масса плюсов. Но скучно и одиноко. Не перед кем похвастаться удачно проведенной операцией. Медаль, опять же, вручить некому.

Мысль о том, что на неопознанной летающей конструкции водятся другие живые зеленые существа, приходит в голову только после того, как я собственными глазами вижу этих самых других зеленых человечков, дружной толпой выпрыгивающих из люка столба.

Расслабился. Раззява. Понадеялся на удачу. Не рассчитал вместимость транспортного средства. А оперативный работник в рабочее время не имеет права расслабляться и думать о наградах.

Суровые зеленые ребята, копии недавно пришибленного прикладом, разбегаются широкой цепью, залегают, сливаясь с травой. И старательно целятся в меня из железных палок.

Со стороны залегшей цепи доносятся слова пришельцев, что работать в таких условиях невозможно. Что лучше уж для антуража перевозить не визгливых теток, а молчаливых вьетнамцев. Мороки меньше, а навар тот же. Что центр не похвалит за потерю бойца. Что с бунтовщиком-землянином надо кончать и концы в вакуум.

Второе правило оперативного работника гласит. Никогда не теряй присутствия духа, и преступники к вам потянутся сами.

— Значит так, — откидываю не слишком скорострельный в данных условиях автомат в сторону, складываю руки на груди и, покачиваясь на носках, старюсь, чтобы голос был тверд, уверен и спокоен. — Значит так, дорогие гости нашего города. Я, лейтенант Пономарев. Удостоверение показать?

Пришельцы дружно нажимают на кнопки, и железные палки наливаются красным огнем.

— Значит, не показать, — соглашаюсь я. Какие доверчивые инопланетяне нынче пошли. — Я, представитель правопорядка. Вынужден арестовать вашего, скажем так, друга для дачи показаний. Как, говорите, его зовут?

Друзья пристукнутого друга вскидывают разогретые палки к зеленым головам и прицеливаются более тщательно.

Но я знаю, я чувствую, пока говорю, мне ничего не грозит. В эту минуту я представитель цивилизации, а по всем межзвездным законам, должны же быть, в конце концов, межзвездные законы, я лицо неприкосновенное. Практически депутат.

— Вас, как косвенно причастных к только что раскрытому преступлению, попрошу оставить адреса и дать подписку о невыезде. Аппаратик ваш непонятный изымаю как вещественное доказательство. Ключики, будьте любезны, передайте. Да не волнуйтесь вы так! Товарища мы вам вернем всенепременно. Думаю, ограничимся на первый раз условным сроком. Даст обещание больше не возить в данную местность контрабандных барышень и все. На все четыре, или сколько там у вас, стороны. Я лично провожу его на вокзал и сдам в камеру хранения. А хотите, отправим в плацкартном? Чистое белье, чай в стаканах и добрые проводницы.

Может, пришельцам не нравится, что я собираюсь изъять тарелку, а может, заботы с плацкартой не понимают, но по выражению инопланетных физиономий догадываюсь, сейчас в меня станут палить из всех палок, не взирая на звания и должности.

У меня остается только один выход. Броситься навстречу судьбе и инопланетным интервентам, дабы в рукопашной схватке обезвредить агрессоров.

Инструктор по рукопашному бою, он же по совместительству комендант женского общежития, часто говорил мне: — «Пономарев, — говорил он. — Всем ты хорош. И хватка у тебя медвежья, и сила сухожильная, да только глаза твои наглые желания выдают».

Зажмуриваю глаза, чтобы ненароком не выдали, и чтобы не опалило их огнем от стреляющих палок инопланетян, прыгаю вперед, стараясь оказаться среди пришельцев раньше, чем они начнут стрелять. По своим сородичам пулять не станут, факт. А там, глядишь, разберемся.

Промахиваюсь. Метра на полтора. И слишком поздно глаза открываю. Только успеваю заметить летящий навстречу люк в толстой ножке. Человечки паникуют, пытаются преградить дорогу, но поздно. На полной скорости залетаю в люк. Спотыкаюсь о порог. Валюсь лицом вниз, в резиновый зеленый коврик, который пахнет инопланетной земляникой. Это меня и спасает.

Нервы инопланетных контрабандистов не выдерживают человеческой наглости.

Слышу непонятные команды, и над головой свистят, поджаривая спину, огненные шары. Инопланетяне в панике, я в ужасе, шары, отскакивая от стенок, взлетают вверх, внутрь странной летающей конструкции.

Захватчики пищат о вселенском катаклизме, об Армагеддоне, об Апокалипсисе всей финансовой системы Галактики. Но мне все равно. Мозг, перегруженный страхом и паникой, поочередно отключает все датчики, погружая тело в спокойную темноту. Последнее, что чувствую, нестерпимый жар, обрушившийся сверху.

Я сделал все, что мог. За одно это мне положена медаль. Пусть даже посмертно. Все равно приятно….

В чувство меня приводит тяжелая пощечина. Прощаюсь с темнотой, встречаюсь со светом. Открываю глаза и вижу слегка расстроенное, но все еще мужественное лицо капитана Угробова.

— С возвращением, сынок, — на суровом лице капитана стыдливо блестят скупые капитанские слезы. — Очухался, мерзавец. Думали все, полные кранты с похоронной процессией. А у тебя только попа поджарена. Я, кстати, за казенные штаны с зарплаты вычту. Ничего?

Приподнимаюсь на локтях, оглядываюсь. Похоже, я в камере предварительного содержания, где обычно содержаться не слишком опасные преступники, взяточники и сутенеры. С какой такой радости?

— Где я? — интересуюсь на всякий случай, вдруг с глазами что-то? После выполнения первого опасного задания зрительные рефлексы молодых лейтенантов обычно нарушаются. Такое могло произойти и со мной.

— Где, где? — хмыкает капитан, поглаживая меня по больному месту. — В тюрьме. Самое ближайшее и безопасное помещение от эпицентра взрыва.

— Взрыва? Ах да, взрыва, — вспоминаю пламя. Вспоминаю зеленых человечков и даже, как будто, слышу их крики. — Что со мной?

— Самое страшное позади, сынок. Потребовалась, правда, пересадка кожи. Так все наше отделение сдало. Три дня на работу и с работы только пешком. Теперь ты и мы одним, так сказать, местом связаны. Вот швы рассосутся, встанешь в братский наш строй.

— Значит сильно меня?

— Сильно, — соглашается капитан. — Группа захвата обнаружила твое бездыханное тело рядом с детской площадкой. На краю огромной воронки. А кругом все обуглено, посыпано пеплом, перевернуто и перекорежено.

— Воронки? — значит, все взорвалось? Значит, все получилось?

— У тебя, сынок, не уши опалило, а другое место. Говорю воронку, значит так и есть. Но тут интересная штука получается, — капитан вытаскивает пистолет, раскладывает на моей забинтованной ране, достает из кармана масленку и начинает чистить оружие. — Мне доложили, последнее, что зафиксировали наблюдатели из дружественных нам подразделений, как ты шляешься, засунув руки в карманы, по месту преступления. Кстати, за карманы особое замечание. Не подобает молодым и неоперившимся сотрудникам ходить, как последним бандюгам. Карманы к штанам не для рук приделаны, а для складирования улик и свидетельских показаний.

Капитан дует в ствол, окончательно доводя сверкающее оружие до кондиции:

— А дальше? — масленка под неосторожными руками капитана опрокидывается, и жирное пятно растекается по белым бинтам.

— Масло от ожогов помогает, — успокаивает капитан. — А дальше начальство интересуется. Что такое взрывоопасное взорвал молодой лейтенант на тщательно подготовленном месте засады? На гранату непохоже. Кислородный баллон? Размеры не те. Вот ты мне и объясни, лейтенант. Как такое могло произойти? Стоит на месте молодой опер. Потом, вдруг уже и не стоит. А валяется на краю ямы. И кругом такой бардак, что до сих пор дворники со всего района отдраить не могут. А, лейтенант?

Я сделал это. Я сумел сделать нечто такое, что разбудило мир. А воронка, и все такое, лишь вторичный продукт расследования. Приятно.

— А там, рядом инопланетянин не валялся? — от радости я готов расцеловать капитана, но сияющие звезды на его погонах, и не менее сияющей ствол «Макарова» останавливают меня от опрометчивого поступка.

Кажется, капитан не слышит вопроса. Как ни в чем не бывало, продолжает тренироваться по секундомеру в быстроте приставления личного табельного оружия к собственному виску. Жаль, никого рядом из книги рекордов нет. Несомненно, капитан занял бы первое место.

Приходиться повторять вопрос. Интересно же.

— Отдыхай, лейтенант, — капитан, странно пряча глаза, запихивает пистолет в кобуру, поднимается с привинченного к полу табурета и направляется к выходу. — Сейчас к тебе придет один человек. Серьезный человек, поверь мне. И если он захочет, то ответит на все вопросы. А я тебе скажу так, лейтенант. Не знаю, в какую дурную историю ты ввязался, но я тебе не завидую. Но держись. Если что, отделение тебя не бросит. Мы никогда своих людей не бросаем. А про всякие глупости, вроде привидевшихся от жары инопланетян забудь. Не наше это дело.

Шаркающие шаги боевого капитана затихли в гулких переходах тюремных казематов.

Странно все. Почему капитан не хочет верить в зеленых человечков? Почему не захотел услышать мою версию взрыва? Не значит ли это, что накрылась первая медаль безвозвратно?Тихий стук в железные двери камеры заставляет отложить тревожные мысли до более удобного момента.

— Можно?

— Не занято! Заходите, — сейчас мне особо остро не хватает живых лиц. Хочется поскорей выплеснуть из себя пережитое, перемученное.

Дверь протяжно скрипит, открываясь, единственная лампочка в камере вспыхивает и угасает.

На входе в камеру предварительного заключения возникает черный силуэт человека в длинном плаще. Лицо посетителя не разглядеть. Невысокий, коренастый, широкоплечий. В слабом свете от узкого, зарешеченного окна можно только различить в руках незнакомца цветок ромашки, с которой он неторопливо обрывает лепестки, роняя их на пол.

Силуэт мне не нравится. Есть в нем что-то неприятное, звериное. Мне по сути своей не нравятся черные силуэты. Наверно, отзвуки детства.

— Здравствуйте, лейтенант Пономарев, — тихий, вкрадчивый, бесцветный и даже холодный голос, от которого хочется залезть с головой под одеяло. Таким голосом отдают приказы расстрелять молодых лейтенантов без суда и следствия, или повесить на первом попавшемся смывном бачке.

— Здравствуйте, — немного заикаясь, отвечаю я. — Вы кто?

Силуэт отрывает два лепестка от ромашки. Лепестки, неторопливо кружась, опускаются на холодный камерный пол.

— Ваш друг. Когда-нибудь вы узнаете мое имя, лейтенант, — фигура в проеме не делает ни одного движения. Даже не шелохнется. — Пока это не важно. Как вы себя чувствуете?

— Нормально чувствую, — щурю глаза, пытаясь разглядеть собеседника. Тщетно. — Вы по поводу сегодняшнего взрыва? Так я ничего не помню. Без меня бабахнуло. Контуженый я.

Силуэт, кажется, усмехается и роняет на пол еще три лепестка.

— В этой камере, лейтенант, вы уже седьмые сутки. А я и не говорю, что это смешно. События, о которых вы, по всей видимости, говорите, произошли ровно неделю назад.

Хороши дела. Оказывается, я столько дней валяюсь без сознания. И где? В тюрьме. В отдельной камере. Без горячей воды и шторок на окнах. Почему меня не перевезли в больницу? К чему это все?

— Я не понимаю…..

— Поймете, — перебивает незнакомец. Ромашка лишается лепестков с завидной постоянностью. — Поверьте, Алексей, то, что вы находитесь здесь, сделано исключительно ради вашего же блага. Так надо. Это приказ. Надеюсь, вы еще не разучились выполнять приказы? Если вам удобнее, считайте себя в командировке. День за три, плюс сухой паек.

— Бесплатная дорога….

— И бесплатная дорога, — не раздумывая, соглашается незнакомец.

— Ну…, — Сухой паек и все остальное, несомненно, кардинально меняет дело. Тем более капитан говорил что-то такое про серьезность посетителя.

— Вот и хорошо. Перед тем, как я задам несколько вопросов относительно инцидента трехнедельной давности, хочу рассказать вам, Алексей, одну историю. Притчу.

Незнакомец щелчком отбрасывает изнасилованную ромашку в темноту камеры и тут же вытаскивает из кармана плаща следующую несчастную.

— Одна маленькая птичка решила долететь до самого солнца. О своем желании она расчирикала по всему миру и каждый знал о том, что маленькая птичка хочет сделать то, что никто до нее не делал. И настал день. Маленькая птичка поднималась все выше и выше. И знаете, лейтенант, почему она так и не долетала до солнца?

— Сгорела, — я ж не совсем тупой.

— Нет, лейтенант, — голос незнакомца тих до дрожи, до мурашек. — Ее пристрелили. Потому, что слишком много чирикала. Я ясно все объясняю.

Проглатываю слюну, и понимающе киваю.

Яснее не скажешь. Секретная информация. Трибунал без суда присяжных. Теперь понятно, что я делаю в одноместных неблагоустроенных апартаментах. В бреду можно разболтать тайны национальной безопасности. А то, что произошло со мной, иначе как секретной информацией назвать нельзя.

— Я знал, что вы умный молодой лейтенант, — горка белых листиков на полу растет с каждой минутой. — Я также знаю, что вы прекрасно справились со своим первым заданием. Скажу больше, лейтенант. Вы один сделали то, что не смогли сделать три сотни специально обученных специалистов и агентов.

— Да ладно, — засмущался я. — На моем месте….

— На вашем месте осталась воронка глубиной в десять метров с сильнейшим уровнем радиации. Вы не могли бы объяснить ее происхождение? Это мой первый вопрос.

У меня есть выбор. Или сказать правду про инопланетян, или сочинить историю о внезапно найденном складе динамита в детской песочнице. В первом случае меня немедленно отправляют в сумасшедший дом. Во втором, можно надеяться на длительное тюремное пребывание. Даже выходить никуда не надо.

Не знаю, почему, но выбираю первый вариант. Капитан не зря предупредил, что нежданный гость серьезный человек. Возможно из Службы. А может и из Администрации. Говорить ложь таким товарищам чревато.

— Там была летающая тарелка, — замечаю, собеседник на секунду перестает издеваться над ромашкой. — Самая настоящая летающая тарелка. Честно. И масса зеленых человечков. Пришельцев, тоесть. Но зеленых и настоящих. Они намеревались свергнуть существующую власть, захватить Землю и засеять все пространство нашей планеты зеленым горошком.

— Дальше.

— Я хотел по-хорошему, но они применили силу. Вынужден был ответить адекватными мерами, — про адекватность это я хорошо придумал. — Но в том, что тарелка бабахнула, моей вины нет. Не хотел я. Первыми они начали.

Излагаю цепь событий коротко и доходчиво, как для учеников средней школы. Такие мелочи, как подрагивающие колени, мимолетная паника и зажмуренные глаза, из рассказа сознательно опускаю. Но для большей правдивости отмечаю собственное безрассудство, добавляю небольшой кусок кровавой драки с превосходящими силами противника, не забываю о погоне на угнанных машинах по центральным улицам города, и, наконец, об отказе сотрудничать с инопланетной разведкой.

— Вот собственно и все. Мне рапорт писать?

— Рапорт? Какой рапорт? Ах, рапорт. Нет, лейтенант. Относительно вас у нас другие планы. Скажите, Пономарев. Чем вы объясните тот факт, что кроме вас никто не видел пришельцев? Не кажется ли вам это странным? Нет, нет! Я верю вам. Но поверят ли остальные?

— Там должен был остаться один из представителей внеземной цивилизации, — напоминаю я. — Возможно несколько. В трупном состоянии.

Силуэт, не торопясь, растирает ладошками облысевшую ромашку, отчего по камере разнесся запах лета.

— На месте взрыва не обнаружено ничего, что могло бы напоминать живую материю. Но я вам верю, лейтенант. Знаете почему? Рядом с вашим телом саперы нашли странную загнутую палку. Специалисты тщательно изучили ее и пришли к выводу, что материал, из которого она изготовлена, не из нашей вселенной. Экспериментальным путем установлено, что из данного сплава получаются самые прочные гвозди в мире.

Я не расстраиваю силуэт и не говорю, что найденная палка до переплавки на гвозди была самым разрушительным оружием в мире.

— Я также верю по той простой причине, что нами в районе только что происшедших событий давно замечена необычная активность, если можно так выразится, внеземных форм жизни. Свидетели из гражданского населения не раз видели над восьмым микрорайоном странные летающие объекты. Замеры показали, что данное место представляет собой дыру во времени и в пространстве. Если к этому прибавить внезапные появления иностранных подданных, то становится понятным, что ваше участие во всей этой истории нам особенно интересно.

Товарищ явно начитался глупых книжек. Дыры, активность, замеры. По-моему, все гораздо проще. Ну, прилетели ребята с других звезд. Ну, перевезли нелегально пару дюжин туристов. Проблем-то!

— И что теперь? — однако, ставить под сомнение чужое заблуждение не стоит. — Продолжать ли мне дальше расследование?

— Нет больше никакого дела. Знаете, лейтенант, открою вам маленький, но очень важный секрет. На дне воронки мы обнаружили внеземное послание всем жителям Земли. Не стану вдаваться в подробности, но там есть несколько слов лично для вас, лейтенант. Те, кто оставил послание, от всех четырех сердец выражают вам благодарность. После вашего, несомненно, героического поступка, я цитирую: — «Мы, обитатели планеты Чан, осознав всю негативность собственного поведения на планете Земля, полностью встали на честный путь и никогда больше не прилетим шабашить на Землю».

— Они никогда не прилетят, — я немного расстроен. Хорошие были ребята. Хоть и падали от одного удара.

— Но прилетят другие, — незнакомец не унимается, продолжая истязать очередную ромашку. — Поэтому мы хотим, чтобы вы, со своими способностями, со своим рвением и удачливостью, работали на нас. Согласитесь, лейтенант, глупо хоронить такого человека, как вы. Я не слишком фигурально выражаюсь? Нет, нет! Никто не собирается загонять вас в подземные лаборатории. И никто не хочет ставить на вас опыты. Отдохните пару дней. Наберитесь сил. С вашим руководством все согласовано. А потом получите новое назначение. Кстати, лейтенант, вы случайно не знаете, кто скрутил с танков все гусеницы?

Я, выбритый и вымытый, отутюженный и выспавшийся, в сопровождении двух десятков мотоциклистов в маскировочных халатах, еду на дежурном «газике» в отделение. Рядом сидят две угрюмые личности. На каждом ухабе заботливо поддерживают меня под локотки. Приказ — доставить до пункта назначения без единого упавшего волоска.

На попытки заговорить угрюмые личности отмалчиваются. Я даже пытаюсь ущипнуть одного из них. Никакого результата. Личность морщится, но рукам волю не дает. Приказ….

— Хррр. Первый, первый! — это с переднего сиденья третья личность связывается с таинственным «первым» по рации. — Подъезжаем к объекту. Посылка готова к передаче. Подготовьте приемную комиссию.

«Газик» подъезжает к обшарпанному входу. Машину мгновенно окружают плотным кольцом солдатики срочной службы. С автоматами и задумчивыми сержантами.

— Хррр. Выносите посылку, — хрипит рация. — Всем, всем! Готовность номер «раз».

Веселое зрелище. Угрюмые парни с натянутыми на лица черными лыжными шапочками с прорезями для глаз, аккуратно вынимают меня из машины и, не обращая внимания на возгласы прохожих о поимке очередного маньяка, втаскивают на крыльцо отделения. Вертят по сторонам лыжными шапочками, проверяя, все ли в порядке и ласково запихивают меня в двери. Случайного полковника, оказавшегося в дверях не ко времени, укладывают на грязный пол. Приказ.

— Хррр. Посылка внутри.

— Хррр. Снимите наружную обертку. Сообщите о состоянии посылки.

— Хррр. Наружное наблюдение снято. Посылка в весе не потеряла. Готова к передаче.

Лыжные шапочки короткими перебежками доводят меня до дверей приемной. Отдают честь и оставляют прислоненным к стене под неусыпный взор секретарши Лидочки, вооруженной по торжественному случаю пистолетом. От непривычно тяжелого веса оружия руки секретарши дрожат, а по молодому девичьему лицу текут капельки пота, перемешиваясь с импортной косметикой.

Известная мне статистика говорит, что наибольшее число нервных срывов происходит у секретарш, которым доверяют оружие. Поэтому я, от греха подальше, стою смирно, вопросов не задаю, в глаза молодым, но нервным особам, не смотрю. Дрогнет рука у молодого бойца, поминай Лешка, как звали.

— Пономарева привезли? — секретарша от неожиданности вздрагивает. Мечется между столом и мной. Но профессиональная привычка берет верх. Бросается к селектору и хриплым от волнения голосом докладывает, что лейтенанта Пономарева, тоесть меня, уже привезли и она, тоесть секретарша Лидочка, держит меня на мушке и готова выполнить свой долг до самого конца. Но только если отпуск ей дадут в летний период.

На что голос капитана Угробова предлагает секретарше Лидочке не гнать сибирскую язву, а немедленно запустить молодого лейтенанта Пономарева в кабинет.

— Без дополнительной охраны? — ужасается Лидочка.

Капитан язвительно советует вызвать подчиненной роту спецназовцев для защиты чести и достоинства, после чего обращается непосредственно ко мне:

— Лейтенант! Ты там?

— Здесь я, товарищ капитан, — отвечаю шепотом. Лидочка так и норовит нажать на курок.

— Тогда не обращай внимания на эту…, — в селекторе у капитана что-то громыхает. Может быть, падает с подоконника кактус — …И заходи. Только медленно. Не хочу видеть героя отделения с дыркой в голове, вместо дырки в мундире.

Капитан хохочет, весело и заразительно.

Я же строго следую совету, и по стенке, не торопясь, добираюсь до дверей, ведущих в кабинет Угробова.

— Заходи, сынок. Заходи.

В кабинете с моего последнего визита практически ничего не изменилось. Клубы дыма, повинуясь сезонным движениям воздушных масс, мечутся из угла в угол. Кактус, не поливавшийся со времен последней мировой войны, грустно топорщится колючками. И капитан, с сигаретой в зубах кушает распластанную на столе селедку с черным хлебом.

— Садись, — кивает капитан на стул. — Чувствуй себя как в кабинете начальника. Рад, что вернулся живой и невредимый. Как семья, как работа? Может, помощь моральная требуется?

Мама всегда говорила, что у меня врожденное чувство ощущения опасности. Например, в детском саду я категорически отказывался кушать отравленную манную кашу. В результате все мои товарищи сидели сутки напролет на горшках, а я, хоть и голодный, играл в игрушки. В школе я никогда не учил те уроки, за которые мне ставили двойки. Зачем учить, если все равно поставят плохую отметку? И так всю жизнь.

Вот и сейчас я чувствую в вопросах капитана скрытую опасность. Все эти вопросы о семье, о здоровье настораживают. Да и лицо у капитана имеет нездоровый цвет, что может косвенно предупреждать о плохом настроении. А в плохом настроении все начальники опасны.

— Все отлично! Готов немедленно приступить к выполнению служебных обязанностей.

— Немедленно, это хорошо, — капитан задумчиво ищет что-то на столе. — Только, лейтенант, тут такое дело….

Нужная бумажка находится под селедкой. Капитан чертыхается, обтирает запачканную бумагу рукавом, расплавляет и тычет в нее пальцем:

— Это секретный приказ, лейтенант. Из самого министерства. Только что с курьером доставили. В разрезе последних событий, имеется в виду твое первое и последнее задание по обезвреживанию банды особо опасных контрабандистов, решено перебросить лейтенанта Пономарева, тоесть тебя, на другой фронт работ.

Наркоторговцы, бандитские синдикаты, внедрение в мафиозную верхушку. А может и охрана первых лиц государства. Прекрасная перспектива, о которой можно только мечтать.

— Это не то, о чем ты подумал, лейтенант, — лицо капитана становится усталым. Видно, что слова даются ему с трудом. — Приказано на базе нашего отделения создать экспериментальный отдел по раскрытию неподвластных человеческому сознанию преступлений.

Видимо мое лицо приобретает характерно беспомощное выражение попавшего в затруднительное положение молодого лейтенанта, потому что капитан в сердцах комкает жирный приказ и вслух вспоминает о крысах, которые отрывают лучших сотрудников на всякую ерунду.

— У меня, понимаешь, каждый опер на счету, а тут глупостями заставляют заниматься, — в какой-то момент не сдерживается капитан, срывается на крик, вцепляется крепкими капитанскими руками в край стола. — Кто, я спрашиваю, будет решать вопросы безопасности вверенного мне района? Кто будет ловить карманников, и воспитывать медвежатников? А?

Ответить на справедливые вопросы капитана не могу. Потому, что данная область не в моей компетенции.

Хлопает дверь, и голос, показавшийся мне знакомым, говорит тихим и бесцветным голосом:

— Что за паника, капитан? Приказы надо не обсуждать, а выполнять.

Оборачиваюсь.

В дверях стоит тот самый силуэт, который приходил ко мне в камеру. Свет странным образом обтекает его, оставляя таинственную лиричность в серых потемках. И только одинокий солнечный луч, непонятно как пробившийся сквозь плотные жалюзи, упирался в руки незнакомца. Красивое зрелище. Погибающая в солнечном луче ромашка.

Капитан, давится недоеденной селедкой, вскакивает, одергивает мундир и даже отдает честь.

— Товарищ….

— Не надо имен, капитан, — ромашка дернулась вверх-вниз. — Я трачу время не ради глупых докладов. Давайте обсудим приказ, который вы недавно получили. Где он? Это что? Селедка свежая? Нет, я без хлеба.

Боевой капитан, голыми руками задержавший не одну сотню преступных элементов, густо краснеет и дрожащими руками распрямляет приказ:

— Я уже вкратце ознакомил лейтенанта с текстом, — поясняет капитан Угробов. — Довел до сведения, что его откомандировывают в экспериментальную группу по раскрытию особо таинственных преступлений.

— За что? — вставляю в разговор двух начальников собственное мнение.

— За особые заслуги перед государством, — силуэт вертит ромашкой, словно маленьким вертолетом, — Напомню, что именно вы единственный из всего человечества смогли пресечь контрабандную агрессию. Только вы один видели пришельцев так близко, как никто другой. И остались при этом в живых. Даже получили благодарность от внеземных посланников. Этого мало? У вас есть способности, которые нужно развивать. И мы сделаем все, чтобы не мешать вам.

Незнакомец вытаскивает из кармана очередную ромашку и нежно, почти ласково отдирает первый лепесток.

— В мире каждый день происходят необъяснимые с человеческой точки зрения события. И кому, как ни вам, лейтенант Пономарев, с вашими способностями, заниматься их раскрытием? Не скрою, мы не первые, кто пытается создать подобную структуру. На Западе давно функционируют группы, специализировавшиеся на тарелках, человечках и прочей чертовщине. Но, по нашим сведениям там работают любители. Если у них что-то и получается, то только благодаря развитой технической базе. Думаю, лейтенант, вы понимаете, как мы обрадовались, когда обнаружили, как вы мастерски разделались с тарелкой. Так что давайте без слез умиления и благодарности. Приступайте к работе немедленно. Отныне вы сотрудник отдела под кодовым названием «Подозрительная информация».

— Отдел «Пи»? — вскидывает брови капитан Угробов.

— Хм! — хмыкает уничтожитель ромашек. — Отдел «Пи», говорите? Великолепно. Прекрасно. Пусть так и будет. Лейтенант Пономарев и отдел «Пи». Звучит. Что скажите, лейтенант?

А что тут скажешь? Сказать, что я ошарашен, значит, промолчать. Я подавлен, разбит и полностью уничтожен. Одно дело задерживать одиночные летающие тарелки, совсем другое раскрывать преступления необъяснимые с человеческой точки зрения. Если бы, к тому же, кто-то объяснил мне, что это такое?

Но с другой стороны меня предупреждали. И товарищ в плаще, несомненно, тысячу раз прав. Если мне удалось справиться с одним неразрешимым делом, то почему бы ни попробовать заняться другими.

— В связи с новым назначением вам, лейтенант, предоставляется право самостоятельно решать, какие задачи являются для нового отдела приоритетными, — подбрасывает сахарную кость человек без лица.

— А в автобусе бесплатно можно ездить? — осторожно интересуюсь я, боясь спугнуть птицу удачу. Вот ведь как все получается. Один единственный день и вся жизнь человека устремляется совершенно по другому руслу. Это я про себя. Думал, буду разбираться с бандитами, а придется маяться с инопланетянами.

— А вы шутник, лейтенант, — незнакомец резким движением разрывает ромашку пополам. Значит, бесплатного автобуса не будет. — Вам и сотрудникам вашего отдела предоставляются широкие полномочия. Но меру знать, однако, необходимо.

— Сотрудники? — переспросил я. — Какие сотрудники?

Незнакомец ковыряется пальцем в обезглавленной ромашке:

— Одни ваши выдающиеся способности, лейтенант, принесут мало пользы. Вам нужен хороший, умный и опытный напарник. Напарник, который поможет вам вовремя не сбиться с правильного пути. Напарник, на которого вы сможете полностью положиться. И у нас есть такой человек. Через пять минут он должен быть здесь.

Я старательно осмысливаю ситуацию. Значит, теперь я руководитель отдела из двух человек. Занимаюсь неизвестно чем, но чем-то очень серьезным.

Ложка в стакане на столе у капитана подскакивает и начинает мелко дергаться в стеклянной таре. Вслед за ней на подоконнике подскакивает кактус. Оконные стекла дребезжат. Челюсть капитана, болтающаяся на уровне плеч, смешно подпрыгивает.

Через пару минут становится ясно, что по коридору отделения в нашу сторону приближается нечто большое и громадное.

Неизвестный в плаще на всякий случай хватается за ручку двери. Капитан, закусив губу, цепляется за кресло.

Бум. Бум. Бум.

Все ближе шаги. Все выше подпрыгивает кактус. Все звонче лязгает челюсть. Вот и стакан, не выдержав натиска ложки, трескается и осыпается мелкой кучкой стекла.

Бум. Бум. Бум.

Идет тот, кто будет прикрывать мой все еще побаливающий после пластической операции тыл. Идет тот, с кем я буду делиться бутербродами и наградами. Тот, кто способен, в случае необходимости, заслонить меня от бандитской пули или от выстрела инопланетянина.

Бум.

Взвизгивает испуганно секретарша Лидочка. Капитан, закусив от перенапряжения обе губы, выхватывает пистолет системы «Макаров» и снимает его с предохранителя. И только черный силуэт незнакомца продолжал невозмутимо истязать одной рукой ромашку.

— Знакомьтесь, товарищи. Прапорщик особо секретного и особо элитного подразделения по борьбе с различной преступностью Мария Баобабова.

Два метра. Ботфорты с каблуками-танками. Чисто выбритая голова. В ноздре и в ухе серебряные колечки. Все остальное ноги и мускулистые руки.

У капитана не выдерживают нервы, и он два раза стреляет.

Пули, срикошетив от кактуса, отлетают в плакат «Из Сибири с любовью», опять рикошетят и стремительно свистят в сторону только что появившейся в кабинете Марии Баобабовой.

Прапорщик Баобабова чуть отклоняется и, резко сжав кулак, схватывает пролетающие мимо пули.

Секретарша, стоящая как раз на линии огня, смешно задрав ноги, валится в обморок. Капитан, побледнев, роняет пистолет. Незнакомец приступает к обезглавливанию нового экземпляра ромашки. У меня начинает неприятно сосать под ложечкой.

Прапорщик Мария Баобабова, сурово двинув челюстью, подкидывает на ладони успокоившиеся пули и говорит давно прокуренным, но на слух честным голосом:

— Береги патроны, капитан, — после чего обводит кабинет томным прищуром, — Так кто здесь будет из Пономаревых-лейтенантов.

Я дергаюсь к окну, но вовремя вспоминаю, что там решетки. Иного пути к отступлению нет.

— Ага, — неопределенно отмечает прапорщик Баобабова, и, не менее неопределенно добавляет: — Гы.

В кабинете, в клубах испуганного дыма появляется тишина. Впрочем, недолгая. У человека в плаще, как он сообщал заранее, нет времени на такую ерунду, как незаполненное информацией временное пространство.

— Знакомьтесь, прапорщик. Тот, что на стуле с испуганным взором и есть лейтенант Пономарев, — незнакомец намеревается похлопать только прибывшего прапорщика по спине, но передумывает под строгим взглядом Марии Баобабовой, — Любите и жалуйте вашего нового напарника.

Смотрим друг другу в глаза.

На вид прапорщику Баобабовой чуть больше двадцати. Затертый до дыр бронежилет. На правом плече татуировка. Белокурый Амур в памперсах. Под мышками двойная кобура с торчащими рукоятками пистолетов. На ремне, как баранки, связка гранат. К правой ноге пристегнут охотничий нож. К левой, мексиканское мачете. За спиной позвякивают наручники. Глаза не злые, с характерным прищуром хладнокровного убийцы.

— А у вас нет другого товарища?

— Других таких нет, — силуэт в дверях делает мне пассы ромашкой, но я их не понимаю. — Прапорщик Баобабова лучший специалист в своем деле. Помните, в прошлом месяце все средства массовой информации сообщали о кровожадных террористах захвативших самолет? Прапорщик Баобабова лично на взлете проникла в лайнер, в экстренном порядке высадила всех пассажиров, включая связанный экипаж, и только потом взяла управление судном в собственные руки. Подняла самолет на высоту двух тысяч метров и только потом направила захваченный самолет в скалы. В результате ни одного обвинительного приговора. Так что, лейтенант, не в вашем положении выбирать. Она ведь и обидеться может.

Пока силуэт в дверях повествует о подвиге Баобабовой, я наблюдаю, как героиня рассказа пальцами расплющивает пули. После чего мне становится понятно, что я жутко обрадован новому назначению прапорщика.

— Есть, — выдавливаю я. — А кому мы подчиняемся?

В районе рта силуэта что-то блеснуло. Очевидно, незнакомец улыбается.

— Вы с прапорщиком автономная единица. Подчиняетесь исключительно правительству. Никто не вправе отдавать вам приказы, даже капитан, — капитан незаметно под столом показывает кому-то кукиш. — Дальнейшие инструкции получите чуть позже. Работать будете здесь же. Вам выделяется отдельный кабинет. Оргтехнику подвезем позже. Теперь прошу прощения. Срочные дела вынуждают покинуть вас. Встретимся в самое ближайшее время.

Солнечный свет мазком скользит по спине неизвестного, и он исчезает. Тихо и незаметно. Только горка белых лепестков напоминает о том, что таинственный человек в плаще был здесь.

— Садовник, — шмыгает носом Маша Баобабова, прапорщик секретного и специального отряда по борьбе с разными преступлениями, а ныне мой напарник и полноправный член отдела «Пи».

— Кто? — не совсем понимаю, о чем речь.

— Да этот…, — машет в сторону дверей прапорщик, — Кто такой, никто не знает, но приказы выполняют без вопросов. Капитан, сигареткой девушку не угостите?

Капитан, который как казалось, впал в прострацию, оживает, достает пачку и протягивает Баобабовой.

Перед тем, как вытащить все сигареты, Баобабова устанавливает перед носом капитана слепленную из патронов маленькую статуэтку капитана. На что я не силен в скульптуре, но сидящий на карачках стальной капитан получился совсем как живой.

— Пошли, — напарник пускает мне в лицо струйку дыма. Разворачивается на каблуке и создавая эффект землетрясения местного масштаба выходит в приемную, где все еще валяется без чувств секретарша Лидочка.

— Товарищ капитан. Так я это… пошел? — отчего-то мне жалко капитана Угробова, нервно рассматривающего слепленного капитана на карачках. Я никогда не забуду, что именно этот человек со всей возможной теплотой пригрел меня в отделении, и за это получил странный отдел, который еще ничем не отличился, но уже стрельнул все сигареты и слепил маленького капитана.

— Иди, сынок, — скрипит капитан зубами. — И запомни, сынок. Если что случится, мало ли жизнь каким боком повернется, обращайся. В любое время, в любом месте, и в любой форме. Не знаю, как у тебя сложатся отношения с напарником, не мне судить. Может она девушка хорошая, только на вид бешеная. Но вот этого типа, что скрывает от трудового народа свое истинное лицо, тебе стоит опасаться. Темный тип, таково мое капитанское мнение. И счастливо, лейтенант. В следующий раз, когда мы встретимся, придется мне отдавать тебе честь, — капитан грустно улыбается и достает лупу, чтобы во всех деталях рассмотреть скульптуру, подаренную бешеной девушкой.

Перешагиваю через секретаршу Лидочку, накрыть бы ее чем, да некогда. Догоняю Баобабову. Семеню вслед за прапорщиком, от которой шарахаются в сторону не только малолетние правонарушители, но и стреляные опера, а также бойцы роты особого назначения, которых секретарша Лидочка все-таки умудрилась вызвонить по глупой шутке капитана. Жаль, не пригодились.

Отдельный кабинет, который предоставило государство под совершенно секретный отдел «Пи» закрыт на ржавый замок, который прапорщик Баобабова сдергивает одним пальцем.

— Заходи, — пропускает она меня.

Протискиваюсь мимо ее выпуклого бронежилета. Осматриваюсь.

Пыльное помещение, в котором кроме тараканов никто не живет, пахнет прелостью. За окнами городская свалка. На стенах обрывки плакатов прежних времен. На полу пустые бутылки и фольга от импортных шоколадок.

— Халупа, — выражается прапорщик, захлопывая ногой дверь.

От этого, в общем-то, обычного звука вздрагиваю. Оставаться один на один с девушкой из элитного отряда хоть и почетно, но тревожно.

— Но хоть крыша над головой, — Баобабова пинает бутылку, которая отлетает под батарею отопления. — Оборудование и аппаратуру привезут не скоро. Так что сегодняшний день посвятим знакомству. Возражения есть, напарник?

Напарник в моем лице согласен.

Стараясь не смотреть на острые коленки прапорщика, подхожу ближе и, задрав голову, заглядываю в глаза той, с которой придется общаться ни день и не два.

— Значит, будем работать вместе?

— Значит, будем, — улыбается прапорщик Баобабова, обнажая розовые десна и два выбитых зуба. — Но, запомни, лейтенант. Никакого панибратства. Руками не лапать. Оторву руки. Сальные шуточки не отпускать. Язык вырву. За водкой не посылать….

— Ноги открутишь, — быстро соображаю я. — А смотреть можно?

Баобабова, плотоядно морщась, задумчиво шевелит пальцами с красными, местами обгрызенными, ногтями, но решает, что смотреть на нее мне, так или иначе, придется:

— Можно, — на ее щеках появляются две неглубокие ямочки. Что делает квадратное лицо еще более ужасным, — Так ты тот самый лейтенант, который в одиночку завалил неопознанный летающий объект?

От ложной скромности я не страдаю. Если человек совершил героический поступок, то скрывать это незачем.

— Силен, хоть и мелок, — вздыхает Мария Баобабова. — Ты как здесь оказался? По призванию, или по необходимости.

Отвечаю, что всю жизнь мечтал распутывать не распутываемые дела.

— И я по призванию.

На мою просьбу рассказать, каким образом она докатилась до такой жизни, Мария Баобабова скромно отвечает, что любопытным молодым лейтенантам во все времена нещадно били морды. И если я хочу узнать о ней, о прапорщике Марии Баобабовой больше, чем есть в ее личном деле, то мне нужно с ней подружиться, а не лезть с расспросами, когда не следует.

Из дальнейшего разговора ни о чем выясняю, что прапорщик Мария Баобабова оказывается весьма милая и скромная, по ее словам, девушка. В шестнадцать лет окончила школу, и заявила родителям, скромным труженикам депутатского корпуса, что не хочет поступать ни в какие высшие учебные заведения, где « учатся маменькины сынки, не нюхавшие жизни», а хочет посвятить всю свою жизнь справедливому, хотя и опасному делу борьбы за законность, равенство и братство. Одним словом, юная Маша Баобабова решает стать сотрудником органов. Да не каких-то там дипломатических, а внутренних.

В дверь без предварительного стука заглядывает капитан, и, растянув губы в саркастической ухмылке, заявляет, что: — «Лучше иметь сына бандюгу, чем дочь прапорщика». После чего, немного подумав, добавляет: — « Тем более в напарниках».

Несправедливые оскорбления в наш адрес каким-то образом сплачивают наш небольшой коллектив. Мы провожаем капитана злыми взглядами, смотрим друг на друга, и между нами пробегает искра, как это принято ныне выражаться, взаимопонимания.

— Лесик, — протягиваю ладонь в знак вечного сотрудничества.

— Маша, — рука напарницы тверда и мозолиста.

— Мы ведь им покажем?

— Да, запросто.

Именно этот момент я считаю началом образования сплоченного рабочего коллектива под кодовым названием «Пи» — «Подозрительная информация».

Две недели полного безделья.

Тупо глазею в окно, на спешащих по своим делам прохожих, на снующие машины, на капитана, ругающегося с завхозом. У оперов закончились наручники. Завхоз клянется, что через три дня ожидается свежая партия. Капитан не верит и тычет табельным оружием в нос бедного завхоза.

Который день одно и тоже.

Иногда встаю, чтобы похрустеть суставами, но от скуки это помогает мало. Нам бы дело какое! Ребята из других отделов каждый день спешат на задания. Ловят бандитов. Успокаивают хулиганов. Раскрывают заказные убийства. А мы?

Машка целыми днями читает женские романы и плачет. Просто обливается слезами. В минуты наивысшей плаксивости цитирует задевшие ее чувствительный аппарат абзацы.

— Лесик! Ты послушай, как у людей все красиво. «Он взял ее на руки, прижал к своему телу, и его горячие губы сомкнулись….»

Достала. Слушать противно. Не понимаю, что женщины находят в подобных книжках? На любой странице одно и тоже. Берем на руки и горячими губами смыкаемся на чем-нибудь еще более горячем. Бред.

Тоска.

Два дня назад привезли оргтехнику и мебель. Два дубовых стола, шкаф и одну механическую машинку.

Я возмутился и заявил, что для нормальной работы нашего отдела необходим хотя бы компьютер

На что завхоз, жирно чирикая на столах инвентарные номера, заявил:

— Компьютер? Компьютер не положено. Нет средств. Тараканов гонять можно и тапками.

— А вот у американцев…..

Завхоз не согласился.

— Взяли моду. Как что, так «вот у американцев». Вы, товарищ лейтенант, отечественного преступника ловите отечественными методами. С импортной аппаратурой нарушителя и дурак поймает. Головой работать надо и мозгами.

С мудрыми словами трудно не согласится.

От Садовника за две недели ни одного звонка. Называется — обеспечил работой. Мебель и оргтехника простаивает без работы. Пылится печатная машинка, накрытая полиэтиленовой пленкой. В шкафу только чистые папки. На стенах ни одной фотографии с места происшествия. Еще два дня такого безделья и можно идти стреляться.

Регулярно, раз в день забегает капитан. Осматривает цепким взглядом скучное хозяйство отдела, и, ни слова не говоря, исчезает. У него своей работы навалом. Каждый день по несколько раз выезжает на места преступлений. Я ему завидую. Человек при деле.

Иногда я жалею, что тарелка с зелеными человечками взлетела на воздух. Не было бы воронки, не маялся бы я сейчас от тихого безделья. Лучшие годы молодого лейтенанта проходят в скучном времяпрепровождении. А прапорщик Баобабова, вместо того, чтобы показывать свою выучку и силу, читает слезные мелодрамки и не хочет бегать за пирожками в соседнюю столовую.

Тоска выплескивается наружу. Вскакиваю и, напевая популярную латиноамериканскую мелодию, отбиваю ладонями ритм, а ногами чечетку. Молодые лейтенанты из отдела «Подозрительная информация» сходят с ума по-своему.

Машка, отложив роман, изумленно наблюдает за моими прыжками, не выдерживает зажигательного ритма и присоединяется.

Именно в этот момент в кабинет, на дверях которого висит табличка «Стучать всем» без стука влетает секретарша Лидочка. Сфокусировав на нас блестящие от возбуждения глазки, она визжит, перекрывая гогот столпившейся в коридоре роты быстрого реагирования, которые до сих пор разбираются с капитаном по поводу оплаты за ложный вызов:

— Там такое! Там! Ужас! Не поверите!

На большее Лидочки не хватает и остаток информации она передает посредством жестикуляции.

— Нас просят помочь оперативной группе, — переводит Мария, которая, как я узнал ранее, несколько месяцев работала под прикрытием в банде глухонемых, которые гастролировали по стране и исполняли песни известных певцов и певиц. — Просят прибыть на место как можно скорее.

Минута на сборы.

Бронежилет Марии застегнут на все липучки. Гранаты навешаны, наручники засунуты за пояс. У меня вид более мирный. Гражданская футболка, джинсы, кеды. Интуиция подсказывает, что это самая подходящая форма для погонь, драк и прочих действий, связанных с нашей профессиональной деятельностью. Оружия при себе нет. День ходил за капитаном, выпрашивая. Но капитан уперся. Он убежден, что молодежь с оружием обращаться не умеет. Норовит в лампочки пострелять. Не помогла даже расписка в том, что я, лейтенант Пономарев кроме стрельбы по преступникам применять пистолет в первый год службы воздержусь.

Прыгаем в дежурный «козлик». Водитель предупрежден и срывается с места, словно на гонках «Формулы». Визжат на поворотах лысые колеса, водитель ругает частников, которые совсем перестали уважать милицию и просит меня поработать проблесковым маячком. Высовываюсь в форточку и сигналю карманным фонариком. Хорошо, что клаксон у «козлика» в исправном состоянии.

Водитель подробностей не знает. Сообщает только, что нас вызывает лично капитан, который в эту минуту находится на месте происшествия.

Мигаю напарнику. Знать и наше время настало.

«Козлик» сворачивает к пятьдесят второму дому, протискивается в арку мебельного магазина и тормозит у подъезда. Рядом замерло несколько дежурных машин и микроавтобус скорой помощи. Омоновец в каске, сверив наши удостоверения со списком приглашенных гостей, пропускает в подъезд. Для себя примечаю, что омоновец все время сморкается, задирая черную шапочку.

Лифт не работает. На шестой этаж добираемся пешком. Мария допрыгивает в два раза быстрее. Она помоложе, да и опыт у нее поболе моего по лестницам прыгать. На каждой площадке проверяют документы. Строгие ребята придирчиво сверяют фотографии с личностью предъявителя. Но это только у меня. Машку пропускают без проверок. Может потому, что она несется верх с пистолетом наизготовку.

Опираюсь об косяк нужной квартиры. Задыхаюсь. В свободное время надо заняться спортом.

— Пономарев! Ну, ты что? — высовывается Баобабова. — Тебя одного все ждут.

Выдыхаю воздух в последний раз, одергиваю футболку и спешу вслед за напарником.

Всюду наши ребята. Ползают на карачках, снимают отпечатки, собирают улики, ищут следы грубых преступных ног. Дежурный фотограф щелкает стареньким аппаратом. По слухам, из снятого материала в дело годится пятьдесят процентов кадров. Неплохой процент.

— Лейтенант! Мы здесь, — это голос капитана. Какой-то нервный и взвинченный. Да и откуда взяться спокойствию? Враг не дремлет. Но и мы не в теплых койках.

Картина, достойная зала Славы в местном краеведческом музее. Капитан, расхаживающий по комнате с сигаретой. Вместо пепельницы банка из-под майонеза. Судя по количеству бычков начальство не в себе уже давно. Вокруг капитана вертится завхоз с бумагами. Просит незамедлительно подписать какой-то акт. На стареньком, покрытом пледом, кресле, нога на ногу, незнакомый майор. Смотрит на капитана с укоризной.

Машка прислоняется к стене. Равнодушный взгляд, в котором больше хладнокровия, чем наплевательского отношения к службе. Наблюдает, как мельтешит по комнате капитаном. Выводы оставляет при себе.

— Лейтенант Пономарев, — удостоверение в руках. Надоело засовывать в узкие карманы джинсов после многочисленных проверок.

Капитан, как и следовало ожидать, в представленный документ не смотрит. Он меня и так знает. Завхозу, вообще, наплевать. Я его и без документа заявками на оргтехнику замучил.

— Майор Рама.

А вот незнакомый майор с необычной для майоров фамилией изучает удостоверение тщательно. На лице некоторое удивление. Но только поначалу. Потом, по-видимому, вспоминает, что за герой перед ним, и из какого отдела. Даже привстает с кресла, отдавая красные корочки.

— Лейтенант, вы, в самом деле, верите, что существуют внеземные цивилизации? — ухмылка у майора в высшей степени издевательская.

— А черт их знает, — забираю удостоверение и ухмыляюсь не менее гнусно. Если каждому аппаратчику рассказывать, при каких обстоятельствах мне сделали пластическую операцию, язык устанет. — Но я уверен, что наша человеческая раса, при всей своей замкнутости, рано или поздно найдет единомышленников во вселенной хотя бы потому, что одному в кровати скучно.

Пока майор Рама отдела обдумывает фразу, интересуюсь у капитана подробностями:

— Хищение в особо циничных размерах, — отчего-то злится капитан, одну за другой, смоля сигареты. Банка из-под майонеза наполняется окурками с невероятной скоростью.

Осматриваю комнату. Кроме ветхого дивана, старенького, черно-белого телевизора на деревянном ящике, шаткого стола и пары затертых кресел в комнате ничего нет.

— И что похитили в этой сокровищнице? Надеюсь, не коллекцию столового серебра?

Баобабова со своего места посылает непонятные жесты, но я на них внимания не обращаю. Я весь в работе. Первое нормальное, практически человеческое, дело, в котором я смогу проявить себя в полной мере. Правда, не совсем понятно, каким боком наша засекреченная контора относится к простому хищению из квартиры бардачного типа, но раз позвали, надо помогать, а не рассуждать.

— Предметы хищения? — продолжаю набирать информацию. Необходимо быть невообразимо бедным взломщиком, чтобы позарится на эту нищую и неприбранную квартиру. Позже попрошу Машку составить психологический портрет налетчиков. Наверняка лица без определенного места жительства и работы. Хотя нет. С профилем работы все ясно. — Так украли что, или нет? Или, наоборот, занесли что неположенное?

— Книжку красную украли, — бросается на стены капитан. Вот ведь человек. За потерпевших переживает, как за самого себя. Какой человек!

— Прапорщик Баобабова! — напарник перестает крутить пальцами у виска. Давно бы к врачу сходила, подлечилась. — Проверьте, пожалуйста, всех букинистов города. Если украдена книга, то это их работа. Где хозяин квартиры?

Пытаюсь проникнуть на кухню, где надеюсь обнаружить потерпевшего, но дорогу преграждает капитан Угробов с горящими глазами.

Шаг вправо. Капитан вправо. Шаг влево. Капитан туда же.

— Пропустите, — пытаюсь проскочить начальство, но без физического контакта это затруднительно. — Мне с терпимцем побеседовать надо!

Капитан мычит и колотит кулаками себя в грудь. Выражение лица самое несчастное. Страшная догадка посещает мой, наконец-то, разработавшийся мозг.

— Потерпевший… Это вы, товарищ капитан? — подтянутый образ капитана никак не вяжется с не совсем современной обстановкой. Но с другой стороны, с такой зарплатой?…

— Я! — капитан теряет последние силы и валится в кресло. Хорошо, что у майора быстрая реакция, иначе получился бы служебный камфуз.

Майор накрывает капитана стареньким пледом, потом обнимает меня за плечо и отводит в дальний угол.

— Злоумышленник проник в квартиру в тот момент, когда капитан находился в ванной. Похищено удостоверение капитана и табельное оружие с запасным магазином. Остальные вещи не тронуты.

— Ну, ничего себе! — в училище нас учили, что потеря вышеназванных майором предметов означает полное несоответствие обладателя данных предметов занимаемой должности. За такие дела по головке не гладят.

Майор, видя, что я полностью проникся положением капитана, продолжает:

— Следов взлома не обнаружено. Замки не повреждены. Никаких отпечатков. Никаких следов. Ничего нет. Точно так же, как и удостоверения с оружием.

Капитан в кресле дергается, стонет, и его рука тянется к пустой кобуре. Переживает человек. Если удостоверение можно новое выписать, то пистолет в ближайшем киоске не купишь. Особенно в форме.

— А причем здесь мы? — вспоминаю об особой миссии нашего отдела. — Может ему стоит получше поискать? Обронил где-нибудь. Или закатился? Я, например, ключи от квартиры раз в месяц теряю.

— Согласно личному делу, капитан никогда не расстается с оружием, — Баобабова отлепляется от стены и присоединяется к обсуждению возникшей проблемы.

Майор Рама уважительно посматривает на острые коленки прапорщика, знающего столь секретную информацию.

— Верно, — соглашается он. — По словам самого капитан он всего на минуту расстался с пистолетом. Знаете, современные ванные такие тесные. Оружие все время по трубам стучит. Через минуту он вернулся, но все уже было кончено. Кобура пустая.

Теперь все ясно. Товарищ капитан, находясь в замкнутом помещении, понадеялся на безопасность квартиры и непредусмотрительно расстался с личным оружием. Результат на лицо. Глубокий обморок под пледом.

— Простите, майор, но мне необходимо поговорить с напарником, — майор слегка обижается, но под строгим взглядом сотрудников нашего отдела, удаляется на кухню, где оперативная группа нашла холодильник.

— Странное все, — Баобабова прищуривает глаза. — Капитан, отлучась в уборную, проспал пистолет. В квартиру из посторонних никто не заходил, двери не взламывались, шестой этаж. Может, проведем следственный эксперимент?

Я смотрю на неподвижное тело предположительно бывшего начальника. Нет, следственный эксперимент он не выдержит. Да и не поможет это.

— Лучше опроси соседей, — Мария согласно кивает. — Может, кто-то что подозрительное заметил? Узнай, не слышали ли они посторонние шумы из квартиры капитана. Не фиксировались ли в данной местности приведения, голоса или другие необъяснимые факты.

— Лесик, — хмурится напарник. — Ты, конечно, умный лейтенант, но зеленые человечки здесь ни при чем. Не смеши людей, в том числе и меня. Самая обычная халатность. Посеял пистолет на улице и все дела. Ты же не думаешь, в самом деле, что исчезновение табельного оружия можно свалить на пришельцев или на потусторонние силы? Особенно из пустой квартиры на шестом этаже.

Сразу видно, что Баобабова не видела летающих тарелок. Мысль прямолинейна. Версия официальна. Никакой фантазии.

— Все может быть, — неопределенно пожимаю плечами. — История знает немало необъяснимых явлений. Вот ты, например, с какой радости волосы сбрила? Наука, например, объяснить это не в силах. То же самое с капитаном. Лично я ему верю.

Выпроваживаю к соседям, пытающуюся возразить железным доводам, Марию. Надо работать, а не обсуждать версии. Я, конечно, тоже не верю в бесследное исчезновение оружия, но наш отдел работает над таинственными делами, соответственно, я должен выдвигать самые невообразимые теории.

Теория первая. Пришельцам потребовались образцы земного вооружения. Они не находят ничего лучшего, чем свистнуть оставленный капитаном милиции пистолет. Красиво, но невозможно. Посадочная площадь комнаты недостаточна для неопознанного летающего объекта.

Теория вторая. Стерва-соседка обладает способностью протискиваться сквозь стены. Ей требуется пистолет, чтобы заставить мужа отдать заначку. Пользуясь отсутствием хозяина, стерва, она же соседка, проникает на место преступления и совершает акт похищения.

Не менее красивая версия. Надо проверить.

Или вот! Душа дальнего родственника капитана, не в силах видеть, как гробится на службе потерпевший, решает собственными силами уволить несчастного, посредством невосполнимой кражи личного оружия.

— Товарищ майор! — заглядываю на кухню, где оперативная группа, во главе с незнакомым майором, проводит оперативное обсуждение происшествия. — А у капитана враги были?

На кухне никого нет. В блюдце дымится сигарета. На плите исходится паром чайник. Дохлая муха на подоконнике. Ходики отзванивают двенадцать часов.

— А преступление мне одному раскрывать? — обидно до чертиков. Ведь только нащупал ниточку. Кажется, потянуть чуть-чуть, и распутается весь клубок. Так, нет! Надо все испоганить и смыться на обед в самый неподходящий момент.

Возвращаюсь в комнату. Пока все обедают, надо тщательно осмотреть место преступления. Из теории знаю, что даже опытные сыщики часто пропускают мелочи, способные кардинально поменять ход расследования. Конечно, я не надеюсь найти паспорт преступника, но хоть что-то должно остаться?

Переступаю порог и краем глаза замечаю скользящую за окном тень. Голуби совсем обнаглели. Нет, чтобы как все нормальные птицы улетать в теплые края и там гадить на африканские памятники старины.

Загадка. Зимой и летом одним цветом? Засиженный голубями памятник. Или другая загадка….

Капитана в кресле нет.

За спиной гулко хлопает дверь.

Вздрагиваю.

Форточка, скрипнув, врезается шпингалетом в створку. Трескается стекло. Падают на пол осколки стекла. Редкие тараканы испуганно спешат к плинтусам. От кресла, в котором только что сидел капитан, отваливаются колесики. В плечо вонзаются чьи-то пальцы и давят, давят, давят….

— Лесик! Ты чего?

Выпускаю воздух. Теперь понимаю, отчего люди сходят с ума. Машка — шоковая терапия, лыбиться за спиной.

— Куда капитана дел, Лесик? Ты чего молчишь? И ребята где? Я соседей опросила. Как и следовало ожидать, ничего подозрительного. В гости к капитану никто не заходил. Жалоб на недостойное поведение не поступало. Соседка, правда, одна есть. Хуже чем я, стерва. Захлопнула дверь перед носом, пришлось дверь выламывать. Она в это время с ножом у мужа заначку выпрашивала. Еле заломила.

Красивую версию о соседке, умеющую проникать сквозь стены, придется вычеркнуть. Детали не сходятся. А вот куда смылся капитан, загадка. Ему же без пистолета на улице появляться нельзя. Нервы не выдержат. Да и не смог бы он пройти мимо меня. Вопросец! Пора приступать к оперативным действиям.

— Маш. Прикрой ! — валюсь на пол. Машка, выхватывая пистолеты, падает рядом.

— А что, уже стреляли?

Приходится объяснять, что на полу я не по причине стрельбы, а для сбора улик, которые мог оставить неизвестный похититель пистолета. О пропавшем капитане стараюсь не думать. Надеюсь, что с ним все в порядке.

Напарник понимающе кивает и залегает за диваном, как в наиболее приспособленном месте для веления огня по подвижным и не очень мишеням.

Ползком, тщательно просматривая каждый сантиметр пола, продвигаюсь от дверей в сторону окна.

Так. Надкусанное яблоко. Почти свежее. Вкусное. Четыре косточки и сухая ножка. Косточку и ножку в улики.

Фотография самого капитана в юном возрасте. Фотографию в карман. Потом Угробову за бутылку отдам.

А это что за бумажки? Почерк корявый, но отдельные слова разобрать можно. «Если вам дорога жизнь… ишак, недоделанный… тридцать тысяч… в полдень…». Не знал, что капитан балуется написанием детективных романчиков. Сколько в человеке таланта. Лет через двадцать продам рукопись на аукционе.

Сок томатный кто-то разлил. Не меньше трехлитровой банки. Теперь рубашку два дня отстирывать.

Использованный пакет молока. Жир, углеводы, хлопок. Если в пакете и оставалось молоко, то его давно подлизали тараканы. Странно только, с каких пор капитан милиции употребляет молоко? Необходимо срочно проверить медицинскую карточку. А если человеку необходима немедленная помощь?

А вот это уже интересно. Четкий отпечаток ноги на подоконнике. Нога босая, без плоскостопия. Размер не капитанский. Кто-то мыл окна? Значит, плохо мыл. Стекла грязные, в размывах и паутине. За такую работу руки выкручивать надо и на трое суток в КПЗ.

Опа! Мухтар взял след! Слава молодым лейтенантам, доблестно несущим нелегкую службу!

Вытаскиваю записную книжку и торопливо, не заботясь о знаках препинания, чиркаю: — «Улика номер один мною обнаружен старый ржавый гвоздь ранее служивший очевидно гвоздем для крепления сетки от кровососущих насекомых на гвозде невооруженным глазом виден подозрительный кусок черной материи размерами…»

— Маш? У тебя рулетка есть?

Напарник вытаскивает из-за пояса косметичку, роется в ней и швыряет через всю комнату трехметровую рулетку.

«… размерами один на два с половиной см края улики …».

— А лупа?

Машка, запасливая душа, швыряет увеличительное стекло, вытащенное из разобранного фотоувеличителя. Наш отдел самый технически оснащенный отдел в городе!

«… края улики имеют свежий надрыв что указывает на… на …на…»

На что указывает свежий надрыв, мне пока не известно. Машка потом разберется. Не она сама, так к криминалистам смотается. Или в швейную мастерскую. В общем, найдет куда сходить.

Теперь важно не потерять улику, занесенную в блокнот под первым номером. Ничего, придет время, и улик станет больше. Дайте только разработаться.

— Мария! Нужна помощь. Пинцет есть! А зажим! А мешок! А кроме как для мусора, других мешков нет? Ладно, пойдет.

Напарник, давно оставивший пост прикрытия, крутится рядом, пытаясь разглядеть содержимое черного мусорного мешка.

— Считай, Машка, что преступление это мы с тобой раскрыли, — прячу пакет за пазуху. — Свою саркастическую улыбку оставь майору. Скажу тебе так. Преступник, или преступники, а я уверен, что их было не более десятка, проникли в квартиру через форточку.

— Шестой этаж, без балконов, — напоминает прапорщик Баобабова, постукивая рукояткой пистолета по раме.

— Ерунда, — отмахиваюсь я. — Работали специалисты. Банда альпинистов. Кстати, их то мы первыми и проверим.

— Летом альпинисты по домам не ползают, — парирует Мария. И закатывает глаза, словно я ей говорю такую чушь, что слушать не хочется. Меня это не раздражает. В хорошем коллективе всегда должен быть тот, кто ставит под сомнения слова старшего по званию.

— А следы? Следы куда девать? — тыкаю пальцем в отпечаток ноги. — Если это не альпинисты, то я не сотрудник секретного отдела «Пи».

Мария отбирает увеличительное стекло и внимательно изучает предмет спора:

— А почему они босиком?

К такому повороту я не готов. Сложный вопрос. Про квартирных альпинистов я читал, а про босых не приходилось. Версия о спортсменах — форточниках разваливается на глазах. Окончательно уничтожает ее изумительную красоту прапорщик Баобабова:

— Леш, ну ты сам подумай. Капитан сообщил о пропаже через десять секунд после исчезновения. Уже через двадцать секунд дом был окружен омоновцами и прочесан от подвалов до кончика антенн. Через тридцать, в городе ввели план перехвата. Закрыли все вокзалы, вернули все самолеты, застопорили поезда, завалили железобетонными блоками автотрассы.

— А звериные тропинки? — сдаются без боя только трусы.

— А капканы? — парирует Машка, которая не понаслышке знает толк в секретных операциях. — Так что, Лешка, забудь о форточниках. Попробуй рассмотреть задачу с другой точки. Поговори с капитаном, может он тебе скажет что-то такое, что другим не рассказал. Вот, держи мой пистолет. Мозги с пятидесяти шагов вышибает. Только ладошкой прикройся, когда стрелять станешь. Запачкаешься. А я лучше я к тетке сбегаю. С уликой твоей. Она у меня до пенсии экспедитором на ткацкой фабрике работала.

Прапорщик Баобабова, запихивает пакет с уликой в такое место, о котором настоящие лейтенанты предпочитают не говорить в приличном обществе, поправляет бронежилет и, развернувшись на двадцатисантиметровых платформах, исчезает с песней из мексиканского сериала про девушку с кепкой.

Настоящий оперативник, желающий распутать трудное дело, должен представить себя преступником, понять его действия, мотивы. Повторить каждый шаг, вдохнуть, в конце концов, тот же самый воздух, который вдыхал преступник. И результаты не заставят ждать.

Предположим, я закоренелый преступник, посягнувший на самое святое, что есть у капитана. На его табельное оружие, так неблагоразумно оставленное хозяином на время посещения ванной комнаты. Что я делаю? Начало пропустим. Способ проникновения в квартиру пока не ясен. Если исключен взлом, не проходят альпинисты и соседка, то вопрос, как можно не оставив следов войти в квартиру российского опера, выясним, когда поймаем преступника.

Далее. Вот я, совершив кражу, на цыпочках крадусь к окну, разуваюсь, забираюсь на подоконник и стараюсь протиснуться в форточку. Именно так, по моему мнению, пистолет покинул место преступления.

Запрыгивая, больно ударяюсь макушкой головы об угол форточки. Несколько маленьких, но юрких звездочек, порхают перед глазами. Красивое зрелище. Хрусталики на пыльной люстре звякают, шустрые искорки исчезают и мозги возвращаются в нормальное состояние, позволяя продолжить эксперимент.

Форточка для головы молодого лейтенанта достаточно просторна. Осматриваю окрестности.

Оцепление у подъезда уже сняли. Не рановато? Пока не закончен весь комплекс мероприятий по поимке преступника начальство не имело права так поступать. Скорая тоже уехала. Скорее всего с капитаном. Прошмыгнул мимо меня и на носилки.

— Лейтенант Пономарев! Что вы там делаете? — капитан Угробов собственной персоной, неприлично застегивая штаны, стоит на пороге комнаты и, сурово наблюдает за моими попытками повторить маршрут преступного элемента. — Какого черта?

— Следственный эксперимент, — улыбаюсь я, спрыгивая с подоконника. — Хочу понять, каким образом….

— Как вы попали в мою квартиру? — хмурится капитан, шаря рукой по креслу. — И где мой родной пистолет, лейтенант. Потрудитесь объяснить, пока я вам всю морду не испортил.

У капитана Угробова предшоковое состояние. Мозги набекрень, одним словом. Потеря оружия пагубно отражается на мозги опера. Немедленная госпитализация, пока в себя не пришел.

— Товарищ капитан, — изображаю самое участливое выражение лица. — Все хорошо и все нормально. Успокойтесь. Сейчас вернутся медики. А вы присядьте, успокойтесь.

Капитан Угробов сопит, окончательно портя нервы себе и другим, рвет на груди рубашку и бросается на меня с растопыренными руками. Ни дать ни взять сумасшедший милиционер.

На полпути капитан спотыкается о молочный пакет, теряет капитанское равновесие и врезается со всего маху в пол. Лицом как раз в то место, где разлит томатный сок. Носом. Прекращает сопеть, но начинает почти по звериному рычать.

В голову мгновенно приходит ассоциация с раненым медведем, которому пришла в голову идея оторвать голову молодому лейтенанту. А так как в данную минуту в комнате кроме меня нет других молодых лейтенантов, приходится принимать меры против разбушевавшегося без своевременно медицинской помощи капитана.

Бросаюсь на капитана и ловко, пользуясь временной неподвижностью последнего, заворачиваю его руки за спину, и выдернутым из брюк ремнем перекручиваю запястья. А чтобы капитан зря не ругался и не мешал распутывать совершенное преступление, затыкаю его рот разорванной рубашкой. Все равно она уже ни на что непригодна.

— Вот так-то лучше, товарищ капитан, — усаживаю капитана Угробова в кресло. — В санаторий вам надо, товарищ капитан.

С улицы слышна завывающая сирена. Скорая помощь? Вовремя одумались.

Входная дверь срывается с петель, отлетает в сторону и в образовавшийся проход, пригибаясь к полу, вваливаются омоновцы с натянутыми на глаза лыжными шапочками. Только глазки сверкают.

— Всем на пол! — орет ближайший, и со всего маху врезает коротким прикладом в челюсть. Даже не успеваю достать удостоверение и показать, что меня, как лицо при исполнении, бить не рекомендуется. Тем более прикладом.

Теперь я понимаю, что российские приклады самые убойные приклады в мире. Не ко времени вспоминаю зеленого парня из тарелки, которого я вот также в свое время приласкал.

Отлетаю к окну, затылком об батарею и порхающие звездочки возвращаются с подружками. Все гнездовье притащили.

Ребята в шапочках не слишком вежливо делают из меня курицу-гриль. Лицо в пол, руки-ноги растопырены по сторонам. Хорошо, что внутренности не вынимают. Ловкие, натренированные пальцы выворачивают карманы. Пытаюсь сказать несколько слов в свою защиту, но меня никто не слушает. Прижимают шею к полу. Кажется ботинком. Краем глаза замечаю, как психически нездорового капитана освобождают от ремней. Не того освобождают! Ну, ничего. Сейчас разберутся, что к чему. Может, даже извинятся.

— Поднимите его.

Ребята в шапочках вздергивают под локотки, устанавливая меня в вертикальное положение.

— Так! — уже знакомый майор Рама удивленно вертит в руках мое удостоверение. — Лейтенант Пономарев? Из отдела «Подозрительной информации»? Ну надо же! Как же, вы, лейтенант, до такой жизни докатились? По квартирам начальства лазаете? Имуществом чужим интересуетесь?

— Пистолет! Где мой пистолет, спросите! — капитан Угробов бьется в истерике под присмотром омоновцев.

— Нехорошо, — у майора Рамы вытягивается лицо. В глазах возмущение и презрение. — Нехорошо чужие пистолеты красть. Сами чистосердечно признаетесь, или с принуждением поинтересоваться?

Я в полном непонимании. Когда с ума сходит один человек, нет ничего удивительного. Но коллективное заблуждение никак нельзя списать на сумасшествие.

— Майор! Капитан! — волнуюсь так, что предательски дрожит подбородок. — Вы же меня сами вызвали! По факту проникновения посторонних в данную квартиру.

— Ага, — майор захлопывает удостоверение с моей фотографией. — Ты еще придумай, что находишься здесь по приказу президента.

— Дайте мне ему в морду…, — капитан почти плачет, прижимая к груди пустую кобуру.

Я дергаюсь в крепких руках омоновцев. Не для того. Чтобы вырваться, а чтобы не позволить капитану Угробову добраться до желаемого.

— Мда, — майор делает губы малогабаритной трубой. — Факт преступления на лицо. Что ж ты, лейтенант, так обобрался. Грубо сработал, тоесть. Капитану лицо все изувечил. Весь пол в крови. Подоконник испачкал. Пистолет куда-то дел. С сообщниками работал, или как?

Я молчу. Я начинаю понимать, что происходит. Заговор против нашего отдела. Кто-то не хочет, чтобы мы занимались серьезными, но таинственными делами. Кто? Прежде всего те, кто на самом деле проник в квартиру капитана. Подстава? Если да, то очень качественная. Даже странная. Не может же, в самом деле, майор со своими головорезами участвовать в этом концерте. Да и капитан порядочный человек. Где Машка, черт возьми?!

— Молчание не облегчит твою вину, лейтенант, — майор Рама вежлив, но чувствуется, что вежливость дается ему с трудом. Того глади, прикажет отпустить капитана, и вместе с ним на пару займется физической обработкой молодого лейтенанта.

— Нас вызвали по данному адресу для того, чтобы мы помогли следствию выяснить личность преступника, похитившего из квартиры капитана Угробова личное табельное оружие, — стараюсь говорить спокойно. Но голос срывается, скачет. — Меня видели у подъезда ваши люди. Да и вы сами уже проверяли мои документы. Со мной была Мария Баобабова. Если с вашей памятью не все в порядке, то спросите у нее.

Майор Рама оборачивается к ребятам в шапочках и все они весело смеются. Я тоже смеюсь, хотя не вижу в своих словах ничего смешного.

— Лейтенант, ну ты уж совсем, — утирает слезы майор. — Сочинитель, чтоб тебя. Жильцы дома заметили подозрительного человека в форточке капитанской квартиры и вызвали нас. И мы приехали только что. Так что все твои рассказы оставь для адвоката, который тебе понадобится в ближайшее время. Вот и капитан Угробов подтвердит.

Угробов подтверждает. Слово в слово. Как вынул пистолет и положил его на кресло. А сам в сортир обдумать предстоящие дела. Ровно на пять минут. А когда вернулся, обнаружил меня, лейтенанта Пономарева, и не обнаружил пистолета.

— А вот, кстати, и прапорщик Баобабова пожаловала, — майор Рама машет рукой, давая разрешение на беспрепятственный проход в комнату Марии. — Прапорщик, узнаете своего товарища?

На Машке нет лица.

— Лесик! Ой, извините… Леша, как ты мог?! Зачем ты сделал это?

Заговор. Ловушка. Труба дело. Если и Машка заодно с ними, то все пропало. Нет, не все.

— Я хочу сделать заявление. Прапорщик Пономарева была со мной с самого начала. И она должна подтвердить, что в момент нашего появления в квартире здесь уже было совершено преступление. Также в квартире нахохлились вы, товарищ майор по фамилии Рама.

Мария только вздыхает и удрученно смотрит на майора. Тот в ответ разводит руки.

— И прапорщик Пономарева отдала мне свое оружие на случай непредвиденных ситуаций.

Майор Рама разгребает кучу из моих карманов, но указанное оружие не находит. Сама Машка с некоторым сожалением демонстрирует оба своих пистолета. Все на месте ребята, лейтенант заговаривается.

Мне больше нечего сказать. Единственный шанс оказывается проигрышным. Мария Пономарева, мой напарник, также как и все, замешана в этом грязном деле. Непонятно только, ради чего?

— Ладно, орлы, — майор Рама, тяжело отдуваясь, поднимается, — Берите клиента и поехали. В отделении с ним разберутся. Вот, вот, капитан сам и разберется. И позвоните кто-нибудь в адвокатскую кантору. Попросите подъехать адвоката. Скажите, что бывший сотрудник милиции по уши в веществе, внешним видом и запахом напоминающим дерьмо. Лейтенант, нужен тебе адвокат?

— Лейтенанту не нужен адвокат.

На пол, залитый толи томатным соком, толи кровью капитана Угробова, падает лепесток ромашки.

— Отпустите его, — дневной свет странным образом обтекает лицо появившегося человека с ромашкой в руках. — Не заставляйте меня повторять дважды, майор. Вы же не хотите иметь неприятности?

Побледневший майор Рама нервно дергает рукой.

Омоновцы спешно отпускают меня, и я оседаю, обессилевший, на пол. Садовник как раз вовремя.

— Оставьте нас наедине с лейтенантом, — раз лепесток, два лепесток. — Капитан. Вас это тоже касается. Потом я выслушаю ваши возражения. А пока потрудитесь освободить помещение.

Омоновцы дружною толпой во главе с майором и капитаном, спешно покидают квартиру, осторожно притворив за собою дверь. Прапорщик Пономарева, этот предатель на платформах, жмется в угол. Смелая.

— Может, вы мне объясните, что происходит? — тупо наблюдаю, как, кружась, падают оборванные белые лепестки.

— Объясню, — неожиданно легко соглашается Садовник. — У вас есть часы, лейтенант? Сколько на ваших? А на моих? А на часах Марии? Может позвать кого-то еще, или достаточно?

Не верю глазам. Часы, доставшиеся еще от дедушки и никогда не подводившие, спешат ровно на тридцать три минуты.

— Догадываетесь, о чем это говорит? — интересуется Садовник.

Черт! Неужели все так просто. Просто, и в тоже время невероятно. Невозможно.

— Я вернулся в прошлое на тридцать три минуты? — осторожно угадываю я.

Силуэт в солнечных лучах жмет плечами:

— Я не знаю, лейтенант, можно ли это назвать возвращением. Но ясно одно, вас вернули в тот самый момент, когда оружие уже похищено, но уважаемый капитан еще, мм, не справился с поставленными перед собой задачами и не обнаружил пропажу. Не спрашивайте меня, лейтенант, как такое возможно. В конце концов, это задача вашего отдела разбираться с происходящими странностями. Мой вам совет, вспомните все подробности этого часа. Может, там вы найдете ответ. А теперь извините, пора. Я посоветую горячему майору не брать вас под стражу, а ограничится условным арестом с правом выполнять рабочие обязанности. Надеюсь, капитан Угробов не встретит вас в отделении и не попытается лично выяснить обстоятельство этого странного и таинственного дела.

Садовник поворачивается к дверям, и обрадованный солнечный свет освещает выбритый затылок:

— Да, лейтенант, — Садовник на секунду замирает. Солнечный свет позорно дергается в сторону. — Не бойтесь выдвигать самые невероятные версии. С невероятными историями необходимо поступать только так. Чем смешнее версия, тем вернее результат.

— И инопланетян тоже? — пошутил я.

— И инопланетян в первую очередь, — Садовник вполне серьезен. — Помните о своем даре. Что случилось раз, может повториться еще.

Садовник роняет использованную ромашку и исчезает.

— Жуткий тип, — ворчит Мария, помогая запихивать в карманы изъятое омоновцами добро. — Ты, Лесик, на меня не обижайся. Я, когда узнала, что тебя на месте преступления сцапали, сказала себе — не может быть. Ты, Лесик, знай, я тебе верю. Хоть и не отдавала тебе оружие, как ты говорил.

— Значит, и пакета с уликой тоже нет? — спрашиваю для проформы. Я и так вижу, что в том месте, куда Машка прятала пакет с лоскутком, который я снял с гвоздя, пустота. Не совсем, конечно, пустота. Но, того, что мне нужно, там, точно, нет.

— Наверно, нет, — соглашается Баобабова. — Лесик, а может это привидения? Пистолет капитанский слямзили.

— Что они с ним делать станут? Поубивают друг дуга? Вооруженная огнестрельным оружием душа Наполеона. Думай, что говоришь.

До работы добираемся на автобусе.

Пономарева принципиально ничего не носит поверх бронежилета, кроме, разве что, связки гранат и кобуру. Поэтому большинство пассажиров вышли сразу же, как только увидела Марию. Остальные не вышли по причине того, что сидели спиной к нам. А так как спиной к нам находился только один водитель, то ехать нам пришлось в гордом одиночестве. Мария сразу же добралась до водителя и попросила прокатить нас с ветерком до самого отделения без остановок.

Водитель только сказал: — «Хо!» — и вжал педаль газа до упора. Только после этого я попросил Марию убрать пистолет обратно в кобуру.

Машка, конечно, не ангел. С первого взгляда понравится не каждому. Да и с десятого тоже. Вот уважение она внушает моментально. Особенно если в упор смотрит. Рядом с такой женщиной любой нормальный мужик чувствует себя как за каменной стеной. Был бы я художником, обязательно нарисовал ее портрет. «Ходячий робот-полицейский в бронежилете». Улыбается редко. Но метко. Кому улыбнется, обязательно два зуба выбьет. Для зеркальности.

Иногда меня подмывает спросить ее, почему у оперативного работника самого секретного отдела такая неординарная внешность? Но после того, как Баобабова голыми руками вытолкала из отделения роту спецназавцев, целых три дня разбиравшихся с капитаном Угробовым по поводу ложного вызова, делать это расхотелось. Ребята до сих пор отходят от множественных ушибов и увечий.

У кабинета нас ждет секретарша Лидочка. Губки, как всегда, цвета алого кумача. Глаза сверкают контактными линзами. В руках конверт из плотной бумаги. Голубой конверт с золотой каемочкой.

— Ребята, вам письмо, — сама невинность из приемной. — Мальчишка принес. Я сразу неладное почувствовала и ребят из дежурки попросила угостить пацана конфетами. После трех килограмм мальчишка признался, что конверт его попросили доставить голоса. Откуда я знаю, какие голоса? Я ж не психиатр. Где? Отпустили. Мы ж не имеем права задерживать за доставку писем. Если всех доставителей задерживать, камер не хватит. Хотели в благодарность за сотрудничество шоколадкой угостить, но он отказался. Сказал, чтобы мы сами жрали. Правда, наглый мальчик?

— Правда, правда, — Машка насильно оттискивает говорливую секретаршу от дверей. Почему-то Баобабова с первых дней не возлюбила Лидочку. Даже знаю почему. Всех женщин, которые падают в обморок от одного выстрела, прапорщик Пономарева презирает. В особенности тех, кто много болтает. — Леш, возьми конверт. Только осторожно. Вдруг там гадость, какая?

Попытку секретарши Лидочки, желающей полюбопытствовать, что находится в столь странном конверте, Мария пресекает жестко. Хлопает дверью перед носом так, что в коридоре слетают плакаты о вреде систематического хулиганства.

Несу странный конверт двумя пальцами за уголок. Взрывное устройство в такой конверт не впихнуть, но остеречься не мешает.

— На стол его, — Мария в минуты особой ответственности берет инициативу в свои руки. Смахивает с поверхности любовные романы, за которые в другое время убила бы первого прикоснувшегося. — И отойди к окну.

Остается с конвертом один на один. Разминает пальцы, облизывает губы. Приподнимает бронежилет на уровень глаз, обнажая гладкую кожу живота с серебряным кольцом на пупке. Прижимает конверт гранатой, чтоб в случае чего не сдуло. Поддевает охотничьим ножом приклеенный край и осторожно отдирает бумагу. Что-то ищет по сторонам, не находит. Вытаскивает мачете и кончиком выдергивает из конверта полиэтиленовый пакет из-под мусора.

— Какая грязная, глупая, жестокая шутка! — Мария не по-рабочему брезгливо качает мешок из стороны в сторону, демонстрируя содержимое конверта.

— Стой! — кричу, захлебываясь от предчувствия. — Не двигайся!

— Стою и не двигаюсь, — замирает и не двигается Баобабова. — Может, объяснишь, что это такое?

Заглядываю в пакет и вижу небольшой черный лоскуток материала. Тот самый обрывок, который я снял с ржавого гвоздя.

— Это главная улика, и мой пропуск на свободу. У тебя, кажется, тетка раньше экспедитором на ткацкой фабрике работала?

— Работала. А ты откуда знаешь?

— Долго объяснять. Не могла бы ты поинтересоваться, что это такое? Если предчувствие меня не обманывает, то через пару дней мы познакомимся с человеком, который похитил у капитана пистолет. Не сойти мне с этого места.

Прапорщик Баобабова убегает к тетке, обещая вернуться как можно скорее. И правильно. Оставлять меня одного в таком состоянии нежелательно. У молодых лейтенантов в первые годы службы очень неуравновешенная психика.

Хуже всего для сотрудника секретного отдела «Пи» находится в неведении. Пока Машка общается с теткой, я хожу из угла в угол. Не просто так хожу. Думаю.

Несомненно, то, что произошло со мной, к необъяснимым явлениям отнести нельзя. Потому что, то, что сделано простыми людьми, уже в принципе не может быть необъяснимым. Не человечки же зеленые баловством маются? Это понятно. Делать им больше нечего. Таинственный враг ходит рядом. И хоть не способен проникать как соседка через стены, но что-то в нем сверхъестественное есть. Задачей нашего отдела есть необходимость скорейшего задержания данного таинственного врага. И анализ кусочка материи, присланного нам неизвестным доброжелателем, а если быть точнее, то неизвестным голосом, поможет в этом трудном, и чего правду скрывать, запутанном деле.

— Лейтенант!

Это втискивается в кабинет капитан Угробов. Плотно прикрывает дверь, озирается, нет ли кого?

У меня плохое предчувствие. Начальство, хоть и не отдающее категорические приказы, появляется не к добру. Тем более то, которое подозревает молодых лейтенантов из отдела «Пи» в похищении оружия. И Машка у тетки своей загостилась.

— Лейтенант, — капитан дышит неровно. Рубашка пропитана потом. Волосы всклочены. Но ко мне приближаться не спешит. — Послушай, сынок. Брось это дело. Мой тебе совет. Черт с ним, с пистолетом. Спишем, обычным порядком. Сгорел в доменной печи при выполнении служебного долга. Не впервой.

— Как это бросить? — не понимаю, о чем это капитан. Недавно придушить пытался, а теперь «брось»?

— Они не простят тебе, — кажется, капитан снова бредит. — Они найдут тебя и отомстят. Сынок, я давно в органах и повидал много такого, о чем ты даже представления не имеешь. И бандитов со стажем, и серийных убийц с исковерканным детством. Но они страшнее. Отступись от дела. Сдай в архив.

— Не понимаю я вас, товарищ капитан. Найти вора мой долг. Профессиональная честь, если позволите.

— Честь? А ты не боишься, сынок? Молодец, что не боишься. А я вот боюсь. Меня уже предупредили. Не жди, когда они придут к тебе и тоже предупредят. Сувать нос в чужие дела нельзя. Нельзя! У них сила. Огромная сила. А ты кто? Маленькая букашка, которая хочет остановить гигантскую машину.

— Товарищ капитан, подождите, — волнение Угробова потихоньку переходит ко мне. Бред, он может и бред, но просто так человек говорить не станет. Если в каждой шутке есть доля правды, то в каждой угрозе должна быть частичка истинной опасности. — Кто вам угрожает? О какой силе вы говорите?

Капитан Угробов делает неопределенный жест в воздухе. Что-то такое огромное, бесформенное:

— Сила у них! А тебя, Пономарев, растопчут. И даже твоя железная Баобабова не поможет. Ты же не оловянный солдатик. Одно пятно останется.

Краем глаза улавливаю стремительное движение за окном. Такое же, как и на квартире у капитана. И я почему-то чувствую — это не голуби. Слишком большая тень.

— А-а-а! — кричит страшным голосом капитан и, вскидывая руки, валится, складываясь, словно стремянка. И в глазах его столько боли, отчаяния и вины, что мне становится страшно. Даже не за себя и не за капитана. Страшно за этот мир, который вот так, безжалостно уничтожает лучший генофонд российской милиции.

Звук упавшего тела не приводит меня в чувство. Наоборот, замираю, сжатый ужасом.

Из-под груди капитана Угробова, опера и человека, вытекает красный ручеек. Он ярким пятном заливает пол, увеличиваясь, дотрагиваясь до неподвижных пальцев капитана. И кажется, отражается в этой луже, которой просто не должно быть, белое лицо капитана. Это красиво. Если бы не было бы так страшно.

Вот такая она, жизнь.

Мой заглушенный ладонью крик привлекает внимание.

В кабинет кто-то заглядывает. К моему крику присоединяется еще один. Не стесненный преградами рук. Это из отдела кадров.

— Капитана убили!

Словно сирена гражданской обороны. Кажется, так умеют визжать только кадровики.

В дверях собирается толпа. Испуганные глаза перескакивают с красного пятна на неподвижное тело капитана. С тела капитана, на неподвижное тело молодого лейтенанта, столбом стоящего посередине комнаты. И глухой ропот, в котором слышатся отзвуки далекого, чуждого нашему обществу линчевания, рождается, подбирается ко мне, запуская часы последних мгновений жизни.

— Вот ведь свинство…., — в мерцающем растерянном тумане возникает лицо Марии. — Десять лет до пенсии и три дня до получки. Натуральное свинство. Леш, ты зачем его?

Странно, но голос Баобабовой немного успокаивает. Нет в нем ни паники, ни обвинения. Или просто душа успела огрубеть за неделю работы.

— Это не я, — говорю и усмехаюсь. Потому, что знаю. Любые слова сейчас банальны. Так всегда говорят те, кого ловят на месте преступления. Все мы виновные невиновны.

— Понятненько, — тянет Баобабова. — Сам упал. И разбился вдребезги. Давай-ка, Пономарев, ручки вверх. По-хорошему прошу.

Бессмысленно. Бессмысленно и глупо вот так завершать только начавшийся взлет. Все против меня. А вдруг капитан был прав и его смерть только начало конца. Но кто стоит за ужасной смертью? Кто эти таинственные голоса? Чьи тени мерещатся мне? Одни вопросы, на которые я, возможно, никогда не найду ответов.

— Не виноват, — повторяю, чувствуя, что никто уже не поверит. Вот оно — тело. Вот он — я. И красная густая лужа, в которой отражается оскаленное лицо Угробова.

Прапорщик Баобабова перешагивает через труп, трясет перед моим носом наручниками. Неприятный звон. Заунывный.

— Самостоятельно сдашься, или принудительно?

Сопротивление собственному напарнику в данной ситуации будет выглядеть глупо. Протягиваю руки. Какая смешная ситуация. Еще немного, и мы могли бы вот так застегивать наручники на запястьях настоящего преступника.

— Да ты пьян?! — Мария дергает носом, принюхиваясь.

Отрицательно мотаю головой. Впрочем, Машка и сама поняла, что я физически не успел бы за время ее отсутствия набраться. Да и не употребляю я.

— Ну-ка, ну-ка, — у нас одновременно возникает одна и та же мысль, но первой к телу капитана подскакивает Баобабова.

— Не трогайте тело до прибытия следственной группы! — советуют из толпы любопытных.

— Я сама следственная группа, — отмахивается Мария, переворачивая труп.

У трупа довольное выражение лица, слюна в уголке губ и перепачканное кровью лицо.

Сквозь плотные тела зевак протискивается секретарша Лидочка. Картина «склонившиеся сотрудники особого отдела над телом капитана» ее не расстраивает.

— Вот вы где, товарищ капитан.

Мы с Баобабовой переглядываемся и одновременно спрашиваем:

— Так он… того?

— Как вернулся без пистолета, так и расстроился, — вздыхает Лидочка. — Сказал, что без оружия он как бы не при должности. Я еще специально в магазин за томатным соком бегала.

Пока Мария производит качественный анализ красной жидкости, внешним видом напоминающей кровь, размышляю над тем, что за один сегодняшний день слишком много совпадений с соком. Сначала у капитана дома, сейчас у нас в кабинете. Или у капитана устоявшиеся вкусы, или кто-то старательно намекает на возможные негативные последствия.

Во время качественного анализа жидкости, капитан Угробов разлепляет глаза, видит склонившиеся над ним лица, обнимает за шею секретаршу и заплетающимся языком сообщает всему народу:

— Лидка?! Пиши приказ. Всему личному составу немедленно….

Что необходимо сделать всему личному составу остается загадкой. Капитан бормочет слово, похожее на «стерва» и уходит в обратный рейс.

— Лейтенант Пономарев! — Баобабова вытирает руки, испачканные в красной обследованной жидкости о штаны капитана. — Сообщаю, что обвинение в преднамеренном убийстве капитана Угробова с вас снято лично капитаном Угробовым. Следствие выражает огромную благодарность всем присутствующим за помощь и просит немедленно доставить капитана по месту жительства. Можно и на диван в приемной. Лесик, руки опусти.

Выносом тела руководит секретарша Лидочка. Поднимать на плечи Угробова она запрещает, руководствуясь тем, что капитан привык всю жизнь твердо стоять на земле. Тело волокут за ноги. Капитан Угробов не возражает.

— Вот ведь как мужика беда скрутила, — вздыхает Мария, провожая взглядом повеселевшую процессию. — Я, помню, тоже рацию посеяла. В центральном гастрономе в засаде сидели. Так потом тоже три дня отходила. Начальство думало, что загнусь. Ничего, выкарабкалась. А что тут у вас произошло?

Вкратце пересказываю диалог с капитаном. Про тень за окном не упоминаю. Мария и так иногда на меня странно посматривает, а тут еще некие подозрительные тени, которые, не исключено, существуют исключительно в моем воображении. Птица пролетала, туча проплыла, самолет потерялся. А все остальное лишь домыслы.

— Сгорит капитан, — Мария задумчиво теребит колечко в ухе. — Вот и ему голоса мерещатся. Нервы, нервы.

— Не думаю, чтобы Угробов все это придумал. Сама посуди, пистолет пропал при загадочных обстоятельствах. Со мной странная история приключилась. Мальчишка с капитаном голоса слышали. Лично я думаю, что без потусторонних сил данное дело не обошлось.

— Может и тебе, Пономарев, чертики мерещатся? — Мария не сводит с меня пристальных глаз. — Только время чертиков закончилось в средние века. И нет ничего такого, что нельзя было бы объяснить с научной точки зрения. Нет привидений, нет потусторонних сил. Есть только борьба этих, да знаешь ты, противоположностей. Вот.

— И нет никаких голосов, которые заставляют несовершеннолетнего оболтуса принести нам посылку с уликой, которой, по сути, не должно существовать в природе? Кстати, что с уликой?

Баобабова вынимает пакет с кусочком черного материала, изъятого мной на квартире потерпевшего от разбойного налета капитана.

— Значит так, Лесик. С уликой полная иерихонская труба. Тетка моя провела ряд экспериментов с лоскутком и пришла к следующим выводам. Данный образец…, — Машка передает мне улику. — Данный образец в огне не горит, в воде не тонет, к агрессивным средам равнодушен. Даже кислота не берет. Нерадиоактивен. Не растягивается, не сжимается, не режется.

— Подожди, — последнее заключение мне не понятно. — Что, значит, не режется? А как же он на гвозде оказался? На ржавом, если помнишь.

— Наши российские гвозди, даже ржавые, способны порвать все, что угодно. Даже такой материал, который никогда не производился ни в России, ни во Вьетнаме, ни, вообще, где бы то ни было в мире.

— Не хочешь ли ты сказать…..

— У меня только факты. Выводы делать — твое ремесло, уничтожитель неопознанных летающих объектов. Но и это еще не все, — Маша протягивает листок с непонятными каракулями.

— Я в латыни не понимаю.

— Это не латынь. Это молекулярный анализ представленного образца. Моя тетка, до того как экспедитором на ткацкой фабрике работала, мыла полы в одной научной лаборатории. Вот по старым каналам и узнала кое-что.

— Очень интересная у тебя тетка. И что? С молекулярным анализом?

— А ничего особенного. Молекулярная структура образца, то есть улики, практически полностью совпадает со структурой перепонки крыла летучей южно-африканской мыши. Если хочешь, я у тетки узнаю, как это по научному называется. Она у меня до лаборатории в заповеднике лесником работала.

— Летучая южно-африканская мышь! Это интересно. Тетку пока к работе не привлекай. Она и так слишком много знает. Что же получается, дорогой мой товарищ напарник? — когда я возбужден, начинаю мельтешить по кабинету в поисках истинной мысли, которая, как известно, всегда близко. Мария крутит головой, следя за мной и за полетом моей мысли. Это не помогает, но и не мешает. Кто-то же должен быть свидетелем рождения ответа на основной вопрос — Кто свистнул пистолет капитана Угробова? А? Получается, что в комнату к Угробову проникает вот эта самая крыса….

— Летучая южно-африканская мышь, — поправляет Мария. В ее глазах гордость за человека, с которым она работает вот уже неделю.

— Да…. Мышь. Летучая. Вот именно она и похищает пистолет! Открывает форточку, дожидается, пока капитан не уединится в ванной комнаты, умыкает оружие и сматывается! Маш, срочно труби тревогу. Не пройдет и часа, как мы представим несчастному капитану преступника, а если повезет, то разыщем и гнездовье вместе с пистолетом. Уверен, он все еще там.

Прапорщик Баобабова, совершив обманное движение, заходит с тыла, обнимает за плечи, крепко сжимает и даже встряхивает, приводя в чувство молодого лейтенанта, который не привык, чтобы его встряхивали.

— Летучая мышь, Лесик, не поднимет пистолет. Разные весовые категории.

Слова Баобабовой справедливы. Но я пока не желаю расставаться с единственной более-менее подходящей версией. Пытаюсь вырваться, но быстро затихаю, вспоминая, кем до «Подозрительной информации» практиковалась Машка.

— Сообщники? — на ум приходит мысль, если долго так висеть, то могут запросто затечь ноги. — Налетела стая, коллективными усилиями изъяли оружие, а при спешном бегстве зацепились за гвоздь. Железная ведь версия. Маш, может, отпустишь, я то уже дышать нечем.

— Да на кой мышам пистолет? — Баобабова откровенно злится, но из тесных объятий выпускает. — То у тебя, Лесик, приведения за пистолетом охотятся. Теперь летучие мыши. Кто следующий? Инопланетяне, которых ты взорвал? Надоело!

— Но ведь образец, найденный на месте преступления, соответствует южно-африканскому аналогу? — против фактов не попрешь. Они, факты, вещь упрямая.

Мария отходит к дальней стене, где она три дня назад устроила, за неимением другого свободного помещения, разгрузочную комнату. В данном месте стена свободна от обоев по причине затопления во время прошлых проливных сезонов.

Баобабова стискивает зубы и, остервенело, молотит кулаками штукатурку. На подметенный еще утром пол, мною подметенный, кстати, осыпаются куски и пыль. Напарник не в духе. Вид падающих кусков навевает умную мысль:

— Садовник не зря меня от Угробова вытащил. Значит, есть в этом деле таинственное и необъяснимое. Для этого и нужен наш отдел. Прапорщик! Прекратите портить имущество!

Баобабова уже отошла и барабанит только из вредности. Проверяет на выносливость. Меня, конечно, проверяет. Стене то что? Выдержит. А я могу и сорваться.

— Коллега. Вы тут продолжайте, а я ушел. Если что, ищите меня в квартире капитана.

Как ничтожно мало нужно сделать для того, чтобы оторвать женщину от любимого занятия и заставить ее заниматься общественно полезным трудом.

— Зачем? Садовник во второй раз не отмажет.

Объяснить ей, раз сама понять не может.

— Объясняю, коллега. Вы у себя там, в группе секретной, азы оперативной работы проходили? Нет? Тогда сообщаю, преступник всегда возвращается на место преступления. Откуда я знаю почему? Примета, может, такая них. Вернулся, не схватили, в следующий раз повезет. И наоборот. Что из этого имеем? Небольшая засада из двух сотрудников секретного отдела «Пи». Оба герои и храбрецы. На всю ночь. Темная комната. Открытые настежь окна. И победа, тоесть преступник, у нас в кармане. Тоесть в камере.

— А кто второй?

Мне Машка нравится. Я ее как в первый раз увидел, сказал себе — это именно та женщина, которая будет беспрекословно сидеть со мной в засаде и бегать за печенюхами в ларек. Неужели ошибся? Где?

Ни слова не говоря, подтягиваю джинсы и, не глядя на предателей, иду к выходу.

Справлюсь сам. Потом, конечно, кое-кто приползет на коленях, будет умолять взять в долю, отметить в рапорте. А вот такой погон не хотите? Народ правильно говорит, прапорщик в засаде, что баба на возу.

— Стой.

Хотя иногда народ и ошибается.

— Ну куда ты без меня, Лешенька?! Пропадешь. Да и приказ дан ясный. Прикрывать твою тыловую часть. Засадчик, тоже нашелся. У тебя даже оружия нет.

Баобабова залезает под свой стол, где у нее стоит ящик, обитый листовым железом. С красным крестом на крышке. Я раньше думал, что это индивидуальная аптечка. Выходит, опять ошибся.

Мария копается непозволительно долго. Пыхтит, тихо ругается.

Немного нервничаю. Ведь мы теряем драгоценные минуты. Может, именно в этот самый момент злобный преступник сидит без света в квартире капитана Угробова, пьет кофе из принесенного с собой термоса и вспоминает детали недавно совершенного преступления. И злобно хохочет над не оперативностью оперативных работников в лице меня и особы, которая видна из-за стола лишь на одну пятую часть тела.

— Вот! — Баобабова, наконец, выкарабкивается. В пыли, паутине, опилках. — Как раз то, что нужно. У меня тетка в свое время на складах Министерства обороны работала.

На стол, с грохотом и скрежетом, выкладываются: Пистолеты с лазерным прицелом. Два. Фонари керосиновые. Два. Ржавая немецкая каска. Одна. Солнцезащитные очки. Восемь пар.

— Ворюга, тетка твоя. Два полка милиции этим добром снабдить можно.

Машка шутку принимает. Я же говорю — нормальная девчонка, когда не улыбается.

— Это твой, — кидает один пистолет мне в руки. Штука тяжелая, руки зараз отбивает. — Там, правда, наводка световая не работает. Можешь отвинтить. У тебя дома керосин есть? Жаль. Фонари придется здесь оставить. А каску себе возьмешь, или даме уступишь?

Каску приходиться брать себе. Не от жадности. Просто железяка с бритой головы Машки все время съезжает на нос. Вроде бы красиво, но Баобабова ходить так не хочет. Говорит, дырки дополнительные для обзора надо простреливать. А это вещь портить.

— А это зачем? — надеваю очки и ни черта не вижу.

— Для солидности, — Мария цепляет очки за горловину бронежилета. — В цивилизованных странах все секретные агенты в таких очках ходят.

Для солидности, так для солидности. Соглашусь. Но когда преступника поймаем, вернусь к капитану и скажу. Товарищ капитан, скажу, мы твой пистолет драный в гнезде летучей южно— африканской мыши нашли? Нашли. Будь любезен, как обещал, поставь на полное боевое довольствие. Чтоб и оружие и очки и каски с дополнительными отверстиями для глаз. Долг, скажу, товарищ капитан, довольствием красен.

В очках мир становится черным. Машка подхватывает меня под локоть и тащит к дверям. Но все равно натыкаюсь лбом на косяк, делая для себя важный вывод. Что секретному американскому агенту хорошо, то русскому милиционеру смерть. Или, как минимум, большая, кровавая, без оплаченного больничного листа, шишка.

— Зря, — морщится Баобабова, наблюдая за улетающими в ведро с надписью «Для окурков» очками. — В солнечное затмение вещь незаменимая.

В подъезде капитана Угробова темно. Машка позвонила тетке и попросила посодействовать отключению света в преступном доме. А так как тетка раньше работала главным бухгалтером в ЖЭУ, то подъезд к моменту прибытия, встретил нас темными окнами, дикими кошками и нежеланием жильцов выходить на крики.

Нет, на этот раз кричал не я. Машка — дылда высоту проема не рассчитала.

Дверь в квартиру вскрываю долго. У Угробова хорошие замки. Плюс темнота. Минус отсутствие должной практики. Сейчас пригодились бы керосиновые лампы, жаль, дома нет керосина.

Баобабовой надоедает отгонять диких, но очень голодных кашек и она профессионально разрешает ситуацию тихим, но сильным ударом ноги.

— Жизнь научила, — я ее ни о чем не спрашиваю, сама хвастается.

В целях конспирации прислоняем дверь на место. Держась стен, пробираемся в комнату, где совершено преступление. На полу, в блеклом лунном свете белеет обведенный мелом силуэт похищенного пистолета.

Сам Угробов валяется на диване и жутко храпит.

Решаем капитана не будить. Раз человек устал, зачем тревожить спокойный сон.

— Ла-а-асточка… ла-а-асточка, я со-о-окол!… Требую са-а-анкцию на арест!…

Настоящий опер работает даже во сне. Хорошо, хоть недолго. После получения санкции капитан довольно причмокивает, отворачивается к стенке и затихает, мирно посапывая в мужественные капитанские ноздри.

Расположение засады оговорено заранее.

Притаскиваем с кухни холодильник. Естественно с припасами. Просроченная газированная вода. Десяток яиц. Килограмм докторской… нет, полкило докторской … Опа, снова ошибочка, сто грамм докторской колбасы, которую тут же доедает Баобабова. Совесть оперу дается с погонами.

Пустую тару переворачиваем на бок и залегаем за подготовленным укрытием. Остаточный холод приятно холодит разгоряченные летней ночью и тяжелой физической работой тела.

Затаиваемся.

Где-то скрипят половицы. Сквозняк нагоняют тоску. Оперу ночью не спится. Он охраняет страну. Преступники млеют от страха. Ночь не для них создана. Оперу ночью не спится. Только улыбка видна.

Баобабовой стихи нравятся, просит почитать еще. Но отказываюсь. Засада не свидание, не до песен.

— Лесик! Лесик?! — Мария жмется все ближе и ближе. Раскаленный бронежилет обжигает намокшую потом рубашку. — А ты, в самом деле, тарелку инопланетную сбил?

— Не сбил, а сама взорвалась.

Я, конечно, понимаю, Баобабовой страшно. Но если она считает, что, прижимаясь, нам будет страшно обоим, то глубоко ошибается. Не для того я в органы пришел, чтобы бояться.

— А какие они, инопланетяне? — шепчет Мария, хрустя рукояткой пистолета. Хорошо, что зубами не стучит. В такую жару зубами стучать, перед преступником навек опозориться.

— Нормальные ребята, — а вот у меня голос и в самом деле похрипывает. — Цвет у них, правда, не человеческий. Сыграла с ними природа-мать злую шутку. Но в целом приятные личности. Жаль, улетели. А ведь я с ними даже не попрощался. Обиделись, наверно.

— А за что обиделись?

— Да за пустяк, — в окно врезались первые капли ночного дождя. Где-то далеко запели грустную, даже заунывную песню цыгане. Плохая примета. — Не захотели они, Маш, налоги, как частные предприниматели, платить.

— А я слышала, что контрабанда.

— И это тоже, — киваю в темноте. В темноте все можно. — Девчонок иностранных к нам без пошлины переправляли. Вот и допрыгались. Нет, чтобы все по-человечески, по приличному. Что мы, звери, не выделили бы воздушный коридор братьям по разуму?

Сверкает яркой вспышкой молния. На короткий миг освещается лицо Баобабовой. Бледное и перекошенное.

— Ой, Лешка! А ты чего такой бледный и перекошенный?

Бабы, они и в органах бабы. Что с них взять?

Бушует в полную силу за окном гроза. Колотит в стекла ливень. Хлещут ветки, пытаясь достучаться до спящего капитана Угробова. Нет, не слышит их капитан. Не откроет ставни, не впустит испуганные ветки в дом. Опер, если он спит, то спит. А если работает, так, понятное дело, работает.

Закололо в правом боку. Не от предчувствия закололо. А от Машкиного бронежилета, к которому связка гранат прицеплена. Прямо в ребра упираются.

— Приготовься.

Машка верит с одного слова. Отодвигается. Трудно не верить молодому лейтенанту, который в одиночку завалил целую инопланетную банду. А молодой лейтенант, радуясь собственной находчивости, вздыхает свободно, полной грудью. Такому жизнь не учит. Такое с рождения дается.

Баобабова дергается всем телом, фашистская каска звякает об ее ухо. Баобабова затыкает мой рот мозолистой потной рукой. Чувствую ее горячее дыхание:

— В окно смотри! В окно!

Пересиливаю нехватку кислорода, до крови закусывая вовремя подставленную ладонь напарника. Вглядываюсь, куда просит Мария. В окно.

В блеске молний, в мельтешении веток, в подтеках воды на стекле, стоит на подоконнике черная фигура.

Ухает, проваливаясь в район аппендицита душа. Замирают, замораживаясь страхом, легкие. Рассыпаются мысли. И отчего-то, непонятно отчетливо, ощущается запах дождя.

То, что вижу, не может называться человеком. Люди не прогуливаются под дождем по подоконникам без зонтиков. И ни у кого из людей не может быть таких ярких зрачков. Словно далекий еще локомотив, приближаясь к конечной станции, предупреждает о несущейся навстречу многотонной смерти.

Ярко-ослепительная полоска молнии соприкасается с черной фигурой, обволакивает ее мелкой сеткой, проявляя на фоне мечущихся веток и струй темный силуэт. Широкие расправленные крылья, острые, короткие уши. И улыбка тонких губ, сквозь которые просвечивают острые отметины зубов.

— Стой! Стрелять буду!

Крик заглушает грохот грома. Кажется, распустился с невыносимым треском гигантский цветок.

Все происходит быстро. Не как при ускоренной перемотке. Гораздо быстрее. Еще быстрее.

Вскакиваю, не обращая внимания на нехватку в организме кислорода. Делаю шесть предупредительных выстрелов вверх. У капитана Угробова была хорошая люстра. На шестом выстреле осечка. Патронов больше нет. Машка пожалела. А может, за давностью лет отсырел порох.

Принимаю смелое решение взять преступника живьем. За живых больше медалей дают. Спотыкаюсь о распахнутую дверцу холодильника, который еще хранит запах докторской колбасы. Чувствую под ногами легкий хруст. Нога поскальзывается обо что-то скользкое. Первая мысль о крови. Неужели ранен? Открытый перелом в результате неловкого движения. Нет! Это вывалившиеся из нутра холодильника яйца.

Равновесие не удержать. Трудно остаться в вертикальном положении, поскользнувшись на яйцах. Это ж не банановые корки.

— Машка! — кричу, захлебываясь жгучим желанием немедленно раскрыть первое дело отдела. — Хватай его! Живьем брать, подлеца! Живьем, Маша!

Прапорщику Баобабовой два раза повторять не надо. Тренированное тело, специально подготовленное для встреч с матерыми преступниками, распрямляется во весь двухметровый рост.

Крепко сжаты рукоятки пистолетов. Стиснуты оставшиеся после боевых походов зубы. Весело блестят колечки в ушах и в носу. Не менее весело поблескивает чисто выбритый череп. Такую встретишь в темном парке, на всю жизнь незабываемые впечатления.

Машка не знает, что такое сентиментальность. Стреляет без предупреждения. Так ее учили. С двух рук. Попеременно. Красиво зрелище. Вот такая она, Баобабова.

И у нее заканчиваются патроны. Ловким движением Мария отщелкивает пустые обоймы, быстро вставляет запасные. Для себя-то не пожалела патронов. Беспрерывный огонь продолжается. Пули улетают в грозу, смешиваются с дождем.

Но черная фигура с горящими глазами даже не шелохнется.

Машка довольно хмыкает. Откидывает в сторону ненужные пистолеты, сдергивает с пояса гранаты и, коротко ухнув, швыряет их одну за другой в сторону окна.

Бросок номер один. Перелет. Бросок номер два. Недолет. Попытка номер три. Точно в грудь неприятно улыбающегося существа. Теперь только дождаться результата.

Мария бросается на меня, закрывая от возможных осколков тело молодого лейтенанта. И даже затыкает уши. Чтоб я, не дай бог, не оглох.

Первая попытка взрывается на улице. Слышен треск лопающихся стекол и запоздалые возмущенные крики жильцов с требованием немедленно прекратить ночную пьянку.

Вторая граната закатывается под батарею центрального отопления. Звякает, размышляя. И взрывается. Только осколки по комнате свистят растревоженными пчелами. Хорошо хоть батарея центрального отопления принимает на себя основной удар. Я бы инженеру, придумавшему эту батарею, памятник при жизни поставил. Когда надо, хрен взорвешь, а когда не надо, хрен заткнешь.

После второго взрыва выскальзываю из объятий прапорщика. Мне нужно видеть собственными глазами, как разорвет на части наглого преступника.

Черная фигура, не прекращая нагло щериться острыми зубами, ловко перехватывает на лету гранату и, даже не подумав своей глупой головой о последствиях, с силой швыряет смертельную железяку за поваленный набок холодильник. Успеваю заметить только широкий черный плащ, взметнувшийся на фоне облитых ливнем деревьев.

— Это что?

Баобабова задумчиво разглядывает крутящийся волчком кусок железа. Не первый год на службе, могла бы и побыстрей соображать. За что только деньги прапорщикам платят?

— А-а-а! — наконец-то. Дошло до светлой головы. Если бы все опера так медленно мозгами ворочали, страну давно бы захлестнула гигантская волна преступности.

Машка вскидывает руку, и пальцами резко плетет замысловатые узоры. Как в фильмах про непобедимых десантников. Двое на правый фланг. Двое — на левый. Центр ползком занимает заранее намеченные позиции.

Я в сурдо переводе плохо понимаю. Даже когда по телевизору показывают крутящих пальцами тетенек, заклеиваю кусок экрана бумагой, чтобы с мысли не сбивали, и слушать политические новости не мешали. Но в данную минуту понимаю Марию без дополнительных объяснений. Пора отступать.

Нет! Все-таки с Баобабовой я бы в разведку пошел. Она бы меня ни за что не оставила раненого на поле боя. Спрашивается, охота ей такую тяжесть, как я, за шкварник в коридор переть? И как все ладно у нее получается? И сама пригибается, и меня волоком волочет. Только каблуки о порог громыхают.

Третья граната пропадает зря. Разносит в клочья холодильник. Но мы уже достигли безопасного места и в эпицентр взрыва не попадаем.

— Ты видела? Нет, ты видела?! Это он. Точно он!

Я неприлично возбужден. Машу руками, как сломанная ветряная мельница, беспорядочно и быстро. Машка еле успевает уворачиваться. Но мой воротник не отпускает. Волочет дальше, в подъезд. Она понимает, что оставаться в квартире смерти подобно. Засада провалена, оперативные работники с поставленной задачей не справились. А с такими работниками не церемонятся.

Обегаем рысью дом. Следов страшного существа, конечно, не находим. Что оно, дурное, нас дожидаться? Давно смылось. Кроме устало бредущих в неизвестном направлении цыганского табора в радиусе километра от дома ничего подозрительного не обнаруживаем.

— Ушло! — разочарованно шипит прапорщик Баобабова, не привыкшая отпускать живьем преступников. — Теперь ищи-свищи. Надо было не в потолок стрелять, а по оконной мишени. Где теперь искать?

— Найдем, — заявляю не слишком уверенно. — Есть у меня одна мысль. Но это только завтра. Мы и так переработали. Пора и честь знать. Кстати, а каска твоя где?

Прапорщик Баобабова звонко хлопает себя по голове, удивляясь пропаже ценного исторического экземпляра. Хорошо, если где-то в канаве каска валяется. А если на месте преступления?

— Уходить надо, Лесик, — жалуется прапорщик Баобабова. И она права. Что скажет капитан, если нас увидит, известно одному богу.

Ночной город не обращает на нас внимания. Дождь закончился, только в разлившиеся лужи иногда срываются капли с деревьев, с домов и с редких постовых милиционеров. Редкие светящиеся окна освещают перегоревшие фонари на улицах. Уборочные машины жмутся к обочине, пропуская спешащие по вызову скорые помощи. Одинокие прохожие торопливо переходят на другую сторону улиц, спешат укрыться в арках. Мы слишком страшны в расстройстве.

Пусть завтра наступит хороший день.

Являюсь на работу раньше обычного. На целых пятнадцать минут. Баобабовой еще нет. Отсыпается после ночных приключений. С ее нервами это не удивительно. А я так и не смог заснуть в эту короткую ночь. Чудилась за окнами черная фигура, разглядывающая меня светящимися глазами. Не помогал ни включенный свет, ни занавешенные шторы, ни созванные по тревоге соседи.

Включаю чайник. Пролистываю утренние газеты. Ищу криминальные новости. Часто в скупых строках информации умный опер может отыскать массу интересных моментов. Но в это утро я ничего не нахожу. Тишь и благодать.

Стук в дверь. Не дожидаясь ответа, входит капитан Угробов. Лицо помятое, неспокойное. На всякий случай вынимаю из ящика стола лист чистой бумаги. Ночные мероприятия могут ограничиться рапортом, а могут и заявлением по собственному. Как кубики упадут.

— А…, Пономарев?! — отчего-то удивляется капитан. — У вас анальгин есть?

У нас есть все. Вернее, все есть у Баобабовой в ящике. Выставляю на стол упаковку Упсы.

Капитан бросает в стакан три таблетки, наливает кипятку, добавляет три ложки сахара, пять ложек кофе, щепотку соли, один лавровый лист, выжимает половинку лимона, нюхает. Остается недоволен. Достает из нагрудного кармана металлическую фляжку и, тщательно прижмуриваясь, капает в стакан ровно пять капель.

— Для общего тонуса, — объясняет он, хотя я в объяснениях не нуждаюсь. — Будешь за компанию?

Угробов пьет, медленно качая кадыком. Прямо на глазах его лицо светлеет, разглаживается, и через пару минут вижу того капитана, который встречал меня в кабинете в первый рабочий день. Для приличия отхлебываю из своего стакана пару глотков чистого снадобья.

— Неспокойная ночь, товарищ капитан? — запускаю пробный шар. Вполне вероятно, что Угробов не успел нас заметить. После третьей гранаты дыма было, что при хорошем пожаре. А может и пожар был. Но мы с Машкой его уже не застали.

— Не спрашивай, лейтенант, — хрустит кожаная портупея потягивающегося капитана. — Дурдом местного значения.

Появляется Баобабова. Секунда в секунду к началу рабочего дня. Бронежилет вычищен, платформы вымыты, череп выбрит, кольца блестят. Если бы я лично не ползал по грязи вокруг капитанского дома, я бы сказал, что она всю ночь занималась чтением любовных романов.

При виде Угробова прапорщик Баобабова на секунду замирает, но быстро берет себя в руки:

— Извините за опоздание. На дачу ездила, всю ночь огород капала, — У Машки, как всегда, железное алиби. А я вот не подстраховался. Неопытность хуже простоты.

Но капитану нет никакого дела до Машкиного огорода. Вопросительно смотрит на упаковку Упсы.

— Еще по одной? — я отказываюсь, ссылаясь на избыток в организме лишней влаги.

Угробов пьет индивидуальный коктейль один. Машка за его спиной гримасничает, спрашивая, какого черта он сюда приперся, и не пора ли сдавать оружие по описи? На всякий случай достает пистолет и выбирает наиболее незащищенное место на затылке капитана.

— До чего жизнь поганая пошла, — капитан обтирает губы рукавом перепачканного побелкой мундира.

— Это вы о чем? — громко интересуюсь я, показывая напарнику, что время кровавых разборок еще не пришло.

— Представляете! — Угробова на секунду отвлекает собственный прыщик на носу. Мы его не торопим. — Представляете! Просыпаюсь утром в собственной кровати собственной квартиры….

— Удивительная вещь, — не может удержаться от комментариев Баобабова. Я молчу, потому, что у меня, в отличие от Марии, нет железного алиби.

— Да…, — капитан не обращает внимания на слова прапорщика. Таблетки не до конца растворились в организме. — Просыпаюсь и вижу перед собой чумазую фашистскую рожу в каске.

Баобабова из-за спины капитан плюет на кулак и демонстрирует мне несколько ударов по почкам.

— В квартире настоящий погром, — продолжает капитан Угробов, потирая небритую щеку. — Двери вынесены, окна побиты. Евро ремонт сделанный еще в тысяча девятьсот тринадцатом году к черту. От хрустальной люстры работы Фаберже, в наследство от бабушки досталась, одно название. Плюс к этому цыганский табор в кибитках. Поет заунывные кочевые песни и прямо на дубовом паркете варит цыганскую кашу. Думаете, вру?

Я чистосердечно признаюсь, что верю каждому слову капитана. Время нынче такое, неспокойное.

— Это все ерунда, — сокрушается капитан. — Главное не в этом. Подлецы вскрыли холодильник и уничтожили месячный запас продуктов. А у меня в том холодильнике вещь-док хранился. Килограмм докторской колбасы. По делу об отравлении проходит. Пятьдесят человек до реанимации не довезли. Может, помните, год назад громкое дело было. До сих пор в птеродактилях висит.

Баобабова зажимает рот рукой, срывается с места и убегает в неизвестном направлении.

— Чего это она?

— Переходный возраст, наверно, — оправдываюсь за напарника.

Мне бежать некуда. Капитан рядом. Но, рассуждаю трезво, если я еще не пятьдесят первый, то можно надеется на лучшее.

— Какими темпами движется ваше расследование, лейтенант? — Угробов скашивает глаза на пустую кобуру. Значит ли это, что сегодняшний день он проведет так же, как и вчерашний. Не при исполнении.

— Работаем, — неопределенность, конечно, спасительная вещь, но невразумительная. Однако на начальство иногда действует.

— Результаты! Результаты нужны, Пономарев. Конечно, ваш отдел у нас на особом положении, но просиживать государственные деньги непозволительно. Кстати, вам там благодарность от Детского фонда пришла. За качественный выем грунта под детский фонтан.

— Значит, не прилетали больше? — воспоминания о старых победах греют и вызывают приток адреналина.

— Пока сигналов о дополнительных рейсах не получали, — Угробов без разрешения забирает остатки быстрорастворимого анальгина. — Если появятся новости по делу, которым вы в данную минуту занимаетесь, прошу немедленно сообщить. Я у себя в кабинете. И вот что, сынок…, — наклоняется ближе. — За прапорщиком приглядывай. Мой такой совет. Врет она, что ночью на дачу ездила.

— Почему врет? — холодеет кожа рук, ног и спины. Только лицо остается невозмутимо нормальной температуры.

— Потому, что, как говорил дорогой наш Шерлок, понимаешь ли, Холмс, дедуктическое мышление. Сейчас восемь утра. Первые пригородные автобусы начинают ходить в семь. За час доехать отдачи до дома, а потом до работы, невозможно.

— А она прямиком с огорода на работу, — пытаюсь оправдать неудачное алиби Баобабовой.

— А лопата где? — торжествуя, восклицает капитан Угробов, сыщик с многолетним стажем и просто хороший человек. — Учись, сынок, разбираться в людях.

Сказать на данное замечание нечего. Профессионализм капитана может только восхищать.

Капитан, прихватив по дороге кипящий чайник, уходит. Баобабова, которая, скорее всего, скрывалась за углом, дожидается ухода капитана Угробова и плотно прикрывает за собой дверь.

— Ушел Пинкертон? Это только в плохих фильмах вещь доки в холодильниках хранятся. Мог бы и бирку повесить.

— Успокойся, Пономарева, — пока в нашем отделе старший я, то и приказывать буду я. — Сами виноваты. Продукт в частные места хранения кладется не для любопытных агентов. В следующий раз нюхать тщательнее надо, прежде чем на зуб пробовать. Будем считать, что на первый раз нас пронесло.

— Кого пронесло, а кого и нет, — загадочно констатирует Баобабова, обращаясь в никуда. — У тебя вчера какой-то план был? Выкладывай, пока я снова о колбасе не вспомнила.

План у меня имелся. Даже не план, а так, планчик. Но с далеко идущими последствиями. Ночью в ванной, где скрывался от паранойидальных явлений, придумал.

— Значит так. На сегодняшнее утро мы имеем странное существо, внешним видом, напоминающее гигантскую, летучую мышь. Похож был чудик на подоконнике на летучую мышь?

Прапорщик Баобабова коротко кивает, соглашаясь.

— За то, что существо именно то, как мы его обозвали, говорит также анализ улики, найденной на месте преступления. Здесь ты тоже спорить не станешь. Таким образом, у нас в наличии есть подозреваемый, который сильно смахивает на летучую южно-африканскую мышку с гигантскими размерами. Ты можешь спросить, а откуда взялась такая здоровая тварь?

— Могу, — вновь соглашается Мария.

— Мутация, — победно улыбаюсь я. — Представь ситуацию. Крошечная мышь, летучая, естественно, вьет гнездо над реактором атомной электростанции. Направленный поток жесткой радиации облучает неокрепший организм несчастного животного. В результате, мы получаем образец особо крупной летучей мыши. Как тебе версия?

— Никак, — Баобабова загибает пальцы. — Мыши гнезда не вьют. Они или в дуплах селятся, которые дятлы надолбили, либо в пещерах норки копают. Это раз. От радиации, даже жесткой, большими не становятся. От радиации только волосы выпадают. А ты видел у подозреваемого выпавшие волосы? Тот-то! Это два. И третье. Согласно полученным результатам обследования представленной для рассмотрения улики, кусок, как ты говоришь, перепончатого крыла, имеет явно не природное происхождение.

Порой неприятно видеть радость людей, разбивающих крепкую, а главное, необычную версию.

— Это мелочи, — отмахиваюсь я, слегка пораженный обширными знаниями Баобабовой в области животноведения. — Главное, у нас есть подозреваемый. Нам известны его тактико-технические характеристики. А это, в свою очередь, позволит без труда вычислить его местонахождение.

— Каким образом? — глаза напарника светятся неподдельным недоверием.

— А вот каким.

Расстилаю на столе купленную утром в киоске карту города. Масштаб один к ста. Кроме памятных исторических мест на карте указаны крупнейшие магазины, кинотеатры-рынки, но что самое важное, промышленные предприятия. Как действующие, так и временно закрытые.

— Вот здесь расположен дом капитана, — втыкаю один конец школьного циркуля в карту. — Если мы вычислим, на какое максимальное растояние может перемещаться по воздуху преступное существо, то существенно сузим район поиска. Исключим жилые районы, а также другие места большого скопления народа, где наш неизвестный друг не рискнет появляться. И все. Можно вызывать группу захвата и брать клиента тепленьким.

Мария несколько раз обходит стол, разглядывая с разных точек зрения изложенную мной диспозицию. И не находит в только что развернутом плане слабых мест.

— Лесик, ты гений!

— Где работаем, коллега? — даже молодым лейтенантам иногда нужны слова благодарности. — Остается только маленькая заковырка. Узнать, как далеко перемещается преступник.

— Нет ничего проще, — Мария присаживается на стол и тянется к телефону. — Моя тетка, до того, как лесником работала, трудилась в НИИ самолетостроения. Теплицей заведовала. Но связи остались.

Продырявленное прозрачное колесо набирает известный только Баобабовой номер:

— Алле! Алле! Тетя?! Это я. Да не, все нормально. Снова требуется помощь. Хорошо?! Тогда передаю трубочку. Лесик?!

Откашливаюсь. Каждый, даже тетя Баобабовой, услышав голос молодого лейтенанта, должен понимать, говорит не пацан какой-то, а сотрудник правоохранительных органов, наделенный властью.

— Здравствуйте. Лейтенант Пономарев от дел отрывает. Я тоже наслышан о вас. Мне тоже все уши прожужжала. Хорошо, буду с ней построже. Как-нибудь зайду. Спасибо. Помощь, какая? Самая обычная. Можно сказать, пустяшная. Нужно узнать, какова дальность полета крылатого объекта. Длина несущего аппарата вот такая, а ширина вот такая.

Зажав трубку между ухом и плечом, руками показываю приблизительные параметры крыльев преступника. Мария снимает размеры рулеткой. Не совсем точные данные, но и результат необходим приблизительный.

— Заправка, какая? — прикрываю трубку ладошкой. — Маш! Быстро! Какая у этого летчика заправка?

Баобабова не имеет никакого представления. Не тому ее учили в спецшколе. Приходится напрягаться самому.

— Литра три, не больше, думаю. Вес агрегата? Килограмм семьдесят. Это на глазок. Ждать? Долго? Сами перезвоните? Спасибо. Ждем.

Пока Машкина тетка обрабатывает полученные данные, сидим молча. О чем говорить двум сработавшимся сотрудникам секретного отдела «Пи»? Я решаю кроссворд. Мария читает очередной любовный роман. Иногда всхлипывает. В нескольких местах, где главный герой бросает бедную главную героиню и уходит к богатой главной героине, выхватывает пистолет и бьет рукояткой по обложке романа.

Ближе к обеду откладываю газету, Машка перелистывает последнюю заплаканную страницу. В это время слишком весело трезвонит телефон.

— Да?! Да! Я. Записываю, — на газетных полях появляется колонки цифр. — Насколько точно? До пятнадцатого знака после запятой? Плюс-минус сто километров? Это то, что нужно. Большое вам человеческое наше уголовное спасибо. Конечно! Если что, не забудем.

Бросаю трубку. Склоняюсь над картой города. Прапорщик Баобабова уже там, с циркулем и линейкой. Вычисления производим быстро и без погрешностей. Баобабовская тетка превзошла саму себя.

— Не может быть!

Необходимая зона поиска находится совсем не там, где я ожидал. Перепроверяю координаты. Нет, все точно. Даже плюсы-минусы не понадобились.

— Это здесь! — иголка циркуля упирается в самый центр заброшенного кладбища.

— Я так и знала, — скорбно вскидывает руки Баобабова. — Но хочу сразу предупредить. Лесик! У меня аллергия на кладбища.

Наша секретная служба не только трудна, но и неожиданно порой опасна. И если есть наглый преступник, то он, по закону подлости, скрывается только на кладбище. И, что самое интересное, для того, чтобы взять его со всеми потрохами, необходимо отправится на кладбище ровно в полночь. И, желательно, в полнолуние. Иначе, зачем тогда нужен отдел «Пи»?

На рабочей летучке, которую устраиваем тут же, у карты, решаем, ждать полнолуния нельзя. Черт с ними, с приметами. Настоящий опер должен вылавливать преступников в любое время суток. Конечно, отправляться на кладбище в полдень, когда солнце высоко и ярко, неприлично. Место не то. А вот ранним вечерком, пока все видно, но солнышко уже зевает, совсем другое дело.

Но для удачного завершения операции по захвату необходима поддержка. Здесь мы с Баобабовой единодушны. Слишком коварен преступник. Одни не справится.

На правах старшего по званию отправляюсь к капитану. Просить о вооруженной поддержке. Помниться, в мой первый день работы кое-кто кое-что обещал. Вплоть до армии и флота.

У капитана Угробова мигрень второй степени. Мокрое полотенце вокруг головы. Пустая кобура на столе. В руках Уголовный кодекс. Рассматривает меня сквозь дырки от пуль.

— Чего тебе, Пономарев?

— Архиважное дело, — у молодых лейтенантов все дела архиважные. А как иначе?

По движениям ушей понимаю, что капитан Угробов морщится. Может от боли, а может от радости, что я заглянул в его кабинет.

— Нужна оперативная группа из ста пятидесяти человек для огневого прикрытия. Хотим взять парня, который у вас пистолетик увел.

Глаза капитана показываются из-за Уголовного кодекса. Если не ошибаюсь, в них тлеет заинтересованность. Решаю дожать капитана неопровержимыми фактами.

— Того самого парня, который по нашим прикидкам разворотил вам, товарищ капитан, квартиру и обчистил холодильник с вещественными доказательствами.

— Подробнее? — показывается и нос капитана, что, несомненно, говорит, мое красноречие весьма неоднозначно влияет на капитана.

— Докладываю суть, — присаживаюсь без разрешения. Победителей не судят. А кандидатов в победители за самостоятельность из кабинетов не выгоняют. Я же ноги на стол начальства не выкладываю. — Докладываю, товарищ капитан. Нашим отделом проведено закрытое расследование по вашему открытому делу. В результате поисковых мероприятий выявлен подозреваемый. Паспортных данных пока не имеем. Но нам известно его место жительства. Необходимо сегодня же извлечь гражданина из повседневной жизни и представить прокуратуре.

Капитан Угробов откладывает книгу всей жизни в сторону, мокрым полотенцем обтирает потное лицо и, сощурив глаза, сверлит взглядом:

— А вы, лейтенант, молодец! — я вежливо дергаю уголками губ, как бы соглашаясь, что я не совсем потерянный для отделения оперативный работник. — Найти за такое короткое время преступника не каждому по силам. Молодец! И что это за подлая личность?

Перегибаюсь через стол и выкладываю перед капитаном портрет подозреваемого. Тетка прапорщика Баобабовой некоторое время работала натурщицей в детской художественной школе. Портрет сделан со слов единственного свидетеля. Свидетель, естественно, я сам.

На бумаге несколько непонятное существо, в котором даже я сам с трудом узнаю ночного посетителя капитанской квартиры.

— Это? Что? — Угробов пальцем пододвигает лист с рисунком поближе.

— Подозреваемый, — удивляюсь недогадливости капитана. — Именно он, согласно нашему расследованию, забрался через форточку на место преступления и совершил, стало быть, само преступление.

Я слышу, как скрежещут зубы капитана. Вижу, как наливаются непонятным красным светом его глаза.

— Сто пятьдесят человек? — переспрашивает он. — А может объявить в стране военное положение?

— Военное положение? — обдумываю предложение капитан. — Рановато, наверно.

— Вы за кого меня принимаете? — шипит Угробов.

— За….

Капитан комкает словесный портрет преступника в единственном экземпляре и швыряет тугой бумажный ком мне в лицо. Никакого уважения к работе целого отдела.

— Скажу вам откровенно, лейтенант Пономарев, я не люблю подчиненных, которые хотят развеселить меня в неподходящее время.

— Но все факты указывают….

— Это ваши факты? — перебивает капитан, кивая на комок. — Вы за кого меня принимаете, лейтенант? За тупицу-капитана, который ничего не соображает в криминалистике? Вы хотите чтобы я поверил, что оружие украл….

— Гигантский летучий мышь, — подсказываю я.

Капитан откидывается в кресле, закрывает устало глаза:

— …Четыре, три, два, один. Лейтенант. Может быть вы и спасли мир от инопланетного нашествия. Может быть. Лично я во всю вашу историю с зелеными человечками уже не верю. Чушь все это. Не было и нет никаких инопланетян. И нет никаких потусторонних сил. И даже вашей мыши быть не может.

— Но факты говорят….

— Факты, сынок, это отпечатки крыльев, тьфу, пальцев. Факты, это улики. Но не ваши фантазии. Я не знаю, по какой причине начальство приказало создать ваш отдел. Ему виднее. Но пока начальник здесь я, вы никогда не получите ни подкрепления, ни оружия, ни даже моего капитанского благословения. Я вас больше не задерживаю. Идите, и самостоятельно ловите своих летающих привидений.

Капитан Угробов хороший человек. Но он живет реалиями сегодняшнего дня и не хочет видеть, что мир постоянно меняется. Не хочет видеть, что преступность приобретает новые формы. А я не могу ничего доказать. Могу только поймать преступника. В этом моя задача. И в этом моя лейтенантская правда.

В приемной сталкиваюсь с секретаршей Лидочкой.

— Ой, товарищ Пономарев! А вы, правда, сегодня едете ловить мышей? А может сначала загляните в наш подвал? Пищат, заразы, печатать мешают.

Правильно Угробов побоялся мне пистолет выдавать.

Не обращаю на глупых секретарш внимание. Выхожу в коридор. Вдоль стен кучками стоят опера. При моем появлении коридорный шум затихает. Кто-то за спиной хлопает ладонями и пищит.

Издеваются. Над необычным и новым всегда издеваются. Но разве я виноват, что вижу то, что другие не замечают?

Приближаюсь к нашему кабинету. Огромная очередь, чей конец завихрятся где-то на улице, топчется в коридоре. У каждого в очереди сумка, пакет, мешок, а то и просто узелок.

— Извините, — обращаюсь к толстой тетке с чемоданом, в котором кто-то пищит и скребется. — А вы зачем стоите?

Толстая тетка, убедившись, что молодой лейтенант не претендует на очередь, дергает чемоданом:

— Крысы. Десять штук. Неплохой улов, да?

— А, зачем? — в желудке неприятно свербит, предвещая неприятности.

— Ну, как зачем, милок. За мышей по десятке дают. А за крыс, небось, и по двадцатке сторгуемся.

Поворачиваюсь к пацану, лет восьми. В руках жестяная коробка из-под печенья.

— У тебя тоже крысы?

— У меня не крыса, — пыхтит мальчишка, старательно заглядывая в глаза. — Белый хомяк. С родословной. Папа сказал, что с шестнадцатого века. Дяденька, а правда за хомяков с родословной сто рублей могут дать.

— Могут, — я слегка теряюсь. Не понимаю, что происходит. Все эти люди стоят в наш кабинет. Машка забаррикадировалась изнутри и никого не пускает. И нет никакой возможности ей помочь. Потому что русская очередь, самая стойкая в мире. Ни шагу назад, ни одного человека по блату. Если бы русский человек работал так, как в очереди стоит, давно бы вырвались на первое место в мире.

— Посторонись! Зашибет! — по коридору мчится на полной скорости тачка вокзального грузчика, на которой громоздятся коробки из-под пива. Коробки тяжелые.

— Куда? — бросаюсь наперерез.

Тачка тормозит и из-за коробок выглядывает лицо кавказской национальности.

— Э, дорогой! Зачем рыночные отношения портишь? Не мешай развитию малого бизнеса, да?! Оптом сдаю, не видишь? Всю родню поднял, всех родственников привлек.

Меня начинает тихо колотить. Вокруг происходят вещи, мне не понятные. Все объясняет листок, прикрепленный на дверях нашего отдела. «Для научных экспериментов принимаются от населения в неограниченных размерах мыши за десять рублей штука. Больных и мелких не предлагать. Оптовикам надбавка»

С боем прорываюсь в кабинет. Несчастная Пономарева, прикрывая бронежилетом вход, пропускает внутрь.

— За такие шутки стрелять надо, — возмущается прапорщик, задвигая засовы и подтаскивая к дверям столы и шкаф. — Как там капитан? Поможет?

— Людей не хватает, — вру я. — Много работы. Мало зарплаты.

— Ясно, — Мария понятливая. — Следовательно, пойдем без прикрытия?

Выехать на захват подозреваемого в светлое время суток не получается. Народ в коридоре ожидает чуда. Чуда не происходит и только через три часа начавшийся под дверями отдела стихийный митинг удается разогнать при помощи отряда специального назначения, который до сих пор так и не разобрался с капитаном по поводу ошибочного вызова.

Очередь рассасывается, оставляя живой товар в приемной. Секретарша Лидочка, с детства не переносящая мышей, а тем более крыс, срочно берет отгул, предварительно вызывая на помощь отряды министерства чрезвычайных ситуаций.

Дежурная машина сломана, так что приходится добираться пешком. Пару километров через свалку и на месте. Мария высказывает крамольную мысль, что машина сломана по приказу капитана, который очень обиделся на наш отдел и никак не может забыть обвинений в мой адрес.

Операцию в целях безопасности начинаем метрах в двухстах от центрального входа.

— А до завтра подождать нельзя? — Баобабова разглядывает в щель бетонного забора ряды могил. — Часов в десять бы вернулись. И светло и хорошо. Я бы тетке позвонила. Она выходы на ООН имеет. Подкинули бы нам ребят в голубых касках. Все веселее.

Подмога б нам не помешала. Мы, конечно, с Машкой смелые ребята, но капитан натуральная свинья. Ведь просил как у человека. Ничего, отыщу пистолет, зайду в кабинет, и как в рожу ему посмотрю! Скажу — держи капитан.

— Не трусь, коллега. Нас же двое. Зато представь, как мы им всем носы утрем, когда притащим за крылышки нашего черного ангела.

— А может, и нет его, Леш? — Мария, привыкшая к честной войне с преступниками, нервничает. Все правильно. Одно дело ловить людей, другое непонятно кого. — Я, конечно, во всем тебе, Леш, доверяю, но ты сам подумай. Нарядился какой-нибудь чудак в простыню черную, да и посмеялся над нами. А мы дураки и поверили.

— Стоя на подоконнике шестого этажа без страховки много ненашутишь, — усмехаюсь криво, показывая, что слова напарника лишены всякого смысла. — Ты пойми. Такое злодейство человек сделать не в состоянии. Наши бабки не зря про нечисть всякую сказки слаживали. На пустом месте такие образы не появляются. А гада этого сегодня поймать надо. Не совсем полная луна для засады самое подходящее время. Зверь в силу не вошел. Так ты со мной или как?

У прапорщика Баобабовой приказ. Прикрывать мой тыл. И она, как человек полностью посвятившая себя служению долгу, ослушаться приказа не в состоянии. Сказано, за Пономаревым присматривать, значит до самой смерти. Или пока на пенсию по возрасту не отправят.

Баобабова поправляет липучки на бронежилете. Натягивает на голову, чтоб не сверкала в свете луны выбритая лысина, позаимствованную у кого-то из оперов шапочку — двухглазочку и решительно передергивает затвор автомата.

Такая она мне больше нравится. Хоть лицо на человеческое стало похоже.

— Ты хоть сказал кому, куда направляемся?

— Кому докладываться? Ты же видела, что в отделении происходит. Каждый погон посмеяться норовит.

До ворот с витиеватым рисунком в виде обвитого листьями креста добираемся в тишине. Баобабова скользит чуть позади. Все время оглядывается, хотя должна знать, что за кладбищенскими стенами мертвецы не водятся. Вот когда пройдем на территорию, тогда только успевай головой на шорохи вертеть.

Ворота уже закрыты. Большой висячий замок Машка открывает за пять секунд при помощи охотничьего ножа. Воротная калитка скрипит громко и совершенно не музыкально. Впрочем, у мертвецов слуха нет. А у тех, у кого слух есть, уже и не мертвецы.

— Темно-то как!

Никогда не пойму, почему кладбища не оборудуют фонарными столбами. Дел то! Проложить асфальтовые дорожки, поставить скамейки, между могилок посадить цветочки и поставить фонарики. В центре фонтан с рыбками. А где-то в глубине военный оркестр играет соответствующие мелодии русских и зарубежных композиторов. Приходил бы народ по вечерам и ночам, гулял в красоте такой. Влюбленные, например, могли бы серенады петь. А мужики, которым под детскими грибками неуютно и шумно, могли бы здесь в шахматы играть и о политике спокойно рассуждать. Нет, не заботиться у нас страна о досуге своих граждан.

Идем по чуть заметной тропке. Между надгробиями, между крестов, а то и просто меж чуть заметных холмиков. Шорох наших осторожных шагов замирает, не успевая взлететь коротким эхом. Тишина. Листва густых кладбищенских деревьев неподвижна. И кажется, смотрят на нас души тех, кто в могилах.

— И смотрят на нас души тех, кто лежит в могилах, — мысль кажется умной, поэтому произносится вслух.

— Дурак, — тихо взвизгивает Баобабова, непозволительно близко сокращая дистанцию. — Ой! Что это?

В черной глубине кладбища рождается тоскливый звук. Вой не вой, но жуткий скрежет пронизывает ухо, заставляет покрываться кожу мелкими пупырями.

— Да псих какой-то пенопластом по стеклу елозит, — успокаиваю напарника.

— Какой такой псих? — почти скулит Машка. Боевой дух прапорщика Баобабовой подло покинул хозяйку и присоединился к душам предков. Смешно.

— Да, собаки это местные.

Не совсем уверен, что кладбищенские собачки способны производить столь мерзопакостные звуки. Но другой версии нет.

Мария немного успокаивается. Ее горячее дыхание так близко от моего затылка, что невольно вспоминаются рассказы о могильных вампирах.

— А заметь, Маш, что кладбища самые спокойные с криминальной точки зрения места. Ни один нормальный человек в здравом уме в эту местность ночью не полезет. Лучше сразу под поезд бросится.

— А преступники? — шепчет Машка.

— Преступникам здесь благодать. После криминальных разборок далеко ходить не надо. Только в последнее время они сюда не заглядывают. Норовят на людных местах пострелять. И то верно. Нечеловеческое это дело, мертвецов тревожить.

В нескольких метрах от нас меж крестов проносится что-то быстрое. Птица, сорвавшийся с дерева лист, неприкаянная душа. Не знаю. Слишком темно, чтобы опознать. И слишком напряженная обстановка, чтобы незамедлительно бросится в ту сторону, где движение и разобраться накоротке с таинственным движением.

По молчаливому согласию валимся на землю. Мальчики направо, девочки налево.

Я оказываюсь лежащим напротив черной гранитной плиты, на которой висит залитая дождями фотография. Вода сделала свое дело и я вижу изуродованное ветром и ливнями уродливую маску.

Нельзя тревожить мертвецов. Отползаю задом подальше от плиты. Пятки упираются во что-то мягкое.

Тишину разрывает режущий звук, похожий на скрежет рельсов в восьмидесятиградусный мороз.

— Доброй ночи, добрые путники.

Скоро оборачиваюсь. Передо мной дедок. Борода лопатой, повышенная бледность, ветхая одежда висит лоскутами. Ручища здоровые, крючковатые. На ногу бос, с черными от грязи ногтями. Но глаза живые. Щурятся, разглядывают. К земле давят. У ног слабый фонарь в стекло упакованный, мертвым огнем полощется.

Вовремя вспоминаю, что бояться нечего. Где-то рядом прапорщик Баобабова, специально обученный специалист по разного рода неожиданностям. Жду окрика грозного.

Но Машка, зацепившись бронежилетом за поваленный крест, роет землю коленками, пытаясь подальше отползти от страшного кладбищенского гостя. Крест, хоть и не выдержавший натиска времени, цепко удерживает человека. Кресты на то и сколочены, чтобы удерживать кого надо.

Пытаюсь встать. На четвереньках, не видя преследователя, качественно и далеко не уйдешь. Другое дело глаза в глаза. Можно и ногой, если что, пнуть.

Невесть откуда появившийся дед наступает короткими шашками, в глаза пялится, руку черную тянет.

— Стоя-ять! — рявкает, наконец, Мария, вспомнившая о служебном долге. — Стоять, старик, пока обойму в кишки не выпустила.

Дед слушается, замирает, укоризненно качает грязными, давно немытыми волосами:

— Крику то от вас, люди добрые. Заблудились, чай? Или экстремалу решили почувствовать?

Нормальный дед. Дед нормальный! В драку не лезет, крови не жаждет. По всем приметам живой человек.

— Ты кто, дед?

Старик кашляет в кулак, пугая кладбищенскую тишину:

— Да сторож я здешний, — обтирает прокашлянными ладонями дряхлую бороду. — Охраняю, стало быть, вековой сон мирно усопших.

Неторопливо, с чувством собственного достоинства встаю, отряхиваю облепленные травой штаны. Зелень на зелени не видать. Баобабова тоже очухивается. Изгибается, отцепляет цепкий крест, но пистолет свой убойный пока не убирает. Оценивает ситуацию сложную, думает.

— Милиция мы, — для чего-то вытаскиваю удостоверение. Все равно темно, букв не разобрать. — Лейтенант Пономарев я. А это, — киваю на замершую для стрельбы Марию, — А это со мной. Из тех же органов. Ваши Документики можно?

Старик хлопает по карманам. Вместо документов вытаскивает дымящуюся трубку, вставляет в рот, затягивается и выпускает едкую дрянь прямо мне в лицо.

— Я с распапортами по могилам не хожу, — пых, пых. — Зачем сторожу распапорт. Меня и так все знают. Митричем меня местные кличут. А у вас дело какое здесь? Неужто авторитета Мишку Кляпа эксгуминировать будите? Так его два дня назад уже, того…. Чисто конкретные молодые люди сгуминировали.

— И с Мишкой разберемся, — обещаю я, — Мы по-другому, по государственному делу.

Старик резко дергается, изгибается, запускает сухую руку за пазуху. Скрежет грудь чахлую.

— Тварь мелкая кладбищенская, — отвечает на взгляд мой вопросительный. — Задрала совсем. А дело государственное нужное. Только вам не здесь искать надо. Здесь все больше с этого веку покоятся. На старое кладбище ступайте. К графам, да баронам. В западный сектор, ежели по-современному. Вот по этой тропинке и ступайте.

Под взмахом сухожильной руки тропинка меж могил проявляется. Петляет вдоль оградок, в свете луны прямо светится.

— Да с тропинки, служивые, не сходите. Мало ли пустая могилка под ноги кинется. А то и того хуже….. У меня здесь и не такие храбрецы пропадали.

— Подожди, старик….

— А в центре старого кладбища склеп стоит, — старик меня не слушает, знай вшей ловко за пазухой давит. — Вот там своего красавчика и ищите. Избавьте нас от негодяя. Он нас тут всех уже достал. Поспешайте, служивые. И самое главное, люди добрые, на всякие крики да призывы глупые не оборачивайтесь. Да вы и сами умные, правила знаете. Не в Большом театре чай, а на кладбище.

Слова ли старика, или что-то другое, необъяснимое, заставляют меня оглянуться. Кроме тускло поблескивающих остриев могильных оград, да надгробий, ничего нет.

Возвращаю голову в исходное положение. Хочу допытать старика о подозрительной осведомленности. А старика-то и нет. Растворился в ночи. Растаял. Только лампа тусклая на тропинке стоит, пламенем холодным мерцает.

— А где? — верчу головой, пытаясь отыскать сторожа.

Машка беспомощно разводит руками.

— Только что…. Здесь вот. А я отвернулась на секунду. Чертовщина какая-то.

Не чертовщина это, уважаемая коллега, а кладбище. Место темное и в высшей степени странное.

— Да…дела. Подозрительный старик, не находишь?

Мария соглашается, продолжая тщетно разглядывать в темноте пропащего.

— Леша. А ты заметил, что дед знал, что нам нужно? Вернее, кто? Утечка информации?

— Кроме нас двоих о предстоящей операции никто не знал. И уж тем более кладбищенский сторож.

— А может, это галлюцинация? Может, и не было никакого старика. Я недавно читала, что существует теория, которая допускает массовые галлюцинации.

— А лампу куда в твою теорию пристроить?

Склоняюсь поближе к лампе. Интересная штучка. Ржавые бока. И надпись :— «Дорогому Митричу от жильцовъ. 1739годъ». Раритет исторический.

— Не трогай ты ее, — Мария дотрагивается до плеча. Прикосновение напарника успокаивает нервы. — Вдруг заразная.

— Заразная, не заразная, а лишнее освещение не помешает. У тебя тары никакой в заначке нет?

Баобабова, покопавшись в косметичке, протягивает мелкоячеистую сетку. Фонарь аккуратно опущен в упаковку. В случае опасности им можно пользоваться как ударным оружием

— С дедом мы потом разберемся, — обещаю Марии, которая никак не может угомониться, вертит головой по сторонам, беспричинно тыкая в темноту оружие. — Но я так думаю, человек нам полезную информацию слил. Дорогу указал. Тропинку. Значит, на верном мы пути.

— А вдруг там засада?

— Засаду могли бы поближе к выходу устроить. Нет. Я старику верю. Не в его годах подлыми делами заниматься. Тем более, помнишь, сказал он что подозреваемый достал тут всех.

— Кого всех?

Вопрос Баобабовой справедлив, но не имеет точного ответа. Мысли стариков, тем более сторожей с раритетными лампами, слишком непонятны.

— Пошли, — ночь в самом разгаре и оставаться на кладбище слишком долго нежелательно. — Я впереди, ты прикрываешь тыл. Стрелять без команды не рекомендую. Особенно в мою сторону.

Через пять шагов замедляю шаг. Мария, наоборот, убыстряет и мы, не сговариваясь, хватаемся друг другу за руки. Не от страха. Я парень смелый, да и Баобабова проверенный в деле сотрудник. Просто так спокойнее. Рука друга, она и на кладбище рука друга.

Светящаяся тропинка указывает дорогу. Мимо нас проплывают чьи-то могилы. Пошатнувшиеся оградки, хлюпкие скамейки, засохшие цветы и пластмассовые венки. Размышлять над природой светящейся дорожки не хочется. Может порошок какой, а может необъяснимое природное явление. Нашу группу данный вопрос не волнует. У нас другое задание.

Переходим гнилой мостик, перекинутый через давно высохший ручей. Старое, западное кладбище неухожено. Деревья растут прямо из могил. Кусты, в свете луны подозрительные и таящие необъяснимую опасность, подступают к самой тропинке, которая, знай себе, бежит, не торопясь, ведя нас, смелых оперативных работников, к заветной цели.

Ухнуло за спиной так, что приседаю от неожиданности. Машка приседает тоже, но от страха. У женщин юного возраста сильно развиты инстинкты самосохранения. Это я в научно-популярном журнале прочитал.

— Не оглядывайся, — твердо приказывает напарник, доказывая, что восстановительная система у женщин юного возраста работает в несколько раз быстрее, чем у мужчин лейтенантского звания.

Не оглядываться, как завещал старик с полной пазухой мелких насекомых и как требует прапорщик Баобабова, трудно. Уж больно хочется взглянуть в глаза тем, кто так отвратительно дышит в затылок. Кто хватает за пятки, которые только-только успеваешь убирать.

Баобабова жалобно скулит, но лицо ее выражает решимость впередсмотрящего. Чуть скашиваю в ее сторону глаза и невольно любуюсь. Такая ни за что не оглянется. Хоть ее сзади душить станут.

— Товарищи! — доносится из-за кустов шепелявый стон. — Минуточку!

Баобабова не выдерживает нервного напряжения, хватает с земли булыжник и, вопреки правилам поведения на территории кладбища, с силой швыряет камень в сторону стона.

Глухой удар, вскрикнула где-то дикая птица, стоном отозвались кусты. Натренированное ухо узнает звук падающего с двух метровой высоты тела.

— Есть! — радостно подытоживает Машка, швыряя контрольный камень. Так ее учили, и не мне с советами к специалисту лезть. Но мнение свое высказываю:

— А вдруг хороший человек? Может закурить хотел попросить.

— Хорошие люди ночью спокойно лежат, — после снайперского броска Баобабова воспаряла духом. — Закурить…. Свои иметь надо.

Сильный порыв ветра врезается в грудь. Бросает в лицо перемешанные с пылью листья. Только твердое плечо прапорщика Баобабовой не позволяет упасть.

И все стихает. Ни голосов, ни шорохов, ни теней. И луна, испытав нас на прочность, убедилась, что не сломить ей смелых ребят из отдела «Пи». Вспыхнула так, что все вокруг стало как на ладони. Посветлело, повеселело.

— Пришли вроде?

Залегаем за гранитным памятником в виде плывущего на гондоле нового русского. Гондола это лодка такая. В одной руке бронзового нового русского гитара, в другой красотка. На голове сомбреро, рот распахнут в удалой песне. Всем бы так лежать!

— Прапорщик Баобабова! Произвести рекогонсценировку местности и по исполнении доложить.

Машка роется в косметичке, выуживает театральный бинокль, тщательно осматривает местность.

— В пределах видимости наблюдаю кладбище, — одними губами докладывает Баобабова. — Подозрительных личностей не замечено. Между ориентирами «одинокое дерево» и «торс мужчины с облупленным носом» замечено странное здание.

Баобабова повторяет лично для меня ориентиры, а для большей точности показывает направление пальцем. Я в специальных подразделениях не служил, все тонкости технические знать нем могу.

Странное, по мнению Марии, здание представляет старинный склеп. Ограда металлическая. Калитка на замке. Дверь в склеп обита железом.

— Почему подозрительное? Прапорщик, объясните.

Баобабовой хлеба не надо, дай только пострелять или пообъяснять.

— Посмотри, по всей территории равномерный слой опавших листьев. А в районе дверей склепа листьев нет. Словно кто-то открывал двери. Это ж и дуракам понятно.

Баобабова права. Склеп, а по-нашему, по-простому, кладбищенский сарай, посещали в последнее время не раз и не два. Значит ли это, что подозреваемого следует искать здесь? На данный вопрос можно ответить, только посмотрев, что скрывается внутри сарая.

— А может, не пойдем? — у Машки снова начинается приступ. — Подождем до утра. Вызовем подкрепление. Или взорвем все к такой то матери?

Эх, Баобабова! Нет в тебе духа авантюризма!

— До утра я здесь не доживу, — ежусь от ночного холода. — А для вызова подкрепления нужна веская причина. Вдруг мы ошиблись? Вдруг там ничего и никого нет? Может старик подшутил над нами. Тогда нам в отделении вообще не показаться.

Мария соглашается. Вздыхает, облизывает губы и, решительно выставив перед собой пистолеты, топает прямиком к склепу. По холмам, по плитам, по венкам. Вот что с человеком делает неадекватная обстановка.

Быстро догоняю напарника. Во-первых, мне необходимо прикрытие. А во-вторых, я без оружия, если не считать стариковского фонаря в сетке.

Скользим тенью, делаем короткие остановки для визуального осмотра местности. Но нас никто не встречает, никто не ждет и никому мы, вообще, не нужны.

Идти через калитку не решаемся. Баобабова разгибает толстые прутья ограды и протискивается первой.

У склепа странное запустенье. Не растет трава, парочка сухих, без единого листка дерева. Даже птицы здесь не гадят, не говоря уже о том, чтобы петь.

Подкрадываемся к железным дверям склепа. Лишний раз убеждаюсь, что Машка права. Петли дверей, ведущих в склеп, смазаны маслянистым составом красного цвета. Готов спорить на что угодно, что в данном случае это на сто процентов не томатный сок.

Мария дергает головой, спрашивая, зайдем, или подождем здесь?

Заглядываю в узкую щель дверей. Темно. И пахнет как-то странно. Не мусорным ведром, простоявшим неделю без выноски. Свеженьким пахнет. Маслянистым железом. Вот так.

Переворачиваю ладонь вниз, выставляю два пальца и быстро шевелю двумя пальцами. Если Машка не дура, а она далеко не такая, то поймет, что я предлагаю быстро-быстро забежать внутрь склепа, перестрелять в случае необходимости всех сопротивляющихся и с честью завершить эту трудную, можно даже сказать нечеловеческую, операцию.

Баобабова разворачивается и готовится с низкого старта быстро-быстро покинуть как территорию склепа, так и территорию кладбища.

Приходится допрыгивать до ее воротника и насильно объяснять, что требуется от прапорщика Баобабовой. С третьей попытки Мария понимает, что вырваться на волю в ее положении невозможно. Молодые лейтенанты бывают порой такими прилипчивыми.

На правах старшего по группе пропускаю Баобабову вперед. Это необходимость. Коллега подготовлена лучше, имеет большой опыт в проведении подобных операций, да и крупнее телом. Если что, есть где спрятаться.

Внутри склепа фонарь в сетке неожиданно загорается ярким пламенем. Вспоминаю добрым словом странного дедушку, указавшего дорогу и убежавшего без благодарностей. Таких сознательных граждан побольше, и мир стал бы безопасней.

Крутые ступени ведут вниз. Нет ни сырости, ни паутины, ни пыли. Потолок чистый, без обгоревших спичек. Запах тоже в норме. Стены серые, но без порочащих надписей. Все чисто, как после субботника. Аж тошно.

В России так не положено. Что мы, не люди, что ли, в такой чистоте жить? Вытаскиваю из кармана конфетные фантики и раскидываю по ступеням. Здесь был молодой старший лейтенант Пономарев и привел все в соответствие. Жаль, ничего острого нет. Обидно такие стены голыми оставлять.

— Стой! Кто идет?

Неожиданно. Смело. Сплошное новаторство.

Из стены всовывается волосатая рука и кривым ногтем тычет в бронежилет Баобабовой.

— Пароль?

Я привычно лезу в нагрудный карман за удостоверением, внутренним чутьем понимая, что корочками в данном месте не дело не закончится. Рука, хоть и волосатая, но без глаз. А пароля ни я, ни Машка не знает.

Зато Машка знает приемы рукопашного боя. Делает резкий шаг вперед, хватается руками за волосатую конечность, укладывает ее на плечо и с силой дергает к полу.

Кусок стены вместе с ручищей отваливается с первоначального места, падет под ноги. Волосатая лапа грозит пальцем:

— Стрелять буду негодники…, — и тает исключительно на глазах.

Баобабова презрительно три раза плюет в то место, откуда только что интересовались паролем, а я, на всякий случай спрашиваю:

— Маш, а у тебя крестик есть?

У нее есть, а я завистливо вздыхаю. Иногда и молодым лейтенантам из особого отдела «Пи» нужно носить на работу кресты.

— Не нравится мне все это. Непорядочно здесь, — вот-вот, и у Марии чувства странные появились. Значит, не я один такой впечатлительный. — Сначала старики исчезающие, потом руки мохнатые. Чего ждать еще? Не привыкла я, Лесик, к подобным штучкам. Человек должен бороться с людьми, а не с излишней волосатостью.

Эх, Маша, Маша! Если назначили тебя работать в секретный отдел «Пи», то надо тебе приготовиться к встрече с различными странностями. Сердце мне подсказывает, что это только цветочки. Я, например, уже ничему не удивляюсь после встречи с инопланетными существами.

Это я про себя думаю. Но Марии ни слова. Зачем расстраивать слабое существо. Баобабову успокаивать надо, а не нервы портить. Так, а где у меня в запасном карманчике валидол?

Короткий коридор заканчивается небольшим помещением. Словно попадаем в совершенно другой мир. Одинокая лампочка под потолком еле-еле накалена. Поднимаю над головой фонарь. Как знал, что пригодится.

— Могилка! — с каким-то непонятным мне умилением восклицает Баобабова, которой вещественные доказательства смерти ближе, чем иллюзорные руки вылезающие из стен.

В центре комнатки, права Баобабова, качается на ржавых цепях хрустальный гроб. Может, конечно, и не хрустальный, но из прозрачного материала. А в гробе валяется, к моему сожалению, серенький невзрачный трупик, мумифицированный за давностью лет. Без нижней челюсти, в паутине, с голыми пятками. На макушке черепа простенькая корона.

— Лесик! Да это же как из сказки ! Ну, та дура, которая яблоки немытые ела.

Меня не волнуют трупы, не соблюдавшие правила гигиены. Меня волнует другое. К чему привели наши поиски? А привели они, смешно сказать, к гробу, на который не хватило нормальных досок. Не то мы искали.

Обхожу по периметру стены. Липецкая кладка на яичных желтках. Вечная. Несколько ржавых подсвечников, с остатками застывшего воска. Трухлявая кучка одежды на полу. Осторожно, боясь разнести все прах и пыль, ковыряюсь пальцем в лоскутках. На изнанке, предположительно нательной рубашки, льняная бирка с инициалами « К-ч Е». Над кучкой одежды в стену вмурованы оленьи рога.

Философские размышления о разыгравшейся здесь трагедии оставляю при себе.

Пока Баобабова топчется у гроба хрустально и пытается стащить с черепа продолжаю осмотр.

Пыльный, во всю стену ковер ручной работы. Группа всадников с длинными носами на черных скакунах гонятся за беспомощно оглядывающимся назад полным человеком с длинной бородой и котелком в руке. Ржут кони и преследователи. Летит из-под копыт земля. Вот-вот догонят. Вот-вот засекут. Гонка длиною в вечность.

Мысли о бесконечности времени навевают грусть. Вот так же и мы с Баобабовой: — Маша! Оставила бы ты труп в покое! — Мечемся, гоняемся за призраками. Засады устраиваем, в склепы спускаемся. А вместо преступника находим следы тысячелетней трагедии. Такими темпами медаль не заработаешь.

Со злости пинаю гобелен носком. Трухлявый материал трещит слабыми нитками и рвется. Жаль, мне бы в квартиру на стенку ковер не помешал.

Но что это?

— Коллега! Мне нужна ваша помощь.

Баобабова с сожалением оставляет тщетные попытки отделить вросшую в кость корону.

— Посмотри. Это тебе ничего не напоминает?

Под куском порванного гобелена белеет светлый металл.

Мария слюнявит палец, осторожно дотрагивается до металла.

— Углеродистая сталь, — чмокает губами. — Думаю, весьма прочная. Она, кстати, теплая.

Не успеваю удержать напарника. Ковер, творение рук мастеров прошлого, отлетает в сторону.

Откашливаюсь от плотных клубов пыли. Теперь ковер на стенку точно накрылся.

— Ты глянь-ка красота какая!

Баобабова сидит на корточках перед массивной стальной дверью. Дата изготовления явно не прошлый век. Гладкий, почти сверкающий металл, внушительные заклепки и запор неизвестной системы.

— Майд ин Джепан, — читаю по складам незнакомые слова. — Это что такое?

— Кодовый замок, — Мария тщательно осматривает панель с кнопками, мигающими лампочками, рычажками. — Последняя модель. Такое только в распоряжении спец отрядов имеются. По индивидуальному заказу изготавливаются. Лесик, не кажется ли тебе, что мы на пороге раскрытия великого преступления?

Я давно знаю, что мы с Машкой расследуем не заурядную бытовуху. Вокруг дела о краже капитанского пистолета слишком много странностей.

— Ты сможешь ее открыть?

Мария пожимает плечами.

— Сама не справлюсь. Надо вызывать специалистов. Теперь оснований для серьезного подкрепления хватает.

Мария вытряхивает из косметички рацию. Натягивает наушники и орет в микрофон так, что закладывает уши и хрустальный гроб срывается с цепей:

— Дежурный! Дежурный! Я девять нулей семь! Девять нулей семь! Але! Але! Оглохли что ль? Але!

Молчит рация. Молчит дежурная. Знать, придется нам одним ковыряться. До ближайшего телефона далеко, да и подозрительное место оставлять не стоит.

Бессмысленно нажимаю кнопки на кодовом замке. Безрезультатно. Это только в кино легко получается. В жизни все не так, в жизни все гораздо проще.

— Ну-ка, посторонись, — Мария отстраняет меня от двери, прислоняется к стали ухом и хищно шевеля пальчиками, закрывает глаза. Секунды три прислушивается к чему-то, резко хлопает ладонью по замку. Иностранная технология будущего вспыхивает снопом разноцветных искр, огонечки гаснут, рычажки заклинивают. Внутри стальной двери щелкает и она неторопливо распахивается на пару сантиметров.

С каждым днем уважаю Баобабову все больше и больше. Мало того, что до безобразия смела, так и технически подкована.

— То, что сделано одним человеком, всегда может быть сломано другим человеком, — цитирует Баобабова неизвестного ученого. — Я и не такие двери вышибала. Между нами, напарниками говоря, год назад ключи от золотого запаса посеяли. Страна под угрозой дефолта находилась. Кто думаешь, страну спас?

Прапорщик Баобабова мудро улыбается, запихивая громоздкую рацию в косметичку. Хорошая у нас команда.

Общими усилиями открываем дверь окончательно.

— Как тебе это нравится?

Мы в огромном зале. Настолько огромном, что кружится голова. Потолок круглым сводом уходит вверх. Мраморный пол, стены обиты декоративными панелями. Евро ремонт за большие бабки.

Зал разбит невысокими перегородками на несколько секторов. В каждом секторе различные товары народного потребления. Беспорядочной кучей свалены импортные телевизоры и видеомагнитофоны. Ручные часы и будильники различных модификаций. Золотые и не очень украшения сверкают в ярком свете многочисленных хрустальных люстр. Джинсы и дубленки начинают покрываться плесенью. В отдельной куче валяется оружие. От пистолетов до крылатых ракет.

Замечаю свернутые тугим рулоном танковые гусеницы. Кое-кто очень обрадуется этой новости.

Баобабова долго свистит, ворочая головой в желании обозреть и запомнить изобилие. Когда еще придется.

— Сверли дырку в погонах, лейтенант, — Машка радостно хлопает меня по плечу. — Такая удача, Лешка, бывает в жизни раз. Это ж какое осиное гнездо мы отыскали.

Верно Машка заметила. Осиное гнездо. Воровской склад. Не за один день собрано. И как все ловко устроили? Кладбище — место укромное. Кому в голову взбредет за тряпками старыми двери искать. Может и права Мария, нет никаких потусторонних сил? Все людьми обычными устроено. Злые люди на всякое способны.

— Узнаешь? — Баобабова протягивает пистолет системы «Макаров». На рукоятке пластина с гравировкой : — «Капитану Угробову за честь и доблесть проявленную в ходе выполнения анти бандитской операции по захвату крупного банд формирования на территории области в численном меньшинстве. Будьте счастливы в жизни, труде и отдыхе. Министр…», — далее шли восемьдесят фамилий милицейского начальства в алфавитном порядке с инициалами.

— Неужто Угробовский? — не верю глазам. Сны начинают сбываться. Теперь капитану от стола не отвертеться. Вернем именное оружие в торжественной обстановке. Пригласим журналистов, газетчиков. Все страницы журналов запестреют заголовками: — «Молодой лейтенант Пономарев находит украденный пистолет! Молодой лейтенант Пономарев проявляет чудеса героизма! Молодой лейтенант Пономарев жмет руку счастливым сослуживцам!» Капитан будет доволен.

— Сейчас опись произведем или пусть народ мучается? — Мания, хоть и прапорщик, но в душе женщина, роется в золотых побрякушках. Глупая. Любое украшение на ее лысой голове теряет всякий смысл. Блестящее с блестящим не смотрится.

— Бумажками пусть канцелярские крысы занимаются, — у меня свой взгляд на распорядок дня. — У нас, Мария, сейчас более важная задача. Если есть тайник с награбленным имуществом, то есть тот, кто должен сюда вернуться. Лично я бы вернулся непременно.

— Верно, — Баобабова мгновенно забывает об украшениях, превращается в верного сотрудника спецотдела «Пи». — Будем сидеть здесь сколько потребуется. Месяц, два, я на все готова.

Баобабова усаживается за поваленной на пол однорукой, безголовой, безногой скульптурной композицией из мрамора. Роется в косметичке, достает полбуханки черного хлеба и кусок дурно пахнущего на подсознательном уровне сала.

Кушает прапорщик аккуратно, не роняя ни крошки. Но и не глядя мне в глаза.

Я вздыхаю и, стараясь не поворачиваться в сторону дурного запаха, изучаю предполагаемое место появления преступника. При глубоком размышлении становится понятно, что через стальную дверь преступник, или же, преступники, не ходят. Скорее всего за ковром, который так и не стал моим ковром, только черный выход. Если угодно, черная дверь. А основной вход вот он, над головой.

В центре высокого купола видно отверстие, в которое на награбленное имущество молча взирает луна.

После недолгих поисков в развалах отыскиваю довольно приличный диван, пыжусь в одиночку, подтаскивая махину к месту наблюдения. Затем выбираю из кучи оружия подходящее к званию оружие. Винтовку с оптическим прицелом. Весьма удобная вещь, когда необходимо куда-нибудь прислонить голову и подремать.

Баобабова, опахнув меня остаточными не парфюмерными запахами, присаживается рядом. У человека совершенно нет совести. Диван скрипит, но вес двух сотрудников отдела «Пи» выдерживает.

— А вот если бы у меня было сало….

— Не откажусь.

После этого разговор затихает окончательно. Напарник, прикрывающий спину, конечно, прекрасно. Но иногда лучше иметь напарника, который спасал бы не только душу, но, хотя бы изредка, и желудок.

— Скучно!

У Баобабовой, видите ли, скучное настроение. Права наука, когда утверждает, чем полнее желудок, тем меньше желание веселится. Вот я с прошлого обеда ничего не кушал и в результате очень даже ничего. Веселюсь от всей души.

Долго веселиться не позволили свежие обстоятельства.

Отверстие купола заслоняет темная фигура.

Предчувствуя переломные в уголовном деле события, прыгаю за диван. Машка, хоть и с плохим настроением и полным желудком, живенько переваливает через спинку. Дышит тяжело, капельки пота на бритой голове. После завершения задания внутренним приказом по «Пи» прикажу перед заданиями ни есть, ни пить.

— Думаешь, он?

— Больше некому, — кажется, подозреваемый нас не заметил. Висит вниз головой, уцепившись конечностями за край отверстия. Выходит не ошиблись глаза мои, когда на подоконнике этого типа увидел. Гигантская летучая мышь. Пусть даже и южно-африканская.

Баобабова, ничуть не смущаясь присутствующего рядом коллеги, лезет пятерней в разрез бронежилета. Вытаскивает миниатюрный дамский револьвер. Странно, я думал она запасное оружие в косметичке хранит.

— На.

— Я лучше с фонарем, — обматываю сетку вокруг кулака. — Так вернее.

Мария не настаивает. Лишний шум ей тоже ни к чему.

Гигантская летучая мышь делает два круга под потолком. Парит плавно, почти не работая перепончатыми крыльями. Видать сильны восходящие потоки.

Знаками показываю напарнику, что она должна контролировать левый фланг и если что, отрезать собственным телом и огневой мощью пути отступления подозреваемого.

Машка плотоядно ухмыляется. Теперь она в своей тарелке. Работа привычная, деланная не раз и не два, осечек не будет.

Отсчитываю время на пальцах. Три пальца, два пальца, один палец, полпальца, суставчик, ноготь. Больше показывать нечего. Приходиться вылезать из-за спинки дивана, который уже стал мне близким и родным.

— Всем стоять, никому не двигаться, мордой к потолку, крылья за спину!

Баобабова, молодец. Справившись с сытым урчанием в животе, выскакивает из-за другого конца дивана. Зубы оскалены, глаза на выкате. Ноги на ширине плеч, руки не дрожат. Лицо больше похоже на озверевшую рожу.

Подозреваемый, он же условный преступник, мечется под куполом, мельтешит. Бросается тараном на хрустальную люстру, разбивая лампочку. Темнота, друг не только молодежи. Теперь морду летучей мыши разглядеть трудно. Больно маневренность высокая.

Баобабова не выдерживает, прыгает вперед, переворачивается в полете на спину и ведет прицельный огонь. Надо бы по правилам предупредительный выстрел сделать, но правила забыты. Тем более, что стреляет Баобабова, как положено, в воздух. Так что буква закона соблюдена.

Пистолеты дергаются, изрыгая свинец и короткие вспышки огня. Ни одна пуля не пропадает даром. Все в луну.

Обоймы пусты. Машка судорожно нажимает на курки. Вместо грома сухие щелчки. Но Баобабовой нет до этого дела. Жмет, как заведенная.

Гигантская летучая мышь, почувствовав, что основная артподготовка закончилась без особых потерь с ее стороны, резко сваливается в крутом пике и таранит тяжелым телом доблестного прапорщика Баобабову. Тяжелые лапы, на концах которых, почему-то вместо когтей тяжелы копыта, упечатываются в лоб не успевшей отскочить Марии, нанося ей не тяжкие ушибы и временное сотрясение мозга.

— Маша! — слишком поздно кричу я, предупреждая напарника. Задумался на секунду, вспоминая полбуханки хлеба и здоровый кусок сала. Поздно.

Машка тяжело валится набок, закатывая глаза. Один-ноль в пользу преступника.

— А-а-а! — дико кричу я и бросаюсь вперед, к не успевшему набрать высоту черному телу.

У каждого в жизни единственный раз бывает свой первый, свой памятный подвиг.

Черная фигура гигантской мыши медленно разворачивается, шипит, брызжа слюной. Зажмуриваю глаза, а вдруг слюна ядовитая. И со всей силой, с разворота, с замаху, опускаю тяжелый стариковский фонарь на черный силуэт.

Промахиваюсь. Совсем немного. Метра полтора, не больше. Никогда не думал, что южно-африканские летучие мыши такие увертливые.

Фонарь, так удачно упакованный мной в сетку, с лету с маху врезается не в голову странного существа, как было запланировано ранее, а в тугое черное крыло.

Хороший удар. За такие раньше в тире выдавали бутылку пива. Или плюшевого зайца, кому как с паспортом повезет.

Раненое точным ударом молодого лейтенанта существо, припадая на одну сторону плохо управляемым летательным аппаратом, с воем отчаяния, в котором слышатся нотки гнева и непонимания специфики работы нашего отдела, отшатывается в сторону кучи с ценностями из мира искусства. Выхватывает из стопки картин полотно с изображением черного фона на черном фоне, приблизительная стоимость картины по предварительной оценке гораздо больше моего месячного оклада, и опускает сие произведение мне на голову.

Летательному аппарату с переломанным крылом везет в меткости больше, чем молодому лейтенанту. А может рама у произведения искусства оказывается более прочной.

Ответный удар сшибает меня с ног и я, не теряя ни собственного достоинства, ни сознания, валюсь рядышком с постанывающей Баобабовой.

Грозная летучая мышь готовится нанести последний удар. С неприятным сопением поднимает над нами нечто тяжелое, на вид из мрамора, и прицеливается, выбирая наиболее удачное место для сброса смертоносного груза.

У хорошего оперативного работника должна быть великолепная память. Если у вас ее, памяти, нет вообще и в частности, то в органы, а тем более внутренние вам дорога заказана. Потому, что нет более ценного для нашего брата фактора, нежели память.

Провожу рукой по коленке Баобабовой. Не здесь. То, что ищу, находиться не на коленке. Убеждаюсь, что напарник жива. Сквозь темень беспамятства Машка кому-то обещает отвинтить голову за слишком шаловливые конечности.

Но времени разбираться с сердечными делами напарника нет. Мышь полностью взяла контроль над ситуацией в свои отбитые фонарями крылья и готовится уничтожить непрошеных гостей.

Прозорливым умом молодого лейтенанта догадываюсь пошарить на лодыжке Баобабовой. То, что мне необходимо, на месте. Небольшой дамский гранатомет пристегнут к ноге прапорщика. Отцеплять его от ноги нет ни времени, ни возможности. Вскидываю ногу Баобабовой на плечо, свободной рукой загибаю мешающий Машкин носок и, не целясь, стреляю в гигантскую южно-африканскую мышь, непонятно за каким хреном прилетевшая промышлять на территорию суверенного государства.

Ракета, направленная уверенной и точной рукой молодого лейтенанта, не без помощи ноги его напарника, таранит черное тело преступника, пронзает насквозь и улетает туда же, куда до этого улетели все пули Баобабовой. В отверстие в куполе. Прямым рейсом на луну.

— Бинго-у! — ору я от счастья.

Разбуженная всенародным ликованием прапорщик Баобабова приходит в себя, моментально оценивает качество проделанной работы и присоединяется в крике ликования:

— Ногу отпусти!

Женщины никогда не поймут всей прелести точного выстрела. Только нам, молодым лейтенантам, дано осознать это прекрасное чувство. То же самое, что на рыбалке вытащить из пышущего утренним паром озерца теплого и верткого карася, или, в крайнем случае, переехать на машине не успевшую взлететь с асфальта ворону. Счастье, как известно, у мужчин и женщин разное.

Южно-африканский мутант, оценив свои ничтожные шансы как отвратительные, мощно загребая воздух одним крылом, бросается в бегство. Стремительно взмывает к дырке в куполе и, на секунду, заслонив собой торчащую на одном месте луну, скрывается в утренних сумерках. Но перед тем, как окончательно раствориться в темном небе зарождающегося дня, с его тела срывается и падает на лысину Баобабовой капля крови.

— Ранен?! — почему-то удивляюсь я, на всякий случай обнюхивая расплющенную каплю. Шутки с томатным соком мне уже надоели. Баобабова, более решительная чем я, рукавом смазывает улику с группой крови подозреваемого и голосом, не терпящим противоречия, объявляет:

— Будем брать. Преступник ранен, его жизнь на волоске. Он растерян и напуган. Значит будет делать только глупости. Что позволит, не прибегая к излишним сложностям, схватить беглеца.

— Можешь меня расстрелять на месте, но одни мы ничего не сделаем.

Нервничает Мария, не верит в свои силы. Плохо. С таким настроением только на рынке морковку продавать.

— Попробуй еще раз связаться с дежурным. Расстояние-то плевое. Две остановки с тремя пересадками.

Прапорщик Баобабова, превозмогая боль ушибленного тела, вытряхивает из косметички рацию. Просит подержать на весу проволоку, заменяющую антенну, а сама, нацепив наушники, обращается к пространству:

— Восемь нулей семь требует поддержки! Восемь нулей семь нуждается в немедленной поддержке!

Это может показаться чудом, но рация пробивается в эфир и далекий, чуть хриплый голос с помехами отвечает Баобабовой:

— О! Рашен герл! Ай эм американ бой! Ай лав ю рашен герл энд рашен пипл! Ай лав ю рашен президент!

— Я в групповухах не участвую, — огрызается Баобабова и переходит на другую волну. Летят в эфир требования о поддержке. Но, молчит рация. Никто не отвечает Машке, кроме одинокого американца. Но в нашем деле американский товарищ не помощник.

— Попробуй с теткой связаться, — советую Машке, которая готова разрыдаться от первых неудачных попыток.

Мария молодец. Утирает рукавом слезы и следует совету молодого лейтенанта. К общему удивлению тетка выходит на связь практически мгновенно. Словно сидела она все это время у кухонной рации и ждала сеанса связи. Правда сначала тетка путает нас с какими-то связными и требует немедленно принять зашифрованные сообщения, но после того, как Мария доходчиво напоминает о родственных узах, успокаивается.

Баобабова, перемешивая повествования всхлипываниями и стонами объясняет суть вопроса и через двадцать минут добивается согласия тетки на сотрудничество с нашим отделом. Тетка клятвенно обещает связаться с милицией или, в крайнем случае, дойти до министра по чрезвычайным ситуациям.

— А раз тетка обещает, то непременно поможет, — Баобабова свертывает походную рацию в косметичку, подтягивает ботфорты и, весело сверкая бритой лысиной, смеется впервые за всю ночь: — Жизнь, Лесик, продолжается. Далеко этот гад от нас не уйдет.

В погоню! В погоню!

Отыскать капли крови странного летающего существа в темноте кладбища оказывается не сложно. Подчиняясь неизвестным законам, кровь из раненого преступника проливается исключительно на хорошо утоптанные тропики. Кровавый след ведет строго к выходу. Мимо заколоченной тяжелыми досками сторожки. Мимо свежих могилок и свежевырытых ям.

— Старик-то обманул, — замечает впередиидущая Баобабова, кивая на заколоченную сторожку.

— Зато фонарь пригодился, — у меня нет настроения размышлять над странным поведением дряхлого и таинственного старика. Кладбище, это не центральная площадь города, где можно спокойно допросить подозрительного гражданина. Захотел дедок появиться, да бога ради. Вреда не принес, и на том спасибо. А над тем, кто из нас привидение, еще поспорить надо. Может это мы для него гости с того света. Он то у себя дома.

Над головой, рассекая темноту пляшущими столбами света, тарахтят вертолеты поддержки.

— Мировая у тебя тетка, — в боку слегка покалывает, но я держусь.

— Мировая, — соглашается Мария, прислушиваясь к далеким еще завываниям милицейских сирен. — Через полчаса в нашем распоряжении будут все силы города.

— Через полчаса товарищ наш в теплые края улетит, — зло плюю на землю. Мы уже вышли с кладбища и плеваться можно сколько угодно. Хоть с горя, хоть с радости. — Да и что может получиться? Мы, значит, его обнаружили, выследили. Логово разворошили. Ранили в конце концов. А другие подъедут через полчаса и готовенького клиента на блюдечке начальству поднесут. Не согласен!

Баобабова тоже не согласна. Она вспоминает о нанесенных черным мутантом обидах и хочет лично задать несколько вопросов преступнику, сумевшему провести лучших сотрудников оперативных служб.

— Не поднесут, — не вижу лица Марии, но чувствую, как оскалилось ее лицо. — Скорее всего гаденыш попытается укрыться в новостройках. Там его ни одна милиция не найдет. Это же черные дыры современности.

Это правда. Баобабова не врет. В газетах часто пишут, как в только что начавших строиться домах пропадают не только отдельно взятые люди, но также целые строительные бригады, не говоря уже о главных бухгалтерах с зарплатой Я так думаю, что современные новостройки похуже старомодных кладбищ. Перефразируя поэта — в новостройку кто попал, заблудился и пропал.

— Поэтому для нас с тобой самое главное не упустить подлеца. Сумеем загнать его в угол, наша возьмет. Нет, тогда пиши письма. Отлежится пару дней и улетит в свою южную Африку.

Баобабова ловко перепрыгивает через канаву с водой и углубляется в горы строительного мусора:

— Лешка! Смотри! Гаденыш наш хромает! — Баобабова волнующе передергивает затворы и прибавляет ходу.

Преступник с темным прошлым, темным настоящим, но однозначно веселым тюремным будущим, припадая на одно крыло, то взлетает, то вновь валится на землю. Но уверенно двигается в сторону строящегося торгового комплекса. Баобабова права. Хочет скрыться в переплетениях железобетонных конструкциях или того хуже, уйти по заранее подготовленным к зиме траншеям.

Баобабова закатывает на бегу рукава:

—Задержу голыми руками гаденыша.

— Помогу, чем смогу — на бегу скидываю лишнюю одежду, остаюсь в белой майке. На фоне прапорщика я, конечно, не Геракл, но внушить ужас и страх преступнику способен. Особенно когда надую щеки. Специально перед зеркалом тренировался.

Кровяные пятна бегут вверх по лестнице. Параллельно пятнам отчетливые отпечатки копыт. Преступник не уйдет. Преступник обречен.

— Сорок пятый размер, — на ходу определяет Баобабова. Я не могу с ней не согласится. Однако меня смущает тот факт, что отпечаток копыта имеет характерную особенность в виде товарного знака крупной обувной компании.

Но рассуждать о странных формах копыт южно африканской мыши некогда. Это потом, в тишине кабинета, мы тщательно проанализируем погоню. Отметим все удачные решения, и, заодно, и неудачные. Снимем у пойманного преступника и отпечатки крыльев, и отпечатки копыт. Узнаем, по злому умыслу злодей воровал капитанское имущество, или по наводке уголовных элементов.

А сейчас, сбивая дыхание, только вперед. Вверх по лестнице без перил. Туда, где только что скрылось существо, нарушившее покой и сон капитана Угробова, подставившее меня, молодого лейтенанта Пономарева и оторвавшее от чтения очередного женского романа прапорщика Баобабову. Преступник, даже если он гигантский южно-африканский мышь, должен ответить за все.

На десятый этаж взлетаем легко и непринужденно. Впереди Мария с закатанными рукавами. Глаза блестят, мышцы играют. Амур в памперсах мечет по сторонам стрелы. Следом, уцепившись за пояс прапорщика, я, молодой лейтенант Пономарев, совершенно неприспособленный к единовременному преодолению большого количества ступеней. Дышу тяжело, но уверенно.

Следы раненого мутанта ведут еще выше. На крышу. Переглядываемся с напарником. У нас, как у хороших напарников, одна и та же мысль.

— Взлетная полоса!

В голове моментально прорисовывается чудовищная картина. Раненое мутированное чудовище, морщась от боли в прострелянном и отбитом крыле, разбегается по крыше, криво усмехается нам, выскочившим наверх, и, оттолкнувшись от карниза, воспаряет в утренних потоках восходящего воздуха к потухающей луне.

На четвереньках, спеша и отталкивая друг друга, вываливаемся на покрытый крошечными каплями росы рубероид крыши. По такому покрытию нормальные летчики не взлетают. Скользко. Но летучий монстр не наши отважные летчики. Ему терять нечего. Или мордой в антенну, или крылья за голову и в зоопарк на вечное хранение.

Черная фигура, расправив крылья на всю возможную ширину, замерла на самом краю парапета. Если тщательно протереть глаза, видно, как балансирует гигантская южно-африканская мышь на кончиках копыт. Кажется, совсем чуть-чуть, и сорвется тяжелое тело, ухнет вниз.

Но нет. Преступник знает, что делает. Неподвижная балансировка на краю пропасти не бравада. Он ждет нас. Людей, которые выследили его и его логово.

— Стой, где стоишь! — без всякой надежды на выполнение выдыхаю я, наводя на затылок темного силуэта пистолет.

Вполне очевидно, что у преступника, то есть у гигантской летучей мыши абсолютно отсутствует слух. Такую возможность тоже нельзя исключать. Все нормальные летучие мыши пользуются ультразвуком.

— Леша! А куда мы его денем? — справедливо спрашивает Мария. — Осудить его никто не осудит. Не человек потому что, а глупая, хоть и гигантская мышь. В нашем законодательстве нет статьи, по которой можно засудить этого стервеца.

— На родину отправим, — решаю я. Машка права. Даже если засадим на длительный срок в зоопарк, подлец выйдет при первой же амнистии. — В южную Африку на вечное поселение. Нам такие животные не нужны. Пусть его чернокожие милиционеры воспитывают.

Прапорщик Баобабова решает зайти к преступника с фланга. Бросается в сторону и сливается с рубероидом. Я начинаю осторожно подкрадываться к парапету.

— Это кто здесь животное?

Гигантский мутированный мышь, родом из южной Африки, встряхивает раненым крылом и неторопливо оборачивает к нам обычное человеческое лицо.

— Человек? — ахает отдел «Пи».

Без всякого сомнения перед нашими глазами разумное существо. Человек. В дурацком блестящем костюме гигантской южно африканской мыши. В шапочке с острыми ушками. В плаще трансформере. Широкий ремень вокруг пояса. На ногах не копыта, а обыкновенные ботинки для скалолазов.

Резкий порыв ветра налетает с соседних крыш. Доносит до нас свирель подкативших к торговому центру многочисленных патрульных машин. С одной стороны милицейские Жигули. С другой черные Волги параллельных служб. Вертолетчики, до этого где-то плутавшие, наконец отыскивают три фигурки на крыше и освещают их прожекторами.

— Ты кто? — опускаю оружие. Стрелять в живого человека нехорошо.

— Я? — неизвестный в клоунском одеянии вскакивает на носок одной ноги, вторую загибает в колене, расправляет плащ-крылья и становится похожим на слегка потрепанного черного петуха. — Не узнал, мент?

Честно признаюсь, что не узнал. А сам краем глаза наблюдаю, как скользит змеей по пластунски прапорщик Баобабова. Еще чуть-чуть, еще короткий бросок, и в наших руках окажется сумасшедший клептоман.

Баобабова не успевает.

Человек в черном одеянии, хлопает крыльями, улыбается и сообщает:

— я — Бэтмен!

После чего лихо отталкивается от парапета, запечатлевает свой силуэт на фоне восходящего солнца и, как того следовало ожидать, камнем летит вниз. Благополучно минует десять этажей, но на уровне первого этажа запутывается в плаще и смачно шмякается прямо на капот только что подъехавшей патрульной машины.

— Плохой разбег, — Баобабова перевешивается через парапет и внимательно наблюдает за суетой внизу. Обеспокоенные внезапным падением инородного предмета на капот, милиционеры открыли огонь из автоматов. Стреляют куда попало. Залегшие за Волгами ребята в черных костюмах огрызаются из пистолетов. — Как говоришь, он себя назвал?

— Бэтмен, — вспоминаю я трудное имя. — Плакали наши медали. За клептоманов нынче ничего не дают.

— Наоборот, — Машка поворачивается на спину и смотрит голубыми глазами в утреннее небо. — Криминальный авторитет Бэтмен, разыскивается Интерполом за ряд дерзких краж. До недавнего времени считалось, что он умер. Оказывается жив. Был. Пока с нами не повстречался.

Рокот вертолета садящегося на крышу заглушает звуки просыпающегося города. Из вертолета спрыгивает капитан Угробов, сгибается, бежит под винтами к нам. Вертолет, выполнив задачу по доставке на крышу начальства, отправляется на базу.

— Здоров, молодцы! — щурится капитан, крепко и надежно прижимая к груди кобуру с именным пистолетом. — Хорошая, работа, ребята. Спасибо вашему внештатному сотруднику. Приперся в отделение посреди ночи. Всех на ноги поднял. Думали бомж, хотели посадить на санобработку. А когда разобрались, он сам куда-то пропал.

— Внештатному сотруднику? — переглядываемся с Машкой. — Товарищ капитан, вы ничего не путаете? Вас тетка должна была предупредить. Женщина по существу.

— Я на зрение не жалуюсь, — обижается капитан. — Тетку от бомжа пока отличить могу. Да вы не комплектуйте. Бомжи тоже прекрасными осведомителями бывают. Ваш-то…. Митрич, хороший мужик оказался. Быстро исчезающий. Но, перед тем как испарится, товарищ успел доложить, где находятся сотрудники отдела «Пи». И склад награбленного имущества сдал. Сейчас там товарищи все по описи принимают. Недели на две работы. Но пистолет разрешили в порядке исключения забрать. За что отдельное спасибо. Кстати, молодцы, а как прикажите ваши шутки понимать? Где преступник?

Мы молча показываем вниз, на помятый капот, вокруг которого ребята, расстреляв все патроны, сошлись стенка на стенку.

— Нет! — Грозит пальцем Угробов. — Там не преступник, а одно название. Смотрите, что я тряпье отыскал.

Капитан Угробов разжимает кулак. На ладони лежит сморщенное тельце крошечной летучей мыши с кривыми, суховатыми крыльями.

— Южно-африканская летучая мышь. Больше в тряпках ничего не было.

— А где же тело? — Баобабова растерянно переводит взгляд с тельца мыши на солидную вмятину на капоте.

— Вот я и хотел у вас узнать, где же тело? — хмурится капитан.

В кармане капитана пищит рация.

— Капитан Угробов, — рычит Угробов, — Да. Да. Есть. Есть. Здесь. Это вас.

Принимаю от капитана аппарат. Прижимаю к уху и слышу далекий, но уже знакомый голос Садовника.

— Лейтенант Пономарев? Узнали? Как вам первое дело?

Я не знаю, что ответить и только мычу в ответ.

— А теперь слушайте приказ, лейтенант. Даже не приказ. Совет. Забудьте все, что вы видели этой ночью. Все равно никто не поверит. Могут и по морде надавать за вранье. Пусть прапорщик сочинит подходящую версию. Например, про банду подростков, державших в страхе весь город. А вы эту банду разогнали.

— Но общественность должна знать, какое необыкновенное явление….

— Вы что, дурак, лейтенант Пономарев? Обществу нужна раскрываемость, а не дохлые летучие мыши в ботинках сорок пятого размера.

— Мы видели….

— Мало ли кто что видел, лейтенант. Позвольте объяснить вам некоторые вещи. Надеюсь, вы знаете, что такое внешняя разведка? Думаю, вам можно открыть важную государственную тайну. Тот товарищ, который сбросился с крыши, наш засекреченный разведчик, недавно вернувшийся из-за границы после выполнения важного государственного задания. Но, не выдержал долгожданной встречи с Родиной и сошел с ума. Сбежал с конспиративной коммунальной квартиры, где проходил адаптацию. Занялся разбоем, грабежом. К сожалению, мы потеряли его след. И только благодаря вашим усилиям секретный агент возвращен товарищам из разведки. Сейчас он уже готовится к новым заданиям на благо нашей Родины. Делает пластическую операцию на ушах. И мне стоило огромного труда уговорить товарищей из внешней разведки оставить вас с Баобабовой в живых. Вы все поняли, лейтенант Пономарев?

— Да, — придушил бы Садовника на месте. Такую фишку испоганил. — Я все понял.

В трубке засопело и подобрело:

— Кстати, лейтенант Пономарев! Вам отдельная благодарность от министра обороны за найденные танковые гусеницы. Обороноспособность страны в надежных руках. До встречи на секретных заданиях, лейтенант Пономарев.

Отключаю рацию, отдаю капитану. Смотрю вниз. Туда, где лежат подменные остатки гигантской южно-африканской мыши, оказавшейся на самом деле глубоко засекреченным русским разведчиком, вернувшимся на короткую побывку домой.

Милиция давно разъехалась по домам. Только какие-то люди в желтых комбинезонах и противогазах утапливают в жидком бетонном фундаменте черную одежду Бэтмена и машину с расквашенным капотом.

Капитан Угробов ворчит под нос: — «Ничего, ничего» — и отправляет метким броском черное тельце летучей мыши в бетонное основание.

Человек в желтом комбинезоне делает по трупу мыши контрольный выстрел и утапливает тельце лопатой.

Хлюп. И никаких следов. Никаких улик.

— Товарищ капитан, — становлюсь рядом с капитаном. Баобабова пристраивается с другого бока. Утренний ветер обдувает наши мужественные лица. — Но вы же все видели? Вы же можете подтвердить?

Угробов не выдерживает молодого лейтенантского пылающего взора. Отводит глаза на людей в комбинезонах.

Баобабова понимающе вздыхает.

— Знаете лейтенант, — Угробов брезгливо обтирает ладони об штаны. — Я еще хочу доставить себе удовольствие видеть вас живыми и здоровыми. Так же, как и себя. Поэтому отвечу искренне. Я ничего не видел. Я ничего не знаю. Но с этого дня ваша группа получит все, что захотите. Это единственное, что могу сделать для вас и для отдела «Пи».

— Неужели все так и закончится? — нас с Баобабовой душит обида. — Выходит все зря?

— Почему зря? — удивляется капитан Угробов. — Митричу вашему медаль непременно выпишем. В вы, товарищи оперативные работники, работайте. Родина ждет от вас новых подвигов.

* * *

Звонит, надрываясь, телефон. Бедняга. К нему никто не идет на помощь. Потому, что в нашем отделе не до надрывающихся телефонов.

Прапорщик Баобабова с утра получила порцию замечаний от начальства. Опоздание на работу, плюс превышение должностных полномочий. По дороге на работу, руководствуясь собственной инициативой, по старой привычке разогнала несанкционированный митинг. Двадцать человек со свернутыми знаменами в темной подворотне. После того, как подъехало подкрепление, выяснилось, что это дворники района с метлами проводили планерку на местности. После внезапного вмешательства Баобабовой улицы нашего города надолго погрязнут в мусоре, а врачам прибавится работы.

Мария переживает. Никогда раньше не доводилось видеть переживающих прапорщиков. Тупо глазеет на мусорную свалку за окном. Не глядя, вырывает из очередного любовного романа страницы и, комкая, разбрасывает по отделу. По личному опыту знаю, что сейчас Машку лучше не беспокоить. Двинет по морде с продыхом, два часа на полу валяться. Неинтересно.

Телефон выдает очередную протяжную трель. Кому-то не терпится пообщаться.

Без всякого интереса рассматриваю пустые шкафы. За две недели работы секретного отдела «Пи» на пыльных полках появилась только одна папка. С жирной единицей на обложке и с единственным целлофановым пакетиком внутри. В пакете кусок крыла гигантской летучей мыши неизвестного производства. Все, что осталось от нашего первого задания. Начальство приказало забыть славную разработку Бэтмена. Я понимаю. Государственные секреты превыше всего. Пусть все остается в голове. Непонятно только, на кой черт столько пустых полок?

Телефон заводит надоевшую трель. Баобабова не выдерживает. Выхватывает из кобуры пистолет и, не целясь, стреляет. Попадает в единственно ценную вещь в кабинете. В кактус, который подарил нам капитан Угробов после благополучного возвращения своего личного оружия.

— Глупо, — комментирую вспышку гнева коллеги, наблюдая, как жизнелюбивое растение отторгает из себя три кусочка свинца. Расплющенные пули звонко падают на блюдце с засохшими водяными разводами.

— Лесик! Только давай без нотаций! — морщится Баобабова. В ее глазах тоска и боль.

Пожимаю плечами. Можно и без нотаций. Но кактус не виноват в том, что кому-то в подворотнях видятся несанкционированные митинги. Сдержанней надо быть. И внимательней к трудовому народу, который необходимо защищать, а не разгонять при помощи кулаков.

Телефон звякает не так уверенно, как раньше. Недавно прочитал, что окружающие нас вещи чувствуют человеческие настроения. Наверно телефон тоже чувствует, что всех достал.

— Может, ответишь?

Можно и ответить.

Сдвигаю руку чуть правее, двумя пальцами поднимаю моментально успокоившуюся трубку. Мне не трудно.

— Але?

Тихий, до боли знакомый голос капитана Угробова долетает до ушей:

— Оба. Ко мне. Быстро. Пи. Пи. Пи.

Это гудки отбоя. Современные телефонные станции еще не научились пипикать, заглушая нецензурные выражения. И если в телефоне пипикает, значит не надо искать в этом какого-то скрытого смысла.

— Капитан?

По лицу Баобабовой легко догадаться, что она думает в данную минуту о капитане. Лицо Марии, вообще, как книга. Если прищурен глаз, скулы напряжены, а указательный палец неврастенически дергается, значит Угробов, в воображаемом плане, представляет разложившийся труп, прострелянный во всех возможных местах.

— Вызывает.

Нам ли обижаться на Угробова? Душевный человек и строгий начальник. Сразу же после завершения операции по Бэтмену вызвал нас в кабинет, где и сообщил радостную весть. Нашему отделу приказом свыше выделена индивидуальная машина. Без шофера, но хорошая. Конечно, Машка сразу же заикнулась о раздолбанном Запорожце, на котором будет стыдно выехать за ворота гаража. Но капитан Угробов успокоил. Придержал ручищами разбушевавшуюся Баобабову, после чего продемонстрировал в окошко выделенный транспорт. Машка, как только в окошко полюбовалась, сразу успокоилась.

Черный, сверкающий джип, конфискованный у какого-то барыги.

Вот-вот. У меня тоже дыхание перехватило.

После срочного заседания нашего отдела, при непосредственном участии самого капитана, было решено модифицировать модель под нужды отдела. Заднюю часть отгородить от водителя стальной перегородкой с зарешеченным окошком. Кожу, кресла и прочую дребедень заменить на долговечную жестяную обшивку из листового железа, приваренные к полу железные скамейки и дежурным плафоном из красного стекла.

В средней части, по просьбе прапорщика Баобабовой, решено было оставить отсек для оборудования, который, опять же по словам Марии, когда-нибудь должно было появиться в отделе. А пока свободное пространство Машка зарезервировала под свой ящик со всяким добром.

Капитан Угробов посоветовал прикрыть колеса дополнительными щитами Все стекла, кроме кабины, заварить к чертовой матери, а на передок, заместо ненадежных импортных дуг, поставить старый, проверенный временем и делами двадцать четвертый швеллер.

Он также собственноручно притащил в гараж стокилограммовую рацию, которую еле втиснули заместо выдранных со всеми потрохами магнитолы, телевизора, бара, вентиляции, микроклимата, подстаканников, под тарелочников и еще одной штучки с лампочками, назначение которой никто не знал.

Рация вписалась в обновленный интерьер салона словно была создана исключительно для этого. Красное, покрашенное кисточкой, дерево. Плавные изгибы и антенна на три метра высотой. Красота.

Начальник гаража, дядя Саша в отставке, когда выгонял машину после модификации, плакал от зависти. А я первые дни просто боялся подойти к броневику.

— Раз вызывает, значит надо, — прапорщик Баобабова, невзирая на личные обиды, поправляет заплаканный бронежилет, приглаживает стриженую голову и, подождав меня у дверей, первой выходит в коридор.

По дороге нас отлавливает начальник гаража дядя Саша. Сообщает, что пьяный слесарь Серега, посланный на круглосуточную заправку за горючим, сдуру перепутал машины и поехал на нашей машине. По дороге не справился с управлением и врезался на полной скорости в проезжающий по встречной железнодорожной ветке локомотив. И теперь железнодорожники предъявляют иск нашему отделению за разнесенный вдребезги состав.

Оставляем дядю Сашу в покое только после клятвенного обещания подкрасить содранную при столкновении краску на швеллере. А алкаша Серегу лично обещаю поставить к стенке гаража и расстрелять.

Старая добрая примета. Если у напарника день начался не слишком удачно, то остаток рабочего времени будет не лучше.

В приемной расстроенная секретарша Лидочка. При перепечатывании очередного приказа сломан ноготь. Наверняка самый нужный. На мизинце.

В отличие от прапорщика Баобабовой, которой чужое женское счастье по бронежилету, успокаиваю секретаршу Лидочку как могу. Оставляю ей на память стреляную гильзу. Милицейское поверье говорит, если в тихую погоду вставить пустую гильзу в ухо, можно услышать вой милицейской сирены.

Секретарша Лидочка искренне отмечает такое свойство моего характера, как дурость и советует поскорее предстать перед грозными глазами начальства, у которого уже два часа сидят дядьки в погонах с цветочками.

Давно замечено, что хуже всех в званиях разбираются секретарши и посудомойки.

— Разрешите? — Баобабова без стука, ну не научили человека, распахивает дверь. Также, не дожидаясь разрешения, проталкивает меня вперед себя.

— Стучаться, Пономарев, когда научитесь?

Угробов, как и подобает гостеприимному хозяину, забился в самый конец стола. На его месте восседает тучный генерал в каракулевой, не по сезону, папахе. По обе стороны от маршала сурово посматривают на нас два полковника. Оба в фуражках-аэродромах. Хорошая вещь во время проливного дождя.

— Старший лейтенант Пономарев. Прапорщик Баобабова. Отдел «Подозрительная информация», — представляет нас капитан Угробов, сверля глазами сотрудников представленного отдела. У Машки бронежилет расстегнут до пупа с кольцом. У меня галстук болтается в районе сонной артерии. Жарко.

— Кхх-хм-хэ, — мудро кашляет маршал, сверкая генеральскими звездами. Я себе такие уже прикупил. Запас, как известно, имущество молодого лейтенанта не тянет. — Садсь…

На уровне подсознания расшифровываю приказ и опускаюсь на краешек стула. Баобабова, рубаха-девка, вальяжно располагается рядом, перекидывая ногу на ногу. Полковники строго следят за тем, чтобы данное действо протекало строго по уставу.

Генерал прищуривает глаз и, чуть качая седой головой, рассматривает наши внимательные лица. Капитан Угробов при этом многократно краснеет, бледнеет и обильно обливается потом. От фирменной рубашки обильно исходит пар. Это капитанский пот не успевает испаряться на летнем солнцепеке.

Судя по всему, нам прикатило серьезное дело. Где это видано, чтобы седовласые генералы, да еще в каракулевых папахах, гостили у рядовых капитанов? Значит, что-то серьезное и из ряда вон выходящее.

— Длжте, — приказывает генерал и прикрывает умные и усталые глаза. У генералов всегда умные и усталые глаза. На то они и генералы.

Один из полковников тщательно протирает рукавом и без того чистую поверхность исцарапанного капитанского стола и шлепает на него кожаный портфель с двумя сверкающими застежками. На застежках герб страны.

Оба полковника лезут за пазуху, вытаскивают маленькие ключики на цепочках и одновременно вставляют их в застежки. Переглядываются, кивают друг другу, крутят руками. Под звуки гимна слышен характерный звук открываемых дверей банковских сейфов.

На стол ложится красная папка. Золотыми буквами предупреждающая надпись: — «Не кантовать. Особо секретно. Беречь от шпионов и провокаторов».

С интересом тянусь к папке, дабы в наиболее короткое время изучить содержимое и приступить к работе без лишних проволочек. Генерал, мгновенно проснувшись, лихо вытаскивает из-под стола шашку, перегибается через стол и звонко шлепает плашмя по шаловливым ручкам молодых лейтенантов.

— Уж больно ты прыток! — получить по рукам от генерала приятно. Память на всю жизнь. Хорошо хоть инвалидом не оставил. — Всему свое время, сынок. Сам знаешь когда нужна спешка. При молниеносной атаке с правого фланга на превосходящие силы противника. И еще при ловле сутенеров, тьфу на их неквалифицированный труд. Полковник, доложите отделу «Пи» суть задачи.

Генерал выдохся и ушел в спячку, предоставив отдуваться полковникам.

Товарищ с тремя звездами и длинными, закрученными до ушей усами, кивает, подтверждая полученный приказ и, покрывшись от перенапряжения испариной, двумя подрагивающими пальцами тащит из папки с гербом чистый лист бумаги.

Приподнимаюсь, чтобы удостоверится. Действительно, обыкновенный белый лист. Вот она — тайна.

Усатый полковник щелкает несколько раз шариковой ручкой и манит нас с Баобабовой поближе. Долго прицеливается и, наконец, выводит на чистой поверхности неровный овал:

— Это Сибирь.

А я думаю, что это мне напоминает. Вылитая Сибирь, даже пояснять не стоило. Но свои сарказмы лучше при себе и оставить. Полковников не зря учили в высших полковничьих заведениях.

— Сибирь, — любуется усатый нарисованным овалом. Вспоминает и ставит в центре овала маленький крест. — А это, товарищи оперативные работники, специальная зона особого назначения. Далее просто зона. Понимаете?

Мы с Баобабовой не совсем тупые. Понимаем. Крест-зона. Овал — Сибирь. Сейчас полковник нарисует точку и окажется, что это изображение одиноко стоящего дерева под названием «ориентир номер три».

Полковник, строго взглянув на меня, втыкает ручку в центр креста. Присутствующие товарищи вздрагивают, включая генерала. Чуток генеральский сон.

— А здесь находится место выполнения вашего задания, товарищи!

Баобабова, высунув от усердия язык, тщательно изучает план. Для опытного опера полученной информации достаточно, чтобы понять, в каких наисложнейших условиях придется выполнять ответственейшее государственное задание. А в том, что дело государственной важности, сомнений быть не может. Нашему отделу «Пи» других не поручают.

— Подробности? — Баобабовой, как прапорщику, больше всех надо.

— Будут и подробности, — усы вздыбливаются к ушам, что означает повышенное внимание. — Район задания максимально удален от населенных пунктов. Ближайшая охотничья избушка с телефоном спутниковой связи находится вот здесь, — полковник тычет ручкой в метре от листка с планом. — Город Ны объективно в пяти днях пути. Но, дорог никаких. Тропинок никаких. Звериных троп никаких. Болота, тайга, комары, гнус, медведи и еще эти, как их?

— Заблудившиеся туристы, — подсказывает второй полковник сквозь стиснутые от волнения зубы.

— Спасибо. Совершенно точно. Заблудившиеся туристы. Преимущественно одичавшие, поэтому совершенно непредсказуемые и опасные. Вот в таких уникальных условиях вам и придется работать, товарищи оперативные работники.

Полковник, подергивая ус, пристально изучает наше отношение к предстоящей работе. Прапорщик Баобабова совершенно равнодушна. С ее железным характером любая задача тьфу на четыре стороны света. Другое дело я. Молодой лейтенант, всю жизнь мечтающий работать в населенном комарами и голодными туристами районе. Волнуюсь.

— А в чем суть? — сказывается, ох как сказывается волнение. Можно было промолчать и дождаться, пока полковники сами все расскажут. Но молодость и в отделе «Пи» молодость. Не сдержался.

— Два месяца назад с секретной зоной оборвалась связь, — слова полковнику даются с трудом. Видно, человек искренне переживает о случившемся.

— Так это не к нам! — подает голос капитан Угробов. Смелый человек. — Это к связистам! А наш отдел «Пи» решает другие, более таинственные задачи. Вот если бы в вашу зону сто раз подряд ударила молния, тогда да. С превеликим удовольствием. Но мы, к сожалению, не можем отвечать за пропавшую связь.

Полковники многозначительно переглядываются. В их глазах ясно читается жалость к человеку, который дослужился до капитана, но так и не научился смотреть в глубь событий.

— Объясняем специально для капитанов! — хорошо, что я промолчал, а ведь тоже хотел заикнуться насчет нерационального использования ресурсов отдела «Пи». — Ситуация следующая. После внезапного обрыва связи в зону были посланы два вертолета с лучшими в стране связистами. Связь не восстановилась. Связисты не вернулись.

Генерал дергается во сне, переживая за пропавших людей. Полковник продолжает чуть тише:

— Мы послали вслед за невозвращенцами команду спецназа. Специально обученные ребята. Выживаемость в любых условиях. На жаре, на холоде, без еды и воды. С самым современным оружием. Надежда страны в трудных ситуациях. Они не вернулись.

Тихо ругается капитан Угробов. Бледнеет прапорщик Баобабова. Мое сердце сжимается, предчувствуя нелегкую командировку.

— Это еще не все, — хрипит полковник. — Догадываясь, что на секретной зоне происходят странные вещи, мы плюем на секретность и сбрасываем в заданном месте воздушно-десантный полк с бронетехникой и походными кухнями. В последнем сообщении, полученном от командира полка, сообщалось, что разведчики видят забор зоны. После этого слышны неразборчивые крики и все разом смолкает. Таким образом мы вынуждены признать, что воздушно-десантный полк тоже исчез.

Все молчат. Зачем слова, когда все и так ясно. Где-то там в Сибири, в глухой тайге, среди болот, комаров и диких туристов, притаилась таинственная сила, поглощающая людей.

— Но и это не все, — зубы полковника скрепят от бессилия. — Ровно четыре часа назад мы сбросили в указанный район приличных размеров ядерную бомбу.

— Бомба тоже исчезла, — почему так спокоен капитан Угробов? И почему он думает, что пропала бомба?

— Так точно, капитан, — соглашается полковник, пригорюнившись. — Пропала в нижних слоях атмосферы. Без следа. Командование не знает, что делать. Руководство в растерянности. Осталась последняя надежда на ваш отдел «Пи». Теперь-то вы понимаете, что данная работа именно для ваших ребят, капитан?

Угробов отвечать не спешит. Он понимает, что согласившись с полковником, подпишет нам с Машкой смертный приговор. Лично мне уже не хочется ехать в Сибирь. Рассуждать надо трезво. Что мы с Машкой сможем сделать после целой армии? Нужны ли стране лишние жертвы? Тем более таких замечательных ребят, как мы с Баобабовой.

— Ребята справятся с поставленной задачей! — Угробов принципиально не смотрит в нашу сторону. Держится за сердце, но нас топит со всеми потрохами. — Справятся в самые короткие сроки.

Молодым лейтенантам негоже пререкаться с начальством. Не по правилам. А вот прапорщикам, да еще в лице Баобабовой, самое время проявить смекалку, звонкий голос и чувство ответственности за наши жизни.

— Не-е! Я на такое не подписывалась! — Мария резко встает, отчего стул отъезжает к книжному шкафу, где пылится прострелянный Уголовный Кодекс. — Мы с Лешкой опера, а не сталевары!

— Сталкеры, — поправляю я напарника.

— Да не все ли равно, Лесик! Сталевары, шмалевары…. Сгинем мы в этой дорогой Сибири. Они ж нас, наверняка, без дополнительного прикрытия посылают! Верно, товарищи полковники?

Полковники изображают растерянность и непонимание. Значит, Машка права.

— Вот-вот! — восклицает она, гневно указывая накрашенным ногтем в погоны со звездочками. — Мало им трупов, так они и наш отдел погубить хотят.

От звонкого крика Баобабовой просыпается генерал. С минуту определяет место, в которое его занесла служба, потом догадывается сдвинуть каракулевую папаху с глаз:

— Разговорчики, прапорщик! — для рассерженного генерала у него слишком добрый голос. — Вы на службе, или в публичной библиотеке? Вы должны были знать, на что шли, когда согласились сотрудничать с отделом «Пи».

Баобабова стоит по стойке смирно. Зло дергает подбородком, но молчит. Наорать на полковника можно. А вот пререкаться с генералом, требуется большая смелость. Ни у Баобабовой, ни у меня ее нет.

— А теперь детали, — усатый полковник, спеша завершить поставленную перед ним задачу, торопиться объяснить вводную. — Отправляетесь в зону через пятнадцать минут. На крыше ждет вертолет, который доставит вас в аэропорт. Вас сбросят на парашютах в десяти километрах от зоны.

— А рация? А жратва? А в чем, собственно, лететь? — спрашивает Баобабова, смирившись с предстоящей работой.

— И вы нам еще не объяснили, что это за зона? — встреваю я. Бастуй, не бастуй, все равно получишь маленькие командировочные и оплату дороги в один конец.

— Остальное вы узнаете на месте, — это генерал, запарился в каракулевой папахе. Протягивает небольшой сверток. — Там все инструкции и объяснения. После ознакомления или в случае опасности незамедлительно уничтожить. Данные, которые находятся в свертке, представляют немалую ценность для разведок всего мира. Помните, о предстоящей операции знаем только мы, ваш отдел «Пи» и….

Генерал подозрительно смотрит на капитана Угробова, но потом, очевидно вспоминает кто это и заканчивает перечисление:

— И капитан.

Второй полковник, до этого сжигающий секретные планы в пепельнице и ломающий шариковые ручки, невозмутимо убирает пистолет за пазуху. Капитану Угробову повезло. Он в деле.

Генерал, опираясь на шашку, как на палку, поднимается из-за стола, жмет нам с капитаном Угробовым руки, Машку целует в лоб и желает всем счастья:

Полковники, тщательно осмотрев кабинет, не забыли ли чего, исчезают вслед за ним. После их ухода в кабинете явственно чувствуется запах дешевого одеколона. Под потолком порхают черные лоскутки гари, еще несколько минут назад представлявшие собой сведения, желанные для разведок многих стран.

— Спасибо дорогой товарищ капитан за прекрасное задание! — истерично взвизгивает опомнившаяся Баобабова, наступая на Угробова.

Капитан стреляный парень. Его не запугать визгливыми прапорщиками. Да и не виноват он, что именно наш отдел «Пи» занимается разработками таких вот интересных случаев. И Машка зря обвиняет во всем капитана. Подумаешь, Сибирь! Увидеть и умереть. Что может быть прекраснее. А если получится узнать в чем дело, вообще героями вернемся.

Пока Мария и Угробов выясняют посредством невинных пиханий, за что на наши головы такая радость, прячу секретный пакет в надежное место. У каждого мужчины, а тем более молодого лейтенанта, кто хоть раз путешествовал на дальние расстояния, есть заветное местечко. С кармашком, на булавочке. Некоторые, правда, предпочитают на молнии, но я считаю, что груз должен быть доступен в любое время суток.

— Маш! Нас вертолет ждет!

Мария в последний раз обнимает неожиданно смутившегося капитана и говорит фразу, которая мне очень нравится:

— Я еще вернусь!

По дороге на крышу заскакиваем в наш кабинет. Недолгие сборы залог успеха. Особо ценные вещи запираем в Машкин ящик. Коротенькие письма-весточки родственникам. Чистая смена ветоши для чистки оружия. Огрызок хозяйственного мыла, да полотенце, которым Мария обычно протирает бронежилет.

Карабкаемся по пожарной лестнице на крышу.

К вертолету тянется красная дорожка. Вокруг стрекочущей машины два круга автоматчиков глотают поднятые работающими крыльями блестки рубероида. У всех непроницаемые лица. К нам строевым шагом приближается сухопарый майор.

— Товарищ лейтенант! — глаза майора устремлены куда-то за наши спины. — Борт за номером тринадцать к вылету готов. Ваша безопасность гарантирована. В целях секретности мне предписано завязать вам глаза.

Высоко в небе кружатся шесть истребителей. Звери-автоматчики готовы расстрелять любого, кто хоть краешком глаза вздумает пронаблюдать за нашим отлетом в аэропорт. Секретность на самом высоком уровне.

Ловкие руки майора натягивают на глаза черную повязку. Кто-то услужливо подхватывает под локоть и тащит в сторону вертушки. За спиной пыхтит прапорщик Баобабова. Судя по пыхтению, ей не нравятся меры повышенной безопасности. Тушь, видите ли, на ресницах смазывается.

Вертолет, слегка подергавшись на взлете, поднимается в воздух. Мысленно пытаюсь запомнить количество поворотов и подъемов и воздушных ям, чтобы в случае необходимости самостоятельно отыскать обратную дорогу. Но у летчиков строгие инструкции. Дергают машину из стороны в сторону, сбивая счет. То в правом, то в левом ухе иногда сильно жужжит. Это истребители подлетают слишком близко к неторопливому вертолету, проверяя, все ли в порядке.

Летим долго. Подозрительно долго. Пару раз по специфическому звуку определяю, что дозаправляемся в воздухе. Делаю выводы, что пересадка в самолет произойдет не с городского аэродрома. Скорее всего, нас везут на одну из местных военных баз.

Собственно пересадка в самолет происходит быстро.

Как только вертолет опускается на землю, слышны резкие отчетливые команды и нас, меня и Баобабову, стаскивают с неудобных сидений и волокут метров сто. Поднимают на руки и заносят внутрь большого транспортного самолета. Вокруг все гудит, ревет. Одновременно с Марией вспоминаем, что забыли выключить в кабинете электрокипятильник. Но ничто уже не может остановить работающей машины. Да и наплевать всем, что там у нас не выключено.

Внутри самолета тепло, тихо и мягкие кресла. Все тот же майор, извинившись, предупреждает, что повязки с глаз снимать до конца полета не рекомендуется.

Взлетаем. Многочисленные воздушные ямы окончательно подрывают боевой дух, и я отрубаюсь на неопределенные промежутки времени.

— Лейтенант! Очнитесь, лейтенант! — кто-то трясет меня за плечи. — Через десять минут будем на месте. Умеете пользоваться парашютом?

Я оперативный работник, а не член добровольного русского общества эстрималов. Это только там и на парашютах, и в аквалангах, и без плавок на пляже.

— Повязку снимите после того, как раскроется парашют. Ящик с оборудованием сбросим вслед за вами, так что берегите головы.

Тело колотит мелкая и противная дрожь. Никогда раньше не прыгал с парашютом, тем более с завязанными глазами. Наверно, это не так страшно, как кажется. Но, все равно, не по себе. Вдруг парашют не раскроется? Вдруг приземлюсь в топкое болото. Вдруг…, да мало ли в Сибири этих «вдруг».

Корпус самолета вздрагивает. Где-то недалеко верещит сигнал тревоги. Сильный толчок. Меня сбрасывает с сиденья. Валюсь на холодный, рифленый пол. Сверху наваливается что-то тяжелое. Оно ругается. Хорошего опера можно отличить по двум приметам. По тем словам, которые он произносит в минуту наивысшей опасности и по бронежилету.

— Лесик! — конечно, это Баобабова. Без меня и шагу не сделает. — Лесик, что-то случилось?!

Валяться с повязкой на глазах больше нет необходимости. Сдергиваю ее. Мария, пыхтя, слазит с меня, помогает подняться. Она тоже нарушила приказ и теперь бешено вращает зрачками. А посмотреть есть на что.

Мимо, не обращая на нас никакого внимания, носятся люди. Свет мигает, самолет трясется, валятся под ноги незакрепленные вещи.

— Это Зона! — кричу на ухо Баобабовой. — Генерал предупреждал, что нас могут встретить неприятности.

Мария делает странно непонимающее лицо:

— На такой высоте?

Неприятностям все равно, на какой высоте творить безобразия. Если дурное место поглотило без следа целый полк, то что ей крошечный самолет? Даже не сплюнет.

— Надо сматываться, — дергаю Марию за руку. — Это единственное, что мы можем сделать.

Баобабова соглашается. Да и трудно не согласится, когда со стороны кабины тянет жаром, а по полу стелется синий туман дыма.

— За мной! — я знаю, что делаю. Видел в кино, что запасной выход у самолетов находится в хвосте.

Не успеваем сдвинуться с места, как на четвереньках к нам подъезжает знакомый майор. Лицо перекошено, на щеке глубокая царапина, из которой сочится кровь. Знать хреновые у нас дела.

— Прыгайте, — стонет майор. — Здесь скоро будет смерть. Одна смерть.

Кажется, майор бредит.

Баобабова наотмашь бьет майора по лицу. Это срабатывает.

— Что случилось? — Мария задает вопрос, на который я тоже хочу получить ответ.

— Я не знаю, — майора сбивается с ног, и только наша помощь не позволяет ему окончательно потерять вертикальное положение. — Самолет на что-то натолкнулся. Вся кабина разворочена. Там настоящий ад! Оба двигателя не работают. Топливо пропало. Экипаж исчез. Связь отключена. Запасные парашюты порезаны в клочья. Мы все погибнем. Все!

Нет ничего хуже, чем паника. Никто даже не покажет, где находится запасной выход.

— Но вы должны выполнить задание! — в голосе майора слышатся нотки героизма. Вот он — боевой дух русского солдата. — Это приказ!

Самолет задирает хвост и мы, перемешиваясь с ящиками, мешками падаем вниз. Тоесть вперед. Хотя все в этой жизни относительно. Майор, жертвуя собственной жизнью и собственным телом вышибает дверь в кабину пилотов, за которой только пустота неба.

Я даже не успеваю испугаться. Замечаю перед собой ноги Баобабовой. Меня тянет вперед, швыряет с силой, сдавливает. И бросает в сторону.

Хорошо, как известно, быть кошкою. И собакой тоже хорошо. Но я не вижу ничего хорошего в том, чтобы быть молодым лейтенантом, исполняющим первый в своей жизни затяжной прыжок. Где верх, а где низ? Где родная земля, встречи с которой хоть и ждешь, но надеешься, что произойдет она не слишком быстро. Где, в конце концов, дурацкое кольцо, за которое нужно дергать?

В легкой панике рву на себе все, что можно рвануть. По теории вероятности рано или поздно кольцо должно попасться под руку. Баобабовой же попалось. Это мимо ее тела я только что просвистел мимо. Мария, вцепившись одной рукой в строп раскрытого парашюта, а второй рукой сжимающей очередной томик любовного романа, пытается что-то прокричать мне. Наверняка, умное и полезное. Да только я не слышу. Стремительно падаю вниз.

Главное в профессии парашютиста не потерять ориентацию и присутствие духа. И верить, что счастье рядом.

Пока счастье пытается пробраться сквозь помехи до тела молодого лейтенанта, вытаскиваю незанятой рукой из-за пазухи припасенный на всякий случай малый атлас нашей родины, оставшийся у меня еще со школьных времен. Без обложки, со слипшимися от сладкого чая краями. С подранными страницами, на которых все еще можно различить, насколько моя страна широка, полна морей, озер и рек. На некоторых страницах, если присмотреться, карандашные стрелки, протянувшиеся от большого красного пятна к другим разноцветным странам. Детские шалости после прочтения книг об Александре Македонском. Построение собственной, детской империи. Каждая стрелка поход великих армий.

Отгоняю воспоминания. Надо работать. Высматриваю далеко внизу местность, примечаю расположение извилистых рек, причудливых озер, невысоких холмов. Сверяюсь с атласом.

По всем приметам, расположенная подо мной и быстро приближающаяся местность изображена на странице двадцать три, где-то в середине. Точнее определить невозможно. В самом центре странички прожженное пятно. Не помню, чтобы я баловался в школе сигаретами. Странно. Но глухомань определенная. Действительно, нет ни дорог, ни автобусных остановок. Тайга.

Кажется, получилось. Встряхивает, как в переполненном в час пик автобусе. Душа переполняется радостью и надеждой. Что еще нужно молодому лейтенанту для счастья? Болтаться между болотом и грозовыми тучами, пялиться на раскачивающуюся землю и материть генералов.

Встречаюсь с землей по-свойски. Протараниваю вековые сосны, втискиваюсь в неправильно расположенное в местах приземления молодых лейтенантов болото. По самое горло. Даже успеваю хлебнуть вонючую жижу. Но конструктора парашютов славные ребята. Все продумано до мелочей. Резким порывом ветра, стелящегося по земле, меня выдергивает из трясины и, напоследок еще раз припечатав к дереву, выкидывает на сухое место.

Неподалеку приземляется Баобабова. Как учили — контакт, группировка, улыбка. Ни одного лишнего движения. Быстро отстегивает лямки, помогает мне подняться и оттаскивает немного в сторону. Вовремя. Из черноты ночного неба вываливается наш груз. Уверенно опускается на все четыре колеса, и прячется от суеты под белым покрывалом парашюта.

— С прибытием, — Мария стряхивает с моей головы сосновые иголки. — Как впечатления?

Впечатления сырые и колючие.

— Видел, что с самолетом?

Молча киваю. Зачем слова, когда и так ясно, здесь похуже, чем в Бермудском треугольнике. Нам с прапорщиком, считай, повезло. Остаться после такой переделки в живых, счастье.

Освобождаем машину от пут. Бронированная техника, подготовленная специально для нас стараниями начальника гаража, выдержала с честью и короткий полет и приземление. Даже антенна не погнулась. Забираемся внутрь. Через пять минут кабина наполняется теплом и спокойствием. Двигатель рычит почти нежно, напоминая о далекой цивилизации. Где-то там далеко остались наполненные спешащими людьми улицы, уютные кресла с протертыми подлокотниками. Ухоженные дороги и свежевыкрашенные скамейки. Когда еще встретимся?

— Куда ехать? — пристально высматриваю возможные направления. Везде одно и тоже. Тайга.

Машка указывает на одинокий столб, плохо различимый среди сухих елок. Указатель. На выцветшей заостренной с одного конца доске четыре цифры. До столицы черт знает сколько километров.

— Если Европа там, то место задания там.

На всякий случай Мария Баобабова проверяет свои умозаключения, подбрасывая монету. Все сходится.

— Только не гони, — предупреждает Машка, устраиваясь поудобнее. — Дорога хреновая.

Правильно сказала. Дорога совсем никакая. Тоесть абсолютно. В свете мощных фар крепкие сосны, корявый сухостой, блестки воды, да зеленый ковер травы.

Умеют сволочи делать, когда захотят. На кочках даже не подбрасывает. Небольшие болотца как лужи, вброд. Большие объезжаем. Только-только просох. Во второй раз валяться в жиже нет никакого желания.

Ветки хлещут по лобовому стеклу. Тайга сурова. И скрытна. Не хочет пускать в свои владения. Так и норовит подсунуть под колеса булыжник покрупнее. Но отдел «Пи» не на отдыхе. Мы на работе. Поэтому наплевать нам по большему счету на камни и ветки. Главное, не завязнуть. И чтобы луна почаще выглядывала из-за темных туч. Все веселее.

— Ой!

Не успеваю сообразить, с каких таких радостей прапорщик Баобабова охает. Джип зависает на месте. Взвизгивает освободившимися колесами и стремительно летит вниз. Слышен треск ломающегося дерева. Врезаемся носом, пару секунд раздумываем в какую сторону рухнуть, валимся в стандартное положение. От удара двигатель глохнет, фары брызгают светом и гаснут.

Не уследил, раззява.

Ничего не видно. Даже выкалывание глаз не поможет. Что у меня, что у Баобабовой.

Слышу странные, карябающие звуки. Не могу определить, что это? Но звуки раскачивают джип из стороны в сторону резкими рывками.

Баобабова страшно ругается. Не конкретно на меня, но на всех зеленых оперов, которых не научили внимательно смотреть за дорогой. Хочу напомнить, что дороги, как таковой, не было совсем, но в это время вспыхивает карманный фонарик. Машка крутит единственным источником света по сторонам. От джипа в темноту бросаются неясные тени. Успеваю заметить, что тени имеют лица земляного цвета.

— Сволочи! — завершает ругательства Баобабова. Но теперь ясно видно, что завершение словесного потока относится не ко мне.

На джипе сняты все колеса, ободрано все железо. На месте двигателя зияющая дыра. Дверцы отсутствуют, панель приборов не прощупывается. Даже пепельница исчезла. Остался собственно сам каркас, руль в моих руках и два сиденья. Да и то, только потому, что мы на них сидим.

— Сволочи, — кажется, Мария смеется.

— Эт-то кт-то? — перенесенный шок оставил несвойственные молодым лейтенантам последствия.

— Да туристы-дикари, — улыбается прапорщик Баобабова, обследуя оставшуюся часть некогда прекрасно оборудованной машины. — Чисто сработано.

— Ты почему не стреляла? — проходит все. И даже последствия после шока.

— Эх, Лесик, — снисходительно лыбиться напарник, — Да если бы я только дернулась, меня, да и тебя, дорогуша, в клочья разорвали. Эти ребята посерьезнее, чем вся наша мафия вместе собранная. К тому же ребятам помочь надо было. Железо в тайге на вес золота. Скажи спасибо, что нас не обчистили.

Совестливые туристы пошли. Колеса сперли, а карманы не тронули. И кому жаловаться? На ближайшие сто верст мы с Марией единственные представители закона.

Выкарабкиваемся из остатков машины. То, что осталось от джипа валяется в неглубокой, но с душой вырытой яме. На дне ямы заостренные дрючки.

— На хозяина рыли, — на всякий случай Баобабова измеряет рулеткой размеры ямы и заносит данные в блокнот. В работе отдела «Пи» нет мелочей. Может и пригодится.

— А они снова не придут? — опасливо озираюсь, смутно ощущая чужие взгляды из черных кустов.

— Нет, — голос Марии тверд и уверен. Человек знает, что говорит. Опыт, есть опыт. — У нас в багажнике еды было на два месяца. Но лучше поскорее уйти с этого места. Одичавшие туристы не любят, когда по их территориям ходят чужаки.

Чужие здесь не ходят. Это точно. Кто зашел, тот пропал. Науке, как и обществу, не известно, сколько таких вот туристов блуждают по тайге. Тысячи? Миллионы? Может когда-нибудь через сотни лет мы к, наконец, узнаем, что глубоко в тундре, независимо от общества развивалось и росло свое, неизвестное никому, государство. Со своей малоразвитой культурой. Со сказками о далеких странах и вкусном мороженном.

— Долго топтаться собираешься?

Вздрагиваю. Мысль о диких туристах поглотила не ко времени. Перед тем, как поспешить за Марией, шарю в карманах и оставляю на камне единственную ценную вещь, которую не жалко оставить. Географический атлас без обложки. С прожженным пятном и карандашными стрелками. Народ, даже если он заблудший, должен развиваться.

Через десять шагов приходит мысль, что поступил я опрометчиво. Стрелки могут навести развивающее тундровое государство на неверные мысли. Хорошо, если они подскажут направления торговых маршрутов. А если атлас попадет в руки циничному, мечтающему о мировой славе туристу? Не миновать беды.

Разворачиваюсь, чтобы исправить историю. На камне ничего нет. Атлас, слишком нужная в хозяйстве вещь, чтобы без присмотра на камне лежать.

Вот она, раздавленная бабочка.

— Лешка, черт! — Баобабовой не терпится смыться. Никакой ответственности перед зарождающимся государством.

— Иду, иду, — бросаю последний, прощальный взгляд на место, в котором нашел последнее пристанище джип. И толи, кажется, толи чудится, у искореженного остова машины стоят одичавшие туристы и машут нам, уходящим в ночь, руками. Хорошо, что морду не набили.

Идти пешком по тундре гораздо неудобнее, нежели ехать. Вернусь на большую землю, обязательно донесу столь умное заключение до народа. Под ногами — то шуршащая трава, то мягкий мох, а то хлюпающая вода. Впереди маячит спина прапорщика Баобабовой. Сгибается под тяжестью железного ящика с пожитками. Позади империалистическая угроза человечеству. Над головой собирается ночной дождь. И быстро собирается. Миг, и мелкие крошки сопливого неба царапают лицо, заставляя поглубже в воротник втянуть шею. Мерзость-то какая.

— Мерзость какая, — соглашается Мария, роняя ящик на обросший мхом плоский камень. — И чего таскать такую тяжесть?

Опускаюсь на корточки, прислоняюсь спиной к камню. Костерчик бы сейчас. Согреться, обсохнуть. Но мало у нас времени, костры жечь. Если мои расчеты верны, до зоны километра три.

Мария со скрипом откидывает крышку ящика:

— Думаю, без оружия соваться на зону не стоит. И что там у меня есть? Ружье для подводной охоты. В такую погоду самое подходящее оружие. Возьмешь?

Отказываюсь. Не хватало еще, чтобы люди надо мной смеялись.

— Арбалет….

— Беру, — Баобабова она такая, как вещь хорошая, так и себе захапать может.

— Не выйдет, — Машка откидывает в сторону детскую игрушку и стрелы с присосками. — Это я племяшу в подарок купила. Только здесь он без надобности.

— Автомата нет? — пытаюсь протиснуться поближе к ящику, чтобы рассмотреть арсенал Машки оптом, но напарник старательно оттирает меня от камня.

— Угробов все огнестрельное оружие перед вылетом изъял, — жалуется она. — Сказал, что на территории зоны стрелять запрещено. А как нам с заданием справляться без оружия, не подсказал. Жлоб. Вот, Лесик. Это как раз то, что нам необходимо.

Прапорщик Баобабова достает с самого низа запасника два куска свинцовой трубы.

— Нормальные дубинки, чего куксишься? — замечает в моих глазах некоторое недоверие. — Вырубает с одного удара.

Мария коротко замахивается и резко опускает трубу на камень. Вековой массив трескается от основания до макушки.

— Видал? И не отказывайся. Бесшумно и, главное, безотказно. Раз Угробов приказал не стрелять, мы и не станем. А насчет свинцовых дубинок он ничего не говорил.

Жду, пока Баобабова закопает ящик. Тащиться с ним на задание глупо. Мария выкапывает яму в человеческий рост, укладывает багаж, засыпает и заваливает полученный холмик камнями.

— Чтобы дикие звери не раскопали, — поясняет она, устанавливая на макушке двухметрового каменного кургана шест из березы с привязанным красным флагом. Ориентир по научному.

Веду по ветру носом:

— Маш! Чувствуешь?

Мария настораживается, принюхивается:

— Жильем тянет. Думаешь зона?

— Полковник однозначно обещал отсутствие человеческого жилья в радиусе пятьсот километров.

— Не исключено, что туристы огоньком балуются.

— Если допускаешь, что они изобрели способ добычи огня из сырой древесины ….

— Значит зона?

— Однозначно.

Выстраиваемся в боевой порядок. Впереди Баобабова, как более опытный оперативный работник. Потом я. Как наиболее ценное имущество. Далее следует опять Баобабова, которой приказано обеспечивать тылы начальника отдела «Пи».

Удивляюсь, как Машка успевает быть в двух местах одновременно. Пробую экспериментировать. Сморю ей в спину, затем резко оборачиваюсь. Баобабова на месте.

Так и идем. Я с интересом кручу головой. Прапорщик Баобабова обеспечивает тылы и дозор. Только дышит тяжело.

Запах, потревоживший меня у камня с зарытым под ним ящиком, становится все явственней. Чем ближе подходим, тем тревожней на душе. Это не запах обжитого дома с душком прожаренной картошечки и пыльных книг. Есть в нем что-то неприятное. Незнакомое. И это пугает.

— Еще раз дернешь головой, зашибу, — хрипит Баобабова, еле переводя дыхание. Работать за двоих трудно. Если нет практики, можно загнуться.

Просьба напарника для меня закон. Да и что за спиной может случиться? Хотя… А вдруг?

Опа!

Баобабова на месте. Злая. Если бы поточнее прицелилась, наверняка попала. Но я верткий. Уклоняюсь в сторону.

— Впереди пойду я!

Верное решение, разом закрывающее все вопросы. Если я в дозоре, то Машке остается только выполнять только вторую часть своих обязательств. Прикрывать начальство.

Хрипы и стоны за спиной постепенно стихают. Мария потихоньку приходит в форму. А ведь мог бы погубить ни за что ни про что одного из лучших работников нашего секретного отдела «Пи».

Неподалеку гукает кукушка.

— Кукушка, кукушка! Сколько нам здесь торчать?

Несознательная птица заводит нескончаемую песню. После страуса кукушка самая немузыкальная, да к тому же и лживая птица.

На сто восьмидесятое куканье Баобабова не сдерживается, и камнем пытается нащупать распевшуюся птаху. Только такому сотруднику как Марии Баобабовой удается с первого раза в темноте попасть по цели. Кукушка закашливается и, громко хрустя обломанными ветками, сваливается с дерева.

— А чтоб лишнего зря не вякала, — оправдывается Мария на мое замечание о вреде нерасчетливого истребления ценных пород певчих птиц.

Натыкаемся на первую в этих глухих местах тропинку. Даже не тропинку, а так, еле заметно примятый мох от чьих-то ног. Баобабова опускается на колено, тщательно осматривает поверхность, щупает неясные следы. Жалуется, что из-за нечеткого отпечатка невозможно сделать слепок.

— Месяца три назад прошли, — заключает она. — Анализ остаточных данных позволяет заключить, что действовали два человека. Высокий и тяжелый мужчина белого цвета, и маленькая светлая женщина. Прошли вот сюда, постояли немного и ушли обратно.

В доказательство своих слов Мария предъявляет найденную под сосной облезлую фотографию. Все точно, и про высоту и про светлость. У Марии глаз алмаз, а мозги тоже ничего.

По протоптанной тропинке передвигаемся не спеша. Природа успела залечить нанесенную ей неосторожными и злыми людьми рану. Мох воспарял, трава проросла. Чтобы не заблудиться, заламываю по дороге ветки, а Машка вырывает с корнем кусты. Заблудиться в тайге проще простого.

Неожиданно натыкаемся на стену. Высота три метра. Чистейший бетон. Возможно с железом. Над стеной в три ряда колючая проволока. По проволоке бегают весело голубые искры высокого напряжения.

— Дошли, — облегченно шепчет Мария, прислоняясь к шершавой стене. Я тоже радуюсь. Признаться честно у меня некоторое время назад появилось сомнение в правильности нашего маршрута. Указатели в тайге, конечно, хорошо, но надежно ли, вот в чем вопрос.

Решаем дождаться стойкого рассвета. Искать вход в кромешной темноте не имеет никакого смысла. Напорешься, чего доброго, глазом на брошенную каким-нибудь нерадивым строителем арматуру, или, опять же, не дай бог последние штаны о гвоздь порвешь.

Кутаемся в прихваченный Баобабовой парашют. Прислушиваемся к звукам тайги.

Где-то воют бешеные волки, ломится сквозь бурелом лось, ворочается медведь в берлоге, проверяя на сочность лапу. И только за стеной тишина. Не тявкнет глупая собака, не вскрикнет человек. Не пройдет походным маршем воздушно-десантный полк.

Под одним парашютом темы для разговоров находятся на удивление быстро. Будь моя воля, повсюду таскал бы с собой упакованный купол. Лучший способ познакомится. Кто откажет в знакомстве человеку с парашютом?

За разговорами о тонкостях сыскного дела, о летающих тарелках и о цвете кожи зеленых человечков незаметно пролетает ночь. Тяжелеет парашют от нудного дождя и утренней росы. Заводят утреннюю песню дурные мошки. Ненастный день приходит в тайгу. Здесь не город. Не укрыться в ближайшей подворотне, не убежать под квартирные люстры. Не присесть у растопленной в гараже печке. Разве что молния сшибет дерево, да подпалит до первого ливня гектаров пятьсот.

Баобабова спит. Склонила голову на мое плечо и, изредка выкрикивая невнятные слова, дремлет в забытье. Наблюдаю, как по бритой лысине не торопясь, ползет спозаранку ленивый муравей. Будить напарника не хочется, но надо. Впереди много дел.

Долго выпутываемся из парашюта. Из складок на головы льется холодная вода. Ждет не дождется на улице непуганый гнус.

Первое, что вижу, выпутавшись, широкий лист лопуха, доверху наполненный дикой малиной. Видать туристы постарались, за географический атлас отблагодарили. Вот ведь народ, дикий, но человечный.

Малину нашу бессовестно жрет случайно забредший под стены медведь. Может и тот самый, что сосал в берлоге лапу. Жрет, признаться честно, не красиво и не культурно. Чавкает, пускает слюни, и совершенно не обращает на нас внимания. Баобабова шепотом советует приголубить медведя свинцовыми трубами по хребту, но я отказываюсь по этическим соображениям. Не пристало молодым лейтенантам бить животных разными подручными средствами. Отпугиваем мишку по-простому. Обломками валяющегося под ногами бетона.

Крадемся вдоль стены. Кто знает, что готовит день грядущий? Баобабова намекает на возможную опасность, а я чувствую, что так оно и есть. Воздушно-десантный полк так просто пропадать не станет.

Мария дотрагивается до плеча. Замираю. Надо быть предельно осторожным.

Сквозь редкую растительность наблюдаю калитку. Не широкие ворота, а небольшую, двум людям не разойтись дверь. Распахнута настежь. У калитки деревянная будка, выкрашенная в черно-белую зебру. Ни в будке, ни в ближайших окрестностях не видно ничего живого. Мошкара ни в счет.

Ползком, не боясь испачкать одежду, подкрадываемся ближе. Рядом с будкой добротно сколоченная конура для собак средних и больших размеров. Как и предполагалось, конура пуста. У круглого окошка стоит миска, полная кашеобразной массы. Мария окунает в массу палец, облизывает и дает веское заключение:

— Собачья жратва. Чтобы ваша собака светилась здоровьем. Свежее. Дня два, не больше. До конца не успело раскиснуть.

Обследую будку охранника. Внимание привлекает странный предмет, прислоненный в углу. С трудом узнаю автомат, неузнаваемо спекшийся от невообразимой температуры. Словно запихали его на минуту в доменную печь. Из конфетки сделали, бог знает что.

Отбрасываю появившуюся версию о температурной атаке. Не бывает такого, чтобы железо оплавилось, а дерево даже не закоптилось. Если горит, то горит все.

— Не нравится мне здесь, — напарник пристально оглядывает окрестности, надеясь увидеть хоть одну живую душу. Тщетно. Даже гнус не залетает сюда. Дохнет по дороге. — В тухлое дело мы, Лесик, влезли. Вот помяни мое слово, не выбраться нам живым с этой помойки. Генерал даже не объяснил, каким образом нас эвакуировать собирается. Не вертолетами же?

Права Мария. На сто процентов права. Если уж редкий самолет сможет долететь до середины тайги, то куда уж вертолетам. Съест их тайга. И нас на закуску.

— Идем, — но время хоронить себя не пришло. Мы молоды, сильны и, надеюсь, жутко удачливы.

Проходим через калитку. Стена толстая, не менее метра. Такую прошибить тяжело. И перепрыгнуть трудно.

На выходе еще одна пустая будка охранника. Припадаю на колено, выглядываю, осматривая внутренний двор.

Через каждые пятьдесят метров вышка. Естественно, ни на одной никого нет. Только свисают обваренные дула пулеметов.

Внутренний двор велик, как десять футбольных палей. Схожесть добавляет тот фант, что не видно ни одного здания. Только коротко стриженая трава с фанерными табличками, предупреждающая, что территория заминирована лучшими минерами страны.

— И где? — спрашивает Мария, оглядывая футбольные поля. — Где эта дурацкая зона? Где трупы? Где, вообще, хоть что-нибудь?

Указываю на узкую асфальтовую дорожку, убегающую к горизонту.

— Думаю, нам туда.

— А не все ли равно? — соглашается Баобабова. — В жизни не видела ничего более странного. Столько места пропадает.

Если место пропадает, значит, это для чего-то необходимо. Стандартные правила.

Асфальтовая дорожка чисто подметена. Ни листика, ни травинки. Меня, вообще, настораживает окружающая чистота. Не тот у русского человека менталитет, чтобы такую площадь зазря в чистоте держать. Тщетно высматриваю в травке окурок или фантик. Ничего. Даже букашки не ползают.

Трехметровые стены исчезли из поля зрения через час ходьбы. А дорожка, поражающая чистотой, никуда не сворачивает, не петляет. Одним словом, ведет себя в высшей степени странно. Баобабовой скучно. Не привыкла она к таким однообразным переходам. Ни опасностей, ни трудностей.

Несколько раз, задремав, сбивается с дорожки и сходит на поле. Я даже не обращаю внимания на редкие взрывы за спиной. Мне самому надоело топать по чистому асфальту. Но у меня нет бронежилета.

— Извини, Лесик, — предупреждает Баобабова, догнав меня после беганья по полю. И тихо, под нос, запевает грустную песню о замерзающем в глухой степи извозчике. Не скажу, что Машка плохо поет. Неправда. Поет она просто безобразно. Пожалуй, это единственная отрицательная черта в ее характере.

Еще через час пустой ходьбы подходим, наконец, к единственному зданию. Низкорослый бетонный купол. Именно о нем сообщалось в последней передаче воздушно-десантного полка. Купол накрыт маскировочной сеткой. Рядом с ним аккуратно расставлены рядами сложенные парашюты. Ряд в ряд. Около каждого стоят солдатские ботинки без шнурков. Все начищено до блеска. Тут же, у бункера, лежит исчезнувшая атомная бомба.

— Объясни? — прапорщик Баобабова вертит головой, ища хозяев снаряжения.

Есть у меня одна версия, но целый полк не может дезертировать. Тем более бесследно. Поэтому неопределенно пожимаю плечами.

— Здесь могло произойти все, что угодно. В настоящий момент считаю, что настало время вскрыть пакет, который нам всучил генерал. Возражения есть?

У отдела «Пи» возражений нет.

В пакете сиротливо лежит только одна бумажка. Сто пятьдесят десятизначных цифр столбиком. Внизу приписка: — «Уничтожить после прочтения».

— Это все? — недоверчивая Баобабова роется в пакете, но ничего не находит. После безрезультатных поисков бегло просматривает содержимое записки и запихивает бумажку в рот.

— Это от дверей, — догадываюсь я, подходя к стальному входу в бункер. На дверях обычный кодовый замок. — Диктуй.

Баобабова, тщательно проговаривая слова, на память воспроизводит код. Спустя полчаса внутри двери щелкает, тяжелая стальная переборка отъезжает в сторону, обнажая еще одну дверь. На этот раз всего одна кнопка. Мария, не согласовывая своих действий, жмет. Земля под ногами вздрагивает.

— Лифт? — можно подумать Баобабова ожидала увидеть что-то другое.

Это действительно лифт. Вместительность ограничена Втискиваемся внутрь с трудом. Но неудобств не испытываем. Не с чужими людьми едем.

— Вниз? — почему-то интересуется Баобабова. Похоже, она немного растеряна. И это неудивительно. Сегодня на наши головы свалилось много необычного и пока необъяснимого. Начиная от футбольных полей и заканчивая тесным лифтом с единственной кнопкой.

Пока кабинка ползет вниз, тщательно обдумываю наше положение.

Ждать помощи неоткуда. Да и пока нет ясности, нужна ли нам помощь. Если не обращать внимания на некоторые странности обдуманные несколькими секундами ранее, нам ничто и никто не угрожает. Что здесь могло случиться? Пока я этого не знаю. Но дело явно не в технике. Лифт работает, колючая проволока под напряжением. Значит и связь должна работать исправно. А вот то, куда подевались охранники, странно. Можно допустить, что все они разом отправились на обед. Или отдыхать, оставив самовольно пост. В такой глуши мало найдется желающих проникнуть в зону. Зачем охранять то, что не нуждается в охране? Но куда тогда запихать пропавших десантников? Сложили парашюты, составили ботинки и разбежались? Не отправив командованию прощальной весточки — прощайте ребята, мы все в отставке? Какие глупости.

— Что-то долго едем, — кряхтит Мария. Изгибается всем телом, но умудряется достать из косметички глубомер. Плоскую бляшку со стрелкой. — Подбираемся к трехсотметровой отметке. Закопались, как кроты.

— Секретное предприятие, — поддерживаю разговор из не слишком удобного полусогнутого положения. — Не от хорошей жизни в глубину ушли. Как думаешь, над чем здесь работали?

— Новое оружие. Современные технологии. Мало ли что ученым в голову взбредет. Но стоило ли а такую глушь забираться?

Лифт дергается в последний раз, замирает на секунду, раздвигает дверцы, и мы вываливаемся в темное помещение. Это немного непонятно. Если все работает, то почему нет света? Или хотя бы дежурного освещения.

— Маш, посвети фонарем. Нужно найти переключатель. Без света нам здесь не разобраться.

Проворный тонкий луч скользит по стенам, выхватывая круглые куски. Белые, из пластика, панели до потолка. Пол покрыт плиткой. На потолке белые прямоугольники светильников.

— Вот он! — луч натыкается на железную коробку с длинной рукояткой. Надпись «рубильник» подтверждает истину, что все необходимое всегда находится рядом.

Машка дергает ручку до упора вниз. Над головой вспыхивает свет. Баобабова, вскрикнув, резко отдергивает руку.

— Черт! — ругается она, и в ее голосе я слышу боль и отчаяние. Непривычные нотки для прапорщика. — Что это за гадость?

На ее руке болтается белая липкая масса. Тонкими усиками тянется она от рубильника к Баобабовой. Кажется, еще немного и белая масса полностью поглотит прапорщика Баобабову.

— Жвачка, — на это дело у меня профессиональный нюх. — Земляничная. Смотреть нужно, прежде чем лапать, что не просят. Мы на опасном задании, а не на прогулке в зоосаде.

Баобабова, ругаясь, счищает жвачку. Терпеливо жду, поглядывая по сторонам.

Широкий, не в пример асфальтовой дорожке, коридор. Ничего примечательного. Одна дверь в десяти метрах от нас. Ни табличек, ни надписей, ни плана эвакуации. Только жвачка прилепленная неизвестным на рубильник напоминает о том, что здесь когда-то жили люди. Но, почему жили? Может, зря я раньше времени хороню персонал зоны. Включая связистов и десантников.

— Все, — Машка демонстрирует руку. Жвачка тщательно собрана и оставлена в бумажном кулечке для последующего анализа и определения личности хулигана.

Дверь в коридор открывается на удивление туго. Баобабовой приходится несколько раз прыгать на полотно, прежде чем удается протиснуться в щель.

— Ну, что там? — из-за бронежилета Баобабова остается внутри, впервые в жизни добровольно пропустив меня вперед.

— Кто-то возвел здесь настоящую баррикаду, — кричу я, растаскивая сваленные в кучу стулья, столы, шкафы и тумбочки. — Дай мне две минуты.

Растаскивая завал удивляюсь тому, как аккуратно, можно даже сказать, профессионально, уложены в баррикаду вещи. Не свалены в кучу, а именно уложены. Ножка к ножке, стенка к стенке. Если бы не чудовищная сила прапорщика Баобабовой, мне одному вовек не взломать тщательно забаррикадированную дверь. Остается только вопрос — для кого или для чего предназначено это сооружение? Достаточно было испортить кодовый замок. Взорвать лифт. В конце концов, можно было просто закрыть двери на ключ.

Перед тем, как уйти в глубину коридоров, решаем устроить короткий привал. Даже сотрудникам отдела «Пи» нужно иногда кушать.

Опытным поджиганием определяем, что лучше всего для костра подходят дубовые столы. Баобабова, не подумав, предлагает соорудить хороший пионерский костер, но я не согласен. Не хватало только пожара.

— Пока не найдет аварийного выхода, никаких пионерских зорек.

Поджариваем на скромном костерке краковскую колбаску. Баобабова из косметички вынимает половинку буханки и по честному делится со мной. Несказанно удивлен. По зоне разлетается живой дух. Запиваем все кофе. Несладким, но крепким. Остатки Мария сливает в термос и прячет в косметичке. На мой вопрос об объеме сумочки, Мария снисходительно улыбается. У женщин, как и у поваров, свои секреты. И не все положено знать молодым лейтенантам.

Пару часов дремлем у потрескивающих углей. На короткие мгновения ко мне приходит забытье. Вижу неясные образы грозящих пальцами полковников. Вижу капитана Угробова, плачущего перед нашими с Машкой портретами. Последним появляется прозрачный дух Садовника. Мне кажется, что я вижу его лицо, скрытое в тени. Пытаюсь подбежать ближе, но уже нет Садовника, только кучка белых лепестков от ромашек горят пионерским костром. А рядом Баобабова кружится в танце, и на ее бритой голове блестят искры костра.

Дергаюсь, просыпаюсь. Во рту вкус отвара из ромашек. Горький, напоминающий о раннем деревенском утре.

Баобабова медитирует. Расселась в позе «лотоса» на столе. Качается по сторонам, тихо мычит. Собирает небесную энергию. Что с ней делать в таком огромном количестве?

— Пропадем мы здесь, — шепчет Мария, останавливаясь.

— Откуда столь поспешные выводы? — молодости свойственно сомневаться в словах прапорщиков.

Баобабова спрыгивает со стола, помогает собрать скромные пожитки:

— Я, пока ты спал, осмотрелась немного. Дело, по всей видимости, полная дрянь. Сам увидишь.

Испугалась? Или сломалась? А может просто поддалась панике? В любом случае отмахиваться от слов профессионально прапорщика нельзя. Баобабова больше меня в службе сечет, больше видела, соответственно, больше и знает. Шрамов на ее теле я не считал, но с первого взгляда и так понятно, что она побывала в таких переделках, что мне и не снилось. Поэтому знает, о чем говорит.

Сразу за дверью просторное помещение. Судя по обилию диванов, диванчиков, мягких кресел, столиков и стоек — перед нашими горящими взорами комната отдыха. В кадках пальмы, на полах ковры, на стенах картины про жизнь шахтеров.

Пристальное внимание привлекает два пункта. Идеальная чистота помещения — пальмы политы, ковры пропылесосены, картины про жизнь шахтеров обметены. Кроме нечеловеческой чистоты, в различных точках комнаты, совершенно без всякой периодичности и смысла лежат на полу, на диванах и на столах аккуратные стопки одежды. Даже в кадке с кактусом валяется один набор.

— Подозрительное начало, — Баобабова склоняется над одной из стопок и осторожно проверяет комплектность. — Леш, ерунда какая-то….

Точно, ерунда. Комплектность с первого взгляда полная. Начиная от трусов, заканчивая носовым платком. Все выстирано и выглажено. На штанах стрелки, хоть масло режь. Обувь сверкает, зеркала не надо.

— В карманах ничего?

Со всеми мерами предосторожности проверяем карманы. Ни крошки.

— Ваши предложения, коллега? — не хочу показывать напарнику, что я несколько растерян. Трудно работать, когда нет подозреваемых, нет потерпевших. Имеется только незаселенный объект для исследования. И аккуратные стопки одежды рядом с политыми пальмами.

— Одно скажу тебе Лесик, — похоже, Мария сама слегка волнуется. — Как на исповеди перед тобой. Не хочется мне остаться в памяти народной холмиком из одежды. Но и безнаказанно оставлять безобразия здесь происходящие неподходящее дело. Если хорошо подумать, то эта работа как раз для нашего отдела. Лично я ни разу не встречала ничего подобного ни в отечественных, ни в зарубежных уголовных хрониках. И выяснить все, хочешь не хочешь, наипервейшая наша с тобой, Лесик, задача. Приоритет, одним словом.

Права Мария. Вот что значит опыт и умная голова.

— Тогда работаем. Фотоаппарат есть?

Баобабова достает из косметички раскладной штатив, сам фотоаппарат в кожаном футляре и большую круглую вспышку.

— Мне нужны качественные снимки. Со всех ракурсов. И рулетку, пожалуйста.

Пока Мария вспыхивает вспышкой, тщательно зарисовываю план комнаты отдыха. Не менее тщательно указываю на плане места расположения стопок одежды. Будет свободное время, соединим полученные точки, может что красивое и получится. Но на первый взгляд сплошной импрессионизм.

Закончив с комнатой отдыха, отправляемся дальше. Главная цель — найти передатчик и отправить пламенный привет генералу с просьбой немедленно прислать подкрепление. Надежды, по совести сказать, никакой, но ради приличия стоит попробовать.

Везде одно и тоже. В каждой комнате, куда заглядываем, предварительно постучав, в каждом коридорчике и даже в каждой кладовке видим выглаженную одежду. Машку это раздражает. Понимаю эту мужественную женщину. Она привыкла видеть везде разруху и смерть. А вместо этих, обязательных атрибутов преступления, жизнь подсовывает нам порядок и тишину.

Больше всего настораживает ощущение, что все помещения кажутся только что покинутыми персоналом. В лабораториях с незнакомым нам оборудованием, работают приборы. Кипит, переливаясь по изогнутым трубкам, разноцветная жидкость. Мерцают лампочки, искрят контакты. Кажется, вернись назад, и застанешь хозяев. Но это не так.

У меня появляется неприятное чувство, что за нами все время кто-то наблюдает. Баобабова успокаивает, поясняя, что это психическое.

Быстро минуем несколько коридоров. Движемся наугад. Ругаем себя за то, что не попросили у генерала плана зоны. Выходим в столовую и останавливаемся, пораженные увиденным.

Столы накрыты. Дымятся тарелки с супом. Парят котлетки. Сочатся парком чашки с кофе. Играет тихо музыка. Все залито светом. На стульях аккуратные стопки выглаженной одежды. Под стульями начищенная обувь.

— Кто-то ответит за это безобразие, — не совсем уверенно заявляет Мария. — Шутить шутки над отделом «Пи»? Не позволю!

У напарника не выдерживают нервы. Бросается вперед и начинает наводить порядок. Такой, какой ей более привычен. Опрокидывает столы с едой, бьет бутылки и расшвыривает по сторонам одежду. Хватает прапорщика ненадолго. Срывается в визге, ревет во весь голос.

— Не хочу!

Если прапорщик плачет, значит, дело совсем плохо. Но расслабляться нельзя. И нельзя идти на поводу чувств. Именно сейчас, когда душа и тело нараспашку, мы наиболее незащищены от врага. Слава богу, что Мария понимает это сама. Утирает скатертью слезы:

— Есть хочешь?

— Не уверен, что стоит. Может быть заражено. Или отравлено. Или с пестицидами.

Мария откидывает в сторону надкусанную котлету, плюется, поправляет бронежилет:

— Что дальше, Леш? Как жить? Как работать?

— Найдем директорский кабинет. В любом случае там есть телефон. Или что-нибудь в этом роде.

Проходим через большой зал. Скорее всего это операционная. Сотни две включенных компьютеров самостоятельно раскладывают карточные пасьянсы. Практически все выигрывают.

Мария больше не психует. После посещения столовой она превратилась в охотницу. Глаза на выкате, губы сжаты. Амур в памперсах твердо сжимает лук. Не завидую тому, кто посмеет встать у нее на дороге. Разорвет в клочья. Прапорщики, они такие.

Останавливаемся около автомата с газированной водой. Мучает жажда. После короткого совещания прапорщик Баобабова самоотверженно пробует стакан воды на вкус. С сиропом. Замертво не падает, поэтому исследование считается завершенным с положительными результатами.

Автоматы с газировкой для нас как источник воды в пустыне. Утоляем жажду, размышляем вслух.

— Бермуды по сравнению с этим местом полная муть.

— Курорт, — подхватываю я.

— Точно. Там хоть океан. Есть куда пропадать. А здесь суша, хоть и тайга. Представляешь, Лешка! Лет через сто появятся здесь из прошлого воздушно-десантный полк под предводительством ученых и связистов. Вот удивятся местные власти!

— Чему удивляться? В тайге времени нет. Хоть сто лет, хоть двести. Медведь хозяин, браконьер прокурор.

Разбив на счастье стаканы, идем дальше. Времени на отдых нет. Решить все проблемы к чертовой матери, да смыться, пока душу не высосали.

Кабинет директора встречаем совершенно случайно. Отхожу от основного маршрута немного в сторону. Зачем отхожу, не важно. Главное, что упираюсь в тупике в роскошные импортные двери с табличкой «Директор». Двери чуть приоткрыты, поэтому нет необходимости пользоваться силой Марии. На счет «три» распахиваем створки настежь и вваливаемся, как нехорошие гости, внутрь.

На полную громкость работает телевизор. Транслируют рябое поле. В такой глуши поймать что-либо путевое, считаю, проблематично. Если нет прямой связи со спутником, то, почитай, нет связи с наиважнейшим из искусств.

На столе привычные чашки с горячим кофе. В пепельнице дымятся три сигареты. Баобабова, презрев страх, подскакивает к столу и докуривает, несмотря на все мыслимые и немыслимые опасности, одну один из хабчиков до мундштука.

— Это ж вещественное доказательство, — пристыжаю коллегу, поглядывая украдкой на идеально плоский телескоп телевизора размерами метр на два. У меня дома старенький «Горизонт» с ручным переключением трех каналов.

Кроме заинтересовавших нас в первую очередь телевизора и пепельницы с безопасными для жизни окурками, в директорском кабинете на кожаных креслах три полных комплекта одежды. Два из них с накрахмаленными халатами.

— Спеклись ребята. Думаю, от директора нам помощи не дождаться. Маш! Как думаешь, они испытывали боль, когда исчезали?

Мария откликается не сразу. Изучает аквариум, в котором не плавает рыбки. Ни золотые, ни обычные.

— Рыбу тоже поимели, — замечает она. — А от улиток только ракушки остались. Богато живут наши ученые. Аквариум, пепельницы полные. Так и я смогла бы в тайге зимы переживать. Боль? Нет, Лесик. Боль практически всегда неразрывно связана с большим количеством отторгаемой принудительно крови. А я здесь еще ни капли не видела. Гигиенично, как в больнице.

Усаживаюсь за директорский стол. Рассматриваю бумаги. Ни одного вразумительного доклада. Одни графики, схемы. Без хорошего специалиста разобраться, чем в конечном счете занимались на данной зоне, не представляется возможным.

Это что? Фотографии? Перебираю стопку глянцевых снимков. Бородатый мужчина в цивильных очках, скорее всего, директор собственной персоной. Вот здесь он работает над бумагами. Здесь читает доклад. А вот…:

— Маша! Иди сюда.

Баобабова перегибается через стол и долго рассматривает фотографию, где бородатый очкарик стоит в обнимку с подозрительным человеком в длинном плаще. Лицо человека старательно засвечено. Но торчащая из кармана ромашка навевает некоторые мысли.

— Теперь понятно, кто похлопотал за нас перед генералом! — стучу кулаком по столу. Баобабова, как хороший напарник присоединяется. Стучать кулаками по чужим директорским столам вдвоем гораздо веселее. — А я все думаю, мы только-только организовались, а генералы, прям, в очередь к нам выстраиваются! Получается, что это нас Садовник под танки бросил? Сам, значит, не захотел комаров кормить. Нас послал.

— Мне он сразу не понравился, — от Машкиных ударов столешница начинает потихоньку трещать.

— Именно. Скользкий тип. Лицо скрывает. Ромашки портит.

— Сволочь?

— Определенно.

Выдыхаемся. Да и кулаки не железные. Дуб, он и в мебели дуб. Сразу не сломал, потом ничего не получится. Баобабова выуживает из пепельницы окурок посимпатичней и усаживается в кресло. Я, после приведения дыхания в нормальное состояние, взламываю ящики стола. Молодые лейтенанты всегда верили, что именно в ящиках директорских столов должно хранится наиболее важное имущество самих директоров.

И как говорят культурные люди, предчувствие меня не обмануло.

Верхний ящик Туго завязанные папки с бумагами. Отчеты, доклады, заявления, жалобы. Ничего существенного. Средний. Оплавленный кусок металла, внешним видом напоминающий пистолет. Ненужная теперь вещь. И, наконец, самый нижний. Одна единственная кассета для видеомагнитофона.

— Хо!

— Что-то интересное? — Баобабову после выкуренного окурка и допитого из всех трех чашек кофе слегка разморило. На сон потянуло.

— Это мы сейчас и узнаем.

Вставляю кассету куда положено, усаживаюсь в соседнее с прапорщиком кресло и нажимаю на воспроизведение.

На всю ширину экрана бородатый директор:

— … работает.

Лицо отдаляется, показывая всю площадь кабинета. В креслах утопают два грустных человека в белых халатах. С первого взгляда понятно, что состояние людей близко к определению « в зюзю». Несколько пустых бутылок из-под спиртного тому подтверждение.

— "Раз, раз…", — говорит лицо бородатого директора. Остальные присутствующие в белых халатах слабо реагируют на звуковые сигналы. Дергают поникшими шапочками нахлобучками и впадают в спячку.

— А борода ничего, языком еще ворочает, — составляет психологический портрет директора прапорщик Баобабова.

Шиплю на нее. Кассета единственный на сегодняшний день источник информации. И нельзя упустить ни одной детали.

Директор пододвигается ближе к экрану и, постоянно озираясь, говорит:

— "Если вы нашли эту кассету, значит не все еще потеряно. У нас мало времени. Скоро придут и за нами. Мы последние. Боюсь, в лаборатории больше никого не осталось. Забрали всех…".

— Много слов, приятель, — тороплю я, пристально вглядываясь в экран.

— " Они везде…, — директор проглатывает тугой комок страха. — Он среди нас. И не хочу вас пугать, они среди вас!"

Указательный палец директора резко тычется в телевизор, отчего мы с Баобабовой вздрагиваем.

—" Это началось неделю назад. Первые тревожные сообщения пришли из отдела креонологистики. Непонятная нервозность работников. Необоснованные вспышки гнева. Мордобитие. Некоторые сотрудники были даже замечены в пьяном виде, что совершенно невозможно. Потом, через два дня, пропал младший научный сотрудник Дубовцев. Тщательные поиски прилегающих территорий не увенчались успехом. Комплект одежды младшего научного сотрудника Дубовцева обнаружили совершенно случайно в глубине нижних испытательных полигонов. Мы думали, это только несчастный случай. Но это было не так".

Свет на экране замигал, и бородатый директор испуганно закрутил головой. Два его гостя оказались в более спокойном положении. Ничего не чувствовали и ничего не видели.

— " Видите?! — директор пододвигается еще ближе к экрану. — Они предупреждают меня. Они не любят, когда много шума".

Баобабова дотрагивается до плеча и знаками показывает, что у товарища с экрана не все в порядке с мозгами. Я в ответ отрицательно машу головой. Такие умные глыбы, как хозяин кабинета, с ума не сходят. Они, или умирают от старости с калькулятором в руке, или их пристреливают за слишком большой объем государственных тайн, хранящийся в мозгах.

Между тем директор продолжает наговаривать свою, что уж сейчас скрывать, последнюю в этой жизни исповедь:

— "После пропажи первого сотрудника прошло всего несколько часов, и люди стали исчезать в геометрической прогрессии. К концу дня на зоне осталось всего половина состава. К трем часам ночи только мы трое, — директор оглянулся на похрапывающих гостей. — Я знаю, нам не спастись. И мы не можем никого предупредить. Все, кто пытался пробраться в комнату связи, пропали. Нам остается только уповать на чудо и надеяться, что они не придут к…".

Отчетливо видно, как по экрану проносится стремительная черная тень. Она издает нервный бубнящий звук, от которого кровь в жилах превращается в замороженный полуфабрикат.

Странно, но, кажется, сам директор этого не замечает. Он даже не моргает.

— " Друзья. Соратники. Земляки! Если вам посчастливилось остаться в живых, мой вам совет. Бегите с зоны немедленно. Бросайте все и бегите. Здесь властвует смерть!"

По экрану снова проносится черная тень. И вновь директор не видит нависшей над ним опасности.

—"Всем людям Земли! — в голосе директора слышны торжественно-панические нотки. — Забудьте навсегда это проклятое место! И самое важное!"…

Черная тень медленно наплывает на экран, загораживая директора. Слышатся яростные крики, шум борьбы.

Прапорщик Баобабова, не отрывая глаз от экрана, показывает большим пальцем вниз. Я полностью согласен с коллегой. Чтобы там ни было, директор встретил свою смерть достойно. Предупредил нас и весь мир об опасности.

Изображение кабинета появляется вновь. Директор взъерошен, помят, но выглядит достаточно живым.

— "Это Мефодьевна. Наша уборщица. Гражданка Мефодьевна! Отойдите вы со своим ведром. Вы мне мешаете!"

Грохочущая тень перемещается от камеры в глубину кабинета и превращается в полную тетку с ведром и шваброй. Бормоча под нос неразборчивые слова, она продолжает намывать полы. Два гостя директора в бессознательном состоянии поднимают ноги, дабы не мешать уборке. Жизнь продолжается.

Директор, пригладив пятерней растрепанные борьбой волосы, грустно улыбается, извиняясь за прерванный монолог.

— "Мы последние. Это надо признать. Нам ничто не поможет. И никто. Вы, которые сейчас смотрите эту кассету, опоздали. Вряд ли вам удастся спасти нас. Да. Ведь всем наплевать на то, что несколько сотен ученых отдали свои жизни за прогресс. Кого это заботит? Наверняка прислали на помощь какого-нибудь молодого лейтенанта с не обсохшим молоком на губах. Я угадал?"

Баобабова хмыкает, но комментировать заявление бородатого директора не рискует. Я рядом. А в руках свинцовая труба.

—" А в пару с молокососом прислали, наверняка, злобного прапорщика. Скорее всего в бронежилете. И это все? Нехорошо! Не завидую вам, ребята".

— Выключи этого неврастеника, — Мария нервничает, постукивая костяшками пальцев по столу.

— Еще немного, — мое внимание привлекает задний план картинки.

Кто-то неимоверно большой и чертовски сильный со всего маху налетает на стальные двери. Металл пучится, проминается и вот уже ясно видно, как остается на двери выдавленный отпечаток огромной конечности. Директор дико кричит что-то нехорошее и в высшей степени не научное. Бросается к разрушаемым дверям, пытается сдержать их своим телом. Люди в белых халатах продолжают сладко спать, готовясь в забытьи принять объятия смерти. Уборщица тетя Клава, не обращая внимания на происходящее, насвистывая под нос песенку про «пара-парадуемся», смахивает половой тряпкой пыль с картины, на которой изображены пасущиеся в лесу свиньи.

Удары неизвестного продолжаются сыпаться на дверь. В какой-то момент становятся понятно, что через секунду в кабинете директора разыграется трагедия. Удобнее вжимаюсь в кресло. Оно хоть и по телевизору, но кое-какой страх все равно есть.

Стальная дверь в последний раз протяжно стонет, слетает с петель и вместе с директором отлетает к противоположной стене.

Именно в этот момент изображение пропадает и на экране остается лишь рябь.

— Я так и думала, — фыркает Машка. — Всегда одно и тоже. На самом кровавом месте или пробки вылетают, или телевизор взрывается, или гости приходят.

— Обрати внимание, — в чем-то Мария, конечно, права. Мне тоже ужасно хочется взглянуть на то, что пыталось проникнуть в кабинет. — Двери то целые.

Баобабова тщательно изучает вышибленные, согласно только что просмотренной хронике, двери.

— Ни одной вмятины, — сообщает торжественно она. — Ни царапин, ни волдырей. Такое впечатление, что ее поставили только что. Кто-нибудь объяснит, что здесь происходит? Дурдом какой-то.

Но меня в данную минуту беспокоит другая мысль.

— Маш, а Маш! Скажи, не встречала ли ты по дороге или в кабинете ведро со шваброй?

Зрачки Баобабовой на мгновение превращаются в лед. Как ей это удается, сказать сложно, но с ее то опытом….

— Считаешь, что к этому безобразию имеет отношение уборщица? Но это же абсурд! Как может самая обычная гражданка уборщица сотворить такое с целым подземным городом? Я уже не говорю о воздушно десантном полке.

— Уборщицы бываю разные. Я в журнале читал, что согласно последним медицинским исследованиям современные уборщицы ближе всех стоят по эмоциональной шкале к серийным убийцам. Недовольство жизнью, постоянные стрессы, работа с влажной средой, все это откладывает негативный отпечаток на характер. Помашешь целый день шваброй, а в конце рабочего дня непременно захочется кого-нибудь замочить.

— Но уборщица не сталевар, — не соглашается коллега. — Переплавкой автоматов не занимается. Даже если принять предложенную версию за рабочий вариант, непонятно так же, как один человек сумел угробить столько народу, да еще навести на зоне идеальный порядок.

— Не знаешь ты русских уборщиц.

Но, Баобабова права. Гражданка Мефодьевна, несмотря на косвенные признаки, вряд ли является главным организатором опустошения зоны. Тем более, что она находилась внутри кабинета, когда неизвестная сила взламывала двери. А то, что ведро не нашлось, еще ни о чем не говорит.

Смотрю на часы. Там, на верху, уже далеко за полночь. Пора устраиваться на ночлег. Лучшего места, чем кабинет директора, под временный лагерь отыскать трудно. Баобабова устраивается на диване. Я на креслах. Двери предварительно подпираем массивным директорским столом. Тишине и чистоте доверять нельзя.

— Чудно все, — вздыхает с дивана Баобабова.

— Ты о чем?

— О зоне. Мы так до сих пор не знаем, чем занимались эти ребята. Может, происшедшее явилось результатом неудачного эксперимента? Не на ту кнопку нажали, и получили не тот результат, который хотели. Сюда бы ученых прислать, а не нас с тобой.

— Но прислали нас. И разбираться придется нам. Не знаю как. Но ведь безвыходных положений не бывает?

Засыпаю, успокоенный этой мыслью.

Просыпаюсь, не успев как следует погрузиться в тревожные сновидения. Перепуганная Баобабова трясет за плечо.

— Лесик! Там что-то происходит!

Из коридора слышен дикий топот. Словно буйная толпа буйно помешанных носится туда-сюда, и каждый их этой толпы старается топнуть как можно сильнее. Бросаемся с прапорщиком к дверям. Не открываются.

— Засада! — вопит прапорщик Баобабова, не в силах совладать с эмоциями. — А ну, навались, лейтенант!

Берем приличный разбег, прыгаем на дверь. На третий раз преграда не выдерживает. Вылетаем в коридор, с твердым намерением вручную сразиться с топтунами.

Никого. Только мелькает неясная тень, прячется за углом. Не сговариваясь, бежим туда. Поворот. Беглецы стараются не показываться на глаза. Еще изгиб. От нас не уйдешь. Мы тоже нормы ГТО сдавали.

Захваченные погоней и бегством неизвестного, влетаем в столовую. Тормозим в изумлении. От вчерашнего погрома, учиненного Баобабовой, не осталось и следа. Все аккуратно расставлено, разложено. В тарелках горячий суп, на стульях выглаженные комплекты одежды.

— Стой! — просит Мария, удерживая меня за руку. — Они нас отвлекают, — Баобабову не волнует, что все приведено в порядок. Даже свечи новые. Одна погоня на уме. — Странно только, что они не нападают.

Не совсем понимаю, о ком идет речь. За все время погони так и не удалось разглядеть беглецов. Топот ног слышал, дыхание чувствовал. Но только тень мелькала. Так и не удалось никому по голове свинцовой трубой шмякнуть.

— Слышишь? — напрягается Мария, прислушиваясь.

Глухой рокот, похожий на далекий водопад. От этого, пока слишком далекого звука, начинает подрагивать пол. А что будет, когда это доберется до нас.

— Уходим? — скорее предлагаю, чем спрашиваю я.

Прапорщик Баобабова не имеет ничего против. Она как никто другой в этой жизни понимает, что все неизвестное приносит в размеренную жизнь оперативных работников одни отрицательные эмоции.

Отступаем спокойно. Впереди, сломя голову, несусь я. Дышит в затылок напарник, подгоняя словами. И не зря. Странный рокот с каждой секундой становится громче. Среди однообразного рева различимы отдельные нотки. Это голоса. Они визжат, вопят, надрываются. И мне слышится только одно. Желание поскорее раздавить двух маленьких человечков, посмевших влезть не в свое дело.

На полпути прапорщик Баобабова резко тормозит, смотрит на часы, удивленно вскидывает брови и, не спрашивая моего согласия, возвращается обратно. Метров на сто. Берет низкий старт и несется, высоко задирая ноги.

— Есть! — радости нет предела. — Новый мировой рекорд в забеге на очень короткие дистанции. Семь с ерундой.

Я не верю. Так быстро бегают только кенгуру. Тщательно замеряем расстояние. От угла и до вот этого косяка. Ровно сто метров. Даю отмашку. Прапорщик Баобабова делает вторую попытку. Трясу часами. Ровно пять секунд. Баобабова никак не соглашается, что это только квалификационный забег, а настоящее время она сможет показать только в основном.

Третий раз Мария не бежит. Вовремя вспоминаем о грозящей нам опасности. Теперь трясемся плечом к плечу. У Марии открылось второе дыхание. Враг, как говорится, неведом, но очень близок.

— К лифту, — на ходу приказываю я, ничего не объясняя. Но объяснять ничего и не надо. Прапорщик Баобабова все понимает и так. Она для этого слишком умна. Возможно, нам удастся выбраться на поверхность. А там по тайге, по болотам, к городам, к цивилизации, к регулярным войсковым соединениям. Авось и повезет, вывезет удача.

Несколько секунд толкаемся в дверях лифта. Машка напоминает мне правила поведения в общественных местах. Особенно в присутствии женщин. Я упираю на то, что в данную минуту наблюдаю исключительно прапорщиков, для которых нет никаких законов и правил. Втискиваемся одновременно. Со скрежетом, не уронив достоинства. Мария яростно хлопает ладонью по единственной кнопке. Створки, заразы, закрываться не торопятся. Ползут, как улитки к водопою.

Ревущие крики все ближе. Пол ходит ходуном, как при землетрясении. Машка вспоминает про премиальные.

Жду появления преследователя перехватив поудобнее свинцовую дубинку. Может пользы от нее мало, но умереть, как подобает настоящему молодому лейтенанту, мне никто не помешает. Еще бы хоть капля надежды в душе осталась.

Просвет все меньше и меньше. Сквозь уменьшающую щель створок замечаю, как потемнело в коридоре. Необъяснимое коридорное явление близко. Чувствую это каждой клеткой тела. Баобабова тоже чувствует. Не обращая внимания на молодых лейтенантов и напарников, скулит, сжав до скрипа зубы. Я пытаюсь проделать то же самое. Скрипеть и скулить, одновременно не получается. Опыта не хватает.

Захлопываются створки. Выдыхаем воздух. Прекращаем скрипеть и скулить. С той стороны коридора в лифт врезается нечто невообразимо огромное, заполнившее все пространство, весь эфир, весь мир. Бьется в истерике, пытаясь пролезть сквозь щели. Но лифт сработан на славу. По моему разумению, в таких ящиках можно даже под воду спускаться. Ни капли не просочится. Не говоря уже о необъяснимых коридорных явлениях.

— Какое безобразие! — возмущается Машка. — Ничего человеческого у людей не осталось. Все норовят нахрапом взять. А я этого не люблю. Лесик, по-твоему это не свинство?

Не совсем понимаю, о чем речь. Если о жизни, так чего тут удивительного. Жизнь есть борьба противоположностей. Для нас странное явление в коридоре противоположность. А мы для него не меньшее зло. Мы его хотим уничтожить, а оно сопротивляется. И кто из нас человечней, еще тот вопрос.

— Нет там ничего человеческого, — в этом я уверен на сто процентов. — Всех сожрало и нас не пожалеет. В кино такое часто показывают. Только там положительные герои обязательно спасаются, предварительно все взорвав. Заметь, секунд за десять до взрыва сматываются. А мы не спасемся.

— Почему это? — не понимает напарник.

— Стоим потому что.

Лифт и в самом деле только потрудился закрыть двери, но с места не сдвинулся. Знает ведь гадость металлическая, что нам страшно, так еще страшнее из вредности делает.

Совместно с Марией, не обращая особого внимания на тряску, изучаем приборную панель средства спасения. Изучать-то, в принципе, нечего. Одна кнопка, да и та, вдавленная до основания. Второй раз отжимать опасно. Никто не может предсказать поведение лифтов. Может поехать, а может и впустить того, кто снаружи.

Все решает Баобабова. Ее, прапорщика в бронежилете, страна долго учила, как вести себя в экстремальных ситуациях. Подкованным каблуком по панели и вся проблема.

Конечно, лифт, слегка подумав, поехал. Ни одному лифту не придет в мысли кочевряжится, когда тебя ногами по панели.

Однако начавшееся движение нас не обрадовало. Двигались мы не вверх, а, как бы вниз. «Как бы» — именно такое определение подходит к лифту, который вдруг заваливается на бок. Переворачивается вокруг своей оси, дергается по сторонам, словно воробей в полете. Мне даже кажется, что мы делаем мертвую петлю. Но врать не хочу. От тряски и кручения не разобрать, что и как происходит. Едва устраиваемся на потолке, как кабинка заваливается на бок. Приспосабливаемся к этому положению, мир закручивается в обратную сторону. Нельзя доверять лифтам. Садясь в лифт любой человек может оказаться в любом месте, начиная от необитаемого острова и заканчивая другой звездной системой.

Останавливаемся резко. Набранное ускорение сплющивает нас в лежачем положении. Створки, слава богу, разъезжаются в сторону. Покидаем кабинку с возможно большей скоростью. Обещаю себе никогда больше без особой необходимости не пользоваться лифтом. Здоровье человеку дается лишь раз.

— Ноги вытирайте!

Смысл сказанного доходит не сразу. Когда кипящий мозг молодого лейтенанта напряженно трудится над решением проблемы мирового масштаба — мелочи, вроде не вытертых ног, кажутся мелочью. Но я ясно и отчетливо слышу голос. И это не Баобабова и даже не мои галлюцинации.

Похоже Мария находится в таком же непонимании момента. Вертит головой, пытаясь понять, что происходит.

— Леха, глянь-ка!

Проклятый лифт высадил нас не на обитаемом острове. Да и на другую звездную систему место походило ровно столько, сколько деревенский курятник смахивает на космодром. Мы с прапорщиком валяемся на сцене просторного конференц-зала. Рядов пятьдесят кресел, горящие юпитеры, будка суфлера, уютные балкончики. Декорации из жизни сталеваров — пышущий жаром мартен, текущая по желобу лава.

— Чего глаза пялите? Кому сказала, ноги вытирайте господа хорошие!

С задних рядов нас разглядывает знакомая по видеокассете уборщица гражданка Мефодьевна. В сером халате, в резиновых, по локоть, перчатках. В руках неизменные спутники всех уборщиц — швабра и ведро.

— Живая? — переглядываемся с коллегой, понимая, что нам впервые за эти дни несказанно повезло. Встретить в мертвой зоне первое живое существо, пусть даже уборщицу, одной удачи мало. Здесь нужен особый профессионализм. Я даже не говорю о качественной подготовке и желании работать.

— Эй! — приветливо машет рукой Машка. — Тетенька!

— Какая я тебе тетенька? — ответной радости со стороны гражданки Мефодьевны не чувствуется. С невыжатой тряпки нескончаемым потоком стекает грязная вода, но уборщица этого, кажется, не замечает. — Вот я вам!

Оперативным сотрудникам отдела «Пи» нельзя грозить шваброй. Законом не предусмотрено. Но в данную минуту угроза меня волнует меньше всего. Странно, что единственная живая душа не проявляет вполне естественной в данной ситуации паники. Даже намека на страх не заметно. Шмякает тряпкой о пол и начинает, как ни в чем не бывало, пачкать полы.

— Товарищ уборщица! Нам определенно надо с вами пообщаться, — демонстрирую со своей стороны пустые руки. Уборщицы ни за что не подойдут к человеку, у которого в руках палка, камень или свинцовая труба.

— Не о чем, и незачем, — гражданка Мефодьевна демонстративно поворачивается спиной, продолжая наводить порядок.

Именно это действие наводит на мысль, что наши предположения относительно причастия данной личности к происходящему в зоне вполне обоснованы. Кому как не данному индивидууму заботиться о чистоте?

— Налицо убийца маньяк, — делаю заключение, основываясь на предварительных результатах следствия. — Всю зону перемочила. Предмет убийства у нее в руках. Швабра достаточно грозное оружие в руках специалиста.

— Ученых придушила, связистов забодала, — глаза Марии гневно сверкают. — Воздушно-десантный полк заманила в тайгу, да там и оставила на съедение дикими животными.

— Все сходится. Надо брать.

— Живьем, — уточняет Баобабова.

— Без санкции?

— До ближайшего прокурора, как на каноэ до Парижа. Обойдется. Мы ей гражданские права зачитаем.

Захват предполагаемого серийного убийцы ученых и десантников проводим по всем правилам. Прапорщик Баобабова заходит с правого фланга. Я, прикрываясь спинками кресел, с левого. Подозреваемый зажат в клещи. Законность восторжествует, никому не укрыться от суровой буквы кодекса и длинных рук отдела «Пи».

Но с первых же минут погони все оказывается не так просто, как хочется. Тетка, подхватив ведро и швабру, показывает группе захвата кукиш и, ловко перепрыгивая через сиденья, успешно уходит от длинных рук. Нас ничуть не расстраивает первая неудача.

Повторяем все более медленно. Правый фланг, левый фланг. Сходимся. Уборщица, странным образом сохраняя первоначальную дистанцию, сматывается на другой конец конференц-зала. Кукиш, непременный атрибут, направленный в нашу сторону.

Баобабова, прапорщик с богатым опытом и боевой биографией, трясет головой, ничего не понимая. Вроде бы все правильно. Но не получается. Догонялки похожи на игру с двумя магнитами. Тетка Клава отталкивается от нас и ускользает тем быстрее, чем ближе мы подбираемся. В короткие перерывы нашей передислокации она успевает отжать тряпку и сделать два-три взмаха шваброй. Свободную руку беглянка не разжимает в известной фигуре. Для нее это флаг, который она, похоже, не намерена сдать врагу.

Через полтора часа безуспешной погони мы сдаемся.

Моя коллега по отделу, прапорщик Баобабова дышит тяжело. По выбритой голове стекают капли пота. Словарного запаса не хватает, поэтому Машка из последних сил яростно выплескивает досаду на кресла, постукивая их свинцовой трубой.

Я в более приличном состоянии. Сказывается молодость, пол и физическая подготовка молодого лейтенанта. Валяюсь, задрав ноги, в проходе и мечтаю только об одном, вернуться домой и больше никогда не встречаться с людьми, которые выбрали себе опасную и жестокую профессию уборщицы.

По причине нехватки сил ползком подползает Мария:

— Леша, а может ну ее, а?

Постороннему человеку не понять о чем говорит прапорщик Баобабова, призванная защищать законность и порядок. Но я не посторонний.

— Похоже, без санкции ничего не получится. Преступный мир силен как никогда. Поддержки нам не дождаться. Одним не справится. Поэтому принимаю решение. Отложить поимку душегубки до более благоприятных времен.

Баобабова всхлипывает и признательно тыкается мокрой макушкой плечо. А кто говорил, что работа в отделе «Пи» не опасна и не трудна? Успокаиваю коллегу как умею. Клянусь не забыть нанесенного нам оскорбления до конца жизни и отомстить за горькие девичьи слезы.

В течение часового отдыха краем глаза наблюдаю за уборщицей. Она никуда не уходит, крутится на месте, в сотый раз драя один и тот же участок. Подозрительно, что вода в ведре даже не думает убывать. Не странно это? Странно, и даже очень! В то время, как жители Сахары страдают от нехватки влаги, некоторые несознательные уборщицы преступно нерационально расходуют воду. И даже не стремятся к сотрудничеству с правоохранительными органами.

— Дура! — Мария достаточно набралась сил, чтобы высказать в глаза любому всю правду. — Мы ж с тобой только поговорить хотим. Или не понимаешь, что у вас тут твориться?

— Сама такая, — следует стандартный ответ всех обиженных. — Много вас таких, желающих. Поговорить. Придут, обгадят, а кому порядок наводить?

— Куда тело директора запихала, сволочь? — иногда Баобабова бывает несдержанной. Нельзя так допрашивать не пойманного преступника.

— В данной ситуации необходимо действовать по-другому, — останавливаю я коллегу. — По научному.

Мой научный метод основывается на психологической зависимости субъекта от неадекватных поступков окружающих. Привлекаю внимание тетки Клавы и демонстративно плюю на пол.

Свидетель и непосредственный участник трагедии на зоне вздрагивает. Пробный камень попадает точно в цель. Мария схватывает идею на лету и вытаскивает из карманов горсть конфетных фантиков. Разноцветные бумажки веселым дождиком разлетаются по конференц-залу. В завершение Баобабова старательно вытирает ботинки о сиденья кресел.

Трудно, если не невозможно, поймать ураган. Невозможно обуздать смерч. Необыкновенно трудно захватить летающую тарелку. Нападающую уборщицу перехватить сложно, но можно. Главное, иметь рядом хорошего напарника.

Баобабова в красивом распластанном прыжке налетает на разъяренную тетку Клаву, в полете наматывает на кулак копну волос и успокаивается только тогда, когда на запястьях убийцы щелкают наручники.

Не откладывая в долгий ящик приступаем к допросу. Баобабова наотмашь лупит трубой по креслу рядом с арестованной. Кресло в щепки, арестованная в шоке. Но ненадолго. Стискивает зубы и мычанием сообщает, что не скажет нам, представителям закона, ни одного вразумительного слова.

Присаживаюсь рядом, обнимаю уборщицу и доверительно, так как умеют делать только молодые лейтенанты, интересуюсь:

— Так куда же вы, голубушка, дели изуродованные тела десантников? Где сегменты тел связистов? Как же вы так? За такое по голове не погладят. Подпиской о невыезде не отделаетесь. А то, глядишь, на всю оставшуюся жизнь запретят заниматься любимым делом.

Данная перспектива серийного убийцу никак не устраивает. Об этом ясно говорит тревожный взгляд на ведро и швабру.

— Ладно, — ломается преступник. — Ваша взяла, ироды.

Я всегда знал, что доброе отношение к людям, запятнавшим себя нехорошими делами, себя оправдывает.

— Что произошло на зоне? Куда делись люди? Где директор?

Основная подозреваемая несколько секунд жует губы, потом колется:

— Все ушли. Меня тоже звали. Но я не дура.

— Ушли? Куда? В каком направлении?

— В дыру свою ушли. Сначала белохалатики смылись. Я все видела. По ночам уходили. По одному и целыми группами. За ними персонал. Собрались одним днем и смотались. Директор, тюфяк, все руки себе ломал. Где, где? А они все там. Дыра их поглотила.

Баобабова за спиной допрашиваемой недоуменно пожимает плечами. Мне тоже не все понятно. Но, считаю, надо получить как можно больше информации, а уж потом систематизировать данные.

— Парашютисты прилетали?

— Это которые на простынях? А то как же! При полном параде в одном строю проследовали в дыру. Даже ноги не вытерли.

Это похоже на правду. Десантники такой народ, что перед каждым учреждением ноги вытирать не приучены. Похоже тетка правду говорит. Но остается масса вопросов, на которые мне бы хотелось услышать вразумительные ответы и, наконец, выложить до самого конца мозаику вопросов и ответов.

— Кто по коридорам бегает, мешая работе милиции?

— Да кто ж там бегать может? — правдоподобно удивляется тетка Клава. — Директор последним ушел. Разве что из дыры кто вылез. Она ж двухсторонняя.

— Это что за дыра такая?

Уборщица смотрит на меня, как на школьника, завалившего самый главный экзамен.

— Вы, граждане милиция, куда приехали? Это же научная лаборатория, а не танцплощадка. Здесь ученые мужи над наукой думают, а не в чужом белье копаются.

— А вы нам расскажите? Очень любопытно, — устраиваюсь поудобнее. Мне кажется, мы, наконец, услышим, чем же занимались на этом секретном предприятии так называемые ученые мужи.

— А я все сказала, — нагло заявляет уборщица. — Мое дело маленькое. Пыль протереть, да полы помыть. А что там в подвале творится, не моего ума дело.

— Это в каком подвале? — настораживается Баобабова.

Уборщица бледнеет, чувствуя, что сболтнула лишнее. Кусает воротник синего халата, хрипит страшным хрипом, заваливается мешком в мои объятия. И закрывает глаза.

— Неисповедимы пути твои. Домылась бедняга, — Мария проверяет свинцовой трубой степень реальности только что разыгравшейся на наших глазах трагедии. На ковыряние и толчки тело уборщицы не отвечает. — Стопроцентный труп. Леша, чур я вскрытие буду делать.

Мне не часто приходилось видеть смерть так близко. У себя на плече. Чувствую и долю своей вины. Загоняли тетку, вот и загнулась. Все ли правильно мы делаем? Не ошиблись ли мы где с Баобабовой? Теми ли методами работаем с людьми? Много вопросов. Как всегда много вопросов. И найти на все ответы не в моих силах.

— Надо искать подвал. Все зло оттуда, — спихиваю с плеча тело погибшей при дознании подозреваемой.

— Что с трупом делать будем? Закопаем, или так оставим?

— Делай что хочешь! — бессердечное отношение прапорщика Баобабовой к чужой смерти меня раздражает.

Напарник усаживает труп в кресло и прикрывает его подручными средствами. Отжатой самим трупом тряпкой. Все возвращается на круги своя.

Помянув добрым словом гражданку Мефодьевну, ищем путь в подвал. Туда, где скрывается двухсторонний источник зла.

Поиск много времени не занимает. Если подвал правильный, то должен находится в подвале. Тоесть строго внизу по вертикали. Баобабова сообразительный опер, сразу указывает на суфлерскую ракушку. Так как других предложений нет, спускаемся по металлической лестнице на следующий подземный уровень.

Спуститься до конца мешает неудовлетворительное состояние лестницы. Ступеньки заканчиваются где-то на половине. Оставшуюся часть благополучно падаем, скользя по узкой трубе. Получаются вполне сносные таежные горки. Руки бы вырвать архитектору.

Место приземления уныло и серо. Пока я ощупываю тело на предмет переломов и вывихов, Мария обследует место падения.

— Темновато, — замечает она, щурясь на одинокую лампочку, болтающуюся на скрученном неизвестными природными явлениями проводе. — Думаю, искомое нами место находится в той стороне.

Та сторона отличается от той стороны более ярким светом. Весьма существенный фактор при выборе направления. Только глупый и неопытный оперативный работник, хоть таковых и не существует в природе, рискнет идти в темноту без должного прикрытия.

Движемся параллельно толстым трубам. Трубы горячие и холодные. Вспоминается мудреное сантехническое слово — коммуникация. Такое ощущение, что находишься внутри гигантского животного, рядом с извивающимися кишками. Удивительно то, что с труб не падает ни одной капли. Умеют же, когда хорошо заплатят.

— Чувствуешь? — замирает Баобабова.

Конечно, чувствую. Мелкая вибрация. Впереди очень крупный механизм. Может быть именно о нем говорила безвременно усопшая уборщица? Может, мы с Марией приближаемся к пресловутой дыре? А если это и в самом деле так, то надо быть начеку.

— Как думаешь, что это такое — дыра?

Если бы я знал! Нас, молодых лейтенантов, учили совсем другим вещам. Кто мог предположить месяц назад, что мне придется разбираться с совершенно непонятными происшествиями? До нас с Баобабовой этого не делал никто. Никто не гонялся за таинственными, не от мира сего, преступниками. Никто не раскрывал тайну исчезающих без веских причин людей. Мы неопытны. Но полны желания работать качественно. Может только это и помогает нам в нашем нелегком деле секретных сотрудников отдела «Пи».

— Думаю, дыра — это дверь в параллельный мир. Ничем другим существующую ситуацию объяснить не могу. Здесь, на зоне, судя по косвенным данным, занимались изучением чего-то очень и очень необычного. Существует вероятность, что наши ученые доэксперементирвались и изобрели нечто такое, что засосало их в неизвестное место.

— И к нам из этих самых параллельных миров нелегально пробралось неизвестная земной науке субстанция, которая гонялась за нами по коридорам.

— Дыра засасывает всех, кто появляется в зоне ее действия.

— Она живое существо. Не позволило догнать себя.

— И не любит десантников.

— А нас оно, что, любит?

— Обожает.

— Мы из отдела «Пи».

— С нами нельзя ссорится.

Баобабову странно передергивает. Она секунду смотрит на меня безумными глазами и неожиданно влепляет пощечину. А если кто видел, какие у Машки ладошки, тот поймет, что я моментально отлетаю к стене. Сиреневый туман заполняющий голову моментально рассеивается, и я недоуменно хлопаю ресницами.

— Извини, Лешка, — извиняется Мария. Присаживается рядом и осторожно трогает разбитую до крови губу. — Эта мразь хотела нас подчинить. Околдовать хотела, понимаешь?

Вот оно что! А я то думал! Мария права. Нечто пыталось овладеть нашим сознанием. И частично ей это удалось. Разговорились, словно первоклашки на школьной линейке. Версии нереальные, мысли идиотские. Нет, не так должен действовать молодой лейтенант и прапорщик женского пола в экстремальных ситуациях.

— Спасибо, — опираюсь на руку Баобабовой, встаю. Теперь я чувствую, как липкая паутина чужой воли крутится вокруг нас, пытаясь проникнуть внутрь слабых человеческих тел. Не получится. Мы на чеку. — Давай найдем эту штуку и взорвем ее к ее же матери. Жаль только у нас нет взрывчатки.

— У нас есть все, — улыбается Машка и показывает краешек косметички. — Килограмм тридцать наскребу.

Знать не такие уж длинные руки у нашего капитана Угробова.

Ногой выбиваю хлипкую фанерную дверь с белым оскалившимся черепом. Нас предупреждать не надо. Мы и так знаем, что до смерти два-три, а то и все четыре шага.

Очередной коридор с плохим освещением.

Несколько закрытых дверей. Из добротного металла с заклепками. Замков нет. Одна узкая щель для секретных карточек. Налегаю плечом, в молодых лейтенантах силы много, но ничего не получается. Двери крепки, плечи слабы.

Баобабова щелкает языком и гордо демонстрирует перед носом карточку допуска.

— У уборщицы позаимствовала, — улыбается она, засовывая карточку в щель первой двери. Железо отъезжает в сторону, открывая внутренность помещения.

— И как это называется? — ахает Баобабова.

Протискиваюсь между бронежилетом и косяком. Ахать не ахаю, но рот от удивления открываю.

Это называется — джунгли.

Прямо к дверям подбираются лианы. До эвкалиптов подать рукой. В нос ударяет одурманивающий запах цветов. Далекое солнце красит нежным пурпурным светом далекий горизонт. Порхают бабочки неземной красоты. Из кустов широколистного папоротника смотрят на нас внимательные глаза трехметрового бронтозавра. Из зубастой пасти стекает слюна. Неподалеку стая стегозавров отвлекается от разрывания на куски туши с неизвестным названием и с любопытством изучают гостей.

Баобабова в одну секунду оценивает ситуацию как угрожающую национальной безопасности и без лишних разговоров захлопывает дверь.

— Видел, на что деньги народные уходят? Развели тут, понимаешь, зоопарк. Один такой экземпляр вырвавшийся на волю и чрезвычайная ситуация в стране обеспечена. Тоже мне, парк российских динозавров.

Я еще не перевел дух, поэтому ни возразить, ни согласится не могу. Уложится ли в моей голове когда-нибудь мысль, что здесь, в глубине земли, в глухой тундре наши ученые смогли воссоздать удивительный мир доисторической эпохи.

— Вот что, Лесик, — Машка становится серьезной и сосредоточенной. — Наверняка то, что мы сейчас видели, составляют важную государственную тайну. И если кто-то узнает, что мы глаза пялили на то, на что пялить не положено, не сносить нам головы. Ты к пыткам как относишься? Вот и замечательно. При первой опасности я сама тебе череп раскрою.

И правильно сделает. Не для того создан отдел «Пи», чтобы его сотрудники, даже под страхом смерти выдавали секреты страны. Все должно остаться при нас. Главное, спать спокойно. И желательно без снов про голодные большие глаза ящуров.

Следующие двери прапорщик Баобабова вскрывает с максимальной осторожностью. Отворяет двери ровно настолько, чтобы в узенькую щель взглянуть на чужие секреты. Но под напором сильнейшего ветра двери распахиваются на всю ширину.

Бросается в лицо холодная вьюга. Завывает нечеловеческим голосом пурга. Там, за толстыми железными дверьми, снежный мир. Ледяные глыбы растут гигантскими исполинами до самого черного неба. Ураган бушует на необозримом пространстве. Далекая цепочка лыжников, почти уткнувшись в снег, волочет санки. Люди покоряют снежную страну.

— Эй! — со слезами на глазах бросаюсь в завесу пурги. Какие, никакие, а живые люди. Уж лучше замерзнуть в ледяных сугробах, чем сдохнуть в подвалах проклятой зоны.

Прапорщик Баобабова цепко перехватывает меня за пояс, сжимает, удерживая, в объятиях. Затворяет спиной дверь:

— Ничего, ничего, — гладит меня по голове. — Поплачь, дорогой. Поплачь. Легче станет, по себе знаю. Да только нельзя тебе туда. Все это чья-то дьявольская шутка. Не может быть такого. Не на той мы глубине.

— Но они там! Замерзают. Они живые, они борются! — не могу успокоиться. Встречаются еще в нашей жизни слишком впечатлительные молодые лейтенанты.

— А мы что? В финской бане спинки друг другу трем? — кричит Баобабова. Трясет за плечи, вышибает излишнюю сентиментальность. — Нас страна зачем послала? Помнишь? То-то же! И не сметь больше! Иначе!

Я уже знаю излюбленный прием Баобабовой. Свинцовой трубой по голове и нет никаких внутренних переживаний.

— Ладно, — Баобабовские методы воспитания меня никак не устраивают. — Сколько еще у нас дверей? Три? Давай закончим с этим. Обещаю больше баловством не заниматься и не пятнать честь мундира.

Мария, то и дело посматривая в мою сторону, рывком дергает следующую дверь.

В симпатичном, с золотыми орнаментами, кабинете сидит до щемящей боли знакомый человек в строгом черном костюме. Перед ним несколько телекамер. За ним, в окнах, сияют золотые купола далекого города.

— Буду краток!

Баобабова охает и оседает на пол. У меня предательски дергается челюсть, но я натренированным движением отдаю честь.

Человек поворачивается в нашу сторону. Ни один мускул не дрогнул, ни одна бровь не взлетела. Но во взгляде читается красноречивое извинение. Не ко времени мы. Вот в другое время, пожалуйста, заходите, чайку с печенюхами запросто и по-свойски.

— Извините, — нахожу в себе силы и тихо прикрываю дверь. Человек работает, понимать надо.

Минут пять сидим молча. Дышим тяжело. Даже со значением. Патом Мария не выдерживает.

— У меня жилищные условия плохие. Зарплата маленькая. В отпуск не отпускают. Холодильник сломался. Краны текут. Из-под подоконников дует.

— Перестань, Маш, — прошу я, монотонно раскачиваясь из стороны в сторону. — Не услышит он нас. Слишком далеки мы от него. У всех счастье не выпросишь, всем не пожалуешься, всех не пересажаешь.

— Но телефоном мы могли бы воспользоваться?

Вопрос поставлен правильно. Начальство ждет доклада, а мы упускаем, может быть единственный в тайге шанс. Набираюсь смелости, стучусь три раза и, выдержав приличную паузу, дергаю ручку.

Подряд два раза не везет. Кому как не нам, оперативным работникам отдела «Пи», этого не знать. Двери не поддаются. Не помогает даже усиленные удары ногами. Присоединяется Баобабова, которая вспоминает, что два месяца назад у них в доме без предварительного уведомления отключили газ. Все впустую.

— Беда, — сама для себя констатирует Мария и не раздумывая направляется к очередной двери.

— Квартира, свет, зарплата, холодильник, — шепчет она под нос, вставляя карточку доступа в щель.

Одна и та же река не для простых людей. На этот раз нам везет меньше.

Развеваются на ветру конские хвосты. Тяжелыми тучами висит пыль, поднятая тысячами ног. Запах пожарищ забивает ноздри. Солнце заслоняют рои стрел. Черны от копоти крепостные стены. Вытоптанная земля красна от пролитой крови.

— Урра! — визжат тысячи глоток.

— Хрен вам! — слышится со стен.

— Урра! — беснуются наступающие.

— Нам татары не указ! Русский люд Смоленск не сдаст! — дружно скандируют обороняющиеся, сбрасывая на головы татар тяжелые камни.

Взвиваются над пылающим городом двухголовые орлы. Льется на конские хвосты кипящая смола. Славная сеча.

Вздыбливаются на дыбы злые низкорослые кони. Узкие глаза замечают нас. Жужжат стрелы, впиваясь в косяк дверей. Две стрелы застревают в бронежилете Баобабовой.

— Живьем брать русичей! Кожу на барабаны, мясо собакам, шмотки на базар!

Нас замечают и с крепостных стен:

— Наших бьют! — доносится яростный гул. — В полон купцов вербуют!

Огневая мощь укрепленного города перемещается в район дверей. Ориентир один — долговязая фигура прапорщика Баобабовой.

Ждать, пока пронзит своя, русская, стрела, нет сил. Откатываемся с Машкой в коридор. Двери в сумасшедший мир резко хлопают, чем и спасают оперативных сотрудников от неминуемого и позорного рабства.

— Галлюцинация, — нервно хихикает Машка.

Из-под дверей в коридор просачивается красная струйка.

— Психотропное воздействие, — вздрагивая, соглашаюсь я.

Не зря зону в тайге построили. И не зря наши ученые хлебушек кушают. Такие вещи придумали, что любо дорого в щель дверную заглянуть, величием ума человеческого полюбоваться. Допридумывались только до полного отсутствия связи с большой землей и чрезвычайного происшествия на предприятии.

— Как тебе представление? — кивает Мария в сторону коридора. — Почище мафиозной разборки будет. На всю жизнь память. Последнюю дверь открывать будем, или как?

Любопытство борется с элементарным чувством самосохранения. Но долг перед Родиной берет верх.

— Дороги другой все равно нет. Или здесь сдохнем, или вперед двинемся. Если совсем тяжело станет, вернемся и поговорим насчет твоего холодильника. Человек не зверь, не выгонит.

Мария облизывает губы, украдкой крестится и открывает последнюю дверь.

— Ну, что там? — я, как и всякий молодой лейтенант нетерпелив и любопытен.

— Ерунда какая-то, — отвечает Мария и скрывается за дверью. Спешу следом.

На массивном бетонном постаменте двухметровое устройство напоминающее виселицу. Только к доброй старой виселице приделаны дополнительные, ничуть не украшающие общий внешний вид, детали. Блестящие штыри, гирлянды разноцветных лампочек, рубильников и рычагов. От виселицы тянутся и скрываются в зеркальных стенах толстые мотки проводов.

— До Нового Года, пожалуй, еще далеко, — Баобабова обходит непонятное сооружение, осторожно дотрагиваясь до выступающих деталей свинцовой трубой. — Это что такое, Лесик?

— Не имею понятия.

— Как это, не имеешь? — справедливо возмущается напарник. — Кто у нас специалист по подозрительным объектам, летающим тарелкам и непонятным для человеческого сознания явлениям? Давай, ковыряйся в мозгах, лейтенант.

Приходится выполнять просьбу товарища и соратника по служебному кабинету.

Обхожу агрегат по кругу вслед за прапорщиком. В отличие от Баобабовой ничего руками не трогаю. Может быть под напряжением. Или, того хуже, сломаю дорогую деталь, потом на меня полный список повесят. Знаем, проходили.

— Как есть виселица, — самое первое впечатление, обычно и самое верное. — Комплект рассчитан на десять человеко-мест. Вот подставочки. Вот петельки. Засовываем верхнюю часть тела сюда и нажимаем вот этот блестящий рычаг. Подставки автоматически убираются и все. Должно сработать.

Прапорщик Баобабова взирает на меня с жалостью.

— На себе испытывать будешь? Или на слово поверить?

Язвить товарищу большого творческого ума не надо. А предложить нечто сове, оригинальное, это нет. Не научены.

— Да пошутила я, — вздыхает Машка. — Тупик это. Дальше дороги нет. Только вот, виселица твоя. В конференц-зал тоже не залезем. Высоко. Может, сразу насчет холодильника поинтересуемся. Чего молчишь, специалист?

— Я не молчу. Я думаю. Послушай, что получается! Народ на зоне пропал. Это раз.

Баобабова кивает. Хорошая девчонка. Другая сразу же поперлась в третью дверь с жалобами. А эта ничего, даже слезинки не прольет.

— Здесь, в подвале, существуют довольно странные места, которые отдаленно напоминают параллельные миры. Джунгли с ящурами, татар с хвостами. Но что интересно! Мы с тобой даже не можем догадываться, что на самом деле там! Декорации, муляж, галлюцинации, трехмерные миражи пускающие кровь. Да это и без надобности. Главное! Можем ли мы предположить, что увиденное нами действительно является параллельными мирами?

Баобабова тщательно рассматривает ладонь с обеих сторон, откусывает заусенец и пожимает плечом.

— Наверно.

— Тогда уместно предположить, что пропавшие на зоне люди ни есть пропавшие. Они все ушли туда. В параллельные миры. За двери. Как тебе такая штучка?

Сейчас Машка хорошенько подумает и скажет противным голосом: — «Лесик» Назови мне хоть одну причину, почему они туда все поперлись?"

— Лесик! Назови мне две причины, по которым, например, лично я захочу отдать свою кожу под барабаны? Или замерзнуть во льдах? Или быть съеденной тупой ящерицей? Подожди, Лесик. Сначала я назову первую причину. Сама. Я бы с удовольствием ушла с лыжниками в дальний поход только ради того, чтобы не слушать твоих глупых предположений. Теперь твоя очередь.

— Ты забыла про третью дверь, — я слегка выбит из колеи, но версию не сдаю.

Прапорщик Баобабова откровенно надо мной смеется. Даже всхлипывает:

— Представь … картину… Лесик! Человек подписывает важные государственные, а то и того хуже, исторические бумаги, а мимо его стола дружно марширует воздушно-десантный полк во главе со связистами и учеными. Замыкают шествие придурки из секретного отдела «Пи», которые полностью провалили задание.

Последние слова Машка кричит мне в лицо, брызжа слюной и помадой. Но мне не до комфорта. Перед глазами нарисованная баобабовой картина. Только я еще вспоминаю об оставленной ушедшими с зоны одежде.

— Покраснел? Значит осознал. Да за такие версии по головке не гладят. Последнего звания лишают. И медалей не дают. Разве что мыло посоветуют купить. Понимаешь?

Склоняю голову. Сдаюсь. Был не прав по причине неопытности и буйной фантазии. Мы, молодые лейтенанты….

— Мы, молодые лейтенанты…, — передразнивает Баобабова, но тут же устало отмахивается. — Влипли мы с тобой Лешенька. Так влипли, что выть хочется.

Прапорщик Мария Баобабова, имеющая многочисленные награды за анти бандитские операции, проявившая себя по службе с самой лучшей стороны, та самая Мария Баобабова, которая находясь одна дома безбоязненно вызывает слесаря и без опаски входит в темную подворотню, запрокидывает бритую голову к потолку и завывает во весь баобабовский голос.

Я пристраиваюсь рядом, плечо к плечу и присоединяюсь к тоскливой песне. У меня ведь тоже легкие дай бог!

В обществе молодых лейтенантов данная деятельность называется психологической разгрузкой. Врачи нам специально рекомендуют. После трудового дня, когда каждый, начиная от капитана и заканчивая генералом, только и норовит, что глотку подрать на молодого лейтенанта, нет ничего лучше перед сном грядущим повыть в потолок дурным голосом.

— Полегчало? — хлопает Баобабова по коленям и улыбается спокойной и рассудительной улыбкой спокойного и рассудительно сотрудника отдела «Пи».

— Полегчало, — признаюсь я. Но Мария словам не верит и вытаскивает из косметички аптечку. Меряет давление, проверяет пульс, осматривает ухо, горло, нос, заставляет пару раз присесть и стучит резиновым молотком по колену.

— Все в пределах нормы, — успокаивает она. — Жаль, дома забыла сверла, а то мы бы твое дупло быстренько вычистили и запломбировали.

Шальная мысль вылетает из-под подсознания и назойливо машет ручонками перед носом.

— Подожди! Что ты сейчас сказала? Вычистим? Вычистим, вымоем, отгладим? Точно! Я знаю, кто нам поможет. Гражданка Мефодьевна!

— Труп? — Баобабова настороженно тянется обратно к аптечке. У нее там шприц с успокоительным.

— Совершенно верно! — кричу я, беря дурной пример с шальной мысли. Машу руками, как испортившаяся мельница. — Мы поместим уборщицу, а если быть точнее, ее труп на этот подозрительный аппарат и посмотрим, что произойдет?

— Издеваться над трупом в высшей степени неэтично, — заявляет Мария, гордо дергая подбородком. — Лично на мою помощь в этом грязном деле не рассчитывай. Что скажет широкая общественность?

Вот за что мне не нравятся прапорщики. Когда надо испытать судьбу, оглядываются на широкую общественность.

— Почему издеваться? Мы ей что, хуже сделаем? Поставим на подставочку, закрепим как положено. И она, как сотрудник зоны, послужит в последний раз для науки. Иного пути у нас нет.

Уговариваю Баобабову долго. Бегаем вокруг виселицы, доказывая друг другу истины. Она свои. Я свои. Машка соглашается на повторную смерть только после того, как я в трех экземплярах пишу объяснительную, где всю вину за предстоящий опыт взваливаю на свои молодые лейтенантские плечи. Бумажки прячет в косметичку, где их никто и никогда, кроме хозяйки, не найдет.

— Смотри, Лесик! — грозит пальцем прапорщик Баобабова, застегивая бронежилет на все липучки. — Выгонят тебя из органов за самодеятельность. Дождешься. А как мы ее сюда притащим?

Вопрос касается трупа. И надо заметить, задан по существу. Лестница обломана, лифтов нет, Баобабова не дотянется. Но я уже продумал возможные комбинации.

— Все очень просто, — от возбуждения проглатываю целые слова, отчаянно жестикулирую и бегаю вокруг прапорщика. — По наглому заваливаемся под Смоленск и реквизируем подходящую лестницу. В случае сопротивления применяем силу. Уверен, смоленские товарищи нас поддержат. И морально и мечами. Вместе мы сила!

— Пристрелят татары. А то и по голове тесаком.

— Хорошо! Тогда догоняем лыжников, отбираем лыжи, палки и шнурки. Из собранных материалов сооружаем стремянку или веревочную лестницу.

— Пока догоним, сопли отморозим, — Мария разбивает в пух и прах вторую комбинацию. — Да и досок с лыжников, как с козла слоновой кости.

— Ладно. Но я знаю теплое место, где столько дармового строительного материала!

— У тупых ящериц? — кислится Баобабова. — Даже если нас не сожрут в первые минуты, чем дубы рубить?

— Не дубы, а эвкалипты, — не совсем уверенно поправляю я. — А у тебя в косметичке случайно бензопилы нет?

— Дурак, ты, Лесик. Ну какая в косметичке может быть бензопила? Я топор еле-еле запихиваю. Но сейчас его здесь нет. Кто знал, что может пригодиться.

Не хочется предлагать запасной вариант, но иного выхода не вижу. Приходится идти против совести, ума и чести.

— А если у него попросить? Не должен отказать.

— Ты снова?

— Хорошо, хорошо. Успокойся, — не получилось. А жаль. Наверняка там лестниц и стремянок навалом. Там всегда всего навалом. Не обеднели бы ради государственного дела. Для них и работаем. — Если не нравятся мои предложения, выдвигай свои.

Баобабова морщит нос, теребит бритый затылок, щипает за мочку уха, но ничего удачного придумать не может. Единственное предложение по вызову тетки несерьезно. Очень надо тетке через полстраны ехать.

Беру решение проблемы в свои лейтенантские мозги. Пока напарник бездумно шляется вокруг виселицы, дергает за рычаги и нажимает кнопки на эшафоте, втолковываю ей элементарные вещи.

— Хочешь, не хочешь, а придется нам, дорогая Баобабова, на поклон все же идти. Придумаем подходящую отмазку, чтоб человека не расстраивать. Про труп ни слова. Совесть в кулак, и вперед. Обязательно с возвратом. Может, придется в залог оставить документы.

— По-другому, никак? — последние попытки сохранить лицо честного прапорщика.

— По другому? Никак. Потому, что нам очень и очень нужно оказаться в конференц-зале….

Лампочки на эшафоте вспыхивают, блестящие штуковины начинают бешено вращаться, зеркальное помещение наполняется ровным гулом. На уровне приспособлений для крепежа шей возникает слепящее сияние, как если бы посмотреть в глубокий колодец солнечным утром на студеную воду. Сияние, вращаясь, опускается к основанию, искрит, выпускает из студеной воды белые молнии. Одно мгновение и вся виселица окутывается коконом из молний.

Сильнейший разряд откидывает потерявшую бдительность Баобабову на зеркала. Хорошо что удар приходится по самому защищенному месту — по голове.

— Я знаю, что это! — восторженно кричу я, не обращая внимания на стонущую Марию. Не до стонов молодым лейтенантам, когда рядом такие события происходят. — Вот она! Дыра! И не просто дыра! Машина времени это! Точно! Машка, вот он — час истины! Невероятно! Гениально! Это та самая дыра во времени и в пространстве, о которой все так долго и упорно говорили. Мы спасены!

Прапорщик Баобабова, видя, что я не обращаю на нее внимания, прекращает валяться на полу. По стенкам добирается до наиболее безопасного места в зеркальной комнате. Туда, где нахожусь я. Мы, молодые лейтенанты, всегда там, где безопасней.

— Не вижу радости? — возбужден я до наивысшей степени. — Воспользовавшись этим гениальным открытием наших ученых мы сможем переместиться в любое удобное для нас место.

— Еще неизвестно, куда эта дура нас отправит? — потирает поясницу Мария. Прапорщики очень быстро отходят от различных ударов, потрясений и увечий. — Даже если это машина времени, в чем я не совсем уверена, совершенно не улыбается оказаться в прошлом. Или в будущем. Или, вообще, нигде.

— А не все ли равно? Двум смертям не бывать, а с одну как-нибудь переживем. Ну некуда нам податься больше! Пойми, прапорщик. В едином порыве ступим в данный круг и прощай зона.

— Пока не узнаю конечного пункта, в дыру не полезу.

— Нет в тебе, Маша, азарта. Полезешь. Я полезу, а ты следом. В конце концов, это приказ. Можете обжаловать его потом в кабинете капитана Угробова.

Я знаю точно, приказ Баобабова выполнит. Это в крови у прапорщиков — выполнять приказы.

Прапорщик Баобабова долго не соглашается. Ее доводы смешны. Мария считает, мы не имеем права пользоваться предметами научных разработок российских ученых без стопроцентной гарантии.

— Разорвет в клочья, — косится на переливающуюся дыру. — Где доказательства, что штука эта безопасна для прапорщиков?

Даю Баобабовой две минуты на размышление. Или она составляет мне компанию, или она потом ответит перед начальством, почему бросила в трудную минуту руководителя отдела «Пи».

Топтать ковры в кабинетах Баобабова не хочет. Соглашается с условием — если что-то не получится, она лично напишет на меня рапорт.

Поднимаемся на постамент, подходим к сиянию, беремся за руки.

Меня тоже гложет червячок сомнения. Полной уверенности в том, что представленная на экспозиции конструкция является машиной времени, нет. В глубине души я даже допускаю с мысль, что виселица и есть виселица. Искаженная человеческим гением машина для убийств. Но я также знаю, что если мы с Машкой не ступим на опасную тропу познания, то останемся здесь навечно. И приказ не выполним, и себя погубим.

— На счет «три», — предупреждает Мария.

Считаем хором до трех, зажмуриваем глаза и прыгаем в сверкающий омут.

Нас не разрезает на мелкие кусочки, не испаряет до серого пепла. Нас даже никуда не подбрасывает, ни обо что не колотит, не размазывает и не расплющивает. С нами вообще ничего не происходит.

Ничего особенного, если не считать того, что открыв глаза обнаруживаю, что стою на сцене в конференц-зале. Коллега по убийственному эксперименту находится, соответственно, рядом и таращит глаза в глубину зала.

— Хороший фокус. Это как?

Если бы я знал. Отдел «Пи» достаточно молод. И работают в нем, в основном, люди молодые. Знать мы все не обязаны и не должны.

Стучу ногой по помосту, проверяя его физическое присутствие. Доски отзываются вполне обычным скрипом.

— Очевидно ты случайно набрала комбинацию на виселице, которая и перебросила нас сюда, — смелое предположение, достойное любого ученого. — Если мы разберемся, как управлять дырой, то узнаем путь домой. Ты запомнила, на какие кнопки нажимала?

Баобабова на мои размышления не обращает внимания. Бегает по конференц-залу, заглядывает под сиденья:

— Тетка где мертвая?

Любому оперативнику и даже молодому лейтенанту хорошо известно, трупы самостоятельно передвигаться не в состоянии. Двигательные рефлексы у них сильно нарушены, да и мышечный аппарат не тот, что раньше. Рукой, ногой дернуть еще могут. Не более. Но если ранее оставленного в обозначенном месте трупа не обнаруживается, следовательно его кто-то позаимствовал. Этими неизвестными могут в одинаковой мере быть как странный топот по коридору, так и страшный рев, который некоторое время назад преследовал нас с Баобабовой. В любом случае, мы с напарником за потерянные трупы ответственности не несем.

— Плюнь ты на нее, — советую я, обдумывая метод перемещения, благодаря которому мы появились в конференц-зале. — Она нам теперь без надобности. Мы и сами можем самостоятельно повторить эксперимент, но уже с другой произвольной комбинацией.

— И, рано или поздно, оказаться там, где находятся все пропавшие люди? Лесик! Я все поняла! Они все стали жертвой случайного включения этой штуковины.

Кажется Баобабова начинает мыслить масштабно. Это не может не радовать. Приятно иметь рядом человека, который не разменивается по мелочам. Мелочи — это сломанный холодильник, протекающий потолок и отсутствие летних отпусков.

— Верно, прапорщик, — я, действительно, искренне радуюсь за коллегу. — Мы разберемся в сути аппарата, научимся им управлять и уж когда найдем пропащих то покажем всем, на что пригодны ребята и девчонки из отдела «Пи». Пошли обратно.

Повторяем старый маршрут. По ржавой лестнице вниз, по трубе, мимо динозавров, лыжников, конских хвостов. У третьей двери прапорщик предательски спотыкается, но огромным усилием воли берет себя в руки.

В зеркальной комнате на эшафоте сверкающего сияния нет. Это слегка настораживает, но оптимизма не убавляет. Получилось один раз, получится и остальные сто. Главное не терять веры. Наверняка наши умные ученые предусмотрели автоматическое отключение дыры. Наша задача — включить ее обратно.

Баобабова, старательно морща лоб, пытается повторить все свои действия. Тихо ругается из-за полного отсутствия бирок к рычагам и руководства по эксплуатации в целом к агрегату. Несколько раз сбивается, начинает все сначала.

Через четыре часа безуспешных действий выдыхается. Ложится на пол и затихает. Виселица нависает над нами мертвым грузом чужих великих умов.

Единоличным решением откладываю проведение дальнейших опытов на следующее утро. Мы слишком устали. Мы хотим спать. Укладываемся поближе к зеркальной стене. Если из самопроизвольной дыры выскочит что-нибудь неприятное, мы успеем проснуться и дать достойный отпор свинцовыми дубинками.

Ночью Баобабова куда-то уходит. Я могу только догадываться — куда. Возвращается злая и недовольная. Тихо, стараясь не разбудить меня, ворчит про бюрократов и дурацкие двери, которые не хотят открываться. Делаю вид, что сплю. Вступать в глупую полемику с прапорщиком не желаю. Раз закрыто, значит так положено. Вмешиваться в жизнь миров за дверями нельзя. Ни с моральной, ни с геополитической точек зрения. Все должно идти своим чередом.

Утро не приносит радостно возбуждения. Напарник хмур и невесел. Без предварительной разминки заходит на очередной круг проб и ошибок. Теперь движения прапорщика Баобабовой не так уверенны, как вчера. Перед тем, как дернуть за очередной рычаг, или нажать кнопку, долго думает закрыв глаза. Чувствуется в Марии какая-то неуверенность. И может даже страх.

Ничего не получается.

Что-то подсказывает, мы движемся не в том направлении. Упущена важная мелочь. Но какая? Никто не подскажет. Все умные ребята смылись в неизвестном направлении. Даже воздушно-десантный полк.

Ближе к обеду проверяем запасы продовольствия. Осталось две банки яблочного пюре и пачка макарон. В косметичке Баобабовой отыскалась пара конфет и початый тюбик земляничной зубной пасты. При известной сноровке и отсутствии аппетита припасы можно растянуть месяца на три. Сложнее с водой. Здесь, у виселицы, родников и естественных источников воды нет.

Плюю на приличия и отправляюсь на поиски водопоя к остальным дверям. Баобабова со мной не идет. Понятно почему. Ночью не на луну смотреть ходила. Как и следовало ожидать, попытки вскрыть какую бы то ни было дверь ни к чему не приводят. Я явственно слышу рев динозавров, завывание вьюги, свист стрел и скрип золотого пера. Но на мои призывы, стуки и скрежетания никто не отзывается. Дорога в странные миры открылась нам только раз.

Баобабова застает меня посредине коридора. Пытаюсь ногтями отодрать с пола плитку. Популярно объясняю, что таким образом пытаюсь положить начало рабочей яме, из которой впоследствии вполне может получиться артезианская скважина.

Мария взваливает меня на плечи и относит к ненавистной виселице. После чего, оставив на мое попечение косметичку, уходит. Возвращается через три часа.

Бронежилет утыкан стрелами, лицо перемазано грязью, коленки в ссадинах, на свинцовой трубе следы крови.

Баобабова сваливает на пол динозавровую ножку приличных размеров, ставит на пол деревянное ведро кумыса и затаскивает в зеркальную комнату чугунную буржуйку с дарственной надписью человека, постоянно скрипящим золотым пером.

Как она это сумела добыть, не рассказывает. Но по выражению глаз ясно, что второй раз за продуктами прапорщик не пойдет.

На седьмые сутки испробованы все комбинации использования рычагов и кнопок. Ясно, что мы с напарником работаем впустую. Включение виселицы было или запланировано заранее, или мы что-то пропустили. Но повторять многодневный перебор больше нет ни сил, ни желания. Хочется умереть.

— Лесик! — шепчет Мария, тупо пялясь в зеркальный потолок. Напившись перебродившего кумыса, мы валяемся на полу. — Как думаешь, нас ищут?

— Обязательно.

Это чистое вранье. И мы оба об этом прекрасно знаем. Зона, на которой происходят непонятные события, с которой не возвращается масса народу, наверняка объявлена карантином. Это значит, что не летят сюда самолеты и не ходят даже поезда. Не говоря о собачьих упряжках и дирижаблях. Бескрайние просторы, внутри которой находится аномальная таежная хона, обнесена высоким забором, огорожена красными флажками и часовые на вышках прицельным огнем лупят по нарушителям.

Больше всего угнетает тишина. В зеркальной комнате прекрасная изоляция. Из звуков — только сопение Баобабовой, да мое слабое лейтенантское дыхание. Уверен, когда за нами придет смерть, мы не услышим ее шагов.

Чтобы хоть как-то избавиться от тишины, начинаю постанывать русские народные песни. Давно замечено, чем хуже настроение молодого лейтенанта, тем протяжнее русская песня:

— Если друг оказался вдруг. И не друг и не враг, а так…

Баобабова со мной полностью согласна:

— Парня в горы тяни, рискни. Не бросай одного, его….

Постанываем хором:

— Там поймешь, кто таков!

От избытка чувств швыряю свинцовую трубу в ненавистную конструкцию на постаменте. Труба весело звякает, сталкиваясь о выступающие металлические предметы и застревает в переплетении рычагов.

Виселица взрывается фейерверком огней. Закручивается, словно детская карусель. Сверкает блестками хромированных деталей. Радужное пятно выворачивается наизнанку и превращается в дыру.

— Ты что сделал? — вопит Баобабова, глядя на свои окровавленные от нескончаемого перебора комбинаций ладони. — Что ты нажал?

— Ничего, — развожу руки. — Она это… сама поехала.

Рабочее состояние возвращается. Забыт голод и жажда. Забыт вкус несоленого мяса и кислый привкус скисшего молока. Остается только желание разобраться в чертовщине, которая творится с виселицей.

— Ничего не трогай! — предупреждаю Марию. — Когда еще свинцовая труба так удачно ляжет.

Машка ничего не собирается трогать. Стоит столбом, пялится на переливающуюся радугой дыру.

— Труба ни причем.

Сейчас Баобабова скажет, что и мой великолепный бросок тоже ни причем. Да если бы я не догадался мастерски швырнуть подручное средство….

— Я поняла! Поняла! — прапорщик Баобабова возбужденно откусывает кусками накрашенные ногти. — Ты пел! Понимаешь? Мы пели. Про горы пели. Поэтому дыра и появилась.

Основной особенностью сотрудников отдела «Пи» является тот факт, что мы может отказаться от собственной точки зрения ради справедливой версии товарища.

— Да, да, да, — шепчу я. — А в прошлый раз мы захотели попасть в конференц-зал. И попали.

— А все эти рычаги пустая обманка, — весело смеется Баобабова. — Как все просто. Как все легко. Надо только пожелать. Впрочем, чего еще ожидать от наших ученых. Так мы идем в горы?

Горы, это хорошо. Это просто великолепно. Но гора горе рознь. А вдруг там обвалы, а вдруг лавины? Мне не хочется оказаться на вершине самой высокой горы без теплой одежды и ледоруба.

Решаем проверить дыру. Баобабова привязывает боевую свинцовую трубу к ремню и спускает данную конструкцию в переливающееся пятно. Через пару секунд втаскивает обратно. Вместо трубы кусок льда. Единодушно сходимся на том, что погодные условия на той стороне дыры для нас непригодны.

Мы не отчаиваемся. Теперь нам известен принцип работы виселицы. Двигаемся от простого к сложному.

Серия простейших экспериментов доказывает, что мы на верном пути. В качестве подопытного предмета используем кролика. Не живого, плюшевого. Баобабова в косметичке для форта таскает. Подопытный кролик появляется в указанных углах зеркальной комнаты по первому желанию. Вываливается из пустоты, как из шляпы волшебника. Сам бы не видел, ни за что не поверил.

Шаг в неизвестное сделан. Человек вышел из замкнутого круга собственного заблуждения. Переносим координаты конечного маршрута на более дальние расстояния. Под двери в коридоре. Кролик в целостности и сохранности. Что позволяет с уверенностью говорить о том, что наши ученые впереди всей планеты.

Мария предлагает начать серию экспериментов над живыми людьми. В качестве первого претендента предлагает мою кандидатуру. Конечно, я отказываюсь. А кто будет руководить операцией в случае несчастного случая?

Прапорщик Баобабова, предварительно обозвав всех присутствующих в зеркальной комнате безответственными молодыми лейтенантами, решается провести опыт на себе. Я такой смелости в жизни не встречал.

Заказываем виселице конференц-зал. Прошли один раз, пройдем и во второй. Переливающийся блин покрывается рябью, меняя направление перемещения. Обнимается с Баобабовой. Так, на всякий случай. Всем известна истина, что даже самые надежные вещи иногда, и как правило в самый неподходящий момент, выходят из строя.

Прапорщик Баобабова, проявляя чудеса невиданного героизма уходит в сверкающую дыру. Томительны минуты ожидания. Словно зверь мечусь по зеркальной комнате, с ненавистью поглядывая на десятки собственных отражений. Одно дело издеваться над плюшевым зайцем, другое над живым прапорщиком.

Машка возвращается ровно через десять минут. Живая и здоровая. Даже не поцарапанная. Тащит на плече труп уборщицы. У трупа заклеен скотчем рот, а руки и ноги крепко связаны.

— Спящей взяла, — объясняет Баобабова скромно. Я лишь могу догадываться, каких трудов этой ей стоило. — Обманывала она нас все это время.

Тело бывшего трупа бесцеремонно сваливается на пол. Полоска скотча с противным звуком срывается с лица:

— Все скажу! — с ходу заверяет гражданка Мефодьевна. Видать, Баобабова без меня с ней хорошо поговорила.

На долгие расспросы нет времени. Нас с прапорщиком ждет дальняя дорога. Но профессионализм берет вверх над желанием поскорее смыться из зоны. Баобабова достает из косметички печатную машинку, заправляет бумагу и быстро настукивает показания главного подозреваемого.

Допрос длится трое суток. Три дня и три ночи не смыкает глаз отважный прапорщик Баобабова. Все она, видите ли, хочет знать, все понять. Пальцы разбивает до крови, но не сдается. Все правильно. Я, как молодой руководитель отдела «Пи» прекрасно понимаю, в нормальных условиях нам и слова не дадут перекинуться с гражданкой Мефодьевной. Лоботомия и казенный дом до пенсии. Чтоб лишнего про государственные секреты не болтала. Но, пока она в наших руках, необходимо вытрясти у гражданки все профессиональные тайны.

Гражданка Мефодьевна чистосердечно во всем раскаивается. Рассказывает такие страшные вещи, от которых у нас с Баобабовой волосы встают дыбом. Точнее, встают у меня одного. А у Машки только мурашки по черепу. Что тоже неприятно.

В редкие перерывы от допроса используем гражданку Мефодьевну в калибровке виселицы. Прапорщик Баобабова масляной краской из косметички в коридоре рисует круглую мишень, куда мы, в экспериментальных целях, перекидывает уборщицу. Добиваемся, надо честно признать, изумительных результатов. Девять из десяти перемещений точно в центр мишени. Только один раз промахиваемся. Приходится с боем отбивать гражданку Мефодьевну от зубов кровожадных ящуров, совершенно случайно вырвавшихся на волю из первой двери.

В остальное время сижу в сторонке, не мешая ходу следствия. И удивляюсь.

Показания гражданки Мефодьевны удивительны. Вскрываются просто невообразимые вещи. Если верить словам уборщицы, в секретной таежной зоне сплошь и рядом поголовное нарушение законодательства. Казнокрадство, рукоприкладство, несанкционированные митинги, нарушение общественного порядка, вырубка тайги, уничтожение флоры и фауны, разгильдяйство и даже проведение недопустимых опытов над морскими свинками и отловленными туристами.

Постепенно складывается полная картина нравственного и рабочего падения сотрудников зоны. Научные и ненаучные сотрудники зоны под воздействием полной изоляции деградировали и потеряли человеческий облик. Зона из секретного предприятия превращается в скопище преступных элементов.

Десять толстых пачек показаний перевязаны и упакованы для предоставления курирующим организациям. С таким объемом материала, следственным органам работы здесь на долгие годы. Если, конечно, кто-то решится после нас сюда приехать. Таких дураков, как мы с Машкой, еще поискать.

Прапорщик Баобабова вытаскивает из печатной машинки последний лист показаний и перевязывает последнюю папку. Прием добровольных показаний завершен. Выдохшаяся гражданка Мефодьевна впервые за три дня принимает положение лежа и засыпает. На лице чувство выполненного перед родиной долга.

Отхожу с Марией в сторонку:

— Здесь все ясно, — киваю на толстые папки показаний. — Иметь за душой столько преступлений, и не воспользоваться изобретенной машиной для перемещения просто глупо. Директор инициировал нападение на Зону таинственных существ. После чего все смылись. Думаю, искать наших беглецов надо где-нибудь в Париже. В крайнем случае, в странах, которые не выдают политических беженцев. Пора возвращаться. Это дело Интерпола, а не отдела «Пи». Мы свое дело сделали на все сто процентов.

Напарник соглашается. Кивает на ожидающую своей участи уборщицу:

— С ней что делать? Берем с собой?

— Нет состава преступления. Нам сопротивлялась? От испуга. С остальными не убежала? Потому, что честная. А честных людей мы не арестовываем. Тем более, должен же кто-то следить за порядком на зоне.

Спящую гражданку Мефодьевну запихиваем в дыру и отправляем в конференц-зал. Каждый должен выполнять ту работу, за которую получает деньги. Здесь, на Зоне, скопилось столько грязи, что работы хватит не на одну жизнь. Представляю, как обрадуется гражданка уборщица, обнаружив себя в привычной обстановке.

— Что ж, — обвожу взглядом зеркальную комнату, к которой я уже привык, и с которой, признаться, мне будет нелегко расставаться. — Пора подумать о точке прибытия. А не махнуть ли нам на Ямайку?

Дыра заискрилась солнечными зайчиками, отраженными от горячего желтого песка.

— Или в финскую баню? Попаримся, с финскими правоохранительными органами опытом поделимся. А можем в деревню махнуть. Рыбалка, сено, комары.

Баобабова внимательно выслушивает мои предложения, молча запихивая вещи и оборудование в косметичку.

Не выдерживаю.

— Ну не на работу же идти! Имеем мы право воспользоваться предоставленным нам шансом, или не имеем? Ты вот, например, сколько лет в отпуске не была?

Мария проверяет, хорошо ли все закреплено и только убедившись, что ничто не скрипит, не звенит и не выпирает, где не положено, пристально заглядывает в мои молодые лейтенантские глаза:

— Если мы не вернемся с полученными данными, вслед за нами пошлют других. Можем ли мы подвергать опасности наших товарищей?

— Ну…, — я еще не до конца определился с товарищами.

— Правильно, не можем, — отвечает за меня прапорщик с тяжелым боевым прошлым. — Виновные должны быть наказаны, невиновные оправданы. Достойные награждены орденами и медалями. Возможно, очередными званиями

Упоминание о медалях и званиях окончательно добивают. На работу, значит на работу.

Мы смотрим на переливающуюся капитанскими звездочками дыру и хором сообщаем виселице точку нашего прибытия:

— Кабинет отдела «Пи». Отделение милиции рядом со свалкой. Остановка шестнадцатого автобуса.

— Первый этаж. Третья дверь по коридору направо. Европа. Земля, — на всякий случай уточняет Баобабова, баюкая сбитые долгим печатаньем на машинке пальцы.

Простыми потребителями, коими являемся мы все, давно замечено, чем проще вещь, тем она чаще ломается. Статистика в данном случае неумолима. Как хлопушки перегорают лампочки. Раз в месяц отказывается стирать стиральная машинка. Обязательно под праздник взрывается телевизор. Отдельной группой стоят автомобили, которые из-за обилия в них частей, ломаются когда им вздумается. И даже космические корабли, верх человеческого гения, нечасто, но случается, сворачивают с намеченных орбит и падают в океан.

Прыгая в серебристый блин мне до смерти хочется, чтобы созданная загнанными в тайгу учеными виселица обнаружила внутри себя небольшой брак. И переместила нас, или хотя бы меня одного, к берегу теплого моря. На горячий песок, под пальмы, где на горизонте не маячат различные капитаны Угробовы, а плавно скользят по волнам белоснежные яхты.

Не всем нам удается попасть в черную полосу. Иногда в жизни за белой полосой следует белая полоса.

Прыгаю в дыру первым. Прапорщик Баобабова задерживается, поправляю плохо уложенную косметичку. Потом сигает вслед за мной. Куда она без молодого лейтенанта Пономарева?

* * *

В дверь заглядывает нахмуренное лицо капитана Угробова.

— Вернулись уже? Почему без доклада? Где объяснительные? Распоясались? Звездочкам на погонах тесно? Я за вас работать буду?

Готов бросится на шею капитана, обнять и расцеловать знакомое человеческое лицо. Мы дома. Мы в отделении. И далекая зона, спрятавшаяся в непроходимой тайге, уже кажется страшным сном. Но ни прижать, ни поцеловать не успеваю. Баобабова подскакивает к капитану и сует ему в руки перевязанные пачки показаний. Тех самых, что на машинке настучала.

— Ждать до особых распоряжений, — смягчается немного капитан и уходит делать доклад вышестоящим полковникам и генералам.

Бросаюсь к окну, распахиваю настежь створки и, налегая всей грудью на засиженный мухами подоконник, вдыхаю полной грудью запах дома. Прапорщик Баобабова пристраивается рядом, подставляет под городское ласковое солнышко бритую лысину и непонятно чему улыбается. Загадочно.

— Получилось, Лесик, — мурлычет она, легонько толкая плечом.

— Не зря, значит, кабинет занимаем.

— И мы чего-то стоим.

Оглядываем родные просторы свалки.

— А ведь какие, Маш, перспективы открываются перед человечеством, — зажмуриваю от удовольствия глаза. — Поставят вот такую виселицу на каждую остановку. Знай, народ, подходи, говори куда тебе надо. В одно мгновение доставит. И забудет мир о транспорте, об автобусах тех же. А там, глядишь, и к звездам пешком пойдем.

— Не пойдем, — Баобабова, не отрываясь разглядывает чадящий бульдозер, разравнивающий кучи мусора.

— Это почему? — отталкиваюсь от подоконника и вцепляюсь пальцами в бронежилет коллеги.

— Прости, Пономарев, — Машка тщетно пытается отцепить пальцы молодого лейтенанта. — Нету больше виселицы. Ни в тайге, ни в стране, ни вообще, во вселенной. Отдельный секретный приказ. Уничтожить причину необъяснимых явлений на зоне. И я выполнила приказ.

Смутно припоминаю, как Баобабова перед последним прыжком выкладывает из косметички тридцать килограмм взрывчатки. Как заводит таймер. Почему я не обратил внимание на мерцающие цифры? Почему? Значит, не сбудутся мечты человечества? Значит не добраться до звезд пешком? И человечество навсегда обречено довольствоваться одной планетой.

— Я не хотела, — шепчет Мария. Из глаз прапорщика капают слезы. — Но я, прежде всего, солдат. Я обязаны выполнять приказы, даже если не одобряю их.

Тяжело, когда тебя обманывает лучший друг. Еще тяжелее, когда обманывает прапорщик. Тяжело душе. Тяжело сердцу.

— Может быть ты и права, — слова даются тяжело. Накатывается на глаза обида. Не за себя, за обманутое человечество. — Зачем миру виселица? Перестанут существовать границы. Останутся без работы шпионы и пограничники. Любой, кто захочет, сможет переместиться в самые секретные кабинеты и узнать самые секретные сведения. Остановятся автомобильные заводы. Никому не понадобятся машины. Перестанет петь девочка из Сибири. Кому нужна будет нефть? Заржавеет оружие, ведь воевать станет бессмысленно. Генералы останутся без должностей, значит и без зарплаты.

Баобабова откровенно рыдает, вслушиваясь в мои обличительные, острые, как сама правда, слова. Может быть только сейчас она понимает, какое преступление совершила, уничтожив уникальное оборудование, которое было способно принести человечеству освобождение.

— Исчезли бы границы, отпала надобность в государствах. Люди обрели бы то долгожданное, к чему стремились две тысячи лет. Свободу передвижений. И белый, и черный, и сын степей тунгус стали бы равными. Люди! Весь мир открыт для вас! Вся вселенная перед вами! Идите и возьмите ее! Хотите вы этого? А вот вам комбинация!

Перестаю орать и заканчиваю выступление так тихо, что Баобабова невольно надгибается, вслушиваясь в слова молодого лейтенанта.

— Но ничего не будет. Ничего. Благодарите люди прапорщика, который только и умеет, что выполнять чужие тупые приказы.

Сажусь за стол и прячу лицо в ладони. Так удобнее наблюдать за раздавленной Баобабовой.

Я не дурак. И я прекрасно понимаю, что Машка все сделала правильно. Не уничтожив изобретение таежных ученых мы бы обрекли мир на хаос и беспорядки. А вся та речь, которую я только что выплеснул в лицо напарника, не более чем продукт юношеского нигилизма. Веры в светлое будущее для всего человечества. Глупости, одним словом. Налоги все равно платить придется.

Баобабова уткнулась в угол и плачет. Переживает. Вздрагивают широкие плечи, дрожит в ухе серебряное колечко.

Бедная Мария Баобабова. Немного жаль ее. Но могла бы посоветоваться, прежде чем взрывать зеркальную комнату. А то на словах верные напарники из отдела «Пи», а на деле каждый по себе. А в следующий раз ей прикажут свидетелей пристрелить, так что, и меня свинцовой палкой по голове.

— А мне и тебя приказали прибить! — воет Баобабова в полный голос.

Чуть не теряю сознание. Ведь на этом столе сейчас могли бы лежать мои лейтенантские погоны, мое удостоверение и пара красных гвоздик.

— Ты? Меня? И как после этого ты бы смотрела мне в глаза?

— Но ведь не убила же! — у Машки начинается настоящая истерика. — Сколько раз я могла сделать это? Сколько раз ты поворачивался ко мне спиной?! У тебя, Пономарев, такая подходящая голова. Кость тонкая и легко проламываемая. Но не сделала. Потому… Потому… Потому, что ты мой напарник!

Бросаемся навстречу друг другу и затихаем в крепких объятиях. Баобабовский бронежилет пахнет тайгой и раздавленными комарами. Она гладим меня по голове. Той самой, на которую так часто смотрела все эти дни. Сильная женщина.

— Неуставные отношения в рабочее время?

На пороге стоит капитан Угробов. За его спиной топчется, пытаясь протиснуться в кабинет, каракулевая папаха. Чуть далее мелькают полковничьи погоны. Общее собрание на территории отдела «Пи».

Делегация гостей молча заходит и, не спрашивая разрешения, занимают места у стен. Генерал замечает меня. Сквозит в глазах его непонимание. Ясно, кто отдал приказ на уничтожение свидетелей и оборудования. Осуждающе смотрит генерал на прапорщика Баобабову. Недовольно хмурится, но через секунду генеральское лицо размягчается:

— А черт с ним. Может оно и к лучшему. Рассаживайтесь товарищи. Нам нужно о многом поговорить. Капитан, обеспечьте безопасность совещания. И, пожалуйста, прапорщик, вытрите глаза. Не позорьте звание.

Все терпеливо ждут, пока каракулевая папаха разместится на шатком стуле. Полковники настороженно держат руки в оттопыренных карманах. Знаю, от прицельной стрельбы по оставшимся в живых свидетелям нас отделяет только вздох генерала. Не зря же капитан Угробов занимает удобную позицию у окна. Не зря и прапорщик Баобабова ногой пододвигает поближе свой железный ящик. Один я, глупой мишенью маячу посередине кабинета. Неопытный и необстрелянный молодой лейтенант.

— Прошу садится, — генерал дышит ровно. Но генеральское дыхание обманчиво. Дернется невзначай легкое, схватит в боку, заколет в печени, зайдется в старческом тике щека. И поминай как звали.

Из уважения к собственной безопасности никто не присаживается. Умирать, как и стрелять, лучше стоя.

— Дай-ка сюда, любезный, — тянет руку генерал, и верный полковник, боком, не сводя с меня глаз, семенит к хозяину. Выкладывает стопку бумаг. Шепчет на ухо инструкции:

— Вот здесь, здесь. А это здесь.

— Уйди. Не на докладе в министерстве. Разберусь, — отказывается генерал от посторонней помощи, натягивает на переносицу очки в толстой роговой оправе и углубляется в чтение:

— Лейтенант Пономарев? — вытягиваюсь в струнку. Так положено. Генерал смотрит поверх очков, смешно хмуря лоб. — А это, стало быть, прапорщик Пономарева?

Мария Баобабова лихо щелкает ботфортами и встряхивает бронежилетом. Полковники от молодцеватого исполнения Машкой строевых фигур на мгновение теряют бодрость духа.

Генерал кивает головой. Не понять генеральские чувства. Но, кажется мне, понравились ему сотрудники отдела «Пи».

— Руководство внимательно ознакомилось с вашим докладом, — генеральский палец, привыкший нажимать ядерные кнопки, стучит по стопке бумаг. — Напоминаю, что все сказанное или услышанное здесь относится к категории высшей секретности.

Полковники усердно соглашаются. Им-то не привыкать. Натренированные долгими годами мозги через двадцать минут забудут все, что услышали уши и увидели глаза. Служба не сахар, приходится многим жертвовать.

— В вашем докладе, лейтенант, допущена грубая ошибка! — по спине непростительно легкомысленно начинают бегать мурашки. — "Жи, ши — пиши через "и". Это вам на будущее. А в целом доклад составлен грамотно. Работа вашим отделом проведена огромная. Не каждому по плечу. Особенно, если учесть, что в вашей группе женщина.

— Прапорщик Баобабова не женщина, — заступаюсь я за напарника. — Она лучший специалист в отделе и полностью соответствует всем нормам и требованиям.

— А приказы полностью не выполняет!? — щурится генерал, ехидно поглядывая на побледневшую от чрезмерной похвалы Баобабову.

— Исправимся, товарищ генерал, — обещаю я.

— Надеюсь. Но вернемся к нашим баранам.

Полковники дергаются, но быстро соображают, что речь не о них.

— Проведенное вами расследование выявило на территории секретного предприятия, проходящего по документам как зона, ряд должностных преступлений. Конечно, не махровый бандитизм, как любят выражаться некоторые капитаны милиции, но безобразия в любой форме проявления есть безобразия. Полученные факты позволили провести ряд мероприятий, не допускающих распространения секретных данных за границы нашей страны.

Генерал вытаскивает из кучки бумаг лист с национальной символикой. Поглубже втискивает уже знакомым пальцем очки и пробегает текст глазами.

— Благодаря вашей докладной записке в десяти томах мы нашли всех, кто считался до этой минуты пропавшим без вести. Не спрашивайте где. География разброса огромна. От приусадебных участков, до необитаемых островов. Точки перемещения легко прогнозируемы. Особой фантазией сотрудники зоны не отличались. Картошка, море, баня, пивные точки. Стоит заметить, что ни один из них не воспользовался устройством по переброске в корыстных целях. И никто не рискнул перебраться за границу.

— Значит ли это, что никто не понесет ответственности? — наверно, я имею права задать этот вопрос. Моя картошка до сих пор не выкопана. Обидно.

— Понесут, — суровеет генерал. — Тот, кто попытался прикрыть собственное разгильдяйство таинственным покрывалом. В данном случае директор зоны. Его, кстати, мы нашли скрывающимся среди полярников на Антарктиде. Прикидывался потерпевшим кораблекрушение. Руководство намерено оставить его на льдинах для научной работы еще лет на двадцать. Таким образом считаю, что с порученным заданием ваш отдел справился на «отлично». Все вопросы решены, все точки поставлены, все виновные мерзнут на льдинах. Капитан, вы подготовили приказ о поощрении?

Капитан Угробов промаршировал до генерала и вручил еще один листок.

— В связи с тем, что операция секретная, мы оформили ребят, как участников задержания особо опасных карманников.

— Правильное решение. Секретность превыше всего. Кхм. За проявленное бесстрашие при задержании особо опасных преступников, список прилагается, за выдержку и профессиональное мастерство, список прилагается, наградить старшего лейтенанта Пономарева….

— Я!

— … ага, именным пистолетом в смазке. Выдачу оружия задержать вплоть до погашения старшим лейтенантом Пономаревым суммы материального ущерба, равного стоимости уничтоженного автомобиля модели « джип иностранный модернизированный».

Угробов за спиной генерала разводит руками. Что поделаешь, сынок, служба не сахар, а один финансовый документ. Спасти мир, не значит освободить себя от материальной ответственности.

— … и прапорщика Баобабову….

— Я! —

— … ага, переходящим вымпелом и нагрудным знаком «Отличник патрульно-постовой службы». Можете не благодарить.

Мы с Баобабовой не сдерживаемся и все же благодарим. Сначала генерала, потом полковников. Когда награды от чистого сердца, никаких слов не жалко. Капитана Угробова наши благодарности обходят стороной.

Генерал комкает бумажки в тугие мячики и, пока полковники уничтожают огнем секретную документацию, тепло прощается с участниками операции.

— Вы нам, товарищ генерал, если что, только шепните, — шепчет Баобабова на ухо разомлевшему от жары и горячего Машкиного дыхания генералу. — Отдел «Пи» всегда готов выполнить любые приказы. Придем, не мешкая, на помощь. А чтобы нас не забывали, вот вам на память от отдела «Пи» переходящий вымпел и нагрудный знак «Отличник патрульно-постовой службы».

Что нужно простому генералу для счастья?

— Товарищ генерал! Товарищ генерал! — останавливаю каракулевую папаху у самых дверей. — Понимаю, что секретные обстоятельства, но разрешите очень важный вопрос.

Генерал, по ходу дела нацепляя на мундир рядом с тремя золотыми звездами значок «Отличник патрульно-постовой службы», любезно разрешает.

— Товарищ Генерал. Нам с прапорщиком Баобабовой одно непонятно. Куда делся воздушно-десантный полк и почему не взорвалась сброшенная на Зону бомба.

Генерал замирает, пристально смотрит нам в глаза, словно проверяя, можно ли доверить важную государственную тайну двум молодым сотрудникам отдела «Пи». И, очевидно, видит там нечто такое, что позволяет ему решиться на доверие.

— Только между нами, сынок, — у генерала не шевелятся даже губы. — Час назад мне сообщили, что воздушно-десантный полк был замечен в полном составе на Тверской. И не задавайте больше вопросов. Живее будите.

Генерал, а вместе с ним и полковники, скрываются за дверью. Немного потоптавшись, и так и не дождавшись нашего внимания, исчезает капитан Угробов.

Поворачиваюсь к окну. Там бушует летняя жара. Тяжелые бульдозеры трамбуют горы разноцветного мусора. Стайки людей копошатся в кучах в поисках лучшей жизни. И посреди всего этого буйства видится мне одинокая фигура Садовника. Он машет приветливо рукой и исчезает.

— Думаешь, наша работа лучше? — спрашивает Баобабова, становясь рядом. — Мы с тобой тоже на мусорном поле информации. Ищем и находим правду. Не всегда чистую, не всем пригодную, но правду. Оценить этот труд не всякий может. Но мы-то с тобой знаем, насколько это тяжело и опасно.

— А Угробову морду бить будем?

Прапорщик Баобабова усмехается и протягивает мне черный пистолет, на котором золотыми буквами выгравировано «Лесику Пономареву от к-на У».

Пистолет еще в смазке.

Вот и все. Очередное дело можно ставить на полку. Ученые и десантники найдены. Кто-то получит повышение, кто-то положенные сроки. Но одно мне только непонятно.

— Мне одно только непонятно. Кто по коридору топал?

— Какая разница, — говорит Баобабова. — Там, где мы были, слишком много таинственного осталось. Необъяснимого. Всего не объяснишь. Да и незачем. Иначе неинтересно жить. Правда, Лесик?

* * *

— Вы, гражданин лейтенант пишите, а я все расскажу. Как на духу. Врать не стану, себе дороже. Только все точно запишите. Проверять не стану, я ж не грамотный. Не обманите, гражданин лейтенант.

— Запишем, запишем, — обещаю я, протирая шариковую ручку о край стола. — Как прикажите величать вас?

— Как назовете, так и будет. Я за свою жизнь столько имен переменял, всех не упомнишь. А про клички даже разговора нет.

— Как?

— А вы, гражданин лейтенант, не злитесь. Злость в вашем деле плохой помощник. Не вы ко мне с повесткой пришли, а я сам, с повинной. Если без имени нельзя, то пишите — Меченый. Эту кличку я после драки у ресторана получил. Шрам до сих пор чешется.

Вздыхаю. Немного злюсь. Повезло сегодня, нечего сказать. С утра, как только появился на работе, приперся Угробов и попросил поработать с клиентом. У самого, мол, времени не хватает. Да и клиент, по словам капитана, по нашей, «Пи» линии.

Вывожу в верхней строчке листа — «Явка с повинной». Число такое-то, год такой-то. Кличка — Меченый.

— Я слушаю, слушаю, — тормознутый клиент пошел. Другой бы наговорил давно, а этот все чешется, да пастью щелкает. Раз сам пришел, да еще грамоте не обучен, будь добр, языком ворочай, а не мух лови.

— Так я и говорю, гражданин начальник, любил я его очень.

— Извините, не понял? — за что мне такое?

— Любил, говорю. Всей душой. Горло готов был за него любому перегрызть. И грыз. Не дай бог кто искоса взглянет. Я уж на взводе. Вот такой он был мужик.

— Был? Почему — был?

— А вы меня, гражданин лейтенант, на слово не ловите. Всему свое время. Не хочу повторяться, но мы не на допросе. Что расскажу, то и на суде рассмотрят. Что мое, то возьму. А чужие мокрухи на меня не навесите.

— Извините. Продолжайте.

— Любил. Да. Не подумайте ничего плохого. Любовь ведь она разная бывает. Кто в подворотню с первого взгляда бежит. А кто всю жизнь на расстоянии любит. Он меня, можно сказать, на помойке подобрал. Домой привел, вымыл, накормил. Сказал, живи. Я и остался. Куда мне улицу? С моей-то мордой.

— Да. Внешность у вас необычная. Неординарная, я бы заметил. Дальше.

— Спал я, правда, на диване в гостиной. Чего не было, того не было. Врать не стану. Я то, конечно, хотел ему за заботу и ласку отплатить, но не успел. Вон ведь как получилось. Душевный человек. К руке не допускал, говорил, что это старорежимные штучки. Тапочки тоже носить запрещал. Мол, я ему не привратник, а просто товарищ, с которым интересно пообщаться. За жизнь, так сказать, поговорить. Вот такой человек он был. Бывало, сидим у камина и анекдоты друг другу похабные….

— Мне факты нужны. А я пока что одну лирику записываю. Мы не на литературных встречах. Давайте конкретнее.

— А я конкретно и говорю. Иван, Ваней его звали, в каком-то институте научном работал. Я в названиях не разбираюсь. Что-то связанное с атомной структурой строения клетки. Для меня это лес темный, хуже свалки, что из вашего окна виднеется. Работал он много. Часто на дом бумажки брал. Портфелями таскал. Аппаратуру разную тоже. Ящиками. У него в подвале целая лаборатория была.

— Все из института? — делаю пометку в еженедельнике. Ребятам из отдела по крупным хищениям сведения обязательно пригодятся.

— Вот вы как, гражданин лейтенант. Я ж вам по-хорошему. А вы?

— Другу вашему от этого хуже не станет. А соучастники должны быть наказаны. Так что там дальше про подвалы?

— Я в тот черный день за ним в подвал увязался. Можно салфетку? Извините, грустные воспоминания. Я очень впечатлительный.

— Ничего. С каждым бывает.

Только слез в этом кабинете не хватало. Заглянет кто, увидит, доказывай потом, что телефонный справочник просто так на столе лежит. А клиент от избытка впечатлений заливается.

— Простите. Просто знаете, живешь с человеком, а потом в один день происходят события, которые навсегда разлучают вас. И надежды встретится практически никакой. На чем мы остановились? Ах, да! Спустился я за ним в подвал. Сел в сторонке, чтобы не мешать. А Иван какой-то весь взвинченный был. Никогда его раньше таким не видел. Я уж грешным делом подумал, может, отравился чем?

— Вскрытие показало, что смерть наступила не от отравления. Если это вас успокоит.

— Спасибо, гражданин лейтенант. Сняли груз с души. Вот. Мечется он по подвалу. То к одному оборудованию подбежит, на кнопочку нажмет. То к другому ящику, за рычажок дернет. Бумажками шуршит, калькулятором щелкает. На меня не смотрит. Словно и нет рядом. Мне не обидно. Понимаю, человек работает. Мысль в нем бурлит, через край выплескивает. Знаете, как в стихах. И опыт сын ошибок трудных, и гений парадоксов друг.

— Извините, а вы действительно неграмотный? Или издеваетесь?

— Пожили бы вы, гражданин лейтенант с таким человеком, как Иван, не такими стихами заговорили.

— Хорошо, продолжайте. Только покороче. У меня бумага кончается. Суть важна, а не выплескивающаяся через край мысль гения. Что в конце концов случилось в подвале?

— Была вспышка. Сильная. Это я помню. Как во время осенней грозы. Яркий свет. Ослепило меня сильно. До мозга костей. Потом долбануло так, что волосы дыбом встали. И не помню ничего. Отключило полностью. И привиделось мне….

— Продолжайте с того момента, когда очнулись. Сновидения к делу не пришьешь.

— Трудно, но можно. Очнулся от сильного запаха дыма. Ну, думаю, устроил Ваня мой пожар. Надо, думаю, ноги делать, пока не поджарился. Или не задохнулся. У меня на дым, знаете, аллергия страшная. Чихаю без перерыва часа два. А вокруг уже пламя гудит. Трещит все, взрывается. Ни черта не видно. Полный, думаю, параграф.

— Может быть, абзац? — неверно записанное слово и все показания насмарку.

— Именно параграф, гражданин лейтенант. Был бы абзац, не сидел бы я сейчас перед вами и не диктовал чистосердечное признание. Так продолжать, или к словам придираться?

Пойти что ли к Угробову на несознательность клиента нажаловаться? Не поймет. Ведь, если рассмотреть все тщательно, наш случай.

— Ползу на ощупь. Ползать меня жизнь научила. По свежему воздуху ползу. Тоненькая струйка пробивается. Видать, бог мне эту струйку послал. Через запасной выход вывалился. Спину чуть опалило, но в остальном — без проблем. А в подвале уже ураган огня бушует. Тайфун пламени. Температурное буйство. Как выполз, прямиком к воде. Ручей неподалеку там. Пламя с плеч сбить, да и охладиться после этой чертовой сауны.

— Последние слова в протокол не записываю.

— К тому времени как охладился, машины пожарные подкатили. Три штуки. Видать, соседи вызвали. Один профессор и два академика. Тоже ученые. Пожарники шланги повытаскивали, да давай все поливать. От крыши, до подвала. Друг на друга кричат, интересуются, есть ли кто живой в доме. Я, как дурак, вокруг прыгаю. Ору, что, мол, Ваня там заживо яичница….

— Поджаривается, — исправляю последнее слово.

— Верно, гражданин лейтенант, поджаривается. Но внимания на меня со стороны пожарников полный ноль. Шарахаются от меня, как от прокаженного. Топорами своими перед носом машут. Как не пришибли, до сих пор удивляюсь. А домик Ванин уже догорает. Вместе с оборудованием, что он из института своего приволок.

Отрываюсь на секунду от писанины и вычеркиваю из еженедельника данные для ребят из отдела крупных хищений.

— Когда пожарники уехали, а дом догорел, хотя может быть все наоборот, я всплакнул немного. Понимаете, потеря любимого человека. Тоска, печать, все такое. Подумал про судьбу свою горькую и решил в город идти. К людям. Думал, раз один чудик нашелся, обогрел грязного и немытого бродягу, то и второй такой отыщется. До города пешком шел. В машины никто, понятное дело, не садит, даже дальнобойщики. Грязного, в копоти, с глазами, полными слез. Чудовище настоящее.

— Да вы и сейчас не лучше, — это в отместку за неграмотность. Я не секретарша. Рука писать устала.

— Вам смешно, а мне столько километров топать пришлось. С ожогами, да со ссадинами. Но к вечеру добрел. Выдохся, умаялся. На проспект центральный вышел. Там народ обычно жалостливый гуляет. Места знакомые. Нищета и роскошь бок о бок тусуются. Кому хлеба, кому зрелищ, всем все найдется. Классовая разница нынче огромная.

— Мы в милиции не рассматриваем вопросы политической, либо социальной несправедливости. У нас, если забыли, уголовщина. А у меня, если внимательно посмотрите на часы, скоро обед.

— Да, да, конечно. Продолжаю. Иду это я, значит, по краю тротуара. Никого не трогаю, на людей посматриваю. Может чудик какой взглядом пожалеет. Но чудиков в этот вечер мало было. Все больше девчонки, сами знаете, какие. Да случайные прохожие.

— Короче!

— Короче….. Отдышался после кросса, по проспекту иду. Тоска страшная. Вдруг чувствую, что-то толкают меня чаще обычного. Прут, словно трактора сбесившиеся, прямо в лоб, не отвернут. И даже взглядом не оценят. Раньше, бывало, только бровью поведу, всякая шелупень в один миг разбегается. Со мной связываться опасно. Я в злобе нервный. А тут… Каждый урод норовит пихнуть. Что, думаю, за странности? Дай, думаю, на себя в витрину посмотрю. Оценю, так сказать, остаточные визуальные возможности. Подбегаю, смотрю и просто обалдеваю. Поверите или нет, гражданин лейтенант, не вижу тела своего, в том числе и любимой физиономии. Завыл я от беды такой, несправедливой. Да понял все разом. Ванечка мой опасными опытами занимался. На научном уровне, мне неведомом. Да только со своими опытами сам спалился, и меня невидимым сделал.

— Что вы испытали в тот момент? — это не для протокола. Мне по-человечески интересно. Я тоже, иногда, встаю, и с утра себя в зеркало не узнаю. Но так не переживаю.

— Пустота. Космическая пустота, гражданин начальник. Тяжело знать, что ты, вроде бы как и есть, но для всего остального мира тебя просто не существует. Невероятно сложно понять сей факт. Вокруг целый мир, с улицами, подворотнями, с мусорными свалками, в конце концов. Но все это для других. Не для тебя. Испугался я.

— И что дальше?

— Дальше? Решил я ночь переждать. На чудо надеялся. Думаю, проснусь, пройдет все. Забудется, как кошмар. Нашел стройку заброшенную, через дыру забрался в вагончик строителей, свернулся на фуфайках калачиком, поскулил с горя, как щенок всеми брошенный, да заснул.

— А утром?

— Без изменений, гражданин лейтенант. Только, знаете, почувствовал себя, как бы сказать, прозревшим. Смешно, правда? Словно увидел этот мир другими глазами. Он ведь так прекрасен, мир. Каждый солнечный луч, каждый день….

— Обед. Время. Бумага.

— Да, да, да! Проснулся я и осознал, что есть мое существо кара Божия. Расплата за грехи старые. Что дальше, думаю? Надо как-то к жизни приспосабливаться. Видим, не видим, какая разница. Кушать в любых ситуациях хочется. Думал, с этим делом у меня проблем не будет. Заходишь в любой ресторан, только пузо успевай набить.

— Необлученная еда просвечивается, — показываю, что и я достаточно подкован в научных познаниях.

— Верно, гражданин лейтенант. Еще как просвечивается. На первом же гоп стопе прокололся. Знаете армянский ресторанчик, что в юго-западном районе? Туда нелегкая занесла. Поотирался немного, примериваясь. Храбрости набрался. За буржуем толстым внутрь зашел. Двери там автоматические. Еле проскочить успел. Чуть не защемило. Меж столов накрытых для какого-то банкета прошвырнулся, аж слюной подавился. В животе урчит, зубы скрипят, горло влаги просит. Мне бы подождать, перетерпеть немного. Но не выдержал. Схватил первое, что попалось. Если не ошибаюсь, рябчик запеченный в собственном соку под ананасом.

— Не ошибаетесь, — не забыть предупредить ребят из соседнего отделения. Пусть закрывают дело о поножовщике в армянском ресторане. Славное дело. Народ перестрелялся друг в друга только из-за того, что у кого-то с тарелки рябчика смахнули. Десять трупов, не считая шеф-повара.

— Верите, гражданин лейтенант, даже не прожевал. Одним разом проглотил. Не верите? Наверно, вы никогда не испытывали столь гнетущее чувство голода. Что там началось?! Крики, шум, стрельба! Столовые ножи в ход пошли. И все в меня, все, простите, в содержимое моего желудка. Какие бездушные, злые люди!

— Если позволите, я внесу в протокол стоимость рябчика. Двести тридцать долларов без ананаса. Продолжайте.

— Еле ноги унес. Чудом смерти избежал. Но впредь решил быть умнее. По ночам стал работать. Нет, до помоек не опустился. Конечно, скажете вы, в мусорных бачках много вкусного можно найти. Но и не забывайте, что у меня тоже есть чувство собственного достоинства. Мы, хоть и не графских пород, но цену себе знаем. После нескольких неудачных проб и ошибок, как тут не вспомнить уважаемого Александра Сергеевича, судьба, наконец, улыбнулась мне колбасным заводом.

— С этого места поподробнее, — прошу я, пододвигая поближе тоненькую папочку, в которой собраны бумаги по хищению на колбасных заводах области в особо крупных объемах. Ребята из соседнего кабинета попросили на досуге просмотреть. Слишком уж все странно и непонятно на колбасных заводах области.

— Можно и поподробнее. Мне, гражданин лейтенант, скрывать нечего. Пробрался на завод я обычным путем. Как весь нормальный народ ходит. Через дыру в заборе. И прямиком в цех готовой продукции. Мне продолжать, или сначала на обед сходите? И чего там только нет, гражданин лейтенант. Колбаска вареная, колбаска копченая. Бекончик, шейка, вырезка, сосиски, сардельки. С чесноком и с сыром. С креветками и с салом. Толстая и тонкая. Длинная и короткая. Съедобная и сущая отрава. В сеточке и в вакууме. И все тащат.

— Минуту, — я концентрируюсь на работе. Баобабова меня научила нескольким индийским штучкам, которые напрочь иссушают желудочный сок и разглаживают неуемное чувство аппетита у молодых лейтенантов. — Что значит «тащат»? Мне факты нужны.

— Факты, гражданин лейтенант, я отправил вам письмом три недели назад. Там и фамилии, и явки, и пароли.

— Так это вы…, — тесен мир. Ох, как тесен. А мы розыск на осведомителя объявили. Неделю по почтам засады устраивали. А он в это время вон где находился.

— Единственная отрицательная черта складов готовой продукции, гражданин лейтенант, холодно очень. Сами понимаете, то, что на мне, сильно в холода не согреет. После пожара одни дырки остались. Только сервелатом и согревался. Бывало, набьешь живот, разляжешься на полу и до утра цветные сны смотришь. Думаю, это были самые прекрасные дни в моей жизни.

— И много вы уничтожили готовой продукции? — ожидая ответа, нахожу в бумагах трехзначную цифру тоннажа. Если все сойдется, то дело о хищениях на колбасных заводах области можно считать закрытым. Беру преступника не отходя от рабочего места.

— За пять дней много колбасы не съешь. Прикрыли лавочку. Сам виноват. Пожадничал.

— Это как? — за пять дней трехзначную цифру тоннажа при всем желании не слопать. Значит, преступника надо искать в другом месте.

— Мне бы жить, поживать, судьбинушку горькую докторской колбаской заедать. Да захотел я корешкам своим, таким же бездомным паразитам, сюрприз сделать. Угостить по барски. Набрал ветчины четыре палки, через плечо связку, да через проходную. Нет, гражданин лейтенант, через дыру опасно. Повязать запросто могут. Через проходную лучше, это вам совет бесплатный на будущее.

— Обойдусь, но за умный совет спасибо. И как же вы попались?

— Глупо, можно сказать. Как известно, с полным желудком притупляется чувство не только страха, но и опасности. Не рассчитал сил своих. Нюх потерял от духа сосисочного. На проходной ваш брат мент в засаде сидел. Со всех стволов по ветчине залпом дали. И не один раз. Хорошо хоть хватило у меня ума добычу бросить, да под шумок через дыру заборную уйти от облавы.

— Подождите. Один звонок сделать надо.

Набираю номер, посматриваю на клиента. Не вспугнуть бы.

— Алло!? Пономарев это. Из отдела «Пи». Там у вас проходит дело о бегающем беконе. То самое, за которое всю нашу засаду на пенсию раньше времени отправили за коллективное галлюцинирование. Есть такое? Я его у вас заберу. Да. С Угробовым согласую. Да. Есть тут у меня кой-какие наметки. Конечно, будут результаты, первыми узнаете. Всего. Давайте вернемся к нашим беконам.

— К сожалению, к беконам и к колбасам я уже не вернулся. Жизнь, штука своенравная. Когда после трехдневной отсидки по подвалам решил обратно вернуться, дыру в заборе заделали, а через проходную пройти не смог. Штуку какую-то иностранную поставили. С жужжалкой. Больше одного человека с баулами не пропускает. Поэтому, решил я отправится на торговые базы. Там для нашего невидимого брата раздолье. Накидаешь шуб песцовых на пол, рай. С едой, правда, трудно. Но к тому времени я уже по ресторанным помойкам приспособился.

— Этот момент пропустите пожалуйста, — поглядываю со значением на часы. Не хочется портить аппетит разными некачественными и скоропортящимися показаниями. — Сообщите лучше, что побудило вас явится с повинной. Меня конкретно интересует, участвовали ли вы в разбоях, ограблениях, финансовых махинациях, в тяжких телесных избиениях и несанкционированных взломах компьютерных американских сетей.

— К этому повествование свое, гражданин лейтенант, и веду. Немного осталось. Вот вы все на часы посматриваете, а у меня вся жизнь, можно сказать, перед глазами проходит. Но раз уж вы конкретику просите…. Будет и конкретика. Вы, наверно, слышали о дерзком ограблении банка на прошлой неделе?

— Миллион долларов в крупной валюте. Банда из двадцати человек, вооруженная крупным автоматическим оружием. Обошлось без трупов, не считая директора банка. Но тот от переохлаждения в сауне концы отдал. Скончался, тоесть.

— В газетах прочитали? Или знакомые менты шепнули? Враки все. Один я работал. Мне сообщники не нужны. Сами понимаете. Зачем мне лишние рты? Разговоров на миллион, а дел на копейку. Баул с тугриками за сипну, и спокойно через парк в малину.

— Воровской притон? Адрес?

— Не притон. Кусты такие в парке. Малина. Да вы кнопочку свою не жмите. Не убегу, не волнуйтесь. Не для того приперся. Вот вы тут недавно, гражданин лейтенант, о причинах спрашивали. Отвечаю. Побудила меня с повинной придти любовь к противоположному полу.

Прекращаю тискать красную кнопку под столом. Возвращаюсь к насильственному диктанту.

— Как зеленые маньки появились, решил я по глупости, что теперь мне все позволено. Решил в гульбу удариться. Была раньше у меня одна знакомая сучка….

— Попрошу не выражаться в государственном учреждении! — привстаю из-за стола с твердым намерением навести в кабинете порядок.

— А как мне еще ее называть, когда я к этой гадине с полным пакетом зелени приперся, а она на меня даже не взглянула?

Кусаю губы. Клиент прав. Иначе как сучкой сучку назвать нельзя. Хоть ухо режет, но с этической точки все правильно.

— Продолжайте. Но постарайтесь воздержаться от эпитетов.

— Не взглянула на меня эта, простите, сами знаете кто, повернулась задом и с каким-то кавказцем убежала.

— С лицом кавказской национальности, — поправляю огрехи в тексте.

— Не с лицом, гражданин лейтенант, а с мордой. Вот такая морда. Вы бы видели…. Я его потом, конечно, вечером встретил. В темном переулке встретили мы мурку… Простите. Поговорили по душам. Вернее, говорил я один, а он головой вертел.

— Я бы тоже вертел, если бы со мной голоса невидимые беседу затеяли. Именно этот случай заставил вас встать на путь исправления?

— Точно. В точку. В яблочко. Понял я, наконец, что не в деньгах счастье, хотя они мне и не нужны никогда были. Не в количестве съеденной колбасы, счастье, гражданин лейтенант, а в простом человеческом общении. А о каком общении может идти речь, если я по причине неудачного опыта моего дорогого, но безвременно сгоревшего на рабочем месте Ванюши, превратился в полный ноль? Пустое место. Да вы и сами видите.

— Сочувствую, — да, такой жизни позавидовать сложно. Слишком много минусов при минимальном содержании плюсов. Вот если бы процесс был обратим, то я первый встал бы в очередь к дорогому Ванюше. Что бы делал? Идеи есть. Масса идей. Например, первым делом…, — Простите, что? Задумался немного.

— Я вас понимаю. Вы, гражданин лейтенант, наверно размышляли над тем, чтобы сделали бы в первую очередь, окажись на моем месте? И не говорите, что я не прав. Технология невидимости, не будь она почившей в подвале загородного дома погибшего ученого, могла бы превознести в жизнь массу удивительного. Представьте невидимого мента, проникающего на бандитский сходняк. Разведчика, похищающего важные документы. Невидимого укротителя тигров.

— Невидимые тещи, начальники, налоговые инспекторы, водопроводчики, — продолжаю я, снисходительно улыбаясь. Лично у меня более глобальные планы. — Давайте мы на этой веселой ноте завершим сегодняшние чистописание. Я аккуратно записал все, что вы сообщили. Подпишитесь здесь, здесь и вот здесь. Надеюсь, вы укажите правоохранительным органам место, где спрятаны похищенные вами ценности?

— Здесь подписаться? Конечно, укажу. Я ведь, гражданин лейтенант, в душе честный. Мне чужого не надо. Раньше без денег обходился, а сейчас тем более. Вы меня арестуете?

Арестую ли я его? Смысл. Покажет тайники, вернет похищенное. И все. Как мне его оформлять? Как невидимку?

— Сделаем так. Вы сейчас сходите в туалет, это по коридору налево. Отдохните после сдачи чистосердечных признаний. И возвращайтесь. Мы подумаем, что нам делать дальше.

Клиент тяжело вздыхает и направляется в указанное место. В дверях сталкивается с Баобабовой. Прапорщик, которая голыми руками плющит пули и завязывает в узел гвозди, визжит, отскакивая в сторону, и только мое вмешательство предотвращает стрельбу в кабинете отдела «Пи».

— Это что было, Лесик? — Баобабова пугается редко, но от испуга отходит долго. Вот и сейчас, забивается в угол, дрожит вся.

— Вот, держи. Почитай откровения, — протягиваю Марии исписанные бумажки. Клин клином вышибают, а испуг дополнительной нагрузкой на мозг.

— "Чистосердечное признание", — у Машки немного трясутся руки, но она постепенно приходит в себя. — «Чистосердечное признание. Исповедь собаки невидимки». Что за чушь? Это была собака?

— Ну, не лошадь же, — удивляюсь непонятности напарника. — Лошади диктовать не умеют.

— А собаки, значит….

— Очевидно, то, что сделало ее невидимой, вправило собачьи мозги. Только этим я могу объяснить удивительную сознательность и, в некоторой степени, красноречие этого кобеля.

— Его необходимо немедленно арестовать, — Баобабова дочитывает признание в преступлениях и раскатисто прихлопывает исповедь невидимки ладонью. — Все начинается с мелочей. Сначала миллион из банка, потом кошельки из карманов честных граждан.

— Не арестуем. Что мы, Маша, предъявим начальству, и в частности, прокурору? Невидимого преступника. Тем более говорящего? Нас засмеют и лишат последних звезд.

— Чистосердечное признание, — указывает Мария на бумагу.

— Написано мной. К сожалению. Очень умная особь. Подпись, правда, его, но ни одна экспертиза не подтвердит ее подлинность. И еще! Представь, какой поднимется шум, когда о процессе над собакой-невидимкой пронюхает общество защиты животных?

— Тогда я не знаю! — умывает руки прапорщик Баобабова.

— А я знаю. Вот смотри. По имеющимся у нас агентурным сведениям закрываем сразу несколько дел. Нам почет, начальству уважение. Но что самое главное, возвращаем иностранный миллион законному владельцу….

— Возвращаем?!

— Обязательно, Маша. У оперативных сотрудников должны быть чистыми что?

— Стволы личного оружия, — Баобабова отворачивается к окну. Я вижу, какая нелегкая борьба происходит в ее кристально преданном нашему делу сердце.

— В общем, так, — закругляю тему, пока Баобабова не расплакалась из-за своего слишком честного характера. — Деньги в банк, колбасу на склад.

В двери стучат. До обеда минут пятнадцать. Принимать посетителей нет ни малейшего желания.

— Войдите! — раздражена не только Баобабова, но и я.

К счастью, это не очередной гражданин, который постоянно чувствует воздействие на него инопланетного разума. Двери открываются и по полу шлепают сырые собачьи следы.

— Это вы? Присаживайтесь. Давайте закончим с этим делом.

Хозяин отпечатков забирается с лапами на стул и укладывает передние на очень важные рабочие бумаги.

— Мы здесь, пока вы отсутствовали, немного посовещались с прапорщиком Баобабовой….

— Здрасте.

— Ага, — вздрагивает Мария в очередной раз, но на приветствие вежливо отвечает.

— Посовещались и пришли вот к какому решению. Лапки уберите, пожалуйста. У меня здесь месячный труд на тему «Влияние толщины шоколадной фольги на степень проникновения через нее сигналов психотропного воздействия».

— Как интересно! — месячный труд ворошится невысохшими после стирки лапами. Я вежливо сталкиваю наглые лапки со стола кончиком ручки.

— Это секретные сведения. Продолжим разговор. После того, как вы подробно ответите на уточняющие вопросы и с точностью до сантиметра укажите по карте города месторасположение зарытого сокровища….

— Имущества, — поправляет со своего места Баобабова. — Сокровище, это когда нашедшему полагается двадцать пять процентов.

— Да, имущество. После этого мы обязуемся подручными средствами вернуть вам, товарищ Меченый, былой вид и форму.

Баобабова давится воздухом и долго кашляет, слегка смазав эффект обещания. Но Меченного это волнует меньше всего. Мокрые следы после бурного проявления радости остались не только по всему кабинету, но и на подоконнике, на обоих столах и частично на капитане Угробове, случайно заглянувшем в отдел.

Пока Меченый радуется, Баобабова шепотом интересуется о каких подручных средствах идет речь, и не знаю ли я, что делают такие большие собаки, как прыгающий перед нами Меченый с молодыми лейтенантами, которые не сдерживают обещания?

Показываю на припасенный пузырек фиолетовых чернил.

— Одна обработка даже невидимых волос обеспечит нашему клиенту и бывшему рецидивисту стойкий окрас на долгое время.

— А если дождь? А если лужа? А если поливочной машине вздумается проехаться по улицам нашего города?

— Как много «если», Мария. Читай этикетку. Чье производство? Наше производство. Смывается исключительно в соляной кислоте.

— А глаза? Глаза шариковой ручкой нарисуешь?

— Глаза, то что в пасти, и все остальные мелочи большой роли играть не будут. Мы его уберем с улиц. Не пристало чтобы по газонам и паркам бродило огромное фиолетовое чудо с черным сквозным отверстием вместо желудка.

— А что вы там шепчетесь?

Баобабова снова кашляет. Я поддерживаю коллегу, дабы клиент даже мысли не допустил, что разговор шел о его персоне.

— Служебные разговоры о вашем трудоустройстве.

— А чего говорить. Оформляйте миллион на мое имя. Мол, так и так, гулял в свободное время, нюхал цветы и кусты. Увидел деньги. Двадцать пять процентов наши. Я поделюсь, обещаю. И работать не надо. Ни вам, ни нам.

— Не забывайте, где находитесь, — успокаиваю излишне разгулявшегося преступника. — Предложение взятки должностному лицу это у нас сколько, Маш?

— До конца жизни на короткой цепи, — мстительно выговаривает Машка, которую не устраивает разделенная на три части двадцати пяти процентная добыча.

— Предлагаю вам следующее, товарищ Меченый. После проявки, закрепления и просушки направитесь на постоянное место прописки в институт имени доктора Павлова. Я договорюсь. У прапорщика Баобабовой там одно время тетка работала в медчасти. Там вам и жилплощадь устроят. Колбасу каждый день не обещаю, но голодать и бродяжничать перестанете.

— Доктора Павлова? Это тот, который нашего брата пса не любит? Не, гражданин лейтенант. Про Павлова дурные слухи ходят. В собачьем фольклоре есть три личности, при упоминании которых у любого нашего брата вся шерсть от кончика хвоста до кончика носа встает натуральным дыбом. Ваш доктор Павлов, второй доктор Бармен что-то там, и молчаливый такой, на «Гэ» называется, само не тонет, но других с кирпичом на шее топит.

— Не волнуйтесь, товарищ Меченый. Ни одна из перечисленных личностей вам не встретится. Они, как и ваш знакомый Ваня ушли от нас в места, где много сахарных косточек и реки полны молока.

— В Израиль что ли смылись?

Тяжело общаться с невидимыми клиентами. Может, издевается, а может от рождения глупый.

— Прапорщик Баобабова, пройдите с товарищем Меченым на место заныканных денег. Раскопайте, пересчитайте и сдайте в финансовую часть под расписку. А я созвонюсь с институтом. Попрошу прислать за товарищем Меченым спецтранспорт.

Перед уходом кабель под кличкой Меченый задерживается в дверях:

— Знаешь, в чем сила, гражданин лейтенант? Сила, гражданин лейтенант, в доверии. Меченый добро помнит. Зови, если что.

После ухода Меченого и Баобабовой звоню в институт и обрисовываю в общих чертах обстановку. Не с первого раза, но версию о необычайности Меченого принимают и очень радуются. Им такой материал нужен.

Включаю для общего фона телевизор и, в ожидании Марии, ворошу текущие дела.

Подъездное дело. Заявление дворника прилагается. Каждый день на стенах подъезда новые неопознанные рисунки непонятного содержания. Иногда рисунки сопровождаются надписями. Осмотр следственной группы установил повышенный радиационный и нюхательный фон. Версия от отдела «Пи» — рисунки есть попытка инопланетного разума выйти на контакт с жильцами подъезда. Предварительные рекомендации — установить инфракрасные камеры слежения за внеземными формами жизни.

Мусорное дело. Заявление гражданки Никодимовой. Систематическое исчезновение мужа с мусорным ведром. Выходит на пять минут, пропадает до утра. Служебная собака Мухтар теряет след этажом ниже проживания. Там же на площадке обнаружено мусорное ведро без пропавшего. Версия от отдела «Пи» — похищение инопланетянами. Предварительные рекомендации — при возвращении мужа просканировать внутренности и карманы на предмет инородных тел. В случае обнаружения (частички металла, кожи, волос, прочих отпечатков) изолировать объект до выяснения деталей.

Куриное дело. Заявление анонимное. У гражданки Носовой, что проживает по улице Цветочной, в холодильнике незаконно проживает страус, который, по непроверенным данным, несет золотые яйца. С полученного дохода гражданка Носова не платит налог с продаж, НДС и единый социальный налог. Оперативные мероприятия — при задержании не прописанный по данному адресу страус оказал физическое сопротивление группе захвата. Имеются раненые. Обнаружены золотые яйца в количестве трех штук Подготовлены на реализацию. Версия от отдела «Пи» — отсутствует. Яйца, они и у страуса яйца. Предварительные рекомендации — передать дело в налоговую инспекцию. Страуса поселить в актовом зале отделения. Яйца передать в Эрмитаж на всеобщее обозрение.

Сколько таких вот тонких папок скопилось на столе. После того, как в отделении появился отдел «Пи», каждый норовит спихнуть нам с Машкой неразрешимую текучку. Считают, раз состава преступления нет, то дело таинственное и неразрешимое. Держите друзья! Работайте! Ломайте головы.

А настоящего дела все нет и нет. Дело о страусе…. Смешно. Разве об этом мы мечтали? Разве этим должен заниматься отдел Подозрительной информации? Или летающие тарелки перелетались? Или инопланетные гуманоиды перевелись? Вряд ли. Не там ищем, не туда смотрим.

Складываю папки в горку и убираю на нижнюю полку шкафа. Там место как раз для такого мусора. А настоящие дела вот здесь, наверху. Только здесь всего три папки. Дело о сумасшедшем русском разведчике Бэтмене, про взорванную в последний момент секретную зону, да совершенно пустая папка. Просто так. Для объема. Бог, как и закон, любит вполне определенные числа.

Стираю пыль с предметов, которые предположительно являются продуктами внеземного происхождения. Полная бутылка пива с запаянным наглухо горлышком. Палка колбасы у которой под оберткой кусок чугунной канализационной трубы. Плюшевый медведь на цепи, пытающийся все время сбежать из кабинета. Электрочайник, передающий сигналы точного времени звездной системы Х-2000. Кувшин из которого все время доносятся сигналы бедствия. Картина изображающая черный квадрат, в который можно засунуть руку и если хорошенько поковыряться, вытащить килограмм десять картошки.

Возвращается прапорщик Баобабова. На лице грусть. В глазах капельки слез.

— Как все прошло?

— Нормально. Меченого забрали. Миллион тоже. Даже спасибо не сказали.

Марии не позавидуешь. Я ее понимаю. Раньше каждый день на линии огня. Делом настоящим занималась. А сейчас? Целыми днями сидит в кабинете, чистит бронежилет, читает плаксивые женские романы и терпит общество молодых самодовольных лейтенантов. Ей бы пару раз стрельнуть по бегущей мишени, но начальство на происшествия нас не пускает. Начальство убеждено, что от нас больше пользы здесь, в пыльном кабинете, окна которого выходят на городскую свалку.

— Бездельничаете? — капитан Угробов легок на помине.

Поглаживает сиамских котят, которых ему Машка из подвала притащила. Одно тело, две головы, два хвоста и восемь лап. Признают одного капитана. Злые, гады. Угробов ими преступников стращает. Тыкнет пару раз в морду мохнатое страшилище, народ мгновенно на разговоры колется.

— Не вижу рабочего настроения! — непонятно только, отчего капитан, каждый раз когда заходит в наш отдел, веселится и радуется. — Почему до сих пор не вывесили графика по раскрытию преступлений? Где объявленные в розыск? А это что такое?

Капитан Угробов пристально смотрит на прилепленный к стене плакат. На плакате в натуральную величину сам капитан Угробов в кобуре и с девушкой неземной красоты в купальнике на фоне вечернего моря. Внизу надпись — «Они снова рядом».

— Антураж это, — спасает меня Машка, закрывая плакат собственным телом. Еле сдерживаю вздох восхищения. Прапорщик Баобабова в бронежилете на фоне моря выглядит как самый настоящий прапорщик на фоне моря. Красиво.

Решаю поддержать коллегу.

— Наглядная агитация. Инопланетяне наших женщин очень уважают за душевную красоту.

— Дошутишься, Пономарев! — капитан грозит пальцем и оттесняет Баобабову от стены. Двухголовые гады противно шипят, выпускают когти и оставляют на ценном плакате восемь рваных борозд. Теперь капитан Угробов похож на поцарапанного капитана милиции. До жизненно важных органов когти не добрались, но картину испортили. — Значит так, гвардия. Хватит прохлаждаться. Ноги в руки и быстро в морг. Взгляните на один труп. В случае необходимости вскрытие сделаете на месте. А не как в прошлый раз. Сюда тащить не стоит. После этого быстро ко мне с докладом.

— Товарищ капитан! — вспоминаю из какого мы отдела. — Мы трупами не занимаемся. Для этого убойщики есть. А у нас после обеда намечен рейд по району. В последнее время слишком много жалоб на появление неопознанных шатающихся мужчин неопределенного возраста и места работы. Народ волнуется.

— Хорошо что вы о народе беспокоитесь, — улыбается Угробов хищной улыбкой, не предвещающей ничего хорошего для сотрудников отдела «Пи». — Но приказы, лейтенант, для того и отдаются, чтобы их немедленно выполнять. Если вам станет легче, то о вашем посещении морга меня лично просил ваш знакомый.

— Садовник? — хором спрашиваем с Машкой. Про странного человека без лица мы уже стали забывать. Не звонит, не пишет. Пришлет раз в неделю букет полевых ромашек с оборванными лепестками, вот и весь патронаж.

— Для вас, может быть и садовник, а для меня…, — двухголовая гадость от безделья вцепляется двумя пастями в указательный палец капитана. Угробов не теряется и пропихивает между пастями ствол пистолета. Между писком и проклятий слышен приказ немедленно убираться туда, куда послали.

Обходим капитана, схватившегося не на жизнь а на смерть с двухголовым гадом, по стенке. В отделении давно известно, если капитан занимается чем-то личным, лучше в его дела не лезть. Пристрелить, может и не пристрелит, но на праздники работать обязательно заставит.

По дороге сообщаем секретарше Лидочке о чрезвычайном происшествии, имеющим место быть в нашем кабинете. Лидочка тяжело вздыхает и забинтованными по локоть руками достает из-под стола чемодан-аптечку. Лидочка тоже очень любит котят.

Отделение поднимается по тревоге. Вооруженным автоматами, пистолетами и табуретками народ бежит помогать капитану. А может и двухголовому монстру. Против потока двигаться нелегко, поэтому используем черный выход.

В тесном дворике какой-то умник завалил набок большой черный и плоский блин с лампочками на трех опорах. Гремят ключи, слышатся иностранные матюги.

— Браток, подай ключ тпрррююцать на девяносто градусов! — виднеющиеся из-под блина ботинки говорят с неизвестным акцентом. Надо бы, конечно, проверить на всякий случай документы, да времени нет. Морг ждет. Подсовываю необходимый ключ и спешу за удаляющейся Баобабовой. Ножищи-то у нее вон какие! Машка один шаг, я пять. И то отстаю. По дороге прихватываю с земли необычную штуковину, похожую на домкрат. Такой блестящей, а главное необычной, штуковины у нас в коллекции еще нет.

— Смотри, что мужик подарил, — хвастаюсь в надежде, что у Машки поднимется настроение.

— Загадили двор, автолюбители хреновы, — надежда, оказывается, вещь ненадежная. У напарника сегодня плохой день. — Ни пройти, ни проехать. Лесик, выброси этот мусор в кусты и не пачкай руки.

— Выбросить всегда успеем, — Нет у Марии тонкого чувства красоты и душевного полета. Ей бы только руки кому выкрутить, да по башке садануть. Не умеет Машка видеть в обычных вещах красоты. А может, по званию не положено.

Выруливаем на улицу. После уничтожения в тайге именного джипа выдавать новую машину нашему отделу посчитали слишком расточительной роскошью. Начальник гаража, правда, пообещал собрать из запчастей какое-нибудь средство передвижения, но обещанного некоторые ждут по три, а то и более, лет.

— С чего бы Садовник мертвыми заинтересовался? — еле успеваю за напарником. Нагретый асфальт прожигает подметки, горячий воздух душит, голову пропекает сквозь фуражку. Городу не хватает дождя, холодной газировки и решения депутатами вопроса о запрещение автомобильного движения в обеденное время.

Баобабова, не замечая встречного потока, словно баржа прет вперед. Я использую образованный ею проход, не перегоняю, но и не отстаю. Затопчут. На Машку постоянно оборачиваются. Непривычно видеть на улице высокую, наголо бритую девчонку в наглухо залепленном бронежилете, на котором красуются погоны прапорщика.

— Что? — из-за высокого уровня городского шума ответ Машки не слышно. Приходится притиснуться почти вплотную, чтобы услышать.

— Появление на горизонте Садовника не сулит нам ничего хорошего. Наверняка очередная гадость.

С этим моментом я согласен. В посещение морга, вообще, ничего хорошего нет. Ни запаха, ни душевного тепла, ни надлежащего оформления.

По дороге заскакиваем на десять минут перекусить. Действие продиктованное суровой необходимостью. Не думаю, чтобы после экскурсии, которая нас ожидает, поднимется аппетит. Лучше уж загодя запастись калориями.

— Ну и цены, — возмущается Мария, зачитывая французские наименования из меню, привязанного тонкой цепочкой к столу.

Трехэтажное французское наименование оказывается на вкус и вид обыкновенной котлетой с макаронами. Котлеты не дожарены, макароны склеены. Компот, в котором легко обнаруживаются не фруктовые включения, пахнет хлоркой. В счете за обед обнаруживаем пункты за чистые салфетки, использованную электроэнергию, амортизацию мебели и небольшую сумму добровольно внесенную нами на реставрацию летнего дворца местного нового русского с неразборчивой фамилией.

— Вот где надо материал для работы собирать, — ядовито шепчет Мария, попутно тыкая раскаленным от жары стволом пистолета в морду наглого охранника, пытающегося преградить нам дорогу. Вместе со стволом Баобабова пытается затолкать в рот громилы и счет за слегка покусанный обед.

До морга добираемся измученными, голодными и злыми. Не радуют ни набежавшие на городское небо легкие облака, ни далекие еще раскаты грома. Ожидать близкий дождь хорошо сидя на лавочке в городском парке, а не спускаясь в глубокие холодные подвалы морга.

— Есть кто живой?

Холодные стены отражают вопрос, переадресовывают незнакомому посетителю, обрушиваясь на него гнетущим эхом: — «Живой?»

Какой злобный мозг придумал морги? Длинные ряды шкафов, в которых томятся в ожидании очереди на окончательную смерть человеческие оболочки? Металлические столы, хранящие на поверхности капли некогда живой крови и царапины от неудачных разрезов? Железные ящики для отходов? Столики с инструментами, больше похожими на приспособления для средневековых пыток? Неубранную кучу серого пепла в углу? План эвакуации посетителей и работников при пожаре? Кто придумал место, которое обязательно посетит каждый из рожденных и ныне живущих?

— Может я на улице подожду? — конечно, я за равноправие во всех сферах деятельности человека, но должны же быть разумные ограничения? Раз Машка прошла курс молодого патологоанатома, пускай в одиночку разбирается. А мне нужен, во-первых, свежий воздух, во-вторых, как можно больше простора, и в-третьих отсутствие всякого давления на психику.

Баобабова другого мнения. Цепляется крепко за рукав и не отпускает меня ни на шаг.

— Господа оперы!?

Из темного угла, до которого не добирается свет тусклых ламп, выходит никто иной, как наш черный благодетель, таинственный учредитель и иногда защитник сотрудников отдела «Пи» Садовник собственной персоной. Даже если учитывать, что в подвале морга достаточно прохладно, длинный утепленный плащ в летний сезон смотрится несколько нелепо. Лица, естественно, не видно. Только общие, размытые очертания. Мазки глаз, губ, носа. Под начищенными ботинками умирают вырванные с корнем лепестки ромашки. Символическая смерть в символическом месте.

— Здравствуйте, лейтенант. Добрый день Мария. Спасибо, что не заставили слишком долго себя ждать. Места здесь хоть и уютные, но слишком многолюдные. Не люблю толпы.

Смех у Садовника неприятен. Монстроидальный какой-то смех, с привкусом насилия над собой. Не понять, толи шутит, толи всерьез издевается. Молодые лейтенанты таких фруктов не любят.

— У вас к нам дело? Нам сказали, что здесь, в морге, необходимо осмотреть какой-то необычный труп.

Садовник резко, почти неуловимо смещается в сторону и также резко, одним движением, выкатывает из темноты столик на колесиках для разделки. На столике что-то лежит, закрытое от любопытных взоров сотрудников отдела «Пи» грязным, в красных разводах, покрывалом.

— Не желаете полюбопытствовать? — Садовник легким толчком подталкивает стол к нам. Приходится сделать шаг в сторону, пропуская одинокую похоронную процессию.

Тяжелый стол врезается углом в стену, покрывало немного сползает и обнажает кусок неопределенной плоти. По моргу мгновенно распространяется удушливый запах гниющего тела и материи. Опытный, согласно справкам и дипломам, патологоанатом Баобабова бездыханно валится в мои, вовремя подставленные, объятия. Рискуя потерять равновесие, прижимаю бронежилет напарника к груди, склоняюсь под тяжестью и, не удерживаюсь на ногах. Падаю на покрывало. Хватает только сил и мужества подпихнуть вперед себя бронежилет.

Баобабова приходит в сознание, видит, где находится и повторно входит в транс.

Спасает нас, как ни странно, Садовник. Крепко удерживая в кулаках лейтенантские погоны, стаскивает меня на пол. Следом сваливается тело прапорщика Баобабовой. Благодарю бога, что не трупа.

— Наберут молодежь в органы…, — ругается Садовник, приводя в чувство Машку. Его лицо так близко, что кажется, еще немного и можно будет разглядеть черты. А главное, заглянуть в глаза. Меня со школьной скамьи учили, что глаза у человека практически паспорт.

— Мы от неожиданности, — почему-то оправдываюсь я, хотя оправдываться незачем. Любой, даже видавший виды опер в подобной ситуации от неожиданности может потерять сознание.

— Кто это? — Баобабова натренированный сотрудник и приходит в сознание также быстро, как и выходит из него. Поднимается на ноги, сжимает виски и на всякий случай отходит от тележки подальше.

Садовник задумчиво покачивает головой, размышляя о чем-то своем. Мне кажется, он сам не знает ответа на вопрос Марии.

— Это? Это…. Наверно вам стоит посмотреть самим. В целях безопасности мне запрещено приближаться к этому ближе трех метров. Не спрашивайте, почему? Таковы правила.

Переглядываемся с напарником. В конце концов это наша работа, хотим мы этого или нет.

— Ладно, — нехотя соглашается Машка. — Лесик, возьми меня за руку.

Хотелось бы, чтобы снятие покрова неизвестности произошло без моего участия, но видно соавторства не избежать. Сую указательный палец в приготовленный кулак Марии. Сжимает так, что слезы выступают.

— Готов? С богом!

Машка закусывает губу, прикрывает глаза и с визгом испуганной мыши смахивает кровавый саван.

— Ну ни фига себе! — удивляюсь совсем не по-лейтенантски. — Это что за мерзость?

На железном столе, вытянув тощие руки по швам, лежит человек. Очень старый человек. Глубокими морщинами изрезана кожа. Редкие седые волосы скомканы маленькими клубками. Желтые, чуть с кариесом зубы, оскалены в потолок. Глаза прикрыты ржавыми, но на вид очень старинными монетами с изображением огнедышащего дракона.

Но чудно не это. И пугают не морщины и улыбка смерти. У человека нет ног. Вместо них — невообразимо перекрутившаяся масса из мяса, костей и кожи. От пояса и ниже. Заканчивается все коротким, мохнатым, с серебряной проседью, хвостиком.

— Вы немногие из живущих, которые сейчас видят то, что обычному человеку видеть не позволено, — мне кажется, или у Садовника в самом деле дрожит голос? — Смотрите и помните о чести, которую вам оказали наши соседи по жизни. Перед вами один из представителей дружественной к человеческой расе цивилизации. Джин обыкновенный.

— Так это что, правда настоящий джин? — Баобабова совершенно без страха тыкает пальцем в перекрученный низ странного человека. Мне странно, что она не удивилась. В отличие от меня, молодого лейтенанта.

— Самый натуральный джин, — Садовник делает шаг от тела, словно испытывает страх перед мертвым человеком. Нет, лучше сказать — существом.

— Это шутка! — непривычно твердым голосом сообщаю собственное мнение о происходящем. — Джинов не существует. Это сказки. Народные сказки, причем не российского производства. Желание получить все даром. В русском эпосе в роли безвозмездного дарителя выступают, обычно, рыбы. Из отряда щучьих, или золотоплавиковых. Иногда медведи, но это ближе к Европе, где налажено производство горшков и меда. И где живут близорукие пчелы.

— Лесик! Лесик! — Баобабова бьет меня по щекам. При каждом ударе вздрагиваю не я, а Садовник. Словно это его, а не меня колотит железная ладонь прапорщика.

Словно пелена с глаз слетает. Прапорщик Баобабова знает, что делать с обалдевшими молодыми лейтенантами.

Дергаю головой, бросаюсь к телу. Такое открытие! Такой прорыв в современной науке! Ортопеды обалдеют!

— Глаза! — кричу. — Откройте ему глаза. Первым дело зеркало души….

— Стойте, лейтенант! — бросается наперерез Садовник, ловко укрывая лицо от света. — Стойте. Без специальной подготовки и обряда нельзя открывать глаза джинам. Нет, не окаменеете. Но обычаи его народа требуют, чтобы глаза были скрыты от нашего мира.

— Да, да, конечно… Ну и дела, — трудно придти в себя от увиденного. Не зря, ох не зря Садовник позаботился о создании отдела «Пи». Есть еще работа в этом страшном мире.

Садовник терпеливо ждет, пока мы с Баобабовой закончим визуальный осмотр чудного тела. Стоит в сторонке, теребит ромашки под вздохи и ахи. Без всякого энтузиазма отвечает на глупые вопросы.

— Да. Он из параллельного мира. Да, налажен контакт. Нет, по спец заказу брюки не шьют. Хвост настоящий. Нет, дергать не стоит.

Больше всего нас с напарником интересует вопрос о причинах попадания данного тела в наш мир, в наше время и, как частность, в морг, на железный стол на колесиках. Между вопросами высказываю робкое предположение, что не является ли это появление своего рода попыткой захватить Землю. Идея на первый взгляд абсурдная, но для того и создан отдел «Пи», чтобы рассматривать все возможности и последствия.

Садовник очерчивает в воздухе предположительно защитный знак, а может у него просто затекают руки, и отвечает:

— Как мало вы знаете, лейтенант! Например, вы даже не догадываетесь, что наша земля давно порабощена инопланетным вирусом. Как вы думаете, что это?

Садовник вытаскивает из бездонного кармана бутылку водки.

— Водка! — отвечаем хором с Баобабовой. Трудно с одного взгляда не определить общенациональный продукт.

— Как вы ошибаетесь, — усмехается Садовник. — Позвольте ввести вас в курс происходящего на Земле. Оставьте джина на время в покое. Дойдет и до него очередь. Вам, как специалистам из «Пи» следует для начала ознакомится с азами. С первого взгляда жидкость в бутылке именно то, что вы сказали, — Садовник заученным движением встряхивает бутылку и в ней заворачивается знакомый по научной литературе водоворот. — Однако…. Прошу ненавидеть и не жаловать. Перед вами самый изощренный и злобный инопланетный пришелец. Организм, равного по изощренности и силе которому вряд ли сыскать во всей вселенной.

— Да ну?! — не верим мы. Садовник продолжает, не обращая особого внимания на недоверие.

— Нам многое известно об этом организме. Но еще больше, смею заверить, покрыто тайной. Данный организм прилетел на землю давным-давно из неизведанных глубин вселенной. Прилетел в те времена, когда люди только спрыгнули с деревьев и придумали как использовать палку для избиения тупых соседей по месту обитания. Организм терпеливо ждал своего часа. Ждал, пока человеческий род не подготовится физически и морально к знакомству с ним. И, как видите, дождался. Поверьте, он не так беззащитен, как кажется.

Садовник достает из-под плаща газовую горелку, включает, ловко откупоривает зубами бутылку, заносит ее над пламенем и переворачивает. Мы с Баобабовой инстинктивно подаемся вперед. Но ничего страшного не происходит.

Белая жидкость выливается на огонь, но прямо на наших глазах замирает, дергается и торопливо заползает обратно в тару.

— Не советую повторять этот опасный эксперимент на людях. Можете пострадать. Организм хорошо приспособлен к окружающей обстановке и, не раздумывая, жертвует собой ради сохранения вселенской тайны.

— Монстр! — шепчет Баобабова, не сводя глаз с организма в бутылке. Я не совсем понимаю о ком речь.

— Именно, прапорщик, — соглашается Садовник. — Очень опасная тварь. Обитает практически по всему земному шару. Ему не страшен ни мороз, ни жара. Ни повышенная влажность, ни высокое давление. Он также легко избегает механических воздействий.

Садовник, предварительно натянув на руки резиновые перчатки, выливает часть продукта на стол, хватает с инструментального стола здоровенный тесак и со всей силой рубит водку. Водка ловко уходит от рубящего удара.

Еще одна попытка. И вновь неудача.

— Его необходимо уничтожить! — кричит Машка, выхватывая пистолет.

— Бесполезно, прапорщик, — вздыхает Садовник. — Пока что никому не удавалось сделать это. Существует только один способ. Вы знаете какой. Допустить организм внутрь себя. Но в этом то и заключается парадокс. Убивая организм, мы даем ему новые силы. Он, практически, вечен. Самое интересное, что мы, люди, добровольно позволили этому монстру завоевать наш мир. Мы сами создали идеальные условия для его процветания. Когда организм попадает в человека, он полностью берет контроль над телом. Со всеми вытекающими последствиями. Оно может убить своего носителя, может стимулировать его точки наслаждения. Может, в конце концов, полностью уничтожить человеческое я, показав свое инопланетное нутро. Так что на сегодняшний день, должен заметить, не люди являются хозяевами жизни, а вот эта, безопасная на вид масса.

На последних словах Садовника жидкость в бутылке бурлит, сжимается в тугой шар и стремительно выстреливает из стеклянного плена. Кривой кляксой отскакивает от стены, даже не оставляя на ней отпечатка, и торопливо скрывается среди столов.

— Какая мерзость, — Баобабова вытирает испарину на бритой голове.

— Какой ужас, — мне тоже не по себе.

— Мерзость? Ужас? Да это только цветочки, — в доказательство справедливости слов Садовник разом обрывает лепестки на очередной ромашке. — На земле полно таких паразитов. Все они, прилетевшие из космических глубин, более или менее вписались в нашу жизнь. Некоторым мы даже рады. Что вы скажете, например, о сахаре?

Мы ничего не можем сказать о сахаре, так как оба любим сладкое.

— Кристаллическая форма жизни, — Садовник чеканит слова, как на лекции перед глупыми студентами. — С другого конца Млечного пути. Приспособление к земным условиям идеальное. Соль! Из системы Соляриса! Вселенский паразит со стажем. Вафельные батончики! Двойная планета в созвездии Весов.

— Не может быть!

— Может, господа оперы. Может. Нас окружает столько пришельцев, что иной раз становится просто страшно. Не стану зачитывать весь список. Поверьте, он огромен. Самые различные формы. Слава богу, существует естественный отбор. Великая Земля неведомыми пока механизмами осуществляет отбор, оставляя только полезных ей пришельцев. Не всегда это удается в полной мере, но жизнь продолжается. Кстати, что вы скажете о таком идеально вписавшемся в нашу жизнь пришельце, как буквы?

Мы с коллегой растеряны. Подавлены. Уничтожены.

— Обычные буквы. Занесены космическими потоками на поверхность нашей планеты десять тысяч лет назад. Идеальная приспособляемость. Невероятная адаптация. Весьма положительный с эволюционной точки зрения информационный паразит.

Садовник делает многозначительную паузу:

— Почему я вам это рассказываю? Вы должны понимать, с чем имеете дело. Человек не одинок во вселенной. Зеленые человечки, с которыми наш уважаемый лейтенант Пономарев имел честь быть знакомым, пустяки. Пузатая зеленокожая мелочь. Малочисленная космическая раса, которая только и мечтает с нами поближе познакомится. Фиг им. Земле они не интересны. Мародеры и побирушки.

— А джины интересны? — Баобабова еще сохраняет способность задавать умные вопросы.

— Перед тем как поговорить об интересующем нас предмете, давайте присядем. Подписки о неразглашении брать не стану. Сами понимаете, никто вам не поверит. Скажу больше, если у вас возникнет желание ознакомить широкую общественность с услышанными здесь фактами, то вполне вероятно вы даже не доживете до очередного обеда.

— Кто вы? — запугать нас сложно. Но дело, видать, серьезное.

Садовник присаживается на корточки и неторопливо лишает ромашку лепестков.

— Я представляю группу людей, работающих на Землю. В космическом масштабе, разумеется. Мы не подчиняемся ни одному правительству. У нас неограниченные финансовые и физические возможности.

— Как в кино? — вспоминаю недавно просмотренный фильм.

— Почти, — нехотя соглашается Садовник. — Но мы — не кино. Мы от лица Земли поддерживаем дружественные отношения с представителями других миров, в том числе и параллельных.

— Для чего вы нам все это рассказываете? Хотите зачислить в штат?

— Теоретически вы давно в штате. На добровольных началах, конечно, — поправляется Садовник, замечая, как я красноречиво шевелю перед носом Баобабовой пальцами. — С недавнего времени возникла необходимость организации структур, подобных вашему отделу «Пи». Мы подбираем людей, отличающихся от остальных людей Земли. Лейтенант Пономарев сумел разобраться с космическими преступниками. Мы заметили его. Вы, прапорщик Мария, в одиночку совершаете невозможное. Нами отмечено и это. Пока вы работаете вслепую. Но мы незримо поддерживаем вас, направляем, подсказываем.

— Но за это мы должны что-то сделать? Нечто такое, что кажется необычным? Что не входит в наши основные рабочие обязанности.

— Вы правы, лейтенант. Вот мы и подошли к основному пункту нашей беседы. Взгляните еще раз на тело.

Нам не трудно. Смотрим. После всего услышанного в подвале тело джина не кажется таким уж ужасным и нескладным.

— Мы называем их джинами. Они предпочитают именовать себя Исполнителями. Параллельная цивилизация. Постоянный представитель в человеческой цивилизации на протяжении последних двух тысяч лет. Основная миссия — за поставки ценных ископаемых выполняют весьма специфические поручения отдельных, выбираемых на конкурсной основе, правительств.

— А подробнее, если можно.

— Устройство политических и экономических событий, коренным образом меняющих ход истории. Подробнее не могу. Догадывайтесь сами.

— Потоп? Перестройка? Моника?

— Без комментариев. Одно могу отметить. Исполнители предпочитают обходиться без кровопролития. Не всегда удачно. Случаются досадные срывы.

— И тогда на Земле бушуют войны, царят голод и болезни, президенты давятся бубликами и гордые чукчи вымирают, словно мухи?

Как прекрасна Баобабова в минуты гнева. Сейчас всю обойму в лоб Садовника выпустит и не поморщится.

— Зачем же так категорично. Передергиваете прапорщик. Про бублики я от вас впервые слышу.

Вот оно как все оборачивается! В то время, как мы с Баобабовой ерундой в отделе занимаемся, на Земле черте что творится. Какие-то хвостатые Исполнители вершат по заказу засекреченных товарищей Историю? Вертят человечеством, как хотят. Вместе с джинами из параллельного мира. Хотя, пусть себе вертят. Гусары стреляются, денщики под пули не лезут. Только непонятно, мы с Машкой с какого боку припека?

— Какой ты непонятливый! — шепчет Баобабова, тяжело дыша в ухо. — Есть дохлое тело представителя нечеловеческой расы. Шишка важная, с первого взгляда видно. А у нас отдел «Пи». Следовательно….

— Следовательно нам необходимо узнать, кто пристукнул джина. Это понятно. Неясно только, зачем нам нужно это узнавать? А, гражданин, не знаю как вас там по отчеству?

Садовник хрустит костяшками пальцев и приступает к истязанию очередного цветка. На наши замечания ноль внимания.

— Если не возражаете, товарищи оперативные сотрудники отдела «Пи», продолжу. Как вы уже догадались, джин — это не только образное название. Каждый из Исполнителей способен выполнить любое человеческое желание.

— Понятное дело, — толкаю Машку в бок бронежилета. — Джин из параллельного мира, да чтоб не умел желания выполнять. Нонсенс.

— Желания исполняются очень просто, — продолжает Садовник. — Выдергивается волосок из бороды….

Баобабова прыскает в кулак. Я же окровенено валюсь на холодный пол морга. Мало ли что грязно?! Зато смешно.

— Смех не уместен товарищи оперы. — То, о чем вы подумали, есть просочившаяся через секретные заслоны информация. Не более. Выживший из ума Исполнитель завел непонятную дружбу с человеческим ребенком. И хотя нами и руководством духов данный прокол ликвидирован в кратчайшие сроки, разговоры и сказки, раздутые до невероятных объемов, остались.

— Извините, — принимаю исходное положение. Может и прав Садовник насчет джинов. А я, как глупый молодой лейтенант поддался юношескому порыву.

— Смерть данного Исполнителя является тягчайшим преступлением в истории наших дружественных отношений с джинами, — работодатель без лица указывает на стол. — Такого инцидента за две тысячи лет сотрудничества не было. Разве что….

— Разве — что? — задаемся мы вопросом к смутившемуся Садовнику. — Нам нужна полная правда.

— Хорошо. Думаю, вы вправе требовать всей информации. Каждый год Исполнители присылают на Землю несколько представителей. Так легче скоординировать наши действия по управлению. Исполнители хорошо законспирированы, практически незаметны. Редкие проколы, вроде того, о котором шла речь пять минут назад, мгновенно ликвидируются. Никто на Земле не должен знать о том, что рядом с нашей Землей живет другая, мыслящая раса.

Садовник нервно теребит разодранную ромашку. Волнуется так, что забывает достать очередной цветок.

— Однако, существует одно обстоятельство, омрачающее наши отношения. Посмотрите внимательно на труп Исполнителя и скажите, что с точки зрения криминалистики с трупом не так.

Труп, как труп. Мертвый джин, как мертвый джин. Огнестрельных, ножевых, рубленых ран не видно. Ссадин, царапин, следов от уколов незаметно. Гниет быстро. Но, может, у них, у джинов, так и положено. Тяжек им свежий воздух земных моргов.

Машка тоже ничего странного не замечает. Рассматривает, правда, издалека. Наверно, снова боится поскользнуться и оказаться во внеземных объятиях.

— Бороды! Бороды у него нет! — ворчит возмущенно Садовник.

Я хмыкаю. Баобабова смешно вытягивает челюсть. Действительно, борода, как неотъемлемая часть тела всех джинов отсутствует.

— Для любого Исполнителя борода священна. Лишившись данной растительности джин теряет уважение соплеменников, положение в обществе. Теряет все. Так уж за две тысячи лет сложилось, что каждый год у одного из джинов пропадает борода.

— А чего же только сейчас загоношились?

— Раньше никто не убивал Исполнителей. Обходились мирными путями. Выслеживали, зажимали в уголку и аккуратно срезали растительность. Джину, конечно, позор на много лет, но особого напряжения никто не испытывал. Исполнители и сами не прочь у возмутителей спокойствия волосики оттяпать. Так что на межрасовые отношения это не влияло.

— Пока не появился труп?

— Верно, лейтенант. Пока мы не нашли этого джина. Наши друзья с той стороны весьма обеспокоены данным фактом. Скажу больше, в последнее время ведутся непонятные разговоры о прекращении сотрудничества с Землей. Мы не можем допустить этого.

— Не сало, обойдемся, — сплевывает Баобабова.

— Не обойдемся! — почти кричит Садовник, подаваясь к прапорщику. — Я не упоминаю о грядущих беспорядках, по сравнению с которыми все земные революции покажутся мелкими семейными ссорами. Я даже сознательно не вспоминаю о нарушавшемся сотрудничестве между двумя цивилизациями. Но мы не можем предоставить возможность тому, кто убил джина, вершить нашу Историю.

— Может у него в голове и нет желания вершить вашу историю, — возражает прапорщик Баобабова. — Может, у него другие желания.

— Интересно какие? — кривится Садовник.

— Миллиард в Швейцарском банке, яхта, Мерседес и огород в пять соток, — предполагает Мария. Не думаю, что Садовник похвалит ее предположения. Надо шире смотреть на вещи.

— Два миллиарда, две яхты, гаражный кооператив и десять соток?

Садовник с корнем выковыривает желтую макушку ромашки, но быстро берет себя в руки.

— Тот, кто убил Исполнителя и сбрил его бороду, получил в руки идеальный инструмент, с помощью которого можно уничтожить не только Землю, но и всю вселенную. Достаточно только вырвать из украденной бороды один-единственный волосок и загадать желание. И, как говорится, трах-тибидох с полным завершением жизненного цикла.

— Да ну! — в такое поверить трудно. Даже невозможно. Один волосок? Одно желание? Баобабова вон все волосы сбрила, и ничего. Мир не разрушился.

— Существуют вещи, которые невозможно принять и понять, — голос Садовника становится тих и торжественен. Может именно это заставляет верить каждому его слову. — Исполнители родились с началом Вселенной и умрут, когда умрет Вселенная. Они связаны с ней неведомыми нам, землянам, узами. И им не хочется отправляться в никуда раньше срока. Да и нам, людям, тоже. Над всеми нами нависла угроза уничтожения. И знаете…. Существует вероятность, что в деле замешаны третьи, пока неизвестные нам силы. Кто они — неизвестно. Мы думаем, что это весьма древняя раса, которой не нравятся ни Исполнители, ни земляне.

— Еще один параллельный мир?

Садовник пожимает плечами.

— Не знаю. Пока не знаю. Почему мы так думаем? Обычному человеку убить любого инопланетянина сложно. Убить же джина, Исполнителя, невозможно по сути. Он аморфен. Его нет. Не существует в человеческом понимании. Только душа! Воля!

— А этот? — киваю на труп. — На аморфного не похож.

— Только потому, что сбрив бороду неизвестные лишили душу Исполнителя возможности вернуться в свой мир. Исполнители и так слишком нервничают, а после этого случая, боюсь, их желание расстаться с землянами окрепнет окончательно. Они обвиняют нас, землян. Но мы считаем, что в деле об ужасном убийстве Исполнителя замешаны существа неземного происхождения. Они бродят среди нас, общаются с нами. Но это не люди. Хищники. Злодеи. Преступники. Вот такая ситуация, товарищи оперативные работники отдела «Пи».

Тяжелая ситуация. Хорошие ребята из параллельного мира перестанут дружить с хорошими ребятами из нашего мира. И все из-за плохих ребят, которых никто не видел и не слышал.

— Нам необходимо найти убийцу, — хлопает ладонью по голой коленке прапорщик Баобабова.

— И доставить его со всеми потрохами к убитым горем Исполнителям, — подхватываю я.

— И тогда все вернется на круги своя!

— И История вновь станет подчиняться Исполнителям.

— Правильно! — облегченно вздыхает Садовник и даже забывает на некоторое время о ромашках. — Найти, обезвредить и доставить. Естественно с похищенной бородой. Предотвратив тем самым уничтожение Вселенной. Время расплаты пришло. Думаю, мы не зря создали ваш дружный коллектив. Пришла пора отрабатывать вложенные в вас средства.

— Какие средства? — хором вопрошаем мы с прапорщиком. Весьма уместный вопрос. Кроме обычной зарплаты нам никто и ничего не давал. Даже тот миллион в иностранной валюте, что удалось раскопать при помощи Меченого Баобабова сдала по описи. Может какие суммы и выделялись, но до нас с Машкой они точно не дошли. По дороге рассосались.

— Это образное выражение — смущается Садовник, нервно теребя несчастный цветок. — Аллегория.

— За такие аллегории…, — у моего напарника один довод. Дуло в нос и полный оборот вокруг оси.

— Да ладно, — успокаиваю прапорщика и самого себя. — Мы же за идею работаем. Говорите, что нам делать?

Человек без лица тянет руку к бездыханному телу погибшего друга всех землян:

— Первым делом, во избежание междуцивилизационного конфликта требуется сообщить сородичам погибшего Исполнителя подробности о его безвременной кончине. Предвидя ваш вопрос отвечу, сам я не могу этого сделать. Несмотря на все наши возможности, не в силах обычного человека перейти в мир Исполнителей.

— Значит и делу конец, — радостно щелкает пальцами Баобабова.

— Не конец. Обычный человек, коими являются большинство землян, в том числе и ваш покорный слуга, просто в силу своего мышления не может воспользоваться известным переходом. Но вот вы, подготовленные и обученные, не скованные стереотипами, должны и обязаны справится.

— Нуль-переход, — объясняю я Марии прописные книжные истины. Баобабова уважительно кивает. В области нуль-переходов она полный ноль.

— Забудьте эти фантастические бредни. Все проще и сложнее одновременно. Почему я пригласил вас в морг, а не, предположим, на одну из наших засекреченных баз?

— Потому, что дверь к Исполнителям находится здесь, в морге, — я с детства догадлив.

— По-вашему, лейтенант Пономарев, древняя и могущественная раса Исполнителей не могла найти другого, более подходящего места? Стыдно, лейтенант Пономарев. Впрочем, дверь в мир Исполнителей может находиться где угодно. Но мы не о том. Здесь в морге наиболее подходящее место для проведения вскрытия погибшего джина. Пропуск в мир джинов спрятан внутри самого джина. Прапорщик Баобабова, почему вы так побледнели?

Я знаю почему, но не говорю.

— Тело есть, инструменты на месте, — Садовник говорит спокойно и неторопливо. Понимает, что любое резкое и неосторожное слово способно отправить прапорщика в очередной глубокий обморок. — Предмет поиска небольшая, со спичечный коробок пластина. Ключ в измерение Исполнителей.

— А по-другому никак? — на Машку жалко смотреть. Белая, что труп на столе. Мокрая, что асфальт после летнего дождя. — Обязательно резать? Ведь должны же быть другие пути. Кувшин, например. Где у погибшего кувшин? Джин без кувшина не заслуживает доверия.

— Кувшины — народная выдумка. Приступайте Баобабова. Не мешкайте. У нас мало времени. Вселенная ждать не будет.

Мария играет желваками, собираясь с силами и мыслями. Я вижу, как нелегко это ей дается. Не помогает даже удостоверение юного патологоанатома, которое Баобабова рвет на наших глазах. Это означает только одно. Сегодняшнее вскрытие последнее в ее жизни.

— Лесик! Будешь ассистировать, — выдыхает она. — А вы, товарищ с бедными цветочками, отойдите к стене. Можете запачкаться.

Пока я без всякого желания надеваю кожаный, с пятнами от прежних вскрытий, фартук, натягиваю толстые краги и маску для подводного плавания, Баобабова роется в косметичке и вытаскивает бобинный магнитофон «Чайка».

— Будем протоколироваться, — объясняет она, втыкая шнур в розетку. — Мне нужен свет!

Садовник суетливо щелкает переключателями. Лампа над столом с колесиками вспыхивает, покрывая ровным светом тело джина с мохнатым хвостиком.

— Щелк. Лето. Послеобеденное время. Морг, — шуршит лента, крутятся бобины вечной техники. — На вскрытии присутствует старший лейтенант Пономарев, прапорщик Баобабова и …?

Садовник машет руками. Типа его здесь нет и никогда не было.

— и труп мужчины без э-э… нижних конечностей. Вскрытие производится в целях установления причины смерти. Лесик, вынь из черепа топор.

Ледоруб выскальзывает из головы Исполнителя легко, не приходится даже тужится. Только звук неприятный.

— … На вид примерно шестьдесят лет…

— Шесть сотен! — шепотом подсказывает Садовник. Но на его подсказки мы чхали.

— … Шестьдесят лет. Пол мужской. Одежда отсутствует. Пропорции правильные. Лесик, подай тесак. Делаю надрез. Отвернитесь, кто впечатлительный. Хруммс. Меня сейчас стошнит. Лесик, два зажима. Два захвата. Три прихлопа, два притопа. Подержи вот это. Мне тоже противно, но я терплю. Так. Внутренности трупа состоят сплошь из ненужных рудиментов. Леша, тазик подставь. Ножовку. Стамеску. Водички попить. Да не трупу, а мне. Приступаем к завершающей стадии по извлечению пластины. Нам подсказывают присутствующие при вскрытии специалисты, что необходимая нам вещь находится в мозгах. А какого черта, спрашивается, мы вскрывали грудную клетку? Это что, мозги? Подумать только! Лешка, погляди на мерзость. Пальцами не тычь. У нас здесь все стерильно, занесешь какую-нибудь заразу. А, вот она! Небось золотая? Зацепи со своей стороны плоскогубцами. Осторожней. Тащи. А! А! Тащи! Сейчас, Лесик, я монтировкой подковырну. Есть! Ассистент, зашейте тело и приведите товарища в нормальное состояние. Если у больного здоровое сердце, то может и выкарабкается. Конец операции. Вскрытие блестяще записала и не менее блестяще провела прапорщик Баобабова. Щелк.

Аккуратно штопаю Исполнителя. Ему, конечно, все равно каким стежком я его залатаю, но мне нравится, когда красиво. Слушаю в пол-уха разговор напарника и Садовника.

Человек без лица объясняет прапорщику детали предстоящего дела:

— Пластину приложите к любой стене. Можете прямо здесь, в морге. Должен образоваться туннель. По крайней мере мы так думаем. Пройдете через него в уровень Исполнителей. Помните, что по нашим сведениям джины весьма высокоорганизованные существа. Их цивилизация старше нашей земной на много тысяч лет. К тому же, погибший относился к высшей касте. Поэтому, при встрече с соплеменниками будьте осторожны и внимательны. Могут возникнуть непредвиденные проблемы. Отдадите пластину, сообщите, проведете экспресс-расследование и немедленно домой. На Землю. Помните, больше четырех часов вы там не продержитесь.

Прикрываю зашитый труп брезентом и присоединяюсь к Садовнику и напарнику.

— Основное расследование проведете здесь, на Земле. Убийца, кто бы они ни был, среди нас. Скрывается под человеческой лучиной. Возможно, мы даже сами не подозреваем, насколько он хорошо нам знаком. Особо при работе не выделяйтесь. Постарайтесь поменьше стрелять, а побольше шевелить мозгами. Враг коварен и силен. Если он сумел уничтожить Исполнителя, то с вами разговор будет короче, чем мое дыхание.

— Работаем на Земле. Ищем индивидуумов, кому выгодна смерть Исполнителей и кто может воспользоваться бородой. Инициативу запихать подальше. Беречь здоровье и нервы, — дублирует приказы прапорщик Баобабова.

— И последнее. Выходить на связь с нами не желательно. В случае необходимости мы сами найдем вас. На техническую и финансовую помощь особо не рассчитывайте. Это привлечет внимание к вашей деятельности. После успешного выполнения работы на зоне, вы и так сильно засветились. Вопросы есть?

Какие тут вопросы. Все ясно без дополнительных объяснений. Работа, она везде работа. Ловить карманников не легче, чем вселенских негодяев. И там и там кропотливая работа, бессонные ночи и постоянная опасность у виска.

— Маме сообщите, если что, — Машкина щека предательски подергивается.

— Конечно. Но не стоит преждевременно хоронить себя. Все будет хорошо.

Садовник, крепко жмет нам руки, умудряясь не засветится лицом, взваливает, коротко ухнув, тело Исполнителя, отходит в темный угол и пропадает.

— Как это у него получается? — Баобабова тщательно обшаривает угол, но кроме оборванных ромашек ничего не находит.

— Передовые технологии. Покрутись рядом с инопланетными представителями, также исчезать будешь. Что он говорил насчет пластины?

— Побыстрее сдать скупщикам драгоценных металлов и наплевать как на Садовника, так и на джинов. Скажем, что привиделось все.

— Двоим сотрудникам одновременно? Здесь ты, Маша, не права. История нам этого не простит. К какой стене прислоняться будем?

Баобабова тяжело вздыхает. Ей не хочется никуда прислонятся. Ей не хочется переходить на уровень Исполнителей. И ей до смерти не хочется заниматься расследованием убийства существа с мохнатым хвостиком. Но у нас, у молодых лейтенантов и прапорщиков есть такое слово — надо. Надо работать, чтобы получать зарплату. Это минимум. Чтобы спасти мир. Это максимум, хоть и немного странный.

— Мне вот здесь нравится, — Мария гладит рукой бетонную стену, где висит вырезанная из журнала цветная картинка с ночной улицей, в конце которой горит одинокий фонарь. — А что, мы вот так, без всякой подготовки полезем? Даже не предупредив Угробова?

Без предупреждения, конечно, нехорошо. И без подготовки переходить в другое измерение, ровно как и в другой параллельный мир, тоже неприятно. Но раз Садовник посылает нас без дополнительных условий, то встретит нас там яркое солнце, мягкая трава и будет нам много счастья.

— Обойдемся. Ясно же сказано, через четыре часа нам нужно вернуться. Продержимся без предварительного уведомления капитана. Мы же из отдела «Пи» и не обязаны докладывать никому о наших серьезных и научных изысканиях.

Машка соглашается. Она всегда со мной соглашается. Обтирает пластину, изъятую из джина, о бронежилет и со всеми мерами предосторожности прижимает штучку из параллельного мира к стене. Бетон под пластиной растворяется и Баобабова, не удержав равновесия, валится в пустоту.

— Правильно говорил мальчик по телевизору — инопланетяне, они такие же уроды, только на людей сильно похожи. Полы могли бы подмести? — Баобабова рывком поднимается, отряхивает руки и, вытащив из косметички фонарик, освещает средство перехода в параллельный мир.

Заглядываю в узкий, с низким потолком, плохо освещенный коридор, который, по словам напарника, к тому же редко подметается.

— Мда, грязненько тут у них, — Машка права. На каменных плитах, из которых выложен пол, кроме пыли пытливый глаз молодого лейтенанта обнаруживает обрывки земных журналов сомнительного содержания, конфетные фантики с нерусскими названиями, надписи на стенах, относящие землян в разряд козлиных, несколько пустых бутылок. О внеземном происхождении туннеля говорит яркая надпись на заплеванном потолке, выполненная светящимися едко-желтыми, буквами. Смысл ясен и без переводчика. Не курить, застегнуть все пуговицы, штраф за вывалку мусора до ста минимальных окладов.

— Как у нас в проходном подъезде, — хмыкает Баобабова, аккуратно составляя бутылку на территорию землян. Сдаст потом в случае финансового голода.

— У каждой цивилизации свои недостатки, — отбираю у Марии фонарик. Тонкий луч не может высветить конец тоннеля, но воображение давно нарисовало яркую светящуюся точку. Все, как говорят знающие люди.

— С этим что делать? — прапорщик пытается снять с воздуха висящую без посторонней помощи пластину.

— Да оставь ты…., — отмахиваюсь от маленькой проблемы. Все мысли уже там, в параллельном мире. В прекрасном мире юношеских грез.

В параллельный мир, в параллельный мир….

— На часы взгляни.

Часы ведут себя несколько странно. Стрелки беспричинно дергаются, перескакивают с места на место, извиваются. Только секундная стрелка упрямо показывает в конец коридора. Если принять во внимание тот факт, что ощущается слабая дрожь в ногах, то можно сделать несколько выводов.

— Очевидно в данный момент мы пересекаем какие-то аномальные границы между нашими мирами. Магнитные, временные, пространственные и аномальные поля….

— Ой, Лесик, давай только без научных выкладок, — кривится Машка, старательно обходя отдельные, неприлично загаженные, места в коридоре, — Ты опер, а не доцент в очках. Тебе голова и погоны даны не для того, чтобы думать, а для того, чтобы преступников ловить. Скажи лучше, почему тот товарищ, что бороду у джина сбрил, до сих пор не уничтожил вселенную, как пугал Садовник? Может не все так страшно?

Исключать нельзя ничего. Есть у меня несколько версий, но Баобабову пока рано тревожить. Женщина все-таки, хоть и прапорщик. Начнет визжать, все дело испортит.

Идем молча. Разглядываю двухсторонние стрелки на стенах, пытаясь понять их предназначение. С одного конца стрелок ветвистое дерево. Это, надо понимать, земля-матушка. С другой, жирный вертикальный крест, с хвостиком внизу. Обозначение дружественной нам цивилизации джинов. Поумнее ничего придумать не могли.

— Подходим, кажется, — слышу, как Мария за моей спиной передергивает затвор пистолета. Перестраховщица. Сказано было, к друзьям идем. Машка со своим горячим характером никак понять не может, что не все незнакомые места таят опасность.

Останавливаемся у ржавых дверей с приваренным куском арматуры вместо ручки. Сквозь щели с той стороны проникает свет. Свет прекрасного мира.

— Стучать будем? Или как татары?

Пока размышляю о целесообразности предварительного уведомления о прибытии, Баобабова, долго не раздумывая, наваливается крепким плечом на двери. Скрипят давно не смазываемые петли и яркий свет врывается в тоннель между двумя великими космическими цивилизациями.

— Двери закрывайте! Сквозняки кругом!

За невысокой перегородкой парит в воздухе джин, явно женского пола. Наличие черных, оттопыренных на ширину плеч усов навевает некоторые сомнения, но остальной внешний вид вполне узнаваем. Оттопыренная в положенных местах гимнастерка, клубок волос на затылке, тяжелые золотые серьги в ушах. Перед джином женского пола на стойке лежит двуствольная неопределенная конструкция, внешним видом напоминающая двуствольную неопределенную конструкцию. Может и стрельнет, если вовремя разобраться, куда палец прикладывать.

— Здравствуйте, — отчего-то радостно тянет Баобабова, бросаясь к джину женского пола. Видать, ее всю дорогу мучил вопрос о половой структуре параллельного мира. Меня нет. Вполне очевидно, раз есть мужики-джины, то где-то должны быть и женщины-джины. Эволюция не терпит пустоты.

— Никак земляне?! — вскидывает руки джин женского пола, удивленно пялясь на возбужденную Баобабову сквозь толстые стекла очков.

— Земляне! Мы! Дружба! Равенство! Братство!

Не понять никогда таинственной души русской женщины. То затвором дергает, готовая перестрелять всех и вся. То в объятия к первой встречной усатой тетке-джину лезет.

— Секундочку, — оттираю повизгивающую Машку от стойки. Не хватало нам только межцивилизационного скандала на уровне представителей. Вытаскиваю из надежного места завернутые в целлофановый пакет красные корочки. Разворачиваю удостоверение и помахиваю им перед носом слегка ошалевшим от первого натиска джином женского пола:

— Лейтенант Пономарев. Оперативный представитель Земли. Откомандирован вместе с прапорщиком Баобабовой, поклонись Баобабова, в вашу цивилизацию для проведения следственных действий. Да я, я на фотографии! Молодой был, потому и не похож.

Джин женского пола, подозрительно сощурив глаза, тщательно изучает красную книжицу:

— А где виза? Без визы не положено. Или вы только в одну сторону? Тогда вам не через эту проходную. И где карточка допуска на право пользования трансцивилизационным магистралью?

На все вопросы чистосердечно молчу. Садовник, по моему мнению, не совсем в курсе дела. Про визу не предупредил. Да и мы хороши. Карточку допуска у входа оставили. Выходит, незаконно воспользовались….

— Простите, пользования чем?

— Трансцивилизационной магистралью.

Значит, это была магистраль. А мы не догадались. И что теперь? Обратно по грязище топать? А задание?

Прапорщик Баобабова, не выдержав молчаливого топтания перед джином женского пола, отодвигает меня в сторону. Облокачивается на стойку, выкладывает собственное удостоверение и задушевным голосом обращается к джину женского пола:

— Читай, подруга. Можешь по нашему? Что написано? Прапорщик Баобабова. Прапорщик! Это я. Оперуполномоченный. Думаешь, мы прогуляться к вам явились? На природу полюбоваться? Мы преступников ловим. Одного вашего замочили топориком по голове, и до вас доберутся, если не окажите содействие Земным органам. Соедини-ка, подруга, меня с вашим начальством. Я ему вот это покажу.

Баобабова достает из-за пазухи мохнатый кончик хвоста загубленного подлой бандитской рукой джина. Когда открутить успела?

Джин женского пола нервно крутит усы. Но не для того, чтобы показать, насколько ее поразила пламенная речь Марии. Сморщившись от неприятной боли выдергивает одну волосинку и к чему-то прислушивается:

— Коммутатор! Пятая проходная это. Прошу связь с диспетчерской. Диспетчерская? Тут какие-то пришельцы…

— С Земли, — Баобабова повторно сует удостоверение под нос джина женского пола.

— Говорят, с Земли. Да, без визы. Да, без допуска. Да, одни. Да, ничего не просят. Говорят, по делу. Типа менты поганые.

Баобабова замахивается пистолетом. Джин женского пола увертывается.

— Говорят, что одного из наших командировочных замочили. Доказательство имеют. Документы проверить? Проверила? Со списком гостей сверится? Минуту.

Джин женского пола вытаскивает здоровый кожаный талмут и ищет наши данные.

— Нашла. Старший лейтенант — одна штука. Буйный прапорщик — одна штука. Пропустить? Мое дело маленькое, пропущу. Дайте-ка ваши паспортины.

Протягиваю удостоверение. Баобабова сует свое.

Джин женского пола долго гремит в ящике, находит нужный штемпель и выдохнув пару раз воздух, оставляет на удостоверениях жирные черные кляксы.

— Да за такое под суд можно, — возмущается Машка, правда не слишком громко. Все-таки мы на чужой территории, где свои порядки и законы.

— Выйдите из комнаты, и все время прямо. Никуда не сворачивать, к прохожим не приставать. Вас встретят.

Забираю испоганенное внеземной формой жизни удостоверение и направляюсь вслед за поругивающейся Марией к дверям.

— Стойте! — кричит джин женского пола, преграждая нам дорогу. Двустволка неопределенной конструкции зажата в мозолистых джинских руках. — Стойте. Забыла совсем. Добро пожаловать, дорогие пришельцы, на Джинсу. Всю жизнь мечтала это сказать.

Джин женского пола задирает в потолок двуствольную конструкцию, нажимает что-то и комната взрывается разноцветным буйством мелких перьев пополам с искрами и ароматическими, тьфу, средствами. Джин женского пола радостно вопит приветствия и купается в созданной роскоши. Мы с Машкой торопливо покидаем гостеприимную проходную.

— Видал? — Баобабова отплевывается перьями и стряхивает с себя кашеобразную вонючую массу. — Это у них так гостей дорогих приветствуют. Хотела б я хоть одним глазком взглянуть, как непрошеных встречают.

От проходной по сторонам разбегаются несколько тоннелей. Наш, центральный, почище остальных. Мусора на полу практически не видно, пустых бутылок подавно.

— Не вижу никакого смысла подметать полы, если нет ног.

— Ты гений, Лесик. А тоннели, чтобы сквозняками не сдувало. Не удивлюсь, если цивилизация джинов проживает под землей. Как здесь противно! Не нравится мне здесь. Душно, сыро и радиация бешенная, — Баобабова демонстрирует крохотный прибор, выуженный из косметички. — Как сказал Садовник, при таком фоне не более четырех часов радости.

Четыре часа большой срок. Разыщем начальство, извинимся за преждевременную гибель гражданина джина, зададим пару вопросов и обратно. Особо ценной информации не узнаем, но может на кой-какой след и набредем.

Туннель резко бросается в сторону. За поворотом нас встречает подземная базарная площадь. Легкие тенты с товарами, суета толпы, крики и гам. В центре площади каменный помост, на котором разыгрывается непонятное действо. Джин в черном балахоне здоровыми ножницами отрезает у другого связанного по рукам и ногам джина кусок густой бороды.

Ловлю за ухо маленького джинчика с пушком на щеках, интересуюсь, зачем бреют парня. Из короткого рассказа, кроме негативных определений в собственный адрес, узнаю, что на помосте исполняется приговор.

— Связанный товарищ попытался воспользоваться волшебными свойствами бороды в корыстных целях, — пересказываю Марии примерное содержание состоявшейся беседы. — За это его и казнят.

— Какие жестокие нравы, — Баобабова гладит обритую голову. — По мне лучше бы пристрелили. Иметь такое богатство и не сметь им воспользоваться для собственного блага, что может быть хуже?

Мое внимание привлекает содержимое торговых точек. Практически во всех палатках продают одно и тоже. Моющие средства для бород, расчески для бород, щипцы для завивки бород. Особым спросом пользуются средства для ускорения роста. Машка заявляет, что такого средства в природе не существует и ребят из параллельного мира дурят свои же сограждане.

Особняком стоят киоски с краской для волос. В этом сезоне на Джине популярны яркие тона. Писком считается иметь красные усы и зеленую бороду.

Одиноко около палатки с бритвенными принадлежностями. Пылятся столетиями станки и лезвия. Тухнет свежеприготовленная пена для бритья. Даже хозяин, тощий джин с редкой, несолидной бородкой, покрыт плесенью. Обмениваю на початую пачку мятной жвачки годовой комплект пятислойных лезвий «Джинет».

— Лесик, смотри что мне подарили, — Баобабова вся аж сияет от счастья. На шее тяжеленное колье из алмазов. За спиной прапорщика пар хает толстый, лоснящийся от пота джин и пожирает Машку Баобабову глазами.

— Отдай обратно.

— Почему? — надувается обидой Мария. — Товарищ говорит, что моя красота его валит с полета. Говорит, от чистого хвоста подарил.

— Маньяк он, с первого взгляда видно.

Баобабова пару секунд работает мозгами, потом соображает, что ей самой вряд ли бы понравился Аполлон, у которого вместо ног невесть что. После осознания собственной уродливости в глазах представителей джиньей цивилизации развязка наступает быстро. Алмазное колье с нечеловеческой силой опускается на голову толстяка. Последнему наносятся незначительные увечья и значительные ушибы. Но Баобабовой этого мало. Накручивает бороду бедняги на кулак, вытаскивает из-за пояса охотничий тесак. Вот такой ширины, вот такой длины. На глазок примеривается к бороде. Обступившая нас толпа любопытных джинов разом валится мешками без сознания. Остановить обрезание не в силах даже я.

Появляются закованные по кончики бород стражники. Ловко лавируют среди многочисленных шатров и палаток. В руках грозное оружие — щипчики для выщипывания бровей. Испуганные остатки толпы с криками ужаса разбегаются, оставляя нас один на один с грозными охранниками.

Пока Баобабова, яростно жестикулируя, разбирается с охраной рынка, договариваюсь с торговцем бритвенных принадлежностей о регулярных поставках товара на Землю. Старик клянется бородой, что сделает все без бюрократической волокиты и дополнительных налоговых сборов. Пишу домашний адрес на бумажке. В счет аванса оставляю три патрона, предварительно высыпав с гильз порох. При известном умении из патронов могут получиться прекрасные цацки на бороду.

— Лешка! — зовет Баобабова из толпы охранников. Приседаю, чтобы по ногам определить ее местоположение.

Протискиваюсь между летающих железных ящиков:

— Почему без наручников?

— Лешка! Закон на нашей стороне. Я ребятам все объяснила. Коллега коллегу не арестовывает. Вот такие ребята! Правда?

Ребята таращат из железных ящиков глазки и радостно галдят.

— Они нас до начальства проводят, — Машка подхватывает меня под руку и тащит в неизвестном направлении. — По секрету сообщили, что нас уже полтора часа по всей планете разыскивают. Представляешь?

Данное известие не вызывает особой радости. Мы находимся в самом логове чужеродного разума. Может здесь принято четвертовать посланников, принесших дурные вести. Если нет бороды, то можно отрезать что-нибудь еще. А ведь не хочется.

Наша процессия минует рынок, разгоняет в разные стороны местных джинов-валютчиков, выплывает в центральный тоннель. Невзирая на быстрый темп передвижения, замечаю мелкие, обычные на первый взгляд детали быта местного населения.

Джин в красной униформе втюхивает доверчивым малолетним джинам булыжники на веревочках. Детишки, весело визжа, разбегаются, волоса за собой камни. Парикмахерские определенной ориентации наводят красоту местному населению. Безбородый нищий просит милостыню. Факир при помощи одних только рук жонглирует картами. Его борода, во избежание обмана, завернута в черный платок.

Мимо пролетает местная команда футболистов в полосатых футболках. У каждого персональный мячик. Лица довольны, глаза смеются. Баобабова, правда, сообщает, что по ее сведениям это не футболисты, а каторжники. Двести лет каторжных игр в человеческую странную игру.

На нас никто не обращает внимания. У меня впечатление, что в этом мире наши соотечественники слишком частые гости. Ничего удивительного. Эмигранты народ пробивной. Куда хочешь, эмигрирует.

Приближаемся к административному зданию. Монументальное здание с колоннами и джинами с крылышками на фронтоне. Совсем как у Баобабовой на плече. Только наш амур с ногами. На фасаде золотом выбиты слова на местном диалекте:

— "Желание других не закон, а руководство к действию", — переводит Баобабова, предварительно проконсультировавшись с ребятами из местной охраны. — Вроде все начальство местное здесь заседает. Главные Исполнители.

У длинной лестницы коллеги из местной системы правопорядка передают нас администратору в строгом черном конусообразном костюме. Джин толстый, и упитанный до безобразия. Мешковатый костюм трещит по швам. Это какая должна быть подъемная сила, чтобы такую массу поднять?

По стеночкам стоят ребята из внутренней охраны. Сплошное железо. Только кончики хвостов торчат. Толи мода, толи летная необходимость. И, как верно замечает, прапорщик Баобабова, хоть бы одна сволочь имела при себе кувшин.

— Неправильные джины, — шутит она. Но мне, молодому лейтенанту, не до шуток. Мы приближаемся к конечной цели нашей миссии. Страхи относительно будущего все глубже пускают корни. Вспоминаются местные сроки заключения, и по спине спешат куда-то, пихаясь, мурашки. Не приведи земной бог сто лет играть в футбол с джинами.

Администратор останавливается, проверяет наши карманы на предмет ножниц и прочих стерегущих предметов. Предупреждает:

— Старший Исполнитель весьма занятый Исполнитель. Не вздумайте ничего просить. Иначе…, — джин ищет у меня хотя бы намек на бороду, но ничего не находит. — В общем, найдут что отхватить. Как войдете, поклонитесь низко-низко. И так и оставайтесь. Ждите, пока старший Исполнитель к вам сам не обратится. Он, правда, в последнее время много спит, но надейтесь на удачу.

Джин на секунду отлетает узнать, все ли готово к приему. Мы с напарником стоим. Ждем. Переминаемся с ноги на ногу. Разглядываем небогатую обстановку. Делимся впечатлениями.

— Могли бы побрякушек побольше навешать. Стены не крашены, полы не циклеваны. Одни потолки, слава богу, намалеваны. Леш, ты только посмотри, какая здесь убогость. Что там Садовник говорил начет передовой технологии, продвинутого интеллекта и чрезмерной цивилизованности? Да они землянам в подметки не годятся. Не могли себе пару люстр нормальных наколдовать.

— Я думаю, Маша, что данная ветвь развития, замкнулась сама на себе. Сработал ограничитель насыщаемости. Послушай, что я надумал, пока сюда шел. Это только человек не останавливается на достигнутом. Все мало, мало. Нажрался супа с тефтелями, остальное в холодильник. Заработал немного денег, захотелось больше. А здесь что? Зачем что-то делать, если в любое время это что-то можно получить не отходя от кассы. Вот джины и обленились. Вечно умирающая раса. Странная все-таки штука — жизнь.

— Почему странная? — Баобабова пытается ногтем отковырять от дверей единственную блестящую вещь. Золоченый замысловатый вензель.

— Потому, что только сегодня утром мы сидели у себя в отделе, занимались черт знает чем и даже не представляли себе, что окажемся в такой интересной заварухе. И не просто в заварухе, а в параллельном мире.

— Чего ж тут странного? — вензель прилеплен крепко, отчего Машка психует и намеревается применить для изъятия сувенира подручное средство в виде ножика. — Помню, я две недели в мужской бане в засаде сидела, вот где странно было. А здесь ничего, приветливые создания. На нас похожи. Только без ног.

Выныривает джин в черном костюме. На лбу испарина, руки дрожат, бороду нервно треплют:

— Тяжелый джин, наш главный Исполнитель, — джин глотает горсть каких-то таблеток. — У самого настроения нет, надо другим испортить. Да вы заходите, люди. Может и пронесет. Главное, в глаза не смотрите. Скромненько и тихо.

Джин пропускает нас вперед и осторожно закрывает за нами двери.

Один быстрый взгляд, чтобы оценить обстановку.

Тот, что разлегся на диване в махровом халате на босой хвост, очевидно, и есть Главный Исполнитель. На лице не написано, но по поведению понятно. Тупое лицо потому что. За его спиной два джина в ливреях обдувают шефа из электрических вентиляторов. Сбоку еще один джин вскрывает консервы «Завтрак джина». Усатая девчонка наводит маникюр на хвостике Главного Исполнителя. Десять танцовщиц, сверкая пупками, водят хоровод в центре рабочего кабинета. В углу, на керогазе скворчит яичница. Яиц двадцать, не меньше. В другом углу джин в остроконечной шапке и с бородой клинышком неторопливо скрипит пером, записывая очередной приказ Главного Исполнителя.

Уважая национальные традиции и заботясь о благоприятном впечатлении, бухаемся с Баобабовой на пол. На Главного Исполнителя, согласно просьбе, не смотрим. Кланяемся. Лбы, конечно, не расшибаем, но коленки сгибаем. Достаточно. И так уважения больше, чем надо. Не капитан Угробов, обойдется. Ждем очереди и прислушиваемся. Ждем и скучаем. Ждем и нервничаем.

Через два часа Баобабова деликатно постукивает кулаком по бронежилету. Глухие удары сбивают с такта танцевальную группу. Усатые танцовщицы в полете врезаются друг в друга, тоскливо визжат и рассыпаются по сторонам.

Действия прапорщика вызывают во мне внутренний протест. Время, конечно, дорого, но зачем так бесцеремонно вмешиваться в уклад местной богемной жизни. Хотя обвинять Машку особо не в чем. Ребята с вентиляторами дремлют, того и гляди вентиляторами шефа покалечат. Яичница давно чадит черным дымом. Писатель с золотым пером откровенно храпит.

— Да пошли они все! — бурно выражает негодование Баобабова и самовольно оставляет место коленопреклонения. Широко размахивая руками топает к Главному Исполнителю и сообщает горячую на этот час новость:

— Товарищ давно остыл.

Внутри срабатывает пружина профессионального долга. Одной быстрой чередой лентой прохолодят кадры, вырванные взглядом оперативного сотрудника. Джин в черном балахоне, нелепо смотрящемся на фоне разноцветного буйства красок местного населения. Подозрительная палка с набалдашником для равновесия. Хитрые глаза и странная манера волочить несоразмерно толстый хвостик по грязному полу. В мозгах начинает вырисовываться картина преступления. Для полноты картины не хватает мазка. Подбегаю к Главному Исполнителю. Наихудшие опасения подтверждаются.

— Убийство первой степени! Плюс ювелирный срез бороды.

Всеобщая паника. Танцевальная группа с визгом слетается в угол под прикрытие балдахина. Джины с вентиляторами продолжают дремать. Одна Баобабова не теряет присутствия духа и кричит хорошо поставленным голосом прапорщика:

— Граждане джины! Всем оставаться на своих местах! Мы оперативные работники. Просим соблюдать спокойствие.

Ее заглушает стройный хор танцовщиц, сбившихся в углу:

— Охрана!

В комнату вихрем влетают несколько стройных молодцов с выпуклыми глазами и ножницами наперевес. Машка перехватывает ребят у дверей, оправдывая высокое звание русского милиционера:

— Перекрыть все входы и выходы. Все взлетные и посадочные полосы. Срочно отыскать товарища в черном костюме. Живым и с бородой.

Охрана, подгоняемая прапорщиком, улетает выполнять полученные приказы.

— Какое вы имеете право?

Джин в колпаке у керогаза пытается вставить палки в колеса следствия. Привычным движением Мария распахивает корочки и приземляет товарища на место:

— Отвечать быстро, четко и внятно. Имя толстого джина в костюме? Место прописки?

Джин растерянно мелет ерунду о том, что данный товарищ в цивильном костюме работает в дворцовых структурах второй день. Нанят по рекомендации джина-исполнителя второй категории, который в данное время находится в длительной командировке.

— Этого? — Баобабова тычет в лицо джина похищенный с морга хвостик убитого. Мне бы в голову не пришло производить опознание трупа по единственному куску. Молодец Машка.

Джин в колпаке захлопывает рот ладошкой и кивает. Опознание проходит успешно.

Мне уже все ясно. Преступник, проломивший череп нашему трупу, пользуется ситуацией и по липовой рекомендацией проникает на территорию сопредельной параллельности. Цели и задачи пока что неясны. Но своим появлением мы вспугиваем шпиона и он в панике совершает еще одно убийство. Вполне вероятно, что таким образом он рубит кончики ниток, по которым мы могли на него выйти.

Влетает стража. Выкладывают перед Баобабовой, которую принимают безоговорочно за старшую, кучку одежды. Черный цивильный костюм, устройство для подтяжки нижних конечностей к туловищу, и небольшой моторчик, с помощью которого неизвестный перемещался в подвешенном состоянии.

Из короткого доклада стражи понятно, что неизвестный, воспользовавшись неучтенным трансцивилизационным коридором покинул пределы этого мира и скрылся в направлении Земли. Специально посланная вдогонку группа местных специалистов преступника не догнала, но обнаружила четкие отпечатки нечетких следов овальной формы. Что позволяло сформулировать правдоподобную версию — убийца не джин.

Отвожу прапорщика Баобабову в сторонку:

— Сваливать надо, Маша. Наличие следов явно человеческого характера может кое-кому навеять мысль, что мы являемся сообщниками. Доказать, что это не так, трудно. Нас здесь никто не знает, мы никого не знаем. Садовник далеко, Главный Исполнитель окоченел. Тем более, поставленные перед нами задачи мы выполнили. Отсутствие связи убийцы с местными группировками доказали. Искать надо у себя дома.

В кабинет стремительным вихрем влетает под прикрытием личных телохранителей-буравчиков важный тип. Орлиный нос, оттопыренные уши, круглые очки глубоко втиснуты в переносицу. На бороде цветные вставки, указывающие ежегодный прирост волос.

— Первый премьер-Исполнитель. Что здесь происходит?

Вопрос обращен к Марии. Она и отвечает:

— Вот, — говорит Мария. — Свежий труп. И еще один в морге на Земле. Лейтенант Пономарев, мой непосредственный начальник, видел все собственными глазами и считает, что оба убийства совершило одно и тоже не земное существо. Поэтому лейтенант Пономарев предлагает объединить наши усилия в розыске опасного преступника и пообещать широкой общественности здесь, на Джине, и у нас на Земле, что подлый убийца будет найден в самые короткие сроки.

Первый премьер-Исполнитель с трудом отводит глаза от бронежилета прапорщика и обращается непосредственно ко мне:

— Исполнитель Джин Тоник умер у вас на руках?

Мгновение подумав, соглашаюсь. Привлекать в общее повествование Садовника не хочется. Мы и так задерживаемся в этом мире. Пусть все концы сходятся на мне

— Вот на этих, — показываю премьеру, на чем умер джин. — А перед смертью он попросил нас сообщить вам о злобном и коварном враге и отомстить за его преждевременное убийство с отягчающими обстоятельствами особо тяжелым предметом по черепу. Мы очень спешили, но, видать, не успели.

Развожу руками в знак того, что вот такие мы невезучие.

Первый премьер-Исполнитель размышляет недолго. Выдергивает самый хиленький волосок из бороды и что-то шепчет. Тотчас в кабинете появляются толпы журналистов. Первый премьер-Исполнитель со скорбным выражением лица обращается к нации, слово в слово повторяя мои слова. После чего жертвует еще одной скрученной волосинкой для удаления пишущей братии.

— Шустро, — шепчет Машка. — С такими способностями поймать преступника раз плюнуть. Надо только пожелать.

— Вот ты и предложи, — отвечаю напарнику. — Только от своего имени. Лично я в чужие проблемы лезть не намерен.

Первый премьер-Исполнитель, разобравшись с журналистами, обращает свое высокопоставленное внимание на наши скромные персоны.

— Значит, вы полномочные представители Земли, если не ошибаюсь? Так, так. Должен сказать, что в определенных политических кругах Джины поговаривают, что постоянные нападения на наших сотрудников на территории Земли следствие недальновидной политики правящего кабинета. Цена, которую мы платим за какие-то несколько миллиардов тонн полезных ископаемых в год слишком велика. Последние события на Земле и здесь, в самом сердце Джины убеждают меня, как Первого премьера-Исполнителя, что наше тесное до недавних пор сотрудничество исчерпало себя. Мы намерены прекратить всяческие контакты с неофициальным правительством вашей планеты.

Премьер отвлекается, провожая взглядом охранников, выносящих тело Главного Исполнителя. Это позволяет вставить мне несколько слов:

— Земляне здесь ни причем. Вы сами прекрасно знаете о третьей цивилизации. Возможно участившиеся убийства это именно их происки?

— Возможно, молодой человек. Но доказательств этой выдумки нет. Только предположение. Оно, кстати, исходит именно от вашего неофициального правительства. Не кажется ли вам это странным?

— Если вы нам позволите….

— Не позволим, — прерывает Первый премьер-Исполнитель. — Ваше время пребывания у нас в гостях истекло. Мы не хотим еще двух мертвецов, тем более не из нашего мира. Народ Джина выражает признательность за доставку ценных сведений о жизни и смерти Исполнителя и прощается с вами.

Баобабовой не дают покоя шальные мысли:

— Подождите. Но это же глупо! Вам стоит пожертвовать всего одним волосом с вашей драгоценной бороды и все преступника мира сбегутся в этот кабинет с заранее купленными в комиссионке наручниками. А может вы просто не хотите во всем разобраться сами, или с нашей помощью? Может происходящее выгодно лично вам?

Первый премьер-Исполнитель громко чихает. Ребята из охраны испуганно отступают от разгневанного Первого премьера-Исполнителя. Очевидно чихание на Джине высшая степень проявления бешенства. Я бы тоже разозлился, если мне в лицо бросил подобное обвинение какой-нибудь молодой лейтенант. Но так как терять нам уже нечего, смотрю Первому премьеру-Исполнителю прямо в глаза и стараюсь не моргать. Говорят, помогает успокоить бешеных существ.

Но Первый премьер-Исполнитель огромным усилием воли берет себя в руки:

— Вы — чужеземцы. Поэтому я оставлю все ваши волосы на ваших телах. Вы многого не знаете. Позвольте я задержу вас на пять минут и объясню кое-какие вещи. Не ради вас. Не ради Земли. Ради нашего погибшего друга, который ценой собственной жизни обеспечил нашей цивилизации дальнейшее существование. Посмотрите на эту старинную фреску.

Премьер подает знак и танцевальная дворцовая группа наконец-то затыкает рты. Бросаются к задней стене и освобождают ее от паутины и цветных лоскутных одеял. Через минуту пред нашими с Марией очами предстает гигантское произведение искусства на всю стену.

На полотне, от этой и до той стены, на фоне заснеженных гор, длиннобородый седой карлик тащит по воздуху пузатого человека с перекошенным от страха лицом. Одна рука нашего земляка намотана на бороду несчастного карлика, вторая рука сжимает здоровенный меч. Я таких здоровенных нигде раньше не видел. Внизу, на берегу реки с предположительно хрустальными берегами, стоит на коленях, заложив белые руки за шею, красивая девчонка и льет слезы.

— Это то, что вы, земляне, называете печальными страницами истории. На данной фреске вы можете видеть первый контакт нашей цивилизации с вашей. Согласитесь, несколько нетрадиционная встреча двух высокоразвитых рас?

Мы дружно соглашаемся. Фреска мне что-то напоминает, но что, не могу вспомнить. На напарника картина оказывает аналогичное влияние. Баобабова морщит лоб, закатывает глаза и покусывает губы.

— Имя нашего далекого предка, уроженца Джины, история не сохранила. Мы знаем только, что в один прекрасный день он волею случая попал в ваш мир и с первого взгляда влюбился в прекрасную, по человеческим меркам конечно, девушку. Да, это именно она изображена в скорбном состоянии. Девушка, что особенно интересно, не отвергла ухаживания высокородного джина. Любовь, как известно, пучина, полюбишь коль надо и джина. Но кое-кому данная сердечная привязанность пришлась не по вкусу. Вот этот противный землянин с чудовищным ножиком в руках, выследил влюбленную парочку и в ультимативной форме потребовал у нашего соотечественника оставить девушку в покое. В противном случае он пообещал пощекотать острием нашего предка.

— Угроза насильственного действия. От трех до восьми, — выдыхает Баобабова и заливается слезами от жалости к влюбленным.

— И тут происходит удивительное! — продолжает премьер, поглаживая рисованную личность предка. — Высокородный джин не смог, как не противился, противостоять желанию злобного представителя Земли. Он бросил девушку. Конечно, высокородный джин сопротивлялся. Но все его существо требовало — сделай то, о чем тебя просит землянин.

— И тогда парень сообразил, что в его руках самое настоящее сокровище?

— Верно. Землянин оказался сообразительным существом, истинным сыном своей планеты. Пользуясь беспомощностью джина, он потребовал, если верить древним преданиям, полцарства, красивую лошадь и выносливую жену.

— Парень не промах, — хмыкает Баобабова, промокая глаза отобранным у Первого премьера-Исполнителя платком.

— Высокородный джин, обливаясь следами от собственного бессилия, сотворил настоящее чудо. Сделал землянина незаконнорожденным сыном короля, у которого неожиданно померли все наследники. Первое желание было выполнено. С красивой лошадью все оказалось проще. Землянин был неспециалистом в данной области и получил, согласно заказу, красивейшего из всех земных скакунов. Полосатую и весьма дикую лошадку.

Баобабова нетерпеливо вертится на месте, ожидая рассказа о выполнении следующего желания.

— А дальше дело не пошло, — премьер хмурится и нервно теребит бороду. Замолкает надолго, вспоминая дела давно минувших дней.

— А дальше? — нервничает Мария, тормоша так некстати задумавшегося премьера. Первый премьер-Исполнитель вздрагивает и потирает ушибленное место.

— Дальше, говорю, дело не пошло. Высокородный джин смог выполнить только три желания землянина. Обозленный представитель вашей цивилизации в припадке беспричинного гнева лишил джина не только ценной бороды, но и жизни.

— Голову отрезал? — ахает Машка, не по преданиям знакомая с буйными привычками некоторых земляков.

— Джин без бороды, что птица без крыльев. Высокородный джин, пытаясь спасти свою частную собственность, взмыл высоко в небо, унося с собой героя. Именно этот трагический момент и изображен на фреске. Поднялся опозоренный высокородный джин высоко-высоко и рухнул вместе с настырным землянином на дно самого глубокого ручья, самого глубокого ущелья. Почему ты плачешь, женщина?

— Джина жалко, всхлипывает Баобабова, размазывая косметику по щекам.

— Знаете, почему я вам рассказал эту древнюю легенду? Чтобы вы поняли, мы не всесильны. Наши возможности ограничены. Мы можем сделать многое, но не все.

— И все ограничено тремя желаниями? — Мария умеет быстро успокаиваться.

Первый премьер-Исполнитель снисходительно улыбается:

— Разве ваша земная наука стоит на месте? И разве у вас, у землян, принято интересоваться секретными данными дружественных вам стран? Так что вопрос о немедленной доставке сюда преступника считаю закрытым.

— Не сможете, значит не сможете, — подытоживаю выступления Первого премьера-Исполнителя, поглядывая на потерявшие после похода по тоннелю совесть часы. — Будем искать самостоятельно. Что нам сообщить руководству?

Первый премьер-Исполнитель поправляет бороду и на секунду задумывается:

— До тех пор, пока не прекратится варварские нападения на наших представителей на Земле, планета Джина не намерена более рисковать драгоценными жизнями своих сотрудников. Или найдите убийцу, или, как говорят Исполнители из южных пещер — авидерверчи. Мы не намерены чинить препятствия в ваших поисках. Но и помощи от нас не ждите. С настоящей минуты все трасцивилизационные коридоры перекрыты. Доступ землян на территорию Джины запрещен. Внесенные деньги не возвращаются. Жалобы не принимаются. Я вас больше не задерживаю.

Первый премьер-Исполнитель и свита торжественно улетают.

— Каков фрукт? — дождавшись полного улета свиты, констатирует прапорщик Баобабова.

— Каждая цивилизация заботится о собственной безопасности. Кто как может. Думаю, товарищ Первый премьер-Исполнитель многого не договаривает. Угроза уничтожения вселенной не может не беспокоить даже таких существ, как джины. Думаю, кое-кто еще пожалеет, что не сохранил теплых отношений с представителями отдела «Пи».

Обратная дорога быстра и приятна, как и всякая дорога домой. Не смущают ни многочисленные глаза, провожающие нас по улицам Джины. Ни многочисленная охрана с оголенными ножницами у трансцивилизационных коридоров.

В пыльном переходе несколько раз останавливаемся, проверяя, нет ли слежки. Но все тихо и достойно. Исполнители добросовестно выполняют собственное желание по закрытию границ. Только поможет ли это?

Обратно в морг не попадаем. Толи туннель за время нашего пребывания на Джуде сместился, тли еще какие-то необъяснимые факторы подействовали, только мы с напарником выходим на поверхность Земли совершенно в другом месте.

Выбираемся из центрального городского фонтана. Заодно смываем пыль и паутину дальних дорог. Ощущаю на губах привкус хлорки и размышляю о том, что ничто на свете не делается просто так. Фонтан — чистейшей воды карантинный дезинфектор, не позволяющий пронести на планету инородные микробы. Впрочем, по словам Марии, мы могли просто заблудится в пространстве.

На улице ночь. На душе усталость. На сердце тяжелым грузом ответственность за судьбу вселенной. Покойники ждут отмщения. Живые надеются на светлое будущее.

По домам решаем не расходится. Переночевать можно в отделении. Дрожа от прохладного ночного воздуха, ловим попутную пожарную машину. Водитель долго не соглашается делать крюк, но жалкая внешность коллег по государевой службе смягчают огрубевшее на пожарищах сердце. Добрый человек высаживает нас у отделения и, посоветовав ловить бандюг при дневном свете, включает на полную громкость сирену и уезжает дальше охранять спокойный сон жителей города.

— Вот работка у человека, — Мария провожает пожарную машину взглядом. — Знай лестничку свою туда-сюда двигай, да грейся на теплом огоньке. Счастье, а не работа. Не то что у нас. Точно, Лесик?

Не отвечаю. Устал чертовски. Время, проведенное в параллельном мире не прошло для организма даром. Крутит мышцы, скрипят суставы. Хорошо, что живыми ушли.

Заваливаемся спать в приемной Угробова. Мария на кресле, я на сдвинутых стульях. Баобабова, добрая душа, предлагает пододвинуться, но я отказываюсь. Всю ночь стучатся головой в бронежилет не хочется. Получится не сон, а издевательство над телом молодого лейтенанта. Лучше уж по старинке, на завалинке….

* * *

— Пономарев! Сынок!

Капитан Угробов осторожно трясет за плечо, отгоняя нескончаемую вереницу перемешанных и непонятных снов.

— Проснулся, лейтенант? Вот и хорошо. Приведи себя в порядок и зайди ко мне. Разговор есть.

Слипшимися глазами тупо смотрю на удаляющуюся спину капитана. Стареет Угробов, стареет. Тяжелая походка, сутулость, голова опущена. И видать паршивое настроение, раз не разорался.

— Его с утра начальство на ковер вызывало, — секретарша Лидочка тут как тут, шаркает по ногтям пилкой. — На работу пришел как человек. Два строгача, три выговора, вас с прапорщиком Баобабовой чуть под арест не посадил. А сейчас? Вот что с хорошим человеком плохое начальство делает. Алексей, а это правда, что вы с Машей Баобабовой Вселенную собираетесь спасать?

Бросаюсь к Баобабовой. Но она все еще спит, красиво, совсем как взрослый прапорщик, похрапывая в потолок. Судя по выражению лица, напарник никому ничего не говорил. Если только во сне проболталась. Но подобного я за коллегой не замечал. Неужели Садовник постарался? Тогда он натуральная сволочь, мешающая следствию.

— Откуда слухи?

— Да вы что, товарищ лейтенант?! — секретарша Лидочка удивленно вздергивает многократно выщипанные брови. — Об этом только по телевизору не показывают. Да и то, только потому, что вы спали. У вашего кабинета давно народ с камерами толпится.

Ситуация осложняется утечкой секретной информации. Если знает секретарша и средства массовой информации, то преступник без всякого сомнения обладает опережающими следствие сведениями. И попытается залечь на дно. Работать в таких условиях просто невозможно.

— Лида, у меня к вам просьба, — выплескиваю на ладонь водичку из графина. — Проснется прапорщик, пусть ждет меня здесь. А мне плевать, что здесь не комната ожиданий. Вами получен прямой приказ лейтенанта. Не выполните, Баобабова вас пристрелит. Я у капитана.

Остатками воды смачиваю растрепанные кудри, одариваю секретаршу Лидочку недобрым взглядом дикого зверя и без стука вваливаюсь в кабинет капитана.

Угробов курит у окна, стряхивая пепел в горшок с кактусом. По некоторым сведениям в горшке давно не осталось земли, только пепел. Кактус этому даже рад, цветет красными цветами каждые три дня.

— Что творится с нашим миром?

Заглядываю через плечо капитана. Свалка, как свалка. Вороны и галки без страха вышагивают по горам и холмам мусора. Меж ними с палками бродят серые личности и бросаются на все блестящее. Знакомые лица, давно занесенные в картотеку. Каждого знаем по имени отчеству. Включая собак и бульдозеристов. Тучки набежали. Будет дождь. Скоро осень. Так что с миром все в порядке.

— Лейтенант, вам не кажется, что наш мир катится в пропасть?

Угробов мозгами повредился. Здоровый капитан милиции должен в первую очередь беспокоиться о раскрытии преступлений, о быте подчиненных, о засохшем кактусе. И в самую последнюю очередь его должен волновать вопрос, в какую сторону катится мир.

— Молчишь, лейтенант? Думаешь, Угробов с ума сошел? Утренние газеты видел? Полюбопытствуй, много интересного узнаешь.

— Не понимаю, товарищ капитан, — свожу глаза на газету, которой капитан машет перед моим носом. В моем положении лучше всего ждать. За время нашего отсутствия могло произойти все, что угодно. Надо быть готовым к неожиданностям.

— Сейчас поймешь, — Угробов усаживается за стол, разворачивает газету, тычет пальцем в колонки:

— Крупное землетрясение на западе. В результате десятибалльных толчков точно по границам нашей державы образовались глубочайшие расколы шириной до километра. Пограничники ликуют, таможенники бьют тревогу. Дальше…. Засуха на севере. Северный ледовитый обмелет настолько, что вскрылись открытые месторождения алмазов и нефти. Чукчи объявлены самой богатой нацией мира. Дальше…. Потоп на юге. Аральское море наполнилось до краев. Пустыни затоплены, верблюды под угрозой вымирания. И десятикратное увеличение рождаемости по всей территории. Скажешь, к нам эти новости никак не относятся?

К чему клонит капитан? И когда перейдет на обсуждение нашего отдела «Пи»? Жаль, Машку с собой не взял.

— А это что такое? — Угробов красным фломастером обводит крошечную заметку на первой полосе. — Вы только посмотрите! Герои-милиционеры нашего отделения намерены спасти Вселенную. Это чьи такие мужественные лица? Не скажите мне, лейтенант?

Перегибаюсь через стол и рассматриваю фотографию. Мы с Машкой в морге. Наклонились над трупом. Конечностей джина, слава богу, не видно. Мы улыбаемся в камеру. В руках скальпели. Скальпели в крови. Кровь повсюду. Море крови. Текст под фотографией гласит: — «Сотрудниками нашего отделения милиции задержан и обезврежен инопланетный пришелец, планировавший взорвать с помощью дистанционного взрывателя нашу планету. При задержании мирное население не пострадало. Герои представлены к правительственным наградам».

— Ерунда какая-то, — фыркаю от всего сердца. — Это грубый фотомонтаж. Мы с прапорщиком Баобабовой никогда бы не стали спасать планету без вашего личного участия. Вранье газетчиков, ничего более.

— Вранье? — капитан сует руку под мышку, где у него хранится пистолет. Я холодею при мысли о том, что сейчас в кабинете начнется стрельба по засохшим кактусам. Но все обходится. Капитан вынимает несколько свернутых в трубочку листов. — А приказы о вашем награждении не вранье? Сегодня в главке порадовали. Даже позавидовали, что у меня в отделении такие сотрудники трудятся. А еще вот это: — «… не привлекать к второстепенным расследованиям и оказать всяческую помощь оперативным работникам …». Объясняй, лейтенант, если сможешь? А потом расскажешь, где вы с Баобабовой месяц пропадали? Каких таких инопланетян ловили? А потом письменно объяснишь, почему у тебя на квартире организован склад бритвенных принадлежностей неизвестного производства? Бизнесом решили с прапорщиком на пару заняться? Знаешь, чем все это пахнет?

Мозг пыхтит на износ. Прорабатывает все возможные варианты. Из сотен и сотен предположений прорисовывается одно очевидное объяснение непонятным явлениям. Садовник решил перестраховаться и для поднятия нашего духа пробил где надо награды? Он же подкинул газетчикам тайно сделанную фотографию. И хоть убей меня, но не помню, чтобы я щерился в объектив. А заявление капитана о нашем месячном отсутствии объясняется легко. Мы же с Машкой были в другом измерении. А что там, у джинов, со временем происходит, одному богу известно.

— Товарищ капитан, вы мне верите?

— Хочу верить, сынок, но без веских доказательств не могу.

Надо решаться. Садовник, конечно, хорошее прикрытие, с наградами вот помог. Но нам необходимо иметь союзников, или хотя бы сочувствующих рядом. Под боком. И лучше капитана не найти.

— Значит, дело было так….

Рассказываю все. Начинаю от красочного описания серых ступеней морга и завершаю рассказ мокрым ночным фонтаном. Не пропускаю не единой мелочи. От количества подробностей зависит, поверит в мой рассказ капитан, либо откроет беспорядочную стрельбу.

На протяжении всего повествования лицо капитана Угробова меняется от удивленного, до ошарашенного. От издевательски неверующего, до сомнительно осуждающего. Угробов то ходит вокруг меня, то ложится грудью на стол, то судорожно тянет сигарету за сигаретой, то делает пометки на приказах о награждении.

— Вот и вся история, товарищ капитан. Теперь вы знаете, чем занимается наш отдел.

Угробов, зажав рот ладонью, задумчиво постукивает пальцами по столу. В стуке отчетливо слышится мелодия песни о трудной и опасной милицейской службе. Я тактично выдерживаю тишину. Капитан думает.

— Ты должен знать, сынок, я многое видел на оперативной работе. И слышал много оправданий. Пустых и лживых. Но ты, лейтенант, переплюнул всех. Калеки-джины, туннели без уборщиц, вселенная под прицелом. А ведь, знаешь, Пономарев, я тебе поверю. Другому бы не поверил, выгнал бы взашей. Но тебе поверю. После того, как ты вернул мое имущество, иначе не могу. Черт с тобой, рискну погонами. Возьму на чистую совесть грех.

— Спасибо, товарищ капитан, — дрожит голос, хрипит от волнения.

— Не за что, сынок. Сомневаться и обвинять мы все горазды. А поверить в удивительное, вот здесь и нужна гражданская смелость. Чтобы потом перед внуками стыдно не было. А то, понимаешь, подойдут и спросят, а что это ты дед не помогал молодому лейтенанту Пономареву вселенную спасать? Почему из-за твоего неверия в молодые кадры мы вынуждены жить в таком дерьме? Вот это страшно, лейтенант.

Жму крепкую капитанскую руку. На глазах у Угробова предательски блестит слеза сопричастности к великому делу.

— Работайте, Пономарев. Если потребуется помощь, в любое время дверь открыта. Награды ваши получите после того, как все уляжется. Значит, говоришь, бороды режет? Предупрежу соседей, чтобы присмотрели за подозрительными личностями. Иди, сынок, и купи им всем мыла.

В приемной томится в ожидании Баобабова. Секретарша Лидочка жмется к отключенной батарее отопления. Судя по активности одной, и по замороженности другой, между дамами произошла нешуточная разборка. Видать Мария все же не вытерпела и что-то во сне высказала.

— Ну как? — ангелу в памперсах на плече напарника не терпится услышать новости. — Выгоняют?

Секретарша Лидочка злобно сверкает зрачками. Доигрались, сволочи?

— Награждают, — растягиваю губы в искусственной улыбке от уха до уха. — Зеленый свет во всех начинаниях. Неограниченные возможности. Отдельные квартиры по первому требованию. И по кактусу в придачу на добрую память.

Лидочку скручивает животная зависть. Гремят батареи. Сантехники готовятся к зимнему отопительному сезону.

У нашего кабинета заскучавшие ребята из отряда быстрого реагирования, до сих пор не разобравшиеся с оплатой за вызов, лениво разгоняют застоявшуюся в ожидании новостей толпу телевизионщиков.

— Жизнь не шоколадка, всю не оближешь, — объясняет Баобабова бросившемуся под нашу защиту товарищу с палкой-микрофоном. Поворачивается ко мне, — Завтра во всех газетах пропишут, как мы с тобой нагрубили телевизионщиком.

Запираемся в кабинете. Старенькие желтые шторы и хмурое небо создают ровный полумрак. Самое подходящее освещение для разработки оперативного плана.

— Проанализирую все данные за последние две тысячи лет по разбойным нападениям на бородатых граждан.

— Особо выдели тех, у кого их срезали.

— Обязательно.

— Не забыть про фокусников.

— И про гадальщиц.

— Про доморощенных колдунов, как черной, так и белой школы. В последнее время их слишком много развелось.

— Отлично. Я возьму на себя факиров, фальшивомонетчиков, шпагоглотателей и завучей общеобразовательных школ.

— Олигархов проверяем?

— Смысл? Тот, кто срезал бороды, на мелочь не станет размениваться. По крупному хапнет. Можно сказать, в геополитическом масштабе.

— На обед колбасы купим. Надоело голодать.

— Оповестим камеры хранения в аэропортах и на вокзалах, чтобы незамедлительно сообщали обо всех подозрительных свертках.

— И кофе в пакетиках.

— Неплохо бы устроить засаду на месте нападения на Исполнителя. Преступник рано или поздно вернется на место преступления.

— Исполнители могли бы и чаем угостить.

— С печенюхами.

— С засохшей коркой.

— Сволочи.

— Жмоты.

Стук в дверь. На пороге официант с бешеными глазами и с подносом. На подносе два стакана с мутным чаем. И тарелка с одной печенюхой и одной коркой черного хлеба.

— Обед заказан и оплачен неизвестным, — сообщает с порога официант, вручая поднос. — На словах просили пожелать успехов в известном вам деле и приятного аппетита. Подносик верните пожалуйста.

Мы переглядываемся с напарником и громко кричим, обращаясь в пустоту:

— Хорошо прожаренный бифштекс с картошкой. Бутылку шампанского и чистые вилки.

После позорного бегства официанта рассаживаемся вокруг поставленного на стол подноса со скромным обедом. Душит незаслуженная обида на собственную глупость и жадность. Человек всегда должен желать большего, нежели может поиметь. Даже в мелочах. Сходимся на том, что в следующий раз хорошо подумаем, прежде чем желание оформлять.

— Как говорил мой сосед-инспектор — «Не уверен, пересчитай», — выкладывает Баобабова, деля по честному печенье и хлеб.

Относительно перекусив, распределяем обязанности. Баобабова направляется к тетке, которая когда-то работала санитаркой в психиатрической больнице. По мнению Марии в психушках томятся люди, которые могут немало поведать внимательному слушателю о всякого рода таинственных фактах. Увидел летающую тарелку, двинулся. Поговорил с инопланетянином, полные катушки ниток. Случайно стал свидетелем борьбы джина с еще неясно кем — полный пансион до конца жизни. Как сказала Баобабова перед уходом:

— Имеющий уши — услышит. Имеющий язык — растреплет все что знает прапорщику с удостоверением и волевым лицом.

После посещения тетки Мария планирует обойти городские парикмахерские. Все нормальные мужики посещают парикмахерские. А что делает нормальный мужик сидя в кресле, прислонивши затылок к теплому подголовнику, с придавленной простынею шеей. Выбалтывает секреты жизни молоденькой парикмахерше, которая, если ее не занимать разговорами, может отхватить от, месяцами нежно выращиваемой прически, лишний клок. Такая вот непутевая жизнь.

Провожаю напарника до ближайшей остановки общественного транспорта и частников. По дороге болтаем о всякой ерунде.

В городе ожидание осени. В автобусах нервная толчея и небывалый в этом сезоне наплыв контролеров. На улицах дворники подготавливают асфальт к первым осенним ливням. Поливочные машины, боясь опоздать, орошают серый асфальт влагой. Цены на зонтики взлетели на небывалую высоту. Уже не в моде солнечные очки и крем от солнечного удара. В моде калоши от Лимонти и плащи, туго свернутые рулонами. Первые отпускники, словно перелетные птицы, спешат к оставленным без присмотра квартирам.

В такой день приятно не спеша пройтись по городу. Погрузится в мысли, не замечать полные мусорные урны, заплеванные скамейки, изрисованные стены. И весь город, застывший в ожидании осени.

Запихиваю Баобабову в автобус, параллельно объясняя пассажирам, что никто здесь кино не снимает, а то, что товарищ в бронежилете и с оружием, так это от страшной и опасной жизни. Пассажира, не понаслышке зная о страхах и опасностях, успокаиваются.

Помахав удаляющемуся автобусу, поворачиваю обратно, в отделение.

Немного странно идти по улицам, которые могут в любой миг исчезнуть. Испарятся магазины и клумбы с цветами. Столбы и тумбы с афишами. Дорогие лимузины и дешевые автомобили. Одно желание маньяка, и весь мир поглотит небытие.

В затылок ударяет волна холода. Не замедляя, но и не ускоряя шага, иду по намеченному маршруту. Кто может следить за молодым лейтенантом, который взвалил на плечи ответственность за судьбу планеты?

Резко торможу у зеркальной витрины. Во всех учебниках описан способ обнаружения слежки при помощи зеркальных витрин. Жаль, что составители не учитывают — каких витрин. Молодой лейтенант, пялящийся на женское нижнее белье, не самое достойное зрелище.

Осматриваю отражение улицы. На первый взгляд ничего подозрительного. Люди бегут по своим делам, машины едут. Птички порхают, облака плывут. Выделяю из толпы несколько подозрительных человек. Два мужика с носилками в камуфляже, которых я заметил еще на остановке. Бедуин на верблюде, припарковавшийся в неположенном месте. И длинноногая девушка в наглухо застегнутом дождевике и черных очках.

Продолжаю изучать витрину. Плохого разведчика выдает нервозность. Хорошего — незаметность.

Мужики в камуфляже проходят мимо. Судя по разговору, ребята никак не могут продать носилки. Извечная проблема, где найти недостающие четыре рубля. Этих можно вычеркивать. Люди, таскающие по городу три мешка цемента не могут вызвать подозрение.

Бедуин тоже отпадает. К нему только что подкатил дорожный патруль. Следом за ними эвакуатор. Разборка часа на два.

А вот с длинноногой все сложнее.

Походкой, от которой выворачиваются шеи всех мужиков на улице, включая инспекторов, бедуина и верблюда, подходит к той же витрине, у которой позорюсь я. Боковым зрением запоминаю на всякий случай ее портрет. Волосы скрыты под красным платком. На руках перчатки. Длинные полы плаща развеваются, как знамена победоносной армии. На правой щеке родинка.

Останавливается рядом, почти плечо к плечу и молча разглядывает содержимое магазина.

— Вы Лесик Пономарев?

Вздрагиваю. Ожидал чего угодно, но только не этого. Оправдываются худшие опасения. Слежка, плавно переходящая в прямой контакт.

— С кем имею честь? — от неожиданности заикаюсь.

— Это не важно, — торопливо говорит длинноногая девушка, не поворачивая головы. — У меня мало времени. Слушайте внимательно и запоминайте.

От девчонки веет таким холодом, что становится страшно. Чувство, что находишься в рефрижераторе рядом с тушами замороженных свиней, полное.

— Вам никогда не найти человека, которого ищите.

— Откуда вы взяли, что мы кого-то ищем? — перебиваю незнакомку, соображая, арестовать ее сейчас, или дождаться окончания исповеди.

— Это тоже не важно. Меня просили передать, что вы и ваша коллега в бронежилете лезете не в свое дело. Опасное дело. Пока мы только предупреждаем, но если вы приблизитесь к нам еще на шаг, мы будем вынуждены применить все известные методы и средства, чтобы не подпустить вас еще ближе.

Мозг молодого лейтенанта анализирует быстро. Мы с Марией на верном пути. Мы разворошили осиное гнездо. В деле Исполнителей действует целая, хорошо организованная банда. Возможно, она прекрасно вооружена и готова к длительному сопротивлению. Но они боятся. Поэтому действовать в сложившейся обстановке необходимо быстро, проверяя и рассчитывая каждый шаг.

Разворачиваюсь к длинноногой незнакомке и хорошо поставленным голосом молодого лейтенанта предъявляю на нее свои права:

— Гражданка неизвестная! Вы арестованы!

Длинноногая гражданка, теоретически уже арестованная, испуганно вскидывает руки. Мужики в камуфляже, привлеченные этим движение, резко меняют маршрут движения и врезаются в меня на полной скорости. Три мешка цемента неудачно выпадают из носилок и обрушиваются на молодое тело лейтенанта всей своей тяжестью.

Воспользовавшись неуправляемой ситуацией, длинноногая незнакомка, срывается с места и скрывается в потоке людей.

— Стоять!

Скидываю мешки, вскакиваю на ноги и, растолкав охающих и путающихся под ногами мужичков в камуфляже, пытаюсь преследовать таинственную незнакомку. Ее красный платок то и дело мелькает среди спешащих человеческих тел. У меня первый разряд по бегу среди толпы. Догнать, что в свисток свистнуть.

На полной скорости врезаюсь в верблюда, которого переводит через дорогу бедуин. Переводит, надо заметить, в неположенном месте. Куда смотрит дорожная инспекция?

Бедуин, падая, успевает зацепиться за меня крепкими бедуинскими объятиями. Верещит что-то по-своему, не разобрать. Наверно, ругается.

— Отпустите! — кричу не понимающему русский язык бедуину. — Я при исполнении.

Чудовищным усилием воли и силы отрываю от себя пальцы бедуина и бросаюсь в погоню за длинноногой. В последний момент замечаю на губах верблюда презрительную улыбку.

В районе двух кварталов настичь беглянку не удается. Руководствуюсь правилами ведения погони в городских условиях. Максимум два квартала погони.

— Гадина!

Прохожие подозрительно шарахаются в сторону.

Бегом возвращаюсь к витрине. Подозрительные товарищи с носилками и верблюд с бедуином попались под ноги не просто так. Не случайно. Со случайностями надо разбираться не отходя от места происшествия. Особенно с верблюдами.

Мужичков с носилками нигде не видно. Так же, как и бедуина с горбатым верблюдом. Провалились, как сквозь землю. Бросаюсь к прохожим с однотипным вопросом — верблюда не видели? После нескольких советов о немедленной госпитализации опрос прекращаю. Действительно, глупо. Кто в наше стремительное время обращает внимание на верблюдов и сопровождающих их бедуинов.

Иду к витрине. Первое правило оперативника — любой человек может случайно обронить предмет, по которому его в дальнейшем можно поймать. Лучший вариант паспорт, но и записная книжка с телефонами тоже неплохо.

Ничего. Ничего, кроме пятна тротуара, покрытого инеем. В том самом месте, где стояла длинноногая незнакомка. Иней на излете лета? Разве можно удивляться куску зимы, когда мир готовится вот-вот исчезнуть?

Похоже, мы с Баобабовой вступаем в новую фазу расследования. Преступник через посредника присылает предупреждение. И не будет больше спокойной жизни. Или мы, или уничтоженный мир. Одно непонятно, если мир в его руках, то почему сотрудники отдела «Пи» до сих пор живы?

На ступенях отделения сидит Угробов. Ступени щедро усыпаны бычками. Капитан, заметив меня, вскакивает, бросается навстречу и стискивает в крепких объятиях:

— Мужайся, лейтенант! Мужайся… Тут такое случилось!

Мужаться мне некогда. Живым бы из объятий выкарабкаться. Капитан меры не знает.

— Что случилось?

— Баобабова….

Только сейчас понимаю, что с сегодняшнего утра меня преследовало какое-то неприятное чувство. Вот оно. Случилось. Маша, Машенька, Мария. Баобабова, напарник, коллега и просто хороший сотрудник.

— Как же так, капитан?! — кричу, отбиваясь от рук Угробова. — Не уберегли прапорщика? Лучшего из лучших не уберегли! На похороны поскольку сбрасываемся?

Угробов испуганно отстраняется:

— Внеочередное звание тебе к пенсии, Пономарев. Какие похороны? Кто сказал? Жива Баобабова. Жива. Поцарапало слегка по голове, но в целом соображает. В приемной отлеживается. На диване.

— Значит, не сбрасываемся? — груз с сердца. Денег в кармане нет и до получки не предвидеться. С таким капитаном сердечный удар подхватить можно. — Что произошло?

Капитан Угробов увлекает за собой:

— Она сама расскажет. Говорит, только Лесику Пономареву душу нежную открою. Мы к ней и так, и эдак. Она ни в какую. Лесика, тебя тоесть, требует.

— Значит, не только поцарапало, — успокаиваюсь окончательно. Если есть что-то, что Мария готова рассказать исключительно мне, то это только о деле Исполнителей.

У дверей приемной несет вахту секретарша Лидочка. По случаю важности охраняемого объекта Угробов отдал Лидочке свой пистолет. Лицо у Лидочки выражает решимость и жесточайшее желание пострелять из дармового оружия.

— Наша смена, — улыбается капитан и разворачивает дуло пистолета на сто восемьдесят градусов, — Так держать! Как наша подопечная?

— Прапорщик Баобабова буйно реагирует на все попытки оказать ей первую медицинскую и психологическую помощь.

Стучу в дверь:

— Маша! Это я. Пономарев. Со мной капитан Угробов. И мы заходим с поднятыми руками. Идемте, товарищ капитан.

На случай, если у напарника в результате несчастного случая поврежден слух, пропускаю капитана вперед.

Прапорщик Баобабова, сидя за столом секретарши Лидочки, вырезает на столешнице полуметровым ножиком замысловатые узоры. Присмотревшись, разбираю — « Лесик плюс Маша равно Отдел „Пи“». Из носа напарника на стол капает кровь. На выбритой голове несколько кровоточащих царапин. Костяшки пальцев содраны. Но в целом Баобабова жива и здорова.

Кивает на кожаный диван. Садитесь.

Прикрываю плотно дверь и присоединяюсь к капитану, примостившемуся с краю.

— Начнем, пожалуй, — Мария со всего маху всаживает ножик в стол. Капитан Угробов вздрагивает. Мне тоже жалко имущество отделения. Но Баобабова не в том состоянии духа, чтобы ей делать замечания. — Леша! У меня пренеприятные известия.

— Вижу, — пытаюсь улыбнуться, но Баобабова выражением лица пресекает данную попытку. — А подробнее? Я же тебя целехонькую в автобус посадил.

— Автобус и жизнь, понятия несовместимые. Но это к делу не относится. Лешка, мне кажется, — Баобабова крестится, что совсем не в ее атеистическом духе, — Мне кажется, что на наш отдел давят. На меня напали.

Когда к молодым лейтенантам подходят на улице неизвестные длинноногие девицы в платках, под прикрытием верблюдов, и в вежливой форме просят бросить горячо любимое дело, это одно. А когда на напарника совершается физическое нападение, совсем другое.

— Подробней, — не смущаясь капитана забираюсь на диван с ногами. Впрочем, Угробову мое поведение до лампочки. Капитан закуривает, предварительно угостив Марию.

Машка в три затяга приканчивает сигарету, успокаивается и окончательно берет себя в руки:

— Сначала новости. Душевные и физические раны подождут. Тетка, та что работала санитаркой в психушке, рассказала прелюбопытную историю. Даже скорее психиатрическую легенду. Года три назад у них в клинике лежал пациент. Да нет, в том что лежал, ничего удивительного. Ты меня, Леша, не перебивай. Спокойный, в общем-то, пациент. На санитаров не бросался, стекло не жрал, таблетки под матрац не прятал. Ходил по клинике и бормотал, бормотал, бормотал. Вроде ничего необычного для этого заведения. Но моя тетка сумела вспомнить странные слова, которые за время лечения пациента достали и больных и врачей. Вовек не догадаетесь, о чем болтал пациент.

Мы с капитаном Угробовым переглядываемся. Конечно, мы не знаем. Сумасшедшие могут о чем угодно болтать. С них не убудет.

— Единственная фраза которую можно было услышать от этого пациента, — Баобабова выдерживает театральную паузу. Мы с капитаном нетерпеливо ерзаем по кожаной обшивке. — Эта фраза звучит так — «Божья коровка забери на небо, дай всем людям хлеба».

— Пассивная маниакальная шизофрения, — блеснул я единственной фразой из арсенала психиатра. — Обычная считалка, производная от широко известного всем детского лексикона. Половина земного населения так разговаривает с божьими коровками. Хоть и не психи.

— Но ни за одним из них не прилетает гигантская божья коровка.

Капитан Угробов взвизгивает и лезет за ворот рубашки в надежде разыскать там свалившуюся сигарету. Так как я не курю, то отделываюсь легкой степенью удивления.

— А вот так, — продолжает невозмутимо Баобабова. — Три санитара и лечащий врач видели собственными глазами, как с неба, к ногам известного нам уже психического больного, приземлилась гигантская божья коровка. Пациент громко рассмеялся, вскарабкался на спину насекомого и взмыл в синее небо. После чего на головы ошалевших санитаров упало десять спортивных сумок, набитых буханками черного хлеба.

Угробов наконец-то умудрился выудить сигарету и затолкал ее в рот:

— И что сказала по этому факту широкая общественность?

— Широкая общественность промолчала. Но клиника приняла на долгосрочное лечение дополнительно четыре кандидатуры, в числе которых, как вы понимаете, были три санитара и лечащий врач.

— Я бы тоже не поверил. Гигантская божья коровка, говоришь? Странно. Можем ли мы проверить личность дрессировщика крупных и мелких насекомых?

— Нет. Тетка говорит, что через неделю в архивах клиники случился странный пожар, уничтоживший все карточки. Дубликатов нет. На память адреса и данных больного никто не помнит. Единственное, что запомнила тетка, у психа постоянно краснел нос. Как у последнего алкоголика. Скорее всего, нарушение целостности кровеносных сосудов. Или хронический насморк. Больше ничего.

— Товарищ капитан. А по нашим каналам?

— Попробуем, но ничего не обещаю. Контингент явно не наш.

— История…. Отличная работа напарник. А про разбитый нос расскажешь?

— Это тоже потом. После тетки я решила наведаться в парикмахерские.

— Это зачем? — интересуется Угробов, разглядывая бритую голову Марии.

— По одной из наших версий преступник, или лицо близкое к нему, должно было воспользоваться парикмахерской. Во-первых, должен же он когда-нибудь стричься. Во-вторых, в деле присутствуют отрезанные бороды. В-третьих, лучшего места чтобы излить душу не найти. Подушился одеколоном, облегчил советь и смылся.

— Ловко, — замечает Угробов, закуривая вторую сигарету. Баобабова, естественно, свой шанс не упускает. Капитанская пачка пустеет с угрожающей быстротой. Уровень дыма в приемной понемногу спускается с потолка на середину помещения.

Баобабова выпускает пять извивающихся колец, которые цепляются друг за друга и образуют олимпийские кольца. Я так не умею. Угробов тоже, поэтому закашливается.

— Мне удалось обойти двадцать восемь парикмахерских города. Побеседовать с более чем пятьюдесятью сотрудницами, как мужских, так и женских залов. Товарищ капитан, я потом вам кассовые чеки отдам. Оплатите? Что значит, какие работы проведены? А челочку подравняли, а височки в порядок привели? Все согласно прейскуранту.

Угробов обречено машет рукой. Черт с тобой, прапорщик Баобабова.

— Ближе к делу, господа сыщики, — мне не терпится узнать, какие важные стратегические сведения Мария почерпнула из бесед с мастерами причесок.

— В двадцати семи парикмахерских опрос ничего не дал. Нет, конечно, я узнала много интересного про артистов, про политиков, про нефть и другие желтые новости. Но ничего серьезного. А вот в последней….

Мы с капитаном наклонились вперед, чтобы не пропустить не единого слова.

— Примерно неделю назад в парикмахерскую зашла весьма странная пара. Мужчина с красным носом и девушка. Мастера, обслужившей девушку на предмет прически, поразила холодная кожа клиентки. Как у лягушки только что вынутой из морозильной камеры. Согласно словесному портрету, который дала мастер, у девушки были….

— Чертовски длинные ноги, — закончил я за Баобабову. — Длинные ноги и родинка на правой щеке.

Баобабова прекращает монументально восседать за столом и тоже наклоняется вперед:

— Откуда подробности?

— Да! — поддакивает капитан Угробов, вопросительно посматривая на подчиненного, тоесть на меня.

— Пока кое-кто бегал по парикмахерским и ровнял челки, я провел огромный объем планово-поисковых мероприятий. И как результат качественной работы встретился с девушкой, которая по всем приметам подходит под данное тобой описание. Длинные ноги, бородавка и низкая температура тела. Почему не задержал? Потому, что помешал бедуин с верблюдом.

Угробов теряет вторую сигарету. Опровергая закон снаряда, бычок падает в то же самое место, куда и первый. Пока капитан, извиваясь, занимается поисками, докладываю напарнику подробности встречи с длинноногой.

— … И ведь что странно, сложилось такое впечатление, что никто, ничего не видел. Даже инспектора послали меня подальше с верблюдом. Как будто все, что произошло, разыгрывалось исключительно для меня одного.

Капитан отыскивает пропажу и устанавливает сигарету на место: На груди у капитана появляется под будущие награды.

— Послушайте старого опера, лейтенанты и прапорщики. Как я уже говорил, мне приходится верить во всю ту чушь, что я слышу от сотрудников вашего отдела «Пи». И если хотите знать мое мнение, то слушайте. Если сложить вместе все сведения, то получается довольно странная картина. Что мы имеем на сегодняшний, надо сказать не слишком приятный день? Неизвестного, который совершает нападение на иностранного джина. Бороду, которая исполняет желания. Психа, с красным носом, улетевшего на божьей коровке. И топ модель, холодную, как покойник, в сопровождении верблюда. Если допустить, что все эти куски каким-то образом связаны между собой, то я предполагаю следующую версию. Хорошо организованное преступное сообщество, морочащее нам голову.

Баобабова недовольно фыркает.

— Это единственно возможный вариант. Хотите, обижайтесь, хотите, ищите другую работу. Я многому могу поверить. И верблюду. И прохладной женщине. Но в то, что психов из клиник забирают гигантские божьи коровки — увольте. Уверен, в городе работает банда. Самая обычная банда. Можете заниматься чем угодно, но я мобилизую все силы на розыск данных товарищей. И клянусь, через час приведу на веревке как самого верблюда, так и его падельников.

Капитан Угробов, хлопает кулаками по коленям, говорит: — «Вот так-то, господа-товарищи!», — и, поправив кобуру, убегает поднимать отделение по тревоге.

— Капитан не прав, — Машка легко вытаскивает из стола нож. — Но это даже к лучшему. Под ногами мешаться не будет. Сами найдем. Что скажешь, Леша?

Что тут сказать. Зови не зови, а начальству видней с кем ему верблюда по городу гонять.

— Я самого главного не рассказала, — напарник тянется, хрустя суставами. — Знаешь, кто на меня напал после того, как я вышла из парикмахерской?

Даже не догадываюсь. Но готов услышать самое невероятное.

— Гномики. Я сначала ничего не поняла. Думала детишки балуются. Даже засмеялась от неожиданности. Оказалось, зря. Навалились толпой, сбили с ног. В колпаках дурацких и с молоточками. Все по голове норовили тюкнуть. Никогда таких злых гномиков не видела.

— Может карлики? — делаю робкое предположение. Ну, откуда в нашем городе гномы?

— Нет, Леша, — Машка сжимает ладонями виски. — Я Белоснежку в детстве сотню раз смотрела. Знаю, где гномики, а где карлики. И самое странное знаешь что? Людей кругом — видимо-невидимо. Останавливаются, на меня пальцами показывают. А этих коротконогих ублюдков словно и не замечают. Почти как у тебя с верблюдом.

— С длинноногой девушкой….

Представляю картину. Прапорщик Баобабова катается по асфальту на глазах прохожих. Визжит и отмахивается руками. А ей по голове стучат невидимые молотки. Жаль, меня там поблизости не оказалось. Пропустил такое прелюбопытное зрелище.

— Чему улыбаешься? — обижается Машка. — Я только чудом вырвалась.

— Чудо то, что мы до сих пор разговариваем. Я одного не понимаю, зачем кому-то, имеющему неограниченные возможности, играть с нами в пугалки? Зачем подсылать верблюдов и гномов? Глупость. Достаточно одного желания, и мы замолкаем на веки.

— Может быть он не способен убивать?

— А Главный Исполнитель?

— От стыда помер. Или от старости. Он же древний, как сама вселенная.

— Хм. А тот, который в морге?

— Перестарался. Не рассчитал силу удара. Нельзя исключать, что произошла страшная случайность. Нельзя же сажать министра энергетики за то, что кто-то случайно засунул в розетку вилку?

В этом что-то есть. Нормальный злодей никогда не оставляет свидетелей. Тем более злодей, который собирается уничтожить вселенную. Какое ему дело до отдельных личностей, когда в огне и хаосе погибнут миллиарды.

— Думаешь, Садовник чего-то не договаривает?

— Или не знает всей картины в целом, — напарник наставительно выставляет накрашенный мизинец. — Если и существует третья цивилизация, которая намерена вмешаться в жизненный цикл Земли и Джины, то это весьма гуманная цивилизация. Согласись, Лесик, у этой цивилизации было предостаточно времени и куча возможностей уничтожить вселенную. А она чего-то ждет.

— Может, не так все плохо? Может Садовник и Исполнители перестраховываются? Не будет никакого апокалипсиса?

— Тогда зачем этим ребятам бороды Исполнителей? На стенку вместо трофеев вешать?

В приемную врывается капитан Угробов. В черной шапочке с глазками, с коротким автоматом на пузе. Вываливает на испорченный Баобабовой стол приличную стопку скоросшивателей:

— Значит так, бойцы прапорщики и лейтенанты! В городе введен план перехвата. Кодовое название «Кэмел». Приказано задерживать всех подозрительных лиц в сопровождении верблюдов. С начальством согласовал. Взял грех на душу, соврал. Сказал, что из зоопарка совершено коллективное хищение парнокопытных. Пока вверенные мне силы проводят зачистки по району и ловят бандитов, послужите святому делу. Это сводки за последние тридцать лет по разбойным нападениям на граждан. То самое, что просили. Ковыряйтесь, бумажные черви и ищите закономерности. Может, повезет и вы узнаете имя преступника раньше, чем мы его схватим.

Про бумажных червей капитан, конечно, погорячился, но сказать спасибо не забываем. Проверить архивы давно следовало.

— Товарищ капитан, — Баобабова смущенно обтирает уголки губ. Красная губная помада смазывается, превращая Марию в подобие страшненькой деревянной куклы. Только веревок над головой не хватает. — Товарищ капитан. Если нечаянно увидите группу гномов, ну нечаянно…. Задержите лично для меня.

— Нет вопросов, — Угробов настолько возбужден предстоящей зачисткой, что на гномов не обращает никакого внимания. — Нарисуй приметы на отдельном листе.

Мария шарит по столу в поисках бумаги. Капитан нетерпеливо топчется, не выдерживает, кидается к шкафу, в надежде отыскать бумагу. Распахивает двери шкафа и недоуменно задирает бровь:

— Лейтенант! Позовите, пожалуйста, Лидочку.

Быстро и четко выполняю задачу.

Секретарша Лидочка без особой охоты покидает пост. Охранять двери собственной приемной с оружием в руках куда почетней, чем сидеть в этой же самой приемной.

— Я здесь, товарищ Угробов, — лепечет она. Богатый жизненный опыт подсказывает, что так просто с поста у дверей начальство не снимает.

— Это что такое? — тычет капитан Угробов напряженным пальцем в глубину полок.

В углу пыльного шкафа, наполовину заваленный желтыми пачками папок, понуро склонил череп скелет. Костяшками правой руки сжимает финку.

— Натуральный скелет, — хмыкает Баобабова, толкая меня в бок. — Сохранился лучше мумии в пирамиде. Ему только зубы почистить, и хоть сейчас на допрос.

Секретарша Лидочка красиво хлопает ресницами, но быстро соображает.

— Господи! — хлопает ладошами по щекам. Собственным, естественно. — Товарищ капитан, помните десять лет назад прямо из вашего кабинета совершил дерзкий побег опасный преступник…

— Особо опасный преступник, — вспоминает Угробов, вглядываясь в пустые глазницы скелета. — Как же помню. Узнаю кадра. До сих пор в розыске. Даже денежная премия за поимку обещана.

— Вот, — разводит руками секретарша Лидочка, — Как бы мы его уже….

Капитан Угробов отличается быстротой реакции. Захлопывает сворки шкафа:

— Вот яркий пример того, что правосудие рано или поздно карает всех. Окончательное опознание проведем после завершения операции «Кэмел». О том, что здесь видели, никому ни слова. Лидочка, большая просьба, будет время, проведите в шкафах полную ревизию. Может какого олигарха еще найдете.

Угробов запихивает в карман словесное описание гномов, которое на скорую руку чиркает Машка и, козырнув, убегает. Мы с напарником взваливаем архивные документы и уходим в свой отдел, дабы не мешать секретарше Лидочке выполнять приказ по ревизии.

В отделе сдвигаем столы друг к другу и скрупулезно сортируем уголовные дела тридцатилетней давности. Каждый случай нападения на бородатых граждан отмечаем на карте города крестиком. С каждым часом крестов становится все больше и больше. И все чаще и чаще многозначительно переглядываемся с Машкой. Но преждевременных выводов не делаем. Пока работа не закончена, молчим. Наконец, последняя папка отброшена в сторону.

— Что скажете, коллега Баобабова? — вытираю пот. В кабинете без кондиционеров и вентиляторов душно.

Прапорщик стаскивает зубами колпачок с черного фломастера и жирной линией очерчивает небольшой круг на карте. Круг практически полностью заполнен крохотными крестами:

— Я скажу, коллега Пономарев, что только что в этом кабинете двумя сотрудниками секретного отдела «Пи» открыта новая страница в истории криминалистики. Думаю, до нас никто не догадался выделить отдельной позицией бородатые дела. Значит, это здесь?

Баобабова втыкает фломастер в центр круга.

— Если учесть, что все остальные нападения на бородачей совершены совершенно произвольно географически, то мы нашли район, из которого преступник совершает большинство нападений. И заметь, Маша, именно в этом районе ко мне подходила та самая девушка.

— И именно здесь находится та самая парикмахерская, у которой я повстречалась с гномами, — смеется Баобабова не потому, что встретилась с гномами, а потому, что мы сделали большое и важное дело.

Из коридора слышится странный топот. В дверь заглядывает капитан Угробов.

— Не хотите полюбоваться? — Угробов загадочно улыбается.

Мы идем любоваться.

По коридору, под присмотром омоновцев в сторону приемной не спеша движется караван верблюдов.

— Капитан Угробов слов на ветер не бросает, — капитан Угробов жутко доволен тем, что показал молодым лейтенантам и прапорщикам, как работают настоящие капитаны. — Сейчас снимем отпечатки, допросим по всей форме и узнаем, кто творит безобразия.

— А кроме верблюдов больше никого не задержали? — намекает на гномов Баобабова. Но капитан понимает ее по-своему.

— Вы, ребята, слишком многого хотите. Я за этими-то…, — капитан раздраженно пинает величаво проплывающего мимо верблюда, — … по всему городу гонялся. Это, кстати, только часть задержанных. Остальные дожидаются своей очереди на стадионе.

— Первый раз слышу, что бы в нашем городе была такая высокая плотность верблюдов на душу населения, — заявляет Машка, закрывая дверь в коридор. — Не иначе снова наш гад балуется, следы запутывает.

Полностью согласен с Марией. Не удивлюсь, если сейчас в окно постучится гигантская летающая божья коровка и попросит хлебушка на ужин.

Оконное стекло с грохотом разлетается от мощного удара. В образовавшуюся дыру настырно лезет мохнатая лапа. И только металлическая решетка сдерживает ее натиск. Надолго ли?

Еще не додумавши до конца мысль о крупных формах насекомых, падаю на пол. Баобабова рывком бросается под прикрытие стен.

Это конец. Преступникам надоело играть с нами в цацки. Решили закончить все одним движением челюстей. Побыстрей уж, не хочется долго мучатся.

— Лейтенант Пономарев!? Где вы?

Отрываю голову от пола. Первый раз слышу, чтобы божьи коровки разговаривали.

При более тщательном осмотре мохнатая лапа превращается в ветку дерева. Стекло разбито булыжником. А на решетке, словно обезьяна в зоопарке, висит скрючившись товарищ Садовник. Несмотря на достаточность освещения лица не видно. Только еле различима ромашка, зажатая в зубах по причине занятости рук.

— Здесь Пономарев, — поднимаюсь с пола, делая вид, что проверял, надежно ли закреплены доски. — А через дверь трудно зайти?

— Секретная миссия, — оправдывается Садовник, умудряясь одними губами обрывать у ромашки лепестки. — Да и не протолкнуться. К вам что, зоопарк с шефской помощью приехал?

— Вроде того, — подает голос Баобабова, пряча под бронежилет пистолет.

— Ясно, — сообщает Садовник, удобнее перехватывая прутья. — Я, собственно, ненадолго. Сообщить последние новости. Цивилизация Исполнителей предъявила ультиматум. Только что. Или мы им немедленно выдаем преступника, или с Землей прекращаются всяческие контакты. В целях собственной безопасности они намерены спрятаться в параллельности.

— Знаем про ультиматум. Из первых рук, так сказать, знаем. И что дальше? Мы взлетаем на воздух, а они умывают руки. То есть бороды.

— Верно. Даже сели ничего не случится, Земля может потерять Исполнителей. А это чревато последствиями. Мы не сможем контролировать правительства и влиять на обще геополитическую обстановку.

— А надо? — Баобабова равнодушно рассматривает ногти.

— Да вы что? — Садовник хочет всплеснуть руками, но вовремя вспоминает, где находится. — Две тысячи лет жизнь Земли контролируется, подправляется, направляется по давно намеченному руслу. Потеряв Исполнителей, мы теряем все.

— Лично мне не нравится, что за меня кто-то что-то решает, — Машка откусывает заусенец. — Я хочу все делать сама.

— Не валяйте дурака, прапорщик, — голос Садовника наливается гневом и злостью. — Свободолюбие, конечно, замечательно, но Земля еще нуждается в контроле. У вас есть двадцать четыре часа. Не хочу угрожать, но если через сутки вы не найдете тех, кто нападает на Исполнителей, мы встретимся снова. И поверьте, это будет не слишком приятная для вас встреча. Возможно и наверняка последняя наша встреча.

Садовник пару раз дергается и, оттолкнувшись, исчезает в наступающих на город сумерках.

Мы долго стоим молча. Машка, сложив руки, разглядывает темноту. Я тупо изучаю щели в половицах. Первой нарушает тишину Мария:

— Получается, что у нас нет другого пути, как найти ребят, похитивших бороды. Может Садовник и врет насчет последней встречи, но не верить ему нет никаких оснований. Такие люди слов на ветер не бросают. А умирать в столь юном возрасте не хочется.

— Не хочется, — соглашаюсь с Марией. — Но и свиньей быть не хочется. У Садовника в этом деле свои интересы. Вершить судьбу Земной цивилизации. Гигантские интересы. И заметь, не самостоятельно, а с помощью другой цивилизации. Это называется — загребать власть чужими руками.

— Нашими?

— И нашими, в том числе. Мы думали, что мы секретный отдел «Пи». Помогаем людям. А оказываемся пешками в чужой игре.

— Которыми можно пожертвовать. И в случае проигрыша и в случае выигрыша.

— Получается так.

— Что предлагаешь? Бросить все, послать Садовника подальше? Тогда нас точно найдут рано утром в придорожной канаве.

— Мрачная перспектива. Но мы никого не будем посылать. Мы найдем тех ребят, которые оприходовали по голове Исполнителя. Поговорим по душам.

— А мы умеем разговаривать по душам, — Баобабова кровожадно хрустит костяшками пальцев.

— И если узнаем, что Земле хоть каким-то боком угрожают, тогда и примем окончательное решение. Если по словам Садовника в деле замешана третья цивилизация, то не нам, двум молодым сотрудникам секретного отдела «Пи» лезть в драку. Разберутся сами.

— А если все же Исполнителя случайно пристукнули? — Мария указывает на обведенный черным фломастером круг. — Попался под горячую руку и ледоруб?

— И срезали бороду, которая исполняет желания?

— Вопрос снимается.

— Вот именно. Случайностей здесь столько же, сколько на наших погонах полковничьих звезд. Так что давай выполним первую часть пожелания Садовника, будь он неладен. Найдем плохих парней.

— Хороший план, — Баобабова выдвигает из-под стола железный ящик. Значит догадывается, что предстоит серьезная операция. — Только ты мне, Лесик, скажи, как мы их найдем? Они на тротуаре с поднятыми руками не стоят. И бородами, как флагами, на перекрестках не машут. С чего начнем?

— У нас есть одна ниточка, — недобро ухмыляюсь, отчего Мария замирает, склонившись над своим богатством.

— Какая такая ниточка? Выкладывай, Леша. Ты чего на меня так смотришь?

— Я не на тебя смотрю. На твои ноги.

— Дурак. Нашел время.

— Сама эта самая. Скажи, много в нашем городе девушек с длинными ногами?

— Кроме меня предостаточно.

— А с бородавками на щеке?

— А-а-а, — тянет Машка, догадываясь, к чему я клоню. — С бородавкой, в красном платке и с кожей….

— … Холодной, словно лед. Вот именно! Найти человека с такими приметами раз плюнуть. И я даже знаю где искать.

— Снова на кладбище? — недовольно морщится Мария. — Думаешь, ожившая мертвячка?

— Именно. Она стояла так же близко, как ты сейчас. Не приведи судьба тебе испытать тот же ужас, что испытал я. До сих пор согреться не могу. Мертвячка, не иначе. Однако, кладбище отпадает. Только недальновидные мертвецы, покинув уютные могилы, остаются на кладбище. Не спорю, место для жительства данной категории граждан весьма удобное. Не слишком далеко от цента города. Но слишком велик риск быть замеченным. Нет, Маша! Наша прохладная гражданка прячется где-то здесь, — дуло пистолета утыкается в круг с крестиками.

— И сообщники?

— Вполне вероятно. Разыскав девчонку узнаем и подробности.

Баобабова зарывается с головой в железном ящике:

— Мертвецы пуль не боятся?

Я не знаю, чего боятся, а чего не боятся мертвецы. Согласно известным мне данным, почерпнутым из кинофильмов и книжек, трупы неравнодушны к осиновым крестам, святой воде, серебру и солнечному свету. Найти за двадцать четыре часа в урбанизированном городе осину тяжелее, чем девушку с холодной кожей. Святая вода хорошее средство. Но на дворе ночь. Все точки распределения святой воды закрыты. Серебро необходимо переплавить в пули. А где и как? А солнечного света разыскиваемая не боится. Платочек повязала, плащ с перчатками накинула, на глаза очки. Вот и вся нелюбовь. Так что получается мы с Машей Баобабовой встретимся со злодеями с голыми руками.

— Вот! — Баобабова громыхает об стол тяжелыми предметами. — Знала что рано или поздно пригодится.

— Это что? — на неопытный взгляд молодого лейтенанта вещи, выложенные прапорщиком ничего общего с мертвецами не имеют.

— Автономная газовая горелка с запасными баллонами. У меня тетка на космодроме сварщиком работала. Вот… нечаянно позаимствовала. Хотела выкинуть, да я к рукам прибрала. Пригодиться.

— А это еще зачем?

— Капканы на медведя. Работают и с трупами. Пусть только эта гадина мне в руки попадется, я ей всех гномиков припомню.

Капканы на крупного зверя, конечно, замечательно. Но мы же не звери. Мы честные оперативные работники.

— Это убери, — сдвигаю громыхающее железо на край стола. — Человек не зверь. Достаточно по голове настучать. Горелки возьмем. От мертвецов, кажется, огонь тоже помогает. И обычное оружие тоже прихватим. Мертвяк не мертвяк, а перестраховаться не мешает. Вполне может статься, что ошибаемся мы насчет трупов. Может, самая обычная девчонка, но с пониженной температурой тела.

— Не завидую я ей, — Баобабова послушно запихивает капканы в ящик.

Да уж. Завидовать нечему. Никакой личной жизни.

— Леша! — голос Баобабовой как-то странно теплеет. — Возьми. Это наша фамильная драгоценность. От прабабки досталась. Она у меня княжеских кровей была.

На ладони у Марии серебряный крест.

— Тяжелый какой. Не жалко?

— А я не навсегда. Поймаем негодяев, обратно в ящик спрячу. А если потеряешь, тебя вместо креста в коробочку засуну. И будешь ты всегда при мне, как тот скелет в шкафу. Понял?

Чего ж непонятного. Посею крест, замочит не взирая на дружбу и рабочие отношения.

— Остается один вопрос, — проверяю, насколько удобно закреплена горелка за поясом. — Очерченный нами круг поисков слишком велик. Три десятка жилых домов, пара заводов, другие предприятия и общественные заведения. Тяжело отыскать иголку в стоге сена за двадцать четыре часа.

— Значит, надо применить магнит. Кажется у нас есть одна очень умная особа, способная найти все, что угодно в этом городе.

— Твоя тетка? — Не хотелось бы привлекать к пискам гражданское население. Особенно теток.

— Лесик, иногда ты такой недогадливый, — сердится Баобабова, защелкивая замки на железном сундуке. — При чем здесь моя тетка? Я говорю о той собачке, которую мы сплавили в институт Павлова.

— Машка! Ну, ты… молодец! Собака-невидимка на службе правоохранительных органов! Это же здорово. В конце концов она нам обязана. Мы ее, можно сказать, спасли от смерти. Думаю, она нам не откажет. Если совесть всю не проела на колбасном заводе.

— И если ее еще не засунули в какую-нибудь центрифугу. Век собачий не долог. У меня в том институте тетка год лаборанткой проработала. Много всего разного рассказывала.

— Такую редкую породу в центрифугу не засунут. Где телефон?

Мария вежливо швыряет на мой стол телефон и усаживается на краешек.

— Нашла кресло, — ворчу я, удерживая шаткий стол в равновесии. Параллельно набираю номер.

— Але! Але, говорю! Это институт Павлова? Здрасть. Это милиция с вами общается. Мы вам недавно собачку странную привезли для опытов. Чернилами облитую….

— Фиолетовыми, — шепчет Машка.

— Мне тут подсказывают, фиолетовыми чернилами. Она у нас по одному делу проходит. Даже по трем. Хотелось бы ее на время позаимствовать.

Из трубки слышатся нехарактерные для трубки звуки и радостный голос с той стороны практически лает в ответ:

— Гражданин лейтенант?! Не узнали? Это же я! Меченый! Собственной шкурой, можно сказать. Что значит, почему до сих пор живой? А какой я, по-вашему, гражданин лейтенант, должен быть? Хе-хе! Что делаю с телефоном? А я тут на проходной работаю. На полставки, сутки через трое. Вахтером. Всех впускать, никого без особого разрешения не выпускать.

Прикрываю трубку рукой и сообщаю Машке радостную весть. Баобабова закатывает глаза, показывая, насколько ее возбуждают новости.

— Премного вам, гражданин лейтенант, благодарен. Кормят здесь, конечно, не как на колбасном заводе, но жаловаться грех. Жильем обеспечили. Однокомнатной, деревянной. Карабин выдали, фуражку, калоши. Практически на чистопородного стал похож.

— Рад за тебя, Меченый, — пытаюсь остановить словоохотливого собеседника, но Меченый захлебываясь, делится своими радостями. Для него мы единственные близкие люди и товарищи на всей планете.

— Я теперь уже не фиолетовый. Меня, гражданин лейтенант, в целях усиления охранных функций решили оставить как есть, невидимым. Очень данная особенность в работе помогает. И не только в работе.

Бегающий у проходной одинокий карабин должно быть сильно пугает гостей института.

— А как вы поживаете, гражданин лейтенант? Видать совсем жизнь загнула, раз о Меченом вспомнили?

— Есть кое-какие трудности, — соглашаюсь с трубкой. — Помощь твоя нужна. В очень важном государственном деле.

— Преступность одолевает? — голос на том конце провода становится серьезным. — Знакомое дело. У нас тут в институтской столовой тоже все насквозь коррумпировано. Главный повар ставленник мафии, занялись бы на досуге. А, гражданин лейтенант?

— Обязательно займемся. Но чуть позже. Так как насчет того, чтобы помочь на добровольных началах?

— Через двадцать минут у меня заканчивается смена. После чего я полностью в вашем, гражданин лейтенант, распоряжении.

— Отлично. Встречаемся на центральной площади под памятником. Сам доберешься, или машину прислать?

— Проездной у меня. Декадный. Шучу, гражданин лейтенант. Доеду, не маленький. Узнаете меня так, или журнальчик свернутый притащить? А пароль будет? И правильно. Нам от общественности скрывать нечего. Шучу, шучу!

В трубке звучат гудки отбоя. Непонятно, зачем Меченому проездной. С его то внешностью.

— С поисковой собакой встречаемся через тридцать минут.

Прапорщик Баобабова мягко спрыгивает со стола и сосредоточенно застегивает бронежилет на все липучки. Я давно за Машкой заметил странную привычку — на любое дело, как на последний праздник. Бронежилет застегнут, ботфорты начищены, амурчики в памперсах на плечах улыбаются. А в глазах столько решимости, что любому встречному сразу ясно, человек не просто так бронежилет таскает, а для дела.

Вздрагивает телефон. Хватаю трубку.

— Это я, — на самом деле это капитан Угробов. — Как, не все еще штаны протерли? А я тут за вас работаю. Допрашиваю. Есть интересные фактики. Не желаете узнать?

Мы с Баобабовой не желаем. У нас через тридцать минут важная встреча. А до центральной площади еще добраться надо. Но капитану так просто не откажешь!

— Вашего верблюда мы пока не нашли, но в результате допросов других задержанных удалось вскрыть глубоко законспирированную сеть наркоторговцев. Действовали, маскируясь под грузовые караваны. Раскрыто также восемь убийств, пять ограблений и три попытки мошенничества на авто заправках. Представляешь, Пономарев, эти подлецы, просмотрев одну из отечественных комедий, взяли показанный криминальный опыт на вооружение и заправляли машины чистой, как бы ты понимаешь чем. И что самое интересное, за три года махинаций, со стороны водителей ни одной жалобы. Впечатляет?

— Вас, товарищ капитан, теперь наверное в звании повысят, — Баобабова у дверей многозначительно показывает на часы. — Убегаем мы, товарищ капитан. Дела срочные у нас.

Капитан Угробов желает нам успехов и возвращается к прерванным допросам. За окнами скоро полночь. Но до самого утра будут гореть окна в кабинете сурового капитана Угробова. Такой вот у человека характер.

Появляемся у памятника за пять минут до назначенного времени. Ночной ветер гонит по тротуарам обрывки газет. Это сегодня утром взорвалась типография. Фонари мерцают тускло, отбрасывая на асфальт замысловатые тени. Подозрительные личности шастают в темных переулках. Крики о помощи и редкие сигналы проносящихся мимо машин сливаются с гудением троллейбусных проводов. Мерзость, а не ночь, одним словом.

— Думаешь, придет? — Баобабова ежится от пронизывающего ветра. Странно ранняя осень.

— Если совесть есть, придет. А не придет, завтра же арестуем по полной программе. К пограничникам отправим. Там ему устроят сутки через трое.

— Если наступит завтра, — Баобабова цитирует нараспев кого-то из классиков.

Из-за поворота показывается белый линкольн с тонированными стеклами, мягко шурша шинами тормозит метрах в десяти от нас. На всякий случай достаем оружие. До сих пор свежи воспоминания о случае месячной давности, когда «запорожец» без особых примет, с заляпанными грязью номерами обстрелял из обреза шестую танковую дивизию, проводившую на полигоне учебные стрельбы. В результате двадцать танков не подлежат ремонту. Не бронетехника, а сито.

Стрелять по нам никто не собирается. Задняя дверца лимузина бесшумно открывается. Сначала показывается блестящая калоша. Затем вторая. Потом еще две. Следом из лимузина выплывает карабин и фуражка. Между карабином и фуражкой болтается небольшая магнитола из которой слышится рок-н-ролл.

— Рок-н-ролл этой ночью… рок-н-ролл этой ночью…. Я думал, будет хорошо, а вышло не очень….

— Езжай любезный, — дверца захлопывается и лимузин, оставив на асфальте дымящиеся следы, исчезает в ночи.

— Я тоже хочу сутки через трое, — заявляет Баобабова.

Калоши старательно обходят ночные лужи. Карабин волочется по асфальту. Фуражка норовит сползти на бок. Приемник рыдает гитарой.

— Прекрасная ночь для случайных встреч. Колбаски не хотите?

Прямо из воздуха, в районе фуражки появляется кусок краковской колбасы. С одной стороны кусок постоянно уменьшается.

— Меченый? — на всякий случай переспрашиваю. Вдруг обычно не вдруг появляется. Желающих работать совместно с отделом «Пи» хоть отбавляй. Но нам всякие не нужны. Мы работаем только с проверенными товарищами.

Кусок краковской колбасы исчезает окончательно. Значит мы не обознались.

— Какие собаки и без охраны! — театрально вскидывает руки Машка. — Ты бы еще с мотоциклистами охранниками прикатил. Умник, сутки через трое.

Эк ее зацепило. Если выживем, обязательно куплю ей фуражку и магнитофон.

— Мотоциклистов я специально не стал брать, — обижаются калоши. — Гражданин лейтенант, мы работать собрались, или наблюдать завистливые отношения прапорщиков к заслуженным членам общества?

Баобабова щелкает затвором и многозначительно целится в то место, где только что исчез огрызок колбасы.

— Ста из ста. В том числе и из табельного оружия.

Меченый в долгу не остается. Щелкает невидимыми челюстями:

— Сто из ста. В том числе и в бронежилетах.

Два профессионала, два зверя стоят друг против друга. Страшным огнем горят глаза у одного. Ужасным блеском сверкают калоши другого. Одно неверное движение и смерть снимет богатую жатву у памятника в центре города.

— Девочки и кобельки, прекратите лаяться.

Слова помогают мало. Поэтому делю предупредительный выстрел в воздух. Где-то вдалеке звякает милицейская трель, выдает два аккорда и замолкает. Никто не хочет нарушать в такую страшную ночь темного очарования заснувшего города.

— Через восемнадцать часов, если захотите, лично перестреляю каждого. С трех шагов с завязанными глазами, до первой крови. А пока, будьте любезны….

Прапорщик Баобабова, как существо с более развитым, по мнению некоторых ученых, мозгом, первая укладывает пистолет в кобуру. Меченый примирительно тявкает и на секунду отбегает к гранитному бордюру у памятника. Над задними калошами Меченого хорошо проглядывается фанерная дощечка на веревочке — «Руками и ногами не лапать. Охраняется государством».

Вот за что я люблю собачек, так за скромность и неумение гадить где попало, как человек. На месте Меченого любой несознательный гражданин вытащил бы из-под полы банку с черной краской и от всего сердца, размашисто, начертал бы на постаменте, что был он здесь. И число поставил бы. А Меченый все сделал культурно.

— Так что, гражданин лейтенант, за дело такое срочное? — калоши дрожат, отряхиваясь.

— Необходимо найти человека.

— Видать, срочно надо, раз в такую ночь Меченого вспомнили? — хихикают калоши, но тут же становятся серьезными. — Что за индивидуум?

— Женщина. Девушка, точнее. Из примет известно только, что длинные ноги, родинка на щеке и холодная.

— Извини, гражданин лейтенант. Меченый трупы не ищет. Они, трупы тоесть, пахнут плохо. Да и следов от них мало остается. Разве что червяки белые.

— Червяков не будет, — заверяю я. — Девушка только на ощупь холодная. А так все как у нормальных людей.

— Она еще с гномами знается, — вставляет Баобабова, ощупывая засохшие царапины на голове.

— С гномами не с блохами. Вреда общественности никакой. Серьезная задача. Практически невыполнимая. Мало примет, понимаете? А вы еще за восемнадцать часов хотите гражданку отыскать. Проблематично.

— Слушай ты! — злится Баобабова, делая шаг навстречу калошам в фуражке. — Мы тебя не спрашиваем, проблематично или нет. Согласен помочь — помогай. Не согласен — вали отсюда.

Меченый незаметно усмехается. Его не смущает суровость прапорщика Баобабовой. В своей короткой собачьей жизни он и не таких суровых теток видел:

— А вы мне не тыкайте. Я, между прочим, после того как в подвале дозу подхватил и невидимым для людских глаз стал, поумнел сильно. И знаю, что говорю. Я вот, например, двадцать четыре языка знаю, а вам, гражданка с лысой головой, не грублю. То, что за дело ваше возьмусь, и так ясно. Я вот гражданину лейтенанту многим в жизни обязан. Он меня, так сказать, на истинный путь вразумил. Настоящей собакой сделал. За одно это благодарен буду до конца дней моих.

Передние калоши приподнимаются на уровень моей груди и что-то сырое и теплое облизывает лицо.

— Времени мало, — смущаюсь я. За всю жизнь меня только единожды облизала собака. Когда я, еще будучи школьником возвращался с магазина, споткнулся, упал и уронил целую палку колбасы. Нет, не краковской. Докторской. Даже слеза не успела на глаз накатить, случайная собачка колбаску сколбасила. Рыгнула сыто и облизала в благодарность.

Меченый кивает фуражкой, отходит немного, поворачивается к нам боком. Мол, доверяю я вам ребята. Не стреляйте в собачек, повернувшихся к вам боком. Снова из воздуха появляется мобильный телефон, загораются кнопки и идет гудок вызова.

Мы с Баобабовой завистливо переглядываемся. Нам в отделении даже записной книжки не выдали, своими обходимся. А тут у какой-то собаки с невидимым телом, в галошах и со знанием двадцати четырех языков, телефон. Вот она — жизнь собачья.

О чем и с кем разговаривает Меченый не слышно. Отдельные слова напоминают визжание, кое-какие фразы похожи на рычание. Очевидно, один из иностранных языков, который удалось выучить Меченому в результате несчастного случая в подвале.

— Есть такая тема, — мобильный телефон исчезает и на его месте материализуется инкрустированная трубка. Так как Меченый не курит, то понимаю — данная вещь для представительности. — Я поинтересовался через свои каналы о девушке с холодными ногами….

— С длинными.

— Это для вас они длинные, а для нашего брата длина и цвет роли не играет. Теплая или холодная, вот что главное.

— Извини.

— Человеческая особь с указанными приметами была неоднократно замечена у спуска в канализационный колодец за номером сто четырнадцать. Паршивое место, надо заметить, этот самый колодец. Как у вас, у людей, говорят, кто в тот колодец попал, тот навеки пропал.

— Координаты? — мы с Баобабовой уже в положении «подготовиться к бегу».

— Координаты мои вам ничего не скажут. Сам проведу. До места назначения. Заодно и покажу кое-что интересное. Только уговор — все, что увидите и услышите должно умереть вместе с вами.

Давать обещание не трудно. Тем более такое. За последнее время нас с Машкой только и делали, что просили слишком много не болтать. А мы и так не из болтливых.

— Тогда вперед, — калоши разворачиваются к городу передом, к нам фанерной табличкой, предупреждающей о ценности носителя. Под фуражкой раздается молодецкий визг: — Опер группа! За мной!

* * *

Прапорщик Баобабова бежит легко. Дыхание ровное, топтание минимальное. Слышны только невнятные угрозы в адрес слишком умных шавок. Я со своей стороны молчу. Берегу нервы. Оно, может, кому-то и приятно с собачками наперегонки бегать. Но мне данная разновидность физической подготовки не нравится. Галоши ведь не по газону шлепают. Все больше норовят по темным закоулкам, где много крыс, угрюмых теней и противной грязи.

Стараюсь запомнить дорогу. Многие доверчивые граждане погибают только из-за того, что не запоминают ночные маршруты. Человек, а тем более молодой лейтенант, должен ясно представлять, куда он движется в пространстве и во времени.

Забегаем в подворотню.

— На мелочи не отвлекаться! — предупреждает Меченый.

Оставляем без внимания трех граждан, изымающих из карманов четвертого гражданина наличность и другие носильные вещи.

Темный, без фонарей, переулок.

— Главное победа! — подпрыгивает от скачков фанерная табличка.

Скрипит зубами Баобабова, не в силах предотвратить взлом булочного магазина.

— Вот мы и на месте, — тормозят калоши, заставляя сотрудников отдела «Пи» перейти на шаг. — Гражданин лейтенант, помните про обещание. А лучше вообще глаза не поднимайте и ничего не говорите. Вы хоть и хорошие люди, но не все это понимают.

У мусорного бака, наполненного пустыми коробками, объедками, старьем и еще чем-то, сильно пахнущим, сидят две здоровые кавказские овчарки. Такие не гавкают. Рвут сразу.

— Где хозяин? — выдавливает с некоторой долей паники Машка.

— Заткнись, здесь хозяин, — шипит Меченый и смело подходит к овчаркам. Выдержка и хладнокровие. Не зря я за кобеля два часа показания записывал.

Овчарки ощериваются, но обнюхав калоши и табличку, успокаиваются.

— Идите. Не бойтесь, — в полголоса зовет Меченый и сообщает овчаркам: — Это со мной. Свои кабели в доску.

Немецкие овчарки следят за каждым нашим движением. На всякий случай пасть открытой держат.

— Не обращайте на них внимания, — Меченый, навалившись боком, отодвигает мусорный ящик. В стене обнажается дыра, из которой льется голубоватый свет. — Они только на вид… помоги, гражданин лейтенант, ы-ы-х, ага …. на вид здоровые. А на самом деле тупые. Только и умеют что гавкать, да конечности в клочья слишком любопытным рвать. Залезайте. Головы берегите.

Спускаемся за Меченым по крутой деревянной лестнице. Слышится знакомая с детства музыка вальса. Проход перекрывают старенькие занавески, у которых сидит истекающий слюной мопс. При нашем приближении мопс вскакивает на короткие ножки и злобно тявкает.

— Пасть закрой, — говорят калоши.

Странно, но мопс мгновенно затихает. Даже приветливо дергает коротким хвостом.

— Меченый, а мы где?

Фанерная табличка на секунду прекращает вихляться:

— Сейчас сами все увидите. Моя идея и мое продюсерование. Резких движений не делайте, рты зря не разевайте. Меня здесь хоть и уважают, но парни народ горячий, могут и не посмотреть на то, что вы со мной.

Раздвигаю пыльные занавески и окунаюсь в странный и удивительный мир. За спиной охает Баобабова, очарованная открывшейся картиной.

Просторный подвал. На желтых проводах свисают с потолка несколько лампочек, выхватывая отдельные куски скрытого от человеческих глаз мира. По заплесневелым стенам стекают тоненькие ручейки воды. По утоптанному песчаному полу стелятся клубы дыма. На стареньком пианино без крышки тренькает собачий вальс длинноволосая собачка. Перед ней, на помосте из ящиков вокруг воткнутого в пол ломика извивается змеей такса. Вокруг помоста, истекая слюной, сидят разнокалиберные кабели и, щелкая пастями, засовывают за ошейник таксы сахарные, наполовину обглоданные, куриные косточки. Рядом, у чана с собачьим кормом валяются объевшиеся псины.

Баобабова бледнеет, прикрывая рот рукой. У меня в горле скатывается тугой комок. Нам, в отличие от обитателей подвала, тошно.

— Инструмент на свалке нашли. Жратва от спонсоров. За свет не платим, — объясняет по ходу движения Меченый. — А хотите посмеяться?

Мы с Машкой ничего не хотим, но Меченому на это начхать в обе ноздри. Калоши останавливаются, пару раз шаркают по полу и вопят что есть сил:

— Лежать!

Благородное собрание, включая таксу, грохаются на пол. Один пианист продолжает наяривать вальс.

— Глухой с рождения, — оправдывается Меченый. — Но талантлив, чертовски талантлив.

Пролаяв что-то по-своему возмущенным посетителям подвала, Меченый торопит:

— Посмотрели и хватит. Можно, конечно, задержаться и посмотреть кошачьи бои, но боюсь ваши нервы этого не выдержат. Кровавый спорт, крепкие нервы. Вот сюда, пожалуйста.

Выходим из подвала в глухой двор. Свежий воздух ночного города врывается в легкие. Прапорщик Баобабова держится за стену, приходя в себя.

— Это все ты придумал?

Меченый довольно кашляет:

— Кхе, кхе! Так ведь, гражданин лейтенант, надо же куда-то пристраивать кипучую энергию. Не все по помойкам огрызки подбирать. Раз уж судьба прочистила мозги, надо пользоваться. Хлопот много, но зато какое уважение среди общества. Нашего общества, понятное дело. И заметьте, все прилично и культурно. Вместо того, чтобы шляться по улицам, массы привлекаются к высокому искусству. Не лаются, не кусаются, на прохожих не бросаются.

— Такие вещи до добра не доводят.

— Ах, увольте, гражданин лейтенант. Вы мне посоветуйте еще налоги платить. Я благое для общества дело делаю. Вот, планирую, консерваторию открыть. Галерею художественную. Приют для коллег бездомных. Пансионат для щенков. Старикам и инвалидам консервы бесплатно раздавать. Если вы, люди, о нас не заботитесь, почему нам самим этого не сделать? Мы ведь тоже живые.

А ведь у Мечено все получится. С такими способностями, да с такой энергией! В конце концов, должен же кто-то и здесь, на задворках, навести порядок и обеспечить лучшую жизнь тем, кто всегда рядом с нами.

— Далеко еще?

— Пришли, гражданин лейтенант. Вот этот люк. Здесь болонки брошенные часто тусуются. Они то и видели подходящую под описание гражданку, неоднократно спускающуюся в данный колодец.

Вынимаем с Марией оружие. Никто не знает, что скрывается по ту сторону чугунного блина.

— С нами пойдешь, или хозяйство не на кого оставить?

Калоши группируются:

— Нельзя мне дальше. У каждого своя родина. И своя миссия. Да и правы вы, на кого подвалы оставлю? Я, можно сказать, теперь последняя собачья надежда. В меня верят и я нужен. Это ли не счастье?

Что такое счастье, каждый кабель понимает по-своему. И тут ничего изменить нельзя.

— Дай Меченый на счастье лапу мне, — протягиваю руку и жму поднятую калошу. Из-под пустоты под фуражкой появляется скупая собачья слеза:

— Хорошо сказал, гражданин лейтенант. Век не забуду и своему помету расскажу, какие замечательные порой встречаются молодые лейтенанты. Знать есть еще на свете хорошие люди. Иех!

— Мавр сделал свое дело, мавр может удалиться, — Баобабова провожает быстро удаляющие калоши. — А зря мы его тут не пристрелили.

— Это почему? — изучаю крышку канализационного колодца. Судя по многочисленным свежим царапинам им пользуются гораздо чаще, чем обычными крышками.

— Твой Меченый, прямая угроза человечеству, — не унимается Баобабова. — Представляешь, что будет через несколько поколений? Свора умненьких псов, выдвигающих Меченого в президенты. Под звуки собачьего вальса.

— Маша, оставим президентские выборы президентам. У нас четырнадцать часов осталось. У тебя монтировки нет?

Баобабова обиженно пыхтит, но монтировку в косметичке отыскивает. Железяку с резиновой ручкой.

Поддеваю люк, отодвигаю блин в сторону. Баобабова, растопырив ноги и сжимая пистолет, прикрывает вскрытие.

— Кажется мне, что эта псина нас надурила. Может девчонка здесь и была, но как в такую узкую дыру верблюды спускались?

— Посвети фонариком, — ряд хорошо отполированных скоб спускаются в темноту. Даже сильный пучок света не может достать дна. — Непохоже. Колодцем часто пользуются. А если, как ты говоришь, надурил, или не приведи господь подставил, вернемся и разгоним всю гуманитарную компанию к собачьим матерям. Не пожалеем даже таксу. Кстати, хорошо гадина талией вертела. Но сдается мне, не ошибся Меченый. Кто первый спускается?

Сходимся на том, что, как истинный джентльмен, я просто обязан пропустить вперед даму. Баобабова свешивает в колодец ноги, подсвечивает фонариком и исчезает. Подождав полминуты, не услышу ли предсмертного крика, следую за ней.

— Прохладно, — доносится под ногами.

Я бы даже сказал, что слишком прохладно. В колодце такая турбулентность, что ни спасает ни пиджак, ни лейтенантская закалка. Представляю, как туго приходится напарнику. На Машке из нормальной одежды только бронежилет.

И дольше века длится спуск.

— Наблюдаю необычное природное явление, — докладывает Машка.

С моего места ничего не наблюдается, поэтому только могу предположить, какое необычное природное явление повстречалось на пути у прапорщика.

— Очередная пространственная дыра? — со знанием обстановки предполагаю я. Нам с Баобабовой в последнее время везет на пространственные дыры.

— Обыкновенное окно, — опровергая все научные каноны, сообщает Мария. — С занавесками.

С подобными странными явлениями на глубине минус сто метров под уровнем города встречаюсь впервые. Спешу предупредить товарища по отделу «Пи» о повышенных мерах безопасности. Одно дело дыра, совсем другое окна с занавесками. Можно ожидать все что угодно. Вплоть до нежелательных нарушений жизненных функций.

— Ерунда, — не соглашается Баобабова и с присущим ей пофигизмом швыряет в форточку гранату.

В ответ тишина.

— Ты погляди, какая? — удивляется напарник и самостоятельно принимает решение взломать окно в целях беспрепятственного проникновения в подозрительный район.

Со своего места могу только наблюдать, как в необычном природном явлении исчезают голова, бронежилет и ботфорты Баобабовой. Рисковая девчонка. Я бы ни за что не полез в окно первым. Мало ли что скрывается за незнакомыми окнами?

— Лесик! Ползи сюда. Гарантирую полную безопасность.

Гарантиям Баобабовой можно доверять. Спускаюсь ниже по скобам, на уровень окна. Машка права. Самое обычное окно. Взломано по всем правилам, восстановлению не подлежит. Занавески с красными цветочками. За занавесками опушка леса. Березки, кусты дикого шиповника, зеленая трава, на которую не ступала нога сено заготовителя.

Прыгаю в траву и чувствую, что попадаю в рай. Кислорода столько, что разрывает легкие.

Баобабова экспериментирует с гранами. После того, как без особого эффекта выкидывает в кусты последнюю, делает сложное умозаключение.

— Гранаты бесполезны. Не хотят, заразы, взрываться.

После чего с самыми честными глазами вытаскивает пистолеты и разряжает в меня обоймы. Я даже не успеваю выругаться. Но на лейтенантском теле ни одной дырки.

— Бесперспективняк, — делает правильные выводы Баобабова. Вытаскивает из карманов все имеющееся огнестрельное оружие, складывает под кустиком, накрывает лопухом и устанавливает памятный знак в виде двух сломанных веток. — Не знаю, Леша, куда нас занесло на этот раз, но здесь можно надеется только на наши крепки руки и газовые горелки. Можешь похвалить меня за это.

Рядом с лопухом Баобабовой появляется еще один, под которым складируется мое нехитрое лейтенантское имущество. Конечно, с оружием спокойней, но чего зря таскать с собой неработающие вещи. Потеряешь еще, не дай бог. Угробов потом все душу вытрясет.

— Преступник предпринял все возможное для собственной безопасности, — у меня тоже родилась такая идея, но Машка опережает. Просто у прапорщиков реакция в несколько раз быстрее, чем у обычного человека.

— Враг хитер и коварен. Но ему ничто не поможет, раз за дело взялись ребята из отдела «Пи», — не совсем уверенно ободряю я ребят из отдела «Пи».

На самом деле наши перспективы отыскать негодяя и его соучастников в виде ходячих трупов с длинными ногами равны практически нулю. Спускавшись в колодец я надеялся, что мы с Машкой будем участниками увлекательного конкурса «Догони плохого товарища в замкнутом пространстве». А что в итоге? Целый подземный мир. Слева, справа, впереди бескрайние просторы. Позади сломанное окно с дурацкими занавесками.

— Жаль, мы Меченого отпустили. Собачка нам бы не помешала. Маш, ты что делаешь?

Баобабова на карачках изучает окрестности. Надеется отыскать дорогу с асфальтовым покрытием или, на худой конец, утоптанную тропинку. Зря надеется. Только коленки истопчет.

Поиски заканчиваются через сорок минут. Результата практически нет. Найдены — стайка свободно разгуливающих на полянке мамонтов, красный деревянный ящик с песком и лопатой, а также пустая автобусная остановка, спрятавшаяся в самой чаще.

— Жизнь здесь невозможна, — обессилевшая Баобабова валится на траву рядом со мной. Я, как старший по званию и должности участия в поисках не принимаю. Лежу и разглядываю рисунок проносящихся над головой облаков.

— А что, Маш, может здесь останемся? — от долго созерцания причудливых силуэтов в голове наступает удивительное прояснение. — Природа здесь первобытная, чистая. Найдем ручеек, построим на берегу домик. Прибьем парочку мамонтов на обед и заживем счастливо.

— А как же человечество?

— Пусть все человечество подождет своей очереди на экологически чистый мир. Если хочешь, можем даже Угробова за компанию прихватить.

Баобабова заинтересованно переворачивается на бок:

— Лесик, а тебе не кажется, что в этом грязном деле как раз Угробов и замешан?

Если бы я ползал на коленках битых два часа, у меня тоже мозги поехали. Но Баобабова не тот сотрудник, чтобы версии без должного обоснования выдвигать.

— Объясни.

— Странно все, — Баобабова прищуривается, что случается с ней не по конкретному какому-то поводу, а просто так, от солнца яркого. — Странно, что Угробов, вместо того, чтобы с нами идти, или помочь хотя чем, занялся самостоятельными писками преступника. Зачем это ему?

— Наверно, жить хочет.

— Нет, Лешка. Не в жизни дело. Скажи-ка мне, откуда он столько бедуинов с верблюдами в городе отыскал? Да в нашем городе вовек экзотических народностей не проживало. Сдается мне, что Угробов и есть тот самый негодяй, что джинов мочит. А что? Должность позволяет, на него в последнюю очередь подумают. Пристукнул Исполнителя, верблюдов наколдовал, нас одних оставил. Как тебе такое предположение.

— А никак, — переворачиваюсь на бок. — Если бы у капитана была борода, то первым делом в нашем городе исчезла бы преступность. Я в капитана верю. Так что не права ты, Машка. Не тот человек Угробов, чтобы погоны предать. И хватит ерунду придумывать. Скажи лучше, что дальше делать? Где искать личность, посягнувшую на самое святое что есть у нас с тобой. Право сидеть в кабинете и читать прошлогодние газеты.

Баобабова вертит головой, определяя дальнейший маршрут и, наконец, указывает в сторону подвешенного на неземном небосводе солнца. Указанное направление ничуть не хуже остальных. Поднимаемся, и с газовыми резаками наперевес, заходим в лес. К несказанному удивлению Баобабовой почти сразу же указываю на дорожку, ранее ею не замеченную.

Грибы, преимущественно мухоморы, выстроившись двумя параллельными линиями исчезают среди берез и елок.

— Вот тебе и трасса, — главное в деле оперативного сотрудника не ползать два часа на коленках, а за одну минуту найти единственно верное решение вопроса, которое укажет правильное направление.

Мария злобно пинает мухомор. Не попадает. Гриб, подхватив красную шляпу корявыми ручками, подло сбегает, прячась в траве. Баобабова злится и начинает носиться за грибами по всему лесу. Из-за деревьев на нее весело посматривают мамонты.

— Маш, успокойся! — в отличие от коллеги я более спокойно отношусь к окружающей нас природе. — Своими неразумными действиями ты наносишь непоправимый вред флоре и фауне незнакомого мира.

Прапорщик Баобабова, окончательно измотавшись, следует умному совету, списывая происходящее на высокую концентрацию ядовитых паров.

Дорожка их мухоморов уводит все глубже в лес. Березовая роща резко сменяется зарослями мохнатых елок. Под елками сидят скучающие волки. Провожают нас грустными взглядами. Порхают с ветки на ветку молчаливые сороки. Пару раз видим в переплетение корней пузатых крокодилов. Натыкаемся на здорового лося с пластмассовым ценником на рогах. Разглядев стоимость рогов, жалеем, что оставили огнестрельное оружие под лопухами. Впрочем, оно здесь бесполезно. Но с газовыми горелками по лесу за носителем ценного экспоната бегать еще бесполезней. Лось не дурак, цену свою тоже знает.

Мухоморная дорожка выходит из леса. Перед нами бескрайняя степь. Словно комбайны снуют под ногами хомяки. Загорают на солнцепеке коричневые зайцы. Красота-то какая!

— Какая мерзость!

Иногда мне кажется, что у Машки агорафобия. Не терпит всего того, что не может уместиться в глазах. Оттого и психи показывает.

— Непонятно, что мы ищем? Ни одного разумного существа за все время. А время идет. Сколько у нас осталось времени? А если этому парню приспичит пораньше уничтожить вселенную? Возьмет и обманет всех. Представляю, как у него сейчас чешутся руки.

— Поэтому мы должны искать, а не пялится на прелести природы, — я спокоен. Я чертовски спокоен.

— Где… где искать-то? — Машка разводит руками, показывая ширину зоны поиска и величину нашей беспомощности. — Сдохнем мы здесь. Помяни мое слово, сдохнем. Сюда бы полк десантников, да поддержку с воздуха. Тогда да, враз нашли этого гада.

— Не паникуй, — можно подумать, что паникует исключительно одна Баобабова. У меня самого нервы на пределе. — Они где-то рядом. Поверь нюху молодого лейтенанта. Сама подумай. Головой. Как далеко может уйти мертвячка с длинными ногами? У нее каблуки вот такие. Рядом, рядом они.

— И ни одного следа? — не унимается Машка. — По воздуху летают?

— А хоть и по воздуху, — разворачиваю Баобабову и показываю летящий по воздуху прямоугольник.

— Это что? — прищуривается прапорщик Баобабова, забыв, что в косметичке у нее наверняка имеется бинокль. Исправляю ситуацию. Но право пользования биноклем предоставляю себе.

— Лесик! Ну, что там? Не томи. Лесик?!

— Значит так. Если глаза не врут, то это палас.

— Что, палас?

— Не что, а какой. Обыкновенный палас. У нас в магазине такие продаются. Веселенькие в горошек.

— Бред, — Баобабова пытается вырвать бинокль, но то, что попадает в руки молодым лейтенантам, так просто не отдается.

— Летающий палас, а в приложение к нему девушка. Девушка! Та самая, кстати. С длинными ногами.

С приставленным к горлу армейским ножом легко проститься даже с биноклем. Баобабова добивается своего всегда и в самых критических ситуациях.

— Движется туда, — Машка рукой показывает сторону света, куда летит летающий палас. — Скорость бешенная. Курс на снижение. Свесила, стервочка ножки и идет на посадку. Значит аэродром где-то рядом. У нее там мешки какие-то навалены.

— Может балласт. А может гномики твои высоты боятся.

— Гномы не летают.

— Паласы тоже. Тем не менее перед нами свершается невозможное. Как думаешь, это на земле работать будет? Чур я первый. Первого Угробова прокачу. Чтоб знал, кому медали выдавать за доблестную службу.

Баобабова запихивает бинокль в косметичку, подтягивает ботфорты, вытягивает руку в сторону предположительно посадочной полосы для летающих сверхзвуковых паласов и, топорща до хруста мизинец, говорит:

— Вперед, отдел «Пи». Покройте свои погоны вечной славой.

Иногда молодые лейтенанты охотно подчиняются прапорщикам. Тем более, когда речь идет не только о безопасности родной планеты, но и вечной славе.

Стелется под ноги степь. Светит солнце. Ветер скользит по жилам. Я знаю, мы вернемся героями. Мы спасем Землю. Вселенную? Как же без нее?

Берем курс на высокий курган. Обычная осторожность диктует свои правила. Прежде чем брать преступника необходимо обследовать подходы-отходы. Не хотелось бы в самый последний момент увидеть спину негодяя, исчезающего в неизвестном направлении.

Холм прекрасный обзорный пункт. Все, как на ладони. Если присмотреться, за лесом видна точка окна. Большого количества летающих паласов не заметно. Очевидно девчонка с длинными ногами и холодной кожей пользуется единственным средством передвижения в данной местности.

А вот и сама посадочная полоса. Если точнее вытоптанный темный кусок земля. Так сказать, миниатюрный аэродром.

— А где же таинственный и страшный замок плохого парня? — крутит колесики бинокля Баобабова.

— А был ли замок?

Неподалеку от вытоптанной площадки виден только небольшой двухкомнатный шалаш.

— И это все?

Прапорщик Баобабова разочарована. Я тоже не в восторге. Глубоко в сердце теплилась надежда, что нас ждут хорошо укрепленные оборонительные сооружения. Полчища кровожадных врагов. Город инопланетян, в худшем случае. Где это все? Нет, и, похоже, не было.

— Подозрительная беспечность. Не верю я в тишину. Преступник, которого разыскивают две великие цивилизации, преспокойно живет в шалаше? Что-то здесь не так.

Машка в этом деле специалист с высокой степенью доверия. Богатая практика работы в самых элитных анти бандитских подразделениях дает Баобабовой право сомневаться в подозрительных ситуациях. И в самом деле — злодей или просмотрел возможность появления нежелательных гостей, или подготовился к этому неведомым нам пока способом.

— Скорее всего парень круглый беспечный дурак, не понимающий, что творит, — говорю мысли вслух. — Но дурак не станет уничтожать вселенную. Мозгов не хватит. Мы должны быть готовы к любым неожиданностям.

Прапорщик Баобабова кивает и, вырвав с корнем кусок дерна, черноземом рисует на теле грязные полосы. Если она считает, что такая косметика ей к лицу, то это ее право. Лично я не собираюсь мазаться чем попало.

— Ничего. Очень оригинально. Так и ходи. Какие предложения по захвату преступника?

Машка завершает наводить красоту и докладывает предварительный план действий:

— Заходим с двух сторон. Хорошо бы дождаться темноты, но времени нет. Придется работать под солнцем. Максимальная осторожность. Постоянно помнить, что в работе отдела «Пи» нет мелочей. Обращать внимание на каждую сломанную травинку, на любой след, оставленный насекомым. Оружие где?

Показываю приготовленную горелку, перочинный нож, подаренный мамой в честь окончания детского сада и привязанный к шее серебряный крест Баобабовой.

— Отлично. Тогда начинаем. Только об одном тебя прошу, Леша, обещай, что не станешь вступать с преступником в бесконечные разговоры о добре и зле. Горелкой по глазам, баллончиком по голове, ножичком под ребра, крестом в пупок. Повтори.

— Глаза, голова, ребра, пупок, — знал бы раньше, что Машка такая кровожадная, ни за что бы ни согласился с ней работать. Преступник, он может и преступник, но тоже живое существо. — Тыкать во все, что попадется.

— Верно. Главное, Лесик, не позволять ему колдовать. Иначе…

Мария красноречиво показывает, что происходит с не слишком расторопными и молодыми лейтенантами. Омерзительное зрелище. Похоже на курицу-гриль с лейтенантскими погонами.

— На всякий случай, — Мария заботливо поправляет серебряный крест. — Прощай, Лесик. Может статься, не увидимся больше. И знай, было чертовски приятно с тобой работать.

Прапорщик Баобабова отворачивается и, не оглядываясь, спускается с холма. Я провожаю ее, насколько хватает терпения. Вспоминаю, что мы забыли обсудить, что делать с мертвячкой в красном платке, но уже поздно. Мария далеко. Мелькает среди травы бритая голова, да блестят на солнце колечки на ушах.

Значит пора и мне заняться работой. Вселенная ждать не будет. Через час или мы их, или они нас всех. Третьего не дано.

Первую половину пути иду согнувшись. Трава в этих местах уродилась сочная и высокая. Жалею о том, что согласился с Марией идти раздельно. Трудно быть героем в одиночестве. Или привык уже к плечу Баобабовой?

Вторую часть маршрута решаю преодолеть ползком. Высокая трава закончилась. Впереди кусок голой земли. Одинокие сухие стебли, да пожухлая трава. А в сердце разрастается тревога. Почему все так просто?

До шалаша метров сто. Если встать во весь рост, за десять-пятнадцать секунд добежать до логова преступников не проблема. Но нельзя. Скрытность, вот залог успеха.

Откуда ни возьмись, налетает легкий летний ветерок. В этом нет ничего странного, если бы не одна деталь. Ветерок упрямо дует в лицо. Он крепчает с каждой секундой, набирает силу. Бросает в лицо комья сухой травы, свистит в ушах. Еще несколько секунд и меня встречает ураган.

В скулу врезается кусок вырванной, с насиженного места, земли. Еще один. Прижимаюсь к желтой, стелющейся траве, в надежде переждать сильнейшие порывы. Но они все крепчают. С каждым мгновением увеличивают силу. Я уже чувствую, что меня, растопырившего руки и ноги, словно дохлого паука сносит назад, к холму, где мы простились с Баобабовой.

Пальцы впиваются в землю в надежде зацепиться. Но ни крепко вросшей травинки, ни вырытой степным зверем норки. Природа чужого мира против меня. Медленно, но верно перемещаюсь прочь от шалаша. Отступление превращается в непрерывное скольжение. Глотка забита ватным воздухом, глаза залеплены свистящим ветром. И я растерян. Я в ужасе.

И когда кажется, что я окончательно раздавлен, в темноте закрытых глаз возникает образ Баобабовой. Качает головой, словно укоряя за то, что не осталось в испуганном сердце желания бороться.

Нет, Маша. Я еще могу сражаться. За себя. За тебя. За Землю.

Выбрасываю навстречу бешеному ветру руку, впиваюсь всей пятерней глубоко в почву. Через крик, через вздутие мышц, с верой и надеждой загребаю второй рукой, цепко обнимая незнакомую землю. И от бешенства кричу. И на излете крика вгрызаюсь в землю зубами.

Не родился еще такой ураган, который способен задержать русского опера.

Ураган мгновенно стихает. Быстро оседает поднятая неудержимыми потоками скрученного в тугие узлы воздуха пыль. Еще парят над головой легкие травинки, не решаясь пасть на поверхность злобной планеты. Но ад кончился.

Выплевываю изо рта комки земли, с трудом вытаскиваю из земли застывшие в судороге пальцы. Черте что! Не этому нас учили в милицейском училище. Но я справился. Я не сломался. Выдержал. Но еще рано праздновать победу. Коварный и злобный враг затаился в нескольких десятках метрах.

По инерции продолжаю ползти вперед. Глаза слезятся от остатков пыли, но дыхание восстановлено. Не исключено, что я уже замечен, но подниматься в полный рост рано. Не хочется становиться одиноко бредущей по степи мишенью. Если наше земное оружие здесь бесполезно, совершенно не значит, что у преступника нет своего, местного оружия. Также нет никакой гарантии, что страшный ураган, чуть не отбросивший меня на холм, не повторится снова.

Голова упирается во что-то мягкое. По всем прикидкам до самого шалаша не должно быть ничего мягкого.

— Куда прешь без очереди?

Тело дергается, словно пронзенное электрическим током. Тупое оцепенение проходит и возвращается осознание реальности.

— Куда лезешь, говорю?

Передо мной задняя часть меня. Вернее, не меня самого, а моего второго меня. Смотрит злым, совершенно диким взглядом. Рожа перемазана землей, на губах прилипшие травинки, глаза засыпаны песком.

Открываю рот, чтобы крикнуть. Говорят, крик помогает при стрессах. Но не успеваю. Потому что вижу — второй я, повернувшийся ко мне протертыми штанами, является лишь одним звеном из длинной цепи многочисленных повторений. Вокруг меня десятки, сотни, тысячи «меня». Все торопятся к шалашу. С газовыми резаками, злыми лицами, в протертых штанах.

Один приз на всех. И всем не хватит.

— Что встал? Двигайся!

Позади еще хуже. До самого холма усеянная моими телами поверхность. Толкаются, ругаются, торопятся.

Товарищ сзади с совершенно глупой физиономией тычет в меня перочинным ножиком и глупо хихикает. Тело справа уставилось на небо и беззастенчиво ковыряется в носу. Двойник слева балуется газовой горелкой со своим двойником слева. Горелка взрывается, оставляя на земле куски разорванных в клочья тел. Задние ряды радостно взвывают и быстро занимают освободившееся место. Где-то впереди знакомый до боли голос заводит заунывную песню: — « Я, ты, он и он, вместе целый батальон». Кто-то кидает в певуна газовую горелку. Голос ругается не по-лейтенантски, но затихает.

— Никакого понятия о секретности миссии, — доверительно сообщает мне тело, которое ковыряется в носу. — Разве с такими парнями мы спасем мир? Нет, не спасем. Тогда зачем мы здесь? Не скажешь, товарищ?

Я только беззвучно распахиваю рот. Я еще в шоке.

— Иех! — расстраивается тело справа. Швыряет под ноги газовую горелку, и, обращаясь к моим отражениям, говорит: — Хватит! Навоевались!

После чего, толкаясь и пререкаясь с лейтенантами, протискивается в сторону холма.

По поверхности товарищей проходит волнение. К беглецу присоединяются еще несколько отражений.

— Домой! Домой!

Сплоченное лежбище молодых лейтенантов с радостью принимает предложение пораженцев. Вижу, как к трусливым лейтенантам присоединяются новые кандидаты.

Не могу вынести позорного бегства себя с поля боя:

— Назад! — мой крик теряется в радостном гуле тех, кто возвращается в места прежних дислокаций.

— Медали хочется? — спрашивает, проходя мимо, мое тело. — Геройствуешь, Пономарев? Смерти не боишься? Смотри! Доиграешься в войну!

На прощание я грожу себе пальцем.

— Подумай, что скажут твои родители? — спрашивает еще один. Проходит, не дожидаясь ответа.

— Как будет плакать страна на могиле героя?

— Ради чего, лейтенант?

— Ради кого?

— Все мы, рано или поздно, растворимся во времени и в пространстве.

Двое меня обнимают меня за плечи, утыкаются носами в плечи:

— Погибнем, Машка слезами изойдется. Не простит нам, что мы ее без нас оставили. Разозлится. Еще и по морде нам надает.

Меня толкают десятки тел, окликают по имени сотни голосов. Кто-то, я не вижу кто, но скорее всего я сам, на ходу вкладывает в мои ладони тяжелый предмет. Это мыло.

— Зачем? — не от глупости спрашиваю, от полной растерянности.

Тысячи тел разом останавливаются, поворачивают ко мне мои лица и хором отвечают:

— А ты подумай!

Делаю шаг назад. К спокойной жизни. К дому. К окну, за которым мой мир. Тела ждут меня, лукаво прищуривая глаза. Приготовив крепкие объятия.

— Нет! — кричу. И этот крик удваивает мои силы.

Я не такой, как они. Я не трус. Я не могу бросить одну Машку. И я не могу позволить, чтобы кто-то погубил мою Землю.

С трудом переставляя ноги, делаю несколько шагов в сторону шалаша. Размахиваю широко руками. И стараюсь не смотреть в сторону тех, кто только что предал меня.

— Молодец, Лесик!

Одинокий, почти робкий крик из толпы летит через степь.

Неужели у кого-то из моих двойников есть совесть?

— Сделай их, Лесик!

— Не подведи нас, земеля!

— Не опозорь погоны!

Голоса все громче. Их все больше. Они сливаются в один громкий и стройный хор:

— Лесик! Лесик! Лесик! Шайбу! Лесик!

Оборачиваюсь, чтобы махнуть рукой, но на холме уже никого нет. Только где-то высоко, у самого солнца, затихает последнее эхо:

— Дурак ты….

Улыбаюсь.

Конечно дурак. Но стойкий, как одноногий оловянный дурак. Теперь меня ничто не остановит. Ни отражения, ни ветер, ни что другое.

Земля под ногами неприятно шевелится.

Опускаю глаза и подпрыгиваю от ужаса. С детства не выношу большого скопления насекомых.

По поверхности чужого мира, совершенно не обращая на меня внимания, бегут, прыгают, ползут от шалаша уже не тысячи, а миллионы крошечных жучков, тараканов, гусениц, букашек. Живой ковер из противных, хрустящих, скрежещущих челюстями насекомых. Топтать, не перетоптать. Давить, не передавить. Бежать…. Бежать?

Смеюсь в лицо тем, кто думает, что можно испугать молодого лейтенанта миллионом насекомых. Это все бред. Галлюцинации. Игра воображения, вызванная злым умыслом преступника. Я дурак. А дураки, как известно, ничего не боятся.

В лицо со всей скорости врезается жук. Следующий метит в глаз, но я вовремя закрываю веки. Такой мелочью меня не возьмешь.

— И это все? — кричу я невидимому злодею.

И зря кричу. Потому, что в следующее мгновение вижу, как у шалаша клубится, заворачивается узлами воздух и из грязно серой массы выползает серая масса крыс. Самых обычных крыс. С хвостами и противными мордами. Набегают на меня, тычутся мордами в ботинки, пищат, пытаются цапнуть, забраться по одежде, но едва прикоснувшись до меня, растворяются.

— Ха-ха! — почему я так веселюсь?

За волной из крыс бежит на меня черная масса, состоящая из кротов. Удивительно, но их глаза широко распахнуты, вытаращены на меня и не предвещают ничего хорошего. Добежав на неуклюжих лапках до меня, они подпрыгивают, шипя зубастыми пастями. И пропадают так же, как только что пропали насекомые и крысы.

Я знаю, кроты, это только начало. Преступник, имеющий неограниченную власть, будет забавляться до самого конца. Пока я не побегу, трусливо взмахивая руками. Или пока не сделаю очередной шаг вперед.

Не стоило мне так широко шагать.

Из сгустка у шалаша в степь выпрыгивает гигантская стая волков. У каждого измазанная в крови пасть. Глаза горят огнем. Я уже не уверен в собственной безопасности. А что если они наплюют на условности и правила игры? Откусят несколько важных кусков тела? В чем-то ведь их морды испачканы?

Первые волки достигают меня спустя мгновение. Каждый прыгает высоко вверх, бросается навстречу, разевая страшную пасть. Отворачиваюсь, шепча про себя слова несвязной молитвы. Ощущаю сильный толчок в грудь, но сохраняю равновесие. Волки исчезают прямо в полете. Только один успевает полоснуть клыком штанину. Впрочем, неудачно. Досталось только материалу.

Стискиваю зубы и делаю еще один шаг вперед. Порванная штанина и толчки в грудь вполне реальны. Не хочется каркать, но надо ждать отвратительного продолжения. Интуиция подсказывает, что все еще только начинается.

— Ох ты….

Уже несется на меня, грохоча пудовыми копытами, плотное стадо. Ослы со звериными мордами, коровы с дикими глазами-блюдцами, буйволы с опущенными рогами-вилами. Мелькают в тучном стаде длинные шеи жирафов. Проглядывают сквозь редкие просветы туши носорогов. Горные козлы взмывают высоко в небо. Местами видны обычные козлы, но они единственные несутся молча. Все остальное мычит, ревет, блеет. Мешанина из рогов и копыт.

Так не должно быть, но так происходит. Иллюзия становится все более реальной и страшной. Половина стада испаряется не добежав. Половина проносится мимо, обдав потревоженным ветром. Приблудный ишак, презрев животный страх, поворачивается задом и высоко вскидывает задние копыта.

Хороший удар по челюстям еще никогда не вредил ни одному молодому лейтенанту. Так же, как хороший ответный пинок ботинком не вредил ни одному ишаку.

Ишак обиженно икает, рябит и пропадает вслед за стадом.

Не успеваю перевести дыхание, поправить челюсть и сделать очередной шаг, как из сгустка нехотя выползает здоровенный лев. Совсем по-человечески шмыгает носом, лениво вскидывая лапами, трусит ко мне, то и дело оглядываясь.

Один лев, даже такой большой, совсем не страшно. Если, конечно, он не людоед. После копыт ишака встреча с хозяином джунглей не вселяет уверенности.

Лев переходит на шаг, останавливается и усаживается напротив меня. До густой гривы рукой подать. Можно даже дотронуться до клыков. Или потрепать по загривку. Второй вопрос — стоит ли?

Зверюга тяжело вздыхает, клацает кровожадно челюстью, и совершенно неожиданно облизывает меня широким шершавым языком.

— Держись лейтенант, — царь зверей хитро подмигивает большим хитрым глазом, победно бросает взгляд на шалаш, довольно урчит и бледнеет до прозрачности воздуха.

Вспомнить потом, кормил ли я в детстве львов в зоопарке?

Предупреждение льва как нельзя кстати.

Ожидая всего, что угодно, нерешительно дергаю ногой. И тот час оказываюсь в самой гуще калейдоскопа. Темная масса у шалаша выплевывает почти мгновенно целую череду очередных сюрпризов.

Стайка крокодилов, десяти метровый клубок змей, два стегозавра, один дохлый бронтозавр, сдыхающий на половине пути, тридцать восемь испуганных попугаев.

Последней из сгустка вышвыривают рыбешку с ладонь величиной. Рыбешка кое-как допрыгивает до ноги, цепляется зубастой пастью в материал, да так и замирает. Толи засыпает, толи засыхает. Дура, куда полезла? Дала себе засохнуть.

Осторожно, тщательно вымеряя каждое движение, совершаю невозможное в виде несколько шагов. Масса у шалаша клубится, наливается подозрительной темнотой. Но пока ничего не происходит.

— Выдохся, гад?! — шепчу, боясь спугнуть тишину.

Он не выдохся. Он просто готовился к последнему представлению.

С дикими криками из сгустка появляются сгорбленные тела пещерных доисторических людей. У каждого в руке или сучковатая палка, или обглоданная кость.

— Тяжелая артиллерия? — после сдохшего бронтозавра я настолько смелею, что даже не останавливаюсь, в ожидании мохнатеньких прародителей человека. Мелкими шашками топаю к шалашу. Впрочем, не слишком тороплюсь.

Питекантропы проносятся мимо, даже не удостоив меня взглядам. Скорее всего они спешат покинуть тесную темницу прошлого и расплодиться под солнцем незнакомого мира. Будут множиться как кролики в Австралии, пока позволит площадь и запасы пищи.

За питекантропами топают низкорослые ребята в набедренных повязках. Щерятся от непривычно яркого солнца и разбегаются от одного моего предупреждающего крика. Теперь я знаю, откуда человечество узнало мат.

Робко постукивая мечами об щиты выступает римская когорта. Ребята, толкаясь, выстраиваются в правильный прямоугольник. Слышны незнакомые команды и знакомые латинские фразы.

Впереди легионеров десяток черных рабов тащат чугунную ванну. В ванной курчавый человек. Расплескивая воду рабы подтаскивают курчавого ко мне. Курчавый жалуется по поводу не лимитированного расхода воды. Кратко объясняю товарищу, что объем вылившейся воды равен массе его тела. Курчавый товарищ кричит: — «Эврика», — на скорую руку берет у меня автограф и вместе с рабами испаряется.

Чего нельзя сказать о возмущенных легионерах. Несколько стрел тыкаются под ноги. Но ребята в красивых шлемах явно не понимают, зачем они здесь нужны. Теоретически враг есть, но практически он не представляет никакой опасности. Ребята обижаются и с трудом забираются обратно в явно растерявшуюся массу сгущенного воздуха у шалаша.

Я не сбавляю ход. Не спешу, но и не опаздываю. Чем быстрее дойду, тем быстрее все это кончится.

На черном коне выезжает закованный с головы до пяток черный рыцарь. На идеально плоском щите рыцаря буквы LG. В правой руке полосатое копье. Смотрится красиво, но неестественно на фоне одинокого шалаша.

С удовольствием наблюдаю, как рыцарь резво берет разбег, целится своим дрючком мне в лицо, проносится мимо, промахиваясь, идет на повторный круг, но не вписывается в поворот и врезается со всего маху в шалаш. Щит с буквами в одну сторону, полосатое копье в другую. Остальное железо вместе с черной лошадью рассыпаются в пыль.

Но масса уже изрыгает из себя очередную порцию гадости. Я уже настолько успокоился, что решаю остановиться и просмотреть бесплатное представление до конца.

Первым подбегает парень с усами, в широкополой шляпе, с длинной шпагой. Тыкает, тараща глаза, острием прямо в лицо.

Хороший выпад. Придется выпрашивать у Баобабовой серьгу в ухо. Зачем дырке пропадать.

Следом на огневую позицию выходит мушкетер. Просит несколько секунд подождать и не двигаться для более качественно прицеливания. Пока тлеет фитиль из сгустка выпрыгивает дяденька художник с мольбертом под мышкой. В клубах едкого дыма рисует меня и пытается выпросить за высокохудожественное произведение три рубля.

Фитиль догорает, мушкет подпрыгивает, свинцовый шарик попадает точно по назначению. В серебряный крест, подаренный на время Баобабовой. Вот и не верь после этого в чудотворную силу крестов. Мушкетер жалуется, что он мазила, что сбился прицел, извиняется, помахивая шляпой в поклоне, и пропадает.

Художник исчезает следом. С высокохудожественным портретом молодого лейтенанта и тремя рублями.

Зеваю.

Следующие десять минут ко мне выстраивается очередь из разномастных по виду и вооружению товарищей. Преимущественно с колющими предметами. Используют меня в качестве чучела для тыканья штыками, пиками, саблями, ножами. Попадаются и ребята с ружьями, мушкетами, чугунными пушками.

Практически все безбожно мажут, смущаются и уступают место другим желающим поразить неподвижную мишень.

Те, кто попадает, веселятся, как дети, но недолго. Больше пяти минут на этом свете не задерживаются.

Серебряный крест постепенно превращается в истерзанную свинцом и железом крестообразную заготовку. Надолго его хватит. Но я надеюсь на крепость святой вещи, потому что знаю, основная огневая мощь впереди. И не ошибаюсь.

Проносится мимо тачанка, поливая огнем из пулемета. Высовывается из массы дуло танка, бабахает, прячется. Падает под ноги, но не взрывается ракета «Земля-земля».

Минута затишья. Сгусток у шалаша набухает до невероятных размеров и выплевывает из себя летающую тарелку. Завывая и дергаясь тарелка отхаркивает из трубчатых орудий пламя. Вокруг меня закивает почва. Тарелка на дикой скорости проносится над головой, задевает оставленный художником мольберт, кренится, пускает струю дыма, врезается в землю и уходит по макушку в почву.

Пережидаю пока перегорит и остынет земля.

Отличная работа.

Вокруг хорошо вспаханное поле. Ямы, ямы, ямы. Пролетают над головой перелетные птицы, роняют по зерну. Богатый урожай вырастет! Стосковалась степь по зерно продуктам.

Сгусток у шалаша бледнеет, перекореживается, сужается, превращаясь в легкое облачко, и улетает вслед за перелетными птицами.

Быстро, не теряя даром драгоценного времени, проверяю физическое состояние. Все цело и здорово. Крест расплющило так, что он превращается в односторонний бронежилет. Тонкий, но, как оказывается, достаточно надежный. Снимать его не решаюсь. От преступника еще можно ожидать выстрела из-за угла.

Но успокаиваться рано. Маловероятно, что уничтожитель вселенных израсходовал все возможные средства для остановки сотрудников милиции. С такой вещью, как борода джина, он может сделать все что угодно, и когда угодно.

Продолжает беспокоить только одно обстоятельство. Почему? Почему до сих пор я жив? Почему мои косточки не развеяны по степи? Почему на этой незнакомой планете до сих пор витает русский дух. Почему пахнет Русью?

Потому, что молодые лейтенанты не потеряли способность волноваться за свою жизнь.

На умные мысли нет времени. Через полчаса, если Садовник ничего не перепутал и не соврал, вселенная окунется во мрак небытия. Должно быть это красиво — мрак небытия. Но для нас, для меня и всего человечества, данная перспектива неинтересна. Поэтому продолжаю работать, как учили и как положено.

Зигзагами, короткими перебежками, пригнувшись до самой выжженной земли, добираюсь практически до самого шалаша. До задней его стенки. Несколько секунд, привалившись спиной, отдыхаю.

Впереди последний рывок. Рывок, от которого завит судьба вселенной. Приготовил ли Угробов медаль? Глупо погибать, если приготовил. Куда подевалась Баобабова?

Выдохнув, выставляю впереди себя газовую горелку и крадусь к входу в шалаш.

Интересно, какой он — преступник, посягнувший на целую вселенную? Гнусный тип с лицом психопата? Или ангел с комком зла вместо сердца?

Над головой проносится что-то огромное и быстрое. Неужто летающая тарелка выкопалась из земли? Натренированным движением брякаюсь на землю. Не хочу получить по голове с воздуха чем-нибудь тяжелым.

Смотрю вверх. Не верю глазам. Щипаю, впрочем не сильно, руку. Нет, глаза не обманывают. Поднимаюсь и, прикрываясь от солнца ладонью, наблюдаю чудовищную картину.

В небе над злодейским шалашом идет воздушный бой. Наших и не наших. Не наши, это длинноногая мертвячка в красном платке. Наши — не менее длинноногая, но живая и горячая Баобабова в бронежилете и ботфортах.

Два высокоскоростных паласа, размерами два на три, мечутся среди облаков. Честный бой. Один на один. До последней крови. До последнего метра высоты.

Метрах в двадцати от шалаша земля встает бугром и из нее вылезает длинный металлический шест с квадратным раструбом на конце. Раструб многозначительно прокашливается:

— Добрый день. Сегодня в нашем небе праздник. Показывают свое летное мастерство две лучших паласницы мира. Прапорщик Баобабова — измерение Земля. И загадочная незнакомка из таинственного измерения. Прекрасный день для выяснения отношений. К услугам зрителей горячие пирожки и прохладительные напитки. Нет, нет! Вы только посмотрите, что они вытворяют?! Это же фантастика! Это удивительное рядом, простите, над головой. Конгениальное владение техникой дальнего и ближнего боя! Филигранное чувство полета и расстояния!

Ничего особенного паласы в небе не вытворяют. Гоняются друг за другом, пытаясь свалить противника в штопор. Мертвячка намерена задавить Баобабову массой. Баобабова хочет стащить мертвячку за волосы. Пока ни у той ни у другой ничего не получается.

— Ай-яй-яй! — кричит комментатор.

Это не наш палас делает обманное скольжение, разворачивается на девяносто градусов и сбивает с уже нашего паласа Баобабову.

Замирает сердце. Тяжело наблюдать пытающегося взобраться обратно прапорщика. Но я ничем не могу помочь. Поскорей бы найти безумца, что устроил совершенно идиотский спектакль, да набить морду. Чтобы знал, что такое хорошо, а что такое, соответственно, не очень.

Прапорщик Баобабова, сдирая любовно накрашенные ранее ногти, все-таки успевает заползти на летательный палас и выровнять полет. Особо хочется отметить, что делает она это без предварительных тренировок. Вот что значит настрой. Вот что значит характер.

Но если такая расстановка сил и дальше будет продолжаться, мы определенно проиграем. Даже комментатор, и тот, вроде бы нейтральный товарищ, а уже отдает пальму первенства длинноногой девице с холодной кожей.

— Бочка, пике, заход, атака. Именно так выигрываются великие сражения, товарищи. Какая скорость, вы только посмотрите на эту скорость! Неужели таинственная незнакомка решается идти в лобовую атаку? Но ведь это верная смерть для прапорщика Баобабовой!

Я начинаю откровенно нервничать. Налицо явное подсуживание. Никто не дает права голосу из динамика подсказывать мертвячке, куда и как лететь. Хорошо, что Машка соображает, что к чему и ловко увертывается от лобового удара. Но если бы я был на ее месте, сделал вот что….

Словно услышав мои мысли, а может быть и в самом деле услышав, Баобабова умудряется пристроить свой палас в хвост длинноногой. Мертвячка пытается оторваться, но не так то просто уйти от хвоста, особенно если он организован лучшими сотрудниками отдела «Пи» с планеты Земля.

Прапорщик Баобабова вытаскивает из-за пояса секретное оружие, на бешеной скорости включает его и мастерски поджигает газовой горелкой хвост не нашего паласа.

В степи вырастают трибуны. Народ без лиц встаскивает с мест, стонет, зажимая пустые лица руками и пропадает. Я знаю, что это значит. Мы выиграли воздушную битву.

Палас длинноногой чадит. Теряет скорость. Сваливается в пике и быстро догоняет землю. Удар, еще удар. Подскок, еще подскок. Переворот без дополнительно переворота. Враг повержен, враг растерян. Забывает воспользоваться парашютом. Сваливается с порядком обгоревшего паласа под ноги Марии Баобабовой. Щелкают наручники. Подозреваемая в шоке. Баобабова в восторге.

Догорает в степи сбитый палас. Никогда больше не увидеть ему синего неба. Бесславная кончина. Может быть через многие миллионы лет придут на это место археологи, извлекут из-под многометровой толщи окаменевший кусок с обгорелыми краями и поймут, что жили давным-давно на этой планете, в этом измерении, хорошие люди, которые умели не только степь пахать, но и сбивать летающие паласы.

— Двигай, гадина, — Баобабова, пользуясь законным правом сотрудника милиции, подталкивает длинноногую к шалашу.

На мгновение выпадаю из потока времени и ощущений. Любуюсь картиной вывода пленных с поля боя. Враг и друг. Преступник и защитник закона. Проигравший и победитель. Не совсем, правда, знаю, что мы сделаем с задержанной мертвячкой в этой глуши. Идеальный мир для преступников. Нет ни прокуроров, ни судей. Но с другой стороны нет и адвокатов.

Баобабова замедляет шаг. Лицо прапорщика меняется от восторженного до испуганного. Мария дергает рукой, пытаясь предупредить меня об опасности. Прекращаю лыбиться, как весенний кот, но уже поздно.

— Радуешься, Пономарев?

В затылок упирается твердый предмет.

— Не дергайся, лейтенант.

Я и не дергаюсь. Я молодой лейтенант, а не самоубийца.

— Скажи своей красавице, чтобы расстегнула наручники.

Мысленно представляю, что на моем месте сделал бы капитан Угробов. Повернулся лицом к злодею и с честью встретил смерть? Но я не Угробов. Я даже не капитан.

— Ну! — твердый предмет убедительно проворачивается, заставляя шипеть от боли.

Прапорщик Баобабова, видя, что мне не оставляют права на выбор, ругается так виртуозно, что даже у меня уши краснеют. Такой красоты фразы я еще не слышал. Неподготовленная к подобной красоте мертвячка шатается от натиска слов и намеревается свалиться в обморок. Но уже проворачивается ключ, и только что задержанный преступник получает свободу.

Обидно. Досадно.

И уже прапорщик Баобабова надевает на свои белы руки прочные браслеты. Длинноногая этим не ограничивается и наносит страшный удар в солнечное сплетение прапорщика российской милиции. Не спасает даже бронежилет. Баобабова складывается пополам и валится на траву. Длинноногая зажимает рукой шею Марии и тащит ее к шалашу.

— Сволочи.

— Не ругайтесь, лейтенант. Поднимите лучше руки. Извините, но мы вынуждены обыскать вас.

Обыскивает длинноногая. Такая же холодная, как и в первую встречу. Из-под сбившегося красного платка виднеется белая прядь волос. Лицо, если не обращать внимания на мертвенную бледность, даже красивое.

— Я же вас предупреждала, — длинноногая в глаза не смотрит. Боится, видать, сурового лейтенантского взгляда. — А вы меня не послушались. Теперь мужайтесь.

Хочется послать длинноногую подальше за горизонт, но лейтенантское воспитание не позволяет. Да и что этим можно добиться? Мы с Баобабовой проиграли. Проиграли из-за моей невнимательности. Нельзя на решающей стадии захвата преступников любоваться на напарника. Нельзя терять бдительность.

Из карманов вынимается все. С шеи снимается то, что раньше было серебреным крестом. Баобабова, видя, во что превращена фамильная драгоценность, обвиняет меня в пренебрежительном отношении к личному имуществу, но длинноногая мертвячка ловко заклеивает Машке рот скотчем. Теперь Марии остается только бешено вращать вытаращенными глазными яблоками.

— Больше у него ничего нет, — мертвячка напоследок вынимает из ботинок шнурки. Зря. У меня и в мыслях не возникает возможность ухода из жизни посредством самостоятельного повешения.

— Лейтенант Пономарев, обещайте вести себя прилично, и мы не станем ограничивать вашу свободу. В разумных пределах, конечно.

Что мне остается делать?

— Обещаю. Клянусь погонами.

Затылок освобождается от давления твердого предмета.

Поворачиваюсь. В данную минуту больше всего хочу взглянуть на того, по чьей вине я оказался так далеко от родного отделения.

— Не смотрите на меня так удивленно, лейтенант, — улыбается низенький, на голову ниже меня, худощавый мужичок.

Я удивлен? Да, я удивлен. В этом человеке нет ничего такого, что могло указывать на его принадлежность к преступному миру. Нет гор мускулов. Нет дикости в глазах. И даже в руках мужичок сжимает не оружие, а суковатую, побелевшую от времени, длинную палку, с золотистым набалдашником на конце. Просторные спортивные штаны с двумя белыми полосками, намокшая от пота футболка, стоптанные кеды. Но мое удивление не от неряшливой одежды. С первого взгляда я понимаю, что раньше я где-то видел этого низенького человека.

— Вспоминаешь, при каких обстоятельствах мы встречались? — этот голос я тоже слышал. Но не могу вспоминать, где и когда.

— Ты у нас по картотеке проходишь, — говорю наугад, так как совершенно не уверен в сказанном. Мужичок только весело смеется. Длинноногая тоже не выдерживает и хихикает в кулачок. Не знал, что мертвяки умеют хихикать.

— Значит, в общероссийском розыске? — мужичок заливается все пуще. — За тунеядство задерживался? В ресторане? На вокзале?

— Холодно. Очень холодно, — вытирает мужичок слезы. — Насмешил ты меня, лейтенант, ох насмешил. Жаль, что у вас, у людей, такая короткая память. Мы ведь не раз встречались. Хочешь, напомню?

Думаю, что хочу.

— Расскажу, когда время придет, — мужичок скребет короткую щетину. — Тебе потом, а девчонке твоей сейчас.

Длинноногая склоняется над Баобабовой и что-то тихо и долго наговаривает Машке на ухо. С каждым новым шепотом лицо Баобабовой меняется не в лучшую сторону. Глаза прапорщика готовы от удивления выкатиться из положенных мест и умчаться вслед за солнцем по бескрайней степи. Она что-то мычит, мотая головой по сторонам, пытаясь сообщить мне невероятные, только что услышанные новости. Но скотч для того и придуман, чтобы надежно заклеивать рты особо говорливых прапорщиков.

— Видишь, как удивлена твоя красавица, — спрашивает мужичок, внимательно наблюдая за моей и за Баобабовской реакцией.

Пытаюсь понять по мычанию и по дерганью Марии смысл передачи. Скорее всего она узнала такое, что ясно указывает на то, что до следующего утра мы определенно не доживем. Черт, перед тем как лезть в канализационный колодец, надо было просмотреть интерполовские ориентировки. Наверняка мужичок в розыске по всему миру.

— Зачем вы это делаете? Издеваться над сотрудниками правоохранительных органов запрещено законом.

— Почему издеваюсь? — переспрашивает мужичок, встряхивая головой с коротко стрижеными волосиками. — Просто мы напомнили вашей коллеге, кто я и кто эта красивая леди с длинными, как вы правильно заметили, лейтенант, ногами. И теперь прапорщик Баобабова совершенно счастлива. Посмотрите сами, лейтенант.

Полоска скотча мешает разобрать выражение лица прапорщика Баобабовой. Может эта сморщенная маска и есть выражение счастья, но мне так не кажется.

— Околдовали, сволочи, — сжимаю кулаки и делаю шаг навстречу подлому преступнику, взявшему на вооружение недопустимые формы общения с заложниками.

Мужичок ловко отпрыгивает, дергает, словно затвором, суковатой палкой и из золотистого набалдашника мне в лицо выстреливает белый плевок. Тело резко замедляет движение, мышцы сковывает судорога, кожа покрывается пупырышками. Немеет, как от наркоза, все тело. Только глаза продолжают принимать информацию, да мозг лениво перерабатывает порции мыслей.

Секретное космическое оружие. Жаль, что не удалось арестовать гада. За такую палку правительство одной медалью не отделалось бы. Сто процентов на грамоту палка тянет. Почетную.

— Так то лучше, — мужичок обходит вокруг меня, постукивая секретным оружием по задубевшей коже. — Знал, что молодые лейтенанты такие прыткие, но чтобы настолько….

— Может, пригласим дорогих гостей в дом? — слышу за спиной голос мертвячки. Издевается, уродина.

Однако мужичок соглашается и, так как я не в состоянии самостоятельно двигать конечностями, обхватывает меня руками, крякает, приподнимая, и мелкими шашками волочет в шалаш. Секретное оружие оставляет на траве белый выжженный след.

Внутри шалаша потемки. Мужичок устанавливает меня в угол, добивается устойчивости и только удостоверившись, что я не шлепнусь плашмя на пол, оставляет одного. Зажигает несколько толстых свечей. Появляются мертвячка и Баобабова с ошалевшими глазами. Хорошо девчонку обработали. Даже боится руками пошевелить. Пялится на длинноногую и мужика, словно сто лет их не видела. Можно сказать, предает напарника в самый ответственный момент.

А я не такой. Даже в неподвижном состоянии продолжаю работать Собираю зрительный материал для последующего обвинительного заключения. Если оно, конечно, кому-то пригодится.

Напротив меня, в углу, две кровати, застеленные лоскутными одеялами. Подушки похожи на объевшихся жаб. Толстые и зеленые. На полах затоптанные половики. Здесь же валяются баулы. Скорее всего награбленное добро. В середине шалаша грубо сколоченный стол и табуретки. У стены напротив тумбочка.

Бичевник натуральный. Временное убежище преступника, которого разыскивают две обиженные цивилизации.

— Не бичевник, — подслушав мысли, обижается мужичок. — Это называется временным жилищем. Пристанищем усталого путника, если хочешь. Чай с печенюхами хочешь? Ах, да! Извини. Тогда мы без тебя трапезу изведаем.

Странный слог для злодея. Трапезу изведаем…. А я, что, как дурак должен здесь торчать? Я, может, тоже чай с печенюхами люблю.

Мертвячка достает из тумбочки три железных, с обколотыми краями, кружки и кипятильник. Размахивается и втыкает вилку прямо в столешницу. Странно, но вода в стаканах закипает как и положено. С пузырьками и паром. Основной преступник в это время выкладывает на стол пачку печенья «Юбилейные», горсть колотого сахара и банку варенье из еловых шишек. У меня аж слюнки потекли из неподвижно раскрытого рта. Безобразие.

Странная компания, состоящая из закоренелых преступников и лучшего оперативного сотрудника страны, рассаживается на табуретки. Вернее, рассаживаются преступники, а сотрудник остается стоять и продолжает пялиться на рассевшихся. Эх, иметь бы голос, можно крикнуть. Разрушить злые фокусы, скрутить надежно, да доставить куда положено.

— Это ты, лейтенант, зря, — мужичок засовывает кривой палец в кипяток и размешивает сахар. — Думаешь, раз мы такие сякие, то надобно арестовать нас немедленно, да Гаагскому трибуналу отдать? Ошибаесси, лейтенант.

Мужичок шумно отхлебывает чай, давая возможность выкинуть из головы мысли о месте, куда я намереваюсь запихать гада до конца жизни без помилования.

— Да ты неуемный, — не получилось. Слишком велико желание исполнить до конца служебный долг. — Вот ты, лейтенант, дальше собственного носа ничего не видишь, а все про долг рассуждаешь. Иногда ведь не только задним местом думать необходимо. Сердце на что тебе дано? Нет, для фуражки она тоже пригодна. Но ты глубже посмотри.

Смотри, не смотри, толку никакого. Есть злодей, взять которого я должен живым или мертвым.

— Тьфу, — обжигается мужичок чаем, но плюет в мою сторону. — По-твоему, я кто?

Рисую воображаемого преступника с выдвинутой челюстью, злыми глазами и окровавленным ножом, занесенным над крошечным земным шариком.

— И оказываешься не прав, Пономарев. У нас еще есть немного времени, поэтому я обрисую ситуацию такой, какой вижу ее я. А ты послушай. Занимательная история.

Расслабляюсь настолько, насколько это возможно. Сделать это на удивление легко. Мозги и так всегда расслаблены.

Мужичок залпом допивает чай, горстью забрасывает в рот остатки кускового сахара, быстро пережевывает и отодвигает чашку на середину стола. После чего тушит половину свечей. Очевидно для придания рассказу большей красочности.

— С давних времен в данной точке пространства, — мужичок глазами указывает себе под ноги. — Именно здесь, существует сотни параллельных миров. Практически все они непригодны для жизни. Но три измерения очень даже ничего. Это твоя Земля, лейтенант. Джинова планета. И, наконец, измерение, где в данную минуту мы все соизволим находиться.

Понемногу отходит тело. Зачесалось правое ухо. Но почесать, а тем более попросить кого-нибудь, не в состоянии. Надо терпеть.

— Ты наверно спрашиваешь, а где же остальные обитатели этой прекрасной планеты?

А вот когда начнет чесаться второе ухо будет совсем тошно.

— Как ни странно это покажется, мы, лейтенант, единственные обитатели. Я и она, — мужичок кивает на длинноногую мертвячку, скромно ковыряющуюся ложкой в стакане. К сожалению ей не досталось сахара. — Именно поэтому о нас не знаете ни вы, так называемые земляне, ни джины. Но мы есть, и с этим фактом необходимо считаться.

О! Кончик носа чувствует свободу. Теперь им можно дергать. Жаль, не умею.

— Между джинами и землянами заключен позорный для вас, землян, договор о взаимном сотрудничестве. Подробности, надеюсь, тебе известны. За подозрительную и грязную возможность управлять жизнью целой планеты земляне платят Джине небывало высокую цену.

А ноздрями шевелить умею.

— Я не говорю о полезных ископаемых, миллиардами тонн отправляемых этим зазнайкам с хвостами вместо ног. Вы, бедные земляне, продаете больше, чем полезные ресурсы. Вы торгуете свободой самоопределения. Грязные подонки, извините дамы, творят с Землей грязные дела, прикрываясь словами о благоденствии. Вранье, чистой воды вранье. Сначала джины не такими были. По мелочам промышляли. Кто за лампу красивую желание исполнит, кто за побрякушку блестящую. А сейчас, видишь, до чего докатились. Миллиарды требуют. А откуда все это берется? Ты никогда не задавал себе этот вопрос, лейтенант Пономарев? Жаль. Почему одни государства купаются в роскоши, а другие вымирают от голода?

Ну….

— Вот именно, лейтенант. Не думал. Бедные земляне, погруженные во мрак. Вы только считаете себя цивилизованными, а на самом деле ваша цивилизованность не протирается дальше вашего собственного носа. Кстати, как твой нос?

Обоняет. Но хотелось бы услышать дальнейшее признание. Наверняка у Баобабовой, которую не обыскивали, в косметичке валяется включенный диктофон. Не зря же она молчит. Боится спугнуть словоохотливость преступника.

— Я устал повторять тебе, лейтенант. Я не преступник. Не преступник я. То, что я делаю, делаю для вас, землян. Это моя работа, если хочешь. Я единственное звено в ржавом механизме, которое способно сгладить то, что вытворяют эти подлецы-заговорщики против вас.

А как же уничтожение вселенной?

— И ты поверил в это? Поверил в сумасшедшего, способного уничтожить место, в котором он сам живет?

Но факты….

— Плевать на факты, — мужичок совсем расстраивается и начинает мереть шалаш шагами. Десять в одну сторону, десять в другую. — Намекаешь на труп джина?

На что же еще?

— Случайность. Досадная случайность. У меня есть свидетели. Никто не хотел убивать Исполнителя. Он сам на ледоруб налетел.

А тот, что на Джине окочурился?

— Твоя красавица правильно предположила. Старый он был. Не выдержал процесса срезания бороды. Нет в этих смертях нашей вины!

Верю, как же!

— Две тысячи лет я регулярно совершаю набеги на вашу Землю. Иногда и на Джину наведываюсь. И ничего. Никто не жаловался. До этого года. Трагические совпадения. Мой излучатель, творение великих неизвестных, сломался не ко времени. Обычно я им Исполнителей глушу. Пришлось испробовать ледоруб. Жаль, что все так получилось.

Значит, палка с набалдашником и есть излучатель. Вот гад, он же ей меня долбанул.

— Знаешь, как все это происходит? Выслеживаю Исполнителя. Обездвиживаю. И состригаю бороду. Опозоренного Исполнителя отзывают, и Земля на некоторое время живет спокойно. А ты говоришь, преступник. Обидно даже. Если бы не я, еще неизвестно, что бы эти безногие с Землей учинили. Они ж подлецы, каких вселенная не видела. Но за жизнь свою паршивую трясутся, как ты за свой нос.

Чего за него трястись. Он же вполне ничего, как и уши. У меня сейчас с пальцами проблема. Словно плоскогубцами сжимают.

— Найти очередного Исполнителя, согласного на длительную командировку на Землю трудно. Дураков все меньше становится. Тем более, что никому не хочется возвращаться с отстриженной бородой. А теперь и подавно. Говоришь, джины заявили негодяям из вашего черного правительства ноту протеста?

Я не говорю. Я думаю.

— Или найдите нас, или они наплюем на Землю вместе с вашими ископаемыми? Не наплюют, будьте уверены. Куда им без ископаемых. Ты головой-то пошевели. Должна уже отойти.

Осторожно, не веря в такое нежданное счастье, двигаю головой. Не врет, мужичек. Вертится. Как в одну, так и в другую сторону.

— Ма-ма…, — о как чудесно! Получается. Может и к логопеду идти не придется.

— Так что, лейтенант, ты нас строго не суди. Мы не злодеи и, повторюсь, не преступники. Землянам зла никогда не желали. Даже наоборот. Вот твоя красавица лысая знает.

— …мы-ла ра-му….

— А с тобой, Пономарев, мы, действительно раньше встречались. И не один раз. Да только ты этого не помнишь, по причине короткой человеческой памяти.

Мужичек подходит ближе, заглядывает в глаза. Я ради такого случая перестаю радостно вертеть головой и ворочать языком. Вглядываюсь, пытаясь разглядеть хоть одну знакомую деталь лица. Но не могу. Вот все в целом вроде знакомо, а по отдельности хоть убивайте меня, не могу узнать.

— Эх, — вздыхает мужичек. — Непутевый ты, лейтенант Пономарев. И останешься навеки непутевым. Если жив останешься.

— За-за-замочите? — когда надо, язык всегда найдет что сказать.

— Дурак. Хоть и стойкий, как одноногий оловянный дурак. Нужен ты мне. Тебя свои же и уничтожат. И тебя, и девку твою лысую. Больно много вы теперь знаете. А я вас пальцем не трону. Незачем. Напущу только в мозги туман, чтобы дорогу сюда забыли, и все. Нет памяти, нет проблемы возвращения.

— Другие придут, — говорить, это такое удовольствие!

— Не придут. Позабочусь, чтобы не пришли. Вежливо позабочусь. А на всякий случай сменю место жительства. Планета большая. Прямо сейчас и сменю. Был такой вариант развития. Уже и вещички собраны.

Мужичок кивает на баулы. Длинноногая прекращает крутить ложкой в стакане, бросается к мешкам и взваливает их на плечо. Не мертвячка, а ломовая лошадь, прямо.

— Жилище спалим, чтобы следов не оставлять. Ты бы с красавицей своей вышел на воздух свежий. А то, хе-хе, обвините меня в преднамеренном поджоге с двумя пострадавшими. Ножками подергай, пора уже. И соображай поскорей.

Чего тут соображать. Сматываться из шалаша надо. Свечки опрокинуты, пламя разгорается.

Тяжело переставляя ноги, точно робот-милиционер, рвусь к выходу. По дороге прихватываю Баобабову. Стоит дура дурой, во все глаза пялится на мужичонка невзрачного. Нашла на кого пялится.

Мир вокруг шалаша изменился. Голая каменистая равнина, без единого намека на жизнь. Ветер гоняет по поверхности мелкие камушки. Ярко пылает шалаш, постреливая в небо крошечными искрами. Нет ни холма, с которого мы впервые увидели шалаш. Ни леса, из которого вышли.

Мужичок и длинноногая укладываю на уцелевший палас вещи. Нам, оперативным сотрудникам отдела «Пи» остается только безучастно наблюдать за бегством преступников. Прапорщик Баобабова по причине ступора, в которую ее ввели злоумышленники. Я из-за остаточного явления недвижимости.

Завершив погрузку, мертвячка забирается на самый верх и пристегивается к баулам ремнями безопасности. Палас пытается подняться в воздух, но останавливается грозным окриком мужичка. Успокоив летательный аппарат, подходит к нам. Попрощаться.

— За вселенную, лейтенант, не беспокойся. Не существует еще той силы, что смогла бы ее уничтожить. А тем, кто тебя сюда послал, передай на словах вот что. Пока мы живы, не летать джинам по вашей планете. Вы, люди, замечательные существа. Только глупые. Верите всяким проходимцам. Оглянитесь, поймите настоящее и живите в радости и счастье. А мы поможем.

Мужичок улыбается, и меня в который раз пронзает дикое чувство, что я видел, ну видел же, этого человека.

— Постойте, — останавливаю мужичка. Что-то произошло со мной и я даже чувствую к мужичку странную симпатию. — У меня только один, последний вопрос.

— Молодым лейтенантам свойственно задавать последние вопросы, — обнажает крепкие зубы мужичок. — Чего уж, спрашивай.

Выдыхаю воздух, собираюсь с наглостью:

— Нам что, здесь до конца жизни торчать? Окошко на Землю заколотили, а новое где, не сказали. Нехорошо. За вселенную конечно спасибо земное. И над словами вашими относительно коалиции «джины — плохие земляне» мы тщательно подумаем. Обещаю, сообщу куда и кому следует. Приимем меры. Но для этого нам бы куда поближе к дому попасть?

— Угу, — согласно кивает мужичок. Задумывается, морща лоб. — Слова не ефрейтора, но лейтенанта. Справедливое требование. Вижу, лейтенант, умнеешь на глазах. Так и быть. Куда вас подбросить?

Прикидываю, что обо мне подумает человеческая общественность, если я появлюсь на улицах города с Баобабовой на плече. Засмеют меня, а в моем лице всю милицию. Лучше уж прямо до дому.

— Желательно в отделение, — а если откажется, плюну в лицо.

— В отделение? Похвально, лейтенант. С корабля на бал? Все бы так к работе относились.

Мужичок ковыряется в одном из баулов и вытаскивает сверток. Разворачивает. В тщательно упакованном целлофане лежит с десяток срезанных с джинов бород.

— Это то, о чем я думаю? — подозрения имеют свойство возвращаться.

— То, то, лейтенант. Годы упорной работы.

— Зачем они вам? Вы же борец за справедливость, а таскаете с собой бороды Исполнителей?

— Сомневаешься во мне? — мужичок выбирает из связки короткий седой пучок. — Предлагаешь выкинуть вещь? Зачем? Я лучше ее с пользой употреблю. И не спрашивай как. Подружка твоя лысая, видишь, знает, но молчит счастливо.

Я на Баобабову уже внимания не обращаю. Тоже мне напарник. Стоит статуя, с бронежилетом и ботфортами. Позорище.

Мужичок тем временем выдергивает из бороды волос, наматывает на пальцы и рывком разрывает. От волоса на каменистую равнину летят голубые светящиеся снежинки.

— Вот так, лейтенант, и работает это чудо природы. Легкое движение руки и через, засекай время, через три минуты начиная с этой секунды, вы переместитесь в свое родное отделение. Ваше желание принято и выполняется. А теперь пора нам. Спасибо, что потешили нас немного. А то ведь скучно три тысячи лет без развлечений жить. Прощайте. Работы много.

Мужичок забирается на палас, говорит: — «Но, родимый!». Палас задирает правый угол, демонстрирует плавный вертикальный взлет. Набрав высоту, резко срывается с места и несет мужичка с мертвячкой прочь от солнца. Последнее, что я могу разглядеть — добрая улыбка мужичка, голубые глаза на фоне синей двухнедельной щетины и перекинутая через плечо связка волшебных исполнителей желаний.

— Улетели наши медали, — почему-то улыбаюсь вслед паласу. — Слышишь, Баобабова? Не слышишь? Да прекрати лыбиться. Цирк уже улетел. А сотрудники из отдела «Пи» остались. Что теперь Садовнику скажем? Отпустили, мол, преступника, когда он был у нас в руках?

Машка четко пялится в точку, куда умчалось необычное летательное средство.

— А с другой стороны, пусть сначала ответит на обвинения дядьки. А начнет выделываться, мы в прокуратуру заявим. Отдел «Пи» угрозами не запугать. В чем-то, как мне кажется, мужик с мертвячкой правы. Я и сам чувствую, что дела на Земле идут не в том направлении. Что говоришь? Ничего? Не узнали, кто такая мертвячка? Я так думаю, это совсем не мертвячка. Наверняка андроид пластмассовый, потому и холодная, как ледышка. А может это у них гены такие наследственные. Мужик с палкой тоже жаром не пыхтел. Заметила? Главное, чтобы нас вокруг пальца не обвели. Эй, Машка?!

Ишь ты, даже веком не дернет. Жутко интересно, что ей там наговорили. А ведь по закону подлости все забудет, когда очнется.

— И все-таки, где я видел этого типа?

Высоко над головой вспыхивает молния. Ее раздвоенное жало стремительно летит к нам. Чувствую, как в меня врезается сильнейший поток огня. И только ощущаю, как мозг взрывается от желания оказаться на Земле, в кабинете отдела «Пи»….

* * *

— Почему у нас постоянно перегорают лампочки?

Щелкаю переключателем. Безрезультатно. Двигаюсь на ощупь к столу, где стоит лампа. По дороге натыкаюсь на что-то твердое. По глухому звуку определяю — бронежилет Баобабовой. Возможно с самой Баобабовой. Щелкаю кнопкой.

— Маш! Не обманул мужик!

Мы в своем кабинете. Такое ощущение, что я не был здесь целую вечность. Радуюсь, словно мальчишка.

— Маша?! Баобабова, ты как?

Баобабова пока никак. Все еще в трансе. Глаза в кучу, взгляд в далекое далеко. Поднимается только с моей помощью. Не благодарит. Не в состоянии.

— Э, дорогая, так дело не пойдет.

Робкие попытки привести прапорщика в чувство, результатов не дают. Ну и пусть таращится. Отдохнет физически и морально.

— А ведь мы давненько с тобой здесь не были, — на глаза попадается окно, за которым в ночной тишине падают белые хлопья снега. — Теперь точно от начальства влетит. Месяца три отсутствовали. Точно. Вот что с людьми чужие измерения делают.

Подтаскиваю коллегу к окну. Пусть в окошко любуется. А если кто спросит, скажу что занята умственной работой.

Без стука в кабинет врывается капитан Угробов.

Вытягиваюсь в постойке смирно. Начальство любит ругать подчиненных, когда те стоят смирно и не дергаются.

Сейчас начнется.

— Пономарев?! Вернулись? И как командировка?

А может и не начнется.

— Командировка? Э-э…. Ничего, вроде.

— Вот и хорошо. Отдохните недельку, а потом, с новыми силами, за работу. Что это с прапорщиком.

Прапорщик догадывается повернуться. Теперь странный взгляд в никуда и счастливая улыбка предназначена капитану.

Угробов теряется, смущается и краснеет.

— Ну ладно. Я так… на минутку забежал.

Угробов мнется, ухватив ручку двери. Видать, хочется на нас накинутся, но что-то мешает. Как честный подчиненный решаюсь помочь вопросом:

— А у вас какие новости, товарищ капитан? Всех бедуинов поймали?

— Странно выражаетесь, Пономарев, — грозит пальцем Угробов. — Следите за языком. Мы, сотрудники правоохранительных органов, не должны называть обидными прозвищами сбившихся с честного пути граждан. Бедуины… Ты бы еще их верблюдами назвал! Нехорошо, Пономарев. А новостей полно. Вчера, наконец, задержали гада, который в городской оранжерее ромашки обрывал. Всю оранжерею вытоптал, сволочь. Громкое дело. Но я думаю, товарищ в психушку отправится. Двинутый полностью. Натуральная мания величия.

Сердце приятно екает.

— Самое главное то! — вскрикивает капитан, вскидывая натруженные руки. — Представляешь, Пономарев. Я же машину в лотерею выиграл.

— Поздравляю, — везет же некоторым.

— Спасибо. Я, Лесик, всю жизнь о такой мечтал. Приятно, знаешь, под Новый Год хороший подарок получить.

— А уже Новый год? — в голове щелкают тумблеры, пытаясь включить последовательность цепочки. Пока вхолостую.

— Заработались, вы, ребята. Конец декабря на дворе.

— Извините, товарищ капитан. А как вы выиграли?

Щелк, щелк. Мимо.

— Сам не ожидал, — когда капитан улыбается, у него лицо плюшевого мишки. — Представляешь, три дня назад заходят ко мне двое. Он и она. И суют в руки ключи от машины. Мол, приз нашел победителя. Фантастика!

— Фантастика, — мне нужно совсем немного, чтобы завершить построение. — А как они выглядели? Ну, эти двое.

— Обычно, выглядели. Как все нормальные люди, которые вручают ключи от машины. Они, кстати, и вам подарки привезли. Сказали, что поощрительные призы за активное участие в общественной жизни общества.

Капитан Угробов лезет за пазуху и вынимает два свертка. Один сует Баобабовой. Второй мне.

— Ну, вы тут радуйтесь. А мне пора. Ждет не дождется голубушка, — капитан трясет брелком, на котором болтаются кличи от выигранного автомобиля. С праздником. И пусть все ваши желания сбудутся.

Угробов исчезает.

Дрожат руки. Сверток, основательно перемотанный скотчем, никак не желает вскрываться. Горло пересохло. Что же это такое, господи?!

Слышу тихий смех Баобабовой. Наконец-то, отошла!

Прапорщик Мария Баобабова сидит на полу и смеется игрушке. Белой длинноногой снегурочке в красной шапочке. С родинкой на щеке.

Сверток трещит, разваливается. Бумага падает под ноги.

Серебряный, Баобабовский, крест. Целый и невредимый.

И гуттаперчевый Дед Мороз. С приклеенной седой бородой и длинной палкой с золотым набалдашником.

Я вспоминаю….

2002 г. Мурманск

Оглавление

* * *

Реклама на сайте